Сентябрь

Господь наш Иисус Христос, проповедуя людям спасение, говорит: Я – свет миру (Ин.9:5); Я есмь путь, истина и жизнь (Ин.14:16). Сказал ли Он это только о Своём Лице? Нет, Он сказал это и о Своём слове – учении и о той жизни, какую дал верующим в Него и о всём деле, какое совершил на земле (Ин.17:4). Поэтому слово Его есть истина (Ин.17:17): Я, говорит Спаситель, на то и родился, на то и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине (Ин.18:37). Слово Его есть свет, который светит всему миру (1Ин.2:18; 2Пет.1:19). Жизнь, какую Спаситель дал верующим, состоит в познании Его: Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя Единого Истинного Бога и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин.17:3). Знаем, говорит св. апостол Иоанн Богослов, что Сын Божий пришел и дал нам свет и разум, да познаем Бога истинного и да будем во истинном Сыне Его Иисусе Христе, Сей есть истинный Бог и жизнь вечная (1Ин.5:20).

Где же ныне хранится эта истина Христова? Где сосредоточивается и продолжается эта спасительная жизнь Христова после вознесения Его на небо? Она – в Церкви Христовой. Спаситель, вознесшись на небо, не оставил на произвол людей ни Своего учения, ни всего дела Своего, ради которого и нисходил на землю, т. е. спасения мира. Он учредил на земле Церковь и ей-то оставил Своё слово, Ей поручил продолжать и дело спасения людей до скончания века. И Церковь сильна совершить это дело и сохранить Его слово в неповрежденности, потому что Спаситель не отделился от неё, но невидимо пребывает с нею, как Глава, и потому также, что в ней пребывает Дух. Святой. Церковь поэтому живет и действует силою Главы – Христа и силою Духа Святого. Такова и есть православная Церковь, потому что она от времен апостольских преемственно и неповрежденно сохраняет св. веру Христову, священноначалие, св. таинства и всё прочее. Поэтому тем, которые спрашивают: где ныне хранится истина Христова и жизнь Христова? мы отвечаем – в православной Церкви Христовой. В ней и ныне свет учения Христова светит, – и тьма не объяла его (Ин.1:5); истина сохраняется и благовествуется; жизнь Христова продолжается и утверждается. Можно еще сказать, что истина Христова написана и сохраняется в Евангелии. Но кто само Евангелие сохранял в грешном мире и будет сохранять до скончания века? Церковь, конечно. Поэтому-то ап. Павел и говорит о Церкви, что она есть столп и утверждение истины: сие пишу тебе, говорит он Тимофею, надеясь вскоре прийти к тебе, чтобы, если замедлю, ты знал, как должно поступать в доме Божием, который есть Церковь Бога живаго, столп и утверждение истины (1Тим.3:14–15). В этом изречении апостола заключаются следующие частные мысли. Апостол Павел, в виду опасности разномыслия между христианами и совращения неутвержденных в вере, выражает заботу о хранении верующими истины евангельской. Не только должно знать и хранить истину, но и жить по ней; ибо истина Христова и жизнь Христова неразделимы. Апостол при этом не указывает на училища, на учителей, на мудрецов, у которых также ищут познания истины; а указывает на Церковь Божию, в которой хранит истину Сам Дух Святой (Ин.14:16, 26). Только Церковь апостол признает верною и надежною хранительницею истины, потому и называет её столпом и утверждением истины. Условием же познания и усвоения сей истины он ставит постоянное, неуклонное пребывание в Церкви Христовой: необходимо жити в дому Божии, т. е. жить по руководству Церкви, – тою жизнью, какую указывает Церковь. Таким образом, по мысли апостола, чтобы сохранить правую веру Христову, Его учение и чтобы жить истинно Христовою жизнью, – должно жить в Церкви со всеми членами её одною общею церковною жизнью и не уклоняться от неё, иначе утратишь и жизнь истинно христианскую и самую истину Христову.

Св. Ириней Лионский (во 2 в.) говорит об этом следующее: «Не должно искать истины у других, которую легко получить от Церкви; ибо апостолы, как богач в сокровищницу, вполне положили в неё всё, что относится к истине; так что всякий желающий берет от неё питье жизни» (Против ересей кн. III, гл. 4). «В Церкви Бог положил апостолов, пророков, учителей и все прочие средства действования Духа, Коего не причастны все те, которые не согласуются с Церковью, но сами себя лишают жизни худым учением и самым худшим образом жизни. Ибо где Церковь, там и Дух Божий, и где Дух Божий, там Церковь и всякая благодать, а Дух есть истина» (там же гл. 24).

Поэтому не хранят веры те, которые отделяются от Церкви. «Можно ли думать тому, кто не придерживается единства Церкви, что он хранит веру? – спрашивает св. Киприан, еп. Карфагенский. Можно ли надеяться тому, кто противится и поступает наперекор Церкви, что он находится в Церкви?… Неужели, собираясь, они думают, что и Христос находится с ними, когда они собираются вне Церкви Христовой? Да хотя бы таковые претерпели и смерть за исповедание имени, – пятно их не омоется и самою кровию; неизгладимая и тяжкая вина раздора не очищается даже страданиями. Не может быть мучеником, кто не находится в Церкви; не может достигнуть царства, кто оставил Церковь, имеющую царствовать» (Из слова о единстве Церкви).

Это сказано о всех вообще уклонившихся от вселенской Церкви Христовой, в какой бы стране они ни были. Это же справедливо и относительно наших русских сектантов, кто бы они ни были и каким бы именем ни назывались; ибо, отделившись от православной русской Церкви, этой части вселенской Христовой Церкви, они отделились и от сей последней. Они имеют у себя Евангелие и думают, что могут познать истину из Евангелия, независимо от руководства Церкви. Но, как сказано выше, само-то Евангелие нельзя правильно понять и истолковать без руководства Церкви; нельзя постигнуть истину Христову, не живя жизнью Христовою в Церкви.

Что наши сектанты идут путем заблуждения, – мы не будем этого доказывать на основании свящ. Писания. Путь их, или правильнее, – многие пути их достаточно уже открылись в истории, и история есть лучший обличитель их. Мы предлагаем посмотреть, до каких заблуждений дошли сектанты, идя своим путем. Сектантство – явление сложное, в нём есть элементы – религиозный, моральный, семейный, общественно-бытовой, государственный. Мы остановимся собственно на религиозной стороне его и посмотрим, до каких пагубных и нелепых верований доходят сектанты, оставив веру Церкви.

Когда люди удаляются от Церкви, то они уносят с собою в руках Евангелие, а в сердце недовольство; иногда прямо-таки ожесточение против православной Церкви и стремление толковать Евангелие произвольно, в духе своего настроения, а не по руководству Церкви. Можно ли ожидать, чтобы под влиянием этих побуждений могло явиться у них доброе учение, согласное с духом Евангелия? С чего они начинают? Прежде всего стараются выискать в Евангелии побольше мнимых обличений против православной Церкви, и это для того, чтобы оправдать своё отделение от неё и успокоить свою совесть, ибо отделившиеся никогда не бывают, по крайней мере на первых порах, спокойны в душе за свою участь и уверены в своей правоте. И вот по их произвольному толкованию выходит, что православная Церковь это – Церковь языческая или иудейская. Каким образом? Читают они в свящ. Писании, положим, известные места об идолах и толкуют, что это – иконы; капища – это храмы православные; начертание антихриста, о котором говорится в Откровении Иоанна Богослова, это – крестное знамение; книжники и фарисеи это – священники; саранча, вышедшая из кладезя бездны, «и волосы у ней, как волосы у женщины» (Откр. 9 гл.) – тоже священники и т. д. До каких нелепых толкований доходят сектанты, – можно видеть из следующего. В Откровении написано, что Иоанн Богослов в видении видел, как явилось на небе великое знамение: жена, облеченная в солнце; под ногами её луна, и на главе её венец из двенадцати звезд (Откр.12:1). Кто же – эта жена? Это, объясняют сектанты, Киево-Печерская Лавра с двенадцатью куполами! Еще дальше идут они, когда приправляют текстом Слова Божия самые хулы свои на Церковь и св. таинства, – такие хулы, о которых не леть есть глаголати. Вот первые опыты самовольного толкования Слова Божия; это – первые, ближайшие результаты отделения от Церкви. Не будем удивляться сему, если примем во внимание слова Спасителя: народ сей ослепил глаза свои и окаменил сердце своё (Ин.12:40). Когда человек дойдет до такого состояния, то он и с Евангелием в руках, видя, не видит и не разумеет подлинного смысла Евангелия.

Но всё же нужно признавать, что уклонившиеся от Церкви хотят верить и ищут спасения. Но как веровать и как спасаться вне Церкви? По Евангелию, говорят. И вот люди, оставившие веру Церкви, стремятся определить свои верования на основании только Евангелия и устроить своё спасение по руководству одного Евангелия, без руководства Церкви. Что же из этого может выйти? Всегда из этого выходит следующее: когда человек отринул Церковь, тогда он или говорит себе: «не нужно мне никакой Церкви; я – сам себе Церковь; Христова Церковь не вне, а внутри, в сердце», или же, отвергнув Церковь православную, устрояет свою особую якобы настояще-апостольскую Церковь. В первом случае человек хочет спасаться сам собою, без всякого внешнего руководства, хочет иметь общение с Господом непосредственно и получить Духа Святого без посредства таинств и вообще каких-либо внешних учреждений. «Буду, говорит, жить по духу, а не по плоти». В зависимости от этого настроения такой человек и Слово Божие склонен понимать и объяснять «по духу», т. е. в переносном (иносказательном) смысле. Во втором случае отделившиеся понимают, что спастись можно только в Церкви апостольской, ищут её и, так как православную Церковь не признают за таковую, то создают свою особую Церковь, со всеми внешними учреждениями и обрядами, какие находят в Евангелии, и уверены, что эта их Церковь и есть настоящая апостольская Церковь. Слово Божие они объясняют не только духовно, но и буквально. Таким образом, хотя у тех и других Евангелие одно, но каждый обращается с ним по своему и каждый создает свою особую веру по своему настроению и разумению. В этих двух направлениях развивается всё сектантство: одни хотят содержать веру духовную, без пресвитеров, без таинств, обрядов и всяких внешних учреждений (это – мистическое сектантство); другие хотят создать Церковь мнимо-апостольскую с учреждением пресвитерства, некоторым подобием таинств, с обрядами (рационалистическое сектантство). Но те и другие одинаково уклонились от смысла и духа Евангелия и доходят в конце концов до таких верований, которые ничего евангельского уже не содержат в себе. Скажем сначала о первых.

Сектанты исходят из того положения, что для спасения нужна одна вера. «Чтобы быть спасенным, буквально, напр., говорят пашковцы, стоит только веровать и быть убежденным, что ты спасен» (Секта пашковцев. Терлецкий, 1891 г., стр. 15). Единственным наружным средством, содействующим спасению, признается Слово Божие. Не нужно, говорят они, Церкви, не нужно руководителей, пастырей, священников: все – священники; не нужно никаких таинств, обрядов, постов и т. д.

«Но позвольте, скажете вы, как же не нужно, когда об этом говорится в Слове Божием?» На это те сектанты, которые менее последовательны в развитии своего принципа, скажут вам: «Да, говорится; но всё это не нужно для спасения. Ни восприятие св. таинств, ни символ веры, ни что даже сама Церковь не может спасти тебя» (там же 50 стр.). За то другие, которые проводят принцип духовного понимания Слова Божия более последовательно, каковы, например, духовные штундисты, скажут вам: «Нет, то, о чём говорится в Евангелии, нужно понимать духовно; ибо Слово Божие есть Дух и жизнь. Напр., говорится о том, что при апостолах христиане крестились водою; это они крестились Словом Божием: вода, – Слово Божие. В Писании сказано, что Иисус Христос взял хлеб и, благословив, преломил и, раздавая ученикам, сказал: «приимите, ядите: сие есть Тело Мое»; это Спаситель преподал им духовный хлеб – слово Своё. Сказано далее: и взяв чашу и благодарив, подал им и сказал: «пийте из неё все, ибо сие есть Кровь Моя»; чаша эта не есть наружная, а духовная, чаша страданий» и т. д. всё духовно. – Но чем же вы уверены, что правильно понимаете Слово Божие? опять спросите их. Чем уверены? Сам Дух Святой непосредственно наставляет нас и открывает нам разумение Слова Божия, ибо Слово Божие есть Дух. «Читая свящ. Писание, говорят пашковцы, мы не одни: Господь с нами; Он с нами говорит, и мы с Ним можем беседовать» (там же стр. 61). И вот сколько ни говорите с ними по Евангелию, всё у них выходит духовно: хождение Иисуса Христа и ап. Петра по водам – это хождение, т. е. наставление Петра по Слову Божию; насыщение 5 и 4 тыс. человек хлебом – это насыщение их Словом Божиим; исцеление сухорукого – это исправление человека, который был нечист на руку; воскрешение мертвых – это воскрешение грешников Словом Божиим, т. е. обращение их к вере; исцеление слепых – это исцеление слепых умом, т. е. уразумение ими Слова Божия и т. д. Вы видите, что тут совершенно превращается Евангелие. Благодаря такому «духовному» перетолкованию Евангелия и вере в непосредственное мнимое озарение от Духа Святого у сектантов получается удивительная путаница религиозных понятий, искусственность доказательств, полнейшее смешение истины с вымыслами. И всё это выдается за непосредственное внушение от Духа Святого. И это, говорим, не есть толкование, принадлежащее двум-трем лицам, надуманное на досуге: из таких толкований складываются верования целой группы тех сект, которые хотят понимать христианство исключительно духовно.

Впрочем, одни из них, напр., штундисты, молокане, пашковцы принцип духовного понимания Евангелия не проводят последовательно до конца; они стоят на половине своего пути. Именно у них еще пощажена от «духовного» перетолкования значительная часть евангельской истории. Иисус Христос, апостолы, Богородица у них еще признаются реальными историческими лицами, жизнь и деятельность их признается историческим фактом, бывшим XIX веков назад. Но спрашивается: где же граница духовному перетолкованию Евангелия? Почему и что именно должно понимать духовно, а что буквально? Почему за одно уж не понимать духовно все чудеса Христовы и самое лицо Его, – Его рождение, преображение, смерть, воскресение и вознесение и не стать бы толковать, что Христос и ныне как-нибудь духовно рождается, преображается, умирает, воскресает, возносится? Почему не толковать духовно всегда того, что сказано в Евангелии об апостолах, Пресвятой Богородице и других?… Так как необходимое в этом случае руководство для правильного понимания Евангелия может дать только Церковь, а она отвергается, то, очевидно, у людей, желающих понимать Евангелие и всё христианство духовно, нет границы «духовному» перетолкованию Евангелия, нет верного руководства, которое предохранило бы их от дальнейшего заблуждения. – Опять, когда человек думает быть в непосредственном общении с Господом помимо Церкви и воображает, что получает озарение непосредственно от Духа Святого, то что удержит его от дальнейшего заблуждения и помешает дойти до того момента, когда он вообразит, что достиг уже общения с Господом и скажет: Христос уже во мне! Я – Христос! Дух Святой во мне действует; я – пророк, апостол, и станет выдавать не только свои объяснения Евангелия, но все свои речи за откровение от Духа Святого?… Говорим это к тому, что путь, которым идут сектанты, и принцип, которым они руководствуются, логически ведут к этим последствиям. И действительно, мы видим на деле, что сектанты, наприм, хлысты, скопцы, малеванцы, духоборы, идя последовательно своим путем, договорились именно до этого безумия. Благодаря своей вере в непосредственное общение с Господом и Духом Святым, они не могли остановиться на полпути, на одних только пунктах заблуждения, но идут дальше, перетолковывают «духовно» всё Евангелие до конца и создают такие верования, которые ничего евангельского уже не содержат в себе, а в конце концов отрицают и самое Евангелие, которым на первых порах по отделении от Церкви еще думали спасаться.

Смотрите, во что веруют хлысты. Лет 200 назад в Стародубской волости, в приходе Егорьевском, на р. Вязьме, Ковровского у., Владимирской губернии, на гору Городину, среди ангелов и архангелов, херувимов и серафимов, в огненных облаках, на огненной колеснице сошел с неба во славе Своей Сам Государь Саваоф. Силы небесные вознеслись на небо, а Саваоф остался на земле в образе человеческом, приняв тело Данилы Филиппова, – крестьянина, бежавшего из военной службы и бродяжничавшего по разным местам Костромской, Вологодской и Нижегородской губернии. Этот-то Данило Филиппов стал для своих многочисленных последователей «живым богом». Около него вскоре объявился сын божий Иван Тимофеев Суслов, крестьянин Муромской области, Стародубской волости, деревни Моксаковой. Вслед за ним является лжебогородица, дочь посадского человека из Нижегородской области, села Лендука. Лжехристос окружил себя 12 апостолами и стал принимать от людей божеское поклонение. Данило Филиппов умер, а по верованию его последователей вознесся на небо, 1 янв. 1700 г. Суслов умер 16 лет спустя. Но после них явления новых лжехристов не прекратились в сектантстве. После Суслова сектантская среда выделила из себя лжехриста Прокопия Лупкина. а жену его Акулину Иванову стали почитать за Богородицу.⁵⁰

В Оренбургской губернии в 80-х годах объявились христами братья Иван и Семен Утицкие, главари хлыстов. Ив. Утицкий в молодости вел себя плохо, занимался воровством; но потом приубожился и стал доказывать, что на него находит благодать свыше, что он имеет дар откровения и творит чудеса; наконец объявляет себя христом и распинается на собрании: при пении собравшихся он раскинул руки по сторонам и стоял без движения, то закрывая, то открывая глаза, – стоял так с вечера до полуночи; одни поддерживали его за руки, другие – за бока, а женщины заливались слезами, думая, что Утицкий и вправду за них распинается; так продолжалось до тех пор, пока лжехристос свалился на пол. Семен Утицкий также выдал себя за христа, а одного старика Сергея за Бога Отца; также распинался, прижавшись к стене и раскинув руки по сторонам; а люди рыдали, веруя, что это Христос распинается за них («Мисс. Об.» 1897 г., июль, кн. 1, стр. 583–586).

В настоящее время поволжские хлысты имеют своего бога саваофа, –крестьянина лет 60; жена его почитается за богородицу; три сына его – за евангелистов; деревня их служит для хлыстов землей обетованной. Лжехриста представляет другой крестьянин, лет 40; место жительства его почитается Иерусалимом. Есть у них евангелисты Иоанн Богослов – молодой парень и ап. Иаков, брат Господень; есть лжепророки и лжепророчицы. Последователи их веруют в них слепо. «Цари и князи, говорят они, и все люди желали видеть и слушать христа; но не видели; а мы малые только подумали, и он сам явился к нам» («Мисс. Обозр.» 1899 г., май, стр. 535).

В нашем крае в самое последнее время объявил себя «царем над царями, богом, во плоти пришедшим» Кондрат Малеванный, Таращанский мещанин, и увлек массу последователей. После его явился новый лжехристос – Иван Лысенко, кр. с. Вербова, Сквирского уезда.

Было бы очень долго перечислять всех этих лжехристов, явившихся в сектантстве. Довольно сказать об этих явлениях словами сектантов.

«Он – Христос пречистой плоти Своей подвиг земной кончил; а в других плотях избранных Он еще кончает; а в иных плотях избранных еще начинает» (Ивановский. Секта хлыстов. 1898 г., стр. 9).

«Дух Христов, говорят сектанты, и теперь живет в нас. Но так как дух не может жить без плоти, то он вселяется в верных своих. Поэтому мы поклоняемся живому богу. Души апостолов, как и дух христов, также переходит от плоти в плоть» («Мисс. Об.». 1900 г., июль-авг., 145).

Что же нужно, по верованию сектантов, для того чтобы в человеке воплотился Христос?

На это сектанты отвечают:

«Бог тогда Христа рождает,

Когда всё в человеке умирает».

Другими словами: чтобы и ныне Христос воплотился в ком-нибудь, объясняют хлысты, необходимо умереть для греха и воскреснуть для духа. «Всё от себя отрекись и предайся воле Божией. Таинственная смерть – состояние бесстрастия и святости» (Ивановский, 10 стр.). Когда таким-то духовным образом человек умирает, тогда в нём Христос воскресает. Так, напр., превратился из хлыста в христа поволжский крестьянин Кожевников в 80-х годах. На собрании после пения стихов Кожевников начал неистово визжать и бесноваться; а братия пели пасхальные стихи до тех пор, пока тот успокоился. Это успокоение означало, что Кожевников переродился уже в христа и как бы воскрес. Он тут же стал пророчествовать, прозревать, тут же избрал 12 апостолов. Между тем толпа, стоявшая вне избы, плакала и молилась новому лжехристу на дворе, пока он, сжалившись над ними, сподобил допустить к себе в избу и принять в своё царство. Тогда толпа, ликуя, повалила в избу с пением: «воскресение твоё видевше» («М. Об.». 1897 г., июль, стр. 586–587). Так хлысты превращаются в христов; а как порождаются у них богородицы, это объяснил один лжепророк: «пришел я вот хотя бы к Ефросинье Ефремовне; она меня приняла, обогрела, накормила и упокоила, значит, она как бы обновила или прямо сказать – родила меня, ну и почитается за богородицу» («М. Об.». 1899 г., май, 542).⁵¹

В общем до таких же верований дошли и духоборы, которые идут тем же «духовным» путем. По их верованию, Иисус Христос был простой человек. «Христос был Сын Божий в таком же смысле, в каком и все духоборы называются сынами Божиими». «Он родился от Божией Матери, говорят они, как рождаются и у нас. Творил ли он чудеса телесные, т. е. воскрешал ли мертвых, давал ли слепым зрение, глухим слух и проч., мы того не знаем; но веруем, что сами были грехами мертвы, слепы, глухи, а Он нас оживил и грехи простил. Он распался плотию, воскрес же духом; а плотию воскрес ли и какою, – того не знаем, и знать нам не нужно». Ясно, что духоборы не признают Иисуса Христа вторым Лицом Пресвятой Троицы, Искупителем в истинном смысле. То, что говорится о Христе в Евангелии, то самое, по их представлению, совершается в душе каждого духобора. Поэтому в душе каждого духобора совершается духовное рождение и воскресение Христа и воспроизводятся все чудеса в духовном смысле.⁵²

Вы видите, что здесь уже нет веры в Единого Господа Иисуса Христа. Люди, оторвавшись от Церкви и поэтому самому отпавши от Христа, идя своим путем, дошли до того, что стали искренно веровать во многих христов, воплощающихся по временам в разных лицах. Здесь мы видим веру в перевоплощение Христа, видим, как сектант, потеряв Христа – Сына Божия, превращается сам для себя в Христа. В этом пункте люди дошли до самообожания. Как это с ними случилось? Это объясняется тем путем, каким идут сектанты: задумав спасаться вне Церкви, они начали с духовного перетолкования Евангелия. Это с психологическою необходимостью повело их далее к тому, что они постепенно извратили всё Евангелие, потеряли подлинный исторический смысл его, вложили в него свой смысл и значение соответственно своему заблуждению. В результате получилось то, что они постепенно потеряли веру в евангельскую историю, а потом и в Самого Иисуса Христа, о Котором повествует Евангелие. На место Иисуса Христа сектант поставил самого себя; стремясь достигнуть общения с Богом непосредственно, вне Церкви, он постепенно приходит к мысли, что Дух Св. уже обитает в нём, что от Него он непосредственно получает внушения, а от этого момента много ли осталось до того, когда такой человек скажет: я-то и есть Христос; я – пророк Духа Святого; я – апостол. Достаточно только незначительного повода или случая, который направил бы сбившуюся с пути мысль в эту сторону. Так-то люди, оторвавшись от Церкви, остались без Христа, отпали от благодати (Гал.5:4), и дошли до изобретения своих христов, апостолов, пророков и богородиц.

Спрашивается, что же в конце концов осталось у этих людей от Евангелия, на котором они, по-видимому, так твердо желали стоять по отделении от Церкви? Что осталось от св. таинств, от Церкви, от всего, о чём повествует Евангелие? Ничего, кроме одних наименований Христос, апостол, Богородица, пророк, которые они взяли из Евангелия, но в которые вложили свой смысл. Поставив на место Господа лжехриста, люди вместо Евангелия стали руководствоваться собственными измышлениями, а Евангелие отвергли. Хлысты о свящ. Писании открыто говорят, это «тенета, которые опутывают людей» (Ивановский, стр. 13); а духоборы Библию называют хлопотницей. Лжебог Данило Филиппов признал книги свящ. Писания ненужными для спасения, сложил их в мешок и бросил в Волгу. Вместо них дал своим последователям известные заповеди.

Что осталось у сектантов от Церкви? Когда спрашивают их о Церкви, они говорят: «где Христос (разумеется лжехристос сектантский), там и Церковь; а где собрались саваоф, Христос, богородица, апостолы, пророки (разум. сектантские), то здесь уже составляется соборная апостольская церковь». Этой-то церкви передана тайна (т. е. истинное учение); «миру же тайна не дана, не дана потому, что в нём живет сатана» («М. Об.». 1899 г., май, 540).

Св. таинства заменены у них кощунственными обрядами. Что, напр., совершается вместо таинства св. причащения? В одних местах сектанты на собраниях едят хлеб и пьют квас и это вменяют себе, как причастие, в других – причащаются водою и хлебом, по местам – кусочками калача и изюмом. Самарские хлысты глотают пламя и дым от зажженной свечи; оренбургские причащаются слюной лжехриста (Ивановский, стр. 23–25).

Духоборы, отвергнув Евангелие, руководствуются так называемою у них «животною книгою», которая представляет смесь псалмов Давида, искаженных библейских повествований с бессмысленными измышлениями руководителей; смесь эта в виде стихов и сказаний составлялась в течение целых поколений и устно передается из рода в род среди духоборов. Эти-то сказания и почитаются у них за истинное учение Христово. О Церкви духоборы говорят: «наша Церковь состроена не на горах и долинах, не в селах и городах; наша Церковь состроена в душах и сердцах». О причащении говорят: «мы причащаемся Словом Божиим, – причащаемся, когда без страха, с дерзновением исповедуем Слово Божие пред людьми». Прочие таинства, воскресение умерших, будущую жизнь отвергают и ничему этому не верят. Вот что осталось у них от Евангелия, от Церкви, от св. таинств.

Мы сказали, что сектанты напрягаются достигнуть непосредственного общения с Духом Святым. Легче всего воображаемое получение Духа достигается на собраниях. Здесь они «набираются» или «напояются» Духа разными способами: иногда лжепророк дует на присутствующих, и те воображают, что получили от него Духа. Когда бывало Семен Утицкий дунет на кого-либо, тот, уверяли сектанты, ясно чувствует, что получил от него дар духа. Большею частью сектанты рыдают, бегают «на кругу», вертятся, в судорогах корчатся и т. д., пока дух не обнаружится в них воображаемым пророчеством или странными языками, на самом деле бессмысленными глаголами. До каких уродств доходят сектанты в своём напряжении получить духа, это показывает особая секта «сопунов», названная так потому, что этого рода сектанты, чтобы передать друг другу духа, сопят и фыркают друг на друга. За то сектанты из лиц образованных возбуждают в себе духа более приличным образом. Известный Пашков дает такое наставление своим последователям. «Вы, говорит он, все оправданы, искуплены, освящены, одним словом – спасены. Итак, радуйтесь всегда о Господе! Если вы получили Духа Святого, а вы Его получили, если вы чувствуете Его присутствие в себе, если вы уверены, что Он – в вас, то вы не требуйте, чтобы кто учил вас. Что такое значит радоваться о Господе? Это означает поклоняться Богу в духе и истине, погружаться в созерцание. Что касается до меня, то я делаю это так. Сажусь в кресло и погружаюсь в это созерцание. Вот что значит поклоняться Богу в духе и истине, поясняет Пашков, и вот каких поклонников Отец ищет себе»!! (Секта пашковцев. Терлецкий, 14–15 стр.).

Но самообольщение сектантов не ограничивается этим. Вера в непосредственное, помимо Церкви, общение с Духом Святым естественно ведет к тому, что они все поступки свои дурные и хорошие приписывают Духу, который будто бы действует в них. Вот как они учат об этом: «В таинственно воскресшем человеке (разумеется, сектанте) вселяется Дух. И тогда человек, что ни делает, делает уже не он, а Дух; и во всех вещах своей воли не имеет. Мы и сами знаем, что иные наши поступки не сходны с писанным законом, и нам тяжело и скорбно так поступать. Что же нам делать? Своей воли не имеем. Сила, во мне действующая, не дает мне покою ни днем, ни ночью, водит меня туда и сюда. Вы скажете: как можно Духу Святому тобою действовать, толикий грешник! Кто вам сказал? Вы скажете: сами знаем твой грех. Грех знаете, но милость Божию со мною не знаете. Неужели я вас прельщаю и обманываю» (Ивановский, 11 стр.). Здесь уничтожается различие между добрым делом и худым; ибо то и другое приписывается Духу Святому; с человека снимается ответственность за его поступки; уничтожается нравственная вменяемость; дается простор всякому непотребству под прикрытием того, что всякое действие человека – от Духа Святого. Этим освящается в сектантстве сознательный разврат, и нам становится понятным, почему сектанты придают священное значение своим ужасным развратным радениям, о которых они выражаются так, что это «работа Господу». Тут уже разврат возводится в культ.

После всего сказанного узнаёте ли в лице этих «духовных» христиан последователей Господа Нашего Иисуса Христа и Его Евангелия? А ведь они, отделяясь от Церкви, весь мир уверяют, что хотят служить Богу по Евангелию. Таков конец «духовного» сектантского пути. На них исполняются слова ап. Павла: как они не заботились иметь Бога в разуме, то и предал их Бог превратному уму – делать непотребства (Рим.1:28). Таким образом сектантский путь по своим принципам есть путь нравственного разложения, а конец Его – погибель (Флп.3:19).

Свящ. Л. Слюсарев

(Окончание следует).

Кто как верит в Бога, кто какою признает свою веру, – легкой или трудной, а тем более у кого какие мечтания в воображаемом будущем, это, могут сказать, совсем не важно и только разве любопытно. – Пусть верят, как хотят, и бредят, чем хотят; это нас не касается и никакого практического значения для нас не имеет. Так!… Но позволим заметить, что это составляет основу и почву для выводных заключений, имеющих прямо уже жизненный характер и практическое и для нас всех значение. Спустимся поэтому и мы с высоты отвлеченных верований и из области мечтаний к жизни действительной, от будущего мечтательного царства к действительному государству, в коем живем и мы, и они – иеговисты. Являются вопросы: как относятся они к православной Церкви и к существующему общественному строю, и до чего доходят в порыве своих фантастических бредней. В ответ на эти вопросы картина получается совсем другая: детская, по-видимому, наивная идиллия сменяется тяжелой драмой, на языке – грязный пасквиль, а на деле – проявление неудержимой злобы и фанатизма, так что и малейшие капли положенной в основу учения любви совершенно испаряются, о ней и помина даже нет.

Обращаемся снова к основателю секты. Отношение Ильина не только к православной Церкви и её таинствам, но и к святому Евангелию и всему христианству – кощунственные до цинизма, возмутительным образом действующие на религиозное чувство. Новый Завет сектатор называет костью, брошенною для раздора, всех православных называет детьми Езавели (нечестивой еврейской царицы), волко-агнцами, талмудистами, эгоистами, сатанистами, ошуйными, отмеченными числом имени антихриста 666; православные храмы называет капищами, святые иконы – простыми досками, священников – торгашами. С не меньшим ожесточением восстает он и против правительства: Синод и Сенат считает за сонм губителей, царей – за деспотов, за сынов тьмы и на троны их вопиет о мщении, «чины и красные штаны – за дурь и прелесть сатаны, защиту вер – войной, гоньбой, – за зверство, за разбой». Далее, в сочинениях Ильина достается и ученым, и журналистам, и медикам, и мелким чиновникам, и солдатам, и купцам, и мужикам, и частным лицам. «Где разногласие, пишет он, противоречия, соборные споры и вздоры, инквизиция иль бесчеловечие, грехоискупление или грехопотачка, талмудные разные обряды, обливанье, купанье, масляницы или разгулы, дворянства, крестьянства, ранги, саны, гильдии, сиятельства, блистательства, святейшество, супер-инте-ейшество, прео-обер-протоархие-священно-мандритство или загонянье в рай и ад, панство и чванство, расстрелы, повесы, каторги, кнутобой, палкодер, канканные, шулерские и пушечные игры, табачная, кабачная, сифилитическая и свиноядная мерзость, отшельничество, или мошенничество, или вериги, баронство, фанфаронство, ненависть и злость, – там кинута адская кость». «Я вижу, что сатана три великие чуда сотворил: христиан во псов, гейденов в зверей, а жидов в сатаническое сонмище превратил». «Радуйтесь и веселитесь, еговисты, когда возненавидят и погонят вас сатанисты. Возрадуйтесь еговисты, когда завоюют все сатанисты, когда восстанут войной на Егову жиды, христиане, магометане и буддисты, но когда мечем Еговы, гладом, язвами, травлями, градом, бурями, холодом, засухой, потопами, обвалами, провалами и огнем истребятся все бесчеловечные жиды и двуногие псы или сатанисты» («Дивные предсказания Еговы», рукоп. наш. библ.).

«Ну, так слышишь ли ты, православный, доскопоклонный сатанист (у раскольничьих или дониконианских святых) Ивановский, что я не самозванец, а возвеститель в мире вещания Бога моего Еговы, а не свои вымыслы и не молокан и не создатель еще новой секты, а разрушитель всех сект в человечестве. А из сего ясно следует (!), что никакими твоими изрыганиями на сии вещания Еговы чрез меня не защитить тебе матушку вторую дочь всемирной христианской блудницы» (Первая дочь, по Ильину, римская Церковь). «Моя молитва к Егове по случаю лжесвидетельства и адских небылиц, возведенных на меня доскопоклонным сатанистом Н. Ивановским в С.-Петербурге» (12 лет назад была прочитана там нами публичная лекция). «Возлюбленный мною друг (?), отец, царь и Бог мой Егова! Если по плану Твоему в сей последней битве Твоей с сатаной надо, чтоб двуногий пес Н. Ивановский лаял и изрыгал бы на меня всяк зол глагол из-за Тебя, то пусть изрыгает еще, а если же не надо, то наложи на него намордник на всю нескончаемую вечность. Аминь». («Эссенция из чудо книжки Божией»).

Но не в лицах, конечно, главный интерес дела, а в огульном осуждении всего общественного строя и всех людей не иеговистов, в государстве живущих. Лучшею иллюстрацией этого осуждения служит «Эпитафия на православных кладбищах, из разговора Езавели с Уранией (небесной, бессмертной), гимн двухорный». Надмогильные надписи:

Езавель.

Сей царь велик в наземном царстве был. Дела отдал в Синод, в Сенаты, а сам все пушки, бомбы лил. И каждый день играл в солдаты. Настроил уз и крепостей, наставил множество судей и всех сковал он деспотизмом. Дела его все прелихие.

Урания.

Презверские и препустые. И великий сей монарх превратился в смрадный прах, иль в мерзость в позлащенном гробе.

Езавель.

А сей мертвец был славный генерал, украшенный крестами; он каждый день в бостон иль в вист играл, и семь раз в год священ попами; и дисциплину соблюдал; того он гнал и погублял, кто глас его не чел за свято. Служил он так, как православный.

Урания.

Как с властью плут, разбойник явный, сей деспот, шарлатан, иль черт из христиан стал смрадный прах и ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был бравый офицер, усердный к выправке солдатской; маршировал он в тот самый манер, которым шел начальник хватской. Причастье каждый год глотал. В бильярд, и в вист, и в штосс играл, ел колбасу и в пост, и в святки, жил так, как барин просвещенный.

Урания.

Лаодикийст обуморенный! И военный вертопрах превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был нижний чин, солдат, штыком колол он вражью спину, как фронтовик, ходил в развод, в парад и слепо верил командиру. Молился он на барабан; грехи с него снял поп-болван и в рай отправлен по приказу, как воин веры православной.

Урания.

Но не пророков, а химерной. – Не Христов он воин был, зверству, диаволу служил и превратился в прах, как зверь же.

Езавель.

А сей мертвец ученый человек, наукою служил он миру; над химией корпел он весь свой век, искал от смерти эликсиру. Хоть не нашел он эликсир, за то открыл премного сил меркурных, фосфорных, магнитных, и в рай отправлен был попами.

Урания.

Лежит на веки с мертвецами. Как не пил он воды живой, превратился в смрадный гной и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был славный журналист, писал он критику, романы, хоть ложь внушал, как хитрый атеист, но просвещались им болваны. Особо дам он восхищал, когда тремблянство прославлял, завязку львиц, тигриц со львами, и в рай снесли его с крестами.

Урания.

Те мертвецы, что стали псами. Как мешал он свет со тьмой, превратился в смрадный гной и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец из медиков был хват, с латынью полной семинарской, от немощей он знал весь аппарат и был с доскою христианской. Всех бедных даром он лечил, по табелям и в храм ходил и, помирая, причастился. – Пошел на лоно к Аврааму.

Урания.

В подземную сырую яму. Не Христу служил цельбой, превратился в смрадный гной и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец управой управлял, блюл благочиния порядок, и только доброхотный дар он брал, нахопом вовсе не был падок. Закон в крючки не превращал, того отнюдь не погублял, кто в праздник не дал поздравленья.

Урания.

Сего не может быть явленья. Но, положим, был таков, все-ж не был раб Христов, и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец чиновник штатский был, во всем в покорности начальству, окладом и наградой только жил, и взятки все дарил капральству. Как мало образован был, то и к заутрени ходил, курил немножко пред причастьем, – и в мясопуст он заговлялся.

Урания.

С любовью-ж Божьею не знался. И чиновник полмонах превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был лавочник-купец, вел торг свой праведно, с излихвой, знал правила святых отец и к ним он прибегал с молитвой. Попа он славно угощал, а тот грехи ему прощал, святил его водой и маслом и в рай отправил с подорожной.

Урания.

Но с семиглавой или ложной. Не в Христовых был торгах, превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был мастер цеховой, трудами жил, кормил семейство, не склонен был на плутни, на разбой и проклинал войну, злодейство. Иконы златом обложил, по праздникам и в храм ходил, певал Владычицу басисто и в поминаннике записан.

Урания.

Но в книгу жизни он не вписан. Не в Христовых был трудах, превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец пречестный мужичек, в ватаге не был он бурлацкой, хранил себя и каждый пятачок от грешной прелести кабацкой. Грехи исправно все сдавал, попам яиц, колбас давал, служил молебны Голендухам и всем мощам творил поклоны.

Урания.

Чтил демонов и с них иконы. И как слепец ходил впотьмах, превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

Сей патриарх святитель церкви был, блюл семиглавые уставы; он крестных ходов много учредил и жил, как столбняки и аввы. Духов нечистых изгонял, велики знаменья являл и чудотворные иконы. Дела его суть все святые.

Урания.

Пресуеверные, пустые. И язычник-иерарх превратился в смрадный прах и стал ничтожный ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец святитель-архиерей, светил свечами и крестами, мог текст развить на сто проповедей и барынь привлекал словами. Пил только херес да чихирь, дарил иконы в монастырь. Слыл свят и ездил на шестерке; пред смертью сорок раз пил тайны.

Урания.

И сорок тысяч сдер с Украйны. И как бредней талмудист, хитротайный атеист, стал смрадный прах и ком навоза.

Езавель.

А сей мертвец был православный поп, расколу не давал потачки, иконоборцев жег, влагая в сноп и раздирал на конской скачке. И есть предание о нем, что черта сделал он конем и, сев верхом, на нём катался. Сей поп святой уж, нет сомненья.

Урания.

Проклятый из всего творенья. – Мест нет ему в мирах; он засох, как гной и прах и будет ввержен в огнь на вечность.

Езавель.

А сей мертвец – монах из столбняков. Достигший святости великой посредством редьки, пареных грибов, и в жизни в юдоли с веригой. Хоть поп его не причащал, за то уж ангел посещал и приносил дары из церкви на день святые пасхи.

Урания.

Все это ложь, чуха и сказки. Сей монах язычник был, и, как дикарь, в болоте жил и в ад отправился, как лживый.

Езавель.

А сей мертвец мучитель зверский был, иль инквизитор по-латыни, он склепы, узы строил, заводил везде в монашеской святыни. И в них раскольников давил во имя благости Господней, за что и стал из всех святейшим.

Урания.

Исчадьем тьмы, из всех мерзейшим. И антихрист сей святой будет ввержен сатаной в склеп огненный и ад кромешный.

Езавель.

А сей мертвец обер-палач презлой, иль инквизиторский помощник. Святым он стал за тот поступок свой, что склепных мучить был охотник. Он пьяница прегорький, на мученья очень бойкий. Сивуху ж всю в нём освятили.

Урания.

И черти хором загласили: со клятыми упокой, в темном аде, под землей Обер-нашего дружочка.

Езавель.

А это кровь. Тут мучен, поражен отступник, еретик завзятой, небесной книгой был он заражен, и братским равенством объятый, каких-то трех зверей нашел, от православия ушел путем страдальческим или третьим, и сгиб с ученьем извращенным.

Урания.

Воскрес и взят к преображенным, ибо пил воды живой, знался с светом, а не с тьмой, и на коне с Христом приедет.

Мы привели полностью эту примечательную в своём роде, весьма характерную «Эпитафию», чтобы показать, до какого фанатически-ненавистного глумления доходил уже родоначальник секты иеговистов над теми, кто не носил этой клички, – от царя и до солдата, от патриарха до «попа», от купца до цехового и мужика, – и что завещал он своим последователям.

Но глумление – глумлением, а есть и нечто более активное, при чем фанатизм переходит, или, по меньшей мере, направляется к тому, чтобы действовать, а не сидеть, как говорится, сложа руки. Ильин является и проповедником борьбы с «сатанинским миром». Вот «Утренняя заря в воженных лагерях царя святых».

Повестка.

«Эй, дружки и друзья, божья братская семья! Пробудитесь все спокойно, нарядитесь, как пристойно. Уж взошла наша заря на восточный небосклон, где стоит гора Сион. Нам пора пред ним явиться, от него благословиться и начать его дела, взять в десницу его меч, и врагов рубить и сечь и направо, и налево, по примеру нам Халева, не щадя уж никого.

– Кафолический Талмуд, артикулы сект и смут, атеизм, плутизм неверья, все химеры суеверья, иль дела чертовских рук. В ночь могли мы отдохнуть, а теперь опять марш в путь, по колючкам и по терну, чрез злодейства, живодерню, – прямо в царствие любви, в мир бессмертных там людей, наших братьев и друзей. Там нас примут с торжеством, с ними ж в равенстве простом, расцелуют и обнимут, тленные лохмотья скинут и оденут нас в виссон; на главы навьют венков, в знак веселья в век веков. И введут в дворцы в палаты, угостят всем, чем богаты от всей искренней любви. Там мы станем поживать. Город с неба ожидать, тот, что спустится от Бога, после Гога и Магога, – Новый Иерусалим. – Аминь».

А вот и «Призыв братьев к сражению», – петь на голос «чижик, где ты был»

«Бросим, братцы, всё земное, всё ошуйное, пустое, станем тленность скидывать, а бессмертье надевать. Оторвемся от Урала, чтоб печаль сердца не жала, а пойдем теперь вперед, куда Агнец поведет: – хоть чрез Ирода Преторью, чрез Синод и Консисторью, седмиглавью в зубы впасть, в Инквизицию попасть, в когти панской пропаганды, в арестантские команды, в заточенье в монастырь, под Родэновский костыль (кнут). Ибо Бог дал повеленье, чтоб мы начали сраженье в самой адской стороне, средь столицы при Неве. А как эта битва с тьмою будет страшною, большою и в неслыханный пример для народов и для вер, то небесный Бог всемощный, дал и меч нам двоеострый, артиллерию свою с чудо бомбами в строю, крепкий щит из вечной веры, отражать все лжи химеры, шлем спасения надел из его премудрых дел, – чтоб одних на смерть сразили, из вселенной истребили, а в других же смерть изгнать и бессмертие им дать. И велел нам храбро драться, вспять нейти и не сдаваться, волко-агнство побеждать… Присмотр делать брат за братом, не в грехах, а чтоб был хватом, в битве храбр, иль не хромал. Для любви-б (!) всё оставлял: чин, богатство, честь и славу, всю ошуйную державу, дом, жену, детей, отцов, или мертвых – мертвецов. А кто станет братом ложным, счесть того не сыном Божьим, из бессмертных исключить и вновь к смертным приобщить. Кто-ж окажется Иудой, с седмиглавой тайной блудой, иль изменит в сей войне сдать живого сатане. Если враг начнет кориться, иль захочет извиниться, то решать Христу давать (?), на себя же власть не брать: «не в моей власти спасенье, у Христа проси прощенья», – «в огнь поди ты от меня, говорит Господь, не – я (?)». Так должно врагу ответить, и не льстить, и не приветить, – чтоб антихрист мог понять, сколь грешно на нас восстать. Если-ж враг в войне устанет и в отряд же наш пристанет, то товарищем принять, братом же его не звать. Где-ж придется нам так жутко, что на ум нейдет уж шутка, то на помощь Бога звать, руки к небу простирать. За победу-ж – малу-ль, многу – с музыкой петь славу Богу, танцем Божиим плясать, Господу ура кричать».⁵⁴

В добавление ко всему есть и «предсказание на последнюю седмину», относящееся к нашему именно времени и даже прямо к минувшему году. «В 1870 году будут по всей земле сильные мятежи; в 1873 году упадет комета; в 1892 году воскреснет король Матвей (?); в 1896 г. упадут с небес луна и звезды и, наконец, в 1900 году последует страшный суд. Впрочем, во всех городах, с 1870 по 1900 г. будут происходить страшные возмущения, войны за веру, собрание израильтян в их обетованную землю и потом пришествие Антихриста», – значит, последняя брань с «сатанинским миром».

Таково отношение Ильина к Церкви, государству и обществу, ко всему, что выходит за пределы его «новозаветного иудейства». И как бы ни понимали мы его борьбу за Уралом, или на берегах Невы, его «бомбы» и «артиллерию веры», во всяком случае то – несомненно, каким возбуждающим образом могло всё это действовать на сердца и умы людей необразованных и не могущих отличить образной формы выражений от внутреннего смысла, который под этим скрыт, с какой силой могло и может оно фанатизировать их и, под видом любви и равенства, вести к ожесточению и изуверству. При этом и упоминаемое имя Халева есть историческое, и его «направо и налево» хорошо известно.

И на самом деле, что было еще несколько прикровенно у основателя секты, то стало ясно у современных его последователей. Напитавшись духом своего первоучителя, они с открытою уже наглостью обнаруживают свои, фанатизма исполненные, отношения и к вере христианской, и к существующему общественному строю, и к частным людям, – ведя как-бы действительно последнюю брань с «сатанинским» миром и не стесняясь при этом никакими средствами. Здесь безбожие соединяется уже прямо с анархизмом, и секта иеговистов является, под покровом веры, партией анархистов.

Описание их отношений начнем опять с частных лиц. Полтора года назад мы лично столкнулись с иеговистами на беседе, в Нижнем Тагиле. Там нам показали тетрадку, написанную некоей Марьей Михайловой Ручьевой (бывшей тут же на беседе, во главе других, – девицей по виду лет 30) и присланную Екатеринбургскому миссионеру (г. Романовскому), под названием: «Разговор уральских еговистов с достопоклонным миссионером г. Екатеринбурга, которого сатана избрал для поддержания всех 666 христиан его». На беседе с нами Ручьева постоянно говорила нам: «вы все талмудите, вы всё талмудите»… «Досталось Романовскому, достанется и вам; еговисты не молчат». И, действительно, досталось. Месяца два-три спустя, мы получили письмо из завода Кушвы, подписанное 43 лицами. Озаглавливается оно так: «Послание еговистов Его Превосходительству, Профессору, Доктору смертной заразительной богословии, Езавелиной медицины г. Ивановскому». Содержание письма следующее: «Ну-ка, Пан-Шайтан, Доктор волшебной медицыны, сыми-ка вековые бельма с глаз твоих, и ты ясно увидишь, что Егова, а не умерший капитан (Ильин) повелел нам не слушаться того богословия, о котором Егова говорит, что он глух, слеп, с медным лбом, с каменным сердцем принял богословское учение от волшебной Езавели. Попробуем-ка выбить из ушей твоих седмиглавые заклепки 7 ударами 100-пудовым молотом, и ты услышишь, что Егова проповедует мир, свободу и благоденствие всем народам (?) на тысячу лет, а не секту какую-то, как ты смолол, похожую на духоборческую. А так как мы есть сильнейшие борцы за Егову, защитники Его от всякого изрыгания и хулы на Него, посылаем тебе «кол в горло», дабы ты мог подавиться. Мы, нижеподписавшиеся, уверены, что если сей кол остановится в гортани твоей, то он не даст более изрыгать всякую ложь и хулу на Егову и Его еговистов. Ей, истинно, аминь». – «Хвались же ты, мудрец, что лгать ты молодец. А если в Книге с неба (3, 17–18) ты прочтешь, то за истину почтешь, что ты слеп и наг с богословией твоей. Хвались же, дуралей, и хвастай, всем крича: «виват!» Что сумасброд твой сей тебя навеки ввергнет в ад». Подписали: Николай Дм. Кузнецов, Федор Кон. Гущин, Иван Ив. Слободчиков и другие, в числе 45 человек. При письме приложена тетрадка, под названием: «Кол в горло, вбиваемый 7 ударами 100-пудовым молотом истины». В нём примечательна ругань уже на всех и на все. «Удар III. Известно даже китайцам, что каждая из 666 блудных дочерей сатанински-христианской религии утверждает своё адское блужение текстами священного Писания (на что и иеговисты не скупы), – то неужели такое адское разногласие в христианском писании от Еговы, а не от сатаны?» «Удар V. Заруби на нос всякому философу и талмудисту, что человечество идет вперед, ибо сзади черт пушками оное прет… Без люциферова просвещения люди превращаются в диких зверей, а с его просвещением в красиво-нарядных чертей или в двуногих псов, адски-трансцидентально суеверных попов и чудотворных талмудистов сатанинских перегородок в человечестве»… «Все гимназии, семинарии, университеты и академии (духовные и брюховные) Люцифер для того создал, чтоб многие миллионы людей попали в огненный провал»… «Под именем поклонения Христу Адонаю и Брамуту (основателю Буддизма) весь мир поклоняется исконному плуту. Кн. С. 13, 38. Лк. 4:6–7. 2Кор.4:4. Кн. С. 12, 9. 20, 2. 1Пар.21 и 22:1» Далее, в упомянутых мною в начале присланных тетрадках, написанных на гектографе, – то же глумление над Церковью и христианством. Несколько картин представляют изображение «ошуйного христианства» и Церкви, – в виде женщины, сидящей на семиглавом звере. Вот одна из подписей под картиной, над которой надписано: «Божья загадка за 1870 лет, а ныне очевидная истина». – «Благочестивый читатель или читательница! Помажь очи твои Келуррием Христовым, и ты ясно увидишь, в какой православной вере сидит баба на Седмиглавом Зверстве, которая облечена в царскую порфиру и червленицу, украшена золотом, драгоценными камнями и жемчугом, и держит золотую чашу или большой бокал в руке своей, наполненную сифилитической мерзостью блуда её, и на челе её написано имя Таинство, Вавилон Великий, Порождательница блудниц и мерзостей земных… Итак, кто не совсем еще оглох, или ослеп от поповских очарований сего седмиглавого блудилища, от их пушечных громов, многозвонов, толстобасных и сладкогласных катавасий, торжественных загоняний в рай кровопийц, мошенников и пьяниц…, тот должен вострепетать и немедленно отпасть от союза с ней, сжечь все её священное Писание и все талмуды и уставы её и пристать к братопророческому и клевретоангельскому братству Христову»… Но мы должны воздержаться от сообщения всех мерзко-пакостных выражений последователей этой «клеврето-ангельской (!) веры», которые просто мутят душу… Кто составлял эту возмутительно-пасквильную «Божью загадку», – неизвестно, но свидетелями, подписавшими её, поименованы 37 человек; поименованы и «распространители сего вопроса», указан и адрес, куда и к кому обращаться, – именно в Баранчинский завод такому-то. Наконец, по Верхотурскому делу братьев Уфимцевых обнаружены такие кощунственные богохуления, прямо Христа Спасителя и Его Пречистой Матери касающиеся, – что их совершенно невозможно передавать.

Всё, доселе сказанное, касается Церкви и религии, а вот и нечто другое. «Удар VII» тетрадки «Кол в горло» озаглавливается: «Символ общечеловеческой братопророческой, клевретоангельской или Иисусовой религии»… «Заживо мертвые или осатанелые прокуроры, судьи и чудотворные талмудисты адских перегородок в человечестве. Если это наше благовестие (!) не от Еговы, то докажите нам, что оно от сатаны… Но как сатана не позволит вам оправдать нас, то поэтому мы теперь требуем суда Кесарева» (следует цитаты из священных книг).

Это требование «суда Кесарева» оканчивается уже официальными заявлениями, с угрозами начальствующим лицам, – причем задевается местами и самое имя Кесаря. – 1898 года, марта 18 дня два иеговиста (Мечев и Кривощоков) представили следующее «Объявление свидетелей Апокалипсической Иисусовой истины». «Всем друзьям смертного или сатаниского мира сего и в особенности принадлежащим к Верне-Туринскому Волостному Правлению». – «Мы, нижеподписавшиеся обыватели, отказываемся от всех ваших общественных податей и постановленных сборов и возлагаемых обязанностей. Потому что мы не желаем пользоваться никаким вашим заведением и учреждением, или церквами и её торжественными обрядами, нарядами и красивыми или презабавными процессиями»… «Деспотическая власть сама вынуждает противиться повелению Кесаря» (!)… «Итак, скажите нам, хотя по Алеутской совести, от Бога ли эти власти? Если вы признаете их от Бога, Еговы или Иисуса Христа, то почему же вы не желаете исполнять повелений Его в «Книге с Неба» присланной, поверить словам Его, сказанным: 17, 4–5. 19, 8, – что с этою блудницею, которая сидит на Седмиглавом Зверстве, блудят не только все народы и племена, но даже и цари земные, и упиваются её блудным вином все живущие на земле. Но мы еще раз повторяем, что с сих пор мы решительно отказываемся от всех ваших учреждений, повинностей и деспотических постановлений, а также не желаем быть зачисленными ни в какие дела смертных царей ваших». Подобное же объявление послано и в «Баранчинское Волостное Правление, старшине Соловьеву, с пояснением, что они, иеговисты, отказываются платить и на Христолюбивое воинство, в защиту оной православной матушки блудницы Езавели» (№ 13-й). Далее идет «Ответ на злодейский умысел земского начальника Метаньева». – «По объявлении нам вашего диавольского постановления, чрез верного слугу Соловьева – (сей пес К. С. 22, 15 пролаял на нас за то, что мы на сели в его заразительную нечистотою камору), – в котором ты высказываешь свою самовластную дерзость и со страшною хулою отверг миротворческие повеления бессмертного Царя царей, Еговы, и признал их за бессмыслицу, заарестовал нас за то только, что мы неопровержимо доказали изречениями Еговы, что вы суть слуги сатаны… А поэтому, никакой образованный человек не согласится признавать вас здравомыслящими. Если и 100-пудовым молотом невозможно пробудить, как мертвеца, спящего непробудным вечным сном», то вот «Побудка»: «Из человеколюбия нашего даже и ко врагам нашим предостерегаем вас ходить. Что если вы не перестанете гнать и изрыгать хулу на апокалипсические глаголы Еговы, то будете истреблены Еговою, как порождение Ехиднино, или как адски-хитрые защитники матушки Езавели-мамзели, и будете взорваны динамитом всемирных истребителей рабства и грабительства. Ей, истинно. А посему ждем ответа, не тяни до лета! Боже Егова, если и сей злодей утаит нам отзыв свой, с намерением всячески издеваться над нами, и не доведет до сведения Государя Императора Николая Александровича (ибо мы теперь требуем суда Кесарева), то такому злодею давай уже смертный толчок в шею». – Опять следуют подписи 10 лиц. Еще и молитва к Егове: «Возлюбленный Бог мой Егова, поражай беспощадно тех сатанистов, кои восстанут на уничтожение, или на утаение призыва Твоего». Действительно, нельзя не пожалеть, что учение и деяние иеговистов не были доведены путем официальным до сведения кого следует, что и на многочисленные их произведения, и на открытые заявления посмотрели легко, как на бред только фантазии. Теперь оказывается, что и слово динамит произносилось не даром, аллегория переходит в действительность и к этому страшному средству начинают прибегать на деле, – о чём в самом начале мы и сказали. Этого довольно: слово сказало и дело делается…

* * *

Изложенного материала, полагаем, совершенно достаточно для того, чтобы получить ясное представление об основанной Ильиным секте «Десного братства» или «Иеговистов». Секту эту можно охарактеризовать двумя-тремя словами так: это – с одной стороны, безбожие, с глумлением над священными лицами и предметами соединенное, а с другой – социальный анархизм, на почве фантастических бредней о полном равенстве и благополучии в воображаемом земном царстве каких-то бессмертных и нестареющих людей.

Остается в заключение последний вопрос: как со всем этим быть? Чем считаться с религиозным и общественным безобразием? Когда дело идет о какой бы то ни было секте, то прежде всего указывают на миссионеров, как на людей, призванных к словесной борьбе с нею. В данном случае, – сказать по правде, – эта борьба, прямо для уяснения в глазах заблудившихся, едва ли и возможна, так как трудно найти в ней точку соприкосновения; мы и они точно на двух полюсах живем, или даже на двух планетах, и в наших понятиях, и в нашем даже языке общего мало, и идеалы наши тоже слишком далеко расходятся. Мы совсем не думаем, да и представить не можем никакого тысячелетнего царства, никакой Иерусалимской республики с городскими улицами, вымощенными драгоценными каменьями на 2000 верст в длину, широту и высоту, железной дорогой от Иерусалима до Кантона и многого тому подобного. И на самом деле, что вы будете говорить, например, о Боге, когда в сущности иеговист никакого Бога и не признает, а признает только какого-то «человеко-бога», или иначе «бессмертного человека», при общей всем людям смертности? Разве только то можете сказать, что рече безумен в сердце своем: несть Бог (Пс.13:1). Что вы будете говорить о поставлении рядом Моисея и Суслова, Илии и донского казака Замолвкина, – учителя Пифагора, Матери Христа и Елизаветы Криднер, Евангелия и буддийского богословия? Как вы объясните всю нелепость подобных сопоставлений? Что вы скажете о Иерусалиме, с неба спущенном, и о людях с других планет? Разве то только, – что опять мы и говорили, – что ярая иеговистка и пропагандистка Ручьева со своими друзьями, – выходит, не о себе заботятся и о своём спасении, а о каких-то неведомых, воображаемых только людях. Какая же им-то от этого польза?

Что вы будете говорить про Божественное откровение, в священном Писании заключенное, когда иеговисты всю Библию признают испорченною, кроме «Книги с неба», и говорят о какой-то своей библии, – имея, вероятно, в виду сумасбродные тетрадки Ильина? Каким путем будете вы опровергать эти сумасбродства фанатиков, вообразивших себя бессмертными, – «таинствами натуры просвещенными» людьми, – которых так легко вызвать на прямые богохуления?… Видится, что миссионеру требуется здесь крайняя осторожность, чтобы не отяготить слух свой и других и не поставить себя в положение весьма затруднительное и совсем неудобное… Но всё это не освобождает, конечно, и миссионера от всяких забот, но забот другого рода. Если трудно бороться непосредственно с иеговистами, пропитанными уже фанатизмом, то задача его состоит в том, чтобы влиять на православных, имеющих с ними соприкосновение, – дабы они не увлекались их красивыми словами о равенстве, свободе и полном земном счастье. Для этого-то и необходимо, – разъясняя истинные о сем понятия с христианской точки зрения и неосуществимость со стороны социальной, – ознакомлять в тоже время со всеми сумасбродствами сектантов и с их неверием в Бога и полным материализмом и возмутительными глумлениями. Прямо к безбожию никто не пойдет, а от глумления отвратится всякий, не до конца испорченный. А что до любви, то не трудно объяснить, что любить друг друга можно и помимо иеговизма, во имя Христа, Единородного Сына Божия, душу Свою за нас положившего. И эта любовь выше и самоотверженнее любви иеговистов только к самим себе, любви эгоистической.

Но раз мы видели, что под завесою религиозного сектантства кроются тенденции чисто социальные, на почве безбожия водружается знамя анархизма, то и центр тяжести в борьбе с подобным явлением переносится уже на других лиц, и ослабление и прекращение его становится задачею тех, кто призван блюсти внешний порядок и охранять строй государственной жизни, – да и мы поживем тихое житие. Но не здесь, не в этой зале входить в обсуждение способов к ослаблению с этой стороны общества иеговистов, а равно и других, кое в чём на них похожих, – также под маскою веры скрывающих земные социалистические цели: – также проповедующих уничтожение полиций и судей, при непротивлении даже злу, – хотя инстинктивно всякий из них этому противится и в обиду себя не дает,⁵⁵ – также при этом восстающих и на Церковь, глумящихся над её таинствами и отвергающих Божество Господа Иисуса Христа.

Профессорpodpis Н. Ивановский

До самого последнего времени – до издания известного синодального послания – одни из громадного большинства читающей публики знали Л.Н. Толстого, как талантливого беллетриста, как известного автора «Анны Карениной», «Войны и Мира» и проч.; другие – зачитывались и восхищались его философско-богословскими произведениями последних лет. Послание синодальное, привлекши всеобщее внимание к Толстому, довело его до высокой степени напряжения; вся читающая Россия заинтересовалась им и стала знакомиться с сочинениями не одного только периода его писательства: читаются и перечитываются ныне произведения гр. Т-го во всей их совокупности. У таких читателей невольно возникают теперь вопросы: один ли и тот же Л.Н. Толстой, как автор романов и как автор последних по времени его произведений? Что за душевный переворот, происшедший у него? Вопросы эти вполне естественны и законны. Ответ на них дает в книге своей Д.С. Мережковский: «Христос и Антихрист в русской литературе. Л. Толстой и Достоевский». Книга эта в высшей степени важна и тем еще, что в ней автором дается полная, всесторонняя характеристика Л.Н. Толстого, как религиозно-нравственного мыслителя. Автор – г. Мережковский – светский писатель, далеко не церковный мыслитель. Поэтому в каком-либо пристрастии его к «клерикализму» заподозрить не может даже самая придирчивая критика. Значит, все суждения почтенного автора о Л. Толстом и характеристику последнего должно почесть не иначе как за результат одного только всестороннего изучения произведений самого Л. Толстого и литературы о нём.

Свою речь о Л. Толстом г. Мережковский начинает с констатирования факта, что «в русском обществе, отчасти и в критике, утвердилось мнение, будто бы в конце семидесятых, в начале восьмидесятых годов с Л. Толстым произошел глубокий нравственный и религиозный переворот, который в корне изменил не только всю его личную жизнь, но и умственную и писательскую деятельность, как бы переложил его существование на две половины: в первой он – только великий писатель, может быть и великий человек, но все-таки человек от мира сего, с человеческими и даже русскими страстями, скорбями, сомнениями, слабостями; во второй – он выходит из всех условий исторического быта и культуры; одни говорят, что это христианский подвижник, другие – безбожник, третьи – фанатик, четвертые – мудрец, достигший высшего нравственного просветления, как Сократ, Будда, Конфуций, – основатель новой религии». Сам Л. Толстой как бы подтверждает своё перерождение. «Пять лет тому назад, писал он в 1879 г. в своей «Исповеди», со мною стало случаться очень странное: на меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать. Эти остановки жизни всегда выражались одинакими вопросами: зачем? Ну, а потом? Я будто жил-жил, шел-шел, и пришел к пропасти; я ясно увидал, что впереди ничего нет, кроме погибели. – Я всеми силами стремился прочь от жизни. – И вот я, счастливый человек, прятал от себя шнурок, чтобы не повеситься на перекладине между шкафами в своей комнате, где я каждый вечер бывал один, раздеваясь, и перестал ходить с ружьем на охоту, чтобы не соблазниться слишком легким способом избавления себя от жизни». Л. Толстой стал жить тогда в общении с рабочим народом, и вот с ним случился переворот. «Жизнь нашего круга – богатых ученых – не только опротивела мне, но потеряла всякий смысл. Все наши действия, рассуждения, наука, искусство – всё это предстало мне в новом значении. Я понял, всё это – одно баловство, что искать смысла в этом нельзя. – Я возненавидел себя и признал истину. Теперь мне все ясно стало». Этот переворот в жизни Толстого подтверждается и всеми близкими к нему людьми. Брат его жены, между прочим, писал, что «изменилась не только его, Л. Н., жизнь и отношение ко всем людям и ко всему живому, но изменилась и вся мыслительная его деятельность; что весь Лев Николаевич сделался олицетворенною идеею любви к ближнему».

Жена же его писала брату в начале 1881 г., что Л.Н. Толстой «стал христианин самый искренний и твердый».

Несмотря на такие ясные, искренние свидетельства, Д.С. Мережковский не видит в духовной жизни Толстого такого глубокого переворота. Он обращается к произведениям самого Толстого, которые все представляют точнейшую его автобиографию, его внутренние переживания. В «Детстве, отрочестве и юности» 24-х летний Толстой вспоминает мысли и идеи 14–15-ти летнего возраста, когда он стремился уяснить себе вопрос о назначении человека, о бессмертии и будущей жизни; вспоминает, как он, помогая однажды слуге выставлять рамы в окнах, почувствовал умиление христианского самопожертвования и хотел «измучиться, оказывая эту услугу Николаю», как он решил тогда «скорей-скорей, сию-же минуту сделаться другим человеком и начать жить иначе» и как сожалел, что «дурен был он прежде», и радовался тому, как он может быть хорош и счастлив в будущем. Тогда же он решил исправить себя и всё человечество. С этою целью для себя он написал на разлинованном листе обязанности к Богу и к ближним, решив непреклонно выполнять их. Вследствие одних и тех же мыслей о смерти и будущих муках, он однажды, «чтобы приучить себя к страданию, несмотря на страшную боль, держал по 5 минут в вытянутых руках лексиконы Татищева, или уходил в чулан и веревкой стегал себя по голой спине»; другой раз, наоборот, под влиянием тех же мыслей он бросил уроки и дня три «занимался тем, что, лежа на постели, наслаждался чтением какого-либо романа и едою пряников с кроновским медом». Один Толстой, сознательный, смиряется и кается, другой – бессознательный, злой и сильный – «воображает себя великим человеком, открывающим для блага всего человечества новые истины и с гордым сознанием своего достоинства смотрит на остальных смертных», испытывая утонченное, сладострастное, горделивое наслаждение даже в самоотвращении. Который из двух Толстых более искренний?

Если мы сопоставим взгляд самого Л. Толстого из разных эпох его жизни, то увидим, прежде всего, что молодое стремление его к добру («Детство, отрочество и юность») было только умствованиями; первая попытка начать практически осуществлять добро окончилась разочарованием и неудачей, так как при разлиновке бумаги для записи его обязанностей к Богу чернила размазались в продолговатую лужу. Это разочарование с возрастом усиливается, и Нехлюдов (в «Воскресении») уже называет «глупостью всё то, что он знал и чему он верил и что любил; любовь, самопожертвование – вот одно истинное, независимое от случая счастье», думал он, но и они в действительности дали ему, как он заметил через год одно «сухое, разумное довольство». Нехлюдов убеждается в конце концов, что он не умеет делать добро людям, и что мужики тоже недоверчиво смотрят на добродетельные попытки барина. Другой герой – Оленин, сознающий себя безгранично свободным и не успевший еще разочароваться, так как любил себя (и только себя) и верил в себя, видит правду и счастье жизни в сближении человека с природой и опрощении себя, а потому презирает своих московских приятелей, живущих иною культурною жизнью. Больше всего воплощает в себе этот философски-цинический взгляд на жизнь толстовский Ерошка, тоже любящий свободу, желающий жить вне человеческих, культурных понятий о добре и зле, законы которых он выводит для себя из природы. «По моему всё одно. Всё Бог сделал на радость человеку. Ни в чем греха нет. Хоть с зверя пример возьми. Он и в татарском камыше, и в нашем живет. Что Бог дал, то и лопает. А наши говорят, что за это будем сковороды лизать. Я так думаю, что всё одна фальшь. Сдохнешь, – трава вырастет, вот и всё»… Любовь к живому как будто сближает с христианством чувства Ерошки, как и Оленина в другом случае, когда он тоже чувствовал любовь ко всему; но в сущности это – язычество, соприкасающееся с христианством настолько, насколько могут соприкасаться две противоположные крайности. Добродетельные стремления, вытекающие из этой языческой мудрости, терпят неудачу, так как не имеют основы во внутреннем человеке. Оленин, как Иртеньев и Нехлюдов, также испытал это. Пожертвовав своею любовью к женщине, он потом даже понять не мог, как «мог дорожить таким односторонним, холодным, умственным настроением», а отсюда следовало, что самоотвержение – вздор и дичь и совершенно излишне, так как в душе искренно чувствуется только одна любовь к себе. Вот в этом действительно искреннем сознании героев Толстого (иначе – его самого) и заключается начало и корень всех воззрений и выводов толстовского учения; любовь к себе или, наоборот, ненависть – это две главные пружины, на которых все движется в сочинениях Л. Толстого.

Есть и другое начало, которое движет героями повестей Толстого, это – честолюбие; Оленин мечтает о флигель-адъютантстве подобно тому, как сам Толстой, по собственному признанию, мечтал о георгиевском кресте. Неудовлетворенный в своих желаниях, по нерасположению одного из начальников, он вышел в отставку, и в своих произведениях всегда мстит типу таких начальников. В год освобождения крестьян он намеревался выдвинуться на идейном поприще, работая для крестьян в качестве мирового посредника, но как прежние его попытки делать добро, так и эта «были только любительством, охотою». Женитьба – вот первый серьезный шаг в жизни Л. Толстого. С этого времени у него начинаются заботы об устройстве дома, семьи. Даже свой писательский талант в то время он употреблял, как средство для благоустройства своего дома. Все свидетели этого времени, а также и собственные письма Толстых, говорят о домашних его заботах. Здесь выразилась у Толстого любовь к жизни вообще. С этой стороны он достиг полного счастья и осуществления своих идеалов, так что говорил гр. Соллогубу: «если бы пришла волшебница и предложила мне исполнить моё желание, я бы не знал, что сказать». Но, достигнув этого безотчетного, непосредственного благополучия, он вдруг вздумал заглянуть в потустороннюю долину, и здесь он испытывает, как и Соломон, суету и томление духа. «Я как будто, говорил он, жил-жил, шел-шел и пришел к пропасти»; «я испытывал ужас перед тем, что ожидает меня… ужас тьмы был слишком велик и я хотел поскорее избавиться от него петлей или пулей». Этот страх смерти был не более, как обратной стороной любви Л. Толстого к жизни.

Разбирая взгляды Толстого на смерть, можно видеть, что на смерть он смотрит, как на уничтожение всего, как на переход в абсолютное ничто, за которым ничего нет; взгляд этот, конечно, языческий, приводящий к нирване буддистов. В этом отношении даже великий язычник нового времени, Гете, стоит ближе к христианству, ибо он говорит о цели жизни делать преходящее непреходящим.

В таком духе Толстой пишет о смерти брата своего Николая, который, по его словам, пред смертью вскочил и с ужасом прошептал: «что это? – это, замечает Л. Толстой, он увидел свой переход в ничто». Мережковский справедливо сопоставляет этот взгляд Толстого на смерть и будущую жизнь со взглядом еретиков жидовствующих (XVI в.), которые говорили: «А что то царство небесное? А что то второе пришествие? А что то воскресение мертвых? Ничего того несть. Умер кто, – ин по та места и был». А Ерошка у Толстого еще прямее говорит: «умру – трава вырастет». Взгляд – чисто языческий. Тертуллиан, говорит г. Мережковский, утверждает, что душа человека по природе христианка, но, кажется, у Л. Толстого она урожденная язычница. «Если бы, продолжает он, глубина его сознания соответствовала глубине его стихийной жизни, он понял бы, наконец, что ему нечего бояться и стыдиться своей души язычницы, что она дана ему Богом».

Во второй половице своей жизни Толстой рассмотрел эту свою телесную стихийность и решил подчинить её сознанию, как нечто «преступное, злое, то, чему не следует быть». Он решил, по замечанию Мережковского, «до конца возненавидеть душу свою, чтобы спасти её». Теперь он уже всю культурную жизнь обозвал «баловством», и ему, по собственному признанию, «стало все ясно».

«Но 3–4 года спустя это ясное снова затуманилось», говорит Д.С. Мережковский, замутилось, в частности, когда в 1882 во время московской переписи он убеждал богатых людей соединиться для совместной благотворительной деятельности и спасти сначала Москву, а потом и всю Россию. Здесь, по собственному признанию, Толстой чувствовал некоторую фальшь и неловкость (стр. 52). Настоящий взгляд на частную благотворительность открылся Толстому из простого арифметического подсчета. Он видел, что его работник Семен подавал нищему 3 коп. и просил у него 2 сдачи, но когда у него двух копеек не оказалось, то Семен, перекрестившись, оставил ему Господа ради все 3 коп. Толстой знал, что у Семена сбережений 6 р. 50 коп., а у него, Толстого, 600 т. р.; отсюда следовал вывод, что Толстой должен был бы единовременно подавать нищему по 3 тыс. руб., но он вдался в софизмы. Если, говорил он сам себе, если я и 100 т. р. дам, то не буду еще в состоянии делать добро, ибо у меня останется еще 500 т. р. Вот когда, говорил он, я всё отдам, разорву «слабую паутину» собственности, тогда я буду в состоянии делать добро, иначе же «я, та вошь, пожирающая лист дерева, хочу помогать росту и здоровью этого дерева и хочу лечить его». Он понял, что не возненавидел себя, когда оставил у себя деньги, и вот он решил освободиться от них, освободиться от собственности.

Бытописатель Толстого Берс говорит, что предположение, будто он умолчал о том, что было не в пользу Л.Н., неверно, потому что в жизни Л.Н. нет даже ничего такого, что приходилось бы скрывать. У величайших святых были минуты паденья, справедливо замечает Д.С. Мережковский, над апостолом висит грех отступничества, а здесь вдруг такая непорочность, что даже сам Толстой возвестил, что у него тайн нет, «и пусть все знают, что он делает». Но каков же в данном случае Толстой, с такою смелостью заявляющий о своей чистоте, и кто он, – святой или бесстыдник, презирающий людей? – До вопроса о раздаче имущества имеется подробная его исповедь, но с этого момента он вдруг умолкает – и навсегда. Из писем Берса мы узнаем, что он решил непременно раздать имущество, но встретил протест со стороны жены, которая хотела даже учредить опеку над имуществом. Предстояло, таким образом, принести Толстому величайшую жертву, о которой говорит Спаситель: «иже любит отца, или матерь, или жену… паче Мене, несть Мене достоин»…; «врази человеку домашние его»; слабая паутина оказалось крепко сотканной на плоти и крови. Св. угодники Божии, напр., Алексей человек Божий и др., в данном случае всё оставляли для Господа; недаром чтит их народ, как своих не только святых, но и героев, богатырей духа, разорвавших узы плоти. Близок сердцу народному дядя Влас, который «роздал всё имение, сам остался бос и гол и сбирать на построение храма Божьего пошел»; близок был бы народу и сделался бы народным героем, – теперь лишь костюмирующийся в народную одежду – Л. Толстой. «Вот, что должно было бы совершиться, – говорит Д.С. Мережковский, – великий писатель русской земли должен был сделаться подвижником русского народа, – явление небывалое, единственное в нашей культуре». – Недаром взоры всего народа устремлены на Толстого и не только на то, что он пишет, но и что делает. Но того, чего можно было ожидать, не случилось: Толстой действительным подвижником народа не сделался, а лишь рисуется таким у своих почитателей (последний портрет Репина). Не желая противиться жене насилием, говорит Берс, Л.Н. стал относиться к своей собственности так, как будто её не существует, и отказался от своего состояния, стал игнорировать его судьбу и перестал им пользоваться, если не считать того, что он живет в яснополянском доме. Вышла новая фальшь: Л.Н. вознамерился, оставаясь верблюдом, пролезать в ушко иглы, оставаясь богатым, «не брать денег в руки, не носить их при себе», – одним словом, не противиться злу, присев у дороги, отдохнуть, быть только наблюдателем жизни, свалив всю тяжесть её и черную работу на других, в частности на жену. Так же, как на отношение к имуществу, народ обращает внимание на другие стороны жизни Толстого, – его домашнюю обстановку, пищу, одежду и работу.

Все наблюдатели отмечают «выдержанность и солидность старинного барства» в доме Толстых и «неуловимую благородную простоту». Л. Толстой не пользуется услугами лакея, он сам убирает свою комнату, напоминающую простотою кабинет Паскаля, сам даже возит на себе воду. Эту свою комнату Толстой не позволил перестроить, уверяя жену, что многие деятели живут и работают в несравненно худших помещениях, чем он. Но, замечает Мережковский, едва ли многие деятели пользуются такой комнатой, как кабинет Толстого. Он уединен, лишен украшений, но за то ничто не развлекает внимания Толстого, ни даже какая-нибудь безделушка, ни какой-либо звук с улицы. За это спокойствие, «располагающее к размышлению», можно отдать многое. «Это – блаженство и глубокая нега», замечает Мережковский, и как она редко, как трудно достижима в больших городах. Рабочая комната в Ясной Поляне еще удобнее. Она в затишье старинного парка из вековых берез и в ней прохладно, как в погребе. «И всё в доме соответствует благородному утонченному вкусу хозяина, его любви к роскошной простоте».

В отношении пищи Толстой вегетарианец. Но можно из писем и слов жены его и родных видеть, чего стоит этот стол. Ведь Толстой не постничает так, как вегетарианствовали святые, или даже как наш бедный русский мужичек. Нет, графиня Толстая сама сознается, каких усилий стоило ей достигнуть того, чтобы стол был почти настолько же разнообразен, изыскан и вкусен, как и мясной. Опять роскошная простота. «Если бы, говорит Мережковский, Толстой, подобно дяде Власу, ходил по большим дорогам, или, как он это советовал старшему сыну, нанялся в батраки к мужику, ему не удалось бы с такою точностью соблюдать вегетарианский пост, может быть, даже пришлось бы поневоле съесть запретную «убоину», какую-нибудь селедку или печенку со Смоленского» (стр. 65). – Одежда его проста, как и пища, но она сшита, опять-таки по особо выработанному графиней покрою, так удобно, что гости Толстых охотно променивают свои сюртуки и пиджаки на блузы Л.Н. И в этой одежде свойственно ему даже некоторое щегольство, замечает Д.С. Мережковский. «В юности огорчался он тем, что лицо у него «совсем как у простого мужика». Теперь он этим хвастает. Он любит рассказывать, как на улицах и в незнакомых домах принимают его за настоящего мужика иди даже за бродягу». В юности он мечтал получить Георгия, теперь он интересуется более современными знаками отличья, но не всё ли равно какими, говорит Мережковский. Толстой любит запах навоза, но и любит французские духи. В белье у него всегда лежит саше. «Так Л.Н. изобрел новый утонченный способ наслаждаться ароматами: после навоза запах цветка и духов еще упоительнее» (стр. 68). Точно также физической работой Л.Н. поддерживает аппетит, чтобы после работы блюда всегда делались вкуснее.

Еще одну весьма характерную черту отмечает Д.С. Мережковский у Л. Н., – это любовь к своему телу, плоти. Описывая еще первые смутные впечатления детства при купанье в корыте, Л.Н. говорит, что «в первый раз заметил и полюбил своё тельце». Вронский тоже испытывал радостное сознание своего тела. «Кажется, говорит Мережковский, ни в ком эта чистая животная радость плотской жизни, знакомая древним, теперь сохранившаяся только у детей, не выражалась с такою откровенною, первобытною и невинно-бесстыдною обнаженностью, как во Л. Толстом». К старости эта плотяность ничуть не уменьшается у Толстого. Готовясь к смерти, он больше думает о плотском, о славе и земном бессмертии. Кто не был у Толстого, начиная от великих писателей, кончая разбойником Чуркиным? «Радостно узнавать про влияние на других людей, потому что только тогда убеждаешься, что огонь, который в тебе, – настоящий, – настоящий, если зажигает», – вот его слова. Или: «Я не заслужил генерала от артиллерии, за то сделался генералом от литературы». «Так сумел он соединить утонченнейшую роскошь и негу плоти с последней роскошью и сладострастьем духа – славою. Где же, однако, заповедь Христа об отречении от собственности, о совершенном смирении и совершенной бедности, как единственном пути в царствие Божие? Где этот соединяющий путь, как бы мост, перекинутый над пропастью, которую вырыли между нашей верою и верою русского народа преобразования Петра? Где великий писатель земли русской в образе великого подвижника?» – с горечью вопрошает Мережковский (стр. 75).

Самые добрые дела Толстой творит не без плотского удовольствия. Погоревший мужик просит лесу для постройки. Л.Н. с Берсом сам отправляется рубить его. Мужик уныло глядит издали. Л.Н. и Берс работают с увлечением. «Л.Н., замечая мою радость, говорит Берс, нарочно уступал мне работу, как будто этим он хотел мне открыть новые ощущения». Когда мужик был отправлен, Л.Н. сказал: «Разве можно сомневаться в необходимости и удовольствии такой помощи?» Мужики, по признанию самого Толстого, смотрят на него только, как на рог изобилия, а на его работы, как на господскую забаву. Точно также в «Детстве и отрочестве» Л. Толстой, чтобы услыхать похвалу, чтобы найти удовольствие, рассказывает извозчику, как он однажды, забыв сказать один грех духовнику, вторично поэтому поехал к нему и окончил исповедь; и когда вместо ожидаемой похвалы себе Толстой услыхал от возницы: «А что, барин, ваше дело – господское?» – то ему сделалось стыдно. Так всю жизнь боролся, мучился этот человек, но не одержал последней победы, не разрушил, как ему казалось, «слабой паутины» собственности, плоти и крови, не сделался народным подвижником, а наоборот, погряз в этой плоти, прикрывшись от неё чужим именем.

Толстой был одинок, как человек, он не приобрел друга. Ни Фет, ни Тургенев не были дружны с ним до конца дней своих. Единственно о смерти кого из писателей пожалел Толстой, – это о Достоевском, с которым он не был лично и знаком. После смерти его он говорил, что «опора какая-то отскочила от меня»; Толстой почувствовал, что это был «самый близкий, дорогой, нужный ему человек». Достоевский с его верующим сердцем и гениальным умом действительно мог бы быть им для Толстого. Но с другой стороны – Достоевский во всём представляет яркую противоположность Л.Н. Толстому. Для лучшей обрисовки последнего укажем немного на умственное развитие и на писательский талант их обоих.

Толстой главное внимание сосредоточивает на внешности, на плоти предметов и её подчеркивает. Чрез внешнее он стремится проникнуть во внутреннюю сторону душевной жизни своих героев. Вот он, напр., подчеркивает «верхнюю губку» на ротике Болконской, по его мнению, характерную; тонкую шею у Верещагина, белую ручку у Наполеона и т. д. Внешние, телесные описания ему и удаются гораздо лучше, чем выяснение внутренних, духовных причин. Каждый его герой так описан, что стоит пред нами, как живой; его поступки до того ясно объяснены у Толстого из внешних причин, что это искусство можно назвать у него ясновидением плоти. По разделению человека ап. Павлом на три части: дух, душу и тело, Толстого можно назвать изобразителем телесно-духовного, или душевного человека, т. е. «той стороны плоти, которая обращена к духу, говорит Д.С. Мережковский, и той стороны духа, которая обращена к плоти, – таинственной области, где совершается борьба между зверем (животной стороной) и Богом в человеке». Эта борьба есть собственная трагедия Толстого. «Он, ведь, сам по преимуществу человек душевный, ни язычник, ни христианин до конца, а вечно воскресающий, обращающийся и не могущий воскреснуть и обратиться в христианство, полу-язычник, полу-христианин» (стр. 197).

Замечательно то, что когда Толстой выходит из пределов описания телесно-духовной природы, душевного человека, талантливость его уменьшается, а есть такие места в его произведениях, где талант его как будто иссякает. Это там, где ему приходится описывать самые внутренние, глубокие духовные причины, а не телесно-душевные. Напр., отношение к болезни Наташи отца её графа Ростова и сестры Сони Толстой описывает так: «как бы переносил граф болезнь своей любимой дочери, ежели бы он не знал, что ежели она не поправится, то он не пожалеет еще тысяч и повезет её заграницу… Что бы делала Соня, ежели бы у неё не было радостного сознания того, что она не раздевалась три ночи для того, чтобы быть наготове исполнить в точности все предписания доктора и что она теперь не спит ночи для того, чтобы не пропустить часы, в которые нужно давать пилюли… И даже ей радостно было то, что она, пренебрегая исполнением предписанного, могла показывать, что она не верит в лечение». Или вот пример в таком же роде: «досадуя на жену за то, что сбывалось то, чего он ждал, именно то, что в минуту приезда, тогда как у него сердце захватывало от волнения при мысли о том, что с братом ему приходилось заботиться о ней вместо того, чтобы бежать тотчас же к брату, – Левин ввел жену в отведенный им нумер». Это – топтание на месте шепелявого старца Акима, метко подчеркивает Мережковский. Есть в таких случаях прямо грамматические неправильности, которые мог бы исправить любой учитель. Напр., «ему и в голову не приходило, чтобы такое веселое для него препровождение времени могло бы быть для кого-нибудь не весело». Этого двойного повторения бы не допустит и порядочный ученик. Но удивительно то, что эта небрежность объясняется из телесно-душевного склада писателя, становящегося слабым даже в стиле, когда он начинает трактовать о вещах духовных. Замечательно также то, что эти шероховатости стиля остались после семикратной переписки произведений Толстого его женой и его собственных корректур. Чем ближе Толстой к телу, тем глубже и вернее его психология.

Вследствие этого же телесно-душевного склада писателя, у Толстого нет изображения духа эпохи, в которой вращаются его герои. В «Анне Карениной», по-видимому, романе 60-х – 70-х годов, нет духа эпохи, не говорится ничего об идеях, которыми жило общество, его герои – сами по себе. В «Войне и Мире» опять, кроме внешних черт, нет никакой историчности эпохи. Жизненную программу любого из героев этого романа, его интересы можно перенести в какую угодно эпоху.

Из этого же склада Толстого можно объяснить и его взгляды на мир и религию. Везде герои его проповедуют своё тожество и одинаковость с животным миром и даже больше: превосходство последнего. Ерошка говорит, что зверь «умнее человека… он всё знает». Это смешение человека со зверем, как известно, было с незапамятных времен у всех язычников. Наоборот, семиты выработали идею Божества, недоступного людям, Бога-ревнителя, Бога огнем поедающего, откуда проистекали и нравственные, по мнению Мережковского, выводы отречения от мира, умерщвления плоти и т. п. Но это семитическое веяние не уничтожило зверя и плоти; мало того, у христианского человечества есть идея о святой плоти. Эта-то идея об «образе зверином» в образе человеческом, в «образе и подобии Божии» и составляет родник творчества у Толстого; «тут, думает Мережковский, у него просвет и выход в какую-то другую бездну, в другое небо» (стр. 254). Эти семитические и арийские взгляды сквозят в рассуждениях Толстого. «Добродетель несовместима с бифштексом», – это такой же рабский и плотский закон, говорит Мережковский, как и тот, который повелевал умилостивлять Бога кровавыми жертвами. Но и у семитов древний пророк Исаия возгласил свободный принцип: милости хочу, а не жертвы. Если и перестанут люди вкушать от убоины, то потому, что захотят это сделать. Из жалости Толстого ко всякой «Божьей твари» (отсюда вегетарианство) вытекает не нравственное действие (которое тогда нравственно, когда свободно), а в сущности ветхий завет, религиозное созерцание.

Л. Толстой стремится заглянуть в бездну. Его интересует вопрос, когда он начался («Первые воспоминания»), и он приходит к выводу, что от пятилетнего ребенка до него один шаг, от новорожденного до пятилетнего страшное расстояние, от зародыша до новорожденного пучина, а от несуществования до зародыша уже непостижимость. В эту бездну плоти никто из писателей не заглянул так глубоко, как он. Мережковский полагает, что Толстой «в наш век всеобщего идолослужения пред безумной плотью, хотя и смутно, но предчувствовал ту глубину религиозного созерцания, где открывается в религии, так же как древним открылась в искусстве, – святость всякого тела, духовность всякой плоти. Иуда, объясняет он, потому не принял таинства крови и плоти, что для него, истого иудея с представлением о Боге поядающем, как огонь, было кощунством подумать, что Бог Сам становится жертвой. «Он не понял, что Дух и Слово может быть плотью и кровью. Другие приняли, но тоже не поняли, что кровь и плоть может быть Духом и Словом» (стр. 269).

Мережковский уверен, что Толстой в «пучине» и «непостижимости» всего живого увидел тот свет, который ведет к выходу в другую половину мира, в другое небо. «Еще бы один шаг, говорит он, и Толстой бы узнал, что небо внизу и небо вверху (земного шара) одно и то же небо». Но он этого шага не сделал. Небо подземное ему показалось язычеством, и он устремился к небу надземному, которое он одно признал христианским.

Герои Достоевского, в силу преобладания в писателе духовных начал, все отличаются развитием личности (из «я»). «Я обязан заявить своеволие», говорит Кириллов. Они стоят за свою истину, за своего Бога. По этой же причине у Достоевского нет эпоса, а скорее трагедия; у него не узнаешь по внешней стороне речи, кому она принадлежит, –Карамазову-отцу или старцу Зосиме, но по звуку, по внутреннему звучанию речи это всегда можно сделать. Оттого же Достоевский, в сравнении с Толстым, мало описывает внешность своих героев; их обрисовывают звуки их голоса. Все действия своих героев Л. Толстой объясняет внешне, физиологически; наоборот, у Достоевского преобладает духовная сторона. Раскольников стоит на лестнице, ожидая, пока сердце не перестанет биться, но оно, не переставая, билось всё сильней и сильней. – «А тела своего он почти и не чувствовал на себе». То же чувствование бесплотности испытывается в известные моменты и всеми другими героями Достоевского.

Но если Достоевский мало занимается внешностью своих героев, то он подробно зато описывает внутренние их состояния и, что еще замечательнее, он с такою же мелочною, реальною подробностью описывает привидения, являющиеся его героям, с какою Толстой описывает физиономику своих действующих лиц. В этом отношении особенно поразительно описание привидения в образе скорпиона, виденного чахоточным Ипполитом («Идиот»), а также длинный разговор Ивана Карамазова с чертом (у Толстого привидений нет).

«Таким образом Толстой, замечает Д.С. Мережковский, – величайший изобразитель человеческого тела в слове; он первый (после скульпторов) дерзнул обнажить человеческое тело от всех культурно-исторических покровов; снова задумался арийскою думою о соединении образа Божьего и звериного в образе человеческом, – о Боге-звере. Вместе с тем над всеми произведениями Толстого веет еще и семитский ужас пред этим зверем, отвращение и ужас пред обнаженным телом, перед человеческим «мясом». Но вместе с тем Л. Толстой первый, хотя еще и слишком смутно, предчувствовал возможность окончательной победы над этим ужасом, возможность уже не бесплотной святости, а святой плоти, не бестелесной духовности, а духовного тела, – более духовного и более святого, чем даже во времена самого доныне совершенного из всех обожествлений плоти, – древнеэллинского».

«Так же, как Л. Толстой в бездну плоти, заглянул Достоевский в бездну духа и показал, что верхняя бездна равняется нижней, что одну ступень человеческого сознания от другой, одну мысль от другой отделяет иногда точно такая же «пучина», «непостижимость», как «человеческий, зародыш – от небытия». И он боролся с не меньшим, чем ужас плоти, с ужасом духа, – слишком яркого и острого сознания («слишком сознавать – это болезнь»), – с ужасом всего отвлеченного, призрачного, фантастического и в то же время беспощадно-реального, действительного… Достоевский показал, что человеческое сознание подобно направленному лучу в ночное небо самого яркого света; пока земные туманы и облака все еще покрывали небо, луч света ими задерживался, и людям казалось, что у неба есть дно, что свету сознания идти дальше некуда; но когда облака рассеялись, и за ними открылось темное ясное небо, то управлявшие светом увидели, что чем ярче и длиннее луч, тем глубже мрак неба, и что у этой глубины нет вовсе дна. Достоевский один из первых понял окончательно, что между разумом и сердцем есть согласие, соединение, что лишь высшая ступень научного сознания может дать людям высшую степень религиозного чувства».

Свою характеристику Л. Толстого г. Мережковский обобщает в одном метком и совершенно справедливом названии его «тайновидцем плоти». Плоть, плотяность, душевность и совершенное отсутствие высшей духовности – вот основа жизни и деятельности героев его повестей и главное содержание, а равно и основное начало его философско-богословских писаний. При таком взгляде на Л. Толстого, – он для нас становится понятным и не самопротиворечащим, объяснимыми являются происхождение и содержание его юношеских беллетристических и старческих богословских противохристианских сочинений!

Свящ. М. Лисицын

Г. Шарапов известен, между прочим, как верный, истинный друг старообрядцев, приемлющих так называемое австрийское священство. Последователями поповщинского раскола он, можно сказать, прямо восторгается, восхваляет их, ставит в разных отношениях в образец православным. Превозносит г. Шарапов и раскольническую духовную литературу. «Я, говорит он, прочитал много старообрядческих полемических книг, был поражен глубокой ученостью и великолепной эрудицией их богословов».

Необходимо, однако, заметить и твердо помнить, что г. Шарапов любит и защищает не всю австрийщину, а лишь гак называемых окружников. Об этом ограничении объекта своих симпатий он неукоснительно заявляет и со всею решительностью.

В своём ответе на письмо епископа Антония (Храповицкого) г. Шарапов писал: «Русский Труд» проводит строгую между раскольническими группами разницу. Подразделяя раскольников по общепринятому порядку на поповцев и безпоповцев, г. Шарапов в том же своём ответном письме, между прочим, говорит: «старообрядцы поповцы делятся по отношению их к господствующей Церкви на три группы. Во-первых, австрийцы, или австрийское согласие, основавшее свой особый церковный центр в Белой Кринице, в Австрии. Огромная часть этих старообрядцев молится за Государя, поминая Его имя на проскомидии, и присоединилась к «окружному посланию», смысле коего тот, что господствующая Греко-Российская Церковь сохраняет таинства и благодать апостольского преемства, но общение с нею невозможно, во-1, из-за её обрядов и новшеств, во-2 и главным образом, из-за канонических отступлений по-никоновского периода. Другая, меньшая часть, неокружники или противоокружники отвергли «окружное послание» и остались на почве старой нетерпимости и фанатизма. По их верованию, русская «никонианствующая» Церковь лишена благодати, предалась антихристу и т. д. С этою группою разговоров быть не может, да и серьезных элементов здесь нет» (третья группа беглопоповцы).⁵⁷ Итак, только «окружников» г. Ш-в считает «истинно-доблестными, истинно-церковными и истинно-русскими людьми».⁵⁸ «Окружники», по своим догматам, чисто православные люди. Никаких даже «мнений», отличных от Церкви, т. е. несогласных с канонами и преданием церковным, у них нет. Разделяют их с нами единственно их непокорство русской церковной власти и обряды.⁵⁹ К «окружному посланию» присоединилась, по словам г. Шарапова, огромная часть поповцев. Количество их он считает целыми миллионами.⁶⁰

Решительно и очень самоуверенно подразделяет г. Шарапов раскольников на группы и с видом настоящего знатока современного раскола характеризует нравящуюся ему группу «окружников», состоящую из нескольких миллионов. Но так ли всё это? Не подновляет ли в данном отношении г. Шарапов тип Дон-Кихота, хотя, так сказать, и с другого конца? Тот сражался с мельницами, а этот не защищает ли призраки? Посмотрим.

О разделении раскольников на группы вот что, напр., говорится во всеподданнейшем отчете г. Синодального Обер-Прокурора за 1891 год (стр. 169–170): «раскольники, приемлющие австрийскую и белокриницкую лжеиерархию, подразделяются на две партии. Делиться они начали со времени издания (в 1862 году) так называемого окружного послания, творцом которого был приобретший большую известность в истории раскола старообрядец Иларион, по прозванию Ксенос. Окружное послание вызвало нескончаемые споры, пререкания и раздоры, в которых приняли участие все старообрядцы по австрийскому согласию, – и духовные, и миряне, разделившись на противоокружников и окружников, а последние, в свою очередь, на истинных окружников и мнимоокружников. Наиболее многочисленную партию составляют мнимоокружники, хотя формально и принимающие окружное послание, но совершенно не дорожащие им. Для заведования внутренними и внешними своими делами они имеют в Москве «Духовный совет», состоящий, главным образом, из мирян. Номинальным главою мнимоокружников считается лжеархиепископ московский Савватий,⁶¹ а действительными заправителями и вершителями всех дел в этой партии являются светские члены совета, богатые московские коммерсанты, у которых духовные его члены и сам Савватий находятся в беспрекословном послушании. – Во главе партии истинных окружников стоит братство Честного Креста. Хотя это братство учреждено в подражание и по образцу православных братств, однако учредители его, должностные лица и члены – все миряне.

Сопоставляя речи г. Шарапова о делении раскольников на партии с сейчас приведенною выдержкою из всеподданнейшего отчета г. синодального Обер-Прокурора за 1891 г. (изд. 1893 г.) касательно того же предмета, видим, что г. Шарапов, по незнанию, а может быть и намеренно, не договаривает очень важного и существенного. Он умалчивает о делении окружников на действительных последователей окружного послания и на мнимых приверженцев его, называемых также лжеокружниками. Этих последних, как замечается и во всеподданнейшем отчете, между окружниками наибольшая часть. Казалось бы, почитателю раскола не знать этого деления непростительно, а знать и умалчивать об этом – еще того более.

Мнимоокружники, как сказано о них во всеподданнейшем отчете, лишь формально принимают окружное послание, на деле же совершенно не дорожат им. Но сказать про лжеокружников, что они совершенно не дорожат окружным посланием и лишь формально принимают его, мало: они в расчетах на тот или другой интерес для своей партии всегда готовы даже совсем отказаться от него. И было уже несколько случаев, когда лжеокружники формально отказывались от окружного, предавали его уничтожению и даже проклятию. Из этих случаев скажем здесь о том, который имел место в половине восьмидесятых годов и который нам более известен.

Ближайшею причиной, побудившею лжеокружников формально отказаться в указанное время от окружного послания и предать последнее уничтожению, было тогдашнее внутреннее состояние противоокружнической партии, точнее же говоря, иерархические в этой партии неустройства.

Как известно, у окружников и у противоокружников есть свои епископы. У противоокружников к 1884 году освободилось место московского епископа. Естественно, что каждому из противоокружнических иерархов желательно было занять богатую московскую кафедру. И вот из-за желания обладать этою кафедрою началась между противоокружническими епископами вражда, взаимные препирательства, безобразные ссоры, доходившие до проклятий друг друга. У каждого из епископов были приверженцы, питавшие друг к другу не меньшую вражду и ненависть, как и их духовные владыки.

Возмущенные этими безобразными ссорами, некоторые противоокружники (в числе пятидесяти), 10 октября 1884 года, подали московскому архиепископу окружников Савватию прошение, в коем высказали желание соединиться с обществом окружников и изложили условия, на которых могло бы произойти это соединение. Главным из этих условий они поставили общесоборное уничтожение окружного послания. Савватий ничего не мог ответить на их просьбу, а обещал лишь предложить оную на обсуждение духовному совету.⁶² Духовный совет, мечтая о водворении мира в старообрядчестве и вовсе не дорожа посланием, готов был согласиться на его уничтожение, или точнее, на подтверждение прежде изданных (1863, 1864 и 1868 г. г.) актов об уничтожении послания. Но нужно заметить, что за каждым уничтожением послания, изданным от того или другого епископа или от собора, следовало обыкновенно восстановление и подтверждение послания теми же епископами и тем же собором. Против уничтожения окружного восстали – было светские раскольнические власти из купцов и Пафнутий, лжеепископ казанский, некогда и прежде сильно ратовавший за окружное послание. Но скоро светские верховные решители старообрядческих дел по своим дипломатическим соображениям, в виду чаемого слияния партий и ожидаемых отсюда благ для старообрядчества, изъявили благосклонное согласие на издание духовным советом грамоты в желаемом противоокружниками смысле. Равным образом и Пафнутий казанский, как оказалось, некогда ратовал за окружное послание совсем не по убеждению, а только по вражде к Антонию Шутову, которого ненавидел за его безпоповские убеждения и лично, как соперника, предвосхитившего себе честь первенства между старообрядческими епископами. Теперь, когда Антония не существовало, он не затруднился пожертвовать окружным посланием. Итак, Савватий со своим духовным советом и с согласия почти всех епископов-окружников, 1 декабря 1884 года, снова предали окружное послание уничтожению.

Отрекаясь же от окружного послания, Савватий и его духовный совет, очевидно, отрекались и от изложенных в оном учений и, следовательно, принимали противоположные им, т. е. противоокружнические. А противоокружники проповедуют и исповедуют, что под именем Иисуса Великороссийская Церковь верует в иного Бога, что крест четвероконечный есть печать антихриста, что молиться и приносить просфору за предержащую власть не должно. Таким образом, уничтожая послание, Савватий и его духовный совет навлекали на всё старообрядчество великий позор, ибо являлись восстановителями старых нечестивых, возмутительных раскольнических учений, которые достопочтенный автор окружного (Иларион Ксенос) с таким тщанием, со столь великими, хотя и тщетными, усилиями старался опровергнуть и исторгнуть из старообрядчества.

Всё это, полагаем, не безызвестно г. Шарапову. Зачем же он тогда утверждает, что окружники – чисто-православные люди не только «по своим догматам», но у них нет никаких даже и «мнений», отличных от Церкви? Но скажут, это – мнимые окружники, лжеокружники. Конечно, это так; но г. Ш-ву следовало бы это самому оговорить и со всею определенностью, и – повторяем – странно, что он этого не делает. Ниже мы будем иметь случай сказать: насколько чисто-православные люди по догматам своим и старообрядцы партии истинных окружников. Теперь же скажем о том, к каким ближайшим последствиям привело уничтожение окружного послания.

Уничтожение окружного послания возбудило в этой партии споры и несогласия, внесло беспорядок туда, где до того все казалось стройным и, по-видимому, прочно организованным, следовательно, послужило к существенному вреду самой партии.

У окружного послания нашлись защитники, из коих главным явился епископ Сильвестр Балтский, ученик и друг автора послания (Ксеноса) и непоколебимо верный этому посланию. Он вскоре же по издании духовным советом акта об уничтожении окружного прислал в Москву решительный протест против всяких уступок противоокружникам и умолял всех окружников не срамить себя пред миром уничтожением окружного послания. Грамота Сильвестра с любовью принята была ревнителями послания. Вслед за Сильвестром и некоторые попы стали отрицать правильность действий духовного совета касательно окружного послания. Искренние окружники в особенности смущаются тем, что уничтожителей послания сам учредитель их нынешней иерархии, митрополит Амвросий, в грамоте от 28 октября 1863 года, предал проклятию, которое поэтому всею тяжестью своею легло и на новых уничтожителей послания.

Когда дело об окружном послании приняло острый характер, окружниками решено было созвать нарочитый собор своих епископов, который, действительно, и состоялся в сентябре 1885 года. На собор прибыло пять раскольнических епископов и в числе их Сильвестр Балтский. Последний, прослышав, что на соборе И. Шибаев, купец, влиятельнейшее лицо в лжеокружной партии, и Савватий замышляют подвергнуть его суду за распространение послания, пригласил с собою в Москву двух известных в Стародубье начетчиков, готовых твердо стоять за окружное послание, – Е. Бушева и Г. Максимова. Собралось также не мало раскольнических попов. Собрания собора, открытые 9 сентября, происходили в обширной квартире Савватия.

Еще ранее первого собранного заседания вышеупомянутые стародубские начетчики Бушев и Максимов имели продолжительные препирательства с некоторыми из защитников изданного духовным советом подтверждения прежних уничтожений окружного послания. Эти последние утверждали, что духовный совет и после сего подтверждения вполне признает истинность учения, изложенного в окружном послании. Бушев отвечал, что долг истинных пастырей требует учить тому, что признают за истину. Защитники духовного совета представляли еще в его оправдание, что будто бы он признал только, что прежние соборные уничтожения окружного были действительно изданы, но с этим, будто бы, отнюдь не соединял признания правильности означенных определений. Бушев отвечал: «Полно-те, отцы, оправдывать то, чего нельзя оправдать! Ложь духовный совет говорит, когда утверждает, что будто бы прежние соборные определения об уничтожении послания доселе не были отвергнуты. Никто из истинных окружников их не признавал и не признает, а считает грязными бумажонками». Бушев прямо заявил, что когда на соборе дело коснется окружного послания, то говорить правду в его защиту он не побоится не только Шибаева, но и самого Солдатенкова, – Шибаев и Савватий с духовным советом поняли, что с такими настойчивыми людьми, как Сильвестр и Бушев, спорить опасно. Поэтому признали за лучшее совсем не возбуждать на соборе дела об окружном послании и о рассылке Сильвестром посланий в его защиту; даже просили чрез некоторых лиц и самого Сильвестра с его спутниками, чтобы они на соборе не возбуждали этого дела. Последние согласились.

Между тем, Шибаеву со сторонниками все-таки хотелось открыть сношения с противоокружниками и открыть, для большей авторитетности, от имени собора. Но не было надежды, чтобы Сильвестр согласился допустить эти сношения на желаемых Шибаевым условиях, т. е. с отречением от окружного послания. Придумали было поэтому издать от собора только письменное поручение духовному совету, что бы он по соборному уполномочию открыл сношения с противоокружниками о примирении. Составлено было в таком смысле соборное постановление, где с намерением не упоминалось ни единственным словом об окружном послании, равно как не говорилось и о том, на каких условиях собор желает устроить примирение. Но хитрость эта не удалась. Сильвестру разъяснили лукавую цель определения и действительный его смысл, и он потребовал, чтобы в определении было упомянуто, что причиною разделения обеих, ищущих соединения сторон, служит окружное послание, а также и о том, на каких основаниях может быть восстановлено желаемое соединение. Решено было сделать Сильвестру уступку и исправить определение в угодном ему смысле, имея в виду, что по отъезде его из Москвы можно будет не стесняться этими поправками: важно то, чтобы иметь от собора поручение и действовать именем собора. Поручение это подписал и Сильвестр.

По отъезде Сильвестра, Шибаев с Савватием и прочими членами совета, действительно, стали распускать слухи, что последний собор, значит и Сильвестр, признал, согласно грамоте, изданной духовным советом 1 декабря 1884 года, действительными и имеющими силу акты об уничтожении окружного послания: ибо – де и сам Сильвестр на соборе не признал нужным восставать против законности изданной советом грамоты об уничтожении окружного послания. Мало того, начали даже говорить, что Сильвестр не только отрекся от окружного послания, но и просил у собора прощения за давнее несогласие с прочими епископами. Вот к чему привели, как и можно было предвидеть, малодушие и уклончивость Сильвестра, согласившегося на льстивые просьбы Шибаева – не возбуждать на соборе вопросов об окружном послании!…

Духовный совет лжеокружников не замедлил воспользоваться данным ему от собора поручением – войти в сношение с противоокружниками по вопросу о примирении. В 1885 году в ноябре месяце был в Москве собор и противоокружнических епископов. К этим-то епископам, по приказанию Шибаева, и написано было «приглашение» и, разумеется, совершенно не в том духе, как требовалось в «поручении» собора от 9 сентября: в «приглашении» ни разу не упоминалось ни об окружном послании, ни об условиях примирения. Однако хитроумный Шибаев со своим духовным советом очень ошибся, думая фразами провести противоокружников. Противоокружники всегда хорошо понимали выгоды своего положения относительно окружников, – они и теперь знали, что эти последние, отрекаясь от окружного послания после того, как 20 лет имели из-за него распрю и вражду с противоокружниками, этим самым отдают себя им в руки, запутываются в противоречиях и не могут требовать с их стороны никаких уступок или условий, а должны, как повинившиеся в своей окружнической ереси, только искать у них прощения и подчиниться чиноприятию, какое им предложат.

На «приглашение» противоокружники сначала послали письменный, искусно составленный ответ, в котором ярко были выставлены те противоречия, в каких запутались окружники. Вскоре после письменного ответа противоокружники два раза являлись к Савватию для устных бесед; но оба раза были не приняты и им даже пригрозили дворниками, если опять явятся.

Итак, игра с противоокружниками никакой пользы лжеокружнической партии не принесла. А между тем последние своим заискиванием пред первыми сделали вызов и истинным окружникам: распря в окружнической партии поднялась с новой силой. Слух, который Шибаев и Савватий всюду распространяли относительно Сильвестра, что и он будто бы на соборе отрекся от окружного послания и просил у собора прощения за бывшее несогласие с прочими епископами и за распространение своих писем в защиту послания, дошел до Сильвестра и возмутил его своей несправедливостью.

Для защиты послания от нападок духовного совета истинные окружники составили в Москве особое братство, или вернее, возобновили существование прежде учрежденного братства. Об этом-то братстве Сильвестр писал (в 1885 г.) своим московским друзьям: «благодарение Богу, что братство наше возобновляется». Вступить в члены этого братства и постоять за окружное послание изъявили готовность даже некоторые духовные лица, не взирая на то, что этим должны навлечь на себя гнев Савватия и духовного совета, именно: поп Константин, архидиакон Исихий, будучи еще письмоводителем духовного совета и главным секретарем при Савватий, и диакон попа Епифана Василий. Первое собрание возобновленного братства (во имя Честного Креста) состоялось еще в ноябре месяце (22 ч.) 1885 года. В собрании этом была отслужена панихида по авторе окружного послания Иларионе Георгиевиче, чем собравшиеся хотели именно заявить духовному совету и всем лжеокружникам – гонителям и уничтожителям послания, что не признают произнесенных ими беззаконных уничтожений знаменитого произведения Илариона Георгиевича. Панихиду совершал упомянутый поп Константин с дьяконами Исихием и Василием; пели общим хором все ревнители окружного послания, коих набралось более сорока человек. После панихиды было прочитано несколько избранных мест из окружного послания и др. сочинений Илариона. При чтении произнесена было много восхвалений последнему, – говорили: он отделил нас от безпоповцев и освободил от их заблуждения, а духовный совет и сам впал, и других толкает в это заблуждение. Немало также произнесено была осуждений Шибаеву с духовным советом, что они, числясь окружниками и даже находясь во главе их, тщатся уничтожить окружное послание и истребить его из памяти.

Достойно примечания следующее. На собрании братства (22 ноября) присутствовали некоторые из лжеокружников и азартно спорили с истинными окружниками. При споре один из лжеокружников (Инвалидов), вынув из кармана книжку «Братского слова» и держа её в руках кричал: «вы собираетесь служить по отступнике! Ведь автор окружного послания похвалял великороссийскую Церковь и называл её соборною Церковью!» Случай этот, говорил в своё время достопочтенный Н.И. Субботин,⁶³ любопытен в том отношении, что подтверждает наше соображение о том, почему Ксенос, при всём своём расположении к православной Церкви, не решился на присоединение: если и теперь одни только известия о его расположении к Церкви приводятся врагами окружного послания в доказательство, что послание, писанное мнимым «отступником», подлежит осуждению, – то как бы он уронил авторитет послания в глазах раскольников, если бы действительно присоединился к Церкви, т. е. сделался, по мнению раскольников, действительным отступником? Уронить своё послание он боялся всего больше на свете, и эта боязнь погубила его, – заставила умереть на пороге Церкви, но не в Церкви…

Не смотря на гонения, воздвигнутые духовным советом на членов братства, имеющего своею задачею отстоять окружное послание, в январе месяце 1886 года было второе собрание братчиков в квартире Боева. На собрании этом признали нужным обратиться с вопрошениями к противоокружническому московскому епископу Иову: находить ли он в окружном послании какие-либо ереси? если находит, то какие именно? а если не находит, то правильно ли он отделяется от них – окружников? Такие же точно вопросы, за подписом Боева, Бриллиантова, А. Егорова и др., – всего пятнадцати человек, – разосланы были и другим противоокружническим епископам, а также многим влиятельным лицам в среде противоокружников. На некоторых вопросы произвели впечатление в пользу примирения с окружниками; но впечатлению этому много повредило то обстоятельство, что сами же окружнические епископы неоднократно уничтожали послание. А потом явились и ответы, составленные одним из противоокружников, совсем подорвавшие силу вопросов.

Ответы написаны очень резко, но за то и очень ярко выставляют противоречия, в которых запутались окружники. У противоокружников, как уже и замечалось выше, весьма твердая почва для борьбы с окружниками. Они всегда могут ответить последним: «обратитесь с вашими вопросами прежде к своему духовному совету, – спросите его, какое он имеет понятие о послании; если он скажет вам, что признает послание справедливым, то спросите его, почему он уничтожает послание; если же скажет, что признает послание несправедливым, то спросите, почему он находится в разделении с нами, отвергающими его»? Эти мысли, обыкновенно высказываемые противоокружниками, ставят искренних окружников в безответное положение, коль скоро они не порывают еще окончательной связи своей с духовным советом лжеокружников.

В сентябре 1887 г. в Москве был собор лжеокружнических архиереев по делам двух запрещенных из их партии епископов (Силуана донского и Алексея самарского) за разные безобразные деяния последних. На этом же соборе фигурировал в качестве обвиняемого и Пафнутий казанский. У него к тому времени особенно обострилась вражда к Паисию саратовскому.

Пред самым закрытием этого собора на имя его поступила от противоокружников очень неприятная для лжеокружников бумага, озаглавленная «извещение». В «извещении» этом противоокружники, между прочим, писали: «(с нашей стороны) подано было (в ноябре 1885 г.) Савватию (письменное) разъяснение (неправоты окружного послания); но к удивлению, ни Савватий, ни духовный совет в течение 15 месяцев не могли дать никакого возражения. И затем в истекшем феврале месяце сего 1887 года от нашей худости в духовный совет было подано шесть вопросов с просьбою разрешить заключающиеся в них сомнения о правоте состояния общества окружников и доказать правоту послания божественным писанием. И с подания наших вопросов протекло уже немало времени, а никаких ответов не последовало. Секретарь духовного совета Перетрухин всем похваляется, что составил на наши вопросы ответы, но нам не вручает их; мы его о сем несколько раз просили, но он только хвалится. Он имеет значение среди вас, окружников, вместо профессора, а ответов нам никаких не дает. Это, значить, пустой похвальбишка, который за мзду что угодно готов написать, а против правды у него и слов никаких нет». Изложив несостоятельность окружников в сношениях с противоокружниками, авторы «извещения» делают следующее весьма неприятное для окружников заключение: «Всем ясно видно, что ложное учение (окружного послания) вы не в силах оправдать, потому что лжи нет никакого оправдания. И вы хотели себя оправдать уничтожением, которое вами совершено было три раза, а Анастасий, ваш епископ, со своими попами на соборе в Кишиневе⁶⁴ окружное не токмо уничтожению, но даже и проклятию предал, а Сильвестр балтовский, напротив, уподобляет (окружное) даже Евангелию Христову. О, увы, вашего безумия!… О, вашего непостоянства и коловратности!… У еретиков того не было, что ныне у вас содевается! Метаетесь, яко рыба на суше: то уничтожаете, то крепко его держитесь!»…

Так язвительно характеризуют противоокружники лжеокружников, и у последних, действительно, «нет никоего оправдания». Таковыми безответными за своё позорное отношение к окружному посланию должны, конечно, казаться лжеокружники и другу раскола г. Шарапову. Между тем, из таких-то лживых почитателей окружного послания и состоит, можно сказать, почти вся окружническая партия. Их, действительно, громадное количество, начиная с московского архиепископа и духовного при нём совета. Москва – главнейший центр современного раскола, и на Москву устремлен внимательный взор всего старообрядческого мира. В ней и законоположники и верховные вожди раскола.

Но г. Шарапов, как надо полагать к его же чести, дружит не с лживыми почитателями окружного послания, так позорно ему изменяющими, а с искренними его последователями. Предположить противоположное значило бы прямо оскорбить почтенного публициста.

Но как ничтожно количество искренних окружников, по крайней мере, в главнейшем центре раскола, – Москве, можно судить по следующему явлению. Представителями истинных окружников в Москве, как и нам известно, являются члены московского так называемого «Братства Честного Креста». Они, т. е. члены братства, имеют обыкновение в некоторые нарочитые дни собираться, между прочим, для служения панихиды по авторе окружного послания, Иларионе Ксеносе. Собирались они и в 1886–1887 гг. Заблаговременно они обращались к московским духовным властям с просьбою о присылке им, братчикам, попа для служения панихиды по Ксеносе и прочим ревнителям окружного послания. Но московские власти, поголовно принадлежащие к лжеокружникам, не дозволили ни одному попу отслужить для братчиков панихиду, и панихида служилась без попа. Факт очень красноречивый!… Вот до чего дошла вражда к драгоценному творению Ксеноса, к его пресловутому «окружному посланию» у московских лжеокружников!… Только крайняя близорукость или намеренное закрытие глаз могут не замечать такой фанатической вражды последних к творению Ксеноса и расточать громкие похвалы окружникам, ненавидящим окружное послание, отметающим его.

Заслуживают, однако, справедливого упрека и сами истинные окружники и притом за измену тому же окружному посланию. Действительно, они мужественно защищают это последнее и готовы считать оное чуть не Евангелием; но тем удивительнее, что они далеко не во всей полноте содержат изложенное в нём учение. Они не дорожат и самым существеннейшим в этом учений. В доказательство этого мы укажем на следующее.

В половине 80-тых годов бывший в то время еще раскольническим священно-иноком Арсений (Онисим Швецов) особенно ревностно распространял им же восстановленное и развитое лжеучение Павла Белокриницкого о подвременном рождении Сына Божия. В октябре 1888 года окружнические архиереи для суда над еретиком Швецовым собрались в Москве. Пред собором этим Швецов повинился в своей ереси и дал очень тяжелое для его самолюбия, при его известности в расколе, обязательство – не издавать никаких богословских сочинений, так сказать, без предварительной цензуры духовного совета и епископов, вполне им, однако, презираемых.

К великому позору окружнической партии, на соборе выяснилось, что в еретичестве повинен не один только Швецов, и что у последнего находятся соучастники и защитники даже из числа именуемых епископов. В числе соучастников Швецовской ереси оказались и «братчики», выдающие себя ревнителями окружного послания, с их владыкой Сильвестром во главе. Последний под давлением членов братства, зачитывающихся сочинениями Швецова, на соборе показал себя двоедушным. На первом заседании собора Сильвестр был против Швецова, а уже на втором – повел иную тактику. Он заявил, что с пререкаемым вопросом вовсе незнаком и поэтому отказывается входить об нём в какие-либо рассуждения. «Признание поистине неожиданное и позорное для раскольнического архиерея!» – справедливо говорит Н.И. Субботин. Хорош же архиерей, не понимающий, кто прав, – тот ли, кто, по символу, исповедует Сына Божия рожденным от Отца «прежде всех век», или тот, кто, вопреки символу, учит и доказывает, что Сын Божий родился вместе с веками? Чему же научит своих пасомых раскольнический архиерей, не имеющий понятия даже об основных догматах православной веры?!…»

Своим соучастничеством в ереси Швецова «братчики», выдающие себя ревнителями окружного послания, – повторяем, – навлекли на себя великий позор. «Окружное послание и белокриницкий устав! Ксенос и Швецов! Что тут общего? – спрашивает Н.И. Субботин. И не оскорбляют-ли именуемые «братчики» память злополучного Ксеноса, соединяя его безукоризненное имя с именем Швецова, защищая в одно время и изложенное в окружном послании учение и еретические измышления швецовских сочинений! Бедный Ксенос! восстань, и виждь, и внемли, что творят, и как безумствуют глаголанные защитники твоего достолюбезного послания, выдающие себя за твоих единомышленников и почитателей. Ты готов был до пролития крови защищать «гонимого Иисуса» Сына Божия, иже от Отца рожденного прежде всех век, прежде всех мгновений времени, «ибо, – говорил ты, – никогда не было ни одного секунда, в который бы Отец не имел Сына», а они, эти глаголемые твои почитатели, и Сильвестр, на которого возлагал ты столько надежд, проповедуют вместе с Швецовым, что Сын рожден от Отца «в первом изречении: да будут вецы», а дотоле Отец не имел Сына, что «рождение Сына и исхождение Св. Духа совершилось с настанием веков, во главе которых стоит (какой-то) век Божия днесь»…

Как сказано выше, Швецов в ересях своих повинился пред собором окружнических архиереев (в октябре 1888 г.) и просил у собора прощения. Оказалось, однако, что покаяние Швецова было фальшивое. Впоследствии он издал сочинение под заглавием «Исповедание веры», в котором «предает проклятию и анафеме» всех тех, кто мудрствует не так, как он («Миссионер. Обозр.» 1901 г. Апрель, стр. 576).

И. П.

(Окончание следует).

Дорогой М.! Поставленный выше вопрос, ты согласишься, очень важен для каждого человека, жаждущего иметь любовь в себе! И потому для такого человека весьма интересно и важно знать, прав ли граф Толстой, указывая жаждущим в этом отношении свой путь спасения?

В июньской книжке «Миссионерского Обозрения» я прочитал ответ гр. Л.Н. Толстого на постановление о нём Св. Синода и замечания на этот ответ преосвящ. Сергия, епископа Ямбургского, и твои. Всё, написанное вами, очень хорошо и справедливо и проникнуто духом христианского благожелательства к Толстому. Но и преосвящ. Сергий, и ты мало остановились на разборе того именно пункта в учении гр. Толстого, который указан мною в заглавии письма и который нельзя оставить без тщательного рассмотрения. Ведь гр. Толстого многие почитают учителем духовно-нравственного возрождения, а на самом деле его учение о возрождении оказывается очень жалким и скудным, и если сравнить его с учением таких наших подвижников православия, как известные тебе оптинские старцы Леонид и Макарий, то оно покажется даже проси детским лепетом. Однако, прежде чем подробно разбирать отмеченный мною пункт ответа гр. Толстого на постановление Синода, для большей цельности изложения, я коснусь несколько самого ответа графа в его целом. – В своём ответе Лев Николаевич как бы подвел итог своей последней 20-летней деятельности, – в немногих, но вполне определенных словах выразил сущность своих суждений о Церкви, Евангелии и вере православной. Это – как бы символ его собственной веры. И он уверен, что его отношение к православной вере и Церкви «разделяют почти все образованные люди». Мало того – он даже решается сказать, что и сам Синод лишь «говорит, что он верит» в истины православия. Такую уверенность в обвинении оставляю на совести гр. Толстого, – она ему нужна, вероятно, для того, чтобы самому тверже чувствовать под собою почву, или просто для успокоения смятенной души. «Символ веры» гр. Толстого сводится к следующему: Во 1-х, он не верит в Пресвятую Троицу, в божественность Иисуса Христа, в грехопадение и искупление человечества, в благодатные Дары Св. Духа, в Страшный суд, в рай и ад; во 2-х, он верует в Единого Бога-Духа, Бога-Любовь, в бессмертие души (что видно из его слов «я должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, т. е. рождения к новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает благо моей вечной жизни, а всякий злой поступок уменьшает его, – непонятно только, почему граф не хочет назвать это «раем» и «адом»?), верит в то, что смысл жизни каждого человека заключается только в увеличении в себе любви, и что для преуспеяния в любви есть только одно средство – молитва…, состоящая в восстановлении и укреплении в своём сознании смысла своей жизни и своей зависимости от воли Бога.

Отрицание божественности Христа и Его искупительного подвига – не ново, конечно. Еще фарисеи и саддукеи, Ирод и Пилат, языческие ученые глумились над этою основною истиною христианства. Прочти, напр., IX главу Евангелия от Иоанна, да и другие главы того же Евангелия. Гр. Толстой только дополнил собою сонм этих отрицателей.

Отчего это многие не могут никак принять «Христа, пришедшего во плоти», – вопрос очень интересный. Зависит это во всяком случае не от умственного развития их, – но я сейчас не буду касаться его, чтобы не отклониться от своего главного предмета.

И так, обращусь к тому пункту учения гр. Толстого, что смысл жизни каждого человека заключается только в увеличении в себе любви и что для преуспеяния в любви есть только одно средство – молитва, состоящая в восстановлении и укреплении в своём сознании смысла своей жизни и своей зависимости только от воли Бога.

Пункт этот очень слаб, а несостоятельность его подрывает и всё прочее в учении гр. Толстого и отнимает у него всякое жизненное значение. Дело в том, что гр. Толстой указывает человеку чрезвычайно высокую задачу жизни, а средство для её осуществления предлагает самое жалкое и несоответствующее цели.

Цель заключается в достижении любви, а средство состоит в постоянном напоминании себе, что любовь – есть смысл жизни, и что мы зависим только от воли Бога. И во 1-х, почему это напоминать себе о смысле своей жизни – граф называет молитвой и утверждает, что именно такой молитве учил нас Господь Иисус Христос? Но кто же даже из малых детей не знает, что молитва – это есть наша беседа с Богом, наше обращение к Богу с мольбой, с благодарностью, с прославлением, а никак не «напоминание себе самому» о чём бы то ни было! Толстой верует в Бога-Духа, в Бога-Любовь… Любовь может быть только у Любящего. Любящий не может не быть существом разумным, внимающим и понимающим. А если так, то почему бы гр. Толстому не допускать возможности молитвы в общепринятом значении этого слова? Ведь этой же именно молитве учил нас Иисус Христос, когда, обращаясь к Отцу Небесному, восклицал: «Славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам», и потом при воскресении Лазаря: «Отче! благодарю Тебя, что Ты услышал Меня!»…, и потом в саду Гефсиманском: «Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия»… и, наконец, на кресте: «Отче, прости им, ибо не знают, что делают»! и во многих других случаях.

Но этой освященной примером Христа и естественно вытекающей из верующего сердца молитвы граф не признает, молитвою же именует какое-то «напоминание себе». И вот он учит, что этим, «напоминанием себе» можно увеличивать в себе любовь, мало того, – это есть единственное средство для возрастания в любви. – Такое утверждение противоречит всему опыту человечества. Многие люди обладали и обладают любовью, но кто же из них приобретал её тем, что постоянно напоминал себе, что в любви заключается смысл его жизни?

Неужели этим напоминанием можно победить свои греховные страсти и привычки? Неужели оно одно может ободрить, утешить, успокоить, очистить и обрадовать наше сердце? Да наконец, что нас может побудить постоянно напоминать себе, что в любви смысл нашей жизни, если мы не верим в существование живого личного Бога, не чувствуем своей ответственности пред Ним, не считаем себя обязанными исполнять Его заповеди?

Не так просто приобретается любовь в действительности, как изображено это в теории гр. Л.Н. Толстым.

Кто хочет приобрести любовь, тот не может ограничиться одним напоминанием себе, что в любви заключается смысл его жизни. Он должен много потрудиться и поработать над собой, а главное – воспринять в себя благодать Господа Иисуса Христа и Святого Его Духа, без которой невозможно усвоение совершенной любви. Л.Н. Толстой полагает, что настроение любви создается самим человеком, а на самом деле оно созидается в нём действием Божиим под непременным условием и его личных усилий. Бог есть не идея, как ты хорошо сказал, а живая сила, живая и действующая на нас и в нас, при нашем на то произволении. И эта-то сила и создает нашего внутреннего человека.

Здесь я должен оговориться. Не оспаривая того, что смысл нацией жизни заключается в любви, я должен прибавить, что любовь составляет лишь частичное содержание смысла нашей жизни. Полный же истинный смысл жизни, по христианскому учению, состоит в достижении святости, т. е. такого состояния сердца, при котором оно наиболее уподобляется Богу и которое и есть то царствие Божие, которое находится внутри нас… При этом состоянии сердца, чистом, мирном и светлом, человек испытывает живое и радостное ощущение своего общения с Богом, Христом, всеми праведниками, всеми людьми, всем миром. Это есть предвкушение того блаженства, которое ожидает по смерти каждого праведника. И конечно, любовь составляет необходимый и высший элемент этого блаженства. Но любовь эта – не беспредметная, а имеющая своим объектом вполне определенные Существа – Бога, Христа, святых и проч.

Вот это-то состояние сердца и достигается великою борьбою, о которой ты, читавший Исаака Сирина, имеешь, конечно, ясное понятие. Но для гр. Толстого вся эта область внутренней жизни как будто не существует. Он как будто хочет приобрести любовь логическим, а не психологическим путем, если можно так выразиться.

Я не буду подробно распространяться о том, какую борьбу приходится выдержать человеку, прежде чем, он достигнет христианского настроения сердца. Борьба эта, как известно, очень мучительная, очень трудная, требующая большого внимания и искусства. Сердце – то же поле. Его необходимо очищать от греховных навыков и влечений, засеменят добрыми привычками исполнения заповедей Христовых. Работа эта медленная, кропотливая, утомительная, да и бесплодная, если Бог не освежит сердце дождем Своей благодати. А дождь этот для верующего несомненно посылается Богом и прежде всего в таинствах, над которыми так глумится, не понимая силы их, гр. Л.Н. Толстой. Но кроме таинств есть еще одно необходимейшее условие для христианского усовершенствования нашего сердца; это – живое и постоянное общение с живым и всемогущим Искупителем и Спасителем нашим – Иисусом Христом. Только любя Его, только веруя в Его постоянное при нас присутствие, только возлагая на Него всю свою надежду, только молясь Ему непрестанною молитвою о помощи, мы можем побеждать самих себя, сохранять бодрость духа, не впадать в малодушие и отчаяние, не чувствовать себя одинокими. Он слышит нас, Он жаждет нашего спасения, Он протягивает нам руку помощи, Он, пострадавший за нас, с бесконечною любовью берет на Себя все наши немощи и исцеляет их, – так верует православная Церковь, так и бывает на самом деле. И вот эта-то сила всемогущего Христа и созидает в нас настроение любви, а не то жалкое «напоминание себе о смысле своей жизни», в спасительность которого так верует гр. Толстой!

Но если и Христос с его всемогуществом столь часто оказывается бессильными пред злою волею человека, то какую пользу принесет человечеству проповедуемое Толстым средство укрепления в любви? Оно останется пустым звуком, и только!

Вот то немногое, что я хотел сказать и высказал – сознаю, что неполно – относительно учения Л.Н. Толстого о способе приобретения любви. Его учение об этом предмете слишком отвлеченно и не обосновано на нравственном опыте жизни. Христианства он совсем не понял, – он представил его себе отвлеченною идеею добра, тогда как на самом деле христианство есть святая жизнь, созидающаяся и в душе отдельного человека, и в истории всего человечества. И в христианстве важно не столько учение Христа, сколько Сам Христос, Сын Божий, за нас пострадавший и нас спасающий, с нами пребывающий и имеющий пребыть до скончания века.

Одним словом, христианство есть взаимодействие живых, реальных сил, – нашей души, Пресвятой Троицы и святых угодников Божиих, – взаимодействие, имеющее своею задачею воссоздать в нас новое сердце, чистое и святое, по образу Божию, и еще здесь на земле возрастить в нём царствие Божие. Вот что следует помнить нам, православным, и, не обольщаясь пустою и бесплодною философией гр. Толстого, в уме и сердце и на устах иметь одно – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, имиже веси судьбами, спаси мя недостойного»!

Священникpodpis Сергий Четвериков

Оптина пустынь. Июля 5-го дня 1901 г.

Милостивый государь г. редактор.

Узнав себя в «пламенном последователе» гр. Л.Н. Толстого и издателе брошюры «Николай Палкин» («Мисс. Об.» июнь, стр. 804), я счел своим нравственным долгом сказать несколько слов по поводу вспоминаемого Вами инцидента с названной брошюрой.

Предоставляя всякому, на основании известных ему фактов, так или иначе оценивать утверждение Л.Н. Толстого, что он никогда не заботился о распространении своего учения, – я, со своей стороны, должен сказать, что в данном случае брошюра «Николай Палкин» была издана мною по собственному побуждению, хотя и не против желания Льва Николаевича.

Так мною было показано (устно и письменно) и на допросе (1890 г.). Что для Льва Николаевича дело кончилось благополучно, этого, я думаю, нельзя ставить ему в вину.

К моей участи Лев Николаевич далеко не был равнодушен. Когда я сидел в тюрьме, он несколько раз навещал моих родных; искал (но безуспешно) и свидания со мной… По его просьбе посетила меня в тюремной больнице попечительница оной. Наконец, Лев Николаевич хотел взять меня на поруки, но, не смотря на предложенную им крупную сумму, требуемую от поручителя, ходатайство его относительно меня было отклонено.

Затем, как ни неприятно мне касаться личных отношений к графине, едва ли требовавших огласки и едва-ли что важное уясняющих, но раз вы заговорили о них в печати, то и я вынужден откликнуться на ваши слова, Графиня, действительно, была враждебно настроена ко мне из-за «Николая Палкина», и после издания этой брошюры мы видались с Л.Н. не у него в доме, как прежде, а у общих наших знакомых. Но в 1891 г. между мною и графиней произошло примирение…

Считаю нелишним отметить еще одну черту в этом деле. Когда я, по выходе из тюрьмы, свиделся с Л.Н., он с большим вниманием расспрашивал меня о моих переживаниях в заточении и выразил особенную радость, увидав, что у меня не было никакого озлобления против заточителей.

Я надеюсь, что в интересах истины вы не откажетесь дать место в вашем журнале этому моему разъяснению. Если нужно быть справедливым относительно соратника, то тем более по отношению к противнику.

М. А. Н–в.

Вышний Волочек, Тверской губ. 1-го июля.

«Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы; возьмите иго Мое на себя и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем, и обрящете покой душам вашим: иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть» (Mф.11:28–30).

Мы все – рабы Божии, купленные дорогою ценою, – кровью Владыки; поэтому и самый гордый из нас должен смириться и изъявить полную готовность стать в ряды рабов Божиих и взять на себя исполнение воли Божией. Сказал Господь: «иго Мое благо и бремя Моё – легко». Сказал: «иго и бремя», – оттого, что послушание заповедям не легко для плотского человека, для грехолюбивой нашей плоти (которая есть «ветхий Адам», истлевающий в похотях), ибо плоть – седалище самолюбия (эгоизма), лени, сонливости, похоти блудной и чревной. Но Спаситель сказал: «иго Моё – легко и благо», ибо кто взял искренно иго Его, т. е. крест свой, решился жить в кротости, долготерпении, смирении, люблении врагов, – тот скоро ощутит в себе духовную сладость от исполнения заповедей и узнает по опыту, что сладость эта, нисходящая свыше, несравнимо выше всех благ земных. Земные блага и наслаждения все, без исключения, скудны, скоропреходящи, или прямо приводят скоро к сытости и горечи. В самом деле, – вот земная слава, – что это за жалкая выдумка дьявола, чтобы отманить душу человека от неувядаемой славы духовной, – неувядаемой от того, что она, – если до конца, до исхода из тела, преследовалась через крестный подвиг, – идет вслед за человеком в вечную, загробную жизнь. А земная слава! Её и сами люди часто признавали за ложь, призрак ума, т. е. просто за мираж, кажимость, обман. Бог бесчисленно изобличал перед людьми этот подлый обман дьявола: сколько развенчанных честолюбцев и героев, – Наполеонов, Македонских Александров, Навуходоносоров! (Особенно это очевидно в бессилии нынешних мелких честолюбцев: поэтов, кропателей бумаги, слепцов, ведущих других слепцов в ямы).

Женская любовь, т. е. плотская любовь (не супружество)⁶⁵ – давно самими миролюбцами проклята, ибо добрая половина горя земного: преступлений, жестокостей, слез, разорений, безумств, самоубийств – происходит из-за похоти нашей плоти. И моё самоубийство приуготовлялось на почве (так называемой) «романической», попросту говоря, – на почве злых похотений плотских, хотя в корне обусловливалось отсутствием веры (вера не могла, как чистая голубица, низойти в сердце, опоганенное страстями, о которых и говорить непристойно: так они представляются мерзкими, из нихже мерзейшие своевольство и блуд).

Богатство! но не даром сказано (Иаковлево послание, V глава): «послушайте вы, богатые: плачьте и рыдайте о бедствиях ваших, находящих на вас. Богатство ваше сгнило». Горе богатым не только потому, что им трудно⁶⁶ «внити в царство Божие», но и на земле им плохо, ибо жестокосердие – обычное последствие роскоши, а жестокосердие есть великая скорбь и теснота сердца. Не захочет быть богатым тот, кто понимает цену чистого, безмятежного и любящего сердца.

Зачем же человек прилепляется сердцем своим к этому лживому и суетному миру? Возьмите на себя иго Христово – благое и легкое; от Него научитесь кротости и смирению и обрящете душевный покой.

Что же остается за вычетом «похоти плоти, похоти очей и гордости житейской» (послание 1Ин.2:16), т. е. плотской любви, славы и богатства? Женское тело умирает, и из красавицы делается смердящий, кишащий червем, труп. Слава человеков – преходит, обманывает, заводит в страсти ненасытимые и жестокие: зависть, ругательства, злобу, убийства. Явно, что слава, как и похотения, – обманы дьявола-невидимки, и оного «человекоубийцу и отца лжи» узнаем наилучше «по плодам». Богатство – то уже явно ничтожность, ибо не уносится в могилу: еще слава длится несколько мгновений. Но что значит 10,000 лет сравнительно с вечностью, в которую идем и о которой «не знать» не почитаем для себя ущербом, унижением своего человеческого достоинства. Богатство – что может быть презреннее его? От того-то сребролюбие хуже и неисцелимее и блуда, и честолюбия, ибо безумнее этих последних страстей, хотя и последние приводят к безумствам и к потере ума (сумасшествию).

Что же остается еще в этом мире суетном, где господствует свирепо и безжалостно «князь тьмы», диавол?

Ах! вот что: «гуманность», «свобода, равенство и братство», пантеизм, социализм и еще несметные «измы». Этими «измами», как микробами, заражены умы современных людей. Но всё это, всё огульно, есть дребезги единой целостной истины, а по тому самому – ложь и ложь тем более опасная, что она имеет благовидность. Все эти умственные ветры, которые, как сквозняки, дуют сквозь умы, вышедшие из послушания вере истинной и единой (православной). Ложь каждого из этих «измов» можно доказать, да она уже доказана и опытами истории, что особенно назидательно, и влиянием их на души: всегубительность этого влияния, помимо прочего и специального, наилучше выражается в нервности и в нервозных болезнях людей, зараженных «измами». И я, пока был в «измах», был психопат, неврастеник, всячески блудствовал, т. е. был жертва того же дьявола, «отца лжи». Когда же Господь даровал мне блаженство веры, я пришел в целость (из дребезгов), здравость (из нервности), получил силы для борьбы с диаволом, силища которого, как бесплотного, и хитрость и злоба, как твари разумной, огромны, Итак, опять по плодам можно видеть, что все «измы» – ложь, и распространять «измы» – значит сеять ложь, соблазны, и что вера – благо драгоценнейшее и безусловное. Поэтому, кто, как Толстой, мой бывший лжеучитель и кумир, подобно Арию, портит чистоту веры Христовой и сеет безверие, тот – «лучше бы ему не родиться», ибо, отнимая веру, он отнимает здоровье, здравомыслие, бодрость и жизнь, и что всего страшнее, вводит человека в область сатанину, где он становится жертвою «отца лжи» и гибнет душей для вечности. Так погиб из-за Толстого и его седмижды проклятого учения – Евдоким Дрожжин и расстригшийся священник Аполлов, да и они ли одни!! Злая, многострадальная смерть Аполлова особенно явно обнаружила, что его покарала десница Божия за отступление от благодатной истины ко лжи явной – толстовству.

Плакать и рыдать надо о Толстом тем, кто его любит, а не рукоплескать ему, ибо эти рукоплескания одурманивают его.

М. С-ко

Какая, польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?

Или какой выкуп даст человек за душу свою? (Мк.8:31, 37).

Какая неожиданность постигла вас, граф! Вас, которого безбожная, зараженная ложными материалистическими идеями интеллигенция (дети, братья и сестры ваших героев баричей, которых вы верно оценили) превознесла до небес, которому собираются ставить после смерти памятник превыше всех памятников, чадолюбивая православная Церковь исключила из числа своих членов, заявила публично, что не желает иметь с вами никаких сношений впредь до вашего покаяния. За что же это? За то, что вы отреклись от благодати Божией, признаете Христа человеком, а не Богом, Церковь обманщицей, а всё то, что она предлагает и проповедует, великой и далеко не невинной глупостью. За что превознесла вас интеллигенция? За то, что вы с великой художественностью проповедуете высшую нравственность, непротивление злу, за вашу жизнь и добрые дела.

Кто же прав? Вы описали в лицах всю ложь человеческих отношений, но вы просмотрели, что вся эта ложь есть продукт маловерия и неверия, т. е. того, что вы проповедуете, и что на вере прежде всего зиждется увлекающая вас правда народная. Разве Корчагины и им подобные есть истинные члены Церкви Христовой? Разве не сделала их такими гордость, честолюбие, чревоугодие, блуд и прочее, что признается Церковью величайшими из пороков. Вы говорите: посмотрите, какие безнравственные эти люди; но зачем жить иначе, если Христос только великий человек, и если нет воскресения и загробной жизни. Ведь великий для вас, а для меня более великий Будда, Магомет, или кто-либо из философов; и не всё ли равно, как жить в этой кратковременной жизни, если всё это окончится вечной смертью. Зачем я буду себя стеснять, подчинять каким-то принципам, которые выдумал какой-то Христос, и не всё ли равно, если мои братья от этого тоже начнут делать гадости и даже погибнут; конечный удел всех одинаков. «Станем есть и пить, ибо завтра умрем», – иронизирует апостол Павел (1Кор.15:32). Да и послушают ли люди тогда вашей проповеди о нравственности? Нет. Поговорят, как это хорошо; ради самолюбия и тщеславия сделают даже доброе дело, даже уйдут в народ, а лучше все-таки не будут, что и докажут потом на деле. Будут говорить о непротивлении злу, а сами первые воспротивятся; будут делать добро одним и вредить другим, кто будет говорить им правду в глаза и заденет их самолюбие; потому не будут нравственны, что всё это бессмыслица без общего воскресения и загробной жизни. Взгляните-ка поглубже в свою душу, не то ли самое окажется и на её дне?⁶⁷ Нет, граф, не правы вы, – Христос-Бог, воскресение и загробная жизнь должны быть; об этом говорили пророки, об этом говорил Сам Христос, об этом говорили Его ученики, об этом говорит разум человеческий, и только эта уверенность может явиться достаточным стимулом для истинного совершенствования и истинных добрых дел; разрушьте эту уверенность, разрушится и нравственность, не будет и добрых дел; останется одна ложь, зло, тьма и смерть. И какими добрыми делами можно загладить то великое преступление, если соблазнить хотя бы единого из братьев своих, лишить его св. веры и ввергнуть здесь в тьму и ложь, а там в муку вечную. Одна душа дороже тысячи тел; погибель одной души нельзя искупить спасением тысячи людей от голода, болезни и даже смерти телесной. А вы своими лжеучениями погубили тысячи душ! Не разрушайте же этих основ; вы очень умны, но вы и очень горды, душевные очи ваши помрачены; помните, что вы человек, а человеку свойственно ошибаться, и что многие великие умы на склоне своих лет сознавали своё заблуждение и приходили к тем взглядам, которых держится наша мать и наставница, святая Соборная и Апостольская Церковь. Отказавшись от благодати Божией, вы очутились во власти великого греха и заблуждения, во власти диавола, и не отделаться вам от неё собственными человеческими силами; и только те средства, которые указал Бог и святая Церковь для успешной борьбы с врагом рода человеческого, могут помочь вам в этом. Средства эти – единение с Церковью, молитва, таинства и пост, пост не потому, что человек не имеет права отнимать жизнь, – ведь и растение живет, а страдание при помощи науки можно свести до минимума, – а потому, что пост изменяет функцию мозга и делает его более восприимчивым к познанию абсолютной истины.

Известный вам врач Апраксин

Нижний Новгород.

Дорогой и неоцененный, бывший брат мой по вере, Лев Николаевич!

Скорбит св. Русь по тебе, скорблю и я, как бывший брат твой по духу. Мы были в недрах одной и той же матери Церкви, питались одними и теми же дарами благодати и проникались одною и тою же верою, надеждой и любовью. Возрастая, мы вели с тобой дружбу и единение; и невинны и чисты были наши отношения. Бывало, начнешь ты свои сердечные рассказы, – с каким удовольствием я слушал тебя и восхищался твоей поэзией, этим Божьим даром! Я говорил: «о, если бы Всевышний развил и укрепил твой дар к общей пользе… Да не коснется злой рок твоего сердца и не угасит золотых искр небесного дара». Прошло время, а ты поддался злому веянию… Оно росло, и ты удалялся от меня, не смотря на мой призыв не покидать меня. Что мои мольбы, что мои советы?! «Я сам отвечаю за себя и знаю, куда иду», говорил ты мне на призыв мой. И вот, ты ушел от меня в далекую сторону… О, как не скорбеть мне! Я плачу и рыдаю по тебе, и сердце мое трепещет жалостью, при воспоминании о тебе… Я рвусь к тебе… А ты… Бог тебе Судья! Одна надежда на Него… Он, Творец наш, всё видит: Он видит и тебя, и твои тайные мысли, и видит, куда ты пришел… Неужели ты не слышишь голоса Его и не внимаешь, – как Он, не хотяй смерти грешника, дает тебе отсрочку за отсрочкой, призывая под благодатную сень Церкви Христовой?! Вернись, дорогой брат мой: вспомни золотое время! Неужели поздно?! Ты говоришь издалека: «нет мне возврата к тому, от чего оторвался я с такою болью». Правда, тяжело и больно расставаться со своими кумирами, но неужели же нет возврата? Отец замотавшегося в чужой далекой стороне сына всё же не теряет надежды на его возвращение, и эта надежда ободряет и поддерживает его в тоскливой разлуке. И тем радостнее, тем живее бывает минута свидания с возвратившимся, казалось, погибшим сыном. Вспомни, брат, притчу Христа. Да, представляю, как трудно тебе расстаться с тем, что ты изобрел, как истину. Но милый, былой друг мой! Истина одна и та же от века. Она – светлее солнца, неизменна, вечна. Пред нею должны склониться все заблуждения человеческого гения: она – не от людей, а от Творца. Она – отвергнутый тобой Христос Богочеловек! Итак, прочь все заблуждения! Чрез них я потерял любимого брата; и стоит он вдали, у края стремнины, а между тем душа его дороже мира. Брат мой! Дай место святой, божественной истине: да воссияет она и в твоём ослепленном уме во всём своём блеске и величии! Да погибнет ложь и заблуждение!… Дорогой брат мой! Я плачу и томлюсь по тебе: душа моя рвется к тебе на встречу во Христе и Церкви. Вернись же, любимый мой; вернись в прежней простоте, искренности и любви… Воскресни душой! Я простираю к тебе руки издалека; простри и ты… Приди, единым сердцем и усты прославим милосердого Бога, и обнимем друг друга с любовью, припадем друг к другу и выплачем былое горе и радость свидания!… И какая то будет радость мне и братьям моим!

О, Боже! Возврати на путь истины и спасения дорогого брата!

П. П. Т.

1901 г. 8 августа.

С берегов Черного моря.

Как-то однажды прошлой зимой посетил меня один видный в расколе начетчик – мой знакомец. По обычаю – о многом мы с ним побеседовали. А в конце беседы он передал мне о своём знакомстве с Л.Н. Толстым. Рассказ об этом он начал с укоризн православию. Вот это его повествование…

– Вам, о. Константин, своих-то, церковных, надо бы утвердить покрепче, а то они ничего не знают. Просто иной лба перекрестить не умеет, не только молитвы читать. У нас как-то лучше: всякий свой обряд знает, а у вас нет. Намедни я как-то ехал с одним помещиком, человек видно ученый, много читал и говорил обо всём так хорошо, а как коснулось дело до религии, – ничего ровно не знает. Чай, говорит, я не поп, знать-то мне об этом. Ну, какой же он христианин после этого! Толстого мне книжку тычет и возводит его чуть не в Златоуста. Вот, говорит, почитай, как умные-то люди толкуют и пишут. Я говорю: барин, сам видел этого твоего Толстого и говорил с ним, и потому хорошо знаю его писание. Твой Толстой и в Христа-то не верует, как должно, а разводит свои рацеи и своё поучение излагает народу, которого не дай Бог держаться и лихому татарину. Еретик он и богохульник!

– А вы действительно были у Л.Н. Толстого? прервал я старообрядца.

– Как же, был; нарочно ездил к нему в Ясную Поляну.

– Что же вас интересовало видеть Толстого?

– Да просто пригласил он меня к себе, ну я и поехал. Дай, думаю, побеседую с ним, какой он человек.

– Значит, вы знакомы были с ним?

– Совсем нет, а вышло это так, случайно как-то. Приехал я в Москву, – во Владимире до этого был; подошел праздник, я и пошел за службу. Служил еще владыка архиепископ Савватий тогда. Постоял я до кафизм и вышел охолодиться из моленной. Вижу: подходят к моленной 4 человека, из них один одетый как-то просто, по-мужичьи, а трое в шляпах, с тросточками и совсем кургузые по одежде-то. Подошли они ко мне и спрашивают: можно, говорит, посмотреть нам вашу службу? – «А вы кто будете такие?» – спрашиваю я их. – «Мы, говорят они, пришли полюбопытствовать, как у вас совершается богослужение». – «Да кто же вы доподлинно-то будете такие, спрашиваю я: российские, или еще какой другой веры»? – Один из них сказал мне: «Я – Толстой, русский; а это мои спутники – французы». Вот, думаю себе, не знаю, зачем принесло смущать наших богомольцев. Погодите, говорю им, я сейчас доложу о вас. Вошел я в моленную, дошел до клироса, вижу, – стоит Климент Афиногенович Перетрухин.

В то время при Савватии он был у нас его секретарем в духовном совете. Я и говорю ему, что какие-то чужестранцы пришли и хотят видеть наше богослужение. Один назвал себя – Толстым, а другие три с ним тощенькие на вид. Перетрухин вышел со мною к ним, спросил их кое о чём, как и я, а потом велел им подождать, пока он доложит о них архиепископу Савватию. Пока он ходил в моленную и советовался с архиепископом, Толстой спрашивал меня: давно ли началась служба, и долго ли еще будут служить? Всегда ли так подолгу служат? часто ли архиепископ служит такие долгие и утомительные службы? и пр. в этом роде; я отвечал ему на его вопросы. Потом Толстой и говорит французам: «они служат по древнему чину, так, как у нас на всей Руси служили до патриарха Никона все архипастыри, начиная с патриархов. Этот древний порядок богослужения только у них одних сохранился. У них и книги старые, не те, что теперь существуют в православных церквах». В это время пришел Перетрухин и передал позволение нашего архиепископа впустить Толстого с французами в моленную, но с тем, чтобы они стояли и не молились. Толстой со спутниками вошли в моленную, постояли около часа и отправились к выходу, я и Перетрухин пошли их проводить; на дворе они остановились, хвалили нашу службу, пение, порядок. Толстой выразил желание видеть у себя архиепископа Савватия и просил Перетрухина передать Савватию его желание. При этом он просил и Перетрухина приехать к нему, и меня, за компанию с ними. Конечно, я не поехал бы к нему – чего с еретиком толковать! – но когда потом владыка Савватий с Перетрухиным поехали к Толстому и пробыли у него часа три, разгорелось и у меня желание съездить к нему, и я нарочно ездил. Вот как я узнал этого барина, и вот почему я попал к нему в дом.

– Какое же впечатление вынесли вы и Савватий от посещения графа Толстого? – Дурное или хорошее?

– Не знаю, что и сказать, о. Константин. Туманное какое-то свидание произошло. Высит себя он высоко, говорит слова какие-то несуразные, не подходящие. При мне у него были какие-то люди, которые и по-русски, и еще на каком-то языке говорили с ним. По моему, о. Константин, Толстой совсем не церковный человек и в учениях св. отец вовсе не начитан. У него какая-то своя особенная вера, не христианская, которую он и распространяет между простаками, несведущими в Писании. Ничего хорошего я не нашел у него. А владыка Савватий так отозвался о нём: «дурит, говорит, барин. Возмечтал о себе, что он всё знает и лучше знает всех, а в самом христианстве на вершок не хватает». И верно, о. Константин! Коли Толстой всё знает и всякие книги читал, почему же он ни разу не перекрестился, когда мы сели чай пить и обедать? Сел и ест себе, точно татарин. И другие все за ним также. Сейчас видно, что он или вовсе не читал поучения св. отец о крестном знамении, или же читал, да отметает его и ни во что поставляет предания св. отец. Какой же он учитель после этого?! А слушали его при мне пришедшие, точно оракула или какого пророка. По моему, его учение по нраву только несведущим в религии лицам. Вот я ехал с помещиком, он ничего не знает, для него это подходяще, а нам его слова, что вода по течению. Хвалят его на все лады и повсюду, а вот как я посмотрел на него, да послушал его речей, – пустота одна выходит. Нам, христианам, научиться у него нечему. Сам он никогда Богу не молится, св. книг у него и в заводе нет на столе, причащения не признает, – да ничего у него нет христианского. Мутит народ своими пустыми речами и только. А еще предложил мне записаться в члены какого-то своего общества и 50 руб. выложить ему на стол. Как же! Такому человеку да такую сумму денег и не знай на что вручить, это надо быть слабоумным.

– Словом, Л.Н. Толстой не понравился вам?

– Да нечему и нравиться в нём! Я думал, он хорошо начитан св. отец писания и хорошо толкует его по всем статьям христианского закона, а у него ничего этого нет, он, заместо этого, свои нагие словеса проповедует людям. Смутьян он, по моему, и предтеча антихриста. Безпоповцы и говорить-то с ним не стали бы, не то ехать к нему и тратиться на это. А сколько ведь, о. Константин, разных простаков почитают его да приводят его слова и писание насупроть даже Евангелия Господа нашего Исуса Христа. Прямо очумелые эти люди! Не знаю, за что и преклоняются перед ним. Конечно, слепота и неведение их в этом.

Так закончил мой собеседник свой отзыв о Толстом и его почитателях.

Пензенский епарх. миссионер свящ. К. Попов

Вопрос о водворении свободных братских отношений между людьми, – сказал бледнолицый господин, – кажется вам неразрешимым потому лишь, что вы упорно держитесь своего взгляда на законы царящего в мире зла, для уничтожения или ослабления какового будто бы необходимы известные сдерживающие начала в виде церковной дисциплины и государственных репрессий, т. е. должна быть известного рода узда. Всё это чистейшая выдумка: Толстой страшно верит в силу добра; он думает, что люди более добры, чем злы, зло что-то призрачное, созданное нашим больным воображением. В действительности, по мере того как мы освободим себя от подобной иллюзии, зло не будет иметь родового значения для людей.

– Однако из романа этого не видать, чтобы зло было призрачно в жизни людей. Напротив, при описании мрачной стороны последней, Толстой убеждает нас в том, что зло действительно царит в мире, и что поэтому на наши добрые наклонности приходится полагаться с крайней осторожностью, В особенности резко подчеркивает Толстой последнее, когда рассуждает о совести и разуме, – этих, по его мнению, источниках добра.

«Обыкновенно думают, – пишет Толстой в рассматриваемом нами романе, – что вор или убийца, признавая свою профессию дурною, должен стыдиться её. Происходит обратное. Люди, судьбою и своими грехами и ошибками поставленные в известное положение, как бы оно ни было правильно, составляют себе такой взгляд на жизнь Вообще, при котором их положение представляется им хорошим и уважительным». Или выше читаем: «Всякому человеку для того, чтобы действовать, необходимо считать свою деятельность важною. И потому, каково бы ни было положение человека, он непременно составит себе такой взгляд на людскую жизнь вообще, при котором его деятельность будет казаться ему важною и хорошею» (166 стр.).

Значит, не совесть руководит поведением человека, не совесть вменяет субъекту совершенные против неё проступки, а общественное положение, занимаемое человеком. Это уж совершенно новая точка зрения даже и в том случае, если бы речь шла о степенях развития совести у человека и при этом приводилась бы в указание жизнь дикаря, у которого совесть находится на самой низкой степени, который считает хорошими поступки, по нашему понятию (при оценке совести) глубоко безнравственные, а равно, если бы имелась в виду мертвая или сожженая совесть, каковая бывает у закоренелых преступников. Но ведь Толстой толкует вообще о совести человека, – о совести судии, тюремщика, блудника, убийцы и т. д.; он говорит о совести христианина, восстановленной благодатью крещения, совести значительно более развитой, чем совесть дикаря. И что же оказывается: совесть эта настолько эластична, что легко приспособляется ко всевозможным условиям жизни человека и даже контролируется этими последними. Естественно, что при таком взгляде на совесть, люди известного круга не только могут держаться своих преступных профессий, ничтоже сумняся, но еще считать их «важными и хорошими». Хорошо вору воровать, разбойнику убивать, хорошо судье или чиновнику взятки брать.

Наше, следовательно, установленное веками понятие о совести совершенно неприложимо в данном случае, и такие моменты действия последней, как «проснувшаяся совесть», «мучительный голос совести» раскаявшегося преступника, по Толстому, не должны иметь существенного значения. Остается только добавить, что совесть есть один из тех предрассудков человечества, которые, вместе с религией, должны пасть впоследствии, расшатанные наукою и просвещением, как думают об этом позитивисты.

– Толстой не может этого думать, Игн. Ив., коль скоро пробуждение совести в Нехлюдове послужило поворотным пунктом в направлении всей остальной его деятельности. Кроме того, на совести, при указании разума, Толстой, как видно, и желал бы обусловить новую жизнь, открекшись ют старых условий, развитых на почве закона, принудительных и стеснительных для совести.

– Другими словами, на полной анархии? На безусловной свободе личности, даже в нравственных её чувствах? – сказал Игн. Ив.

– Я вас не понимаю, – заволновался в свою очередь бледнолицый господин. Толстой проповедует о подчинении воли человека воле Божией, а если для вас необходима еще узда, так следуйте христианскому учению, следуйте Тому, Кто исполнял волю Бога.

– Прекрасно, но ведь учение Христа налагает всё же известное бремя на людей. Для верующих оно есть тот же закон, требующий безусловного подчинения. Оно есть «путь, истина и жизнь», как сказал о себе Христос, – спасающий и возрождающий человека к новой благодатной жизни. Человек, как несовершенное существо, способен уклоняться от своего естественного закона – веления совести, причем в его ограниченном сознании могут развиваться совершенно ложные, превратные представления о жизни. И вот, чтобы предупредить человека от этих превратностей и чтобы сделать его совесть живою, одобряющею в благих поступках и укоряющею за дурные, – Бог дал человеку закон в виде откровения. Закон или заповеди, – Божии веления, данные для нашего руководства в жизни. Лишь при свете закона человек может знать, какие его поступки важны и хороши, а какие, напротив, дурны. Сам собою человек оценивать их не может. Оценка совести, исключительно опирающаяся на неё, приводит к страшным заблуждениям. Относительно законов или заповедей Божиих, данных для нашего руководства в жизни, мы, между прочим, можем вынести поучительный для себя урок из следующего евангельского повествования. Когда один богатый юноша спросил Христа, что ему нужно делать для того, чтобы наследовать жизнь вечную, Господь ведь не сказал ему: слушайся голоса своей совести, живи по указаниям своего разума, – нет, а обратил его внимание на исполнение заповедей Божиих. «Сия вся сохраних от юности моея», – ответил искренно юноша. И Господь возлюбил его за эту искренность. Но юноша просил большего у Небесного Учителя, – просил указать ему идеал жизни, которого еще не ведал подзаконный народ. «А если хочешь быть совершен, – говорит Спаситель юноше, – иди, продаждь имение своё и даждь нищим и иди вслед Мене», т. е. возьми крест, чтобы иметь сокровища на небеси.

– Но представьте себе, – сказал Влад. Ник., что для нас современные внешние условия жизни – то же, что для евангельского богача богатство, преграждающее ему путь ко спасению. Толстой так и думает и потому-то говорит, что если мы не порвем связи с данными условиями жизни, то закабалим себя в рабство «грехам и ошибкам». И действительно, на чём зиждутся интересы нашей жизни, как не на том, что составляет благо животной личности, что относится к служению мамоне. Заедает и поглощает нас «общество», которое в виде неумолимого деспота тяготеет над «человеком общества», заедает бездушный формализм, который преимущественно царит над служилыми людьми; заедает нас внешний лоск и светское приличье, заменившее прямоту и искренность; заедают чины и ранги, сделавшиеся вывескою порядочного человека; заедает карьеризм, проникший даже в педагогику, даже духовенство заботится не о погибающих в невежестве, а бредит наградами – камилавками и крестами; заедает нажива, погоня за рублем, – вот идеалы, лучше сказать грехи нашего времени, в которых не может не задыхаться мало-мальски чуткая человеческая душа, и с которыми разорвал разумно связь кн. Нехлюдов, отдавшись всецело новой идее – служения людям.

– Положим разорвать связь с нашими несовершенными внешними условиями жизни, вроде того, что не служить нигде, не принимать участия в усовершенствовании данных условий жизни – еще не столь трудно, улыбаясь, говорил Андрей Петрович, мужчина лет 38, до сего момента лишь наблюдавший за ходом прений. В особенности легко для человека, незнакомого ни с каким серьезным делом, как кн. Нехлюдов, весь интерес жизни которого сосредоточивался в пустых светских развлечениях; напротив, для такого человека весьма трудно приняться за настоящее дело, определить своё истинное назначение в жизни. Фраза, брошенная вами, Вл. Ник., насчет служения людям, фразой и останется, коль скоро человек не знает, что ему предпринять потом, «куда идти»? Жить ли своим трудом, т. е. сесть на землю, или примкнуть к какой-нибудь земледельческой колонии?

– Оказывается, что ни того, ни другого сделать не удалось, – заметила вторая курсистка, а не удалось потому, что уж больно крепко вросли в нас корни барства, привычка жить на чужой счет, – на счет народа.

– Я нахожу ваше замечание довольно удачным; действительно, барства много в Нехлюдове. Чувство самодовольства, любоваться своими поступками и считать их хорошими – это черта не смиренного простолюдина, знакомого со всевозможными лишениями в жизни, это чисто барская черта, это духовная гордость – возвеличение себя перед другими. Этим же отчасти объясняется и оптимизм толстовской морали.

Человеку, вкусившему доступные ему блага жизни и незнакомому с нуждами её, легко заключить, что жизнь дана нам для радостей. Идея креста, борьбы со страстями, сознание греховности своей природы – отсюда глубочайшее смирение у этих лиц обыкновенно только на умственных счетах значится и решается всегда в примирительном духе, чтобы, так сказать, не портить хорошего радостного настроения. Отсюда понятно, почему для Толстого приятнее, что человек «чаще бывает добр, чем зол, чаще умен, чем глуп, чаще энергичен, чем апатичен» и т. д. Точно также приятно сказать ему, что «природа (красота мира Божия) дана нам для блага всех людей, – красота располагает к миру, согласию и любви». Всё это, повторяем, приятно, и даже, пожалуй, выгодно для Толстого утешать читателя в сладких грезах о жизни, в каких пребывают невинные дети. Но только всё это, отлично мы знаем, далеко от действительности: в действительности, напротив, гораздо меньше радости, чем горя, меньше удач, чем неудач, меньше хороших наших действий, чем дурных и т. д., что же касается природы, то и в неё, по толкованию св. отцов, вторгся грех человеческий и произвел всякие нестроения. Так, вражда, свойственная людям, «живущим страстьми и похотьми», – не чужда и неразумным тварям. Уже на самой низкой ступени животной жизни идет беспощадное истребление сильнейшими слабых. В более высших существах практикуется нечто вроде систематических войн для истребления в массе себе подобных.

Грозные явления природы по временам сопровождаются страшными бедствиями для людей, в виде засухи, голодовок и мора.

Если солнце признается источником органической жизни, то с другой стороны оно же служит и причиною смерти, убивая тьмы живых существ своими жгучими лучами и иссушая влагу. Сам же Толстой приводит несколько случаев смерти арестантов от солнечного удара.

Из всего сказанного нами видно, насколько односторонен взгляд Толстого на природу: в природе нет полного мира.

В самом деле, каким резким противоречием идее мира является настоящая англо-трансваальская война! А равно, как далек от мира современный милитаризм Германии! Может быть внутреннее состояние общества более мирно настроено. Увы! в том же романе Толстого мы встречаем противоречия этому на каждой странице. Вот и извольте при этих данных жизни лелеять розовые мечты, предаваться непонятным восторгам радости, как это делает Нехлюдов.

– А по моему лучше беспричинно радоваться («непрестанно радуйтесь», говорит ап. Павел), чем впадать в уныние и хандрить, чем пребывать в том пессимистическом настроении, которое переживает в настоящее время интеллигентное общество, разнервничавшееся до крайней степени. Толстой, как художник, уже давно познакомил нас с этой странной болезнью, имя которой упадок духа. Болезнь эта тем особенно вредна, что она многих впечатлительных личностей, утративших веру, привела к самоубийству. Толстой и сам когда-то был на пути к самоубийству. Пережив благополучно опасный для себя кризис и оглядываясь назад, он, конечно, не может не жалеть малодушных людей; он глубоко скорбит о всём, так сказать, строе нашей мысли и деятельности. К тому-ж последняя, будучи не в силах, как было выше замечено, облагодетельствовать человечество путем разных реформ, путем экономического подъема, путем распространения естественно-научных знаний, как бы атрофировалась, – получилась известная реакция, упадок духа. Толстой, как реформатор, указывает совершенно новые пути жизни, хотя уж известные людям почти 2000 лет назад, – это возврат к христианству, искание правды Божией прежде всего. Христианство одно способно вдохнуть энергию в расслабленную нашу мысль и нашу деятельность. Для Нехлюдова, как представителя известного общества, то «воскресение» тем более должно быть знаменательным событием в его жизни, что он прежде не верил ни в добро, ни в правду, и вдруг попал на след истины – познал Бога. В нём проснулся духовный человек с присущими ему чисто духовными радостями, и Нехлюдов возрадовался, как приведенный в Евангелии купец, обретший драгоценную жемчужину, которую отчаялся найти, как блудный сын, возвратившийся после долгих мытарств порочной жизни под кров любящего отца; он, наконец, возрадовался вообще, как всякий идейный человек, взлелеявший свою идею с болью в сердце. Отсюда все действия Нехлюдова сопровождаются чувством как бы непрерывной радости.

– Много же, однако, вы приписываете Нехлюдову, – сказал Игнатий Иванович, – но собственно нечему особенно радоваться, так как из дальнейших действий Нехлюдова, вполне заурядных, не видать, чтобы он или Толстой, указали миру, как вы думаете, какие-то новые пути жизни. Посмотрим всё же на эту деятельность, или как Толстой любит называть, «дело жизни».

С. Бронницкий

(Окончание следует).

О. Паисий предложил мне осмотреть «обитель». Тот же послушник отворил нам дверь, которая из общей молельни вела налево в другую келью; здесь одни монахи отправляли вечернее правило, а другие уже спали на койках. Монахи в этой кельи были почти все – дряхлые старики, по слабости своей неспособные жить в отходных кельях. Они-то, во время богослужения, приходили молиться через дверь, которою и мы вошли. Из этой комнаты о. Паисий с тем же послушником повел меня в помещавшееся у восточной части молельни училище, «идеже обучаются дети христолюбивых и благоговейных мужей из разных весей: чтению, пению по крюкам, письму по церковно-славянски и всякой древле-отеческой премудрости».

В то время, когда Мы вошли, известный читателю начетчик о. Досифей занимался с двумя учениками. Увидев нас, он встал и низко поклонился.

– Не обессудьте на наш беспорядок! промолвил он. Убранство училища было не богато: в переднем углу, на полке, стояла икона настолько темная, что я никак не мог рассмотреть её лика, перед ней висела фарфоровая лампадка; в углу – битая из глины, небольшая печь, один большой некрашеный стол, несколько табуреток и шкаф с книгами, в кожаных переплетах, – составляли всю обстановку, а висевший в заднем углу кельи чугунный рукомойник с деревянной лоханью под ним довершали убранство этого «храма старообрядческих наук». На столе лежали азбуки и псалтири Почаевского издания, возле которых валялись длинные деревянные указки, тут же разбросаны были в беспорядке какие-то тетрадки, писанные учениками церковнославянскими буквами, и две какой-то странной формы чернильницы, из которых торчали гусиные перья.⁷⁰

Меня удивило то обстоятельство, что так поздно происходили занятия о. Досифея с учениками.

– Почему это, о. Досифей, вы так поздно занимаетесь? спросил я его.

– А вот почему: это – лукавые и неключимые рабы, сиречь лентяи, – при этом он показал рукою на сидевших за столом за раскрытыми книгами мальчиков, – которые, по небрежению и лености своей (продолжал он), не возмогли изучить данного им урока, а посему они и сидят до поздней нощи, и аз тщетно труждуся с ними.

– Ну-ка, Феодор, прочти, обратился он к одному из учеников, да смотри – благозвучнее и не борзяся, а то как раз кума в гости пожалует!

– Какая кума? спросил я его.

– А вот какая! показал он на висевшую на крючке двухвостку, сделанную из толстой сыромятной кожи.

– Для чего же это нужно?

– Какой же вы несведущий, коли таковых вещей не разумеете! Смотрите! показал он пальцем на прибитую к стене бумажку, на которой крупными церковнославянскими буквами было написано: «Зачало премудрости страх Господень»… «Аще любиши сына, наказуй его жезлом почасту, и рука, биющая его, да не ослабеет». Вот это и есть орудие, снова показал он на плеть, внушающее страх Господень.

Ученик, боясь, как бы «кума не пожаловала», прокашлялся и медленно, нараспев, начал читать 38 псалом в Псалтири, водя указкой по словам: «От всех беззаконий моих избави мя: поношение безумному дал мя еси. Ослаби ми да почию», дочитывал он псалом, «прежде даже не отъиду»…

– Тыква! неожиданно вскричал о. Досифей, мальчики оба вздрогнули, так что у них и указки выпали из рук.

– Лжеши, самарийское отродье! Не смей по-никониански читать: «не отъиду», а читай по древнему преданию: «не отъиду», при этом о. Досифей на букву «и» так и взвизгнул. Мальчик поправился и прочитал сквозь слезы: «Ослаби ми да почию, прежде даже не отъиду, и к тому не буду». Он еще прочитал какой-то псалом и, кончив его, остановился.

– Добре, Феодор! Иди с миром почивай, – видимо за него заступаясь, сказал ему о. Паисий. Мальчик, сделав три земных поклона сперва учителю, а потом столько же о. Паисию, вышел из кельи.

– А эфтот каково занимается? спросил о. Паисий, показывая на мальчика, который остался в школе и сидел за раскрытой книгой.

– Зла злейшее, прости, отче, Христа-ради! Этот «углан» в учении и чтении зело косноязычен… А ну-ка, мытарев сын, прочти хоть по складам свой урок! приказал ему о. Досифей. Мальчик тотчас же начал:

– «Глаголь – слово – добро – ердь, Господь, покой – рцы– он – ро, про; слово – веди – ять – све; просве; ща – есть – ще, просвеще, наш – иже – ние, просвещение, мыслете – он – мо – е, мое, и – слово – покой – слово – иже – си, и спаси, твердо – есть – те, и спасите, люди – ерль, и спаситель, мыслете – он – мой, мой; како – он – ко, глаголь – он – го, кого, слово – я – ся, когося, у буки – он – бо, – ю, убою…

– А прочти-ка по верхам! приказал вторично мальчику о. Досифей.

– Господь… просвещение… мое и спаситель мой кого…ся «убью».

– Кого ты убьешь? Читай: «убою!» поправил его учитель. – Ну, читай дальше, «невеглас!»

– Господь зашу… заши… защу… путался ученик, не зная, как выговорить трудное для него слово и трясся, как в лихорадке, боясь «кумы», которая висела прямо перед его глазами на крючке.

– Дурак!! прогремел о. Досифей, но за плетку взяться, как видно было, постеснялся меня.

– Тыква! Сиречь глупая голова, перевел он, наконец, непонятное для меня слово. Читай: Господь защититель животу моему…

– Наказание мне с ним, обратился учитель к о. игумену, который всё время сидел у стола, перебирая лестовку, словно бес лютый обуял им.

– Надо завтра Евангелие прочитать над ним, авось нечистая сила его и оставит, – сказал о. Паисий. Да и Михайло Максимыч посмотрит на это. Ведь ты не видал, как это делают? спросил он меня.

– Нет не видал, – отвечал я.

– Да где вам видать в вашем Вавилоне!⁷¹ Нешто ваши попы знают, как изгнать беса нечистого! – Где им! пренебрежительно воскликнул он и при этом так заносчиво посмотрел на меня, что по одному его взгляду можно было подумать, что о. Паисий уже не с первым бесом имеет дело и что он так же легко может выгнать беса из человека, как кухарка из кухни блудливую кошку, за хвост да и на мороз: ступай, мол, проветрись.

– А что, «отчинька»,⁷² читать мне или уж довольно? обратился к своему учителю мальчик. О. Досифей, как бы не слыша мальчика, с важностью молчал.

– Отпусти его, отче! сказал о. Паисий. – Ему надо завтра, пораньше встать да помолиться, чтобы приготовиться к слушанию св. Евангелия.

– Добре! Ступай, юнец, почий! сказал о. Досифей. Мальчик очень истово помолился на образ и сделавши, как и Феодор, тому и другому старцу по три земных поклона, повернулся к двери.

– Стой! закричал на него о. Досифей. – Куда повернулся? К бесу! Из тебя хотят изгонять его, а ты сам к нему поворачиваешься! Иди и «вставай на поклоны!». Возьми лестовку, да во славу Божию откланяйся «четыредесять»⁷³ поклонов.

Мальчик послушно встал пред образом, положил перед собой подручник и со слезами на глазах начал неторопливо откланивать поклон за поклоном, а чтобы он не обманул и вместо сорока не откланялся бы тридцать, для этой цели о. Досифей сел на табурет и по своей лестовке сам поверял число поклонов.

– Чередом клади на себе крестное знамение! – Не жалей своих, – постукивай…⁷⁴ А то смотри, хоть и зла «кума», но она даст ума! начитывал провинившемуся мальчику о. Досифей.

Я никак не мог понять, как этот мальчик мог повернуться к бесу и, не желая помешать производившему контроль над поклонами о. Досифею, а потому и обратился с вопросом к о. игумену.

– Скажите, пожалуйста, о. Паисий, за что же на этого мальчика о. Досифей наложил епитимью?

– Никаких же вы христианских порядков не знаете! упрекнул меня о. игумен. – Никола, уходя отселева, повернулся, на левую руку, а на левой, известно, бес сидит, а на правой ангел. За это его и заставили помолиться, а ежели не учить их христианскому житию, что из них выйдет?! – Онодысь приехал к нам его отец, богатеющий человек и шибко богобоязненный, привез даже бадейку меду в обитель для братии, спаси его Христос! Поклонился этак мне в ноги, батюшка, говорит, о. Паисий, научите вы, говорит, моего Николку уму-разуму, да страху Божьему, да пуще всего чтению, у нас, говорит, наставник наш Иван Семеныч ничего не умеет читать – прости Христа-ради! Найдет ему «головщик» Евангелие, чтобы он заранее вытвердил; уж он твердит-твердит и то путем прочитать не умеет. «Головщик» подскажет, когда кончить Евангелие, – кончит, а не подскажет, так он и до доски прочитает. – Одно слово – бестолковый! Племянника я, говорит, недавно женил, венчал Иван Семеныч. В часовню-то много понабралось народа-то, «антиресно» ведь «кажному» посмотреть на богатую «свальбу»; тут и никоньяне должно были. Начал он читать Евангелие, да так-то громогласно! Надо полагать, себя показать перед никоньянами захотел, что де не все одни попы да дьякона бывают громогласны, думал он, а мы хотя мол и мужики, но тоже не лыком шиты и в грязь лицом, не ударим. «Бысть брак», загремел он, тут надо сказать: «в Кане», а он сдуру-то да и брякни: «в бане», а народ, известно, дикой! Ну, прыскать да смеяться во всех углах. Поговорил я ему опосля-то: не совался бы, ты, говорю, Иван Семеныч, со своей шубной грамотой-то, лучше бы было, – право!

– Прости, говорит, Христа-ради, не разглядел! Буква то «како», вишь на «буки» то уж очинно смахивает, а очки то я, говорит, у себя дома на «божничке» забыл.

А что очки? Отговорка одна! Хоть десяток навесь ему, говорит, на нос-то, всё равно не лучше прочитает – знаем! Поговорил я ему порядком, а смеху-то не убавилось: от никониан-то нам срам один! А чтобы этого не было, отец-то Досифей и старается просветить их светом учения, спаси его Господи и помилуй, проговорил о. Паисий и при этом набожно посмотрел на стоявший в углу образ. – Правда, он строгонек маленько, да что поделаешь, на то и в Писании сказано: «Зачало премудрости страх Господень».

Пока мы разговаривали, сопровождавший нас послушник приготовил для меня постель, состоящую из кошмы, обшитой белым холстом и подушки с какой-то неопределенного цвета ситцевой наволочкой.

Поговоривши кое об чем житейском, о. Паисий предложил мне на завтрашний день съездить к «матушкам» в скит, который находился всего в двух верстах от мужского, но я отклонил его предложение, ссылаясь на оставленные стада баранов и недостаток для них корма. О. Паисий, пожелав нам спокойной ночи, ушел вместе с послушником; о. Досифей занялся чтением, а я, утомленный, скоро заснул.

Спал я довольно крепко, но меня разбудил какой-то необыкновенный звук, похожий на то, как будто ломали что-то. Мне пришло в голову, уж не ворота ли у конюшни какие-нибудь бродяги разбивают, чтобы увести скитских и наших лошадей. Вскочив с постели, поспешно одевшись, я вышел из училища, направляясь к западной стороне молельни, откуда происходили эти необыкновенные звуки. Скоро мне представилась следующая картина: на двух столбах с перекладиной висела на веревке, судя по звуку, хорошо просушенная деревянная доска, аршина полтора длиною и вершков десяти шириною. Какой-то монах, с зажженным пучком лучины в зубах, со всего плеча, и со всем усердием, молотил дубиной по этой доске; от этих ударов, казалось, весь лес трещал, но «звонарь» не унимался. Когда я увидел эту импровизированную колокольню, опасение моё за кражу лошадей само собою рассеялось.

Монахи, услышав призыв к молитве, шли один за другим в молельню: одни – с лучиной, а другие – ощупью. Сон мой был уже нарушен, и я, движимый любопытством, вошел в молельню, в которой горело всего три лампадки, отчего повсюду царил полумрак. Монахи, спавшие в молельне,⁷⁵ вставали: первые из них умывались, другие одевались, а некоторые уже клали «начал», так что о. игумен едва успевал каждому сказать: «Бог простит, Бог благословит».

Когда братия были все готовы, о. Паисий произнес:

– Извольте класть начал!

По окончании коего, он, обернувшись лицом к братии, сказал:

– «Господи Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Простите мя отцы святии и братия!»

– «Аминь, Бог простит, отче святый!» отвечала вся братия в один голос.

– Господи Исусе Христе. Сыне Божий, помилуй нас. Благословите!

– Аминь, Бог благословит, отче святый!

При этом и братия кланялись игумену с теми же словами. После этого о. игумен, сделав перед иконами три поясных поклона, провозгласил:

– «Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Благослови, о. Мельхиседек, замолитвовать!»

– Аминь, Бог благословит, отче святый!

– «Замолитв святых отец наших», и проч., а пока о. игумен замолитвовал, один старичок-монах, взяв подручник с той же молитвой «Исусовой», поклонился в ноги о. игумену:

– Благослови, отче святый, прочести полунощницу!

– Аминь, Бог благословит, отче, потрудись Христа ради во славу Божию! чуть слышно проговорил последние слова о. Паисий.

Голос чтеца плавно и четко раздавался в мрачной молельне: он прочитал всё, что полагалось по уставу, а также и 17-ю кафизму целиком, но к аналою не подходил и книги не открывал; оказалось, что этот монах был совершенно неграмотный, не знавший, как говорится, «аза – в глаза», но он довольно порядочно читал, почти всегда верно делал ударения и останавливался на точках; он жил в скитах уже более 30-ти лет, наизусть знал всё старообрядческое пение и числился в «обители» не последней спицей в колеснице, а в страдную или в другую рабочую пору, когда другие грамотные монахи были на работах, был просто незаменимым помощником в молении о. Паисию.

Когда была окончена полунощница, о. игумен с теми же благословениями, молитвами и замолитвами начал служить утреню. Зажгли свечи и лампады. Экса-псалмы⁷⁶ читал сам о. игумен, которое и прочитал безукоризненно. Я уже после узнал, что у старообрядцев шестопсалмие всегда читают сами настоятели.

Пропели «Бог Господь» и начали читать кафизмы. Когда чтец дочитывал последнюю славу последней кафизмы, о. Ефрем (он был в сане подыгумена) испросил у о. Паисия благословение «кадильницу раздуть».

Нужно заметить, что старообрядцы, когда кадят иконы, держат кадильницу не просто в руке, как попало, а в «кресте», как они говорят. Представьте себе, что о. Ефрем сложил персты (двухперстным сложением) как бы для изображения на себе крестного знамения: в трех перстах, большом, безыменном и мизинце он держал самый конец ручки, а указательным и средним поддерживал ручку снизу и таким образом выходило, что он действительно держал кадильницу в двухперстном сложении.

Когда о. игумен запел «Хвалите имя Господне», о. Ефрем, вставши на средине молельни, сделал перед Распятием три поясных поклона и испросил у игумена благословение «иконы покадить». Он прежде всего покадил Распятие, перед которым клал поклоны, а потом стал кадить и другие иконы. Покончивши с каждением икон, он зашел и на кухню, где покадил квашню, как видно поджидавшую его и уже стоявшую раскрытой, горшки, припасы и овощи, принесенные для приготовления на кухню, не забыл также покадить и в печь, в которой в то время горели сухие березовые дрова. Когда он вышел из кухни, «отцы и братия» стояли уже с расстегнутыми рясами,⁷⁷ подрясниками и даже рубашками. Приготовившись, таким образом, они держали в руках тельные кресты, преимущественно кипарисовые, оправленные медью или оловом, величиною от одного до двух вершков. Импровизированный дьякон, как и следовало ожидать, покадил крест прежде у о. настоятеля, а потом у монахов и послушников. Дошла, наконец, очередь до старичка-монаха, который сидел в кресле, им самим устроенном и, навалившись на печку, крепко спал. Подошедши к нему, о. Ефрем очень неделикатно дернул старца за «каптырь» и закричал ему в самое ухо:

– О. Иринарх! Крест покадить!

О. Иринарх, не расслышав, как следует, для какой дели его будят, и, не вставая с кресла, начал спросонья спешно класть поясные поклоны.

– Эва, принялся молиться, когда не требуется! – Крест добывай, тебе говорят! закричал на него о. Ефрем, не обращая внимания на происходившее богослужение. Понял, наконец, должно быть, о. Иринарх, для чего его разбудили, забормотал что-то себе под нос и, не торопясь, начал заскорузлыми руками расстегивать свою рясу, чтобы достать для каждения свой громадный кипарисовый крест.

– Охти – мне грешному! воскликнул о. Ефрем. – Скамейка у тебя была, так ты падал с неё, неудобно, вишь, тебе спать-то было, а теперь на-ко пойди! Кряслы устроил, чтобы за службой спать; как «янарал» какой развалится, да и храпит на весь «храм Божий»! Неча сказать, «улеботворил» сонному бесу; это ему, окаянному, чай по губе!

Покончив с каждением креста у «янарала», он отошел от него на левый клирос, чтобы поставить кадильницу на прежнее место.

– Ты, дяденька, наверно, не знаешь, кто такой сонный бес? спросил меня мальчик лет 15-ти, одетый в черный подрясник, старший и лучший из учеников о. Досифея, певец и будущий поборник «древнего» благочестия.

– Нет, не знаю! Объясни пожалуйста!

– А об этом в Патерике писано, понизив свой голос до таинственного шепота начал повествовать мальчик: там говорится, что один святой и прозорливый старец молился в церкви и видел, что бес ходил между братией со склянкой и перышком, помазывая очи инокам, отчего те предавались сну и уже не слушали церковного пения и чтения. Вот этот бес и о. Иринарху мажет очи, чтобы он крепче спал, до того ведь он – окаянный усыпит его проклятым своим снадобьем, что у него и слюна выйдет на мантию – ей-ей! А в носу то у него сопит, яко кимвалы доброгласны! хихикнул мальчик в кулак, видимо довольный своей остротой, отошел от меня и мимоходом дернул за бороду успевшего уже уснуть о. Иринарха.

Мальчик этот жил в скиту уже 7 лет, звали его Иоанном, но сверстники, его соученики, забывая церковно-славянский выговор, которого так строго придерживался их учитель о. Досифей, часто, по деревенской привычке, называли его Иваном и даже Ванькой, за что и получали от строгого ментора удары двухвостки, или же подвергались епитимьи от 40 до 100 земных поклонов.

Служба шла обычным порядком. Грамотных монахов и послушников было достаточно, а потому чтецы часто сменялись один за другим. Каждый раз тот, которому приходилось читать, брал «подручник», кланялся в ноги о. игумену и испрашивал благословения «прочести». О. Паисий всегда неизменно отвечал монахам: Аминь, Бог благословит, «брате», а послушникам: «чадо». Когда, например, читали каноны на утрене, то после каждого ирмоса читал новый чтец, и все они довольно сносно читали, а если который ошибался, тогда о. Досифей без церемонии громко замечал.

Тот самый мальчик Иоанн, который рассказывал мне про сонного беса, благословившись, начал читать: «Хвалите Господа с небес».

Первый час читал о. Мельхиседек.

– Позовите-ка о. Евфросина! приказал о. игумен. O. Евфросин, старший повар, немедленно предстал перед о. Паисием.

– Вот что, брате Евфросине, громко начал говорит о. настоятель, – ты сегодня рыбки-то свари получше, да манной каши не забудь сварить, да смотри, пироги пропекай, как следует, а то ты «обнаковенно» всегда её засушишь, как на сухари. Гость-то у нас, сам знаешь, небывалый.

– Добре, отвечал ему о: Евфросин.

– Ступай, Бог благословит. А сам начал читать молитву по окончании первого часа:

«Христе, Свете истинный, иже просвещаяй и освещаяй всякаго человека, грядущаго в мир… Нашим рыбакам теперь должно не до рыбы, прервав чтение, посматривая в окно, промолвил о. Паисий. Да знаменается на нас свет лица твоего, Господи… Вишь, дождь какой пошел! Яко да в нем ходяще узрим свет… Если бы балаган то был, так хорошо бы им было; сожег какой-то негодяй! Неизреченные твоея славы, яко благословен еси и т. д.

Когда окончили первый час, о. Ефрем громогласно провозгласил:

– «Спаси, Господи, и помилуй раба своего черноризца Паисия о Христе с братиею!» (поклон). Братия все в один голос речитативом начали читать:

– «Избави его, Господи, от всякие скорби, гнева и нужды, от всякие болезни душевные и телесные (поклон), и прости ему всякое согрешение (поклон) вольное и невольное (поклон), и нас помилуй милости твоея ради, яко благ и человеколюбец (поклон).⁷⁸

Игумен, обратившись лицом к братии, приложил руки к сердцу и сделал им поясной поклон с словами:

– «Спаси вас, Господи, и помилуй!»

После этого уже сам игумен начал всех поминать по имени. Когда братия говорит этот стих «Избави его Господи», лицо, за кого молятся, кланяется с ними вместе и шепчет про себя: «Услыши, Господи, молитву раб своих молящихся Тебе», после окончания сказанного стиха, берет «подручник» и кланяется в ноги игумену, говоря:

– Господи, Исусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас. Бог спасет, отче святый, на святой молитве, – а также и братии кланяется.

– А Митрея Филимоныча, отче, забыл помянуть? Он недавно нам елею прислал, спаси его Господи! сказал молодой монашек, исправлявший должность помощника «головщика».

– Ой! простите Христа-ради! Забыл, грешный я человек, нашего благодетеля! как бы извиняясь, воскликнул о. игумен.

За то, что забыли за него помолиться, или уж он особенный был щедрый жертвователь, который обыкновенно ежегодно елею по 4 пуда и свеч восковых по 3 пуда, жертвовал в «обитель», за него вместо одного «стишка», прочитали три. Эта честь выпадает на долю только одним именинникам.

Независимо от заздравных стихов, молятся они и за упокой. Заупокойный стих начинается следующими словами:

– Покой, Господи, душу усопшего раба своего (имя-рек) (поклон). Братия в один голос читают (тем же речитативом, как и заздравный стих):

– «Елика в житии сем яко человек согреши, ты же яко человеколюбец Бог прости его и помилуй (поклон), и вечные муки избави (поклон), небесному царствию причастника учини (поклон) и душам нашим полезное сотвори» (поклон).

Кланяться и благодарить за молитву считается у них обязательным, а потому вместо умершего кланяется его родственник или знакомый.

Когда совершено было заздравное и заупокойное моление, вся братия в один голос с игуменом во главе начали читать: «Богородице Дево радуйся» и после каждого тропаря поясной поклон (в посты земной), прочитав «Богородице Дево радуйся» 10 раз, а в 11-й «Отче наш», тоже с поклоном. Таким образом, 50 раз прочитают «Богородицу» и 5 раз «Отче наш»,⁷⁹ а чтобы не смешаться в счету, для этой цели у каждого монаха и послушника есть специальная лестовка, называемая «богородичною». Шитьем лестовок занимаются в «женской обители матушки». Для стариков «ступеньки» на лестовке делаются более крупными, чем у молодых, в виду того, что у старых людей не так уже чувствительны руки к осязанию, и вместо одной «ступеньки» другой старик пожалуй начнет отмахивать сразу по 2 да по 3 штуки.

Не отдыхая нисколько, «отцы» начали служить часы. После псалма «Благослови душе моя Господа», о. Досифей, благословившись, вышел на средину молельни читать апостол. Когда он читал, мне показалось, что он свой нос ватой заткнул, до того он старался гнусить, видимо находя в этом какую-то особенную прелесть и удовольствие.

После прочтения апостола, о. игумен вышел на средину кельи, где на особом аналое лежало Евангелие. Во время пения «Слава тебе Господи», он поклонился о. Ефрему в ноги с молитвой Исусовой, говоря:

– Благослови, отче святый, «прочести» Евангелие на изгнание духа нечистого, гнездящегося в рабе Божием Николе!

– Аминь, Бог благословит, молитвами евангелиста Луки, отче святый! ответствовал о. Ефрем.

О. игумен очень осторожно снял с Евангелия покрывавший его шелковый платок и еще осторожнее начал развертывать его, так как кроме покрывала оно было завернуто еще в голубой шелковый же платок. Евангелие было в бархатном переплете, издание Филарета Патриарха, совершенно чистое и почти как новое.

О. Досифей махнул рукой своему ученику, который, по их мнению, был одержим лютым бесом. Мальчик был бледен и дрожал всем телом. Ему страшно было от того сознания, что он, по словам таких популярных старцев, коим нельзя не поверить, имеет в себе беса, а потому он и был так расстроен и взволнован. Когда он склонился у аналоя, как бы изображая собою живой аналой, зубы его стучали, как в лихорадке. О. игумен, взяв Евангелие, положил его на спину мальчика и начал читать медленно, а мальчик так дрожал, что лежавшее на его спине Евангелие, так и прыгало, несмотря на все усилия о. игумена удержать оное. От сильного дрожания мальчика он с трудом мог разбирать слова, несмотря на крупную печать в Евангелии.

– Вишь, нечистая сила! Евангелие-то должно быть не по силам тяжело супостату. Нет, губитель, сколько ни крепись, а супротив о. Паисия тебе не устоять! Вражеская сила! злобно острил, по адресу беса, сидевшего в мальчике, какой-то старичок, твердо веривший, что де если уже о. Паисий взялся выживать врага рода человеческого, то против его не только какой-нибудь там маленький бесишка, а сам сатана и тот спасовал бы.

Евангелие, наконец, было прочитано. Мальчик выпрямился весь в слезах и бледный, как скатерть, стоял, нервно перебирая лестовку. О. Паисий приказал ему поцеловать ту строку в Евангелии, где кончалось прочитанное зачало. Мальчик, перекрестившись, поцеловал, затем дрожа и шатаясь, отошел от аналоя в сторону.

Во время пения шестой песни молебнов послышался за дверями мужской голос, говоривший молитву Иисусову.

– Кто-то «молитствуется!» зашептали монахи между собою – и один из них так же, как и нам вчера, отворив дверь, сказал:

– Аминь, святой молитве!

В келью вошел какой-то крестьянин, помолился на иконы три поклона и встал, как вкопанный. О. Паисий, увидев его, подошел к нему.

– А! Данило Тимофеич! Милости просим! Крестьянин, как и мой Терентий, начал ему класть в ноги три земных поклона.

– Прощенье бы мне прочитать надо, отче! сказал он.

– Только на тебе одёжа-то не христианская, промолвил о. Паисий, оглядывая крестьянина с ног до головы. – Сними «спинжак» то свой басурманский, ведь их немцы носят, немецкая эта одёжа. По настоящему-то в ней не полагается к нам и ходить-то даже.

– Да я коней пошел искать, мы тут на «Липовой» дороге уголь жгем, да я и не думал, что к вам дойду, так невзначай пришлось побывать, оправдывался мужик, которому видимо очень хотелось прочитать у о. Паисия прощение и очистить себя от грехов и «замирщения» хоть сколько-нибудь.

– О. Герасим! обратился он к одному средних лет хромому монаху. – Нет-ли у тебя какого кафтанишка? Дай, Бога ради, мне только прощенье прочитать! В «спинжаке» то грешно, сказывает о. Паисий.

– Кафтана-то нету, а ряса есть: она у меня в своей кельи, нешто тебе долгонька разве будет?

– Ничего, как-нибудь ладно! успокоил его жаждавший искупления грехов крестьянин.

– Ну, так я, Данилушка, сбегаю за ней, и о. Герасим заковылял, выходя из молельни, желая угодить знакомому человеку; он скоро сходил к себе в «отходную» келью, неся в руках старенькую черную рясу.

– Вот, Бог благословит, родимый, надевай, подавая рясу крестьянину, промолвил о. Герасим. – «Бытто» настоящий «из пустыни старец», шутил простодушный монах.

Крестьянин надел рясу, которая волочилась по полу на целую четверть. Ребята, увидев комичного нового монаха, прыснули со смеху, но о. Досифей, покосившись на шалунов, погрозил им своей громадной лестовкой, согнутой вдвое. Крестьянину прочитано было такое же прощение с молитвами и поклонами, как и вчера Терентию. О. Паисий велел ему дождаться обеда.

– «Спинжак-то» вынеси в сени; не подобает ему здесь быть! строго сказал о. Паисий.

Крестьянин безропотно исполнил приказание о. игумена и, заметая пыль подолом своей рясы, вышел в сени, чтобы повесить там негодную в скиту «немецкую одёжу».

Служба затянулась до половины девятого. Я, желая проверить свои часы с скитскими, посмотрел на висевшие на заборке старинные часы в корпусе; они показывали половину четвертого. Я удивился, что так врут они. От наблюдательного взора о. Досифея не скрылось моё удивление по поводу разницы в часах и, когда кончилось богослужение, он подошел ко мне с книгою в руках.

– Я заметил, начал он говорит чисто по-русски, – что вы удивились, видя разницу ваших часов с нашими. У нас они идут совершенно верно: ваши часы идут по уставу Петра Великого, а наши по уставу св. отцов. Которые верней? – Скажите! Не дожидаясь ответа, он раскрыл книгу, в которой прочитал: «Во осьмой час нощи параеклесиарх⁸⁰ клеплет в великое било, еже собиратися братии и начати утрення». Разве бывает в восьмой час ночь по вашим часам? Бывает утро или вечер, и что бы вышло, если бы мы начали по вашим часам служить в восьмой час утреню?! Она у нас продолжается восемь часов; следовательно, мы бы окончили её в три часа дня. При этом начетчик расхохотался, обнажив свои испорченные зубы. – Теперь поймите, продолжал он, что во времена до-петровские ровно в полночь было шесть часов и ровно в полдень шесть, а потому и разница во времени в шести часах. Мы же, во всем последуя древне-отеческому законоположению и преданию св. отцов, и этого не смеем нарушить, потому и заводим свои часы по установленному чину, не согласуясь с временем «антихристовым». Так-то, Михайло Максимыч! – и при этом о. Досифей тряхнул своей кудластой головой и, повернувшись, пошел от меня, чтобы положить на место книгу.

Я подозвал к себе Терентия и сказал ему, что нужно ехать к стаду. Ему видимо не хотелось уезжать от «старичков», а поэтому он ничего на это мне и не ответил, а только лениво чесал за ухом. О. Паисий, услыхав, что я собираюсь ехать, подошел ко мне и громко запротестовал:

– Что вы, Михайло Максимыч, трудились-трудились, стояли всю службу, да голодом от нас и поедете? – Нет, мы без обеда вас не отпустим, да и лошадей ваших вам не отдадим, усмехнулся он, а вот пока на столы накрывают, так лучше идите-ка послушайте нашего слепца, время-то за беседой и пройдет для вас незаметно. Слепой тут же сидел в молельне, рядом с о. Иринархом, одержимым сонным бесом, ворочая бельмами своих безжизненных глаз. Одет он был в черную рясу. Верхушка его головы была гладко выстрижена, а лицо его все изрыто было оспой, от которой он еще в детстве потерял зрение.

– Потрудись, брате Ларион, повеждь нам Господа ради о последнем времени и соблазнах антихристовых! обратился к слепому о. Паисий, а потом, обернувшись ко мне, сказал на ухо так громко, что слепой не мог не слышать: воистину сладкоглаголив, а наипаче и памятен; добре рек царь и псалмопевец Давыд: «Господь умудряет слепца». Книг не видал, а книжного поучит, да и разум св. Писания весть (знает).

М. Огибенин

(Продолжение будет).

Была глухая осень. Дождь лил, как из ведра. Дул пронзительный, холодный ветер. – В такую пору я заехал в одну штундовую деревню. Быстро узнали, что приехал «минсинер». Ко мне на квартиру стали стекаться любопытные и скучающие от вынужденного безделья крестьяне. Все старались узнать: скоро ли будет беседа с сектантами?

Появились, под вечер, штундисты. Они пожелали «ознакомиться» со мной. Ими руководил молодой еще пресвитер, Алексей Парфеныч. Это был худощавый, бледный, со впалыми глазами человек. Он говорил с весом; волноваться напрасно не любил. Здоровья был плохого.

Войдя в дом, он важно поздоровался со всеми. Мне едва кивнул головой. Нас познакомили. Хозяин усадил всех за чай. Разговорились.

Алексей Парфеныч находил, что православная Церковь поступила «мудро», заведя миссионеров. Тьма на деревнях стоит страшная. Народ волнуется разными религиозными вопросами. Кто успокоит взволнованные умы? «Священники порабощены своими делами»…

Здесь Алексей Парфеныч остановился и пристально посмотрел на моего соседа – батюшку.

– Да, у священников много служб церковных; им даны школы. Надо «по земноте» хлопотать. Что говорить? – Все мы – люди…

Алексей Парфеныч, на удивление, рассуждал благоразумно и беспристрастно. Я это высказал ему. Он слегка наклонил голову и продолжал:

– Ну, и то сказать, в нашем округе нет священников – знатоков Писания. Все они не могут разрешить наших сомнений. Они сами неопытны в защите своей Церкви. Вот тут миссионеры и необходимы. Это – клад для православных…

– А давно вы служите? – спросил меня Алексей Парфеныч.

– Совсем еще не служил. Только выхожу на делание…

– То-то вас не видно было в наших местах!

И Алексей Парфеныч с любопытством посмотрел на меня, как бы желая определить, что я за человек?

– О чём же, позвольте узнать, вы хотите побеседовать с нами? – спросил он пред уходом.

– Да о Церкви Божией думал я поговорить с вами. Ведь это – срам: все мы – русские люди, а сколько у нас споров о вере!…

– О Церкви… как-то рассеянно протянул Алексей Парфеныч. Церковь – дело большое. Обо всём сразу не переговоришь. Надо или о составе Церкви беседовать, или о суде церковном, или о святости Церкви. Это всё – отдельные вещи…

Я понял, что собеседник мой был прав. Мне стало стыдно за свою неопытность. Я охотно согласился с высказанным мне замечанием. Мы решили, с утра, беседовать о составе Церкви Христовой, или точнее – о первой её половине, пастырях.

Когда штундисты ушли, квартирный хозяин поучительно заметил мне:

– Вы, господин, не смотрите, что сектанты наши, на вид, такие рассудительные да тихие. Не даром у них – синяки под глазами. Я так полагаю, – это от внутренней злости. Сердиты они на всех, – и на власть, и на мир, что их не слушают да ходу не дают им. Вот они и прикидываются пока – что овечками. А дайте им волю, власть, – они нас живьем в могилу закопают!… Знаю я этих блаженных людей.

Я чувствовал, что хозяин мой говорил не без основания; но опытно я еще не знал настоящего характера штундистов. Потому и решил беспристрастно и лично ознакомиться с сектантами и «пока-что» – наблюдать, соображать и всё записывать себе на память.

Утром дождь не переставал лить, часов с 10, народ уж толпился у «въезжей». Не замедлил туда прийти и я. Людей было много и в комнате, и в сенях. Меня поджидали. С трудом протискался я к столу. Всё разом смолкло. Пропели молитву «Отче наш». Прямо против меня установились сектанты во главе с Алексеем Парфенычем. У многих из них в руках были карманные евангельца.

Я стал говорить о том, как Господь пострадал и искупил людей от грехов и от гнева Божия. Искупленные кровию Спасителя и по милости нашего Господа, люди, составили из себя святую Церковь (Деян.20:28; Еф.5:25, 26, 27). В эту Церковь Господь положил всё, что нужно нам для спасения (Еф.1:22, 23; Ин.7:37–39). Кто хочет быть сыном Божиим, – приходи в Церковь и облекайся в Божию благодать (Ин.7:37, 38). А кто же из христиан не хочет быть в общении с Богом и не жаждет спасающей благодати? – Вот почему всем нам прежде всего надобно испытать, где находится эта святая Церковь Божия? И испытать это надо на основании Слова Божия, – по тем признакам, какими наделил Бог Свою истинную святую Церковь. Мы веруем, что такою Церковью является в мире Церковь православная…

– Постойте! – решительно перебил меня Алексей Парфеныч. – Вы не говорите нам ничего против Писания. Из Слова Божия мы усматриваем, что есть Церковь Христова, есть христиане (Деян.11:26); про православие же мы нигде ничего не находим…

Я был изумлен поступком Алексея Парфеныча. Я ждал от него большей сдержанности. Я надеялся, что меня выслушают до конца. Но я увидел, что сектанты ничего так не жаждут, как «уловить» меня на словах и уронить в глазах народа значение моей проповеди…

С грустью я ответил Алексею Парфенычу.

– Хорошо сказал премудрый Сирах: «прежде нежели выслушаешь, не отвечай, среди речи не перебивай» (Сир.11:8). Вы, Алексей Парфеныч, не слушаетесь голоса премудрого и не даете мне вполне высказаться. За это – грех на вас. – Но обращаюсь к вашему возражению: первые христиане именовались, действительно, просто христианами (Деян.11:26). Тогда в Антиохии их общество только еще нарождалось; между ними не было разделений. А то ли мы видим теперь? Теперь христиан на земле много; одни из них зовутся католиками; другие – лютеранами; иные – молоканами, баптистами, штундистами. Видите, сколько толков появилось в христианстве? Поэтому мы, истинные последователи Христа, в отличие от всех других христиан, усвояем себе имя православных. И название это мы выдумываем не «от себя», а берем его из свящ. Библии. В Пс.32:1 мы читаем: «радуйтесь, праведные, о Господе: правым прилично славословить». Итак, по словам прор. Давида, есть «правое славословие» Господа. В сокращении и по-славянски «правое славословие» заменяется одним именем «православие». Отсюда и Церковь наша называется «православною», т. е. Церковью право, верно преподающею и содержащею «слово истины» (2Тим.2:15).

Слушатели православные одобрительно загудели. Они требовали, чтобы «штундисты» не перебивали меня, а ждали бы своей очереди говорить.

И я продолжал речь:

– Итак, всем христианам необходимо точно знать, где на земле существует истинная, правая Церковь Божия? Первою приметою такой Церкви апостолы считают существование в ней истинного, правого священства…

Алексей Парфеныч, не дождавшись вопроса, опять заговорил:

– Не могу терпеть. – Вы всё не по Библии говорите. Про какое-то Христово священство толкуете… Да разве у Христа есть священство?

Я уже не удивлялся возбужденности Алексея Парфеныча. Я насторожился и ждал от него «перебивок». Поэтому я спокойно ответил:

– Есть, друг, и у Христа священство. В посл. к Евреям мы читаем: «Сей, как пребывающий вечно, имеет и священство непреходящее» (Евр.7:24). Видите, у Христа есть даже «непреходящее священство»! Другими словами: священство Аарона было временное (Евр.7:11, 12); Христово же священство – вечное. От Христа это священство, чрез апостолов, передано служителям Его истинной, правой Церкви. У ап. Павла мы читаем: «напоминаю тебе, – пишет он Тимофею, возгревать дар Божий, который в тебе чрез мое руковозложение» (2Тим.1:6). Этот «дар» или «дарование», по словам того же апостола, передается верующим «с возложением рук священства» (1Тим.4:14). Значит, и после Христа, в Церкви Его есть священство, которое передается чрез правильное, преемственное руковозложение. Это священство в Слове Божием именуется иначе пресвитерством. Так мы и читаем в кн. Деяний Апостольских: «рукоположивши пресвитеров к каждой церкви, Павел и Варнава помолились с постом и передали их Господу, в Которого уверовали» (Деян.14:23). О пресвитерах же многократно говорит в посланиях ап. Павел (1Тим.5:17; Тит.1:5). Убеждены ли вы, что без истинных пресвитеров Церковь Божия не может стоять на земле?

– Да, убеждены, веруем в это… У нас в Церкви есть истинные пресвитеры, – те самые, про которых написано в 1 посл. ап. Павла к Тимофею 1Тим.3:1–7.

Я возразил:

– У ап. Павла в прочитанном вами месте не о пресвитерах говорится, а о епископах. Это – не одно и то же…

– По нашему убеждению, епископ и пресвитер – одно и то же…

– Неправда. В посл. к Коринфянам апостол пишет: «сколько, напр., различных слов в мире, и ни одного из них нет без значения» (1Кор.14:10). Это замечание апостола истинно, а, следовательно, истинно и то, что епископ и пресвитер – не одно и то же. Иначе бы они назывались одним именем.

– А как же, возразил Алексей Парфеныч, пресвитеры иначе именуются у апостола предстоятелями? Да и вы назвали их священниками? Значит, можно давать им разные имена…

– Можно, без сомнения, но только такие, которые описывают права или обязанности именно пресвитеров, а не смешивают их с другими должностными лицами. Пресвитеров апостол называет «предстоятелями», потому что за службой они стояли впереди христиан и во всех делах, где не было епископов, председательствовали. А назвал ли апостол пресвитеров хоть однажды диаконами? – Нет: пресвитер есть пресвитер, а диакон – диакон. Как у вас: староста –сам собой, а десятники – сами по себе…

Последнее сравнение было особенно понятно народу. Послышались голоса:

– Вишь, епископ и пресвитер – одно и тоже… Много чести! – Небось, десятский и земский – разные лица!…

– Путаются! – промолвил ближайший мой сосед, православный начетчик.

Я продолжал утверждать, что епископ и пресвитер – не одно и то же.

– В посл. к Филиппийцам, говорил я, мы читаем: «смотрите на тех, которые поступают по образу, какой имеете в нас» (Флп.3:17). Какой же «образ» имела Церковь Христова при апостолах? В ней впереди всех находились апостолы (чит. особ. Деян. 15 гл.). За ними стояли пресвитеры (там же, Деян.14:23 и др.) и уже потом диаконы (Деян. 6 гл. и др.). Были, значит, в апостольские времена три степени (ср. 1Тим.3:13) служителей алтарей Божиих. Эти степени – апостолов, пресвитеров и диаконов – должны быть и в наши дни. Только, из смирения, преемников апостольских Церковь именует «епископами», «блюстителями», а не апостолами. Остальных же лиц она называет прежними именами. А если истребить апостольскую степень из среды верующих, – тогда христиане будут жить не по образу Апостольской Церкви, а по своим вымыслам, – что – грех (Кол.2:18; 1:8; ср. Гал.1:9).

Наконец, и в посл. к Евреям написано: «без всякого прекословия меньший благословляется большим» (Евр.7:7). А в посл. к Титу читаем: «для того я оставил тебя в Крите, чтобы ты довершил недоконченное и поставил по всем городам пресвитеров, как я тебе приказывал» (Тит.1:5).

Ясно отсюда, что Тит должен был «поставить» или «благословить» во все города Крита пресвитеров. А как бы он это сделал, если бы он был тоже пресвитером? Тогда выходило бы, что равный благословляет равного, а это – против Писания (Евр.7:7). Значит, Тит был выше простого пресвитера; но не был он в точном смысле апостолом. Он был сотрудником, сподвижником ап. Павла (2Кор.8:23), или по другому названию – епископом в Церкви Критской.

Вот на основании этих соображений и необходимо признать в Церкви Христовой три священных степени служителей Божиих, а не две.

– Допустим, – упавшим голосом заметил Алексей Парфеныч. Но мне непонятно: как же епископ епископа может ставить, когда высший должен благословлять низшего?

– Так, ответил я, как рассказано в 1-й гл. кн. Деяний об избрании в апостолы св. Матфея. – В Церкви православной не один епископ ставит епископа, а собор святителей Христовых избирает и поставляет в епископы достойных лиц. Такой порядок согласен со Словом Божиим.

– Так! – рассеянно протянул Алексей Парфеныч. – Но каким же манером вы истолкуете слова ап. Павла: «епископ должен быть одной жены муж»…, а у вас архиереи не женаты. Разве это по Писанию! – И думаю я, что тут речь про пресвитеров…

– Ап. Павел не обязывает всех людей непременно жениться. Правда, он пишет: «епископ должен быть одной жены муж…» (1Тим.3:2). Но это не значит, что епископ обязательно должен жениться, а значит только то, что епископ, по еврейскому обычаю, не мог одновременно на двух женах жениться или, в случае вдовства, повторить свой брак. Апостол даже от простых христиан не требует, чтобы они все были женаты. В посл. к Коринфянам девство он ставит для всех желанным состоянием. «Желаю, говорит он, чтобы все люди были, как я» (1Кор.7:7), т. е. не женатые. Как же после того он стал бы насиловать произволение епископов?

И в Церкви православной, на первых порах, допускались к служению женатые епископы. После же, когда жизнь стала трудней и ревность по вере у христиан ослабела, – стали ставить в епископы только людей не женатых или вдовцов. – Какой в этом грех? Какое нарушение апостольской заповеди? А вы лучше, Алексей Парфеныч, сознайтесь, что, во 1-х, вы поступили против Писания, уничтожив в Церкви служение епископское; а во 2-х, докажите, что ваши пресвитеры – не самозванцы, а настоящие, правильные «предстоятели» Церкви, от самих апостолов получившие на то власть…

Алексей Парфеныч стих. – Он задумчиво сказал:

– Слышно, что и у нас хлопочут об епископах…

– Хлопотать вы хлопочите, только заранее знайте, что хлопоты ваши пропадут по пустому. Если загасить в комнате огонь, а спичек и огнива нет, – так огня опять не зажжешь. Вы оторвались от апостольской Церкви, – нет у вас и правильного, преемственного руковозложения над пресвитерами.

– Как нет? Мы пресвитеров избираем по Писанию – трезвых, честных, целомудренных, учительных…

– Против этого я, пожалуй, спорить не буду, хотя нужно еще очень доказать, что ваши пресвитеры все честны, – не воры, не пьяницы, не блудники. Но правильно ли они поставлены на дело? Кто их рукоположил быть пресвитерами в Церкви? – Вот важные вопросы…

Алексей Парфеныч молчал. Он, видимо, усиливался понять суть моих вопросов. В ожидании ответа и чтобы не томить людей молчанием я попросил слушателей православных пропеть «Верую во Единого Бога, Отца Вседержителя…». Пели дружно, складно. Я отдыхал от напряженной беседы и от духоты. Сектанты между, собою совещались.

По окончании пения Алексей Парфеныч переспросил:

– Так вы желаете знать, каким манером мы ставим себе пресвитеров?

– Да.

– По апостольским правилам.

– В том-то и вопрос весь, чтобы вы разъяснили мне эти правила, – сказал я. Вы слышали уже, что в Церкви Божией должно быть непрерывно-преемственное, от апостолов идущее руковозложение над пастырями. Это значит, чтобы вы показали нам, как благодатная струя священства, от какого апостола и каким путем течет на ваших пресвитеров?

– Хитрую задачу вы мне задаете! – пожав плечами, сказал Алексей Парфеныч. Едва ли это нужно для спасения…

– Напрасно вы так думаете? – ответил я. Если бы священство не нужно было христианам для спасения, – Христос и апостолы не заводили бы его в Церкви. А если они его завели, – ясно, что оно необходимо нужно всем христианам. Но мало ли кто может присвоить себе честь священническую? Однако никто не может быть священником, а только званный от Бога, как Аарон (Евр.5:4). Итак, покажите, от какого апостола и чрез каких преемников ваши пресвитеры получили честь священническую?

– Это вы хотите, чтобы мы историей доказывали истинность своих пресвитеров? – обиженно заметил мне Алексей Парфеныч. Истории мы не верим и доказывать ею ничего не будем…

– Напрасно вы так сердитесь на историю, – сказал я. Ап. Иоанн пишет: «если мы принимаем свидетельство человеческое, свидетельство Божие больше…» (1Ин.5:9). Отсюда видно, что христиане свою веру должны доказывать прежде всего «свидетельством Божиим». Но апостол говорит, что мы «принимаем свидетельство человеческое». Свидетельством Божиим мы уже доказали вам, что вы разрушили апостольский строй Церкви, ибо у вас нет трех степеней священнослужения. Теперь постарайтесь нам доказать, что хоть две-то степени вы сохранили от апостолов…

– Из нового завета мы не видим нужды в таких доказательствах, – гордо возразил мне Алексей Парфеныч.

Очевидно, он чувствовал затруднительность своего положения и решил упорством прикрыть свою пустоту. Я усиливался сдвинуть его с ложного пути. – Я сказал:

– В новом завете как раз есть пример тому доказательству, какого я требую от вас. Вот ев. Матфей, желая убедить христиан, что Спаситель наш по плоти произошел из рода Давидова, составляет, на основании истории, целую родословную Его (Мф. 1 гл.); также и Лука поступает, возводя родословие Христа до Адама и даже до Бога (Лк.3:23–38). Покажите же вы, подражая евангельскому примеру, от какого апостола взяли начало ваши пресвитеры?…

Алексей Парфеныч хитро улыбался. С видом непобедимого книжника рылся он в Евангельце. Наконец громко и как-то особенно возбужденно прочитал: «отходя в Македонию, я просил тебя пребыть в Ефесе, и увещевать некоторых, чтобы они не учили иному и не занимались баснями и родословиями бесконечными, которые производят больше споры, нежели Божие назидание в вере» (1Тим.1:3–4). Вот вам и родословия! Апостол не велит христианам заниматься ими…

– Да, бесконечными родословиями, которыми занимались люди, стараясь доказать своё происхождение от разных ангелов, ап. Павел не велит нам заниматься. Но я прошу вас указать мне конечную родословную ваших пресвитеров, по подобию евангелистов Матфея и Луки. Разве это трудно? Разве «за углом» протекала прошлая жизнь вашей общины (ср. Деян.26:26)?

– Ну, и въедливый вы человек! шутливо сказал Алексей Парфеныч. Разве вы не понимаете, что люди мы неученые и историй не знаем? Однако слышал от наших руководителей, что наши пресвитеры взяли своё начало из англиканской церкви. А у англичан их пресвитеры – от апостолов. Вот вам и «человеческое» доказательство!»…

– Так бы давно и говорили! облегченно заметил я своему собеседнику. А то – «человеческим историям не верим»… Это – праздные слова ваши. Если бы история Церкви говорила в вашу пользу, вы бы на память заучили её. А теперь пред историей вы оказываетесь в положении раков на мели. Положение жалкое и незавидное!… Вы цепляетесь за англичан. Чем вы докажете, что от них именно, а не от немцев позаимствовали вы свою веру? Это во 1-х. А во 2-х, и англичане – плохая для вас опора. У них самих дело нечистое. Они прежде всего не считают священства таинственным и благодатным действием (см. 25 член их вероисповедания). А без Божией благодати какое значение для христиан имеет священство? Вот почему Слово Божие нас учит, что в священстве человек получает благодать Божию, помогающую ему «достойно» пресвитерствовать (1Тим.4:14; 2Тим.1:6; Деян.20:28 и др.). Англичане этой веры в священство не содержат, а потому самое пресвитерство их безблагодатное, не евангельское. Затем, англичане целых 112 лет, с 1549 по 1661 г., не признавали в сущности епископства, как чина высшего над пресвитерством. Стало-быть, благодатный источник для священства они, подобно вам, утратили. После его неоткуда было достать им самим. Как же они могли сообщить его вам?… Таким образом ваша зацепка за англичан – суетная. Напрасно вы хотите опереться со своими пресвитерами на английскую церковь, которая сама подлежит осуждению за свои лжеучения…

– Про англичан я только между прочим упомянул, – конфузливо заметил Алексей Парфеныч. Правда, в истории я ничего не понимаю и не могу от истории оправдать своего пресвитерства.

– То-то вот и есть! – наставительно заметил я Алексею Парфенычу. От Слова Божия мы видели, что вы неправы, когда уничтожили в Церкви епископство, которое заменило нам апостольство. То же Слово Божие требует, чтобы пресвитеры и диаконы имели правильное, преемственное апостольское руковозложение. Вы попытались доказать это голословной ссылкой на англичан. Ваша ссылка на «человеческое свидетельство» нисколько не помогла вам: англичане сами не правы пред судом Слова Божия и пред историей истинной Церкви Божией. Куда же после того обращаться вам? – Господь наш един, едина вера в Него; одна должна быть истинная Церковь на земле (Еф.4:5). Эта Церковь и есть наша общая родная мать – православная Церковь. Бросьте свои заблуждения и с искренним раскаянием припадите к ней. Она, милостивая, пожалеет вас и матерински заключит в свои святые объятия…

* * *

Беседа наша на этом закончилась. Православные громко благодарили меня. Сектанты стояли удрученные. Алексей Парфеныч с напряженным вниманием рассматривал списки епископов, действительно, ведущих своё начало от апостолов. Эти списки, приложенные к церковной истории Робертсона, произвели на сектантов сильное впечатление…

Д. Боголюбов

Как уже известно читателям «Миссионер. Обозрения», с 5-го по 9-е июля сего года в г. Витебске происходил епархиальный миссионерский съезд, устроенный по инициативе нового преосвященного полоцкого Тихона. Событие это, без сомнения, займет одну из самых светлых страниц в летописях местной церковно-епархиальной жизни, так как съезд этот – еще первый только за всё время существования полоцкой епархии. Говорить же о значении этого события для дела полоцкой миссии, конечно, нет нужды: стоит только принять во внимание то обстоятельство, что съезды епархиальные всегда являются лучшею практической школой для миссионеров и самым естественным средством духовного единения деятелей миссии, столь необходимого в их трудной борьбе с врагом Церкви православной.

Состав участников миссионерского съезда заранее был определен полоцким противораскольническим комитетом: обязательное участие на съезде принимали – председатель комитета и его помощник, епарх. наблюдатель, два преподавателя семинарии – члены комитета, епархиальные миссионеры – противораскольнический и латышский, законоучитель полоцкого кадетск. корпуса, бывший епарх. миссионер и 20 местных миссионеров, в числе которых были священники, учителя народных школ и крестьяне-начетчики, всего около 30 человек. Приглашены были к участию и единоверческие священники.

Еще до открытия съезда противораскольнический миссионерский комитет, выработав программу вопросов, подлежащих обсуждению на съезде, предложил всем участникам съезда и лицам, интересующимся делом миссии, представить ему свои соображения по поводу всех или некоторых вопросов программы. Вот эта программа.

1. Современное внутреннее и внешнее состояние раскола в епархии и способы собирания сведений о расколе и сектантстве 2. Духовно-нравственные меры, употребляемые духовенством епархии к ослаблению раскола и сектантства. 3. Препятствия, встречаемые духовенством епархии в деле миссии, и способы к их устранению. 4. Предохранительные меры к ограждению православных от заражения расколом и сектантством и способы увещания отпадших. 5. Обсуждение распоряжений высшей власти по делам миссионерским с целью выработки способов для проведения их в жизнь. 6. Собеседования публичные и частные, их значение в деле миссии и лучшие способы ведения бесед. 7. Решение недоуменных вопросов из миссионерской практики. 8. Отношение школы к миссии. 9. Когда и как пользоваться содействием гражданской власти в отношении к раскольникам и сектантам.

Первый миссионерский съезд Полоцкой епархии. (Снимок сделан во время занятии съезда)

5-го июня утром участники съезда, представившись преосвященному и получив от него благословение на предстоящий труд, собрались в семинарской церкви, где о. протоиереем Соколовым в сослужении с 16 священниками был совершен молебен. На молебне присутствовал командированный из С.-Петербурга чиновник особых поручений при г. обер-прокуроре Св. Синода и редактор «Миссион. Обозрения» В.М. Скворцов. Из церкви все перешли в образцовую школу, где и должны были происходить заседания съезда, и здесь выбрали председателя съезда (о. прот. Околович) и делопроизводителей (преподаватели семинарии Беляев, Слезкин и Никифоровский). Пред началом заседания прибыл в залу преосвященный Тихон, и после пения всеми присутствовавшими тропаря «Днесь благодать св. Духа» владыка объявил съезд открытым, предложив приступить к занятиям, причем архипастырь указал о. о. и г. г. членам на В.М. Скворцова, как на лицо испытанной опытности в делах миссии, и просил его принять на себя руководительство съездом при обсуждении вопросов, намеченных программой.

После этого преподавателем духовной семинарии по кафедре раскола и сектантства В. В. Беляевым была произнесена речь⁸¹ на тему «Сравнительная малоуспешность современной борьбы с русским расколом и главнейшие причины её». В своей речи г. Беляев, указав на несомненный для всех факт сравнительной малоуспешности современной миссии, все причины последней разделил на две категории: одни из них заключаются в самом расколе, как болезни крайне сложной, упорной и заразительной – это невежество раскольников, религиозный индифферентизм в расколе и давность существования раскола, другие причины заключаются в самой борьбе с расколом, или точнее в современном положении миссионерского дела, требующем устранения некоторых весьма серьезных препятствий в деле успешного развития миссионерства, – это малочисленность миссионеров, их тяжелое одиночество в деятельности, при холодной безучастности приходского духовенства и общества к интересам миссии, и полная материальная необеспеченность миссионеров.

После речи г. Беляева на кафедру взошел В.М. Скворцов и произнес речь приблизительно такого содержания.

«Явившись на ваш съезд по поручению высшего начальства, я не исполнил бы своего долга, если бы не приветствовал открывшегося съезда пожеланием ему успеха. После обстоятельной речи г. Беляева, речи многогранной, я не буду утомлять внимания собрания своим словом, а после объяснений, которые вы слышали от преосвященного владыки, мне немного придется говорить и pro domo sua… Из слов архипастыря явствует, что я являюсь среди вас в роли испытанного деятеля миссии, я же с своей стороны лишь долгом считаю предупредить членов съезда, что на меня надо смотреть, как на друга миссии и вашего покорнейшего слугу. За сим я должен сказать два слова, почему и зачем сюда послан. Ваш съезд есть первый почин не только для епархии, но и для всего северо-западного края, и высшая власть, в лице г. обер-прокурора Св. Синода, командировала меня содействовать по мере возможности вящему успеху первого опыта. Северо-западный край давно обращает на себя внимание тем, что здесь в деле миссии царит тишина, тогда как по соседству, на юго-западе, в центральной России, во Пскове, не только нет тишины, но там бывают бури как среди отщепенцев, так и среди верных сынов Церкви. Эта тишина смущает, так как она бывает всякая: есть зловещая тишина перед бурей, есть такая тишина, которая свидетельствует о тихой пристани, наконец, тишина может быть и кажущаяся от нечувствительности к бурям… Когда было напечатано извещение о съезде, на него нельзя было не обратить внимания, так как загадка о тишине разрешалась. Самая лучшая разгадка её в живом обмене мыслей. Для последней цели и созван ваш съезд, который является наилучшим средством к поднятию миссионерского духа в деятелях и к оживлению самого дела. Но миссионерское дело в епархиях, чтобы идти успешно должно быть поставлено в тесную связь с братствами и консисториями, как административными центрами, которые должны способствовать делу миссии, а кроме того еще и с кафедрой раскола. Если же эти четыре силы, т. е. миссионерство, братство, консистория и кафедра раскола, будут находиться в взаимодействии, тогда миссия будет поставлена правильно и достигнет благих результатов. В этих видах высшее начальство, поручив мне принять участие в совещании съезда, возложило на меня в то же время исследовать миссионерскую деятельность местного братства и консистории, а также и постановку кафедры раскола. Таковы мои обязанности.

Обращаясь опять к задачам съезда, я к тому, что сказано в предшествующей речи, прибавлю две черты. Ваш съезд обращает на себя внимание еще и в том отношении, что происходит после двух важных событий в жизни русской Церкви, – после празднования 100-летия единоверия и после акта Св. Синода о гр. Толстом, который объявлен отпавшим от Церкви. Эти же события обратили на себя общественное внимание, и съезду нельзя не остановиться на них. Единоверие должно быть предметом ваших занятий. До речи г. Беляева я не знал, что витебская губерния по числу раскольников занимает шестое место, и что в ней 100 тысяч раскольников. При таком количестве последних нельзя не обратить особенного внимания на единоверие, которое является одним из могучих средств для ослабления раскола. Взгляд общества, а к сожалению, иногда и самого духовенства на единоверие, как на нечто низшее сравнительно с православием, как на «ступень» и «унию», ложен. Св. Синод посланием своим по поводу юбилея единоверия уничтожил самое название «единоверие» и разделение на «мы» и «вы», признав единоверцев чадами единой православной Церкви, содержащими старые обряды, и нам, миссионерам, единоверие должно называть православным старообрядчеством. Вопрос о состоянии единоверия в полоцкой епархии должен быть поднят на съезде, и необходимо выяснить, как действовать православным и единоверцам совместно, чтобы единоверие росло.

За сим может ли Витебский миссионерский съезд, если только он желает стоять на высоте своих задач, пройти молчанием столь захватывающий всё наше так называемое интеллигентное общество, вопрос об отпадении от Церкви нашего знаменитого писателя гр. Л.Н. Толстого и о борьбе с его лжеучением? В течение долгих лет яснополянский учитель распространял своё пагубное суемудрие подспудным, подпольным путем, выдавая его под обольстительною личиною «истинного христианства». Синодальный акт 22 февраля снял фарисейскую маску с этого непризнанного лживого пророка, всенародно назвав собственным именем и самого графа, как еретика и отступника, и учение его, как богохульную ересь, ниспровергающую все основы христианской веры. Теперь граф, раздосадованный, уязвленный в самую главу мужественным высокосправедливым деянием высшей нашей власти, в своём «Ответе» Св. Синоду, забыв своё смиреннолукавое учение о непротивлении, открыто и безбоязненно бросил дерзкий оскорбительный вызов всему христианскому миру, а своими безумными богохульными глаголами зачеркивает всё христианство, как сплошную религиозную ложь, обман и колдовство. «Ответ» представляет квинтэссенцию всего того, что было высказано яснополянским проповедником в разных его трактатах на разные манеры в течении 20 лет отступничества от Церкви. Напряженная общественная мысль либеральных антицерковных слоев с жадностью подхватила новую исповедь гр. Толстого, как вещее слово лжепророка. «Ответ» широкою волною распространяется в читающей и мыслящей среде, захлебываются им и наши сектанты, – молокане и штундисты. Но вот вопрос: «Ответ» читали ли и знают ли пастыри? А между тем каждому из пастырей и миссионерствующей братии нужно быть готовым дать ответ вопрошающим по поводу открытых злохулений гр. Толстого на Христа и Церковь Его.

Не только земской врач или начальник, но и сельский писарь, и фельдшер, и прибывший из столицы лакей или кучер знатного барина – и те не преминут хвастнуть пред сельским пастырем своим знакомством с новомодным вопросом о толстовском деле и еретическим мудрованием яснополянского учителя. Что же и как отвечать пастырю на эти вопрошания, вот вопрос настоятельной миссионерской нужды. Миссия должна теперь же для воинствования против толстовства вооружить своих деятелей острым мечем слова истины. К сожалению, и в полемической литературе, и в миссионерской практике у нас мало чего сделано для противотолстовской миссии. Наш орган спешит прийти на помощь миссии в этой новой её борьбе с опаснейшей из всех наших сект, напечатанием в имеющей на днях выйти июньской кн. «Миссионер. Обозр.» Ответа Толстого и разбора его. А здесь на съезде, если угодно будет, поделимся нашими посильными соображениями и наблюдениями по данному вопросу.

В заключение своей речи В.М. Скворцов выразил признательность Владыке, как инициатору первого в северо-западном крае съезда, и всеми присутствовавшими. Его Преосвященству было дружно пропето «многая лета».

По отбытии преосвященного из зала съезда, о. председатель в кратких чертах представил историю постепенного развития миссионерства в полоцкой епархии. Далее, в нескольких заседаниях были заслушаны представленные оо. миссионерами письменные доклады и устные сообщения о состоянии раскола и сектантства и миссионерской деятельности в различных округах епархии. После этого съезд приступил к выработке постановлений по всем пунктам программы. Отметим из них наиболее существенные и имеющие общий интерес в епархии. Относительно состояния расколо-сектантских съездов, между прочим, установлено следующее. Начало раскола в витебской губ. относится к первой четверти XVIII в., когда раскольники, выходцы из Великороссии, спасаясь от преследований, нашли себе хороший приют в Польше, в состав которой входили и все настоящие белорусские губернии. Точное число всех раскольников не установлено, так как все практиковавшиеся способы собирания сведений не достигали цели; оно колеблется между 90,000 и 100,000. Подавляющее большинство раскольников – федосеевцы, разделяющиеся на «слабоверов и крепковеров»; встречаются также филипповцы и поморцы; есть также и беглопоповцы, управляемые за неимением попов головщиками (особенно в г. Витебске и уезде); наконец, среди некоторых раскольников замечается тяготение к австрийскому священству. – Что же касается до внутреннего состояния раскола полоцкой епархии, то признано постепенное ослабление прежнего фанатизма раскольников и заметное по местам сближение их с православными; но в общем же раскол полоцкой епархии представляет из себя еще крепкую силу. – Съезд предложил миссионерам заняться наиболее тщательным изучением верований и внутренней жизни раскола, а также составлением возможно точных списков раскольников, при этом постановил просить преосвященного ходатайствовать пред гражданскою властью о содействии со стороны сельских, общественных и полицейских управлений духовенству в составлении списков раскольников, доставлением статистических данных. Оживленные прения вызвал вопрос об организации местной миссии, причем выяснилось, что главнейшим препятствием, встречаемым духовенством епархии в деле миссии, является именно недостаточность существовавшего доселе устройства миссии. Между деятелями миссии нет живого общения, нет также и руководящего распорядительного центра. До настоящего времени дела миссии ведаются частью духовной консисторией, частью противораскольническим комитетом, открытым при Витебском Св. Владимирском братстве в 1894 г. С братством комитет не имеет никакой органической связи, а сфера деятельности консистории и комитета не разграничена. Состав комитета состоит из лиц, практически и жизненно не связанных с миссионерством. Окружные миссионеры в своей деятельности не имеют организованного плана и инструкций; не получают они и никакого вознаграждения за свои труды, и их материальная необеспеченность должна была неизбежно отражаться и на энергии их деятельности. На съезде постановлено было увеличить содержание миссионера епархиального до 2000 р., учредить должность второго епарх. противораскольнического миссионера, назначить не менее 10 окружных миссионеров из числа приходских священников, с содержанием по 300 руб. в год, и несколько миссионеров-сотрудников. Для руководственного объединения деятельности всех миссионеров и священников в борьбе с расколом съезд признал необходимым сосредоточить всё миссионерское дело в миссионерском комитете, как руководящем и распорядительном центре местной миссии, при чем был выработан и проект реорганизации комитета. В основу его легли правила херсонской миссии с тем изменением, что большинство возложенных там на епархиального миссионера, как центральное звено в местной миссии, распорядительных обязанностей здесь возложено на комитет. В состав комитета в качестве обязательных членов входят епархиальные миссионеры и наблюдатель, член консистории по миссионерскому столу, преподаватель по кафедре раскола, член от братства, председательствует в комитете председатель братства. Для вспомоществования обращающимся из раскола и для выдачи пособий миссионерам-сотрудникам съезд постановил образовать особый фонд миссионерский и источниками для сего указал: 1) сбор в церквах в день св. Троицы и св. Духа; 2) часть прибыли свечного епарх. завода (единовременно 1000 р. и ежегодно 800 р.); 3) пожертвования от монастырей; 4) пожертвования от церковно-приходских попечительств. Затем, съезд предложил ввести изучение раскола в число предметов всех женских духовных училищ, и медицину – в дух. семинарии, имея в виду возможность сближения духовенства с раскольничьей массой чрез врачевание их телесных недугов. Особенное внимание съезд обратил на школы в центрах раскола. В витебской епархии, благодаря почтенному наблюдателю о. Нилу Серебренникову, бывшему миссионеру, установилось вполне живое взаимоотношение между школой и миссией, что, к сожалению, не везде достигается в других епархиях. Съездом приняты меры к увеличению числа церковно-приходских школ и школ грамоты и к изысканию средств на содержание их. Предположено открыть новые школы в 37 пунктах епархии и на содержание их назначить из казенных средств по 500 р. церковно-приходской школе и по 150 р. – школе грамоты. Затем, съезд предложил ввести преподавание истории и обличения раскола (в кратком виде) во второклассные школы и озаботиться об открытии возможно большого количества женских ц.-приходских школ в епархии, в противовес тайным раскольничьим школам.

По вопросу о мерах к ограждению православных от заражения расколом на съезде выяснилось, что случающиеся совращения в раскол происходят: 1) путем брачных сожительстве раскольников с православными; 2) вследствие неправильной записи в раскол детей, рожденных от незаконного сожительства раскольников с православными; 3) вследствие найма раскольниками в услужение православных рабочих и 4) вследствие зазорных поступков в жизни православных мирян и духовенства. Для устранения случаев совращения в раскол православных съездом приняты соответственные меры.

С достодолжным вниманием съезд остановился и на вопросе о единоверии в полоцкой епархии; при этом на съезде выяснилось следующее: всех единоверческих приходов в полоцкой епархии – 8, общее же число единоверцев простирается до 3000 челов. Единоверцы, как это видно из донесений образованной на съезде комиссии единоверческой, в общем соблюдают синодальные правила единоверия, считают себя единоверными православным, присутствуют на миссионерских беседах и охотно посещают школу. Миссионерская деятельность единоверческого духовенства незначительна, что зависит от материальной его необеспеченности и от отсутствия при единоверческих приходах, крайне бедных, хороших пастырей. На съезде, между прочим, было постановлено открыть два новые единоверческие прихода – в г. Режицах и деревне Липушках. На закладку режицкого единоверческого храма единоверцы – купец Иван Мокеевич Дюбин⁸² и владелец имения «Зоско» Кирилл Николаевич Кузнецов, по личной просьбе Вас. Мих. Скворцова и о. председателя съезда, изъявили согласие пожертвовать по 1000 р. Съезд признал благополезным предполагаемый храм устроить в память исполнившегося 27 окт. 1900 г. столетия единоверия.

По вопросу о сектантстве на съезде было выяснено, что в полоцкую епархию начинает проникать из соседней псковской штундизм. Съезд постановил предложить всему духовенству епархии зорко следить за временно прибывающими в их приходы сектантами и всеми известными мерами противодействовать усилению в епархии сектантства. Кроме того, решено было учредить должность епарх. противосектантского миссионера, совместив её с должностью латышского миссионера.

В заключение на съезде было признано необходимым устраивать возможно чаще епархиальные миссионерские съезды, в виду их несомненной пользы и, кроме того, ходатайствовать пред начальством о командировании на епарх. съезд в г. Орле 16-го сентября обоих епархиальных миссионеров и одного из окружных.

Всех заседаний съезда – утренних и вечерних было 9.

7-го июня пред началом заседаний в семинарской церкви была совершена о. ректором арх. Кириллом в сослужении 14 иереев торжественная панихида по случаю первой годовщины смерти киевского митрополита Иоанникия и по усопших деятелях местной миссии, – архиепископах Василии и Савве, епископах: Викторине и Александре, священноархимандрите Павле, иеромонахе Мелитоне, о. Константине Голубеве, преподавателе духовной семинарии И.Т. Никифоровском и скончавшемся в этом году окружном миссионере Невельского уезда о. Иоанне Габовиче. На панихиде присутствовали: В.М. Скворцов, участники съезда и воспитанники семинарии во главе с г. инспектором В.А. Демидовским. Перед началом панихиды В.М. Скворцов произнес прочувствованную поминку, произведшую глубокое впечатление на всех присутствовавших. Воспроизводим эту речь почтенного оратора приблизительно.

«Возлюбленные отцы и братия! Сегодня исполнилась первая годовщина со дня смерти приснопамятного иерарха русской Церкви, первенствующего члена Св. Синода, преосвященнейшего Иоанникия, митрополита киевского. Участникам съезда пришла благая мысль совершить в этом св. храме молитву об упокоении души усопшего иерарха, и не вотще: приснопамятный митрополит очень и очень много потрудился в деле борьбы с расколом в империи. Его имя, как миссионера, должно быть поставлено, на ряду с незабвенными святителями – Филаретом московским, Григорием петербургским и Платоном Левшиным. На мою долю выпало в течение 10 лет быть ближайшим сотрудником покойного Иоанникия в его многотрудной борьбе с штундой в юго-западном крае. Мало того, я близко знал покойного вообще: я видел его труды, поучался у него, переживал тяжкие дни последних страданий святителя и был при его кончине. Он был суров видом; редко он поднимал всегда опущенные долу ресницы, но когда в оживлении речи открывал свои замечательные молниеносные глаза, в них светились такой ум, такая энергия, такая проницательность, что нельзя было выдержать этого взгляда тому, у кого хоть несколько была нечиста совесть. По внешнему величию он был именно таким, какими искони привык видеть русский народ своих архипастырей. Но под этою суровостью скрывалось необычайно доброе, золотое сердце, хотя в деле он был весь законность неумолимая, справедливость неподкупная. О любви его много говорить не нужно: о ней говорят рукотворные и нерукотворные памятники, во множестве рассеянные во всех местах его архипастырского служения. Кому не известны устроенные им приюты для бедных духовного звания, его заботы об улучшении быта семинаристов и т. д. Среди многих его правил одним, которому он не изменял во время своей общественной деятельности, было – никогда не увеличивать меры наказаний, налагаемых определениями консисторий. Но для нас, участников съезда, особенно дороги его заслуги в деле православной миссии: ему первому принадлежит идея о том, что бороться с расколом и сектантством нужно не одному, а соединенными силами пастырей и мирян; он первый призвал к жизни такие важные миссионерские учреждения, как церковные братства, из которых первым является основанное им в Саратове Крестовоздвиженское братство; он первый признал необходимость миссионерских кружков и осуществил эту идею; он сам лично принимал участие в беседах, отправляясь на них без панагии и знаков архиерейского достоинства. Мне лично приходилось слышать от него много интересных рассказов о его чисто семейных беседах с раскольниками, и я очень жалею, что они своевременно не были мною записаны. Он первый призвал к жизни теперь всеми признанные миссионерские съезды, первый такой съезд был в Киеве в 1894 году. Эта его идея в настоящее время осуществляется, крепнет, расширяется и приносит несомненные плоды. Помолимся же да упокоит Господь в селениях праведных душу иерарха, всю жизнь, все средства отдавшего на благо Церкви, на поддержание духовенства, сословия бедного, много трудящегося, забитого.

Вместе с покойным Иоанникием помянем в нашей молитве иерархов полоцкой епархии, потрудившихся на том же поприще – архиепископа Василия, епископов Викторина и Александра. Они, как известно, обратили в лоно православной Церкви сотни заблуждавшихся, и не их вина, если обращенные вновь возвратились к прежнему мраку. Как молодое, пересаженное на новую почву, дерево требует особенно тщательного ухода со стороны садовника, так и новообращенные нуждаются в сугубо внимательном попечении со стороны миссионеров. К сожалению, последняя идея не привилась еще вполне к жизни. Молитвенно помянем и покойных миссионеров полоцкой епархии и хорошо вам известного преподавателя местной семинарии Ивана Тарасовича Никифоровского. Он возжег светоч миссионерства в епархии, он, можно сказать, живот свой положил на это дело. Его нет уже между нами, но труды его не умерли. В наших собраниях чувствуется его дух среди пастырей, бывших его учеников. Недолго пришлось ему поработать, и Господь отозвал его в свои обители. Если бы он был жив доныне, миссия в епархии была бы в полном расцвете. Особенно приятно видеть в этом молитвенном собрании воспитанников, будущих пастырей Церкви, так как деятельность пастыря есть по преимуществу деятельность миссионерская. На вас мы смотрим с надеждою; вас мы ждем на ниву миссионерскую. Пусть помянутые деятели будут для вас примером, вашими светочами. Свет их пусть увлекает вас, и дай Бог вам идти в сиянии этого света. Итак, братия, помолимся».

9-го июня в 12 ч. дня все участники съезда собрались в семинарской церкви, куда прибыл и преосвященный Тихон. После благодарственного молебна епарх. латышский миссионер о. Петр Лепин поблагодарил Владыку за устройство первого епархиального миссионерского съезда, указывая на важное значение съезда и выражая надежду на улучшение дела местной миссии. Затем, о. председатель съезда обратился с речью к В.М. Скворцову и выразил ему благодарность за живое участие и опытное руководство на съезде и при этом поднес от лица участников ему икону Спасителя. Затем, в квартире епархиального наблюдателя о. Нила Серебренникова, состоялась скромная братская трапеза, во время которой лились самые искренние и задушевные речи деятелей миссии, вошедших между собою в братское общение. Особенно много сказано сердечных слов дорогому гостю В.М. Скворцову, от лица всех участников съезда преподавателем семинарии Д.Т. Никифоровским была поднесена на память фотографическая группа деятелей съезда. Под живым впечатлением благотворного участия на съезде В.М. Скворцова постановлено было просить Его Преосвященство выразить г. Обер-Прокурору Св. Синода благодарные чувства съезда за милостивое его внимание к делам местной миссии. Желание съезда Владыкою было удовлетворено.

Вечером 10-го июня в 7 час. вечера в открытом заседаний съезда В.М. Скворцовым была предложена беседа на тему: «когда и как отпал от православной Церкви граф Л.Н. Толстой и его последняя исповедь». Громадная зала была переполнена собравшимися слушателями из интеллигентной публики, которая с большим вниманием выслушала длившуюся до 10 часов оживленную беседу лектора. Преосвященный, присутствовавший на беседе, по окончании её благодарил В.М. Скворцова за предложенный им обстоятельный разбор лжеучений графа, заметив, что все присутствовавшие на беседе, без сомнения, уже не могут увлечься учением Толстого. Затем, Владыка предложил пропеть ирмос «Утверждение на Тя надеющихся», и огромная зала огласилась громогласным пением.

Так закончился первый полоцкий епархиальный съезд, и все участники съезда, не только ободренные, но и одушевленные, разъехались по своим местам, чтобы с новой энергией приняться за свое трудное дело.

Можем смело надеяться, что, если добрые постановления съезда будут осуществлены на деле, местная миссия пойдет вперед с гораздо большим успехом и скоро даст видные благие результаты.

Делопроизводитель съезда В. Беляев

Село Шунга не безызвестно в истории раскола: оно дало одного из основателей Поморского толка, Данилу Викулина, по имени которого и самый толк называется еще даниловским. В последнее время некоторые из жителей Шунги, а также и ближайших к ней приходов, стали давать приют последователям секты странников, бегунов. Ютясь в домах пристанодержателей, последние начали совращать в свой толк и православных. Зло распространялось, охватило восемь приходов и пытается заразить своим тлетворным ядом и другие густонаселенные приходы Заонежья. Поэтому епархиальное начальство и миссия обратили на него особенное внимание и стали принимать разные меры.

В 1899 г. в Шунте, во время крещенской ярмарки впервые открыты публичные беседы с раскольниками. В этих беседах принимают участие епархиальный миссионер, два окружных и один помощник миссионера. Приезжали послушать и принять участие некоторые из соседних священников. Были беседы и в настоящем году (6 и 7 января), только имели специальный характер, – направлены были против странничества. Вот программа, по которой они происходили. 1) Кто такие скрытники (местное название) или странники? когда они появились? чему учат? как живут? полезны или вредны они для Церкви и государства? 2) можно ли спастись в мире или нет? удаляются ли скрытники от мира и по-иночески ли живут? Можно ли спастись в вере скрытников? 3) Предтечи второго пришествия Христова на землю – Енох и Илия. Когда они явятся? в каком виде? долго ли будут жить на земле и приходили ли они вторично на землю или нет? 4) Кто такой антихрист? когда он явится и долго ли будет царствовать? Есть ли он теперь в мире? – Трудно судить, какую пользу принесут беседы, произведенные по этой программе, но несомненно, что они произвели доброе впечатление на слушателей: особенно сильно поразило их учение странников об антихристе и распутная их жизнь.

Вопрос о борьбе со странничеством был поднят затем на 2-м и 3-м съездах миссионеров Олонецкой епархии, бывших в г. Петрозаводске в 1899 и 1900 г. Наконец к обсуждению его решено было привлечь самих священников, в приходах которых есть странники. Поэтому, с благословения бывшего преосвященного Назария, бывшим епарх. миссионером, священником К. Плотниковым, были приглашены в Шунгу на 8 января сего 1901 г. 13 священников, а 14-го преосвященный послал лично, так что всех участников шунгского миссионерского собрания вкупе с миссионерами было 18 человек.

После молитвы, пропетой всеми участниками собрания, епархиальным миссионером было прочитано следующее воззвание преосвященного епископа Назария:

«Священникам заонежских приходов, возлюбленным о Христе братьям.

В некоторых приходах нашей епархии иереи Божии с великою пользою ведут борьбу с расколом. Нужно ли говорить, что миссионерский труд приходского пастыря в пределах вверенной ему паствы – самый святой, самый достолюбезный, самый надежный труд? Кто лучше может знать, чем кто болен, в чём кто нуждается в приходе, как не пастырь добрый – приходский священник! От вас, други мои, зависит главный успех и епархиальной миссии. Помогайте миссии, давая ей необходимые сведения о положении в ваших приходах раскола; миссия поможет вам своею опытностью в борьбе с ним, своими знаниями, своею нравственною поддержкою; помогите вы друг другу, – и Господь будет вашим помощником и водителем.

В настоящий раз я приглашаю вас собраться в Шунгу и здесь совместно с епархиальным миссионером и другими миссионерами обсудить меры для борьбы со странничеством, гнездящимся во многих приходах Заонежья, а равно и другие вопросы, соприкосновенные с расколом. Благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любы Бога и Отца, и причастие Святого Духа буди со всеми вами».

После прочтения этого воззвания епархиальный миссионер обратился к присутствующим с краткою речью, в которой выяснил причины и цель созвания их в Шунгу и просил высказать откровенно свои мысли по имеющим быть предложенными вопросам и указать меры, принимаемые каждым в борьбе со странничеством. Быть может, говорил он, какая-либо из этих мер будет пригодна и для других иереев, борющихся с тем же злом. В ответ на это один из участников собрания заметил: «как же узнать и где найти странников? Ведь они скрываются». Когда же епархиальный миссионер сказал, что кроме скрытников в подлинном смысле есть еще пристанодержатели, которые живут в обществе, исполняют общественные повинности и т. д., – то о.о. собрания не удовлетворились этим и продолжали настаивать на указанном вопросе. Поэтому прежде обсуждения вопроса о мерах борьбы со странничеством был поставлен вопрос: каким образом можно узнавать пристанодержателей и странников? Ответ был дан такой: пристанодержателей можно узнавать, главным образом, по слухам, исходящим от благонадежных мирян-соседей, и по религиозным убеждениям подозреваемых в пристанодержательстве лиц, а также по устройству домов, характерные особенности которых следующие: а) внутренние ставни в окнах домов, устраиваемые с тою целью, чтобы лучше скрыть действия скрывающихся в комнате лиц, б) двойной вход в дом, в) в комнатках иконки на восточной стене, закрывающиеся дощечкой как ставнем, г) почти всегда, т. е. днем и ночью, открытые, а если запертые, то не заложенные двери на скотный двор, д) если есть тайник на чердаке, то имеет два окна с внутренними ставнями и е) проведенный снизу звонок. Действительных же странников можно узнавать по внешнему виду, так как крайне отрицательный и враждебный ко всему миру характер учения их налагает на своих последователей особый отпечаток: последователь странничества всегда почти угрюмого вида, глядит исподлобья, сторонится от людей и ходит не по дороге, а сторонкой.

Решив таким образом поставленный вопрос, оо. собрания занялись обсуждением мер для борьбы со странничеством. Так как странники редко попадают на глаза священникам, то беседы с ними могут быть случайные. Но пристанодержатели всегда на виду, да они-то и придают обществу странников твердость и устойчивость; поэтому с ними и нужно прежде всего бороться. Правда, пастырские убеждения мало действуют на пристанодержателей, так как они часто держать странников из-за материальных выгод; однако неуспех этот не должен ослаблять пастырской ревности. Беседуя с пристанодержателями, необходимо беседовать с колеблющимися и всеми склонными к странничеству, а равно и православными прихожанами, разъясняя им неправоту учения странников и излагая православное учение, при чем стараться не только укрепить их в православии, но и приготовить из них борцов против странничества. Затем оо. собрания признали полезным давать для чтения и раздавать бесплатно прихожанам книги, брошюры и листки, направленные против странничества. Но так как таких сочинений напечатано очень мало, то епархиальный миссионер пригласил участников собрания к составлению их, на что некоторые и изъявили свое согласие. Далее собрание признало полезным пользоваться рознью и враждою, существующею между раскольниками разных толков, и с этою целью решило натравлять их друг на друга, так чтобы они сами обличали друг друга и таким образом ослаблялись. Наконец, в противовес уверениям странников что они проводят иноческую, воздержную жизнь, оо. собрания признали необходимым указывать на беседах и в частных разговорах нравственные недостатки и вообще раскрывать всю их нравственную грязь.

После решения вопросов о странничестве участники собрания занялись обсуждением некоторых вопросов, встретившихся в их приходской миссионерской практике.

1) Доносить ли епархиальному начальству о всяком отдельном случае совращения в раскол, как это требуется § 4, п. б инструкции приходским священникам Олонецкой епархии? Из высказанных по этому вопросу мнений оказалось, что священники, боясь ответственности, затрудняются выполнить этот § инструкции. Напрасно епархиальный миссионер ссылался на недавние указы Св. Синода и духовной консистории, на примеры некоторых священников, – ничто не помогло: почти все остались при своём мнении.

2) В виду того, что некоторые хозяева училищных квартир от земства не дозволяют производить противораскольнические чтения и собеседования в этих квартирах, оо. собрания признали необходимым ходатайствовать пред уездными земскими управами, чтоб они сделали зависящее распоряжение по этому вопросу.

3) Делать ли в метрических книгах запись о смерти раскольников, если в погребении их причт не принимал участия? Ответ: записи не делать, а о каждом подобном случае сряду же доносить епархиальному начальству.

В заключение оо. собрания признали необходимым из числа мер, полезных в борьбе с расколом, но еще не вошедших в приходскую миссионерскую практику, непременно ввести следующие: а) произносить за богослужением проповеди, направленные к раскрытию раскольнических заблуждений, не менее одного раза в месяц; б) на религиозно-нравственных чтениях читать статьи и противораскольнического содержания; в) в миссионерских дневниках приходского духовенства помещать сведения о всём выдающемся в жизни местного раскола, о затруднениях, встречающихся при исполнении миссионерских обязанностей и т. д., о чём до этого времени в них не сообщалось; г) так как низшие члены причта, не смотря на постановление 2-го съезда миссионеров Олонецкой епархии, еще не принимают участия в приходской миссии, то постараться привлечь их к этому и д) хотя на 1-м съезде тех же миссионеров было постановлено заводить приходские противораскольнические библиотеки, но до сих пор в большинстве случаев это постановление не приведено в исполнение, то поэтому озаботиться о скорейшем его выполнении.

Таковы постановления первого миссионерского собрания, бывшего в Олонецкой епархии. Немного этих постановлений, но они сделаны самими священниками и вызваны жизнью, поэтому скорее и охотнее будут приводиться в исполнение, что в высшей степени и желательно.

К. П.

Книжка эта как-то замолчана нашей печатью. О ней упомянул, или – вернее говоря – по поводу её поговорил лишь г. Добромыслов в «Мисс. Сборн.» за 1896 г. № 2–3. Причина этому, вероятно, та, что её отожествили с теми статьями проф. Е. Голубинского, которые с этим же самым заглавием печатались в 1892 г. в журнале «Богосл. Вестн.» Эти же статьи г. Голубинского имеют не совсем-то приятную известность; отсюда – нежелание говорить и распространять и вышеназванную брошюру. – «К нашей полемике с старообрядцами», разумеется, имеет общее со статьями г. Голубинского «Богосл. Вестн.»: оно входит лишь как одна часть и при том незначительная тех статей, но представляет не выборку из них, а отдельный целостный оттиск из напечатанного автором в чтениях общества истории и древностей российских при Московском Университете за 1895 г.

В этой книжке своей г. Голубинский сказал в начале, что «раскол старообрядчества возник у нас из-за того, что предки наши приравняли обряды и обычаи церковные к догматам веры, и что это приравнение дало им основание думать о позднейших греках, будто греки эти отступили от чистоты православия древних греков»…; устанавливает то положение практического значения, «что в полемике со старообрядцами подлежит доказывать несправедливость приравнения обрядов и обычаев церковных к догматам веры, и что вместе с этим будет доказана и несправедливость мнения о позднейших греках, будто они отступили от чистоты православия древних греков».

Важность выяснения старообрядцам выставленных автором положений признают и миссионеры, и не раз, конечно, на беседах они и делали это выяснение; т. об. Голубинский не новое что-либо говорит им. Они бы хотели выслушать, как поставить дело и что бы предпринять, чтобы это выяснение приводило старообрядцев к желаемому признанию; но Голубинский ничего об этом не говорит, да едва-ли что и можно сказать основательное: Голубинский ограничивается более скромною задачею, – он доказывает неосновательность 1) мнения русских о греках, как допустивших у себя еретические новшества, 2) приравнения обрядов к догматам и 3) выясняет, откуда произошли разности в наших богослужебных книгах сравнительно с греческими. Таким образом, Голубинский берется за дела обличения раскола. Обличение это он ведет чисто историческим путем. Целым рядом документов и свидетельств он основательно изобличает старообрядцев. С этой-то стороны его книжка для миссионера приобретает немаловажное значение. В ней он найдет доказательства самые решительные, что греки после Флорентийской унии не только не усвоили латинских ересей, но и не могли их воспринять, найдет разбор противных сему мнений. Вторая глава обогатит читателя свидетельствами из святоотеческих писаний и исторических книг, что обряды и обычаи в древней Церкви были очень разнообразны и из-за разности в них никто не отделялся; из этой же главы читатель извлечет, что единоверие, как церковное единение в вере при разности богослужебного текста и обрядов, имеет своё основание в практике древней Церкви. – Среди приводимых автором соображений и свидетельств есть и новые; а присущий ему критический анализ заставляет доверяться его положениям и выводам.

В виду этого всего мы смело можем порекомендовать эту книжку автора всем миссионерам; можем посоветовать давать её для чтения и раскольникам тех местностей, где «носятся с Голубинским», и где вопросы о греках поднимаются на беседах. То же, что книжка вышла из светской цензуры, должно придать ей в глазах раскольника еще большую силу убедительности.

М. Чельцов

Борьба человека против Бога (знаменательный образ которой дан нам в таинственном борении патриарха Иакова), стремление его стать независимым ни от кого владыкою вселенной, примирение человечества и Божества во Христе и созидание Царства Божия возглавленным во Христе человечеством – такова глубочайшая тема истории, рассматриваемой с религиозной точки зрения. Вся мировая жизнь в христианском освещении сводится к этому одному глубочайшему принципу – Богочеловечества. В нём находят свой высший смысл и действительное значение все стороны человеческой деятельности: наука и культура, мораль и право, искусство и цивилизация. Задача богословской науки состоит в том, чтобы выяснить связь между всеми этими родами человеческого творчества и возвести их к одному принципу, создать высший христианский синтез, где идея Богочеловечества служит мостом от царства человеческого разума к царству Божией правды. Блестящую попытку такого синтеза представил покойный Вл. Соловьев. На ту же точку зрения становится и свящ. Клитин в своих лекциях. И нельзя не признать основательности такого взгляда. Со времени блестящих культурных успехов, гордое человечество хочет создать своё, чисто-земное миросозерцание. Отвергнув потустороннее существование, оно думает ограничиться землей; мысли о небе мешают этому, поэтому прочь всякий идеализм, всё трансцендентное! Для богословской науки предстоит, таким образом, нелегкая апологетическая задача: показать суетность этой новой вавилонской башни до небес и бессмысленность жизни без Бога. Такова объективная сторона дела. Но автор должен еще иметь в виду и считаться с субъективными условиями преподавания, применяться к своим слушателям. «Время жизни нашей учащейся молодежи есть самое дорогое время жизни человечества. Это время развивающихся идеалов, основ и устоев жизни, время борьбы с собою, самоопределения в действиях, стремлений к самообразованию, время колебаний и сомнений, горячих увлечений, это время пробуждения и значительного подъема всех духовных и физических сил человека… Здесь потребны тонкая наблюдательность и чуткость к разного рода процессам духовно-физической жизни, энергия и твердость духа и глубокий, всесторонний анализ внутренней борьбы… Чем разрешится борьба плоти и духа? Какой ряд идей утвердится в духе и определит его содержание? Куда пойдет молодая душа? Здесь решается судьба всех надежд будущей истории данного народа. Отсюда-то и открывается великое служение богословской науки в отношении к высшим запросам человеческого духа в период особенно сильного их возбуждения». Только она может дать человеку самостоятельные убеждения. «Только христианская наука указывает неиссякаемый для всего мира источник живых сил во Христе, который есть путь, истина и жизнь. Кто жаждет, пусть идет ко Мне и пьет (Ин.7:37), – так зовет к Себе Спаситель всякую душу, жаждущую высших убеждений, ищущую истины. Такой воды, такого источника жизни не может дать никакая философия». «В круге высших христианских идей и событий получают свою правильную оценку все философские учения и современные идеи».

Пожелаем же почтенному автору полного успеха на новом поприще! Молодежь чутка ко всему высокому, её свежие силы восприимчивы ко всему идейному. Нужно только суметь затронуть лучшие струны её души…

Михаил Леонович

Доселе в нашей литературе появлялись отдельные статьи и целые сочинения лишь по частным вопросам армянской церкви и не было полной её истории. Настоящий почтенный труд автора представляет полную обстоятельную историю армянской церкви. Руководящая идея этого труда заключается в том, чтобы на почве истории решить вопрос: православна ли армянская церковь, откуда происходят наблюдаемые теперь её особенности, и были ли клеветами те обвинения, которые выставляли против армян греки.

Обозревая историю армянской церкви, автор делит её на пять периодов. Первый период простирается от обращения армян в христианство, относимого к 317 или 318 году, до отделения армянской церкви от вселенской, всецело и резко обнаружившегося в постановлениях Довинского противохалкидонского собора 527 г., когда армянам было запрещено путешествовать в Иерусалим на богомолье и входить в общение с греками и когда было решено армянского католикоса титуловать патриархом. Названный исторический период армянской церкви характеризуется направлением вполне православным. Хотя армянские иерархи и не были на 2-ом вселенском соборе, однако символ армянский составлен был в духе никео-цареградского. Богослужение армянской церкви до Исаака Великого было греческое и совершалось по греческим книгам. В совершении таинств нет никаких признаков присутствия тех особенностей, важных по своему внутреннему смыслу, которые замечаются в армянской церкви позже. Были лишь отступления частные, не касавшиеся сущности вероучения. Церковное управление Армении имело тот же строй, как и в других церквах Востока того времени. Второй период, начинающийся Довинским собором 527 г. продолжается до 859 года, когда Армении была дана автономия. Довинский собор полагает такую резкую грань, которая делит всю историю армянской церкви собственно на два периода, – все остальные, указываемые автором, – 3-й, 4-ый и 5-ый периоды составляют в сущности лишь видоизменение 2-го, под влиянием тех или иных политических обстоятельств. На соборе в Довине уже видно извращение вселенского учения касательно лица Иисуса Христа. Собор постановил признавать в Христе одну природу и, чтобы нагляднее выразить мысль об этом единстве, подтвердил праздновать Рождество Христово и Богоявление в один день, 6 января, постановил совершать таинство евхаристии на пресных хлебах и на одном вине, без примеси воды, и другое. До крайнего обособления достигла армянская церковь в 552 г., в каковом на соборе было установлено для армян новое летосчисление и составлен особый армянский календарь, и в 726 году, когда на соборе Маназкертском была произнесена анафема на собор Халкидонский и на всех, «кто говорит, что Христос был человеком по природе, и творением и тленным по плоти и подверженным страданию и смертным по природе человеческой». В течение второго периода истории армянской церкви выяснились догматические разности её вероучения, вызвавшие отделения многих её единомышленников (католикосов Агвании, Грузии и др.), и армянская иерархия получила своё полное устройство.

Третий период истории армянской церкви простирается от восстановления армянского царства до покорения его турками, окончательно завершился в 1071 году. Означенный период не представляет по существу чего-либо нового в развитии вероучения. Армяне то входят в тесное сближение с церковью греческою, то обостряют свои отношения до того, что не считают даже христианами приемлющих Халкидонский собор, и, по приказанию католикоса Анонии, устанавливают вторичное крещение для последователей Халкидонского собора; то во главе иерархии вновь являются лица с православным образом мыслей, сочувствующие грекам, но не достигающие единения с ними. В таком двусмысленном и колеблющемся состоянии армяне попадают под власть турок-сельджуков. Отсюда начинается четвертый период истории армянской церкви, продолжающийся до 1440 г., когда на соборе в Эчмиадзине был решен вопрос о перенесении кафедры католикоса с окраины, из Киликии, во внутрь восточной Армении, в древний центр церковного управления Эчмиадзин. В этот период произошли очень важные перемены в направлении армянской богословствующей мысли. Вследствие перенесения церковного центра на окраину Армении, высшая армянская иерархия вошла в ближайшее соприкосновение с греками, лучше познакомилась с их вероучением и таким обр. перестала проявлять фанатическую ненависть к греческому исповеданию. С другой стороны, благодаря крестоносцам, армяне входят в близкие отношения с западными христианами, проникаются уважением к латинской вере, благоговением к папе, теряют самоуверенность в непогрешимости своей церкви, проявляют сознание в своих заблуждениях и обнаруживают самое искреннее стремление к единению с Церковью вселенскою. Хотя попытки к этому единению не привели ни к каким осязательным результатам, но они отличаются совершенно другим характером, чем прежде. Мы уже не видим того религиозного фанатизма, самоуверенности и задора, как в предшествующие периоды, а видим самое искреннее желание познать истину.

Возвращением кафедры католикоса в Эчмиадзин начинается 5-ый и последний период истории армянской церкви, рассматриваемый автором, простирающийся до начала XIX столетия. Этот период характеризует автор, как время самых позорных иерархических смут и унизительной зависимости от мусульман. Раздираемые борьбою личных интересов, высшие армянские иерархи потеряли сознание высоты и ответственности своего служения, заглушили стремление к познанию Божественной истины, и сами дошли, и свою паству довели до поразительно низкого нравственного уровня. Теснимые то мусульманами, то персами, армяне обращали свой взор на запад и писали жалобные послания папам, прося защиты и доказывая согласие веры армянской с латинской, а некоторые даже принимали унию с латинцами, но всё это было скорее делом внешней необходимости, чем плодом живого сознания истины. С начала 18-го столетия армянские католикосы обращаются за покровительством к России, отнесшейся к ним очень сочувственно. К концу столетия успех этих сношений был столь велик, что в 1796 г. рескриптом гр. В. Зубову, назначенному главнокомандующим персидской экспедицией, предписано было, между прочим, и восстановление армянского царства, осуществлению какого плана помешала смерть Екатерины.

По смерти католикоса Гукаса Россия в первый раз приняла участие в избрании эчмиадзинского патриарха, выставляя своего кандидата, и с этого времени начинается новый период в истории армянской церкви.

Н. Ш.

Во время пребывания своего в Нижегородской губ. г. Министр Вн. Дел обратился к старообрядцам в Городце с речью, которая изложена в Прав. Вестнике так: «Я очень рад был услышать от местных властей, что вы не допускаете отступлений от закона 1883 года, по силе которого вам дарованы некоторые права и возложены на вас известные обязанности. Согласно данным мне Государем Императором указаниям, предупреждаю вас, что при условии спокойного и закономерного пользования вами этими правами и точного исполнения лежащих на вас обязанностей вас никто из местных властей не будет преследовать, но малейшая попытка ваша выйти из тех рамок, в которые вы поставлены законом 1883 г., немедленно повлечет за собою самое строгое воздействие».

Глубокий интерес и внимание, проявленные г. Министром при путешествии его по Волге, к местным историческим церковным памятникам, подробные расспросы о храмах и религиозном состоянии и воспитании населения, а также высокое уважение высокого сановника к православному духовенству (министр всегда брал у священников благословение и диаконам подавал руку), проявлявшееся везде при посещении православных храмов и учреждений г. Министром Внутренних Дел, егермейстером Д.С. Сипягиным, – дали основание местному духовенству и обществу быть убежденными, что православное и религиозное воспитание населения нашего отечества составляет одну из важнейших государственных забот ближайших исполнителей державной воли нашего Государя Императора, и что тщетными должны остаться все ухищрения и вожделения раскола занять незаконное, дерзающее положение относительно господствующей Церкви.

Видимо редеет слишком немногочисленная наша дружина «воинствующих мечем Слова Божия»!… Одни, не устояв под тяжестью миссионерского крестоношения, сами уходят с этой чреды служения Церкви и народу на иные поприща, других отзывает в Свою пренебесную «страну далечу» Начальник жизни и смерти… Давно ли мы на страницах «Мисс. Обозр.» помянули добрым словом почившего доброго деятеля в миссионерском вертограде Егора Антоновича Антонова, ныне предлежит нам печальный долг заносить в Миссионерский синодик новую невознаградимую утрату во истину славное имя приснопамятного о. протоиерея Иоанна Григорьевича Виноградова, скончавшегося 14 июля. Кто из миссионерствующей братии и из среды воссоединившихся с Церковью не знал и не любил о. Иоанна Виноградова, как пленительную красу миссии, как дивный образец истинного миссионера-пастыря! О. Павел Прусский и о. Иоанн Виноградов – эти два незабвенных имени стоят рядом, как московские светила миссии, воженные рукою великого Филарета, как два непреоборимых в борьбе с московским могучим расколом столпа. Оба из безвестной среды, – первый из раскольничьих трущоб, второй – из пономарских низмин, – без высшего образования, скромные, смиренные по характеру, стяжали себе всероссийскую известность исключительно благодаря лишь самоотверженному подвигу миссионерского служения. Почивший о. Иоанн всю свою долгую жизнь (он скончался на 73 году жизни и на 53 году священства) посвятил неустанной пастыре-миссионерской проповеди Слова Божия и св. подвигу привлечения в ограду Церкви заблудших, коснеющих во тьме раскола. Бесконечная из года в год летопись воссоединённых в лоно Церкви о. Виноградовым неопровержимо свидетельствует о замечательной успешности и благоплодности миссий этого приснопамятного пастыря-миссионера. Но как о. Иоанн поборал упорство раскольников, чем пленял в послушание Церкви сердца и волю отщепенцев и возрождал во Христе этих многочисленных своих духовных чад? Вот глубоко-интересный для миссионеров вопрос. Исследование и характеристика миссионерской столь поучительной и практики, и литературной полемической деятельности приснопамятного о. Иоанна должна составлять одну из ближайших задач близко знавших почившего деятеля миссии, здесь же мы можем ответить на этот вопрос одно: – любовью, терпением и кротостью, убеждением побеждал о. Иоанн врагов православия и водворял строптивых овец в церковную ограду. Кто хоть раз лично видал о. Иоанна и беседовал с ним, тот сразу поймет, в чем сила обаяния пастырской личности и слова проповеди почившего незабвенного о. миссионера. Открытое, ласковое лицо, тихий кроткий взгляд очей, приветливая улыбка уст, внимание, сострадательная отзывчивость ко всем требовавшим его духовной или материальной помощи, искренняя участливость ко всякому без лицеприятия и лицезрения и в скорби и радости, умная, ясная, мягкая, снисходительная к ошибкам заблудших и потому благодушная, задушевная, убежденная беседа без гнева и раздражения невольно привлекали сердца всех и каждого и внушали безусловное доверие к слову пастыря-миссионера. Эти свойства его чистой души и ангельского характера сделали покойного миссионера одним из известнейших и любимых пастырей во всей Москве, а в то же время и законоучителем в лучших по педагогическому строю московских учебных заведениях, – каковы лицей, женская классическая гимназия Фишер.

По окончании курса в Вифанской семинарии первым студентом, о. Иоанн по семейным обстоятельствам не пошел в академию, а принял сан священства и начал пастырскую и вместе учительскую службу в г. Коломне, и оттуда через 9 лет переведен в Москву, сначала к Тихвинской, а потом Параскевиевской церкви, что в Охотном ряду, а затем Сергиевской. Здесь в полной мере развернулись недюжинные таланты почтённого иерея, как проповедника, законоучителя и борца против раскола. О. Иоанн первый не только в Москве, но и вообще, с благословения м. Филарета, положил почин заведению внебогослужебных собеседований с народом и раскольниками. Тогда это дело было и новым, и крайне трудным, при отсутствии выработанных методов и полемических пособий. О. Иоанн владел даром живого импровизированного находчивого слова и не оставлял слушателей без проповеди ни при одной праздничной службе. Вместе с тем о. протоиерей оставил миссии ценные литературные работы. Так еще в 70 годах напечатано было им объемистое исследование. «О Феодоритовом слове», известны также его ценный ряд других работ по разным вопросам расколоведения и миссионерской практики. При Сергиевской Церкви, где почивший служил последние 13 лет, о. Иоанн оставил по себе рукотворенный памятник, – прекрасную аудиторию для миссионерских собеседований. Почивший пастырь-миссионер состоял почетным членом московской академии, что для приходского пастыря без высшего образования составляет редкую честь.

Чувствуя старческие немощи и слабость сил, о. Иоанн готовился к переходу в иной мир, как глубоко верующий христианин. За три недели до смерти он пособоровался, а последние 13 дней ежедневно приобщался Св. Таин. Все предсмертные распоряжения сделаны им с радостным спокойствием духа и живою верою и светлыми чаяниями жизни будущего века. Так живут и умирают истинные миссионеры и мужественные борцы за правду веры православной! Да послужит же светлый образ почившего о. Иоанна и образцом, и утверждением для миссионерствующей братии, которая да вознесет теплые свои молитвы об упокоении праведной души незабвенного своего старшего соработника; миссия же сохранит о нём вечную память!

В. Скворцов

Прекрасный обычай стал входить в жизнь миссионерских наших съездов. Это совершение молитвенного поминовения по всем почившим деятелям миссии. В Витебске совершалось такое поминовение служением панихиды, а в Нижнем Новгороде миссионерским съездом, состоявшимся 20–25 августа, – совершена была литургия, а после панихида по всем усопшим «проповедникам веры православной», начиная с патриарха Никона и кончая новопреставленными протоиереем Иоанном и раб. Георгием (Антоновым). На том же съезде преосвященным Назарием подана благая мысль составить общий миссионерский синодик всех почивших известных деятелей всероссийской миссии. Судя по наскоро составленным синодикам на Витебском и Нижегородском съездах, число известных деятелей-миссионеров незначительно, а, следовательно, составить общемиссионерский синодик не представит особых затруднений. Наш журнал, как орган миссии, долгом считает пойти на встречу в деле осуществления этой прекрасной идеи. Долг миссионеров местных составить по каждой епархии такой синодик, с кратким описанием жизнедеятельности и заслуг на поприще местной миссии почивших деятелей. Списки эти редакция наша долгом сочтет напечатать на страницах «Мисс. Обозр.» и издать особо. Так объединится в духе и молитве семья нынешних миссионеров с почившими собратьями. Да будет!

В. С.

Досточтимый г. редактор! Из августовской книжки журн. «Миссионерского Обозрения» узнали мы в «Стародубье» о смерти Егора Антонова. Не стало еще одного борца в рядах миссионерствующей братии. С великою скорбью встретило наше «Стародубье» эту трудно-вознаградимую для миссии потерю, но «аще и весь мир приобрящем, и тогда во гроб вселимся», – неизбежный удел нашего земного бытия. Хотя и незнаком нам лично почивший труженик, но мы всегда имели с ним духовное общение, когда в руках наших был меч его произведений и разборов, которыми мы часто вооружались для борьбы с враждующим расколом.

Насколько сильны и незаменимы были для дела миссии его разборы, считаю долгом рассказать об одном весьма недавнем случае, имевшем место в нашем центре «Стародубья» – п. Клинцах. Один из местных раскольников А. Б-в, под влиянием чтения полемики и бесед усомнился в правоте раскола и решил принять православие. Желая удержать А. Б-ва в расколе, присные его направили колеблющегося южика к белокриницкому уставщику Е. Борисову, который увещевал Б-ва и дал ему для прочтения заграничную брошюрку Швецова «Показания». Прочитав эти «Показания», А. Б-в отложил своё присоединение к Церкви и, придя однажды в братскую лавку, заявил, что теперь лишь он понял, как обманывают их, старообрядцев, и при этом Б-в сослался на Швецовскую книжку «Показания». Не желая разубеждать А. Б-ва, сиделец лишь просил его прочесть разбор этих «Показаний», который и дал ему на дом для чтения. Недели через две А. Б-в отправился с разбором к Е. Борисову – уставщику и сказал ему «вот лжет же твой Швецов в «Показании», да и не только лжет, а еще и тексты св. Евангелия по своему переделывает и при этом показал замеченные места. Проверив указанные места по Евангелию, уставщик Борисов был крайне смущен и в свою защиту сказал лишь, что это наверно вышла опечатка в Швецовской книжке. Вскоре после этого А. Б-в присоединился к Церкви.

Помянув молитвенно усопшего новопреставленного раба Божия Георгия, обращаемся к вам, г. редактор, с всепокорнейшею просьбой, возьмите на себя труд открыть при редакции сбор пожертвований на учреждение в память почившего какого-либо доброго дела (что вы найдете лучшим и смотря по собранной сумме). Письму же этому не откажите дать место в «Мисс. Обозр.» не откликнутся ли на призыв нашего сердца и другие собратья – труженики миссионеры? Пусть наши скудные лепты будут венком на свежую могилу почившего соработника-миссионера.

Прилагаемая же более чем скудная лепта пусть будет началом предполагаемого сбора.

Псаломщик единоверч. церкви Иван Чередников

19 августа 1901 года. П. Клинцы

* * *

Р. S. Редакция с полным сочувствием отзывается на этот благой призыв в деле увековечения памяти скромных по положению, но великих по идее своего служения деятелей миссии. Нет более забытых в обществе и обездоленных в Церкви и государстве служения и служителей, как миссия и миссионеры. Так, напр., среди современного потока благотворительных щедрот на всевозможные учреждения, дела и начинания, слыхал ли кто, чтобы были пожертвования на нужды противосектантской и противораскольнической миссии, в пользу св. дела обращения коснеющих во тьме и сени смертных грехов и заблуждений? Не говорит ли это об упадке духа ревности по вере в нашем обществе христиан и о недостатке сознания важности миссионерского служения в Церкви. Будем же, по крайней мере, сами-то мы, миссионеры, дружно нести тяготы и памятовать друг о друге и при жизни, и по смерти. Охотно открываем прием пожертвований на увековечение памяти приснопамятных миссионеров не только Егора Антоновича, но о. протоиерея Иоанна Виноградова. Для обсуждения вопроса, как и чем увековечить их память, – предоставляем в журнале место для заявлений и возбудим этот вопрос на предстоящем окружном Орловском съезде, имеющем состояться с 16–23 сентября.

Редакция в основу жертвы в память новопреставленных кладет и свою лепту, в сумме 50 руб.

В январской и февральской книжках «Миссионерского Обозрения» за текущий год помещена статья – «Современные пропагандисты раскола», в которой автор г. Вельский описывает историю построения в посаде Мелекесе, Ставропольского уезда, Самарской епархии, храма во имя св. Бл. князя Александра Невского, «появление и усиление раскола Федосеевского (безбрачного) толка, борьбу с этой вредной сектой бывшего Самарского епископа, ныне Московского митрополита Владимира, и последующую борьбу православия с Марковским толком». Кто такой г. Вельский, – мы не знаем, – да это и неважно; а важно то, что г. Вельский в указанной статье всё, касающееся построения в посаде Мелекесе нового храма, усиления, якобы, раскола Федосеевского безбрачного толка, а равным образом и о борьбе с расколом, сообщил в превратном, искаженном виде и своею неправдою нанес оскорбление не столько Марковым, сколько православной Самарской миссии. Имея под руками подлинные дела из Самарской Духовной Консистории о построении в посаде Мелекесе нового храма во имя св. Бл. князя Александра-Невского, а также дело из канцелярии г. Самарского губернатора, который, по поручению г. обер-прокурора Св. Синода, производил негласное дознание в посаде Мелекесе по жалобе жителей посада Мелекеса – Сироткина, Таратина и Сорокина на неправильные, якобы, действия Мелекесского городского головы Маркова по делу о постройке храма, – равным образом имея под руками записку Преосвященного Гурия, который принимал близкое участие в построении в посаде Мелекесе нового храма, нравственным долгом почитаем разоблачить неправильные сведения г. Вельского о положении православия в Самарской епархии вообще и в частности в посаде Мелекесе. Долгом почитаем сказать, что Преосвященный Гурий, спустя почти год после моего перехода из Саратова на должность Самарского епархиального миссионера, нарочито для изучения состояния раскола в Мелекесе и для борьбы с ним – командировал меня в посад Мелекес, где я, пробыв более 2-х месяцев, изучил Мелекесский раскол на месте и могу тоже правдивое слово сказать против статьи г. Вельского.

Итак, изложим сначала (на основании дела Сам. Дух. Консистории 1890–1894 гг. № 392, отношения Самарского губернатора обер-прокурору Св. Синода от 29 октября 1892 г. № 1323) историю построения в посаде Мелекесе нового храма во имя св. Бл. князя Александра Невского. Жалобы Сироткина и Таратина на неправильные, будто бы, действия по постройке церкви в посаде Мелекесе начали поступать со второй половины 1890 года, а между тем дело построения Мелекесским посадским обществом каменного храма во имя св. Благоверного князя Александра Невского начато и последовательно велось посадским управлением с марта 1881 г.

8-го марта 1881 года в Мелекесской думе был возбужден, а 2-го апреля 1881 года решен утвердительно вопрос о сооружении в память мученической кончины Государя Императора Александра II-го каменного храма, посвященного имени святого Благоверного князя Александра Невского, а предварительно небольшой часовни в честь того же святого. Постановление это, доведенное чрез Министра Внутренних дел до Высочайшего Его Императорского Величества сведения, удостоилось изъявления Высочайшей благодарности, объявленного в посадской думе 5-го Мая 1881 г. В исполнение означенного постановления Мелекесская посадская управа в 1882 г. окончила постройку часовни, израсходовав на этот предмет 1469 р. 12 коп. Засим посадское общественное управление озаботилось собиранием средств для постройки храма, отпустив единовременно на этот предмет 3000 руб. и определив делать с 1882 г. отчисления из общественных сумм по 500 р. ежегодно. Благодаря таким отчислениям, увеличенным с 1883 г. до 1200 рублей, а с 1887 г. до 1700 руб., уже к 1886 г. составился капитал в 7000 р., а за всё время с 1883 г. по 1891 г. посадское общественное управление, посредством указанных отчислений и сбора добровольных пожертвований собрало сумму в 19393 руб. 20 коп. С весны 1887 г. начата заготовка кирпича и 11-го сентября того же года думой принят для сооружения церкви проект академика Шервуда. – Представлением от 21 мая 1888 г. за № 439 Мелекесский посадский голова ходатайствовал пред Преосвященным Серафимом о разрешении на постройку двухпрестольного каменного храма по проекту академика Шервуда, вместимостью на 1200 человек. Проект этот, требовавший для своего выполнения около 150,000 рублей и составленный, очевидно, слишком роскошно и совершенно несоответственно потребностям и средствам посада Мелекеса, был впоследствии оставлен, и 9-го февраля 1890 г. посадская дума решила, взамен первого своего ходатайства, просить разрешение на постройку каменного храма с одним престолом в честь св. Благоверного князя Александра-Невского. Проект церкви с исчислением сметы на сумму 25000 рублей составлен Самарским епархиальным архитектором Хилинским, который и имел наблюдение за производством постройки. Это ходатайство было представлено Преосвященному Серафиму отношением посадского головы от 17 марта 1890 года за № 270, взамен первого ходатайства от 21 мая 1888 г., которое еще оставалось неразрешенным со стороны Самарской Духовной Консистории. В промежуток времени между этими двумя ходатайствами посад Мелекес был постигнут бедствием: 19 июля 1889 г. пожар истребил половину посада, причем сгорела и старая деревянная Никольская церковь. В церковной ограде был сложен заготовлявшийся для постройки церкви кирпич. Чрез несколько дней после пожара в Мелекес прибыл Самарский вице-губернатор (ныне Самарский губернатор) и подал совет обратить заготовленный кирпич в продажу частным лицам. К такому решению представлялось двоякое основание: постройку церкви, в то время еще не разрешенную, во всяком случае приходилось отложить на год, между тем как погорельцы сильно нуждались в строительных материалах и кроме того кирпич, который был бы оставлен еще в течении целого года без употребления, на открытом воздухе мог испортиться. И действительно, заготовленный на церковь кирпич, 3 года простояв на открытом воздухе и подвергнувшись разрушительному действию пожара, не был пригоден на постройку храма; к тому же в общественных кирпичных сараях в то время имелось свежеизготовленного кирпича до 300,000 шт., что вполне было достаточно для закладки храма.

Таким образом продажа заготовленного кирпича была разрешена Самарским губернатором, да им же, а не Марковым и не самовольно, и подан был совет продать кирпич, – и по причинам довольно уважительным. А г. Вельский пишет, что «православные увидели своими глазами, что строители-раскольники издеваются над православием и из церковного кирпича строят не церковь, а конюшни, кабак» и др. Говорили, что заготовленный кирпич на церковь был лучшего качества, а поставленный новый и купленный плохого качества и разной меры. Но по заключению заведующего постройкою храма, епархиального архитектора Хилинского, который всё время наблюдал за постройкой, – новый кирпич был не хуже прежнего и признан был вполне пригодным для этой постройки. (См. дело стр. 62.)

Далее, протоколом Самарской Духовной Консистории от 25 мая 1890 г., утвержденным Преосвященным Серафимом 6-го июля того же года, последовало разрешение на постройку каменного храма на месте сгоревшей деревянной Никольской церкви. При этом в 3-м пункте консисторского определения было постановлено: «в состав комиссии по постройке церкви, каковая имеет быть утверждена думою, от духовного ведомства назначить священника Старо-Никольской церкви (сгоревшей) Андрея Иванова». 22 июля 1890 г. местным благочинным, священником Люстрицким, была произведена в посаде Мелекесе, на месте сгоревшей церкви, закладка каменного храма; при чем благочинный, донося консистории о совершении закладки, в рапорте своем от 28 июля 1890 г. за № 247 – писал, что им «произведена закладка нового каменного храма во имя св. Благоверного князя Александра Невского». – В это самое время, когда после 9-летних подготовительных хлопот Мелекесское посадское управление, с головою Марковым во главе, приступило к действительному выполнению своего постановления, начинает поступать ряд жалоб и доносов, направленных к тому, чтобы всеми средствами опорочить Маркова в глазах гражданского и епархиального начальства и заставить устранить его от дела постройки церкви. – Первая жалоба недовольных, поданная Преосвященному Серафиму в виде безымянного доноса, подписанная «православные жители посада Мелекеса» и помеченная числом 25 июня 1890 г., была препровождена Преосвященным к Самарскому губернатору при отношении от 24 августа 1900 г. за № 7265. Засим в течение 1890 и 1891 гг. последовал целый ряд жалоб, поданных по тому же предмету Преосвященному Сергию, епископу Чебоксарскому, временно управлявшему епархией, а затем и Преосвященному Владимиру. Под всеми этими прошениями во главе подписавшихся стоят имена: врача Сироткина и купца Таратина, т. е. тех самых лиц, которые в 1892 г. обратились с жалобой к обер-прокурору Св. Синода. Содержание всех этих жалоб сводится к следующим обвинительным пунктам: Марков, будучи, по заявлению жалобщиков, закоренелым раскольником и врагом православия, самовольно стал во главе постройки церкви, незаконно продавал и присвоил себе церковный кирпич, учредил без надлежащего разрешения кружечный сбор и подписки, самовольно распорядился страховою премией в 6000 рублей, полученною за сгоревшую церковь и, наконец, самовольно, будто бы, заложил храм во имя св. Благоверного князя Александра Невского, между тем как со стороны консистории разрешение на постройку церкви последовало под условием освящения её во имя Святителя и Чудотворца Николая. Вследствие этих жалоб Преосвященный Владимир отношением от 5 июня 1891 г. за № 5871 просил Самарского губернатора сделать распоряжение о том, чтобы всё дело постройки церкви было изъято из ведения комиссии, составленной посадскою думою и передано строительной комиссии, составленной распоряжением епархиального начальства под председательством местного священника. В виде мотивов к такой просьбе было приведено, что Его Преосвященство, согласно с заключением консистории, находит: во 1-х, действия учрежденной при посадской думе комиссии и в частности действия председателя сей комиссии посадского головы Маркова во многом неправильными и самочинными и во 2-х, что такая передача необходима для более успешного хода сей постройки. – Вследствие сего Самарский губернатор Свербеев предложением от 15 июля 1891 г. за № 807, предписал Мелекесской посадской управе о передаче дела и капиталов по постройке церкви, согласно требованию Преосвященного Владимира.

На это предложение посадский голова представлением от 30 июля 1891 г. за № 666 довел до сведения губернатора, что имеющая быть учрежденною от епархиального начальства строительная комиссия еще не составлена, и что по учреждении таковой и по получении от неё требования о передаче вышеуказанного дела, вопрос об этой передаче будет безотлагательно внесен на решение думы. Затем, как видно из копии журнала заседания Мелекесской посадской думы от 29 октября 1891 года, представленной Самарскому губернатору при отношении от 6 ноября 1891 г. за № 887, дума, по обсуждении этого вопроса, уклонилась от исполнения обращенного к ней требования и сделала следующие постановления, клонившиеся к тому, чтобы оставить ведение строительного дела на прежних основаниях в своём заведовании. Нигде не выражая прямого отказа исполнить это требование, но имея в виду, что старый состав думы, ведший дело постройки, вскоре должен передать свои полномочия новому составу думы, и что работы по постройке храма уже прекращены на зимнее время 1891 г., почему и не представляется надобности в спешном решении вопроса, посадская дума постановила вопрос о передаче дела, по сооружению нового каменного храма оставить открытым и своевременно внести на решение нового состава думы. Отсрочив, таким образом, передачу строительного дела, дума в том же заседании уполномочила посадскую управу на покупку строительных материалов, которые потребуются в 1892 г., мотивируя это постановление тем соображением, что для дальнейшего безостановочного ведения постройки благовременная заготовка строительных материалов необходима, безразлично, будет ли в дальнейшем заведовать постройкою комиссия, избранная думою, или же епархиальная комиссия. – Войдя затем в обсуждение вопроса о законности дальнейшего существования и действий учрежденной ею строительной комиссии, дума постановила, что эта комиссия должна существовать, вести порученное ей дело и все её действия в пределах предоставленных ей полномочий должны почитаться законными до тех пор, пока не будет разрешен новым составом думы отсроченный вопрос о передаче строительного дела. Приведенное постановление Мелекесской посадской думы, состоявшееся 29 октября 1891 года, представлено было на усмотрение губернатора. Такое постановление Мелекесской думы Самарским губернатором отменено не было, и вот в 1892 г., трудами учрежденной думою строительной комиссии, церковная постройка закончена была вчерне.

После Свербеева – вице-губернатор Брянчанинов по вступлении в должность Самарского губернатора, не признал полезным настаивать на устранении Мелекесской посадской думы и головы Маркова от постройки церкви, что объясняется тем, что, по ближайшем рассмотрении дела, губернатор пришел к убеждению, что 1) жалобы, подаваемые с 1890 года, вытекают не из чувства искреннего религиозного рвения, а являются только средством борьбы мелких личных интересов, чуждых делам веры, 2) что, за исключением некоторых неправильностей, которые укажем ниже, обвинения возводимые на Маркова, являются неосновательными, 3) что приостановка деятельности существующей строительной комиссии в самый разгар постройки отдалило бы её окончание по крайней мере еще на один год, и 4) что поэтому для успешного и мирного окончания дела, начатого и почти уже доведенного до конца Мелекесским посадским общественным управлением, желательно дать этому делу совсем иное направление, чем то, которое дано ему со стороны Самарской Духовной консистории.

Посадский голова, Константин Григорьев Марков, представитель богатой купеческой семьи, весьма влиятельный в посаде Мелекесе, занимает должность посадского головы уже в течение 18 лет. Отец Маркова и его родня принадлежат к старообрядчеству, но сам Марков приписан к Самарской единоверческой церкви. Судить, насколько искренно его присоединение к единоверию, я не берусь; но во всяком случае – говорить, что он враг православия, что он содействует укоренению раскола в посаде Мелекесе и его округе, – совершенно будет ложно: данных для этого нет никаких. О людях нужно судить по их делам, и я думаю, что закоренелый раскольник и враг православной Церкви едва-ли взял бы на себя почин и деятельное участие в деле построения православного храма, которое Марков вел неустанно с 1891 г. и с многими для себя неприятностями. – Большие денежные средства Маркова и «личная неопороченная репутация» (слова губернатора) ставят его выше подозрений в каких-либо корыстных денежных интересах в бывшем деле или в расхищении церковного имущества, в чём и противники его не обвиняли. – Побуждения, заставлявшие Маркова так дорожить своим участием в этом деле, объясняются, по моему мнению, очень просто. Построение храма в честь св. Благоверного князя Александра Невского в посаде Мелекесе было с самого начала поведено, как дело общественное, долженствовавшее ознаменовать в глазах местного населения память о мученической кончине покойного Государя.

При самом возникновении этого предположения, когда дума располагала еще весьма гадательными средствами для его осуществления, она поспешила довести о своём намерении до Высочайшего сведения, за что и удостоилась изъявления Высочайшей благодарности. Марков, как человек, любящий почет, привыкший занимать первое место во всяком общественном деле посада, чванливый, как большинство лиц, вышедших в люди благодаря своему богатству, естественно дорожил тем, чтобы крупное общественное дело, начатое им и на которое, по его мнению, обращено Высочайшее внимание, было окончено под его руководством; а с тех пор как проявились попытки устранить его от этого дела, он, естественно, смотрел на него –как на дело личного самолюбия. – Главные его обвинители, врач Сироткин и купец А. Таратин, питают к нему личную вражду. Сироткин, бывший прежде врачом при посадском общественном управлении, но затем из-за чего-то рассорившийся с Марковым, питает к нему непримиримую вражду и с 1890 г. неустанно преследовал его газетными корреспонденциями и жалобами. Таратин – зажиточный купец, добивающийся преобладающего влияния в посаде, не может достигнуть его, пока не сломит значения Маркова, с которым он по богатству и влиянию тягаться не может. Вот настоящая личная подкладка тех настойчивых, но по большинству неосновательных обвинений, к рассмотрению которых мы и перейдем.

Самарский епархиальн. миссионер свящ. Д. Александров

(Окончание следует).

Миссионер Олонецкой епархии священник о. Константин Плотников оставил, по семейным обстоятельствам, миссионерское служение, и должность эта в означенной епархии числится вакантною. Олонецкий миссионер получает из сумм Св. Синода 2000 р.

Вакантными состоят должности миссионеров в Оренбургской (миссионеры требуются, по желанию местного преосвященного, в священном сане) епархии и Тамбовской.

В Казанской епархии на должность противораскольничьего миссионера назначен кандидат казанской академии г. Василевский.

Афонский Ильинский скит, сочувствуя делу утверждения в вере православного русского народа, с благословения высокопреосвященного Иустина, архиепископа Херсонского и Одесского, вследствие ходатайства херсонского епархиального миссионерского съезда, предпринял издание именных икон, под руководством епархиального миссионера М. А. Кальнева. Цель издания – сблизить народ, особенно молодое подрастающее поколение, со Св. Церковью, возбудить в православных людях чувство благоговения к святым, имя которых они носят, и к их священным изображениям, научить народ молиться своим святым покровителям, знать их жизнь и труды, дабы, взирая на кончину их жизни, подражали вере их (Евр.13:7). Значение именных икон, которыми пастыри будут снабжать каждого крещаемого младенца, более подробно объяснено в статье «Именные иконы», помещенной в № 24 «Церковных Ведомостей» за 1901 год.

Именные иконы, наклеенные на толстом и прочном картоне, издаются в 12 красок, величиной в 3х4 вершка; внизу лицевой стороны каждой иконы напечатан тропарь святому, на оборотной стороне иконы напечатаны житие святого и форма выписи акта о рождении новокрещенного. Пока издано до 150 икон святых, имена коих более употребительны в народе; но Ильинский Афонский скит приложит все заботы к дальнейшему дополнению издания иконами и других святых православной Церкви. Питая полную надежду на сочувственное отношение к этому святому делу со стороны приходских пастырей, Ильинский Афонский скит нашел возможным издавать именные иконы по следующей, вполне доступной для народа, цене: от 1 до 10 по 5 к.; от 10 до 100 – 4½ к.; а от 100 до 1000 и далее по 4 коп. за каждый экз. без пересылки, расход на которую, соответственно почтовому и железнодорожному тарифам, будет исчисляться на счет покупателей. – Заказ можно получать и наложенным платежом.

Со всеми требованиями обращаться: Одесса, в Афонское Ильинское подворье. Пушкинская улица.