История святого града Иерусалима от времен апостольских и до наших. Часть 1

«В последний раз хотел я проститься с Иерусалимом и обнять его взорами, с Масличной вершины. Еще до зари, оставив за собою спящие твердыни, одиноко поднялся я на Элеон. Там, на скале плача, где плакал Господь о Сионе, погрузился я в созерцание весеннего утра, в земле некогда обетованной. Все было тихо окрест Иосафатовой долины; робкие козы паслись промежду ветхих олив, и их дикий пастырь, медленно спускаясь за ними в плачевную юдоль, изумленный, оперся на длинное копье свое при виде странника: мы встретились взорами, и он удалился.

«Солнце, встающее из-за Элеона, мало-помалу осветило предо мною очаровательное и вместе страшное зрелище Св. града. Обнесенный зубчатою стеною, он весь лежал пред очами, на скате горы, издали, как бы вновь созданный и без следа развалин. Обширная, зеленая площадь Соломонова храма, живописно отделялась от стесненных позади её зданий, из груды коих возвышались два купола Св. гроба, крепость Давида и несколько минаретов и башен. С левой стороны, вне ограды, дом Тайной вечери венчал Сион: еще южнее, чрез овраг Геенны, гора Соблазна восставала над деревнею Силоама, и монастырь пророка Илии мелькал вдали, промеж маслин, на высотах ведущих к Вифлеему. С правой стороны города, позади рассеянных садов и утесов, село пророка Самуила ограничивало горизонт, на высоком хребте Силома, где так долго хранился кивот Завета. У ног моих извивалось иссохшее русло Кедрона, по зеленой долине Иосафатовой, усеянной гробами евреев. Могила Авессалома и вертеп Гефсиманский стояли гранями, на двух краях сей вещей долины.

Такая дивная картина развивалась восхищенным взорам, и пламенно бы я желал всегда иметь ее, хотя мысленно, пред собою. Я бы желал выразить то необыкновенное волнение, которое овладело духом, когда, в одном великом зрелище, предстали мне оба Завета: все пророчества Ветхого и их событие в Новом, все клятвы и благословения, попеременно висевшие над роковым градом, доколе не сбылись наконец судьбы его, доколе благодать, однажды излившись на мир из сего таинственного кладезя, не положила вечной печати безмолвия на его иссякшее устье, отколе некогда истекало столько видений. – Псалмы, гремевшие во дни славы Сиона, плачь Иеремии, оглашавший его падение, сия таинственная юдоль плача, где начались страдания Спасителя, – юдоль Иосафатова, в имени коей «уже начинается звук последней судной трубы... о кто найдет, в таком хаосе предметов и воспоминаний, в такой буре взволнованных чувств, довольно мыслей и глаголов, и что, кроме слез, может облегчить сердце, на том месте где плакал Бог!

Если же, не отвлекая взоров от сего очаровательного вида, обнять мыслию весь ряд веков, славно или горько протекших над Иерусалимом, – какое обширное поприще раскроется для высоких дум! Какая чудная судьба восстанет над ним из мрака протекшего, ярко отмечая каждое звено сей длинной цепи столетий! Которому из градов вселенной дан был подобный удел – быть святилищем стольких народов? И какие в них бурные приливы и отливы веры и неверия, то облекающие полнотою славы Иерусалим, то обращающие его в пустыню! Он стоит на распутии племен, но не мимо его течет река торговли; его ближнее море Мертвое; скалы служат диким щитом ему от алчности завоевателей; участь его не зависит от причин земных; но в его собственных недрах зародыш благ и зол, по мере его веры или неверия!

На высоте Мории сонм жрецов приносит бесчисленные жертвы, псалмы гремят в дыму благоуханий, слава Иеговы потрясает исполненный ею притвор храма, и царство Соломона во всем своем блеске; Тадмор и пустыня – его дальние грани. Но на соседних горах начинаются требища идольские; рощи и потоки Геенны посвящены богам чуждым... и как буря восстают Пророки, в устах их гибель Иерусалиму, над ним уже исполненный фиал гнева. Но Иосафат, но Иезекия, но Иосия сокрушают идолов, посыпают пеплом главу свою, и отсрочена месть. Манассия дополняет последнюю каплю гнева, и весь фиал излился! – Сион и Мория пусты. Обрелся завоеватель дикой Иудеи; она же, проникнув в недра Навуходоносорова царства, на него обратила горнее мщенье. Киром сокрушены железные вереи Вавилона; но сей новый владыка Востока, от чрева матери, был уже предсказан Исаиею и, как бурный конь, узнающий голос всадника, смиряется пред глаголом пророчеств. Сион цветет верою во дни его преемников. Грозным потоком стремится Александр на мир, ему обреченный, но он не страшен Св. граду; Даниил уже предвидел его течение, и победитель Персии у ног Первосвященника. Антиох борется со святынею, – он попран. Помпей водружает орлы римские на стенах града; но храм Иеговы стоит, в ожидании последней, искупительной жертвы.

Совершились семьдесят седмин Данииловых, и жертва сия является миру; обуявшие первосвященники приносят ее, соответственно с таинственными указаниями закона Моисеева, и сами не ведая узаконяют. Они берут ее чистою, без всякого порока, венчают тернием вместо цветов, обременяют всеми клятвами и, за вратами города, закаляют за грехи целого народа. Принесена последняя жертва, в которой все предшествовавшие были только приготовлением; отселе храм ветхозаветный уже теряет свое высокое знаменование, рушится, и как прах рассеивается все племя иудейское. Тит и Адриан мстители за кровь Праведного. На пустоте Сиона стоит Его судьба и пишет, на пепле царства, конец пророчеств Моисея: – ту клятву грядущего расточения, которою грозил он, еще в пустыне, непокорному народу Израильскому.

Все ветхое миновалось; мгла неизвестности над Иерусалимом, и новая вера быстро подымается посреди общего разрушения. По манию Елены, новый ликующий Сион радостно возвышает чело, гимнами оглашается пустыня, вся Палестина как один храм, воздвигнутый Православию; но она престала быть обетованною, уже вся земля наследие Бога. Протекли первые шесть веков христианства, ереси и распри раздирают Церковь, и как тяжкий искус, подымается из песков Аравии враждебный закон, сокрушая Восток именем Магомета. Тогда житейские бедствия пробуждают христиан к подвигам духовным, меч Агарянский зовет их на бой. Два народа, во всем пылу своем, хотят измерить силы в жестокой борьбе; один, действуя в полноте своего духа, скликает к битве Восток; другой, отклонясь от мирной цели, обращает крест свой в крестообразный меч и движет весь Запад. Иерусалим избран поприщем для их поединка, и по тщетным порывам, падают поборники Христа. Иной более светлый Иерусалим им назначен; судьбы же земного они не в силах изменить. Чуждый, одинокий свидетель рождения и падения царств, он стоит, притчею народов, на распутии их вер, славным протекшим облекая настоящий позор свой и, во свидетельство векам грядущим, та же судьба пишет, на челе его, конец пророчеств Христовых: «Иерусалим будет попираем язычниками, доколе не окончатся времена язычников!» (Лк.21:29)

Такие мысли, такие чувства, исполняли мою душу, когда, за четырнадцать лет пред сим, прощался я со Св. градом; то, что с вершины горы Элеонской только мелькнуло глазам моим, теперь развилось предо мною, в более пространном объёме, когда я постепенно углублялся мыслию в таинственные судьбы Св. града, – а между тем протекали годы. В священной истории, изданной мною, уже я коснулся ветхозаветного Иерусалима, и старался, по мере слабых сил моих, изобразить половину той картины, которая мне представилась некогда с высот Элеонских. Теперь я довершаю начатое и представляю вторую половину сего необычайного зрелища: историю новозаветного Иерусалима, исполненную стольких чудных событий, от времен апостольских и до наших.

Иаков, брат Божий, первый епископ

Протекло семьдесят лет от Рождества Христа Спасителя, и менее сорока от Его Вознесения, как уже приспела предсказанная Им кончина Иерусалиму, над коим плакал Он с такою сердечною скорбию: «Иерусалим, Иерусалим, град, избивший Пророков и камнями побивающий посланных к тебе! – сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирающая птенцов своих под крылия, и вы не восхотели! – се оставляется вам дом ваш пуст!» (Мф.23:37)

Уже завет новый Бога с человеками, чрез страдания Христовы, утвержден был навеки; надлежало запечатлеться ветхому, временно заключенному с избранным народом, в котором преемственно сохранялось чистое учение о Божестве, дабы явить миру, что отныне истинные поклонники поклонятся ему на земле, уже не в одном Иерусалиме. Разрушение его сопряжено было со многими необычайными событиями, в знамение долголетнего высокого его значения.

После славного племени Маккавеев, которые избавили Иудею от насилия Антиохов Сирийских и вступили в союз с римлянами, милостию их воцарился в Сионе иноплеменник Ирод, сходно с пророчеством древнего патриарха. Иаков возвестил двенадцати сынам своим, что не оскудеет князь от Иуды до пришествия Мессии, и Мессия родился во дни чуждого пришельца Ирода, племя коего продолжало господствовать в Палестине, притесняя юную Церковь Христову; в самом же Иерусалиме повелевали игемоны римские, подобно Пилату, под властию проконсулов Сирии.

По мудрому устроению Промысла, со времени пленения вавилонского, большая часть колен Израилевых осталась в Месопотамии и оттоле рассыпалась по Востоку. Многие из иудеев основались также в западных областях Рима, приобретая себе права гражданства в столицах языческого мира и умножая число своих прозелитов, в лучших городах помория. Таким образом мир приготовлялся к принятию учения Христова, потому что апостолы повсюду начинали проповедь свою с иудеев, как сохранявших предание о Мессии. Наипаче в Египте, где славилась просвещением Александрия, многочисленны были евреи и гордились своим учением, смешанным с философиею еллинскою.

В Александрии произошло и начало болезней, посетивших народ Израильский за его неверие. Там впервые поднялась на него рука еллинов, когда вспыхнул мятеж евреев, раздраженных за поругание царя их Агриппы, внука Иродова, который шел из Рима властвовать, по воле кесаря, в Палестине. Многие тысячи, всякого возраста, истреблены были яростию языческой черни, и в последствии подобные убийства повторились по городам Сирии и у парфян, ибо везде были ненавидимы евреи; везде подозревали их в зажигательствах и в нарушении общественного спокойствия. Такая печать отвержения повсеместно на них легла с тех пор, как отвергли они своего Мессию. Иудеям грозило другое бедствие, которое едва могли отклонить они, посольством своего ученого согражданина Филона и ходатайством в Риме царя Агриппы. Безумный кесарь Калигула, негодуя, что одни иудеи не воздают ему почестей божеских, велел правителю Сирии поставить изваяние свое в святилище Иерусалимском, как бы в обличение непокорного народа, который еще недавно не хотел признать, в том самом храме, лице истинного Сына Божия в смиренном образе человека.

Один только страх всеобщего восстания отчаянных, готовых погибнуть за оскорбление своей святыни, удержал проконсула исполнить волю кесаря. Но хотя, с воцарением Клавдия, совершенно оставлена была нелепая мысль сия, однако же час от часу болью тяготело над Иерусалимом иго римское, и возраставшее хищничество правителей Сирии превосходило меру терпения людей, не научившихся терпению Христову, доколе наконец частные мятежи соединились в один общий всего народа, при кесаре Нероне.

Началу войны предшествовали знамения. Ночью, на праздник опресноков, внезапный свет осиял алтарь и храм, и восточные медные врата его, с трудом отверзаемые силою двадцати человек, отверзлись сами собою, и на вечернем небе явились, в разных местах Палестины, конники и колесницы, стремящиеся к Св. граду; в день же пятидесятницы, жрецы и левиты, вошедшие в храм для принесения обычных жертв, с ужасом почувствовали тяжкое его колебание, и внезапно исшел из внутренности святилища громкий глас: «Изыдем отселе!» Но ежедневные жертвы, утратившие свое значение с тех пор, как принесена была однажды примирительная жертва Христова, не прекращались. Продолжался и ряд первосвященников, по чину Ааронову, утративших свою законность в лице Каиафы, который, не ведая сам силы слов своих, прорек о Христе, что «лучше одному человеку умереть за всех» и тем самым признал его Первосвященником вечным, по чину Мелхиседекову. Временные преемники Каиафы сменялись непрестанно, по прихоти народной или властью детей Ирода; ослепшие не хотели видеть конца завета ветхого и грядущего сбытия всех пророчеств над Иерусалимом; они не внимали вещему воплю Иисуса, сына Ананова, который, за четыре года до падения, скитался по всему городу, повторяя непрестанно: «Глас от востока, глас от запада, от четырех стран ветров, глас на Иерусалим, на храм и новобрачных, глас на весь народ!» Вещий голос сей замолк только во время осады, когда Иисус, воскликнув однажды «горе и мне!», поражен был брошенным из снаряда осаждавших камнем. – И как все течение духовной и гражданской жизни народа еврейского, от времен патриархальных Авраама, описано в его священных книгах: так и кончина ветхозаветного города с разительною точностью передана была потомству очевидцем событий, знаменитым по своей учености иудеем Иосифом Флавием, который, после многих битв, сам находился пленником в осадном стане римлян.

Иосиф поставляет одной из причин, навлекших казнь Божию на его соотечественников, убиение ими праведного Иакова, брата Господня, первого епископа Иерусалимского, который, по древним преданиям, рукоположен был в сан сей самим Господом (Златоуст. толк. на Коринф. гл. XV). Тридцать лет уже правил он Церковью Христовою, и до такой степени приобрел любовь граждан, что название праведного присоединилось к его имени, и, ради общего уважения, имел он даже дозволение всегда входить в святилище Иудейское. От юных дней посвятив себя на служение Богу, Иаков непрестанно умолял Господа о спасении своего народа; колена его отвердели от напряженной молитвы, а тело изнурилось постами. В виду ветхозаветного храма собирал он живую Церковь Бога живого, в горнице Сионской, и установил порядок молитв при совершении вечери Христовой, который послужил основанием и образцом последующих литургий; первоначальная же сохранила имя Иакова. Бедствие верующих между евреями и повреждение нравов от лжеучений внушили любящему его сердцу написать соборное послание ко всей братии, о делах истинной веры и пагубных следствиях чувственности, о преодолении искушений, смирении, нищелюбии, ожидании суда, и о двух таинствах исповеди и елеосвящения, для поддержание немощных.

Священники иудейские боялись, чтобы сильное влияние Иакова на сердца народа не привлекло еще более людей к распятому Мессии, и восстали на праведника. Сперва лестью надеялись они убедить его отречься от Христа и, превознося хвалами смиренного, просили в день Пасхи взойти на крыло церковное, чтобы оттоле объявить в слух всего верующего народа, сколь тщетно обольщается он учением Христовым. Готовый умереть за исповедание истины, мнимо повиновался Иаков и взошел на террасу храма. Там громким голосом сказали ему книжники: «Муж праведный, которому подобает всякая вера, народ обольщается, последуя распятому Христу; научи нас истине: что есть жертва Иисуса на кресте?» – и столь же громко ответствовал им Иаков: «Что спрашиваете меня о Сыне человеческом? Он седит одесную силы Божией и грядет на облаках небесных». Разъяренные книжники, посреди восклицаний народных «Осанна сыну Давида!» свергли праведника с вершины храма, и умирающий успел еще молиться, подобно Стефану, за своих убийц, пока они добивали его камнями.

Три миллиона евреев собрались на Пасху в Иерусалим, когда в последний раз тщетно просили они проконсула, Кестия Галла, остановить хищность их частного правителя Флора, и несмотря на кроткие убеждения царя Агриппы младшего, внука Иродова, роковой мятеж вспыхнул. – Сын первосвященника Анании, юный Елеазар, начальствовавший над стражею храма, возбудил народ и взял приступом башню Антониеву, главную твердыню города; все воины римские, изгнанные из прочих укреплений, умерщвлены были яростию черни. В тот же день 20000 евреев пали в соседней Кесарии, под мечем язычников, и весть сия взволновала всю Палестину. Жестокая война возгорелась по всем городам и селам Сирии, между иудеями и сирийцами: распутия и вертепы наполнились разбойниками; войска евреев овладели многими замками, но за то граждане их немилосердно избиваемы были по всем местам, и в Александрии погибло их до 50000. При самом начале можно было уже видеть, что война сия должна окончательно решить участь целого народа. Вооружился проконсул и, усмирив Галилею, двинулся к Иерусалиму, но отчаянное сопротивление иудеев принудило его удалиться.

Тогда, по небесному внушению, христиане иерусалимские, видя, что уже мерзость запустения, предсказанная Даниилом, является на месте святом, бежали из Иудеи в горы и удалились в сирийский город Пеллу, на рубеже пустыни. Иудеи же, гордые своим успехом, вооружили бойницами город. Веспасиан заступил место Галла и в короткое время покорил Галилею и окрестности Иудейские, но предоставил сыну своему Титу конечное покорение Иерусалима, когда сам, по смерти кесаря Нерона, провозглашен был императором. Он устремился на запад, превознесенный пророчествами востока о всемирной монархии, потому что к его лицу относили темные гадатели обетованное издревле владычество Мессии по вселенной.

Между тем, еще прежде меча римского, уже губили внутренние раздоры Иерусалим. Опытнейшие в нем хотели мира, более пылкие войны. Первосвященник Анания, с другими старейшинами, которые одни только могли управлять народом, умерщвлены были зилотами. Вожди так называемых ревнителей, Иоанн Гискала и Елеазар, владели храмом и призывали хищные колена идумейцев для грабежа и убийств по улицам бедствующего города; разделились между собою и самые зилоты. Некто Симон вар Сиора собрал за Иорданом шайку разбойников, как бы в отмщение за смерть первосвященника Анании, и овладел Сионом и нижнею частью города. С своей стороны Гискала укрепился во внешних галереях храма, сражаясь то с ним, то с Елеазаром, который затворился во внутреннем дворе святилища, доколе наконец, пользуясь праздником Пасхи, Иоанн ворвался во внутрь его и приобрел всех зилотов; Симон же с идумеями остался владыкою города.

Тогда подступил Тит с легионами римскими, от пути северного, и осадил Иерусалим. Часть его войска расположилась на горе Элеонской, и жестоко было против нее первое нападение осажденных; внутренние раздоры препятствовали дальнейшим успехам. Более миллиона народа, собравшегося на последнюю свою Пасху, впало в гибельную осаду: голод и мор жадно налегли на пожираемый раздорами город. В течение первых пятнадцати дней орудия римские разбивали северную стену Иерусалима, и через девять дней совершенно вытеснили евреев из-за старой ограды; они остановились у башни Антониевой и укрепленного храма. Желая спасти город и храм, военачальник послал именитого пленника Иосифа убеждать к сдаче Иоанна Гискалу, но ему отвечали камнями. Между тем голод возвысился до такой степени, что единокровные оспаривали друг у друга пищу и отцы вырывали ее у детей; многие покушались искать себе пропитание за стенами города; но бежавших от голода распинали тысячами в виду Голгофы, так что недоставало места и дерева для крестов, в страшную память того креста, на коем отцы их распяли Царя славы, со страшным воплем: «Кровь его на нас и на детях наших!»

Не менее смертей среталось и внутри города, обреченного гневу Божию. Алчные убийцы врывались в домы, где только подозревали найти пищу, которой самые гнусные роды все уже истощены были отчаянием, и обрели наконец последний – мать, пожирающую собственного младенца. Она сама открыла испеченный труп его, привлеченным на запах яствы, и сказала: «Это мой сын и мое дело; ешьте, ибо я ела; – или вы нежнее женщины и мягкосердечнее матери?» С ужасом бежали от нее голодные, и когда весть о том дошла до стана римского, Тит призвал Бога во свидетели, что невинен в таком злодеянии, ибо не преставал предлагать мир. После многократных напрасных приступов к Антониевой башне римляне с невероятною скоростию обнесли в течении трех дней весь город многобашенным валом, так что уже никто из жителей не мог переходить за роковую черту, и до двух тысяч бежавших евреев сделались жертвою корыстолюбия сириан, которые искали золота в их утробе. Трупы умерших с голода несметным множеством бросали со стен, так что от смрадного воздуха задыхались в городе.

С необычайными усилиями овладели наконец римляне Антониевою башней, потому что до такой степени опустошена была окрестность Иерусалима, что за двадцать верст привозили лес для стенобитных орудий. Уже Тит совершенно подступил к храму, но междоусобие не прекращалось; последнего первосвященника Матафия убил Симон, Иоанн же ограбил самый храм, и тогда прекратилась ежедневная жертва. Желая сохранить святилище, еще однажды послал Тит убеждать Иоанна не осквернять святыни и спасти ее, но Иоанн отвечал, что «Божию граду не может угрожать разрушение» и поставил орудие, метавшие камни, в самых вратах храма, так что святилище подобно было крепости, окруженной трупами. Военачальник в последний раз послал сказать Иоанну: «Призываю во свидетели отеческих моих богов и Бога, который некогда охранял храм сей, а ныне его оставил, что я не вынуждаю вас осквернять святилище; хотите ли избрать другое поприще для битвы? И никто из римлян к нему не прикоснется, ибо я, вопреки вашей воле, хочу спасти храм». Но нечестивый Иоанн принял великодушие вождя за малодушие, и после страшного ночного приступа сгорели постепенно великолепные галереи, окружавшие храм с запада и севера; шесть дней непрестанно били орудия римские в великолепнейший из всех притвор восточный, и с трудом могли вырвать только несколько камней внешней одежды: столь прочно было здание. По лестницам поднялись воины на его стены и зажгли все, что подлежало огню. Оставался один храм, и вопреки совета своих полководцев, хотел сохранить его Тит, для славы имени римского; но Господь судил иначе, ибо давно уже обрек свое святилище пламени, говорит Иосиф. Один из римских воинов взял головню из пылающего притвора и, поднявшись на плечи своего товарища, без всякого страха бросил ее в золотое окно храма. Громко воскликнули иудеи, увидя пламя внутри; Иоанн отважился на последнюю вылазку. Посреди боя Тит с военачальниками поспешил гасить огонь; но напрасно рассылал он повеления, неистовые легионы не слышали их или не хотели слышать. Безоружные и мятежники одинаково убиваемы были на помосте, и со ступеней храма текла струями кровь. Тит устремился в самую внутренность святилища и надеялся еще спасти его, потому что пламя охватило только внешние стены. Он скликал воинов для погашения пожара и велел сотнику даже убивать непокорных – все напрасно. Ненависть к иудеям, ярость битвы, жажда корысти превозмогли послушание римское. Тот самый воин, который последовал за Титом в горящее преддверие, неприметно подложил огонь под затворы внутренних врат, и внезапно вспыхнуло пламя из самой средины, так что и сам Тит принужден был удалиться и, вопреки его воли, объялось огнем все святилище.

С заревом храма прекратилось всякое сострадание: дети, старцы, жрецы и народ гибли без пощады. Весь покрытый трупами, холм святилища пылал и орошался кровию: победные клики римлян, вой мятежных иудеев посреди мечей и огня, вопли народа страшно сливались с треском пламени. Неисчислимые богатства сгорели с сокровищницею храма; на одной из пылавших галерей погибло до 6000 жен и детей, которых обольстил лжепророк предсказанием, что оттоле узрят они спасение. На пепелище храма провозгласили римские воины начальника своего императором. В пятый день голод принудил священников иудейских сойти с одной из обгоревших стен и просить пощады. «Время милости миновалось, – сказал Тит, – храма нет, ради коего можно было бы пощадить вас; теперь же прилично вам с ним вместе погибнуть», и все они преданы были смерти.

Симон и Иоанн, вожди мятежных, просили переговоров с Титом, и он обещал им жизнь, если положат оружие, но они хотели иметь свободный выход из крепости в пустыню, и раздраженный Тит велел все истреблять в городе: пламя охватило со всех сторон часть его, называемую Акрою; мятежники удалились на Сион, и там осадили их римляне; восемнадцать дней длилась осада и еще бы могла продлиться, по неприступности башен и стен, но внезапный страх овладел осажденными; они сами их оставили и, не в силах будучи прорваться сквозь римскую стражу, укрылись в подземных ходах около купели Силоамской. Римляне проникли в оставленный ими город, и до ночи продолжались убийства в тесных улицах, где нашли целые домы, наполненные трупами; ночью же пламя охватило и Сион. Сам Тит изумился твердости башен, которые без оружия достались ему в руки. «С помощию Божиею окончили мы войну, – сказал он, – ибо руки человеческие не в силах были бы вытеснить иудеев из таких укреплений».

Воины утомились от убийств, но еще много оставалось иудеев. Из них казнены были все принимавшие участие в мятеже; красивые юноши оставлены были для триумфа; многих сослали в рудокопни египетские, многих обрекли для амфитеатра; 2500 иудеев пали на одном побоище в Кесарии, многие тысячи распроданы в неволю; от несметного числа их и обилия золота, найденного в Палестине, упала цена невольников и металла. По исчислению Иосифа до 100000 пленных достались в руки римлян и более 1000000 погибли в осаде, ибо собравшиеся на Пасху, со всех концов Иудеи, заключены были в Иерусалиме, как в темнице.

Более 2000 трупов ещё найдено было в подземельях, из коих вышли наконец вожди мятежников, сперва Иоанн и потом Симон, как некое привидение, восставшее из развалин, в белой одежде и пурпурной мантии; их сковали для триумфа. Уже более нечего было щадить в Иерусалиме; тогда Тит велел воинам своим разметать до самых оснований весь город и храм, сохранив только три башни: конную, Фазаеля и Мариамны, для памяти минувшего великолепия и силы, одоленной храбростию римскою: воины так уравняли землю, что нельзя было даже подозревать существования города.

Вместе с отцом своим Веспасианом, Тит торжествовал в Риме конечное одоление Иудеи, и казнены были вожди мятежных, пред жертвоприношением. Златой подсвечник, священные сосуды храма, самые книги закона носимы были в торжестве по стогнам Римским. Сосуды поставил Веспасиан во вновь устроенном им храме мира, а пурпурную завесу скинии и книги закона хранил в собственном дворце. Таков был печальный конец Св. града, в коем некогда воссияла слава Божия, избранного самим Господом, дабы там пребывало имя Его, и который даже язычники называли именитейшим городом во всем Востоке. – В 70 году по Р. X. 7 мая началась сия последняя губительная осада Иерусалима и окончилась совершенно 11 сентября; храм же сгорел в субботу, 10 августа, в самый день истребления первого храма Соломонова царем Вавилонским¹.

Взирая на сие страшное наказание целого народа, невольно вспомнишь опять предсказание Господа, когда плакал он над Иерусалимом, нисходя с горы Элеонской, посреди вербного торжества своего, и восклицал: «О если бы и ты, хотя в сей день твой, узнал, что служит к миру твоему! но сие скрыто от очей твоих; ибо придут на тебя дни, когда враги твои обложат тебя окопами и окружат тебя и стеснят отвсюду и разорят тебя до основания, и избиют тебя и детей твоих посреди тебя, и не оставят в тебе камня на камне, за то что ты не уразумел времени посещения своего». (Лк.19:42–44). И когда один из учеников показывал ему великолепное здание храма, говоря: «Учитель, посмотри, какие камни и какие здания!» он отвечал: «Видишь ли сии огромные здания? Все это будет разрушено, так что не останется здесь камня на камне» (Мк.13:1–2).

Епископы Св. Симеон, Иуст, Иуда, Марк, Наркисс, Александр

После мученической смерти первого епископа и по разорении Иерусалима, которое вскоре за нею последовало, оставшиеся еще в живых апостолы и ученики Господа, с родственниками Его по плоти, собрались для избрания преемника св. Иакову и, по общему согласию, признали достойнейшим Симеона, сына Клеопы, упоминаемого в Евангелии, двоюродного брата Спасителя. Таким образом престол Иерусалимский, на который сам Господь посвятил Иакова первым епископом во вселенной, по особенной важности своей, предоставлен был роду Давидову. Св. Златоуст в толковании своем на Деяния Апостольские, говорит, что верховные апостолы Петр, Иаков, Иоанн не спорили между собою, кому из них быть первым епископом Иерусалима, но смиренно уступили сан сей брату Божию. Посему и гора Сион названа была материю Церквей, а Евсевий свидетельствует, что в его время еще существовала деревянная кафедра Иакова, спасенная христианами, бежавшими в Пеллу²; ее и доныне показывают в патриархии Иерусалимской. Можно предполагать, что многочисленные пещеры, которые видны в противулежащей Сиону горе, за оврагом Геенны, служили местом жительства для первых христиан, возвратившихся на пепелище Иерусалимское.

Мученическая кончина ожидала также и престарелого Симеона, во второе гонение против христиан, при императоре Траяне. Враждебные истинной вере последователи Керинфа и Николая обвинили пред проконсулом Аттиком православного епископа, не только как христианина, но и как потомка Давидова. В продолжении многих дней, терзаемый бичами, сто двадцатилетний старец изумил своим терпением жестокого судию и скончался на кресте, подобно божественному сроднику своему по плоти, Господу Иисусу, после сорокалетнего управления его Церковию³. Еще при жизни Симеоновой, родство со Спасителем мира возбуждало страх властителей римских. Император Веспасиан, которого лесть иудеев называла Мессиею, издал повеление истребовать в Рим всех происходивших от племени Давидова, дабы не оставалось более надежды на явление Мессии. Жестокий сын его Домитиан возобновил указ сей; услышав, что внуки Иуды, называемого братом Господним, еще живы и происходили не только от племени Давидова, но были и родственниками распятого Христа, он велел привести их в Рим и спросил: сколько у них имения и в чем оно состоит? – Они отвечали, что общее их богатство можно оценить в 9000 динариев, и что это имущество не в деньгах, а в полях, которые они возделывают собственными руками, в поте лица своего, издерживая одну часть на себя, а другую отдавая в казну. В доказательство истины слов своих показали они императору свои руки, загрубевшие от работы. Властитель римского мира, не менее Ирода опасавшийся Вифлеемского младенца, спросил еще, подобно Пилату, у родственников Христовых, о Его вечном царстве: где оно? и, услышав что на небе, отпустил их с миром, видя крайнюю нищету, ибо не имел причины их опасаться.

По смерти Симеона⁴, избран был ему преемником Иуст, один из числа многих уверовавших иудеев. Некоторые его принимают за того праведного Иуста или Варсаву, коему вместе с Матфием апостолы давали жребий для занятия места Иуды предателя. Но историк Евсевий ясно говорит, что после Симеона уже не оставалось более в живых ни одного из ближайших апостолов и учеников Христовых; он замечает также, что все преемники Симеона, до последнего разорения евреев при императоре Адриане, умирали скоро, по причине жестоких гонений. В течении 16 лет их сменилось пятнадцать, на бедствующей кафедре брата Божия, и все они были евреи, до последнего из них Иуды, потому что Церковь Иерусалимская, составленная собственно из иудеев, хотела, чтобы её епископы носили на себе и печать обрезания Моисеева. Последнее возмущение сего народа, последовавшее 58 лет после первого разорения римского, совершенно изменило остатки ветхозаветного Иерусалима⁵.

Путешествия кесаря Адриана по его обширной империи были причиною смятений. Страдая томительною болезнию, искал он облегчения в Св. граде, ибо громко было во всех народах имя Иеговы⁶. Посреди развалин Иерусалима изумился кесарь великолепию трех уцелевших башен Иродовых; на пепелище Сиона нашел он только одну убогую церковь христианскую и, возбужденный памятию древней святыни, велел обновить разрушенный город и воздвигнуть капище Юпитеру на месте храма Иеговы. – Тогда вспыхнуло негодование иудеев, оскорбленных новым поруганием святыни, столь близкой их сердцу; они могли вынести зрелище развалин Соломоновых, но не славу языческого капища. Последний и ужаснейший мятеж взволновал всю Палестину, которому неуспешно сперва противились военачальники римские. Некто Варко-хева, приняв сие имя, означавшее сына звезды, выдал себя народу за обетованного Мессию, за ниспавшую с неба звезду для просвещения сидящих во мраке, о которой пророчествовал древний волхв Валаам. Он собрал войско, овладел Иерусалимом, укрепился в башнях Сионских, принудил раввинов еврейских, потомков Гамалиила, которые основали свое училище по соседству Св. града, признать себя владыкою, и несколько лет управлял своим народом, как царь; равно жестокий к язычникам и христианам, он терзал их за то, что не хотели обрезываться и воевать против римлян. Уже евреи, в надежде на ложного своего мессию, хотели опять предпринять строение храма. Император Адриан принужден был, для их усмирения, вызвать из Британии проконсула Юлия Севера с его легионами. Опытный вождь стал постепенно брать приступом каждое укрепление; проникая в ущелья гор, он разрушил 50 крепостей, срыл 985 селений и умертвил до 580000 евреев: бесчисленное их множество продано было в неволю близ Иерусалима, в той славной долине Теревинфской, где некогда отрок Давид поразил исполина Голиафа, и самое место торга осталось горько памятным, под именем торжища Адрианова. Пленники иудейские опять наводнили собою вселенную и наипаче Испанию, где с тех пор основались до нового их изгнания, уже в средних веках; дикие звери приходили выть в опустевшие их жилища, ибо сие последнее пленение было ужаснее Навуходоносорова. На берегу озера Галилейского, в Тивериаде, сосредоточилось отчасти управление их умаленного народа, под властию так называемых патриархов иудейских, потомков Гамалиила, которых преемственное наследство сохранилось там до исхода IV века; но чуждым навсегда остался для них Иерусалим.

Опасаясь, чтобы зрелище древней столицы не возбудило опять к войне беспокойного народа, Адриан запретил сынам Израиля приближаться к Иерусалиму и даже издали смотреть на него, с какой либо окрестной высоты; раз только в год позволено было отчаянным приходить плакать на одну из гор, в виду древней своей столицы, и, чтобы омерзить иудеям самый вход в Иерусалим, Адриан велел поставить на вратах Вифлеемских изваяние ненавистного им животного.

Совершенно чуждое население язычников переведено было в новый город, который изменил древнее свое псаломное имя, ради языческого обновления Элием Адрианом, и назвался Элиею Капитолиною. Он разделен был на семь частей, и в нем устроились опять великолепные здания, театры и общественные гульбища, но, по малолюдству города, Сион исключен был из стен его. Адриан поручил обновление Иерусалима язычнику Аквиле, уроженцу Понтийскому, который, видя чудеса христиан, сперва принял сам их веру, но, по своей привязанности к астрологии, был изгнан из церкви и совратился к иудейству; тогда с большим старанием изучил язык еврейский и сделал новый перевод Св. Писания на греческий, думая исправить текст 70 толковников затмением ясных свидетельств о Господе Иисусе⁷.

Император языческий не пощадил и святыни христианской, смешав с иудеями христиан и осквернив идолами места их поклонения. Над пещерою Воскресения поставил он кумир Юпитера, а на Голгофе кумир Венеры, так что, по свидетельству св. Амвросия Медиоланского, все место и вся окрестность Голгофы назвалось Афродисиею; оно слыло также и местом сора, скупидион, потому что прежде сего туда свозили всякую нечистоту, чтобы истребить из памяти место страдания Спасителева; но не могло оно укрыться, как не могла быть забыта и пещера Вифлеемская, хотя вокруг нее насадил Адриан целую рощу в честь Адониса. По преданию некоего монаха Александра, на которое ссылается патриарх иерусалимский Досифей⁸, верные, зная место Св. Голгофы, ежедневно приходили с благоговением ему покланяться, и, хотя оно в последствии осквернено было требищами идольскими, царственные цветы васильки (от греческого слова василикос, царский) непрестанно росли на этом месте: напрасно нечестивые старались истреблять их, они опять появлялись, и отселе произошло в Иерусалиме обыкновение совершать водоосвящение с васильками, для памяти сего чуда.

Вот что пишет блаженный Иероним к другу своему епископу Павлину⁹ о состоянии святых мест во времена язычества: «От дней Адриана и до царствования Константина, в течение 180 лет, язычники покланялись на месте, освященном воскресением нашего Спасителя, идолу Юпитера, а на горе Голгофе мраморному идолу Венеры, потому что виновники гонений думали, осквернением святых мест, истребить в нас веру в воскресение и крест Господа Иисуса Христа. Селение Вифлеемское, где я теперь живу и которое есть самое священное место на всей земле, ибо отселе, по предсказанию псалмопевца: «Истина от земли воссияла», селение сие было осквернено рощею в честь Адониса, и язычники оплакивали смерть любимца Венеры в том самом вертепе, где раздались первые младенческие вопли новорожденного Христа».

Но в котором месте Св. града стояла первая христианская церковь, которую застал Адриан? – Св. Епифаний Кипрский пишет, что она была на Сионе, куда собрались для вкушения хлеба апостолы, после воскресения Христова, и где впоследствии сооружен монастырь; он же утверждает, что на горе Элеонской было семь мест под землею для тайных собраний, из коих одно оставалось до времени императора Константина, от чего и произошло в Церкви христианской обыкновение зажигать светильники во время богослужения¹⁰. Когда после разорения Адрианова не оставалось более обрезанных между христианами, впервые избран был епископом Иерусалима из числа необрезанных, Марк, и после него уже все святители Св. града продолжали поставляться из обращенных язычников, а не из евреев. Но десять преемников Марка до Наркисса, жившего в исходе второго века, известны только по имени. – Частые гонение были, конечно, виною краткого их святительства, ибо то время, по словам Феофила, епископа Антиохийского, «было истинным садом, в котором цвели и розы мучеников, и крины дев, и фиалки вдовиц, и плющ замужних; Мария Магдалина не ошиблась, приняв за вертоградаря Христа, ибо он, своею рукою, насадил добродетели верующих, во славу Божию, прекраснее всех Азийских садов»¹¹.

Одним из благовонных цветов сего духовного вертограда был Наркисс Иерусалимский. Древний историк Евсевий свидетельствует о добродетели его и чудесах¹². Однажды, в Великую Субботу, недостало в кандилах елея и много о том печалился народ; но божественный муж велел почерпнуть воды из кладезя и благословил воду сию, которая при влиянии в лампады получила внезапно качество елея. Другие же говорят, что, когда недостало елея помазания при крещении, он велел влить воду в сосуд, и помолившись обратил ее в елей, в присутствии императора Александра Севера. При зрении таких чудес, мог ли сей властитель римский не быть склонным к христианству? Но, несмотря на чистоту ангельской своей жизни, и Наркисс подвергся клевете злобных людей, которые сами не могли сносить его обличений; страшные клятвы употребили они в подтверждение своей клеветы, и клятвы сии обрушились на них самих. – Один говорил: «Если не истинно мое свидетельство, пусть огонь небесный попалит меня»; другой обрекал тело свое тлению и червям, третий, в случае лжи, готов был лишиться зрения. Хотя богобоязненные христиане и не верили тяжким обвинениям против Наркисса, однако он укрылся на многие годы в пустыню. Но недремлющее око Божие, которое, для обращения грешников, не спешит совершать суд свой, видя их нераскаянность, обличило каждого из клеветников исполнением избранной им самим казни, и тем засвидетельствовало чистоту Наркисса. Третий из них, видя событие клятвы, со страхом исповедал свое прегрешение, но и его не миновала призванная им клятва, хотя с душевною для него пользою, ибо он лишился зрения, проливая непрестанно слезы о своем грехе.

Однако, во время отсутствия Наркисса, клир иерусалимский избрал ему преемника; десять лет спустя, уже при третьем епископе Гордие, явился опять Наркисс, как бы воскресший из мертвых, и был умолен народом разделить заботы святительские с Гордием. Пережив и сего епископа, просил он, по глубокой своей старости, избрать другого вместо себя, и братиям иерусалимским было откровение принять епископом того, кто на следующее утро первый встретится им во вратах города. Благодать Божия послала им Александра, епископа Каппадокийского, который уже однажды исповедал Христа в узах и, освободясь из темницы, по небесному внушению пришел на поклонение святым местам; он остался в Иерусалиме и еще несколько лет разделял кафедру со старцем, который скончался на руках его 116 лет. Имя Наркисса сохранилось и в окружном послании собора Кесарийского о законном времени празднования Пасхи, ибо сей вопрос возбудил много прений в исходе второго века; кротость епископов Восточных, при обличении непокорных, угасила пламя раздора, едва не разгоревшееся от надменности епископа римского Виктора.

Благочестивый Александр, как ученик знаменитого Климента Александрийского, который посвятил ему свои творения, покровительствовал и его преемнику Оригену, когда сей последний основал в Кесарии Палестинской обширное училище. Он же и рукоположил Оригена в пресвитера, по согласию с епископом Кесарии Феоктистом, но тем навлек на себя неудовольствие святителя александрийского Димитрия, к чьей епархии принадлежал Ориген. Не ведая тайной причины, которая воспрещала возвести его в сан иерейский, Александр оправдывал себя пред Димитрием собственными его грамотами, исполненными похвал Оригену, продолжал содействовать ему в распространении просвещения духовного по всей Палестине и собрал сам богатую библиотеку в Иерусалиме. В половине третьего века, сорок лет спустя после первого своего исповедания имени Христова, Александр сделался опять исповедником и потом мучеником за Христа, в жестокое гонение Декиево. Он вызван был в Кесарию Палестинскую; там, без всякого уважения к почтенным сединам, ввергли его в темницу, где и скончался по долгом томлении. Мозаван заступил место святителя, и его имя стоит в числе обличителей западной ереси Новатия.

Во дни Именея, епископа Иерусалимского, многие христиане пострадали в Кесарии Палестинской от преследований императора Валериана; но сам святитель сохранился ко благу своей Церкви и, как поборник Православия, дважды ходил на собор Антиохийский, для осуждения местного епископа Павла Самосатского, который отвергал божество Господа Иисуса. При втором преемнике Именея, Ермоне, в начале IV века, открылось жестокое гонение императора Диоклетиана на христиан, распространившееся и на Палестину. Первый из пострадавших в ней был Прокопий, родом из Иерусалима, чтец церкви Скифопольской, от юности посвятивший себя на служение Богу. В Кесарии исповедал он веру свою пред судилищем проконсула и отрекся возливать вино, по обрядам языческим, в честь императоров; ему отсекли голову; вслед за ним, в том же городе, пострадало много епископов, клириков и мирян. Некоторые малодушествовали от жестокости мучений, но большая часть мужественно довершила подвиг, и тщетно язычники, силою привлекая связанных к алтарям и закрыв им уста, старались показать, будто христиане жертвовали богам; но и полумертвые еще хулили их нечестивые требища.

С отречением от престола императора Диоклетиана не уменьшилось гонение, а еще более разгорелось в Палестине, по жестокости другого императора Галерия и кесаря Максимина, которому достался уделом Восток. В Кесарии, как областном городе Палестины, совершались все ужасы, ибо туда влекли на суд христиан. Историк Евсевий, в книге своей о мучениках Палестины, сохранил подвиги некоторых из них. Юноша Апфиан, именитый родом, проникнутый чтением Св. писаний, услышав о новом указе кесарей, чтобы все жертвовали богам, смело приступил к областному начальнику Урвану, в минуту приношения жертвы, и удержал его за руку, обличая суету идолослужения. Воины как лютые звери устремились на Апфиана и, осыпав его ударами, повлекли в темницу; на другой день он подвергся жестоким истязаниям на судилище: его терзали бичами, ему обвертели ноги фитилем и зажгли их, так что огонь проникал во внутренность самых костей; но он остался твердым и полумертвый брошен был в море. Внезапно поднявшаяся буря, на море и на суше, извергла тело мученика к вратам города, чему был свидетелем сам Евсевий. – Брат его Едессий и другой юноша Иустин, имели ту же участь¹³.

Год спустя, в той же Кесарии, когда жестокий кесарь Максимин праздновал день своего рождения игрищами амфитеатра, некто Агапий, уже трижды исповедавший имя Христово в темнице и однажды брошенный зверям, на сей раз окончил мученический подвиг святой жизни; отвергнув предлагаемую пощаду, он громогласно объявил желание умереть в своей вере, и был растерзан диким медведем, а потом брошен в море. Потоплению подверглась также и дева Феодосия, за то, что приветствовала в претории нескольких узников христианских. Многих сослали в рудокопни палестинские, и с ними пресвитера Сильвана, бывшего потом епископом и мучеником. Старец Авксентий брошен был зверям, вития Домник сожжён, некоторые обречены игрищам; иным исповедникам, осужденным на рудокопни, выжгли правый глаз и жилу правого колена; в том числе и будущему епископу иерусалимскому Максиму. Одна слабая дева смело обличила жестокость кесаря Максимина и, опрокинув пред лицом его алтарь идольский, мужественно перенесла испытание огненное. Исповедник Павел, готовясь на смерть, просил только дать ему время помолиться, и громогласно молил Бога о спасении христиан, обращении иудеев и язычников, дабы познали они истинного Бога; наконец о императорах, судье своем и даже о палаче, дабы не вменилась им в грех его смерть; он молился с такою теплотою, что присутствовавшие язычники не могли удержаться от слез. Еще три исповедника, пресвитеры Антоний, Зевина и Герман, приблизились к новому правителю Кесарии Фирмилиану, в час жертвоприношений, и всенародно просили его оставить заблуждения; они заплатили жизнию за свою смелость. Тела бесчисленных мучеников брошены были без погребения, и хищные птицы разносили их члены по всем частям города, так что гнушались сим зрелищем враги христиан, хотя и не трогалось их жестокое сердце. Но мраморные столпы общественных зданий, посреди коих совершались все сии ужасы, внезапно, при ясной погоде, покрылись потом; вода стекла от них по улицам и площадям, отчего возникла молва народная, что земля и камни плачут о сих неистовствах.

Одним из последних, знаменитейших мучеников Палестины, был ученый пресвитер кесарийский, Памфил, с двенадцатью своими сподвижниками. Проведший всю свою жизнь в посте, молитве и добрых делах, он глубоко изучил Св. Писание и собрал в Кесарии знаменитую библиотеку, ибо сам был светильником своего времени; Памфил исповедал Христа на судилище и ввержен был в темницу; за ним диакон церкви Иерусалимской, престарелый Валент, и третий Павел, из соседнего города Иамнии, и пять молодых египтян, схваченных во вратах Кесарии. Священное имя Иерусалима было в таком забвении, что когда судия, спросивший одного из них, отколе он родом, услышал в ответ: «из Иерусалима», он стал жестоко пытать его, чтобы дознаться, где находится сей город? Хотя не более двух дней пути, от Кесарии до Иерусалима, однако языческое имя Элии Адриановой привело в забвение библейское. Мученик сей, по имени Илия, не желая осквернить священного названия языческим, продолжал среди истязаний восклицать только, что «город сей на востоке и есть отчизна праведных людей». Смущенный судия, полагая, что это какой-либо замок, который христиане хотели укрепить против римлян, напрасно требовал новых объяснений и велел наконец отсечь ему голову.

Жестокий правитель осудил на ту же казнь ученого Памфила, после двухлетнего заточения, и тех, которые исповедали вместе с ним веру свою на судилище. Мужественный раб Памфила, Порфирий, хотевший предать тело его погребению, сожжен был, малым огнем, с другим исповедником Иулианом. Двух бросили зверям, и правитель Фирмилиан не пощадил собственного служителя, почтенного старостию Феодула, за то, что исповедал имя Христово; но и сам мучитель вскоре подвергся казни по приговору кесаря Максимина. Друг Памфила, епископ Евсевий, сохранил потомству его подвиги и прочих мучеников. После всех пострадал престарелый епископ Газы, Сильван, знавший наизусть все Святое Писание, и с ним обезглавили в один день 39 мучеников. Ими окончилось жестокое гонение, продолжавшееся в Палестине восемь лет, до 310 года. Тогда уже на кафедре Иерусалимской сиял своими добродетелями благочестивый епископ Макарий, которому суждено было видеть славное обновление Св. мест.

Протекла трехвековая буря, которая десять раз принималась опустошать Церковь вселенскую, разражаясь мучениями во всех пределах мира. Константин Великий, руководимый небесным знамением креста, победил постепенно жестоких гонителей. От внешних ужасов отдохнула Церковь, исповедники её воссияли на кафедрах святительских; вскоре однако опять спокойствие её возмущено было бурею арианства, отвергавшего тот основный догмат, за который пролито было столько крови мучениками, – божественность Господа Иисуса Христа. Первый Вселенский Собор, созванный в Никее, обличил ересь Ариеву и сложил символ веры, во всеобщее единодушное исповедание Церкви; одним из 318 святых отцов сего знаменитого собрания, исполненного великих пастырей и исповедников, был Макарий Иерусалимский. Вскоре усердие Константина и благочестивое странствие его матери Елены ко Св. местам, совершенно изменило языческий вид Иерусалима в христианский, подобно как некогда Адрианово странствие обратило иудейский в языческий. Послушаем современника и очевидца Евсевия, епископа Кесарийского, который сам присутствовал на торжестве обновления Сиона.

Епископы Макарий и Максим

«По окончании Никейского собора, боголюбивый император предпринял в Палестине дело, достойное вечной памяти. Он почел священным долгом благоустроить в Иерусалиме место воскресения Господа нашего, драгоценное для всех человеков, и немедленно повелел соорудить на оном великолепный храм, не без Божиего внушения; сам Спаситель возбудил к тому его сердце: поскольку нечестивые люди, или лучше сказать весь сонм демонов, руками нечестивых людей, покусились погрузить во мрак забвения сие свидетельство нашего бессмертия, тот памятник, от коего некогда светлый Ангел отвалил камень, равно как и от души искавших между мертвыми живого Христа. Сию-то спасительную пещеру старались совершению истребить из памяти нечестивые, безумно мечтая, что таким образом можно утаить истину, и с немалым трудом, нанесенною землею, засыпали вокруг все место. Возвысив несколько насыпь, они обложили ее камнем и таким образом укрыли вертеп, а к довершению устроили сверху Св. гроба гробницу для душ, темное капище мертвых своих идолов, в честь сладострастного некоего демона, именуемого Венерою, где и приносили жертвы на нечестивых алтарях.

Ослепленные не разумели, что невозможно было победителю смерти потерпеть их преступное дело, как и солнцу, обтекающему поднебесную, укрыться от зрения. Сила же Спасителя нашего далеко превосходит излияние света, и не только просвещает тела, но, проникая в души, давно уже исполнила собою мир. Однако, несмотря на то, долго пребывало неприкосновенным дело нечестивых и не нашлось для его истребления никого между столькими властителями, кроме одного благочестивого императора, который не мог равнодушно перенести такого поругания святыни. По внушению Божию, он полагал, что та часть земли, которая наиболее была опозорена, наипаче должна быть предметом его благочестивых забот о её украшении, и по сему повелел немедленно обрушить все созданное на ней к обольщению людей, и самих идолов низвергнуть, отбросив как можно далее остатки нечестия. Но и тем не удовлетворилась его ревность; он велел глубоко окопать кругом все место, чтобы отнюдь не оставалось на нем земли, оскверненной требищами.

Тогда открылась первоначальная почва, т. е. святое место, бывшее внизу, и сверх всякого чаяния просиял самый священный памятник воскресения Господня; пещера, по истине могущая называться святою святых, явила собою нечто, подобное воскресению Спасителя нашего, когда внезапно опять произошла на свет, из-под трехвекового мрака; она представила взорам народа, стекшегося на сие утешительное зрелище, как бы самую повесть чудес, некогда в ней совершившихся; ибо громче всякого гласа свидетельствовала о воскресении Спасителя нашего. Обрадованный император определил, с великолепием истинно царским, обильные даяния для сооружения достойного храма вокруг спасительной пещеры и предписал начальникам областей восточных не щадить для сего никаких издержек; епископу же Св. града послал грамоту, в коей излилась явственно его благочестивая вера.

«Константин, победитель, великий, Август, Макарию епископу Иерусалимскому.

Милость, оказанная нам Спасителем нашим, столь чрезвычайна и изумительна, что не достает слов для её выражения. По истине, что может быть чуднее судеб Его промысла, по коим скрывал Он под землею, столь долгое время, памятник своих страданий, доколе не был побежден враг благочестия и не освободились верные служители. Мне кажется, если бы собрали всех мудрецов и риторов вселенной, не могли бы они сказать ничего достойного сего чуда, ибо оно столько же превосходит всякое чаяние, сколько вечная мудрость свыше разума нашего. По сему вознамерился я возбудить все народы к принятию истинной веры, с ревностию, достойною дивных событий, коими она утверждается со дня на день. Не сомневаюсь, что как сие мое намерение уже всем известно, так и ты веришь, что одно из самых пламенных моих желаний – украсить великолепнейшими зданиями место, которое, будучи свято само по себе, освящено еще свидетельством страданий Спасителя нашего, и, по воле Божией, освобождено было моим старанием от требища идольского. Поручаю опытности твоей принять нужные меры, дабы здание сие, величием и красотою превзошло все, что только есть великого и славного в мире. Я повелел любезному нам Дракилиану, наместнику эпарха и правителю области, употребить, по твоему указанию, лучших художников для сооружения стен. Извести меня, какие желаешь иметь мраморы и колонны; я бы хотел знать твое мнение: должно ли святилище сие иметь потолки? Ибо в таком случае можно бы их позолотить. Уведомь скорее назначенных мною сановников о числе строителей и нужном количестве денег, о мраморах, колоннах и богатейших, какие только можно, украшениях, дабы я мог скорее о том быть извещен. Господь да сохранит тебя, возлюбленный брат»¹⁴.

Блаженная Елена, мать императора, отнесла письмо сие в Палестину. Она возбудила в нем свет истинной веры¹⁵, и укрепляла его примером своих добродетелей. Восьмидесятилетний возраст не воспрепятствовал ей предпринять дальнего пути. Проходя области восточные, ознаменовала она странствие свое необычайными милостями ко всем к ней прибегавшим, деньгами и одеждами наделяя убогих, открывая темницы, возвращая из заточения и рудокопней, ибо такую власть даровал ей, с титлом Августы, благоговевший пред нею сын. В самой Палестине обнаружилось еще более благочестие души её, почестями, какие воздала девам, посвященным на служение Богу: созвав их в свои палаты, она сама рабски им служила, возливая им воду и предлагая яства во время трапезы. Столь глубоко была проникнута царица чувством истинного смирения; в её присутствии совершались работы около святого вертепа.

Но ревностной царице желательно было обрести животворящее древо Честного Креста, на коем распят был Господь славы, ибо Голгофа завалена была землею¹⁶, подобно, как и Св. гроб; она сокрушалась духом о сей утрате. Богу угодно было указать, в сонном видении, некоторым из благочестивых мужей, самое место, где находился Крест. Предание говорит также, что один из евреев, по имени Иуда, уже преклонный годами¹⁷, сохранял письменное свидетельство отцов своих о том, где обреталась святыня христианская, и угрозами вынужден был открыть ее. (Еще другое предание дополняет, что сам он, обращенный к вере зрением чудес, сделался впоследствии епископом Иерусалимским, под именем Кириака, но его нет в списке патриархов Св. града). После многих трудов обретены были в недрах земли, с северо-восточной стороны Голгофы, три креста и начертание на трех языках, еврейском, греческом и римском; но нельзя было распознать, который из сих трех крестов послужил орудием смерти Спасителю нашему, ибо воины небрежно бросили их с Голгофы и начертание отпало с древа. Надлежало опять промыслу Божию указать животворящий крест Господень, и епископ Макарий успокоил смятенное сердце царицы, верою испросив знамение.

В Иерусалиме лежала на одре смертном одна именитая жена; святитель велел принести к болящей три креста и, преклонив колена со всем народом, так помолился: «Ты, Господи, единородным Сыном Твоим даровавший спасение роду человеческому чрез крестное Его страдание и в новейшие времена вложивший в сердце рабы твоей искать сие блаженное древо, на коем висело спасение наше, – Сам явственно укажи ныне, который из сих трех крестов послужил ко славе Господней и которые из них только для рабской казни? Даруй, дабы сия полумертвая жена, одним прикосновением к спасительному древу, внезапно возвратилась от врат смертных к жизни!»¹⁸ Произнесши сию молитву, Макарий приложил к болящей сперва один крест, а потом другой, и не было от них никакого действия; но едва прикоснулся к ней третий, болящая внезапно открыла глаза и, встав с одра, укрепилась в силах своих, еще более нежели в прежнем состоянии здоровья, и, бегая по всему дому, громко прославляла силу Божию. Некоторые говорят еще, что и мертвый воскрес от прикосновения животворящего древа.

Историки Сократ, Созомен, Феодорит и Руфин свидетельствуют повесть сию, как слышанную ими от людей достоверных и записанную для благочестивого предания потомству. Св. Елена оставила большую часть Честного Древа епископу Макарию, заключив ее в серебряный ковчег, для хранения в новом храме, дабы все верные могли поклоняться святыне; отселе получил начало благочестивый обряд Воздвижения Честного Креста, ибо блаженный Макарий, стоя на возвышенном месте, воздвигал оный пред всем народом; другую часть креста царица послала к сыну своему, вместе с обретенными гвоздями, из которых один он вделал в шлем свой, для охранения царственной главы.

Вместе с епископом Макарием ревностно приступила царица к исполнению воли сыновней, и над самым памятником смерти Господней возник новый Иерусалим, славнее древнего, который после убиения Господня подвергся крайнему запустению за грехи народа. Около сего новозаветного святилища, бывшего вне стен древнего Иерусалима, быстро образовался новый город, и тогда оставлено было языческое имя Элии Капитолины, данное Адрианом. Император воздвиг трофей победы, одержанной Спасителем нашим над смертью, говорит Евсевий, и сей-то храм быть может тем новым Иерусалимом, о котором провещали пророки и столько писали в божественных своих книгах, движимые Духом Святым.¹⁹

Прежде и свыше всего украшена была священная пещера, лучшим мрамором и великолепнейшими колоннами, как венец всего здания и божественное свидетельство того обновления, которое возвестил некогда миру, у дверей её, небесным светом воссиявший Ангел. Из внутренности сей пещеры выходили под открытое небо, на весьма обширное место, помост коего устлан был светлым камнем, а с трех сторон возвышались длинные галереи; напротив входа пещеры, обращенного к востоку солнца, была соборная церковь, здание великолепное, по чрезвычайной высоте своей, длине и ширине. Внутренность её убрана была разноцветным мрамором, а наружные стены гладкими камнями, столь искусно выровненными, что они ничем не уступали мрамору, по виду своему и красоте. На вершине сводов крыша охранена была свинцом от зимней непогоды, а под нею потолок, составленный из брусьев изваянных и переплетенных между собою, распространялся, наподобие обширного моря, чрез всю церковь и, покрытый чистейшим золотом, озарял ее как бы лучами света. С обеих сторон храма, во всю длину его, простирались две двухъярусные галереи, с двойными аркадами, украшенные также золотом по сводам. Наружная галерея, с лицевой стороны храма, т. е. соборной церкви, поддерживалась огромнейшими колоннами, а с внутренней пилястрами, украшенными с чрезвычайным великолепием. Трое стройно расположенных врат принимали толпы входящего народа, лицом к востоку. Напротив сих врат, во главе полукружия, находился алтарь, увенчанный двенадцатью столбами, в честь Апостолов Господних и тем оканчивался храм; капители их украшались большими чашами, вылитыми из серебра, которые император посвятил Богу своему. Идущим оттоле к выходам храма, т. е. из собора, встречалось опять открытое пространство. Здесь с обеих сторон, на первом дворе, или паперти, были галереи и главные врата, за которыми, на средней торговой площади, возвышалось преддверие всего здание, устроенное с чрезвычайным великолепием, так что сквозь него внутренний вид святилища уже поражал входящего; ибо ничего не пощадил император для его украшения, и невозможно начислить всех даяний его, золотом и серебром и драгоценными камнями».

Когда сравниваешь сие великолепное описание храма Иерусалимского с нынешним его состоянием, то едва можешь себе вообразить первоначальное его расположение; ибо с тех пор он несколько раз был опустошен и однажды совершенно разрушен, халифом египетским; но знающий местность может отчасти угадать план первого храма. Скажем сперва о Св. гробе, о котором вот что пишет патриарх иерусалимский Досифей в своей истории²⁰: «Гроб Господень есть двойная пещера, поскольку, по обычаю евреев, высекали в камнях как бы дом, иногда большой, иногда малый, а внутри делали или один гроб или несколько, и когда погребали кого-нибудь, то ничего не клали сверху, а только дверь закладывали большим камнем. Так и Аримафейский Иосиф высек себе из самородного камня гробницу, сперва один покой и далее дверь в другой, а во внутренности оного, с северной стороны, сделал новый гроб, в коем положено было бессмертное тело Господа нашего, и ничего поверх его; внутренняя дверь была открыта, а наружная завалена большим камнем. Поскольку место, с которого срыли землю, было неровно, а пещера Св. гроба низка, то св. Елена повелела все оное место очистить, доколе не образовалась большая площадь, так чтобы памятнику Воскресения быть посреди оной; царица велела обложить его снаружи мрамором, чтобы казался как бы построенным внутри стен внешнего храма. Поскольку же она повесила внутри Св. гроба лампады, то вверху пещеры, иссеченной из одного цельного камня, просверлила камень в разных местах для исхода дыма. Вокруг пещеры на площади построен был храм Воскресения Христова, новый, предсказанный пророками Иерусалим, и зодчим его, по сказанию Феофана, был некто по имени Евфимий».

Все сие сходно с местностью и с Евсевием, но вот где начинается разность: святая пещера стоит теперь внутри храма, под куполом, который, однако, не совсем сведен и открыт сверху; Евсевий же прямо свидетельствует, что пещера Воскресения стояла совершению под открытым небом, на площадке, окруженная только с трех сторон галереями. Быть может не посему ли император Константин, прежде построения храма, спрашивал в письме своем у епископа Макария: надобно ли и какого рода делать потолки? если только это относилось не к самой соборной церкви, а к зданию около пещеры Св. гроба. Вероятно, судили тогда неприличным, чтобы памятник Воскресения, только что открывшийся миру, был опять закрыт, хотя и сводами храма, и воспоминание сего сохранилось доныне в отверстии купола над пещерою.

Главная соборная церковь и теперь находится к востоку против входа в пещеру гроба, и полукружие её алтаря доселе сходно с описанием Евсевия; но тогда она составляла особенное здание, примыкавшее только к галереям, которые окружали вертеп гроба, и в нее входили тремя вратами с площадки, бывшей около вертепа. Теперь портик сей уничтожен и заменен так называемою царскою аркою; ибо хотя и доселе два разные купола над церковью и вертепом, но они составляют нераздельный храм. Двухъярусные галереи, по обеим сторонам соборной церкви, и теперь отчасти существуют, ибо кругом её идет галерея с малыми приделами, а с правой стороны возвышается двухъярусная Голгофа; но, из описания Евсевия видна совершенная правильность здания, которой теперь вовсе нет, ибо с севера и востока прилегают бывший дом Патриархов и монастырь Абиссинский, а с полудня к Голгофе, монастырь Авраама. По что весьма удивительно, Евсевий ни слова не упоминает о Голгофской церкви, ни о подземной обретения Креста, при описании храма, хотя и говорит о них, как об отдельных церквах, в похвальном слове Константину, исчисляя устроенные им в Палестине святилища. Быть может, описывая только красоту здания вообще, он не коснулся отдельных частей, и под именем двухъярусного притвора разумел и Голгофу, или в то время еще не было на ней сооружено особенной церкви, и сия часть здания окончена после. Быть может еще и то, что св. Голгофа была всегда отдельною церковью и только впоследствии, при крестоносцах, включена в общее святилище, как о том пишет Вильгельм, архиепископ Тирский²¹.

Есть еще одно не совсем разгаданное место у Евсевия: это главный вход. Описав собор, он просто говорит, что идущим к его выходам встречалось открытое место, и это можно отнести к площади около Св. гроба, хотя он упоминает еще потом о первом дворе с галереями. Судя по сему описанию, можно бы предполагать, что пред площадью, бывшею около Св. гроба, находилась еще другая, в роде внешнего двора с западной стороны, т. е. прямо против Св. гроба и лежащего за ним собора; но сего, кажется, не позволяла местность, ибо патриарх Досифей ясно говорит, что храм имеет к западу одну только стену, потому что с той стороны находится гора, и сие совершенно справедливо, так как в ней и доселе показывают гробы Иосифа и Никодима, иссеченные в скале. Главные и единственные врата находятся и теперь с южной стороны, а на малой площадке, пред ними лежащей, видны остатки столбов, и точно с сей стороны могла находиться торговая площадь, о коей упоминает Евсевий. А как он не говорит, чтобы главный вход был прямо с запада, и нет причины предполагать, чтобы его изменили впоследствии, то весьма справедливо можно заключить, что и во времена Евсевия, вход сей, по расположению местности, находился как теперь, с полуденной стороны.

«Благочестивая царица²² не могла видеть окончание заложенного ею храма; она украсила только пещеру Св. гроба и соорудила два других храма: один над тою пещерою, где родился Эммануил (с нами сущий Бог), другой же на той горе, отколе вознесся на небо к пославшему Его Отцу; ибо Господь, нашего ради спасения, благоволил явиться миру в Вифлееме, и сию священную пещеру украсила, со всевозможным великолепием, Елена, а немного спустя император почтил ее царственными дарами, златыми и серебряными сосудами, и драгоценными тканями, не уступая в щедрости своей боголюбивой матери. Она же, в память вознесения Спасителя нашего, воздвигла величественные здания на самой вершине горы Масличной, вместе с церковью. Правдивое предание свидетельствует, что близ сего места находится та священная пещера, в которой Спаситель наставлял учеников своих тайнам Царствия небесного, и благочестивый император также почтил в ней Царя всех многими дарами. (Здесь нельзя опять угадать, о какой пещере говорит Евсевий: о той ли, которая в полугоре, или о Гефсиманской у её подошвы?) Сии два великолепные памятника над двумя святыми пещерами, в бессмертную славу своего имени и в залог пламенной любви к общему всех Спасителю, оставила по себе царица, и немного спустя, по счастливом возвращении в объятия своего семейства, достигнув крайнего предела старости, хотя и в совершенном здравии тела и духа, перешла она от временной жизни к вечной». Позднейший историк Никифор приписывает еще царице строение многих других церквей в Палестине, как то: в Гефсимании и Вифлееме, и на том поле, где пастыри слышали пение Ангелов, славословивших новорожденного Младенца, и на Иордане, одну в честь Предтечи около его пещеры, а другую в честь Илии Пророка; в Тивериаде, во имя Апостолов, также и в Капернауме на Фаворе и на Сионе, где была тайная вечеря²³.

По примеру благочестивой Елены, и мать императрицы Фавсты, Евтропия, родом из Сирии, посетила святые места и писала к императору о виденном ею нечестии при дубе Мамврийском, где некогда Авраам оказал гостеприимство трем Ангелам²⁴. Место сие, на расстоянии десяти часов хода от Иерусалима, называлось также Теревинфом, по древнему там находившемуся дереву, при коем ежегодно совершались торжества идольские и стекались на торжище купцы финикийские и аравийские, ибо оно было в глубоком уважении христиан, евреев и язычников, ради памяти Патриарха и Ангелов. Самые язычники приносили им жертву, почитая их за богов, и, по древнему преданию, сохраняли себя в совершенной чистоте во все время празднества, опасаясь гнева Божия за нарушение святости места; но, по причине возлияний идольских, христиане не могли черпать из колодезя Авраамова. Император, известясь о том, немедленно написал грамоту Макарию и другим епископам Палестины, кротко упрекая их, что доселе терпели такое поругание святыни. Он сообщил им, что уже предписал правителю области, Акакию, сокрушить алтарь, сжечь идолов и строго наказывать тех, которые, вопреки сего повеления, дерзнут еще осквернять место, на коем велел соорудить церковь; епископов же просил только извещать его о беспорядках, если еще какие произойдут. Во исполнение воли императора воздвигнута была великолепная церковь у дуба Мамврийского, над двойною пещерою Хевронскою, где погребены патриархи Авраам, Исаак и Иаков.

Император велел соорудить и другие церкви, в разных местах Палестины, ознаменованных событиями Евангельскими. Совершителем благочестивой воли его был некто Иосиф, родом из евреев тивериадских, возведенный им в достоинство комита и, по дивному промыслу, обращенный к свету Христову. Патриарх Иудейский Гиллель, потомок знаменитого Гамалиила, чувствуя приближение своей кончины, призвал, в качестве врача, соседнего епископа христианского и, под предлогом бани, принял от него в купели св. крешение. Он оставил по себе преемником малолетнего сына, под опекою Иосифа, который втайне видел крещение патриарха, и еще более убедился в истине, когда отважившись проникнуть в его сокровищницу, нашел в ней, вместо золота, Евангелие и другие священные книги. Сам Господь явился ему в сонном видении и сказал: «Я Иисус, которого распяли отцы твои, веруй в Меня». Многие болезни посетили его с такими же таинственными видениями; но еще долго не смягчалось сердце Иосифа, даже когда и сам он, по небесному внушению, исцелил знамением крестным одного беснуемого. Наконец, жестокие гонения со стороны единоплеменников обратили его к Богу истинному и он, приняв крещение, явился ко двору императора Константина. Там испросил себе позволение строить церкви в селениях иудейских, и первую соорудил в своем отечестве Тивериаде, на том месте, где исцелил Спаситель тещу Петрову²⁵.

Любопытно заглянуть в путевые записки современного поклонника западного, из Бурдигалии, который посетил Св. места в 333 году, чтобы видеть, в каком виде он их застал: «Когда идешь от Сиона к вратам Неапольским, с правой стороны в долине есть арка, где был дом или преторий Понтия Пилата, и где предстал на судилище Господь, прежде своей страсти; с левой же стороны холм Голгофы, на коем распят был Господь: оттоле как бы на вержение камня есть пещера, где положено было тело Его и в третий день воскресло. Там, по повелению императора Константина, сооружен храм чрезвычайной красоты, имеющий по сторонам водохранилища, отколе почерпается вода, а позади купели, где омывают детей. Идущим также от Иерусалима к вратам восточным, чтобы подняться на гору Элеонскую, представляется долина, именуемая Иосафатовою, где по левую сторону есть виноградники: там Иуда предал Христа; с правой же стороны пальмовое дерево, с которого дети срывали ветви, чтобы подстилать их грядущему Христу. Потом восходишь на гору Элеонскую, где Господь наставлял своих Апостолов, прежде страданий, и там сооружена церковь повелением Константина. Далее к востоку село, именуемое Вифания, и пещера, где положен был Лазарь, воскрешенный Господом»²⁶. Путешественник говорит еще о Вифлееме и Хевроне, где по приказанию императора сооружены также великолепные храмы, сходно с показанием Евсевия.

Уже окончено было великолепное святилище Воскресения Христова в Иерусалиме, но первого его строителя не было в живых. Другой исповедник Максим, посвященный Макарием в Епископа Лидды, был удержан народом на его кафедре. Он ходил вместе с прочими епископами в Тир, для суждения великого Афанасия Александрийского, которого оклеветали ариане, и там еще однажды исповедал правую веру свою пред лицом всего собора. Св. Пафнутий, епископ Фивандский, друг Афанасиев, увидев блаженного Максима, взял его за руку и сказал: «Так как ты носишь одинаковые со мною знаки и каждый из нас потерял по одному глазу за Господа Иисуса Христа, то я не могу видеть тебя сидящим в этом собрании». Он вывел его с собою и, открыв ему все козни против великого Афанасия, побудил возвратиться в Иерусалим.

Между тем император, достигнув тридцатилетней эпохи своего царствования, почел время сие самым приличным для возблагодарения Царя всех за все оказанные ему милости освящением созданного им храма²⁷. Грамотою царскою повелел он собору, бывшему в Тире, немедленно идти в Иерусалим, и место сие внезапно исполнилось собранием епископов всея вселенной: ибо и македоняне послали туда своего предстоятеля, и жители Мидии и Паннонии, недавно обращенные к Богу, лучший цвет своего племени. Присутствовал там и украшение епископов перских, Иаков, муж святой и опытный в божественных писаниях. Из Вифинии и Фракии епископы почтили своим лицом собрание; там были и святители Киликии и Каппадокии, славные учёностью и красноречием. Вся Сирия, Месопотамия, Финикия и Палестина, весь Египет, Аравия и Фиваида, сошедшись воедино, составили один священный лик. За ними последовало бесчисленное множество народа из всех областей, и все они угощались на счет казны царской, ибо нарочно присланы были из палат императора мужи почетные для их приема. Над ними начальствовал сановник, близкий к царю, именитый верою и учением, который во времена гонений много раз был исповедником и вполне заслуживал такое назначение. Он с щедростью истинно царскою принимал многочисленных епископов, убогим же из народа раздавал милостыню, пищу и одежды, а самую церковь украсил неоцененными дарами. Служители Божии провождали дни торжественные, частью в молитве, частью в проповеди слова Евангельского; некоторые восхваляли благодарность императора к общему всех Спасителю и величие храма; другие услаждали слушателей духовною трапезою догматов богословия; иные толковали тексты Св. Писания и проясняли глубокий смысл таинств. Кто же не в состоянии был проповедовать, тот бескровными жертвами умолял Бога о мире всего мира и благосостоянии святых Божиих Церквей и о благочестивом императоре. Так, по описанию Евсевия, совершилось обновление храма Иерусалимского в 13 день сентября 335 года; оно продолжалось восемь дней, как некогда обновление Соломонова, и с сего времени Церковь не престает праздновать день сей, накануне Воздвижения Честного Креста. Патриарх Иерусалимский Досифей пишет, что поклонение Св. Кресту приносили и во дни Пасхи, по случаю явления особенного света на гробе Христовом, и что такое же поклонение бывало ради многочисленного собрания верных, в третье воскресение Великого поста.

Он же, в своей истории²⁸, вероятно по местному преданию, говорит, что великий Афанасий, убежав из Тира, прежде нежели явился императору в Константинополе, посетил втайне Иерусалим и, по провидению Божию, сделал обновление Св. гроба вместе с епископом Максимом, чтобы он не был обновлен арианами. Но хотя Арий и принят был в общение на соборе Иерусалимском, однако большая часть епископов не разделяли его мнений, а только были обмануты его мнимою покорностью догматам Церкви. Четырнадцать лет спустя Максим Иерусалимский имел утешение принять в Св. граде великого исповедника Афанасия, со славою возвратившегося из своего долгого изгнания; все епископы Палестины, числом до шестнадцати, кроме двух закоснелых в арианстве, Акакия Кесарийского и Патрофила Скифопольского, собрались в Иерусалим для свидания с защитником Православия и написали соборно поздравительную грамоту епископам египетским о радостном возвращении их архипастыря.

«Святый собор, соединившийся в Иерусалиме, пресвитерам и диаконам, и верным Египта, Ливии и Александрии, нашим возлюбленным братиям, во Христе радоватися²⁹.

Никогда не возможем мы, возлюбленные братие, воздать Богу, творцу и блюстителю всех тварей, должные хвалы, за дивные дела Его во всякое время, и наипаче ныне, за те, какие оказал вашей Церкви, возвратив ей пастыря вашего Афанасия, сослужителя нашего смирения. Кто когда-либо надеялся на такую милость? Но Господь сжалился над вашею Церковию, исполнил молитвы ваши, внял плачу и воздыханиям. Вы были как овцы заблудшие и рассеянные, не имевшие пастыря; но истинный Пастырь, пекущийся о стаде своем, воззрел на вас с высоты и дал вам того, кого пожелали. Мы же, ищущие только мира церковного и вполне единомысленные с вами, для его сохранения, мы приняли его от всего сердца и просили доставить вам письмо сие, в коем изъявляем радость о его возвращении, дабы вы знали, что мы находимся с ним в общении. Праведно вам вознести молитвы к Богу, о благочестивых императорах, которые, признав его невинность и желание ваше паки иметь Афанасия, возвратили его вам, с такою для него почестию; и так примите его с радостию и воздайте хвалу Богу, чрез Иисуса Христа Господа нашего, им же слава Отцу во все веки».

Вскоре после сего скончался блаженный епископ Максим, и еще более именитый пастырь, св. Кирилл, воссиял на кафедре Иерусалимской. Начало его святительства ознаменовано было небесным явлением креста, которое доныне празднуется Церковию вселенскою 7 мая, в незабвенную память утешительного события, обратившего многих иудеев и язычников к свету Христову. Св. Кирилл известил о том грамотою императора Констанция.

«Во дни блаженные памяти родителя твоего Константина обретено было в Иерусалиме спасительное древо креста Господня, когда он, имея величайшую ревность к благочестию, чрез содействие божественной благодати, открыл сокровенные святые места; при тебе же, о благочестивейший Государь, уже не из земли, а с неба чудеса бывают, ибо в сии святые дни Пятидесятницы, седьмого числа мая, около третьего часа дня, торжественное знамение победы Господа нашего над смертию, величайший крест, весь слиянный из света, явился над святою Голгофою, простираясь даже до святой горы Масличной, и видим был чрезвычайно ясно, не одним или двумя человеками, но целым народом всего города. – Это не было, как бы могли полагать, некое преходящее явление, потому что многие часы оно продолжалось над землею, видимо для всех и ярче солнца, коего свет конечно бы затмил оное, если бы свет от креста не испускал более ярких лучей. Немедленно весь народ сбежался в церкви, со страхом и радостию: старцы и юноши, мужи и жены и даже уединенные девы, христиане, туземцы и пришельцы, и язычники со многих мест стекшиеся. Все единогласно восхваляли Господа нашего Иисуса Христа, единородного Сына Божия, совершителя дивных, видя на опыте истину Христианского учения, не от человеков только возвещаемого, но с небес от Бога свидетельствуемого»³⁰. Св. Кирилл заключил письмо свое благочестивым желанием, дабы император всегда восхвалял святую и единосущную Троицу, чем ясно засвидетельствовал он непоколебимую привязанность свою к символу веры Никейского собора, против которого восставали тогда ариане.

Ревность сего благочестивого пастыря к Православию отразилась в его огласительных беседах, которые доныне служат лучшим памятником догматического учения и богослужебных обрядов того времени. Св. Кирилл произносил их в храме Воскресения, или на Голгофе, часто приводя ее и Св. гроб во свидетельство истины евангельской. Несколько сведений о святых местах можно почерпнуть из его поучений. «Господь истинно был распят за грехи наши, – говорит св. Кирилл, – если бы ты захотел отвергнуть сие, то видимое нами место обличило бы тебя, сия блаженная Голгофа, на которой собрались мы теперь, ради Распятого на ней, да и вся вселенная имеет уже части Честного Древа³¹.– Голгофа означает лобное место, и не пророчески ли наименовано Голгофою то место, где претерпел крест истинная глава Христос, о коем говорит Апостол: «иже есть образ Бога невидимого» и далее «той есть глава телу Церкви»³². Как знаменательно сие пророческое наименование! – Да будет тебе крест первым незыблемым основанием, и на оном созидай все прочее учение веры; не отрекайся Распятого, ибо если отречешься, то многое обличит тебя: претория Пилата, запустевшая ныне силою Распятого; сия святая возвышающаяся Голгофа, видимая и до днесь, и доныне показывающая, как распались тогда для Христа камни; вблизи находящаяся гробница, в которой Он положен был, и при входе камень, доселе лежащий при гробнице. Крест собрал всех, и доныне исцеляет болезни, прогоняет злых духов, рассеивает обольщение³³. – Хочешь ли знать и о месте Воскресения? – продолжает св. Кирилл. – Сам Господь говорит в песни, устами Соломона: «в вертоград орехов внидох»³⁴ ибо там сад был, где Он распят; хотя теперь место сие весьма украшено царскими дарами, по прежде оно было садом; признаки сего и даже остатки еще доселе находятся. «Потерпи Меня, – глаголет Господь устами другого пророка Софонии³⁵, – в день воскресения Моего во свидетельство». – Видишь ли, что Пророк предвидел и место Воскресения, называемое Мартирион, свидетельство: ибо по какой причине сие место Голгофы и Воскресения не церковию называется, как другие церкви, но Мартирион? – вероятно на основании слов Пророка: «в день воскресения моего во свидетельство». Откуда же восстал Спаситель? – в Песни Песней говорит он: «восстани, прииди, ближняя моя, в покрове каменне»³⁶. Покровом каменным он назвал пещеру, находившуюся тогда пред дверью гроба Спасителева, и в том же самом камне иссеченную, как обыкновенно здесь делается при гробах. Теперь ее не видно, (т. е. преддверие), ибо пещера оная иссечена была тогда пред гробом для нужного украшения, и прежде нежели благоговейная царская любовь устроила гроб, пещера находилась пред камнем (т. е. утесом гроба). Но где камень, при котором пещера? Среди ли города он лежит, или при стенах на конце города? в старых ли стенах он находится, или в ограде пред стенами, после сделанной? – На сие он отвечает в песнях: «в покрове каменне близ стены». Много свидетелей воскресения Спасителя: камень гробовый, его вместивший, и он противустанет в лице иудеям, ибо видел Господа, и камень отваленный, который и доселе лежит, будет также свидетельствовать о Воскресении»³⁷. Таким образом св. Кирилл, вступивший на кафедру в 351 году, 16 лет после освящения храма, воздвигнутого императором Константином, дополняет нам сказанное о святилище историком Евсевием, свидетельствуя о Св. гробе и Голгофе, и о том, что места сии находились за стенами древнего Иерусалима, около коих образовался новый город.

Патриарх Досифей³⁸ относит к памяти блаженного Кирилла и чудо Честного Креста, который не только сохранился нетленным в земле 300 лет, но и не умаляясь мог разделяться во все части мира, ибо вот что рассказывает блаженный епископ Павлин, в 4 письме своем: «Крест, хотя вещество бесчувственное, однако спасает, т.е. имеет животворящую силу; посему, со времени обретения его, дается в благословение христианам, для обшей пользы душ, по действию Божественной благодати, не подлежа истлению или сокращению, но оставаясь неизменным и целым: будучи разделяем, он не уменьшается и опять всецело чествуется с благоговением и верою; ибо как неистленную силу, так и несокрушимую твердость получил от Того, чьею кровию был напоен, и плоть Коего на нем страдала, но не видела истления». – Кто не знает древнего обычая Иерусалимской Церкви, тот не может понять слов сих: ибо издавна приходившие на поклонение Св. местам уносили с собою какую-либо часть Честного Древа, во свидетельство благочестивого странствия. По-видимому, Древо сие и умножалось в той же мере, в какой было раздробляемо и раздаваемо архиереем Иерусалимским, подобно как и пять хлебов, напитавшие пять тысяч человек в пустыне, умножались в руках Апостолов, их раздававших народу, или как милостыня, не оскудевающая в руке дающего.

Милостыня св. Кирилла и его православие навлекли и на него гонение, во время долгой бури арианской, колебавшей восток и запад. – Преемник историка Евсевия на кафедре Кесарийской, епископ Акакий, состязался с св. Кириллом за свои мнимые права епархиальные и вздумал подчинить Апостольский престол Иерусалима митрополии Кесарийской, как областному городу; но тайною причиною его вражды было то, что православный пастырь, сходно с догматами Никейского собора и вопреки лжеучения арианского, исповедовал Сына Божия единосущным Отцу. Акакий, хотя и сам низложенный с кафедры определением собора Сардикийского, потребовал к себе на суд св. Кирилла, который не почел нужным явиться. – Тогда Акакий заочно осудил его за то, что не предстал на суд, и за расхищение будто бы казны церковной; ибо милостивый пастырь, в голодную годину, по недостатку денег, продал несколько утварей церковных для пропитания убогих. – Св. Кирилл воззвал к большому собору для своего оправдания, но гонитель не удовольствовался одним осуждением; он изгнал из Иерусалима законного пастыря, который принужден был удалиться сперва в Антиохию, а потом в Тарс; там благочестивый епископ Сильван, несмотря на угрозы Акакия, разделил с гонимым заботы церковные. Пять лет продолжалось изгнание св. Кирилла, однажды оправданный на соборе Селевкийском, он опять был осужден арианами в Константинополе, и даже на его место поставлен другой епископ, по имени Ириней. – Смерть императора Констанция прекратила гонение; отступник Иулиан, провозглашенный языческими легионами, желал сперва показать равнодушие философа к вере галилеян, как он называл христиан, и велел возвратить всех епископов на прежние кафедры; но сие мнимое равнодушие обратилось вскоре в жестокое, хотя и более скрытное, гонение, ибо он хотел искоренить веру, им оставленную, и только показал миру бессилие язычества.

По ненависти к христианам Иулиан покровительствовал евреям; он простил им многие подати и благосклонно писал к их Тивериадскому патриарху, называя его достопочтенным братом, ибо на его молитвы возлагал свои надежды о успехе войны с персами, и вместе с ним желал воздать славу Богу иудейскому в Иерусалиме. Отступник обещал даже врагам Христовым восстановить для них отечественный храм; по любви своей к жертвоприношениям он спросил однажды евреев, почему не исполняют законных обрядов? И они отвечали, что жертвы их могут быть приятны Богу только в одном Иерусалиме. Иулиан имел цель сооружением храма явить ложными пророчества Даниила о конечном его запустении и пророчество Христово о том, что не останется камня на камне от древнего святилища. Он собрал лучших художников для строения храма Иудейского, как некогда великий дед его Константин, для храма Христова воскресения, и, поручив искреннему другу своему Алипию наблюдение за работами, не велел щадить никаких издержек.

Со всех сторон стеклись обрадованные евреи в Иерусалим, ругаясь над христианами и угрожая нанести им еще более вреда, нежели некогда отцы их нанесли римлянам, как будто бы уже царство их восстало во всей своей силе. Жены еврейские лишали себя драгоценнейших украшений, чтобы участвовать в необходимых издержках для строения, и сами носили землю в богатых своих одеждах; говорят даже, что иные устроили для благочестивого подвига серебреные лопаты и корзины. Но св. Кирилл, недавно возвратившийся из своего изгнания, спокойно смотрел на все сии суетные приготовления, твердо веруя в непреложность слов Христовых, и в присутствии многих сказал, что пророчества сии скоро исполнятся над новым храмом, от которого не останется также камня на камне³⁹.

Когда ископали основание, нечаянно сдвинутый с места камень обнаружил устье пещеры, иссеченной в скале. Опущенный в нее каменщик погрузился в воду до колен и, простирая в темноте руки, осязал столп, возвышавшийся поверх воды, а на нем книгу, обвитую тонким полотном. Он подал знак, чтобы его опять извлекли из пещеры, и все изумились, увидя как могла сохраниться книга невредимою в такой сырости; но общее удивление умножилось, когда язычники и иудеи, раскрыв книгу, прочли в ней начертанное большими буквами: «в начале бе Слово, и Слово бе у Бога, и Бог бе Слово»; книга сия была Евангелие от Иоанна⁴⁰.

Алипий, друг Иулианов, вместе с правителем области старался подвинуть работы, но по свидетельству даже языческого писателя, Аммиана Марцелина⁴¹, страшные огненные шары, исторгаясь непрестанно из самых оснований, сделали место неприступным и несколько раз обжигали работников, так что они принуждены были наконец оставить напрасный труд. По свидетельству же христианских писателей, после пророчества св. Кирилла, накануне того дня, в который готовились приступить к строению, страшное землетрясение внезапно разметало не только оставшиеся камни древнего храма, но и окрестные здания. Множество евреев было подавлено и ранено в обрушившихся галереях, где они временно поселились, и бурный вихрь разнес далеко песок, известь и камни; в то же время воспылавший внезапно огонь истребил совершенно все орудия, собранные для предпринимаемого труда, и на другой день пламенные потоки, исторглись из-под земли, разлились по всей площади и погубили многих евреев, которые сбежались на сие дивное зрелище. На следующую ночь новое знамение их поразило: светлый крест явился на небе и темные кресты на одеждах строителей, которые они напрасно старались стереть. Тогда многие из них невольно исповедали Христа, распятого их отцами, и просили Св. крещения, другие же, более ожесточенные, возвратились в домы свои, ожидая еще большей казни; обратились к Богу и некоторые из язычников⁴². Так совершенно разрушился храм Иудейский вместо того, чтобы возникнуть, и, хотя чудо сие, по словам Феодорита, было так гласно, что не могло не дойти до слуха Иулианова, но отступник ожесточился, подобно фараону, и вскоре погиб от стрелы персов. Если же кто-либо сомневается в сем чуде, присовокупляет историк Созомен, живший несколько времени спустя⁴³, пусть спросит у тех людей, которые это слышали от самих очевидцев, и даже у евреев и язычников, коих отцы предпринимали дело, но не могли окончить, или лучше сказать, не могли даже и начать. О том же свидетельствует и красноречивый современник Иулиана, св. Григорий Богослов, в обличительном слове своем против отступника, и сим дивным знамением укоряет неверующих.

Новая буря арианская, волновавшая Восток в течении четырнадцатилетнего царствования императора Валента миновала, однако, св. Кирилла. Он остался неприкосновенным на Апостольской кафедре Иерусалима, ко благу паствы, и даже имел утешение посвятить племянника своего Геласия на кафедру Кесарийскую, которая одно время спорила о первенстве с материю всех Церквей, Сионом. Второй Вселенский Собор ста пятидесяти епископов, в числе коих был и св. Кирилл, созванный в Константинополе благочестивым императором Феодосием, навсегда упрочил самостоятельность престола Иерусалимского; ибо он строго запретил, чтобы областные епископы простирали власть на церкви за пределы своих областей, и подтвердил прежнее правило Первого Вселенского Собора о достоинстве Иерусалимской Церкви: «Поскольку утвердилось обыкновение и древнее предание, чтобы чтить епископа, пребывающего в Элии, то да имеет он наследование чести, с сохранением достоинства, присвоенного митрополии»⁴⁴.

Св. Харитоний и Иларион Великий

Долгое святительство Кирилла ознаменовалось утешительным явлением иночества в Палестине, которое вскоре исполнило все её каменистые пустыни; отшельники стали прославлять Бога в диких ущельях, служивших дотоле берлогами для зверей. Три самые цветущие века жизни иноческой, с половины четвертого столетия и до разорений сарацинских, оставили по себе высокую летопись того совершенства, до какого может, с помощью благодати Божией, достигнуть природа наша, и столь необычайная эпоха жития, более ангельского нежели человеческого, достойна особенного внимания; она переносит нас в совершенно иной, духовный мир, которому теперь мы только издали удивляемся и часто не хотим верить, потому что сами не в силах подражать ему. Но сие неверие горько и постыдно для души нашей, ибо оно показывает, до какой степени мы упали духовно, в сравнении с теми, которые совершенно себе покорили земную свою оболочку, влекущую нас долу, и сделались чрез то истинными владыками мира.

Первым из сих отшельников почитается в Палестине св. Харитоний⁴⁵, который исповедал имя Христово еще во времена императора Аврелиана, в исходе третьего века, и потом посетил Иерусалим. Господь испытал однажды веру его, в продолжении сего благочестивого странствия. На расстоянии двух часов от Св. града к Иерихону, он впал в вертеп разбойников, но видимое покровительство Божие спасло Харитония, ибо змей, вползший в пещеру, нечаянно отравил напиток разбойников и все они погибли. Сделавшись таким образом наследником собранного ими богатства, он употребил его на благие дела, раздав частию убогим, частию же обратив на устроение церкви в той самой пещере, где был спасен от смерти. Долго оставался он один в своем вертепе; некоторые из христиан, бежавших от гонений на берега Мертвого моря, мало-помалу собрались около его пещеры, и образовали в последствии славную лавру Фаранскую, давшую много великих мужей Палестине.

Строгая жизнь первых отшельников протекала под назиданием духовного отца их, в непрестанной молитве, пении псалмов и работе. Устроив их обитель, Харитоний искал себе опять уединения в другой пещере, близ Иерихона, где питался только дикими травами, но и там исцеления болящих обнаружили славу его, и около него составилась иная лавра, названная Иерихонскою. Оттоле он удалился в пустынные окрестности Фекуи, на родину пророка Амоса, но и туда стеклись к нему ученики, и произошла новая лавра, под именем Сухумской. Наконец святой отшельник укрылся в малую расселину горы, висевшую над бездною, чтобы совершенно посвятить себя богомыслию, и там пребывал, доколе Господь не известил его о приближающейся кончине; тогда спустился из вертепа в первую свою лавру Фаранскую, где некогда чудным образом сохранилась его жизнь; возбудив учеников своих к новым подвигам и предсказав им бурю арианскую, он предал праведную душу Богу в глубокой старости. Это было около 340 года; но три его лавры прославились только в исходе четвертого столетия⁴⁶.

Не Харитоний однако, а другой отшельник, Иларион Великий, почитается отцом иночествующих в Палестине, подобию как и великий Антоний в Египте. Святой Иларион⁴⁷ родился в селении близ Газы, в исходе IV века, от языческого семейства, как роза между терний, по словам блаженного Иеронима, описавшего его житие. В Александрии, куда отпустили отрока для просвещения мирскими науками, просветился он светом Христовым, при самом начале жестокого гонения Диоклетианова, которое не поколебало его веры. На шестнадцатом году от рождения, услышав о иноческих подвигах великого Антония, юноша оставил мир, чтобы научиться духовной жизни под его назиданием; но вскоре, испуганный множеством притекавших к святому авве, он возжелал большего уединения и, с благословением Антония, возвратился в Палестину, где предназначено ему было просиять жизнию пустынною.

Следуя заповеди евангельской, он раздал все свое имение братьям и убогим, оставив себе небо единственным наследием, и поселился в обширной пустыне, между Газою и Египтом, недалеко от приморского города Маиумы. Напрасно удерживали его родственники и друзья, представляя место сие опасным по разбоям; Иларион говорил им, что боится только убивающих душу, и в столь нежном возрасте стал измождать тело свое строгими постами, перенося зной и непогоды, в одной кожаной одежде, данной ему великим Антонием. Сперва не имел он постоянного жилища, сплетая себе шалаши из тростника, потому что принужден был переходить из одного места в другое, от частого нападения разбойников. Однажды они искали его целую ночь и, нашедши только поутру, спросили, что бы он сделал, если бы на него напали. Отшельник отвечал, что ничего не имеющему не страшны разбойники. – «А если бы тебя убили?» – еще спросили они; «не боюсь и смерти, потому что я к ней приготовлен» – опять отвечал пустынник, и, тронутые его ответом, оставили его в мире, обещав исправить жизнь свою.

Иларион, по мере возраста, умножал строгость поста, не разрешая его ни в праздники, ни для болезни. Двадцати лет он выстроил себе убогую хижину, близ моря, в которой едва мог протянуться; временно отказывал себе даже в употреблении хлеба, определив ежедневною пищею только пятнадцать смокв; иногда же несколько дней сряду лишал себя и сей убогой пищи, при малейшем искушении помысла. Занятием его было, в часы свободные от молитвы, возделывание земли, или плетение кошниц, и в таком уединении провел он многие годы, не входя в города и селение. В Иерусалиме же был один только раз, в течение пятидесяти лет, проведенных им в Палестине, и то дабы не упрекнули его в пренебрежении к Св. местам. Не менее великого отца своего Антония, испытал он и демонские искушения в пустыне; но несмотря на жажду к уединению, не мог укрыться от молвы народной, но случаю исцелений, от него проистекавших.

Супруга одного из именитых сановников царских, только что возвратившаяся из Египта, от св. Антония, с тремя малолетними детьми, приведена была в отчаяние внезапною их болезнию и, услышав о великом подвижнике, устремилась к нему в пустыню. Она долго умоляла его прийти в город и спасти её детей, которых сам Антоний держал на руках своих, и ради сего великого имени не мог отказать плачущей Иларион; он последовал за нею и исцелил отроков. Быстро распространилась молва о сем чуде и все окрестные области стали притекать с своими болящими к пустыннику, который, по примеру Господа, возвращал зрение слепым, чрез плюновение, и страшен был демонам, бежавшим от его приближения. Один из сановников императора Констанция, готф родом, испросил у своего государя позволение идти искать себе исцеление в Палестине, и с великою пышностью посетил св. мужа, уединенно ходившего на помории. При первом взгляде на посетителя Иларион постиг уже, каким недугом он томился, и велел злому демону, мучившему его от самого младенчества, оставить его, ради имени Иисуса Христа. – Самые язычники уважали святого отшельника и принимали благословение мимоходяшего по их пустыням; однажды, когда он нечаянно пришел на идольское празднество, они толпами к нему притекли с женами и детьми и, тронутые увещаниями святого, все обратились к христианству, а бывший жрец их первый принял св. крещение.

Великий Антоний, услышав утешительную весть о духовных подвигах ученика своего, вступил с ним в письменную беседу и часто говорил приходившим к нему за исцелениями из дальних пределов Сирии: «Зачем ищете вы меня с такими трудами, из столь далеких стран, когда вы имеете у себя сына моего Илариона?» Не одни телесные, но и душевные исцеления, истекали от святого, ибо вокруг него собралось множество учеников, жаждавших спасения, и мало-помалу множество обителей наполнило пустыню, по которой некогда скитался одинокий Иларион; все они были под его духовным начальством и авва, переходя из одной в другую, назидал иноков словом и примером: «Преходит образ мира сего, – говорил он, – и сие есть истинная жизнь, которую можем мы приобретать подвигами покаяния в здешнем веке».

Однако множество братий и народа, к нему притекавшего, уже становилось в тягость любителю уединения, и он часто сожалел о прежних годах жизни пустынной, когда вся его забота была только о небесном и беседа с одним Богом. «Мне ли не огорчаться? – говорил он инокам, спросившим его о причине грусти, – я возвратился в мир иным путем, и уже в здешней жизни получил свою награду; или не видите, что во всей Палестине и окрестных областях меня уважают, как будто бы я чего либо стоил? И вот, под предлогом нужд монастырских, я владею селами и движимым имуществом».

Илариону было уже тогда 65 лет; ученики его, и наипаче Исихий, любимейший из всех, заметив в нем желание удалиться, стали пристальнее наблюдать за своим аввою; в таком колебании провел он еще два года. В это время посетила его супруга эпарха Восточного, у которой исцелил он трех детей, и открыла желание свое видеть еще однажды св. Антония; он отвечал ей со слезами: «Ах! И я бы весьма хотел идти к нему; но кроме того, что я здесь как узник в собственной обители, путешествие сие бесполезно, ибо уже два дня лишился мир великого аввы!» Вскоре горькая весть о блаженной кончине Антония подтвердила его откровение.

Наконец, несмотря на все убеждения учеников, Иларион объявил им твердое свое намерение удалиться, и велел привести себе осла, потому что, от истомления сил своих постами, не мог совершать странствование пешком. При сей горестной вести, внезапно собралось до десяти тысяч человек, чтобы мольбами своими удержать старца; но он остался неколебим и, разгребая песок своим посохом, говорил: «Не обманывает меня Бог мой; не могу видеть церкви обрушенными, и алтари Христовы попранными, и пролитую кровь моих детей!» Так заранее предвидел жестокое гонение, воздвигнутое в языческой Газе против христиан и его обителей, отступником Иулианом, который искал умертвить и самого Илариона, как главную опору христианства в Палестине. Когда же старец увидел, что народ не хочет отпустить его, поклялся, что не станет принимать пиши, если не отпустят, и семь дней не вкушал ничего, доколе наконец не вынуждены были уступить его желанию. Далеко провожали его бесчисленные толпы плачущих, с которыми простился на рубеже пустыни египетской, взяв с собою только сорок братий из числа своих иноков.

Посетив дорогою некоторых из епископов египетских, изгнанных арианами, он достиг, с большими трудами, пустынной обители великого Антония, на вершине горы. Ученики усопшего аввы показали пришельцу тесную келию, и место его молитвы, и малый садик, где трудился собственными руками, но не смели открыть его могилы, по тайному завещанию блаженного учителя, который боялся почестей по смерти. Перейдя из обители Антониевой в другую пустыню, Иларион удержал при себе только двух из своих последователей, и молитвою испросил обильный дождь жителям страны, три года страдавшей от безводия. Оттоле удалился к знакомым ему инокам, в предместии Александрийском, которые приняли его с любовию, но и их оставил, предчувствуя гонения Иулиана; ибо на другой день, после его отшествия в пустыню Скитскую, пришли ликторы искать его. По смерти мучителя, Иларион бежал уже не от гонений, а от собственной славы, его преследовавшей, и тайно отплыл в Сицилию, но и там непрестанные исцеления обнаружили святого мужа.

Исихий, ученик долго его искавший, услышав о его пребывании на острове, поплыл за своим великим учителем, и с радостными слезами бросился к его ногам. За ним последовал он в варварскую тогда Далматию, где даже и язык был ему чужд. Епидавр сделался свидетелем нового чуда, когда выступившее море едва не истребило волнами всего города: три креста, начертанные Иларионом на песке помория, и рука, воздвигнутая им против бурной стихии, остановили ее; с страшным ревом воздымалось море и нависло горою, но внезапно упало и возвратилось в свои пределы. Весь город, по словам блаженного Иеронима, уроженца Далматского, был свидетелем чуда, и в его время матери еще рассказывали о том детям, чтобы они передали потомству.

Кипр был последним пристанищем святого, который во время своего плавания спас корабль от морских разбойников, укорив спутников в маловерии. Но желанного спокойствия не обрел Иларион и в новом своем уединении, близ Пафоса, ибо отовсюду стали к нему стекаться болящие, и бесы, им изгоняемые, обличали его присутствие. Исихий услышал опять от своего аввы о его желании удалиться в Египет, в места дикие, куда еще не проникло имя Христово; но он умолял его остаться в Кипре, где приобрел ему в ущельях гор малый уединенный садик, орошенный источником. Св. Епифаний, епископ острова, воспитанный также в одной из обителей Палестины, убедил, наконец, старца успокоиться в его епархии. Пред кончиною писал Иларион любимому ученику, завещавая ему Евангелие и свою убогую одежду, ибо Исихий ходил тогда навестить братию Палестинскую. Чувствуя приближение последнего часа, старец просил погрести его на том самом месте, где провел остаток дней и в минуту исхода своего молитвенно произнес: «Изыди, душа моя, изыди, что медлишь? Уже около семидесяти лет служишь ты Господу Иисусу Христу, и еще ли боишься смерти?» Последняя воля его была исполнена, но чрез восемь месяцев, возвратившийся ученик тайно выкопал мощи великого аввы и перенес их в родную обитель Палестинскую, где протекли первые годы его отшельнической жизни.

С тех пор как великий Иларион, примером и назиданиями показал всю красоту жизни иноческой в Палестине, вся она исполнилась обителями, мужескими и женскими. Первые разделялись на монастыри собственно, в коих обитали иноки, собранные вместе, под надзором настоятеля, и на лавры, т. е. келии отшельников, рассеянные по пустыне, хотя также под духовным руководством какого-либо великого аввы; но отшельники сих диких уединений сходились только по субботам, в общую церковь, и потом расходились после воскресной службы, для одинокой молитвы, при строгом посте и непрестанном рукоделии. От Харитония произошли первые три лавры, от Илариона бесчисленные обители.

Самый древний монастырь, о коем упоминается в Иерусалиме⁴⁸, имел, во времена св. Кирилла, настоятелем некоего благочестивого игумена Филиппа. Когда император Иулиан отступник дал волю язычникам действовать против христианства, они стали преследовать усопших наравне с живыми и, выкопав в Севастии мощи Предтечевы, рассеяли их по земле. Некоторые из иноков монастыря Филиппова, пришедшие в Севастию для поклонения гробу Крестителя, с ужасом увидели такое поругание и, вмешавшись в толпу язычников, которые собирали нетленные останки, чтобы предать их огню, успели сохранить часть святых мощей; они принесли их в свою Иерусалимскую обитель. Обрадованный игумен Филипп, не почитая себя достойным такого сокровища, послал святые мощи к великому Афанасию Александрийскому, который принял их с благоговением и положил в церкви, им устроенной во имя Предтечи на развалинах капища Сераписова.

Гора Элеонская, отколе вознесся во славе пострадавший ради нас Господь, была уже исполнена отшельниками; они проводили молитвенную жизнь в её расселинах, по соседству великолепного храма, воздвигнутого Еленою, или в юдоли Иосафатовой, между гробов пророческих и царских, и близ той священной пещеры, где положено было девственное тело Богоматери; гора вся усеяна была их малыми келиями. Сам летописец Руфин, писавший подвиги святых, имел на ней свое уединенное жилище, и другой их описатель Палладий, также житель иерусалимский, упоминает о некоем отшельнике, пресвитере Иннокентии, который, будучи сперва сановником при дворе императора Констанция, уединился на святую гору и устроил там малую церковь во имя Предтечи. Бог даровал ему власть изгонять демонов и исцелять различные недуги. Палладий говорит тоже и о другом отшельнике, Адолии, родом из Тарса, который назидал всех строгостию своих постов. С вечера и до полночи стоял он на молитве, несмотря на непогоду, и потом ходил будить братию, рассеянную по горе, для ночного псалмопения, не пропуская ни одной божественной службы и в течении дня.

Преемник блаженного Кирилла, Иоанн, был также из числа иноков иерусалимских⁴⁹.–Непрестанные странствия по святым местам, от всех концов вселенной, умножились тогда до такой степени, что уже некоторые епископы восставали против них, по причине случавшихся на пути опасностей и беспорядков. Таким образом брат великого Василия, архиепископа Кесарийскаго, отца иночествующих, который и сам был поклонником в Иерусалиме, св. Григорий Нисский, пишет к одному пресвитеру Каппадокийскому⁵⁰, что он не находит полезными подобные странствия для людей, отказавшихся от мира и предпочтительно посвятивших себя совершенству христианскому; потому что мы к тому не обязаны никакою заповедию Евангельскою, и развлечения опасны отшельникам, которые избрали себе в удел безмолвие. «Если я сам странствовал в Иерусалим, – продолжает св. Григорий, – то потому, что был послан для устройства церквей в Аравии, и должен был на пути совещаться с предстоятелями Иерусалимскими; во время пути мы постились и непрестанно воспевали хвалы Господу. Прежде посещения Св. мест, мы уже исповедали Христа, и странничество не умножило и не убавило нашей веры; прежде нежели увидели Вифлеем, мы верили, что Сын Божий воплотился из утробы Девы, и не видев еще Его гроба, верили Его Воскресению и исповедали славное Вознесение Его, не поклонившись еще горе Элеонской. Одно только узнали мы из нашего странствия, что собственные места наши более святы, нежели чуждые, ибо никакое место во вселенной не исполнено столькими церквами, как Каппадокия, и в ней, по истине, обитает Спаситель, если только присутствие Его обнаруживается священными памятниками. Переходящие из страны в страну не приближаются к Богу, но сам Господь обретает тебя везде, где бы ты ни был, и вселится в душу твою, если найдет ее достойною своего жилища. Но если внутренность твоя исполнена нечестия и бурных помыслов, то где бы ты ни был, на Голгофе ли, или на горе Элеонской, или у Св. гроба, ты еще будешь столь же далек от Христа, как и многие, никогда не познавшие истины Его святой веры. И так внушай братиям твоим не исходить из Каппадокии в Палестину, но вне собственного тела стремиться духом ко Христу. Если же кто-либо приведет против нас во свидетельство заповедь, данную Апостолам, в минуту Вознесения, не оставлять Иерусалима: то заповедь сия относилась только к тому времени, доколе не прияли они даров Св. Духа и не облеклись силою свыше; иначе и мы бы должны были доныне стремиться все к одному месту, где низшел Дух Святый в видении огненных языков; но поскольку божественный Дух сей дышит повсюду, где только хощет, то и всякий верующий причастится даров Его благодати судя по плодам своей веры, а не ради странствия в Иерусалим».

Но уже слова святого любителя безмолвия не могли остановить общего влечения народов к колыбели их веры, к которой как бы склонился весь мир, и по сему невольному склону текли и одинокие путники, и целые племена со своими вождями, соединяясь в одно духовное целое на лоне матери Церквей. В числе державных посетителей Св. мест был и великий Феодосий, по свидетельству Георгия Кедрина, которое приводит в своей истории патриарх Досифей⁵¹. Он говорит, что император, в простой одежде, пришел, никому неведомый, в Св. град, и постучался в запертые двери храма Воскресения; когда же один из служителей отворил их неизвестному страннику, внезапно возжглись сами собою все угашенные лампады, как бы в праздник. Изумленный служитель возвестил о том епископу Иоанну, который, по внушению Духа, узнал в смиренном поклоннике великого Феодосия и приветствовал его как императора.

Св. Мелания, Иероним, Павла и Евстохия

Древний Рим послал целую колонию именитых мужей и жен своих в Иерусалим, и первая открыла им путь Мелания, из славного дома Антониев⁵², блиставшая своими богатствами и еще более добродетелями во всемирной столице. Оставшись вдовою в юном возрасте, с одним малолетним сыном, после потери двух старших, она перенесла удары сии с чрезвычайною твердостию и, припавши мысленно к ногам Христовым, так молилась, с видом более веселым, нежели печальным: «Господи, поскольку ты захотел снять с меня бремя забот житейских, отныне я буду свободнее служить Тебе». Немедленно решилась она посетить святые места, чтобы там посвятить Богу остаток жизни, вопреки всех препятствий со стороны своих родственников, и, поручив сына Публиколу опекунам, в зимнее время тайно отплыла в Александрию. Ей сопутствовал один только пресвитер аквилейский Руфин, описавший жития виденных им святых.

Неизвестно, застала ли еще Мелания в живых великого Афанасия, но она имела утешение беседовать там с другими подвижниками: слепцом Дидимом, Исидором Странноприимным, который знал ее некогда посреди величия римского и советовал навестить отшельников пустыни Нитрийской. Пришествие её в Египет было спасительно для иноков и епископов, гонимых арианами; она защитила их именем своим и твердостию пред областным правителем, когда и против нее самой восстала буря арианская. Пренебрегая угрозами людей, она думала только о любви христианской и в течение трех дней питала до 5000 отшельников, укрывшихся от гонений; милостыни её были неистощимы; она даже последовала в Палестину за толпою исповедников, туда изгнанных, снабжая их всем нужным и услуживая им сама, как простая рабыня. Правитель Палестины хотел устрашить ее, чтобы воспользоваться её богатством, и велел посадить в темницу, не зная её высокого рода. Она же, с таким смирением перенесшая народные оскорбления в Египте, ради Христа, поступила здесь, подобно апостолу Павлу, который защитил себя гражданством римским. Мелания послала сказать правителю: «Я дочь такого патриция и была супругою такого-то, которые оба высоко стояли в сем мире; теперь же я смиренная раба Христова. Не думай пренебрегать мною, ради моего мнимого убожества, ибо от меня зависит изменить сии одежды в самые великолепные; не надейся также изумить меня твоими угрозами, ни овладеть моим имуществом, потому что я имею довольно силы удержать тебя. Тебе же даю из снисхождения совет сей, чтобы по неведению не впал ты в погрешность». Испуганный правитель поспешил извиниться, и воздав ей большие почести, дозволил посещать исповедников.

Тогда Мелания собрала в Иерусалиме до 50 инокинь и основала монастырь, где пребыла двадцать семь лет, имея духовным своим руководителем пресвитера Руфина, который устроил себе келию на горе Элеонской, это было в 373 году. Милостыня её была столь велика, что, по свидетельству Палладия, обширнейший пожар едва ли мог бы поглотить столько имущества, сколько истощило пламя её ревностной любви к ближним: ибо и персы и британцы, и восток и запад, и север и юг, испытали её благодеяния; обители, церкви, богадельни, темницы, все к ней прибегало и содержалось за счет её, так что огромные суммы денег, посылаемые к ней с запада её родственниками, служили только маслом для сей нищелюбивой лампады.

Вскоре после Мелании пришел поселиться в пещере Вифлеемской и блаженный пресвитер Иероним⁵³. Влекомый жаждою уединения, он оставил родину свою Далматию и Рим, где был слишком известен своею ученостию, чтобы во глубине Востока оплакивать грехопадения юности; пустыня Халкийская, на рубеже Сирии и Аравии, была первым поприщем его духовных подвигов. Можно видеть из собственных его писем, сколь велика была начальная борьба его с самим собою в пустыне, посреди воспоминаний минувшего и жестоких лишений настоящего; – огненная речь его выражает всю силу пламенного характера отшельника.

«О, сколько раз, скитаясь в беспредельной пустыне, опаляемой знойным солнцем, я воображал себе наслаждения Рима. Одиноко сидел я, исполненный горьких дум; прахом обезображен был лик мой, эфиопскою чернотою покрылась кожа, роскошью была бы мне прохладная струя. Когда же сон одолевал борющееся с ним тело, одни кости со стуком ложились на землю, и я, заключившийся страха ради геенны в подобную темницу, я, сожитель зверей и скорпионов, еще мог иногда переноситься мыслями в хороводы дев; лик мой, умерщвленный постами, еще прежде смерти отжил, но в хладном теле кипели страстные порывы. Так, лишенный всякой помощи, припадал я к Спасителю; я проливал слезы, я рвал волосы, семидневным голодом сокрушал свою плоть. Помню, как часто ночь заставала меня, биющого себя в перси, доколе не водворялось в них желанное спокойствие; я даже страшился своей келии, как свидетеля нечестивых помыслов, и в брани сам с собою погружался в пустыню. Во глубине долин, на вершине гор, в ущелии утесов искал я места молитвы, места казни бедственной моей плоти, и там, сквозь пелену текущих слез, приникнув взорами к неподвижному небу, я мнил себя в ликах Ангельских, и радостно повторял их дивные гимны»⁵⁴.

В сей пустыне разделял он время между молитвенными подвигами и изучением языка еврейского, который труден ему казался в зрелом возрасте и жесток после родственного языка латинского; но он укрепился в своем намерении страшным видением неумолимого небесного Судии, угрожавшего ему казнию за пристрастие к языческим творениям вместо пророческих богодухновенных писаний. В пустыне Халкийской потерял он последнюю земную отраду, трех своих друзей, из коих один его оставил, а двое переселились в вечность. Напрасно призывал он к себе покинувшего его друга, изображая ему всю красоту пустыни: «О сладостное уединение, где вечная весна благоухает цветами, насажденными руками Сына Божия! О красная пустыня, где собраны камни, для созидания Апокалиптического града великого Царя! О беседная келия, приближающая нас к Богу! – Брат мой, что медлишь ты в мире, который меньше тебя? Доколе останешься в темнице твоего дома? Поверь мне, здесь ярче свет, которым наслаждаюсь! Приятно стремиться за сим сладостным светом, пренебрегая бременем тела. Если же тебя страшит неизмеримость пустыни, переносись мысленно в равнины небесные и ты перестанешь быть в пустыне!»⁵⁵ Неустройство Церкви Антиохийской побудило его оставить первое уединение, где провел четыре года; странствуя по святым местам Палестины, наконец основался он в Вифлееме; потом посетил Антиохию, где был посвящен в пресвитеры епископом Павлином, и Царьград, где на время сделался учеником Григория Богослова, и наконец Рим, куда призывал его папа Дамаз. Там приобрел себе благочестивых учениц для пустыни Вифлеемской, именитую Павлу, из рода Сципионов, и дочь её Евстохию; но зависть и гонения, которые он возбудил против себя в Риме, славою своею и даже самым обращением именитых жен, отравили ему пребывание во всемирной столице и еще сильнее повлекли в тихое уединение Вифлеема. «Безумный! – восклицал он, – и я хотел воспеть песнь Господню на земле чуждой, и оставив гору Синайскую искать себе помощи в Египте! Я позабыл притчу Евангельскую, которая научает нас, что тотчас по выходе из Иерусалима мы впадаем в руки разбойников, обнажающих и убивающих нас!»⁵⁶

Это было в последние годы четвертого столетия. Блаженный Иероним, основавшись уже навсегда в Иерусалиме, устроил там обитель и гостиницу для того, чтобы, по словам его, Иосиф и Мария нашли себе пристанище, если бы еще однажды посетили Иерусалим. По недостатку средств для странноприимства он послал брата своего Павлиниана на родину, продать остаток своего имущества, уцелевший от варварских набегов, и, подражая милосердию Спасителя к детям, непрестанно допускал их к себе в своем уединении, и даже завел для них училище. Та же пламенная ревность, которая одушевляла отшельника пустыни Халкийской, исполняла его и в вертепе Вифлеемском; с необычайною деятельностию занимался он то переводом Св. Писания с еврейского на латинский, то его объяснением и обличениями против различных ересей, то обширною перепискою со всеми замечательными лицами своего века, так что он даже не имел времени исправлять писем, которые со слов его писали скорописцы. Таким образом, убогий вертеп Вифлеемский обратился, по гласу Иеронима, в обширное училище просвещение духовного.

Вот как описывал Иероним свое мирное убежище Вифлеемское одной из именитых жен столицы, Маркелле, столько же славной своими богатствами, сколько и благочестием: «Будем говорить о селении Марии и о том месте, которое послужило Ей приютом; ибо всякий восхваляет то, что ему близко, но какими устами опишу тебе вертеп Спасителя? – Мне кажется, я более почту благоговейным молчанием святые ясли, из коих раздались первые вопли младенца Иисуса, нежели слабою моею речию! Не ищите здесь великолепных чертогов, которыми превозносится суетная тварь выше всех красот Божией вселенной! Вифлеем, хотя и убогий уголок земли, был однако почтен рождением Творца неба и земли; здесь повился Он в яслях, здесь поклонились Ему пастыри, здесь звезда указала Его волхвам: и сей убогий уголок предпочитаю я блеску Капитолия, который столько раз уже был поражаем молниями, что нельзя полагать его приятным Богу. – Говорить ли о суете всемирной столицы? Здесь, напротив, на родине Христовой, совершенная простота; одно только пение псалмов нарушает безмолвие, везде лишь слышатся божественные гимны; оратай, опираясь на плуг свой, поет аллилуия, жнец освежается псалмами посреди знойных трудов, и виноградарь, обрезывая лозы свои, имеет непрестанно в устах своих стихи Давида; это обычные напевы земли сей! – Не знаю, наслаждаетесь ли вы сладким отдыхом, посреди Вавилона, и не вздыхаете ли о Вифлееме? А я, наконец, обрел в оном желанный мир, я здесь внимаю в яслях воплям предвечного Младенца, и мне бы хотелось, чтобы и вам были слышны течение слез Его и тихие жалобы».

По его примеру Павла и Евстохия убеждали также Маркеллу поселиться с ними в Вифлееме, и письмо их выражает, какими священными памятниками наполнена была Палестина⁵⁷. «Когда принесется нам счастливая весть, что Маркелла приплыла к берегам Палестины, и лики иноков и дев воспоют о том радостные гимны? Наступит ли тот день, когда нам можно будет вместе взойти в пещеру нашего Спасителя и плакать над его гробом? Когда поклонимся мы Честному Древу Креста на Голгофе, и со святой горы Элеонской вознесемся на небо к Господу пламенными желаниями нашего сердца?»

Блаженная Павла, которая писала трогательные слова сии римской своей подруге, оставила сама все возможное величие земное для истинно христианского⁵⁸. Дочь Сципионов и Гракхов, оставшись вдовою в юных летах, с несметным богатством и малолетними детьми, посвятила себя единственно подвигам благочестия, расточая богатства свои неимущим, вопреки всех убеждений родственников; единственным её желанием было умереть в такой нищете, чтобы даже и саван для нее заимствовали Христа ради.

Непрестанный пост истощал её силы телесные, ибо она хотела удовлетворить за то обилие, которым наслаждалась во дни своего величия. Дом её был странноприимницей убогих и святых мужей, и она дала у себя приют Епифанию Кипрскому, вместе с блаженным Иеронимом, который убедил ее совершенно оставить мир. Жестока была для нее разлука с близкими её сердцу, но она принесла и сию жертву Богу, верою побеждая самую природу. Лишив себя наследства ради Царствия небесного, Павла все отдала детям, и с одною дочерию Евстохиею, навсегда с нею неразлучною, исторглась из их объятий и отплыла в Палестину.

Проконсул, зная высокий сан её, приготовил ей в Иерусалиме приличное помещение; но она предпочла остановиться в убогом доме, и посетила в Св. земле все места, ознаменованные подвигами Спасителя, с таким усердием, что одно только желание облобызать те из них, которые еще не видала, могло ее отторгнуть от тех, к коим уже припадала. Она, с пламенною верою, поклонилась и Честному Кресту, как бы еще видя на нем самого распятого Господа, и приникла устами к месту, где лежало божественное тело, желая утолить жажду свою источниками живой воды, текущей в вечность; весь Иерусалим дивился её благочестию. Оттоле поднялась она на гору Сионскую, град царя Давида, и там ей показали столп, к коему Спаситель был привязан, поддерживающий преддверие церкви, и еще обагренный его кровию, и храмину, где Дух Святый сошел на Апостолов. Блаженная Павла предалась в Вифлееме пламенным восторгам любви своей к Господу: при виде яслей представились ей самый Младенец в пеленах, посреди пастырей и Ангелов и волхвов, и Матерь Дева, с обручником Иосифом, у колыбели воплощенного Слова. «Приветствую тебя, – воскликнула она в потоке радостных слез, – Вифлеем, по истине дом хлеба, в коем родился для нас Хлеб, нисшедший с небес. О как удостоилась я, убогая грешница, прикоснуться устами к яслям Воплощенного! Здесь место моего покоя, вселюся здесь в избранной родине моего Спасителя!»⁵⁹

Посетив и отшельников египетских, она наконец основалась в Вифлееме, где устроила одну обитель для иноков и другую для дев, разделенную на три части, по разности их состояния, чтобы разность сия не была между ними причиною несогласий. Иероним был общим их руководителем; сама она подавала им пример совершенного смирения и богомыслия, не отступая ни на шаг от наставлений своего блаженного учителя, и дочь её Евстохия во всем подражала благочестивой матери, как список образцу. Так и поныне изображены они обе над своей гробницей в пещере Вифлеемской, лежащими одна подле другой, как будто бы сон их был только усыплением от всенощных подвигов; положение их и лица так сходны, что одна лишь разность лет отличает дочь от матери.

Когда наступила последняя минута для Павлы, нежная дочь отходила от нее только к священным яслям, чтобы умолить божественного Младенца о сохранении ей любимой матери, но умирающая жаждала преселения в вечность и тихо повторяла стихи псалмов: «Коль возлюбленны селения Твои, Господи сил! Желает и скончавается душа моя во дворы Господни; яко лучше день един в дому Господнем, паче неже жити ми в селениях грешничих!» Иероним спросил ее: не препятствуют ли ей страдания говорить? Она же отвечала, что ей почти не больно, и с той минуты, закрыв глаза, шептала только псалмы до последнего издыхания; 58 лет она скончалась, из коих провела двадцать в Вифлееме. Епископ Иерусалимский Иоанн присутствовал при её блаженной кончине, со множеством духовенства, отшельников и дев. Он совершил и погребение; блаженное тело несли на руках епископы, при пении псалмов на еврейском, греческом, латинском и сирийском, ибо столько разнородных племен стеклось для воздания последнего долга смиренной отшельнице. Земная разлука с материю была величайшею жертвою, какую принесла дева Евстохия Господу. Она продолжала после нее, по совету блаженного Иеронима, управлять основанными ею обителями до своей кончины и поручила настоятельство после себя племяннице, младшей Павле, которая по добродетелям была достойна старшей, оставив также в юных летах величие Рима для убожества Вифлеемского.

И старшая Мелания, в последний год своей временной жизни, нашла себе последователей из своего семейства, невестку Албину и внуку Меланию младшую⁶⁰. Услышав о их благочестивом расположении, она отплыла в Рим, несмотря на свой старческий возраст, и убедила их оставить величие мирское. Шествие её, от берега морского в Рим, было настоящим торжеством евангельского смирения, ибо она ехала на ослице в бедной одежде, а за нею следовали все её родственники, первые вельможи вселенной, на великолепных колесницах. В это время материнское сердце было огорчено смертию сына её Публиколы; но она вооружилась мужеством христианским и отплыла опять в Иерусалим, где после сорока дней окончила свое духовное поприще. Смерть Публиколы разрешила и внуку её Меланию, вместе с благочестивою своею материю Албиною и столь же набожным супругом, Апинианом, оставить всемирную столицу: они в ней промедлили несколько времени только для того, чтобы продать свои имение и дворцы, которым нельзя было найти покупщиков, по их великолепию. Разорение Рима Алариком, в 409 году, уменьшило их цену и тем способствовало к продаже; но уже Мелания, с материю и супругом, успели заблаговременно удалиться в Сицилию и потом в Африку, где, проведя семь лет при блаженном Августине, достигли наконец Палестины. Таким образом, благочестивый совет старшей Мелании, о удалении из Рима, был для них пророческим предостережением, для спасения от варваров. Скоро поморие Сирии наполнилось беглецами всемирной столицы, рассеянными нашествием варваров, и из убогой своей келии Вифлеемской оплакивал отшельник Иероним падение Рима.

«Нет ничего могущего иметь конец, что бы могло назваться долговечным, ибо весьма давняя истина: все, что растет, должно состариться, и нет такого дела рук человеческих, которое бы в свой урочный час не погибло рукою времени. Но ах! Кто бы подумал, что и самый Рим, возвеличившийся добычею вселенной, некогда падет и, быв материю народов, сделается их гробом! И что поморие Африки и Востока исполнятся бегущими из развалин всемирной столицы, и даже убогий приют Вифлеемский даст у себя пристанище богатейшим, именитейшим гражданам всея земли! – о суета сует и всяческая суета!⁶¹»

Не всех, однако, призывал блаженный Иероним в свою пустыню, отклоняя иногда от странствия к Св. местам утешительною мыслию, что царствие Божие повсюду, или жалуясь на беспорядки Иерусалима в его время. Так писал он к другу своему св. Павлину, епископу Ноланскому: «Гораздо лучше хорошо прожить в Иерусалиме, нежели только посетить его! Не тот город должно желать увидеть, который, умертвив Пророков, пролил и кровь Христову, но тот, который будучи орошаем рекою мира, вечно радуется, и не может укрыться, стоя на верху горы, называемый от Апостола материю святых, и гражданством коего сам он хвалится. – Не в осуждение самому себе говорю сие, как будто бы напрасно подражал я Аврааму, оставив землю свою и родителей: но потому что не смею полагать преграды всемогуществу Божию и втеснять в малое пространство наполняющего Собою вселенную. Не ради достоинства обитаемых мест ценятся верные, но ради своей веры, и истинный поклонник поклоняется Богу, не в одном Иерусалиме, но повсюду, духом и истиною, ибо Господня земля и её исполнение; не в одной Иудеи громко имя Божие, но во всю землю прошло вещание Апостолов, и с запада и востока собрались многие на лоно Авраамово. – И так весьма полезно зрелище Св. мест, посвященных памяти страдания и воскресения Христова, для тех, которые нося крест Его и ежедневно с ним воскресая, делаются чрез то достойными столь благоговейного жительства; однако врата небесные не далее от Англии, нежели от Иерусалима, ибо царствие Божие внутри нас. – Если бы еще места, посвященные памяти воскресения Спасителева, не находились посреди большого города, где вместе и присутственные палаты и пребывание правителя области, где подобно как и в других городах, встречаешь скоморохов и лицедеев, или если бы в нем обитали только люди, отрекшиеся от мира, – конечно, такое святое место желательно было бы для жилица пустынников! Но не безопасно тебе, оставившему город, дом и родных, и общество людей, погрузиться здесь опять в шумную толпу народа; ибо сюда стекаются со всех пределов земли, и Иерусалим исполнен людьми всякого рода, так что ты вполне должен будешь переносить здесь ту суету, которой искал избежать у себя».

Епископы Иоанн и Праил, св. Порфирий Газский

Иероним, привыкший к своему Вифлеемскому вертепу, неохотно посещал Иерусалим, и по тем еще неудовольствиям, какие имел с епископом его Иоанном. Первою их причиною было посвящение брата Иеронимова, Павлиниана, в диакона и потом в пресвитера, cв. Епифaнием, епископом Кипрским; хотя Павлиниан принадлежал к епархии Иоанна, но и Епифания нельзя было обвинять в нарушении правил церковных, потому что он совершил рукоположение в собственной обители, от него зависевшей в области Палестинской, и жалоба Иоанна архиепископу Феофилу Александрийскому возбудила только напрасные смуты между святителями. Св. Епиифаний старался оправдать себя кротким посланием пред Иоанном, представляя ему, каким образом евангельская простота нравов на его острове Кипре не только терпит, но и с любовию приемлет такого рода посвящение в чуждых епархиях; он обличал пред ним и ересь Оригена, которая начинала распространяться по Востоку, внушая ему удаляться от общения Руфина и Палладия, принесших ее из Египта в Иерусалим. Раздраженный Иоанн отвечал на письмо сие окружным посланием к Феофилу и всем епископам, так что некоторые стали требовать объяснения по сему предмету у Иеронима. Ответ его не был растворен кротостию евангельскою, ибо он жестоко обличал Иоанна в неприязни против св. Епифания.

«Когда папа Епифаний проповедовал в твоей церкви против мнений Оригена, – писал он к Иоанну, – и тебя обличал под его именем, ты и твои приверженцы надменною осанкою показывали, сколько пренебрегали вы проповедником. Не послал ли ты своего архидиакона пред Святый гроб сказать Епифанию, чтобы он перестал говорить? – какой епископ обращался таким образом, даже с своим пресвитером, пред лицем народа? И когда вы шли вместе, от места Воскресения к Голгофе, и толпа народа, всякого возраста и пола, к нему сбегалась, подымая к нему детей, целуя его ноги, отрывая воскрилия его одежды, так что вы оба не могли подвигаться и даже держаться на ногах: не зависть ли к славе святого старца заставила тебя воскликнуть ему в глаза, что он нарочно останавливается? Вспомни тот день, когда народ оставался в церкви до часа после полудня, в надежде слышать Епифания. Ты с яростию говорил против аптропоморфитов, которые грубо приписывают бесплотному Богу члены человеческие, и нарочно обращал речь свою на Епифания, чтобы возбудить против него подозрение в сей ереси. Когда же ты умолк, он поднялся с места и, подав знак рукою, что хочет говорить, сказал: все, что собрат мой проповедал против аптропоморфитов, согласно с истиною; и я их также осуждаю; но, поскольку мы осуждаем сию ересь, справедливо осудить и неправые мнения Оригена! – Ты помнишь, я думаю, какие одобрительные восклицания поднялись отовсюду?» Обвиняя Иоанна в потворстве к мнениям Оригена, Иероним осуждал его и за то, что обратился с жалобами к архиепископу Александрийскому, как будто ему одному поручена забота о всех Церквах; оправдывая сам себя в том нарекании, что раздирает Церковь с некоторыми иноками, отшельник приводил во свидетельство, каким образом, во время солнечного затмения, когда все ожидали кончины мира, он представил из обители Вифлеемской до сорока человек всякого возраста епископу Иоанну для крещения, хотя в обители сей находилось пять священников; ибо Иоанн запретил Вифлеемским совершать у себя крещение. Нельзя, однако, составить себе верного суждения о Иоанне по письмам Иеронима, ибо свойственная ему пылкость, раздражившая против него и римское духовенство, увлекала его иногда и на Востоке из пределов любви христианской⁶².

Ересь Пелагия, бывшая отголоском Оригеновой, возбудила между ними новые неудовольствия. Пелагий, родом из Британии, заслужил в Риме уважение многих знаменитых мужей строгостию своей жизни, но, сошедшись с Руфином, который возвратился из Палестины, принял от него отчасти мнения Оригеновы и впал в заблуждение касательно благодати Божией и воли человеческой. Он не признавал первородного греха Адамова в его потомстве, и полагал, что человек может спастись собственными силами, без пособия благодати Божией; однако тщательно скрывал свое лжеучение под личиною Православия. Осужденный в Карфагене блаженным Августином, он отплыл в Палестину и вкрался в доверенность епископа Иоанна, который не подозревал его лести.

Переписка, возникшая по предмету мнений Пелагия между двумя светильниками Церкви Западной, Иеронимом и Августином, побудила сего последнего послать в Палестину ученого пресвитера Испанского, Павла Орозия, с обличительными письмами против Пелагия, ибо ересь сия начинала уже смущать Запад; сильно вооружился против нее на Востоке Иероним⁶³. Орозий вызван был из уединения Вифлеемского в Иерусалим, чтобы присутствовать на совещаниях епископа Иоанна касательно мнений Пелагия и ученика его Келестина. Иоанн и собранные с ним пресвитеры просили испанского пресвитера сообщить им все, что происходило в Африке по сему предмету, и он удовлетворил их желанию, представив во свидетельство и писание блаженного Августина против ересеначальника. По воле Иоанна Пелагий явился в собрание и, к общему неудовольствию, посажен был между пресвитерами, хотя мирянин и еретик. На вопрос о его учении, которое осуждено было Августином, он ответствовал, что не хочет знать Августина; когда же епископ Иерусалимский объявил, что сам заступает его место, Орозий возразил: «если принимаешь на себя лице его, разделяй и мнение». Не смотря, однако, на обличение и приводимые им свидетельства Африканского собора против Пелагия, и вопреки голоса иерусалимских пресвитеров, которые не хотели судить еще однажды о ереси, уже осужденной многими епископами, Иоанн вступил в прение с Пелагием. Орозий, не зная по-гречески и не имея хорошего переводчика, не мог ясно понимать слов Иоанна и требовал, чтобы суд Пелагия, как уроженца Западного, отнесен был к епископу Римскому Иннокентию. Согласился наконец Иоанн, однако после многих напрасных споров, возбудивших несогласие между ним и пресвитером испанским. Они укоряли друг друга в неправильном образе мыслей, и потому примирение, которое хотел устроить Иоанн на совещании Иерусалимском, наложив молчание на Пелагия и Орозия до суда соборного, оказалось тщетным.

В том же году соединился собор против Пелагия, в Лидде или Диосполисе, состоявший из четырнадцати епископов Палестинских, в числе коих были Евлогий Кесарийский и св. Порфирий Газский; первенствовал Евлогий и ему подали обличение против Пелагия два епископа Галликанские, лишенные своих кафедр; но сами они, по причине болезни, равно как и Орозий, не могли явиться в назначенный день на собор. Пелагий воспользовался их отсутствием, чтобы выставить в лучшем свете неправильные свои мнения и обольстить, хитрыми изворотами, епископов греческих, которые не могли вникнуть в смысл латинских обвинений, а внимали только оправданиям, ибо Пелагий объяснялся по-гречески. По их приглашению, лукавый еретик предал даже анафеме тех, которые держались неправильного образа мыслей, будто бы ему чуждого, и тем удовлетворил собору, хотя только избежал прямых обличений, хитрым сплетением слов, и таким образом, осудив отчасти собственное мнение, принят был в общение церковное, как православный.

Печальное впечатление, произведенное собором Диосполийским, изгладилось утешительным открытием мощей первомученика и архидиакона Стефана⁶⁴. Недалеко от Иерусалима, в селении Кафаргамала, на родине именитого учителя Павлова, Гамалиила, некто благочестивый пресвитер Лукиан имел видение. Ночью представился ему в ризнице, где он обыкновенно спал, для хранения утвари, величественный старец, с длинною седою бородою, в белой одежде, с золотыми крестами на воскрилиях и золотым жезлом в руках, и, коснувшись его жезлом, сказал ему по-гречески: «Лукиан, Лукиан, иди в Иерусалим и скажи епископу Иоанну: долго ли еще будем мы заключены? Открой скорее гробницу, где небрежно лежат наши мощи, дабы Господь чрез них открыл миру двери своего милосердия. Не о себе я забочусь, но о святых, со мною лежащих» – «Кто ты?» – спросил старца изумленный Лукиан. – «Я Гамалиил, законоучитель апостола Павла, – отвечал он, – и подле меня, с восточной стороны, владыка мой Стефан, который был побит камнями от иудеев, за северными вратами города. Там пребыл он день и ночь, по приказанию нечестивых священников, чтобы тело его было съедено зверями, но ни зверь, ни птица его не коснулись. Ночью послал я верных, знакомых мне в Иерусалиме, и дав им все необходимые средства, убедил их втайне привезти, на моей колеснице, тело мученика в дом мой, и здесь, после сорока дней, похоронил его в моем гробе, с восточной стороны. Здесь, в другом гробе, и Никодим, приходивший к Спасителю ночью и которого крестили его ученики. Евреи, узнав о том, лишили его должности и изгнали из Иерусалима; я же принял его в загородный дом свой, где содержал до конца жизни, и похоронил с почестию близ Стефана. Там похоронил я и сына моего Авиву, умершего прежде меня, двадцати лет, но принявшего, однако, крещение вместе со мною. Он в третьем, более возвышенном гробе; тут и меня положили по смерти; но жена моя, Эона, и сын мой старший, Селемия, не хотевшие принять веру Христову, погребены в ином селении их матери». – «Где же искать тебя?» – спросил опять Лукиан и услышал в ответ: «В предместии, называемом Делагабри».

Проснувшись, пресвитер помолился Господу, чтобы видение сие, если оно истинно, повторилось дважды и трижды, и наложил на себя строгий пост. Неделю спустя, опять представился ему тот же старец, спрашивая: отчего не известил он епископа Иоанна и на ответ его, что боялся быть принятым за обольстителя, возразил: «Повинуйся, повинуйся, повинуйся! Ты хотел знать, где наши мощи? – смотри, продолжал Гамалиил, принесший ему три золотые корзины и одну серебряную, с благоухающими цветами, это Стефан, почивающий у входа гробницы; другая корзина Никодим, положенный подле двери; белая корзина знаменует сына моего, в совершенной чистоте оставившего мир, и с ним соединена моя». После сих слов, он исчез; на третьей неделе, в тот же день и час, опять повторилось видение; но уже Гамалиил угрожал пресвитеру за его небрежность, говоря: «Или не видишь, какая засуха опечаливает мир? Сколько есть святых мужей в пустыне, гораздо лучше тебя; но мы их оставили и тебя избрали, чтобы нам открыться; для сего и перевели тебя из другого селения сюда в пресвитеры».

Тогда испуганный Лукиан поспешил в Иерусалим, к епископу Иоанну, который со слезами прославил Бога, и пожелал перенести мощи св. Стефана в церковь Сионскую; он велел искать их под грудою камней, наваленных среди поля, где пресвитер надеялся их обрести; но старание его и собранного им народа остались тщетными; ничего не нашли под грудою камней. На другой день некто благочестивый инок Нугетий, имевший также ночное видение, указал настоящее место погребения первомученика, в развалинах древнего памятника, и в нем обрели три гроба с именами Стефана, Никодима, Гамалиила и Авива, иссеченными на камне. Лукиан поспешил о том уведомить епископа Иоанна, в Диосполисе, и он, с двумя епископами, Севастийским и Иерихонским, оставил собор, чтобы поднять святые мощи, при многочисленном стечении народа. Чрезвычайное благовоние пролилось из гроба Стефана, от коего сохранился один только остов, в совершенной целости, но без всякой плоти, и прикосновение к сим священным останкам исцелило внезапно более семидесяти болящих всякого рода; мощи архидиакона перенесены были в церковь Сионскую, где некогда принял он рукоположение от Апостолов, и память перенесения празднуется 2 августа⁶⁵; пресвитер же Лукиан изложил, в простом чистосердечном описании, повесть сего необычайного обретения, которая распространилась по всему Западу, чрез Орозия, бывшего тогда в Палестине.

В то же время обретены были, неподалеку от сего места, в пределах Елевферополя, мощи пророка Захарии⁶⁶; он явился в сонном видении некоему рабу, по имени Калимеру, управлявшему селением своего господина, и велел ему копать землю подле дороги, ведущей к городу Витеревии. Пророк был найден в двойном гробе, облеченный в белую священную одежду, но это был сын первосвященника Иодая, а не сын Варахии, от коего осталась нам книга пророчеств⁶⁷.

Один из епископов, присутствовавших вместе с Иоанном на соборе Диосполиса, был св. Порфирий Газский, которого ублажает Церковь за его великие подвиги против идолослужения: ибо он обратил к свету Христову упорную свою паству, долее всех противившуюся истинной вере; предместники его, Асклепа, Иринион и Эней, не могли успеть. Порфирий⁶⁸ родился в Фессалонике, в половине IV века, от именитого и богатого семейства, и получил образование, достойное своего высокого звания; но пустыня была предметом его желаний, и во цвете лет он избрал самую жестокую из пустынь, Скитскую, на рубеже Ливии. Потом, посетив Св. места, еще на пять лет уединился в вертепе Иорданском, отколе тяжкая болезнь заставила его идти в Иерусалим. Там, расслабленный, ежедневно посещая Св. места, с посохом в руках, исцелился чудным образом; однажды, с трудом дошедши до Голгофы, упал он без чувств на каменный помост её, и будучи вне себя, увидел Господа Иисуса распятого, который велел благоразумному разбойнику сойти со креста к болящему и взяв его за руку исцелить. Порфирий встал исцеленным и продолжал строгую жизнь свою в Иерусалиме, раздав все свое имущество бедным и монастырям. Епископ Иоанн произвел его в пресвитера и поручил ему хранение Честного Древа Креста, которое соблюдал он три года, доколе не был избран в епископа. Митрополит Кесарийский Иоанн, по смерти святителя Газского Энея, не зная, кому поручить столь трудную паству, наложил на себя трехдневный пост и просил Господа открыть ему достойного пастыря: Господь указал на Порфирия.

Митрополит написал к Иоанну Иерусалимскому, и сам Порфирий имел ночью другое видение: Иисус Христос повелевал ему отдать обратно вверенное его заботам сокровище, ибо он хотел дать ему супругу убогую, но добродетельную, которую должен был так украсить, чтобы она забыла первобытное свое состояние. Порфирий тогда только понял таинственный сон, когда, вызванный в Кесарию, был против воли посвящен епископом в Газу. Жестоко приняли его идолослужители сего города, ибо, по темным предсказаниям жрецов своих, они ожидали от него сокрушения язычества. Первое обращение произвел Порфирий испрошением обильного дождя во время ужасной засухи, и присоединил до двухсот новокрещенных к прежним тремстам, которые составляли дотоле всю его паству; но он за то подвергся гонением, и не видя себе никакой помощи от правителя области, решился обратиться с письмами в Царьград, к великому Иоанну Златоусту, который и сам был некогда поклонником святых мест Иерусалимских. Златоуст мог только испросить у императора Аркадия заключения капищ идольских. Молитвы и исцеление Порфирия мало-помалу умножали число христиан; но каждое обращение отзывалось ему местию со стороны язычников. Он уже хотел оставить свою неблагодарную паству, но митрополит Кесарийский убедил его плыть с ним вместе в Царьград, чтобы там искать помощи у самого императора. Благополучно было их плавание, и заступление Златоуста открыло им вход в палаты царские; они предрекли императрице Евдокии счастливое рождение сына и получили от императора желанный указ о сокрушении идольских капищ в Газе.

Радостно встретил возвратившихся, в город Маиуме, св. епископ Зинон, который и сам был в числе исповедников, с опасностию жизни избежав жестокого гонения Иулианова; Христианские жители Газы, с крестом в руках, вышли также навстречу Порфирию, но исполнение указа царского стоило многих усилий. Воины разрушили, в течение семи дней, семь капищ идольских, к утвари коих не позволил прикасаться Порфирий; но еще стояло главное капище Марнаса и колебались: истребить ли его огнем, или обратить в христианскую церковь, ради его великолепия? Голос семилетнего отрока обнаружил волю Божию, о истреблении нечистого капища, со всеми его идолами и сокровищами, и вскоре воздвиглась над его развалинами великолепная церковь, во имя Предтечи, пособием императрицы Евдокии и ревностию благочестивого пастыря. День заложения храма ознаменовался чудным спасением трех младенцев, упавших в колодезь, и обращением трехсот язычников; прочие, однако, не оставляли в покое святого. Однажды, умертвив семь христиан, устремились они в жилище епископа, и Порфирий должен был спастись бегством, вместе с учеником своим Марком, в соседний дом, где исцелил расслабленную девицу. Но смирение его, постоянство и пламенная любовь к своей пастве не изменили ему до последнего часа, и он имел утешение видеть, пред своею блаженною кончиною, почти весь город Газу обращенным к христианству.

Собором Диоспольским не успокоилось волнение, возбужденное в Палестине ересью Пелагия. Три года спустя, толпа его последователей, ожесточенных против блаженного Иеронима за его обличение, ворвалась в Вифлеемские обители и сожгла их, умертвив нескольких иноков, в том числе и одного диакона; Иероним едва успел спастись в укрепленную башню. Пелагиане не пощадили и женской обители Евстохии и Павлы, которые также с большим трудом избежали смерти, посреди разорения и убийства. Они жаловались письменно папе Иннокентию на равнодушие, с каким епископ Иоанн оставил без наказания такое преступление, и папа с своей стороны написал ему увещательную грамоту, но она уже не застала его в живых. Лесть Пелагианская была столь обоюдна, что и преемник Иоанна, Праил, увлекся сперва обманчивыми свидетельствами начальника ереси и писал об нем в Рим: папа Зосима принял также благосклонное участие в Пелагие и Келестине, доколе усилиями блаженного Августина собор Африканский не обличил совершенно тайной их ереси. Наконец и на Востоке обличилась ересь сия, и сам епископ Иерусалимский Праил изгнал лжеучителей из Св. мест.

Страшные знамения исполнили в то время ужасом всю Палестину⁶⁹: 19 июля 418 года, в яркий полдень, солнце затмилось до такой степени, что звезды появились на небе, и необыкновенная засуха распространила смерть между людьми и скотом; странный свет, в виде кометы, показался на небе в час затмения, и продолжался в течение четырех месяцев, как знамение грядущих бед, и страшное землетрясение обрушило много городов и селений; когда колебалась земля, с неба падал огонь, не вредивший, однако, людям, потому что сильный ветр уносил его на море, и он продолжал еще, к общему изумлению, сиять на волнах. Сам Господь Иисус Христос явился некоторым, в облаке на горе Элеонской, и язычники внезапно увидели блестящие кресты на своих одеждах, так что многие из них приняли святое крещение. Ожидали кончины мира; мнение сие было предметом писем между блаженным Августином и Исихием, епископом Далматским. Августин, ссылаясь на Иеронимово истолкование пророчеств, благоразумно отвечал: «Не смею рассчитывать вперед время второго пришествия Господня, и не думаю, чтобы кто-либо из пророков определил оное, ибо я держусь слов Господних: что никто не знает времени сего, которое положил Отец во власти своей. По словам Христовым известно, что прежде кончины мира, Евангелие проповедано будет по всей вселенной; но нельзя знать, сколько еще осталось народов, которым оно не проповедано, и еще менее, сколько останется времени, после их обращения, до кончины мира. Я бы лучше желал ведать, нежели не ведать то, о чем меня спрашивают; но мне приятнее сознаться в моем неведении, нежели похваляться ложным знанием»⁷⁰.

На другой год после сих знамений скончался, в Вифлеемском своем вертепе, и девяностолетний старец Иероним, изнуренный годами и строгою жизнию; он погребен был в той пещере, где провел более 30 лет в глубоком уединении, и гробница его доселе сохранилась в подземелье. Ему предшествовала Евстохия, оставив по себе управление обителию племяннице своей Павле. Таким образом, мало-помалу, переселялась в вечность вся именитая колония римская, ученых пресвитеров и благородных жен, изменивших суету столицы всемирной на уединение Палестины. Оставалась еще Мелания младшая, которая, по возвращении своем из Египта, устроив мать и супруга в Иерусалиме, сама безвыходно затворилась в келии на горе Элеонской, и только после четырнадцати лет строжайших постов и молений временно ее оставила, чтобы основать обитель инокинь в Иерусалиме. Иероним устроил ей сии келии, и его советами избежала она лести Пелагианской. Она имела еще утешение обратить в христианство дядю своего, именитого сановника Валузиана, для которого нарочно отплыла в Константинополь, и там снискала любовь императрицы Евдокии, супруги младшего Феодосия; когда же Евдокия посетила, в свою чреду, Иерусалим, Мелания исцелила ее молитвою от болезни. Предчувствуя близкую свою кончину, она еще однажды обошла все Св. места Иерусалима и его окрестностей, провела неделю Рождества в Вифлееме, и возвратясь в Св. град, приобщилась в последний раз Св. тайн. Множество духовенства, отшельников и народа стеклось, чтобы быть свидетелями её блаженной кончины.

Св. Мария Египетская, Евфимий Великий и Феоктист

Между обителями Вифлеема славилась и та, в которой начали свои постнические труды святые Кассиан и Герман, также пришельцы западные, как о том свидетельствует прозвание Римлянина, сохранившееся первому⁷¹. Кассиан, оставивший нам описание знаменитых отшельников пустыни Скитской и Нитрийской в Египте, отзывается с большою похвалою о собственной обители Вифлеемской, где находилось много великих подвижников. Самая трудность, с какою оба инока могли исходатайствовать себе дозволение идти в Египет, уже свидетельствует о строгости правил сей обители, ибо опытный их авва боялся, чтобы странствие, хотя и благочестивое, не отвлекло юношей от безмолвия келейного. Из их обители распространилось на всю Церковь учреждение читать псалмы и молитвы первого часа после славословия утреннего; по прежнему чину иноки могли отдыхать от всенощного бдения до третьего часа дня, но старцы Вифлеемские, опасаясь излишнего послабления малодушным, положили и сей первый час дня проводить в молитве, дабы приучить их к непрестанному бодрствованию.

Странствование Кассиана и Германа совершилось в самых последних годах четвертого столетия; с любовию возвратились они в свою обитель, и сообщили палестинским инокам ангельскую жизнь отшельников египетских; потом оба посетили Царьград, где св. Златоуст рукоположил одного в пресвитера, а другого в диакона; но, по случаю возникших гонений против святителя, они удалились на Запад. Там, по просьбе одного из епископов Галликанских, изложил Кассиан духовную жизнь и советы иноков египетских.

В его описании сохранилась нам и повесть о мученической кончине нескольких отшельников пустыни Фекуа, избиенных сарацинами во время его пребывания в Вифлееме. Молва о их святой жизни распространилась столь далеко, что епископы аравийские, с большим множеством народа, пришли собрать их останки, и несколько городов оспаривали друг у друга почесть их погребения.

В обители блаженной римлянки Павлы искала себе также спасения духовного одна великая грешница, по имени Зоя⁷², которая, проводя страстную жизнь в Кесарии Палестинской, отважилась даже искусить некоего святого отшельника Мартиниана. Облекшись в рубище, она пришла в бурную ночь к его пустынной келии, прося себе убежища от непогоды, и была человеколюбиво принята им в преддверие. На другой день он с изумлением увидел у себя женщину, облеченную в роскошные одежды; опасаясь козней диавольских, подвижник зажег огонь посреди келии и, в присутствии грешницы, вступив в него босыми ногами, говорил сам себе: «Каков тебе кажется огонь сей, Мартиниан? Может ли он сравниться с адским? Но если желаешь пламени адского, то приближься к сей женщине!» Изумленная таким самоотвержением грешница бросилась к ногам святого отшельника, исповедала ему грехи свои, прося у него исцеления духовного, и он отвел ее в монастырь св. Павлы, где провела остаток дней своих в покаянии.

К сему же времени относится другой, еще более изумительный пример покаявшейся грешницы, Марии Египетской⁷³, который сохранился нам из описания патриарха Иерусалимского Софрония; назидательная повесть сия утешительно свидетельствует, до какой степени совершенства может достигнуть самая падшая природа наша, при содействии благодати Божией. Бурно провела Мария первые тридцать лет своей жизни в Александрии, славясь красотою, утопая в наслаждениях чувственных. Для новых житейских дел отплыла она вместе с поклонниками в Иерусалим; там любопытство повлекло ее в храм на праздник Воздвижения, но волнение народное беспрестанно отдаляло ее от св. ворот. Тогда тайный укор пробудился в её сердце: не высшая ли сила препятствует ей, за тяжкие грехи, проникнуть в святилище? И сей первый укор был минутою её обращения. С горькими слезами поклялась она загладить покаянием прежнюю жизнь и, поклонясь Св. гробу, укрылась, по внушению сердца, во глубину пустыни Аравийской за Иордан.

Протекло около пятидесяти лет; игумен Зосима, спасавшийся в одном из монастырей Иорданских, во дни поста, когда вся братия расходилась по разным пустыням, был увлечен далеко за Иордан желанием обрести образец совершенства иноческого, в ком-либо из забвенных отшельников. Много уже дней он скитался, и вот наконец мелькнуло ему в отдалении подобие человеческого тела, совершенно иссохшего и опаленного солнцем, одетого лишь долгими власами; он устремился к бегущему от него призраку и услышал жалобный голос: «Авва Зосима, я женщина, брось мне свою одежду и тогда приближься». Зосима узнал чудесную повесть жены египетской и, пораженный её смиренным рассказом, дивился, где обрела она довольно силы для столь тяжкого испытания.

«Страшно вспоминать протекшее, – сказала отшельница, – вот уже сорок семь лет как я в пустыне, и первые семнадцать провела в жестокой борьбе с моими страстями, как с лютыми зверьми, ибо других я здесь не встречала. Любившая вино, иногда не могла я утолить и каплею воды свою жажду; много страдала от голода и зноя, много от болезней, и часто уже лежала как бездыханный труп. Прежние вожделения, как пламень, снедали мою внутренность, но я падала ниц, я билась о землю, в слезах призывала горнюю помощь, и она, наконец, посетила меня отрадною тишиною духа и тела». «Но где же научилась ты Св. писаниям?» – спросил Зосима, плененный её духовною беседою. «Бог посылает знание смертным, – отвечала она, – я же ни чему не училась и не видала живой души, со дня моего перехода чрез Иордан. Чувствую, однако, что мои силы оскудевают; исполни пламенное желание сердца; давно уже не приобщалась я Св. тайн: не удаляйся на следующий пост в пустыню, но ожидай меня в Великий Четверток со Св. Дарами на Иордане; ныне прости».

Она скрылась; прошел год – и сидел игумен, в урочный день, на берегу реки, думая сам в себе: как перейдет дивная жена сия чрез бурные, весенние волны Иордана? Отшельница явилась на другой стороне и, осенив крестом шумные воды, смелою стопою по ним пошла. В ужасе пал пред нею Зосима: «Священник Бога Вышнего, – воскликнула Мария, – ты ли унижаешь Страшные Тайны Христовы пред грешницею!» С умилением вкусила она божественных Тела и Крови, и назначив ему чрез год свидание в пустыне, вновь удалилась по водам.

Миновалось время, игумен пошел искать отшельницу в знакомой пустыне: – вне дикого вертепа лежало её иссохшее тело. Одиноко отпел он безыменную, не зная, где скрыть сокровище мощей её; но глазам его предстали начертанные на песке слова: «авва Зосима, в самую ночь страсти Господней отошла я к Спасителю, причащенная Св. тайн; погреби здесь мое тело и помолись о убогой Марии». Радуясь небесной славе той, чье имя узнал только по смерти, он стоял в тяжкой думе, ибо не имел средства исполнить последней её воли; но к нему на помощь выбежал из степи лев и мощными когтями вырыл пред ним глубокую могилу. Сей погребатель пустыни как будто постигнул на миг цель пришествия инока в свою дикую область и вместе с ним воздал последний долг дивной Марии.

Но уже востекло великое светило иночества, долженствовавшее озарить собою всю Палестину, поддержать в ней потрясенное Православие и послужить образцом для современников и потомства – богоносный Евфимий⁷⁴. Рожденный в Малой Армении от благородных родителей во время последнего арианского гонения Валента, он был сыном молитвы, подобно Иоанну Предтече, разрешив собою неплодную утробу матери. Трех лет остался Евфимий сиротою, но о нем заботился епископ Милитинский, который окрестил его и преждевременно принял в клир, предвидя в младенце великого мужа Церкви. Юношей уже он был блюстителем всех обителей отечественной епархии, и тридцати лет возжаждав большего уединения, пошел посетить св. места Палестины, где предназначено было ему полувековое славное поприще.

Сперва поселился Евфимий в пещере близ лавры Фаранской, на расстоянии двух часов хода от Иерусалима, и там соединился духовно с другим именитым отшельником Феоктистом. Неразлучно потекла иноческая жизнь их; но временам оставляли они Фаран, чтобы погружаться, на всю великую Четыредесятницу, в глубокую пустыню Заиорданскую; наконец обрели себе дикую пещеру над потоком, близ Иерихона, за четыре часа пути от Св. града, и ее избрали местом духовного своего подвига. Долго укрывались они в ущелии гор, неведомые миру, доколе однажды пастухи, пригнавшие стада свои к потоку, увидели их, как два призрака, на высоте едва доступной; но первоначальный страх изменился в духовную радость, когда узнали в сих призраках мужей молитвы. Услышав о нечаянном обретении давно утраченных, с любовию собрались к отшельникам некоторые из иноков Фаранских, и мало-помалу основалась на потоке Иерихонском, в ущелиях, иная лавра, которую Евфимий поручил Феоктисту, а сам продолжал молитвенную жизнь в пещере, служившей церковью для новой обители. Так дикие берлоги зверей обратились в Ангельские жилища. Евфимий, назидая беседами иноков, внушал им совершенное отречение от мира и непрестанные труды, по примеру апостола Павла, дабы праздность не лишила их средств содержать себя и творить милостыню; он строго наблюдал за исполнением правила иноческого, не потворствуя ни малодушию слабых, ни тщеславию превозносившихся подвигами поста.

Господь дал ему и другое великое звание, быть просветителем язычников. Во время страшного гонения, воздвигнутого волхвами против христиан персидских, в царствование Издигерда, пограничные начальники области персидской получили повеление истреблять всех христиан, бежавших в пределы римские; но один из старейшин сарацинских, которые кочевали на рубеже Персии, Аспевит, ужаснулся столь жестокого повеления и старался спасать гонимых; вскоре и сам он принужден был бежать от раздраженного царя. Эпарх римский, слышавший о его добродетели, сохранил ему звание старейшины и поставил его над иным коленом сарацинским, подвластным римлянам. У Аспевита был расслабленный сын, Теревон, которого напрасно старался исцелить волхованиями персов и лекарствами греков; сам болящий помолился наконец Богу христианскому и обещал принять крещение, если исцелится; тогда в сонном видении предстал ему инок, с длинною седою бородой, и спросил, все ли он исполнит, что обещал Господу. Спящий повторил обещание, и старец сказал ему: «Я Евфимий, живущий в пустыне к востоку от Иерусалима, на пути к Иерихону; приди ко мне, я помолюсь о тебе, и Господь исцелит». Поверил видению юноша и рассказал отцу своему. Аспевит, с избранными сарацинами, пошел искать обитель, и устрашились иноки, увидя толпу варваров; но Феоктист мужественно их встретил и спросил о причине пришествия. «Мы хотим говорить с Евфимием», – отвечал старейшина. – «Теперь нельзя, –возразил Феоктист, – потому, что он на безмолвии до дня субботнего». Когда же увидел расслабленного и услышал из уст его о видении, не решился медлить, дабы открылась слава Божия язычникам, и поспешил известить авву; Евфимий вышел из своей пещеры, помолился и знамением креста исцелил расслабленного. Изумленные варвары пали на землю пред дивным старцем и просили принять их в число христиан; он же немедленно приказал устроить в пещере своей купель и, окрестив всех, дал имя Петра Аспевиту. В течение сорока дней наставлял их истинам христианским Евфимий и потом отпустил с миром в шатры их; но дядя исцеленного, Марис, пожелал остаться в лавре и пожертвовал ей все свое имущество. Так, с большою подробностию, рассказывает сие происшествие инок Кирилл, описатель жития Евфимиева, почти современный, ибо и сам был воспитан одним из учеников его.

Молва о сем чуде распространила славу Евфимия по всей Палестине, так что отовсюду стали стекаться к нему за исцелениями: смирение его и любовь к безмолвию не могли долго переносить стечения народного; он решился отойти в пустыню Руван, где, как полагают, постился сорок дней Спаситель, и, несмотря на убеждения Феоктиста, с одним только учеником Домитианом, пошел сперва на берег Мертвого моря, а потом на высочайшую, отделенную от всех прочих, гору, с вершины коей, по преданием местным, диавол искушал Господа зрелищем царств земных. Там обрел колодезь, с развалинами древнего здания, и, соорудив алтарь, провел несколько времени, питаясь травами; оттоле перешел в пустыню Енгаддийскую и долго обитал, безвестным, в той пещере, в которой некогда укрылся Давид от гонений Саула; но исцеление беснуемого открыло Евфимия окрестным жителям, и они начали сооружать монастырь около пещеры. Авва искал опять спастись от молвы народной в прежнюю свою обитель на потоке Иерихонском; не доходя до нее на расстоянии часа обрел он дикое место, которое полюбила душа его, и там навсегда основался, несмотря на мольбы и слезы Феоктиста, пролитые при радостном свидании обоих великих друзей.

Евфимий посещал лавру только во дни воскресные, чтобы приобщаться Св. Тайн вместе с братиею. Радостная весть о его возвращении распространилась между сарацинами, и старейшина, им просвещённый, собрал множество людей своего колена, всякого возраста и пола, дабы и они воспользовались его назиданиями. Святой отшельник, приготовив их сердца к принятию истинной веры, окрестил их и пребыл с ними неразлучно семь дней, для их наставления. Но Аспевит, видя, что нет никакого приюта святому старцу во вновь избранном уединении, выстроил для него три малые келии и ископал там колодезь; а так как народ сарацинский уже не хотел более оставлять его, старец согласился, чтобы между лаврою Феоктиста и его скитом устроилось селение. Он сам начертал размеры церкви и послал старейшину Аспевита, названного в христианстве Петром, к святителю Иерусалимскому, чтобы он рукоположил его в епископа новообращенных.

Жаждущий уединения Евфимий не хотел сперва никого принимать в свой безмолвный скит и отсылал всех, искавших его руководительства, к Феоктисту; но в сонном видении Господь открыл ему свою волю, чтобы не чуждался новых учеников, и мало-помалу собралось их до пятидесяти около его келии. Он принужден был просить Аспевита устроить и для них церковь в своем ските, который вскоре обратился в лавру, не уступавшую Фаранской. Сам епископ Иерусалимский, Иувеналий, преемник Праила, приходил освящать ее с хорепископом Пассарионом и пресвитером Исихием, которые сияли, как звезды, на тверди иноческой, по выражению летописца; приход их чрезвычайно утешил авву, и по его желанию, ученики его Домитиан и Домн, будущий патриарх Антиохийский, рукоположены были в диаконы, а два других в пресвитеры, для служения при новой церкви.

Многие чудеса ознаменовали, сколь близок был Господу возлюбивший его авва: однажды, при совершенном недостатке хлеба в обители, четыреста поклонников армянских, нечаянно совратившись с пути, пришли прямо ко вратам её. И старец велел ученику своему Домитиану угостить их братски. Напрасно представлял ему Домитиан, что и братия нуждалась в пище; он должен был идти исполнить приказание, и увидел пекарню, внезапно исполнившуюся хлеба. С раскаянием бросился он к ногам аввы, но старец кротко напомнил ему только слова Апостола: «Сеющий с благословением, с благословением и пожнет». В другой раз, когда общая засуха истощила все источники и колодези, а святый старец, пред началом Великого поста, собирался по обычаю на всю Четыредесятницу в пустыню Заиорданскую, окрестные жители сошлись к нему с крестами в руках, умоляя испросить у Бога дождя. Долго смирение его колебалось исполнить моление просящих; наконец, возбудив их к молитве, сам он вместе с братиею воззвал к Богу, и внезапно восшумел ливень, как некогда по гласу пророка Илии, с громом и молниею, и освежил лице земли.

Исполненный благоговения при совершении Св. Тайн, Евфимий однажды был видимо осиян небесным огнем, внутри его всегда горевшим, когда произносил пред алтарем Трисвятую песнь. Дух прозорливости открыл ему и будущую участь его учеников. Так предсказал он Домну, что будет преемником дяди своего Иоанна на кафедре Антиохийской, и другому из младших иноков лавры, Гавриилу, назначил кафедру Скифополя, а ученикам своим Мартирию, Илие и ризничему Иерусалимского храма, Анастасию, открыл ожидавшее их святительство в Св. граде. Когда Анастасий посетил лавру, будучи еще пресвитером, с Фидом, епископом Яффы, Евфимий предварил эконома своей лавры, чтобы готовился принять патриарха. Изумленный инок, встретив гостей, втайне намекал авве, что нет между ними святителя Иерусалимского, который всегда отличался белою одеждою, но Евфимий громко отвечал: «Поверь мне, сын мой, что Анастасий представляется глазам моим в одежде святительской, и, конечно, Бог хотел открыть мне будущее его назначение».

Патриарх Иувеналий, императрица Евдокия

Сердце Евфимия, горевшее чистою любовию к Богу, исполнилось скорби, когда услышал от епископа родины своей, Акакия, о ереси Несториевой. Много возбудил смятений на Востоке сей архиепископ Царьграда, проповедуя что Иисус Христос родился от Девы Марии простым человеком, и не признавая Пресвятую Деву Богоматерию; но старец тогда же утешился вестию о подвигах св. Кирилла, архиепископа Александрийского, и о Вселенском соборе, долженствовавшем соединиться в Ефесе. Святитель Иерусалимский Иувеналий, будучи предварен посланиями св. Кирилла и папы Келестина о злых умыслах Нестория, явился на собор вместе с другими епископами Палестины, и авва Евфимий возбудил письменно окрещенного им Петра, епископа сарацинов, держаться твердо догматов Православия.

Мужественно подвизался Иувеналий⁷⁵, занимавший второе место, после св. Кирилла, на соборе Ефесском. С ним вместе обличал он хитросплетения еретиков и ему содействовал Фид, верный епископ Яффы. Уже торжественно провозглашена была анафема против Нестория, когда позднее прибытие Иоанна Антиохийского, при происках сановников царских, поддержало опять осужденного. Св. Кирилл, председатель собора, и Мемнон, епископ Ефеса, подверглись даже временно узам. Тогда Иувеналий, с прочими верными Православию епископами, написал послание к императору Феодосию младшему, и, вызванные сами в столицу, убедили его в истине. Исповедники Православия возвратились с честию в свои епархии, Несторий был сослан и, наконец, сам Иоанн Антиохийский признал вину свою пред св. Кириллом.

Но несколько лет спустя поколебалась твердость Иувеналия. Некто Евтихий, родом из Египта, игумен Цареградский, сильно восстававший против ереси Нестория, впал в другую крайность. Православная вера учит нас, что в Господе Иисусе Христе две природы, божественная и человеческая, в одном лице Богочеловека; а Несторий разумел, что поскольку две природы, то и два лица; Евтихий же, защищая догмат о едином лице Богочеловека, проповедал, что в нем и одна только божественная природа, в которой будто бы человеческая совершенно слилась и исчезла. Таким образом заставлял он страдать самое Божество в Иисусе Христе, и посему невежественные его последователи обвиняли православных в несторианстве, будто бы они, признавая две природы Богочеловека, признавали в нем и два лица. Ересь Евтихиева имела многих приверженцев, единственно по страху противоположного ей заблуждения Несториева, на которое столь сильно восставал св. Кирилл Александрийский, и это побудило недостойного преемника его, Диоскора, вступиться, по крайнему невежеству и ожесточению, за Евтихия, как за соотечественника. Вслед за своим архипастырем, некоторые епископы Египта, и особенно многочисленные иноки, последовали, без всякого рассуждения, той же ереси, а чрез иноков пустила она свои корни и в Палестину; ибо Египет был зерцалом иночества, и великие святители, Афанасий и Кирилл Александрийские, возбудили общую доверенность к духовному просвещению сего престола.

Напрасно св. Флавиан, епископ Константинопольский, и св. Лев, папа Римский, словом и писаниями опровергали новую ересь Евтихия; другой собор, соединившийся в Ефесе, под председательством Диоскора Александрийского, и по своему бесчинству прозванный разбоем Ефесским, отверг истинное учение православных пастырей; св. Флавиан, сосланный в заточение, скончался от претерпленных им поруганий. Иувеналий Иерусалимский, хотя и не оправдывал жестоких поступков Диоскора, однако по неопытности держался его мнения, как некогда Кириллова; ибо Диоскор гремел на соборе именем своего святого предместника; Император Феодосий младший и супруга его Евдокия увлеклись также мнением соборища Ефесского в пользу Евтихия; но год спустя, когда благочестивая царевна Пульхерия вступила на престол императорский и разделила его с Маркианом, четвертый Вселенский собор созван был в Халкидоне; там 630 епископов восточных и обличительные послания св. Льва Великого, папы Римского, представили в истинном свете деяния Евтихия и Диоскора. Оба преданы были анафеме церковной, и сам Иувеналий не участвовал на первых заседаниях, как подверженный осуждению за единомыслие с Диоскором. Тогда, увидев свое заблуждение, покорился он соборному решению, и по ходатайству епископов восточных, уважавших его православие и добродетель, введен был в сонм отцев, чтобы с ними вместе осудить Евтихия и Диоскора.

На Халкидонском соборе, по взаимному согласию святителей Антиохии и Иерусалима, положены были пределы их епархий⁷⁶. Максим Антиохийский сказал, во время седьмого заседания: «Епископ Иувеналий и я согласились, после многих прений, чтобы престол Св. Петра в Антиохии имел обе Финикии и Аравию, а Иерусалимский три Палестины; мы просим утверждения соборного и царского» – То же повторил и Иувеналий, говоря: «И я согласен, чтобы святое воскресение Господа Иисуса Христа имело три Палестины, а престол Антиохийский обе Финикии и Аравию», и легаты римские, вместе с Анатолием, архиепископом Цареградским, и прочими митрополитами, утвердили соборно сии пределы епархий, о которых просил Иувеналий св. Кирилла Александрийского еще на соборе Ефесском. Со времени Халкидонского собора взошло в общее употребление и почетное титло Патриархов, присвоенное епископам пяти старших престолов Вселенских: Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима, хотя они имели еще и другие титла: так например епископы Римский и Александрийский назывались Папами.

Однако, в следствие собора Халкидонского, произошло сильное смятение в Палестине и во всем Востоке. По смерти Петра, епископа сарацинского, Авксолай, его преемник, ходивший с Иувеналием на соборище Ефесское, впал в заблуждение Евтихия и был отвержен св. Евфимием; но заступивший его кафедру между сарацинами Иоанн остался верен Православию и вместе с епископом Иамнии, Стефаном принес святому старцу утешительную весть о решении Вселенского собора против Евтихия и Диоскора. По примеру великого аввы, уже все иноки Палестинские готовы были принять православное мнение Халкидонское, когда явился возмутитель мира церковного, в лице инока Феодосия, осужденного своим епископом в Палестине и однажды наказанного в Александрии за свою дерзость⁷⁷. Он распространил нелепую молву в обителях Палестинских, будто бы Халкидонский собор принял учение Несториево о двух лицах, двух Сынах, двух Христах, и показывал искаженный перевод послания Льва Великого к св. Флавиану. Многих соблазнила наглая уверенность, с какою Феодосий поддерживал мнения свои ложными свидетельствами, и особенно императрицу Евдокию, которая, по смерти своего супруга, удалилась на жительство в Иерусалим. Она увлекла с собою иноков и народ, и когда Иувеналий возвратился с собора, его хотели принудить анафематствовать православное учение; был даже послан убийца к патриарху, по кинжал его поразил другого благочестивого епископа, Севериана Скпфопольского. Иувеналий бежал в Царьград, и мятежники поставили на его место, в храме Воскресения, отступника Феодосия. Дорофей, правитель Иерусалима, ходивший в то время усмирять моавитян, услышав о таком бесчинстве, поспешил в Иерусалим; но наемники Феодосия и Евдокии заперли врата городские, доколе он не обещал покровительствовать расколу; помощию его, около двух лет, держался Феодосий на кафедре Иерусалимской.

Лжепатриарх поспешил назначить епископов в некоторые города Палестины, особенно на места тех, которые еще не возвратились со Вселенского собора, и поднял жестокое гонение в Иерусалиме против благочестивых мужей, отвергавших его общение. Иных лишали имущества, или сожигали их домы; других подвергали биению и узам, а преступникам отворяли темницы; не избежали поруганий и почетные жены. Всех принуждали, громогласно или письменно, предавать анафеме собор Халкпдонский и послание папы Льва Великого, но некто, диакон Анастасий, отважился однажды, посреди церкви, сказать в лице сидевшему на кафедре Феодосию: «Перестань воевать против Иисуса Христа и рассеивать стадо его; узнай наконец любовь нашу к истинному пастырю, ибо мы чуждаемся чуждого нам гласа». Клевреты Феодосия извлекли мужественного диакона из церкви и, после многих мучений, отсекли ему голову; тело его влачили с поруганиями по всему городу, и бросили на съедение псам; но Церковь почитает память святого мученика Анастасия.

Феодосий старался склонить на свою сторону святого авву Евфимия и приглашал его к себе, но великий старец не хотел идти в Иерусалим. Лжепатриарх послал к нему двух игуменов: Елпидия, ученика и преемника Пассариона, и Геронтия, управлявшего обителию св. Мелании Римлянки: «Господь да сохранит меня, – отвечал Евфимий, – от участия в преступлениях и ереси Феодосия, пролившего кровь священную» – «Итак, мы должны принять догматы о двух природах во Христе Иисусе, утвержденные на Халкидонском соборе» – возразили игумны. «Я не читал всех деяний соборных, – сказал им великий Евфимий, – но, в изложении догматов его не нашел ничего неправильного»: и он объяснил им, как согласовался собор, в своих мнениях, с учением св. Кирилла Александрийского. Елпидий принял истолкование великого аввы, хотя и не решился сейчас оставить общения Феодосиева, а Геронтий закоснел в заблуждении; так оба возвратились, разделенными в своих мнениях. Но Феодосий не остался спокоен; он посылал к св. Евфимию еще несколько духовных лиц, с теми же убеждениями, доколе наконец великий авва, видя его неотступность, предварил многих настоятелей, чтобы не сообщались с лжепатриархом, а сам удалился во глубину пустыни, где оставался до его низложения.

Многие отшельники за ним последовали; был между ними один весьма именитый, св. Герасим⁷⁸, который, проведя многие годы в подвижничестве, в своей родине Ликии, уединился потом на берега Иордана. И он сперва увлекся, с некоторыми пустынниками, в общение Феодосия, но услышав о добродетелях великого аввы, посетил его в пустыне Руван, и принял от него православное исповедание Халкидонского собора. Герасим основал впоследствии лавру и монастырь, на расстоянии четверти часа хода от Иордана; в лавре его считалось до семидесяти келий, на большом расстоянии одна от другой, и в ней спасались уже испытанные отшельники; они пребывали безвыходно пять дней недели, всегда оставляя открытою дверь своего убогого жилища, когда по субботам приходили для приобщения в церковь монастырскую. Звери пустынные служили, как домашний скот, Герасиму; однажды увидел он огромного льва, который с ревом влачил уязвленную лапу; отшельник, извлекши занозу, исцелил его. С тех пор благодарное животное следовало за ним повсюду и даже охраняло единственного осла, которым пользовался монастырь для принесения воды Иорданской. Когда же случилось, что хищники аравийские увели с собою осла, и лев подвергся подозрению, что сам растерзал его: он осужден был носить воду на хребте своем, доколе не нашелся опять утраченный, и зверь со смирением исполнял столь несвойственную ему службу. Иоанн Мосх, описатель сей повести, говорит, что лев не мог перенести кончины своего благодетеля и издох над его могилою.

В пустыне св. Евфимий, а в Иерусалиме игумен Геласий, основатель одной из обителей Св. града, поддерживали догматы собора Халкидонского против лжепатриарха⁷⁹. При самом начале раздора Феодосий посетил его, стараясь привлечь на свою сторону; но Геласий, проникнув лукавство, призвал воскрешенного им отрока и сказал обольстителю: «Если ты хочешь спорить о вере, вот кто будет отвечать тебе; мне же некогда с тобою рассуждать», и потом, когда нечестивый инок овладел кафедрою Иерусалима, он потребовал к себе Геласия и, с ласками и угрозами введя в алтарь, приказывал анафематствовать Иувеналия. «Не признаю другого епископа Иерусалиму кроме Иувепалия» – с твердостию отвечал Геласий и был изгнан из храма; думали устрашить его огненною мукою, но отпустили с миром, видя его неколебимость и боясь народа, питавшего к нему большое уважение. Кротость и нестяжание святого аввы были столь велики, что он не хотел даже преследовать инока, который похитил из его обители Священное писание, дорогой ценою приобретенное им для употребления в церкви. Хищник пошел в город продавать книгу, но покупщик, прежде нежели дать за нее требуемую цену, испросил позволения показать ее опытному человеку и принес Геласию, который отвечал, что она стоит тех денег и советовал купить. Желая, однако, еще дешевле приобрести книгу, покупавший ее сказал иноку, будто сам авва Геласий уверял, что она не столь дорога, сколько за нее требуют; – смятенный сим именем похититель заботливо спросил: «Не говорил ли еще чего-нибудь авва?». Когда же узнал о его снисходительном молчании, сам устремился к авве, исповедал пред ним грех свой и едва мог убедить его взять обратно похищенную книгу; таков был Геласий!

Между тем некоторые игумены и иноки иерусалимские, принявшие участие в ереси Феодосия, написали, в свою защиту, прошение к императрице Пульхерии, в котором старались сложить вину случившихся беспорядков на жителей Св. града и на пришельцев. Супруг Пульхерии, император Маркиан, по совету патриарха Иувеналия, бывшего тогда в Царьграде, отвечал им, чтобы оставались покорными своим епископам и не мешались в управление церковное, ибо он извещен подробно о том, что происходило в Иерусалиме. «Вы действовали с таким насилием, – писал император, – не для защиты веры, а ради приобретения власти, которой вы совершенно недостойны; нам даже удивительно, как предаете вы анафеме Евтихия, следуя его приверженцу Феодосию, виновнику всех беспорядков. Вы дадите ответ за нечестие ваше Господу Спасителю нашему Иисусу Христу, который не оставит вас безнаказанными; мы же не хотим принять на себя наказания иноков; но повелели только водворить спокойствие в городе Иерусалиме, и предать достойной казни одних убийц и зажигателей». Потом изложив догматическое учение Халкидонского собора о двух естествах Богочеловека, он еще присовокуплял, что не велел никого принуждать к насильственному подписанию сего исповедания, ибо не хочет угрозами привлекать на путь истины, и даже предписал правителю Палестины избавить все монастыри от постоя воинов, назначенных для усмирения города. «Итак, живите в мире, – заключал император, – не чуждаясь веры кафолической и не собираясь в отдельные скопища, зная, что цари, наши предшественники, строгими указами сие запретили; мы пожелали лучше написать вам грамоту, по ходатайству епископа вашего Иувеналия, надеясь, что изъявление нашей милости вас исправит»⁸⁰.

В таком же кротком и смиренном духе написала послание благочестивая императрица Пульхерия, к инокам иерусалимским, и в особенности к Вассе, игуменьи девичьего монастыря в Св. граде, которая основала там и мужеской, во имя св. Мины. Императрица предваряла начальницу обители, чтобы она старалась рассеять заблуждение своих инокинь, если некоторые из них впали в сеть лжепатриарха Феодосия, и научила бы их чистоте догматов Халкидонских. Вскоре скончалась сия царственная проповедница благочестия, причтенная Церковию к лику святых; она украсила свою столицу великолепными храмами; в церкви же Одигитрии, т. е. Путеводительницы, поставила чудотворную икону Божией Матери, писанную св. евангелистом Лукою. Императрица Евдокия прислала ей из Св. града сию икону, которая с тех пор всегда почиталась хранительницею Царьграда, обращая в бегство полки чуждых. Список сей иконы, под именем Одигитрии Смоленской, чествуется и в нашем отечестве.

Однако император Маркиан не удовольствовался одними мерами кротости в отношении иноков палестинских; он предписал правителю Дорофею схватить лжепатриарха; но Феодосий успел спастись бегством в гору Синайскую, с которою были в духовном сношении обители египетские. Посему и к ним обратился император, возбуждая их выдать самозванца, не для наказания, но для того, чтобы не мог более совращать слабых. Последователи его в Палестине понесли достойную казнь, и после двадцатимесячного отсутствия, Иувеналий возвратился опять на свой престол, в 453 году. Немедленно низложил он всех, рукоположенных Феодосием, и, созвав собор, написал окружное послание ко всем игуменам и инокам палестинским, в коем удостоверял их, что учение Халкидонское есть ни что иное, как подтверждение Никейского. Послание сие было подписано, кроме Иувеналия, Иринеем Кесарийским и всеми епископами Палестины.

Император написал также грамоту сему собору, возбуждая епископов возвратить к истинной вере свои паствы, и особенно обольщенных иноков; он извещал их и о том, что уже предварил епископа и братию горы Синайской о преступлениях Феодосия. Св. Лев Великий, папа Римский, воздав благодарение императору за его кротость в отношении к инокам, написал к ним также окружное послание, изъясняя то, что было искажено дурным переводом его письма к св. Флавиану; о том же писал он и к императрице Евдокии.

Тронулось наконец её сердце, не ожесточенное грехом, а только омраченное лестию. Дочь философа афинского, знаменитая красотою и ученостию, Евдокия, еще под языческим именем Афинаиды, пришла в Царьград спорить с братьями о наследстве родительском и, по совету царевны Пульхерии, избрана была супругою младшему Феодосию. Удалившись после его кончины в Иерусалим, хотя и пребывала в заблуждении, но с щедростию поистине царскою, подобно св. Елене, украсила великолепными зданиями Св. места. Множество церквей, обителей и богаделен остались памятниками её усердия; денежные её пожертвования, кроме богатых утварей, простирались до 20000 фунтов золота; однажды в день Пасхи, она дала на освещение храма до 10000 мер елея. Евдокия выстроила дом епископу Иерусалимскому, распространила и обновила стены Св. града и вне его, на месте побиения архидиакона Стефана соорудила столь обширную церковь, что в ней могло помещаться до 10000 народа; туда перенесены были и мощи первомученика. При церкви устроила она и обитель, первым игуменом коей избран один из учеников аввы Евфимия, Гавриил; и в виду его лавры, воздвигла императрица церковь во имя апостола Петра.

Тронутая вестию о разорении древней столицы Вандалами и пленении дочери её, супруги императора западного, и внучат, увлеченных в Карфаген⁸¹, Евдокия решилась, наконец, искать общения Церкви кафолической, но хотела прежде испытать мнения знаменитейших пустынников. Она послала Анастасия, хорепископа Иерусалимского, в Антиохию, к св. отшельнику Симеону, который, как светильник, поставленный на свещнике, с высоты столпа своего, дивно светил всему миру необычайностию своих подвигов. Столпник отвечал императрице: «Познай, что демон, позавидовав богатству твоих добродетелей, восхотел искусить тебя, и орудием послужил ему нечестивый Феодосий, исполнивший душу твою смятением, но бодрствуй; вера твоя не оскудела. Изумляюсь, однако, зачем, будучи у потока, ищешь ты столь далеко струи; близ тебя божественный Евфимий, следуй его советам и спасешься».

Евдокия не замедлила исполнить спасительный совет; но зная, что авва Евфимий никогда не входит в города, она велела построить башню на краю пустыни Иорданской, за тридцать стадий к югу от его лавры, чтобы там с ним беседовать. По её просьбе, Косьма, брат игумена обители Стефановой, хранитель креста Господня, и хорепископ Анастасий, будущий патриарх, пошли искать великого авву в пустыне Руван, вместе с учеником его Феоктистом, ибо Евфимий удалился из лавры. После многих молений убедили они старца на свидание с императрицею, в устроенной ею башне. Евдокия бросилась к ногам его, говоря: «Теперь ясно я вижу, что сам Господь посетил меня твоим присутствием»; но авва смиренно ей отвечал: «Дочь моя, отныне внимай себе, бедствия, тебе приключившиеся в Италии, посетили тебя за лесть Феодосиеву, которой ты предалась. Итак, оставь твое упорство, признавай наравне с тремя первыми Вселенскими соборами и четвертый Халкидонский, и возвратись к общению епископа нашего Иувеналия». Благословив ее, Евфимий удалился; она же с пламенною ревностию исполнила совет его, чрез посредство Анастасия и Космы, вступила в общение с патриархом, и пример её подействовал на множество иноков и мирян; упорствовал только игумен Геронтий, и два отступника из числа иноков, Маркиан и Роман, оставив авву своего Елпидия, сами основали непокорные скопища в Вифлееме и Фекуи.

Пять лет спустя, во дни Пасхи, императрица посетила обитель, устроенную ею близ лавры Евфимия, где велела ископать большой колодезь; с высоты горы, взглянув на многочисленные келии лавры, рассеянные по пустыне, она прослезилась и воскликнула, в душевном восторге: «Коль красны селения твои, Иаков, и шатры твои, Израиль»⁸². Тогда же послала игумена Гавриила просить к себе авву св. Евфимия, но он отвечал ей: «Дочь моя, не ожидай более видеть меня в сей жизни; и что печешься о многом, когда в течение зимы сей прейдешь к Господу? Итак, во время лета, внимай о душе своей и приготовься к великому исходу; о мне же не поминай в сей жизни, ни письменно, ни словесно, в твоих даяниях; но когда приидешь ко Господу, помяни меня, дабы он взял меня к Себе, когда и как ему благоугодно будет». Огорчилась благочестивая Евдокия менее, однако, вестию о своей кончине, нежели тем, что великий авва ничего не хотел принять от нее в завещании. Она возвратилась в Иерусалим, чтобы освятить, еще при жизни своей, великолепную церковь архидиакона Стефана, где и себе приготовила гробницу; поспешила также довершить или освятить другие многочисленные церкви и богадельни, ею устроенные, и поклонившись еще однажды святым местам, отошла с миром к Господу, оставив по себе незабвенную память в Иерусалиме. Ей приписывают также украшение Вифлеемского собора, и едва ли не она устроила вертеп Гефсиманский; вообще можно относить к её имени все, что безотчетливо предполагают выстроенным царицею Еленою, которая более известна, потому что положила начало священным зданиям в Иерусалиме.

Патриархи Анастасий, Мартирий и Саллустий. Св. Кириак

Незадолго до кончины императрицы Евдокии преставился, после сорокалетнего правления церковию Иерусалимскою, и епископ Иувеналий, присутствовавший на стольких соборах в течение многомятежного своего святительства⁸³. По предсказанию блаженного аввы Евфимия и по избранию всего народа, хорепископ Анастасий, ученик старца Пассариона и казнохранитель церкви Св. гроба, избран был на его кафедру. Немедленно по своем поставлении послал он к авве диакона Фида, бывшего свидетелем первого их свидания, просить дозволения у святого посетить его лавру; но старец отвечал: «Я бы всегда желал наслаждаться твоим присутствием; но не могу принять тебя столь же свободно, как прежде; итак умоляю, не трудись напрасно. Если же повелишь, приму тебя с радостию, но тогда мне надобно будет принимать и всех тех, которые станут приходить ко мне, и уже мне нельзя будет оставаться покойно в лавре». Патриарх не решился затруднять великого авву.

Уже он достиг глубокой старости; прежде, однако, нежели угасло сие великое светило Палестины, востекло пред его очами другое, долженствовавшее озарить ее еще большим светом. Св. Савва освященный почти отроком пришел в лавру Евфимия, влекомый жаждою иночества, и старец поместил его в обитель Феоктистову, ибо он еще был слишком молод, чтобы разделять его подвиги; когда же однажды взял его с собою в пустыню, на время Четыредесятницы, и он стал изнемогать от жажды, авва испросил молитвенно воду из горящих песков, для его прохлаждения, как о том свидетельствовал впоследствии сам великий Савва. Будучи девяноста лет, Евфимий испытал еще одну земную скорбь, кончиною блаженного друга Феоктиста; он не отходил от болезненного одра его до последней минуты, и патриарх Анастасий воспользовался сим случаем, чтобы посетить Евфимия при погребении его друга. Трогательно было их свидание, по рассказу летописца инока Кирилла; ибо глубокое уважение патриарха к авве могло только сравниться с чрезвычайным смирением святого. Анастасий, прижимая руки его к сердцу, с нежностию сыновнею целовал их, восклицая: «Давно уже, отче, жаждал я сей блаженной минуты; моли Господа, чтобы исполнилось надо мною до конца твое пророчество, и научи меня, как действовать». Евфимий же смиренно поручал себя и обитель его покровительству и молитвам. По смерти Феоктиста он поставил начальником его обители сперва Мариса, вождя сарацинского, некогда им обращенного к христианству, и, по скорой его кончине, инока Лонгина, который достойно ею управил. Господь, открывший прозорливому Евфимию будущую участь других, не утаил от него и собственной кончины, как повествуют очевидцы.

В день отдания праздника Богоявления собрались, по обычаю, долженствовавшие сопутствовать ему в пустыне, на все время поста, и изумились, не найдя ничего приготовленным к пути. На вопрос их, собирается ли идти в пустыню, он отвечал: «Мы пробудем вместе всю неделю в лавре и потом расстанемся». Три дня спустя, на память великого Антония, после всенощного бдения в церкви, собрал он к себе старейших и объявил, что совершил с ними последнее бдение. Вся братия столпилась вокруг своего аввы; он утешал их последними назиданиями о взаимной любви и смирении и просил себе молитвы в залог их давней к нему любви, ибо сам уже отходил в путь всей земли, стезею отцев. Потом спросил их, кого желают иметь своим настоятелем; и когда все единогласно назвали келейника его Домитиана, старец, к общему изумлению, объявил, что сие невозможно, ибо Домитиан последует за ним в седьмой день. Избран был Илия, уроженец Иерихонский, эконом обители Феоктистовой. Евфимий поручил ему братию и объявил, что по воле Божией лавра его должна скоро обратиться в монастырь общежительный. Тогда, с последним целованием, отпустил братию, утешая их тою надеждой, что испросит у Господа милость всегда пребывать с ними духом; он удержал при себе одного только Домитиана, свидетелем своего исхода, и спустя три дня, предал Богу блаженную душу, на 97 году от рождения. Это случилось 20 января 473 года, день, в который и доныне Церковь совершает его память.

Инок Кирилл так описывает нам блаженного старца: он был кроток и прост, лице имел полное и продолговатое, приятного вида и свежего цвета; седые волосы его и длинная борода спускались до пояса; рост его был средний, и он пользовался таким здоровьем, что до глубокой старости не потерял даже ни одного зуба. В минуту блаженной его кончины, св. Герасим Иорданский созерцал душу его, возносимую Ангелами на небо, и сообщил сие видение другому именитому отшельнику Кириаку, бывшему в его обители. Оба поспешили в лавру, куда уже прибыл из Иерусалима патриарх Анастасий, с тремя другими учениками аввы, Хрисиппом, Гавриилом и диаконом Фидом; собралось несметное число духовенства и мирян, которые все изумлены были непрестанными исцелениями, истекавшими от блаженных останков. С утра и до вечера продолжалось погребальное шествие, задерживаемое народом, посреди общих слез и рыданий; до времени устроения обители положили нетленное тело в приличном месте. Патриарх взял с собою двух учеников старца, Мартирия и Илию, и посвятил их в пресвитеры у Св. гроба; диакона же Фида оставил в лавре наблюдать за успешным ходом работ при сооружении достойного памятника великому авве. На седьмой день, явился он ученику своему Домитиану, с лицем, просиявшим небесною радостию, и сказал: «Приди насладиться уготованною тебе славою от Бога, благоволившего соединить нас». Домитиан поспешил известить братию о небесном явлении, приобщился Св. Таин и преставился с радостию духовною.

Между тем изготовлено было место погребения: диакон Фид обратил пещеру, служившую жилищем старцу, в великолепную церковь, украсив ее богатыми мраморами, которые прислал из Иерусалима патриарх; посредине поставили гроб св. Евфимия, а по сторонам гробы пресвитеров, игуменов и других почтенных по сану лиц, и утвердили вокруг решетку. Сам Анастасий, со всем клиром, пришел положить в гробницу тело Евфимия, и накрыл ее мраморною плитою, чтобы никто не мог похитить священных останков; непрестанные исцеления продолжали истекать от гробницы великого мужа Церкви⁸⁴.

Не прекратились, однако, смятения, возбужденные ересию Евтихия между иноками, и после кончины блаженного старца. Они опять возникли из Египта, где некто Тимофей Элур, умертвив патриарха Александрийского Протерия, овладел его кафедрою и временно был поддержан Василиском, который свергнул с престола императора Зинона. Иноки евтихианские, в окрестностях Иерусалима, под предводительством трех игуменов, Геронтия, Маркиана и Романа, воспользовались беспорядками гражданскими, чтобы поставить патриархом вождя своего, Геронтия, хотя и не надолго, ибо обстоятельства изменились в Царьграде: возвратился законный император, и вскоре после кончины настоящего патриарха Анастасия избран был достойный ему преемник, из учеников Евфимия, Мартирий⁸⁵.

Воспитанный духовно, вместе с другом своим Илиею, в пустыне Нитрийской, он принужден был бежать от гонений лжепатриарха Александрийского Тимофея, и, проведя несколько лет под руководством великого Евфимия, сам уединился в пещеру близ Иерихона, на расстоянии получаса от его лавры, где впоследствии основалась большая обитель, известная под именем Мартириевой. Ему некогда предсказал старец, что во дни его патриаршества примирятся все иноки, и пророчество исполнилось. Тотчас по своем избрании написал он послание императору Зинону и архиепископу Константинополя Акакию, который мужественно подвизался против Василиска; Мартирий извещал их о состоянии Палестины и поверил грамоту диакону своему Фиду, со многими словесными тайнами. Из Яффы отплыл Фид; но в ту же ночь страшная буря разбила корабль его, и он уже готов был погибнуть, когда Провидение, его хранившее, послало ему остаток корабельной снасти на бунтующей пучине. В сию роковую минуту вспомнил Фид о блаженном авве Евфимие и, подняв к небу руки, громко призывал его имя: внезапно явился святой старец, идущий по волнам, и с кроткою, знакомою ему улыбкою сказал: «Не бойся, я Евфимий, раб Божий; знай, что Господу не угодно твое странствие, ибо оно не принесет никакой пользы матери Церквей, Иерусалиму. Возвратись к пославшему и скажи ему от меня, чтобы не заботился о кознях отступников, ибо в его святительство совершится примирение. Ты же иди в мою лавру, разори её келии и сооруди обитель на том месте, где ты меня похоронил, ибо такова воля Божия». Старец покрыл мантиею обуреваемого, и внезапно Фид увидел себя на берегу и потом в Иерусалиме, в своем доме, не понимая сам, как все сие совершилось⁸⁶.

Спасенный снял с себя мантию святого, которая тотчас же взята была невидимою рукою, и, воспоминая все, что с ним произошло дивного, воскликнул: «Теперь познаю, что великий Евфимий воистину раб Божий, и что он мне был послан с неба, для спасения от бури». Патриарх Мартирий пролил слезы, услышав о столь утешительном знамении, и вспомнил, что, умирая, Евфимий, в присутствии многих, говорил ему о изменении лавры в монастырь.

Патриарх поручил немедленно Фиду исполнить повеление святого. Прежняя церковь обращена была в трапезу и сооружена новая; монастырь же воздвигли на месте лавры и усыпальницы Евфимия, для помещения большого числа иноков. Жизнеописатель Кирилл изображает его положение, как одно из самых приятных и удобных. Малый холм возвышался между двух долин, заключенных с запада и востока другими холмами, которые соединялись между собою к полудню; с южной стороны совершенно ограждена была ими обитель, стоявшая на полуденном скате; а с севера высокая башня господствовала над плодоносным полем, длиною на полверсты: врата обители открывались под башнею, которая служила бойницею и видна была издалека; живописно представлялось цветущее поле пред обителию, орошаемое малым потоком, который струился из восточной стороны холма; здоровый и благорастворенный воздух делал место сие приятным пристанищем для отшельников.

Так многочисленны были работники и столь велика ревность строителей, что в три года совершенно окончилось обширное здание; но, когда уже готовились к освящению храма, по недостатку обычных зимних дождей, освежающих пустыню, оказалось мало воды в колодезях, даже и для употребления братии. Настоятель лавры Илия и строитель диакон Фид хотели уже посылать вьючный скот за водою, в окрестные места, к Лонгину, игумену монастыря Феоктистова и к Павлу, игумену Мартириевой обители, что стоило бы больших трудов и издержек; но св. Евфимий явился ночью настоятелю Илии и укорил его: «Маловерные, зачем не прибегли вы лучше к молитве? Тот, кто извел воду из камня, для утоления непокорного народа в пустыне, и струю живую из челюсти ослиной, по молитве Самсона, неужели не в силах дать ее и вам, если только будете просить с верою? Не трудите напрасно домашний скот, ибо в три часа исполнятся все ваши кладези». Проснулся Илия и сообщил братии радостную весть; в полдень облако нашло на обитель и обильный дождь исполнил все её водохранилища; но одно только пространство лавры Евфимиевой орошено было небесным дождем, вокруг же все оставалось сухо и бурный ветер далеко унес облако⁸⁷.

Молва о сем чуде распространилась вокруг по всей пустыне. Патриарх Мартирий, с многочисленным клиром, поспешил к освящению храма и совершил оное с большим великолепием, спустя двенадцать лет после кончины блаженного аввы; он положил под престол алтаря мощи Каппадокийских мучеников Тараха, Андроника и Прова, и вскоре рукоположил строителя диакона Фида в епископа города Доры, на помории Кесарийском; игумен же Илия около сорока лет управлял обителию св. Евфимия.

Исполнилось и пророчество аввы о примирении иноков евтихианских во дни Мартирия. Игумен Маркиан, терзаемый упреками совести, собрал их в своей обители Вифлеемской и сказал: «Доколе, братие, будем мы разделять тело Церкви, не испытав воли Божией, и основываться только на собственном мнении? Последуем лучше примеру апостолов и бросим жребий: кому нам следовать – епископам или инокам?» Жребий пал на епископов и все иноки евтихианские, под предводительством Маркиана, пришли в Иерусалим к патриарху Мартирию. С отверстыми объятиями он принял их в свое общение и совершил великое торжество, в котором участвовал и весь город, по случаю сего радостного примирения. Два только отступника не хотели присоединиться: Геронтий, уже сорок пять лет управлявший обителию св. Мелании Римлянки и настоятель монастыря в пустынной Фекуи, Роман; но они были изгнаны, за свое упорство, из обителей и кончили страннически горькую жизнь. Игумен же Маркиан, виновник желанного мира, прославился впоследствии даром чудес, и, по небесномѵ гласу, послужил однажды ко спасению великого отшельника Саввы, изнемогавшего от голода. Преемник патриарха Мартирия, Саллустий, уважая достоинство и заслуги Маркиана, избрал его благочинным всех обителей палестинских, дабы предохранить их от расслабления духовного, и Маркиан имел утешение передать сию важную должность столь великим угодникам, каковы были Савва Освященный и Феодосий, друг его, начальник общежития.

Около сего времени поселилась в Иерусалиме, на горе Элеонской, в одежде иноческой, но в образе мужеском, Пелагия, сперва известная грешница антиохийская, многих соблазнившая своею красотою, а наконец знаменитая затворница⁸⁸. Епископ Илиополиса, Нон, был орудием её спасения. Однажды сидел он на совещании, с патриархом Антиохийским Максимианом, пред дверьми церкви, и мимо их пронеслась шумная толпа юношей и дев, сопутствовавших Маргарите или жемчужине, ибо так была называема Пелагия по красоте своей. Епископы с состраданием отвратили взоры; но блаженный Нон сказал им: «Не осуждает ли нас поведение жены сей? Ибо если она столько заботится о украшении её тела, чтоб только нравиться людям, то не дадим ли мы тяжкого ответа, за то что менее ее радеем о украшении души нашей, обрученной Небесному Жениху?» Возвратясь в свою келию, он заключился на молитву, прося Господа, со слезами, отпустить ему сие прегрешение, и увидел во сне голубицу, сперва черную и смрадную, порхающую около купели, в притворе оглашенных, а потом убеленную, как снег, и воспарившую к небу.

На другой день, по просьбе патриарха, проповедовал он народу в церкви и от избытка сердца убеждение истекало из уст его. Промыслом Божиим, пришедшая в церковь грешница пролила обильные слезы и немедленно написала к нему письмо, умоляя доставить ей свидание, дабы покаяться пред ним в грехах. Он велел ей прийти, в присутствии епископов, в преддверие того же храма, мимо коего еще недавно с шумом протекла она, и грешница, припав к ногам старца, исповедала свои грехи. Святитель сказал ей, что правила церковные назначают восприемника крещаемым; она же поручила ему свою душу, возлагая на него всю ответственность своего обращения, и по совету епископов дозволено ей было, ради пламенного её покаяния, приступить немедленно к святому крещению. Пелагия раздала имущество свое убогим, дала свободу рабам, и на восьмой день, оставив белые одежды новокрещенных, взяла власяницу и мантию из рук епископских и пошла странницею в Иерусалим. Там, под мужеским именем Пелагия, затворилась в келии, на горе Элеонской, близ храма Вознесения. Три года спустя диакон Нона, Иаков, пошел поклониться Св. местам, и епископ поручил ему посетить на горе Элеонской затворника Пелагия. Верный диакон исполнил волю святителя, и, постучавшись в окно келии, приветствовал именем Нона мнимого затворника, в котором уже не мог узнать прекрасную некогда жену антиохийскую, ибо до такой степени изменили ее подвиги поста. «Попроси Святителя помолиться обо мне, – сказала только Пелагия, – потому что он во истину святой Божий»; и немедленно закрыла окно. Тронутый общею молвою о святости затворника, диакон хотел еще однажды посетить его и, спустя несколько дней, опять постучался в окно келии, но уже не было ответа. Тайное предчувствие внушило ему мысль, что затворник скончался; он открыл окно келии и убедился в печальной истине. По его зову собрались иноки окрестных обителей, с многочисленным народом, чтобы воздать последний долг затворнику; но сколь велико было общее изумление, когда при обмывании тела узнали женщину в мнимом отшельнике; ее погребли с честию, воздав хвалу Богу, дивному во святых своих⁸⁹.

Год спустя после кончины великого Евфимия, отошел в вечность и блаженный его последователь, авва Герасим Иорданский, до такой степени строгий к самому себе, что оскорблялся, когда соседние жители Иерихонские приносили ему жизненные припасы; он даже сказал однажды своим инокам, просившим у него позволение держать в келиях огонь, дабы согревать себе воду и пользоваться им для ночного чтения, что могут перейти из лавры в монастырь новоначальных, ибо доколе жив, не позволит такой роскоши отшельникам. Сто лет после еще процветала лавра его, на таком же твердом основании. Одним из славных его учеников был отшельник Кириак, воспитанный в благочестии епископом Коринфа, своей родины, и оставивший земные блага по евангельскому изречению: «Если кто хочет идти по Мне, да возьмет крест свой и следует за Мною». Юношей посетил он Св. места Иерусалимские, и там основался на зиму в обители игумена Евлогия; но, жаждущий безмолвия, удалился к великому Евфимию, который поручил его сперва игумену Феоктисту, а по смерти сего подвижника, Герасиму Иорданскому. Кириак успел снискать любовь святого старца, и он всегда брал его с собою, когда сам сопутствовал великому Евфимию, на дни Четыредесятницы в пустыне.

После кончины своего наставника возмужавший в подвигах юноша переселился в лавру Евфимиеву, где дал ему келию игумен Илия; но несогласия, возникшие между иноками обителей Евфимия и Феоктиста, побудили Кириака, после десяти лет, перейти в лавру Сухумскую, основанную Харитонием. Там принят был сперва как новоначальный и опять обременен низшими послушаниями, пока наконец не возвели его на степень пресвитера по общему уважению к его добродетели. Восемнадцать лет исполнял он сию должность, и потом удалился, с одним учеником, в соседнюю пустыню Натуф, где долго питался дикими травами, доколе один из окрестных жителей Фекуи не послал к нему хлеба; когда же истощился хлеб, Кириак принялся опять за горькие травы, услаждаемые им чрез знамение креста. Спустя четыре года исцеление беснуемого привлекло к нему столько народа, что он принужден был бежать в иную пустыню Руван; но и там провел не более пяти лет, избегая молвы народной. Наконец погрузился в дикое уединение при устье двух потоков, Лавры и Сусака, где еще не поселялся до него ни один отшельник, и опять убежден был иноками лавры Сухумской у них поселиться, ибо они надеялись, что его присутствие привлечет им благословение Божие; он избрал себе жилищем самую пещеру Харитония. Смятение, возбужденные некоторыми из монашествующих, побудили столетнего старца отойти еще раз в пустыню Сусакимскую, где Бог послал ему льва для охранения, как некогда блаженному учителю его Герасиму; ибо св. мужи, возвращавшиеся к первобытной невинности Адама, подобно ему приобретали и прежнее владычество над всеми тварями. Под сею дивною стражею увидел его однажды летописец Кирилл, пришедший посетить его с одним иноком лавры Сухумской. Устрашился Кирилл пустынного зверя, но спутник его успокоил, и лев уступил им дорогу, видя, что они идут к авве. Св. Кириак сказал им, что лев охраняет его от хищных зверей и варваров, и бросив ему, как домашнему животному, кусок хлеба от трапезы, послал его стеречь малый огород свой. В таких подвигах окончил старец Кириак более нежели вековое свое поприще, сохранив до последней минуты всю крепость телесную⁹⁰.

Но время уже говорить о величайшем из отцов пустынных, имя коего драгоценно для каждого инока не менее Антониева; ибо если Антоний Египетский был первоначальным отцом их, то из лавры освященного Саввы, над юдолию плача, заимствовала вся Палестина и вся Восточная Церковь иноческий устав свой, доселе сохраняемый в православном отечестве нашем. Стоит еще и самая его лавра над пропастями Кедрона, обуреваемая столькими веками бедствий и, однако, неподвижная, хотя исчезли постепенно вокруг нее прочие именитые обители пустынной Палестины. Столь твердо положено было её молитвенное основание.

«Никто, взявшись за рало и обращаясь вспять, не будет управлен в царствие Божие!» О сей евангельской истине размышлял непрестанно освященный Савва, девяти лет бежавший из дома отеческого в обитель и, наконец, из родины Каппадокии к Св. местам, несмотря на все убеждения присных⁹¹. Еще отроком показал он пример необычайной своей веры, когда, осенив себя знамением креста, смело извлек из горящей пещи свою одежду, забытую в ней по небрежности одного из иноков; не без Божиего попущения был он отпущен и в Палестину начальником обители. «Оставь идти Савву, он мне послужит в пустыне» – таков был таинственный глас настоятелю о новоначальном, и Савва пошел в пустыню. Иувеналий еще был тогда епископом Иерусалима. Там провел отрок первую зиму, в монастыре старца Пассариона, под руководством игумена Елпидия, и, непрестанно вздыхая о пустыне, устремился в пещеру богоносного Евфимия; он умолял со слезами принять его в число учеников; но богоносный авва послал его в монастырь друга своего Феоктиста, которому поручил наблюдать за ним с особенною заботою, ибо предвидел в нем великого отца отшельников и хотел, по собственному опыту, научить его, как обращаться впоследствии с новоначальными. Под руководством Феоктиста созрел юноша, не чуждаясь никаких трудов и послушаний, так что и сам великий Евфимий называл его юным старцем.

Сильное искушение постигло Савву когда, вынужденный сопутствовать одному из собратий в Александрию, нашел там своих родителей, и они стали умолять его возвратиться опять в мир. «Я служу в избранной дружине Царя царей, – отвечал он, – и не могу признавать моими присными дающих мне столь пагубный совет». Ему предлагали много золота на обратный путь; Савва взял только три золотые монеты и принес их Феоктисту. По кончине сего блаженного учителя, во время игуменства Лонгина, возмужавший инок испросил себе позволение у великого Евфимия уединиться в соседнюю пещеру, которая висела над бездною, с полуденной стороны монастыря; там, проводя всю неделю в молитвенном плетении кошниц, он возвращался по субботам в обитель, для приобщения Св. Тайн, и запасался опять пальмовыми ветвями на прочие дни; так протекли пять лет. Уже он сделался неразлучным спутником богоносного аввы и с ним вместе удалялся каждый год, на время Четыредесятницы, в пустыню Руван, где сердце его в пламенной молитве соединялось с Господом. Когда же закатилось на берегах Иордана сие великое светило пустыни, Савва еще немного времени пользовался назиданиями блаженного Герасима, молитвою отражая страшные искушения лукавых духов; и звери, и гады, и самые варвары, скитавшиеся по сей пустыне, не смели ему прикасаться, ибо над ним была рука Господня.

Четыре года спустя, когда однажды проводил ночь в молитве, на той горе, где императрица Евдокия соорудила башню для свидания с Евфимием, Савве предстал светлый Ангел и сказал: «Если ты хочешь, для славы Божией, соорудить в сей пустыне как бы некий град святых отшельников, сойди до того потока, что к восходу солнца; там найдешь пещеру, еще доселе никем не обитаемую. Избери ее своим жилищем, и Тот, кто промыслом своим питает зверей сельных и птиц небесных, не оставит и тебя в пустыне». – Пещера сия, указанная Ангелом, находилась в горе над потоком Кедронским, за пять часов хода от Иерусалима и за три от Вифлеема. Савве было уже сорок лет, когда он поселился в сей пещере, послужившей основанием его знаменитой лавре и многим другим; это случилось, по свидетельству летописца Кирилла, в год смерти патриарха Анастасия, когда Мартирий заступил его место.

Так как трудно было подыматься в пещеру, висевшую над пропастью, Савва укрепил веревку при входе, чтобы с помощью её охранить себя от опасного падения, особенно когда он возвращался с водоносом, и немалого труда стоило ему добывать себе воду, за два часа расстояния от пещеры, потому что мутен был соседний поток. Еще недавно поселился в своем вертепе отшельник, когда однажды увидел четырех сарацин, искавших к нему подняться; без всякого страха он опустил к ним веревку, и варвары изумились, увидя строгий образ его жизни, ибо он питался только дикими травами и кореньями; с тех пор они стали приносить ему хлеба и финики, и так исполнилось предсказание Ангела о том, что Бог промыслит ему пищу в пустыне. Пять лет одиноко провел он в столь диком уединении, когда божественный Учитель, избравший его для назидания других в борьбе с демонами и страстями, открыл его иным искателям безмолвия; мало-помалу собралось около него до семидесяти учеников, которых летописец Кирилл называет ликом Ангелов, дружиною воинов Христовых, гражданами селения Божия, равночисленными и единонравными семидесяти ученикам Господа. Главные из них, в свою чреду, сделались основателями лавр и обителей, как то: Иоанн, Иаков, Фирмин, Севериан, Иулиан и другие; блаженный авва, непрестанно назидавший их словом и примером, устроил им над потоком пространную лавру, с малою церковью посредине, на холме, где приглашал совершать божественную службу мимоходящих пресвитеров, ибо сам по смирению чуждался священства.

Недостаток воды послужил виною чуда, еще более утвердившего веру учеников святого. Желая облегчить им труд дальнего водоношения, которое сам безропотно исполнял столь долго, Савва пламенно помолился Господу: «Господи Боже сил, если ты избрал место сие для своего прославления, благоволи дать нам здесь в утешение и воду». – Тогда услышал он рев дикого осла под горою, и при лунном свете увидел животное, бьющее копытом землю, отколе явилась вода для утоления его жажды. Заметив место, отшельник стал копать землю и, к великому утешению, обрел источник живой воды, не иссякавший с тех пор и в самые сильные засухи. В другой раз, Савва, спустясь ночью из своей пещеры, читал псалмы на берегу потока: внезапно увидел он, с западной стороны его, огненный столп, восставший от земли к небу: страхом и радостью исполнилось его сердце; он вспомнил восклицание древнего патриарха Иакова: «Воистину Господь на месте сем, а я не знал сего! Коль страшно место сие, это дом Божий, это врата небесные!» и продолжал свою молитву во все течение ночи. Утром пришел Савва к тому месту, где виделся ему таинственный столп, и там открыл пространную пещеру, иссеченную в виде церкви, как будто рука Божия нарочно приготовила ее для своего служения. Он довершил природную красоту её искусственным убранством и определил ее на церковное собрание по субботам и воскресеньям, а над сим вертепом устроил для себя уединенную башню, которая сообщалась с церковью тесною витою лестницею, и поселился в сей башне.

Уже число братий его лавры умножилось до ста пятидесяти, и о всех отечески заботился авва, дабы предупредить их опасное столкновение с миром; некоторые приносили с собою и деньги, для удобнейшего устройства лавры; но никому из учеников не позволял он искать священства, опасаясь честолюбивого помысла. Нашлись, однако, недовольные и в его мирной обители, по смерти благоприятствовавшего ему патриарха Мартирия; они отважились идти ко вновь поставленному Саллустию и просили себе иного настоятеля. Благоразумный Саллустий показал сперва, будто их не знает, и спросил, из какой они пустыни. – «Мы живем в пустыне потока», – отвечали они. «Но какого потока?» – спросил опять патриарх. «Иные называют его потоком игумена Саввы», – возразили лукавые иноки, и на вопрос: «Где сам игумен?» дали уклончивый отзыв, что человек сей слишком груб и невежествен, дабы управлять какою-либо обителию; ибо не только сам чуждается священства, но и не допускает до онаго никого из своих иноков. Тогда пресвитер храма Воскресения и хранитель Честного Креста, Кириак, бывший с патриархом, сказал им: «Вы ли приняли игумена Савву в его лавру, или он вас принял?» Недовольные принуждены были сознаться, что Савва их собрал, и ревностный пресвитер обличил их: что если Савва мог своими трудами сделать обитаемою пустыню, то конечно может управить и теми, которых принял в свое духовное гражданство. Патриарх отпустил их до утра без ответа, и втайне призвав на другой день св. Савву, как бы для беседы, рукоположил его в пресвитера, в их присутствии, и сказал: «Вот отец ваш и настоятель, не по избранию человеков, но по избранию Божию; я же послужил только орудием Св. Духу». – Сам Патриарх проводил его в пустыню, вместе с пресвитером Кириаком, и там освятил новую церковь в пещере, которая названа была Богозданною, ибо устроена рукою Божиею, а не человеков. Св. Савве было уже пятьдесят три года, когда принял он на себя священство, и в тот же год утешил его Господь приходом четырех именитых мужей, навсегда поселившихся в его лавре. То были уже испытанные в иночестве Иеремия, родом из Армении, с двумя учениками Петром и Павлом; старец уступил им прежнюю свою келию и устроил особую церковь для молитвенников их языка. Четвертый же пришелец был святой молчальник Иоанн⁹².

Иоанн происходил от славных и богатых родителей области Армянской; но он предпочел славу небесную земной и, устроив обитель в своем городе Никополе, заключился в ней с юного возраста; жители Армянского города Колонии, по смерти своего епископа, испросили себе пастырем Иоанна у митрополита их области, несмотря на все мольбы и отречение скромного отшельника, который не переменил и в святительстве иноческого жития; но девять лет спустя, огорченный жестокостью зятя своего, правителя Армении, св. Иоанн пошел искать суда в Царьград и, устроив там дела своей паствы, уже не хотел более возвращаться на кафедру. Он отплыл в Иерусалим, где поселился сперва в обширной богадельне императрицы Евдокии; оттоле, ищущий безмолвия, последовал за светлою звездою, ему воссиявшею во время молитвы, как некогда волхвам, и обрел себе место упокоения в юдоли плача. Он пришел в лавру св. Саввы в тот торжественный день, когда патриарх освящал церковь в вертепе, и, утаив от всех высокий сан свой, принят был как новоначальный послушник.

В том же году овдовевшая мать св. Саввы, София, переселилась к нему из Александрии и восприяла иноческий образ; по кончине её св. Савва употребил все принесенные ею богатства на устроение обширной богадельни, для поминовения души усопшей. Епископ Иоанн, по воле эконома, как простой инок трудился при строении, принося воду и служа для трапезы каменщиков, и так продолжал он подвизаться в течение двух лет, доколе не испросил себе уединенную келию для безмолвия.

Между тем великий Савва искал новых подвигов; следуя примеру богоносного Евфимия, он каждогодно отходил в пустыню, на время Четыредесятницы. Однажды, скитаясь вдоль берега Мертвого моря, увидел он малый островок, где пожелал окончить подвиг поста, но лестию демонскою едва не лишился жизни; ибо впал в яму горящей извести, которая так его опалила, что по возвращении братия узнавали своего авву только по звуку голоса; он же воздал славу Богу, что на время лишился и внешнего благолепия. На другой год, находясь с учеником своим Агапитом в пустыне, увидел льва, приблизившегося к спящему ученику, и молитвою обратил в бегство страшного зверя; но потом предварил Агапита, чтобы более бодрствовал над собою, не позволяя слишком отягощать свое тело сном. С тем же учеником открыл он однажды, за Иорданом, древнего отшельника в уединенной горе. Дух Божий внушил Савве взойти в пещеру, и после краткой молитвы, отшельник сказал ему: «Савва, раб Божий, кто открыл тебе место сие? Уже тридцать восемь лет я здесь спасаюсь, никого не видя». – «Бог, открывший тебе мое имя, привел и меня», – отвечал Савва и они насладились взаимною беседою. Несколько дней спустя, возвратясь к той же пещере, святой Савва увидел отшельника, стоящего на коленях, и не смел нарушить его молитвы; целый день молча ожидал он её окончания, к вечеру же тихо подойдя к молившемуся, чтобы испросить благословение, нашел его мертвым и с благоговением предал земле.

Недалеко от лавры, основанной святым, на расстоянии пути одного часа, находилась гора с развалинами древней крепости, неприступная по жилищу злых духов. Мужественный Савва решился провести так святую Четыредесятницу и вооружился маслом от лампады, висевшей пред Честным Древом Креста; демоны, сперва возмущавшие покой его страшными мечтами и воплями, сами со страхом бежали, как стая черных птиц; окрестные пастыри, изумленные сим чудом, пришли посмотреть на человека Божия, в его новом уединении; он же отпустил их с миром и назиданием и, возвратясь в лавру, взял с собою после Пасхи несколько учеников на гору, духовно им завоеванную, чтобы устроить келии и обитель из развалин; там, посреди обломков, нашел целое сохранившееся здание и определил оное для храма Божия. Савва назначил настоятелем в новую обитель одного из учеников своих, Павла, а по его скорой кончине, Феодора, который взял с собою единокровных ему Сергия и Павла; оба они были впоследствии и начальниками сей обители, и епископами. Желая сделать новый монастырь рассадником иночества, опытный его основатель собрал в нем братию, уже возмужавшую в подвигах поста, и близ горы сей устроил странноприимный дом, где новоначальные привыкали к обязанностям звания монашеского; самых же юных, по примеру великого аввы Евфимия, разделявшего подобные заботы с другом своим Феоктистом, отсылал в обширный монастырь св. Феодосия Киновиарха, или отца общежительных, который находился за полтора часа хода от юдоли плача.

И Феодосий, как друг его Савва, происходил из Каппадокии, родины великих мужей Церкви, и, в раннем возрасте помещенный в клир, глубоко изучил Св. писание; по примеру отца верующих, Авраама, оставившего родную землю, глас Божий побудил и его идти вслед за Христом⁹³. Феодосий решился посетить Св. места Иерусалима, чтобы там избрать себе образ жизни, и, проходя Антиохию, утвержден был в своем намерении св. Симеоном столпником, который познав его духом, возгласил с вершины столпа: «Мир тебе Феодосий, человек Божий», и предрек ему, что будет пастырем духовного стада.

Иувеналий был тогда епископом Иерусалима; поклонившись Св. местам, юный пришелец колебался, избрать ли ему пустыню или общежитие, и предпочел последнее; ибо чувство смирения не позволяло ему идти на духовную брань, не укрепив прежде силы свои под руководством испытанных воителей. В одном углу древней башни Давидовой, на Сионе, жил некто престарелый инок Лонгин, заматеревший в подвигах поста и свыше просвещенный для назидания душ. Его мудрому руководству вверил себя юный Феодосий и в скором времени усовершенствовался в жизни духовной. Он хотел остаться при старце до конца дней его, но одна благочестивая жена, соорудившая церковь во имя Богоматери, на пути к Вифлеему, упросила Лонгина дать ей ученика Феодосия пресвитером к новой церкви, однако, смиренное чувство своего недостоинства и уважение к священному сану, которым облекся, так устрашило Феодосия, что он вскоре удалился в соседнюю пещеру, где, по преданию, провели ночь волхвы, когда приняли во сне весть не возвращаться к Ироду.

Чрезвычайно строгая жизнь его, изнуряя тело, возвышала душу, и как древо, насажденное при источниках вод, приносил он сладкие плоды духовные; тридцать лет, как тридцать дней, протекли неприметно в непрестанном подвиге. Мало-помалу собрались к нему ученики, сперва в числе семи, а потом двенадцати; Феодосий возбуждал их памятованием смерти и для сего велел им вырыть общую могилу; однажды, стоя на краю её, сказал он с чувством тихой радости: «Вот и жилище готово, кто же обновит его?» Один из учеников, пресвитер Василий, преклонив колена, просил святого благословить его на сие обновление, и Феодосий благословил. С тех пор братия уже смотрели на Василия, как на жильца иного мира: за него молились как бы за усопшего, в третий, девятый и сороковой день, и на исходе последнего, без всякой болезни, тихо уснул он о Господе. По прошествии сорока дней, Василий видим был святому авве, молящимся вместе с братиею, как во дни земной его жизни.

Господь явил, многими знамениями, небесное покровительство возлюбившему его пустынножителю. Однажды когда, накануне Пасхи, не было даже хлеба для священнодействия и огорчалась братия, Феодосий с верою велел им накрыть трапезу, возложив попечение на Бога, и до захождения солнца неизвестный муж привез им на двух лошаках обильный запас хлеба; в другой раз, когда братия опять просила его прибегнуть к щедрости одного нищелюбца, во время голода, то же благое Провидение привело к ним иного путника с хлебом.

Число его иноков возросло до такой степени, что необходимо уже стало помышлять о устроении обители, хотя и долго боролся он с мыслию все оставить для желанного им безмолвия. Феодосий молил Господа открыть ему, видимым знамением, место нового жилища, и, взяв кадильницу с фимиамом и незажжёнными углями, ходил по пустыне в той надежде, что Бог воспламенит уголья на месте, Ему угодном. Исполнилось его благочестивое желание, и пламя вспыхнуло недалеко от той пещеры волхвов, где вначале он водворился; там положил основание обители, которая сделалась самою обширною из общежительных во всей Палестине. Молва о Феодосие привлекла к нему бесчисленных учеников, всякого возраста и звания, от всех стран мира; многие оставляли броню воинскую или величие светского сана, чтобы обрести себе спасение под его смиренным руководством; ибо Дух Божий наставлял блаженного авву, неопытного в делах мира, как управлять столь разнообразным и многоплеменным сонмом. Для большей деятельности и для содержания многолюдной братии завел он полезные ремесла и искусства в своем монастыре, так что, не выходя из стен оного, всякий мог находить себе все потребное для жизни; по различным же языкам братии авва соорудил три церкви, где на разных наречиях совершалось богослужение.

Первая была для греков, вторая для армян, и в ней собирались также персы и аравитяне; третья для вессов, т. е. народов происхождения европейского, говоривших языком славянским и готфским; и так уже в исходе пятого столетия отечественный язык наш сделался богослужебным в одной из славнейших обителей Палестины⁹⁴. Семь раз в сутки, по распределению дня и ночи, собирались в церквах своих разноплеменные иноки для воспевания хвалы Господу, соединившему их от всех концов вселенной; но, кроме утренних и вечерних бдений, в них совершалась только литургия оглашенных; после же чтения Евангелия все сходились в соборную церковь греческую для слушания литургии великого Василия, ибо она преимущественно совершалась в обители Феодосия, по глубокому уважению его к сему великому соотечественнику и учителю Церкви. Когда некоторые из его иноков, увлеченные в пустыню духом гордости, без благословения настоятеля возвратились опять в обитель, испытав тяжкие искушение, Феодосий принял их с любовию; но построил им особенное жилище с церковию, дабы они душевною своею болезнию не возмутили мира прочих; сам же непрестанно навещал их, заботясь отечески о их спасении; а верных своих иноков укреплял благими советами в предпринятом ими подвиге, возбуждая их к любви, смирению и неленостному труду, доколе еще не миновалось время.

Если замечал, что убеждение недействительны для ожесточившихся сердцем, кроткий старец падал к ногам их и умолял, ради собственного их спасения, порадеть о бедствующей душе, хотя из снисхождения к его просьбе. Кротость его и любовь равнялись его великому терпению. Однажды инок, отлученный им от общества братии за тяжкое согрешение, вместо того, чтобы раскаяться, отважился сам отлучить авву; но духовный врач сей, хотя тронутый до глубины сердца таким ожесточением, не отказался исполнить сам возложенной на него эпитимии, и смятенный его поступком ученик смирился в свою чреду пред великим учителем. Не только духовным болезням служила врачебницею его обитель, но и все телесные недуги находили в ней покров и убежище, ибо он устроил четыре богадельни, в которые с любовию принимал страждущих: одну для престарелых иноков, изможденных подвигами; другую для больных из числа братий; третию для мирян всякого звания, более привыкших к удобствам жизни; и четвертую для простолюдинов. Одна благочестивая жена способствовала ему своими даяниями, к устроению и пятой богадельни, для женского пола, и сама основала невдалеке женскую обитель, где постриглась и мать святого, сделавшаяся ему дочерью духовной.

Евангельская любовь Феодосия особенно обнаруживалась в служении его при богадельнях; ибо он точно видел в каждом из болящих самого Господа Иисуса Христа, и не гнушался никакими недугами, побеждая тем отвращение учеников своих от смрадных язв. Нищие, мимоходившие странники, алчущие и жаждущие находили также временное успокоение в его обители; ибо никому не затворялись гостеприимные двери; всем нуждающимся раздавалась милостыня, одежда и пища; иногда до ста трапез накрывалось для многочисленных путников. Но где же находил он средства для щедрот своих? «Не оскудеет рука дающего, – говорит Св. Писание, – и, снабжающий нищего, взаймы дает Богу». Однажды, в голодный год, собралось на Пасху такое множество народа в обитель, что озабоченные их пропитанием блюстители трапезы решились уменьшить по возможности обычную раздачу хлеба, дабы всех удовлетворить, и затворили врата монастырские, для сохранения порядка при раздаче пищи; но Феодосий велел, отворив врата, всех кормить до сытости, и блюстители, с радостным изумлением, увидели дивное размножение хлебов в собственных руках их, как некогда в руках апостольских при насыщении пяти тысяч в пустыне; чудо сие повторилось и в других подобных же случаях.

«Какой муж!» – восклицает о Феодосии описатель его жития; он весь принадлежал другим и себе в то же время: спокойный посреди обременявших его забот, как бы в пустыне, и всегда одинакового расположения духа; внимательный к другим нежною своей любовию, к себе же необычайною строгостию; заботясь телом и душею о спасении ближнего, но и не забывая собственной души; ибо в нем сливалось воедино собственное освящение с освящением других. Чтение Священного Писания, которое возлюбил с юного возраста, питало дух его и во все течение жизни, умножая в нем сокровище познания слова Божия, манною изливавшееся в алчущие души; и преклонный возраст не угасил в нем ревности к бдению церковному; когда же болезнь не позволяла ему участвовать с братиею в молитве соборной, он бодрствовал, сидя в келии, и сам распределял оттоле порядок чтения и пения, присутствуя непрестанно духом посреди собранного им сонма. Таков был сей великий Киновиарх, т. е. начальник общежития, преимущественно так названный, как и друг его Савва, по особенному своему помазанию, называется Освященным; и их обоих назначил патриарх Саллустий блюстителями всех обителей Палестинских, по смерти игумена Маркиана, поручив Феодосию всех общежительных иноков, а Савве всех отшельников.

Подвиги Св. Саввы и Феодосия

Преемник Саллустия на кафедре Иерусалимской, патриарх Илия⁹⁵, также из учеников великого Евфимия, пожелал иметь около себя обитель монашествующих и собрал иноков, живших отдельно окрест башни Давидовой, в особенный монастырь, который устроил подле своего дома, у храма Воскресения. Св. Савва немедленно приобрел опустевшие келии башни Давидовой и обратил их в богадельню, для своих и чуждых иноков; он устроил и еще две богадельни, в монастыре укрепленной горы, и две больницы, одну в Иерусалиме, а другую в Иерихоне; деньги же, потребные на сии богоугодные заведения, принес ему неизвестный муж и скрылся, не сказав, кто он и отколе. Так как число армян очень умножилось в лавре св. Савва соорудил для них особую больницу и церковь во имя Пречистой Девы, которую освятил Патриарх Илия. Но, дозволив армянам богослужение на собственном их наречии, бдительный ревнитель Православия повелел им петь Трисвятую песнь на языке греческом, дабы не вкралось неправильное прибавление: «распныйся за нас», которое ввел между армянами лжепатриарх Антиохийский Петр Гнафей, обольщенный ересью Евтихия, о страдании Божества. Авва положил также, чтобы вся братия необходимо соединялась, по субботам, в богозданной церкви вертепа, а по воскресениям в храме Пречистой Девы, где всенощные бдения занимали течение целой ночи.

К патриарху Илие привел однажды св. Савва молчальника Иоанна, извлеченного им опять из любимого уединения к заботливой должности эконома, и просил святителя рукоположить его в пресвитера. Уже патриарх шел в церковь Голгофы, чтобы совершить над ним таинство; – тогда Иоанн, видя, что не может долее таить своего сана, отвел в сторону патриарха и сказал ему: «Тебе, святой отец, открою тайну, которую прошу сохранить; иначе я буду принужден оставить сии пределы. Я епископ, и сознание грехов моих заставило меня оставить сан мой и бежать в пустыню, чтобы в ней искать милосердия Божия. Я полагал, однако, что доколе еще в сем возрасте, обязан я служить моим ближним, дабы и мне не укорительны были их услуги, когда изнемогу силами». Изумился патриарх глубокому его смирению и, призвав авву, сказал ему: «Инок сей открыл мне тайну, воспрещающую рукополагать его; итак оставь его в мире, не нарушая отселе ничем его спокойствия». Велико было огорчение святого игумена, ибо думал, что ошибся в молчальнике; он провел целую ночь в слезах и молитве, прося Господа открыть ему сию тайну, и услышал Ангельский голос: «Не бесполезный сосуд Иоанн, но сосуд избранный; не может епископ быть опять пресвитером».

Не изумился и не устрашился Савва небесного явления, ибо он привык к общению с духовным миром; он только поспешил, с сердцем исполненным радости, в келию молчальника и, обняв его, сказал: «Отче Иоанн, ты от меня утаил данную тебе благодать, но Бог мне открыл ее!» – «Ах, отец мой, – отвечал ему блаженный молчальник, – слова твои меня огорчили, ибо теперь я должен буду оставить мое уединение, сделавшись всем известен». Но Савва умолил его остаться, обещая, пред лицем Божиим, никогда не открывать его тайны, и молчальник еще более уединился, уже ни с кем не говоря ни слова, кроме приносившего ему необходимую пищу. Однажды только вышел он из своей келии, чтобы приветствовать патриарха Илию, пришедшего на освящение храма; когда же возмущение иноков лавры побудило св. Савву оставить неблагодарных, то и молчальник скрылся в пустыню Руван, где провел шесть лет в пещере, питаясь дикими травами. Один из братий пришел разделить с ним уединение и, будучи не в силах переносить лишений пустынных, убеждал молчальника возвратиться на Пасху в лавру; но Иоанн зная, что там нет великого настоятеля, советовал ему вверить себя Господу, сорок лет питавшему шестьсот тысяч израильтян в пустыне; когда же непокорный ученик его оставил и, заблудившись в пустыне, возвратился после трех дней в пещеру Иоанна, он нашел ее исполненную хлебами, и покаялся в своем неверии.

Зависть демонская нарушила желанный мир в лавре св. Саввы: недовольные иноки, которые уже однажды против него восставали при патриархе Саллустии, возобновили ропот, в числе сорока человек, и частыми неприятностями заставили наконец святого удалиться. Он пошел в пределы Скифополя, в пещеру, где было логовище льва; дикий зверь, ночью возвратясь в свою берлогу и увидев спящего авву, тихо взял зубами за край его одежды, чтобы извлечь вон. Проснулся святой и, нисколько не ужаснувшись, стал творить молитвы; потом же сказал льву, который хотел опять его тревожить: «Обоим может служить сия пещера, ибо мы имеем единого Бога творцем; если же ты не хочешь со мною оставаться, то уступи мне место, потому что я человек и создан по образу Божию»; – лев удалился. И хищники, услышав о жительстве святого в пещере, пришли с намерением его ограбить, но изумленные евангельскою его нищетою, удалились с чувством благоговения; им встретились на пути два страшные льва, и они оградились от них именем освященного Саввы. Чудо сие совершенно их обратило на путь покаяния, и молва о том до такой степени распространилась, что уже Савва не имел покоя и в своем диком вертепе.

Около святого отшельника собралось несколько учеников, и впоследствии основался монастырь в сей пещере; Савва, влекомый любовью к первоначальному своему жилищу, оставил покорных для непокорных; но число их умножилось, в его отсутствие, и никакие убеждения кротости не могли на них подействовать. Опять удалился он к Никополю и пустынствовал сперва под сению развесистого дерева, доколе владетель поля не устроил ему хижину, обратившуюся также в монастырь, от множества собравшихся учеников. Между тем, недовольные в лавре распустили молву, будто бы авву их съели дикие звери в пустыне, и, пришедши в Иерусалим к патриарху Илие, просили себе настоятеля; но Илия, зная их нерасположение к святому, отвечал: что он не может поверить, чтобы Господь выдал зверям верного раба своего, и потому надлежит или искать его по пустыне, или ожидать его возвращения в Иерусалим. И действительно, Савва возвратился во святый град, к празднику обновления храма, ибо к сему дню обыкновенно сходились все настоятели пустынных обителей. Патриарх убедил его не оставлять своей лавры и написал послание к недовольным инокам, чтобы они приняли с любовию возвратившегося отца их, или бы сами оставили обитель. Они же, ослепленные яростию, разрушили башню над потоком, служившую келиею Савве, и вышли из его лавры, оставив по себе сей горький след своего нечестия.

Мятежники думали найти убежище в монастыре Сухумском, у блаженного игумена Аквилина; но он не принял нарушителей порядка, и они принуждены были идти поселиться близ Фекуи, в развалинах монастыря Романа, изгнанного за ересь. С их удалением водворился мир в лавре над юдолию плача; истинные чада послушания процвели под духовным назиданием отца их. Савва отыскал в пустыне и знаменитого молчальника Иоанна и возвратил в его келию. Однако сердце святого болело об отпадших; узнав, что они гибнут от неустройства внутреннего и внешнего, он сам навестил их и стал посылать им необходимую пищу из своей лавры; видя же, что они принуждены ходить для слушания божественной литургии в отдаленную церковь, выстроил для них молитвенную храмину, испросил им у патриарха в законное достояние келии, занятые ими самовольно, и распространил их обитель; подавляя их неблагодарность бременем своих благодеяний, он приобрел их наконец себе и Богу, и дал им настоятелем опытного инока своей лавры, Иоанна, одаренного прозорливостию. Место сие названо в последствии новою лаврою.

Савва достиг уже семидесятилетнего возраста, но еще не утомлялся от подвигов поста. Отойдя, по обычаю, на время Четыредесятницы в пустыню, он обрёл, недалеко от укрепленной горы, еще пещеру, и там, после Пасхи, устроил малую церковь и обитель, под начальством сопутствовавшего ему в пустыни инока Павла; монастырь сей прославился впоследствии под именем пещерного. И еще обитель основал великий отец пустынников палестинских. Башня, воздвигнутая императрицею Евдокиею для свидания с аввою Евфимием, перешла после её смерти в руки евтихиан; когда же они были изгнаны, два инока несторианские в ней поселились; башня сия возвышалась над тремя из монастырей св. Саввы, который не мог равнодушно видеть столь опасного соседства еретиков посреди его духовной паствы. Он обратился с молитвою к Богу и в духовном видении увидел себя посреди храма Воскресения и двух ликторов, изгоняющих обоих несториан. Савва, тронутый сим видением, посетил сам отступников Православия и, приобретя их истинной Церкви, отвел в обитель св. Феодосия Киновиарха, а в оставленной ими башне учредил монастырь под начальством ученика Феодосиева Иоанна, который служил некогда в страже императорской; от него сохранилось звание Схолария новому монастырю.

Один из иноков св. Саввы, именем Иаков, вздумал самовольно подражать примеру святого и, удалившись во время поста в пустыню, на малое озеро, называемое Эптастома, т. е. седмиустное, устроил там келию и церковь. Напрасно старался убедить его святой Савва в неправильности сего поступка, представляя, что и самое озеро принадлежит лавре. Одна только смертная болезнь побудила непокорного к раскаянию, и патриарх Илия велел разорить его постройки; но несколько времени спустя один благочестивый муж пожертвовал землю недалеко от бывших келий, и с благословения святого соорудилась там еще лавра, названная Эптастомою, под настоятельством двух братий Павла и Андрея. Святой старец имел утешение видеть и совершенство, которого достигали, под его руководством, послушные ученики. Двум из них, Зану и Вениамину, уступил он собственную свою келию, за версту от великой лавры, где в последствии основалась также обитель. Другой ученик Анфим, тридцать лет живший по другую сторону потока, против самой келии святого, когда он предлагал ему по болезненному состоянию перейти в иную келию, ближе к церкви, отвечал: «Надеюсь, что Господь, создавший мою душу, благоволит и принять ее от меня в той келии, где я посвятил себя его служению, с тех пор как оставил мир». Немного времени спустя св. Савва, встав ночью прежде благовеста, услышал пение со стороны келии Анфима и псаломные гласы: «Прейду в место селение дивно, даже до дому Божия, во гласе радования и исповедания шума празднующих». Немедленно собрал он всю братию и привел ее в келию Анфима; но уже блаженный отшельник прешел в вечность; с честию погребли его в усыпальнице братий.

Еще один инок, изгнанный из обители св. Феодосия за то, что нечаянно убил лошака, пришел искать спасения в лавре св. Саввы и провел тридцать лет в непрестанных подвигах поста. Когда же почувствовал приближение своей кончины, он просил святого игумена отпустить его для примирения к Феодосию, и Савва послал с ним другого инока сказать прежнему его настоятелю: «Вот Афродит, пришедший ко мне человеком, а теперь возвращающийся к тебе Ангелом». После желанного примирения тихо преставился сей земной ангел, и его погребли в отдельном гробе, для назидания приходящих поклонников.

Настало время великому авве подвизаться и за истину; ибо ересь евтихиан еще не преставала волновать Восток. Наследник императора Зинона, Анастасий, старался распространить повсюду окружное послание, под именем Энотика, т. е. согласительного, которое, для примирения евтихиан с православными, не осуждало гласно, но и не признавало Халкидонского Вселенского собора. Главным действователем в Сирии был Север, лжепатриарх Антиохийский, некогда инок одной из обителей Иларионовых, в окрестностях Газы, изгнанный оттоле за ересь игуменом своим Нефалом. Посланный евтихианами, с некоторыми другими иноками того же духа, в Константинополь, он был благосклонно принят престарелым императором и содействовал ему в низвержении законного патриарха Македония. Тимофей, избранный на его место, послал от себя общительные грамоты ко всем первостепенным епископам; но мужественные между ними отвергли сии грамоты; а робкие, в том числе Флавиан Антиохийский и Илия Иерусалимский, приняли писание, как от православного, хотя не одобрили низвержение Македониево, и тем возбудили против себя гнев императора.

Патриарх Илия, видя бурю, собирающуюся над его церковию, послал семидесятитрехлетнего старца Савву, во главе иных православных игуменов Палестины, в Царьград, чтобы предупредить козни Северовы, и писал к императору: «Я посылаю тебе цвет пустыни, добрых и верных рабов Божиих, настоятелей обителей многих, и между ними господина Савву, главу всех пустынножителей и свет всея Палестины, в той надежде, что они умирят твое царское величество»⁹⁶. Савва и бывшие с ним игумены предстали к двору царскому; но привратники всех пропустили, кроме одного Саввы, которого приняли за нищего, по его рубищу. Когда же император, прочитав грамоту, спросил, где Савва, с изумлением нашли его в углу одной из палат, читающим псалмы. Анастасий мнил видеть Ангела в его лице и встал пред ним с престола, исполненный благоговения; он посадил всех старцев и, расспрашивая о нуждах каждого, старался по мере возможности удовлетворить их, ибо любил монашествующих. Дошла очередь и до святого и на вопрос императора, почему он ничего не просит своей лавре, он отвечал, что пришел в Царьград только поклониться его лицу и просить от имени Св. града и своего архиепископа не возмущать мира Церквей Божиих, дабы они денно и нощно молились о благоденствии его державы.

Император дал святому старцу тысячу златниц для многочисленных его обителей и, отпустив всех прочих игуменов, позволил ему провести зиму в Халкидонском предместии столицы, где его часто навещали сановники и родственники царские; между прочими была и Анастасия, племянница царская, которая впоследствии сама удалилась в Палестину и прославилась подвигами иноческими на горе Элеонской. Император часто призывал к себе старца, чтобы пользоваться его духовною беседою, и однажды сказал ему, что желал бы удалить патриарха Илию, как признающего собор Халкидонский и чрез то потворствующего ереси Нестория; но мужественный Савва отвечал ослепленному императору, что святой архиепископ их твердо держится Православия, наученный оному древними светилами Церкви, ибо равно отвергает разделение Несториево, как и смешение Евтихиево, не отклоняясь ни направо, ни налево от истинного пути; – «Итак, – продолжал он, – заклинаю тебя, не возмущать мира матери Церквей, где нам открылась, по словам Писания, велия благочестия тайна».

Весною, пред своим отъездом, он просил императора отпустить городу Иерусалиму недоимку взимаемой с него подати, от которой страдали Церковь и народ; Анастасий согласился исполнить его желание; но Савва не мог убедить корыстолюбивого хранителя казны царской, который воспротивился милостивому повелению, и над ним сбылось пророчество святого о разрушении собственного его дома. На обратном пути из Царьграда, посетил он свою родину Каппадокию и обратил к православию в Елевферополе некоего игумена Паисия, бывшего ревнителя ереси Северовой. Он раздал щедрою рукою по всем обителям деньги, данные ему императором; когда же возроптали за то некоторые из иноков его лавры, святой напомнил им пример Давида, разделившего добычу и тем, которые не ходили с ним на брань, говоря, что если сами они трудились телом в странствии, то братия, остававшаяся в обителях, подвизалась за них духовно.

И святой друг Саввы, Феодосий, получив также обильные даяние от щедроты царской, принял их для того только, чтобы не оскорбить величие дающего; но он раздал их, подобно св. Савве, по окрестным обителям, предваряя их о имеющих быть искушениях за веру. Когда же сановники императора, надеясь, что уже благодеяниями приобрели старца на свою сторону, просили его объявить свое мнение о догматах Халкидонского собора, Феодосий написал пространное письмо государю, в котором ясно показал, что готов лучше умереть за веру отеческую, нежели последовать ереси Евтихиевой⁹⁷: «Поскольку нам предлагают или обесчестить веру и жизнь нашу, заблуждениями еретиков, или умереть со славою за догматы св. отец: то знай, о государь, что мы предпочитаем последнее, ибо если всякой добрый гражданин должен жертвовать жизнию за отечество, и мы сделали бы то же в случае нужды: то не наипаче ли должны жертвовать жизнию для зашиты веры, которая есть спасение душ наших? Скорее согласимся, чтобы Св. места Иерусалимские сожжены были огнем, нежели потерпим посреди их мнения, противные истине, ибо зачем и называть места сии святыми, если попустим их обесчестить ересию?»

«Сам Господь наш Иисус Христос, Царь славы, да предохранит нас от общения с еретиками, которых мы не только чуждаемся, но и предаем анафеме, будучи готовы постоять до крови за четыре Вселенские собора. Пусть возжжётся пламя, пусть изострят мечи и приготовят жесточайшие мучения, пусть умерщвляют нас не однажды, а по нескольку раз, мы на все готовы; но не изменим святой нашей вере, и не потерпим, чтобы попирали учение божественных отцов. Мы призываем во свидетельство истины самые их подвиги за сию веру, которая пребудет неподвижною в сердцах верных Господу, и готовых нам последовать. Мы же молим Всевышнего Бога, даровать тебе мир, превосходящий всякий разум, и направить ко благу твою державу».

Император, тронутый ли письмом сим, или вынужденный невольным благоговением к святому старцу, на время остановил гонение и даже написал к нему благосклонный ответ, слагая вину всех беспорядков на распри иноков, и поручая ему молиться Господу о умирении Церкви; но вскоре вспыхнули опять жестокие гонения, в которых Феодосий показал себя, вместе со св. Саввою, истинным ревнителем и заступником Церкви и поддержал дух православных. Император велел созвать собор в Сидоне, чтобы отвергнуть все решения Халкидонского; но Флавиан Антиохийский и Илия Иерусалимский, явившись на собор, обрушили все козни еретиков; когда же нечестивый Север поставлен был силою на кафедру Антиохийскую, вместо блаженного Флавиана, и патриарх Илия не хотел принять его общительных грамот, раздраженный Анастасий послал Олимпия, правителя Палестины, низвергнуть и его с кафедры; он поставил на его место пресвитера Иоанна, хранителя Честного Древа, который обещал пристать к общению Севера и анафематствовать собор Халкидонский.

Едва услышали великие отцы пустыни, Савва и Феодосий, о прибытии посланных Севера с его общительными грамотами, они немедленно собрались на Голгофу, со многими игуменами, и при большом числе иноков и народа произнесли торжественно анафему против Севера и его сообщников, в присутствии тех самых сановников и воинов, которые посланы были, дабы принудить патриарха Илию к общению с Севером. Когда же Иоанн поставлен был, властию царскою, на кафедру Илии, Савва и Феодосий пришли опять в Иерусалим и убедили его не сообщаться с Севером и защищать собор Халкидонский, обещая ему во всем содействовать; новый патриарх, исполненный благоговения к сим великим светилам, последовал их совету. Раздраженный правитель области, Олимпий, послал Анастасия, одного из приближенных своих, в Иерусалим схватить Иоанна и посадить его в темницу; опасаясь, однако, молвы народной, скоро освободил его, в надежде, что исполнит данное прежде обещание; но патриарх созвал в туже ночь всех окрестных иноков в Иерусалим, и их собралось до 10000, так что кафедральная церковь Воскресения Христова не могла вместить их, и по необходимости они соединились все, за вратами города, в храме первомученика Стефана, основанном императрицею Евдокиею⁹⁸.

Услышав о таком стечении, пришли туда и сановники царские: Анастасий, недавно заключивший в темницу патриарха, и бывший консулом Захария, и сам племянник царский Ипатий, который посетил по обету Иерусалим, ради своего освобождения из рук самозванца Виталиана. Патриарх Иоанн, в облачении, взошел на амвон, посреди храма, имея по сторонам св. Савву, начальника пустынножителей, и св. Феодосия, начальника общежительных. Сановник Анастасий ожидал видеть исполнение воли царской; но народ непрестанно взывал, в течение многих часов: «Анафематствуйте еретиков, утвердите собор!» И на сии вопли все трое громогласно ответствовали: «Анафематствуем Нестория, Евтихия, Севера Антиохийского, Сотерия Кесарийского, и всех и всякого, кто только не согласится принять собора Халкидонского». После столь явного свидетельства своей веры, они сошли с амвона; но ревностный Феодосий взошел еще однажды и, мановением руки потребовав общего молчания, громко произнес: «Если кто не приемлет святые четыре Вселенские собора, как и четырех Евангелистов, тот да будет анафема». Все изумились и безмолвствовали, как бы внимая гласу Ангела, и он сошел с амвона, посреди глубокого к нему уважения предстоявших, которые думали видеть и слышать сие во сне, более чем наяву. Последствием мужественного подвига было то, что четыре Вселенские собора вписаны были в поминовения церковные. Такая твердость изумила и сановников царских; Анастасий бежал в Кесарию к Олимпию, а племянник императора Ипатий с клятвою свидетельствовал святым игуменам, что он всегда чуждался нечестивого Севера и пришел в Иерусалим искать их общения. Он пожертвовал святому гробу, Голгофе и Честному Кресту сто литр золота и столько же дал Савве и Феодосию, для разделения по обителям.

Тогда император решился употребить силу, чтобы удалить из Св. мест патриарха Иоанна и святых двух архимандритов; но едва распространилась весть сия в Иерусалиме, как все иноки внезапно собрались в святой град, и общим согласием написали прошение императору от имени святых Саввы и Феодосия, всех игуменов Св. града и окрестных пустынь и всех ревнителей истинной веры. В грамоте сей они свидетельствовали государю, что сам Господь Иисус Христос, Сын Божий единородный, и Бог, Царь и повелитель вселенной, вверил ему царство земное, под своею лишь верховною властию, с тем, дабы даровал мир Церквам, и особенно матери всех Церквей Иерусалиму, где явилось и совершилось таинство нашего спасения, ибо из Иерусалима распространилось Евангелие в концы вселенной.

«Мы же, – писали они, – пользующиеся счастием обитать в сей священной земле, мы прияли веру в таинство сие от начала, не воображением, но действительно, из уст Пророков и Апостолов, чрез самый Честный Крест Господа Иисуса, чрез живоносный гроб Его и покланяемые здесь Св. места, и мы соблюли веру сию во всей её чистоте, по благодати Господа Иисуса Христа. Итак, мы решились и впредь соблюдать ее, при помощи той же благодати, не устрашаясь её противников и не увлекаясь никаким ветром лжеучения или тонкими хитросплетениями, которые только искушают слабые души лестию. Изумляемся, что хотя ты и воспитан в правилах сей святой веры, однако допустил при своей державе такую бурю против матери всех Церквей, храма Воскресения, который есть прибежище всего мира; вот её епископ, священнослужители, иноки изгоняются силою, пред лицем язычников, евреев, самаритян, и влекутся в места нечистые и неосвященные, дабы послужить малодушием к соблазну приходящих отовсюду поклонников, которые стекаются сюда ради спасения душ своих и отходят отселе с ужасом».

«Неужели по причине исповедания веры, нападают на сей священный град Иерусалим, который есть око и светило вселенной, ибо по словам пророческим: «от Сиона изыдет закон и слово Господне из Иерусалима?» Не в сем ли святом граде обитающие удостаиваются, собственными руками и устами, осязать места, ознаменованные самым событием божественных таинств? Каким же образом, после пятисот лет от рождества Христова, хотят еще учить нас нашей вере? Преобразование, какое хотят в ней сделать, может ли происходить от Господа Иисуса? Не есть ли это скорее учение антихриста, ищущего нарушить мир и согласие Церквей Божиих, исполнив их смятениями? Виною всех сих бедствий есть Север акефал, по грехам нашим допущенный Богом на кафедру Антиохийскую, которую занимает для гибели собственной души и всей Церкви Христианской; ибо он дерзает анафематствовать исповедание собора Никейского и Св. отцов, доселе оное защищавших. С ужасом отвергаем его общение и молим твое благочестие, сжалиться над Сионом, материю всех Церквей и покровительницею твоей державы, которую столь нагло позорят. Повели престать буре, сильно ее волнующей, ибо, когда дело идет о вере и надлежит избрать жизнь или смерть, мы предпочитаем последнюю и твердо положили никогда не сообщаться с врагами Церкви Божией, держась неколеблемо веры Апостольской, в коей вся наша слава и упование. Мы все единомысленны в приятии четырех святых Вселенских соборов, которые все излагают то же Евангельское учение, хотя и в различных словах, по различному времени их собрания. Первый есть собор Никейский, анафематствовавший нечестивого Ария; и мы почитаем себя обязанными принять и три последующие собора, как сей первый Вселенский, а именно: Константинопольский, против нечестия Македониева, Ефесский, против ужасного Нестория, и Халкидонский, против злого Евтихия. Поскольку сии четыре святые собора заключают в себе чистое учение Евангельское, то никогда не возможно будет нас от них отвлечь или присоединить к отвергающим оные, хотя бы нам угрожали тысячами смертей; а дабы твоя царская власть хорошо ведала исповедание нашей веры и дабы не внушали тебе, будто мы приемлем догматы Несториевы, то свидетельствуем пред тобою, что мы анафематствуем сего еретика, разделяющего Иисуса Христа, и в то же время, вместе с собором Халкидонским, анафематствуем и Евтихия, который сливает Божество со святым человечеством Господа Иисуса».

«После сего объявления мы еще умоляем светлость твою прекратить гонения против святого града и нашего святого архиепископа Иоанна, ибо враги нашей веры, под личиною благочестия, делают всякие жестокости. Свидетельствуем пред твоим величием, как и пред Богом и его Ангелами, что не можем согласиться ни на какую новость в делах веры; пусть лучше пролиется кровь наша, среди зарева святых мест; ибо что в священном наименовании оных посреди их поругания? – Мир Господний, превосходящий всякий разум, да соблюдет свою Церковь и да прекратит, твоею властию, все сии соблазны, ко славе твоего царствия».

Иноки сняли четыре списка с сего послания, один для своего патриарха Иоанна, другой для областных правителей, а два остальных послали к императору и патриарху в Константинополь. Анастасий, тревожимый в сие время возмущением Виталиана, принужден был оставить в покое иноков палестинских, и патриарх Иоанн удержался таким образом на кафедре. Но так как мужественный авва Феодосий ходил по окрестным городам и селениям, чтобы утвердить народ в истинной вере, император хотел особенно излить на святого весь свой гнев и послать его одного в изгнание. С радостию покорился он сему неправому приговору, почитая блаженством страдать ради имени Христова; но изгнание его не продлилось, по причине скорой кончины самого гонителя.

Пять лет уже протекло от заточения патриарха Илии в Аравии, на берегах Чермного моря, и во все сие время необычайные бедствие, засуха и глад, обременяли Палестину, что приписывали явно гневу Божию, за изгнание законного пастыря. В исходе пятого года св. Савва посетил его в пустынном заточении, вместе со Стефаном, игуменом обители Евфимиевой, и Евфалом, настоятелем обители Иерихонской, которого избрал сам Илия. – Обрадовался их пришествию патриарх и удержал у себя несколько дней; они видели его только около девятого часа дня, т. е. вечером, когда выходил к ним на убогую трапезу, ибо прочее время проводил в безмолвном посте и молитве. Однажды, когда собрались они в обычное время, не пришел к ним патриарх и, явившись уже около полночи, сказал: «Вы вкушайте пишу, мне же некогда».

Св. Савва, заметив в нем огорчение внутреннее, удержал его, и просил сказать, что имеет на сердце? Тогда, помолчав и прослезившись несколько, святитель сказал: «Император Анастасий скончался в сию самую минуту, как я говорю с вами; а я должен последовать за ним чрез десять дней, чтобы нам судиться пред судилищем Господа Иисуса». Он немедленно дал необходимые повеления о устройстве своих обителей, которыми не преставал управлять даже и из места изгнания, и назначил заранее иноков Несхава и Захарию, одного за другим, быть настоятелями после смерти Евфала, хотя и сей еще стоял живым пред лицем его. Еще восемь дней провел он после своего видения, питаясь только бескровною жертвою, и за три дня до кончины приключилась ему слабая болезнь, положившая предел святой жизни. Св. Савва и прочие игумены не отходили от одра его; на исходе десятого дня, приняв Божественное Причастие и сказав тихо: «аминь», на отходные молитвы, преставился на их руках восьмидесятидвухлетний святитель⁹⁹. Савва заметил день и час откровения, бывшего патриарху о кончине императора (это было 9 июля 518 года): возвратясь же в Иерусалим узнал, что действительно в тот самый день и час император Анастасий, при раскатах грома, видя все свои палаты как бы окруженные небесным огнем, перебегал из чертога в чертог и был наконец поражен, в самом сокровенном из них, молниею.

Иустин наследовал престол императорский и велел возвратить всех изгнанников. Едва достигла весть сия Палестины, св. Савва и Феодосий поспешили в Иерусалим, со множеством иноков и духовенства; соединились и епископы, подвластные патриарху, в малом соборе, и провозгласив указ императора, поместили еще раз четыре Вселенские соборы в поминовения церковные. Патриарх Иоанн написал о том окружное послание к патриарху Константинопольскому, подписанное тридцатью тремя епископами Палестины, и послал немедленно св. Савву, с некоторыми другими игуменами, к епископам Иоанну Кесарийскому и Феодосию Скифопольскому, для объявления им решения соборного; весть сия исполнила радостию всю Палестину.

Митрополит Иоанн Кесарийский вышел сам с своим клиром навстречу св. Савве. Это был тот знаменитый Хозевит, который посвятил себя с раннего возраста на служение Богу, в пустынной обители, сперва Фиваидской, а потом Палестинской; временно увлекся он противниками Халкидонского собора; но впоследствии, познав их заблуждение, поспешил в Иерусалим присоединиться к общению Церкви, и поселился в расселине утеса, между Св. градом и Иерихоном, в пустыне Хозевитской, давшей ему свое имя. Оттоле был он извлечен на кафедру Кесарийскую; но, жаждущий уединения, вскоре опять удалился в свое ущелие, где мало-помалу образовалась около него обитель иноческая, вся иссеченная в скале; несмотря, однако, на нестерпимый жар раскаленных камней она дышала райскою прохладою для отрекшихся от всех сладостей житейских, и скала сия служила ступенями их восхода духовного в лучший мир.

Пребывание святого Саввы в Скифополе ознаменовалось чудесами, ибо там он исцелил беснуемую и кровоточивую. По возвращении в Иерусалим, патриарх пригласил его за свою трапезу, вместе с Феодосием и ради почести посадил между собою и братом своим Антонием, епископом Аскалонским. Савва, привыкший к воздержанию иноческому, хотя и позволил себе за сею трапезою вкушать нечто более обыкновенного, однако принужден был отвечать на гостеприимные побуждения к пище обоих святителей: «Простите, отцы мои, я столько ем, сколько мне нужно». Тогда св. Феодосий, улыбаясь, сказал им: «Господин мой Савва так голоден, что вас обоих недостало бы для его духовного насыщения», и патриарх, постигнув значение сего слова, перестал беспокоить своего гостя и занялся беседою.

После кончины патриарха Илии страшная засуха опустошила всю Палестину, и здесь опять явилась сила молитвы великого аввы; ибо когда иноки одной из многочисленных его обителей, так называемой пещерной, хотели уже ее оставить, по недостатку воды, святой упрекнул их в малодушии и обещал, что чрез три дня наполнятся все их водохранилища; по истечении трех дней, дождевая туча покрыла все пространство их обители, так что ни одной капли не упало ни к востоку, на монастырь укрепленной горы, ни к северу, на монастырь башни Евдокиевой, ни к югу на великую лавру¹⁰⁰. Когда же иноки сих обителей пришли в свою чреду жаловаться старцу, спрашивая: чем заслужили они гнев Божий? – Савва их успокоил тем, что Господь, призревший нужды их братий, сохранит и у них достаточно воды до новых дождей. Между тем засуха не прекращалась и нищие иерусалимские просили, как милостыни, воды вместо хлеба. Патриарх Иоанн, опасаясь смятения народного и желая добыть воду, велел копать в местах самых низких, около купели Силоамской; но и на большой глубине не оказалось воды, и патриарх с горестию говорил о том одному из сановников города.

«Я слышал, – отвечал ему благочестивый муж, – что недавно архимандрит Савва испросил у Бога дождя для одной из своих обителей». – Патриарх поспешил призвать из пустыни Савву; он умолял его сжалиться над бедствующим народом и обратиться с пламенными молитвами к Богу: «Если ради моих грехов Бог послал сие бедствие, – говорил огорченный святитель, – зачем же страждет, за мою вину, невинный народ?» – «Увы! – отвечал ему святой, – кто я, чтобы укротить гнев Господень? Я только грешник и слабый инок! Но, из послушания к твоей святыне, возвращусь в мою келию и по твоему хотению, простершись ниц пред Господом, стану молить Того, чьи щедроты свыше всех его дел: если же чрез три дня не будет дождя, ты по сему узнаешь, что Бог не благоволил исполнить моей молитвы; но присоедини к ней и твою, для большей её силы».

Это было 3 сентября; на следующий день жар умножился до такой степени, что работники, копавшие рвы для обретения воды, принуждены были удалиться; но к вечеру поднялся сильный южный ветер, с громом и молниями, и полился столь обильный дождь, что в течение ночи исполнились водою все рвы и колодези; самые потоки выступили из берегов, и орудия копавших землю остались под водою; наполнились все водохранилища Иерусалима, так что праздник обновления храма, который думали провести с горем, торжествовали радостно.

Кончина св. Феодосия; последние деяния св. Саввы. – Иоанн Молчальник

Патриарх Иоанн скончался после восьмилетнего правления Церковию¹⁰¹, и Петр, уроженец Елевферопольский, заступил его место, сохранив к св. Савве любовь и уважение своего предместника; и Савва, исцелением болящей сестры патриарха, засвидетельствовал пред ним неоскудевающую в нем силу Божию; весь Иерусалим услышал о сем чуде, и воздал хвалу Богу, дивному во святых своих. Но, когда он в мире управлял многочисленными гражданами своих пустынных селений, старческое сердце поражено было горестию земной разлуки, ибо великий его сотрудник Феодосий отошел в вечность¹⁰². И его прославил Господь, даром чудес, прежде блаженной кончины: болящие исцелялись от прикосновения к его одежде; его сильною молитвою спасались поля от истребительной саранчи, и плаватели на бурном море; правитель Востока, Херик, облекшись его власяницею, как бронею, победил персов. Феодосий предсказал и страшное землетрясение, обрушившее Антиохию; однажды ночью он собрал братию обители своей, возбуждая их молиться усердно, ибо гнев Божий грядет со стороны востока, и неделю спустя услышали о бедствиях столицы Востока, в самый час предсказания.

Сей несравненный старец, подражавший Аврааму в вольном переселении из своей родины, послушанию Исаакову, простоте невинных нравов Иакова, пустынной любви Предтечи, пламенной вере Петра и подвигам Павла, уподобился еще и болезненному Иову на страдальческом одре, в течение целого года. С совершенным спокойствием духа переносил он жесточайшие страдания, едва бывшие по силам юноше, на которые нельзя было равнодушно смотреть даже предстоявшим. Один из старцев сказал ему, чтобы он помолился Господу о укрощении болезни. «Ах, отец мой! – отвечал Феодосий, – часто приходила мне мысль сия, но я отгонял ее, как искушение диавольское. Успевший во всех предприятиях моей жизни, окруженный славою и почестями, не должен ли я скорее радоваться сим страданиям на исходе, чтобы мне не лишиться обещанного блаженства и не услышать из уст Авраама страшные слова сии: «Помяни, чадо, что ты уже приял все блага твои во время жизни».

Братия, тронутые его смирением, с любовию окружали болящего, который непрестанно читал псалмы; он отходил от жизни, как некогда древний патриарх Иаков, посреди чад своих, прорицая и возбуждая их мужественно поборать искушения. «Если стадо мое умножится и усовершенствуется, после моей смерти, – говорил он, – верьте, что сбудутся утешительные мои предсказания о благоденствии обители; если же нет, горьки будут последствия». Три епископа находились при его кончине и смешали слезы свои со слезами его безутешных учеников, ибо чувствовали все, чего лишались и какому сиротству подвергалась его обитель. Напротив того, сердце Феодосия растворялось блаженною радостию при входе в селение небесного Отца. В час кончины он поднял к небу руки и зашевелил устами, как бы вступая в беседу с Богом, в сладостном восторге; потом сложил крестообразно руки на смиренной груди, и предал мужественную свою душу, совершившую столько подвигов, в руки её Творца, на сто шестом году от рождения¹⁰³. Исцеление беснуемого над едва остывшим телом святого явило Церкви, какого великого заступника она себе стяжала в усопшем. Патриарх Петр, со многими епископами, и блаженный друг его Савва, со всеми иноками и многочисленным народом, собрались в осиротевшую обитель, воздать последний долг великому Киновиарху; каждый хотел к нему прикоснуться и дать последнее целование, и с большим трудом могли улучить свободную минуту, чтобы положить в недра земли, как в некое хранилище, сие сокровище исцелений, непрестанно истекавших от его святых мощей. Шестьсот девяносто трех учеников имел утешение сам руководствовать к небесному царствию Феодосий, и еще четыреста оставил, столь же приготовленными, преемнику своему Софронию.

Не долго уже оставалось и освященному Савве светить из юдоли плача всей Палестине; но еще девяносточетырехлетний старец должен был предпринять тяжкое странствие, для умирения Церкви, в Царьград, где император Иустиниан наследовал дяде своему Иустину. Причиною странствия было возмущение самаритян, которые, вооружившись против христиан, разоряли церкви в Палестине, овладели Сихемом или Неаполем, и, умертвив епископа Аммона с его пресвитерами, сожгли их на костях мученических, извлеченных из гробов. Не было свободного пути христианам в пределах Галилейских; самаритяне избрали даже из среды своей императора, именем Иулиана, и должно было послать сильное войско в Сирию, для усмирения мятежа. В продолжение оного, христиане скифопольские самовольно умертвили никоего Сильвана, родом самарянина, злейшего врага их, который был силен при дворе царском влиянием сына своего Арсения, занимавшего там высокую степень. Раздраженный Арсений возбудил гнев императора, и особенно его супруги Феодоры, против всех христиан палестинских, очернив их многими клеветами, и патриарх Иерусалимский Петр, опасаясь пагубных последствий, умолил св. Савву, несмотря на преклонный возраст, плыть в Константинополь, чтобы там оправдать своих сограждан духовных и испросить ослабу податей, по случаю разорений самаритянских.

Патриарх предварил грамотою императора о путешествии святого старца и обрадованный Иустиниан выслал ему навстречу собственный корабль, с патриархом Константинопольским Епифанием и двумя епископами¹⁰⁴. Они привели его в торжестве, прямо к палатам царским, и взоры императора поражены были сиянием, озарявшим священную главу старца; со слезами в очах простерся он к его ногам, прося благословения, и ввел потом к императрице, которая, приняв его с тем же благоговением, молила о исходатайствовании ей сына. Но святой ответствовал только: «Господь славы да сохранит твою державу в благочестии и победе». Огорчилась императрица неудовлетворительным ответом, и когда бывшие с ним игумены спросили: зачем не исполнил он её желание? – Савва сказал им: «Поверьте, отцы мои, никогда не произойдет плода из сей утробы, дабы не заразился он учением Севера и не возмутил Церкви паче Анастасия» – Св. Савва и игумены помещены были в палатах царских. Император, узнав клеветы Арсения, обратил гнев свой на его сограждан и затворил их синагоги; сам Арсений прибегнул к заступлению святого и крестился с своими клевретами.

Несколько дней спустя, император призвал освященного Савву и сказал ему: «Знаю, отец мой, что ты основал много обителей в пустыне, проси же каких хочешь доходов твоим инокам, дабы они молились за нас и нашу державу». – Но святой старец отвечал: «Иноки, молящиеся о твоем благочестии, не имеют нужды в деньгах, ибо их уделом Господь, некогда одождивший небесный хлеб на неверный народ и жестоковыйный. Мы только просим у тебя облегчения подати для жителей палестинских и обновления церквей, сожженных самарянами, с пособием для разоренных ими христиан; устроение богадельни в Иерусалиме, для приходящих странников; довершение также начатого патриархом Илиею храма во имя Богоматери, и наконец сооружения замка в пустыне, повыше тех монастырей, которые я там создал, дабы оградить их от набегов сарацинских. Уповаю, что ради сих пяти твоих деяний, Господь присоединит к твоей державе Африку, Рим и прочее бывшей области Гонориевой, утраченное твоими предшественниками, лишь бы только ты освободил Церковь от трех ересей Ария, Нестория и Оригена».

Император охотно согласился исполнить все требования уважаемого им аввы, и когда, в его же присутствии, стал писать о том указ, с квестором своим Тривонианом, на имя патриарха Петра и областных правителей Палестины, Савва отошел в сторону, чтобы читать молитвы третьего часа. Бывший с ним диакон великой лавры, Иеремия, тихо к нему приблизился и сказал: «Видишь ли, отче, с какою любовию исполняет император все твои желания, зачем же ты его оставил?» Но старец отвечал с кротостию: «Сын мой, они делают свое дело, а мы станем исполнять наш долг».

Воспламененный благочестивою ревностию Иустиниан обновил все разоренные церкви и довершил храм, начатый патриархом Илиею, во имя Введения Божией Матери, который и поныне существует, на месте Соломонова храма, под именем мечети эль Акса, т. е. дальней. Он устроил также обширную богадельню, на двести кроватей, в Иерусалиме, с щедростию истинно царскою, ибо присвоил ей до трех тысяч семисот золотых ежегодного дохода, и соорудил замок в пустыне, для ограждения обителей от сарацинов. Хотя патриарх Иерусалимский Досифей¹⁰⁵ предполагает, что сей укрепленный замок был ни что иное, как две башни и доныне видимые в лавре св. Саввы, и что церковь Богоматери есть нынешняя Вифлеемская; но жизнеописатель св. Саввы, Кирилл, прямо говорит, что храм, начатый патриархом Илиею, находился в Иерусалиме. Также и Прокопий, пространно описывая все здания, сооруженные Иустинианом, говорит, что поскольку недоставало места на холме, для великолепного храма сего, то с восточной и южной стороны употребили целые скалы под его основание, которые с неимоверными трудами иссекли из соседних гор и перевезли на волах. Далеко от Св. града был и кедровый лес, для сооружения сводов; по совершенному же недостатку мрамора для колонн и по отдалению Иерусалима от моря, принуждены были употребить для столбов находившийся в окрестностях красноватый камень, и ими окружен был весь храм, исключая восточной стороны; особенно великолепны были два столба в преддверии, которым едва ли можно найти что-либо подобное. Около храма устроены были две богадельни, одна для странных, другая для болящих. Что же касается до замка, то хотя император укрепил башнями и лавру, но здесь должно разуметь другой замок в пустыне; ибо Савва просил ограждения не одной только, а всех его обителей. Не удовольствовавшись исполнением требований святого старца, император простер и далее свои щедроты, и великолепно обновил храм Рождества Христова, воздвигнутый в Вифлееме царицею Еленою и украшенный Евдокиею; а у подошвы горы Синайской соорудил дивный храм Преображения Господня, доныне существующий в сей дикой пустыне, и обнес его твердыми стенами, недоступными для арабов. Так путешествие одного великого аввы осталось навеки памятным всему Востоку.

Обещание старца исполнились вскоре, с большою славою для Иустиниана, и он, покорив Африку, с умилением благодарного сердца послал в Иерусалим к Св. гробу древние сосуды Иудейского храма, перенесенные некогда Титом в Рим, похищенные оттоле вандалами, и наконец принесенные Велисарием из Карфагена в Царьград. – Историк Прокопий пишет, что когда победитель Велисарий с торжеством вступал в новую столицу и пред ним несли все его добычи, один из иудеев, приближенных к императору, увидя сосуды Иерусалимские, сказал Иустиниану: «Не подобает вносить сосуды сии в твои чертоги; одно лишь место им прилично,– то, которое им предназначил соорудивший их царь Соломон, ибо, за их похищение Титом, допущено было царю вандалов Гензерику разорить палаты римские, а ныне римлянам чертоги вандалов». Иустиниан немедленно велел возвратить сосуды сии в Иерусалим¹⁰⁶.

С миром отпустил св. Савву император и с благословениями встретила его вся Палестина. Патриарх и прочие епископы просили его объявить указы царские в Кесарии и Скифополе, и он, исполнив их желание, пришел еще однажды в Иерусалим проститься со святыми местами; вскоре постигла его смертная болезнь. Едва услышал о том патриарх, поспешил в лавру и, видя убожество святого, томившегося болезнию на простой рогоже, перенес его в свои палаты и сам служил ему, как любящий сын. Но святой старец, чувствуя приближение кончины, умолил патриарха отпустить его обратно в свою любимую лавру, и не смел ослушаться его святитель Иерусалимский. Там, в своей убогой башне, созвав братию, он дал им вместо себя игуменом Мелитона и убеждал верно соблюдать предания отеческие и чин богослужения, им оставленный, и доныне сохраняемый повсеместно, под именем Типика или устава Саввы Освященного. Четыре последние дня провел он без пищи, в совершенном безмолвии и уединении, и в субботу вечером, причастившись Св. Тайн, испустил дух с сими словами: «Отче, в руки твои предаю дух мой». (Это было 5 декабря 531 г.)

Погребение Св. аввы совершилось с чрезвычайною торжественностью; иноки всех окрестных обителей и бесчисленное множество народа собрались в лавру; пришел и патриарх Петр, со многими епископами и старейшинами города, и погребли нетленное тело между двух церквей, на том месте, где некогда ему виделась грядущая слава его лавры, в образе огненного столпа. Инок Кирилл так распределяет годы жизни освященного Саввы: восемнадцати лет пришел он в Палестину, семнадцать лет провел в обители, пятьдесят девять в пустыне и лавре и скончался девяноста четырех лет. – «Но его блаженную кончину, – говорит тот же Кирилл, – скорее можно назвать сном, нежели смертию; ибо, по словам Премудрого, души праведных в руках Божиих, и их не постигнут муки». Многие годы спустя после кончины святого тело его сохранялось свежим и целым, как в час успения, и сам Кирилл это видел собственными глазами, спустившись в погребальные своды для поклонения его мощам, когда тут же предавали земле тело блаженного игумена Кассиана. Но Господь, прославив таким образом смертные останки своего угодника, еще более прославил его чудесами и исцелениями, от него истекавшими, ради людей, призывавших с верою имя святого.

Св. Иоанн молчальник, из епископов сделавшийся учеником Саввы и затворником его лавры уже в течение двадцати четырех лет, не присутствовал при его кончине и безутешно плакал о разлуке с духовным отцом своим; но ему предстал в сонном видении Савва и сказал: «Перестань огорчаться, отец мой Иоанн, хотя мы и разлучены телом, но духом я всегда с тобою». – «Ах, помолись Господу, чтобы он и меня взял к себе», – возразил Иоанн, но авва отвечал: «Теперь невозможно, потому что лавра взволнуется сильным искушением, и ты будешь нужен для утешения и укрепления подвижников за веру».

Иоанн перестал плакать, но заботился душою о предсказанном искушении. Тогда же, по случаю блаженной кончины своего аввы, помолился он Господу, чтобы ему открыто было, как разлучается душа с телом, и духом был он перенесен в церковь Вифлеемскую; там виделся ему в преддверии умирающий странник, простертый на земле; Ангелы же, приняв душу его, несли на небо со славою и сладким пением. Иоанн, желая удостовериться в истине видения, поспешил немедля в Вифлеем и нашел тело умершего на самом том месте, где оно ему виделось; с благоговением облобызав священные останки, он предал их земле и опять заключился в свою келию. Семидесяти восьми лет остался он по кончине Св. Саввы и еще двадцать шесть лет спустя, историк Кирилл, описывая блаженное житие его, говорил о нем, как о живом, предоставляя другим раскрыть все его добродетели. Еще во время великого Саввы многие приходили им дивиться; некто Аферий архиепископ, поклонившись Св. местам и раздав многие милостыни по обителям, уже возвращался в свою епархию, но противный ветер заставил его пристать к Аскалону. В сонном видении явился ему Ангел и сказал: «Ты не можешь предпринять плавание, не увидев прежде, в лавре игумена Саввы, молчальника авву Иоанна, мужа праведного, благочестивого и подобно тебе облеченного саном епископства; ибо Господь положил в нем дары небесные, которые таит его смирение. Он живет в совершенном отчуждении от мира, проникнутый страхом Божиим и желанием быть с одним лишь Богом».

Проснулся Аферий и поспешил в лавру; он рассказал старцам виденный им сон, и таким образом обнаружилась, во славу Божию, долго хранившаяся тайна епископства Иоаннова. Два дня пробыл в его келии Аферий, расспрашивая у него все подробности его жизни, которые сообщил потом св. Савве и братиям, к общему всех назиданию, и с удивлением говорил: «Воистинну есть еще камни святые, сокрываемые под землею!» Многие чудеса и дух прозорливости ознаменовали благодатное состояние молчальника. Два ученика его, посланные им за Иордан, спасены были от пустынного льва, призыванием имени их блаженного учителя. Одна благочестивая диакониса церкви Константинопольской, пришедшая поклониться Св. местам, с родственником, зараженным ересью Севера, скорбела о его душевной болезни и просила ученика Иоаннова привести к нему сего родственника, ибо женщинам запрещен был вход в лавру. Но молчальник не хотел благословить пришельца, доколе не оставит лжеучения Северова, и тронутый сею прозорливостью, он обратился к Православию. Утешенная диакониса хотела сама идти к Иоанну, облекшись в мужеские одежды; но святой, проникнув её тайный помысл, послал сказать ей: «Да будет тебе известно, что если ты придешь, то не увидишь меня; не сокрушайся, однако, и останься на месте; я тебе явлюсь во сне и буду отвечать на все твои вопросы, судя по тому, что внушит мне Бог». Поверила диакониса и точно, в сонном видении, беседовала с молчальником, черты коего она верно рассказала ученику его; событие сие слышал от нее сам инок Кирилл.

Смирение Иоанна могло только сравниться с строгостью его жизни: уже многие годы употреблял он пепел кадильный вместе с хлебом единственною своею пищею; однажды застал его ученик Феодор в таком действии, и святой огорчился, потому что пост его обнаружился миру; но ученик, зная его смирение, утешил сими словами: «Ты не один, отец мой, так постишься; многие из отцев здешней лавры то же делают, чтобы согласоваться с словами Пророка: «Я вкушал пепел, как хлеб».

Келия затворника прислонена была к утесу, коего неплодный камень, опаляемый непрестанно солнцем, не мог произрастить никакой былинки. Однажды святой Иоанн, беседуя с двумя учениками своими, пожелал, чтобы Господь явил ему свою милость, в нынешнем веке, знамением будущего блаженства, и взяв три семени смоковничные, положил их в ущелие утеса. «Познаю милость Божию ко мне, если действием его благости прозябнут сии семена в утесе», – сказал он, и Господь, произрастивший некогда жезл Ааронов, дал прозябнуть и смоковнице в ущелии; мало-помалу возникло дерево от семян, осенило келию Иоанна и даже принесло плод, который разделил он с учениками, проливая радостные слезы. Это чудо было тем замечательнее, что даже в саду лавры, вдоль потока, не могла удержаться ни одна смоковница, от чрезвычайного зноя, несмотря ни на какие старания иноков. Но самое чудо обратило еще более мысли Иоанновы к смертному часу, ибо он видел, в скором исполнении своих молений, несомнительный призыв его к вечности и близость последнего часа¹⁰⁷.

Патриархи Евстохий и Макарий. – Инок Кирилл

Еще продолжались тогда недоумения, возникшие после Халкидонского собора, и около полувека вся Западная Церковь почти не была в общении с Востоком¹⁰⁸. Пришествие папы Римского Агапита в Константинополь умирило Церкви; он убедил императора Иустиниана низложить патриарха Цареградского Анфима, благоприятствовавшего расколу, и на его место соборно был избран благочестивый Мина. Папа известил о том письменно патриарха Иерусалимского Петра, упрекая его за то, что не чуждался общения Анфима, и внушая ему, что должен отринуть всех тех, которых отринула от своего общения, как еретиков, кафедра Римская. В тоже время епископы восточные, в том числе и некоторые из Палестины, с игуменами, бывшими тогда в Царьграде, подали жалобу папе Агапиту на лжепатриарха Антиохийского Севера, зараженного ересью Евтихия и манихеев, и на всех его последователей. После скорой кончины папы Агапита, патриарх Мина соединил по сему предмету собор в Константинополе, из епископов восточных, на коем присутствовали также поверенные патриарха Петра и некоторые игумены палестинские. Их было девятнадцать, и во главе их стоял Домитиан, игумен обители Мартириевой. что в пустыне Иорданской.

Преемник Феодосия Киновиарха, Софроний, послал также на собор представителем своей обители и всей пустыни Иерусалимской инока Исихия, который вместе с прочими игуменами повторил патриарху Мине прежнюю жалобу на Севера, принесенную папе Агапиту, и так подписался на сей жалобе: «я Исихий, по милости Божией священноинок обители блаженного аввы Феодосия, местоблюститель Софрония, священноархимандрита сей обители и всей пустыни Иерусалимской, подписался с прочими архимандритами Иерусалима, посланными в сей царствующий град и представляющими собою лице всех архимандритов и иноков пустыни и трех Палестин». Сей Исихий был впоследствии и преемником Софрония, и подпись его свидетельствует, какую важную степень занимали тогда в иерархии церковной настоятели обителей, по глубокому уважению к великим отцам пустыни; ибо они заседали посреди соборов святителей и с ними решали дела Церкви¹⁰⁹. И патриарх Петр Иерусалимский по возвращении своих иноков из Царьграда созвал собор в Св. граде из сорока девяти епископов, на коем утвердил все положения Константинопольского против Анфима и Севера; вслед за патриархом подписались на оном епископы Илия Кесарийский и Феодосий Скифопольский. Тогда же один из поверенных патриарха в Царьграде, казнохранитель Св. гроба, пресвитер Евсевий, испросил своей Церкви право продавать дома, ей принадлежавшие, дабы тем содержать бесчисленных поклонников, посещавших Св. места.

Спустя два года, по приговору соборному и повелению царскому патриарх Петр должен был идти в Газу, вместе с Ефремом, патриархом Антиохийским, Ипатием, митрополитом Ефесским, и легатом папским Пелагием, чтобы там лишить омофора святительского Павла, патриарха Александрийского¹¹⁰. Ему предоставлена была власть над всеми сановниками мирскими Египта, и его обвинили в тайном повелении казнить одного из своих диаконов, благоприятствовавшего евтихианам, хотя правитель области действовал в сем случае самовольно. Зоил рукоположен был святителями восточными на кафедру Павла. Но не было мира патриарху Петру внутри собственной его епархии от плевел Оригеновых; некоторые из его иноков просили даже легата Пелагия во время его путешествия в Палестину, дабы он представил императору, для соборного осуждения, вредные мнения, между ними рассеянные. Зараза истекала из новой лавры св. Саввы, которую он устроил, по христианскому смирению, для возмутившихся против него иноков; но не было над ними благословения Божия. Из девяти обителей, им основанных, кроме великой лавры, на укрепленной горе, у башни Давидовой, в Скифополе и Никополе, около башни Евдокии, близ семи устьев и в пещерах, для армян и для новоначальных, не процвела только одна сия новая лавра, возникшая от недоброго корня.

Св. Савва дал настоятелем возмутившимся прозорливого инока Иоанна, который после семилетнего правления со слезами предсказал, в час своей кончины, что скоро наступит время, когда живущие в сей лавре отклонятся от правой стези и, вознесшись гордостию, погибнут, а козни их уничтожатся. Преемник Иоанна, Павел, чрез полгода оставил лавру и удалился в Аравию; но избранный на его место Агапит нашел в обители четырех иноков оригенистов, которых принял по неопытности Павел. Старший из них Нонн, под видом внешнего благочестия, таил в себе злую ересь и, будучи изгнан из лавры по согласию патриарха Илии вместе с тремя своими сообщниками, имел дерзость просить себе суда у патриарха Иоанна; однако, обличенный св. Саввою, принужден был удалиться. Пять лет спустя Мамонт, избранный на место Агапита, имел неосторожность принять к себе тех же иноков, не спросив совета у великого аввы, и они оставались покойными до его кончины; но когда закатилось сие церковное светило Палестины, стали мало-помалу рассеивать свои заблуждения в лавре и в окрестных обителях Фирмина и Мартирия; многие невежественные иноки разошлись оттоле по разным пределам Палестины с пагубным лжеучением. Столетний отшельник Кириак оградил лавру Сухумскую от их заблуждений; ибо тогда еще спасался подле нее, в пещере Харитоновой, но в великой лавре св. Саввы оказалась зараза духовная. Архимандрит её Геласий по совету именитого молчальника Иоанна велел читать в церкви, во всеуслышание, писание Антипатра, епископа Востры, против Оригена, и сорок обличенных оригенистов изгнаны были из лавры. Так сбылось предсказание Саввы, и молчальник оградил его обитель подобно, как и отшельник Кириак Харитониеву.

Отверженные бежали в новую лавру, к Нонну и его сообщнику, Леонтию Византийскому, и там все сговорились силою заставить великую лавру принять мнения Оригеновы¹¹¹. Прежде, однако, хотели еще привлечь на свою сторону монастырь Киновиарха Феодосия; но, отраженные его благоразумным преемником Софронием, они пришли еще в большую ярость и, вооружившись дрекольями, с толпою поселян устремились к великой лавре в намерении ее разрушить. Бог не попустил уничтожить дело рук своего угодника и ослепил их чувственные взоры, так что целые сутки проскитались по местам непроходимым; на другой же день, увидев пред собою Вифлеемскую обитель блаженного Маркиана, весьма отдаленную от лавры, принуждены были возвратиться.

Между тем патриарх Петр писал к императору Иустиниану о беспорядках палестинских; государь сей издал уже определение против мнений Оригеновых, которое было подписано в Иерусалиме всеми епископами и игуменами, так что Нонн и его сообщники принуждены были опять оставить новую лавру и совершенно отделились от общения православных. Но они имели заступника в Царьграде, из числа своих собратий, Феодора, архиепископа Каппадокийского, сильного при дворе царском. Едва услышал он о изгнании Нонна, как призвал к себе поверенных патриарха Иерусалимского в Константинополе и с угрозами объявил им, что сам придет в Иерусалим низложить патриарха, если не возвратят опять Нонна в прежнюю обитель, и патриарх, малодушествуя, исполнил нечестивое требование. Одушевленные такою победою, оригенисты явно стали проповедовать свое учение по всей Палестине, и объявили непримиримую войну великой лавре, всячески стараясь вредить ей; если только встречали в Иерусалиме какого-либо православного инока, они называли его савваитом и, покровительствуемые светскою властью, с поруганием изгоняли из города.

На берегах Иордана жили тогда некоторые иноки-вессы, родом из Фракии, которые, будучи движимы ревностию, пришли в Иерусалим на помощь православным; но оригенисты заставили их искать себе убежища в богадельне великой лавры, и в числе трехсот окружили здание, чтобы умертвить иноков, которые в нем укрепились. Мятежники стали метать камнями в окна и ранили многих; тогда один из вессов, исполинского роста, по имени Феодорит, мужественно вышел против толпы, и всех разогнал, стараясь, однако, никого не ранить; но сам он был поражен камнем и умер спустя несколько дней. Наконец иноки великой лавры, не в силах будучи прекратить беспорядка, умолили архимандрита своего Геласия идти в Константинополь, известить императора о бедственных происшествиях Палестины. Согласился Геласий и в час отъезда, собрав всю братию в церкви, убеждал ее чуждаться писаний Оригеновых; но жестокий враг Православия, Феодор Кесарийский, сильный влиянием императрицы, запретил, в палатах царских и патриарших и во всех странноприимницах столицы, принимать кого либо из иноков Иерусалимских; таким образом отринутый повсюду Геласий должен был оставить Царьград и умер от печали на обратном пути. Отцы великой лавры, услышав о его кончине, пришли в Иерусалим просить патриарха о назначении им нового архимандрита и были с бесчестием изгнаны двумя его синкеллами, которых определил к нему силою, для ближайшего за ним надзора, тот же Феодор. Мало-помалу почти все иноки присоединились к сильнейшей стороне оригенистов, хотя и не разделяли их мнения. Противостояла только одна великая лавра, поддерживаемая молчальником Иоанном; но и туда ворвались, вооруженною рукою, оригенисты и поставили архимандритом некоего сообщника своего Георгия. Тогда рассеялись по пустыне святые отцы лавры, как овцы без пастыря, и с ними великий Иоанн принужден был оставить на время утесистую свою келию, в которой столько лет безмолвствовал. Он удалился на гору Элеонскую, со многими из иноков лавры, и в день его изгнания поражен был внезапною смертию нечестивый Нонн; полгода спустя последовал за ним столь же нечестивый архимандрит Георгий. Оставшаяся, хотя и в малом числе, благочестивая братия избрала своим настоятелем, из православной лавры Сухумской, игумена Кассияна, бывшего учеником великого Саввы, а после скорой его кончины не менее благочестивого Конона Ликийского, в правление коего опять процвела обитель, как во дни своего основателя.

Напротив того, сильные раздоры возникли между оригенистами по смерти вождя их Нонна, как обыкновенно случается с еретиками, не держащимися одного правого пути, но влающимися всяким ветром. По словам летописца Кирилла, Господь обновил над ними чудо Вавилонского смешения языков и тем рассеял их злоумышления. Монашествующие новой лавры, поддерживаемые Феодором Кесарийским, который возвел многих из числа их на степень игуменов и епископов в Палестине, враждовали против обители Фирмина, несогласной с ними во мнениях. Настоятель её, Исидор, видя свое бессилие, пришел наконец к архимандриту Конону, покаялся пред ним за всю братию в своих заблуждениях и, дав ему слово, в церкви Сионской, во всем содействовать против Оригена, сопутствовал ему в Царьград; много пострадали они там от архиепископа Феодора, но терпением все одолели.

Несколько времени спустя скончался, после двадцатилетнего правления, патриарх Петр, которому кончина предсказана была одним святым старцем горы Синайской, аввою Георгием. Однажды, пожелав приобщиться Св. Тайн в храме Воскресения Христова, Георгий в духе был перенесен в святилище и там принял Св. Тайны из рук самого патриарха; когда же святитель хотел пригласить его на трапезу, никто уже не мог найти авву в Иерусалиме. Изумленный патриарх писал епископу Фаранскому и отцам Синайским, чтобы они прислали к нему Георгия; и в свою чреду изумились отцы, услышав о его таинственном путешествии, ибо в тот же день видели старца у себя в церкви. Тогда Георгий написал сам к патриарху: «Прости мне, святейший Владыко, семьдесят лет уже как я не оставлял горы Синайской и не ходил в Палестину, а если бы и ходил, не постыдил бы Ангела твоего. Впрочем, да ведает твое блаженство, что чрез шесть месяцев мы оба пойдем в сретение Господу и там вместе пребывать будем». Чрез шесть месяцев исполнилось над обоими сие пророчество, по свидетельству Софрония Иерусалимского¹¹².

Оригенисты воспользовались кончиною Петра, чтобы возвести на его кафедру одного из своей лавры, по имени Макария, чем возбудили общее смятение. Император Иустиниан, раздраженный против них и их покровителя Феодора, велел изгнать Макария; архимандрит же Конон воспользовался случаем, чтобы представить государю в настоящем виде все дела оригенистов. Получив таким образом доверенность, он предложил государю избрать в патриарха Иерусалиму благочестивого Евстохия, эконома Церкви Александрийской, бывшего тогда в Царьграде, и желание его исполнилось. Уже готовились тогда к пятому Вселенскому собору; посему Конон предложил новому патриарху назначить своим местоблюстителем Евлогия, архимандрита обители Феодосиевой, и послушал совета патриарх, отправив Евлогия на собор, в числе трех архимандритов и трех епископов, заступавших его место.

Главною целью сего собора было осуждение трех так называемых статей, или сочинений, епископов: Феодора Мопсуетского, Феодорита Кирского и Иваса Едесского, которые оставлены были без внимания на соборе Халкидонском, но признавались неправославными от многих¹¹³. Император Иустиниан уже несколько лет настаивал, чтобы статьи сии были осуждены, и это произвело сильное волнение между епископами Востока и Запада, которые опасались, осудив статьи, поколебать доверенность к собору Халкидонскому. Однако все патриархи восточные и в том числе Петр Иерусалимский после долгих сомнений подписали осуждение; противился только один Вигилий Римский, но и он, находясь в Царьграде и несколько раз колебавшись в своем мнении, принужден был согласиться с мнением соборным. По предложению императора святители осудили также и мнения Оригеновы, ради смятений, возбужденных ими в Палестине; ибо Иустиниан велел прочесть на соборе жалобу, ему представленную архимандритами палестинскими: Евлогием, Кононом, Кириаком и Панкратием; жестокий их противник, Феодор Кесарийский, уже не в силах был противодействовать, ибо скончалась его покровительница, императрица Феодора.

Деяния соборные посланы были в Палестину и единодушно приняты на областном соборе всех епископов, созванных в Иерусалим патриархом Евстохием. Один только Александр, епископ Авилы, не хотел согласиться и был за то лишен сана; он удалился в Царьград, где погиб от землетрясения. Иноки новой лавры, не терпя осуждения Оригенова, совершенно отделились от общения Церкви православной, и тщетно старался патриарх, в течение восьми месяцев, привести их опять на правую стезю. Тогда исполнил над ними приговор царский, чрез областного правителя, изгнав их не только из лавры, но и из всей Палестины. Однако Евстохий не хотел, чтобы оставалась впусте лавра, основанная великим Саввою. Он послал туда сто двадцать православных иноков, половина коих взята была из великой лавры, а прочие из других обителей, и дал им настоятелем некоего Иоанна, мужа благочестивого, служившего прежде в телохранителях царских. Историк Кирилл был в числе новой братии; он находился тогда в обители Евфимия и, по совету молчальника Иоанна, приглашен был отцами великой лавры в новую. Все они собрались в Иерусалим и, под предводительством патриарха и нового настоятеля, крестным ходом пошли в новую лавру, а между тем правитель Анастасий изгонял из нее оригенистов: это происходило двадцать три года спустя после кончины блаженного Саввы, и тем исполнилось пророчество ученика его Иоанна о событиях в сей новой лавре. «Так прекратилась нечестивая война сия между иноками, – говорит Кирилл, – и я заимствую слова Писания: да веселится неплодная и процветет яко крин, ибо Господь, исполненный любви к чадам своим, сказал: я видел озлобление людей Моих Израиля и внял воплю его и иду избавить его; пришел и посетил нас и ввел нас в достояние врагов наших, дабы мы соблюдали заповеди Его: Ему слава во веки».

Сам историк Кирилл, которому мы обязаны полным описанием жития святых Евфимия, Саввы, Феодосия, молчальника Иоанна, Кириака и всех современных обстоятельств Палестины, рассказывает о себе, что он был родом из Скифополя¹¹⁴. Когда, в последний год своей жизни, Савва Освященный пришел в город сей объявлять указы императора Иустиниана, благоприятные Церкви, епископ Феодосий встретил его со всем народом, а отец Кирилла, бывший при нем домоправителем, привел к нему отрока для принятия благословения. «Отныне я уже приемлю отрока сего как моего ученика, – сказал великий авва, – это чадо пустыни» и, обратясь к епископу, поручил наблюдать за ним. Святой отшельник посетил и дом родителей Кирилла; с тех пор епископ не преставал спрашивать их: «Что делает ученик блаженного Саввы? Научите его твердо читать Псалтирь и Апостол»; и он постриг его сам в первую степень церковную.

Вместе с годами пробудилась в юном Кирилле жажда к пустыне; он воспользовался праздником обновления храма Иерусалимского, чтобы отпроситься в Св. град; нежная мать заповедала ему твердо держаться во всем советов молчальника Иоанна, чтобы не впасть в заблуждения оригенистов. Поклонившись Св. местам и Честному Кресту, Кирилл посетил и великую лавру, чтобы испросить наставления молчальника. – «Если хочешь освятиться, иди и поселись в обители великого Евфимия», сказал ему Иоанн; но юноша, по ветрености своей, в которой сам потом сознавался, предпочел идти в один из монастырей пустыни Иорданской и горько в том раскаялся; ибо он занемог в лавре Каламоновой и, одинокий, впал в уныние. Тогда предстал ему во сне блаженный Иоанн и сказал: «Ты был наказан за то, что ослушался, но встань и поди в Иерихон; там найдешь в богадельне Евфимиевой малорослого старца, который приведет тебя в обитель аввы, где и обретешь спасение».

Юноша проснулся со свежими силами и, к общему изумлению иноков Каламоновых, причастившись, пошел пешком в Иерихон и оттоле в обитель Евфимиеву, где благосклонно принял его игумен Леонтий. С тех пор не преставал он испрашивать духовных наставлений у молчальника, который врачевал и недуги душевные и в его присутствии исцелил беснуемого, одним помазанием елея от лампады Честного Креста. Кирилл был свидетелем такого же исцеления и при мощах великого Евфимия. Некто Павел, болящий инок монастыря Мартириева, оставленный на ночь при гробе святого, видел его в сонном явлении и на утро присоединился к братии, поющей псалмы, но уже не хотел более удаляться из спасительной для него обители.

И другое чудо, бывшее при гробе великого Саввы, удостоился видеть тот же Кирилл, когда посетил его лавру для беседы духовной с молчальником. Там ископали обширное водохранилище, в самой пещере, где была церковь, из коей вела потаенная лестница в башню св. Саввы, а над нею устроен был сток для дождевой воды в сие хранилище. Зодчий вифлеемский, по имени Мамонт, трудился над верхним водоемом, вместе с учеником своим Авксентием, когда настигла их внезапная буря с ливнем; быстро нахлынувшая вода опрокинула обоих, но Мамонт удержался, ученик же увлечен был падением камней на площадку между обоими церквами, пещерною и внешнею, где находилась гробница св. Саввы. Но, хотя отрок упал с высоты десяти локтей и был завален камнями, однако, по миновании бури, нашли его невредимым. Подробность, с какою рассказывает сие событие Кирилл, свидетельствует о истине; это случилось в тот день, когда он сам пришел устроить себе келию в великой лавре, чтобы там навсегда основаться при молчальнике. Он имел также утешение пользоваться духовными наставлениями именитого отшельника Кириака, в лавре Сусакимской; но еще прежде его переселения в великую лавру, когда, по совету Иоанна, патриарх Евстохий перевел его в новую, очищенную от оригенистов, написал Кирилл житие великих Евфимия и Саввы или, лучше сказать, привел в порядок собранные им постепенно записки о их деяниях, виденных или слышанных им от очевидцев. Послушаем как он сам о том рассказывает.

«Восприяв от св. Евфимия много милости и вспомоществований, телесных и духовных, силою его молитв, и видя непрестанные чудеса, совершавшиеся при гробе его, благоговел я пред великою благодатию, ему данною у престола Божия; в сердце моем возникло желание вполне изучить деяния его жизни, дабы уведать, какою добродетелию достиг он до такой святости, столь благоугодившей Богу. Итак, испытав о том со тщанием у отцев сей пустыни, из коих некоторые почерпнули из верных источников все относившееся до великого Евфимия, а другие еще и жили с блаженным Саввою, я тщательно собрал все, что мог узнать от тех и других, и составил записки, не приводя их, однако, в порядок. Несколько времени спустя собран был пятый Вселенский собор, на коем осудили заблуждения Нестория и Оригена; когда же изгнанные из новой лавры оригенисты заменены были православными отцами, и я был в нее призван, с дозволения Иоанна молчальника, то едва поселился я в новом моем жительстве, как он стал возбуждать меня, с отеческою любовию, к описанию жития блаженных Евфимия и Саввы».

«Два года рассуждал я в безмолвии лавры о средствах исполнения его воли; но поскольку не научен был книжному писанию, не знал, как начать. Чувствуя свою немощь, я прибегнул к молитве; но помолившись со всевозможною ревностию и пролив обильные источники слез, я все еще не чувствовал себя в силах и уже хотел оставить свое предприятие. Однажды сидел я с записками моими в руках, погруженный в печальную думу, и задремал; это было во второй час дня, и вот великий Евфимий и блаженный Савва внезапно мне явились, облеченные иноческою одеждою, и мне послышалось, что они между собою беседуют; достоуважаемый Савва так говорил великому Евфимию: «Вот сын твой Кирилл держит в руках собранные им записки, но еще не мог привести их в порядок, ибо не знает, как к сему приступить». – «И не устроит сего, – отвечал авва, – если не примет помощи свыше». – «Испроси ему сию помощь», – сказал блаженный Савва. Тогда великий отец Евфимий, положив руку в недра свои, извлек малый серебряный сосуд, наполненный дивным питием, коего по нескольку капель трижды влил в уста мои; оно с виду подобно было маслу, но я бы унизил его достоинство, если бы по вкусу сравнивал с медом, и никогда не буду в силах выразить словами всей сладости сего напитка; я проснулся от удовольствия и еще чувствовал отрадный вкус его в моих устах. С сердцем, исполненным утешения, сейчас приступил я к труду и не только предпринял житие великого Евфимия, но почувствовал внутреннее влечение начертать и житие несравненного Саввы»¹¹⁵.

Прежде нежели говорить о сем видении, которое было виною стольких утешений и назиданий всему христианскому миру, историк Кирилл заключает житие великого Евфимия примечательными словами, вполне выражающими его правдивость: «Вот наименьшая часть того, что мы видели сами или слышали от многих о великом Евфимии; мы изложили и чудеса, бывшие при его жизни и те, какие были по его кончине, дабы не остались они неизвестными грядущим родам; ибо одни чудеса подтверждаются другими, и все свидетельствуют о чрезвычайной святости сего великого аввы. – Поистине, как могли бы совершиться столь великие знамения над его мощами, если бы он не был свят во время земной своей жизни? И можно ли сомневаться о святости его жизни, ознаменованной столь великими чудесами после его кончины?» Кирилл начинает житие Саввы Освященного кратким предисловием к Георгию, настоятелю новой лавры, и это начало опять свидетельствует о крайней его любви к истине: «Молю всех, которые будут читать книгу мою, испросить у Господа прощение грехам моей жизни, столь окаянной. Я не требую, чтобы вера к тем событиям, какие стану рассказывать, основывалась только на моих словах; нет, я с намерением и точностию указал места, время, лица, имена, дабы каждый мог сам удостовериться в истине, подробным её испытанием».

Перейдя в великую лавру Св. Саввы, около 557 года, Кирилл описал там житие своего великого учителя молчальника Иоанна, который еще был тогда в живых, ста четырех лет от рождения, и с тех пор мы уже более ничего не знаем об обоих. Пять лет спустя, покровитель благочестивого жизнеописателя, патриарх Евстохий, низложен был с кафедры по козням изгнанных им оригенистов, еще сильных при дворе царском, и соперник его Макарий опять был возведен на престол Иерусалимский, отрекшись, однако, торжественно от всех своих заблуждений.

Таковы были великие подвиги Евфимия, Саввы, Феодосия, и так от их молитвенного пота процвели, яко крин, неплодные пустыни Иорданская и Кедронская, обратив в одно псаломное согласие все восточные и южные ущелия Палестины, так что от Сиона и до Мертвого моря ополчился народ Божий отшельников, как некогда при исходе Израиля из Египта. Неизвестно число всех обителей, не только самих монашествующих, ибо все было исполнено ими. И племя Иларионово глубоко пустило свои корни на помории Западном; оно также процвело многими обителями и знаменитыми подвижниками, которые, хотя и не принимали столь деятельного участия в судьбах церковных, как чада Евфимия и Саввы, но тем не менее назидали мир своими добродетелями и приносили цветы благовонные и сладостный плод. Таков был, в окрестностях Газы, монастырь аввы Серида, произрастивший Церкви великих подвижников: старца Варсонофия и прозорливого Иоанна, авву Дорофея и Досифея.

Аввы Варсонофий, Иоанн, Дорофей и Досифей

Летописец церковный Евагрий¹¹⁶ пишет о св. Варсонофии, что он просиял в то время, когда повсюду разливалась молва о божественных мужах Палестины, по необычайности совершаемых ими знамений. Он был родом из Египта и удалился в монастырь около Газы, где обитал как бесплотный, ибо, заключившись в келию, провел в ней безвыходно пятьдесят лет, почти не употребляя пищи и непрестанно творя чудеса. Наместник Иерусалимский Евстохий, не веря тому, что о нем рассказывали, сам пожелал его видеть и велел сделать отверстие в стене его келии, но оттоле исторглось пламя, которое едва не опалило всех пришедших испытателей. Слава Варсонофия была столь велика, что изображение его поставили в соборной церкви Цареградской, между отцом иночествующих Антонием и св. Ефремом Сириянином; жизнь его продолжалась более ста лет, и нам осталась целая книга назидательных его ответов на духовные вопросы учеников.

Самый именитый из них был Иоанн, названный Прозорливым, ибо он имел дар пророчества. Уже в глубокой старости, по немощи его телесной, приставлен был ему служителем другой великий подвижник, авва Дорофей, который был исполнен к нему такого уважения, что покланялся двери его келии, и всякий почитал бы себя блаженным служить столь святому старцу. Каждый вечер Дорофей принимал на коленах его благословение, внимая его назидательному слову, ибо старец всегда отпускал ученика с каким-нибудь изречением древних отцов пустыни. Иногда говорил он: «Св. отцы сказывали, что забота о том, как бы не оскорбить совести ближнего, питает в нас смирение; иди, чадо, Господь да сохранит тебя в любви Своей».

В другой раз авва напоминал, что отцы научали его не предпочитать своей воли воле братней; и еще, что ради нашего спасения они внушали отрешаться от всякой человеческой привязанности; и, наконец, повторял сию заповедь Апостольскую: «Друг друга тяготы носите и тако исполните закон Христов». (Гал.6:2).

Дорофей сам говорит, что он сохранил сии четыре изречения, ежедневно ему повторяемые, как напутствование на всю свою жизнь, и не преставал просить назиданий, то у блаженного своего учителя Иоанна, то у великого аввы Варсонофия. «Как обуздать язык свой?» – спросил он его однажды, и услышал в ответ: «Горестию покаяния»; – «Но как сохранить ее посреди молвы житейской и может ли быть она без слез?» – «Сокрушающий волю свою и не осуждающий ближнего, приобретает блаженную печаль сию, хотя и посреди людей, и источает святые слезы от святых помыслов». – «Каким образом терпение в поруганиях приобретает нам мир душевный?» – «Мыслию, что смиренным терпением обид мы удовлетворяем правде Божией за наши грехи, как должник, платящий долги свои; примером же да послужит нам образ Распятого ради нас, коему должны и мы сораспяться». – «Какой путь ближе ведет ко спасению: подвиги или смирение?» – «Нет истинного подвига без смирения, посему поет и псалмопевец: Виждь смирение мое и труд мой, и остави грехи мои». – «Нужно ли внешнее уничижение и не достаточно ли нам внутреннего смирения?» – «Двояко бывает уничижение: одно истекает из нашего сердца, а другое от людей, и последнее гораздо для нас горше, но и полезнее; ибо первое может иногда превознести нас»¹¹⁷. Таковы были духовные назидание старцев, испытанных в ангельской жизни.

Авва Дорофей сам о себе пишет, что в отрочестве имел он сперва сильное отвращение от всякой науки и что потом, с помощию Божиею, одолев сие вредное чувство, так привязался к занятиям, что уже ничто не могло отвлечь его, и он жертвовал для них сном, пищею и детскими утехами. Наипаче изучал он богодухновенные писания св. отцов церкви и пустыни и, будучи родом из окрестностей Аскалона, поступил еще юношею в обитель Серида, где мог иметь наставниками двух великих старцев, Варсонофия и Иоанна. Там с тою же ревностию предался подвигам иночества, с какою некогда посвящал себя науке, и принял за правило ничего не таить от своих духовных отцев, дабы тем отсекать всякий нечистый помысл; даже и в добром помысле, возникавшем в его сердце, тогда только утверждался, когда принимал оный, как бы вновь, от своего наставника, которому прежде его поверял. Игумен Серид, видя его ревность, назначил ему двойное послушание: служить странникам и болящим, и сверх того еще внимать исповеди новоначальных. Дорофей с любовию исполнял обе сии трудные должности; когда же заметил, что один из братии завидует ему в служении прозорливому старцу Иоанну, сам он старался умолить игумена, уступить ему сию заботу, и даже оправдывал пред ним завистливого.

«Игумен наш поручил мне странноприимную должность, – говорит Дорфей, – а я только что поправлялся тогда от тяжкой болезни. Мне доводилось оставаться весьма поздно с приходившими путниками, потом озабочивали меня те, которые приводили верблюдов, и едва предавался я покою, как меня подымали на новое дело, так что, когда ударяли к утрени, я еще не успевал сомкнуть глаз. Утомленный и расслабленный от болезни, едва я мог держаться на ногах и говорил, сквозь сон, пришедшему разбудить меня брату: «Благодарю тебя за любовь твою, иду вслед за тобою», и снова погружался в сон; потом меня мучила совесть, что от лености не пришел в церковь, и я просил двух из братий, однажды разбудив меня, уже не позволять мне засыпать, и по истине я уважал их, как людей, служивших моему спасению». – С таким же смирением исполнял он и другое свое послушание: внимать новоначальным в их тайных помыслах и сомнениях, и ему казалось, что они только по простоте своей, или даже ради насмешки, могут доверять свои помыслы человеку столь неопытному, каковым он себя почитал. Собственное же послушание его было столь безотчетно к каждому повелению своих настоятелей, что он никогда не позволял себе рассуждать и без малейшего ропота или замедления исполнял свято всякое их слово и до такой степени умер собственному суждению, что сам себе не верил в самых неоспоримых истинах. К Господу относил он все, что ему приключалось доброго или печального, и потому переносил болезни и труды с совершенною покорностию воле Провидения.

Однажды, исполненный уныния и болезни, Дорофей умолял Господа утешить его в избытке горести сердечной и внезапно, посмотрев во глубину церкви, увидел человека в одежде святительской, со священным сосудом, входящего в алтарь. Влекомый внутренним чувством, Дорофей последовал за ним в святилище и, видя его воздевающим к небу руки, стал позади в благоговейном страхе. Тогда обратился к нему таинственный муж и, по мере его приближения, умолкала в сердце болящего грусть и боязнь; Святитель коснулся рукою его груди, и произнес псаломные слова сии: «Терпя потерпех Господа, и внят ми и услыша молитву мою, и возведе мя от рова страстей и от брения тины, и постави на камени нозе мои и исправи стопы моя, и вложи во уста моя песнь нову, пение Богу нашему»¹¹⁸. Трижды произнес он псаломные стихи, тихо ударяя в грудь Дорофея, и неизъяснимою радостию исполнилось его сердце; он хотел последовать за небесным пришельцем, но уже тот скрылся от взоров земных, и с тех нор никогда никакое уныние не одолевало сердце аввы.

Бог послал ему чадо послушания, его достойное, в юном Досифее, который угодил Богу совершенным отречением своей воли более, чем необычайными подвигами¹¹⁹. Происходивший от знаменитого рода, Досифей воспитан был при одном из военачальников царских, без всякого почти учения о вере; но он почувствовал к ней влечение в раннем возрасте, и однажды, когда беседовал с товарищами о Св. местах, ему пришло желание посетить их. В Гефсимании увидел он икону Страшного Суда и ужаснулся при зрелище мучений адских; тогда предстала ему величественная Жена и объяснила содержание иконы; тронутый юноша спросил ее, как может избежать сих адских казней, и она отвечала: «Воздержанием, постом и непрестанною молитвою». С той минуты юноша совершенно изменился, к общему изумлению своих присных, и еще не ведая, что такое обитель, уже душевно желал уединения. Промысл Божий направил его в монастырь Серидов, и блестящая воинская одежда пришельца смутила игумена; он поручил испытать его авве Дорофею, который сперва извинялся по чувству смирения и хотел, чтобы о том спросили авву Варсонофия, но великий старец велел принять юношу, провидя его спасение.

Мало-помалу начал приучать Дорофей юного ученика своего к подвигам иночества и взял его себе в сотрудники по больнице, где показал он особенную заботливость о болящих, жестоко себя упрекая за малейший порыв нетерпеливости; одно только слово блаженного учителя могло рассеять его уныние; ибо он совершенно посвятил себя послушанию. Если нравилась ему какая-либо одежда или вещь, Дорофей сейчас отнимал ее, чтобы еще более угасить в нем всякое желание; иногда же, с умыслом, сурово с ним обращался, для большего смирения. Таким образом, в течение пяти лет, юноша достиг уже совершенства иноческого, и Господь воззвал его к себе, чтобы наградить за его верность. Он долго страдал расслаблением легких; но томительная болезнь сия не возбудила в нем ни малейшего ропота. Услышав однажды, что свежие яйца могут служить хорошим средством к смягчению непрестанного кровохаркания, он пожелал сего лекарства, по свойству человеческой природы, которая чуждается смерти; но прежде нежели предварил о том своего авву, Досифей просил не принуждать его к принятию сего целительного средства, потому единственно, что оно слишком его занимало.

С усилением болезни умножалась его молитва: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя!» – повторял он непрестанно, и на вопрос аввы, какова его молитва, отвечал смиренно: «Стараюсь в ней укрепиться, отче, твоими молитвами». Когда же не мог более произносить их, обращал только внутренний духовный взор свой к Богу, созерцая невидимого как видимого пред собою. Наконец, изнемогший от страданий, тихо сказал пришедшему посетить его авве Варсонофию: «Отче, благослови меня умереть, ибо мне уже становится чрез силу», но старец отвечал: «Еще немного потерпи, чадо; близко милосердие Божие». Авва Дорофей уже не отходил от одра болящего, опасаясь, чтобы не искусился нетерпением; немного спустя, юноша, обратив умилительный взор на великого Варсонофия, болезненно произнес: «Отче, уже я не могу долее жить». – «Итак, иди с миром, возлюбленное чадо, ––отвечал ему старец, – и молись о нас достопокланяемой Троице». – С сими словами заснул блаженный сын послушания сном праведным на лоне сей добродетели, возрастившей его к истинному благочестию.

Некоторые из присутствовавших иноков возроптали против той уверенности, с какою Варсонофий предрек юноше его спасение; ибо не видели никаких особенных подвигов в течение его краткой жизни; но Господь обличил их неправое суждение. – Один пустынник, пришедший в их обитель, молил Бога открыть ему духовно, кто из иноков более достиг совершенства на пути спасения, и он увидел, мысленными очами, светлого юношу посреди сонма старцев; когда же на другой день спросил о нем братию, рассказав подробно наружный вид его, изумленные узнали в сем прославленном юноше пренебрегаемого ими Досифея и покаялись в своей вине.

После кончины блаженных старцев Иоанна и Варсонофия, авва Дорофей удалился в близлежавшую пустыню, между городами Газою и Маиумой, и там сделался основателем новой обители, в коей подвизался до 560 года. Нам осталась после него назидательная книга поучений, которую, по счастию, собрал один из его иноков для душевного спасения братии и тем сохранил потомству одно из лучших творений совершенства иноческого. Сам же смиренный авва никогда не предполагал, чтобы слова его могли быть столь назидательны; ибо сравнивал святых, исполненных добродетелями, и потому более смиренных, с ветвями плодоносных дерев, которые чем более обременены плодами, тем ниже склоняются к земле. Однажды, желая объяснить именитому жителю Газы непонятную для него истину: почему величайшие угодники Божии почитали себя наибольшими грешниками? – авва Дорофей спросил его, каким он почитает себя между гражданами Газы, и тот отвечал: «Первым». «А в Кесарии?» – «Одним из именитых»; «А в Антиохии?» – «Простым гражданином», – отвечал опять, изумленный такими вопросами. – «Что же, – возразил наконец авва, – если б ты пришел в Царьград и приблизился к самому императору?» – «О, тогда бы я почел себя за нищего!» – воскликнул именитый житель Газы. «Так бывает и со святыми, – кротко сказал ему авва Дорофей, – чем они ближе к Богу, тем более чувствуют себя грешниками. Авраам удостоился видеть Господа и называл себя землею и пеплом? – Исаия восклицал о себе: «О окаянный и нечистый, ибо я созерцал Господа Саваофа». Моисей и Иеремия отрекались от дивного посольства Божия, ради чувства своего недостоинства, и смирение Даниилово заградило уста львам; ибо никто не может объяснить сей великой добродетели, которую можно только чувствовать в сердце, при содействии благодати Божией»¹²⁰.

Примером смирения представляет авва Дорофей в своей книге Зосиму Киликийского, игумена монастыря Фирминова в Палестине, основанного одним из учеников великого Саввы¹²¹. Однажды софист стал уверять его льстивыми речами, что он напрасно почитает себя грешником, исполняя свято все заповеди; смущенный Зосима сказал ему: «Не знаю, что отвечать тебе, но знаю только, что я таков, каким себя почитаю; не затрудняй меня своими хитросплетениями». Авва Дорофей, желая вывести его из затруднения, вступил в разговор и объяснив софисту, что как в диалектике, медицине и прочих науках, одна лишь практика, соединенная с теориею, дает опытность, неприметно и нечувствительно для нас самих, так бывает и со смирением, которое приобретается исполнением заповедей, но не может быть выражено словами». Обрадованный Зосима бросился в объятия аввы и воскликнул: «Ты разрешил Гордиев узел! – оно точно так на деле».

Однажды разбойник пришел в обитель аввы Зосимы и просил его, именем Божиим, принять его к себе, чтобы удержать от злодейств. Не усумнился святой старец и после сильного увещания облек его в иноческую одежду; но спустя несколько времени, опасаясь, чтобы его не открыли приставы царские, отвел его в монастырь аввы Дорофея, по соседству Газы. Там благочестиво провел он девять лет и, потом возвратясь опять к Зосиме, просил у него позволения снять с себя иноческую одежду. Огорчился старец и спросил причину внезапного изменения; но благоразумный разбойник отвечал: «Отче, девять лет провел я в глубоком мире, в обители, подвизаясь сколько мог, постом, молитвою и послушанием, почему и надеюсь, что неизреченная милость Божия отпустит мне множество моих грехов. Но сплю ли я или бодрствую, в церкви ли я или за трапезою, и даже подходя к Св. причастию, я непрестанно вижу пред своими глазами младенца, которого я давно уже зарезал, и он мне все твердит: «Зачем твои руки в крови моей?»; так что я не имею ни минуты покоя. Вот почему хочу я идти загладить смертию столь ужасное преступление, без всякой причины мною совершенное¹²². Сказав сие, он надел опять прежние свои одежды, был остановлен воинами на пути к Диосполису, и на другой же день ему отсекли голову.

Был в Палестине и другой святой старец того же имени, о коем упоминает историк Евагрий¹²³. Зосима Синденит, испытанный в подвигах жизни иноческой, имел и дар прозорливости, ибо видел заочно страшное землетрясение, обрушившее Антиохию, в самую минуту горестного события. Ему, ради его святости, дана была от Господа, как и другим великим отшельникам, первобытная власть Адамова над зверями. Однажды, на пути в Кесарию, лев растерзал осла, который нес убогие пожитки старца; нимало не смутился авва и спокойно сказал льву: «Друг мой, я слишком стар, чтобы нести бремя моего осла, а так как ты меня лишил его помощи, то я тебя осуждаю на ту же работу»; и смирился лев пред истинным учеником Христовым; он донес бремя его до ворот Кесарии, оттоле старец отпустил его обратно в пустыню.

Около того же времени процветали в Палестине два Иоанна: один по имени основанного им монастыря названный Эфапсас, а другоии Савваит, по его жительству в великой лавре¹²⁴. Первый, уже состарившись в иерусалимской обители Евсторгия, избегая сана игуменского, просил патриарха Илию отпустить его на гору Синайскую, и заболев на пути, принужден был остановиться с учеником своим в пещере¹²⁵. Там дважды явился ему, в сонном видении, Предтеча и не велел ходить на Синай, но основаться на том месте, говоря, что малый вертеп сей больше горы Синайской, ибо в нем посещал его сам Господь Иисус, когда странствовал по сей пустыне. Таким образом, старанием Иоанна, вертеп сей обратился в церковь и вокруг него расселилась многочисленная обитель.

Другой же, Иоанн Савваит, хотя и не был сам основателем обители, но возбудил многих примером своих добродетелей. Он начал иночествовать в одном из монастырей родственного ему Понта и, недовольный чрезмерною кротостию своего настоятеля, просил у него письма в другую обитель. Там, в сонном видении, представились ему нисколько мужей, требовавших от него уплаты значительного долга, простиравшегося до ста фунтов золота: постигнув значение таинственного сна, он воскликнул, проснувшись: «Бедный Иоанн, как еще много остается тебе платить за грехи твои!» После трехлетних подвигов опять снилось ему, что сии мужи дают ему расписку в получении десяти, из ста должных им фунтов; он стал еще более подвизаться и даже юродствовать, чтобы, перенесением многих оскорблений совершенно смирить себя, и только спустя тринадцать лет получил, столь же таинственным образом, совершенное отпущение. Так он сам рассказывал знаменитому авве лавры Синайской, св. Иоанну Лествичнику, который упоминает о нем с большею похвалою в своей книге, Духовной лествице¹²⁶. Когда поселился он в лавре великого Саввы, три юноши просили его принять их под свое руководство; но он отрекся, по чувству своего недостоинства, и дал только единовременно каждому из них прозорливый совет на все течение жизни, назначая различный образ подвигов, свойственно их силам, с напоминовением, что только претерпевший до конца спасен будет. Примером долготерпения он представлял одного инока, по имени Акакия, который всю свою жизнь страдал от жестокости своего духовного наставника и умер без ропота. Когда же по его смерти, один из великих старцев спросил бывшего его наставника: точно ли умер Акакий? и тот в удостоверение привел его на самую могилу юноши, старец громко воскликнул над нею: «Брат мой Акакий, мертв ли ты?» и внезапно откликнулся ученик, свидетельствуя, и после кончины, совершенное свое послушание: «Можно ли, отче, чтобы верный блюститель послушания был когда либо мертвым». Ужаснулся его жестокий наставник и, устроив себе келию над гробом Акакия, провел в ней остаток жизни в слезах покаяния.

Такими духовными подвижниками процветала вся Палестина в течение трех столетий; прежде, нежели варварские набеги персов и сарацинов положили в запустение многие обители, явился, в исходе шестого века, ревностный их описатель, чрез которого, подобно как чрез инока Кирилла, Провидение сохранило нам много назидательных примеров. Это был как бы яркий луч вечернего солнца после долгого летнего дня, широко озаривший всю пустыню, так что косвенный свет его, еще однажды, проник во все ущелия и вертепы, обращенные в келии, и в последний раз озарил на молитве забытых или неизвестных миру пустынножителей, ведомых только Богу и его святым.

Священноинок Иоанн Мосх¹²⁷, воспитанник великой обители Феодосия Киновиарха, и его еще более знаменитый ученик Софроний, прославившийся ученостию на своей родине, Дамаске, и потом занявший патриаршую кафедру Св. града, были сими вечерними лучами Палестины, проникшими во все тайные изгибы её пустынь. Они встретились в Александрии, где Софроний изучал подвиги иноков египетских, еще не облекшись сам в их одежду, и куда Иоанн Мосх был послан, около 580 года, по делам монастырским, архимандритом своим Григорием. С тех пор они уже сделались неразлучны и провели сперва десять лет в лавре, так называемой Элионт, на берегах Иордана, а потом еще несколько лет в обители Киновиарха и в новой лавре великого Саввы; набеги сарацинские принудили их удалиться в Сирию и оттоле чрез Синай вторично в Египет, где временно основались при святом патриархе Александрийском Иоанне Милостивом. С ним вместе подвизались они против остатков ереси Евтихиевой, многих обращая к Православию. После блаженной кончины святителя, избегая нашествие Хозроя Персидского, они удалились в Рим, и там, в последние три года своей жизни, написал Иоанн занимательную книгу свою, о подвижниках египетских и палестинских, под именем Духовного луга. Он посвятил ее верному спутнику своих многотрудных странствий и, умирая, заповедал ему перенести тело свое или на гору Синайскую, или в обитель Киновиарха, где начал иноческую жизнь, и верный друг исполнил его последнюю волю.

Иоанн Мосх начинает созерцание духовного луга на берегах Иорданских; и где же, если не близ спасительных вод священной реки, могли прозябнуть духовные цветы, которые точно обратили в один благовонный луг каменистые пустыни дикой Палестины! Сперва говорит Мосх о обители Эфансас¹²⁸, основанной, по видению Предтечи, на месте посещения его Спасителем; потом о пустыннике Кононе, из обители Пентохлиевой, которому поручено было, ради его высокой жизни, от патриарха Петра, преподавать святое крещение всем желавшим восприять оное в водах Иордана, ибо тогда предпочтительно избиралась священная река сия новообращенными для таинства их обновления. Однажды пришло ему сомнение: приличию ли его званию отшельника совершать святое крещение над женщинами? Но сам Предтеча явился ему ночью и успокоил совесть смиренного. В другой раз, на пути к месту крещения Вифавара, встретил он евреев, хотевших его умертвить; но их поднятые руки остались неподвижными, доколе сам отшельник не разрешил их молитвою.

Авва Полихроний, живший постепенно во многих обителях близ Иордана и потом бывший пресвитером в новой лавре, рассказывал Иоанну Мосху, что он знал в монастыре Пентохлиевом инока, который решившись идти опять в свет, чтобы жертвовать страстям, увидел себя внезапно покрытым проказою и, опомнившись, благодарил Бога, исцелившего его душу болезнию тела. По соседству сей обители знал он отшельника Марка, который в течение шестидесяти трех лет вкушал пищу только однажды в неделю, и не смотря на то, работал день и ночь, чтобы трудами рук своих питать нищих и посетителей, хотя сам ничего от них не принимал. Тот же Полихроний, заметив в обители Пигрии, что один из самых нерадивых братьев сделался внезапно ревностным, с душевною радостию похвалил его. «Ах, отче, – отвечал смиренный брат, – поверь, что я не замедлю умереть!» И точно, он скончался чрез три дня¹²⁹. Эконом обители пришел просить Полихрония идти с ним в келию умершего, убрать его сосуды и сам горько плакал; изумленный авва спросил его о причине слез и услышал в ответ: «Что я сегодня делаю для сего брата, то послезавтра сделают и для меня». И пророчество его сбылось.

Когда умер игумен сей обители, братия единодушно избрали одного старца из среды своей ему в преемники. Напрасно извинялся он своим недостоинством и просил дать ему время оплакивать грехи свои, говоря, что только такие удивительные мужи, каковы были Антоний, Пахомий и Феодосий, могут быть настоятелями: – братия не преставали умолять его; наконец он испросил себе три дня срока, дабы узнать волю Божию. Это было в пятницу, а в воскресенье уже нашли его усопшим.

Там же, некто инок Мирон, измождивший плоть свою чрезвычайною строгостию, впал в водяную болезнь и молил Бога о продолжении недуга, говоря братиям: «Просите только Господа, чтобы душа моя не впала в ту же болезнь». Еще один старец, привыкший все раздавать убогим, когда однажды нищий просил у него одежды, вместо хлеба, ввел его к себе в келию, чтобы отдать ему свою единственную рясу; но сам нищий, видя, что старец останется совершенно нагим, тронулся таким самоотвержением и оставил у него собственную котомку.

Возле Иорданской лавры аввы Петра жил пятьдесят лет в пещере отшельник Петр, питавшийся одним только хлебом. Другой отшельник, той же лавры, часто ходил на Иордан и без всякого страха отдыхал в пещерах львиных¹³⁰. Однажды принес он в лавру двух львенков, в поле своей одежды, и сказал братии: «Если бы мы сохраняли заповеди Христовы, дикие звери сии нас бы страшились; но поскольку мы сделались рабами греха, то сами принуждены их страшиться». Это был не первый пример мужества иноков, одушевленных верою: один из пустынников иорданских привлекал львов в свою пещеру и кормил их из собственных рук; еще один, по имени Пимен, спал с ними в берлогах, хоти и знал, что будет ими растерзан, за то, что однажды сам не спас человека, которого растерзали псы пред его глазами.

Около Иордана, также в лавр Элионт, жил некто авва Феодосий, который провел тридцать пять лет в непрестанном подвиге, вкушая пищу только чрез каждые два дня. Отречение его от мира было столь велико, что когда однажды авва Авраам обители св. Марии новой, зная, что он не имеет мантии, послал ему на зиму свою, и воры, взошедшие ночью в его келию, похитили сие убогое покрывало, он даже никому не хотел сказать о своей утрате. Другой отшельник той же пустыни, по имени Феодор, просил Иоанна Мосха доставить ему Святое Писание и, получив оное в дар, пошел в Иерусалим приобрести, трудами рук своих, столько денег, сколько стоила книга, чтобы заплатить Иоанну. Там же спасался некто пустынник Стефан¹³¹, который непрестанно имел в мыслях распятого Христа. Однажды три старца пришли с ним совещаться о духовных предметах; он же безмолвствовал и потом отвечал на их вопросы: «Простите мне, отцы мои, что доселе не внимал беседе вашей; скажу вам только, что денно и нощно я только размышляю о Господе Иисусе Христе, пригвожденном ко кресту!» И сие краткое слово было для них полезнее всякого назидания.

Еще процветала на Иордане обитель св. Герасима, имевшая тогда настоятелем добродетельного авву Александра; один из её пресвитеров Олимпий спасался в душной пещере, где беспокоили его насекомые; он говорил изумлявшимся его строгому образу жития, что малыми страданиями временной жизни ищет предохранить себя от больших в вечной; ибо надеется, что зной душной пещеры избавит его от вечного огня осужденных, а насекомые – от адского неумирающего червя.

Около монастыря странноприимных жил отшельник Николай¹³², также в пещере, как о том рассказывал авва Иордан Иоанну Мосху, и молитвами своими спас юношу тирийского от сарацинов, которые вели его, чтобы принести в жертву идолам. Сперва он умолял варваров пощадить юношу, предлагая себя взамен его; потом же, именем Христовым, поразил ожесточенных, и они сами подняли руки друг на друга; юноша остался иноком при своем благодетеле.

В пустыне Иорданской, некто инок Георгий¹³³, просфорник монастыря Фасиландского, копавший основание церкви во имя св. Кириака, увидел во сне старца, одетого пальмовыми листами, который сказал ему: «Зачем, авва Георгий, после стольких моих подвигов в сей пустыне, хочешь ты оставить тело мое вне сооружаемого тобою храма?» – «Кто ты?», – спросил изумленный дивным явлением. – «Я Петр, пастырь св. Иордана», – отвечал усопший, и на утро нетленное тело его найдено было в основаниях храма.

Пустыня Руван, где проводил обычно Четыредесятницу великий Евфимий, просияла, во дни Мосха, знаменитым отшельником Сергием, одаренным свыше прозорливостию. Авва Григорий, игумен одной из обителей той же пустыни, пожелал насладиться его беседою; Сергий, увидев его, поклонился с глубоким уважением и омыл ему смиренно ноги. Когда же ученик, изумленный такими знаками уважения, спросил о том Сергия: «Сын мой, – отвечал он, – не знаю, кто авва Григорий; знаю только, что я принимаю у себя патриарха, в полной одежде святительской, и даже с Евангелием в руках». И действительно, шесть лет спустя, Григорий избран был патриархом в Антиохию. В другой раз юноша, пожелавший быть иноком в его обители, обличен был прозорливым аввою, что еще не принял святого крещения, по нерадению своих родителей, и получил оное в струях Иорданских¹³⁴.

Славилась великими отшельниками и лавра Фаранская, плод молитв Харитоновых. С глубоким знанием Св. Писания соединял пресвитер Косма и чрезвычайное благочестие, проводя ночи в молитве и внушая другим читать св. отцев. «Если вы где-либо найдете какое-нибудь сочинение великого Афанасия и не будете иметь хартии, чтобы переписать, напишите его на поле вашей одежды». Сам он, желая получить от аввы Феофила объяснение одного отрывка Св. Писания, не устрашился увиденного им на пути змия, но смело пошел по следам его и остался невредим¹³⁵. Не уступали ему в благочестии Павел и Аскалон, иноки той же лавры.

Авва Евгений, настоятель монастыря Сергиева, близ Вифлеема, рассказывал Мосху, что старец Александр, проведший всю свою жизнь в одной из пещер Иорданских, пришел окончить дни в его обители, и за десять дней до смерти впал в жестокую болезнь; но он переносил мучение с чрезвычайною твердостию и смеялся над искушениями лукавого демона, говоря, что враг избрал для них время его дряхлости, ибо не смел приступить к нему в пустыне, во дни его силы.

Некто отшельник Иоанн¹³⁶, в окрестностях Иерусалима, имел такое усердие к Пресвятой Деве, что хранил всегда у себя в пещере Её изображение, с Предвечным Младенцем на руках; когда же отлучался, зажигал пред иконою лампаду, испрашивая себе счастливого пути, и по возвращении обретал ее горящею в пустынной келии. Его спросили, как может он лишать себя всего необходимого в столь диком вертепе, и он отвечал, что вертеп сей служит для него духовною куплею, в которой столько же приобретаешь с одной стороны, сколько сам уступаешь с другой.

Иоанн Мосх, говоря о подвижниках великой обители Феодосиевой, где сам долго пребывал при благочестивом архимандрите Георгии, рассказывает назидательную повесть о двух иноках. Они связаны были узами нежной дружбы и дали взаимную клятву никогда не разлучаться; но один из них, после многих лет непорочной жизни, внезапно охладел сердцем к Богу и объявил другу решительное свое намерение возвратиться в мир; тщетны были все убеждения. Огорченный брат не хотел, однако, его оставить и последовал за ним в суету мира, с надеждою когда-либо обратить его опять на путь истины; несмотря на все тяжкие его падения и на жестокость, с какою пренебрегал всеми его советами, не преставал он пламенно о нем молиться, проливая горькие слезы о грехах его. Авва Авраам, бывший прежде настоятелем обители св. Марии Новой, на Иордане, и потом митрополитом в Ефесе, устроял тогда на горе Элеонской монастырь византийцев, и оба брата работали в числе наемников при сооружении здания; но один из них беспрестанно отлучался в город, чтобы там жертвовать страстям своим; другой же, трудясь за него, соблюдал строгий пост в благоговейном молчании, так что обратил на себя внимание аввы. Он призвал его в свою келию и, расспросив с пастырским участием, услышал, что труженик посвятил себя столь тяжким подвигам в той надежде, что Господь, ради его смирения и покаяния, даст ему обращение грешника. «Господь дарует тебе душу брата твоего», – сказал ему тронутый авва, и немедленно исполнились его слова; ибо тотчас по выходе из келии встретил он брата своего, который, с раскаянным сердцем, бросился в его объятия и молил идти в пустыню, чтобы там спастися. Они уединились в пещеру Иорданскую, где обращенный грешник достиг, в короткое время, прежней высоты духовной, непрестанно оплакивая, однако, память грехов своих, и в сих благочестивых чувствах предал Господу душу. Виновник его обращения похоронил усопшего брата в пещере и продолжал над гробом его ту же строгую отшельническую жизнь. Впоследствии посетил его старец обители Каламоновой и спросил, что надеется он получить от Господа, ради Коего проходил столь жестокое житие? Смиренный отшельник просил его прийти за ответом чрез десять дней; но уже пришелец нашел его мертвым и прочел только слова, начертанные им на камне: «Прости мне, отче; одно лишь могу сказать тебе, что во всех моих деяниях я только старался отклонить помысл мой далеко от всего земного».

Много подобных назидательных примеров находится в Духовном Луге, которые утешительно свидетельствуют, какими добродетелями сияла тогда пустыня Палестинская. Когда Иоанн Мосх и блаженный ученик его Софроний, жительствуя в Риме, мысленно переносились на духовные луга родины своей Палестины, некто Антонин и с ним два другие богомольца западные оставили родственную Италию, чтобы созерцать собственными очами красоты сего духовного луга, и странствие их любопытно, ибо представляет нам картину Палестины в исходе шестого века¹³⁷. Галилея показалась им земным раем по своему плодоносию; они нашли на горе Фаворской три церкви в память тех трех сеней, которые хотел воздвигнуть там в час Преображения восторженный Апостол Петр: одну Моисею, одну Илии и одну самому просиявшему пред ними Господу Иисусу.

Долина Иорданская наполнена была пустынниками. В июле и в августе берега Мертвого моря, в окрестностях устья Иорданова, покрывались прокаженными, которые пролежав целый день на берегу, погружались вечером в озеро Асфалтическое, иначе Мертвое море, и Господь исцелял, кого хотел исцелить, говорит благодушный Антонин. Еще стоял на берегах сего моря Сигор, и в окрестностях его было до семи монастырей мужеских и до восьми женских. Деревянный крест, водруженный посреди воды, означал в Иордане место, где крестился Спаситель. Накануне Богоявления ежегодно туда стекались: священнослужащий вступал в средину вод и, когда благословлял их, внезапно с шумом обращался вспять Иордан и неподвижно стояли волны его. Верные, из пределов Александрии, притекали к торжеству сему с сосудами ароматными, которые исполняли священной воды, и ею окропляли каждый корабль, выходивший из пристаней Египта и Сирии; сами христиане погружались в Иордан, облеченные плащаницею, предназначенною для их погребения. После торжества воды Иорданские опять стекали в Мертвое море.

Странные предания перемешаны в простосердечном рассказе Антонина. Так, около Иерихона, стены коего разрушены были сильным землетрясением, во дни Праила, епископа Иерусалимского, находилась пещера, где молитвенно жительствовали семь дев. Каждая из них имела отдельную келию и в ней заключалась с детства; когда же умирала, келия сия служила ей гробом, и немедленно искапывали другую келию для иной пришелицы, ибо всегда исполнялось седмиричное число дев; у них хранился сударь, бывший на главе Господней во время погребения. С ужасом проникли богомольцы италийские в сию мертвенную пещеру и не нашли в ней никакого признака внешней жизни, ибо келии дев были во глубине. На пути из Иерихона к Вифании стоял городок, называемый Ваолид, которого теперь нет и следа; вероятно, это то селение, что было основано крещенными сарацинами близ лавры великого аввы Евфимия. Вифания имела несколько обширных обителей, и еще существовало селение Гефсиманское на том месте, где теперь видим одни остатки древних маслин.

Св. гроб Спасителя, по описанию Антонинову, сиял весь златым украшением и драгоценными камнями; там целовали и ореховую дщицу с надписью «Иисус Назорей, Царь Иудейский», бывшую на вершине креста Его. В Раме, на пути к Вифлеему, находился источник сладкой воды, никогда не иссякавший, ибо однажды утолил жажду Богоматери. Многочисленны были иноки в Вифлееме во дни Антонина; он упоминает о гробнице, которую сам ископал себе блаженный толкователь Св. Писания Иероним, недалеко от яслей Господних. За полпоприща от Вифлеема показывали гробы Давида и Соломона, что весьма странно, ибо известно по преданиям, что гробы сих царей на Сионе, в самом Иерусалиме. Поклонники обрели в Вифлееме и церковь св. Давида, на месте его рождения, которой нет теперь и следов.

Гораздо прежде сего времени, ко дням императора Константина Великого, относят грузины первоначальное основание монастыря Крестного, близ Иерусалима, царем своим Мирианом. Их царственные летописцы Вахтанг и Вахуштий утверждают, хотя и без свидетельства исторического, что первый христианский царь Грузии Мириам, обращенный к вере св. Ниною, ходил на поклонение Св. мест и там приобрел для обители то место, где сохраняется корень от Честного Древа. По народному преданию грузин, праведный Лот, племянник Авраама, насадил чудесным образом три дерева, певк, кедр и кипарис, которые срослись в одно. Царь Соломон срубил его для Храма, но оно оставалось не употреблённым до времени распятия Господня, и под главным престолом обители крестной и поныне показывают его корень. – Митрополит Грузинский Тимофей, посещавший Св. места в минувшем столетии, видел в сем монастыре древнюю грамоту, в которой описаны баснословный поход иверского царя Вахтанга Гург-аслана, для завоевания Св. мест, в V столетии, и поселение грузин в окрестностях Иерусалима. Но вторичное основание или обновление монастыря Крестного грузины относят царю своему Баграту III, который и поныне изображен на стенах соборной церкви. Он украсил и другие святилища, чрез посредство соотечественника, благочестивого Прохора, инока лавры св. Саввы, и после Баграта, жившего в X веке, грузинские цари не преставали изливать свои щедроты на Св. места Палестинские.

Император Ираклий. Патриархи Захарий и Модест

Протекли последние годы шестого столетия и первые седьмого, ознаменованного столькими бедствиями для Иерусалима. Патриархи его, святительствовавшие в сие время, известны нам более по имени, нежели по деянием, и даже есть о них разногласия в историках¹³⁸. Зонар говорит, что патриарху Макарию, после второго четырехлетнего правления, наследовал Исаакий, игумен цареградской обители Неусыпаемых и, содержав кафедру двадцать восемь лет, передал ее Амосу; но летописец Никифор называет вместо Исаакия Иоанна, а писатель церковный Евагрий ставит патриарха Амоса между Иоанном и Исаакием, которого называют иногда Исихием. Избрание патриарха Амоса после Иоанна одобрено было настоятелями монастырей палестинских, и все они собрались к нему, чтобы воздать должную честь, хотя Амос отклонял со смирением высокую степень, называя ее тяжким бременем, едва удобоносимым для небесных сил. Один только Афанасий, игумен новой лавры, несколько времени не покорялся избранному патриарху, и ему писал папа римский св. Григорий Великий, дабы он примирился с своим владыкою. Исихию, волею оставившему престол свой, наследовал в 610 году патриарх Захария, избранный из пресвитеров церкви Константинопольской, и он был свидетелем разорения Иерусалимского.

Гражданские перевороты империи Греческой навлекли бедствие и Св. граду. После славного, долголетнего правления Иустинианова и двух его преемников, Иустина и Тиверия, лучшего из императоров восточных, Маврикий, зять его, еще продолжил на некоторое время внешнее благоденствие; но мятежник Фока овладел престолом, умертвил его детей, и начались бедствия. Хозрой, царь персидский, под предлогом мести за смерть благодетеля своего Маврикия¹³⁹, который призрел его юность, но более из честолюбия, дабы исполнить обширные замыслы великого деда своего Нуширвана, наступил с сильными войсками на империю и в течение пяти лет постепенно завоевал все её восточные пределы; бежали пред ним военачальники малодушного Фоки.

Евреи палестинские, возбужденные надеждою возобладать землею своих предков, предложили помощь свою Хозрою; в числе 26000 присоединились они к войскам персидским и ознаменовали себя повсюду жестокостью против христиан: в Антиохии умертвили они патриарха Анастасия. Сорок тысяч евреев, из пределов Тира, Тивериады, Дамаска и даже Кипра, соединились осадить Тир и разорили его окрестности; но на Иерусалим особенно излилась вся их жестокость; там упились они кровию христианскою, когда военачальник персов, Харузий, овладел Св. градом; это бедствие случилось в июне 614 года. Погибли многие тысячи клириков, иноков и инокинь под мечем персов; опустошены и сожжены были церкви и самый храм Св. гроба; расхищены все священные сосуды, взято даже и Честное Древо Креста Господня. Некто патрикий Никита, по знакомству с военачальником персов, мог только спасти копье, пронзившее ребра Спасителя, и губу, напоенную желчию, которую поднесли ему воины на кресте, и отослал святыню сию в Царьград. Патриарх Захария уведен был в плен с многочисленным народом, за Иордан и Евфрат, как некогда во дни пленения Вавилонского при Навуходоносоре. Неистовые иудеи откупили несколько тысяч христиан у персов для того только, чтобы их умертвить, так что число всех погибших простиралось до девяноста тысяч. Подобного бедствия не испытывал Иерусалим со времени разорения римского.

Персы опустошили, в одно время с Голгофою и Св. гробом, великолепный храм Вознесения, сооруженный некогда царицею Еленою на горе Елеонской, который с тех пор, по свидетельству Патриарха Досифея¹⁴⁰, никогда уже не возникал в таком виде из своих развалин. Они истребили окрестные монастыри, не только около Св. града, но и в Галилеи, и Самарии, и на Иордане. За восемь дней до разорения Иерусалимского, отряд варваров напал на великую лавру св. Саввы и наполнил ее смертоубийствами. При первой вести об их приближении, большая часть иноков разбежалась; но те из них, которые долгим подвигом иночества привыкли предпочитать временной жизни вечную, не хотели оставить своих келий и там решились перенести с терпением все, что готовила им ярость варваров¹⁴¹. Персы, проникнув без всякого сопротивления в укрепленную лавру, сперва ограбили церковь, потом же рассеялись по келиям, требуя от старцев сокровенных, по их мнению, сокровищ. В течение нескольких дней жестоким мукам подвергали они мужественных страдальцев, и наконец, видя тщету своих надежд, рассекли их на части. Стефан Савваит, рассказывая о их святой кончине, свидетельствует, что всем им отсекли головы на одном камне, и камень сей доселе показывают в лавре. Современный же описатель их страданий, Антиох, инок той лавры, в послании своем к Евстафию, игумену Галатийскому, оплакивая участь Св. града и избиенных братий, так о них отзывается¹⁴²:

«Ты спрашиваешь меня о святых отцах нашей лавры, недавно избиенных, о их жизни и подвигах; но язык мой не может выразить сего, как должно. Одно только скажу: не знаю, Ангелами ли их должно назвать или человеками? От самой юности взяли они на рамена свои сладкое иго Господне, перенося мучительный зной одинокой жизни. Многие из них исполнены были святых дел, смиренны, кротки, достоуважаемы, благочестивы, чужды всякого зла, украшены всеми добродетелями, сосуды даров Божиих. Некоторые имели более ста лет и всю жизнь провели в лавре, никогда не выходя из нее и даже не оставляя своих келий, разве только для церкви по субботам и воскресениям, днем и ночью размышляя о страшном таинстве смерти: это были небесные человеки и земные Ангелы, и за сие они, достоублажаемые отцы и братия наши, наследовали венец победы!»

По удалении персов возвратились рассеявшиеся иноки лавры, в числе коих был и Антиох. Один из них, по имени Никодим, увидев разорение обители и трупы братий, упал, как мертвый, от изнеможения душевного. Знаменитый архимандрит обители Феодосиевой, Модест, собрал рассеянные остатки избиенных, облобызал их с любовию и, оросив благочестивыми слезами, положил в усыпальницу братий. Сорок четыре черепа святых мучеников, хранящиеся отдельно в пещерной церкви лавры, доныне свидетельствуют о их подвиге. Утешая оставшихся, авва Модест напомнил им слова пророка Исаии: «Мужи праведные вземлются и никто не разумеет сего в сердце своем, ибо от лица неправды взялся праведный, и с миром будет погребение его» (Ис.57:2). Он произнес и премудрые слова Соломоновы (Прем.3:1) о участи праведных, «которых души в руках Божиих и они суть в мире; ибо хотя пред лицем человеков и приемлют муку, но упование их исполнено бессмертия, и немного будучи наказаны, много будут благодетельствованы, поскольку Бог искусил их и нашел их достойными Себя». Воздав им таким образом последний долг любви христианской, авва Модест убеждал братию не оставлять более лавры и мужественно претерпевать в ней всякое искушение Христа ради, памятуя слова его, что «узки врата Царствия Небесного и путь к нему ведущий» (Мф.7:14), также и слова апостольские, что «многими скорбями должно достигать оного».

Иноки последовали его совету и хотя два месяца спустя, при слухе о новом нашествии варваров, временно удалились в соседний монастырь Анастасиев, однако опять возвратились в лавру и уже более ее не покидали, руководимые своим архимандритом Фомою, который поистине был дан им, в сию горькую годину, как некий божественный дар, ибо он чрезвычайным благочестием, бдительностью и любовью назидал и укреплял малодушных.

Благочестивый Антиох, сохранивший нам подвиги архимандритов Модеста и Фомы, равно как и мученичества иноков лавры, в своих пандектах (состоящих из 130 глав разного содержания) сам говорит, что он написал их для душевной пользы братий, повсюду рассеявшихся от страха персов: «Как полагал я хлеб в сумы скитальцев, так раздавал им и духовный хлеб учения, чтобы души их не умирали от глада слова Божия; поскольку же не мог сам посещать святые обители, то почел полезным составить для них хотя некое краткое поучение, которое было бы в общем употреблении у всех и могло им сопутствовать повсюду». Антиох оплакивает в своих духовных беседах и разорение Иерусалима: «Пролием горячие слезы, ибо Св. град Божий сожжен, Честный Крест Господень похищен и толикое число святых побито и отведено в плен; посему, согласно с изречениями пророка Иоиля, восплачем посреди степеней жертвенника и воскликнем к Господу: пощади, пощади людей твоих и не дай достояния твоего в поругание, да не обладают им язычники и не рекут между собою, где есть Бог их?» Он приводил во свидетельство и пророчество Исаии о осквернении Св. града за нечестие дщери Иерусалимской и сам сознается, что все сии бедствия случились по грехам народа христианского.

Патриарх Досифей пишет, однако, в книге своей¹⁴³, что хотя иудеи, радуясь победе персов, полагали, что погибнет и самое имя христиан, ибо Честное Древо Креста досталось в руки варваров; но они устыдились, когда опять вознесен был рог благочестивых. Сам Хозрой с честью охранял торжественное оружие Креста и даже не смел вынуть его из запечатанного ковчега, в коем оставался неприкосновенным до дня возвращения в Иерусалим. Подобно как филистимляне, когда взяли кивот завета, поражены были от Господа, так и персы, похитив победоносное оружие Бога нашего, сами на себя восстали и говорили друг другу: «Пришел к нам Бог христианский; что будет с нами, когда теперь у нас чудодейственный скипетр живого Бога!» – Посему описатель жизни св. мученика Анастасия Персиянина, Симеон, говорит: «Когда знамение спасения нашего, разрешившее узы смерти и отъявшее силу греха, унесено было в Персию: то оно там обуздало нечестие и ослабило поклонение огню, и, будучи само, по видимому, в плену, пленило души персов: поскольку просветило седящих в стране и сени смертной и возжгло в них тот внутренний огнь, который пришел воврещи на земле Спаситель, и который в Ветхом завете знаменован был видимым неугасимым огнем на жертвеннике».

Когда Иерусалимский патриарх Захария отведен был в плен, с частью граждан, и никого не оставалось для управления осиротевшею Церковию, избран был её блюстителем Модест, архимандрит обители Феодосия Киновиарха, один из величайших мужей, каких даровал Господь обетованной земле; потомство назвало его вторым Веселеилом, строителем скинии, и Зоровавелем, обновившим Иерусалим; ибо он восстановил опять из развалин сожженное здание Св. гроба, и церковь Голгофы и самый Вифлеем, не опасаясь гонения иудеев, ни скитавшихся в Палестине персов. Мужественный император Ираклий, вооружившийся из Египта против нечестивого тирана Фоки и венчанный в Царьграде на его место, способствовал своими сокровищами благочестивому Модесту и вел переговоры с персами; но еще, обуреваемый другими войнами, не мог похитить оружием Св. града из-под их владычества в первые годы своего правления. Нашелся и другой великий помощник блюстителю Модесту, св. Иоанн Милостивый, патриарх Александрийский, который, оплакав сперва, подобно пророку Иеремии, бедствие Св. града, принял с отверстыми объятиями всех беглецов палестинских в Александрию, утешал плачущих, врачевал болящих и употреблял сокровища церковные на пропитание не имевших крова и на обновление разоренных святилищ. Он послал Модесту тысячу золотых и тысячу пудов железа, тысячу кулей пшеницы, столько же овец, тысячу мер сухой рыбы и столько же мехов вина, и тысячу работников египетских, с смиренною грамотою, в коей просил извинения, что не посылает ничего достойного храмов Господа Иисуса Христа: ибо и сам пламенно желал бы прийти трудиться, как простой каменщик, при сооружении храма Св. Воскресения, матери всех церквей. Писатель духовного луга, Иоанн Мосх, и будущий преемник Модеста, Софроний, находились тогда в Александрии при милостивом святителе и разделяли его заботы о бедствующих согражданах палестинских¹⁴⁴.

Благочестивый инок Антиох, сохранивший нам подвиги Модеста, говорит и о другом именитом настоятеле, Иустине, монастыря Анастасиева, лежавшего на расстоянии пути одного часа от Св. града. Временно призрев у себя монашествующих Великой лавры, из коей и сам происходил, Иустин строго соблюдал чин св. Саввы в собственной обители и в духе сего великого аввы управлял ею, посреди обуревавших бед, так что мало-помалу собралось около него великое число иноков. Одним из учеников его был славный мученик персидский, запечатлевший своими страданиями исповедание имени Христова.

Анастасий был родом из Персии и научен волхвованиям от языческих родителей. Когда Честное Древо Креста принесено было Хозроем, юноше языческому любопытно было знать, почему оказывают оному такое уважение христиане? То, что услышал о их вере, побудило его обратиться к Истине, и, оставив броню воинскую, удалился он сперва в Иераполь; там принял его с любовию один из верных и, часто водя по церквам, объяснял иконы, их украшавшие. Особенно занимали Анастасия изображения подвигов мученических, и это было предзнаменованием, что сам некогда удостоится венца мученического. Потом пришел он в Иерусалим; представленный архимандриту Модесту, принял во святом крещении имя Анастасия, и желая совершенно оставить мир, постригся в обители Иустина; но и там из всех духовных чтений наипаче привлекало его описание мученических подвигов. Господь открыл ему и его игумену, в сновидении, предстоявшее мучение, и еще более укрепленный в пламенном желании пострадать за Христа, он причастился Св. Тайн, и с благословения своего настоятеля пошел в Кесарию, бывшую тогда в руках персов. Там схватили его воины, как соглядатая, и привели к правителю области, Марзавану, который спросив его о вере и, осыпав поруганиями и ударами, бросил в темницу. Анастасий, твердо исповедуя Христа, просил только своих мучителей снять с него рясу иноческую, прежде ударов, чтобы не обесчестить сию одежду его славы. Днем и ночью молился он в темнице, остерегаясь нарушить покой того узника, с которым был вместе скован; и настоятель Иустин со всею братиею молились также, чтобы Господь дал ему силу довершить начатый подвиг; небесные видения утешали его в темнице. Между тем, правитель спрашивал у царя Хозроя, что делать с пленником? Царь позволил отпустить его, если только в присутствии двух свидетелей скажет, что он не христианин. Анастасий с ужасом отверг такое предложение; тогда правитель решил отправить его в Персию, на суд царя; но, так как в течение сего времени случился праздник обновления храма Иерусалимского, он позволил узнику идти отслушать литургию, в одной из церквей Кесарийских, в сопровождении двух иноков, присланных к нему от игумена Иустина, и его присутствие утешило христиан, возбудив упадший дух многих. Один из иноков сопровождал Анастасия и в Персию, чтобы потом известить о нем своего игумена.

Царь Хозрой послал сановника своего испытать веру исповедника; но Анастасий не хотел даже и отвечать ему по-персидски и отверг все предложения почестей и богатств. В течение нескольких дней терзали его жесточайшими муками, раздавили обе ноги под тяжелою доскою, вешали за руку, привязав камень к одной ноге; все напрасно: мученик остался неколебим. Верные навещали его в темнице, по дозволению стража, который был также из тайных христиан. Наконец царь повелел умертвить его с семидесятию другими пленниками. Их удавили одного за другим пред его глазами, и в последний раз предлагали ему жизнь за отречение от христианства; он же отвечал сановникам царским: «Я думал, что вы рассечете меня на части ради Иисуса Христа; но если угрожаете мне только такою смертию, то благодарю Господа, что столь легким путем приобщает меня к славе своих мучеников». Голову его отсекли и послали Хозрою; но еще накануне он предсказал смерть свою христианам, говоря: «Знайте, что я завтра умру, по милости Божией; вы же, братие, освободитесь чрез немного дней, ибо убиен будет нечестивый царь». Скоро исполнилось его предсказание; тело мученика Анастасия выкуплено было последовавшим за ним иноком и положено в пустынной обители Сергиевой, а потом в собственном его монастыре.

Император Ираклий решился, наконец, деятельно противоборствовать Хозрою, которого оружие распространилось уже на юге до Египта, Ливии и Ефиопии, а к северу даже до Халкидона, предместья столицы, осажденной военачальником персидским Саином¹⁴⁵. Ираклий хотел сперва преклонить его мирными словами, и Саин подал ему благую надежду; но честолюбивый Хозрой отверг дружелюбную грамоту Ираклия, умертвил самого Саина и надменно объявил посланникам царским, что не пощадит римлян, доколе не отрекутся от распятого Христа и не поклонятся солнцу. Тогда Ираклий, заключив мир с каганом скифским, по недостатку денег, взял для священной войны имущества церковные и даже серебряные подсвечники Св. Софии и, отпраздновав Пасху, предстал лично своим дружинам¹⁴⁶. Он взял с собою и нерукотворенный образ Спасителя и поклялся пред ним, что будет сражаться до смерти, после же клятвы со слезами произнес слова сии: «Вы видите, братия мои и дети, что враги Божии попрали Святые места, церкви сожгли, обители обратили в пустыни, жертвенники и алтари обрушили, все осквернили, все разорили: время отмстить им!» – Патриарху Сергию поручил он царствующий град и малолетнего сына своего и, взойдя в последний раз в великую церковь Св. Софии, так помолился: «Господи Иисусе Христе Боже наш, не дай за грехи наши радоваться врагам нашим; но призри и помилуй нас, да не превозносятся беззаконные и не попирают наследия твоего».

Ираклий выступил в поход в двенадцатый год своего царствования, и первые шаги его были ознаменованы победою в Армении. На следующий год он проникнул в Персию и принудил Хозроя оставить город Газакию, где находилось знаменитое капище огня. В чертогах царских нашел он истукан Хозроя, под сению, изображавшею небо, а вокруг него солнце, луну и звезды, с ангелами, ему поклонявшимися. Император сжег капище и дворец и, желая узнать, где ему провести зиму, очистил прежде трехдневным постом войска свои, потом открыл Св. Евангелие и из прочитанных им слов решился остаться в Албании. Там отпустил он до пятидесяти тысяч взятых им пленников и человеколюбиво снабдил их в путь, так что все они молили Бога даровать победу кроткому Ираклию над жестоким Хозроем. С наступившею весною продолжались успехи оружия царского. Видя воинов своих, смятенных многочисленностию врагов, он им сказал: «Братия, с помощию Божиею, один из вас поразит тысячу; пожертвуем собою для спасения братьев и восприимем венец мученический, дабы нам восприять мзду от Бога и прославиться в веках грядущих». Император обратил в бегство Сарвасара, военачальника персов; раздраженный Хозрой велел расхитить имущество всех церквей христианских в Персии и принуждать православных к общению с несторианами, многочисленными в его пределах. Между тем и Царьград подвергся великой опасности от нападения отряда персов из Халкидона и хана Аварского с севера; но заступлением Богоматери спасена была столица.

Ревностный Ираклий не останавливался па пути побед и все далее проникал в Персию¹⁴⁷. Наконец, всеми ненавидимый Хозрой был свергнут с престола собственным сыном своим Сироем за то, что хотел возвести на его место младшего брата, и, томимый голодом посреди собранных им сокровищ, скончался мучительною смертию. Воцарившийся Сирой немедленно заключил мир с Ираклием и возвратил ему всех пленников, с патриархом Захариею, и Честное Древо Креста, бывшее в плену в течение четырнадцати лет. – По некоторым летописцам, император прежде принес оное в Царьград, где патриарх Сергий всенародно воздвиг святыню сию в храме Софийском, и на другой только год отплыл Ираклий в Иерусалим, с крестом Господним; но Зонар, Феофан и другие утверждают, что прямо из Персии победитель пришел в Св. град¹⁴⁸.

С торжеством хотел сам Ираклий вознести на Голгофу Честное Древо, думая украсить величием царским церковное шествие, и, облеченный в порфиру, увенчанный диадимою, поднял крест на рамена свои. Патриарх Захария вышел к нему навстречу со всем народом до горы Элеонской с финиковыми ветвями в руках, воспевая осанна, и уже они приблизились к красным вратам, чрез которые надлежало взойти на Голгофу: но внезапно, силою Божиею удержанный император, стал во вратах и не мог далее двинуться со крестом; старец же патриарх духовным оком увидел во вратах молниеносного Ангела, возбранявшего вход, и, уразумев его тайный глагол, сказал императору: «Знай, о государь, что невозможно тебе, облеченному в одежды царские, вознести сие Святое Древо, которое некогда подъял сам Господь, обнищавший нашего ради спасения; если же хочешь понести крест, то последуй вольному его смирению». Смирился Ираклий, снял с себя багряницу, венец и самую обувь и, облеченный в убогое одеяние, без всякого препятствия вознес Честное Древо по ступеням Голгофы на то место, отколе было оно взято персами. Велика была радость верных о возвращении креста Христова, как некогда Израиля, когда кивот завета возвратился от филистимлян. Опять воздвигаемо было Честное Древо патриархом Захариею пред лицем народа, как некогда Макарием, во дни царицы Елены, чтобы все могли поклониться распятому на нем Царю славы. Таким образом, два радостные события воспоминаются на другой день праздника обновления храма Иерусалимского: и обретение креста Еленою, и возвращение оного Ираклием; но ради претерпенного им плена и чуда, бывшего для смирения царя, праздник сей, всемирного Воздвижения Честного Креста, совершается Церковию с постом и повторением самого Воздвижения на утрени, пред очами верных¹⁴⁹.

Старец патриарх Захария, истомленный четырнадцатилетним пленом, недолго пережил радостное освобождение; место его заступил достойный блюститель и обновитель Св. града архимандрит Модест; но и ему не более пяти лет суждено было сиять на свещнике Сиона, ибо он уже совершил свой подвиг, еще не будучи на престоле патриаршем, и для него уже готов был тот венец правды, который, по словам апостола Павла, ожидает возлюбивших имя Христово.

Но император Ираклий¹⁵⁰, виновник стольких торжеств, был причиною и распространения новой ереси монофелитов, которых хотел привлечь к общению Церкви во время славных своих походов на Восток. Феодор, епископ Фарана в Аравии, первый изложил, в письме к патриарху Цареградскому Сергию, свое неправильное мнение о единой воле в Господе Иисусе Христе, когда, напротив того, Церковь Православная признает две воли, как и две природы, божественную и человеческую, в одном лице Богочеловека. Монофелиты, т. е. единовольники, были отраслию ереси монофизитов или последователей Евтихия, Севера и его главного ученика Иакова Вардаи, который распространил в Сирии так называемую секту иаковитов, и доныне там сохранившуюся, в общении с армянами и коптами Египта. Сергий, происходивший сам от родителей иаковитских, принял мнение Феодора Фаранского, и сим ложным мнением увлекся император Ираклий, когда вступал в прение с последователями Севера в Армении, с Киром, епископом Лазов, и наконец с Афанасием, главою иаковитов в Иераполе, стараясь склонить их к единомыслию в вере. Афанасий, которому польстил император надеждою на кафедру Антиохийскую, обманул его признанием двоякой природы в Господе Иисусе, хотя она и была несовместна с единою волею; Кир же вполне разделил образ мыслей императора и патриарха Сергия и был поставлен на кафедру Александрийскую; а как, в то же время, патриарх Константинопольский, льстивою своею грамотою, увлек и папу Римского Онория, то внезапно все патриаршие престолы, исключая Иерусалимского, поколебались в Православии, и ересь сия укоренилась в Александрии и Царьграде до шестого Вселенского собора.

Патриарх Софроний

Из Александрии восстал сильный противуборник ереси, в лице священноинока Софрония, который возвратился туда из Рима, по смерти блаженного своего учителя Иоанна Мосха¹⁵¹. Патриарх Кир дал ему прочитать изложение своих догматов, и Софроний со слезами бросился к ногам его, умоляя не оглашать их в соборной церкви; не послушал мудрого совета Кир, ибо надеялся тем привлечь на свою сторону всех монофизитов, отделившихся от Церкви, и точно привлек; но чрез это сам отступил от Православия, и с тех пор большая часть египтян закоснела в расколе, под народным своим именем коптов. Ревностный Софроний, не ожидая никакого успеха в Александрии, отплыл в Царьград; но тщетно убеждал он патриарха Сергия отступить от мнений Кировых. Он принужден был возвратиться в родственный ему по сердцу Иерусалим, и там волею Промысла, который воздвиг его для соблюдения Православия, единодушно избран был на кафедру Св. града, после кончины знаменитого патриарха Модеста¹⁵².

Первым деянием св. Софрония было созвать собор всех епископов Палестины, для предупреждения их против лжеучения монофелитов, и написать соборную общительную грамоту к святителям старших престолов, дабы изложить им исповедание своей веры. Замечательно пространное его послание к патриарху Сергию Константинопольскому, которое было отправлено также к папе Онорию, и впоследствии послужило правилом веры на шестом Вселенском Соборе. Софроний начинает свое послание горькими жалобами на то, что его извлекли из мирного уединения на столь великую кафедру; потом излагает свое исповедание, объясняя таинство Пресвятыя Троицы и опровергая все богопротивные ереси, особенно Нестория и Евтихия, в ясном свете выставляя спасительный догмат вочеловечения Христова, и двоякую волю в едином лице Богочеловека, соответствующую двум его природам, божественной и человеческой. Он осуждает также Оригена и анафематствует всех еретиков, признавая за основание чистой веры решения пяти Вселенских Соборов, до него бывших; но, не смотря на заблуждения патриарха Сергия, весьма скромно изъясняет ему истину, поручая себя его молитвам, и уже предвидя грозу сарацинскую, предстоявшую Св. граду, так заключает свое послание: «Помолись о наших императорах Ираклие и сыне его Константие, дабы Господь дал им победу над всеми варварами и наипаче дабы смирил надменность сарацинов, которые, по грехам нашим, столь нечаянно против нас восстали и все вокруг опустошают с нечестивою дерзостию»¹⁵³.

Заботясь столько же о благе вселенской Церкви, сколько и о собственной пастве, обуреваемой внешними бедствиями, Софроний собрал до шестисот отрывков из Св. отец против ереси монофелитов, для их обличения; видя же, что ничто не успевает, а враги умножаются, он решился в Риме искать подкрепления истине, ибо не знал еще, что и папа Онорий впал в заблуждение.

Призвав Стефана, епископа Доры, благочестивый Софроний возвел его на Голгофу и сказал: «Ты дашь ответ Распятому на сем святом месте, когда придет Он судить живых и мертвых, если пренебрежешь опасностию, в коей обретается святая вера; и так исполни то, чего я сам не могу сделать, ради набегов сарацинских. Поспеши, от сего края земли, предстать кафедре Апостольской, где основание чистой веры; открой святым мужам, собранным там, все, что здесь происходит, и не престань умолять их, доколе не осудят соборно сего нового лжеучения». Стефан, устрашенный сим заклинанием и убежденный мольбами многих епископов Востока, поспешил в путь и, несмотря на все препятствия со стороны монофелитов и на опасности от сарацин, достиг благополучно Рима; но уже не застал в живых папу Онория и присутствовал впоследствии на соборах его преемников, для утверждения Православия.

Страшная гроза, которую видел Софроний, восстающею от юга на Иерусалим, и которая над ним разразилась, еще во дни его святительства, была новая вера лжепророка Магомета, возникшая, как некий пустынный вихрь, из песков Аравии, и проповеданная оттоле оружием по вселенной; кровь и пламя знаменовали путь её и пределы. Сбылось предсказание Ангела Агари, скитавшейся некогда в пустыне Аравийской, с отроком своим Измаилом: что он будет муж дикий, и руки его на всех, и рука всех на нем, и что вселится с оружием пред лицем братий своих, чад Авраамовых, плотских и духовных. От колена Измаилова возник Магомет, из племени кореишитов; испытанный нищетою, скитался он с верблюдами по пустыням, предаваясь созерцаниям и почерпая смешанные понятия о иудействе и христианстве от рассеянных в Аравии евреев и от некоего еретического инока Сергия, с коим встретился в Востре во время своего странствования, для купли житейской. Сорока лет выступил он на поприще мира и, убедив сперва в своем небесном посольстве богатую вдову, на коей женился, племянника Алия и тестя по другой жене, Абубекра, проповедовал единство Божие посреди идолопоклонников, признавал Пророков и посланников Божиих, Ноя, Авраама, Моисея и Мессию, Господа Иисуса, чудно рожденного от Девы, как Слово и Дух Божий, по не распятого за род человеческий, а спасенного будто бы тайно Богом из рук евреев; признавал Ветхий и Новый Завет, но в искаженном виде, и составил из отрывков священных преданий собственную книгу Коран; ибо себя выдавал он за исправителя иудеев и христиан и за последнего из пророков, обещанного Богом для обращения к истине всех народов; посему и изложил новое законодательство свое в Коране, повелевая всех покорять его учению. Принужденный бежать из Мекки в Медину, от восставших против него кореишитов, в 622 г. по Р. X., он утвердился в Медине. Бегство сие, по-арабски эгира, принимается за начало летосчисления у последователей Магомета; семь лет спустя, победителем вступил он опять в Мекку, и уже в час смерти вся Аравия преклоняла пред ним колена. Тесть его Абубекр принял после него звание халифа, т. е. его наместника или властителя всех правоверных, и собрал в одну книгу рассеянные листы Корана.

Тогда выступил бурный поток сей из пределов Аравии и разлился по вселенной. Сирия и Палестина первые испытали силу фанатизма Магометова и тем скорее подверглись игу чуждому, что еще не успели оправиться от опустошений персидских. Малые дружины императора, который не ожидал, после своих славных побед, столь сильного нападения с юга, от пренебрегаемых им сарацин, не могли защитить безлюдных городов. В окрестностях Газы были первые сражения греков с арабами, которые предлагали мир и братство, с одним лишь условием, – принять их веру, и все предавали огню и мечу, если отвергали Коран. Амру, Калед, Обеид были вождями неодолимых дружин, и уже пред ними пали главные города Сирии, Востра и Дамаск, когда халиф Омар заступил место Абубекра. Дошла очередь до Иерусалима, ибо, по общему совету старейшин арабских и по уважению, какое питали последователи лжепророка к сему месту погребения истинных Пророков, они жаждали овладеть им: военачальник арабский получил повеление осадить Св. град. Император Ираклий, после падения Дамаска, удалился с войсками в Антиохию, не в силах будучи противостать новой буре, как некогда Хозрою, и, по свидетельству летописца Феофана, унес с собою из Иерусалима Честное Древо Креста, дабы оно вторично не досталось в руки варваров, ибо предвидел, что не устоит против них Св. град¹⁵⁴.

При первом повелении халифа, пятитысячный отряд войск арабских, под начальством Абу Софияна, подступил к стенам Иерусалимским, и мало-помалу собрались другие войска¹⁵⁵. Все предложение о сдаче были отвергнуты и отбиты первые приступы, продолжавшиеся в течение десяти дней. Главный воевода Обеид, приведший с собою остальные дружины, думал устрашить осажденных зрелищем своих несметных полчищ и написал к ним письмо такого содержания: «Мы требуем от вас, чтобы вы признали единого Бога и Магомета его пророком, и страшный день судный, и что мертвые восстанут из гробов. Когда обнародуете сие исповедание, нам уже нельзя будет проливать крови вашей, ни расхищать имущества и чад ваших; если же отречетесь от сего, то должны платить дань; иначе пошлю против вас людей, которые более любят смерть, нежели сколько вы сами любите упиваться вином и пресыщаться свиным мясом; и я не оставлю вас, если сие угодно будет Богу, доколе не порабощу вас и детей ваших, истребив и тех, кто за вас сражался». Надпись сего письма была: «именитым гражданам Элии», ибо так называли Иерусалим арабы; но не устрашились угроз мужественные воители Св. града и в течение четырех месяцев продолжались непрестанные вылазки, стоившие много крови и осажденным, и осаждавшим. Положение сих последних было еще затруднительнее, от чрезвычайно холодной зимы, их обуревавшей под шатрами.

Патриарх Софроний, все еще надеясь на защиту Ираклия, поддерживал речами своими мужество граждан и возбуждал их к покаянию. Нам сохранилась проповедь его на Рождество Христово, в коей оплакивал, что не может совершать молитвы над колыбелью Вифлеемского Младенца, по случаю осады: «Пастыри, – говорил он, – имели утешение пойти в Вифлеем поклониться там Спасителю мира и не страшились никакого препятствия. Волхвы от Востока, руководимые звездою, посланною им от Бога, на пути в Вифлеем, заботились только о том, Кого искали и нашли, с радостию великою, повитого пеленами в убогих яслях; в них познали они Бога, Господа и Спасителя мира, хотя божество Его не могло быть зримо телесными очами, под покровом Его человечества. Мы же, ради бесчисленных грехов наших, не можем участвовать в сем блаженстве, будучи принуждены оставаться заключенными в стенах наших, и, хотя мы не связаны узами, однако страх сарацинский удерживает нас паче всяких уз. Конечно, виною тому грехи наши; ибо если бы достойны были участвовать в утешении пастырей и волхвов, и мы могли бы, подобно им, идти в сей любезный нам Вифлеем, издали только нами видимый теперь, хотя он так близко от нас, и мы бы там воспели песнь святых Ангелов: слава в вышних Богу и на земли мир, в человеках благоволение! Поистине, мы можем воспевать и здесь сию песнь, но мы не имеем утешения видеть святых яслей и той дивной и небесной пещеры Рождества, которой мы сделались недостойными по грехам нашим. Мы подверглись участи первого нашего праотца, когда он был изгнан из рая и поселился прямо рая, имея пред собою огненный меч Херувима, воспрещавшего ему вход. Не сего пламенного оружия мы страшимся, горевшего во вратах Эдемских, но земного оружия варваров, и, находясь недалеко от Вифлеема, не можем в него проникнуть. И так углубимся в самих себя, обратимся к Господу, оставим дела нечестия, которых столько гнушался сей божественный Младенец, и мы еще будем опять иметь утешение поклоняться Ему на том месте, где благоволил родиться, дабы там вознести пред ним наши молитвы»¹⁵⁶. Так возбуждал Св. Софроний плачущий народ к покаянию, подобно древнему пророку Ионе, проповедавшему покаяние в Ниневии.

Однако же постоянство, с каким неприятели переносили все трудности долгой осады, поколебало наконец твердость осажденных; они стали опасаться совершенного разорения Св. града и, после двухлетней обороны, старейшины решились вступить в переговоры с самым кротким из военачальников Арабских, Обеидом, который, по промыслу Божию, занял место жестокого Каледа, разорителя Востры и Дамаска. Они умолили своего патриарха принять на себя столь опасное дело, и не отрекся благой пастырь положить, в случае нужды, душу свою за овец своих. Софроний потребовал свидания с Обеидом и, в долгой беседе, старался тронуть его святостию места и великими воспоминаниями, внушая ему, что и самое небо накажет гневом своим всякого, кто дерзнет вступить неприятельски в заветные стены.

«Знаю, – отвечал вождь арабский, – что Иерусалим, место рождения и погребения многих Пророков, и даже из сего именитого города собственный наш пророк Магомет был однажды ночью восхищен на небо и приблизился к Господу на два вержения стрелы. Мы его ученики и посему более вас достойны владеть святынею; итак не оставим осады, доколе Богу не угодно будет предать нам сей город, подобно, как и многие другие». – Так передает беседу сию арабский летописец Алвакеди. – Тогда Патриарх Софроний, видя, что уже не остается никакой надежды, старался только сдать город на выгодных условиях, и, опасаясь жестокости варваров, требовал, чтобы из уважения к столь священному месту, сам халиф пришел принять оное из рук христиан. Согласился Обеид и немедленно послал вестника в Мекку, убедить Омара к исполнению сего условия.

Разделилось мнение советников халифа: Отман, будущий его преемник, противился такому снисхождению к христианам, недостойным чести видеть лице его; но племянник Магомета, Али, утверждал, напротив, что не должно проливать крови верных дружин, если одно присутствие халифа может покорить город, и Омар собрался в путь, в совершенной простоте древних патриархальных нравов Востока. Два меха с пшеницею и плодами и мех воды составляли весь запас его пиши, на том же верблюде, на коем сидел; совершенная простота сия привлекала ему любовь многочисленных подданных. Так прибыл он в стан иерусалимский, путем горы Масличной, и после утренней молитвы осудил многих за непозволительную роскошь одежды, ибо опасался, чтобы богатство не угасило воинственного духа последователей Магомета.

Христиане иерусалимские, услышав о прибытии Халифа, послали избранных мужей своих в стан, и после многих совещаний Омар положил следующие условия, которые послужили образцом для всех будущих, при завоевании городов: «Христиане не будут строить новых церквей ни в городе, ни в окрестностях, и препятствовать входить в оные мусульманам, ни днем, ни ночью; двери их должны быть отверсты всем мимоходящим. Если странствующий мусульманин остановится в их городе, они обязаны содержать его три первые дня. Христиане не могут учить детей своих Корану или говорить открыто о своей вере; кольми паче убеждать к её принятию и удерживать других от магометанства. Им не дозволено одеваться подобно мусульманам, ни носить их чалмы и обуви; они не будут говорить языком арабским, ни даже называться именами арабскими. Каждый христианин должен вставать пред мусульманином, чтобы воздать ему должную честь, и стоять пока тот не сядет. Христиане не будут продавать вина, ни держать у себя рабов, бывших в услужении у мусульман; не позволено им совершать крестные ходы по улицам, где живут мусульмане, или ставить кресты на церквах своих и звонить в колокола». Халиф дал от себя краткую охранительную грамоту христианам иерусалимским: «Во имя Бога милостивого и милосердого, Омар, сын Хаттиба, дарует безопасность народу города Элии, как самим гражданам, так и их женам и детям, имуществам и всем их церквам; они не будут ни сломаны, ни закрыты». Но халиф, хотя и не кровожадный по нраву, не в точности исполнил свое обещание, ибо попустил войскам бесчинствовать в городе и его окрестностях. Двенадцать тысяч воинов греческих защищали Св. град и должны были выйти из оного, положив оружие; могли оставаться в нем только туземцы, числом до пятидесяти тысяч, которые все, кроме старцев и детей, обложены были данью от трех до пяти золотых¹⁵⁷.

Победитель взошел в Иерусалим с видами внешнего благочестия: ибо по чрезвычайным судьбам Св. града, он не только есть святилище христиан и евреев, но и магометан, уважающих в нем место Соломонова храма, отколе, по их преданиям, лжепророк взошел на небо. Халиф облечен был, ради смирения, в верблюжью убогую власяницу, хотя и окружала его блестящая дружина. С тяжкою скорбию в душе пришел встретить завоевателя во вратах покоренного им города блаженный пастырь Иерусалимский Софроний, когда уже не мог более защитить паству свою от врагов¹⁵⁸. Халиф благосклонно принял великого мужа Церкви, расспрашивал с любопытством о древностях Св. града и пожелал видеть храмы. При посещении первого из них он спросил патриарха, может ли совершить в нем молитву и услышав горький ответ, что все в его власти, вышел вон из храма без моления. Так поступил и во всех прочих церквах и остановился только в главном соборе Воскресения Христова. Там, осмотрев прежде внутреннюю красоту здания, преклонил колена на ступенях храма и совершил намаз или молитву; потом сказал патриарху: «Ты, конечно, осуждаешь мои своенравные поступки; но знай, что я так действовал из уважения к тебе, для того, чтобы вам сохранить обладание вашими церквами; ибо если бы я в них совершил свою молитву, мусульмане стали бы у вас их оспаривать и непременно бы овладели, по тому праву, какое имеют молиться на тех местах, где молился их халиф».

Тогда Омар велел принести себе условия о сдаче Иерусалима и прибавил, собственною рукою, что мусульманам дозволяется только приходить молиться на ступенях или в преддверии христианских храмов, и что их муэдзины, или глашатаи, не могут на сих местах призывать к молитве. – Так рассказывает летописец арабский Алвакеди; но местное предание говорит, что, когда халиф хотел совершить свою молитву в храме Воскресения, мужественно воспротивился сему патриарх Софроний, напомнив условия мира. Послушал старца Омар и в виду храма велел разостлать ковер для совершения первой молитвы в стенах Св. града, который и у арабов называется Эль-кодс, т. е. святым. Место сие обозначено и доныне малою мечетью с высоким минаретом, свидетельствующими ревность благочестивого пастыря о спасении святилища.

Историки арабские, восхваляя благочестие своего халифа, утверждают, что он спросил патриарха о месте Соломонова храма, и ему указали камень, на коем спал Иаков, когда видел во сне небесную лестницу. Место сие было в совершенном запустении у христиан, ибо они не хотели касаться развалин древнего храма, когда самые основания его еще недавно были сожжены, чудесным огнем, при отступнике императоре Иулиане. Омар оскорбился таким пренебрежением места, священного по его мнению; он начал сам сносить с оного нечистоту, в поле своей одежды, и вся дружина ему подражала, так что в короткое время очистились развалины и открылся совершенно мнимый камень Иакова. Халиф, преклонив на нем колена, совершил молитву, из уважения к памяти патриарха Иакова; но камень сей, по мнению христиан, есть тот, на коем остановился Ангел смерти, поражавший Израильский народ во дни Давида. Летописец греческий Феофан присовокупляет, что, видя сие, блаженный Софроний со слезами сказал: «Теперь поистине будет на месте святом та мерзость запустения, о коей предрекал еще пророк Даниил!»; ибо обломки древнего святилища иудейского, отверженного за грехи народа, обновлялись новыми врагами имени Христова. Так как Омар молился посреди развалин и земляною работою измарал свою одежду, Софроний предложил ему от себя чистое одеяние, но халиф согласился только принять оное на то время, пока измывалось его собственное. Тот же летописец свидетельствует, что несколько лет спустя, когда уже начал сооружать мечеть свою Омар, – здание не могло держаться твердо на основании; он спросил о причине сего явления, и евреи ему объяснили, что мечеть не утвердится, доколе будет стоять крест на противолежащей горе Елеонской. Снятие креста укрепило мечеть, и впоследствии враги имени Христова стали снимать все кресты с церквей Иерусалимских¹⁵⁹.

Омар пробыл некоторое время в Иерусалиме, чтобы устроить дела завоеванных им областей; он вверил правление Палестины и Иерусалим Абу Софиану, который прежде всех подступил к Св. граду, и, повелев воеводам Обеиду и Амру продолжать завоевание в Сирии и Египте, сам возвратился с торжеством в Медину. Новые успехи ознаменовали оружие арабов; им содействовало малодушие войск греческих, при вероломстве некоторых из вождей. Скоро пал Алеп, и сам император Ираклий, на время затворившийся в Антиохии, принужден был удалиться в Царьград, от превозмогавшей силы арабов, которые овладели сею столицею востока. Обеид сделался правителем Сирии; между тем, Амру изгонял из Палестины сына царского Константина. Сперва, при личном свидании с царевичем, военачальник арабский требовал от него или дани, или исповедания магометанства; потом, победив его в сражении, принудил заключиться в стенах Кесарии, и все поморские города, один за другим, покорились врагам. Услышав о падении Тира, Константин бежал в Царьград и Кесария сдалась военачальнику арабскому. Завоевание всей Палестины и помория было столь быстро, что оно казалось более путешествием, нежели походом. Тогда обратился Амру на Египет и покорил его столь же неожиданно. Александрия одна противостояла долгой осаде, – с её падением прекратилось владычество императоров греческих на Востоке¹⁶⁰.

Не вынесла стольких горестей пламенная душа патриарха Софрония, исполненного ревности к Богу и любви к своей пастве, которую старался защищать пред лицем завоевателя арабского, с мужеством, достойным великого святителя Христова. Три года спустя после взятия Иерусалима, когда уже оружие арабов распространилось по всей Сирии и Египту, и пали под иго их два другие патриаршие престола, Александрии и Антиохии, святый Софроний отошел к Господу¹⁶¹; с ним надолго закатилась слава Иерусалима, и Церковь вселенская утратила в нем одного из величайших своих пастырей и ревнителей Православия. Нам осталась после него сия вечерняя молитва, доныне певаемая в православных церквах Востока:

«Свете Тихий святыя Славы Безсмертнаго Отца Небеснаго, Святаго Блаженнаго, Иисусе Христе, пришедше на запад солнца, видевше свет вечерний, поем Отца, Сына и Святаго Духа Бога. Достоин еси во вся времена пет быти гласы преподобными, Сыне Божий, живот даяй, темже мир Тя славит».

Патриархи Феодор, Анастасий, Иоанн. Св. Андрей Иерусалимский

Между тем продолжало распространяться владычество Магомета по ужаснувшемуся Востоку; третий халиф Отман, преемник Омара, сокрушил древний престол Сассанидов, царей персидских (столь долгое время враждебных императорам) в лице последнего царя Издигерда, внука Хозроева. Но и внутри необъятной державы халифов проливалась непрестанно кровь преемников лжепророка, ради приобретения его престола. Отман пал жертвою возмутившихся против него старейшин, и племянник Магомета, Алий, женатый на его дочери Фатиме, принял на краткое время бразды правления, чтобы также пасть, с детьми своими, в кровавом междоусобии. Моавия, из могущественного племени Оммиадов, назначенный при халифе Отмане правителем Сирии, утвердился независимо от Алия в Дамаске и после его бедственной кончины принудил род Алиев уступить себе престол¹⁶². Несмотря на частые смятения, возникавшие против него в Аравии, двадцатилетнее царствование Моавии было цветущим временем Сирии, и хотя он подступал с судами своими к Царьграду и вел непрестанную войну с императорами греческими, однако искал приобрести себе любовь своих сирийских подданных, всех исповеданий; христиане не терпели при нем сильного гонения, хотя дела церковные пришли в расстройство от завоевания арабского.

После взятия Иерусалима временно прекращаются о нем летописи церковные и гражданские, и мрак неизвестности лежит на великих мужах, подвизавшихся в окрестных пустынях; без всякого сомнения многие обители опустели при нашествии персов и сарацин. Изредка только, из актов соборных, или летописей византийских, или жития святых, проявляется некое событие, относящееся до Св. града, или восстает, из его епископов и отшельников, какое-либо светлое лице, принимающее участие в делах церковных; все же прочее остается во мраке.

Даже преемство святительское, на кафедре брата Божия, прервано было в течение тридцати лет, после кончины блаженного Софрония, и только местоблюстители из епископов Палестины попеременно наблюдали за осиротевшею паствою, а между тем ересь монофелитов, поддерживаемая в Царьграде властию императорскою и патриаршею, распространялась по Востоку¹⁶³. Сергий, епископ Иоппии, еще после первого разорения персов, овладел самовольно местоблюстительством престола Иерусалимского и рукоположил, вопреки правил, несколько епископов в сей церковной области, которые, чтобы удержаться на своих местах, вступили в общение с патриархом Павлом Константинопольским, монофелитом, и тем возбудили смятение в Палестине.

Старший из епископов Палестинских, Стефан, посланный св. Софронием в Рим для защиты Православия, посреди безначалия своей родины и заблуждения патриархов трех старших престолов Востока, представил папе римскому Феодору бедственное положение палестинской церкви. Он сам был назначен местоблюстителем, с властию низлагать епископов, поставленных Сергием, если не присоединятся к Православию, но многие церкви остались без пастырей. Участие папы в делах не подчиненных ему Церквей не выходило из древнего порядка, ибо во дни общей опасности бывали и прежде подобные примеры епископов, действовавших властию Апостольскою в чуждых им епархиях. Таким образом св. Афанасий Великий заботился о церкви Антиохийской, и посланный им Луцифер, епископ Каглиарии, рукоположил там пастыря, хотя и не того, которого желал собор Александрийский; Василий Великий заботился также о церквах соседственной ему Армении, и Евсевий Самосатский рукополагал там епископов, доколе мир церковный не привел опять все епархии Востока в установленный Соборами порядок.

Неправильное изложение веры императора Ираклия, в пользу ереси монофелитов, и нечестивый указ, под именем типа или образа, изданный его внуком Константием, который запрещал всякое рассуждение о вере, побудили св. папу Мартина созвать собор Латеранский в Риме, чтобы спасти Православие¹⁶⁴. Это была одна из самых бедственных эпох Церкви: Арабы магометанские мечем и огнем распространяли повсюду веру свою; а между тем кафедры Восточные заняты были монофелитами. Епископы и иноки палестинские, услышав о созвании собора, поспешили прислать в Рим местоблюстителей, в надежде на умиротворение своей церкви. Предстоятелем их был Стефан, епископ Доры; в пространном прошении жаловался он собору на беспорядки Востока, напомнил, каким образом еще блаженный Софроний заклинал его идти в Рим и как поручено ему было наблюдать за церковью Палестины, и умолял не презреть православных епископов и народов Востока, но светом своих повелений стереть с лица земли остатки ереси Аполлинариевой и Северовой, которые опять возобновились.

Тоже повторили многие архимандриты и игумены греческие, из коих некоторые уже давно жили в Риме, а другие прибыли на Собор. Но в их смиренном прошении заметна неколебимая приверженность к Православию, основанная не на слепом доверии к папе или епископам, которых умоляли утвердить кафолическое учение, о двух волях и двух природах в Господе Иисусе Христе. Так укрепил их своим учением в истине блаженный патриарх Софроний¹⁶⁵. – «Знайте, – говорили они, – что если вы решите иначе, чему мы даже не можем и поверить, то мы свидетельствуем вперед, что не примем в сем участия, и для большей верности, просим вас перевести, со всевозможною точностию, на греческий язык все, что вы теперь решите, дабы испытав оное подробно, мы могли изъявить и наше согласие». Прошение было подписано пятью игуменами и тридцатью двумя иноками, между коими много находилось пресвитеров и диаконов, и во главе всех стоял Иоанн, свяшенноархимандрит Великой лавры св. Саввы. Желание их было в точности исполнено и акты соборные разосланы папою св. Мартином по всему Западу и Востоку за подписью всех епископов.

Св. Мартин написал также окружные послание к Церквам Восточным, возбуждая их сохранить согласие с Римскою и избегать общения овладевших неправедно кафедрами Александрии и Антиохии. Он назначил соборно местоблюстителем Иоанна, епископа Филадельфийского, по благоприятным о нем отзывам Стефана, епископа Дорского, и иноков обители великого Феодосия, до времени избрания законного пастыря, дабы не истребилось совершенно священство в сих пределах; для сего внушал наполнять Церкви кафолические епископами, священниками и диаконами, и искать обращения отпавших от Православия. Папа писал к нему чрез архимандрита Феодора и иноков обители Феодосиевой, Иоанна, Стефана и Леонтия, присутствовавших на соборе Латеранском, и возбуждал также других благочестивых епископов Палестинских содействовать местоблюстителю Иоанну. Такова была ревность св. Мартина, который и сам впоследствии пострадал за веру в Царьграде. Император Константий сослал его в Херсонес Таврический, где некогда окончил дни свои первый епископ римский св. Климент. Церковь Восточная была точно в самом бедственном положении, после упадка владычества греческого: в Сирии поднялись несториане, евтихиане или иаковиты в Египте. Все разделения христианские безразличны были для магометан; но они более благоприятствовали тем из них, которые чуждались общения с Царьградом; самые патриархи православные, в сих пределах, стали называться мелькитами, т. е. царственными, в противоположность иаковитским, которые были враждебны императорам. Наконец, уже во время владычества халифа Моавии, поставлен был в Иерусалиме патриархом Иоанн, вероятно филадельфийский епископ, спустя двадцать девять лет после кончины Софрония¹⁶⁶.

Но Досифей утверждает в своей истории, что первым патриархом, после долгого опустения кафедры Св. града, был Феодор, похваляемый за свое православие, и после него Иоанн; по сказанию же некоторых, Анастасий следовал за Феодором, а за ним уже Иоанн, что достовернее, присовокупляет Досифей¹⁶⁷. – Однако на шестом Вселенском соборе, который созвал правнук Ираклиев император Константин Погонат в Царьграде для умирения Церкви от ереси монофелитов, Феодор назван только местоблюстителем престола Иерусалимского, а не патриархом; вместо него присутствовали Георгий, священноинок, и архидиакон иерусалимский Андрей, сидевшие на одной стороне с легатами папскими, так как оба престола, Римский и Иерусалимский, дружно подвизались за Православие.

В темную годину для Иерусалима, светлым лицем Восточной Церкви явился блаженный Андрей, назнаменованный от самого детства десницею Вышнего¹⁶⁸. Он родился в Дамаске от благочестивых родителей и был нем до семилетнего возраста; но уста его дивно открылись во славу Божию в минуту причащения Св. Тайн; ибо Сам Сущий, под видом хлеба и вина, Христос Бог, из уст сего немотствовавшего отрока совершил себе хвалу, показав, сколь велика сила Пречистых Таинств. Наученный Св. писанию, Андрей приведен был в Иерусалим четырнадцати лет и, несмотря на юный возраст, сопричтен к клиру; но пламенное желание жития иноческого увлекло его в окрестные пустыни, и наипаче в лавру великого Саввы. Патриарх Феодор, изумленный глубоким знанием и благочестием юноши Андрея, избрал его сперва своим письмоводителем, а потом рукоположил в архидиакона, и по чрезвычайной к нему доверенности, послал его, с своими местоблюстителями, на шестой Вселенский собор в Царьград: там, как некогда великий архидиакон Афанасий, в Никеи подвизавшийся против ариан, блаженный Андрей, в том же сане и с тою же силою, опровергал ересь монофелитов писаниями святителя Иерусалимского Софрония и прославился пред лицем императора и всего собора.

Потом опять возвратился в мирное свое уединение во Св. град, где смиренно пребывал в трудах, на него возложенных патриархом, имея попечение о странных, больных и убогих, коим служил, как самому Христу Богу; а между тем Церковь украшалась его дивными гимнами, которые доселе воспевает во дни Великого поста. Его умилительный канон покаяния читается в первые дни Четыредесятницы дабы возбудить сердечное сокрушение нераскаянных примерами падения и восстания грешников, обоих Заветов, и добродетелями святых; и его же трипеснцы заключают каждое повечерие Страстной седмицы, как достойный отголосок дивных событий сих великих дней. Блаженный любитель пустыни должен был, однако, оставить свое безмолвие для архиепископской кафедры острова Крита, куда вызвала его воля императора Иустиниана II, и вместе с патриархом Иерусалимским Анастасием, преемником Феодора, опять присутствовал он в Царьграде, на соборе Трульском, который дополнил изложением правил церковных деяния двух предыдущих Вселенских соборов.

Это было горькая эпоха для Иерусалима, оставленного без всякой защиты со стороны императоров на произвол халифов. Между тем сын и внук сильного Моавии, как тени проскользнули на Дамаском престоле, непрестанно воюемые племенем Алия в Аравии. Мирван, также из рода Оммиадов, принужденный бежать оттоле, воцарился в Дамаске вместо семейства Моавии, и могущественный сын его Абдель Мелек напомнил арабам времена первых халифов¹⁶⁹. Намереваясь совершенно одолеть своих соперников, в Мекке и Медине, он заключил мир с императорами греческими и обязался даже платить им ежегодную дань; а для того, чтобы отвлечь магометан сирийских от поклонения дому Авраамову или Каабе в Мекке, и чрез то ослабить нравственное влияние своего соперника Абдаллы, он учредил новое странствие в Иерусалим для своих подданных. Вместо черного камня Авраамова, бывшего предметом общего уважения арабов в Мекке, халиф положил посреди мечети Омаровой мнимый камень патриарха Иакова, на коем отдыхал он, когда видел во сне небесную лествицу, и с коего будто бы лжепророк Магомет вознесся на небо. Должно предполагать, что Абдель Мелек, для той же цели, желая расширить мечеть Омарову в Иерусалиме, отнял, по соседству с нею, у христиан и знаменитую церковь Введения во храм Божией Матери, сооруженную великим Иустинианом; ибо никто другой из халифов столько не заботился о украшении мечети Омаровой. Он сделал над нею новый купол и, по описаниям арабским, всегда высокопарным, устроил в ней до пятидесяти дверей и шестьсот столпов, повесил триста восемьдесят пять серебряных лампад, и воздвиг по краям мечети четыре минарета, учредив при ней до трехсот священнослужителей¹⁷⁰. Таким образом, вместо одной, две знаменитые мечети сделались предметом благоговения арабов в Св. граде: Эль-Харам, т. е. Заветная, называемая еще и Эль-Сахара, от лежащего в ней камня, и Эль-Акса или Отдаленная, отнятая у христиан. Халиф хотел также похитить и драгоценные мраморные столпы из Св. Гефсимании; но предстоятели христиан Палестинских, патриции Сергий и Клез, оба знаменитые своим благочестием, и Мансур, отец Св. Дамаскина, бывший логофетом, т. е. близким сановником при дворе халифа, убедили его не касаться столпов, обещая испросить вместо их другие у императора Иустиниана II, что и было исполнено¹⁷¹. Неизвестно, однако, о каких столпах здесь говорится; ибо в пещере Гефсиманской их никогда не бывало. Разве не стояла ли над пещерою знаменитая церковь архидиакона Стефана, сооруженная императрицею Евдокиею, коей теперь нет и следов, или, быть может, летописец Феофан упомянул по ошибке о Гефсимании вместо Вифлеемского собора, точно великолепного по своей колоннаде? Это происходило уже при патриархе Анастасие, преемником коего был Иоанн, с 705 года.

Нам сохранилось описание Св. мест сего времени галликанского епископа Аркульфа, который, на обратном пути из Палестины, занесен был бурею на один из Шотландских островов и рассказал свое странствование тамошнему аббату Адамнану, а тот изложил слова его на хартии и даже начертал план Св. гроба. Но хотя эпоха сия весьма любопытна, потому что Аркульф видел Св. места после разорения персидского и обновления их Ираклием и уже во время владычества арабов, однако описание его весьма недостаточно и во многом не сходно с тем, как мы привыкли себе представлять Св. места, по прежним и последующим их описаниям. Так например: Аркульф говорит о тройной стене храма, посреди коего стоит часовня Св. гроба; – что здание около часовни Св. гроба кругло, это справедливо и более сходно с нынешним его состоянием, нежели три притвора, о коих писал Евсевий; но что разумел он под тройною стеною? Разве трехъярусные хоры, на арках вокруг часовни, как мы и теперь это видим в новом Иерусалиме, и чего не понял Адамнан, опустив на своем плане хоры сии до помоста, в виде тройной стены? Часовня же Св. гроба совершенно такова в описании Аркульфа, как и теперь, да и не могла быть иначе, ибо она иссечена в скале. По словам его, пещера обращена к востоку и разделена на две части; шесть человек могут свободно в ней помещаться; наружность обложена великолепным мрамором, а на верху, над малой главою, золотой литой крест. С северной стороны, внутри вертепа, иссечена гробовая плита, в семь футов длины, на коей покоилось Божественное тело, и там днем и ночью горят двенадцать лампад. Большой серебряный крест воздвигнут на Голгофе, на самом месте распятия Господня. Аркульф упоминает еще о серебряном потире, с двумя ручками, служившем для Тайной вечери, в коем хранилась и губа, напоившая желчию распятого Спасителя.

Во времена Аркульфа, Святой град был обнесен крепкою стеной, с восьмидесятью четырьмя башнями и шестью вратами, что объясняет его двухлетнюю защиту против полчищ арабских. Ежегодно, в день Воздвижения, все окрестное народонаселение стекалось туда на торжище, и нечистота, накоплявшаяся в течение нескольких дней от множества коней, волов и верблюдов, внезапно сметаема была большим дождем, который падал тотчас после праздника, так что весь сор стекал в долину Иосафатову и Кедронским потоком в Мертвое море. На вершине горы Элеонской церковь без крыши ограждала то место, где в последний раз ступила на землю стопа Спасителева, пред вознесением на небо; церковь сия была восьмиугольная, и в каждом из её стеклянных окон горела лампада; ночью отрадный свет их проливался на всю гору Элеонскую в виде небесного яркого венца. При Аркульфе еще стоял посреди Иордана большой деревянный крест, на том месте, где крестился Спаситель, и даже высокий каменный мост соединял оба берега священной реки; малая церковь означала место, где лежала одежда Христова во время его крещения, а неподалеку находился пространный монастырь во имя Св. Иоанна Предтечи.

Тридцать лет спустя после Аркульфа, другой епископ, Виллибальд Саксонский, с двенадцатью спутниками посетил Св. места; но его путешествие не заключает в себе ничего особенно замечательного. Он застал пятнадцать лампад во Св. гробе, вместо двенадцати, виденных там Аркульфом, и уже в его время не существовал каменный мост чрез Иордан, но протянутая с берега на берег веревка помогала христианам переходить чрез бурный поток его или выдерживать стремление весенних волн¹⁷².

Сын Халифа Абдель Мелека, Валид, распространил чрез своих военачальников славу оружия арабского по северу Африки даже до Испании; но он не был столь снисходителен к христианам, как отец его, ибо отнял у жителей Дамасских и разорил до основания великолепную церковь Иоанна Предтечи, чтобы воздвигнуть на её месте мечеть¹⁷³. Халиф Омар, второй именем, испуганный страшным землетрясением, сложил вину гнева Божия на христиан и многих стал обращать силою к магометанству; он запретил им употребление вина, по заповеди Корана, избавляя от податей отступников веры, и не велел принимать на судилищах свидетельства христиан против магометан. Омар даже написал догматическое послание к императору Льву Исавру, восшедшему на престол после истребления рода Ираклиева, надеясь склонить его к учению лжепророка; однако, по чувству справедливости, дал обещание христианам Дамасским не касаться более их церквей за тот храм Предтечи, который у них отнял его предместник.

При его наследнике Иезиде явился ложный мессия между евреями, выдававший себя за сына Божия; но в то же время другой обманщик, также из евреев Тивериадских, обольстил халифа обещанием долгой жизни, на том условии, чтобы он предписал повсеместно стереть всякие изображения в церквах христианских и истребить все иконы на торжищах, даже изваяния, поставленные для украшения городов; поверил ему халиф и издал нечестивое повеление во все пределы своей державы. Повсюду бежали христиане из городов, скрывая св. иконы, чтобы их самих не принуждали подымать руки на святыню; эмиры, или правители областей, употребляли на то евреев и арабов, которые сжигали иконы или стирали их со стены храмов. Но на другой год умер халиф, и его преемник Ихам позволил восстановить честные иконы; многие из них были спасены, ибо еще не успело повсюду распространиться или исполниться нечестивое повеление.

Св. Иоанн Дамаскин. – Патриархи Феодор, Илия

К стыду имени христианского, между православными возник жесточайший гонитель святых икон, и где же? На престоле Цареградском, отколе долженствовало бы истекать покровительство Церкви¹⁷⁴. Император Лев Исаврский был обольщен одним из своих приближенных, который несколько раз переходил от христианства к магометанству, и внушил ему, что всякое поклонение честным иконам есть идолопоклонство. Напрасно св. Герман, патриарх Константинопольский, старался вразумить царственного гонителя примерами Святого Писания. «Поскольку Сын Божий благоволил принять на себя образ человеческий, – писал патриарх, – то и мы, воздавая должную честь изображению его человечества, стараемся иметь оное всегда пред глазами, чтобы тем укрепить себя в вере истинному, а не мнимому Его вочеловечению, как учили некоторые еретики. Мы изображаем и Пречистую Его Матерь Деву, для вечной памяти божественного воплощения, и ублажаем мучеников, апостолов, пророков и всех святых, угодивших Богу, представляя подвиги их на иконах, для возбуждения к подражанию оным. Но чествуя их, как друзей Божиих, мы не воздаем им поклонение, подобающего единому Богу, а только утверждаемся сами, чрез посредство зрения нашего, в тех истинах, о коих слышали; ибо, будучи облечены плотию, имеем нужду в чувственных убеждениях, как и в духовных для души». Папа Римский Григорий II писал о том же к императору, угрожая ему восстанием областей Италийских, за поругание святыни; но никакие убеждения не могли остановить разъяренного Льва Исаврского. Первый пострадал св. патриарх Герман и был низвержен со своей кафедры; место его заступил недостойный Анастасий; началось святотатное сокрушение икон в палатах царских и в храмах столицы, распространившееся и по другим областям империи; новая ересь иконоборцев нашла себе последователей и в течение ста лет возмущала спокойствие Церкви Восточной, несколько раз начинаясь и прекращаясь, несмотря на решения соборные; следствием её было отложение всей Италии от державы Восточной и независимость епископов Римских, которые, будучи гонимы императорами, прибегли к защите королей Франции.

На востоке, куда также распространилось гонение Исавра, востекло яркое светило Православия, озарившее и утешившее кротким своим сиянием всю Палестину, – Св. Иоанн Дамаскин¹⁷⁵; он был светильник горящий пред лицем Церкви, хотя и не на кафедре епископской; вместе с наименованием Мансура и Дамаскина, от его рода и места рождения, ему сохранилось и сладкое имя Хрисороас, т. е. златострунный, по обильному потоку красноречия, истекавшему из уст его. Благородные предки Иоанна, в тяжкую для христиан годину, соблюдая свято веру свою, снискали, подобно Иосифу и Даниилу, милость иноверных властителей, и отец его Мансур был даже поставлен от халифа судьею градским и блюстителем общественных строений. Пользуясь своим саном много добра сделал он единоверной братии, выкупая пленных, освобождая узников из темниц и пропитывая убогих. Под надзором столь благочестивых родителей отрок Иоанн научен был не храбрости воинской или художеству человеческому, но страху Божию и разумению священных писаний, и родитель его молил прилежно Бога, да пошлется ему наставник мудрый и благоверный, ибо негде было в Дамаске научиться наукам словесным.

Услышал Господь его молитву; однажды сарацины, ходившие по окрестным странам для пленения христиан, привели с собою сановитого инока, родом из Италии, по имени Косму, чтобы продать его на торжище. Варвары, видя, что все пленники, обреченные ими на смерть, припадают к ногам старца, спросили его: каким саном почтен он между своею братиею? – «Я только недостойный инок и даже не священник», – сказал им старец с горькими слезами. Родители Иоанновы, стоявшие недалеко, хотели его утешить приветливою речью: «Зачем же плачешь ты, человек Божий, о разлуке с миром, которому ты давно умер? – говорили они, и старец отвечал: «Не о мире я плачу, но о том, что отхожу безчаден». – Изумленные таким ответом, они еще более удивились, когда услышали, что плачет не о плотском наследии, но о духовном, ибо, как неплодное древо, никому не передал на земле данного ему таланта.

Обрадовался отец Иоанна обретению желанного сокровища; он испросил себе у халифа пленного старца, ввел его в дом свои и дал ему на воспитание Иоанна сына своего, с другим отроком иерусалимским, Космою, которого усыновил. Оба достойны были великого своего учителя: Иоанн, подобный парящему орлу, легко досягал высоких таинств веры; Косма же, брат его духовный, как некий корабль, плавающий по морям, быстро протекал все глубины учения; и доселе ублажает их вся Церковь за те гимны, какими ее украсили; но по мере премудрости возрастало в них и смирение.

Блаженный их учитель видя, что уже подвиг его совершился, сказал родителю Иоанна: «Вот желание твое исполнилось и отроки не требуют более наставника; и так отпусти меня в обитель, дабы я сам сделался учеником жития иноческого и от философии мирской перешел к духовной, которая одна лишь потребна для спасения души». Старец упокоился над юдолию плача, в лавре великого Саввы; в скором времени преставились и родители Иоанна; по воле халифа, хотя и вопреки собственной, Иоанн был поставлен на место отца своего Мансура, старейшиною христиан. Тогда возникло нечестивое гонение Льва Исавра на иконы; Иоанн разжегся ревностию по благочестию, подобию пророку Илии, обличавшему Ахава. Извлекши меч слова Божия, поражал он нечестивое учение иконоборцев и заглушил рыкание львиные тремя окружными посланиями ко всем православным.

«Знаю, – писал смиренный Дамаскин¹⁷⁶, – что ради моего недостоинства я бы должен был хранить вечное молчание и довольствоваться исповеданием грехов моих Богу; но, видя Церковь, основанную на камне, волнуемую страшною бурею, не почитаю полезным молчание, ибо я всего более боюсь Бога. Знаю, что Тот, кто никогда не лжет, сказал: не сотвори себе кумира, ниже всякого подобия того, что на небе или под землею, и посему покланяюсь единому Богу и ему одному воздаю поклонение богослужебное. Не обожаю твари, но Творца, ради меня сделавшегося тварию по моему подобию, и поклоняюсь телу Его, как порфире, облекшей великого Царя; дерзаю изображать Бога невидимого по той мере, как он сам сделался нам видимым. Но Господь сказал Моисею: не сотвори себе кумира; – внемли же, как изъясняет сие сам Моисей во Второзаконии: Господь глаголал нам из среды огня, вы же не видели никакого образа; а только слышали глас Его, для того, чтобы взирая на небо и видя солнце, луну и звезды, вы не обольстились и не стали служить им. Видите ли, что намерением его было отвлечь вас от поклонения твари вместо Творца, и заповедь сия была для евреев, склонных к идолослужению. Нам же, которым, благодатию Божиею, дано лучше разуметь естество Божие, и которые уже прешли младенчество Ветхого Завета, нам известно, что можно и чего нельзя изображать иконами. Можно ли сделать изображение не имеющего ни образа, ни пределов, или выразить красками бесплотного? Но с тех пор, как воплотился Господь, можем изображать Его в подобии человеческом и живописать красками, так как и словами, рождение Его от Девы, и крещение в Иордане, и преображение на Фаворе, святые страсти Его, ради нас подъятые, распятие и погребение, и воскресение, и вознесение.

Двоякое бывает поклонение: одно, как богослужебное, воздаем мы единому, по существу своему, достопокланяемому Богу, со страхом рабским или сыновним, с выражением удивления нашего и любви, в благодарность за дарованные нам блага, или с внутренним сознанием нашей нищеты, испрашивая себе что-либо сходно с нуждою каждого, или исповедая грехи свои с чувством раскаяния. Другое же, совсем иное поклонение, есть то, какое мы воздаем твари, ради Творца, Пречистой Деве, бывшей храмом воплощенного Бога, и святым, в коих почивает Господь. Мы покланяемся им не как богам, но как верным служителям, прославленным от Господа, которые имеют дерзновение к Нему и о нас ходатайствуют. Так, приходившие ко Христу чрез апостолов получали исцеление, и даже тень, платки и полотенца апостолов источали исцеление. Мы покланяемся и вещам, чрез которые совершил Бог спасение наше; таковы суть: Вифлеемские ясли и вертеп, святая Голгофа, древо Креста, гвозди, губа, трость, копие, хитон, пелены и плащаница, святый гроб, источник нашего воскресения, камень гроба, святая гора Сион, также гора Элеонская, сад Гефсиманский. Покланяюсь им, как и всякому храму Божию. Не потому, чтобы сии предметы сами по себе были того достойны, но поскольку служили орудием силы и славы Божией. Не един ли Бог есть законодатель всяческих? – зачем же будет предписывать заповеди, противоречащие одна другой? – зачем повелевает Моисею и все устроить по образцу, виденному им на горе, и вылить златых Херувимов над кивотом и выткать их на скинии? – и так вся сия святыня, дело рук человеческих, есть нечто недостойное Господа? Но каким же образом, скиния и все, что она в себе заключала, было, по выражению Апостола, образом будущих благ? Неужели один и тот же закон и запрещает, и повелевает делать образы? – или отвергни всякое поклонение, всякий обряд внешний, всякое уважение святыни, или сознайся, что можно почитать образы Бога воплощенного и его угодников, и воздавать подобающее святыни»¹⁷⁷.

Все сие подтверждал Дамаскин свидетельствами из св. Писания и св. отец, уважаемых вселенскою Церковию, и так заключил: «Благочестивые властители не дерзают нарушать преданий отеческих и обрядов церковных, ибо не они, но Соборы судят подобные предметы, и не им, а апостолам своим и их преемникам вручил Господь Иисус Христос власть вязать и решить. Мы повинуемся тебе, Государь, во всем, что только касается до гражданской жизни, но в предметах духовных следуем слову пастырей наших». Эти последние слова показывают, как еще во времена св. Иоанна Дамаскина, т. е. в половине восьмого столетия, несмотря на владычество халифов арабских по всей Сирии, христиане восточные все еще с надеждою обращали взоры свои к Царьграду, отколе чаяли избавления; ибо, сохраняя законы римские и язык греческий, продолжали признавать законными своими государями императоров Константинопольских.

Послания Иоанновы дошли до нечестивого Льва и возбудили ярость его. – Соединяя коварство со злобою, он велел написать, сходно с почерком святого, послание, как бы от его имени, в коем Иоанн умолял императора спасти Дамаск и всех единоверных от владычества сарацин. Мнимое сие послание отправил император к халифу, при собственном письме, и уверяя его в своей приязни, советовал казнить преступника. Разгневанный, не вняв оправданиям святого, велел немедленно отсечь ему ту руку, коею будто бы написал послание, и повесить ее на торжище. К вечеру, Иоанн, зная, что уже миновался первый пыл ярости халифа, послал просить у него отсеченную руку и, приложив ее к мышце своей, со слезами простерся пред иконою Пречистой Девы; он молил Владычицу ходатайствовать пред Сыном своим о исцелении руки, дабы опять могла подвизаться в защиту Православия; тогда, в сонном видении, предстала Иоанну Матерь Божия, исцеляющая руку его: – проснувшись, он осязал ее совершенно здравою и в радостном восторге воспел песнь новую Господу и Его Пресвятой Матери.

Весть о чудесном исцелении дошла до халифа; Иоанн исповедал пред ним помощь, восприятую от иконы Пречистой Девы; когда же властитель Востока хотел облечь его высоким саном, святой смиренно бросился к ногам его и молил только отпустить с миром. Возвратясь домой, Иоанн освободил всех рабов своих, раздал имение неимущим и с другом своим Космою пошел поклониться Св. местам; в лавре великого Саввы молил он архимандрита принять его, как заблудшую овцу, в число братий. Обрадовался настоятель смирению великого мужа, ибо всем был известен Иоанн, но никто из опытных старцев лавры не решался принять его к себе на послушание, зная его премудрость. Один только старец, простой нравом, согласился быть его руководителем духовным и первою заповедью наложил на него запрещение мудрствовать, письменно или словесно, дабы испытать, не превознесся ли помысл его житейскою славою.

Долгое время пребывал Иоанн при духовном старце, свято исполняя его заповедь, которая не казалась тяжкою тому, кто оставил все блага мира для кроткого ига Христова: но строгий наставник хотел испытать еще его смирение, другим образом, более чувствительным для самолюбия. Он послал его продавать, за высокую цену, ничтожные кошницы в родственный ему Дамаск, и, без малейшего прекословия, пошел Иоанн скитаться по торжищам родного города, где каждый, видевший его прежде во всем блеске мирского величия, дивился вольному обнищанию; не прежде возвратился он в лавру, как получив положенную цену за кошницы, от одного из бывших рабов своих, который притворился будто бы его не узнает, чтобы только избавить от столь унизительного послушания.

Против одного лишь испытания не устояло чувствительное сердце Дамаскина; некто из иноков, потеряв друга, с горькими слезами просил его написать духовную песнь ему в утешение. Тщетно отговаривался Иоанн своим обетом, отчаянный инок не преставал молить его, доколе наконец, проникнутый сам его горем, из сострадания написал он те дивные стихи, которые и поныне поются над усопшими:

«Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земле непреложна? – Вся сени немощнейша, вся соний прелестнейша; единым мгновением и сия вся смерть приемлет; но во свете, Христе, лица Твоего, и в наслаждении Твоей красоты, его же избрал еси, упокой, яко человеколюбец».

«Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную красоту, безобразну, безславну, не имущую вида. О чудесе! Что сие еже о нас бысть таинство? Како предадимся тлению? Како сопрягохомся смерти? – воистину Бога повелением, якоже писано есть, подающаго преставльшемуся упокоение».

Старец, услышав Иоанна, поющего сии дивные песни, изгнал непослушного из своей келии. Напрасно просил весь монастырь помилования благочестивому Иоанну; неумолимый старец, глубоко проникнутый святостию иноческого обета, полагал, что суетное самолюбие могло подвигнуть Иоанна к написанию надгробной песни; он дал ему на выбор, или удалиться из лавры, или идти очистить весь её смрад. Но сколь велико было его удивление, когда увидел знаменитого певца, с лопатою в руках, смиренно исполняющего сию тяжкую эпитимию. Тронутый до слез старец нежно обнял Иоанна и в сердечной радости воскликнул: «Сын мой! Твое послушание окончилось, ты совершил свой подвиг! Отныне возьми десятиструнный псалтырь Давида и вслед за царем-пророком излей нам твои высокие думы, в трогательных песнях, ибо ты освятил их, еще на дне души твоей, смирением.»

С тех пор разрешенный инок исключительно посвятил небу свое вдохновение и в остальные годы жизни написал торжественные каноны Восточной Церкви. Тогда составил он и октоих или собрание ирмосов на восемь разных гласов, присовокупив к принятым уже в христианстве песням творения собственные, которые вошли во всеобщее употребление. Много ему помогал друг его Косма, епископ Констанции, которого убедил он оставить архиерейство для иноческой жизни. Но творения Дамаскина особенно от других отличаются силою вдохновения; он не искал в уме напряженных выражений, легко истекали они из пылкого сердца, и потому в песнях его так утешительно сливаются вера и любовь; – что может сравниться с его погребальными стихами, или с вдохновенным каноном Пасхи!

В лавре св. Саввы и доселе показывают, в одной из башен Иустиниановых, тесную келию Иоанна и над нею малый придел, им устроенный во имя ангела своего Предтечи; библиотека лавры, хранящаяся в той же башне, поясняет, почему Иоанн избрал ее предпочтительно своим жилищем. Патриарх Иерусалимский Феодор, тридцать пять лет занимавший кафедру Св. града, поставил в пресвитеры Иоанна Дамаскина; из письма же его к авве Георгию, против Анастасия, игумена обители Евфимиевой, который неправильно относил к Сыну Божию Трисвятую песнь, явствует, в каких близких отношениях находился святой и с предместником патриарха Феодора, Иоанном. Дамаскин, защищая его от нареканий Анастасия, говорит: «Кто лучше меня знал мнение блаженнейшего патриарха Иоанна? Всякое духовное свое суждение передавал он мне, как ученику своему; теперь же обвиняют его, когда уже он безгласен!» Но в какое время Дамаскин был учеником патриарха, не видно из его жизнеописания, которое составил другой патриарх Иерусалима Иоанн. Нам сохранилась еще от сего великого учителя Церкви его пространное догматическое богословие, разделенное на четыре книги, которое и доныне служит зерцалом Православия для всего Востока; остались также его обличение ересей и книга сравнительных изречений отеческих с текстами Св. Писания. Подобало столь великому светилу воссиять на горизонте Церкви, обуреваемой в одно время халифами и императорами; ибо сын Льва Исавра, Константин, прозванный Копронимом, быль достойный преемник отцу в иконоборстве.

Не менее Иоанна подвизался в составлении божественных гимнов друг и сотрудник его Косма, от которого имеем умилительные каноны и трипеснцы на всю Великую Четыредесятницу, и особенно на святые дни Страстной седмицы. Таким образом, даже в столь бедственную эпоху для христианства на Востоке, мы обязаны Иерусалиму лучшими цветами красноречия духовного и вдохновенными гимнами Андрея, Иоанна и Космы. Против своего желания поставлен был Косма на кафедру мученика Петра, епископа Маиумского, который запечатлел святую жизнь исповеданием имени Христова. Разболевшись, Петр созвал к себе приверженных ему сановников арабских, и сказал им: «Молю Господа, дабы наградил вас за ваше посещение, и желаю, чтобы вы были свидетелями моего завещания. Всякой, кто не верует Отцу, Сыну и Св. Духу, Троице единосущной, тот слеп душею и достоин всякой казни, как и лжепророк ваш Магомет, предтеча антихриста; и так, умоляю вас, отрекитесь от сего лжеучения; приемлю против вас во свидетели землю и небо»¹⁷⁸. Сановники, хотя и раздраженные такою речью, потерпели ее из любви к святителю, приписывая его обличения болезненному состоянию; но когда, исцелившись, он громко возгласил опять анафему Магомету и его нелепой книге, и всем верующим оной, то мужественному исповеднику отсекли голову. В то же время другому Петру, митрополиту Дамасскому, урезали язык и сослали его в счастливую Аравию, за то, что он смело обличал, в столице халифов, нечестие арабов и манихеев.

Война, предпринятая Константином против арабов, была причиною гонения христиан; халиф Ишам воспользовался междоусобием, возникшим между императором и зятем его, чтобы отразить оружие греческое и велел умертвить по всем городам своей державы военнопленных. – Им предлагали отречься от христианства, для спасения жизни; но они предпочли мученическую смерть. Желая еще более потрясти державу Восточную, халиф покровительствовал самозванцу, который выдавал себя за Тиверия, сына императора Иустиниана, и послал его с торжеством в Иерусалим, а оттоле по всей Сирии. – Однако халиф сей, современник св. Иоанна Дамаскина, оказал и великую услугу опустевшим кафедрам Антиохии и Александрии; он позволил избрать в Антиохии, где уже сорок лет не было патриархов, благочестивого мужа Стефана, которого сам полюбил и даже предложил христианам возвести в сан сей: – от Стефана начался опять прерванный ряд святителей Антиохийских. В то же время, Косма, патриарх Александрийский, простой нравами и учением, умел себе снискать доверенность халифа и, пришедши в Дамаск, испросил православным все церкви, которые у них отняли иаковиты, со времени завоевания Египта арабами.

Состояние православных было там столь убого, что им остались только две обители: св. Саввы в Александрии и св. Георгия в старом Каире, и они посылали рукополагать своих епископов к архиепископу Тирскому. – Патриарх Косма не только приобрел прежние церкви, но и сам совершенно оставил заблуждение монофелитов, которое господствовало в Египте около ста лет, со времен императора Ираклия и патриарха Кира; он же, вместе с патриархом Антиохийским Феодором и Феодором Иерусалимским, по взаимному согласию, осудили и предали анафеме Косму, епископа Епифании Сирийской, обвиненного собственною паствою за то, что расточил сосуды церковные и предался иконоборству¹⁷⁹.

Тяжкое бедствие постигло Сирию и Палестину во время святительства Феодора: 18 января 746 года страшное землетрясение обрушило многие церкви и монастыри около Иордана, и наипаче в пустыне около Иерусалима¹⁸⁰, и, хотя мы не знаем, какие именно погибли, но вероятно они более не восставали из развалин, по недостатку средств, посреди бедственных обстоятельств Палестины. Таким образом, мало-помалу, угасали в ней сии мирные обители, которые процвели с такою славою в пятом и шестом столетии; и сколько еще подвигов великих отшельников остались нам неизвестными, во мраке сих печальных времен; ибо никому не пришло на мысль описать житие их, как некогда Кириллу, Иоанну Мосху и Софронию. Однако еще держались первостепенные обители, служившие рассадниками прочим: лавры Фаранская и Сухумская Харитония, и обители Евфимия и Феоктиста, монастырь Феодосия Киновиарха, и особенно Великая и Новая лавры освященного Саввы; имена их изредка проявляются, то в летописи, то в послании какого-либо святителя или аввы. Самый Иерусалим, как и вся Сирия, бывшие предметом междоусобий упадавшей династии халифов Оммиадских, переходили из рук в руки. Последний халиф из сего рода, Мерван, обрушил его стены; и по свидетельству патриарха Досифея¹⁸¹, в течение сего смутного времени император Константин семь раз отнимал Св. гроб у сарацин, однако не мог удержать в своей власти. Непрестанные сии осады могут дать понятие о бедственном его состоянии; но, ко благу Церкви, посреди беспорядков внешних долголетствовали патриархи Иерусалимские, и от того не опустела их кафедра; после 35 летнего правления Феодора Илия заступил его место на столько же лет.

Патриарх Фома. Св. братья Феодор и Феофан, Начертанные

В половине восьмого века произошел важный переворот в могущественном халифате арабском, который имел влияние и на судьбу христиан восточных, ибо с переменою династии изменилась и столица, перенесенная из Сирии дальше на восток¹⁸². Племя Оммиадов, девяносто лет занимавшее престол халифов, по внутренним своим раздорам должно было уступить более сильному племени Аббасидов, которое происходило от дяди лжепророка, Аббаса. Абдалла Сафи, старший в роде сем, был провозглашен халифом в Аравии и вооружился против последнего халифа Оммиадов, Мервана. Сирия, Палестина и Египет сделались поприщем кровопролитных битв, от которых много пострадали христиане. Наконец, Мерван, взятый в плен своим соперником, был умерщвлен, и с ним прекратился род Оммиадов; одна только отрасль его возникла в Испании. Абдалла воцарился по всему Востоку и передал власть свою более славному сыну Алмансору, при котором умножились гонения против христиан. Патриарх Иерусалимский Досифей пишет¹⁸³, что дядя халифа, Абдалла, предводитель арабов в Сирии, сделал много вреда христианам: сослал в заточение Феодора, патриарха Антиохийского, за мнимые его сношения с императором Константином; многие храмы обратил в стойла бессловесных, не позволял строить новых церквей, ни выставлять наружу кресты, и обложил податью самых пустынников и столпников, которые дотоле были свободны от всякой дани, по заповеди Корана; ради сего притеснения, бедствующие иноки принуждены были продавать или отдавать в залог священные сосуды, чтобы только удовлетворять алчности жестоких правителей. Он запретил всенощные бдения, вероятно из опасения ночных собраний и заговоров, запретил христианам говорить даже о вере с магометанами, или учить детей своих другой грамоте, кроме арабской, дабы не сроднились языком греческим с подданными императора, так что православные, по необходимости, принуждены были перевести на арабский язык все свои богослужебные книги, и самые учители Церкви стали проповедовать на языке своих властителей. Наконец, сам халиф Алманзор, посетив для богомолья Иерусалим, велел, по чувству ненависти и презрения, налагать клейма на руках христиан и евреев, отчего многие из них бежали к грекам.

Посреди таких гонений со стороны властителей иноверных Церковь православная страдала еще от императоров иконоборцев; ибо Константин, вполне достойный своего позорного имени Копронима, преследовал всех исповедников правой веры и соединял против них нечестивые соборища, предавая анафеме св. Иоанна Дамаскина, под именем Мансура, за его обличительные писания. Но к славе Палестины отнести можно то, что в ней находили себе убежище все гонимые иконоборцами в Царьграде. Св. Стефан, игумен обители Авксентиевой близ столицы, величайший исповедник сего времени, направлял туда иноков, изгнанных из своих монастырей: ибо святители Св. града, Феодор и Илия, принимали их, несмотря на гражданские бедствия, обуревавшие собственную паству, а святые Дамаскин, Косьма и иные аввы пустынные, горели как яркие светильники в своих уединенных лаврах.

Наконец, с кончиною Копронима и сына его Льва Хазарского, временно прекратилось гонение и, по внушению патриарха Цареградского Тарасия, императрица Ирина, с сыном своим Константином, созвала седьмой Вселенский собор в Никеи, для восстановления св. икон¹⁸⁴. Тарасий воспользовался миром между империей и халифатом, чтобы отправить двух своих поверенных, с окружным посланием, к патриархам Александрии, Антиохии и Иерусалима, умоляя их прислать от себя хотя двух местоблюстителей на Собор. Посланные открыли сперва свое посольство двум знакомым инокам Палестинским, которые утаили их от подозрений арабов, чтобы не были приняты за соглядатаев; иноки же собрали втайне предстоятелей главных обителей и под клятвою сообщили им великую тайну о Соборе¹⁸⁵. Обрадовались пустынные старцы и со слезами возблагодарили Бога за столь счастливую перемену в Царьграде, после полувекового нечестия: они не решились, однако, по известной им ненависти магометан к христианам, допустить поверенных Тарасия до свидания с патриархами и, призвав их к себе, умоляли не нарушать мира церковного слишком открытыми действиями, чтобы тем не умножать бедствий угнетенного народа.

Огорчились таким предложением посланные патриаршие, говоря, «что они с тем и пришли, дабы жертвовать своею жизнию в пользу Церкви, во исполнение воли императора и патриарха» и, когда иноки Палестинские возражали им, «что не одни они потерпят, но вся страждущая Церковь Восточная», поверенные спросили, как же им явиться обратно к пославшим их? Тогда иноки Палестинские избрали из своей среды двух им известных мужей, по ревности к вере и любви к уединению, которые оба были келейниками патриархов, Иоанна Антиохийского и Фомы Александрийского. «Вот, братие, время удобное для спасения вашего, и подвиг, превосходящий безмолвие, – сказали им отцы палестинские, – идите с сими посланными на Собор и объясните отцам нашим и пастырям словесно то, чего не можем мы изложить на письме. Вы знаете, как по малейшему подозрению в сообщении с греками святейший патриарх наш Илия был заточен более нежели за шесть сот поприщ от Св. града. Когда же совершится дело Божие и откроется отцам нашим, как соблюдаются Апостольские предания в церквах Сирии и Египта, тогда возвратитесь опять в любимое свое уединение». Напрасно старались уклоняться избранные, по чувству своего недостоинства; они принуждены были принять на себя должность местоблюстителей патриархов Восточных, которые сами не могли даже отправить с ними грамот. Таким образом, иноки палестинские опять спасли Православие на Востоке, как во дни ереси Евтихиевой; Иоанн представлял лице патриарха Антиохийского Феодорита и Иерусалимского Илии, а Фома – патриарха Александрийского Политиана, преемника Космы; но на Соборе каждый из них подписывался, как представитель всех трех патриархов. С молитвою и слезами расстались они с братиею палестинскою, которую уже не должны были более увидеть, ибо Иоанн навсегда остался в Царьграде, а Фома сделан был архиепископом Фессалоникийским. Именем великого ревнителя Православия, св. Иоанна Дамаскина, обличали они истину на соборе Никейском, как некогда именем патриарха Софрония св. Андрей Иерусалимский гремел на шестом Вселенском Соборе; так, даже и посреди бедствий Палестины, дважды из нее истекало чистое учение веры для утверждения Церкви вселенской.

После патриарха Илии оказывается опять разногласие у церковных историков о преемстве святителей Иерусалимских. Флери¹⁸⁶ называет некоего Георгия, основываясь на словах писателя александрийского Евтихия, и считает тридцать шесть лет его святительства, после коих вступил на кафедру Фома, в 811 году; но патриарх Досифей поставляет, в своем каталоге, Георгия прежде Феодора, не означая годов их святительства; после же Илии немедленно ставит Фому, ибо известно, что он был современник славного халифа Аарона Альрашида, внука Алмансорова, при коем временно отдохнула Церковь Палестинская. Вот что о нем пишет Вильгельм, архиепископ Тирский, летописец Крестовых походов¹⁸⁷: «Со времени покорения Св. града халифом Омаром и до крестоносцев, четыреста девяносто лет страдал он, по грехам нашим, под игом недостойного рабства, хотя и в различной степени; ибо, с частым изменением дел, часто изменялись и властители, по расположению коих приходили на Иерусалим времена светлые и темные, как то бывает с болящими; но исцелиться не мог он под игом безбожного племени. Во времена же именитого халифа Аарона Альрашида, щедрость и образование коего доселе прославляются в тех странах, и по ходатайству другого бессмертного мужа, императора Карла Великого, посетили народ Божий мир и утешение, так что казалось, Иерусалим более состоял под державою императора, нежели халифа. Скольким же и каковым изменениям подвергались бедствующий град Божий и окрестные страны, со времени их завоевания арабами и до крестовых походов, это можно найти в моей книге деяний властителей Восточных»; но, по несчастию, книга сия не дошла до нас, и утрачены все драгоценные сведения, с таким трудом собранные просвещенным архиепископом.

Более двадцати лет продолжалось царствование Аарона, знаменитейшего из всех халифов; он ходил восемь раз на поклонение в Мекку и Медину, не минуя и Иерусалима; когда же не мог сам исполнять сего долга, содержал на свой счет до трехсот богомольцев, раздавая обильную милостыню убогим всех исповеданий. Он утвердил столицу свою в Багдаде, основанном дедом его Алманзором на берегах Тигра, и обновил опять знаменитую мечеть Омара в Иерусалиме, которая частью обрушилась при Алманзоре от землетрясения и не была исправляема, по скупости сего халифа, так что для её поддержания принуждены были употребить серебряные и златые украшения дверей её, великолепно устроенных Абдель Мелеком. – Свобода, коею пользовались христиане в его правление, позволила патриарху Иерусалимскому послать от себя некоторые священные дары императору Карлу Великому, и Карл, с своей стороны, отправил в Иерусалим придворного пресвитера Захарию, который к нему возвратился на следующий год¹⁸⁸, в сопровождении двух иноков иерусалимских; они поднесли императору от имени патриарха и, конечно, с согласия халифа, священную хоругвь, с ключами Св. гроба и Голгофы. Милостиво принял их император и отпустил, с великими дарами, к патриарху и халифу. Сношения его с Альрашидом были самые дружественные, ибо сей властитель Востока предпочитал дружбу государя Западного всем прочим и не только согласился на то, чего у него просили посланники императора в пользу Св. гроба, но и совершенно уступил в его обладание Св. места, что вероятно и ознаменовано было хоругвию и ключами¹⁸⁹.

Но тот же патриарх Фома, во время тяжких междоусобий, возникших между сыновьями великого Аарона, Аль Амином и Аль Мамуном, когда хотел исправить обветшавший купол над храмом Св. гроба, временно подвергся темничному заключению, за то будто бы, что распространил церковь, ибо это было строго запрещено христианам. По свидетельству летописца Феофана, заключившего тем свою летопись, первые годы девятого столетия были столь бедственны для христиан палестинских и вообще для всего Востока, что от непрестанных разбоев, грабежей и насилия многие христиане, клирики и миряне, подверглись мученической смерти, а другие толпами бежали из Сирии на остров Кипр и в Царьград. В самом Иерусалиме, храм Воскресения и Голгофы, и прочие церкви были расхищены и даже на время оставлены, почему и должен был приступить патриарх Фома к обновлению купола над Св. гробом; а в окрестных пустынях оставлены были иноками даже две великие лавры, Фаранская Харитония и св. Саввы, на юдоли плача, также и знаменитые обители св. Евфимия и Феодосия, и неизвестно, все ли они опять населились впоследствии¹⁹⁰.

Однако благодеяния великого императора Карла Церкви Иерусалимской были столь действительны, что даже сорок шесть лет после его смерти еще следы их оставались во Св. граде. Таким образом, монах западный Бернард, ходивший на поклонение Св. мест, в половине IX века, нашел библиотеку и странноприимницу, устроенные сим государем; они примыкали к церкви св. Марии, называемой Латинскою, ибо там всегда находили себе приют пришельцы западные; когда кто-либо из поклонников приходил из Европы, его встречали со крестами в дверях обители и отводили ему келию; гостиница состояла из двенадцати покоев, имела поле, виноградники и сад в долине близ купели Силоамской; невдалеке видны были гробницы благочестивых странников, почивших в Иерусалиме. Малое торжище находилось пред домом богомольцев, и за право водворяться в нем платили туземцы по два золотых монастырю Латинскому; особенно, в большем числе, совершали там купли свои жители Амальфи и других поморских городов Италии. Инок Бернард видел на гробе Господнем только девять лампад, вместо двенадцати, горевших во время странствования Аркульфа, в минувшем столетии, и при нем уже совершалось торжество Св. огня, на Св. гробе, в Великую субботу¹⁹¹.

Итак, вот первое свидетельство западных о Св. огне, в половине IX века: мы имеем, в исходе того же столетия, и свидетельство восточных, которое приводит патриарх Досифей Иерусалимский¹⁹²; он говорит, что Арефа, епископ Кесарийский, писал от имени императора Льва Премудрого к некоему визирю эмира сарацинского в пользу Св. Гроба: «Доныне сей святой и всечестной Гроб, каждое лето, накануне светлого из него Воскресения Христова, чудодействует; ибо, когда угашается в день сей всякой огонь в Иерусалиме, приготовляется христианами невозженное кандило на Св. Гробе, в присутствии иерусалимского эмира, который стоит близ самых дверей вертепа, христиан, теснящихся вокруг оного и поющих: Господи помилуй! – и внезапно, при блеске молнии, возжигается сам собою свет в кандиле, и уже от сего небесного света зажигают у себя огонь все живущие в Иерусалиме».

Опять возникло, при нечестивом императоре Льве Армянском, гонение против честных икон, и опять стали подвизаться за них, словом и делом, православные иерусалимляне. Знаменитый игумен обители Цареградской, св. Феодор Студит, пострадав сам за иконы, после низложения законного патриарха Цареградского св. Никифора, писал из своего заточения убедительные послания о защите Православия к прочим вселенским патриархам Рима, Александрии, Антиохии и Иерусалима; он умолял их подать руку помощи, ибо алтари опрокинуты, обезображены церкви и обители, епископы, клирики, иноки и миряне упали духом, все разбежались по вертепам и ущелиям, стадо без пастыря, никто не смеет говорить о истинной вере. «Конечно, арабы, властвующие в пределах ваших, – говорил пламенный Студит, – более оказывают уважение к Господу Иисусу Христу, нежели сей новый царь Ахав, гонящий уже не Илию Пророка, но самого Христа и его честную Матерь и всех святых. Именем всех прошу помощи, хотя бы и одной молитвы, ибо и она будет нам сильною опорою в сию страшную годину». – «О, кто возвестит мне, что писание мое достигло до Апостольских рук твоих! – писал св. Феодор патриарху Иерусалимскому Фоме, – ибо не безрассудное желание, но крайность побудила меня к тебе обратиться; хотя и отсутствую телом, но в духе я объемлю священные стопы того, кто обходит Св. места! О да, прииду и я во Св. землю, да облобызаю следы ног моего Спасителя и тот священный гроб, где три дня покоилось Его тело, за нас страдавшее! Взыду на божественную Голгофу, где Господь славы вознесен был на крест, прииду с пастырями в Вифлеем, в сей новый Эдем наш; поклонюсь яслям, большим той златой стамны, которая только хранила в себе манну, ибо в них хранился хлеб жизни! Да созерцаю и ту Св. гору, где совершилось божественное преображение, и гору Элеонскую, отколе вознесся на небо Господь, и у подошвы её, гробницу Давидовой всесвятой Дщери, где временно успокоилась в Гефсиманской пещере! О священная глава! Воистину ты первый из патриархов, хотя и стоишь пятым по чипу счисления Патриаршего; первый, ибо в Иерусалиме возникла в начале Церковь Христова, и там явился Архипастырь всех Христос, творящий чудная, распятый, погребенный, воскресший и оттоле вознесшийся на небо!»¹⁹³

Св. Феодор отправил письмо сие на Восток, с иноком Дионисием, и писал также к архимандритам лавры св. Саввы и Евфимия, Харитония и Феодосия; ибо для него важно было церковное общение стольких священных мужей, не зависевших от царственного гонителя. Не дали ответа патриархи Александрии и Антиохии; но ревностный Фома отвечал, пространным посланием, чрез своего синкелла, святого и ученого мужа Михаила, который остался навсегда в Царьграде; с ним вместе прислал он на помощь св. Студиту двух именитых отшельников, братьев Феодора и Феофана, названных Начертанными, от восприятого ими мучения. Они происходили от благородных родителей в Иерусалиме и в юных летах отданы были для духовного образования в лавру св. Саввы, где исключительно занялся их учением один благочестивый пресвитер Иона. Оба искали высшей философии христианской, довлеющей и за пределами преходящего мира, и, постригшись в лавре, их духовной колыбели, строго соблюдали все её уставы; вскоре, по своей добродетели, Феодор рукоположен был пресвитером; но уже ему заблаговременно была предсказана мученическая кончина, тем же старцем, который направлял его первые шаги на пути к светлому венцу. Святитель иерусалимский Фома, хотя и сам обуреваемый непрестанными междоусобиями арабов и их нападениями на пустынные лавры, не пожалел, однако, отпустить обоих братьев в Царьград, для обличения беззакония; ибо знал, что только исцелением болезни внутренней можно врачевать внешнюю.

Оба брата, как истинные чада послушания, ими изученного в лавре великого Саввы, ревностно устремились на предстоявший им подвиг и, достигнув столицы, обличили сперва лжепатриарха Феодота, поставленного на место св. Никифора, а потом и самого императора. Лев изумился их смелой речи, но, уважая добродетель, сперва старался привлечь их на свою сторону ласками и убеждениями; видя же непреклонность и ожесточенный справедливыми обличениями, сослал в заточение обоих исповедников, на берег Черного моря, где в большой тесноте, голоде и убожестве, пребыли до кончины гонителя. Новый император, Михаил Травл, умертвивший Льва, возвратил всех гонимых им; но святые братья уже почитали родиною своею не Палестину, а то место, куда посланы были для проповеди слова Божия, и многих обратили от иконоборства в Царьграде, доколе не подверглись новому истязанию, при сыне Михаила, Феофиле, ревностном иконоборце, за обличение его и лжепатриарха Иоанна. Прияв многие раны, они сосланы были опять в заточение и, два года спустя, еще однажды предстали на суд, по зову самого императора.

С яростию спросил он святых братьев: отколе родом? и предал их в руки сарацин, чтобы отвести на место рождения; но прежде осыпал поруганиями и велел начертать, иглами на их лицах, укорительные стихи. Эпарх города призвал их к себе и приглашал, однажды только, приобщиться с иконоборцами, чтобы избежать мучения; но блаженный Феодор отвечал: «Слова твои подобны тому, как если бы кто сказал мне: прошу тебя, дай мне однажды отсечь тебе голову и потом иди, куда хочешь; но знай, что прежде превратятся небо и земля, нежели мы отступим от благочестия». Тогда предал их эпарх в руки мучителей и целый день терзали их, исполнением над ними жестокого приговора; они же молились, громко взывая к Господу и его пречистой Матери, и с горящими от истязания лицами, сказали мучителям: «Знайте, что Херувим, стрегущий двери рая, увидев сие начертание, опустит пред нами свое пламенное оружие, ибо от начала века не было еще изобретено такого истязания, и в глазах ваших оно отразится на лице самого Господа в тот день, когда предстанем вместе на Страшный Суд Его». В Вифинии скончался от ран мученик Феодор; брат же его Феофан дожил до лучших времен, ибо он был свидетелем восстановления честных икон супругою Феофана императрицею Феодорою и сыном её Михаилом. Сам он поставлен был, от блаженного патриарха Мефодия, в митрополита Никеи и, по красоте и обилию гимнов, которыми обогатил церковь, прозван творцом канонов¹⁹⁴.

Итак, вот еще один духовный певец из Палестины, и опять из лавры великого Саввы, отколе уже возникли св. песнопевцы: Андрей Иерусалимский или Критский, Иоанн Дамаскин, Косма Маиумский, и, наконец, сей новый творец канонов, начертанный Феофан Никейский. Таким образом, при совершенном упадке внешнего благосостояния, под бурею арабскою, уже двести лет свирепствовавшею в Палестине, не иссякало в ней образование духовное, и лавры пустынные были рассадниками оного. Столь велики для всей Православной Церкви заслуги освященного Саввы и его последователей, из юдоли плача, напоивших слезами благочестия весь мир христианский!

Патриарх Досифей пишет¹⁹⁵, что посреди грубого невежества, омрачавшего Запад, папа Лев III обращался также с просительным посланием к патриарху Иерусалимскому Фоме, умоляя его прислать к нему мужей опытных и ученых, для прогнания тьмы невежества, и что святитель исполнил его благочестивое желание. Более других известный, по своим сношениям со всем христианским миром, патриарх Фома, писал, чрез своего ученого сипкелла Михаила, обличительное послание и к армянам, не принимавшим собор Халкидонский, и после двадцатилетнего правления Церковию Божиею оставил кафедру ученику своему, столь же благочестивому Василию, который восседал на ней двадцать пять лет. Но, по свидетельству самого патриарха Досифея, писавшего историю своих предшественников, со времени патриарха Захарии, при коем разорен был персами Иерусалим, и особенно после завоевания арабского, при патриархе Софроние, до такой степени запутаны летосчисление и имена патриархов Иерусалимских или их местоблюстителей, что иногда нельзя доискаться истины. Досифей прибегал к арабской летописи патриарха Александрийского Евтихия, жившего в X веке, и часто встречал в ней противоречие с актами тех соборов, на коих присутствовали патриархи Иерусалима, и с царскими грамотами на их имя, и даже с диптихами или помянниками церковными, хранящимися в Иерусалиме. Посему, не в состоянии будучи определить в точности времени святительства каждого патриарха, иногда только он называл его по имени, не входя в исчисление годов и в подробности деяний, тем более что о многих молчит летопись.

Патриархи Василий, Иоанн, Сергий, Феодор и Илия

Досифей, на основании арабской летописи того же Евтихия, пишет¹⁹⁶, что в 836 году святитель Иерусалимский Василий, вместе с патриархом Александрийским Христофором и Антиохийским Иовом составили в Св. град собор против иконоборцев; сто восемьдесят епископов сих трех престолов, восемьдесят игуменов окрестных монастырей Палестины, Сирии и Египта, и тысяча сто пятьдесят иноков, осудив единодушно злую ересь, написали обличительное послание императору Феофилу от лица трех патриарших престолов и всей иерархии Восточной. Соборное число святителей, пресвитеров и иноков показывает, в каком еще цветущем состоянии находилась Церковь Восточная, несмотря на все, что она перенесла в течение двухвекового ига арабского, и даже в то самое время, когда горела жестокая война между императором Феофилом и одним из самых могущественных халифов, Аль Мамуном, сыном знаменитого Аль-Рашида. Война сия возникла за разорение Феофилом города, где родился Аль-Мамун, и кончилась разорением Амории, родины Феофиловой. Потоки христианской крови были бедственным следствием частной вражды двух сильных властителей. С кончиною Аль-Мамуна, просвещенного покровителя наук и художеств, стала упадать и слава халифата; брат и преемник его Мотамед окружил себя избранною дружиною турков и, оставив столицу Багдад, поселился в царской усадьбе, Самарате, чтобы не было распрей между жителями и его буйною дружиной; а турки, усиливаясь более и более, овладели всею властью и стали, по прихоти своей, сменять и назначать халифов. Свирепый внук Мотамеда, Мотавакель, гонитель своих подданных, был уже провозглашен турками и ими же умерщвлен. Халиф сей, будучи раздражен успехами греков, вторгшихся в Египет, издал оскорбительный указ, коим воспретил избирать в какие-либо должности христиан и евреев, и употреблять им для верховой езды лошадей, и велел иноверцам всегда носить на себе кожаный пояс для отличия от мусульман.

Во дни святителя Иерусалимского Василия, Александрийский патриарх, ереси иаковитов, воздвигая из развалин монастыри, разоренные в Египте, которые некогда принадлежали православным, основал и в Иерусалиме странноприимный дом с церковью для богомольцев иаковитских, т. е. коптов, своих единоплеменников. Странноприимница сия была, вероятно, начальным приютом секты их в Св. граде; ибо до того времени о них не слышно было в Палестине, хотя они имели своих патриархов в Египте и Антиохии. Патриарх Иоанн VI заступил место умершего Василия, но святительство его продолжалось недолго¹⁹⁷. Чрез три года граждане иерусалимские, возбужденные против него наветами арабских властей, осыпали его всякими поруганиями, и он, убоявшись последствий, отказался сам от своей кафедры. Кажется, сей Иоанн написал житие Св. Дамаскина.

Ему наследовал Сергий, сын гражданина Дамасского, по имени Мансура, который передал опять город сей из-под власти христиан в руки сарацинов; но сам патриарх Досифей говорит, что не знает, какие христиане владели тогда Дамаском¹⁹⁸. – После шестнадцатилетнего правления Сергиева, Соломон на четыре года восприял его кафедру и передал Феодору, или Феодосию, при коем произошли сильные возмущения в Церкви Константинопольской между двумя патриархами, Игнатием и Фотием.

Бедственная сия распря отозвалась и на Востоке; ибо и оттоле вызывались местоблюстители патриаршие на соборы, созываемые постепенно в Царьграде то Фотием, то Игнатием. Император Василий Македонский должен был для сего обращаться уже не к халифам Багдадским, но к самодержавному властителю Египта и Сирии, Ахмету эбн-Тулуну, который из простого воина турецкой дружины сделался сперва правителем, а потом султаном сих двух областей и, на краткое время, оставил по себе державу своему роду. Владычество его было менее пагубно для христиан восточных, нежели слабое и корыстное правление мелких наместников, посылаемых из Багдада; ибо при их бессилии, новая фанатическая секта керматов, возникшая из Аравии, делала беспрестанные опустошения по всей Сирии и в окрестностях Св. града.

Но местоблюстители Восточных патриархов, призванные на собор против Фотия, оказались впоследствии ложными, и их обличил другой собор, оправдавший Фотия, по кончине Игнатия; это засвидетельствовано было письмом патриарха Александрийского Михаила, который, обвиняя мнимого своего местоблюстителя, говорил и о иерусалимском Илии, выдававшем себя за синкелла патриарха Сергия, что он, по возвращении в Палестину, умер бедственно в проказе¹⁹⁹. Патриарх Иерусалимский Феодосий послал на собор Фотиев, своими местоблюстителями, двух братьев священноиноков, Андрея и Илию столпника, с окружным посланием, коим признавал, за себя и за своего предместника, законным патриархом Фотия, отлучая всех и каждого, кто его не приемлет. То же писал и патриарх Антиохийский Феодосий, который вместе с тем жаловался на тяжкое гонение, им претерпленное от Ахмета эбн-Тулуна. В продолжение собора пришло известие о кончине патриарха Иерусалимского Феодосия, и новый патриарх Илия, брат бывшего на Иерусалимской кафедре Сергия, написал также общительную грамоту к Фотию, чрез епископа Мартиропольского Василия²⁰⁰. Таким образом, весь Восток пребывал и остался с ним в постоянном общении.

Около тридцати лет продолжалось святительство Илии, сильного в Иерусалиме по своему именитому роду и по тем заслугам, какие оказал сарацинам отец его Мансур, и по долгому правлению брата, патриарха Сергия. Влияние его распространялось и на Египет; он посвятил в Иерусалим Христодула, уроженца Алепского, в патриарха Александрии, и, когда не хотели принимать его в Египте, сам Илия пошел и утвердил на кафедре рукоположенного им святителя, что доказывает доверенность, какою он пользовался у преемников султана эбн-Тулуна. Проникнутый бедствиями своей паствы и родины, Илия подражал примеру одного из своих предшественников, патриарха Фомы, искавшего себе помощи на Западе, и послал, с двумя иноками, красноречивое послание: ко всем благочестивым и славным князьям, от рода великого императора Карла, царям всей земли Галликанской, митрополитам, архиепископам и епископам, пресвитерам, диаконам, клирикам Св. Церкви, инокиням и всем вообще поклонникам Господа Иисуса Христа, именитым мужам и женам, кафолическим и православным всего Христианского мира²⁰¹. «Мы полагаем нужным уведомить вас, – писал патриарх, – о великих и неисчислимых бедствиях, которые терпим от преступного и богоненавистного народа, и о коих могут достаточно возвестить вам приходящие сюда богомольцы; но одна вещь наипаче нас сокрушает и се доверяем мы любви вашей чрез сию нашу грамоту. Видя храмы наши разрушенными или падающими от ветхости и не дерзая обновлять их, мы со многими воздыханиями и слезами молили милосердого Бога, дабы во славу святого Своего имени, дал нам средства воздвигнуть церкви, нашим потом и трудами. Провидению Божию угодно было, чтобы князь земли сей сделался христианином, как вас о том известят посланные нами. (Неизвестно, о каком князе говорит здесь патриарх, быть может о каком-либо частном правителе, или о том эмире или визире, коему писал император Лев о Св. огне). Он нам опять позволил владеть нашими храмами и восстановить их из развалин. Дозволение сие пришло нам с неба, и мы не могли и не должны были пренебречь оным; – и так укрепленные Господом, мы вооружились, всеми нашими силами, для столь великого дела. Нам нужны были средства, и мы по необходимости прибыли к неверным; но как никто из них не хотел нам давать денег без залога, мы принуждены были заложить наши масличные сады и виноградники, и самые священные сосуды, и, по нашему убожеству, не могли доселе выкупить их из рук неверных». – Далее патриарх пишет, что по отчуждении масличных садов не достает масла и для лампад святилища; что убогие и иноки страждут от голода, и многие христианские узники, не в силах будучи искупить себя, умирают в неволе. «А так как, по божественному Апостолу, когда страждет один член, страдают и все прочие члены, то христиане Иерусалимские решились обратиться к братиям своим западным, уповая, что они раскроют для них утробы своего милосердия. – Ничего бы не было странного, если бы они уделили часть своим имуществ для возобновления церквей Иерусалимских, как некогда сыны Израиля, сами собою, предлагали злато и сребро для сооружения скинии, так что должно было объявить чрез глашатая, что уже достаточно собрано приношений, хотя и сие не могло остановить щедрости народа Божия». Доказав еще иными свидетельствами из Св. Писания, что долг верных сынов Церкви вспомоществовать Иерусалиму, патриарх Илия поручал им и двух иноков, посланных с его грамотами, присовокупляя, что «все можно без страха доверить тем, коим Господь не пренебрег поверить Святые Таинства и самый священный Гроб Свой».

Таким образом, патриарх Илия, излагая живую и горькую картину бедствий Иерусалима, старался всеми средствами возбудить участие Запада, и это первый клич отдаленного Востока к многолюдному Западу, отголоском коего было впоследствии движение стольких миллионов людей на Восток. Не известно, однако, о возобновлении каких церквей говорил святитель: быть может о тех, которые были разорены, по свидетельству летописи Феофановой, во время междоусобий детей халифа Аарона аль-Рашида, и весьма вероятно, что сыновья именитого гражданина Мансура, оба бывшие в течение многих лет патриархами, Сергий и Илия, как мужи государственные, решились воздвигнуть из развалин все, что было разорено арабами.

Десятый век, самый темный для сведений исторических о Иерусалиме, начинается сбивчивым летосчислением самих патриархов²⁰². В первое его десятилетие Сергий, сын Тангиана, наследовал знаменитому сыну Мансура, Илии, и правил пять лет; его кафедру на семнадцать лет принял патриарх Лев; после него Афанасий, первый из святителей Иерусалимских, который по тесным обстоятельствам времени, или по упадку языка греческого, и потому что сам был родом араб, стал проповедовать в церквах на языке арабском. Удрученный болезнию, он избрал на свое место инока Николая; но сей смиренный муж, в свою чреду, уступил кафедру Афанасию, когда он опять укрепился в силах, и только по его кончине стал почитать себя законным патриархом; еще пятнадцать лет после Афанасия святительствовал Николай, и его преемником был Христодул, родом из Аскалона, последний из патриархов Иерусалимских, о коем упоминает летопись Евтихия Александрийского, ибо около сего времени скончался и сам патриарх Евтихий, бывший преемником того Христодула, которого поставил на кафедру Александрийскую патриарх Иерусалимский Илия.

Касательно времени и имени Иерусалимского Патриарха Христодула происходит разноречие между Евтихием и историком греческим Кедриным, которое старается согласить новейший писатель Досифей; ибо Кедрин называет вместо Христодула Иоанна, и оба историка свидетельствуют о том же событии при двух разноименных патриархах, т. е. о пожаре Иерусалимского храма. Евтихий говорит, что во время Христофила или Христодула сарацины, сделав смятение в храме Константиновом, в день Пасхи, сожгли святые врата его, и полагает это событие в 937 году; а патриарх Досифей говорит, что к летосчислению Евтихия должно прибавить еще восемь лет, ибо он неправильно начинает эру магометанскую, восемью годами ранее определенного, т. е. 622 года; Досифей предполагает также, что смятение сарацинские начались только при Христодуле, но что храм сгорел при Иоанне, и сам патриарх сделался с ним вместе жертвою пламени, как о том пишет историк Кедрин; но и здесь, однако, не сходится летосчисление его с Евтихиевым, ибо он поставляет сие бедственное событие в 968 году. Темная эпоха десятого века, исполненного смятениями гражданскими, при упадке просвещения, могла быть причиною сих хронологических недостатков.

В начале десятого столетия распалась и могущественная держава Аббассидов, около двух веков господствовавшая по всему Востоку; но еще в течение целого века довершала она бедственное свое существование. Напрасно благоразумный халиф Мотамед старался поддержать то, что начал исправлять мудрый его отец; при сыне его и слабых внуках вся власть перешла опять в руки турецкой дружины. Много повредил и бедственный пример, данный еще славным халифом аль-Мамуном; надеясь на свое могущество он сделал независимым правителем Хорасана, некоего воеводу, который помог ему вступить на престол; с тех пор, частные правители областей, мало-помалу, стали отпадать от власти халифов и только требовали от них подтверждения своей независимости, подобно эбн-Тулуну, султану Египта; в халифе же уважали одну лишь власть духовную, первого имама, или преемника лжепророка Магомета. Он принужден был освящать именем своим всякое неправильное приобретение непокорных властителей, и потому еще до времени окружали его почестями царственными, доколе наконец не упало и сие наружное величие. Между тем, в Африке восстала другая династия халифов Фатимитских, которые производили род свой от дочери Магометовой, Фатимы, и его племянника Алия и уже не как независимые светские правители, но как соперники по власти духовной, вступили в борьбу с Аббассидами.

Магомет Обеидаллах был родоначальником Фатимитов и, утвердившись силою оружия в Кезроане, покорил всю северную Африку своему владычеству; но доколе еще его преемники не утвердили халифата в Египте, там возникло новое племя султанов, заменивших род Тулуна. Халифы багдадские, устрашенные его могуществом, думали, частою переменою областных правителей, воспрепятствовать их усилению, но избранный ими турок, Магомет Ахмид, не хотел более подчиняться их власти и, овладев Сириею, принудил слабого халифа Рахи признать его независимым. Эти смятение были, вероятно, те самые, от коих пострадал Иерусалим и храм Св. гроба. Однако, в северной части Сирии Ахмид встретил себе сильных противников, в поколении Гаманидов, князей Алепских, которые оспаривали у него Дамаск и, сражаясь постепенно то с ним, то с императорами греческими, нарушали непрестанно спокойствие христиан палестинских.

Не оставалось уже и тени древнего халифата; малодушный Рахи еще более расстроил власть свою, учредив новый сан Эмир-эль-Омара, или князя князей; сан сей переходил сперва от одного вождя турецкой дружины к другому, а потом, на некоторое время, сделался достоянием сильного племени Бундов, властителей Персии; они стали произвольно сменять халифов. Между тем секта керматов овладела совершенно Аравиею и самым святилищем магометан, и прочие области продолжали постепенно отпадать от Багдада; иногда самые халифы принуждены были предаваться в руки частных властителей, чтобы только избегнуть гонения своих эмиров. Посреди сих междоусобий преемник Ахмида, Кафар, самовластно обладая Сириею и Египтом, продолжал кровавую распрю с князьями Алепа, которых с другой стороны воевал император греческий, Роман Лакапен, опекун и тесть Константина Багрянородного. Роман заставил сарацин выдать ему из города Едессы славную нерукотворенную икону Спаса, присланную некогда, по церковным преданиям, самим Господом царю Авгарю, и перенес ее с торжеством в Царьград; он оставил по себе благую память и в Иерусалиме, обильными милостынями, даже и тогда, как сам был уже невольно пострижен неблагодарными детьми.

Победы императора Никифора Фоки, управлявшего государством за малолетних внуков Багрянородного в последние годы X века, горькими последствиями отозвались для патриарших престолов Сирии и Палестины; ибо, когда победоносное оружие греческое проникало горы Ливанские и покоряло Антиохию, Алеп и Дамаск, – раздраженные сарацины, предполагая, что император действует по внушению патриархов, умертвили Христофила, Антиохийского Святителя, и сожгли Иоанна Иерусалимского, искавшего себе спасения в церкви Св. гроба, и ограбили немилосердно храм²⁰³. Цимисхий, преемник Никифора, поддержал его успехи на Востоке, и временно вся Малая Азия и часть Сирии принадлежали опять державе греческой; патриархи Антиохийские стали избираться по назначению императоров. Сам победитель Цимисхий уведомил царя Армянского о своих победах радостным письмом из Антиохии, где отдыхал после счастливой брани²⁰⁴: «Письмо сие откроет тебе о великих деяниях, какие Господь совершил, против всякого чаяния, нашею рукою. Персы сделались данниками нашей державы, мы исторгли из рук их мощи св. Иакова, почивавшего в городе Низивии. Повелитель африканских арабов имел дерзость с нами сразиться и был поражен. Мы завоевали обратно бывшие области нашей империи и, покорив города Антиохию и Алеп, подступили к Дамаску; правитель оного предложил нам дань и припал от нас стражу воинскую; жители Тивериады и Назарета подражали дамасским. В то время, как посещали мы священную вершину Фавора, граждане Палестины и Иерусалима прислали просить нашей пощады, предаваясь совершенно в наши руки и требуя от нас стражи. Мы согласились, но с тем условием, чтобы Св. гроб освобожден был из рук нечестивых турок (император говорит, вероятно, о страже турецкой, стоявшей тогда, как и теперь, при вратах храма). Постепенно покорились нам Кесария, Верит, Тир и Сидон, ибо всюду бежали пред нами войска африканские. В семь месяцев окончили мы блистательный поход сей, и все нам покорилось до Вавилона, где трепещет заключенный халиф. Господу единому слава, силою коего совершили мы все сии подвиги».

Таково, вкратце, содержание письма императора, который сражался с остатками сил султанов египетских Ахмидов, Гаманидов сирийских и с возникающею силою Фатимитов. Под именем Вавилона разумеет он старый Каир, или иногда и Багдад. Но тяжкое иго Церкви Иерусалимской немало не облегчилось от сих побед, одержанных почти под стенами Св. града. Бедствующие преемники сожженного Иоанна, после краткого святительства, умирали большею частию в Египте, куда призывали их дела церковные²⁰⁵. Там скончался патриарх Христодул, иначе Агапий, только два года управлявший своею паствою. Преемник его Фома, более счастливый, десять лет сидел на кафедре Апостольской, но наследовавший ему патриарх Иосиф, врач искусный и мудрый философ, после трехлетнего святительства окончил дни свои в Египте; а по смерти Феофила, заступившего его место не более как на восемь лет, и до патриарха Никифора, одиннадцать лет сиротствовала без пастыря Церковь Иерусалимская. Так бедственны были для Св. града последние годы десятого столетия.

Разорение и обновление храма Св. гроба

Причиною невольного хождения патриархов Иерусалимских в Египет было утверждение в стране сей халифата Фатимитов, власти коего подпали Иерусалим и вся Сирия. Правнук родоначальника Фатимитов, Моезледин-Аллах, одолел слабых преемников султана Ахмида и основал новую столицу Каир, или город победы, где утвердил престол для своего потомства на два столетия²⁰⁶. Это случилось во дни Багдадского халифа Моти, которого имя перестало с тех пор поминаться в Сирии и Египте и даже в Аравии, где имя Алия превозмогало Аббассидов. Халиф Моез принял и белый цвет Алия, в противоположность черного царственного цвета Аббассидов, и так совершенно распалась исполинская держава, простиравшаяся во дни их величия от Индии до Испании. Сын эль-Моеза, Азир-эль-биллах, наследовал славу и могущество отца своего и, женившись на христианке Марии по любви к ней, доставил двум её братьям Иеремии (иначе Оресту) и Арсению патриаршие кафедры Иерусалима и Александрии. Арсений, пользуясь покровительством халифа, отнял у иаковитов, в старом Каире или Фостате, знаменитую церковь Божией Матери, древле похищенную ими у православных. Но плодом сего брака, который, казалось, обещал столько благоденствия Церкви Христовой, был халиф Хаким Биармаллах, жесточайший её гонитель в течение двадцатипятилетнего царствования.

Злобный, нечестивый в своих предприятиях и зверский до безумия он, как второй Нерон, сжег большую часть своей столицы, чтобы насладиться зрелищем зарева и убийства многих тысяч невинных подданных. Равно преследуя христиан и евреев, халиф разорял церкви и синагоги, силою совращая всех к исламизму, и потом опять позволял возвращаться к исповеданию отцов своих и обновлять сожженные храмы. Наконец, безумный возмечтал и сам быть богом и нашел до шестнадцати тысяч малодушных, которые согласились поклоняться ему, как божеству. Некий волхв персидский, Магомет, сын Измаила, сделался его помощником, проповедуя сего нового бога по Египту, и был умерщвлен разъяренным народом, в самой колеснице халифа; но сыскался другой обольститель, Гамза, который распространил учение его по Сирии, и досель оно еще в силе, в горах Ливанских, между друзами. Пренебрегая обязанностью своего сана, Хаким перестал совершать всенародные молитвы пятка и соблюдать пост рамазана, запретил богомолье в Мекку и закрыл все церкви христиан в Каире, так что в одной только, и то втайне, могло совершаться богослужение; Патриарха же иаковитского Захария бросил в ров львиный; но алчные звери пощадили старца, показав себя более милосердными, нежели властитель бедствующего Востока. На Иерусалим излил он всю свою ярость²⁰⁷.

Западный инок Главер рассказывает о бедствиях, постигших Иерусалим, что причиною их были евреи, с ненавистью видевшие усердие бесчисленного множества христиан, ходивших на поклонение Св. гробу. Евреи орлеанские, пользуясь покровительством короля французского Роберта, были весьма сильны и надменны; они подкупили одного беглого послушника монастырского, по имени Роберта, который под видом странника скитался повсюду, и отправили чрез него грамоту к властителю Вавилона (т. е. Каира), вложив ее во внутренность трости. Евреи предваряли халифа, что если вскоре не разорит храм Св. гроба, столь драгоценный для христиан, то сами христиане придут лишить его царства, и испуганный халиф послал немедленно разрушить до основания священное здание. Исполнители жестокого приказания старались даже железными ломами сокрушить и священный вертеп, но не одолели самородного утеса, хотя следы их орудий остались на камне; – так вторично была разрушена церковь сия после персов. Когда же христиане узнали впоследствии, кто были виновниками сего бедствия: они обратили ненависть свою на евреев и изгнали их из своих пределов; многие погибли в общем гонении; епископы западные запретили своей пастве входить в какие бы то ни было сношения с евреями, если не пожелают креститься, от чего некоторые из них и крестились; сам же беглый Роберт изобличен был, по возвращении в Орлеан, одним поклонником, видевшим его на Востоке, и, сознавшись в своем преступлении, предан заслуженной казни. Его сожгли всенародно; тогда евреи стали опять мало-помалу являться в городах. Но пять лет спустя после разрушения храма христианского, мать халифа, Мария, начала вновь сооружать церковь Св. гроба, и бесчисленное множество христиан стеклось из всех стран в Иерусалим, жертвуя для сего большими деньгами²⁰⁸.

Другой летописец западный, Адемар²⁰⁹, рассказывая о многих знамениях, предвещавших чрезвычайное бедствие, говорит, что оно совершилось, когда халиф египетский велел разорить храм Св. гроба; ибо евреи обвинили пред ним христиан, будто у них в готовности сильное войско для завоевания Востока. По его рассказу, язычники, т. е. магометане, развели большое пламя, чтобы сжечь камни разрушенного храма Воскресения; но камни, подобно алмазу, противились действию огня; те же из неверных, которые хотели сломать церковь Вифлеемскую, погибли от внезапного пламени, из нее изошедшего. Обитель Синайская, где мирно обитали до пятисот иноков, была также спасена чудом; ибо вся гора показалась сарацинам объятою пламенем, и сам халиф, когда услышал о таких чудесах, раскаялся и велел вновь соорудить храм Господень: но уже новый не имел более следов древнего великолепия.

Греки, в летописях своих, рассказывают весьма коротко, что в 1010 году властитель Египта Азиз (ошибкой вместо Хакима), нарушив, по ничтожной причине, мирный договор с императором, разрушил в Иерусалиме великолепный храм Св. гроба, разорил и прочие обители, разогнав иноков, которые разбежались повсеместно. Всех подробнее и обстоятельнее повествует о сем бедственном происшествии ученый архиепископ Тира, Вильгельм, живший около ста лет спустя, в своей истории крестовых походов, и я приведу здесь его описание²¹⁰.

«Св. град, подпавший власти египтян, временно отдыхал от своих бед, доколе, по преизбытку нечестия человеков, не восстал властителем Хаким. Сей халиф далеко превзошел злобою предшественников своих и потомков, так что и в будущих веках сделался громкою притчею, ибо до такой степени стал ненавистен Богу и человекам, что безумная жизнь его требовала бы особенного повествования. Он, между прочими ужасами, велел разрушить до основания храм Воскресения Господня, сооруженный императором Константином, стараниями благочестивого епископа Максима, и обновленный блаженным Модестом во дни правления Ираклия. Исполнителем безумного веления халифа был некто Гирей, областной правитель Рамлы, который, получив повеление царское о разрушении храма, на деле оное совершил. В сии бедственные времена был патриархом Церкви Иерусалимской Орест, муж благочестивый, родной дядя по матери нечестивому халифу, который для того и покусился на столь ужасное дело, чтобы дать неверным своим подданным свидетельство единоверия с ними; ибо многие подозревали его в христианстве, как рожденного от матери христианки. Итак, дабы отстранить такое нарекание, он предполагал, что ничем лучше не очистится от мнимой клеветы, как сокрушением самой колыбели веры кафолической, отколе изошло христианство. С того времени еще бедственнее сделалось состояние христиан во Св. граде, как по справедливой их горести о разорении святилища, так и по умножившимся гонениям со стороны неверных. Кроме чрезвычайных налогов и податей, превосходивших всякую меру, и вопреки всех прав, дарованных им предшественниками халифа, Хаким запретил самые торжества церковные, которые до того дня явно и втайне совершались. Чем торжественнее был день, тем строже заключались христиане в стенах своих жилищ; но, не смея являться на улицу, не были безопасны и внутри домов, ибо туда бросали камни и нагло врывались неверные; чем светлее был праздник, тем язвительнее были обиды. Сверх того, за каждое легкое слово, по малейшему доносу, немедленно предавали христиан мучениям и казням, похищали имение их, а малолетних детей, ласками и угрозами, и даже жестоким биением, принуждали изменить христианству. Патриарх тех печальных дней первый подвергался поруганиям, мужественно возбуждая паству свою к долготерпению и обещая вечные награды за временные страдания. Одушевленные его речами и примером, они переносили все мучения, Христа ради, и взаимною любовью утешали друг друга.

Трудно было бы исчислить все муки, какие испытали сии верные служители Божии, ради его Небесного Царствия; но мы приведем хотя один пример из тысячи, чтобы показать только, по каким ничтожным причинам подвергались они казням. Один из врагов христиан, по ненависти к ним, желая возбудить против них гонение, бросил ночью мертвого пса в преддверие уважаемой всеми мечети Омаровой, в коей он был блюстителем; утром, пришедшие на молитву сарацины вскипели яростью при виде сего трупа и, как неистовые, исполнили воплями город. Сбежался народ, и все единодушно взывали, что христиане сделали поругание мечети; вопля сего достаточно было, чтобы обречь их всех погибели за мнимое преступление. Верные, зная свою невинность, готовились однако принять смерть за Христа, и мучители уже предстояли с обнаженными мечами, когда один мужественный юноша вышел из толпы и сказал: «Горько будет, братия, если так погибнет вся сие Церковь, лучше же одному погибнуть за весь народ; уступите мне это право, дабы меня всегда имели вы в своей памяти, с благословениями, и роду моему навсегда сохранилась должная почесть; я же, с помощью Божиею, отклоню от вас сие убийство». С радостию услышали слова его граждане и единодушно положили, чтобы в память великодушного самопожертвования, родственники его одни навсегда имели право в день Вербного воскресения торжественно вносить в город маслину, знаменующую Господа Иисуса. Тогда благородный юноша добровольно предал себя в руки старейшин сарацинских, исповедуя мнимое преступление, для спасения стольких невинных, и, осужденный немедленно на смерть, положил душу свою за братьев, уповая на Господа, дарующего возмездие в будущей жизни.

Милосердие Божие, соболезнуя о скорбящих, даровало им немалое утешение в их бедах, когда по смерти нечестивого властителя, умерщвленного своими присными, престало гонение, при державе сына его Дагера. Халиф сей, возобновив мир, нарушенный отцом его, с императором Константинопольским Романом Аргиром, по просьбе его, позволил верным восстановить из развалин обрушенные их святилища. Услышав о сем разрешении, обрадовался верный народ иерусалимский; но, не чувствуя себя в силах совершить столь великое дело, отправил посланников к преемнику Романа, державшему скипетр, Константину Мономаху; в умиленной просьбе граждан изложено было, в какое бедственное положение впали христиане, жители Св. града, после разорения святилища; посему и заклинали Богом простереть к ним руку помощи и царственными щедротами возобновить низверженное здание. Предстоятелем посольства был некто Иоанн, по прозванию Кирианит, уроженец цареградский, именитый по роду и еще более по добродетельной жизни, который, оставив почести светского звания, последовал за Христом и, облекшись в сан иноческий, убого обитал в Иерусалиме. Иоанн, с должною заботливостью, успешно исполнил свое посольство и, исходатайствовав у боголюбезного кесаря все нужное для расходов на сооружение нового храма, радостно возвратился в Иерусалим, где утешил весь клир и народ, как болящих после тяжкой немощи. Патриархом Св. града был тогда благочестивый муж Никифор. Таким образом, с дозволения халифа, царственными издержками, восстановлена была нынешняя церковь Воскресения в Иерусалиме, в лето от воплощения Христова 1048, тридцать семь лет после её разрушения и за пятьдесят один год до освобождения Св. града; сооружение её исполнило утешения христиан посреди угрожавших опасностей и непрестанной смерти; ибо не прекращались частые оскорбления против верного народа, как то: оплевания, удары, узы, темницы и наконец всякого рода казни. Не только подвергались им жившие с неверными в одном городе, но даже и в Фекуи и Вифлееме, где были одни только христиане. При каждой перемене правителя области возобновлялись прежние казни против народа Божия, для домогательства денег, и, если происходили малейшие замедления со стороны патриарха или народа в исполнении начальственных требований, им угрожали немедленным разрушением храма; недостойные и алчные правители притворялись, будто уже имели в руках своих царское повеление разрушить храм, если немедленно не будут уплачены подати. Во время правления арабов и египтян, христиане пользовались еще некоторою пощадою; когда же превозмогли турки над обоими халифатами и овладели Св. градом, то в течение тридцати шести лет жители иерусалимские подверглись жесточайшим гонениям, до самого освобождения их крестоносцами»²¹¹.

Архиепископ Тирский оставил нам и краткое описание церкви Св. гроба, как она была в его время, после её обновления²¹². «На покатости горы Сионской, (вероятно Гионской, ибо так назывался в древности близлежащий холм), сооружена круглая церковь Воскресения Христова, которая несколько темна, потому что над нею господствует гора, на склоне коей она стоит. Купол храма высоко поднят на брусьях, чудно сплоченных между собою, в виде венца, но сверху оставлено отверстие, из коего проливается необходимый свет во внутренность здания, и под сим отверстием находится гробница Спасителя. Прежде, однако же, пришествия латинян место страдания Господня, называемое лобным или Голгофою, и то, где обретено было Честное Древо Креста, и то, где помазано было тело Спасителя, снятое с креста, и обвито плащаницею по обычаю иудеев, находились вне объема вышеупомянутой церкви и на них сооружены были только малые алтари (вероятно, по убожеству тогдашних христиан иерусалимских, которые заботились о украшении главного святилища Св. гроба). Когда же наши, с помощью Божиею, овладели Св. градом, слишком убогим и тесным показалось им такое здание, и они, расширив прежнюю церковь, столь же прочною и великолепною пристройкою, включили и сии священные места во внутренность одного общего дивного храма».

Кварезмий, в описании своем Св. земли²¹³, желая согласить рассказ инока Глабера с повествованием архиепископа Тирского о различных строениях обновленного храма, предполагает, что мать халифа, Мария, начала только строение разрушенного здания, с помощью христиан Запада и Востока; потом же оно постепенно довершаемо было императорами греческими, Романом и Михаилом, при помощи и римского Конрада, как о том свидетельствует летописец Кедрин, и наконец совершенно украшено императором Константином Мономахом. Гораздо труднее согласить архиепископа Тирского с патриархом Досифеем в летосчислении патриархов Иерусалимских, ибо Вильгельм говорит, что при разорении храма был Орест, а при сооружении Никифор; но патриарх Досифей утверждает²¹⁴, что Орест святительствовал после Никифора, уже во время императора Романа, при коем обновился храм, и был от крови царской (что справедливо, ибо он приходился дядей халифу); скончался же, после двадцатидвухлетнего правления, в Царьграде, при императоре Константине Мономахе. А после Ореста упоминает он о Мине, Софронии, Марке, правившем четырнадцать лет, и, наконец, о патриархе Симеоне, при коем уже крестоносцы овладели Иерусалимом, не называя, однако, Никифора, о котором говорит архиепископ Тира.

Но, исчисляя таким образом ряд патриархов, Досифей говорит опять²¹⁵, что во время императора Константина Мономаха, содействовавшего обновлению храма, христиане иерусалимские подняли и часть стен Св. града и, по ходатайству царскому испросили у благосклонного к ним халифа фатимитов Дагера исключительное право владеть сею частью города и не иметь над собою никакого судию, кроме собственного патриарха, которым был тогда Никифор. И так вот и у Досифея является имя Никифора, пропущенное им в каталоге патриархов. Участок города, предоставленный, снисхождением Дагера, в область патриархам Иерусалимским, составлял четвертую часть оного, т. е. весь северо-западный угол, присоединенный царицею Еленою к древнему городу и заключавший в себе главное святилище Св. гроба и прилежавшие обители, почему и населен был исключительно христианами. Потом Досифей говорит еще, что во дни патриарха Софрония, т. е. в 1064 г., многие тысячи западных поклонников, предводительствуемые двумя первостепенными их епископами, пришли вооруженною силою в Иерусалим и были приняты благочестивым патриархом со всевозможною честью, при звуке гимнов и кимвалов, при блеске многих светильников, и что сии поклонники, видя в Иерусалиме и на пути к Иордану многие разрушенные обители, пролили обильные слезы.

Благосклонный прием, оказываемый святителями Иерусалима пришельцам Западным, свидетельствует, что они посреди бедствий, их обуревавших, не принимали участия в распрях, возникших между патриархом Цареградским Михаилом Керуларием и легатами папы Льва IX, и не подозревали, что это был уже окончательный разрыв между Церковью Греческою и Римскою. Патриархи Антиохийские, знаменитые своею ученостью, Петр и Феодор Валсамон, как подлежавшие империи греческой после освобождения их престола и приходившие в Царьград по делам церковным, письменно и словесно вступали в прение с западными; но из иерусалимлян кроткий инок Косма, украсивший своими добродетелями кафедру Цареградскую, в мире прошел пятилетнее свое святительство, возвратившись опять в стены обители при воцарении Алексия Компина; один только патриарх Симеон, последний до крестоносцев, писал против опресноков, неправильно принятых Римскою Церковью, и уже, быть может, тогда, как сам был насильственно вытеснен с своей кафедры, которую занимал около двадцати лет. Патриарх Досифей свидетельствует сам, что решительною причиною разрыва между Западом и Востоком были крестовые походы, во время коих Папы старались совершенно покорить себе всю иерархию Восточную, поставляя латинских епископов на место законных пастырей греческих²¹⁶.

Говоря о императорах греческих и властителях западных, благодетельствовавших Св. гробу, должно упомянуть и о царях грузинских, движимых тою же благочестивою ревностью к месту Воскресения Господня, в течение многих веков и наипаче в XI столетии. – Таким образом, Георгий I Куропалат основал в Иерусалине великолепный монастырь во имя апостола Иакова, на том самом месте, где он страдал; и сын его Баграт IV обновил там многие обители, принадлежавшие грекам и грузинам, особенно же церковь на Голгофе, ибо, по родству с императором Романом, он имел большое участие в его благодеяниях христианам палестинским. Архимандрит Георгий, Иверского монастыря на горе Афонской, которому обязаны грузины переводом священных книг на свой родной язык, был верным исполнителем воли царской, оставив по себе благую память в Иерусалиме. Преемники Баграта, Георгий II и Давид II, прозванный Возобновителем, наследовали и царственную ревность его к украшению Св. мест, и псаломное имя Давида сладостно откликнулось опять во граде Давидовом, когда духовник царский, сам рода княжеского, Арсений, посвятивший себя подвигам иночества, щедрою рукою сыпал милости его на Св. места.

Одиннадцатый век был особенно обилен богомольцами, которые стремились один за другим в Палестину, и это уже сделалось мало-помалу необходимостью того времени. Наступившее тысячелетие от Рождества Христова, сопровождаемое многими страшными знамениями и бедствиями, поразило умы всех мыслью о скорой кончине мира; земля постыла для ожидавших скорой её утраты и последнего суда. Казалось, один только путь вел на небо, сквозь пустыню преходящего мира, и этот путь лежал чрез земной Иерусалим в небесный. Никогда бы нельзя было подумать, говорит летописец Глабер²¹⁷, чтобы Св. гроб Спасителя мог привлечь столь несметное число поклонников. Сперва подвиглось низшее сословие народа, потом среднее, дабы заняться куплями житейскими; наконец пробудились и сильные мира, графы, герцоги и князья; вот и епископы поднялись с кафедр своих и могущественные цари со своих престолов; даже и самые жены, простые и благородные, не устрашились дальнего пути, все устремились толпами к Св. граду; они шли на встречу антихриста, открывая себе путь в дальние края, говорит тот же летописец западный, но не без воздаяния останется их благочестивая ревность. Глаберу казалось уже, что раздается звук трубы Архангельской, возвещающий последний день. Но глубокие перевороты нравственные таились в сем бурном стремлении народов, и страшное состязание Запада с Востоком временно сломило возраставшую силу исламизма, хотя и много повредило Церкви Восточной.

Макарий, патриарх Антиохийский, открывает сей ряд благочестивых поклонников одиннадцатого века²¹⁸. Движимый пламенною ревностью ко спасению душ, он оставил свою кафедру для проповеди слова Божия евреям и сарацинам и, видя бедственное поругание Св. мест при безумном халифе Хакиме, пошел искать им помощи на Западе, где и окончил дни свои. Иной поклонник, Фулк Черный, граф Ангевинский²¹⁹, трижды странствовал во Св. землю для очищения многих своих убийств и во вретище терпел удары от своих служителей на улицах Иерусалимских: такое покаяние возложил на него первосвятитель Римский.

Летописец Глабер пишет о чуде Св. огня в Великую Субботу, коего свидетелем был богомолец Одольрик, епископ Орлеанский²²⁰. Когда все собрание христиан, соединившись в храме Воскресения, с благоговением ожидало появления небесного света, один нечестивый сарацин, ради насмешки, возгласил: «Агиос кирие елейсон», то, что пели обыкновенно христиане при явлении огня, и вырвал свечу из рук христианина, но сам вскоре умер в страшных мучениях. Между тем Св. огонь явился по обычаю, на одном из семи кандил, повешенных на Св. гробе, и от него зажглись прочие. Епископ Одольрик купил за фунт золота у патриарха Иерусалимского сию лампаду и принес ее в свою церковь, исцеляя маслом её болящих.

Бононий, аббат монастыря Лукского, для забвения горестей семейных, сперва посвятил себя жизни иноческой в Египте, потом основался временно на Сионе, благодетельствуя христианам восточным, и благодеяния сии послужили ему отрадными воспоминаниями в час смертный. В 1044 г. Рихард II, герцог Нормандский, принял на себя издержки странствования в Палестину Рихарда, аббата обители Викторовой, и с ним семисот поклонников. С торжеством вступили они в Св. град при пении псалмов и благоговейно посетили все Св. места; аббат ранен был камнем от сарацин в минуту, когда погружался в Иордан. В присутствии патриарха и клира Иерусалимского совершил он литургию на горе Сионской, в храме Тайной вечери, и омывал ноги двенадцати убогим, снабдив их пищею и одеждою. Десять лет спустя еще более многочисленная толпа, трех тысяч богомольцев, пустилась в путь под предводительством Луидберта, епископа Камбрезийского, и толпа сия называлась ратию Божиею, по своему назначению. Не дошедши до Лаодикии Сирийской, поклонники принуждены были с горестию возвратиться, ибо услышали, что халиф египетский запретил христианам вход к Св. гробу.

Еще десять лет спустя семь тысяч поклонников, под начальством Сигфрида, архиепископа Майнского, и с ним трех епископов и многих рыцарей германских, предприняли также странствие в Иерусалим; о них говорит Досифей в своей летописи. За одно поприще от Рамлы дружина сия принуждена была сражаться против двенадцати тысяч арабов, искушенных роскошью одежды епископов и рыцарей, и, хотя многие из них погибли в битве, однако мужественно отразили нападение, с помощью турков, высланных к ним из Иерусалима. С торжеством вступили они во Св. град, при звуке кимвалов, при свете факелов, и дали обильные даяния патриарху Софронию для обновления Св. мест, разрушенных сарацинами; но уже церковь Св. гроба воздвиглась из развалин прежде их прихода. Между поклонниками было много купцов, которые задержали других в Палестине до продажи своих товаров, и более трех тысяч из сей многочисленной дружины положили кости свои на чужбине; флот генуэзский возвратил их в отечество. – Были и еще иные поклонники, но странствие их не имели ничего замечательного.

Турки, властвовавшие тогда в Палестине, на которых столь горько жаловался архиепископ Тира, принадлежали знаменитому племени сельджукидов, возникших из Туркмении, с берегов Каспийского моря: родоначальник их Сельджук, принужденный оставить родную землю, прославился подвигами воинскими в окрестностях Самарканда, а славный внук его Тогрул-Бек дорого заплатил султану хорасанскому, Махмуду Газневиду, за допущение сильной орды его в свои пределы. Еще более умножилось могущество Тогрул-Бека, когда слабый халиф багдадский, Кагем, притесняемый своим Эмир-эль-Омра, из племени властителей персидских, призвал к себе на помощь султана сельджукского и передал ему, вместе с сим блестящим званием, все владычество в державе арабской. Тогрул-Бек избавил его и от нападения халифа фатимитов и, ознаменовав себя новыми победами, окончил славное свое поприще в Багдаде, уже в качестве зятя халифа. Мужественный его племянник, Альп-Арслан, участвовавший во всех его битвах, наследовал его сану и власти при слабом халифе. Он распространил свои завоевания в Малой Азии²²¹ и состязался с императором греческим Романом Диогеном, опекуном малолетних детей царственного Константина Дука.

Альп-Арслан, прозванный львом исламизма, с малою дружиною встретил многочисленное войско греческое в пределах Армении и, тщетно предлагая мир, принужден был отчаянно вступить в битву. Победа осталась в руках его, и сам император приведен был пленником к султану; он наступил ему на выю, в знак своего владычества, потом же приветливо спросил, какой участи ожидает себе от победителя. «Если ты властитель турков, – отпусти меня с честию, – отвечал ему пленный император, если купец, продай меня в неволю; если палач, умертви меня». С честью и дарами отпустил его Арслан; но уже империя не хотела принять порабощенного однажды властителя, и заключение монастырское было жребием Романа. Недолго торжествовал и Альп-Арслан; его поразил кинжал другого именитого пленника, им поруганного. «Вы все, видевшие величие Альп-Арслана, возносившееся до небес, приидите посмотреть его во прахе» – такое надгробие надписано было ему на родине в Хорасане. Сын его, столь же знаменитый Малек Шах, утвержден был халифами Кагемом и его преемником Мостади во всех достоинствах великого отца, как настоящий повелитель всех мусульман²²².

В свою чреду, Малек Шах оказал важные услуги халифу; он покорил оружием всю страну, отторгнутую от Багдада, частью Фатимитами, частью императором Цимисхием; имя халифа Аббассидов стало возноситься в мечетях Сирии, вместо имени его соперника Мостангера, сына Дагерова, из рода Фатимитов. Христианская Антиохия впала опять в руки магометан, Дамаск и Иерусалим открыли врата свои победителю, и черное знамя Абассидов стало развеваться на их стенах, вместо белого Фатимитов. Отселе умножились и бедствия Св. града, о коих столь жалостно взывает архиепископ Тира; ибо жестокое иго турков, суровых сынов севера, было гораздо чувствительнее для него владычества арабов, более образованных, и уже смягчившихся нравами. Малек Шах успешно сражался и с дружинами императорскими в Малой Азии и умер, исполненный славы, посреди торжеств своих в Багдаде, выдав дочь свою за халифа Мостади; но с ним поколебалось и могущество племени Сельджукидов. Сын его Баркиарук уже принужден был оспаривать оружием права свои у младшего брата Махмуда, хотя сам признан был за Эмира-эль-Омра халифом. Наконец, обширная держава Сельджукидов разделилась на пять частей между детьми и родственниками Малек Шаха, и образовалось пять различных династий, хотя и сильных, но часто враждебных друг другу, в Персии, Кермане, Дамаске и Анатолии. В таком разрозненном положении застигли их в исходе XI века крестоносцы, и это было причиною их первых успехов против ослабевших князей турецких, при соперничестве двух халифов, Багдадского Мостадера и Мостади-биллаха Египетского.

Красноречивый архиепископ Тира, Вильгельм²²³, описывая последние бедствия, удручавшие христиан палестинских до начала крестовых походов, так говорит о них в своей летописи: «Доколе еще продолжалось благоденствие империи греческой, была некая отрада и Св. граду, в нуждах его, от дома императорского; ибо здравое состояние царства, вновь покорившего соседние Иерусалиму города, а наипаче Антиохию, поддерживало и в его гражданах хотя слабую надежду на освобождение. Когда же они, истомленные собственными бедами, услышали горькие вести о поражениях единоверцев, тогда и самая жизнь им постыла, ибо увидели себя обреченными вечному рабству. В горькие времена сии случалось многим, из числа греков и латин, приходить на поклонение Св. местам; но, прошедшим тысячи смертей по враждебным странам, в виду Св. храма отказывался желанный вход, если не в силах были заплатить червонец привратникам; и так иногда многие тысячи, в тщетном ожидании, томились голодом и болезнями пред стенами Си. града, и сии живые мертвецы были только в большую тягость для граждан, ибо они должны были питать живых и хоронить мертвых, когда и сами одолевались собственными заботами. Но и те, которые, заплатив даже положенную дань, вступали во Св. град, столько же обременяли собою жителей, ибо они беспрестанно страшились, чтобы пришельцы, неосторожно обходя святые места, не навлекли на себя поругания и ударов от сарацин, и не погибли бы где-либо тайною смертию. Посему, желая предупредить такие несчастия, они с братскою заботливостью повсюду следили за приходящими, не оставляя неопытных одними.

Был в Иерусалиме монастырь Амальфитян, называемый Св. Мариею латинян, и при нем странноприимница, с малою церковью во имя св. Иоанна Милостивого, где принимались и содержались несчастные странники, милостию верных; ибо едва из тысячи один мог поддерживать себя собственными средствами, утратив их в дальнем пути, вместе с силами телесными. И так не было бедным гражданам покоя, ни дома, ни вне домов, везде одна лишь смерть и рабство, ужаснейшее самой смерти. К довершению бедствий, они не были спокойны и внутри церквей, которые обновили из развалин с неимоверными трудами; ибо и в них, во время богослужения, с шумом и яростию врывались неверные, поражая христиан, вскакивая на алтари, опрокидывая Св. потиры и попирая ногами священные сосуды, и осыпая поруганиями самый клир. Не было пощажено ими и священное лице патриарха, предстательствовавшего Церкви в бедственные времена сии; как недостойного раба, неверные совлекали его, за седые волосы и браду, со священной кафедры и со смехом бросали на землю; иногда же без всякой причины заключали в темницу, чтобы бесчестием пастыря сокрушать паству. Под бременем столь жестокого ига стонал народ Божий многие годы и днем и ночью со слезами взывал к Богу отцев своих о спасении, дабы Господь престал обличать их яростию своею и наказывать гневом своим, ибо уже все низошли в бездну зол: но как, по выражению псалмопевца, бездна призывает бездну, так бездна зол привлекла наконец бездну милосердия от Господа всяких щедрот, услышавшего глас плача своего народа, и пришло избавление. Так по крайней мере казалось архиепископу Тирскому.

В числе поклонников западных, посетивших Св. места, пришел некто Петр пустынник, именем и деяниями, родом из Франции, человек большой добродетели и строгой жизни: он был роста малого и убогого вида, но в малом теле заключал великую душу. Вступив в Св. град, болезненно поражен был Петр зрелищем Св. мест под игом неверных и их мечети, заступившей место Соломонова храма, и конюшен сарацинских, примыкавших к самому зданию церкви Св. гроба. Как человек опытный, расспросил он христианина, у коего остановился в доме, не только о настоящем бедствии верных, но и о том, что терпели отцы их, и в течение долгого пребывания в Св. граде, посетив сам все церкви, собственными глазами удостоверился в настоящем горестном состоянии дел.

Услышав, что патриарх Иерусалимский Симеон был человек добродетельный и богобоязливый, Петр пожелал его видеть, и вступил с ним в разговор чрез переводчика, по незнанию им языка греческого; оба насладились взаимною беседою. Патриарх проникнув, в простом богомольце, человека благоразумного, с большею опытностью и весьма убедительного словом, излил пред ним со слезами душу свою, и видя, что и он не может удержать течение слез своих, спрашивал его, не знает ли какого облегчения в толиких скорбях? – «Грехи наши, – говорил плачущий святитель, – причиною, что Господь не внемлет нашим молитвам, ибо мы еще не довольно наказаны; но, быть может, была бы и нам некая ослаба, если бы ваш народ, искренно служащий Богу, и еще крепкий и страшный силами своими врагам нашим, пришел бы сюда к нам на помощь, или бы хотя помолился о нас Господу Иисусу; ибо мы уже более ничего не ожидаем от греков, хотя они к нам и ближе, как по самой местности, так и по узам крови. Едва могут они защищать самих себя; до такой степени упала прежняя их сила, и ты уже мог слышать, как в течение последних немногих лет они внезапно утратили половину своего царства».

Пустынник Петр ответствовал патриарху: «Ведай, святой отец, что если бы Римская Церковь и властители западные извещены были о гонении, какое вы здесь терпите, чрез человека достойного веры, то непременно постарались бы приложить некое врачевание вашим язвам. Итак, напиши папе и государям пространные послания, скрепленные твоею печатию; я же вызываюсь отнести их и повсюду идти, с помощию Божиею, просить для вас помощи!» Обрадовались такой речи патриарх и присутствовавшие христиане и, воздав должную хвалу пустыннику Петру за его ревность, снабдили его от себя желанными грамотами.

Несколько времени спустя, говорит тот же летописец западный, когда пустынник молился в храме Св. гроба о успехе своего путешествия, заснул он и в сонном видении узрел Господа Иисуса Христа, ему говорящего: «Восстань, Петр, и поспеши исполнить данное тебе поручение без всякого страха, ибо Я с тобою буду; – настало уже время очищения сих святых мест и помощи верным моим служителям». Еще более возбужденный сим сновидением, пустынник Петр простился с патриархом и с его благословением отплыл в Италию; достигнув Рима, вручил оп папе Урбану II грамоту святителя и бедствующих христиан палестинских, сам же, прейдя Альпы, пошел возвещать бедствие Иерусалима всему Западу, в слух народа и сильных земли, возбуждая всех к освобождению Св. мест, и приготовляя умы и сердца к принятию первого зова, какой услышат от Римского престола. – Тогда, по выражению иного летописца, разверзлась к Востоку дверь латинян.

Конец первой части.