Дневник

Что такое я?

О, несносные оковы! От одного взора на вас, от одного присутствия вашего, напуганная душа моя боится предаться всей свободе чувств своих. Сейчас ходил я на вольном воздухе; там, казалось, я владел сам собою, там я думал, как хотел; хотел, как бы я был один действователь; – возвращаюсь в мою конуру¹ – старое рабство, уже нагнувшее мою шею к земле, держит мою руку; нет, – начинаю, и, доколе не узнаю своей стихии, буду вписывать в эту тетрадку все, что имело особенное влияние на мое сердце. – Вчера (пусть будет известен этот день только моему Богу) я играл в вист с Федором Семеновичем Мещериным и Андреем Абрамычем Афиновым;² какие-то их шутки на мой счет чрезвычайно неприятно на меня подействовали. С большим неудовольствием я продолжал с ними играть, доколе сами они не перестали, не могши, впрочем, в своем наружном виде не изобразить состояния души своей, которое они называли сожалением о неудаче в игре и скукою общества. Я оставил их в том же неприятном расположении духа; ночью, когда меня, по моей просьбе, будили после благовеста к заутрени, я испытывал оное и нашел его в той же степени; поутру – так же. Теперь я холоднее к обиде, но холоднее и к их расположению. Не хочу резать руки, выбивая стекла, пусть сами лопаются от гнета; не хочу и смотреть чрез них на все меня окружающее. Об этом приключении упоминаю в начале, потому что оно, как мне кажется, расположило меня к тому, что я теперь делаю и что решился продолжать. Не знаю, маловажный случай будет ли иметь силу определить мне и новый род жизни, какой я предполагаю, т. е. уединенный, одинокий, только с собою с глазу на глаз; но он важен для меня по настоящему положению души моей. – Так у меня еще не было другого я, согласного со мною, но отдельного от меня; во мне живет два я; но они – тот же один я сам, только в двух различных более или менее остепенившихся и укрепившихся положениях – тот же я с двух сторон, которых первоначальное образование и постепенное возрастание и укрепление я мало постигаю. Есть я всеугодливое, которое подчиняется всякому обстоятельству, уживается со всяким отвратительным существом, существует ко внешнему счастию моему – это я, мне кажется, родилось во мне в лета моего детства, может быть от воспитания. Другое я самостоятельное, от которого каждый раз я получаю строгие выговоры за послушание первому, которое родилось со мною; это природная живость, упругость и саморазгибаемость моих сил.

Я воспитан под грозящим жезлом скромности;³ рука отеческой попечительности, всегда опасливой, лелеяла меня и в ту же пору ковала мне тяжелые оковы, которые глубоко заросли в мою душу. Мое домашнее обучение было недолговременно; я скоро понимал, что мне передавали, но не осуждая моих воспитателей, скажу, что передавали мне пищу не в том виде, в каком требовалось по моим способностям; они держались того застарелого правила: учи, что́ тебе дано, после подумаешь о том, что выучил; я не осуждаю, потому что они меня не понимали, не понимали может быть и труднейшей науки воспитания. Оттого я более оказывал себя с той стороны, где мало требовалось моего самодействия, где довольно было обставить себя трудами чужими; оттого я имел живую склонность к словесности, где и природная моя живость, покоренная воспитанием, могла иметь хотя некоторую деятельность по крайней мере в том, чтобы нахватанные с чужа мысли переряживать из одного убора в другой, и то редко-редко в собственный. Науки памяти, исключая языков, которым люблю обучаться не чрез изучение слов, но вместе чрез упражнение разума в произведениях оных, для меня тяжелы. – О дальнейшем моем образовании скажу после; я сказал еще только о половине моего детского бытия. Бедно было образование моего умишка, еще беднее – моего сердца; это дитя ни в чем, кажется, и не обнаруживало себя, как только в моем слабодушии; его и забыли. Сим я не то хочу сказать, чтобы нравственная сторона моей души оставлена была в совершенном пренебрежении; напротив, благодарю Бога за таких верных кормщиков, которых мудрые наставления, переданные моей душе, и правила, затверженные в глубине души, и доселе еще держат меня на добром пути. Но вот что для меня неприятно: для чего они не постарались основать мою нравственность на моих собственных чувствованиях, для чего в моем сердце не потрудились раскрыть мне Бога и его святую религию; и для чего то, что должно быть моею собственностью на всю вечность, занято мною со стороны. Главный и почти общий метод такого воспитания сердца есть образование чувства строжайшей подзаконности, основывающейся не на любви сердца, а на чувстве страха и боли наказаний. – Таким образом лета моего детства текли тихо, скромно, мертво, меня не выводили ни в какое общество, а дома я жил всегда только со взрослыми, и будучи отдален от малых шалунов, я мало и шалил, кажется никогда не резвился; словом, до вступления в училище я жил как монастырка в своей келье. Несколько деятельнее стал вести жизнь, когда ознакомился с множеством шалунов; я был не из последних между ними, но и не между первыми; буйные силы души моей прорывались, но скоро входили в границы, для них строго определенные. Вот очерк моего детства. Я без внимания прохожу те четыре года, которые провел на родине от переступления из училища в семинарию до перехода из семинарии в академию, потому что я и здесь только бряцал моими оковами, и это жалкое бряцанье нравилось моим наставникам и моим воспитателям; в классе меня одобряли за скромность и послушание; дома развивали во мне скучную всеугодливость. Особенно же было мне тогда да и ныне неприятно, что мой родитель, помогая мне в моих классических занятиях, исправлял мои задачки, почти вовсе не спрашиваясь и не трогая меня. Мне польза была только та, что меня высоко писали между моими товарищами, а я быть может менее других был развернут. В сию же пору, когда сердце начинает искать другого сердца, я был мертв; у меня было не мало знакомых, т. е. любящих меня и любимых мною товарищей, но ни одного друга. Почтеннейший Дмитрий Феодорович⁴ крепко, хотя и в короткое время, полюбил меня; можно сказать, что я ближе с ним познакомился только за день до его отъезда; и мы прощались со слезами на глазах; простившись, я шел домой с приметным унынием. Он меня, может быть, наблюдал более и потому крепче ко мне привязан, нежели я к нему.

Новая эпоха моей жизни – поступление в Академию. Сначала я и здесь держался той нитки, которой конец крепко привязан был в Костроме. Довольно прошло времени, доколе меня не вывели на круг более просторный и более свободной деятельности; всякий шаг мой был размерен, и всякий шаг я делал с робостию; несколько ободряло меня только то, что я имел здесь людей ко мне благорасположенных и между начальниками, и между старшими студентами. От одного из первых⁵ я получил себе сначала компаниона, потом хотя бы и друга. Но неясные, неопределенные черты души его не сделали на меня живого впечатления, потому я скоро мог отстать от него, долго придерживала к нему мою одинокую и начинавшую уже чувствовать свою одинокость и пустоту душу рекомендация моего благодетеля⁶; но слабая привязь! Мое сердце было уже привязано к одному, нежному душею, хотя и более чувственному, нежели сколько бы мне хотелось, – моему не товарищу, но другу⁷. Все время свободное от его и моих занятий мы делили вместе, хотя часто и слишком по-ребячески. И от сего-то часто и в восторге любви я чувствовал голод; в душе моей гнездилось высшее требование, которому мною нежно любимый удовлетворить не мог, опасаясь, чтобы дружество не сделалось интересом. Мы каждый день с ним ссорились и мирились; я отставал и приставал к нему, хотя он был и вернее мне. С ним однако же я провел первые два года моей академической жизни. Он вышел, я остался один и притом между людьми, с которыми кратчайших сношений иметь не мог; оттого скука весьма часто меня одолевала. Ненасытимый огнь пылал, пищи не было; думал найти успокоение в сердце любимого и уважаемого мною А. А. А.⁸, но сам знаю, как тяжело отставать от старого дружества; не хочу действовать на его душу насильственно; видно и я сам не так еще силен, что не могу его привлечь к себе одним собою, следовательно, когда б и успел я отторгнуть его от других к нему привязанных и к которым он привязан, но он скоро почувствовал бы свою ошибку в обмене, и тогда последнее зло было бы горше первого. Итак, теперь я снова один. Боже сердца моего! Ты один ведаешь, что еще должно терпеть это мое бедное, несчастное сердце! Так всегда одно мое я, то самое, которое было прикуплено ценою моей свободы, везде нанималось в услуги, везде находило себе работу. Но моя внутренняя часть бытия еще не находила себе ни чистого протока, ни крепкого сосуда. Она полнеет и сгущается сама в себе, и эта полнота губит меня… Я хочу ее изливать по крайней мере чрез перо на бумагу. Бумага – теперь мне верный друг. Буквы – история моего сердца; и как непрерывна деятельность последнего, так пусть будет непрерывно мое очертание самого себя; я хочу испытывать и замечать себя на всех точках. – Мне нужно еще сказать несколько о том, что я – в мнении настоящого моего мира и что в своем – и здесь можно найти те же два я.

Ноября 27 дня. Поутру мне виделось, будто я пострижен в монахи. И несмотря на то, что О. Ректор, постригавший меня, отзывался с худой стороны о монашестве студентов вообще, я был очень рад своему новому состоянию и имел благословение от родителей. Хотя маменька и отклоняла со мною свидание, не знаю по какой причине, на два месяца, впрочем, почитая меня блаженным, приняли меня ласково. Замечательно, что и по пробуждении я радовался своим добрым чувствованиям и чувствованиям моих родителей. Господи! Скажи мне путь, в он же пойду?...

Декабря 8 дня. Кто там? Кто хочет говорить со мною? Кто говорит со мною? Одна ли душа моя, увлекаемая прежнею настроенностию, созидает для себя новые образы и передает их моему внутреннему чувству? Или мой добрый ангел, посланный и ко мне хотящему, ищущему, стремящемуся наследовати спасение, – беседует со мною в час нощного покоя, возбуждая меня ко свету грядущего Сиона? Нет! Сама душа моя говорит мне, что это голос небесного! Мне ныне виделось, будто мы, все студенты, собрались в залу для служения утрени. Когда нужно было петь: се Жених грядет… (как будто бы это было в Великий пост, в Страстную неделю): то все студенты с певчими пошли из залы вон и, продолжая петь оный стих, шли как будто… во сретение грядущего Жениха. Когда студенты, зажегши свечи, выходили из залы, я что-то замешкался, отыскивая какие-то стихи в церковных книгах, и после того, не зажегши своей свечки, потому что не надеялся сохранить ее горящею, пошел за прочими, но уже нагнал их далеко за монастырем. О, Господи! Сподоби меня сретить Тебя подобно мудрым девам! о, Господи! аще хощу, спаси мя; аще ли не хощу – спаси мя. Предвари – поспеши скоро, скоро; погибох.

25 марта. Едва только я встал поутру, как и оставил свою комнату. По просьбе С. Ф.⁹ я пришел к нему и пил у него чай, хотя несколько и против собственного желания; мне хотелось почтить праздник некоторым усечением своей самоугодливости, но вышло не то; я положил в уме своем по крайне мере вознаградить сие невоздержание моего хотения воздержанием языка, молчанием во славу Той, над которою оказалось столько чудес молчания, как выражается Высокопреосвященный Филарет, но и то не состоялось. Язык часто чесался, и я часто его мозолил. После чаю во время спевки вышли неудовольствия между товарищами, и я при случае не умедлил занять рассказом оных некоторых из своих товарищей, хотя и без худых целей. Во храме Божием стоял недостойно святыни, – Господи, прости мне! Кроме того, что разговаривал и смеялся – во время перехода с одного клироса на другой, с некоторым надмением изъявлял гнев на тех, которые по неосторожности не уклонялись с моего пути¹⁰, – о, нетерпение, неравнодушие! Над проповедником шутил и неуместно, и несколько нескромно. После обеда был у Е. П.¹¹ занимался чтением полемики архимандрита Иннокентия¹²; пил чай; читали с декламациею проповеди студентов; делали друг другу замечания на счет произношения. Ему не нравится моя неровность в повышении и понижении голоса; сделал он мне замечания на счет самых моих проповедей, что оне, будучи исполнены более чувства, мало имеют основательности, что произношение последней моей проповеди пререкается мнениями товарищей. Разстались; дома я хотел заняться своею проповедию к цветной неделе, но сему воспрепятствовал Н. П.¹³. С ним поговорили, хотя много и пустого, попели, наконец болтали и смеялись часов около двух. Вот неразсудительность! Сам жалуюсь, когда это время, весьма удобное для занятий, отнимает Инспектор¹⁴ для других, хотя и менее полезных занятий, а между тем столько времени провел совершенно без пользы для себя и даже со вредом к необходимой для меня собранности духа. После ужина был у Е. П. и читал проповедь отца Филарета¹⁵, довольно пышную, мало назидательную, не живую и не мертвую, не холодную и не горячую. Это что называется ни тепла, ни студена, – имам изблевати тя! – Тут же случилось, что когда А. И.¹⁶ пришел объявить мне, что о. Инспектор назначает мне вместо краткого обзора сделать подробное изъяснение на 6 глав Даниила, я высказал свою досаду. Здесь Ефим Поликарпыч тихо, кротко, шутя, с добрым сердцем упрекал меня нетерпением, убеждая отвыкать от оного примером людей вспыльчивых и во время вспыльчивости много делающих худого.

23 мая. Вот когда я вздумал еще приложить несколько строчек к своему дневнику, который бы приличнее назвать месячником. Хочу записать разсказ слов Государя Императора блаженной памяти Александра Павловича. Когда он спросил одного из своих приближенных – какого-то генерала-лейтенанта: как ты думаешь, граф, когда я был истинным христианином? Граф отвечал: не знаю, Ваше Императорское Величество. Император сказал: в двенадцатом году. Тогда я то узнал, что самые сильные цари суть ничто без помощи и силы Божией. Когда я слышал уже, что Наполеон вторгается в пределы моей империи, то скорбел, что не мог противопоставить ему достойного вождя при всем множестве сил, какие обещала мне обширная Россия, и молился Богу, чтобы послал мудрого полководца. Мои молитвы были услышаны; мне дан был Кутузов; каждый почти курьер меня радовал его успехами. Наполеон был выгнан из России; я думал, что и дело России было уже кончено; вдруг умирает у меня Кутузов; дело Франции еще не было решено; я плакал и молился в своей палатке; Бог посылает мне Моро – личного врага Наполеонова; но и Моро убит. При Ватерлоо когда я вместе с ним и Платовым стоял и разсуждал, вдруг вижу, что Французы заряжают против нас троих пушку; указываю стоящим со мною. Платов говорит мне: что ж, Государь, удалимся. Но я сказал ему в ответ: если я виноват, то пусть меня наказывает Бог, и спокойно продолжаю свой разговор; уже вижу, что пушку уставляют прямо на нас; заряжают; вот падает ядро и Моро плавает в крови. Платов сказал мне: вот, Государь, виноватый пал; нам следует удалиться. Я вбежал в свою палатку и залился слезами; снова плакал и молился Богу о вожде. Меня приглашают на военный совет, – я не могу идти. Вдруг Прусский король присылает ко мне курьера с предложением, что Пруссия принимает сторону России, – и нашим полководцем стал Блюхер. Тогда ясно увидел я десницу Божию и благодарил моего Промыслителя.

Январь с 9 на 10 число. Мне виделось, будто я, облеченный в одежду монаха, стоял вместе с моим родителем пред Преосвященнейшим, нашим Митрополитом; будто он назначает меня в Академию и велит в случае каких-либо нужд писать к себе в Петербург. Господи! кто весть пути Твоя¹⁷.

6 июня. Душа, как воздух, вечно в движении; как море, вечно зыблется; каждые сутки – свой прилив и отлив мыслей и чувствований. Каждое утро, едва открываю глаза мои, множество предметов, близ меня находящихся и отдаленных, относящихся к моему долгу или пользе, важных и незначительных, втесняются неудержимо в мою душу: это начало прилива! Он возрастает с течением дня; наконец вся пустота души наполняется; каждая сила ее – волею и неволею – набирается этой соленой морской воды досыта; душа чувствует свой груз, тяжесть и утомление; начинается отлив, – обратное стремление, возвращение к прежней точке своего существования; силы стягиваются к своему центру, запас собирается и разлагается; душа в покое отвне, – деятельна внутри. Все неважное для нея, во время сего успокоения, исчезает и изглаживается из ума и сердца; все подействовавшее на нее с силою, – укрепляется в ее мыслях и чувствованиях, подчиняет ближайшия к себе из тех и других, с ними соединяется, так сказать, обрастает ими и остается в душе для дальнейшого пребывания и действования. Это осадка – всегда необходимая, но не всегда столько ощутительная, чтобы сама собою, со всеми своими качествами, ясно видна была на глубоком дне души, на оболочке нашего сознания. Так не худо ловить некоторые струи, где видится что либо полезное, и в их стремительном восхождении, и в их покойном отступлении устами Тантала – ума, и, пересмотрев, очистив, переработав, смешав с другими бывшими в запасе, сливать пером на бумагу, если не для каких-либо видов в будущем, по крайней мере для сладостной уверенности в разумном самомышлении в настоящее время, для того, чтобы по совести можно было свое темное бытие внутреннее отличить от животного. Начнем же! И что еще? – Пусть будет это начало! – Таких начал бывало много и прежде: то в роде дневных записок, в которых предполагалось замечать все, что в целый Божий день видеть, слышать или самому делать случалось; то в роде умилительного памятника, где должны были заключаться только святые, или, скромнее сказать, благочестивые ощущения моего грешного сердца; то в роде самоописательного живописца, которому дозволено было касаться своею кистию самых глубин моей души, исповедывать тайную ее грусть и скуку, тайные ее пороки и недостатки, равно как изображать и то, что мое собственное сознание, или замечания других открывали в моих силах и их деятельности, – кроме худого, – то в роде ученых замечаний, извлечений, или выписок. Но первое предположение не имело успеха по своей безполезной обширности, последние все – по своей ограниченности, стеснительной для разнообразной деятельности и настроенности духа, различно определяющейся различными случаями, каждый день новыми и изменяющимися. При настоящем начале – не полагаю никаких пределов, правил, условий для выбора предметов, мыслей и чувствований при изложении их на бумагу. Дай же, Боже, положив начало, не оставлять своего намерения!

29 июня. О, неизреченная благость Божия! Вечности мало для желающого прославлять Всеблагого! Ты взыскал еще раз, о Боже мой, овцу, так часто блуждавшую от Тебя. О, дабы сие было уже в последний раз! О, дабы я не отлучался более никогда от Твоей ограды и стада! Если же, Господи, немощью естества моего или злыми поползновениями воли паки отлучуся, или отстану от паствы Твоей, то да не будет сие в последний раз; паки и паки взыщи раба твоего, как прежде, как и ныне. Уповаю на Бога моего! Ныне он явил мне столь дивно свое милосердие к грешнику, к нему обращающемуся, что не опасаюсь заблудиться навсегда; – буду блуждать, но паки обращен буду гласом небесного Пастыря на путь истины. Господь вложил в сердце мое желание – начать истинное Ему служение; душа приняла в себя слово Владыки; мысли начали невольно обращаться к предмету святых желаний; чувства обратились на время от земного к небесному, от мира к Богу; я молил Бога просветить, наставить, обличить меня словом своим, поскольку видел, что царство правды Божией не иначе должно начаться и возрастать, как по мере разрушения во мне царства неправды, а сам так чувствовал себя слепым к своим неправдам, что не мог живо сознавать собственного беззакония. В сих мыслях, призвав с верою Господа Иисуса, беру я книгу Нового Завета, разгибаю Евангелие, чтобы от уст самого Божественного Учителя приять слово по сердцу моему. И что же нахожу: Матф. XXIII: внутрь удуже есте полни лицемерия и беззакония. Глубокая соответственность сих слов Иисуса к фарисеям с моим внутренним состоянием поразила мою душу, заставила меня обратить все мое внимание на них, приложить их внутреннее к себе, к своим навыкам, к своим упражнениям в деле служения Богу, к самому расположению духа при оных, к постоянным началам его действования. И не находил я ничего вернее, как сказать о себе: исполнен я лицемерия и беззакония, поскольку никогда еще не жил по закону воли Господней; если же что и являлось во мне сообразное с требованиями его, то видимое только пред людьми, не пред Богом, не на долго, мгновенное, подрываемое противными внутренними склонностями, точно – лицемерное. И с благоговением приял я слово обличения, во исправление сердца и воли. Но покусился, как некогда простой верою Авраам, вопросить еще Бога моего, я – земля и пепел, не даст ли что в отраду и утешение стесненному моему духу. О, кто достойно возвеличит благость Творца моего! Снова в духе веры и надежды беру Святую книгу и случайно, но радостно обретаю под рукою моею утешительные слова: во единый же надесять час изшед, обрете другия стоящя праздны, и глагола им: что здесь стоите весь день праздны? Глаголаша ему, яко никтоже нас наят. Глагола им: идите и вы в виноград мой, и еже будет праведно, приимите. Матф. XX, 6. 7. Может ли что быть отраднее для грешника, начинающого воздыхать о оставлении своего Бога! Так небесная радость осветила унылую душу мою; я пал в благоговейном изумлении пред Всевидящим Отцем моим и славил любовь Его! Так это не случайная встреча с тем, чего я желал, что для меня было нужно; это светлые, явственные указания перста моего Иисуса, это живой глас Его; не яснее Он говорил и Савлу: возстани и вниди в град, и речется ти, что ти подобает творити; не яснее сказал и Симону Петру – иди по мне Иоан. XXI, 19. – Но в сих же словах узнаю я, что к моему обращению оставался уже один сей единонадесятый час. Господи! не дай мне паки заблудить от тебя, – или: горе мне: полунощи будет вопль: се жених грядет, исходите в сретение Его. С чем же я выйду к Небесному Жениху? Заключатся для меня двери, низринут буду из святого сообщества друзей Божиих, ликовствующих на браке Агнца, скитаться буду во мраке и хладе ночи, погибну навсегда. – Призвание в виноград имеет приложение и к другой мысли, занимавшей меня пред сим, – служить при помощи благодати Божией на пользу братий моих, коих наставление Сам же Господь препоручил мне. О, дабы не была тща надежда моя!

30 июня. Господь укрепляет меня – и я еще живу: слава Господи силе Твоей! Слава милосердию Твоему! Слава царствию Твоему, Едине человеколюбче!

22-е января. Долго, тетрадка, лежала ты как закинутая, как забытая. Давно не поверял тебе тайн своих хозяин твой. Прими хотя теперь от него несколько строк – Еще попытка овладеть собою; Господи, дай силу и оружие. Требую отчета у себя: „что ты ныне делал? что ты ныне думал? Сделал ли что-нибудь доброе? Сделал ли что-нибудь в пользу других? Исправил ли в себе что нибудь худое?“

Мысль кружится; не соберусь с собою, что отвечать; слово не подбирается; чернила сохнут на пере. Вот что значит так долго запускать надзор над собою. Но к делу! Начало дня ныне прошло в таком же порядке, как и в другие понедельники. Я встал довольно рано; бродил, боролся с своими мыслями: – неукротимые! Хотел направить душу на путь правый; усиливался стать на путь ко Господу – и остался на том же месте, как дверь на пяте! Отсюда не успешно было и размышление о делах моих классических: видно только с Богом все хорошо! Не так ладно себя чувствовал и действовал и в классе. Если бы душа покрепче была привязана к одной доброй, постоянной идее, то сия идея давала бы надлежащее направление, иногда прибавляла бы быстроты и силы, иногда медленности и разсудительности целому ходу моих мыслей. Господи! положи на дно души моей сей спасительный груз, да плаваю безопасно, и обуреваемый не потопляюся. – Потом время до обеда проводил в разысканиях о Bachelor¹⁸, которые впрочем еще не кончил. После обеда беседовал с сообедником¹⁹ холодно, хотя по наружности и нескучно. Вообще на душе сырая погода. Занимался с своим земляком Павлом Петровичем Соколовым²⁰ греческими переводами; принимался писать о иконоборстве; снова виделся и говорил с Стефаном Тимофеевичем; снова принимался за своим мысли; трудился, но прямого успеха не ощутил. Только и было следствием всего этого то, что я начал перебирать свои старые бумаги с намерением отыскать свои прежние записки, привести их в порядок и продолжать замечания над самим собою; как неоднократно начинал делать. Если говорить от чистого сердца, то надобно признаться, что к сему и еще было побуждение, которое само родилось из вчерашней беседы с тем, – какой случай так тесно сшил мои настоящие дела с ним, как я ныне эти тетрадки! – с тем, о котором я говорил назад тому более трех лет на третьей четвертке этой тетради²¹. Какие-то мечты еще бродили иногда в голове моей: теперь они рушатся! Дай Бог им счастливого успеха! В этом слышу новый голос Провидения: а куда он зовет меня? Неминуемого не избуду; неминуемое не избежит меня.

23 января. К чему напрягаться, чтобы писать для себя? К чему изыскивать нарочитое слово, особенную материю? Я читал свою записку от 29 июня, и почудился тому, что со мною было. Если бы кто мне разсказывал подобное о другом или о себе, я бы тому, кажется, не поверил; но могу ли я иметь какое нибудь сомнение к собственному моему опыту? И между тем – чудное самозабытие! чудное хладнокровие! Я едва не забыл этого прямо Божественного со мною беседования. Сколько есть в жизни каждого таких случаев, в которых завеса событий, по-видимому в естественном порядке друг за другом последующих, так сказать, надрывается от напряжения перста Божия, на ней судьбы свои пишущого: и есть глаза, и есть минуты, – мы видим, изумляемся; когда нам пишет он горе, – трепещем, когда радость, – сугубо веселимся. Но минута проходит; око закрывается; еще мало, еще мало… чудное теряется из сердца, из сознания, из памяти.

Рука устала; голова утомилась; глаза смыкаются; день трудился, ночь на покой. Но и от нощи утреннюю к тебе Блаже, душу мою омраченную просвети, яко Человеколюбец!... Как милостиво Ты, Господи, призираешь на желания мои, коль скоро мало-мало они сообразны с Твоею волею. Вечером ныне приводя себе на память, что делал я днем, – что-то неприятное я почувствовал, вспомнив, что сей день трудился только для себя, не имев случая добра сделать кому нибудь. Едва родилась сия мысль – нашелся случай исполнить ее: я услышал жалобу моего повара и, чем мог и знал, сделал пособие. Пав. Симоныч²² показывал мне ныне присланную ему от дяди²³ грамоту на Владимира 2-й степени большого креста за неусыпное попечение о благосостоянии своей паствы и утверждении в ней православия. И племянник рад до ушей!

24 января. Полдня прошло; я час без умолку говорил в классе; что родят другие полдня? Будет ли польза от сеяния? – Как бы хотелось, укоренив сперва в себе ту мысль, что всякое знание разума должно быть направляемо к последней существенной его цели – возвышению достоинства моего нравственного бытия, содействовать при помощи Божией, развитию оной и в других. Какой блаженный труд – трудиться для славы Божией, для братнего блага! для собственного блаженства! А всего этого всяким делом, какое Провидение ни дает нам в руки, можем легко достигать!

Ныне был я на проводах о. Евлампия²⁴ в Петербург для посвящения в епископа Екатеринбургского. Много было жалкого и смешного: и всякая разлука с человеком, к которому привыкли, к которому привязаны чувством уважения и благодарности, – не легка; еще тяжелее становится, коль скоро отнятого нам не вознаграждают; вот представления, которых, кажется, нельзя было не иметь при настоящем случае, – представления, возбуждающие глубокое чувство сожаления в том, кто желал бы не разрушения и не уменьшения, а приращения добра. – Но с другой стороны они находились слишком в трудном борении с комическим действованием О. Р. П.²⁵, чтобы им было можно удержать свой характер. – Не отсюда ли у меня были те безобразные исторжения к пустословию, которых влияние я сильно чувствовал и после, когда начал вразумляться? Спасибо другу²⁶; несколько часов ночи поправили меня. День вчерашний был день словно не мой; сначала долго давал себя чувствовать недостаток сна в прошедшую ночь; потом до глубокой за-полночи – дела классические. – Не хочется, чтобы что нибудь было подобное тому или нынешнему дню и завтра: так кладу перо!

Фев. 20. Мне виделось, будто я был дома в своем родном кругу; из лиц со мною находившихся помню: маменьку – в слезах, тятеньку, Андрея Андреича, отца Кирилла…²⁷ и еще были кто-то. Все сидели кружком: как будто разсуждали о чем-то важном. Предметом разговора и опасений была крайняя смертность в Костроме; из некоторых речей можно было заключить, что она свирепствовала и в Москве. Маменька, прилагая общий разговор ко мне, со слезами говорила: „вот то-то; как отец-то умрет, куда я денусь?“ – К этому на память мне пришло после, что я слышал от Павла С. Ф.²⁸ предсказание будто бы какой-то странницы, которое заключалось в следующих словах: „нынче люди умирают от того, что хлеба нет; а в следующий год будет много, да – есть будет некому“.

Март 10. День благословения и благодати! Бог сподобил меня ныне быть причастником св. трапезы. – Блаженные минуты св. вечеряния, – о, если бы вы были веками, вечностию душе моей! Для вас можно оставить, забыть все. Не знаю как другие, а я над собою замечаю, и замечаю очень явственно, что мгновение приятия св. даров внутрь себя имеет великую силу над душою. Как-то все становится мирнее, теплее, мягче! Душа любвеобильнее и радостнее! Страх и чувство недостоинства, прежде владевшие ею, сливаются в одни благодарения и славословия. – О, Господи, продли в сердце моем сии священные ощущения, да выну славлю, пою и величаю Твое благоутробие.

Молился за вечернею в Троицком соборе. Мое любимое место здесь – стоять между стеною и правым клиросом против мощей Преподобного. Много особенного возбуждается в душе предстоящего Богу во храме, где почивают останки какого либо подвижника или страдальца. Тут очень понятною становится великая Божественная сила христианского благочестия; мысль о смерти здесь не ужасает, а радует торжеством: стоите вы при гробе такого человека, которого духовного достоинства не знаете, – ваша мысль, следя душу его за пределами сего мира, еще развлекается искать ее на десной или на шуей стране: стоите вы при гробе праведника и смело стремитесь за душею его во врата рая; она там, – и вы, туда притекая, исполняетесь райских ощущений.

Март. с 30 на 31. Мне виделось, будто я снова возвратился в свое прежнее состояние студенческое, и именно в первую его половину; жил опять в той же комнате, где прежде жил; у нас (со мною помню Ивана Иван. Смирнова²⁹ и еще какого-то высокого, сухого Ивана Афанасьича, о котором мне говорили, что он учился уже сговоренный, был, по точному выражению чьему-то, с приданым без данного) был мой прежний старший³⁰. В настоящий раз он пугал меня своими словами, своими движениями, каменною силою руки и пытанием заключить меня в своих страшных объятиях; впрочем невидно было, чтобы дело выходило далее за шутку. Мне казалось, что он иногда накладывал на меня свою руку: это была гора, – и тяжела, и жестка. Да тут же являлся и о. наместник³¹, (не упомню связно речи) к чему-то разсказывал, что его преосвященный (не знаю – кто?) не соглашался на пострижение его в монашество, будто бы по какому-то опасению быстрого его превосходства: „В самом деле, говорил он, если я теперь архимандрит, то чего он опасается еще далее вперед?“… Вот картина видения: правда, для полноты ее нужно прибавить, что тут был и мой О. Ев-вий…³² А смысл ее? Мне страшно отозвался он, как скоро пробудился я; отозвался из предшествующого состояния моего духа и странного моего настоящего положения. Пред этим я, бывши в Вифании на имянинах у Ив. Степ. Маргарит.³³, а до гостей еще у о. Евсевия, наговорил и наделал каких-то глупостей; потом мне мой друг, прощаясь, заметил, сказав: „будь добрее!“ Слова его запали в мое сердце, заставили меня подумать о себе, и хотя слепота духовная не позволяла видеть ясно моего сердечного осквернения, однако же – искать прощения у моего Бога во грехах моих; я старался придти в состояние умилительного сокрушения, но душа моя была довольно мертва; все шло неохотно; мысли разсеивались и при молитве; скука одолевала; напряжение – разогнать это облако, слишком несчастливое, повергло меня прежде времени в сон… Да! это было со мною необыкновенно! Свеча осталась со мною на столе; я в одежде лег, по-видимому без намерения спать, на мой диван и со второй половины десятого спал до конца 1 часа по полуночи. Никогда так со мною не бывало!... Что ж отсюда? Мне воображается, уж не штуки ли тут? Не тот ли враг, с которым я должен бороться, хотел мне показаться в том каменном герое? Возвращение в мое прежнее состояние, именно в первую половину оного, – не имело ли смысла?... О, Господи, спаси меня! Еще мне должно положить себе на память, чтобы никогда не оставлять на ночь, особенно на столе, довольно высокой непотушенной свечи. Пробудившись, я еще почудился, как чего от моей неосторожности не сделалось? Свеча вся изрыта была упадавшими со светильни горячими нагарами, и в самом своем корне так глубоко была подтаяна, что или бумага, или самая светильня, тут находящаяся, могли загореться, свеча упасть на стол с огнем… и вот беда бы… О, Господи, спаси же!

12 Апреля. Так-то редки часы желания упрочить свой нравственный образ для последующего времени! Не то, чтобы никогда в таких длинных промежутках не приходила мысль о себе: редко достает решимости воли и сосредоточенности внимания для этого дела. Иногда утомишься чуть не до недеятельности умственной, иногда забивая голову множеством, без связи собранных, впечатлений, мыслей, суждений, множеством читанных повествований, где каждый сочинитель силится отличиться своим оригинальным взглядом на вещи самые обыкновенные, – в таком положении неясности, неопределенности, насыщенный, как губка, но еще не успев себе ничего усвоить, и хотел бы записать, положить на бумагу весь хаос своих мыслей, своей души, – но не знаешь, как что выбрать, слить на перо; иногда все время захватывает срочный труд. Всего же важнее то, что нет конечной решимости стоять в своем правиле. Разовьется ли во мне когда-нибудь эта нравственная регулярность, которая бы каждому действию давала вес характера?

И сегодня много я разных разностей читал; и сегодня я сказал себе: надобно разнородное это множество приводить к единству; пеструю толпу новоприбывающих мыслей делить по их классам и класть на них клеймо своего мышления. Но как это сделать, всякий раз, при других важнейших делах, когда такое чтение по большей части предоставляется только часу отдыха, или свободы? По крайней мере было бы полезно отдавать себе отчет в том, что или само по себе, или по отношению к собственному моему кругу занятий имеет очевидную важность… На нынешний день замечу статейку № 10 Телескопа 1834 г. О жрицах древней Греции. Здесь автор (Маттер), намереваясь обратить внимание современников на необходимость нравственного образования женщин, хочет показать, сколько Греция выигрывала и в художническом, и в нравственном, государственном и домашнем отношении от того, что в ее храмах имели столько важности, в отправлении ее религиозных обрядов столько участия, стояли, следовательно, на самом высшем степени нравственного влияния, – женщины. Он смотрит на Грецию еще очень в ранний период ее бытия, прежде нежели укоренили в ней свое владычество философы, риторы, софисты (стр. 103). Известно то, что жрицы сами занимались наставлением в таинствах, которым служили, т. е., как автор думает, изъясняли символы добродетелей, которые были представлены для всенародного почитания в олицетворенных божествах и богинях. „Наставление в нравственности, говорит он, ограничивалось в Греции немногими правилами и некоторыми примерами. Но мифы Цереры и Прозерпины исполнены были сих примеров. Приведем только одну черту: что может лучше выражать силу взаимной нежности матери и дочери, как условие, учиненное между Плутоном и Церерой, в силу коего Прозерпина долженствовала проводить полгода с матерью, а другие полгода с супругом? Следственно, кому было удобнее Элевзинских жриц изъяснять важность сих прекрасных примеров семейственной нежности и преданности?“ Но в храме они наставницы, а дома – живые символы тех же добродетелей. Дева, Гиеродула, посвятившая себя божеству, служила эмблемою чистоты и непорочности: эти добродетели надобно ценить не чувством, образованным по духу христианскому, а чувством того именно времени, к которому они принадлежали. Какое же сильное влияние они должны были иметь на живой, столько чувствительный ко всему великому и прекрасному, дух Греков! Великие мужи Греции часто представляют нам образцы жизни, исполненной энергии, добродетели и героизма, жизни постоянно одинаковой от начала до конца, которую более можно уподобить победе, нежели сражению. Сии мужи не почерпали ли в храме, равно как в семейственном кругу, примеров и уроков сего величия, столько им приличествующего… Элевзинские жрицы учили мужчин гордиться трудами земледельца; Парфенонские научали женщин прославлять себя подражанием Минерве и делаться Минервами своих семейств… Опыт общественного влияния женщин на дух Греков под прикрытием оного жречества: когда дело шло о том, чтобы дать уразуметь народу благотворность первоначальных греческих учреждений, законов и цивилизации вообще, то препоручали сие жрицам. В последний день празднеств Элевзинских Афиняне выносили торжественно в священное место книги своих законов, – означая чрез то, что вся честь за сии узаконения, составляющие славу и счастье отечества, принадлежит божеству. Жрицы Элевзинския председательствовали на сих празднествах, совершавшихся отличнейшими в Греции особами: и каждая мать семейства участвовала более или менее в главной роли, игранной распорядительницами Фесмофорий. Греция хотела, чтобы понимали значение сей церемонии; а дабы ее не принимали просто за храмовой обряд, дабы она составляла вместе торжество общественное и нравственное, было установлено, чтобы женщины, коим поручалось нести законы, избирались из различных триб Афинских, из числа женщин замужних и рожденных от законного брака, и предписывалось им проводить дни предшествующие празднику в уединении, предаваться набожности, избегая всех изъявлений семейной нежности (т. е.?...). Приглашать таким образом матерей семейств, чтобы они содействовали выгодам политики и религии, возводить их в достоинство жриц закона, вверять им священнослужение общественное, не значило ли побуждать их, чтобы они всемерно старались внушать сынам Греции почтение к древнему учению и любовь к народным постановлениям?.. Пользуясь всеми почестями жречества и лучшими храмами, нежели как в Египте, где всячески старались препятствовать нравственному влиянию женщин; но не пользуясь всею свободою и не в таком находясь количестве, как девы храмов Могога и Команы, хорами в несколько тысяч, или целыми легионами поющие и танцующие; – приучаемые своими матронами более к важным движениям святых дев Сиона (что разумеется здесь?), чем к резвым пляскам дев Каппадокийских, предпочитаемые при избрании к священным должностям преимущественно по красоте, – девы Греческие, гиеродулы, калефоры, ликнофоры, служили много и к образованию искусств у Греков… Довольно о благотворности влияния женщин жриц. – Об упадке оного автор говорит: „прежде полного учреждения женского жречества, Эллада погрязала в невежестве, была страною безславною; она упала вместе с упадком сего жречества. Сему упадку были причиною: 1) ревность жрецов, которые хотели возвратить себе права, похищенные у них сими Гиеродулами. 2) Сами женщины: они уступили жрецам храмы, философам – владычество над умами; пренебрегли прекрасным Ефесским учреждением, вследствие коего должны были заниматься наставлением юношества; в некоторых празднествах, где жречество их играло главную роль, не умели удержаться на черте, отделяющей энтузиазм от сумасбродства, религиозное изступление от пошлого буйства вакханок; в храме Венеры не умели отличить прелести от соблазна; когда отечество их обогатилось торговлею, наполнилось предметами азиатской роскоши, то и они предались всеобщей изнеженности… Элевзинския гиерофантиды и гетеры афинские, узнав о безпорядках жриц Пафосских и Коринфских, воспылали негодованием: с сего времени греческие матери семейств поняли, что их гинецей сделался для дочерей их убежищем более безопасным, нежели храм… Не стало более высокого назначения для женщин Греции, утратила Греция и свои празднества моральные; погибли нравы нации; исчезла и сама нация… Такова, замечает автор, участь всех народов, в недрах коих женщины не исправляют, под каким бы то ни было видом, нравственного жречества, принадлежащего им по высшему назначению. Без сего жречества нет ни нравов, ни семейственного духа, а без сего последнего нет и духа народного; без народного же духа нет и нации“… Здесь оканчиваю и я мою выписку слов и мыслей автора.

15 апреля. Вербное воскресение. Считая в сутках 24 часа, казалось бы, мало было сказать, что каждыми сутками кладется в личности нашего характера, умственного или нравственного, какая нибудь новая черта. А к сожалению, нередко не замечается и никакой. Проходят часы за часами, как капли текут за каплями, – ровно, неприметно: число минут отжитых приращается, а запас приготовлений к тому моменту, за которым начнется человеческая вечность, не приращается; – разве не уменьшается ли еще? Что так тяжело лежит на ресницах моих? Что за мертвая сонливость сковывает веки мои? Пробудись мысль бодрая, свежая, живая! Вспрысни, Ангел бдящий, усталого собрата небесной водой, да воспрянут окропленные сею живительной влогою мысли и чувства, усопшие нынешнего дня в моей голове и сердце… Нет! ленивы! – Заметим на нынешний день хотя вот что: я имел удовольствие поговорить несколько с П. С.³⁴, о достоинстве так называемого мистицизма, – мы хвалили его, разумея оный не в чистом смысле его наименования, а только как половину Христианского Богопочитания, животворнейшую и существеннейшую. Поводом к сему разговору были мистерии магнетизма, весьма тесно соединяющиеся с религиозным мистическим направлением. Я недавно читал в Телеграфе (№ 1–4. 1834) повесть под названием: Эмма, которая очень заинтересовала меня: в ней раскрывается влияние магнетического существа Эммы на одного молодого, сумасшедшего князя С**. Движимая чистою любовью девушка вылечивает, своим бытием несчастного; наделяя оным сего; сама истощается; и тогда, когда оставалось сим двум существам, наполненным теперь одною жизнию, сложиться между собою, как двум половинам разсеченного шара, рассчеты матери, думающей лучше устроить участь возвращенного ей бедною немкою сына, затягивают его в сети лучшей, блистательнейшей партии, а жалкую Эмму в несколько часов сводят в гроб! Задача магнетизерам: позволительно ли бытием одного искупать другого, душу, полную силы и жизни, переливать из одного склепа в другой, – когда неизвестно еще, может ли новообразующееся существо перейти опять к слиянию заимствованной своей силы и жизни – с их истоком; убивать одного, чтобы дать жизнь другому, когда неизвестно еще, и даже очень сомнительно, чтобы эта жизнь развилась в сем новом существе тою полнотою и силою, в какой она являлась в том… Поэтому мне очень нравится замечание, которое делает сочинитель книги о Преворстской ясновидящей³⁵, всем магнетизерам, лекарям, отцам, матерям, желающим подать сим образом лечения помощь своим болящим детям, – следующее замечание, что к магнетизированию надлежит прибегать как последнему, как к отчаянному средству, и то с великой осторожностию.

21 апреля. Навечерие Св. Пасхи. Древняя Пасха или пасхальный агнец снедаем был с горькими травами: и новая Пасха или Новозаветный Пасхальный Агнец разделяется только после приобщения скорби и болезни жертвы крестной. Кто сообразен будет Иисусу смертию, тот будет сообразен Ему и воскресением, по учению Апостола. В какой мере кто испил от чаши скорбей Божественного страдальца, в такой же может ожидать себе и радостей Его воскресения. Сострадание Тому, о Котором мы знаем, что Сам путем страданий Он уже вошел в славу, не есть излишне и напрасно: оно, обращая внимание наше на вину Его страданий, сливается скоро в одно чувство с страданием или болезнованием о самих себе… Сии мысли заставляли меня желать и просить от Господа, чтобы Он дал мне хотя капли часть некую вкусить от моря болезней, кои самым глубочайшим образом Искупитель мира перечувствовал в себе в последние дни своего земного странствования: и Всеблагий, мнится мне, не отринул дерзновенного желания. Боже мой! Тебе единому исповедуюсь за те минуты, когда душа моя будто погружалась в те же воды, которые доходили до души Твоего Единородного Сына. Мне казалось, я иногда понимал и своим чувством глубину язв духа Его, которые в последние дни Его с нами пребывания сыпались на Него одна за другою, непрерывно, и одна другой тягчее. Какое сердце могло всё вместить в себя и все понести, что вместило, понесло, перетерпело твое сердце, Иисусе! Хвалу Ти воздаю, Господи мой пребезсмертный, яко и мене общника страстем Твоим быти сподобил еси. Не менее утешительно было мне видеть живые опыты глубочайшего проникновения оным чувством сболезнования даже в тех, от которых того и не чаялось. Как меня глубоко тронули прерывающиеся, едва произносимые от слез слова евангельские – в устах О. Р.³⁶ во время чтения Страстей Господних!.. Нет! вижу гордость; обличу себя пред собою; оставлю суд себе на будущее время. Безумный я! что значит это: утешительно мне… даже и в тех, от которых сего и не чаялось… Как дерзну сказать, что эти те были менее доступны к тому Божественному источнику, которого горькие струи так сладки душе, нежели я? – Господи! Не постави мне сего в грех. Даруй мне и им глубже и глубже проникать в тайну силы слова крестного.

Стяжанный же мною оный священный залог новых Божественных даяний, подает мне надежду быть не лишену вовсе и сих последних. И что, если Воскресший коснется моего сердца хотя одним лучем своей Божественной славы, радости и блаженства? Тогда – что я могу поставить с сим в цену? Радоватися о Бозе Спасе своем – часть Божественная душ столько высоких, как душа Марии! даруй мне, Господи, хотя последнюю меру оной!.. Вот скоро воспоминательная минута всемирного обновления! Нестесненные в стенах одного Иерусалима семьи одного Израиля, целые племена и народы начнут свою Пасху и миллионами уст в один миг скажут: Христос воскресе, Христос воскресе! а огонь радости зажжет в каждом сердце на долго ли, на коротко ли, свою искру, зрелище для ока духовного насладительное! Но то, что блистает так быстро от одного края неба до другого, что так сильно движет души тех миллионов, это еще не наше; с нас этого мало; нам нужно смотреть и возгревать свою – то искру, ту-то искру, которая западет в нас в оную торжественную минуту всеобщего потрясения. И эта искра – (как опасно надлежит блюсти ее!...) от одного злого дуновения может истребиться; от одной неосторожности сложиться с другим пламенем, с недостойным: и это всего чаще видим у людей. Так опять повторю: радоватися о Бозе Спасе Своем, или раздельнее: радоваться, т. е. всему стать радованным, всему обратиться в одно чувство радости и радости о Бозе Спасе Своем, – о самом Боге Спасителе, – не суетном каком либо предмете, даже не о высоком Его каком либо даре: о, эта часть недоступно высока! И опять скажу Богу моему: дай мне, Господи, хотя последнейшую меру оной; дай мне, Господи, и соблюсти оную в целости и чистоте; минута Твоего воскресения да будет минутою воскресения, или начала новой – непрестающей жизни и для моего духа; да приложится она к тем минутам, которыми от начала дней моих Тебе благоугодно было обновлять по временам ветхое бытие мое.

22 апреля. Вот и Праздников Праздник! – Но где он для души моей? Отличил ли бы его я моим внутренним чувством от других дней, если бы мне не сказали, чем надлежит представлять 22 число нынешнего Апреля? Нет! Праздник начался только еще в области моих чувств; духа он коснулся только мимолетным звуком. Здесь он дал бы себя познать в кротком наслаждении самыми высшими плодами, праздник в глубоком мире и радости, слышимой только для внутреннего слуха: там он начинается звоном, – тревогою, возмущением мира; наслаждением низшими частями, мелкими крохами празднственной трапезы – яствами, питиями, свободою веселиться с други своими и пр. – Что же я? доволен ли началом нынешнего дня? Видел ли такое довольство в ком нибудь подле себя? Увы! (как бы не желал, чтобы из моих уст в настоящий день хотя один раз слышалось это жалобное слово!) много уже видел я ныне в близком расстоянии от себя на линии праздника разных лиц; – и, Боже мой, ни единым Ты меня не вразумил, как людям доходить до истинного наслаждения оным. Только чувствую, что суетное кружение, в котором забываешь думать о себе, далеко еще от чувства празднственного. Когда объиму тебя, великий образ, предносящийся моему уму, светлого ликования, достойного сынов Божиих?..

27 Апреля. Недавний разговор с нашим о. Инспектором Филаретом о трудностях его инспекторской должности, его недоумения – как лучше действовать на студентов, имели над моею душею довольно силы, чтобы в свободный час заставить и меня посерьезнее обратить на этот предмет внимание. При сем случае вот что пришло на мысль, или лучше, (не назову это пришлыми, беглыми идеями), вот как определилось мое понятие о высоком звании инспектора здешнего места.

Он должен иметь в виду не простой надзор за благопристойностию студентов, предупреждать, пресекать их какие либо внешние беспорядки; но, проникая до самого корня всех беспорядков, стараться о переобразовании вверенных ему людей нравственном, христианском. К сему должна непременно побуждать важность их предназначения и приготовления. Они требуются прямо на высокое служение церкви; от них зависит образование всех пастырей церкви. Общество наставников духовных таким образом выше становится по своему званию каждого в своем кругу действующего священника. Итак, смотря на такую цель образования здешних молодых людей, нельзя надзирателю их, – тому, кому вверено смотрение за самою существеннейшею стороною в пастыре церкви – нравственно-духовною, ограничиваться таким тесным кругом, в каком они обыкновенно имеют обращение. Это светильник, которому недовольно того, что он издает свет, но нужно, чтобы возжег своим огнем.

Июня 20. Читали у о. Инспектора³⁷ после экзамена небольшую рукопись, содержания очень любопытного: скончалась в Москве 7 мая сего года княгиня Анна Феодоровна Боборыкина, урожденная Голицына. Обстоятельства ее кончины с предварительными сведениями о ее жизни таковы: Анна Феодоровна была женщина добрых правил, религиозная, но не начитанная никаких книг, возбуждающих мечтательность религиозную, добрая мать и супруга; шума светского не любила, на балах была всегда лишнею; любила прогулки уединенные, на дачах или на кладбище, или в обителях Московских; любила здесь разбирать надгробия, и, еще задолго до кончины своей, просила и не раз напоминала своему мужу, чтобы не ставить над нею, по смерти ее, никакого памятника, а только образ Спасителя. Она не раз была удостоиваема благодатных сновидений: раз после несчастных родов, когда сильно сокрушалась о младенце, умершем без крещения, явился ей Иоанн Предтеча и утешал ее: „Не плачь, говорил он ей, я принимаю таких под свое покровительство: и твоего младенца я принял“. – В другой раз явился ей Страшный Суд и на оном Сам Господь, сидящий на престоле. Господь спросил ее: „Ммного ли у тебя добрых дел?“ и когда она отвечала: „Я бедная грешница“, то сказал: „Поди же кайся!“ Последняя ее болезнь была также от родов; она становилась все слабее и слабее: это было на 28 году ее жизни. Были у нее доктора – Кильдюшевский и Рихтер. 7 мая (поутру?) она изъявила желание прииобщиться Св. Таин; прощалась с мужем, детьми и домочадцами, утешала плачущих, просила всех молиться о себе Богу; потом закрыла глаза: все думали, что это было приближение к последней минуте; в сем состоянии пробыла около 1 ½ часа; на лице ее показывались судорожные движения; священник прочитал ей отходную; доктор Кильдюшевский, наблюдавший больную, увидел, что она кончается; наконец сказал: „скончалась!“ – Вдруг мнимая умершая раскидывает глаза, озирается и крепким голосом говорит: „где я? где я? – Ужели я все в том же мерзком, душном, гадком мире?“ „Ты все еще с нами“ отвечал ей муж; „или ты не узнаешь нас?“ „Да кто вы? кто ты, который говоришь со мною? Кто это окружает меня?“

„Это я, твой муж; а это – наши дети!“

„Мой муж, наши дети! – Нет, не знаю; я не была замужем, у меня нет детей!... Да какие вы уроды! Какия у вас лица! Ах, как мне там хорошо было? Зачем я опять здесь? Господи! возьми меня к себе!“

Потом, когда начали любопытствовать от нее, она сказала: „Какие вы злые! Только любопытствуете и не верите“.

Своего мужа признала мужем только тогда, когда увидев на руке его кольцо обручальное и услышав от мужа на вопрос ее об этом, что оно надето было священником при их венчании, приказала надеть и надела такое же и на свой палец. И когда после сего лекарь начал ей говорить, чтобы она успокоилась, менее говорила, приняла лекарство: то отвечала: „Какой у вас мудреный язык! что это значит: успокоилась… лекарство?... Да и кто это мне приказывает? Бог велел жене слушаться только одного мужа!“

Когда муж ее спросил: „Не приказывал ли чего нибудь с нею для него и детей их Иисус Христос?“, она отвечала: „Он велел молиться Богу, а воспитывать детей в страхе Божием“; и под сим же условием обещала ему и самому видеть Господа Иисуса. „Люблю, люблю я Господа Иисуса, говорила ожившая; дайте мне образ Его“, Подали ей образ Успения Божией Матери, потом образ Василия Парийского с мощами. „Нет, нет!“ говорила она, „надобно уважать и матерь Божию, потому что она родила Бога, – и святых Божиих; но дайте мне образ Спасителя, Искупителя моего“. И когда поднес ей муж образ Его Нерукотворенный, она с жаром осыпала его лобызаниями и заставляла присутствующих делать тоже; а когда увидела после сего, что муж ее, седши на ее постелю, оборотился задом к образу, то сделав ему упрек, заставила его поклониться пред ним.

Когда пришел в дом священник, еще не успев его увидеть в своей комнате, она уже приветствовала его и благодарила за приобщение Св. Таин; говорила, что ей после того стало гораздо спокойнее и, отослав от себя всех, просила у священника благословения. Священник прочитал над нею с возложением руки своей на главу ее умилительную молитву из требника (которая читается при приобщении больного, с частыми повторениями имени Господня!), и она скончалась! Такое состояние ее продолжалось около 9 часов. Думают, что оно было вследствие обещания покойной, данного своему мужу, – явиться по смерти своей. Г. Кильдюшевский сказал при этом случае: „Вот наша наука!... это перст Божий“… Другое при сем же случае рассказал Александр Иваныч Невоструев³⁸, довольно замечательное явление. В великом посте нынешного же года одна девица, купеческая дочь, объявила своим подругам, что во вторник на Фоминой неделе, в два часа пополудни, она умрет. Над нею смеялись, но она стояла в своем слове; прошла св. Пасха: девица была не совсем весела и спокойна; в понедельник Фоминой недели, когда в Москве бывает большой торг лентами, она посылала подруг своих для закупки оных на свое приготовление к смерти и была очень пасмурна. Во вторник утром была спокойна; в обед пела духовные песни. Когда еще в предыдущий день был у них доктор, примечая какую-то болезнь в этой девице, но совершенно отказываясь разузнать оную, отказывался и предписывать ей какое нибудь лекарство: то она даже сказала, что если бы он и дал ей лекарство, то она не приняла бы его. Во вторник, когда ударило два часа, она бросилась с своего места, легла на диване; кровь хлынула из нее, и она скончалась.

30 августа³⁹. Я один был сегодня у себя в гостях и вместо празднования и ликования занимался составлением первого урока для начинающегося курса на завтрашний день. Приношу благодарение Господу, прилагающему мне дни на дни, и молю Его благодать не лишить меня и своего благодатного охранения и подкрепления на поприще предлежащей мне деятельности в наступающем новом году моей жизни. Господи! Твой слуга хощу быти, посылай и наставляй меня на дело Твое!

Июня 2. День пострижения о. Агафангела⁴⁰ (Алексея Михайловича Соловьева). Взялся за перо от скуки. Мне бы надлежало еще вчера взять тетрадку эту в руки. Вчера – 1 июня – день для меня довольно замечательный: его памятником будут служить мне две записочки, полученные мною от О. И.⁴¹ Глубоко на меня подействовала последняя: правила его врезались в мою душу. Дай Бог, чтобы это послужило к моему благу; чтобы отселе я стал внимательнее к себе, осторожнее в отношении к другим. А моему наставнику да воздаст Господь новыми милостями. – Откуда происходит во мне это беспокойное стремление за пределы окружающей меня действительности? Отчего мне это хочется и чается видить перемену моего внутреннего и внешнего состояния? отчего я не могу сказать себе: вот все, чего тебе достигнуть назначено; ты вступил в тот круг, где все найдешь, что будет нужно тебе на твой земной век? О, какое высокое значение имеет скука! Дух мой, ты скитаясь на чужбине, скучаешь? – Радуюсь! Тебе хочется обновления? – Радуюсь! Ищи его, ищи его: ищи, – только истинного обновления, не наружного, но внутреннего.

Июня 4. Скучно одному: хотелось бы иметь поближе человека, который бы мог наполнить пустоту души. Мне не чего другого от него хочется, как только того, чтобы он оживлял меня в часы уныния и душевной бездейственности, чтобы был мне указателем во всех случаях моей внутренней жизни; возбуждал, умерял, разогревал, охлаждал, когда нужно то или другое. Ненужно мне его остроумие, охота много говорить; нужно доброе сердце и опытность в делах сердца, простота, искренность. Я бы приходил к нему отдыхать, освежаться после пыльной работы. Мертвые друзья – не всегда говорят на вопрос; внутренняя беседа с самим собою, обращение к Светоподателю, по немощи моей, сопровождаются не малым утомлением, поскольку совершаются по большей части в голове, а не в сердце, где жизнь. – Бдит надо мною Хранитель; к нему обращусь? Но очерствелое сердце хотело бы осязать легкое веяние небесных крыл; его парение над душею в области премирной едва чувствуешь только в час неурочный, – не всегда, когда хочется. – Боже! Ты ведаешь, что мне нужно. Ты ведаешь, чем помочь моей нужде. Не оставь без помощи. – Слово прекращается, молчание лучше дает мне слышать себя. Тихая грусть, пойму ли я тебя? Как от тебя все изменяется. Какой чудный колорит из смешения твоей тени с красками жизни, мира!

7 Июня. Меня пробудило от сна немного ранее половины четвертого часа ночи ужасное сновидение, будто мой тятенька помер. Я помню себя на том вопросе, какой мне маменька сделала тогда: „Что же, спрашивал ли ты что-нибудь у отца о себе?“ Я отвечал: „О, где ты ныне носишься над нами, любезный тятенька!.. Да даст тебе Господь блаженство рая: ты, и покидая землю, заботился о своих“. Слезы и рыдания сопровождали слова мои… „Как же, продолжал я, он говорил мне: женись ты; но я отвечал ему: на что мне, тятенька, жениться, когда священником я могу быть и без женитьбы; между тем избавлюсь состояния, которое мне всегда представлялось тяжелым“⁴². Маменька повторила мне слова тятеньки: „Ну, что же, Сашенька, женись!“ Но я опять отвечал тоже. Ударили к утрене.

Мая 16. Вчера я увидел плод долговременного занятия трудом, казавшимся мне самым скучным и безплодным⁴³. Как жалею я что не нашлось у меня безропотной покорности, когда только приступал я к этому труду. Тогда плод был бы для меня двойной. Да научится же эта мятежная воля и этот кичливый разум скорее всего отказываться от собственных планов и предначертаний, когда встречаются они в противоречии с требованиями обязанности, сколько бы ни казались сии последния ниже первых.

Июня 15. Пришел я во втором часу пополудни к о. Ректору⁴⁴ за бумагами, застал его в третьей (служебной) зале – в слезах: он, смутившись, вышел ко мне в среднюю залу; рыдания еще продолжались в душе его; он не мог свободно говорить; голос прерывался, сделался ненатуральным. Я переговорил с ним о деле. Он не хотел, чтобы я заметил разстройство его духа; тотчас перешел к другому делу; стал со мною говорить о разсуждении Руднева;⁴⁵ чтобы отвлечь внимание от себя – нарочно делал вопросы ненужные. Я отвечал. Но мне больно было так разойтись с скорбящим. Я спросил его: что так его разстроило? Он не отвечал. Потом, сказав еще несколько слов, совсем к моему вопросу не относившихся, отпустил меня. Что это значит?

Июня 19. Вчера разсказывал о. Ректор, что Владыка в беседе о разсуждениях между прочим выразил ему мысль о недостатке у нас сочинений духовных. Ученые духовные наши, – говорил он, – ничего не пишут. – Да и как и писать? Что ни будет написано со старанием раскрыть новую сторону в предмете, – все это покажется ересью. Вот наприм., ересь: мысль о развитии догмата, т. е. нельзя сказать, чтобы догмат оставался одним и тем же в сущности своей, не прибавляясь, не уменьшаясь в своем содержании, впоследствии становился в умах яснее, определенее от особенных обстоятельств, которые побуждали христиан заниматься более этим догматом, прежде принятым только посредством чувства. Как же смотреть на христианскую догматику? Ужели она всегда была одна и та же и по количеству объясненных истин, и по определенности этих истин? Когда разсматривается догмат, как мысль Божественная, он един и неизменен, сам в себе полон, ясен, определен. Но когда разсматривается догмат как мысль Божественная, усвоенная или еще усвояемая умом человеческим, то его внешняя массивность необходимо с течением времени возрастает. Он прилагается к различным отношениям человека, встречается с теми или другими мыслями его и, соприкасаясь, объясняет их и сам объясняется; противоречия, возражения выводят его из спокойного состояния, заставляют раскрывать свою Божественную энергию. Иногда века, народы его не понимают, отвергают; наконец он берет верх. Правда он не был побежден и тогда, когда ложь над ним торжествовала: по крайней мере люди не так думали. Новые открытия ума человеческого в области истины, постепенно возрастающая опытность его, – прибавляют ему новую ясность. В чем прежде можно было еще сомневаться, то теперь было уже несомненным, дельно решенным. Таким образом каждый догмат имеет свою сферу, которая с течением времени возрастает, теснее и теснее соприкасается с прочими частями догматики христианской и с другими началами, лежащими в уме человеческом; все это сростается, воплощается в одно тело, оживляется одним духом; вся область ума от того просветляется; все науки, чем более которая соприкосновенна догматике, от того выигрывают в точности, положительности; с течением времени все более и более становится возможною полная, строгая система знания. Вот ход развития догмата, вот жизнь его! Это звезда небесная. Для неопытного и невооруженного глаза эта звезда была небольшею светящеюся точкою. Чем более он потом всматривался в нее, дольше стал наблюдать ее, более употребил нужных к тому пособий, тем яснее стала для него необычайная огромность этой точки (он ошибался прежде); он стал различать на этой точке различные особенности; потом он дознал ее отношение к прочим ее окружающим: эти разнообразные звезды стали для него одною правильною системою. Догматы – то же самое.

5 Марта. Начало исправления – самоиспытание: в себе же пришед. Конечно и этому началу предшествует еще начало действия всемощной благодати Господа Иисуса: по крайней мере первое обнаружение ее в человеке есть усилие остановить человека на несколько времени на самом себе, чтобы дать ему поболее ознакомиться с собою. Ныне день покаяния, или приготовления ко св. Приобщению. При изследовании самого себя по сему случаю, мне представился во всей важности последствий для нравственной жизни недостаток во мне самоиспытания, равно как объяснились некоторые важнейшие стороны моего нравственного поведения, требующие постоянного внимания: это 1) недостаток молитвы и вообще живого обращения с Богом. Мысль о Боге часто встречается в голове, редко в сердце. 2) Недостаток благопокорной преданности Господу. 3) Гордость и самомечтательность, – а в унижении – уныние. 4) Нелюбовное обращение с любящими меня. 5) Суетная любознательность. 6) Недостаток надлежащей ревности в исправлении обязанностей звания. 7) Неуменье распоряжаться своим достоянием. Господи, ты отверзаешь очи мои, чтобы видеть мне грехи мои. Подай же силу и очистить от них душу мою, и изгладь их из сердца, и возрасти в нем семена добродетелей, им противоположных. Сотвори, чтобы каждый последующий день приносил мне новые успехи в покорении себе страстей, действующих в душе моей, и наделял меня мужеством и опытностию к дальнейшей борьбе с ними. Как я слаб, как способен поддаваться всякому малейшему внушению врага. Останови меня, подкрепи, Господи, не дай погибнуть навсегда. Един Ты мог ходить по волнам, как по суху. Из нас и Петры утопают.

6 Марта. Блогословлю Господа на всякое время, выну хвала Его во устех моих! Слава Богу, сподобившему меня быть еще раз причастником Св. Таин! Расположение духа, в котором я приступал к таинству Тела и Крови Христовой, по-видимому, было не совсем мертвое. Но пред самым принятием таинства вдруг налегло на душу какое-то омрачение; душа как будто онемела; я как будто на несколько мгновений потерял сознание, это не изступление, не восторжение в высшее состояние, но задержка, недвижимость, внезапно заступившая место предшествовавшей деятельности душевных сил. По-видимому, это было следствием напряжения; но, конечно, у Господа была на то и своя причина, почему такому состоянию нужно было открыться именно в самую важную для меня минуту. Я очнулся, когда отошел от Св. Чаши: но и доселе, когда прошло уже часов около трех после того, душа как бы в утомлении.

7 Марта. Какая странность! Сегодня услышал я, что вчера и О. Р.⁴⁶ пред освящением даров забыл было благословить их, будучи смешан действиями иеродиакона. – Господи дни текут, – исправления нет, душа в том же омрачении. Где же и когда просветление? Когда в ней будет гореть огнь любви к Тебе?

22 Марта. Я читал ныне „Темницы“ С. Пеллико. Обе книжки прочитал я с жадностью – часов в пять. – И в древние времена и ныне все высокое в стремлениях духа человеческого истекает из источника св. веры: новое доказательство тому я видел в этом описании несчастий страдальца. При той нежности, какою наделен он, кажется невозможным такое мужественное господство над собою, какое везде почти высказывается в нем. Но голос веры укреплял его и под душною кровлею темницы Венецианской и в мрачных сводах подземелья Брюннского и при одре болящих друзей, и на одре собственной его болезни, и при отнятии у него утешителей, и при лишении самой надежды на возвращение когда-либо свободы.

15 Апреля. Не по задаче, а по собственному расположению духа, я замечаю в себе желание оставить какое-нибудь воспоминание на будущее время о том дне, когда Господь благоволит принимать меня в своей трапезе. Ныне еще раз я приступал к чаше Завета. Так же Божественна, отрадна, упоевающа, как и всегда! Долго ли сохранится сладость во мне? – Сначала, приступая к Св. Приобщению, я нашел было себя в таком же положении, как и в прошедший раз (6 марта); но окрепив и ободрив себя мыслию о великом даре любви, который удостаиваюсь принимать, я стал чувствовать себя лучше.

Каются для того, чтобы получив прощение в учиненных грехах впредь не творить их. Св. Тело и Кровь Иисуса Христа преподаются для того, чтобы подкреплять начатки нового, очищенного от грехов бытия. Это должен помнить всякий, приступающий к сим таинствам. Это должен помнить и я, удостоенный благостию Господа Иисуса общения Святыни Его.

Какой великий обет! Какой трудный подвиг! Чувство добра, едва возбужденное от бездействия, должно отселе быть единственным чувством, наполняющим душу. Старые начала, старые правила, основанные не на чистых и святых внушениях, но на своекорыстных рассчетах плоти и плотского разума, должны упасть. Страсти пусть скроют свою ядовитую голову: спор кончен; злое должно уступить место святому; решимость преклонена на одну сторону; остается привести это определение в исполнение. После того каждая, противувозникающая мысль, есть оскорбление величества Того, Кого объявила душа своим Господом. – О, где же я найду столько силы самоотвержения, чтобы избегать всех этих врагов Господних, гнездящихся во мне? Ты, Который, примирившись со мною за святою трапезою, дал мне свидетельство оправдания, научи меня, как мне удержать его в руках своих, чтобы враги Твои и мои не исхитили его!

16 Апреля. Ударили к вечерне – это обряд погребения Иисуса. Какое сближение противоположностей! Иду поклониться Умершему, Который за меня пролил кровь свою. Иду поклониться Богу и молить о Его милости.

25 Апреля. При окончании праздника я спросил сам себя, как прошел он для меня? Ответ не вполне соответствовал желанию. Из недели немного выбралось часов, в которые я чувствовал праздник. Бывали дни и ночи, когда душе бывало тяжело, как в глубокой печали. И знаю причины, по крайней мере некоторые из тех причин, которые расстроивали сердце. Первая была та, что скоро миновало духовное бдение. Допустить одну радость, чистую, духовную, за нею, при неосторожности, могут войти и другие – не столько чистые, не прямо из духа праздника почерпнутые. Для подражания чувства радости нужно было в душе хранить и чувство скорби одной, постоянной скорби, какую носит в душе своей христианин. Первый прилив потока радости, а всего более невнимательное обращение с праздником вынесли из сердца эту тень, столько нужную для ощущения полного блеска солнца. Другая причина скрывалась в неприятных отношениях к некоторым из близких ко мне лиц, продолжавшихся несколько дней. Господь после эту скорбь, тяготу, облегчил. Но на то время, когда она вся еще лежала на сердце, было очень грустно.

Когда же был мне праздник? Первый день Светлого Воскресения был для души светлым, хотя неторжественным. Мне доверена была чужая мрачная тайна, или лучше не чужая, а тайна человека родного мне по душе. Но и он сам, и я, в тогдашнем моем положении, нашли опору, чтобы не волноваться.

Параллельным этому первому дню стоит один нынешний. Не знаю, за что Господь ущедряет милость свою над недостойным. Или не готовится ли впереди искушение?

Оставляю праздник свой.

2 Июля. Нынешний день, на испытании, мне привелось держать довольно длинный диспут с Владыкою по предмету лекций. После первого вопроса из книги, по предложению о. Ректора,⁴⁷ он стал слушать представленное для испытания из Новозаветной истории: о распространении и угнетении христианства после Апостолов до Константина. Открыл свои замечания тем, что студент читает не историю, а рассуждение, и что сказанное о побуждениях к распространению христианства относится не к одним тем временам, к которым приложено, но и к другим. Прослушав краткие замечания о странах, в которых вновь христианство распространилось, начал делать снова замечания на статью о препятствиях к распространению христианства, и с самого начало на разнообразное направление духа империи и духа христианского общества. „Что такое дух? Могли ли Вы сами обнять и исследовать дух христианства? Могли ли вместить это головы Ваших студентов? Ныне странное направление в истории. Смотрят на человечество, как на одного человека, и усвояют ему то то́, то другое общее направление. Прекрасный взгляд на историю Боссюэтов. – Впоследствии другим не захотелось все сводить к христианству; они выдумали каждому веку своих представителей, каждому народу свою идею. Все это пустяки!“ О нетерпимости иноземных вер в Римской Империи сначала сделал следующее замечание: „Так по этому в Римской империи христианство не могло быть терпимо? А разве всегда была проливаема кровь христиан?“ Я объяснил, что по законам Римской Империи христиане не могли быть терпимы. „Почему же так?“ Конституция Римской Империи требовала, чтобы соблюдаема была народная религия гражданами империи неотменно. – „Что такое конституция? – Это понятие составилось в конце XVIII столетия. Никакой конституции не бывало. Против христиан действовали не по законам конституции, а по эдиктам императоров, выдаваемым по известным обстоятельствам, по влиянию известных лиц. А другие императоры выдавали даже указы в пользу христиан“. – Я отвечал на это: Слово: конституция я употребил неправильно. Что касается до указов в пользу христианства, то христианство было признано дозволенною религиею только в 3-м веке. Доселе положение ее, как религии недозволенной, всегда повергало исповедников ее опасности. – „Да был ли хотя один закон постоянный и определенный в империи против христианства?“ – Я отвечал: был общий закон в империи против всякой иноземной религии, которая усиливалась на счет народной. И по этому закону часто действовали в отношении к другим языческим религиям. Этот закон шел и против христиан. Притом и эдикты императоров против христиан, коль скоро были выданы и не отменены Сенатом или последующими императорами, то имели силу в империи, – хотя последующие императоры сами вообще не действовали по ним; но народ восставал против христиан и требовал их казни на основании этих законов. – Преосвященный, заметив, что народ руководствовался в этом случае суеверием, а не законами, приказал продолжать.

При дальнейшем чтении этой статьи, он начал нападать с другой стороны: „К чему эти теории? Надобно излагать исторические факты“. Послушав еще немного, заметил: „После этого будут оправдывать всех гонителей христианства. Они действовали по законам: как недавно один жид доказывал, что смерть на Иисуса Христа произнесена по всей справедливости законов“. – Я отвечал на это, что настоящее изложение и несообразности с постановлениями Римской империи допущения веры христианской не к тому направлено, чтобы оправдывать гонителей. Напротив, студентам было раскрыто, что самые законы эти должны были измениться от влияния христианства и общество устроиться иначе.

Когда начали читать о влиянии философии на образ мыслей о христианах, Преосвященный опять сделал замечание: „Все теории. Вы говорите о сектах, а о св. мучениках говорить не будете?“. – Я отвечал на это, что каждую мысль можно подтвердить подлинными словами современных писателей (я разумел врагов христианства, писавших против него в то время). Знаменитейшие из мучеников будут указываемы в своих местах. При окончании рассмотрения нравственных причин, Владыка заметил: „Вот Вы кажется главное-то и упустили. Слона-то и не приметили. Главною причиною гонений против Христианства было языческое суеверие. А вы об нем – ни слова“. Я отвечал на это, что об этом сейчас будет сказано. Причины религиозные поставлены в третьем разряде препятствий к распространению христианства. – „Вашим разрядам, сказал Владыка, конца не будет“. – После того продолжали спокойно до той статьи, в которой объяснялось, какою силою христианство препобеждало все эти разнородные препятствия. Здесь Владыка сделал замечание на вторую мысль, в этой статье раскрываемую, что эта мысль не к одному тому времени относится, в котором она поставлена, но и к другим, эта мысль общая. – Я отвечал на это, что нужно было изложить в лекциях и эти общие мысли, чтобы впоследствии их не повторять. – Владыка заметил: „В каждом времени надобно указывать свое частное“.

О гонении во время Траяна слушал все спокойно. Здесь услышал и о знаменитых мучениках во время этого гонения. Этим закончилось испытание.

31 Марта. Великий четверток. Утро прошло в приготовлении к приобщению. За обедней Бог сподобил приобщиться Св. Таин. Служил о. инспектор.⁴⁸ О. ректор⁴⁹ в Москве. После обедни заходили к о. инспектору. Пришедши домой читал я Фенелона, – одну главу из 2-й части его сочинения, изданного на русском языке: о молитве и других упражнениях благочестия. „Постоянная, сердечная, молитва есть необходимая принадлежность христианина. Она поддерживается: чтением, размышлением, повременною молитвою и приобщением св. Таинств“. Для нынешнего дня прилично положить начало христианскому обращению. – В шесть часов началось стояние; продолжалось до девяти.

Всего не заметишь. А вот что было со мною: св. Таин Господь привел приобщиться в чувстве любви и дерзновении ко Всеблагому Спасителю. Но как слаба природа! Как скоро обращаешься на грех, против которого хотел действовать со всею силою. При самом выходе из церкви и у о. инспектора – уже вырывались слова, которые шли не от христианского сознания, в которых прокрадывалось желание показать знание. О, Боже мой, как глупо тщеславие! Как из за немногого оно бьется, чтобы только показать себя. А как много теряется душевной чистоты и мира! Как далеко уклоняется внимание и сердце от предположенного пути. Дело было о происхождении елеосвящения в нынешний день на часах в монастыре, и о причине, по которой в Заиконоспасском монастыре в великий пяток бывает служение Архиерейское и общее собрание высшого духовенства. – За службою вечернею я стоял довольно холодно. Не так бы надобно было сопровождать мыслию страждущого Господа. Прежде бывало лучше.

1 Апреля. День страданий и смерти Господней. Был я за утреней, за часами и за вечерней. За часами меня глубоко поразило умиление, с каким о. наместникъ⁵⁰ читал на последнем часе Евангелие от Иоанна о страданиях и смерти Господа. Едва он дочитал его; слезы останавливали слова его. За вечернею слушал проповедь о. инспектора, – в чем состояло прославление Сына Божия, на которое он указывает в словах: „ныне прославися Сын человеческий“. Проповедь написана живо, но не гармонировала с состоянием моего духа. После многократного повторения истории страданий Господа, где так резко изображались действия страстей человеческих и так высоко – святость Божественного Страдальца, предавшого себя на все, что приготовила ему рука Отца; – после таких сцен желательно было видеть раскрытие более глубокое какой-либо части неизмеримо великого происшествия. – Слова: „ныне прославися Сын человеческий“ – означают прославление Иисуса Христа, начавшееся с воскресения: потому что Спаситель прямо после этих слов говорит: и абие прославит Его. Далее – прославление Сына Человеческого по воскресении вообще есть отложение немощей человеческой природы и обличение ея во всемогущество и славу божественной природы, с нею соединенной. Частнее: 1) Иисус Христос стал духовный Царь рода человеческого по своей человеческой природе, содержит в своей природе дух и развитие всего рода человеческого. Доселе это было сокрыто – теперь он вступил в это право: дадеся всяка власть… 2) Он приобрел себе место одесную престола Отца. – Вот мои мысли об этом предмете. Вся проповедь о. инспектора раскрывает прославление Сына Божия в самый день страданий, – именно в самопожертвовании для славы Божией, которое повлекло за собою обращение всех народов.

В истории страданий и смерти Иисуса Христа достойно изучения: 1) были ли невольным следствием предшествующих действий Спасителя – его страдание от Иудеев и смерть? Не было ли возможности уклониться от того и от другого, даже не прибегая к чудесным мерам. 2) Каким страстям предоставлено было решить судьбу Божественного страдальца, и как оне действовали? – В Иудеях (Синедрионе, Каиафе – [Саддукеи по Деяниям?..]): удержим достояние Его; в Иуде – видно одно – корыстолюбие, – в Пилате – любочестие. Как эти страсти умели закрывать себя: что говорят Иудеи – на совещаниях своих, – что пред Пилатом? Лукавство во всем. – Пилат лукавит пред собственною совестию. Лукавство – людская добродетель! – Гаманн⁵¹ говорит, что его сердце почувствовало призвание Божественное, и он стал читать историю Каина, – ему представилось, что в этой истории – его история: он убил единородного и вместе брата своего! Да! Это каждый должен сказать. И когда христианин, в час забвения, ты слышишь зов Божественный, – это не напоминает ли тебе гласа Божественного к Каину: что ты сделал? Глас крови брата твоего вопиет ко мне от земли.

10 Февр. Сорок дней уже прошло и этого года, а жизнь моя сама собою не исправляется. Приготовляясь к приобщению Св. Таин, взываю к Тебе, Господи, да будет обновление надо мною св. Таинств семенем моего исправления. Укрепи слабую волю мою в желании правды Твоей, Боже мой! Да не обольщает меня ложный блеск знания кичливого, да исполняется сердце мое более и более любви. Любовь безконечная да отпечатлеет Твой образ во мне. Знание холодно, безжизненно, надменно. Иже сотворит и научит, сей велий наречется в царствии небесном.

Января 9. – Седьмого числа ровно в полдень я выехал из Костромы, распростившись с братцем на долгую разлуку⁵². Осьмого, в шестом часу вечера, приехал в Лавру. Здесь услышал, при первых свиданиях со своими, о смерти бывшого у нас в 1836 и 1837 годах инспектором о. Гедеона, которого судьба так мало была утешительна при жизни. Бывши ректором Олонецкой Семинарии, он отставлен от училищной службы по неудовольствию между им и Преосвященным Олонецким Игнатием; потом призрен нашим Владыкою Московским и прислан к нам в Академию Инспектором; пробыв здесь около двух лет определен настоятелем Пожайского монастыря в Полоцкой Епархии: но, не удержавшись здесь, переведен в другой монастырь, где и постигла его смерть. – Тогда же услышал я о смерти отца любезного своего сотоварища, Николая Андреича Руднева,⁵³ священника Московской Предтеченской церкви, что близ Крестовской заставы, – Андрея Ильича (✝ 5 января). Наконец получил еще смертное известие о супруге Дмитрия Федоровича Вознесенского, профессора С.-Петербургской Духовной Академии,⁵⁴ Екатерине, которая скончалась 17 декабря, в письме самого злополучного друга моего. Столько вдруг смертных случаев среди людей, для которых обыкновенный срок кончины более или менее был еще далеко, не пророчит ли чего нибудь и мне в течение долгой годины разлуки? – В самом деле не стоит ли замечания еще и то, что в последнюю ночь, проведенную мною с братцем, мне снилось, будто я умираю, умер и уже пытался в своем сознании отличить свое настоящее положение от того, в каком душа находилась в соединении с телом: но вскоре пробудился и тем все окончилось. – Сегодня бывши у о. Ректора, я слышал от него, о посещениях его во время святок синодальной библиотеки и об осмотре некоторых рукописей, там хранящихся: между прочим литургии Василия Великого, в которой между почившими, после освящения даров, в диптихах упоминается уже имя Игнатия Патриарха. Литургия эта, как говорит отец Ректор, во всем сходна с славянскою. Там же смотрел он литургию Антония Новгородского и Варлаама Хутынского: в той и другой есть отмены от нынешней в эктении, читаемой после евангелия непосредственно; в Антониевой проскомидия, или приготовление Агнца предоставляется диакону, в Варлаамовой священнику; о других просфорах в первой вовсе не упоминается; из последней только видно, что должна быть не одна просфора. Молитвы: Господи иже пресвятого Твоего Духа… в известном месте пред освящением даров вовсе нет. Тогда же читал у него и послание к Афанасию, начальнику великия Лавры из Пскова, списанное впрочем с весьма неправильного списка о трегубой аллилуии. Сочинитель послания восстает против нововводимого двоения аллилуии и представляет виновниками сего – как видно – новейших греков. Это послание нам известно было прежде только из Макарьевских Четьих-миний, по приложенной при конце их, именно из августа месяца, статье, которая была у нас в извлечении. О спорах относительно аллилуии говорит и выписанное отцом Ректором из письма Дмитрия Грека к Архиепископу Новгородскому Геннадию, не так обширное место. Об этом письме говорит Преосвященный Евгений в своем словаре.

22 января. Тятенька уведомил меня, что братец 12 числа с начальником миссии и другими своими спутниками отправился в свой путь. Узнав об этом 22 ч. я писал к отцу Ректору Иркутской Семинарии⁵⁵ и одному из новопоступивших туда из здешней Академии учителей, Петру Осиповичу Словцеву,⁵⁶ касательно братца.

25 Марта. Послал письмо к братцу в Кяхту, а тятеньке еще 20 марта.

29. Получил от Петра Осипыча уведомление о согласии его на мою просьбу касательно переписки⁵⁷.

26 Июня. Ввечеру, в исходе одиннадцатого часа, прибыл Преосвященный⁵⁸ в Лавру, без всякой встречи и звону, под дождем: встречен только Наместником и о. Ректором у Собора, где и спросил о. Ректора: все ли у Вас готово? и получил в ответ, что студенты готовы, но не приготовлены еще конспекты и рассуждения, назначенные к печати; заметил, что это еще не беда. – Мы застали его только на выходе из Собора в свои покои, но благословения от него не получили.

27. Был богословский экзамен по всем наукам, исключая чтения св. Писания. По предмету о. Ректора студенты были спрашиваемы всего более, кажется 21 человек. Вопросы и замечания, предложенные Владыкою, замечательнейшие были: 1) слово: утешитель случайно принято для означения греческого: Παράχλητος. Соответственнейшее: ходатай. 2) „Дух прав обнови во утробе моей…“ = дух правоты, а не Дух Святый в собственном смысле. 3) Нужно ли было крещенным от Апостолов до сошествия на них Духа Святого в день пятидесятницы снова креститься по сошествии Духа Святого? Нет. Сошествие Св. Духа в день пятидесятницы и распоряжения апостольские (о которых хотя неизвестно, но которые предположить побуждает самое дело), заменили недостававшее в первоначальном крещении излияние Духа Святого…

По вечеру получено от него в Академическое Правление предложение (написанное еще 24 июня в Москве) о том, чтобы Академическое Правление доставило Ему сведения: кто какую часть учения преподавал? Все ли должное преподано? По какому руководству и при каких пособиях?

Потом был у него о. Ректор и имел с ним беседу на монастырской стене о составлении конспектов по требованию устава о преобразовании семинарского учения. По науке истории естественной конспекта не велел составлять. По тем, которые возложены на отбывших из Академии наставников, отложил до времени их возвращения. От написания церковного устава отказываться не велел под тем предлогом, что уже поручено составление учебной книжки. Назначенная прежде книжка должна быть для училищ, а не для семинарии. О науке церковных древностей составить конспект уже не зависимо от порядка книги: Скрижаль, но с указанием на общие основания и в надлежащем порядке, как для науки. Учение о церковных законах и каноническом праве – одно и то же. Наука не должна быть низводима в теории самосоставленные, но ближе служить практике. Пользуясь, где можно, составленными прежде руководствами, надлежит иметь в виду, как главное, источники: 1) Правила св. Отец и 2) Российские законы и постановления. Даже приказал заняться и составлением учебных книг по языкам латинскому и греческому, где бы излагались правила преподавания сего языка и определялось точнее, в каком классе чем заниматься и чего требовать от учеников.

28. Был второй день экзамена. Владыка довольно занимался испытанием по классу чтения св. Писания, впрочем спрашивал только старших студентов. При разборе 1-й главы послания к Евреям довольно делал вопросов о текстах Ветхого Завета, приводимых Апостолом в сей главе, и заметил, что при рассмотрении сей главы надлежало обратить особенное внимание на это. По окончании экзамена сказал, обратившись к студентам: „я с Вами еще не прощаюсь“. А отцу Ректору, на его вопрос об отпуске студентов, у себя дома сказал, что намерен придти в понедельник ввечеру на чай „поговорить“, и в особенности указать на тех студентов, которых, по вопросам на экзамене, не оказалось в классе.

На всенощной того дня, в Троицком Соборе сам постригал в великий образ основательницу женского монастыря на Бородинском поле, Тучкову и нарек ее вместо Мелании Мариею⁵⁹.

(Продолжение будет.)⁶⁰

16 Августа. ⁶¹ Нынешнее новолетие моей жизни ⁶² представилось мне благовременным к заключению моего неопределенного состояния. По благости Божией, мне уже 28 лет; последних восьми лет было достаточно для того, чтобы естественные расположения к тому или другому званию могли определиться и обнаружить самих себя; чтобы узнать цену некоторым вещам, обыкновенно кажущимся блистательными или приятными, и другим, на которые привыкли смотреть сурово; чтобы научиться понимать, в чем истинная цель жизни.

Отличия светских почестей меня не прельщают. Так я смотрю на них не потому, чтобы сердце мое было чуждо честолюбия, – нет, я говорил бы против своей совести, если бы осмелился сказать это; но потому, что вообще величие в чинах мне не кажется важным, стоющим того, чтобы за ним гнаться. Да и напрасная мечта – с спокойною совестью достигнуть порядочного значения в свете.

Единственное звание, к которому располагают меня и рождение, и воспитание, и образование, и любовь, и достоинство, есть духовное звание. В нем три вида служения: ученое, белого духовенства и иноческое. – Первое, известное мне по собственному опыту, имеет ту невыгоду, что дает работу почти одной голове. Ученые занятия вместо того, чтобы быть средствами к полному душевному образованию, становятся сами по себе целью; от того истинное значение жизни теряется из виду, и невольно привыкаешь на все смотреть с той только стороны, в какой мере что может быть полезно для науки. Сколько ни высоко ценится образование ума, но, и по христианским правилам, и по суждению здравого смысла, не в этом заключается вся цель человека.

Служение белого духовенства, высокое само по себе, носит на себе особенную печать благословения Божия в том смиренном виде, какой усвоен ему в церкви. Сосредоточивши все свои попечения в круге своей паствы, духовный пастырь может созидать спасение свое в то самое время, как заботится о спасении других; не видный ни для кого он растет пред Богом сам и другим дает жизнь и возрастание. Я стал бы просить Бога, чтобы он удостоил и мне быть в числе таких служителей, если бы с сим не соединялось, по нашим установлениям церковным, требование прежде вступить в брак. Требование это в общем устройстве церкви весьма благотворно. Чрез это пастырь еще более может быть сближен с своими детьми духовными, знать нужду их домашней жизни и руководствовать их правилами христианства в различных обстоятельствах. Но такое требование несовместимо с угрюмыми привычками к одинокой жизни, уже укоренившимися во мне, и вообще с нерасположением к супружеской жизни.

Смиренный путь иноческой жизни в том месте, где нахожусь я теперь, мог бы доставить мне все, что представляется лучшего в том, или другом, или третьем виде духовного служения. Ученые занятия соединялись бы с жизнию по правилам, руководствовавшим уже многих к духовному совершенству; жизнь подкреплялась бы благодатию священнодействия.

Жизнь иноческая, свободная от земных забот, покаянная, вся посвященная Богу и сама по себе не может не увлекать духа, сколько-нибудь свободного от пристрастия к земным удовольствиям. Ведь каждому надобно помнить, что один наш путь ко спасению – покаяние, самоотвержение и преданность Богу. Поэтому кто решается, оставив все, идти сим спасительным путем, тот, хотя бы был и в мире, не мог бы жить по общим правилам; стал бы отличаться от мира во всех своих поступках, во всей жизни. Что же удивительного, если такой человек ищет особого места для жизни своей, особого общества для вспомоществования друг другу, принимает данные правила жизни – одним словом вступает в монастырь. Не возбуждает ли напротив радость мысль о таком человеке, который, помня свой христианский долг, поспешает укрыться под сень, приготовленную церковию, чтобы не погубить таящееся благочестивое стремление? И когда он строго исполняет свои правила, несвязанный никакими другими заботами, только занятый душевным спасением: то как не ублажать его подвигов?

Август 1 ч. Читал в шестой книге журнала Министерства Народного Просвещения статью Бодянского о том, что язык, на который переведены наши церковные книги, есть славяно-болгарский. Основывается это положение на словах одной рукописи, найденной им в Бреславле (в Силезии), где между прочим хронологическими показаниями означено время перевода церковных книг Кириллом и Мефодием на славянский язык и прибавлено, что этот славянский язык есть болгарский. В той же книжке статья о первом Литовском мученике Православной веры, составленная в соображении с польскими источниками: между прочим здесь доказывается, что православное исповедание в Литве древнее римского.

2. Занимался в библиотеке пересмотром книг. Списал для журнала послание Кирилла Митрополита XIII столетия.

3. В рукописном алфавите попалось объяснение слов: роду и роженицам. Отыскал слово против суеверий такого рода. В рукописи: мерило праведное⁶³ первая статья – послание какого нибудь Русского митрополита к князю.

4. Занимался пересмотром библиотеки. Читал присланное к Федору Александровичу⁶⁴ преосвященным Владимиром Тобольским письмо покойного Сперанского, касающееся духовной жизни.

28 июня. Первые вопросы⁶⁵ были: читали ли? Кто читал? Довольно ли поправлял? Можно ли на это положиться? Потом, усадив нас, спросил: где задача о способах распространения христианства? и обращаясь ко мне: кажется ты и читал? Я подал задачу и сказал, как дело было, прибавив, что по возвращении задач, мы намерены были пересмотреть недочитанное, для отправления в Святейший Синод. „Так что ж? Вы хотели, чтобы я смотрел, закрыв глаза?“ Нет, Ваше Высокопреосвященство, мы надеялись на Ваше Архипастырское снисхождение.

Не пересматривая более этой задачи, взял другую, какая лежала первая. Эта была Бухарева⁶⁶. Повертев ее, посмотрев в разных местах, спросил Петра Спиридоныча⁶⁷: „Это ли такое сочинение, которое можно было бы напечатать“? Тот указал на сочинение о мученичестве⁶⁸. „Пожалуй можно; но оно не довольно стройно. Самое разделение темно и произвольно“. – И потом прибавил: „Кажется можно напечатать все эти (которые держал он в руках), просмотрев и поправив“. Потом снова обратился к задаче Козелецкого⁶⁹. „Как можно было пропускать такие промахи? Надлежало оградить замечаниями“. Я сказал, что и сделано мною два замечания: одно в начале, другое в заключении этой части. На последнее заметил: „Это так, но прежде нежели дочитаешь до этой страницы, рассоришься с сочинителем. Что такое значит: Римская религия нашла себе место в Римском Пантеоне“? Я указал на свидетельство Тертуллиана о Тиверии, который предлагал сенату включить Иисуса Христа в числе богов. „Однако же, заметил Владыка, сенат не принял этого предложения. Бог не допустил этого сделать, чтобы Бог истинный был поставлен на ряду с их ложными богами“. Наконец спросил: „Когда приедет О. Ректор?“⁷⁰. Я отвечал, что он обещался возвратиться или к 30-му числу или к 1-му. „До возвращения его дело кончить нельзя, – заметил Владыка. – Где вы остановились“? Мы сказали, где кто квартирует. „Если понадобится, я вас позову“, – сказал Владыка и отпустил нас.

30 Августа. Слава Богу! Еще новое лето жизни начинается для меня⁷¹. Но благодаря Бога за даруемое, тем более должен просить Его благость, чтобы прожить начинающийся год сообразно с Его благими целями; чем ближе становлюсь к пределу земного поприща, чем более важным становится остаток настоящей земной жизни и по земным отношениям, и по приготовлению к вечности. Скажи ми, Господи, путь, в онже пойду. Братца не стало⁷². Я один теперь у родителей и сестры.

День прошел мирно. Добрые товарищи, все без зову, пришли посетить меня; был и о. Ректор⁷³. Да воздаст им Господь за любовь их.

14 декабря. Перед тем, как вставать по утру, мне приснилось, что получил я письмо, – последнее письмо от покойного братца Владимира, – с его волосами. Маменька в то время, будто бы была здесь, и я получил письмо из Костромы от тятеньки. Во сне казалось мне, что оно глубоко поразило меня. Что же это сновидение значит? Вчера слышал я от Петра Симоновича⁷⁴, будто нашему⁷⁵ бывшему губернатору, Григорьеву, объявлено прощение, по просьбе нареченной невесты Великого Князя Константина Николаевича; что управляющий ныне губерниею, Суворов, не находит подозрений на поляков основательными⁷⁶; будто бы солдаты, сознавшиеся в зажигательстве, вынуждены были к тому розгами; Григорьев виноват и в том, что дозволил себе действия, превышающия власть, когда посадили Ходоровича в острог. Слухи эти от какого-то князя Черкасского, недавно приехавшого из Костромы и бывшого там у Суворова.

18 февраля. Прежде нежели Владыка прочел письмо о. Ректора⁷⁷, спросил меня: по каким надобностям я приехал. Я отвечал, что частью по поручениям комитета. – Каким? – спросил он. Я указал на нужду приискать помещение для книжек нашего издания. Он спросил: кончили ли мы дело с Монигетти⁷⁸ и как? – Я отвечал, что условия с ним заключены, но не очень выгодные для комитета: именно в рассуждении цены за печатание с листа, – и отказа типографщика хранить у себя и доставлять в газетную экспедицию наше издание. Владыка подивился большой надбавке, нами сделанной, – спрашивал: от чего это произошло? Я указал на то, что прежняя цена была очень низка, как это мы дознавали по другим типографиям; и прибавил, что при возвышении цены за печатание, мы получим однако же и выгоду – от понижения цены за цветную бумагу. Раскрывая другие, вновь открывшияся, неудобства, я упомянул, что мы имеем теперь надобность в комнате для хранения книг, и что всего полезнее было бы нам иметь такую комнату при Семинарии, так как наш комиссионер должен быть кто-нибудь из служащих в Семинарии. Все это выслушав с сожалением о таких затруднениях, стал он читать письмо. При чтении письма остановился на словах о комнате при больнице. Нужна, заметил он, комната совершенно отдельная⁷⁹. Далее, как видно, с особенным вниманием читал он писанное об Указателе⁸⁰; но об нем не стал говорить ни слова со мною. Прочитав о статье, приготовленной для издания (о св. Алексие)⁸¹, спросил ее. Я представил. Очень рад прочитать, заметил он, но у меня так много дел. При этом упомянул о лежащем у него без движения Лествичнике⁸² и рассказал об оконченном только нынешний день первом отчете за истекший год по Московской Епархии. Это любопытно. Владыка разсказывал, что граф Протасов между прочими записками из Святейшого Синода сообщил ему и о надобности завести ежегодные отчеты Святейшему Синоду от епархиальных Архиереев по управлению, (подобно представляемым Губернаторами) и просил составить программу для них. „После вторичного требования в августе, говорил Владыко, зная, что ныне мода на отчеты, я занялся этим делом и написал программу и при ней записку, в которой объяснил, что Святейшему Синоду нужно знать обстоятельнее состояние каждой Епархии, а каждому Архиерею полезно, по истечении года, дать себе отчет в том, что сделано. Программу эту напечатали, а записку включили в синодальный указ, полученный в декабре месяце к исполнению за прошедший год. Мои консисторские, прочитав указ и сообразив с программою, по трудности нового дела, говорили: кто-то это выдумал? и были не очень благодарны. Дело на первый раз представляло много затруднений, хотя я заблаговременно говорил секретарю, чтобы он готовил те и другие справки; множество хлопот предстояло от того, что справки оказывались не полны. Сегодня потребуешь дополнения: завтрашний день пройдет в разысканиях, приготовляется нужное только на третий день. Дело таким образом шло медленно и только ныне могло быть кончено“. Все это пересказывал он не без приметного удовольствия. Выслушав теплую и откровенную беседу, я отвечал, что не осмелился бы беспокоить Его Высокопреосвященство, если бы не встретились некоторые недоумения, – а именно указал на отношения Св. Алексия к делу Тверских князей. Владыка сообщил общее замечание свое о тогдашнем положении дел: „Москва начала уже централизироваться. Впрочем приложение этого начала в частных случаях было разнообразно“. Я сообщил как думаю об участии Св. Алексия в этом деле. Владыка заметил: „Я не исследовал его по документам. Прочитаю – увижу“. Спросил: „когда будет надобна статья?“ К этой книжке, – отвечал я, – впрочем ей должны предшествовать еще другие статьи, – и указал на продолжение статьи отца Ректора⁸³. Владыка повторил свое прежнее замечание, что хорошо бы заготовлять статьи для издания заблаговременно. Оторвавшись от материи разговора, Владыка сказал, что „статья о священной поэзии Евреев⁸⁴ хорошо принята, как видно из журнала Министерства Народного Просвещения и из «Москвитянина»; только напрасно между пророческими поэтическими псалмами поставлен: Боже мой, Боже мой! вскую мя еси оставил. Здесь надобно дивиться не поэзии, а такому точному описанию всего, что должно было совершиться, – какое возможно казалось только по исполнении. Иное дело, если бы представлен был какой-нибудь псалом, подобный песни Пророка Исаии: возлюбленному. Пожалуй иным покажется, что и такие псалмы, как указанный, суть не более как вдохновенные речи поэтов, – как уже и говорят некоторые иностранные экзегеты“. Я сказал, что от таких мнений есть в начале статьи предостережение. – „Прибавления, продолжал Владыка, должны быть у Вас назидательного содержания. Допускаются и исследования исторические, многим доступные и представляющие дело в ясном виде“. Я заметил, что в предшествующих статьях исторических не всегда соблюдалось это требование назидательности, по крайней мере, сравнительно с древними жизнеописаниями, или составленными Св. Димитрием. Владыка отвечал: „у тех писателей была такая исключительно и цель. Вам можно каким-нибудь замечанием дополнить этот недостаток“. „Не сердятся ли на меня цензоры?“ Сначала я не понял вопроса, но из дальнейшего увидел, что дело идет об опечатках в словах⁸⁵, – и объяснил, как мы поняли это дело. – „Мне представилось, – говорил Владыка, – что если есть опечатки, вредные для издания, то цензурному комитету не следовало выдавать билета на выпуск, или обойти их без скрепы. По рассмотрении полученных книг и билета оказалась нужда перепечатать две осьмушки“. Прощаясь, Владыка милостиво сказал: „доколе будете здесь, прошу ко мне всегда“.

19 февраля. Жоли⁸⁶ уверяет, что все писанное им к отцу Ректору передано со слов Лобкова, что сам он не видался с Владыкою и не говорил об указателе. Лобков даже прочитывал письмо, посланное к отцу Ректору. Сам же Жоли не изъявляет желания печатать указатель и продавать его отдельно от Слов. Их не разойдется, говорит он, и пяти сот. Иное дело если бы вместе с Словами. Цена Словам назначена 4 р. 25 к., можно бы их продавать по 4 р. 50 к., вознаграждая таким образом за все. Сам обещался он поговорить об Указателе со Владыкою завтра, отвозя переплетенные экземпляры.

У Монигетти Григория Богослова VI тома печатается 8-ой лист. Из 1-й части Василия Великого напечатано, говорил, два листа. Третий набран. В Прибавлениях, по причине недостатка материала, остановились; только набирают брошюру: о сношениях с Армянскою церковию⁸⁷.

О. Филофей⁸⁸ с любовию уступает одну комнату в нижнем этаже бокового ученического корпуса, где прежде жил Гавриил Иванович⁸⁹. Она теперь не представляется слишком сырою; кроме передней стены, под окнами, нигде сырости в ней неприметно. Полы в ней и соседней с нею – нынешним летом переделаны⁹⁰. Что же касается до больницы, то о. Филофей объявил, что там уже помещен Феофилакт Ив. Кротков⁹¹, а более свободных покоев нет.

Мая 12. День Вознесения Христова. Давно уже повторяю себе, для чего не поддерживаю добрый обычай – записывать свои дневные занятия, чувства, мысли, слышанное, виденное? Перебираю прежние бумаги свои, я нашел свои прежние записи: и это расположило меня возобновить свой журнал. – День прошел спокойно. Утром занимался задачей Волкова⁹²; потом был за обедней, на короткое время у Отца Ректора, а после того один с собою: только приходил Михаил Семеныч Холмогоров⁹³, которому на вопрос его: чем бы заняться, рекомендовал Никона Черногорца. Вечером был у О. Ректора, чтобы поговорить еще о предполагаемом поручении заняться составлением Синодального каталога рукописей. Сегодня услышал я о тяжкой болезни брата Феодора Александровича,⁹⁴ Евгения. Это было для меня неожиданною новостию. – Читал я сегодня „Устав Саввы Сербского“, присланный Муравьевым. Более ожидал я найдти в нем интересного, чем нашел. Рукопись содержит устав его для монастыря Хиландар и устав для „постницы“. В рассуждениях нравственных сочинитель не очень силен.

Мая 13. Сегодня с осьми часов утра до осьми вечера все время провел я с Александром Власьевичем Терещенко, занимающимся разрытиями на месте древней столицы золотоордынской, Серая, (близ Царева – Саратов. губ.), уже шесть лет. Человек довольно образованный, много видевший света; три года путешествовал по Европе. Любопытны его рассказы о древностях, им найденных. Сведения за прошлый год подробно сообщены в Северной Пчеле 1848. Его же статья о духовидцах и гернгутерах в Библиотеке для чтения⁹⁵.

23 октября. Потребовав к себе после обеда, Владыка прежде всего занялся со мною пересмотром тетради Андрея Николаевча⁹⁶. Дал согласие на опущение второй половины письма о церкви св. Ирины, сказав, что поступок Репнина нисколько не заслуживает одобрения, что Андрею Николаевичу не советует Владыка и в отдельной книге поместить этот анекдот. Остановился на замечании о церкви св. Ирины во время Григория Богослова и оставил написанное без изменения, полагая, что Андрей Николаевич основывается на разысканиях Константия⁹⁷. – На прочие замечания вполне согласился, и еще в одном месте «о значении России в Турции» сам изменил.

Потом взяв в руки какую-то тетрадь, начал из нее читать, предварив словами: „ты об этом никому не скажешь, кроме Ректора“. „Вышедшие из духовного звания духовные воспитанники не могут с пользою проходить должности наставников при духовных училищах. Сами вышедши из духовного звания, они не станут внушать ученикам любви к сему званию. Ослабев в уважении к слову Божию, когда будут пользоваться при раскрытии учения другими доказательствами – разума, могут поколебать основание веры. И уже некоторые играют в карты и курят табак“. Вот сущность прочтенного. После того Владыка сказал: „Вот как внимательно смотрят за нами. А я могу сказать, что профессор Горский в октябре 1849 г. явился курившим табак“. – Я должен был сознаться в том. – „Это мелочи, продолжал Владыка, но профессору будут подражать и студенты. – Это мелочи: но читанное мною представлено было Государю, а объяснение еще дойдет ли до Его руки. – Привыкши к курению в светском звании, трудно будет отстать от него, и сделавшись священником“. Потом стал говорить о трудности переменить привычку, – и в пример указал на Преосвященного Амвросия⁹⁸, который, отправляясь в Казань, думал там отстать от нюхания табаку, продал свою табакерку, но стал нюхать из книг, – потом, видя, что только обманывает сам себя, снова принялся за табакерку. О себе сказал Владыка, что он пользовался табаком для нюхания только по случаю простуды глаз и усиленных занятий, и то не более четырех месяцев, для возбуждения в глазах влажности, так как они были сухи и чувствительна была в них резь. – Замечая здесь об этом, Владыка милостиво сказал: „впрочем ты не гневайся на мое замечание. Надобно быть во всем осторожну. Церковь наша точно воинствующая – отовсюду терпит нападения, и может быть это писано кем нибудь из наших ренегатовъ“⁹⁹.

Потом вдруг сделал переход к другой материи вопросом: „Кому у Вас грозил слепой отмщением Академии, за то, что его прозвали безбожником?“ – Я отвечал, что это сказано было мне. – „А откуда он узнал, что об нем такое мнение“? – По его отзыву, отвечал я, он заключил об этом с Ваших слов в беседе с ним. Владыка заметил: „ну это еще ничего. Я не говорил ему того. А говорил только, что подробные и обширные познания нужны не для всех, а нужны особенно для тех, кто поставлен защищать истину. И кто не призван к тому, должен более заботиться о своем нравственном состоянии“. – Потом продолжал: „Извини меня пред Ректором. Я не отвечал ему на письмо его об этом. Некогда было. Но Академия, слава Богу, не так поставлена, чтобы мог ей вредить какой-нибудь отзыв слепого. – Ты принимал его из человеколюбия, прибавил еще Владыка; но со студентами зачем он знакомился? К нему ходили многие“. Я отвечал, что сначала возбуждало, конечно, многих любопытство: так как слепой до многих познаний дошел своим путем. – „Не знал я слепого, заметил Владыка, с которым бы знакомство не было впоследствии тяжко. Господь не даром налагает на них свою руку“. Я сказал, что слепые, по признанию самого нашего знакомого, презрительны по самому положению своему в обществе. – „Нет, такое объяснение, – возразил Владыка, – было бы клеветою на промысл Божий, подвергающий их такому несчастию, как будто для того, чтобы они сделались хулою“¹⁰⁰.

После того занялся несколько об Ундольском¹⁰¹, но обещал сказать решительное слово пред отъездом моим в Лавру.

Отпустив уже, снова призвал и поручил приискать, какие наиболее знаменитые лица между Архиереями были у нас из причетников.

17 ноября. Говоря о книге Ниля¹⁰², Владыка заметил, что иногда он отдает справедливость Римской Церкви пред Греческою. В пример этого он указал на его отзыв об исправлении, сделанном Св. Синодом при переводе патриарших грамат, именно в члене об Евхаристии, где было написано, что «причащаясь частицы Тела Христова приемлю Всего», – а вместо этого в русском переводе сказано: „Приемлю Единого, раздробляемого и неразделяемого“…

По этому случаю Владыка рассказал о переводе этой грамоты и некоторых других обстоятельствах сему предшествующих.

Граф Протасов отыскал грамоты в Синоде вместе с грамотою об утверждении Св. Синода. Я не знал, что они там находятся. Напечатать первую мне казалось хорошим, как дающую законность нашему Церковному Правительству, и показывающую, что и Петр, отличавшийся любовию к преобразованиям, нашел нужным обратиться за утверждением сего преобразования к церковной власти. В последней же я нашел сильное влияние латинского учения. Странное дело! Даже таинство миропомазания там названо с латинского: – βεβαήωσης. Поручено было перевести и исправить мне. Я читал исправленные грамоты Членам Св. Синода. Все были на то согласны; только, не знаю почему, Преосвящ. Иона¹⁰³ говорил, что лучше бы не печатать. При этом мною опущен ответ на вопрос о Священном Писании, помещенный на конце после грамоты.

Коснувшись слова о переводе Священного Писания на русский язык, Владыка сказал: „Я имел от нынешнего Государя утверждение о переводе его. Когда еще Святейший Синод был в Москве по случаю коронации Государя Императора; были у меня некоторые неудовольствия с Преосвященным Серафимом¹⁰⁴ и Преосвященным Евгением¹⁰⁵. Преосвященный Серафим прежде того был ко мне расположен. А тут неудовольствия вышли из-за катихизиса. Может быть мои, несколько горячие, объяснения усилили его. Например, Преосвященный Евгений заметил мне, что в катихизисе ад назван темным местом. Я отвечал, что церковная песнь говорит: сошед во ад и тамо сущую тьму раззорив. Рассуждали, не нужно ли будет написать вновь катихизис; однако же решили только исправить написанный и поручили это мне же. Когда после того приехал я в Петербург, Преосвященный Серафим встретил меня такими словами: если Вы будете настаивать на продолжении перевода Священного Писания, я выйду в отставку. – Я отвечал, что перевод был бы полезен для церкви, потому что наши духовные не столько еще образованы, чтобы могли в нужных случаях обращаться к самым подлинникам, но должны обращаться или к латинским, или к протестантским переводам, составленным под влиянием своих догматических мнений; – что можно было бы это дело производить не так поспешно, как доселе делалось, но с большею осмотрительностию; – что сделанный перевод подписали такие-то и такие-то наши пастыри, которых нельзя подозревать в неправомыслии. Впрочем, прибавил я, не дошел я до такого безумия, чтобы считать служение Вашего Высокопреосвященства излишним для церкви.

В это время поступил от Государя Императора в Святейший Синод представленный ему проект об улучшении духовного управления. Здесь сказано было много невыгодного о тогдашнем состоянии дел Российской церкви; например, что Синод сам не знает положения русской церкви, что никаких ревизий по епархиям не производилось, и Синод только рассматривал поступающие в него дела; и много было говорено об опущениях по различным частям церковного управления, между прочим и в училищах. Не знаю, кто писал этот проект, но при докладе о нем Преосвященный Серафим сказал: „Знаю я, кто его писал“. Я, имея в виду неудовольствие, полагал, что не будут со мною искренни и потому не спросил, кто же именно писал. Только перед этим вышел из Синода Павлов¹⁰⁶, так что первую бумагу при мне докладывал Ханыков¹⁰⁷ (недавно умерший) об увольнении Павлова. Докладчик предложил, что так как проект весьма обширен и требует рассмотрения многих предметов, то не угодно ли будет Членам предварительно прочесть его, с тем, чтобы при общем слушании его предложить свои замечания. Все на это согласились и тогда же мне дали читать его. Я увидел, что хотят учредить над церковью какую-то протестантскую Консисторию из духовных и светских лиц; под тем предлогом, что настоящие Члены Синода обременены делами епархиального управления, предлагают набрать новых, свободных. Знал я, что Государь был характера сильного и имел желание прекратить разные злоупотребления, вкравшиеся в последние годы царствования Александра, когда управлял делами Аракчеев, и потому опасался, что если Синод не сделает основательного ответа на проект и не изберет своих мер к улучшению церковного состояния, то будут приняты предложенные: проект мог понравиться. Вот я и решился написать свою записку о проекте для предложения прочим Членам. В ней показал я, что действительно Синоду не вполне известно внутреннее состояние епархий, что он назначает ревизии только по поводу усмотренных злоупотреблений; но это на будущее время можно устранить назначением повременных ревизий, не по очереди, а по усмотрению Св. Синода. Меня спросили при чтении: кто же будет ревизовать Вашу епархию? – Я отвечал: а вот, например, Преосвященный Евгений Рязанский поедет на свою епархию¹⁰⁸ пусть ему поручит Св. Синод это дело, и если преосвященный найдет какие либо у меня недостатки, я буду ему очень благодарен; если найдет в чем порядок и представит начальству, мне будет приятно. Из замечаний о недостатках той или другой епархии можно будет извлечь наставления и для других епархий. Я заметил, что если сочинителю проекта казалось неудобным поручить обозрение дел синодальных нынешним Членам Синода, то и новые, по неопытности и незнанию дел внутреннего управления, равно не будут способны. Так рассмотрел и все пункты проекта и старался доказать, что не нужно прибегать к особенным мерам для исправления дел синодальных. Здесь между прочим нужно было коснуться и перевода Св. Писания. Я изложил тоже, что говорил и Преосвященному Серафиму. Записка была прочтена. О переводе снова изъявил нежелание Преосвященный Серафим. Несмотря на то, положено было представить ее Государю, как мнение одного из Членов Синода. Если бы Государь и не одобрил, Синод не потерпел бы поражения, представив частное мнение. Государь прочитал и написал: „Справедливо“. После говорил мне А. Н. Голицын: что же Вы не настояли на свое мнение о переводе Св. Писания? Я отвечал, что не хочу производить раскола в церкви“. – Беседу эту имел я счастие слышать 17 ноября 1850 г.

Марта 4. Когда стал я говорить Владыке о желании наставников заняться переводом бесед Макария Великого, он заметил, что „надобно не многое переводить, но хорошо переводить. Видел ты замечания о Лествичнике?¹⁰⁹ Что ты думаешь о них?“ – Я отвечал, что не умеем мы всегда так строго держать близости к подлиннику, как требует Его Высокопреосвященство. – „Тут, – заметил он, – не только есть отступления от близости, но в некоторых местах смысл не понять“. – И при этом припомнил он то место, где выписано греческое слово: κατέχεην, – потом стал говорить, что лучше бы ввести беседы Макария в порядок издания: эта книга содержит в себе не исключительно монашеские наставления, напротив, более общие для всех христиан, раскрывая глубокия состояния этой жизни, и в тоже время заметил, что по направлению времени книга эта, отдельно напечатанная, едва ли не пойдет успешно. Вразумителен и прежний перевод; кто читал эту книгу по расположению, тот не погонится за слогом. Без подписки не скоро разойдется этот новый перевод. А. Н. Муравьев пишет, что расположение к духовному чтению упадает; его напечатанная книга не расходится.¹¹⁰ – Я воспользовался этим оборотом беседы, чтобы указать, при таком состоянии литературы и вкуса общества, на средства Комитета, при которых он может и не заботиться о скорой выручке суммы, употребленной на печатание; тогда как отдельное лицо не всегда на это может решиться. – Тогда Владыка сказал: „Я не препятствую. Надобно ли заняться переводом менее известных: Исаака Сирина, Варсонофия?“

Потом спросил Владыка: ты знаешь, что привез ко мне в письме от о. Ректора? – Я отвечал: книжку. – Но Владыка хотел говорить о просьбе Холмогорова и забыл, что она прислана о. Ректором прямо к нему. – „Нужды нет, – сказал Владыка, – ты не сделаешь из этого никакого злоупотребления… Прислал он просьбу… о монашестве“. – Тут я объяснил ему порядок дела, который он забыл, т. е. как поступила к нему эта просьба, и что мне это дело несколько известно. – „Пишет он, что Холмогоров живет у наместника, а посылает просьбу не чрез наместника. Что за мистификация? – Притом навязывает мне его на шею, просит назначить ему монастырь. А после, когда ему не понравится, он на меня будет жаловаться. – Я возвратил эту просьбу“, прибавил Владыка. – Выслушав это, я сказал: вероятно, Холмогоров, поручая себя Вашему распоряжению, хотел того, чтобы Вы имели его в своем внимании. Так как он имеет пред прочими поступающими в монашенство то преимущество, что может быть употреблен к делам другого рода: то в назначении Вашем ему хотелось удержать это свое значение. – „Да чем он занимался?“ спросил Владыка. – Я указал на его занятия по поручению о. наместника и о. казначея. – О последних трудах спросил Владыка, в чем они состояли? Не богословские ли? – Я указал на его переводы из Блаженного Августина и Преподобного Кассиана. Разговор на несколько времени перешел к этим отцам; потом Владыка, обращаясь к прежнему, сказал: „Ты не сказывай им этого, чтобы не возмутить мира“. Я спросил: не говорить и о. Ректору? – „Нет, ему ты можешь сказать, если спросит“ (кому-же не сказывать – не договорил; вероятно, разумел он о. Наместника и Холмогорова)¹¹¹.

С прибытием преосвященного Евсевия,¹¹² когда перешли в гостинную, разговор обратился к питерским делам. Спрашивал Владыка: не слыхал ли он о его отзыве касательно трех книжек, относящихся до монашества, которые поручено было Синодом рассмотреть Владыке. – Говорил о недавно полученном указе касательно нетребования детей духовного звания в училища в раннем возрасте и сильно заметил, что началом, из которого это выходит, подвергаются порицанию наши духовные училища в прошедшем, настоящем и будущем их состоянии: ибо началом поставлено то, что дети, отвлекаемые от домов родительских, не могут иметь надежного охранения ни в нравственном, ни в физическом отношении. Сделан намек, что могут дети духовного звания поступать в податное состояние. Указано, что при распространяющемся образовании, дети могут обучаться и в домах родительских. Все это называя проектом Херсонского,¹¹³ Владыка находил очень невыгодным для духовенства. Прежде так широко растворили двери к образованию: всех, и купцов, и мещан допустили до него; тогда как полны были училища духовные: из них можно было брать нужных людей. А потом, когда духовных стало некуда девать, указывают им на податное состояние. Но на это смотрят, как на ссылку в Сибирь… Уж лучше была мера, когда бывали по временам, лет чрез двадцать, разборы из духовных: тогда можно было сбывать людей действительно негодных.

По-видимому, не совсем ожиданно было для Владыки объяснение преосв. Евсевия о своем назначении. Владыка указывал на то, что назначен туда губернатором человек заслуженный,¹¹⁴ – и советовал принять это как дело провидения Божия… указывал на благонамеренные действия графа¹¹⁵ по книгам преосв. Игнатия – и преосв. Филарета¹¹⁶. Спрашивал о полтавском Нафанаиле; делал свои замечания об Астраханском,¹¹⁷ пересказывал, что слышал о Саратовском,¹¹⁸ одобрял нынешнего Новгородского викария,¹¹⁹ удивил своею памятливостью, припомнив фамилию нынешнего петербургского викария, своего ученика по Академии во втором курсе.¹²⁰

Преосв. Евсевий смотрит на свое назначение, как на знак неблаговоления к нему и на оскорбление Петербургского Митрополита Никанора.

5 ноября. „В Коломенской семинарии учился я, – говорил Владыка, – до класса философского: там было три учителя: один доморощенный, другой, образовавшийся в Петербургской Академии, а третий, Ляпидевский, – в Троицкой семинарии: и ни один из двух последних не заслужил общего уважения, каким пользовался первый, так что, когда Ляпидевский посадил меня на первое место (я учился вторым), я сомневался: пересаживаться ли мне. Я имел желание поступить оттуда в Академию¹²¹: но отец мой дал заметить, что образование в Лаврской семинарии солиднее. Опасение мое насчет дурного содержания в этой семинарии и работ, какие возлагают на семинаристов, отец устранил обещанием содержать меня на свой кошт. Дело было решено. В феврале месяце 1800 г. я прибыл в Лавру: квартиру нанял на Переяславке, рубля за три, со столом. Но вскоре от Префекта – Мелхиседека вышло повеление ученикам не квартировать на этой улице, по причине многочисленности проеезжающих, которые препятствуют заниматься. Я поставлен был в затруднение. Рекомендовали мне другую квартиру, лучшую, – в Ильинской слободе. Но узнав, что туда ходят большие семинаристы, по знакомству с хозяевами, и что это знакомство сомнительно, я не согласился перейти туда. Тут указали мне на квартиру священника Рождественского, которого семейство было расстроено, сам он с женою вел жизнь невоздержную. У него квартировали ученики, выгнанные из бурсы за шалость, и по бедности кормились хлебом, воруя его из казны. У них был заведен такой порядок, чтобы каждый понедельно кормил все общество, которое состояло человек из пяти. Не зная их способа пропитания, я стал с ними на квартиру. Но чрез месяц, когда все объяснилось, я не захотел оставаться с ними, пришел к префекту, объяснив ему свое положение. – Сначала меня не хотели прямо принять в философский класс, потому что Лаврская семинария не хотела равнять себя с другими. Сделали мне экзамен: спрашивали из логики дефиниции. Я дал ответы. Вечером пришел вместе с отцем к Ректору Августину, который тут же в своих покоях заставил написать диссертацию на вопрос: an dantur иdeae иnnatae? На это ничего не мог бы я отвечать по урокам своего прежнего наставника, но по своей любознательности, роясь в книгах своего отца, читал я учебник по философии Винклера. Там я получил об этом вопросе некоторое понятие. И моими ответами были довольны. Меня приняли в философский класс. Я просил о принятии меня на казенное содержание, со взносом денег, но меня приняли и без этого условия. Философии там учил молодой иеромонах, который сам очень нетверд был в этой науке¹²². Богословие нам читал от вакации до Святой – Августин. От него мы получили тетрадку или две, где говорилось о книгах Священного Писания, едва ли только не Ветхого Завета, на латинском языке. Августин приходил в класс, приказывал ученику часть этих записок прочитать, перевести на русский язык и прибавлял к этому немногие свои замечания. Вот и все учение. Когда Августин сделался наместником, то приходил в класс обыкновенно на полчаса. Преемник Августина Евграф задавал списывать отмеченные статьи из Голлазия и потом таким же образом прочитывал, переводил и объяснял в классе. Общие наши с протестантами трактаты, напр. о Св. Троице, об искуплении и т. п. пройдены были порядочно, а другие напр., о церкви совсем не были читаны. Вот каково было учение, каково управление!“

„Лаврская семинария славилась знанием латинского языка. Я застал там, – продолжал Владыка, – еще хороших латинистов. Но отделение от лавры Калужской семинарии, с образованием Калужской Епархии, и влияние ректора Евграфа¹²³ были причиною, что латынь стала у нас упадать. В Калужскую семинарию отошли некоторые лучшие знатоки латинского языка, между прочим Зарецкий, в монашестве Леонид, впоследствии баккалавр С.-Петербургской Академии. Раз на одном из так называемых экстраординарных классов, по языкам греческому, еврейскому, немецкому и французскому, сидя за белым сосновым столом, написал он стихов 11-ть на учеников пиитики, на которых был сердит, очень правильные. Это тот самый Леонид, которого Фесслер¹²⁴ называет своим врогом. Причина неудовольствия была вот какая. Леонид был на классе словесности; читал он Бутервека, которого перевод достал, кажется, из университета. Но встречающиеся там понятия из Кантовой философии для него были непонятными. Студенты были недовольны, когда им не объясняли встречающихся непонятных выражений. Он старался объяснить, но неудовлетворительно; – ходил к своему покровителю Феофилакту¹²⁵, тот спрашивал: как он объяснил? и получив ответ, говорил: и мне так кажется. Но студенты все-таки этим не удовлетворились. Когда прибыл Фесслер, и студенты чрез него познакомились с новою терминологиею философскою, им стали понятны и лекции Бутервека, и они чаще стали ходить к Фесслеру. Вот причина зависти со стороны Леонида. Но Фесслер изгнан после того, как подал конспект по древностям Восточной церкви, где поместил выражение, что богослужение наше слагается из двух элементов: лирического и драматического. Конспект этот, написанный на латинском языке, поручено было ректором Сергием¹²⁶ (я жил под его покоями, и он по милости своей кормил меня), перевести мне, тогда инспектору. Впоследствии при постигшем Сперанского несчастии (который и был причиною вызова Фесслера), нашли у него тетрадь руки Фесслеровой de transиtu orиentalиsmи иn occиdentalиsmum, где он раскрывал, что Иисус Христос есть не более, как величайший философ. Даже в предисловии к проповеди, говоренной им, когда уже он был суперинтендентом, раскрывал он мысль, что никогда не изменял он своего образа мысли об Иисусе Христе. Вот какого человека взяли для Академии!“

„Что касается до упадка в Лаврской семинарии латыни от влияния Евграфа, то оно происходило от того, что стали более обращать внимание на чистоту русского языка. Живя близ Москвы, Евграф более был расположен заботиться об усовершенствовании в этом языке. Сам Евграф, взятый чрез год из префектов Перервинской семинарии в префекты Лаврской, в философии не показывал достоинства хорошего преподавателя. Еще чрез год сделался потом и ректором и учителем богословия, но образования не имел стройного, хотя увидев нужду изучать отцев, изучил их. Несправедливо говорят, будто Платон Митрополит заставлял ректоров говорить проповеди экспромптом. При его служении или никто не говорил проповеди, или говорил он сам, если не ошибаюсь, и чтоб не похвастать, только я два раза говорил при его служении: слово в Великий пяток (которое тогда же и напечатали) и в Махре при освящении церкви.“

„В Вифанской семинарии не было даровитых людей, ни между наставниками, ни между учениками, которые обыкновенно выбирались префектом из Лаврских, но не без соизволения Лаврской семинарии. Митрополит Платон старался, сколько возможно, поощрять успехи в Вифанской семинарии.“

8 Ноября. Представил я книжку¹²⁷, брошюры и пакет. Владыка просмотрел, что помещено в Прибавлениях. – „Наконец-то, – сказал он, – письмо о конечных причинах! Кто писал?“¹²⁸ спросил Владыка. Потом остановился на статье об отношениях иноков Волоколамских к Белозерским¹²⁹; спросил: „Что это такое?“ Наконец: „откуда взяли мысли Макария?“¹³⁰ и отсюда перешел к его книжке писем. Заметил: „Мне кажется, можно бы и уменьшить на половину. Напр., для чего было печатать о его колебании, куда ему относиться в тульскую ли епархию или в какую-то другую? В некоторых местах он темен. Напр., пишет: я открыл в душе моей пропасть. К чему нужно это знать? Или надобно было бы это изъяснить, но обстоятельства его жизни неизвестны: или можно было опасаться поколебать к нему доверенность“.

Потом занялся письмом о. Ректора и бумагами. Остановился на извинении касательно обозначения числа листов в переводах Варсонофия¹³¹. „Какое странное оправдание“, – заметил он смеясь, – и прочитал самое место в письме. Потом занялся рассуждением о Варсонофии. В нем есть темные места, частию от неизвестности обстоятельств, по которым писаны некоторые ответы, частию от того, что не всегда полно переданы его ответы записывавшими. Есть еще причина темноты в переводе о. Паисия¹³². А что касается до неясности греческих книг Варсонофия, то Владыка предложил присылать к нему выписки таких мест, с проектом перевода, для справок по экземпляру, который у него находится. Не думаю, прибавил Владыка, чтобы этот перевод был удовлетворителен так же как и новый перевод Иоанна Лествичника. Местах в двух, темных, я обращался к подлиннику и находил, что затруднительно сказанное там передано неудовлетворительно и на русском. Припомнил то место, о котором прежде писал в письме. – Я заметил, что это место едва ли и принадлежит самому писателю, – что в некоторых греческих рукописях прибавления эти к ответам выражены стихами. Однако ж он старался оспорить, будто это посторонние прибавки, потому что они имеют связь с ходом дела.

Потом продолжал читать письмо и бумаги. В бумаге об архитекторе заметил, что сказанное о трудах его в 4 пункте представляет переделки в таком виде, что надлежало бы просить разрешения у Св. Синода. Взял перо и поправил эти выражения. Прочитав бумагу об Афанасии, заметил: „Мне думается, что Макарий как более опытный и старательный, более годился бы к должности казначейской¹³³, он боится внешних сношений, но что же? Лопухин¹³⁴ его не съест. Впрочем, эту бумагу пустить можно. Там увидим. Усиливаться не станем. Между тем услышим, что будут говорить в конторе. Скажи это о. ректору“.

Окончив рассмотрение бумаг и приказав донесение об Афанасии отослать в контору завтра же, заметил, что хотя завтра он и не будет, но без него не сделают никакого заключения, а только соберут справки. Когда же я буду в конторе, прибавил Владыка, то спрошу об этом деле.

Затем отдал свою проповедь. „Вот вы просили проповеди. Ведь для третьей книжки? Ну тут заткнули дыру Макарием. Вот вам для следующей. Пусть читают и назовут как хотят по науке: беседа или слово“.

Сдав и это, Владыка, после некоторого молчания, сказал: „В Калугу назначен епископ Казанский Григорий¹³⁵. Конечно, Григорий давно кажется служит, и если бы приняли это постоянным правилом, чтобы назначать ректоров Академии на такие епархии: это можно было бы еще допустить. А то преосвященного Евсевия вон куда послали. Между тем теперь и нас заставляют беспокоиться. Просят в Казань здешнего ректора¹³⁶. Преосв. митрополит Платон не любил отпускать от себя, кого он воспитал. Я не держусь этого правила. Что загораживать ректору дорогу. Будущее Богу известно. Да кого на его место? Захотите ли вы отпустить от себя инспектора“¹³⁷? – Сюда? – спросил я. „Сюда или в Вифанию.“ Кажется можно жить там или здесь, отвечал я. „Но кто же в инспекторы?“ Я отвечал: у нас один только остается кандидат о. Феодоръ¹³⁸. „Каково его здоровье?“ спросил Владыка. Я отвечал, кажется теперь лучше. „Каково занимается классами?“ С энтузиазмом, отвечал я. „Да у него энтузиазм больше направлен на посторонние дела.“ Теперь он не читает даже посторонних книг, только занимается св. Писанием. На этом разговор пресекся. Я только прибавил: у нас был слух, будто хотят послать в Казань архимандрита Иоанна¹³⁹. Рассмеявшись, Владыка сказал: „Если преосвященный Григорий ранее получит мои замечания на его книгу¹⁴⁰, то не думаю, чтобы взял“.

Переменив разговор, спросил Владыка: „Да что вы не пользуетесь для своего журнала иностранными журналами?“ Я отвечал, что известные нам немецкие и французские журналы не представляют материалов, удобных к обработанию для нашего издания. Нравственного содержания статьи немецкие, как и проповеди, нейдут для нас, потому что излагаются незанимательно. Ученые более направлены против своих заблуждений. Французские с ученой стороны слабы. Указал на статьи Unиversиté Catholиque о французской революции в отношении к церкви, и еще: понятие о Боге откровенное в сравнении с учением древних религиозных учений. Нравственные статьи более направлены к социальным вопросам. Говоря о древних религиозных учениях, Владыка высказал мысль: „Мне кажется, Веды не так стары, как выдают их. Какой-нибудь пророк зашел в их страны: его учение смешали со своим, или местным, и вышла эта смесь.“ При этом указал на учение о самопогружении у браминов: смотреть на конец своего носа. „Это, – говорил он, – искаженное учение об углублении в самого себя, о внутренней молитве.“

Отпуская, сказал: „Скажи о. ректору, что на письмо его не буду отвечать. Нужное я сказал.“

Спрашивал еще: что нового нашел я в рукописях¹⁴¹.

11 Апреля. Еще раз Господь сподобил мне быть общником Его святой трапезы. В продолжении утрени и в обедню до освящения Св. Даров довольно было нужно бороться с усталостию, которая усиливалась теплотою храма, хотя и умеренною открытием верхних окон. Но со времени освящения Св. Даров ощутительнее стала деятельность душевного чувства. Блогодарение Господу. Не в омертвении чувства приступил я к чаше Господней; в душе моей, вместо обыкновенного смущения, разлилось какое-то успокоительное чувство от того представления, что я стою как бы в той храмине, где Сам Господь по воскресении предложил хлеб, и где он хотя обличил, но еще более явил своей благости в обращении со своими неверными учениками. Это дало мне дерзновение забыть о своем недостоинстве на это время. Предаясь во всем благости моего Спасителя, Которого незримый образ предносился душе моей, я приступил, и да не будет со мною того, от чего я отрицаясь приступил: ни лобзания ти дам, яко Иуда!

Странное случилось с нашим добрым старцем Иваном Михайловичем!¹⁴² Прибыл он к утрени довольно в смущенном положении. Лошади, на которых он отправился, или заупрямились, или не смогли вывезти из грязи. Он должен был встать и идти пешком. По времени ночи, по грязи, по силам старца, это должно было его изнурить. Лишь пришел он в алтарь, как и сел. Когда за утреней нужно было идти из алтаря на средину храма, чтобы, по обычаю, христосоваться со служащими, я пригласил к участию в этом Ивана Михайловича; он сначала отказался, сказав, что устал, что слаб ногами. Я хотел ему сказать: пойдемте, Иван Михайлович, в последний раз вместе. Но опасаясь, чтобы слова: «в последний раз», не смутили его, удержался, а пригласил вторично просто, указав на то, что обряд непродолжителен. Он пошел по пути за мною; когда нужно было сходить со ступеней амвона на помост, оступился, так что едва был поддержан другими и мною. После окончания обедни, вместе были мы у о. инспектора. Иван Михайлович был бледен: я приписывал это недостатку сил и утомлению от пешого хождения. Прощаясь, здесь он извинился, что не может зайти ко мне. Часу в десятом слышу, что он после поздней обедни, сходя с лестницы от Казначея, у которого был с обычным поздравлением, оступился и ударившись головою о ступени, по которым спускался, пробил ее до крови. Немедленно была подана ему помощь. Старец не помнил, что с ним случилось, где он? О. Наместник подозревал, не было ли здесь маленького удара.

Удар колокола к утрени на Светлый день застал меня на этих словах Евангелия Иоанна: О сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою 13, 35. Мне показалось это знаменательным для меня! Нужно мне часто повторять эту заповедь о любви!

9 января. Владыка спросил, чем занимаюсь, и потом предложил подать ему представление об отчислении от Успенского Собора двух месяцев Макарьевских Четьих миней, которых недостает в экземплярах синодальной библиотеки. Упомянул о том, что из библиотеки Успенского собора все латинские книги переданы в Московскую семинарскую библиотеку. Мимоходом и довольно загадочно дал разуметь, что дело идет о распределении книг синодальной типографии, между которыми довольно значительных на иностранных языках. При этом он указал на сочинения против Камня веры, напечатанные в Швеции¹⁴³. Потом спросил, есть ли что нибудь у нас против раскола? Когда я напомнил о статье Никиты Петровича¹⁴⁴, он заметил, что полемика его неудачна, вдается слишком в далекое и на романтический манер излагается в виде какого-то разговора. При этом прибавил: „Я написал на вопрос, предложенный мне от раскольников: могут ли они молиться за своих отцев? Я отвечал, что без всякого сомнения могут, исключая впрочем закоренелых, как то Никиту. Ответ свой однако же послал для обсуждения к Преосвященному Григорию¹⁴⁵, с тем, чтобы он в случае нужды показал Митрополиту¹⁴⁶. Но Преосв. Григорий болен“. После того Владыка спросил: читал ли я речь Владимирского предводителя дворянства? И сделал замечание на то, что вошло в моду писать к Государю адресы, по примеру Англичан, с которыми воюем, и которые иногда кидают грязью в свою королеву. Есть в речи нечто и религиозное: но этот предводитель любит выражаться слишком напыщенно. Владыка подтвердил слух о победе над турками, приписывая успех Хомутову, а не Ушакову, и заметил, что успехи доселе доставались благачестивым. О Хомутове рассказал, будто Государь хотел ему поручить дела Кавказские но он смиренно отказался, не чувствуя себя к тому способным. Меньшиков, говорят, начинает прибегать к молитве. Он умен, но любит слишком шутить. О назначении Муравьева на Кавказ говорил с утешением, как по отношению к его знакомству с тамошним краем и его энергетическому характеру действования, так и по отношению к его благочестию. Рассказал о том, как вышло его назначение. Паскевич ему не благоприятствовал еще со времени Персидской войны, когда предвосхитил у него взятие Тавриса. Воронцов тоже что-то имел против него. В настоящее время Государь хотел его послать в Финляндию. Но зубная боль задержала его в пути. Между тем с Кавказа получены известия, которые требовали скорее заменить Реада, и Государь послал Муравьева. Наконец Владыка говорил о Преосвященном Иннокентии¹⁴⁷, что он недели с две назад писал к нему. С ним повторилась болезнь. Рука в письме несколько нетверда. Жалея об нем, замечает в его проповедях слишком большую наклонность приноравляться к обстоятельствам времени. Касательно его предсказания о победе над врагами заметил: „Если ему дано так говорить, пусть так. Если же он говорил так для воодушевления только воинов, то кажется нужно было бы быть умереннее“.

13 ноября. Владыка говорил: „Что за время наше? Везде недосмотры. Более нежели когда-нибудь, надобно смотреть за всем“. Разсказал о том, как поздно получил указ о назначении Викария своего¹⁴⁸ в Тулу и другие подобные указы. „Прислан указ об игумении Лебедянского монастыря, которого у меня нет в епархии. Другой указ с отказом монахине Борисоглебского монастыря в устроении своей обители: тогда как у меня такого монастыря нет. Прислан указ с измененною и вновь напечатанною инструкциею благочинным. Хочу пересмотреть и представить в Синод, чтобы мне дозволено было напечатать для своей епархии в ином виде“. Указал на то, что в новой инструкции предписывается отмечать, в какой день служба была, в какой нет, – также ежедневно вписывать приход свой священнику с причтом. „Только и дела будет, что записывать. Из-за одного вора все 28.000 священников трактуются, как воры. Ведь доход отдается священнику: разве он не может при этом утаивать?“

„Говорят теперь, что Преосвященные – Алеутский и Афанасий Казанский склоняются к тому, чтобы не переводить Писание на русский язык. Не знаю чем кончится“.

„Истинная история – неписанная история, за исключением только Св. Писания и каких нибудь наших древних летописцев, напр. преп. Нестора. Недавно имел я случай слышать истинную историю С.-Петербургской Академии“. Начал рассказывать со слов Преосвященного Кирилла¹⁴⁹ об ректорстве Преосвященного Афанасия¹⁵⁰ в С.-Петербурге. Лекций не мог читать ни по догматике, ни по классу Св. Писания, хотя и начал было и то и другое. Проповеди на погребение Антония не мог написать. Раздал четырем бакалаврам писать, кому вступление, кому первую часть трактации, кому вторую – и ничего не вышло. Веровал в церковные книги более, нежели в слово Божие. С словом Божиим еще не спасешься, а с церковными книгами спасешься. Рассказал о сочинении студента, который вознес церковные книги паче всего, и которое досталось читать Божанову: – известная история на конференции Академии, о которой дошло сведение до Наследника, нынешнего Государя; рассказал как Афанасий увлекался впечатлением той или другой книги, недавно им прочитанной, – и потом отзывался другому. Граф Протасов сперва вознес его за то, что Афанасий поддался ему, потом уже поддерживал его, потому что сам выбрал.

„Дурно то, что не было надлежащого выбора Архиереев при Антонии, Митрополите Петербургском. Преосвященный Никанор в последнее время замышлял то и другое, но не был силен. Да и то, что придумал, не был в состоянии исполнить, по причине последовавшей смерти“.

„Кирилл с способностями удободвижимой мысли и свободного слова, смело смотрел на свое назначение. Но на его месте другой менее опытный архиерей устрашился бы важности своего поста (при этом Владыка прочитал отрывок из его речи). В назначении нынешней миссии есть истинно смешные истории. Министр Иностранных Дел (дельный министр) сперва предложил архим. П. Выбрали Поликарпа¹⁵¹. Тот приехавши потребовал 300.000 на миссию. Без того не хотел ехать. Министр дал знать, что такого нечего посылать. Арх. П., проведав о том, сам написал к министру письмо, в котором рекомендовал себя для миссии, как единственно годного человека. Тогда министр от него отказался, хотя Синод и хотел было уже поставить П.¹⁵².“

Затем Владыка рассказал историю преосв. Игнатия¹⁵³, как хотел его взять к себе, рекомендовал его Серафиму заниматься проповедями и консисториею, как расположен был к нему покойный Государь, но потом запретил ему въезжать в С.-Петербург без разрешения митрополита. Владыка одобрял устройство при нем Сергиевой пустыни, которая при нем представляла, что у нас есть лучшего в монашестве, тогда как Невская Лавра наоборот. Прежде были им и недовольные: вышел от него в Юрьев полковник Кобылин из-за того, что „открытие помыслов духовному отцу“ обращено было в доносы настоятелю. Недавно вышел от него наместник¹⁵⁴, которого Муравьев рекомендовал как отличного преемника Игнатию. Он поступил в игумены Владимирской епархии. Но когда, по ходатайству петербургских, представлен в архимандрита, Синодом не утвержден. Видно не совсем правым вышел из Сергиевой пустыни.

14 ноября. Спросил я: кто занимался первым переводом Нового Завета? Владыка сказал: „Евангелие Иоанна переводил я, а прочих Евангелистов переводили Моисей, Григорий, Кирилл¹⁵⁵: только не помню, кто какого Евангелиста. А в комитете рассматривали: Михаил, Серафим, я, Попов, Александр Федорович Лабзин¹⁵⁶“. Поэтому случаю распространился Владыка о Лабзине. „Он был добрый человек, только с некоторыми особенностями во мнениях религиозных. Издавал Сионский Вестник за светской цензурою (все книги, впоследствии запрещенные и отобранные, пропускал Тимковский); обращали внимание на доброе, а дурное не всегда понимали. Мы ему говорили: сколько прекрасных вещей, которые бы можно было печатать с пользою для других, не касаясь этих особенностей. Но он отвечал: всякая птица своим голосом Бога хвалит. Наконец издание остановилось. Лабзин принял это с христианскою покорностию. Потом разрешено было, но с одобрения духовной цензуры. Александр Федорович говорил: „Врагам моим меня отдали“. Издание не пошло.“

„Александр Федорович был в сношениях с Татариновой. Это была женщина занимательная. Она имела мужа в армии, и чтобы быть к нему ближе, жила в западных губерниях. Там она познакомилась с обществом скопческим: скопчество ей показалось мерзким, а других обрядов, как то кружений, она держалась. Она принадлежала к протестантскому исповеданию. Возвратившись в Петербург присоединилась к православной церкви. И присоединение совершилось – странное дело – в митрополичьей церкви. Князь Александр Николаевич (Голицын) к ней ездил. После появился у них какой-то пророк, из бедных чиновников, которому князь дал ленту.“

„Лабзин был секретарем Академии художеств: когда предложили ему о принятии Аракчеева в число почетных членов Академии и указывали, что Аракчеев близок к Императору, Лабзин отвечал, что кучер царский еще ближе, да не делать же его членом Академии.“

Затем Владыка начал говорить о митрополите Амвросии и между прочим рассказал: „После окончания второго курса прихожу я с наставниками к Амвросию, после благодарственного молебна, чтобы принять благословение на отдых. Он говорит мне: „Посмотри, что я пишу“. Он писал представление о том, чтобы меня сделать епископом. Я отвечал: если вы хотите иметь меня орудием своих действий, если я вам угоден, да будет воля ваша. Если же хотите наградить меня епископством, то это не награда, а подвиг. Наградами же я почтен превыше моих заслуг. „Ну уж это не твое дело,“ сказал митрополит“.

„А как удалился митрополит Амвросий на покой, это не многие знают. Я был свидетелем многих событий, которые не всем были доступны. И начал было я писать записки о том, что мне было известно, и написал порядочную тетрадь. Но потом увидел, что мне не все известно, – и сжег. Митрополит Амвросий стал проситься на покой вследствие неудовольствия Императора Александра на то, что он устроил себе ризницу, обшитую горностаем, из покрова, бывшего на гробе царской дочери. Император, узнав, что митрополит в таком облачении ходил 6 января на воду, приказал сказать, что горностай присвоен только лицам царской фамилии, и что митрополиту он это прощает только по его старости. Этот случай огорчил Амвросия, и он подал в отставку. При удалении он потерпел в Невской лавре такие же неудовольствия, какие Гавриил от него, как это видно по письмам Гавриила, которые сам же Амвросий передал мне и которые хранятся в Лавре. Удаляясь в Новгород, он хотел было взять с собою несколько портретов из своих келий, между прочим портрет князя Голицына. Но эконом ему сказал: „Портреты ваши, владыка святый, а рамки-то казенные“.“

28 июля. Владыка говорил о заслугах А. Н. Голицына в отношении к церкви: он отвращал от церкви такие распоряжения правительства, которые могли быть и для него и для нее весьма вредны. В 1810 или 1811 г. он восстал против узаконения, которым предоставлялось светской власти право расторгать супружества; узаконение это было внесено в составленное тогда Сперанским законодательство. И это был первый опыт его прений в Комитете министров. При Николае Павловиче, уже по сложении звания обер-прокурора и министра просвещения, он искусным оборотом отвратил издание закона о недозволении как мужчинам, так и женщинам, вступать в монашество ранее 40 лет. Журнал с резолюциею Императора был передан обер-прокурору для распоряжений, как привести его в исполнение. И дело устроено так, что издан закон более прежнего облегчающий поступление в монашество мужскому полу.

Января 25. На вопрос: что нового? Я сообщил вкратце о том, что написано Т. И. Ф.¹⁵⁷. Владыка, как видно, уже знал о ходе дел по преобразованию духовных училищ от князя Урусова¹⁵⁸ и дополнил, что президентом комитета назначен Преосвященный Димитрий¹⁵⁹, что Владыка с своей стороны князю заметил: у „Преосвященного Димитрия есть некоторые особенные идеи, которые он, как президент, и будет проводить“. И к сведению о своде проектов Владыка прибавил, что от сокращения и размещения их по своему плану уже испытали то неудобство, что некоторые предположения изменили свой характер, так что их узнать было нельзя. Почему граф¹⁶⁰, и приказал сделать некоторые поправки. – Когда же сказал я о предположении вызвать из Академий по одному наставнику, и о вопросе Т. И. Филиппова относительно нашей Академии, Владыка сказал: „Помнится, тебя желали иметь там“. А потом продолжал: „Как ни жалко расстаться с тобою, видно, придется отпустить тебя“. Я отвечал, что я уже отказывался от этого вызова, что переговаривая об этом требовании с О. Ректором¹⁶¹, мы признавали удобным назначить туда В. Д. Кудрявцева¹⁶². Владыка, похвалив его, как занимающегося своим делом, сказал: „Жаль и его отвлекать от дела. При том он молод; тебя, может быть, более послушаются“. – Я возразил еще: «Для новых проектов может быть и потребуются люди более молодые и подвижные». Владыка сказал: „Однако же, ведь, они тебя желали?“ и потом прекратил речь: „Об этом еще можно будет подумать в свое время“¹⁶³.

Удивлялся Владыка, как это не был у нас князь Урусов, который отправился в Ярославль и в Казань осматривать девичьи учебные заведения, но заглядывает в семинарии и имеет при себе обер-секретаря. Этот обер-секретарь адресовался ко Владыке с просьбою о приглашении духовенства к подписке на журнал Гречулевича (Странник), и когда Владыка отказался по той причине, что не имеет обычая рекомендовать книги, которые сам не довольно знает, обер-секретарь обратился в консисторию и стал просить секретаря, но на самом деле имел в виду взглянуть на консисторию и нашел ее в порядке: секретаря и чиновников на месте, в комнатах довольно чисто, сторож снял с пришедшего шубу.

Потом вынес Святитель, для прочтения, свою записку против мнения о неизгладимом характере священства, написанную по тому поводу, что на эту черту учения указано было в Св. Синоде при обсуждении вопроса о снятии сана священства по прошениям. Записка содержит в себе следующее: 1) в Св. Писании и у Св. Отцев нет ничего о таком неизгладимом характере священства; 2) Римско-католический богослов Перроне думает видеть это учение в словах апостола: помазавый нас Бог… знаменастеся Духом… Но это относится к таинствам крещения и миропомазания. Приводит слова Василия Великого: но и они также относятся к таинству крещения. Говорит, что учение о неизгладимом характере священства в церкви римской утверждено в XVI веке, не без больших споров. Это значит, что и тогда оно было не общепринятым на Западе. 3) У нас в православном исповедании, в граматах патриарших, в книге Святителя Димитрия не говорится о таком характере священства, хотя в некоторых и присвояется этот характер таинству крещения. – Эта записка уже была послана 22 января.

26 января. Вечером, когда подъехал преосвященный Леонид¹⁶⁴, Владыка начал речь о письме Сперанского к своей дочери на Рождество Христово, напечатанном Лонгвиновым в Русском Вестнике. Владыке кажется, что Сперанский не имел веры в историческое явление Христа Спасителя, но имел какое-то идеальное христианство. Это замечание было выведено из фраз того письма, которые, как мне кажется, просто навеяны были тогда модными книгами мистическими. Владыка же указывал еще на то, что будто Сперанский находился в сношениях с Фесслером, которого и конспект, впоследствии осужденный Св. Синодом, найден между бумагами Сперанского. Такова, т.е. идеальная только, была вера и Императора Александра до 12 года, прибавил Владыка. Речь склонилась к тому, как обширно было влияние Фесслера на своих учеников? – Владыка указал на одного из своих студентов, который вышел из Академии без веры в Искупителя, как Бога. «Я ему, – прибавил Владыка, – при окончании курса не посоветовал идти в духовное звание, и он действительно вышел в светское: теперь уже и умер. Это был человек не без ума, но гордый».

Потом стал говорить о затруднительности положения церкви в то время. Митрополит Амвросий говорил, что вступив на митрополию Новгородскую после Гавриила, нашел в Академии очень много неверов. Я думал сначала, прибавил Владыка, что это было говорено по некоторому разделению между ними существовавшему, но впоследствии и сам в том убедился; подтверждал то и Анатолий, впоследствии преосвящ. Симбирский, бывший чем-то тогда в С.-Петербурге. Преосвященный Амвросий чувствовал тяжесть своего положения: он был не по душе партии нецерковного направления, во главе которой стоял Феофилакт, и которая всячески старалась его раздражать, и довести до того, чтобы он хотя слово сказал о желании удалиться на покой. Но он стоял непреклонно. Владыка очень его за то благодарил, рассуждая, что церкви угрожало очень вредное направление, если бы водворился на митрополии Феофилакт. „Не сам я поставил себя, не могу сам себя и снять с своего поста“, говаривал старец, и только раздумывался крепко сам с собою. Случалось мне, говорил Владыка, приходя еженедельно с донесениями о благосостоянии по Семинарии, как инспектору, заставать его погруженным в такие размышления и только сидящего и вздыхающего. Сделает вопроса два-три да и замолчит: только сидит да вздыхает. Такое положение мое было, говорил Владыка, что готов был провалиться сквозь землю.

К партии Феофилактовой принадлежал товарищ Владыки Леонид¹⁶⁵, бывший бакалавром в Академии по классу словесности, как видно ревновавший дарованиям новоприбывшего Филарета и руководившийся духом Феофилакта. Первую проповедь Филарета на Пасху он назвал одою. Но митрополиту Амвросию она понравилась. И он, припомнив, что Филарет часто говорил проповеди в Лавре, советывал ему заниматься этим более и здесь. Для этого сам назначил ему и день, и тему: Троицын день, – о действиях Св. Духа. „Я отказывался по трудности предмета, но Митрополит сказал: напиши, как можешь. Я приготовил, представил ректору Сергию¹⁶⁶; тот, прочитав, послал меня с нею к Митрополиту, который выслушал и приказал произнести в церкви. Когда явился я в собор Лаврский и вошел в алтарь, Феофилакт подозвал к себе и спросил: не он ли проповедник ныне? Попросил прочитать и тут же прочитал ее. В свое время проповедь была произнесена. После обедни, жившие в Лавре и служащие, и некоторые из светских, зашли к Митрополиту. Александр Федорович Лабзин, между разговором, почему-то привел в подтверждение и слова слышанной им в тот день проповеди. При этом Феофилакт возразил: а что вы думаете? Нынешняя проповедь отзывается духом пантеизма. «Как пантеизма?» – спросил Митрополит. Феофилакт не отказался от своего отзыва, и только по усиленному убеждению Митрополита, замолчал. – После обеда однако же, когда гости пошли в сад, и ректор Сергий назвал проповедника пантеистом; он приступил к нему и объяснил ему, что легко ему обижать молодого человека, без поддержки, без связи. Но прошу заметить, прибавил Филарет, что если пантеист я, то не один. Читал эту проповедь и Митрополит, читали и Вы. Итак, мы все трое будем пантеисты (эта проповедь первая между напечатанными на Троицын день). Ректор Сергий передал об этом разговоре Митрополиту. Тот вытребовал проповедь к себе и послал ее, с самим же проповедником, к Мефодию Тверскому, тогда славившемуся и ученостию, и твердостию в догматах церковных. Тот письменно отозвался Митрополиту, что проповедь „достойна сановитого наставника“, и ничто противного православию не содержит. После того, начали толковать в Синоде, чтобы проповедь напечатать. Брали ее на рассмотрение и Голицын, и Сперанский. И как всеми она была одобрена, то и была напечатана. После этой истории Митрополит предложил Филарету приготовить на какой-нибудь день проповедь, которую могли бы слушать и Голицын со Сперанским. Филарет написал: это была проповедь, помнится, на 3-е Воскресенье по Пятидесятнице, на текст: оброцы греха – смерть. И вскоре после этого проповедник был Высочайше награжден крестом с дрогоценными камнями.

„Феофилакт привлекал к себе публику в С.-Петербурге своими проповедями, которые отличались странными особенностями. Напр., он в проповеди говорил о картинах, на которых изображалась Божия Матерь, любил делать намеки на современников. В проповеди на мир, помнится, со Швецией, приводил слова Иерем. 9, 23: мудрый да не хвалится мудростию своею и проч., делая намеки на наши неудачи. Рассуждал в проповедях о политике. Раз ввел в свою проповедь изображение человека престарелого, обремененного службою, из-за которого управляет делами молодой человек. Этим, говорил Владыка, намекал на Митрополита и на меня. Слухи об этом ходили повсюду: так что я решился об этом донести Митрополиту и указать ему способ прекращения таких проповедей на будущее время. Именно, напомнил ему 20 правило Вселенского Собора, которым воспрещается проповедывать в чужой епархии. Тот предложил это указание самому Феофилакту в Синоде, и Феофилакт в самом деле перестал проповедывать“.

„Феофилакт был направления слишком светского. Еще до поступления моего в ректоры Академии, он начал приготовлять к изданию в свет и уже печатал „Эстетическия рассуждения“ Ансильйона, которые были переведены студентами Академии. Мне, говорил Владыка, не хотелось, чтобы на них стояло имя студентов. Эта была бы первая книга, первый плод Академии преобразованной, и заключала бы в себе так много несогласного с направлением, приличным духовной Академии. Напр., там есть рассуждение о том, как христианство возвысило достоинство женщины. Есть и другие политические намеки. Я объяснил это Митрополиту, тот говорил Феофилакту. Феофилакт не соглашался оставить дело, не соглашался и выпустить его в свет без имени студентов Академии. Тогда я, достав листы, должен был написать на них свои замечания. Это повело к опровержению их с противной стороны, – и просто к ругательствам на меня“.

„А Феофилакт удерживал влияние на Академию потому, что взял на себя руководствовать класс словесности в новой Академии, так что он пересматривал сочинения студентов после наставника. Когда ректор Сергий хотел было требовать от студентов, чтобы они по этому классу написали проповедь, то Леонид, по внушению Феофилакта, объяснил ректору: пусть наперед читает их он – ректор, потом будет читать Леонид, наконец Феофилакт. Ректор объявил, что этого он не допустит; прежде всех должен читать их наставник, для цензурования с литературной стороны; потом ректор – с богословской стороны, и дальше, если хочет, Феофилакт. Но на это не согласились: и от того целые два года студенты не писали проповедей“.

„Ректор Сергий, человек честный, был искренен с митрополитом, но не хотел и не мог ссориться с Феофилактом, однако же тяготился своим отношением к нему и называл его именем какого-то французского Епископа Бриенна, тогда известного. Когда открылись вакансии в Тамбове и Костроме, стал проситься, чтобы переменили его состояние. Митрополит предложил в Синоде назначить ректора Академии в Кострому. Голицину не хотелось этого, для того чтобы Академии дать более созреть под начальством одного начальника, и чтобы более успел приготовиться другой: однако же уступил настояниям Митрополита. В ректоры Академии Митрополит назначил меня, Феофилактова сторона – своего, Леонида. Правда, что мы оба были тогда недостойны и не готовы к такой должности. Однако же сделали меня. Преосв. Сергий, по рукоположении, утешая меня, говорил: „Уверяю тебя, ты сбудешь этого Бриенна“. Где мне сбыть? Хоть бы самого куда не заслали. – Нет ты непременно его сбудешь: я видел во сне. Он выедет в среду“.

„Мое знакомство с Преосвященным Феофилактом началось таким образом. В 1809 г., когда я приехал, Ректор Евграф повез меня к нему. Тот спросил, чему я учил? Я отвечал: философии. Он вздумал сделать мне экзамен, спросил: что есть истина? Я, знакомый только со старыми Вольфианскими и Лейбницевыми понятиями философскими, отвечал: истина логическая есть то-то, истина метафизическая то-то. Феофилакт не удовольствовался, спросил, что есть истина вообще? Я затруднялся, не знал что отвечать. Спасибо ректору, он вывел из замешательства шуткою. На этот вопрос, сказал он Преосвящ. Феофилакту, не дал ответа и Христос Спаситель! – Вопросы Преосвящ. Феофилакта перешли к языкам. Узнав о знакомстве молодого Филарета с языками древними: еврейским, греческим и латинским рекомендовал непременно учиться и какому-нибудь из новых, а в особенности французскому, уверяя, что на нем или пишут, или на него переводят все примечательное в науке. Это заставило Владыку обратиться к изучению французского языка. Для первоначального чтения, после ознакомления с грамматикою самоучкой, – попались сочинения Шведенборга, которые, по странному сочетанию с его направлением, всем навязывал читать Преосвященный Феофилакт“.

„О Шведенборге до того я знал только из сочинения Канта, на латинский язык переведенного; „Критика чистого разума“, который перевод однако крайне был неудовлетворителен. Прочитаешь несколько страниц – и голова трещит. Там есть глава: Somnia духовидцев и рассказы об известных случаях, в которых Шведенборг показал свое знание сокровенного: открыл, где найти платежную записку должника; что-то сообщил королеве Шведской и объявил о пожаре, в то время происходившем где-то в дальнем городе. После рекомендации Феофилактовой читал и Шведенборговы чудеса на небе, аде и на земле. Впрочем не много имел терпения для знакомства с ним…“.

„Падение Феофилакта началось с того, что, после 12 года, его послали для обозрения епархий, подверженных разрушению неприятельскому. И он точно выехал в среду. После того, хотя он и возвратился еще в С.-Петербург, но уже не жил в Лавре (его не пустили), а на подворье, и менее пользовался влиянием на дела. В Академии замышлял он господствовать чрез проект. Первая часть его о внутреннем управлении была уже написана Сперанским; во второй, под влиянием Феофилакта, было сказано, что внешнее Академическое правление состоит из членов внутреннего и из членов конференции. Никакого значения не представлялось здесь Митрополиту. При рассуждении об этом я старался показать нелепость такого порядка: как священники и архимандриты будут пересматривать архиерейские решения! Леонид успокаивал, что все переменится, только что Феофилакт сделается митрополитом… Но я настоял, чтобы внешнее академическое Правление было поставлено в должные отношения к Епархиальному Преосвященному“.

„Преосвященный Феофилакт был уже на епархии. Вышла моя книга по церковно-библейской истории. Я решился послать к нему экземпляр, при письме, в котором объяснил, что этот труд начался тогда, когда еще он простирал свое внимание на Академию. Он отвечал благосклонно и прибавил, что между учеными лицами могут быть несогласия и споры, но ссор не должно быть“.

„Еще нечто о Сперанском. В статье Лонгинова Владыка заметил ту верную черту, что Сперанский любил слишком симметрию. Созидая какой-нибудь закон, проект, он тотчас дробил предмет, ставил точки и думал, что уж все сделано, когда наметил главные пункты. О содержании мало заботился. Оттого законы его пусты содержанием. Еще заметил: когда составил Свод Законов, то рассылал во все ведомства для просмотра, но в Синод не присылал подлежащих частей, а нарочито укрывал их от него. Оттого вышло, что некоторые секретные законы о раскольниках, или лучше беззакония, вошли в Свод Законов. Или: из устава о попечительствах духовного звания, писанного Владыкою, взяты не только постановленные там правила, но составлены особые пункты и из предварительной исторической части устава, где говорится о прежних мерах к содержанию бедного духовенства. И это сделано даже без соглашения противоречий с собственными правилами устава. Сперанский сам читал последнюю корректуру Свода Законов и этого не заметил!“

27 января. Вечером, когда был я снова у Владыки, после чаю не принимаясь еще за работу, начал он говорить о делах, о которых говорил вчера. „Да, – сказал Святитель, – говоря вчера, забыл я одно важное обстоятельство. Когда писал я замечания на книгу, которую Феофилакт хотел выпустить в свет, от имени студентов Академии, мое положение было дурно. За меня был только Митрополит, но с ним в комиссии не было никого. Князь Голицын держался Феофилакта; Сперанский, посаженный в комиссию духовных училищ для организования учебных заведений, видя, что князь пользуется особенною доверенностью Государя, старался всячески быть с ним в согласии. Обер-священник также. Сознавая это свое положение, я говорил Иннокентию¹⁶⁷: «Вот каково мое положение! Ведь очень может случиться, что меня отсюда выгонят!» – «Что же, – отвечал Иннокентий, – лишь бы за правду». – Только, кажется, и хотел Владыка сказать. Ибо далее речь шла хотя о тех же временах, но не в непрерывной связи, без особенной намеренности.

„Я уже был Московским. Вышла книга о подражании младенчеству Иисуса Христа. Князь Александр Николаевич Голицын прислал ее для распространения. Но я, нашедши в ней некоторые католические обряды, рекомендуемые православным, отказался ее распространять.

Еще ранее напечатана была книга „О скопцах“. Она была издана одним из членов Татариновского Общества, но против физического скопления: однако же в пользу Общества. Тут говорилось „о живом слове“, которое надлежало искать только в их Обществе. Издана в пользу бедных. Князь прислал мне ее 10 экземпляров для распространения. Я заплатил 10 рублей, но отказался распространять ее и собственноручно написал князю, что не могу этого сделать по таким-то и таким-то местам, в книге находящимся. Князь был недоволен. При встрече был холоден. Я объяснился, что как церковный человек не мог я иначе поступить. Князь выразил: „Ну, одна часть хороша, другая не годится. Вы бы исправили!“ Я решился так поступить, не снестись тогда с Митрополитом Михаилом: потому что в своих отношениях к нему я мало был уверен. Он, по вступлении на митрополию, хотел меня послать в Каменец-Подольск. Я говорил, что еще нисколько не тягощусь своим положением (викария), готов послужить в этом звании еще; но если Ваше Высокопреосвященство имеете кого другого в виду и желаете меня отпустить от себя, для меня слишком много того, что назначаете на второклассную епархию. Я буду доволен и третьеклассною“. Так он дело это и оставил. Но я все не был уверен в нем. После однако же, я сообщил Михаилу, что писал по делу о той книжке. Владыка Михаил отвечал, что и он дал такой же отзыв. А после, когда сделался я Московским, в Лавре узнал, что Преосвященный Серафим велел читать эту книгу в трапезе, во время стола!“

„Голицина сильная партия (Аракчеев и Митрополит) решились низвергнуть. Главным деятелем был в ней Магницкий¹⁶⁸. Когда Серафим поехал во дворец просить Государя об удалении Голицына из обер-прокуроров, Магницкий не сходил с дворцовой площади, чтобы видеть, долго ли Серафим будет во дворце, и поэтому заключать об успехе или безуспешности замысла, и повестить своих. И когда удалось им, Магницкий пел молебен в церкви подле князя. Хотел было потом идти, по-прежнему, в церковь князя, но не был туда допущен. Впрочем князь не помнил зла: впоследствии этот самый Магницкий пользовался его благодеяниями. Да и князь ничего не потерял в доверенности у государя, не питал вражды против церкви. Долго он не сходился вместе с митрополитом, но раз, когда приехал в С.-Петербург князь Сергий Михайлович Голицын, и были все трое во дворце, Александр Николаевич просил Сергия Михайловича помирить его с митрополитом. Тот с своей стороны отвечал, что не имеет против князя никакой вражды. Тогда князь Александр Николаевич подошел к митрополиту, и с той поры стали снова встречаться свободно. И князь помогал потом церкви в некоторых важных делах, напр., в деле о монашестве. Без него едва ли бы мы устояли“.

„Князь Александр Николаевич запретил сначала Сионский вестник Лабзина. И сам же потом, сделавшись более внимательным к религии, выхлопотал ему орден и возобновление журнала. Но Иннокентий, восставал против первой книжки этого журнала. Написал к князю письмо, в котором говорил: «Вы нанесли рану церкви. Вы и уврачуйте ее». Меня, говорил Владыка, в ту пору не было в С.-Петербурге, я был в объезде для обозрения семинарий. Князь Голицын приехал к митрополиту с письмом Иннокентия. Митрополит призвал к себе Иннокентия. Тот отвечал, что действует по сознанию справедливости. Митрополит успел однако же уверить его, что нужно особенное для того призвание, и заставил съездить к князю с извинением“.

В 1818 году представлена была в цензуру книга Станкевича: беседы на гробе младенца. Здесь и Фенелон был назван „светлым змиемъ“ и против Дютуа „божественная философия“ были нападения: между тем эта последняя книга тогда переводилась и печаталась на счет Государя, или на счет Голицына, прибавил Владыка, не помню. С этим Станкевичем виделся я раз у Иннокентия. Беседовали они о чистой любви; Станкевич отвергал ее и говорил: я готов идти в Сибирь, только бы запрещено было это учение. Я ему сказал: вот Вы, жертвуя собою учению, действуете именно по чистой любви, которую отвергаете. Книга была напечатана, и мне доставлен экземпляр пред святками. Только на празднике вдруг является курьер от Голицына. Спрашивает о книжке. Я отвечал, что кажется неважная, пустая. Нет говорит, этого мало: в ней то-то и то-то. Не знаю, кто читал книгу: в ней загнуто много листов. Я прошу позволения: дайте, говорю, время, мы посмотрим, нельзя ли дело поправить. Объявляю о тревоге Иннокентию¹⁶⁹. Он ничего не беспокоится: „Лишь бы, говорит, за правду“. Объясняю митрополиту, представив ему экземпляр книги, прошу прочитать и сказать, что найдет нужным заметить… Митрополит согласился. Но проходит день, другой: ничего не читано. Наконец я попросил позволения сам читать ему. Он начал непрестанно возражать: это не годится, другое не годится. Нет, говорю я, так нельзя. Если так, то надобно будет перепечатать с половину книги. Между тем как мы совещались, как поправить дело, вышло запрещение на книгу. Узнали мы об этом в Крещение во дворце.

„Тогда стали искать места Иннокентию. Назначили его в Оренбург. Но еще до его отъезда из С.-Петербурга, открылась вакансия в Пензе. Стал говорить митрополит, чтобы переместить Иннокентия сюда. Но князь Голицын, может быть по раздражению против него, отвечал: что еще не бывало примера, когда бы епископа, еще не прибывшего на епархию, перемещали на другую. Но митрополит сам выпросил у Государя дать Иннокентию другое назначение. Он действовал в этом случае чрез Софью Мещерскую, женщину благочестивую, которая была близка к Государю“.

„Серафим говаривал, что отправляясь в С.-Петербург на митрополию, думал провести там не более двух-трех лет и проситься на покой. И каждый раз, как я уезжал в Москву, прощался со мною, как бы навсегда“¹⁷⁰.

Июля 3. ¹⁷¹ Бывши у Егора Васильевича¹⁷², слышал от него и от Н. П. Гилярова¹⁷³ желание, чтобы наше семинарское учение было освобождено от многопредметности, чтобы усилено было философское образование, развивающее человека, чтобы в основании осталась классическая почва, т. е. обучение древним языкам в училище, или в низших классах наших учебных заведений. Можно пожертвовать и патристикою, – не говоря уже о сельском хозяйстве и медицине.¹⁷⁴ Но при этом нужно заботиться, чтобы образование ближе подходило к практическим потребностям духовенства, не было слишком отвлеченно. Никита Петрович говорил, что не нужно допускать раздробления предметов по классам, как в гимназиях, что не нужно возлагать на одного наставника разнородных предметов, как напр., ныне Логика и Психология, и тут же Патристика. Образование надобно полагать не в многоучености, но в саморазвитии.

Июля 17. Мысли Преосвященнейшего Митрополита Григория, изложенные в письме к Московскому Митрополиту Филарету от 31 мая 1860 г.: 1) Усилить влияние преосвященных на учебные дела; 2) усилить право конференции на замещение наставников; 3) уничтожить влияние духовно-учебного управления; 4) уничтожить то, что сделано покойным Обер-Прокурором¹⁷⁵ (наш Владыка это одобряет); 5) Комитет толкует об администрации, а не об ученой части.

Владыка говорил:

Граф¹⁷⁶ добрый, иногда твердый человек, но часто верит посторонним суждениям. Владыка прибавил, что Граф позволяет себе такие вещи, каких не позволил бы и Протасов. Напр., по делу о расстрижении священников¹⁷⁷, сданное от Государя мое мнение с утверждением, держит, начав сношения с нашими архимандритами при посольствах.

Владыка высказал неудовольствие на мысль об уничтожении Академических Правлений. Никакого оскорбления для Епархиальных Архиереев в том нет, что их мнения вместе с мнениями Семинарских Правлений будут восходить на рассмотрение Академических Правлений: ибо начальствующий в Правлении решитель есть также Архиерей. Можно, пожалуй, постановить, чтобы в случае разногласия с мнением Академического Правления дело переносилось в Св. Синод. С уничтожением инстанции Духовно-учебного Управления, сказал я, нужно будет управление в роде прежней Комиссии духовных училищ. Владыка заметил: „Можно было бы назначить одного из членов Св. Синода собственно для занятий духовно-учебными делами“. О чем будет нужно, Владыка дозволил мне писать к нему непосредственно.¹⁷⁸

Владыка приказал свидетельствовать Преосвященному Викарию С.-Петербургскому¹⁷⁹ благодарность за благосклонное участие в деле об устроении часовни в пользу Гуслицкого монастыря.

Редакции «Духовной Беседы» приказал сказать, что в № 23 в журнале фраза: „Верование в злых духов лежит в корне христианской веры“ поражает своею неточностию. Вера в бытие, силу и действие злых духов – так, но верование – это совсем иное.

В тот же день был я у Графа.¹⁸⁰ Он говорил, что желает только а) уменьшения предметов, б) чтобы обращено было внимание на телесное здоровье воспитанников, и в) чтобы не заботились сгладить с них то собственно духовное, что в них сохранилось; не стремиться, в подражание светским, отучать их от добрых нравов церковных. – Не спешите. Вы теперь отправляетесь, говоря по военному, только для рекогносцировки: должны узнать, что сделал Комитет; – что есть лучшего в записках и отзывах Ректоров (упомянуты: Пермский, Тифлисский, нынешний Киевский Викарий, Саратовский) и Архиереев (упомянул Василия Витебского); в отчете Н. А. Сергиевского¹⁸¹ о Парижской малой семинарии. – И обо всем доложите Владыке, чтобы можно было вести дело далее – Много мнений будет разнородных: не бойтесь, высказывайте свое. Преосвященнейший Димитрий желает, чтобы его мнения обсуждали, и охотно оставляет свои, если докажут ему, что оне неосновательны и неполезны“.

18. Пред отъездом быв у Владыки, я предложил ему вопрос о классических языках, которых изучение начинается у нас ныне с низших училищ, представляя затруднение, какое отсюда раждается от скопления предметов для учеников. Владыка возразил: „Как же узнать, кто способен долее учиться, кто нет? Следовательно, кого нужно обучать латинскому и греческому языкам, кого нет. Собственно причетническим занятиям учиться нечего. Церковнические школы – жалкие школы. На них смотрят с презрением, сами ученики не могут не сознавать этого. Между тем языки классические имеют значительную силу образующую, особенно латинский. Поэтому недостаточно кажется вести с первых классов, и один только греческий язык. Тем более, что молодые годы самая лучшая пора для изучения языков“.

Когда передал я ответ графа на мой вопрос о занятиях: «Вы посылаетесь для рекогносцировки», – Владыка заметил: „Твое дело не только быть передатчиком, но и подавать свой голос, коль скоро ты в чем убежден. Не для чего заводить ссор и споров: надеюсь, этого ты себе не позволишь. Но ты должен высказывать свои мнения с резонами“.

Мнение касательно устройства приходского духовенства, поданное Владыкою Московским в 1828 г., делится на три части: 1) о способах к успешнейшему образованию духовенства; 2) о способах, дабы лица, духовному званию себя посвящающие, особенно же приходское духовенство, обеспечены были в средствах содержания их везде; 3) в особенности о способах к обеспечению духовенства в приходах бедных.

В 1-й части записки недостаток образования в служителях церкви, особенно сельских, объясняется „из недостаточного домашнего воспитания и из неправильного училищного воспитания“. До преобразования духовных училищ в высших училищах наших более обращали внимание на латинский язык; богословие преподавалось только догматическое, по методе слишком школьной (отсюда знание сухое, холодное, недостаток деятельной назидательности, принужденный тон и бесплодность поучений, неумение говорить с народом об истинах, которые казались очень знакомыми в училищах); вместо испытаний – диспуты, в которых большая часть учеников не участвовала, следов., не испытывалась; а некоторые разделялись на две стороны так, что искусство доказывать ложь соперничествовало с искусством защищать истину, и хитрое возражение одобряемо было не меньше основательного опровержения. Отсюда склонность к спорам иногда соблазнительным и большею частию бесполезным для народа. Со времени преобразования введено преподавание деятельного богословия. Вместо диспутов введены испытания всех учеников во всех предметах учения… Школьная терминология стала уступать место более чистому и ясному изложению истины, распространение существенных познаний усилилось, и сообщение оных народу в поучениях облегчилось. В надежде, что изданные в 1808 и 1814 годах начертания правил о духовных училищах могут и впредь таким образом приносить пользу, полагает Владыка: 1) составленные на сем основании проекты уставов духовных училищ, по указаниям 10-летнего опыта, исправить и дополнить; 2) принятых и утвержденных правил постоянно держаться. Ибо нетвердость в правилах и лучшим учреждениям дает слабый и зыблющийся ход; 3) усилить внимание к учебным делам и Комиссии духовных училищ и Епархиальных Архиереев. Епископы по обязанности, возлагаемой на них архиерейскою грамотою, и по самому званию суть непременные попечители всех духовных училищ в епархиях, им вверенных; и как полномочно действуют в епархиях без нарушения церковных правил и законов, также полномочно должны начальствовать в училищах без нарушения училищных постановлений; 4) в семинариях установить решительно преподавание богословского учения на языке славяно-российском, с сохранением латинского языка, яко классического для классов словесности и философии, и поощрять к составлению учебных книг богословских в истинном духе слова Божия и св. Отцев. 5) Окончившие курс в семинарии, до поступления на места, должны принадлежать к ведомству семинарий, заниматься повторительным слушанием богословского учения, чтением писаний Св. Отцев и других книг, руководствующих к будущему служению, сочинениями, переводами, проповедию; беднейшие должны пользоваться содержанием от семинарий или состоять при архиерейских домах и в монастырях; 6) приумножить число казенных воспитанников, чтобы не только сироты, но и дети священников и диаконов, служащих при бедных приходах, пользовались – некоторые полным, другие половинным содержанием, т. е. жилищем и пищею, кроме одежды; 7) при пересмотре устава равно и в управлении, всегда иметь в виду, чтобы предметы учения, существенно относящиеся к духовному образованию и церковному служению, преподаваемы были с преимущественным вниманием, и чтобы не отвлекали оного сверх потребности вспомогательные предметы светской учености; 8) снабдить выходящих из семинарии учеников Библиями и духовно-учебными книгами; при церквах заводить необходимо нужно чтение духовных книг, которых список должен быть составлен в Святейшем синоде; 9) допускать до слушания философских и богословских уроков достаточно приготовленных, не мало успевших; 10) от обучающихся в высших духовно-учебных заведениях требовать, чтобы они, если пожелают поступить не в духовное звание, все должны за воспитание прослужить до 4 лет по духовному ведомству“.

Во 2-й части: „Приходское духовенство имеет содержание в селах – от земли и доходов, получаемых при исправлении некоторых церковных треб; в городах большею частью от одних ручных доходов. Пособие от земли – скудно, и не бесспорно. (Примеч. В Московской епархии в числе 875 сельских церквей до 300 таких, в которых земли менее указанного количества; 101 таких, в которых церковная земля в завладении прихожанами; 66 таких, в которых земля показана неудобною; 43 – в которых земля в споре. Только при 42 причты состоят на ружном положении)“.

Далее объясняется священное происхождение содержания духовенства из слов Апостола Павла 1Кор. 9, 13 и 14, из указываемого здесь примера Ветхозаветной церкви. Как тогда, так и ныне есть доходы повременные (десятина, начатки, у нас сборы по временам года) и случайные (жертвы). Древность даяний за исправление треб подтверждается 4 правилом Апостольским и словами Григория Богослова, который упоминает (в слове о крещении) о даре, подносимом за крещение.

Итак, записка говорит, что неудобно в настоящее время заменить прежние способы содержания духовенства другими, как то – годовым окладом; да и земли нужно сохранить за церквами, чтобы прихожане имели побуждение взамен сих земель полагать причтам ругу, а причты в своем праве на церковные земли имели обеспечение полагаемой от прихожан руги. Для усиления же способов содержания и для ограждения от злоупотреблений полагается:

1) Требовать скорейшего отмежевания церквам недостающей земли; 2) землю упраздненной церкви не возвращать прихожанам, но передавать той церкви, к которой она приписывается. 3) На основании указа 29 окт. 1822 г. и начертания правил о духовных училищах § 137, побудить прихожан, чтобы от них были заводимы домы для жительства священноцерковнослужителей. 4) На первый раз озаботиться устроением домов священникам. 5) В особенности требовать сего от помещиков. 6) Возвысить положенное указом 3 апр. 1801 г. даяние при исправлении треб в таких размерах: при молитве над родильницею вместо 4 коп. – 10 коп.; при крещении вместо 6 к. – 50 к.; браке вместо 20 к. – 3 р.; погребение возрастного вместо 20 к. – 2 р.; младенца вместо 6 к. – 50 к.; 7) но сие положение не почитать непременным. 8) Богатым предоставляется давать и более. 9) С дающего менее, бедного, не требовать, но переносить без ропота. 10) В предотвращение домогательств принимать доходы не иначе, как по исполнении треб. 11) В случае умедления – напоминать прихожанину, но не иначе, как чрез причетника или церковного старосту. 12) В случае уменьшения от того доходов, вести запись о числе уменьшенных или вовсе прекращенных доходов, 13) которую и представлять обществу прихожан, 14) а в случае нужды и Епархиальному начальству, которое и представляет о том с мнением Святейшему Синоду. 15) Не воспрещается, если приход пожелает заменить церковные доходы постоянным годовым окладом, но не далее, как на время определенное законом для условий по Духовному ведомству. 16) Сборы сельскими произведениями не отменять, но постановить, чтобы они производились на весь причт вместе, чрез назначенного священником причетника со старостою церковным. 17) За требование дохода до исправления требы – штраф, сперва в виде пени на вдов и сирот, потом в виде монастырского подначальства. 18) За неисполнение треб по домогательству платы еще более значительный штраф: за первый проступок монастырское послушание, за вторый – низведение в причетники, за третий проступок наказывать извержением из сана. 19) Диакон и причетник по тому же примеру подвергаются наказанию.

В 3-й части вопрос предлагается в таком виде: как приходам скудным, особенно сельским, дать достойных священнослужителей? Для сего полагается: 1) требовать от Епархиальных начальников, чтобы производили достойных из окончивших курс богословского учения в Академии или Семинариях. 2) В случае недостатка своих, заимствовать из других Епархий. 3) Из неокончивших курс семинарского учения производить одобряемых по поведению, но не менее 30 лет, и прослуживших не менее года диаконом. 4) Таковым дозволить держать экзамен в Богословском учении, в присутствии Архиерея, чрез три духовных лица, чтобы он мог сравняться в производстве с прочими окончившими курс. 5) То место не считать бедным и требующим особенного пособия, на которое есть просители. 6) То подлинно бедно, на которое в течение 6 месяцев не окажется просителей. 7) В случае малолюдства, приписывать церковь к другой ближайшей, будет ли она в городе, или 8) в селе. 9) Если нельзя присоединить, то Архиерей должен доставлять такому приходу достойного священника употреблением права командирования без просьбы избираемого в сие служение. 10) Защищается предоставление сего права Епархиальному начальству, между прочим указанием на обязанности духовного звания «не искать своея пользы, но многих, да спасутся» 1Кор. 10. 33; 11) Впрочем студентам Академии предоставляется право свободного определения на места. 12) Командируемый обязан прослужить не менее трех лет; тогда может просить о перемещении и достоин пользоваться преимуществами пред равными по достоинству, как понесший послушание. 13) Для доставления пособия нуждающимся церквам, о которых сказано в 6 пункте, представлять Синоду. 14) Вспоможение заимствовать, в случае надобности, из казны на счет 2,000,000, которые на устройство духовенства Высочайшим указом 26 июня 1808 г. назначены были к ежегодному отпуску в распоряжение Коммиссии Духовных Училищ, и от которых она впоследствии отказалась впредь до дальнейших надобностей. 15) Впрочем и ежегодный отпуск 500,000 на пособие духовенству бедных приходов может быть достаточным на некоторое время. 16) Оклад на причты недостаточные может простираться от 250 до 400 руб. 17) При церквах бедных диакону не быть. 18) Священник нуждающейся церкви может отдавать землю причту, пользуясь сам пособием, или пособие будет разделяемо между священником и причтом. 19) Делать пересмотр в списке нуждающихся церквей. 20) На устроение домов священноцерковнослужителям в приходах бедных, и по особым обстоятельствам, выдавать единовременное пособие от Комиссии Духовных училищ.

(Извлечение сделано мною 18 июля 1860 г. из подлинной черновой записки Владыки, от него полученной).

20 Июля. Явившись к князю,¹⁸² услышал я от него грустный рассказ о первых действиях Комитета: „Преосвященный Димитрий замышляет преобразования, не задумываясь о средствах к их осуществлению, в той уверенности, что епархии сами дадут эти средства Архиереям, коль скоро они действовать будут одни. При том он слаб; нет у него энергии: недостает характера выдержать свое мнение. Он уверяет, что епархии откроют гораздо более у себя суммы свечной для содержания училищ как скоро потребуют ее от них Архиереи“. Князь припомнил, что Владыка Московский против мысли Преосвященного Димитрия о содержании каждой семинарии на средства своей Епархии. „Один из протоиереев (Дебольский) молчит: слова мы не слыхали от него. Журналы не пишутся“.

Бог знает чего они ждут от моего приезда. По-видимому, сидит в голове у них мысль, что митрополит должен был высказать чрез меня свои мысли.

Князь выражал и то желание, чтобы приступлено было к делу с иной стороны, – с рассмотрения писанных ректорами и Архиереями проектов, – между тем как Комитет оставил это совершенно в пренебрежении.

По словам князя, уже говорено Императрице, что я назначаюсь в Комитет: обещает меня представить ей. Князь зовет меня в Царское Село служить обедню 22 июля в церкви при училище девиц духовного звания.

Князь говорил, что послал Т. Ив. Филиппова предложить Преосвященному Димитрию, чтобы учреждено было экстренное собрание, по случаю прибытия московских членов, для рассуждения о главных началах будущего преобразования, несмотря на то, что Комитет взял вакацию до августа месяца, и некоторые члены его, как то Преосвященный Нектарий, выехали из С.-Петербурга. – Князь желал бы заменить двух протоиереев М. И. Богословским и И. В. Рождественским. И для этой перемены желал бы скорейшего прибытия Митрополита.¹⁸³ Что касается до представления Императрице, то когда стал я говорить об отклонении от меня этой чести, князь настоял, что этого отменить уже нельзя, что он должен это сделать, но вероятно это ранее 27 числа быть не может. Советовал говорить Государыне прямо и откровенно, если она будет судить о чем и неверно, и быть уверену в ее скромности: никому не передаст она ничего.

Князь пересказывал: а) о назначении Варшавским Архиепископом Иоанникия, второго из кандидатовъ¹⁸⁴ (первым Евсевий Иркутский, третьим Макарий Харьковский); о первом из них, т. е. об Евсевии, Государь выразился, что на него имеет особые виды и не выпустит его из Великороссийских; о последнем сказал шутя: «Ты хочешь меня поссорить с Потемкиной из-за него?»¹⁸⁵; б) об исправлении в эктении царского титула; в) о надобности многих лиц для поставления в архиереи; г) о том, как граф благосклонно отзывался об экзаменах в Академии; д) о замешательствах, которые вышли в сношениях наших с Востоком, как выразился князь, от неверного перевода депеш нашего посланника. „Владыка, – выражался князь, – всех выносит на своих плечах“; е) о «Православном Обозрении»: „Правда ли, что в редакции недостает экземпляров для подписчиков“?

Т. И. Ф-пов в своих беседах объяснил прежнее затруднение вести дела по Комитету, указывая на то, что Преосвященный Димитрий не тверд в собственных мыслях и предположениях и часто уступает представлениям Ректора Академии и Семинарии Петербургских, которые, как полагает он, имели тайные инструкции от Преосвященного Григория. Он также подтвердил слышанное мною от Кавелина, что Преосвященный Димитрий замышлял учредить отдельные духовные училища в качестве гимназий и в них сообщать ученикам общее образование. С своей же стороны Т. И. повторял выражение, что если мы сравняемся с гимназиями, то хорошо; если же нет, то нам будет стыдно.

После того был еще у меня В. Н. Карпов,¹⁸⁶ который раскрыл, что желание Преосвященного Нектария, равно и Димитрия, – высвободить управление семинариями в свои руки и содержать их на свой счет, проистекает единственно из предположения уберечь тем церковные деньги от употребления на светских лиц, служащих по духовно-учебному и хозяйственному управлениям. Но что будет, продолжал Карпов, если Архиерей будет таков же, каков напр. Витебский Василий?

В С. Петербургской Академии кто-то из неокончивших еще курса изъявил желание поступить в Японскую миссию и просил о посвящении его во священника безбрачно. Но на это не согласились, вероятно, по летам.

Июля 21. В. И. Кутневич¹⁸⁷ долго говорил о моем посвящении во священники и о переводе Священного писания Ветхого Завета, упомянув, что мысли о переводе с греческого языка держится Преосвященный Димитрий.

21 июля. Письмо к Митрополиту Филарету. „Едва вступив на путь Вашим Высокопреосвященством мне указанный, я чувствую нужду новых указаний десницы Вашей, или по крайней мере считаю долгом объяснить мое положение.

Вчера, бывши у князя Сергея Николаевича Урусова, узнал от него, что должен буду явиться Государыне Императрице, милостиво принимающей участие во всех делах церкви. Цель такого требования, сколько видно из слов князя, состоит в связи с возложенным от Вашего Высокопреосвященства на меня поручением по Комитету об улучшении духовных училищ. Об этом требовании князь объявил мне теперь, только по своему благорасположению, домашним образом, прибавив, что наверно ранее 27 ч. Государыня видеть меня не может. Но в тоже время сказал, что о моем приезде он должен довести до ее сведения. Объясняя такое расположение единственно тем, что Ваше Высокопреосвященство благоволили избрать меня к участию в делах Комитета, и совершенно сознавая всю малозначительность своего суждения и голоса, я должен опасаться одного из двух, или чтобы не придано было ему значения более надлежащого, или чтобы не пожалели, что не дано руководства и направления Комитету Вашею мудростию. Первого мне легко избежать, объяснив истинное мое значение в Комитете, как одного из многих, и при том последнего. Но ничем я не в состоянии победить сожаления о недостатке Ваших руководственных указаний. Поставил однако себе долгом заблаговременно довести об этом до сведения Вашего Высокопреосвященства и просить Вас, Милостивейший Архипастырь, не благоизволите ли преподать мне некоторые наставления в настоящих обстоятельствах, в особенности указать, на какие мысли должен я склонять речь, если удостоюсь слышать вопросы, касающиеся постановлений для духовно-учебных заведений, их настоящего состояния и предполагаемых преобразований. При этом обязанным почитаю донести Вашему Высокопреосвященству о действиях Комитета, в которых призван я участвовать. Он начал свои рассуждения с записки Преосвященного Херсонского Димитрия, об учреждении для детей духовного звания особого учебного заведения, где бы они могли приобретать общее образование гимназическое, с правами воспитанников гимназий, и об обращении Семинарий в закрытые общежительные заведения, в которые поступали бы после четырехлетнего образования в общих училищах, еще на четыре года, собственно для приготовления умственного и нравственного во священники, в таком числе, какое именно нужно для каждой епархии. Записки прочих Ректоров и мнения Преосвященных о мерах к улучшению духовных училищ, сведенные в один общий состав, доселе не обращали еще на себя внимания. Так как для содержания учебных заведений потребуется более расходов, а содержание ныне существующих духовно-учебных заведений и без того весьма скудно, и существующие средства для содержания их недостаточны: то высказаны два предположения к увеличению доходов: а) усиление свечных сборов б) учреждение повсеместной монополии свечной продажи в пользу церкви. Что касается до усиления сбора свечной прибыли, то не надеясь достигнуть сего одними указами и предписаниями, полагали возможным содержать каждую семинарию на отчетность своей епархии. Местное духовенство, радея в пользу собственных детей, более верно стало бы отдавать свечную прибыль, чем теперь, не видя и не зная, на что идут отсылаемые деньги. Через это менее становилось бы нужно огромное число чиновников, пользующихся жалованьем из тех же сумм (хотя этот результат и не высказывается, но имеется в виду, соответственно мыслям изложенным в письме к Вашему Высокопреосвященству покойным Митрополитом Новгородским).

Комитет имел несколько заседаний, на которых свободно рассуждали об указанных предметах, но своих рассуждений не занесли в журнал, или по крайней мере не скрепили подписью ни одного изложения сих рассуждений, сделанного секретарем. А против мнения о сборе свечной прибыли местными Комитетами секретарем подано даже противное мнение. Наконец собрания, по случаю экзаменов в Семинарии и выезда Ректора Академического, для укрепления здоровья, куда-то на дачу, совсем прекратились. Теперь думают возобновить собрания с начала следующей недели.

Но сколько дело Преосвященного Димитрия – усилить духовную сторону в воспитании нашего юношества, приготовить пастырей более проникнутых духом своего звания и ближе знакомых с практическими своими обязанностями, возвышенно: столько, с другой стороны средства к осуществлению сей цели мало надежны. Неизвестно, дозволена ли будет монополия свечной продажи? Нельзя определить, насколько возвысится цифра свечной прибыли, при более верном сборе? Как удовлетворить потребности епархий, не могущих своими средствами содержать духовно-учебных заведений? Не разойдутся ли наши воспитанники? В таком положении находится теперь вопрос об улучшении духовных училищ. Не могу скрыть затруднений, представляющихся на том пути, на который он выведен. Свои недоумения высказывал я Преосвященному Димитрию, когда он, при первом представлении моем к нему, объяснял мне свои планы. Но он, мне кажется, от некоторых как будто закрывает глаза. Не знаю, более ли буду иметь успеха в Комитете.

Изложив все сие, дерзаю надеяться в потребных случаях милостивейшего руководства Вашего Высокопреосвященства, чтобы мне не постыдить избрание Ваше и прошу Архипастырского благословения“.

Июля 25. Был в комнатах Андрея Николаевича¹⁸⁸ Александр Федорович Эвальд, близкий его знакомый, бывавший у нас в Лавре. Тогда же виделся и с Авраамом Сергеевичем Норовым, который все говорил об издании Нового Завета по-гречески и по-славянски¹⁸⁹.

28 июля. Письмо к Митрополиту Филарету. „Проведши в С.-Петербурге неделю, долгом поставляю донести Вашему Высокопреосвященству о том, что сделано мною.

Общих собраний по Комитету об улучшении духовных училищ еще не было по причинам, мною объясненным в предыдущем письме к Вашему Высокопреосвященству. Но я читаю проекты Ректоров и Преосвященных о преобразовании наших училищ; иногда пользуясь временем, свободным для Преосвященного Димитрия, Президента Комитета, я бываю у него по вечерам. В беседах со мною он раскрывает и объясняет свои планы о преобразовании наших духовных училищ. Ближе знакомясь с ними, убеждаюсь в желании пользы духовному юношеству, но еще более узнаю затруднения в их исполнении.

По планам Преосвященного Димитрия вся масса учеников, теперь раздробленных по Училищам и Семинарии, в разных городах, должна быть соединена под одним Начальством, в одном городе, для всей епархии.

Теперь для всего числа поступающих в духовные Училища значительною преградою служит переход в Семинарию, определяемый нормальным числом, установленным для всех классов Семинарии. По новому плану этот разбор должен быть только по окончании общего образования, пред поступлением в собственно так называемую семинарию, приготовляющую к священству. Таким образом на руках одного начальства будет и гораздо более учеников, и долее это множество будет обременять наши училища без особенной пользы для церкви: поскольку, может статься, что многие по окончании общих курсов оставят наши училища и не захотят поступить в священническую Семинарию.

Между светскими членами Комитета и духовными замечается охлаждение. Светские говорят, что планы преобразования не имеют себе твердой опоры. В основании их лежит предположение об усилении свечных доходов, ни чем верным не обеспеченное. Может быть, светских пугает подозреваемое желание устранить их от заведывания духовно-учебными капиталами.

Из духовных Членов Комитета Преосвященный Нектарий, Ректор Академический, не выказывает непреклонной твердости стоять за принятые начала. Поэтому, может статься, первоначальный план преобразования будет изменен. Для блага наших училищ надобно желать, чтобы Ваше Высокопреосвященство, при предстоящем свидании с Владыкою Новгородским¹⁹⁰, в беседе с ним, обратили внимание на предполагаемое их преобразование. Высокопреосвященный Исидор своих замечаний об этом предмете не сообщил Св. Синоду, вместе с другими Преосвященными: но препроводил записку Ректора Киевской Семинарии (ныне Академии)¹⁹¹, которая теперь не требует преобразований в устройстве наших Училищ, но ограничивается скромными требованиями, – и от себя прибавил только, что вполне разделяет мнение своего Ректора.

По приказанию Вашего Высокопреосвященства являлся я к Членам и Присутствующим Св. Синода и передал приветствия Ваши: только не видел еще о. Протопресвитера-Духовника. Он живет на даче.

26 числа, при окончании сорока дней по кончине Преосвященного Григория, был я в Невской Лавре. Служение литургии совершал Преосвященный Димитрий, но к панихиде собрались и все прочие Архиереи, а также Архимандриты и некоторые из белого духовенства; с ними и мне дозволено было принять участие в молитве.

Вчера же по просьбе и убеждению князя Сергея Николаевича Урусова я должен был отправиться в Царское село и служить литургию в Церкви, при Училище девиц духовного звания. Обыкновенно в Высокоторжественные дни Государыни Императрицы Марии Александровны там служит благочинный Дебольский: но теперь он в отпуске. Князь Урусов просил меня к служению в Училищной Церкви еще 22 июля: но тогда служение на Троицком подворье по случаю закладки часовни было для меня достаточным средством отклонить от себя постороннее приглашение, теперь же я не имел чем отговориться. Служение было соборное, с местным священником и еще другим, приглашенным со стороны. Царская фамилия в Петергофе. Посторонних посетителей никого не было: только были князь Урусов и Директор Учебного Управления Гаевский. После обедни, мы служившие и гости вместе с начальницею разделили обед с воспитанницами, простой и незатейливый.

Письмо мое было уже готово, как я удостоился получить милостивейший ответ Вашего Высокопреосвященства на свое первое письмо¹⁹².

Приношу Вашему Высокопреосвященству величайшую благодарность за слова отеческого одобрения и наставления. Князь Урусов 27 ч., после служения моего в Царскосельском Училище, объявил мне, что представление к Государыне Императрице возможно не ранее как после 10 ч. августа, когда она изволит переехать из Петергофа в Царское село. Доношу Вашему Высокопреосвященству о слышанном; не питаюсь мечтою, но предоставляю все изволению Господню.

Ваше вразумление, Милостивейший Архипастырь, как смотреть на новый план училищного преобразования, бесценно для меня, потому что, просвещая, дает мне твердость стоять в своем мнении. Без разрешения Вашего я не смею предъявлять его в Комитете, как мнение Вашего Высокопреосвященства, но для меня всегда оно будет благонадежным руководством и опорою. Ваше высокопреосвященство изволили заметить, что в плане разделения наших средних учебных заведений на общую гимназию и закрытую семинарию, не видится пользы. Не будучи защитником этого плана, но с другой стороны опасаясь, чтобы в мою пользу не говорило одно умолчание его благих целей, долгом поставляю к сказанному в моих предшествующих письмах присоединить, что Преосвященный Димитрий своим планом имеет в виду:

1)      Доставить духовенству возможность воспитывать своих детей, не стесняясь выбором звания впереди, но предоставить сделать этот выбор самим детям, по окончании общего образования.

2)      Избавить Церковь от служителей алтаря, не по своей доброй воле, но по воле других и по обстоятельствам избирающих духовное звание, и оттого ведущих себя недостойно сего звания.

3)      Дать немногому числу истинно расположенных к духовному служению, доброе, практическое приготовление к сему званию“.

29 июля. Письмо к Митрополиту Филарету. „Высокопреосвященнейший Владыко. Когда Господь приведет видеться Вам с Высокопреосвященным Митрополитом Новгородским, не благоволите ли поговорить с ним и о переводе Св. Писания. От о. Протопресвитера Василия Иваныча Кутневича слышал я, что между Членами и Присутствующими Св. Синода еще не утвердилось решение того вопроса, с какого языка переводить Ветхий Завет. Преосвященный Димитрий, как он мне сказывал, стоит за перевод с греческого языка, чтобы не разъединиться с греками. Сам же о. Протопресвитер стоит на прежнем мнении, чтобы сделать перевод прямо с еврейского, а разности греческого, даже и в том случае, когда они представляют более правильное чтение или в восполнение явно опущенного, означать только при тексте“.

Июля 30. Князь Урусов решительно объявил, что учебные наши заведения, при всех преобразованиях, какие будут предприняты, должны ограничиться теми только средствами, какие теперь имеют. Взяв обер-прокурорский отчет за последний год, отыскал в нем таблицу суммы, свечной прибылью доставляемой, и в ней указал на сумму, получаемую от Московской Епархии (28 тысяч), потом прибавил: вот она доставляет меньше Курской епархии (29 тысяч), а требует более всех.

Назначение окладов сельскому духовенству, предоставление ему учительских должностей в народных училищах, не дают ли возможности подвергнуть их взносу некоторых процентов? И вообще все должности по духовному ведомству, вознаграждаемые отдельно, не дадут ли своей лепты на содержание Училищ?

Возложить содержание семинарий на отчет епархиальных Архиереев, с возвышением расходов против нынешнего положения, не иначе возможно, как с согласия самих Архиереев, и после предварительного удостоверения, что предполагаемые средства действительно найдутся.

Нужно иметь точные сведения от епархиальных начальников, сколько именно нужно на год или на два воспитанников для замещения различных должностей при церквах начиная от священника до пономаря.

2 Августа. Князь Урусов твердит одно: а) прибавки к окладам на семинарии ждать неоткуда; б) число воспитанников семинарии нужно уменьшить, приблизив его к действительной потребности для духовного звания, в) приготовляющиеся к духовному званию должны быть воспитываемы по особым строгим правилам.

Определение последнего курса семинарского в четыре года будет производить расстройство в уроках, или курс будет также дробиться по годам?

7 Августа. На станции железной дороги в Петергоф виделся с Василием Борисовичем Бажановым, который говорил о занятиях нашего Комитета. Мысли его: „Не надобно молодых людей особым костюмом и вообще правилами жизни отчуждать от общества; пусть они удаляются дурных людей, но не бегают и не дичатся хороших; однако же общие квартиры, общежития и он находит полезным, для устранения от худых примеров. Светские думают подействовать на улучшение наших воспитанников более внешними мерами. Но из этого не выйдет ничего полезного; будут лицемеры; может быть возбуждено даже отвращение от благочестия. Нужно ли нам желать, чтобы наши священники были похожи на парижских? (по поводу речи о малой семинарии¹⁹³). Когда Преосвященный Митрополит Григорий в своем проекте написал, чтобы ученики говели и приобщались четыре раза: я сказал, что это невозможно, потому что летом в Успенский пост в селах и службы ежедневной не бывает. Митрополит признал неудобоисполнимость своего требования, сознавшись, что это Сербинович внушил ему. – Проект Иннокентия Камчатского односторонен, составлен по идеям края неразвитого общественно“.

Августа 13. Князь говорил, что новый Митрополит С.-Петербургский¹⁹⁴ в настоящее время обнаруживает готовность во всем советоваться со Владыкою Московским. Против Московского слишком раздражен о. Протопресвитер Бажанов, за разбор записки его о вдовом духовенстве; говорит, что опровержение это наполнено ребяческими рассуждениями. Государь однако же сдал в Синод оба мнения. Князь радуется расположению Владыки Новгородского быть в близких отношениях с Московским, но, по-видимому, не уверен в его продолжительности. Говорит: надолго ли? Говорил еще, что план о миссионерском учреждении совсем думают оставить. Вместо этого князь находил более полезным учредить при каждой семинарии свои приготовительные классы для миссионеров среди местных иноверцев. Рассказал, что сказал Государь в замечание на представление Синода об отменении правил обучать детей иноверцев в семинариях. Государь сказал: «Если бы я запрещал брать их, и тогда нужно бы просить о дозволении принимать их в школы. А Синод просит о воспрещении!»..

Августа 17. Владыка Киевский Арсений с благодарностию воспоминает, как Московский Владыка во время коронации всем Архиереям доставил возможность не менее двух раз отслужить каждому из Архиереев.

18 Августа. Викарий получил благодарность Владыки за его внимание и просил его благословения¹⁹⁵.

19 Августа. Князь сказывал, что Император писал из Москвы к Государыне, что очень доволен приемом в Москве, что Владыка, слава Богу, здоров; что на балу было много, сверх ожидания, гостей. – „Il était chez lui“.¹⁹⁶ Князь объявил мне, что Императрице доктор воспретил заниматься делами и принимать посторонних и делать себе какое-нибудь напряжение. Поэтому она отказалась принять и меня (т. е. А. В. Горского). Разговор об этом с нею был 18 Августа.

21. Быв у Преосвящ. Димитрия, слышал еще раз изложение его главных мыслей, относящихся до преобразования духовных училищ. Вот главные положения.

1) Учение у нас еще порядочно, но нужно воспитание – усиление в духовенстве ревности к исполнению своих обязанностей. 2) Это требование становится тем настоятельнее, чем труднее становятся времена. Все стремится к так называемой свободе совести. Может легко статься, что мы неприготовленные вдруг очутимся лицем к лицу с двумя сильными противниками: расколом и католицизмом. Последний угрожает и нам нахлынуть чрез Польшу, при таком ослаблении нынешних законов, ограждающих православие. Все настоящие порядки плохо держатся и неблагонадежны. 3) Итак, чем более грозит опасность, тем более нужно готовиться, чтобы, встретив ее, сохранить себя, сохранить православие и церковь. Это приготовление должно лежать в воспитании. 4) Для духовного звания нужно желать преимущественно детей духовных лиц, приготовленных в духовных училищах. Не нужно допускать: а) чтобы наши воспитанники получали образование в общих народных училищах; б) ни того, чтобы поступали к нам только дети священнослужителей, часто балованные, нередко с большею охотою посвящающие себя другому званию, а не духовному. 5) Приготовление должно проходить чрез весь курс, но в особенности должно сосредоточиваться в последнем четырехлетии. Не нужно представлять себе, как два раздельные заведения учебные: одно гимназия, другое семинария. 6) Число лет не увеличивается: те же 12 лет, только несколько иначе они разделяются. Четыре года грамматического образования, четыре года словесного (на переходе читать „об обучении детей“); четыре года богословского или собственно семинарского образования. Окончившие курс во втором отделении (словесное образование), могут быть с пользою употреблены в народные училища, предположенные по открытии. Иначе водворится начало Пирогова: „Лучшие учители для народа должны быть из среды самого народа“. 7) Если вообще для надзора за воспитанием нужно сосредоточение учеников в местах жительства, то тем более для семинарского образования. Здесь должны быть и надзиратели, и духовники, и церкви, и частое богослужение. Нужды нет, пусть будут говорить, что училища наши будут похожи на иезуитския. 8) Нужны большие средства? Они нужны и без преобразований. Где их взять? Если не в усилении свечных доходов, то разве в ходатайстве единственно Митрополита Московского, которого авторитет у Государя всех выше, чтобы нам ассигновали до 3.000.000 к нашим суммам. Было еще средство – иконописание, указанное еще Петром, но упущено, и теперь с одной стороны возобладала над ним Академия художеств, с другой – простонародием низведено оно до самого низкой степени и по искусству, и по дешевизне. 9) Молил Бога, чтобы Он продлил жизнь Владыки Московского и дал ему устроить все дела церковные, особенно образование. Теперь особенно нужно и важно участие его, доколе не утвердился и не стал на свои ноги новый Митрополит. 10) Но нужно начать. Первые опыты будут несовершенны, но все-таки мы будем иметь своих сколько-нибудь приготовленных воспитателей.

Августа 20. Преосвященный Нектарий сказывал, что Владыка Исидор уже спросил проект Комитета о переводе Ветхого Завета, поданный Владыке Григорию, где между прочим предполагалось: при разногласии перевода LXX и еврейского, отыскивать в вариантах того или другого текста чтение их сближающее и ему следовать. А Сидонский мне сказывал, что он писал в своем проекте: а) переводить прямо с еврейского; б) разногласия LXX с еврейским не выставлять, но в) где оно очевидно представляет лучшее чтение, там им пользоваться, не отмечая…

Новый перевод Ветхого Завета на русский язык, выходящий в Лондоне, делается поляком, не знающим вовсе еврейского языка. Это слышал от Осинина.

Августа 21. Василий Борисович поручил благодарить Владыку за милостивейшее внимание к нему…

Августа 22. В. И. Кутневич сказывал, что 1) напечатано Евангелие в русском переводе с славянским текстом и будет разослано по епархиям для продажи при церквах; 2) Нашлось еще 20.000 экземпляров Евангелия и Псалтири, напечатанных при Графе Протасове и теперь имеющих быть пущенными в продажу. 3) Что заготовленные Библийским Обществом издания Пятокнижия Моисеева и других исторических книг Ветхого Завета, по недостатку места, переданные Протасовым в Лавру Митрополиту Никанору, по соглашению между ними, будто бы все сожжены. 4) Готовится к изданию азбука Славяно-русская, со включением молитв, краткого катихизиса Платонова и краткой истории священной из „начатков“, – все это за 6 коп. сер., печатается в 1.000.000 экземпляров.

Августа 23. Князь, говорят, сказал Владыке о новых назначениях. 1) Киевский Митрополит не согласился теперь отпустить своего наместника. 2) Антоний Кишиневский чуть не на коленах отпрашивался от своего назначения.¹⁹⁷ю 3) Антоний Нижегородский – на Волынь¹⁹⁸.

13 июня. Приснилось мне, будто переданы мне чрез Преосвященного Леонида, викария Московского, два пакета из Св. Синода с надписанием на мое имя. В надписи над одним сказано, что я назначен архимандритом Новгород-Северского монастыря (Черниговской епархии) в надежде пострижения для приготовления к высшему служению. В другом пакете, именно в надписи на нем, сказано, что мне поручено заниматься с преосвященным Филаретом отыскиванием житий русских святых. По первому пакету мне казалось, что имеют меня в виду назначить к епископскому служению. И я склонился к этому: тогда как Петр Симоныч¹⁹⁹ настоял на том, чтобы я оставался в настоящем моем положении.

19 декабря. О. Порфирий²⁰⁰ из Вифании отправился в Москву, в Симонов монастырь. Дай Бог ему там более спокойствия и доброго здоровья.

21. Сегодня пришло сюда известие, что наш Обер-Прокурор выходит в отставку²⁰¹. Какая тому причина – неизвестно.

Августа 16 д. Пятьдесят лет!²⁰² Сколько времени похищено праздностью, леностью, суетностью, страстями, грехом! Слава долготерпению Божию! Сколько было порывов исправиться, блюсти за собою строже, отдать себя всецело на служение званию Божию! То были слабые отголоски на Божественный зов, и все порывы остались бессильны, бесплодны. И однакож благость Божественная пятьдесят лет щадила жизнь мою, ожидая исправления! Слава долготерпению Твоему, Господи! Много терпел, Господи, и еще немного потерпи! Долго ли уж оставаться мне на земле? Готов ли, не готов ли, должен буду скоро явиться с отчетом. Но чем менее остается мне времени для исправления, тем паче усугуби надо мною Твое попечительное смотрение, Господи, да не обратиши мне множество Твоего долготерпения и милости в тягчайшее осуждение!

На прощаньи выпросили мы у Святителя дозволение издавать богословский словарь²⁰³. Заказал я Дейбнеру выписать для нас немецких книг. Мы с о. ректором²⁰⁴ сняли с себя портреты фотографические у Брауна, купив себе и негатив, за все по 20 р. с. с брата. О. инспектор Московский, Сергий²⁰⁵, жалуется, что в нем, с течением времени, усиливается, по-видимому, прозрение в мир духов, для него, впрочем, также и беспокойное.

17. Возвратился я в Лавру. Слава Богу!

18. Непрерывная смена одних явлений другими по возвращении. Освящение железной дороги²⁰⁶.

19. Был Н. А. Сергиевский²⁰⁷ из С.-Петербурга. Получены из Костромы от доброй матери Марии²⁰⁸ книги ее отца, преимущественно мистические: Шведенборга, Сен-Мартена, а также де Местра, Кузена…

21. Вечером был экзамен Всеволоду Смирнову²⁰⁹ на магистра. Не очень утешительная операция!

22. Приехал сюда Обер-Прокурор Ахматов.

23. Обозревал Академию.

27. Предложил я братству Академическому проект преобразований в издании нашего журнала и составления богословского энциклопедического лексикона. Принят с сочувствием. Каково-то будет на деле?

Октябрь. 1) Избрали меня²¹⁰, не испытанного в правительственных должностях. 2) В бурное время. 3) Не в общем порядке. Очи всех особенно будут устремлены на меня. Какой класс взять? Как себя держать в отношении к старшим в Академии и в Лавре? Не знаю как другие, а я в этом назначении вижу только ту цель начальства, чтобы показать, что оно за формальностью не стоит. Должность, которую обыкновенно поручали монашествующим, вверяется члену белого духовенства, когда в обществе стали раздаваться голоса против односторонности в пользу иночества. Дело не в том. Был бы дух и направление достойны сана. Об этом будем заботиться. Когда это у нас будет, тогда мы ничего не страшимся. Потому что священник, верный своему призванию, должен быть не менее самоотверженным посланником Иисуса Христа, как и инок. В моем примере Академия иерархически деградируется. По уставу – протоиерей последний член возможности быть ректором. Дальше некуда идти, ниже нельзя спуститься. Примите с терпением. Академия лишается чрез это еще более ощутительных выгод: материальных. Делать нечего. Может быть этот опыт будет иметь значение иного рода: даст выход белому духовенству на совместное с монашествующими занятие высших ученых должностей. Явится здесь конкуренция. Люди достойные, по истечении срочных лет невыгодной службы при Семинарии, удаляющиеся совсем с ученой карьеры, будут поставляться снова на свещник. И учащиеся теперь будут иметь в виду более лучшую возможность достигнуть высших должностей в ученом обществе.

Октября 21. Из беседы с Смирновым-Вифанским²¹¹ узнал: студенты не совсем довольны столовой; думают, что вследствие прибавления окладов от Владыки²¹², можно было бы содержать их лучше. Предлагали было начальству избрать из них самих комиссара (недели две с половиною назад). Некоторых кушаний, которых бы желали они иметь, не подают (так называемый бифштекс). Мало чистоты и опрятности в приготовлении. Перемещением классов на предобеденное время – не совсем довольны²¹³: потому что утомительно слушать лекции к ряду 6 часов; да без завтрака долго и ждать обеда. А некоторые не имеют еще и чая. Тяготятся срочностью сочинений. Жалуются на неудобство заниматься каждому по всем классам и указывают на пример С.-Петербургской Академии, где дозволено избирать себе предметы, с ведома начальства, и ими специально заниматься под руководством наставника. Об этом сто́ит переговорить со Владыкою. Желают читать газеты. Не полезно ли было бы, при назначении сочинений, вместо тем давать разбор какой-нибудь книги или статьи, в котором, с изложением ее содержания, представлялось бы и собственное суждение, основанное на изучении других книг о том же предмете?

22 октября. Прибыл о. Ректор²¹⁴ из Москвы. Владыка ему сказал о моем назначении, но не всем еще рассказывает это. Бумагу готовил святитель здесь в Сергиев день. Беседуя, слышал, будто закуски, бывающие у Ректора после служения, приготовляются на казенный счет; по крайней мере так думают студенты. Нужен более внимательный надзор за комиссаром: будто бы он нечестный человек. Нужно требовать, чтобы студенты дежурные внимательнее исполняли доверяемое дело: а то они списывают только репортички комиссарские. О. эконом редко бывает в столовой.

23 октября. Получен указ из Св. Синода о назначении о. Ректора Саввы в Епископы Можайские, а вечером с нарочным Святитель прислал резолюцию о принятии должности ректорской мне.

24 число. Поздравляли мы о. Ректора Савву с новым назначением, и я приступил к приему дел. Господи благослови! Писал ко Владыке.

25. Получил от Владыки вопросы о Николае Кирилловиче Соколове и 26 послал на них ответы²¹⁵.

26. Пришло из духовно-учебного управления предписание об определении меня Ректором 23 октября. Господь да поможет послужить Его Св. Церкви!

27. Принимал у себя студентов. Говорил с ними о необходимости сближения с ними в духе и направлении. Только это может нам облегчить успех в действовании, на каком бы то ни было поприще, ученом ли, церковном ли. Без этого мы весьма легко сливаемся с общим мирским духом. В вещах безразличных не нужно отступать от общепринятых правил. Как скоро требование века не следует тем началам духовной жизни, которые должны мы проводить в общество и отстаивать, то мы должны помнить, что нам сказано: „Не сообразуйтесь веку сему“. Вечером, после всенощной, был в столовой и прошел по номерам старших студентов с О. Инспектором.

28. Служили с О. Саввою последнюю обедню в трапезной церкви. По окончании обедни О. Савва подозвал меня к себе и объявил, что дарит мне подризник белый, собственно ему принадлежащий (в котором я и служил обедню ныне), и просил поминать графиню Анну, пожертвовавшую ему это облачение. Ныне получил примечательное письмо из Владимира от священника Николая Флоринского с жалобою на проповедуемое в светских журналах нечестие и на распространение вольномыслия даже между воспитанниками, выходящими из Академии. Прощальный обед О. Савве от Академии.

29. Была выемка денег большая. Кроме жалованья, выдано О. Эконому 700 р. под записку его о дровах на будущий год (простирающуюся на 1000 слишком рублей). Вечером, заметив неисправность О. Эконома, говорил с ним о его неосторожности: как он, имея столько денег на руках, зная свою слабость, зная, какой вред приносит ему каждый глоток вина, не бережет себя, ни нас?

30. Служение в Троицком соборе с О. Саввою последнее.

31. Проводы О. Саввы в 7 ½ ч. утра. Перед обедом был я в больнице: не уборна и грязновата. Вечером старшие студенты просили о прибавке свеч. О. эконом объявил, что недоразумение произошло от служителя, который стеснился объяснить требование студентов.

Ноябрь 1 д. Старший Фортинский принес жалобу на то, что нехороши творожники, будто бы оттого, что творог не свеж. Я заметил, почему тотчас же не представлено мне это кушанье на пробу? И послал за комиссаром, чтобы принес мне творожников. Принес он два. Но в них не оказалось ничего дурного: нисколько незаметно никакой несвежести. Старший стал говорить, что верно попались не совсем хорошо зажаренные. Кажется это была демонстрация против комиссара, но неудачная. Нет! после слышал я от О. Инспектора, что случайно, по неизвестной причине, действительно в одном № оказались творожники нехорошими. На другой день от О. Инспектора узнал я, что было у студентов литературное чтение; позволение спрашивалось у О. Инспектора, но, как он объяснил, поздно, так что некогда было уже объясниться со мною. Студенты ему сказали, когда и что хотят читать. Вечер кончился часу в 11-м, продолжался около 1 ½ часа; читали статью Мельникова, помещенную назад тому года полтора в «Современнике», какой-то рассказ о раскольниках.

Ноября 3. Читал новую лекцию по богословию догматическому²¹⁶.

Ноября 4. Я служил в трапезной церкви. О. Инспектор пришел после обедни с хлебом-солью.

5. Вечером ходил вместе с О. Инспектором по номерам младших и старших студентов. О. Инспектор прислал сочинения старших студентов на просмотр. – С комнатным старшим из Правления говорил о вечерней молитве у старших студентов.

6. Вопрос об отпуске студентов в учебное время в Москву. Богоявленский²¹⁷ не был отпущен, когда просился на именины. Также младший студент Цветков. Но Ключарев уволен на свадьбу племянницы, но только один, без Владимирского и Хрисанфа Соколова. После Владимирский не мало спорил с О. Инспектором. Получено от Владыки избрать ближайший свободный день для отправления в Москву, по моей просьбе. Получено два известия от Урусова: а) о мнении касательно существования духовной цензуры; б) о назначении бакалавра в Казанскую Академию на классы нравственного и пастырского богословия²¹⁸.

7. Отправился в Москву.

8. Был там же. Виделся с Алексеем Осипычем и разговаривал об увольнении Владимирского²¹⁹.

9. Возвратился я в Лавру.

10. Объяснение с Линденбергом²²⁰ по поводу проповеди его на 24 неделю (т. е. на 11 ноября). Сознался, что вторую половину заимствовал из Лорана по переводу на русский язык его сочинения: „Христианство и государство“.

11. После обедни пришел ко мне О. Инспектор с объявлением, что студенты чрез дежурного изъявили желание вечером сделать собрание для литературного чтения. Я не дал на то согласия по той причине, что недавно, т. е. 8 числа, в мое отсутствие, у них было такое чтение. Ввечеру, однако же, после того уже, как побывал у меня дежурный старший Казанский, вдруг получаю чрез того же Казанского донесение от О. Инспектора, что студенты собрались на литературное чтение. Спрашиваю Казанского: как же так вышло согласие О. Инспектора? Казанский отвечал: не знаю. Так и не узнал я от него ничего о том, кто будет читать, и что будут читать. Только узнал, что чтение будет в спальне старших студентов 2 №. Я позвал к себе старшего этого №, Смирнова, расспрашивал его о том, какого рода статьи читаются в этих собраниях, и узнал, что это более комические статьи; старался объяснить ему, что такого рода удовольствия не могут быть дозволяемы духовным юношам так часто. Но кто будет читать в этот вечер, и что читать, не узнал и от него, только сказал, что предположено прочитать две статьи. Требовал я, чтобы немедленно разошлись студенты. Но когда он сказал, что чтение уже началось, и стал просить, чтобы дозволено было окончить начатую статью и затем разойтись, отложив чтение второй, я дал на это согласие, объявив однако же, чтобы по окончании чтения немедленно было мне донесено, и я приду читать вечерние молитвы. – Старший Смирнов пришел мне сказать об окончании чтения в 6¾ десятого, сказал, что читал Богословский из Владимира, читал пьесу Успенского «Колокол», помещенную в „Современнике“ прошедшего года. Я отправился читать молитву. В первом номере нашел всех дома, во втором только четырех, в третьем много, кажется всех. По окончании молитвы просил старшего 2 № сказать мне, кого не было при моем посещении и на вечерней молитве.

12. Ответа от старшего Смирнова не было до самого вечера. Но и тогда пришел он по возбуждению О. Инспектора. В объяснение, почему медлил, указал на то, что он не знал, о ком должно доставить сведения, о студентах ли своего №, или и других. Странное дело! Добросовестно ли это? Еще уверял, что за молитвою все были, тогда как, если бы то была правда, ничего не стоило бы ему по окончании молитвы, когда я высказал ему свое требование, сказать, что все здесь налицо. Не вижу я искренности в этом объяснении. Хотел воспользоваться тем обстоятельством, что я сам лично не допытался, кого нет! Не добрая надежда на такого старшего!

Еще 30 января О. Инспектор мне сказал, что студенты, (младшие) кажется, не хотят подавать ему сочинения, отзываясь надобностию заниматься языками, которые они слабо знают. Но прямых и решительных сведений он не имел до вечера 1 февраля, когда от дежурного старшего (из тех же студентов) узнал он, что действительно не готовят назначенного по классу чтения Св. Писания сочинения. На другой день, когда пришел я домой после ранней обедни, он мне донес о том формально. Так как задача была дана студентам младшего курса, по общему нашему с Инспектором совещанию, то я признал за нужное поддержать это дело. Отпустив О. Инспектора, я позвал к себе первого из младших студентов М-ского, стал расспрашивать его, как это у них образовалась мысль совсем не писать задачи? Тот отвечал мне: совершенно случайно. Я возразил: странно слышать от философа такой нефилософский ответ. Как в 60 человеках совершенно случайно могла родиться такая неожиданная решимость? М-ский к сказанному прибавил, что сначала студенты думали заняться этим трудом, но потом за день, или за два до срока, друг с другом переговорив, согласились не подавать этой задачи. Я вошел в более подробный разговор о данной теме, выслушал несколько мыслей, высказанных, впрочем, бегло М-ским; сам указал ему некоторые интересные стороны вопроса и заключил: „да! интересно провести Библию по всем векам христианства и показать видоизменяющиеся взгляды на нее, которые, в окончательном развитии своем, служили и служат только к более полному и глубокому разумению Св. Писания. Потому прошу Вас, займитесь этим предметом! Я жду Вашей задачи до вторника“, М-ский дал мне ответ: «Я скажу студентам», но ничего не обещал относительно требуемого от него.

В то время я позвал одного из принятых впредь до усмотрения (А-ко) и объявил ему, что в особенности требуется исправность от тех, которых судьба Академическим Правлением еще не решена, и скоро должна решиться. – Позвал после того студента младшего курса, С-ского, которому назначена была на Сретеньев день проповедь и не была сдана для произношения; сдавая эту проповедь, я завел речь об экспромте, данном от О. Инспектора, и на его объяснение неподачи за другими занятиями, указал ему, что эти занятия только отвод, манкировка дела. Объясните мне, почему эти занятия не препятствовали другим делам, а только этому? Должна быть личная причина. – „В ком же?“ – Это должны Вы сами знать. Но студент ничего мне не пояснил.

Позвал я еще студента из письмоводителей (О-ва), который известен был мне по неисправности в сочинениях, – и указал ему на § устава, дозволяющий новопринятых студентов, в случае неблагонадежности, возвращать в семинарию и по истечении года, – предостерегал его от угрожающих ему последствий в настоящем случае.

Приняв эти меры, я ожидал, что они произведут благоприятную перемену в умах студентов. Но мои ожидания не оправдались. О. Инспектор снова был у меня, объявил, что студенты, по-видимому, настроены против него, что исполнения требования ожидать нельзя, что нужно бы дать другое предложение и при том на короткий срок. – Я тогда решил дать делу такой оборот. В рождественские экзамены, по причине Высочайшего посещения, было допущено некоторое сокращение, именно: не было писано ни старшими, ни младшими студентами второго экспромта. Я положил студентам объявить, что требуемое от них сочинение должно идти в пополнение тех экзаменических задач, которых они не дописали: так как теперь о студентах низшего отделения нужно постановить решительное заключение, и потому все данные для такого заключения должны быть налицо.

Дежурный того дня Л-в, вечером, после всенощной (накануне воскресенья) пришел ко мне и объявил, что он являлся к О. Инспектору с объяснением относительно его задачи, от имени студентов, но О. Инспектор отклонил это от себя, что так как дело это лично касается до него, то он не хочет более входить в него, а предоставляет его Ректору; вместе с тем дежурный просил, чтобы не требовалось от них этого сочинения. – Я старался раскрыть студенту, как действительно О. Инспектору обидно это неуважение к его делу, и в заключение объявил, что высказанного мною утром решения я не отменю (т. е. чтобы ждать подачи сочинения еще до вторника). А в воскресенье, после поздней обедни, когда пришел ко мне по другому делу студент (младшего же курса) К-в, я сказал ему: „Так как они отказываются писать сочинение О. Инспектору, а О. Инспектор, оскорбленный этим, говорит, что если бы и решились они писать, он не может их читать без огорчения, то надобно дать другое предложение. Сначала я хотел обратить в экспромпт экзаменический задачу О. Инспектора, но как она не состоялась, то вы напишите коротко, в три-четыре часа экспромпт. Дело это решится во вторник“.

Вечером (в воскресенье) обошел я комнаты студентов младшего курса: нашел в них все в спокойном состоянии. В первых номерах, где я был ранее других и где застал неприготовленных к моему посещению, там нашел студентов не занятых переводами (исключая Г-ского). Кто ходил по комнате, кто занимался церковным пением по нотам. Здесь нашел я нужным приостановиться и поговорить с некоторыми студентами пооткровеннее о предмете всех их занимавшем, стараясь уяснить себе причины, из которых вышло это ослушание. Мне указывали на затруднительность совмещать прежние требования относительно сочинений с настоящим порядком слушания и записывания лекций, на слабое знание языков, изучением которых действительно чувствуют нужду заняться весьма многие, на свою малоприготовленность к слушанию академических лекций по философии и эстетике, на то, что в начале курса конференциею постановлено написать в год только четыре рассуждения и одну проповедь. Объясняясь со студентами о разных предметах, я вызывал их свободно и доверчиво обращаться ко мне и О. Инспектору с своими нуждами и затруднениями в учебных делах; но в то же время настаивал, что самопроизвольно они не имеют права отменить никакого решения начальства, и что для решения дела о их курсе нужно еще написать им краткий экспромт в данные часы. Беседуя со студентами, я позволял им высказываться свободно и всем, кто хотел говорить в номере, и мог думать, что посещение осталось не бесплодно.

Но вечером в понедельник дежурный из старших комнатных (Ф-ский) предварил меня, что младшие студенты отправят ко мне депутата с просьбою об отмене экспромта во вторник. Если бы я не опасался уступкою подать повод студентам и впредь противиться распоряжениям начальства, я не стал бы настаивать на своем требовании. Но рассудив, что поблажка могла вести к очень вредным последствиям, я положил себе правилом быть твердым в принятом решении. Вследствие того, когда явился депутат (из дежурных по спальне) С-вский, я с ним недолго объяснялся, так как он человек малооборотливый и очевидно не имеющий между товарищами никакого авторитета, но потребовал, чтобы прислали ко мне кого-либо из бывших у меня прежде, первых студентов. М-ский не пришел, но после долгого промежутка явился С-вский. Долго с ним боролся я. Вытребовал из правления представление об экзаменах, прочитал ему пункт о двух экспромтах, оставшийся неисполненным, указал на необходимость более полного соображения данных при составлении списка для пользы самого курса, так как около 7 человек, по первым опытам, оказываются, по моему мнению, сомнительными; доказывал и то, что несвоевременность экспромта не лишает его настоящего значения, что Ректор, и без экзамена, не лишен права дать студентам вопрос для краткого сочинения, чтобы испытать их занятия или поверить их относительное достоинство, – наконец довел его до сознания, что требование мое справедливо, и сказал ему в заключение: „Очень рад, что хоть один со мною согласен. Приходите же завтра в 8 часов утра за предложением“.

С-вский пришел ко мне поутру, но не с известием готовности писать задачу, а с грубым объявлением: студенты не будут писать задачи, потому что это противно правилам. – „Как так?“ Потому что прошло время. На такие речи, после всего, что было говорено прежде, нечего было отвечать. Не входя более ни в какие разговоры с посланным, я отпустил его, и, посоветовавшись с О. Инспектором, решился созвать Правление.

Примечая, что раздражение в студентах усиливается более и более, так что и соглашающиеся с нами, снова переходят на их сторону, мы положили не браться за меры крутые, не входить в разыскание первовиновников смятения, но попытаться объяснить им всю основательность предложенного им требования и этим склонить к сознанию своей погрешности, а затем отложить сочинение экспромта до 2-й недели поста. Призваны были первый, третий и четвертый студенты (М-ский, С-вский и К-ков), также двое из принятых до усмотрения, один содержащийся на счет Академии, другой на счет Лавры (А-ко и Д-ев). В убеждении упорствующих принимали участие все присутствующие. Раскрыто было, что требование экспромта в свое время было отложено по снисхождению; „нарушение правила“ тогда, или отложение этого дела, не возбудило ничьего неудовольствия, почему же теперь может возбуждать сопротивление? Говорено о том, что стоящие выше других студенты должны не поддаваться прочим, а руководить их основательными представлениями; что в них должны воспитываться не люди способные только следовать за другими, но твердые и самостоятельные деятели общества. Особенно не принятым еще окончательно в число студентов указано на опасность лишения совсем права учиться в Академии или пользоваться содержанием Лавры. Приведено на память и то, что профессору предоставляется не только вопросами, но и сочинениями испытывать знания студентов. С их стороны представлено нового только то, что в требовании экспромта им виделась карательная мера за неисполнение первой задачи, а не нужда дела. После продолжительных убеждений Бог привел довести их до сознания, что нетребование задачи противно правилам, а ослушание требования. Добившись этого от каждого из ответствующих порознь и предложив им приличные наставления, мы объявили, что так как они теперь еще в горячке, не довольно остыли, то им неудобно заниматься в настоящее время сочинением. Поэтому написание экспромта отсрочивается до 2-й недели. „Когда примирившись с Богом и между собою в Святых Таинствах, снова приступите к ученым занятиям, тогда готовы будете на исполнение своих обязанностей“.

Владыка, выслушав эту историю 7 февраля, выразил сожаление, что дело „не хорошо“, заметив, что не нужно было, не уверившись в исполнении студентами первой задачи, и давать ее; не одобрил, что назначение старших так мало имеет значения, обратившись только в формальное, полицейское учреждение; советовал наставникам и начальствующим действовать согласно и единодушно; в списке по поведению понизить первого студента, поставив его или между последними в первом разряде, или во втором.

Сентября 6. Пятница. У студентов была неисправность по столовой: нехороша рыба, т. е. не свежа, но дежурный по столовой из младших студентов Комаров, не донес о том мне. Вечером, когда пришел ко мне старший – Казанский, дело это объяснилось. Старший не утерпел, привел на суд самого дежурного ко мне. Я сделал Комарову замечание, что не хорошо он сделал, во-первых, не исполнил поручения товарищей, во-вторых, выдумав ответ от меня студентам по поводу будто бы его донесения. Вслед затем пришел запыхавшись Смирнов-Вифанский с такими словами: курс прислал меня сказать, что причиною недонесения давешней неисправности по столовой мне – близкие отношения Комарова к экономскому письмоводителю и к комиссару. Я сказал Смирнову, что обращу внимание на это дело; что мне кажется сомнительным подозрение на Комарова; но во всяком случае это происшествие не расстроит наших отношений.

Сентября 7. О. Инспектор объяснил, что подозрения на Комарова действительно падают.

Сентября 8. Старший К-цин при вечернем донесении объяснил, что студенты недовольны комиссаром. Именно а) потому, что подается в столовой говядина неисправно; б) запись ведется не верно: напр., в вакацию те же расходы показаны на картофель, какие и до вакации, и после вакации. в) дежурному (Лебедеву из младших) комиссар сказал, что нехорошая рыба была подана в пятницу с ведома начальства. – На первое я отвечал, что жалобы на говядину в первый раз слышу и потому не могу считать рассказ уважительным. Для второго потребовал книгу ежедневной записи по столовой. Оказалось: ссылка на картофель не верна, но капуста точно показывалась одинаково: то же 1 ведро и в вакацию, и до вакации. Но, призвав О. Эконома, я объяснил, что если и есть в этом излишество в расходе, то незначительное. Ведро всего стоит 30 коп., но ведь для столовой капуста употреблялась же? Следовательно если ведро капусты и в такой же мере подавалось, как прежде, – то не много доставляли барыша остатки от употребления. На третье обещал обратить особенное внимание и разузнать. – Говорил еще дежурный, что подается говядина старая, жесткая; что раздел порций бывает не всегда равен: иногда две рыбки подают на порцию, иногда одну.

Сентября 9. О. Инспектору поручил я разузнать о словах приписываемых комиссару, которые будто бы слышал от него дежурный Лебедев. – Старшему Рождественскому кратко передал результат вчерашних объяснений с Касицыным. – К этому прибавил, что вчера во время обедни несколько человек забрались в столовую преждевременно, по неправильно данному звонку, и некоторые господа пообедали ранее прочих. Хорош ли этот поступок?

Июня 7 (в Троицын день) был у меня Александр Васильевич Лазарев, известный своими неудачами по своим музыкальным произведениям. Он отрекомендовал себя путешественником, бывшим на истоках голубого Нила, приятелем короля Абиссинского Феодора, который целовал у него руки, когда он нарисовал ему Русскую церковь и показал ее сходство с храмами Абиссинскими. Теперь движет его мысль возбудить все народы Востока к свержению ига турецкого, без армии – без выстрела из русского ружья, содействовать их высвобождению. Средства к этому остаются ведомы только самому предприемлющему. Он упомянул только, что заготовил много хоругвей и образов, написанных красками, назначенных для Восточных христиан, и сам отправляется на Восток. Говорил, что вера все может сделать. Читал несколько стихов из представленных им кому-то из царской фамилии. Конечно все это мечта. Но Г. Лазарев говорит, что приехал молиться Пр. Сергию о благословении предприятия.

В тот же день был у меня Кустодиев из Испании, причетник нашей посольской церкви в Мадриде.

12 ч. был у меня князь Николай Николаевич Голицын, сын „князя писателя“, с которым ратовал некогда А. Н. Муравьев. Молодой князь хочет посвятить себя службе в Варшаве, приглашенный, будто бы, туда в директоры департамента духовных дел.

Августа 1. Надобно возобновить и поддерживать непрерывно запись примечательных встреч, случаев, событий, размышлений, чтобы жизнь не ускользнула от воспоминаний. Господи благослови!

Был у меня наставник Пензенской Семинарии Попов, окончивший курс в 1854 г. в здешней Академии, и рассказывал добрые вести о Преосвященном Варлааме за время его управления Пензенской епархией. Паства его была весьма довольна его неусыпной деятельностию в кругу служения епархиального; при нем Консистория ничего не значила, всем он занимался сам. Не то говорил он о нынешнем Преосвящ. Антоние. Странное дело! Не того можно было ожидать от него.

За всенощною пришло мне на мысль: почему Василий Великий в Литургии своей молится о государе: „возглаголи в сердце его благая о церкви Твоей…“ Не потому ли, что Валент гнал православие?

Августа 2. Пришло учреждение праздновать юбилей Академии; подписано Государем 20 числа июля.

Августа 3. Приезжал сюда О. Протоиерей Лука Ефремов. Любезный старец. Крест ему назначенный, но еще не высланный из Орла от Архиерея, сам возложил на себя у меня в комнатах, наперед помолившись на коленах за Царя, Св. Синод и своего Архиерея.

Августа 5. Был у меня Протоиерей Антонов из Киева. Сказывал, что Киевская Академия, по каким-то неудовольствиям между ее начальством и Говорским, главным движителем этого дела, не приняла в нем никакого участия.

Августа 16. Стоял я за всенощной в скиту. Много трогательных воспоминаний в службе скитской, указывающих на богослужение Страстной субботы. Но иногда переделка представляется натянутою. Смерть Богочеловека есть единственное явление.

Августа 18. Начались экзамены приемные. Хотел вести довольно строго, чтобы лучше различить, кого принять, и чтобы не отринуть способных. Впрочем волонтеров оказывается не слишком много. Вероятно, скудость средств к содержанию наставников, отбивает охоту стремиться в Академию. Поэтому разборчивость, пожалуй, не совсем у места. Будем звать – и не пойдут к нам. Где уж искать добровольных любителей духовного образования?

3 августа. Представлялись мы новому Обер-Прокурору, графу Дмитрию Андреевичу Толстому. Началась беседа с того, что он несколько раз бывал у меня (ок. 1849 г.). К сожалению, у меня это вышло вовсе из памяти. Я обратил внимание более на другое основание к знакомству, хотя и заочному, – это сочинению графа о католицизме Римском в России. Поговорили об этом его труде. Начал он писать его на русском языке, потом, по совету других, стал продолжать по-французски. Теперь просят его издать на русском языке. Бывший начальник Виленского Края Муравьев обещал и напечатать дешево, и разослать в большом количестве издание. Но теперь и его там не стало, и времени уже для занятий нет. Все поглощается бумажными делами. Слишком много собрано в одне руки. По немногу нужно decentraliser. Уж был о том доклад Государю, и он вообще на этот способ действования согласен. Вот уже и разрешил отменить представления епархиальных Архиереев в Синод за разрешением о построении церквей и часовен, – за исключением только столиц. Затем пойдут и другие разрешения к самостоятельному действованию. Тут зашла речь о возможности сокращения чиновничества по духовно-учебному Управлению, – с отчислением отделения о поддержке Училищных зданий к хозяйственному Управлению. Говорил о намерении поручить Александру Федоровичу Лаврову пересмотр дел Св. Синода для того чтобы уяснить, как он пользовался правилами церковными в своей деятельности, и объяснить их в приложении к своим делам. Этому труду не предполагается, по-видимому, никакого практического дела, но только удовлетворение ученой любознательности. Не знаю только не имеет ли граф в виду приспособить себе нашего профессора в чиновники Синодального Управления. Говорил о нужде преобразования высшего Управления духовно-учебных заведений. Теперь в духовно-учебном Управлении нет людей, которые могли бы заниматься собственно учеными делами. Нужно в прежнем или в измененном виде Комиссию Духовных Училищ, т. е. Управление Архиерейское. Граф, по-видимому, имел в виду учреждение ученого Комитета с президентом из Архиереев. Высказывал нужду, чтобы члены Комиссии были постоянные, не сменяющиеся ежегодно, как в Синоде, – чтобы они свободны были от посторонних дел. Ученый Комитет должен заниматься пересмотром программ, учебных книг и т. п.

Января 1. Господи благослови начало нового года! Утром посетил меня проезжающий на Епархию Преосвящ. Аполлос²²¹, с которым я был потом у О. Наместника за обедом. Была речь об юродивых. О. Наместник припомнил, что около 1817 года появилось их слишком много, мужчин и женщин; между ними Иван Павлыч (бывший в Костроме и потом бывший в Лавре), Иван Маркыч и др. О. Антоний, поступивший тогда в Саров, спрашивал у О. Серафима: по какому признаку отличать ложных юродивых от истинных? Когда этот вопрос О. Антоний предложил Ивану Павлычу, тот отвечал, что такая-то Феодосия видела его в чину Архангельском, и потому он счел за нужное вести себя выше других. Другой, Иван Маркыч, отвечал, что он человек неграмотный, но однажды в церкви слышал слова Спасителя в Евангелии, что Сын человеческий не имеет где главу подклонити. По этим ответам О. Серафим признал истинно юродствующим скитающогося Ивана Маркыча, который там более останавливался, где более его преследовали, и оттуда уходил скорее, где более его привечали. Впоследствии, прибавил О. Наместник, этот Иван Маркыч богоугодно скончался и погребен в Горицком (женском) монастыре Новгородской епархии. А Иван Павлович пришел в Дубовку; а после приставал к разным сектанским „кораблям“ в Москве.

Был здесь Ректор Нижегородской Семинарии, Ювеналий, проездом в С.-Петербург на чреду.

2. Похороны двух детей Егора Васильевича²²², скончавшихся от скарлатины. Между ними одна моя крестница Маша. Е. В. жалуется на то, что доктор, несмотря на предшествующий пример – ребенка скончавшегося от скарлатины, не скоро принялся за меры против той же болезни в Маше, но сначала долго лечил ее такими лекарствами, которые не подавали никакого пособия против нее.

5. Был у меня Академик Пекарский, высокий, сухощавый мужчина, с рыжими волосами на голове и большими баками. Он привез мне от М. П. Погодина его книгу. Н. М. Карамзин. Говорил, что в С.-Петербурге основывается общество для издания исторических материалов, под влиянием Министра Просвещения, нашего Обер-Прокурора; что уже представлено 2–3 тома описания Синодального Архива за время Петра I.

9. 10. Было у нас собрание конференции о делах курса XXIV, для чего приезжал сюда Преосвященный Игнатий²²³ на последнее заседание по этому предмету. Вечером 10 заходил ко мне Никита Осипыч Эмин, бывший инспектор Лазаревского института в Москве, а ныне директор Гимназии во Владимире. Но занятый тогда делами Конференции, я не мог довольно с ним беседовать.

22 февраля. Беседа со Владыкою. Кроме предложенных вопросов, говорили: 1) О цензурном отчете, где пропущена статья Джунковского. 2) О Комарове, бакалавре С.-Петербургской Академии²²⁴. 3) О Преосвящ. Антонии Казанском. 4) О приглашении к празднованию юбилея Евгения Митрополита. 5) О переписке с Андреем Николаичем²²⁵ касательно тропаря Св. Андрею Первозванному и о чине присоединения Аббата Гетте. 6) О словаре богословском.

Владыка в замечаниях на проект двух архимандритов сказал: 1) защищает начертание проекта. 2) Потребность преобразования духовных училищ происходит не от того, что общеобразовательные классы неотделимы от богословских, но от нарушения прежнего устава усилением многими другими науками, и т. п. 3) Напрасно утверждают, что у нас богословская наука мало была разрабатываема. Что же? Разве хотят, чтобы созидаемы были новые догматы? 4) Зачем опущен греческий язык в богословии, а еврейский сделан обязательным? 5) Удобство выхода из семинарии в светское звание угрожает недостатком кандидатов священства. 6) Смешение в проекте двух архимандритов: первую часть его и последнюю сдадут в архив, и только две средние собственно составят проект. Всех замечаний кажется 13.

30 августа. Первые слова Писания в сей день представились мне в послании к Римл. 6, 6. сие ведяше, яко ветхий наш человек с ним распяся, да упразднится тело греховное, во еже не работати нам греху. Господи! даруй мне внимательно следовать сему указанию в наступающий новый год моей жизни.

16 августа. Душа моя яко земля безводная. Пс. 142, 6. Готовые внидоша с ним на брак, и заключились двери Мф. 26, 10. Этими словами Господь вразумил меня при начале нового года моей жизни, когда я поутру в этот день раскрыл Евангелие греческое. Да дарует мне Господь и войти в число готовых.

17. Язычник мог додуматься, что рождение в настоящую жизнь есть смерть, тело – гроб души. Но мог ли он с уверенностию сказать, что смерть есть рождение души к новой жизни?

В прощении святителем²²⁶ запрещенных им – при смерти, отражается исполнение Ветхозаветного закона об отпущении из градов убежища – содержавшихся там тяжких убийц – при смерти первосвященника.

4 февраля. В половине 2-го отправился в путь²²⁸. Переезд был спокоен и благополучен. В теплом вогоне со спальною – чего лучше? В одном купе со мною сидел Могилевский помещик, Лев Александрович Титов, который собрался также на праздник своего университета. Добрый человек, с христианскими чувствами и мыслями.

5. В 10 часу утра приехал в С.-Петербург. Несколько гостинниц нужно было объехать, чтобы найти себе квартиру. Везде номера заняты, говорят, по случаю съезда дворян для выборов. В 11 часов представлялся Владыке²²⁹ и принят весьма любезно. Цель моего призыва, сколько видно из слов Владыки, кроме праздника университетского, заключается в участии с Членами Комитета в рассмотрении академического устава или, лучше сказать, мнений, полученных в Комитете от Преосвященных касательно составленного ими проекта. Почему-то академический О. Ректор вчера еще спрашивал Владыку, приехал ли я? Поданное мною мнение (еще в августе месяце) Владыкою ныне препровождается в Комитет с прибавлением, что выбор Ректора следует предоставить Святейшему Синоду.

Спрашивал Владыка о болезни О. Инспектора. Я отвечал, что чувствует он себя не ровно: иногда лучше, иногда хуже. В настоящее время ему хорошо, только доктор сколько можно менее велел ему тратить свои силы в ногах. Владыка заметил: нечего затруднять его. Я отвечал, что кроме классов мы не тревожим его никуда. При этом случае я упомянул о его истолковательных трудах, которые скоро должны будут представлены в Св. Синод. Владыка обещал не оставить своим вниманием. Упомянул я и о своем желании устроить церковь. Владыка одобрил и хотел справиться в Св. Синоде, можно ли будет приступить к делу без разрешения Св. Синода.

В этот день Владыка пригласил меня к своему столу. Пред обедом я прочел ему наш адрес Университету; Владыка остался доволен.

6 февраля. Высокопреосвященный Митрополит Исидор принял меня в кабинете. Спрашивал о словаре, об издании. Как идет дело о словаре, приготовлен ли перевод, или переделка? Почему остановилось издание Творений Св. Отцев? Рекомендовал издавать Творения Отцев по немногу, а более давать прибавлений; завести сношение с иностранными нашими священниками. Упомянул о Славянском Комитете, который хочет праздновать 14 февраля; о рукописях академических и лаврских, которые могли бы сообщить что-нибудь полезное для южных Славян. Говорил о Кустодиеве²³⁰ и т. п. Спрашивал об О. Иакове Архимандрите²³¹, о Преосвященном Петре Екатериновском²³², и о предложении Митрополита снова дать ему епархию.

У Николая Александровича²³³ радушная встреча.

7 Февраля. Ездил с визитами, но никого не заставал дома. Был в Академии у Ректора, у Юрия Толстого, у Иосифа Васильевича, у Измаила Ив. Срезневского, у Преосвящ. Макария, у Василия Борисовича Бажанова, и только приостановился у Васильева и у Срезневского, где принимали их жены.

8 февраля. Торжество совершилось. Речь Пахманна довольно либеральна, но сдержанна; говорил просто, живо, с увлечением, без всякой натянутости.

9. Съездил на подворье и после обедни у Владыки за чаем виделся с В. И. Аскоченским. По возвращении домой, во 2 часу принимал у себя Н. А. Сергиевского. Беседа была о трудностях службы его; обещал томы актов, относящихся до положения православных в Финляндии и некоторые еще другие записки, составленные в последнее время. Был еще у меня Шавров²³⁴, что-то измельчал. На Троицком подворье приходил ко мне Палимпсестов²³⁵, кажется действительный Статский Советник по Министерству Финансов, заведывавший пенсионною частию. Был еще у меня Громачевский²³⁶ в мундире военном, служивший по военно-учебному ведомству. В пять часов был на обеде депутатом в Университете. Шуму, криков, радушия много. Говорил речь Грот о необходимости распространения университетского образования между всеми, служащими по администрации. Говорили и еще некоторые, напр. С. И. Баршев о чем-то; стихи кто-то, неважные. Вечер до 10 часов провел в любезном семействе Измаила Ивановича, с Ректором Петербургской Академии и П. И. Савваитовым. О. Ректор Петербургской Академии говорил мне за столом, что вчера, т. е. в субботу, после всенощной, был у своих студентов на чтении и музыкальном собрании, устроенном с его дозволения, при этом хвалил скромность и приличие молодых людей и неукоризненный ход всего дела. А на будущее время дозволил им и еще устроять тоже, только не в субботу, не часто в году и с доклада.

10. Понедельник. Снова пустился в странствования. Преосвященного Макария не застал дома, а равно и И. В. Рождественского, и Преосвященного Нектария. Но виделся с Михаилом Измайлычем, потом обедал у О. Ректора Академии с прочими депутатами Академии; после вечером был у Владыки своего. С Михаилом Измаиловичем пришлось говорить и об акте университетском, и о наших уставах. В акте, справедливо заметил он относительно диссертации Пахманна – слишком строго разграничение между наукою и законом. Как опустить в кодексе определение, что должно разуметь под именем воровства, кражи, разбоя? В Академии были рассуждения о вопросах, касающихся Устава, но не серьезно, не глубоко, часто мимоходом. Я говорил с некоторыми о четвертом годе курса, об излишних раздроблениях по факультетам, о том, что не следовало бы оба курса философский и богословский вести в одно и то же время, потому что для того и другого потребно свое, и однако же цельное построение; о сохранении за Академиями самодеятельного способа развития – посредством сочинений. У Владыки читал я свои заметки на Хомякова и при этом случае мог заметить, как быстро его ум схватывает существенное и сейчас выводит сходство из начала; строго держится положительного; главное доказательство – в слове Божием.

11. Вторник. Владыка с Митрополитом Киевским ездил в Сергиеву пустынь служить в 20 день по Аврааме С. Норове. Утром посетил меня Евфим. Вас. Путятин с приглашением на обед, по возвращении его из той же пустыни. Я был в публичной Библиотеке, видел там еврейские кожаные кодексы (навитые на скалки) Пятокнижия, приобретенные с другими еврейскими книгами от Фирковича. Кодексы древние; имеют значительные подписи исторические. Видел там некоторые рукописи Амвросия Медиоланского, Златоуста, каноны церковные VIII-V в.; видел Синайский кодекс, за который Тишендорф просил Синайскому монастырю 25.000 р., но за который правительство заплатило 800 р., и этим монастырь был очень доволен. Рукопись эту библиотекарь А. Ф. Бычков и бывший тут Амфилохий относят по письму столетию к VII-му.

Приезжал ко мне Ник. Ал. Сергиевский и дал мне прочитать поданную им графу записку, что хорошо было бы воспользоваться пребыванием в настоящую пору в С.-Петербурге депутатов Московской и Казанской Академий и пригласить их в Комитет по составлении Устава Академий, по крайности заседания на три, для пересмотра постановлений об учебной части в Академии, которые могли бы быть окончены заседания в три. Я, подумав, решился принять это приглашение, имея в виду и желание нашей академической братии, и предположение Владыки. Итак, остаюсь здесь до сырной недели, если Богу будет угодно.

12. Середа. Виделся со Владыкою. Он дал совет держаться мнения Преосвящ. Макария, впрочем, прибавил: если он в главном будет с Вами не согласен, держите свой голос. По требованию графа был у него в 3 часа и имел с ним беседу об уставе академическом около часу. Синод согласен на участие наше в Комитете.

Февр. 13. Был у меня утром М. И. Сухомлинов, которого вчера не застал я дома. Слышал от него рассказ, как Митрополит Филарет Киевский, на акте университетском, при ректоре Неволине, вспылил, когда профессор, читавший речь „О влиянии христианства на законодательство“, начал раскрывать дурные стороны язычества. „Разве за этим призвали меня, чтобы слушать такие гадости? Я сейчас совершил литургию, – и мне предлагают такие гнусные вещи“… Ректор распорядился немедленно прекратить чтение и перешел к другим частям акта; между тем немедленно донесли Графу Уварову, тот – Государю. Император Николай Павлович, прочитав речь, приказал сделать выговор Университету за неприличие и за оскорбление старца. В подобных обстоятельствах другой Филарет, Московский, так же на акте, встреченный легкою бальною музыкою, сдержал себя, не оставив однако же сделать замечание о неприличии. – Сухомлинов был в Чернигове за два дня до отправления преосвященного Филарета в путешествие, которое окончилось его смертию, и видел его уже нездоровым, расстроенным душевно и физически²³⁷.

Был вечером у преосвященного Макария. Доверчиво пересказывал он о суете по случаю выборов на кафедру Нижегородскую, – о ходе дела по поводу книги Хомякова и т. п.

14. Был за обеднею и после за молебном в Исакиевском. А после того на концерте Императорской капеллы, где пелись разные стихи церковные по древним и нынешним напевам. Этим обязан я Т. И. Филиппову. Пение Сербского: Хвали душе моя Господа, заунывное, очень протяжное, столповое (в роде прокимна великопостного: не отврати лица…) без малых голосов, строго пустынное. Но Слава в вышних Богу – Бортнянского – крикливое.

Вечер с половины восьмого заседали в Комитете. Присутствовали все обычные члены и Преосвященный Макарий. Решено было пересмотреть особой комиссии, состоящей из Ректора Академии протоиерея И. А. Янышева, меня и Н. П. Соколова²³⁸, обе программы: составленную Комитетом и Преосвященным Макарием, и посмотреть, нельзя ли приспособить деление наук Преосв. Макария к комитетскому. Заседание кончилось во второй половине 10-го.

15. Был у Владыки – и передал ему сведения о первом бывшем заседании в Комитете. Владыка, желал, чтобы мы по возможности сошлись с Преосвященным Макарием. Но напоминал, чтобы не забывали приготовлять благочестивых священников и пастырей церкви, а не одних только ученых.

Вечером был за всенощной в Академической церкви. Пение студентов порядочно, впрочем, не особенно искусно в пьесах нотных. В чтении и пении много выпускают. Блажен муж – и последний стих, потом Слава и только, и не все шесть стихов. Прочих псалмов 1-й кафизмы вовсе не читается. На Господи воззвах пели только четыре воскресные стихиры, пятый Догматик… Шестопсалмие читали все. Кафизма одна, и то по одному псалму на Славе. Канона почти не читали, или читали только по одному тропарю. На хвалитех ничего не пели и не читали. На реках Вавилонских… пели довольно медленно, по нотам, Покаяния отверзи ми двери… и проч. пели. Ирмосы все по нотам. Слава в вышних Богу – пели, как у нас бывало прежде, – некоторые слоги протягивая, другие пропуская говорком, – очень неприятно. Служил всенощную студент, католический священник, принявший православие. После всенощной встретил у О. Ректора из Волынской губернии начальницу девической гимназии в Житомире Анну Прохоровну Новикову, сестру Московского Попечителя Ширинского-Шихматова, которая обещалась побывать у меня в Лавре.

Занимались пересмотром проекта о распределении Академического курса, поданного Преосв. Макарием, – и дело, – слава Богу, – разрешили мирно, по крайней мере между нами. В число общеобязательных перенесены – Св. Писание, Общее Богословие, Метафизика и Педогогика. Прочие отделы, намеченные Преосвященным Макарием, удержаны; опущены только менее значительные подробности.

16. Воскресенье. Был за обедней в греческой церкви; после обедни зашел к Архимандриту Неофиту. Прекрасная церковь – некоторое подобие Софийской в Константинополе. Оттуда зашел к Кашанским²³⁹. Вечер сидел дома.

17. Понедельник. Собрание у О. Ректора Академии по вопросу о составе и распределении наук в Академии. Воспользовались программою Преосвященного Макария для наук богословских и к ним приспособили науки общеобразовательные, изменив однако же некоторые. Вечером собрание в Комитете: продолжалось до половины 10-го, и ничего не решено.

18. Вторник. Был у Владыки, а вечером за всенощной на подворье, а после службы опять у Владыки.

19 ²⁴⁰. Cлужил на подворье, без Владыки. Вечером видел иллюминацию. Скудна. Почти не было ее. Только на Невском проспекте, и то не по всему, при фонарях, газовые звезды горели.

20. Был за обедней в Невской Лавре, потом с Гаврилом Ивановичем²⁴¹ у В. И. Аскоченского, а вечером у Срезневских. Приходится бездельничать.

Заседание в Комитете оказалось не последним еще. Наша программа разделения наук в Академии принята почти во всем.

22. Суббота. Был с Иосифом Васильевичем в Смольном с 10 часов до половины второго: осматривали все. Внимательность Леонтьевой – чрезвычайная, встретила внизу и проводила до сеней, и постоянно с нами везде была и в залах классных, и в столовой, и в церкви, и в больнице. Уроки в классах не показались мне значительными. Я был на классе географии, словесности, истории, минералогии, геометрии. Все детское; есть даже с куколками. А устройство здания великолепное – церковь хорошо отделана, но кажется слишком мало надписей; каждая фигура на стене не без намерения. На двери в алтарь изображены с правой стороны Стефан Архидиакон, с левой св. Фекла. Описание обновления этого храма подарено мне Гречулевичем, довольно знакомым со всем его устройством.

За всенощною на Троицком Подворье. После службы был у Владыки. Толковал Владыка о признаках, по которым признают даровитых людей: это большая, хорошо развитая голова, круглая и глаза сверкающие. Говорил, что таким образом он, по приглашению одного из медиков, в собрании правильно определил несколько ему неизвестных человек в рассуждении их умственных достоинств.

Февраля 23. Воскресенье. Служил со Владыкою. Обедал у И. В. Васильева.

24 Понедельник. Утром был у Ректора Академии И. Л. Янышева. Занимались примерным распределением часов для наук, преподаваемых в Академии. Потом у Н. А. Сергиевского. Тут узнал о назначении по 200 р. нам, приглашенным в заседания.

25 Вторник. День отъезда из С.-Петербурга. Слава Богу! Был у Владыки.

Был пред отъездом у Обер-Прокурора. Он благодарил за участие в Комитете.

Августа 30. Чтение из послания к Ефесеям 11, 25–30. Урок мне на новый год. Господи! даждь ми сердце благопокорное слову Твоему.

Января 1. Благослови, Господи, венец лета благости Твоея! Так любили Отцы наши начинать свою домашнюю летопись. Так начну и я свою запись, припоминая, что слова эти взяты из псалма, которым начинается молебствие новолетия (64, 12). Благослови, Господи, новое лето, и да будет оно летом благости Твоея! Чин природы мятется: зима исчезает преждевременно. Болезни усиливаются. Дела Церкви также мятутся: у греков волнение; один Патриарх (Иерусалимский), стоявший за порядок, низложен; против другого вооружается своя паства; болгары под отлучением. Между нами и греками болезненное разногласие. Что будет из всего этого? Благослови, Господи, венец лета благости Твоея! Услыши ны Боже, Спасителю наш, упование всех концев земли и сущих в море далече. Прибавлю еще из того же псалма стих 6: и убоятся живущии в концах от знамений Твоих, продолжает псалмопевец. Убоятся ли? Займутся ли этими знамениями?

Псалом 64 хорошо идет ко времени. Кажется, он имеет в последних своих стихах более картину осени и потому ближе мог бы относиться к прежнему нашему началу года. Но несмотря на это, он провозглашает дела милости и правды Божией в жизни народов и в благодеяниях природы. Напрасно наши проповедники не пользуются им для своих поучений в настоящий день. Правда, что текст славянский не везде ясен и точен, и русский перевод не совсем сходится с более надежными из немецких: Генгштенберга и Делича. Но и затем довольно нашлось бы применений очень близких к нынешним обстоятельствам.

Января 1. Слова Евангелия, на которые упал мой первый взгляд, были: „исполнь благодати и истины… и от исполнения Его мы вси прияхом и благодать возблагодать“. Да будет сие слово предметом моих помышлений, разъяснений и благоговейного поклонения. В нем сокращенно вся сущность христианства: Христос с Его истиною и благодатию и люди облагодатствованные, или Церковь. В нем все мое богословие!

Августа 30. Открывши Евангелие с молитвою ко Господу, чтобы Он явил мне свою волю, остановился на словах: Марка 4, 1. Καὶ πάλιν ἤρξατο διδάσκειν παρα­θάλασ­σαν.

Апреля 22. Вторник. Преосвященный Макарий²⁴² прибыл с вечерним поездом. Я встретил его в назначенной для него квартире²⁴³. Выразив замечание, что не ожидал видеть меня теперь, милостиво сообщил, что Преосвященный Митрополит Петербургский, Митрополит Московский, Обер-Прокурор просили его поберечь меня, и вообще обошелся очень ласково. И тогда же сделал распоряжение, чтобы сопровождать его, при посещении лекций, инспектору²⁴⁴. Выразил удивление, что у нас не 4, как в других Академиях, а 5 классов каждый день, и что у меня также четыре класса в неделю, тогда как у Ректора С.-Петербургского два.

23 среда. В девять часов утра прибыл в Академию, и в актовой зале приняв от меня представление наставников и чиновников Академии, обратился к ним с речью, в которой высказал, какую именно могут они оказать ему помощь сообщением своих замечаний (вкратце) о том, как сами они понимают свою науку, всю ли ее излагают в уроках, что считали бы нужным для лучшей ее постановки, что дают студентам, чтобы знакомиться с нею. Потом обратился к студентам, тут же находившимся по курсам, и высказал, что с ними мало времени он имеет познакомиться, а более с теми условиями, при которых совершается их воспитание, однако же дня два, три, четыре предполагает посвятить ближайшему ознакомлению с ними. – После того зашел в мои покои и ненадолго присел; спросил: давно ли я Ректором и припомнил сказанное Обер-Прокурором, что я сделался Ректором ранее его вступления в должность Обер-Прокурора. Проходя от меня в классные залы, по предложению моему, зашел в церковь академическую. Нашел ее достаточно вместительною и хорошею. Слушание лекций началось с половины 10 и продолжалось до часу. Был у наставников: патристики, словесности, философии, новой церковной истории, Свящ. Писания и основного Богословия. Между лекциями, при смене наставников, удалился в квартиру эконома и отдыхал там около 10 минут, потом пригласил к себе инспектора и с ним шел в другой класс. – Потребовал к себе чрез секретаря протоколы Совета печатные и письменные сведения о канцелярии и некоторых экономических вопросах.

24 Апреля, Четверг. Прибыл в 9 часов ровно. Первая лекция, которую слушал, была по естественно-научной Апологетике; отозвался о ней: интересная лекция. Потом посетил и других наставников, некоторых дважды. Каптереву²⁴⁵ сказал, что читал его диссертацию с интересом. Инспектору говорил одобрительно о моих замечаниях на сочинениях кандидатских (должно быть на сочинения Мансветова). – На завтра назначил с 9–10 часов быть в библиотеке.

25 Апреля, Пятница. В библиотеке осматривал рукописи, выставленные на вид, приискивал в Псалтири Киприановой место, где аллилуия писано двукратно, потребовал себе каталог рукописей академических. Выходя из библиотеки зашел ко мне, навестить меня; при этом сказал, что к успокоению моему, все идет хорошо, спросил о моих прогулках на вольном воздухе и пожелал поскорее видеть перемещение библиотеки в новое помещение. При этом еще высказался с одобрением о моей рецензии на кандидатском сочинении (Мансветова), именно со стороны внимательности, полноты. Затем отправился на слушание лекций. В библиотеке говорил о представлении Д. Ф. Голубинского к уравнению оклада профессорского с прочими, – о своем намерении рекомендовать учреждение класса естественно-научной Апологетики и в других Академиях. – С Инспектором говорил о неутомимом трудолюбии, твердости в своих мнениях, Александра Федоровича Лаврова²⁴⁶. Выразил замечание, что мало у нас профессоров ординарных.

26 Апреля, Суббота. Приехал в 9 часов на слушание лекций, кончил несколько ранее. Лектора француза не было.

27 Апреля, Воскресенье. Служил в Троицком Соборе.

28 Апреля, Понедельник. Слушание лекций.