Дневники. Том IV

Том I * Том II * Том III * Том V

Содержание

1900 год Краткий Миссионерский дневник С 19 марта/1 апреля 1900 года Краткий Миссионерский дневник С 19 ноября/2 декабря 1900 года XX век 1901-й год Краткий Миссионерский дневник С 19 августа/1 сентября 1901 1902 год 1903 год Приложения Именной указатель Указатель географических названий  

 

Дневники свт. Николая Японского за 1899–1904 гг.

«Размышление о сем (особенно после совета с секретарем Нумабе) навеяло такую печаль на меня, что я едва передвигал ноги, идя на всенощную пред завтрашним Вознесеньем. Лучшие люди, для воспитания которых Церковь употребила много средств и усердия, уходят со службы или развращаясь, или по семейным якобы делам; другие лучшие люди (как кандидаты) в подозрении, что скоро уйдут; остается все бездарность, вялость, негодность, подонки – и тех- то хотят делить надвое, чтобы подонка подонков удалить, но какие именно подонки внизу, какие наверху – одни у других определить нет возможности; все бы вымести, но тогда Церковь с чем останется? Служащих у ней не будет – она умрет самоубийственною смертью. – Итак, что же? О, Господи…

Если когда болеют душою, то я именно болен, идя в Церковь. И на литию выходил до того мрачный, что не видел ничего кругом. Но с литии вернулся в алтарь совсем в другом настроении. Откуда взялись крылья? Кто вынул одно сердце и вложил другое? Если это не помощь Божия, то что же это? И что будет тогда помощь Божия?.. Мне ли унывать, когда я лишь на послуге у Господа! Как Ему угодно! Лишь бы безукоризненно делать мне свое дело, прочее все – Его воля! Шло же до сих пор, как же смею я сомневаться, что не пойдет вперед!»

Издание настоящей книги осуществлено при поддержке Фонда Ниппон

Publication of this book was supported by Grant–in–Aid from the Nippon Foundation

Под редакцией Кэнноскэ Накамура

Дневники святого Николая Японского: в 5 т. Сост. К. Накамура. Т. 4. – СПб.: Гиперион, 2004. – 976 с.

Настоящее пятитомное издание представляет собой первую полную публикацию огромного дневника, который на протяжении всей своей жизни вел основатель русской Православной миссии в Японии архиепископ Николай Японский (1836–1912).

Четвертый том дневников охватывает период с 1899 по 1904 гг.

 

1/13 января 1899. Пятница.

Пробуждение от сна неприветливо встретил новый год: дождь и пасмурность, тогда как доселе стояла такая прекрасная погода. Служили Литургию мы с о. архимандритом Сергием и три японских священника; о. Феодор Мидзуно говорил проповедь. В Церкви, кроме учащихся, почти никого. После службы поздравили в алтаре служащие, потом они пили чай, приготовленный с «Синкайкёку». – Явился еще совсем неожиданный поздравитель: бонза, бывший здесь в прошедшее Пасхальное богослужение.

– Прошу тебя секретно сообщить мне, – начал он за стаканом чая, – ты тратишь столько денег на распространение своей веры, – это в видах завладения нашей страной?

В это время вошли проститься, напившись чаю, отцы Павел Сато, Мидзуно и прочие. Я повторил им вопрос бонзы, – все рассмеялись. Дал я бонзе книжку сочинения о. Павла Сато для руководства к познанию христианства, угостил его японским обедом и простился с ним.

После полдня были поздравители – наши русские: князь Лобанов, генерал Янжул, морской агент Чагин и прочие.

Вечером, с шести часов, всенощная, которую пели и читали семинаристы, – в первый раз они исключительно, и превосходно; иногда теряли тон за неимением камертона, который после службы я велел Кавамура одолжить им, пока выпишу.

2/14 января 1899. Суббота.

С шести часов утра Литургию пропели двухголосно семинаристы очень исправно, часы и Апостол читал тоже семинарист Иоанн Хитоми; потом они же пропели панихиду, на которой, уже не в первый раз, упоминалось имя Высокопреосвященного Палладия, митрополита Санкт- Петербургского, благоволившего к Миссии.

Потом начались классы, а у нас с Павлом Накаи перевод. Но только что засели мы за паримию на новый год, как пришли сказать, что в Семинарии, на классе физики, учитель Янагита, во время своей лекции, упал, вынесен из класса в учительскую в бессчувствии. Я думал, что это обморок, и продолжал свое занятие, как пришел начальник Семинарии Сенума сказать, что Янагита помер. Ни минуты не было потеряно, чтобы призвать доктора, когда он упал; кстати, и доктор же рядом, и притом профессор Университета – Сасаки; он тотчас пришел; употребил все возможные средства к возбуждению жизни, но тщетно; не замедлил и другой доктор, наш училищный, и тоже произнес смертный приговор. Пошел я вслед за Сенума в Семинарию; лежит на полу в учительской, окруженный всеми профессорами, Янагита как будто спит, – смерть еще не успела наложить своей роковой печати на лицо; с одной ноги снят носок, тут же лежащий, – второпях кто-то стащил, не зная, что делает; я указал на это, и Хигуци Емильян принялся надевать; глаза закрыты, но рот открыт, – я сказал, чтобы подвязали подбородок, что сейчас и сделали.

– Известили ли жену? – спросил.

– Она уже здесь, в Семинарии, сидит вот там, – ей сказали, что муж заболел, чтобы не испугать разом, – исподволь приготовляют к поразительной для нее вести, – объяснил Сенума.

Постоял я – грустно очень, даже и похоронить его с молитвою не можем, – не христианин; сказал, чтобы учеников его классов отпустили проводить его тело из дому его до могилы, и ушел. Печальное начало занятий нынешнего года. Что-то обещается дальше? Бог весть! Закрыта для нас книга будущего. И слава Богу за это!

3/15 января 1899. Воскресенье.

Обычная служба. Потом занятия отчетами. – О. Фаддей Осозава приехал из Оотавара, чтобы представить свое прошение об отставке. Но, к великому удовольствию моему, он значительно поправился. Говорит, что доктора ошибочно лечили его от чахотки, которой у него нет; нынешний доктор напал на его настоящую болезнь, от которой успешно и лечит; голос у него восстановляется, хотя долго говорить не может. Я положил его прошение под сукно на месяц; если выздоровление пойдет вперед, то он будет служить по-прежнему. Посоветовался я с ним, как разделить его приход на время его лечения между отцами Романом Циба и Феодором Мидзуно. Положили вызвать Игнатия Мацумото в Токио, ибо он недавно писал о. Фаддею, что у него в Курури нет слушателей. Здесь, по испытании, он может быть поставлен диаконом к Собору, а потом и священником.

4/16 января 1899. Понедельник.

До обеда обычные занятия: в школах ученье, у меня перевод.

После двенадцати часов приходит Никон Мацуда, первый ученик в старшем классе Семинарии:

– Пришел с просьбою: одолжите денег ученикам.

– На что?

– На цветы к гробу учителя физики, которого сегодня хоронят.

– Вместо вас всех я дал на похороны: двадцать ен (пятнадцать ен его жалованье за январь и пять ен так). Вы люди бедные, зачем вам тратиться, да еще в долг? Довольно будет, если проводите его до могилы.

– Но ученики непременно хотят, мы возвратим занятое.

– Неблагоразумная трата, коли средств нет. Не дам.

Ушел, но мне после жаль стало; следовало бы дать им не в долг, а так – на цветы.

Приходил Илья Косуги, восемь лет тому назад с грубостью оставивший семинарию пред самым выпуском из нее, проситься на церковную службу. Сказал ему то же, что уже два раза говорил Сенума, чрез которого он доселе просился: пусть брат его, священник Павел Косуги, попросит за него, с ручательством, что он будет служить Церкви; и пусть затем Илья поступит в Катехизаторскую школу для повторения догматики и прочих богословских наук, необходимых катехизатору. Если он поспешит сим и если потом прилежно займется, то, вероятно, в следующем июне будет в состоянии выдержать экзамен на катехизатора.

Вечером приготовил проповедническую статистику за минувший год. Крещений с Собора всего 271, меньше, чем в предыдущие многие годы. А я, когда на Соборе прибавил содержание катехизаторам, льстился надеждою, что они за то явят особенную ревность. И выходит, что от размеров содержания нисколько не зависит успех проповеди. Иметь это уроком на будущее время.

5/17 января 1899. Вторник.

Школьных занятий не было по причине похорон сегодня дочери Императора. Я весь день занимался отчетами.

За всенощной вдруг увидел катехизатора из Мито, Фому Оно. Почему, думаю. Подходит после всенощной тут же в Соборе.

– Дело имею к Вам, – говорит.

– Что за экстренное такое дело?

– Переговорить насчет ученика Семинарии Кавамата.

– Что же такое?

Затянул он, по своему обычаю, длиннейшую речь, из которой не зрялось мысли, точно из тумана просвета.

– Да сущность в чем? – спрашиваю.

– Кавамата не хочет поступать приемышем в дом, куда его прочили, а хочет по окончании образования служить Церкви.

– Доброе желание. Что же дальше?

– Дома говорят ему, что не будут больше содержать его.

– Вы-то тут при чем же?

– Я приехал объяснить это.

– Это можно было сделать письмом; даже и не письмом, а «хагаки», достаточно было бы, чтобы объяснить это. Зачем Вы из-за такого пустого предлога оставляете Вашу Церковь? Завтра такой большой праздник, а в Мито христиане и общественной молитвы не будут иметь из-за Вашей отлучки. – Да это совсем и не Ваше дело. Пусть родители Кавамата напишут мне об этом. А с Вами мне и говорить об этом нечего.

Вернувшись из Церкви, я застал у себя «коочёо» Сенума – тоже трактовать о том, что Кавамата хочет учиться для поступления на церковную службу, а родители лишают его за это содержания. Сказал Сенума, чтобы истребовать у родителей свидетельство, что они отдают сына на службу Церкви, тогда и будет принят на церковное содержание.

6/18 января 1899. Среда.

Богоявление Господне.

Утром было крещение, между прочим, дочери Ивана Акимовича Сенума и его супруги Елены, которая, как молодая мать, пресмешно обращается с своей дочкой, точно с куклой, – все смеется на нее и тормошит, хотя та спит невозмутимо. Нет приятнее подобного зрелища – матери, возящейся с своим чадом, и какое это драгоценное чувство Творец внедрил родителям, – любовь к своим порождениям!

Холода настоящие крещенские; оттого, должно быть, и в Церкви мало было: впрочем, благочестивые люди все пришли и с любовью брали освященную воду в сосуды для своих домов. Между прочими встретился на крыльце, выходя из Собора, Иов из Одавара (что был в «Сооси»), столь ссорящегося с о. Петром Кано; сунул под благословение свою дочку и показывает в платке бутылку с святой водой. «Вот, пришел взять святыни для своей хижины», – говорит. Я его благословил и дал просфору. «А примирился ли?» – Спрашиваю. – «Нет еще, но на пути к тому», – отвечает.

Вечером не переводил, а занимался отчетами, чтобы поскорее кончить дело.

С сегодняшней Владивостокской почтой пришло известие, что Финляндский архиепископ Антоний назначен Петербургским митрополитом. Каков-то будет для Миссии? От Петербургской митрополии немало зависит благосостояние ее. Без Высокопреосвященного Исидора, вероятно, Японской миссии и не существовало бы.

7/19 января 1899. Четверг.

Регулярные занятия по школам. Представлялся новый учитель физики Мацуми, брат математика, некогда преподававшего и у нас.

Мы с Накаем переводили паримии.

После обеда перечитал письма; все больше еще поздравительные, или описательные празднований; из Маебаси, например, красноречивое письмо Павла Оонума, в котором, между прочим, говорится, что у них на Рождество во время Литургии молился, да еще, кажется, в облачении, епископальный миссионер иностранец, и очень усердно кланялся в землю; описывается «фукубики», не совсем благочестивое, видимо, по неразумению.

Есть два письма с Формозы, одно из Кореи. Последнее от Спиридона Араи; просит выслать на его счет стихарь в его родную Церковь в Накацу; сетует, что православной проповеди нет в Корее, тогда как протестанты и католики охватывают сетью страну.

О. Павел Савабе из Сиракава вернулся. Христиане тамошние прислали прошение, чтобы о. Савабе часто посещал их, ибо о. Тит редко бывает у них. О. Тит приложил от себя просьбу о том же. О. Павел, на спрос мой о сем, изъявил готовность; почему христианам отвечено, что по их желанию будет.

О. Савабе говорит, что нужно поставить священника для Сиракава с окрестностями. Пусть подготовляет к сему Иоанна Оно, теперешнего катехизатора в Сиракава. Он кончил курс Семинарии, в поведении безукоризнен, женат весьма удачно (на дочери о. Иоанна Сакай); ему теперь двадцать семь лет – чрез три года может быть поставлен во священника.

Был протестанстский конгрегационалистский катехизатор и вместе издатель христианской газеты, Хацихама. «Пришел, – говорит, – для назидательной беседы и прошу убедить японский народ: 1. касательно того, что Бог есть личное Существо; 2. касательно существования загробного мира и 3. касательно целесообразности человеческих бедствий и страданий». Видно, что сам страдает сомнениями во всем этом; но очень симпатичный молодой человек. Я с большим удовольствием беседовал с ним часа полтора. Кое-что из разговора он старался записать. Родом он из Окаяма-кен и знает Исайю Мидзусима, брошюрами которого я снабдил при прощании, пригласив и еще бывать у меня.

8/20 января 1899. Пятница.

Между письмами одно – из «Loren’s Land», от доктора Александра Сугияма: описывает путешествие и прибытие к нему его жены, Софьи, и их нынешнее счастие после долгой разлуки. Дай Бог ему прочность чувства его жене, вполне достойной женщине!

Из Хакодате прибыла Ольга Таира, вдова Павла, обладательница кирпичных и черепичных заводов там; привезла свою племянницу, двенадцати лет, и дочь Анны Хингамура, когда-то воспитанницы нашей Женской школы, ныне учительницы в Хакодате, тоже двенадцати лет, в Женскую школу сюда; по четыре ен будет плата за них ежемесячно. Ладно. Иначе не следовало бы принять, особенно последнюю, мать ее не отличается благочестием и не платит за благодеяние своего дарового воспитания здесь, хотя учительница для языческой школы хорошая.

Петр Исикава, редактор, приходил; просят его в Одавара – мирить немирных с о. Петром Кано. С Богом! Снабдил его надлежащими сведениями; но дал наставление – непременно снестись предварительно с о. Петром Кано – конфиденциально.

9/21 января 1899. Суббота.

Утром, после Литургии, служил панихиду по Высокопреосвященном митрополите Палладии, рабе Божии Павле (Таира, о молитве за которого просила вчера его вдова Ольга, пожертвовав на Церковь десять ен) и прочее.

Составлял, между прочим, план Праздничной Минеи, издание которой ныне предполагается. Не так легко, как полагал. Все перевести, конечно, еще нельзя; но что напечатать? С самого начала: новый год, и предрождество Рождества Христова, и священномученик Игнатий Богоносец, – как соединить эти службы? Толковали с о. архимандритом Сергием; определенного плана не нашли; придется ответственность взять на себя.

10/22 января 1899. Воскресенье.

После обеда была христианка из Сукагава, где Василий Сугай катехизатором, – с своими родными: молодым человеком и девушкою, живущими здесь, в Иидамаци, слышащими всегда звон соборных колоколов; первый был, говорит, два раза у нас в Соборе, вторая – ни разу.

– Какой буддийской секты вы? – спрашиваю.

– Никакой, – отвечают.

– Так какой же веры?

– Никакой!

Так говорит молодое японское поколение ныне вообще.

Произошел разговор, в начале которого улыбались, потом были серьезны. Дал брошюр и адрес катехизатора Симеона Томии, живущего у них под носом.

11/23 января 1899. Понедельник.

Множество писем, и ничего замечательного; по обычаю, несколько просьб о деньгах или же печальное; Поликарп Исии просит денег, о. Петр Сасагава просит денег; о. Морита извещает, что катехизатор Петр Кураока болен и просит послать его из Маебаси в теплое место (как будто не везде зима!).

Не могу ли я пожаловаться иногда моему дневнику? Больше кому же? – Чувствуешь себя иногда точно разобранным, как дом разобран и раскидан на части. Что может быть несчастнее такого состояния? Вот в таком я ныне; и раза три-четыре ежегодно бывает тоже. Отчего? Нападение ли искусителя? Собственная ли утомленность? Или неободряющие обстоятельства? Вероятно, все вместе. Враг нашего спасения разве дремлет? Скучным многолетним однообразием разве нельзя утомиться? А ободряющее где же? Из всех Церквей один напев на минорный тон. И при всем этом – вечное одиночество! Кремень о сталь дает искру; где же моя сталь? Вот архимандрит Сергий здесь. И какую недостойную роль мы оба с ним разыгрываем! Он ни слова, что писал в Россию о вызове его отсюда, я ни намека, что догадываюсь о сем. По крайности, хоть декорум соблюдается; иначе, что бы говорить с ним? А не говорить как же, живя в одном доме, служа Литургию вместе! Даст ли мне Господь, хоть перед смертию, видеть здесь сотрудника себе? Или погибнет дело Миссии и с ним моя душа, как бесполезно прошедшая поприще жизни? Что может быть тяжелее таких дум и сомнений!

12/24 января 1899. Вторник.

Разделил приход больного о. Фаддея Осозава между отцами Феодором Мидзуно и Романом Циба; первому, как более строгому, даны наиболее ленивые катехизаторы, как Иоанн Катаока здесь, в Фурукава, и Тихон Сугияма в Симооса; даны и другие в Симооса; впрочем, как слабому, назначено меньше; он, впрочем, и этим недоволен, – еще меньше желал бы, тоже изленился.

Был с визитом Rev. Gardner, с супругой. Расспросил у него о построенном им Соборе, их – американско-епископальной – Церкви в Кёото. Земли у них там 2.400 цубо, по шесть ен цубо приобрел, и на лучшем месте в Кёото; стали покупать десять лет тому назад и постепенно скупили столько – у двадцати разных владельцев. Собор построен им на тринадцать тысяч ен. Окна, которым я подивился, когда летом снаружи видел Собор, составлявшие гербы Императора, полиция попросила их переменить, что они и сделали; ныне окна крест изображают; но и сей вышел как-то похожим на герб князя Сацумского, так что (говорит Гарднер) и этот, пожалуй, попросят переменить. Живет ныне при Соборе там Bishop Williams. Святой человек по жизни этот бишоп, но завзятый враг святых изображений: в Соборе не позволил и креста изобразить, а только допустил изображение винограда и колосьев как символов элементов для Тайной вечери, – по рассказу Rev. Gardner’a. Чем сей бишоп отличается от русского заклятого раскольника-суевера? Крайности сходятся!

13/25 января 1899. Среда.

Утром вид из окон был совсем русский: все покрыто обильным снегом; безветрие позволяло снегу держаться на всех ветвях и на всем, куда он падал, что придавало особенную прелесть виду.

Катехизаторам о. Фаддея разослали письма, что они поступают, до его выздоровления, в ведение отцов Мидзуно и Циба.

Иван Акимович Сенума приходил сказать, что просят для выставки на Киусиу (в честь Дзинмутенноо) фотографии Семинарии. Негативы у фотографа с запрошлого года, кажется, хранятся – пусть возьмет снимки с них и отправит.

14/26 января 1899. Четверг.

Без паримий не обошлось ни в Минеи, ни в Триоди; и потому, чтобы постоянно не перескакивать от стихир к паримиям и, наоборот, при переводе, мы с Накаем сегодня принялись за Паримийник с самого начала и не отстанем от него, пока переведем весь. Сегодня перевели первую главу Бытия. И трудно же!

15/27 января 1899. Пятница.

Как ни бережешься, от простуды не уйдешь. Сегодня едва мог заниматься от головной боли, горловой и всякого другого простудного блага, когда поры все закрыты, испарины не добьешься.

Игнатий Мацумото просит священника в Курури, к воскресенью, чтобы крестить приготовленных им. О. Мидзуно отправился.

16/28 января 1899. Суббота.

Болезнь усиливается, и заниматься еще труднее. Впрочем, быть может, болезнь исполняет и доброе назначение: чрез это усиленное отделение мокрот носовых и грудных органов, вероятно, очищается организм.

Какой-то наш христианин из Нагано, с ходатайством о. Андрея Метоки, просит купить у него много экземпляров компилированного им из иностранных источников сочинения «Синригаку», чтобы ввести его учебником в Семинарии. Тощая философская книжонка. У нас в семинарии определенные учебники, сообразно программе предметов. И по философии – русский учебник, так как ко времени изучения сего предмета ученики уже достаточно разумеют по-русски.

От всенощной вышел, когда началась проповедь, – кашель от холодного воздуха усилился до нестерпимости.

17/29 января 1899. Воскресенье.

Ночь не спал от кашля и хрипения горла. Утром горло до того болело, что нечего было и думать о службе сегодня. Пред Литургиею заходил о. архимандрит Сергий; об этом и объявил…

[Пропуск в оригинале]

…пусть будет по их общему желанию. Павел Кураока – хороший катехизатор, и об нем следует позаботиться, если только это будет на пользу, – чахоточный он, кажется, как его младший брат Конон.

Был, вслед за ним, священник из Маебаси Павел Морита; совершил крещение семи человек в Оомия, недалеко от Токио, и заехал, чтобы переговорить о церковных делах.

– В Оомия ныне нужен церковный дом с молитвенной комнатой.

– Пусть; до четырех ен в месяц на сие разрешается.

– Нужен учитель пения. Нельзя без такового из Токио, ибо близко?

– Нельзя, ибо у вас есть Павел Оонума, специально для сего по Вашему приходу. Если из Маебаси несколько дороже по железной дороге до Оомия, чем из Токио, то дорожные будут даны от Миссии.

О. Морита очень хвалил нынешнее состояние Церкви в Маебаси. Неудивительно. Он умный и деятельный пастырь, поднять Церковь, где живет, может. Только надолго ли? Если бы он был еще «постоянным и благонадежным», то его можно было бы сделать благочинным для поднятия и других Церквей.

Принужден был сегодня позвать доктора, потому что простуда усиливается; спать нельзя от хрипения горла, какое положение ни примешь; половина головной кожи воспалена так, что дотронуться от боли нельзя. Заниматься переводом нельзя, чтобы не трудить горла. Арсенал лекарств.

Вечером была Марья Николаевна Устинова, жена Хакодатского консула, проститься перед поездкой в Россию (муж – Михаил Михайлович, с детьми Марией, четырнадцати лет, и Платоном, двенадцати лет, был для сего вчера). Обещала непременно вышить в России ковер – от престола до конца амвона – в Крестовую Церковь (3 аршина 14 вершков длиной, 1 аршин шириной), который она давно уже обещала вышить; для чего ныне и подробные размеры взяла.

19/31 января 1899. Вторник

День расчетный, – постоянный приход получателей частно – сверх того, что в канцелярии. – Петр Исикава, редактор «Сейкёо-Симпо», пришедши, между прочим, сообщил, что он переписался с о. Петром Кано о намерении отправиться в Одавара уговаривать немирных, согласно их собственному приглашению, но что о. Петр подозрительно посмотрел на это, находит в этом только новую махинацию немирных и советует Петру Исикава истребовать у них наперед подписку, что они искренно для мира приглашают его. Кстати, тут же пришел о. Павел Савабе. Он положительно того мнения, что «сам о. Петр неискренно ищет мира, в душе очень ненавидит тех, потому не пользуется представляющимися случаями к сближению и водворению приязни». Например, Петр Дзимбо, самый закоренелый, по-видимому, противник и хулитель его, встретившись с ним как-то, подходит под благословение; о. Петр, – «нет я тебя не благословлю, а прежде…» и начал объяснение, в конце которого намеревался благословить; тот сию же минуту вспылил и опять стал ругать его. Или: в минувшие рождественские дни вместо того, чтобы, как подобает священнику, прямо пойти по домам христиан, он послал Павла Такахаси обойти дома немирных – спросить, примут ли священника с крестом? Иные отвечали, как Михаил Кометани, – «придет священник, – как же не принять?», другие, что «не примут», а все вообще с негодованием говорили потом: «Священник сам отказывается от своих прав; какой же он пастырь?» Но о. Петр даже и у тех, которые хотели принять его, не был. Таков рассказ о. Павла; говорили ему немирные из Одавара. Между прочим, о. Павел спросил:

– Можно ли исповедать и приобщить мать Михаила Кометани, которая просит его о том?

– Она прибудет для того в Церковь Коодзимаци к Вам?

– Да.

– Ехать для того Вам в Одавара никак нельзя, было бы уж слишком зазорно. И здесь-то, когда приедет с ненавистью в душе к своему собственному священнику, какое уж будет таинство! Но что делать! Сколько мы старались исправить их, и пока все – тщетно! Между тем влечение к Богу не совсем погасло в них – искра доброй христианской веры хранится под пеплом и несколько согревает их. Будем снисходительны к ним! С Богом, преподайте таинства просящей, с теплым наставлением о восстановлении мира и любви к своему пастырю.

О. Петру Кано я тотчас же написал, чтобы он прибыл сюда, завтра или послезавтра, переговорить о церковных делах; нужно опять дать подробные внушения. Пусть также здесь, у меня, сговорится с Павлом Исикава, который от души желает помочь ему и может сделать то, если сам о. Петр не помешает. На беду, ума у него мало; рассудить и предусмотреть последствия самых простых вещей не в состоянии.

Вечером пришла за обычным месячным небольшим пожертвованием на сиротский приют Иосифа Тадаки Софья, которою теперь и держится приют. Иосиф в сентябре прошлого года уехал на север хлопотать о лесе на постройку дома для приюта и до сих пор нет его; по письмам лежит в Мориока больной; денег на содержание сирот не шлет ни копейки с самого уезда, и содержание приюта вполне на руках Софьи, которая и бьется как рыба об лед. Это истинно боголюбезная вдовица-филантропка. Она вдова доктора, из Мито, бездетная, ныне сорок лет; из богатого дома; пятнадцать лет тому назад сделалась христианкою, наученная катехизатором Павлом Косуги. Родных у нее много, но все закоренелые язычники; все богатые; шесть родных братьев – иные чиновники, иные купцы. И у нее было порядочное родовое имущество, но ныне все истрачено на содержание сирот. В приюте ныне всех двадцать шесть человек, в том числе мать и сестра Иосифа и троих убогих. Из детей двое уже учатся в гимназии, но еще малы годами, – одному тринадцатый, другому двенадцатый; когда будет им по четырнадцати, то примутся в Семинарию; отчего ныне и положено им по три ен содержания от меня. Девять мальчиков ходят в «сёогакко». Учатся все дети прекрасно. Любит София всех их, как самая сердобольная мать; они отвечают ей тем же.

В прошлом году, после статьи Петра Исикава в «Сейкёо-Симпо», многие Церкви прислали пожертвования на приют, чем значительно помогли. Пусть и ныне Исикава напишет. Раз в год к Церквям смело можно обращаться с просьбою.

Вечером о. Феодор Мидзуно прибыл из Курури: крестил там начальника полиции; жену и сына не мог – еще не знают учения; сын сей, пятнадцати лет ныне, предназначен отцом для поступления в Семинарию. Игнатий Мацумото попросился еще остаться там на некоторое время – слушатели есть, не хочет бросить их. Пусть.

20 января/1 февраля 1899. Среда.

В сегодняшней почте, между прочим, две просьбы о деньгах, одна от христианина, другая от язычника; первый просит в долг (без отдачи) шестьсот ен, да настойчиво, наперед изъявляя негодование, если не будет исполнено: протестанты-де ссужают своих, – это и есть любовь, отсутствие которой я заявляю в себе, если не ссужу его. Ну что ж, и пусть идет к протестантам за их любовию. Второй, мелко не плавая, просит у Миссии «тридцать четыре ман», то есть триста сорок тысяч ен. Обоим и отвечать не стоит.

О. Алексей Савабе приходил сказать, что красильщик (сомея) в Фудзисава, просивший денег у Миссии на расширение своей профессии и получивший отказ, не рассердился на это. Спасибо! Жаловался еще о. Алексей на «бездеятельность по проповеди диакона Павла Такахаси; занимается он более мирскими делами, вроде прислуживанья богатому Моисею Хамано, или же пустой болтовней; никогда не придет вовремя, если есть куда, на проповедь; никогда не сделает вовремя, что нужно по Церкви». Я советовал о. Алексею оштрафовать его вычетом из жалованья – это единственный способ подействовать на него, многосемейного человека (семь человек детей). Но ведь о. Алексей, сам не менее плохой священник, чем тот диакон, не сделает того. Пусть уж!

Петр Исикава принес номер «Сейкёо-Симпо» с фототипией «Моления о Чаше». Сделана она для брошюры Исайи Мидзусима о молитве, но кстати и здесь; и просит Исикава позволения вперед к каждому номеру прилагать священную фототипию, – с тем, чтобы потом издать их особо, в пособие катехизаторам для проповедей; будет стоить ежемесячно не более трех ен. Живет! Пусть будет так.

Сказал Петру Исикава, чтобы написал статью о Сиротском приюте с обращением к Церквям за помощию для содержания его. Предлог – отсутствие Иосифа Тадаки и болезнь его в Мориока; птенцы в гнезде голодают, потому что питающий их пронзенный стрелою лежит в изнеможении далеко, и неизвестно, скоро ли оправится, – птенцы до того времени перемрут все от голода; итак, помогите! И так далее.

21 января/2 февраля 1899. Четверг.

Так как здоровье значительно поправилось, то утром разложил книг по столу, чтобы заняться переводом; но вдруг от Накая приходят сказать, что он захворал, лежит и не может сегодня прийти. Нечего делать, собрал книги со стола и занялся корреспонденцией. Написал прошение в Святейший Синод об увольнении из состава Миссии архимандрита Сергия и замене его человеком, который бы в основании других качеств, необходимых для миссионера, имел истинное расположение служить распространению Христовой веры у язычников. К прошению приложил в подлиннике прошение ко мне архимандрита Сергия, в котором подробно излагаются причины, по которым он просится из Японии. Написал также к о. Феодору Быстрову – с множеством заказов книг, крестиков, лампадок и прочего. После обеда оба пакета сданы на почту.

Был катехизатор из Хацивоодзи, Георгий Мацуно, очень просился в Токио, – так-де нет никаких успехов, и наскучило ему сидеть без дела. Это о. Роман, по своей глупости, вмешался не в свое дело. В Токио, в Кёобаси, переводится из Курури Игнатий Мацумото с целию испытать его и, если окажется исправным, поставить его диаконом, а потом и священником; но об этом никому не говорится пока. О. же Роман, зная желание Георгия Мацуно служить в Токио, известил и настроил его проситься. Едва уговорил Георгия остаться до Собора в Хацивоодзи, ибо здесь и в Гундоо довольно большие Церкви, оставить их без катехизатора, как пустое Курури, нельзя. Дал ему мое обещание на Соборе употребить все мое старание о назначении его в Токио, хотя не поручился, что он непременно будет назначен, – иначе и Собор не имел бы смысла.

Был из Эма Моисей Исии, старик гордый, который поднял такую струшню, когда Иоанн Судзуки и Петр Уцида на прошлом Соборе дурно отозвались о Церкви в Эма, и удовлетворился не прежде, как получив от них извинение и отказ от своих слов. Христианин, исключая гордость, порядочный; в доме восемь человек – все христиане; приемышем у него Михей, младший брат кандидата Арсения Ивасава; богат; купил сегодня икону в серебряном окладе в шестнадцать ен, лучшую, как [?], в Миссии; Церковь свою в Эма очень хвалит; о прочих Церквах по соседству отзывается с большим пренебрежением.

– А инославные есть ли у вас? – спросил я.

– Были, да исчезли; протестант, кажется, есть один; католиков было когда-то немало, теперь их и след исчез.

[Пропуск в оригинале]

27 января «8 февраля 1899. Среда.

В час снимались группой все служащие Церкви в Токио и старшины приходов по случаю отъезда о. архимандрита Сергия. Потом был – там же – Семинарии, в столовой, «сообецуквай» – прощальное собрание ему. Речи говорили Иоанн Фуруяма – «печально-де расставаться с бывшим учителем, но там, в России, его ждет высший пост, – за него нужно радоваться»; о. Павел Сато, что «в Россию отсюда надо посылать для изучения христианской жизни»; о. Симеон Юкава, что «о. архимандрит Сергий приедет сюда и в третий раз, уже епископом». Между первою и второю речью было пение по-русски – сначала «Кукареку, пора вставать», потом «Да исправится молитва моя» и вслед затем речь самого о. Сергия, что «хотя Церковь здесь мало заметна [?] между католическими и протестантскими Церквями, но от этого нечего унывать, ибо Царство Божие не приходит наружно»; Спаситель сказал: «Царство Божие внутри вас есть», – словом, дичь плел, малосвязную и плохо идущую по случаю. Затем все сидели [?] долго, повеся носы, в ожидании, не скажет ли кто еще что, но охотника не нашлось, и потом пропели «Достойно» по-русски и разошлись.

Встал сегодня утром с флюсом, от боли одного зуба, – первый раз в жизни сие явление. Во время означенных церемоний простудился еще больше: жар, кашель, опухоль щеки еще больше – слечь не пришлось бы.

Для Женской школы, по просьбе Надежды Такахаси, куплена фисгармония, за двадцать пять ен, с ручательством на пять лет, или же поправки даром. Не жаль им! Отлично поют в Церкви.

28 января/9 февраля 1899. Четверг.

Флюс, катар горла, не дававший покоя от кашля. Едва мог одолеть переводные часы.

29 января/10 февраля 1899. Пятница.

То же.

30 января/11 февраля 1899. Суббота.

То же, только гораздо хуже, так что пришлось опять послать за доктором; микстура, пульверизатор для горла, йод для зуба.

Праздник японский сегодня «киген сецу». Вчера были все учащиеся за всенощной, сегодня за обедней с восьми часов.

Кавамура заказал, и сегодня принесли альбом японских видов, который о. архимандрит Сергий обещал отвезти от меня о. Феодору Быстрову, неустанному радетелю Миссии. Альбом стоит двадцать три ен, с пятидесятые видами, в изящных досках, из которых верхняя изображает гору Фудзи.

Скуку сиденья в комнате несколько развеял Исайя Мидзусима, принесший для просмотра составленную им брошюру «Об Ангелах-Хранителях». Часа два проговорили с ним, развивая для него больше тему и указывая источники в Священном Писании. Уклонился он в сторону при рассуждении, напав на отвержение (протестантами) догматов; советовал выбросить эту главу, чтобы рассуждение не теряло единства; о «догматах» же (против протестантов) написать особую брошюру, – и развивал ему сию тему.

[Пропуск в оригинале]

Вечером в Церковь идти не мог, по завету доктора, чтобы еще больше не затянуть болезнь.

После всенощной в Семинарии было прощальное собрание (сообе- цуквай) о. Сергию, на которое ребята стянули с меня пять ен; наораторствовались, должно полагать, вволю.

2/14 февраля 1899. Вторник.

Праздник Сретения Господня.

В последний раз сегодня о. архимандрит Сергий отслужил в Соборе Литургию в сослужении с отцами Семеном Юкава и Романом Циба. После Литургии отпели ему путешественный молебен оба хора с сомолением всех бывших в Церкви. Я не был в Церкви – кашель мучил.

Пообедали потом мы с ним вдвоем у меня. Затем все время приходили к нему прощающиеся. В четыре часа он напился чаю у меня, и с час потом мы с ним беседовали. Друзьями расстаемся, ни разу ведь не поссорились; я никогда не видел его рассердившимся или сказавшим мне или кому- либо грубое слово; в первый раз в жизни встречаю такого человека. Завещевал ему и в России служить миссии вообще заграничной, – проводить везде, где можно, мысль о необходимости развития заграничного миссионерства и так далее.

В половине шестого он зашел ко мне проститься; заплакал; грустно было и мне расставаться. Немалая толпа собралась проводить его; но поехал он к о. Сергию Глебову, чтобы там поужинать и вместе с ним отправиться в Йокохаму.

Итак: finita la Comedia! Все, что не в пределах воли Божией, разве не есть комедия? А двукратный приезд и отъезд отсюда многолюбезного о. Сергия Страгородского – результат его доброты сердца и слабости воли, в взаимодействии с внешними толчками, – разве можно поставить на счет воли Божией? Было бы злочеханием.

С шести часов мы с Накаем занимались переводом, хотя кашель еще очень мешает.

3/15 февраля 1899. Среда.

Петр Исикава, редактор, вернулся из Одавара; двадцать три дома немирных с великим усердием приняли его, всюду собирались слушать его поучения и «изъявили полную готовность помириться с о. Петром, ходить в Церковь к нему и ничего не иметь против него, только одно они не могут: иметь его своим духовным отцом, исповедаться, открывать свою душу перед ним», – Слава Богу и за этот достигнутый результат! Что ж, пусть исповедуются излюбленному ими о. Павлу Савабе. Только устроить это нужно так, чтобы не было соблазна. Сделаем так. Я вызову опять о. Петра Кано сюда и внушу ему любезно принять бывших немирных, когда Исикава приведет к нему в церковь, сказать им ласковое слово и между прочим: «Знаю, что вы стеснитесь пока открывать предо мною свою душу на исповеди; так я попрошу епископа прислать сюда другого священника исповедать вас; в Церковь же вы ходите, будем вместе молиться». И так далее. Таким образом, священник будет послан в Одавара для исполнения требы в пользу и закрепления мира, а не во вред; а со временем, даст Бог, и совсем мир и любовь восстановятся. – Исикава же отправится в конце сего месяца опять в Одавара и возговорит: «Мир с о. Петром вы обещали; для исповеди же будете иметь другого священника; это будет устроено, не беспокойтесь; только исполните, что сказали: пойдите в Церковь помириться с о. Петром и помолиться вместе», – и приведет их в Церковь. – Затем священника для исповеди к ним не иного, как о. Павла Савабе; он сегодня и обещался послужить сему; ибо был здесь при изложении Петром Исикава своего дела в Одавара, нарочно вызванный для того им. Когда будет здесь о. Кано, я сведу его с о. Павлом Савабе, чтобы они объединились и возобновили между собой любовь и дружбу; ибо о. Кано подозревает о. Павла в нерасположении к нему и излишнем мироволении в немирным, а о. Павел тоже имеет разное против него, – Немирные наговорили Петру Исикава немало новых для меня обвинений против о. Кано. Например, «просят о. Петра приобщить больную в деревне Мацуда, – он не пошел, и умерла без молитвы», «в проповедях о. Петр прямо выставляет личности и чернит их, так что ныне христианки из немирного стада прямо заявляют, – „в Церковь не пойдем, ибо боимся злословия в проповеди”». До сих пор мне ни слова никто о сем; должно быть, преувеличено; впрочем, священнику нужно дать наставление.

4/16 февраля 1899. Четверг.

Утром все оказалось белым от снега, и целый день без перерыва валил снег, так что к вечеру все улицы и дороги оказались занесенными снегом; Никанор пришел сказать мне, что Накаю трудно было бы прийти с его плохими ногами; я согласился с этим и послал сказать ему, чтобы не приходил; вместо перевода целый вечер писал отчеты.

Но нейдет из головы Одавара. Как быть? Очевидно, что о. Петр Кано не годен там. Не приготовить ли туда Игнатия Мацумото? А о. Кано взять в Токио, – «мол, в помощь о. Фаддею». Э-эх, новые христиане – слишком идеалисты; давай священника без всяких пороков, – но где же таковые?

5/17 февраля 1899. Пятница.

Оосакский катехизатор Павел Сакума прибыл, чтобы отправиться отсюда на службу в Маебаси. Просил взять его из Оосака, почему и сделано сие перемещение, – «Отчего не хотел служить с о. Сергием Судзуки?» – вопрошаю.

– Особенных причин не имею; он вообще человек хороший, но не умеет управлять Церковью. Все там в разладе. Явно образовались две партии: одна – о. Судзуки, другая – катехизатора Каяно; и в застое дело Церкви оттого; почти нет слушателей, никто из христиан не хочет находить их; мало ходят в Церковь. О. Сергий постоянно в разладе с церковным советом, – и так далее. Почти то же, что в Одавара, и от тех же причин: христиане слишком высокого мнения о священнике, а он слишком низок; те не хотят спуститься, а он не может подняться. А и Семинарию кончил, и примерным по поведению был, и теперь есть; но не разумеет, как дитя, и не хочет или не может сделаться разумным.

Все, что можно сделать в помощь сему, это поставить о. Симеона Мии благочинным над о. Сергием Судзуки. Это и будет сделано на следующем Соборе.

Петр Исикава приходил: опять отправится в Одавара мирить христиан с о. Петром. Посему, нужно опять вызвать сюда о. Петра, чтобы приготовить его к мировой. Написано ему, чтобы прибыл сюда в следующий понедельник.

6/18 февраля 1899. Суббота.

После долгого невыхода никуда сегодня решился отправиться ко всенощной, хотя горло еще не пришло в нормальное состояние, – авось Бог помилует!

И хорошо, что отправился, – без того вышло бы еще хуже. Оттрезвонили, а священника ни одного! Циба и Мидзуно по Церквям в Симооса, Юкава остался служить в церковном доме в Асакуса, не зная, что он здесь нужен, Сато готовит к завтрему проповедь и потому не счел нужным идти ко всенощной. Побежал Кавамура к нему и возвращается без определенного ответа от него, придет ли – «я завтра проповедую», говорит. А богомольцы ждут начала богослужения. Облачился я в епитрахиль и в омофор и начал с дьяконом всенощную. Во время каждения о. Павел Сато пожаловал в алтарь. Кончивши кадить, по закрытии Царских врат, я сурово велел ему скорей облачиться, и он продолжил богослужение. Между тем Кавамура съездил в Асакуса узнать, может ли служить завтра Юкава, не болен ли, и вернулся с ответом, что Юкава завтра Литургию служить будет; значит, мы с ним вдвоем совершим богослужение; о. Павлу я сказал, по окончании всенощной, чтобы он говорил завтра проповедь.

Была София Китагава, заведующая Сиротским приютом. Рассказала грустную повесть. Не получая полгода никакой помощи от Тадаки Иосифа, отправилась к нему, в Мориока, узнать, что с ним. Нашла его растолстевшим, но в скверном положении: близок к тюрьме. Отправился хлопотать, чтобы дали ему леса для постройки Сиротского приюта. Посредством разных махинаций получил он лес, стоющий тысяч пятнадцать; вошел в долги для того, что роскошно угощал властей; до тысячи ен задолжал в чаянии будущих благ. Но нашлись люди, взглянувшие на дело иначе, чем те, которых он угощал; обжаловали, что лес дан ему противозаконно; его потребовали к суду, и ныне оный ведется. Тадаки, между тем, живя в Мориока, занялся практикой ходатая: одной деревне, также в Ивадакен, за тысячу пятьсот ен взялся выхлопотать владение спорным лесом и выхлопотал, так что ему на днях предстоит получить тысячу пятьсот ен, посредством которых он надеется выйти из своих долгов, хорошо направить свою пользу и помочь Сиротскому приюту. Но получит ли? В этом ныне весь вопрос. Это решится на днях; к конце же сего месяца будет окончательно уяснено, Тадаки бросает свой Сиротский приют или нет? София, кажется, сильно сомневается в успехе его дела и не раз упоминала: «Не попал бы он в „кураки токоро“». Что потом? На приюте ныне долга триста ен, – за рис и в другие лавки; София, видимо, не унывает, говорит, что у нее остается триста-четыреста ен по наследству, у родных; значит, пока еще дело не отчаянно; затем некоторая надежда на Церковь – «сделать-де приют общецерковным учреждением, дитятей Церкви». Но много ль это даст?..

София рассказала еще, что прежде чем отправиться к Тадаки, в Мориока, она должна была побыть у себя, в Мито: известили ее, что умер ее родной отец, восьмидесятитрехлетний старик; она отправилась отдать ему последний долг, проститься, но три дня не могла пробыть до погребения его, – приют ни на кого не оставила в Токио, – и не на кого было; старший брат ее выругал ее за это ругательски, – «не чтит-де отца».

– Как же я не чту? Бросила все, чтобы попрощаться с ним. Но он в Царство Небесное не попадет (умер язычником), – что ж я могу сделать для него? И об нем, мертвом, есть кому позаботиться; а о живых, которых я бросила, кто позаботится?

7/19 февраля 1899. Воскресенье.

Утром шел мокрый снег и было так сыро и холодно, что я побоялся служить, чтобы не растревожить еще не совсем зажившего горла; так был в Церкви.

Генерал Николай Иванович Янжул, военный агент наш, приезжал проститься, – едет в отпуск; он уже проводил семейство свое до Кобе на том же «Sidney», на котором отправился о. архимандрит Сергий, и вернулся по железной дороге, чтобы докончить здесь дела свои. Японские власти очень любезно провожают его: военный министр давал ему обед. Великие князья одарили своими портретами. Мнение Янжула, что японцы в военном отношении опасные враги нам, но в войну Японии с Россией он не верит. И хорошо делает!

8/20 февраля 1899. Понедельник.

О. Петр Кано прибыл в половине двенадцатого часа. Я тотчас же оставил перевод, чтобы переговорить с ним. Сказал ему, что Петр Исикава вчера отправился в Одавара, чтобы окончательно убедить немирных помириться с ним. Если ему это удастся, то он приведет их к нему, о. Петру, в Церковь, чтобы тогда он принял их весьма ласково и в объяснение тотчас же заговорил: «Думаю, мол, что вам, быть может, стеснительно будет тотчас же открывать предо мною душу в исповеди; но на этот счет будьте покойны, – я попрошу епископа прислать сюда другого священника, чтобы исповедать вас»; – пусть непременно предложение о сем выйдет от него, а не от них; иначе могут истолковать, что они, не желая у него исповедаться, вытребовали другого священника, что было бы дурным прецедентом для других Церквей, где не всем нравятся свои священники. Говорил ему, чтобы вперед был осторожен в проповедях, не позволил себе личных намеков на кого-либо, чтобы смотрел на о. Павла Савабе как на благожелателя себе, а не как на сторонника немирных, и прочее. О. Петр отлично все принял.

По прибытии его сюда тотчас же была послана телеграмма к о. Павлу Савабе, чтобы пришел сюда. Он во втором часу пришел. Переговорил с о. Петром у меня. О. Петр с благодарностью принял участие о. Павла в умиротворении его Церкви, и дали они друг другу обещание действовать дружно, во славу Божию. О. Павел, когда позван будет, поисповедует мирящихся, но Литургию, за которой причастят их, будут совершать вместе – отцы Петр и Павел. Потом они – помирившиеся – будут ходить в Церковь на богослужения о. Петра и приглашать его для исправления треб, хотя для исповеди, вероятно, о. Павлу Савабе предстоит еще не раз побыть в Одавара. Облобызались все мы и любезно расстались в два часа. О. Петр тотчас же отправился в Одавара, чтобы быть готовым принять мирящихся, если придут. Быть может, однако, ныне еще не состоится сие; тогда состоится при следующем визите туда Петра Исикава, как у нас и было говорено о том.

Надежда Такахаси была (со счетом за исправление фисгармонии) – и следа нет сердитой и злобной Надежды. Опять я узнаю в ней невесту Христову. Убеждал вперед не давать диаволу совращать ее с пути смиренной и кроткой христианки.

Перестал употреблять пульверизатор – горло почти совсем здорово.

9/21 февраля 1899. Вторник.

Иов Накацука привел ко мне из Собора того язычника из деревни в восьми ри от города Циба, который пожертвовал разновременно уже больше ста ен в храм, опуская при каждом посещении Собора в кружку по десять и более ен. Сегодня он тоже посетил Собор. На вид очень скромный, но с умным лицом, полный, одетый хорошо, сорока двух лет; веры «нициренсиу», но верует уже в Бога, управляющего миром; ясного представления о христианстве не имеет и жертвует по тому же побуждению, по которому язычники жертвуют на свои кумирни, – чтобы снискать благоволение высшего существа. Я поговорил ему о Боге Творце – Небесном Отце нашем, открывшем нам Себя во Христе; обещал было катехизатора прислать к нему в деревню; но он, видимо, не желал того; дал ему книг для первого ознакомления с Христовой верой; звал опять сюда, обещал дальнейшие, более подробные книги.

О. Роман Циба вернулся из Симооса; похоронил старушку христианку в Тега, осмотрел Церкви в заведывании катехизатора Обата; в каждом селении есть добрые христиане; особенно хороша Церковь в Тега; Обата христианами любим, хотя везде как гость, ибо много мест должен обходить, – нигде не может остановиться надолго, оттого и успеха в проповеди язычникам почти нет.

Расплатился с доктором за лекарства (4 ены 67 сен) и визиты (по три ены за четыре визита двенадцать ен); а горло опять плохо; завтра, кажется, придется опять послать за лекарством.

10/22 февраля 1899. Среда.

Слава Богу! Христиане Одавара помирились, наконец, с своим священником, о. Петром Кано. Петр Исикава имел на этот раз полный успех своей миссии. Немало ему помог Самсон Дзимбо, родной брат самого рьяного бывшего противника о. Петра Дзимбо. Самсон живет ныне в Токио, в Асакуса; в оба раза он отправлялся вместе с Петром Исикава в Одавара хлопотать о примирении. Он же первоначально и побудил Петра Исикава заняться сим делом. Ныне их хлопоты закончились успехом. Господь, конечно, помог в этом. Видно, что благодать Божия живет в Церкви Одавара, одной из первоначальных Церквей японских. Петр Исикава привел мирящихся в Церковь, предварительно побыв у о. Петра и условившись с ним о сем. Собрались и нессорившиеся в Церковь, так что Церковь была полна христианами. Извинились друг перед другом – о. Петр пред христианами, они перед ним. О. Петр показал себя при этом вполне достойным пастырем – был кроток, смирен, мягок; бывшие противники его, с своей стороны, явили, что лед вражды совсем растаял в их сердцах. Обменялись ласковыми речами, потом отслужили благодарственный молебен и в радостном настроении все разошлись. Дай Бог, чтобы это было прочно! Для исповеди бывших немирных о. Петр обещал им испросить туда о. Павла Савабе.

Когда Петр Исикава и Самсон, вместе пришедшие, рассказали мне все это, я также возблагодарил Бога за Его милость.

Самсона я одарил книжками и картинами из Священной истории; Петру Исикава подарил книгу, которую он пожелал иметь, – «О нравственности» Попова, – из книг, оставленных о. архимандритом Сергием.

Так как христиане Одавара горят желанием ныне расширить свой круг и имеют немало готовых слушать учение из язычников, то я обещал послать в Одавара катехизатора и тотчас же написал к Георгию Мацуно, в Хацивоодзи, чтобы он завтра прибыл сюда. Если у него и ныне, как он недавно говорил, нет ни одного слушателя, то он и пусть отправится в Одавара проповедывать вместе с о. Петром Кано.

Иоанн Яманоуци, катехизатор здесь, в Токио, принес напечатанную (на церковный счет) свою брошюру «Киусиу Христос». Дал ему за труд сочинения десять ен.

11/23 февраля 1899. Четверг.

Явился Георгий Мацуно.

– Вы меня вызывали. Какое дело?

– Вы недавно жаловались мне, что праздно живете в Хацивоодзи, – нет слушателей; хотели на другое место. Так вот, я хочу послать Вас в Одавара; там теперь очень нужен катехизатор; будет много слушателей.

– Но у меня теперь есть одна слушательница. Притом, как же оставить Хацивоодзи без катехизатора? Христиане будут очень опечалены.

– Вы не совсем оставляете Хацивоодзи, а по неимению дела там временно назначаетесь в другую Церковь, где много дела.

И так далее, – обычная история: сначала просятся вон, а станешь посылать вон, упираются. Так ныне и с Игнатием Мацумото, который не идет в Токио, а просился из Курури, так и с Мацуно. Положили мы, что если христиане станут очень удерживать его и пообещают ему слушателей, – пусть остается в Хацивоодзи; в противном случае отправится в Одавара. Пойдет посоветуется с христианами и даст знать.

О. Петр Кано пишет, что мир восстановлен, благодарит за хлопоты о сем; просит прислать о. Павла Савабе к первому воскресенью следующего месяца, чтобы исповедать помирившихся, потом прислать в Одавара катехизатора.

12/24 февраля 1899. Пятница.

Павел Канасуги, из Симооса, описывает путешествие по Церквям о. Феодора Мидзуно; везде много слушателей. Пишет, между прочим, что катехизатор Филипп Судзуки болен, и просил о. Феодора напутствовать его, что о. Феодор и сделал, и хорошо сделал. – Едва я прочитал письма, в числе которых было сие от Канасуги, как у дверей раздался крик «денпо!» (телеграмма). От брата Филиппа Судзуки, должно быть, известие, что Филипп скончался, – просят священника и диакона для погребения его «сейсики», – полным христианским обрядом. Тотчас же дана телеграмма, что о. Мидзуно еще там, в Симооса, – пусть он похоронит; телеграфировано также Филиппу Узава, чтобы о. Феодора найти там, – где-нибудь в Церкви поблизости и направить в Асахимаци, для погребения Судзуки. Диакон же – Яков Мацуда отправится завтра утром туда с гробным покровом (к сожалению, старым, ибо хотя христиане Токио приобрели новый, из России, но я не имею права располагать им), со свечами и другими принадлежностями. Вчера только было послано содержание Филиппу Судзуки на третий и четвертый месяцы: тридцать ен; это послужит на расходы по погребению. А там еще у него жена и двое младенцев-детей; должно быть, и на них придется расходоваться.

Катехизатор Фома Танака из Вакаяма пишет, что он, катехизатор епископальный и катехизатор пресвитерианский открыли втроем совместную проповедь против язычества, – слишком уж нападают там, в Вакаяма, на христианство-де. Приглашали и католического катехизатор а присоединиться к ним, но он не захотел. Не следовало и Фоме единиться в проповеди с протестантами. Впрочем, ничего из этого не выйдет дурного, потому что и самая проповедь их, вероятно, не будет иметь никакого значения; если же оное окажется, то Фома не применит потянуть на свою сторону, потому что довольно силен против недоверков.

13/25 февраля 1899. Суббота.

Петр Исикава приносил на просмотр свою проповедь очередную, которую будет говорить завтра, и рассказывал, между прочим, как в Одавара, около стада овец наших, отпугнутых дьявольским наваждением от пастыря, постоянно ходили волки, стараясь расхитить их: пресвитериане устраивали проповеди для них, стараясь убедить присоединиться к ним, католический патер многократно наезжал из Йокохамы и посещал Михаила Кометани и других, представляя, что вот это, мол, и зло в православии – женатые священники, жены которых способствуют смутам, у нас-де не так, – священники одинокие, и потому пожалуйте к нам, и прочее. Но ни единого не перетащили к себе; христиане наши слишком сведущи и опытны, – знают, по сличенью, что православие – единственное истинное христианство. И благодать Божия к тому же хранила их. Теперь, кажется, волкам уж совсем нет дела.

Всенощная сегодня – до проповеди – продолжалась два с половиной часа. У Львовского тянуть – болезнь неизлечимая; сократить бы одни концы, то есть не тянуть заключительные слоги безобразно долго, – на полчаса была бы служба меньше. Сотни раз толковал о том ему, но куда! – Принужден был сегодня велеть на будущее время читать, а не петь песнь «Покаяния отверзи ми двери»; ровно десять минут поют ее, – на глас и на высоких нотах девчонки верещат, точно кошки.

Болезнь держала в комнате вплоть до сегодня. Завтра непременно буду служить. И от кошмара, кажется, освободился, наведенного этими отцами, которых я извлек из России. Молюсь много лет, «чтобы Господь Сам избрал и приготовил проповедников для сей страны», и вдруг вообразилось, что мне нужно усиленно хлопотать о том. Выхлопотал. Приехали. Уехали. Но пока уехали, с тех пор, как стали болезновать – один болезнями, другой скверностями, – сколько души утекло на них, души, которая производительнее могла бы быть употреблена на переводы и другое дело Церкви! А также и денег на жалованье им немало брошено в печь. Польза от них? От о. Андроника, быть может, некоторая для некоторых в Оосака. От хихича Вахаревича едва ли что перепало Церкви в нравственном смысле. Итак, нужно тверже веровать в Бога. Молиться и надеяться, что молитва не пропадет. А стало быть, вперед не хлопотать о миссионерах из России, а предоставить Богу удовлетворить сию нужду. Самому же, не переставая молиться, делать, что предлежит, без уныния, без вялости, без холодности к делу. Радостно почувствовал я все это за нынешней всенощной.

14/26 февраля 1899. Воскресенье.

Превосходная погода с утра. Радостно было служить после столь долгого перерыва. Молящихся было много.

После Обедни Софья Китагава, приведшая своих детей в Церковь и на обед, который им дается здесь после службы, радостно сообщила, что Иосиф Тадаки получил лес для постройки сиротского дома, – лес большой, так что можно много продать дерева после постройки приюта, и прочие ласковости пишет он. Но – просит прислать ему денег на «ундоо» (хлопоты); и Софья сбивается кое-как, и посылает кое-что. – Не дал я сегодня ей ни копейки; вероятно, и та помощь, что давал ей недавно, ушла на «ундоо"…

Вернувшись в комнату после вечерней молитвы с учениками, нашел на столе пакет с протестантским циркуляром: «То the Churches and Christians Workers in Tokyo. Plea for a General Mission in Tokyo». Молились мы с прошлой осени об обильном сниспослании Святого Духа. И твердо верят ныне, что ныне «the Lord is with us». Приводят много доказательств тому (из которых ни одного нет убедительного). Предлагают ныне опять по всему городу молиться, проповедывать – и в домах, и в тентах, и на открытом воздухе, раздавать религиозные брошюры, и прочее.

Если бы все эти действия были не протестантов, почти совсем растерявших Христову истину, а православных, то, в самом деле, искомое бы обильное излияние даров Духа последовало! Но спит еще православие. Чрез сто лет, вероятно, и оно будет являться в подобных действиях, но результат будет иной!

15/27 февраля 1899. Понедельник.

После полдня были из Одавара Михаил Кометани и Мацуо, главные из бывших немирных, ныне примирившихся с о. Петром Кано, – благодарить от лица всех своих за хлопоты о примирении и извиниться за невежливости, оказанные во время немира. Видно, что рады устройству примирения, видно, что благодать Божия не оставила их. Я с большою радостию принял их, убеждал вперед не поддаться врагу-искусителю; подарил много книжек и послал чрез них книжки также их друзьям; дал по иконе и по иконке же послал в каждый дом примирившийся, причем мелькнуло немножко неприятное.

– Сколько домов? – спрашиваю. – Двадцать три-четыре? – (Как и говорил о числе домов Исикава, подробно все узнавший.)

– Тридцать четыре, – отвечает Кометани, видимо, прилгнув.

Я дал тридцать четыре иконы (Божией Матери, небольшие, из Троицко-Сергиевой Лавры).

Был Мацумото Петр, из Оосака, возвращающийся из Нагаока и окрестностей к себе домой в Оосака. Его родина в Нагаока, где и поныне много родных его; говорил, что убеждал их слушать христианское учение у о. Метоки и некоторые будто бы ныне слушают и быстро крестятся. Получает оттуда керосин для продажи в Оосака, что ныне и составляет главное его дело. Про Оосакскую Церковь говорил, что о. Сергий Судзуки и катехизатор Каяно совместно не могут служить, – Каяно не подчиняется о. Сергию, которого Мацумото хвалит, а Каяно, напротив, обносит до того, что христиане будто бы подозревают его в нечистых сношениях с женой о. Иоанна Оно, живущей с сыном в церковном доме в Оосака, – что уж совсем невероятно, так как Каяно человек женатый и степенный. Явствует одно, – что о. Сергий Судзуки не может управить Оосакскою Церковью.

В шестом часу, когда я гулял на площадке у Собора, явился диакон Яков Мацуда, вернувшийся с погребения катехизатора Филиппа Судзуки, и рассказал о сем погребении и о родных Судзуки. Погребение совершили они с о. Феодором Мидзуно, очень торжественно; была проповедь, провожали в облачениях до кладбища, восемь чё от дома; вчера было это – хорошая погода способствовала. Язычников было человек сто шестьдесят, христиан человек тридцать. – Родные Филиппа все – закоренелые язычники; мать и три брата – все богатые земледелы; особенно старший брат; но все крайне враждебно относились к Филиппу при жизни. Мать стала было ухаживать за ним во время болезни, но до того расстраивала его своими упреками в измене язычеству, что жена его, Дарья, попросила ее оставить ее одну, несмотря на то, что у ней на руках еще двое малых детей – девочек, четырех и двух лет. Отец Филипп а, при жизни своей, дозволил ему сделаться христианином и катехизатором, но зато лишил его части в имуществе; оттого Филипп с семьей жил только своим катехизаторским жалованьем; и ныне семья его не имеет ничего. Но, конечно, Бог не оставит ее. Ныне родные Филиппа советуются, как поступить с его вдовой и детьми, и еще решения своего не сказали. Увидим, что скажут. Если станут содержать, ладно; но под условием, чтобы дети воспитаны были по-христиански; нет, – так мы и сами воспитаем.

16/28 февраля 1899. Вторник.

О. Павел Савабе был: завтра отправляется в Одавара исповедать и приобщить бывших немирных. Просил катехизатора туда. Я говорил о Георгии Мацуно; но сей, по-видимому, мало надежен, – из Хацивоодзи, как видно, его не отпускают, хотя известия о сем еще нет. О. Павел хочет Петра Кураока; но сей отправился на юг, в Циукоку, для поправления от болезни; пусть о. Павел позовет его, если придет, ладно. Просил учителя пения. Призвали Елисея Хаякава, но сей представил такую трудность, что сын – двухлетний – слишком привык к нему, не может разлучиться с ним. В таком случае – Петра Ямбе послать? Но сей болен глазами, еще лечится. Пошел Елисей советоваться с Ямбе, – кто-нибудь из них должен отправиться с о. Павлом Савабе в Одавара. О. Павел Савабе еще явился ходатаем за Игнатия Симода, рыбопромышленника из Хакодате. Припечатки в газетах, бывшие в шестом месяце прошлого года, от врагов его, что «рыбный промысел его – не дело Хакодатской Церкви» и что «он обложно назвался уполномоченным Церкви, при ходатайствовании рыбных ловель в русских водах», – произвели свое дурное действие; поэтому, будто бы, у него отобраны ловли в двух местах, о чем телеграммой известил его переводчик его, находящийся ныне на Сахалине. Едва ли поэтому. Во всяком случае я могу помочь ему только, написав расписку в получении от него на Церковь из его рыболовельного дохода, четыреста ен, поставленных им в декабре прошлого года, – на русском языке для предъявления оной русским властям на Сахалине, в доказательство, что он не солгал, прося себе рыбных ловель и для пользы Церкви; каковую расписку я сейчас же написал и вручил о. Павлу для передачи Игнатию Симода.

Вечером пришел Петр Ямбе заявить, что ему трудно отправиться в Одавара, – врач не отпускает; потом – Елисей, что он отправится.

Погода стала совсем теплая, настоящая весенняя; болезнь горла совсем [прошла]. Перевод Паремий идет исправно; только расплаты сегодня очень мешали, по обычаю, – в последнее число.

17 февраля/1 марта 1899. Среда.

Катехизатор из квартала Хондзё, Иоанн Яманоуци, приходил. Показывает письмо из Фудзисава-мура – зовут его туда на проповедь. (Старшая сестра жены его там замужем).

– А здесь у Вас слушатели есть?

– Четыре человека.

– Как же с ними?

– Я могу передать их катехизатору в Асакуса.

– С своим священником, о. Семеном, советовались о сем?

– Нет еще.

– А с о. Савабе, в ведении которого христиане Фудзисава, говорили?

– Нет.

– Ступайте же к о. Семену Юкава, отпустит ли он Вас, и к о. Алексею Савабе, примет ли он Вас.

Часа чрез три Яманоуци пришел сказать, что о. Савабе очень рад, если он отправится в Фудзисава; послать туда он никого не имеет; все катехизаторы заняты в Токио, а послать следовало бы.

Вслед затем явился и сам о. Алексей Савабе и подтвердил то же. Кроме того, о. Алексей представил проект образования им общества: «Ейминся имон квай» и просил участия в нем. Члены по десять сен в месяц вносят и имеют право на помощь, когда умер глава семьи, получить на погребение десять ен, свыше семи лет, пять ен, ниже семи – три ены. Я сказал, чтобы записывали меня членом за десять домов бедняков, не могущих платить и десяти сен в месяц, – буду вносить одну ену.

18 февраля/2 марта 1899. Четверг.

Иоанн Яманоуци принес письмо от о. Семена Юкава, позволяющее ему отправиться в Фудзисава. Я дал ему на дорогу, и он отправился.

Елисей Хаякава отправился учителем церковного пения в Одавара поправить тамошних певцов, половина которых страшно разнят, а половина забыла пение, по нехожденью в Церковь, из-за немира с священником, ныне отшедшего (дай-то Бог!) в область предания.

А кого в Одавара катехизатором? Георгий Мацуно пишет, что его христиане из Хацивоодзи никак не отпускают.

19 февраля/3 марта 1899. Пятница.

О. Феодор Мидзуно вернулся с обзора Церквей в Симооса. Донесение довольно хорошее; катехизаторы трудятся; сеять проповеди у каждого много, в соседних деревнях, где везде есть слушатели, так как ныне время для земледельцев свободное для сего. У Филиппа Узава школа для мальчиков, которых ныне сорок, и для девочек, которых семнадцать, совсем духовная, по программе. В Оота, где умер катехизатор Филипп Судзуки, переведен Сократ Хираяма. Павел Канасуги, сверх чаяния, катехизаторствует отлично.

20 февраля/4 марта 1899. Суббота.

Фома Такеока, катехизатор в Цуяма, пишет большое письмо; очевидно, для помещения в «Сейкёо-Симпо», по прочтении; о хорошем состоянии свой Церкви, о том, что христиане помогают друг другу, особенно Иоанн Фукасе, тамошний богач и очень благочестивый христианин. Сей последний на свой счет посылал больную старуху христианку в Окаяма, в госпиталь; но не помогли ей доктора; вернулась в Цуяма и совсем ослабела; болезнь сопряжена была с непрерывными болями и страданиями. Телеграммой приглашен был о. Игнатий Мукояма напутствовать ее. Прибывши, он исповедал и приобщил ее; потом совершил над ней таинство елеосвящения, – и как обычно, при сем таинстве, совершенном здесь в простоте сердца, с верою и упованием, последовало чудо: боли внезапно прекратились; больная почувствовала себя так легко и спокойно, как будто у ней никаких болей никогда и не было; бывшие при сем язычники были до того изумлены, что заподозрили о. Игнатия в употреблении морфия для успокоения больной. Страдания потом к ней не возвращались, и она мирно и радостно почила о Господе.

О. Павел Косуги пишет, что катехизатор в Икеда, Авраам Енеяма развратился. На меченом коне далеко не уедешь! Ёнеяма раз уж выключен был со службы за дурное поведение. Потом брат его и другие стали просить принять опять на службу – «совсем-де исправился». Для опыта принят был, и вот опять… Написано же о. Павлу Косуги, чтобы, по точном исследовании, отставил его и отослал на родину, в Окаяма; в Икеда же, чтобы послал Даниила Хироока.

Из Накацу, катехизатор Матфей Юкава пишет, что бонзы там очень встревожились успехами христианства, – образовали союз против христианства, говорят проповеди, злословят. В добрый час! Орудуют в пользу христианства, популяризируют его; защититься же против него у буддизма нет средств.

В Одавара будет катехизатор Петр Кураока, недавно отправившийся в Циукоку для поправления здоровья. О. Павел Савабе пригласил его, и он согласен. Я послал ему сегодня дорожные от Кобе до Одавара.

21 февраля/5 марта 1899. Воскресенье.

Заговление пред Масленицей.

День превосходный – весь день солнце – земля и люди отдохнули от этого несносного безостановочного поливанья и туманов.

Полон Собор народа при богослужении – христиан и язычников.

Заговенье сегодня, – но здесь – совсем заурядный день, – никто не думает объедаться. Дай Бог, чтобы и всегда так было.

Был Зиновий Михайлович Поляновский, назначенный Хакодатским консулом, – расспрашивать о Хакодате; говорил о Корее, где служил.

22 февраля/6 марта 1899. Понедельник.

Была христианка из Накацу, Пелагия Араи, жена благочестивого христианина Спиридона Араи; вылечивалась здесь в госпитале, отправляется домой; но пред тем желает исповедаться и приобщиться. Поручил о. Феодору преподать ей Таинства. Муж ее – богатый торговец в Корее; просит туда православного проповедника, но негде взять его.

Был Петр Хаяси, старшина Церкви из Оота, в провинции Мито; хвалил катехизатора Петра Мисима, говорит, что есть у него слушатели и старается он так, что за полночь иногда проповедует.

23 февраля/7 марта 1899. Вторник.

О. Павел Савабе из Одавара пишет, что Церковь весьма мирно; главные из прежде ссорившихся теперь с о. Петром в самых дружеских отношениях. Просят нот для четырехголосного пения, которому просят в Одавара обучить, и Елисей-де согласен; ну, это уж совершенно вздор; хоть бы в один голос пели, не разня; в если в два Елисей обучит их, то это для Одавара будет верх совершенства. Послал простые ноты и написал Елисею, чтобы постарался довести поющих там до двухголосного неразнения.

Вечером прекратил с Накаем перевод паримий, чтобы он с Оогоем выверил переписанное сим большое напрестольное Евангелие. Я же буду оканчивать отчеты.

24 февраля/8 марта 1899. Среда.

Целый день писанье отчетов.

25 февраля/9 марта 1899. Четверг.

То же. И приходно-расходные почти кончил.

26 февраля/10 марта 1899. Пятница

Масленой недели.

То же. Переписка отчетов, надпись посылаемых книг и подобное.

27 февраля/11 марта 1899. Суббота

Масленой недели.

То же. Отчеты совсем готовы. Нездоровится.

28 февраля/12 марта 1899. Воскресенье

прощальное пред Великим Постом.

Утром крещено десять. Соборное служение, по обычаю. Раздача икон. Гости из Нагано и Такасимидзу. Запечатание последних пакетов и книг и отсылка всех тринадцати пакетов, с книгами в том числе, на почту. В пять с половиною часов вечерня, Повечерие, прощанье, с предварительной речью. Нездоровится.

1/13 марта 1899. Понедельник

первой недели Великого Поста.

Начались обычные великопостные службы; в шесть часов утра Заутреня, продолжающаяся полтора часа, в десять Часы – полтора часа, в пять с половиною часов Великое Повечерие – два часа.

О. Косуги пишет, что Ёнеяма в Икеда за несколько месяцев за квартиру не платил, прокучивая получаемые из Миссии квартирные деньги, также задолжал на стороне четырнадцать ен; но две христианки там, чтобы спасти Церковь от позора, взялись выплатить все за него, – всего больше тридцати ен. В похвалу за это я послал им христианских книжек, чрез о. Косуги.

Христиане Токусима прислали прошение, чтобы не посылать Даниила Хироока в Икеда, – «он-де очень нужен в Токусима, где католические миссионеры стараются уловить православных» и прочее. О. Косуги пишет, в дополнение к сему, что Петр Ока еще не опытен в катехизаторстве, – недостаточен для Токусима, и в Икеда послать его бесполезно, а поручить бы-де Икеда до Собора Симеону Огава, катехизатору в Вакимаци. – Я так и сделал; написал Симеону, чтобы он ежемесячно посещал Икеда и проводил там несколько дней; написал также о. Павлу, чтобы и он ежемесячно посещал Икеда; Даниил же пусть остается в Токусима.

Михаил Кометани, из Одавара, пишет, что он и еще тринадцать человек из ссорившихся с о. Петром Кано исповедались у о. Павла Савабе и приобщились Святых Тайн. Помогай Бог!

О. Николай Сакураи описывает свою поездку ко Церквам, хвалится успехами и хорошим состоянием Церквей. Давай Бог!

Спиридон Оосима из Мимато пишет, что Варвара Сасаки там жертвует сорок ен на выписку гробного покрова для Церкви в Минато; книги ей – в похвалу.

Иоанн Игуци из тюрьмы в Хоккайдо пишет, просит христианских книг для заключенного с ним одного язычника, которому он когда-то в Токио, будучи катехизатором, проповедывал христианство. Послать книги.

Исайя Мидзусима принес две новые свои отпечатанные брошюры «Об Ангеле-Хранителе» и «О необходимости догматов». Обе украшены и его собственными рисунками. Дал ему десять ен, по пять за каждую, и обещал вперед тоже – по пять ен за брошюру, не в виде платы за его труд, за который заплатит ему Бог, а на расходы по приготовлению брошюр, на письменный материал, на поездки в типографию, литографию и прочее.

2/14 марта 1899. Вторник

первой недели Великого Поста.

После Заутрени удивил Давид Фудзисава: пришел сказать, что в углу ограды за Собором слева найдена жестяная коробка, наполненная наполовину порохом и щебнем, видимо, предназначенная для взрыва, ибо сделаны два фитиля из тлеющей травы «моксы» и зажжены были, но погасли, не дошедши до пороха; и показал мне эту коробку: круглую, высокую, из-под бисквитов, с множеством проделанных дыр на верху крышки, для притока воздуха к огню. Коробка сдана была полиции, начальник которой, квартала Канда, приходил, чтобы все расспросить, осмотреть. Господь, видимо, хранит Миссию и сохранит!

Выходя от Часов, встретил на крыльце одного христианина из Ода- вара, вместе с самой усердной и умной тамошней христианкой, Марией Такахаси. Сказали, что ко мне, по делу, явились.

– Какому делу?

– Не оставляйте навсегда о. Павла Савабе в Одавара и не берите от нас о. Петра Кано.

– Да кто вам сказал, что это будет?

– Они, бывшие немирные говорят это: «Видите, – говорят, – о. Павел прислан исповедать и приобщить, – разве это было бы, если бы о. Петр остался в Одавара?»

– Но о. Павел там потому, что сам о. Петр просил прислать его поисповедать помирившихся, так как у него, о. Петра, они, быть может, еще стеснялись бы вполне раскрыть свои души, как это требуется на исповеди.

– Они говорят, что о. Петр будет выведен в Идзу, а Одавара останется навсегда за о. Павлом.

– Никому и в голову не приходило это. Это не может быть уже и потому, что о. Павел должен быть в Сиракава, куда он прошен, куда согласился и назначен. Все эти попытки показывают только, что помирившиеся еще не совсем успокоились, как не вдруг успокаиваются волны после бури. Не обращайте внимания ни на это, ни на всякие другие в подобном роде толки; выслушивайте их спокойно и не отвечайте, чтобы не развязался спор, который может окончиться ссорой и опять разладом. Пусть говорят, что хотят. О. Петра у вас никто не отнимет. Толки улягутся, и все со временем войдет в свою обычную колею, – И так далее. Они успокоились; оба наделенные христианскими брошюрами и иконками и угощенные великолепным обедом, возвратились, чтобы успокоить пославших их.

3/15 марта 1899. Среда

первой недели Великого Поста.

От часу не легче! После Утрени приходил редактор Петр Исикава, показывает письмо о. Павла Савабе: просит сей его в Одавара, – разладилось-де все, – вновь дым коромыслом. Очевидно, старик (все, написанное ниже об о. Павле – ошибка. Смотри ниже 5/17 марта) стал так фальшивить против о. Петра Кано – растаял, как сахар в воде, от угождений немирных людей и, должно быть, дает им понять, что «я, мол, согласен быть в Одавара, если о. Кано будет удален», – наверное, что-нибудь в этом роде; недаром вчера те, из Одавара, умоляли не оставлять его надолго или навсегда в Одавара. Чуть ли не рассчитывает употребить Исикава орудием для убеждения меня взять о. Петра из Одавара. – Во всяком случае плохой он помощник мне; всегда, вместо помощи, только портит. Коварство, знать, самая глубокая черта японца, коли она такая неискорененная даже у о. Павла Савабе, первейшего из христиан! Ведь как лобызались с о. Петром, как и мне обещал все вести к закреплению мира, и вот! Скука, знать, одолевает его от ничего неделанья в Коодзимаци, потому что ровно перст о перст не ударит за год, но получая от Миссии обильное содержание. Захотел еще побездельничать в Одавана, – кстати, и Тоносава, и другие виды близко; ну и колет его выжить о. Петра из Одавара. Э-эх, грехи тяжкие! – Дал я наставление Петру Исикава, упомянул, для его частного сведения, и о двуличности Савабе, дал пять ен на проезд и отправил.

После Обедни еще сюрприз: Игнатий Симода с хакодатским гиюу Павлом Нисиока (в очках) являются – жаловаться на зловредность бывшей летом со стороны их врагов публикации в газетах, что «дело рыбной ловли их – не церковное дело», что «Симода ложно назвался уполномоченным от Хакодатской Церкви» и прочее, публикации, сделанной будто бы по моему распоряжению. Старая и оскомину набившая история, показывающая лишь, как дрянны японцы всякой стороны, по крайней мере, те, с которыми мы до сих пор имеем дело. Жаль и Симода, если правда, что у него вследствие этой публикации отобрали рыбные ловли на Сахалине, хотя это едва ли верно; там теперь вообще идет пересмотр правил о рыбных ловлях. А из врагов его главный и наиболее ядовитый кто же? Алексей Яманака, почти такой же старый христианин, как Савабе, бывший катехизатор, даже терпевший гонение за проповедь в Акита, потом здесь, в Токио, – самый первоначальный заведыватель зарождавшейся тогда здешней Женской школы, словом – заслуженный и уважаемый христианин, и долой с головы венец всех заслуг сам своей рукой, – под ноги его, в грязь его! В Хакодате он в последние годы самый главный мутитель и враг Церкви, ненавистник священника, старающийся выгнать его из Хакодате – вот точно так же, как враждующие против о. Кано в Одавара добиваются изгнать его из Одавара, несмотря на то, что большинство и там, и здесь любят своих священников и всячески стараются удержать их. Таковы японские христиане! Господи, выйдет ли когда-либо что-либо путное из них? Составят ли оные Церковь? Или это будет звук один? Недаром сердце мое еще не лежит к настоящей Церкви, и вся мысль в будущем; оттого и главный труд мой – переводы богослужения – для будущей Церкви.

Подброс пороха в жестянке наделал много хлопот полиции: со вчерашней ночи уже не один, а два полицейские ночью бодрствуют на дворе Миссии; днем полицейский в форме прохаживается по двору Миссии и крыльцу Собора, видимо, для публичного заявления, что правительство отнюдь не желает несчастия Миссии и позора Японии.

4/16 марта 1899. Четверг

первой недели Великого Поста.

О. Павел Морита оживил Церковь в Маебаси. Помогай Бог ему! Просит плащаницу к Страстной; к сожалению, написанные плащаницы еще не украшены обычной обшивкой тропаря на материи. Мы теперь хлопочем о сем; с бархатом едва ли справятся, а на атласе, наверное, отпечатают тропарь с золотом; к будущему году, вероятно, приготовим и разошлем. Нынче же пусть подовольствуются плащаницей на бумаге.

5/17 марта 1899. Пятница

первой недели Великого Поста.

Имея в виду завтра служить Литургию, я сегодня за причастным сказал поучение готовящимся к причастию, сказываемое обыкновенно пред самым причастием, если не служу.

Часов в пять, когда мы с Нумабе занимались церковными делами, является Петр Исикава из Одавара и рассказывает: о. Павел Савабе позвал его туда по следующему поводу: когда о. Павел занимался там своим делом, для которого послан, относится к нему о. Петр с следующею речью: «Я не могу больше быть священником в Одавара по трем причинам: 1. содержание мне недостаточно; христиане обещанных мне пять ен давно не платят и нет надежды, чтобы платили; 2. у меня нет сил для управления такою большою Церковью, как здешняя; маленькою я могу управить, в маленькую и буду проситься; 3. хотя теперь мир восстановлен, но если я останусь здесь, то, наверное, мир опять расстроится. – По всем этим причинам я твердо решился просить о выводе меня из Одавара и помещении где-либо в маленькой Церкви, например в Идзу. Я ждал только времени, когда мир восстановится; теперь это сделалось, и я подам прошение епископу. Я и прежде просил об увольнении меня из Одавара; тогда это не было исполнено; теперь я намерен добиться, чтобы это было исполнено». – О. Павел Савабе убеждал его подождать Собора; но и на это о. Петр не согласен, а желает тотчас же проситься вон. Это и встревожило о. Павла, и он позвал Исикава туда.

Исикава все это рассказал, развернувши лист с наброском рукою о. Павла сущности и последовательности дела. Я, не прерывая, выслушал длинную речь и спросил:

– Говорили ли Вы с о. Петром?

– Как же! Тотчас же отправился к нему, и так как в комнате у него, при других, неудобно было вести откровенную речь, попросил его в Церковь, и там вдвоем мы беседовали, и он мне точь-в-точь сообщил то же, что рассказал о. Павел.

– Это для меня совсем неожиданно (ябу ёри боо). Содержание он в Миссии получает двадцать две ены, – ему с женой и двумя детьми, при готовой квартире, достаточно. Сил у него не меньше, чем у других священников, для управления Церковию. От новой ссоры удержаться в его воле. Итак, настоящая причина его нежелания оставаться в Одавара та, что ему надоело там, невтерпеж больше. Против этой причины ничего нельзя сказать, кроме как: «С Богом! Силою мы не намерены и не имеем права удерживать никого». О. Петр, правда, просился из Одавара; но это было в самом разгаре неладов его с христианами, больше года тому назад; и подавал прошение он тогда в гневе, в крайнем возбуждении; почему я и убедил его взять прошение назад. Теперь он в каком состоянии духа?

– Совершено спокоен и говорит о своем решении, как долго и крепко надуманном и бесповоротно утвержденном.

– Пусть и будет, как он решил. Только пусть подождет Собора. Самое важное, что нужно соблюсти в сем деле, это – что он сам решил и сам просится о переводе из Одавара. Избави Бог, если придан будет вид делу, что его изгнали оттуда. Это отзовется большим вредом для всей Церкви; тотчас же и в других Церквах начнутся интриги христиан против своих священников и требования, чтобы их переменили, ибо нигде нет идеальных священников, равно как идеальных христиан.

Я тут же продиктовал письмо к о. Петру: желание о его переводе будет исполнено; только пусть он потерпит до Собора; пусть соблюдет мир с христианами, чтобы никто не сказал потом, что он не вышел, а они изгнали. Теперь его прошение не будет принято уже и потому, что в Одавара некем заменить его до Собора. Но пусть он и своих сторонников приучает к мысли о разлуке с ним, чтобы они потом не возмутились и не стали враждовать против нового священника, как немирные враждовали с ним.

О. Павел Савабе с Петром Исикава прислал записку с просьбой о вызове его из Одавара. Ему я ответил, чрез Исикава: пусть окончит то, для чего отправился, то есть преподаст Таинства Покаяния и Евхаристии тем, которым еще не преподал, и затем вернется; дело же о. Кано для него совсем постороннее, и им ему смущаться нечего.

Обрадовался я очень и тому, что подозрения мои в недобросовестности о. Павла оказались совершенно напрасными. На сей раз он нисколько не нарушил святости своего долга и дела.

6/18 марта 1899. Суббота

первой недели Великого Поста.

Продиктовал я вышеозначенное письмо о. Петру Кано секретарю Нумабе, но ночью передумал: злоупотребить могут, – скажут, из Миссии велено было о. Петру удалиться из Одавара. Потому утром не подписал приготовленного письма, а сказал, чтобы Исикава частно от себя написал о. Петру, в ответ на то, что он говорил Исикава; мысли могут быть те же.

В половине восьмого часа был малый звон на утренние молитвы и правило ко причастию. Когда все учащиеся собрались, о. Феодор Мидзуно прочитал. В начале девятого правило было кончено и зазвонили в большой колокол к Литургии; по Трезвону я вошел, и, когда облачили, читаны были часы, чтобы сократить несколько службу, – В мирном и молитвенном настроении я служил до Херувимской, когда увидел в конце Церкви только что появившегося Пантелеимона Сато, кандидата, который не был ни на одной службе доселе. «Ужели причащаться?» – подумал я, но тотчас же успокоился мыслью, что пришел просто помолиться. Но каково же было мое изумление и смущение, когда, открыв Царские врата ко Причастию, я увидел и еще трех кандидатов, кажется, только что пришедших в Церковь, – Минато, Сайкайси, Хигуци, – выступивших всех четверых вместе с причастниками? Молча приобщил я и их, когда подошли; но расстроился новый день: печаль горькая снедает душу. Хотел было, тотчас по выходе из Церкви, известить их, чрез Сенума, что вперед лишу их причастия, если будут так неблагочестиво вести себя в отношении к нему; написал к Сенума и письмо о сем; хорошо, что не тотчас послал; в гневе сделанное всегда грозит потом укором в глупости поступка. Спаситель не изгнал из горницы, где совершал пасху с учениками своими, и Иуды, – могу ли я изгнать их?.. Хотел потом призвать Сенума и сказать, чтобы объявить им, что уподоблю их в слове пред Причастием Иуде Искариоту, коли будут так вести себя; конечно, не назову их по именам, но все поймут о них, ибо для всех очевидно, что их никогда нет в Церкви, до самого времени Причастия, а я должен отражать их соблазн учащимся, подаваемый их примером поведения.

Но и это было бы – выругать их, с сомнительным ожиданием пользы от того для них и других. – Решил, наконец, попытаться еще раз убедить их вести себя благочестиво относительно Таинства Святого Причастия; но это нужно сделать пред временем следующего говения, то есть пред Страстной неделей; теперь поговорить бы с ними – все забылось бы к тому времени, следа впечатления не осталось бы. Едва ли будет успех. И вот урок: не посылать больше никого в русские академии, – развращаются религиозно; были все – первые, лучшие ученики, исполнительные, благочестивые; теперь что они? Недоверки какие-то! В России не на добрые примеры обращали внимание, а на дурные, льстящие извращенной природе человека, хотя внушаемо было им – не заходить на задние дворы в России; но что делать! Люди они самые заурядные, не из блестящих, не из самостоятельных; не видели бы дурных примеров, были бы хороши, теперь вон они, – свое беспардонное лентяйство и неблагочестие, вероятно, считают дипломом цивилизации. Нет, больше никого не пошлю в Россию, – на вред здешней Церкви!

7/19 марта 1899. Воскресенье

первой недели Великого Поста.

Погода прекрасная. В душевном мире совершена Литургия Василия Великого, в Соборе полном народу, наполовину язычниками.

После службы зашел Петр Исикава попросить написать к о. Петру, чтобы «гиюу» в Одавара несколько позаботились о катехизаторе, ныне прибывшем туда, – помогли ему устроиться на квартире, позаботились о слушателях для него. Это – внушение о. Павла Савабе. Нынешние старшины (гиюу) сторонники о. Петра, совсем не думают о том, а Кометани и другие не считают себя вправе вмешаться в дело мимо старшин. Письмо к о. Петру сегодня же пойдет.

Зашел еще Исайя Мидзусима: его я просил взять на свое попечение младшего сына покойника о. Мори, Василия; он кончает на днях низшую школу, – нужно поступить в среднюю; но при сем нужен строгий надзор за ним, чтобы занимался хорошо и чтобы вел себя хорошо; мальчик довольно испорченный – с девяти лет курит табак; теперь ему четырнадцать; нужно отучить его от этой скверной привычки. Исайя обещался присмотреть за ним.

Зашел христианин из Оомия, совсем новой Церкви; говорит, что там уже учащихся церковного пения десять человек; Оонума из Маебаси бывает учить их. Новые слушатели учения у катехизатора Павла Соно также есть.

Анна Кванно, чрез свою помощницу Елисавету, просила побыть у ней; был в два часа; совсем на ладан дышит; желудок отказывается служить; едва может принимать мало бульону, – и то боли мучат. Сидят около нее Елисавета Котама и Евфимия Ито и плачут. Должно быть, не дождется Пасхи Христовой. Но Господь удостоит ее небесного, более торжественного праздника, за ее труды по Женской школе. Сказал, чтобы пригласили завтра утром о. Павла Сато и о. Романа Циба совершить над нею таинство елеопомазания, да укротит Господь мучащие ее боли желудочные.

Вечером я занят был построечным отчетом, который еще на руках.

8/20 марта 1899. Понедельник

второй недели Великого Поста.

В училищах начались классы. Мы с Накаем продолжили перевод паримий; кончили Иова, приступили к притчам; начальная из них давно переведена, но потребовала значительного исследования.

Павел Накаи мой, несмотря на свои сорок один год, слабеет; «какке» одолевает его; уже начался и нынешний год. Дал ему сегодня денег на покупку рыбьего жира; и если будет полезно сие лекарство – обещал отныне всегда снабжать его им. Буду давать, с охотою, и другие средства, лишь бы держалось его здоровье.

Во время перевода утром была жена о. Петра Кано с детьми. Вышел к ней в канцелярию, приласкал детей, но с ней ничего серьезного не говорил, опасаясь извращения слов, ибо баба она очень языкастая. Нумабе потом рассказывал, что жалуется на жизнь до того, что хочет умереть. Очевидно, ей с мужем надоело в Одавара, несмотря на то, что ныне мир там восстановлен. Что ж, пусть удалятся в другую Церковь; об этом о. Петру писано частно чрез Петра Исикава.

После обеда убирали комнату о. архимандрита Сергия, чтобы сделать из нее гостиную, за неимением другого назначения; письменный стол перенес в библиотеку, и прочее. Все время было чувство – не печали об отъезде его и о. Андроника, а досады, что приезжают сюда такие слабые. Помоги, Боже, скорей забыть их!

9/21 марта 1899. Вторник

второй недели Великого Поста.

О. Павел Савабе вернулся из Одавара и рассказал о положении Церкви там. Примирились немирные с о. Петром Кано, но больше наружно; женщины и совсем продолжают враждовать по причине будто бы дурного нрава жены о. Петра, – не хочет-де ни перед кем смириться, как смирился ее муж. Видно, что о. Павел не совсем постарался о мире; мог бы смягчить всех, не исключая и жены о. Петра; если Петр Исикава там почти всех умирил, то о. ли Павлу не докончить остальное! Его бывшие немирные там уважают и слушаются, коли он что захочет внушить им!.. Но спасибо и за то, что сделал там: почти всех бывших немирных исповедал и приобщил. Хочет он еще быть там в Вербное воскресенье, – «обещание дал-де оставшихся исповедать, подготовленных к крещению крестить». («У о. Петра, – говорит, – не хотят креститься»; а он, о. Павел, не счел нужным внушить им, что в таком случае и креститься еще рано.) Пусть. Только я сказал ему, что опять должно быть о том прошение о. Петра, – «не могу-де один справиться, пришлите помощника», – почему и пошлется о. Павел; без того может быть соблазн и широкий вред для Церкви, – К Елисею Хаякава, говорит о. Павел, собираются человек тридцать учиться церковному пению; ежедневно у него два класса пения. К новоприбывшему катехизатору Петру Кураока собираются несколько новых слушателей учения. И местность та – Одавара и окрестные селения – вообще обещают много успехов, если постараются о проповеди, говорит о. Павел.

О. Петр Кано, по словам о. Павла, имеет непременное намерение оставить Одавара, вместо же себя рекомендовать во священники туда Романа Фукуи или Василия Усуи. Но первый, по словам о. Павла, кроме подозрения в его неблагоповедении до женитьбы, отличается пристрастностию, вследствие чего везде, где он служил доселе, часть христиан его любит, часть ненавидит: в Сиракава, в Сукагава, в Уцуномия, – везде это; Усуй же – мало деятелен и болен грудью. Итак, кого поставить в Одавара по удалении оттуда о. Кано, – составляет трудный вопрос.

Был в сопровождении учительницы Надежды Такахаси военный врач, сын благочестивого старика врача Якова Такахаси, Лука Такахаси. Только что вернулся с Формозы, где служил три года, ныне поступил здесь опять в Медицинскую военную академию для восполнения знаний (по уставу чрез три года все военные врачи обязаны делать это). Видно, что молодой человек не так религиозен, как его отец; о своем христианстве, кажется, молчит пред всеми.

Савва Хорие приходил просить послать нынче его воспитанника Феодора Янсена по окончании им здесь курса в Россию, в Академию. Отказался я сделать это; во-первых, Янсен не настолько способен, чтобы учиться в Академии; во-вторых, боюсь испортить его посылкою в Россию, как испортились в религиозном отношении все наши кандидаты; последней причины, впрочем, я не сказал Хорие. Он ушел очень недовольный.

Сегодня не учились, ибо японский гражданский праздник.

10/22 марта 1899. Среда

второй недели Великого Поста.

Разности в чтениях славянского и русского текстов Притчей принудили сегодня вытащить из библиотеки все, что можно было добыть здесь, оттуда по части толкования. До сих пор не решил, чему следовать, – греческому, или Вульгате; беру пока лучшее из того и другого; для церковного чтения это и нужно.

11/23 марта 1899. Четверг

второй недели Великого Поста.

О. Петр Сасагава пишет, что христиане в Сендае, наконец, надумали поправить колокольню своей Церкви; будет стоить 125 ен 60 сен; значит, мне нужно послать туда на это – 42 ены, третью часть, ибо так я обещал о. Петру, когда он был здесь на прошлогоднем Соборе.

О. Фаддей Осозава пишет, что Игнатий Мацумото имеет только одну слушательницу, которая почти готова к крещению; просит Мацумото в непродолжительном времени крестить ее и потом вызвать его в Токио, в «Кёобаси-кёоквай», куда он уже давно назначен (с неизвестным для него намерением испытать пригодность его для священства).

12/24 марта 1899. Пятница

второй недели Великого Поста.

О. Яков Такая пишет, что в Оби желают проповеди. Курода, благочестивый чиновник, служивший в Миязаки, родом из Оби, вышел в отставку и отправился на родину. По приглашению его, катехизатор в Миязаки Кирилл Сасаба посетил Оби (17 ри от Миязаки) и при участии Курода нашел многих, желающих слушать учение Христово. Просится Кирилл ежемесячно посещать Оби, но даст ли ему Миссия дорожные? Спрашивает о чем чрез о. Якова. Отвечено, что даст.

О. Тит Комацу хвалится оживленностию проповеди в посещенных им Церквах; совершил несколько крещений; есть дальнейшие слушатели.

Был Петр Оодадзуми, бывший катехизатор, ныне окружной начальник (гунчёо) в провинции Мияги, имеющий своим местопребыванием Наканиеда, где у нас большая Церковь; с ним был Василий Конно, старшина в той Церкви, старший брат Иоанна Конно, который недавно оставил катехизаторство по болезни. Оодадзуми был одним из лучших катехизаторов в свое время; и ныне он хороший христианин, ни перед кем не скрывающий свое христианство. С удовольствием побеседовал с ними часа два. Об упадке Церкви в Сендае сетует Оодадзуми, откуда он родом, требует туда ученого катехизатора, авторитетного; но где взять? В духовные школы не идут ныне даровитые юноши, из которых бы воспитывать докторов учености…

13/25 марта 1899. Суббота

второй недели Великого Поста.

О. Роман Циба вернулся из Хацивоодзи и Гундо. Несмотря на обещание христиан помогать катехизатору в деле оживления Церкви, ничего и теперь там нет; исповедаться пожелал только один, другие отозвались теми же причинами, какими в Евангелии отказываются званные на царский пир; слушателей учения у Георгия Мацуно тоже только один. В Гундо исповедались и причастились святых тайн пятнадцать человек.

Павел Ямада, служащий в редакции «Уранисики», отправлявшийся недавно пожить в Одавара для здоровья, вернулся и говорит, что там по наружности мирно, но внутренне христиане все-таки в разладе с о. Петром, особенно женщины враждуют. Новых слушателей у катехизатора Петра Кураока много; учащихся церковному пению у Елисея Хаякава до тридцати.

Конон Амано, ученик Семинарии старшего курса, по причине чахотки, несколько месяцев тому назад отправившийся на родину, в Сидзуока- кен, сверх всякого чаяния (так как болезнь казалась глубокою), вернулся совсем здоровый (если только время удостоверит в этом). Вылечил старик земледел в Эдзири оригинальным лекарством: какие-то кости (какие, держит в секрете), размельченные в порошок, кипятит три раза; дает пить, и чахоточные бациллы исчезают. Конон говорит, что чувствует ныне себя совершенно здоровым; одышки нет, сколько бы ни ходил или на какую бы гору ни поднимался; кровь не показывается, боли никакой.

14/26 марта 1899. Воскресенье

третьей недели Великого Поста.

После Обедни были христиане из Отару и Соя, в Хоккайдо, где христиане вообще особенно усердны, каковы и бывшие сегодня; между прочими была мать Кирилла Хано, воспитанного в Семинарии для служения в Церкви, но служащего ныне землемером в Саппоро и окрестностях; спасибо и зато, что совсем не бросил христианство; мать уверяет в этом, да и от других я слышал, что он довольно усерден к Церкви.

В час было отпевание Иоанна Аизава, старосты соборного, умершего от чахотки. Просил, чтобы я его отпел, что и сделано; завещал на кладбище отнести просто, без «сейсики» (священнослужащие в облачениях и прочее), что тоже сделано; и кстати было завещание, – не успели донести до кладбища, как пошел дождь, который и доселе, вместе с сильным ветром, льет (одиннадцатый час ночи). Аизава был один из лучших наших христиан по усердию к Церкви. Царство Небесное ему!

15/27 марта 1899. Понедельник

третьей недели Великого Поста.

Была жена катехизатора в Эма и Нираяма Мефодия Цуция; говорит, что мало там усердных христиан; старик Исии в Церковь не ходит, несмотря на то, что прошлым летом так распинался за свою Церковь; старший брат катехизатора Иоанна Судзуки все еще больной, другой старший брат, Григорий, учителем в школе, но веру потерял; отец их и не думает креститься, хотя с любовницей расстался, по старости. Конечно, не слабому Мефодию поднять там христианство; если бы он с женой своей поменялся характером и силою!..

Был христианин из Каруйзава, служащий там начальником железнодорожной станции, очень усердный и умный; говорил, что там протестантских христиан не видно, несмотря на то, что летом там обитают десятки иностранных миссионерок, – это их излюбленное убежище в летние жары; христианство не прививается-де потому, что народ слишком погружен в материальные интересы и приобретения от иностранцев.

Был Павел Оонума, учитель пения в Маебаси; жил он несколько дней в Оомия обучить тамошних христиан пению и на возвратном пути в Маебаси заехал сюда. Хвалит очень усердие христиан в Маебаси. В первую неделю они пожелали говеть и иметь для того три службы ежедневно, как это делается в Миссии, и о. Павел Морита служил всю неделю; христиан же при службах бывало не менее сорока ежедневно. Значит, гораздо лучше, чем здесь при службах в Соборе, на которых, кроме учащихся, почти никого не было. Давай Бог им!

16/28 марта 1899. Вторник

третьей недели Великого Поста.

В одиннадцать часов было отпевание христианина из прихода Асакуса, Иова Наканиси. Принесли его в Собор очень торжественно: пять священников, три диакона, крестоносцы и священосец в парчовых воскресных облачениях; двадцать певчих пели всю дорогу «Святый Боже», за певчими – из Семинарии и Женской школы по десять человек – утром посланы были сюда «дзинрикися». Сопровождавших христиан и язычников было не менее ста. Неприятно бросилось в глаза то, что все христиане – с красными бантами, приколотыми к груди, в отличие от язычников. Где же было догадаться предупредить, что это к трауру не идет! Вероятно, от распорядителей разных празднеств заимствовали. Таково здесь смешение иностранного с японским, к ущербу того и другого! Я приготовился было сказать за отпеванием поучение язычникам, но их почти никого и в Церкви не было, – угощались здесь внизу и вверху в классных комнатах, приготовленных им от сына Наканиси – Варнавы – чаепитием и «кваси». Да и расположение духа у меня совсем упало к началу отпеванья: пришли сказать, что Анна Кванно умирает, – о. Роман отправился читать отходную, отцы Павел Сато и Феодор Мидзуно тоже пошли туда. Отпевали Иова мы втроем: я, отцы Симеон Юкава и Алексей Савабе, – при тех же двадцати певчих, тогда как предположено было иметь полные хоры. Во время отпевания вернулись священники, и о. Павел Сато, подошедши ко мне, шепнул, что Анне несколько лучше; страдалица и на сей раз осталась страдать, и в то же время печаловаться о своем детище – Женской школе, – Бог весть, на сколько дней дольше!

17/29 марта 1899. Среда

третьей недели Великого Поста.

О. Феодору Мидзуно пишут из Симооса катехизаторы Филипп Узава и Илья Хонда вместе с вдовой Дарьей Судзуки, что «к последней очень неприветливы в семье старшего брата ее умершего мужа; нудит он ее возвратиться в язычество и опять выйти замуж; старшую ее дочь, четырех лет, соглашается питать, чтобы потом взять ей приемыша для продолжения рода Филиппа Судзуки, но не иначе как воспитывая в язычестве. Плачет Дарья и просится служить в Женской школе Филиппа Узава». О. Феодор сегодня отправился в Симооса как уладить это дело, так и посетить Церкви там. Сказал я ему, чтобы он переговорил кротко и резонно с старшим братом умершего Филиппа. Убедил его, если можно, содержать семью Филиппа, ибо достаточные они люди, все братья Филиппа. Если же он не согласится или если поставит условием возвращение в язычество семьи Филиппа, то чтобы поместил Дарью у Филиппа Узава учительницей в его Женской школе с тем, чтобы Узава и содержал ее самое; для содержания же двоих детей ее будет высылаться ей из Миссии по три ен на каждое до возраста, пока они – девочки – будут приняты сюда в Женскую школу.

Из Иннай, Масуда и Ивазаки – коллективное письмо за подписью девяти христиан и четырех оглашенных; просят поставить им Илью Накагава, их теперешнего катехизатора, священником, ибо-де 60 ри от Оодате, где живет теперешний их священник, до их места; благолепного богослужения они не видят, исполнение самых существенных треб, при внезапности требований, невозможно. Все это правда, и нет препятствий поставить Илью иереем; но Церковь-то их еще очень маленькая, только и есть, что подписавшиеся. Пусть возрастет хотя до ста человек, тогда и можно; иначе возропщет множество Церквей и потребуют тоже священников для себя, а ни людей, ни средств нет.

18/30 марта 1899. Четверг

третьей недели Великого Поста.

Писал построечный отчет, который ныне затянулся потому, что в первый раз приходится писать на «ены», ныне совсем приравнявшиеся к нашим рублям, даже ставшие в последнее время ниже их. Сумму, числившуюся в рублях, которых выходило так много потому, что ены в отчетах переводились на рубли, по 1 рублю 33 1/2 копейки за ену, пришлось ныне обратно переложить на ены, оттого она стала значительно меньше. Поймут ли там все это? Но и ныне остаточной построечной суммы тридцать восемь тысяч ен. Боюсь, как бы не сказали: «Вона у них!… Уменьшить содержание!» Избави Бог!

19/31 марта 1899. Пятница

третьей недели Великого Поста.

День – «обборви!», то есть расчетный. Взял вчера в банке 3.300 ен, – и двух сот не осталось. Днем под постоянное метанье переводом с Накаем, вечером отчет писал. Все ведь в трех экземплярах нужно: один в Миссионерское общество, другой обер-прокурору, третий здесь остается.

20 марта/1 апреля 1899. Суббота

третьей недели Великого Поста.

Из Кёото получены письма от полковника Окамото и от о. Семена Мии. Первый пишет, что шлет мне за христианские книги, полученные от меня, в «орей»: «Дайнихонси, сто книг, и Зоку-Дайнихонси – тоже сто книг, и странную статую Яматотакеру-но-микото».

О. Семен пишет, что Окамото из книг ознакомился с православной верой, но «считает нужным дополнить свое теоретическое знание практическим изучением самой жизни Церкви, отправившись в Россию», и «просит содействия, чтобы он мог выполнить свою миссию«… «Официальная цель его командировки в Россию, а потом в другие державы в Европе – исследование религий; вторая, побочная цель его миссии – подружить Японию с Россиею». – «Его государственный принцип – ,,Нициро-доомей“»… «Как он выполнит свою миссию от правительства, это будет иметь громадное влияние на будущность нашей страны и на распространение православия в Японии"… «В письмах я не могу изложить все в подробности. Благословите меня явиться к Вам на объяснение, разрешив четыре дня отлучки. Прошу ответить на это телеграммою».

Дана телеграмма: «Пожалуйте сюда» (оиденасаре).

Но серьезно ли все это? Ведь этот господин Окамото – убийца корейской Королевы и виновник страшного скандала во вред Японии. Ужели ему Правительство доверило такую миссию? И ужели он способен выполнить ее? Но нужно не забывать разбойника на кресте, – кстати же это пишется вслед за воздвижением креста в Церкви пред завтрашним Крестопоклонным воскресеньем.

О. Петр Ямагаке из Хакодате спрашивает: у язычника жена христианка умерла, и он хочет жениться на родной ее племяннице, христианке, – можно ли? Отвечено: по церковному правилу нельзя.

О. Борис Ямамура пишет: в Яманоме христианин после смерти своей жены христианки самопроизвольно по-язычески женился на ее младшей сестре, за что отлучен от таинств. Но стыдно ему и пред детьми, и усердные они оба к Церкви – и муж, и жена, – нельзя ли допустить их к таинствам? – Спрошено: когда женился? Есть ли дети от второй? Сколько лет в отлучении?

Пишет еще о. Борис: в Ициносеки муж прогнал жену и женился по-язычески на язычнице. Родители его одобряли его развод. Ныне родители и он просят таинств. Как быть? – Отвечено: если родители каются, их разрешить и допустить к причастию можно; его нельзя, если развод не по вине ее прелюбодеяния.

21 марта/2 апреля 1899. Воскресенье

четвертой недели Великого Поста,

Крестопоклонное.

Утром крещены пять человек. – После Литургии крест целовали на столике пред амвоном. – Выходя из Церкви, когда еще не было целования креста, встретил матросов между молящимися. Оказалось, что «Россия», крейсер, уже два дня в Йокохаме на рейде.

Часа в три был адмирал Дубасов с визитом, герой русского флота, взорвавший турецкое военное судно в войне с турками. Убежден он, что у России война с Японией непременно будет.

– Но из-за чего же? – спрашиваю я.

– Из-за Кореи. Нам Корея нужна; мы ее должны взять и присоединить к нашим владениям. А Япония имеет слишком много интересов в Корее, чтобы нам не объявить войну из-за этого.

– Но для чего же нам Корея?

– Чтобы иметь выход в Тихий океан.

– Мы же заняли для того Порт-Артур.

– Он слишком удален от прямого пути в Тихий океан.

– Но как можно так легко лишить самостоятельного существования государство, веками существующее и имеющее четырнадцать миллионов населения?

– Корея в политическом отношении ничего не значит; это – замерзшее племя. Не мы, – Япония будет владеть ею. Но мы Японии не можем это дозволить. На континент ее нельзя пускать. Ее назначение – идти на юг. Только этого она сама не разумеет. Честолюбие манит ее к войне с Россией; в 1902 году будет окончено ее вооружение, и она непременно объявит нам войну. Она даже и не скрывает этого намерения. Но это будет к ее беде. Поднимутся здесь внутренние бунты, потому что народ ненавидит Правительство, не сочувствует всем мерам его и ждет только случая, чтобы общим восстанием заявить это.

– Кто Вам это сказал? Это совершенная неправда. Пример лучше пояснит дело. У нас в Хакодате была благотворительная школа для мальчиков и девочек, и пятнадцать, даже десять, лет тому назад в ней обучались сотни; ныне мы закрыли школу по неимению учащихся, оттого, что в Хакодате развилось школьное дело до чрезвычайности: и правительственных, и частных школ множество (с которыми Миссия, конечно, не могла соперничать в числе учителей; притом же она там на горе, по дальности – неудобное место для малышей, особенно зимой), – и все эти школы полны учащимися, – кто же посылает в них детей, как не народ? И так сплошь по всей Японии, – кто учится, как не народ? Где же тут разделение Правительства от народа? А парламент – разве не народ? Посмотрите же, как он ныне мирно вел свои заседания, заодно с Правительством действуя во всех вопросах. Правительство нашлось вынужденным возвысить налог на земледельческий класс, – разве парламент и страна восстали против этого? Было несколько частных заявлений неудовольствия, но это и все; никаких следов никакого противления Правительству нет нигде.

– Но этот народ совершенно погрязший в материальности; никаких идеалов, ничего возвышенного у него нет.

– Это, по нынешнему времени, правда; но сами же японцы и сознают это, и начинают вопиять против этой низменности нынешнего течения… – И так далее. Подивился я суждениям героя.

Когда адмирал Дубасов сидел у меня, доставлен был с железной дороги ящик с подарком полковника Окамото: сто книг «Дайнихонси», сто книг продолжения ее и бронзовая статуэтка Ямато-такеруно-микото.

Днем, в свободное время, и вечер я занят был почтой, – приготовил совсем к отсылке построечный отчет и прочее.

22 марта/3 апреля 1899. Понедельник

четвертой недели Великого Поста.

Не учимся в школах по случаю гражданского праздника «Дзимму-коотей».

Лишь только приготовил к отсылке на почту всю русскую корреспонденцию, в одиннадцатом часу, как прибыл из Кёото о. Симеон Мии. По объяснению его оказалось, что полковник Окамото Риуноске действительно от Министерства внутренних дел имеет официальное назначение исследовать европейские и американские вероучения в видах принятия японским правительством более определенного отношения к ним по случаю наступающего времени разрешения иностранцам селиться где угодно в Японии (заккё). Назначение это дано было ему от Министра внутренних дел графа Итагаки еще в запрошлом году, о чем и напечатано в конце его, Окамото, книги (одной из книг его сочинения, присланных им прежде мне). До сих пор он, живя в уединении в одном храме, один ри от Кёото, изучает японский буддизм, находя нужным прежде, чем пуститься в исследования чужого, познакомиться с своим. Перечитал он и православные книги, посланные от меня ему. Находит будто бы, по словам о. Семена, что православие – лучшая из иностранных вер. Но веры в нее еще нет у него, как вообще ничему он не верит сердцем, будучи силен лишь рассудочной стороной души. Не раз он виделся с о. Мии, слушал его объяснение разных религиозных вопросов. Ныне просит от о. Мии отправиться с ним в Россию, чтобы сделать для него возможным изучение православия на месте его исповедания. Для сопровождения его по протестантским и католическим странам уже есть у него спутники, конечно, преданные тому и другому исповеданиям. Должен он иметь спутника и переводчика и для России, ибо не говорит он ни на каком иностранном языке (понимает только несколько по-немецки)… Дорожные он обеспечивает о. Симеону, ибо надеется выхлопотать их у нынешнего премьера, графа Ямагата. Хочет он еще до поездки в европейскую Россию посетить Сибирь в видах его частной цели – ознакомления с русскими и становления искренних дружеских отношений к ним. Для этого тоже просит о. Мии сопутствовать ему.

Сказал я о. Семену: в Россию сопровождать господина Окамото он пусть сопровождает. К сожалению, там теперь и в академиях нет японских студентов, и решительно не на кого располагать в видах содействия господину Окамото по ознакомлению с православием; а Господь нам велит «давать ответ всякому, вопрошающему нас о словесах нашего упования». Но в Владивосток и в Сибирь я его, о. Мии, не отпускаю; тут не религиозная, а политическая цель, – не наше дело; есть там у Японского консульства знающие русский язык; например, Сергий Сёодзи, тамошний переводчик (в Владивостоке) при Японском консульстве; может им располагать. Всего же лучше ему, Окамото, туда не отправляться специально для посещения Владивостока и Сибири, ибо, кроме разочарования в своих мечтаниях о России, он ничего оттуда, вероятно, не вынесет, отправившись туда частным вояжером, и значит не имея шансов видеться и говорить с лучшими людьми на Амуре и дальше. А пусть он с Мии отправляется в Россию чрез Сибирь; тогда несколько познакомится и с Амуром, и Сибирью. Я дам им рекомендательные письма к епископам на пути их в видах ознакомления их с религиозным положением в России. Где сочтут особенно нужным, там они и могут при посредстве архиереев видеться с губернаторами и другими лучшими людьми и получать от них желаемые сведения по светским делам… Мы с о. Мии позавтракали, и он отправился к матери своей жены, чтобы просить ее с собой в Кёото, ибо супруга о. Мии Харита Анатольевна готовится подарить ему четвертого ребенка.

Из сегодняшних церковных писем очень интересное большое письмо от Саввы Эндо, катехизатора в Сукава и окрестностях. В селении Гокан, три ри от Сукава, приготовил он к крещению девять человек, которым о. Павел Морита и преподал крещение. И вдруг на двоих из сих воздвигли гонение их отцы, да какое! Павла Кувабара отец веревками прикрутил к столбу в стоячем положении и оставлял его без пищи, Иоанна Канеко раздел догола и бичевал веревкой. Страдальцы терпели и молились, громко воспевая молитвы. Катехизатор и христиане долго старались смягчить мучителей совсем безуспешно. Мучители в то же время ходили из дома в дом, убеждая всех селян соединиться и общими силами выжить катехизатора и его учение из Гокан, но многих сторонников себе не нашли, и это, наконец, несколько охладило языческое рвение. Сталкивались с ними христиане и катехизатор на полпути. Мучители больше всего настаивали, чтобы их дети не ходили к катехизатору на проповедь и молитву, а сидели дома, и это им уступлено было; взамен того христиане, равно как их дети – Павел и Иоанн, выговорили позволение молиться им – Павлу и Иоанну – дома по-христиански сколько и как они хотят; вследствие чего ныне Павел и Иоанн распевают молитвы дома в полноте своего христианского одушевления. Кроме того, составили они документ и дали добровольную подписку в следующих пунктах: 1. повиноваться родителям во всем (кроме их требования отречения от христианства) еще больше и усерднее, чем это было прежде; 2. любить братьев, сестер и всех родных и служить им с несравненно большею сердечностью, чем прежде; 3. трудиться для дома гораздо прилежнее, чем доселе; 4. не смотреть соблазнительных зрелищ на буддийских и других празднествах; 5. не ходить в «чая» и прочие непотребные заведения. Делом сего гонения одушевлены христиане всего округа и видят в этом помощь Божию христианству. Конечно, родители преследуемых скоро сами будут христианами. Это уже вещь испытанная. Где Христос столкнулся с Буддой до звука похожего на крик; прислушайтесь, и вы услышите в следующий момент не крик, а крак разбиваемого вдребезги идола Будды.

Лишь только прочитаны были последние строки письма Эндо, как явились в коляске трое русских офицеров с «России» с визитом от лица всей кают-компании. Под впечатлением письма я им рассказал содержание его; кажется, и им было это приятно; рассказал я в доказательство, что и в Японии есть искренние христиане, готовые на мученичество из-за веры, чему мало верят, кажется, все европейцы.

Была сегодня еще Софья Накагава из Сендая с своими детьми: гвардейским офицером Николаем и его женой (женились по-язычески) и Иоанном, студентом Университета.

23 марта/4 апреля 1899. Вторник

четвертой недели Великого Поста.

Утром «коочёо» Семинарии Иван Акимович Сенума неприятно поразил своим рассказом. В Семинарии случилась кража: у Тита Косияма пропали 50 сен, и он заподозрил Феодора Янсена. Янсен, оскорбленный этим, напился пьян и весь вечер буянил вчера, даже после десяти часов, когда Иван Акимович ушел к себе на квартиру, у забора его дома слышался бушующий Янсен и уговаривающий его товарищ Ирино.

– Что делать?

– Янсен не виноват в краже?

– Не виноват. У него были деньги, но полученные от его опекуна, господина Саввы Хорие.

– Заставьте Тита Косияма извиниться перед ним в присутствии всех учеников в столовой. А потом скажите, – несправедливое подозрение обидело Вас; этим отчасти извиняется Ваше безобразное поведение вчера, тем не менее Вы виноваты в пьянстве, грубости и позоре для всего заведения, и потому не можете остаться без наказания. Будете без обеда. – Но кто же вор?

– До сих пор не открыто. Можно только думать, что виною табакокурение; крадут друг у друга на табак. – Как истребить табакокурение?

– Кроме уговаривания, других средств нет в нашем распоряжении. Старайтесь убеждать, с младшими говорите строже… – (Но способен ли на все это Иван Акимович?)

В десять часов пришел о. Семен Мии, и я, отпустив Накая, вновь говорил с ним по поводу миссии Окамото Риуноске. Три пункта он должен исследовать касательно религий: 1. отношение государства к религии; 2. отношение религии к воспитанию; 3. внутреннее устройство (сосики [?]) каждой религии. Это его официальное дело. Частное – исследование политики разных стран, но до этого нам с о. Мии нет дела. – Я подтвердил ему, что сказал прежде, – что отпущу его, чтобы Окамото имел полную возможность с помощью его узнать православную веру и Церковь. Нужно будет ему справить духовное платье, которого, то есть рясы, у него нет. Снабдил его книгами, которые он просил, и больше того. Именно: дал «Московский сборник» Константина Петровича Победоносцева, тот самый, который получил от него с о. Сергием Глебовым; сказал, чтобы о. Мии перевел все, что заключается там, к сведению Окамото, а книжку, чтобы по возвращению в Японию, вернул мне; дал «Историю России» Соловьева, учебник его; рассказы про старое время на Руси Петрушевского, учебник географии Белохи. Окамото послал в ответ на его подарок мне: альбом Лазовского «Киевский Собор Святого Владимира», оставленный здесь о. архимандритом Сергием, из которого несколько изображений мы уже позаимствовали в наши брошюры (я уже выписал еще прежде два экземпляра подобного альбома, которые, вероятно, и придут): четыре японских богословских книги, которые прежде не были посланы ему, и «Всеобщий календарь» за нынешний год.

Наказал я о. Мии известить меня дней за двадцать до выезда их из Японии, чтобы иметь время приготовить рекомендательные письма. После завтрака мы с ним распрощались, и он отправился обратно в Кёото, взяв еще деньги на отъезд по своим Церквям в Танго и Тонба.

Часу в третьем были с визитом капитаны «России» А. М. Доможиров, «Владимира Мономаха» князь Ухтомский и аудитор Артемьев, будущий издатель газеты в Порт-Артуре. Ухтомский рассказал: 1. как в Нагасаки, когда он стоял там, консул Костылев отнесся к нему с просьбою прислать судового священника для погребения одной православной христианки, японки, умершей там. Ухтомский совсем готов был отпустить священника и сделать все, что нужно для достодолжного совершения похорон, но Костылев больше не просил; оказалось, что умершую сожгли (вероятно, похоронили родные по-буддийски или же приготовили пепел к отпеванию в своей родной Церкви); 2. как он хоронил идолов в Порт-Артуре. Храм нужен был для другого назначения, потому велели китайцам убрать буддийских истуканов; они нашли место для перенесения их, но такое грязное, что Ухтомский говорит, – «я не решился перенести, а предложил поступить с идолами как-нибудь иначе»; тогда бонза и китайцы предложили зарыть их в землю, почему капитан велел матросам осторожно снять их с мест, завернуть в рогожи и опустить в вырытые ямы. Матросы так и поступили. Только туфля с ноги у главного идола упала, о чем они и доложили: «Ваше Высокоблагородие, туфля с ноги спала». Капитан велел и ее вместе со всем погребсти. Идолы были золоченые; главный из них «в высоту этой комнаты», указал капитан, рассказывая (значит, не менее тринадцати фут).

24 марта/5 апреля 1899. Среда

четвертой недели Великого Поста.

Чтобы окончательно развязаться с корреспонденцией в Россию, оставив перевод, писал до обеда письма. – Приглашение барона Санномия (оберцеремониймейстер) в двенадцать часов на завтрак к нему в дом. – Опять письма до всенощной, которую тянул пением Львовский до безобразия; такая прекрасная песнь, как «Архангельский глас», совершенно теряет весь смысл в его пении: слоги на сажень отстоят друг от друга – не поймешь ни что поют, ни что за гармония; да и какая гармония, когда на каждой ноте, пока ее прямолинейно тянут, можно лечь спать, выспаться, проснуться, – а ее все еще тянут! Просто мученье! А ничего не поделаешь! Потому характер у человека такой! Сколько ни говори, как к стене горох.

25 марта/6 апреля 1899. Четверг

четвертой недели Великого Поста.

Праздник Благовещения.

За Обедней было больше русских, чем японцев. С судов нашло офицеров и матросов полсобора; наставили свечей у икон полны подсвечники, даже пришлось переменять свечи. Радостно было служить. Воспрянуло там где-то на дне души залежавшееся русское чувство! После Обедни толпа матросиков осталась, чтобы отслужить молебен и панихиду; о. Павел Сато и отслужил им. Я спрашивал, не могут ли пропеть. Я отслужил бы по-русски, но они, видимо, хотели японского богослужения.

Доходу от молившихся русских сегодня было в Соборе до 80 ен, в том числе 50 ен японскими золотыми, поданными мне в пакете во время Апостола от неизвестного в здравие Александры и Пелагеи и от Унженина, купца из Ханькоу, после службы зашедшего ко мне и завтракавшего у меня.

26 марта/7 апреля 1899. Пятница

четвертой недели Великого Поста.

О. Павел Кагета пишет, что Илья Сато, катехизатор в Акита, болен головой, просит отозвать его домой, в Такасимидзу, для лечения, а вместо его прислать другого. Но от Ильи письмо, что он почти совсем поправился. Так как совсем некем заменить Илью и вызвать его оттуда было бы равно закрытию там Церкви, то и отвечено о. Павлу, что пусть Илья Сато остается в Акита, пока он сам терпит там.

Николай Абе из Коофу пишет: просится сюда для сообщения чего-то по Церкви, что должен передать лично. Вероятно, надоело там быть и хочется прогуляться. Отвечено: пусть напишет, что хочет сообщить; если же не считает это удобным, то после Пасхи в Коофу отправится о. Феодор Мидзуно, – пусть ему сообщит.

С «Владимира Мономаха» были два офицера с визитом от лица всей кают-компании: лейтенант Повалишин и мичман Захаров. Утром делали ученье, потом получили приказание отправиться с визитом в форме к посланнику. У меня были в три часа, целый день ничего не евши; и я их, к несчастью, ничем не мог угостить, кроме чая с бисквитами, ибо торопился еще к себе на службу. Служба тоже нелегкая! Порт-Артур и Талиенван хвалили; говорили, что там берег уже ощетинен четырьмястами русских пушек, а всего один год, как там; недавно праздновали годовщину занятия.

27 марта/8 апреля 1899. Суббота

четвертой недели Великого Поста.

По выходе из Обедни нашел на столе письмо о. Семена Мии; он уже вернулся в Кёото, переговорил с Окамото, передал ему мои подарки с советом не ездить в Сибирь с возвратом сюда и потом новым отправлением в Россию, а прямо чрез Сибирь ехать в Россию. Окамото согласен на это, и они в первых числах следующего месяца – мая – собираются отправиться в Владивосток.

Потом пришел Павел Накаи: сегодня-де нужно ехать смотреть императорский сад в Синдзику, к чему приглашал служащий там Феодор Миягава, – погода хорошая. Отправились мы с ним в половине девятого и вернулись за двенадцать. Осмотрели во всех подробностях. Место, занимаемое садом, принадлежало прежде удельному князю Найто и тридцать лет тому назад подарено Императору, но всего семь лет назад серьезно занялись разведением здесь сада, и результат блестящий; теплицы, в которых содержатся и разводятся южные цветовые растения, собранные со всех стран, длиннейшие, содержатся в образцовом порядке и поражают обилием видов и индивидов растений. Фукуба, сын которого был здесь в Семинарии и вышел по дурному поведению, начальник сада; товарищ его показывал сегодня нам теплицы; под рукой у них четыре чиновника, из которых один Миягава Феодосий; садовников и рабочих человек сорок. Отпускается в год на сад тридцать тысяч. Кроме теплиц, мы смотрели огромные пространства, занятые огородными растениями, потом два сада в японском стиле, – новый, где множество птиц в клетках и на воле, тоже из разных стран; наиболее интересные – пленники из Китая, привезенные с войны, – орлы, соколы и прочие; есть и несколько четвероногих – овцы, козы, верблюд, олень; красивейший экземпляр – белый павлин, при нас распустивший свой великолепный хвост; старый японский сад, бывший еще при князе, которого и дворец был здесь, с большим озером, холмиками, замечательно обработанными деревьями и прочее. Впрочем, самая поразительная вещь сего императорского сада – «кику» с 900 цветами на одном стебле; живым мы этого цвета не видали, а видели его фотографию на стене приемной. Это – то «кику», о котором осенью прошлого года распространялись в описаниях газеты. Особенная еще прелесть сада ныне, что «сакура» в цвету, и мы проезжали и ходили по длиннейшим аллеям их с бесподобным видом, если смотреть вверх на едва видную, всю в цветах, синеву неба.

Во втором часу отправился я в Посольство взять паспорт на поездки по Японии (вероятно, в Пасхальную неделю найду время побыть в Кёото), отвести накопившиеся иллюстрации, которые посланница присылает смотреть, и прочее. Посланник барон Розен долго рассказывал, как не резонен адмирал Дубасов с своим японофобством. Завтра барон будет иметь разговор с ним и убеждать, что с Японией совсем не нужно воевать.

После всенощной семинарист Феодор Янсен приходил просить отправить его в Россию еще учиться. Савва Хорие, его попечитель, уже просил об этом, и я отказал; теперь сам он пришел. Но куда ему? В Академию не годен, не по силам; Семинарию он здесь ныне кончит. Не знаю, как быть с ним. Русский подданный, полурусский (то есть полуфинляндец) по рождению, японец по матери и по воспитанию, – Сказал, что не могу отправить его в Россию; но, видимо, разговор еще этим не кончился.

28 марта/9 апреля 1899. Воскресенье

пятой недели Великого Поста.

В Обедне опять было много офицеров и матросов с «России» и «Владимира Мономаха». После Обедни зашел ко мне Бердников, начальник таможни в Владивостоке, с сыном; тут пришли многие японцы – кто с визитом, кто по делу. Бросаешься от одного языка к другому, – хочется и тем и другим сказать любезность или дело, – и выходит горох с капустой, неприятное дело, так что сегодня чуть совсем не рассердился в душе.

Жена Давида Ниими, Нина, из Ханда была; говорила, что дело проповеди совсем плохо там; катехизатор Тит Кано к христианам не ходит, язычникам проповедует так, что если кто один раз придет посещать его, то другой раз не приходит. А я надеялся на него; в Семинарии так хорошо учился и вел себя; и теперь ведет себя отлично, и уже женат, значит – в поведении не испортился. Но не следует молодых, только что выпущенных из Семинарии, проповедников ставить отдельно, на самостоятельные посты, а нужно непременно на первые годы помещать их под рукою у священников, чтобы они навыкли и направились, сделались опытнее под руководством опытных людей.

Елисавета Котама была: внук Анны Кванно из Оосака прислал ей белую одежду, в которую положат ее в гроб, но крест у нее старый, полученный при крещении, почерневший; просит нового; я дал русский серебряный позолоченный и советовал старый тоже надеть на шею вместе с ним.

Из Батоо катехизатор Павел Сайто был вместе с благочестивым христианином Иеремией, – депутатами от Церкви пришли просить помощи на построение Церкви в Батоо; землю они купили и четыреста ен на постройку Церкви пожертвовали, но нужно семьсот; просят от меня триста. Я сказал, что не могу дать так много; пожертвую двадцать пять ен и иконы для Церкви и посоветовал уменьшить размеры здания так, чтобы постройка обошлась не больше наличности денег, или же не строить предложенный в здании второй этаж.

Феодор Янсен, семинарист, опять приходил проситься в Россию. Убедил его оставить свое желание; пообещал впоследствии, когда построится Сибирская железная дорога, отпустить его месяца на два-три повидать Россию. Сказал, чтобы имел в виду для себя здесь служение – сначала чтеца в Соборе и проповедника в городе, а когда достигнет двадцати пяти лет и женится, – протодиакона и тоже проповедника, впоследствии же священника.

29 марта/10 апреля 1899. Понедельник

пятой недели Великого Поста.

Из Вакамацу, на Сикоку, был христианин Роман Оохаси, собственно к Церкви в Фукурои принадлежащий и живущий там у брата, который на службе. Говорил, что Стефан Камой, катехизатор в Кокура, посещающий Вакамацу, имеет там ныне двоих слушателей учения.

30 марта/11 апреля 1899. Вторник

пятой недели Великого Поста.

О. Петр Кано пишет: просят опять туда, в Одавара, о. Павла Савабе, чтобы исповедать тех, которые еще стесняются открывать свою душу пред ним, о. Петром.

Кстати, и одна христианка с своим внуком, телеграфистом, из Одавар а сегодня была. Это – мать умершего здесь в семинарии ученика Мияги; очень бойкая старуха, бывшая во вражде с о. Петром; ныне она с ним мирна, но с женою о. Петра, как видно, еще на ножах; все время разговор сводила на нее, как она-де груба и ссорлива. Внука привела к ушному врачу.

31 марта/12 апреля 1899. Среда

пятой недели Великого Поста.

Согласно приглашению на днях (чрез молодого чиновника из Кунайсё, привезенного и пригласительного билета), был сегодня на завтраке у оберцеремониймейстера Санномия, близ Синагавской станции, в красном доме.

Дождь рубил с утра и все время до полдня, но не вежливо было не поехать. За то и там оказали вежливость: для меня приготовлена была постная пища. «У нас уже Пасха прошла, у вас еще пост», – заметила M-m Санномия, родом англичанка, когда стали подавать. Были члены нашего Посольства, адмирал Дубасов с флагофицером и капитаны – «России» Доможиров и «Владимира Мономаха» князь Ухтомский, граф Оокума с женой и трое-четверо японских гостей. Санномия получил от нашего Государя подарок за прием здесь Великого Князя Кирилла Владимировича, и это было причиною угощения русских сегодня.

Когда вернулся домой, в три часа, здесь нашел о. Павла Савабе, собирающегося послезавтра в Одавара. Он ныне в настроении хорошем, кажется, совсем благонадежном; вероятно, поездка его послужит к укреплению добрых отношений христиан с о. Петром. Из Одавара отправится в Сиракава, где и на Пасху будет.

1/13 апреля 1899. Четверг

пятой недели Великого Поста

О. Фаддей Осозава вновь пришел просить увольнения его в заштат. Совсем было поправился, но простудился и опять хрипит, и по голосу, действительно, не годен ни на какую священническую службу. Нечего делать, сказал ему, что увольняется, но что содержания ему (пенсии) не могу дать больше, чем получает ныне заштатный о. Иоанн Оно, то есть двенадцать ен. Ныне ему идет ежемесячно 28 ен 40 сен, и особо на лечение давалось почти целый год каждый месяц пятнадцать ен. Семьи у него – жена и семеро детей, из которых только двое на содержании Миссии, в Семинарии, прочие должны остаться на тех же двенадцати ен. Все это сказал ему, он, тем не менее, продолжал просить увольнения. Ладно. С следующего месяца пусть считается в заштате. (На отца еще, сверх вышеозначенного высылается ему четыре ены. Не знаю, как с сими?)

О. Феодор Мидзуно вернулся с посещения Церквей в Симооса; больше пятнадцати крещений совершил; много новых слушателей у катехизаторов; вдова Филиппа Судзуки вовсе не притесняется родными, но так как она сама хочет служить по Женской школе у Филиппа Узава, то родные не удерживают ее, будут высылать ей по две ены в месяц, готовы и в будущем заботиться о ней и детях. Дарья Судзуки и перейдет в Кабусато, чтобы присматривать за Женской школой там. От меня о. Феодор просит три ены ежемесячно Дарье. Пусть. Продиктовал письмо к Филиппу Узава, чтобы он взял к себе Дарью, позаботился о помещении ее с детьми, внушив родителям учениц заботиться о ее пропитании; от Миссии же будет высылаться ей по три ены ежемесячно до поступления ее дочек в миссийскую Женскую школу.

2/14 апреля 1899. Пятница

пятой недели Великого Поста.

Согласно приглашению третьего дня от адмирала Дубасова, был сегодня на обеде на крейсере «Россия» в семь часов вечера. Разумеется, не так, как третьего дня у Санномия, – не позаботились приготовить что- либо постное. В половине обеда только адмирал счел нужным извиниться: «Я и забыл, что сегодня пятница!» Но совершенно забыл и в момент извинения, что ныне уже пятая неделя Великого Поста, тогда как в доме язычника Санномия знали и подумали о том. К счастью, я не обедаю никогда и потому без убытка для себя мог ответить адмиралу: «О, не беспокойтесь! Я не имею обычая обедать и приехал только засвидетельствовать почтение Вам» и просидеть праздно за обедом, наслаждаясь лишь прекрасной музыкой, которая играла все время.

На пути в Йокохаму, в вагоне, прочитал записку адмирала, которую вез и читал секретарь Посольства Поклевский. Суть – воинственное расположение к Японии; «мы-де должны завладеть Кореей, которая нужна по поводу нашего богатырского роста, но которую так взять нам Япония не даст, ибо ей Корея нужна для более серьезных целей (для обитания и пропитания по причине тесноты дома)"… Впрочем, пишет гладко и приятно – а потому спать пора – черчу усталый, в первом часу ночи, вернувшись из Йокохамы, в дождь.

3/15 апреля 1899. Суббота

пятой недели Великого Поста.

Совесть укоряет за то, что вчера осудил в душе адмирала за несоблюдение поста. Господь с ними! У самого больше грехов. Прости, Господи! Нужно смотреть на хорошую сторону людей, а худую, если ее нельзя исправить, не замечать. Хорошего же у наших моряков сколько! Как они трудятся для Отечества! На моей памяти флот от таких судов, как «Посадник» и «Наездник», которые я видел в 1861 году, дошел до «России», этого удивительного стального города, чуть не с тысячею обитателей и, по-видимому, совершенно неуязвимого. Кто ж, как не моряки делают все это? И вчера мы, береговые гости, вернувшись, легли спать, а они, оба судна – «Россия» и «Владимир Мономах» – в десять часов вечера, в дождь и темень, пошли в море. Как прекрасен был мой земляк, капитан Доможиров, в непромокаемом пальто на палубе под дождем, когда мы прощались с ним! Целую ночь он не сомкнет глаз; стоя на мостике, чтобы беречь свою великолепную «Россию» от всякой опасности. А адмирал разве не прославил русский флот своим самоотверженным подвигом в войну с турками? И ныне разве он мало потрудился над устройством «Порт-Артура»? Разве не потрудился и над запиской, которую я вчера читал и в которой столько прекраснейших мыслей и удивительно собранных статистических данных? Положим, его идея о необходимости войны с Японией не выдерживает серьезной критики (если только не выдерживает), но источник ее – патриотизм, которому нельзя отказать в полном сочувствии и уважении…

О. Роман Циба вернулся с обзора своих Церквей в Симооса и Кадзуса; совершил несколько крещений. В Циба, где больной катехизатор Григорий Камня, особенно худо; исповедались и приобщились только двое, больше никого и на молитву не мог дозваться о. Роман; впрочем, там всего четыре христианских дома.

Видел сегодня Анну Кванно совсем умирающую: кожа да кости; почти вся уже похолодела; едва движет языком: «Цуми (греха)», говорит смиренно и старается правой рукой сотворить крестное знамение; кругом нее сидят и плачут. Разреши ее, Господи, поскорей от страданий ее телесных!

4/16 апреля 1899. Воскресенье

шестой недели Великого Поста.

Господь разрешил, наконец, свою рабу Анну от телесных уз: сегодня пополудни, в три часа, она скончалась. По-видимому, до последних минут сохранила сознание, хотя едва могла выражать это. Когда зазвонили к Обедне, правая рука ее силилась подняться для крестного знамения; когда в первом часу о. Павел Сато пришел читать отходную и ей сказали о том, она слабым наклонением головы ответила. Спаси ее, Господь! Достойна она милости Божией! Больше двадцати лет трудилась для Женской школы, любила девочек и заботилась о них, как родная мать. Она, приняв едва зачинавшуюся Женскую школу, своим разумным управлением ее довела ее до нынешнего ее превосходного состояния, стяжала ей имя и почет и сделала ее полезною для Церкви. Под ее материнским руководством воспитался и добрый состав служащих ныне в Женской школе, так что можно надеяться, что при помощи Божией она будет вестись и вперед не хуже.

До обедни человек десять крещено. После Обедни были у меня, между прочим, два христианина из Сакари; просили туда катехизатора, ибо Павел Кубота из Кесеннума назидает их редко и слабо, а они между тем действительно достойны лучшего попечения; христианский дух в Сакари нисколько не упал с отнятием у них катехизатора; это они заявили приобретением участка земли в городе для постройки Церкви; земли больше 200 цубо, и истрачено на покупку ее больше 200 ен, что для небольшого числа христиан в Сакари не мало; ныне задумывают церковную постройку на ней. Но нет вдохновителя и руководителя; просят на будущем Соборе непременно назначить им катехизатора. Я сказал, чтобы прислали прошение о том.

5/17 апреля 1899. Понедельник

шестой недели Великого Поста.

Утром я поехал в Йокохаму: разменял вексель содержания Миссии из Казны за второе полугодие; хотел было положить деньги в Русско-китайский банк, да там на 63 ены сказали дешевле размен (фунт стерлингов – ена), чем в Hong Kong and Shanghai Bank’e, почему опять и положил в этот банк; но десять тысяч ен (из 25.078) взял, чтобы положить на проценты на полгода; хотел – в наш Русско-китайский тоже, но опять сказали процентов только четыре, тогда как у Мицуи – пять с половиной процентов, куда и сдал, привезши в Токио – Одно только и удалось сделать в нашем банке: взять вексель на пятьсот рублей для отсылки в Одессу на церковные свечи; за эти пятьсот рублей пришлось заплатить 516 ен 25 сен. – Завтракал потом у консула князя Лобанова, и после с ним мы поехали в католический Женский пансион, на горе; сдал я сто ен, оставленные о. архимандритом Амбросием для передачи матери Матильде, начальнице, на воспитание определенной туда Александры Алмазовой (Олсуфьевой) за второе полугодие, с конца апреля; кроме того, просил, чтобы эту девочку и еще трех православных русских, воспитывающихся там, прислали в Страстную сюда, в Миссию, поговеть и потом встретить Светлый праздник. Пришлют их в Великую Пятницу, а в Пасху, в одиннадцать часов пришлют за ними. Здесь они побудут в нашей Женской школе.

Без меня здесь, около полудня, покойницу Анну положили в гроб и перенесли в Собор, в крещальню, где, вернувшись из Йокохамы в четвертом часу, я застал у гроба старших учениц, человек десять, из которых пять читали вслух Псалтирь, прочие печально слушали; Анна благолепно лежит вся в цветах; гроб обит шелковой тафтой цвета зрелого винограда, по образчику, данному мной вчера. К шести часам гроб перенесли в Собор и поставили против амвона; в шесть была всенощная, отслуженная о. Павлом Сато. Потом старшие ученицы и учительницы, чередуясь, всю ночь читали Псалтирь.

6/18 апреля 1899. Вторник

шестой недели Великого Поста.

С восьми часов заупокойная Литургия, отслуженная о. Павлом Сато. На причастие я сказал краткое поучение, относящееся к предмету. Отпевание было совершено соборне. Опечаленные ученицы пели так от души и так хорошо, как никогда прежде. После Евангелия О. Павел Сато сказал речь, восхваляя постоянство покойницы в служении делу церковной школы.

Проводы на кладбище были такие великолепные, каких до сих пор никогда не было; процессия занимала не менее двух чё, или более. Сначала несли двадцать поставцев с живыми цветами попарно, присланные разными почитателями Анны, потом флаг с текстом из Священного Писания, за ним свещеносец и носитель креста с ассистентом – все трое в парчовых стихарях (ученики Катехизаторской школы); за ними попарно ученицы, чисто и красиво одетые, ученики Семинарии, все – поющие «Святый Боже»; потом два диакона с кадилами, четыре священника, гроб под парчовым покровом, на котором были два огромные венка, по сторонам – поставцы с живыми цветами, четыре – от учениц; за гробом я шел в клобуке, за мной учащий персонал Женской школы и многочисленные христиане и христианки. Процессия совершилась в полном порядке; со стороны народа нигде никакого неприятия или неприязни. Дорога была немного грязна, ибо всю ночь шел дождь, но погода, хотя и несколько пасмурная, тоже не помешала дождем. – Отпевши литию, которую больше половины учениц почти и петь не могли за плачем, рабу Божию Анну опустили в могилу, при плаче детей, которых она так любила. Затем зашли отдохнуть несколько, выпить чашку чая и закусить «кваси», как обычно; все сделано было в порядке и со всяким приличием. Около двух часов пополудни я вернулся с кладбища (Янака около Уено); бедные дети приплелись еще позже, очень усталые, – почему им, Женской школе, пусть не будет завтра ученья, пусть отдохнут от усталости этих дней.

В три часа пришел учебный персонал Женской школы и Мария, младшая сестра покойницы, благодарить. Я сказал, чтобы Елисавета Котама заняла упразднившееся место начальницы Женской школы, она больше двадцати лет была под руководством Анны; вместо Елисаветы инспектрисой чтобы была Надежда Такахаси – девятнадцать лег тому назад девочкой она поступила в школу и, кончив курс, осталась учительницей; отказалась от многих предлагавшихся ей партий, чтобы служить школе, – пусть же и служит помощницей начальницы. Пусть перейдут: Елисавета – в помещение Анны, упразднившееся, Надежда – в комнату Елисаветы, – Евфимия Ито, пожилая вдова, и Текуса Хагивара пусть помогают Елисавете и Надежде. Эти четыре и составляют главный, надежный учебный персонал школы. Молодые учительницы часто меняются, выходя замуж и поступая вновь из кончающих курс. Сказал я Елисавете и Надежде, как наиболее ученым и писательницам, чтобы составили биографию Анны Кванно в поучение самоотверженному служению делу Божию, что они, вероятно, и сделают.

7/19 апреля 1899. Среда

шестой недели Великого Поста.

Утром, во время перевода, но когда Накаи переписывал текст, пришла, в двенадцатом часу, Софья Китагава, заведующая Сиротским приютом Иосифа Тадаки, и рассказала, что она опять ездила к нему в Мориока, застала его днем, спящим с купленной им «гейся» среди объедков роскошной трапезы; дал он ей письмо, которым наотрез отказывается от Сиротского приюта и вполне предоставляет его ей; словом, оказался он круглым негодяем; имя его не настоящее, а подложное, под которым он скрылся от военной повинности в минувшую войну; детей он брал в приют без всяких документов на них, а кое-как; в приюте поместил свою мать и сестру, для которых держался особый стол и производились большие расходы; ныне он шантажными средствами добывает деньги на разврат, а на приюте больше четырехсот ен долгу. Что делать? Обратилась Софья за советом. Я посоветовал оповестить, что Тадаки не имеет больше отношения к приюту (так как о его развратной жизни слухи уже пошли, и из-за них никто не станет жертвовать на приют); потом удалить семейство его из приюта, чтобы сократить расход. От себя обещал содержать тех, которые будут найдены надежными к поступлению потом в Семинарию, как два ныне уже содержимые; прочих приемышей, быть может, пропитают пожертвования Церквей.

Велел накормить Софью обедом, послал потом рассказать все секретарю Сергию Нумабе, чтобы иметь и его совет; но сей отказался и выслушать. Встретил я потом на улице о. Павла Сато, спрашиваю, рассказала ли ему Софья обстоятельно «Кодзиин»?

– Я знаю их. Но между Софьей и Тадаки были отношения не нравственные.

– Не на распутии же вслух объявлять о них (а он вслух и громко стал говорить при остановившемся тут же катехизаторе Сим. [Симеоне] Томии, с которым он направлялся куда-то, и двух-трех тоже остановившихся около нас язычниках); притом это их частное дело – бедные дети в приюте чем виноваты?

– Я вам потом все расскажу, – заключил о. Павел и ушел.

Но до его рассказа Павел Накаи, пришедши вечером на перевод, на мой вопрос, что он думает о рассказе Софьи про Тадаки (так как он не мог не слышать все в открытую дверь из другой комнаты), отвечал:

– Позорнейшее дело! Они ведь открыто жили, как муж и жена, и выдавали себя за таковых. Даже слышал я сегодня от матери, что они и брак заключили по-язычески, при своих родителях, устроив пир.

Последнее, по всей вероятности, неправда, – кумушки приплели, вроде мачехи Павла Накаи, на язык ой-ой какой! Но что Софья была наложницей Тадаки, это, должно быть, верно, ибо и она сегодня, плача, говорила о каком-то «циуквай» (покаянии), к которому о. Павел «еще не допускает ее». – А я-то был об ней такого выспренного мнения! И пожилая-то она, и по лицу такая благовоспитанная и благочестивая! Поди, узнай японцев, да и вообще-то людей! Хуже всего, что бедный Сиротский приют совсем в опасности прекратить свое существование. Не знаю, что Бог даст. Я не прочь содержать годных для Семинарии. А прочие как? Софья в состоянии ли найти средства для них, да и управить приютом? А заменить ее кем же?

Из сегодняшних писем:

О. Матфей Кагета пишет, что в Мори есть желающие слушать вероучение, но катехизатор Яков Ивата, которому поручено Мори, ленив, не наведывается туда из Фукурои, где у него ни одного слушателя. – Не удивительно, если кто, то именно этот катехизатор служит только из-за содержания: отец и мать престарелые, но он и не думает об обращении их ко Христу.

Фома Танака из Вакаяма извещает, что семь человек у него крещено; Савва Ямазаки – что шесть у него; оба давние и усердные катехизаторы; у таких всегда и есть успех, тогда как другие ропщут на неуспех, обвиняя в нем не себя, а окружающую среду. Вздор! Как везде, в Японии можно иметь успех, лишь бы усердие к проповеди иметь!

Савва Эндо пишет, что в Гокан дом Григория Кувабара подожгли, очевидно, кто-то из фанатиков-язычников. Бедный, весь погорел, но иконы спас. Просит Савва пропечатать об этом в «Сейкёо-Симпо» – быть может, найдутся жертвователи в пользу погорельца. Я от себя послал пять ен.

Вечером получена была телеграмма от о. Мии: «7 числа едем» – значит, 7 следующего – мая – он и господин Окамото снимаются в дальний путь, и мне нужно приготовить рекомендательные письма для них в Сибирь и Россию. Я тотчас же запросил его письмом: 1) отправляются ли прямо из Кёото в Владивосток, или будут предварительно здесь, в Токио? 2) Намечено ли, в каких городах будут останавливаться по Сибири и России до Петербурга? 3) Какой собственно чин Окамото? По его книге, он «сёоса» [?], а по словам Мии – полковник; кто же? 4) какое духовное платье есть у Мии? Я справлю недостающее. Написал также, чтобы поручил свой приход о. Сергию Судзуки и о том известил всех своих христиан.

8/20 апреля 1899. Четверг

шестой недели Великого Поста.

Софья Китагава вместе с катехизатором Василием Ямада приходила. Ямада, катехизатор в Карасуяма, издающий газету в пользу Сиротского приюта и тем значительно помогающий ему, распространяя о нем сведения и вызывая пожертвования, нарочно прибыл в Токио по делу приюта. Ныне он, по совету с Софьей, составил новые правила для приюта, которые показаны будут властям Токио и, если утвердятся ими, дадут приюту законное существование, причем он может обращаться ко всей Японии, и христианской, и языческой; приют будет не учреждением Православной Церкви, а вообще благотворительным заведением; Японская православная Церковь едва ли еще может содержать такое заведение, а вся Япония может, если разумно повести дело. Правила хорошие, только слишком широко отворяют дверь в приют; не только сирот, но и бедных обещают принимать.

– Объявите эти правила – вдруг нахлынут; где же средства?

– Принимать, или нет – от нас зависит.

– Значит, обман?

– Зачем же? Будут средства, будет и прием.

Пусть! Мешать нечего, да и не могу – не церковное дело. Я не обещал ровно ничего, кроме помощи в содержании тех, которые найдены будут годными к поступлению в Семинарию (что можно определить не раньше лет двенадцати). Конечно, если б ясно и определенно иметь этот приют рассадником для первоначального воспитания будущих служителей Церкви, то нашла бы и Миссия средства для содержания его. Но разве можно положиться на такое лицо, как Софья? А более надежное лицо – где?.. Без того же Миссия может терпеть только непроизводительный убыток. Вон сколько лет содержалось училище в Хакодате; цель его была – приготовлять материал для Семинарии; об этом я многократно, преясно и обильно толковал как хакодатским священникам, так и учителям, которыми большею частию были катехизаторы – уже на что бы, кажется, лучше людей, долженствующих понимать интересы Церкви! И ни единого-единственного воспитанника для Семинарии и служителя Церкви не дала Хакодатская школа! Ныне она закрыта и никаким добром не будет помянута в Церкви. – Боюсь, чтобы того же не случилось с Сиротским приютом, если его взять на попечение и расходы Миссии, не имея надежных людей для ведения дела.

Был с визитом полковник Глеб Михайлович Ванновский, вновь приехавший наш военный агент (племянник бывшего военного министра); привез письмо от M-m Шпейер и десять ен – золотом – ее крестнице Кате Накаи. Показал ему Собор, где он благочестиво приложился к иконам Спасителя и Божией Матери, Женскую школу и Семинарию, где в это время производился класс гимнастики.

9/21 апреля 1899. Пятница

шестой недели Великого Поста.

Дообеденным переводом мы с Павлом Накаи закончили наши предпасхальные занятия. Остановились на паремии из Пророка Исайи в третию неделю Великого Поста, в среду. Школы были окончены занятиями после полудня сегодня.

Вечером была всенощная, на которой – все учащиеся; пели причетники и преплохо – слишком спешно. Служили в правом приделе.

Утром я написал на имя Коочёо Ивана Акимовича Сенума внушение наставникам Семинарии во время говения ходить в Церковь, хотя мало надежды на то; с этим беспринципным людом, думающим только о брюхе и постели, что поделаешь?

10/22 апреля 1899. Лазарева Суббота.

С шести часов Литургия в правом приделе, отслуженная о. Романом и пропетая причетниками; все учащиеся были; приобщались большею частью служители училищные. После – панихида по Анне Кванно и другим сегодня; все ученицы молились; служили те же.

Матфей Юкава, из Накацу, пишет, что у него о. Павел Кавано крестил двоих, из которых один был доселе заклятым буддистом, а теперь такой же ревностный христианин; благодать Божия, видимо, переродила человека; письмо отдано для напечатания.

Игнатий Камеи, из Хиросима, извещает, что больной параличом катехизатор Лука Кадзима совсем близок был к смерти, но по совершении над ним таинства елеосвящения значительно поправился.

Из тюрьмы в Хоккайдо Иосиф Игуци и приятель его язычник Хирота благодарят за посланные им христианские книжки; письмо Хирота очень трогательно; если б был с такой душой до тюрьмы, то, конечно, не попал бы в тюрьму.

Днем были три епископальных миссионера, из которых один – из Индии – хвалился успехами там между браминистами¹ и магометанами; тоокейский же один хвалился, что японцы, делающиеся христианами в Лондоне, охладевают, возвратясь в Японию. Еще бы!

За всенощной было много христиан. В первый раз сегодня читано Евангелие по большому напрестольному японскому. Написанное чисто евангельскими (крупными) буквами стариком Алексеем Оогоем, отличным каллиграфом, переплетенное в золоченые доски, взятые с старого русского напрестольного большого Евангелия, и в отличнейшем бархате темно-малинового цвета с золотым обрезом, с закладной лентой голубого цвета, шириной чуть не в страницу, с оттиском крейсера «Россия» на концах (откуда и пожертвование). Евангелие было бы прилично какому угодно Собору и в России. Днем я освятил его; читал возможно громко и раздельно так, что, конечно, все слышали и все поняли; поняли потому, что проще перевода, кажется, уж и быть не может, и, между прочим, он совсем не вульгарен, не дерет уши разными «кери» да «керува». Собственно и напечатать бы уже можно было наш перевод, без сомнения, лучший из всех существующих доселе (странно было бы, если бы иначе, – мы пользуемся всеми ими), но все же может со временем сделаться и несколько лучше, исправней.

«Слава Тебе, показавшему нам свет», – сказал на облачальном месте, еще не окончив помазывать святым елеем; кончил во время последней ектении. Христиане из города все были со своими вербами и свечами – видимо, обычай уже установился и, кроме того, почти у всех свечи были с вырезанными кругообразно бумажками в предупреждение капанья на платье или вниз на ковер.

После всенощной дьякон Яков Мацуда исповедался весьма долго, рассказывая и повторяя одно и то же, почти час. Впрочем, польза исповеди на нем же и видна – гораздо лучше делается как человек и как диакон. Давай Бог ему!

Старший диакон Стефан Кугимия, к сожалению, болен; придется служить с одним Мацуда все службы страстные и пасхальные.

Погода преплохая: прошлую ночь была буря с дождем; сегодня почти весь день дождь. При всем том прибежище христиан к Церкви довольно обильное.

11/23 апреля 1899. Вербное Воскресенье.

Утром крещения, между прочими – двух семинаристов (Александра Андо, сына богатого язычника, и другого), двух учениц Женской школы, слуги Ивана, сына ботаника Даниила. К Обедне – много причастников (до девяноста), христиан очень много.

За Обедней сегодня в первый раз диакон читал Евангелие на облачальном месте. Так вперед всегда и будет, чтобы Евангелие было слышно всем; с амвона же, при слабом голосе японцев диаконов, Евангелие почти никому до сих пор слышно не было как следует. И за всенощной с этого времени священник будет читать Евангелие на средине церкви, как то делается в иных и русских Церквах (так читаемо было Евангелие в Николаевске, в Соборе, когда я зимовал там с 1860 на 1861 год, при Высокопреосвященном Иннокентии).

Днем были из русских: 1) капитан из Владивостока, Илья Ефимович Иванов, жаловавшийся, что в Нагасаки нет русского священника, тогда как почти всегда там человек триста русских, кроме судов; много больных, лечащихся там, умирают – отпеть некому; печально стало; действительно, нужно бы туда выхлопотать священника на тех же основаниях, как в Ханькоу; но кому должна принадлежать инициатива этого дела? Мне кажется, Консульству в Нагасаки с посланником, быть может, с адмиралом Порт-Артура. Капитан потом еще приезжал на вечерню в Собор, и ему очень понравилась служба у нас. 2) «Евгений Генрихович Спальвин, оставленный при Императорском Санкт-Петербургском Университете для приготовления к профессорскому званию по кафедре Японской словесности». Двадцати семи лет красивый молодец, родом – латыш, лютеранин; приехал на год-два, может, и больше, для изучения японского языка; поселился в Коисикава и уже нанял себе учителя. Видно, что очень серьезный молодой ученый.

О. Семен Юкава рассказал про свое путешествие в Хокода, Ибараги- кен, преподать таинство покаяния и приобщения Святых Тайн тамошним христианам: Екатерине Сакамото, шестидесяти лет; ее дочери, Марфе Сакамото, двадцати пяти лет, которая в Токио крещена мною, когда ей было всего сорок дней от рождения и которая с тех пор не была в Церкви и видела только раз в жизни случайно проходившего и сказавшего проповедь в Хокода катехизатора; оказалось, однако, что учение от Екатерины она усвоила и была всегда религиозной; ныне она за язычником, и у нее двое детей еще не крещеных; Вере Исикава и ее мужу Александру; Вера, по отцу Иимура, воспитанница нашей Женской школы; вышла за язычника, но мужа привела ко Христу; он крестился в Церкви Коодзимаци, когда служил здесь в банке; ныне он в Хокода тоже чиновником от своего банка. Всего четверо христиан, и они заброшены были по совершенной неизвестности о них. Оказалось, однако, что благодать Божия хранила их. Екатерина Сакамото накопила пять ен и прислала их о. Семену на Церковь, или на бедных, по его усмотрению; вследствие этого мы узнали о них; я послал о. Семена посетить их и преподать таинства; он нашел их очень благочестиво настроенными и хранящими уставы Церкви. Так-то Господь заботится о своей Церкви лучше, чем мы!

К вечерне, в шесть часов, звонили по-праздничному, в большой колокол с перезвоном. После вечерни – Малое повечерие.

12/24 апреля 1899. Великий Понедельник.

С шести утра – утреня, кончившаяся в семь с четвертью, после чего непосредственно была панихида по рабе Божией Анне Кванно, которой сегодня девятый день; служили соборне – со мною четыре священника, пел полный хор.

С десяти – Литургия, кончившаяся в половине первого пополудни, даже несколько позже. – С шести вечера – Великое повечерие, продолжавшееся до семи.

На службах – почти одни учащиеся; из города – очень мало.

Из Одавара пишет Петр Кураока, катехизатор, что вчера о. Павел Савабе крестил там двадцать семь человек. О. Петра Кано там нет – путешествует по Церквям. Дай Бог, чтобы все там было благополучно! Но что-то и сомнение закрадывается…

Из разных Церквей письма о крещениях; вообще довольно хорошая корреспонденция сегодня.

Был христианин из Сендая, Такахаси, отец Дарьи, вдовы Филиппа Судзуки. Посещал он свою дочь; при нем она перешла в Сука к Филиппу Узава учительницей в его школу; и он, отец, очень доволен, что возвращается домой один, без дочери с внучками – бедняк.

13/25 апреля 1899. Великий Вторник.

Утром пришло письмо от о. Мии, что отправятся они с Окамото прямо из Кобе в Владивосток, что духовное платье он заказал христианину, портному в Оосака, по образцам, взятым им здесь у о. Глебова (значит, ряса – гермафродит – ни пальто, ни ряса), что Окамото не желает в своем именовании в рекомендательных письмах никакого чина (должно быть, чтобы избежать «капитана» всего). Я запросил тотчас же телеграммой: «Шьется ли уже платье? Если нет, я здесь закажу своему портному». Получен ответ: «Шьется уже». Ладно; завтра спрошу телеграммой, «сколько стоит», и пошлю деньги. Хотел до ста ен употребить на этот предмет. Вероятно, будет дешевле, зато платье гермафродитское; ему же хуже. – Написал сегодня семь рекомендательных писем, завтра вдвое больше нужно настрочить. Прок-то будет ли?

О. Алексей Савабе сегодня пришел вместо отца своего и сказал, что он вчера, вернувшись из Одавара, сегодня отправился в Сиракава. О. Петра Кано в Одавара еще нет. Христиане опять в разладе; теперь, но словам Савабе, уже сторонники о. Петра не ходят в Церковь – «особенно женщины-де враждуют, как-то: Мария Такахаси», – больше, впрочем (кроме жены о. Петра), никого и не назвал, и эту – лучшую из всех христианок Одавара, знать, нужно было обнести! Грехи тяжкие! О. Павел Савабе и хорош, и в то же время – хоть брось! И чего только он, старый, добивается! Отчего не довести было христиан до окончательного примирения? Дело шло так хорошо. Нет, знать, интрига милей всего на свете! Оттого и ко мне не явился – совесть не чиста.

Игнатий Мацумото из Курури явился сюда на службу. Мысленно метил его в Одавара вместо Кано, а он жалуется на болезни: каждый год «какке» и частые головные боли. Вот беда-то! Людей хоть близко подходящих для священства хоть шаром покати! Кто невыносимо глуп, кто нестерпимо ленив, кто телом гнил. Хоть волком вой!

14/26 апреля 1899. Великая Среда.

Целый день писал рекомендательные письма господину Окамото вместе с о. Мии, которых сегодня написал пятнадцать-шестнадцать. О. Мии известил, что заказанное им духовное платье будет стоить ен семьдесят – тоже не стеснился!

На богослужениях читают теперь Евангелие по последнему исправлению. И плохой же перевод! Сколько еще нужно исправлять! Во многом, кажется, придется вернуться к старому; например, «любяй душу свою» у нас так и переведено «тамасии», а прежде было «иноци» (жизнь), и, кажется, так и нужно; держаться слишком узкого буквальничанья тоже ошибка; ведь по-гречески «психи» не единственно «душу», а и «жизнь», и сколько там еще значений в лексиконе! «Фудзёо-но син» (злой дух) тоже странно звучит, и нигде у других так не переведено. И прочее, и прочее.

15/27 апреля 1899. Великий Четверток.

Вставши в четыре часа, писал рекомендательные письма. Литургию служил о. Павел Сато соборне, и приобщались учащиеся. В семь с половиной был звон второго колокола, по которому собрались на предпричастное правило. В восемь часов был трезвон и кончились Часы. Я пошел в Церковь по трезвону и вернулся, когда началось приобщение, в десять часов, чтобы продолжать письма. После обеда я с прислугой очистил комнаты уехавших оо. Сергия и Андроника, чтобы отдать их на Пасхальную ночь христианам. Потом приготовился к чтению Страстных Евангелий; читал первое, шестое и двенадцатое; предварительно прочитал их по два раза; за всенощной читал без остановок, то есть без запинок. – Ученики наполовину стояли с своими книжками Евангелий и следили за чтением; и видно, что готовятся к этому – приисканы у них все двенадцать Евангелий. Пусть. Не буду запрещать; по крайней мере видно, что внимательны; а заставишь только слушать, быть может, и слушать не станут, а мечты разводить. Продолжалась служба с шести до девяти. Христиан из города было очень мало, так что совестно было пред двумя русскими, которые для этой службы приехали из Йокохамы, и все время стояли – последними вышли из Церкви.

16/28 апреля 1899. Великая Пятница.

Утром адресовка рекомендательных писем. С девяти часов Часы. При начале их подали мне в алтарь карточку «La Superieure de la Communaute du St. Enfant Jesus, 46 Tsukiji, Tokio», – это значит, католическая монахиня привезла православных девочек, что обучаются в ихнем заведении в Йокохаме, говеть, как условлено было. Я велел взять от нее девочек и привести в Собор к Часам. Говорят, однако, что она все ждет; вышел, принял трех девочек, вместо четырех, о которых было говорено («четвертая-де маленькая, одиннадцати лет, говеть не нужно», – ее и не отпустили), простился с монахиней и привел их в Церковь.

По окончании службы поместил их на время в комнате, бывшей о. Сергия, поговорил с ними о важности исповеди, дал по маленькому Евангелию. Потом, в двенадцать, они пообедали вместе со мной (где же до четырех ждать!). В два часа я прочитал им Правила к исповеди и поисповедал их. После вечерни приезжал министр барон Роман Романович Розен исповедаться. Дети в это время пили чай и читали Евангелие у себя в комнате.

Вечерня была в три часа; христиан собралось довольно много. Ко всенощной – еще больше. Читали за всенощной три статьи, только в сокращении – по двадцать пар стихов и потом «Слава»; зато читано было медленно, ясно и вразумительно. Первую статью читал я (стихи псалма) с о. Павлом Сато, вторую – оо. Роман и Семен, третью – о. Феодор с о. Сато опять. Обхождение вокруг Собора совершалось в полном порядке; только ветер был до того сильный, что сорвал с Плащаницы один плат – наугольник.

После всенощной три русские девочки слегка поужинали; после краткого промежутка я прочитал для них в Крестовой Церкви Канон ко причащению и молитвы на сон грядущий и сдал затем учительнице Евфимии Ито для отведения их в Женскую школу на ночлег. С Женской школой, впрочем, они познакомились еще прежде, когда я отвел их туда после завтрака, в двенадцать часов; они там уже подружились с ученицами и вместе расписывали яйца к празднику.

17/29 апреля 1899. Великая Суббота

В восемь часов я прочитал трем вышеозначенным пансионеркам утренние молитвы и Правило ко причащению. В девять часов началась Литургия, за которой пред Святою Чашею я прочитал для них «Верую, Господи», после того, как о. Роман по-японски – для японских причастников; по окончании Обедни прочитал благодарные молитвы. Посланница чрез Димитрия Константиновича прислала им приглашение на Пасхальную службу в Посольство, но они захотели остаться здесь, потому что понравилось им пение в Церкви, и подружились они с Женской школой, потому я написал посланнице, что удерживаю их здесь как представительниц русских христианок среди японских христиан.

(Пишется в десять часов ночи). В Семинарии большое собрание христиан: показывают разные священные картинки в фонарь волшебный, поют, говорят речи, даже на скрипке играют; два раза приставали ко мне вчера и сегодня дать им на вечер фортепьяно, но я не дал. В следующем году, однако, если станут устраивать подобный вечер, дам и фортепьяно, потому что отлично идет у них, все прилично – речи духовные, пение – тоже; правда, пели, между прочим, по-русски «Покаяния отверзи ми двери», но кто ж поймет? А напев очень серьезный, и поют они это очень хорошо, – Напечатали они входные билеты и распространили по христианам, и теперь в воротах Семинарии тоже сидят пред столом, на котором билеты и программа вечера, оттиснутые дома у них, для входящих; двор увешан красными фонарями; на дворе и в столовой, где собрание, полицейские, которых охотно дала полиция. Словом, все устроено препорядочно.

Христиан собралось очень много; кстати, и погода прекрасная: тихая и светлая ночь. Куличи и красные яйца свои разные приходы, соперничая друг перед другом, располагают в Крестовой Церкви все красивей и красивей; ныне было прелестно убрано. Пять русских купцов из Йокохамы приехало в Церковь. Иностранцев человек около двадцати собралось, и стояли потом почти всю службу.

18/30 апреля 1899.

Светлое Христово Воскресение.

Ровно в двенадцать часов ночи началось богослужение. Крестный ход вокруг Собора совершили вполне благополучно. Народу был полон Собор, хотя нетесно стояли. Собор был залит светом. Пели истово и стройно. Вся служба кончилась в половине четвертого часа. Потом я освятил куличи и прочее у себя внизу и пригласил моих гостей разговляться, и учеников Катехизаторской школы, в Церкви – всех христиан – у себя в комнате. Когда снял епитрахиль и рясу, уже стали стучаться в дверь поздравители. Почти тысячу яиц роздал. В седьмом часу была Женская школа, потом Семинария, воскресная школа и так далее. Трех пансионерок русских отправил с учительницей Евфимией Ито в Посольство, откуда после завтрака там она отвезла их в католическую Миссию и сдала начальнице, привезшей их сюда. В три часа были: посланник с женой, консул князь Лобанов с женой и прочие посольские; в пятом часу остальные русские, живущие в Токио, в том числе профессор Кёбер, которого, кажется, опутывают своими сетями католические патеры; в последние месяцы он ни к одной службе здесь не был, даже в Пасхальную службу ни здесь, ни в Посольстве не был. Не хочет слушать голоса истины – что ж! Господь с ним!

В пять часов была вечерня, которую служили со мной оо. Роман Циба и Феодор Мидзуно. В утренней службе участвовали еще о. Фаддей Осозава, ничего, впрочем, не произносивший по болезни горла, и о. Семен Юкава. А о. Павел Сато поехал служить в Йокохаму со своею маленькою Церковью там.

19 апреля/1 мая 1899. Понедельник

Светлой седмицы

С семи часов Пасхальная служба, кончившаяся в половине одиннадцатого. Оба хора вместе пели у меня поздравление, в нижней классной; потом о. Савабе Алексей с своею Церковью поздравлял; сначала пропели его певчие в четыре голоса весьма стройно, потом воскресная школа – в один голос; потом все угощены, по обычаю; христиан из Коодзимаци было человек семьдесят. – Много поздравительниц – матерей с младенцами на руках; вероятно, потому, что сегодня приобщальный день для детей, так как уже вошел обычай приобщать детей на второй день праздника, особенно в Пасху и в Рождество.

Ветер сильный, пыль ужасная; тем не менее нужно было отправиться с праздничным поздравлением к русским. В половине второго отправился: о. Сергия Глебова дома не застал, посланника застал, посланница больна – не видал; секретарей никого не нашел – все в отлучке; в Metropol Hotel’e полковника Глеба Михайловича Ванновского застал, и у него генерала японского с саблей, найденной в Хоккайдо, происхождение которой никто не может объяснить – не похожа ни на японское, ни на корейское, ни на китайское оружие – широкий клинок с круглыми отверстиями, быть может, для ношения ее без ножен; Ванновский тоже не мог дать никаких объяснений сего интересного характера. По уходе генерала Ванновский стал говорить о разложении Китая и Кореи, что они не могут существовать самостоятельно, а будут разобраны европейцами. Поет, точно соловей, только с чужого голоса – должно быть, с записок полковника Путяты и других предшественников.

От него поехал к профессору Кёберу; застал дома, чего и желал.

– Правда ли, что думаете перейти в католичество, как мне вчера говорил о. Сергий? – спрашиваю.

– Никогда не перейду, – отвечает. – Но мне очень симпатичны два пункта в католичестве; это – непорочное зачатие Божией Матери (новоизмышленное злоучение) и главенство Папы, – говорит.

Целый час я с ним говорил об этих пунктах. Все доводы привел; ничего он не мог разумного возразить, только твердит одно, – «симпатично это учение», да и только! Нарисовал треугольник; говорит:

– Верхнее острие – вот и есть Папа; без него здание Церкви не будет законченным.

– Да ведь Церковь-то не видимое только, а и духовное тело, и главное – духовное; завершение этого здания, глава этого тела – Христос.

– А видимого главы нет – не завершено.

– Такая глава для видимого организма, пожалуй, была бы годна, а для невидимого – это труп, от которого вот и идет гниение в католичестве в Испании, Франции, самой Италии.

– Все же таки видимое завершение Церкви нужно.

– Где же оно было в первые семь веков? Где у самих Апостолов? Когда нужно было им разрешить важный тогда вопрос, нужно ли соблюдать иудейский закон, они собрались, рассудили, решили и написали: «Изволися Святому Духу и нам"… Вот видимая глава – Собор; и Петр был на Соборе, но не главой, а простым совещателем в сонме Апостолов. До сих пор в истинной христианской Церкви так: видимая глава, коль скоро дело касается ее, – есть Вселенский Собор, решающий дела в единстве духа истины и любви.

– Но Собор состоит из многих, это не острие, не завершение.

Сколько резонов ему ни представляй, твердит одно и то же!

– Все признаю верным, что Вы говорите, но нравится мне, симпатично папство, – говорит, наконец.

– Значит, сердце в разладе с разумом – ведь от этого же и происходят почти все грехи.

– Что делать! – отвечает, пожимая плечами.

С таким философом, действительно, ничего не поделаешь и ничего не будет удивительного, если он очутится католиком, несмотря на свои заверения, что этого не будет. Да и жалеть нечего будет!

20 апреля/2 мая 1899. Вторник

Светлой седмицы

С семи часов Пасхальное богослужение; со мной служили, как вчера, оо. Роман и Феодор. Кончилось в половине одиннадцатого. О. Павел Сато пришел к концу Литургии, а после ко мне, позавтракать, с певчим, бывшим при нем, Орита, тем, что приготовлено было в разговленью и для них оставлено; о Иокохамской Церкви рассказал, что было в Пасхальную службу до пятидесяти христиан, и пение было очень хорошее, ибо много там учившихся в нашей Женской школе; в воскресенье и понедельник он обошел дома христиан с христославленьем. Сегодня начнет обходить с тем же свой приход здесь, в Канда.

В половине двенадцатого я отправился в Йокохаму поздравить наших русских там и в банки по делам. В Russo-Chinese Bank’e взял русских кредиток для о. Мии; тридцать рублей было у меня, семьдесят ныне добыл – дам ему сто рублей на мелкие расходы по дороге вместе с Окамото, который будет оплачивать его большие дорожные расходы.

Никак не могу поместиться в своем русском банке: второй раз сегодня сумму размена фунтов стерлингов на ены сказали меньшую (сегодня на сорок две ены), чем в английском Hong Kong and Shanghai Bank’e, – куда и сдал пришедший вчера вексель содержания Миссии.

О. Борис Ямамура пролил Святые дары на престол в Мориока; в большой туге душевной спрашивает, что ныне ему делать? Ответил телеграммой; «Поступить так, как напечатано в наставлении в конце Служебника, стр. 557–8».

О. Иов Мидзуяма просит разрешения поместить Савву Сакурода в Цукитате, где нужен проповедник, так как в Токояма, где Савва числится, он совсем не нужен. Но это о. Иов мог бы сделать, не спрашивая меня, ибо оба места в его ведении. Пишет еще, что Савва женится на христианке из хорошего дома; послано десять ен ему на свадьбу, по обычаю.

21 апреля/3 мая 1899. Среда

Светлой седмицы.

В Токио и на пути в Кёото.

Утром еще написал несколько рекомендательных писем для Окамото и Мии, так что всех вышло тридцать пять, потом уложился и с шестичасовым поездом Р. М. отправился в Кёото посмотреть новокупленное в прошедшем году церковное место, подряд с прежним, и повидаться с Окамото, а также и с Церковью Кёото.

22 апреля/4 мая 1899. Четверг

Светлой седмицы.

На пути в Кёото и в Кёото.

В десятом часу утра был в Кёото. На вокзале встретил о. Симеон Мии. Когда приехали в церковный дом, послано было за Окамото, живущим недалеко от города; между тем мы осмотрели церковное место; вновь купленное составляет совершенно такое же по пространству, как прежнее; при всем том оба они вместе еще очень малы; храм построить можно, но малый, и совсем малые дома по сторонам для священника, школы и подобное. В одном из домов на новокупленном месте помещается катехизатор Яков Адаци с матерью и двумя младшими сестрами и учитель пения Фудзита; другие два дома заняты постояльцами, из коих один – бедный разводитель цветов; местность всех домов очень загажена.

В двенадцатом часу явился Окамото Риуноске: умный по лицу, лысый господин лет пятидесяти; по разговору тоже очень умный – схватывает мысль с первых слов. Говорит, что расположен к дружбе с Россией, что из чтения наших христианских книг вынес впечатление, что православие только и есть настоящее христианство. Насколько все это справедливо и насколько надежно для будущего, Бог весть! Веры в нем нет никакой и ни во что. Впрочем, Господь и ослицу Валаамову заставил заговорить. Дал я им с о. Мии письма, дал некоторые наставления, больше что ж я могу? Едут они не седьмого мая, как прежде решил Окамото, а первого июня, ибо будет готова железная дорога от Сретенска до Иркутска, иначе пришлось бы ехать это место на лошадях, чего не хочет Окамото.

Позавтракали мы втроем – Окамото, Мии и я – европейским завтраком, откуда-то добытым матушкой Харитой Анатольевной Мии. По уходе Окамото о. Мии показал сшитое ему портным христианином в Кобе духовное платье – действительно, ряса, похожая на пальто, но – что поделаешь?

Потом пошли мы с о. Семеном в американскую епископальную Миссию посмотреть их Собор и школы. С Собора гербы Микадо-то сняли (окна, устроенные в виде «кику») по требованию полиции, но, тем не менее, Собор красив – снаружи только, внутри – школьная комната, и только; больше парт нет ничего. Женскую школу видел – классные комнаты особо, и лучше наших, жилых комнат не показали. Bishop’a Вильямса не нашли; показал все японец учитель. Потом обошли кругом «Доосися»; отчасти грандиозно, но отзывается и запущенностью. – Прошли но дорогам и аллеям вокруг Императорского Дворца; встречали много учащихся, и – приятное явление! Нигде никакой грубости, брани, насмешки – совершенная противоположность Токио, где в продолжение подобной прогулки пришлось бы десятый раз выслушать «бака», «идзин», взрыв хохота и подобные приличия – так просветилась восточная сторона Японии от иностранцев, и так еще остается не тронутою европейскою цивилизацией западная!

Вернулись к шести часам домой, где ждали несколько христиан; один из них – секретарь Кёотского Университета. К семи собрались почти все христиане Кёото – человек тридцать-тридцать пять. О. Мии отслужил вечерню, после которой я сказал проповедь, но пред оной окачен был маслом лампадки, которую опрокинул на себя – лампадки пред иконой Богоматери над дверью к алтарной комнате. – После долгой проповеди долго там беседовал с христианами; между прочим, побуждал их учредить «данто» и «дзёто» – «симбокквай», но последний прямо нашли невозможным – кто? Оба здесь бывшие священники: о. Мии и о. Иоанн Оно, на которого останется Церковь по отъезде Мии. «В таком случае „данто- квай“ хоть!» – настаивал я, но и на него согласились тотчас и с видимою радостию христиане, и как будто после натягивания самого тугого лука батюшки. Видно прямо, что с такими отцами дело не пойдет. После того как христиане разошлись, я еще долго уговаривал о. Семена учредить «дантоквай», и хотя он согласился, но «дантоквай», видимо, не бывать! Эх, где хорошие христиане между японцами! Хоть бы единый такой умный и живой, как хоть бы этот Окамото!

23 апреля5 мая 1899. Пятница

Светлой седмицы.

В Кёото и по дороге оттуда в Токио.

Утром был Окамото сказать, что он еще переговорит о своем деле с нынешним премьером Ямагата и известит меня о результате разговора, просит держать пока все это в секрете. (Что? Да и из-за чего болтать? Видимо, все это – его дело серьезного внимания, а стало быть, и мысли о нем и разговора, не заслуживает.)

Так как до отъезда в Токио оставалось еще время, то мы с о. Мии осмотрели художественную выставку, «Цион-ин», «Хигаси-Хонгвандзи», «Ниси-Хонгвандзи», еще что-то великолепное и запущенное, по буддизму. Все это возбуждает одну мысль и одно рвение – как можно скорее просветить этот добрый народ, слоняющийся в припадке усердия, но в слепоте, по разным «Хонгвандзи», светом истинной Божией веры. И не умолкал мой язык напевать все это о. Семену во время нашего слонянья, но смехо-хныканьем отвечал мне неподдающийся нагреванию мой добрый спутник.

К третьему часу я простился с оо. Мии и Оно и другими провожавшими, чтобы ехать обратно в Токио. В вагоне случилось сесть как раз напротив патера, который ехал в Оцу; заговорили. «Шестьсот католиков в Кёото и очень ревностных», – говорит он; только он и еще японский проповедник с ним в Кёото, и слушателей у них весьма много; у протестантов же ничего нет в Кёото, и прочее – патер всегда в экзальтации, когда говорит о католичестве!

24 апреля/6 мая 1899. Суббота

Светлой седмицы.

В Токио.

Утром, в десятом часу, вернулся в Токио, как раз во время звона к «Достойно» в Соборе, где совершал Литургию соборне о. Павел Сато, после которой он раздавал артос.

После полудня читал много накопившихся писем, но и третью часть не прочитал. Особенно интересно письмо Иоанна Судзуки, катехизатор а в Оцу (Мито): Лука Ямагата десять лет уже не ест мяса, часто молится и постится; для молитвы уходит в горы или затворяется в кладовой; обратил долгим своим убеждением своего друга каллиграфа Гото, в святом крещении Петра, недавно крестившегося в Фукусима; помогает ему жить, посылая для продажи свои картины (которые писать Лука большой мастер, так же как и его младший брат, бывший семинарист, ныне обучающийся иконописи).

За всенощной сегодня в первый раз читал священник Евангелие посреди Церкви, вынесши его во время чтения антифона; по прочтении на аналое, Евангелие переложено было на столик для удобства целования маловозрастным.

25 апреля/7 мая 1899. Фомино воскресенье.

По причине дождя мало было народа в Церкви. Был, между прочим, «Николай Захарович Голубцов, преподаватель Благовещенской Духовной Семинарии». Вчера он заявился во время чтения мною писем; но сказали мне, что спрашивает какой-то русский о. Сергия; я подумал, что о. Сергия Глебова, и велел направить его туда. Оказалось, что господин Голубцов искал о. Сергия Страгородского, своего наставника в Московской Духовной Академии, и хотел остановиться у него, ибо до судна во Владивосток две недели, а в гостинице жить нет средств. «Прогоны нам, Вы знаете, малые», – говорит. О. Сергий Глебов, как видно, не особенно любезно принял его. Я предложил ему комнату, где жил о. архимандрит Сергий. Человек очень симпатичный; такого бы хорошо и инспектором сюда. Да где! Ведь [?] нужно быть миссионеру-то.

Из Одавара явился Лука Такахаси, спрашивает:

– Правда ли, что Вы позволили о. Петру Кано выйти из Одавара?

– Неправда. Я сказал только, что не могу насильно заставить его быть в Одавара.

– Не принимайте от него прошения.

– Просите его, чтобы не подавал. – И так далее. Надоели!

Петр Исикава, редактор, был и рассказал много интересного из своего путешествия по Церквам для собрания сведений о водворении в них христианства. Все эти сведения войдут в историю, которая, однако, не успеет появиться к 1900 году, а разве к 1901. Действительно, как писал он в одном из писем, Благодать Божия, точно поток, сходящий с горы и орошающий долину, пробираясь в ней между травой и камушками. И как мы, сеятели Слова Божия, должны быть внимательны и рачительны! Приходило ли мне в голову, что Судзуки Рихей, с которым мы когда-то составляли лексикон в Хакодате, сделался насадителем Христовой веры в Какегава, его родине! О христианстве я ему говорил, но случайно и без всякой надежды, ибо он казался мне неспособным поверить; и до конца жизни он не уверовал, правда, но семя Слова Божия, тем не менее, запало в его душу и перепало от него в души земляков его, когда он вернулся в Какегава и говорил им то, что слышал от меня, и дало росток это семя и принесло плод, разнесшийся и по окрестностям…

Вечером была всенощная, которую пели причетники. Были в Церкви все учащиеся.

26 апреля/8 мая 1899. Понедельник

Фоминой недели

С семи часов Заупокойная Литургия, потом панихида соборне, после которой отправились все на кладбище. Мы с Голубцевым тоже пошли. Дорогой мы прошли мимо наших учениц, чинно по две в ряд направлявшихся к могиле своей матери – Анны Кванно; а мимо нас проехала Императрица, ехавшая в Уено; народа множество стояло на улицах – видеть ее кортеж; мы тоже приостановились и сняли шапки.

На кладбище оо. Павел Сато и Семен Юкава отслужили панихиду на могиле Анны Кванно; ученицы пели. Было уже за двенадцать часов, и мы с Голубцевым отправились домой. После завтрака я ему показал Семинарию и женскую школу, бывшие совсем пустыми по отсутствию учащихся, не вернувшихся с кладбища или гулявших; показал библиотеку, причем он заявил себя довольно знакомым с книгами на разных языках.

Прочитал с Давидом накопившиеся поздравительные и другие письма. Поздравительных было: 28 телеграмм, 75 листков, 83 письма.

Христиане в Касивакубо просят поставить им местного христианина Иоанна Мори «денкёо-ходзё». О. Петр Кано подтверждает их просьбу. Нельзя так. Пусть Иоанн Мори придет в Токио во время Собора, и пусть священники проэкзаменуют его; по крайней мере, из «Осиено-кагами»; если он может толковать эту книжку правильно и ясно, то и можно его сделать «ходзё». Христианин-то он благочестивый и ревностный к Церкви; его стараниями построен церковный дом в Касивакубо, и старшего сына он отдал на служение Церкви – ныне уже кончившего Семинарию и служащего катехизатором. Но тем не менее Церковь не может дать ему имя проповедника, не удостоверившись, что он знает вероучение; и пример был бы дурной для других мест.

Александр Оота, катехизатор, просит принять жену его, двадцати трех лет, на год в Женскую школу для обучения церковному пению. Но пение в Женской школе занимает очень мало времени; что же она будет делать все прочее время? Изленится. Нельзя!

27 апреля/9 мая 1899. Вторник Фоминой недели.

В школах начались классы. Я занят был корреспонденцией.

О. Андрей Метоки просит принять в Семинарию Иоанна Момосе, почти два года тому назад ушедшего из нее. Нельзя. Развратился по другим школам – испортит наших учеников.

О. Павел Косуги пишет, что в Иё (на Сикоку), в городе Сайдзё, откуда родом катехизатор Фома Маки, есть ныне один благочестивый христианин, Петр Накамура, служащий там в руднике, – просит катехизатора туда. Где же взять? Фома Маки нужен в Такасаки.

Стефан Исидзука, катехизатор в Цицибу, спрашивает: «Пределы лет для поступления в Семинарию четырнадцать-восемнадцать; но есть там один два-три месяца за восемнадцать – можно ли ему?» Пусть опишет человека; если очень благонадежен, то можно и исключение сделать.

Английский епископ прислал приглашение: «Bishop and Mrs Awdry at Home, Tuesday, May 9th. 3.30». Есть тут когда по гостям ходить!

28 апреля/10 мая 1899. Среда

Фоминой недели.

О. Павел Савабе прибыл из Сиракава, где проводил с христианами праздники. Говорит, что дело нападавших прошлым летом на наших христиан не кончилось – таскают их по разным судам; начальство также пострадало: губернатора перевели в другое место, полицмейстера оставили; в городе образовалось большое раздражение против наших христиан за все это. Вот то-то и есть, что не соблюдший Христовой заповеди сам терпит последствие от того; за зло нападения стали наши христиане платить злом наказания и собрали на свою голову народную ненависть. Вперед наука им!

Был Reverend Smart, корейский епископальный миссионер, возвращающийся из отпуска в Англию на место службы; почти расплакался, говоря о своем миссионерском призвании; вот таких рабов Божиих надо в миссионеры! Недалек, что и говорить, но – каков есть – весь отдан своему делу.

29 апреля/11 мая 1899. Четверг

Фоминой недели.

Сегодня мы с Накаем начали наше переводное дело; паремии пророка Исайи на среду и четверг третьей недели Великого Поста перевели в продолжение прежнего. Кончив паремии, однако, примемся опять за Новый Завет; отовсюду спрашивают, скоро ли он выйдет, – совестно! Нужно поскорей довести дело до конца.

О. Петр Кавано пишет, что в Накацу большое гонение от бонз на христианство; но это же и помогает христианству: двое крестились вопреки сильному неприязненному напору на них.

Павел Сибанай, катехизатор в Саннохе, пишет, просит принять одну девочку, четырнадцати лет, в Женскую школу на полное церковное содержание; но на каком же основании? Пусть, по крайней мере, две ены в месяц пообещает вносить, тогда и будет принята, когда откроется вакансия (ибо школа ныне полна).

О. Игнатий Като из Немуро телеграфирует: «Есть нужда поместить Моисея Минато на Сикотане. Можно ли?» Вероятно, вследствие предприятия бонз из Хонгвандзи обратить наших курильцев там в буддизм и похвальбы, что для того послан будет буддийский проповедник.

Дерзкие! Мертвец, дрыгающий ногою под влиянием гальванизации, производимой иностранными атеистами, метит лягнуть живой образ Божий! Куда им это! Впрочем, пусть Моисей Минато отправится на Сикотан; тамошним христианам во всяком случае это будет полезно.

30 апреля/12 мая 1899. Пятница

Фоминой недели.

Петр Ямада, катехизатор в Мияко, пишет, что Петр Удзие, лучший тамошний христианин, обеднел по неудачной торговле и просит «купить для Церкви его дом за двести ен – это-де будет помощью ему, иначе дом все-таки будет продан за долги». – Нельзя этого. Пусть местные христиане подумают о приобретении для себя церковного дома, у Миссии не достанет средств для подобных сделок, потому что тотчас же попросят и из других Церквей подобного. А Петру Удзие оказывается от Миссии значительная помощь тем, что дочь его воспитывается в Женской школе на церковный счет; обещался он вносить за нее две ены, но впоследствии и от этого отказался под предлогом бедности.

Моисей Минато, из Немуро, пишет, что курильским христианам нашим разрешено переселиться из Сикотана на их прежнее место – на Парамушир; в нынешнем году переселятся туда пять семей, в будущем и прочие. Пишет, что это лейтенант Гундзи, поселившийся на Курильской гряде (из патриотизма, чтобы защищать ее от русских, – дело, шумевшее на всю Японию несколько лет тому назад), задумал обратить курильцев в буддизм и вызвал для этого опытного бонзу, проповедовавшего в Корее; Хонгвандзи ассигновано для того 1.200 ен, и прочее. Мыльный пузырь!

К письму Минато приложено маловразумительное, как всегда, писанье по-русски Якова Сторожева, старшины курильских христиан. Поздравляет с праздником, извещает, кажется, что их отсылают опять на Парамушир, и просит, чтобы их посещал священник о. Игнатий, или о. Николай (Сакураи). Конечно, его просьба будет исполнена: и на Парамушире их ежегодно будет посещать священник.

1/13 мая 1899. Суббота

Фоминой недели.

В «Japan Daily Mail» сегодня напечатано, что бонзы в Кёото, в Ционин, держали митинг, на котором положили добиваться у Правительства, чтобы буддизм объявлен был государственной религией Японии. На митинге были некоторые политиканы, кое-кто даже из известных, и, между прочим, Окамото Риуноске. Конечно, бонзы не добьются своего. Но что за мысли у Окамото? Вообще, есть ли что надежное в этом человеке? Человек не раз скомпрометированный, особенно своим участием в убиении корейской Королевы… Но – и поручение Правительства, на всю Японию напечатанное в его книге… Во всяком случае, кроме данных рекомендательных писем, мне нужно будет написать еще о нем Константину Петровичу Победоносцеву и другим. Не к лицу будет, если придадут много значения его визиту, но и без искомых им сведений нельзя его оставить.

Добровольный хор пел у меня сегодня; мы с господином Голубцевым слушали. Никон Мацуда отлично управляет. Давно у меня мысль, не послать ли его в Академию? Вместе с ним бы и Феодора Янсена как русского. Пообдумаю еще.

2/14 мая 1899. Воскресенье жен-мироносиц.

Утром написал письмо Якову Сторожеву, старшине курильских христиан наших на Сикотане; обещал, что и на Парамушир, куда им дозволено ныне переселиться, священник к ним ежегодно будет присылаем.

За Обедней были русские: генерал Волков с женой, служивший три года в Приамурском крае, из них год в Порт-Артуре, и полковник Банковский. Последний в пух и прах раскритиковал японцев и русского министра финансов Витте; говорит, точно книга, но иногда совсем поверхностно.

Был христианин из Одавара, сторонник о. Петра Кано, просит, чтобы я ему не дозволил подавать прошение об увольнении его от службы в Одавара. Я отказался сделать это. Надоели совсем! Бесконечные неукротимые дрязги!

3/15 мая 1899. Понедельник.

О. Сергий Судзуки из Оосака, пишет, что какие-то русские в Нагасаки, – он и она, хотят повенчаться у него и спрашивают, можно ли; также – что будет стоить, даст ли он потом им свидетельство о повенчании и прочее; спрашивают письмом японским чрез японца.

[Пропуск в оригинале]

8/20 мая 1899. Суббота.

Елисей Като, катехизатор, из Каватаби пишет, что там о. Петр Сасагава освятил церковное здание; сделано это, по местности, очень торжественно; ближайшие катехизаторы были, не мало христиан собралось. Но христиан-то в Каватаби всего два дома! И при всем том постарались воздвигнуть здание; 180 ен для сего собрано было денег от разных лиц, которых Елисей прилагает список и просит напечатать в «Сейкёо- Симпо».

Деревенская христианка одна (которой я недавно послал брошюрки) описывает свой спор с бонзой, сначала похулившим христианство, а потом бежавшим от нее; послано ей еще несколько брошюр.

9/21 мая 1899. Воскресенье.

День Святителя Николая.

После Обедни – молебен Святителю Николаю. На завтраке у меня: священнослужители и из русских полковник Ванновский, на обеде: наставники Семинарии, переводчики и прочие. Всего в оба раза двадцать пять гостей (набольшее число Никанор отказывается приготовить пищу).

Посланник и прочие из Посольства с визитом в третьем-четвертом часу.

О. Симеон Мии, из Кёото, тоже поздравляет с Ангелом и пишет: «Господин Окамото еще не имел случая повидаться с premier’ом Ямагата. Он очень усердно пишет свое мнение о религии вообще и в частности о православии. Теперь он почти окончил свое сочинение. На днях с ним явится к Ямагата и изложит свои религиозные взгляды пред ним. Потом он сообщит Вам о результате своего свидания… 4-го июня отходит пароход из Кобе в Владивосток; на нем решено уехать». – Состоится ли?

10/22 мая 1899. Понедельник.

Думали ли мы, что в Семинарии у нас теперь все благонравные ученики – куда! Иван Акимович Сенума пришел рассказать, что в субботу вечером поздно четверо учеников, вопреки запрещению, ушли со двора и вернулись за полночь не в ворота, а через ворота; да еще один по сему поводу сильно нагрубил гувернеру Мирону Сео – «Что делать с ними?» – спрашивает.

– Посоветуйтесь с наставниками и скажите мне их мнение.

Приходит потом и говорит, что наставники присудили нагрубившего Ирино исключить, прочих наказать невыпусканием в город, кого на месяц, кого на две недели.

– Ладно, согласен! – ответил я.

Но после стало очень жаль Ирино, который через месяц имеет кончить курс. Когда пришел Иван Акимович просить на дорогу ему домой, по случаю исключения, я сказал ему поместить Ирино в Катехизаторской школе: пусть отсюда продолжает ходить на лекции, пусть никуда не отлучается в город; если до конца трети будет вести себя хорошо, то окончит курс и поступит на службу Церкви, хотя при выпуске диплом ему не будет дан из опасения, что он может компрометировать его и Семинарию; после же, если будет вести себя хорошо, получит диплом. – Так и сделано.

Портят много учеников прежде бывшие в Семинарии и исключенные или вышедшие самопроизвольно и продолжающие знакомство с бывшими товарищами; народ-то – дрянной нравственно, прививающий болячки и к нашим простакам вроде Ирино, Янсена, Исибаси, Кадзима – нынешним виновным.

11/23 мая 1899. Вторник.

О. Тит Комацу пишет, что жена катехизатора Романа Фукуи больна горячкой, просит назначить ему десять ен в месяц пособия до излечения жены. Как же можно! Этак у нас скоро вдвое станет требоваться на содержание проповедников, потому что у кого же из них не окажется больных! – Послано десять ен на лечение – единовременно.

Был с визитом Bishop Англиканской Церкви Shereshevsky, больной параличом. Трое сняли его с тележки и внесли в комнату на диван. Привез в подарок книжку перевода «Пятикнижие Моисеева», только что напечатанную им, и просил написать ему мое мнение о переводе его Нового Завета, прежде презентованного, и его книжки; деньги ему обещали для печатания его перевода Священного Писания из какого-то аглицкого общества, да замедляют высылкой, так, чтобы ускорить, находит он нужным и мое мнение о его переводах. Обещался я написать и доставить ему. Помоги ему Бог! Трогательно видеть такое усердие к делу Божию в человеке, которого и речь едва можно понять.

12/24 мая 1899. Среда.

Рано утром о. Феодор Мидзуно отправился в Яманаси-кен, Коофу по вызову катехизатора, крестить приготовленных к сему. Наказывал ему хорошенько испытать просящих крещения и истинно желающих и достаточно знающих учение только допустить; место там трудное, компликация с католиками, от которых бегут их христиане, – нужно быть особенно осторожным.

Из Нагоя о. Петр Сибаяма просит катехизатора для Екосука, где есть просящие научения. Где же взять?

13/25 мая 1899. Четверг.

Утром, в половине седьмого, панихида по Анне Кванно, которой сегодня сорок дней. Служили со мной оо. Сато и Циба; пели ученицы. Все ученицы были в Церкви. Потом они отправились в Уено, побыли на могиле своей начальницы, а затем имели рекреацию: смотрели зверинец, музей, пели свои гимнастические песенки, чем привлекали толпу других гулявших в саду; обедали там же принесенным из школы обедом, для чего у них законтрактирован был один чайный домик там. В шестом часу уже вернулись домой в полном благополучии.

Ученики тоже имели сегодня рекреацию, но гуляли вразброд. Женской школе, по просьбе начальницы Елисаветы Котама, я дал пять ен на билеты в зверинец и музей.

Между учениками Семинарии есть порядочные шалуны; самый неугомонный из них, из младших, Судзуки (из Сиракава) вчера сломал ногу в борьбе с товарищем – отослан в госпиталь.

Был с визитом у господина Спальвина; застал его в хлопотах; целый день возился со счетами, рассчитывая своего повара, который хотел надувать и его, как предшественника его по квартире, немца, – но не на такого напал; Спальвин, хоть и получает три тысячи от Университета, но счет деньгам, как видно, любит. И хорошо делает. Всем бы русским походить на него, не русского по крови, но русского по получаемым деньгам.

14/26 мая 1899. Пятница.

День Коронации, молебен в Посольстве. За столом у посла нелепый спор с пессимистом князем Лобановым; я чуть не рассердился за бесшабашное утверждение его, что и нравственных законов мы ясно не знаем (как будто они не начертаны на сердце человека и не уяснены потом Словом Божиим!) и прочее.

Когда гулял по площадке у Собора, в пять часов, миссионерка-методистка привела девиц двадцать своей школы в Аояма и просила показать Собор; показал, потом отвел их в нашу Женскую школу отдохнуть, ибо они возвращались с рекреации в Уено, и познакомиться с нашими.

15/27мая 1899. Суббота.

Что за слабый народ – ученики наши! Как близко к окончанию курса и службе церковной, так и начинают хворать безнадежными болезнями! На Павла Нагано я смотрел как на самого здорового из ныне оканчивающих – в чахотке! Сегодня должен был отправить его в Тоносава, по совету врача, чтобы совсем не слег здесь. Исикава, Амано, оканчивающие курс, – в чахотке! Суда даже гимнастикой не может заниматься по слабости телесной, Оою – хворая лягушка, и прочие.

Костылев, консул в Нагасаки, ответил на мое письмо, что у просящих венчания у священника в Оосака, о. Судзуки, документов недостает – невеста не привезла метрическое свидетельство из России, почему священник в Порт-Артуре отказался венчать. Написал я о. Сергию Судзуки, чтобы и он не венчал.

16/28 мая 1899. Воскресенье.

После Обедни был христианин из Симооса, наученный Павлом Канасуги и недавно крещенный, видимо, усердный, ибо и всю свою семью собирается крестить. «Креститься, – говорит, – и многие другие желают в нашей деревне, только надо делать это с разбором, чтобы недостойные не были допущены». Так! И это наученник человека, которого, когда он был в Катехизаторской школе, никто не считал способным к катехизаторству, по его буйству и лени! – Дай Бог, дай Бог!

17/29 мая 1899. Понедельник.

Посетил больного чахоткой Николая Хигуци, отца кандидата, наставника Семинарии Емильяна Хигуци. В последнем градусе болезни, но в благочестивом и потому спокойном состоянии духа; совсем приготовился: пособоровался, прежде того приобщился и вчера опять исповедался и приобщился Святых Тайн, и в благоговейном настроении ждет своей скорой кончины. Дай Бог и всякому такое настроение при кончине! Дай Бог и право на такое настроение! А раб Божий Николай имеет это право: он жил доброю христианскою жизнию со времени обращения ко Христу и всецело предан Христу, свидетельством чего служит то, что он единственного своего сына посвятил на служение Церкви Христовой. Когда Емильян еще ребенком был болен, отец его дал обет – если выздоровеет, посвятить его на служение Церкви, так и сделал.

18/30 мая 1899. Вторник.

Вчера ночью, после ванны, простудил желудок во время сна и сегодня едва до обеда мог заниматься переводом – вечером не мог.

19/31 мая 1899. Среда.

Труднейший день: страданье желудком и в то же время необходимость беспрерывно то выдавать деньги, то рассчитываться.

20 мая/1 июня 1899. Четверг.

Слабость и лежанье целый день, и чтение «Анны Карениной» Толстого.

21 мая/2 июня 1899. Пятница.

Тоже не мог ничего делать, а целый день лежал; зато желудок почти совсем исправился, и «Анну Каренину» я прочитал. Давно пора было познакомиться с этим великолепным произведением графа Толстого, уже более двадцати лет появившимся на свет. Что за мастерство! Все выведенные лица, почти из бронзы вылитые, стоят перед глазами! Как выдержаны характеры, кроме, впрочем, самого Каренина. Зато вполне симпатичных личностей ни одной. – Спасибо, что посланница навязала прочитать по поводу спора тогда за столом у них!

22 мая/3 июня 1899. Суббота.

Все время до полудня не смог выдержать за переводом – слабость одолела.

По уходе Накая стал просматривать пришедший утром «Дальний Восток» и в первом же номере прочитал, что 6 мая, между прочим, и на мое имя дан Высочайший рескрипт и пожалован бриллиантовый крест на клобук. Должно быть, Победоносцев и Саблер, по доброте своей, хотели утешить меня за отъезд миссионеров. Утешение излишне, но крест не мешает – для Миссии чем больше представительности, тем на всякий случай лучше.

Всенощную отстоял, но от проповеди (сегодня была дьякона Кугимия) ушел – опять ослабел; не знаю, завтра будет ли сил служить.

Идет ураган, начавший во время всенощной, и теперь то притихнет, то страшно рвет.

[Пропуск в оригинале]

25 мая/6 июня 1899. Вторник.

Получены четыре ящика из России с церковными и миссийскими вещами, и в первый раз от Жевержеева такой сюрприз, что я руками развел. Выписаны были шесть облачений священнических и шесть дьяконских для архиерейского воскресного богослужения, все – одинаковой парчи; а пришли все – такая сброд-каледа, что в одном стихаре даже рукава совсем другой парчи, чем полы; в ризах: риза одной парчи, пояс другой, эпитрахиль третьей, поручи четвертой и так далее. Напишу, что отошлю ему обратно, а он пусть вернет деньги; или же пусть вернет половину, а в счет другой пойдут сии облачения, которые в таком случае можно разослать по деревенским Церквям (исключая тот стихарь, который даже и в деревню не годен). – Наши коммерсанты куда ненадежнее английских, из которых порядочный ни один подобного не сделает, как бы ни был далек от покупателя!

26 мая/7 июня 1899. Среда.

О. Феодор Мидзуно из Коофу пишет, что совершил крещение двадцати двух взрослых и детей, приготовленных к тому катехизатором Николаем Абе. Вот и новая Церковь! Только насколько она прочна, Бог весть. О. Мидзуно уверяет, что будет стоять твердо, ибо с одной стороны – Найто, обратившийся из католиков и не любящий католичество, будет охранять ее от нападения католиков; с другой стороны – Хиросе, перешедший из протестантства, будет оберегать ее от протестантов. Это о. Мидзуно пишет серьезно, но похоже на комизм. Церковь из бедняков, однако ж и не рассчитывающих на Миссию; разве кто девчонку попросит воспитать в Женской школе. Во всяком случае луч благодати Божией, хоть и тускло, засиял там и теперь уж не угаснет. Благослови Бог!

На всенощной, пред завтрашним праздником Вознесенья, не мог мазать святым елеем – предоставил о. Павлу Сато; проклятая болезнь желудка все еще мучит.

27 мая/8 июня 1899. Четверг.

Вознесенье.

Дождь; в Церкви христиан совсем мало. Я служил, но крест передал в конце о. Павлу Сато, – очень уж устал, не оправившись.

Вечером с Накаем перевели несколько тропарей в январскую книжку Житий Святых, готовимую к печати вторым изданием Саввой Хорие.

28 мая/9 июня 1899. Пятниц.а

Кончили перевод всех паремий. Завтра примемся опять за исправление перевода Нового Завета.

29 мая/10 июня 1899. Суббота.

30 мая/11 июня 1899. Воскресенье.

31 мая/12 июня 1899. Понедельник.

Едва мог кое-как заниматься и служить от несносного этого расстройства желудка. И расположение духа оттого такое скверное, что хоть умереть! Усталость от труда чувствуется. Да и как не быть ей? У всех есть своего рода каникулы; я вот девятнадцать лет с последнего приезда в Японию не имею ни отдыха, ни каникул – вечно или труд, или забота на душе. Терпя потерпях тя, Господи! Помоги!

1/13 июня 1899. Вторник.

Иоанн Синовара, катехизатор в Мидзусава, пишет: «У меня родился третий ребенок, дайте прибавку к жалованью, согласно правилу». Вот тебе и раз! Руку с помощью протянуть нельзя, чтобы не обратили в правило! Что на Соборе прошлого года сжалился и помог многосемейным, то уже и правило на будущее! Да и как отвратительно! Точно у протестантских миссионеров: родился ребенок – сейчас сто ен прибавки, точно премия за производство детей! – Отвечено ему: правила прибавлять за рождение ребенка у Миссии нет и быть не может. Скоро будет Собор; если на нем Ваш священник будет рекомендовать Вас к возведению в катехизаторы из помощников, то Вы будете возведены (ибо, действительно, проповедник он не бесплодный), а с тем вместе возвысится и Ваше содержание на две ены в месяц. – Ныне же я послал ему от себя частно три ены на пеленки.

2/14 июня 1899. Среда.

О. Тит Комацу писал недавно, что сделал собрание своих катехизаторов для совещания об оживлении проповеди, и имеет вследствие того нечто важное сообщить мне, почему и прибудет в скором времени в Токио для свидания со мной. Сегодня и прибыл.

– Что такое сообщите? – спрашиваю.

– Катехизаторы нашли нужным поставить одного из них диаконом, и выбор пал на Иоанна Судзуки, что в Оцу; он согласен принять сан. Так вот я об этом явился сообщить Вам и просить поставить его диаконом.

– Да проповеди это чем же поможет? Дьякон не может совершать таинств; в отдельности от священника он не может делать более, чем катехизатор. Какие же причины возводить его в дьякона?

– Катехизаторы будут слушаться его.

– Они священника-то не слушают. Что делает ваш Фома Оно, не давший ни одного крещения за год, тогда как и он, и Вы хвалились, что в Мито много слушателей и какие знатные есть слушатели? Трудятся ли, как должно, Сайто, Ямада, Сугои? Вероятно, Вы не поощряете их лени, а дьякон лучше их побудит? Да вообще, этот предмет уже избитый, что дьяконство для проповеди не много значит; на Соборах об этом толковано и перетолковано. И Вы об этом приходите не в обычное время трактовать, как о чем-то новом и многополезном! – Нет ли чего сообщить более приятного?

Но – ничего не нашлось. И потому я о. Титу кратко и ясно сказал, что Иоанн Судзуки диаконом поставлен не будет, велел угостить его обедом и распрощался с ним.

3/15 июня 1899. Четверг.

Во втором часу пошел с Накаем смотреть в Кинкикан кинематограф сцен из американо-испанской войны. Лучшего ожидал. Особенно гадки показались пляски американцев и испанцев накануне сражения. Так ли русские воины проводят сии Часы! Ушел, половины не досмотревши, особенно потому, что нужно было с Нумабе отправлять по Церквам содержание служащим на седьмой и восьмой месяцы.

4/16 июня 1899. Пятница.

О. Феодор Мидзуно вернулся из Коофу; говорит, что новокрещенные – усердные к Церкви христиане, к богослужению хорошо собираются; тамошнего катехизатора Николая Абе хвалит за серьезное поведение, познакомился с интеллигентным людом в Коофу – поэтами, журналистами, чиновниками, и сам пишет в газеты и сочиняет стихи; но народ этот про веру от него не слушает и знать не хочет никакой веры, только для Церкви на вид хорошо, что катехизатор знаком с порядочными людьми в городе. Проповедывать Абе плох, говорит же о вере в простом разговоре; молитвы субботние и воскресные с христианами совершает и говорит на них краткие поучения. – Католическая проповедь в Коофу плоха, хотя там и живет французский патер; у протестантов – успешна.

Был репортер газеты «Дзидзисимпоо» спросить, как я смотрю на домогательство буддистов добиться для себя признания государственною верою?

Я ответил: «Разумеется, несправедливо будет, если Правительство удовлетворит их просьбу, игнорируя христианство. Христиане тоже японцы; Правительство должно охранить и их интересы (хонго-суру), конечно, под условием, что они будут подчиняться правилам, которые угодно будет Правительству установить касательно всех вер здесь; например, доставлять Правительству сведения о числе верующих, о расходах, о школах; допускать ревизовать свои школы и подобное. Наша Церковь готова исполнять все подобные правила и взамен того надеется признания Правительством прав на ее существование в Японии и охраны ее религиозных интересов"…

5/17 июня 1899. Суббота.

О. Сергий Судзуки пишет из Оосака, что Фома Танака, катехизатор из Вакаяма, вступил в компанию с протестантскими катехизаторами двух сект для проповеди там, и спрашивает ныне, задним числом, можно ли это? А о. Сергий спрашивает у меня, можно ли? И в то же время пространно излагает, что «нельзя»; между причинами, представленными им на то, главная та, что «протестантские проповедники загребают жар чужими руками, из-за того-де у Моисея Мори – что под руководством Фомы Танака водворен на проповедь близ Вакаяма – нет доселе никакого успеха, а у протестантов там есть, и именно с тех пор, как Фома вступил в союз с ними; они везде трубят, что они то же, что и „сейкёо”, и народ слушает их, а Фома и Моисей – в дураках».

Сколько уж опытов было, что протестанты навязываются к нам в дружество и союз! И установлен образ отношения к ним; дружны и мирны мы с ними и со всеми, не исключая язычников, но какой же может быть союз с ними в проповеди при столь многих важных пунктах диаметральной разности с ними. Православный проповедник только что окончит проповедь, что источники вероучения Священное Писание и Священное Предание, а протестант вслед за сим будет доказывать, что Священное Предание не существует. Православный научит о семи таинствах, а протестант отвергнет это и скажет – только два таинства и есть, и так далее.

Вот комиссия-то! Язычник из провинции Мито просится в Катехизаторскую школу, язычник из провинции Эциго просится вообще в духовную школу, язычник-каторжник из тюрьмы в Хоккайдо, чрез четыре года имеющий кончить свой термин каторги, просится заранее в Семинарию! Конечно, отказ всем. А желательных учеников в Катехизаторскую школу и Семинарию хоть шаром покати!

О. Мии из Кёото пишет, что отъезд в Россию Окамото с ним отложен опять до следующего судна, второго июля. Ну уж этот Окамото!

За всенощною, пред завтрашним завтраком, было очень мало христиан. После всенощной Дзинбоо, христианин из Одавара, живущий в Асакуса, привел «каро» из Одавара, страдающего головною болью и схватившегося за Христа – «желает-де креститься», а вероучения – ни гу-гу. Дал ему «Осиено-кагами» и молитвенник, а завтра скажу о. Семену Юкава, чтобы наставил его в вере, если желает слушать.

6/18 июня 1899. Понедельник .

Духов день.

Пред Литургией было крещение нескольких младенцев; между прочим – уже трехлетнего сына бывшей ученицы нашей школы Лидии Оота, жены протестантского секретаря одного епископа.

Литургия и потом вечерня – соборне; за последней я читал молитвы; лучше бы было, если бы сии молитвы были не столь витиеваты и многословны.

Расстриженный Павел Ниицума просил исповедаться у меня – отослал к священнику. Прости, Господи, не могу одолеть отвращения к сему человеку. Быть может, на его месте я был бы еще более преступен, но тогда я разве не имел бы отвращения к сей преступности? Господь с ним, пусть исповедуется, приобщается Святых Тайн, пусть спасается, но священники есть для руководства его, – Навязывается с своею службою Церкви, «хоть-де не официально»; и не впервой уже после расстрижения – как же можно! Пусть берет на себя «правительственную службу», как он в чувстве неукротимой гордости при смиренном виде изображает, что может. И в церковной-то службе, на которую просится, он предполагает, между прочим, обращать в христианство министров; достаточное мерило для него!

7/19 июня 1899. Понедельник.

Литургию, с восьми часов, служил о. Павел Сато с о. Романом Циба. Кроме учащихся, никого в Церкви не было.

Павел Ниицума приобщался, потом служил панихиду в сороковой день по своей жене Марии. Просил меня; я предоставил священнику. И с какой стати архиерейским служением по его жене? Тогда всякий христианин станет требовать от меня того же, что неисполнимо.

Послано по шесть ен на два месяца катехизатору Луке Кадзима в Хиросима на лечение его и на пищу сыну-семинаристу, отправившемуся ухаживать за ним, – ибо уже при смерти, страдая параличом более трех лет и в то же время получая катехизаторское содержание… Сущее несчастье! Катехизаторы большею частью или лентяи, или больные – вообще народ ни на что не способный больше, как жить, почти совсем праздно, на церковный счет; ученики в школах – последний отброс – полубольные, или слабые, почти никогда не достигающие окончания курса с здоровым телом. (Думал ныне послать в Академию первым, оканчивающего курс Никона Мацуда, но уже пластом лежит от головных болей; хорошо, что никому не промолвил о намерении послать его.) Печально!

8/20 июня 1899. Вторник.

Был Константин Думчев, знаменитый русский скрипач, девятнадцатилетний юноша, со своим отцом. Послезавтра будет давать концерт в Йокохаме. Концертировал в Сибири до Порт-Артура включительно; пожал лавры в Шанхае; вероятно, пожнет и здесь. На вид славный, здоровый молодой человек; отец и мать, путешествующие вместе с ним, видимо, охраняют его от влияния бед молодости.

9/21 июня 1899. Среда.

О. Игнатий Мукояма из Окаяма пишет длиннейшее послание, из которого только явствует, к прискорбию, что Церковь в тех местах очень туго растет.

Георгий Абе двухсаженным письмом дает знать, что он желает катехизаторствовать в Оотавара и на следующий год; желательно только, чтобы не с таким бесплодием, как в минувшем.

Яков Канеко просит поставить катехизатором для Ямагата старика Моисея Кобаяси – «уважаем он там-де», но учения еще не знает; если придет в сентябре сюда заниматься в Катехизаторской школе еще год да будет заниматься с большим успехом, чем доселе, то в будущем году может быть послан в катехизаторы в Ямагата.

Стефан Мацуока, катехизатор в Фукуока, на Киусиу, просит внимания и любезности Павлу Муроками, христианину из Карацу, отправляющемуся в Токио. Был я внимателен и любезен в субботу: угощал Муроками и его спутника-язычника, долго говорил с ним и расстался только перед всенощной, пригласив и его помолиться, завтра также пригласил к Литургии в такой торжественный праздник и потом опять ко мне на чай и беседу. Но Муроками не был ни на всенощной, ни в Духов день на Литургии, ни потом у меня. Недаром все катехизаторы, бывшие в Карацу, ропщут на Муроками, знать; благочестия у него не видно, а желание играть роль больше; оттого и на всех катехизаторов он жаловался мне.

10/22 июня 1899. Четверг.

11/23 июня 1899. Пятница.

Записать нечего, кроме того, что нечего записать. Дождь, слякоть. Я полубольной от неисправившегося еще желудка (ужели он так и останется, и в гроб скоро уложит меня, не дав докончить переводы?).

Накаи болен своей «какке» до того, что сегодня утром мы должны были прервать занятия, и он ушел в постель; вечером прислал сказать, что не может прийти (да и утром едва приплелся).

От нечего делать я занялся переводом накопившихся расписок.

12/24 июня 1899. Суббота.

Яков Ивата, катехизатор в Фукурои, описывает свою Церковь как самую негодную – «ни у кого из христиан-де ни веры, ни доброго поведения нет». Сам своею леностию и дрянностию расстроил Церковь и жалуется на христиан!

13/25 июня 1899. Воскресенье.

У обедни были: артист-скрипач Константин Михайлович Думчев, его отец Михаил Фирсович и мать. Пришли еще до Обедни (прибыв из Иокохамы для того собственно, чтобы помолиться сегодня в Церкви); спросил у них «куда из Церкви», и, узнав, что прямо обратно в Иокохаму, я пригласил их после службы позавтракать у меня. Но из Церкви зашли ко мне вместе с ними еще четверо русских и после чая сидели-сидели, и конца не было их сиденью; как сказать было им «прощайте», а Думчевым – «пойдемте завтракать»! А всех пригласить смешно было бы, – есть нечего было бы всем. Наконец, Михаил Фирсович спросил: «Нет ли чего посмотреть в Токио?» – «Как не быть! Музеи"… и прочее. Кстати, тут же был и сегодняшний проповедник Емильян Хигуци (которого тоже нельзя было бы не пригласить обедать). «Вот вам и чичероне», – сказал я, указывая на него. «Отправимтесь; прежде всего пообедаем, потом будем смотреть», – продолжал старший Думчев, и снялись все разом. Успел я шепнуть Константину: «А я хотел было после завтрака просить Вас сыграть». Он тотчас же сообщил это отцу, который, прощаясь, говорил: «А мы это устроим». Увидим, устроят ли. Крайне жаль было, что непрошеные гости лишили удовольствия позавтракать вместе с Думчевыми и послушать артиста. Приглашали на концерт в Иокохаму, во вторник, но в России архиереи разве бывают на светских концертах!

14/26 июня 1899. Понедельник.

Утром был на экзамене в Катехизаторской школе по Догматике. Экзаменовались в старшем курсе двое, только и находящиеся в нем; ничего, годны для проповеди в деревнях, как и сами деревенские. В младшем пять, из коих только двое довольно надежны; остальные глупы, особенно Степан Такахаси, бывший разносчик газет, только дрова рубить и годен. Истощение учеников для Катехизаторской школы дошло до крайности.

15/27 июня 1899. Вторник.

Был на экзамене у семинаристов: седьмой курс, выпускной, где одиннадцать человек, отвечали хорошо; шестой, где четверо всего, преплохо: толковали Ветхий Завет, а Историю Ветхого Завета знают хуже двенадцатилетних девчонок Женской школы; то же – оскудение учеников до последней крайности!

Фома Танака, катехизатор в Вакаяма, пишет, что прекратил общение с протестантами в проповеди; о. Сергий Судзуки сообщил ему то, что я написал о. Сергию о сем. Но Фома жалуется на о. Сергия за то, что он, недавно погребая христианина в Вакаяма в дождь, не захотел идти на кладбище в ризах, и спрашивает, «каковы правила насчет сего»? Жаль, что Вселенская Церковь не предвидела сего вопроса! Отвечено, что риз дождем портить не следует и что о. Сергий не погрешил, снявши их и пошедши в простом платье.

Из Ецуя приходили трое христиан – врач Танабе, Сея и еще один – просить поставить им священником диакона Павла Такахаси.

– Но в вашей Церкви два священника, и им-то дела мало, так что о. Павел Савабе часто то в Одавара, то в Сиракава отправляется – зачем же третий?

Молчат.

– Скажите мне причины, по которым просите.

– Моисей Хамано желает.

(Вот-те и раз! Этот негодяй, только что выпущенный из тюрьмы, где два года сидел за наглый обман города – поставлял для водопровода забракованные чугунные трубы – осмеливается изъявлять подобные просьбы, и его слушают, потому что он все еще богач!)

Я ответил: пусть христиане прихода Ецуя купят приличное место под Церковь, построят Церковь, тогда они будут иметь право просить для себя священника. А Церковь построить действительно нужно, ибо в Церкви в Коодзимаци молиться всем тесно.

Обещались подумать об этом. В дальнейшем разговоре упомянуто было имя Павла Хирума (развратившегося христианина в Коодзимаци, тоже богача), что, мол, и ему предложат пожертвовать на строение Церкви, причем Танабе заметил, что он ныне стал родственником Хирума: «женил недавно сына на его дочери».

– Повенчали в Церкви?

– Нет, этого не было.

– Как? По-язычески? Оба христианина и без христианского брака сошлись на жительство? И это с Вашего позволения? Как же Вы беретесь хлопотать по церковным делам, когда в семье у себя остаетесь язычником? Вернитесь домой и скажите Вашему сыну и его жене, чтобы они прекратили сожительство на нынешний пост, попостились, исповедались и приобщились в праздник Святых Апостолов; им отпустить грех можно, потому что вина больше Ваша, а не их; потом попросите священника повенчать их, и пусть живут с Богом! Тогда и Вы можете участвовать в церковных делах; без того вперед я не приму от Вас ни слова по Церкви.

– Поговорю с Хирума, – отвечает.

– Опять Хирума! Скажите ему, что участь его ужасна, если он не покается. Прочитайте ему вот что Апостол Петр пишет о подобных (и я прочитал им 2Петр. 2, 20–22). – Деньги он в могилу не унесет, наложницы только до гроба, а потом вечный ад, если останется закоснелым…

16/28 июня 1899. Среда.

На экзамене в Катехизаторской школе и в шестом классе Семинарии по толкованию Евангелия; довольно порядочно отвечали.

В мужских школах беда от оскудения учеников, а в женской, наоборот, от изобилия. Просятся и просятся. Больше восьмидесяти учениц поместить в школе нельзя; в нынешнем году с десяток кончат курс; кандидатки на место их давно уже имеются; а за ними ныне девочек двенадцать тоже имеются, которым неизвестно, когда откроются свободные места в школе; а за этим еще не перестают поступать просьбы. Дочери служащих Церкви принимаются на полное церковное содержание; с прочих требуется плата: полная – пять ен, половинная – две с половиною ены, или меньше, если очень бедны и усиленно просят.

Кончилась комедия: господин Окамото Риуноске явился сегодня в девятом часу вечера объявить, что второго числа следующего месяца он в Владивосток не уезжает, как окончательно было решено, и уедет ли когда после – неизвестно. Восстали против его отправления в Россию: министр иностранных дел Аоки, женатый на немке и протестант; Торио, завзятый буддист; Кацура, министр военный – из-за его репутации (как убийцы корейской Королевы – Окамото прямо этого не говорит, но это очевидно). Не хотят давать ему поручения исследовать религии в Европе, как дано было таковое два года тому назад. Нынешний премьер Ямагата, министры внутренних дел Сайго, просвещения Кабаяма – не противятся его отправке, но тоже, как видно, не хотят ничего сделать и в пользу его. Долго плел Окамото все это, стараясь выпутаться из затруднения предо мною (для храбрости, кажется, и хватил немного, лицо было очень красное). Но я, поняв, наконец, в чем дело, поспешил уверить его, что нисколько не в претензии на него; кстати, и в Россию не писал никому (кроме о. Феодора) о его намеренном путешествии; рекомендательные же письма у о. Мии; неудобство одно – растратился он на подъемные о. Мии, да и я тоже – дал ему семьдесят ен на платье; больше сего решительно не о чем сетовать. Обещал я известить о. Мии о неотправлении второго числа и вообще о том, что затормозилось дело, и звать его на Собор к одиннадцатому июля, что и сделал тотчас по отбытии Окамото.

17/29 июня 1899. Четверг.

На экзамене в третьем классе Семинарии по Гражданской истории отвечали весьма хорошо; видно, что прилежно учатся; класс сократился уже до шестнадцати человек, да и из тех трое отсутствовали: двое по болезни уехали домой, один – Акила Кадзима – уехал ухаживать за больным отцом, который в параличе и при смерти.

Бывший катехизатор Никита Сутамура привел своего приятеля Кагава, журналиста, и просил поговорить с ним о вере. Кагава прямо заявил, что ни во что не верует. Начав Сократовским методом с ним – вопросами о душе, ее свойствах и прочем, я мало-помалу довел его по крайней мере до того, что он перестал насмешливо улыбаться, а сделался серьезным слушателем. В заключение дал ему несколько христианских книг и сказал на его вопрос, что он может приходить ко мне для разговора о вере всегда, когда хочет, с трех часов дня.

18/30 июня 1899. Пятница.

На экзамене в Катехизаторской школе по Священной истории; свои билеты хорошо отвечали; спросил другое, путались.

Из Коофу прибыл катехизатор Николай Абе. На днях просил увольнения оттуда – открытая причина, что мать непременно желает видеть его; не столь явная, но более сильная, что подвергается опасности женского искушения. Я поспешил дать ему увольнение, и он ныне прибыл, кажется, уцелевший от женского соблазна (от которого гибнет значительное число наших молодых проповедников). Пусть идет к матери в Вакуя, непременно сделает ее христианкой; кстати же, их дом бок о бок с домом о. Бориса Ямамура, и мать знакома с семейством о. Бориса; потом пусть женится и возвращается на службу в Коофу, где благодаря ему началась Церковь. Рассказывал он про католиков в Коофу – совсем в упадке их дело; живет там французский патер, с которым познакомился Абе, но только ропщет на японцев и сочиняет книгу против протестантов, из которых методисты там очень сильны благодаря отлично устроенной и ведомой женской школе, в которой воспитывают дочерей все лучшие люди города, из которых многие сделались протестантами.

19 июня/1 июля 1899. Суббота.

На экзамене в первом классе Семинарии по Катихизису, где восемнадцать по списку, шестнадцать налицо; отвечали по заученному бойко, на возражения молчали.

Когда после экзамена вернулся я домой, приходит Андрей Минамо- то, кандидат Санкт-Петербургской Духовной Академии, учитель Семинарии, и просит уволить его от церковной службы; отец-де требует от него денег и нашел для него место, более дающее оных, чем служба в Семинарии (где 35 ен в месяц). Отец – Павел Минамото (приемный его отец – родная его фамилия Кавасаки), бывший катехизатор, тоже оставивший церковную службу, или лучше – отставленный от нее, ибо не один год злоупотреблял церковным содержанием, получая оное, как катехизатор, а занимаясь на оное светскими делами в Хоцинохе и Аомори, по городским выборам.

Я прямо отказал в увольнении, сказав, что и права не имею увольнять, ибо он воспитан Церковью для службы ей; издержаны на него тысячи церковных денег, потому что поступил в Семинарию с обещанием служить Церкви, послан в Академию вследствие обещания служить Церкви. Ныне, если он, вопреки всем этим обещаниям, оставит церковную службу, то сделает грех пред Богом и бесчестный поступок пред людьми. Если он и отец его хотят запятнать себя грехом и бесчестием, то я силою не могу удержать их от этого, но позволения и благословения своего на то не даю.

Ушедши от меня, в Семинарии он объявил своим товарищам – учителям, что бросает церковную службу (чтобы поступить куда-то наемным переводчиком).

Итак, из двенадцати посланных мною в Академию шести уже нет, только шесть остаются на службе Церкви. Из первых двое померли (Мацуи в Петербурге, Намеда здесь), четыре обманули и ушли. Другие шесть долго ли продержатся, Бог весть! Итак, в Академию, если вперед посылать кого, то нужно с большим разбором – угадывать надежных для службы людей, если таковые найдутся когда-нибудь.

Целый день сегодня я был глубоко опечален этим низким поступком из среды самых избранных, по-видимому, людей. Но стоит ли печалиться? Если свинец – не серебро, то что же тут печального? У всякого предмета свое свойство. Не печально, а комично то, что я, старый дурак, не умею до сих пор отличить свинца от серебра. Но знать и мое свойство – слепота на это. – Оттого в академии вперед едва ли кто отправится. Нынешнего же отступника – Минамото – легко можно заменить одним из оканчивающих ныне курс; кстати, был он – Минамото – глуп и бездарен паче всех своих товарищей. Преподавал только, задавая «отселе доселе», а это может не хуже его Никон Мацуда или Суда, первые из оканчивающих теперь.

20 июня/2 июля 1899. Воскресенье.

До Обедни был Иоанн Фукасе, купец из Цуяма; хвалил катехизатора Фому Такеока; значит, его можно будет оставить там и на следующий год.

За Обедней был из русских полковник Ванновский, долго потом просидевший у меня и все время зло критиковавший японцев; военное искусство у них – сколок с немецкого, но без всякого разумного усвоения и размышления, к которому они (будто бы) и неспособны; купечество их бесчестно – при всяком удобном случае старается только надуть, и прочее, и прочее. После вчерашнего бесчестного поступка Андрея Минамото я не мог уже так защищать японцев, как то обычно мне. Да и прав ли я, защищая всегда японцев? Стоят ли они того? Не десятки, а сотни воспитанных мною для службы Церкви японцев не обманули ли меня и Церковь? Айз ныне служащих, кто же не механически, а разумно и сердечно служит? Не знаю таковых!

21 июня/3 июля 1899. Понедельник.

На экзамене в Женской школе, где налицо семьдесят восемь учениц. По Закону Божию младшие три класса отвечали почти все так, что лучше нельзя ответить. Во время дальнейшего экзамена – средних по физике – я пригласил Савву Хорие со мной и отправился домой. Здесь я ему, как воспитателю Феодора и Елены Янсен, сообщил – ему первому – свое решение отправить Феодора в Россию, в Семинарию, для того, чтобы он, как русский, научился говорить по-русски. Он выслушал и одобрил, так как прежде и сам просил о том же. Потом говорит:

– И об Елене надо подумать.

– Что ж об ней? Ей в Россию некуда и незачем ехать. Она останется учительницей при школе (ибо ныне тоже кончает), пока хороший человек из служащих Церкви посватается за нее.

– Но ей недостаточно нынешнего ее образования. Что же это за школа (коно гакко-нани)! Теперь ее нужно в «Коо-то дзёгакко» или в «Сихан-гакко» отдать.

– Это в школы-то, которые по умственному уровню не только не выше, а и равны ли нашей, а по нравственному несравненно ниже, как школы безрелигиозные!..

И я не выдержал и сильно рассердился на это самооплевывание человека, служащего Церкви. Укорил его, что он безрезонно хулит наши церковные школы, припомнил и прежние его хулы на них (Женскую школу и Семинарию); укорил за то, что он в этом и во всех подобных обстоятельствах слушается своей жены, у которой язык – точно змеиный; так она своими насмешками и презрительными речами о «русоволосой иностранке» до того отравила душу матери Павла Накаи, что та возненавидела бедную сироту Катю, приемную дочь Павла, и эта не смеет в дом его показаться, к глубокому огорчению Павла. Хорие рассердился, сказал, что исследует это дело, и ушел. И хорошо, если исследует. Только пользы от этого не выйдет, потому что все-таки останется под башмаком своей Нонны и не перестанет быть самооплевателем: горбатого могила исправит. А мне потом досадно стало, что не в меру рассердился. Но, знать, это – напоминание «скрепиться и быть настороже», ибо ежегодно в это время много раздражающего – то неосновательные требования, то неисполнимые предложения и подобное; так пусть сегодняшнее не повторится ни в каком случае, а быть всегда хладнокровным и рассудительным, – этого совершенно достаточно, чтобы дело шло как следует. Если бы я сказал сегодня Хорие хладнокровно и спокойно: «Елене не нужно поступать ни в какую школу, и она не поступит», было бы то же самое, что будет ныне, но без треволнений и перебранки, что безгрешнее и авторитетнее. Вперед и поступать так. Впрочем, и меня, знать, нелегко исправить от гневливости.

22 июня/4 июля 1899. Вторник.

На экзамене в Женской школе у средних по Закону Божию отвечали отлично.

Сказал Ивану Акимовичу Сенума, чтобы наставники рассудили и решили, кого из двух оставить для преподавания в Семинарии из ныне кончающих курс, Петра Суда или Никона Мацуда, на место ушедшего Андрея Минамото. Сказал еще ему, чтобы наставники-академисты не вздумали и ныне, как при уходе Исигаме, просить о надбавке жалованья: была бы тщетная просьба: раз – денег на то нет, другое – они получают больше всех священников; надбавить им было бы несправедливо, не надбавляя священникам; на последнее же Миссия не имеет средств.

Елисавета Котама, начальница Женской школы, просила позволения напечатать формы аттестата для кончающих курс так, чтобы обозначены были предметы преподавания в школе, а не как доселе, что, мол, «кончила курс в Духовном училище». Разумеется, пусть напечатают. Елисавета рассказала, что принимали совсем разно, смотря по тому, чему училась: какую-то из наших приняли за простушку сначала, но узнав, что она изучала, совсем переменили обращение с ней.

Фома Оное, катехизатор в Коодзимаци, родом из Кагосима, приводил свою тетушку-язычницу, недавно прибывшую оттуда, чтобы посмотреть Токио. Она рассказала, между прочим, что Любовь Ицидзи, года четыре тому назад кончившая курс здесь в нашей Женской школе, ныне учительницей в Женской школе в Кагосима. Даже она учительницей, самая плохая из кончивших тогда! А сколько других учительниц из нашей школы! Везде их желают и везде считают лучшими. А Хорие осмеливается говорить: «Куда наша школа! И нужно-де для довершения образования поступить в Сихан-гакко!» Как было не рассердиться вчера! Чего нашей школе не достает? Из наук даже химия и физиология преподаются; из рукоделий – шитье, вязанье, вышиванье – высших качеств (где бы еще вышили такие золотые облачения на престолы и жертвенники!). Из хозяйства – домашняя бухгалтерия и стряпня. Словом, все, что может быть преподаваемо в японских женских школах (не исключая игры на кото), хотя иное, быть может, не в таких размерах, как инде где. Но, кроме всего этого, богословские науки в обширном размере: Священная история Ветхого и Нового Завета, Катихизис пространный, толкование Священного Писания, Церковная история, Нравственное богословие, Догматика – последовательно, чего и в помине нет в языческих женских школах. Богословские науки, развивая и обогащая ум, в то же время полагают прочное основание нравственности, отчего выходящие из нашей школы везде служат образцами доброго поведения. И отдать из нашей школы в языческую, в омут религиозной тьмы и нравственной путаницы! И этого хотел для своей воспитанницы начальник «Айайся», старший из переводчиков богословской литературы! Как было не рассердиться вчера! Но лучше бы не сердиться; на всякий чох дурака или злобного не наздравствуешься. И вперед избави Боже от того!

О. Семен Мии очень смущен тем, что не едет в Россию за остановкой Окамото, и просит послать его самостоятельно за сбором на построение храма в Кёото. Нельзя! Как можно в денежном деле положиться на японца! Положим, о. Мии – честный человек, и я считаю его за такого; но ведь и Андрей Минамото был честный человек, и я никогда не предполагал, чтобы он в состоянии был обмануть Церковь – а вот обманул же из-за каких-нибудь десяти ен или около того в месяц; у о. Мии же на руках при сборе могли бы очутиться тысячи… Нужно памятовать и урок «Доосися» – там, вероятно, тоже были очень честные люди из японцев… Итак, лучше не подвергать о. Мии искушению, а Миссию опасности убытка и бесславия. Притом же и неспособен он для сбора – характер не такой у него – совсем простоватый и беспечный.

23 июня5 июля 1899. Середа.

На экзамене в Женской школе выпускные толковали Православное исповедание не хуже лучших катехизаторов; видно, что Догматику усвоили отлично; один из младших классов по Церковной истории ответил весь на 10† и на 10.

Из священников прибыл о. Семен Мии, но прежде всего к Окамото – прибыл вчера и сегодня до двух часов был у него; тот еще не теряет надежды быть отправленным в Европу для исследования религий. На случай, если не состоится это, о. Мии долго убеждал меня послать его в Россию за сбором на построение храма в Кёото. Но тщетно: раз – в Кёото христиан всего человек двадцать, другой – смотри выше.

На вопрос, нет ли кого из Церквей о. Мии, поступающих в Катехизаторскую школу с будущего сентября, он ответил отрицательно.

Вероятно, так ответят все священники. – Пришло время закрыть Катехизаторскую школу; пока шло переустройство сословий, связанное с переменой Сёогунского правления на Микадское, много было людей, не знавших, что с собою делать; из них и наполнялась Катехизаторская школа. Ныне все пришло в норму: сословия вновь сложились, определились, открыли для себя течения, которых и держатся; лишних людей нет, идеалистов и подавно – в этом практично-материалистическом народе. – Отныне все надежды на Семинарию, в которую отдают нам детей бедняки, не имеющие средств повести их по светскому образованию. Половина из поступающих обыкновенно еще забракованные по телесным или душевным немощам в светских заведениях. Оттого из двадцати, которых еле-еле набирается к приему, дотягивают до окончания курса счастливо, если половина (как ныне), или два-три всего (как кончат в будущем году). – Катехизаторство обратилось в промысел, но так как он дает всего десять-четырнадцать ен в месяц, то и мало желающих отдаться ему. – Роптать ли за это на японцев? Но ведь они же язычники, или только что оставившие язычество. Если бы они были так идеальны, возвышенны, бескорыстны, как мы того желаем для наполнения наших школ и рядов наших катехизаторов, то они были бы лучше нас самих, и мы бы не нужны были здесь. Итак, спокойствие и благодушие! Бог все устроит к лучшему!

24 июня/6 июля 1899. Четверг.

На экзамене в Семинарии во втором классе, тринадцать учеников, преплохо отвечали по Священной истории Нового Завета. Жалкий наставник этот кандидат Киевской Академии, Марк Сайкайси; если и уйдет, не жаль будет; только о деньгах и думает; для того заводил свою частную школу русского языка, напечатал книгу-учебник, но школа исчезла, книжки тоже, должно быть, принесли один убыток.

Когда перечитывал с секретарем Нумабе, в двенадцатом часу, Кейкёо-хёо, пришла телеграмма: «Ваше Преосвященство, согласны ли принять меня в свою Миссию? Письмо шлю. Инспектор Семинарии игумен Вениамин. Благовещенск». Это, должно быть, бывший недавно здесь гостем один из тамошних наставников Семинарии хорошо отозвался о Миссии – и вот результат. Но о. игумен стоит на большой дороге к большим званиям и потому для Миссии был бы очень кратковременным гостем. Довольно было гостей. Господь с ним! Телеграмма оставлена без ответа.

Явились отцы Петр Кавано, Игнатий Като, Сергий Судзуки. Первых двух выслушал. У о. Кавано, как всегда, вяло, у о. Игнатия весьма живо и интересно. С его маленьким сыном Филимоном было чудо: Ангел Божий охранил его от огня, когда одеяло над ним и мат под ним горели; он проснулся и прибежал к матери без искры на платье. Другое чудо было – исцеление ребенка, осужденного на смерть доктором медицины, вследствие крещения, испрошенного его матерью.

26 июня/8 июля 1899. Суббота.

В половине девятого начался в Семинарии «соцугёо-гисики» (выпускной акт) и продолжился час. Сначала прочтены были списки и розданы наградные книжки первым всех классов, не исключая и выпускного. Потом кончившим курс даны дипломы. Кончило двенадцать; из них один оставлен при Семинарии преподавателем (Петр Суда), другой посылается в Россию как русский для изучения русского языка (Феодор Янсен), третий безнадежно болен чахоткой (Конон Амано); девять выпускаются в катехизаторы. Я сказал им краткое поучение, чтобы выходили на службу «с радостью и благодарностью к Богу», ибо выходят на дело апостольское, «с мужеством», ибо дело несомненного успеха и продолжающееся в вечность, «со смирением», ибо если будут иметь успех, то он от Бога, «с терпением», ибо если и неуспех, то не от них, если только добросовестно будут трудиться, чтобы вполне передавали себя «воле Божией» и прочее. – Остающиеся пели стихи выходящим под аккомпанемент Иннокентия Кису на фисгармонии, но очень вяло. – Инспектор Иван Акимович Сенума сказал выходящим поучение «не угашать духа, чтобы растоплять лед недоверия и равнодушия к вере, с которыми встретятся». – Один из остающихся прочитал поздравление выходящим, на которое один из выходящих ответил отличною речью, тоже написанною и прочтенною. Выходящие пропели остающимся прощальную песнь под тот же аккомпанемент, но так вяло, что можно было заснуть; к счастью, скоро кончили. После я говорил Кису: «Зачем так плохо положил на ноты?» – Говорит: «Времени не было». Начат акт и кончен пением молитвы. Гостей было человек тридцать, то есть священников человек десять, учителя, из Женской школы начальница Елисавета Котама и Евфимия Ито, кое-кто из катехизаторов. По окончании гости приглашены на чай с печеньем (по десять сен налицо) в редакции «Синкай»; было всех тридцать два-три; в Женскую школу, кроме того, отослано угощение на двоих. Звал я и кончивших курс (Семинарии – одиннадцать и Катехизаторской школы – двоих) сюда на угощение, но остающиеся семинаристы пришли просить не отнимать их от Семинарии, ибо и там приготовлено было угощение (для остающихся) на пятьдесят пять человек (по пять сен за печенье для одного); мы-де «сообецу- квай» для них устрояем. Поэтому угощение для кончивших отправлено было в Семинарию. И там-то они все вместе веселились и ораторствовали с десяти до четырех! Даже не обедали в двенадцать часов, чтобы не расстраивать свой «симбокквай», происходивший в столовой, а удовольствовались своей порцией «кваси» и китайским чаем, выговорив вместо обеда завтра обед особенно хороший.

После чая наставники Семинарии зашли ко мне, чтобы подписать свидетельство Феодору Янсену, по поводу отправления его в Россию, в Семинарию. Еще они просили прекратить издание их журнала «Синкай» (Духовное море) – «мало-де сотрудников осталось». Ладно, пусть прекратится. Плохо ведется, потому что они ленятся писать, да и способностей к тому нет. Печатается всего триста экземпляров, да и те идут только к катехизаторам и остаются дома. Выручки от него в год почти никакой, а расход порядочный; пользы духовной едва ли больше, чем выручки. Итак, пусть умрет, подобно многим другим религиозным изданиям, возникающим, точно пузыри на воде, и так же скоро лопающимся. Плохое время теперь для религиозной литературы вообще. И книг наших тоже теперь никто не покупает, но книги мы не можем не печатать – они у нас не скоропреходящего интереса, со временем они непременно оценятся.

Выслушал донесения священников о. Павла Морита и о. Иоанна Катакура; у обоих Церкви в довольно хорошем состоянии, особенно у первого.

После всенощной в алтаре при всех сделал выговор катехизатору Игнатию Мацумото за весьма плохую его проповедь, только что произнесенную, и сказал, чтобы вперед писал и предварительно приносил ко мне для просмотра, что делают все, и чему он не последовал, очевидно, по лени.

По окончании службы четверо священников исповедались у меня, после чего мы все вместе прочитали вечернее правило там, в Крестовой.

Вчера и сегодня погода бурная и дождливая.

27 июня/9 июля 1899. Воскресенье.

Литургия в сослужении шести иереев, из коих пять были пришедшие на Собор. После Литургии позвал редактора Петра Исикава, только что вернувшегося из путешествия по Церквям для собрания сведений для церковной истории, и говорил ему внушить о. Петру Кано исполнить его прежнее желание проситься из Одавара; сторонники его убедили не делать сего – растаял он от их сладких речей, и не предвидится конца разладу одаварских христиан. А между тем стоило бы ему сказать твердо сторонникам своим: «Спасибо за любовь! Но я следую примеру Святого Григория Богослова: „Не лучше я Ионы пророка, бросьте меня в волны, и пусть они улягутся”… Прошусь из Одавара, чтобы успокоилась эта мятущаяся из-за меня Церковь"… И то же дело было бы сделано. Был бы назначен туда новый священник, не причастный мятежным чувствам ни той, ни другой стороны, и это было бы маслом на волны. Но нужно, чтобы о. Петр сделал это совершенно самостоятельно. Избави Бог, заподозрено будет, что я желаю его удаления из Одавара: сторонники его неотвязно пристанут: «Оставь его нам!» Противники его восторжествуют: «Добились, наконец, удаления о. Кано, – Епископ его перевел». – И каким вредом это отозвалось бы для других Церквей! Священники наши – плохие; везде есть нежелающие их и везде стали бы добиваться удаления их, по примеру Одавара. – После обеда выслушивал пришедших священников.

28 июня/10 июля 1899. Понедельник.

Утром – чтение прошений из разных Церквей к Собору.

В одиннадцать часов прием кончивших курс воспитанниц Женской школы; было одиннадцать, две больны. При школе остаются шесть. Говорил им наставление – расчувствовались, заплакали; оделил крестиками перламутровыми – благословеньем Иерусалимского Патриарха Гермогена, иконками Божией Матери и Спасителя, молитвенниками, христианскими брошюрками (по десять каждой).

После обеда выслушивание пришедших на Собор священников. Между этим делом Василий Оогое, сын старика Алексея, принес показать диплом, только что полученный им на окончание курса в Университете по юридическому факультету; сегодня был там выпускной акт в присутствии Императора; кончилась моя обязанность платить за его обучение в Университете; дал 3 ены на кваси. – Василий Кикуци, из Онгасаварасима прибывший, был с визитом; приятно было перекинуться приветом с очень старым знакомым, тридцать два – тридцать три года тому в Хакодате безуспешнейше учившимся у меня по-русски; потом помогавшим мне водвориться в Токио, причем хотел надуть меня на двести ен; потом врачом, пускавшим людей по миру калеками; изобретателем несгораемого горна; безуспешным разводителем овец на Онгасаварасима, но успешно обогатившимся там на разведении сахарного тростника.

Всенощная в сослужении восьми священников, после которой семь из них исповедались у меня; вместе потом прочитали Правило.

29 июня/11 июля 1899. Вторник.

Праздник Святых Апостолов Петра и Павла.

Настоящий трудовой день, какие бывают только во время Собора.

Утром выслушивание священников. Литургия в сослужении восьми иереев и молебен. После до десятого часа вечера беспрерывная толчея – отправление учеников и учениц с их просьбами на дорогу денег и снабжением брошюрами и иконками, выслушивание священников, гости – между прочим, полковник Ванновский, позавтракавший со мной; патриот он несомненный, но уж слишком завзятый: Корею мы должны иметь под нашим протекторатом, японцы в военном отношении – совершенная дрянь; барон Розен – антирусский, Поклевский – секретарь, и совсем враг России, как поляк (что должно быть ярко), и прочее.

30 июня/12 июля 1899. Среда.

Первый день соборных заседаний. Все было благополучно. Смотри соборные протоколы.

По окончании вечернего заседания, в шестом часу, отправился на Цукидзи к аглицкому епископальному миссионеру Исааку Думану (Isaak Dooman), приславшему мне вчера письмо о скандальном поведении нашего катехизатора в Каназава Петра Такеици. Оказывается, что Такеици ровно ничего не делает по проповеди, а пьянствует, ходит в театр, рассорился со своею женою и прогнал ее, а после, встретив ее на улице, тут же публично побил ее. Об этом ему – Думану – писали из Каназава, и он показал мне письмо. Об этом же свидетельствует гостящий теперь у него учитель английского языка в Каназава, англичанин. Я поблагодарил Думана за предупреждение и обещал тотчас же послать священника для исследования поведения Такеици.

Вечером выслушал опоздавшего к началу Собора о. Николая Сакураи, священника в Хоккайдо, написал метрическое свидетельство дочери П. Смысловского, учителя русского языка в Саппоро, и прочее.

Во время послеобеденного заседания собора о. Сергий Глебов явился, вызвал меня в паперть и сказал, что получено известие о смерти Цесаревича – Наследника Георгия Александровича. Царство ему Небесное! В понедельник здесь будет торжественная панихида: посланник просит отслужить ее в Соборе; жаль, что певчие разошлись по домам; пропоют причетники.

1/13 июля 1899. Четверг.

Рано утром плачущий о. Петр Кано: «Что делать? Выходить из Одавара или нет?»

– Не могу на это ни полслова сказать. Поступайте вполне самостоятельно. Скажу Вам «выходите» – сторонники Ваши не отстанут с просьбами «оставь нам о. Кано», но это бы еще ничего, главное – враги Ваши скажут «вот мы выжили о. Кано, Епископ удалил его», а это страшным вредом отзовется на всю Церковь, – везде станут выгонять своих священников. Итак, от меня Вам ни «да» ни «нет».

Но посоветовал ему: если он решит проситься из Одавара, то сегодня же отправится туда и предупредит о том своих сторонников (чтобы они не сказали потом, что он обманул их, давши слово, при отправлении на Собор, не проситься из Одавара), но ни слова не говорить о вчерашнем прошении Собору его врагов (Кометани и Со) оставить их во владении о. Павла Савабе, что собственно и повергло его в отчаяние и слезы.

Он и отправился в Одавара.

Собор произвел распределение катехизаторов и размещение кончивших ныне курс. Распределение было произведено в классной комнате; завтра оно прочтется в Церкви.

2/14 июля 1899. Пятница.

Третий и последний день соборных заседаний. Утверждено распределение катехизаторов. Из немногих предложений Собору о разных предметах Фома Танака, катехизатор в Вакамия, между прочим, просил Собор уничтожить в обряде оглашения слова «проклинаю» и «плюю» – грубы-де; и как же старые священники – оо. Матфей Кагета, Петр Сасагава, Борис Ямамура – раскритиковали это предложение! А молодые, как о. Симеон Мии, Сергий Судзуки, Павел Морита были за исключение сих слов. В конце прений почти все встали за оставление сих слов в обряде оглашения, как они были доселе.

В одиннадцатом часу явился из Одавара о. Петр Кано и с ним толпа его сторонников. Подал он прошение, но «чтобы его устранили только из Одавара, оставив за ним другие Церкви его нынешнего ведения». Я не принял прошения, сказав, что только для Одавара мы не сможем поставить священника; пусть он или откажется от всего нынешнего своего прихода, или остается по-прежнему в Одавара. Он ушел вниз переписать прошение. Но, увы! приятели его удержали от сего, и остался он, по-прежнему, на нынешнем своем месте. Пусть!

В двенадцать часов дня истощились все дела, подлежащие вниманию Собора, и все прения, и Собор закрыт.

В шесть часов вечера о. Симеон Мии уехал в Каназава исследовать поведение катехизатора Петра Такеици, и если он окажется виновным во всем том, в чем обвиняют его протестантские миссионеры, немедленно снять его оттуда и привезти сюда или же прямо там лишить его звания катехизатора.

Был командир крейсера «Разбойник» Иосиф Васильевич Коссович, наговорил столько неприятного про управление морским ведомством, про адмирала Верховского и прочее, что крайне печально стало. Понятно, почему постройку судов у нас заказывают за границей… советовал Коссовичу сойтись и поговорить с полковником Ванновским; один все хвалит (сухопутное свое), другой все хулит (морское свое). Интересно бы слышать их разговор.

3/15 июля 1899. Суббота.

Послесоборные хлопоты: расчеты, кому сколько послать на дорогу по случаю перевода на другое место; женатым посылается и на жену, на детей, на перевозку имущества; по железным дорогам велел (священникам также) по третьему классу; выдача жалованья и дорожных отправляющимся на службу, кончившим курс и прочим.

Из Нагасаки от консула пришло известие, что 10/22 числа пароход Добровольного флота «Москва» зайдет в Нагасаки, по пути в Одессу, значит – к тому времени Феодору Янсену нужно быть в Нагасаки для отправления в Санкт-Петербургскую Семинарию.

Из России от сына Осипа Антоновича Гошкевича, бывшего Хакодатского консула, получил книгу, произведение Осипа Антоновича «О корнях японского языка». Видно, что дело мастера, хоть и небольшое.

За всенощной пел уже хор причетников с Дмитрием Константиновичем Львовским, отличным тенором и регентом, во главе, за роспуском школ на каникулы. После пискотни и крика девчонок удивительно мягко и приятно звучит этот хор, хотя к концу каникул и он надоест и захочется опять звенящих и оживляющих звуков.

После всенощной, как обычно, исповедь священников пришедших на Собор.

4/16 июля 1899. Воскресенье.

Литургия в сослужении шести священников.

Посланник Розен приезжал по поводу назначенной завтра панихиды по Цесаревиче Георгии. Не то, что Хитрово, – этот не просил «поскорей», не говорил, «стульев у нас в Церкви нет», когда служили панихиду по Царе Александре III; Розен же – «как бы поскорей»! Уверил я его, что дольше двадцати минут не будет, тем более что и хора большого теперь нет. «И Евангелие поскорей?» – «Его совсем не будет». – «А что же? Апостол?» – «И Апостола на панихиде не полагается». – Успокоился несколько барон сими новыми для него сведениями. Насчет же стульев успокоительного сообщения барону сделать не мог.

Вечером, в девятом часу, визит нанес bishop Awdry, тоже по поводу завтрашней панихиды; как видно, не хочется ему быть на ней, а не сделать любезность нельзя; я уверил его, что барон не будет в претензии, если бишопу завтра что-либо помешает быть на панихиде; об участии же бишопа к нашему трауру, явленое сим визитом, я барону скажу, и он останется доволен сим. Проговорили мы с ним до половины десятого. Оказывается, что дело проповеди, и особенно школьное дело, и у них не более блестяще, чем у нас; школьное-то еще у нас получше – учеников больше. – Спрашивал, не буду ли я в претензии, если он пошлет проповедника на остров Хацидзёосима, – «Отнюдь нет!» – Прежде наш год жил там без плода, пусть теперь ихний поживет.

5/17 июля 1899. Понедельник.

В десять часов панихида в Соборе по Цесаревиче Георгии. Были: принц Арисугава и вся японская знать, дипломатический корпус, наше Посольство и моряки с «Разбойника»; стояли первые на правой стороне с принцем на коврике у правого клироса, вторые – налево, третьи (наши) – прямо за облачальным местом. Пели на клиросе: Дмитрий Константинович Львовский и человек двенадцать японцев, теноров и басов – пели прекрасно. Служили со мною четыре священника. Свечи держали все присутствующие в Церкви. Было и много наших христиан.

Целый день занят был приготовлением корреспонденции в Петербург по поводу отправления Феодора Янсена туда. Написал прошение в Святейший Синод обер-прокурору, Митрополиту Санкт-Петербургскому Антонию.

6/18 июля 1899. Вторник.

Писанье дальнейших писем в Петербург для Янсена: ректору Семинарии, о. Феодору Быстрову и прочим. После обеда все сдано было на почту. Приготовлены ему письма в руки: к Нагасакскому консулу, в Петербург. Сданы ему дорожные, передано платье, принесенное портным, – совсем снабжен он в дорогу.

Между тем целый день, особенно утром, беспрерывно приходили священники прощаться пред отправлением к своим местам. Снабжены иконами, крестиками, дорожными.

Вчера, 5/17 июля, был замечательный день в сношениях Японии с иностранцами: прекратилось право экстерриториальности иностранцев – они в Японии должны жить и судиться по японским законам и японскими судьями; зато и имеют право везде жить по Японии и путешествовать без дозволительных билетов, как доселе было.

7/19 июля 1899. Среда.

Утром, в пять часов, Феодор Янсен пришел попрощаться пред отправлением в Нагасаки и в Россию на пароходе Добровольного флота «Москва». Благослови Бог его не только научиться говорить по-русски, но и пройти Академию, а потом сделаться добрым служителем Церкви Божией здесь!

Священники приходили прощаться и снабжаться нужными церковными вещами, и сегодня почти все уже отбыли.

Оставшиеся на каникулы шесть семинаристов, которым некуда идти, переведены в дом Миссии, и с завтрашнего дня в Семинарии не будет ни кухонного, ни ванного дыма. Если кто из священников, которые все в нынешнем году останавливались в Семинарии, не уйдет еще завтра, то ему снесут обед и ужин отсюда.

В восьмом часу вечера вернулся о. Симеон Мии с следствия о поведении катехизатора Петра Такеици в Каназава. Вот человек, которому никогда нельзя поручать следствия, который по природе не способен к нему! Давал я наставления, как произвести – во всем, по-видимому, был согласен со мной, и поступил совершенно наоборот.

«В Каназава, прежде чем Такеици узнает о Вашем прибытии, расспросите христиан, епископальных катехизаторов, миссионеров и непременно жену», – говорил я ему. Он из Токио, прежде чем отправиться, написал Такеици, что едет расспрашивать о нем по поводу письма ко мне Reverend Dooman’a, что, разумеется, дало время Такеици приготовиться и подготовить людей. Прибывши в Каназава, о. Семен прямо отправился к Такеици и вместе с ним производил расследование о нем. Разумеется, Такеици оказался чист, как голубь. «Никогда не был пьян, в театр заглянул только раз, чтобы проводить жену посмотреть какую-то знаменитость, прилежен к проповеди пуще всех инославных миссионеров и проповедников», – обо всем этом свидетельствуют католические патеры, их проповедники, протестантские миссионеры, их проповедники, и все «удивляются, откуда на Такеици стряслась такая беда обвинений?» (Тогда как у Такеици никогда ни одного крещения не было в Каназава, а у всех прочих успехи.) – «Что до развода с женой, то, конечно, жена во всем виновата, – была ленива, сварлива и прочее, и прочее. Такеици, правда, иногда бил ее – как нельзя не бить такую жену – и на улице ее толкнул дождевым зонтом – вот и вся его вина, больше он ни в чем не повинен; и не он развелся, а она ушла от него и теперь уже замужем за другим. Такеици Петру тоже сватали другую, протестантку, но миссионерка не захотела этого брака, она-то и подняла всю эту бурю против Такеици».

Больше часа, ни слова не проронив, слушал я изложение всего этого о. Симеоном Мии и впервые постиг, какой он плохой священник, да и плохой христианин. Последнее он особенно обнаружил горячим спором со мной, когда я, выслушавши его, произнес решение.

– Обвинений в лености, пьянстве и подобном я не коснусь, так как Вы оправдываете его во всем этом. Пусть по-вашему. Но он, в противность заповеди Спасителя, отпустил свою жену, не имея за нею вины прелюбодеяния; за это свое преступление он исключается из катехизаторов.

– Она сама ушла от него.

– Неудивительно; Вы же сами говорили, что он бил ее.

– Она была плохая жена.

– Он – муж, глава, отчего не учил, не наставлял ее?

– Ее мать не хотела, чтобы она жила с ним.

– Тысячи подобных причин можно привести, и ни одна не отменит прямой заповеди Спасителя, кроме причины, которая указана Им Самим, – а этой причины не было.

– Но она теперь живет с другим, стало быть, любодействует.

– Мы с вами не иезуиты, чтобы так извращать смысл развода, это-то и есть вина Такеици, что он заставил ее любодействовать…

Жену Такеици о. Семен не видал, ее ни о чем не спросил, а это – главное, что я наказывал ему, чтобы не слушать только одну сторону. Говорит, что был у ней, но не застал дома; а в другой раз не потрудился заглянуть. Конечно, вместе с этим теряют силу все речи, наговоренные ему Петром Такеици и его сторонниками о жене. Все это я втолковывал ему долго, и все бесполезно. Такого глупого и, главное, такого антихристианского человека я впервой вижу в нем. В заключение я сказал ясно и решительно: «Беру голый факт: Петр Такеици нарушил прямую заповедь Спасителя, отпустив свою жену, поэтому проповедником учения Спасителя быть не может. Завтра утром я ему скажу это и уволю со службы; сегодня же уже поздно, возьмите его и ступайте вместе с ним ночевать в Семинарию». (Такеици не явился ко мне, а был где-то инде.)

8/20 июля 1899. Четверг.

Утром переноска книг с третьего этажа дома в библиотеку посредством учеников, оставшихся на каникулы, ныне почти все перенесены; срединные полки сняты, и третий этаж, то есть подкрыша большого дома, может служить кладовою для сухих вещей.

Так как о. Мии и Петр Такеици сами явились, то в одиннадцать часов я их позвал. При свидании сказал быть и секретарю Нумабе. Приняли благословение. Сели.

– Давно не видались, – приветствовал я Такеици обычною фразою. Он отвечает тоже приветствием.

– Слышал, что Вы с женою развелись. Правда ли?

– Да, развелся.

– И причина?

– Рассказать?

– Непременно скажите.

– С самого начала?

– Много рассказывать не нужно. Я вчера все в подробности слышал от о. Симеона. Мне нужно только слышать от Вас самих, имели Вы достаточную причину развода или нет?

– Да, достаточную.

– То есть Ваша жена сотворила грех прелюбодеяния?

– Нет, этого не было.

– Больше этого мне ничего не нужно и слышать от Вас.

Я вынес японское Евангелие, прочитал ему Мф. 5, 32 в доказательство того, что Спаситель придавал особенно важное значение заповеди нерасторжимости супружества; еще Мф. 19, 9.

– Видите, что Вы, будучи проповедником учения Спасителя, нарушили одну из самых прямых и важных заповедей Его. Поэтому самому Вы не можете быть больше проповедником и отрешаетесь от этой должности и звания. Знаю, что Вы можете многое наговорить в свою защиту: жена-де была дурного нрава, она-де сама оставила меня, мать ее не хотела, чтобы она жила со мной, и прочее, и прочее – все это я уже слышал от о. Мии, но все это языческие резоны, укажите мне в Слове Божием хоть одну из этих причин, как достаточную причину развода?.. Итак,

если Вы желаете продолжать служение катехизатором, то сойдитесь опять с Вашей женою; пусть она уведомит меня, что живет с вами и вперед не оставит Вас. – Вы будете поставлены проповедником в одну из Церквей, исключая Каназава, где Вы так скомпрометировали себя. Если Вы не можете сего, то не можете и служить Церкви. – У Вас катехизаторское жалованье за восьмой месяц – возьмите его себе; кроме того, вот Вам пять ен на дорогу от Каназава; еще десять я пришлю Вашей матери на дорогу Вам и ей до Вашей родины Токусима. Эти пятнадцать ен я, конечно, не могу поставить на счет Церкви, потому расписки не нужно, – это мое личное дело.

Сказавши все это, я встал и ушел, потому что, решительно, тягостно было; терять катехизатора всегда для меня составляет мучение; прошлую ночь я почти не спал, продумал и промучился.

О. Мии молчал, когда я говорил с Такеици. Но когда ушли они, Нумабе пришел сказать, что о. Мии просит свидания и имеет нечто сказать – он не спокоен духом (фуансин). Я сказал, чтобы пришел в половине первого часа; думал, что он опять будет защищать Такеици, и собирался учинить за это ему отличную головомойку. Но, к счастью, опасение мое не оправдалось: пришел он опять в роли пастыря, заботящегося о своем стаде.

– В Каназава непременно надо послать катехизатора.

– Кого? Все распределены.

– Акилу Ивата, который родом оттуда. На месяц или на два только, пока забудется этот скандал с Такеици.

– Но Иокохама как? Поговорите с о. Павлом Сато, заведующим Иокохамской Церковью; если он будет согласен отпустить Акилу, то тотчас телеграфируем ему, чтобы явился сюда, если и он – Акила – найдет возможным отлучиться из Иокохамы, то и отлично!

О. Мии побежал к о. Павлу Сато, получил его согласие; дали телеграмму Акиле, который через три часа явился из Иокохамы, тоже не нашел препятствий к отлучке, почему сейчас же получил дорожные до Каназава, пять ен экстренных и отправился, чтобы завтра обойти всех своих христиан в Иокохаме, сказать им причину отлучки, сделать прочие приготовления и послезавтра отбыть в Каназава. Мать его и жена с детьми останутся в Иокохаме.

О. Алексей Савабе был и говорил, между прочим, что священники советовались о памятнике о. Анатолию и положили справиться в Нагоя, сколько будет стоить эмалевый крест предположенной величины? Денег на памятник уж собралось ен триста. – Когда умер о. Анатолий! А они все еще советуются о памятнике ему! И это только потому, что христиане пристают к ним с вопросами, что же с деньгами, которые мы пожертвовали на памятник о. Анатолию? Под рассказ о. Алексея я молча думал: когда буду умирать, не забыть бы запретить и думать о памятнике мне. Тоже, пожалуй, задумают сооружать; и только мучение им, безденежным, – жертвовать на вещь совсем бесполезную, а там еще носиться, точно кошка с салом, с собранным пожертвованием – вот так много лет и все-таки не знать, что делать. Фу!

9/21 июля 1899. Пятница.

Целый день работа с семинаристами по разборке периодических изданий, накопившихся за несколько лет на третьем этаже (под крышею большого дома), приведение их в порядок и приготовление для переплета. Завтра это дело, вероятно, кончится.

Между тем отбывавшие последние священники приходили прощаться. О. Симеон Мии окончательно заявил себя не только православным христианином, но и достодолжным иереем: просил извинения (без всякого к тому намека с моей стороны), что не понял с самого начала важности проступка Петра Такеици, состоящего в разводе с женой без вины ее в прелюбодеянии. – Видно, что христианство у самих, по-видимому, лучших наших людей не всосалось в плоть и кровь – лежит на поверхности души слоем еще чуждого элемента.

10/22 июля 1899. Суббота.

Вокруг домов Семинарии надо провести дождепроводимые канавы для вывода воды наружу. Чтобы заказать сию работу, ждал архитектора Кондера, обещавшего быть утром. Но дождь, рубивший беспрерывно целый день, помешал ему явиться. Воды на дворе Семинарии налило ужас сколько, и все собирается у зданий или под ними и, всасываясь, производит сырость, что вредно и для домов, и для жильцов. Действительно, канавки нужны, и жаль, что при постройке Семинарии мы не устроили их. Ныне исправим этот недосмотр.

Симеон Томии, доселе служивший катехизатором здесь, в Каида, согласно его желанию, назначен в Тега, провинции Симооса, из которой он родом. Жена его, беременная первым ребенком, должна была по их расчетам родить в следующем месяце. Поэтому просил Симеон оставить его до родов и оправления жены после них в Токио. Не в первый уже раз подобная просьба; просили и до него молодые катехизаторы с беременными женами о подобном. И всегда меня возмущала эта просьба, Пресвятая Богородица, будучи непраздною, путешествовала из Назарета в Вифлеем; а тут иногда день, полдня, несколько часов боятся совершить жены, которым еще месяц или месяцы до разрешения! Ободрил я Симеона и его жену, и они отправились. Часа два, три всего нужно было ехать по чугунке; и в вагоне приключились жене первые боли родильницы; потом собравшиеся для встречи Симеона христиане Тега приняли его и жену в лодку, из которой, когда высадили ее и довели до катехизаторского помещения, она тотчас же разрешилась от бремени, одарив Симеона дочкой, которая, как и мать, совершенно здоровы – насколько это полагается в их состоянии. Урок вперед и другим молодым катехизаторам – не останавливаться и в подобных обстоятельствах от исполнения их обязанностей и надеяться на покров Божией Матери и хранение Ангела-Хранителя.

11/23 июля 1899. Воскресенье.

За обедней из русских был москвич Александр Иванович Виноградов, агент Московского дома Коншина, фабриканта ситцев. После Обедни он, русские два купчика из Иокохамы и полковник Ванновский пили чай у меня и завтракали. Прибыл Виноградов завязать ситцевые дела с здешними купцами, но поручил это дело русскому банку, которому оставил образчики ситцев. Мне также принес целую кучу оных и оставил, несмотря на мой отказ употребить их в пользу, так как дел с купцами не имею. На фабрике Коншина выделывается до двадцати пяти тысяч разных рисунков ситцев; и каждый год много рисунков меняется; сюда Виноградов привез двенадцать тысяч образчиков разных рисунков, даже мне сегодня, без всякой нужды, оставил до восьмидесяти образчиков, из которых половина пренелепейших рисунков. Сорок человек рисовальщиков заняты на фабриках Коншина и семь тысяч рабочих.

Иоанн Судзуки должен по назначению Собора перейти из Оцу в Такасаки, но, как всегда, делает затруднения, лишь только коснется его. Пишет огромное письмо о том, о чем прежде я уже слышал от о. Тита Комацу и в чем отказал – «дай денег на содержание отца его» (старого развратника, и доселе остающегося язычником и, кажется, продолжающего жить с наложницей, имеющего двух сыновей старше Иоанна); «дай на уплату разных долгов его». Завтра пошлется ему пять ен со словами, что больше не дастся ни гроша, пусть и не просит. Вдвоем с женой получает четырнадцать ен, при готовой квартире, и вечно клянчит, а катехизатор почти всегда самый бесплодный! Пусть бы уходил со службы – меньше дрязг было бы!

12/24 июля 1899. Понедельник.

Прекраснейшая погода. День занят был уборкой книг, картин и прочего с третьего этажа дома в библиотеку.

13/25 июля 1899. Вторник.

Ужаснейшая погода с ночи до полудня: темнота, дождь с ветром. Послал в Карасуяма чрез о. Тита Комацу земельные церковные документы, хранившиеся в Миссии. Был у христиан, как раз у черты города куплен на их собственные деньги участок земли для церковного употребления; и уже построен был там церковный дом, в котором собирались на молитву, в котором и я пять лет тому назад молился с ними и говорил им поучение. Говорили потом, что земля эта понадобилась Правительству под железную дорогу; в таком случае, конечно, невозможно было для Церкви удержать ее.

Недавно христиане чрез своего катехизатора Василия Ямада спрашивали у меня позволения продать землю, ибо выгодно для них покупается. Я думал, что это под железную дорогу, и ответил, что запретить продажи не могу. Но вдруг о. Тит, их священник, придя в собор, объясняет мне, что совсем не под железную дорогу, а под непотребные дома. Я тотчас же написал, что «не позволю продать». Поднялась возня у них! Пишут: как, мол, прежде – «можно», а теперь – «не позволяю»? Шлют катехизатора для объяснений. Наконец убедили и самого о. Тита, когда он отправился туда для объяснений, это «совсем, мол, не для дзеороя». Уже не знаю, как он пришел к заключениям совершенно чуждым тому, что мне прежде говорил, только сегодня и от него пришло уверение, что продажа не зазорная, и просьба позволить продажу, то есть выдать им хранящуюся в Миссии купчую. О том же опять и от них пришло прошение с длинным рядом печатей под ним. До того всё омерзительно, что я не смог и прочитать, а выдал секретарю земельные документы и велел отослать к о. Титу для передачи в Карасуяма, но при этом строжайше запретил ему и им говорить о моем дозволении или недозволении, вообще так и иначе упоминать мое имя по сему земельному делу. Насильно удержать я их от продажи не мог, ибо не я им купил землю; но, избави Бог, потом станут говорить: «Вот это была прежде церковная земля, но Епископ позволил продать ее для теперешнего употребления»! А употребление ей, наверное, будет скверное. Христиане же получат выгоды несколько десятков или сотен ен, которые прахом и пойдут.

Феодор Янсен пишет из Нагасаки, что благополучно прибыл туда, но что еще дней десять придется ждать прихода «Москвы», которая теперь в Порт-Артуре. Чрез Хорие просит пятнадцать ен на прожитие в гостинице там. Завтра пошлю, но напишу, чтобы о своих нуждах вперед писал мне прямо, не чрез сего гневливого пессимиста Хорие.

14/26 июля 1899. Среда.

Заказы мастеровым ремонтных работ, уборка богослужебных книг с третьего этажа (из-под крыши). Отправка Конона Амано домой, Павла Мураи в Одавара. Первый вчера выписался из больницы, но худ, бледен и слаб, служить Церкви не может. Сказал ему, что если совсем поправится здоровым за год, до будущего года, то может на Собор явиться и будет назначен на катехизаторскую службу. Мурай же, ученик, внезапно захворал «какке» с самым опасным симптомом – сильным сердцебиением, за три дня исхудал; отправлен для излечения.

Был генерального штаба генерал-майор Николай Александрович Василевский, «состоящий для поручения при Командующем войсками Приамурского военного округа». Пожелал взглянуть на Собор и с колокольни на Токио. Я показал ему. Очень симпатичный генерал, долго служивший в Польше; говорил, что ксендзы – главная поджигающая сила поляков к ненависти против русских; «не вера это – римский католицизм – а политическое орудие», – говорил генерал.

Боже мой, сколько денег расходится ежедневно! Кроме вышеозначенных: Амано на дорогу – 3 ены, Мураи на то же и пищу – 7 ен, вчерашнему Янсену (послано) – 15 ен; приходит подрегент Лука Орита: «Мать больна в Кагосима, просит помощи, нечего послать, одолжите». Получает 12 ен с женой и ребенком – где же ему иметь, что послать? – «Вот Вам 5 ен; 4 от меня – не требуют возврата, 1 ену возвратите». – Приходят от иподиакона и катехизатора Андрея Имада: «Старший сын его захворал „секирибео” (дизентерией, ныне не редкой в городе); просим 20 ен в долг, с вычетом потом из жалованья по три ены в месяц». Получает 23 ены, но детей куча, и родители на его пропитании, младший брат также, где ему все возвратить? Дал 10 ен: «Шесть ен пусть возвратит, как пишет, четыре ены от меня ему даны». – Приносит Исайя Мидзусима брошюру, им составленную, «О Творце», и при печатании иллюстрированную изображением шести дней творения из альбома «Собор Святого Владимира». По обещанию, дал ему за труд 5 ен. Благодаря сему поощрению ныне у нас уже немало вероучительных брошюр. Не было бы поощрения, были бы брошюры? Сомнительно.

Приходил инспектор Семинарии Иоанн Сенума: «Ученик Судзуки (сломавший ногу и лечившийся в городском госпитале) готов к выписке из госпиталя, но счет за лечение его прислали в 40 ен. Я уже писал отцу его о деньгах за лечение; он ответил, что всего не может заплатить, а половину готовы», – «Нечего делать, напишите ему, что я дам 20 ен; пусть скорее шлет другие 20, чтобы сына его выручить из госпиталя». – «Сейчас же напишу», – ответил Сенума и ушел, но я твердо знаю, что Судзуки – христианин в Сиракава – 20 ен не пришлет, ибо беден он и плох нравственно. Придется мне завтра или послезавтра внести все сорок ен. – Таковы расходы ежедневно по тем или другим поводам и причинам. Но Бог мне Судия, если я ошибаюсь, делая все подобные расходы со спокойною совестью! Как бы я отказал Орита или Имада? Не было ли бы это немилосердием? Конечно, благоразумие спрашивается употребить все его действие. Имада не дано 20 ен, а только 10, Орита дано очень скромно. Но не дать бы совсем, совесть за день измучила бы меня точно так же, как мучает, когда – что случается чрезвычайно редко – я ошибся и дал кому не следовало давать. – Господь посылает Миссии деньги; Господь и вперед пошлет на дела, угодные Ему. Не дай только, Господи, употребить хоть копейку неблагоразумно, не сообразно с волей Божией! Господь удостоил меня быть Его милостынераздаятелем – помоги же, Господи, тщательно блюсти экономию Его милостей! – Конечно, самое безопасное в видах ответственности пред Богом – не ставить на счет Церкви все, что можно не ставить, или в законности чего есть хотя малейшее сомнение. Так, на вышеозначенные 4 ены Орита, 4 ены Имада, 5 ен Мидзусима не взято расписок; это значит, что эти расходы пошли на счет моего личного жалованья, которое, хотя не менее меня самого принадлежит Церкви, все же дает мне и некоторое право располагать им более свободно.

15/27 июля 1899. Четверг.

В церковных письмах ничего замечательного. Василий Накарай, катехизатор в Сендае, женится; послано обычные 10 ен помощи ему, да прежде того справлена здесь платьем невеста его, кончившая здесь курс в Женской школе и бывшая год учительницей.

16/28 июля 1899. Пятница.

Нифонт Окемото, катехизатор в Оою, Араи и прочих, женится на высватанной ему в Куроиси катехизатором Титом Айзава, должно быть, очень бедной, потому что в просьбе о деньгах говорит, что нужно послать 15 ен невесте. Просит 25 ен с вычетом из жалованья его; послано 15 ен без вычета, но с советом обойтись экономней. Просил Нифонт себе невесты из Женской школы, но отказали ему, о чем я теперь только что узнал. Женился он в прошлом году на первой ученице из выпускных, Елене Саваде, красивой и умной. Но чрез три месяца умерла она. Теперь за вдовца не хотят наши выпускные: «Он-де не имеет надежды сделаться священником». Вишь чистолюбицы!

Павел Накаи, оправившись от «какке», приходил. Посылаю его для поправления здоровья в страну куда-нибудь. Он хочет в окрестности Кёото. Ладно. Так как он слаб еще, то пусть с ним едет сестра его Варвара ; двоим на дорогу туда и оттуда и на прожитие двадцать дней там обещал 38 ен.

Говорил Накаи, что его приемная дочка Катя (дочь Маленды), ныне пятнадцати лет, за невозможностью бывать у него, так как мать Накая не любит ее, пишет ему письма и в них выражает свое намерение сделаться монахиней: «Кончу-де курс, останусь учительницей при школе, потом попрошу, чтобы меня отправили в женский монастырь в Россию, изучу там монашескую жизнь и, вернувшись, осную здесь женский монастырь. Из учениц-де многие до сих пор питали желание сделаться монахинями, но все потом выходили замуж – я же питаю твердое намерение"… Намерение свое она доказывает тем, что сделалась в последнее время очень богомольною. – Я советовал Накаю благодушно принимать эти заявления, одобрять их (они во всяком случае полезны тем, что укрепляют и углубляют религиозное чувство), но удерживать ее от обещаний и клятв, для которых она еще слишком юна и незрела.

17/29 июля 1899. Суббота.

Вчера в японских газетах и в английских здешних распубликовано постановление Министерства внутренних дел, которым христианская вера признается существующею в Японии и подвергается некоторой регламентации, приобретая вместе с тем, конечно, и покровительство закона и властей. Знаменательное постановление! Буддийские бонзы в последнее время усиленно хлопотали о признании буддизма государственной религией; не удалось это им; к чему мертвецу усиленное предсмертное трепетание – жизненных сил не вернет!

Мы с своей стороны сделаем все, что Правительство велит; а велит оно немного: объявить имя нашей религии, проповедников ее, место их жительства; если будет строиться храм или молитвенный дом – причину того, размеры постройки и прочее подобное, – все самого внешнего свойства.

Петр Кураока, катехизатор в Одавара, вторичным письмом решительно просит перевода в другое место: в Одавара нечего делать ему, ибо Церковь в расстройстве, и не предвидится конца разлада. – Послано о. Петру требование поскорее уладить мир между христианами; приложено и письмо Петра Кураока, а сему, последнему, написано: «терпи и старайся, со своей стороны, о примирении христиан между собою и всех с ее священником».

Думал о Моисее Кавамура, ризничем, лучше, чем он оказывается. Получает, при готовой квартире, 24 ены в месяц – гораздо выше диаконов, не говоря уже о катехизаторах, а сам лишь иподиакон. И сейчас пристал с просьбой:

– Чтобы больше работать в Церкви, мне нужно нанять служанку – прибавьте на это.

– Чего работать-то? Час-два в сутки достаточно. Да и то теперь, когда нужно перетирать иконы на третьем этаже, потом сушить ризницу, – дальше что же? Целый год и делать-то нечего. Но пусть не останется просьба тщетною: прибавлю одну ену – с сего времени будете получать 25 ен в месяц, что получают только священники.

– Этого мало! – Надул губу и ушел.

Решительно не вижу между японцами людей истинно добросовестных и истинно деликатных.

18/30 июля 1899. Воскресенье.

Ночью получил телеграмму от Владимира Карловича Саблера: «Благовещенский инспектор игумен Вениамин просит назначения в Японию». Утром ответил на нее: «Спишусь с ним».

После Литургии зашел бывший в Церкви полковник Воронов, состоящий военным агентом в Пекине, и просил повенчать его с дочерью купца Старцева.

– Все документы у нас в исправности. Но в Владивостоке мы не хотим венчаться, так как невеста выходит за меня против воли отца и он сказал, что на свадьбе не будет – что в Владивостоке было бы конфузно для нее.

– Отчего же не в Пекине?

– Неудобно вдвоем необвенчанным путешествовать, да можем и опоздать до поста.

– В таком случае мне нужно слово о. архимандрита Иннокентия, к приходу которого вы принадлежите, что он не имеет ничего против повенчания вас здесь.

Полковник сейчас же написал телеграмму и пошел отправить ее к о. Иннокентию.

19/31 июля 1899. Понедельник.

Послал письмо о. Вениамину с описанием качеств, потребных для просящегося сюда в миссионеры, и с запросом сведений о нем самом.

Профессор Кёбер принес бывшие у него в чтении православные книги и возвестил, что совсем решил перейти в католичество. Психологический феномен – замечательный. Говорит и повторяет, что не имеет ровно ничего против православия, не может опровергнуть ни одного возражения против нелепостей католичества и при всем том идет туда; говорит – «тянет его туда».

– Да как же Вы с завязанными глазами бросаетесь в пропасть? Ведь Вы будете отвечать на суде Божием; самое первое в человеке – разум; он – светоч на пути нам; в религиозном деле он один недостаточен, так вот Вам Слово Божие – непогрешимый руководитель. И Вы против того и другого! Слово Божие говорит – «От Отца исходящего», Папа поправляет Бога и говорит – «и от Сына»; Вы Бога бросаете, переходите к Папе; Бог говорит – «пиите от нея вси», Папа – «нет, не вси, а только духовные», Вы – тоже; Бог дает языки Апостолам, чтобы всякий народ на своем языке слышал Слово Божие; Папа возмущается против этого, отбирает Богом дарованное право у народов – «пусть-де на одном латинском слышат»; Вы на стороне Папы против Бога; Спаситель совершил Вечерю на [?]’е, Папа говорит – «довольно и [?]’а»; Спаситель собственным примером указал нам образ крещения водой; и везде Вы с Папой против Бога – разумно ли это? Богоугодно ли это? И так далее, и так далее.

Ничего не может опровергнуть, ни против чего возразить; одно твердит – «влечет меня туда, и иду». Точь-в-точь как юноша, влекомый похотию в непотребный дом; разум говорит ему – «скверно и грешно, и опасно – заболеешь», но он все-таки идет и гибнет. И подобен сему слабому юноше наш философ Рафаил Густавович Кёбер! Извинением для себя выставляет то, что, живя за границей, тридцать лет молился в католическом костеле, привык-де. Поэтому и пьяница, привыкший к вину, может не бросать его – привык-де. Прискорбно! Но нечего делать! Насильно мил не будешь. Пусть тащится из света в полутьму. Три раза я подолгу и серьезно говорил с ним и убеждал его, не говоря уже о разных мимолетных разговорах о том же. Итак, я чист от крови брата сего; совесть меня не укоряет ни в чем относительно его ренегатства.

20 июля/1 августа 1899. Вторник.

Вот комиссия-то! Не одно, так другое! Иоанн Судзуки, после всего своего фиглярства, отправляется, наконец, в Такасаки; но о. Тит ставит на место его, в Оцу, Романа Фукуи, а Собором назначенного для Оцу Георгия Оно берет к себе в Уцуномия вместо Романа; пишет, что «христиане Оцу никак не хотят принять Георгия Оно, даже письмо посылали к нему в Кумамото, чтобы он к ним не являлся». То есть о. Тит не в ладах, по-видимому, с Романом Фукуи и хочет сбыть его из своей резиденции; этим должно объяснить все дело, потому что христиане в Оцу не знают Георгия Оно и не могут иметь что-либо против него. Но засадить лучшего из катехизаторов, Романа Фукуи, в такую плохую Церковь, как в Оцу, откуда потом трудно будет освободить его, – не дело! Написано к о. Титу, что «нельзя изменять постановлений Собора, в которых сам же участвовал, так скоро и без всякой уважительной причины; этим нарушился бы авторитет Собора; потому пусть, как установлено: Георгий Оно отправляется в Оцу, а Роман Фукуи остается в Уцуномия». Кстати, Георгий Оно с семейством уже прибыл с Киусиу сюда, сегодня был у меня; я советовал ему отдохнуть два-три дня в Токио, конечно, не сказав, что его чуждается Оцу; в два-три дня мое письмо на Тита, Тит на Оцу успеют подействовать.

21/2 августа 1899. Среда.

О. Петр Кано отвечает (на письмо отсюда в субботу), что «немирные ходят в Церковь, стало быть – умиряются, а Петр Кураока-де не хочет служить со мной, так возьмите его из Одавара, я один, без катехизатора, управлюсь». Но вместе с его письмом полученное письмо Петра Кураока гласит совсем другое: «я потерял надежду помириться с немирными», приведены подлинные слова о. Петра ему – Кураока – и описывается все больше и больше разгорающаяся вражда христиан между собою и к о. Петру – партии немирных. Послано и это письмо к о. Петру с наказом не выживать оттуда катехизатора, который беспристрастно смотрит на дело и описывает как оно есть, сокрушаясь только, что из-за неурядицы не может исполнять своей катехизаторской обязанности, и вновь посоветовано о. Петру поскорей привести в мирное состояние свою Церковь.

Была всенощная в Крестовой Церкви, отслуженная о. Романом Циба; после я исповедал невесту полковника Воронова, Евдокию Старцеву, и прочитал ей причастный канон и вечерние молитвы.

Вернувшись из Церкви в комнату, нашел на столе телеграмму от о. архимандрита Иннокентия из Китая, что «препятствий к повенчанию Воронова со Старцевой не имеется». Тотчас же отослал ее Воронову, который очень беспокоился, не получая ответ, и каждый день тратился на телеграммы. О. Иннокентий, оказывается, был в отсутствии из Пекина.

22 июля/3 августа 1899. Четверг.

В восемь часов Литургия, за которой приобщилась Святых Тайн невеста полковника, Евдокия Алексеевна Старцева. Я читал для нее по- русски все молитвы.

По окончании службы полковник, по русскому обычаю, поблагодарил всех служивших для них: о. Роману дал пять ен, иподиакону Моисею Кавамура три ены, двум певчим и пономарю по две ены.

Редактор Петр Исикава отправился в Одавара, где у него больная жена. Поручил ему сделать последнюю попытку убедить о. Петра Кано подать прошение о переводе его из Одавара. Если будет тщетна, придется вызвать сюда о. Петра и велеть ему подать прошение.

23 июля/4 августа 1899. Пятница.

В одиннадцать часов было в Соборе бракосочетание Гусарского гвардейского полковника Павла Павловича Воронова с Евдокией Алексеевной Старцевой. Полковник был в своей великолепной гусарской форме, невеста не менее великолепно одета была в белый атлас и цветы. Богослужение было – все чтение по-русски, пение по-японски. Со мною служили оо. Роман и Симеон, но только для торжественности, равно как диакон Кугимия, ибо эктении говорил Дмитрий Константинович Львовский. Новобрачные были, видимо, очень счастливы, и дай Бог соблюсти счастие сегодня на всю жизнь!

На Церковь дал полковник сто ен, на служивших японцев и певчих – пятьдесят ен.

Христиане из Каназава просят за Такеици – «не он-де виноват в разводе, а жена». Акила Ивата присоединяет свой голос к их просьбе. О. Симеон Мии тоже. – Если Акила еще язычествует, то о. Мии – совсем уж ровно ни на что не годная в подобных делах тряпка; больше не приберу названия для него. И тут же еще в своем письме о. Мии просит выслать в Каназава на катехизаторскую квартиру за восьмой месяц шесть ен, – деньги, которые уже были высланы, но промотаны Петром Такеици, за честность которого распинается о. Мии. Дураком его, о. Мии, кандидата богословия, назвать нельзя; младенцем назвать было бы уж слишком наивно. Одно: миссионер, не полагайся на японца, кто бы он ни был, а держи всегда ухо востро!

Фома Такеока, катехизатор в Цуяма, пишет, как у него умерла благочестивая христианка, как родные ее, язычники, добивались хоронить ее по-язычески, несмотря на ее завещание, как он едва-едва отстоял свое право отпеть и похоронить ее по-христиански. Нравоучение: хотя ныне и «заккё», и свобода религий, а смотрите, как теснят! – Длиннейшее письмо, видимо, назначенное для печати. В «Сейкёо-Симпо» и послано.

Илья Накагава из Иннай пишет, что бонзы там по поводу «заккё» оглашают местность проповедию: «Как скоро явится иностранец сюда, обращай и его в буддизм, потому что что же такое христианство пред буддизмом!! Да к тому же, какой иностранец знает веру!!"… К счастию для иностранцев, едва ли кому-нибудь из них удастся заглянуть в такую трущобу, как Иннай.

24 июля/5 августа 1899. Суббота.

О. Тит Комацу отвечает, что «христиане в Оцу оскорблены, что у них без спроса отнят их любимый катехизатор, что Георгия Оно не хотят и не примут – он-де раздражительного характера (Судзуки не может не опакостить кого или что – его это зловонный след), пусть лучше совсем останутся без катехизатора». – Эта часть письма меня рассердила. Негодяи! Ни гроша не дают на содержание катехизатора, хотя богачи там есть, как братья Саймару, и осмеливаются роптать, что у них не спросили о переводе катехизатора, тогда как общее церковное правило, всем известное, – если не жертвуют на содержание катехизатора, то не имеют право удерживать его. Следовало бы, действительно, оставить их без катехизатора, тем более что и Церковь совсем дрянная, бесплодная, – пусть бы священник посещал их только для преподания таинств. Но другая часть письма о. Тита заставила посмотреть на дело иначе: жена Романа Фукуи больна чахоткой, и ей врачи советуют жить на берегу моря – а Оцу и есть на берегу моря, почему о. Тит и решил прежде поселить там Романа с семьей. Пусть будет так. Написано о. Титу, что следовало бы оставить грубых христиан Оцу без катехизатора, пусть это он им внушит, но… и так далее. – Георгию же Оно скажет, чтобы отправлялся в Уцуномия; для него это несравненно лучше, чем в Оцу, хотя и жаль: думал было сочетать бесплодного катехизатора Георгия Оно с бесплодною Церковью в Оцу, но вышло иначе.

25 июля/6 августа 1899. Воскресенье.

Пишет Петр Исикава из Одавара: «Истощил все резоны, убеждая о. Петра Кано подать прошение о переводе из Одавара – все тщетно; ответил было о. Кано, – „дайте подумать”, но это только для того, чтобы собрать своих сторонников и посоветоваться с ними, после чего сказал решительно: „Ни за что не подам!“» Пробовал Исикава говорить со сторонниками его – тем меньше успеха. Говорил Исикава о. Петру, что это и мое желание, – нуль внимания! Советует он вызвать о. Петра в Токио, но непременно с печатаю, и лишь только будет мгновение согласия о. Петра, тотчас же заставить его написать в кратких словах прошение, приложить к нему печать и тем дело кончить; ни в каком случае не дать ему вернуться в Одавара для совета.

Так как сегодня был здесь за Обеднею о. Павел Савабе, то я, вместе с ним прочитавши вышеозначенное письмо Исикава, сказал ему:

– Я Вас просил повременить отправлением в Одавара, куда Вас просят для исправления треб противники о. Петра. Это я хотел испытать вот эту меру убеждения о. Петра; так как она оказалась бесполезной, то отправляйтесь туда и, исполняя требы, присмотритесь, не правду ли говорит о. Петр, что немирные почти уже помирились с ним; он так настоятельно это повторяет; вот даже и в сегодняшнем письме (которое и прочитано было при этом), вопреки утверждению, столь же настоятельному, катехизатора Кураока, что вражда все более разгорается.

– Не поеду я туда, – отвечает о. Павел.

– Отчего?

– Они прежде просили меня туда, а на днях прислали письмо, что просят не приезжать – «не можем-де с спокойною совестию принять таинства», и готовят прошение к Епископу о выводе о. Петра из Одавара.

– Это уж совсем нехорошо. Подадут прошение – я не могу не принять и не исполнить его, так как целый год ждал, что о. Петр управит свою Церковь, умирит немирных, и оказался он бессильным сделать это; стало быть – нельзя не вывести его. Но как это отзовется на другие Церкви? Не затрезвонят ли везде, что одаварские христиане выгнали своего священника, стало быть – и нам можно?.. Где у нас идеально хорошие и поголовно всеми любимые священники?..

– Употребимте еще одно средство убедить о. Петра подать прошение о перемещении, – говорит о. Павел.

– Какое?

– Мы, Тоокейские священники, все вместе попытаемся уговорить его. Если уж и это не поможет, тогда велите ему подать прошение.

– Отлично! Коллективным письмом вызовите его (то есть письмом за подписью отцов Павла Савабе и Павла Сато, что, мол, есть дело; когда явится, все пять Тоокейских священников дружно нападите на него, и авось крепость будет взята! В момент уступки его – лист бумаги и кисть в руки – одну строку всего, что «утомился долгим пребыванием в Одавара и прошу перевести в другую Церковь», подпись и печать, и лист ко мне. Я до того времени считаюсь не причастным к этому делу, но лист уж из рук не выпущу и, как бы не распинались сторонники о. Петра, – «вот, смотрите – его собственное, совершенно добровольное прошение, которое я не могу не исполнить"… Все же лучше, чем если я прямо велю ему написать прошение, и тысячу раз лучше, если я принужден буду вывести его по прошению христиан.

– Иду к о. Сато, чтобы вместе с ним написать о. Петру вызов сюда, – ответил о. Павел Савабе и ушел.

26 июля/7 августа 1899. Понедельник.

Георгий Оно, к сожалению, не сказавшись здесь, отправился в Оцу и нарвался на неприятность: там сказали ему, что его «не принимают, а вместо тебя, мол, приедет Роман Фукуи». Пишет он о сем. Тотчас послано ему сожаление, что не зашел в Миссию прежде, чем отправиться из Токио, что Фукуи переведен туда по болезни его жены, что о сем шла переписка с о. Титом, когда я советовал ему отдохнуть в Токио два-три дня, надеясь в эти дни ясно определить, куда ему направиться. И послано ему пять ен на дорогу в Уцуномия и три ены экстренных на расходы.

27 июля/8 августа 1899. Вторник.

Распоряжения по ремонту школьных зданий: в Семинарии начались работы по устройству водосточных кирпичных подземных канавок вокруг зданий и наружу, в Женской школе – оклейка заново всех комнат, остружка и покраска вновь занятых столов, ремонт ванной и столовой.

28 июля/9 августа 1899. Среда.

Из Одавара сторонники о. Петра Кано длиннейшим посланием за подписью четверых жалуются на катехизатора Петра Кураока, – «он-де враг о. Петра и мутитель христиан, получает инструкции для сего, вероятно, от бывшего катехизатора Петра Исикава, что „он смущал о. Петра подать о переводе; вероятно-де, это заговор против о. Петра”». А Петр Кураока пишет, что возмущение христиан дошло до крайних пределов: «Сорок восемь домов составляют прошение об удалении о. Петра из Одавара – будет больше ста сорока подписей». – О. же Петр и его друзья, даже в том послании, уверяют, что все мирно; бывшие немирные ходят в Церковь, иные из них принимают от о. Петра святые таинства.

29 июля/10 августа 1899. Четверг.

Хозяйственные хлопоты по ремонтам, по разборке икон, фотографий, образков и прочего на третьем этаже и перенесению всего, что не принадлежит церковному снабжению, в библиотеку.

30 июля/11 августа 1899. Пятница.

Сильный ветер целый день; даже и разборкою нельзя было заняться, так как все надо очищать от многолетней пыли, а наружу нельзя вынести – рвет и мечет.

Читал найденное вчера при разборке сочинение «О православном белом и черном духовенстве», напечатанное в 1866 году в Лейпциге и тогда же высланное безымянным автором и мне, как одному из членов заграничного духовенства. Не помню, какое впечатление произвели на меня тогда эти увесистые два тома. Ныне впечатление жалкое. Какие бешеные ненавистники монашества тогда были! Все черное, злое, хотя, вероятно, и справедливое в единичных примерах, собрано в кучу точно навозную, и названо «черным духовенством»! Экая озлобленность! И это в то время своего рода моровое поветрие сколько вреда наделало! И сколько наглой лжи в утверждениях и обобщениях! По автору, в Академии в монахи иначе не поступали, как завлекаемые начальством. Кто же меня завлекал? Да и слышно ли было в Академии что-либо подобное во всю мою бытность в Академии?!

31 июля/12 августа 1899. Суббота.

Катехизатор Яков Ивата прислал свой литературный труд: цифровой словарь священных слов и предметов; например, на цифру «один» – «один Бог» и указание на текст Священного писания, где можно видеть это; «одно лицо в Иисусе Христе» и сказано – смотри в «Осиено-кагами»; «одна Церковь» – там же; на цифру «два» – «два естества в Иисусе Христе» – «Осиено Кагами» («Православное исповедание» Святителя Димитрия Ростовского), «две воли» – там же; на цифру «три» – «три лица в Боге» – текст; на цифру «семь» – «семь таинств» – «Осиено кагами», «семь Вселенских соборов» – то же и так далее; увесистая тетрадь, для религиозно-нравственного научения малополезная, но в японском духе, которому нравится подобная игра в цифры, или что-либо подобное, сухое и формальное. В напечатании на церковный счет отказано, и тетрадь препровождена обратно с похвалою трудолюбию и советом поискать издателя на стороне. Впрочем, издания от Церкви тетрадь не заслуживает и по своей нецерковности; разве основанием учения об «одном лице в Иисусе Христе», «двух естествах Его», «семи таинствах» и подобное служит «Осиено-Кагами»? И можно ли подряд по авторитетности ставить Священное Писание и Осиено Кагами?.. Но если найдется охотник печатать, что ж, пусть печатает; все же несколько христианских понятий перепадет на долю лиц, которым книжка попадет в руки.

1/13 августа 1899. Воскресенье.

После Обедни явились из Оота (в провинции Мито) двое христиан, Иоанн Кикуци и Петр-одноглазый, с прошением о выводе оттуда катехизатора Петра Мисима.

– Какие причины?

– Подозревается в нечистоте по седьмой заповеди. Конечно, мы доказательств не имеем, но и язычники говорят, – и так далее, пошли нести бессодержательную болтовню.

– Сами же говорите, что доказательств нет, а предмет слишком серьезный, будь он виновен в этом – катехизатором уж не может быть, как случилось доселе с немалым числом молодых катехизаторов. Но Мисима почти старик, да и жена есть, и по характеру не развратник. Не верю я этому. Два года назад на него наплели что-то подобное, но оказалось ложью, теперь, верно, то же. Чем еще не хорош он?

– Ленив по службе. В воскресенье не всегда отправляет общую молитву; к крещенью представляет совсем не знающих учения, которые, приняв крещение, не ходят потом в Церковь.

– А священник разве не испытывает представленных к крещению?

– О. Фаддей строго испытывал, о. Тит почти не делает этого.

– Это о. Титу будет поставлено на вид с наказом, чтобы вперед исполнял правило церковное. Ему же я отошлю и ваше прошение с прописанием, чтобы сделал выговор Петру Мисима за леность и присмотрел за его исправлением.

И так далее – длинный разговор был и убеждение; ушли с миром, а о. Титу будет написано.

Вечером, когда шел осматривать работы по ремонту, о. Павел в окно своего дома выглянул и заявил, что идет ко мне с гостем.

– Кто такой?

– Арай Цунено-син, только что вернувшийся из Америки.

Выглянул и Арай и вышел поздороваться. Где же узнать! В 1868 году виделся с ним, когда он в числе инсургентов в Инамото был в Хакодате; был он таким пылким юношей, готовым к христианскому научению. По моем отъезде тогда в Россию, в начале 1869 года, он уехал в Америку и вот тридцать лет прожил там. Попал он в научение какому-то мистику Гаррису, человеку доброму, сохранил сердце чистым и поведение добрым (хоть отплачивал за то Гаррису, как видно из рассказа, батрачной работой на его фермах); но учения Христа, которому усвояет божеское достоинство, однако не знает и знать не хочет:

«Какой прок, мол, в учении, было бы поведение!» Даже крещения не принял – «духовное-де достаточно». Учитель его, кроме Бога-Отца, исповедует еще Богоматерь (что-то совсем новое) и прочее – много галиматьи рассказывал про своего учителя с видимым благоговением к нему. Я приглашал его просветить разум Божественным учением, которое три с половиною года преподавал Спаситель – стало быть, не немаловажно оно, как исповедует мистик, и так далее. Араю пятьдесят три года, он не безнадежен тем более что, кажется, не чужд и смирения, вопреки тому, что являл в своих письмах лет пятнадцать назад. – Я угостил его и о. Павла Сато японским ужином из кухмистерской.

2/14 августа 1899. Понедельник.

Некая госпожа Савельева, чрез протоиерея Василия Яковлевича Михайловского и о. Феодора Быстрова, просится в Миссию; о. Феодор прислал ее прошение, в котором она очень восхваляет свои педагогические таланты, которыми пользовалась Палестина и множество женских школ в России; ей тридцать семь лет. – Тотчас же по прочтении документов начертил телеграмму: «Petersburg Ingenernoi Zamok. Protojerei Bistroff: Savelieva ne nado». Завтра утром пошлю. Немножко жаль двадцати ен на нее, но о. Феодор пишет, что она просит ответить телеграммой, ибо во время каникул удобно подыскать другое место. Пусть ищет. Здесь же Женская школа ведется японками так хорошо, что лучшего и желать не нужно.

3/15 августа 1899. Вторник.

Был в Иокохаме, чтобы: 1) сдать в банк, с разменом, чек присланной одной суммы содержания Миссии. Hong Kong and Shanghai Bank на сей раз показал размен на 34 ены ниже настоящего. Хорошо, что я предварительно заехал в Chartered Bank of India etc и спросил – сюда и сдал чек, так как Миссия имеет дело с обоими банками; 2) взять чек на пятьсот рублей в Русско-китайском банке для отсылки о. Феодору Быстрову на уплаты за ризы, книги и прочее; 3) засвидетельствовать в Консульстве мою доверенность о. Феодору на получение в Петербурге из Казначейства моей пенсии – двести рублей; консула не застал, оставил доверенность с запиской; ныне (десятый час вечера) засвидетельствованная доверенность с любезной запиской консула уже получена мною; 4) взять ящичек с бриллиантовым крестом на клобук. Сказали в Консульстве, что он завчера переправлен в Посольство, почему, возвращаясь из Иокохамы, я заехал в Посольство и получил футляр с алмазным крестом; всего одиннадцать алмазов в кресте; застрахован был ящичек в две тысячи рублей, как сказали в Посольстве. Спасибо Государю за такой щедрый дар! Но право же, совестно надевать! Все награждают только меня, а японцы, служащие со мной, остаются без всякого поощрения. Не знаю, что делать? Испросить о. Павлу Савабе и другим старшим священникам синодальные кресты? (Скуфья и камилавка здесь пока невозможны – просто неприличны). Но не будет ли это неудобным инцидентом? Где набрать крестов на дальнейшие награды? А дашь ныне, будут смотреть на руки и потом. Например, о. Павел Морита – и ревностен, и успешен; чрез три-четыре года будет заслуживать награды и он; но он молод; ходатайствуя о нем, как обойти оо. Бориса, Тита и прочих? Что же, это значит и всем, или почти всем кресты? То есть лет через десять отныне у нас почти все священники очутятся в крестах, но какая же это будет награда? И опять, где взять крестов? Не все же из Святейшего Синода – совестно будет все просить оттуда, довольно было и разрешения Святейшего Синода дать крест. Или уж не начинать и обычая награждаться японцам из России? Кажется, это будет всего разумней; Миссия будет избавлена от многих неприятных компликаций. Притом же японцев до сих пор никак не разубедишь (язычников, конечно), что Царь не имеет никакого властного отношения к японским православным христианам. Миссия и Церковь будут избавлены от лишнего подозрения, не награждаясь в японском составе от России.

4/16 августа 1899. Среда.

Целый день писал письма в Россию да ходил по ремонтным работам, идущим весьма вяло.

5/17 августа 1899. Четверг.

Из Одавара беспрерывные письма, что Церковь все больше и больше приходит в расстройство, но что о. Петра Кано никакими способами невозможно убедить подавать прошение о переводе оттуда; пишут, что противники его давно приготовили за подписью будто больше ста человек прошение о том, чтобы он убран был из Одавара. Я намекнул, наконец, Петру Исикава, чрез о. Павла Савабе, и катехизатору Петру Кураока, который сегодня явился с жалобой на окончательное расстройство Церкви, прямо, чтобы выслали заготовленное прошение к о. Павлу Савабе; я частно заимствую от него это прошение, телеграммой вызову о. Кано, покажу ему: «Видишь, что Церковь не в мире, как ты всем беспрестанно заявляешь; итак, ты не можешь управить Одаварскою Церковью, а потому подавай о переводе оттуда». Он, без сомнения, послушается; тогда я прошение христиан возвращу о. Павлу Савабе для возвращения от него им – «мол, и без вашего прошения о. Петр Кано будет переведен, он сам просит о том»; отправлюсь в Одавара, объявлю христианам, что «о. Петр просит о переводе, и потому будет переведен, вам же дается другой священник».

Из Хацивоодзи известие, что катехизатор Игнатий Мацумото заболел дизентерией, которая ныне свирепствует. Священник Алексей Савабе отправился туда.

Вечером почти в пустом Соборе была торжественная праздничная всенощная.

6/18 августа 1899. Пятница.

Праздник Преображения Господня.

В Церкви тоже было мало христиан.

Я едва отслужил: тоже захворал, и самою дрянною ныне болезнью – расстройством желудка; должно быть, арбуз виною, ломти которого в последние два-три дня подавал Никанор заключительным блюдом. Вперед не есть его никогда!

Так и провалялся целый день на постеле или на диване, что прескучно. Да и жарко же! Никогда, кажется, не было такой жаркой ночи, как прошлая, и такого жаркого дня, как сегодня. Думалось: если в аду вдвое жарче, чем сегодня, да еще там болит живот, как у меня сегодня, то больше никакой муки не надо для самых больших грешников. Прости, Боже, прегрешения!

7/19 августа 1899. Суббота.

Утром до ранней Обедни (с шести часов) о. Павел Савабе принес из Коодзимаци доставленное ему прошение христиан Одавара, желающих перевода от них о. Петра Кано. Прошение сорока восьми домов – 163 человек. Я тотчас же послал телеграмму о. Петру немедленно прибыть сюда по церковному делу. Но в одиннадцать часов явились его сателлиты, уцепившиеся за него и руками, и зубами, чтобы не выпустить из Одавара. Я не видался с ними – к чему горохом стучать об стену!

В два часа явился сам о. Петр Кано. «Христос посреди нас! – Молвил я, целуясь с ним и подсказывая ему. – Несть и будет». Словом, он долго утирал пот. А я ему говорил кратко сие:

– Больше желающего тебе добра и Церкви, чем я, нет. Потому прими с миром, любовию и вместе смирением то, что я скажу. В прошлом году, вопреки целой туче твоих врагов, я оставил тебя в Одавара, но что я говорил тебе и твоим сторонникам? Я говорил: постарайтесь же помириться и водворить мир в Церкви; сам я даже помогал тебе в этом и показывал пример, ходя вместе с тобою по немирным домам и прося о водворении мира. Но вот больше года прошло, и мир не только не водворен, а еще больше отдален – вражды между тобою и христианами конца не видно. Итак, сознайся, что ты не можешь управить и умирить Одаварскую Церковь и просишь о переводе оттуда. Не считай стыдом сознаться, что не можешь, так как это для всех же очевидно; не крушись в душе сим обольстительством, но с тобою первым это; когда любовь разорвана, вообще очень трудно потом возобновить ее; это и здесь – дело известное. Но так дольше оставлять этого нельзя. Только и выйти тебе из Одавара нужно разумно, чтобы пагубных последствий не было для других Церквей. Потому-то я вызвал тебя, чтобы посоветовать «совершенно сознательно и свободно подать прошение о переводе». Если ты скажешь, «Епископ мне велел подать, принудил меня к тому», тогда и из других Церквей, от тех, кому не нравятся местные священники, станут приставать ко мне – «вели такому-то подать прошение об удалении от нас», тем более я не хочу переводить тебя по прошению твоих недоброжелателей, а оно – вот у меня (и я полез было в ящик достать его, но о. Петр остановил – «не хочу видеть его»). Ладно, об нем пусть и речи не будет; я возвращу его о. Павлу Савабе, от которого оно частно доставлено мне, пусть возвратит подававшим его. Если ты совершенно произвольно желаешь выйти, то и друзья твои не будут злобиться ни на кого; скажи им: «Спасибо за вашу любовь, я буду, в отплату за нее, молиться Богу за вас, но не могу больше оставаться в Одавара по вашему желанию, ибо не могу управить Церковью». И так все окончится благополучно. Ты переведен будешь в Токио, к Собору; здесь найдется много дела. В Одавара поставлен будет человек, не имеющий никакого отношения доселе к обеим партиям, что даст ему возможность сблизить обе. – И прочее, и прочее.

О. Петр тихо и мирно слушал все и со всем согласился. Но когда я сказал ему:

– Так напиши же прошение в самых кратких словах, что, мол, по обстоятельствам прошу о переводе меня в другое место.

– Нельзя ли, – говорит, – после (это значит – дайте посоветоваться с друзьями).

– Зачем же медлить? Ведь ты же согласен, что я говорил. Завтра, кстати, воскресенье; я отправился бы с твоим прошением в руках, объявил бы христианам, переговорил бы с ними так, чтобы вышло все благоприлично.

О. Петр, наконец, согласился и вполне благодушно написал прошение о переводе с его теперешнего «канкацу» на другое, приложил печать и вручил мне.

Кстати, он рассказал, что с женой его ныне частые припадки «падучей болезни» – должно быть, от всех передряг, испытываемых ими в Одавара. Я дал ему пять ен на перевод ее в ее родной дом, тут же около Одавара, в Накамурахора, что уже заранее решил сделать сам о. Петр. Сам же он может поселиться на первый раз в Миссии, как теперь живет о. Феодор Мидзуно. – Мирно и благоразумно он отбыл в Одавара, куда я прибуду завтра к богослужению. Катехизатору послана телеграмма, чтобы оповестил завтра всем христианам собраться к богослужению, ибо я имею говорить с ними по важному церковному делу. Помоги, Господи, устроить все во благо! Научи, Господи, кого поставить им в пастыря, ибо доселе недоумеваю!

Были сегодня две французские монахини просить уступить им место, на котором построена Церковь в Коодзимаци – им-де нужно строить женскую школу там; покупают соседнюю землю, в которую клином входит та наша, на которой Церковь. С ума сошли! Где же молиться нашим христианам всей той местности – Коодзимаци, Ёцуя, Банчёо, Усигоме, Акасака, Азабу? Твердо и положительно я им отказал, конечно.

8/20 августа 1899. Воскресенье.

В Одавара и дома.

С поездом в четыре пятьдесят минут утра из Синбаси отправился в Одавара. Прибыл туда в половине девятого. В доме о. Петра Кано нашел жену его лежащею посреди комнаты больною; впрочем, она сейчас убрала матрац, и тут же в комнате собралась целая толпа друзей о. Петра, не желающих его перевода из Одавара; все с сердитыми лицами напали на меня – «зачем выводить о. Петра, нами столь любимого?» Но я сам сердито напал на них: «Зачем вы не старались водворить в Церкви мир? В прошлом году, оставляя здесь о. Петра, я беспрестанно твердил ему и вам: „Теперь постарайтесь помириться со всеми”; чтобы показать, как это делать, сам ходил с о. Петром по домам немирных, прося помириться; тогда еще рано было, слишком страсти расходились – мир не состоялся; но я и все вы были уверены, что в продолжение года непременно все утишится и умирится. Теперь прошел год и два-три месяца с тех пор – мир где же? Возобновили вы его, как обещались? Итак, вы сами виноваты, что ваш „симпу“ уходит от вас; вы измучили его, насильно удерживая доселе здесь; вот смотрите и жена его в каком положении от всех этих передряг и беспокойств».

Несколько присмирели они; только Мария Такахаси бросилась оземь с рыданиями. Говорят потом:

– Но у нас одна просьба к Вам: пусть о. Петр приезжает для преподания нам таинств.

– Ни в коем случае! Когда станет здесь новый священник, то ни о. Павел Савабе, ни о. Петр Кано и ногой не будут здесь; об этом уж я постараюсь, иначе никогда не прекратится разлад и разделение в Церкви. Знайте все и держитесь одного вашего священника, который будет в совершенно одинаковых отношениях ко всем вам.

В девять часов позвонили к Обедне (ныне Обеднице, ибо о. Петр вчера всенощную запоздал служить); но так как мало собралось христиан, то я сказал подождать службой еще на полчаса.

В половине десятого начали Часы и потом Обедницу. Певчие в один голос очень стройно и пребойко пропели все; недаром сам Обара их учил; почти не полутонили даже. Христиан собралось почти полная Церковь. По окончании богослужения я в эпитрахили и малом омофоре, севши у амвона, стал говорить то, для чего приехал. Начал с слов ныне чтенного рядового Апостола: «„Вы – Божия нива, вы – Божий дом, вы – Божий храм, аще кто храм Божий растлит, растлит сего Бог“. Но что, если на ниве сорные травы? Хвалят ли сие? Что, если дом разваливается? Хорош ли он? Вы – эта Божия нива с сорными травами, вы – Божий дом, давший трещины. Это – ваши ссоры с священником и между собою. Вы – Божий храм, но он – растлен; кто этот растливший, кому так страшно угрожает Апостол, я не могу указать; вероятно, и никто не знает сего, кроме Бога, но я думаю, что сия угроза главнейше относится к врагу нашего спасения, который „яко лев рыкая ходит”… Это его по преимуществу дело – такой печальный разлад в Одаварской Церкви. В прошлом году я надеялся, что болезнь исцелима наличными средствами… Но более года опыта убеждает, что это не такое легкое дело… Потому ваш священник о. Петр прямо признал себя бессильным умирить Церковь и вследствие этого просится из Одавара. Вот его прошение (и я, вынув из кармана прошение, прочитал его). Я не нашел нужным более удерживать его здесь против его воли; прошение его исполню: отныне считайте решенным, что о. Петр от вас переводится. Пусть он в следующее воскресенье, когда, кроме того, прилучается и Великий праздник Успения Пресвятой Богородицы, в последний раз отслужит у вас Литургию, все соберитесь помолиться вместе с ним и отпустите его с миром; немирные вспомните все добро, что сделал для вас о. Петр в продолжение двадцати лет служения здесь, и, исполнившись за сие чувством благодарности и любви к нему, забудьте и бросьте все неприятное, что случилось между вами и им, и любовно, и мирно расстаньтесь с ним – это будет одинаково полезно и для него, и для вас, выбросив из ваших сердец весь сор и всю тяготу; любящие его – тоже отпустите его с легким сердцем; он, конечно, никогда не забудет вашей любви, будет платить за нее молитвою о вас; но он будет спокойнее и счастливее в другом месте; итак, для блага Церкви и для блага самого о. Петра отпустите его с миром и любовным молитвенным напутствием.

Нынешний катехизатор Петр Кураока тоже возьмется от вас; некоторые уже заподозрили и его, что он расширяет вражду между христианами и священником. Но это совсем неправда. Ваш катехизатор, как молодой человек, пылает только ревностью к службе; и так как он, по причине неладов в здешней Церкви, не может так ревностно служить, как бы желалось, то он лишь пристает с просьбой ко мне поместить его куда-либо в другую Церковь, где он был бы полезней. И я исполню его просьбу. Это будет и для блага здешней Церкви. Когда станет здесь новый священник, то пусть никого не будет между ним и христианами; это ускорит сближение и закрепление любви между священником и христианами.

Но ныне предстоит самый важный вопрос: кого поставить в Одавара священником? Вы, христиане, имеете право выбирать себе священника, но как же выбирать, не зная из кого? А из катехизаторов вы знаете двух-трех, не больше. Но существует общее церковное правило и общая церковная практика: если христиане не могут произвести выбор, то оный представляется епископу, который, конечно, отлично знает всех служащих Церкви. Ныне эта обязанность выбора лежит на мне. В исполнение ее я выбираю человека, который, не сомневаюсь, будет приятен всем вам безразлично, ибо он служил здесь и служил мирно и хорошо в качестве молодого катехизатора лет десять тому назад. Это Василий Усуи. Ныне ему тридцать четыре года от роду; шестнадцать лет на службе Церкви; служба всегда была беспорочная и плодотворная. Итак, я поставлю вам священником Василия Усуи. Не имеет ли кто чего-либо против сего?» – Молчание. – «Еще спрашиваю то же?» – молчание, и у всех лица добрые, улыбающиеся. «В третий раз спрашиваю, не знает ли кто чего-либо за Василием Усуи, что мешает ему сделаться священником?» – Опять полное молчание. Итак, Василий Усуи объявлен избранным во священники для Одавара. Но это еще под условием, что он примет избрание. Я обещался по возвращении в Токио тотчас послать ему телеграмму с вызовом сюда, ко мне, что, вернувшись в седьмом часу вечера, и сделал.

(смотри продолжение дневника в 7-й книге сего формата)

9/21 августа 1899. Понедельник.

Утром был о. Павел Савабе; я рассказал ему, как кончилось вчера в Одавара дело о. Петра Кано, и он порадовался. Предостерег его также, чтобы не обманули его католические монахини и не подвели какой-нибудь махинации, чтобы завладеть местом, что под нашим храмом в Коодзимаци; пусть отсылает их трактовать со мною, если станут дальше приставать за сим к нему, или к сыну, о. Алексею, или к старостам.

Из сегодняшних писем: о. Яков Такая описывает разрушительное действие последнего урагана в Кагосима; между прочим, и наш церковный дом остался без крыши, без дверей и окон; у трех христиан дома пали. Нечего делать, нужно послать маленькую помощь – Павел Ямада, журналист, длиннейшим письмом рисует бессовестность катехизатора Иоанна Судзуки, опакостившего пред отправлением из Оцу назначенного на его место Георгия Оно до того, что христиане, не видя Оно, возненавидели его и вооружились против вступления его в должность; просит Ямада меня сделать строгое внушение Судзуки по сему случаю – но черного кобеля не вымоешь добела ни в какой воде.

Вечером прибыл вчера телеграммою вызванный из Ициносеки катехизатор Василий Усуи. Когда я ему рассказал дело в Одавара и предложил быть священником там, он без ложной скромности прямо принял предложение, сказав: «Если вы меня считаете годным, я не могу противиться, так как всего себя отдал на службу Церкви». Он остался здесь, чтобы приготовиться к принятию посвящения.

10/22 августа 1899. Вторник.

Послал письма: в Ициносеки и Яманоме, что у них берется катехизатор Василий Усуи для поставления священником в «Одавара-цихоо», но что к ним прибудет другой катехизатор Петр Кураока, хотя и молодой, но кончивший Семинарию, несколько лет служивший в Церкви Маебаси, ревностный к проповеди. – В Одавара – к о. Петру Кано, что Василий Усуи принял предложение, чтобы оповестил о том христиан; в Церкви в Идзу, бывшие под ведением о. Петра Кано, что он, по прошению его, уволен, а на его место будет поставлен священником катехизатор Василий Усуи.

Василию Усуи даны служебник и требник для изучения. Вечером долгая беседа с ним о его будущем служении. Приступил он к нему с смирением и упованием на помощь Божию – видимая приготовленность к тому; опытности у него достаточно; сдерживать порывы своей живой натуры, кажется, тоже может.

11/23 августа 1899. Среда.

Вследствие затребования из Министерства внутренних дел (Наймусё, седьмого месяца 27 числа, бумага за № 41) сведений о состоянии Церкви здесь, в Японии, мы предоставили туда сведения по пунктам, изложенным в бумаге:

1) название нашей веры «Христианская Православная» (Христос сейкёо [?]),

2) способ распространения ее – проповедь «по домам и в собраниях»,

3) цель построения наших храмов – «молитва и проповедь в них».

Это – сущность изложенного в моем докладе за подписью «Епископ Николай». К сему, согласно требованию, приложен мой весьма краткий формуляр (риреки).

С моим вместе поданы в Наймусё доклады с формулярами о себе о. Павла Сато и катехизатора в Хонго Антония Такай. В Наймусё нашли наши доклады и «риреки» удовлетворительными, и потому мы отпечатали их и сегодня разослали по всем Церквам с предисловием от меня – распоряжением, чтобы немедленно все наши священники и катехизаторы подали от себя – каждый своей местной гражданской власти подобные же доклады и формуляры.

12/24 августа 1899. Четверг.

Как вчера целый день был занят письмами в Россию, так сегодня – уборкой третьего этажа от остального, что принадлежит библиотеке; теперь почти все уже убрано, однако же остается еще дня на два – на три. – Спустившись однажды вниз, нашел посетителя – некоего Петра Юуки, ученика Земледельческого Института в Саппоро; ему уже двадцать семь лет, родом из Ямагата, удивительно усерден к вере. Говорит, что у них в школе много учеников протестантов и учителя тоже протестанты; оттого вся земледельческая школа очень расположена к христианству; но там же, в Саппоро – гимназия, где все учителя язычники, совсем противного духа – очень неприязненны к христианству. Так-то, значит, от учителей и начальников школы зависит дух и направление сего. Юуки научен христианству Константином Омура, когда сей был катехизатором; он один и есть православный христианин в Институте. В Токио прибыл, пользуясь каникулами, для прочтения кое-чего нужного в университетской библиотеке. Во время путешествия сюда везде посетил православные Церкви, узнал состояние их и дал ясный отчет о них. Вот таких бы умных и живых людей в Катехизаторскую школу, да не пойдут! Мир к себе тянет.

13/25 августа 1899. Пятница.

Уборка книг с третьего этажа на эти каникулы уже последняя, что осталось там еще, будет убрано в библиотеку в следующие каникулы, если будет на то досуг; да ничего стоящего записи в каталог основной библиотеки и так уже нет.

После обеда рассылка второй половины содержания служащим (ближним) за девятый и десятый месяцы. – Ремонтные работы почти окончены; в нынешнем году семинарские здания с обеих сторон обведены прочнейшими дождесточными кирпичными закрытыми канавами. В Женской школе тоже проделаны такие канавы; надоели деревянные – гниют и каждый год требуют ремонта; теперь не сгниют, только чистить по временам нужно, для чего сделаны, как и в Семинарии, на рассчитанном расстоянии одна от другой «масу», с чугунными решетчатыми крышками; открыв крышку, можно бамбуком прочистить канаву от одной «масу» до другой.

14/26 августа 1899. Суббота.

Утром после Обедни оо. Роман Циба и Феодор Мидзуно отправились пособоровать о. Фаддея Осозава, который совсем плох.

Из Сакари пришло известие, что от тифа померла жена катехизатора Моисея Мори. Месяца не прошло, как они были здесь, по пути в Сакари, и она – вполне здоровая и цветущая мать двух здоровых детей- младенцев, и вот! Экое горе Моисею, который сам едва поправился от умопомешательства; не приключилось бы с ним опять эта болезнь!

Поверка и прием работ по ремонтам школ – от оклейщика, циновщика, и прочие хлопоты по работам.

За всенощной совсем мало богомольцев было.

15/27 августа 1899. Воскресенье.

Успение Пресвятой Богородицы.

За Литургией Василий Усуи рукоположен во диакона.

Пред самой Литургией получил я письмо катехизатора Анатолия Озаки из Готемба, в котором говорится, что «Василий Усуи во время своей службы в Одавара катехизатором был заподозрен в блудодеянии и не очистил этого подозрения и что поэтому он, значит, не достоин священнического сана». Озаки упоминает, «что он сам не может доказать этого, но что-де Илья Сато (бывший катехизатор в Одавара, ныне служащий в Маебаси) знает все». Никогда до меня не доходило подобного слуха, да и странно человеку семейно счастливому быть заподозренным в подобном грехе. На мой троекратный запрос в прошлое воскресенье христианам в Одавара, «не знает ли кто за Василием Усуи чего-либо препятствующего священству», никто не заявил хоть бы тень намерения заявить что-либо, и все поголовно потом выражали радость, что он назначается священником к ним. Очевидно, клевета на Усуи. Но чья махинация? Телеграммой я вызвал сюда Анатолия Озаки и жду, чтобы разъяснить это и остановить распространение клеветы.

16/28 августа 1899. Понедельник.

В десятом часу утра явился Анатолий Озаки. Поздоровавшись и обменявшись обычными любезностями, я развернул его письмо и стал спрашивать, «от кого, когда, где он слышал о столь дурном поведении Василия Усуи».

– Слышал толки товарищей в прошлом году во время Собора.

– Это десять лет-то спустя после перемещения Усуи из Одавара? Прежде никаких толков и подозрений не было – по какому же поводу в прошлом году стали толки? Невероятное! На какое же другое лицо падало подозрение совместно с ним?

– На дочь о. Петра Кано, Нонну.

– Еще невероятней. Она была малолетней во время службы Василия Усуи в Одавара и училась здесь в Женской школе, и разве к выходу его оттуда кончила курс и вернулась к отцу. Не слышали ли, на чем могли открыться подозрения?

– Ничего не слышал.

– Вообще не подкрепите ли чем-либо ваши слова в письме, что «были подозрения»?

– Не могу ничем подкрепить.

– Не доходило ли до вас таких слухов прямо из Одавара, а не от товарищей, из которых никто не служил в Одавара одновременно с Василием Усуи?

– Из Одавара прямо не имел никаких слухов.

Итак, оказывается совершенно бездоказательным толком написанное им. Он ли, или кто другой сочинил это подозрение выяснить было невозможно. Я призвал секретаря Нумабе и при нем объявил Анатолию Озаки решение: «Если вперед до моего слуха достигнет клевета на Усуи, то господин Озаки будет исключен из катехизаторов как возмутитель покоя церковного. Итак, чтобы не случилось с тобою этого, господин Озаки, вперед никому ни слова про сии слухи; если же кто покусится произносить их при тебе, немедленно останавливай их, что это клевета». Потом я его угостил чаем, убеждал хоть немножко стряхнуть с себя лень, ибо очень уж бездеятелен, дал дорожные сюда и обратно и отправил обратно, запретив видеться с Василием Усуи, чтобы тот не спросил, «зачем здесь» и не узнал бы истины, что очень огорчило и расстроило бы его.

Анатолий Озаки, уходя, в секретарской проворчал, что христиане Идзу недовольны, что у них без спросу отняли священника и что из-за этого еще выйдет тревога. Действительно, после полудня получено было прошение ко мне христиан Идзу за печатью двух-трех христиан из каждой местности, где есть христиане, – прошение грубейшее, требующее, чтобы им дан был священник Петр Кано и непременно на содержании Миссии, иначе-де они уйдут под другой свет (то есть в инославие). Они совершенно не обратили внимания на мое оповещение, что Петр Кано, по его собственному прошению, переводится в другой приход. Из письма катехизатора в Эма, Мефодия Цуция, полученного вслед за прошением, оказывается, что христиане из всех мест, собравшись в Мисима, держали там совет и выработали полученный мною документ. Я велел из канцелярии послать им копию прошения о. Петра Кано об увольнении его из его теперешнего прихода и переводе в другой. Что им больше писать, таким невежам?

17/29 августа 1899. Вторник.

Утром Иоанн Мори, денкёо-ходзё из Касивакубо, в Идзу, пришел – привел дочь в Женскую школу. Спрашиваю у него: «Как это христиане Идзу подали такое странное прошение? Разве я могу оставить им священником о. Петра Кано против его собственной воли? Вот его прошение об увольнении от всего прихода, которым он заведывал доселе, в том числе, конечно, и от Идзу». (И дал ему прочитать подлинное прошение о. Петра.) Мори удивился. «Да ведь он же хотел остаться священником в Идзу», – говорит. – «Может быть, прежде и хотел, но на основании этого я не могу его связать и так связанным предоставить христианам Идзу вопреки его собственной воли». – «Дайте мне списать это прошение». – «Я пошлю копию христианам в ответ на их прошение, а Вы постарайтесь на словах вразумить их, что они поступают нерезонно».

Последние дни был сильный ветер, а сегодня ветер с дождем, принимавшийся за день несколько раз рубить. Это, впрочем, не помешало ученицам вернуться сегодня из Тоносава. До тридцати пяти их, с учительницами в том числе, проводили там каникулы, и ни разу ни одна из них не была ни на минуту больна; это делает честь как тамошнему воздуху, и особенно тамошней воде, так и попечительности надзирательниц их – Надежде Такахси, Евфимии Ито и Екатерине Яги. – Человек пятнадцать собралось и семинаристов.

18/30 августа 1899. Среда.

Учащиеся почти все собрались. Вновь поступающие в Семинарию высматривают добрыми и здоровыми мальчуганами. В Катехизаторскую же школу явился всего один; не знаю, будет ли больше.

Принят также в Семинарию Иоанн Момосе, в прошлом году ушедший из нее самопроизвольно. Слонялся он по разным школам; боюсь я, что развратился – почему долго не соглашался на просьбы его отца и других принять его – но ручаются, что поведением он не испортился и не внесет разврат в Семинарию. Посмотрим. «Мимасё», – сказал я и ему сегодня, когда он явился.

19/31 августа 1899. Четверг.

Произведен был осмотр врачом вновь поступающих в Семинарию, которых всего шестнадцать; один с начатками чахотки – отослать домой; четыре с «трахомой» приняты; из сих один, кроме того, зараженный сифилисом от родителей, но второй год уже является – жаль и опять отослать – ныне у него болячек нет; это двоюродный брат катехизатора Николая Она. Потом произведен был экзамен им всем, результат которого скажут мне завтра.

У меня целый день счеты и расчеты.

20 августа/1 сентября 1899. Пятница.

Утром скончался о. Фаддей Осозава. Царствие Небесное ему! Добрый был священник. Оо. Феодор Мидзуно и Симеон Юкава отправились отереть его тело елеем и облачить в священнические ризы; между тем сделали гроб и обили его шелковой материей (кайки) темно-красного цвета (цвета спелого винограда). В сумерки гроб был послан отсюда в Фукагава, где была квартира о. Фаддея; но принесли его с телом в Собор в половине одиннадцатого ночи – далеко, и дорога грязная от дождей. Соборне отслужили мы панихиду, потом прочитал я главу Евангелия Матфея, за мною стал читать о. Симеон, а я вернулся домой, пригласив о. Феодора переночевать в классной комнате. Поставлен гроб на ночь в крещальне; ученики Семинарии по очереди будут целую ночь читать Евангелие; впрочем, почти уже осталась половина.

С шести часов Литургия, за которой были все учащиеся. Панихида, отслуженная о. Романом Циба. Гроб о. Фаддея поставлен был против амвона левого придела, где была служба.

В девять часов был молебен пред началом учения, на котором были все учащиеся и почти все учащие. Служили соборне со мной три священника. Пели оба большие хора – левый плохо. Пред многолетием я сказал краткое поучение по поводу того, что ныне христианская вера в Японии уже не «моккё» – молчаливым дозволением лишь пользуется, а объявлена признанною законами страны, и, значит, состоящею под охранением их, что открывает несравненно шире дверь для входа сюда христианства, и прочее.

В час пополудни началось отпевание о. Фаддея и кончилось в три часа с четвертью. Служили со мной пять иереев, то есть все находящиеся в Токио, кроме больного ногою о. Павла Сато. Пели оба большие хора. Пред «Вечною памятью» я сказал несколько слов в похвалу почившего, бывшего, действительно, смиренным, кротким и ревностным к служению своему – за что пользовался от всех, особенно от своих пасомых, искреннею любовию и уважением – Так как весь день моросил дождь, то проводы на кладбище – далекое, в Аояма, – не могли быть в облачениях; отправились из школ только старшие семинаристы; было и много христиан провожавших; всего угощены по опущении гроба в могилу и зарытии сто пятьдесят человек. Ученики вернулись оттуда по железной дороге уже после всенощной, которую здесь служил о. Роман с новым диаконом Василием Усуи, научившимся за неделю превосходно служить и имеющим голос такой громкий, что следовало бы ему остаться здесь, при Соборе, диаконом, если бы не нужен был в Одавара священник; в первый раз здесь, в Соборе, такой хороший диакон из японцев. Пели всенощную причетники с Дмитрием Константиновичем Львовским во главе.

22 августа/3 сентября 1899. Воскресенье.

На Литургии диакон Василий Усуи рукоположен в иерея. После службы было по сему поводу угощение чаем с пирожным всех участвовавших в служении. На подрясник я дал ему 10 ен.

Но половина его будущего прихода, без всякой причины с его стороны и даже в настоящее время без всякого сведения его о том, заявляет решительное нежелание принять его и даже собирается бежать от него в протестантство. В ответ на посланное из канцелярии третьего дня на имя Иоанна Нода прошение ко мне о. Петра Кано об увольнении его из его нынешнего прихода вчера получена телеграмма от имени Идзуской Церкви, что она все-таки требует себе о. Кано, а ныне получено от Мефодия Цуция письмо, что Исии и прочие уже готовятся перейти в протестантство из-за неисполнения их требования насчет о. Кано. – Итак, вот каковы японские христиане. Недаром две тысячи лет прошло с водворения спасения на земле, и оно доселе не показано им – не достойны, не были готовы японцы к принятию сего небесного дара; и теперь разве малая некая часть из них способна усвоить спасительную благодать – оттого она и начинает являться здесь; большая же часть служащих, даже принимающих – вот она какова! Легкое дуновение врага спасения – и христиан нет, остаются голые грубые язычники! Галатийцы изменили было Апостолу Павлу, но там враги сильные были – ученые фарисеи, законоведы; здесь же помешавшийся от гордости грубый мужик Исии, земледел в Эма (у которого приемыш Михей, родной брат кандидата Арсения Ивасава), без всякого повода, без малейшей причины – совершенно как ребенок, требующий в руку лупу и злящийся, что не дают ему – рассвирепевший в требовании: хоть связанного по рукам и ногам, но предоставь ему священника Петра Кано – этот маньяк увлек за собою всех идзуских христиан, даже до Иоанна Нода, который был когда-то в Катехизаторской школе и которого я считал зрелым в вере. Что с ними делать? Решительно нечего. Резоны – не для них (если бы слушали резонов, то не требовали бы священника, который сам отказался от них); учение и правила церковные, что надо подчиняться Епископу и подобные, они отлично знают – давние христиане. – Иуда был у Самого Источника спасения и однако погиб; то же будет, должно быть, и с идзускими христианами, если не одумаются. Я же, хоть и печалюсь о них, ничего не придумаю для образумления их. Господь с ними!

Вечером сегодня «симбокквай» в Семинарии и Женской школе, на которые дано мною по пять ен. Пусть ораторствуют. Но много ль христианского чувства наораторствуют себе – Бог весть! Идзуские христиане – хороший урок не увлекаться надеждами.

23 августа/4 сентября 1899. Понедельник.

В школах начались обычные занятия.

Мы с Павлом Накаем принялись за дело перевода Нового Завета. Сегодня закончили поверку слов по первому тому лексикона Гильтебрандта и принялись за второй, с буквы «П».

24 августа/5 сентября 1899. Вторник.

Вчера и сегодня кучу перечитал церковных писем и точно прогулялся по Сахаре – ничего путного; только в половине из них просьба денег под разными предлогами. Эх, как все это надоело!

25 августа/6 сентября 1899. Среда.

Павла Саваде, катехизатора здесь, в Банчё, уговорил отправиться в Карасуяма на место Василия Ямада, который просится в Токио, чтобы быть полезным и Сиротскому приюту изданием своей газеты в пользу его.

Вечером прибыл сюда о. Петр Кано, чтобы служить отныне здесь, в Токио, и в окрестных Церквах. Поместился в миссийском доме, так как жену оставил у ее родных в Накахарамура и прибыл один.

Иоанн Кобаяси, катехизатор в Мисима, пишет, что Исии, Нода и их родные и клевреты продолжают волноваться из-за того, что им не дается о. Петр Кано и собираются уходить к протестантам. Отвечено ему, как третьего дня Мефодию Цуция, катехизатору в Эма, чтобы удерживал их, – что нельзя силою заставить о. Кано служить у них и прочее.

Из Одавара был Михаил Кометани вместе с катехизатором Петром Кураока, который уже совсем вышел оттуда, чтобы на днях отправиться в Ициносеки и Яманоме вместо Василия Усуи, и представили они соображение, сколько будет стоить ремонт дома священника в Одавара; оказывается, сто семьдесят одна ена. Я обещал (когда был в Одавара) третью часть на сие, значит – с меня пятьдесят семь ен. Думал я, когда обещал, что ен пятнадцать-двадцать придется пожертвовать. – На такую большую сумму не рассчитывал, а они еще просят больше – «мол, для христиан Одавара трудно». Решительно отказал. И Кометани заключил: «Как- нибудь справимся».

26 августа7 сентября 1899. Четверг.

О. Петр Кано написал письма в Идзу к Моисею Исии и Иоанну Нода, чтобы «не настаивали на своей просьбе иметь его своим священником, что он по своей доброй воле отказался от всего своего прежнего прихода и не чувствует ни малейшего желания вернуться в него – чтобы охотно приняли его преемника, и что если они уйдут из Церкви из-за него (о. Петра), то это будет позор не их только, но и его». Список с сего письма послан им к катехизаторам Мефодию Цуция и Иоанну Кобаяси с внушением успокаивать христиан. Все это сделано по моему внушению о. Петру; он охотно слушается; кажется, и действительно рад, что освободился от своего прежнего прихода.

27 августа/8 сентября 1899. Пятница.

От Иоанна Нода из Сюзендзи письмо очень вежливое, просящее, «чтобы о. Петр Кано, живя в Токио, заведывал Церковью в Идзу – это- де успокоит христиан, до сих пор живших мирно и единодушно и ныне метущихся и спорящих по поводу сего предмета». Если бы в таком духе написано было первоначальное прошение идзуских христиан, то на него можно было бы и согласиться. Но теперь это нельзя; принято было бы с торжеством – «победили-де Епископа! Сробел от нашей угрозы, что уйдем из Церкви» и прочее, что отозвалось бы дальнейшим вредом для всей Церкви. Итак, я попросил о. Петра Кано вновь написать письмо к Иоанну Нода, подтверждающее то, что он написал вчера (и чего Нода не получил до отправления своего письма), и выражающее еще сильнее его нежелание быть Идзуским священником. О. Петр Кано это исполнил.

28 августа/9 сентября 1899. Суббота.

О. Семен Мии убедительно просит «оставить Акилу Ивата в Каназава или прислать вместо него другого катехизатора, иначе-де в „Хокурокудо“ проповедь совсем прекратится; и надежда на успех, по его словам, в Каназава есть; у Акилы там много знакомых между хорошими людьми, так как он был там уважаемым школьным учителем». Послан запрос к Акиле Ивата: «Действительно ли там предвидится успех проповеди?» Поступлено будет сообразно с его ответом.

Первая учебная неделя, все время пасмурная и дождливая, закончилась сегодня хорошей погодой.

Всенощную пели полные хоры – в первый раз после каникул. Служил о. Василий Усуи и так хорошо, как хоть бы и старому священнику.

29 августа/10 сентября 1899. Воскресенье.

Послал очень ласковое письмо Иоанну Нода в Сюзендзи в ответ на его, прося не мучить больше о. Петра Кано настояниями остаться у них священником, а с добрым сердцем принять его преемника.

Послал неласковое письмо Игнатию Камеи, катехизатору в Хиросима; жена у него родила и после того нездорова; просит регулярной помощи на лечение ее; послал ему пять ен единовременно с выговором, что ровно никаких плодов службы нет у него – ни единого крещения – больше года; пусть трудится по проповеди, тогда христиане окажут ему помощь, коли понадобится; от Миссии же больше не будет ему.

30 августа/11 сентября 1899. Понедельник.

После обеда, когда я в библиотеке отбирал книги, Давид Фудзисава пришел сказать, что катехизаторская вдова Дарья Судзуки, направляясь из Симооса в Сендай к родителям, зашла взять благословение. Возвращаясь из библиотеки, увидел ее в коридоре, и она, точно наседка, бросилась сзывать своих детей, разбредшихся по двору; скликав их – двух малых девчонок – привела ко мне; я, нашедши их проголодавшимися, стал угощать чаем с бисквитами; тут же дал в конвертике Дарье пять ен – «на дорогу»; думал, что этим и кончится. Но смотрю, Дарья в волнении и изъясняет просьбу – «прибавить пенсию, не могу-де зарабатывать рукоделием из-за этих малышей, а из дома мужа в месяц не больше одной ены». Действительно, одета с детьми очень бедно, при том же и больна «какке»; служила по школе у Филиппа Узава, уча шитью, но там ей ровно ничего не давали за это; направляется теперь к родителям, но те совсем бедные. Нечего делать, прибавил ей к трем енам, получаемым из Миссии ежемесячно, две ены в месяц – «до тех пор вся эта пенсия, пока дочки ее поступят на воспитание в Женскую школу». Дарья совсем ободрилась и ушла со своими дочурками, – Но при ней еще пришел Павел Саваде, катехизатор в Коодзимаци, направляемый ныне в Карасуяма на смену Василию Ямада, и стал просить прибавить ему содержания три ены в месяц – «мать-де у него»; пообещал давать две ены частно, от меня лично, так как прибавить из церковных было бы несправедливостью относительно его сверстников. – При нем еще пришел катехизатор из Сано, Павел Судзуки с больной женой, у которой огромные наросты на лице, требующие немедленной операции; средств же для лечения где взять катехизатору? Одна надежда на Миссию. И как же не помочь бедной страдалице? Обещал по полторы ены в день на месячное лечение в госпитале, где будет произведена ей операция. Десять ен сейчас же дал.

31 августа/12 сентября 1899. Вторник.

Вчера за всенощной, сегодня за Обедней наблюдал, хорош ли новый иерей, хорошо ли Василий Усуи изучил совершение сих служб; оказывается, что превосходно; поэтому обучение его закончено, и завтра он отправится в Ициносеки, чтобы проститься со своей прежней Церковью, где доселе служил, сдать ее новому катехизатору Петру Кураока, забрать свое многочисленное семейство и прибыть сюда для следования в Одавара.

О. Сергий Судзуки спрашивает, как ему поминать на Великом Выходе русского Императора, когда в Церкви бывает русский консул из Кобе или другой кто из русских. Написал ему, как это делать. – Просил о. Сергий материала для заведенных в Оосака ежемесячных «Энзецуквай», на которые приезжает из Кёото о. Семен Мии и бывает много слушателей. Послал несколько книг, но написал, что главным источником должны быть Догматика и Нравственное Богословие.

1/13 сентября 1899. Среда.

Петр Такахаси, катехизаторствовавший до Собора в Мориока, переведен в Куроиси, потому что из-за лености совсем потерял уважение христиан в Мориока. А теперь о. Борис пишет, что в Куроиси он окончательно скомпрометировал себя, так как вместо проповеди занимается распродажею акций какого-то горнопромышленника, для чего он из Куроиси совсем ушел, написав лишь о. Борису, что на месяц по болезни должен отлучиться. О. Борис просит поручить Церковь в Куроиси надзору ближайшего проповедника – Иоанна Котера, в Хиросаки. Так и сделано. А к о. Борису написано: не исключить ли совсем Петра Такахаси из числа проповедников?

2/14 сентября 1899. Четверг.

Моисей Мори, катехизатор в Сакари, пишет, что выздоровел от тифа. Слава Богу за это! А жена у бедного померла тифом (от ней и он заразился), и младшего из своих двух малюток, требующего еще груди, он должен был отдать в Кесеннума в дом одного христианина.

3/15 сентября 1899. Пятница.

Между сегодняшними письмами – письмо одного христианина из Сакари, благочестивейшее, наполненное текстами из Священного Писания, и убеждающее «отворить шире двери Катехизаторской школы: принимать учеников не только в начале девятого месяца, но и в другое время». А учеников и к девятому месяцу ныне явилось всего двое, и те – совсем не ученые, негодные для школы, принятые лишь в надежде – авось для проповеди в деревнях в два года сделаются способными. – Плавать по воздуху в мечтах легко!

4/16 сентября 1899. Суббота.

В один час было отпевание старика Никодима Сёодзи соборне с хором певчих; на кладбище в Аояма провожали в облачениях два священника и прочие. Все это старик заслужил, будучи много лет учителем и гувернером в Семинарии. Но едва его не похоронили по-буддийски; умер он в Сакура у сына, офицера, на погребение прибыл из Фукуока, на Киусиу, другой сын – офицер, и оба они – язычники – очень сильно настаивали на буддийских похоронах; едва отстоял христианское погребение третий сын, хотя тоже язычник, но более образованный как служащий по дипломатической части; он и в Церковь явился в своей парадной одежде – шитом мундире, тогда как офицеры были одеты в простые киримоны, один даже с босыми ногами. Еще сын – кандидат Сергий Сёодзи, беглец с церковной службы, служит при консульстве во Владивостоке и на погребении не мог быть.

5/17 сентября 1899. Воскресенье.

Утром, до Обедни, повздорил с о. Павлом Сато: требует, чтобы Акила Ивата вернулся в Иокохаму – и горюшка нет ему, что тогда Церковь в Каназава совсем заброшена будет – тогда как можно в Иокохаме поместить лишнего здесь, в Токио, Иоанна Акаси, а Акилу оставить в Каназава.

Пред Обедней крещено восемь человек, взрослых и детей, из Асакуса и Воодзи.

После обеда, с двух часов, отправился в Посольство поздравить посланницу и ее дочь с днем Ангела и повидаться с ними после долгого отсутствия их в летние жары. Посланник снабдил для прочтения своей запиской, поданной Императору при назначении сюда; посланница – множеством иллюстрированных иностранных газет.

Вечером получено письмо о. Вениамина, в ответ на мое, и фотография его, согласно моей просьбе в письме к нему, также удостоверение Преосвященного Иннокентия, Благовещенского Епископа, что о. Вениамин благонадежен для миссионерства. Fiat! Дай, Боже, чтобы это был тот, о котором я неустанно молюсь!

6/18 сентября 1899. Понедельник.

Утром послал телеграмму в Петербург:

Peterburg Synod Sabler

Proshu ispolnit prosbu igumena Veniamina о naznatchenii siuda Nicolai

Стоила 24 ены 96 сен.

Прочитал записку барона Розена. Замечательно умная и дельная; ясно доказал, что нам ссориться с Японией из-за Кореи нельзя, иначе Япония, соединившись с Англией, раскатает нас здесь, так как наш флот соединенным двум флотам противустать не может; в соединение же с японским наш флот всегда может грозить здесь Англии.

7/19 сентября 1899. Вторник.

Утром послал телеграмму о. Вениамину следующего содержания:

Blagovtschensk Inspektor Seminarii Veniamin

Telegramoi poprosil naznatchit vas siuda Nicolai

Стоила десять ен.

В Хакодате был большой пожар; из наших христиан три дома совсем погорели, семь – успели спасти кое-что. Послал первым по четыре ены, вторым по две.

Был пресвитерианский «minister» Хосокава, спрашивал об организации Православной Церкви. Рассказал и дал ему перевод Каноники. Изумительно неведение о Православной Церкви, даже вот таких, которые, по-видимому, должны бы иметь не узкое религиозное образование! Что Царь – папа русской Церкви, что всякий японец, принимающий православие, топчет изображение Микадо и делается с того момента рабом русского Императора – все это для него аксиомы, и он таращит глаза, когда слышит опровержение. Как рассеять этот непроглядный туман, напущенный инославными и облегающий Японию? Миссия издает книги и старается распространить их, ее проповедники рассеяны по всей Японии – что больше может она делать? Ничего. Надежда только на Божью помощь и путь Промысла.

За всенощной, пред завтрашним праздником, было весьма мало христиан из города. Молились и двое русских, по-видимому, купцы.

8/20 сентября 1899. Среда.

Праздник Рождества Пресвятой Богородицы.

Утром дождь; оттого, должно быть, в Церкви из города народа еще меньше было, чем за всенощной.

О. Василий Усуи прибыл из Ициносеки вместе со всей семьей – шесть человек детей, кроме малыша-семинариста, старшего из них; завтра отправится на место службы – в Одавара. Церковь свою в Ициносеки и Яманоме сдал катехизатору Петру Кураока. Христиане тамошние при нем закончили дело, которое начали прежде, при его участии, о покупке земли под постройку Церкви: купили огромный участок между Ициносеки и Яманоме, весьма удобный для постройки Церкви – совместной христианам обоих сих городов, почти соприкасающихся один к другому.

Из церковной кружки была сегодня высыпка: сто двадцать одна ена, но из сей суммы сто язычника Кооно, и прежде опускавшего в кружку свою обычную дачу – по десять ен. Что за человек сей Кооно? Не могу понять. Толковал ему о Боге, о Спасителе – на все улыбается и кивает головой; предлагал катехизатора к нему для вящего научения – отказывается принять. Был здесь в Пасхальное богослужение, особенно был тогда обласкан мною – дан ему человек, который бы все объяснил ему и позаботился бы о нем среди многолюдной сутолоки, но ушел, отдохнув утром, не простившись. Верует он в Единого Бога – это он всем говорит – но до Спасителя, кажется, не достиг и дальше идти в своем религиозном сознании не желает, а так усердно жертвует! По-видимому, у него правило есть, быть может, обет, опускать в соборную кружку в известные периоды времени по десять ен; но из какого источника сие проистекает – вполне чистого или нет – не дает он уразуметь это; лицо у него светлое и умное; слушает, что говоришь ему, и улыбается, но сам почти ни слова. Оттого-то у меня чувство скорей неприятное получать его пожертвования, что и сегодня ощущал.

9/21 сентября 1899. Четверг.

Утром в девять часов о. Василий Усуи с своим многочисленным семейством отправился в Одавара.

После обеда пришли два балбеса из Идзу – якобы представители всех тамошних христиан – требовать, чтобы к ним был отправлен священником опять о. Петр Кано. Один из сих Михей, которого я знал младенцем, младший брат Арсения Ивасава, ныне приемыш Моисея Исии, этого старого негодяя, мучащего всех там. Больше полчаса хладнокровно слушал все одно и то же:

– Мы желаем Кано, давай нам его.

– Что ж, мне связавши его или с полицейским, чтобы не убежал с дороги, отправить его к вам? Коли он сам не желает!

– Но мы его желаем, давай его – и так далее, точно попугай, твердил Михей все одно и то же; наконец, начали грубить – «уйдем-де из Церкви».

Пробовал я говорить как к христианам, – «вы, мол, сделались христианами для спасения души, и все есть у вас: и учение, и таинства – чего не достает? И чего не слушаетесь?» Пробовал затрагивать чувство чести – «у вас Церковь в упадке вот уже сколько лет – ни крещений, ни учеников оттуда из школы – с новым священником оживете» – не слушает, что говоришь, а твердит свое – «мы желаем Кано, пошли его»; видно, что твердит со слов своего безумного приемного отца. Я встал, наконец, и ушел от них; другой, что был с Михеем, ни слова не вымолвил все время, только топорщился.

Написал о. Симеону Мии, чтобы он вернул Акилу Ивата из Каназава в Иокохаму. Из письма Акилы видно, что он там два месяца пробыл без всякой пользы для Церкви; знакомые есть, но они прежде у него были, ибо он тамошний родом, слушателей же учения же никого еще; со знакомыми болтает он пустые светские разговоры, о вере же говорить – не его взять; куда такому горе-катехизатору поднять Церковь в Каназава. Пусть уж о. Павел Сато владеет им для Иокохамы, где он ничего не делает, и христиане привыкли к нему. – Эх, горе, людей нет! Когда Ты пошлешь их, Боже?

10/22 сентября 1899. Пятница.

Арсений Ивасава принес проект письма к идзуским христианам и просил послать это письмо с его братом Михеем, вчера бывшим у меня. В письме, кроме той причины, что «о. Петр Кано сам просил уволить его из прихода, приведена еще – что и разделение бывшего доселе прихода на два, если бы дать о. Петра для Идзу, неудобно, так как оба прихода были бы очень малы; и потому о. Петр не может быть дан идзуским христианам. Что они привыкли к нему, это натурально; но если из-за этого не переводить священников – коли перевести нужно – то выйдет для Церкви большое затруднение. – Что с идзускими христианами не советовались при избрании священника – это потому, что и с христианами Одавара не советовались; а избран и назначен новый священник Епископом, ибо христиане, не зная кандидатов на священство, не имеют возможности выбирать». Так как письмо составлено очень умно, то я тотчас же согласился. Письмо было переписано Давидом, приложена моя печать к нему и вручено Арсению для передачи Михею – посланцу идзуских христиан. Адресовано оно «Моисею Исии (который, по словам Арсения, и будоражит всех), Иоанну Нода и всем христианам провинции Идзу». Дал Арсению для Михея десять брошюр христианских и для его спутника пять.

Посланы сегодня еще письма к пяти катехизаторам идзуских Церквей, «чтобы они постарались о хорошем приеме христианами нового священника – о. Василия Усуи, что это их обязанность по тридцать шестому правилу апостольскому». Арсений Ивасава говорил, что катехизаторы Анатолий Озаки и Иоанн Кобаяси и суть главные виновники смуты христиан; Анатолий Озаки (негоднейший из катехизаторов, только из милости держимый) считает себя старше Василия Усуи, и потому не хочет ему подчиняться; Иоанн Кобаяси прежде служил поблизости от Усуи и имел, должно быть, с ним неприятности. Если они хоть мало станут пакостить о. Василию, то по тридцать шестому апостольскому правилу будут отставлены от катехизаторства.

11/23 сентября 1899. Суббота.

Японский гражданский праздник; школы не учились, мы с Накаем не переводили. Я целый день писал в Россию по поводу о. Вениамина: послал Владимиру Карловичу Саблеру и о. Феодору Быстрову копии нашей с ним переписки и просил Саблера, если Святейший Синод еще не назначил о. Вениамина сюда, ходатайствовать об ускорении сего назначения.

Послал иподиакона Моисея Кавамура в Одавара поучить пономаря у о. Василия Усуи – его сынишку – хорошенько служить кадиловозжигателем и священосцем, также отвезти приготовленные здесь сему пономарю два стихаря, еще – побыть в Тоносава вместе с плотником и черепицекровельщиком и сообразить с первым, сколько будет стоить переделка внутри дома, с вторым – поправка крыши.

12/24 сентября 1899. Воскресенье.

Был после Обедни (запоздавший, впрочем, к Обедне) Спиридон Араи из Накацу, торгующий в Корее – вывозящий оттуда рис, а туда ввозящий аптекарские товары – и богатеющий этою торговлею, не теряющий, однако, и христианского чувства; рассказывал про корейский народ, про его бедность, забитость от чиновников-взяточников, его и добрые качества: детскую простоту, неиспорченность; говорил про успехи инославной проповеди там; и посетовали мы с ним, что православной проповеди не можем мы водворить там – людей нет.

13/25 сентября 1899. Понедельник.

«Наймусё» (Министерство внутренних дел) еще в июле потребовало сведений от миссионеров: о них самих (риреки), о их действиях, храмах и прочем. Я возможно скоро доставил свои, но их сегодня вот уж пятый раз присылают для поправок и дополнений, хотя каждый раз мы с черновым отправляемся в Министерство спросить – «так ли вот будет?» «Теперь так, это будет удовлетворительно» – отвечают и затем вновь присылают для поправок и дополнений. Должно быть, вновь еще сами не могут ориентироваться.

14/26 сентября 1899. Вторник.

Праздник Воздвижения.

Токио и Тоносава.

Отслуживши Литургию, отправился (в один час сорок минут) в Тоносава и Одавара по делам. В седьмом часу вечера прибыл в Тоносава и, побывши у себя наверху и поговоривши с Михеем, спустился вниз переночевать в гостинице Таманою.

15/27 сентября 1899. Среда.

Тоносава, Одавара, Токио.

Вставши в шесть часов и напившись принесенного плохого кофе, отправился домой, наверх. Оказалось, по осмотре, что Михей в этом году не безобразил деревьев отрубанием ветвей. Церковь и столовая – свежи и чисты, как следует вновь по постройке и когда только Женская школа была там. Моисей Кавамура в восьмом часу прибыл из Одавара…

[Пропуск в оригинале]

16/28 сентября 1899. Четверг

О. Симеон Мии изъявляет полное согласие со мной насчет Каназава: Акилу Ивата отправляет в Иокохаму обратно, в Каназава же за три ен будет найдено помещение для «китоо-дзё», и старик Обата будет заведывать им.

Был служивший некоторое время катехизатором и семь лет тому назад оставивший службу Павел Ямада, урожденец Тоёхаси, старик и слабый здоровьем. По-видимому, есть нечего ему, и добивается он опять катехизаторской службы, то есть дарового пропитания на счет Церкви. Так как я на днях предупредил его чрез Нумабе, что на службу он не может быть принятым, то он сегодня и не просился, а только рассказал мне, как проводил время с тех пор, как оставил службу; я, молча, все выслушал и сказал, что «тасика-ни кикимасита», встал и ушел. Но, конечно, тут не все – он дальше придет заявить уже прямо свое прошение; тогда придется столь же прямо отказать. Куда такому катехизаторствовать! И стар, и слаб, и учился мало, и забыл за семь лет то, чему успел научиться. – Вообще же, прежде служившие и, по оставлении службы, вновь просящиеся на нее, до сих пор оказывались всегда ни к чему не годными. Лучше таковых никогда и не принимать.

17/29 сентября 1899. Пятница.

О. Роман вернулся из своего путешествия по Церквам в Симооса. Говорил, что в Тега и Фузе у Симеона Томии есть новые слушатели, несмотря на рабочее теперь для землевладельцев время; у Антония Обато в Фунао также есть несколько слушателей. Христиане везде твердо держат веру. Поручил он Обата побыть у протестанта – в селении между Какаицу и Токио – винодела, который просится в православие.

18/30 сентября 1899. Суббота.

Иоанн Овата, прежде бывший учителем в Женской школе и больше года состоящий переводчиком религиозных книг, до сих пор не представил ничего для печати, а получает двадцать пять ен в месяц; меня совесть мучает, не бросаются ли без пользы такие большие церковные деньги, и потому сегодня, когда приходил утром Овата за жалованьем, я велел ему в три часа принести перевод его, чтобы посмотреть, что у него сделано. Принес; в это же время был у меня Савва Хорие, начальник переводчиков, которому Овата не подчиняется, как должно, по дрянному своему характеру. Оказалось, что перевел он довольно много (переводит сочинение Иннокентия «Последние дни земной жизни Иисуса Христа»), но ни строчки еще не приготовлено для печати – перевод вчерне. Велел я ему недели в две исправить самую первую, небольшую, тетрадь так, чтобы она могла быть напечатана, по его мнению, и доставить господину Хорие для просмотра и решения, можно ли печатать. Ведь можно трудиться над переводом долго в полной уверенности, что труд будет напечатан, и окажется потом, что напечатать нельзя – никто не поймет книги; таков именно перевод Церковной истории Смирнова, сделанный о. Сергием Судзуки; избави Бог, и перевод Овата окажется подобным! Итак, нужно теперь же решить, годны ли его переводы для напечатания – что и будет сделано опытом с первой тетрадью его перевода. Господин Хорие обещался исполнить мое поручение; Овата сказал, что исправит тетрадь, но тотчас же схватился с места и ушел сердитый – на что, Бог весть; такой уж характер.

19 сентября/1 октября 1899. Воскресенье.

О. архимандрит Сергий (Страгородский) пишет, что он определен ректором Санкт-Петербургской Духовной Семинарии и с 11-го августа вступает в должность, что от своего предшественника наследовал мое письмо об Янсене, приезду которого будет рад, что Гордий Сиина (учащийся в Академии) хочет в монахи и, по-видимому, искренно религиозен, что в Казанской Академии двое иеромонахов готовятся в Японию: оо. Пимен и Виссарион; последний – воспитанник Нижегородской Семинарии Зорнин, который писал мне. Все это, особенно о двух иеромонахах, очень хорошо, если б было надежно; но ни журавля в небе, ни синицы в руки мне до сих пор не далось и потому ни на волос не предаваться сим писаным на воде надеждам.

20 сентября/2 октября 1899. Понедельник.

Двое катехизаторов из Идзу – Моисей Цуция и Иоанн Кобаяси – явились рассказать, что Моисей Исии все еще мутит христиан: никак не хочет, чтобы священник из Одавара заведывал Церквами в Идзу. «Нельзя ли, мол, священника из Токио посылать в Идзу?» – просили катехизаторы. – «Разумеется, нельзя – отвечал я, – Зачем же другого? Моисей Исии грозится, что уйдет к протестантам; пусть и уйдет; такого сумасшедшего противника всяким резонам нам не нужно; но ваше дело беречь других христиан от него; если вы исполните это, то и будьте покойны – ваше дело сделано; если нет – вы лишитесь звания катехизаторов по тридцать шестому правилу Апостольскому; итак, берегите христиан от зловредного влияния Моисея Исии. Возвращаясь отсюда, побудьте у вашего священника в Одавара и попросите, чтобы он поскорей отправился посещать Церкви Идзу; там постарайтесь, чтобы все христиане хорошо приняли его», и так далее.

Мефодий Цуция слушал и смотрел на меня прямо, Кобаяси же все время прятал глаза, потому, конечно, что сам участвовал в возмущении христиан и теперь не знает, как быть: продолжать возмущение – значит лишиться места и пропитания, убеждать не следовать этому безумцу Исии – делать сегодня противное вчерашнему. Пыжился он, вздыхал и прятал глаза; жаль стало его, и я не сделал ему и намека на то, что знаю о его дрянном поведении в сем деле.

21 сентября/3 октября 1899. Вторник.

С двух часов почти до пяти Петр Исикава читал составленную им историю Японской Церкви – сегодня во второй раз – вчера начал и будет ежедневно, если у меня нет препятствия, с двух часов. – Пишет он очень бойко, сведения собрал достаточно, изложение пространное, читается – точно историческая повесть; мелькают и нити Промысла Божия. Но послушаем, как будет дальше. – Пишется по моей мысли; на мой счет он путешествовал по Церквам для собрания сведений. Мысль у меня, чтобы по возможности ни один след действий Промысла Божия в основании здешней Церкви не был потерян, а схваченный ныне служил потом в назидание будущих христиан. – Но как мало чисто религиозной потребности в самом начале! О религиозной жажде, об искании истины и речи не может быть. Учение воспринимается и прививается по совершенно случайным причинам и из побуждений служить государственной пользе, и остается на поверхности души, оставляя внутренность ее недоступною для христианского влияния. – Павел Савабе, уже два года будучи крещеным христианином, хочет продать свою жену в публичный дом для того, чтобы, по-самурайски, доставить содержание своим друзьям, и прочее, и прочее.

Арсений Ивасава приходил просить: послать о. Петра Кано в Идзу «для успокоения» будто бы «тамошних христиан», то есть для удовлетворения каприза Моисея Исии, его родственника. Оказалось, что вчера катехизаторы Цуция и Кобаяси не вернулись домой, как я им советовал, а отправились к Арсению Ивасава просить его ходатайствовать о вышеозначенном. Экая ничтожность наши катехизаторы, да и вообще служащие Церкви! Я, конечно, отказал Арсению. Раз о. Кано безнадежно слабый человек – он не успокоил бы никого, а расстроил бы всех, кто способен к расстройству, своею податливостью всем на все; другое – исполнить капризы Моисея – было бы прецедент сделать для всех капризных требовать всего, что им вздумается.

22 сентября/4 октября 1899. Среда.

Отослал в Нагасаки на имя консула для препровождения на пароходе Добровольного флота в Одессу и Петербург к Жевержееву ящик с лоскутными его облачениями. Извиняется он за них и пришлет вместо них другие – одной парчи – все шесть священнических и диаконских облачений; объясняет прежнюю присылку тем, что «прежде выписывались сюда одиночные облачения»; лжет, никогда этого не было: всегда выписывались по шесть облачений совершенно одинаковых до последнего случая, когда не только все облачения враздробь, но и все части облачений разной парчи; мало этого – два стихаря таковы, что рукава одной парчи, полы другой.

По письмам от о. Иоанна Катакура, о. Бориса Ямамура и катехизаторов их, в северной части Ниппона особенно свирепствовала и доселе еще не утихла дизентерия (секирибёо), очень много помешавшая проповеди – «нельзя собираться», «нельзя путешествовать» (заставы) и подобное.

Письма из Церквей – или бессодержательны, или и неприятны, как, например, письмо Романа Фукуи, описывающего упадок Церкви в Оцу, найденный им после катехизатора Иоанна Судзуки. Письмо это я велел секретарю отослать для прочтения о. Павлу Морита, который слишком хорошего мнения о Судзуки, и, если не присмотрит за ним в Такасаки, может со временем найти Церковь там в таком же жалком состоянии, как в Оцу.

23 сентября/5 октября 1899. Четверг.

О. Иов Мидзуяма спрашивает, как ему поступить с Саввой Сакурода, катехизатором в Цукитате: болен он нервами и грудью, – спрашивает (Сакурада у о. Иова), «проситься ли ему на отдых, или совсем в отставку?» Написано: «Пусть – в отставку (иначе не будет покоен во время лечения); если же выздоровеет, может потом, коли захочет, проситься опять на службу».

Давид Курибара, христианин в Одавара, сторонник о. Петра Кано, жалуется, что деревья вокруг Церкви в Одавара или портятся обрубанием ветвей, или срубаются и продаются под предлогом чистки сада, ныне производящейся, и просит запретить это. Отвечено, что не я садил те деревья и потому не могу распоряжаться ими, а пусть христиане сами заведуют делами своего церковного садика. (Не думаю, чтобы просьба была основательная.)

24 сентября/6 октября 1899. Пятница.

Макарий Наказава, катехизатор в Икеда, на Сикоку, пишет к Варнаве Симидзу в Кобе, что «не хочет он служить в Икеда, не нравится ему там, далеко от родных, а желает в Акаси, подведомом Варнаве». Варнава пишет мне, «что ответить ему Макарию?» Я пишу сегодня о. Павлу Комуги: «Не отпустишь ли ты Макария в Акаси? Все равно он ничего не сделает в Икеда, коли сердце его не лежит там; человек же он своевольный и ленивый – убеждением на него не подействуешь; а в Икеда бы сам бывал, также Симеона Огава посылал; впрочем, как рассудишь; посылаю для прочтения и письмо Варнавы с письмом к нему Макария».

Два письма из тюрем от заключенных – просят христианских книг; один уже просил прежде, и посланы были ему – просит дальнейших. Разумеется, подобные просьбы, не редкие, всегда тотчас же удовлетворяются; давай Бог только пользы от чтения!

25 сентября7 октября 1899. Суббота.

В Батоо христиане построили церковку, и катехизатор Павел Сайто просит иконы для нее. Сейчас же заказаны Ирине Ямасита три иконы: запрестольная – четыре фута ширины с рамой и соответствующей высоты; и иконостасные – Спасителя и Божией Матери, по три фута ширины в раме; царских и боковых в раме нет, а широкое открытое пространство, которое будет задергиваться полотняной завесой. Для стен пошлются литографные иконы и свящ. изображения.

С утра третьего дня шел неперестающий дождь до двух часов пополудни сегодня, когда разразилась буря, продолжавшаяся с большими или меньшими порывами до пяти; к счастью, в то же время рубил дождь, ослаблявший порывы бури. Закончилось это грозное явление природы великолепной радугой – улыбкой природы после долгих слез и гнева ее.

26 сентября/8 октября 1899. Воскресенье.

До Обедни было крещение двух девиц, из которых одну научил христианству только что выпущенный из Семинарии катехизатор в Каида Яков Мацуда, и научил отлично; она невеста какого-то военного, который хочет жениться именно на христианке; другая – невеста катехизатора Ильи Хонда, сына старика Иова Накацука, хранителя Собора; эта плоховато научена и креститься еще хорошенько не навыкла; но от мужа понаучится больше; Илья же вероучение знает ясно и катехизаторствует довольно усердно.

27 сентября/9 октября 1899. Понедельник.

Моисей Исии, из Эма, прислал чрез Арсения Ивасава вторичное прошение мне, в котором выставляет пять пунктов и просит хоть на один из них согласиться, иначе-де «уйду из Церкви со всеми родными», которые и подписаны под прошением, человек шесть, – «уведу и Ивана Нода», подписи которого нет, но приложена копия его клятвенного обещания Моисею, взятого сим с Ивана в начале дела о священнике, что, мол, «по сему делу он будет с Моисеем за одно». Пункты таковы: 1) пусть о. Петр Кано будет священником Идзуских Церквей; или 2) пусть он только посещает сии Церкви, живя в Токио; или 3) пусть другой священник из Токио посещает Идзу; или 4) пусть Идзу присоединено будет к Церквам иного священника, кроме одаварского; или 5) если уж одаварскому священнику нужно быть и священником в Идзу, то пусть в том случае, когда его придется переменить по негодности его для Одавара, будет о сем учинен совет с христианами Идзу; конечно, если он должен быть переведен из Одавара по другим соображениям Миссии, этот совет не требуется. То есть старик свел свои претензии почти на нет. Сейчас же я написал ему, что последний пункт принимается. Вероятно, за сим он окончательно успокоится. В длинном своем прошении он объясняет, между прочим, что он недоволен был собственно тем, что по причинам, происходящим в Одавара, отнимается священник и у Идзу; но что он стоит за о. Петра Кано именно – «таинства принимать ему одинаково – от какого бы священника ни было», и не имеет ровно ничего против о. Василия Усуи, но что это катехизаторы Иоанн Кобаяси и Анатолий Усуи возмутили христиан против Усуи – им он почему-то не нравится. Хороши катехизаторы, нечего сказать! Но и ничтожность же какая! Если где, то в подобном случае можно сказать, что хорошо, что катехизаторы на содержании Миссии. Когда я пригрозил им, что «если христиане не примут о. Василия, то они – катехизаторы – по тридцать шестому правилу Апостольскому тем самым de facto будут выключены из катехизаторов», то оба сробели и, как видно, отделились от Моисея Исии, что, должно быть, и было причиной его доноса на них.

28 сентября/10 октября 1899. Вторник.

О. Игнатий Мукояма, из Окаяма, пишет, что Анания Фукусима пожертвовал Церкви землю, что под церковным домом в Сеноо, им же прежде построенным; дар этот по тамошним ценам на землю стоит свыше шестисот ен; просит о. Игнатий написать Анании за это похвальное письмо. Будет написано. Описывает еще о. Игнатий болезнь своей жены Лукии после родов и просит помощи на лечение. Послано десять ен.

29 сентября/11 октября 1899. Среда.

Исайя Секи, катехизатор в Суцу, Хоккайдо, пишет: «Есть в Суцу кумирня синтуисского Ицуку-симано-ками; семнадцать лет тому назад положено было там, чтобы всякий местный обыватель был „удзико” этого бога; и вот ныне каннуси требует от Секи, чтобы он подписался как „удзико“ – это-де не мешает свободе вероисповедания, так как ты японец и должен чтить своих местных богов». Исайя, натурально, отказался исполнить требование жреца; тогда тот пожаловался городничему; Исайю потребовали к ответу, но и там он наотрез отказался от покровительства синтуисского идола; власти приказали ему «подумать хорошенько» и с тем отпустили. – Это своего рода гонение, несмотря на только что состоявшееся принятие христианства под покровительство японских законов. Письмо отдано в редакцию «Сейкёо Симпо» для напечатания.

О. Василий Усуи из Одавара пишет, что обе враждебные партии между собою еще в сильном разладе – не говорят друг с другом; но утешительно то, что к нему обе относятся одинаково мирно – бывают у него, принимают благословение и прочее; на этом основании можно надеяться, что общий мир восстановится скоро. Дай Бог!

30 сентября/12 октября 1899. Четверг.

Посланы в Одавара к о. Василию Усуи документы на церковную землю, хранившиеся в Миссии. Земля написана на имя Петра Кано; теперь ее нужно перевести на имя о. Усуи. Так как при этом нужна печать о. Петра, то он отправится туда на днях исполнить что от него зависит по передаче церковной земли; кстати, побудет в Накамурахора, близ Одавара, у жены, живущей ныне в своем родном доме и разрешившейся недавно дочкой. О. Петр здесь, в Токио, живет ныне без семьи, в одной из комнат каменного миссийского дома.

[Пропуск в оригинале]

3/15 октября 1899. Воскресенье.

До Обедни крещено семь младенцев и один возрастный.

К Обедне опоздал (потому что отправлялся к богослужению в Посольство, но там сегодня не было) Глеб Михайлович Ванновский и завтракал потом у меня; до двух часов размазывал о результатах своего обзора военного дела у японцев отсюда на север до Саппоро; находит оное весьма неудовлетворительным: усвоили от иностранцев внешность совершенно механически, самостоятельного же отношения к делу нет… Не толи и по религиозной части? За примерами ходить недалеко. Когда ушел Ванновский, я отправился в Собор помолиться о бракосочетающихся; там уже началась служба: о. Семен Юкава венчал дочь благочестивого христианина Иоанна Сасаки (из Исиномаки) с его приемышем; собралось в Собор много – христиан и язычников; пели причетники, то есть регент Обара с четырьмя учителями пения, и как пели! Ни слова нельзя разобрать от быстрейшего произношения – как будто заказано было в одно мгновение прокатить все, что нужно было пропеть! А и пения так мало в венчании. – Нашлось ли хоть на волос соображения у всех этих учителей пения с главою певчих во главе, что так петь и не назидательно, и позорно? А о. Семен? Молитвы читает как следует, но лишь только нужно обратиться к венчаемым и сказать им, что положено – «венчается раб Божий» и подобное, как произносит едва слышно и тоном как будто в своей комнате за чашкой чая тихо беседует с ними! Самое главное и торжественное – именно это и должно быть произносимо громко и торжественно, но японцу где же сообразить это!.. Не то же ли все это, что сегодня мне Ванновский толковал по своей военной части относительно японцев, хотя я и защищал их пред ним, уж слишком пессимистически смотрящим на японцев?.. Сказал я потом певцам: «Зачем так спешили?» О. Семену: «Зачем так произносил?» Рот разинувши, выслушали, но едва ли усвоили и потом отнесутся сознательно к делу – не впервой же эти наставления им.

4/16 октября 1899. Понедельник.

Моисей Исии, из Эма, пишет: «Так как теперь Церковь в Идзу успокоилась, то священник, о. Василий Усуи, может посетить их, но пусть-де он прежде всего заявится к нему – Моисею – он имеет речь к о. Василию». Старик, должно быть, хочет, чтобы ему сделана была честь в виду всех христиан. – Во всяком случае о. Василию никак нельзя проехать Церкви в Готемба, не остановясь в них, для того только, чтобы прежде всего явиться в Эма к Моисею Исии, что возбудило бы всеобщий говор в Идзуских Церквах, невыгодный для о. Василия. Об этом и написано Моисею: «Посетит-де о. Василий Церкви в Готемба и Мисима, откуда и проедет в Эма. Если же что-либо важное есть для сообщения о. Василию пред посещением Идзуских Церквей, то пусть бы он, Моисей, или кто другой от него, прибыл в Одавара для разговора с о. Василием».

5/17 октября 1899. Вторник.

Японский гражданский праздник – не учились, и мы с Накаем днем не занимались переводом, а писал я письма к о. Сергию Страгородскому и прочим.

Яков Тоохей, катехизатор в Усигоме, пришел сказать, что женится, что о. Савабе сосватал ему невесту в Банчёо, двадцати шести лет, – родственницу ему.

– Отчего же не из Женской школы берешь? Там теперь столько молодых учительниц, которых назначение – выходить за служащих Церкви и тем исполнять назначение Женской школы… Молчит. Хорош о. Алексей Савабе! Сестра и жена воспитались в Женской школе, и вот благодарность за это! Как будто враг Женской школы! Не враг, конечно, а деревянный чурбан: служит Церкви и к Церкви ни малейшего интереса, ни на каплю радения о ней, ни мысли о ней. Сколько раз и на Соборах, и при разных случаях толковалось, что служащие Церкви должны брать себе в замужество воспитанниц из Женской школы – в этом ихний собственный интерес и ихнее счастие. Не видно ли уже на опыте, как счастливы те, кто женились так? Их молодых супруг все христиане уважают и любят, потому что они везде прямо становятся во главе христианок, способные руководить их своим знанием вероучения, церковных обычаев, церковного пения, не говоря уже об общей развитости и богатом образовании… Но где же таким чурбанам, как Савабе, соображать все это! И Тоохей мог бы подумать лучше, но и он – то же; а я надеялся было на него. Эх, наши служащие Церкви! Где у них души?

6/18 октября 1899. Среда.

Как нужно за катехизаторами следить, особенно за молодыми, и не полагаться на священников, которые или скрывают, или совсем бездушничают! Думал я, что Павел Саваде – хороший человек и катехизатор; в школе он был таким добрым и усердным; притом же сын катехизатора. Спеша вывести его в люди, послал недавно на самостоятельный пост, в Карасуяма. И что же оказывается? Здесь, в Токио, вошел он в долги – Нумабе, секретарь, говорит – ен на двести. Для каких причин? Неизвестно. Но надавал расписок с полномочиями получать из его катехизаторского содержания прямо из Миссии, так что теперь при отсылке содержания за одиннадцатый и двенадцатый месяцы разом нужно уплатить – по одной предъявленной расписке двенадцать ен, по другой сорок, тогда как все содержание его за два месяца двадцать ен. Будет уплачено по первой, остаток послан ему и затем пусть живет, как знает. Видно, что недолго прослужит катехизатором. Священник его здесь, в Токио, о. Алексей Савабе, знал, что он делает долги, но хоть бы слово мне, в видах исправления его, или предупреждения от посылки в Карасуяма, где он, конечно, не будет полезен, а скорее вреден, потому что не преминет и там просить у всех в долг.

7/19 октября 1899. Четверг.

Вставая утром, в шесть часов, слышал говор в коридоре; при выходе встретился с о. Титом Оосава, певцом Коодзимацкой Церкви.

– Пришел с просьбой, – говорит, – нельзя ли получить жалованье за текущий месяц?

– Зачем?

– Составляется сумма для взятия на поруки из тюрьмы Павла Минамото – чтобы участвовать в этом.

– А сам с семьей потом чем будешь жить месяц? Жалованье маленькое – всего двенадцать ен – для Минамото это ничего не значит, для тебя разоренье на целый месяц. Не дам.

И ушел Тит. А я впервой слышал, что Павел Минамото в тюрьме сидит; знал, что он захвачен полицией на азартной картежной игре; сам он известил о том почтовым листком (хагаки), что-де «зашел в игральную из любопытства, и вот какому позору подвергся – в числе пятидесяти человек арестован и он». Это было месяца полтора тому назад. Но, как видно, полиция нашла причины не только арестовать его, а и посадить в тюрьму. По сегодняшним рассказам секретаря Нумабе, оказывается, что Минамото уже года три как вдался в азартную картежную игру. Значит, и поделом терпит. Быть может, это вдобавок и наказание Божие за его бессовестность относительно Церкви: приемыша своего Андрея Минамото (бывшего Кавасаки), воспитанного в Семинарии и Академии на служение Церкви, отнял у Церкви, вопреки всем обещаниям, чтобы он службой в другом месте добывал больше денег.

8/20 октября 1899. Пятница.

Тит Кано, катехизатор в Ханда, просит «сделать катехизаторским помощником некоего старика пятидесяти лет, Димитрия Ними, и положить ему содержание». – Беда, если чего не досмотришь! На прошлом Соборе говорили по поводу одного предложения, что «можно и из христиан делать помощников по проповеди». Но при этом уяснено было, что «если окажется отлично знающим учение, если выдержит в том испытание в Миссии (как только что выдержавший тогда Иоанн Мори, нужно сказать – исключительный случай), если будет вполне усерден и благонадежен», и так далее. Но в «Гидзироку» все эти пояснения не вошли, а выражено кратко – предложение и на него (будто бы) согласие Собора. И вот, вследствие того, поступают в Миссию – не впервой уже – прошения сделать того или другого, большею частию старика, «денкёоходзё». Приходится отписываться: «Может ли-де выдержать экзамен? Если понадеется на то, то пусть является в Миссию, но не иначе, как запасшись, на всякий случай, деньгами на обратный путь», и подобное. Подобным же образом сегодня отписано и Титу Кано. Конечно, было бы хорошо, если бы прямо между христианами находились способные проповедывать – но где же! Исключительные случаи разве могут быть. А так бы, как теперь поступают предложения и прошения, можно всех стариков нашей Церкви сделать проповедниками! Вперед урок: «Гидзироку» тщательно просматривать прежде напечатания.

9/21 октября 1899. Суббота.

Оказывается, что между простыми христианами находятся способные проповедывать: о. Николай Сакураи пишет, что в Хоромуи окрестил шесть человек, наученных вере стариком Сабанаем, но Сабанай не просит ни имени проповедника, ни жалованья: это именно христианин «сердцем верующий в правду, усты же исповедующий во спасение». Побольше бы таких!

О. Игнатий Като пишет, что Моисей Минато с готовностью принял определение зимовать на Сикотане и охранять христиан от посланного туда для совращения их бонзы; бонза сей живет там без всякого дела: нужно надеяться, что и вернется бездельным.

Петр Фудзивара пишет, что в Ивамацу-мура (в Иё, на Сикоку, четыре ри от Увадзима), куда послал его о. Петр Кавано, приготовил троих к крещению – родственников тамошнего христианина Иоанна Ямагуци.

О. Петр Кано вернулся из Одавара: перевел там на имя о. Василия Усуи церковную землю, значившуюся за ним; стоило это двадцать пять ен – расход местных христиан. Говорит, что продолжают по-прежнему враждовать между собою, относясь – обе партии – одинаково мирно к о. Василию Усуи. Спасибо и за это! Со временем помирятся и между собой.

10/22 октября 1899. Воскресенье.

В первом часу пополудни получил телеграмму: «Иеромонах Иосия, преподаватель Бийского училища, теперь живущий в Петербурге, кандидат богословия, просится в Вашу Миссию. Он будет Вам полезен. Телеграфируйте Синоду и просите утвердить его членом Миссии. Быстров». (Латинским шрифтом.) Так как о. Феодор дал ее, очевидно, по внушению из Синода же – вероятно, товарища обер-прокурора, Владимира Карловича Саблера, – сам бы, такой осторожный человек, не решился бы взять на себя ответственность в столь важном деле, то я тотчас же послал ответную телеграмму: «Петербург, Святейший Синод. Смиреннейше прошу утвердить иеромонаха Иосию, преподавателя Бийского училища, членом Японской Миссии. Епископ Николай». Телеграмма (тоже латинскими буквами) стоила тридцать три ены двадцать восемь сен за шестнадцать слов.

Кого-то Бог даст! Если о. Иосия имеет призвание к миссионерской деятельности, то отчего же он не хочет служить в Алтайской Миссии? Уж это одно не располагает к доброй надежде на него; опять же, после всех неудачных опытов с здешними миссионерами, едва ли бы стали рекомендовать его сюда без надежды на него. Уж не дело ли это о. Сергия Страгородского, легковерного и малоопытного? Что он искренно желает помочь Миссии, в этом не может быть сомнения, но если бы я знал, что это его рекомендация, то послал бы не телеграмму, а письмо. Впрочем, что Бог даст! Иначе я поступить не мог.

11/23 октября 1899. Понедельник.

В ответ на приглашение американского епископа картой «Bishop MacKim and Mrs MacKim at home», в четвертом часу отправился к нему. Оказалось, что делан прием по случаю прибытия к нему новой партии молодых миссионеров: трех священников женатых и двух диаконов и трех дам – миссионерок; все – молодец к молодцу, один даже выше меня ростом. Гостей было много; между ними: американский министр с женой, сказавший комплимент нашей Миссии, что она «успешней всех», англиканский епископ Awdry, спрашивавший, скоро ли же ко мне прибудут сотрудники? Между разговорами, обыкновенно в этих случаях пустыми, один англиканский пастор спросил меня, «приобщил бы я его, если бы он попросился и если бы предварительно исповедался». Я отвечал:

– Здесь ни в каком случае, у Вас есть свои священники и даже епископы; но если бы мы были в таком месте, где, кроме меня, не было бы другого священнослужителя и если бы Вы в смертной опасности попросили меня исповедать и приобщить Вас, то я сделал бы это, если бы Вы предварительно прочитали мне Никейский Символ Веры.

И я рассказал ему, как когда-то в Хакодате полтора суток просидел у постели больного горячкой католика – португальского консула, жена которого просила меня приобщить его Святых Тайн, поручившись, что он прочитает Никейский Символ Веры и исповедуется; к сожалению, больной умер, не приходя в сознание.

– А конгрегационалиста приобщили ли бы? – спрашивает.

– Конечно, нет, потому что он не верует, как должно, в таинство Евхаристии.

– Ваши же христиане могут у нас приобщаться – где хотят и когда хотят.

– Но пожелают ли наши христиане у вас приобщиться? Все они в крайнем сомнении, есть ли у вас настоящее таинство евхаристии? Это таинство может совершать только получивший от Бога непосредственно право на то, что есть человек предварительно принявший таинство священства. А у вас есть ли оно?

– Я верую в таинство священства.

– Это Ваше личное дело. А ваша Церковь? Пусть она уверует в это таинство и открыто заявит это, тогда речь может быть иная; но до того еще, вероятно, далеко.

Дальнейшему разговору помешали, но я видел, как опечалился пастор и как потом грустный прощался со мной. А что будешь делать! С их стороны или не заводить разговора, или слушать неприятную истину неизбежно; с нашей – молчать на вопросы глупо, отыгрываться ухмылением еще глупее, а как ласково ни говори, правды не избежишь – она же и нож вострый им.

12/24 октября 1899. Вторник.

Анания Фукусима в Сеноо-мура пожертвовал Церкви землю и им же построенный на ней дом для церковного употребления. О. Игнатий Мукояма просил написать ему похвалу за это. Сегодня отправлена Анании икона Знамения Божией Матери, из старых, из России, в серебряном окладе и в киоте, сделанном здесь, при письме на большом листе и за большою печатью.

О. Феодор Мидзуно вернулся из обзора Церквей в Симооса, повенчав там две свадьбы: катехизатора Илья Хонда и расстриженного Павла Ниццума вторым браком.

13/25 октября 1899. Среда.

Явился Яков Накакоодзи, семинарист, целый год поправлявший свой организм в Таиза-мура, родине своего отца, умершего катехизатора; просит какого-то легкого дела по Церкви; но какое же по силам ему? Катехизаторское дело не трудное, но ему всего восемнадцать лет – мал для него; петь не может – грудь слаба; рисует очень хорошо, но ландшафты – для Церкви не нужное. Пусть попробует опять учиться в Семинарии – быть может, не захворает вновь. Хотелось бы воспитать его для служения Церкви – умный юноша, и характер очень добрый.

В Таиза едва теплится искра христианства; не бывает там катехизатор из Миядзу Марк Одагири, хотя ежемесячно посылаются ему дорожные для того; за год всего два раза заглянул. Таковы наши катехизаторы!

14/26 октября 1899. Четверг.

О. Василию Усуи, в Одавара, написано, чтобы собирался посетить Церкви в Идзу и известил, когда начнет это, чтобы к тому времени прибыл к нему причетник Стефан Такеиси для сопутствия ему и помощи. Давно уже пора ему это сделать. Судя по его беспечности, плохенький и он будет пастырь. Посланы ему для сведения письмо ко мне Моисея Исии (последнее его) и копия моего ответа ему.

15/27 октября 1899. Пятница.

Американский методист-миссионер Reverend Spenser (Aoyama Gacuin) прислал два номера издаваемого им журнала «Tidings», где помещен список протестантских миссионеров в Японии, и пишет, между прочим: «I notice that no list of Missionaries which I have been able to secure contains any list of those belonging to your Church, or any statistics for the same. It has seemed to me that the public very much desires such a list. And if you will consent to furnish such list, I shall be glad to publish the same in the january number of the magazin», etc. На это я ответил: «I will readily fill your list, when received, with any statistics you like to have. As for „the foreign missionaries belonging to our Church in Japan”, there is presently none, except your humble servant. There is another divine of your Church, Reverend Sergy Gleboff, but he is chaplain of the Russian Legation, and one more, deacon Lvowsky, but he is clerk of the Legation church, and connected with mission only as a teacher of Church singing», etc.

16/28 октября 1899. Суббота.

О. Симеон Мии прислал от Окамото Риуноске новое его сочинение: [?], брошюру, и пишет, что он, упавший было духом после отказа Правительства послать его с поручением в путешествие, опять бодр и со всех сил хлопочет о религиозном упорядочении; о. Мии в письме ко мне беспорядочно набросал следующие вопросы Окамото с просьбой дать ответы на них: «Каково отношение в России государства: 1) к Церкви, 2) к храмам, 3) к содержанию Церкви, 4) к духовенству, 5) к церковным учебным заведениям, 6) чего желать Церкви от государства?» Словом, «какое устройство дает государство Православной Церкви»? Имея порядочную богословскую библиотеку под рукой, о. Мии мог бы отлично ответить на все это; придется послать ему несколько указаний.

Фома Танака, катехизатор в Вакаяма, настоятельно просится в Оосака; видно, что надоело ему в Вакаяма. Прежде христиане очень удерживали его там, теперь, кажется, и этого нет. Отвечено ему, чтобы частно списался с Яковом Каяно, оосакским главным катехизатором, которого там не любит действующий иерей о. Сергий Судзуки; если Каяно будет согласен, то и отлично!

О. Василий Усуи отвечает, что шестого числа следующего месяца отправится по Церквам Идзу, и просит к четвертому числу прислать певца Стефана Такеиси, что и будет сделано. Пишет еще, что христиане в Одавара больше двухсот ен истратили на ремонт его помещения, но что эти деньги – пожертвование желавших удаления о. Петра Кано; впрочем, в последнее время и сторонники о. Петра начинают понемногу жертвовать на Церковь, только не отдают это в общую кассу, а приносят лично ему (значит, взаимная вражда христиан еще не улеглась).

17/29 октября 1899. Воскресенье.

Моисей Минато с Сикотана пишет, что живущий там бонза Окамура деньгами и вином старается привлекать наших курильцев, и молодые из них тайно посещают его из-за сих приманок; собирается Окамура по делам в Токио и отпрашивает с собою двух молодых курильцев, чтобы завлечь их великолепием столицы. Обратное переселение курильцев на остров Парамушир почему-то остановлено. Сетует Моисей на то, что разврат между ними усиливается от влияния вот подобных бонзе Окамура ; старается всячески удерживать их в пределах истинной веры и доброй нравственности; завел ежедневные общие молитвы, ежедневно ведет с ними религиозные беседы, учит церковному пению, – словом, делает все, что может, – и да поможет ему Бог!

18/30 октября 1899. Понедельник.

Старик Моисей Исии совсем смягчился и сделался добрым: очень ласковым письмом извещает, что «сам по болезни не может прибыть в Одавара поговорить с о. Василием Усуи о состоянии Идзуских Церквей, приемыша Михея послать не может по домашним делам – больше послать некого»; итак, письмом он изъясняет вкратце то, что хотел бы передать о. Василию, то есть что в Готемба и Мисима некоторые христиане еще настроены против приема о. Василия; сзади этими немирными стоят и поучают их – «можно догадаться, кто», прибавляет Моисей, то есть катехизаторы Анатолий Озаки и Иоанн Кобаяси… Письмо послано для сведения о. Василию, Моисей же поблагодарен за заботу о Церкви.

19/31 октября 1899. Вторник.

Катехизатор из Оомия (час с нескольким по железной дороге от Токио) Яков Негуро с женой и ребенком был: человек двадцать у него есть слушателей учения там, надеется на успех проповеди; жена учит пению в Церкви тамошних детей. Женился Негура в прошлом году на выпускной нашей Женской школы, и видно, как счастлив тем. Хорошо, если бы все катехизаторы женились так. Для того Женская школа и существует, чтобы служащие Церкви могли находить спутниц жизни, способных помогать им в служении.

Последнее число месяца – расчетный день сегодня, и как же утомителен этот день всегда бывает!

20 октября/1 ноября 1899. Среда.

О. Тит Комацу хвалится оживлением проповеди в Мито и Оота; вероятно, по обыкновению, увлекается – из Фомы Оно и Петра Мисима едва ли что доброе может быть: первый – лентяй и болтун, второй – лентяй и хвастун.

Павел Цуда пишет, что в Фукурои и Мори учинили коллективные проповеди он, Яков Ивата, и Матфей Мацунага; едва ли остался след – это протестантский обычай пошуметь и больше ничего.

Симеон Мацубара, по обычаю, просит денег, получая жалованья больше, чем всякий катехизатор; ныне даже без малейшего повода; каждое письмо его непременно заключает этот пункт – просто отвратительно!

21 октября/2 ноября 1899. Четверг.

В Посольстве на молебне, так как сегодня восшествие на престол нашего Государя; после на завтраке у посланника.

Вечером – всенощная, пропетая причетниками: завтра день рождения японского Императора. После у учеников Семинарии и Катехизаторской школы симбокквай, на который с меня стянули пять ен. Мы с Накаем вечер переводили.

22 октября/3 ноября 1899. Пятница.

День рождения японского Императора. С семи часов Литургия, за которой были только учащиеся – из города христиане хоть бы кто! Служили соборне с о. Павлом Сато во главе. На молебен и я выходил, по обычаю.

К газетам «Ници-ници» и «Дзидзи» было сегодня приложение: портрет невесты наследника, княгини Кудзё, и описывается в «Дзидзи», как она хорошо училась в «Квазокудзё-гакко», ни одного класса никогда не пропустила по болезни или другим причинам, почти всегда приходила в школу пешком, с подругами была очень ласкова, даже к прислуге весьма добра и прочее.

Вечером был Пантелеймон Секигуци, врач из Татебаяси, очень усердный христианин, определивший ныне своего сына, двадцати дет, в Катехизаторскую школу; говорил, что Тихон Сугияма усердно трудится по проповеди в Татебаяси – дай Бог!

23 октября/4 ноября 1899. Суббота.

Вчера вечером от о. Вениамина, из Благовещенска, получена телеграмма: «Не знаю когда – указа нет». Стало быть, только теперь дошло до него мое письмо, посланное 11 сентября старого стиля, и это он отвечает на мою просьбу дать знать, когда выедет сюда.

Из Карасуяма явился посланный туда недавно на катехизаторство Павел Саваде; говорит: «Церковь в расстройстве, не могу управить; кроме того, болен я». Последнее – ложь, по лицу видно; первое – тоже, должно быть, неправда. Правда то, что он – в долгах кругом; а на что занимал? Бог весть. В Карасуяма, вероятно, христиане давать в долг отказались, потому что отчасти предупреждены были. Сказал я ему, чтобы искал себе другую службу, не церковную. А к о. Титу Комацу написано, что для Карасуяма катехизатора нет – пусть до Собора поручит эту Церковь ближайшему катехизатору, Павлу Сайто; пусть Сайто два раза в месяц посещает эту Церковь, на что даны будут ему из Миссии дорожные; кроме того, пусть о. Тит сам ежемесячно посещает Карасуяма, и непременно в воскресенье, чтобы утешать и подкреплять христиан богослужением.

Катехизатор Роман Фукуи пишет, видимо, с радостью, что его отец, слепой старец, живущий в Муроране, на Эзо, крещен наконец о. Николаем Сакураи. Спасибо за это утешение! Потому что не редкость видеть, как служащие Церкви спокойно допускают умирать своих родителей в язычестве. Так сегодня перед всенощной причетник Иоанн Накасима приходит просить денег на погребение матери. «Но крещена ли же она?» – спрашиваю. «Нет, – отвечает, – не успела креститься». Значит, и похороны будут языческие; правда, что старший брат, врач-язычник, у которого жила мать, главный виновник душевной погибели старухи…

24 октября/5 ноября 1899. Воскресенье.

В четвертом часу пополудни получил телеграмму: «Просите Синод не посылать Иосифа. Bistrof». Это, стало быть, нужно послать совершенно противоположную телеграмму той, которая послана в Синод 10/22 октября. Нечего делать, послал: «Смиреннейше прошу не посылать сюда иеромонаха Иосифа. Причины доложит сотрудник Миссии протоиерей Быстров». Синод, конечно, будет очень удивлен этим противоречием; пусть о. Феодор разъяснит его. – Но как произошла вся эта путаница? Вероятно, о. Сергий Страгородский порадел своим не умным усердием; иначе понять не могу: о. Федор никогда не делал подобных опрометчивостей. Теперь как раз время получения о. Феодором моего письма об о. Вениамине с копиями моего к нему и его ко мне и прочее; дал прочитать все это о. Федор о. Иосифу (не Иосии) – и этот на попятный, вследствие чего – сегодняшняя телеграмма. Что-нибудь в этом роде. Но вперед на подобную опрометчивость не поддаваться: во-первых, стыд перед Святейшим Синодом, во-вторых, обе телеграммы мои унесли семьдесят две ены нужных здесь денег; а если и о. Феодор поставит свои телеграммы на счет Миссии, то какой куш миссийских денег брошен на ветер!

25 октября/6 ноября 1899. Понедельник.

О. Феодор Быстров пишет, что Феодор Янсен 4 сентября старого стиля прибыл в Петербург, но тотчас же захворал, так что его от о. Феодора прямо отвезли в семинарскую больницу. Ректор Семинарии, о. архимандрит Сергий Страгородский, принял в нем отеческое участие. Пишет еще о. Феодор, что о. Иван Иванович Демкин болеет и твердит, что скоро умрет; очень жаль этого когда-то очень ревностного сотрудника Миссии; дай Бог ему еще пожить!

26 октября7 ноября 1899. Вторник.

О. Симеон Юкава просит взять к себе катехизатора Павла Саваде на место Ильи Яманоуци, ушедшего домой и потом совсем отказавшегося от службы под предлогом семейных обстоятельств; Саваде просится к нему. Пусть! Только пусть наблюдает за его поведением и предупредит христиан, чтобы не давали ему в долг. А Илью Яманоуци истинно жаль: к церковной службе был усерден, хотя и не особенно успешен в проповеди. Женитьба сделала его несчастным: по неизвестным причинам жена возненавидела его после первых суток супружеского сожития и не хотела не только жить с ним по-супружески, но и быть вместе с ним; больше года терпел он это и, наконец, вот оставил Токио и катехизаторскую службу.

27 октября/8 ноября 1899. Среда.

Сотрудник катехизатора в Циба, старик врач Иов Акияма, прислал обратно посланные ему недавно на одиннадцатый и двенадцатый месяцы восемь ен – обычное его пособие, с отказом от службы по старости. Это удивительно. До сих пор он ровно ничего не делал и спокойно получал пособие, как тоже ровно ничего не делает и получает свое большое содержание его принципал, катехизатор Григорий Камия, человек больной. Должно быть, Иова зазрила совесть, и он человек хороший.

Исправлен сегодня и выдан для напечатания церковный календарь на 1900 год. После февраля, который у нас високосный, по новому стилю – простой, все праздники передвинуты на день дальше; христиане будут немножко изумлены, но что делать! Мы должны справлять наши праздники единовременно со всею Православною Церковью.

28 октября/9 ноября 1899. Четверг.

Ночью получена телеграмма, что Лука Кадзима, катехизатор в Хиросима, три года лежавший в параличе, скончался. Царство ему небесное! Хороший был человек, хотя плохой катехизатор. Но вот и еще вдова с детьми на плеча Миссии; здесь трое детей обучаются в миссийских школах, да двоих малышей приведет с собой вдова.

Павел Саваде подал в отставку от катехизаторства, и хорошо – мало надежды на сего юнца, который почти при самом вступлении в должность, пользуясь содержанием от Миссии, успел войти в долги неизвестно по каким причинам. Плода от его службы до сих пор не было никакого, дальше, вероятно, хуже было бы.

29 октября/10 ноября 1899. Пятница.

Между сегодняшними письмами известие о смерти Пантелеймона Кванно, врача в Оосака, сына покойницы Анны, бывшей начальницы нашего Женского училища, и хоронят его по-буддийски! Стыд и срам такие христиане! Жена – христианка, сын, хоть малолетний, христианин, племянница – замужем за товарищем-врачом – христианка, и хоронят Пантелеймона не по-христиански! Хороши верующие, глубока вера! Так как покойник был главным врачом городского госпиталя, то, вероятно, хоронят его от госпиталя; но родные должны были настоять, чтобы он похоронен был по обряду той веры, к которой принадлежал… Печально!

30 октября/11 ноября 1899. Суббота.

На днях Reverend Spencer, методистский миссионер, прислал приглашение на публичную лекцию доктора философии Eastlake на тему «Buddizm, the Light of Asia», сегодня в три часа Р. М. на Кудан, в методистской Церкви. Время удобное, пошел; пришел на четверть часа раньше, публики – один гимназист. Reverend Spencer показал в подробностях все здание Церкви, устроенной человек на триста, и очень красивой в протестантском смысле: церковные стекла дают игривый свет, скамьи лакированы, возвышение покрыто ковром, три кресла для клержменов с прорезными спинками; освещение электрическое, отопление производится в подполье, где печь, откуда теплый воздух чрез решетки в полу идет в Церковь.

В три часа одна дама сыграла что-то на фортепьяно, один молодой джентльмен что-то пропел, так как, кроме лекции, объявлена была еще: «Short Musical program». Публики прибавилось: одна старая дама, еще один гимназист и, кажется, индиец один – всего, со мной, пять человек. Думал я, что лекция отменится, но этого не произошло. Reverend Spencer сотворил краткое экспромитированное молитвословие, представил публике Истлека, и сей начал свою лекцию. Час продолжалась она и была по истине блестящая лекция: говорил так живо, с такою уместною и изящною жестикуляциею, что заслушаться и залюбоваться можно; буддизм сначала расхвалил, потом разнес; первое точно поэма Арнольда, во втором немало парадоксов, например, будто жизнеописание Будды срисовано с жизни Спасителя, что хорошо бы было доказать. В заключение еще маленькое пение под фортепьяно и общее пение, вставши, – гимн, указанный в книжке, которая публике была роздана пред тем. Уходя, я пожал руку Истлеку и поблагодарил его за удовольствие. Домой вернулся в пять часов, под дождем.

За всенощной о. Петр Кано впервой здесь говорил поучение; во-первых, в начале речи конец каждого слова вскидывал вверх, во-вторых, говорил очень долго. Сделал ему замечание, так как сам проповедник, обыкновенно, не замечает своих недостатков; он принял благодушно.

31 октября/12 ноября 1899. Воскресенье.

О. Тит Комацу пишет, что Церковь в Карасуяма, вопреки словам Павла Саваде, в самом мирном состоянии и что сам же Саваде, возвращаясь из Карасуяма, был в Уцуномия у него, о. Тита, и очень хвалил сию Церковь; пишет еще, что не может поручить Карасуяма катехизатору Павлу Сайто, хотя он и ближайший, так как у него много мест, которые он должен посещать, да и постройка церковного дома в Бато требует его надзора, но что поручит Карасуяма катехизатору Георгию Абе, так как в Одавара ему ныне нет много дела; расстояние девять ри; стало быть, на дорогу нужно будет давать Георгию.

А Павел Саваде опять просится на службу. Пусть служит у о. Семена Юкава, как прежде сказано было.

1/13 ноября 1899. Понедельник.

Был из редакции «Дзидзи симпоо» писатель Цуция, такие строгие статьи пишущий в обличение буддийских жрецов; спрашивал, женато ли наше духовенство. – «У католиков женато, а у вас-де как?» Из одного этого вопроса видно, как малосведущи литераторы Японии. Рассказал я ему, как у нас: «священники женаты», – и что это правильно, указал ему тексты в Священном Писании – «епископы неженаты», согласно постановлению Вселенского Собора.

– Как содержится русское духовенство?

Рассказал и это.

– Как содержатся здешние служащие Церкви?

– На средства Святейшего Синода и Миссионерского общества; отчасти помогают содержанию и здешние христиане.

Потом зашел разговор о религии вообще. Старался внушить ему веру в Бога – куда! Сердце у самого за семью замками собственного суеверия, гордости и прочего. Верит, что вещь имеет душу; «и это имеет душу», указывая на железный ящик, «и это», указывая на фарфоровое блюдечко, «и это, и это», тыкая на все предметы. Это в ответ на мое толкование ему, как сотворен человек и что душа его – дыхание уст Божиих, оттого она выше мира, не удовлетворяется миром… Слушал, по-видимому, внимательно, и лишь только я прервал речь – ответ вон какой.

Дальнейшей беседе помешал американский бишоп McCim, приведший с визитом трех своих новоприбывших юных миссионеров. Показал им Собор, юнцов, по-видимому, очень удививший своим великолепием. "Я и не воображал, чтобы в Японии могло быть что-либо подобное», – молвил один из них.

О. Борис Ямамура пишет, что в Канеда и Мимоноя большая надежда на проповедь, и потому просит дать дорожных туда Симеону Мацубара (так как в Аомори есть и другой катехизатор – Николай Хосокава), а также пять ен в месяц пособия на содержание, ибо в гостинице придется жить; о. Борис приложил и письмо Мацубара, из которого видно, что он охотно туда отправится, если даны будут дорожные и пособие. Просьба о. Бориса тотчас же исполнена.

2/14 ноября 1899. Вторник.

Из Тоокёофу хагаки: просят доставить туда в двух экземплярах наши церковные постановления. В исполнение сего Давид Фудзисава отвез в Тоокёофу: «Книгу Правил», «Церковное законоведение» Скворцова и «Краткие записи по церковному законоведению» Богословского – в двух экземплярах. К сожалению, перевод двух из сих книг – Саввы Хорие – очень неудовлетворителен. При передаче книг сказано, чтобы, если окажется что непонятным, а также за всеми желаемыми сведениями в дополнение, обращались в Миссию.

Был христианин из Ициносеки Авраам Сато; хвалил очень нынешнего катехизатора там Петра Кураока – «и усерден, и беспристрастен», «оживил проповедь – много ныне собираются к богослужению». Это хорошо. Но худо то, что затормозили там христиане дело о покупке земли под Церковь на границе Ициносеки и Яманоме, 1200 цубо – по 1 ене 20 сен цубо. А я думал, что дело это уже кончено, церковная земля приобретена. Внушал Аврааму исполнить задуманное, но, кажется, не ладят между собою христиане Ициносеки и Яманоме… – С Авраамом был его сын, живописец в японском стиле и, по-видимому, даровитый: картина его, одна из находящихся ныне на выставке картин в Уено, куплена для Дворца, другая отправлена на выставку в Париж.

3/15 ноября 1899. Среда.

У Павла Мацумото, катехизатора в Отару, Хоккайдо, была очень больна жена; я послал на лекарства ей десять ен; сегодня он письмом благодарит за это и вместе извещает, что жена, раба Божия Мария, силою таинства елеосвящения чудесно исцелена. Долго они ждали о. Николая Сакураи для совершения сего таинства, так как он был в путешествии по Церквам; вернувшись, наконец, он прибыл в Отару, исповедал Марию и стал совершать елеосвящение; во время сего действия Мария почувствовала себя выздоровевшею и по окончании богослужения порывалась встать с постели; ее удержали – «нельзя-де злоупотреблять милостию Божиею и пренебрегать осторожностью», но на следующий день она встала совершенно здоровою. Заключает Мацумото: «Двадцать шесть лет служу Церкви, в первый раз видел таинство елеосвящения и поражен его чудотворною силою».

Иоанн Судзуки, катехизатор в Такахаси, пишет, что брат его Василий, отступивший от православия для протестантства и от протестантства для буддизма и десять лет изучавший буддизм, прибыл к нему больной, горько раскаялся в отступничестве и просил принять его обратно в Церковь. Так как болезнь усиливалась, то призван был из Маебаси о. Павел Морита, который исповедал и приобщил его, после чего Василий скончался. Пред смертию завещал своим детям быть верными православию, собственноручно, хотя и через силу, по слабости телесной, начертал, что бросает буддизм и присоединяется к Православной Церкви. На основании сего документа Иоанн надеется похоронить его по- христиански, хотя родственники буддисты будут крайне противиться сему, как предугадывает Иоанн; гроб он повезет на родину, в Идзу, чтобы там на родном кладбище похоронить.

4/16 ноября 1899. Четверг.

О. Игнатий Мукояма спрашивает, как поступить с семьей умершего катехизатора Луки Кадзима? – Пусть хорошенько узнает, есть ли родные, которые могли бы позаботиться о ней; если нет, то придется Миссии взять ее на свое попечение.

5/17 ноября 1899. Пятница.

Иоанн Судзуки со своим братом Афонасием был; рассказал подробнее то, что было в письме его о брате Василии; кажется, вполне искренно раскаялся он, но зло, трудно поправимое, остается для рода его: старший сын вырос ни во что не верующий, другой сын отдан на воспитание бонзам, чтобы быть потом бонзой, христиане в Нираяма очень расстроены им и прочее. Похоронить его не дали родные по-христиански – по-буддийски похоронен.

По приглашению американского бишопа McKim’a был у него на обеде с семи часов вечера. Приглашал по случаю приезда сюда Нью- Йоркского бишопа Поттера, в честь которого и давал обед. За обедом было не много, после собралась большая компания – чопорная и скучная. Поттер путешествует по случаю болезни; кажется, у него небольшой паралич. Звал остановиться у него, если буду проездом в Нью-Йорке. Епископши занимались альбомом портретов всех американских епископов. Вернулся в одиннадцатом часу.

6/18 ноября 1899. Суббота.

Утром послал фотографические карточки двум епископшам, согласно выраженным ими вчера желаниям. После обеда с Накаем в Уено осматривал картинную выставку. Между японскими картинами много хороших, особенно хороши павлины Сато, молодого христианина из Ициносеки, что недавно с отцом был у меня; недаром картина взята в Кунайсе. Картины масляными красками – rubbish, не исключая и тех, что предназначены для выставки в Париже.

7/19 ноября 1899. Воскресенье.

До Литургии крещено трое взрослых и несколько детей.

Вечером был Павел Ямада из Фукуока, на Киусиу, молодой человек, служащий в Обществе страхования жизни, очень помогавший катехизатору в Фукуока, Стефану Мацуока, как пишет он, и по разговору – весьма религиозный: о чем бы ни заговоришь, разговор сведет непременно на христианство; побольше бы таких!

8/20 ноября 1899. Понедельник.

Утром побыл в Иокохаме, чтобы разменять вексели полугодового содержания Миссии из Казны на будущий год. В обоих банках: «Hong Kong and Shanghai» и «Chartered» сказали одинаковый размен, и потому разменял один вексель в одном, два в другом (деньги – 2592 фунта стерлингов – пришли в трех векселях), а деньги – 20000 ен – привез сюда и положил на год в банке Мицубиси на 5 1/2%.

Василий Накараи, катехизатор в Какута, пишет, что «бывал бы в Сироиси, но далеко, нужно по три ены каждый раз на дорогу – так не даст ли Миссия это?» Много уже Миссия на Сироиси издержалась: целых три года тот же Накараи или жил там, или часто ездил для проповеди из Сендая – и плода ровно никакого. Пусть ныне о. Петр Сасагава скажет, имеет ли он в виду верный успех проповеди там; если имеет, то даны будут дорожные.

О. Василий Усуи обозрел Церкви в Идзу и прислал краткий дневник того. Пишет, что нигде не встретил ничего «кообасики». Ни одного крещения, ни у кого из катехизаторов нет и слушателей учения. Совсем плохо! Как жаль, что нет миссионера – благочинного для посещения Церквей и побуждения катехизаторов и самих священников к деятельности!

9/21 ноября 1899. Вторник.

Моисей Мори, катехизатор в Сакари, недавно овдовевший, просит невесту себе из Женской школы. Но ему тридцать девять лет, а в школе учительницы, имеющие выйти замуж, все шестнадцати-девятнадцати лет – не пара ему. Притом же он человек болезненный, всегда с опасностью вновь сойти с ума, имеет малого ребенка; немолодую вдову ему бы в жены. Отдал письмо его в Женскую школу, чтобы там подумали, нет ли для него подходящей вдовы из учившихся в Женской школе? Письмо прислали обратно с ответом, что не знают таковой. Напишем Моисею – пусть сам поищет себе подругу жизни между христианками.

О. Павел Сибаяма, из Нагоя, пишет, что катехизатор Павел Тарасима совсем негоден для службы – всегда болен и ныне отпросился на три месяца домой для лечения. Просит о. Павел кого-либо вместо него. – Но нет никого!

10/22 ноября 1899. Среда.

Посланница, баронесса Розен, прислала брошюрку, четырнадцать страниц, «Сифу Дэкон» [?] об о. Иоанне Кронштадтском, написанную епископальной миссионеркой Miss Ballard; брошюрка сия от сей Miss чрез баронессу. В своей записке баронесса извещает также, что барон Розен, полученной вечером третьего дня телеграммой, назначается посланником в Мюнхен, сюда же на его место – Извольский, ныне находящийся в Мюнхене. Новость очень неприятная; барон знает Японию, так как прежде прослужил здесь секретарем семь лет и ныне посланником уже три года; добрые отношения у России с Японией при нем были обеспечены, а после что Бог даст?

Был с визитом у английского епископа Awdry. Живет в новопостроенном в японском стиле доме; стены гостиной украшены, между прочим, прекрасными ландшафтами работы Mrs Awdry. Пред домом пустое место, на котором будет воздвигнут собор, и нужно сказать, место для сей цели такое же хорошее, как наше; собор с холма будет виден на большую часть города.

Возвращаясь от Awdry, заехал к посланнику. Оказывается, что перевод его состоялся совершенно неожиданно для него. Кажется, желающие орудовать в Корее устроили это, так как барон держался очень широкой политики с японцами в вопросе о Корее. Как бы вперед Корея не поссорила России с Японией! Впрочем, барон очень хвалит ум и такт Извольского и говорит, что дело будет в надежных руках.

[Пропуск в оригинале]

13/25 ноября 1899. Суббота.

О. Николай Сакураи подробно описывает свое путешествие по Церквам. В Хоромуи преподал святое крещение шести наученным от Евфимия Сабанаи, неизменно благочестивого и ревностного старика; просит о. Николай послать ему Жития Святых, которые он хочет иметь; кстати, это будет и для всей Церкви в Хоромуи. Пишет о. Сакураи о необходимости послать катехизатора в Асахикава, город, имеющий уже до трех тысяч домов, – иначе-де наши христиане, живущие там, как овцы без пастыря, расхищены будут инославными. – Ответил я ему на это, чтобы послал месяца на два Петра Юмура в Асахикава; у него в Иванай, кажется, нет слушателей. Описывает о. Николай и чудесное исцеление во время елеосвящения жены Павла Мацумото в Отару.

Георгий Оно, катехизатор в Уцуномия, извещает о чудесном знамении, так же от таинства елеосвящения, недавно происшедшем в Уцуномия: старик чиновник, врачами приговоренный к смерти от неизлечимой болезни в желудке, после елеосвящения, совершенного о. Титом Комацу, тотчас же почувствовал облегчение и скоро совсем выздоровел; желудочная болезнь совсем исчезла к изумлению врачей. Слава Богу!

14/26 ноября 1899. Воскресенье.

Яков Ивата, катехизатор в Мори и Какегава, пишет, что открыл проповедь в одной деревне, и тут же пишет, что в Какенава есть слушатели, в Мори и Каяма тоже должен вести проповедь; а там еще в Кега зовут его – чужой приход, принадлежащий Матфею Мацунага… И все хвастовство! Точно бабочка летает в письмах своих, а на деле до сих пор ничего путного от него!

15/27 ноября 1899. Понедельник.

Между письмами сегодня прежалостное письмо есть от Симона Кикуци, что родом из Хитокабе; пишет из тюрьмы, горько сетует на свой проступок, заведший его туда, и просит всех помолиться за него, для чего просит отдать его письмо в «Сейкёо Симпо» для напечатания. Был когда-то в Семинарии, но непобедимое своенравие заставило его выйти из нее, как я ни старался уговорить его не делать этого; служил потом на станции железной дороги, где и учинил что-то такое, за что посадили его в тюрьму.

16/28 ноября 1899. Вторник.

Вечерним занятием сегодня кончен пересмотр слов Нового Завета по Симфонии Гильтебрандта. Теперь некоторые важные слова надо вновь пересмотреть, потом со специалистом по грамматике проверить правильность перевода в грамматическом отношении, потом вновь внимательно весь перечитать, потом можно и печатать; вероятно, в будущем году Бог поможет сделать это.

17/29 ноября 1899. Среда.

Илья Яци, катехизатор в Исиномаки, пишет, что в прошлое воскресенье у него одиннадцать человек крещено, и дальше: шесть человек слушают учение – к празднику, вероятно, будут крещены. Еще: христиане ремонтируют церковный дом (в котором внизу живет катехизатор, на втором этаже – Церковь), и снаружи работы кончены, внутри продолжаются. Значит, Церковь в Исиномаки в оживленном состоянии. Слава Богу!

18/30 ноября 1899. Четверг.

И расчеты, и флюс, и трудность перевода таких слов, как «душа», «дух», с его различными смыслами…

19 ноября/1 декабря 1899. Пятница.

Вновь начали мы с Накаем исправлять Новый Завет, с первой главы Евангелия от Матфея. Вечером был приглашенный грамматик, но плох что-то: много времени отнимает долгим думаньем, почти ничего не рождающим.

20 ноября/2 декабря 1899. Суббота.

Опухоль щеки не позволила служить вечером. Впрочем, к завтрашней Литургии готовился – быть может, пройдет флюс; очень грустно было бы не служить в такой Великий праздник, которому в нашем Соборе и нарочитый престол посвящен.

21 ноября/3 декабря 1899. Воскресенье.

Праздник Введения Пресвятой Богородицы.

Благодарение Богу, сегодня можно было служить.

За Литургией были наши курильцы с Сикотана, Аверкий и Евфимий; потом у меня пили чай, обедали. Бонза показал им Кёото, где пробыли четыре дня и все хорошее видели; успели побыть и у о. Симеона Мии. Нет ни малейшего признака, чтобы бонза смутил их буддийством. Снабдил я их всеми религиозными нашими брошюрами – по три экземпляра для чтения всем там; брошюры писаны простым языком – будут понятны им; также – иконками для них и в каждый дом по одной; дал на гостинцы для всех пятнадцать ен, им двоим – по три ены, Степаниде, которой работы травяную плетеную коробку принесли мне, – две ены; дал, по их просьбе, восковых свечей для Церкви. Сегодня с вечерним поездом они вместе с бонзой отправляются из Токио в обратный путь. Говорили, между прочим, что в будущем году, вероятно, приедет в Токио Яков Сторожев, их старшина.

22 ноября/4 декабря 1899. Понедельник.

Фома Танака пишет, что советовался в Яковом Каяно о том, чтобы поменяться с ним местом службы, но Каяно никак не соглашается перейти в Вакаяма, ибо уже служил там, но не оказал успехов по проповеди. Поэтому Танака отлагает свою просьбу о переводе его из Вакаяма до Собора.

О. Борис Ямамура представляет следующие недоумения, касающиеся брака, и просит разрешить их:

1) Можно ли повенчать пасынка от первой жены с родною сестрою второй? – Это трехродного родства третья степень… [?].

Можно. Но нужно наперед испросить разрешение Святейшего Синода.

Отвечено: пусть готовятся к браку – я не сомневаюсь, что Святейший Синод не найдет причин не разрешить. – Нужно у Святейшего Синода испросить мне дозволение раз навсегда разрешить от его имени браки сего рода.

2) Нельзя ли повенчать двоюродных, и именно: дочь о. Иова Мидзуяма с ее двоюродным братом, еще язычником (военным офицером)? Девице еще пятнадцать лет, но брак этот уже решен между родными.

Я написал строжайше о. Борису – непременно остановить этот брак, иначе о. Иов будет крайне скомпрометирован; выйдет соблазн и для всей Церкви. О. Борис написал мне конфиденциально, почему о. Иову я не писал; но упомянул о. Борису, что если не послушает его о. Иов, чтобы тотчас дал знать мне, и я всячески буду убеждать о. Иова не делать этой пакости.

23 ноября/5 декабря 1899. Вторник.

О. Борис Ямамура извещает, что христиане Ициносеки и Яманоме купили место под Церковь: тысячу цубо за тысячу ен. Деньги отчасти уже заплачены; главный плательщик, конечно, богач Моисей Ямада.

Филипп Узава из Кабусато пишет, что церковное здание совсем готово, и просит приехать на освящение. К сожалению, болен простудою теперь и дела много – ехать не могу; а о. Феодор Мидзуно уже там – он и освятит водоосвящением, ибо не настоящий храм там.

Георгий Абе длиннейшим письмом раскрашивает Церковь в Карасуяма, не жалеет красок и для Одавара: все видит и представляет в радужном свете – знать уж характер такой.

О. Павел Морита описывает, как исповедал и приобщал умирающего и покаявшегося вероотступника Василия Судзуки; видно, что он искренно покаялся и заповедал сыну быть верным православию. Спаси Бог его душу! Письмо отдал для напечатания в «Сейкёо-Симпо».

24 ноября/6 декабря 1899. Среда.

О. Игнатий Като описывает свое путешествие по Церквам; хвалит усердие христиан; крещений, однако, нет. Пишет, между прочим, как в Кусиро Антипа Фудзивара, тамошний христианин, спорил с язычниками о вере. Среди большого собрания язычников зашел разговор, что «Япония существует благодаря своим богам – предкам, а христианство отвергает этих богов и не учит почитать предков; стало быть, христианство не должно быть принимаемо японцами». Тут же, в собрании, был и Антипа, почему к нему обратились с увещанием, чтобы бросил христианскую веру. Тогда Антипа стал держать речь к язычникам, сущность которой была следующая; «Если б христианство не учило почитать предков, я и не принял бы его. Оно учит. Но нужно знать, кто предки и как почитать их. Вы говорите, что предки наши – боги. Какие же это предки? Несколько поколений, которые мы помним и знаем по истории, а дальнейшие-то, а еще дальнейшие? А самый начальный предок? Кто они и откуда они? Ужели сам собой родился первый человек? Нет! Его создал Бог, и вот этот-то Создатель есть настоящий Бог, в которого я верую; от него – христианское учение, которое заповедует почитать и предков, но так точно, как родителей, а не как богов», и так далее. Когда Антипа кончил свою речь, все оказались склонившими голову и не в состоянии возражать.

Тревожится очень о. Игнатий за своих сикотанцев, что бонза привозил сюда, пишет, будто они очень уж развращены бонзой и настроены на буддизм. Но я не заметил этого у Аверкия и Евфимия, или они уж очень большие притворщики. Хочет он привезти с собой сюда в будущем году, когда приедет на Собор, Максима для приготовления к службе помощника катехизатора и две-три девочки в Женскую школу. Это будет хорошо; так и отписано о. Игнатию и вместе отписано, как были здесь и как отправились Аверкий и Евфимий.

25 ноября7 декабря 1899. Четверг.

Утром занятия с Накаем не было, ибо он чистил дом свой, вследствие строгого приказания из полиции по всем домам – вычиститься: поднять маты и полы под ними, очистить землю от всякого сора и посыпать ее известью; словом, везде и все очистить от сора и нечисти; это – от страха чумы, которая занесена откуда-то в Кобе и уже перешла в Оосака, Нара, даже в Токио один случай был.

О. Иоанн Катакура пишет, что Симон Тоокайрин женился и просится опять на катехизаторскую службу; о. Иоанн в полной надежде, что он теперь застрахован от проступка, просит за него. – Написано к о. Петру Сибаяма, в Нагоя, у которого нет ни одного катехизатора, – не хочет ли он взять к себе на службу Симона? Но это только в том случае, если есть дело для него – чтобы он успел оказать заслугу до Собора, на котором потом и можно было бы ходатайствовать (на основании сей заслуги) о принятии его вновь в число проповедников. До тех же пор он служил бы у о. Петра частно, получая по двенадцать ен в месяц содержания не прямо от Миссии, а чрез о. Петра. – Сообразно с ответом о. Сибаяма будет написано о. Иоанну Катакура.

О. Игнатий Мукояма ответил, что у вдовы Кадзима нет надежных родных ее мужа; несколько может она надеяться на своего брата, который живет здесь, в Токио, но он – язычник, многосемейный и небогатый. Итак, завтра будут отправлены ей в Хиросима дорожные, чтобы с детьми приехала сюда; здесь позаботимся о ней и сиротах.

С трех часов было совершено мною крещение Вячеслава, сына диакона Димитрия Константиновича Львовского; восприемниками были: младший секретарь Посольства Михаил Алексеевич Андреев и посланница баронесса Елисавета Алексеевна Розен; пел хор певчих.

Вечером явился о. Василий Усуи, священник в Одавара и Идзу. – Рассказал о своем первом путешествии по Церквам. Катехизаторы Иоанн Кобаяси и Анатолий Озаки положительно ни к чему не годны: первый открыл лавку и торгует, второй совсем ничего не делает; оба по проповеди хоть бы перст о перст, а христиан мутили и до сих пор мутят против нового священника. Советовал ему всеми мерами стараться исправить их; если до Собора нисколько не переменятся, то будут прогнаны со службы. Христиане почти везде приняли о. Василия хорошо; в Одавара, кроме трех домов, остающихся немирными, все мирны и в Церковь ходят.

26 ноября/8 декабря 1899. Пятница.

Из Ооямада-мура, близ Бато, три язычника и два христианина прислали превосходно составленное и написанное прошение – прислать им катехизатора, да еще кончившего курс Семинарии. – Не только такого, но и самого плохого из Катехизаторской школы нет. Написано им приглашать для катехизации из Бато Павла Сайто, а сему, по возможности, удовлетворить их желание; если-де образуется там до Собора небольшая Церковь, то могут на Собор прислать прошение об отдельном катехизаторе для них.

Из тюрем от заключенных часто приходят просьбы – прислать христианских книг. И сегодня два таких прошения. Они всегда удовлетворяются.

27 ноября/9 декабря 1899. Суббота.

Reverend Arthur Lloyd, мой знакомый из протестантских епископальных пасторов здесь, прислал письмо и лист своих размышлений во время поста. В размышлениях излагает, что хотя христиане ныне разъединены между собою, но имеют и пункт общего соприкосновения, это – евхаристия, которая у католиков и православных – «жертва» (sacrifice), у епископалов – «воспоминание» (memorial), у прочих протестантов – преломление хлеба и отпитие из чаши как знаков Тела и Крови Христовых, но у всех – средство общения и единения христиан между собою и со Христом. «Так мы стоим пред Богом в этот пост, смиренно исповедуя свои грехи, – каждый своим собственным способом принося жертву, совершая воспоминание, преломляя хлеб, и каждый взирая сквозь покрывало на Того, Кто есть Начало всего, на Того, Кто, будучи вознесен, всех влечет к Себе. И мы молимся словами, внушенными нам Духом Святым: „Воскресни, Господи”, и прочее. И какой будет ответ на нашу постоянную молитву? Слава в вышних Богу, на земле мир, в человецех благоволение!»

В письме говорит: «Некоторые из моих друзей разных церковных секций обещали молиться во время поста (нынешнего рождественского), согласно с мыслями, выраженными в приложенном размышлении. Не присоедините ли Вы ваши молитвы к нашим, чтобы Бог воздвигнул Свою силу и пришел к нам?». – Я ответил, что, конечно, помолюсь. И разве не молимся мы в этот пост? Это наше – Православной Церкви – обычное дело, неуклонно совершаемый святой долг, а не случайное напряжение, которое явствует из сего воззвания моего протестантского приятеля.

28 ноября/10 декабря 1899. Воскресенье.

В японских газетах сегодня напечатаны «Религиозные постановления» [?], составленные Правительством для предложения на рассмотрение ныне заседающего Парламента. Правительство отнеслось одинаково ко всем религиям – доселешним японским и новым иностранным. Постановлений пятьдесят три параграфа.

Я еще не успел рассмотреть их. Больше всех отнял свободного времени этот несносный болтун Павел Кикуци, разбогатевший на островах Онгасаворадзима; ведь бывает же такая смесь гордости и бестолковой болтовни! Собирается Китай преобразовать своими наставлениями, которых и сам не понимает, но которые неостановимо извергает так, что лопнуть можно с досады на этот бездонный колодезь напыщенной пустой болтовни!

О. Роман Циба, вернувшись с обзора своих Церквей, говорил, что у Симеона Томии, в Тега и Фузе, есть слушатели и надежда на успех; у Антония Обата – ни одного слушателя, как, кажется, всегда доселе; живет в Фунао, посещает христиан и только; не может он быть самостоятельным проповедником; с будущего Собора нужно будет поставить его у какого- либо священника.

29 ноября/11 декабря 1899. Понедельник.

Из Хоккайдо явился Лин, уволенный из Семинарии и потом из Катехизаторской школы по болезни груди и отосланный домой с тем, чтобы больше в школу не возвращался; в деревне несколько окреп, вообразил, что опять может учиться, и вот неожиданно явился – что будешь делать с такими! Конечно, опять скоро ослабеет, нужно лечить, потом вновь давать дорожные и так далее, – трата на ветер. Лин был приемышем катехизатора Петра Юмура, в Иванай, на Эзо, но с ним разошелся. Спрашиваю:

– Как Церковь в Иванай?

– В самом плохом состоянии.

– Отчего так?

– Оттого, что Юмура перестал проповедывать, а занимается земледелием; в декабре прошлого года занял участок близ Иваная и там теперь живет, разводя овощи. Проповедническая вывеска у него на доме висит, но читать ее некому, ибо поблизости никто не живет. По праздникам, впрочем, иногда приходят к нему из Иваная человека два-три христиан помолиться вместе.

– А в Куччан’е он бывает?

– Никогда.

Так-то иногда поступают катехизаторы, а присмотреть за ними некому. Местный священник есть, но он всегда мирволит подобным, как всякий японский священник. Русского благочинного для постоянного обзора Церквей нужно бы, да что же, когда Бог не дает!

30 ноября/12 декабря 1899. Вторник.

О. Тит Комацу извещает, что в Мито десять человек крещены – плоды трудов Фомы Оно; иногда и соседние катехизаторы приходили помогать ему по проповеди – Петр Мисима и Роман Фукуи.

О. Андрей Метоки описывает свое путешествие по приходу, совершенно бесплодное. Слаб он, плохи проповедники у него, да Хокурокудо еще и плохая область для проповеди – секта Монтосиу там очень сильна, единственная в буддизме деятельная секта.

Из России сегодня письмо от душеприказчика Марии Осиповны Романовой, московской купчихи, пожертвовавшей вместе с господином Ивановым в 1880 году великолепный серебряный сосуд для хранения мира, умершей 28 ноября 1898 года, с извещением, что Мария Осиповна завещала на Миссию десять тысяч рублей. Дай Бог ей Царство Небесное!

Другое письмо от о. Ионы, регента хора в Троицко-Сергиевской Лавре – просится обучать певчих и регентовать здесь. Но ему сорок семь лет – поздно учиться японскому языку. Притом же здесь есть учитель и регент – диакон Дмитрий Константинович Львовский. Придется отказать о. Ионе.

1/13 декабря 1899. Среда.

Катехизатор в Саннохе Павел Сибанай пишет: в христианском доме есть некрещеная старуха, которую и огласить нельзя – совершенно глухая; ныне она близка к смерти; если умрет, ужели христианскому дому призвать бонз для ее погребения по-язычески? Нельзя ли как-нибудь похоронить по-христиански? – Отвечено: нельзя, ибо она не принадлежит к Церкви; но она может войти в Церковь на том же основании, на котором входят дети: если найдутся там христиане, которые знают, что старуха не противница Богу, то пусть станут восприемниками ее, и за их ручательством она может быть крещена.

Правительственный религиозный билль [?], совершенно уравнивающий перед законом буддизм и христианство, волнует бонз, добивавшихся, чтобы буддизм объявлен был государственной религией. Они готовятся всячески помешать узаконению этого билля. Но вся японская пресса, даже самые консервативные газеты, одобряют его. Неизвестно, как поступит с ним Парламент.

2/14 декабря 1899. Четверг.

В сегодняшнем номере «Ници-ници Симбун» следующие известия:

1) Некоторые члены Верхнего парламента составили Комитет для разработки религиозного вопроса по поводу правительственного религиозного билля. Он уже и занимается этим делом; вчера призваны были в Комитет наиболее известные бонзы для выслушания их мнений касательно «сюкёо-хооан»; мнения их против него.

2) Бонзы семи главных сект собрались рассуждать о «сюкёо-хооан»; все недовольны им, особенно представители «Хигаси-хонгвандзи»; впрочем, ни к какому соглашению еще не пришли.

3) Так как к Оотани Коосан [?], главе секты Нисихонгвандзи, многие и порознь являются, чтобы узнать его мнение касательно «сюкёо- хооан», то он вчера в кумирне на Цукидзи сказал публичную речь, чтобы разом всем высказать свои взгляды. Он, в противность Хигаси-хонгвандзи, доволен Правительственным биллем. Речь его слушали, между прочим, девять членов Верхнего и сорок три Нижнего Парламента, все – приверженцы буддизма.

Все газеты зауряд продолжают высказывать одобрение биллю. Итак, общественное мнение, поколику оно выражается в текущей прессе, за уравнение буддизма и христианства. Но бонзы и их приверженцы, за исключением Нисихонгвандзи, натурально против сего.

3/15 декабря 1899. Пятница.

Вчера вероисповедный билль (сюкёо хооан), представленный Правительством Парламенту, прочитан был в Верхней Палате, после чего премьер Ямагата сказал небольшую речь в объяснение его – что, мол, «религия важна для государства, а определенного закона о ней нет» и прочее. Сделаны были от членов некоторые вопросы, на которые чиновник Правительства ответил; но замечательно, что ни тени недоброжелательства к христианству не промелькнуло. Палата положила рассмотреть билль Комиссии из пятнадцати членов, выбор которых предоставлен председателю.

В «Дзидзи симпо» критикуется билль за его неудобства для самого Правительства, которое-де берет на себя лишнюю обузу наблюдать за верами, решать религиозные споры и прочее, тогда как всего лучше предоставить религии полную свободу, вмешиваясь лишь в тех случаях, когда нарушаются государственные законы. Ну как-де определить, что такое злословие и бесчестие для веры, когда веры вечно враждуют одна с другой и нехорошо отзываются одна о другой, употребляя иногда насмешливые и саркастические выражения и термины?

Вечером у нас с Накаем перевода не было: его пригласили на обычное праздничное собрание редакции «Сейкёо-Симпо», которое в этот день всегда празднует свою годовщину. Пользуясь сим, я перевел на русский язык «сюкёо хооан», чтобы уразуметь и усвоить его.

4/16 декабря 1899. Суббота.

Буддийские секты продолжают совещаться против Правительственного вероисповедного билля. Одни требуют полного отменения его, другие исправления его в смысле введения в него следующих трех тезисов: 1) секте должно быть предоставлено значение законного лица (сю ха коо хоо-дзин [?] тарубеси); 2) секте должно быть предоставлено [?] (сю ха дзидзи [?] дантай тарубеси); 3) против новых вер (то есть христианства) должны быть приняты строгие меры (син [?] сюкёо ни тайсите генкокуно тори адзукай во насубеси). Но один из очень видных бонз в Нисихонгвандзи, Акамацу Рендзё, произнес речь с полным одобрением билля в том виде, в каком он представлен, и в эту же сессию Парламента, не откладывая до будущей, чего иные желают.

От о. Феодора Быстрова письмо: «История об Иосифе непрекрасном». Итак, этот Иосиф – тот жид, который мутил в Американской Миссии! И его порекомендовал о. Сергий Страгородский! Не знаю, злонамеренно или нет – вероятнее последнее. Во всяком случае, Промышление Божие, что назначение его не состоялось. Оказывается, что первая телеграмма, данная мне от имени о. Феодора, – подложная. Хорош бы был миссионер!..

5/17 декабря 1899. Воскресенье.

Вечером, во время занятия переводом с Накаем, в семь часов, получена телеграмма из Благовещенска: «Указ получен. Ранее 7 января выехать не могу. Вениамин». Слава Богу, хоть один миссионер будет!

Был у обедни и после зашел ко мне полковник Ванновский; завтракали вместе, и проговорил он почти до четырех часов. Вот мастер-то говорить! Содержание речи – критика японцев, особенно японского войска. Из тринадцати японских дивизий ныне существующего войска он осмотрел десять; казармы везде находил устроенными так хорошо, как нигде в Европе, состояние войска – плохим. 31 декабря он уезжает в Россию.

6/18 декабря 1899 года. Понедельник.

День именин нашего Государя.

В Посольстве за Литургией и на служении молебна, потом у посланника на завтраке, где были все русские.

В первый раз сегодня надел клобук с алмазным крестом.

В Посольстве от Кира Алексеевича Алексеева получил двадцать пять ен, посланные чрез него Анной Эрастовной Шпейер на зимнее платье крестнице ее Кате Накаи, которые и передал, по возвращении домой, ей и Евфимии, ее попечительнице.

Погода, хуже какой редко: целый день дождь и мокрый снег вперемежку.

Утром Накаи без меня занимался исследованием грамматик, вечером переводили.

7/19 декабря 1899. Вторник.

Был на экзамене в Катехизаторской школе и в третьем классе Семинарии. В первой всего одиннадцать учеников на первом и втором курсе; отвечали по Догматике порядочно. В третьем классе Семинарии двенадцать учеников; отвечали по Всеобщей Гражданской истории тоже недурно.

Получен указ от Святейшего Синода о назначении сюда миссионером о. Вениамина.

Бонзы продолжают шуметь против вероисповедного билля (сюкёо хооан), но значительно спустили тон. Хигасихонгвандзи и Нициренсиу враждебнее всех к христианству. Зато Нисихонгвандзи вполне за билль; об этом издало манифест ко всем своим прихожанам.

О. Феодор Мидзуно вернулся с обзора своих Церквей в Симооса и Казуса. Между крещеными им есть один бонза, лет тридцати, очень воюющий ныне в своей местности за христианство, и потому очень ненавидимый бывшими своими товарищами; просит наперед убежища в Катехизаторской школе, если уж очень станут преследовать его. Ладно!

Савва Хорие приходил сказать, что получил письмо от Феодора Янсена из Петербургской Семинарии; пишет, что «мало ему двух рублей на мелочные расходы в месяц» (которые дает ему о. Феодор Быстров, по моему письму, как то же самое делал, бывало, относительно всех, учившихся в Академии отсюда), «нужно, по крайней мере, шесть рублей». Дурной признак для юноши! Едва ли не разовьется у него дрянной характер; наклонность к пьянству он уже показал здесь; своеволие тоже являлось, и вот является. Ни мысли о том, что ему благотворят, причем нахальство с его стороны совсем не у места. Посдержаться пока строить воздушные замки насчет его в будущем!

8/20 декабря 1899. Среда.

О. Петр Сибаяма просит Симона Тоокайрина к себе, но пишет, что «едва ли Симон может сделать по проповеди до Собора что-либо такое, чтобы на основании сего можно было ходатайствовать пред Собором о возвращении ему звания катехизатора, ибо нужно сначала привыкнуть к языку и обычаям народа в Нагоя». Но Симон Тоокайрин – человек образованный, ему же товарищем был по Катехизаторской школе, и язык знает обще-японский, а не одно северное наречие. Письмо о. Сибаяма послано к о. Катакура; пусть сей последний даст свое мнение, а также узнает от Симона, хочет ли он в Нагоя, или же предпочтет попроситься к о. Борису, у которого Куроиси остается без проповедника.

О. Игнатий Като пишет, что очень холодно там (в Немуро, Кусиро и прочих), а теплого платья недостает; просит дать, не в зачет, по половине месячного жалованья на платье катехизаторам его и, конечно, так же ему; а Моисею Минато на Сикотане просит дать полное месячное жалованье. – Дано: всего тридцать шесть ен; но написано, что это совершено частно, чтобы не обратилось в пример для других, на что у Миссии не хватит средств.

Протестантские «бокуси» делают сходки и выражают недовольство вероисповедным биллем; восстают особенно против правила, которым запрещается учителям религии держать политические речи.

9/21 декабря 1899. Четверг.

Вчера до полудня был на экзамене в седьмом классе Семинарии, где семь учеников, и в первом, где семнадцать; сегодня в четвертом классе с тринадцатью учениками и во втором с девятнадцатью. Отвечали все хорошо, за исключением второго класса – по русскому языку, потому что учитель Емилиан Хигуци плохо учил. Всего учеников в Семинарии ныне шестьдесят восемь.

Кончили сегодня мы с Павлом Накаем исправление в третий раз Евангелия от Матфея.

Из редакции газеты «Майници» приходил репортер [?] Нисикава спрашивать мнение православных о религиозном билле. Я сказал, что мы одобряем его.

– А как Вы думаете, – спрашивает, – насчет запрещения религиозным учителям вмешиваться в политику?

– Я думаю, что Правительство совершенно право, поставив это запрещение законом.

– Но протестантские «кёоси» думают совсем иначе.

– Это их дело.

– Но чье мнение лучше?

– Наше мнение согласно с учением Иисуса Христа, – и показал, и объяснил ему Лк. 12, 14. – Дело религиозного учителя учить религиозной истине всех, начиная с царя до последнего из его подданных; и чем больше будут слушаться «кёоси», тем лучше будет для государства и в политических делах. Прямо же политикой заниматься для «кёоси», кроме того, что запрещено ему это, – ниже его звания и обязанностей; его назначение воспитывать людей для Неба – и так далее, длинная речь в этом направлении.

Расспрашивал о положении религии в России, об отношении государственной религии к другим верам и подобное. В заключение объяснений дал ему наше «Хоогаку» (Канонику Скворцова).

10/22 декабря 1899. Пятница.

Утром на экзамене по Закону Божию в Женской школе. Отвечали, как всегда, превосходно. Всех учениц ныне семьдесят четыре.

Бонзы разных сект (кроме Нисихонгвандзи и Сингон) продолжают шуметь против вероисповедного билля, но спустили свои требования почти на ничто. Только наиболее завзятые из них, оставившие общество «Коонин-кёо иппа» (требующих признания буддизма государственной религией) настаивают еще, чтобы новые веры (христианство) подчинены были особым правилам и суду, иные же – чтобы в отношении к ним принимаемы были строгие меры (кибисику тори адзукасу) и подобное. – Делают сходки, говорят речи, но едва ли из всего этого что-нибудь выйдет для них. Общественное мнение прямо за билль.

11/23 декабря 1899. Суббота.

На экзамене в Женской школе.

Прибыла вдова катехизатора в Хиросима Луки Кадзима с двумя детьми, одиннадцати и шести лет; здесь, в школе, еще у ней трое. Говорит, что Лука завещал всем служить Церкви; значит – возложил упование на Церковь и касательно воспитания их. Церковь и воспитает; но, однако, по Апостолу, и родные вдовы должны принять участие в ней. Брат вдовы Кадзима, язычник, обещал ей пять ен в месяц; Церковь даст шесть ен, и пусть на одиннадцать ен живет – это можно, особенно же зарабатывая кое-что и своим трудом; а она может рукодельничать.

12/24 декабря 1899. Воскресенье.

До Литургии крещены трое; из них старик с женой из квартала Аса- куса, бывшие большие приверженцы буддизма, но люди хорошие, оттого и удостоившиеся благодати призвания. За Литургией было причастников человек сорок, кроме детей.

Есть в школе катехизаторской язычник Нисида, взятый недавно из сострадания и из мысли, что авось как-нибудь образуется и будет годен для проповеди; поспорил он с товарищем, стоя за Будду, тогда как тот за Христа; полемика вышла горячая, и разбил ратник Христа ратнику Будды лицо в кровь. Хотел обоих выгнать из школы, да упросили товарищи и о. Феодор Мидзуно, под надзором которого состоит Катехизаторская школа. Вперед урок – не брать язычников в школу. Впрочем, Нисида христианином будет; на экзамене уже из Догматики несколько отвечал и даже крещения просил, хотя это ему не дозволено. Сегодня это у него вышло, должно быть, из спорного задора, потому что спорить очень любит.

13/25 декабря 1899. Понедельник.

Утром на экзамене в Женской школе по Закону Божию.

Вечером закончены занятия с Павлом Накаи до будущего года.

Днем была еврейка, просящая крещения: Перель Гершовна Кабатник, жена Зейлика Рафаиловича Кабатника с мужем уже содержит небольшую гостиницу в Нагасаки. Родом из Николаева; говорит, что воспитывалась там в женском училище среди православных учениц и полюбила православие. Но его почти нисколько не знает, как показало самое поверхностное испытание. Говорит, что после крещения к мужу не вернется, а уедет в Владивосток. Привел ее ко мне механик зимующего теперь в Иокохаме русского парохода «Котик» Николай Михайлович Меринов. Он же взялся научить ее православной вере, ибо она не может, по недостаточности средств, жить в Токио, а в Иокохаме больше учить некому. Я снабдил их катихизисами – малым и большим, Догматикой, Священной Историей, Новым Заветом, молитвенником. По большим книгам он сам будет готовиться, а она с помощью его объяснений хоть бы малый катихизис усвоила. Человек он по виду внушающий доверие; живет на судне, а она в Иокохаме на горе. – Подозрительно желание креститься без знания веры и с желанием уйти от мужа, но и как отказать? «Грядущего ко мне не изжену вон» (Иоан. 6, 37).

14/26 декабря 1899. Вторник.

На экзамене в Семинарии и Катехизаторской школе. Младший класс Семинарии состоит из таких подобранных учеников, что почти нет различия между ними по успехам – все одинаково хорошо отвечали.

Вернувшись в одиннадцать часов промерзший до мозга, встретил в коридоре о. Тита Комацу, который явился с своим проектом соединения катехизаторов для проповеди; там ныне у него катехизатор Фома Оно (в Мито), Петр Мисима (в Оота), Роман Фукуи (в Оцу) проповедуют коллективно – сначала в Мито, потом в Оота, потом в Оцу. Можно опасаться, что, прыгая так, они оставляют новопросвещенных без дальнейшего воспитания. О. Тит уверяет, что «нет». Ладно! Позволил ему, но на его просьбу дать катехизаторам по сему поводу на экстренные расходы, сказал, что церковных денег дать не могу, ибо не вижу еще, на пользу ли, а дам по две ены в месяц им лично от себя дорожных – и прочее, и прочее, и прочее.

15/27декабря 1899. Среда.

В девять часов чтение списков в Женской школе.

В четыре часа смотрители: Семинарии – Иоанн Сенума и Катехизаторской училища – о. Феодор Мидзуно – принесли на просмотр и утверждение составленные списки Семинарии и Катехизаторского училища.

Целый день перевод расписок для Отчета.

16/28 декабря 1899. Четверг.

В девять часов чтение списков в Семинарии и Катехизаторской школе. Из последней двое исключены за болезнию и совершенною неспособностию учиться; один из них – Секигуци, сын благочестивого врача в Татебаяси; отец, как видно, ни к чему не мог приспособить его – так «в Катехизаторскую школу, авось годен будет на службу Церкви!». И хотелось бы воспитать его, да что ж, коли сын не поддается тому!

Был Петр Оокава, из Нигахама в Идзу, когда-то учившийся в Катехизаторской школе, а теперь совсем забросивший свое христианское чувство, не исповедующийся, не молящийся, не воспитывающий своих детей в христианском учении, хотя и крестивший их. Долго убеждал его воспрянуть духом; говорит он, что «не забыл Бога, только нет у него чувства веры и не может возбудить его». Объяснил ему, что это от собственного нерадения и нежелания; Апостолы даже чувствовали у себя ослабление веры, но молили: «Умножи веру нашу», – мы тем паче можем ослабеть, но всегда около нас тот же Спаситель, та же благодать…

Просил он простить ему долг – тридцать ен, оставшихся за ним с тех пор, как он сестру свою воспитывал здесь, в Женской школе, и не доплатил за содержание ее. Я давно уже забыл этот долг, и потому охотно простил его. Обещал я принять его дочь в Женскую школу года через три – ныне ей восемь лет – и теперь же зачислить ее кандидаткой на принятие; за содержание ее он будет платить.

Ушел он смягченный, обещавший призвать катехизатора для научения детей и исповедаться.

Прощаясь, заметил он:

– Вот Вы теперь хорошо приняли меня и поговорили, а десять лет тому назад, когда я был у Вас, разом спросили: «По какому делу?»

– Должно быть, я был очень занят в то время.

– Конечно, так, но…

Но урок нашему брату – быть всегда ласковым в приеме христиан. Все они – новые христиане, не окрепшие в вере, и от личности миссионера очень много зависящие. Для старого христианина совершенно безразлично в его отношениях к Богу – ласков с ним священник или неприветлив – он только нехорошо подумает о священнике, если этот дурно примет его, а в вере и чувствах к Богу не изменится. Не то с новыми – священник может приблизить их к Богу, или отстранить от него именно личным отношением к ним. Где врач Танесима и его дети? Я не вижу их в Церкви после того, как забыл выразить им соболезнование по случаю пожара, вопреки японскому этикету. Где переплетчик Окагами? Я не вижу его в Церкви с тех пор, как переставал отдавать ему книги в переплет. Много и других примеров, которые я знаю; но, конечно, еще более тех, которых совсем не знаю, но где еле зарождавшееся религиозное чувство повредил, остановил его в росте или совсем убил своим дурным или бестактным обращением.

17/29 декабря 1899. Пятница.

Утром рассердили ученики Катехизаторской школы: трое с стариком Кобаяси во главе пришли просить, чтобы исключенному вчера из школы Фоме Ватанабе позволено было опять явиться в школу после того, как дней через тридцать-сорок он поправится дома. А он вот уж полтора года здесь и только болеет. До каникул, по свидетельству врача о его совершенной неспособности учиться за болезнью, он отправлен был домой с крепким наказом не возвращаться в школу, но, несмотря на это, в сентябре он опять явился, и вот до сих пор школа для него снова была больницей. Приговором всех учителей он навсегда исключен – и являются просить, чтобы опять этот гниляк был здесь! Дома он еще может быть приспособлен к чему-нибудь: или в огороде рыться, или в лавке сидеть, или еще к какой работе; а здесь только навыкнет к лени и гниет душой вместе с телом. И неспособны понять все это, просят продолжать этот процесс растления! – Я горячо выбранил их за это.

Целый день расчеты за месяц, а с иными (как литограф нот) за год.

Перед вечером приезжал проститься уезжающий послезавтра в Россию первый секретарь Станислав Альфонсович Поклевский-Козелл; как католик стеснился пожертвовать на дело распространения православной веры здесь, а пожертвовал на миссийскую библиотеку пятьсот ен. Спаси его Господи за это!

С восьми часов всенощная, за которой были все учащиеся как говельщики. Пели ученицы на клиросе – их очередь была.

Во время всенощной приехал проститься полковник Глеб Михайлович Ванновский, завтра уезжающий в Россию. После всенощной, которую, сколько застал, стоял в Соборе, он попросил отслужить для него напутственный молебен; так как в это время читали для причастников Правило, то мы пошли в Крестовую Церковь, где я, облачившись в мантию, отслужил молебен; пели мы вдвоем с Дмитрием Константиновичем Львовским.

18/30 декабря 1899. Суббота.

В семь часов зазвонили к обедне; когда учащиеся собрались, о. Феодор Мидзуно прочитал утренние молитвы и Правило ко причащению; в сорок минут восьмого начались Часы и потом Литургия. Служил о. Роман Циба с диаконом Яковом Мацуда. Пели ученицы на клиросе. Вместо причастна пели ирмосы; певчие прежде всех причастились и потом пели ирмосы, пока все причащались. Были причастники и из города. К три четверти десятого Литургия окончилась.

Перед всенощной был один христианин родом из Янайбара, но живущий ныне в деревне в пяти ри от Оказаки механиком у винодела; видно, что усердный христианин: заплакал, жалуясь на свое христианское одиночество там среди язычников, а катехизатора там поселить не может – всего тридцать домов в деревне; советовал ему, по возможности, бывать на богослужениях в Оказаки, особенно когда бывает там о. Матфей Кагета, чтобы исповедаться и приобщаться Святых Тайн у него; дал ему много христианских брошюр.

19/31 декабря 1899. Воскресенье.

За Литургией человек тридцать причастников было из города; зато, кроме них, из города, кажется, никого не было; без учащихся Церковь совсем была бы пустая; язычников тоже почти никого.

Из Церкви зашел ко мне один христианин из Камаиси, привезший сюда больного чахоткой племянника и положивший его в соседнем с Миссией госпитале доктора Сасаки, где пока и сам живет. Жаловался, что катехизатор почти не посещает Камаиси, живя постоянно в Ооцуцу, а между тем и новые слушатели нашлись бы. Советовал ему подыскать трех-четырех желающих слушать учение и требовать, чтобы катехизатор Каназава непременно поселился в Камаиси на то время, какое нужно, чтобы преподать им учение по «Осиено канами», так как он назначен равно для Ооцуцу и Камаиси, а не для первого только. Если же у него будут новые слушатели на то время в Ооцуцу тоже, то чтобы писали сюда – быть может, отсюда можно будет прислать на время кого- либо для проповеди. Христианин этот, по имени Николай, по-видимому, очень усердный; он местный чиновник, еще совсем молодой.

За всенощной, перед завтрашним Новым Годом, тоже были только одни учащиеся; из города – никого, за исключением какого-то европейца с женой, которые простояли всю всенощную; видимо, протестанты – не крестились, но жена становилась на колена для молитвы. – Пели причетники, стоя на клиросе.

После всенощной о. Павел Сато исповедался у меня.

20 декабря 1899/1 января 1900. Понедельник.

С восьми часов Литургия. Служил о. Павел Сато соборне с оо. Петром Кано и Феодором Мидзуно. Молебен служили мы соборне все вместе, с оо. Романом Циба и Симеоном Юкава в том числе. Обе ектении говорил диакон Яков Мацуда, и выходило гораздо слышнее, чем у Кугимия. В Церкви, кроме учащихся, было больше язычников, чем христиан. Поздравители обычные: учителя, катехизаторы и прочие; певчие пропели «Икутосимо», после чего получили обычное на «кваси». Из города поздравителей было мало. Я в город никуда не выходил, потому что вчера вечером Давид Фудзисава надписал множество конвертов – ко всем, к кому мне следовало бы идти, и сегодня утром разослал с моими карточками. С двух часов пошел я заниматься делом по библиотеке и прозанимался до девяти часов вечера.

21 декабря 1899/2 января 1900. Вторник.

До двух часов с утра работал в библиотеке – приводил в порядок для переплета накопившиеся русские духовные периодические издания. С двух поехал с новогодними визитами к бесерменам: у Reverend King с братиею его оставил карточку, у Bishop Awdry тоже – он уехал в горы для отдыха, встретила оставленная домоседкой пожилая Miss, сказавшая, что в прошлом году была у нас на Рождественской всенощной, желающая и ныне побыть; на Цукидзи – у Bishop MacKim оставил карточку, у Reverend Gardiner был приглашен на имеющее завтра и послезавтра быть собрание ихних миссионеров, то есть, кажется, всех протестантских, для рассуждения о том, что делать по поводу запрещения правительством религиозного научения в школах, хотящих быть наравне с правительственными. Предмет этот для них до того важен, что на этот митинг съезжаются миссионеры из всех концов Японии; в то время, когда я сидел у Gardiner’a, например, прибыл из Мориока Mr Miller, их миссионер там. На их приглашение участвовать я сказал, что, быть может, послезавтра приеду. Интересно послушать их рассуждения. Но до нас они не касаются: у нас Духовная Семинария, прямо и положительно имеющая целию духовное научение – от каковой цели мы отступиться не можем, даже и рассуждать о том не можем. Берут иных воспитанников в военную службу – что ж делать! Но большею частию и снисхождение оказывают, узнавши, что из духовной школы, – не берут. А и отслужившие три года в военной иные возвращаются к нам – служить тому, для чего здесь воспитывались.

Bishop’a Шершевского нашел за еврейской Библией и разными китайскими текстами, развернутыми перед ним. Перевод Ветхого Завета надеется он напечатать в нынешнем, 1900, году, или же, если не успеет, непременно в 1901 году. Замечательно, что и он страдает тою же болезнию, от которой мучимся мы с Накаем; не может успокоиться при переводе христианских терминов на китайский – находит их не выражающими христианского смысла. Например, термин для «греха» – «цуми"([?]зай) совсем не то, что мы разумеем. «Цуми-зай» значит «преступление», за которое следует посадить в тюрьму; оттого-то китаец, да и японец, не может понять, за что миссионер его укоряет, когда он не учинил ничего такого, за что бы мог опасаться тюремного заключения; как далеко от этого грубого понимания христианское понятие душевной порчи и растленного состояния! «Син» [?] для «веры», «сёоги», [?] для «оправдания», [?] «син-ри» для «истины», «[?] син» для «духа» (в «блажени нищие духом») – все это находит недостаточным для выражения глубины христианского смысла, но «нет средств выразиться лучше!» – Бедный, говорит ныне уже не так вразумительно, как в прошлом году.

Вернувшись домой, до одиннадцатого часа занимался тоже в библиотеке.

22 декабря 1899/3 января 1900. Среда.

Целый день занимался приведением русских духовных журналов в порядок для отдачи в переплет. С 1892 года сего не делал – журналов накопилась бездна; нужно приложения отделять и им вести особый порядок, и так далее. Жаль, что немало пробелов будет: иные журналы или не доходят по почте, или затериваются в чтении.

23 декабря 1899/4 января 1900. Четверг.

С утра до вечера занимался тем же, чем вчера, и едва кончил. От четырехдневной работы в холодной комнате (бывшей редакции «Синкай») пальцы потрескались, так что ровно десять пластырей пришлось наложить на сочащиеся кровью ранки. Очень неудобно будет служить в праздник.

С новогодним визитом был, между прочим, Reverend King, епископал, с двумя приятелями из Канады, из которых один имеет странное лицо: когда молчит или улыбается, кажется очень пожилым, заговорит – совсем молодой человек. Спросил у King’a насчет происходящего ныне протестантского митинга по поводу школьного вопроса. Оказывается, что Английская Епископальная Миссия совсем не участвует в этом движении и не желает делать Правительству никаких возражений или затруднений по поводу запрещения религиозного научения в школах (желающих пользоваться правительственными привилегиями). Осторожная политика, метящая далеко!..

С шести часов – всенощная; служил о. Павел Сато; пели оба хора.

Во время работы сегодня подали карточку одной епископальной миссионерки, Miss Palmer, с надписью: «Would you very kindly tell me the hours of the Xmas services?». Вышел к ней на крыльцо и сказал.

– Могу я быть у службы? – спрашивает.

– Без всякого сомнения! Мы будем очень рады Вашему участию с нами в молитве.

– А не могу ли приобщиться у вас на Литургии?

– К сожалению, должен ответить отрицательно. Пусть прежде Лондон и Петербург совместно решат этот вопрос в желательном для Вас смысле.

Бойкая Miss еще пощебетала похвалы нашему Собору и сожаления, что у них нет такого, взяла свой бицикл и отбыла.

Погода все эти дни стоит светлая, но холодная.

24 декабря 1899/5 января 1900. Пятница.

С восьми часов – Часы Царские и Литургия Василия Великого, кончилось в одиннадцать часов.

После полудня чтение церковных писем. Матвей Юкава очень хвалит благочестие Афонасия Абе и его жены Иоанны, дочери секретаря Нумабе: богомольны, строго соблюдают праздники, приходя издалека на общественную молитву в Накацу. Просит послать им иконы Спасителя и Богоматери в киотах для дома; у них небольшая икона. – Яков Ивата очень дурно пишет про своего священника о. Матфея Кагета – «не умеет управить Церковью, гневлив, дурно говорит проповеди» и прочее. Все это неправда; но о. Матфей таким уродился – не красноречивым, сердито говорящим правду и прочим. И все это не помешало о. Матфею быть одним из первых по времени христиан, сидеть в тюрьме за христианство, быть избранным во священники и служить священником вот уж двадцать два года. А Яков Ивата кто? Лентяй и болтун; только и знает, что длинные письма писать, или бессодержательные, или вот с подобной начинкой; по проповеди же – никаких заслуг.

Во время чтения писем – гром экипажа, и подали карточку «Александр Иванович Павлов, камер-юнкер двора Его императорского Величества, поверенный в делах и генеральный консул в Корее». Оказывается, что он мой старый знакомый: больше десяти лет тому назад с посланником Давыдовым был у меня – тогда он был морским офицером. Вопреки всяким опасениям о нем, он очень мирно настроен по отношению к Японии, но корейское Правительство крайне не уважает – говорит, что ни одного порядочного человека в нем нет – все продажный и своекорыстный народ. Особенно дурно он отзывается об американских миссионерах в Корее – это какие-то низкопробные авантюристы там, а не веропроповедники, только и занимаются политическими дрязгами и интригами, и до того пошлый народ, что Павлов не принимает их у себя.

С шести часов всенощная. Освещение было великолепно; пели превосходно; молитвенному настроению ничто не мешало, только грустно было, что мало христиан в Церкви; кажется, иностранцев было не меньше, чем наших христиан.

25 декабря 1899/6 января 1900. Суббота.

Праздник Рождества Христова.

С девяти часов Литургия. В первый раз пошел в Собор с алмазным крестом на клобуке. Служили со мною пять японских иереев. К половине службы набралось много христиан; немало было также иностранцев – должно быть, все миссионеры и миссионерки; из последних некоторые всегда преусердно кланялись на все мои благословения. Много было и причастников, взрослых и детей. Вышедши из Церкви, нашел у себя еврейку, желающую креститься, и механика, ее руководила; они тоже были в Церкви, но под крест не подходили; оставил их пить чай вместе с профессорами Семинарии, говорящими по-русски. Певчие пропели обычное Христославление с о. Павлом Сато во главе, и прочее все, как обычно.

В два часа отправился в Посольство с поздравлением, после чего у себя принял поздравлявших посланника Розена с женой и князя Лобанова с княгиней; последние вместе с тем и прощались – 13 числа уезжают в Россию; кажется, совсем отсюда, так как князь уже десять лет консульствовал в Иокохаме.

Потом отправился к о. Сергию Глебову, на Кудан-зака, и поздравить с праздником, и попросить, чтобы познакомился с еврейкой и занялся приготовлением ее к крещению.

С шести часов всенощная; служил о. Петр Кано; пели оба хора; из города христиан почти никого.

26 декабря 1899/7 января 1900. Воскресенье.

Ночью выпал глубокий снег, оттого, должно быть, христиан в Церкви было весьма мало. Между ними был некто Михаил, христианин из Владивостока, несколько месяцев тому назад принявший крещение там, наученный Сергием Сёодзи, по профессии небольшой (как сам говорит) торговец, двенадцать лет живущий во Владивостоке и опять туда возвращающийся. По его словам, во Владивостоке, кроме Сёодзи и его японских христиан, никого нет.

В два часа прибыли поздравители из Коодзимаци: о. Алексей Савабе с катехизаторами, певчими, Воскресной школой и многими христианами – и было обычное Христославление, и за ним угощение. О. Павел Савабе, по причине холода и дурной дороги, не пришел; Воскресная школа была тоже в неполном составе. Пропели певчие в четыре голоса, школа в один – стройно.

Чтение церковных писем. С шести часов всенощная.

27 декабря 1899/8 января 1900. Понедельник.

С восьми часов Литургия, отслуженная о. Петром Кано при нении обоих хоров. После нее поздравительницы – матери с детьми служащих Церкви. Затем я уехал в Иокохаму, по делам в банки и для поздравления князя Лобанова, которого дома не застал, и Кира Алексеевича Алексеева, чиновника нашего Министерства финансов, агента по своей части здесь.

28 декабря 1899/9 января 1900. Вторник.

Оказывается, что вчера, расхаживая целый час на сквозном ветру в вокзале, простудился. Целый день лежал больной. Вперед урок – не ошибаться, когда нужно поспеть к поезду.

29 декабря 1899/10января 1900. Среда.

Целый день в постели – и весьма жаль: утром был секретарь Общества членов Верхней Палаты спросить, какого я мнения касательно вероисповедного билля (сюкёо-хооан). Из-под одеяла я ответил чрез Давида Фудзисава «согласен с ним (сансей)». Давид сказал потом, что этого только и нужно было ему – ну и ладно! Потом еще пришли сказать, что умер дворник Семинарии – престарелый, семидесятидевятилетний Аризаке. Царство Небесное! Пусть будут похороны на счет Миссии, которой лет пятнадцать служил.

30 декабря 1899/11 января 1900. Четверг.

Пришлось позвать врача, чтобы смог поскорей освободиться от хворобы – сейчас же постукиванье, прижиманье, пульверизатор, снадобье разное, но вследствие всего этого и значительное облегчение к вечеру, и ночь проспал спокойно.

Кир Алексеевич Алексеев, финансовый агент, приезжал проститься, он тоже отправляется домой и на том судне уходит, на котором князь Лобанов с семьей, – послезавтра.

31 декабря 1899/12 января 1900. Пятница.

Давид Фудзисава утром пришел с письмом от катехизатора в Ямада: извещает, что был большой пожар там, и христианских домов сгорело девятнадцать. Выдал тридцать восемь ен послать сейчас же, по две ены на дом, и велел отдать письмо в Церковный Вестник с воззванием; быть может, и христиане несколько пожертвуют.

Иван Акимович Сенума приходил сказать, между прочим, что ученика четвертого класса Конона Ока берут из Семинарии – «он-де должен жениться, и невеста ему приготовлена, и работать по дому». А при прошении о принятии в Семинарию было обычное обещание на бумаге, за печатоприкладством, что отдается вполне на воспитание и служение Церкви. Так-то бессовестно обманывают Церковь, и, точно черви, точат ее крохи! «Воспитывают-де хорошо, и нравственность берегут, и ум развивают, – отчего не воспользоваться? А там ищи с нашего брата, коль придет время надуть! Что поделаешь? Правительству не пожалуешься на протори, – школа частная. Больше нигде и суда нет!» И так как более сильных берут в солдаты, наиболее надежных обращают домой с наглостью (при подобных случаях даже и «спасибо» никогда не скажут), остаются почти все только слабые и бездарные – вот и гадай о будущем преуспеянии Церкви! Впрочем, не по нашей вине все это; мы переменить обстоятельств не можем. Итак, да будет воля Божия!

Голова и горло еще болят, но до того надоело четыре дня благодаря этой глупой болезни сидеть в комнате, что я вопреки предостережению доктора отправился ко всенощной; не участвовал в служении, но к завтрашней Литургии готовился; если горлу не будет хуже, то стану служить. Слишком обидно было бы в два большие церковные праздника и в наш Новый Год не помолиться пред Престолом Божиим.

Серо, буднично, как-то совсем не радостно наступает новый год, да еще завершающий собою девятнадцатое столетие!

Вероятно, принесет обычную сутолоку – вечное корпение над переводом, вечную жажду чего-нибудь доброго по Церкви, вечное томление, что нет ничего такого – все и всегда так вяло; служащие – не усердны (и сам же первый, по всему этому), язычники к проповеди глухи. – Впрочем, то же, что выше: переделать все это так, как мы желали бы, не по нашим силам. Итак, да будет воля Божия!.. Бодро вперед!