Приложения

В дополнение к представленному выше исследованию, считаю необходимым сделать еще разбор двух латинских сочинений, о котором я уже упоминал выше (стр. 95–96 в примеч.). Первое – о двух главных латинских догматах «исхождений Св. Духа и от Сына и главенстве папы», а второе «о непогрешимости папы».

Заняться разбором этих произведений латинских богословов тем необходимее, что они стали известны в нашем обществе, и тем легче, что основные начала нами уже раскрыты выше и нам остается только приложить их к означенным сочинениям с добавочными пояснениями, чтобы таким образом показать, как надо читать полемические сочинения латинян, направленные против нас.

Как видно из заглавия, эта книга содержит в себе изложение двух главных латинских догматов. В настоящем случае мы ограничимся только разбором вопроса о главенстве папы, как он излагается здес¹⁶⁷.

Автор разбираемой книги не объявляет своего имени, но нам этого и не нужно. Книга дает довольно данных, чтобы иметь общие понятия об авторе; судя по языку – мы можем сказать, что это – иностранец, еще недостаточно владеющий русским языко¹⁶⁸; судя по логичности мыслей и богословским познанием – это не мирянин, каким именует себя автор, но духовное лице, или вообще богословски образованный человек; а судя по приемам изложения, искусству построения и изворотливости речи это кто-нибудь из «товарищества Иисусова», как величают свое общество оо. иезуиты. Этого для нас довольно, чтобы знать, с кем мы имеем дело.

При написании своего сочинения автор имел в виду высокую и святую цель, ныне сделавшуюся особенно модною, содействовать воссоединению пребывающих в разделении церквей. Цель, бесспорно, прекрасная, высокая, святая, но очень интересно, как он ее хочет достигнуть. По нашему мнению, чтобы привести церкви к воссоединению надобно действовать больше всего на руководящее сословие церкви, т.е. на духовенство, и чрез него на массу, действовать на сознание, разъясняя истину и внося в него новые, настоящие, действительные убеждения. Но автор действует иначе; в лице митрополита Макария и духовных представителей прошедшего столетия он оскорбляет православное духовенство, возводя на него клеветы в кальвинизме и протестантизме, и таким образом, отстранив духовенство от участия в деле воссоединения, рассчитывает только на мирян и старается подействовать на них теми приемами, какие обыкновенно практикуется оо. иезуитами.

По нашему крайнему убеждению, чтобы воссоединиться с западными христианами-католиками, нам прежде всего нужно так сказать, размежеваться в областях наших мировоззрений, строго определить нас разделяющую черту, установить точные понятия о наших разностях, сознать, что наше и что ваше, где кончается наше и где ваше, откровенно признаться в своих исторических ошибках, и тогда только начинать разговоры о том, в чем обе стороны могут сойтись и в чем уступить. Только при таком условии возможно братское примирение католиков и православных и спасительное во Христе взаимообщение. Таким путем идем мы и уповаем, что не бесплодны будут наши труды в деле будущего воссоединения церквей. Но разбираемый нами автор идет совершенно другой дорогой, действует совсем иначе, и пользуется такими приемами, которые скорее отводят от желанной цели, чем располагать к ней. Вместо разъяснения разностей, их объема и важности, он игнорирует их, затушовывает, затирает, и вместо того, чтобы вносить в религиозное сознание читателей ясность представлений о спорных пунктах, старается обмануть читателя, спутать его мысль, запугать его воображение, поразить его чувство и уловить его душу изворотами своей логики, по-видимому, очень стройными. Но в действительности только искусно и лукаво придуманными. Говорить картинно, где нужно приходить в восторг, не замечать возражений противника, при случае бросить на него клеветой, представить его смешным, когда совсем нет ничего смешного, под час прикинуться простачком и т.под. вот те обычные приемы, какие практикуются оо. иезуитами и нашим автором. Все рассчитано на читателей неопытных, легко поддающихся таким приемам.

Автор неоднократно уверяет читателей, что «его толкования основаны на непреложных законах разума и логической последовательности». Между тем оказывается, что он нарушает или игнорирует самые основные законы мышления: во-первых, он обезразличивает и отождествляет различные понятия, из которых каждое имеет свое специальное содержание. И на этом отождествлении строить все свое толкование, и во-вторых, в заключении вводить больше содержания, чем сколько дают посылки, или, действие мыслить больше причины. Выше мы уже показали, что понятия первенства и главенства так различны по своему содержанию, что положением первого отрицается второе; мы говорим: так как вселенские соборы признали за папой первенство, то значит, они не признавали за ним главенства. Паписты умозаключают наоборот: поскольку соборы признавали первенство, то значит признавали главенство; вывод больше посылки, действие больше причины. Наш автор отожевление понятий ведет гораздо дальше; он отождествляет целый круг понятий: первенство, главенство, единоначалие, абсолютное верховенство, непогрешимость и неподсудность, все это по его изложению – понятия тожественные, заключающиеся в первом слове первенство. «Непогрешимость в порядке духовном, пишет он, и верховная власть в порядке гражданском – два выражения, вполне тожественны¹⁶⁹ . «Церковное правительство, как и всякое иное, должно быть непогрешимое, т.е. абсолютно, без возможной аппеляции на ее решения». «Монархическая форма и первенство, рассуждает он далее, означают одну и туже самую вещь». «Хотя тожество это совершенно очевидно (?!?) тем не менее не хотят убедиться в том, что весь вопрос опирается на этой истине, и что в свою очередь эта истина вытекая из самого существа предмета (?), вовсе не нуждается в доказательстве своей очевидности, в какой-либо богословской опоре». Отожествив таким образом целый круг понятий и сильным тоном речи уверив читателя в несомненности этого отожествления, автор этим самым оставил за собою право вносить в понятия свои представления и выводить из них желательные заключения. Ряд положений, в которых сокращена автором вся система папизма, представляет собою образчик таких неправильностей мышления. В этих положениях мы видим, как из понятия первенство чрез постепенное в восходящей степени внесение в него новых представлений, слагается и вырастает целая система папизма.

Первое и основное положение гласит: «Иисус Христос облек Петра первенством почета и управления во вселенской Церкви, т.е. поставил его главою оной» Положение это составляет исходный пункт всей системы; в нем замечателен этот прием папистов -мнимо-логическое, фиктивное восхождение от слабейших представлений к более сильным и содержательным: сперва первенство почета, затем рядом первенство управления во вселенской Церкви, и наконец главенство. Так Петр из первого апостола возводится в достоинство главы всех Апостолов и всей апостольской Церкви. Когда таким образом установлена точка отправления, вести дальнейшее построение системы становится легко; потому автор продолжает: «первенство свое Петр получил непосредственно от Самого Христа» (2-е пол.); «оно должно нескончаемо продолжаться в Церкви» (3-е пол.); «Петр был в Риме и учредил римское епископство и правил оным до своей кончины» (4-е пол.) «римские первосвященники, как преемники Петра в римском епископстве, наследовали его первенство в силу его божественного права, а не по какому-либо человеческому распоряжению, церковному или политическому» (5-е пол.); «власть первенства есть власть епископская, простирающаяся на всех во Христе правоверных и самих епископов (?)» (6-е пол.); «римский первосвященник, в силу своего первенства, обладает верховную властью над всеми епископами, даже во вселенском Соборе соединенными» (7-е пол.); «в силу опять первенства, ему подобает созывать соборы, председательству» (8-е пол.); «римский первосвященник, кафедрально (ex cathedra) дающий определения о вере и нравственности непогрешим, а его догматические приговоры, даже до выраженного согласия Церкви, вовсе не могут подлежать пересмотру» (9-е пол.); «это положение (будто бы) неопровержимо выводится из Священного Писания и Предания» (10-е пол.) и что «оно, наконец, «подтверждается и фактически, так как нет возможности указать на какого-либо римского первосвященника, когда-либо погрешившего в каком-либо определении, касающемся веры¹⁷⁰ (11-е пол.). Оборвите первую петлю этого хитроплетения, и оно распустится. Ложно начало, основанное на смешении понятий, ложен и вывод, так как он больше причины.

Дальнейшее изложение есть раскрытие и обоснование на Священном Писании и Священном Предании этих положений, т.е. что первенство Петра есть в то же время и его главенство над вселенскую Церковью. Но прежде чем доказать это положение, он предпосылает целый ряд отвлеченных рассуждений о необходимости для Церкви внешнего единства в лице какой-либо видимой главы. После этого переходит к изъяснению тех слов Христовых, на которых паписты обыкновенно строят свои доказательства.

В рассуждении о единстве Церкви автор напрасно присвояет своей церкви титул, ей не принадлежащий и бросает клеветой на русскую церковь. Автор не употребляет обычного названия своей церкви римско-католическою, но называет ее постоянно вселенской. Присвоение себе этого титула несправедливо. После того, как совершилось разделение церквей, за каждый из них оставлено было свое старейшего епископа, папы, стремилась к преобладанию во вселенской Церкви, стала обычно называться римско-католической, т.е. вселенской в смысле, латинском, свойственном только Риму, иначе в смысле схизматическом. Если автор хочет заменит его правильно, так как требует того обычное употребление, с прибавлением слова римский, римско-вселенская. Но от такого названия сам автор, без сомнения, откажется; потому, что оно обличало бы ложное начало римской церкви – частное предание, частное право, частные особенности делать всеобщими. Не таково название – православный, которое удержала Церковь восточная. Этим названием определяется самое существо вселенской Церкви, правоверие т.е. несомненное хранение Божественной истины в чистоте первобытного откровения. Поэтому, каким бы бедствиям она ни подвергалась, как бы ни умалялись в своем числе, она всегда будет сохранять за собою начало вселенское, и по праву своего православия, которое есть свет к просвещению язычников и начало спасения для всех, иметь исключительное право называться вселенскою. Поэтому самым произношением мы делаем различие в слове католический; когда произносим это название чрез m (th) по латинскому словопроизношению, мы этим обозначаем церковь латинскую в смысле частном, вероисповедном; когда же произносим чрез θ (v), по греческому произношению, то этим обозначаем Церковь вселенскую в полном значении этого слова. В этом смысле Церковь называется Соборною, т.е. «не ограничивающеюся ни местом, ни временем, ни народом». А так как церковь римская не сохранила за собою единства исторического, или единства предания, и не сохраняет единства внутреннего, духовно-благодатного, то название кафолический ей и не может принадлежать.

Но наш автор, присвояя себе это название, хочет набросить на восточную Церковь упрек в протестантизме. Оо. иезуиты это делают уже не в первый раз, хотя и не раз получали на это ответ со стороны православны¹⁷¹. Мы согласны только с тем, что православным богословам, как людям, точно также свойственно впадать в протестантизм, или в папизм, как и вообще заблуждаться, потому что то и другое вероисповедание суть духовные опасности, встречающиеся на пути нормального церковного развития каждого верующего. Нет ничего удивительного, что иные молодые умы из православных увлекаются взглядами протестантов, как нет ничего удивительного и в том, что люди с чувствительным сердцем и сильным воображением, но с слабой головой, поддаются обольщениям папизма. Поддаваться влиянию протестантской богословской науки тем естественнее, что она гораздо живее и глубже у протестантов, чем у католиков; у этих последних она отзывается, как мы уже выше и доказали, формализмом, безжизненностью, книжническим или фарисейским направлением, что собственно и вызвало протестантизм, и что не может увлекать собою нашу учащуюся молодежь. Но автор не так ставит дело. Называя римско-католическую церковь вселенскую, он старается показать, что всякое отделение от этой церкви есть отпадение части от целого, которому предшествует и сопутствует восстание против каких-либо догматов вселенской Церкви, и потому отпавшие церкви по справедливости именуются протестантскими, каковою должна быть названа, по его словам, и Церковь восточная. Эти упреки и эта аргументация так не серьезны, что не заслуживают ответа после того, что мы раскрыли выше. По русской пословице это значит «с больной головы да на здоровую».

Таким образом, положивши в основу своего рассуждения необходимость монархического начала в Церкви, автор переходит к толкованию евангельских слов, на которых паписты утверждают свое учение о главенстве папы. Об этом уже много было говорено и писано, но наш автор представляет некоторые особенности в изложении, на которых следует остановиться. Дадим ему свободу в слове. Автор пишет: «лишь только является Симон, предначертания Христовы начинают уже выясняться над ним. Воззрев же нань Иисус рече: ты еси Симон сын Ионин: ты наречешися Кифа, еже сказается Петр (камень) (Иоан. 1, 42). Вот первая черта: общепринятое, будничное, так сказать, название его меняется самим Христом на имя символическое, таинственное, качественное (?) значение которого откроет только будущность». Петр становится первым между Апостолами: «исчисляя имена двенадцати Апостолов, евангелист Матфей начинает с Петра: первый Симон, иже нарицается Петр» (Мф. 10, 2.). На каком же основании Петр может быть первым? Ведь первый по старшинству Андрей: первый по любви Христа Иоанн. На чем же основано признанное Священным Писанием первенство Петра¹⁷² Очевидно и единственно на специальном велении божественного основателя Христианской Церкви».

«Но это первенство, скажет, может быть только титул без значения, одно почетное звание? Прислушаемся далее к изречениям божественной мудрости… На вопрос Господа: вы же кого Мя глаголете быти? Отвещав Петр рече: Ты еси Христос Сын Бога живаго. Внемлите ответу Иисуса на это первое основанное исповедание Христианской веры. В нем дышит невыразимое величие, всемогущество, сила и простота. Блажен еси Симоне, вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец Мой иже на небесех. И Аз же тебе глаголю, яко ты еси Петр (камень) и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей. И дам ти ключи царства небесного; и еже аще свяжещи на земли, будет связано на небесех, и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех. (Мф. 16, 13–19). Вот они жизнедательныя, творческие слова церковного главенства Петрова, изреченные Христом первоверховному Апостолу Своему, как прямое последствие непогрешимого его учения о вере. В них дышит всемогущество Создателя и властелина земли и небес. Но заметьте, как мудро были они постепенно подготовлены. Во-первых, Христос отделяет Симона от толпы (?). Затем Он нарекает его каменем. Простой человек, сын человека сделан (!?) твердынею, камнем, всемогуществом Того, в Ком одном слове всегда равносильно делу. Наконец, камень этот поставлен Им в основание Его Церкви: «ты еси камень и на сем камене созижду Церковь Мою». И вот, следовательно в одном слове, вся бесконечная непроходимость, ясно дарованная Петру; так как слишком очевидно, что основание Церкви вечной, неизменной, которой и сами врата ада одолеть не могут, должно тем паче и само продлиться на веки».

«Церковь эта, продолжает автор, к созиданию которой Христос присупает, есть восстановление вечного общения душ в священных узах любви к Богу, общения, возникшего на земле, но долженствующего достигнуть совершенства только в свете небесного царствия. Но вот почему именно Христос немедленно присовокупляет: дам те ключи царства небесного; и еже аще свяжеши и т.д. Мы увидим далее в подробности, какое таинство заключается в этом божественном даре. Мы увидим, что оно включает в себе право и обязанность духовного управления душами, верховную, духовную власть, без исключения и без пределов (!?). Все, что свяжешь, и все, что разрешишь, сказал Христос – кто дерзнет произвольно ограничить божественную волю Его?!»

«И так Петр облечен верховную властью; но где же сверхъестественный свет, безошибочно распознавания истины для мудрого, полезного применения этой власти? Подождите немного, и вся последовательность божественного плана постепенно развернется перед вами. Вот наступает время тайной вечери, последней, торжественной беседы Христа с учениками. Он обращается еще раз к Петру: Симоне, Симоне, се сатана просит вас, дабы сеял яко пшеницу. Аз же молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя, и ты некогда обращася утверды братию твою (Лук. 22, 31–34). И вот новый дар, новое преимущество. Первое облекло Петра тою бесконечною непроходимостью, без которой немыслимо неколебимое основание Церкви; второе сообщает ему непогрешимость во всем, до веры касающемся. «Когда сатана ополчился не вас, учеников Моих, Я молился, дабы твоя не оскудела вера; твоя вера, исповедуемся тобою, будет во веки вера истинная, непогрешимая; не тебя только предназначена она осветит, но и братьев твоих; и если их вера когда-либо пошатнется, твоей Я поручаю утвердить их. И для них мог бы Я испросить эту стойкость у Отца Моего, но Я того не сделал; ибо достаточно утверждает здание, кто утверждает его основу».

«Но обладает верховною властью, да быть незатемненным светом истинной веры, все это составляло бы лишь пустое преимущество без власти правительственной, без права применять эту власть, т.е. издавать постановления и мудрым управлением спасать Церковь от грозящих ей опасностей и бедствий. И в самом деле, Христос завершает новым и третьим даром свое Божественное предприятие. Егда же обедоваще, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин, любиши ли Мя паче сих? Глагола Ему: ей Господи, Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси агнцы Моя. Глагола ему паки второе: Симоне Ионин, любищи ли Мя? Глагола Ему: ей Господи, Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси овцы Моя. Глагола ему третье: любищи ли Мя?Оскорбе же Петр, яко рече ему третье: любищи ли Мя и глагола Ему: Господи, Ты вся веси; Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему Иисус: паси овцы Моя… Все без исключения подчинено посоху церковного Пастыря: овцы не менее агнцев; духовенство не менее мирян, епископство не менее священства. Ведь Сам Христос сказал пред тем: Будет едино стадо и един пастырь. И вот единый пастырь теперь действительно явился, и опять Сам Христос облек его в этот сан и Сам Христос указал на него. Это Петр и кроме его в Церкви никто…¹⁷³.

«Но возвратимся еще раз, пишет в другом месте автор, к вышеприведенным евангельским словам… Как их ни рассматривай, каждое отдельно, или все в совокупности, они образуют ослепительный, так сказать, фокус света и очевидности: Ты еси Петр и на сем камени и пр…. и дам ти ключи царства небесного… Аз молихся о тебе, да не оскудеет вера твоя и т.д. Паси агнцы Моя… паси овцы Моя. Повторяю, вот творческие учредительные слова верховного Первосвященства в Церкви. Разберите их по одиночке и вы поймете, какими последствиями и значением каждое из них чревато; соедините их затем в одно целое, поясните каждое каждым, вспомните, наконец, кто их изрекает, и разум ваш мгновенно обольется неотразимым светом очевидности. Действительно, какого преимущества, какого божественного дара не откроете вы в них? И что покажется вам труднее: выразить, что заключается в Первосвященстве, или скорее сказать: чего в нем не достает?»

«Вникните в первое изречение: »На тебе (?!) создам Я Мою Церковь», т.е. на простой, немощной, человеческой личности, Церковь вселенскую, единую, святую, непогрешимую, верную!! Не теряется ли невольно разум в беспредельности, когда ставит себе вопрос: каково же, наконец, должно быть основание такого неестественного здания!... Но вникните во второе: «чтобы ни связал на земли, будет связано на небесех». Да где же пределы такой власти?!... подождите; вникните в третье, вникните в четвертое: «утверждай братьев твоих;… паси агнцев… паси овец Моих». Что слово, то луч божественного всемогущества! Что слово, то проблеск в бесконечность! Дары сыплются, так сказать, без меры и без счета! Первосвященник поставлен Христом своим наместником, основным камнем Христовой Церкви, ключарем небесного царства, наставником братьев своих, для утверждения их в истине и православии веры, и, наконец, Верховным пастырем как агнцев, так и овец, т.е. всего без исключения словесного стада. Ищите, повторяю еще раз, в каком преимуществе найдете в недостаток в Первосвященнике? Как сама Церковь, он бессмертен, и как она, непреходим. С ее судьбою во веки связана и судьба его. Ему дано питать агнцев и овец пищею всегда живительною, чуждою всякого гниения и отравы. Ему дано безошибочно и отверзать небесные врата действительно заслужившим войти в них. Короче, ему дано продолжить на земле жизненную деятельность самого Христа¹⁷⁴.

Нельзя не признать, что все это толкование составлено очень искусно и хитро. Автор является здесь не столько основательным экзегетом и богословом, сколько искусным оратором, которому хорошо известны все ораторские приемы собственно латинского красноречия. Он искусно вводит в толкование евангелия свою доктрину, важным тоном речи, не допускающим ни малейшего сомнения и возражения, подавляет мысль читателя, а восторгами при представлении чрезвычайных благодатных даров, дарованных ап. Петру, овладевает читателем до того, что тот, поддавшись этим искусственным приемам, начинает верить словам автора; возвышение тона и постепенное восхождение от одной мысли к другой сильнейшей, незаметно и мало по малу приводят читателя к желанному для автора заключению: что ап. Петр есть основной камень Церкви, что на нем она создана и врата адова не одолеют ее, что ему дана власть вязать и решить на земле и пасти всю Церковь Божию; короче: что ап. Петру дано продолжать на земле жизненную деятельность Самого Христа, что духовная власть его беспредельна, сообщенные ему благодатные дары безмерны и неизсчетны!

Так получается, кроме веры в Иисуса Христа, еще вера в ап. Петра, как заместителя и продолжателя Христа; этой новой верой в ап. Петра мы должны жить, на этой вере стоять и утверждаться, этой верой приобретать спасение!

Но так ли это? Может ли это быть? Возможно ли, чтобы кроме Христа, в основу Церкви был положен еще другой Христос, меньшей, так сказать, величины и достоинства? При таком представлении, Церковь изображала бы собою чудовищно-уродливое здание, в виде пирамиды, своей вершиной опрокинутой вниз, а своим основанием стоящей вверх. Мы уже раскрыли вниз, а своим основанием стоящей вверх. Мы уже раскрыли выше, что веровать в ап. Петра или в какого-либо епископа, как основание Церкви, это значит впадать в плотский образ мыслей, осужденный св. ап. Павлом, и отпадать от веры во Христа. Такие верующие теряют право именоваться петронианцами или папистами, и чрез то неизбежно подвергнуться тому осуждению, какому подпали коринфские партии, прикрывавшиеся именами Петра, Павла и Аполлоса, и какому подвергались все еретики, получавшие свое имя от своих ересиархов, как, напр., ариане, македониане и другие.

Мы уже представили выше свое объяснение обетований, изреченных Христом ап. Петру. Но для того, чтобы противопоставить папистическому толкованию равносильное православие, мы повторим прежде сказанное с новыми дополнениями, какие требуются латинским толкованием.

Неоспоримо, что Господь при первой встрече с Симоном, дает ему новое имя Петра, камня, но как понимать это переименование? Чем оно вызвано и что значит? Разъясним это. Симон идет ко Иисусу, как к Мессии, по первому слову брата своего Андрея. Обретохом Мессию, говорил Андрей, причем, без сомнения, передал свидетельство Иоанна об Иисусе и свою беседу, какую вел в продолжении дня с Господом в месте Его пребывания; все это вместе породило в Петре первые зачатки веры, с которыми он шел к Иисусу. Когда Петр предстал пред Господом, Господь воззрел на него, воззрел, без сомнения, не телесными только очами, но и божественными очами всеведения, и, усматривая пламенность, быстроту и стремительность его характера, предуказывает самое главное и существенное в нем, твердость и силу той веры, какая только что в нем зародилась, в ознаменование чего и дал ему новое имя: «Симоне, сын Ионин, ты наречешься Кифа, что значит камень».

В продолжение общественного служения Господа, вера Петра, как и других учеников, воспитывалась учением Господа и Его чудесами, в которых являлась самоисточная, божественная власть Его, зрела, восходила от силы в силу, укреплялась и усовершалась в разумении тайны воплощения. В половине третьей Пасхи Господь подвергает испытанию веру в Него Апостолов. Для удостоверения в том: созрела ли в них вера настолько, чтобы способна была принять новые высокие и чрезвычайные откровения, во-первых, о создании Его собственной Церкви, и, во-вторых, о самой существенной тайне нашего искупления во Христе, о Его крестных страданиях, смерти и воскресении, он предлагает вопрос сперва о том, за кого почитают Его люди? Оказалось, что народ, видя самовластно творимые чудеса, слыша Его учения, как нового законодателя и как Сына, пребывающего в живом общении со Отцем и равночестного Отцу, не возвысился до понимания Божественной природы Сына человеческого, а почитал Его за одного из великих пророков. Тогда Господь обращает свой вопрос к своим ученикам: «а вы за кого Меня почитаете?» Вопрос обращен ко всем, но за всех, по избытку силы и стремительности духа и веры, первым отвечает Петр. Ты еси Христос Сын Бога живаго. Ответ получен удовлетворительный; предшествующее время руководительства Христова не прошло для них даром; они исповедуют во Христе не только величие пророка, действующего силою Духа Божия, но прямо признают в Нем божество – Ты Сын Бога живаго. Господь ублажает Петра: блажен еси Симон, вар Иона, за что же ублажает? Яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец Мой, иже на небесех. Тайна Богочеловечества открывалась ученикам сперва свидетельством Иоанна, потом учением и чудесами Самого Христа, но не смотря на это, ученики могли остаться при ветхозаветных воззрениях на Христа, как на великого Пророка; новозаветное достоинство, совершенство этой веры дано было Самим Отцем Небесным; «не люди тебе явили, но Отец Мой, и же на небесех»; «без откровения Отца и слыша свидетельство Иоанново, и приемля учение Мое, и видя чудеса Мои, ты не мог бы возвысится до познания божественной Моей природы». Значит, одно близкое общение с Господом не могло воспитать веры в Его Божество; видно, встречались для учеников Господа, по тому времени, такие нравственные, духовные затруднения, преодолеть которые человек мог только (как, впрочем, и всегда) с Божественною помощью. Поэтому блаженство Петра, без сомнения, нужно понимать в связи с внутренними усилиями его веры. Но почему же один Петр ублажается? Ьез сомнения, этого блаженства сообщны были и прочие Апостолы, ибо и они веровали во Христа Сына Бога живаго, ибо за них за всех говорил Петр, и потому Господь, по окончании беседы, обратившись ко всем, заповедал, чтобы они еще не открывали этой тайны народу, но Петр ублажается, как первый, подобно тому, как вестник царю о победе – первым получает щедрые награды от него.

Когда же, таким образом, открылось, что вера Христовых сообщников или учеников отделилась и обособилась от несовершенной веры сынов ветхозаветной Церкви и настолько была зрела, что можно было приступить к предначертанию Церкви новозаветной, Господь тотчас дает обетование о создании сей Церкви. Аз же тебе глаголю: ты еси Петр и на сем камени созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей. Не говорить: на тебе созижду, а на сем камени, делает ясное различие между словами Петр и на сем камени, допуская некоторую игру слов; видно – выражение: на тебе созижду, как делают паписты, не соответствовало мыслям Христовым.

По слову Господа, создание Церкви предстоит в будущем. Тем не менее, настоящий момент в высшей степени важный для будущих судеб обещанной Церкви. С этим моментом евангелист, описывающий это обетование Господа, связывает откровение тайны крестных страданий, смерти и воскресения. Оттоле начат Иисус сказовати учеником своим, яко подобает ему ити во Иерусалим, и много постардати от старец и архиерей и книжник, и убиену быти, и в третий день востати (Мф. 16, 21). Почему же оттель, т.е. с того времени? Какая связь страданий Господа с исповеданием Петровым и созданием Церкви? Самая тесная и существенная. Апостолы устами Петра исповедали свою веру в Божество Иисуса Христа; но эта вера нуждалась еще в новом, совершеннейшем откровении неизследимой любви Бога к человеку, явленной в смерти Богочеловека, которая собственно и должна была послужить основанием освящения и обновления Церкви; как впоследствии, по совершенном раскрытии этой тайны, Апостол и писал: Христос возлюби Церковь и Себе предаде за ню, да освятить ю, очистив банею водною в глагол и да представит ю Церковь славну, неимущу скверны или порока, или нечто от таковых, но да есть свят и непорочна (Еф. 5, 25–27). Верою в эту тайну, посильным разумением любви Божией к человеку и усвоением ее, при благодатных богодарованных средствах Церкви, и совершается преобразование поврежденного человека из ветхого, плотского в нового духовного, уподобление Христу и возвращение человека в любовь Отца Небесного. Без раскрытия этой тайны рановременно бы было как устроение Церкви, так и благовестие о божестве Иисуса Христа. Ворт почему Господь запретил ученикам говорить народу о Его божестве.

Открытие тайны крестной смерти Христовой, столь чуждой ветхозаветной представлениям о славе Мессии, долженствовало спровождаться соблазном или испытанием веры самих учеников. Чтобы укрепить и запечатлеть их веру в божество, Господь Иисус через восемь дней после исповедания Петрова являет пред избранными учениками: Петром, Иаковом и Иоанном славу свою в преображении. Апостолы так и поняли преображение, как откровение божественного величия Спасителя мира (2Петр. 1, 16, 17).

И так, скажите: на ком, или на чем Христос создает Церковь? Уж ни в каком случае не на Петре, а на сем камени; т.е. на том, что делает Петра твердым, как камень, что составляло твердыню всех Апостолов, что составляет твердыню каждого христианина, на вере в божество Христово и Его крестную смерть и воскресенье. Эта вера начинается в нас огласительным учением со вне, восприемлется душою, возрастает при благодатной помощи и внутренних свободных усилиях воли и, наконец, возводится к совершенству разумением любви Божией, явленной нам в смерти и воскресении Христа Спасителя. Вот тот камень, на котором зиждется Церковь. Говоря кратко, не на Петре Господь создает Церковь, а уподобившись Ему живущие Его Духом, восприявшие Его свойство, суть те живые камни, из которых слагается здание Церкви.

Вот наше православное толкование! При таком понимании не может быть и речи о какой-либо человеческой личности, как основном камне Церкви.

Но чем мы докажем пред католиками, что наше толкование единственно верное и истинное? Свидетельством вселенского предания. Св. Викентий Лиринский, решая вопрос о том, как различать толкование православное от еретического, пишет: «не все понимают Писание в одном и том же смысле, но один толкует его изречения так, другой – иначе; так что сколько голов, столько же, по-видимому, можно извлечь из него и смыслов. По своему объясняет его Новациан, по своему Савелий, по своему Донат, Арий, Евномий, Македоний и другие. А потому совершенно необходимо, при таком множестве бесчисленно разнообразных изворотов заблуждения, направлять нить толкований пророческих и апостольских Писаний по норме церковного и вселенского их понимания». Так сделаем и мы. Начнем с Апостольских посланий, затем перейдем к писаниям мужей Апостольских, затем к писаниям их преемников и т.д., и посмотрим, есть ли у них следы учения о божественном установлении Петрова главенства и как они толкуют обетования, данные Спасителем сему первоверховному Апостолу.

В посланиях Апостолов, семи соборных и 14-ти ап. Павла, а также в Апокалипсисе ничего не говорится о верховенстве и единовластительстве или наместничестве Петровом; если это есть божественное установление, о нем было бы упомянуто кем-либо из Апостолов; между тем как они постоянно проповедуют о единой главе Церкви, и едином основании ее, Господе нашем Иисусе Христе, об Апостолах же говорят, как о служителях (1. Кор. 3, ст. 5) и споспешниках или соработниках у Бога (ст, 9). Известно свидетельство св. ап. Павла об Иисусе Христе, как единственном основании евангельской проповеди основания иного никто же может положити паче лежащего, еже есть Иисус Христос (ст. 11). Это место иметь величайшую важность в том отношении, что Апостол ведет речь по поводу коринфских партий, из которых каждая прикрывалась каким-либо знаменитым именем, между прочим, и именем ап. Петра или Кифы. Осуждая это разделение, как ниспадение в плотской образ мыслей, Апостол основание для сего осуждения указывал в единстве Христовом и в служебном звании Апостолов. У вас говорят: я Павлов, я Аполлосов, я Кифин, а я Христов. Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились? (1Кор. 1, ст. 12, 13). Продолжая тоже обличение, Апостол пишет; кто Павел? Кто Аполлос? Они только служители, чрез которым вы уверовали, и притом по скольку каждому дал Господь (гл. 3, ст. 5). Быть не может, чтобы при этом случае ап. Павел не выделил ап. Петра, как Христова на земле продолжателя, и не сказал бы, в каких особых отношениях он ко Христу, и в каких отношениях они, прочие Апостолы, к нему, как наместнику Христову, Быть не может, чтобы он не знал этого основного догмата для Церкви, над созиданием которой он трудился. Подобным образом и в другом месте он не выделяет Петра, когда изображает Церковь созданною на Апостолах и пророках, утверждающихся на основном камне Христе: вы сограждане святым и свои Богу, быв утверждены на основании Апостола и пророков, имея Самого Иисуса Христа краеугольным камнем, на Котором все здание, слагаясь стройно, возрастает в святой храм в Господе (Еф. 2, 19–21). Такое же равенство Апостолов свидетельствует и св. ап. Иоанн Богослов, когда описывает Церковь Божию сходящею с неба в виде города, стена которого имеет двенадцать оснований с именами двенадцати Апостолов Агнца (Ап. 21, 14). Все эти и подобные им места Апостольских писаний свидетельствуют, что обетования Христовы Петру никак нельзя толковать в смысле второго по Христе основного камня для Церкви, на котором положены были его соработники, Апостолы, а на них и все чрез них уверовавшие.

Такое же свидетельство о едином главенстве Христовом и равенстве Апостолов мы имеем и в письменных памятниках церковной древности.

Так, из Апостольских правил мы узнаем, что в Церкви вселенской первых веков христианства не только не было главенства, не было даже и первенства, общего для всех церквей; мы уже видели и выше, что это первенство имело свою историю, что оно образовалось по норме 34-го апостольского правила, что оно началось в поместных церквах, а отсюда возвысилось до канонического первенства между патриархами. Выше нами уже было показано также, что от ап. Петра не осталось какого бы он него преемственно передавалось его преемникам в Риме, что, напротив, осталось только рукоположение обще-апостольское, для передачи которого и установлено соборное рукоположение. Посему, так как рукоположения Петрова нет, то не может быть и речи о каком-либо Петровом преемстве по власти и по учению. Отсюда ясно следует, что латинское толкование о верховенстве Петровом есть толкование искусственно придуманное, ложное.

От времен Апостольских мы имеем другой замечательный памятник – литургию св. ап. Иакова, первого иерусалимского Епископа. В ней мы находим свидетельство, как и за кого молились в Апостольской Церкви, и как разумели Христово обетование об основании Церкви. В одном прошении, читавшемся на этой Литургии, верные молились так: «да будет (чаша в евхаристии)… во утверждение святой Твоей, кафолической и апостольской Церкви, которую Ты основал на камне веры ( supra petrum fidei), да врата адова не одолеют ей; также: «приносим Тебе Господи (таинственную жертву евхаристии), и о святых Твоих местах, которые прославил Ты божественным явлением Христа Твоего и пришествием Пресвятого Твоего Духа, и особенно о славном Сионе, матери всех Церквей, и о святой Твоей кафолической и апостольской Церкви, сущей по всему миру… Помяни Господи и святых отцев и братий, которые в ней находятся, епископов, которые по всему миру православною верою разделяют слово Твоея истины¹⁷⁵. В этой молитве замечательно, во-первых, то что обетование Христово Петру во времена апостольские верующие понимали не в смысле Петрова главенства, как понимают паписты: на тебе созижду (конкретно), а отвлеченно – в смысле той веры, какая была исповедана Петром от лица всех Апостолов: на камне веры; во-вторых, что тогда не только не было положено никаких молитв о римском епископе, как главе Церкви, но даже о нем и не упоминается, он подразумевается в общем составе святых отцев и братий, и, в-третьих, что славною Церковью и матерью всех Церквей считалась Церковь иерусалимская, прославленная явлением Христа Спасителя и сошествием Святого Духа.

Обращаемся засим к писаниям ближайших преемников Апостольских, обычно называемых мужами Апостольскими: Климента, третьего по порядку, епископа Римского, сотрудника ап. Павла, Ермы, упоминаемого Павлом в послании к Римлянам, Игнатия Богоносца, второго за Еводием, епископа антиохийского, и Поликарпа, епископа смирнского, обращавшегося с ап. Иоанном Богословом. Сим святым мужам, ревностно заботившимся о сохранении единства Церкви, было много поводов говорит о главенстве Петровом, если оно было установлено Господом, как основной догмат Церкви, но тем не менее у них нет ни малейшего упоминания о сем. Когда они говорят об Апостолах, они не выделяют из ряду их св. ап. Петра; когда говорят о единстве Церкви, они, с одной стороны, раскрывают духовно-благодатное единство всех верующих во Христе силою Духа Святого, а с другой – внешнее каждой местной Церкви в своем епископе. Так, св. Климент пишет: «К чему у вас распри, гнев, несогласия, разделения, война? Не одного ли Бога и одного Христа имеем мы? Не один ли Дух благодати излить на нас, и не одно ли призвание во Христе?...¹⁷⁶. И Апостолы знали чрез Господа нашего Иисуса Христа, что будет раздор о епископском достоинстве. По этой самой причине, они, получивши совершенное предведение, поставили вышеозначенных служителей и потом присовокупили закон, чтобы, когда они почиют, они, получивши совершенное предведение, поставили вышеозначенных служителей и потом присовокупили закон, чтобы, когда они почиют, другие испытанные мужи принимали их служение¹⁷⁷. В том же послании Климент упоминает об апостолах Петре и Павле, но только как об образцах терпения, при чем в особенности упоминает о благовестнических трудах ап. Павла, говоря, что «он научил весь мир правде и доходил до границ запада¹⁷⁸. В другом сочинении, приписываемом тому же мужу Апостольскому, известном под именем «Постановлений Апостольских», мы имеем весьма важное свидетельство о том, что во времена Апостолов первенство имел престол иерусалимский. Историк Евсевий в следующем виде приводит это свидетельство: «Об этом Климент в шестой книге Постановлений говорит так: Петр, Иаков и Иоанн, хотя от Самого Господа предпочтены были (другим ученикам), однако, по вознесении Спасителя, не стали состязаться о славе, но иерусалимским епископом избрали Иакова праведного». А в седьмой книге тех же Постановлений он повествует об Иакове еще следующее: «по воскресении Своем Господь сообщил дар ведения Иакову праведному, Иоанну и Петру; а они передали его прочим Апостолам, прочие же седмидесяти ученикам, из которых один был Варнава¹⁷⁹. Это свидетельство весьма важно в том отношении, что оно говорит за несколько веков. Из него оказывается, что о главенстве Петровом не мыслили в IV веке, представителем которого служит Евсевий, приводящий это свидетельство, ни мужи Апостольские, к которым относится Климент, ни, наконец, сами Апостолы, которые в данном случае должны были вспомнить о главенстве Петровом, если оно есть Божественное установление.

Св. Ерм, в своем «Пастыре» представляет Церковь в виде строящейся башни на «белом огромном камне», т.е. на Христе Спасителе. Можно было ожидать, что Ерм, как муж Апостольский, живший в Риме, известный ап. Павлу, и, без сомнения, обращавшийся с ап. Петром, упомянет о главенстве Петровом, при строении Церкви положит его вторым основным камнем, и на нем станет воздвигать всю башню, между тем этого не случилось. Ерм совершенно не знает никакого Петрова главенства и не делает никакого намека. Он пишет, что, на основном Камне в первом ряду положено было десять камней, во втором ряду двадцать пять, в третьем тридцать пять, а в четвертом сорок. По изъяснению «Пастыря», первые десять означают первый век (?), следующие двадцать-пять – второй век мужей праведных, тридцать пять – означают пророков и служителей Господа, сорок же – апостолов и учителей благовестия Сына Божия¹⁸⁰.

Св. Игнатия Богоносец, в изъяснении главенства Христова и непосредственном нашем единении в Нем подтверждает те мысли, которые были уже нами раскрыты в 1-й и 3-й глава¹⁸¹. Сравнивая единство Церкви то с органическим единством тела, то с единством храма Божия, построенного из многих камней и имеющего один жертвенни¹⁸², то с единством хора, состоящего из многих голосов, но поющего одну стройную песнь, Игнатий так объясняет причину этого единства: «Без Христа нет истинной жизни, нет, следовательно, и истинного единства Христос – истинная жизнь, Он и начало истинного единства; Он проникает своею жизнью душу каждого верующего, делая его своим членом, тою же жизнью одушевляет Он всех вместе, объединяя всех в Себе Самом, как главе. Тайна этого объединения совершается в душах человеческих посредством веры и любви. Вера и любовь служат проводниками, чрез которые жизнь Христова изливается в душу верующего; они способствуют претворению этой жизни в собственную жизнь души; посредством их Христос как бы воплощается в духе верующего. Верующий посредством веры и любви, внутренно соединяясь со Христом, становится храмом Его, в котором Он живет, как Бо¹⁸³. И каждый верующий есть богоносец и христоносец. Так объединяются все верующие во Христе¹⁸⁴.

Точно также учит и Поликарп епископ Смирнский. По его представлению, «Церковь есть духовно-благодатное общество с внешним богоучрежденным устройством, так глубоко и внутренне объединенное, что образует собою целостное органическое тел¹⁸⁵. Главною основною внутренней его жизни и единства служит Сам Иисус Христос, который все претерпев ради нас, чтобы нам жить в Нем, и в котором все верующие должны непрестанно пребывать, как в их надежде и залоге правд¹⁸⁶. В самих же верующих объединяющих жизненном началом служит вера, за которой следует надежда, и которой предшествует любовь к Богу, ко Христу и к ближнем¹⁸⁷, как производящая во всех верующих одинаковые чувства и раждающая одинаковую духовную жизнь, она в этом отношении есть матерь всем и¹⁸⁸. Потому все они составляют братство во взаимной любви и единени¹⁸⁹. По учению Игнатия и Поликарпа, видно, что поместные церкви объединяются видимо в своем епископе, а невидимо-духовно все вместе во Христе; об одном же лице, объединяющем всю вселенскую Церковь, не упоминают ни тот, ни другой.

От II века имеем творения знаменитых церковных писателей: св. Иустина философа, жившего в Риме, св. Феофила антиохийского, св. Иринея лионского и Тертуллиана африканского. У Иустина муч. И Феофила мы нен находим никаких следов предания; не находим ничего и в писаниях Иренея и Тертуллина, между тем как борьба, какую вели эти писатели со лжеучителями-гностиками, давала повод указать на ту богоустановленную опору, на которой держится Христова истина и вся Его Церковь. Гностики учили, что Апостолы знали сокровенные таинства, которые они сообщали отдельно и тайно от прочих; выдавая свои лжеучения за таинственные предания Апостолов, они соблазняли неопытных и увлекали их в сети своих заблуждений. Опровергая таких лжеучителей, клеветавших на св. Апостолов, св. Ириней раскрывает тоже учение о главенстве Христовом в Церкви, как и мужи Апостольские, тоже учение о благодати Духа Святого, поддерживающей и охраняющей жизнь Церкви, о вере, как даре Божием, который вверен Церкви, как дыхание жизни дано было первозданному человеку, и которым все члены ее, оживотворяясь, входят в общение со Христом; но для различения истинного учения от ложного, он со всею ясностью указал на Церковь в ее целости, как на хранительницу истины, и на Апостольское предание, как на богодарованное средство хранения истины. Так, он писал, что «Господь, давши Апостолам власть проповедовать Евангелие, сказал им: «кто слушает вас, Меня слушает, и кто презирает вас, Меня презирает и Того, Кто послал Меня»; что в силу этой власти Апостолы, как богач в сокровищницу, вполне положили в Церковь все, что относится к истине», и «со всем этим богатством они вверили ее епископам». Посему, «не должно искать у других истины, которую легко получить от Церкви…» «Все желающие видеть истину, могут во всякой церкви узнать предание Апостолов, открытое во всем мире; и мы можем перечислить епископов, поставленных Апостолами в церквах, и преемников их до нас, которые ничего не учили и не знали такого, что эти еретики бредят… Но поскольку было бы весьма длинно в такой книге, как эта, перечислять первенства (предстоятелей) всех Церквей, то я приведу предание, которое имеет от Апостолов величайшая, древнейшая и всем известная церковь, основанная и устроенная в Риме двумя славнейшими Апостолами – Петром и Павлом, и возвещенную людям веру, которая чрез преемства епископов дошла до нас, и посрамлю всех тех, кто всячески незаконным образом составляет собрания, или по худому самоугождению, или по тщеславию, или по слепоте и превратным мнениям. Ибо по необходимости с этою церковью, по ее преимущественной важности (propter potentiorem principalitatem), согласуется всякая церковь, т.е. повсюду верующие, так как в ней апостольское предание всегда сохранялось верующими повсюд¹⁹⁰…». И Поликарп, который не только был наставлен Апостолами и обращался со многими из видевших Господа, но и Апостолами был поставлен в епископа Смирнской Церкви в Азии, и которого я видел в моей ранней молодости, ибо он жил долго и в глубокой старости окончил эту жизнь славнейшим и благороднейшим мученичеством, он всегда учил тому, что узнал от Апостолов, что передает и Церковь и что одно только истинно. Об этом свидетельствуют все церкви азийские, равно как и те, которые были преемники Поликарпу до настоящего времени, такой человек гораздо достовернейший и надежнейший свидетель истины, чем Валентин, Маркиан и другие еретики. Также и церковь Ефесская, основанная Павлом и имевшая среди себя Иоанна до самых времен Траяна, есть истинная свидетельница апостольского предания… Что же? Если бы возник спор о каком-нибудь важном вопросе, то не надлежало-ль бы обратиться к древнейшим церквам, в которых обращались Апостолы, и от них получить, что есть достоверного и ясного относительно настоящего вопроса? Что если бы Апостолы не оставили предания, преданного тем, кому они вверили церкви?¹⁹¹

В словах Иринея, в которых он указывет на римскую церковь, как на величайшую, древнейшую и т.д., паписты видят его свидетельство о ее главенстве. Мы охотно признаем за римскою церковью и величие, и древность, и знаменитость, и происхождение от славнейших Апостолов, но все это взятое вместе не свидетельствует о главенстве папы. Св. Ириней берет римскую церковь в качестве верной хранительницы Апостольского предания, наравне с другими, как церковь наиболее знаменитую, не больше.

Это не его личный взгляд, а взгляд всей древности. Такую же ссылку на важность апостольских престолов для отыскания истинного предания делает и Тертуллиан, только с меньшим почтением к Риму. Поэтому его слова будут лучшим комментарием слов Иринея. «Ты желающий упражнять любопытство в деле твоего спасения пишет Тертуллиан обойди церкви апостольские на своих местах, в которых читаются еще самые автографы их посланий, звуча голосом и представляя лице каждого. Ближе всего тебе Ахаия? Имеешь Коринф Если ты недалеко от Македонии, имеешь Филипы, имеешь Солун. Если можешь отправиться в Азию, имеешь Ефес. А если ты прилежищь Италии, имеешь Рим, где для вас также ближайший авторитет (unde nobis quoque auctoritas praestra esr¹⁹². Как счастлива эта Церковь, в которой Апостолы продлили свое учение вместе с кровью своею, в которой Павлу была усечена глава, подобно как Иоанну Крестителю, в которой Иоанн Богослов, изшедши из сосуда с кипящим маслом здрав и невредим, осужден был в заточение на остров¹⁹³.

Из этих слов видно, что Тертуллиан признает совершенное равенство Апостолов. Но в таком случае, как же понять те места из его писаний, где он касается вопроса о первенстве и преимуществах ап. Петра. Он первый говорить о переименовании Петра и создании на нем Церкви. О переименовании он говорит так: «Господь переменяет имя Петру из Симона… А почему называет его Петром? Если за твердость веры, то многие вещи, особенно твердые, дали бы ему имя от своего имени. Или потому, что и скала, и камень (et petra et lapis) Христос? Действительно, мы и читаем (Ис. 8, 14. 1Петр. 2, 8), что Он положен в камень претыкания и в камень соблазна. Прочее опускаю. И так благоволил Он любезнейшему из учеников сообщить имя именно от своих образов (figuris¹⁹⁴. Не смотря на то, что эти объяснения довольно неясны, из них однако ж, можно вывести ту общую мысль, что Симон переименовывается в Петра по образу Самого Христа, т.е. в камень претыкания и в камень соблазна (что и справедливо; так как ап. Петр доселе служит камнем претыкания и соблазна для западных христиан). Когда же говорить об основании на Петре Церкви, то употребляет выражения евангельские в прямом смысле почти без всяких комментариев, в полной уверенности, что его речь понятна сама по себе для читателя. Вот, напр., следующее место: »на тебе, говорить (Господь), созижду Церковь Мою…«. Так и исход дела показывает. На нем (Петр) Церковь устроена, т.е. чрез него. Смотри как: »Мужие Израильстии! Послушайте словес моих: Иисус Назорея, мужа от Бога извествованна в вас« (деян. 2, 22) и проч. Он (Петр) потом первый указал в крещении Христовом вход в царство небесное…, и Ананию связал узами смерти, и расслабленного ногами разрешил от недостатка здоровья. Так и в этом разногласии о том, должно ли или нет соблюдать закон, первый из всех Петр, духом наставленный и предваренный касательно призвания язычников, говорит: ныне что искушаете Бога (Деян. 15, 10, 11)… Это объяснение совершенно то же, какое мы привели выше. С Петра полагается начало Церкви, Петр первым выступает, первым говорит и действует, но в качестве представителя всего Апостольского лика, как наиболее быстрый и сильный из них, а не в качестве основоположника.

Подобно и другое место. Отвечая на возражение еретиков, что будто бы Апостолы не все знали, Тертуллиан пишет: «кто из здравомыслящих может верить, чтобы не знали чего0нибудь те коих Господь сделал наставниками, имея их собственно в сопутничестве, в ученичестве, в сожительстве?... Ужели утаено что-нибудь от Петра, названного камнем созидаемой Церкви, наследовавшего ключи царствия и власть вязать и решить на небе и на земле? Ужели утаено что-нибудь от Иоанна, возлюбленнейшего Господу, возлежавшего на персях Его? От тех, коим Он открыл даже Свою славу, и Моисея, и Илию, и сверху с неба глас Отца, не как бы унижая других, но потому что три триех свидетелех станет всяк глагол... Чрез Духа истины, по обетованию Господа, Апостолы наследовали всяку истину¹⁹⁵. И в этом объяснении мысль Тертуллина видна. Здесь автор высказывает свое представление о и равенстве Апостолов и об их личных преимуществах.

Но есть и еще одно место, где он говорит: что «на Петр создана Церковь¹⁹⁶. Как же надо понимать эти слова? И какие мы имеем средства установить их смысл? Для этого мы должны требовать от них того, что видят в них паписты. Так как они учат, что установление папы главою Церкви есть установление божественное, Самого Иисуса Христа, что это есть догматическая особая степень священства, высшая и источная для всех прочих степеней, то мы в праве требовать от слов Тертуллина: выражается ли всех вера в божественное установление главенства Петрова над всеми Апостолами? Учил ли он о преемстве этой Петровой власти? И признавал ли папу главою всей Церкви? Ничего не бывало. Над верховным первосвященством он смеется (из чего можно заключить, что притязания на верховенство тогда уже начинали проявляться чувствительно для Африканской Церкви); о преемстве Петровой власти не говорить ни слова; о важности римской церкви говорить наравне с другими церквами, называя их все без различия апостольскими, матерями и источниками веры: наконец защищая достоинство Петра пред гностиками, которые унижали его пред ап. Павлом, ничего не говорит об его главенстве, а рассуждает о нем, как о равном ап. Павлу. После этого, каждый читатель может рассудить, в каком смысле надо изъяснить выражения Тертуллиана о создании на Петре Церкви? Разумеется, никак не в буквальном; ибо в буквальном смысле он одного Христа называет основанием Церкви, как и должно быть; и никак не в догматическом, ибо об установлении особой степени священства нет ни слова, ни какого-либо намека, спрашивается: в каком же? Очевидно, писатель хотел только указать на высокие нравственные отличия Петра, которые хотя давали ему нравственные преимущества, первенство пред его сослужителями, но не выводили его из ряда Апостолов и не ставили его выше других Апостолов (См. выше).

В третьем веке наиболее выдающимися свидетелями вселенского предания могут служить св. Киприан († 258 г.) и Ориген († 254 г.). Киприан, свидетельство которого мы уже приводили, чаще других напоминает о Петре, как камне, на котором создана Церковь, но тем не менее, не признавал его главою прочих Апостолов или основанием Церкви, как толкуют паписты, а еще менее признавал главенство римского епископа. Он так резко и так сильно писал против Стефана, трактуя его равным по епископству, что его сочинения, по определению папы Геласия, как мы сказали выше, внесены были в число апокрифических, и считались таковыми дотоле, пока не были исправлены папистами, согласно с их учением. Идеал церковного управления Киприан рисует в следующем виде «Многочисленно общество священников, скрепленное связью (glutino) взаимного согласия и узами единства: так что, если кто из сотоварищества нашего покусится производить ересь и терзает и опустошать стадо Христово, прибегают прочие и, как добрые пастыри и милосердие, овец Господних собирают в стадо… Ибо хотя нас пастырей много, но мы пасем едино стадо, и всех овец, которых Христос Своею кровию и страданиями купил, должны собирать и беречь¹⁹⁷.

Имея в виду сношения Киприана с Стефаном по делу епископа Василия и Марциала, низложенных в Испании за отречение от Христа во время гонений и другие проступки, по делу арелатского епископа Маркиана, а также по вопросу о крещении еретиков, этого св. отца мы должны причислить к числу прямых и решительных свидетелей духовно-благодатного равенства епископов. Заключая одно послание к Стефану, он пишет: «В этом (т.е. по вопросу о крещении еретиков) мы никого не принуждаем, никому не даем закона, потому что всякий предстоятель свободен в своем действовании Господу¹⁹⁸.

Обращаясь за сим к знаменитому учителю и писателю III-го века Оригену, мы находим, что он нередко употреблял выражения: на «Петре создана Церковь», или на «Петре зиждется Церковь» (это последнее выражение перенес в свою «Церковную Историю и Евсевий¹⁹⁹; тем не менее, он признавал равенство Апостолов и не толковал этих выражений в смысле главенства Петрова. Так, он писал: «Если ты думаешь, что на одном Петре только создана вся Церковь: то что сказал бы ты об Иоанне сыне громовом, и о каждом из Апостолов? Или разве осмелимся мы сказать, что врата адова не одолеют собственно Петра, а прочих Апостолов одолеют? Разве не о всех и не о каждом из них прежде сказано: врата адова не одолеют ей; и еще, на сем камени созижду Церковь Мою²⁰⁰. После этих слов, Ориген продолжает: «разве Петру одному даются Господом ключи царства небесного, и никто из блаженных (Апостолов) не получил их? А если и другим это обще: дам те ключи царства небесного, то ужели не обще и все и прежде изреченной и после прибавление, что сказано как бы (одному) Петру? Ибо здесь это кажется сказанным как бы Петру (одному): еже свяжеши на земли, будет связано на небесех и проч., а в Евангелии от Иоанна, прямо, дав Духа Святого дуновением, Спаситель говорит всем ученикам: приимите Дух Свят, имже отпустите грехи, отпустятся им: и имже держите, держатся». После этих столь прямых и ясных слов можно ли ссылаться на Оригена во свидетельство латинского главенства?

К этому мы бы могли прибавить еще толкование его на вопрос учеников: кто убо болий есть в царствии небесном (Мф. 18, 1), (в котором, по мнению Оригена, ученики пытались узнать от Христа, кого именно Он считает большим в среде их, – следовательно, еще не знали старейшинства и главенства Петрова, хотя обетование о создании Церкви на семь камне уже было изречено); могли бы прибавить и толкование на слова Господа, в которых Он обещает ученикам, что они в пакибытии воссядут на двенадцати престолах, для суда над двенадцатью коленами Израиля; толкование на просьбу (матери сынов Зеведеевых о даровании первенства в царствии небесном ее двум сыновьям, все это мы могли бы привести в доказательство того, что Ориген не принимал слов Господа Петру в буквальном смысле, и за Апостолов свидетельствует, что и они не принимали их в этом смысле, но для нашей цели достаточно и того, что приведено.

Обращаемся к отцам четвертого века. Св. Амвросий Медиолинский, близкий к Риму и, без сомнения, хорошо знавший римские предания, объясняя спорное место, не выделяет Петра из ряда Апостолов, но говорит: «если Петр есть основание, то и все Апостолы; если на нем создана Церковь, то столько же и на прочих…». Не называя Петра каким-нибудь особым основанием, отличным от Христа, он продолжает: «Петр – член Христа, как Он и сказал своим ученикам: вы во Мне, и Я в вас (Иоан. XIV, 20). Христос есть основание всех своих Апостолов, а Апостолы – основание для всех тех, которые чрез них поверовали²⁰¹.

Блаженный Августин своим толкованием данного места дополняет св. Киприана; он также разумеет Петра, к которому обращены были слова Господу: и на сем камени созижду Церковь Мою, – в смысле представителя и образа единой Церкви. «Евангелие, пишет он, увещевает нас считать Петра апостола образом единой Церкви. Ибо Петр в порядке Апостолов первый, в любви ко Христу – пламеннейший, часто один отвечает за всех. Так, когда спрашивал Господь: кого глаголют Его человецы быти? И ученики представляют в ответе разные мнения людей, и Господь опять спросил и сказал: вы же кого Мя глаголете быти? Петр отвечал: Ты еси Христос Сын Бога живаго. Один дал ответ за всех: единство во всех. Тогда говорит ему господь: блажен еси Симоне… потом присовокупил: и Аз тебе глаголю… Как бы так говорит Он: «так как ты сказал Мне: Ты еси Христос Сын Бога живаго, то и Аз тебе глаголю: ты еси Петр»; ибо он звался прежде Симоном. А это имя, чтобы звался Петром, Господом возложено на него; и это в том значении, чтоб он знаменовал Церковь²⁰². В другом месте тот же отец так объясняет эти слова Господа: на сем камени созижду Церковь Мою: на Себе Самом, Сыне Бога живаго, созижду Церковь Мою, на Себе созижду тебя, а не на тебе Себ²⁰³ . Точно также Августин объясняет слова Христовы о ключах и о власти вязать и решить. «Не в Церкви ли те ключи, где ежедневно отпускаются грехи? В ней. Так как Петр знаменательно представлял собою лице Церкви, то данное ему одному дано было Церкви²⁰⁴. И далее. «Неужели ключи те получил Петр, а Павел не получил? Получил Петр, а Иоанн, Иаков и прочие не получили?... Петр ради первенства своего апостольства изображал собою Церковь, знаменуя ее всеобщность. Что касается до него собственно – только христианин, по обильнейшей благодати – только первый апостол. Но когда говорено было ему: дам ти ключи царства небесного: и еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех; и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех, тогда он представлял вселенскую Церковь, которая хотя и колеблется в настоящем веке различными искушениями, как бы дождями, реками, бурями, однако, не падает как основанная на камне, от которого Петр получил имя. Ибо не от Петра камень, но Петр от камня, точно также, как и имя Христос не от христианина, но христианин от Христ²⁰⁵.

Объясняя слова Спасителя: любиши ли Мя – Августин учит: «Не однажды, но в другой и третий раз спрашивает Господь: любит ли Его Петр. Столько же раз слышит Он и от Петра: люблю Тя, столько же раз поручает Он Петру и пасти овец Своих. Троекратное отречение вознаграждается троекратным исповеданием, чтобы язык послужил любви столько же, сколько служил он страху… Да будет пасение стада Господня делом любви, если отрицание от Пастыря ознаменовано уже было страхом. Кто в таком духе пасет овец Христовых, что хочет, чтоб они были его, а не Христовы, тот любит себя, а не Христа, по страсти или к тщеславию, или к господству. Или к корысти. А не из любви повиноваться, подчиняться и угождать Богу. Тех касается оный глас Христов, трижды повторений, которых апостол называет ищущими своих си, а не яже Христа Иисуса (Филип. 2, 21). Ибо что значит: любиши ли Мя? Паси овцы Моя, если не следующее: «если любишь Меня, то не думай пасти себя, но паси овец Моих, а не как своих, ищи в них Моей славы, а не своей, Моего господства, а не своего; Моего прибытка, а не своего, да не будешь общником всего того, что имеет быть во времена люта у любящих самих себя?²⁰⁶.

Св. Иоанн Златоуст, объясняя слова Евангелия: дуну, и глагола им: приимете Дух Свят: имже отпустите грехи, отпустятся им; и имже держите, держатся (Иоан. 20, 22, 23), пишет: «как царь, посылая правителей, дает им власть и заключает в темницу, и освобождать из темницы; так и Христос, посылая учеников, облекает их такою же властью… Не погрешит тот, кто скажет, что и тогда ученики получили некоторую духовную власть и благодать, только не воскрешать мертвых и совершать чудеса, а отпускать грехи, так как различны дарования Духа"…

Объясняя, наконец, слова Христовы: любиши ли Мя, паси агнцы, паси овцы Моя, тот же учитель пишет: «преимущественно пред всем мы приобретаем благоволение своим попечением о ближних. Вот этого и Христос требует от Петра. Когда трапеза учеников приходила к концу, глагола Симону Петру Иисус: Симоне Ионин любиши ли Мя паче сих? Глагола Ему: ей Господи, Ты веси, яко люблю Тя. Глагола ему: паси овцы Моя (Иоан. 21, 15, 16).Почему же Христос помимо других учеников беседует об этом с Петром? Потому что он был избранный из апостолов, уста учеников, верховный в их лике, от чего и Павел приходил некогда видеть его преимущественно пред другими. Вместе с тем Христос поручает ему попечение о братии и для того, дабы показать, что отныне он должен иметь дерзновение, так как отречение его предано забвению. Не вспоминает Христос об его отречении и не порицает его за то, что было; но говорит: «если ты любишь меня, то заботься о братии; покажи теперь ту горячую любовь, которую ты всегда обнаруживал и которою утешался; душу свою, которую ты обещал положить за Меня, предай за Моих овей. Будучи спрошен в первый и во второй раз, Петр призвал в свидетели (своей любви) Самого Ведущего сокровенные тайны сердца. Когда же потом спрошен был и в третий раз, то смутился, убоявшись, чтобы опять не случилось того же, что было прежде; потому что и тогда он говорил с уверенностью, но последствия опровергли его. Поэтому снова прибегать ко Христу и говорить: Ты веси вся, т.е. и настоящее, и будущее. Видишь, как он исправился и стал благоразумнее. Уже не упорствует в своем мнении и не противоречит. Поэтому-то он и смутился. «Может быть, я думаю только, будто люблю, а на самом деле не люблю, как и прежде я много думал о себе и говорил с уверенностью, но последствия опровергли меня». А троекратно Христос спрашивал его и троекратно заповедует ему одно и тоже, дабы показал как высоко Он ценит попечение о Своих овцах. И что это в особенности служит знаком любви к нему²⁰⁷.

Достаточно этих свидетельств, чтобы убедиться, что наше толкование обетований, изреченных Господом ап. Петру, есть толкование обще-церковное, свято-отеческое. Из совокупности приведенных свидетельств мы получаем: что хотя первенство Петрово признавалось в Церкви Апостольской, но оно не соединилось в представлениях как самих апостолов, так и их преемников с какими-либо особыми благодатными преимуществами, что первым получил ап. Петр, то получили и прочие апостолы и ни в чем не были умалены пред ним; что Петр хотя и назван камнем, но в том же смысле, как и все апостолы, как и все истинно верующие, что в основу вселенской Церкви положен не Петр, но вера, исповеданная Петром, и общая у него с прочими апостолами; что после апостолов не только не было какого-либо общецерковного главенства, не было даже и обще-церковного первенства.

Распутав таким образом первый узел, мы можем легко распутать и последующие тем более, что они еще слабее первых.

Объяснивши обетования Господни Петру, приведенные нами выше, автор продолжает: «Для полноты изложения следовало доказать теперь, что Главенство раз признанное в лице ап. Петра, первого римского Первосвященника и учредителя римского Епископства, необходимо должно быть признано и за всеми прочими преемниками его в римской кафедре. (Конечно, следовало бы). Но так как, во-первых, это уж слишком очевидно по себе (это очевидно и есть обычный прием оо. иезуитов), а во-вторых, в этом вопросе большею частью отвергается противниками именно первенство Петра (совсем нет, именно первенство то и не отвергается, а отвергается главенство), а не преемство этого преимущества (совершенно напротив, отвергается именно преемство; видите, как автор хитрит и путает), то полагаю бесцельным далее распространяться по этому поводу и потому напомню только об одном существенном и непререкаемом доказательстве этой истины. Так как из сказанного ясно вытекает, что первенство Петра было неизбежным условием существования самой церкви (нисколько не вытекает, и автор говорит неправду), нелепо было бы допустить, что она могла лишиться этого жизненного условия, со смертью первого римского епископа (разумей ап. Петра); ибо это равнялось бы полному крушению всех Христовых предначертаний (стр. 91–92). Все это автор выдумывает, чтобы напугать читателя. Церковь, как мы видим, осталась и без главенства и без первенства, но не потерпела никакого ни в чем крушения; ибо кормчий ее – есть вседержавный Владыко, Царь царей и Господь господей, Иисус Христос. История напротив свидетельствует, что пока не было латинского главенства, церковь была чище, тверже и непогрешимее, а как скоро стало утверждаться это главенство. Церковь Христова подверглась и подвергается великим бедствиям.

Несколько ниже автор опять возвращается к тому же предмету. Сделавши вывод из своих объяснений, приведенных нами выше, что «Петру дано продолжать на земле жизненную деятельность Самого Христа», – автор пишет:

«Без сомнения, здесь встречается много неясностей и недоумений (надо сказать сильнее и лжи). Без сомнения, относительно каждого из помянутых преимуществ, званий, даров, относительно их обмена, пределов, значения, можно возбудить много толков и даже затруднений (сознается). Но не прениями и не диалектическими спорами (?) питалась вера и любовь в пещерах первоначального, подземного христианства. Одно только было и тогда уж ясно для всех (совершенно неясно, как мы видим), именно: что первый в церкви есть римский первосвященник (это уже спустя долго), что он есть Верховный Представитель Христа (никогда этого не знала Церковь), что ему подобает почесть и повиновение, и это было вполне достаточно (?!). Увы! Слишком скоро настанет время жалких пререканий, плачевных раздоров и возмущений. Успеют тогда вдоволь рассуждать, спорить, доказывать и определять. (Как подумаешь, неповинны ни в чем подобном латины!) Определения и доказательства не предшествуют отрицанию, а только следуют за ним».

«Действительно, когда обращаемся к первым временам христианства, и задолго до всяких догматических прений и определений, мы наталкиваемся на два выдающиеся и вполне несомненные исторические факты. Первый тот, римские Первосвященники всегда обладали полным и ясным сознанием данного им свыше духовного полномочия. Они пользовались им разборчиво (?!) с крайнею осмотрительностью (как тяжело читать такую беззастенчивую ложь!), но за то, в таких случаях, оно всегда проявлялось с такою решимостью, с такою определительностью, что подавляло немедленно сопротивление. Второй, что с своей стороны, сама Церковь всегда обладала совершенно таким же полным и ясным сознанием права, присущего римскому Первосвященнику, учить Христову Церковь, и править ею. Явление это до такой степени очевидно, что история первоначального христианства может быть почти названа историей церковных событий, совершившихся под взаимным влиянием этого двойственного сознания». Это до такой степени нелепая и намеренная ложь, что мы не считаем нужным вдаваться в ее разбор, после нами уже представленного исследования. И сам автор чувствует себя бессильным доказать чем-нибудь свои выдумки, названные им фактами. Говоря о первых веках христианства, он однако ж не приводит ни одного свидетельства из пятого века и какие свидетельства? – свидетельства, решительно ничего не доказывающие. Так он приводит слова Целестина (I-го 423–32 г.), сказанные им легатом при отправлении их на Ефесский Собор: в случае несогласия во мнениях, имейте в виду, что ваша обязанность не спорить, а решать (т.е. определять). Это совершенно справедливо; каждый епископ должен был так говорить своим представителям на Соборе. На Собор Отцы собирались не для диспутов, а для определений. В таком же роде ссылка и на слова папы Льва великого. «Относительно сего предмета не следует более рассуждать, а подобает верить. Ибо в послании нашем к блаженной памяти Флавиану мы вполне и весьма ясно решили все то, чему следует верить относительно таинства воплощения²⁰⁸. И в таком виде эта ссылка ничего не говорит ни о верховенстве, ни о непогрешимости. Ничего не говорят, как мы показали, и возгласы Отцев на вселенском IV-м Соборе по прочтении вероизложения, присланного от этого папы. Дальнейшие же ссылки на пап Иннокентия и Агафона, «что все епископы должны относиться только к ап. Петру» и что «будто бы Церковь римская никогда не уклонялась от истины, и что все вселенские Соборы всегда принимали ее учение как учение самого главы Апостолов». По нашему мнению, тоже не имеют никакого значения, так как эти ссылки служат выражением того духа превозношения и самомнения, который следует осуждать как дух антицерковный. (См. выше). Таким образом, хотя очень храбро автор говорит о первых веках, но ничем не доказывает своих слов.

Впрочем, он и не особенно заботится об этом. Приведенными словами он делает отвод внимания читателей от законных требований – представить свидетельства о главенстве папы из каждого века в отдельности, а вместо того наводить читателей на свидетельства другого рода, на свидетельства, заимствованные из богослужебных книг восточной церкви и расставленные по векам; таким образом выходит, что церковь VIII-го и IX-го веков, когда преимущественно составлялись наши богослужебные книги, свидетельствует за все предшествующие века о главенстве ап. Петра и его преемников в Риме, именно: что будто бы «ап. Петр был главою апостолов и его главенство над всем апостольским собором даровано Самим Иисусом Христом, что ап. Петр истинная и недвижимая православия, верховный пастырь всех христиан и необходимый учитель во всем до веры касающемся» и проч. И проч. (стр. 99). Вот эти песнопения: «Достославне апостоле Петре вопием к тебе: радуйся первейшее по Христе между апостолы церкве святыя основание! Радуйся крепкий веры православныя столпе и утверждение! Первоседальниче апостольского совокупления!» «Святый верховный апостоле Петре, первый престольниче апостольский, твердый исповеданием твоим каменю веры, недвижимое по Христе основание церкви, пастырю словесного стада Христова, ключарю Царствия Небесного, ловче извлекающий из глубины неведения, всем яко приял еси от Бога власть вязати и разрешати». «Яко суще тверда Христос тя камень нарече Петра, и на тебе церковь, ее же адова врата не одолеют». «Верховное основание апостолов, Рима же ты был еси первый епископ, и церкви, Петре, утверждение» и проч. (стр. 98).

Автор торжествует, приведши эти слова наших песнопений, и довольствуется их буквальным смыслом. Но мы на это заметим автору, что если мы будем руководствоваться его приемами, то на основании тех же церковных песнопений придем к совершенно другим выводам. Оказывается, что некоторые из апостолов и для самого ап. Петра служат основанием, что и над его главенством есть еще главенство; и что хотя он верховнейший, однако ж и над ним есть еще верховнее. Так, в греческом синаксаре на 30-е июня Петр называется только первым из апостолов, а Павел верхом (по-гречески корифеем или по латыни князем) апостолов; верхом апостолов называется Иаков Зеведеев (стихира 2-я на Господи воззвах); верховным апостолов, трубою богословия, духовным воином, покорившим Богу всю вселенную, – зрителем неизреченных откровений и сказателем вышних Божиих тайн, апостолом возлюбленным Христу Богу именуется св. Иоанн Богослов. В похвальном слове Андрею апостолу – Исихия, иерусалимского пресвитера († 492 г.), читаем: «труба нас священная к торжеству собра; Андрей, иже лика апостольского перворожден, прежде водруженный церкве столп, прежде Петра Петр, основанию основание, начала начало; иже прежде звану быти зовый; прежде приведену быти приводяй» и т.д. Тот же писатель об апостоле Иаков брате Божием выражается так: «Как похвалю раба Христова и брата, нового Иерусалима архистратига, священником владыку, апостолам экзарха, во главах верх, в свешницех светлейша». Петр народы учит: но Иаков законополагает, и малы речения сократиша вопрошения величество: аз сужду не стужати еже от язык и проч. (Деян. 15, 19²⁰⁹. И так, апостолы: Павел, Иаков Зеведеев и брат его Иоанн Богослов и Иаков брат Божий, поставленный во епископа иерусалимской церкви от Самого господа, были верховнее Петра апостола? Если мы так будем толковать и объяснять хвалебные песнопения церкви, мы никогда не разберемся в них. Латины будут выставлять ап. Петра, а мы выставим св. ап. Павла, или Андрея, или Иакова брата Божия. В том-то и дело, что такого рода толкования есть плотский образ мыслей, осужденный Самим Господом, обличенный и укоренный св. ап. Павлом в коринфянах. В святом обществе Апостолов решительно не было того первенства. Или верховенства, или абсолютного главенства, какое паписты усматривают в ап. Петре; оно противно самому существу Христовой церкви, как уже это раскрыто нами выше, и потому православною Церковью не только никогда не было, но и не может быть признаваемо, как чуждое истины, как ложь, как заблуждение. Объясняйте, как хотите наши хвалебные гимны апостолам, только никак не в том смысле, какой вы нам навязываете.

После сего неизвестный автор приводит из церковных песнопений свидетельства на то, что русская Церковь исповедует преемство Петрова главенства в лице римских епископов, именно: Климента, Сильвестра, Льва, Мартина и Григория. Он пишет: «О преемстве признанного этою Церковью главенства верховного Апостола на личность каждого из его наследников по римскому престолу, вот как она сама выражается».

В I-м и II-м веке (?).

«Обращаясь к папе св. Клименту, русская Церковь поет ему: «Петра верховного ученик, Отче, быв, на камени того создал еси яко камень честный тебе самого, всехвальне»; «на камень возшедь веры страстотерпче, неуклонен пребыл еси во искушении спротивных». «Церкве недвижимии пиргове, благочестия божественный столпи. Во истину крепцыи Климент с Петром». «Другий Моисей Климент, законы божественнии всем излагая и священная пища учение и церковное все вчиняеши исполнение, отсюду законоположника тя и учителя вси имуще верою чтим. Священно-начальник явился еси к благочестивей вере Христовой вся возводя Божественними твоими сказании… Новый Петр, Петрова престола преемник показался еси просвещая всю тварь». Из «Чет-Миней»: «Скончавшемуся же Петру и по нем епископу Лину, также епископу Клиту, правяще Климент в Риме корабль Церкве Христовы».

Свидетельства по-видимому, сильные, но на самом деле это – образчик той фальши, той преднамеренной лжи, в которой мы обличили выше богословскую латинскую науку и латинское мышление. Свидетельства, действительно, взяты из наших богослужебных книг, но как взяты? Весьма недобросовестным образом. Нужно заметить, что в день памяти св. Климента римского 25 ноября, совершается, что в день памяти св. Петра александрийского, пострадавшего в 311 году – 25 ноября. Как ревнитель папизма, наш автор надергал свидетельства из песнопений, составленных в честь сего последнего, и все отнес св. Клименту, таковы следующие свидетельства: «на камень возшед веры страстотерпче (Петре), неуклонен был еси во искушении сопротивны²¹⁰. «Новый Петр, Петрова престола преемник показался еси просвещая всю тварь²¹¹; а слова «Церкви недвижимии пиргове, благочестия божественный столп, во истину крепцыи, Клименте с Петром²¹²; относятся к обоим святителям. И так, если мы приведенные автором свидетельства – одни отделим в честь и похвалу св. Петра епископа александрийского, а другие – в честь и похвалу св. Климента римского, то окажется, что песнопения не Климента считают преемником Петру, а александрийского святителя Петра. Да если бы св. Климент и назван был преемником апостола Петра (а он, действительно, назван, песнь 8, тр. 1, но автор не досмотрел), то это не значило бы, что Церковь считает его преемником всей полноты власти Петровой. Таких преемников ап. Петру песнопения указуют еще в антиохийских епископах. Так преемником св. Петра именуется Мелетий, тот самый, которого римский престол считал отлученным от Церкви и с которым не входил в общение. Церковь возглашает: Явственно священнотаинниче преизяществовав, Петра престол наследовал еси верховного, от Христа рукоположенного, ею же и нраву поревновав, Сына Бога живаго, Спаса прославил еси, учением оного последовал ес²¹³. Он же называется и председателем II-го вселенского Собора. Святый тя Собор первостоятеля имяше, Богоприятне, его же Святый Дух от конец воедино собра, песнословящыя того божество: благословен еси Боже отец наши²¹⁴ .

Что касается до ссылки на «Четьи-Минеи» Дмитрия Ростовского, то в полном составе приведенное место читается так: «Постави же его (Климента) Петр епископом прежде своего от Нерона распятия. Скончавшемуся же Петру и по нем епископу Лину, таже епископу Клиту, правяще Климент в Риме добре корабль Церкве Христовы посреди волнения и бури, яже бы тогда от мучителей возмущаема: и пасяше Христово стадо со многим трудом и терпением, окружаем сый отвсюду аки львами рыкающими и волками хищными, лютыми гонительми ищущими поглотити и потребити христианскую веру²¹⁵. В этом виде слова святителя Димитрия не дают никакой мысли о единовластительстве римского епископа; ибо он говорит языком священным; святые апостолы представляли Церковь единым стадом, но управляемым многими пастырями. Так св. ап. Павел говорит: «внимайте убо себе и всему стаду в нем же вас Дух Святый постави епископы, пасти Церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею» (Деян. 20, 28). Точно также выражается и св. ап. Петр: пасите еже в вас стадо Божие (1Петр. 5, 2).

После этих сличений дальнейшие ссылки разбирать я считаю излишним. Сделаем одно замечание по поводу названия св. Льва папы римского. Главою православной Церкви Христовой. Слово глава мы, православные, не разумеем в таком безусловном смысле, как разумеют его паписты. Главенство может быть понимаемо в разных смыслах; главою называется верховную власть имеющий: напр. государь – глава государства; главою же именуется власти не имеющий, но председательствующий и первенствующий в собрании равных себе лиц; таковы президенты разных правительственных учреждений и собраний. Поэтому, если Церковь величает св. Льва главою православной Церкви, то почему непременно нужно понимать это наименование в латинском смысле, в смысле исключительного верховенства его в Церкви вселенской и чрезвычайной его власти над нею. Мы утверждаем, что Церковь величает св. Льва главою Церкви в смысле его личных достоинств и великого служения делу вселенского православия. Церковь православная в нем имела такого же выразителя православного учения о соединении во Христе двух естеств, как в свое время – имела таких выразителей православного учения о божестве Сына Божия в лице св. Афанасия александрийского и св. Василия Великого, учения о божестве Святого Духа – в лице Григория Богослова, и учения о воплощении Сына Божия – в лице Кирилла александрийского. Что мы справедливо рассуждаем, это мы доказываем тем, что св. Льву положен тропарь общий со всеми святителями-исповедниками, который читается так: «Православия наставниче, благочестия учителю и чистоты, вселенныя светильниче, архиереев Богодухновенное удобрение, святителю Льве, премудре, учеными твоими вся просветил еси, цевнице духовная: моли Христа Бога спастися душам нашим». Этот же тропарь поется св. Кириллу александрийскому, св. Стефану Савваиту, творцу канонов (окт. 28), св. Иоанну Дамаскину (дек. 4) и под. Когда этот тропарь поется сим святым, то вместо имени св. Льва вставляется другое имя. Из этого ясно следует, что хотя св. Лев и именуется разными хвалебными именами, но не исключается из ряда таких святых, как св. Кирилл александрийский, Стефан Савваит, Иоанн Дамаскин и др. Следовательно, о главенстве в латинском смысле не может быть и речи.

Чтобы дать читателям общее понятие о характере церковных песнопений, приведем песнопения, составленные в честь св. апостолов Петра и Павла и сличим с ними песнопения в честь трех святителей: Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого.

В честь св. Апостолов поются, напр., следующие песнопения: на малой вечери стихиры: «Дал еси утверждение Церкви Твоей Господи, Петрову твердость и Павлов разум, и светлую мудрость, и обоих богогласие истинное, еллинскую прелесть отгоняющее; тем же тайно водими от обоих, поем Тя; Иисусе всесильне Спасе душ наших». Стихиры на стиховне: «Петре апостолов основание, каменю Христовы Церкве, христианов начало, паси овцы твоего двора славно: агнцев твоих сохрани от волков льстивых, избави стадо твое от напастей лютых: тя бо молитвенника к Богу неусыпна стяжахом воинству, и о тебе хвалящихся спасаемся вси». «Павле, языков ловче, христиан предстателю, вселенные светильниче, уста немолчна Христа живаго Бога, обтекший яко же солнце концы вся, проповеданием божественныя веры, разреши от уз греховных, вся восхваляющыя тя и красящыяся молитвами твоими».

На великой вечерни язык песнопений восторженнее и сльнее: «Киими похвальными венцы увязем Петра и павла, разделенные телесы и совокупленные духом, богопроповедников первостоятели; оваго убо яко апостолов предначалдьника, оваго же, яко паче иных трудившася; сих бо воистину достойно бессмертные славы венцы венчает Христос Бог наш, имея велию милость».

Тропарь в честь из поется следующий; «Апостолов первопрестольницы и вселенные учителие, Владыку всех молите, мир вселенной даровати и душам нашим велию милость²¹⁶.

Подобным образом величаются и упомянутые великие Святители. Стихири на великой вечерни в честь их положены следующие: 1-я, «благодати органы, гусли Духа, благознаменитые трубы проповедания, страшные и достослышанные, с высоты шумящие громы, и славу Божию сказующые концом; три проповедники великие Троицы, Иоанна и Василия достойно с Григорием прославим». 2-я, «Троицы поборницы, благочестия забрала, иже по дванадесятих трие Апостолы, из эдема точащие воду живущую реки, и лице земли животочными напояющие божественными струями, великие стихия; веру якоже тварь составлящия достодолжно да почтутся». 4-я, «Киими похвальными венцы похвалим учители разделенные телесы и совокупные духом; богоносные предстатели, Троицы единочисленные и служители; светила вселенную просвещающая: церковные столпы, яже венцы славы, яко победившые, венчает Христос Бог наш имеяй велию милость». 7-я, «Киими похвальными венцы венчаем Златослова, вкупе с Василием Григориа; честная приятелища Духа; твердые веры поборники, столпы церковные, верных утверждение; всех согрешающих утешение: тисточники точащие воду, от нее же почерпающе услаждаемся душами, просяще прощения согрешений и велия милости» и т.д. Общий тропарь им следующий: «Яко Апостолов единонравнии, и вселенные учитилие, Владыку всех молите мир вселенной даровати и душам нашим велию милост²¹⁷.

В частности св. Иоанн Златоуст и св. Василий Великий называются основаниями Церкви в следующих выражениях; св. Иоанн Златоуст: «Неразоримо тя основание Христос утверди своей Церкви, Отче преподобне: соблюдающу сию непозыблему и необориму вражиими прилоги, богоглаголиве Златоусте: и молящася от страстей душетленных избавитися, жаждущим твоих словес и пучины разумений²¹⁸.

Св. Василий Великий: «явился еси основание непоколебимое Церкви: подая всем некрадомое господство человеком, зепечатлея твоими веленьями, необявленне Василие преподобне!²¹⁹.

По этим образцам всякий читатель может составить себе ясное понятие о характере церковных песнопений, и согласится с нами, что наше правило совершенно верно: песнопения следует изъяснить по вероизложениям и церковным правилам, я не на оборот, по песнопениям вероизложения и церковные правила, как хотят паписты. Вообще им следовало бы спросить нас: как мы толкуем церковные песнопения, благоприятствующие их взглядом, и почему толкуем именно так. а не иначе, и сообразно с тем объяснять их. Оо. иезуиты уже не раз ссылались на наши богослужебные книги, и не раз получали разъяснения с нашей сторон²²⁰; но тем не менее ничего не хотят слышать, и все твердят свое, передергивая ссылки, обрывая тексты и навязывая им свой смысл. Так нельзя вести диспуты о соедении церквей. Это не рассуждение не объяснение, не вразумление, а обольщение, обман.

Таким образом вопрос о главенстве папы мы считаем поконченным совершенно. После того, как мы обстоятельно изъяснили основной текст об ап. Петре, как камени Церкви, мы находим излишним входит еще в рассмотрение последующих текстов – об утверждении братьев и о пасении агнцев и овец. Если в том тексте нет указания на главенство, то еще менее можно находить указаний на оное в этих текстах. Переходим к учению о непогрешимости.

Мы сказали, что книги – Асташкова и о. Астромова сделались мне известны уже после того, как моя статья о непогрешимости Церкви была напечатана, но тем не менее мой разбор латинского учения об этом предмете составлен так, что мне не приходится ни в чем ни изменять, ни поправлять себя. Только некоторые особенности в изложении автора, изданного Асташковым, вызывают на отрывочные замечания и объяснения, весьма впрочем полезные для выяснения общего вопроса.

Начнем с понятия о предмете непогрешимости.

1)             Сводя в один фокус все лучи фальшивого учения папистов о непогрешимости, автор говорит: «И так не человек в первосвященнике непогрешим; кто же? Может быть писатель? Нисколько… Проповедник? Ни мало… Мы с глубочайшим благоговением относимся к его словам, но однако, ни одно из них не обладает свойством непогрешимости. Верховный Судия? Нисколько. Все обязаны только повиноваться, как повинуются всякому другому верховному безапелляционному приговору, но не обязаны верить, что решение его непререкаемо справедлив²²¹. Непогрешим как законодатель, верховный правитель Церкви? Нет еще не он. Постановления Первосвященника хотя совершенно обязательны, однако не вынуждают прямой веры в их непогрешимость. Спрашивается, да кто же наконец непогрешим в Первосвященнике? На это Церковь отвечает: верховный учитель, исключительно только он! Но и этого еще недостаточно. Верховный Учитель этот необходимо должен подчиниться двум неизбежным условиям для издания непогрешимого определения. Во-первых, он должен кафедрально обращаться ко всей Церкви, а во-вторых, определение его должно относиться к предмету исключительно до веры и нравственности касающемуся. Дошли ли мы наконец, хоть на этот раз до крайних пределов непогрешимости? Нет еще. Вот Первосвященник, восседающий на кафедре св. Петра, свободно и кафедрально изрекает относительно веры и нравственности и следовательно обращается ко всей вселенской Церкви, будет ли сказанное им в таком случае непогрешимо? Нисколько. Непогрешимость будет относиться только исключительно к весьма ясным, точным, торжественным, собственным словам определения. Все прочее, вводимые рассуждения, доводы, доказательства, умозаключения, личные взгляды Первосвященника, выводы, подготовляющие здравый смысл и разум к яснейшему уразумению определения, все это к непогрешимости не относится²²².

Такое определение близко подведено к нашему определению, но только по форме, по существу же остается далеким от нашего. Вот наше учение: говоря, что учение Церкви непогрешимо, мы не утверждаем ничего более, как именно то, что оно неизменно, тоже самое, какое было предано ей изначала, как учение Божие²²³. Этим определением мы затворяем двери для всевозможных нововведений. Определением же латинским напротив – двери остаются открытыми, потому что автор говорит о форме, а не о содержании определения. Если слова папского определения будут содержать вывод из толкований его папы, или всей его учащей церкви, то оно как не божественное – будет погрешительно, как это и оправдывается делом. Определение о догмате непорочного зачатия, который, по их же собственным словам, не дан Откровением, но выведен из него и сначала явился в виде частного мнения, такое определение не может быть отнесено к числу непогрешительных, а есть погрешительное (как это и раскрыто мною в моем исследовании). Ватиканское определение о верховенстве римского Первосвященника, начинающееся со слова о первенстве, а кончающееся словом об абсолютном верховенстве, как будто неоспоримо, что первенство и абсолютное верховенство одно и то же, никак не может быть непогрешительным; затем ватиканское же определение о непогрешимости папы, которое представляет собою источник всякого рода неопределенностей, не может быть отнесено к разряду бывших Соборных определений, а есть, как мы выше показали, изобретение софистической изворотливости оо. иезуитов. К прежде сказанному прибавим замечание, вызванное нескладным переводом книги Асташкова. «В определении узаконяется, что римский первосвященник вполне обладает тою непогрешимостью, коею Божественный Искупитель хотел, чтобы была облечена Церковь, когда она определяет о учении к вере или нравам относящимся; и что следовательно таковые определения римского первосвященника суть вполне не отменимы уже по себе, а не вследствие согласия Церкви». Всмотритесь в это определение, сколько оно заключает странностей. «Искупитель хотел, чтобы Церковь была облечена непогрешимостью, а оказывается, что папские определения не отменимы, не вследствие согласия непогрешимой Церкви, а сами по себе, т.е. помимо непогрешимой Церкви!» Это – такое определение, которое мало назвать погрешительным. Когда мы говорим о непогрешимости Церкви, мы разумеем буквально всю совокупность тела Церкви, или частнее и определеннее праведных в церкви, живущих по духу Христова учения, а вселенские Соборы выразителями их исповедания; при чем утверждаем, что сии последние не новое определение выдают. А в своем определении выражают и так сказать – констатируют общее, т.е. вселенское исповедание, и потому это определение от Церкви издается и ею приемлется. В ватиканском же определении непогрешимость папская есть нечто внешнее для Церкви; папское определение учения, прежде не содержимого Церковию, есть новый акт благодатного творчества, совершаемого Духом Святым в душе римского первосвященника, новое откровение, даруемое Церкви чрез папу, почему и не может быть речи о согласии Церкви, а речь должна быть только о послушании и беспрекословном принятии подаваемого. Таким образом, жизненный процесс непогрешимости, по нашему учению, происходит буквально во всем составе Церкви, потому она непогрешима, что свята; по латинскому же учению жизненный процесс непогрешимости не в Церкви происходит, а в одном лице, в папе, и притом не посредством его святости, а чрез внешнее, так сказать, механическое воздействие на него Духа Божия; церковь римская непогрешима в лице папы, папа непогрешим не потому что свят, а потому что есть верховный первосвященник. Это есть совершенное извращение вселенского учения! Sapienti sat.

Обратимся теперь к ответам нашего автора на возражения, им же самим представляемые.

2)             Автор пишет: «Охотнее и чаще всего приводится следующее возражение: «Первосвященник – человек, каким же образом может он быть недоступен заблуждению? И какой же здравый смысл согласится с тем, что существует такая человеческая личность, которая не может ни сама обмануться, ни других ввести в обман?» Ответ: «Довольно странно, что возражающие, если только они христиане, на каждом шагу, и без малейшего затруднения верят еще несравненно непостижимейшим чудодействиям. Разве священник, разве епископ не человек? Однако, они ежедневно и единым словом превращают хлеб и вино в тело и кровь Христовы; ежедневно и единым словом разрешают душу от тягчайших грехов и даже преступлений. Если вы верите, что в священнике, в епископе действует не человеческая немощь, а Божеское всемогущество, то почему же связываете одно только непогрешимое учение истины с тою же человеческою немощью, а не с тем Божеским всемогуществом? Понимаю неверующих рационалистов, равно отрицающих и то и другое; но не постигаю произвольно признающих одно и отвергающих прочее. Это очевидно ребяческая непоследовательность» (стр. 124).

Автор слишком поспешно отделывается от возражения и отвечает весьма поверхностно. Мы берем под свою защиту это возражение и говорим, что оно ниспровергает учение о непогрешимости папы. Во-первых, о священнике и епископе мы знаем, что они чрез рукоположение получают благодать священства и право совершать таинства; скажите же: чрез какое рукоположение папа получает спасительную благодать непогрешимости и великое право издавать непогрешительные определения именем Духа святого? Такого рукоположения нет, потому, как выше мы показали, это самозванство не больше (см. стр. 92–94).

Во-вторых. Непогрешимость Церкви нельзя трактовать как таинство Церкви. Непогрешимость в Церкви тоже что святость, как святость есть подвиг свободной воли, так непогрешимость в учении есть подвиг свободного разума. Выше мы раскрыли, что умом своим мы, все христиане – должны стремиться к достижению непогрешительных представлений о Боге и Его отношений к нам. Потому непогрешимость нельзя трактовать как одно внешнее, механическое воздействие Духа Божия – на одно ли лице или всю совокупность верующих, что все равно. Латинское же представление о непогрешимости Церкви – совершенно отрицает свободное участие верующих в этом качестве Церкви. Верующие потому непогрешимы, что непогрешим папа, а папа не погрешим потому, что он папа, что без этого он не может быть папой, что непогрешимым его делает всемогущество Божие. Это, повторяю, opus operatum, доведенный до абсурда.

3)             Возражают еще: «Первосвященник не только человек, но он кроме того еще грешник, а Борджиа был даже преступник. Кто же поверить, что непогрешимая истина могла бы изливаться из подобных уст». «Возражение это не ново. Тысяча четыреста лет тому назад вздумали отрицать действительность таинств, совершаемых священно-действователями, находящимися в греховном состоянии. Но Церковь и сам здравый смысл осудили эту нелепость, которая невозвратно разрушила бы религию до основания» и т.д. – повторение предшествующего, т.е. как греховность священника не нарушает силы таинства, так греховность папы не препятствует ему быть непогрешимым в учении». Ответ этот убеждает нас в механическом понимании латинами существа непогрешимости. И потому мы отсылаем читателя к предшествующим замечаниям.

4)             Продолжая опровергать возражения, автор пишет: «Мы согласны, говорят. Однако, что случилось бы, если когда-либо, в спорном вопросе, Церковь была с одной стороны, а первосвященник был с другой». «Отвечаю весьма просто: предположение существенно невозможно и следовательно нелепо (напрасно). Что случилось бы, спрошу у вас в свою очередь, если бы в движущейся колеснице одно колесо вращалось по известному направлению, а второе по противоположному? Вы мне ответите, что предположение мое нелепо, ибо оба колеса вращаются около одной и той же оси. Что случилось бы, если бы в человеке голова захотела вести его по одному какому либо направлению, а ноги по другому (однако же в римской Церкви это случается?). Вы ответите опять, что предположение бессмысленно; ибо голова и ноги действуют под руководством одной и той же воли. Тоже самое встречается и в отношении первосвященника в Церкви. Оба руководимы одним и тем же началом, одною и тою же волею, т.е. Духом Святым» (как же это Борджиа-то?).

«Но предположение не только нелепо, оно кроме того свидетельствует об абсолютном незнании самого существа церковной конституции, и составляет даже прямое посягательство против веры: «Строго к вере относится (т.е. составляет предмет веры), учит английский архиепископ, кардинал Меннинг, что церковный глава никоим образом и никогда не может быть отделен ни от епископства, ниже от прочих правоверных. Допустить возможность значило бы прямо отрицать действие Духа Святого в церкви Христовой (и приходится отрицать в церкви латинской), т.е. то жизнедательное действие, по которому в ее духовном организме плотно связаны во всех своих частях глава с телом, тело с главою, и все члены между собою. Это значило бы нарушить единство (при существовании иезуитов и курии трудно разрушить единство латинской церкви) сокрушить полную гармонию и сочление того (римская централизация все превозмогает), что апостол называет телом Христа (а не папы), и о котором св. Августин учит, что как глава и тело образуют единую личность, так и Христос с церковью (Христос, а не папа) образует совершенного человека. От этого единства зависят все свойства и дары, церкви сообщенные: непреходимость, единство (от единства – единство) непогрешимость, и следовательно церковь точно также не может отделиться от своего видимого главы, как не может быть отделена от невидимого» (вывод слаб, и ни на чем не основан).

«И так, повторяю еще раз: отрицайте, если желаете, стихийную сверхъестественность (?) в создании вселенской Церкви и тогда допускайте сколько угодно возможным несогласия и разъединения между ею и первосвященником. Но признавать в Церкви божественное начало и вместе с тем оскорблять его премудрость, допуская подобные предположения, было бы прямым отрицанием всякой последовательности и здравого смысла (стр. 126–127).

Заключая так горячо, так сильно и решительно свой ответ, автора, как видно, сознает силу и непререкаемость своего ответа. Но позвольте, стихийную сверхъестественность, выражаясь вашими словами, в создании Вселенской, собственно Христовой церкви и мы никак не отрицаем, но отрицаем только в создании латинской церкви и допускаем в ней нелепости, какие опровергает автор в возражении. В действительности в ней существуют разногласия, которые проходят чрез всю ее историю, и разделения между верующими и первосвященником, в ней, действительно, колеса хотя на одной оси, но вертятся в разные стороны, и ноги движутся не туда, куда велит голова. В этом-то и вся причина нашего отчуждения от латинской церкви, что она не находится в нормальном состоянии. В каком должна быть она, как церковь Христова. Если бы ее непогрешимость основывалась на святости ее членов, тогда бы мы признали, что в ней дышит, живет и действует Дух Божий, соединяя во едино главу и члены; но в том предположении, какое утверждается папистами о непогрешимости Церкви, не может быть и речи, об истинном духовно-благодатном единстве. В ней глава и члены связаны, но внешнею связью дисциплинарным устройством и земными интересами. А не силою Духа Божия. Поэтому, в латинской церкви нужно различать единство благодатное от единства дисциплинарного, которые (т.е. единства) существуют отдельно; в ней можно пребывать во Христе, отвергая таких пап, каковы, напр., были еретики: Зефирин, Калликст, Гонорий, или развратники и материалисты – Иоанн XXIII и Александр Борджиа; или же пребывая в папе, оставаться без Христа (напр. во всех фанатических преследованиях еретиков, или в поголовном истреблении их). Мы уже сказали, что дисциплинарное единство латинской церкви есть внешнее по отношению к делу спасения (см. выше стр. 117), и потому слова кардинала Меннинга, приведенные автором «о благодатном союзе Христа с верующими» нисколько не относятся к церкви латинской. Что Христос с Церковью образует совершенного человека – это совершенно справедливо, но чтобы видимые Церковь не могла отделиться от своей больной главы – это никак не вытекает из предшествующего.

5)             В следующем рассуждении «представление папистов о папской непогрешимости, как о благодатном и механически сообщаемом откровении выступает со всею определенностью. Автор пишет:

«Но, настаивают: представьте себе первосвященника, одаренного умом пылким и отважным, всегда готового пускаться вкось и впрямь в определении неосновательные, без предварительного исследования и разработки предмета. Где же будет тогда значение непогрешимости?»

«На это автор отвечает, во-первых: Если бы всякое частное лицо обладало правом судить о степени основательности каждой христианской истины. Это вело бы к прямой нелепости, ибо тогда каждый епископ, каждый священник и даже каждый мирянин не иначе могли бы принять символ веры, как убедившись предварительно, насколько церковь основательно поступила, принимая и исповедуя каждый член оного в отдельности».

Остановимся на этом ответе. Этот ответ вытекает из представления о рабском и беспрекословном послушании всех католиков папе, что, по нашему представлению, противоречит достоинству христианина, имеющего благодатные права во Христе, следовательно и права разумения божественной истины, сообщенной людям во спасение. В этом одна из вопиющих несправедливостей папизма против свободы нашей во Христе. Делая из папы внешний авторитет, паписты хотят, чтобы все беспрекословно повиновались ему, а сами не смели бы рассуждать. Это учение, как мы видели, противоречит существу Церкви, как благодатному союзу свободно-разумных существ, и устраняет то право, какое дано малым церквам судить своих глав, митрополитов и патриархов, в случаях их уклонения в ересь (см. выше, стр. 65–69, а также 190).

Но продолжим: «Во-вторых, что возражающие, очевидно, не понимают истинного значения непогрешимости. Непогрешимость, по их понятию, основана на научном исследовании вопроса, на его тщательной разработке, на совещаниях первосвященника со всеми церквами и епископами, и на проверке единогласия их мнений (неправильна постановка возражения; вспомните наше определение непогрешимости. См. выше стр. 61, 62, а также 81–3). В таком случае, полагают они, действительно можно рационально признать, что согласие всех церквей, всех епископов, всех преданий, морально исключает возможность какой-либо погрешности, какого-либо заблуждения». «Но они существенно ошибаются (нисколько. См. вышеуказанные страницы). Все помянутые предосторожности, указанные здравым смыслом, ни что иное, как правильная, рациональная подготовка непогрешимого определения, но ни отнюдь не образует существенного основания этой непогрешимости. Это, так сказать, лишь только шаткая человеческая непогрешимость, до которой достигала бы напр. церковь, если (бы) она была великое законодательное собрание под председательством верховного президента, преподающего учение истины по большинству голосов» (?!) (большинство голосов на Вселенских соборах – это великое заблуждение латинян! см. выше, стр. 109–111).

«Но правильное понятие о непогрешимости возносится до несравненно высшей сферы. Оно исключительно основано на сверхъестественном преимуществе, дарованном, по свидетельству Евангелия (?) Самим Христом вселенскому первосвященнику, (никогда Христос не давал первосвященнику, а дал своей Церкви, которую освятил кровию Своею) быть вполне недоступным погрешности, когда кафедрально изрекая в качестве Верховного Учителя церкви, он предписывает всем неколебимо верить. Что такое-то учение до веры или нравственности касающееся, действительно составляет часть Божественного откровения (это не больше как теория оо. иезуитов!) С этой точки зрения понятно, что ни наука, ни познания, ни исследования, ни ученость совещателей, и даже ни дальновидность самого первосвященника играют здесь преобладающую рол²²⁴. Нет, несокрушима основа непогрешимости заключается единственно в непосредственной помощи Духа Святого (мы исповедуем помощь Св. Духа в сохранении истины, а не в сообщении новых откровений). Допустим, чтобы первосвященник мог когда-либо лишиться Богом обещанного вспоможения, и быть доступным заблуждению, значило бы допустить крушение и самой церкви, вопреки формальным словам Христа, обеспечившего существование ее на веки, на избранном Им Самим в лице Петра основании» (и действительно, надо признать, что латинская церковь терпит крушение не относительно внешнего устройства, а относительно учения веры, которое у нее весьма искажено).

«Из сказанного явствует, что все эти возражения вытекают главным образом из неправильного понятия о сущности непогрешимости (т.е. на оборот – из правильного понятия, а ответ исходит из неправильного), и из фальшивого применения к органическому учреждению церкви, представительных условий, служащих основанием всем прочим современным правительствам (это жалкое недомыслие западных относительно вселенских Соборов). Забывают, что их действиями руководствует одна только человеческая мудрость (неправда: Соборы вселенские действуют по изволению Духа Божия: Изволился Духу Святому и нам), и что следовательно они совершенно основательно обращаются к ее законному олицетворению, т.е. к тщательному и глубокому обсуждению вопросов в законодательных совещаниях государственного представительства. Но Церковь Христова (Христова, но не папистическая) вращается около совершенно иной неестественной (?!) оси. Ее освещает свет нечеловеческих вероятностей, а абсолютной непогрешимости, т.е. непосредственно Божеского вдохновения. А в таком случае, какое же значение, относительно непреложного познания истины может иметь числительность, и каким же преимуществом могут обладать пятьсот человек пред единым? (Великим преимуществом!) Если полагаем, что пятьсот человек представляют большую гарантию непогрешимости, чем один, очевидно, что мы опять возвращаемся к точке зрения чисто человеческих вероятностей (нисколько) и что тем самым мы отрицаем принцип сверхъестественной непогрешимости, о которой однако только и может быть речь²²⁵.

Автор рассуждает совершенно, как ветхозаветные книжники и фарисеи, не разумея ни писаний, ни силы Божией. Он неправильно ставит вопрос и неверный дает на него ответ: пятьсот человек не потому представляют гарантию непогрешимости, что их пятьсот, а потому, что они как представители множества поместных церквей, в своем единомыслии суть не ложные свидетели вселенского предания, каковыми свидетелем одно лице быть не может.

Автор лукавит; составив неправое предположение о вселенских Соборах и опровергая оное, он как будто говорит дело, опровергает ложь, а на самом деле имеет целью подорвать значение вселенских Соборов. Все такие и подобные рассуждения, намеренно спутанные, направлены не к разъяснению истины, а к затемнению ее, с полным расчетом, чтобы овладеть мыслию и чувством неопытных читателей. В таком ведении дела нет Духа Божия, а слышится дух лестчий.

Выше мы уже сказали, как надо понимать непогрешимость вселенских Соборов, но в настоящем случае. К большому раскрытию истины, приведем еще слова Януса, который хотя не принадлежит к восточной церкви, но совершенно здраво, как православный, рассуждает о Соборах и личной непогрешимости пап. Он пишет: «личная непогрешимость простирается гораздо шире, чем свобода от заблуждений великого общества, какова вселенская Церковь или представляющий ее Собор. Церковь обеспечена от ложных учений в своей целостности; она не отпадет от Христа и Апостолов, не отречется от раз принятого и в своем недре возращенного учения. Когда Собор определяет учение, он тем самым дает о нем свидетельство. Епископы, каждый из них за известную ему часть Церкви, удостоверяют, что известное там учение доселе преподавалось и составляло предмет веры; или, что истина, содержащаяся в этом доселе хранимом учении, хотя ясно не выражена, но как логическое следствие с неоспоримою необходимостью существовала. О том, верно ли дано это свидетельство. Царила ли между епископами Собора свобода совещаний и беспристрастие, об этом в последней инстанции судить сама Церковь; она принимает или отвергает Собор или его определение».

«Уверенность и непогрешимость здесь покоится таким образом на твердой почве действительности. Церковь не открывает новых учений, не творить чего-либо нового, но ограждает и охраняет свое наследственное имущество. Смысл приговора собравшихся епископов таков: » так веровали наши предшественники, так веруем мы, так будут веровать и наши потомки». Великое общество, целая Церковь не подвержена опасности превозношения и чрезмерного притязания на высшее озарение. Для нее не существует искушения свой особенный взгляд или свое личное (субъективное) мнение сделать обязательным. Предоставленная самой себе, она естественно держится в пределах предания, во что всегда и везде веровали. Но совсем иное дело, когда единичное лицо становится носителем непогрешимости. Папа в своем лице всегда подвержен опасности. Что льстецы и интриганы возымеют на него влияние и будут вынуждает его к догматическим определениям; воспользуются его пристрастием к какому-нибудь богословскому мнению или к какому-нибудь богословскому мнению или к какому-нибудь ордену и его любимому учению; воспользуются его невежеством в истории догматов, или тщеславием и страстным желанием возвеличит свое царствование (папствование) замечательным и для римского престола мнимо-выгодным (vermeintlich vortheilhafte Entsscheidung), определением, и связать с своим именем какое-нибудь великое догматическое деяние, имеющее составить эпоху в Церкви. При этом для папы нет ничего легче, как удалить от себя всякое противоречие; обыкновенно, никто, не будучи спрошен от него, не отважится делать ему какое-либо представление, или выразить сомнение. В душе такого человека тотчас образуется столь лестное и ветхому Адаму столь свойственное вдохновение, что он стоит под особым, благодатным водительством Неба и что в силу его достоинства, как полнота власти, так и полнота истины и знания дается ему без труда. Он поверит этому тем легче, и ухватится за это тем скорее, чем незначительнее его собственные познания и чем менее он имеет понятие о тех сомнениях и трудностях, которые удерживают ученых богословов от принятия того или другого ученого мнения. При этом и самый благомыслящий папа может вообразить себе, что он далек от само-превозношения и есть только смиренный орган Духа Божия, говорящего чрез него» (как это в действительности и есть).

«Один из пап, правление которого оставило самое мрачное воспоминание, Иннокентий X (1644–55), сам признавался, что он всю жизнь занимался юридическими делами и процессами и потому ничего не понимает в богословии. Это, однако ж, не помешало ему осуждением пяти положений о благодати положить начало спору, который тянулся целое столетие и остался нерешенным. В разговоре с епископом Монпельером он говорил, что он получил от Бога столь великое откровение Духа, что ему стал ясен смысл свящ. Писания и он внезапно постиг все запутанные тонкости схоластики. По объяснениям с другими духовными лицами (Aubigni), он осязательно чувствовал в себе присутствие Духа Святого. Поэтому он не нуждался ни в каком совещании с кардиналами, ни в каком-либо мнении духовных, избранных им из монашеских орденов. «Все это зависит от вдохновения от Духа Св.», говорил он пришедшим из Парижа теолога²²⁶.

«Из пап новейшего времени вспомним Григория XVI (1831–46). Об нем один из бывших в Риме государственных мужей сообщает: «Григорий XVI пренаивно радовался своему высокому положению, особенно потому, что ради этого он считал правым во всех делах. Во время докладов по финансовым делам, когда Капаццини, не мог убедить своего владыку, а владыко своими доморощенными аргументами своего гениального государственного человека, Григорий иногда взывал: «да ведь я же папа; не могу же я погрешать; я должен все знать наилучшим образом²²⁷.

«Всякая абсолютная власть портит человека, которому она достается. Об этом свидетельствует вся история. Если это власть духовная, господствующая над совестью людей, то опасность самопревозношения тем больше, ибо обладание такою властью (Macht) имеет особенно соблазнительную прелесть, и производить самообольщение, по которому страсть властолюбия легко прикрывается заботою о спасении других. Если при этом человек, которому досталась такая неограниченная власть, питает мнение, что он непогрешим. И есть орган божественного Духа и знает, что его определение в делах религиозных и нравственных будет принято миллионам со всецелою внутреннею покорностью, то почти невозможно, чтобы при таком упоении сознания постоянно сохранялась трезвость духа. К этому присоединяется в продолжении столетий заботливо поддерживаемое Римом представление, что в конклаве, не смотря на происки в нем партий. Всегда торжествует руководящий выборами Дух Святый, и что потому избранный в папы есть специально избранное орудие благодати для выполнения определений Божиих о Церкви и человечестве. С того момента, как он, посаженный на престол, принимает первое целование ноги, вся жизнь его становится непрерывным рядом чествований. Все рассчитано на то, чтобы укрепить его в той мысли, что между ним и прочими смертными пропасть велика утвердися, и потому отуманенный постоянными воскуриваниями и при самом твердом характере он падает пред искушениями, превосходящим человеческие силы. О папе Марцелле II (21 день 1555) рассказывают, что он при своем восшествии был полон боязни, чтобы с ним не случилось того же самого, что было примечено в большей части его предшественников, которые, сделавшись папами, совершенно изменялись и из прежних своих добрых намерений не выполняли ничего. Так вредно действует, думал он, на характер папы перемена состояния, рой льстецов и свойство парти²²⁸. Генерал ордена иезуитов Олива (1670) замечает. «Возведение в папское достоинство обыкновенно так портит характер избранного, что никто не пожелает доброму человеку этого повышения, и никто не надеется, чтобы и самый лучший из кардиналов, когда сделается папой, действительно сдержал добрые и святые предначертания, какие он питает при своем вступлении²²⁹.

Этим мы кончаем наш разбор книги, изданной С. Асташковым. Скажем о заключении.

Заключение книги в то же время есть заключительный акт иезуитской изворотливости. Обращаясь к «добросовестному христианину» с предложением воссоединения с латинскою церковью, как вселенскою, автор с лукавством искусителя толкует, что всякая ересь. Всякое отступление есть непременно отрицание каких-либо христианских истин, а воссоединение есть принятие этих истин с сохранением прежних своих (хорошо предложение!). Таким образом нам православным, предлагается, сохраняя все свое, принять еще два новых догмата. «Об исхождении Святого Духа и от Сына», и «главенство папы». Говоря так, автор имеет жалкое и обидное представление о своем читателе. А так как он назначает свою книгу для русских – то это представление относится к нам. Такая тактика, повторяем, только и шире раскрывает между нами ту пропасть, которая уже целое тысячелетие разделяет нас.

Хитростью можно обмануть, но нельзя расположить к любви и единству!

(«О непогрешимости» русского католического священника Юлиана Астромова)

Rome. 1882.

Истина свободит вы (Иоан. 8, 32).

В обозначенном сочинении почтенный автор, о. Астромов, является не только богословом, но и философом. Он взял на себя задачу – латинское учение о непогрешимости папы ввести в систему общего мировоззрения, или, точнее, под это частное учение подвести общую теорию, почему и озаглавил свое сочинение общим словом «о непогрешимости».

Сочинение распадется на две части: в первой излагается общая теория, во второй – частная собственно о непогрешимости папы.

Как человек даровитый, автор излагает свои мысли с талантом; но как папист, обнаруживает все недостатки, свойственные латинскому мышлению; по местам он говорит как оратор, с убеждением и воодушевлением, а по местам рассуждает, как тонкий диалект и как сухой, отвлеченный схоластик. Все сочинение написано методом диалектическим и представляет собою ряд положений. В виде цепи, в которой звенья держаться одно за другое.

Диалектический метод напомнил мне давно минувшие времена моего образования, когда нас учили, между прочим, и силлогистической мудрости. Бывало, дадут нам тему, в роде простого предложения, и заставят доказать ее посредством силлогизма. Следуя указанию учебника, мы отыскивали родовое или общее понятие, под которое бы подлежащее данного предложения подходило как частное. Когда обреталось такое понятие, мы его ставили в большую посылку, а данное предложение в меньшую, и искомый вывод был готов. Отыскание общего понятия совершалось иногда очень простым способом: данное предложение: обобщалось чрез местоимение все и всё. Напр., дается предложение: труд полезен. Чтобы доказать эту истину, делается неопределенное предложение: все, что содействует развитию наших сил, все, что укрепляет здоровье, то полезно; а труд содействует развитию наших сил и укрепляет наше здоровье, следовательно труд полезен. Тогда мы не замечали, что в большой посылке мы повторяем то же самое предложение, только в неопределенном общем виде, и потому, собственно говоря, ничего не доказывали, а упражнялись в тождесловии. Только впоследствии мы поняли, какая фальша заключается в таком умозаключении. Подобная фальша замечается и в книге достопочтенного о. Астромова. Он взял себе тему: папа непогрешим. Чтобы доказать это положение, он обобщает его и строит такого рода умозаключение: «все люди, которым от Бога сообщена непогрешимость в высшей степени, непогрешимы. Папа есть единственный человек, которому сообщена Божественная непогрешимость в высшей степени; следовательно, один папа непогрешим». Раскрытие этого силлогизма посредством дробнейших и частнейших силлогизмов, и составляет содержание всей книги о. Астромова. В первой части содержится первая общая посылка, во второй меньшая и заключение.

Содержание первой части можно выразить в следующем сжатом виде:

1)             «Непогрешимость принадлежит уму, как безгрешность воли»

Человек ограничен; следовательно он не может сам по себе обладать ни непогрешимостью, ни безгрешностью.

2)             Бог – полнота совершенств. Он один обладает и непогрешимостью, и безгрешностью. Следов. Твари только от Него могут получать непогрешимость и безгрешность.

3)             Безгрешность воли и непогрешимость ума не находятся между собою в необходимой связи. След., можно быть греховным по жизни, но непогрешимым по уму, и наоборот, погрешимым по уму, но безгрешным волею по жизни.

4)             Сообщения Богом разумным тварям непогрешимость придает им авторитет, а авторитету должно покоряться; следов. авторитет есть власть.

5)             Власть проводит в жизнь, или осуществляет в жизни закон, а закон есть сама истина, или сама непогрешимость, след. всякая власть непогрешима.

6)             Законы относятся к трем областям бытия, к естественной, церковной и благодатной, и потому делятся на законы гражданские, церковные и божественные. Сообразно с сим делятся и власти – на гражданскую, церковную и божественную. Власть гражданская осуществляя законы естественные, по своему достоинству, ниже власти церковной и подчиняется ей; власть церковная, осуществляя законы церковные, выше власти гражданской, но ниже божественной; власть же божественная безусловна и выше гражданской и церковной. Поэтому хотя всякая власть непогрешима, но в безусловном смысле – непогрешима только одна власть божественная.

Этим заканчивается первая часть; вторая содержит меньшую посылку и вывод.

Власть римского первосвященника есть власть божественная, след. его одного власть непогрешима в безусловном смысле.

Чтобы не казаться голословным и несправедливым к автору, выставим пред читателем некоторые положения:

(Из гл. 1). «У тварного существа бытие не есть бытие в себе, но сообщенное отображение единого, истинного Бытия. След. и непогрешимость у него сообщенная.

Тварное существо состоит из отдельных сил и образ Божий отображается в них отдельно в каждой. След. должно различать сообщенную непогрешимость и сообщенную безгрешность (этим полагается начало непогрешимости ex kathedra вне связи с нравств. жизнью).

(Из гл. II). Тема главы: тварь тем большею обладает непогрешимостью, чем более отражает Божеств. авторитет.

Чл. I. Авторитет обозначает 1) законную власть и 2) заявление, покоряющее наш ум.

В первом случае он действует сперва на волю, а во втором сперва на разум. Но и в покорности воли участвует разум, и в покорности разума участвует воля. Ибо в первом случае разум признает законность требований власти, а во втором – воля увлекается силою истины, или убеждением разума. А законная власть и убеждения разума – называется авторитетом; ибо это одно и то же. А так как авторитет заключается в непогрешимости, то тварь чем больше отражает в себе божеств. авторитет, тем она непогрешимее (в этом заключается начало безусловного послушания папе).

(Гл. III Ступени непогрешимости частной и служебной).

Авторитет твари заключается в ее непогрешимости, т.е. в ее покорности Богу.

Тварь может быть покорна Богу, или повинуясь сама, или, из повиновения Богу, повелевая другими тварями (?!).

Первый вид повиновения представляет из себя вид частного авторитета; а второй – вид служебного или общественного.

Тот и другой авторитет имеют ступени:

а) Частный; чем более человек покорен Богу, тем ближе он к совершенству, тем полнее он олицетворяет в себе божественные законы, тем он непогрешимее.

А чем непогрешимее, тем сильнее он влияет на других, как авторитет в полном смысле этого слова, т.е. как законная власть.

След. для тварного существа сообразоваться с божественными законами, значит быть непогрешимым и в той же степени пользоваться частным авторитетом.

б) Официальный; – официальный авторитет дает повеление только в той мере, в какой сам повинуется.

Всякий авторитет есть законная власть. В законе все существо власти или авторитет, почему закон выше лица, облеченного властью. Всякое повеление, противное закону, не есть повеление в точном смысле, но акт частного лица (начало, оправдывающее теорию непогрешимости от ошибочных и греховных распоряжений пап).

В лице же, облеченном властью, следует различать его личность официальную и частную (это опять для различения в папе – первосвященника, говорящего ко всей Церкви и лица частного, говорящего от себя).

Обе стороны могут совпадать и не совпадать (оправдание теории папской непогрешимости). В последнем случае подчиненные обязаны подчиняться первой, т.е. официальной, а не второй (начало для оправдания непослушания светским властям, в чем-либо несогласным с папою).

Официальный авторитет непогрешим в каждом своем повелении (?).

Так как на всех ступенях официального авторитета в сущности один Бог повелевает, то явно, что всякий официальный авторитет непогрешим.

Значит, всякий непрестанно повинующийся официальному авторитету, совершает только непогрешим действия, следов. является всегда и во всем непогрешимым (теория Лойолы о безусловном послушании).

И наоборот: так как все противозаконные требования и ошибки принадлежат обладающему властью лицу, не как официальному, а как частному, то кто повинуется им, является раболепным льстецом твари, а не служителем Бога (?!).

Условия, при которых всякое повеление является официальным авторитетом, суть следующие:

1)             Всякое повеление должно быть согласно с божественными законами.

2)             Всякое повеление должно быть выражением воли того лица, которое его высказывает (?).

При отсутствии одного из этих условий не будет и повеления.

Воля приказывающего лица выражается всегда в каком-нибудь знаке. Лица, облеченные властью, желая приказать что-нибудь противозаконное, не выражают определению своей воли. А дают понять ее как-нибудь косвенно. При столкновении с нравственною личностью они скорее будут гнать и преследовать ее, чем определенно приказывать ей противозаконные действия.

Таким образом, официальный авторитет настолько непогрешим, что подчиненному нечего опасаться ошибки: его начальник скорее сотрет его с лица земли, чем станет приказывать что-нибудь противозаконное.

Законами все живет и совершается… Законы непогрешимы. Таково же и приказание официального авторитета.

Господь не был бы Сама любовь, если бы подчинив людей законной власти, не дал бы этой власти непогрешимости; ибо тогда не было бы у людей верного пути ко спасению.

И так, чем здравомысленнее человек и чем более в нем искренности, тем более он послушен всякому официальному авторитету, в котором видит непогрешимого руководителя своим действиям».

Все свои рассуждения первой части автор заключает следующими выводами:

«Всякое общество есть тело; верховная власть в нем – голова, закон – душа общества. Хотя голова управляет телом, но на столько, на сколько является проводником закона во все члены и во все тело; она сама оживляется этим законом и не может не проводить его в тело.

Но если рассматривать члены помимо официальной власти, то наиболее жизненным будет тот, который больше подчиняется закону. Если лицо, облеченное высшею официальною властью и проводит закон, и само вполне подчиняется ему, то оно есть самое совершенное существо, если вполне подчиняется, то это самое гнусное существо».

«Гражданских обществ столько, сколько гражданских высших властей. Но будучи высшими в естественном порядке, он не суть высшая в порядке сверхъестественной благодати. Сами по себе все эти общества представляли бы из себя видимое тело без головы; потому что головой у них был бы только невидимый Бог (?!!); или были бы несколькими отдельными видимыми телами.

«Но Бог не хотел оставить своего дела неоконченным. Он подчинил тело духу, закон естественный – Богооткровенному, телесные силы – духовным, общество гражданское – Церкви. Созидая Церковь, воплощенное Слово соединило в одно общество все члены всех гражданских обществ, или соделало их членами единого видимого тела, живущего благодатною жизнью, и имеющего видимою главою на земле наместника Творца Богооткровенного закона, Господа нашего И. Христа».

Так автор заканчивает свою первую часть. Так я передал сущность первой и можно сказать основной части книги. Но да извинить меня почтенный автор, если я ради истины, которой и я служу с не меньшей искренностью, как и он, скажу, что вся эта часть есть не больше, как логическая фикция. Если автор искренно верил, что, нанизывая эту цепь умозаключений, он обосновывал учение о непогрешимости папы, он заблуждался.

Во-первых; все его умозаключения не суть доводы от известной истины к неизвестной, а ни больше, ни меньше, как перевод существующей теории, уже обработанной, систематизированной, на язык общих выражений. Повторяю, автор сделал то же самое, что делали некогда мы, руководствуясь одною и тою же теорией; вместо подлежащего папа автор поставил – неопределенное: всякий, всякая разумная тварь, всякая законная власть, всякий законный авторитет. Такое превращение из частного в общее, и общего опять в частное и есть тот круг, в котором вращаются латины – и есть обман, которого они не могут понять и из которого не могут выйти.

Во-вторых; двигаясь вперед путем диалектическим, автор мыслить подлежащие, как математические формулы и занимается их превращением; то ставить на место сказуемого, то из сказуемого опять превращает в подлежащее. Такое превращение законно в математических вычислениях, но никак не дозволительно в рассуждении о конкретных вещах; потому что в таком случае понятия об них теряют свою условность, свои специфические свойства, и обращаются в общие, отвлеченные, ничего не доказывающие формулы. Напр., автор буквально выражается так: «Всякая разумная тварь существует сообщеною от Бога непогрешимостью»; «авторитет обозначает законную власть и убеждение, законная власть и авторитет – одно и тоже; всякий авторитет есть законная власть; всякая законная власть непогрешима в каждом своем повелении и т.д. и т.д. На любителя таких тонкостей подобного рода рассуждение, может быть, произведет благоприятное впечатление, но мы отказываемся находить какое либо удовольствие и какую-нибудь пользу от таких и подобных упражнений; они слишком бесплодны, пусты, бессодержательны и не отвечают требованиям здравого мышления.

В-третьих; в этих превращениях предложение не доказывается, а бесплодно повторяется в разных оборотах. Автор не замечает, что слово – непогрешимость у него потеряло всякое специальное значение и потому совершенно бесплодно терпеть разные превращения; всякий авторитет, законная власть, покорность закону, повиновение власти, повиновение Богу, непогрешимость, все эти слова означают одно и то же. Вследствие этого данное предложение папа непогрешим, хотя прошло чрез весь многосложный диалектический аппарат, испытав множество превращений, в действительности вышло из него таким же простым недоказанным предложением, каким и было введено. Папа, как всякая церковная власть настолько непогрешим, на сколько и другие церковные власти, и настолько имеет авторитета, насколько живет благодатною жизнью, осуществляет собою Божественные законы и проводит их в сердце верующих. Вот положение, которое выводится из всей первой части, с которым и мы совершенно согласны. Между тем ожидалось и требовалось совсем иное заключение. Нужно было из понятия о непогрешимости, вывести, что для проведения ее в жизнь необходимо одно лице, один орган, единоличная власть; а этого именно и нет.

Правда, – автор кончает заключением о единстве власти; но это заключение он выводит вовсе не из предшествующих соображений, а из новых начал, сторонних для диалектических превращений, из воли Божией. «Бог не хотел оставить своего дела неконченным» и т.д. и т.д.

Почему автор знает, чего Бог хотел и чего не хотел? Откуда он вывел это положение? На каком основании он может положительно говорить. что земные общества не могут образовать единства без видимой главы? Такое заключение есть не больше, как повторение недоказанных положений.

Вот почему я утверждаю, что вся первая часть есть логическая фикция.

Не лучше и вторая часть. В ней автор излагает собственно теорию папской непогрешимости; так как об этом предмете у нас уже сказано было много и вполне достаточно для желающего познать истину, то мы ограничимся только общими замечаниями и прежде всего обратим внимание на вступление к этой части; так как оно чрезвычайно оригинально и интересно. Автор пишет:

«Первым типом гражданского общества была семья.

Сначала весь род человеческий представлял из себя одну семью; при размножении же он распался на многие семьи, и с той поры объединение его под одной главой стало невозможным (а разве это было необходимо? Единство людей при постройке вавилонской башни до того было крепко и для развития человечества пагубно, что Творец рода человеческого определил рассеять строителей, разделил их по языкам).

Что невозможно для естественного закона, возможно для закона сверхъестественной благодати. Церковь является единым великим семейством, видимой главой которого есть общий отец для всех гражданских повелителей.

Стремиться к обладанию вселенской значит совершать дело божественного художника, значит – стремиться признать естественный закон совершенным в самом себе, значит стремиться сделаться видимым благодатным повелителем мира, каковым есть видимый глава Христовой церкви – папа» (вот основания латинской пропаганды и оправдание духа папского властолюбия, мы все должны стремиться ко вселенскому единству, но это единство должно быть достигнуто во Христе подвигами веры, а внешним образом, если хотите, в каноническом первенстве старейшего иерарха, как это уже и было раскрыто выше. Но продолжим).

«Следует заметить, что местопребыванием этой главы, Господь избрал именно Рим (?), сознавшийся после всех своих завоеваний в своем бессилии наместника Христова во веки веков"(?).

(Гл. I). Отрицать существование видимой главы в Церкви, которая есть видимое общество, немыслимо (почему же?).

Если бы Господь, возносясь на небо, не оставил видимой главы после Себя, Церковь оказалась бы менее совершенным обществом, чем всякое другое гражданское общество, ибо каждое из них имеет свою главу (какое детское, но обычное латинам рассуждение!).

Общество объединяется, во-первых, законами, но законы невидимы, как душа в человеке; поэтому необходимо видимое его объединение главою, как и тело объединяется главою. Если бы Церковь не имела видимой главы, она не была бы видимым обществом« (почему же? Общение в молитвах и таинствах достаточное средство для видимого общения членов Церкви).

Фома Аквинат (ну, Фома Аквинат небольшой авторитет!) доказывает, что монархическая форма правления есть совершеннейшая форма. Неужели же церковь может быть лишена этой формы?! (Надобно спросить у Основателя Церкви, в чем Он полагал совершенство своей Церкви, а равно и у св. Апостолов, а не у Фомы Аквината. А для этого нужно припомнить, во-первых, первосвященническую молитву Спасителя (Иоан. 17 гл.), а во-вторых, изображение Церкви у ап. Павла в послании к Ефесеям (4 гл.).

Существование видимой главы отнюдь не мешает невидимому главенству самого I. Христа (прочтите со вниманием мою первую главу о главенстве. И вы увидите, что мешает и даже очень). Подобно и правление царей не препятствует Богу быть верховным Управителем судеб человеческих (цари как и папы не препятствуют Богу управлять миром, но могут препятствовать людям обращаться прямо к Богу и жить в Боге. Припомните Дария Мидийского, издавшего указ, чтобы в продолжение 30 дней никто из его подданных не молился своим богам).

Иисус Христос есть единый истинный глава и единое истинное основание Церкви, но Он изображается в видимой или наглядной главе и в видимом или наглядном основании Церкви (но так Он должен отображаться в каждом епископе, в каждом пресвитере, в каждом истинном христианине).

Итак, существование видимой главы в Церкви очевидно, следует только доказать ее непогрешимость (далеко не очевидно).

В одной из следующих глав, раскрывая доказательства непогрешимости папы, автор пишет:

«В Евангелии Господь указывает на промысл Божий о низших тварях, маленьких птичках и полевых лилиях. Бог ради Себя Самого и ради Своей любви к нам должен (это слово должен, как тяжко звучит!) содействовать законной власти, чтобы все подчиненные ей могли непогрешимо идти по пути жизни.

Но разные ступени непогрешимости законной власти подчинены одна другой; так непогрешимость верховной гражданской власти зависит от непогрешимости церковной верховной власти (а почему-же бы не непосредственно от Божества власти, Царь имеет двойное помазание?). А так как непогрешимость Церкви зависит непосредственно от единого источника непогрешимости, то следов. Церковь является обладательницею непогрешимости в собственном смысле слова.

И законодатель гражданский и законодатель церковный в своих законах должны согласоваться с Божественным законом. Заблуждение гражданского законодателя может быть исправлено законодателем церковным (каким же это образом?). Но кто-же-бы мог исправить заблуждение последнего; он повел-бы к погибели всех своих подчиненных (по нашему взаимная любовь и помощь сотоварищей или Соборы). Но этого не может допустить благость Божия; высокое назначение Церкви – быть руководительницею к вечной цели – немыслимо (от чего?), чтобы Господь не дал людям уверенности, что это водительство будет непогрешимо (Он дал, только не одному лицу – папе).

Очевидность этого (т.е. чего?) так велика, что нельзя не признать, что для Бога было достаточно (опять!!) иметь возможность даровать верховной власти в Церкви непогрешимость, чтобы действительно даровать ее (Господи, прости им, ибо они не ведять, что говорят!!!).

А разве такой возможности у Него не было? – (Господи помилуй!).

Тот, Кто полагает несомненные законы звездам, растениям, животным; Кто напечатлел в душе человека закон естественный и на этом основании воздвиг здание Своего благодатного закона, божественно непогрешимого; Тот; Кто сообщил эту непогрешимость благодатного закона священникам Церкви, которые непогрешимо передают установление Спасителя претворяя хлеб и вино в Его тело и кровь, несмотря даже на свои личные недостатки и пороки, – Тот разве не имел силы снабдить первого из священников способностью всегда говорить истину, в силу своего звания первого представителя Бога на земле, с целью, чтобы Он наставлял и руководил все души, искупленные кровью Спасителя? (Бесспорно имел, но не снабдил, потому что это противоречиво законам нравственной жизни. Сам же автор выше сказал, что чем покорнее человек Богу, тем он непогрешимее и потому авторитетнее. Надо полагать, что этот закон существует и для первосвященника». Действительность оправдывает: св. Льву, а на другом Соборе одному из преемников его Гонорию, – анафема еретику Гонорию).

Далее следует опять излияния красноречия.

По поводу исповедания ап. Петра: Ты еси Христос, Сын Бога живаго, – автор следующим образом витийствует:

«Это исповедание веры, столь чистое, столь достойное того, кому готовились обетования, было внушено Петру скрытой (?) силой Самого Иисуса, чтобы оно в глазах мира сделалось как бы символом крепости того духовного камня, на котором Спаситель создал Свою Церковь».

«Поэтому-то как бы благословил, как бы освящая навсегда веру и истину Петра, Иисус отвечал: и Я Говорю тебе: ты еси Петр и на сем камени созижду Церковь Мою и врата адова не одолеют ей, и дам ти ключи царства небесного и еже аще свяжещи на земли, будут связана на небеси, и ежи аще разешиши на земли, будут разрешена на небеси.

«Боже мой! Какое величие в этих немногих словах Божественного Слова! «Я тебе говорю, Я, который есть истина, Я тебе говорю: ты Петр. Я уже дал тебе это имя, избранное для тебя, чтобы обозначить твою твердость; потому что на тебе (?) я построю Церковь Мою. И ты – такое непоколебимое основание, что Церковь, которую ты будешь поддерживать, противустоит вратам ада. Есть два рода врат, которые служат эмблемой силы, или могущества; хотя вообще вратами входят во всякое владение, но есть только двое врат, которыми входят во владение вечное, – входят, чтобы уже не выходить; это – врата Неба, которыми входят в вечное владение жилищем славы, и врата ада, которыми входят в вечное владение жилищем бесславия и отчаяния. И эти двое врат – одни представители истинной силы Добра, другие – представители лживой силы зла, и те и другие проявят твою силу: ибо врата ад²³⁰ будут сражаться с тобою с напряженным усилием, и не смотря на это никогда не могут одолеть тебя; между тем как врата Неба будут открываться творением (?) только тобою; ибо ключи от них в твоей власти. Ни помраченному уму, ни злобной воле нет места в небесах. Если же от тебя будет зависеть ввести туда того, кого ты почтешь достойным этого, или запретишь вход тому, кого ты почтешь недостойным; то это потому, что от тебя будет зависеть снять с ума повязку заблуждения (или автор неточно выражается, или говорит неправду, приписывая Петру то, что свойственно Духу Св.) и освободить злую волю от тяжелых цепей преступления – (тоже – преувеличение или неточность). Я тебя избрал сосудом Моей благодати, которая есть свет и любовь; ты сообщишь этот свет и будешь поддерживать его в умах, сохраняя чистоту Моего святого учения; ты чрез это самое расположишь воли к выполнению балга и будешь в них поддерживать огонь чистой любви к Богу. Смерть придет за тобой, поскольку ты существо смертное. Но поскольку ты – Петр – ты не можешь умереть; ты будешь жить в лице твоих преемников, ибо основание, на котором Я созижду Церковь Мою, здание жизни, есть основание живое, и сила Моей жизни не престанет проявляться в силе здания, которое всегда будет стоять на нем».

Истина этих слов Спасителя раздается, раздается непрестанно. Века проходят, все рушится, все умирает, – только Петр и Церковь, построенная на нем – все стоят и стоят!

Конечно, I. Христос был свободен (!) в выборе того, кого хотел поставить – видимою главою Церкви. Но факт совершился (?), Он выбрал Петра и дал ему престолом город Рим (?!). Этим самым Он дал и всем тем (?) кто имел наследовать Петру на его престоле, права верховного главы Церкви. Ибо Петр, как смертный, умер и сделался невидимым для мира, между тем как видимая Церковь продолжает стоять на твердыне его веры и истины».

В таком роде и дальнейшие речи автора!

Эта часть, говорим, содержит меньшую посылку: что пап именно есть то лице, которым обусловливается непогрешимость Церкви. В раскрытии этой посылки автор повторяет все нами уже разобранные основания, прикрывая их слабость обычными приемами красноречия и восторженным тоном речи; при чем обходить молчанием те возражения, которые подрывают как латинские объяснения Евангельских изречений о первенстве Петра, так и всю теорию папизма; он забывает что преемственность Петровой власти нет и не может быть, что не только главенства, но даже и общего первенства не было после Апостолов, что первенство образовалось впоследствии путем канонических определений, что видимое общение в древней Церкви проявлялось в Соборах и т.д. и т.д. Увлекаясь своим красноречием, автор уносится в область мечтательных представлений о какой-то идеальной верховной власти. в действительности не имеющей ни соответствия, ни оправдания. Поэтому, вся теория автора сошла с почвы действительности и носится в туманных высях предположений и ложной идеализации.

Почтенный автор несомненно человек искреннего убеждения. Но удивительно, что при своих дарованиях он не видит недостатков того дела, которое защищает, и тех логических приемов, которыми для того пользуется. Эпиграфом он поставил слова Христовы: истина свободит вы. Это без сомнения – так. Но для этого истину надобно раскрывать и разъяснять, а не затемнять и запутывать.

В нашей литературе прошла незамеченною книга, весьма интересная для нас, особенно в том отделе, где автор делает очерк истории папства.

Книга эта, «Современная задача государей одним из них», «Mission actuelle des souverains par l`und`eux», вышедшая в Париже в 1882 г. уже 3-м изданием; судя по надписанию, она принадлежит, перу коронованного лица. Или по коронованного лица, или по крайней мере – лица, имеющего право на корону.

Автор ее задался целью начертать проект объединения Европы для обеспечения всеобщего мира; средством для этой цели являются у него всенародные конгрессы троякого рода: экономические, политические и церковные. И цель, и средства – характера весьма мечтательного; но в книге важна не эта положительная сторона, а сторона отрицательная, та критика истории Европы, где автор сильно и резко обличает папство и европейскую дипломатию; нам, в данном случае, важен только вопрос о первом.

Прежде чем приступить к самому очерку папства, следует отметить особенности личных воззрений автора. Так. во-первых: римское папство он осуждает самым решительным образом; но в идее он сочувствует папству, или верховному первосвященству (Souverain Pontificat), как он любит выражаться. Он верит, что папство, почитаемое теперь, как зло, как несчастье, может быть обращено ко благу, если будут удалены из него все элементы политические, а останутся одни религиозные и феократические (см. «Mission» конец VIII-ой гл.). Он полагает, что вопрос о папстве – вопрос еще не разрешенный, что епископы всей Церкви должны собраться и решить, должен-ли существовать папа или нет (см. Miss. Гл. II).

Во-вторых, автор – человек государственный, человек светский, с догматическим учением знаком очень мало и потому нередко высказывает чисто рационалистические взгляды. Впрочем, он старается не касаться догматических вопросов, о чем и сам неоднократно заявляет, но это ему не всегда удается; так, например, учение о Церкви, как теле Христовом, со Христом во главе, ему просто недоступно; он не может иначе понимать Церковь, как в смысле чисто государственном, по собственному его выражению как Социальное Государство Христово (Etat Social du Christ). «Высшая задача Социального Государства Христова, говорит он, с четвертого века до наших дней оставалась в умственном и научном отношениях задачей неизвестною по своим принципам, средствам и целям, неизвестною для самих тех, которые полагали, что выполняют ее» (гл. VIII, стр. 199).

Не понимая существа Церкви, он берет только внешнюю, видимую сторону ее жизни: так, Церковь первых веков, например, он упрекает за то, что она вошла в формы старого государственного устройства; с этой поры стал, по его мнению, проникать в ее внутреннюю жизнь политический элемент и разъедает ее. Особенно нападает он на Константина великого, который своею, будто бы, хитрой, хорошо рассчитанной политикой подчинил Церковь государству. Во всех волнениях, ересях и борьбе по поводу догматов, автор видит только политические страсти, не более. Впрочем, общей истории Церкви он касается мало, только вскользь, мимоходом; на первом плане у него папство; ему посвящено полкниги, и тут автор является уже в своей сфере, тут у него и обилие фактов, и доказательность; умелою рукою разоблачает он тайны папской политики.

Далее; автор – человек системы, порядка, горячий поклонник единства, объединения; поэтому в истории средневековой Европы он всегда сочувствует императорской власти, как объединяющей все отдельные государства, и резко порицает современное безначалие в Европе, современную, как он выражается, атеистическую республику государств (république athée). С этой точки зрения он смотрит и на Церковь или Государство Христово; Церковь также должна быть едина, как всякое государство; теперь же, по его мнению, этого Государства Христова, или – этой единой Церкви нет, она перестала существовать с момента разрыва церквей греческой и латинской. Предлагается воссоздать Церковь периодически Соборами, под председательством верховного первосвященника или без оного, смотря по тому, как будет решено, хотя сам автор лично сочувствует первому. Очевидно, он понимает верховное первосвященство в смысле чисто практическом. В целях, так сказать, административного объединения его Социального Государства Христова.

Наконец, в воззрениях автора «Mission», кроме непонимания сущности христианства, кроме некоторой односторонности и некоторого пристрастия к объединению, или лучше – к централизации, можно усмотреть еще ту западную исключительность, по которой он видит центр жизни только на Западе и не может отрешиться от форм, созданных западною цивилизацией. Вследствие этого автор видит в латинстве центр и представительство христианства и по аналогии с латинством судить многие явления в церковной жизни. Кроме того, изображая историю папства в резких и сильных чертах, глубоко возмущаясь им, беспощадно бичуя его во имя религии вообще и христианства в частности, он все-таки не в силах окончательно отречься от этого явления, стоящего в центре средневековой истории Запада; он старается объяснить все тем, что хорошая, сама по себе, идея развивалась по ложному плану, отчего и вышло нечто нелепое.

Впрочем, как бы ни казались нам взгляды автора «Mission» неправильными, или односторонними, в данном случае они для нас очень ценны; сочувствия папству по идее, автор никак не может быть заподозрен в каком-либо пристрастии он и сам неоднократно заявляет, что первая его забота – быть беспристрастным. То, что он не касается догматических вопросов, имеет тоже свою хорошую сторону: мы знакомимся со взглядом на папство в его историческом развитии с точки зрения чисто политической, государственной. Затем, хотя автор отчасти и рационалист, но тем не менее человек, высоко ставящий религию вообще и христианскую в частности и благовеющий перед лицом Иисуса Христа; самую книгу свою он написал с тем, чтоб предложить христианской Европе план более христианского, международного устройства; ибо теперь в ней господствует не христианские начала, а кулачное право сильного.

Для фактической стороны автор много пользовался «Историей пап» Ланфре; изложение фактов идет у него приблизительно в том же порядке; но он искусно группирует и связывает их, искусно раскрывает единство плана, лежавшего в основе всех этих явлений, и затем опровергает основной взгляд Ланфре на папство. Ланфре видит в папстве разбившуюся попытку феократии завладеть миром. Автор же «Mission» видит в нем усилия политически ослабевшего древнего Рима управлять миром по-прежнему, только в иной форме – под личиной феократии; он настойчиво указывает на то, что папство, как папство, никогда не было феократическим господство²³², но всегда было монархией, а папская тиара была непосредственно преемницею диадемы римских кесарей. Сочувствуя в принципе объединению всего христианского мира под единым, как он выражается, верховным первосвященником, автор «Mission» тем яснее и настойчивее указывает на то, что римский папа никогда не был под его ногами и на который он вырос, почвы, пропитанный воспоминаниями былого величия Рима.

Таким образом, папство является возрождением языческого Рима в новой форме, а не есть порождение христианства. Этот взгляд развит автором ярко и последовательно.

Мы надеемся, что представляемый вами очерк папской истории (большею частью в виде дословного перевода) будет прочитан с большим вниманием и живым интересом, особенно теми читателями, которые не имеют времени и возможности знакомиться с историей папства по многотомным произведениям ученых людей.

Вопрос о папстве занимает у автора «Mission» главы 2–9, так что нашей 1-ой главе будет соответствовать его втора²³³.

Церковь, по мнению автора, с первых же веков отлилась в формы римского государственного устройства: по образцу городских общин-курий образовались приходы; по образцу провинций и императорских округов (16 diocéses impériaux) образовались епархии и области.

Во главе государственных округов стояли четыре императорских префектуры. В Церкви точно также образовались главные центры: Иерусалим, Константинополь, Рим, Карфаге²³⁴ и т.д. епископы которых на Востоке приняли титулы патриархов, на Западе – примасов, в Риме – епископа-епископо²³⁵; но титул этот не вел за собою никакого преимущества, ни превосходства, ни главенства. Эти имена указывали не на что иное, как только на областное значение епархий, рассматриваемых, как областные единицы, и на политическое значение городов, как апостольских престолов, или церковных столиц.

Рим и его область, включавшая до ста тысяч сте²³⁶ образовали в государстве гражданский округ. Было бы странно, если бы христианский округ Рима (т.е. Римская епархия) не был отмечен в лице своего почетным титулом соответственно местной гордости хищного города, из которого римские орлы низлетали на народы.

В этом-то смысле, чисто областном, и говорится о Римской Церкви в апологиях Минуция Феликса, Иустина, Климента Александрийского, св. Иринея, без всякого упоминания о первосвященническом авторитете.

Тертуллиан первый упоминает о таковом, осмеивая Римского епископа за то, что он гонится за титулами, ничего не значащими.

Позднее св. Киприан обращается к Римскому епископу, как к стоящему во главе одного из христианских центров; он называет его еще собратом (collégue); а св. Фирмилиан в ответе на размышления первого, касательно вмешательства (папы) Стефана в епархиальные выборы Карфагена, пишет ему, что он возмущен безумною гордостью Римского епископа. который имеет претензию быть в своем епископстве преемником ап. Петра.

Что касается до имени папы, оно было дано верующими, как прозвище в обозначение тесной любви и единения, на Востоке – священником, на Западе – епископам.

Одним словом: примасы, патриархи, архиепископы, епископы, все члены епископства были равны, избирались верующими. Поставлялись своими сотоварищами той же области, утверждались митрополитом.

Таковы правила 6 канона никейского Собора, и из писем Сидония Аполинария видно, что они были еще в 5-м веке строго соблюдаемы и что выборы епископов производились всенародно.

Римские императоры, носившие со времен Юлия Цезаря тиару верховного Этрусского жреца (Pontifex Maximus), с принятие христианства утратили ее; тогда ее подняло и надело папство.

Едва только центр тяжести государства перешел в Византию и дал римскому епископату свободу действия по отдаленности надзора, как он, поддерживаемый тщеславием муниципальных общин и призраками политического прошлого своей епархии, поднял тиару сначала робко и надел ее украдкой на голову, стараясь мало-помалу присвоить исключительно себе имя папы и звание первосвященника.

Таким образом в самой Церкви совершился диктаторский переворот, который на Западе сделал из нее клерикальную монархию, несмотря на сильный протест епископов.

С этого момента, единство Церкви было нарушено: греческую церковь не пошла за латинскою, и, по мнению автора, истинной кафолической Церкви, т.е. его Социального государства Христова, не стало…

Но мало надеть тиару для того. чтобы сделаться верховным первосвященником; и римский епископ, в силу своей епархии, мог сделаться только диктатором и императором над епархиями Запада…

Папы довольно легко достигли этой цели средствами монархической политики: подчинением соборов, убавлением числа областных съездов (пом. соборов), уничтожением этих съездов (пом. соборов) и, в целях господства над епископской олигархией и аристократией – учреждением судебной курии в самом Риме, а вне его – послов, представителей этой курии, с именем легатов.

Такова была тактика пап, скопированная с тактически императорской власти.

Тем самым. Что папство было по существу монархическим. А не феократическим, политическим, а не религиозным явлением; оно необходимо должно было стремиться к централизации власти, к стеснению прав, к подчинению себе всех учреждений в латинских епархиях. Оно не могло действовать иначе, так как ему приходилось выбирать между жизнью и смертью.

Однако же, повелевая клиром на Западе, оно притворялось сначала покорной подданной Восточного императора до тех пор, пока чувствовало силу последнего, а само не имело еще вооруженных сил, чтобы дать ему отпор.

Теория политического равновесия, искусство противопоставлять военные силы держав одни другим, были изобретены именно тогда итальянскими папами; они действовали этим оружием успешно и неустанно; и это было условием, гарантией их владычества.

Впрочем, зачатки этой политики, которая впоследствии сделались общей для дипломатии Европы, были самые скромные.

Св. Лев, чтоб победить противодействие галльских епископов к приобретению им власти, умолял о помощи императора Валентина III, который и защитил его, как подданного; а это помогло Льву, действовать в епископствах и митрополиях галло-римского мира, как папа.

При Теодорихе и Остготах-арианах положение папства было совершенно аналогично с положением настоящим.

Автор видит в Теодорихе великого государственного человека и очень сочувствует ему за его терпимость. Хотя он и не признавал верховного первосвященства, тем не менее он оставил за народом и духовенством римским право свободного избрания себе епископа, подтвердил льготы церквей, защищал римских православных от ариан.

Папству оставалось только подчиниться итальянскому государству. Оно почувствовало сразу, что объединение Италии Теодорихом поразило бессилием, парализовало всю его политику клерикального государства.

Вся последующая история Европы доказывает, что юридическое (jaridique) объединение полуострова, равно как и юрисдикция Восточного императора, получили себе раз навсегда от римского двора смертный приговор. И вот святейший престол начинает ковать себе шпагу в Галии, чтобы разбить своего повелителя восточного императора во всех его правах на Италию, чтобы уничтожить в этой стране господство ариан, раздробить полуостров на сотню различных управлений, дабы потом противопоставлять их одно другому и господствовать над всеми; а затем целые века он усиливается сломить эту же самую императорскую шпагу, которой действовал, т.е. Карловингскую монархию, сделавшеюся Германскою, которую он сам же освятил под именем Священной германо-Римской империи.

Империя Византийская, как позже империя Карловингская, смотрела на себя, как на повелительницу Рима: поэтому-то политика пап, стремясь, как выразительница местных чувств этого города, к всемирной монархии и господству, постоянно обманом проводила и ту, и другую.

Политическая схема была быстро, раз навсегда установлена папством; план и основания ее обусловлены были этническим и географическим положением.

Помешать, во что бы то ни стало юридическому единству Италии, чтобы не видеть над собою законной власти по близости; изгонять с полуострова одно владычество – другим владычеством и одно племя другим племенем; воздвигнуть на Западе империю, соперницу Византии; спустить на новую, едва воздвигнутую империю страшнейшую революцию, которая когда-либо угрожала государству; поражать по очереди все династии, пытавшиеся извлечь Европу из этого хаоса; царствовать над развалинами христианства, таков был результат политики, к которой присуждено было папство своим местным характером, как монархическое учреждение, стремящееся повелевать всеми без стеснения, с высоты своей маленькой римской общины; между тем как эту последнюю оно никогда не в силах было держать в повиновении.

Рассыпая свои богатства вокруг на добрые дела, папство постаралось прежде всего приобресть себе любовь итальянцев; к концу VII века, когда оно достаточно утвердилось в этом, чтоб бороться с греками, папа Сергий II (т.е. Сергий I 687–701) начал революцию.

Достаточно твердый в своем господстве над латинским духовенством, поддерживаемый общинами, римским сенатом, духом народа на полуострове, в нем олицетворявшего свои воспоминания и свои надежды на величие, Сергий стряхнул иго Соборов, а чтобы освободиться от императора, подстрекнул дух племенной розни в двух народах-соперниках. В этих видах он и отказался подчиниться канонам трулльского Собор²³⁷.

Император Юстиниан (II) (685–711) приказал схватить мятежного епископа и привезти к нему; но этот последний все предусмотрел: Рим восстал, экзархат возмутился, Венеция объявила себя свободною, императорские солдаты, большею частью итальянцы, не стали слушаться императорских приказаний.

В 726 году новое восстание римлян против приведения в исполнение в итальянских областях эдикта императора Льва Исаврянина в пользу иконоборцев.

Держась тех же приемов, как современные карбонарии, папы только заставляли действовать, сами же они пока еще не действовали прямо.

В 727 году, например, Григорий II смиренно свидетельствовал о своей покорности империи; он называл превосходительным господином (excellent maitre) Равенского экзарха, а императорскому князю в Венеции писал:

«Мы всегда будем признавать нашими повелителями наших великих императоров Льва и Константин²³⁸, и хотим с помощью Господа нашего нерушимо пребывать в их службе».

И в это же самое время венецианцы, итальянцы экзархата, ломбардцы, франки были подстрекаемы к сопротивлению; Люитпранд был привлечен на папскую сторону; семейство Геристала подготовлялось для обладания Западом, и не смотря на вышеприведенные прекрасные заявления, Григорий II, немного времени спустя, выступил сам на сцену и писал Льву Исаврянину следующее:

«Я взываю к Иисусу Христу, Главе небесного воинства. Да пошлет он диавола на разрушение вашего тела… Размышляйте, трепещите, кайтесь: благочестивые варвары горят желанием отмстить за церковь… Повелитель, ты держишь меч судебный: я держу меч еще страшнейший – меч отлучения».

Исполнение следует за угрозой: Рим изгоняет императорского префекта; Люитпранд во главе своих ломбардов-ариан уничтожает господство греков в экзархате; но как государь, Люитпранд, разумеется, работал для своего господства, а не для папского; поэтому он спокойно осадил Рим, чтоб приняться с этого центра за объединение Италии.

Это не входило в расчет Григория II, который, чтоб удалить неудобного союзника; а Григорий III (731–741) поразил в голову монархию Лонгобардов и единство Италии кровавою шпагою франко²³⁹.

Такая политика, прием радикальной монархии, сначала пугала и возмущала святость лучших пап. Поставленный против воли в епископы Рима сенатом и духовенством древнего хищного города, Григорий II (т.е. Григорий I) (590–604), первый из истинных политиков святейшего престола, писал императору Маврикию (582–602), умоляя его не подтверждал его избрания; зная роль, его ожидавшую, он убеждал, скрылся вне Рима, а когда, наконец, он увидел себя папою, не смотря на все свое отвращение от этого, как христианин, он произнес следующие достопамятные слова, подтверждающие все, что было раньше и потом: «Епископство, в особенности мое, есть скорее должность земного государя, чем пастыря душ».

Этот самый политик, столь глубоко религиозный, как индивидуум, сделавшись папою, принужден был сделаться первым кесарем латинского духовенства и начал кровавым образом отправлять свою чисто-монархическую должность.

Автор упрекает историческую критику в том, что она или искажала историю, чтоб все оправдать, или нападала на самое учреждение, или на некоторых пап в отдельности, за их предосудительные нравы. «Ошибки, преступления есть везде, говорит он, на всех ступенях печальной истории нашего человечества, но он совершенно ничего не доказывают, кроме нашей общей немощи и необходимости для всех нас помощи, религии, законов, нравственности, общественной иерархии, чтобы вновь поднять на всю высоту нашу природу, которая, будучи предоставлена самой себе, стремиться только к погружению в низшие инстинкты».

«Иоанн XXVIII (1410–1413) своим развратом, Бонифаций IX (1389–1404) своим лихоимством, Александр Борджиа, (1492–1503) своими преступлениями доказали только то, что они не были достойны не только тиары, не только священства, но и простой гражданской жизни, как всякий негодяй, посягающий на чистоту нравов, на имущества и на жизнь человеческую; больше их преступления не доказывают ничего. Грубая критика лиц не достигает своей цели, не подрывает самого учреждения – тем более, что те из пап, которые выказали более всего деспотической энергии и диктаторского насилия в отправлении своей монархической должности, они-то именно и были самыми умными, нравственными, святыми; доказательством этого служат Григорий II и Григорий VII, если ограничиться ими».

«Что же касается до самого учреждения папства, то все, что православные греки, протестанты, рационалисты писали об этом, также не касается предмета, занимающего нас. Все это может быть сведено к следующему:

«Папство не имеет права на существование; с точки зрения права кафолического и православия первенствующей церкви оно есть узурпация».

«Напрасно оно старалось оправдаться ложными декреталиями: эти документы были сочинены в VIII веке Исидором Меркаторо²⁴⁰.

«Настоящие декреталии, декреталии Дионисия Малого, составленные в течении V века, плод честных и усердных изысканий, не указывают на папу, в настоящем значении этого слова, раньше Сириция, т.е. раньше конца IV века».

«Время, когда Меркатор написал свои ложные декреталии, ознаменовано было в Риме целой определенной и усвоенной системой оправдательных подделок с целью исказить совершенно историю, образования латинского духовенства и верующих римской церкви: таковы издания мнимой дарственной хартии Константина, апокрифической хартии, ложно приписанной Людовику Благочестивому и т.д.».

Опираясь на эти ложные документы, папство положило их в основание общественного устройства, которое оно хотело дать Европе; это и было источником войн международной анархии, возбужденных им, кровавого раздора между общественным умом и общественною совестью, который повел в Церкви к сектам, а во всех западных и северных государствах к партиям и междоусобным войнам».

Автор уверяет, что он далек от того, «чтоб отрицать все это», однако ж далее старается показать, что ни с точки зрения общественного права, ни с точки зрения права церковного папство в принципе еще не осуждено: с точки зрения права общественного всякое учреждение имеет только в том, соответствует ли оно своему назначению. А с точки зрения церковного права, по имеющимся теперь данным, папа – епископ. А затем, епископы всех церквей, как получившие полномочия церковного права от Иисуса Христа, должны собраться и решить должен ли существовать папа, как верховный первосвященник в Церкви, или нет. (На это ответ дается в нашем исследовании).

В разрыве же между церквами он видит только соперничество двух монархий Византии и Рима, двух враждующих племен, латинян и греков.

В тех же условиях, в каких Рим был по отношению к Византии, он оказался вскоре и по отношению к Карловингской империи. Империя Карловингская, центр которой папа старался держать вдали от Рима, тоже опирался на другой народ, тоже имела в основе иной территориальный план, давала также епископу – диктатору латинского духовенства необходимую свободу действий, подавляя постоянно итальянскую народность и все ее попытки к объединению.

Первосвященническая должность была не причем в этом чисто политическом соперничестве, где две монархии, одна клерикальная, другая – светская, построенная самым ненаучным образом, по ложным планам, удерживались только постоянными нападениями друг на друга, опьяняясь своею властью, потопляя друг на друга в крови племен итальянского и германского.

Что бы ни говорили сектанты в своей страстной брани, религиям не только не компрометировалась, она даже не была замешана в этой страшной резне, где для двух народов-соперников все служило только поводом, чтоб оспаривать друг у друга политическое преобладание.

Эта страшная борьба, театром который непрерывно служили средние века, касались только клерикальной политика частной церкви, только частного представительства общественного права (magistrature du droit public) и ослабила их, но так, что вместо одной двойственности в общественном управлении Европы появились две: учетверенное число вражды и анархий, разрывающее христиан на две церкви и на две империи.

По мере того, как мы приближаемся к основанию западной империи, число областных Соборов уменьшается. В Галии в V и VI веках насчитывают 79 Соборов; в VII-м не более 20-ти, в половине VIII-го только семь.

Первосвященническая диктатура объединяла в себе всю власть, всю деятельность духовенства и прямо действовала через своих легатов на австралийских мэров против законных Меровингских королей торжественно помазанных несколько веков ранее.

Работа легатов достигла, наконец, низложения короля Хильдерика, постриженного, заключенного в монастыре Ситье, умершего три года спустя. Его сын Тьерр был посажен в монастырь Фонтенельский; Меровингская династия была таким образом низвержена в подземные темницы монастырей, по повелению папы, как говорит Эгингард.

Узурпатор Пипин, помазанный архиепископом Майнцским, был еще раз помазан папою. Стефан I²⁴¹ сам прибыл в Галлию увенчать свое дело; он так боялся, чтобы не расстроился планов святейшего престола, касательно благочестивых варваров и доброй шпаги, которую он хотел поразить Греческую империю и Лонгобардскую монархию, что он заранее провозгласил отлучение всякому, кто когда-либо в будущем будет участвовать в избрании короля франков, не происходящего по прямой линии от его избранника.

Заглянув немного вперед, мы увидим, что папство впоследствии лишило австралийский род империи, чтобы дать корону другому узурпатору, Гуго Капету.

Пипин же привел в исполнение старинную угрозу Григория II; в два итальянских похода поразил и Лонгобардскую монархию, и Греческую империю, подданным которой был папа. Он отнял у империи экзархат и Пентаполис, которые и отдал папе, ставшему с этой минуты светским государем.

Напрасно протестовал Копроним: он отлично знал, откуда идет удар, и хотел, чтоб римский епископ продолжал быть подсудным ему; но дипломатия его послов разбилась об отказ Пипина.

В общем политика пап приобрела за это время несколько в высшей степени важных пунктов: распоряжение коронами под предлогом религии, воинственную монархию на послугах у своего властолюбия, уничтожение прав Восточного императора на северо-востоке полуострова, отнятие его земель в пользу святейшего престола, подавление единства Италии.

Теперь, конечно, следует спросить, что же сделалось с клятвами Григория IÏ «Мы всегда будем признавать нашими повелителями наших великих императоров и хотим с помощью нашего Господа неуклонно пребывать в их службе…?» Всякий беспристрастный читатель, заключает автор, увидит еще раз, что не религия, ни феократия, ни христианство не замешаны в этой необузданной политике пап; дело идет только о их клерикальном диктаторстве.

Дальнейшие стремления пап были на время приостановлены Карлом великим. Если бы папство за это время прониклось духом своего звания, оно могло бы много сделать для христианских народов, идя рука об руку с таким законодателем, каким был Карл великий. (Это совершенно справедливо!). Но папство думало только о расширении границ своей монархии. Карл великий с своей стороны оперся на Рим только для того, чтобы, распространяя огнем им мечом христианство, распространять с ним вместе и свое владычество. На высоте своего первосвященнического престола папа оказался министром иностранных дел и префектом полиции деспота. Конечно, оба, император мирян и император духовенства, полагали, что работают каждый для своих целей.

Это объединение Европы вокруг двух различных фокусов поставило Рим по отношению к Западному императору в такое же положение, в каком он находился раньше по отношению к Византии. Под сильной рукою Карла великого папство боялось поднять голову, но оно тем решительно подняло ее позднее.

Что касается Карла великого, то он так хорошо был знаком с папством, что не считал нужным признавать за ним какой либо умственный или религиозный авторитет. Он обращался с святейшим престолом, как позднее все сильные императоры и короли.

«Я занял место между епископами, как посредник, я рассмотрел и милостью Божиею установил, как следует веровать».

Так писал он духовенству, объявляя, что дает силу закона греческому исповеданию (т.е. иконоборческому в противность Римской церкви по вопросу об иконоборств²⁴²). Папство уничтожило, правда, это решение, но только тогда, когда лев был уже мертв.

Дав себя короновать в Риме, Карл великий ничуть не думал подчинять себе пап; он только хотел показать греческой империи и греческому патриарху, что это есть у него свое.

Таким образом, папство оказалось в плену у новой империи: Карл избрал и назначал пап; во всех своих обширных поместьях папы могли распоряжаться не более того, как герцоги, графы, бароны, королевские чиновники в своих землях, в которых Карл ставил их правителями, но не владетелями.

Папство поняло, что попалось в западню, которую само же устроило, и не остановилось перед революцией. Империя, как высшая инстанция общественного права, в силу которого папа оказался подчиненным гражданскому закону, была папством приговорена к смерти.

Объявление междоусобной войны было сделано сначала прикровенным образом в 816 г. во Франции папою Стефаном IV, сказавшим Людовику Благочестивому следующие слова: «Я тебе даю корону, потому что ты мне обеспечиваешь полное пользование моими правами».

Говоря так, Стефан IV совершил в тоже самое время и революционный акт. Дав себя избрать и посвятить, не дождавшись императорского утверждения.

Год спустя, папа Пасхалий I делает то же. Император посылает в Рим двух императорских офицеров: их задушат в Латеране. Семь лет спустя, избирается папа Евгений II и в свою очередь тоже обходится без императорской санкции.

Но Лотарь, будучи энергичнее отца, приняв участие в делах империи, захотел воспользоваться и правами своими; он наложил на Рим следующую присягу: «Я клянусь не признавать никакого папы, избрание которого будет несогласно с канонами и посвящению которого не будет предшествовать со стороны избранного присяга императору, такая, какую только что написал Евгений I²⁴³» (824–27).

Три года после избрания Евгения II был избран Григорий IV (827–44) и должен был подчиниться государственной власт²⁴⁴; но отмщение готовилось разразиться вооруженною революцией. Все было приведено в действие Григорием против общественного закона (loi publique) в лице Людовика Благочестивого, представителя этого последнего: клерикальное войско, – монахи, священники, аббаты, с епископами во главе, – революция с оружием в руках под предводительством родных сыновей императора; а среди этих отцеубийц, среди их собственного стана, сам папа Григорий IV лично.

Покинутого солдатами, побежденного без сражения, оскорбленного своими детьми Людовика, «короля Лира», хотел я сказать, замечает автор, влекут в церковь св. Медара, где епископы срывают с него императорские знаки отличия и одевают в рубище кающегос²⁴⁵.

«Остановимся на этом деянии и подведем итоги, говорить автор: И так, во имя религиозного права с 715 до 731 г. в лице Григория II, с 731 до 741, в лице Григория III, с 816 до 844, в лице Стефана IV, Пасхалия I, Евгения II, Григория IV папство в виду христианских народов, на высочайших ступенях христианской иерархии, разбивало скрижали ветхого и нового завета и всенародно попирало ногами четвертую, пятую, седьмую и восьмую заповеди Божии» (т.е. по нашему счислению 5, 6, 8 и 9-ую).

«Таким образом, будучи далеко от того, чтобы в чем бы то ни было осуществить принцип и цели феократии, оно разрушало социальный и религиозный авторитет в Церкви, в государстве, в семействе, тот самый авторитет, который оно смешало с политическою властью, благодаря своему областному духу, «сатане семи холмов», римскому и цезарскому демону властолюбия. И все это совершилось по невежеству, по недостатку феократической мкдрости».

Самая добродетели, сама вера пап делали из них только отличных пап, т.е. зачинщиков всенародных преступлений, основателей общественного атеизма; потому что, еще раз сказать, они защищали учреждение, из которого племенной дух изгонял всякий дух религиозный, в котором материальное, частичное единство одной церкви исключало духовное единство всей Церкви, в котором клерикальная диктатура изгоняла нравственное значение верховного первосвященства.

Преемники древних консулов, первосвященники – выборные Римской общины управлялись своими, упоением своими старинными властолюбивыми страстями которые им кричали «Orbem regere momento».

Потому и триумфальная колесница папства влекла за собой в унижении пред лицо римской черни не только земных государей, побежденных, порабощенных, скованных, но вместе и самые принципы христианской религии и Церкви (Etat social du Christ).

Ночь опустилась оттуда, откуда должен был взойти день, хаос оттуда, откуда ждали творчества, и революция разлилась с тех высот иерархии, к которым во времена коронования Карла великого новорожденные народы возводили свои взоры в ожидании царства Божия на земле.

Феодализм обрушился сверху, раздробляя империю, раздирая общественное право, возвещая повсеместное бездействие властей, раздрание верховного над всеми закона, присвоение себе во владение государственных областей с людьми и с землею, многочисленность и наследственность тираний, неограниченную свободу крупных дворян, порабощение людей свободных, убийство, грабеж, постоянные разбои.

В то же время возобновились вторжения народов. Норманны на севере, Венгерцы на востоке, Сарацины на юге; ибо во зле, как и в добре, тайные законы человеческих обществ сцепляются так, что первое звено влечет за собой все остальные даже до последнего.

Часть французского епископства предчувствовала все это, когда, желая остановить Григория IV в его войне с Людовиком Благочестивым, некоторые епископы угрожали папе отлучением; когда, другие епископы Гонтье, Адвентий, Тевтюд защищая Лотаря против Николая I, обнародовали анафему на папу; когда Гонтье (или Гюнтер) в самом Риме, на гробнице св. Петра громко заявил свой протест, окончившийся проклятием клерикальной диктатуре Никола²⁴⁶; когда Гинкмар от лица всех епископов Галии обращал к Адриану II свои резкие послания, требуя, чтобы он не мешался в управление королевством.

Таким образом, папство, возбуждая это страшное негодование епископов, вносило феодальную революцию и в латинскую церковь, как и в западную империю.

Епископы и аббаты сделались государями в своих епархиях и монастырях, приняли титулы герцогов, графов и надели кольчугу под духовное платье.

Уже в 1063 г. во время Рождественских празднеств Фульдский аббат, имевший митру, и епископ Гильдесгейм, оспаривали друг у друга со шпагой в руке посреди церкви первенство места и сыпали друг на друга такие удары, что алтарь покрылся кровью, а император едва-едва не был убит.

Материализм власти сделал такие успехи среди клерикальных феодалов, что они в Германии достигли обладания третью всего пространства земли, в Англии четвертью, во Франции пятою частью.

Каждый епископ и каждый феодальный аббат следовал примеру римских диктаторов латинской церкви, округлял всевозможным образом свои владения и защищал их взмахами шпаги, когда отлучения ианафемы оказывались недостаточными.

В бедствиях, посетивших Европу вследствие беспрерывных войн феодализма, в том мраке невежества, который в те времена воцарился повсюду, автор винит папство; но оно и после всех этих бедствий не образумилось и не оставило своего пагубного для народов пути. Монах Герберт, предшественник Гильдебранта, не смотря на свою образованность, еще прежде чем сделался папою под именем Сильвестра II, принялся продолжать разрушительные действия против империи, начатые Григорием II и Григорием IV, подготовляя при Иоанне XVI и Григории V заговор, нанесший удар династии Карловингской.

Конечно, венчание в лице Гуго Капета феодальной революции, с целью подорвать ее, было делом искусного политика и доброго француза; но невозможно признать за этим деянием ни малейшего характера феократического или религиозного, с точки зрения единства общей верховной власти (gouvernemet général) христианских народов.

По приказанию этого-то будущего Сельвестра II, действовавшего вместо Григория ²⁴⁷, 1-го июля 987 г. епископы и владетели герцогства Франции посадили на престол самого крупного феодального владельца своей страны.

Это значило избрать самого главного узурпатора, первого революционера, с точки зрения единой верховной власти и общественного права. за которыми сила закона признавалась до XVII века.

И так, Гюго Капет был помазан на царство Адалбероном, архиепископом Реймским.

Еще в 922 г. глава бунтовщиков Роберт, герцог Франции, был помазан королем в Реймсе в ущерб представителя законной династии, Карла III. После Роберта герцог Бургундский Рауль точно также был помазан и заключил Карла III в Перонском замке, где этот потомок Пипина и умер.

Гуго великий, отец Гуго Капета, продолжатель и глава феодальных мятежей, был остановлен в своей войне против законного государя своего Людовика IV собором Ингельгейским и поражен отлучением, которое было одобрено папою Стефаном VII. В этом деле Ингельгеймский собор и папа Стефан VII оказывались верными политике святейшего престола времени VIII века, и их отлучение, поражая отца Гуго Капета, поражало в нем бунтовщика и защищало единство верховной власти в Европе и общественное право, хотя, правду сказать – это было немного поздно.

Но разве Гуго Капет сам был менее бунтовщик, чем его отец? И как согласить помазание 987 г. с помазанием 752г.? На кого падает отлучение, заранее провозглашенное Стефаном II среди самой Франции на всякого, кто бы вперед избрал короля франков, не происходящего по прямой линии от Пипина?

Потомство Пипина еще не угасло, его кровь не иссякла: брат Лотаря Карл, великий герцог Запада, отец трех наследников мужского пола, был жив и протоустоял узурпатору с оружием в руках; но он был выдан епископом Леонским, и смерть замкнула ему уста в тюрьме Орлеанской башни.

Дело было в том, что будущий Сильвестр II, действуя за Григория ²⁴⁸, или, вернее, через этого последнего, приговорил к смерти династию Карловингскую, как около трех веков назад, Захария и Стефан II приговорили к смерти династию Меровингскую.

Не желая признавать общественного права и еще того менее единства верховной власти, которым охраняется первое, лучшее из пап, т.е. те, которые наилучшим образом защищали папство, обязывались к открытому святотатству и поражали таким образом всякую монархическую законность в самых ее источниках.

Правительственное лицимерие, которое, как мистификация, сопрвождает ложные теории о законности, одна из величайших опасностей, могущих обезобразить принцип монархический и унизить в глазах простых людей то, что они называют Религией. Своими действиями папство само поколебало авторитет монархической власти; своею лицемерною моралью в политике оно уронило и Религию в глазах народов, привыкших видеть в папстве представительницу последней; поэтому оно может почитаться отдаленным первоисточником позднейших революционных доктрин Франции, как антирелигиозных, так и антимонархических.

Эти всенародные святотаства не имели, конечно, ни феократического, ни религиозного характера того священного звания. Мнимыми носителями которого являлись папы. Посмотрите на самых великих из них, на самых правдивых, самых просвященных, самых сильных: Григория II, Григория IV, Стефана II, Сильвестра II; они разыскивают, захватывают, распоряжаются коронами, управляют правительствами: но эта власть, это управление на столько далеки от феократии, что, чем более силы они получают на Западе, тем более чувствуется в них отсутствие авторитете, этой неотразимой силы истины; тем более дает себя в них знать, дух революционный.

Помазание Гуго Капета не может иметь более авторитет, чем посвящение Пипина, если смотреть с точки зрения общеевропейской верховной власти и общественного права, которые во времена Пипина имели законными представителями в Византии императора, во Франции – короля из династии Меровингской.

Таким образом, наконец, в деле провозглашения Гуго Капета королем папство подпадает даже своей собственной анафеме.

У Сильвестра IIбыли две заботы: затопить Восточную империю волнами крестовых походов и помешать Германской империи отстроиться прочно заново под энергическим воздействием Оттонов, воздвигнув во Франции новую королевскую династию, непосредственно связанную с святейшим престолом.

Но затем папству приходилось подумать об обуздании феодальной революции, которую оно же произвело; так как последствия феодализма сильно давали себя чувствовать в самом Риме. Труп папы Формоза был выкопан и брошен в Тибр, по повелению папы Стефана VI

Стефан VI повешен с своей тюрьме.

Сьефан VIII преследуется чернью и получает шрамы на лице.

Иоанн X задушен.

Иоанн XI умирает в тюрьме.

Иоанн XII уби²⁴⁹.

Кресцентий провозглашает Рим республикой.

У Иоанна XV²⁵⁰ отрублены руки, отрезаны уши, выколоты глаза.

В это время восставала на Рим с громкими протестами епископская аристократия; епископ Орлеанский восклицал на Реймском соборе: «тот, кто сидит на первосвященническом престоле, – антихрист, если у него ни любви, ни мудрости». И потом еще: «Если кто встанет и скажет нам, что Римская епархия – судья над всеми остальными, тот пусть начнет с того, что поставит непогрешимого папу²⁵¹.

Но ордена, аббаты которых соперничали с епископами, как демократия и ее трибуны соперничают с дворянскими кастами и их олигархией, обнаружили возрождение папства, расшатавшегося с разрушением империи.

Уже монах Герберт начал движение; другие монахи его продолжали. С 999 до 1003 г. Сильвестр II, чтоб объединить все власти церкви путем диктаторским, направив их к одной общей цели, всюду сеял мысль о Крестовом походе через епископов, аббатов и латинские ордена.

Действительно, это был ловкий политический маневр – отбросить феодальную революцию и ее анархические республики куда бы то ни было, только как можно далее, чтоб расчистить арену владычества пап и на свободе восстановить их диктатуру; но пора еще не пришла.

Греческая церковь и император Константинопольский поняли, чем угрожало им это похвальное рвение к завоеванию святых мест, которые, впрочем, никогда и не были завоеваны прочным образом. В 1053 г. патриарх Керуллий объявил церкви латинской окончательный повод, за дело Фоти²⁵².

Но между тем, как сети эти сплетались над христианскими народами, перед глазами пап, как примасов Италии и епископов Рима, восстала вновь священная римская империя, в период времени: от Кондрада до Оттона I, надевшего тяжелый венец Карла Великого, и от Оттона до Генриха III, млгущество которого имело следствием политику Гильдебранда и с ней ужаснейшую войну Средних Веков.

Неизбежно было ожидать, что Оттон I, надел корону Карла великого, захочет восстановить в то же самое время и права империи на Рим, нра избрание первосвященников, на политическое управление духовенством. В 962 г. он велел помазать себя в Риме Иоанну XII, возобновил Карловингский договор, возвратил себе, как верховному властителю, все прерогативы общественного права. включающие и латинскую церквоь в оюъем Германской империи, а также и верховную судебную власть над владениями святейшего престола.

Римляне присягают ему в повиновении. Но едива только уехал от из Рима, как они восстают. Оттон ворочается, усмиряет их и осуждает Иоанна XII на соборе, который назначает папою Льва VIII.

Римляне изгоняют Льва VIII и возводят Бенедикта V; Оттон возвращает Льва VIII и назначает ему в преемники Иоанна XIII.

Римляне изгоняют Иоанна XIII и назначают префекта и 12 трибунов; войска Оттона возвращают Иоанна XIII, который велит вырыть и разсечь на куски тело последнего римского префекта и перевешать 12 трибунов.

«Я спрашиваю, – заключает автор – у внимательного читателя: замешаны ли и могут ли быть замешаны в этой игре религия, феократия и верховное первосвященство? Идет ли хотя речь об них в этой ситуации? Оно указывает только на одно: что первосвященническое звание утверждено на святотатственном плане и не может на нем устоять».

Это положение дел обнаружить политические страсти, племенные инстинкты, доведенные до бешенства, до безумия, не позволяющие ни под каким условием одному племени господствовать над другим, не позволяющие народу, некогда повелевавшему миром. Сознаться в своем историческом упадке. Местную войну эту римляне ведут не с императором, а с саксонцем, живущим в Германии; саксонский император враждует не с папою, а с римской политикой, которая делает из папы свое оружие, свое противогерманское знамя, свой революционный символ, всякий раз, как сам папа перестает быть диктатором.

«Этот же самый император, терпение которого так испытывается маленькой римской муниципией, этот же самый император служит латинской церкви с императорской энергией, не хуже Карла великого; ему эта церковь обязана епархиями Позенской, Магдебурской, Брандебургской, Гавельбергской, Мейсенской, Наумбургской, Мерзебургской, Шлезвигской, Рипенской, Ааргуской и Пражско²⁵³. Таким образом, не латинский культ в частности, не сама религия в своей сущности, не феократия в своем принципе или форме являются движущей причиной этой беспрерывной битвы.

Если император германский силен, папа является подданным империи, подчиненным его управлению и его власти; но этот же самый пап, поставленный римлянами. Есть их главный народный представитель; и римляне, оскорбленные в своей племенной гордости, стремяться восстать на подчиняющегося империи папу. И вот, папство принуждено или сделать шах императору, чтоб удовлетворить гордости римлян, или дать императору раздавить эту гордость.

Если германский император слаб, папы могут быть сильны, но только под условием мятежа против империи, воплощения в себе всех местных инстинктов. Всех племенных страстей, всех политических счетов племени и города, который ими управляет, и соединения всех их в один инстинкт, в одну страсть, в один итог, имея вид диктатуры, господства римской муниципии над всеми племенами, над всеми коронами, над всеми епархиями, над всеми правами, над всеми законами: Orbem regere momento.

Во-втором, как и в первом случае прощай дух религии, феократическая деятельность первосвященнического учреждения! Порабощение его политике страстей только меняет вид и геогрфические условия, положение же дел остается то же, будет ли господствующая расса по сию или по ту сторону Альпов, в Эс-ла-Шапель или в Византии, в Бавии или в Риме, в императоре, в короле Италии или в самом папе.

Если бы империя была итальянскою, план, на котором основывается папство, был бы еще святотатственнее, еще противофеократичнее, еще противорелигиознее, еще более противопервосвященнический. Военный кесарь Италии рано или поздно поступил бы, как сам Юлий Цезарь, и надел бы тиару на голову, чтоб верховное первосвященство покорить себе под ноги.

Папы так хорошо сознавали это, что с Теодириха они положили не допускать объединения Италии, пока у них будет под руками иностранный меч. Потому что из них одно: или Италия сделалась бы империей, стремящейся ко всемирному господству, а тиара оказалась бы императорской, чисто политической ее эмблемой; или полуостров принял бы форму королевства, и ранор или поздно епископы, или властители и народы других стран стали бы видеть в папе не иное лицо, как примаса Итали, подобного архиепископу Кентерберийскому, примасу Англии, архиепископу Реймскому или парижскому, примасу Франции и т.д.

Все эти обстоятельства, должны осветить нам великую фигуру великого политика, тосканского монаха Гильдебранда во всем его величии перед политическими предводителями других рас, во всей его плебейской суровости, как монаха диктатора среди епископов всех остальных епархий Запада. Гильдербранд своими преобразованиями поднял папство до апогея.

Упадок папства был очевиден; реформа в церкви требовалась всеми; но епископская аристократия хотела ослабления централизации, а монашеская демогогия – усиления ее, чтоб выйти из под власти епископов. Последнее стремление одержало верх: папство с помощью монахов дисциплинировало епископов в простых бригадных генералов римской клерикальной армии. Орудием для этого была изобретена симония.

«Монашеский трибун Петр Даменский проповедовал нищету, возвращение к нравам первобытной церкви, отречение епископов, священников, аббатов от брака, от временных благ, от мира, от земли, сантиментальная и отвлеченная тема, непрактичная и следовательно мало религиозная, потому что она трудно осуществима и противообщественна».

Когда Петр достаточно направил общественное мнение всеми своими заоблачными воззваниями, которые в практическом отношении способны были только удовлетворить ненависти монахов против епископов и были на руку земным задачам Рима, – папство разом остановило его, сделав его самого епископом, потом кардиналом, чтобы показать конечный смысл всего этого движения. А чтобы он не сбился с пути ни языком, ни ногою. Его прикрыли митрой и держали пленником в мантии, с завязанным ртом, поближе, под рукою, в Остии.

Цицерон кончил, Цезарь может прийти; и он уж тут. В Латеране, Тосканец-монах в лице Гильдебранда; он еще остерегается появиться раньше времени в полном сиянии, с этрусской тиарой на голове.

Долго в самом Риме смиренная одежда с грубым капюшоном сохранила бывшего плотника невидимым для держав. Он их покорял своей идее прежде, чем поработить их своей личности. Орел парит невидимо под облаками. Потом уже падает с вытянутыми когтями на добычу; в мрачной туче скопляется гроза. Прежде чем разразится громами и молниями.

Многие апы. Поставленные Гильдебрандом, явились его лейтенантами, его адъютантами, орудиями его предначертаний, его подготовительных работ.

Благодаря Петру Дамиенскому, теперь уже уничтоженному своим величием, епископы и священники возвратились малопомалу к пассивному послушанию под Дамокловым мечем симони.

Однако, это совершалось не без труда; свидетельством тому кровавая битва между войсками папскими и войсками епископов итальянских, которых империя, предчувствовавшая во всем этом нечто весьма некафолическое, снабдила антипапою Гонорием I²⁵⁴. Епископы также чувствовали, что громкая реформа Петра Дамиенского приведет только к тому, что отдаст в руки пап все имения их епархий; впрочем, так ее понимал и Гильдебранд, и победа осталась за ним.

Год за год этот могучий монархический гений преследовал свои подготовительные цели под прикрытием своих креатурпап. Его клерикальная армия малопомалу приходила в порядок; его адъютанты – легаты действовали повсюду.

В Англии, среди завоевателей Норманнов, в Испании, во Франции, в Германии, в Дании, в Польше, в России, В Чехии, в Венгрии, в Италии, у графини Матильды у Гюискара с его отчаяной шайкой, всюду – верные агенты, всюду пристутствует воля невидимого кесаря.

В самом Риме папы кончают под его наблюдением последние оборонительные работы: лагерь окопан, готов план окончательного нападения; этих пап, предшественников своих, Гильдебранд поставляет предводителями авангарда на линиях, где будет действовать стратегия его исполинского властолюбия.

В Италии шпага Норманнов уже сверкает на папской рукоятке: в 1053 г. Норманны объявляют себя непосредственными вассалами Льва IX, и святейший престол в оплату объявляет их завоевания законным²⁵⁵.

В Рим папские выборы находятся в руках народа и духовенства и, кроме того, подчинены контролю и утверждению императора: в 1059 г. папа Николай II на Латеранском соборе, нарочно подобранном на этот случай, проводить закон об исключении из числа избирателей, как мирян. Так и простых священников, аббатов. Епископов. Одни члены первосвященнического двора, кардиналы-священники, кардиналы-епископы, должны впредь принимать участие в выборе пап, и эти последние должны бкдкт по преимуществу избираться из среды духовенства римской области. Духовенству и народу эти диктаторские и чисто итальянские узаконения оставляют только право быть торжественно и официально извещенными о совершившемся факте, но не отменять его.

Устроив этот приступ, Гильдебранд, чтобы ввести закон в силу, испробовал его прочность на Александре II, который был избран согласно новым постановлениям. Римский народ и духовенство не мешали, и вот оказалось, что на них надета узда. Генрих IV был малолетен, империя тоже не мешала; и вот оказалось, что и верховная власть (Gouvernement général) и общественное право попали в силки, по крайней мере, на время.

Не мешает подвести итог всем этим подготовительным работам: порабощение епископов и отнятие у них имений, уничтожение избирательных прав, свержение юридической власти империи. Пренебрежение общественным правом, глухая работа во всех монархиях, низвержение законной династии в Англии в пользу грубых завоевателей, прямо подвигнутых Римом и образование в самой Италии военной гвардии из норманнских бандитов на непосредственной службе у папства, вот в чем состоятли эти подготовительные работы!

Папство, по замечанию автора, показало пример насилия и властолюбия молодых европейским государствам и продолжило путь, по которому они и пошли.

Еще 12 лет при Александре II Гильдебранд управлял и ждал. Наконец в 1073 гю капюшон и рубище спали; в белом одеянии, с этрусской тиарой на голове, с мечом отлучения и с громами анафемы на устах предстал пред всеми племенами Европы величайший из пап Григорий VII, тосканец душою.

Он заявил испанскому дворянству, что весь Иберийский полуостров принадлежит ему, т.е. св. Петру, и наложил, как повелитель, свою на все завоеванные земли или ожидавшие этой участи в будуще²⁵⁶.

Он потребовал от Филиппа I, короля Франции, чтобы тот отказался от преступной симонии, что означало, что Филипп не должен был впредь ни привязывать к себе дарами своих епископов, аббатов и священников, ни тем менее управлять ими.

Он угрожает своим духовным оружием этому самому королю и, по крайней мере откровенно, официально предупреждать его, что оно разит также верно, как революция.

Он напоминает Вильгельму норманнскому, что дал ему Англию и что за это ждет от него уплаты десятины, динария св. Петра. Впрочем Вильгельм, в качестве доброго нормана, не очень спешил исполнением этого требования.

Свенону датскому королю, Гильдебранд предлагает новое королевств²⁵⁷.

У русского Дмитри²⁵⁸ он отнимает государство, говоря: «Твой сын просит его у меня».

На Вратислава, чешского короля, он налагает свою дань, как сюзерен.

Венгерскому королю, который только что законно получил свой лен от императора Гейнриха, он пишет: «ты не можешь остаться королем, если не признаешь, что получил свое королевство не от империи, а от папства».

Гейнриху IV, императору Германии, который во главе вольных городов вел законную и справедливую войну верховной власти и общественного права против республиканской и революционной олигархии феодальных владетелей, он приказывает тотчас же прекратить враждебные действия и выискивает, как итальянец, предлог ссоры с этим немцем – инвеституру. Он чрез легата приказывает ему явиться в самый Рим, чтоб дать отчет в своей частной жизни.

Гейнрих IV, бывший представитель верховной власти в Европе в том же смысле, как Константин и Карл великие, сзывает на Вормский съезд 24 епископа, которые торжественно низлагают Григория VII.

Между тем просыпается и Римская городская община и выставляет против своего первосвященнического цезаря местного Брута. Цензио, римский префект, возмущает население; в Рождественскую ночь 1076 г. он бросается на церковь св. Марии Старшей (Sainte-Marie-Majeure), где служил папа, тащить его прочь от престола, разрывает его первосвященнические одежды и бросает его в темницу. Гиберт, архиепископ Равенский, тотчас же назначается папою.

Но эта победа кратковременна; необоримая энергия тосканского плотника не дает сломить себя такую малостью: права общественные и права местные скоро снова подпадают под иго этого манрха – цезаря. Освобожденный из темницы Григорий VI²⁵⁹ изгоняет Гиберта, гремит зараз всеми своими перунами, и була отлучения поражает императора Германского, объявляет его низложенным, как мятежника против святейшего престола, а его родных, друзей, войска, подданных объявляет вполне разрешенными от своих обязанностей и своей присяги.

Радуясь такому обороту, мятежники, с которыми Гейнрих IV вел войну, Швабы, Саксонцы, Баварцы, герцог последних Гвельф, возвышенный самим же Гейнрихом IV, соединяются на съезде в Трибуне и требуют отимператора под страхом низложения, чтобы он шел за разрешением грехов в Рим.

Отважный государь этот перенес в Каносе от Григория VII обращение более унизительное, чем Верцингенторикс от Юлия Цезаря под стенами Герговии. Тосканец держал Франконца три дня и три ночи с веревкой на шее, с босыми ногами на снегу, а затем, разломил пополам гостью, поклялся над одной из частей, что невинен в преступлениях, возведенных на него Вормским собором, и пригласил Гейнриха IV произнести такую же клятву над другой половинкой касательно преступлений, в которых обвинял его он, Григорий VII.

Из политики ли, или из религиозного благоговения перед кровавым Хлебом Голгофы, только германский солдат отказался от такой клятвы и подчинился всему. Но в душе и совести он знал, что надо было делать: он, император, был побежден другим императором и с этой минуты стал думать только об оплате.

Между тем легаты, несмотря на покорность Гейнриха, поддерживали германских мятежников, побуждали их избрать Рудольфа Швабского, одобряли это избрание.

Но римская звезда заходила, и счастье двух государей Гейнриха IV и Григория VII переменялось. В 1080 г. битва при Фольксгейме (?²⁶⁰ возвратила побежденному Каноссы империю: он отнял у Матильды ее владения, взял Рим, назначил папою Равенского архиепископа Климента III; и Григорий избег рук своего победителя только после кровавых битв, только благодаря Роберту Гюискару.

В 1085 г. Гильденбранд умирал у своих Норманнов со словами: «Я любил правду, я преследовал несправедливость, поэтому и умираю в изгнании».

Остановимся на этих словах, обнажив голову пред этой мощной энергией, побежденной судьбою, более счастливою, чем его собственная. С этим великим человеком низойдет в могилу высший подъем, верховный гений его владычества, сверкающий орел, возвысивший власть его до зенита, последний крик которого в виду могильного праха есть крик завоевателя, чувствующего, что с его смертью распадуться плоды его завоеваний.

21 год спустя Гейнрих IV, лишенный престола Норманнами, вассалами святейшего престола, своими собственными сыновьями – отцеубийцами, которых вооружил и спустил на него папа Урбан II, умирал в Люттихе от горя, может быть, от голода, взывая: «Боже мой! отмщение сыну моему, императору – отцеубийце!

Папа Григорий VII, император Гейнрих IV, одинаково великие оба, в одинаково трагических положениях, враждебных одно другому, выразили всю свою жизнь и дух своей борьбы, один – в горьком предсмертном восклицании кесаря, земного судьи, другой – в воззвании к верховному Божию правосудию.

В основании своем это были два владычества так, пораженные одна другою: великий дух итальянский и великий дух германский.

Урбану II, как клерикальному латинскому императору, не оставалось ничего иного, как взятся за крутую меру: отбросить на Восток человеческую лавину из своей империи, и этим римское владычество пап сказало последнее свое слово. Вся их история с этого времени, не смотря на Бонифация VIII, который открыто показал истинный смсыл своего господства, явившись перед Европой в императорских знаках отличия, с преднесением двух мечей, вся дальнейшая история папства была последовательным падением и обессилением.

Не смотря на все усиления Урбана II, не смотря на всю энергию, какую он выказал, чтобы поддержать все замыслы Григория VII, дел этого великого человека было навсегда поражено на смерть тем же самым Гейнрихом V, которого вооружил святейший престол, тем самым отцеубийцей, который. Сделавшись императором, оказался энергическим и благоразумным.

В 1122 г. Вормский конкордат предоставил императору политическое управление епархиями, папе – управление чисто церковное; и церковь латинская, в государственном отношении отторгнутая от римского престола. Стала с этого времени стремиться к раздроблению на столько церквей, сколько должно было образоваться государств.

Папы задумали потопить империю и нарождавшиеся королевства в бессмысленном хаосе крестовых походов, но и это им не удалось.

Проект крестовых походов составился еще у Сильвестра II во время его пребывания и научных занятий у мавров в Испани²⁶¹. Григорий VII расширил этот проект и проект воинственных орденов; но осушествление его совершилось только в промежуток времени с Урбана II до Иннокентия IV, с 1095 до 1229 г. (надо бы до 1243 г. – если до Иннокентия IV, так как это год его вступления на престол).

Система крестовых походов была неизбежным следствием того императорского положения, какое папство с Григория II стремилось занять среди общеевропейского управления под давлением мирского римского духа. Папы стремились сделать из государей своих военных лейтенантов и начали Крестовые походы, как только оказалась возможность противопоставить шпагу шпаге, народы народам, государей государям!

Карл Мартелл и Пипин были их первыми адъютантами сначала против Меровингов, потом против Италии и арианства, затем – против объединенной монархии Ломбардской и наконец, против Греческой империи и церкви.

Карл великий был их настоящим крестоносцем против империи Восточной и ее церкви, от которых он сделал пап вполне независимыми, и против всей Европы, которую он подчинил их зависимости, от севера Испании до Бретании, от Атлантики до Польши, от Саксонии до Бепевента.

Сами папы, по крайней мере, не могли иначе смотреть на все эти события в латинской церкви, а у григория VII – у первого хватило духу открыто высказать государям заветную думу своих предшественников. Вначале. Едва успев создать империю Карла великого, из опасения подпасть ее силе, папы спустили на нее революционный, вооруженный крестовый поход феодализма; а когда феодальная революция совершилась и задела их самих, отрвав от них епископскую аристократию, они благословили в крестовый поход против этой революции королей, не заботясь о королевских родах старейших и законных. Затем появился Гильдебранд и воздвиг в крестовый поход всю свою клерикальную армию против всех государей латинской церкви, которых он подчинил совему самодержавному владычеству, против императора германского, против законного короля Англии, которую он отдал Вильгельму, и против Италии лоскут которой он дал Гвискару. Уже после него Адриан IV узаконил крестовый поход, который дает себя чувствовать до ныне, отдав независимую ирландскую церковь примасу Англи, а самый этот остров целиком английскому королю Гейнриху II.

Крестовые походы, в точном смысле слова, были только открытым обнаружением того же насильственного властолюбия. С Урбана II они направились во все концы и на восток против Ислама, который они укрепли и подвигли против Константинополя, и против Византийской империи, которую они ослабили, завоевали, и против греческой церкви, которую они разграбили.

На севере крестовые походы совершались под черным и красным крестами ордена меченосцев и Тевотнского, имея целью прибалтийские области и тоже греческую церковь, утвердившуюся в России с Ярославля (точнее с Владимира).

На юге крестовые походы велись против альбигойцев, церковь которых была отпрыском церкви греческой; в Испании против Ислама, а также и против арианства, и против готических и мозарабских требников.

На востоке обладание Иерусалимом имело бы чрезвычайно важное значение для всего христианства; но папы, не смотря на громадные затраченные средства, ничего не сумели сделать для завладения им.

В это время Иерусалим перешел из рук цивилизованных, отличавшихся терпимостью, багдадских и каирских халифов под железную руку варваров турков харийски²⁶². Пилигримы, возвратившиеся ежегодно из Палестины, возбуждали народы своими рассказами.

История доказывает, что Урбан II видел в этих знамениях времени только случай вернее выиграть на западе свои стычки с императором Германи. Чтобы совершить в пользу святейшего престола ловкое политическое движение в этом смысле. Чтоб возвысить императорский кредит папства, он дал монашескому трибуну Петру пустыннику проповедовать и вызывать перед душами верующих священные тени из святых мест.

Живая волна веры подняла христианство. Весь запад встал толпами, от дворян до крепостных, от стариков и женщин до малых детей, от святых до бандитов. «Иерусалим! Иерусалим!» таков был клич, выходивший после Клермонского собора из глубины миллионов христианских душ. Как бы поднятых от земли духом Иисуса Христа и смутно чувствоваших, что небесная сила любви влечет их и зовет к чему-то великому и что верховный первосвященник объяснит им это.

Если бы действительно который-нибудь папа был в состоянии почувствовать в сердце и в голове свячщенное пламя вдохновения истинного верховного первосвященника. Он бы отнес к единому Иисусу Христу это могучее движение, он бы понял его, сумел бы дать ему стройную общественную организацию, он бы преклонил королей перед императором, народные арситократии перед королями и сам с тиарой на голове, с крестом в руке принял бы начальство над экспедицией.

Урбан II спокойно остался в Риме, чтобы продолжать игру святейшего престола, ставя на ставку интересы запада, чтобы продолжать свою мелкую революционную политику против императора, прготив королей, и пустил ринуться на мерть эти миллионы живых существ, которые с своей стороны тоже могли бы сказать ему, проходя: «Ave Caesar ! Morituri te salutant».

Человеческая лавина, которая двинулась, была беспорядочным сборищем, без главы, без общественной организации, без плана; это сборище шло на приключения, как настоящий хаос, заранее предназначенный усеять свой путь человеческими костями; один легат назначил ему сборным пунктом Константинополь.

Папство сделало менее в религиозном и социальном отношении для этого несчетного множества людей, отдавшихся ему душой и телом, чем Чингиз-хан для своих монгольских орд.

В Германии первым действием крестоносцев было, конечно, избиение евреев, раграбление их имуществ; затем они подобным же образом действий возбудили негодование венгерцев на столько, что те защитили себя от них оружием.

Следовало предвидеть, что эта толпа захочет захватить Константинополь, чтобы ограбить его; и она захотела этого. Но Готфрид Бульонский воспротивился этому всей силой своей энергии, подал пример, заранее принося императору ленную присягу за все земли, которые будут завоеваны, и принудил своих товарищей, хоть и с проклятием в душе, произнести подобную же клятву верности.

Когда иерусалим был взят и там образовалось королевство, папству предстояло обосновать дело прочно, установить юридические отношения между мусульманами и христианами. Но ничего сделано не было: Иерусалимское королевство не просуществовало и ста лет, и в то время. как западное христианство изнемогало в своих исполинских и бесплодных усилиях, Урбан II подстрекал сына отцеубийца Гейнриха V отнять императорскую корону у отца.

Пасхплий II приказывал выкопать тело старого германского императора, похороненного Люттихинским духовенством, и распорядился, чтоб его оставили пять лет тлеть вне могилы в соборном склепе этого город²⁶³.

Далее, он отделывался от торжественных обязательств Сютрийского трактат²⁶⁴. Зная свое императорское ремесло, Гейнрих V во главе 30,000 человек и собрания юрисконсультов шел напомнить папе его обязательства, а на его отказы, приправленные молчанием, вошел в Рим со шпагою в руке и увез в Сабину связанных веревками папу и кардиналов.

Абеляр робко выражал первый лепет общественного рассудка, умы жадно слушали его; но чтоб заглушить его голос, папство выставило против него монашеского трибуна, шумливого витию св. Бернарда».

Раньше, в 1095 г. святейший престол употредил монаха Петра пустынника, чтоб подлить масла в огонь народной веры и вскипятить мирской котел пап, а в нем возродить их кредит, как волшебница Медея возродила в своем котле к новой жизни члены своего старого тестя. Подобным же образом и в 1147 г. это дело было поручено монаху, св. Бернарду, рьяному противнику Абеляра и он стал проповедовать всеобщее вооружение.

Узнав на опыте, каковы конечные результаты этих воззваний, увидев, что они напрасно сеяли свои кости от Запада до Востока, народы остались глухи; Кондрад III и Людовик VII отозвались одни.

Второй поход был не менее первого искуссным политиическим предприятием, так как он снова джоказал всем, что и в первом походе папство постыдно воспользовлось религиозным чувством верующих и оказалось в социальном смысле бессильным управлять в качестве верховной власти (Couvernement général) тем, над чем оно хотело властовать, и организовать движения, которым оно само дало толчек.

Уже шесть лет прошло, как умер Абеляр, удрученный горестями, а шумливый и выскомерный ритор, противопоставленный ему политикой пап, св. Бернард, не приобрел ни мало популярности не смотря на обилие своих ораторских и чудотворных воззваний (?) (автор несправедлив к св. Бернарду).

Ученик Абелляра Арнольд Брешанский, демагогический монах, но при этом итальянец, напрасно аытался разрушить в Риме клерикальное властительство пап. Иннокентий умер с горя в изгнании; Луций II хотел сопротивляться, римская демагогия побила его камнями.

Основной план папства был еще раз обнажен. Рассмотрим его со вниманием. Разрушить клерикальное властительство пап не было делом таким легким, как это воображали демагоги итальянских муниципий. Убить короля не значит убить корлевскую власть; поразить императора не значит уничтожить империю; столкнуть одного или нескольких пап, взяв на свою голову ответственность за преступление в виду их епископского сана, не значит сломить папство. Насилием нельзя ничего вычеркнуть среди человечества. Формы правления никогда не изменяются одною жестокостью: относительно вечные, как само человечество, эти формы само по себе ни хороши, ни дурны. Все зависит от пользования ими, от правильности и целесообразности планов, на которых они построены.

Арнольд хотел приложить к практике, к политике дело Абеляра. Он задумал на место папства поставить римскую мугиципальную общину, чтобы она правила миром во имя своего славного прошлого; он хотел устроить своего рода мирское. Собирательное папство, заменить монархический образ правления давно отжившим республиканским, но этот план был еще безрассуднее и призрачнее самого папства; мир не заманишь такими соблазнительными мечтаниями.

Тем временем Бернард проповедовал второй крестовый поход, который даже в его мысли был только политическим маневром, и он, само собою разумеется, поостерегся поставить своего ученика и креатуру папу Евгения III во главу войск, которые пошли, чтобы не возвращаться.

Во Франции аббат Сугерий, министр Людовика VII, напрасно противился отъезду короля. Здравый народный смысл поднялся и проклял это тягостное и бесполезное предприятие, замучив в Сансе (Sens) аббата Сен-Пьер-ле-Вифа, сбирателя налога.

Император константинопольский Манусил еще раз избег вторжения и разгрома своей империи и церкви, дипломатически отклонив путь крестоносцев.

Немцы бесполезно убивались турками, и Кондрад III вернулся почти один из Малой Азии в Константинополь. Людовик VII отступил от Саталии и уехал на греческих кораблях, со своими рыцарями, в Антиохию, оставив на жертву турецкому мечу несчатных пилигримов, из которых только три тысячи избегли смерти, отрекшись от Христа для Магомета. Затем, после напрасной осады Дамаска крестоносцы отступили к Палестине; потом Кондрад и Людовик VII возвратились на Запад, оставляя за собою на Востоке христианство ослабленным ислам усиленным, Азию пробуждению этими уколами, готовою ринуться на Европу.

В продолжении этого времени, сговорившись на минуту над дымяшимися развалинами ломбардских городов, папа и император давали приказ влечь на костер Арнольда Брешанского, потом Адриан IV усиливался противопоставить Фридриху Барбаруссе лигу итальянских городов, императорским юрисконсультам на съезде в Ронсаглии (Roncaglie) сборник Грациан.

Едва только монархия папская была приведена императором германским в равновесие над своей буйной римской муниципией, как снова принялась, как ни в чем не бывало, оспаривать у немецкой империи обще-европейскую верховную власть и общественное право по той неумолимой логике, которая в злом, как и в добром, сцепляет настоящее с прошедшим, будущее с настоящим. Александр III, после Адриана IV, вошел в эту неизбежную колею: он оперся на Ломбардскую лигу, чтобы сбросить иго империи; Барбарусса раздавил войска лиги и назначил антипапу Виктора II²⁶⁵; Александр III, укрывшийся во Франции, вышел оттуда, чтоб утвердить в Италии четвертой лигой свое революционное господство, свою жажду власти.

На Востоке Саладин отнял Египет у Фатимидов, завладел Сирией после Нуреддина, своего государя; и вот, от Ефрата до Нила ислам окружил христианство, отнял у него победою при Тивериаде Иерусалим, стоившийц столько крови.

Паспство потребовало нового крестового похода. Фридрих Барбарусса, Ричард Львиное Сердце, Филипп Август отправились; но только последние два вернулись, не отняв у поклонников Магомета города, святыни трех человеческих общин: Израиля, Христианства, Ислама.

Папство было счастливее в своих крестовых походах на европецев.

В 1197 г. Иннокентий III велел разгромить области Прибалтийски²⁶⁶. Этот кровавый крестовый поход длился 30 лет. Епископ Альберт Буксшевден учредил в 1201 г. орден Меченосцев, которым папа дал устав Храмовников, белый плащ с красным крестом на плече и Винно Рорбаха первым гросмейстером. В 1225 г. на теле Пруссов – Литовцев святейший престол положил черный крест Тевтонского ордена.

Оба воинственные ордена, соединившись, покорили и закрепостили себе племена чудское и леттское, в воспоминаниях которых еще до сих пор можно найти народные сетования под именем «Прошлах дней».

Это прошлое было временем убийства, эти дни, так медленно текущие, были днями злополучия. Буйные истребители поражали нас. Жадные рыцари отнимали наши богатства. Толпы разбоцников – меченосцев царствовали, раздирая все, народ и землю на куски; священники – душили наших предков своими четками. Отец Креста захватывал наши имения, похищал сокровище из потаенного места, поражал дерево, священный ствол, корень жизни. Дуб Таро вопил под ударами топора, из дерева Киро струилась чудская кровь».

Тут на севере папство хотело зараз держать под шахом и империю Германскую, и церковь греческую в России. С 1205 г. его агенты работали у Романа Волынского, чтоб оттторгнуть его от православия.

На Западе, прогнав и ограбив евреев через Филиппа августа, Рим воздвиг на греческую секту альбигойцев крестовый поход и инквизицию. В 1210 г. с умением пользоваться случаем он противоупостовлял Альмоида²⁶⁷ в Испании крестовый поход, но вместе с тем он отнимал от Полуострова его готические льготы с арианскими требниками, употребление народного языка в богослужении и мозарабские переводы св. Писания.

Было бы удивительно, если бы эти войны клерикальной монархии пап не довели до разграбления Константинополя и православной церкви. Таков был практический результат четвертого Крестового похода на Восток, где христиане латиснкой церкви обучили мусульман завладению и разграблению Византии. 18-го июля 1203 г. Константинополь был взят крестоносцами римской церкв²⁶⁸. Разграбление было полное: квартал в квадратное лье, наполненный образцовыми произведениями искусства, был зажжен и раззрушен до основания; 400 тысяч серебрянных марок, или 190 миллионов франков, были разделены в одной церкви на первый раз до раздела всей империи: а большинство мощей, принадлежащих православным церквам и монастырям, были отосланы в Италию.

Эта латинская империя на Востоке, столь вожделенная для властолюбия пап, не жила и 60-ти оет; но, очевидно, что она в политике святейшего престола совпадает с систематическим предприятием против государей России, которые были военною опорою православия. Так, вмешался Григорий IX в религиозные и племенные столкновения, на ставке которых стояли берега Невы и Финского залива, предвисывая крестовый поход против христианской республики Новгорода, с обещанием тех же индульгенций, какие были дарованы за освобождение Святых мест. Православный архиепископ Спиридон и Александр Невский подняли перчатку, и Невская битва была поражением для латинской церкви. В 1242 г. папа Иннокентий IVснова спустил на православие своих Меченосцев, которых Александр еще раз поразил на голову на льду озера Пейпуса. Хитрый генуэзец испробовал тогда хитрость, обратившись в 1251 году к русскому победителю с буллой, весьма умилительной, посылаемой с двумя кардиналами: хитрость не удалась, как не удалось и насилие.

В Галиции усилия папства были не менее деятельны. Над князем Даниилом трудился в Дрогичине мессинский аббат, легат, нарочный посол с короной и скипетром, Иннокентием IV в 1254 году. Данииил принял подарки, но ни в чем не ответил видам Рима на православие. Напрасно угрожал ему Александр IV, князь этот оставил за собою корону и скипетр, достойно носил их, оставаясь православным и выказал большой дух терпимости и экономическую прозорливость (?!), привлекли в свою землю армян и евреев значительными льготам²⁶⁹.

Последние крестовые походы на Востоке представляют мало европейского интереса.

В пятом походе безрассудная надменность Рима испортила все результаты усилий Иоанна Бриенского. Дамиетта была взята и мусульмане, встревоженные отдаленным движением Монголов, предлагали христианам оставить этот город за ними и дать им всю Палестину. Сговориться христианству с исламом было практически возможно в виду общих врагов, Чингиз-хана харийских татар, получивших толчок от Монгольских орд. Легат с презрением отверг предложения Мелик-эль-Камеля и христиане не смогли удержаться даже в Дамиетте.

В шестом походе германский император Фридрих II, уже отлученный от Церкви, исправил этот грубый промах, восставил сношения с Мелик-эль-Камелем подписал перемирие на 10 лет получил без боя Иерусалим, Вифлеем, Назарет, Сидон и надел на себя сам в 1229 г. корону Готфрида Бульонского, который священники не смели дать ему.

В продолжении этого времени на Западе Говрий III, потом Григорий IX, восстановили против этого умного императора его тестя Иоанна Бриенского и собирали вторую Ломбардскую лигу.

Десять лет спустя вторглись монголы и отбросили туркоманов, а это повело за собой битву при Газе и окончательную потерю христианами Палестины и Иерусалима, которые туркоманами были переданы Египетскому султан²⁷⁰.

Седьмой и восьмой восточные походы напрасно устремлялись на Египет и Тунис, где и умер Людовик Святой.

Ислам остался победителем и римское папство было окончательно осуждено в смысле обще-европейской верховной власти, осуждено за свою феократическую и общественную неумелость, которяа равнялась только его же ненасытному вожделению политического господства.

После всего этого, сама Азия вторглась в Европу в лице монголов. За этим страшным бедствием последовали другие: голод, зараза. Но в первую минуту опасности не папа, а император Германии обратился с воззванием к государям Запада. Иннокентий IV, правда, заговорил о крестовом походе, но слишком поздно: папство уже прежде бесполезно истощило силы западного христиантсва.

В ходе развития королевской власти в европейских государствах (очерк которого автор делает в своей VII главе), Рим становился то на правую, то на левую сторону.

В Испании папство сказалось в инквизиции, которою Фердинанд католик, или, по замечанию автора, вернее Фердинанд деспот, пользовался для усиления своей монархической власти.

Во Франции папство помогло взойти на престол новой династии в лице Гуго Капета, противоузаконно, даже не по воле народа, потому что он избран баронами и духовенством только своей области, но единственно из ненависти к Германской империи, к Карловингской династии; заговор духовенства под наущением Рима в лице епископа Лаонского уничтожил опасного новому престолу потомка Карла великого, выдав его Гуго Капету. Но новая династия сумела предохранить себя от папских притяхзаний.

В Англии папство отлучило законного короля, саксонца, за то, что не платил десятины св. Петра и благословило на завоевание Вильгельма Норманского. Оно же дало толчок к ослаблению корорлевской власти, восстановляя против королей их крупных баронов; тогда мелкое дворянство соединилось с городскими общинами; тогда и малопомалу добыло себе права.

При Гейнрихе I папство восстановляло против него духовенство за то, что он был зятем германского императора Гейнриха V.

При Гейнрихе II столкновение с Римом стали резче, по поводу одного клирика, изобличенного в убийстве, которого Кентерберийский архиепископ велел оправдать на церковном суде. Король потребовал, чтоб решение суда было уничтожено и дело снова начато гражданским судом; но архиепископ, поддерживаемый легатами, присланными из Рима, взволновал все государство, угрожая королю, ораторствуя и возмущая население.

Эта борьба возобновилась с новою силою против Иоанна Беземельного, по поводу другого архиепископа Кентерберийског²⁷¹.

«Конечно», замечает автор: «нельзя не порицает убийства Фомы Бекета, как одного из ужаснейших преступлений, какие только мог совершить Гейнрих II; точно так же нельзя одобрить Иоанна, котрый клялся зубами Божими, что отрежет нос у всякого римлянина, который ступить в его государство и сбросить в море все английское духовенство. Но все же не следует забывать, что монархическая власть была чрезвычайно стеснена примасами, принимавшими, как Бекет, осанку императорских проконсулов древнего Рима или областных префектов, повелевающих во имя папского кесарства побежденными королями и смотрящих на королевство, как на клерикальную римскую провинцию, на английское духовенство, как на свое оккупационное войско».

Такова была первая причина, которая позволила городским общинам освободиться от баронов, а баронам – наложить на отлученного короля обязательства Великий Хартии при рукоплесканиях народа. Папа Иннокентий III напрасно объявил Великую Хартию недействительною, баронов проклятыми, короля разрешенным от его клятвы: было уже поздно. Англия пошла по пути своего народного развития; немного спустя в ней явился уже английский монах Иоанн Виклеф, защищавший свою страну от святейшего престола, и указ короля, лордов и общин объявил Урбану V, что они несогласны, чтоб государство было подчинено иностранному господству.

В этих новых государствах, выросших из феодального хаоса, остались живы предания феодализма и выразились в страшных войнах, образчиком которых является Столетняя война Англии с Францией. Император один мог бы явиться в этом споре династий авторитетным судьей, но империя была совсем ослаблена папством. Папство могло и должно было бы сделать это, но вне своих революционных, насильственных и своих обрядовых церемоний Рим не имел никакого юридического, разумного и практического влияния на монархию. Папа не хотел уважать права империи, и нарождавшияся государства ему оплатиои тою же монетою. Кроме того, папа даже не был в состоянии беспристрастно судить подобные тяжбы, потому что ему принадлежали в Германии треть, в Англии четверть, во Франции пятая часть пространства земли, не говоря о дохадах.

Правда, папы пробовали, чувствуя нравственную обязанность того звания, которое хотели носить, пробовали являлться посредниками; так в 1119 г. папа в самой Франции попытался помирить обоих королей, но он не привел их ни к какому решению, ни к какому договору, лично они помирились, но географические и народные вопросы были оставлены без разрешения.

Затем в 1199 г. Рим вступился в спор между Филиппом Августом и Ричардом Львиное Сердце. Иннокентий III наложил на обоих противников перемирие на 5 лет; но папа настолько хорошо усвоил звание кесаря, что не мог долго держаться на этой посреднической почве: движимый своими материальными интересами в Англии и в других местах, он вскоре вернулся к произволу деспотизма, к насилию, отлучил Иоанна Беземельного, уполномочил Филиппа Августа на завоевание королевства и. само собою разумеется, объявил, что эта война – крестовый поход.

Раз клерикальная папская империя перестала быть посредницей, светский император Оттон IV также последовал ее примеру и восстал на Иннокентия IIIи Флиппа, поддерживая с оружием в руках Иоанна английского.

Напрасно Иннокентий III вернулся к старому, угрожая Филиппу Августу и поражая отлучением его сына Людовика, признанного английскими баронами. Людовик ответил отцу: «Вы не можете распоряжаться английским королевством», и продолжал свое предприятие.

Что касется до Филиппа августа, то и он под огнем анафем продолжал свое дело, оперся на своих вассалов и захватил лены Иоанна.

Контраст папе представляет собою благородная личность Людовика святого, который не владея политической властью над Европой пользовался, благодаря своей неподкудпной справедливости, атворитетом в других государствах: его призвал в свидетели английский король, в посредники Фландрия, его слушался император. Он всей силой своей совести и мудрости восстал против войны Григория IX и Иннокентия IV с императором. Он не позволил папе приехать во Францию, чтоб этим избегнуть свидания с Фридрихом и поразить его отлучением для избежания юридического сведения счетов. Короли Англии и Аррагонии последвали его примеру.

Этот святой, напоминающий некоторых царей израильских, напрасно пытался остановить Иннокентия IV, который отлучил императора, напрасно умолял его во имя страшной опасности со стороны монгольского нашествия, угрожавшего христианским народам. Папа объявил крестовый поход против Фридриха II, воздвиг в Германии и Италии революцию, междоусобную войну, а против императора выставил даже убийц с его доктором и секретарем в числе заговорщиков.

Наконец, этот же св. Людовик упрекнул Григория IX, в том. что он хочет покорить под ноги себе вместе с императором и всех христианских королей. Он же, Людовик Святой, отказался за себя и за своего сына от императорской короны, которую Иннокентий IV хотел отнять для него от императора правоведов (т.е. Фридриха II) и которая необходимо сделала бы из этого канонизованного короля юридического противника папаства и, может быть, отлученного.

Людовик Святой, по замечанию автора, отсрочил Столетнюю войну; а если бы и папство было тем, чем должно было быть, верховным нравственным авторитетом, то и вовсе не пролились бы эти страшные потоки крови (справедливо!).

Но папство оставалось верным себе и во внешности даже выражало свои внутренние стремления. Так, Бонифаций VIII, копируя обычаи императорского двора. Принял все его символы и весь церемониал. В день своего посвящения, я хотел сказать коронования, замечает автор, он дал держать узду своей лошади королям Венгерскому и Сицилийскому. Карл великий, установивший этот обряд, не требовал, чтобы короли держали ему узду, а только, чтоб они подносили ему св. Граль древних Кельтов, почетную чашу. Во время пира Бонифаций VIII заставил прислуживать себе королей с коронами на голове. Наконец, в 1300 г. перед всем миром, созванным в Риме на его юбилей, он показался всему христианству в предшествии двух обнаженных мечей, одетый в знаки императорского достоинства.

Прямым следствием этого было то, что один из королей, французский, Филипп Красивый, на столько потерял уважение к величию тиары. Что поступил с бонифацием VIII, как с императорским узурпатором, подло заушил первосвященника, попрал тиатру своими законоведами и увез в Авиньон папство, плененное таким образом одною из частных монархий, на которые распалась Европа; а христианство и не подумало наказать своевольного короля рукою верховной власти, т.е. рукою императора. Дальнейшим следствием этого был Велкикий Раскол.

С этих пор, по замечанию автора, т.е. с падением двух объединявших Европу учреждений, империи и папства, уничтожилась всякая верховная власть, и Европа распалась на ту «атеистическую республику отдельных государств», какою она является и доныне.

Правда, после Столетней войны сделана была попытка сговориться на конгрессе в Аррасе, но эта попытка кончилась ничем, папство еще раз доказало на этом конгрессе свое ничтожиство в смысле общественного, организующего начала.

«Смутно чувствуя, что папство должно быть завершением здания обще-европейского управления, «замечает автор с своей своеобразной точки зрения, «представители христианства европы попытались поднять его на соборах, не подозревая его истинной сущности».

Папская тиара оказалась разрубленною на две тираы. В 1409 г. Пизанский собор с соединившимися легатами обоих папских престолов напрасно попытался низложить обоих пап и назначил третьего: первые объявили низложения собора недействительными, неправильными, и оказалось три папы вместо двух.

В виду этих событий и под их давлением собрался Констанский собор, самый торжественный из всех соборов с разделения церквей Восточной и Западной, с политического разрыва Византийского эллинства с Римским латинством. Император Сигизмунд стал во главу движения; короли последовали его примеру; их уполномоченные присоединились к епископам и прелатам Севера, Середины и Юга, равно как и к представителям монастырей, университетов и даже кафедр гражданского права.

Уже раздался сильный голос одного из лучших учителей – Христовой Церкви Жерсона, предполагаемого автора «Подражания». Восходя к первой причине общественного зла, Жерсон указывает на политический характер римского двора, и как на лекарство, на авторитет соборов над папами.

«Вселенская Церковь», говорил он «есть собрание всех христиан, греков и латинян, образованных и варваров, благородных и рабов, богатых и бедных, мужчин и женщин. Эта то вселенская Церковь и не может. По писанию, ни заблуждаться, ни падать. Ее единственная глава есть Иисус Христос».

Далее Жерсон частнее определял все здание иерархических степеней: «Папы, кардиналы, епископы, священники, клириики, короли, народы суть члены вселенской Церкви, хотя на разных ступенях ее».

По отношению к папству он говорил: «Есть иная церковь, частная, называемая апостольскою; это церковь римская папа и духовенство: папа ее глава, другие духовные ее члены».

С этим определением Жерсона автор несогласен. С одной стороны Жерсон, полагает он, недостаточно обозначил тут политический характер папства, римский цезаризм пап, про который говорить в другом месте: «Там (т.е. в Риме) с утра до вечера только и говорять, что о войсках, землях, городах и деньгах». С другой, потому что, по мнению автора вселенской Церкви теперь не существует, и ни латинская, ни греческая церковь не могут быть названы апостольскими.

Жерсон говорил далее: «эта-то римская церковь может заблуждаться и быть обманываемою. Она только орудие вселенской Церкви для пользования властью, принадлежащею по праву одной вселенской Церкви».

«Церковь (вселенская) имеет право низлагать пап, если они окажуться недостойными своего служения, или неспособными отправлять оное. Ибо, если для блага общественного низлагают короля, принявшего царство от предков своих по праву преемства. То тем более можно низложить папу, котрый получил свое достоинство чрез избрание кардиналов».

Автор со всем этим несогласен: и в избирательной и соборной форме церковного управления он видит одни политические формы. Учреждению верховного первосвященника он по идее сочувствует. Но как же тогда поставлять верховных первосвященников? Планы автора на этот счет настолько своеобразны, что он не дает ответа и заключает так: «На это мне средует наброосить здесь непроницаемое покрывало».

Но на учение Жерсона папы уже ответили в 1409 г. во имя своей монархической доктрины следующее: «Иерархическая церковь клира имеет один авторитет, одну только освященную власть: папство, там, где папа, там единство церкви. Он один дает ей законный характер, и вселенские соборы являются таковыми не от числа членов, а от присутствия первосвященника».

Монархическая доктрина древнего Рима выражалась почти также: «Quiquid placuit principi, legis habet vigorem».

Короли Франции выражались или выразились позднее: «Как хочет король, так хочет закон». «Государство, это – я». «Таким образом, папы по императорски ответили на мнимореспубликанские доктрины епископов».

В протестах Виклефа и Яна гуса против папства, автор видит возмущение народностей против латинского ига. У Жерсона по его мнению, дело было поставлено рациональнее, вне племенных страстей; но он не сумел отрешиться от политических инстинктов, в его требованиях автор усматривает политический элемент, республиканские тенденции, и вследсвтие этого считает себя вправе заключить: «что религия Иисуса Хриса не была замешана тут ни словом ни делом, и в сущности дело шло только о политических формах культа».

Основным вопросом на соборе, по его мнению, должен был быть вопрос: «лежит ли в существе христианской религии или нет необходимости иметь верховное первосвященство, как завершение форм ее культа?». Этот вопрос, в его глазах, имеет широкое религиозное и социальное значение для государственного устройства Европы.

Констанцский собор разделялся на четыре партии по народностям, Италии, Германии, Франции и Англии, имевшия каждая по голосу. Таким образом, это собрание лишено было значения вселенского в республиканском смысле Жерсона. Так как, не говоря о церкви греческой. О землях славянских, Испания, Португалия, равно как и все народы Севера, принадлежавшие к латинскому вероисповеданию, Швеция, Дания, Бранденбург, Прибалтийские области, Польша, не получили тут прямого права голоса. Это собрание в своефй латиснкой исключительности, преданное конституционным заветам прошлого, могло решить дело только временно и должно было ожидать многозначительного ответа, как со стороны пап, так и со стороны христиан Севера».

«Григория XII заставили отречься, отрешили Бенедикта XIII и Иоанна XXIII, назначили итальянца Колонну, Мартина V, и разошлись, полагая, что привели в порядок настоящее и упрочили будущее, лукавя направо с монархическим приницпом, налево с республиканским, с полным представительством всех народных епископств. И ожесточенно поражая на крайней левой народный радмикализм Иоанна Гуса и универсализм Иеронима Пражског²⁷².

«Реформы, довольно, впрочем, разумные, которые были предложены собором, испытали судьбу всех полумер, всех порождений ложной золотой средины между двумя противоположными политическими принципами. Вместо того, чтобы взяться за дело с верху, в направлении отвесном, взялись за него с середины в направлении горизонтальном; и епископы, получив в распоряжение папский жезл, простодушно вообразили, что упрочили равновесие мира, сделав себе из этого жезла конституционный баланс. Но лишь только итальянец Мартин V взял папский жезл стоймя в руки, лишь только он почувствовал на голове своей тиару. А под ногами свою племенную почву, он поспешил не сдержать того, что обещал своим избирателям, противопоставил народности собора одни другим и в 1418 г. объявил о распущение собрания».

Так как ни одно преобразование не было совершенно, принудили 13 лет спустя папу Евгения IV созвать собор в Базеле. Но конституционная республика епископов встала и тут с старым своим принципом. А папа также выказал всю силу своего принципа, монархически объявив собрание закрытым».

Не взирая на это, собор продолжал свои заседания, подтверждая решения Констанцкого собора: верховенство всеобщих соборов над папами, периодическое созвание этих соборов, обязательное присуствие на них папы или его легатов, непризнание за папой права распускать собор, но признание этого права за большинством.

Это была отместка епархий латинской церкви, ставших народными, римскому центру, диктатуре пап; это республиканское движение епископства было неизбежным следствием образования королевских династий на окраинах поля битвы герман-латинской, в которой папство и империя уничтожали друг друга.

Евгений IV так хорошо сознавал, что основанием папства была каменная почва и что эта основа была единственной опорой его цезарства, что пострался малопомалу привлечь к Риму отцов, продолжавших заседать в Базеле. Он их позвал в Феррару, куда они не приехали, потом в Флоренцию, куда прибыла только часть. Остальные отцы, заседавшие в Базеле, низложили его и назначили на его место герцога Савойского Феликса V; 12 лет заседали они и получили в 1438 г. Буржуйскую (de Bourges) прагматическую санкци²⁷³ , предшественницу конкордатов Франциска I и Наполеона.

Феликс V сам положил конец раздвоению тиары, сложив, с себя свой сан в 1448 г²⁷⁴. 13 лет спустя после Арраского съезда, на котором социальное бессилие соборов отразилось в таковом же бессилии конгрессов.

Пять лет спустя, Магомет II, доказывая на практике, что единства верховной власти в Европе не существовало более и что общественное право было пустым звуком, безнаказанно налагал руку на важнейший город нашего христианского материка, на Константинополь, географическое положение которого ставит политически этот город повелителем Рима на Западе, Иерусалима на Востоке, Мемфиса и Мекки на Юге.

Папствл, утвердившись снова на своей римской почве, неизбежно вновь принялось за свою политическую игру, заключая договор со всеми новыми монархическими силами.

В виду новых сильных государств святейший престол понял, что без светской империи его клерикальное господство становилось призрачным и ограничило его политическую роль управлением его округом и приматством Итали. Поэтому-то Пий II и обратился лично к Магомету II после долгого, тщетного проповедания крестового похода против него: «Знай», пишет он ему, что наши предшественники Стефан, Адриан, Лев воздвигли Пипина и Карла великого против Астольфа и Дезидерия, королей Ломбардских, и что в награду они даровали своему избавителю Карлу великому империю, которая до времени принадлежала грекам. Поэтому-то, имея возможность испытать твои благодеяния, я призываю твое покровительство²⁷⁵.

Эта историческая исповедь драгоценна: у Магомета II действительно армия, артиллерия и военные познания были лучшие в Европе. Однако, так как он в своем мусульманском государстве владел двойным мечом, он его и оставил за собою.

У папы с этоцй поры ареной его убийственного владычества остался один полуостров и, низведанный к политической роли примаса Италии. Он стал воевать, как светские государи, с второстепенными властями своей страны. Что касается до иностранных монархий, то не будучи в силах атаковать их с фронта, он созывал их в Италию, чтобы сталкивать их там среди потоков крови.

Сикст IV устремился на Флоренцию и Лаврентий Медичи пал убитым в собор²⁷⁶.

Иннокентий VIII призвал на этот город Карла VIII и французов.

Александр VI Борджиа, составив сначала лигу из Максимилиана, Фердинанд²⁷⁷, Гейнриха VIII, Людовика Мавр²⁷⁸, Венеции против Карла VIIIобъявившего себя в Неаполе императором Востока, призвал потом Людовика XII и совершил с ним известную дипломатическую сделку в пользу сына своего Цезаря Борджи²⁷⁹.

Юлий II продолжал ту-же политику. Соединить против Венеции Максимилиана Австрийского, Людовика XII Французского, Фердинанда Испанского, Швейцарские кантоны, предложить Венеции расстроить ему лигу уступкою Фаэнцы и Римини; заручиться этими городами и землями герцога Ферраского; рассорить затем грабителей, созванных на дележ добычи, отдать Неаполь Испании, поднять Геную и Болнью; натолкнуть Швейцарцев на Французов; загнать Людовика XII в Пьемонт, – вот какова была игра Юлия II.

Так, начиная с 1494 г. Римский двор давал дела государям и удерживался в равновесии, возобновляя с ними ту кровавую партию, которую Юлий II называл «мастерством мировой игры» (la mâitrise du jeu du monde), и на ставке которой стояла Италия.

Это мастерство, этот цезаризм папство от лица латиснкого племени попыталось снова деспотически захватить в свои руки, не обращая внимания на всех епископов, в которых оно не могло и не может видеть ничего более, как только префектов своей империи. Галликанизм, англиканство и протестанство в собственном смысле были политическим ответом народностей и различных племен на это политическое притязание римского властолюбия пап.

В 50 лет Швейцария, часть Франции, половина германии, Дания, Швеция, Англия, Швейцария стряхнула, под прикрытием протестанства, иго латиснкого цезаризма Римского двора, как четыре века назад, сам Рим и феодалы сбросили иго Карловингской импери, сделавшись германскою.

«Обрядовые формы и догматы были тут предлогами, как и в церковном разрыве латинства и эллинства; Лютер, Цвингли, Кальвин и все другие сектанты были при этом видимом орудиями, как некогда Евтихий, Фотий, Керулларий. За этими поводами и орудиями, выдвинутыми на первый план, лежала социальная причина, действительная, реальная, хотя тайная: причиной этой была атеистическая республика (athéiste) христианских государств, этнографическая порлитика держав, искусно веденная их дипломатическим милитаризмом».

«За этой вторичной причиной лежала первичная, первый двигатель разрыва: кесарское положение папства, каковое, будучи построено по плану племенному, римскому, уже давно пробудило среди народов, как и среди соборов, у государей и среди народных епископов пелменные инстинкты, стремящиеся к раздроблению, и политические страсти, враждебные Риму».

Даже на Констанцском и Базельском соборах, благодаря дипломатии кардиналов, латинское племя все еще преобалдало. А между тем в Швейцарии, в германии. В швеции, в Дании, в Англии, дажде во Франции ни один ум, внимательный к европейским вопросам. Не мог бы проглядеть того, что прямо бросалось в глаза.

«Преобразования, или скорее республиканское освобождение (décentralisation) политических форм из под власти пап, которого так энергично требовала аристократия епископов, понесли от мнимо-первосвященнической монархии пап полное поражение. Протестанство, порождение монашеской демагогии, было народным и светским возобновлением того же противомонархического и рпотиворимского движения, которое аристократическая олигархия епископов не могла довести до конца. На этот раз, как и всегда, за отстутствием движения вперед, эволюции, получилась революция».

Догматических споров того времени автор и тут не хочет касаться: он придает им значение личное, единичное, а историческим двигателем признает только движение противолатинское. «Если бы, говорит он, клерикальное владычество было не латинское, а кельтское, германское, английское, скандинавское, славянское или греческое, то и протестанство, противодействие ему, было бы противокельтское, противогерманское, противоанглийское» и т.д.

Никакой народ, никакое племя не выносит спокойно господства. Властительства другого народа. Другого племени. Под каким бы предлогом то ни было. И как бы возвышен ни был тот предлог. В силу этого-то каждая народность и каждая династия хотели иметь свое государство. Свою церковь, под одним правительственным ключом, и чтоб этот ключ народного целого, замкнутого в себе самом, был в руках народной власти, а не в риме. Не в руках итальянца, под мифологическим предлогом хранения в руках св. Петра».

«На эту мифологию восточные императора, затем западные ответили политическим протестанством, или по крайней мере постоянным стопором всякий раз, как этот мистический ключ показывался в своем настоящем виде: мечом древних кесарей».

«С самого возвышения королевских династий, Флипп Красивый стал грубо действовать в том же смысле, и чтоб устранить папство от племенных влияний хищного города. Он запер его в Авиньоне под собственным ключом».

«И так Лютер и Кальвин не сделали ничего особенно нового, но на деле они волей-неволей помогли противолатинским народам и государям продолжить и довести до конца движение, сообразное с целями народными и династическими. Меланхтон отлично чувствовал это, сказав: «У нас было деревянное ярмо: Лютер наложил нам на выю железное».

Действительно, вместо отдаленного папства протестантские церкви приобрели себе в покровители непосредственного повелителя в лице верховной власти страны: короля или какой-либо другой.

«Но органические законы семйств и обществ так устроены, что дитя легче выносит побои от своего отца, чем выговор от отца своего товарища. И что народы сносят лучше тиранию соотечественника. Чем управление иностранца, будь он хоть святой».

Римский же кесарь-первосвященник не мог видеть в этом неизбежном движении ничего иного, кроме как возмущения своих победжденных подданных; позтому он немдля созвал к себе своих уголовных судей, свои легионы, меч и миператорскую гвардию. Инквизиция была этим уголовным судилищем, испанские войска и испанский монарх были этими легионами и этим мечом, а орден иезуитский – императорской гвардией римского цезаризма латиснкой церкви.

Лютер, видя, что государи сели верхом на реформу и сделали из нее свою боевую лошадь, понял, что это означало, но понял слишком поздно.

«Этот монах, в искренности которого сомневаться нельзя, но в котором скасонская кровь говорила по крайней мере также громко, как и демогогический мистицизм монастырей, сознавал также хорошо, как и Меланхтон, что не он был заправителем движения. Он видел, что пастырский жезл папства, рпаздробленный помощью его на всем Севере, превратился в столько же политических жезлов, сколько было правительств, и весьма слабо противился попытке к сближению на диспуте в Ратисбонне».

Контарин²⁸⁰ с обной стороны, Буцер и Меланхтон с другой, были душами прямыми, созданными для того, чтобы сговориться в деле веры. Но в основе вопросов, воспламененных Лютером, дело так мало касалось религии, что протестантские князья вмешались в переговоры, сожгли свои корабли и разрушили мост сообщения, издав статьи на свой лад, как выразился Лютер. «Мой превосходительнейший государь, продолжает он, сообщит мне условия, которые он предложит для примирения с императором и нашими противниками. Я вижу, что в их глазах все это дело – комедия, которую они разыгрывают между собою, между тем, как это трагедия между Богом м сатаною, в которой сатана торжествует, а Бог поражен. Но развязка придет"… (Письмо от 5 апр. 1541 г.).

Автор, конечно, не согласен с Лютером, он высказывает свои воззрения. Что в резделенных церквах нет истинной религии. Что следовательно Бог ни на той, ни на другой стороне, а что дух зла существует единственно только в области людских заблуждений.

Как же относились к этому религиозному движению государи? Карл V понимал отлично, что инквизиция, иезуиты, латинская церковь и папство были для него превосходными орудиями власти, благодаря которым он мог наложить руку на Италию, Германию и Недерланды, равно как и на Испанию и Австрию, не говоря о колониях.

Франциск I понимал также хорошо на ряду с необходимостью конкордата, что как бы ни было протестантство опасно для него в самой Франции, вне ее оно было отличной машиной военной дипломатии, которую можно было противоставлять намерениям Карла V.

Генрих VIII английский, Фридрих I датский, Густав Ваза шведский, не говоря о северных князьях Германии, равно хорошо понимали, что протестантство позволяло им быть хозяевами у себя и деражть ключ от своего дома у себя в кармане.

Диспут в ратисбонне кончился, как и должен был кончиться. На Контарини – святейший престол, движимый императором в воинственном духе, а на Буцера и Меланхтона – их государи – посмотрели, как на непригодных, оставленных стражей.

Год спустя испанское влияние исполнило римскую церковь воинственным деспотическим духом. Сильнее, чем когда-либо но только для сражения в пользу австро-испанской монархии. Папы, может быть, полагали, что эта монархия поддастся их водительству; но достаточно было военной империи встать на ноги под энергией деятельного государя. Чтобы все вернулось в прежние границы и чтобы папство вошло в состав имперского когударства, как во времена Карла великого и Константина.

Карл V наложил на святейший престол мрачный и суровый хараткре своей народности, столь отличной от народности итальянской, которая, подкрашивая тиранию розами красноречия, примешивала к великолепным трагическим приемам, к артистическим громам некоторую скептическую и в сущности добродушную небрежность, даже в самых фейрверках анафем и отлучений.

В 1542 г. бесплодный гений, суровая, почти мавританская тирания испанского латинства снабдили папство шестью педантами, палачами в душе, на словах поставленными для подавления ереси, а на деле для подавления мысли, науки, искусства и религи²⁸¹.

Все, что только ни жило духовной жизнью в Италии, перекочевало в Швейцарию или в Германию, убегая из этого царства террора и смерти. В Модене, в Неаполе, повсюду академии, свобода слова, книги. Все было закрыто, задушено, уничтожено или извращено. Начиная с кардиналов и епископов и кончая францисканцами, приверженцами учения Иоанна Пармског²⁸², начиная с ученых и до начитанных людей, все было подавлено испано-папским молохом, все, что только обладало жизнью и движением. На высших тюрьма, на мелких костер и воды рек.

«В 1793 г. фанатизм и так называемые догматы революционного безверия Франции произвели ни больше, ни меньше, ни хуже, ни лучше этой цезарской политики с ее мнимою догматическою теологией; та политика, иная по виду, была столь же противна теократической идее Иисуса Христа, как и эта, и столь же убийственная для религиозной жизни социального христианского государства».

Под этой-то бурей порабощающих страстей и властительных инстинктов, разразившейся из Рима, благодаря сокрушающей политике австро-испанской монархии, и собрался в 1545 г. Тридентский собор, как императорский ответ латинства и Карла V на республиканские соборы в Костанце и Базеле и на то отпадение и обосбление народов, орудием которого было протестантство.

Адриану VI, прежнему наставнику императора, наследовали Медичи Климент VII, потом Фарнезец Павел III, которые, протягивая руку королям французскому и английскому, Венеции, Сфорцам и даже протестантам, напрсно пытались стряхнуть объятия орла. Павел III, предоставленный самому себе, склонился к политическому примирению с протестантами. Но мрачный деспот Эскриула и Вены даже издалека не выпускал Ватикана, своей добычи, своего главного полицмейстера. Если он не возложил тиары на свою голову, как Юлий Цезарь, зато свою голову положил на тиару, мечтая и стремясь к всемирной монархии. Поэтому, инквизиторы испанские, иезуиты и Павел III принуждены были все выносить от него.

Уже четырнадцать лет Карл V желал своего собора, Павел III принужден был дать ему его и умер 4 года спустя, удрученный унынием. Инквизиторы и иезуиты Караффа, Сальмерон и Лайне²⁸³ заправляли собраниями и постоянно поддерживали чисто латиснкое большинство, числом почти в три четверти, отбирая голоса уже не по народностям, как в Констанце, а поголовно.

В 1555 г. инквизитор Караффа сделался папою под именем Павла IV, после Павла III, Юлия III и Маркелла.

В 1556 г., едва только Карл V отрекся от престола, как необузданная политика итальянских пап возобновилась. Испания и империя разделились и дали вздохнуть Павлу IVи инквизитор на время уступить место итальянцу. Все ему было пригодно для поражения Испании в Итали: французы, швейцарцы, даже лютеране, были против герцога Альбы. Он анафемствовал Филиппа II (Исп.) и обратился к великому турке Солиману I. Он дал герцогу Гизо королевство Неаполитанское, вооружил и сделал смотр войскам, стал проповедовать крестовый поход на испанцев, которых он называл «семенем евреев и мавров и подонками мира²⁸⁴.

Герцог Альба не поддался, осадил и взял Рим, и битва при С. Квинтине, заставив отозвать из Италии герцога Гизо, подчинила папство снова испанский тирании.

С этого времени Павел IVперестал быть итальянцем, чтобы снова сделаться инквизитором, оттолкнув своим оскорбительным высокомерием Елизавету английскую и реформу и привел к концу тридентский собо²⁸⁵. Результатом его был еще сильнейший деспотизм римского двора над епископством и монархия пап еще прочнее утвердившаяся над совим клерикальным владением.

Таков был ответ протестантству; христианская религия ни мало не выигрывала через это в своем знчении социальной силы; но как и всегда реакции бывают равносильны революциям.

Облеченный правом выражать в одном своем лице решения собора, папа мог отныне говорить: «Церковь – это я», и ему не хватало только непогрешимости.

Святейший престол действовал в силу строгой логики монархического права, но в этот раз его энергия истекала уже не из папы, а из другой монархии, которая сама с Фердинанда, так называемого католика, позаимствовала от римского двора его худшие средства правления.

Догмат непогрешимости в наши дни закрепил за паством все его монархическое значение.

За это время вселенская Церковь представляла следующий вид:

1)             Латинские церкви Португалии, Испании, Италии, Франци, Ирландии, Австрии и Польши;

2)             Греческие церкви Византии, Дунайских государств и России;

3)             Протестантские церкви Швейцарии, св. Германии, нидерландов, Дани, Швеции, Англии и Шотландии.

Из латинских – церкви Португалии и Польши, дальнее расстояние которых заменяло им независимость, приняли без возражения дисциплинарные, монархические постановления Тридетского собора.

Испания их ограничила.

Парламенты Франции их отвергли, как противные правам галликанской церкви, правам, которые впоследствии в 1682 г. были еще больше подтевржден²⁸⁶.

Австрия и Венгрия сохранили также идеи самостоятельности Констанцского и Базельского соборов.

В Италии Венеция запретила своему духовенству сноситься с римом без посредничества государства.

Короли Англии поступили, как начальство Венецианской республики.

Из греческих церквей русская была уже лавно народною, и ни Иван Великий, ни Василий, сын его, ни Иван Грозный, внук, не такие были люди, чтоб дать другим хозяйничать у себя. Монах с горы Афонской, Максим, уроженец Арты в Албании, друг Ласкариса и Альдо Манучи, был любимцем Василия и принес ему на службу свою ученость, свои знания, свои способности для сношений этого государя с Львом X, Климентом VII, Максимилианом, Карлом V, Густавом Вазою, Солиманом Великолепным и Селимом. Но как только Грек захотел вмешаться во внутренние дела, Василий выдал его народному духовенству и митрополит Данил заключил его в Тверской монастыр²⁸⁷. Иван Грозный, попросив митрополита Макария короновать его, оставил за собою управление духовными делами в ллице своего духовного советника священника Сильвестр²⁸⁸, который позже разделил участь Максима. Когда Василий (т.е. Иоанн Грозный) сломил на плахе возмущение олигархов, он низложил архиепископа московского Филиппа, заступившегося за них.

Царь действовал, как народный централизатор, подобно Фердинанду, называемому католиком, в Испании, Генриху VIII в Англи, Людовику XI, Фпанциску I и Екатерине Медичи во Франции, Густаву Вазе в Швеции, Фридриху I в Дании, Карлу V в австрии и Германии, подобно папам среди их латинского духовенства.

Из протестантских церквей лютеранские занимали северную Германию, Швецию и Данию.

Кальвинистские занимали Швейцарию, часть Франции, Нидерланды и Шотландию.

Англиканство упрочилось в англии. Кальвинисты по вероучению, англиканцы сохранили литургию, иерархию и даже, говорят, преемственное рукоположение.

В Швеции Густав Ваза тотчас понял всю политическую и народную выгоду, которую он мог извлечь из Лютеранского движения. Он назначил агентами его Олива (Olaüs) и Лаврентия Петри, одного – государственного секретаря, другого – ректора Упсальского университета. Государственное собрание в Вестерасе дало в 1524 г. королю право раздавать духовный сан, возвратить государству имения римского духовенства и объявить отделение Швеции от римского двора. Лаврентий Петри, поставленный архиепископом упсальским, помазал короля. Год спуцстя, собор в Эребро (Oerebro) установил вероучение и богослужение, утвердил иерархию и обряды.

ВДании Христиан IIпотом Фридрих I, оба равно поддерживали лютеровских проповедников. Сейм в Одензе уничтожил монашеские обеты и безбрачие духовенства, против которого тщетно боролись французские и немецкие епископы на Триединтском соборе. Церковная иерархия Дании была отныне подчинена королю. Христиан IIIуничтожил иерархию, отбрал поместья епископов и назначил на их место семь суперинтендантов и семь благочинных (bailli).

В Женеве Кальвин вручил управление реформатским священнослужителям.

В Нидерландах, вопреки инквизиторам и солдатам Карла V, кальвинизм укоренился и слился с народной независимостья в своей борьбе против Филиппа II.

В Шотландии у Марии Гиз, матери Марии Стюрт, первым министром был кардинал Битон (Beaton), воспламененный против ереси кесарским рвением Рима. Палач этот начал было отправлять свою должность; но когда протестанты увидели, как Битон сжигал живыми на своих глазах их собратьев по вере, они убили Битона и повесили его труп на водосточную трубу замка св. Андрея.

Джона Нокса поддерживал Эдуард IV английский, сделавший его своим капелланом. При Марии Тюдор он жил в Швейцарии около Кальвина. При Елизавете он вернулся в Шотландию и основал свое пресвитерство по образцу женевской церкви: без иерархии, с равенством священнослужителей.

В Англии англиканское направление существовало уже давно, как во Фпанции галликанское. В 1531 г. Генрих VIII дал себя объявить в парламенте верховным главою и защитником церкви в англии. В 1534 г. Климент VII разраззился на Генриха VIII громами, как римский кесар²⁸⁹. Два года спустя отлученный король велел своему парламенту уничтожить монашеские ордена и возвратить их имения в коронную казну. Одинаково суровый для протестантов, как и для католиков, привязанных к Риму, он поражал и тех, и других с деспотическою энергией, возвращая им удары, которые английская монархия получала от господства пап. Его единственною целью было держать свою народную церковь в безусловной зависимости от короны.

При Эдуарде VI протестантское напрвление определилось резче. При Марии Тюдор было примирение с Римом, имевшее залогом вервеку, топор и костер: 300 реформаторов были сожжены. При Елизавете, помазанной по римскому обряду, палата лордов в 1557 г. объявила, что глава государства есть верховный глава народной церкв²⁹⁰. Таков был ответ королевы на грубое высокомерие Павла IV. Присяга короне с признанием ее церковного верховенства была вменена в обязанность епископам. Три года позднее, в 1562 г. билль о 39 членах дал организацию королевской церкви в Англии; иерархия была удержана.

В конце главы автор делает обзор результатом, которых достигла последняя реакция, последние исполинские усилия папства, опершегося на сильную испанскую монархию, чтобы восстановить прежний цезарский блеск святейшего престола. Эта латинская реакция, императорской душой и головой которой были Ватикан и Эскуриал, продолжалось при Филиппе II 40 лет, стоила много миллиардов франков, много миллионов человеческих жизней, и утвердила то, что хотела разрушить, подняв против себя все народные силы Европы, как в религиозном, так и в политическом направлении.

Никогда церковный цезаризм пап не обладал таким деспотическим вооружением: Тридентский собор продолжил свое дело, инквизиция была в действии в Италии, Испании, в Германии, в Нидерландах, затем в Португалии и, наконец, в колониях; иезуиты везде были в движении.

Могущественною головою реакционного движения, головою, в которой горел жестокий гений, бывший некогда римской путеводной звездою Юлию Цезарю, позднее Наполеону, головою этою был Филипп II, этот Людовик XI в императорском облачении, великий, как Гильдбранд, государь, для которого Маккиавели был бы св. Петром, а книга «о государе» – евангелием. В глубине Эскуриала он чувствовал, как под его рукой бились сердца народностей, и 40 лет он усиливался остановить это биение, то ударами шпаги, то кинжала. Шпагу держали в руках великие военные люди: Филиберт Эммануил (Савойский), герцог Альба, Дон Жуан Австрийский, герцог Пармский; кинжал и яд были поручены темным убийцам-фанатикам, или открытым заговорщикам, разжищгавшим мечом огонь междоусобной войны, Молчаливы²⁹¹, Конде, Колиньи, Иоанна д`Альбр²⁹², Генрих III, вот самые знаменитые жертвы, гекатомба других неисчислима.

Итак, спрашивается теперь, к чему приводит эта страшная реакция, это исполинское усилие «Демона Юга?».

Во Франции семь междоусобных войн в продолжение 32-х ле²⁹³; золото и кровь разливаются потоками; все силы духовенства, монахов, иезуитов вводятся в дело; позорят себя свирепой политикой. И что же получается в итоге от всего этого? Помазание Гейнриха IV и Нантский эдикт, это торжество терпимости и народности, а следовательно и поражение двойного европейского деспотизма, Римского и Мадритского.

В Англии 30 заговоров, латинские священники превращены в карбонариев; Мария Стюарт доведена до погибели. Норфольк, Нортумберланд, Вестморланд возмущен²⁹⁴; иезуит Парсон поджигает эти заговор²⁹⁵; Ирландию возмущают; целые миллиарды гибнут в этом пожарище и поглащаются войнами на Океане. А для чего все это? Чтоб увидеть, как разобьются о подводные камни и исчезнуть в водовороте все эти бесплодные усилия, и их порождение, непобедимая Армада, стоившая 120 миллионов дукатов; чтоб увидеть, как после всего этого церковь, государство и народ Англии выйдут торжествующими из этого исполинского поединка.

В Нидерландах – казни сотнями тысяч, кровавое судилище, борьба как-бы диких зверей, продолжающаяся 37 лет, с дворянами, с гезам²⁹⁶, с Вильгельмом Оранским, с домом Нассауски²⁹⁷; вся армия латинского духовенства в деле; в сущности и все оружие доставляет она же от плахи до костров, от клин²⁹⁸ до тюрьмы, от честной шпаги до низкого кинжала, изгнание, война, смерть, поражающая нежданно, Демон Юга, проливающий кровь руками, золото насильственных налогов, сбираемое сотнями миллионов ежегодно, не говоря о грабительствах. К чему же приводит в конце концов эта кровь, это золото, эти избиения? К тому, что побежденные Рим и Мадрид принуждены в 1581 г. преклонив голову перед церковным и народным триумфом государственного собрания в Гаге, столице маленькой торговой федерации.

В Швеции Эрих XIV сперва нанят для борьбы с Фридрихом I датским, потом найден слишком слабым и свергнут своим братом Иоанном III, или вернее, женою этого последнего, фанатичною Екатериною Ягеллон; лютеране изгнаны, иезуиты призваны для властования над народом; Иоанн в союзе с королем польским, союзе, имеющим целью раздробление протестантской Дании, Саксонии, Гессена, которым угрожала опасность наравне с Балтикой. Чего же достигли всей этой тратой средств, соглашений, козней? Того, что увидели, как в 1583 г²⁹⁹ пала в этой стране вместе с Ягеллонами изгнанная римская церковь, как владычество Вены, Эскуриала и Ватикана сметено было из Швеции и из Дании, с берегов Балтики и с Северного моря (т.е. Немецкого) и Ламанша.

В Польше и России – Сигизмунд III на жалованье, орден иезуитов спущен на западную Россию и народную православную русскую церковь, душу народного тела; орден этот – новое дипломатическое создание Меченосцев и Тевтонских рыцарей, стремящееся, под предлогом Унии, задушить православных славян; междоусобная война возжена в Белоруссии и Малороссии, возгласы Климента раздаются в 1595 г. К чему же приводят все эти бурные треволнения, возбужденные кровавыми угнетениями? К обмену анафем и отлучений на Брестском соборе в Волыни в 1596 г., к окончательному поражению Униатов, общества Иисусова и клерикального латинского властительства пап в России, к торжеству Никифора, патриарха константинопольского, русской церкви и русского народа.

В Португали тоже – покорность добывается оружием, льются потоки золота, потоки крови; сознание народности наказывается смертью даже среди самого португальского духовенства, бывшего с тем вместе римским и католическим; 2,000 священников и монахов убиты. К какому же результату приводят все эти убийства, вся эта расточительность жизней и сокровищ, все эти завоевания? К тому, чтоб увидеть, как в 1640 г. всему этому придет коне³⁰⁰.

В итоге: битва проиграна на всей линии от Киева, Копенгагена, Стокгольма, Гаги, Лондона, Парижа, Лиссабона и до Триполи, Туниса и Алжира; долг Испании превысил миллиард народ испанский истощен потерями, обращен в труп Римом и Эскуриалом; из его колоний, рудников и дикарей выжаты соки двойным латинским цезаризмом; они осуждены отныне сделаться добычей предприимчивых Голландии и Англии.

Этим очерк истории собственно папства у автора оканчивается, дальнейшие главы его книги посвящены критике европейской дипломати, начиная с 1648 г., т.е. с Вестфальского мира. В последней главе автор. Исходя из той справедливой мысли, что наши политические и государственные учреждения должны пересоздаться в духе христианском, предлагает свой проект международных конгрессов; они, по его мнению, положат начало проведению в жизнь христианского духа; он уверен, что стоит только дать хорошие государственные учреждения, и люди исправятся; тогда как по христианскому воззрению, следует начинать не снаружи, а изнутри, с человеческой лисчности как заповедал начинать Сам спаситель наш Христос. Вообще, много есть у автора взглядов глубоко справедливых. Но много и таких, с которыми нельзя согласиться.

И так, дело папства было проиграно на всей линии; в чем же заключалась причина этого? В том, что самая постановка папства была фальшива: оно выдавало себя не тем, чем было на самомо деле, оно руководилось не христианством, а эгоистическими побуждениями хищного города, языческого Рима. Дух папства не есть дух христианства, а дух язычества, «Демон Семи Холмов», как характеристично обозначает автор дух древнего Рима.