Филипп Шафф (протестант)

Сын Божий – Сын Человеческий

Источник

Апологетический очерк.

Свидетельства неверующих

Содержание

Предисловие Введение Глава I. Детство и отрочество Иисуса Христа Глава II. Воспитание Иисуса Христа Глава III. Общественная жизнь Иисуса Христа Глава IV. Безгрешность Иисуса Христа Глава V. Совершенная святость Иисуса Христа Глава VI. Единство добродетели и благочестия в Иисусе Христе Глава VII. Всеобщность характера Иисуса Христа Глава VIII. Гармоническое единство всех добродетелей в Иисусе Христе Глава IX. Страдания Иисуса Христа Глава Х. Характер Иисуса Христа есть величайшее нравственное чудо истории Глава XI. Свидетельство Христа о Самом Себе Глава XII. Разбор ложных теорий о Лице Иисуса Христа I. Теория унитариев II. Теория обмана III. Теория мечтательности и самообольщения IV. Рационалистическая теория Паулюса V. Теория поэтического творчества А. Мифическая теория Штрауса Б. Легендарная теория Ренана Заключение Собрание свидетельств неверующих о высоком достоинстве характера, жизни и дел Иисуса Христа Предварительные замечания Понтий Пилат и его жена Сотник у Креста Иуда-предатель Иосиф Флавий Талмуд Языческие писатели Тацит и Плиний Младший Цельс Порфирий Юлиан Отступник Томас Шубб Дени Дидро Жан Жак Руссо Наполеон Бонапарт Уилльям Эллери Чанниг Ф. Пеко Эрнест Ренан Франсес Повер Коббе  

 

Евангелие содержит в себе силу, побуждающую к добродетели. Оно стремится расположить человека к добру и все его склонности принести в жертву святости. Конец завещания есть, по словам апостола, любовь от чистого сердца, благая совесть и нелицемерная вера (1Тим.1:5). И для этого Евангелие убеждает всякого, что без добрых дел невозможно удостоиться блаженства и видения Бога, что любовь – как первое средство благодати, гак и цель веры, что добро мы должны не меньше любить и исполнять, даже если бы за него были гонимы.

Платон, митрополит Московский

Москва

Предисловие

Что вы думаете о Христе? Чей Он Сын? (Мф.22:12). Этот вопрос снова стал религиозным вопросом времени. Мы радуемся этому. Конечные результаты возобновленного спора не могут возбуждать сомнения: во всех богословских спорах победа в конце концов бывает на стороне истины. Истина хотя и пригвождается от времени до времени ко кресту и погребается под наслоениями ошибок и заблуждений, но рано или поздно она воскресает, торжествует над всяким заблуждением, сама освобождает себя из тюрьмы и нередко превращает таких, по-видимому, непримиримых своих врагов, как Савл Тарсянин, в преданнейших своих друзей. Прав Гете, сказавший, что «основной, единственной и глубочайшей темой всей истории человечества, – темой, которой подчиняются все остальные, – всегда был и останется спор между неверием и верой». Центральным же пунктом этого спора всегда останется вопрос о Личности Христа.

Вышеприведенный вопрос о Христе есть вопрос всего христианства, которое, по существу, есть откровение Его жизни в мире; это – вопрос Церкви, которая покоится на Нем, как на неподвижной скале; это – вопрос истории, которая движется вокруг Него, как вокруг солнца нравственного мира; это – вопрос каждого человека, который безотчетно тяготеет к Нему, как к предмету своих чистейших и благороднейших желаний; это – вопрос личного блаженства, которое может быть достижимо только в сладчайшем имени Иисуса. Все здание христианства зиждется на своем Основателе – Богочеловеке, и если оно никогда не может разрушиться, то это происходит только по той причине, что Иисус Христос вчера, и сегодня, и во веки тот же (Евр.13:8).

В настоящей книге, написанной для рассмотрения этого насущного вопроса современной жизни, я ставлю своей целью доказать, что личность Христа есть величайшее чудо истории, что совершенство Сына Человеческого среди грешного мира несомненно должно вести нас к признанию Его Божества. А это признание есть сильнейшее доказательство, на котором основано христианство. Нераздельное соединение во Христе человечества с Божеством в единую Личность Богочеловека есть единственное умиротворяющее нас решение загадки Его таинственной, полной чудес земной жизни.

Его чудеса – естественное следствие Его Божественной личности. Сам – чудо, Он так же легко творил чудеса, как обыкновенные люди совершают свои самые обыденные дела. Противоположное было бы в данном случае неестественно. Свойство дерева определяет природу его плодов. Верьте Мне, что Я в Отце и Отец во Мне; а если не так, то верьте Мне по самым делам (Ин.14:11; ср. Ин.10:38). Я лично верю в Христа и на этом основании верю Библии, ее чудесным словам и всему рассказанному в ней.

На этой скале я чувствую себя в полной безопасности. Здесь я недоступен для всех нападок неверия. Личность Христа для меня есть величайшее и несомненное Существо из всего действительно существующего. Она для меня настолько несомненна, как и мое собственное существование и, пожалуй, еще несомненнее. Христос живет во мне (Гал.2:20). Он есть единственно ценная часть всего моего существа. Без моего Спасителя я ничто, с Ним же я – все. Я не променял бы Его и на тысячу миров. Утратить веру во Христа – равносильно потере веры и во все человечество, а такой скептицизм естественно перешел бы в нигилизм отчаяния.

К сожалению, в настоящее время даже многие богословы настолько увлекаются духом отрицания, что в своем стремлении очеловечить Христа они, вопреки апостолам Иоанну и Павлу, оспаривают предвечное существование Христа и низводят Его Божество до степени какого-то чрезвычайного исполнения Его Божественной силой. Некоторые из них выводят свои заключения из весьма сомнительной теории о каком-то постепенном обожествлении человечества во Христе. Но вместе с отрицанием предвечного бытия Сына Божия, несомненно, рушится и догмат о воплощении Слова – этот древний и основной член Символа веры твердо стоящей Церкви и благовестие о снисшедшей к нам Божественной Любви – этот неисчерпаемый источник утешения для грешников. Мы прежде всего нуждаемся в Боге, снисшедшем на землю, а не в обыкновенном человеке, возвысившемся до обожествления.

Нельзя думать, что можно так легко устранить вселенский догмат Халкидонского собора, который решительно засвидетельствовал Богочеловечество Христа и опроверг еретические крайности. Правда, он не объяснил психологической сущности или самого процесса таинства вочеловечения, а ограничился простым утверждением конечного вывода. Но этого вполне достаточно для церковной догматики и для христианского верующего сознания. Научное богословие без всяких колебаний должно принять этот догмат и разъяснить его, насколько возможно, для современного понимания. Особенно же оно должно ясно представить истинно человеческое развитие Христа.

Однако этим еще не исчерпывается его задача; напротив, этим оно побуждается возможно глубже выяснить Божественность Иисуса Христа и образ соединения в Нем двух естеств. И несмотря на это всестороннее исследование, богословие все же должно преклониться перед великою тайной – Бог явился во плоти, – в смиренном сознании, что эта священная тайна представляет не столько предмет для рассуждения и критики, сколько предмет святой веры и благоговейного преклонения перед Божиим милосердием.

Истинное богословие есть и останется навсегда богословием возрожденных, которое покоится на слове Божием, на осознании человеком своей греховности и на потребности искупления, какового можно достигнуть не путем умозрения или критики, но путем молитвы, размышления и благоговейного исследования. Помещенные в конце этой книги свидетельства неверующих о нравственном совершенстве Иисуса Христа есть, кажется, первый опыт в этом роде, и я сознаю, что он далеко не может рассчитывать на полноту. Но и все наши произведения в этой области представляют не что иное, как отрывки, потому что слово человеческое бессильно исчерпать глубину богатства, премудрости и благости Божией (Рим.11:33).

Неверующие редко убеждаются доказательствами, так как источники неверия находятся скорее в сердце, чем в разуме. Но добросовестные исследователи и серьезно сомневающиеся люди, такие, как Нафанаил и Фома, любящие истину, но требующие для своей слабой веры осязательного основания, никогда не откажутся с признательной радостью от того, что им будет предложено, чтобы преклониться перед воплотившимся Богом.

Блаженны ищущие истины подобным образом: они ее несомненно найдут.

Автор

Мы говорим, что Единородный Бог, через Себя изведший все в бытие падшее в грех человеческое естество и тем самым подвергшееся тлению и смерти, опять через Себя же привлек к бессмертиной жизни. Сын Божий, восприняв на Себя всю человеческую природу, и Свою животворящую силу примешал к смертному и тленному естеству, и нашу мертвенность, через соединение с Собою, претворил в жизненную благодать и силу. Мы называем тайной Господа по плоти то, что Неизменяемый является в изменяемом, чтобы, ихменив и претворив зло, вторгшееся в изменяемую природу, истребить грех, уничтожив в Себе Самом.

Святитель Григорий Нисский

Введение

Когда Ангел Господень явился Моисею в пламени горящего тернового куста, он приказал ему снять обувь с ног, ибо место, на котором тот стоял, было свято. С каким же благоговением и священным трепетом должны мы приступить к предмету нашего исследования, к рассмотрению совершенств Бога, явившегося во плоти, – явления, в сравнении с которым видение Моисея было только тенью и прообразом!

Жизнь и характер Иисуса Христа – это, в сущности, святая святых всемирной истории. Восемнадцать столетий протекло с тех пор, как Он, когда настало время, явился на земле, чтобы искупить падшее человечество от греха и смерти и открыть нам никогда не иссякающий источник жизни и праведности.

Тысячелетиями до Него люди страстно ожидали Его пришествия как исполнения надежды всех народов, и тысячелетиями после Него они возвещают Его славу и распространяют постепенно Его владычество. Для благороднейших и лучших людей всего мира Он составляет не только предмет чистейшей любви и искреннейшей благодарности, но и предмет благогоговейного поклонения и почитания.

Имя Его стоит превыше всякого имени, которое только может быть названо на небе и на земле; это – единственное имя, в котором грешник может найти свое блаженство. Он – виновник нового творения. Он есть путь, истина и жизнь (Ин.14:6). Он – Пророк, Первосвященник и Царь обновленного человечества. Он – Еммануил (что значит «с нами Бог»), вечное Слово, сделавшееся плотью, вечный Бог и вечный Человек в нераздельном лице – Спаситель мира.

В это верит вся христианская Церковь во всех странах цивилизованного мира. Он есть общая центральная точка жизни всех истинных христиан – тот пункт, где их сердца встречаются в любви, молитвах и надеждах, несмотря на все разногласия их умов.

Учения и постановления, богослужения и обряды, науки и искусства всего христианского мира свидетельствуют нам о том неизгладимом впечатлении, которое Христос произвел на весь мир.

Бесчисленные церкви и соборы суть в то же время не что иное, как многочисленные памятники благодарности к Его священному имени, и тысячи хвалебных песнопений и молитв ежедневно возносятся к Нему из общественных мест богопочитания и из тихих уединенных уголков всех стран мира. Его могущество в настоящее время сильнее и царство Его обширнее, чем когда-либо, и они будут продолжать распространяться, пока все народы не преклонят перед Ним колена и не облобызают Его скипетр правды и мира.

Благо тому, кто может верить всем своим сердцем, что Иисус – Сын Божий и источник нашего блаженства! Истинная вера – не собственное дело человека, но дар Божий, действующий на нашу душу при посредстве Святого Духа, Который открыл нам Христа в Его истинном существе, как и Христос открыл нам Отца.

Не плоть и кровь – сказал Господь апостолу Петру, после того как тот излил перед Ним свое знаменитое исповедание веры, – открыли тебе это, но Отец Мой, Сущий на небесах (Мф.16:17).

Вера, благодаря своей оправдывающей и дающей блаженство силе, совершенно независима от науки и учености и может воспламениться одинаково и в сердце малолетнего ребенка и невежественного раба. В том и заключается особенность славы Спасителя и Его религии, что Он обращается ко всем, кто носит имя человека, без различия пола, возраста, народности и состояния. Его благость существует для всех при единственном условии покаяния и веры.

Но все это не уничтожает необходимости размышления и приведения доказательств. Откровение действительно сверхъестественно и превышает наш человеческий разум, но в то же время оно далеко от того, чтобы быть неестественным и неразумным. Напротив того, все естественное и все сверхъестественное образуют вместе единое откровение и царство Божие. Христианство одинаково удовлетворяет как глубочайшим умственным, так и нравственным и религиозным потребностям человека, созданного по образу Бога и для вящей славы Его.

Христианство есть откровение истины и жизни. Вера и знание представляют не противоположности, но две друг друга дополняющие силы; они не враги, но неразлучные сестры-близнецы.

Вера предшествует знанию, но в то же время необходимо ведет к знанию, а, с другой стороны, истинное знание всегда коренится в вере, основывается на ней и служит к ее утверждению и укреплению. И веру, и знание находим мы соединенными в знаменитом исповедании св. Петра, которое он выражает от имени всех апостолов: Мы уверовали и познали, что Ты Христос, Сын Бога Живого (Ин.6:69).

Да, эти понятия так тесно связаны друг с другом, что мы можем представить в обратном виде известное изречение Августина, Ансельма и Шлейермахера: «Вера предшествует знанию» – и с полным правом сказать, что «знание предшествует вере». Да и как мы можем верить во что бы то ни было, не имея по крайней мере хоть какого-нибудь общего представления о бытии и сущности предмета этой веры?

Вера, даже в самой своей первичной форме, как подчинение Божественному авторитету и признание истины откровения, есть в такой же степени деятельность духа и разума, как и воли и сердца. На этом основании старинное определение веры заключает в себе три пожелания: знание, согласие и доверие, или уверенность. Наша религия требует от нас не слепой, но сознательной и разумной веры, и чем сильнее и пламеннее эта вера, тем быстрее приведет она нас к все более и более глубокому проникновению в вечное и священное содержание ее предмета. Как живая вера во Христа есть душа и средоточие всей практической стороны христианства и всякого благочестия, так и истинное учение о Христе есть душа и средоточие всякого здравого христианского богословия.

Святой Иоанн считает знаком антихриста всякое отрицание в Сыне Божием человеческого начала и на этом основании утверждает основной отличительной чертой христианства искреннюю веру в эту центральную истину. Воплощение вечного Слова и Божественная слава, которая просвечивает сквозь человеческий покров Христа, составляют великую и главную тему Евангелия Иоанна, которое этот любимейший ученик и задушевный друг Христа написал пером Ангела.

Апостольское исповедание веры, исходящее из слов св. Петра, выдвигает с особенной силой учение о Христе и дает ему срединное положение по отношению к предшествующему члену Символа веры – о Боге Отце и к последующему – о Боге Духе Святом. Развитие древнего богословия началось и достигло своей высшей точки победоносной защитой истинного Божества и человечества во Христе против иудействуюoей и евионитской ересей,1 отвергавших во Христе первое, и против языческого гностицизма,2 отвергавшего в Нем последнее и низводившего Его человечество до какой-то призрачной тени.

При изложении учения о Лице Христа мы можем вместе с апостолом Иоанном, согласно его введению к Евангелию, начать сверху, с предвечного рождения Христа, и пройти через сотворение мира и приготовление человека к царству Божию в ветхозаветном строительстве, пока не дойдем до Его воплощения и до Его истинной человеческой жизни для спасения человеческого рода. Или же мы можем вместе с другими евангелистами начать снизу, с момента рождения Христа, и, пройдя постепенно через все следующие друг за другом ступени Его земной жизни, Его проповедей и чудес, возвыситься до Его восприятия в небесную Славу, которую Он имел и до сотворения мира. В обоих случаях результат получится один и тот же, а именно, что Христос соединил в Своем Лице всю полноту Божества и безгрешного человечества.

Прежние богословы обыкновенно доказывали Божество Иисуса непосредственно Его чудесами, а также пророчествами и прообразами, которые на Нем исполнились, равно как и Его Божественным именем, которое Он носил, Божественными свойствами, которые Ему были присущи, и Божественною славою, на которую Он имел неотъемлемое право, которую Ему сполна воздавали Его апостолы и которая Ему воздается поныне всею христианскою Церковью.

Однако, помимо такого рода доказательств, мы можем идти и противоположным путем, исходя из рассмотрения человеческих совершенств Христа, которые признаются даже и неверующими. Христос в Своем Лице так неизмеримо превосходит всякое до и после Него виденное и известное нам человеческое величие, что это может быть объяснено только действительным соединением в Нем человечества с Божеством, как Он свидетельствует нам об этом Сам и как это приписывают Ему Его апостолы. Чем глубже мы проникаем сквозь покров Его плоти, тем яснее можем видеть славу Единородного Сына, преисполненного от Отца благодати и истины.

Наше скептическое время оказывается более способным к восприятию доказательств Божества Христова, исходящих из рассмотрения Его человечества, чем древнего догматического метода, который шел обратным путем. Вместе с апостолом Фомой, этим представителем добросовестного и серьезного сомнения среди глубоко веровавших апостолов, некоторые современные нам пытливые умы отказываются верить в Божество Господа на том якобы основании, что они не могут убедиться в этом или посредством свидетельств своих собственных чувств, или основательных доводов своего разума.

Они тоже хотят вложить свои пальцы в язвы Христовы и тогда только воскликнуть в смиренном благоговении: Господь мой и Бог мой! (Ин.20:28). Им трудно прийти к вере в чудеса при помощи отвлеченных рассуждений или исторических свидетельств, – вот если бы они могли хоть раз представить себе во всем величии и красоте Божественную Личность Христа, то Его чудесные дела не были бы затруднением для их веры, так как сверхчеловеческое существо необходимо должно творить и сверхчеловеческие действия.

С этой точки зрения мы и попытаемся общедоступно и связно рассмотреть и представить человеческую сущность Христа, строго сообразуясь с тем, что нам придется побороть немало затруднений, так как нам предстоит говорить о предмете такого высокого достоинства и почитания. Мы хотим изобразить Иисуса из Назарета, каким Он является перед нами в простых и правдивых рассказах неученых галилейских рыбаков и как Он представляется верующему христианскому сердцу.

Мы увидим Его в разных ситуациях Его жизни и как частное лицо, и как общественного деятеля, но всегда и во всех положениях Своей святой жизни стоит неизменно высоко и одиноко среди окружающих Его. Именно это совершенство среди несовершенного и грешного мира и есть неопровержимое доказательство Его Божества.

Глава I. Детство и отрочество Иисуса Христа

Христос прошел все ступени человеческой жизни от детских лет до возмужалости, – и на каждой из них показал идеальный образ, чтобы спасти и освятить человека на всех этапах его жизни и оставить нам совершеннейший образец для подражания. Он был образцовым ребенком, образцовым мальчиком, образцовым юношей и образцовым мужем. С Его характером и Его назначением не могли бы согласоваться слабость, преклонный возраст и дряхлость. Он умер и воскрес из мертвых в полном расцвете Своей юношески мужественной силы, чтобы жить навсегда в сердце Своего народа как неувядаемая свежесть и ненадломленная сила.

Бросим сначала взгляд на детство нашего Спасителя. История человеческого рода начинается невинной юностью в саду Эдема Адама и Евы, этих видимых подобий их Творца и дивных венцов всех Его чудесных дел. Второй Адам, Спаситель падшего рода, Восстановитель и Обновитель человечества, является нам, по евангельским сказаниям, прежде всего как дитя, правда, родившееся не в раю святой невинности, а между печальными развалинами греха и смерти, от бедной Девы, в простых яслях, но невинное и чистое, – предметом хвалебных песней Ангелов и поклонения людей.

Уже Благовещение и ожидание Его рождения превращают Его девственную Мать, обрученную с бедным плотником, в пророчицу, исполненную Духа Божия, вливают юношеские силы в престарелых родителей Иоанна Крестителя, предвкушавших в полной надежде приближавшееся спасение, и заставляют еще нерожденное дитя выражать радость в утробе своей матери Елизаветы,– дитя, которому было предопределено уготовить путь Господу. Бессмертные хвалебные песни Елизаветы, Марии и Захарии (Лк.1:41; Лк.1:55); благословенная и хвалебная песнь Захарии (Лк.1:67; Лк.1:79) соединяют в себе вдохновенную красоту поэзии с истиной и служат достойным приготовлением к скорому действительному появлению дитяти Христа на пороге евангельского спасения, где высшая поэзия Божественной премудрости и любви осуществляется на деле и где действительность должна далеко превзойти высший идеал поэзии человеческой.

Когда же родилось Небесное Дитя, то небо и земля сошлись между собою, и вифлеемские пастухи и мудрецы с Востока – представители ожидаемого спасения Израиля и представители язычества, ходившего в мраке и искавшего «неведомого Бога», – все соединились в поклонении Младенцу – Царю и Спасителю мира. В самом начале земной жизни Христа мы встречаемся со своеобразным соединением человеческого уничижения и Божественного величия, которое очень характерно и отличается от всякой другой известной нам истории. Христос является в мире, прежде всего, как дитя, и как бедное дитя, в самом маленьком городе отдаленной области (хотя Вифлеем был, несомненно, местопребыванием предков дома Давидова (см. Руфь.1:1; Руфь.1:2) и был укреплен Ровоамом (см. 2Пар.11:6), но все же оставался незначительным местечком, и о нем не упоминается в еврейском тексте книги Иисуса Навина при перечислении иудейских городов; точно так же не упоминается о нем по еврейскому тексту Неемии (см. 11:25–35)), в самом неприглядном месте этого города, в стойле, в яслях, как беззащитный беглец, спасающийся от ярости жестокого тирана, что на первый взгляд является уже для нашей веры несомненно камнем преткновения, между тем как, с другой стороны, мы видим явление Ангелов, слышим вдохновенные хвалебные песни Захарии и Марии, святой восторг Елизаветы, Анны и Симеона, читаем пророчества Писания, слышим о богословской мудрости иерусалимских книжников и узнаем о мрачном политическом подозрении самого Ирода.

Вифлеемская звезда, путешествие магов отдаленного Востока, сумрачный свет астрологии и астрономии, сновидение, полное предзнаменований, и, наконец, Божественное Провидение, дающее себя чувствовать в каждом обстоятельстве, – все это вместе образует блестящий ряд свидетельств в пользу Божественного происхождения младенца Христа. Небо и земля как будто движутся вокруг этого Дитяти как вокруг своего центра, отталкивающего Своей силою все мрачное и злое и притягивающего, при помощи той же силы, все доброе и светлое. Какое замечательное противоречие!

Младенец в яслях и Он же – Спаситель мира; Дитя ненавидимое и преследуемое и в то же время – желанное и возлюбленное; Дитя бедное и презираемое, и Оно же – высокочтимое и обожаемое; окруженное опасностями и в то же время чудесно оберегаемое; Дитя, которое приводит в движение небесные звезды, волнует город Иерусалим, пастухов Иудеи и мудрецов Востока, отталкивает от Себя дурные элементы мира и привлекает к Себе самые лучшие из них!

Этот контраст, соединивший в себе самые противоположные, но в то же время нисколько не противоречащие друг другу вещи, слишком глубок, слишком возвышен, слишком знаменателен, чтобы быть изобретением двух-трех необразованных рыбаков.

Все же, несмотря на все эти признаки Божественности, младенец Иисус ни у евангелиста Матфея, ни у евангелиста Луки не представляется сверхъестественным чудом, вмещающим в Себе зрелость прожитых лет, но описывается настоящим человеческим ребенком, тихо покоющимся и улыбающимся на девственной груди Матери. Далее, как пишет евангелист, Младенец возрастал и укреплялся духом, исполняясь премудрости (Лк.2:40).

Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, т.е. научился послушанию и через Свое собственное совершенство сделался виновником вечного спасения. Из этого можно заключить, что Младенец Иисус был подчинен законам естественного правильного развития, хотя и отличался от всех других детей Своим сверхъестественным зачатием и полнейшей свободой от всякой вины и первородного греха.

Иисус является в небесной чистоте незапятнанной невинности, – это дивный благоухающий райский цветок. Он был Святым (Лк.1:35), согласно с благовестием о Нем Архангела Гавриила, предметом удивления и любви всех, кто приближался к Нему с детской простотою, но в то же время Он возбуждал к Себе мрачные подозрения жестокого правителя, в лице которого явились нам как прообраз все Его будущие враги и гонители. Кто из нас может выразить те облагораживающие, очищающие и возвышающие чувства, которые испытывает и стар и млад, во всех странах и у всех христианских народов в праздник Рождества при созерцании Младенца Иисуса? Потеря первобытного состояния невинности обильно вознаграждается возвращением бессмертной невинности вновь приобретенного рая.

Относительно отроческого возраста Иисуса мы знаем только один факт, рассказанный евангелистом Лукою, но зато этот факт стоит в совершеннейшей гармонии со своеобразной красотой Его детства и указывает на славу Его общественной жизни – этого непрерывного служения Его Небесному Отцу. Когда Иисусу минуло двенадцать лет, мы встречаем Его в храме, среди иудейских ученых, но не заносчивым и бойким мудрецом, учительствующим и оскорбляющим, как это нам передают апокрифические евангелия, а слушающим и спрашивающим и изумляющим Своих учителей Своим разумом и Своими ответами. Здесь мы не видим ничего скороспелого, слишком быстрого или чего-нибудь несвойственного возрасту Иисуса, но видим лишь меру премудрости и глубину религиозного понимания, возвышающего Его отрочество над отрочеством обыкновенного человека. Иисус же преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков (Лк.2:52), – так рассказывает нам Евангелие.

Он во всем подчинялся Своим родителям и имел по отношению к ним все качества добродетельного сына. И все-же души Марии и Иосифа исполнились священного трепета, когда они увидели своего Сына полностью поглощенным делом Его Отца и услышали Его необыкновенные речи, которые они не могли понять в то время, но которые Мария сохранила в сердце Своем как священную тайну, будучи твердо убеждена, что эти слова соответствуют таинству Его сверхъестественного зачатия и рождения, почему и должны иметь глубокий смысл.

Картина такого беспечального, беспорочного небесного детства и постепенно зреющего, занимающегося наукой и поразительно мудрого отрочества, с какою мы встречаемся в живой действительности на пороге евангельской истории, никогда прежде не приходила на ум ни одному жизнеописателю, поэту или философу.

Давно уже было справедливо замечено, что все выдающиеся личности редко развиваются без всяких уклонений в сторону. Наоборот, такие характеры всегда формируются в процессе продолжительного очищения, в котором устраняются многие безрассудства, отбрасываются ошибки, доверие после разочарований ограничивается, страсти смиряются рассудком, и юношеская горячность отрезвляется горьким жизненным опытом.

Люди обыкновенно радуются, указывая на многочисленные факты, показывающие, как геройские, мудрые и справедливые характеры, бывшие предметом удивления современников, образуются сплошь и рядом на фундаменте шаловливого, но взятого в свое время в строгие руки детства. Мы думаем, что если бы какой-нибудь писатель (к какому бы времени он ни принадлежал) взялся описать не только беспорочное или сверхчеловеческое, но небесное детство, не имея перед собою оригинала, то он должен был бы быть сам каким-то сверхчеловеком, так как, в противном случае, он нагромоздил бы друг на друга такую массу бестолковых преувеличений и изобразил бы свой предмет такими красками, что ни небо, ни земля никогда не узнали бы себя в этой картине.

Подобное неестественное преувеличение, в которое неизбежно впадает мифически настроенное воображение человека, когда оно старается изобразить сверхчеловеческое детство и юность, мы встречаем в мифе о Геркулесе, который еще грудным младенцем задавил в своей колыбели своими нежными слабыми ручонками двух громадных чудовищных змей.

В этом отношении еще неизмеримо больше грешат апокрифические евангелия, рассказывая нам о чудесах Младенца Иисуса. Они являются в сравнении с Евангелиями каноническими такими же, как фальшивая монета в сравнении с настоящей или как возмутительная карикатура в сравнении с неподражаемым оригиналом. Но этот контраст имеет ту заслугу, что он, хотя и отрицательно, все же подтверждает истину евангельской истории. Этот контраст богословы особенно часто использовали в спорах со Штраусом, когда встречалась необходимость привести решительное доказательство против мифических теорий.

В то же время как евангелисты ограничивают чудеса Иисуса Его зрелым возрастом и временем Его общественного служения и хранят удивительное молчание относительно Его родителей, псевдоевангелисты наполняют детство и юность Господа и Его Матери самыми странными чудесными деяниями, в которых всегда отводят выдающееся место посредничеству Марии.

Согласно их рассказам, перед Иисусом и Марией склоняются даже немые идолы, преклоняются неразумные и бездушные деревья. По словам апокрифов, Иисус, будучи пяти- или семилетним мальчиком, превращает, для удовольствия Своих товарищей, маленькие комочки земли в летающих птиц; одним словом осушает ручей; распространяет вокруг Себя ужас, превращая Своих сверстников в козлят; воскрешает мертвых и производит всевозможные чудесные излечения через магическую силу соды, в которой Он умывался, или при помощи платков, которые Он употреблял, или кровати, на которой спал.

В этих рассказах мы видим всю фальшь и безвкусицу неестественного вымысла, в то время как Новый Завет представляет нам без сомнения сверхъестественную, но в то же время в высшей степени действительную историю во всей ее истине и красоте, и она выделяется особенно выпукло не только благодаря блеску своих светлых красок, но и благодаря сравнению с вышеприведенными мифическими туманными картинами.

Глава II. Воспитание Иисуса Христа

Юность Иисуса и Его приготовление к Своему общественному служению, за исключением указанных в предыдущей главе немногих, но многозначительных намеков, покрыта таинственным молчанием. Но все же мы знаем внешние обстоятельства, среди которых вырос Иисус. Сами по себе они, если мы не пожелаем признать в Его жизни сверхчеловеческого и Божественного начала, на дают нам ни малейшего объяснения удивительных результатов этой тихой, скромной юности. Но при вере в Божество Христа они ярко обрисовывают несравненное величие младенца и отрока Иисуса.

Иисус вырос среди того народа, о котором древние классики упоминают редко, да и то с презрением,– среди народа, подчиненного игу чужеземного притеснения, в отдаленной завоеванной провинции Римской империи, в мало кому известной части Палестины, в маленьком городке, который был предметом презрительной пословицы: Из Назарета может ли быть что доброе? (Ин. 1:46).3

Он рос в бедности, обреченный на тяжкий черный труд в мастерской неизвестного плотника, вдали от университетов, академий, библиотек, всяких литературных и просветительских обществ. Он рос, насколько мы знаем, лишенный всяких вспомогательных средств к образованию, кроме неустанных родительских забот и попечений, каждодневных чудес окружавшей Его природы, ветхозаветных писаний, еженедельных субботних служб в назаретской синагоге (Лк.4:16), ежегодных празднований Пасхи в Иерусалимском храме (Лк.2:42) и тайных общений Своей души с Богом, Своим Небесным Отцом. Вот все великие воспитатели Его духа и сердца. Правда, книга природы и Книга Откровения преисполнены богатейшими настроениями и, несомненно, представляют более важных наставников, чем все произведения в области человеческого знания.

Но эта же наставники были одинаковым образом доступны и каждому иудею и не давали Иисусу ни малейшего преимущества перед Его беднейшими соседями и соплеменниками. Вот почему был совершенно естественен вопрос Нафанаила: Из Назарета может ли быть что доброе? И вполне понятно удивление иудеев, которым были известны все Его родственники по плоти и вся Его жизнь. Как Он знает Писание, не учившись? (Ин.7:15)», –спрашивали они, услыхав, как Он учил народ.

Когда Иисус учил в синагоге, те же соотечественники спрашивали друг друга: Откуда у Него такая премудрость и сила? Не плотников ли Он Сын? Не Его ли Мать называется Мария и братья Его Иаков и Иосия, и Симон, и Иуда? И сестры Его не все ли между нами? Откуда же у Него все это? (Мф.13:54; Мф.13:56). Другой евангелист пишет: Не плотник ли Он, Сын Марии, Брат Иакова, Иосии, Иуды и Симона? Не здесь ли, между нами, Его сестры? (Мк.6:3).

Отсюда мы можем заключить, что Иисус занимался мастерством Иосифа, т. е. плотничеством, что подтверждается и древними преданиями и обычаями иудейских раввинов. Так, например, апостол Павел занимался деланием палаток (см. Деян.18:3). Ремесло плотника никоим образом не считалось унизительным, но, наоборот, считалось одним из почтеннейших и полезнейших. Жители Назарета отвергали превосходство Иисуса над ними, но не равенство Его с ними, и никак не могли понять, зная Его происхождение и родственные связи, каким образом мог Он так возвыситься над общим уровнем и совершить такие чудные дела.

Эти вопросы, несомненно, представляются неизбежными и совсем не разрешимы, если мы будем смотреть на Христа только как на Человека, потому что всякое действие всегда предполагает соответствующую причину. Представляющаяся при этом трудность во всяком случае не может быть устранена указанием на тот факт, что многие, а может быть, и большинство великих людей, преимущественно деятели Церкви, пробивали себе дорогу в жизни собственным трудом и терпеливой настойчивостью и, упорно борясь с бедностью и преодолевая всякого рода препятствия, поднимались со ступеньки на ступень к своей известности.

Мы весьма охотно учитываем этот факт, но в каждом из подобных явлений играют роль или школы, или книги, или друзья, или покровители, или особые обстоятельства и влияния, которые служат в данном случае вспомогательными средствами к развитию их умственного и нравственного величия. В этих случаях у нас всегда найдутся какие-нибудь естественные основания или целый ряд причин, объясняющих конечный результат.

У нас принято указывать на Шекспира, и, нужно признаться, вполне справедливо, как на удивительнейший пример самоучки, который, не будучи знаком с рутиной правильного школьного образования, сделался величайшим драматургом всех стран и времен. Но компетентные литературные судьи давно бесповоротно отвергли то нелепое мнение, что сын варвикского земледельца, мясника или перчаточника (этот вопрос еще не исследован до конца), не имевший никакой научной подготовки, вдруг, одним прыжком, из положения необразованного браконьера и неопытного юноши (чему мы отказываемся верить) достиг высшей ступени литературного творчества.

В настоящее время уже известно, что Шекспир провел несколько лет в свободной латинской школе Стартфорда, на берегу океана, близ пристани, где он, вероятно, выучился немного по-латыни и еще меньше по-гречески, чего, как бы это ни казалось малым, все же было более чем достаточно для того, чтобы дать Шекспиру общее понятие о грекоримской древности. Мы знаем, что у Шекспира были недостатки в школьном образовании, но ведь он, несомненно, пополнил их усидчивыми частными занятиями и самым внимательным наблюдением над людьми и явлениями природы; вот почему в его драмах, несмотря на мелкие, хронологические, исторические и географические ошибки, которые встречаются порою случайно, а иногда, как, например, в «Перикле» или во «Сне в летнюю ночь» и даже в большей части его произведений, умышленно или вследствие поэтической вольности,– в этих драмах, повторяю, открываются нам многочисленные примеры самого точного и обширного его знакомства с природой человека во всех ее типичных проявлениях.

Он чувствует себя как дома и на холодном севере, и на знойном юге, в XV столетии и во времена Цезаря. Он видит, где нужно, влияние христианства, иудейства и язычества и дает нам в своих великих произведениях громадное разнообразие исторических и других сведений, а всего этого он никоим образом не мог достигнуть иначе, как при помощи железного прилежания, книжного и устного изучения разнообразных предметов.

Кроме того, нужно принять во внимание еще и то обстоятельство, что Шекспир жил в Лондоне, столице обширного королевства, в классический век Елизаветы сначала в качестве актера, а потом управляющего театром и писателя. Вращался в кругу гениальных ученых друзей и пользовался свободным доступом в высшие слои образованного общества.

Ни одно из таких естественных объяснений не может быть приложено ко Христу. Его нельзя поставить в один ряд ни с людьми, получившими образование в школе, ни с самоучками, если под последними подразумевать таких лиц, которые без непосредственной помощи живого учителя, но с такими средствами к воспитанию, как книги, общение с образованными людьми, энергичные упражнения своих природных способностей, достигали великой силы духа и развития учености (например Шекспир, Бенджамин Франклин, Яков Бем и проч.).

Попытки приписать Христу знакомство с египетской мудростью, с ессейской теорией или другими источниками учености лишены даже тени доказательности и ровно ничего не объясняют. Он никогда не цитировал ни одной книги, кроме Ветхого Завета, никогда не ссылался на всемирную историю, поэзию, риторику, математику, астрономию, иностранные языки, естествознание или какую-нибудь одну из тех отраслей знания, из которых образуется человеческая ученость или литература. Он строго ограничивался одной только религией. Но зато из этого единого центра Он распространял свет на весь мир – на человека и на природу. В этом случае Он не подходил ни на одного из великих мужей, не исключая даже пророков и апостолов.

Он был вполне оригинален и решительно ни от кого не зависел. Он учил мир как Лицо, ничему не выучившееся у этого мира и этому миру ничем не обязанное. Он говорил сообразно Божественному созерцанию как Лицо, которое не только знало истину, но само было Истина. Он говорил с таким авторитетом, который требовал безусловного подчинения Себе, с авторитетом, против которого нельзя было восстать и к которому нельзя было отнестись презрительно и равнодушно.

«Его жизнь и Его характер, – говорит Юнг, – сохранили в себе, вопреки всем обстоятельствам, такие основные начала, в борьбе с которыми не могла устоять никакая земная сила. Поэтому они и должны иметь свое истинное основание в необыкновенной Божественной силе».

На вышеприведенном основании, раз мы признаем за Христом Божественность, нам не трудно будет увидеть, что Он возвысил Своим уничижением, простым происхождением, бедностью, ручным ремеслом и глубоким подчинением законам общественности истинное достоинство и святость до такой высоты, какую никто раньше не мог и представить.

Он навсегда отверг и навеки уничтожил ту ложную мерку, которой прежде измерялось достоинство людей и предметов по их внешнему виду и по которой нравственное величие отождествлялось с высоким положением или званием человека, а нравственное ничтожество – с незначительностью внешнего состояния.

Глава III. Общественная жизнь Иисуса Христа

Мы приступаем теперь к общественной жизни Иисуса. На тридцатом году от рождения, после мессианского посвящения Крещением св. Иоанна, Его непосредственного Предтечи, в лице которого был представлен весь Ветхий Завет с его законодательством и его пророчествами; после мессианского испытания посредством искушения в пустыне, бывшего противоположностью искушению первого Адама в раю,– Он приступил к Своему великому делу.

Общественная жизнь Иисуса продолжалась только три года и, не достигнув еще лет зрелого мужа, Он умер в полном расцвете свежести и мужественной силы, не испытав на Себе слабости старческого возраста, что неизбежно омрачило бы в наших глазах образ Князя жизни и Восстановителя человеческого рода. Он сохранил блеск юности; Он никогда не был пожилым мужем. Его лицо и Его дело, каждое слово, сказанное Им, каждое деяние, Им совершенное, носят на себе печать свежести, блеска и силы юности и навсегда сохранят их.

Все на этом свете преходяще, всякая книга, написанная человеком, теряет свой первоначальный интерес при многократном перечитывании ее. Одно только Евангелие Иисуса никогда не утомляет читателя. Напротив того: чем чаще оно читается, тем более становится интересным. Глубина его, при всякой попытке ее исследовать, становится все больше.

Нам рассказывают о Наполеоне I, что он во время своего заключения на острове Елены, сказал, указывая на лежавший на его столе Новый Завет: «Я никогда не устаю его читать и ежедневно читаю его с одинаковым восхищением. Евангелие – это ведь не книга, а живая сила, которая побеждает все, что захочет ей противостоять. Душа, плененная чистотою Евангелия, не принадлежит больше себе или здешнему миру, но Богу». Какое свидетельство в пользу Божественности Христа!

Отличаясь в свои годы от всех других людей, Христос соединял в Себе вместе со свежестью, энергией и творческой силой юности опытность, мудрость и умеренность, какие во всех других случаях свойственны только вполне зрелому возрасту. Три краткие года Его общественного служения, если даже рассматривать их только с чисто исторической точки зрения, заключат в себе больше, чем самая продолжительная жизнь величайших и лучших людей.

Все эти три года преисполнены глубочайшего смысла Божественного определения и назначения относительно человеческого рода. Они – зрелый плод всего предшествующего времени, исполнение всех надежд и пламенных желаний иудеев и язычников и плодоносный зародыш для всех грядущих поколений. Они заключают в себе побуждение для самых чистых размышлений и благороднейших дел и сохраняют эту мощь до скончания веков. Они – конец теряющегося в дали веков прошедшего и начало бесконечного будущего.

Как замечательна, как удивительна эта противоположность между кратковременностью и неизмеримым значением общественного служения Иисуса! Спаситель мира – молодой человек! Обыкновенно все люди нуждаются в длительном ряде лет, чтобы их душа и характер исполнились зрелости, чтобы личность оставила в мире продолжительный след после своей смерти.

Есть, конечно, и исключения, – мы готовы это признать. Возьмем, например, Александра Македонского, представляющего из себя последний блестящий цвет древней греческой национальности. Он умер молодым человеком, 33 лет от роду, после того как завоевал весь Восток до берегов Инда. Но кто бы осмелился сравнить этого тщеславного завоевателя, павшего жертвой своих собственных страстей, с незабвенным Другом грешников (см. Мф.11:19)? Или кровавую победу первого, окончившуюся постыдным поражением среди упоений чувственными вожделениями, с мирным триумфом Последнего, возрастающим с каждым годом и с каждым годом приобретающим все большую славу?

Разве можно сравнить чудовищное солдатское царство, которое было основано исключительно на насилии и тотчас распалось на части после своего основания, с духовным царством истины и любви, которое стоит до настоящего дня и будет продолжаться вечно?

Да, нам не следует забывать и того, что истинное значение и единственное достоинство завоеваний Александра лежит вне горизонта его честолюбия и его измерений. Ведь пересадкой греческого языка и греческой цивилизации в Азию и соединением восточного мира с западным он приготовил путь к введению всеобщей религии Иисуса Христа. Наполеон в своем разговоре с генералом Бертраном на острове св. Елены сделал удачное замечание: «Воодушевляются победами Александра! Прекрасно! А вот перед вами бескровный Победитель, Который все отбирает в Свою пользу, все соединяет, все воодушевляет в отношении к Самому Себе, – и не только какую-нибудь нацию, но и весь человеческий род. Какое чудо! Человеческая душа со всеми ее силами делается неотъемлемой частью Иисуса Христа».

Жизнь и деяние Христа составляют в абсолютном смысле центр истории, так что древние века относятся к ним как подготовка их, а средние века и новое время – как их исполнение и применение. Вот почему жизнь и деяния Иисуса Христа выше всякого сравнения с делами обыкновенных людей.

Есть еще другое поразительное различие между Христом и героями истории, – различие, о котором мы не можем не упомянуть. Вполне естественно предположить, что такая необыкновенная Личность, которая отличается поразительными качествами и совершает необыкновенные дела, несомненно окружит себя какими-нибудь особенными личностями и постарается занять выдающееся положение среди заурядной низменной толпы. От такого лица, несомненно, нужно ожидать чего-то бросающегося в глаза в его взглядах, одежде, обращениях, образе речи, образе жизни, равно, как и в лицах, его сопровождающих, и в его слугах. Но вот тут-то именно мы и встречаем прямую противоположность.

Величие Христа носит на себе печать какой-то особенной, единственной в своем роде, скромности; оно лишено всяких притязаний на внешний блеск: оно не только не пугает окружающих его людей, а, напротив, поселяет в них сильное желание к самому доверчивому сближению с Ним. Его общественная жизнь никогда не шла по бросающейся в глаза дороге славы обыкновенных мирских героев, – напротив, она вращалась в скромном кругу обыденной жизни и в простых отношениях сына, брата, друга, гражданина и учителя. Мы не имеем даже достоверного изображения Его лица, исполненного благодати и истины (Ин.1:14). Глаза евангелистов были больше обращены на небесную красоту Его духа, и за мощью Его слов и деяний они не обращали внимания на Его внешний вид.

Христос не командовал никакими армиями, у него не было царства, которым Он управлял бы. Он не занимал никакого выдающегося поста; Он никогда не искал мирского благорасположения и не ждал пи от кого вознаграждения. Он был простой Человек, не имевший друзей и покровителей ни при дворе Ирода, ни в Синедрионе. Христос никогда не имел дружеских сношений с духовными или светскими руководителями народа, которых Он привел в изумление Своими вопросами и ответами на двенадцатом году жизни. Он выбрал Своих учеников из среды простых рыбаков Галилеи и не обещал им в этом мире никакого другого вознаграждения, кроме участия в горькой чаше Своих страданий.

Он ел вместе с мытарями и грешниками, часто общался с простым народом, никогда, однако, не унижаясь до его грубых нравов и обычаев. Он был гак беден, что не имел, где приклонить Свою голову (см. Мф.8:20). Все удовлетворение Его небольших потребностей зависело от добровольных подаяний некоторых благочестивых женщин, а «ковчежец» (ящик для сбора пожертвований) был в руках вора и предателя.

Христос не обладал ни ученостью, ни знанием искусств, ни красноречием в обыденном смысле этого слова, никакой-нибудь другой силой, посредством которой великие люди возбуждают к себе внимание и обеспечивают себе поклонение всего мира. Греческие и римские писатели даже ничего не знали о Его существовании. Только спустя несколько лет после крестной смерти Христа плоды Его дела и значительное возрастание числа Его приверженцев вызвали среди этих писателей презрительное прозвище и противодействие Его учению.

И, однако же, этот Иисус из Назарета, без денег и без всякого оружия, завоевал больше миллионов, чем их завоевали в свое время и Александр, и Цезарь, и Магомет, и Наполеон. Без научных познаний и учености Он распространил больше света на человеческие и Божеские дела, чем все ученые и философы, взятые вместе.

Без школьного красноречия Он произносил такие слова жизни, какие до и после Него никогда никем не были высказаны; и слова эти производили такое действие, которое не производили речи никаких ораторов или поэтов; не написавши ни единой строки, Он привел в движение больше перьев и дал тем для большего числа проповедей, речей, рассуждений, ученых книг, произведений искусств и сладких песнопений, чем все множество великих мужей древних и новых времен.

Рожденный в яслях, распятый на Кресте как преступник, Он и в настоящее время управляет судьбами цивилизованного мира и господствует над духовным царством, которое обнимает собою одну третью часть обитателей всего земного шара. Никогда в нашем мире ни одна жизнь не была так непритязательна, так проста и скромна с внешней стороны по своей форме и так богата по своим чрезвычайным последствиям для всех времен и народов.

История не знает никакого другого примера такого всестороннего и удивительного успеха, несмотря на недостаток всякого рода вещественных, литературных, общественных и артистических вспомогательных средств и влияний, которые так необходимы всякому обыкновенному человеку для достижения успеха. С этой стороны Христос стоит особняком от всех героев истории и представляется нам неразрешенною загадкою, если мы не захотим допустить, что Он был более, чем человек, что Он был вечный Сын Самого Бога.

Мы попытаемся в дальнейшем изложении изобразить личный нравственный и религиозный характер Христа, каким Он нам представляется в евангельских известиях в период Его общественной жизни, а затем исследуем свидетельство Христа о Самом Себе, – свидетельство, которое дает нам в руки единственное разумное разрешение этой великой задачи.

Глава IV. Безгрешность Иисуса Христа

Первое впечатление, которое производит на нас жизнь Иисуса, – это Его невинность и совершенная безгрешность посреди мира, совершенно погрязшего в грехах.

Он, и один только Он, сохранил в себе незапятнанной в лета Своей юности и возмужалости беспорочную чистоту Своего детства. Вот почему «агнец» и «голубь» явились самыми подходящими для Него символами.

Во всей земной жизни Иисуса, как о ней нам рассказывается в Евангелиях, мы напрасно стали бы отыскивать хотя бы единственное темное пятно или даже едва заметную тень, которая омрачила бы в наших глазах Его нравственный облик. Никогда ни один человек не жил на земле так невинно, как Христос. Он никогда не совершил несправедливости и ни одному человеку не причинил вреда; Он никогда не произнес ни одного безрассудного слова и не делал ни одного дурного поступка. Мы постоянно находим у Него, в течение всей Его земной жизни, полное господство над всеми делами, мнениями, радостями и страданиями мира и совершенно беспристрастное отношение к богатству, роскоши, славе и человеческим наслаждениям.

Ни один порок, существующий хотя бы только в наших сокровенных мыслях, не может быть поставлен даже в самую отдаленную связь с характером Иисуса Христа. Самая утонченная злоба напрасно искала бы малейший след эгоизма во всех Его побуждениях; пристыженная чувственность с трепетом отступает перед Его небесной чистотой; ложь оставляет незапятнанным Того, Кто Сам есть воплощенная Истина. Существование на свете неправды как бы забывается нами при созерцании Его совершенной справедливости; даже возможность корыстолюбия поглощается Его благостью и любовью; самая обыкновенная честолюбивая мысль исчезает при виде Его Божественной мудрости и самоотвержения.

Единственное обстоятельство, записанное в Евангелии и говорящее по видимости, против свободы Христа от человеческих недостатков, – это взрыв Его негодования при изгнании из храма бесчинных торговцев. Но уже одно впечатление, какое произвело – это действие на окружающих, показывает нам, что оно было не обыкновенным взрывом страсти, а скорее законным делом религиозного Учителя, Который в святой и справедливой ревности Своей защищал и охранял честь Владыки храма.

Это было не обнаружение слабости, но обнаружение достоинства и величия, которое немедленно привело к молчанию осквернителей храма, несмотря на их физическую силу и численное превосходство, и заставило их, исполненных священного ужаса от присутствия сверхчеловеческой власти, безропотно подчиниться вполне заслуженному ими наказанию.

Еще менее можно нам опираться на проклятие бесплодной смоковницы, которое в действительности было наглядным символическим действием, изображавшим собой страшный приговор проклятия над нераскаянным иудейством, того проклятия, которое впоследствии исполнилось в разрушении Иерусалима. Да, оба эти факта будут вполне понятны нами лишь в том единственном случае, когда мы допустим присутствие Бога во Христе, так как оба они представляют нам Иисуса как Владыку храма и как Владыку творения.

Убежденность в праведности Христа основывается не только на отсутствии каких бы то ни было свидетельств о противоречии у Него слова с делом и на абсолютной свободе Его от какого бы то ни было следа эгоизма или низменного земного чувства, но и па единодушном свидетельстве Иоанна Крестителя и апостолов, которые в немом благоговении преклоняются перед величием Его характера и объявляют Его Праведным, Святым и Безгрешным (См. Деян.3:14; 1Пет.1:19, 2:22, 3:18; 2Кор.5:21; 1Ин.2:29, 3:5 и 3:7; Евр.4:15, 7:26).

О том же самом, как мы это увидим дальше, свидетельствовали и Его враги. Языческий судья Пилат и жена его, представители римского права и законности, исполненные страха, умывают свои руки, чтобы очиститься от виновности в пролитии Его невинной Крови. Суровый римский сотник исповедует у подножия Креста от имени безучастных зрителей:

Воистину Он был Сын Божий (Мф.27:54). Даже Иуда, непосредственный свидетель всей общественной и домашней жизни Христа, восклицает в отчаянии: Согрешил я, предав кровь невинную (Мф.27:4).

Сама безмолвная природа является в своей таинственной симпатии свидетельницей Его невинности: небо, покрывшееся мраком, и земля в своем колебании, как бы соединяясь друг с другом, бессознательно приносят свою дань Божественной чистоте своего Владыки.

Безгрешность Иисуса отрицается Д.Ф. Штраусом в его разрушительных сочинениях «Жизнь Иисуса», «Догматика в борьбе с современной наукой» и др., как предположение, убивающее историческое исследование. В последнем его сочинении безгрешность Иисуса отрицается, конечно, на основании принятого априори философского предположения о невозможности безгрешности или на основании пантеистического мнения о неотделяемости греха от всякого конечного бытия.

Единственное экзотическое доказательство, которому Штраус придает особое значение, заключается в словах Христа: Никто не благ, как только один Бог (Мф.19:17), обращенных к богатому юноше, который приветствовал Его словами: Учитель благий! В этих словах, говорит Штраус, Христос ясно отверг от Себя определение благий, как свойственное только одному Богу. Но ведь Христос отвечает здесь на предыдущий вопрос и на заключающееся в нем ложное понимание слова благий.

Он отнимает от Себя эпитет благий не в настоящем его смысле, а только в поверхностном смысле, который вкладывал в него богатый юноша, понявший слово благий слишком узко и применивший его к Иисусу, как применил бы его ко всякому выдающемуся раввину и вообще к хорошему человеку, но не как к Существу, единому с Богом. Христос не сказал: «Я не Благ», но сказал: Никто не благ, т. е. ни один человек не благ как рассматриваемый сам по себе, а тем менее благ в сравнении с Богом.

Хотя мы решительнейшим образом отвергаем пантеистическое воззрение о необходимости греха, а вместо того твердо держимся того воззрения, что человеческая природа, как таковая, способна к безгрешности, что она и на самом деле была безгрешна до падения и вновь стала безгрешной через спасение во Христе, но мы в то же время должны сознавать, что человеческая природа, в ее настоящем состоянии, не безгрешна, равно как и никогда не была таковой со времени падения, исключая только одного Иисуса Христа, и что в силу этого безгрешность Христа может быть объяснена только на основании сверхъестественного соединения в Нем Божества с человечеством.

Библия, совесть и ежедневный жизненный опыт согласно свидетельствуют о всеобщей распространенности греха, независимо от того, как мы объясняем себе его. Это-то и есть та глубина и темная тайна нашего бытия, которая является камнем преткновения для разума, загадкой всех загадок, печальным источником всех бед и всех болезней. Литература всех народов и всех времен исполнена жалоб на эту ужаснейшую и неумолимейшую действительность. Языческие философы, историки и поэты отмечают ее в метких и сильных выражениях. «Злые страсти, – говорит Плутарх, – прирожденные в человеке, а не принесены к нему извне; если бы к нам на помощь не подоспело строгое воспитание, то человека было бы обуздать труднее, чем самого дикого зверя».

Такова нравственная борьба между небом и адом в каждой человеческой душе (см. Рим.7). Что же касается действительного состояния нравов во время Христа и Его апостолов, то Сенека, Тацит, Персей и Ювенал сообщают нам о них самые безотрадные известия, которые вполне подтверждают ту мрачную картину, которую изобразил нам святой апостол Павел (Рим.1). «Все кругом наполнено преступлениями и пороками, – говорит Сенека, – они являются открыто и не стыдятся; безбожие царит во всех сердцах, и невинность не только сделалась редкостью, но и совершенно исчезла». Марк Аврелий, этот философ-стоик на троне и гонитель христиан, жалуется на современность в таких словах: «Верность, честность и истина совершенно покинули наш мир и бежали на небеса».

Если все вышеизложенное было свидетельством языческих мудрецов, то что же должны сказать мы, христиане, у которых сознание греха и виновности обостряется по мере нашего понимания святости Божией и основанного на опыте убеждения в милосердии Бога? Весь христианский мир сходится в единодушном согласии с учением Священного Писания о всеобщей порче человеческой природы со времени падения первого Адама.

На этом основании нововведенный и противный Писанию догмат римской церкви о свободе Пресвятой Девы Марии от первородного греха не может быть принят нами, даже как исключение, потому что Ее безгрешность в папском определении 1854 года объясняется чудесным вмешательством Божественной благодати и обратно действующим влиянием заслуг Ее Божественного Сына. Не найдется ни одного человека, который не упрекнул бы себя в каких-нибудь недостатках и грехах.

Только через сознание своей греховности человек может вполне углубиться в познание самого себя и видеть в себе рост добродетели и благочестия. Нет ни одного святого, который не пережил бы новое рождение свыше и действительное обращение от греха к святости и который не чувствовал бы ежедневно необходимости покаяния и Божественной благодати. Именно величайшие и лучшие из них, такие, как апостол Павел и блаженный Августин, прошли через самую упорную борьбу, пережили коренной переворот, и вся их богословская система, как и их религиозный жизненный опыт, основаны на глубоко прочувствованной противоположности между грехом и благодатью.

Один только Христос представляет единственное и абсолютное исключение из этого всеобщего правила. Он думает как человек, чувствует как человек, говорит, действует, страдает и умирает как человек. Окруженный со всех сторон грехами, Он проникается самым утонченным чувством по отношению к греху и глубочайшим состраданием к грешникам. Он начинает Свое общественное служение воззванием: Покайтесь, ибо приблизилось царство небесное (Мф.4:17) – и остается все же нетронутым мирской скверной. Он никогда не выступает как грешник перед Богом; никогда не раскаивается ни в одной мысли, ни в одном слове, ни в одном поступке. Он живет в ничем не омраченном солнечном свете единения со Своим Небесным Отцом, прощает Своим именем грехи, страдает и умирает как чистая Жертва за грешное человечество и перед лицом смерти провозглашает Себя грядущим Судией мира!

Глава V. Совершенная святость Иисуса Христа

Безгрешный Спаситель среди мира, преисполненного грехов, представляет действительно небывалый, поразительный факт и величайшее нравственное чудо в истории. Все же эта № свобода Иисуса от общей всему человеческому роду греховности представляет только одну сторону Его характера, который поднимется на еще большую высоту, когда мы рассмотрим также и другую Его сторону, – а именно, Его абсолютное нравственное и религиозное совершенство.

Все мыслители, не исключая даже деистов и рационалистов всех оттенков, безусловно, согласны в том, что Христос преподал нам самую чистую и высокую систему нравственности, – систему, которая далеко оставляет за собой в тени все нравственные предписания и правила лучших и мудрейших мужей древности. Возьмем хоть Нагорную проповедь, – неужели же она одна не превосходит далеко все то, что говорили в свое время об обязанностях и добродетелях Конфуций, Сократ, Сенека?

Но это различие сделается еще резче, когда мы подойдем к тому пустынному месту, где соединяются жизнь и практический опыт. Все системы нравственной философии, взятые вместе, не были бы в состоянии обновить мир. Слова ничего не значат, если они не подкрепляются и не оправдываются делами. Святая жизнь гораздо сильнее располагает к добру, чем все наилучшие правила и соглашения о нравственности.

Мы и с этой стороны видим такое коренное различие между Христом и знаменитыми мудрецами, что находим немыслимым всякое сравнение между ними. Цицерон, например, – хотя и безгранично тщеславный, но все же один из благороднейших и достойнейших римских характеров древности, – сам признается, что он никогда во всей своей жизни не встретил совершенного мудреца и что философия только указывает нам, каким должен быть на самом деле настоящий мудрец, если только таковой когда-либо появится на земле. Нам ведь известно, что мудрейшие мужи Греции и Рима одобряли рабство, деспотизм, месть, детоубийство или подкидывание детей, многобрачие, наложничество и еще более ужасные пороки, а известный своим корыстолюбием и продажностью Сенека своей частной жизнью обличал во лжи всю проповедуемую им чистую нравственность. Цицерон в самых строгих выражениях изображает резкое противоречие между учением и жизнью философов, а Квинтилиан жалуется на прикрытие грубейших пороков именно древней философией. Добродетель в нашем, христианском, значении этого слова, была почти совсем незнакома язычникам. Женщина у них была не чем иным, как рабой низменных страстей мужчины. Известно, что бесчестные женщины в Коринфе, называвшиеся гетерами, получая религиозное освящение, были приставляемы к храму Афродиты специально для служения сладострастию. Они почитались выше почтенных замужних женщин, считались настоящими представительницами женского образования и изящества, пользовались уважением и иногда возбуждали к себе почтение в таких серьезных философах, как Сократ, и таких государственных деятелях, как Перикл. История сохранила нам сведения об ужаснейшей распущенности греко-римского мира, о которой, выражаясь словами апостола, стыдно и говорить (см. Еф.5:12; Рим.1:26; Рим.1:28).

Даже величайшие праведники Ветхого завета, которые все же не были лишены помощи Божественной благодати, были далеко не безупречны, а некоторые из них к тому же запятнали себя человекоубийствами и прелюбодеянием. Мы можем смело утверждать, что благочестивейшие и лучшие люди, даже между христианами, не достигли Совершенства в жизни, даже по своему собственному несовершенному масштабу.

А Христос? Он осуществил в полной мере Свое совершенное учение в Своей жизни и в Своем поведении. Он был тем, кем Он учил быть, и делал то, чему учил. Он проповедовал Своею жизнью и жил по Своей проповеди. Он – живое воплощение идеальной меры святости и добродетели и всеми должен быть признан высшим образом и примером всего, что чисто, хорошо и благородно в глазах Бога и людей.

С этим должны были согласиться даже и неверующие. «Христос соединил в Себе, – сказал известный критик Паркер, этот американский Штраус, – высочайшие правила и Божественную жизнь и таким образом осуществил Собою предвидения пророков и мудрецов даже в большей степени, чем они мечтали. Он свободно возвышается над всеми предрассудками Своего времени, Своего народа и его сект; Он оставляет Божиему Духу свободный путь в Своем сердце; Он изливает на всех Свое учение, прекрасное, как свет, возвышенное, как небо, и истинное, как Бог».

Даже Ренан несмотря на то, что сам так грубо исказил жизнь и характер Иисуса, все же, в конце концов, сознается, что «Он не сравним ни с кем, ни в Своих словах, ни в делах, ни в Своей жизни, ни в учении» и что эта слава, постоянно обновляясь, вечно останется с Ним.

Мы встречаем Христа во всех обыкновенных жизненных ситуациях: как сына, друга, гражданина, учителя; видим Его как в домашнем кругу, так и среди клокотания общественной жизни.

Мы видим Его вращающимся во всех классах общества – среди грешников и благочестивых, бедных и богатых, больных и здоровых, детей и взрослых, мужчин и женщин, простых рыбаков и образованных книжников, презираемых всеми мытарей и уважаемых членов Синедриона, друзей и врагов, удивляющихся Ему учеников и жестоких гонителей. То Он беседует с таким мужем, как Никодим, или с самарянкой, то находится в семейном кругу двенадцати, то среди толпы народа. Мы находим Его в разных ситуациях: в синагогах и в храме, дома и в пути, в деревнях и в городе Иерусалиме, в пустыне и на горах, на берегу Иордана и на берегах Галилейского моря, на веселой свадьбе и у печального гроба; мы видим Его в ужасной душевной борьбе в Гефсимании, в доме судьи, перед первосвященниками, перед царем Иродом и перед римским наместником, перед грубыми солдатами и перед фанатичной толпой и, наконец, в жестоких крестных муках на Голгофе.

Во всех этих различных положениях, обстоятельствах и отношениях, в которых находился Христос в течение трех лет Своего общественного служения, Он везде, во всем и постоянно обнаруживал один и тот же характер, совершенно чуждый всякого порока. Он исполнял все обязанности.

Супружеские и отцовские отношения должны быть здесь исключены, так как Христос возвышался над всеми подобными связями; всеобщность Его жизни и служения требовали от Него союза с Церковью искупленных как с Его Невестой, вместо единичного союза с какой-нибудь дочерью Евы. По отношению к Богу, людям и самому Себе, ни в чем их, не нарушая и всегда поступая согласно с законом по духу и букве.

Вся жизнь Иисуса была беспрерывным служением святой воле Божией с полным послушанием ей, единым великим делом совершеннейшей любви к Богу и людям, личным самопожертвованием ради славы Небесного Отца и для спасения падшего человечества. Чем более мы изучаем жизнь Иисуса, тем более должны мы сказать вместе с народом, чрезвычайно удивлявшимся всем Его делам: Он все хорошо делает (Мк.7:37).

В торжественной первосвященнической молитве к Своему Небесному Отцу в час Своей разлуки с миром Иисус мог, и только Он один мог, возвестить вслух всему миру: Я прославил Тебя на земле, совершил дело, которое Ты поручил мне исполнить (Ин.17:4).

Глава VI. Единство добродетели и благочестия в Иисусе Христе

Что приковывает тотчас же наше внимание в единственно совершенном характере Иисуса – это полнейшее единение в Нем добродетели и благочестия, нравственности и религиозности, или любви к Богу и к человеку. Он более чем нравственен, Он более чем благочестив, – Он Свят в настоящем и полном значении этого слова. Его характер в такой степени исполнен Божественной красоты и совершенства, что простое рассмотрение их дает душе чистоту и ясность, мир и блаженство.

Каждое нравственное деяние Его имело своим основным побуждением совершенную любовь Его к Богу, а причиной и целью его было временное и вечное благо людей. В основании Его характера лежало самое тесное и непрерывное единение и общение Его с Небесным Отцом, от Которого Он все брал и Которому все отдавал. Уже в двенадцать лет Иисус свидетельствовал о том, что основание Его жизни и радость – в том, что принадлежит Отцу (Лк.2:49). «Моя пища есть творить волю Пославшего Меня и совершить дело Его», – сказал Он. (Ин.4:34). Ибо не ищу Моей воли, но воли пославшего Меня Отца (Ин.5:30).

Он возводил к Нему Свой взор в молитве перед началом каждого важного действия и научил Своих учеников той образцовой молитве, которая во всей своей простоте и всеобъемлющей краткости, выражающей, однако, все потребности человека, останется неподражаемой навеки. Он часто уходил на гору или удалялся в какое-нибудь уединенное место, чтобы молиться, и проводил дни и ночи в исполнении этого блаженного Своего права.

Его обыкновение обращаться к Богу было в Нем так твердо и неизменно, что Он оставался Ему верен и посреди толпы народа, и даже самый город с его людской толкотней превращался для Него в религиозное пристанище. Его самосознание не оставляло Его ни на одну минуту, оно воодушевляло Его и наполняло мыслью о Боге. Даже тогда, когда Он в неописуемой муке, исполнявшей Его тело и душу, во время искупительных страданий, в жалости к страданиям всего человеческого рода, воскликнул: Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил? (Мф.27:46), – даже и тогда не порвалась Его связь с Богом. Она не только не порвалась, но и не сделалась слабее, ни обладание, ни наслаждение этим единением не прекратилось ни на один момент, так как непосредственно за этими словами Он торжественно воскликнул: Совершилось! – и предал Свой дух в руки Своего Отца.

Это нравственное единение Христа с Богом в каждую минуту Его жизни было так твердо и совершено, что Он воистину осуществил в Своем Лице идею религии и истины, цель которых именно и заключается в достижении такого единения. Вот почему Он и есть личный Представитель и живое воплощение христианства и истинной, абсолютной религии.

При всем этом благочестие Христа не состояло в бездеятельном созерцании или в отвлеченном от всего мирского мистицизме и эгоистическом самоуслаждении, но оно было именно практическое, всегда деятельное в любви и всегда обращенное на возрождение и преобразование мира в царство Божие. Он ходил всюду и делал добро. Жизнь Иисуса есть непрерывный ряд добрых дел, вытекающих из того же самого единения с Богом, одушевленных одной и той же любовью и преследующих одну и ту же цель – славу Божию и счастье людей. 4

Глава VII. Всеобщность характера Иисуса Христа

Дальнейшая черта в характере Иисуса, на которую мы хотели бы обратить внимание, – это Его нравственная и религиозная всеобщность и всеобъемлющая полнота.

В то время как все другие люди, даже самые лучшие из них, содействуют развитию только отдельных сторон идеи доброго и святого, Иисус осуществляет совершенство всего, что только может быть названо великим и добрым. Его душа – это нравственный рай, полный пленительных цветов, которые блистают всевозможными красками под лазурным небосклоном, пьют освежительную росу небес и поглощают горячие лучи солнца, распространяя вокруг себя упоительные благоухания и наполняя душу созерцателя неизъяснимой блаженной радостью.

История представляет нам целый ряд мужей, обладавших всеобъемлющим и могучим умом, которые стоят во главе своего времени и своего народа и доставляют материал для умственной работы целых поколений до той поры, пока их не сменят другие великие люди и не начнется новая эпоха развития. Как реки обычно берут свое начало в высоких горах, так познание и нравственная сила рождаются и питаются на высотах человечества. Отец верующих Авраам; законодатель иудейской теократии Моисей; Илия между пророками; Иоанн, Петр и Павел между апостолами; свтт. Афанасий Великий и Иоанн Златоуст между греческими, блжж. Августин и Иероним между латинскими Отцами Церкви; Сократ, патриарх философских школ; Гомер, Данте, Шекспир, Мильтон, Гете и Шиллер в истории поэзии различных народов, к которым они принадлежат; Рафаэль среди живописцев; Карл Великий, этот первый и величайший из всего длинного ряда германских императоров; Наполеон, высоко вознесшийся над всеми генералами своей школы; Вашингтон, первый среди всех президентов Американских Штатов, лучший представитель чистейшего и благороднейшего типа американского характера, – все эти люди могут быть указаны как пример тех исторических героев, которые служили представителями силы и могущества целых поколений и были их выразителями и центрами.

Но каждый из этих характеров представлял в своем лице только одну часть человечества, однако как не весь человеческий род; принадлежал одному какому-нибудь народу и веку и принимал участие в заблуждениях, предрассудках и ошибках своего времени и своего народа почти всегда в такой же мере, в какой являлся носителем их добродетелей и преимуществ.

Моисей, так глубоко почитаемый верующими трех религий, был все же еврей по своим взглядам, чувствам, нраву и привычкам в той же степени, как и по своему происхождению; Сократ не возвышался над характерами греков; Вашингтон не мог быть ни для одного народа на земле тем, чем он был для американцев. Влияние этих великих людей может, как это действительно и случается, распространиться далеко за пределы их нации, но все же они никогда не могут сделаться всеобщими образцами для подражания. Мы рассматриваем их как людей необыкновенных, но все же подверженных заблуждениям и несовершенных, следовать которым во всех направлениях их деятельности было бы очень опасно.

Очень часто пороки и недостатки великих людей находятся в таком же отношении к их силе и достоинствам, в каком большие тела находятся к бросаемой ими большой тени. Далее три главных апостола делаются образцами добродетели и благочестия лишь в той мере, в какой они отражают в себе образ своего Божественного Учителя, и только с этим безусловным ограничением увещевает святой Павел своих духовных детей: Будьте подражателями мне, как я – Христу (1Кор.11:1)5.

Все, чем эти великие люди были для известного времени или народа, секты, школы науки или искусства, тем был и Христос для всего человеческого рода в его отношениях к Богу. Он, и только Он один, есть всеобщий образец для всеобщего подражания, решительно во всех отношениях. Поэтому-то Он и мог без малейшего тщеславия, с полным правом предлагать всем людям оставить все и следовать за Ним (Мф.4:19, 8:22, 9:9; Мк.2:14, 8:34, 10:21; Лк.5:27, 9:23, 59, 18:22; Ин.1:43, 10:27, 12:26).

Он стоит выше всех ограничений времени, школы, секты, народа и расы. Он, несомненно, был еврей по плоти, и приноравливался к жизненным обычаям иудеев. Но это ведь только Его внешняя корона. Когда же мы рассматриваем в Нем внутреннего человека, рассматриваем Его мысли и действия, то видим, что в Нем они имеют всеобщее значение и цену. В Нем нельзя открыть ничего исключительно иудейского или чего-нибудь отталкивающего. Все частное и национальное находится у Него всегда в должном подчинении всеобщему и человеческому.

Еще менее позволяет Он отождествить Себя с какой-нибудь партией или сектой. Он всегда был одинаково далек как от деревянного формализма фарисеев, так и от разнузданного либерализма саддукеев и ессейского созерцательно-бездейственного мистицизма. Он стоял выше всех предрассудков, ханжества и суеверий Своего времени и Своего народа и возвышался над теми силами, которые обычно имеют неотразимое влияние даже на сильнейшие и во всем другом свободнейшие умы.

Вспомним о свободе Христа в деле соблюдения субботы, о той свободе Его, которая нагнала ужас на кропотливых, придерживающихся буквы закона книжников, тогда как Он, Господин субботы, исполнял закон в истинном духе и смысле его всеобщего и вечного значения (Мф.12:1–8; Мк.2:23–28; Лк.5:1–9; Ин.5:16–18).

Вспомним Его ответ ученикам, когда они приписывали несчастье слепца какому-нибудь особенно тяжкому греху с его стороны или со стороны его родителей: Ни он не согрешил, ни родители его; но это для того, чтобы явились на нем дела Божии (Ин.9:3).

Приведем на память себе Его откровенное и благородное отношение к самарянам, сравнивая это отношение с закоренелой ненавистью и предубеждением против них у современных Ему иудеев, предубеждением, от которого не были свободны даже и ученики Христа (Ин.4:5; Лк.10:30–37).

Вспомним, наконец, Его любвеобильное суждение о тех галилеянах, кровь которых Пилат смешал с их жертвами, и о тех восемнадцати, на которых упала Силоамская башня и раздавила их. Думаете ли вы, – так обратился Он к детям суеверия, – что эти галилеяне были грешнее всех галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам, но, если не покаетесь, все так же погибните. Или, думаете, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам. Но, если не покаетесь, все так же погибнете (Лк.13:1–5).

Как пирамиды возвышаются над равнинами Египта, так и Христос возвышается над человеческими учителями и основателями религий и сект.

Христос находил Себе учеников и поклонников среди иудеев, несмотря на то, что Он не принадлежал ни к одной из их сект и не увлекался их преданиями. Ему поклонялись греки, хотя Он не провозглашал никакой новой философской системы; Он встречал приверженцев среди римлян, хотя не одержал победы ни в одном сражении и не основывал земных царств. Между индусами, которые презирали всех людей из низших каст, между неграми Африки и краснокожими Америки Он встречал таких же бесконечно преданных Ему почитателей, как и между цивилизованными народностями новейшего времени всех стран света. Все Его слова и дела, несмотря на то, что они вполне соответствовали всем вызывавшим их случаям, заключают в себе, тем не менее, неизменную, не убывающую силу и имеют огромное значение для всех времен и народов. Он – один и тот же несравнимый и бесподобный Образец всякой добродетели для христиан всех времен и народов.

Глава VIII. Гармоническое единство всех добродетелей в Иисусе Христе

Большое заблуждение – допустить, что для такого характера, какой мы рассматриваем, было бы достаточно привести полный перечень всех Его добродетелей. В характере Христа мы находим не только полноту, но нечто гораздо большее: мы находим в Нем изумительную соразмерность и совершенную гармонию всех добродетелей, чем Он отличается от всех других людей. Эта черта завершает ту возвышенную картину святости и пленительности, которая представляется нашему взору.

Эта черта во Христе с особенной силой поразила всех выдающихся людей, которые когда-либо писали об этом предмете6 Газе в своем сочинении «Жизнь Иисуса» идеальную красоту характера Иисуса Христа полагает в «соразмерности всех Его душевных сил и в совершенной Божественной любви, проявляющейся в чистейшей гуманности». Доктор В.К. Чаннинг, унитарист, в своей проповеди «О характере Христа» говорит: «Эта связь смирения в его глубочайшей и привлекательнейшей форме со слиянием несравненной Божественной славы составляет отличительное свойство этого удивительного характера». Гизо в своем сочинении «Размышления о сущности христианской религии» говорит: «Ничто так не изумляет меня в Евангелиях, как этот характер, сочетающий покорность и любовь, совершенную чистоту и нежную привязанность, который постоянно проявляется и господствует во всех поступках и словах Иисуса Христа, когда Он касается отношений Бога к людям».

К этому можно присоединить свидетельство сочинения «Апология христианства» доктора Хр. Лютарда, в котором говорится, между прочим, следующее: «Образ Иисуса Христа представляет собой высочайшую и чистейшую гармонию как в физическом, так и в нравственном отношении. У всех остальных людей обыкновенно в их внутренней жизни бывает дисгармония. У кого вы встретите полное согласие между двумя полюсами духовной жизни – разумом и чувством, головой и сердцем, двумя силами нравственной жизни – мыслью и волей?

Но у Иисуса Христа мы находим полное согласие их: здесь господствует совершенная гармония духовной жизни. Внутренняя Его жизнь исполнена абсолютного мира. Мы не можем представить себе, чтобы в Нем какая-нибудь отдельная душевная способность превышала и подавляла другие, но внутреннем духовном расположении и настроении у Него господствует полная равномерность; то же самое – и во всей Его духовной и нравственной деятельности.

Это была вполне гармоническая человеческая жизнь. Он всецело представлял Собой любовь, сердце и чувство, и в то же время – ум, ясность и высоту духа. Чувствование и мышление у Него действовали нераздельно друг от друга. Над всем этим возвышалась величайшая жизненность чувств и ощущений, мыслей и волевых настроений, и, тем не менее, оживленность Его внутренней жизни никогда не переходила в повышенную возбужденность; напротив, псе в ней представляло собой тихое величие, мирную простоту, возвышенную гармонию».

Христос был свободен от всякой односторонности, которая составляет силу и слабость великих людей. Он не был человеком одной какой-нибудь идеи или добродетели, господствующей над всеми остальными. Нравственные силы Его были так уравновешены, а духовные качества так соразмерялись одно с другим, что ни одно из них не возвышалось над другим, ни одно не переходило в крайность и ни одно не ослабевало из-за недостатка другого.

Сила одного ограничивалась у Него противоположным величием другого, почему и охранялось от всяких крайностей. Проявления Его характера никогда не теряли соразмерности и равновесия и поэтому никогда не нуждались в восстановлении границ и в приведении к прежнему порядку. Все в Нем было совершенно здорово, и Он всегда был один и тот же с начала и до конца.

Христос всегда был одинаково далек от крайностей законника, приверженца строгого благочестия, аскета и энтузиаста. При Своем строжайшем подчинении закону Он всегда был вполне свободен; при всем энтузиазме Он был всегда спокоен, воздержан и вполне владел Собой; несмотря на все Свое одинаково возвышенное положение над всеми предметами здешнего мира, Он обращался свободно и непринужденно со всеми людьми, мужчинами и женщинами, ел с мытарями и грешниками, принимал участие в свадебном пиршестве, проливал слезы у гроба Своего друга, любовался Божией природой, восхищался красотой лилии и приводил в пример труд земледельца для наглядного объяснения возвышеннейших истин царства Божия.

Добродетель Его была здоровая, твердая, сильная и в то же время добродушная, общительная и истинно человеческая; никогда не была она мрачной и отталкивающей, а всегда находилась в полной гармонии со всеми невинными радостями и весельем: Он, Чистейший и Святейший из всех людей, претворяет воду в вино, позволяет встретить блудного сына в доме его отца с пением и ликованием и возбуждает язвительные упреки Своих противников в том, что Он – человек, который любит есть и пить вино (Мф.11:19).

Его ревность к Своему призванию никогда не переходила в страсть или раздражение; Его благоволение никогда не переходило в слабость; Его твердость не переходила в упрямство, а Его нежность – в сентиментальность. Его чувство, свободное от всего мирского, никогда ничего не знало о равнодушии или необщительности; Его достоинство не имело ничего общего с гордостью и надменностью; Его снисхождение было чуждо неуместной доверчивости; Его самоотвержение было далеко от угрюмости; Он соединял в Себе невинность дитяти с достоинством мужа, всеобъемлющую ревность к Богу – с горячим участием к благополучию людей.

В Нем одном нежная любовь к грешникам соединялась с неутомимой строгостью к самому греху; Его повелевающее достоинство соединялось с самым привлекательным смирением и непритязательностью; безбоязненная бодрость духа – с мудрой предусмотрительностью и непреклонная твердость – с изумительной кротостью и мягкостью.

Вполне справедливо Христа сравнивают со львом (см. Быт.49:9) в отношении Его силы и с агнцем (см. Ин.1:29) в отношении Его кротости. Он обладал в равной степени и мудростью змеи и простотою голубя (см. Мф.10:16). Он принес в мир меч для борьбы со злом во всех его проявлениях и в то же время мир, которого мир не мог дать; Он был деятельнейший и в то же время спокойнейший обновитель человечества; Он пришел на землю для исполнения каждой буквы закона и в то же время все сделал вновь.

Та же самая рука, которая изгоняла торговцев-невежд из храма (см. Мф.21:12), благословляла детей (см. Мф.19:14–15), исцеляла прокаженных (см. Мф.8:2; Лк.17:12) и поддерживала утопающего ученика (см. Мф.14:30). То же самое ухо, которое слышало голос благословения с неба (см. Мф.3:17, 17:5), было открыто и для тихого плача кровоточивой женщины (см. Мк.5:27–29); те же уста, которые изрекали страшное горе лицемерам (см. Мф.23:13–16), осуждали нечистые побуждения и безжалостные мысли наравне с открытым преступлением, – эти же уста признавали блаженной нищету духа (см. Мф.5:3), произносили прощение грехов нарушительнице супружеской верности (см. Ин.8:7–11) и молились за убийц (см. Лк.23:34). Те же очи, которые созерцали Божии тайны и проникали в сердца людей, проливали слезы сострадания над неблагодарным Иерусалимом (см. Мф.23:37) и слезы дружбы при гробе Лазаря (см. Ин.11:35).

Конечно, мы имеем здесь вполне противоположные черты характера, но отнюдь не противоречия. Все это походит на различные проявления Божественного могущества и благости, которые равно открываются нам в буре и в сиянии солнца, в подымающихся к небесам Альпах и в цветке долины, в беспредельном океане и в чистой капле утренней росы. Противоположные черты могут резко разделяться и расходиться лишь в несовершенном человеке, но они гармонически соединяются во Христе, этом всеобщем Образце для всех нас.

Глава IX. Страдания Иисуса Христа

Христос соединил в Себе как все высокие добродетели, которые проявляются внешне активно, так и противоположные им. Он же оставил нам настоящий пример для всякого истинного мученичества.

Ни один характер не может достигнуть совершенства без борьбы и страданий, и благородная смерть есть венец благородной жизни. Эдмунд Борг сказал однажды в английском парламенте, обращаясь к Фоксу: «Позор и бесчестие есть необходимые ингредиенты всякой истинной славы. Клевета и злословие существенно принадлежат победе».

Древние греки и римляне удивлялись честному человеку и его борьбе с несчастьями и злополучиями, как зрелищу, достойному богов. Платон описывает праведника как человека, который не делает ничего несправедливого, но дела которого внешне имеют вид величайшей несправедливости, и который доказывает свою праведность твердым, терпеливым перенесением всех клевет и злословий до самой смерти. Он говорит: «Когда такой праведник явится когда-нибудь на земле, то его будут бичевать и мучить, свяжут, лишат зрения, и после всех поруганий, которые он вынужден будет претерпеть, он будет пригвожден к столбу».7 Немудрено, что Отцы Церкви, также как и богословы новейшего времени, усматривают в этом примечательном месте поразительную параллель с гл. 53 Книги пророка Исайи и бессознательное предсказание страданий Христа.

Но все же, как далеко отстоит этот отвлеченный идеал великого греческого философа от той действительности, которая произошла спустя три столетия после его смерти! Великие мужи нашего мира, которые превосходят самих себя при особых воодушевляющих обстоятельствах, возвышаясь над собственным уровнем, и смело поднимают свое чело перед намного превосходящей их силой, – как часто эти люди теряют свою устойчивость в обыденной жизни и делаются нетерпеливыми при встрече с самыми ничтожными препятствиями!

Вспомним хотя бы о Наполеоне, когда он во главе своих победоносных легионов стоял у руля своей громадной империи, и представим себе его же после битвы при Ватерлоо и на острове святой Елены. Пример внутренней высоты, какой достигало древнее язычество, а также современный нам человеческий героизм, есть форма стоицизма, который предпринимает и выдерживает борьбу с жизнью, ее нуждами и злоключениями в духе высокомерного презрения и бесчувственного равнодушия, который отвергает всякое восприятие впечатлений и является, в сущности, не чем иным, как особой формой эгоизма и гордости.

Совершенно иной, бесконечно высший образец видим мы в учении Христа, учении, неизвестном до Него и непревзойденном после Него, если не считать слабого подражания Его примеру со стороны Его последователей. Он полностью ниспроверг древнюю философию и убедил мир, что всепрощающая любовь к врагам, святость и смирение, молчаливое и безропотное страдание и радостное подчинение святой Божественной воле есть истинный венец настоящего нравственного величия.

«Если, – говорит Он, – согрешит против тебя брат твой, выговори ему; и если покается, прости ему». И если семь раз в день согрешит против тебя и семь раз в день обратится и скажет: каюсь; прости ему (Лк.17:3–4). Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас (см. Мф.5:44) – вот поистине возвышенное учение!

Страдающая добродетель Христа проявилась не только в последних событиях Его земной жизни. Наша жизнь вообще окружена на каждом шагу всевозможными испытаниями, заботами и препятствиями, причем эти обстоятельства должны служить нам средством воспитания, развивающим все наши способности и испытывающим нашу действительную силу. Так было и в жизни Христа. В продолжение всего времени Своего уничиженного состояния Он был полон немощи и болезни (Ис.53:4) и к тому же должен был претерпеть поругания от грешников (Евр.12:3). Он был беден, терпел голод и изнурение. Он подвергался искушению от дьявола. Весь Его жизненный путь был с самого начала загроможден непреодолимыми, как это казалось, препятствиями.

Его речи и чудеса возбуждали непримиримую ненависть мира, которая, в конце концов, дошла до кровавого решения умертвить Его. Фарисеи и саддукеи в общей всем им ненависти к Иисусу забывали свои раздоры и препирательства. Они отвергали или искажали Его учение; расставляли Ему сети своими коварными вопросами; называли Его любящим есть и пить вино (см. Мф.11:19) из-за того, что Он ел и пил с другими людьми, а не с ними одними; называли сообщником грешников и мытарей по причине Его снисходившей и до них любви и доброты; говорили про Него, что Он позорит субботу, когда Он в субботу делал добро; они бросали Ему в лицо названия сумасшедший и богохульник (см. Мф.9:3, 26:65), так как Он уверял их в Своем единодушии с Отцом, и производили Его чудеса от Вельзевула, начальника бесов.

Простой народ, хотя и изумлялся Его мудрости и Его делам, с презрением указывал на Его происхождение. Его родина и Его родной город отказывали Ему в чести признать Его пророком. Даже братья Его, как мы это читаем, не верили в Него (Ин.7:5) и в своем нетерпеливом требовании основания царства земного порицали в Нем Его беспритязательное поведение.

Его апостолы и ученики, несмотря на все их глубокое благоговение пред Ним, несмотря на их веру в Его Божественное происхождение и небесное посланничество, являлись громадным испытанием в терпении даже для такого учителя, который обладал бы гораздо меньшей проницательностью, чем Христос.

Все они не были чужды предрассудков своего времени и своего народа и решительно отказывались понимать Его слова иначе, как совершенно в обратном смысле. К этому мы должны еще прибавить все те муки Христа, которые имели своим источником Его сострадание к человеческой беспомощности, на каждом шагу в самых разнообразных формах приходившей в соприкосновение с Ним.

Мы можем себе представить, какое это было испытание для чистейшего, любвеобильнейшего и полного величайшего благоволения к людям Существа – дышать более чем тридцать лет этим зараженным воздухом падшего мира, видеть постоянные обнаружения греховных страстей, слышать вечные сетования человечества, которые достигали Его ушей, приходить в личное соприкосновение со слепыми, хромыми, глухими, расслабленными, лунатиками, бесноватыми, мертвыми и испытывать на Себе натиск со стороны болезней, забот, печалей и предсмертной борьбы.

Какими словами опишем мы Его страдания, ни одна минута которых не может быть сравнена с какими-либо другими страданиями! Только словами пророка мы можем выразить их единственное в своем роде величие: Я топтал точило один, и из народа никого не было со Мною (Ис.63:3). Если великие люди, возвышаясь над обыкновенным уровнем в высоких полетах своей мысли или в своих благородных деяниях, занимают одинокое положение, то насколько более одинок был Иисус, этот Чистейший и Святейший из сынов человеческих! Чем больше человек приближается к своему нравственному совершенству, тем сильнее становятся впечатления, производимые на него грехом, злом и печалью, и тем более сильную скорбь ощущает он в этом испорченном мире. Но ни один человек не страдал так невинно, так несправедливо и так глубоко, как Иисус Христос.

В тесном промежутке немногих часов развивается перед нашими глазами трагедия, исполненная всеобщего значения, – трагедия, в которой соединяются все виды человеческой слабости, дьявольской злобы, неблагодарности, предательства, оскорбления, поругания, насмешек, телесного и духовного страха и мучений и которая завершается позорнейшей смертью, какая только была известна иудеям и язычникам, – смертью раба и злодея.

Народ и правительство соединились против Того, Кто пришел сделать их блаженными. Его собственные ученики оставляют Его: Петр отрекся от Него; Иуда, по внушению дьявола, предал Его. Правители народа осуждают Его, приговаривая к смерти, грубые солдаты издеваются над Ним, а неистовствующий народ кричит: Распни, распни Его! Ночью Его хватают, таскают от судилища к судилищу, возлагают терновый венец, издеваются над Ним, бичуют, бьют, плюют в лицо и как раба и преступника распинают Его между двумя разбойниками.

Как же перенес Христос все эти малые и великие испытания жизни и смерть на Кресте? Вспомним, прежде всего, о том, что Он не был похож на стоиков, с их ледяным хладнокровием, с их неестественным и отталкивающим видом добродетели,– Он имел нежнейшее чувство, глубочайшее сострадание ко всякому человеческому горю и бедствию; вспомним Его слезы, пролитые при гробе друга и во время душевной борьбы в Гефсимании; вспомним, наконец, Его последний предсмертный час, в который Он позаботился о Своей Матери, приготовляя Ей пристанище. Но вместе с этой воистину человеческой нежностью и отзывчивостью Он всегда соединял невыразимое величие достоинства, высокое самообладание и ничем ненарушимое спокойствие духа.

Страдания Христа запечатлены таким величием, что всякое сострадание и сожаление с нашей стороны были бы совершенно неуместны и не согласовались бы с тем чувством удивления и благоговения перед Его духовными качествами, которым мы обязаны Ему за эти высокие минуты. Мы сразу чувствуем всю силу Его слов, обращенных к иерусалимским женам, которые оплакивали Его скорбный путь на Голгофу: Не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших (Лк.23:28). Он никогда не проявлял раздражительности, хотя в это время вел борьбу со всем грешным миром. Он ясно и отчетливо предвидел Свои страдания и неоднократно предсказывал их Своим ученикам.

И все же Христос никогда не роптал, никогда не выражал неудовольствия, негодования или раскаяния. Он ни на одну минуту не становился малодушным, не терял присутствия духа и не сердился, но всегда был исполнен безграничной уверенности в том, что все устрояется ко благу Промыслом Его Небесного Отца. Его спокойствие во время бури на море, когда Его собственные ученики трепетали и дрожали в отчаянии, чувствуя себя на краю cмерти, есть прекрасное изображение небесного состояния Его Духа. Все, что Он делал со спокойным достоинством и уверенностью, решительно никогда не рассчитывая на эффект, всегда сильно действовало на окружающих и смиряло их возбуждение.

Он никогда не искал благосклонности мира, не обращал внимания на его одобрение и менее всего боялся его угроз. Как солнце возвышается над облаками, так возвышался Он в Своем Божественном спокойствии над человеческими страстями, искушениями и треволнениями, отстраняя их далеко от Себя. Он всегда был исполнен мирного настроения, даже в час Своей разлуки с миром, в ту мрачную и торжественную ночь, когда Он сказал Своим испуганным ученикам: Мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не так, как мир дает, Я даю вам. Да не смущается сердце ваше и да не устрашается (Ин.14:27). Он никогда не был несчастным, но всегда был исполнен той внутренней радости, которую и завещал ученикам в Своей возвышеннейшей молитве к Небесному Отцу: Ныне же к Тебе иду, и сие говорю в мире, чтобы имели в себе радость Мою совершенную (Ин.17:13).

При всем Своем строгом порицании фарисеев Он никогда не доходил до осуждения личностей. Он всегда воздавал добром за зло. Он простил Петру его отречение и, несомненно, простил бы Иуду, если бы тот с искренним раскаянием искал этого прощения. Даже на Кресте из Его уст исходила только просьба о помиловании тех несчастных, которые вонзали гвозди в Его руки и ноги: Отче! прости им, ибо не знают, что делают (Лк.23:34).

Он не искал мученичества и не ускорял его наступление, как это делали многие мученики по примеру св. Игнатия Богоносца в своем воодушевлении, но спокойно и терпеливо ожидал часа, определенного волей Его Небесного Отца. Когда же наступил этот час, с каким самообладанием и спокойствием, с какой силой и смирением, с каким величием и кротостью прошел Он через его мрак и искушения! Стоя пленником перед Пилатом, представителем римской императорской власти, Он объявил Себя Царем истины и заставил наместника дрожать перед Собой (см. Ин.18:37; Мф.27:19; Мф.27:24). Обвиняемый в преступлении перед судом первосвященника, Он говорил здесь с достоинством и величием Судии мира (Мф.26:64). Уже в борьбе со смертью на Кресте Он даровал кающемуся разбойнику место в раю (Лк.23:43).

Начиная с борьбы в Гефсимании, когда Он, преодолевая чувство сострадания к всеобщей вине человеческого рода, молился: Отче! О, если бы Ты благоволил пронестъ чашу сию мимо Меня! (Лк.22:42) – и тотчас же присовокупил: впрочем, не Моя воля, но Твоя да будет, – и оканчивая победоносным воззванием на Кресте: Совершилось! – каждое слово и каждое действие во всей истории страдания Христа запечатлены особым невыразимым значением. Его полное достоинства молчание перед судилищем врагов и перед неистовствующей толпой, когда Он, как безгласый агнец перед стригущим Его, не открыл уст Своих (Ис.53:7), представляется нам гораздо более убедительным, чем самая сильная защитительная речь.

Мы напрасно стали бы искать в истории параллели этому явлению у всех мудрецов, древних или современных. Даже Руссо должен был сознаться, что «если Сократ страдал и умер как философ, то Христос страдал и умер как Бог». Чем ближе мы подходим к страданиям Христа, тем больше мы чувствуем, что их нельзя сравнить ни с какими другими страданиями, и тем больше убеждаемся, что Праведник умер за неправедных, Святой – за грешников и что Он смыл Своей Кровью вину падшего мира.

Мы чувствуем и благоговейно преклоняемся перед умилостивительной Жертвой бесконечной любви. Уже одна простая мысль о сострадающем нам Богочеловеке, Спасителе человеческого рода от ига греха и смерти сама по себе полна невыразимого величия и непреодолимой притягательной силы. Что же сказать о фактической действительности? Поистине это тайна, которую мы не можем вполне постичь, хотя и чувствуем с несомненностью, что она Божественного происхождения и свойства, – тайна настолько благотворная и плодотворная по своим последствиям, что голова и сердце невольно преклоняются перед ней в благоговейном прославлении, наполняясь радостью и благодарностью.

Страдания и крестная смерть Иисуса не находят себе параллели; единственные и одинокие стоят они в своей славе и останутся такими же, какими они были восемнадцать столетий тому назад: священнейшей темой для размышлений, величайшим примером страждущей добродетели, сильнейшим орудием против греха и дьявола и, наконец, глубочайшим источником утешения для всех благородных людей.

Глава Х. Характер Иисуса Христа есть величайшее нравственное чудо истории

Таков был Иисус Христос, истинный Человек по телу, душе и духу, и все же отличавшийся от всех других людей Своим характером, абсолютно единственным и оригинальным, начиная со Своего нежного детства и кончая зрелой возмужалостью. Он жил и действовал в неразрывном единении с Богом, изливая чистейшую человеческую любовь, свободный от какого бы то ни было греха и заблуждения, невинный и Святой, учащий всем добродетелям в их полнейшей гармоничной связи и Сам исполняющий их, одинокий в Своем служении благороднейшим целям, запечатлевающий Свою чистую жизнь возвышенной смертью и с этой стороны признанный всеми и навсегда единственным совершенным Образцом всех добродетелей и святости!

Всякое человеческое величие теряет свою цену при внимательном рассмотрении, но характер Христа, чем глубже мы Его изучаем, тем более становится в наших глазах чистым, целительным и святым. Вся история и вся поэзия ни до Христа, ни после Него не дали ничего такого, что бы только хоть приближалось к Его характеру, исключая слабое подражание Ему со стороны Его последователей.

Ни один биограф, моралист или художник не сумел бы удовлетворительно изобразить всю красоту и всю святость, которой сияет Айк Иисуса Христа. Мы чувствуем, что этот Лик дает нечто бесконечно большее, чем могут передать все образы и представления, исходят ли они от пера и кисти человека или языка Ангела. С таким же успехом мы могли бы попытаться вычерпать воды широкого океана, отводя их в маленький колодец, или нарисовать чернилами блеск восходящего солнца или ночное звездное небо. Ни одно изображение Спасителя, хотя бы оно было произведением мастерской руки Рафаэля, Дюрера или Рубенса, никакой эпос, хотя бы он был творением гения Данте, Мильтона или Клопштока, не в состоянии улучшить безыскусственный рассказ Евангелия, единственная и всемогущая сила которого заключается в истине.

В настоящем случае истина, несомненно, удивительнее и сильнее, чем поэзия, и лучше всего говорит сама за себя без всяких объяснений, комментариев или восхвалений. Здесь, и только здесь, высочайшее совершенство искусства остается позади исторической истины, и поэтическая фантазия не находит себе применения для идеализирования действительности, потому что только здесь мы имеем в живой реальности единственный абсолютный идеал.

Уже одно это соображение должно, как мне кажется, вполне удовлетворительно убедить размышляющий ум в том, что характер Христа, хотя он вполне естественный и человеческий, все же высоко поднимается над уровнем обыкновенных людей и не может быть поставлен в один разряд с самым светлыми и великими представителями нашего рода.

Такое же убеждение, более или менее ясное, проникло и в среду противников христианства, а также привилось и многим великим мировым умам и приобретает себе все больше и больше сторонников среди тех, кто не закрывает глаза перед светом истины и перед силой фактов. Жан Жак Руссо, один из главных представителей просвещения XVIII столетия во Франции, откровенно сознается в своем «Эмиле», что Сократ и Христос также мало подлежат сравнению, как мудрец и Бог.

Наполеон I, сердце которого хотя и было совершенно чуждо религии, все же увидел своим проницательным орлиным взором, что Христос стоит выше обыкновенного человека и что мысль о Божестве Христа, однажды признанная, делает всю систему христианства такой же ясной и точной, как математическая истина. Здесь я основываюсь на замечательном мнении Наполеона, высказанном им на острове св. Елены. Конечно, это мнение при передаче могло быть слегка изменено или усилено, но все же оно носит на себе несомненный отпечаток мыслей и слога Наполеона.

Гете, этот самый универсальный, жизнерадостный и самостоятельный между всеми поэтами новейшего времени, называет Христа «Божественным Человеком», «Святым» и считает Его примером и образцом для людей. Жан Поль, один из величайших немецких юмористов, выражает такими словами преклонение своего гения перед Иисусом Христом: «Он – Чистейший из величайших среди чистейших, Он Тот, Кто потряс все земные царства Своей пронзенной рукой, Кто дал потоку столетий новое русло, Кто и в настоящую пору повелевает временами».8

Фома Карлейль, британец, преклоняющийся исключительно перед героями, не нашел среди всех героев древнего и современного мира ни одного, кто хоть сколько-нибудь напоминал бы Христа. Он называет жизнь Христа «совершенной, идеальной поэмой», а Его Самого – «величайшим из всех героев». Не называя Его прямо по имени, он предоставляет читателю в священном безмолвии размышлять об этом высоком предмете.

Эрнест Ренан, знаменитый французский критик и ориенталист, рассматривающий Христа с точки зрения пантеистического натурализма и отвергающий все чудеса евангельской истории, все-таки вынужден назвать Христа «Человеком колоссальных измерений, Человеком несравнимым, Которому общее сознание дало титул Сына Божия, титул вполне заслуженный, так как Он двинул религию вперед несомненно в гораздо большей степени, чем кто-либо из деятелей прошлого времени, и, вероятно, никто не подвинет вперед религию быстрее и в будущем».

Он заканчивает свою «Жизнь Иисуса» следующим замечательным признанием: «Что бы нам ни представляло будущее, хотя бы нечто самое поразительное, Иисус никогда не будет превзойден. Его почитание будет беспрерывно увеличиваться, не переставая быть вечно юным; Его история во все времена будет вызывать слезы; Его страдания будут всегда смягчать благороднейшие сердца; все грядущие века будут возвещать, что среди сынов человеческих никогда не родилось дитя выше Иисуса».9

Доктор Баур, старый учитель скептической Тюбингенской школы, один из самых замечательных и серьезных ученых среди современных противников церковной веры, после критических изысканий своей долгой, чрезвычайно трудолюбивой жизни пришел, наконец, к тому заключению, что Лицо Христа остается величайшей тайной в истории и что все всемирно-историческое значение христианства утверждается именно на Его Личности.10

Да, Лицо Христа на самом деле есть великая, но вместе с тем благая тайна. Она не может быть объяснена простыми гуманитарными принципами, не может быть производима из каких-либо нравственных и умственных сил того времени, в которое жил Христос. Напротив, эта тайна стоит в резком контрасте с окружающим иудейским и языческим миром, который представлял из себя только печальную картину внутреннего упадка и вскоре после того превратился в развалины, благодаря новому нравственному творению распятого Иисуса Назарянина.

Христос есть абсолютное и необъяснимое исключение из общего опыта всего человеческого рода. Он есть великое центральное чудо всей евангельской истории. Все Его чудеса являются только естественным и необходимым проявлением Его чудесной Личности, почему и совершались Им с такой же легкостью, с какой мы совершаем самые обыкновенные дела нашей жизни. Евангелие от Иоанна называет эти чудеса совершенно просто и справедливо Его делами (см. Ин.14:12).

В самом деле, было бы очень странно, если бы Христос, будучи Сам чудом, не совершил бы никаких чудес. Здесь именно и обнаруживаются слабость логики и близорукость тех неверующих, которые, признав в Лице и существе Христа нечто необычайное, в то же время отрицают Его необыкновенные дела. Они допускают причину, отвергая соответствующее ей действие, и приводят в разлад Лицо Христа с Его делами или Его дела с Его Лицом. Ожидать обыкновенных дел от такого необыкновенного Существа, как Христос, – все равно, что от солнца ожидать распространения мрака.

Лицо Христа объясняет все чудесные события в Его истории и представляет достаточное основание для всех Его действий. Если Христос обладал такой силой над всеми душами и до сих пор так постоянно действует на все христианство, то неужели эта сила не могла также простираться на низшие сферы жизни? Что составляло для Него, который Сам был Воскресение и Жизнь для всего человеческого рода, вызвать мертвеца из гроба? Разве могла такая неземная жизнь, какой была Его жизнь, и такая неземная смерть окончиться иначе, как абсолютной победой над смертью и вознесением на небо, Его истинное и первоначальное Отечество?

Все сверхъестественное и небесное в Христе – мы не должны этого забывать – не было Божиим даром как у апостолов и пророков, но было присуще Ему и проявлялось в постоянном тайном или явном действии существовавшей в Нем силы. Внутренняя сила жила и действовала в Нем и исходила от Него, так что даже одно прикосновение к краю Его одежды имело целебное действие (см. Мф.9:20; Мф.9:22). Эта сила рождала веру, которая образовывала между Ним и душой верующего неразрывную связь. Он был истинный Шехина11 и блистал во всей Своей славе не перед толпой и не перед неверующими фарисеями и книжниками, но только тогда, когда был наедине со Своим Небесным Отцом или когда в темную ночь ходил по морским волнам, утишая бурю и укрепляя веру испуганного Петра (см. Мф.14:31), или во время Своего Преображения на горе, беседуя с Моисеем и Илией перед тремя Своими возлюбленными учениками (см. Мф.17:2; Мф.17:4).

Таким образом, все приводит нас к заключению, что Христос был Существо естественное, человеческое, но в то же время истинно сверхъестественное и Божественное. Его чудесный характер является единственным разумным и удовлетворительным объяснением того факта, что во Христе, действительно, обитала полнота Божества телесно (Кол.2:9). К такому же выводу приведет нас и то свидетельство, которое Христос дает Сам о Себе.

Глава XI. Свидетельство Христа о Самом Себе

Лицо Христово, как мы уже сказали, есть великая тайна. Существует только одно разумное объяснение этой тайны, которое мы находим в собственном свидетельстве Христа о Своем сверхчеловеческом происхождении и сущности. Это свидетельство имеет право на величайшее внимание и на совершенное доверие к нему, по причине абсолютной правдивости Свидетеля, а также по причине искренности, которая никогда и никем не была оспорена и не может быть отрицаема без того, чтобы не разрушилось тотчас же все основание, т. е. всеми признанные Его нравственная чистота и величие. Христос положительно и неопровержимо утверждает Свое человечество, называя Себя в Евангелии около восьмидесяти раз Сыном Человеческим.

Это выражение, которым Христос, с одной стороны, ставит Себя на один уровень со всем человеческим родом, как плоть от нашей плоти и кость от нашей кости, с другой стороны, дает нам почувствовать, что Он более чем обыкновенный индивидуум, что Он не только обыкновенный сын человеческий, как и все другие потомки Адама, но именно Сын Человеческий – Человек в самом высоком смысле этого слова, идеальный, единственный в своем роде, второй Адам, пришедший с неба, Глава нового и высшего порядка человеческого рода, Царь Израиля, Мессия.12

То же самое, по существу, хотя и менее ясно по форме, выражается в родственном названии Сын Давидов, которое часто прилагается к Христу как общепринятое обозначение обетованного Мессии, Царя Израилева – так Его называли два слепца, хананейская жена и вообще народ (см. Мф.9:27, 15:22, 12:23, 21:9, 22:42).

Название Сын Человеческий ни в коем случае не выражает, как многие это утверждают, унижения Христа или самоумаления Его, а выражает скорее Его возвышение над общим уровнем и осуществленный в Нем и через Него идеал человеческой природы с ее нравственной и религиозной стороны. Такое толкование оправдывается и грамматически, по причине употребления в греческом языке определенного члена, и исторически, так как такое выражение встречается у пророка Даниила (см. Дан.7:13), где он обозначает Мессию как Владыку одного вечного всеобщего царства.

Кроме того, это выражение объясняется само собой как самое естественное и вполне определенное в следующих местах: Отныне будете видеть небо отверстъш и Ангелов Божиих, восходящих и нисходящих к Сыну Человеческому (Ин.1:51); Сын Человеческий имеет власть на земле прощать грехи (Мф.9:6 и Мк.2:10) Сын Человеческий есть господин и субботы (Мф.12:8 и Мк.2:28); если не будете, есть плоти Сына Человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в себе жизни (Ин.6:53); Сын Человеческий пришел взыскать и спасти погибшее (Мф.18:11; Лк29:10); Сын Человеческий придет во славе Отца Своего (Мф.29:28, 24:30, 25:31, 26:64; Лк.21:27 и 36); и дал Ему власть производить суд, потому что Он есть Сын Человеческий (Ин.5:27).

Даже те места, на которые ссылаются как на подтверждающие иные воззрения, заключают в себе при нашем толковании более величавую силу и красоту, так как, благодаря своему контрасту, показывают в самом ярком свете добровольное снисшествие Христа на землю и Его уничижение. Так, например, когда Он говорит: Лисицы имеют норы, и птицы небесные гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову (Лк.9:58), или: Кто хочет между вами быть первым, да будет вам рабом, так как и Сын Человеческий не для того пришел, чтобы Ему служили, но чтобы послужить и отдать душу Свою для искупления многих (Мф.20:27 и 28).

Таким образом, человечество Христа, в своем возвышении над обыкновенным человечеством и в своем снисхождении до него ради его возвышения и спасения, уже представляет собой свидетельство о Его Божестве. Но Христос называет Себя Сам и очень часто называется также Своими учениками в собственном смысле Сыном Божиим. Он не просто Сын Божий, подобно Архангелам, Ангелам, Властям и спасенным людям, но Сын Божий в собственном смысле, как ни одно другое разумное существо никогда не было и не может быть, так как такое существо делается Сыном. Божиим только как творение Божие или через усыновление посредством нового духовного рождения и может владеть этим правом в зависимости от абсолютного и вечного сыновства Христа (Мф.11:27, 21:37, 22:42, 26:63 и след.; 27:43; Мк.12:6, 13:32, 14:62; Лк.10:22; Ин.8:19–26, 9:35–38, 10:36, 11:4, 14:13, 17:1, 19:7).

Христос есть Единородный Сын Божий (Ин.1:18), как Его называет Его возлюбленный ученик, или «рожденный от вечности Сын из существа Отчего», как выражаются древние вселенские богословы. В этом высоком смысле ученики Христовы добровольно присвоили Ему это название (Мф.16:16; Мк.3:11; Ин.1:34, 49, 9:27, 20:31; также и многие места в Деяниях апостольских и Посланиях, где выражение Сын Божий так же часто встречается, как и выражение, Сын Человеческий в Евангелии), и Христос не отклоняет его от Себя, а Бог Отец Сам называет Его так при Крещении и Преображении (Мф.3:17; Лк.3:22; Мф.17:5; Лк.9:35).

Важно также и то, что в то время как Христос учит нас называть Бога Отец наш, Он Сам всегда называл Его Мой Отец, так как с Богом Отцом у Него особые отношения, высоко поднимающие Его над обыкновенным уровнем человеческих сынов, делающихся таковыми исключительно через возрождение и усыновление.

Христос основывает все Свое учение, как и Свое царство, на Своем Лице; Его Богочеловеческое Лицо есть всегдашняя тема и предмет Его проповеди. Он Сам есть Евангелие («благая весть»), И все это Он делает, не имея и отдаленнейшего побуждения гордости, тщеславия или честолюбия, но исключительно с простотой и авторитетом очевидной истины. Вот почему Его слова имеют такую непреодолимую власть над сердцами. Истинно, истинно, Я говорю вам... Так говорит Бог в Ветхом Завете, но никто из людей. Поэтому Я и сказал вам, что вы умрете во грехах ваших... (Ин.8:24). Какое величие заключается в этом свидетельстве!

Христос всегда представляет Себя как Существо не от мира сего (Ин.8:23), но как Посланника Божия (см. Евр.3:1) от Бога рожденного, – Существо, которое, хотя и находится на земле, но в то же время пребывает на небе (1Пет.3:22). Он не только возвещает истину, как другие вестники Божии, но и Сам объявляет Себя светом мира (Ин.8:12), Путем, Истиною и Жизнью (Ин.14:6).

Все предано Мне, – говорит Он, – Отцом Моим, и никто не знает Сына, кроме Отца, и Отца не знает никто, кроме Сына и кому Сын хочет открыть (Мф.11:27).13 Он обещает жизнь в высшем и глубочайшем смысле этого слова – именно жизнь вечную всем, кто верит в Него (Ин.3:36, 5:24, 6:40, 47, 50–58, 11:25). Он Сам говорит о Себе, что Он – Христос и Мессия, о Котором свидетельствовали Моисей и древние пророки (Ин.4:26, 5:36, 39; Мф.15:33, 16:16 и след.; 26:63 и след.).

Ввиду близкой смерти Его, после торжественного заклинания Его Живым Богом, иудейский первосвященник от имени освященной, хотя и испорченной теократии, предлагает Ему вопрос: Скажи нам, Ты ли Христос, Сын Божий? – и Он ответил спокойно и внушительно: Ты сказал – и указал на Свое будущее славное возвращение в мир на облаках небесных. Так Он провозглашал Себя в минуту глубочайшего Своего уничижения и видимого торжества сил тьмы Господом и Судией мира (Мф.26:63–65).14

Первосвященник понял смысл этого торжественного заявления лучше, чем многие новейшие комментаторы: он разорвал свои первосвященнические одежды и воскликнул с негодованием, весь содрогаясь от ужаса: Он богохульствует! (Мф.26:65).

Иисус неоднократно проявляет Себя как Законодатель Нового и последнего Завета (см. Мф.5:22–24, 28:19–20); Основатель духовного царства, обширного, как вселенная, и постоянного, как вечность (см. Мф.16:19, 27:11; Лк.22:30; Ин.18:36; ср. Дан.7:13; Лк.1:33); Судья, поставленный судить живых и мертвых (Ин.5:22, 25–27; Мф.5:31 и след.); единственный Посредник между Богом и человеком, Спаситель мира (см. Мф.18:11; Лк.9:56, 19:10; Ин.3:17, 5:34, 10:9, 12:47; ср. Лк.1:47, 2:11; Ин.4:42 и след.).

Он расстается со Своими учениками, произнося великие слова, которых одних совершенно достаточно для того, чтобы засвидетельствовать Его Божественность: Дана Мне всякая власть на небе и на земле: итак, идите и научите все народы, крестя их во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, уча их соблюдать все, что Я повелел вам; и се, Я с вами во все дни до скончания века. Аминь (Мф.28:18–20).

Наконец, Христос указывает на Свое отношение к Богу как к Отцу, на единосущность Свою с Богом Отцом и вместе на Свое личное отличие от Отца, соединяя эти понятия со Своими объяснениями о Духе Святом и таким образом приводя нас к учению о Святой Троице.

Христос постоянно отличает Себя от Бога Отца, Который Его послал, дела Которого Он пришел совершить, воле Которого Он подчиняется, силой Которого Он творит чудеса, Которому Он молится и к Которому обращается как самобытное личное Существо. Также ясно отличает Он Себя и от Св. Духа, Который сошел в виде голубя при Его Крещении, Которого Он вдохнул в Своих учеников, Которого обещал им послать и действительно послал как Утешителя и Духа истинной святости, со всей полнотой благодати. Но никогда Христос не делал подобного различия между Собою и Сыном Божиим, а скорее употреблял это выражение, как мы уже заметили, в том смысле, который заключает в себе нечто гораздо большее, чем иудейское представление о Мессии, и нисколько не меньше того, что выражает в себе единосущность и субстанцианальное единство.

Как Сын Божий, Христос утверждает Свое действительное самобытное существование прежде бытия человека, даже прежде сотворения мира, следовательно, и прежде, чем время получило свое начало, так как время появилось вместе с мирозданием.15

В Своей первосвященнической молитве Христос просит о том, чтобы Отец прославил Его славой, которую Он имел у Отца прежде бытия мира (Ин.16:5. Ср. свидетельство апостолов о предсуществовании: Ин.1:1–14; Кол.1:16; Евр.1:2–3). Он принимает Божеские имена и свойства, поскольку они согласны с состоянием Его уничижения, требует и получает Божеские почести: Дабы все чтили Сына, как чтут Отца. Кто не чтит Сына, тот не чтит и Отца, пославшего Его (Ин.5:23). Он неоднократно свободно применяет Свое Божественное право прощать Своим именем грехи. Фарисеи же и книжники со своей точки зрения видели в этом какое- то богохульное притязание (Мф.9:6; Лк.5:20–24; 7:47–48).

Говоря: Мы, Христос ставит Себя на одну высоту с бесконечным величием Иеговы и смело уверяет: Видевший Меня видел Отца (Ин.14:9), Я и Отец одно (Ин.10:30). Это место указывает на нравственное единство всемогущества, которое основывается на единстве Существа. Он соединяет Себя в формуле Крещения с Богом Отцом и с Богом Духом Святым (см. Мф.28:19) и разрешает Фоме от имени всех апостолов сказать Себе: Господь Мой и Бог Мой! (Ин.20:28).

Все эти изумительнейшие и чрезвычайнейшие «притязания» скромнейший и смиреннейший из всех людей, Христос, постоянно и настойчиво заявляет перед всем миром и даже в самый мрачный час Своих страданий, правда, не высокомерным языком, которым обыкновенно говорит бьющее на эффект тщеславие и которым, в силу необходимости, всегда выражается ложная претензия, но вполне естественно, как совершенно правильно оценивающий Сам Себя, как говорил бы законный наследник при дворе отца о проявлениях и происхождении своего царского достоинства. Он никогда не колебался, никогда не сомневался и не оправдывался, не доказывал Своих прав и никогда не снисходил до их разъяснения. Эти права для Христа вполне естественны сами по себе, и их нужно только высказать, чтобы человечество подчинилось им и поверило в них.

Представим себе теперь на мгновение одного из великих и прекрасных учителей человечества, какими были, например, Моисей или пророки, Илия и Иоанн Креститель, или апостолы Павел и Иоанн,– мы не говорим уже о ком-нибудь из Отцов Церкви,– пусть он скажет: Я свет мира (Ин.8:12), Я путь, истина и жизнь (Ин.14:6), Я и Отец одно (Ин.10:30) – и пусть он обратится к людям с таким воззванием: Придите ко мне все (см. Мф.11:28), следуйте за мною чтобы найти жизнь и мир, чего нигде в другом месте не можете найти.

Скажите, не возбудило ли бы все это чувство всеобщего сожаления или негодования? Ни один человек на земле не мог бы высказать хоть малейшее из всего приведенного выше, чтобы тотчас не быть признанным за сумасшедшего или богохульника. 16

Но, исходя из уст Христа, это не возбуждает в нас ни сожаления, ни негодования, ни даже малейшего чувства того, что это как-то неподходяще или неприлично. Мы читаем и слышим эти слова ежедневно без какого-либо недоумения. 17

Они кажутся нам вполне естественными и в изобилии подкрепленными Его в высшей степени необыкновенной жизнью и необыкновенными делами. Здесь нет места ни для малейшего подозрения в тщеславии, гордости или самообольщении. В течение целых восемнадцати столетий миллионы людей всех наций и языков, всех классов и состояний, как ученейших и могущественных, так и самых невежественных и стоящих на низшей ступени общественной жизни, признают инстинктивным чувством, что Христос воистину был тем, кем Он объявлял Себя.

Не есть ли это, в самом деле, в высшей степени замечательный факт? Не видим ли мы в этом победоносное оправдание всех поступков и действий Христа и неопровержимое доказательство истинности Его утверждений? И можем ли мы отвергать истину и отрицать Его Божество, не разрушая вместе с тем в самом основании Его нравственной благости и чистоты, которые признаются всеми, в том числе еретиками и неверующими?

Если Он, мудрейший, лучший, святейший из всех людей, величайший Учитель и Благодетель нашего рода, признанный таковым общим голосом всего мира, Сам признает Себя единым с Отцом и отождествляет Себя по Своей воле и желанию по существу и свойствам с бесконечным Богом в такой степени и в таком смысле, в каких ни один человек, ни один Ангел, ни один Архангел ни на одно мгновение не могли бы и помыслить, не рискуя прослыть за безумных или богохульников,– как можем мы, разумные существа, не расходясь с нашими глубочайшими нравственными и религиозными инстинктами, не повергнуться перед Ним ниц, раз Он принимал Божеское поклонение от Своих ближайших учеников? Мы должны только вместе со святым Фомой, этим представителем тех людей, которые честно ищут и сомневаются, воскликнуть из глубины души: Господь мой и Бог мой!

Это есть свидетельство души, которая христианка по природе, души, сотворенной для Христа, страстно жаждущей Его и не находящей себе никакого удовлетворения в своем бесконечном желании всего истинного, доброго и прекрасного, пока не уверует во Христа – в этот Путь, Истину и Жизнь, вочеловечшегося Бога в Его собственном вечном и нераздельном Лице.

Глава XII. Разбор ложных теорий о Лице Иисуса Христа

Единственное удовлетворительное решение великой проблемы о Лице Христа заключается в свидетельстве Христа о самом Себе и в свидетельстве о Нем нашей души-христианки; другого решения нет и не может быть. Все неверующие или верующие наполовину теории о Лице Христа лишь превращают сверхъестественное чудо, в которое они не хотят верить, в чудо неестественное.

Предположим, что свидетельство Христа о Самом Себе в том смысле, в каком его принимают и понимают все христиане, – ложно. Не было ли бы это большим чудом, чем чудо свидетельствуемой Им истины, и не значило ли бы это чудовищного абсурда? Юм говорит в своем знаменитом сочинении о чудесах: «Если кто-нибудь рассказывает мне, что он видел вновь оживленным умершего человека, то я тотчас рассуждаю сам с собой: вероятнее, что это лицо хочет обмануть меня или что оно само обмануто, или что тот факт, о котором оно мне рассказывало, произошел в действительности.

Я взвешиваю одно чудо против другого чуда, и, смотря по тому, в сторону какого чуда склоняется или поднимается чашка весов, я высказываю свое решение, отвергая всегда большее чудо. Если неправдоподобность свидетельства является удивительнее того события, тогда, и никоим образом не прежде, чем тогда, от меня могут потребовать веры в него». Мы не должны бояться произвести этот опыт и можем его испробовать в настоящем случае относительно Юма и всякого сомневающегося о Лице Христа как о великом чуде.

Мы подвергнем тщательному исследованию различные попытки унитариев, рационалистов и пантеистов объяснить себе характер Христа, не допуская в Нем Божества.

I. Теория унитариев

Полувера древних социниан и новейших унитариев поразительно непоследовательна. Допуская беспорочное совершенство в характере Христа и принимая евангельскую историю за достоверную, до чудес включительно, и в то же время, отрицая Его Божество, унитарии или должны обвинять Иисуса в таких ненормальных преувеличениях Его воображения, которые, без дальнейших слов, уничтожают всякое признание в Его характере нравственного совершенства, или ослабляют и извращают Его свидетельство о Его отношении к Богу до такой степени, что оно делается абсолютно непримиримым с требованиями всякого здравого толкования.

Доктор В.К. Чаннинг, даровитейший и благороднейший представитель современного унитарианства, предпочитает обходить те трудности, которые он не в состоянии разрешить. В своем трактате «О характере Христа» он идет по пути оправдания и защиты Христа как такого чистого и дивного Человека, какого едва ли можно себе представить, и так же далеко, как самый строгий богослов, но все же останавливается на полдороге и обходит молчанием все те необыкновенные изречения Христа, которые необъяснимы по чистогуманитарным и социнианским принципам.

Он доходит, между тем, до порога истинной веры в следующем замечательном месте, которое мы считаем себя вправе привести здесь против его собственной системы: «Я признаюсь,– говорит он,– что если бы я был в состоянии освободиться от мертвящей силы привычки и допустил бы подействовать на себя полному значению следующих мест, как, например: придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас; Я пришел взыскать и спасти погибшее; всякого, кто исповедует Меня пред людьми, исповедую и Я перед Отцом Моим Небесным, а кто отречется от Меня перед людьми, отречется от того и Сын Человеческий, когда придет во славе Отца Своего и святые ангелы с Ним», в доме Отца Моего обителей много, Я иду туда, чтобы приготовить вам место (Мф.11:28, 18:11, 10:32; Ин.14:2), – я говорю, если мне удастся представить своей душе в живых образах великое содержание этих мест, то я чувствую, что прислушиваюсь к такому Существу, которое ни до Него, ни после Него никогда так не говорило на человеческом языке. Меня охватывает священный трепет при сознании того величия, которое выражается в этих простых словах; и когда я привожу это величие в связь с доказательствами чудес Христовых, то я бываю вынужден воскликнуть вместе с сотником: Воистину это Сын Божий! (Мф.27:54)».

Но это еще не все. Мы знаем, что Христос пошел гораздо дальше приведенных здесь цитат: Он прощал Своим именем грехи, Он утверждал, что Он существовал прежде Авраама и прежде начала мира (не в идеальном смысле – в Духе Бога, ибо это не отличало бы Его от Авраама или какого-либо другого создания, но в реальном смысле самосознающей личности).

Он ясно выражал Свои права на Божественные свойства и почести, принимал их и ставил Самого Себя наравне с великим Иеговой. Но как же мог такой Чистый и Святой, такой Скромный и Кроткий, вполне Свободный от всякого фанатизма, что открыто и восторженно признает сам д-р Чаннинг, выражать притязание на то, чем Он в действительности не был? Не лучше ли нам поэтому пойти дальше восклицания сотника, присоединиться к исповеданию Петра и сказать вместе с неверующим Фомой: Господь мой и Бог мой (Ин.20:28).18

Унитарианство придает слишком большое значение своим собственным окончательным выводам и принуждено поэтому прийти к логической дилемме – или отойти назад, к неверующей христологии, или приблизиться к правоверию. Паркер это чувствовал и сознательно пошел по первой дороге. Такой же человек, как Чаннинг, который, несомненно, находился под влиянием святого образа Христа, не мог не колебаться в своем выборе, как мы можем заключить из духа всех его сочинений и из его краткой последней предсмертной речи в Леноксе, Массачусетсе, в 1842 г., когда он сказал: «Учение о воплощенном Слове показывает нам Бога в то время, когда Он действительно соединился с нашей природой и явился нам в человеческом образе, чтобы сделать нас участниками Своего собственного совершенства».

Истолкование, какое дают этим словам апостола Фомы некоторые из богословов-унитаристов, просто нелепо и потому лишь заслуживает внимания, что оно обнаруживает неразрешимую трудность, с которой сталкивается христология унитаристов в данном месте. Слова апостола Фомы: Бог мой! являются выражением удивления перед фактом воскресения.

Чаннинг склоняется здесь к какому-то крайнему арианству и готов допустить в Иисусе полубога, отвергая в то же время Его предвечное существование до начала мира. Но именно в этом и заключается нелепое представление о твари до творения и о существе во времени до начала времени, которое (время) сотворено было не до начала мира, но вместе с миром как форма его бытия.

II. Теория обмана

Неверие врагов христианства, отрицающее все сверхъестественное и чудесное, несомненно, логичнее, чем полуверие, но совершенно неосновательное в своих предположениях, оно ищет точку опоры или в обмане, или в фанатизме, или в поэтической фикции. Это единственно возможные теории для всякого неверия, так что по их опровержении для неверия не остается ничего другого, кроме абсолютного скептицизма, который отказывается от решения проблемы и кончает нигилизмом и отчаянием или же возвращается к старой почтенной вере христианской Церкви всех времен.

Реймарусовское предложение обмана возмущает всякое нравственное чувство и всякий здравый смысл в такой мере, что одно упоминание о нем совершенно достаточно для его осуждения. Ни один ученый, сохранивший в себе чувство приличия и самоуважения, не рискнул бы в настоящее время признавать эту теорию открыто.

Теория обмана высказана была впервые древними языческими противниками христианства: Цельсом во II и императором Юлианом Отступником в IV веках; но это, собственно говоря, были скорее легкомысленные и поверхностные, хотя ловкие и остроумные насмешники, чем серьезные исследователи. Они давно уже опровергнуты: первый – Оригеном, а второй – свт. Кириллом Александрийским. То же относится и к Вольтеру вместе со школой французских атеистов, которые были еще легкомысленнее, но никогда не доходили в своей ненависти к христианству до достойного научного доказательства.

Первая серьезная попытка провести теорию обмана принадлежит одному немцу, а именно, автору анонимных «Вольфенбюттельских отрывков», признанных потом принадлежащими профессору восточных языков гамбурской коллегии Герману Самуилу Реймарусу (ум. в 1786 г.). Его отрывки никогда не были им обнародованы и предназначались только для нескольких его друзей. Лессинг нашел их в Вольфенбюттельской библиотеке и стал их печатать в 1774 году без ведома автора. По его словам, он печатал их не потому, что был с ними согласен, а потому, что хотел пробудить дух исследования.

Этот способ действия Лессинга Земмлер, отец немецкой неологии, остроумно сравнил с поджогом города, сделанным для испытания пожарного насоса. Впоследствии Бруно Бауэр, (которого не надо смешивать с достойным уважения доктором Христианом Бауром) этот богословский хамелеон и вероотступник, попробовал развить эту теорию, чтобы представить Евангелия умышленной выдумкой.

Мы спрашиваем прежде всего во имя логики, здравого человеческого смысла и опыта – как мог обманщик, коварный, своекорыстный и испорченный человек, взять на себя роль благороднейшего человека, какого только когда-либо знала история, и выдержать ее от начала до конца, сохраняя совершеннейшую видимость истины и действительности?

Как мог он, вопреки сильнейшим предрассудкам своего народа и своего времени, создать и претворить в жизнь план, который по нравственному величию и благодетельному превосходству не имел ничего себе подобного, и даже пожертвовать за него собственной жизнью?

Не уменьшается трудность предположения обмана и в том случае, когда упрек в обмане будет снят с Христа и перенесен на Его апостолов и евангелистов, ведь эти люди могли быть всем, но только не пронырливыми лицемерами и обманщиками. Их произведения оставляют в душе каждого беспристрастного читателя непреодолимое впечатление такой безыскусной простоты и честности, какие мы не встретим у ученых или неученых писателей древнего или новейшего времени.

Что во всем мире могло внушить им составление такого безбожного плана, если они знали, что их везде и всюду до самой их смерти будут за него преследовать? Как могли они составить для подобной цели такой заговор и так успешно его осуществить, никогда не выходя из своей роли и не выдавая себя противоречивыми словами и делами?

Или кто из нас может поверить хотя бы на одно мгновение, что сильнейшие умы и благороднейшие сердца величайших богословов, философов, ораторов, государственных деятелей и благодетелей человеческого рода, многие из которых являются опорой Христианской Церкви, – допустили бы себя одурачить какому-нибудь галилейскому плотнику или дюжине неученых рыбаков? Поистине это низкое предположение, до которого доходит здесь неверие, заключает в себе грубейшее оскорбление здравого смысла, равно как и человеческого достоинства.

III. Теория мечтательности и самообольщения

Представлять себе Иисуса Христа человеком самообольщеным или мечтателем, хотя это и менее дико, чем быть приверженцем мнения, изложенного в предыдущем разделе, но все же неразумно, если вспомнить про Его постоянную ясность, спокойствие, самообладание, скромность, достоинство и терпение – все те качества, которые представляют яркую противоположность всему тому, что характеризует мечтателя.

Иудей, современник Христа, который в фанатической мечтательности, вообразил бы себя Мессией и сыном Божиим, наверное, вместо того, чтобы противостоять всем предрассудкам и чаяниям своего народа и разочаровывать своих соотечественников в их временных надеждах, выступил бы, как это позднее и сделал Бар-Кохба, во главе восстания против ненавистного иудеям римского ига и попытался бы восстановить земное царство. Мечтательность, которая в данном случае должна была бы граничить с сумасшествием, наверное, выразилась бы в бурных необдуманных поступках вместо того, чтобы спокойно и терпеливо сносить ожесточенную вражду народных вождей.

Духовная сущность Христа в самом деле удивительна. Он никогда не заблуждался в людях и их поступках; Он никогда не обманывался внешним видом. Он видел человека насквозь, Его духовный взор видел жизнь человеческого сердца в самых сокровенных его тайниках. Он никогда не задавал ненужных, неподходящих вопросов и никогда не давал таких ответов, которые были бы уклончивы или могли бы быть выражены более разумно. Как часто единым кратким словом заставлял Он молчать Своих софистических порицателей, хитрых и придирчивых священников и книжников, словом, которое то как острие проникало в их мозги, то как молния озаряло их совесть, или же мудро обходил расставленные для Него западни!

Когда фарисеи и иродиане задали Ему вопрос: Как Тебе кажется: позволительно ли давать подать кесарю или нет?– имея при этом злое намерение впутать Его в современные политические партийные раздоры, то Он, прозрев их злобу, потребовал от них монет/ с изображением римского императора и сказал, указывая на это изображение: Итак, отдавайте кесарю кесарево, а Божие Богу (Мф.22:17:21), т. е. произнес те слова, которые навсегда разрешили один из труднейших вопросов – вопрос об отношении Церкви к государству, и эти слова можно назвать мудрейшим ответом, который когда-либо давал человек.

Когда саддукеи, отрицавшие воскресение мертвых, задали Ему, как им казалось, озадачивавший с первого раза вопрос о брачных отношениях в загробной жизни, Он разрешил эту мнимую трудность тем, что лишил ее почвы, на которой она утверждалась, и сослался прямо на ту часть Ветхого Завета (см. Исх.3:6), которую они никогда не подвергали сомнению: А о воскресении мертвых не читали ли вы реченного вам Богом: «Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог же не есть Бог мертвых, но живых» (Мф.22:31–32). Этим кратким объяснением Он раскрыл глубочайший смысл, сокрытый в имени Бога, данного Себе Самим Богом, – смысл, которого никто никогда прежде в нем не видел и который, однако, раз обнаруженный, был так ясен, так очевиден, что даже саддукеи принуждены были замолчать, а толпа изумилась.

Когда лицемеры-святоши, надеясь уловить Христа в противоречии со строгостью закона, представили для примера нарушительницу супружеской верности, Он передал это дело суду их собственной совести следующими словами: Кто из вас без греха, первый брось в нее камень; они же, услышавши то и будучи обличаемы совестью, стали уходить один за другим, начиная от старших до последних (Ин.7:7).

Иисус Христос никогда не терял душевного равновесия и ясности мысли; ни в одном из Своих выражений Он ни разу не оскорбил самого совершенного и тонкого вкуса. Неужели же такой разум, чистый как небо, живительный как воздух, острый и проникающий как обоюдоострый меч, мощный и здоровый, всегда Самому Себе верный, может быть способен к роковому обольщению по поводу Самого Себя и Своего призвания?

Послушаем, что говорит об этой теории самый значительный из унитариев. «Упрек в безумном самообольщенном мечтательстве, – говорит д-р Чаннинг, – был бы последним упреком, который направляют на Иисуса. Но где во всей истории Иисуса находим мы хотя бы малейший след этого мечтательства? Неужели откроем мы его в спокойном авторитете Его предписаний, в кротком, благотворном духе Его религии, в той безыскусственной простоте Его речи, с которой Он раскрывает Свои высокие дарования и возвышенные религиозные истины? Или, быть может, мы найдем этот след в Его здравом рассудке, Его глубоком знании людей, которое Он обнаруживает везде и всюду в Своих суждениях и действиях и в Своей оценке людей, с которыми Он приходит в соприкосновение?

Находим ли мы это мечтательство в том странном обстоятельстве, что Он, указывая на Свое право, на власть и могущество в загробном мире, устремляя людские сердца к небу, в то же время никогда не увлекался мечтой и не воспламенял воображение Своих учеников живыми и заманчивыми картинами или подробным описанием той неведомой жизни, которая ожидала их в ином мире? В действительности мы видим, что как бы ни был необычен характер Иисуса, но Он всегда отличался более чем спокойным самообладанием.

Эта черта проходит и через все остальные превосходства Его характера. Как спокойно было благочестие Иисуса! Укажите мне, если вы можете, хотя одно запальчивое страстное выражение Его религиозного чувства. Разве молитва Господня дышит в чем-либо лихорадочным мечтательством? Самое благожелание Христа, хотя и несравнимо серьезное, и глубокое, было всегда спокойно и скромно. Он никогда не терял самообладания в Своем сострадании к другим. Он никогда не пускался в нетерпеливые поспешные предприятия, свойственные человеческому энтузиазму, но всегда делал добро со спокойствием и величием, свойственными Божественному предвидению».

IV. Рационалистическая теория Паулюса

Защитники этой теории могут соглашаться на все, но при этом обвиняют в обмане учеников Христа, ссылаясь на то, что они так были ослеплены характером, словами и делами Иисуса, что приняли Его за Божественное существо, а Его чрезвычайные медицинские познания при излечении больных признали за сверхъестественные чудеса.

Это мнение старого немецкого рационализма.19 Он представлял собой параллель языческому рационализму Эвгемера, философа киринейской школы, считавшего богов греческой мифологии героями, царями и тиранами, которые приобрели себе Божескую честь и поклонение потомства своими высшими познаниями или великими делами.

Это рационалистическое объяснение, впервые приложенное Эйхгорном и другими к чудесам Ветхого Завета, получило свое полное развитие и применение к евангельской истории, приукрашенное видом необычайной учености и остроумия у гейдельбергского профессора X. Е. Г. Паулюса.

Этот немецкий Эвгемер признает евангельскую историю за действительную, но критически разграничивает то, что он называет фактами, и то, что он считает намерениями и мнениями действующего или рассказывающего лица, т. е. объясняет ее одними лишь естественными причинами и сводит ее всю к чему-то обыденному. Другими словами, сверхъестественные события, о которых евангелисты рассказывают с такой чистосердечной верой, есть, по его мнению, не что иное, как ошибочное понимание и невинные исторические вольности и преувеличения обыкновенных фактов, не выходящих из ряда явлений, ограниченных пределами законов природы.

Иногда, по его мнению, погрешность зависит исключительно от читателя или толкователя, и так называемое чудо оказывается, при снятии с него покрывала чудесного, простой ошибкой переводчика. Так, например, хождение Христа по морю (см. Мф.14:25) означало не что иное, как хождение Его по берегу моря или по высокому берегу моря. Таким образом, чудо хождения по морю, или по водам моря, делается обыкновенным и естественным событием.

Это объяснение, при всем желании со стороны автора сделать его естественным, является на деле вполне неестественным, а иначе противоречит правилам герминевтики и здравому человеческому смыслу.

Для доказательства этого мы считаем достаточным привести несколько примеров из экзегетики Паулюса и его школы. По их мнению, слава Господа, озарившая в ночь Его Рождения вифлеемских пастухов, была не что иное, как блуждающий огонь, или метеор, или, пожалуй, еще фонарь, светивший им в глаза. Чудо при Крещении Христа они легко объясняют явлением молнии и грома и мгновенным исчезновением грозовых туч. Искусителем в пустыне был не кто иной, как хитрый фарисей, принятый евангелистами только по ошибке за дьявола, который вообще не существует нигде, кроме воображения суеверных людей.

Чудесные исцеления Спасителя оказываются, при тщательном рассмотрении приверженцев этой школы, простыми делами человеколюбия, или врачебным искусством, или счастливой случайностью. Так, исцеление слепого произошло благодаря благоприятному действию глазной мази, – обстоятельство, которое не было замечено составителями рассказа, как охотниками до чудес. Петр не нашел монету для оплаты сбора во рту рыбы, а добыл за проданную им на рынке рыбу.

Превращение воды в вино было невинной свадебной шуткой, и во внезапном появлении вина, которое ученики запасли заранее, были, во всяком случае, виноваты сумерки, а не Христос. Насыщение пяти тысяч народа легко объясняется или существованием скрытых запасов провианта, или съестными припасами, принесенными слушателями в своих карманах, причем Иисус, как истинный друг человечества, убедил богатых поделиться своими запасами с бедняками. Дочь Иаира, юноша из Наина, Лазарь и Сам Иисус не воскресли из мертвых, а просто очнулись от мнимой смерти или обморока, Ангелы же на гробе Спасителя были ни больше ни меньше как белые полотняные платки, принятые женами за небесные существа. Наконец, вознесение Господа на небо было не что иное, как внезапное Его исчезновение за появившимися облаками, случайно вставшими между Ним и Его учениками.

Не странно ли, что тем самым евангелистам, которые, судя по вышеприведенным рационалистическим рассуждениям, лишены были самой обыкновенной наблюдательности и даже здравого человеческого смысла, удалось в своих Евангелиях начертать характер и написать историю, которая затмевает собой произведения самых спесивых историков и противников христианства и в течение целых восемнадцати веков производит на людей неизгладимое впечатление?

Нет ничего удивительного в том, что подобные нелепости заблуждающейся учености и употребленного во зло остроумия едва переживали своих авторов. Решительная заслуга Штрауса состоит в том, что он в своем обширном сочинении «Жизнь Иисуса» полностью опроверг мнение своего предшественника и нанес ему строго научным путем смертельный удар. Но и его собственную теорию постигла со временем не лучшая участь.

Также и Ренан в своем трактате «О критических историографах Иисуса» говорит с полным презрением об «этой глупой экзегетике» и об «этом жалком методе толкования, которое составлено из хитросплетений и берет в основание своих объяснений механическое применение разных случайностей, как, например: экстаз, молния, гром, облака и тому подобное».

Он говорит далее: «Так называемое рационалистическое толкование могло удовлетворять первому смелому требованию человеческого духа, при захвате им запрещенной до того времени области, но нужно было ожидать, что опыт вскоре раскроет непростительные недостатки, сухость и невежество. Никогда так прекрасно не осуществлялась остроумная аллегория о дочерях Миноса, которые превратились в летучих мышей за свою резкую критику народных религиозных верований. В грубом разрывании легенды на ее составные части заключено столько же наивности и легкомыслия и гораздо меньше поэзии, чем в допущении целой неразорванной легенды».

Таким образом, один неверующий опровергает другого и этим самым готовит гибель своей собственной теории.

V. Теория поэтического творчества

Последняя теория, гораздо менее постыдная и с большей претензией на вероятность в сравнении с другими теориями о жизни Христа, – это теория поэтического творчества. Она может быть принята в двух формах: мифической и легендарной. Первая основывается, главным образом, на древних изображениях мифических богов и полубогов; вторая – на средневековых легендах о христианских мучениках и святых.

Мифическая теория принадлежит Давиду Фридриху Штраусу и носит на себе печать терпеливого, основательного исследования и солидности, свойственной немецкому ученому; а легендарная теория разработана Иосифом Эрнестом Ренаном со всем блеском, изяществом и легкомыслием, отличающим парижского беллетриста. Первая написана для ученых, вторая – для народа; первая основывается на философском фундаменте спекулятивного, или логического мышления, вторая имеет своим основанием сентиментальный или поэтический пантеизм. «Жизнь Иисуса» Штрауса так же относится к ренановской «Жизни Иисуса», как тяжелые средневековые рыцарские доспехи к парадному праздничному мундиру современного солдата, или как шестидесятифунтовое орудие к хлопушке, или как медная статуя к разукрашенной восковой фигурке.

Но обе эти теории по существу выходят из одних и тех же натуралистических предположений, причем обе приходят к одному и тому же заключительному выводу. Обе теории с одинаковой ненавистью относятся к сверхъестественным чудесным элементам в жизни Христа и оставляют нам от живого евангельского Христа какое-то мертвое тело или какую-то призрачную тень.

А. Мифическая теория Штрауса

Доктор Штраус написал два сочинения о жизни Иисуса Христа: одно большое, назначенное для ученых специалистов и вышедшее в 1835 году в двух томах, другое сокращенное, для народа, вышедшее в 1864 году в одном томе.20

В обоих он проводит с несущественными изменениями одну и ту же теорию. Первое представляет из себя, без сомнения, искуснейшую и значительнейшую книгу из всего, что когда-либо было написано против христианства, и в то же время хорошо подобранный арсенал всех старых аргументов неверия против истины и достоверности евангельской истории, Оно заслуживает поэтому более серьезного исследования и опровержения, чем какое-нибудь другое сочинение. Штраус нашел себе красноречивого защитника в лице странствующего гения и филантропа Теодора Паркера, который, как блестящий метеор, мелькнул на американском небосклоне, чтобы потом бесследно с него исчезнуть.

То, что Габлер, Фатер, де Ветте и другие критики сделали по отношению к чудесам Ветхого и отчасти Нового Заветов, Штраус весьма основательно разработал и применил ко всей жизни Иисуса Христа. Он поставил евангельскую историю, как по способу ее происхождения, так и в отношении ее действительности, на одну ступень с древними мифологическими сказаниями Греции и Рима.

Под мифом мы разумеем представление религиозной идеи или истины в форме вымышленного повествования; в этом отношении он подобен басне или притче, но отличается от них бессознательным смешением идеи и факта. Басня есть вымышленная история, основанная на очевидных невозможностях, как, например, размышляющие и говорящие животные и т. п., и созданная с целью внушить читателю какую-либо нравственную истину или правило мудрости. Притча – это тоже с намерением придуманная история, но основанная на возможности события и потому сама по себе правдоподобная; целью своей она имеет проиллюстрировать какую-либо отвлеченную истину.

Миф создается бессознательно, без участия разума, с простой верой в то, что рассказанная история вполне соответствует действительности. Способность к созданию мифов, – и это, заметим наперед, является выразительным аргументом против штраусовской теории, – предполагает детский возраст человеческого рода, полное отсутствие размышления и критики.

Эта способность работает как детская фантазия, которая забавляет историями, изобретает истории и верит в эти истории без тени недоверия или сомнения, совершенно не поднимая вопроса об их истинности. Таким образом, по теории некоторых известных немецких ученых, например Готфрида Мюллера, или английского историка Гроте греческая мифология возникла, как самопроизвольно зародившееся растение или бессознательное творчество детской фантазии, населившей божествами воздух и море, горы и долины, деревья и кусты, с полнейшей верой в их действительное существование.

Штраус не отрицает исторического существования Христа, как это иногда делают невежественные или злонамеренные мудрецы, и даже допускает, что Он был религиозным гением первой величины. Посредством своих пантеистических и натуралистических предположений и холодного сверхкритического анализа, по видимости противоречивых свидетельских показаний, он сводит все сверхъестественные и чудесные элементы в личности Христа и Его истории от Его Рождения до Воскресения и Вознесения на небо – к мифам или образным представлениям религиозных идей в форме событий, в действительность которых автор этих мифов вполне чистосердечно верил. Идеи, символически изображенные в этих событиях, особенно идея существенного единения Божества и человечества, допускаются как истинные, если принимать их абстрактно или в применении ко всему человечеству в целом, или отрицаются, если их принимать конкретно, т. е. в применении к индивидууму.

Сочинение евангельских мифов приписывается Штраусом первой христианской общине, которая, будучи полна иудейских мессианских чаяний и возбуждена к одушевленному преклонению пред героями появлением такой необыкновенной личности, как Иисус из Назарета, приняла Его за Мессию и окружила и украсила Его имя невинными сказаниями о чудесах.

Всю эту теорию можно свести к следующему силлогизму: у иудеев существовала господствующая идея, воспитанная в их умах ветхозаветными писаниями, что Мессия должен творить некоторые чудеса – исцелять больных, воскрешать мертвых и т. п. У последователей Иисуса было твердое убеждение, что Он действительно есть обетованный Мессия, следовательно, Он и должен был сотворить чудеса, и мифообразующая способность инстинктивно придумала их и приписала Ему.

При выполнении этой задачи Штраус пользуется всеми возражениями, которые изобретательность неверующих от Цельса и Порфирия до Реймаруса и Паулюса когда-либо выдвигала против евангельской истории; с мастерским искусством группирует их ради риторического эффекта; излагает мельчайшие детали с замечательной ясностью; переходит в своих нападениях от решительного утверждения к осторожному намеку или многозначительному вопросу и затем соединяет все свои силы в нападении на Скалу, которую и врата адовы не одолеют.

Рассмотрим основы этой системы, на которых она стоит. Философское основание, молчаливо предполагаемое мифической теорией, состоит в утверждении невозможности чуда, а это утверждение, в свою очередь, коренится в пантеистическом отрицании Живого Бога и всемогущего Творца неба и земли. Этот основной принцип представляет собой чистое предположение, которое автор даже нигде не пытается доказать. Все это сочинение по своей философской подкладке есть «требование начала» и предполагает как раз тот вопрос, обсудить который, прежде всего, было его задачей в предварительных рассуждениях.

Как ни хвалится Штраус своей догматической непредубежденностью, как первым условием для научного жизнеописания Иисуса Христа, но начинает он как раз с чистого предубеждения. Он, как и Ренан, ложно утверждает, что чудо есть нарушение и отрицание неизменных законов природы и приводит в беспорядок установленное Богом течение вещей. Но чудо есть лишь откровение высшего закона, оно только сверхъестественно, но не противоестественно.

Бушнелль в своем классическом труде «О природе и сверхъестественном» весьма убедительно, как мне кажется, доказал, что в отношении деятельности Бога столь же мало может идти речь об отрицании законов природы, как и в отношении деятельности человеческой, так как законы природы установлены Богом для того, чтобы служить Богу и людям, чтобы находиться в подчинении, видоизменяться и быть служебным орудием для высшего царства духа. Естественные законы не являются железными цепями, которыми живой Бог как бы связал Себя по рукам и ногам, – как это, по-видимому, представляют современные натуралисты и материалисты, – но эластичные узы, которые Он может стягивать и растягивать по Своей верховной воле.

Творение есть первое чудо, а Всемогущий, призвавший мир к бытию, пребывает вечно. Он – Владыка природы и может проявлять Себя в Своем царстве. Геологические открытия говорят нам о невиданных нами породах животных и растений, которые были созданы в различные времена до сотворения человека. Человек – даже и по пантеистической теории гегельянско-штраусовской школы – должен иметь начало, и он мог появиться непосредственно из низшего царства природы, но только благодаря особому творческому действию. Как растение есть чудо по сравнению с камнем, как животное по сравнению с растением является еще большим чудом, так и человек есть большее чудо, чем неразумное животное. В человеке есть дух, представляющий из себя нечто сверхъестественное по сравнению с телом, и этот дух постепенно захватывает все большую власть над природой.

Когда мы по определению своей воли поднимаем руку, то закон тяготения временно теряет свою силу, или подчиняется высшему закону свободной деятельности, но не отрицается и не нарушается. Каждая добродетель есть победа над природой, но никоим образом не отрицание последней. Конечно, все это еще не чудеса в собственном смысле, но здесь уже заключаются все те затруднения, с которыми сталкивается умозрение, когда имеет дело с чудом. Если человек может воздействовать на природу и господствовать над ней, то почему не приписать того же в еще большей степени Богу, Который является независимым Творцом законов этой природы? От этих аналогий мы имеем право подняться еще выше.

Вера в сверхъестественное, далеко не будучи признаком слабого ума, поддерживалась и разделялась героями духа всех народов и времен. Апостолы Павел и Иоанн, блаженный Августин и святой Иоанн Златоуст, Бэкон и Ньютон, Паскаль и Гизо, Кеплер и Лейбниц, Роте и Ланге, Эдвардс и Бушнелль – все они единодушно стоят против Юма, Штрауса и Ренана и выдвигают гораздо более сильные аргументы в пользу сверхъестественного, чем эти современные рыцари натурализма против него, ибо все, что эти последние высказывают против веры, состоит, кроме известного и давно опровергнутого аргумента Юма, исключительно из новомодных априористических предложений.

Если что-либо считать вероятным, пока не доказано противное, то это вполне благоприятствует признанию чудотворной силы Христа, и обязанность доказать противное ложится на тех, кто принимает противоположную точку зрения. Мы уже видели, что Христос по сравнению со всеми обыкновенными людьми, бывшими до и после Него, Сам является чудом. Учение и жизнь Христа возвышаются не только над Его временем и средой, но и в последующее время никто не только не превзошел, но даже не приблизился к Нему.

Сами Штраус, Ренан и Паркер не могут отрицать действительность этого факта, который является чудом даже с точки зрения пантеистической теории развития, поскольку последняя требует постоянного прогресса и усовершенствования человеческого рода. Чего же иного можем мы ожидать от столь чудесного Лица, от Восстановителя жизни, Виновника нового нравственного творения, Основателя всеобщего и вечного царства истины и правды, как не чудесных дел, которые ясно утверждаются на свидетельствах Его учеников? Верить в личность Христа – значит верить также и в дела Его, подобно тому, как в вере во всемогущего Бога уже заключается вера в творение, которое было и останется первым и величайшим чудом и камнем преткновения для натурализма. Кто отрицает возможность чуда, тот отрицает бытие живого Бога и всемогущего Творца.

Критическое основание мифической теории так же ненадежно, как и философское, и представляет один из самых слабых пунктов книги Штрауса, за который его с полным правом порицал его учитель Баур, говоривший именно, что Штраус решился написать критику евангельской истории без предварительной критики самого Евангелия. Чтобы избежать необходимости предположения, будто Христос и Его ученики были обманщиками и обманутыми, и выиграть достаточное количество времени для образования мифов, он должен был утверждать, что канонические Евангелия появились целое столетие спустя после Христа. Но в это время они уже всюду были признаны как канонические писания и находились в церковном употреблении.

Здесь Штраус должен был идти против подавляющего множества святоотеческих свидетельств в пользу апостольского происхождения этих Евангелий, тех свидетельств, которые по числу и важности своей далеко превосходят собой все свидетельства, какие когда-либо могли быть приведены в пользу того или другого греческого или римского классика.

Чувствуя силу единодушного голоса всей христианской древности и новейших критических исследований, Штраус одно время склонялся к признанию подлинности Евангелия Иоаннова, но, когда он увидел, что это признание ведет к уничтожению всех его выводов, он в четвертом издании своего большого сочинения вернулся к своему прежнему мнению. Но с тех пор свидетельства в пользу авторства апостола Иоанна еще более умножились, были открыты «Философу- мена» Ипполита, из которых видно, что четвертое Евангелие уже в первой четверти II столетия находилось в употреблении даже у еретиков-гностиков.

Спор о происхождении и характере канонических Евангелий, в подробности которого мы не будем здесь входить, со времени первого появления книги Штрауса в 1835 году пережил уже около шести новых фаз своего развития, так что предложения Штрауса о необходимости предварительных исследований для научного жизнеописания Иисуса теперь уже совершенно устарели. Что касается четвертого Евангелия, то при современном состоянии спора возможна только одна альтернатива: истина или обман. Допущение бессознательного поэтического творчества мифа теперь достигло своего предела благодаря последним выводам тюбингенской школы. Штраус допускает в этом случае даже сознательный вымысел и философскую рефлексию и подходит, таким образом, к границам бесславной теории обмана.

Но если – допустим такое предположение – мы и были бы принуждены отвергнуть четыре Евангелия, то у нас все же остаются еще Деяния апостолов и новозаветные Послания, чтобы засвидетельствовать все главнейшие факты из жизни Иисуса Христа, особенно Его Воскресение – это величайшее из Его чудес, увенчавшее и запечатлевшее весь Его земной подвиг, без которого апостольская Церковь вообще не могла бы возникнуть.

Даже Баур, пошедший дальше всех скептиков в отрицательной критике и заклеймивший большую часть новозаветных книг именем «тенденциозных писаний», сознательно написанных в интересах споривших между собой партий и сект послеапостольского времени и, в конце концов, объединенных в систему древней кафолической веры,– теория, скажем мимоходом, совершенно несогласуемая с теорией бессознательного мифопоэтического происхождения Евангелий,– признает Откровение св. Иоанна и четыре Павловых Послания: к римлянам (за исключением двух последних глав), два к коринфянам и к галагам – за древние и подлинные апостольские писания. Этого достаточно для нашей цели.

Пожалуй, можно было бы еще вообразить, что необразованный галилейский рыбак был настолько простодушен и наивен, чтобы придумать чудесную историю и счесть за действительные факты создания своего воображения. Но по отношению к Павлу – ученому, проницательному тонкому диалектику и прекрасно образованному раввину, воспитаннику Гамалиила, бывшему долгое время жестоким гонителем христианства, – это является совершенной психологической невозможностью. Как мог бы он поработить свой сильный и ясный ум, способный помериться силами с любым философом древнего и нового времени, поэтической выдумке, пустому мечтанию той секты, которую он фанатически преследовал, доходя даже до убийств, и посвятить ей все силы своей благородной жизни, сделавшей его одним из величайших благодетелей человечества.

То затруднение, с которым здесь сталкиваются все неверующие жизнеописатели Христа, совершенно непреодолимо для них, и глава о Воскресении представляет самую слабую часть штраусовской книги, где его мифологическая теория, переходящая здесь в теорию визионерства, окончательно разрушается. Он даже принужден допустить, что все апостолы верили в Воскресение и только благодаря этой вере могли от уныния, овладевшего ими по смерти Иисуса, возвыситься до радостного энтузиазма, который был необходим им для того, чтобы распространять Евангелие и основывать Церковь с опасностью для собственной жизни. Но он не может объяснить этого изумительного перехода от горя к радости, который совершился уже на третий день по смерти Христа.

Так как он отвергает чудо Воскресения, а также и естественное пробуждение от мнимой смерти, то он прибегает к чисто психологическому объяснению Воскресения Христа в мечтательной вере учеников, включая сюда и св. Павла, и тех более пятисот братий, которым Он однажды явился (см. 1Кор.11:6). Как будто пустая мечта и призрачное видение могли внезапно превратить печальную подавленность в бурную радость и веру, покоряющую мир, притом у столь многих людей в одно и то же время, и положить камень для нерушимого здания христианской Церкви! Именно здесь должны мы склониться пред непобедимой силой славного события.

Баур, учитель Штрауса и признанный учитель новой критической школы, хорошо чувствовал эту трудность и в заключение своих долговременных и серьезнейших изысканий чистосердечно сделал весьма многозначительное признание, что обращение Павла является для него тайной, которую можно было бы объяснить только «чудом Воскресения».21 Это признание превращает в развалины все здание мифической теории, ведь если признать Воскресение Христа, то исчезают затруднения для признания и остальных чудес.

Третье основное заблуждение мифической теории состоит в коренном извращении естественного порядка и того соотношения между историей и поэзией, какое имеет место в то историческое время земной жизни Христа. Факты являются поводом к созданию поэм, но не наоборот. Пророчества, равно как и ожидания, могут служить провозвестниками событий, но они не создают их. Реальный пример существует прежде, чем картина художника, герой существует прежде, чем героическая поэма. «Паломничество по святым местам» Бэньяна предполагает христианский опыт, для которого оно является прекрасной аллегорией. «Потерянный рай» Мильтона никогда не мог бы породить веру в те события, которые он описывает со всем блеском своего вдохновенного гения.

Все великие перевороты в мире производились не вымышленными личностями, но действительными живыми людьми, сила которых соответствовала их влиянию. Почему же должно быть исключением из этого правила христианство, произведшее величайший из всех нравственных переворотов в истории человеческого рода? Идеи без тех живых людей, которые воплощают и излагают их, суть тени и абстракции. Пантеистическая философия, на которой основывается критика Штрауса и Ренана, вместе с отрицанием Божества разрушает подлинное значение человеческой личности и, в конце концов, приводит к отрицанию бессмертия души.

Но в настоящем случае ошибочность мифической теории, усиливается еще тем, что не мощный гений, подобный Гомеру, но необразованная и сравнительно невежественная толпа признается создательницей евангельского рассказа, который по чистоте и совершенству бесконечно возвышается над всеми древними мифологиями.

В какой-то неведомой стране, вероятно посреди Палестины, Штраус предполагает существование преисполненной мессианских чаяний общины, которая, независимо от апостолов, тридцать или сорок лет спустя по смерти Христа создает всю евангельскую историю. Но это совершенные бредни ученого мужа. В это время христианство распространилось уже по всему римскому миру, как это явствует из Посланий ап. Павла, равно как и из Деяний апостольских, и все христианские общины находились под руководительством апостолов и апостольских мужей, бывших очевидцами событий земной жизни Христа и владевших всем христианским преданием. Сверх того, все Евангелия, за исключением Евангелия от Матфея, носят характер писаний, появившихся не в иудейской, но в языческой среде, и были написаны вне Палестины, на греческой или римской почве, откуда следует, что заключенные в них предания распространились по всей Римской империи и составили часть первоначального апостольского христианства.

Последователи мифической теории вынуждены возложить ответственность за евангельскую историю на апостолов, т. е. прямо обвинить их в обмане. Если Христос действительно не совершил никаких чудес, то они должны были быть выдуманы Его учениками, апостолами и евангелистами, – так приходится рассуждать для того, чтобы объяснить всеобщее распространение веры в чудеса среди христиан, как из иудеев, так и из язычников, во всей Римской империи.

Но если мы и допустим существование такой объединяющей, центральной и первенствующей мифопоэтической общины во втором христианском поколении, то все же остается еще вопрос: как могла бы возникнуть эта мессианская община сама собой, без Мессии? Как могли бы ученики поверить в Иисуса Христа, если бы не нашли в Нем достаточных признаков мессианского призвания? Если первые христиане создали Христа, то кто же создал самих этих христиан? Где нашли они свой высокий духовный идеал? Не были ли мессианские чаяния тогдашних иудеев национальными, политическими и плотскими, не стояли ли они в полной противоположности с теми обетованиями, которые осуществил Христос?

Кто слышал когда-нибудь о выдумке, бессознательно сочиненной смешанной толпой людей и всеми ими признанной за действительную историю? Каким образом пятьсот человек, которым, как рассказывается, явился воскресший Спаситель (см. 1Кор.15:6), могли увидеть одно видение в одно и то же время и поверить в него как в подлинную истину с опасностью для собственной жизни? Как могла эта иллюзия устоять против соединенной вражды иудейского и языческого мира, против исследующей критики того времени, которое не было временем детской простоты, но временем высокой цивилизации и критической рефлексии, даже неверия и скептицизма?

Как странно, что неученые, обыкновенные рыбаки или, вернее, их невежественные друзья и ученики, а не философы и поэты классической Греции и Рима, создали такое великое произведение и начертали такой характер, которому сам Штраус отводит первое место среди религиозных гениев и основателей религий! Не легче ли было бы им создать прикрашенный образ еврейского раввина, как например Гиллела и Гамалиила, или пророка, например Илии или Иоанна Крестителя, вместо того всеобщего религиозного Преобразователя, Который возвышается над всеми национальными и сектантскими средостениями?

В этом случае поэты должны были бы стоять выше изображаемого ими героя, апостол Иоанн Богослов должен бы был превосходить Иисуса Христа, Которого он представляет воплотившимся Богом. И при всем том, наши скептики утверждают, что этот Герой был чистейшим и величайшим Человеком, какой только когда-либо существовал!22

Но, далее, где же в евангельской истории следы пылкой фантазии и мифопоэтического искусства? Не является ли она, напротив, удивительно свободной от всех риторических и поэтических украшений, от примеси всех субъективных взглядов и чувствований, даже от выражений симпатии, удивления и похвалы?

Священные писатели, очевидно, чувствовали, что история говорит сама за себя и не нуждается в приукрашении со стороны человеческого искусства и изобретательности. Их разногласия, никоим образом не касающиеся образа Христа, но лишь второстепенных подробностей Его истории, и доказывают отсутствие какого бы то ни было тайного соглашения, чистоту их намерений и подтверждают общую достоверность их повествования.

Евангелия на каждой странице своей носят печать подлинности и неповрежденное™: они как бы дышат присутствием Христа, в них – непреодолимая привлекательность для всякого непредубежденного читателя. Евангельская история рассказывается ее авторами без посредства каких-либо размышлений и субъективных взглядов. Немногие случайные указания географического, археологического и исторического характера служат только подтверждением общей достоверности наших Евангелий.

Как отличаются от них во всех этих отношениях апокрифические Евангелия! Это легковесные, ребяческие, безвкусные и бессвязные произведения нездоровой религиозной фантазии. Здесь мы имеем полное основание говорить о мифической и легендарной выдумке или даже об обольщении и благочестивом обмане. Но именно эта противоположность доказывает истинность подлинной истории, подобно тому, как поддельная монета доказывает существование настоящей.23

Евангельская история, происходившая не в каком-либо темном углу (см. Деян.26:26), но перед глазами народа, перед фарисеями и саддукеями, перед Иродом и Пилатом, перед иудеями и римлянами, перед друзьями и врагами, в Галилее, Самарии и Иудеи; история, рассказанная с такой очевидной искренностью и простотой непосредственными свидетелями и учениками, провозглашенная при ясном свете дня от Иерусалима до Рима, принятая верой тысяч иудеев и язычников, запечатленная кровью апостолов, евангелистов и святых людей всех ступеней образования и общественного положения,– эта история утверждается на более надежных внешних и внутренних свидетельствах, чем всякая другая история в мире.

Уже одно существование христианской Церкви с ее непрерывной историей на протяжении почти девятнадцати столетий есть неопровержимое свидетельство в пользу Христа, о котором благовествует Евангелие. Святое Крещение и Святое Причастие ежедневно во всем мире свидетельствуют два основных христианских догмата: о Св. Троице и об искуплении наших грехов через крестную жертву. Штраус хотел бы заставить нас верить в существование реки без источника, дома без основания, действия без причины, ибо факты, которые им и Ренаном оставляются как неоспоримые, недостаточны для того, чтобы объяснить возникновение и существование христианской Церкви.

Та отрицательная критика, которую Штраус применил к евангелистам, могла бы уничтожить все свидетельские показания на суде и низвести до степени мифических грез жизнь Сократа, Карла Великого или Наполеона.

Но скрытая причина этой чрезмерно строгой критики лежит в пантеистическом или атеистическом отрицании Живого Бога, которое постоянно приводит к отрицанию личного бессмертия человеческой души, ибо относительно самостоятельная человеческая личность всецело зависит от самосознающей Себя, самобытной и абсолютной Личности Бога. В своих подробностях мифическая теория так запутана и искусственна, что последовательное проведение ее невозможно. Она постоянно переступает границы, которые отделяют миф от лжи, и в наиболее слабых своих пунктах – в вопросах происхождения четвертого Евангелия и чуда Воскресения – приходит к необходимости выбирать между признанием истины или присоединением к общей бесславной теории сознательного обмана, от которой она, по первоначальному заявлению Штрауса, отшатывается с отвращением и презрением.

Необходимость такого выбора выступит перед нами еще яснее, когда мы рассмотрим следующую ступень в истории неверия – книгу французского Штрауса.

Б. Легендарная теория Ренана

В отношении популярности и временного эффекта, рассчитанного на сегодняшний день, Ренан затмил собой всех предшествовавших жизнеописателей Иисуса Христа. Его книга «Жизнь Иисуса», вышедшая первым изданием в 1863 году, имела настоящий успех «сенсационного романа», и, по всей вероятности, участь подобных романов постигнет и ее в самом ближайшем будущем.24 Мы можем говорить о ней уже гораздо короче, так как опровержение Штрауса есть в то же время и опровержение Ренана.

В существенном Ренан, как уже было замечено, соглашается со Штраусом, на которого он прямо ссылается как на свой высший авторитет при критическом исследовании подробностей и ведении доказательств. Но он замечает, и вполне справедливо, что название «миф» применимо более к Индии и древней Греции, чем к преданиям евреев и вообще семитских народов; поэтому он предлагает название «легенда» или «легендарный рассказ», так как эти названия дают возможность усматривать в Евангелиях широкое влияние вымысла и в то же время позволяют с совершенной точностью раскрыть деятельность и личный характер Иисуса Христа.

Это ставит евангельскую историю на одну ступень со сказаниями и о Франциске Ассизском, и о других святых римской церкви. Хотя в то же время Ренан, что довольно непоследовательно с его стороны, проводит параллель между мифом о своем любимце Шакия-Муни, основателе буддизма, и «легендой об Иисусе» и таким образом снова возвращается к теории мифа.25

Он рассматривает так называемую «легенду о Иисусе», как плод большого, совершенно сознательного заговора, который и был проведен Им еще при Своей жизни. Ни одно великое историческое событие не осталось без своего круга баснословных сказаний. Иисус, если бы даже и хотел того, не мог бы заставить замолчать эти популярные произведения.

Ренан, впрочем, несколько расходится со Штраусом, так как признает подлинность главных отделов четырех Евангелий, – уступка, которая так же гибельна для его теории, как и для родственной ей мифической, и поэтому отмечена Штраусом как основное заблуждение Ренана. Поэтому Ренан оставляет в неприкосновенности большую часть фактов из жизни Иисуса Христа. Он делает некоторым образом попытку восстановления евангельской истории и пытается облечь в плоть и кровь «туманный призрак мифического Иисуса».

В своем сочинении «Критические историографы Иисуса» Ренан сочувственно цитирует замечание Коляни относительно Штрауса: «Апостолы, без сомнения, раз они уверовали в мессианский характер Иисуса, прибавили к Его действительному образу некоторые черты, заимствованные у пророков; но каким образом они пришли к вере в Его мессианское достоинство?

Штраус этого не объясняет. Того, что он оставляет из Евангелий, еще недостаточно, чтобы оно могло служить основанием веры для апостолов, и было бы напрасным приписывать им склонность довольствоваться самыми слабыми доказательствами; доказательства должны были быть сильными для того, чтобы они могли преодолеть сомнение, возбужденное в них крестной смертью Иисуса. Другими словами, личность Христа должна была исключительным образом превосходить всякую обычную меру, и большая часть евангельской истории должна быть истинной».26

Впрочем, в «Жизни Иисуса» Ренана встречаются места, в которых он с истинным красноречием и поэтическим энтузиазмом выражает свое благоговение пред Иисусом, – уступки, которые должны или опровергнуть всю его легендарную теорию, или же быть приняты за пустую декламацию.

Таким образом, это французское произведение мы можем рассматривать как улучшенное издание немецкого автора и как дальнейший шаг в среде скептических ученых по пути к признанию истины.

Но между тем как Ренан, опираясь на свой ясный и здравый рассудок, живое французское воображение и свои свежие впечатления от путешествия по Святой Земле, которую он называет «пятым Евангелием», превосходит Штрауса правильностью своей оценки исторического характера евангельского повествования, он стоит наравне с ним по своей враждебности к чудесам, которые, по его легкомысленному утверждению, «всегда представляют лишь обольщение и обман», и далеко отстоит от него в том, что касается учености, последовательности мышления и даже нравственности. Мы говорим здесь, конечно, о нравственности его теории, а не о нравственных достоинствах его жизни или характера.

По сравнению со своим критическим учителем, Ренан – чистый дилетант и шарлатан. Он никогда не делает серьезной попытки доказать какое-нибудь из своих новых и произвольных предположений; в отношении подробностей всякий раз ссылается на Штрауса и на полдюжины второстепенных книг отрицательного направления; совершенно игнорирует опровержения последних и всю апологетическую литературу последних тридцати лет и, наконец, одаривает мир, как какой-нибудь оракул, своими изречениями и рассчитанными на искусственный эффект декламациями.

Его книга ни в чем не поднимается до достоинства научной. Это, в сущности, лишь религиозный роман, в котором Иисус Христос является главным действующим лицом и который вполне подходит ко вкусам высшего парижского света.27

По Ренану, Иисус Христос родился в Назарете (не в Вифлееме), но принял звание Сына Давидова как необходимое условие Своего успеха. Он рос среди восхитительной обстановки Галилеи, как необразованный крестьянин, будучи человеком чрезвычайных дарований и беспорочной добродетели. Он был несравненный, счастливый раввин, замечательной красоты, проповедник чистейшего нравственного закона и целитель от различных телесных и душевных болезней. Когда Он, наконец, увидел, что Он должен или удовлетворить грубым мессианским чаяниям своего народа, или отказаться от своей миссии, то Он уступил своим друзьям и снизошел до политики тонкого и благодетельного обмана.

Вследствие какого-то внезапного и необъяснимого переворота в своем характере, этот величайший из всех рожденных женами превратился в мечтателя, обманутого в своих ожиданиях и болезненного, в чудотворца, который сам согласился на обман при так называемом воскрешении Лазаря и искупил свои заблуждения собственной кровью.

«В отчаянии, – говорит Ренан о Христе, – Он не сохранил до конца самообладания. Его миссия требовала этого, и Он отдался течению. Как это часто случается при великих и божественных жизненных путях, Он больше страдал от тех чудес, которых требовало у Него общественное мнение, чем совершал их. Глубоко убежденные в чудотворной силе Иисуса Христа, Лазарь и его сестры помогали воспроизведению чуда (мнимого воскрешения Лазаря), как многие благочестивые люди, убежденные в правоте своей религии, пытаются победить человеческое упорство теми средствами, в несостоятельности которых они сами убеждены.

Они были в состоянии галлюцинирующих, под влиянием окружающей обстановки и веры в свои дела. Иисус имел не более власти, чем Бернар или Франциск Ассизский, чтобы удовлетворить жажду чудес у толпы и у собственных учеников. Кроме того, через несколько дней смерть должна была вернуть Ему Его Божественную свободу и освободить Его от тех качеств, реализация которых становилось с каждым днем труднее».

Таким образом, Иисус, по Ренану, Сам сделал Себя орудием благочестивого обмана. Конечно, французская воспитанность и здравый ум не позволили прямо сказать, что Иисус был обманщиком, но инсинуация достаточно ясна для каждого читателя. По мнению Ренана, Его жизнь вначале была пленительной пастушеской идиллией, а под конец – жестокой трагедией, которая закончилась Его смертным вздохом на Кресте. Но впечатление, которое произвел этот возвышенный, хотя и заблуждающийся, ум и герой, было так сильно, что Он воскрес из мертвых в представлении своих легковерных учеников. Таким образом, смерть человека Иисуса явилась началом Его прославления как вочеловечившегося Бога. Подлинная истина относительно Воскресения Христа из мертвых, по мнению Ренана, «вследствие взаимно противоречащих показаний», никогда не будет раскрыта за исключением только того обстоятельства, что «живая фантазия Марии Магдалины сыграла здесь решающую роль».

Мы едва верим своим глазам, когда видим этого знаменитого ориенталиста снова выкапывающим из могилы стыда и презрения полуистлевшую теорию пошлого обмана, как будто эта теория была последним словом науки, и когда читаем предположение, что воскрешение Лазаря было не что иное, как благочестивый обман, задуманный этим последним и его двумя сестрами и одобренный Иисусом,– обман, допущенный в надежде произвести посредством него впечатление на неверовавших иудеев.

Но это жалкое воззрение превзойдено еще совершенно новой выдумкой, о которой никогда не позволяли себе грезить ни Реймарус, ни Паулюс, ни Штраус или Цельс. Ренан не стыдится оскорблять чувства всего христианства, не стыдится бесчестить и себя профанацией священной предсмертной борьбы в Гефсимании.

Да простит Бог ему преступное посягательство столь несдержанной фантазии, от которого каждая благочестивая душа инстинктивно отвращается, как от хулы на Сына Человеческого, граничащей с непрощаемым грехом! Лучше уж вместе со Штраусом отвергнуть всю сцену в Гефсиманском саду, как неисторическую, чем пятнать и оскорблять светлый образ страждущего Спасителя в то время, когда Он, полный безграничной любви, взял на Себя грех всего человеческого рода.

Ренанов Иисус есть самый противоречивый и невозможный характер из всех, какие когда-либо приходили на ум человеку. В мире попадаются различные счастливые и несчастливые непоследовательности, и даже великие и добрые люди иногда заключают в себе совершенно разнородные черты характера. Но ведь есть различие между простой непоследовательностью и абсолютным противоречием.

Сначала нужно ниспровергнуть все законы логики и психологии, доказать, что могут вместе мирно жить такие разнородные вещи, как огонь и вода, яд и здоровье, и только тогда разве можно заставить мыслящего и рассудительного человека поверить в то, что одна и та же личность могла быть сентиментальным, фанатичным, мечтательным обманщиком, мудрым, любвеобильным раввином, святым, которому нет равного, и воплощенным Богом.

Евангельский Христос требует веры, Ренанов же Иисус требует крайней степени легковерия, настоящей слепой веры. Христос истории есть нравственное чудо, Христос же романа есть нравственное чудовище и абсурд. Ренан подвергает себя соединенной силе всех возражений против ложных теорий о евангельской истории. Его сам себе противоречащий образ Христа, будучи обнажен от обольстительного очарования блестящего стиля и сентиментального обожествления героев, есть оскорбление здравого рассудка и человеческого достоинства; он возбуждает справедливое возмущение со стороны благороднейших инстинктов нашей природы и в действительности недостоин даже серьезного опровержения. Чтобы представить его в его истинном существе, чтобы отвергнуть и осудить его, надобно только указать на него.

Даже как художник Ренан потерпел решительное фиаско, так как его герою недостает существенного свойства – истины, единства и последовательности характера,– недостаток, который имеет свое основание не в отсутствии художественного таланта, который мы охотно признаем за ним, а в некотором, в своем роде роковом приговоре, неизбежно постигающем всякого, кто осмелится с неумытыми руками вступить в святое святых истории, чтобы начертать образ Чистейшего из чистых и Святейшего их святых.28

Заключение

Это облачко, оно пройдет», – так сказал святой Афанасий Александрийский о Юлиане Отступнике, который после кратковременного царствования, протекшего в жестокой борьбе с христианством, умер со словами на устах: «Ты победил, Галилеянин!»

Это же изречение удобно применить ко всем попыткам последнего времени поколебать веру человечества в его Божественного Главу и Спасителя. Облака, большие и малые, проходят бесследно, солнце же не перестает светить: тьма временна, свет пребывает вечно. Никакие аргументы против существования солнца, никакие нападки на его сущность, не сгонят с неба этого владыку дня, не помешают ему благословлять землю. И человеческий глаз, вследствие своего естественного сродства с солнцем, всегда будет обращаться к солнцу и нить лучи света, исходящие от лица Иисуса Христа, Который есть свет миру. Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил и наши сердца, чтобы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа (2Кор.4:6).

Этими последними, наиболее искусно обставленными усилиями, неверие, по-видимому, исчерпало все свои научные средства, оно может в последнее время только повторять свои прежние приемы. Все его различные теории взвешены и найдены слишком легкими. Одна из них всегда уничтожает и опровергает другую, даже при жизни их защитников.

В сущности, они ничего не объясняют; напротив, они только ставят на место сверхъестественного чуда неестественную чудовищность и на место откровенной тайны – неразрешимую загадку. Все они имеют одну и ту же тенденцию – поколебать веру в божественное провидение, в евангельскую историю, а, в конце концов, и во все принципы истины и добродетели, и клонятся к тому, чтобы бедное падшее человечество в мире, полном греха, искушений и нужды, лишить единственного утешения и единственной надежды в жизни и смерти.

Штраус, по ясности и серьезности своего ума далеко оставляющий за собой других неверующих биографов Иисуса Христа, по-видимому, одно время чувствовал гибельное направление своего разрушительного сочинения и ту страшную ответственность, которую он брал на себя. «Результаты прежних исследований, – говорит он в заключительном догматическом трактате, приложенном к его большой «Жизни Иисуса», – по-видимому, уничтожили большую и важнейшую часть из того, во что верит христианин относительно своего Иисуса; всякое ободрение, которое он почерпал в этой вере, у него отнято, всех утешений он лишился.

Та неисчерпаемая сокровищница истины и любви, которой обильно питалось человечество в продолжение восемнадцати столетий, теперь, по-видимому, опустошена, возвышеннейшее повержено в прах, у Бога отнята Его милость, у человека его достоинство, союз между землей и небом разорван. Благочестие с ужасом отворачивается от такого преступления и, исходя из бесконечной самодостоверности своей веры, произносит такой приговор: пусть критика делает все, что ей угодно, но все, что говорит о Христе Писание и во что верит церковь, остается непоколебимым, и ни одна йота из того не погибнет».

Конечно, Штраус затем делает попытку философского воспроизведения того, что он напрасно полагает уничтожить своей софистической критикой в качестве исторического факта. Именно, он желает удержать абстрактную истину ортодоксальной христологии, т. е. истину о единстве Божественной и человеческой природы, но искажает ее пантеистическим неразумием. Божественному Главе человеческого рода он отказывает в Божеских свойствах и почитании и придает их вместо этого грешному и блуждающему человечеству, лишенному своей Главы.

Таким образом, в качестве последнего результата своих исследований, он предлагает нам вместо живой реальности метафизическую абстракцию; вместо исторического факта – чистую идею; вместо нравственной победы над грехом и смертью – прогресс философии и механики; вместо поклонения единому Истинному и Живому Богу – пантеистический культ героев или самообожествление и самопочитание падшего человеческого рода; вместо питательного хлеба – камень; вместо Евангелия надежды и вечной жизни – евангелие отчаяния и вечной смерти29.

Популярная «Жизнь Иисуса» кончается таким же образом. Но идея единства Божеской и человеческой природы в индивидууме является не большим противоречием, чем в родовом понятии. То, что верно в принципе и идее, должно осуществиться в живом конкретном деле. Штраус думает, что мы отвернемся от греховного спасителя и уверуем в безгрешный человеческий род, который, однако, везде полон греха. Унижение им человеческой личности, от которого он сам однажды отказался (в своем трактате «Преходящее и вечное в христианстве», 1839 г.), совершенно не имеет исторической основы.

История аристократична и любит воплощаться в отдельных личностях на всех поприщах и особенно в религии. Мы укажем только на такие имена, как Авраам, Моисей, Давид, Павел. Опыт показывает, что каждая эпоха, каждое великое движение и каждая нация имеют своих представителей, которые концентрируют в себе общую жизнь и часто влияют на целые века. Эта аналогия приводит нас к личности, представляющей все человечество: Авраам в физическом и Христос в нравственном отношении. «Божественное человечество» Штрауса подобно ручью без источника или же телу без головы, это – метафизическая абстракция, обманчивый мираж.

С негодованием и отвращением отвергает христианство эту бедственную замену. Человечество должно иметь живого Главу, Истинного Господа и Спасителя от греха и смерти. От печальных пустынь черствого неверия и пустых понятий ложной философии человечество с обновленной верой и с окрепшим упованием обратится к историческому Христу, обетованному Мессии, вочеловечившемуся Богу и воскликнет вместе с Петром: Господи! куда нам идти? У Тебя одного глаголы вечной жизни, и мы поверили и узнали, что Ты – Христос, Сын Бога Живаго! (Ин.6:68).

Да! Он жив еще – Божественный Человек и человеческий Бог; Он живет в вечно неувядающих и самих за себя свидетельствующих повествованиях Евангелия, в непрерывной девятнадцативековой истории, а также в сердцах и жизни мудрейших и лучших из нашего рода и будет жить вечно. Личность и дело Христа – это Книга жизни, которая никогда не обветшает. Христианство живет и будет жить вместе с Ним, так как Он живет и вчера, и ныне, и во веки Тот же.

Иисус Христос есть достовернейший, священнейший и славнейший из всех фактов, облеченный в красоту и величие, которые затмевают звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас и исполняют наши сердца все возрастающим благоговением и священной любовью. Он сияет светом полуденного солнца, которое само свидетельствует за себя. Он слишком велик, слишком чист, слишком совершенен, чтобы быть произведением фантазии грешного и заблуждающегося человека. Его характер и все то, на что Он заявлял Свое право, находит себе подтверждение в Его возвышеннейшем учении, чистейшей нравственности, поразительных чудесах, в Его могучем духовном царстве и ежедневно проявляется в добродетелях и достоинствах всех тех, которые оставляют свои сердца открытыми для обновляющей и спасающей силы Его духа и Его примера.

Исторический Христос идет навстречу нашим духовным и нравственным потребностям и удовлетворяет их. Поскольку наши души следуют своим благороднейшим импульсам, своим насущнейшим желаниям, они инстинктивно обращаются к Нему, как иголка тянется к магниту, цветок к солнцу, жаждущий олень к источникам вод.

Мы созданы для Него, и «наше сердце не находит ни в чем покоя, пока не успокоится на Нем». Он стоит выше нашего познания, Он вызывает наше удивление, побуждает нас к глубокому почитанию и прославлению. Мы не можем думать о Нем, не возвысившись над всем низким и пошлым и не устремившись ко всему доброму и благородному. Уже край Его одежды исцеляет того, кто Его касается. Один час общения с Ним лучше всех друзей в мире. Он драгоценнейший и необходимейший дар милосердного Бога падшему миру. В Нем сокрыты все сокровища мудрости, Он единственная твердая надежда, истинное утешение как в этом, так и в том мире.

Человечество скорее согласилось бы лишиться всей литературы Греции и Рима, Германии и Франции, Англии и Америки, чем истории Иисуса из Назарета. Без Него вся история есть мертвая пустыня, неразрешимая загадка, хаос событий без смысла, цели и связи; а с Ним она прекрасное, гармоничное откровение Бога, медленное, но неуклонное осуществление Божественного плана бесконечной мудрости и любви.

Вся древняя история есть приготовление к Его пришествию, вся новая история получает от Него свой свет и жизнь. Он – слава прошедшего, жизнь настоящего и надежда будущего. Без Него мы не в состоянии понимать самих себя, согласно древнему иудейскому изречению: «Тайна человека есть тайна Мессии».

Он – великое центральное светило истории человечества и вместе с тем свет для каждой отдельной души человеческой; Он один только может разрешить загадку нашего бытия и утолить всю нашу умственную потребность в истине, все наше нравственное требование чистоты и святости, всю тоску нашего сердца о мире и счастье.

За все сокровища и мудрость мира сего я не согласился бы поколебать веру самого плохого христианина в Его Господа и Спасителя. Но если бы я, с Божественной помощью, хотя одного мог обратить к чистосердечной, детской вере в Того, Кто ради меня и ради нас жил и умер, то я знал бы, что не напрасно жил.

Собрание свидетельств неверующих о высоком достоинстве характера, жизни и дел Иисуса Христа

Предварительные замечания

В дополнение к нашим доказательствам Божественности Христа мы приводим ниже в хронологическом порядке с объяснительными примечаниями еще наиболее выдающиеся показания неверующих о личности Христа.

Доктор Нафанаил Ларднер (род. в 1648 г., ум. в 1768 г.), хотя и был по убеждению социнианином, или унитарием, своим высоконаучным и ценным трудом «О достоверности евангельской истории» (в семнадцати книгах, 1727–1757 гг.), в котором он с неутомимым прилежанием собрал древние языческие, европейские и христианские свидетельства в пользу исторической достоверности апостольских писаний, снабдив их критическими примечаниями, оказал большую услугу делу борьбы религии против современного ему деизма.

Подобная же услуга истинному учению о личности Христа могла бы быть оказана умелым сопоставлением свидетельств о Его Божественности, выраженных в Символах веры, богослужениях и учреждениях всех христианских эпох и исповеданий и ежедневно проявляющихся в практических результатах веры во Христа во всех классах общества и при всяких обстоятельствах.

Настоящий труд ограничивается свидетельствами противников исконного учения Церкви о ее Главе – Богочеловеке, Спасителе. Признание врага часто имеет большее значение в каком-нибудь вопросе, чем уверение друга. Из ядущего вышло ядомое, и из сильного вышло сладкое (Суд.14:14).

Свидетельства, на которые мы хотим указать, важны и интересны с разных точек зрения. Они доказывают – особенно свидетельства новейшего времени, – что в глубине человеческой души живет инстинктивное и все увеличивающееся уважение к незапятнанной чистоте и совершенству Христа как Святейшего между святыми в истории человечества. Неверующие могут отрицать Его чудеса, но нападать на Его могущество и Его характер, не задевая этим самым лучших сторон своей собственной природы, они не могут, так как этим лишились бы всякого уважения со стороны своих близких.

Он был совершенным Богом и совершенным человеком, и нападки на Него являются оскорблением всего человечества. И это чувство и убеждение будут тем сильнее и глубже, чем дальше идет история. Влияние личности Христа крепнет с каждым дальнейшим шагом цивилизации и покоряет себе величайших мыслителей из среды Его врагов.

С другой стороны, все эти свидетельства показывают во всей наготе непоследовательность неверия. Признают абсолютную правдивость и чистоту Христа и в то же время не признают Его свидетельства о Себе; прославляют Его как Человека и отрицают Его Божественность, на которую все Его совершенства опираются и которой единственно можно их объяснить среди несовершенного мира.

Это противоречие, на которое мы указывали в первой части этого труда, особенно ярко освещено применительно к Ренану государственным деятелем и историком Гизо, который на склоне своей жизни отошел от государственных дел, чтобы всецело посвятить себя защите религии. Пусть эти предварительные замечания закончатся цитатой из его труда «Размышления о сущности христианской религии»: «Те, которые не верят в Иисуса и не хотят признать сверхъестественности Его личности, Его жизни и Его дел, минуют эту трудность (т. е. трудность выразить на человеческом языке глубокую и постоянную связь во Христе Божеского и человеческого).

После того как отвергли Божественность и чудеса, они видят в истории Иисуса Христа не более, как обыкновенную историю, ничем не отличающуюся от жизнеописания других людей. Но они натыкаются на другую трудность и разбиваются о другую скалу. Сверхъестественность личности и могущества Христа можно оспаривать, но совершенство и высота Его учений и жизни, нравственная чистота Его принципов неоспоримы, и, действительно, их не только не оспаривали, но даже охотно и с энтузиазмом прославляли и ими восхищались. Кажется, точно Иисусу хотели как Человеку вернуть то превосходство, которое отняли у Него отрицанием Его Божественности. Но какой бессвязной и полной противоречий, какой нравственно невозможной является такая Его история!

Какой длинный ряд предположений, несовместимых с фактами, они допускают! Этот Человек, Которого они признают совершенным и великим, делается у них то мечтателем, то шарлатаном; в одно и то же время он и обманутый, и обманывающий; обманутый своей собственной мистической мечтательностью, которая заставляла его самого верить в свои чудеса, сознательный обманщик, открыто интригующий для достижения славы.

Таким образом, история Иисуса Христа является просто сотканной из басен и лжи, и все же Герой этой истории называется совершенным, великим и несравненным. Это величайший Гений, благороднейшее сердце, когда-либо виденное миром, образец нравственности, добродетели и внутренней красоты, верховная и законная Глава человечества!»

«Также достойны удивления и Его ученики. Они презрели все, страдали, чтобы не изменить Ему и докончить начатое Им дело, и это дело было действительно закончено. Языческий мир сделался христианским, и вся вселенная не может придумать ничего лучшего, как последовать этому примеру. Какую противоречивую и неразрешимую проблему дают они нам вместо той, которую они так упорно стараются разрушить!»

«История стоит на двойном фундаменте: положительное свидетельство, или документ о факте или лице, и предположительное свидетельство, или нравственная вероятность, которая вытекает из соотношения фактов и действий личностей. Оба эти основания совершенно отсутствуют в той истории Иисуса Христа, которая рассказывается или, вернее, строится в настоящее время. С одной стороны, она стоит в открытом и сразу бросающемся в глаза противоречии с показаниями людей, видевших Христа, или тех, которые жили близко от этих; с другой же стороны, попадает в противоречие с теми законами природы, которые руководят действиями людей и течением событий. Такое построение не заслуживает названия исторической критики; это философская система и романическая история, которую дали вместо верных доказательств и нравственных доводов. Это – неверный и невозможный Иисус, произведение рук человеческих, Иисус, который хочет свергнуть с престола настоящего живого Сына Божиего».

«Мы должны выбирать между философской системой и тайной христианской религии, между человеческим романом и Божеским определением».

Понтий Пилат и его жена

Между тем как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него. Пилат, видя, что ничто не помогает, но смятение увеличивается, взял воды и умыл руки пред народом и сказал: «Невиновен я в крови Праведника сего: смотрите вы» (Мф.27:19:24).

Замечательно то обстоятельство, что язычница имела столько смелости, чтобы вступиться за Христа в то время, когда Его покинули собственные ученики, а народ и еврейские вожди жаждали невинной крови. Удивительно то, что и она, и ее слабый муж, скрывавшийся за авторитетом римского права и справедливости, называют осужденного Иисуса «праведником».

Кто знаком с бессознательными предсказаниями язычества, может тотчас же сопоставить это выражение с замечательным местом в «Республике» Платона, где великий греческий мудрец дает идеал праведника, характеризуя его как такого, который, не делая ничего несправедливого, подвергается величайшей несправедливости: его бьют, мучают, связывают, лишают зрения, а после того как он испытал все эти муки, его привязывают к столбу и делают образцом справедливости. Аристотель тоже говорит о совершенном праведнике, что «он высоко стоит над существующим фактически политическим строем и учреждениями и разрушает их там, где появляется».

Предсказания греческой мудрости и величие римского права соединяются в римлянке, супруге императорского наместника в Иерусалиме, чтобы засвидетельствовать перед безбожниками невинность и праведность Христа в ужаснейшие часы суда. Клавдия Прокла, как ее называет Предание в евангелии Никодима (II гл.) и у Никифора Каллиста (История I, 30), была, по всей вероятности, «прозелитка Торы» или одна из тех богобоязненных язычниц, которые, не признавая иудейской религии, жаждали «неведомого Бога » и искали Его во мраке. Что касается Пилата, то он омыл свои руки, но не сердце, и в то время, как он выдал Христа, Которого объявил невинным и праведным, он осудил себя.

Сотник у Креста

Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса, видя землетрясение и все бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий (Мф.27:54; сравн. Мк.15:39). Сотник же, видев происходившее, прославил Бога и сказал: истинно человек этот бъи праведник (Лк.23:47).

Сотник, о котором здесь говорится, был тем самым лицом, которое по римскому обычаю следило за исполнением приговора (поэтому он назван у Сенеки «центурион, назначенный для совершения казни» и у Тацита «совершитель казни»).

Этот сотник, затем начальник Капернаума и начальник Кесарии Корнелий составляют триумвират верующих воинов-язычников в Новом Завете. Исповедание: Воистину Он (или Этот Человек, как сказано у евангелистов Марка и Луки) был Сын Божий, – может быть (вместе с Мейером) понято в политеистическом смысле, т. е. в смысле признания Христа полубогом, что подтверждается отсутствием в греческом тексте определенного члена перед «сын» и соответствующим местом у евангелиста Луки, который вместо Сын Божий Марка и Матфея ставит праведник. Но Ланге и Альфорд утверждают, что сотник употребил это выражение в еврейском или христианском смысле, признав Иисуса Мессией. Весьма возможно, что он и раньше был знаком с ожиданиями иудеев и с отзывами Христа о Самом Себе.

Иуда-предатель

Тогда Иуда, предавший Его, увидел, что Он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать сребреников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того, смотри сам (Мф.27:3–4).

Признание предателя, находившегося в отчаянии, вернее будет переведено таким образом: «Я согрешил, потому что предал кровь невинную». В связи со свидетельствами Пилата и синедриона, который единственным обвинением против Иисуса выставил то, что Он называл Себя Мессией, это признание приводит к полнейшему оправданию Иисуса. Если бы Иуда, бывший три года близким к Иисусу человеком, знал что-нибудь, что могло запятнать нравственную чистоту Учителя, он с радостью воспользовался бы этим для самооправдания и успокоения своей совести.

Иосиф Флавий

В это время жил Иисус, мудрый Человек, если только Его можно назвать Человеком, так как Он творил чудеса, – Учитель людей, жаждавших правды. За Ним следовали иудеи и греки. Он был Христом, и когда Пилат по требованию знатнейших среди нас приговорил Его к распятию, те, которые Его любили, Его не покинули. И Он явился живым на третий день, и этим исполнились предсказания божественных пророков, предсказавших и другие великие Его деяния. И секта христиан, названная так по Его имени, не исчезла и по сие время» («Еврейские Древности». Кн. 18. Ел. III. Отд. 3).

Это замечательное свидетельство иудейского священника и историка, жившего во второй половине I века, находится во всех известных списках его произведений, как напечатанных, так и манускриптах, цитируется целиком два раза у Евсевия без всякого сомнения в его подлинности и поэтому признается учеными богословами. В пользу этого места надо еще заметить, что Иосиф в своей полной Еврейской истории, которая доходила до 66 года по Рождестве Христовом и писалась приблизительно в 93 году, не мог миновать Христа, раз он с уважением говорил об Иоанне Крестителе и Иакове Праведнике в другой части того же труда. Там, где он говорит о мученической смерти Иакова, он ссылается на приведенное выше место, и нет никакого повода отвергать его высказывания об Иакове, равно как и его свидетельство о Христе.

Между тем большинство новейших критиков, начиная с Аарднера, отвергают это свидетельство о Христе в его настоящем виде совершенно или частью как подлог, будто бы совершенный христианами, и при этом приводят следующие основания:

1. Этот параграф не упоминается ни одним из христианских писателей до Евсевия, умершего в 340 г. по Рождестве Христовом. Иустин-мученик, св. Климент Александрийский, Ориген, Тертуллиан и другие доникейские Отцы Церкви могли бы сделать это место орудием в борьбе против евреев и язычников в своих апологетических и полемических статьях, если бы оно было им знакомо.

2. Параграф этот не только не связывает, но, наоборот, как бы прерывает течение предыдущего рассказа о восстании и последовавшем за этим притеснении евреев при Пилате и следующего за ним рассказа о другом печальном событии, т. е. об изгнании евреев из Рима при Тиверии.

3. Оспариваемое место не подходит к общему характеру и направлению произведения. Иосиф не мог писать так об Иисусе, не будучи убежденным христианином, хотя бы только в теории, и не признав ложью свои убеждения как иудейского священника и фарисея. Но можно возразить, предположить, что Иосиф в этом произведении, как и во многих других, мог быть непоследователен. Хотя он и был известным ученым, но характер его был слабый и достойный презрения, и в своем положении священника и члена синедриона, римского полководца и придворного он проявлял легкомыслие и мирское чувство и приноравливался к разным требованиям и положениям, даже поступаясь своими основными убеждениями.

Если принять во внимание, что Иосиф не мог умолчать об истории Иисуса, а вышеуказанное свидетельство его неправдоподобно, то делается весь ма вероятным то предположение, что Иосиф, так же как фарисеи, еврейские знатоки Священного Писания и составители Талмуда, представил Иисуса лжепророком и магом, совершавшим чудеса при помощи Веельзевула, и что какой-нибудь христианин еще до Евсевия изменил это возмутительное свидетельство и дал ему нужную окраску. Это в общих чертах взгляд ориенталиста Эвальда, недавно им высказанный.

Ренан в своей «Жизни Иисуса» идет еще дальше и признает это место подлинным, исключая нескольких моментов, как например: «Он был Мессией» читается, по его мнению, вместо первоначального: «Он назывался Мессией». Автор говорит: «Я считаю это место об Иисусе подлинным. Оно вполне в духе Иосифа, и если его История говорит об Иисусе, то оно вполне таково, как только он и мог написать. Чувствуется только, что христианская рука коснулась этого отрывка, прибавила несколько слов, без которых он был бы почти святотатственным и, быть может, выбросила или изменила некоторые выражения».

Труды Иосифа содержат во многих отношениях, по крайней мере косвенно, очень ценные свидетельства об истинности евангельской истории. Его история иудейской войны бессознательно для автора явилась сильным комментарием к предсказанию нашего Спасителя о разрушении Иерусалима и храма, о великой печали и нужде еврейского народа в то время, о голоде, чуме и землетрясениях, о появлении лжепророков и обманщиков, о бегстве людей при приближении всех этих ужасов.

Талмуд

Талмуд, т. е. учение или книга учений, этот объемный склад еврейского богословия и юриспруденции, раввинской мудрости и глупости в двенадцати томах, мало говорит о Христе и Его учении, которое является исполнением закона и пророков и без которого Ветхий Завет является запечатанной книгой.

Первая часть, так называемая Мишна (т. е. повторение, именно повторение закона), содержит устные предания и раввинские объяснения закона, появившиеся от 400 г. до Рождества Христова до 200 г. по Рождестве Христовом. Она ни слова не говорит о христианстве, хотя содержит в себе много изречений раввинов из I века и, как говорит д-р Пост, составлена в 230 г. по Рождестве Христовом в г. Тивериаде, на Галилейском озере, где жил и учил Иисус.

Вторая часть Талмуда, так называемая Гемара (т. е. окончание, именно окончание раввинской мудрости), или Талмуд в собственном смысле, есть обширное собрание раввинских объяснений Мишны, которая является здесь уже сама предметом изучения и толкования. Существуют две Гемары: Иерусалимская, появившаяся в 390 г. по Рождестве Христовом в Палестине, и Вавилонская, составленная в 500 г. по Рождестве Христа под руководством вавилонского первосвященника. Обе упоминают об Иисусе и апостолах очень кратко, но с ненавистью говорят о чудесах Иисуса, приписывая их злым духам, как это делают фарисеи в Евангелии.

В последующий период еврейская ненависть к христианам породила книгу под названием «Тольдот Иешу», т. е. «Рождение или история Иисуса», в которой со злобной ненавистью приводятся, главным образом, о рождении Христа и разные нелепые басни. Но даже согласно и этому ничтожному произведению, Христос творил чудеса, и притом не с помощью египетской магии, как утверждают Талмуд и Цельс, а призыванием святого имени Иеговы, – тайна, известная только Основателю христианства. Христос один только знал имя истинного и живого Бога и учил о Нем.

Языческие писатели

Греческие и римские писатели первых веков мало обращали внимание на Иисуса Христа и большей частью были незнакомы с Его историей. Тацит, Светоний, Плиний Младший, Эпиктет, Лукиан, Аристид, Гален, Лампридий, Дион Кассий, Гимерей, Ливаний, Аммиан, Марцеллин, Евнапий и Зосима иногда говорят мимоходом о христианстве, но с предубеждением и ненавистью. Языческие писатели, которым принадлежат специальные труды против христианства, это только Лукиан (нападавший на него косвенно), Цельс, Порфирий, Иерокль и Юлиан Отступник.

Но даже упомянутые случайные намеки первых и нападки вторых содержат многое, что подтверждает правдивость евангельской истории и чудес Христа. Приведем здесь вкратце главнейшие места из них.

Тацит и Плиний Младший

Тацит, живший во второй половине I и в первой четверти II века по Рождестве Христовом, дает (Анналы. XV. 44) свидетельство о преследовании христиан в Риме, имевшем место в 64 г. по Рождестве Христовом. При этом он замечает, что Христос в правление Тиверия был осужден Понтием Пилатом как преступник, и что Он основал христианскую «секту», вышедшую из Иудеи. Несмотря на позорную смерть их учителя, презрение и ненависть, которые ее сопровождали, последователи Христа распространились по всему государству, так что множество из них в 64 году в Риме были присуждены к жестокой смерти. В пятой книге своей «Истории» Тацит вместе с Иосифом Флавием, которому частью подражает, дает ценные сведения об исполнении предсказаний Христа о разрушении Иерусалима и поражении иудейского народа.

Плиний Младший, современник и друг Тацита и императора Траяна, указывает в своем знаменитом письме к Траяну (107 г. по Рождестве Христовом) на сильное распространение в то время христианства в Малой Азии во всех классах общества, также на общую нравственную чистоту и твердость его исповедников, несмотря на жестокие преследования, на характер и время их богослужения, на их молитву ко Христу как Богу, на их чествование определенного дня недели – воскресенья и другие факты, важные для древней истории Церкви. Рескрипт Траяна, последовавший в ответ на вопросы Плиния, служит доказательством невинности христиан. Он не находит против них другого обвинения, кроме того, что они не чествуют богов, и запрещает дальнейшее расследование о них.

Цельс

Цельс, греческий философ-эклектик II века, был первым язычником, написавшим особое сочинение против христианства. Оно носит название «Истинное слово» и сохранено нам в своих основных положениях в умелом и сильном ответе Оригена на родном языке автора. Чтобы опровергнуть христианство и его приверженцев и сделать их смешными, Цельс пользуется всеми средствами образования того времени: оружием науки, философии, здравого смысла, остроумия, насмешки и драматической живости стиля. Он соединяет в себе ненависть иудейства и презрение язычества и предупреждает большинством своих аргументов и софизмов позднейших деистов и материалистов.

Но и этот ловкий и умный противник, который жил ненамного позже апостольских времен, свидетельствует, как заметил уже свт. Иоанн Златоуст, о древности апостольских писаний и главнейших мест евангельской истории. Этим он дает сильный аргумент против новейших мифических и легендарных биографов Иисуса.

Цельс цитирует евангелистов Луку и Иоанна, ссылается на Новый Завет и цитирует его около восьмидесяти раз. Он знает о рождении Иисуса от Девы в маленькой деревне Иудеи, о поклонении волхвов с Востока, о бегстве в Египет, о Его жизни в Назарете, о Крещении и сошествии Св. Духа в виде голубя и о гласе с неба, о выборе Им учеников, о дружбе с мытарями и простым народом, об исцелении хромых и слепых, о воскрешении мертвых, о предательстве Иуды, об отречении Петра, знает о крестных страданиях и распятии Христа. Правда, он искажает большинство фактов, но, по его собственному признанию, этим фактам в его время, как и всегда, верили христиане.

Он не отрицает чудес Иисуса, но производит их, как и евреи, от злых духов и называет Иисуса «обманщиком и колдуном». Он также упоминает о некоторых главных положениях христианского учения, о закрытых богослужебных собраниях христиан и о должности пресвитера, но не повторяет грубых обвинений их в безнравственности, которые, очевидно, считает глупыми и несправедливыми.30

Порфирий

Порфирий, по рождению финикиянин, был греческий философ из школы неоплатоников, жил в конце III века и учил в Риме, где и умер в 304 году по Рождестве Христовом. Помимо множества книг, не относящихся к нашему предмету, он написал большой труд о христианской религии в пятнадцати книгах31 и своего рода руководство или систему языческого богословия под названием «Философия оракула».32 Оба произведения, за исключением нескольких отрывков, сохранившихся у Отцов церкви, совершенно утрачены.

Порфирий значительно серьезнее и глубже, чем Цельс, и более уважительно отзывается о христианстве, чем другие языческие писатели до него.

Он приближается к некоторым христианским идеям и бессознательно, как и многие мыслящие люди его времени, находится под их влиянием. В своем письме к жене (которое недавно найдено) он признает нравственную троицу ап. Павла – веру, надежду и любовь в связи с правдой – основой действительного благочестия. В этом же письме он приводит изречения, напоминающие нам места из Библии, хотя, без сомнения, он употребляет их в другом смысле.

Юлиан Отступник

Юлиан Отступник, римский император (361–363 гг.), самый ярый из всех противников христианства, пытался, опираясь на свое могущественное положение, талант и собственный пример, восстановить идолопоклонство в Римской империи, но тщетно. Его царствование прошло, как видение, не оставившее после себя никакого следа, за исключением того важного урока, что язычество исчезло невозвратимо и никакая сила не могла уже остановить триумфального шествия христианства.

В своем труде против христианской религии, где он соединяет все прежние нападки, дополняя их от себя сарказмом, он говорит об Иисусе Христе следующее (приведено у его противника, свт. Кирилла Александрийского в сочинении «Против Юлиана»): «После того, как Иисус заставил поверить Себе некоторых из вас (галилеян, как он презрительно называл христиан), а также иных дурных людей, Он теперь прославляется триста лет, хотя и не сделал в жизни ничего, что было бы достойно славы, если не считать великим делом того, что Он исцелял хромых и слепых, прогонял бесов в селениях Вифсаиде и Вифании».

Хотя это сказано и достаточно презрительно, но этим самым за Иисусом признается сила творить чудеса, которые носят в высшей степени нравственный и благодетельный характер и служат доказательством чистоты личности Христа и Его Божественного посланничества. Ученый критик доктор Ларднер в своем сочинении «Достоверность евангельских историй» делает следующее замечание к этому месту:

1. «Это значит прямо признать правдивость евангельской истории, хотя он (Юлиан) и не приводит ни всех великих дел, совершенных Иисусом, ни всех мест, где Он их совершил».

2. «Он признает, что Иисуса чтят триста лет и более, но ведь эта Его слава опирается на дела, совершенные Им при жизни, эти чудеса рассказаны учениками Иисуса Христа, бывшими свидетелями всех Его деяний. И рассказ об этом переходит из уст в уста до эпохи Юлиана».

3. «Почему не признать “великими делами” исцеления хромых, слепых и других больных, страдания которых обыкновенно приписывались действию злых духов? Все сознательные и беспристрастные люди должны бы были признать эти чудеса великими делами, тем более что все эти чудеса были делом одной минуты и справедливо могут считаться более удивительными, чем основание городов, возвышение монархий и покорение разных враждебных народов, хотя часто последние признаются историками более достойными внимания».

4. «Если мало было таких, которые верили в Иисуса, то виной этого был вовсе не недостаток в доказательствах – таковых было вполне достаточно, чтобы убедить некоторых мытарей и грешников, как их называют Евангелия, и “худших людей”, как говорит Юлиан. Было и несколько серьезных и благочестивых людей, мыслящих и испытующих, как Никодим, Нафанаил и др., которые впоследствии окончательно уверовали, хотя сначала были ярыми противниками Иисуса, сильно предубежденными против Него. Были еще другие люди, более худые, чем те, которых Юлиан называет “худшими”, это – книжники и фарисеи, гордые, хитрые и честолюбивые, которых никакое доказательство, будь оно ясным и сильным, не могло убедить принять евангельские истины, противоречившие их мирским интересам».

Этот же писатель в том же своем труде собирает все аргументы Юлиана против Библии, личности Христа и Его апостолов и значение всех заключающихся в них свидетельств об Иисусе Христе выражает в следующих словах: «Каждый знакомый с сущностью Юлианова учения, как оно представлено нами, согласится, что свидетельства последнего важны как доказательство достоверности Нового Завета. Он допускает, что Иисус родился в правление Августа, в то время, когда Квириний предпринял сбор подати в Иудеи; что христианская религия развилась и распространилась в царствование Тиверия и Клавдия; он свидетельствует подлинность и достоверность четырех Евангелий: Матфея, Марка Луки и Иоанна, так же, как и Деяний апостолов и цитирует их, как будто хочет указать, что они были единственными историческими документами, признанными христианами, и содержат в себе единственные верные сведения о Христе, апостолах и их учении. Он признает их раннее происхождение и доказывает таковое. Также он или цитирует, или ссылается на Деяния апостолов и Послания Павла к римлянам, коринфянам и галатам.

Он не только не отрицает чудес Христа, но признает, что Он исцелял слепых, хромых и бесноватых, укрощал бурю и ходил по морским волнам. Правда, он старается умалить значение этих чудес, но тщетно. Нельзя поэтому отрицать, что такие труды являются хорошим доказательством Божественного посланничества Христа.

Он старается уменьшить число первых уверовавших во Христа, но допускает, что как в Греции, так и в Италии имелось множество Его приверженцев еще до того времени, как Иоанн писал свое Евангелие. Однако, несмотря на его желание унизить общественное положение первых христиан, он все же должен признать, что, кроме рабов и рабынь, в числе приверженцев Иисуса были и такие люди, как Корнелий, римский сотник в Кесарии, и Сергий Павел, проконсул Кипра еще во время царствования Клавдия».

Таким образом, сам того не желая, он засвидетельствовал многое из рассказанного в Новом Завете. Целью его было разрушение христианской религии, но вместо этого он ее укрепил. Его аргументы против христианства совершенно недостаточны даже для того, чтобы разубедить слабейшего из верующих. Он не сделал ни одного значительного возражения против христианской религии в том виде, как она изложена в книгах Нового Завета».

Томас Шубб

Английский деист Шубб (1679–1748 гг.) в своем сочинении «Истинное учение (Евангелие) Иисуса Христа» говорит следующее: «Во Христе мы имеем пример спокойного и мирного духа, скромности, умеренности; Он справедлив, честен, откровенен, прямодушен и в высшей степени исполнен любви; Он – Человек, никогда не совершивший зла или несправедливости, из уст Которого никогда не исходила ложь, Который ходил и делал добро не только Своими проповедями, но и исцелением больных в народе. Его жизнь была прекраснейшим образцом человеческой природы в ее первоначальной чистоте и показывала, какими прекрасными могли бы быть люди, если бы они руководились в жизни евангельскими истинами».

Дени Дидро

Этот французский философ33 вместе с другими свободомыслящими людьми (в 1751 г.) основал так называемую «Энциклопедию», которая хотела дать краткий обзор всех отраслей наук и искусств, а на самом деле сделалась главным складом революционных идей и неверия XVIII в. Много раз запрещаемая правительством, она все же, наконец, была закончена. На Дидро всю жизнь смотрели как на решительного атеиста, но в свои последние годы он, к великому удивлению своих друзей, ввел Библию в состав воспитательных книг своей дочери.

Настоятель Гесс в Цюрихе, автор «Жизни Иисуса» и других произведений, рассказывает слышанный им от непосредственных свидетелей следующий интересный случай: «На одном из вечерних собраний у барона Гольбаха, где обыкновенно собирались неверующие той эпохи, все держали себя очень свободно и обсуждали разные неясности и противоречия нашего Священного Писания. Философ Дидро, принимавший в разговоре живейшее участие, окончил его вдруг следующим замечанием: “Прекрасно, господа, прекрасно; но я не вижу ни во Франции, ни где-либо в другом месте никого, кто мог бы написать или сказать с большим искусством и талантом.

Однако, несмотря на то дурное мнение, которое мы высказываем об этой книге, я осмеливаюсь всех, сколько вас здесь есть, вызвать написать рассказ, который был бы так прост и в то же время так величествен, так трогателен, как рассказ о страданиях и смерти Иисуса Христа, который произвел бы такое впечатление, оказал бы такое сильное повсеместное действие и влияние которого осталось бы одним и тем же в продолжение стольких веков”.

Эти неожиданные слова удивили всех, и за ними последовало продолжительное молчание».34

Жан Жак Руссо

Этот философ родился в 1712 г., в Женеве, городе Кальвина, а умер, прожив беспокойную, полную приключений, несчастную жизнь, в 1778 г. вблизи Шантильи. Он сделал столько же, сколько другие писатели, не исключая и Вольтера для того, чтобы подготовить путь французской революции и ниспровергнуть социальный порядок во Франции. Его жизнь отличалась частыми ошибками, переменами настроений, бросающимися в глаза несообразностями и эксцентричностями: он переходит от кальвинизма к католицизму, от католицизма к неверию, от неверия к полуверию, от нищеты и несчастья, преследования и изгнания к славе и счастью и потом возвращается к горю и нужде; от филантропии он переходит к мизантропии, от здравого ума к границам безумия и освещает все эти фазы своей жизни блеском своего гения.

Он был одним из самых опасных и парадоксальных писателей. Он на все смотрел глазами своего воображения и писал каждую строчку под влиянием чувства и страсти. Он рассуждал в пользу религии и добродетели, но в жизни отрицал все принципы, которые сам проповедовал. Он воспроизводил в своих сочинениях высокие образцы женственности, а женился после долгих недозволенных отношений на своей служанке, женщине низкой и злой. Он порицал французских дам за то, что они доверяли своих детей кормилицам, а сам отдавал своих в воспитательный дом.

Однако его свидетельство о Христе и Евангелии – лучшее, что он когда-либо написал, и сохранит свою силу на долгое время. Оно было написано в 1760 году и появилось в его знаменитом сочинении «Эмиль, или о воспитании», которое, вследствие высказанных в нем опасных взглядов на религию и нравственность, было конфисковано французским парламентом и послужило к изгнанию Руссо.

Свидетельство это состоит в следующих словах: «Признаюсь, что святость Евангелия – это аргумент, который говорит моему сердцу, и я сожалел бы, если бы против него отыскалось основательное возражение. Посмотрите на книги философов со всем их блеском: какими незначительными кажутся они рядом со Св. Писанием! Может ли книга, столь простая и столь великая, быть произведением человека? Может Тот, о Ком она говорит, быть не более как человеком? Можно ли в Нем найти, хотя слабые признаки мечтателя или честолюбивого сектанта? Какая притягательность и чистота в личности Иисуса, какая трогательная доброта в Его поучениях! Какая высота принципов и какая глубокая мудрость в Его речах, какое присутствие духа, тонкость и справедливость в Его ответах! Какое господство над Своими страстями! Где тот человек, где тот мудрец, который мог бы так поступать, страдать и умирать, не выказывая ни слабости, ни тщеславия?

Когда Платон рисует своего воображаемого праведника, покрытого стыдом порока и все же достойного награды за добродетель, то он черту за чертой дает образ Христа. Сходство настолько поразительно, что все Отцы Церкви его почувствовали, и в нем невозможно ошибиться. Каким нужно быть предубежденным и слепым, чтобы осмелиться сравнить сына Софрониска с Сыном Марии! Какая бездна между ними!

Сократ, умирающий без боли и неопозоренный, остался верным себе до самой смерти, и если бы эта легкая смерть не прославила всей его жизни, то вряд ли Сократа со всей его мудростью считали бы за что-нибудь большее, чем за простого софиста.

Говорят, что он был творцом нравственности, но ведь и до него были нравственные люди, он только говорил то, что другие делали, т. е. ввел их примеры в свое учение. Аристид был справедливым раньше, чем Сократ высказал, что такое справедливость; Леонид умер за свое отечество прежде, чем Сократ возвел любовь к отечеству в долг; спартанцы были умеренными прежде, чем Сократ воспел умеренность; в Греции было много добродетельных людей прежде, чем Сократ определил, что такое добродетель.

Но откуда мог почерпнуть Иисус эту чистоту и нравственную высоту и создать учение, которому следовал только Он? Среди злобного фанатизма раздались слова высшей мудрости, и среди низшей из всех народностей возникло похвальное упражнение в геройских добродетелях. Смерть, настигающая Сократа, в то время как он философствует со своими друзьями, является лучшей смертью, какую только можно себе пожелать; мучительная же смерть Иисуса среди проклятий и ругательств всего народа – самое ужасное, чего надо бояться. Сократ благословил человека, подавшего ему со слезами на глазах кубок с ядом; Иисус среди жесточайших мучений молился за Своих палачей.

Да, если Сократ жил и умер как мудрец, то Иисус жил и умер как Бог.

Можем ли мы назвать евангельскую историю вымыслом? Такие вещи, мой друг, не выдумываются, и история Сократа, в которой никто не сомневается, менее правдоподобна, чем история Иисуса Христа. Это значило бы просто обойти трудности, вместо того чтобы их решить; гораздо более странным было бы, если бы несколько человек так единодушно сочинили такую книгу, чем если бы один человек послужил для нее материалом. Еврейские писатели никогда бы не изобрели ни этого тона, ни этой нравственности, и Евангелие столь величественно и неподражаемо, что составитель его был бы замечательнее героя.

Кроме того, Евангелие полно удивительных случаев, которые противоречат разуму и которых не может понять ни один одаренный разумом человек; что же делать с этими противоречиями? Будь всегда скромен и осторожен, дитя мое, надо уважать то, чего нельзя отвергнуть, но в то же время и невозможно понять; и смирись пред верховным Существом, Которому одному лишь известна истина».

Наполеон Бонапарт

Наполеон I вырос в атмосфере неверия XVIII века и всю свою жизнь был так занят планами завоеваний и идеями господства, что не имел времени, даже если бы был к этому склонен, подумать о религиозных вопросах. Честолюбие было тем кумиром, в жертву которому он принес миллионы людей, себя самого и горячо любимую жену. Но он был слишком умен, чтобы быть атеистом.

Во время ссылки на остров св. Елены Наполеон имел полную возможность обдумать непрочность своей карьеры, состоящей из блестящих завоеваний и ужасного поражения, и понять тщету всего земного. Он много читал Библию, и граф Аас-Казас в своих мемуарах о Наполеоне приводит следующий факт, доказывающий уважение Наполеона к евангельской нравственности: «Император к концу разговора попросил моего сына принести ему Новый Завет и прочел Нагорную проповедь от начала до конца; потом он объявил нам, что красота и чистота этого произведения исполнили его удивлением; у нас всех было то же чувство».

Он умер среди мечтаний о войне. «Франция! Жозефина! Авангард армии!» – вот его предсмертные слова, определившие самые важные моменты его жизни.

Но я не сомневаюсь, что его разум преклонился перед величием Христа. Исходя из могущественного авторитета Христа как Учителя, из удивительного успеха Его мирной миссии и из бессмертной природы Его царства и сравнивая все это с честолюбием, руководящим всеми мирскими завоеваниями, он, конечно, пришел к тому заключению, что Христос был больше чем человек, что Он был действительно

Божественным Существом и что Его Божественность служит единственным ключом к тайнам христианской религии.

В этом отношении он пошел дальше всех приведенных выше свидетелей, так как последние с известными уступками признают лишь Его ни с чем несравнимое человеческое величие. Логическое заключение такого сильного ума и его большое знание людей может быть противопоставлено нелогичному отрицанию Божественности Христа со стороны людей менее одаренных.

Мы приводим здесь свидетельство величайшего из военных гениев, как оно было напечатано религиозными обществами Европы и широко распространено ими и как оно приводится у Джона С. Ц. Аббота в его «Жизни Наполеона»35 и у этого же автора в издании «Частная переписка императора Наполеона с императрицей Жозефиной».36

Мы приводим свидетельство Бертрана, как оно было впервые напечатано в одной французской статье, в распространенном переводе американского общества и, наконец, в труде Аббота: «Правда, Христос предлагает нашей вере ряд тайн. Он велит верить в них, не давая других объяснений, кроме слов: Я Бог.

Без сомнения для того, чтобы принять это предложение, нужна вера. Но раз признав Божественность Христа, христианская религия является удивительно ясной и точной. Нужно удивляться связи и единству этого учения.

Опираясь на Библию, это учение лучше всего объясняет предания мира, и все другие догматы столь же тесно связаны с ним, как звенья одной цепи. Бытие Христа от начала до конца полно тайны, это я признаю, но эта тайна соответствует трудностям, встречающимся в каждом бытии, – отбросьте эту тайну, и мир будет загадкой; примите это положение, и у вас будет прекрасное объяснение истории человечества.

В христианстве есть нечто, что ставит его выше всех религий и философии: христиане не создают себе никаких иллюзий о природе вещей; их нельзя обвинить ни в хитрости, ни в шарлатанстве идеалов, которые пустыми рассуждениями хотят разрушить все богословские вопросы, – глупцы, безумие которых можно сравнить с глупостью ребенка, желающего схватить рукой небо или сделать месяц своей игрушкой. Христианство просто говорит: ни один человек не видел Бога, потому что Он – Бог; Бог Сам открыл Себя, и Его откровение есть тайна, разрешить которую не могут ни ум, ни здравый смысл, но раз Бог сказал, то этому надо верить. Это чрезвычайно разумно.

Евангелие обладает таинственной мощью, чем- то удивительно сильным, теплотой, которая действует на ум и притягивает сердце. Когда всматриваешься в Евангелие, то испытываешь то же, что при рассматривании неба. Евангелие не книга – это человеческое существо, деятельность и сила которого покоряют все, что ему противится. Книгу, которая лежит там, на столе, – это книга по преимуществу (здесь император почтительно прикоснулся к Библии), – я никогда не устану читать и всегда с одинаковым удовольствием.

Христос не изменяется, Он не колеблется в исполнении Своих планов, и каждое Его слово является образцом простоты и глубины, покоряющих как мудреца, так и невежду.

Нигде нельзя найти такого длинного ряда прекрасных мыслей, таких нравственных правил, которые проходят перед нами, как величественные отряды небесных войск, и возбуждают в нашей душе то чувство, которое возбуждает ночью чудное звездное небо.

Это чтение не только захватывает наш дух, но всецело покоряет его, и душа не подвергается опасности заблудиться.

Наш Господь по любви к нам дал нам верное Евангелие. Бог Сам является нашим Другом, Отцом и исконно нашим Богом, – никакая мать так не заботится о своем ребенке. Душа, побежденная красотой евангельских истин, уже не принадлежит себе, – Бог тогда управляет всеми нашими мыслями и поступками.

В своем обширном царстве Он преследует только одну цель: нравственное возвышение людей, соединение со всем тем, что истинно, святость души.

Восхищаются победами Александра, но здесь – Победитель, Который покоряет Себе и соединяет с Собой целый род человеческий. Какое чудо! Человеческая душа со всеми своими способностями отдается Христу.

Чем же Он достигает этого? Чудом из чудес. Он хочет снискать общую любовь, т. е. достичь того, что труднее всего получить от мира, чего мудрец напрасно ждет от своих друзей, отец – от детей, жена – от мужа, брат – от брата, одним словом, человеческого сердца – вот чего он Себе желает. Он хочет его целиком и достигает этого сразу.

Из этого я заключаю о Его Божественности. Александр, Цезарь, Ганнибал и Людовик XIV не могли этого достигнуть. Они победили мир, но не могли приобрести друга. Я, может быть, единственный, который сейчас любит Ганнибала, Цезаря и

Александра. Людовик XIV, который пролил столько блеска на Францию, не имел ни одного друга в своем государстве и даже в своей семье.

Правда, мы любим наших детей, но почему? Мы подчиняемся природному инстинкту и Божественному закону необходимости, которой подчиняются даже животные; но сколько есть детей, которые не отвечают на наши ласки и остаются холодными! Сколько есть неблагодарных детей!

Генерал Бертран, любят ли вас дети? Вы их любите, но вы не уверены в том, что они отвечают на вашу любовь. Ни ваши благодеяния, ни ваш характер никогда не вызовут такой сильной любви, какую чувствуют христиане к Христу. Когда вы умрете, то, конечно, ваши дети вспомнят о вас в то время, когда будут тратить ваше состояние, но маленькие дети даже вряд ли будут знать, что вы когда-либо жили. Так-то, генерал Бертран! И мы живем на острове, где вы не имеете другой радости, кроме вашей семьи.

Христос говорит, и поколения людей привязываются к Нему узами, более крепкими, чем узы крови, – самыми святыми узами, какие вообще существуют. Он зажигает огонь любви, которая уничтожает всякое себялюбие и превосходит всякую другую любовь.

Почему в этом чуде, которое производит Его воля, не хотят видеть доказательство того, что Слово есть Творец мира? Основатели религий не имели никакого понятия о том, что составляет сущность христианства, т. е. о великой и таинственной любви.

Человек сам чувствует, что не может заставить себя любить; высшее чудо Христа – это, без сомнения, господство любви. Ему одному удалось возвысить человеческое сердце до невидимого и побудить его к пожертвованию всем временным, и этим Он создал связь между небом и землей.

Все, кто действительно верят в Него, чувствуют эту великую сверхъестественную любовь, – явление, необъяснимое для разума человеческого. Это то, что меня более всего поражает, так как я долго над этим размышлял. И это, безусловно, доказывает мне Божественность Христа.

Я жалел о тех, которые умерли за меня; конечно, я никогда не сделаю сравнения между энтузиазмом солдат и любовью христиан – они так же различны, как и их основания, но мое присутствие было необходимо, электрическая сила моего взгляда, моего голоса, одно мое слово зажигали огонь в их сердцах. Я, без сомнения, обладаю магической силой, действующей на дух, но я не мог ее передать другим. Ни один из моих генералов не обладает этим. Я не имею власти увековечить мое имя или любовь ко мне в сердцах человеческих и творить чудеса.

Теперь, когда я здесь, на острове св. Елены, кто борется за меня и кто покоряет мне царства? Где мои защитники в несчастье? Кто думает обо мне? Кто живет для меня в Европе? Кто остался мне верным, где мои друзья? Только двое или трое, которые разделяют со мной мое изгнание и утешают меня в моем несчастье».

Здесь голос императора принял свой обычный тон иронической меланхолии и глубокой грусти. «Да, моя жизнь блистала всеми лучами короны и верховной власти, и ваша жизнь, Бертран, отражала этот блеск, как позолоченный нами Дом инвалидов отражает лучи солнца. Но лист перевернулся, и позолота мало-помалу сошла. Потоки несчастья и позора, которые изливались ежедневно на меня, отняли у меня остаток прежнего блеска. Теперь, генерал, я только олово и скоро буду землей.

Это судьба великих людей. Так было с Цезарем и Александром; забывают и нас. Имена завоевателей и царей служат только темой для классного сочинения. Наши дела падают под ударами педанта, который то хвалит нас, то порицает. Как различны мнения о Людовике XIV! Как только он умер, он был покинут своими придворными и лежал один в спальне своего Версальского дворца и над ним, может быть, издевались. Ведь он больше не был властелином. Это был труп, гроб и ужас наступающего разложения.

„Через несколько мгновений таков будет и мой жребий. Убитый английской олигархией, я умру преждевременно, и мой труп будет также предан земле, чтобы сделаться достоянием червей.

Такова ближайшая участь великого Наполеона. Какая пропасть между моим несчастьем и вечным царством Христа! Проповедуемый, прославляемый, любимый, боготворимый, живой для всей вселенной, – разве это значит умереть? Разве это смерть Христа? Это смерть Бога».

Император замолчал, и когда генерал Бертран тоже сохранил молчание, император заметил: «Вы не можете понять того, что Иисус Христос был Богом; значит, я был не прав, сделав вас генералом».

Уилльям Эллери Чанниг

Мы далеки от того, чтобы причислить к числу неверующих доктора Чаннинга, знаменитого вождя американских унитариев.37 Хотя он и держался еретических убеждений, не признавая основных догматов христианской религии – о Св. Троице, Божественности Христа и искуплении, – он все же был почитателем Христа и доказал это многими своими произведениями и своим характером. Он глубоко проникся духом христианской нравственности.

В проповеди «Характер Христа» (по Мф.17:5) д-р Чаннинг пишет: «Иисус жил среди людей; со знанием Своего величия Он соединял удивительную скромность, приветливость, гуманность и сочувствие. Я прошу вас обратить внимание на это удивительное соединение. Насколько велико было Его превосходство над всеми, настолько же сильна была та братская любовь, которая Его ко всем привязывала. Я утверждаю, что такая личность непонятна для человеческого разума. Считать Его обманщиком или мечтателем – является доказательством отсутствия здравого смысла. Он был Сыном Божиим и открыл нам Своего Отца.

Я умолкаю здесь и действительно не знаю, что можно еще прибавить к тому уважению и к той любви, которыми мы обязаны по отношению к Иисусу. Когда я думаю о том, что Он не только превосходил всех людей, но и видел в человеке родственную Себе натуру, о том, как Он жил и умер, чтобы принять участие во славе Божией, и когда при всем этом я вижу, как искренно Он был связан с людьми и как эта связь не могла быть нарушена ни несправедливостью, ни мучениями, ни оскорблениями, то мое сердце переполняется любовью, уважением и удивлением.

Я чувствую, что эта Личность не может быть человеческим изобретением. Он не мог быть выдуман обманщиками или мечтателями, так как Он далеко превосходит все то, что они могли охватить своим разумом. Когда я к другим доказательствам христианства привожу еще этот характер Иисуса, то сила этих доказательств увеличивается. Я чувствую, что не могу быть обманутым.

Евангелия должны быть правдивы и написаны с живого оригинала, они основаны на реальности. Он был тем, что Он Сам говорил о Себе и о чем свидетельствовали Его ученики. И это еще не все. Он не только был, но и есть Сын Божий, Спаситель мира. Он живет и Он взошел на то небо, на которое всегда был обращен Его взор при жизни. Там Он живет и властвует. Спокойно и радостно я вижу Его во всей Его славе и надеюсь скоро встретиться с Ним лицом к лицу. У нас нет ни одного друга, с которым мы так уверены были бы, что встретимся, как с Христом. Постараемся же подготовить эту встречу с Ним добрыми делами; и, следуя Его примеру, войдем в те святые селения, где Он окружен всеми лучшими и чистыми из нашего рода и где Он вечно осеняет их Своим могуществом и Своей радостью».38

Ф. Пеко

Этот новейший французский писатель вынужден сделать следующее признание:39 «Как высоко возносится личность Христа над высшими и все же несовершенными типами древности! Какой человек когда-либо нашел в себе столько силы противиться злу? Кто лучше сносит злобу и противоречие? Где мы можем найти такую нравственную силу, соединенную с меньшей жестокостью? Видели ли когда кого-нибудь, кто добивался бы послушания с таким царственным авторитетом?

И все же никто не был более нежным, скромным и любвеобильным. Как Он страдал при взгляде на нужду и духовное ничтожество Своих братьев; но даже в те моменты, когда Его лицо было орошено слезами, оно испускало мирное сияние. Духом Он был со Своим Небесным Отцом. Он никогда не выпускал из вида невидимый мир и все же обладал таким практическим умом, как вряд ли кто-нибудь из сынов земли. Что замечательнее: царственное величие, которое видно в Нем, или та простота, которая от Него исходит?

Паскаль видел это Божественное явление, когда описывал Его такими вполне уместными словами: «Иисус Христос был кроток и терпелив, свят, свят, свят пред Богом, устрашение для злых духов, чист от всякого греха. В каком блеске и великолепии является Он глазам людей, мудрых духом! Чтобы являться в царственном великолепии, Ему не надо было родиться царем. Он был Господином всех, так как был их братом. Его нравственная жизнь была проникнута Божеством. Он представляет добродетель в образе любви и послушания. Мы со своей стороны не только уважаем Его, но и приносим Ему нашу любовь»».

Эрнест Ренан

Из его книги «Жизнь Иисуса»: «Иисус не может быть достоянием только тех людей, которые называют себя Его учениками. Он принадлежит всем, кто имеет в груди человеческое сердце. Слава Его не в том, чтобы Его выделяли из истории, напротив, мы более поклоняемся Ему, доказывая, что вся история без Него будет непонятной.

Главнейшим фактом человеческой истории является тот переворот, посредством которого лучшая часть человечества от старой религии, объединенной под одним именем язычества, перешла к новой религии, основанной на Божием единстве, Троице и воплощении Сына Божия. Начало переворота, о котором мы говорим, заключается в событии, происшедшем в правление Августа и Тиверия. Тогда жила та Личность, Которая Своей смелой инициативой и Своей любовью создала предмет новой веры и положила начало новой религии.

Ни старые законы, ни Талмуд не покорили и не ’ переменили мир. Евангельская мораль остается высшим созданием человеческого духа, лучшей Книгой закона совершенной жизни, которая когда-либо заключала в себе нравственное учение.

Благодаря Иисусу самое ужасное существование, полное печального или приниженного исполнения долга, имеет свои минуты небесной отрады. Среди нашей шумной цивилизации воспоминание о свободной жизни в Галилее кажется нам росой Лермонской, которая помогла Божией ниве спастись от бесплодия и ничтожества.

Иисус впервые высказал мысли, послужившие основанием вечной религии. Он учредил истинное богослужение, которое останется для всех великих душ навеки. Слова Иисуса были потоком света во мраке; восемнадцать веков нужны были для того, чтобы глаза людей (впрочем, что я говорю, – только маленькой части людей!) привыкли к нему. Но свет обратится в день, и, пройдя все пути безумия, человечество вернется к этим словам как к бессмертному выражению его веры и надежды.

Благородный Основатель, Твое дело закончено, Твоя Божественность стоит непоколебимо. Тысячи лет вселенная будет за Тебя стоять! Ты сделался драгоценным камнем мира, и надо разрушить мир прежде, чем вырвать у него Тебя. Между Тобой и Богом не будут более делать никакой разницы. Совершенный Победитель смерти, прими власть над Своим царством. В течение тысячелетий будут следовать туда, по царской дороге, которую Ты проложил, Твои почитатели.

Что бы нам ни принесло будущее, выше Иисуса не будет никого, почитание Его всегда останется юным, история Его будет бесконечно вызывать слезы; Его страдания тронут благороднейшие сердца. Во все времена будут говорить, что между сынами человеческими не было никого выше Иисуса».

Франсес Повер Коббе

Сочинение «Разбитые высоты. Исследование о настоящих условиях и будущих видах религиозной веры» – книга о религиозных войнах Англии. Она написана одной дамой, последовательницей и почитательницей Теодора Паркера.

Она с уважением говорит, что Ренановская «Жизнь Иисуса» по силе и живости изображения превосходит все подобные ей книги. Но она верно замечает, что главная Личность у автора изображена неудачно, виной чему она считает его полу- пантеистическую точку зрения, игнорирующую Христа как нашего нравственного Владыку, Который помогает нам каяться, прощает и возрождает нас.

Мы выбираем из ее сочинения наиболее замечательные места как свидетельство заблуждающейся, но благородной души, ищущей во мраке неведомого Спасителя.

«У нас нет ни одного совершенного изображения этой идеальной Личности, взиравшей некогда на палестинские долины, мы никогда не найдем ни одной фотографии, которая могла бы нам сказать, был ли Он в самом деле таков, каким представляют Его себе наши сердца.

Мы скорее с болью оглядываемся на волны времени и ищем на них отражение стертого и исчезнувшего образа, как будто это отражение сохранилось таким, каким было при Его путешествиях с учениками по волнам Геннисаретского озера. Но некоторые черты не могут нас обманывать, так как они часто повторяются, и общее впечатление о Нем можно выразить словами: «Милость и Истина». Но об отдельных чертах мы не можем сказать чего-либо с ясностью и определенностью.

Одно мы можем с достаточной определенностью сказать – это то, что все высшие учения, нравственные правила, духовные откровения, о которых рассказывают Евангелия, исходят от Самого Христа. Тот, Кто положил начало великому религиозному движению христианства, должен был быть величайшей душой как Своего времени, так и последующих веков. Если бы Он не произносил этих мудрых слов, кто мог бы о них рассказывать? «Чтобы изобрести Иисуса, нужно было бы самому быть Иисусом» (Т. Паркер).

Мы можем судить о Нем по великим результатам Его жизни и Его учения. Что был мир до Него и чем сделался после Него? При решении этих вопросов мы не можем ошибиться. Великие общие результаты христианства ясны всякому и не зависят от достоверности и правдивости отдельных книг. Если мы сможем измерить тот переворот, который произвело христианство, то это послужит нам мерилом величия Иисуса.

Мы напрасно будем искать в Христе величие правителя, государственного мужа, политика, эконома, повелителя, метафизика, ученого исследователя, поэта, историка, артиста. Он не имеет внешних и, так сказать, осязательных знаков величия. Следы Его дела мы должны искать в мире внутреннем; но и тут мы можем ошибиться, так как бывают различные точки зрения.

Нравственный реформатор далеко не то же самое, что духовный обновитель. Так как возвышенный дух Христа воспринял в себя высшую и чистую нравственность (чего не бывает у посредственных духовных величин), то оказалось, что те, кто рассматривал Его с рационалистической точки зрения и старался придать Ему человеческое достоинство, которого Он заслуживал, обращали обыкновенно больше внимания на Его нравственное учение и признавали Его преобразователем нравственности. Он действительно и был таковым, но в то же время Он, без сомнения, был и нечто большее.

Признавая правдивость всего этого, мы должны допустить, что факт обновления человечества есть наиболее важное из всех явлений нравственного мира. Ничто не может сравниться с Его влиянием на характер человека и на всю его жизнь. Поэтому, если хотят судить о величине такого Учителя, как Христос, то нельзя упускать из виду этот важнейший факт; и мы не можем пройти мимо этого факта и говорить только о Его этике и богословии. Мы должны спросить: имел ли Он такое влияние? Сделал ли Он что-нибудь, чтобы человечество совершило этот важнейший шаг – от невозрожденной к возрожденной жизни?

Итак, если судить о Христе по тому влиянию, которое Он имел на жизнь человечества, то окажется, что как раз здесь мы найдем величайшие следы Его дела. Если мы сравним древний мир с новым, языческий – с христианским, то мы увидим, что их общее отношение подобно тому, какое существует между миром невозрожденным и миром возрожденным.

Был момент, когда старый порядок перестал существовать и явился новый. Должно было существовать влияние, направившее души в другую сторону и открывшее время вечно совершенствующейся жизни. Когда же был этот момент? Когда совершился первый акт этого бесконечного совершенствования? Кто стоял на пороге этой новой эры?

Теперь мы нашли почву под ногами. Здесь нам не нужны истинность и достоверность книг, здесь не нужно сопоставлять отдельных рассказов, чтобы ответить на наш вопрос. Вся история человечества в один голос дает здесь нам свое свидетельство. Поворотным пунктом между миром древним и миром новым было начало христианства. Влиянием, которое направило человечество в другую сторону, было учение и пример Христа. Христос начал Собой время бесконечного совершенствования.

Его пришествие было для человечества тем же, чем возрождение для отдельной личности. Этот вывод сделан не из спортивных биографий, это простой вывод из всемирной истории человечества. Мы можем спорить о мелочах, но великий результат не подлежит критике. Мир переродился, и это исходит от Христа. Поэтому мы должны настолько почитать Христа, насколько мы ценим возрождение мира. Он не только Преобразователь нравственности, проповедующий чистую мораль; не только Обновитель религии, уничтожающий старые заблуждения и сообщающий высокие понятия о Боге. Этим всем Он также был, но в то же время представлял из Себя и нечто большее. Он мог бы учить мир богословию и нравственности, но не влить в него новой жизни, которая теперь бьет в нем ключом. То, что в действительности сделал Иисус, превосходит разум и богословие, даже совесть и сознание долга. Его дело было делом сердца. Он претворил закон в Евангелие; Он заменил рабство иноплеменника свободой чад Божиих. Он сделал добродетель святостью, религию – благочестием и долг – любовью.

Тот неминуемо должен ошибаться, кто думает послужить своему делу через унижение Иисуса. Правильность Его законов лучше всего будет доказана признанием того, что сильнейший нравственный переворот произошел не от случайного совпадения испорченного и падающего просвещения с появлением необыкновенного Чудотворца, но от того, что при исполнении времен Провидение послало в мир Святейшую Душу, огонь Которой зажег никогда не потухающее пламя в человеческих сердцах».

Конец и Богу слава!

* * *

1

Евиониты признавали чудесное рождение Христа, но отрицали Его Божество.

2

Гностицизм – философское учение, стремившееся примирить язычество и христианство. В гностицизме существовало множество течений. Гностики считали, что обладают истинным знанием (гносисом), и предлагали в своих системах безусловное решение всех вопросов бытия: о мироздании, происхождении в мире зла и освобождении от него и т.д.

3

Ренан в своей «Жизни Иисуса», или, лучше сказать, в своем романе об Иисусе, дает нам топографическое описание прекрасных окрестностей Назарета. Но все же это не может заменить отдаленности этого города от культурных центров и его незначительности, вошедшей в пословицу. Вообще описание Назарета много теряет, когда мы представим себе его узкие и кривые улицы, покрытые нечистотами, этими неразлучными спутниками большинства восточных городов. «Назарет, – говорит Ренан, – был небольшой город, расположенный на северной границе Эздрилонской долины, в ущелье, которое широко раскрывается по направлению к вершине горной цепи. Народонаселение его состоит в настоящее время из 3–4 тысяч душ и это количество, вероятно, никогда особенно не колебалось. Окрестности его восхитительны, и никакое другое место в целом мире так не способно наводить на мечты об абсолютном блаженстве, к каким располагают эти места. Даже в наше время Назарет может еще служить драгоценным местопребыванием, может быть, единственным во всей Палестине, где душа чувствует себя слегка облегченной от бремени, которое ложится на нее среди этого, ни с чем несравнимого запустения. Жители Назарета – люди ласковые и благонравные; сады красуются своей зеленью и дышат неизъяснимой свежестью».

4

Не следует забывать, что Христос говорит здесь пророческими словами Давида (Пс.22:2), тогда как везде, где Он говорит Своими собственными словами, Он называет Бога Своим Отцом.

5

И вы сделались подражателями нам и Господу (1Фес.1:6)

6

Ульман. «Безгрешность Иисуса». С. 67; Ланге. «Жизнь Иисуса». Т. I. С. 27–34; Эбрад. «Догматика». Т. 2. С. 23–24.

7

Даже Ж. Ж. Руссо был изумлен этим удивительным предсказанием языческого философа о страданиях Спасителя, Который умер смертью злодея и раба, чтобы спасти нас. «Когда Платон,– говорится в произведении Руссо “Эмиль”,– характеризует Его правдивый образ, покрытый всяким позором преступления и достойный всякого венца добродетели, то он черта за чертой изображает Иисуса Христа; сходство так поразительно, что его отметили все Отцы Церкви и невозможно обмануться в этом».

8

Жан Поль. «О Боге в истории и жизни».

9

Эти и подобные уступки, высказываемые в порыве вдохновения, неоднократно попадаются в романе Ренана. Но он сам своим пантеистическим обоготворением человека разрушает их; например, такую личность, как Шакиа-Муни, основателя буддизма, он ставит на одну ступень с Христом. Такую “уступку” можно также найти, например, в заключении его сочинения «Критические историографы Иисуса», где о Христе говорится так: «Чудотворец и пророк забудутся; человек и мудрец останутся, или, лучше, вечная красота будет жить вечно в этом высоком имени, как и во всех тех именах, которые человечество избрало для того, чтобы всегда помнить об их существовании и возвышаться через их пример. Вот тут-то Живой Бог».

10

Доктор Баур. «Христианство и христианская Церковь первых веков». Именно Воскресение Христа остается для Баура неразрешимой загадкой; но этот же самый факт и составляет то основание, на котором утверждается христианская Церковь и которого доныне не могут одолеть врата ада (см. Мф.16:18).

11

Schechinah, т. е. присутствие Божие.

12

Об этом согласно говорят, например, и многие из новейших немецких толкователей; а также проницательный английский богослов, доктор Тренч, который замечает: «Христос был Сын Человеческий, так как Он осуществил в Своем Лице все содержание идеи человека как Второй Адам, как Глава и Представитель человеческого рода – единственно истинный и совершенный Цвет, который когда-либо вырастал из корня и ствола человечества. Между тем, Он объявляет Свои права на Божественное звание как на Свою собственность, свидетельствует о Своем Лице, опровергая два противоположных заблуждения – евионитов, которым представлялось особенно правильным употребление имени Сын Давидов, и тех из гностиков, которые отвергали действительность человеческой природы Христа». Современник Иисуса Христа Филон, иудейский богослов и философ, называет Логос (вечное Слово) «истинным человеком».

13

Это место заключает в себе поразительную параллель с теми возвышенными краткими изречениями, которые мы находим в четырех Евангелиях, и доказывает существенное сходство в изображении Христа в синоптических, т.е. в трех первых Евангелиях, и в Евангелии от Иоанна.

14

Слова Христа: Ты сказал Шлейермахер, принимая во внимание обстоятельства, при которых они были произнесены, считает величайшими словами, которые когда-либо исходили из человеческих уст: «Это – прекраснейший апофеоз; никакое Божество не может быть истиннее того, которое само о Себе говорит». См.: Шлейермахер. «Речи о религии».

15

По древнему справедливому изречению, «мир не был создан во времени, но вместе с самим временем». На этом-то основании и должно признать несостоятельным арианское учение о временном предсуществовании, как метафизическое воззрение.

Сообразно мнению ариан, выходит, что тварь существовала прежде Творческого действия и конечное существо получило свое бытие до начала времени. Но ведь до начала творения не было ничего, кроме Бога и вечности. Время есть не что иное, как необходимая форма последовательного существования мира, тогда как пространство есть форма одновременного существования в мире всех материальных предметов. Если бы время существовало до момента сотворения мира, то оно могло бы относиться только к Богу, но ведь Бог существует не во времени, а в вечности. Прежде, нежели был Авраам,– говорит Христос (то есть раньше, чем он начал существовать),– Я есмъ; при этом знаменательно то, что сначала Он употребляет прошедшее время, а потом – настоящее, чтобы показать разницу между временным характером существования человека и свойственным Ему существованием вечным.

16

Доктор Генгстенберг в своем сочинении «Комментарий к Евангелию от Иоанна» справедливо замечает: «Человек, который сам себя делает Богом, обыкновенно или сумасшедший, или бездельник. Но кто иной, кроме сумасшедшего, осмелится поставить Иисуса в один из этих классов?»

17

«Ни одному из сотен тысяч читателей Евангелия,– говорит Бушнель,– не приходило на мысль обвинять Иисуса в обмане или в чрезмерном тщеславии».

Даже лучшие из унитаристов невольно склоняются пред этими «притязаниями», которые, в сущности, противоречат их мнениям.

18

Истолкование, какое дают словам апостола Фомы некоторые из богословов-унитаристов, просто нелепо и потому лишь заслуживает внимания, что оно обнаруживает неразрешимую трудность, с которой сталкивается христология унитаристов в данном месте. Слова апостола Фомы: Бог мой! Являются выражением удивления перед фактом воскресения.

19

Так называемый «вульгарный рационализм», или рационализм здравого человеческого смысла. Отличается от рационализма трансцендентального, или рационализма спекулятивного ума. Но смысл обоих систем одинаково приводит к несообразности. Доктор Марэйнеке определяет рационалиста, или, как его называет Паулюс, «умствующего в вере», как человека, который «верует для того, чтобы было о чем помудрствовать, и мудрствует о том, во что бы ему верить, что одинаково равняется нулю».

Гегелианская школа впоследствии обратила название “вульгарный рационализм” в насмешку, так что долгое время ученые сторонились этого, некоторым образом, философского направления. Но левое, неверующее, крыло этой школы потом снова впало в такие же и даже большие несообразности.

20

Д-р философии Давид Фридрих Штраус родился в Людвигсбурге, неподалеку от Штутгарта, столицы Вюртембергского королевства, которое произвело целый ряд таких мужей, как Шиллер, Уланд, Шеллинг, Гегель, Кеплер, Бренц, Шмидт, Бекк, Баур, Паулюс. Штраус был одним из лучших учеников Баура, главы так называемой тюбингенской отрицательной историко-критической школы, цель которой заключалась в радикальной перестройке истории первоначального христианства на основании пантеистического гегелианского гностицизма. В 1835 г. Штраус обнародовал свое знаменитое сочинение «Жизнь Иисуса», наделавшее много шуму в богословском и литературном мире и имевшее своим последствием, между прочим, то, что Штраус должен был отказаться от церковного служения и потерял место в тюбингенском университете. Ведя после того бродячую, светскую жизнь, Штраус жил в Людвигсбурге, в Штутгарте, Гейльброне, Веймаре, Кельне, Мюнхене и, наконец, поселился в Берлине. Появление «Жизни Иисуса» вызвало к жизни целую библиотеку научных защит евангельских истин и их истории. Мы укажем здесь лишь на замечательнейших противников теории Штрауса, таковы: Неандер, Ульман, Толюк, Ланге, Эбрард, Юлиус Миллер, Гофман и Георг Фишер. Последний научно опровергает штраусовскую «теорию мифа».

В 1864 году Штраус выпустил сокращенное издание «Жизни Иисуса» «в обработке для немецкого народа». Он издал еще два дополнительных рассуждения, и оба эти сочинения ничего нового к главному вопросу не прибавили, но только показали, как далека истина от заблуждения, и этим самым невольно послужили на пользу веры.

21

Д-р Баур во втором, вновь просмотренном, издании своего последнего замечательного произведения «Христианство и христианская Церковь первых трех веков», появившемся незадолго до его смерти, последовавшей в 1860 г., делает замечательное признание, что обращение Павла всегда было для него загадкой, которую он не мог удовлетворительно решить ни психологическим, ни диалектическим анализом. По его словам, «ни психологическим, ни диалектическим анализом невозможно постичь внутренней тайны акта, которым Бог открыл ему (Павлу) Своего Сына». При этом он упоминает о «чуде» Воскресения, «которое одно могло рассеять сомнения старших апостолов и уничтожить веру в вечную ночь смерти», и о «чуде» обращения Павла, которое кажется ему тем грандиознее, что в своем внезапном превращении из ярого противника христианства в усердного провозвестника его он разбил оковы еврейской исключительности, претворив ее в мировую идею христианства.

22

То же самое возражение против теории вымысла делает в своем «Эмиле» Ж. Ж. Руссо: «Писатели-иудеи сами по себе не могли бы найти ни этого тона, ни этой нравственности; Евангелие поистине описывает характеры столь великие, поразительные и совершенно неподражаемые, что создатель их был бы более изумительным, чем сам герой».

Паркер, восставая против абсолютного отрицания существования Иисуса, которое ни одному разумному человеку до сих пор не пришло на ум, дает аргумент и против частичного отрицания, говоря: «Измеряй Иисуса не по той тени, которую Он бросил на мир, а по тому свет)», который Он на него пролил. Неужели нас хотят уверить, что такой Человек никогда не жил и что вся история о Нем – ложь?

Предположим, что Платон и Ньютон никогда не жили, но кто же творил их дела и мыслил их мыслями? Чтобы сочинить Ньютона, нужно самому быть Ньютоном. Кто мог изобрести Иисуса Христа, как не сам Иисус?» Даже Ренан, вопреки своей теории, говорит в «Жизни Иисуса»: «Далеко не будучи произведением Своих учеников, Иисус во всех делах гораздо выше их. За исключением Павла и Иоанна, все они лишены гения и таланта. В общем, личность Иисуса недостаточно ярко и совершенно изображена Его биографами». Как грустно сознать, что мир должен был ждать восемнадцать веков, чтобы создать верный образ Иисуса из недостаточных и неверных отрывков Его учеников!

23

В своих «Беседах с Эккерманом» всемирно известный поэт Гете признает подлинность, достоверность и несравнимое величие Евангелия и говорит: «Я считаю Евангелия за безусловно достоверные, так как на них виден отблеск того величия, которое исходило от Личности Иисуса, Личности, несомненно, Божественного происхождения, так как в ней Божественное явилось миру».

Гизо в своих «Размышлениях» делает следующие правдивые и верные замечания о Евангелиях: «Громадная сила этих книг и их свидетельств проверена и доказана. Они победили Грецию, Рим и варварскую Европу и стоят на пути к покорению всего мира. И искренность составителей этих книг не менее достоверна, чем их могущество. Мы можем не признавать учености и критического остроумия первых историографов Иисуса, но не можем сомневаться в их вере, которая подтверждается их словами, они верили в то, что говорили, и запечатлели свое свидетельство своею кровью».

24

Иосиф Эрнест Ренан родился 27 февраля 1823 г. в Трегье, в Бретани, от простых родителей (некоторые говорят от евреев) и воспитывался в богословской семинарии Св. Сульпиция в Париже для служения римской церкви.

Но еще до своего посвящения он должен был покинуть семинарию, вследствие некоторых его религиозных недоумений, которые его начальство не хотело или не могло разрешить. Он посвятил себя сравнительному изучению семитских языков. В 1847 году он получил Вольнеевскую премию за сочинение, которое впоследствии развилось в историю семитских языков и доставило ему звание одного из первых ориенталистов Европы. В 1856 г. он был избран на место Августа Тьерри членом Французского Института. В I860 г. император Наполеон поручил ему исследование положения финикийских городов, результаты какового он напечатал в виде собрания эпиграфов из эпохи ассирийского владычества до времени Селсвкидов.

По возвращении он был назначен профессором еврейского языка во Французской Коллегии, но лишился места из-за своей вступительной речи, в которой нападал на традиционную ортодоксальность клерикальной партии и на почитаемый догмат о Божественности Христа.

«Жизнь Иисуса» Ренана была им набросана в основных чертах во время путешествия по Востоку, которое он совершил со своей сестрой, в непосредственной близости от Святых мест, и издана в Париже в 1863 г. как первая часть четырехтомного произведения «О происхождении христианства». Это сочинение составило эпоху в религиозной литературе Франции и широко распространилось по всему европейскому континенту, в Англии и даже в Америке.

Книга Ренана является мастерским произведением, элегантной и эффектной эстетико-риторической композицией, превосходящей все подобные ему немецкие произведения. Обладая всеми чертами религиозного романа, она побудила не одного легкомысленного француза, и не подозревавшего о столь выдающемся характере Иисуса Христа, изучать Новый Завет.

Таким образом, и здесь плохое приводило к хорошему. Но как критическое или научное произведение эта книга не имеет никакого значения. В отношении критических подробностей Ренан всецело полагается на французский перевод «Жизни Иисуса» Штрауса (сделанный Литре) и довольствуется тем, что с самодовольством оракула высказывает свои взгляды и приводит много цитат из Нового Завета, которые часто доказывают как раз противоположное тому, что он пытается доказать.

Он издал также сокращенную «Жизнь Иисуса», в которой, по собственному замечанию, представляет Иисуса в «чистом белом мраморе» (он должен был бы скорее сказать «в марципане») без пятен и ошибок, в назидание французскому народу.

25

В вышеуказанной статье Ренан говорит: «Легенда о Будде, Шакия-Муни, единственная напоминающая своим происхождением легенду о Христе, как и сам буддизм как религия более других подходит к христианству». Факт сравнительной неизвестности этого туманного Шакия-Муни в цивилизованном мире, делает частое сравнение его с Иисусом Христом, какое мы встречаем у французского новеллиста, святотатственным.

26

«Изучение истории и критики религии». С. 192

27

Все компетентные судьи сходятся в низкой оценке произведения Ренана как критического и научного труда. Доктор Смит из Нью-Йорка в своей превосходной критике «Жизни Иисуса» Ренана правильно замечает: «По научности, пониманию и последовательности немецкое произведение Штрауса стоит несравненно выше легкого и воздушного французского романа».

Того же мнения придерживается и проф. Фишер. «В нападках Ренана на христианство, – пишет он, – нет ничего опасного, так как весь его метод слишком научно не обоснован, чтобы произвести продолжительное впечатление; в сравнении с произведением Штрауса его значение очень незначительно, и мы сомневаемся, что результатом этого произведения и его критики будет сознание всей трудности разрушить доводы Откровения».

Маркус Доде в предисловии к Эдинбургскому переводу «Жизни Иисуса» называет книгу Ренана наиболее жалким и неудачным литературным заблуждением нашего времени и замечает, что интерес, возбужденный во Франции этой книгой, которая для Германии устарела уже на 20 лет, только подчеркивает достойное сожаления невежество французской публики. Самуил I Андрью в предисловии к новому изданию своего непритязательного, но глубокомысленного и заслуживающего доверия труда «Жизнь нашего Господа на земле» отрицает всякое значение книги Ренана как критического произведения и добавляет: «Я не помню ни одного места оттуда, которое ближе познакомило бы нас с Евангелием хотя бы с внешней стороны, а еще меньше она помогла нам отыскать его внутренний глубокий смысл».

28

Доктор X. Б. Смит из Нью-Йорка, верно, характеризует книгу Ренана в упомянутом выше сочинении, говоря: «Когда надо высказать свое мнение о таком писании, то не стоит идти окольными путями и выбирать красивые слова. Вся книга позорная и низкая. Она даже отрицает честность и веру Иисуса, делает результат мерилом. Это свойство иезуитов. Оправдание также поверхностно, как и пошло, ужаснейшая мораль французских произведений не превзойдет этого. Только француз после всего этого может обоготворять своего героя, как высший идеал человечества, и среди таких мерзких картин вставлять фразы вроде: “глубокая серьезность”, “старая правда”, “абсолютная искренность” – в противоположность всем обманам, которые приписываются Иисусу. Это называется довести полный вымысел до крайности, от чего отвернется каждый порядочный человек, и что каждый верующий христианин признает святотатством».

29

Штраус в своей большой книге «Жизнь Иисуса» (4 изд. Т. II. С. 710) говорит: «Соединенные в одном индивидууме, в одном Богочеловеке, качества и дела находятся в противоречии; в родовом понятии они согласуются. Человечество – это соединение двух натур: вочеловечившегося Бога – бесконечность, приведенная к конечности – и конечного духа, хранящего воспоминание о своей бесконечности.

Человечество – дитя видимой матери и невидимого отца, духа и природы. Оно чудотворно, поскольку в течение истории человечества дух получает все большую власть над природой, которая делается бессильным материалом для его действия, – оно безгрешно, поскольку безгрешен ход его развития. Осквернена, может быть, отдельная личность, но это осквернение исчезает в родовом понятии; человечество умирает, воскресает и возносится па небо, поскольку из отрицания его естественной природы исходит все возвышающая духовная жизнь; из уничтожения его, как конечного, как личного, национального и мирового духа проистекает его единение с бесконечным Духом неба.

Через веру во Христа и особенно в Его Воскресение человек делается праведным перед Богом, потому что через воплощение идеи человечества в себе индивидуум становится причастным Богочеловеческой жизни».

30

Аарднер, Доддридж и Леланд в свое время хорошо воспользовались Цельсом в борьбе против деизма. Многие места его сочинений с успехом можно было бы противопоставить Штраусу и Ренану.

31

См. Евсевий «Церковная история», I, VI, 19; Сократ «Церковная история», I, 9, III, 23; Евсевий «Приготовление к Евангелию».

32

Выписки из этого сочинения приводятся у Евсевия в его “Приготовлении к Евангелию” и “Доказательства в пользу Евангелия”; затем у блж. Августина в его сочинении “О граде Божием” и у блж. Феодорита в его “Двенадцати апологетических словах”. Аарднер отрицает подлинность “Философии оракула”, но по необоснованным причинам. Фабриций, Мосгейм, Неандер и др. смотрят на него как на подлинный труд Порфирия.

33

Он родился в Лангре в 1713 г. и умер в 1784 г. в Париже.

34

Штир. “Речи Иисуса”. Т. VI.

35

Кн. II. Гл. 32. С. 612 и след.

36

Нью-Йорк. 1855. С. 353–363.

37

Род. в Нью-Потре в 1780 г., умер в Беннингтоне, в Вермонте в 1842 г.

38

Соч. д-ра Чаннинга. Бостон. 1848. Т. IV. С. 1–29.

39

Оно помещено в голландском произведении д-ра Ван Остерзее (в Утрехте) «О лице Христа».


Источник: Сын Божий – Сын Человеческий: Апологетический очерк. Свидетельства неверующих / Филипп Шафф. - Москва: Изд-во им. святителя Игнатия Ставропольского, 2003. – 176 с.

Комментарии для сайта Cackle