Руководство для сельских пастырей
1885. Т. 2. № 18–35

(В назидание равно мiрским и духовным лицам)

– «Вечная, вечная память»!.. Какие это глубокие, трогательные слова! Сколько в них чувства, душевной теплоты, сердечности!!!..

Так рассуждала одна благочестивая женщина, возвращаясь однажды с нами из кладбища, после похорон близкой нам обоим, знакомой особы…

– «Вечная, вечная память»… еще звучало в ушах наших, вместе с грохотом первой земляной глыбы, брошенной на гроб в могиле, – и на самом деле какою-то теплою грустью слова эти отражались в душе, заставляя ее не то плакать, не то с мольбою обращаться к Господу, чтобы в нем искать успокоения и утешения в драгоценной потере, только что понесенной в лице усопшего.

– Но неужели провозглашение «вечной памяти» должно возбуждать в нас одни только чувства? Нет ли в этих словах смысла столь же глубокого, не заключается ли в них мыслей и дум, столь же трогательных и знаменательных, сколько заключается в них чувства, теплоты и сердечности?..

Так размышляя, мы попробовали справиться по тому же предмету у других, – и к удивлению нашему, мы должны были убедиться, что в большинстве случаев не только женщины, но и самые серьезные мужчины несравненно более расположены искать в означенных словах действия на сердце и чувство, чем на ум, волю и деятельность…

А между тем стоит только размыслить серьезнее, чтобы убедиться совершенно в противном.

– «Вечная память»! – Какой это памяти и от кого святая Церковь желает усопшему, провозглашая ему эти слова?

I.

Само собою разумеется, что прежде всего в этом случае Церковь имеет в виду всех, остающихся в живых, родных, присных и знакомых усопшего… И как необходимо, и уместно во всех отношениях это материнское желание ее!.. Говорят, что священнослужители, участвуя постоянно в погребениях покойников, поневоле огрубевают в своих чувствах, и от того большею частью бывают хладнокровны там, где у других сердце надрывается от горя и печали… Может быть, это и так: к чему человек не привыкает. Известный «Шильонский узник» вздохнул даже по тюрьме, в которой невинно провел лучшие годы в цепях, во тьме и голоде, – будучи освобожден из нее. Но кому неизвестно также, что тем же священнослужителям приходится иногда встречать при погребениях такие надрывающие сцены, такие ужасные потрясения, которые не только заставляют рыдать самых хладнокровнейших, но и остаются в памяти до самой кончины многих из них. Что, в самом деле, может быть ужаснее и поразительнее, когда напр. приходится предавать земле отца, оставляющего целую семью без крова, без призора и куска хлеба, или любящую и любимую жену, отнятую у мужа внезапно, или вследствие какой-либо неожиданной болезни, или от какой-либо катастрофы в роде пожара, крушения поезда?! И проч. и проч. Перечесть все роды подобного рода потрясающих картин и обстоятельств значило бы изложить историю всех ужаснейших смертей, им же имя не легион, а легионы легионов, тысячи тысяч…

Между тем, – смотришь, – проходит год, другой, проходят месяцы, а иногда даже и недели, и та вдова, которая готова была, по-видимому, ринуться в могилу за мужем, чтобы заживо погрести там вместе с собою и с ним свою любовь к нему, – тот самый муж, который, казалось, рад был бы всею душею умереть, прощаясь с драгоценным прахом жены, – уже поглощены круговоротом жизни; все те слезы, которые так обильно они проливали, засохли; и та могила, которая еще вчера была украшена цветами любви и воспоминания, сегодня стоит одинокою, как могила безродного старца, или несчастного сироты бездомного…

И так бывает в обстоятельствах особенных, экстренных, выдающихся, из ряда выходящих. Что же сказать о тех случаях, когда иные нарочито ждут не дождутся смерти того или другого лица, чтобы поскорее освободиться от него вследствие его напр. долго тянущейся болезни, или чтобы получить наследство, имеющее достаться им по кончине покойника? Тут больше радуются о смерти, чем плачут, – и тем скорее забывают усопшего, чем больше удовольствия он оставил своею смертью, одних освободивши от докучливого ухода за ним, или других наградивши вожделенным богатством и т. п.

Не говорим уже о том, как скоро забываем мы своих ближних по их кончине вообще; как часто достаточно иногда каких-нибудь пяти–шести дней, чтобы не только целый город, но и самые заинтересованные лица перестали говорить о самой трагической, феноменальной смерти… Это факты самые заурядные, самые обыкновенные в жизни.

И благодарение Господу милосердному, что в подобных обстоятельствах дарована нам, по самому существу природы нашего духа, способность забвения. Если бы те раны, которые поражают душу и сердце при смертной разлуке с дорогими существами, не врачевались от времени, если бы не ослабевала и не уменьшалась так или иначе эта скорбь, которая иногда выворачивает всю душу при опущении в могилу отца или матери, жены или любимого дитяти, – то люди были бы самыми несчастнейшими существами на земле. Но забвение забвению рознь. Когда жгучая печаль по дорогом покойнике сменяется тихою грустью, или когда вопли отчаяния по нем переходят в сердечные вздохи любви, молитвы и упования, то это не забвение, а напротив памятование, тем более заслуживающее своего наименования, что оно из акта первоначальной, часто безумной, и потому нередко пассивной, бессознательной скорби становится делом нашего постоянного, сознательного отношения к покойнику, самого непосредственного, ближайшего отношения к нему.

И вот об этой-то памяти к нашим усопшим родным и знакомым прежде всего и напоминает нам святая Церковь, провозглашая «вечную память» покойникам. Как бы так говорит она в этом случае: «не забывайте никогда никого после его смерти; пусть воспоминание об усопших постоянно живет среди вас; пусть их образы непрестанно носятся перед вами»… Почему так? Потому во-первых, что союз живых с умершими, как и умерших с живыми не расторгается смертью, а остается, как был и при жизни, с тою только разницею, что, оставаясь в этом мiре, среди его забот и суеты, мы можем забывать о покойниках, а они о нас никогда…

И никогда, никогда – по той простой причине, что с кончиною своею усопший раз навсегда уносит с собою за пределы гроба во всей полноте всё, чем жила его душа на этом свете, всё, что любила и чем увлекалась, со всеми земными своими симпатиями, чувствованиями и желаниями. Что же должна чувствовать такая душа, когда вдруг вместо желанной, заветной любви и памяти от нас она встречает здесь холодность к себе или забвение? Кто знает, не взгрустнется ли иной душе при этом даже среди радостей и утех блаженства едемского?…

Тем более, что сказать о тех душах, которые, умирая, не успевают принести плодов достойных покаяния, и потому, как учит святая Церковь, после разлучения с телом отходят в ад, в место скорби и печали? И для них правда есть надежда спасения. Но от кого и как? По бесконечной благости Божией, через молитвы Церкви и благотворения, совершаемые живыми за умерших… «Не напрасно, – пишет св. Иоанн Златоуст, – узаконено Апостолами творить пред страшными тайнами поминовение об усопших; они знали, что великая бывает от сего польза для усопших, великое благодеяние… Не напрасно бывают приношения за усопших, не напрасно моления, не напрасно милостыня; всё это установил Дух Святой, желая, чтобы мы получали пользу друг через друга»…

И после всего этого я дерзаю забыть о дорогом покойнике, и по причине этого забвения перестаю молиться за него, подавать за него милостыню?.. Может ли быть что-нибудь жесточе и бесчеловечнее такого поступка? Или вот, я получил от усопшего наследство, и перестаю поминать его… Может ли быть что неблагодарнее и непростительнее? А так, или иначе поступаем мы чуть ли не все, – забывая в то же время самую простую, но вместе и самую ужасную истину, что, отказывая в своих молитвах и предстательстве за усопших пред Богом, мы заставляем через это, самым безсовестнейшим образом, оставаться в адских муках тех же самых своих присных, ближних и знакомых и там оставляем их страдать несравненно долее и более, чем это было бы при наших молитвах и благотворениях за них.

«О, вечная, вечная вам память», дорогие! «Вечная память», – чтобы мы молились за вас, не переставая; «вечная память», чтобы не забывали подавать за вас милостыни и совершать другие благотворения; «вечная память», чтобы особенно заботились совершать поминовения о вас на божественной литургии… Ибо, как учит св. Церковь наша, «многие из грешников освобождаются из уз ада, не покаянием и исповедию, но за благотворения людей, находящихся в живых, за молитвы, возносимые о них Церковью, и особенно за бескровную жертву, которую Церковь ежедневно приносит вообще за всех живых и мертвых, равно как и за каждого из нас порознь, так как Христос умер за всех» (Правос. Исповедание).

«Итак, скажем словами же Церкви, мы непременно должны молиться за умерших, приносить бескровные жертвы, давать милостыни за них; ибо сами они не могут делать сего за себя» (Там же). А это именно, в сокращенном виде, и заповедуется нам паче всего провозглашением «вечной памяти» усопшим, по уставу церковному…

Нечего и говорить само собою, как та же «вечная память» с нашей стороны по отношению к усопшим необходима для того, чтобы усопшие с своей стороны имели, так сказать, больше основания памятовать о нас и молиться за нас, а главным и существенным образом для действенности самой этой их молитвы за нас пред Богом… И простое наблюдение удостоверяет нас, что действие одной души на другую возможно только при взаимодействии с той и другой стороны, при взаимном их сочувствии друг к другу. Как же душа умершего может действовать на меня и за меня, когда самая память об умершем изгладилась у меня, и я давным-давно перестал и думать о ней. Тем более может ли Господь Бог, по бесконечному правосудию Своему, внять таковой молитве? Не должен ли Он напротив карать меня за мое забвение, за это непростительное невнимание к усопшим, потому что, поступая таким образом, мы грешим не только против одних усопших, но и против Самого Господа, установившего, по Своему неизреченному милосердию, от века поминовение усопших и для этого в лице святой Церкви заповедавшего им петь: «Вечную память».

II.

Ко всему этому нельзя не принять во внимание еще следующего. Кто ближе и внимательнее присматривался к проявлениям современной жизни, тот, без сомнения, не мог не заметить тех особенностей, которые в числе других прокрадываются и в наши погребальные обычаи. Особенности эти состоят в том, что теперь не бывает у нас почти ни одного, более или менее выдающегося погребения, на котором бы не фигурировали венки разного рода, так что некоторым образом даже, по количеству и достоинству венков, возложенных на гроб или на могилу того или другого покойника, принято судить об общественном значении усопшего, уважении к нему, и т. п. Нечего сказать, – и венки дело хорошее, как и вообще всякие цветы, которыми мы украшаем гроб или могилу покойника, как выражение нашей любви к усопшим и братского пожелания, чтобы их жизнь снова расцвела в надежде воскресения, и цвела в будущей жизни, как эти цветы красуются на земле. Но вот что заслуживает внимания в этом обстоятельстве. Если не ошибаемся, в старые годы венки в особенности не играли такой роли в нашем православном погребении, как это видим в настоящее время. Судя по всему, обычай этот мы заимствовали из запада, и что всего печальнее, заимствовали его со всеми крайностями модного западно-европейского либерального, или вернее сказать, языческого, чуждого всякой веры, отношения к усопшим. Иначе, как объяснить например следующее? Пришли люди на похороны с венками, чтобы сопровождать с ними погребальную процессию, донесли свои венки до церкви, и сейчас же спешат на погост церковный, чтобы на свободе потароторить, покурить, «пока там в церкви идет отпевание»… Или доносят венки к могиле, вот и положили их, куда следует, но никто и руки не поднимет, чтобы хоть осенить себя крестным знамением во имя усопшего… Кто станет отрицать, что это бывает у нас сплошь и рядом. Скажите же, не чисто ли по язычески это?

Тем паче не только с христианской, но даже с общечеловеческой точки зрения никак нельзя оправдать тех, которые во дни поминовения усопших, как это всё больше и больше входит у нас в моду, «по-заграничному», приносят на могилы своих родственников и знакомых богатейшие венки и букеты, и жалеют в то же время, или нарочито даже не хотят пожертвовать несколько копеек, чтобы подать за них на частицу или отслужить панихиду над их прахом и т. п. Если бы нас спросили, то и на счет венков при похоронах, мы сказали бы, не обинуясь, во имя Христово, что несравненно было бы полезнее для душ усопших вместо того, чтобы расточать деньги на эти венки, употребить те же деньги для раздачи нищим, чтобы они помолились за усопших. Но если уж так принято, то хоть во дни молитвы и поминовения о покойниках безусловно необходимо соединять с венками и цветами и поминовение за них на божественной литургии, раздаяние милостыни, и т. п. Иначе скажите, какая польза может быть от этих венков и цветов усопшим? Правда, это тоже своего рода «память» по усопших с нашей стороны; но память невечная и сама по себе, без соединения с молитвою, как мы уже сказали, языческая, бесполезная и потому бессмысленная. Неужели же нам христианам поступать, яко же прочие неимущие упования?

То же самое, конечно, надобно сказать и о тех памятниках, которые суетность заставляет нас воздвигать над могилами наших присных и знаемых. Придешь на иное кладбище: здесь мрамор, там бронза, там камень, – всё это как будто давит покойника под могильною насыпью, – и благо, если покойник этот заслужил еще, так или иначе, право на память потомства; по крайней мере означенная бронза, мрамор, камень и проч. служат указанием на место его погребения в воспоминание родам грядущим. Можно согласиться и с теми памятниками, которые ставятся на могилах родными, обладающими для того всеми необходимыми средствами… Но вот где горе наше: сколько есть таких, которые теряют последнее, чтобы поставить памятник над могилою того или другого родного человека, а не имеют за что или не хотят помянуть его, как следует, по-христиански молитвою и благотворением? И для кого ставятся эти памятники над подобными людьми? Разве не известно всем и каждому, разве то не самая вернейшая, непреложная истина, что могила дорога только для людей самих близких: для детей, для мужа, для жены? А дальше для кого? Ни для кого, в особенности в наше время, когда родственные отношения суживаются всё больше и больше до таких пределов, что внуки уже не хотят знать дедушек и бабушек своих, а двоюродные братья и сестры едва считаются родными; видите ли, это кузины, а кузины за границею даже могут жениться одни на других. Как же нам не подражать Европе? И выходит от того, что не пройдет иногда десятков двух лет, как памятник, сооруженный с самою крайнею заботливостию, разрушается, – вследствие чего между прочим наши кладбища, в особенности провинциальные, по большей части представляют такие развалины, при виде которых душа невольно сжимается, и так и хочется сказать с Соломоном: суета сует, всяческая суета…

А между тем, повторяем, душам покойников вовсе не то нужно, – не такая и не такая нужна им «вечная память» «Что горькие умирающих глаголы, – вопрошает святая Церковь, – яже вещают, егда отходят»? И от лица усопшего отвечает: «братий разлучаюся, другов оставляю всех, камо убо иду, не вем; точию Бог призвавый мя (ведает). Но память творите о мне с пением: Аллилуия» (Из чина погребения священников). Да, – усопшим нужна только память молитвенная, – и потому, чем тратиться на памятники, всего лучше те же деньги вложить или прямо на помин души, «на вечное поминовение», или же приобрести для той же цели какую-либо необходимую вещь для церкви и т.п. Чудно бывает: смотришь, вокруг иной кладбищенской церкви надгробные памятники стоят в сотни и тысячи рублей, а сама церковь чуть не валится, тогда как денег, употребленных на один из этих памятников было бы вполне достаточно, чтобы не только исправить, но и благоукрасить ее совершенно… Покойникам нужны благотворения, – и потому вместо ненужных расходов на мрамор, бронзу или дорогой камень, лучше положить предназначаемые на это деньги в какое-либо подходящее учреждение, для раздачи процентов, в память усопших, нищим и т.д. Вот это будет настоящая «вечная память» по покойниках. Ибо всё на свете может уничтожиться, разрушиться, а Церковь будет существовать до скончания века, а потому и молиться будет за всех наших присных и знаемых во веки веков, до самого последнего пришествия Христова. А пока каждому из нас достаточно и одного дубового креста на могиле. Доколе крест этот сгниет, успеют умереть и все те, кому так или иначе дорога могила наша. А там пусть сам Господь бережет ее, пока глас трубный не разбудит нас купно с другими на страшное судилище Христово.

Есть и еще один род памяти об усопших, практикуемый по преимуществу в наше время и состоящий, как известно, в том, что умирающие или вместо их другие стараются записывать деньги на учреждение разного рода учебных заведений, стипендий и т. п. И это дело прекрасное. Чего же лучше и желать нам, как не света науки, в особенности по отношению к молодому поколению? Но с этим вместе нельзя не пожелать также и того, чтобы наши завещатели в данных обстоятельствах побольше заботились о духовно-нравственных нуждах учащихся, а тем более сами-то учащиеся в заведениях, устроенных в память тех или других покойников или стипендиаты их помнили своих благодетелей и молились за них. А то мы знаем и такие напр. факты, да и кто не знает их, что стипендиаты, в течении нескольких лет пользующиеся известною стипендиею, не находили нужным явиться даже на погребение лица, на стипендию которого содержались. Не говорим уже о том, сколько многие не только не молятся за благодетелей этого рода, но нередко не ведают даже имен их. Может быть, это очень современно. Но какая польза от таких стипендий и стипендиатов может быть для самих усопших? Желающие могут весьма легко ответить на этот вопрос, принявши во внимание всё выше нами сказанное.

Хотелось бы сказать здесь еще несколько слов о так называемых у нас «поминках» вообще. Но об этом пусть говорят за нас другие. «К сожалению и это святое и спасительное действие, как и многое, многое, перешло в безжизненную обрядность; и это повело к беспорядкам и злоупотреблениям, которые едва не совершенно затемняют смысл и значение церковного поминовения»… В особенности это следует сказать о способе поминовения, практикуемого у нас по вопросу о подании милостыни в память усопших. «У нас это как будто и делается: на могилах, после поминовения усопших, раздаются гроши и алтыны нищим. Но хоть бы кто-нибудь спросил себя: ужели эта грошевая милостыня что-нибудь значит, к чему-нибудь послужит? Ведь помочь бедному значит действительно облегчить его нужды, дать ему средства хоть сколько-нибудь вырваться из тяжкого положения… А с грошем и алтыном что он сделает? От того-то между прочим и происходит, что наши нищие, видя в руках своих только гроши да алтыны, и зная, что на них ничего дельного не сделаешь, и дают им употребление самое бездельное: с могил всегда почти отправляются в дома веселья, и уж кого и что поминают они там, пусть наведут об этом справки сами алтыно-раздаятели».

«В прежние времена, во дни поминовения собирали хоть нищих в дома, и делали для них обед, за которым прислуживали сами хозяева. Тут по крайней мере были в основании слова Спасителя: взалкахся, и дасте Ми ясти, возжадахся и напоисте Мене… Чем же мы заменяем это»?

Обедами, да еще какими! «Спаситель наш вообще сказал о званных обедах: когда сделаешь обед или ужин, не зови друзей твоих, ни братьев, ни родственников твоих, ни соседей богатых, чтобы и они когда тебя не позвали, и не получил ты воздаяния. Но когда делаешь пир, зови нищих, увечных, слепых, и блажен будешь, что они не могут воздать тебе; ибо воздастся тебе в воскресение праведных. А тут пир во всём значении слова, из нескольких десятков гостей… И всё это есть, пьет, и если не веселится шумно, то и не задумывается о том, что два–три часа назад проводили одного из своих на вечный покой, что душа его трепетная предстоит престолу Господню с отчетом о делах, словах и помыслах всей своей жизни! Пир в те самые минуты, когда этой душе, может быть, изрекается приговор осуждения… Пир в то время, когда быть может, она уже предчувствует вечное отвержение свое от Господа Бога, вечное общение с духами тьмы, и отчаянная истощается в бесплодных проклятиях прожитой жизни», от которых может избавить ее одна только молитва наша и действительные благотворения в память ее. «И это называется поминовением!.. Ведь это чистейшее язычество; именно оно объядением и пьянством поминало своих почивших и затем плясало на могилах их… Спрашивается, чего тут больше, бессмыслия ли, пренебрежения ли к уставу церковному об истинном поминовении усопших, или презрения к заповеди Самого Спасителя?..»

«И нужно ж было, – скажем словами почтеннейшего автора, из которого мы позаимствовали вышеприведенные слова, – нужно ж было так опошлить, так постыдно уничижить святую и спасительную заповедь и заботливость церкви об участи умерших, из-за чего враги православия, по всей справедливости, самое поминовение наше называют остатками язычества!!!.. О, как мы умеем всё исказить и изуродовать своими преступными злоупотреблениями! А из-за них-то, из-за этих злоупотреблений хулится святая Церковь, ни во что ставятся ее спасительные заповеди»¹. Это ли «вечная память».

Ко всему этому, все ли из нас знают, как следует, для чего это св. Церковь всякий раз, по кончине усопших, совершает по них колокольный звон, а также с колокольным звоном сопровождает их и опускает в могилу, и потом таким же звоном заканчивает панихиды по них? И т. д. Считаем нужным тем более предложить этот вопрос, что даже некоторые из священников, с которыми нам приходилось толковать по этому поводу, объясняют означенный звон на разные лады, но от самой-то истины и удаляются. Нечего и говорить, как далеко от истины то простонародное воззрение на колокольный звон по усопших, что этим будто бы звоном облегчается восход души на небо, и т. п. Действительно этим облегчается восход души, но отнюдь не потому, чтобы душа усопшего так или иначе могла подчиняться действию самого звона. С разлучением от тела у души теряется всякая власть пользоваться чувствами; как же она может услышать звон-то, не имея ушей? А облегчается восход для души от земли на небо через звон церковный потому, что этим звоном св. Церковь каждый раз напоминает всем, кто слышит этот звон, чтобы они помолились о душе усопшего. Потому-то все добрые христиане, услышавши, что звонят по покойнике, сейчас стараются прочесть за него «со святыми упокой»… или другую какую-либо молитву. Так же должны мы все поступать, слыша подобный звон, и во время провода покойников в могилу, и после панихиды по усопших и проч. Представьте себе, что вследствие этого звона всё село или весь город помянет усопших хоть одним вздохом пред Богом. Что может быть вожделеннее и благоплоднее для них? Но так ли мы все поступаем в этом случае? Это вопрос, требующий самого серьезного размышления… И не грешим ли мы тяжко пред Богом, перед Церковью, и еред усопшими, поступая иначе? Это также вопрос. Иначе, зачем же Церковь с покон веку ввела звон по усопших, и родные так заботятся подавать на позвонное?

Случалось нам также слышать добрый совет, который считаем долгом предложить и своим читателям. Известно, что люди умирают большею частию около полуночи. А потому, если кто не спит до 12 часов ночи, или проснется около этого времени, пусть прочитает: «со святыми упокой Господи». Этим несомненно он облегчит восход на небо не одной душе…

А после этого и о нас кто-нибудь помолится… И будут таким образом не всем и вся настоящая «вечная память» о Господе.

(Окончание следует).

Прот. А.Ф. Хойницкий

Прот. Мне думается, холодное отношение в учебных заведениях к закону Божию зависит от того, что уж слишком много таких законов. Шутка ли, различных вероисповеданий насчитывается на земном шаре более тысячи, и это помимо многих сект, которые сохраняют себя в глубокой тайне! Мыслящему человеку естественно призадуматься над этим грандиозным явлением и усумниться в справедливости того, что ему поведают на уроках по закону Божию: отчего именно этот, а не другой закон есть истинный закон Божий?

Свящ. Во всяком случае истинный Божий закон должен быть на земле, иначе затем же Самому Сыну Божию нужно было сходить на землю и давать закон? Если мыслящему человеку есть над тем призадуматься в виду множества разных вероисповеданий (вы напрасно берете в счет и языческие вероисповедания), то он должен призадуматься над тем, вследствие чего так много разных вероисповеданий, – я разумею христианские народы, – и где сохраняется истинное вероисповедание, а не над тем, есть ли истинное вероисповедание на земле. Истина, повторяю, должна быть на земле несомненно: создам церковь Мою, изрек Спаситель, и врата ада не одолеют ее (Мф.16:18). И чтобы не долго думать и над первыми двумя вопросами – вследствие чего много разных вероисповеданий, и где или у кого сохраняется истинное вероисповедание, достаточно знать притчу Спасителя о сеятеле (см. Мф.13:1–23; Мк.4:1–20; Лк.8:4–15), в которой Он объяснил, что не все люди одинаково приемлют слово Божие или закон Божий потому, что не у всех людей одинаковое сердце: люди с сердцем добрым способны воспринимать истину во всей ее полноте, а люди с сердцем более или менее развращенным не способны вполне и в совершенстве воспринимать истины. При различии качеств сердец, некоторые из людей при слушании слова Божия только ожесточаются, подобно египетскому фараону (см. Исх.4:21), или для них слово Божие является, по учению Апостола, соблазном и безумием (1Кор.1:23). В этом последнем отношении я приведу вам следующее сравнение. Известно, что солнце одинаково светит на все предметы нашей земли; но одни из освещаемых им предметов размягчаются в своем существе, как напр. воск, другие – напротив – черствеют от солнца, напр. глина. Точно также и люди: одни умягчаются в своем сердце от слышания слова Божия, другие, наоборот, только грубеют от него. Итак, вина холодности к закону Божию заключается не в существовании множества носящих такое титло законов, а в самих слушателях истинного Божияго закона. Наверно, слушаемые вами русские законоучители не оставляли без объяснения высказанных мною положений существа дела.

Прот. Всё это прекрасно; но суть в том, что всякий законоучитель хвалит свою религию: вы доказываете, что православная вера есть истинная вера, католический ксендз учит, что единственно святая вера есть вера католическая, вне которой нет спасения, наш пастор рассуждает, что для спасения требуется одно упование на Спасителя, без особых человеческих правил, а мулла проповедует о коране и т. д. Как хотите, тут дело не обходится без предубеждений.

Свящ. Чтобы быть не предубежденным, следует стать на объективную точку зрения и ознакомиться с истинными свойствами Христовой Церкви на исторических свидетельствах первых веков христианства. Тогда откроются не только прибавления и измышления римско-католической церкви, но и убавки и опущения, допущенные в протестантских обществах, постепенно умножающиеся. Дело это, конечно, не легкое; для решения его нужно много справок и много внимания.

Наша периодическая печать давно уже занимается вопросом о духовенстве. А в настоящее время этот вопрос сделался настолько модным, что игнорировать его не считает для себя возможным ни одна газета, к какой бы партии она себя не причисляла. Казалось бы, что такому всеобщему вниманию людям, действительно интересующимся судьбою нашего духовенства, следовало только радоваться. Чем больше занимаются вопросом и больше посвящают ему сил, тем больше оснований надеяться, что самый вопрос рассмотрен будет всесторонне и, стало быть, получит надлежащее решение. Так оно действительно и было бы, если бы наша светская печать серьезно занялась изучением современного положения духовенства и условий, необходимых для его улучшения. Но к сожалению этого далеко нет на самом деле. Значительная часть печати всё свое внимание к духовенству ограничивает нападками на него, всевозможными придирками, огульными обвинениями и инсинуациями. Глумление над духовенством и его неприятным положением для иных составляет как бы удовольствие; по крайней мере, ничем другим мы не можем объяснить того пристрастия, с каким иными газетами делается подбор односторонних фактов, извращение одних и положительная выдумка других. И все эти усилия тратятся только на то, чтобы получить возможность бросить лишний комок грязи в и без того уже загрязненное тою же печатью духовенство. Читая подобного рода заметки, статьи и корреспонденции, невольно задаешь себе вопрос: неужели в самом деле наше духовенство допустило себя пасть до такой степени, что в настоящее время и в нравственном и в умственном отношении стоит гораздо ниже даже среднего уровня современного общества, как это можно заключать по известиям таких газет? Понятнее становится и то, почему в нашем обществе к стыду печати и самого общества, до сих пор поддерживается презрительное а подчас и суеверное отношение к духовенству². Читая такие отзывы о нашем русском духовенстве, люди, никогда его не знавшие и не старающиеся узнать, невольно должны думать, что оно действительно таково, что оно на самом деле коснеет в невежестве, и что едва ли какие меры к облагорожению могут действовать на него. Им трудно догадаться, что все такие отзывы о духовенстве пишутся односторонне, без знания дела, а иногда и с явным желанием унизить духовенство в глазах читающего мiра; тем более, что даже духовная литература редко прибегает к опровержению подобных отзывов³.

В обществе давно существует предубеждение против так называемых «поборов» духовенства, против вымогательств священниками и церковным причтом денег с прихожан за совершение разного рода треб⁴. Надо сознаться, что предубеждение это в известной степени имеет повод для своего существования, но пора же, наконец, выслушать и голос духовенства, или, по крайней мере, самим внимательно отнестись к делу. Материальное положение массы нашего духовенства, по истине, бедственно. Не говоря уже о мизерном жалованьи, какое полагается духовным, много ли у нас можно найти приходов, в которых духовенство может получать более или менее достаточные доходы? Ведь сама светская печать говорит (и совершенно справедливо) об обеднении народа и недостаточности его средств даже для его собственного существования. Откуда же может доставлять для себя средства духовенство? А между тем на свое скудное жалованье с такими же доходами священник должен существовать сам с семьей, воспитывать детей, производить разного рода обязательные расходы, без которых не мыслима его служба, должен, наконец, следить за тем, что делается по духовному ведомству и подписываться на добровольно им избираемые и рекомендованные епархиальным начальством издания. Понятно, что жалованья на всё это не хватает и священник, чтобы не умереть с голоду, должен прибегнуть или к вымогательствам у прихожан, или самолично браться за соху и другие черные работы, и во многих епархиях северной и средней полосы нашего отечества пастари сами занимаются черной сельскохозяйственной работой. Но то и другое необходимо отвлекает священника от исполнения «прямых обязанностей», ставит его в ряды чернорабочих тружеников и тем самым унижает значение иерейского сана. Однако же, как ни тяжело положение сельского священника, многие из них находят время честно исполнять не только свои прямые обязанности, но, по мере сил и возможности, стараются делать и то, чего никак нельзя ставить им в прямую обязанность, и что говорит уже об их самоотвержении. Между тем светская печать редко обращает внимание на такие случаи, для нее их не существует. Темные пятна в жизни духовенства, если только их можно заметить, никогда не пропускаются, их выставляют на вид обществу и с каким-то непонятным злорадством предают гласности, стараясь унизить духовенство⁵. Факты же, в которых ясно обнаруживаются бескорыстие и самоотвержение духовных тружеников, остаются никем незамеченными: о них знают только те, кто непосредственно на себе испытал их благотворное действие. Нечасто, напр., на страницах светской печати можно встречать такие факты, как недавно переданный местными газетами. В г. Златополе (Киевск. г.) умер священник Иларион Алексеевич Волков, служивший предметом удивления и всеобщего уважения за своею нестяжательность и добрые отношения к прихожанам. Умер он от чахотки и в крайней бедности. Не на что было и похоронить его. Таково, впрочем, замечает одна газета, и всегда у нас общество. «Стяжательных священников бранит, а нестяжательным и ничего не дает, благо нестяжательны»! Кто же виноват, что у нас редким под силу выносить иго нестяжательности? На похоронах о. Волкова все плакали, собрались тысячи народа… Не опоздали ли сожаления, замечает газета? Нет, ответим мы. Для умершего скромного труженика они, конечно, не нужны уже, но вообще для духовенства отрадны и благодетельны. И если бы наша светская печать чаще обращала внимание на подобные факты (некоторые органы светской прессы даже намеренно обходят такие факты и не желают заявлять о них на страницах своих изданий), то она не позволила бы себе таких несправедливых отзывов о духовенстве, будто пастыри душ и сердец смотрят только «на карманы своих овец» и получают «тысячные доходы». А это несомненно возвысило бы наше духовенство во мнении общества и послужило бы лучшей поддержкой труженикам при исполнении ими многотрудных пастырских обязанностей. Но к сожалению у нас не хотят понять, что задачи пастырского служения настолько высоки и многотрудны, а препятствия, с которыми приходится бороться пастырям при исполнении своего служения, столь велики и многочисленны, что достижение первых и преодоление последних возможны только при содействии самого же общества. Какой же помощи можно ожидать от той части нашей печати, которая всё свое внимание к духовенству ограничивает глумлением и мелочными придирками?

Благое и великое дело, по почину Св. Синода, с новою силою стало твориться теперь по всему лицу русской земли. Возникают школы там, где их никогда не было, выступают новые труженики на поприще народного просвещения, и труженики эти – церковные пастыри. Такое движение среди духовенства не осталось незамеченным и нашею печатью. И что же? Тогда как одна часть ее честно и открыто стала на сторону церковно-приходской школы и от души желает новым деятелям на поприще народного образования полного успеха; другая и в этом случае ограничивается глумлением и издевательствами, стараясь умалить значение новых трудов наших пастырей. Нельзя сказать, чтобы и у сторонников церковной школы не было иногда крайних требований. Желают, напр., «понудительных, энергических распоряжений епархиальных властей», но в то же время забывают, что учительство в школе требует для себя немало свободного времени и что, наконец, таким образом можно возложить на пастырей массу самых разнообразных и несоответственных обязанностей и требований. Пастыря, если можно так выразиться, разрывают на части, не обращая внимания на то, есть ли для него хоть какая-нибудь возможность исполнить всё требуемое, при разносторонности и трудности его пастырского служения, при его средствах к существованию и способе их добывания.

А что же сказать о тех газетах, которые и этим святым делом пользуются только для того, чтобы забрасывать его грязью своих сплетен и инсинуаций? А, ведь, они тоже считают себя «друзьями народа и ревнителями просвещения»! Хороши же «друзья» и «ревнители», для которых ничего не стоит извращать, подбирать и просто изменять факты, имея целью умалить дело, несомненно принятое на пользу народа! Один жалуется, что священник, пользуясь тем, что купец построил дом для сельской школы, «выхлопотал, где следует, сделать училище приходским, себя законоучителем, а свою дочь учительницею». Что же в этом дурного? то ли, что священник сделался законоучителем, или его дочь не должна была делаться учительницею? Может быть, учительница оказалась безграмотною или священник – неспособным законоучительствовать? Но об этом автор ничего не говорит. Отсюда он делает ни больше ни меньше как такой вывод: «Вообще говоря, все пастыри душ и сердец нашего крестьянства с каждым днем больше и больше теряют уважение к себе от порядочных и здравомыслящих людей. Всем ясно, что пастыри рассуждают по-крыловски: лишь бы нам то ладно было, а так весь свет гори огнем». И откуда это ясно, об этом знает только автор; если наши пастыри теряют уважение только у таких людей, как автор цитуемой статьи, то к этому еще нет большой беды, действительно же порядочные и здравомыслящие люди едва ли поверят измышлениям автора, как не поверят и тому, что он повествует «о поповских» подвигах далее: «то поп, заменяя ворожею, служит молебен по заказу для обокраденных: „тоску, говорит, на вора такую нагоню, что сам принесет“»; другой, при венчании, подавал невесте после жениха ковшичек с последним глотком вина, вместо молитвы говорит: «допивай, допивай все – ведь муж и жена одна сатана». И при этом прибавляет в скобках «факт»! Но что-то уже слишком невероятный! Приводить дальше подобные же вымыслы автора считаем излишним; сказанного достаточно, чтобы видеть, насколько основательны его обобщения, – оно не требует разъяснений и прекрасно говорит само за себя. Другой корреспондент из Вятки, неустанною деятельною работою по переформированию церковно-приходских школ, спешит унизить их перед земскою школою, доказывая, что учителями церковно-приходских школ в большинстве случаев являются отставные солдаты, малограмотные дьячки, дети причта, исключенные из первого или приготовительного класса духовных училищ, сельские писаря и т. п., и что, в течение всего существования, они ни разу не дали учеников, получивших льготное по отбыванию воинской повинности свидетельство… Но к счастью автор легко уличается во лжи⁶ подробными сведениями о состоянии вятских церковно-приходских школ, приведенными Церковно-Общественным Вестником из Вятск. Еп. Вед. А другая газета прямо заявляет что «приходские школы», благодаря беспечности духовенства, «и на будущее время будут прозябать в прежнем виде, с целыми пономарями, полуграмотными солдатами, избитыми „грамотками“, матерью-розгой и прочими атрибутами церковно-приходского просвещения». Наконец, корреспондент из Елабуги пишет (в Совр. Изв.): «здесь открыты две церковно-приходских школы, но они будут существовать, как говорят (?), лишь на бумаге, потому что безвозмездных деятелей в духовенстве (получающем здесь тысячные доходы) не оказывается; свободное время молодое духовенство предпочитает отдавать игре в карты и даже в азартные игры. По этой же, должно быть, причине и проповедей в церквах почти не говорится». Нужно ли говорить, что все подобные корреспонденции вовсе не заслуживают опровержения. Быть может, они и имеют в основе что-нибудь истинное, но в том виде, как они приводятся в помянутых газетах, они теряют всякий смысл и значение. Прекрасно замечает Церковно-Общественный Вестник по поводу таких нападок на церковно-приходские школы. «Можно ли, – говорит он, – в виду ясно выраженного Св. Синодом намерения организовать и реформировать церковную школу, новым типом которой является известная всем татевская школа С. А. Рачинского, так нагло глумиться над простыми школами грамотности?.. Не пора ли бросить уже это пристрастное отношение и вместо огульных обвинений и инсинуаций приводить факты и примеры? И действительно: разве можно на основании сомнительного достоинства фактов и притом единичных, так отзываться о духовенстве целых городов, уездов и даже обо всём русском духовенстве, между которым есть как посредственные, так и выдающиеся по своим высоким умственным и нравственным качествам пастыри? Разве духовные не такие же люди и не из того же общества? Почему же не допустить в них и свойственных обществу слабостей и, глядя на себя, отнестись справедливее к их деятельности и недостаткам? Ничего нет легче, как осуждать и судить, особенно если при этом не давать себе труда вникать в обстоятельства жизни осуждаемого и если руководиться только легкостью самой работы или просто желанием унизить. Наше духовенство терпит нужду и унижения; а между тем к нему всегда обращались и обращаются с требованием быть образцом умственной и религиозно-нравственной жизни. Не странно ли? Особенно если взять во внимание, что от самого же общества зависит и приниженное положение духовенства⁷. И только правдивый и нелицемерный голос истории заявляет, что наше русское духовенство всегда стояло на высоте своего призвания и с первых же времен русского государства стояло во главе народного образования. В этом-то голосе правды, выразившемся недавно и в призыве Монарха, и современные труженики из духовенства должны искать себе утешения и подкрепления в их многотрудном пастырском служении и своею новою деятельностью на том же поприще доказать, что они и теперь способны с успехом заняться делом народного образования. К этому духовенство призывается и волею Монарха, и высшею духовною властью, и притом с надеждою, что его «труды на поприще школьного образования народа не останутся впредь, как сказано в циркуляре графа Д. А. Толстого и без материального вознаграждения из сумм казны».

И мы верим, что наше духовенство оправдает возлагаемые на него высшею духовною и государственною властью надежды, что оно не будет смущаться встретившимися и могущими встретиться неудачами и препятствиями, что воодушевившись мужеством и единодушием, найдет для своего святого дела поддержку не только от правительства, но и со стороны лучшей благомыслящей части нашего общества.

К-й

В приходской жизни священника много встречается такого, в чем ему, как блюстителю религиозно-нравственной жизни своей паствы, приходится только оставаться пассивным свидетелем и скорбеть. С какою, напр., болью в сердце приходится смотреть на необузданное самоуправление крестьянского населения, где кулаки, мироеды и воротилы всегда стараются поставить дело вопреки не только доброму начинанию священника, но подчас и желанию всего прихода. Никакой вопрос о храме ли то, о причте, или о школе не обойдется без того, чтобы его не затормозили по своему эти мнимые радетели общественных интересов. У нас, напр., безбоязненно сельский староста пропивает самолично по 20 руб. из тех общественных денег, которые предназначены уже прихожанами на покупку колокола; берет себе за полцены то сено, которое должно быть продано на тот же предмет; уничтожает с своими приятелями данный прихожанами попечительству приговор, на открытие шинкового заведения в селе, с целью прекратить беспатентную торговлю вином⁸, и передает это право еврею-шинкарю; в приходе строится новый церковный дом и школа, и староста не только не содействует, а даже противодействует этому с своими крикунами…

Как, спрашивается, поступить священнику в таких случаях? Просить, убеждать, доносить? Но просьба и убеждения мало действуют на таких лиц, которые раз навсегда задались мыслью: «знай наших». А слово любви с церковной кафедры не может касаться их слуха и сердца, потому что они в храм заглядывают весьма редко; те же, которые послушны пастырскому слову, совершенно уже не являются на те сборища, где миряне решают свои дела. Остается, значит, донести волостному правлению, но донести значит нажить крупные неприятности, потерять по меньшей мере третью часть приходских доходов, подвергнуть себя кляузным доносам и т. д.

Опять, кому неизвестно совершенное игнорирование закона о праздновании высокоторжественных дней. Не только в дни рождений и тезоименитств, но даже в день восшествия на престол и коронования Их Императорских Величеств приходится видеть храмы пустыми, а прихожан на будничных работах. Неужели закон о предупреждении и пресечении нарушения святости дней торжественных в настоящее время потерял свою силу, когда крестьяне и другие мастеровые люди безбоязненно и беспрепятственно работают в оные и проводят их как будничные?! Священник, видя это, не может оставаться спокойным в своей совести. А что он сделает против нарушителей закона? Убедить словом? Но его пастырского голоса в церкви некому и слушать в эти дни. Так, 14 ноября 1884 года и 26 февраля сего года нам пришлось назидать поучением не более 15 человек, несмотря на то, что о праздниках этих объявлено было наперед. Кроме высокоторжественных дней и в другие, при большем собрании народа, мы старались проводить в своих поучениях мысли о христианском и верноподданническом долге к Царю и праздновании царских дней; но в ответ нам слышалось: «Работают в эти дни не только по селам, но и по губернским городам». И это правда. Но где же тому причина? Неужели подобное допущение есть следствие того, чтобы в высокоторжественные дни не связывать рабочих рук и, таким образом, не нарушать народных экономических интересов? Но почему же терпимы до сих пор целые десятки народных праздников, местных, каковы у нас: последние дни масленицы, так называемая «гряная» (неделя цветоносная), праздник царяграда, сухой и кривой четверг и т. п., в которые те же мужички не ударят, как говорится, и палец о палец. Скажут, что искоренять подобные народные празднества должны пастыри церкви. Но что могут сделать пастыри церкви против веками установившихся народных праздников, когда в этом деле не находят для себя поддержки со стороны радетелей народных экономических интересов?⁹…

Существует также закон о трехдневном погребении умерших, но кто не знает, что наши умершие, особенно по селам, хоронятся если не в самый день смерти, то непременно на второй день, вернее: тогда, когда соберутся к тому родные умершего… Но если бы священник захотел стать на почву закона, и не согласился похоронить тогда, когда требовали его к тому родственники, то он рискует и своим спокойствием, и честью, и тем, что его после уже не станут и просить отпевать похороны, а зароют и без обряда христианского, если не бросят тела умершего у его ворот. Мы знаем одного священника, которому приходилось бороться (См. Руковод. для сельск. паст. 1880 г. № 4 и 5) за преждевременные и самоправные (без обряда) похороны, и в результате оказалось, что озлобленные прихожане довели его до следствия, а начальство подвергло его штрафу. Теперь и выходит: закон знай про себя, а делай по-нашему: закон, мол, писан не для нас, а для тебя.

Еще недавно опубликован закон о том, чтобы в день Пятидесятницы, в Троицын день, для украшения храмов и домов не рубили маленьких дерев с корня, а употребляли бы ветви или кустарниковые деревья. Это сделано, конечно, с благою целью сбережения лесов. Имея в виду эту цель, священники и рекомендуют исполнять этот закон в отношении к украшению храмов и домов; но прихожане, где есть довольно лесов, ни за что не послушают священника и не упустят случая порубить самых ровных деревцев для своего дома, конечно не из своего, а из чужого леса (воровство леса у нас совершенно не считается грехом: Бог, говорят, растит для всякого). Другой и из своего леса не пожалеет вырубить 10–20 деревцев, ради такого радостного праздника и древнего священного обычая. И крестьянин прав с своей точки зрения: во всякое время года он не десятками, а тысячами истребляет те же деревья на огорожу плетней, на мощение гребли (плотины), на тычки по зимним дорогам, на дрова и проч., – и никто, и ничто не запрещает ему делать это. Почему же ему для украшения своего храма и дома, и притом один раз в год, не нарубить несколько десятков молодых порослей? И что же священник может сказать против такой аргументации? Ничего не остается, как внутренно сказать самому себе: если не позволительно рубить молодые поросли ради праздника и храма, и притом однажды в год, то тем более следовало бы запретить непомерное истребление молодых дерев на плетни, плотины и проч. хозяйственные надобности.

А вот и закон о церковно-приходских школах. Везде велят священникам открывать школы, но ни средств, ни сочувствия нет. Священников обязывают, но тех, кому от школы существенная польза, т. е. прихожан, – тех ничем не обязывают. Уже если священники нравственно обязаны учить, то не меньше того обязаны и родители; если обязательно открытие школ, то от чего же не обязательно и обучение грамоте, и взнос на содержание школы? Правда, для священников дорого одно Высочайшее слово: «надеюсь»…; но это надеюсь наш мужик готов толковать так, что священники обязаны сами и обучать, и содержать школу. У нас некоторые прихожане высказались с укоризною к священнику, что он израсходовал в течение года до 15 руб. на содержание приходской школы из сумм попечительства.

Печально положение священника, как блюстителя религиозно-нравственной жизни в приходе, и в том случае, когда перед глазами у него свободно совершаются разные безобразия. Нас больше всего возмущали и возмущают «досветки и вечерницы», на которых молодежь обоего пола предоставляется самим себе, свободному разгулу в течение почти всей ночи: «до свита». Тут игры, песни, пустословия совершаются без разбора под праздники и посты, а следствием этого – ужасный грех. Мы знаем приход, в котором, при 400 дворах прихожан, число незаконнорожденных детей доходило до 13 душ в год. На убеждения к родителям обуздывать молодежь обыкновенно встречаешь, если не уклончивую улыбку, то прямо ответ: «да мы и сами так гуляли, так живем (согласно, верно), слава Богу».

По положению о церковно-приходских попечительствах, священник непременный член их, а иногда и председатель, но роль священника тут самая неопределенная. Хорошо, если его пригласят в собрание попечительства и послушают его голоса, тогда он, как член, на своем месте. Но большею частью бывает так (особенно когда председателю чем-либо не люб священник), что собрание попечительства бывает не только без священника, но и без ведома его. Бывает даже так, что священника стараются преднамеренно обходить, чтобы свободно и произвольно распоряжаться попечительскими суммами. В нашем приходе было два случая, когда один председатель, перед окончанием своего трехлетия, неизвестно где девал и попечительскую сумму более 500 руб., и все документы, а другой в новое трехлетие, забравши более 300 руб. в свое распоряжение, растратил их, куда хотел, о постройке же предположенных и 14 лет тому назад разрешенных к постройке приделов к церкви и приходской школы ни один и не подумал. Как поступить тут священнику, имея в виду Положение, по которому (ст. 8 и 15) поверка сумм и порядок расходования их принадлежит прихожанам? Остается, если усмотрен будет беспорядок, заявить о том прихожанам. Но подобное заявление священника может и остаться заявлением, да вызвать еще преследование со стороны помянутых председателей и их союзников, членов, тем более, что большинство сельских попечительств желают считать себя опекуном над причтом и иметь его в подчинении, что нравится и прихожанам.

А вот еще ненормальное явление в приходской жизни, но мало озабочивающее приходского священника и иной час вызывающее тяжелые вздохи. Сегодня, напр., после обедни, вы должны принять к исповеди и совершить таинство покаяния над 400–500 говеющих. Тут вы в безвыходном положении. Правила церкви и убеждение совести внушают вам принимать каждого говеющего порознь и уделить для него хоть пять минут, но обстоятельства заставляют вас действовать иначе: вы вынуждены, по краткости времени и по укоренившемуся обычаю, принимать столько, сколько к вам впустить, 5–10 душ сразу. Напрасно, скажет читатель, – можно было говеющих разделить на два-три дня; но вчера и третьего дня их было в храме не более 1/10 части, а собрались они на молитву только сегодня, в пятницу. В таком случае, скажете, половину приготовить к субботе, а половину к воскресенью. Это легко сказать, сделать же трудно, тем более, что в воскресенье и без них вы будете иметь для приобщения не менее 200 душ малых детей и младенцев, а главное – едва ли кто из говеющих согласится с вами без пререканий оставаться к другому дню. Это возможно где-либо в монастыре, но не священнику в своем приходе, при 2–3-х тысячнем населении, а если возможно, то не без борьбы и не сразу. И сколько горя на душе, когда видишь, что эти говеющие от первого до последнего только и умеют ответить на ваш вопрос о грехах: «Бог знает. Мы все грешны; один Бог без греха»… Спрашиваете парня, девицу, дитя: знаете ли молитвы? Большинство отвечает: «не знаю». Почему? «Так. Некогда было учиться и некому: отец и мать сами не знают». Вы обличаете, умоляете, чем можно, угрожаете, но не успели кончить, как ломятся в дверь другие. Господи, подумаете про себя, не поставь мне и им сего во грех, пока приидут в разум истины!… И, скрепя сердце, читаете: аз недостойный… прощаю и разрешаю…, напутствуя подходящим наставлением. Печально и грешно!… Но что делать, когда «в поле один не воин».

Но всему злу зло, это ненормальное положение священника в обеспечении его содержанием от прихода. Тут, как ни старайся быть хитрым, как змея, и целым, как голубь, – не уцелеешь. Наш мужик сам всегда норовит держать причт в подчинении себе за ту копейку и тот кусок хлеба, который выдает ему иногда за тяжелый труд. Да и как прихожанину не держать причт в своем подчинении, когда причт должен выпрашивать за свой труд не одним поклоном и ласковым пожалуйста. Мыслимо ли тут священнику возвысить голос, чтобы запрещать, настоять, обличать благовременно и безвременно, когда он связан по рукам и ногам, бессилен и бесправен?!…

Обыкновенно во всех указанных нами аномалиях церковно-приходской жизни любят винить одно духовенство и преимущественно священников. Не спорим, что его нравственная обязанность и долг совести «право правити слово истины» и бодренно блюсти свое стадо. Но нужно при этом брать во внимание и то, что священник часто бывает волей-неволей поставлен в пассивное положение к очевидным ненормальностям, что, находясь в настоящих стеснительных обстоятельствах и будучи предоставлен на волю необузданного произвола подавляющей массы прихода, нередко бывает связан в пользовании своих законных прав.

Свящ. А. Пригоровский

III.

От кого еще может желать «вечной памяти» усопшим святая Церковь, провозглашая эти слова при погребениях и на панихидах? От кого же, как не от нас, недостойных ее представителей и служителей на земле. Да, собратия возлюбленные о Господе, много, очень много грехов берем мы на себя по отношению к усопшим по своему нерадению и по многим другим подобным причинам. И что всего достойнее внимания, грехи эти главным образом и совершаются нами против «вечной памяти», которую сами же возглашаем покойникам.

И прежде всего, и иначе всего грешим мы в этом случае, неаккуратно и без внимания поминая усопших, когда нас просят об этом их родные и знаемые. Это бывает, когда мы напр. не прочитываем сполна номинальных книг, подаваемых на проскомидию, или и вовсе их не читаем, когда на панихидах произносим имена по книжкам или записям скороговоркою, так что присутствующие не в состоянии разобрать, кого именно поминают, или прочитываем их небрежно, без всякого чувства благоговения и умиления христианского, и пр. и пр. Вообще нельзя не согласиться, что одним из ближайших поводов к жалобам на современных, в особенности молодых, священников служит то, что они как будто бы тяготятся поминальными книгами и записками, подаваемыми на литургию или на панихиду, и не только на панихидах, но и на проскомидии поминают, как попало, вопреки всем требованиям благоприличия и церковной дисциплины. Несомненно, что в жалобах этого рода бывает и немало неправды, зловерности, в особенности со стороны врагов православия, штундистов всякого рода. Но всё ли это неправда – на это пусть ответит совесть каждого из нас… И если эта совесть скажет нам, что мы хоть сколько-нибудь виновны в данном деле, то какую же ответственность берем мы на себя перед усопшими в этом случае?…

Там они ждут, не дождутся молитвы за себя, может быть, подобно евангельскому богачу, страдая во пламени адском; их родные или присные вспомнили наконец о них; иные жертвуют последнее, чтобы помянуть отца или мать и др., – и мы по своему нерадению, или по рассеянности, или по непростительной поспешности, осмеливаемся оставлять их имена не помянутыми, в то же время не брезгая однако, к стыду своему, грошами, подаваемыми на поминовение. Может ли быть что ужаснее, греховнее, отвратительнее?.. И какое оправдание мы можем представить против этого в защиту себя?

Известно, между прочим, что большинство священников в этом случае ссылаются во-первых на множество поминаний, подаваемых на молитву, также на необходимость спешить с обеднею, чтобы не задерживать народа… А есть и такие, которые просто говорят: «Господь знает, за кого дано на поминанье, и потому, хотя бы я не помянул того или другого лица по его имени, Господь Сам, по всеведению Своему, услышит молитву подавшего и помянет Своею благостию того, за кого подано»… К тому же присовокупляют, что в самой литургии Василия Великого есть прямое указание на то, что Господь действительно воспоминает не только тех, кого мы поминаем поименно, но и тех, «ихже не помянухом забвением или множеством имен, ведый коегождо дом и потребу его, ведый коегождо от чрева матери его» и т. д. (Молитва во время пения: «О тебе радуется»…).

Что сказать на это? По существу собственно и говорить бы не следовало, потому что во всём, что говорят так, нет и доли правды, а одна только ложь и обман. Правда, и св. Василий Великий свидетельствует, что могут быть такие случаи, когда невозможно помянуть всех, за кого должно молиться, по причине «множества имен»… Но это говорится, очевидно, о случаях исключительных, когда множество имен бывает действительно такое громадное, что и перечесть их невозможно. Так могло бы быть, напр., если бы я задался мыслью помянуть на литургии не только приснных и знаемых, но и всех от века усопших христиан, известных напр. по истории, или имена всех воинов, когда-либо убитых на войне, списки коих имеются в разных полках, и пр. и пр. Но разве можно с этим сравнивать те поминанья, которые подаются нам обыкновенно? Пусть их будет сотня, пусть будет другая, хотя это бывает очень редко, и притом только в особых привилегированных местах, и в особенные дни, – но их всё-таки можно прочитать; – и скажите, положа руку на сердце, что лучше в этом случае, задержать ли молящихся на полчаса или на час и два дольше в церкви, чем оставить покойников без поминовения? Иное дело, конечно, когда какая-либо нужда заставляет поспешить, напр., необходимость крестить умирающего младенца, или напутствовать умирающего… Но и в таком случае добрый священник найдет возможность честно выйти из затруднения, отложивши непрочитанные книжки на другой день, чтобы помянуть их на ближайшей литургии, и т. д.

Скажут: а что же делать, когда отложить нельзя, когда богомольцы напр. пришли издалека и требуют своих книжек и записок обратно, чтобы вернуться домой? и т. д. И на это есть средство, и притом самое простое. Ведь богомольцы подобного рода, как мы уже заметили, особенно по приходским церквам собираются не всегда, а только в известные, определенные дни. В таком случае, чтобы удовлетворить желающих, всего лучше пригласить на помощь два, три, четыре соседних священника, поставить их у жертвенника для содействия в изъятия частиц, или для служения панихид, как это делается обыкновенно в наших лаврах и других больших обителях, и дело будет сделано, и совесть чиста…

Тем более грешно оправдываться в пропуске поминовений «всеведением Божиим». Если так, то не надобно вообще ни о ком молиться. Бог знает, кому что надобно, пусть, значит, и помогает нуждающимся… Но какой же христианин может согласиться с подобною мыслью? И сама такая мысль, по существу своему, не есть ли мысль самая греховная и богопротивная? Правду, истину сказать, в своей грешной голове мы никак не можем безусловно порешить, точно ли восходят ко Господу и достигают своей цѣли молитвы и приношения о тех, за кого подано на молитвы, но самые молитвы не совершены священником, особенно на проскомидии, по тем или другим причинам? Вопрос этот мы оставляем открытым, в надежде, что его решат, как должно, люди более компетентные¹¹. Но пусть будет и так; пусть в числе «всех православных христиан, и всех от века усопших отец и братий наших», о коих мы должны молиться обязательно, Господь примет молитвы и за тех, кого мы не помянули, – мы-то сами можем ли хоть сколько-нибудь оправдаться через это пред Богомъ и своею совестью? Ведь никто же, как Сам Господь Бог в лице своей Церкви, заповедал нам для пользы и спасения усопших поминать их не только вообще, но и поименно, и этот способ поминовения, как известно, так же древний, как и сама св. вера и Церковь наша. Кто же дал мне право нарушать и разрушать то, что установлено святыми апостолами, содержится всею церковью и утверждено веками? Если где, то здесь в особенности уместно вспомнить слова Господни: проклят всяк человек, творяй дело Божие с небрежением. Кто же из нас не ужаснется, сам, так сказать, на себя налагая печать проклятия и отвержения свою леностью и небрежением.

В пределах Черниговской губернии нам пришлось слышать рассказ, за верность которого мы не можем ручаться, но о котором не можем не упомянуть в виду ближайшего его отношения к рассматриваемому вопросу, по его нравственному значению. В одной церкви, по смерти ее настоятеля, никак не могли держаться новые священники, и что всего ужаснее, они умирали тут же в церкви, как только приступали к св. жертвеннику для совершения проскомидии. Так умер внезапно один священник, потом другой… Тогда один старый, благочестивый священник решился сам попытать, что это такое? Приготовившись к службе молитвою, постом и покаянием, он облачился к литургии, и как только приступил к жертвеннику, глядь, – а тут у жертвенника стоит недавно умерший прежний настоятель церкви, весь черный, как уголь, окованный с ног до головы цепями, с ужасающим взором. Выдержал старец Божий, по милости Господней, страшное зрелище, и на другой день снова стал служить литургию. Несчастный покойник опять тут же на лицо, и весь указывает глазами на жертвенник. Догадался старец и, как заглянул под жертвенник, чуть не обмер от страха. Там лежали целые тысячи поминальных книжек и записок, очевидно, ни разу не прочитанных. Тогда старец начал тут же поминать записанных, и по мере того, как он прочитывал найденные книжки и записки, лицо умершего начало проясняться. На другой день старец снова служит и, продолжая прочитывать найденные книжки и записки, видит, что и цепи с находящегося здесь священника спадают одна за другою… Наконец старец отслужил последнюю литургию, на которой дочитал последние книжки и записки, и лицо покойника засияло небесным светом. Он радостно поклонился старцу Божию в знак братской благодарности и с тех пор никогда и никому не являлся более.

Повторяем, при всём нашем желании, мы никак не могли узнать, где и когда это было. Но сколько самой ужасной правды в этом рассказе? Сколько смысла и назидания самого глубокого? Одно только можно сказать на это: имеяй уши слышати, да слышит. И как не слышать?

IV.

То же самое нужно сказать и о «забвении», хотя оно также упоминается у св. Василия. Несомненно, святитель разумеет здесь забвение невольное, случайное, – хотя и о невольном забвении надо сказать, что его не могло бы быть, если бы мы побольше употребляли в этом случае воли, чтобы не забыть, так что и здесь едва ли мы можем считать себя совершенно безвинными и безответными. Затем, само собою понятно, и говорить нечего о забвении произвольном, нарочитом…

И сюда прежде всего мы должны отнести тот факт, который, признаемся, поражает нас до глубины души и, без сомнения, должен поражать всякого, что в большинстве наших храмов безусловно почти не имеется помянников священников, служивших в них. Еще в старые годы, когда приходы переходили, так сказать, по наследству от одного родича к другому, память о предшествовавших священнослужителях хранилась между ними, по обязанности родства. А теперь, когда на место умерших или выбывших священнослужителей большею частью назначаются чужие люди, всё как-то забывается, так что только и остается благодарить от сердца святую Церковь нашу, что хоть она своим материнским гласом молится «о всех служащих и служивших во всечестном храме сем», и т. д.

А между тем не один из них, может быть, в свое время жертвовал последними силами для устроения или благоукрашения того храма, в котором мы служим, не один всю душу свою, все свои попечения употреблял для святыни, на той ниве Божией, от плодов которой мы ныне питаемся, занимая бывший приход его… Чем же мы можем возблагодарить таковым, чем помянем их за их любовь и подвиги, как не молитвою пред тем же святым престолом, пред которым и они некогда служили во имя Господне. Потому-то и св. Апостол положительно поволевает: поминайте наставники ваша; знайте настоятелей ваших о Господе, и т. д. Нет сомнения, что и наша смерть не за горами. Не сегодня так завтра, не через год, так через два, не через десять, так через тридцать, сорок, пятьдесят лет, а всё-таки придется умереть непременно. И принесут наше грешное тело, и положат его среди этого же храма, и как над всеми, прежде нас служившими здесь, святая Церковь возгласит от лица нашего: «мысленно молю, услыште, с труды бо сия провещаю; вас бо ради сотворих рыдание сие, негли имети кому к пользе? Но егда пети сия имате, поминайте мя иногда знаемаго; многожды бо вкупе скидохомся и в дому Божием вкупе пояхом: аллилуйя»… Или еще: «воспоминаю вам, братия мои, чада и други моя, не забывайте меня, егда молитеся ко Господу; молю, прошу и милися дею (усиленно прошу) навыкайте сим в память, и плачите мене день и нощь»… и т. д. (Из чина погребения усопших священников). Что, если никто не обратит внимания на этот трогательный вопль души нашей, как мы не услышали других? Ужасно и подумать, – но Господь не всуе же сам говорит: в нюже меру мерите, возмерится вам. А это всё равно, что полагать руки на самих себя, или что тоже, безусловно нерадеть о своем спасении, поколику таковое там, за пределами гроба, только и может быть достигаемо молитвою за нас во имя «вечной памяти» пред Господом о нас со стороны живых.

Страшно, еже впасти в руце Бога живаго, – и это тем непростительнее с нашей стороны, что избежать греха так легко. Стоит только воспроизвести по памяти или по документам имена своих предшественников, записать их в книгу, и молиться за них, совершая таким образом настоящую «вечную память» о них, чтобы затем и преемники наши молились о нас, и т. д.

То же самое должны мы сказать и о поминовении других лиц, так или иначе близких к той церкви, в которой Господь судил служить нам, «создателей и благотворителей святого храма сего». Не желаем сказать где, – но в одном храме нам пришлось найти в купе церковного хлама медную дощечку, на которой с одной стороны вырезаны были имена усопших «об упокоении», а на другой, после указания, в какие дни, по ком служить божественную литургию и панихиды, в заключение излагается такая трогательная молитва от лица покойников, чтобы молились о них, что читая ее, нельзя было не прослезиться горькими слезами. От души жалеем, что не удалось нам списать этой молитвы. Заметим, что молитва эта была увековечена на меди от лица усопших, бывших некогда лучшими благодетелями самого причта, состоящего при нем, так как они пожертвовали для этого причта землю и пр. И такой документ валялся в хламе, а без сомнения, не погиб только случайно, потому что его всегда могли выбросить из церкви, как и забыли о нем. Сколько же других подобных документов валяется в подобном же хламе, или же и уничтожено на веки, – об этом знать только один Господь всеведущий… И диво ли после этого, что в настоящее время всё больше перестают верить в эту «вечную память»; всё меньше и меньше хотят давать на «вечный помин» покойников. В мешок шила не утаишь. Рано или поздно люди докапываются, что мы делаем с этими вечными поминовениями, – и к стыду нашему перестают верить нам. Господи Боже мой, какую же сугубо страшную ответственность берем мы на себя в этом случае, таким образом не только сами не молясь за усопших, но и отталкивая от этой молитвы других… Не постави нам, Господи, во грех сего… Но как не поставить, когда мы сами сознательно, злонамеренно согрешаем в этом случае?..

Не мешает также напомнить нашей братии о так называемых «родительских субботах» и других днях, специально назначаемых церковью для поминовения усопших. Все ли мы служим в эти великие и священные дни безусловно, обязательно? О, дай Господи, чтобы это было так! Иначе, зачем же церковь и назначила эти дни для моления о всех «которых скрыла вода, которые погибли на войне, поглощены землей вов время землятресения, убиты убийцами и сгорели в пожаре», и всех, всех усопших отвека, «где бы и как бы ни кончили они свою земную жизнь: в море ли, или на земле, или в реках, или в озерах, или в пустынях сделались добычею зверей, птиц и пресмыкающихся, молнией пораженных, замерзших» и проч. и проч. (Из службы в субботу перед Пятидесятницей).

V.

В заключение же всего еще и еще, вместе с церковью, пожелаем «вечной памяти» усопшим не от нас только живущих на земле, не только от нашего недостоинства иерейского, но и от самого Господа, Судии и Спаса нашего. Правда Он Сам говорит о своих последователях, что никогда не может забыть их. Егда забудет жена отроча свое, еже не помиловати исчадия чрева своего? Аще же и забудет сих жена, но аз не забуду тебе, глаголет Господь. Но вместе с сим Сам же Господь наш Иисус Христос свидетельствует, что могут быть и такие случаи, когда Он, не взирая на бесконечное милосердие Свое, иным из усопших, по Своему правосудию, должен будет изречь страшное, решающее слово: не вем вас…

О, не дай, Господи, никому и никогда услышать это слово, но «во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшим рабом твоим, сродником и ближним нашим, и всем от века скончавшимся православным христианам, и сотвори им вечную память». Будем также, провозглашая «вечную память», просить этой памяти для усопших со стороны Пречистой Матери Господа и святых Его. Ибо если наша земная грешная молитва может быть полезна для покойников, то что же сказать о молитвенном ходатайстве Царицы неба и земли и святых угодников, яко старейших членов в дому Отца нашего небесного, а наипаче тех из них, имена которых наши присные носили, живя на земле. Кому же по преимуществу и ходатайствовать за нас пред Богом, как не нашим «святым ангелам», с именами которых мы переходим в вечность и здесь остаемся на земле в памяти церкви? Потому-то между прочим нельзя не пожалеть, что у нас только почти и принято поминать покойников в день их кончины, а в день ангела как будто забывают их… Мы напротив думаем, что в день ангела усопшего надобно бы побольше молиться, в том несомненном убеждении, что к нашей недостойной молитве присоединится еще в этот день другая более высшая и совершеннейшая молитва, и таким образом при сугубой молитве с нашей стороны и со стороны святого ангела сугубая должна быть и польза усопшему. Будем просить «вечной памяти» усопшим и у ангелов хранителей их, дабы они и по смерти не оставили хранимых ими, и там на небеси в особенности предстательствовали о них, как молит св. Церковь: «егда поставится престол и книги разгнутся, Ветхий деньми сядет. И судятся человецы, и ангели предстанут, и вси ужаснутся и вострепещут… Тогда твое человеколюбие покажи, святый ангеле, на усопших отцах и братиях наших, и избави их геенны, Христа умоляяй… и близ стани тогда их тих и радостен, надеждою спасения отъемляй их страх» (Канон ангелу хранителю, песнь 8-я). А вместе с сим будем молить Господа, Пречистую Деву и всех святых ангелов и человеков, дабы и мы, памятуя о своих покойниках, при помощи благодатного внушения, руководства и наставления свыше возглашали им не словом и языком, но делом и истиною «вечную память» во веки веков.

«Вечная ваша память, достоблаженнии и приснопамятнии братие наши» (Из чина погребения мiрских человек). «Вечная память», аминь.

Протоиерей А. Ф. Хойницкий

Следователь при производстве следствий по случаям опущений или неправильных записей в метрических книгах событий рождения, брака или погребения известных лиц, обязан в точности руководствоваться статьями закона, изложенными в VII главе Устава духовных Консисторий и в Св. Зак. т. X част. 1 разд. I отд. трет. и разд. II отд. перв. Статьи эти следующие: Главнейшее доказательство события брака есть показание оного в метрических книгах. Если же брак не записан в метрических книгах, то событие оного может доказываться: а) обыскою книгою; б) исповедными росписями; в) гражданскими документами, если из оных видно, что именующиеся или именуемые супругами признавались таковыми в присутственных местах и бесспорно пользовались гражданскими правами и преимуществами, зависящими от законного супружества и г) следствием (Уст. дух. Кон. ст. 260; Св. Зак. т. X част. I ст. 34, 35). Следствие должно заключать в себе показание причта, который венчал брак, бывших при браке свидетелей и вообще знающих о достоверности события брака. Кроме священнослужителей, супругов, о которых идет дело, и их родителей, все прочие лица дают показания под присягою (Уст. Конс. ст. 261; Св. Зак. т. X част. I ст. 36). Главным, преимущественным доказательством рождения от законного брака признаются выданные духовными властями, на основании метрических книг, частным лицам свидетельства, или же доставленные от сих властей в присутственные места или подлежащим начальством взятые из сих книг сведения (Св. Зак. т. X част. I ст. 122; Уст. гражд. суд. ст. 1354 в Суд. Уст. Имп. Алек. II изд. 1883 г.). За невозможностью получить метрическое свидетельство о рождении, по неимению ли метрических книг, или по сомнительности обстоятельств, которые в них показаны (например, если метрическая запись сомнительна, потому что находится под другим числом, или с разноречием в именах рожденного или родителей, или с подчистками, или по другим причинам), делается справка с исповедными росписями, начиная от указанного года рождения до года производства дела, также с метрическою и обыскною книгою о браке родителей и производится следствие (Уст. Конс. ст. 265; сравн. Св. Зак. т. X часть I ст. 123). Если метрической записи о браке родителей не окажется, то в таком случае делается дознание о действительности брака вышеизложенным порядком (Уст. Конс. ст. 266). При производстве следствия по случаю опущения или неправильной и сомнительной записи в метрических книгах события рождения, допрашивается приходский священник или тот, который совершал крещение над доказывающим законность своего рождения, – причт, восприемники и лица бывшие при крещении, а равно и родители доказывающего законность своего рождения (Уст. Конс. ст. 265 и Св. Зак. т. X часть I ст. 124). Свидетельских показаний должно быть не менее двух и притом данных людьми честного и неукоризненного поведения. Эти показания тогда только почитаются доказательством законности рождения, когда они не только согласны со всеми другими при производстве дела обнаруженными обстоятельствами, но и вполне подтверждаются последними (Св. Зак. т. X часть I ст. 124; Уст. Гражд. судопр. ст. 1356 в Суд. Уст. Имп. Алекс. II изд. 1883 г.). Если родителей в живых нет, то сверх показаний от священника крестившего, причта, восприемников и других лиц, бывших при крещении, преимущественно обращается внимание на все относящиеся до лица, о котором идет дело, документы, из коих можно было бы видеть: как признавали его родители, как оно вообще признаваемо было при жизни родителей и не было ли при жизни родителей спора о законности его происхождения (Уст. Конс. ст. 267). Смотря по надобности в доказательство законности рождения могут быть собираемы сведения из других источников, каковы суть: формулярные списки родителей, родословные, городские и обывательские книги, ревизские сказки и пр. (Уст. Конс. ст. 268; ср. Св. Зак. т. Х часть I ст. 123; Уст. гражд. суд. ст. 1356 в Суд. Уст. Имп. Алекс. II изд. 1883 г.)¹².

Гражданскими документами, из которых можно заимствовать сведения о брачном состоянии лиц или о законности рождения их, служат: 1) для дворян потомственных родословные книги, составляемые в каждой губернии депутатским собранием обще с губернским предводителем дворянства и хранимые в архивах депутатских собраний; в эти родословные книги вносятся потомственные дворяне, владеющие в губернии недвижимой собственностью, с означением: холост ли кто, или женат и на ком, или вдов, каких имеют детей того или другого пола и скольких лет (т. IX Зак. о сост. ст. 1101, 1102, 1106, 1107, 1108, 1114; по изд. 1776 г.); 2) для личных дворян – городские обывательские книги, составляемые городским депутатским собранием обще с городским головой, в которых показывается: холост ли кто или женат и на ком, или вдов, много ли имеет детей муж. и жен. пола, как их имена и скольких лет (Там же ст. 1132–1134 и прил. к ст. 1137); 3) для отставных гражданских чиновников, для отставных военных и канцелярских служителей – аттестаты и указы об отставке, им выдаваемые; 4) для служащих гражданских чиновников и канцелярских служителей – послужные списки, которые ведутся в присутственных местах; 5) для служащих воинских нижних чинов – именные списки, которые ведутся военным начальством; 6) о безсрочно-отпускных или уволенных в запас нижних воинских чинах – билеты, выдаваемые от военного начальства; 7) для священно-церковно-служительских детей, не состоящих на службе духовной – выдаваемые Консисториями свидетельства на принадлежность к почетному гражданству, и клировые ведомости, в которых они должны быть показываемы при родителях; 8) для почетных граждан, купцов, мещан и цеховых – ревизские сказки, городские обывательские книги; 9) для крестьян и других податных сословий – ревизские сказки и посемейные списки. Если документы гражданские находятся в руках тех, которым они выданы (например, указы об отставке у отставных, билеты у безсрочно отпускных, и пр.), то нужно истребовать эти документы и, осмотрев, сделать из них точные выписки о семейном положении этих лиц. А если гражданские документы тех лиц, о которых производится дело, находятся в присутственных местах и сословных учреждениях, то нужно просить присутственные места и учреждения о выдаче точных копий с гражданских документов тех лиц, о которых производится дело. Так родословные о потомственных дворянах находятся в депутатских собраниях, а копии с них в губернских правлениях и в департаменте герольдии (т. IX Зак. о сост. ст. 1114); послужные списки служащих лиц находятся в присутственных местах, в которых они служат; городские обывательские книги – в архиве городского общества, в городских управах, думах, а копии в губернских правлениях и в казенных палатах (т. IX Зак. о сост. ст. 1139); ревизские сказки в казенных палатах, уездных казначействах, городских управах или думах и в волостных правлениях; посемейные списки о крестьянах и других сельских обывателях – в волостных правлениях. К этим-то местам и учреждениям и нужно обращаться с просьбою о выдаче точных копий или выписок из гражданских документов тех лиц, о которых производится дело.

В связи с богослужебными обычаями Страстной недели и первого дня св. Пасхи находится обычай, практикуемый в нашей церкви, полагать Плащаницу на св. престоле по окончании полунощницы, перед началом пасхальной утрени, и оставлять ее здесь до отдания праздника Пасхи. В этот день Плащаница убирается с престола на обычное место, при чем в некоторых местах совершаются при этом религиозные церемонии и церковно-богослужебные обряды. «По окончании полунощницы или во время ее обыкновенно, – говорит о. Никольский, – все священнослужители в облачении безмолвно переносят Плащаницу со средины храма в алтарь, царскими вратами, – окадив ее, как перед несением, так и по положении ее на престоле, и затем царские двери затворяются до начала утрени. На престоле Плащаница лежит до отдания праздника Пасхи, в изображение сорокадневного пребывания Господа на земле¹³. На чем основывается настоящий обряд в целом своем виде, сказать определенно трудно, но некоторые его частности имеют несомненные основания в практике восточных церквей, откуда получил свое начало и самый обычай выносить в Великую субботу после великого славословия вместе с Евангелием и св. Плащаницу. Так несомненно известно, что обычай полагать Плащаницу на престоле явился на Руси из современной нам практики церквей восточных¹⁴, хотя, впрочем, с некоторыми особенностями. Из современных уставов церквей греческой и болгарской можно видеть¹⁵, что на востоке Плащаница полагается на престоле непосредственно после входа с нею на утрени в Великую субботу, тогда как у нас ныне по входе при пении «Благообразный Иосиф» она относится снова на средину храма, откуда и переносится на престол, как мы уже сказали, перед началом пасхальной утрени, по окончании полунощницы. Этот последний обычай, находясь в некотором противоречии с современной практикою церквей восточных, не согласуется с предписаниями и нашего современного Типикона. Описывая вход с Плащаницею и Евангелием в Великую субботу на утрени, наш Типикон замечает: «сему же (т. е. Трисвятому, которое поется при совершении рассматриваемого нами входа) кончану бывшу, входит настоятель со Евангелием в царския двери и полагает Евангелие на престоле, Плащаницу же на уготованне столе во образ гроба» (Тип. изд. Киев. 1824 г. л. 394 об.). Т. е. по нашему Типикону, Плащаница совершенно не лежит на престоле, а после входа с нею на утрени в Великую субботу вносится в алтарь и полагается на особенно для этого случая устроенном столе «во образ гроба», где и лежит до следующего года. Рассматриваемая нами практика относительно времени снятия Плащаницы с престола, не согласуется, наконец, и с древнейшею нашею богослужебною практикою, которая тоже допускала положение Плащаницы на престол, хотя, впрочем, только на одну неделю св. Пасхи до недели Фоминой. В XVI веке, когда впервые появился обычай выносить в Великую субботу на утрени вместе с Евангелием и Плащаницу, после входа с евангелием и Плащаницею или «воздухом, на немже образ положения во гроб Господа нашего Иисуса Христа, целуют и полагают св. Евангелие в алтари на святой трапезе, с нимже и воздух полагается на святой трапезе даже и до Фомины недели»¹⁶. Этим возду́хом в обителях Антониево-Сийской¹⁷, Кирилло-Белозерской¹⁸, Троице-Сергиевской¹⁹ и на Прилуке²⁰ престол покрывался всю пасхальную неделю до субботы, а в этот день, после окончания литургии, снимали его с престола и убирали на прежнее место. Иногда, так как престол был мал, а Плащаница, или воздух велик, то для удобства священнодействия евангелие не полагалось на престоле, «занеже воздух на престоле»²¹.

Приведенные сейчас выдержки из богослужебных памятников XVI века ясно для нас устанавливают, как тот факт, что Плащаница полагалась на престоле в Великую субботу на утрени после входа, так равно и тот, что оставалась эта Плащаница только до Фомина воскресенья, или вернее до субботы св. Пасхи, когда после окончания литургии, она убиралась на обычное место, на котором лежит в остальное время года. Этот обычай практики XVI века в нашей церкви находится, по всей вероятности, в некоторой зависимости от практики из времен господства на Руси устава студийского, по которому отдание праздника Пасхи совершалось не накануне Вознесения, как ныне, а именно в субботу пасхальной недели²². На чем основывается практика нашего времени относительно времени снятия Плащаницы с престола, решить категорически нет никаких оснований, так как в письменных памятниках, известных нам, об этом обряде решительно ничего не говорится. Наш нынешний Типикон, как выше было замечено, не указывает даже полагать Плащаницу на престоле, в современных же Типиконах церквей восточных о времени снятия Плащаницы нет никаких указаний.

Здесь же, в этом отсутствии каких бы то ни было письменных указаний относительно времени снятия Плащаницы с престола, кроется главным образом причина и того обстоятельства, что обряды, совершаемые при этом действии в настоящее время, чрезвычайно разнообразны. В великороссии, например, повсеместно Плащаницу убирают с престола после окончания литургии в отдание праздника св. Пасхи и без всяких обрядовых действий. Так это делается и в некоторых местах малороссии, но здесь в большинстве случаев настоящее снятие Плащаницы с престола обставлено довольно трогательною и строго религиозною церемониею, которая привлекает в храмы множество молящихся и доставляет им истинно религиозное наслаждение. В малороссии снимается Плащаница с престола тоже в отдание св. Пасхи. Перед литургиею этого дня священник снимает Плащаницу с престола, выносит ее на средину храма и полагает на столе, на котором она обыкновенно лежит в пятницу и в субботу Страстной седмицы. Молящиеся приходят в храмы, лобызают Плащаницу и ставят перед нею во множестве свечи. При окончании литургии, после пения двукратно: «Буди имя Господне», священник выходит из алтаря к Плащанице, трижды кадит ее кругом и на голове с пением тропаря: «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш» или стиха: «Вознесыйся на небеса, Боже» уносит ее в алтарь и полагает на обычном месте, где она лежит в течении целого года. Затем поется в третий раз «Буди имя Господне», читается 33 псалом и оканчивается литургия по Уставу. Описанная картина внесения Плащаницы в алтарь производят глубокое впечатление на молящихся и переносит их мысль на гору Елеонскую, с которой Христос Спаситель в виду своих учеников вознесся на небо и сел одесную Бога Отца. Отсюда-то иногда в простом народе этот день называется не отданием праздника Пасхи, а «вшествием».

В других местах литургия в день отдания праздника Пасхи совершается обычным порядком и Плащаница до ее окончания лежит на престоле, так как, по Уставу, этою литургиею собственно оканчиваются службы св. Пасхи; но после двукратного пения «Буди имя Господне», священник трижды кадит Плащаницу, лежащую на престоле, кругом; берет ее на голову и обносит кругом престола, в царские двери с пением тропари: «Вознесся еси во славе, Христе Боже наш» выносит ее на средину храма и полагает на обычном столе. Совершив целование, священник уходит в алтарь и обычным, по Уставу, порядком оканчивает литургию. В это время молящиеся лобызают Плащаницу. По окончании литургии Плащаница со средины храма убирается на обычное место, где она лежит в течении года, уже без всяких обрядов. Иногда Плащаница на средине храма лежит до 12 часов дня и двери его остаются открытыми. В храмы приходят молящиеся, лобызают Плащаницу и ставят перед нею свечи, а в полдень приходит в храм священник и убирает Плащаницу без всяких обрядов на обыкновенное место.

Из сказанного можно сделать следующие заключения:

1) Положение Плащаницы на престоле, хотя совершается и не по указанию нашего нынешнего церковного Устава, но согласно с практикою церквей христианского востока, от которого мы позаимствовали употребление в церковном богослужении Плащаницы и обряды, совершаемые при выносе ее в Великую пятницу и в Великую субботу Страстной седмицы, с тою однако разницею, что на востоке это положение Плащаницы совершается в Великую субботу после входа, а у нас, при окончании полунощницы, пред началом пасхальной утрени.

2) Время снятия Плащаницы с престола в день отдания этого праздника, не указывается ни в каких письменных богослужебных памятниках церквей нашей славяно-русской и христианского востока. Сорокадневное пребывание Плащаницы на престоле может быть пока оправдываемо единственно вышеприведенным соображением о. Никольского, что это делается «в изображение сорокадневного пребывания Господа на земле».

3) Все обряды, совершаемые в малороссии, при снятии святой Плащаницы с престола в день отдания св. Пасхи, несомненно местного происхождения и не имеют никакого основания в письменных источниках. Но будучи вполне согласно с духом и характером православного церковного богослужения вообще и представляя некоторое видимое соответствие настоящего обряда с тою идеею, или моментом в земной жизни Спасителя нашего, который совершился в сороковой день по воскресении Его в частности, настоящий обряд, по нашему мнению, заслуживает полного внимания и достоин того, чтобы пастыри, унаследовавшие сей прекрасный обычай по преданию от своих предшественников, не оставляли его, а свято блюли бы. При этом считаем однако нелишним заметить, что из всех вышеуказанных обычаев снятия Плащаницы с престола, по нашему мнению, более правилен и более отвечает воспоминаемому событию по своим подробностям тот, по которому снятая с престола Плащаница, при пении тропаря: «Вознеси еси во славе Христе Боже наш» или стиха: «Вознесшийся на небеса, Боже» уносится со середины храма в алтарь, который, по общепринятому и общераспространенному толкованию Отцов и учителей церкви, изображает по отношению к средней части храма небо. Сюда-то, по сказанию книги Деяний Апостольских (Деян.1:9, 10), и было совершено вознесение Господа нашего Иисуса Христа после Его сорокадневного пребывания земле с момента Его воскресения, из мертвых. В этой практике нельзя не обратить внимания на то обстоятельство, что литургия в день отдания Пасхи совершается не на Плащанице, которая, по этому обычаю, еще до начала выносится на середину храма, тогда как повсеместная практика такова, что Плащаница убирается с престола после литургии. Но это кажущееся неудобство настоящей практики легко может быть устранено положением на престоле для совершения этой литургии другого экземпляра Плащаницы, каковой, без всякого сомнения, найдется в каждом даже бедном храме, а если бы даже и не нашелся таковой экземпляр Плащаницы по каким бы то ни было причинам, рассматриваемая нами практика, допускающая снятие Плащаницы с престола до начала литургии, имеет много важных религиозно-воспитательных сторон, которыми пренебрегать никоим образом не следует. Вынесенная Плащаница на средину храма, находясь перед взорами молящегося народа, который лобызает ее и ставит перед нею свечи, дает возможность еще раз перенестись мыслию на Голгофу и привести себе на память то великое дело искупления нашего, которое начато Спасителем нашим Иисусом Христом на Голгофе и завершено Его вознесением на небо. Несение Плащаницы, при пении тропаря вознесению, в алтарь на голове священником бесспорно и будет прямым ответом на мысли и думы истинно молящегося христианина, стоящего при гробе Спасителя. С пробожденным ребром и израненными ногами и руками, что̀ каждый из молящихся будет видеть перед своими глазами в Плащанице, – вот с какою благодарностию от облагодетельствованного от него человечества, вознесся на небо и сел одесную Бога Отца Спаситель наш. По истине эта картина есть безмолвная и самая красноречивая проповедь, а обряд только естественное и прямое дополнение к ней, дополнение, уже предносящееся в мысли всякого истинно-религиозного молящегося в храме в этот день…

А. Дмитриевский

Опекуны, утвержденные в этом звании епархиальным начальством, получают от благочинного опись имуществу тех детей, которые поручены их опеке, и вступают в отправление своих обязанностей. Обязанности опекунов вообще заключаются: 1) в попечении об особе малолетнего²³ и 2) в управлении его имуществом (Св. Зак. т. Х часть I ст. 262).

а) Попечение об особе малолетнего

Опекун должен заботиться об особе и здравии малолетнего. Он старается, чтобы малолетний воспитан был в страхе Божием, в познании той веры, в которой он родился, в правилах добронравия и удалении от злых примеров; для сего ежели малолетний не отдан в училище, опекун, смотря по его роду и состоянию, обязан отдать его на воспитание и для изучения приличных ему знаний людям добродетельным, или избрать учителей, кои имели бы в своих познаниях и поведении определенное законами свидетельство; для служения же определить к малолетнему необходимо только нужных служителей доброго и непорочного поведения. Вообще опекун должен приготовить малолетнего к жизни сообразной его состоянию, но всегда трудолюбивой, умеренной и безмятежной (Св. Зак. т. Х часть I ст. 263). Опекуну предоставляется право отыскивать законного удовлетворения в личной обиде, малолетнему нанесенной (там же ст. 265)²⁴.

б) Управление имуществом малолетнего

Всё движимое и недвижимое имущество малолетнего опекун принимает в свое смотрение по описи, составленной им вместе с местным благочинным, при двух посторонних свидетелях: одна копия описи за общим всех их подписанием вносится в попечительство, а другая такая же остается у опекуна (Св. Зак. т. Х часть I ст. 266; сравн. Инстр. благ. § 33). Движимое имение, как-то: крепости, векселя и всякие вещи малолетнего хранить в местах удобных и безопасных, где бы они не могли повредиться или утратиться: деньги же отдавать или в частные руки, за указанные проценты под верные залоги, или заклады, или под векселя, – или отдавать для приращения процентами в государственный банк, в закавказский приказ общественного призрения, в городские сберегательные кассы, или обращать в облигации или долговые обязательства акционерных обществ, уставами коих сие дозволено (там же ст. 268 по прод. 1876 г.). Сами же опекуны не могут брать у малолетнего деньги в займы (прим. к 268 ст. по прод. 1876 г.). Недвижимое имение малолетнего опекун держит или приводит в такое состояние, чтобы надлежащие с оного доходы получались сполна, а государственные сборы были выплачиваемы в свое время бездоимочно (там же ст. 269 по прод. 1876 г.). Вместе с тем опекун прилагает попечение: 1) чтобы нужные и полезные хлебопашество, скотоводство и другие невоспрещенные законами статьи доходов распространяемы были по мере местной удобности; 2) чтобы нужные и полезные строения не были допущены до разорения, для чего исправлять оные в удобное время; 3) чтобы неопустительно исправляемы были все по имению общественные повинности (там же ст. 270 пп. 1–3). Опекун старается, чтобы доходы малолетнего собираемы были в надлежащее время, а расходы производились без излишества. Для сего он устраняет все излишние и роскошные прихоти малолетнего и определенных к нему для воспитания и услужения людей, и ведет доходам и расходам верные погодные книги (там же ст. 273). По денежным претензиям малолетнего, опекун чинит в надлежащий срок взыскание с должников, а в случае неплатежа употребляет установленные в законах меры (там же ст. 274). Ежели имение малолетнего отягощено долгами, то опекун старается удовлетворить требования неоспоримые из остающихся за издержками доходов, а в случае недостатка оных для уплаты всех долгов вдруг, выплачивает наперед нетерпящие отлагательства, особенно обращая внимание на имения, заложенные по ссудам из приказов общественного призрения, из капиталов сельской промышленности новороссийских губерний, и из других кредитных установлений, дабы не допустить оных до продажи, через просрочку, под собственною своею ответственностью (там же ст. 275). Продажа имения малолетних производится на следующем основании: 1) Жизненные припасы и вещи, скорому тлению и другим тратам подверженные, предоставляется опекунам продавать без особого разрешения, с тем, что они обязаны, при отдаче годовых отчетов, давать отчеты и о сих продажах. 2) Продажа вещей, тлению не подверженных, как-то: а) серебра, золота и всякого рода драгоценных камней допускается только в следующих случаях: а) если сие необходимо для уплаты долгов, на наследстве малолетнего лежащих, или для его содержания; б) если означенные вещи составляли товар того лица, от которого перешли к малолетнему. Продажа сих вещей производится порядком, установленным для продажи недвижимых имений. Продажа недвижимых имений, принадлежащих малолетним допускается: а) при разделе между наследниками совершеннолетними и малолетними; б) для платежа доставшихся малолетнему вместе с наследственным имением долгов; в) по совершенной ветхости строения, или когда на содержание имения требуется более, нежели получается с него дохода. Во всех сих случаях, опекун о необходимости продажи имений представляет епархиальному начальству. 4) Продажа всякого имущества малолетних не по приговорам судебным, а по распоряжению опеки, совершается повольною ценою и через посредство самих опекунов, под наблюдением местного сотрудника епархиального попечительства (там же ст. 277; срав. Ук. Св. Син. 1867 г. авг. 16 за № 33). Продажа, принадлежащих малолетним духовного звания, имуществ движимых и строений, возведенных не на собственной земле, разрешается епархиальным начальством, а на продажу земель и других, кроме вышеупомянутых, недвижимых имуществ испрашивается (за исключением случаев, означенных в 3 п. ст. 277 по прод. 1876 г.), разрешение Св. Синода (Уст. дух. Конс. ст. 80 п. 5; Св. Зак. т. Х часть I ст. 252 п. 5 по прод. 1876 г.)²⁵. Опекун обязан иметь ходатайство по всем тяжебным делам малолетнего, подавать за него, куда следует и в сроки законами определенные, просьбы и апелляции и вообще избирать способы, которые могли бы доставить ему покойное владение его имуществом (Св. Зак. т. Х часть I ст. 282).

в) Составление и представление отчетов по опеке

По прошествии каждого года, непременно в январе месяце, опекуны обязаны доставлять местному сотруднику епархиального попечительства (благочинному, под ближайшим надзором которого они состоят) годовой отчет о доходах и расходах, содержании и воспитании, а также и о занятиях малолетнего; сотрудник же по истребовании от опекунов годовых отчетов, по проверке их с опекунской книгой и по засвидетельствовании в подлежащих графах, представляет таковые отчеты на ревизию в попечительство (Св. Зак. т. Х часть I ст. 252 п. 4, по прод. 1876 г.; там же ст. 262 п. 2; Уст. дух. Конс. ст. 80 п. 4)²⁶. Опекуны и попечители, в случае нерадения или умысла в упущении прав лица, попечению их вверенного, отвечают собственным своим имением, по мере произошедшей через то и могущей произойти для малолетнего потери (Св. Зак. т. X ч. 1 ст. 290 по прод. 1876 г.). Если опека учреждена в лице родителей, то по имуществу малолетних детей они подчиняются тем же правилам, какие выше сего постановлены для опекунов посторонних, относительно продажи, залога и заклада имения и отчетности в управлении оным (там же ст. 294). Когда сиротам исполнится 17 лет, то опекун может просить о прекращении опеки и о назначении попечителя. Когда же всем сиротам исполнится 21 год, тогда опекун представляет метрическую выпись о времени рождения сирот и просит о прекращении опеки. По окончании опеки, опекун дает общий отчет (Св. Зак. т. X часть I ст. 286 п. 2).

От недостатка понимания или внимания певцов издавна сложился у нас такт церковного пения, но соответствующий смыслу церковных песней. Так напр. в «Твоя песнословцы, Богородице» поют: «лик себе совокупльшия, духовно утверди в божественней Твоей славе»; нужно же петь: «лик себе совокупльшия духовно утверди, в божественней Твоей славе венцев славы сподоби». При этом нужно заметить, что греческий подлинник относит слово духовно не к «утверди», а предыдущим словам – к «лик себе совокупльший». Или в «глас словесе» поют: «предтеча, в пустыни покайтеся»; нужно петь: «предтеча в пустыни, покайтесь всем вопием людям». Еще в «недоумеет всяк язык» поют: «изумевает же ум, и премирный пети Тя, Богородице»; нужно петь: «изумевает же ум и премирный пети Тя, Богородице». Или поют: «ты бо христиан еси, предстательнице Тя величаем»; нужно петь: «ты бо христиан еси предстательнице, Тя величаем». В песни «Тебе одеющагося светом» поют: «песнословлю и погребение Твое, с воскресением зовый Господи»; нужно петь: «песнословлю и погребение Твое с воскресением, зовый Господи». В «Приидите поклонимся» поют: «воскресый из мертвых поющия Ти», нужно петь: «Спаси ны, Сыне Божий, воскресый из мертвых, поющия Ти». Еще на панихиде в тропаре «святых лик обрете источник жизни» поют: «святых лик обрете источник жизни, и дверь райскую да обрящу и аз путь покаянием», между тем как по прямому смыслу слова – и дверь райскую надобно непременно соединять со словами – источник жизни и петь так: «святых лик обрете источник жизни и дверь райскую, да обрящу и аз путь покаянием», и пр. и т. п. Бывает в исполнении церковного пения и положительная бессмыслица, когда певцы поют отрывочно взятые слова, не имеющие связи с предыдущими. Так напр. на панихиде поют: «Творца и Зиждителя и Бога нашего». Где же глагол, от которого зависят эти слова? Или: «Сыны света Тою показавый». Кем же? и т. п. Посему священникам нужно настоятельно требовать, чтобы певцы, усвоившие неправильный такт в пении, переучивали себя и ни под каким видом не допускали бессмыслицы в исполнении церковного пения. Для причетников и не может быть никакого затруднения в том, чтобы выдержать надлежащий такт в пении, соответствующий смыслу церковных песней, и устранять бессмыслицу в исполнении пения. Нужно только обращать их внимание на неправильно усвоенный ими такт в пении или на допускаемую ими бессмыслицу в исполнении пения. Наконец, во избежание бессмыслицы в исполнении пения можно требовать, чтобы певцы прочитывали по крайней мере начальные слова того или другого тропаря, которого только конец обыкновенно поется. Так напр. на панихиде пусть сначала прочитают внятно тропарь: Глубиною мудрости человеколюбно вся строяй и т. д. и только после этого пропоют последние слова того же тропаря: Творца и Зиждителя и т. д., или пусть сначала прочитают: Сам един еси безсмертный и затем к концу этого икоса пропоют: «надгробное рыдание творяще песнь» и т. п.

Подобает епископу (или священнослужителю) быти непорочну, единыя жены мужу…, свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою: аще же кто своего дому не умеет правити, како о Церкви Божией прилежати возможет (1Тим.3:2, 4–5)? Женам их такожде чистым, не клеветивым (не навадницам), трезвенным, верным во всем (1Тим.10:10–11). Сего ради оставих тя в Крите (читаем мы в другом послании апостола), да недокончаная исправиши, и устроиши по всем градом пресвитеры, якоже тебе аз повелех. Аще кто есть непорочен, единыя жены муж, чада, имый верна, не во укорении блуда, или непокорива (Тит.1:5–6).

Рассуждение о семейной жизни священника и ее устроении нельзя начать лучше, как приведением относящихся сюда богодухновенных слов святого Апостола. В них содержатся основные руководящие правила по этому предмету для всех христианских веков.

Священнику прилична, и от священника требуется скромная, сосредоточенная жизнь. Но эта скромная священническая жизнь не отшельничество: звание священника не налагает на него такого сурового ига, какое принимают на себя по особому обету люди, обрекающие себя на аскетические подвиги иночества, – и отречение от семейства, от семейных забот и радостей, не входит в число условий, выполнение которых необходимо для принятия священнического сана. Брачная, семейная жизнь священника предполагается словами Апостола, хотя она не предписывается ему никаким церковным каноном, как непременная обязанность.

В римско-католической церкви, со времени папы Григория VII (1076), сделано обязательным безбрачие духовенства. При известных условиях оно допускается и у нас: по законоположениям 16 апреля 1869 года дозволяется рукополагать в сан диакона и священника и неженатых, равно как и вдовых после первого брака, по достижении ими сорокалетнего возраста, если они известны епархиальному начальству безукоризненною жизнию. Но в практике безсемейные или неженатые священники в нашей русской Церкви составляют редкое исключение. На всю Россию таких священников едва ли наберется десяток, другой. Можно бы желать больше таких исключений. Бывают положения и времена, когда безбрачный и безсемейный священник больше может оказать пользы церкви, чем семейный. Так, например, для миссионерского служения могли бы быть избираемы по преимуществу священники, не связанные семейными узами. Обязанный переезжать с места на место и иметь в своем ведении приходы, простирающиеся на целые тысячи верст, как в наших сибирских тундрах, священник-миссионер не может посвящать много времени семейству. Для него дом должен быть там, куда призывают его обязанности его служения. Походную жизнь, вынуждаемую условиями миссионерства, удобнее вести человеку одинокому, чем обремененному семейством. Да и больше самоотверженной преданности делу в этом случае можно предполагать у человека, которого не отвлекает от трудов служения среди чужих людей мысль о своих близких, ждущих своего отца-кормителя и тоскующих по нем. Дальше, больше безсемейных священников могли бы требовать времена гонений и преследований церкви, и вообще, общественных бедствий и волнений. Когда угрожают священнику в его имуществе и в его жизни за преданность своему долгу, тогда конечно в более тяжелом положении чувствует себя человек, который, как глава семейства, должен заботиться и думать не о себе только, но и о других, связанных с ним союзом кровной любви, чем человек одинокий. При большей тяжести жертвы, требуемой в этом случае от семейного священника, ему естественно более колебаться, чем человеку, живущему одною своею головою, и скорее можно изменить верности долгу, чем первому. Но времена гонений и преследований исключительные времена. При покровительстве церкви нашего правительства, от нас далека мысль о подобных временах, и дай Бог, чтобы никогда не увидали их и наши потомки. Но говоря об условиях жизни священника, мы должны представлять все возможные, и самые крайние, положения. Наша цивилизация, несмотря на все ее успехи, не обезопашивает служителей церкви от преследований: в ней таятся и зреют семена дикости и начала, противные вере и христианству. Времена преследований служителей церкви всегда возможны, как показывает краткосрочный период господства парижской коммуны, – и страдания за преданность долгу пастырей церкви дело сбыточное в наши дни, как показывает пример нескольких пастырей нашей православной Церкви, скончавшихся мученически от рук жандармов-вешателей польской справы во время польского мятежа. Но как ни желательно при известных условиях увеличение числа безбрачных священников, во всяком случае в православной Церкви они всегда были и будут немногими исключениями.

При установившемся у нас порядке вещей, брачная семейная жизнь священников более обычное и естественное явление, чем жизнь одинокая. В древние времена находились люди, которые смущались брачною жизнью священников и гнушались принимать причащение от служителей алтаря, имеющих семейство, и живущих с женою. Встречаются и ныне, хотя очень редко, такие радетели благочестия и святости, которые священнослужителя инока предпочитают священнослужителю женатому, и от первого надеются как будто больше получить благодатной силы в таинстве, им совершаемом, чем от второго. Вселенская Церковь весьма неблагоприятно относилась к подобным неразумным ревнителям чистоты церковной: в их воззрениях она видела опасное и грубое заблуждение и соборным голосом осудила его. Она высоко ценила и ценит девство, принимаемое тем или другим человеком; но отнюдь не хотела и не хочет унизить брак, учрежденный Самим Творцом и благословенный Господом, а пренебрегавших этим божественным учреждением подвергала строгому осуждению и отлучению. Аще кто из девствующих ради Господа будет превозноситься над бракосочетавшимся (постановили отцы Гангрского собора (340 г.): да будет под клятвою²⁷. Она запрещала пресвитерам, имеющим жен, разводиться с ними под видом благоговения, угрожая в противном случае отлучением от общения церковного и извержением от священного чина (Апост. прав. 5). А на тех из мiрян, которые соблазнялись брачною жизнию священника, и стеснялись принимать от него благодать в таинствах, она налагала клятву. Аще кто о пресвитере, вступившем в брак, разсуждает, яко не достоин причащатися приношения, когда таковый совершил литургию (читаем мы в 4 правиле того же Гангрскаго собора); да будет под клятвою. В этом отношении особенно замечательно 13-е правило 6-го Вселенского собора: оно со всею обстоятельностию разъясняет дело, которое иным кажется спорным, и навсегда узаконяет тот священный порядок, который наша русская Церковь наследовала от древности, и по которому честный брак не содержит в себе ничего, не совместимого с высотою священства. Понеже мы уведали (постановили отцы 6-го Вселенского собора), что в римской церкви, в виде правила, предано, чтобы те, которые имеют быти удостоены рукоположения во диакона или пресвитера, обязывались не сообщатися более с своими женами: то мы, последуя древнему правилу апостольскаго благоустройства и порядка, соизволяем, чтобы сожитие священнослужителей по закону и впредь пребыло ненарушимым, отнюдь не расторгая союза их с женами, и не лишая их взаимнаго в приличное время соединения. Итак, аще кто явится достойным рукоположения в иподиакона, или во диакона, или во пресвитера, таковому отнюдь да не будет препятствием к возведению на таковую степень сожитие с законною супругою: и от него во время поставления да не требуется обязательств в том, что он удержится от законнаго сообщения с женою своею: дабы мы не были принуждены сим образом оскорбить Богом установленный и Им в Его пришествии благословенный брак: ибо глас Евангелия вопиет: яже Бог сочета, человек да не разлучает (Мф.19:6); и Апостол учит: брак честен и ложе нескверно (Евр.13:4); такожде: привязался еси жене, не ищи разрешения (1Кор.7:27)… Аще же кто, поступая вопреки Апостольским правилам, дерзнет кого либо из священных, то есть пресвитеров, или диаконов, или иподиаконов, лишати союза и общения с законною женою: да будет извержен. Подобно и аще кто, пресвитер, или диакон, под видом благоговения, изгонит жену свою: да будет отлучен от священнослужения, а пребывая непреклонным, да будет извержен.

Церковь не возбраняет брачной жизни священникам по двум причинам. Первое низшее побуждение к допущению брачной жизни духовенства имеет в своем основании потребности нашей плотской природы. Во внимание к этим потребностям нашей природы, апостол Павел заповедует христианам лучше женитися, нежели разжизатися (1Кор.7:9). По-видимому, в деле священного служения менее всего можно бы давать поблажки низшим побуждениям нашей природы, и от людей, избирающих своим жребием жизнь священника, естественно требовать возвышения над этими потребностями и отречения от них. Но святые отцы признали это неудобопоносимым игом и рассудили, согласно с указанием Самого Господа, что не вси вмещают словесе сего, но имже дано есть (Мф.19:12). Была мысль о возложении этого ига на всех, призываемых к служению церкви, у некоторых отцов I Вселенского собора. Но против нее восстали люди святой жизни и высшего аскетического настроения, каков был например Пафнутий, почти столетний старец, проведший жизнь в победоносной борьбе с разными искушениями, и она согласным голосом отцов собора, после совещания, признана была непрактичною. Священнику по обязанностям своего звания приходится иметь дело с людьми разных полов, возрастов и состояний, и в разных обстоятельствах жизни. При этих сношениях, в особенности с лицами другого пола, ему, при безбрачном состоянии, может открываться весьма тяжелая борьба с соблазном, из которой не легко выйти победителем. Не даром в странах римско-католических, где узаконено обязательное безбрачие духовенства, в народе ходит множество рассказов о ксендзах слишком скандалезного свойства. Связи незаконные у людей, обязавшихся безбрачием, сплошь и рядом заменяют там брачный союз, благословенный Богом. Если даже не предполагать частого прямого падения в священнике безбрачном при сношениях с лицами другого пола, нужно по возможности остерегать его от приражения нечистых помыслов, не соответствующих святости его служения. А это приражение греховных вожделений ближе к человеку, живущему вне брачного союза, чем к тому, кто испытал и радости, и тяготы семейной жизни. Брачные узы, дозволяемые церковью священнику, в этом случае служат для него спасительным средством к укрощению и усмирению страстных возбуждений. Безбрачие великая жертва Богу, которую приносят для снискания царства Божия люди, имеющие в виду высшее нравственное совершенство. Но тех людей, которые по доброй воле возлагают на себя обет безбрачия или совершенного целомудрия, церковь зовет в пустыни, чтобы здесь вдали от общества человеческого, вдали от всех житейских соблазнов, они беспрепятственно могли выполнять воспринятый ими на себя обет. Она не дозволяет без нужды частого обращения с миром, а тем более с лицами другого пола, и людям, уже утвердившимся в аскетических подвигах, не доверяя их полному бесстрастию и справедливо опасаясь, как бы соприкосновение с мiром не лишило их венца подвижнического. Священнику же, по долгу его звания, невозможно жить в отрешении от мiра, вдали от людей и от условий обыденной жизни. Потому и не налагается на него подвигнуть добровольного воздержания от брака.

Но порядок, существующий в православной Церкви, и допускающий брачное состояние духовенства, принят во внимание не к одному низшему, сейчас указанному нами, побуждению. Мы видим здесь действие соображений высшего нравственного достоинства. Семейство есть место для олицетворения и выражения чистой самоотверженной любви христианской, по указанию св. апостола Павла, облеченное особым таинственным величием, и представляющее из себя отрасль любви, связующей Христа с Церковью (Еф.5:31–32). Каждое семейство в христианстве есть малая церковь, и всё тело церкви составляется из совокупности таких малых церквей, на которые, при созидании их, призывается особое благословение и особое содействие освящающей благодати в таинстве брака. В видах религиозно-нравственных, в видах устроения царства Божия на земле, весьма важно, чтобы в каждом более или менее значительном круге, в каждом приходе во главе всех малых церквей, его составляющих, стояла домашняя церковь служителя алтаря, во всём подобная другим малым церквам, но устроенная соответственно всем высоким требованиям христианской жизни. В благословенном браке, в доброй семейной жизни священника церковь представляет образец для других, живущих подле него, и в особенности для вверенных его нравственному руководству. При безбрачии священника в его жизни не может быть всей полноты тех условий, из каких слагается обыкновенная домашняя жизнь христиан, и уже одним средством у него меньше быть полезным обществу: в его одиноком доме, в устроении им своей жизни, чисто личной и особой, нет полного назидательного примера для людей, живущих семейною жизнью.

Как скоро в порядок церковный введена брачная, семейная жизнь священника, весьма естественно и необходимо заботиться о возможно лучшем устроении ее и самому, призываемому к священному служению, и людям, имеющим влияние на направление и ход церковной жизни. Служение священника между прочим есть служение добрым примером, и этот добрый пример должен подавать он не одною своею личностью, не одним своим поведением: вместе с ним должны служить примером для других и его домашние. Вообще вся обстановка жизни священника, и всё, с чем непосредственно соприкасается он и что более или менее зависит от его воли, должно служить отражением того святого духа, какой церковь желает видеть в служителе Божием.

Святая Церковь, в видах устроения допускаемой ею семейной жизни священника, соответственно требованиям его высокого служения, дала несколько руководящих правил, какими должно определяться свойство и поведение членов священнической семьи. Блюдя достоинство священного сана и охраняя доброе влияние священнического примера, церковь требует, чтобы все члены семьи человека, призванного к служению престолу Божию, были православные и отличались честным, незазорным поведением. Ему даже не позволено иметь женою иноверную (IV Всел. соб. прав. 14) и даже нельзя без разбора совокуплять детей своих брачным союзом с еретиками (Лаод. соб. пр. 10 и Карф. пр. 30). По 45 правилу Карфагенского собора епископы и пресвитеры и диаконы не прежде да поставляются, разве когда всех в дом своем соделают православными христианами (то же требование заключается и в 14 правиле IV Вселенского собора). Далее в охранение нравственной чистоты семейного дома священнического, по правилам церковным, может быть удостоиваем рукоположения во священники из людей, не отказывающихся от семейной жизни, только человек, вступивший в брак с девицею честною. А вземший в супружество вдову или отверженную от супружества, а тем более не целомудренную (блудницу или позорищную) не может быти епископ, ни пресвитер, ни диакон, ниже вообще в списке священного чина (Апост. прав. 18, VI Всел. соб. пр. 3). Требование нравственной чистоты от жены священника так строго, что если она впадет в прелюбодейство, по рукоположении мужа, то он должен развестися с нею. Аще же сожительствует: не может касатися служения, ему порученнаго (Неок. соб. пр. 8).

Но этого мало, чтобы в семейной жизни священника не было нарушения прямых постановлений церкви. Соборные правила, нами указанные, намечают только главные черты того характера, какой должен быть выдержан в жизни и поведении священнического семейства, но не определяют полноты всех тех условий, соблюдение которых необходимо для поддержания на надлежащей высоте нравственной чистоты и достоинства семейной жизни священника. Дух, которым продиктованы эти правила, должен быть усвоен во всей целости священником и членами его семьи, – и тогда сама собою устроится добрая жизнь в семейном доме священника. В древней церкви не было подробных правил, определяющих условия достойной священнической жизни; но служители Божии, руководимые духом Христовым, в устроении своей семейной жизни были влиятельным образом чистой семейной нравственности; их безупречная жизнь снискивала им уважение и не мало содействовала утверждению начал христианства среди тогдашнего христианства. Видя благотворное влияние семейств христианских пастырей на окружающую среду, Юлиан богоотступник, с целью ослабления этого влияния и в видах конкуренции христианству, предписывал языческим жрецам держать своих жен, детей и слуг в возможной чистоте нравов.

В. Певницкий

(Продолжение впредь).

В № 39-м «Киевлянина», за настоящий год, помещено письмо г. Z., по поводу моей статьи О церковно-приходских школах, напечатанной в № 7-м «Руков. для сельск. паст.» В письме этом цитируются, хотя и не полно и местами не точно, пункты моей статьи и приводятся возражения против них. В видах выяснения положений моей статьи и к ответу на возражения г. Z., считаю необходимым сообщить следующее:

Против первого положения моей статьи, что «в каждом селе, имеющем питейное заведение, должна быть и школа, по требованию правительственной власти; где нет школы, там воспретить открытие шинков», – г. Z., возражает, что «церковно-приходская школа действительно может противодействовать развитию пьянства, но таким же отрезвляющим образом могут действовать на народ и земские, и министерские школы». Отвечаю: и отлично! – это более всего желательно. Я никогда не имел в виду оспаривать благотворное влияние на наш народ школы, какого бы названия она ни была, лишь бы в основе ее было «православие и нравственность», но церковно-приходской школе отдаю преимущество в жизни нашего простонародья потому, что главною задачею ее (церков.-приход. школы) должно служить «воспитание детей в духе веры и нравственности», тогда как в школах светского ведомства, насколько нам известно, практиковалось доселе главным образом развитие ума ребенка. Впрочем, едва ли кажется не преждевременно определять степень влияния на народ той или другой школы.

Соединяя школьный вопрос с питейным, я имею в виду лишь предложить средство повсеместного открытия школ. Ведь каждому известно, что в нашем крае в самом незначительном поселке непременно красуется «шинок», в котором едва ли не большинство народонаселения губит время, кровавый заработок и мир души и семьи своей, а на спрос «о школе», – всегда дает один и тот же лаконический ответ: «средств нет».

Затем г. Z. говорит, что «самая возможность существования питейного заведения только при учреждении церковно-приходской школы может вредить школьному делу. Крестьяне могут из-за питейных заведений устроять школы, а особенно подстрекаемые к этому евреями-кабатчиками; может явиться для крестьян также предлог неприязненно относиться к школе – силой отнимающей их достатки». С этим возражением г. Z. никак нельзя согласиться. Пусть крестьяне из-за питейного заведения открывают школы, пусть и «вражая сила» – кабатчики-евреи подстрекают их на это святое дело. Что же тут дурного? Крестьяне враждебно отнесутся к школе, силой отнимающей их достатки! Где же тут насилие? В чем оно? Хочешь рубли изводить в разгуле, веселии, пьянстве, иметь свой домашний притон разврата, дай копейки на святое дело на школу; развращаешь своим пьянством молодое поколение, дай правительству и церкви средства восстановлять добрые нравы, ради твоей же пользы, чтобы тебя самого сын твой, выросши, не выгнал из дома как негодную развалину. Силой отнимающей их достатки?! А шинок чем отнимает? Не силой, но еще хуже! Тонкой, крайне обаятельной для несчастного нравственной гангреной, хитростью, злосчастным товариществом и отнимает не достатки, а кровавую насущную, последнюю копейку!

Далее – г. Z., против моего положения, что «село, не имеющее школы лишается самоуправления», – возражает: что «это было бы несправедливо, а практически и просто невозможно. Крестьянское самоуправление есть не только право, но связано со многими нелегкими обязанностями. Кто же будет исполнять эти обязанности»? Почему же несправедливо незаботящихся о воспитания детей на пользу Царя и отечества, лишить Царских милостей – преимуществ самоуправления? Предлагаемая мною мера могла бы повлиять на народный эгоизм и могла бы быть осуществлена следующим способом: нет школы в известном селе и не желает общество устроить ее, назначить по определению начальства туда сельских властей – волостного старшину, сельского старосту и сотского из ближайшего крестьянского общества, имеющего школу. Собрались на волостной сход; не имеющих школы лишить права голоса в решении дел и, верьте долговременному изучению правов народа, не прошло бы и полугода, как родилась бы школа, с возможно удовлетворительными средствами для своего существования. Русский простолюдин не менее других дорожит своей самобытностью и правами своего сословия и в частности своего сельского общества. В этой карательной мере он увидел бы, что школа в селе Царю нужна, и, услышав гром, поторопился бы перекреститься, а затем – со временем – и постоянно бы молил Бога за вразумивших его. Тяжелы репрессивные меры в век либерализма, но что же делать, если они необходимы для блага народной жизни? К тому нужно заметить, что предлагаемая нами мера нисколько не мешает обществу выполнять лежащие на нем обязанности. Пусть общество, если имеет школу, само выполняет лежащие на нем обязанности, – уплачивает подати, отбывает повинности и пр., а если не имеет школы, и через то лишается сельских властей из своей среды, то пусть выполняет свои обязанности по требованию сельских властей, назначенных к нему из другого общества. Возражат: а если в целой волости нет школ? Это едва ли возможно. Но и в этом крайнем случае можно бы остаться верным принципу меры: назначить от начальства сельских властей из этих же самых злочастных обществ, но преимущественно грамотных (властей) с обязательным условием возможно скорее и прочнее завести школы. Затем г. Z., согласившись с моим предложением о средствах существования школы, очень справедливо и целесообразно указывает на новые источники доходов в пользу школы: это обложение налогом (где нет земства) существующих в селе разных промышленных заведений: ветряных и водяных мельниц, маслобоен и др. Только этот налог, нужно заметить, не может быть верным, определенным и постоянным источником дохода школы: он может иметь значение лишь как подспорье обществу-содержателю школы, но не более.

Говоря об учителях церковно-приходских школ, я указал на причетника-дьячка, не как на привилегированного учителя школ, но как на возможно удобного лишь в малолюдных приходах, где не может найтись достаточных средств содержания нарочитого учителя.

Священник Петр Косовский

Ст. 2 и 3… И весь народ на брезе стояше. И глагола им притчами много…

Всю эту беседу вел в притчах, потому что среди народа теперь было особенно много книжников и фарисеев, которым Он не благоволил предложить прямо тайн своего учения, по причине неисцелимого лукавства их.

Ст. 3. Глагола: се изыде сеяй, да сеет. Лука Лк.8:4 прибавил: семене своего. Сеятель есть учащий Христос, а семя – слово Его учения. Он вышел в города и села иудеи, чтобы посеять его на духовной ниве человеческих душ, т. е. в уме их.

Ст. 4. И сеющему ему, ова надоша при пути: и приидоша птицы и позобаша я. Сам Христос далее изъяснил эту и следующие притчи, однако скажем и мы по своим силам. Путем называется здесь нерадивый, который слушает слово учения, но по своему нерадению не скрывает его в сердце своем, а подобно утоптанному и потому твердому пути держит его как бы на поверхности. Птицы (небесные) – это демоны, обитающие в воздухе (так как Писание называет и воздух небом); после вверху такого человека, они похищают то, что посеяно в его сердце, как не скрытое. Позобаша т. е. отняли и испортили.

Ст. 5 и 6. Другая же падоша на каменных, идеж нее имеяху земли многи: и абие прозябóша, зане не имеяху глубины земли. Солнцу же возсиявшу присвянуща: и зане не имеяху корения, изсхоша. Каменистое место – это малодушный, скрывающий семя в сердце своем, но не имеющий много земли, т. е. твердости; в нем тотчас воссияла вера, но не укоренилась прочно, потому что он не имеет в себе, так сказать, твердости. Скрытое в небольшом количестве земли, быстро всходит, но когда появляется солнце, т. е. когда поднимается огонь испытаний, попаляется и выжигается, – и так как не имеет оживляющего корня, т. е. крепости, вываливается, и изменяет вере.

Ст. 7. Другая же падоша в тернии, и взыде терние, и подави их. Терние – это жизненные заботы, уязвявляющие, пронзающие и исторгающие душу, а также обольщение богатством – именно – роскошь, тщеславие, самолюбие и тому подобное, что есть один только обман. Всё это кажется благом, но на самом деле не есть благо; оно подобно тернию колется и причиняет беспокойство.

Ст. 8. Другая же падоша на земли добрей. Добрая земля – это добрая душа; свободная от вышеуказанных страстей и способная приносить плоды добродетели. Смотри, как редко благо, и как немного спасающихся. Вот только четвертая часть семени приносит плод, а три части – погибают. И конечно, сеятель сеет на всех, не различая одного от другого, однако в некоторых семя погибло, а в некоторых принесло во много раз больший плод. Зависело это не от свойства семени, которое было одно и то же для всех, а от различия человеческих душ, в которые семя было брошено.

Почему Христос без различия сеял и на пути, и на каменистой почве, и среди терний? Конечно по величайшей Своей благости и правде, чтобы не могли сказать в день суда, что если бы Он бросил в них семя, то они принесли бы плод. Он знал их бесплодие, но как человеколюбец сделал то, что надлежало, чтобы мог сказать: что еще надлежало бы сделать для виноградника Моего, чего я не сделал ему (Ис. 5:4)?

Спаситель сказал эту притчу, увещевая учеников не отчаяваться, если они найдут больше погибающих, нежели спасающихся, и не переставать по причине этого сеять; так как они имеют пример в всем Учителе, который хотя наперед знал неплодных, однако сеял и в них.

Ст. 8… И даяху плод, ово убо сто, ово же шестьдесят, ово же тридесять. Подобно тому как различаются между собою погибающие, так различаются и спасающиеся. Погибающих перечислено три рода: малодушные, порабощенные жизненными заботами и обольщенные богатством. Спасающихся – тоже три рода: приносящие плод во сто крат, в шестьдесят и в тридцать. Через сто крат обозначил высшую плодотворность добродетели, через шестьдесят – среднюю, и через тридцать низшую, потому что по отношению к тридцати шестьдесят в два раза больше, а сто – в три раза, даже больше, чем в три раза, – по причине высоты совершенства. Ово убо сто, т. е. со временем в таком человеке будут сто, в другом шестьдесят, в третьем тридцать. Однако, принимает и первых, и вторых, и третьих.

Итак не будем губить семени по нерадению, ни изменять ему по малодушию, ни подавлять его житейскими заботами или обольщением богатства. Прежде всего должно бодрствовать при его восприятии, затем великодушно переносить искушения, наконец быть свободным от всяких жизненных забот суетного богатства, и таким образом – быть хорошею землею и приносить плод по силам, или большой, или средний, или малый, но ни в каком случае не погибать. Если мы об одном будем порадеть, а о другом заботиться, то всё-таки погибнем. А какое различие в том, что мы погибаем не по нерадению, а по малодушию, или не по малодушию, а вследствие суетных забот.

Ст. 9. Имеяй уши слышати, да слышит. Это сказал и в одиннадцатой главе; найди там и объяснение.

Ст. 10. И приступивше ученицы (его) рекоша ему: почто притчами глаголеши им? Видя негодующий народ, они приступили, как более близкие и говорили это от его имени.

Ст. 11. Он же отвещав рече им: яко вам дано есть разумети тайны царствия небеснаго. Вам – простодушно смотрящим и слушающим и потому верующим; тайны, т. е. сокровенное учение царствия небесного, или Царя небесного; дано есть от Бога.

Ст. 11… Онем же не дано есть – с лукавством смотрящим и слушающим и потому не верующим. Разумеет таких, которые не могут уже измениться. Что за польза знать и не веровать? Это то же, что сказал прежде: исповедаютися, Отче, Господи небесе и земли, яко утаил еси сия от премудрых и разумных, и открыл еси та младенцем (Мф.11:25).

Ст. 12. Иже бо имать, дастся ему, и преизбудет (ему): а иже не имать, и еже имать, возьмется от него. Тому, кто имеет веру, дано будет знание тайн и притом обильное; а у того, кто не имеет веры, отнимается и тот дар, какой он имеет от Бога. Всякий имеет дар Божий, один – такой, а другой – иной. Те, которые ведут себя достойно, не только получают такое знание, но притом и обильное, а те, которые не поступают так, не только не получают его, но у них отнимаются дары, какие они получили прежде.

Ст. 13. Сего ради в притчах глаголю им, яко видяще не видят, и слышаще не слышат, ни разумеют. Видя телесными очами совершаемые мною чудеса, они закрывают – душевные; и слушая телесными ушами мои слова, они зажимают душевные уши, и потому совершенно не веруют. А чтобы ты знал, что Он говорит о душевной слепоте и глухоте, прибавил: ни разумеют. Разуметь значит видеть и слышать душою. Так как они слышали, но не понимали, то совершенно справедливо и даже премудро было говорить таким в притчах, – справедливо – потому что вследствие добровольного нерадения они недостойны были слушать чистое учение, – премудро, потому что, сделав знание тайн предметом противоречия, они навлекли бы на себя более тяжкое осуждение.

Ст. 14. И сбывается в них пророчество Исаиино. Это пророчество отчасти исполнилось прежде на жестокосердых иудеях, но вполне исполняется теперь на этих. Сбывается, т. е. вполне исполняется.

Ст. 14… Глаголющее: слухом услышите и не имате разумети: и зряще узрите и не имате видети. Телесным слухом вы услышите учение, но не поймете истины, как добровольно глухие в душе; и телесным зрением вы увидите чудеса, но однако не уразумеете истины, как тоже добровольно слепые в душе. Затем пророк присоединяет и причину, почему они испытывали это.

Ст. 15. Отолсте бо сердце людей сих… Отолсте – отвердело, окаменело от зависти и других пороков; поэтому они и лишились разума.

Ст. 15… И ушима тяжко слышаша и очи свои смежиша… Уши и очи разумеет душевные; тяжко слышаша, т. е. были глухи.

Ст. 15… Да не когда узрят очима, и ушима услышат, сердцем уразумеют, и обратятся, и исцелю их. (Да не когда (μήποτε) можно понимать в смысле: может быть, как и у Апостола сказано: с кротостию наказующу противныя: еда како даст им Бог покаяние. в разум истины (2Тим.2:25). Господь привел это изречение пророка, как полагающего, что напрасно проповедывать такому народу).

От сильной зависти и других пороков они окаменели для понимания: были глухи к необыкновенным речам и закрыли глаза к чудесным делам, как бы страшась, чтобы, услышавши, увидевши и уразумевши, что должно, не обратиться ко Мне и чтобы Я не исцелил их от их прегрешений. Слова эти сказаны от лица Иисуса Христа, который порицает их крайнее бузумие.

Ст. 16. Ваша же блаженна очеса, яко видят: и уши ваши, яко слышат, – блаженны, потому что право видят и слышат.

Ст. 17. Аминь бо глаголю вам, яко мнози пророцы и праведницы вожделеша видети, яже видите, и не видеша: и слышати, яже слышите, и не слышаша. Многие, но не все, потому что некоторые и видели, и слышали это, хотя и сверхъестественно, как Авраам и другие славнейшие. Или: мнози – вместо все, подобно тому как говорится: и исцелил многи (Мк.1:34), между тем как Христос тогда исцелил всех; и еще: и бесы многи изгнал, между тем как изгнал всех. Желали видеть – вочеловечение Бога, чудеса Иисуса Христа и слышать – Его учение. Праведными называл пророков, или – под праведными разумеет других святых, которые слышали то, что говорили о Христе пророки и желали видеть и слышать то, что было предсказано.

Ст. 18. Вы же услышите притчу сеющаго. Вы – верующие.

Ст. 19. Всякому слышащему слово царствия и не разумевающу, приходит лукавый, и восхищает всеяное в сердце его. Словом царствия называет слово Божие, или слово веры, так как и вера есть Царство, потому что верующий царствует над страстями и соцарствует Христу. Не разумеет, т. е. не опускает в глубину сердца этого слова, а только выслушивает его. Лукавым называет диавола, как мы заметили это в шестой главе, изъясняя молитву (Господню). Он похищает посеянное, потому что оно лежит на поверхности нескрытым.

Ст. 19. Сие есть, еже при пути сеянное. Сеется и семя, т. е. бросается в землю, – сеется и земля, т. е. – воспринимает семя. Поэтому здесь слово сеянный (ὁ σπαρείς) мы разумеем не о семени, а о земле; как бы так было сказано: вот этот есть земля, засеянная при пути. Тоже нужно сказать и об остальном.

Ст. 20. А на камени сеянное, сие есть... А земля, засеянная в местах каменистых – есть тот, о котором намерен сказать.

Ст. 20. Слышай слово, и абие с радостию приемлет е: не имать же корене в себе, но привременен есть. Выше (ст. 6) мы сказали, что корень – это твердость. Привременен, то есть легкоизменящийся, который и в учении скоро принимает слово, и в искушении скоро оставляет его.

Ст. 21. Бывше же печали, или гонению словесе ради, абие соблазняется. Слово здесь значит – слово веры. Лука (Лк.8:13) печаль и гонение обозначил одним словом напасть, и вместо соблазняются сказал отпадают.

Ст. 22. А сеянное в тернии, се есть. Земля, посеянная в терниях, это тот, о ком скажем.

Ст. 22… Слышай слово, и печаль века сего и лесть богатства подавляет слово, и без плода бывает. Марк (Мк.4:19) к лести присоединил и другие пожелания, разумея всякое вредное пожелание; а Лука (Лк.8:14) подобным же образом с заботою соединил сласти житейские. Века сего то есть этой жизни, так как есть и другой век – будущая жизнь, в собственном смысле век, как вечно пребывающий и никогда не скончаемый.

Ст. 23. А сеянное на доброй земли, се есть… Земля же, посеянная на хорошем поле, – это тот, кого сейчас обозначит.

Ст. 23. Слышай слово и разумевая… Разумеющий, то есть скрывающий в глубине сердца, где оно свободно от злоумышлений. Поэтому Марк (Мк.4:20) сказал: иже слышат слово и приемлют, – а Лука (Лк.8:15): иже добрым сердцем и благим слышавше слово, держат. Сердцем весьма часто священное писание называет душу.

Ст. 23. Иже убо плод приносит, и творит ово сто, ово же шестьдесят, ово тридесять. Это объяснено уже немного выше.

В 17 № «Руководства для сельских пастырей» мы сообщали, как священник с. Борисова Моск. епар. Н. Смирнов начал вводить общее церковное пение. Весьма интересны и поучительны результаты его действий. Вот что пишет о. Смирнов:

Как с молитвою начали мы это доброе дело, так с Божиим благословением оно делалось лучше и лучше. Известно, что по воскресеньям Вел. поста идет обедня Василия В.; для многих напев этот кажется трудным. Но у нас – нимало. В 1, 2 и 3 воскресенье прихожане не многие подпевали; но в 4 и 5 – это было настоящее торжественное стройное, трогающее душу пение. В каждое воскресенье народа приходило в церковь более и более, а в эти и в Вербное было столько, сколько бывает только в Светлое Воскресенье. Поэтому можно себе представить: с каким нетерпением мы дожидались и дожидаемся каждой следующей праздничной службы, чтобы услышать ее общее пение. Одним словом нужно сказать: нашего крестьянина на всякое, хотя бы и доброе дело не скоро уломаешь, но это доброе дело – общее пение пришлось почти без всякой борьбы – так оно сразу поправилось прихожанам!

Отсюда понятно, что еще с бо́льшим нетерпением дожидались мы Светлых дней Воскресения Христова. Как и следовало, мы с псаломщиком сходили в три места к прихожанам, еще не певшим, собирали в них прихожан и подучивали к Пасхе. Теперь, конечно, они собирались с охотою и в конце спевок пели обедню стройно, как и желалось. Наконец дождались Светлого дня и народа пришло в церковь, как никогда. Для грамотных куплены были и розданы молитвенники. И запели благословясь прямо с канона: «волною морскою». И нужно было видеть: с каким энтузиазмом, с какою силою начали петь и пели прихожане всю утреню и затем обедню. Торжественность пения, переливы голосов всякого возраста, свет всех свечей, звон колоколов потрясали сердце. Одно только было жаль: пели очень громко: да и нужно было этого ждать; народа придет в церковь очень много и всякого; иной пожалуй будет петь и с недоброю целью, так как у нас ⅓ прихода старообрядцев. Но во всяком случае служба прошла хорошо, так же и вечерня вечером. На другой день случилось еще Благовещение. Вот нужно было послушать эту обедню! Должно быть, или не пришли охотники поорать, или все прониклись величием двух величайших христианских событий и пели. И как же пели? Стройно, плавно, без вскрикиваний, без отставаний и все голоса – как один человек. Единодушие, любовь, чувство, молитвы только и слышались во всех голосах. За эту 2-ю обедню я не утерпел и сказал прихожанам при целовании Креста: «Ныне, бр., вы пропели обедню – прекрасно! стройно; тихо, единодушно, без вскрикиваний, именно как подобает в честь величайших праздников Божиих. И как бы я желал, чтобы у нас проходила так и каждая обедня! Более нам и желать бы не нужно».

И так вот теперь и поем все, и наслаждаемся пением благодаря Бога. И само собою понятно, что где петь в один голос трудно, например в заутреню или за обедней: «Христос воскресе» с припевами и «Верую», потому что скоро устают, там прихожане разделяются на два хора и это совершается скоро без всяких замешательств.

Теперь нужно сказать о будущем общего церковного пения. Неужели это св. великое многополезное дело должно быть одиночным или кончиться?

Нет никак! Всякое доброе богоугодное дело русский человек любит и от души, а тем более хорошее церковное пение. Поэтому он ходит послушать его далеко в монастыри, или заводит свои секты и собрания. А тем более приятнее ему самому выучиться петь в родной своей церкви. Поэтому Преосвященнейший Никанор говорит правду (см. № 5 ж. Рук. С. Паст. 1885 г., стр. 144): чтобы остановить распространение штунды и всяких раскольнических сект «противопоставьте общенародному молитвенному пению штунды и всяких сектантов общенародное же пение и в наших церквах и наших молитвенных собраниях. Народ не знает веры… и молитв, но умеет петь их. Поучите только… народ быстро поймет это дело, да и понимает, быстро полюбит его, да и любит. Попытайте сами, какое великое сокровище духовного наслаждения скрыто в общенародном, общецерковном пении».

Поэтому 1) общенародное церковное пение неминуемо должно вытеснить клиросное.

2) И тем легче, что не требует никаких издержек со стороны церкви.

3) Быстро научает прихожан знанию молитв, тропарей и вообще службы церковной.

4) Усиливает любовь к Богослужению: при этом пении церковь почти всегда полна.

5) Прихожане все до одного говорят: «при этом пении – служба долгая, а не увидишь, как пройдет и не устаешь». Значит, все преимущества – за общецерковным, общенародным пением.

Пусть кто-нибудь один, другой и затянет врознь, еще не умея петь: это нисколько не портит гармонии; потому что в этой большой массе голосов берущих врознь почти и не слыхать: в массе они теряются, едва слышны и то только на минуту, должно быть или его соседи поправляют, или он сам поправляется. Даже на клиросе, если стоят человек 10 или 12, поющего врознь гораздо более слышно и противно слышать, потому что он не заглушается другими голосами.

Впрочем да не подумает кто-либо, что поет будто бы непременно вся церковь. Нет! Из мужеского пола не более как только ⅔ из стоящих к церкви, а из женского только человек 8 или 12. Они все еще стыдятся петь в церкви после неслыханного в ней молчания и только теперь стали решаться подпевать, когда увидали, что с женскими голосами пение несравненно приятнее.

Священник Н. Смирнов

Церковно-приходские школы в настоящее время находятся в незавидном состоянии, что зависит от многих обстоятельств, не преоборимых самим духовенством без содействия со стороны, власть имеющих. К таким обстоятельствам относятся:

1) Недостаточность обеспечения церковно-приходских школ. По приговорам прихожан обыкновенно определяется на содержание школы, учителя, школьные пособия и учебники для бедных учеников сумма в 50–100 рублей. При столь незначительных средствах можно ли вести школьное дело? И то право удивительно, что школы еще существовали и существуют. Конечно, большое пособие им оказывало само духовенство, но справедливо ли требовать от него не только безмездного обучения, но еще и материальных жертв на содержание школ?

2) Недостаток способных учителей. Без учителя священнику никак нельзя обойтись. Обязанности по приходу, домашние и сельско-хозяйственные занятия и другие обстоятельства, не говоря уже о постовом времени, всегда могут мешать ему регулярно вести дело обучения детей, кроме закона Божия, еще и грамоте. Учитель необходим, а где взять способного учителя? Отыскать такого учителя из окончивших курс в духовно-учебных заведениях едва ли можно. Во многих епархиях чувствуется недостаток во вполне достойных кандидатах на священнические места (разумеем окончивших полный курс наук в духовных семинариях), о чем свидетельствуют и недавние определения Св. Синода, дозволяющие рукополагать во священники и из лиц неокончивших полного курса в духовных семинариях; нечего уже говорить и думать о вполне способных и достойных кандидатах на учительские места в церковно-приходские школы. К тому же нужно заметить, что если бы и оказывались где такие кандидаты, то пожелали ли бы они быть в должности церковно-приходского учителя с окладом содержания в 60 или 70 рублей в год?

3) Неисправное посещение детьми школы. Известно, что крестьянин наш уважает, а то пожалуй и любит грамотность, но, не считая ее средством своего существования, он ничуть не дорожит школьным временем, нужным для обучения его детей. Крестьянин охотно отдает своего сына в школу, когда ему вовсе не нужны слабые детские силы, но тот же крестьянин нисколько не задумается воспользоваться помощью своего ребенка-школьника в самом даже пустом случае. Нужно ли загон для скота очистить, матери рубахи помыть, сходить к свату-брату на крестины, свадьбу, или иное какое торжество, а то просто-напросто от скуки съездить на базар, – школьник сиди дома, а то, что пропущен урок – не беда, не научишься в год читать, успеешь в 4, 5 и даже в 6 лет. И действительно часто бывает, что иной по журналу числится 3 и 4 года, а по грамоте в существе дела и «ступить не умеет». Какой же ответ после этого требовать от учителя и как при таких порядках выполнить § 5 Высоч. утвержд. правил, коим курс учения в церковно-приходских школах назначен двухгодичный? и

4) Отсутствие в большей части сел особых училищных зданий. Обыкновенно школы у нас помещаются в одном здании с сельскою расправою, или волостным правлением, через стены только, и потому в комнате смежной со школою происходит постоянный шум и крик, производится суд и расправа – то, с чем никак нельзя помириться. В зимнее время крестьяне наши от скуки ходят в кабак на беседу. Наговорившись там, да пропустивши малую толику веселящей сердце человека, они переходят на дальнейшее время препровождения в сельскую расправу, которая всегда неподалеку от кабака. У нас такой уж обычай, что кабаку подобает быть вблизи расправы, а расправе вблизи кабака. В благообразном виде крестьянин наш вежлив и не пойдет туда, куда ему не дело, но как скоро зашумело в его голове, тогда ему до всего дело есть. Подойдет к школе, там тихо, значит дети не занимаются; входит и без всяких предисловий чинит учителю выговор: «мы мол деньги вам платим, так занимайтесь». В другое время от чтения в голос 50–60 учеников – шум, история та же. А когда в нетрезвом виде наведается в школу какой-либо «начальник» общества, тогда уже чистая беда; хоть сам учитель уходи из школы. А сколько наслушаются учитель и ученики бранных и самых мерзких слов! По 12 § правил о церковно-приходских школах «учительские должности замещаются преимущественно лицами получившими образование в духовно-учебных заведениях и женских училищах духовного ведомства». Учителя еще кое-как могут мириться с только что упомянутыми обстоятельствами, но каково положение учительниц, по самой природе своей, да и по воспитанию имеющих нравственное отвращение к непечатанной брани и к обхождению пьяного человека?

Вот те неблагоприятные условия церковно-приходского школьного дела, с которыми одному духовенству не справиться. К нему в помощь должны придти «власть имеющие» и ближе всего лица, стоящие во главе народного самоуправления. Только общими силами возможно укрепить существование церковно-приходских школ и упрочить в них успех в деле. Для этого по нашему уразумению необходимым представляется:

1) В каждом селе, где есть или должна быть школа, следует учредить из выборных и преимущественно грамотных, 2–3 лиц, «попечительство о школе, или приходской училищный совет», – дело не в названии. Состоя в непосредственном ведении приходского священника, «попечительство» или «совет» заботится о материальном обеспечении школы и о самом школьном здании, о содержании учителя и квартире его. Члены совета созывают детей в школу, располагают родителей неудерживать их у себя дома без нужды, дознают причины неаккуратного посещения детьми училища, выслушивают жалобы крестьян на учителя и передают таковые священнику. Имея право присутствовать на занятиях в школе, члены приходского совета дают сведения крестьянам о степени усердия учителя и об успехах учеников. Как «почетные члены» они, конечно, присутствуют на испытании учеников при окончании учебного времени.

Крестьяне, отпуская из своих средств суммы на школы, естественно желали бы знать, что творится в самых школах. Частию стеснялись обратиться к священнику за удовлетворением своего любопытства, частью и по другим причинам, равно неважным, они сами по себе часто заходят в школу и, имея очень слабый критерий к оценке училищного дела, позволяют себе делать учителю самые оскорбительные замечания. Такой беспорядок был бы устранен, если бы члены училищного совета были посредниками между школою и крестьянами. Основная идея правил, что непосредственное и ответственное заведование церковно-приходскими школами «возлагается на священников», учреждением приходского училищного совета нисколько не нарушалась бы. Один священник – хозяин в школе, он и ответственное лицо, а члены совета или попечительства были бы не больше, как сотрудники его в заботе о внешней стороне школы: устройства здания для помещения училища, содержания его в порядке и т. п.

Правилами о школах проектированы «почетные попечители». Принесут ли они пользу школам, не знаем, но кажется, что нет, или в меньшей мере сомнительно.

2) Устроить особые училищные здания и по возможности вблизи приходской церкви. На устройство дома о двух комнатах для школы и комнаты с кухнею для учителя потребуется от 500 до 600 руб. сереб., сумму эту можно получить, разложив ее на десятину крестьянского надела. Напр. в нашем приходе крестьяне владеют 1100 дес.; положив 50 коп. в год с десятины, можно получить требуемую сумму. Арендуя владельческую землю, крестьяне наши платят под озимый посев по 25 р., а под яровой по 16 р., в казну же они платят только по 3 р. с копейками, значит 50 коп. будет для них небольшая прибавка. Уступая необходимости, можно рассрочить взнос денег на два года и по 25 коп. с десятины, что уже никак не может быть много. В крайнем же случае желательно было бы получить разрешение строить школьные здания на суммы церкви, с тем, чтобы прихожане затраченный на их нужды капитал церкви возвратили обратно в определенный срок. Для малочисленных приходов конечно потребуется и меньшее училищное здание: одна комната для школы и квартира учителя. Меньший дом, меньше и средств на постройку его.

3) Обеспечение школы достаточными средствами. Настоящее ничтожное обеспечение церковно-приходских школ всегда было, есть и впредь будет главным тормозом их процветания. Сколько бы духовенство ни употребляло своих усилий, но если не будет лучших средств, то труды их по делу народного образования далеко не принесут желательных плодов. Надлежащим же образом наша школа будет обеспечена (признавая труд священника по законоучительству безвозмездным) при отпуске на содержание ее 200 р. в год: 150 р. учителю, 25 р. на училищную библиотеку и 25 р. на письменные принадлежности и учебники для учеников бедных родителей. Отопление и сторож должны быть от общества отдельно. Потребная сумма (200 р.) с излишком получится от раскладки по 20 коп. на надельную десятину. Если принять во внимание, что в первые годы крестьянам придется вместе и школьное здание строить и на учителя давать, то можно подумать, что это уже обременительно будет для них. Несколько! Знакомые с материальными средствами крестьян мы по совести скажем, что взнос 50 коп. с десятины нисколько для них (по крайней мере для крестьян нашего юго-западного края) не может быть обременительным. Не богаты наши прихожане – это правда, но они не так и бедны, по крайней мере в нашем юго-западном крае, чтобы не могли внести 1 р. 50 коп. в год на школу. Конечно есть и исключения, но не об исключениях у нас речь. Настоящее же нищенское содержание школы зависит исключительно от того, что крестьяне слишком уже на медные деньги ценят грамотность. Так оно и впредь будет, если не побудят крестьян больше ценить ее.

4) Вопрос об учителях отчасти уже разрешен новообнародованным распоряжением правительства об учреждении при церквах диаконского института, который будет соединять в себе и обязанности учителя в школах. Помочь делу пожалуй и не особенно трудно. Диаконы разумеется будут и более пригодными учителями в церковно-приходских школах. Но что делать в тех приходах, в которых не будет диаконов? Волей-неволей придется привлекать к учительству в церковно-приходских школах и причетников, хотя бы и неполучивших полного семинарского образования и следовательно не вполне способных к этому делу. Чтобы избежать этого, необходимо завести при семинариях образцовые школы, в которых бы практически знакомились с школьным делом все, желающие служить в должности псаломщиков; в эти школы могли бы иметь доступ и все вообще желающие служить в учительском звании при церковно-приходских школах. На сколько нам известно по слухам, в наших правительственных сферах уже возбужден вопрос об открытии при семинариях образцовых школ с целью подготовления более или менее способных учителей церковно-приходских школ.

5) Определить обязательные сроки школьных занятий. В настоящее время обыкновенно дети собираются в школу, когда снег покроет землю, или пойдут сильные морозы, и уходят из нее с первыми проявлениями весны. Удержать их долее нет никакой возможности. Пасти скот – прямая обязанность детей в семье, и если бы в течении всей зимы можно было делать это, школьных занятий и вовсе у нас не существовало бы. Ввиду этого, для начала занятий в школе нужно назначить 15 октября, или 1 ноября, а для окончания 1 апреля, или вообще – 6 неделю Вел. поста. Пять месяцев, по нашему мнению, достаточно для школьных занятий. Исправно посещая школу, ученик в течении первого года может выучить граматку, Часослов и даже на половину Псалтирь, что для него и весьма достаточно.

6) Так как никакие убеждения не сильны заставить крестьян исправно посылать своих детей в школу, то необходимым представляется установить денежную ответственность для тех родителей, которые без крайней нужды, ради пустой детской им помощи, задерживают своих детей-школьников в домах и тем наносят школьному делу существенный вред. Допуская, как случайную возможность, несколько пропущенных учебных дней, не более 5, за большее число подвергать виновных штрафу в пользу школы, взысканием которого заведуют члены «попечительства» или «совета». За 15 пропущенных учебных дней без крайней нужды ученик вовсе должен быть уволен из школы. Дисциплина должна быть введена и в церковно-приходской школе, иначе дело не пойдет на лад.

7) Желательно, чтобы при содействии мировых посредников (где таковые есть), достоинство сельских администраторов – волостного старшины и старосты оценивалось между прочим и по степени усердия их к школам, и чтобы вообще при выборах в сельские старосты и волостные старшины отдавалось преимущество грамотным.

Свящ. А. Дьяковский

При устроении семейной жизни в соответствии с требованиями, предписываемыми священнику духом церкви и сознанием его высокого служения, первый самый важный вопрос для человека, избирающего священство своим жребием, представляет выбор для себя достойной спутницы жизни. В этом деле кандидату священства нужно быть особенно осторожным и осмотрительным, ввиду того, что он, по принятии священнического служения, будет отвечать не только за себя, но и за поведение и настроение своей жены и своих детей, если Господь благословит его ими. Чем же руководиться кандидату священства при выборе для себя супруги?

Трудно указать в этом случае точные правила, с которыми бы каждый сообразовался при решении такого важного вопроса жизни, какой представляет заключение брака. Можно начертить прекрасный идеал женщины, которая достойна разделять жизненный подвиг с пастырем церкви, можно составить подробный реестр тех качеств и добродетелей, какими должна отличаться невеста будущего священника. Но эти идеальные предначертания оказываются мало приложимыми к делу, когда решается такой практический вопрос жизни, как брачное соединение двух любящих сердец. Слово: выбор жены или спутницы жизни, какое мы употребили, приступая к речи об этом предмете, и какое встречается в подобных случаях у людей, писавших об устроении семейной жизни священника (Практическое руководство для священнослужителей, Нечаева, § 29; Пастырское богословие, архимандрита Антония § 50) своим прямым смыслом не отвечает существу дела. Брак не есть дело одного рассудка и не должен быть таким; настоящий правильный брак не бывает результатом простого холодного расчета. Брак прежде всего дело сердца: в молодом человеке, когда он решается вступить в брак, определяющею силою являются не холодные соображения, не рассудочное применение носящегося в голове идеала к той или другой особе, а влечение сердца, часто совершенно внезапное и действующее помимо всех расчетов. И когда поддается человек этому влечению, тогда трудно подвергать холодному анализу и испытанию избранницу сердца. Притом влечение сердца, решающее дело брака, не может безразлично простираться на несколько особ; оно обыкновенно сосредоточивается на одном предмете, и тем самым устраняет простой выбор одной из многих. Наконец браки заключаются, в особенности со стороны лиц женского пола, в такие молодые годы, когда в девице, избираемой в невесты тем или другим человеком, не выяснился и, можно сказать, не определился вполне ее нравственный характер, и когда на основании даже близкого знакомства с нею нельзя с уверенностью сказать, какой она будет женою впоследствии, и как сложится ее характер, по достижении ею полной нравственной зрелости. Каждый брак есть своего рода риск, который должен быть предпринимаем с надеждою на Бога, – и каждый счастливый, благословенный брак есть особенная благодать Божия, за которую нельзя давать наперед человеческого ручательства. Не даром установлено в Церкви таинство брака, и не даром при заключении каждого брака молитвенно испрашивается и свыше низводится от Бога на брачующихся таинственная благодать, освящающая их союз и утверждающая их взаимное согласие и семейное счастье.

Но нельзя предоставлять одной случайности дело такой великой важности, имеющее роковое значение для человека на всю жизнь, как заключение брака. И при надежде на божественную благодать, устрояющую счастие людей, нельзя не придавать значения советам благоразумия, нельзя не взвешивать побуждений, склоняющих решение самоопределяющей воли в ту или другую сторону. Куда ж советы благоразумия могут направлять волю кандидата священства, ищущего себе супруги или спутницы жизни?

При решении этого вопроса, можно дать одно руководящее указание: пусть человек, имеющий в виду быть священником, ищет себе супругу в благочестивых семействах, преданных Церкви и свято блюдущих ее уставы. В пастырском богословии Антония «советуется кандидату священства избирать себе супругу непременно из духовного звания (§ 50 п. 6.): ибо взятая из другого звания (по его словам) может принести с собою вовсе чуждый дух, или образ мыслей и чувствований, нравы и обычаи». Мы не скажем этого и не поставим происхождения от родителей духовного звания непременным условием, которому должна удовлетворять невеста кандидата священства. Семейств, расположенных к Церкви и живущих по духу благочестия, есть довольно и в кругу мiрян. Но во всяком случае надежнее всего кандидату священства искать себе супруги в таких семействах, духовных или светских, в которых блюдутся строгие благочестивые нравы. В таких семействах заботятся о том, чтобы дать доброе воспитание и доброе религиозное направление детям, и юные члены таких семейств выносят с собою из дому настроение, наиболее соответствующее тому духу, каким должен отличаться и какой должен встречать в окружающих себя пастырь церкви. Правила и привычки, каких должен держаться священник в своей домашней жизни, не будут казаться новыми и тяжелыми для его жены, если он возьмет ее из такого семейства. Но те светские семейства, на которых мало заметно влияние Церкви, и которые не руководствуются в своей жизни духом религии и не держат церковных уставов, не могут привлекать к себе внимание кандидата священства, человека более или менее благочестивого и преданного церкви, и среди них ему не следует искать себе жены-помощницы на житейском поприще. Если бы случилось какому-либо кандидату священства вступить в брак с девицею, возросшею среди такого семейства, то едва ли бы не почувствовалась, при первом устроении семейных обычаев, большая дисгармония между мужем-пастырем церкви и его женою, воспитанною в семействе, неотличающемся преданностью Церкви. Тогда от него может потребоваться большой труд, чтобы подчинить ее своему влиянию и заставить уважать те требования, каким необходимо удовлетворять в семействе служителя Божия, или и сам он может поступиться многим из того, соблюдение чего считает необходимым по сознанию и указанию своей пастырской совести, «чтобы только избежать семейных раздоров». В таком случае в доме священника может водвориться порядок, которому свойственнее быть в доме светского человека, чем духовного, и который для стороннего, хотя бы и невольного, наблюдателя может подавать немало поводов к соблазну. В настоящее время между молодыми девицами не только светского, но нередко и духовного происхождения встречается немало таких, которые не хотят соединять своей судьбы с людьми, имеющими в виду посвятить себя пастырскому служению. Иной человек кажется вполне достойным и заслуживает всякого внимания; но если он объявляет, что он хочет быть священником, от него сторонятся такие девицы, которые без того готовы были бы соединить с ним свою судьбу. Это происходит с одной стороны от недостатка уважения к высокому званию служителя Божия, а с другой – от желания светских развлечений, которых пастырь церкви, при ограничениях, налагаемых на него званием, не может доставлять своей супруге. Как скоро замечается такое, недружелюбное к священству, расположение в молодой девице, – кандидат священства должен отказаться от мысли иметь ее своею женою, хотя бы она в других отношениях возбуждала его расположение к себе. Не для чего сходиться вместе и думать о заключении нерасторжимого союза на всю жизнь таким лицам, которые смотрят в разные стороны и хотят идти по расходящимся дорогам, из которых один желает посвятить себя на служение церкви, а другая стремится платить дань мiру и его суетности. Отсюда может проистекать много разных и нескончаемых пререканий и неудовольствий. В невесты кандидату священства не годятся модные и светские девицы, думающие о нарядах, танцах, балах и других подобных развлечениях, не любящие сидеть дома и избегающие домашних занятий, свысока смотрящие на то служение, какое несут пастыри церкви. С такими спутницами жизни трудно священнику устроить свой домашний кров, согласно с требованиями церкви. Их место не в скромном доме пастыря церкви, а в светских салонах, где можно думать больше об удовольствиях, чем об обязанностях.

В жене священника желательно видеть женщину скромную, мирную и сдержанную, которая бы своими желаниями не уносилась в великосветские круги, и довольная своим положением способна была охранять покой своего дома, – женщину, отличающуюся безупречною нравственностью, которая никаким поступком не могла бы подать повода к соблазну и осуждению себя, а через себя посредственно и к осуждению своего мужа, – женщину религиозную и благочестивую, отнюдь не пренебрегающую тем служением, какое избрал супруг ее, а напротив высоко уважающую звание служителя Божия и дорожащую счастием разделять с ним тяготу жизни, – женщину преданную своему мужу, сочувствующую всем его заботам, и не уступающую ему в строгом исполнении уставов церкви обязательных для каждого христианина, и при этом женщину достаточно образованную, для того, чтобы разделять чувства и стремления своего супруга, человека более или менее развитого школьным образованием, и чтобы уметь поставить свой дом соответственно тому уровню, на каком стоит домашняя жизнь в классе людей образованных. Когда отыщется такая жена для человека, посвящающего себя пастырскому служению, она будет для него помощницею, соответственною ему, и будет отвечать тем целям, какие имел премудрый Творец, когда при творении человека в своем троичном совете нашел, что не добро быть человеку единому (Быт.2:18), и когда, создав жену из ребра мужа, привел ее к Адаму.

Добрая жена священника может быть помощницею своему мужу во многих отношениях. Она берет на себя главную часть забот по устроению и приведению в порядок домашнего хозяйства. Освобождая мужа от хлопот по этому делу, она дает ему больше свободы и возможности посвящать себя и свое время на труды, вызываемые пастырским долгом. Уверенный в ее заботливости о домашнем хозяйстве и ее умении вести его, он спокойно отправляет свою службу, и когда возвращается домой, знает, что всё здесь в порядке, и всё приготовлено, как следует. Верная идеалу добродетельной жены, начертанному некогда премудрым Соломоном, она, не беспокоя своего мужа, добывает шерсть и лен, и с охотою работает своими руками… она встает еще ночью (раньше всех в своем доме), и раздает пищу в доме своем и урочное служанкам своим, задумывает она о поле и приобретает его; от плодов рук своих насаждает виноград… Она чувствует, что занятие ее хорошо, и светильник ее не гаснет и ночью, – протягивает руки свои к прялке, и персти ее берутся за веретено… не боится стужи для семьи своей, – потому что вся семья ее одета в двойные одежды… Наблюдая за хозяйством в доме своем, она не ест хлеба праздности. Встают дети, – и ублажают ее, – муж и хвалит ее. Цена ее, по словам премудрого, выше жемчугов (Прит.31:10–28).

Другая помощь мужу-священнику от жены своей в воспитании детей. Мужу, занятому внешнюю деятельностью и часто разными требами отвлекаемому от своего дома, нельзя с таким постоянством следить за детьми своими, как то может делать его жена, сосредоточенная главным образом на заботах о доме своем, и видящая в служении семье своей первое свое призвание. Да у ней больше сердечного влияния и материнской мягкости и теплоты, чтобы плодотворно действовать на детей в нежном возрасте.

Далее, жена немало может облегчать мужу несение подвига жизни вообще. Присутствие при священнике благословенной для него церковью помощницы, вполне сочувствующей ему и готовой разделять с ним как его заботы, так и радость и горе, способствует поддержанию и сохранению в нем бодрости и энергии духа. Оно освобождает его от невыгод тяжелого одиночества, способного наводить уныние на человека слабохарактерного в особенности при встрече с какими-либо житейскими невзгодами, для подавления которого безсемейные люди часто прибегают к опасной чарке, доставляющей минутное забвение тяжелого положения. Оно доставляет человеку неисчерпаемый и самый близкий источник утешения, в котором не может не нуждаться священник, идущий по неровному пути жизни. Могут постигать его разные неприятности, – от прихожан, от соседей и сослуживцев, от начальства, от таких или других ударов неприветливой судьбы; может он испытывать разные неудачи и тяжелые разочарования; могут ослабевать его силы в борьбе с такими или иными препятствиями, при стремлении к доброй, намеченной им цели, и т. под.: в таких случаях одно доброе слово сочувствия лица, соединенного с человеком, вызванном на жизненную борьбу, уже может иметь великую силу ободрения и успокоения. Он не падет духом, когда видит, и знает, что подле него есть другое лицо, готовое взять на себя часть бремени, его подавляющего.

Здесь важно не одно деятельное участие в труде мужа, но и простое нравственное сочувствие. Поддерживаемый этим, всегда верным себе и неизменным сочувствием, он с большею ревностью будет браться за те задачи, которые предлагает ему жизнь, перед ним развертывающаяся.

Наконец, священник может встречать помощь в жене своей и при исполнении долга своего звания. Правда, жена не может принимать непосредственного участия в том, что возлагается церковью на пастыря, как на лицо освященное, получившее особенные полномочия от иерархической власти для совершения своего высокого служения. Жены ваши в церквах да молчат (говорит св. апостол Павел): срамно бо есть жене в церкви глаголати (1Кор.14:34–35; Ср. 1Тим.2:11–12). Пленять людей в послушание Христово жены, по апостолу Петру, могут житием без слов, когда другие видят их чистое, богобоязненное житие (1Пет.3:1–2). В отношении к совершению священного дела служителя Божия нет разницы между женою священника и другими женами, – женами мiрян: как те, так и она должна быть вдали от алтаря Господня. Но обязанности пастыря церкви очень многосложны, и он призывается содействовать устроению и лучшему направлению жизни прихожан в различных ее отношениях. Он не только совершитель богослужения и треб церковных для душ, вверенных его пастырскому руководству, не только поставленный Богом учитель веры и нравственности; чувство долга может побуждать его оказывать помощь своим прихожанам в разных нуждах, ими испытываемых. Он сделает достойно своего звания, если будет заботиться о бедных и больных своего прихода и не останется безучастным при какой-либо беде, разразившейся над тою или другою частью его прихожан. Он призывается устроить школы и содействовать распространению доброго просвещения в своем приходе. От него идут утешения и советы не в одних делах церковно-религиозного свойства, но и в разных житейских столкновениях и неурядицах, например, при семейных раздорах. Во всех этих и подобных случаях добрая жена может быть незаменимою для него помощницею, если она сознаёт призвание своего мужа и достаточно развита и образована, чтобы оказать ему в том или другом случае существенное содействие. Она может взять на себя часть заботы о бедных и больных, случающихся в приходе, может являться с посильною помощью туда, где требуется эта помощь и располагать к этой помощи других, владеющих достаточными для того средствами, и ее содействие в этих случаях не только облегчит труд священника, но и будет способствовать возвышению его авторитета и усилению расположения и уважения к нему среди его прихожан. Она может принять участие в образовании в особенности девочек прихода своего мужа, и ее труд здесь может быть более полезен, чем труд какого-либо случайного или заезжего учителя. При ее женственной мягкости, и при желании держать себя поближе к членам своего прихода, она может приносить мир и согласие в те семейства, в которых начинается раздор и вражда раздуваются, и сердце ее, руководимое любовью, способно оказать здесь больше пользы, чем властное слово ее мужа. Даже в делах, непосредственно соприкасающихся с выполнением существенных и коренных обязанностей священника, может быть приносима со стороны жены известная доля пользы трудящемуся мужу-пастырю. Она может указывать ему упущения, какие он может допустить по своей должности, занятый разными делами. Она может возбуждать его усердие и ревность при выполнении им своего долга, если сама одушевлена духом благочестия. Она может, в помощь мужу, домашним частным обращением с тем или другим членом прихода утвердить в сердцах слово веры и содействовать в распространении среди прихожан духа благочестия. История древней Церкви представляет примеры жен, которые содействовали своим мужьям в распространении благочестия Христова, и вместе с ними несли труды на пользу веры и Церкви. Таковы были Прискилла и Акила, которых и жены неразлучны у апостола Павла, которых обоих апостол называет сотрудниками своими во Христе Иисусе, и которым благодарны были все Церкви из язычников (Рим.16:3, 4; 2Тим.4:19; 1Кор.16:19). По сказанию Деяний апостольских, они, встретившись в Ефесе с Аполлосом, мужем красноречивым и следующим к Писанию, и увидев, что он знаком только с начатками пути Господня, зная одно крещение Иоанново, – приняли его к себе в дом и точнее объяснили ему путь Господень (Деян.18:24–26). И, конечно, не один Аполлос обязан был христианским просвещением этой супружеской чете, в которой жена не уступала мужу в ревности по вере, почему у апостола имя ее стоит иногда выше имени мужа (Рим.16:3; 2Тим.4:19).

Какова же должна быть семейная жизнь священника? Ни в Священном Писании, ни в канонах церковных нет подробных специальных предписаний, которые бы с точностью определяли, как нужно устроять собственно семейную жизнь священника, и какие порядки блюсти в священническом доме. Апостол Павел говорит только: подобает пресвитеру быти свой дом добре правящу (1Тим.3:4). По смыслу этого руководственного указания святого апостола, в доме священника должно быть всё, чего нужно желать для каждого благоустроенного и благочестивого семейства. В доме, хорошо устроенном и управляемом, предполагается взаимная любовь и доброе согласие между всеми, в нем живущими. Все члены его блюдут чистоту нравов и заботятся о безукоризненном поведении, и ни один из них не подаст повода к соблазну никаким неприличным поступком, никаким резким, тем более грозным словом, вообще никакою выходкою дикой страсти. Каждый, вступающий в дом священника, должен встречать здесь скромность и приветливость: при входе в него тотчас же должно чувствоваться каждым теплота сочувственной любви, готовой без пренебрежения отнестись к каждому, хотя и низкому, человеку, как скоро по какой-либо нужде он переступает порог дома своего духовного отца.

В семействе священника должны строго соблюдаться обычаи, предписываемые религиозным чувством и согласные с церковными установлениями. В положенные дни поста при столе его не будет скоромной пищи, и нарушать пост не должен позволять себе не только сам священник, но и каждый из его домашних. И не у себя только дома, но и в других местах – в гостях или в общественных собраниях, – члены священнического семейства не будут безразлично и равнодушно относиться к нарушению поста, ныне входящему в обычай среди более или менее образованного общества. Далее, все члены семьи священника должны по-христиански чтить праздники церковные, и посещение богослужения во все дни, чествуемые благочестивою частию нашего общества, должно быть для них священною обязанностью. Члены семьи священника не устроят пирушки под праздник, когда церковь зовет всех на всенощное богослужение, и желает сосредоточить мысли верующих на предметах священного характера, и не примут участия в подобные часы в каких-либо светских увеселениях, устраиваемых другими. В доме священника не будет забыта и каждодневная молитва: каждый, живущий в нем, пусть верно держится того обычая, по которому добрые христиане молятся Богу, садясь за стол и вставая от стола, освящают молитвою начало каждого дня, после сна ночного, и без молитвы не приступают к делу, им предстоящему, и по окончании дневных трудов благодарят Бога за счастливо проведенный день и просят у Него покрова себе и доброго покоя душе и телу, когда отходят ко сну. У нас не в обычае, по крайней мере редко случается, чтобы все, входящие в состав семейства священника, вместе совершали свою ежедневную домашнюю молитву, положенную церковью или налагаемую усердием. А это было бы весьма хорошо, если бы в домах или домашних церквах служителей Божиих ввелся и укоренился такой обычай, чтобы положенная молитва совершалась всеми вместе, чтобы в присутствии всех в уроченный час читал ее или сам глава семейства, или кто-либо из других членов. В семействах пасторов англиканских и протестантских гораздо чаще встречается этот обычай, чем в семействах наших православных священников, и все благонамеренные люди, которым случалось говорить об этом, всегда отзываются о нем с большим одобрением. Привычки семейной жизни священника должны определяться духом, соответствующим высокому званию служителя Божия, и этим привычкам должны подчиняться все члены его дома, как бы ни казались они со стороны стеснительными. Это не бремя, налагаемое на родных; семейство должно ценить то служение, какое несет глава его, и с сердечною готовностью исполнять все требования, вытекающие из особенного положения священника. Начала строгой и религиозной жизни, предписываемой священнику его званием, добровольно должны быть приняты всеми членами его дома, в силу интереса, разделяемого семейством с своим главою.

В. Пивницкий

Ст. 24. Иную притчу предложи им, глаголя: уподобися царствие небесное человеку, сеявшему доброе семя на селе своем. Царством небесным здесь называет Самого Себя, так как, восприняв плоть, Он стал подобен человеку: в подобии, сказано, человечества был (Флп.2:7). Добрым семенем Он назвал сынов царства, как и Сам объяснил, когда ученики спросили Его, – о чем скажем, когда дойдем до этого. Поле Его есть мир, как Его творение и стяжание.

Ст. 25. Спящим же человеком, прииде враг его, и всея плевелы посреде пшеницы и отыде. Этою притчею указывает на другие козни диавола. Когда он увидит, что добрая земля приносит плод во сто крат, в шестьдесят или в тридцать, и он не может ни похитить семени, ни сжечь или заглушить возрастающее, – то задумывает другого рода хитрость и, как враг посеявшего, старается погубить его труд: когда люди спят, т. е. не заботятся об охране поля (здесь указывает на учителей, как охранителей правоверующих), он всевает плевелы, т. е. еретиков среди правоверующих. Последних назвал пшеницею, как полезных для сеющего.

Ст. 26. Егда же прозябе трава и плод сотвори, тогда явишася и плевелие. Как плевелы по стеблю похожи на пшеницу, а по плодам различны и даже вредны для нее, так и еретики по внешности похожи на правоверующих, но различаются по добродетели, которая составляет плод. Добродетель же и первейший плод – это истина учения. И как плевелы до тех пор, пока не принесут плода, незаметно растут, и тогда только различаются; так точно и еретики пока не учат, не узнаются, а когда дерзают и на это, тогда разливают яд и распознаются. Поэтому и выше (Мф.7:16) Спаситель сказал: от плод их познаете их. И иначе можно (сказать): когда Христос сеял, еретики не появлялись, а когда возросли правоверующие, тогда появились и еретики.

Ст. 27. Пришедше же раби господина, реша ему: Господи, не доброе ли семя сеял еси на селе твоем: откуду убо имать плевелы. Господин (οἰκοδεσπότης – домувладыка) – есть Сам Христос, как Владыка мира; рабы, говорящие это, изображают более горячих по благочестивой ревности правоверующих, которые часто не без негодования удивляются, каким образом Бог допускает зарождаться этим плевелам.

28. Он же рече им: враг человек сие сотвори… Человеком назвал диавола, потому что он ничем не отличается от человека по своим страстям и сластолюбию, подобно человеку любит плоть и предан всему земному.

28… Раби же реша ему: хочешь ли убо, да шедши исплевем я? Исплевем, т. е. соберем, насильно исторгая и сжиная мечами.

Ст. 29. Он же рече им: ни: да не когда восторгающе плевелы, восторгнете купно с ними и пшеницу. Запретил уничтожать еретиков, чтобы вместе с ними не были уничтожены и правоверующие. Между теми и другими могли произойти войны и убийства.

Ст. 30. Оставите расти обое купно до жатвы… и тот и другой род людей. Жатвой называют кончину мiра. Повелевает, чтобы они позволили и тем и другим людям жить, возрастая и увеличиваясь в числе до конца мiра, так как вероятно, что до того времени многие из еретиков обратятся. Однако не должно вследствие этого смешиваться с еретиками; мiр этот обширный, и они должны жить сами по себе, – не уничтожиться, а отделиться, чтобы своим учением не портить пшеницы сеявшего.

Ст. 30… И во время жатвы реку жателям… Жателями называет ангелов.

Ст. 30… Соберите первые плевелы… Срежьте серпом смерти плевелы, которые найдутся тогда. Почему же прежде? Чтобы живущие тогда правоверующие, будучи пожинаемы вместе с еретиками, не ожидали какого-либо зла.

Ст. 30… И свяжите их в снопы. Свяжите их друг с другом. Слова эти показывают, что соучаствующие в каком-либо грехе, понесут и общее наказание, и вместе подвергнутся мщению.

Ст. 30… Яко сожещи я, а пшеницу соберите в житницу мою. Подобным же образом и Креститель угрожал саддукеям и фарисеям (в третьей главе), говоря о Христе, что Он соберет пшеницу свою в житницу, плевы же сожжет огонем неугасающим. Найди там, что называет сожжением и плевелами; излишне было бы раз истолкованное, вторично толковать таким же образом.

Ст 31. Ину притчу предложи им глаголя: подобно есть царствие небесное зерну горушичну, еже взем человек всея на селе своем. (Зерну горчичному уподобил проповедь (евангельскую): малозаметная и простая по выражению, она настолько возросла, что и аттическая, возбуждавшая удивление своими умствованиями, философия греков была закрыта величием выраженного просто евангелия).

Царством небесным здесь называет учение (λόγος) веры, как залог царства небесного. Уподобляет же его зерну горчичному, потому что оно сеялось в кратких и немногих словах, так как ученики вначале не могли вместить большего. Поэтому и пророк некогда назвал его сокращенным словом (Ис.10:23). Но будучи возделано, оно возрастает напоением божественного Духа, превосходит всякое другое учение и является выше всех. Этою притчею Господь предсказывает возрастание проповеди (евангельской). О человеке сеявшем и поле мы сказали уже в предыдущей притче. Полем называется мiр и по той еще причине, что в нем сеется и возделывается разумное семя.

Притча обозначает и рассказ: положил еси нас в притчу во языцех (Пс.43:15); иногда – загадочную речь: уразумеет же притчу и темное слово (Прит.1:6); и – подобие, как предлагаемые здесь притчи; кроме того – иносказательную речь: Сыне человечь, повеждь повесть и рцы притчу на дом Израилев: орел великий, великокрылый…, называл орлом царя ассирийского (Иез.17:2–3); наконец – означает и образ, когда, например, апостол Павел (Евр.17:19) говорит об Аврааме, что он, принявши обетования, принес в жертву своего единородного сына; темже того и в притчи прият, т.е. в образе…

Ст. 32. Еже малейше убо есть от всех семен: егда же возрастет, более всех зелий есть… Еже, т. е. семя, самое малое по своему количеству, но самое большое по качеству, или силе; посему оно и возрастает в величину. По подобию этого семени и ученики, будучи небольшим стадом, возросли в бесчисленное.

Ст. 32… И бывает древо: яко приити птицам небесным, и витати на ветвех его… Это сказал для доказательства величины и крепости его. Некоторые под ветвями учения веры разумеют верующих людей, в которых привитают птицы неба, т. е. ангелы, охраняющие их. Другие же говорят, что ветви это – добродетели, которые обыкновенно возвращает учение веры; птицы же это – возвышающиеся над земными делами, крыльями ума поднимающиеся на высоту знания и устремляющиеся на небо.

Ст. 33. Ину притчу глагола им: подобно есть царствие небесное квасу… Притчею о зерне горчичном предсказал возрастание веры через ежедневное присоединение верующих, – а притчею о закваске возвестил ее силу. Под царством небесным нужно разуметь опять учение веры.

Ст. 33… Его же вземши жена скры в сатех трех муки… Сат это – род меры у евреев. Три сказал здесь вместо много, так как часто числом три обозначают много. Женщина здесь означает мудрость, или Самого Христа, потому что и Он рождает и питает: рождает верующих через таинство крещения и питает учением Своей веры. Учение веры уподобляется закваске. Подобно тому как закваска, хотя по объему не велика, но когда скрывается в большом количестве муки, то этим смешением всю муку соединяет в одно целое и приводит в другой вид, отличный от прежнего; хотя мука есть нечто безжизненное, но закваска некоторым образом оживляет ее и, заключая в себе деятельную силу, заставляет ее подниматься вверх; – так и учение веры, хотя оно высказывается и не во многих словах, но когда скрывается в души многих людей путем проповеди, то всех их соединяет в одно тело Церкви, приводит к другому образу жизни и, хотя они были мертвы для добродетели, оживляет их к исполнению ее, заставляет их подниматься на небо и делает всё это, имея в себе несказанно великую силу.

Ст. 33… Дондеже вскисоша вся. Учение веры, скрытое в душах людей, не успокоится до тех пор, пока не соединит всех, которых по своему предведению предопределила мудрость. Три меры, хотя и обозначают множество, но всё-таки они ограничены же числом. Итак, велика сила проповеди: однажды вскисшее становится закваскою для остальной части. Некоторые под мукою разумеют людей, а под тремя сатами, или мерами, Иудеев, Самарян и Еллинов.

Ст. 34 и 35. Сия вся глагола Иисус в притчах народом, и без притчи ничесоже глаголаше им: яко да сбудется реченное пророком, глаголющим: отверзу в притчах уста моя: отрыгну сокровенная от сложения мiра. Без притчи не говорил им, разумеется в то время, потому что многое Он говорил часто и без притчи, но тогда говорил им в притчах, чтобы исполнилось сказанное Давидом (Пс.77:2). В переводе Семидесяти написано: провещаю гадания исперва; но переводивший это Евангелие на греческий язык, сказал: отрыгну сокровенная от сложения мiра, – обративши конечно внимание на еврейские выражения, которые обозначают и то и другое. Так, отрыгну значит и провещаю; гаданиями они назвали загадки, как свидетельствует об этом Акила (который в этом месте поставил загадки – αἰνίγματα); а загадки эти те же евангельские притчи; как загадки заключают в себе скрытую истину, так и они. От сложения мiра значит тоже – что исперва, т. е. от начала мiра. Марк сказал: и таковыми притчами многими глаголаше им слово якоже можаху слышати (Мк.4:33), т. е. насколько книжники и фарисеи достойны были слышать. Так как они слушали не для того, чтобы получить пользу, но чтобы клеветать на Его слова, то говорил им в притчах, чтобы и Самому исполнить Свое дело, и чтобы они, не понимал Его слов, ничего не предпринимали.

Ст. 36. Тогда, оставль народы, прииде в дом Иисус, – в дом, в котором Он остановился (см. 1 ст.).

Ст. 36... И приступиша к нему ученицы его, глаголюще: скажи нам притчу плевел сельных. Наедине они смело спрашивают, так как слышали прежде, что им дано знать тайны. Об одной только этой притче они спрашивают, потому что остальные две, т. е. о зерне горчичном и о закваске, как более ясные, они понимали. Эта же имела страшную угрозу относительно кончины, смущавшую их.

Ст. 37. Он же отвещав рече им: сеявый доброе семя есть Сын человеческий. Сыном человеческим называет Самого Себя по человечеству, в котором Он явился, и это говорит часто, желая тверже убедить, что Он истинно вочеловечился. Итак это тебе будет понятно и в последствии.

Ст. 38. А село есть мiр… Об этом сказано выше.

Ст. 38... Доброе же семя, сии суть. Кто это сии?

Ст. 38... Сынове царствия… Сынами царствия называются соблюдающие правую веру, так как они посеяны царем Христом, чтобы произрастить добродетель, и имеют наследовать Его царство; сыны же лукавого – еретики, так как они посеяны диаволом, чтобы произрастить зло, и имеют равным же образом наследовать уготованный ему огонь.

Ст. 38... А плевелы, суть сынове неприязнении. О них сейчас только сказано.

Ст. 39. А враг всеявый их, есть диавол; а жатва кончина века есть: а жатели, Аггели суть. Об этом также сказано выше. Нужно помнить, что в девятой гл. (38–39 ст.) жатвою назвал имеющих уверовать, как готовых для собирания, а жателями – апостолов, которые их собирали. В настоящем же месте жатвою называет кончину века по причине отсечения людей от этой тленной жизни, а жателями – ангелов, которые отсекут их от нее. Подобным же образом семенем выше назвал учение веры, а в настоящей притче самих уверовавших, сообразуясь то с тем, то с другим значением. Уверовавший называется пшеницею, как плод первого семени, т. е. учения веры; тем не менее его можно назвать и семенем как приносящего плод вере в лице кого-либо другого. Не изъяснил только, кто это – спящие люди и рабы господина, а пропустил их, или как известных, или же чтобы показать, что притчи не должно изъяснять слово в слово, как говорит Златоуст, но только в частях наиболее существенных, ради которых она приводится. Остальные же части присоединяются только с тою целью, чтобы удобнее было изобразить те, – и не безопасно даже до подробности изъяснять их.

Ст. 40. Якоже убо собирают плевелы, и огнем сожигают: тако будет в скончание века сего. Далее говорит, как это будет.

Ст. 41. Послет Сын человеческий Аггелы Своя, и соберут от царствия его вся соблазны и творящих беззаконие. Царством Своим называет мiр, как естественно царствующий над ним по божеству, или так как Ему дана всякая власть на небе и на земле; а соблазнами и делающими беззаконие называет одних и тех же. Соберут их, конечно воскресших из мертвых. Должно знать, что вместе с ними воскреснут и праведные, но они прежде соберутся и будут восхищены на облака в Сретение Господа на воздухе, как сказал ап. Павел (1Фес.4:17), а эти, оставшись внизу как недостойные соберутся после того, как Он придет. И прежде конечно те будут оправданы, а потом эти осуждены. После же таких приговоров, прежде грешники будут извержены в вечное наказание, а потом праведники пойдут в жизнь вечную, как говорит в двадцать пятой главе.

Ст. 42. И ввергут их в пещь огненну… Сеет Он Сам, показывая, что Ему свойственно благодетельствовать, а наказывает через других, выставляя на вид то, что наказывать Ему чуждо.

Ст. 42… Ту будет плач и скрежет зубом. Там – на камине вечного огня, или – у них. Плачем и скрежетом зубов обозначил несказанную скорбь.

Ст. 43. Тогда праведницы просветятся яко солнце в царствии Отца их… В самом деле, – так как сияние Божие будет тогда окружать их, то и сами они преобразуются и сделаются как бы богоподобными, а следовательно будут блистать светлее солнца. Почему Он говорит: яко солнце? Потому что нужно было воспользоваться известным им примером; но им ничего не было известно блистательнее солнца.

Ст. 43… Имеяй ушы слышати да слышит. Это часто присоединяет в заключении, чтобы побудить их быть проницательнее.

Ст. 44. Паки подобно есть царствие небесное сокровищу сокровену на селе, еже обрет человек скры: и от радости его идет, и вся, елика имать, продает, и купует село то. Для чего, когда не было народа, говорит в притчах и ученикам? Он знал, что ученики сказанным прежде настолько были вразумлены, что могли понимать; поэтому, по окончании притчей, говорит им: разумеете ли сия вся? Они говорят: ей, Господи (Мф.13:51). Как в двух предыдущих притчах, о зерне горчичном и о закваске, царством небесным называл учение веры, так точно и здесь. Сравнил же его с сокровищем по причине заключающегося в нем богатства святого Духа. Поне – это мiр, как сказано выше. Итак, знай, что в мiре скрыта вера, а в вере богатство Духа.

Всё остальное в этой притче оставь, как выше было сказано. Но обратите внимание, как нашедший это богатящее сокровище, или узнавший его, усердствует (это показывает слово идет…) и с радостью продает всё, что имеет, лишь бы только приобрести его. Знай, что эта притча научает всех не только не печалиться, отвергая ради веры всё, что они имеют, но делать это с радостью и это отвержение считать величайшим приобретением; не отвергающий же этого, или отвергающий не с радостью, не может приобрести сокровища веры. Все, что имеет, т. е. согрешения в деле, в слове и в помышлении, которые равным образом нужно продать, т. е. оставить.

Ст. 45 и 46. Паки подобно есть царствие небесное человеку купцу, ищущему добрых бисерей: иже обрет один многоценен бисер, шед продаде вся, елика имяше и купи его. Под царством небесным разумеем здесь собственно – желание царства небесного, которое назвал человеком, как действующее в человеке, а купцом – как соделывающее свое спасение. И смотря, что нашедши одну многоценную жемчужину, т. е. учение веры (оно – одно, потому что истинная вера – одна и нет другой такой же; многоценно, как имеющее великую цену, или как ценное для многих, разумеется – знающих его), желание это пошло́, что показывает его усердие, и оставило всё, чем прежде наслаждалось и приобрело только это одно (учение веры).

Эти две притчи во многом сходны между собою, различаясь только в том, что одна называет учение веры сокровищем, а другая – жемчужиной, подобно тому как и из двух предыдущих одна притча назвала его зерном горчичным, а другая – закваскою. И как теми двумя Христос показал возрастание и силу веры, так опять этими двумя – богатство и превосходство ее. Она возрастает, как горчичное зерно, имеет такую силу, как закваска, обогащает, как сокровище, и превосходна, как драгоценнейшая жемчужина. Всего остального в этой притче нет нужды нам изъяснять. Но чтобы мы не полагались на одну только веру и не подумали, что для спасения достаточно ее одной, присоединяет и другую притчу, из которой мы научаемся, что не все верующие спасаются, но многие из них погибают. (Жемчужиной назван и Господь, так как Он был соединен с глубиною божества и был узнан одними только рыбаками и их учениками τοῖς αὐτῶν μαθηταῖς).

Ст. 47. Паки подобно есть царствие небесное неводу ввержену в море, и от всякаго рода собравшу. Царством небесным опять называет учение веры, морем – мiр по причине горечи и волн искушений, всяким родом рыб – множество великого рода обитающих в нем людей, мужей, жен, детей, стариков, безбрачных, находящихся в браке и др., или также – различные народы.

Ст. 48. Иже егда исполнися, извлекоша и на край, и седше избраша добрыя в сосуды, а злыя извергоша вон. Когда наполнился, т. е. когда все уверовали, одни – охотно, а другие – неохотно; берег – это место, где будет судить Господь; собирающие – ангелы: хорошая ловитва – праведные, а худая – грешные; сосуды – это унаследованные праведными места пребывания. Всего остального в этой притче равным образом не следует до подробности изъяснять.

Ст. 49. Тако будет в скончание века так, как сейчас скажет.

Ст. 49 и 50… Изыдут Аггелы и отлучат злыя от среды праведных: и ввергнут их в пещь огненную: ту будет плач и скрежет зубов. Но в двадцать пятой гл. (32 ст.) сказал, что Он Сам отлучит их одних от других. Что же нужно сказать на это? Он Сам отлучит их своим повелением, а ангелы отлучат их самым делом, как слуги, исполняющие повеление Господина. Отлучить – тоже что разлучить. Так как в конце притчи сказал, что худое выбросили вон, то чтобы кто-либо не подумал, что такое удаление неопасно, поясняет, говоря: и ввергнуть их в печь огненную и т. д.

Ст. 51. Глагола им Иисус: разумеете ли сия вся, т. е. существенное в этих притчах. Конечно Он знал как Бог, что они понимали, и потому спросил их об этом как человек.

Ст. 51 и 52… Глаголаша ему: Ей, Господи. Он же рече им: сего ради всяк книжник научився царствию небесному, подобен есть человеку домовиту, иже износит от сокровища своего новая, и ветхая. Когда они сказали, что понимают, говорит им притчу, показывающую, что все действительные Его ученики богаты знанием. Всякий, говорит, книжник, или мудрец, ставший учеником Царя небесного, Который есть Христос, богат знанием (ставший учеником Его разумеется вместо: умудренный Им), и подобен человеку-хозяину, т. е. богатому, который выносит, когда хочет, из своего сокровища новые и старые золотые вещи. Под новыми вещами – разумеются мысли нового завета, а под старыми – ветхого. Сего ради здесь не причинное, а утвердительное, вместо: истинно.

Ст. 53 и 54. И бысть егда сконча Иисус притчи сия, прейде оттуду. И пришед в отечествие свое, учаше их на сонмищи их… Отечеством Его назвал Назарет, как отечество Матери Его и мнимого отца Его, и как место, где Он был воспитан. И Лука говорит о Нем: пришел в Назарет, где был воспитан (Лк.4:16). Учил их… кого? очевидно находящихся в отечестве. Причину, почему Он учил в синагогах, мы высказали прежде, еще в четвертой главе.

Ст. 54… Яко дивитися им, и глаголати: откуда сему премудрость сия, и силы… премудрость учения и силы учения, – или же силами называет чудеса. Видя, что Он учит возвышеннее и убедительнее знаменитых мужей древности и творит большие чудеса, но не зная, что Он есть Божия премудрость и сила, они дивились Его учению и чудесам; о Нем же Самом, Который так учил и творил такие чудеса, соблазнялись не по другой какой-либо причине, а по той, что Он происходил от незнатных родителей. Но действительно зависть – слепа и неразумна. Почему следовало бы еще более удивляться и поклоняться Ему, что от таких родителей произошел такой сын, потому они соблазнились о Нем.

Ст. 55 и 56… Не сей ли есть тектонов сын; не мати ли его нарицается Мариам, и братия его, Иаков, и Иосий, и Симон, и Иуда; и сестры его не вся ли в нас суть... Всё это нужно читать вопросительно, потому что они недоумевая говорили это один другому. В нас, т. е. у нас.

Ст. 56… Откуда убо сему сия вся. Обрати внимание на крайнее безумие. Они говорят: так как Он произошел от незнатных родителей, то откуда Он всё это взял? О пустые люди, не за знатность родителей, не за обилие богатств или за что-либо такое, но за превосходство жизни даются от Бога людям достойным знание и чудеса.

Ст. 57. И блажняхуся в нем (ἐν αὐτῷ), т. е. о нем.

Ст. 57… Иисус же рече им; несть пророк без чести, токмо во отечествии своем, и в дому своем: Мк.6:4 сказал: токмо во отечествии своем, и в сродстве и в дому своем. Здесь приточно Христос сказал о Себе Самом. Во отечествии сказал обо всём Назарете, в сродстве – о всякого рода родственниках, в дому – об одних только братьях. Все Его презирали: одни как соотечественника, другие – как сродника, третьи – как брата. Поэтому когда Он чудесно прославлялся, соблазнялись о Нем, т. е. по причине зависти не могли веровать в Него, и одни – больше, а другие – меньше завидовали Ему. Итак несть, говорит, пророк без чести у тех, кому он кажется пророком, токмо во отечествии своем. Хотя они знают, что он пророк, однако презирают его по указанной причине и потому, что то, к чему привыкли, легко презирается. Лк.4:24 сказал: ни который пророк приятен есть во отечествии своем; приятен тоже, что и находится и в чести.

Ст. 58. И не сотвори ту сил многих, за неверство их. Силами называет чудеса, как дела божественной силы. Обрати внимание на мудрость. Он сотворил некоторые чудеса, чтобы не могли сказать: из ненависти к нам, Он не исцелил наших (больных), или: если бы Он сотворил и у нас, то и мы уверовали бы, – сотворил же немного, за неверие их, так как они не веровали и сотворенным. Поэтому и Мк.6:4 сказал: и дивляшеся за неверство их, т. е. такому великому бесстыдству. Между тем как Матфей только сказал: и не сотворил ту сил многих, Мк.6:5 сказал: и не можаше ту ни единыя силы сотворити, токмо мало недужных, возложь руце, исцели. Как же он сказал: не можаше? Невозможностию мы обыкновенно называем не только недостаток силы, но также препятствие того или другого рода, как здесь. Препятствовало же Ему неверие тех, кому Он благодетельствовал. Итак – не мог, т. е. встречал препятствие. Не должно было насильно благодетельствовать им.

Когда высокое дерево, посреди малого леса стоящее, падет, то далеко слышно падение его, и много малого леса, близ себя стоящего, сокрушит: так, когда в великий грех падет пастырь, или иной какой властелин, далеко падение его прослышится, и многих соблазнит. Невозможно бо, воистину невозможно, падениям пастырским и властелинским утаиться, как они ни сокрывают. Далеко послышится падение их, как высоких древес падших. Тое-то, или тое сделал он. Кто? Епископ или священник, губернатор или воевода, князь или царь, или иной какой властелин, или хозяин в доме. О вы, в простоте и смирении живущие, овечки Христовы! не изнемогайте душею вашею, возлюбленные, когда услышите падение пастыря или иного какого властелина. Он такую же немощь имеет, как и прочие люди; но большему и множайшему подлежит искушению, нежели прочие, как выше сказано. Враг на видимой брани никого более уязвить и низложить не тщится как начальников воинства: тако враг душ христианских, диавол, никого более не тщится в падение вринуть, как пастырей и прочих христианских властей; о том у него всё тщание, как бы повредить и заразить пастыря и начальника христианского, который может других пользовать, – повредить, говорю, и заразить, дабы не мог пользовать, но чтобы и сам шел и прочих вел за собою в погибель. Берегись убо, возлюбленный, падение начальника осуждать, хотя и подлинно знаешь. Много паче берегись падение его другим открывать и клеветою соблазн рассевать, да не уподобишься Хаму, сыну Ноеву, который стыдение отца своего другим объявил; но паче прикрой молчанием твоим, якоже сотворили Сим и Иафет, того же Ноя сыны, которые срам отца своего, зря вспять, покрыли. Притом знай, что много ложного слуха проносится о пастырях и властях христианских; и сие бывает действием общего всех врага диавола, дабы соблазн рассевался и тако бы всякое нестроение и замешательство было в обществе христианском.

З. Немаловажный и открытый вопрос в пастырской практике // Руководство для сельских пастырей. 1885. Т. 2. № 23. С. 125–132.

Священник села Н…ского о. М. К…в, просит нас разрешить следующий вопрос: Каким чином (через крещение или через миропомазание) следует присоединять к православной Церкви раскольников от рождения? Решение этого вопроса, – замечает о. К…в, – может избавить многих священников от ошибок и взысканий от епархиального начальства. В книге прот. А. Парвова «Практическое изложение церковно-гражданских постановлений в руководство священнику на случай совершения важнейших треб церковных» (изд. 1866 г. стр. 32), в «Практическом Руководстве для священнослужителей» прот. Хойнацкого (изд. 1883 г. стр. 47) и в «Практическом руководстве при совершении приходских треб» свящ. Сильченкова (изд. 1872 г. стр. 39) сказано, что раскольники от рождения должны быть присоединяемы к св. Церкви вторым чином – через миропомазание. На основании этих руководств некоторые священники присоединяют раскольников от рождения через миропомазание. Между тем как наше епархиальное начальство требует, чтобы раскольников от рождения присоединять через крещение, и священников, которые присоединяют таких лиц через миропомазание, подвергает взысканиям – выговору или денежному штрафу; а когда священники, присоединяющие раскольников от рождения через миропомазание, в оправдание своих действий ссылаются на упомянутые руководства (из которых одно – книга прот. Парвова – было принято даже учебником в семинариях), епархиальное начальство такие ссылки признает неосновательными, как ссылки на книги, неимеющие канонического значения. С покорностью принимая, – говорит о. М. К…в, – объяснения своего начальства и взыскания, которым оно подвергает за присоединение раскольников от рождения через миропомазание, а не через крещение, священники всё-таки остаются в недоумении: неужели авторы тех книг, которые предназначены ими в руководство пастырям, и которым пастыри следуют за неимением полного юридического сборника действующих постановлений, санкционированного высшею духовною властью, не имеют никакого основания, говоря, что рожденных и крещенных в расколе должно присоединять через миропомазание? Очень жаль, что о. М. К…в, высказывая такое недоумение, не приводит или не указывает тех оснований, по которым епархиальное начальство, в ведении которого он состоит, требует присоединять рожденных в раскол через крещение. Во всяком случае, недоумение, высказанное о. М. К…вым, заслуживает полного внимания, особенно в виду того, что другие епархиальные начальства (напр. Симбирское, см. Симб. Еп. Вед. за 1882 г. № 15) требуют присоединять рожденных в расколе не через крещение, а через миропомазание.

По каноническим постановлениям Церкви вселенской, при обращении к православной Церкви еретиков и раскольников нужно наблюдать осторожность, чтобы не повторить крещения над лицем «по истинне крещение имеющим» и чтобы наоборот не оставить без крещения «оскверненного от нечестивых» (Ап. пр. 47). Крещение по существу своему, как духовное рождение, не повторяется, если только совершено правильно – «по изначальному установлению»; следовательно, это таинство не может быть повторено и над приходящими от ересей и расколов, если они уже были правильно окрещены. Основанием для решения вопроса о том, каких лиц, присоединяющихся к Церкви должно крестить, и каких нет, служит различие между «ересью», «расколом» и «самочинным сборищем» (Вас. Вел. пр. 1). Крещение еретиков, у которых извращаются основные догматы, отвергается; крещение раскольников, как разногласящих с церковью в частных каких-либо мнениях и предметах, допускающих уврачевание и как еще не совсем чуждых Церкви, следует принимать; а находящихся в самочинных сборищах должно исправлять убеждениями и приличным покаянием. Впрочем, это основание не безусловно. Тех, которые хотя по самому рождению принадлежат к обществу еретиков и от них были крещены, но крещены правильно, не должно перекрещивать; принадлежащих же по самому рождению к обществу еретиков, извращающих основные догматы веры и в то же время составляющих свое, совсем отличное от православного, крещение, должно крестить. Тоже нужно наблюдать и относительно раскольников, приходящих к православной Церкви. Это разграничение между еретиками и раскольниками и различие в способе принятия их в общение с Церковью определено более или менее подробными и положительными правилами соборов вселенских и поместных (I Всел. соб. пр. 8, 19; II Всел. соб. пр. 7; VI Всел. соб. пр. 95; Лаод. соб. пр. 8; св. Вас. Вел. пр. 1 и 47. См. в кн. «Права и обязанности пресвитеров» ч. I, стр. 74–75 изд. 1884 г. Киев). По силе этих правил, как некоторых еретиков, так и раскольников, у которых крещение совершалось правильно, не должно перекрещивать в случае перехода к православной Церкви. К еретикам, которых не должно перекрещивать, правила относят: ариан, македониан, аполлинаристов и других, потому что эти и подобные еретики хотя повреждали-извращали важнейшие догматы веры, но крещение совершали правильно; к раскольникам, которых в случае обращения к православной Церкви также не должно перекрещивать, правила относят новациан, катаров, тетрадитов, потому что эти раскольники хотя погрешали в частных мнениях и предметах, но крещение совершали тоже правильно «по изначальному установлению». Вполне согласно с правилами и постановлениями Церкви вселенской и наша православная русская Церковь установила принимать без перекрещивания неправославных христиан – протестантов, кальвинистов и др., а равно и раскольников, у которых хотя и нет истинного священства, но крещение которых правильно совершаемое признаётся действительным. Такое установление православно-русской Церкви, вполне согласное с правилами Церкви вселенской, сделано на Московских соборах 1666 и 1667 гг. (см. Деян. собственно соб. 1667 г. гл. 6 от стр. 66 наобор. до 74), и выражено в «Книге о должностях пресвитеров приходских» (§ 82 сн. § 89). В § 82 «Кн. о должностях пресвитеров приходских» называются «невежами» те священники, которые хотели бы перекрещивать римлян, лютеран и кальвинистов, обращающихся к греко-российской Церкви, и которые не стыдятся перекрещивать «раскольников и своих от Церкви отпадших и к заблуждению их приходящих». На основании правил Церкви вселенской и приведенных постановлений нашей русской Церкви, и Симбирское епархиальное начальство по вопросу о присоединении к Церкви рожденных и крещенных в расколе определило не перекрещивать таковых, а присоединять только через миропомазание (Симб. Еп. Вед. 1882 г. № 15). На основании тех же данных и составители так называемых практических руководств для священнослужителей (о. прот. Парвов, прот. Хойнацкий и свящ. Сильченков) говорят, что рожденных и крещенных в расколе должно присоединять к Церкви не через крещение, а через миропомазание.

Но вышеприведенными правилами древне-вселенской Церкви относительно присоединения еретиков и раскольников и постановлениями нашей Церкви относительно того же предмета едва ли можно безусловно руководствоваться. Древне-вселенская Церковь постановила, что крещение тех еретиков и раскольников, у которых оно совершается правильно, должно признавать действительным, и что следовательно тех еретиков и раскольников, которые получили правильное крещение, не должно перекрещивать в случае обращения их к Церкви. В то же время древне-вселенская Церковь постановила, чтобы тех лиц, относительно которых достоверно неизвестно, были ли они крещены и правильно ли крещены, необходимо крестить (Карф. соб. пр. 83; VI Всел. соб. пр. 84). Согласно с таким узаконением древне-вселенской Церкви и наша православно-русская Церковь требует, чтобы тех лиц, о которых достоверно неизвестно, крещены ли они и правильно ли крещены, непременно должно крестить (Кн. о должн. пресв. прих. § 86; Ук. Св. Син. 1831 г. дек. 29 дня; см. в кн. «Права и обязан. пресв.» Часть 1, стр. 79 и 131, изд. 1884 г. Киев). Выходя из тех же оснований Св. Пр. Синод наш постановил, чтобы не только детей, о которых достоверно неизвестно, крещены ли они и правильно ли крещены, должно без всякого сомнения крестить, но и родившихся в расколе и крещенных «от мужика проста» должно крестить «за неизвестиe (неизвестность) крещения» (Ук. Св. Син. 1722 г.; см. в кн. «Права и обязан. пресв.» Часть I, стр. 132, изд. 1884 г. Кіевъ). Это постановление Св. Синода никак нельзя игнорировать в решении вопроса о присоединении раскольников: в большинстве случаев родившиеся в расколе и ищущие присоединения к православной Церкви или не могут представить никаких достоверных доказательств относительно того, когда, где, кем и как были крещены, или даже совсем не знают, были ли в детстве крещены или нет. При этом нужно взять во внимание и то, что у нас есть так называемые вредные раскольнические секты, в которых сомнительно, чтобы совершалось крещение, по крайней мере трудно сказать, чтобы у них правильно совершалось крещение. Вероятно, ввиду этого и на основании 83 пр. собора Карфагенского и 84 правила собора Трулльского, а равно § 86 «Кн. о должностях пресвитеров приходских» и Ук. Св. Синода 1731 г. дек. 29 и 1722 г. февр. 26, епархиальное начальство, в ведении которого находится о. М. К…в, требует, чтобы раскольников от рождения присоединять к церкви не через миропомазание только, а и через крещение.

Таким образом оказывается, что распоряжение Симбирского епархиального начальства и суждения составителей так называемых практических руководств для священнослужителей, хотя и обоснованные на общих правилах древне-вселенской Церкви и постановлениях нашей русской Церкви, не могут быть признаны безусловно верными, так как находятся в противоречии с другими исключительными каноническими постановлениями древне-вселенской и русской Церкви. С другой стороны и распоряжение епархиального начальства, в ведении которого состоит о. М. К…в, также нельзя признать безусловно верным в смысле общего правила относительно присоединения раскольников от рождения через крещение. Дело в том, что Указом Св. Синода постановлено «за неизвестность крещения» присоединять к Церкви через крещение только тех, которые родились в расколе и получили крещение «от мужика простого»; а родившихся в расколе и крещенных в расколе «от попов», т. е. беглых священников, по силе того же Указа не должно крестить в случае обращения их к православной Церкви (см. в кн. «Права и обязанности пресвитеров» Часть I, стр. 132, по изд. 1884 г. Киев). Правда, в настоящее время у раскольников нет «беглых попов» (разве за весьма редкими и очень немногими исключениями), но есть очень много попов так называемой австрийской лжеиерархии. Попы эти ни в каком случае не могут быть признаны имеющими благодать священства и потому должны быть приравниваемы к простым мiрянам – «мужикам простым». Но следует ли родившихся в расколе и получивших крещение от попов лжеавстрийской иерархии присоединять через крещение «за неизвестиe крещения», – сказать не можем, равно как не можем сказать и того, могут ли попы лжеавстрийской иерархии выдавать метрические свидетельства крещенным ими, а если могут, то такие свидетельства должны ли быть признаваемы за акты, имеющие юридическую достоверность. Всё это такие вопросы, для решения которых несчитаем себя компетентными судьями: они могут быть разрешены только в законодательном порядке высшею церковною властию; только высшая церковная власть может разъяснить, каких именно раскольников – к каким сектам принадлежащих и получивших крещение в расколе должно присоединять через крещение «за неизвестиe крещения», и какими именно данными должно руководствоваться при решении вопроса относительно рожденных в расколе, – были ли они крещены и как, чтобы потом в случае обращения их к Церкви присоединять по первому (через крещение) или по второму (через миропомазание) чину. С своей стороны, в виду разноречивых суждений и распоряжений некоторых епархиальных начальств и частных лиц по вопросу о присоединенни раскольников от рождения, мы сочли долгом указать на существующие канонические постановления и по мере своего разумения выяснить смысл этих постановлений.

З.

Самая внешняя, видимая обстановка дома священника должна носить на себе отпечаток с одной стороны скромности, а с другой порядка. Если священник владеет значительными материальными средствами, едва ли поступит он благоразумно, когда заведет в своем доме такую роскошь, какую видит у людей богатых высшего круга. Зачем ему изысканная дорогая мебель? Уместны ли в его доме картины на стенах, изображающие бытовые сцены сомнительного нравственного достоинства, какие так часто приходится встречать в светских гостиных? Простота и скромность при богатстве везде свидетельство хорошего вкуса; а для священника она может быть поставлена в обязательное требование. Роскошь, в чем бы она ни проявлялась, не гармонирует со званием и служением пастыря церкви, и если изысканная обстановка бьет в глаза людям, являющимся в дом священника, она производит на них неблагоприятное впечатление. В доме священника более, чем в другом светском доме, являются люди бедные, несчастные, нуждающиеся в утешении: не будет ли оскорблять глаза таких людей и не будет ли тяжело действовать на них пышность человека-пастыря, обязанного иметь дело не с одними богатыми людьми и призванного приносить утешение всякому, постигнутому горем и бедствием? Приличие во внешней обстановке может и должно быть соблюдаемо священником, и может в ней проявляться довольство, каким он владеет; но всё это может быть в форме скромной, без всякой изысканности, без увлечений суетностию, гоняющеюся за эффектом, и без потворства чувственности.

Впрочем, роскошь доступна только небольшому числу наших священников, и претензии на аристократизм и изысканность во внешней обстановке можно замечать изредка у немногих городских священников. Большинство наших пастырей люди, располагающие незначительными материальными средствами, – таким нечего и думать о том, чтобы в устройстве и обстановке своего дома подражать людям богатым. В домах таких священников желательнее всего видеть возможный порядок и чистоту. Такими качествами, по изображениям английских романов, воспроизводящих жизнь сельских пасторов, приятно поражает всех домашняя обстановка англиканских священников. Порядок и чистота, замечаемые в доме, лучше всякой роскоши, приятнее всех изысканных украшений, какие можно встречать иногда и у людей сравнительно небогатых. Нет ничего хуже, как стремление жить выше средств своих, и неприятное впечатление на всякого производит невыдержанная претензия на роскошь в доме бедном. Но порядок и чистота при бедности обнаруживает душу твердую, характер серьезный, сердце мирное, и служит свидетельством и выражением внутренней благонастроенности и нравственной крепости человека или семьи. Порядок и чистота у человека, живущего незначительными доходами, почти добродетель, внушающая невольное уважение; а нет порядка, видно неряшество, – впечатление невыгодное, и дом такой очевидно не может быть назван домом, хорошо управляемым, чего требует от священника и по отношению к его дому апостол.

По предписанию апостола Павла, ожидается и требуется от священника ревностная забота о своем семействе и детях, об их добром воспитании, их чистом нравственном и христианском направлении. Эта забота пастыря о воспитании и добром направлении членов своей семьи – начало и сокращение заботы о всём приходе. Любовь пастыря есть расширение любви отца. Хороший семьянин, хороший отец семейства обещает из себя хорошего пастыря, и наоборот. Аще кто своего дома не умеет правити, говорит Апостол, како о Церкви Божией прилежати возможет (1Тим.3:5), и аще кто о своих, паче же о присных не промышляет, веры отвергся есть, и невернаго горший есть (1Тим.5:8). Совершенно неестественно священнику оставлять семейство без попечения, и тем нарушать требования закона любви, вложенного в наше сердце. Для священника, как и для всякого, семейство представляет самый близкий предмет, возбуждающий к себе наибольшее и самое теплое участие. Тот дух, которым живет священник, первее всего должен распространяться в среде, непосредственно с ним связанной и служащей как бы продолжением его личного существования. Семейство далее – малый приход, где, по вызову самой природы, должны делаться опыты ревности, благочестия и благоразумия священника, и эти опыты ревности, благочестия и благоразумия в воспитании священником своих детей находить свое приложение в заботах его о нравственно-религиозном воспитании вверенных его попечению душ его прихожан. В случае небрежности священника о своем семействе приход теряет уже потому, что не имеет перед глазами назидательного примера, который священнику, по долгу своего знания, нужно показывать лицам, им руководимым. И суд Божий постигает карою небрегущего о семействе своем пастыря, как можно видеть из примера ветхозаветного первосвященника Илия. Он мало обращал внимания на распущенность и легкомысленное поведение своих сыновей и не прилагал должной заботливости к их исправлению, когда слышал об их дурных поступках. И вот Господь объявляет ему через отрока Самуила: Вот, я сделаю дело в Израиле, о котором кто услышит, у того зазвенит в обеих ушах. В тот день Я исполню над Илием все то, что Я говорил о доме его… Я объявил ему, что Я накажу дом его на веки за ту вину, что он знал, как сыновья его нечествуют, и не обуздывал их. И посему клянусь дому Илия, что вина дома Илиева не загладится ни жертвами, ни приношениями хлебными во век (1Цар.3:11–14). Известно, как исполнилась эта угроза Божия: евреи побеждены и порабощены были филистимлянами, пленен был Ковчег завета, убиты были оба сына Илия, вызвавшие гнев Божий, и скоропостижно скончался сам Илий, услышав печальную весть о смерти детей своих и пленении святыни народной. Поучение епископле к иереом, приписываемое митрополиту русскому Кириллу II, бывшее одним из главных руководительных архипастырских наставлений нашему священству в старой России, обращает особенное внимание пастырей на обязанность их заботиться о своих детях. «Блюдите (говорится в нем)³² и родимых детей ваших, да не осквернится блудом до женитвы… Или бо поп без греха был пред Богом, за сыновня грехи послан бысть в муку: занеже не учил на добро сыну своего, ни казнил».

Дух воспитания детей в доме священника должен быть строго-христианский. Дать детям своим религиозное образование и религиозное направление – вот первое, что должно лежать на мысли отца-священника. И дети, выходящие из семейств священников, приходя в возраст, должны показывать из себя людей, не только хорошо знающих члены веры, но вместе с тем близко принимающих к сердцу дело церкви и дело православия. И церковь и общество имеют право ожидать от них полной преданности веры и готовности защищаться от нападений вольнодумства и религиозного индифферентизма. Недаром, по смыслу соборных правил, в доме священника не может быть терпимым человек, уклоняющийся от веры и зараженный ересью, и сыну священника нельзя сочетаться браком с еретичкою (14 пр. VI Всел. соб. 45 и 30 Карф. соб.). Заботясь о религиозном воспитании своих детей, вместе с тем священник должен так вести их, чтобы они представляли из себя образцы послушания и нравственной чистоты, как требует того святый Апостол (1Тим.3:4; Тит.1:6). Если в детях священников не встречается того, чего естественно ожидать от детей служителей Божиих, т. е., если они оказываются людьми маловерующими и пренебрегающими церковью и ее началами, если в своем поведении они допускают нарушения нравственного долга, обязательного для всех христиан, – это служит немалым соблазном для общества, и голос народа вину за такое направление детей лица духовного возлагает на самого священника, его осуждает за то, что он не сумел или не позаботился дать детям своим такое воспитание, к какому, преимущественно перед другими, обязывал его сан и его положение среди общества.

Нравственная строгость, ожидаемая от членов священнической семьи в силу духовного единения с главою семьи, обязывает их соблюдать некоторую сдержанность и в отношении к обычаям общественной жизни. Дух служителя церкви, определяющий его поведение, должен находить отражение и во внешних формах, или общежительных привычках его жены и его детей. Явление их в свете или в обществе должно быть скромное, и нет нужды часто являться им в местах общественных собраний и увеселений. Семейство священника может иметь друзей, может видеться с ними, сколько угодно; но неприлично членам его пристращаться к общественным увеселениям, неприлично играть роль среди увеселительных собраний и блистать в свете. Личная строгость священника не загладит впечатления, производимого суетностью и увлечениями его жены и детей. Мы не рекомендуем заключения членам семьи священника; это бы было насилием природы; молодости нужно повеселиться. Но не всем нужно увлекаться, что предлагает свет для развлечения людям. Есть много видов развлечений, семейных и скромных, в которых могут принимать участие жена и дети священника, не навлекая никакой тени на главу своего дома. А рассеянная светская жизнь, если они предаются ей, будет соблазном для других.

Иногда случается слышать похвалы тому или другому священнику, что он живет открытым домом. Похвалы эти имеют обоюдный смысл. Еще Апостол предписывал служителю церкви быть страннолюбиву (1Тим.3:2; 2Тим.1:8). Если священник или его семья открывает дом свой, чтобы исполнить долг любви по отношению к ближнему, ищущему приюта во время пути, если он с готовностью принимает всякого, желающего найти у него добрый совет или побеседовать с ним о предметах серьезных и священных, – это добродетель с его стороны, могущая заслужить ему уважение и расположение других. Если, далее, двери священнического дома всегда открыты для близкого гостя, связанного с ним чувствами родства, духовного единомыслия и внутреннего расположения, – в этом нет ничего предосудительного. Добрый гость может вносить освежение в дом среди обыденных однообразных занятий его членов. Но у нас большею частью не в этом скромном смысле разумеют открытый дом, когда хвалят то или другое семейство за открытую жизнь. У нас нравится и вызывают одобрение те открытые дома, в которых чуть не каждодневно можно найти удовлетворение людям, ищущим светских развлечений, в которых всегда готовы карты, всегда собирается веселое общество, не знающее, куда девать время, пожалуй слышно пение и музыка, и часто составляются танцы. В таком смысле не подобает быть открытым домом дому священника. И если нечто подобное замечается в том или другом семействе священника, то у серьезного человека оно скорее вызовет не похвалу, а сожаление по несоответствию привычек этого дома с требованиями долга и приличия священнического. Всё шумное, светское, рассеянное здесь не на своем месте. Самое гостеприимство, от которого пусть не уклоняется семейство священника, не должно нарушать тишины и скромности, какие должны обитать в доме служителя Божия.

Древнее Поучение епископа к иереям заботливость священника о благоустроении своего дома простирает и на слуг, живущих в нем. «Слуг своих (говорит оно)³³ наставляйте в учении Господнем; доставляйте им пищу и одежду в довольстве». В доме служителя религии и церкви неестественно видеть и между нанятыми слугами людей без веры и без благочестия; неестественно встречать и между пришлыми членами его семьи ветренность и какой-либо вид распутства. Пастырь церкви, по долгу своего звания, должен употребить всю силу своего влияния, чтобы поставить своих слуг в нравственно-религиозном отношении в полное соответствие с требованиями того духа веры, какой должен царить в его доме и определять собою поведение всех, живущих в нем. Пренебрежение к церкви и ее уставам, уклонение от православия в раскол или штунду, безнравственность лиц, живущих в семье священника для таких или иных услуг, кладет пятно на его дом и подвергает его нравственной ответственности перед своею совестью, перед обществом и пред церковью. И можно опасаться при этом дурного влияния этих лиц, поставленных в близкие отношения к священнику, на других прихожан. Невнимание со стороны священника к безверию или распутству слуг, живущих у него, может быть поставлено ему в прямое нарушение его пастырского долга. Если нравственные увещания его к исправлению их не оказывают должного действия, его пастырское благоразумие должно побуждать его искать себе других слуг, своим характером и поведением более отвечающих духу, его руководящему и им распространяемому.

Это одна сторона в отношении к слугам, которою не должен пренебрегать священник. Но в Поучении к иереям его вниманию указывается и другая сторона, которую он не должен опускать из вида. Именно, священник должен показывать другим пример человеколюбивого отношения к низшей братии – к слугам, на него работающим. Он должен давать им довольное содержание: дурно, если будут говорить, что в доме такого-то священника слуг морят голодом. Он всегда добросовестно должен рассчитываться с ними, и никогда не должен удерживать у себя условленной им платы. Бесчестие для пастыря, если слуги будут жаловаться на него, что он нечестно расплатился с ними, и будут требовать у него заслуженного ими перед судом. В доме священника, по-христиански управляемом, не будут отягощать слуг излишними работами и отнимать у них свободные часы отдыха, хотя в тоже самое время не будут поблажать их бездельничанию. В доме священника в обращении с наемными слугами не будут показывать и тени пренебрежения к ним, но всегда будут относиться к ним с снисхождением и мягкостью, растворяемыми духом любви. Если везде неприятны и неприличны несдержанные гневные крики на слуг, суровые, жесткие бранные слова и обидные клички, какие позволяют себе иные господа и хозяева по отношению к людям, нанимающимся в услужение им, то тем более они неуместны в доме или семье священника. Кому, как не священнику, сознавать, что все люди, – и высоко поставленные, и принужденные нести низкую и тяжелую долю слуг, – равно создания Божии, вся плоть едина, все равно дороги Творцу, все одинаково искуплены кровью Христовою, и все по существу братья между собою? Христианское чувство братства в доме священника должно говорить сильнее, чем в другом светском доме. Под действием этого чувства слуги в семействе священническом меньше будут чувствовать тяжесть своего приниженного зависимого положения, больше будут питать расположения и привязанности к дому, и с бо́льшим усердием будут трудиться для блага семейства, видящего в них не просто слуг, но братьев о Христе.

В. Певницкий

Глава 14. Ст. 1 и 2. В то время услышав Ирод четверовластник слух Иисусов, и рече отроком своим: сей есть Иоанн Креститель: той воскресе от мертвых, и сего ради силы деются о нем. Подобное же говорит и Марк (Мк.6:14); но Лука (Лк.9:7–9) сказал: слышав же Ирод четверовластник бывающая от него вся: и недоумевашеся, зане глаголемо бе от неких, яко Иоанн воста от мертвых: от инех же, яко Илия явися: от других же, яко пророк един от древних воскресе. И рече Ирод: Иоанна аз усекнух; кто же есть сой, о нем же аз слышу таковая; и искаше видети его. Итак, каким же образом Матфей и Марк написали, что Ирод утверждал, что Иисус есть Иоанн, между тем как Лука сказал, что когда некоторые говорили это, Ирод даже отрицал; Иоанна, говорит, аз усекнух, и следовательно это не Иоанн. Что сказать на это? Ирод предполагал, что Иоанн воскрес из мертвых и за неправедное его убиение получил от Бога дар чудес; но перед теми, которые говорили это, он утверждал, что это – не Христос, чтобы они не обратились к нему и не восстали против него самого. Только слугам своим открывает тайну (отроками здесь евангелист назвал слуг), и поверяет это им, так как сильно боится того, что Иоанн стал могущественнее и сильнее может обличать его. И обрати внимание на чудо: убивший боится убитого. Человек злой боится и мертвых; человек добродетельный возбуждает к себе страх в живых даже после своей смерти. – Сделавши упоминание об Иоанне, евангелист рассказывает, как он умер.

(Ирод этот был сын того, который избил в Вифлееме младенцев).

Ст. 3–5. Ирод бо емь Иоанна, связа его, и всади в темницу, Иродиады ради жены Филиппа брата своего. Глаголаше бо ему Иоанн: недостоит ти имети ее. И хотящ его убити, убоися народа, зане яко пророка его имеяху. Марк сказал, что Иродиада гневалась на него, – или не сносила его, и что желала убить его; но не могла. Затем присоединил и причину, почему она не могла убить его, – сказавши, что Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святой, и взял его; многое делал, слушаясь его и с удовольствием слушал его. Так повествует Марк (6:19–20). Итак, если Ирод взял его, зная, что он муж праведный и святой, то каким образом Матфей сказал, что он хотел убить Иоанна, но боялся народа? Кроме того, если он делал многое из того, к чему увещевал его Иоанн, и если он с удовольствием слушал его увещания, то зачем же он связал и заключил его? То, о чем говорит Марк, случилось прежде, а то, о чем говорит Матфей, – после. Сначала Иродиада разгневалась на Иоанна и хотела убить его, но Ирод не позволил, зная, что он муж праведный и святой, – и поэтому из послушания ему многое делал и слушал его с удовольствием. Когда же Иоанн сильно досаждал ему, обличая и порицая его, тогда Ирод, отчасти побуждаемый огорчениями, отчасти же испытывая насилие от Иродиады, переменил уважение на гнев, и так как Иоанн всё-таки не успокоился, хотел убить его; но боясь народа он связал его как бы из мести и заключил, чтобы обходя он не порицал его. Иоанн обличал Ирода за то, что он вопреки закону имел жену брата своего, и обличал по двум причинам: во-первых потому, что он еще при жизни брата насильно отнял у него и жену и тетрархию, а во-вторых потому, что он взял себе ее в жены, между тем как она уже имела дочь от того; и то и другое было противозаконно. Закон повелевал брать жену брата, но не тогда, когда тот еще жил, или когда она имела детей от того.

Ст. 6–7. Дни же бывшу рождества Иродова, пляса дщи Иродиадина посреде, и угоди Иродови. Темже и с клятвою изрече ей дати, его же аще вопросит. Марк (6:23) сказал: и клястся ей, яко егоже аще попросиши у мене, дам ти, и до полцарствия моего. Дни же бывшу рождества, т. е. когда праздновался день рождения: у царей был обычай торжественно праздновать день своего рождения. Клятвою назвал здесь обещание. О великое безумие! и поклялся дать, и просьбу предоставил на волю девицы, и половину царства променял на кратковременную пляску.

Ст. 8. Она же наваждена материю своею, даждь ми, рече, зде на блюде главу Иоанна Крестителя, – наваждена, т. е. наученная. Итак говорит: дай мне здесь, т. е. теперь же, во время пира. Марк говорит, что она сказала: «хощу, да ми даси (от него) абие (ἐξαυτῆς), т. е. тотчас, немедленно». Воспользовавшись удобным временем, как опять-таки пишет Марк (6:21): и приключишуся дню потребну, – именно, когда вошла к ней дочь с вопросом, чего ей просить, Иродиада приказала просить, чтобы тотчас же во время пира ей дана была глава Иоанна, так как опасалась, чтобы Ирод не раскаялся совершенно, когда пройдет это удобное время, и чтобы некоторые из друзей его, упросивши, не освободили Иоанна.

Ст. 9. И печален был царь… Опечалился, потому что должен был убить великого мужа и мог подвинуть народ к ненависти против себя.

Ст. 9… Клятвы же ради, и за возлезающих с ним, повелел дать (ей). О, раб женщины! ты убоялся иметь свидетелей нарушения клятвы, а иметь столько очевидцев неправедного убийства не убоялся?! Тебе не должно было клясться безрассудно, а когда неосмотрительно поклялся, то лучше было бы нарушить клятву; из двух зол должно избирать меньшее.

Ст. 10. И послав усекну Иоанна в темнице. Послав спекулатора, или палача, как сказал Марк (Мк.6:27), убил его тайно для того, чтобы при (публичном) убиении Иоанн не открыл перед всеми его незаконного сожительства, и чтобы не встретилось препятствия со стороны народа. Бог же допустил это, чтобы с одной стороны еще больше увенчать праведника, с другой – оставить утешительный пример для переносящих обиды.

Ст. 11. И принесоша главу его на блюде. О, отвратительное и зверское пиршество! Почему же не смутились сововозлежащие, видя человеческую голову, из которой текли капли теплой крови и которая была возложена на стол как блюдо? Почему они не возгнушались этим?

Ст. 11… И даша девице… Проклятая награда за бесстыдное дело! Дочь вполне достойная такой матери: раз презревши девический стыд, непристойно выставивши себя на показ перед глазами такого множества мужчин и совершивши различные безобразия, она уже потеряла человеческое чувство и осмелилась прикоснуться к блюду, наполненному убийством, и не только прикоснулась, но и как какой-либо приятнейший подарок взяла на руки, и с величайшею радостью отнесла к матери.

Ст. 11… И отнесе матери своей. Недостаточно было для проклятой матери того, что Иоанн был убит; но она жаждала также взять в руки голову, открывшую ее разврат, чтобы обесчестить и наругаться над нею. Таковы прелюбодейные жены: самые бесчестные, жестокие и преступнейшие. Смотри, сколько зла она сделала: обесчестила себя, своего мужа Филиппа, прелюбодея Ирода и дочь; убила даже обличителя в прелюбодеянии, чтобы, продолжая прелюбодеяние, скрываться от современников, но, убив его, не только не скрылась от современников, но стала известною и потомкам и даже – во всём мiре.

Ст. 12. И приступльше ученики его взяша тело его, и погребоша е… Марк (6:29) говорит: взяли труп (τὸ πτῶμα – падение), назвав πτῶμα тело, потому что оно упало после отсечения головы.

Ст. 12… И пришедше возвестиша Иисусови, показывая этим свое благорасположение к Нему. Несчастье это сильно их смирило.

Ст. 13. И слышав Иисус, отъиде оттуду в корабли в пусто место един, – услышав, что Иоанн был убит. Даже тогда, когда услышал, что Иоанн был отдан в темницу, Он удалился; а по какой причине, об этом мы сказали в четвертой гл. (12 ст.). И теперь Он сделал это, чтобы сохранить Себя до времени более удобного для креста. Другие изъясняют, что Иисус услышал о том, что Ирод считал Его за Иоанна. Через эту вставку (от 2 до 12 ст.) было только воспроизведено в памяти убийства Иоанна, и рассказ об этом продолжается до этих именно слов; а дальше опять продолжается речь в прежней последовательности.

Вероятно, Иисус Христос в это время слышал и о том, и о другом. Кроме того, Марк сказал и о третьей причине этого удаления, именно, что Он желал дать покой ученикам, возвратившимся из проповеди. Он так сказал: и собрашася апостоли ко Иисусу, и возвестиша Ему вся, и елика сотвориша, и елика научиша. И рече им: приидите вы сами в пусто место едини, и почийте мало. Бяху бо проходящии и отходящии мнози, и ни ясти им бе когда. И идоша в пусто место кораблем едини. Вот что сказал Мк.6:30–32. Лк.9:10, сказавший подобное же, присоединяет и примету этой пустыни. Он говорит: и поим их, отъиде един на место пусто града нарицаемаго Вифсаида. Должно знать, что Христос, как человек, и слушает, и удаляется, и заботится о Себе. Как Бог, Он и знал всё, и не имел нужды в бегстве.

Ст. 13… И слышавше народ, по нем идоша пеши от градов… Мк.6:33 сказал, что народ увидел, как ученики отправлялись. – Некоторые видели их, а другие слышали от видевших, и все пешком пошли. Такова сила желания: преодолевается всякое препятствие.

Ст. 14. И изшед Иисус виде мног народ, и милосердова о них, и исцели недужныя их. Видел желание, посмотри и на награду за него. Не требует от них и веры; они доказали ее тем, что следовали пешком, без никакой пищи, в пустынное место. Мк.6:34 и Лк.9:11 сказали, что Он даже начал учить их многому и говорил им о царствии Божием.

Но откуда Он пришел и начал исцелять и учить? Конечно, с горы; потому что Ин.6:1–3 говорит: иде Иисус на он пол моря Галилеи Тивериадска: и по нем идаше народ мног, яко видяху знамения его, яже творяше над недужными. Взыде же на гору Иисус, и ту сидяше с ученики своими. В лодке Он наставлял своих учеников, – взошедши на гору, они отдыхали. Потом он вышел и исцелял и учил.

Ст. 15. Позде же бывшу, приступиша к нему ученицы его, глаголюще: пусто есть место, и час уже мину: отпусти народы, да шедше в весь купят брашна себе. День уже начал склоняться к вечеру, как сказал Лука (Лк.9:12), – но сами они не вкушали пищи, так как усердие к слушанию пересило голод. Христос, желая поэтому насытить их чудесным образом, тоже ожидал повода со стороны их, чтобы не показалось, что Он спешит к совершению чудес; (и не только здесь, но и очень часто Он наблюдает это); равным образом для того, чтобы взалкавши они больше поняли чудо:

Ст. 16. Иисус же рече им: не требуют отыти: дадите им вы ясти. Не требуют, вместо: не должны. Не сказал: Я напитаю их, потому что это показалось бы надменным, но повелевает ученикам дать им есть, чтобы только после того, как сами они засвидетельствуют недостаток пищи, по необходимости совершить свое.

Но Матфей, Марк (6:35) и Лука (9:12) говорят, что ученики напомнили Христу о том, что нужно отпустить народ для покупки съестных припасов, – а Иоанн (Ин.6:5–7) говорит: возвед убо Иисус очи, и видев, яко мног народ грядет к нему, глагола к Филиппу: чим купим хлебы, да ядят сии? Сие же глаголаше, искушая его: сам бо ведяше, что хощет сотворити. Отвеща ему Филипп: двема стома пенязей хлебы не довлеют им, да кийждо их мало что приимет. Так написал Иоанн.

Вероятно, прежде ученики напомнили Христу, а после Он сказал им: не нужно им идти, вы дайте им есть. Потом Он поднял глаза и увидел другую большую толпу, которая еще шла, и тогда, как человек, искушал, или испытывал Филиппа, верит ли он тому, что Христос сам может напитать всех. Испытывал же Он именно Филиппа, как более других несовершенного еще, или же через него направлял свою речь и к другим, испытывая и их. Итак очевидно, что Иоанн опустил то, что сказали другие евангелисты, – а что опустили они, об этом рассказал он.

Ст. 17. Они же глаголаша ему: не имамы зде токмо пять хлеб и две рыбы. Иоанн (6:8–9) говорит, что Андрей сказал: есть отрочищ здесь един, иже имать пять хлеб ячменных, и две рыбе: но сии что суть на толико? Несомненно, что мальчик продавал это ученикам, и потому они, как бы имея уже у себя, отвечали, что у них нет ничего, кроме вот этого. В таком пренебрежении было телесное у тех, которые всецело были преданы духовному: двенадцать человек должны были насытиться пятью хлебами и притом ячменными.

Ст. 18. Он же рече: принесите ми их семо. Повелел принесть хлебы и рыбы, показывая, что нужно и это немногое дать нуждающимся и предпочесть их себе. Ученики же, хотя и сами испытывали сильный голод и ничего больше не имели, однако без всякаго возражения повиновались.

Ст. 19. И повелев народом возлещи на траве. Марк (6:39–40) говорит: и повеле им посадити вся на споды на траве зелене. И возлегоша на лехи на лехи, по сту и по пятидесят, на споды на споды вместо: на отдельные собрания, т. е. одна кучка в одном месте, а другая – в другом. Тоже самое означает на лехи на лехи. Можно сказать и иначе: споды – это кучки в виде круга, а лехи в виде четырехугольника; таковы были площадки в садах. Этоже самое Лука назвал купами.

Ст. 19… И прием пять хлеб и обе рыбе, воззрев на небо, благослови… Посмотрел на небо, воздавая честь Отцу, показывая, что Он Сам равен Богу, и научая нас не прежде прикасаться к трапезе, чем возблагодарить Бога, подателя пищи и привлечь на нее благословение с неба. Иногда Иисус Христос творит чудеса своею властью, как Бог, а иногда молится об этом по вышеуказанным причинам, чтобы не соблазнить лукавых.

Ст. 19… И преломив даде ученикам хлебы, ученицы же народом. Дал ученикам, с одной стороны для того, чтобы оказать им честь, как более близким к Нему, с другой – чтобы они не забыли о чуде, при котором прислуживали их же руки.

Ст. 20. И ядоша вси, и насытишася… Насытивши прежде духовною пищею, т. е. учением, как сказано, и беседою о царстве Божием, насыщает и телесною. И мало того; вместе с тем Он научает их и многому другому: возлежанием на траве – скромности; тем, что ничего не предложил им кроме хлеба и рыбы, – воздержности; тем, что разделили это всем, – равенству.

Ст. 20… И взяша избытки укруг, дванадесять кошя исполнь. Преломивши пять хлебов, Иисус Христос отдал их; но куски этих хлебов умножались в руках учеников. Удивительное чудо! И не только их было достаточно для насыщения народа, но остался большой излишек; осталось двенадцать полных корзин, чтобы двенадцать апостолов носили эти корзины и чтобы слугами и свидетелями такого чуда они имели не только свои руки, но и рамена. Марк (6:41, 43) сказал, что Христос разделил и две рыбы, и что и от них остались куски.

Ст. 21. Ядущих же бе мужей яко пять тысящ, разве жен и детей. Это – и увеличение чуда, и похвала народам, что они присутствовали с женами и детьми. Если со всем домом следовали, то со всем домом и наслаждались благодеянием.

Ст 22. И абие понуди Иисус ученики своя влезти в корабль, и варити его на оном полу, Дóндеже отпустит народы. Хотя ученики не хотели отлучаться от Него, понудил их войти в лодку и отправиться прежде него на другую сторону, под тем предлогом, чтобы, оставшись Самому, отпустить народ, а в действительности же для того, чтобы ученики, имея при себе корзины с оставшимися кусками, на досуге, в его отсутствие, внимательно рассмотрели эти куски и убедились, что чудо совершено не призрачно. Для этого и осталось их большое количество; ученикам должно было больше других убедиться, как всеобщим учителям, имеющим отправиться во вселенную. Это – одна причина, почему он наперед послал учеников. Другая же – та, что Христос желал, как сейчас будет пояснено, один взойти на гору, научая этим, что не всегда нужно находиться с народом, и не всегда избегать его, но то и другое делать с пользою. Поэтому и мы, оставивши города с их развлечениями, пешком и беспрепятственно последуем за Христом, ведущим в пустыню, т. е. в тишину и покой, и пребудем с ним, научающим нас всему спасительному, чтобы, постясь в воздержании от страстей, исполниться божественной благодати.

Ст 23. И отпустив народы, взыде на гору един помолитися; позде же бывшу, един бе ту. Удобное место для молитвы представляет гора; кроме того, ночь и уединение доставляют беспрепятственность, спокойствие и тишину.

Ст 24. Корабль же бе посреде моря, влаяся волнами: бе бо противен ветр. Опять ученики подвергаются опасности от волн, как и прежде. Но прежде, так как они были более несовершенны, Христос присутствовал и сам для их утешения, хотя и спал; теперь же так как они стали совершеннее, Он отсутствовал, чтобы не имея ниоткуда утешения, они были мужественнее.

Ст. 25. В четвертую же стражу нощи иде к ним Иисус, ходя по морю. Марк (6:48) сказал, что Он увидел их бедствующих в плавании, а Иоанн (6:19), что они проплыли около двадцати пяти или тридцати стадий. Стадия – это пространство во сто саженей. Четвертою стражею ночи древние ночные стражи в лагерях называли четвертую часть ночи, или последние три часа. А допустил Христос, чтобы ученики до того времени находились в опасности от волн, научая нас быть мужественными в опасностях, которые премудро посылаются нам, и не требовать скорого освобождения; равным образом и для того, чтобы, имея перед глазами смерть и избавившись от нее чудесно, ученики признали, что спасший их есть Бог. До сих пор они не имели еще полной уверенности в этом. Поэтому, после избавления они поклонились Иисусу Христу, говоря: воистину Божий Сын еси.

Ст. 26. И видевше его ученицы по морю ходяща смутишася, глаголюще, яко призрак есть: и от страха возопиша. Страх от волнения был сменен другим страхом, который не был уничтожен, пока они не закричали, для того конечно, чтобы они упражнялись в перенесении испытаний, сменяющих одно другое.

Ст. 27. Абие же рече им Иисус, глаголя: дерзайте: аз есмь: не бойтеся. Так как они не могли узнать Его по лицу вследствие ночной темноты, то Он подает им знакомый голос, освободивший их от того и другого страха.

Ст. 28 и 29. Отвещав же Петр рече: Господи, аще ты еси, повели ми приити к тебе по водам. Он же рече: прииди… Просит придти к Нему по водам, под предлогом удостоверения в том, Христос ли это, – а в действительности же, услышав голос Его, он сильно возрадовался и в горячности желал поспешить к Нему прежде других.

Ст. 29. и 30. И излез из корабля Петр, хождаше по водам, приити ко Иисусови. Видя же ветр крепок, убояся: и начем утопати, возопи, глаголя: Господи, спаси мя. Моря хотя и волновавшегося не убоялся, но убежденный в силе повелевшего смело пошел по волнам и шел прямо, – а больше убоялся ветра, чтобы не опрокинул его. Такова природа человеческая! Часто совершивши великое, затрудняется малым. Итак, когда ослабела вера, с которою Петр не боялся и волн, то оставила и облегчающая его благодать этой веры, и он стал тонуть.

Ст. 31. И абие Иисус простер руку, ят его, и глагола ему: маловере, почто усумнелся еси. Упрекнув в этом Петра, показал, что не сила волн опрокидывала его, но маловерие, или слабость высказанной им веры: Маловером его назвал, потому что, испугавшись ветра, он отверг великую часть ее (веры). Итак говорит ему: почто усумнелся еси, или: почему ты прежде был смелым, а потом стал робким: это назвал сомнением. Укрепивший тебя против волн укрепил бы и против ветра.

Ст. 32. И влезшым им в корабль, преста ветр. Не тотчас они вошли в лодку, но при сильно налегающем ветре прошли еще большое пространство для уверения Петра и обличения его маловерия. Иоанн (6:21) говорит, что ученики хотели взять Иисуса Христа в лодку, и тотчас лодка пристала к берегу, куда плыли. Отсюда ясно, что тогда только они вошли в лодку, когда она была близко берега.

Ст. 33. Сущии же в корабли, пришедше поклонишася ему, глаголюще: воистину Божий Сын еси. Величие чуда сообщило им более совершенную веру; ибо ходить по морю большее чудо, чем повелевать ему, и не только самому ходить, но и другому даровать тоже, – и при том в такое время, когда бушует и сильно волнует море ветер. Этот евангелист говорит, что вообще все исповедали Христа Сыном Божиим; а Марк (6:51–52) сказал, что они удивлялись, но не понимали. Он говорит: и зело излиха в себе ужасахуся, и дивляхуся. Не разумеша бо о хлебех: бе бо сердце их окаменено. Смысл этих слов такой, что ученики чрезвычайно удивлялись Христу, как человеку, имеющему такую силу, между тем как скорее должны были поклониться Ему, как всемогущему Богу. Желая показать, что и предыдущим чудом насыщения пятью хлебами они не узнали того, что должно, прибавил: не разумеша о хлебех. Присоединил и причину их непонимания, говоря: бе бо сердце их окаменено. Но мы говорим, что лишь только вошел Иисус в судно, как случилось то, что сказал Марк; потом же, когда окаменение сердца учеников было смягчено, произошло то, о чем написал Матфей. Нужно знать, что иногда сердце учеников делалось тверже, и они не могли понимать, а иногда – мягче, и они понимали. То и другое происходило по мудрому Промыслу Божию. Поэтому и мы, когда начинаем погружаться в волнах страстей, призовем Иисуса, и Он тотчас подаст и нам руку помощи, и исторгнет нас оттуда.

Ст. 34. И прешедше приидоша в землю Геннисаретскую. Марк же (6:45) сказал, что Христос понудил учеников своих войти в лодку и отправиться вперед на другую сторону к Вифсаиде. А Иоанн (6:17) говорит, что они отправились на ту сторону моря в Капернаум. И Вифсаида, и Капернаум находятся в земле Геннисаретской; а Геннисаретское озеро было соединено с Тивериадским.

Ст. 35 и 36. И познавше его мужие места того, послаша во всю страну ту и принесоша к нему вся болящыя: и моляху его, да токмо прикоснутся векрилию ризы его: и елицы прикоснушася спасени быша. Смотри, как мало ученики ушли вперед; обрати внимание и на народ: уже не тянут Иисуса Христа в дом, не просят, чтобы Он возложил руки, не требуют, чтобы Он повелел словом, но более возвышенным и богоприличным способом привлекают к себе исцеление. Жена, страдавшая кровотечением, без сомнения внушила им большую веру.

В настоящее время пастыри церкви призываются к усиленной религиозно-нравственной просветительной деятельности среди народа. Эта деятельность, нужно сказать, очень нелегкая и не обещает благих плодов в близком будущем. В народной жизни накопилось немало мути и грязи; окрепли в ней прежние нежелательные явления, родились и новые. Но при всей ненормальности своей жизни, народ находится в состоянии квиетизма и не желает усовершенствования. «Старики были не хуже нас, да также жили» – вот народный аргумент против всякого изменения жизни; хотя жизнь сама собою в добрых порядках старого времени сильно изменяет этому аргументу. Тот же квиетизм, тоже нежелание усовершенствования замечается у народа и в религиозно-нравственном отношении. Вера его в большинстве – слепа и безотчетна. Правда, имеет он некоторые понятия о Боге, об искуплении, о будущей жизни; но сведения его крайне ничтожны и часто нелепы. Понятия о религиозно-нравственной жизни часто не восходят далее понятий, выраженных в известном творении: «Сон Пресвят. Богородицы в граде Вифлееме», которое какой-то одесский благодетель, сказать к слову, угораздился, да еще с разрешения цензуры, отпечатать брошюркой и распространить в народе³⁵. Благочестие его касается преимущественно внешне-религиозной жизни и не одушевляется внутреннею. Вся сущность христианского благочестия, по его понятиям, заключается в чисто внешнем выполнении некоторых требований и правил православной Церкви, касающихся таинств и обрядов православия. Несмотря однако на свое религиозно-нравственное невежество, он убаюкивает себя тою мыслью, что темному человеку дозволительно всё, и он ни за что не должен, в силу своей темноты, подлежать вменению. Потому же самому, что он пребывает в темноте, ему не нужно ни знать ничего, ни изменять ничего в своей жизни, ни даже понимать что-либо. Докажите ему сотню раз, что темному-то человеку и нужно религиозно-нравственное просвещение; он каждый раз будет соглашаться с вами и каждый раз, запустив руку в затылок, будет повторять одно и тоже: «так-то так; да куда уж нам? Мы народ темный; чего можем мы понять?» Таким образом в одно и тоже время он будет и соглашаться, и отрицать свое соглашение утверждением, что его жизнь таковою и должна быть, какова она есть. А это показывает, что он доволен своею жизнью, находя ее для себя вполне естественною, и не желает перемены.

Это-то убеждение народа в нормальности его религиозно-нравственной жизни, эта-то духовная спячка и составляют камень преткновения к просветительной деятельности пастырей. Посещение народом по местам учрежденных религиозно-нравственных бесед не говорит еще о всенародном возбуждении к просвещению. Если из 1000 посещают беседы 50 человек, и притом далеко не регулярно, то это еще слишком недостаточное основание утверждать об общем пробуждении народа. Конечно и это явление отрадное; и желательно, чтобы эти беседы более и более развивались³⁶.

Но в виду малочисленности посетителей религиозно-нравственных бесед, мы должны отдать преимущество перед ними церковному слову. Богослужение в православных приходах посещается громадным большинством населения; и волей-неволей это громадное большинство принуждено слушать церковное слово, хотя бы, быть может, многие и не желали того, и добровольно не пошли бы для нарочитого слушания. А потому главным средством пастырского воздействия на народ мы признаем церковное пастырское слово. Внебогослужебные беседы – для избранных: а церковное слово – для всех, и первые никогда не могут заменить второго; они могут только восполнять его.

Но легко сравнительно учить того, кто сознаёт нужду в учении и употребляет со своей стороны все усилия к тому, чтобы не только понять, но и усвоить предметы учения; в этом случае от учителя требуется только уменье толково и понятно излагать предмет учения. Совсем иное дело, – когда ученик не только не имеет усердия к учению, но и относится к нему холодно и равнодушно и не желает вовсе учиться; в этом случае, кроме уменья толково излагать предмет учения, от учителя требуется наперед искусство возбудить внимание ученика, приохотить его к учению, убедив в необходимости его, и многое другое.

Чтобы воздействовать на подобных людей, пастырь церкви должен обладать опытностию и познанием человеческого сердца; он должен понимать духовно-нравственное состояние своего прихода, как свое собственное, читать чужие мысли и чувства, как в понятной книге; видеть внутреннюю жизнь слушателей, как на картине, чтобы ему прямо затрогивать слабую струну их, а не ходить кругом, да около, лаская словом слух, или попусту бия воздух. С знанием сердца людского пастырю необходимо самому соединять искреннее убеждение в проповеднической истине и иметь искреннее желание убедить в том и слушателей. При таких условиях слово пастырское, благовременное и безвременное, хотя и не будет подобно слову Златоуста или Иннокентия, не останется бесплодным. Нельзя, разумеется, рассчитывать подействовать простым и слабым словом на целую массу; да и слово ораторское не всегда действует на всех и каждого, как бы должно; но думать, что и слабое слово на кого-нибудь да подействует, при помощи благодати Божией, возможно. А это разве не способно воодушевлять проповедника? Обратить на путь истины и добра хотя одного грешника, да и не вдруг, а в год, в два – разве ничего не значащее дело? Да для этого-то грешника Господь сходил на землю и за него страдал!

Уснувшего духовно-нравственно человека, и тем более целую массу, находящую свое состояние естественным и не желающую выходить из него, невозможно поднять с покойного ложа ни словом, выясняющим идеальную сторону христианской жизни, ни словом, доказывающим несомненность и необходимость усвоения тех или иных истин христианства. Такая пища для такой массы слишком тверда, неудобоприемлема и неудобоперевариваема. Идеальные требования христианства своею трудностью выполнения для плотского человека скорее могут иметь обратное действие и утверждать квиетиста в его положении и состоянии. Не находя для себя возможным выполнить предъявляемые ему требования, он легко может махнуть рукой на всю христианскую жизнь и сказать в успокоение себе: «Всё равно – ничего не сделаешь, сколько ни трудись. Лучше жить, как жил». Ведь больные физически нередко отдают Богу дух от излишне принятой дозы лекарства. Везде и во всём нужна постепенность; и в особенности она необходима в данном случае. Это правило необходимо иметь в виду каждому народному проповеднику, и, оставив всякую ученость, в простоте сердца, начинать свою проповедь с выяснения тех ненормальных и уродливых явлений, нередко вопиющих не только против законов нравственности христианской, но и против законов нравственности естественно-человеческой, какие представляет практическая жизнь, указывая как на несоответствие их тому и другому закону, так и на те бедственные последствия, какие происходят отсюда в жизни, и раскрывая вместе с тем картину суда и казней Божиих, постигающих нечестивого человека нередко еще здесь, на земле, и несомненно имеющих постигнуть в будущей жизни.

Шестнадцатилетняя пастырская практика убедила нас, что ничто так не действует на нравственное сознание народа, как именно обличительное слово, рисующее действительную народную жизнь и указывающее на ее ненормальные явления с точки зрения христианской и естественно человеческой нравственности, слово, притом, проникнутое духом искренне-пастырской ревности по Богу и закону Его, растворенное нелицемерным желанием привить к народной жизни христианскую истину, согретое пастырскою любовью к слушателям. Такое слово так пробуждает внимание слушателей, что они, можно сказать, всем существом своим превращаются в слух, опасаясь проронить какое-либо слово. И никогда не бывает в народе столько разговоров по поводу поучений, как после произнесения поучений именно этого характера – признак, что они не скользят мимо нравственного сознания слушателей³⁷.

Но поучения этого характера не должны отзываться придирчивостью, мелочностью; придирчивость скорее может оттолкнуть внимание слушателей, чем привлечь. Тем более не следует представлять народных пороков в ином свете, против действительности, придавая им преувеличенное значение, и относиться слишком строго к таким явлениям, которые хотя и не желательны, но более или менее терпимы; но с другой стороны не следует оставлять без внимания вопиющих уродливостей, каких бы сторон жизни они ни касались, и в особенности тех фактов, которые доходят иногда до крайнего безобразия. Против них нужно вооружиться всею силою пастырского слова и обличать нещадно³⁸.

Но при этом пастырю нужно знать хорошо и самого себя, и свою паству; равно необходимо, чтобы и паства знала его, как пастыря; иначе последствия подобных слов могут выходить самые нежелательные. Высказанная преосвящ. Харьковским Амвросием в университетском слове мысль, что дело исправления нравственной жизни каждый деятель должен прежде всего начать с самого себя, с личного самопознания и деятельного самоисправления (Вера и Разум кн. 2) – мысль, которую многие газеты признали чуть ли не за новооткрытую истину, – в приложении к пастырской жизни и деятельности выражается требование далеко не новое и не неизвестное. Это требование, обусловливаемое самим существом пастырского служения, давным-давно предъявлялось и предъявляется к духовенству со стороны и общества, и государства, и церковной власти. Давным-давно сознано оно и большинством пастырей церкви. В самом деле как исправлять других, не исправляя самого себя? Как указывать путь другим, и тем более вести по нему, не зная этого пути? Как предъявлять к другим такие требования, которые сознательно нарушаются самим? Как обличать нещадно пороки в других, которым причастен сам? И какое влияние может произвести на слушателей слово, например, против пьянства, если пастырь вчера сам был пьян и вышел на кафедру с похмельным видом? против буйства, если третьего дня сам буянил в семье? против сквернословия и разврата, если недавно сам произносил непотребные слова? против несправедливости, если на каждом шагу сам допускает несправедливость? Не подумают ли слушатели невольно: «врачу, исцелися сам»? Да и возможно ли искренно карать словом те пороки, которые свили себе гнездо в собственном сердце пастыря и живут, как добрые сожители, не тревожа особенно пастырской совести? Таким образом от пастырской жизни всегда требовался и требуется, по самому существу пастырского служения, добрый пример. И только такой пастырь, не рискуя ничем, может нещадно обличать пороки народной жизни; ибо слушатели во всякое время слово его примут, как слово авторитетного учителя, как слово доброго отца и попечителя, искренно радеющего о народном благе.

Пастырю нужно прежде всего достигнуть именно того, чтобы пасомые сознали и убедились в том, что он не наемник, собирающий только волну с овец, но истинный пастырь – отец и радетель, искренно, нелицемерно, до забвения собственных интересов, заботящийся об их благе и в особенности о их спасении. Коль скоро пастырь достиг этого, – пасомые более или менее – в его руках. Они идут к нему за советом, за утешением, за вразумлением, за назиданием; они сносят от него не только жесткое слово, но и нещадное обличение, потому что убеждены, что всё это происходит не из побуждений пастырского эгоизма, а из побуждений любви пастырской, для которой невозможно терпеть народные безобразия. Но достигнуть этого пастырю весьма и весьма не легко, потому что жизнь издавна провела между пастырем и пасомыми глубокий ров, перешагнуть который ни с той ни с другой стороны сразу невозможно. И чтобы установить должные отношения, нужно сначала засыпать и уравнять этот ров, для чего требуется и время, и усилие, и труд со стороны пастыря, доходящий часто до самоотвержения.

В помощь церкви в деле религиозно-нравственного воспитания народа в настоящее время учреждены церковно-приходские школы. Школа эта по существу своей задачи должна преследовать те же цели, что и церковь, действуя на молодое поколение. Она должна расчищать и удобрять почву юных сердец для восприятия слова Божия, содействуя в то же время самому восприятию его и проведению в жизнь. Она должна возбудить в душе ребенка религиозное чувство, любовь к церкви и православию, с тем, чтобы образовать из него и усердного христианина, и доброго гражданина, и честного домохозяина. Жаль только, сказать к слову, что этой цели хотят многие достигнуть посредством букварей, предназначаемых именно для церковно-приходской школы; ибо чем иначе объяснить появление целой массы толковых и бестолковых букварей, как не желанием содействовать достижению целей церковно-приходской школы? А иные желают содействовать той же цели начинанием обучения с церковно-славянского алфавита, а не с гражданского, как это практикуется в школе министерской. Но по-нашему, плодить буквари – дело не настоятельное, да и не ведущее к цели; у нас столько их уже расплодилось, что человеку, незнакомому с педагогической практикой, очень легко запутаться в этом лабиринте толковых и бестолковых методов, способов, систем, приемов, одних другим противоположных и в то же время выдаваемых авторами букварей за перлы новейшей педагогики; для знакомых же с педагогической практикой нет никакой надобности во всём этом хламе. Достигать посредством букваря религиозно-нравственных целей – дело довольно хитрое, ибо у букваря есть своя специальная цель – научить ребенка разбирать книгу. Еще хитрее достигнуть тех целей посредством славянского алфавита; ибо алфавит сам по себе не вложит в сердце ребенка никакого чувства. Как бы то ни было, но по нашему убеждению церковно-приходская школа нуждается не столько в букварях, сколько в хорошей хрестоматии для чтения. Хотя хрестоматию и потруднее составить, чем буквари; но она-то именно и нужна для церковно-приходской школы, а не букварь. Выучить ребенка разбирать книгу можно и по букварю, и даже без всякого букваря – по передвижным буквам; но в том беда-то, что выученному-то нечего дать читать. А потому люди, хорошо знакомые с началами здравой педагогики, сделали бы первостепенную услугу для церковно-приходской школы, если бы приняли на себя труд составить для нее хрестоматию на русском и славянском языке. В состав первой, по нашему разумению, должны войти рассказы: из библейской и церковной истории, из житий святых, из описания святых мест и замечательных храмов, из русской гражданской истории, простонародные поучения, статьи назидательного характера, библейские изречения и объяснение богослужения. Рассказы должны представлять законченное целое, а не отрывки, и быть написаны языком легким, живым, понятным для детей. В состав второй должны войти тоже рассказы из библии: притчи, чудеса и учение Спасителя и Апостолов; доступные детскому пониманию псалмы и молитвы, в особенности употребляемые при богослужении. Так как и в церковно-приходской школе нет оснований отступать от здравых начал педагогики, то весь этот материал должен быть расположен в порядке постепенного перехода от более легкого к более трудному, начиная с самого легкого чтения для переходящих от азбуки к книге. Желательно притом иметь книгу не в размере букваря, а такую, чтобы доставить материал для чтения на целый курс церковно-приходской школы.

Но само собою понятно, что постановка учебного дела в церковно-приходской школе, как бы она ни была хороша, сама по себе еще далеко недостаточна для выполнения цели религиозно-нравственного воспитания. В этом отношении главное значение сосредоточивается в законоучителе; на нем лежит главный и существенно важный труд пробудить религиозно-нравственное сознание в ребенке, раскрыть детское сердце к восприятию христианской истины, насаждать последнюю, наблюдать за ее ростом, ухаживать за всходами и принимать все меры против вырастающего терния. Для возможного выполнения законоучителем этой задачи нужна иная постановка закона Божия, чем та, которая существует в училищах в настоящее время; и законоучитель должен перестать представлять себя законоучителем в общепринятом смысле, то есть преподавателем закона Божия, как учебного предмета. Известно каждому, в какой мере производит нравственное влияние на питомцев постановка закона Божия, как учебного предмета, не только в низших, но и в средних и высших учебных заведениях; иначе говоря: не производит никакого влияния. И министерская народная школа не от того ли, между прочим, не принесла делу религиозно-нравственного развития никакой пользы, что законоучитель, в силу необходимости, принужден был смотреть на закон Божий, как только на учебный предмет, и относиться к нему, как к учебному предмету, да еще поставленному ниже других. Законоучитель в церковно-приходской школе должен быть в собственном смысле проповедником. Мы не то разумеем, что он должен говорить в школе такие же проповеди, что в церкви; такая проповедь ребенку принесет, конечно, немного пользы; нет; он должен быть проповедником в смысле провозвестника воли Божией и учителя нравственности. Какую форму должны принять беседы законоучителя с детьми, предуказывать это, по-нашему, – дело излишнее; ибо это дело его самого, его взгляда, вкуса, способностей и т. п.; тут можно указать только самые общие рамки для законоучительских бесед, напр., чтобы законоучитель преподал детям первоначальные молитвы, до молитвы Господней включительно, молитвы: «Богородице Дево» и «Достойно есть»; из истории библейской: о сотворении мiра, о грехопадении, о потопе, Аврааме, Исааке, Иакове, Иосифе, о Моисее, Давиде и Соломоне; о двунадесятых праздниках с историей о страданиях Спасителя; Символ Веры и заповеди. Другие и бо́льшие официальные требования могут стеснять его в преподавании уроков нравственности. Само собою понятно, что при этих уроках дети будут знакомиться с учением Спасителя, чудесами, притчами и богослужением; и кроме того будут знакомиться при чтении с учителем. Да, если вся постановка обучения в церковно-приходской школе будет основана на началах религиозно-нравственных; если книга для чтения будет составлена в указанном нами виде; если вместе с тем книгою для чтения будет служить (чему и должно быть) и Евангелие, то от законоучителя и требовать большего не представится особенной надобности.

Что же церковная проповедь со внебогослужебными беседами и церковно-приходская школа, поставленные в данном смысле, сразу, или в скором времени благотворно воздействуют на народ и переродят его? Это ведает один Господь, и не наше дело предрекать будущность, состоящую не в нашей власти. На основании опытов мы должны только заметить, что как проповедь доселе с великим трудом может перерождать в религиозно-нравственном отношении те приходы, в церквах которых она раздается, потому что соблазны сильнее ее действуют на народную жизнь; так и от школы трудно ожидать безусловного влияния на детей, потому что она в выполнении своих задач будет парализоваться соблазнами народной жизни, представляемыми примерами общества и семьи, и отсутствием всякого содействия ее целям со стороны родителей детей. Источник же зла, из которого по нашему наблюдению, основанному на тысячных опытах, происходит зло и распространяется деморализация в народной жизни, есть почти ничем неограниченное народное самоуправление. В самом деле, что представляют из себя в настоящее время сельские сходы и волостные суды? Часто пьяную ватагу безобразников, не имеющих нравственных устоев, потерявших все нравственные понятия о законе, долге, чести, справедливости, готовых за водку сделать всякую гадость, учинить всякое безобразие, оправдать хоть каторжника и наказать хоть самого ангела, и даже отдать в кабалу весь мiр и с самими собою. А ведь отсюда дается тон и направление всей народной жизни. Каково же это направление? Каков этот тон? Судите сами. А мы между тем представим маленькую иллюстрацию из деятельности органов народного самоуправления. Сын приколотил старика-отца; отец жалуется сельскому старосте; староста собирает сходку; виновный ставит, по требованию мiра, внушительное количество водки; поублаготворившись водкою, мiр дает виновному наставление: «Смотри Карп, коли ты еще дерзнешь отца; тогда заместо ведра, поставишь два». Вот и конец суда. А с чем остался отец? И ему дается утешение: «Ты, Сидор Прохорыч, коли сын опять дерзнет тебя, так не спускай ему; слышишь – не спускай; опять, значит, мiру доложи; мiр потачки не даст». Жалуется сосед на соседа в обиде, собирается сходка; виновный ставит водки; мiр ублаготворяется, и в состоянии ублажения принимается уже за правого, требуя водки и с него за то, что он обеспокоил мiр, и в случае отказа угрожая всевозможными притеснениями. В конце концов члены пьяного парламента передерутся между собою, и затем растеряются по всему селу, а затем потянутся бабы собирать пьяных мужей. Внушительная картина! Но что подбирать факты? Однако расскажем еще один. Молодой парень, не раз совершавший кражи, носившийся не раз над отцом с ножом, раз довольно внушительно поранивший односельского солдата, парень, которого народная молва не раз подозревала в поджогах и которого боялись все жители села, по приговору окружного суда, за убийство односельского крестьянина, попал на два года в острог. Срок истекает; родительское сердце сожалеет, что по окончании срока тюремного заключения сынок пойдет в Сибирь на вольное поселение, если общество не согласится принять его снова в свою среду; и вот родитель ставит мiру четыре ведра водки; мiр собирается в старостиной хате, ублаготворяется водкою, и пьяная ватага дает просителю руки, с обещанием составить требуемый приговор. Не правду ли мы сказали, что мiр за водку готов отдать в кабалу себя самого? Неужели, спросят, не нашлось в обществе ни одного честного и благоразумного человека? Нашлись трое, но их не только не послушали, но даже пригрозили, и теперь грозят им высылкою из общества. Что же при таком состоянии общества может сделать церковная проповедь? Что может сделать церковно-приходская школа? Ведь мiру достаточно только показать ведро водки, чтобы заставить его забыть все пастырские наставления. Так расшаталась жизнь народа и расшаталась от того именно, что ничем неограниченное самоуправление его превратилось в ничем неограниченный произвол, основывающийся на чисто животных инстинктах. А что же волостные суды? Да обрисовывать деятельность этих судов значит повторять сказанное о мiрских сходках с тем только добавлением, что в них все безобразия облекаются в одежду законной формальности. «Что же, спросят нас – вы желаете ограничения прав народного самоуправления»? Да, необходимо ограничить права народного самоуправления настолько, чтобы не было возможности творить подобные представленным безобразия, чтобы народное самоуправление не служило источником и пособником народной деморализации и не служило тормозом для религиозно-нравственной просветительной деятельности церкви и школы. Нужно у общества вовсе отнять право суда и уничтожить волостные суды, поручив ведать дела тех и других мировым судьям. Нужно законом воспретить общественное пьянство. Пусть оптимисты, если угодно им, окрестят нас за это званием ретрограда, обскуранта, или чем захотят, – всё равно; искреннее убеждение, не ветром притом навеянное, а основанное на действительных данных, не боится никаких кличек³⁹.

Итак, отцы и братия, трудное дело приводится нам делать! Но не будем смотреть на трудность задачи; лучше будем смотреть на самую задачу и бодро пойдем к достижению цели. Цель высокая и самая благотворная; и если мы мало что достигнем, и за то и церковь, и государство, и общество скажут нам «спасибо», если не теперь, то после, когда сойдем со сцены.

Священник Павел Руновский

(Для домашних бесед пастыря с сомневающимися в опыте)

I. Границы разума и опыта

Немало можно встретить в наше время людей, отрицательно относящихся к Библии потому, как говорят они, будто в ней содержится много противоречащего законам природы, опыту всех и здравому разуму.

Пожалуй, мы могли бы допустить, что Св. Писание содержит нечто такое, по видимому противоречащее законам природы и опыту, но только под условием, если противники наши согласятся с нами в том, что законы природы, подобно другим законам, должны иметь виновника, который, как и всякий земной законодатель, может для великой нравственной цели временно прекратить существующий закон и заместить его другим, той цели соответствующим, и если согласятся также пока оставить в стороне тех, которые своим собственным умом доказали, или утверждают, что доказали, что библейские сказания и события противоречат «всякому» опыту.

Последний пункт – высочайшую разумность содержащегося в Библии учения и изложенных в ней событий мы подробно исследуем после; теперь же рассмотрим один только косвенно с ним связанный всеобщий факт.

Установим общую точку зрения, решив вопрос, имеют ли право считающие учение библейское непонятным для себя, а события, рассказываемые в ней, противоречащими всякому опыту, имеют ли право без дальнейших рассуждений считать это учение ложным, а эти события невозможными?

Будучи еще школьником, возвратившись однажды из школы домой, я начал вслух твердить заданный из географии урок о том, что земля шарообразна и движется вокруг своей оси… Бывшие при этом мои родные – простые неграмотные люди, – вслушивались в заучиваемое мною, говорили между собою: «Чему это его учат?!» А кто-то из них даже поставил меня в недоумение, сказав: «Да если б это была правда, то пришлось бы лететь вниз, очутившись на другой стороне…» Что же? Изменилась ли от этого истина о форме и движении земли?.. Один голландский путешественник, посетив короля Сиамского, в беседе с ним о своей европейской родине, упомянул между прочим, что в Голландии в известное время вода становится столь твердою, что по ней могут ходить слоны. Доброму королю не под силу было понять это; он обиделся даже на то, что чужеземец может так шутить над ним и с неудовольствием сказал: «Я верил многому необычайному, что вы мне рассказывали, так как считал вас за честного, правдивого человека. Но теперь убежден, что вы лжец…» Но разве голландский путешественник лгал?! – Вообразим себе, что мы выросли в такой пустыне, где нет никакой растительной жизни, и что к нам прибыл бы чужеземец, показал бы нам горчичное семя и стал утверждать, что из этого маленького семечка может выйти впоследствии растение и даже дерево, на ветвях которого птицы небесные будут находить убежище… Ведь наверно бы все мы, или наверно большинство из нас, подобно королю Сиамскому, прямо сочли бы говорившего явным лжецом; мы никак не поверили бы прежде всего тому, чтобы вещь могла расти, а тем более, чтобы она могла достигнуть описанного путешественником вида и величины. – Кто в царствование Кесаря Августа мог бы признать возможным, что несколько человек в состоянии будут некогда, в короткое время, сделать (набрать и отпечатать) книгу в 100 тысяч экземпляров? Кто мог бы поверить тогда, что человек, раз зарядив ружье, может в несколько секунд сделать семнадцать выстрелов раз за разом? Кто даже три столетия назад поверил бы, что некогда в 8–9 дней можно переплыть атлантический океан, а почти в 6 дней пересечь северо-американский континент? или что житель любого европейского города и даже местечка будет в состоянии в несколько минут осведомиться о состоянии здоровья своего друга, живущего в Новом Свете? Кто несколько лет тому назад счел бы возможным, что когда-либо в Нью-Йорке можно будет слушать концерт, даваемый в Чикаго? И не подлежит никакому сомнению, что через 100 лет будет считаться возможным и само собою понятным то, что теперь кажется еще невозможным или бессмысленным.

Всё это, думаю, в достаточной мере доказывает, что наш личный опыт, наше собственное знание не всегда служит надежною меркою при оценке возможности и правдоподобности чего-либо. Отчего в указанных случаях являлись сомневающиеся? Отчасти вследствие незнания некоторых фактов, отчасти вследствие недостаточной развитости рассудка, а отчасти по той и другой причине. Если бы напр. король Сиамский знал в общем учение о теплоте и был строгим мыслителем, то общеизвестное явление, что от теплоты многие вещества, как напр. медь, воск, коровье масло и проч., приходят в жидкое состояние, от холода же снова делаются твердыми, не было бы для него неизвестным, а потому и образование льда не показалось бы явлением невероятным и невозможным. Из вышеприведенных примеров легко вывести следующие заключения:

1) Все мы более или менее склонны недоверчиво относиться или считать невозможным то, чего невозможно согласить с имеющимся у нас опытом и знанием; 2) что широкая вера не есть результат невежества, как некоторые думают, а скорее наоборот следствие расширившегося кругозора познанного, развитого рассудка и богатого опыта; 3) наконец, что способность человека верить с развитием его познавательной способности и расширением его познания и опыта не уменьшается, а увеличивается.

Для нашей собственно цели достаточно впрочем установить только и обосновать положение, что неспособность понять некоторые вещи, или даже находить противоречие какого-либо явления или факта нашему собственному опыту, ничего не может свидетельствовать против возможности и вероятности такого явления или факта; при ограниченности познавательных способностей человека, при узкости сферы его познаний и опыта, даже ученейшему мужу современного человечества многое может показаться невозможным не потому, что он много знает, а наоборот потому, что знает мало, не потому, что он просвещен, а потому, что многого не знает. Для нас важно теперь остановить внимание на другом пункте – именно на отличии, какое часто выставляют на вид, между религией и наукой по их последнему основанию – вере. Нередко встречается мнение, что в математике всё является строго доказанным; точно также многие из естествоиспытателей думают, что их область исследования в последнем результате основывается на опыте и потому заслуживает безусловной веры; религии же, говорят, такого основания недостает, и потому она никогда не может служить предметом познания в собственном смысле. Мы высоко ценим математику и математические доказательства; но когда нам говорят, что в математике всё до последнего может быть доказано, то мы должны указать на предпосылаемые в учебниках по этой науке (в 1-й главе) десять или пятнадцать аксиом, то есть недоказываемых положений, на которых в конце концов опирается всякое доказательство. Если математику указать на это свойство большей части его положений, то он, разумеется, возразит, что если эти положения и не могут быть доказаны, то они и не нуждаются в доказательстве, ибо понятны сами по себе. Но на это следует ответить, что многие из этих положений не так непосредственно ясны; между тем как вера в бытие Бога и бессмертие души для весьма многих, а может быть и для всех, ненаходящихся или ненаходившихся под влиянием софистических учений и учителей, является как нечто совершенно понятное. Если поэтому верующий не может представить математику наглядного доказательства своей веры, то его положение в этом случае ничуть не затруднительнее, чем положение математика, который напр. не может доказать того положения, что «если какая-либо величина больше или меньше одной из двух равных величин, то она больше или меньше другой», но просто верит или должен верить ему.

Сказанное о математике, именно, что эта столь прославленная наука в последнем основании своем опирается на вере, может быть одинаково применено и к законам мышления вообще (логике). Как бы кто ни сомневался, как бы ни старался быть логичным во всех своих мыслительных процессах, всё-таки, не отрицая всего, он не может иначе, как свести мыслительные процессы к положениям, составляющим достояние веры. Говоря определеннее и яснее, мы можем привести здесь некоторые из тех оснований веры, на которых каждый человек сознательно или бессознательно построяет свои мысли и умозаключения. Вот главнейшие из них:

1) Убеждение в том, что предметы, воспринимаемые нашими чувствами, действительно существуют, а не суть продукт нашей представляющей деятельности, как это утверждал идеалист Беркли.

2) Вера в достоверность, в известных границах, результатов деятельности душевных способностей, т. е. вера, что если мы напр. ясно припоминаем известное прошедшее событие, то оно действительно так и случилось.

3) Убеждение, что каждое действие должно иметь причину и причину именно соответствующую действию.

4) Убеждение, что одна и та же причина при одинаковых условиях вызывает одинаковое действие.

То же самое нужно сказать и относительно естествознания. Как математик и логик не могут всего доказать, так естествоиспытатель не может всего «испытать», т. е. не может усвоить всей совокупности знания посредством опыта; но также в последней ступени основывается на вере. Здесь нам нужно несколько ближе всмотреться в сущность того, что обыкновенно называют опытом. Что понимают под опытом в обыденном смысле этого слова? Сумму тех знаний, которые мы приобрели личным знакомством и исследованием вещей. Мы можем, следовательно, опытом назвать только то, что в течении нашей сознательной жизни случилось в тех местах, где мы имели возможность наблюдать и исследовать эти вещи. Всякий человеческий опыт должен быть поэтому весьма ограниченным и если бы естествоиспытатель захотел верить только тому, что он сам изведал и исследовал, то его знание никогда не было бы обширным. Но последнее предположение стоит в самом явном противоречии с действительностью, так как самый решительный скептик при чтении, ученых занятиях, обращении с другими постоянно принимает за истинное то, чего он не испытал, да и испытать сам не мог; следовательно, постоянно в своей жизни, сознательно или бессознательно, более изучает верою, чем опытом.

Изучение истории далее почти всецело утверждается на основе веры. Но отвергает ли из-за этого скептик историю? Или пусть подумают о тех знаниях вообще, которые приобретаются в школе. Не получаются ли они почти исключительно путем веры? Многие ли даже из тех, которые воображают себя всеизследующими, задумались над тем, чтобы еще раз хорошенько исследовать и пересмотреть приобретенные в школе знания и на опыте уяснить себе то, на основании чего они строят далее в течении целой жизни?

Кроме того, мы не можем также понять настоящим образом многого из того, что воспринимаем чувствами. Мы видим, что перед нашими глазами постоянно ключем бьет жизнь в ее различных формах и проявлениях; мы сами жизнь и жизнь нас окружает всюду, куда бы мы ни обратились своими взорами. Знаем ли мы, однако, понимаем ли, что такое жизнь? Спросим мудрейшего из рационалистов, атеистов и материалистов, в состоянии ли он самым понятным образом представить основную причину беспрестанно продолжающейся от рождения до смерти деятельности сердца? Или понимаем ли мы внутреннейшие причины деятельности наших орудий чувства? Но должны ли мы из-за этого отрицать физиологию или подвергать сомнению ее научный характер? Кому могла бы придти в голову подобная мысль?

Кроме вышеупомянутого чувственного опыта есть еще чисто духовный, т. е. такой, который мы получаем через рассмотрение и исследование собственных душевных состояний. Этот духовный опыт составляет существенную основу психологии, этики и истинной религии. Он так же надежен, как и чувственный (заблуждения возможны как в том, так и в другом) – но отличается от последнего к великой выгоде для себя тем, что предмет его – душу с ее деятельностями и состояниями мы всегда и везде носим с собою, а потому во всякое время и на всяком месте можем производить исследование. Истинный психолог, этик и человек сердечно религиозный имеют совершенно такое же право говорить об опыте, как и исследователь чисто-материального мира, так как последний не имеет ни удобного случая, ни времени, а часто не владеет необходимым средством для вторичного исследования и пересмотра того, что уже познано. Я сознал это ясно около года тому назад, когда начал изучать с бо́льшим вниманием геологию и астрономию, которыми немного занимался уже раньше. Для плодотворного занятия этими науками у меня недоставало всего возможного, именно самой сути (nervus rerum), как-то: камней, ископаемых; не было также возможности посетить места интересные в геологическом отношении; для астрономии собственно у меня недоставало многих необходимых инструментов, так что до сего времени обе эти науки требуют от меня гораздо большей веры, чем учение христианское, высочайшую разумность и достоверность которого я исследовал и теперь еще ежедневно исследую на пробном камне своего собственного духа.

В заключение обратим внимание еще на один чрезвычайно важный пункт, который при рассуждении о настоящем предмете легко может быть выпущен из виду. Истинная религия имеет то общее с психологиею, что самоисследование служит для нее самым последним основанием; но существенно отличается тем, что истинного познания в области религии может достигнуть только тот, кто выполняет предписываемые ею самые условия, как это весьма ясно выражено в следующих словах Спасителя: аще кто хочет творити волю (пославшаго Мя), разумеет о учении, кое от Бога есть, или Аз от себе глаголю (Ин.7:17), и далее: аще вы пребудете во словеси моем, воистинну ученицы мои будете, и уразумеете истинну и истина свободит вы (Ин.8:31–32).

Быть может, кто-либо спросит: имеет ли религия право поставлять такие условия? Этому вопросу мы в свою очередь противопоставим вопрос: естествознание имеет ли право требовать, чтобы всякий, стремящийся к известному результату, при достижении его приспособлялся к условиям, им предписанным? Может ли напр. надеяться на достижение этой цели тот, кто для приведения воды из парообразного состояния в жидкое или наоборот из жидкого в парообразное в первом случае повысил бы температуру, а во втором – понизил? Можно ли когда-либо ожидать получения нового вещества, приводя в соприкосновение такие вещества, между которыми нет химического средства? Подобным же образом человек, сознательно противящейся воле Божией, никогда не может надеяться на обещанные верующему и благочестивому блага: познание, радость, мир и пр. В выполнении или невыполнении поставленных Богом условий и заключается решение удивительной и однако же часто встречающейся загадки, почему простой, необразованный крестьянин владеет более ясным, глубоким и удовлетворительным знанием и опытом в религиозных предметах, нежели величайший ученый и талантливейший мыслитель. Обширный круг знаний, великая сила суждения, жизненная опытность и проч. оказывают помощь христианину, придают ему большее значение и возвышают радости его жизни; но истинное религиозное знание может быть достигнуто только через то, что мы, по учению Господа Спасителя, безусловно предаем свою волю воле Отца нашего небесного. Поэтому мы и заканчиваем этот отдел своего исследования словами Премудрого: начало премудрости – страх Господень.

Глава 15. Ст. 1. Тогда приступиша ко Иисусови иже от Иерусалима книжницы и фарисеи, глаголюще: почто ученицы твои преступают предание старец; не умывают бо рук своих, егда хлеб ядят. Во всех 12 коленах были книжники и фарисеи; но злее других были иерусалимские, как живущие в столице и потому более надменные. Видя великую веру народа, они старались уменьшить ее. Так как в Иисусе Христе они ничего не могут порицать, то обвиняют учеников в нарушении не закона, а человеческого предписания; так как не есть прежде умовения повелевал не божественный закон, а старцы народные. Марк говорит: фарисеи бо и вси Иудее, аще не трыюще умыют рук, не едят, держаще предания старец: и от торжища, аще не покуплются, не ядят: и ина многа суть, яже прияша держати: погружения стекляницам и чваном и котлом и одром. Так говорит Марк (7:3–4). Умывать трыюще (πυγμῇ) значит умывать до локтя. Омывали чаши, кружки, котлы и скамьи, думая их таким образом освящать. Делали они много и других нововведений, нарушая закон и соблюдая эти смешные вещи. Но ученики, не следуя этому, часто ели неумытыми руками. Почему же так? Никогда не соблюдая ничего подобного, но заботясь об одной только добродетели, они презирали телесные нужды, так как это нисколько не могло вредить душе.

Ст. 3. Он же отвещав рече им: почто и вы преступаете заповедь Божию за предание ваше. Не сказал, что ученики хорошо делают преступая, дабы не подать иудеям повода к спору, – не сказал, что и худо они поступают, дабы не подтвердить такого рода предание; равным образом не порицает и передавших это предание, дабы сами книжники и фарисеи не отвратились от Него, как надменного, но тотчас же с своей стороны обвиняет их в большем преступлении, показывая, что преступающим заповедь Божию не должно порицать преступающих человеческое предание. Потом говорит, и какую заповедь Божию они преступают, и ради какого своего предания, – и обнаруживает наиболее распространенное тогда преступление.

Ст. 4. Бог бо заповеда, глаголя: чти отца, и матерь: и, иже злословит отца, или матерь, смертию да умрет. Обе эти заповеди находятся в книге Исход.

Ст. 5. Вы же глаголете: иже аще речет отцу, или матери: дар, имже бы от мене пользовался еси… Затруднительно здесь расположение слов, особенно если наперед не разъяснить содержания. Старейшины иудейские учили юношей под видом благочестия презирать родителей. Если кто из родителей хотел взять у сына овцу, или теленка, или другое что-нибудь, то они научали говорить: «дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался, т. е. посвящено Богу то, что ты желал бы от меня приобрести». Таким образом они учили не почитать родителей и преступать закон, так как обман родителей детьми есть непочтение со стороны последних и нарушение закона: и родителей они лишали нужной вещи под предлогом дара Божия, и Богу не приносили. Таков здесь смысл. Теперь нужно объяснить и самые выражения. Вы же глаголете, т. е. вы изъясняете, вы научаете обману того человека, который говорит отцу или матери: дар, имже бы от мене пользовался еси, т. е. то, что ты желал бы от меня приобрести.

(Другие объясняют это выражение эллиптически: Бог заповедал и то и другое, а вы, отвергая это, говорите, что свободен от вины всякий, кто скажет отцу или матери корван, т. е. дар Богу то, чего просят. Говорят, что это опущено, как известное иудеям, к которым была направлена речь).

Ст. 5... И да не почтит отца своего, или матере. И такой человек, ставший бесстыдным, потом уже не будет почитать родителей своих.

Ст. 6. И разористе заповедь Божию за предание ваше. Доказав ясно, что они учат преступать закон, – тем самым освободил от обвинения и Своих учеников, не соблюдающих предания тех, которые сами не соблюдают заповеди Божией.

Ст. 7. Лицемеры, добре пророчествова о вас Исаия… Назвал их лицемерами, потому что по видимому только они соблюдали закон, а на самом деле нарушали. Приводит и пророка, который некогда обвинял их в том же, в чем и Он обвиняет, – и показывает, что это Он Сам говорил чрез пророка.

Ст. 7. 8. 9... Глаголя: приближаются мне людие сии усты своими, и устнами чтут мя: сердце же их далече отстоит от мене. Всуе же чтут мя; учаще учением, заповедем человеческим. Сказавши: приближаются мне усты, пояснил это, прибавив: и устнами чтут мя, признавая Меня Богом, Творцем и Господом вселенной. Но сердце их далеко отстоит от Меня, не приближаясь к Моим желаниям. Итак тщетно они чтут Меня, потому что не соблюдают Моих заповедей, но учат таким учениям, которые составляют заповеди человеческие, а не Божии. Убоимся же и мы, народ Христов, чтобы это не было сказано и против нас.

Ст. 10. И призвав народы, рече им… Посрамивши и заставивши замолчать, оставил их как неисцелимых, а обращает слово к народу, как более достойному.

Ст. 11. Слышите и разумейте. Слушайте то, что скажу, и разумейте это. Говорит так, оказывая им честь, чтобы легче было принять то, что намерен сказать.

Ст. 11. Не входящее во уста сквернит человека… сквернит, то есть делает нечистым. Итак говорит: не нечистота от неумытых рук, входящая во уста вместе с пищею, оскверняет человека, так как она не касается души, а оскверняет только грех, так как он вредит душе. Таково самое близкое изъяснение этого изречения. Но говорят, что здесь скрыто и другое более глубокое, именно, что ничто, происшедшее от Бога, не может быть нечистым по природе. Моисей говорит: и виде Бог вся, елика сотвори: и се добра зело (Быт. 1:31). Этим более глубоким изъяснением, говорят, отвергается наблюдавшаяся иудеями разборчивость относительно пищи. Между тем как закон о пище имеет символическое значение, иудеи, не будучи в состоянии понять ничего возвышенного, понимали всё телесно и обращали внимание на внешность.

Ст. 11... Но исходящее изо уст, то осквернит человека. Из уст выходит всякое слово, но тут говорится только о худом, которое имеет своим источником сердце. Потом поясняет то, что здесь сказано неясно.

Ст. 12. Тогда приступльше ученицы его, реша ему: веси ли, яко фарисеи слышавше слово соблазнишася. Какое слово? Очевидно это: не входящее во уста сквернит человека, – так как оно разрушало предание старцев.

Ст. 13. Он же отвещав рече: всяк сад, его же не насади Отец мой небесный, искоренится. Садом (φυτεία – растение) здесь называет предание старцев и заповеди человеческие.

Ст. 14. Оставите их…, как неисцелимых. Поэтому и не врачует соблазна их, зная, что ничто не принесет им пользы.

Ст. 14... Вожди суть слепи слепцем. Называет их слепыми, потому что поток страстей ослепил их душевный глаз, и они не могут взирать на свет истины. Мало того, они являются сами вождями ослепленных вследствие незнания Писаний. Большое зло быть слепым, – но при собственной слепоте быть вождем другого слепца – это конечно двойное зло.

Ст. 14. Слепец же слепца аще водит, оба в яму впадут. Это понятно.

Ст. 15. Отвещав же Петр рече ему: скажи нам притчу сию. Марк (7:17) сказал: и егда вниде в дом от народа, вопрошаху его ученицы его о притчи. Когда Петр начал, то и другие вместе спрашивали. Притчею евреи называют загадочное и всякое неясное изречение. Так как Христос выше сказал: исходящее изуст, то сквернит человека (Мф.15:11), а затем, как говорит Марк (7:16), прибавил: аще кто имать уши слышати, да слышит, то эти слова показались им неясными, и потому, называя их притчею, спрашивают относительно этих слов.

Ст. 16 и 17. Иисус же рече им: единаче ли и вы без разума есте; Не у ли разумеваете, яко всяко, еже входит во уста, во чрево вмещается, и афедроном исходит. Единаче, вместо: доселе еще. Всё это нужно читать вопросительно. Марк (7:19) сказавши: я афедроном исходит, присоединяет: истребляя вся брашна, т. е. чистая оставляя. Нечистота, о которой выше было сказано, выходит в афедрон, а вся чистая пища остается внутри, – разумеется сколько удержат природа.

Ст. 18. Исходящая же изоуст, от сердца исходят, и та сквернят человека. И в двенадцатой гл. (34 ст.) сказал, что от избытка сердца говорят уста. Сначала является в сердце желание, а потом это желание мы высказываем устами. Извне входящее вне потом выходит, а извнутри выходящее внутри же потом остается и оскверняет.

Ст. 19. От сердца бо исходят помышления злая, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, татьбы, лжесвидетельства, хулы. Марк (7:22) исчисляет пространнее: лихоимства, лукавствия, лесть, студодеяния, око лукаво, гордыня, безумство. Говоря коротко и просто, помышления злые – это вредные пожелания; убийство, воровство, лжесвидетельство, лихоимство, лесть и гордость – понятны; – прелюбодеяние – входит к имеющей мужа, – любодеяние – к неимеющей; хула – есть оскорбление Бога, или неблагодарность по отношению к Нему, или порицание Его; лукавство – злоумышление против кого-либо или предположение относительно его такое, которого не должно быть; студодеяние – мужеложство и всякое другое такого же рода распутство; оком лукавым называет зависть; безумство – по преимуществу есть незнание Бога: рече безумен, говорится, в сердце своем: несть Бог (Пс.13:1). Есть множество и других видов зла, но Христос пропустил их здесь, потому что и перечисленных достаточно для различения их. Сказал, что они исходят от сердца, потому что из него они берут свое начало. Началом таким служат помыслы, обыкновенно вытекающие из сердца. А если они выходят из сердца, то конечно выходят и из уст, так как от кипения в сердце на подобие дурной жидкости избыток должен извергнуться.

Ст. 20. Сия суть сквернящая человека: а еже не умовенными руками ясти, не сквернит человека. Знал, что оскверняет человека, и мы отвергнем нечистоту, которая оскверняет душу. Обмой тело целыми реками, ничего не поможет, если будет нечистою та, которая омывается слезами и чистотою добродетелей.

(Мысли св. Тихона Задонского о пастырстве)

Видим в мире, что различные сторожи поставляются: иные хранят град, иные хранят дом, иные иное хранить поставляются; и хранят, к чему приставлены бывают. Тако епископы и пресвитеры избираются и поставляются хранить души христианские, в смотрение им порученные. Им приличествует слово оное Божие, которое святому пророку Иезекиилю сказано: Сыне человечь, в стража дах тя дому Израилеву. Сторожа, которые приставлены бывают хранить домы и и прочая, хранят от злых людей. Епископы и пресвитеры от кого хранить должны души христианские? Ответ Апостол святый указует, глаголя: трезвитеся, бодрствуйте, зане супостат ваш диавол, яко лев рыкая, ходит иский кого поглотити. О как лютый враг, от котораго надобно храниться христианам! О как искусным и бодрственным надобно быть сторожам, которые христиан от врага того сохраняют! Желает и ищет он не домов наших, ни городов наших взять, но души наши пленить; не имение наше, злато, сребро и прочее вещество отнять у нас, но спасение вечное, кровию и смертию Христовою сысканное, похитить тщится. И столько лукав и хитр, сколько зол. Учится того злого своего искусства от начала мiра; знает, как приступать, как обмануть, как прельстить человека, как к нему подкрасться и проч. Крадет и похищает он спасение наше чрез неверие, ереси, расколы и всякий грех. От такого и так лютого и хитрого врага хранить души христианские поставляются епископы и пресвитеры. Не дремли убо, о возлюбленные, но трезвися и бодрствуй и храни порученные тебе души; остерегай и возвещай людям злой и пагубный приход его. Будешь на страже бодренно стоять, когда будешь непрестанно людям Божие слово говорить, увещать и молить их по правилу того жить, и житие свое исправлять; в сердцах их насаждать веру, страх Божий вкоренять, предостерегать от греха и поощрять к добродетели; напоминать им о Боге, чего Он от нас хочет и требует, – о Христе Спасителе мира, о пожитии Его на земли, страдании, смерти и воскресении Его, и чего ради так велико и чудно дело сотворилося, и что мы должны Ему за сию так великую Его любовь к нам показанную; такожде показывать, в чем вера и неверие, в чем добродетель и грех, ложь и истина состоит и проч. Сия есть должность епископа и пресвитера, душ христианских сторожа. Стереги убо и храни дом Израилев – церковь, тебе порученную, которая есть дом Божий. Стереги церковь, но прежде сам себе храни и стереги, и стереги со всяким опасением. Ибо враг наш никого более не ищет низложить, как пастыря. На войне видимый враг о том более тщится, как бы караул скрасть, который воинства остерегает: тако враг христианский, диавол, ни о чем более не тщится, как пастырей, душ христианских стражей, восхитить и пленить. Берегись убо, возлюбленное; береги людей и сам берегись. Он невидимо обходит нас и ищет нас поглотить. Нас он видит, но мы его не видим. Однако злый дух от злого запаха и вони познается. Убо когда других бережешь и предостерегаешь, то прежде береги себе и предостерегай. Како будешь других предостерегать и берещи, когда сам себе не будешь берещи? Како других будешь от греха отвращать, когда сам от греха не отвращаешься? Како будешь других к добродетели поощрять, когда сам добродетели не прилежишь? Услышишь в совести твоей обличительное слово: врачу, исцелися сам. Читай первое и второе к Тимофею и к Титу послание ап. Павла и рассуждай прилежно и увидишь тамо, како должно тебе и себе самого и порученные тебе души христианские хранить. Буди убо, возлюбленное, сторож верный, бодрый и неусыпный себе самого и душ христианских, не серебром и златом, но Христовою кровию купленных. Имевши за всех их ответ дать пред Судиею праведным, Который пречистую кровь Свою за них излиял. Рассуждай сие, помни, внимай себе и всему стаду твоему, берегись и береги. Сильно есть оружие противу врага невидимого молитва. Молись убо сам и научай молиться людей твоих. Взаимная молитва есть, как крепкая стена противу врага, т. е. когда пастырь за людей усердно и с любовью молится, и люди за пастыря от сердца к Богу вопиют. За себя самого молиться нужда и беда убеждает, но за ближнего молиться убеждает любовь. На видимой войне все воины полководца берегут и защищают от врага, яко в целости его и их целость состоит; тако и на невидимой войне всем христианам начальника своего – пастыря молитвою должно защитить противу врага; от его бо целости и их целость зависит. Когда пастырь добр и мудр, то и овцы находятся в добром состоянии. Когда таковая взаимная любовь показуется, тогда Сам Бог хранит и пастыря, и стадо, без Которого всякое тщание не сильно, по писанному: аще не Господь созиждет дом, всуе труждаются зиждущие; аще не Господь сохранит град, всуе бдит стрегий.

Пророк святой своим примером показует, откуда нам приходит помощь и хранение, и глаголет: возведох очи мои в горы, отнюдуже приидет помощь моя. Помощь моя от Господа, сотворшаго небо и землю.

Вразумление раскольников – дело очень не легкое, а потому мы желаем поделиться со своими собратиями, действующими среди раскольников, особенно молодыми, своими наблюдениями над расколом, и указать некоторые условия необходимые для успешного воздействия на раскол. Наперед оговариваемся, что мы не претендуем на компетентность и опытность в миссионерском противораскольническом деле, и если решаемся заявить о своих наблюдениях над расколом и о некоторых мерах к ослаблению его, то в надежде, что другие, приобретшие уже опытность и с пользою потрудившиеся в раскольническом приходе, поделяется и с нами своими замечаниями, советами и указанием более верных и целесообразных мер к вразумлению раскольников. Во всяком случае, чем более будет обмена мыслей между нами по вопросу о расколе, тем менее трудно и более верно будет вразумление заблуждающихся.

По нашему мнению, первое и главное требование от священника, действующего в раскольническом приходе, – это (по силе личных нравственных качеств) знание учения раскольников. Хотя раскольники и считаются невеждами, людьми чуждыми всякого образования, но и между ними есть лица очень начитанные, старающиеся ложное свое вероучение отстоять на некоторого рода основаниях. Посему священнику, не изучившему специально раскола и мало практиковавшемуся в раскольническом приходе, необходимо знать не только положительное учение православной Церкви, но и все мнения раскольнические и все основания, которые расколоучители приводят в защиту своего учения.

Раскольники всегда, с кем бы они ни говорили о вере, любят подтверждать свои доводы цитатами, того же требуют и от других. Как вы ни доказывайте раскольникам какую-нибудь истину, говоря, что и в Св. Писании есть доказательства этого, он вам не поверит на слово, а непременно спросит: где же это писано? На этот вопрос нужно обстоятельно ответить: в такой-то-де книге, такая-то глава и такой-то стих. Если не ответишь таким образом, то раскольник уж будет считать тебя не знающим Св. Писания, а сам в то время укажет несколько глав и стихов Св. Писания, в подтверждение своей мысли. Известно, что по-раскольнически тот умней, кто больше наизусть знает текстов и может сказать, в какой они главе и в каком стихе какой книги. Поэтому и священнику нужно позаботиться запомнить побольше цитатов из различных книг Св. Писания на главные спорные вопросы. Нужно знать, или по крайней мере иметь у себя, и правила апостолов, вселенских и поместных соборов, и св. отцов, потому что на эти правила раскольники часто ссылаются для подтверждения своих мыслей и, искажая смысл этих правил, неправильно толкуют их. Никак не следует священнику пренебрежительно относиться и к старопечатным раскольническим книгам, на которые раскольники особенно любят ссылаться в подтверждение своих мнений, а напротив с уважением относиться к этим книгам и в беседах о вере даже употреблять выражения, заимствованные из Маргарета, Кирилловой книги и др. Тогда раскольники невольно заинтересуются любовью священника к своим старопечатным книгам и не только не будут уклоняться от него, но и сами будут искать случая говорить с ним о предметах веры. Внимательное отношение священника к старопечатным книгам и тщательное изучение тех мест из этих книг, на которые раскольники особенно ссылаются, откроет для него и более верный путь к вразумлению заблуждающихся. Ведь и источник расколоучения заключается не столько в старопечатных книгах, сколько в неправильном толковании различных мест этих книг, а потому как скоро будет показано раскольникам правильное понимание различных мест в любимых ими книгах, будет найдено верное средство к привлечению заблудившихся в Церковь Христову.

Вообще, в беседах с раскольниками о предметах веры, а особенно с начетчиками, сильными в слове, нужно избегать голословных суждений и ответов неточных и неопределенных. Насколько это важно, читатель может судить по следующему факту: один из окончивших курс семинарии, пробыв два года псаломщиком, посвящен был во священника в раскольнический приход. В первый воскресный день после службы, при выходе из церкви, его встретила толпа раскольников. «А как ты, батюшка, будешь молиться: по-нашему или по-своему» (т. е. двуперстьем или трехперстьем)? – спросили его некокоторые из толпы. Священник, недолго думая, ответил: «Конечно по-своему (подразумевая трехперстье), потому что вы неправильно молитесь». Не успел он этого сказать, как вся толпа заговорила вдруг: «вы-де еретики, – не так молитесь и т. д.». Священник решительно стал в тупик, и придя домой долго размышлял об этом. Но довольно было первого впечатления, и уж раскольники составили себе невыгодное понятие о священнике, и последний надолго потерял авторитет в глазах первых. Он-де и говорить-то не умеет, и своих слов ничем не подтверждает, и подобное. А ему нужно было на их вопрос ответить так: я-де буду молиться так, как повелевает мне святая, соборная, апостольская, восточная, греко-российская Христова Церковь. Этот случай показывает, что священник должен отвечать на вопросы раскольников точно, ясно и определенно.

Познакомившись с убеждениями своих прихожан-раскольников и запасясь необходимыми сведениями для вразумления их и возбудив их внимание к себе толковыми ответами на вопросы их о тех или других преданиях веры, священник все усилия должен направить к тому, чтобы прежде всего и главным образом расположить в свою пользу начетчиков. Каждый раскольнический приход можно разделить на две партии, из которых одна следует обычаям и обрядам старины по любви к старине, а другая – большая слепо и безотчетно следует за нею и более потому, что первая состоит из начетчиков – сильных в слове. Поэтому, если священник благотворно подействует на начетчиков, то он может быть в полной уверенности, что слепые последователи старины добровольно будут готовы отказаться от своих убеждений. Если какой-либо начетчик присоединится к православной Церкви, то за ним присоединится и толпа его последователей, что доказано многими фактами. А подействовать на того или другого начетчика можно под тем условием, если с уважением относиться как лично к нему самому, так и к старопечатным книгам, а равно терпеливыми и рассудительными ответами на все его возражения. После начетчиков нужно обращать особенное внимание на женщин-раскольниц. Известно, что в расколе женщины имеют большое влияние на мужчин: некоторые секты только и крепки и поддерживаются женщинами. Посему должно священнику располагать к себе женщин-раскольниц. И как скоро это будет достигнуто, то раскол в приходе сильно будет поколеблен.

Само собою разумеется, что для успешного воздействия на раскол нужно не год–не два; для этого нужно много времени, труда, терпения и выжидания; для этого нужно посвятить всю свою жизнь на служение в раскольническом приходе. Известно, что раскольническое вероучение освящает множество самых грубых пороков. Браки самокруты, открытый разврат, ненависть к православным – всё это порождение раскольнического учения и всё это основывается на грубых совершенно ложных убеждениях. Если священнику трудно бывает искоренить известные пороки между православными, то гораздо труднее сделать это с раскольниками, поскольку они свои пороки основывают на ложных понятиях о самом добре, и ложных убеждениях. Отсюда понятно, что священник, поступивший в раскольнический приход, должен обречь себя на безвыходное пребывание в нем, если он желает принести пользу. Ведь только постоянным трудом, трудом целой жизни он может искоренить раскольнические заблуждения и привести их в лоно православной Церкви.

Весьма полезно священнику, подвизающемуся в раскольническом приходе, вести дневник или журнал, в который неопустительно нужно записывать свои наблюдения над раскольниками. Помещая в журнал полный список раскольников и раскольниц, против каждого и каждой из них нужно делать замечания относительно того, насколько они сильны в слове; каких преимущественно заблуждений держатся; какие подавались им советы; какое действие произвели на них эти советы и т. п. Такие заметки укажут священнику наилучшие способы воздействия на раскол. Кроме того, журнал, веденный священником, будет весьма полезен для его преемника. Для священника-новичка раскольнический приход – это лес темный. Человек, еще не практиковавшийся среди раскольников, не знакомый с местными их взглядами на дела веры, скорее может отдалить от себя прихожан-раскольников, чем привлечь их к себе. Священник-новичок, поступив в раскольнический приход, иногда в продолжение нескольких лет не только не может познакомиться с убеждениями и нравственным состоянием своих прихожан, но даже не знает и личности многих раскольников. Совсем не то будет, если священник-предшественник его вел миссионерский упомянутый нами журнал: из сего журнала священник-новичок сразу поймет не только убеждения всех своих прихожан, но и характер и направление отдельных личностей, и увидит, какие средства с пользою употреблялись его предшественником и должны быть употреблены к искоренению раскола.

Для обращения раскольников на путь истины в руках священника есть одно из важных средств: это – школа и школа притом церковно-приходская. Почти каждый раскольник старается о том, чтобы его дети каким бы то ни было образом выучились читать. Эта любовь к грамотности у раскольников развита, можно сказать, настолько, насколько и любовь к старой вере. Но не всякая грамотность пользуется любовию раскольников: как вообще весь православный русский народ, так и раскольники ценят и уважают только ту грамотность, которая удовлетворяет их религиозной пытливости. Предложите любому раскольнику отдать своего сына в училище, и он непременно спросит: а чему и как там учат? Если в школе учат по новейшим методам, по руководствам Ушинского, Корфа, и т. п., разбираются со школьниками, напр., слова: оса, ось, уси и т. п., то раскольник не согласится отдать в такую школу сына. Нет, скажет он, мне нужно такое училище, где бы учили Псалтирь и Часовник, где бы главное внимание обращалось на закон Божий и пр. Много выигрывает в глазах раскольников или теряет свое значение школа и от того, кто в ней учит. Раскольники и вообще простой народ не имеет особого доверия к учителям, одетым по-европейски. Такой учитель, по их понятию, нарушает посты, рассеянно стоит в церкви, нарушает многие прадедовские обычаи, не всегда молится перед обедом и после обеда, перед началом какого-либо дела, курит табак и т. п. Вследствие этого раскольники, за немногими исключениями, и не посылают своих детей в училище, в котором учитель светский человек. Другое дело учитель-священник, более или менее строго относящийся к соблюдению постов и пр. Почему в приходе, зараженном расколом, необходимо должна быть церковно-приходская школа, в которой бы сам священник вел дело обучения детей. Конечно, священнику нужно употребить много усилий и трудов на открытие церковно-приходской школы, за то и пользы много она принесет. Церковно-приходская школа мало-помалу привлечет к себе раскольнических детей, и священнику представится возможность воздействовать на молодое поколение; такая школа расположит к священнику и самих отцов и матерей-раскольников, особенно если священник заявит свое уважение к старопечатным книгам и будет обучать детей по этим книгам, разумеется – с разрешения епархиальной власти.

Теперь не мешает, кажется, сказать и о том, что священник по возможности должен уклоняться от формальных доносов по расколу. Доносы священника епархиальному начальству на коснение некоторых лиц в расколе несколько не облегчают деятельности священника в раскольническом приходе, а напротив часто еще затрудняют ее и обессиливают. Прихожане до тех пор бывают внимательны к священнику, пока видят, что он во всех своих действиях проявляет только любовь к ним. Но как только священник, для обращения раскольников, вместо ласковости и кротости, примет меры более сильные, то сразу теряет свой авторитет и расположение их к себе. Донос на раскольников лишает священника доверия заблуждающихся. Добрый привет раскольников и внимательное слушание ими наставлений, преподаваемых священником, только тогда возможны, когда священник в раскольнической семье является, как друг и добрый советник; но лишь только он донесет на того или другого раскольника, то может быть уверен, что влияние его на раскольников рухнуло, и все наставления и убеждения не будут принимаемы. Тогда раскольники уже не будут открывать свои заблуждения перед священником, и не только не будут расположены к православию, но еще более будут упорствовать в расколе. Мерами кротости, домашними убеждениями священник сделает больше, чем форменными доносами начальству, по крайней мере кротостью и терпением он не вооружит их против себя, и не лишится надежды, что его благовестие хоть когда-нибудь принесет хороший плод. В крайнем случае, когда все старания священника привлечь заблуждающихся к церкви, останутся тщетными, он лучше поступит, если, не делая формального доноса, обратится за отеческим советом к своему архипастырю. Такое обращение за содействием к высшей духовной власти в деле вразумления заблуждающихся и раскольников не вооружит против священника, и поможет более, чем всякий формальный донос. Вот те меры, которые должны быть употребляемы для привлечения раскольников к православию и применение которых с христианским терпением может принести и, как убеждают опыт, приносит более или менее благотворные плоды.

Священник Г. К-ов.

II. Атеизм и материализм

Так как собственно основанием христианской религии служит вера в бытие Бога, в бытие души, как начала отдельного от телесного организма, и в бессмертие ее, то представляется весьма удобным исследованию этого последнего вопроса предпослать краткое рассмотрение первых двух. Первый вопрос о бытии Божием мы возможно кратко с Божией помощью рассмотрим в главе «атеизм»; второй же – о бытии и бессмертии души в следующей главе под заглавием «материализм».

А) Атеизм

Под атеизмом, как ясно уже показывает название (от греч. α – частица отрицательная – без и θεός – Бог) и как это вообще известно, разумеется учение, отрицающее бытие Бога и приписывающее в последнем основании творение, управление и промышление обо всем простому случаю.

Такое учение стоит в самом решительном противоречии со всеми здравыми основными законами человеческого мышления и именно идет вопреки следующему признаваемому и самими атеистами (по крайней мере практически) положению: «всякое действие или явление имеет причину, и причину именно соответствующую действию или явлению; явления же, в которых обнаруживается строгая приспособленность средств для достижения определенной цели, свидетельствуют о разумности и мудрых планах причины виновника». К пояснению этого положения могут служить следующие примеры.

Когда историк останавливается на египетских пирамидах или на колоссальных, для военных целей воздвигнутых, земляных валах Северной Америки, то не только заключает, что эти пирамиды и валы – произведение рук человеческих, но с гораздо большею уверенностью предполагает, что для воздвижения таких колоссальных построек необходимо было значительное количество человеческих сил и громадный период времени. Если бы, поэтому, история Египта была ему совершенно неизвестна, то он прямо с достоверностью мог бы заключить, что эта страна уже в древности должна была быть населенною народом сильным; а внимательное, обдуманное исследование многочисленных громадных земляных валов Северной Америки привело бы к следующим заключениям: 1) что эта страна в отдаленном прошедшем должна была иметь гораздо большее количество народонаселения, чем во время открытия этого материка Колумбом, 2) что по энергичности, рассудительности и художественности, обнаруженным этими прежними обитателями материка при постройке этих земляных валов, они представляли вероятно расу отличную от нынешней индийской, именно были расою далеко выше индийцев, стоящею по духовным способностям.

Точно так же, если бы от культуры древнего Рима не осталось никаких других памятников и свидетельств, кроме погребенных под пеплом и лавою городов Геркуланума, Помпеи и Стабии, то на основании тщательного, критического изучения результатов раскопок, сделанных в настоящем столетии, мы могли бы составить довольно точное представление о духовном развитии, художественном образовании и привычках древних Римлян.

Рассмотрим теперь ряд относящихся к разъясняемому положению фактов из природы и обратим внимание на то, насколько они поучительны. Возьмем напр.

I. Человеческий глаз и рассмотрим в отдельности выдающиеся его признаки

1) Глаз очевидно устроен приспособительно к внешнему для него элементу – свету.

2) Форма глаза, по строгому математическому вычислению, из десяти тысяч мыслимых форм представляет ту именно, которая одна только в состоянии так преломлять падающие на глаз световые лучи, что все они концентрируются на сетчатой оболочке и дают таким образом отчетливое изображение предмета. Истинность этого утверждения явствует из того, что если посредством нажатия пальцами едва заметно изменить вид глаза, как получается неясное и двойное изображение предмета.

3) Глаз состоит из большого числа частей, которые по материи, форме и отправлениям существенно разнятся друг от друга, однако же так приспособлены одна к другой, что образуют удивительно тонкий и замечательный инструмент, с которым не могут сравниться никакие человеческие подражания.

4) Для выполнения своей важнейшей функции глаз снабжен тремя оболочками. Внешняя, называемая роговой оболочкой, очень плотна и упруга и служит глазу механической опорой, в которой он нуждается для сохранения своего вида. За нею находится сосудистая оболочка, главное назначение которой состоит в том, чтобы доставлять глазу питание. Находящееся в этой оболочке вещество черного цвета (пигмент) препятствует рассеянию и отражению света. Внутри сосудистой оболочки расположена сетчатая оболочка – единственная часть нервной системы восприимчивая к впечатлениям света.

5) Внутри глаза находится три прозрачных среды, известные под именем водянистой влаги, чечевицы (хрусталика) и стекловидного тела. Все эти различные среды способствуют сосредоточению лучей, отчего зависит отчетливое изображение внешних предметов на сетчатой оболочке и образуют таким образом то, что известно под именем светопреломляющего аппарата глаза.

6) Сетчатая оболочка обладает такою выпуклостью и находится в таком отдалении от упомянутых сред, которые безусловно необходимы для ясного видения. Незначительное изменение отдаленности или выпуклости оболочки неминуемо влечет за собою слабость зрения.

7) Отверстие в радужной оболочке, называемое зрачком, через которое свет проникает внутрь глаза, отличается удивительным устройством: радужная оболочка состоит из двух вместе соединенных мышц; мышечные волокна первой имеют лучистое направление, волокна же второй расположены концентрическими кругами. Сокращение первой имеет следствием сужение, а второй – напротив – расширение зрачка. Общеизвестно, что при сильном освещении зрачок суживается, при слабом же расширяется; а в темноте зрачок достигает наибольшей степени своего расширения. Таким чудным устройством в достаточной мере регулируется сила проникающего в глаз света и приспособляется к крайним степеням чувствительности сетчатой оболочки.

8) Глаз снабжен шестью мускулами, посредством которых можно произвольно или по необходимости изменять направление глаза, а также и поле зрения. Четыре из них соединены с одним нервом и приводят в движение глаз вверх и вниз, направо и налево; другие же два служат к тому, чтобы давать глазу косое направление. Из двух последних особенно замечателен один, так как его волокна посредством хрящевидного кольца проходят через верхнюю часть глазной впадины и возвращаются назад, чтобы соединиться в глазном яблоке, чем достигается известная степень движения глаза вокруг своей оси. Иначе никоим образом упомянутый мускул не мог бы служить посредником такого движения.

9) В глазной впадине над глазами находится слезная железа. Посредством мигания веками, которое бывает частью произвольным, а частью автоматичным, слезы изливаются на глазное яблоко, удаляют вредные вещества, попадающиеся в глаз, и способствуют через то чистоте глаза и облегчению его движения. Излишняя жидкость (при слезотечении) собирается в особо для этого предназначенное, так называемое, слезное озеро и посредством слезных протоков и слезного мешка изливается в носовую полость, где при нормальном состоянии здоровья от теплоты выдыхаемого воздуха обращается в пар.

10) Глаз снабжен веками, ресницами и бровями, которые полнейшим образом служат цели, соответствующей сохранению аппарата. Веки смыкаются во время сна, очищают и смачивают глаза, задерживают внешние световые лучи, которые могли бы препятствовать ясности видения, защищают их от ударов, толчков, пыли и проч.; быстрота же, с которою веки смыкаются и размыкаются именно в случае близкой опасности, превосходит всякое человеческое понимание.

11) Глаз снабжен чрезвычайно тонкою, но в высшей степени деятельною системою рычагов и связок, которая моментально так изменяет его общий вид и относительное положение его различных частей, что он в состоянии бывает познавать предметы на самых различных расстояниях – операция, которую человек выполняет медленно и с большою трудностию в телескопе посредством удлинения или укорачивания трубы.

12) Глаз одарен такою остротою и быстротою силы восприятия, которая стоит выше всякого человеческого удивления. Это станет ясным, когда мы поразмыслим на мгновение о способе получения цветовых впечатлений. По господствующей в настоящее время теории вибрации, свет происходит и распространяется посредством колебания частиц эфира, проникающего все тела и наполняющего всё мiровое пространство; различные цветовые впечатления зависят от степени быстроты и длины этих колебаний, с какими они отражаются от тел и веществ. Так напр., чтобы произвести впечатление красного цвета, световой луч должен произвести на пространстве дюйма 37640 колебаний со скоростью в секунду – 458000000; для желтого необходимо 44000 на пространстве дюйма и 535000000 в секунду; голубой требует 51110 на пространстве дюйма и 622000000 в секунду. Такие числа, разумеется, превышают человеческую способность понимания; и незначительность и быстрота, поражающая здесь, далеко оставляют за собою самые высокоразвитые стремления нашей способности представления, и однако не превышают силы и способности глаза столь же быстро различать эти числа, как цвета красный и желтый, желтый и голубой и т. д. Ибо ведь и современная наука доказывает, что различие цветов всецело зависит только от указанной причины (скорости колебаний).

13) Глаз имеет способность отражать в себе, с верностью почти зеркала, мысли и чувства человека, так что опытный знаток людей в его хрустальных глубинах может увидеть любовь и ненависть, благожелание и недоброжелательство, мир и тревогу, мстительность и примирение, честность и лживость, ум и глупость, внимание и рассеянность, словом – может по ним прочитать почти все возможные умственные и нравственные состояния души человеческой.

И весь этот чудный механизм – глаз есть произведение слепого случая? Мы приписываем высокую степень ума изобретателю и устроителю первого телескопа, и до крайности ослепленный атеист не дерзнет возразить, что для изобретения и устройства такого инструмента не нужно было разума и сознания цели. И не смотря на это, весьма много ныне мнящих себя мудрыми и с презрением смотрящих на верующих, которые на этот вопрос отвечают утвердительно. Какое ослепление! Верующий же, что глаз есть произведение бесконечной премудрости, находит в этом крепкую опору для своей веры; кто же напротив приписывает это слепому случаю, тот верит – хотя вопреки своему собственному, сокровеннейшему убеждению – в очевидную бессмыслицу. Вера первого основывается на разумных умозаключениях; вера же последнего не имеет никакого другого основания, кроме желания, чтобы истина была ложью, неразумие – разумом.

Или рассмотрим

II. Некоторые выдающиеся свойства в строении человеческого черепа. Голова человека состоит из черепа, содержащего мозг, и лицевой части. При ближайшем рассмотрении части, содержащей мозг, мы находим следующие интересные факты:

1) Общая структура черепа по веществу и расположению такова, что мы непременно должны признать ее соответствующею той цели, которой он служит, именно защите и сохранению благороднейшей части телесного организма.

2) Череп имеет овальную или яйцеобразную форму, т. е. такую форму, которая обладает наибольшею способностью сопротивления.

3) Передняя часть черепа – лоб, предназначенная вообще на случай опасности от удара, толчка и т. п., весьма крепка.

4) Череп снабжен многими маленькими скважинками, которые образуют удобный проход для кровеносных сосудов, идущих к мозгу и выходящих из его нервных нитей.

5) Череп состоит не из одной массивной изгибающейся костяной полости, а из двух пластин, отделенных одна от другой губчатым веществом. Это-то и служит препятствием тому, чтобы даже тяжелый удар или толчок на внешнюю сторону черепа перешел на внутреннюю и таким образом повредил мозг. Что эта цель достигается, ясно вытекает из следующего эксперимента.

Если несколько шаров из слоновой кости укрепить посредством шнурков равной длины к горизонтально-положенному бревну и один из них привести в движение так, чтобы он коснулся соседнего, то сообщенное первому движению передается всем остальным, последний же отскочит и произведет то же самое движение, как первый, приведенный в движение рукою. Но если снять один из этих шаров и на его место подвесить шар из губчатого вещества и повторить тот же опыт, то последний шар не придет в движение; откуда явствует, что губчатый шар поглотил, или правильно сказать, задержал сообщенное ему движение.

6) Внешние части этих обеих пластин опять представляют не сплошную массу, а состоят из многих кусков, из которых верхние у новорожденного младенца отделены друг от друга; между ними же находятся мягкие места так называемые фонтанели. Соединение происходит посредством особенного шва и наступает вскоре после рождения за исключением большой фонтанели на макушке, которая обыкновенно смыкается на втором году жизни.

Преимущества такой чудной структуры черепа очевидны; мы хотим особенно обратить внимание на следующие:

1) Рождение младенца существенно облегчается.

2) Мозг может свободно развиваться.

3) Повреждение, именно трещины, могущие повредить вследствие удара, толчка, падения и пр. определенную часть черепа, не легко проникают к остальным частям.

4) Череп, не смотря на свое массивное строение, имеет свойство – в дальнейшие периоды жизни приспособляться к настоящему объему мозга.

В случае напр. головной водянки, когда масса мозга сильно расширяется, увеличивается в объеме и череп; между тем наоборот, когда мозг вследствие недостаточного питания (атрофии) съеживается, и череп уменьшается и суживается; так что в первом случае он не стесняет мозга, в последнем же – примыкает к нему.

III. Остановим далее свое внимание на особенностях в строении уха, которые хотя редко были замечаемы, однакоже в высшей степени замечательны. При исследовании внутреннего строения уха мы открываем, что среднее ухо соединено с нижнею частью полости рта трубкою. К чему служит эта трубка? Цель ее мы тотчас узнаем, если только представим себе, чтобы ее не было. Давление воздуха по барометру составляет 15 фунтов на квадратный дюйм; поэтому барабанная перепонка, не давая никакого противодействия давлению, должна была бы разорваться. Воздух-то, проводимый этим каналом (евстафиевою трубкою) во внутреннее ухо, уничтожает это давление, т. е. уравновешивает его. Верности такого утверждения соответствует тот факт, что когда вследствие простуды трубка эта засаривается, то обыкновенным следствием этого бывает ушная боль.

IV. Никакая часть человеческого или животного тела не свидетельствует с такою очевидностию о ясно сознававшейся цели и бесконечной мудрости и любви Творца, как процессы кровообращения и дыхания и необходимые для них органы. Нам нет надобности входить здесь в полное и систематическое исследование этого высоко-интересного предмета; мы ограничимся тем, что укажем на один только выдающийся пункт. Кровообращение и дыхание – два нераздельных процесса и взаимно и непосредственно обусловливаются друг другом. Специально для кровообращения необходимый аппарат состоит, как это общеизвестно, из сердца и разветвляющейся от него во все части тела системы кровеносных сосудов, между которыми нужно различать пульсовые или бьющие жилы, волосные сосуды и крововозвратные жилы или вены. Процесс кровообращения вкратце следующий: из нижней камеры правой половины сердца очищенная в легких кровь через бьющие жилы (аорту и артерию) разливается по телу. В бесконечно-тонких разветвлениях этих жил, так называемых полосных сосудах, кровь доставляет всем частям тела необходимый для них питательный материал и принесенный из легких необходимый для них кислород, наоборот же всасывает в себя излишние составные части и газы и вступает потом в образовавшиеся из волосяных сосудов поворотные жилы или вены, которые приносят нечистую (венозную) кровь в верхнюю камеру левой половины сердца. При каждом расширении сердца (их бывает около 72-х в минуту) открывается клапан, соединяющий верхнюю и нижнюю камеры, так что возвратившаяся венозная кровь изливается в нижнюю камеру, из которой вследствие непосредственно за этим следующего сокращения сердца устремляется в легкие. В легких жилы разветвляются в плотную сеть чрезвычайно тонких кровеносных сосудов, окружающих легочные клетки; в них-то и происходит тот удивительный обмен газов, через который кровь освобождается от вредных для нее газов, и насытившись полученным от легких кислородом, приобретает новую живительную силу. После этого кровь опять поступает в верхнюю камеру правой половины сердца, при расширении сердца входят в нижнюю камеру, а вследствие следующего затем сокращения опять поступает в артерию и снова начинается тот же кругооборот. Этот процесс продолжается непосредственно до самой смерти.

Весь аппарат, который мы здесь рассмотрели с возможною краткостью, действительно изумителен; но наше удивление возрастает до неимоверной степени, если мы рассмотрим в особенности отдельные интересные части его:

1) Сердце, подобно легким, приводится в движение и поддерживается в таком состоянии силою мускулов. Мускулы в физиологии делятся на произвольные и непроизвольные. Под первыми разумеются те, движения которых находятся под непосредственным контролем воли; они могут быть приведены в движение и удержаны в таком состоянии только посредством акта воли; под непроизвольными же напротив разумеются те, которые функционируют независимо от воли; деятельность воли может на них оказывать только незначительное влияние. Какими из этих двух видов мускулов приводятся в движение и поддерживаются в этом состоянии сердце и легкие? Непроизвольными. Какая цель через это достигается? Если бы мускулы сердца и легких были произвольны, то необходимы были бы всё наше внимание и энергия для того, чтобы поддержать процесс кровообращения и дыхания хотя бы на самый короткий промежуток времени. О такой же работе во время сна нечего и думать; во сне, как известно, деятельность воли прекращается. Вследствие же указанной непроизвольности мускулов, дыхание совершается без труда, кровь свободно и беспрепятственно пульсирует по телу днем и ночью, в бодрственном и сонном состояниях, во время самой сосредоточенной работы и в часы покоя. Но это еще не всё. Для нашего здоровья, даже для нашей жизни, безусловно необходимо, чтобы процесс дыхания мог на короткое время прерываться. Это именно необходимо бывает в том случае, когда мы вынуждены бываем идти в местностях, наполненных опасными газами; когда мы хотим проникнуть в горящий, наполненный жаром дом; когда намерены окунуться или по несчастию попадаем в глубину воды и т. д. Не обладая способностью прерывать на короткое время процесс дыхания, мы по всех приведенных случаях находились бы в прямой опасности для жизни. Но и здесь премудрое всеблагое Провидение обнаружило свою заботливость; Оно именно снабдило легкие не только непроизвольными, но и произвольными мускулами, вследствие того мы можем между прочим ускорять, замедлять и совершенно прекращать процесс дыхания.

2) Кровь имеет свойство свертываться при соприкосновении с воздухом, вследствие чего во всех случаях легкого поранения рана закрывается сама собою, чем предотвращается истечение кровью. Еще удивительнее то, что у животных, которые не в состоянии сами себе перевязывать ран, это свойство крови значительно больше, чем у человека. Кровь насекомых при соприкосновении с воздухом свертывается почти мгновенно. Следовательно, и неразумными животными управляет та же Премудрость и Благость!

3) Сердце, как уже косвенно было указано, состоит из правой и левой половины, из которых каждая подразделяется на верхнюю и нижнюю части; так что, следовательно, сердце представляет четыре отделения. При этом в высшей степени замечательно, что стенки верхних отделений (предсердий), которые просто служат только для собирания крови, значительно тоньше стенок нижних отделений (желудочков), которые служат для проталкивания крови, а потому подвергаются гораздо большему давлению. Но этим еще не оканчивается чудное строение этого органа. Из двух нижних отделений сердца правая опять сильнее левой, что опять мудро-целесообразно, так как из первого кровь разливается по всему телу, из последнего же идет к недалеко лежащим легким, следовательно, правой части необходима большая сила и способность сопротивления, чем левой.

4) Для поддержания непрерывного кровообращения и следовательно и жизни безусловно необходимо, чтобы раз вышедшая из сердца кровь уже не могла туда возвратиться. Премудрое и всеблагое Провидение и об этом позаботилось: Оно снабдило не только отделения сердца, но и артерии клапанами или заслонками, которые открываются по направлению потока крови, после же каждого толчка крови мгновенно закрываются. Перечисление таких фактов, в которых с несомненностью проявляется целесообразность и бесконечная премудрость Творца, можно бы продолжать до бесконечности; куда мы ни посмотрим, повсюду открываем, если только хотим видеть, полнейшее приспособление средств к определенной цели. Нигде мы не замечаем отсутствия плана целесообразности и соответствия. Если мы далее еще поразмыслим, что все части каждого органического существа так соединены друг с другом, что образуют в совокупности гармоническое целое, что далее между этими существами, как целым, есть такое же отношение, что вообще, как это мы впоследствии подробнее покажем, гармония есть основное начало вселенной, в которой все мiры и существа, кроме отпавшего от Бога человека, находятся в согласии: то можем ли мы сомневаться в бытии всемогущего, премудрого Бога.

Подобно тому, как Бог проявляет Себя и свое всемогущество, премудрость и любовь для смертного в видимом, т. е. в творении, сохранении и превосходящем всякое разумение гармоническом управлении всем, так Он не оставил Себя не несвидетельствованным и в его нравственных качествах: справедливости, правдивости, нравственной чистоте и пр. Он вложил в душу каждого человека способность⁴², которая с радостью замечает эти свойства в других и которая независимо от его желаний и стремлений побуждает и поощряет его самого упражняться в этих добродетелях, похваляет его и исполняет чувства довольства; подобным же образом предостерегает его, если он намерен отступить от выполнения этих добродетелей – осуждает его, разрушает душевный покой, если он действительно нарушил их. Св. апостол Павел так говорит относительно этой способности: «егда бо язы́цы не имуще закона естеством законная творят, сии закона не имуще, сами себе суть закон: иже являют дело законное написано в сердцах своих, спослушествующей им совести, и между собою помыслом осуждающим или отвещавающим» (Рим.2:14–15).

Как же однако происходит, что ни природа, ни совесть, ни Библия не могут побудить к вере в Бога атеиста, верящего без всякого противоречия и даже с удовольствием всяким нелепостям? Причина этого упомянута уже в конце первой главы; дальнейшая причина может заключаться в том, что признание бытия Бога для человека, признающего себя самого существом высочайшим, налагает обязанность считать Бога за высочайшее, всё творящее, сохраняющее и всем управляющее Существо, благоговеть пред Ним, Ему во всём повиноваться, Его выше всего любить; настает далее обязанность заменить свой эгоизм, гордость, тщеславие, властолюбие самоотречением, смирением, кротостью, послушанием, любовью к Богу и ближним – словом – заставляет его свергнуть с престола свое «я», из-за которого он теперь, кажется, всё готов ниспровергнуть в мiре, и возвести на престол Бога, Творца неба и земли. «Естественный человек не хочет, чтобы Бог был Богом». Поэтому Господь наш Иисус Христос говорит: «сей же есть суд, яко свет прииде в мiр, и возлюбиша человецы паче тму, неже свет: беша бо их дела зла» (Ин.3:19).

Прочитавши «недоумения, вызванные определением Св. Синода от 19–28 февраля об изменении некоторых постановлений касательно устройства церковных приходов и состава причтов, и разрешения заявленных недоумений, напечатанные в 17 № „Руководства для сельских пастырей“», мы совершенно согласны с мнением почтенной редакции, что все поименованные недоумения отзываются странностью и наивностью и достаточно разрешаются действующими церковно-гражданскими постановлениями и служебной практикой. Но торжествующее диаконство по-видимому до сих пор не подает в печати повода недоразумениям, тогда как на самом деле оно главным образом может вызывать и вызывает немало недоразумений. Новые штатные диаконы, для которых указана, кроме обыденного служения в церкви, высокая задача законоучительства и учительства в школах, имеют как бы пользоваться особой привиллегией на счет священников и даже во многих бедных приходах – получить больше денежного содержания, чем их приходские священники, которые волей-неволей в иных местах будут принуждены сойти на должность простых требоисправителей. Объяснимся примером: у нас по селам сплошь и рядом есть по 700 и более душ мужского населения приходы, в которых причты получают денежных доходов до 200 р. в целый год кроме земли; из 200 р. до сих пор священник получал 150 р. и был законоучителем с каким-нибудь вознаграждением, а причетник 50 р.; при штатном же диаконе он будет получать только 100 р., диакон 67 р. с коп., а псаломщик – остальные 36 р. с коп. Горька участь псаломщичья! Кроме того диакон, по прямому смыслу синодального определения, по преимуществу должен проходить законоучительскую, или учительскую должность в местном училище, и за это получать в первом случае примерно 60 р., а во втором от 200 до 300 р. в год. Таким образом диакон, бывши только законоучителем, будет получать более священника на 27 р., а бывши учителем – на 200 и более. Нам могут возразить, что «хорошего, усердного священника никогда не лишат законоучительства»… Не говорите так утвердительно: почему же не лишат, если в приход будет определен диакон с таким же богословским образованием, притом человек совершенно свободный, не занятый приходскими требованиями, – тогда как священник естественно более или менее отклоняется от школьного дела своими прямыми обязанностями по приходу. Стоит сделать в этом смысле инспектору представление епархиальному архиерею, да хорошенько расписать, – и священник, может быть десятки лет законоучительствовавший, при всей своей любви к законоучительскому делу, должен будет оставить его. А оставивший законоучительское дело, он уже отрывается некоторым образом от религиозно-нравственного влияния на подрастающее поколение и волей-неволей снизойдет на степень только требоисправителя. Желали бы мы спросить: желательно ли, нормально ли такое положение священника, который и получать будет гораздо меньше диакона и будет искусственно volens-nolens оторван от законоучительства и с тем вместе от влияния на молодое поколение прихожан? И это непременно будет – сначала конечно в тех приходах, где священники поустарели, а диаконы явятся с некоторой энергией, а потом – где те и другие – одинакового достоинства, но первые будут отстранены от школьного дела, как занятые приходскими требованиями, а другие (диаконы) будут призваны к нему, как люди праздные и так далее. При суждении этом не нужно забывать, что священники такие же люди, как и прочие: да охолодить их не только в законоучительском, но и в церковно-приходском деле не мудрено. Инспектора и директора народных школ, большею частию недолюбливающие прежних священников старого закала за мнимый гнет учителей-воспитанников учительских семинарий, будут к тому самым пригодным и способным орудием. Ибо известно, что успехи школьного законоучительства оцениваются главным образом инспекторами, и что совопросники эти смотрят и ценят преимущественно формальные стороны законоучительского дела; лучшие же законоучители не придают особенного значения казовым сторонам законоучительства, и потому легко могут быть жертвою своего разумного понимания его…

Священники, отстраняемые от школ потому только, что они по необходимости отвлекаются от них неотложными приходскими требованиями, естественно почувствуют себя в удручающем положении сравнительно с наставниками школ диаконами, которые кроме увеличенного содержания не будут иметь нужды бывать в приходских деревнях с требованиями. Занимать в школе гораздо виднее и солиднее в глазах прихожан и для себя гораздо покойнее и веселее, чем в грязь и слякоть, в вьюгу и стужу, днем и ночью посещение деревень для исполнения безотлагательных требований. Но священники, обязанные нести с терпением эту последнюю тяготу, должны будут оставить диаконам самое лучшее и утешительное в своем служении.

Повторяем: нормально ли будет это? Тогда те священники, которые и теперь ни горячи, ни теплы, будут прямо требоисправителями и постараются вознаграждать себя вновь придуманными поборами с прихожан; другие, скрывая сердце, примирятся со своим приниженным положением; а третьи – будут бороться из-за доходов с диаконами. И вот вернутся к нам прежние кляузы, следствия и суды консистории.

Мы уже не говорим здесь о диаконах прежней формации, отличающихся грубыми манерами и басами, козлогласованием и безголосием, поборами и интригами: оставшиеся в живых эти лица, теперь же ничего не видя, подняли свои головы и начинают проявлять прежнее свое, но поутихшее на псаломщических вакансиях, своеволие и мощь. Так например один соседний диакон в первое же воскресенье по прочтении синодального определения о новом составе приходских причтов отказался принять от священника скинутую им ризу, отозвавшись прямо, что «он диакон при богослужении, а не лакей»; другой, прочитавши напечатанное в «Церк. Вест.» определение Св. Синода, грубо потребовал от священника нового раздела великопостных и пасхальных доходов, а когда ему было сказано, что до распоряжения своего епархиального начальства того сделать нельзя, диакон ответил: «и знать не хочу, когда Государь утвердил»… Надобно заметить, что в графе о подсудности за этими диаконами числятся такие неисправности и пороки, от которых уши вянут… И ужели эти поддонки духовенства будут снова восстановлены в диаконских штатных чинах? А с восстановлением прежних диаконов не возвратится ли и прежнее – пьянство, кляузы, сутяжничество и ссоры, в последнее время почти что уничтожившиеся?

Благочинный

Церковное чтение должно строго отличать от простого, обыкновенного, скажем, светского или гражданского чтения; оно имеет свои традиционные приемы, свою манеру, свой характер. Чтение церковное можно разделить на два главные вида: чтение рассказное, употребляющееся напр. при чтении синаксарей или житий святых в трапезах, и чтение псалмодическое, распевное, употребляющееся почти во всех остальных случаях; помимо других подробностей, главное правило этого последнего вида чтения состоит в том, что чтец обязан тонировать в пределах господствующих или конечных аккордов исполняемых песнопений, особенно же это должно быть соблюдаемо, когда чтецу приходится вступать непосредственно за окончанием песнопения; нарушение этого правила производит очень не музыкальное впечатление. Не говорим уже о том, что церковное чтение должно быть достаточно громкое, неспешное, ясное, раздельное и благоговейное. Но об этом предмете мы лучше позволим себе привести слова нашего глубокого знатока народной школы и великого ревнителя православной церковности: «церковное чтение, – говорит он, – есть искусство, имеющее свои предания, свои ненаписанные законы, искусство, требующее и природного таланта и многолетнего упражнения, искусство, которое может быть доведено до высокой степени совершенства, самое популярное из искусств. Руководители в этом искусстве рассеяны повсюду, в лице хороших сельских священников и причетников, в лице благочестивых любителей; оно процветает в наших монастырях, в известных городах и епархиях. Образовательное влияние его громадно. Хорошее церковное чтение предполагает полное понимание читаемого, т. е. с формальной стороны усвоение целой системы сложных и смелых конструкций, с внутренней – целого мiра высокой поэзии и глубокого богословского мышления. Вспомним громадное содержание хотя бы одних паремий, апостолов и канонов страстной седмицы. Обращаюсь к суду людей неверующих, но искренних, но знающих то, о чем я говорю. Тот, кто это понял, кто это прочувствовал, тот, кто своим чтением довел до сознания безграмотных слушателей хотя бы десятую долю этого векового содержания, – можно ли отказать ему в умственном, в художественном развитии? Можно ли сомневаться в том, что ему будет доступно, и по содержанию, и по форме, всё, что представляет прочного, истинно ценного, наша светская литература⁴³?

Церковно-приходские школы имеют главною целью утверждение в народе православного учения веры и нравственности христианской. Таким образом, они должны быть христианскими воспитательными заведениями. Как же они могут достигать своей цели? Вопрос этот, при современном состоянии науки воспитания, имеет весьма важное значение. «Не смотря на открытие кафедр по педагогике в средних и высших духовно-учебных заведениях, – справедливо замечает проф. С. М. Сольский, – наши педагоги, по заправе, данной светской школой, много занимались обсуждением разного рода систем преподавания, обучения письму, разного рода механическим играм, способствующим укреплению организма, и т. под., но еще мало касались существенных вопросов христианской педагогики, воспитания духа христианского в обучающемся юношестве по началам нашей православной Церкви… Наши народные учители еще не касались вопросов, как сделать твердыми и незыблемыми те нравственные устои в жизни нашего народа, которые веками воспитывались в нем нашею Церковию и составляют его силу и величие, как укрепить и развить их среди обучающегося крестьянского юношества, усилить в нем добрые навыки, воспитавшиеся в нашем народе под влиянием христианского вероучения, и ослабить дурные»⁴⁴. Мы имеем лишь несколько книжек, журнальных статей, а также циркуляров, инструкций и воззваний, составленных епархиальными преосвященными в руководство духовенству, которые хотя дают немало полезных указаний, но далеко не обнимают предмета во всём его объеме, а касаются лишь некоторых отдельных пунктов его. У нас доселе нет ни одного руководства по христианской педагогике, в котором с надлежащею полнотою и обстоятельностию указывались бы способы к утверждению и развитию религиозно-нравственных начал среди обучающегося юношества. Но мы имеем богатый материал для такого руководства, и именно – в творениях св. отцов и учителей Церкви. Они могут служить также наилучшим пособием для достижения указанной цели как духовным воспитателям, так и воспитывающемуся юношеству, тем более, что наш народ обнаруживает особую любовь к чтению святоотеческих творений и относится к ним с высоким уважением. Святоотеческие творения не только представляют назидательное чтение, могущее служить к утверждению православного учения веры и нравственности христианской, но заключают немало педагогических указаний относительно воспитания вообще и религиозно-нравственного воспитания к частности. При этом нельзя не отметить той весьма характерной черты, что многие из этих указаний вполне стоят на уровне современных педагогических требований. Для примера мы приводим извлечение из письма блаженного Иеронима к Гавденцию о воспитании маленькой Пакатулы.

Пусть наша Пакатула, – говорит блаженный Иероним, – получит это письмо с тем, чтобы прочитать его впоследствии, а до того времени пусть учится азбуке, складывает слоги, знакомится с именами, сочетает слова, – и для того, чтобы она упражнялась в этом своим тоненьким голоском, пусть предлагаются ей в награду лакомства, сласти и всё, что приятно на вкус; пусть она успевает в надежде получить что-нибудь из милых цветов, красивых игрушек, любимых кукол. Вместе с тем пусть тоненьким пальчиком пробует и прясть; пусть часто обрывает она нитки, чтобы когда-нибудь уже не обрывать, а после труда пусть забавляется играми, вешается на шею матери, ласкается к родным; пусть и псалмы поет из-за награды, чтобы полюбить учиться тому, чему заставляют ее учиться, чтобы занятие было не работою, а удовольствием, делом не принуждения, а добровольного желания.

Некоторые, когда обрекают девушку на вечное девство, имеют обыкновение облекать ее в темную тунику, надевать черную мантию, снимать всё полотняное и не класть золота ни на шею, ни на голову, – конечно с тем добрым намерением, чтобы она в нежном возрасте не приучалась к тому, что впоследствии должна будет оставить. А другим это кажется иначе. Ибо, говорят, если сама она и не будет иметь этого, то разве не будет видеть других, которые имеют это? Женский пол φιλόκοσμον (любит украшения), и мы знаем, что многие, даже особенно целомудренные, с удовольствием наряжаются, хотя не для мужчин, а для себя. Пусть лучше она тешится нарядами, имея их, а не смотрит, как другие хвалятся тем, чего она не имеет. И лучше если, наскучивши ими, она получит отвращение к ним, чем если, не имея их, пожелает иметь их. Так поступил Господь с народом израильским, послав желавшим иметь египетских мяс множество перепелов, до тошноты и рвоты; подобным образом и многие, бывшие прежде людьми мiра, легче оставляют испытанные удовольствия плоти, чем те, кои от детства не знают похоти. Ибо первые отвращаются испытанного, последние желают неизведанного; одни в раскаянии избегают ков удовольствия, другие, лаская плотские похоти приятным щекотанием тела, думая вкушать в этих наслаждениях мед, находят в них смертоносный яд.

Итак что же? нужно ли в юности предаваться удовольствиям жизни, чтобы впоследствии тем мужественнее презирать их? Нет, говорят, потому что кийждо в звании, в немже призван бысть, в том да пребывает (1Кор.7:20). Кто обрезан, то есть призван к девству, тот пусть не возбуждает своей плоти, то есть не ищет кожаных покровов брака, в которые облекся Адам, изгнанный из рая девства. В необрезании кто призван бысть, то есть имеющий жену и облеченный в кожаные ризы супружества, пусть не ищет девства и обнажения вечного целомудрия, которое он однажды оставил, но пусть пользуется сосудом своим во святыни и чести (1Фес.4:4) и пьет из источников своих, а не ищет расточенных водоемов блудниц, которые не могут содержать чистейших вод целомудрия (Притч.5).

Женский пол пусть соединяется со своим полом: пусть не знает, даже боится играть с мальчиками⁴⁵. Пусть он не знает никакого нескромного слова, и если среди пустословия прислуги случайно услышит что-нибудь непристойное, пусть не понимает. Жест матери пусть будет для нее вместо слов и увещаний и вместо приказания. Пусть любит ее, как родительницу, подчиняется, как госпоже, боится, как наставницы. Когда же молоденькой девочке с выпавшими зубами пойдет седьмой год и она начнет краснеть, будет знать, о чем нужно молчать, сомневаться, о чем говорить; тогда пусть учит на память Псалтирь и до зрелого возраста – книги Соломона; Евангелия, апостолов и пророков пусть делает сокровищем своего сердца. Пусть не ходит слишком свободно в публичных местах и пусть не всегда стремится в большие собрания в церквах. Все удовольствия ее пусть будут в ее комнате. Пусть никогда не видит она завитых молодых людей; пусть будут удалены от нее сладкие речи, которые через слух уязвляют душу, и забавы девушек, которых тем труднее удалить, чем свободнее они держат себя, и которые секретно научают тому, чему научились сами, и грубыми речами оскорбляют заключенную Данаю. Сопутницею ее пусть будет учительница и стражем воспитательница, – не преданная много вину, но апостолу, не ленивая и болтливая, но трезвенная, строгая, трудолюбивая, и говорящая только то, что душу девическую располагает к добродетели. Ибо как вода на ровной площади следует за пальцем, который впереди ведет ее, так и мягкий нежный возрасте удобно склоняется и на ту и на другую сторону и влечется туда, куда его поведешь⁴⁶.

Едва ли кто-либо из современных педагогов может не согласится с большею частью положений, высказываемых в этом письме. Таковы напр. положения, что воспитание и обучение должны идти постепенно, применительно к возрасту, духовным и физическим силам дитяти, что дети не должны быть принуждаемы к занятиям, но каждое занятие должно исполняться ими добровольно и без чувства недовольства, что для поощрения детей к труду следует употреблять ласки, игрушки и лакомства, что дети по возможности должны собственным опытом убеждаться в том, что для них полезно и что вредно, что авторитет воспитателей должен основываться на любви и уважении детей к ним, что в особенности пагубное влияние на детей имеют дурные примеры, и т. под.

Н. Д.

В. Материализм

Под материализмом разумеется воззрение, по которому материя или чувственно-воспринимаемое бытие считается основою всей совокупности мiровых явлений, а духовные явления сводятся к материальным причинам. Материализм отрицает всё духовное и смотрит на духовную жизнь, как на результат функций телесной жизни. Он отрицает поэтому целеполагающий разум в мiровом порядке и свободу человеческой воли. Материалистическая мораль судит о достоинстве или низости поступков только по их последствиям.

Материализм таким образом представляет собою порождение рассмотренного выше атеизма. Характеристическая черта материализма, которая только и будет здесь рассмотрена, состоит в том, что по этому учению все душевные явления признаются результатом органической жизни – в частности деятельности головного мозга; мозг поэтому рассматривается не как орудие, при посредстве которого проявляется дух, но как орган, производящий дух: «все мысли, чувства, настроения, образы фантазии, идеи, научные и художественные произведения и т. д. должны быть выделениями мозга, результатами физических и химических изменений в нем».

По самому свойству предмета нет возможности прямо противопоставить опровержение этим взглядам; потому что когда мы начинаем высказывать воззрения о сущности духа, то подобно материалистам сходим с поприща научного исследования, состоящего главным образом в установлении и соответственной понятиям обработке фактов, и ударяемся в область голословных предположений. Поэтому мы должны ограничиться только указанием на некоторые факты, которые с достаточною ясностью представлять нам несостоятельность материалистической теории.

1) Упомянутые физические и химические явления в мозге, как и принимаемые этим учением впечатления или следы, оставляемые на нем предметами внешнего мiра, остаются совершенно недоказанными. Уверения материалистов, следовательно, по недостатку фактического обоснования, не принадлежат к области науки в собственном смысле, но остаются просто предположениями.

Между возражениями, приводившимися против материализма я доселе и всегда находил следующее: «если бы впечатления, производимые предметами внешнего мiра на душу были только впечатлениями на мозг, т. е. чисто физическими или телесными, то вследствие обмена веществ, по которому настоящий материал мозга, как и вообще составные части тела, от времени до времени заменяется новым, получаемым вследствие питания, они выделялись бы, т. е. погибали бы». Как ни важно по-видимому на первый взгляд это возражение, однако я имею основание считать его только кажущимся возражением: однажды, когда я размышлял об этом, взор мой остановился на рубце на правой руке; рубец этот произошел от пореза, который я сделал еще в раннем детстве – разумеется, впечатление физическое (след). Хотя с тех пор прошло более 20 лет, в продолжение которых составные части моей руки изменялись по крайней мере до трех раз, однако этот рубец еще остается и существенно не потерял в своей определенности и прежнем виде. То же самое возражение материалист может привести и касательно впечатлений на мозг.

Этот рубец научает меня следующему, что я далее намерен привести в качестве второго возражения против материалистической теории:

2) Рубец всегда существовал, с тех пор как образовался, и если я хочу его видеть, то только направляю на него свой взор; но если бы он с течением времени исчез, то, раз исчезнув, уже никаким актом воли не мог бы быть восстановлен в своем прежнем виде. Если бы чувственные впечатления были всецело физического характера, то нечто подобное должно бы было произойти и с ними, т. е. раз возникшие впечатления или следы должны бы были оставаться навсегда или по крайней мере должны быть налицо, когда при помощи мозга обращают на них внимание; и раз исчезнувшие, не могли бы быть вызваны никаким даже самым сосредоточенным напряжением. Но как это однако противоречит всякому опыту! Известные впечатления, произведенные в известное время на дух, иногда не исчезают совершенно из сознания в продолжение целых лет и десятков лет, но иногда во всей свежести воскресают в сознании без всякого по-видимому повода. Точно так же каждому из личного опыта известно, что некоторые, еще существующие в сознании, но несколько изгладившие впечатления, особенно имена лиц, мест и числа не могут быть иногда вызваны самыми напряженными усилиями, между тем как они же много лет спустя сами собою часто даже во сне воскресают в нашей памяти. Самое удивительное в этом отношении представляют довольно нередкие случаи с лицами, которые в молодости своей изучили какие-либо иностранные языки, но от неупражнения совершенно позабыли; в некоторых же болезненных случаях, а особенно незадолго перед смертью (а следовательно во время разрушения телесного организма) получают возможность снова говорить на этих языках.

3) Если бы чувственные впечатления были чисто физического свойства, то они должны бы, подобно упомянутому рубцу, быть соединенными с материей и прикреплены к месту. Всё равно при этом, примем ли мы, что полученные от внешнего мiра впечатления находятся в беспорядке или связываются друг с другом по известным законам (ассоциации); если бы мы, напр., захотели представить себе ландшафт, отдельные составные части которого изображены в мозге или на мозге⁴⁸, однакоже в совокупности нигде не существуют, от которого следовательно мы никогда не могли бы получить общего впечатления, то должна же быть сила, производящая этот выбор и сопоставление. Кому или чему должны мы приписать эту силу, или какое имя ей дать?

Что касается впечатлений чувств, то это должно быть признано верным относительно мыслей и чувств, при чтении, слушании и проч. через посредство мозга. Но требуется определить, как это на мозг могут быть напечатлены известные мысли и ряды мыслей. Как возможно производить новые связи мыслей, как это делает всякий, особенно склонный к размышлениям человек? Без вышеуказанной способности разложения, выбора и нового соединения (мыслей) была бы, может быть, совершенно немыслима репродукция отвне полученных мыслей; творчество же, новые связи мыслей, образование понятий и т. д. было бы безусловно невозможно; а чисто внутренняя деятельность духа, способность воображения, рассудка и разума, словом, собственно духовная деятельность не могла бы достигать развития.

4) Известен тот факт, что человек может углубляться в самого себя, что он при этом не сознаёт своего телесного бытия; хотя в это время в его глазе отражаются стоящие перед ним предметы, но он их не видит; хотя звуковые волны проникают в него, но он ничего не слышит. В таком случае есть впечатления, но нет духовного восприятия (перцепция); и таким образом эти чисто чувственные телесные впечатления проходят для духа бесследно. Дух, следовательно, обладает способностью отрываться иногда от связи с внешним мiром и тем ясно свидетельствует, что хотя он и в тесной связи с телом, однако не тождествен с ним, а есть сущность отличная от телесного организма.

5) В одном прекрасном сочинении о памяти приводится длинный ряд повреждений мозга, показывающих – как они и насколько они влияют на способность памяти. Из таких случаев весьма интересен следующий: одна дама, у которой половина мозга была совершенно разрушена, однако до самой смерти пользовалась неповрежденною деятельностью всех духовных сил и за несколько часов до смерти предавалась удовольствиям на пирушке у своей подруги. Доктор Ферриар упоминает о мужчине, умершем от болезни мозга; он до самой смерти, последовавшей мгновенно, сохранил в неповрежденности все свои духовные силы. При исследовании его мозга оказалось, что всё правое полушарие превратилось в гной. В подобных же случаях найдено было в мозге в первом случае полфунта гною, во втором – полфунта воды. Один человек получил такое повреждение головы, что весь мозг его находился только на правой стороне и также был сильно поврежден. Мозг его скоро начал гноиться, и при каждом снятии бандажа из полости черепа вытекало неимоверное количество материи, смешанной с громадным количеством мозгового вещества, разрушенного от полученного удара. Это продолжалось 17 лет и кажется, что при этом половина мозга, смешавшись с гноем указанным образом, вытекла; и однако же этот человек до самого момента смерти вполне владел своими духовными способностями, во всё же продолжение своей болезни сохранял замечательное спокойствие и терпеливость. К вышеприведенным случаям мы присоединим еще один, который в этом отношении особенно поучителен. Мозг одного человека, как показало сделанное после смерти исследование, содержал фунт воды; давно уже у него замечалась слабость умственных способностей, но вдруг перед смертью духовные силы снова возвратились к нему. Следовательно, постепенно совершавшееся освобождение от тела, казалось, сообщило силу духу. Если бы мозг и душа были тожественны, то подобные явления были бы немыслимы.

6) По материалистическому учению материя производит дух, неразумное – разум. Что разум часто производит неразумное, это к сожалению верно и оправдывается на самих материалистах; но чтобы неразумное могло произвести разум, это – взгляд, который по своей нелепости далеко оставляет за собою даже идеализм Беркли.

7) Какое иное представление может иметь человек о силе, благодаря которой вспоминает прошедшее, думает о будущем, безпрепятственно переходит от одного мiра к другому, от одной системы мiра к другой, благодаря которой он объемлет все произведения творческой Силы и возвышается к созерцанию и благоговению перед Первоисточником всего, как не то, что он сам действительно есть нечто безусловно отличное от функций тела? С какою функциею материи можем мы сравнить то начало, в силу которого человек любит и испытывает страх, чувствует радость и горе, – посредством которого он восходит на вершину надежды и вдохновения, или низвергается в бездну отчаяния? Притом он чувствует, что эти перемены в настроении его сердца во многих случаях совершенно независимы от внешних влияний, равно как и от состояния его тела. При полном покое телесных функций внутри может бушевать страсть, душевная тревога, угрызение совести, как и наоборот, когда тело страдает от сильнейших болезней, в сердце могут царствовать покой, мир и радостная надежда.

Если же существо, которое мы называем духом или душою, насколько мы знаем, представляет нечто непохожее, отличное от того, что мы считаем свойством телесной организации, то какое же основание имеем мы верить, что это существо изменяется при изменении составных частей тела, исключая только его изменений при влиянии внешнего мiра? То уничтожение, которое мы называем телесною смертью, в действительности есть ничто иное, как изменение в составе его элементов, ибо по законам химии ни один атом не пропадает. Поэтому уничтожения в собственном смысле мы и представить не можем, и наш всеобщий опыт противоречит тому, чтобы атом, прежде существовавший, когда-либо перестал существовать. Предположение, что духовное перестает существовать, когда неоспоримо доказана неразрушимость материального, есть поэтому произвольное, безосновательное и всякому научному исследованию противоречащее предположение и стоит в прямом противоречии со всеми фактами из области духа.

Мы всегда слишком много говорим о материи, как и о духе, мы часто пускаемся в голословные рассуждения о материальности и нематериальности, не исследовав предварительно, что мы действительно понимаем что-либо в этом. Материя и дух известны нам только по некоторым свойствам или определенным признакам; но ступить шаг за пределы фактов, т. е. обработки доступных явлений в той или другой области – это вне области наших духовных сил. Одно ли и то же они в своей сущности или различны, этого мы не знаем, да и не можем никогда знать в настоящем виде бытия. Будем поэтому довольствоваться фактами и перестанем цереносить наши умствования на такую область, где единственный наш долг – дивиться и благоговеть!

Между тем как эти размышления прямо противоречат грубым выводам материалистов, однако они показывают, как этот предмет далеко превосходит человеческую способность разумения; это не значит, что таким же гаданием является то, что мы выводим доказательство бессмертия нашего существа. Мы ничего не знаем о сущности духа, ни того, в какой способности она заключается, ни того, каков способ и границы той таинственной связи, которую божественное Провидение установило между телом и духом; может быть эти пункты не имеют значения для великого вопроса об его загробном существовании. При исследовании этого предмета, кажется, это основное положение упускают из виду. Эта важнейшая истина утверждается на другом доказательстве, почерпаемом из нравственной организации человека; она ясно утверждает теми принципами человеческого существа, в силу которых он испытывает в своей душе страх или благоговение пред Богом и с упованием взирает на будущее; в силу которых он может различать истину от лжи, добро от злого; эти то принципы внушают ему убеждение, что он – существо нравственное, ответственное. Сила совести этого внутреннего стража, возвышающего свой голос в груди каждого человека, есть свидетель о Творце ее. Как тот, кто подчиняется ее внушениям, так равно и тот, кто не слушает ее предостережений, одинаково принуждены признать ее могущество; и радуется ли благочестивый в надежде на бессмертие или жертва угрызений совести, испытывающий невидимый для человеческого глаза страдания содрогается в предчувствии отчета, оба вынуждены признать достоверным, что существо, в котором проявляется его истинное, действительное «я» есть более, чем свойство только телесных отправлений, и по разрушении тела будет жить с неослабевающей силой.

Если мы при нашем исследовании обращаем внимание на возвышенные законы нравственной обязанности и нравственное мiроправление Божества, то однако эта важная истина (бессмертия души) в действительности совершенно независима от всех наших рассуждений о сущности души; если бы мы даже согласились с материалистами в том, что мыслящее, чувствующее и желающее начало в человеке есть только химическое соединение, которое по разрушении тела прахом рассеется во все стороны, то что же невероятного, что Сила, производящая это удивительное соединение, может эти элементы снова собрать и соединить для великой нравственной цели усовершенствования? В своих рассуждениях о столь важном предмете мы слишком склонны поддаваться влиянию представлений о физических силах и свойствах физических предметов; но есть граница, на которой это основное положение должно быть оставлено и которой не может переступить даже самое строгое исследование без признания божественного всемогущества.

В сознании каждого есть глубокое чувство бессмертия. Казуист будет спорить и философствовать, пока не запутается в своих собственных софизмах; но внутренний голос уличает его пустые спекуляции во лжи и авторитетно свидетельствует о будущей жизни. Честный же и смиренный исследователь высоко ценит это чувство в своем стремлении к уяснению столь важного предмета и приходит к твердому убеждению в открытой в божественном откровении истине, что таинственная часть нашего существа, мыслящая, чувствующая, желающая, разумная действительно будет жить по разрушении своего тленного покрова и предназначена к бессмертию.

В заключение этой главы к вышеприведенным объяснениям мы прибавим несколько мыслей языческого, китайского мудреца Лаотзе (род. 600 до Р. Х.). «Чтобы составить понятие о высочайшем духовном, чтобы постигнуть его, мы должны с величайшим спокойствием и ясностью рассматривать, как все существа рождаются, ростут, цветут, а также, как они потом снова возвращаются в лоно природы. Мы должны думать, что каждое живое существо опять возвращается к своему первоисточнику, каждое разлагается на свои составные части. Это возвращение к первоначалу, это разложение на составные части и есть «возвращение к покою». Но за этим покоем наступает снова жизнь, пробуждение к новой цели, к новому назначению, к новой жизни. Постоянное возвращение, постоянно возобновляющееся оживление называется бессмертием. Кто знает, что есть бессмертие, тому всё ясно и понятно, тот, словом, просвещен. Кто не признаёт, что есть бессмертие, и что он также бессмертен, тот по своему безрассудству и глупости сам себе устрояет погибель. Признающий бессмертие сознаёт великое его значение. А кто проникнут высоким значением бессмертия, тот высокоумен, благороден, прекрасен. А кто высокоумен, благороден и прекрасен, тот достигнет идеала человека. А кто достигнет идеала человека, тому открыто небо. А кому открыто небо, тот знает высочайшее Существо. Кто же знает высочайшее Существо, тот знает вечность. Нечего нам бояться, хотя бы тело и погибало. Кто чист сердцем, свободен от страстей и пороков, от чувственных пожеланий, себялюбия, зависти, ненависти, гордости, гнева, лукавства, кто любит истину и добродетель, владычествует над собою, смирен, сострадателен и благожелателен, тот может достигнуть мудрости и познать Бога».

Для нас в высшей степени знаменательно именно заключение приведенного места, в котором язычник выражает мысль, высказанную в конце первой главы, именно – что мудрости и истинного богопознания может достигнуть только тот, кто чист сердцем и смирен, кто любит истину и добродетель или, говоря словами Спасителя, кто творит волю Отца.

В заключение обращаемся с вопросом к упорствующему в своих материалистических и атеистических взглядах: желал ли ты истины от всего сердца? Старался ли выполнить поставляемое Словом Божиим условие всякого духовного познания, именно подчинение своей воли воле Божией? Пока ты будешь отвечать на эти вопросы отрицательно, ты не достигнешь ни познания своего Бога, ни познания своего собственного существа, а тогда и убедительнейшие и возвышеннейшие произведения относительно этого предмета останутся для твоего духа бесследными.

Ст. 21. И изшед оттуду Иисус, отиде во страны Тирския и Сидонския. Это были города Хананейские. Каким образом, заповедавши ученикам не ходить на путь к язычникам (Мф.10:5), Сам пошел? Пошел, но не с тем, чтобы проповедывать, а чтобы немного отдохнуть. Поэтому, пришедши, как говорит Марк (7:24), Он вошел в дом и не хотел, чтобы кто узнал, но не мог утаиться.

Ст. 22. И се жена Хананейска от предел тех изшедши, возопи к нему… Марк (7:26) говорит: жена же бе Еллинска, Сирофиникисса родом, т. е. еллинская – по религии, сирская – по языку, финикийская – по происхождению, или по народности. Хананеи назывались Финикиянами от главного города Финикии. Слыша уже давно молву о Нем, и теперь услышавши, что Он пришел туда, она последовала за Ним.

(Сирофиникиянка – душа каждого, имеющая как бы дочь – ум, одержимый любовью к материальному и потому как бы пораженный падучею болезнью и беснующейся).

Ст. 22… Глаголющи: помилуй меня Господи, Сыне Давидов: дщи моя зле беснуется. Оставив беснующуюся дочь, как лишенную всякого чувства, – приходит, сама нуждаясь более в сострадании к себе, как чувствующая эту болезнь и потому сильно страдающая. Называет Его Сыном Давидовым, зная, что Он ведет свой род от Давида, – так как всем Давид был известен. Зле, говорит, беснуется, т. е. жестоко.

Ст. 23. Он же не отвеща ей словеса… Та громко кричит, желая обнаружить скрывавшуюся в сердце скорбь, а Христос не отвечает ей ни слова, ожидая, пока обнаружится вся вера ее, смирение и благоразумие, – что Он обыкновенно делает разными способами. С другой стороны желает показать иудеям, как Он расположен к ним, когда больных их тотчас исцеляет, если попросят Его раз, а иногда даже не попросят ни разу; между тем как с язычниками поступает не так.

Ст. 23… И приступльше ученицы его, моляху его, глаголюще: отпусти ю, яко вопиет в след нас. Моляху, т. е. просили. И Марк (7:26) сказал о женщине; и моляще его, т. е. просила, чтобы Он изгнал беса из ее дочери. Ἐρωτῶ (молю) значит большею частью – спрашиваю; значит и прошу, как напр. молютися, имей мя отречена (Лк.14:18); есть случаи, когда оно означает – повелеваю, напр. влез же в един от кораблю, иже бе Симонов, моли его от земли отступити мало. Как учитель, Христос повелевал, потому что немного спустя Он со властию сказал: поступи во глубину (ст. 4).

Ст. 24. Он же отвещав рече: несмь послан, токмо ко овцам погибшым дому Израилева. И одного молчания могло быть достаточно, чтобы привести хананеянку в отчаяние, – а ответ еще более увеличивал его, так как Христос ответил: несмь послан ни к кому другому, кроме иудеев; их Он и назвал погибшими овцами дому Израилева. И в десятой главе (ст. 6) Он также сказал апостолам: идите же паче ко овцам погибшым дому Израилева. Что же женщина? Увидевши, что сама она презрена, что отвергнуты и просившие за нее, она не отчаялась, так как имела великую веру и благоразумие: но обнаруживает прекрасное бесстыдство, и оставивши свой крик издали, подошла ближе. А у нас бывает не так: когда мы не получаем чего-либо, мы отстаем, между тем как должно было подойти ближе и налегать с бо́льшим жаром.

Ст. 25. Она же пришедши поклонися ему, глаголющи: Господи, помози ми. До сих пор она не смела прийти пред Его лицо, считая себя недостойной.

Ст. 26. Он же отвещав рече: несть добро отъяти хлеба чадом и поврещя псом. Насколько жена увеличивала просьбу, настолько Христос усиливал отказ. Марк (7:27) сказал, что Он сказал ей: остави, да первее насытятся чада. Отовсюду показывал близость к иудеям, и любовь к ним, уважение и заботу. Их назвал он детьми, как своих и как возлюбленных, а язычников псами, как нечистых и преступных. Под хлебом разумеет исцеление не только телесное, но и душевное. И обратил внимание на благоразумие женщины: пораженная словами Христа, она на этих словах искусно построяет себе защиту.

Ст. 27. Она же рече: ей, Господи: ибо и псы ядят от крупиц падающих от трапезы господей своих. Да, Господи, говорит она, истинно ты сказал: они – дети, а я – пес; но поэтому нужно более сжалиться надо мной, ибо и пси ядят от крупин, падающих от трапезы господей своих. Так как я – пес, то я – не чужая, и мне не возбранено участие в крохах, как и псам. Под крохами разумеются случайно оказанные исцеления. Что она, так сильно отверженная, не отстала, это было делом веры; что признаёт себя псом, было делом смирения; а что на словах Христа построяет свою защиту, – благоразумия. Поэтому Христос и отложил исцеление, чтобы всё это обнаружилось, чтобы показать этим ее любомудрие, чтобы были посрамлены иудеи, так сильно побежденные языческой женой в вере, смирении и благоразумии, – чтобы Апостолы, видя это, были смелее впоследствии, когда посылались к язычникам. Поэтому-то Христос и возвестил о вере этой жены.

Ст. 28. Тогда отвещав Иисус рече ей: о жено, велия вера твоя: буди тебе, якоже хощеши. И исцеле дщерь ее от того часа. Марк (7:29) говорит, что Христос сказал к ней: за сие слово иди, – бес вышел из твоей дочери, т.е. за то слово, которым ты благоразумно воспользовалась для защиты. Так как Спаситель похвалил и веру ее, и благоразумие, то потому Матфей записал похвалу ее веры, – а Марк – благоразумия.

Обрати внимание на то, что между тем, как Апостолы просили за нее и ничего не достигли, сама она скорее достигла. Отсюда мы узнаем, что Бог лучше желает, чтобы мы просили сами за себя. Ученики имели больше дерзновения, но жена обнаружила великую настойчивость. И действительно много может настойчивость в молитве.

В аллегорическом смысле эта Хананейская женщина прообразовала Церковь из язычников, которая, находясь в пределах своей религии, имела беснующуюся дочь, т. е. деятельность, над которою господствовали демоны. Но вышедши из этих пределов, т. е. забывши людей своих и дом отца своего (Пс.44:11), она удостоилась от Христа слова и освободилась от владычества демонов.

Ст. 29. И прешед оттуду Иисус, прииде на море Галилейское: и возшед на гору, седе ту. Иногда Он Сам обходит, исцеляя страждущих, иногда же сидит, ожидая нуждающихся в исцелении; первое делает по своей благости, а второе для испытания веры слабых. Часто также Он восходит на гору ради высоты Своего Божества, и научая подниматься от земли тех, которые желают приблизиться к Богу.

Ст. 30. И приступиша к нему народи мнози, имуще с собою хромыя, слепыя, немыя, бедныя и ины многи… Бедные (κυλλοί) это главным образом безрукие, как в 18 гл. будет показано.

Ст. 30… И привергоша их к ногам Иисусовыма: и исцели их. Обрати внимание на преуспевающую веру их. Больше уже не прикасаются края одежды, но только повергаются к ногам Иисуса, и Он тотчас исцеляет их, не потому что они имели бо́льшую веру, чем Хананеянка, но потому что были иудеи. Этим желает заградить уста неблагодарных иудеев и показать, что они достойны большого наказания. Неблагодарный человек чем большими и многочисленнейшими благодеяниями осыпается, тем большему наказанию подлежит.

Ст. 31. Якоже народом дивитися, видящым немыя глаголющя, бедныя здравы, хромыя ходящя, и слепыя видящя… Дивились множеству исцеляемых и скорости исцеления.

Ст. 31… И славляху Бога Израилева, т. е. Бога, Которого почитали Израильтяне.

Ст. 32. Иисус же призвав ученики Своя, рече им: милосердую о народе сем, яко уже дни три приседят мне, и не имут чего ясти… Достойно удивления столь великое постоянство народа. Почему же молчат ученики и не говорят как прежде: отпусти народ, между тем как уже прошло три дня? потому что они видели, что люди эти тверды в своих намерениях, радуются исцелению немощных и совершенно не чувствуют голода. Может быть они имели съестные припасы до третьего дня; потому Христос и приступает к чуду только тогда, когда оказался недостаток в пище. Зачем снова насыщает их в пустыне? Конечно для того, чтобы они не ослабели на пути, как Сам дальше говорит, и чтобы подтвердить чудо с прежними пятью хлебами, – о котором везде было разглашено, так как оно было совершено публично.

Ст. 32… И отпустити их не ядших не хощу, да не како ослабеют на пути. Марк (8:3) присоединил: мнози бо от них издалеча пришли суть. Смотри на человеколюбие Господа. Знал, что природа человеческая нуждается в пище, Он наперед заботится о ней и, хотя Его не просили даже, доставляет пищу. Совещается с учениками, чтобы они, вспомнив о чуде с пятью хлебами, принесли Ему хлебы, какие имеют, и сказали: умножь и эти; но они не поняли причины вопроса, поэтому опять жалуются на их недостаток.

Ст. 33. И глаголаша ему ученицы его: откуду нам в пустыни хлеби толицы, яко да насытится толик народ. (Под пустынею можно разуметь природу человеческую, или этот мiр, в котором пребывают в слове добродетели и знания люди, страждущие ради веры и надежды будущих благ. Три дня – это три душевные силы, с которыми они пребывают: при помощи слова ищут, страстью желают искомого, и по гневу ведут борьбу за желаемое. Или три дня – это три закона: естественный, Моисеев и евангельский, светящие на подобие дня и пробуждающие к полезному деланию. Итак те, которые сообразно с этими тремя законами пребывают в Слове Божием и готовы принять на себя за всякого человека труды, никогда не останутся голодными, но получат обильную и божественную пищу: по естественному закону – беспрепятственное исполнение того, что требуется природой; по писанному (Моисееву) закону – бездействие для противоестественных страстей; по евангельскому – соединение с Самим Богом и обожествление).

И прежде и после совершает это чудо в пустыне, вдали от городов и селений, чтобы не показалось, что для народа приносилась пища из ближайшего города или селения.

Ст. 34. И глагола им Иисус: колико хлебы имате; они же реша: седмь, и мало рыбиц. И пред чудом с пятью хлебами также спрашивал (Мк.6:38); но они не поняли этого. Если и порицаешь такое ослепление, так как они так скоро забыли о недавно совершившемся чуде, то удивляйся их великой любви к истине, так как они при повествовании не скрывают даже своих недостатков. Обрати внимание и на то, какую власть они имели над чревом. Находясь в пустыне уже третий день, они несли с собою семь хлебов.

Ст. 35–37. И повеле народом возлещи на земли. И прием седмь хлебы и рыбы, хвалу воздав преломи, и даде учеником своим, ученицы же народом. И ядоша вси, и насытишася… Подобное прежнему и говорит, и делает, чтобы решительно всё напомнить им о прежнем чуде.

Ст. 37–38… И взяша избытки укрух, седмь кошниц исполнь. Ядших же бяше четыре тысящи мужей, разве жен и детей. Почему там осталось двенадцать коробов, а здесь семь корзин, между тем как здесь должно бы было остаться больше; здесь было больше хлебов, и меньше ядущих. Златоуст говорит, что может быть корзины (σπυρίδες) были больше коробов (κόφινοι), или же было устроено так для того, чтобы различие и неравенство остатков сохранило неизгладимую память о том и другом чуде. И еще иначе: там число коробов сделал равным числу Апостолов, а здесь числу хлебов, научая этим, что для Него легко исполнить то, чего желает.

Необходимо и более таинственное понимание относительно тех пяти тысяч и этих – четырех. Пять тысяч – это более несовершенные в добродетели, а – четыре более совершенные. Много и тех и других, но несовершенных всегда больше, чем совершенных. Едят они возле Христа, т.е. усвояют своим умом духовное учение, – несовершенные усвояют меньше мыслей по слабости своего ума, а совершенные больше вследствие его крепости; остается от несовершенных меньше, потому что они меньше усвояют, а от совершенных больше, потому что они усвояют больше. Это мы высказали более просто и понятно; но другие, пускаясь в тонкости, высказали много мелочных и скучных рассуждений, и не только в настоящем месте, но и при многих других исследованиях, – что мы охотно пропускаем, как причиняющее лишнее беспокойство.

Ст. 39. И отпустив народы, влезе в корабль. Но пошел сухим путем, чтобы следующие за Ним не прославляли Его.

Ст. 39… И прииде в пределы Магдалински. Марк (8:1) говорит, что тотчас влезши в корабль с учениками своими, пришел в пределы Далмануфские. Эта страна имела оба эти названия.

Под пастырями разумеются епископы и священники. Самое имя пастырь показует, каковы должны быть они; ибо пасут не скот безсловесный, но овцы Христовы словесные, людей, по образу Божию сотворенных, и кровию Христа Сына Божия искупленных. Внимай убо сему, возлюбленный пастырь. 1) Сана или чести сея не должен ты проискивать, но звания ожидать: 2) Когда зовешься, рассуждай себе, можешь ли толикое бремя поднять и носить; когда не можешь, не касайся того, да не отяготит тебе и погрузит в бездну. Надобно тому исправить себя, кто хочет других исправлять; надобно прежде научить себя, кто хочет других учить; надобно быть осторожным самому, кто хочет других пасти и спасать; надобно быть добрым самому, кто хочет других стеречь и сохранять; надобно самому идти наперед, кто хочет вождем быть, и путь другим показывать, и вести их к отечеству; надобно быть светом мiра, которым все просвещаются, солью земли, и проч.; надобно прежде самому чистым и непорочным быть, кто хочет о других быть молитвенником к Богу; надобно, дабы самого совесть не обличала, кто хочет других за грехи обличать, да не услышит: «врачу, исцелися сам». Рассуждай сия, возлюбленне, и тягчайшего сил твоих бремени не касайся. 3) Пастырь должен людей учить неотменно, к истинному покаянию приводить, страх Божий и любовь в сердцах человеческих насаждать, безстрашных и нераскаянных грешников судом Божиим устращать, смущаемых и сумнящихся и к отчаянию склонных, милостию Божиею и евангельским утешением ободрять; суеверия, расколы и ереси искоренять; все тое учение от источников Израилевых священных книг Слова Божия почерпать и подавать людям, себе подчиненным. 4) Место учения есть храм святый, однако пастырь везде, где ни бывает собрание, может и должен учение преподавать, когда случай будет. В сем деле есть пример всем пастырям Христос Спаситель мiра, который не токмо в храме Соломоновом учил, но и в домах, и в пустыне и прочих местах. Случай подаст пастырю тщательному и остроумному, что и где говорить, как сие видим и во Евангелии. За трапезою сидя, можем о трапезе царствия небесного говорить, и проч. 5) Что имеешь говорить людям, тое прежде должно довольно рассудить и добре разуметь, а тако людям предлагать. Пища прежде варится и солью растворяется и тако на трапезе представляется и угодна и полезна бывает ядущим. Тако пастырю пищу Божия слова должно прежде внутрь сердца своего сварить и солью разума растворити, и тако алчущим людям духовную трапезу представлять, иначе пастырь удобно может в слове погрешить. – 6) Понеже двоякие люди суть, безстрашно живущие, и страхом суда Божия сокрушенные, и алчущие утешения; то пастырь долг имеет в своем слове закон Божий и суд Божий на безстрашных предлагать, и тем их к истинному покаянию и сокрушению приводить; сокрушенным же, и печальным и смущаемым в совести евангельское утешение подавать: верно слово и всякого приятия достойно, яко Христос Иисус прииде в мiр грешники спасти и проч. 7) Слово обличительное иначе говорится вообще, иначе к единому некоему лицу. Когда вообще говорится, то можно строже и острее говорить, дабы слышащие грешники почувствовали удар страха в сердцах своих, и тако бы от сна греховного пробудились. Сие видим в пророческих и апостольских писаниях. Но когда к одному какому человеку хочешь обличительное слово говорить, и за известный тебе и ему грех, в таком случае опасно говори, да не хотячи едину язву исцелить, более уязвишь: времени и случая к тому ищи. Нет лучшего случая, как когда он сам свой грех исповедует тебе: тогда ты всё можешь ему говорить, только ласково говори и с сожалением, а не с гневом, дабы он познал, что ты от любви говоришь и искренно желаешь ему спастись. 8) Когда люди, какие бы они ни были, беззаконнуют, и ты известно знаешь, крайне берегись молчать, но везде беззакония их в слове твоем обличай, да не уподобишися псу немому, который не лает, хотя тати находят на дом, и расхищают его, и волки нападают на стадо и поражают тое. Стани зде, возлюбленне, и показуй пастырское дело свое, хотя бы следовало тебе и пострадать. В сем деле имеешь во образ себе пророков и апостолов и святителей Христовых, в древности поживших. 9) Богатым и высоким людям, которые в гордости мiра сего живут, ласкать берегись, и пороки их уменьшать, или, что горше того, за ничто поставлять, да им вместо учителя ласкателем будешь; но всякий порок прямо обличай, и истину везде и всегда свидетельствуй. Божие бо слово говоришь, яко посланник Божий. Пусть все таковые знают, что ты пастырь еси их и учитель, и слово о них имеешь воздать праведному Судии. 10) Ради похвалы и славы человеческой, берегись Божие слово говорить, да не погрешишь пред Богом, похищая себе тое, что не твое. Божие слово дано ради спасения человеческого и прославления имени Божия; на сей конец и проповедовать тое должно. Когда по надлежащему должность пастырскую будешь исправлять, то будешь похвалу иметь, хотя и не хочешь, однако не от всех. Добрые и тщательные о своем спасении будут любить тебя и хвалить, но злые и нерадящие о своем спасении будут ненавидеть и поносить, не всем бо всё нравится. 11) Чему людей, подчиненных тебе, учишь, тое всё сам прежде ты должен делать; тако будешь и словом и делом учить, когда нравы и житие твое слову согласно будет. На высоком месте сидишь, и пред всеми стоишь; все убо на тебя и смотрят, и что делаешь и говоришь, примечают: учи убо их добру и словом и примером твоим, да и слышат от уст твоих полезное слово, и видят образ доброго жития твоего, и тако словом и житием твоим пользуются. Возлюбленне! буди людям твоим свет и словом, и житием, буди соль их, буди вождь к отечеству, а не столп на пути стоящий. Указывай им путь, и сам наперед иди. Стереги их яко сторож, и сам стерегись. Возвещай им волю Божию, но сам прежде твори. Зови на великую вечного блаженства вечерю, но и сам наперед иди. 12) Как самого пастыря, так и людей тщание и дела без помощи Божией не исправляются и успеха не получают. Сего ради пастырь долг имеет о себе и о людях прилежно Богу молиться, да и ему и всем людям поможет. Какими добродетелями украшен, и как тщателен пастырь должен быть, в первом и во втором послании к Тимофею и в послании к Титу апостол изображает. Читай сам и увидишь. Примечания достойно слово его: подобает епископу («под именем епископа и пресвитер разумеется») быть непорочному, единая жены мужу, трезвену, целомудру, благоговейну, честну, страннолюбиву, учительну: не пьянице, не бийце, не сварливу, не мшелоимцу, но кротку (не завистливу), не сребролюбцу: свой дом добре правящу, чада имущу в послушании со всякою чистотою.

Не раз приходится читать в некоторых органах русской печати статьи против нашего духовенства. Обыкновенно упрекают наше духовенство в том, что оно вынуждает народ делать разные «приносы» и требуют непосильной уплаты деньгами за требоисправления. Все эти и подобные им упреки и обвинения духовенства возникают из ложного традиционного и тенденциозного взгляда на духовенство, из совершенного незнания жизни духовенства и простого народа, из нежелания вникнуть в самый дух крестьянской жизни. Насколько в самом деле справедливы возводимые на духовенство упреки и обвинения в вымогательстве и поборах с народа, предоставляю судить читателю по следующим фактам:

Вскоре по вступлении на свой приход, я немало был удивлен тем, что прихожане при требоисправлениях приносят в пользу священника с причтом хлеб и водку. Такой принос при требоисправлениях, особенно при совершении таинств, мне не понравился; и я публично в церкви объявил своим прихожанам, что при требоисправлениях не буду принимать каких-либо приносов, а тем более – водки. Спустя немного после этого объявления моего прихожанам, принесли крестить младенца. По совершении таинства крещения и по соблюдении при сем всех формальностей – записи новорожденного и восприемников в метрическую книгу, я сказал последним, чтобы они шли домой. Тогда кум обращается ко мне с предложением принять от него хлеб и водку. Такое предложение кума я отклонил и при том заметил ему, что мною в церкви уже было объявлено всем прихожанам, чтобы они не делали никаких приносов при требоисправлениях. Не смотря на всё это, кум продолжал упрашивать меня, чтобы я принял от него хлеб и водку, настойчиво выставляя на вид то, что ему «негодица» принесенный хлеб и вино обратно – назад нести домой.

Но сколько он ни просил меня, всё-таки я не принял принесенного, и кум вышел из комнаты. Вскоре по уходе кума, я пошел в кухню-людскую, чтобы поговорить со своими служащими и сделать им кое-какие распоряжения по хозяйству. Вошедши в кухню, я увидел, что мои работник и кухарка едва стояли на ногах среди комнаты и вели между собою какой-то патетический и малопонятный разговор. Увидев меня, они хотели было разбежаться, но не могли: кухарка пошатнулась и припала на пол, а работник нетвердыми шагами направился к выходной двери. Я стоял и удивлялся, не зная, в чем дело. После узнаю, что кум, когда принос был не принят от него, пошел в кухню и дал выпить принесенную водку моим слугам – говоря: «мне стыдно и даже грешно нести домой водку; видно, батюшка гневается на нашего хозяина». Когда подобные случаи повторялись еще два раза, я заявил своим прихожанам свое неудовольствие на то, что они не исполняют моих распоряжений, продолжают делать неуместные и ненужные приносы и позволяют себе даже спаивать моих слуг и тем вредят мне. На такую претензию мою они заметили: «когда вы не хотите принимать предлагаемый вам хлеб и водку, то мы даем его вашим слугам, потому что то, что назначено для вас, то и должно остаться в вашем доме; так делали наши отцы, деды и прадеды, и мы это делаем, а когда вы хотите теперь ввести новые порядки, то мы к вам не будем ничего носить, а понесем хотя бы к ксендзу! Что за батюшка наш, – пренебрегает нашим хлебом… не хочет, чтобы мы делали приносы в его дом,… пожалуй скоро и в церковь нельзя будет ничего приносить и жертвовать».

О чем свидетельствует это заявление прихожан? Не говорит ли оно о том, что порицатели духовенства не знают нашего простого народа, его убеждений, привычек, его традиций и своеобразных взглядов; и потому не напрасно ли обвиняют духовенство за вымогательство у народа приносов всякого рода?

В первый же год по вступлении на приход случилось мне благословить брак одного бедного прихожанина. За брак я отказался взять у него какое-нибудь вознаграждение. Тогда этот крестьянин, Тихон Гришкун, улучив удобную минуту, когда меня и жены не было дома, привез мешок овса и оставил его в сенях. Возвратившись домой, я увидел овес и стал спрашивать слуг, откуда он взялся; слуги объяснили мне, что овес привез крестьянин Т. Г., от которого я не хотел взять денег за брак; я приказал позвать крестьянина Т. Г.; крестьянин скоро явился и на разные мои вопросы ответил:

«Проше, батюшка, разве я хуже всех людей; я, кажется, ничем вас не обидел, – будьте так добры, если не берете денег, то примите хотя овес».

О чем опять говорить и этот ответ крестьянина Т. Г., – о вымогательстве ли или о чем-нибудь другом?

Свящ. Н. Буйницкий

Вол-ской еп. село Пражево.

«Не оскорбляется ли святость таинства евхаристии прибавлением теплоты к святой крови после освящения святых даров, и если нет, то в случае надобности можно приливать вино в чашу и после соединения святой крови с теплотою»?

Предлагая означенные два вопроса, почтеннейший подписчик нашего Руководства, как по всему видно, человек, глубоко и искренно интересующийся делом своего пастырского служения в смысле правильного, разумного отношения к нему; между прочим первый из этих вопросов в своем письме на имя Редакции мотивирует следующим образом: «Не привносится ли, говорит он, через это, т. е. через соединение св. крови Христовой с теплотою, посторонний элемент к телу и крови Господней, элемент, совершенно по существу (хотя и не по таинственному значению) чуждый таинства тела и крови Христовой? Правда, продолжает автор дальше, вода, приливаемая в чашу, благословляется с произнесением слов: «благословенна теплота святых», и пр., но может ли идти в сравнение это благословение и освящение воды с благословением и освящением, когда совершается пресуществление»?

Что сказать на это? Прежде всего следует сказать, что автор совершенно по существу сам же и решает свой вопрос, говоря (хотя и в скобках) о таинственном значении теплоты, приливаемой к св. крови пред причащением. Чтобы видеть это яснее, надо иметь в виду, что соединение одного элемента с другим при совершении св. таинств в нашей православной Церкви, как и в Церкви христианской – вообще, в таинственном отношении практикуется не на одной только литургии. Известно, что по учению Самого же Господа нашего Иисуса Христа основной элемент для таинства крещения составляет вода. Он Сам говорит: аще кто не родится водою и духом, не может внити в царствие небесное. И первым делом в чине крещения у нас полагается освящение воды – а потом «елеем производится в воде три креста», или, как изъясняется об этом в Новой Скрижали: «иерей творит кресты три елеем в воде, т. е. присоединяет или приобщает священный елей к той же освященной воде, в знамение 1) того елея, которым Христос в Евангелии, в лице самарянина, уврачевал человека, впадшаго в разбойники; потом 2) в знамение и того елея и маслины, с которой сучец принес голубь в ковчег Ноев». Потому между прочим и Симеон Солунский (в гл. 62) пишет: а так как нужно здесь быть и образу божественной милости, то и употребляется святой елей. Ибо вода знаменует омовение и очищение, и уже освящена; а елей показывает божественную милость и благоутробие благости Божией; он-то именно и подается тем, которые изранены общим врагом и поражены им, как говорит Христос в Евангелии. Это и при Ное показано было; ибо голубь принес в устах сучек маслины находившимся на воде в ковчеге. Вода (потопа) преобразовала крещение, а голубь – Духа Святого, сучек же маслины, принесенный им в устах, был знамением милости и безмерной благости Божией. По сей причине и здесь в крещении употребляется святой елей⁵⁰. Подобно этому и о таинстве елеосвящения св. апостол Иаков прямо заповедует, что пресвитеры, совершающие его, должны помазывать болящего одним елеем… Между тем кроме этого в том же таинстве, как гласит Новая Скрижаль, с елеем соединяется еще и красное вино «в знамение крови Христовой, на кресте излиянной». По словам же Симеона Солунского (гл. 286) сим же изображается и исцеление тела того избитого, которого взяв некто самарянин, который есть Иисус, родившийся от Марии Девы, уврачевал вином и елеем, т. е. кровию своею и щедротами. Посему некоторые вливают в сосуд вино раньше елея», и т. д.⁵¹.

Ясно, что Церковь христианская различает таким образом в таинствах существенное, основное, или как говорится: материю таинств, и так называемое таинственное, при чем сила таинства безусловно остается за первым, тогда как без второго, в крайних случаях, можно и обойтись, как напр. в крещении без елеопомазания, в елеосвящении без смешения вина с елеем, и т. п. Тоже самое должно сказать и относительно прилития теплоты на литургии к святой крови. Необходимое вещество в таинстве причащения, само собою разумеется, составляет вино, смешенное с водою на проскомидии; на этом вине совместно с приготовленным св. Агнцем и совершается литургия. Прилитие же теплоты, в каком бы смысле ни понимать его, или как «образ Св. Духа в пресвятейшем таинстве святейшей трапезы, через наитие которого все таинства совершаются» – или же как ближайшее указание, что в св. чаше действительно и существенно находится святая, живая и животворящая кровь Господа воскресшего, «чтобы мы, прикасаясь устами чаше и причащаясь крови, пили ее как бы из животворящего ребра Христова» – или же в смысле «нисшествия Св. Духа на церкви, которая в св. дарах разумеется»⁵²; – во всех этих отношениях имеет один только духовный смысл, по каковой причине, само собою разумеется, ни в каком случае не может быть понимаемо, как «привнесение какого-либо постороннего элемента в таинство», а только как более обстоятельное приспособление понимания самого таинства с нашей стороны для большего впечатления его и воздействия на нас, т.е. сказать иначе, должно иметь только таинственное, а не совершительное, тайнодейственное значение.

Тем менее, конечно, кто-либо вправе требовать после этого, как требует, по-видимому, автор письма, чтобы самое благословение теплоты, приливаемой в св. чашу, имело какое бы то ни было тайнодейственное значение. Он говорит: «правда, теплота эта благословляется с произнесением слов: благословенна теплота святых и пр.; но может ли идти в сравнение это благословение и освящение воды с благословением и освящением, когда совершается пресуществление даров»? Само собою разумеется, что никогда и ни в каком случае «не может»… Да и в этом положительно нет никакой надобности, так как освящение св. даров для пресуществления их в тело и кровь Христову – одно, а благословение теплоты ради таинственного его знаменования – другое. Так и Симеон Солунский прямо говорит, что «теплота как на преждеосвященной, так и на совершенной литургии вливается в потир не ради совершения, а для того, чтобы, вкусивши теплой страшной чаши, мы уразумели, что и по смерти Христа животворное тело Его было неразлучно и нераздельно с Божеством, как божественная Его душа исполнена действием Св. Духа. Теплота и показывает, что животворящий Дух не отступил от животворящего тела Христова, и что Божество с ним неразлучно. Вода же и теплота вместе изображают Св. Духа, который инде называется водою, и так как теплота происходит от огня, как Божество Духа от Отца. Потому и говорится при вливании теплоты: теплота веры исполнь Духа Святаго, аминь, и т. д.⁵³. На счет преждеосвященной литургии даже известно, что теплота здесь пред причащением вовсе не благословляется. «И диакон вливает теплоту в потир, говорится в Уставе о сей литургии, ничто же глаголя»… Между тем как мы сейчас только видели у Симеона Солунского, теплоте этой усвояется одинаковое таинственное значение, как и теплоте, приливаемой на полной литургии. О каком же тайнодейственном значении благословения этой теплоты может быть речь!?…

Затем далее тот же уважаемый священнослужитель спрашивает: «Не можем ли мы, священнослужители, с таким же правом (как и влияние теплоты) после освящения даров подлить в чашу вина, если бы это оказалось почему-либо нужным, только предварительно благословивши это вино? Известно опять, – продолжает он, – что это не позволяется; но почему бы не разрешить и сие, если то возможно?» К этому он под чертою присовокупляет: «Так напр. на литургии преждеосвященных даров священник благословляет вино с водою, вливает в чашу и затем в свое время, соединивши это с св. дарами, ничто же сумняся, причащается»…

Признаться, здесь прежде всего смущает нас самая постановка вопроса, или точнее сказать, его связь с предыдущим. Автор говорит: «не можем ли мы, священнослужители, с таким же правом… подлить в чашу вина?» и т. д. Да какое же тут может быть право? Когда вливается теплота в св. чашу на своем месте на литургии, то это делается, как мы видели, и как сам автор соглашается, ради таинственного значения этой теплоты, и при том по исконному уставу и обычаю св. Церкви. В этом именно и заключается право священников на влияние теплоты… Какое же другое право можно придумать в данном случае? Или нельзя ли под этим правом разуметь нужду, во имя которой автор требует разрешение на прилитие вина в чашу и после влияния в оную теплоты? Но нужда – не право. И при том, какая именно такая и может быть нужда, чтобы с нарушением устава церковного совершать предполагаемое подлитие вина?

Единственною нуждою, какая в этом случае представляется нам, может быть только недостаток божественной крови в св. чаше при более или менее значительном количестве причастников. Но это такая нужда, которая может только самому священнику служить в суд или осуждение, а не давать ему какое-либо право на нарушение устава церковного. Ибо каждый священник, приступая к литургии, обязан прежде всего знать, сколько у него будет причастников, чтобы соответственно этому имелось заранее и нужное количество тела и крови Господней, дабы достало их для причащения всех. Иначе, надо думать, что у священника не было обращено своевременно должное внимание к святому делу. Но мы знаем и другую нужду, которую, быть может, подразумевает автор, спрашивая нас о возможности или невозможности прилития вина по освящении даров. Вероятно, он разумеет те случаи, когда на известных, так называемых, святых местах или у известной святыни собирается большее или меньшее количество богомольцев, обыкновенно приступающих к исповеди и причастию св. Таин, и при том так, что, начиная исповедоваться с вечера, иные продолжают исповедоваться утром и даже по время обедни, лишь бы поспеть к концу ее для причащения св. Таин. Но, во-первых, желательно знать, правильно ли поступают те священники, которые допускают у себя подобного рода порядки? И что это за причастие, которое совершается при подобных обстоятельствах? А главное, и тут весьма легко избежать греха; прежде всего можно пригласить несколько священников для исповеди желающих, и затем начинать литургию, сколько можно позже, чтобы таким образом все желающие причаститься могли исповедаться перед литургиею и чтобы можно было хоть приблизительно сосчитать их. Не говорим уже о том, что всякий благоразумный священник всегда сумеет справиться в этом случае, заготовляя нарочито на данной обедни столько тела и крови Христовой, чтобы их доставало не только для предполагаемого числа причащающихся, но и возможно больше того, дабы достало всем с избытком.

Конечно, здесь может быть вопрос, как поступать в тех случаях, когда причастников много, а сосуды церковные таковы, что вместить в них столько св. даров, сколько надобно, – нет никакой возможности? Но и здесь можно сказать, от чего же раз навсегда для подобных случаев не приобрести такие именно св. сосуды, которые были бы пригодны на всякие случаи? Там, где бывает много причастников, там, значит, и средств должно быть побольше, а потому для приобретения означенных сосудов не может быть препятствия. Во-вторых, несомненно, что на самых маленьких дискосах можно освятить, какой угодно величины, св. Агнец, а для св. крови можно иметь всегда две–три чаши, чтобы по освящении св. даров разлить кровь Господню в каждую из них, и затем, погрузивши в них раздробленные частицы св. Агнца, причащать желающих из каждой особо, как это и делается обыкновенно, когда литургия служится соборне и за оною причащают два–три из служащих священников⁵⁴.

Но самое коренное и существенное, что желали бы мы знать по адресу нашего почтеннейшего совопросника, – это именно то, с какою целью станет он подливать в чашу вино после растворения его теплотою? Очевидно, здесь возможен только один случай, – именно, когда в чаше остается одно св. тело Господне и недостает св. крови для продолжения причащения. На это самое, без сомнения, указывает и сам автор, ссылаясь на прилитие вина на преждеосвященной литургии, – а мы присоединим к сему и то, что такого же рода прилитие совершается еще и при причащении больных запасными дарами. Но как в том, так и в другом случае мы причащаемся, «ничтоже сумняся», во-первых потому, что на это имеем полнейшее право по уставу церковному, и во-вторых потому, что это делается для большего удобства в причащении, так как сухой Агнец, а вместе с сим и сухие запасные дары не удобны для потребления. К сему по адресу того же автора не можем не сказать, что он сам, кажется, немножко не понимает дела, говоря, будто бы, соединивши вино в чаше на преждеосвященной литургии, мы причащаемся. Разве автор забыл, что причащение-то и совершается здесь только от одного Агнца, напоенного кровию, а о вине, находящемся в чаше, в уставе преждеосвященной литургии прямо сказано, что причащаясь его, священник «пиет ничтоже глаголя», потому что, как читаем далее у Симеона Солунского, «хлеб предлагаемый на преждеосвященной литургии освящается и соединяется с божественною кровию на предшествовавшей полной литургии, а в священный потир на преждеосвященной литургии вливается, без всякой молитвы, вино и вода, дабы по разделении божественного хлеба освятилось чрез сообщение с ним то, что находится в потире». Сказано прямо: освятилось, а не пресуществилось, а потому, само собою разумеется, ни в каком случае не может соединиться с кровию Христовою. По этой-то причине между прочим у нас, в православной Церкви, и не принято причащать младенцев на преждеосвященной литургии, так как их можно причащать только кровию Господней, а здесь, на этой литургии, кровь находится только в соединении со св. Агнцем, а отнюдь не в вине, приливаемом в чашу пред началом литургии.

И какое такое благословение может употреблять священник, приливая вино в чашу после соединения крови Христовой с теплотою, когда, по словам самого же автора, самое уставное благословение теплоты «не может идти в сравнение с благословением и освящением, когда совершается пресуществление даров»? А так как на основании сказанного такого рода прилитие не может иметь никакого не только тайнодейственного, но и таинственного значения, то здесь-то именно и будет то, о чем говорят автор, рассуждая о теплоте, т.е. присоединение к св. крови Господней «постороннего элемента», а потому, само собою разумеется, и такое действие иначе не может быть понимаемо, как действие самочинное, – и значит греховное…

Мы тем более считаем себя вправе говорить таким образом, что в существе дела оно является и делом безусловно ненужным. Мы сказали, что единственным случаем или поводом для подобного рода действия может быть то, когда во время причащения в чаше остается только одно св. тело, а крови Господней не хватает. Но мы уж никак не можем предположить, чтобы даже сам наш автор не погружал всех частиц тела Христова, имеющихся в данный момент в его распоряжении, в кровь Христову до причащения желающих. Если же этого ни он, ни другие не сделают, то, само собою разумеется, в чаше должны остаться частицы, напоенные кровию. Зачем же еще разводить их вином? Так и на преждеосвященной литургии священнослужители причащаются от Агнца, напоенного кровью, как настоящего тела и крови Господней вместе… А о причащении больных в Скрижали прямо сказано, что в случае надобности «употреблять можно и сухой (т.е. засушенный с кровью) животворящий хлеб, ибо он соединен с кровью»⁵⁵. Так же точно, без всякого сомнения, может и должен поступать священник и в случае истощения св. крови в чаше. Если у него при этом остаются частицы тела Христова, растворенного кровью, то таковым он пусть и причащает, когда надо, «ничто же сумняся, ибо, повторим сказанное из скрижали, Агнец здесь напоен св. кровью». Иной вопрос, если при этом и св. тела не хватает. Но тогда кто же станет причащать, хотя бы желающих причаститься было не сотни, а десятки и даже единицы?

В заключение автора разбираемого письма смущает вопрос: в каком именно смысле «влияние теплоты в чашу может означать сошествие Св. Духа на Церковь», как это объясняется между прочим и в нашей Новой Скрижали⁵⁶. На это мы скажем коротко, что толкователи, излагающие подобную мысль, очевидно, имели в виду учение св. апостола Павла, который именно Церковь прямо именует телом Христовым. В этом смысле объяснение это не лишено своего основания, хотя для не желающих или не могущих понимать Его оно не может быть обязательно. От чего, между прочим, и сама Скрижаль это объяснение называет толкованием «новейших писателей»⁵⁷, следовательно таким, которое строгого обязательного значения иметь не может, в особенности в виду других более понятных и ближайших к делу объяснений, о которых мы вспоминали выше, и которые, как мы видели из самого письма автора, не безызвестны и ему самому… Вполне достаточно будет, если автор, да и каждый из нас, успокоится на этих объяснениях, – а более тонкие и глубокомысленные из них можно предоставить и умам более тонким и глубокомысленным.

Глава 16. Ст. 1. И приступиша к нему фарисее и саддукее, искушающе просиша его знамение с небесе показати им. Ἐπηρώτησαν (спрашивали) значит здесь – просили, как выше (15 гл., 23 ст.) было сказано. Они желали видеть знамение с неба, т.е. какое-либо чудо относительно солнца, или луны, или звезд; и искали этого, искушая, не для того, чтобы уверовать, а чтобы уловить, как будто мага. Прежде них и другие также, искушая, просили у Христа знамения с неба, как сказано об этом в 12 главе; там же найди и другую причину.

Ст. 2. Он же отвещав рече им… Марк (8:12) сказал: и воздохнув духом своим, глагола, т.е. вздохнувши от души, или, как мы говорим – из глубины, от сердца. Зная самих искушающих, вздохнул об их неисцелимом лукавстве и сказал им:

Ст. 2 и 3… Вечеру бывшу, глаголете: ведро: чермнуетбося небо. И утру, днесь зима: чермнуетбося дряселуя небо. Лицемери, лице убо небесе умеете рассуждати, знамений же временом не можете (искусити)! Лицемерами назвал их не только потому, что они одно говорили, а другое думали, но и потому, что считали себя мудрыми, будучи неразумными. Итак, говорит: явление (наружность) неба вы умеете различать, когда оно показывает хорошую погоду и когда – ненастье, – а знамений времен не можете различить. Если бы вы были мудры, то знали бы, что знамения на земле составляют принадлежность настоящего времени, а знамения на небе относятся к скончанию времени. Тогда солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с небесе (Мф.24:29).

Ст. 4. Род лукав и прелюбодейный знамения ищет: и знамение не дастся ему, токмо знамение Ионы пророка. Совершенно то же самое сказано и объяснено в двенадцатой главе. Обрати внимание на ожесточение их: зная об Ионе и слыша эти слова как прежде, так теперь, они не пожелали спросить и узнать, что означает это чудо, о котором Он говорит; они только искушали, как сказано. Поэтому, оставив их, ушел.

Ст. 4… И оставил их, отъиде. А Марк (8:13) говорит, что, вошедши опять в лодку, Он отправился на ту сторону.

Ст. 5. И прешедше ученицы его на он пол, забыша хлебы взяти (т.е. столько, сколько было бы для них достаточно). Марк (8:14) говорит, что они имели с собою в лодке только один хлеб.

Ст. 6. Иисус же рече им: внемлите и блюдитеся от кваса фарисейска и саддукейска. Марк (8:15) сказал: и прещаше им глаголя: зрите, блюдитеся от кваса фарисейска, и от кваса Иродова. Прещаше, т.е. заповедал; а удвоение: зрите, блюдитеся – указывает на усиление этой заповеди. Закваскою фарисейскою, саддукейскою и Иродовою называет учение фарисеев, саддукеев и иродиан. О фарисеях и саддукеях сказано в третьей главе, а об иродианах – в двенадцатой. Закваскою назвал это учение, как бы окисшее и изгнившее.

Ст. 7. Они же помышляху в себе, глаголюще: яко хлебы не взяхом. Христос называл закваскою учение вышеупомянутых людей, и заповедывал беречься его; но ученики, разумея под закваскою хлеб иудеев и думая, что Христос заповедал беречься его, помышляли в себе, т.е. смущались, так как есть иудейский хлеб им сейчас было запрещено, как они думали, а другого они не принесли, – и как бы так говорили в раскаянии: не взяли мы хлебов у гостеприимных верующих, чтобы питаться ими, если придется замедлить. Но что же Христос, знавший их помышления? По справедливости порицал их по двум причинам: за то, что думали, будто он заповедывал им разборчивость в пище, между тем как выше он отверг такую же иудейскую разборчивость, когда учил, что не входящее во уста оскверняет человека (Мф.15:11), – и за то, что заботились о пище, имея с собою подателя всякой пищи.

Ст. 8. Разумев же Иисус, рече им: что мыслите в себе, маловеры, яко хлебы не взясте? Сначала порицает их за заботу о пище, говоря: зачем вы смущаетесь тем, что не взяли себе откуда-либо хлебов? Маловерами опять их называет, потому что они не верили, что он может их напитать, а сами о себе заботились.

Ст. 9 и 10. Не у ли разумеете, ниже помните пять хлебы пятим тысящам, и колико кош взясте; Ни ли седмь хлебы четырем тысящам, и колико кошниц взясте. Марк (8:17, 18) говорит, что Христос сильнее порицал их, – прибавляя: еще ли окаменено сердце ваше имате; Очи имуще не видите; и ушы имуще не слышите; Не видите, говорит, как и сколько я питаю в пустыне? и не слышите, о чем Я учу? Но почему Он не порицал их лучше тогда, когда они сказали: откуду нам в пустыни хлеби толицы (Мф.15:33)? Не прилично было срамить их в присутствии многих; вместе с тем Он ожидал, чтобы, по совершении второго чуда, порицание было сильнее и действительнее.

Ст. 11. Како не разумеете, яко не о хлебах рех вам внимати, (но) от кваса фарисейска и саддукейска. Вот порицает у них и разборчивость в пище.

Ст. 12. Тогда разумеша, яко не рече хранитися от кваса хлебнаго, но от учения фарисейска и саддукейска. Ты видел предпосланное порицание, посмотри и на плод его: оно пробудило дремавший ум их, и они уразумели. Не всегда учителю должно быть кротким, но иногда – и строгим; иногда нужно давать некоторую свободу ученикам, чтобы приобрести их любовь, а иногда – порицать, чтобы сдержать их, – и таким разнообразием устроить спасение их.

Ст. 13. Пришед же Иисус во страны Кесарии Филипповы, вопрошаше ученики своя, глаголя: кого мя глаголют человецы быти, Сына человеческаго; Кесарию эту выстроил Филипп в честь Кесаря, но была и другая Кесария –Стратонова. Спросил учеников, отведши их далеко от Иудеев, чтобы они без всякого страха свободно отвечали на вопрос. И не о книжниках и фарисеях спрашивал, так как они открыто поносили Его, но – о народной толпе, которая не имела зависти и лукавства. И Лука (9:18) говорит: и бысть егда моляшеся един, с ним беху ученицы: и вопроси их, глаголя: кого мя глаголют народи быти? А Марк (8:27) сказал, что спросил их на пути. Может быть на пути в страны Кесарии Христос вместе молился и совершал путь. Сына человеческаго, т.е. кажущегося для них человеком. Спросил не потому, что не знал, но с премудрою целью, чтобы Петр сказал то, что ему было открыто, и чтобы отвергнуть ошибочные мнения о Себе всех других людей. Он знал, что Бог Отец открыл о Нем Петру. Заметь, что спросил об этом не в начале проповеди, но после того как совершил много и великих знамений, после того как учил о многом и великом, после того как представил достаточные доказательства своего божества и единства с Отцем.

Ст. 14 и 16. Они же реша: ови убо Иоанна крестителя: инии же Илию: друзии же Иеремию, или единаго от пророк. Глагола им Иисус: вы же кого мя глаголете быти; вы, говорят, которые постоянно живете со Мною и хорошо знаете Мое могущество в деле и в слове. Сказавши им: вы же кого мя глаголете быти? показал, что народ говорит неверно.

Ст. 16. Отвещав же Симон Петр рече: ты еси Христос, Сын Бога живаго. Опять Петр, всегда пламенный, выскакивает и предупреждает. Сказал: живаго, потому что написано о Нем: Господь живый в вас (Нав.3:10); живу аз, глаголет Адонаи Господь и много такого же, – конечно для различия от мертвых идолов.

Ст. 17. И отвещав Иисус рече ему: блажен еси Симоне, вар Иона, яко плоть и кровь не яви тебе, но Отец мой, иже на небесех. Но и прежде, вслед за укрощением бури, ученики исповедали Его Сыном Божиим, говоря: воистинну Божий Сын еси (Мф.14:33), и однако не были названы блаженными. И некоторые другие веровали, что Он – есть Бог, но никого из них не назвал блаженными. Что же нужно сказать на это? то, что все, исповедавшие Его Сыном Божиим и веровавшие, что Он есть Бог, полагали, что Он таков не по естеству и не в собственном смысле, а по усыновлению и по превосходству добродетели; подобно тому как все святые называются Сынами Божиими. Один только Петр истинно понимал, что Христос есть по естеству и в собственном смысле Сын Божий. Потому-то Христос, желая показать ученикам, что Петр один знал надлежащим образом и без всякого заблуждения исповедал его, назвал его блаженным, как получившего божественное откровение о Нем. Плоть, говорит, и кровь, т.е. человек, не руководили тобою при этом священном исповедании относительно Меня, но Отец Мой, – как достойным такого исповедания. Еврейское слово вар – означает сын. Утвердивши это мнение Петра и показавши, что он был научен Богом, смотри, каких благ удостоивает его.

Ст. 18. И аз же тебе глаголю, яко ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь мою. Ты – Петр, потому что будешь камнем веры после отречения, или потому что и теперь ты крепок в мысли; и на этой-то крепости Я создам Церковь Мою, или положу тебя в основание верующих, так как Церковь составляют верующие. Сказал это, направляя его мысль к пастырству (πρὸς ποιμαντικήν).

Ст. 18. И врата адова не одолеют ей, – не будут господствовать над Церковью. Вратами ада называет хулы от язычников и еретиков, как приводящие к вечному мучению, или же наказание за них, как приводящее к телесной смерти. Затем высказывает и другую почесть.

Ст. 19. И дам ти ключи царства небеснаго. Так как Петр исповедал Христа истинным Сыном Божиим, то Он показывает ему силу своего божества, говоря: создам на тебе Церковь Мою и дам тебе ключи царства небесного, т. е. право вводить в него, так как вводить может владеющий ключами. Дар этот принадлежал и другим апостолам, но дан был ему прежде всего, потому что он первый исповедал Христа истинным Сыном Божиим. Поэтому и после вознесения Спасителя на небо, он прежде всех учил долгое время и многих привел к вере.

Ст. 19… И еже аще свяжеши на земли, будет связано на небесех: и еже аще разрешиши на земли, будет разрешено на небесех. И это дело – владеющего ключами. Вязать значит – не прощать, а разрешать – прощать. Итак обещает ему: всякий грех, которого ты не отпустишь на земле, не будет отпущен и на небе Богом, – и всякий, который ты отпустишь здесь, будет отпущен и там. Но Марк (8:29) и Лука (9:20) ради краткости привели ответ Петра по сокращению, и потому и об ублажении его, и о другой чести они умолчали, зная притом-же, что он – нечестолюбив. Матфей же ради точности написал всё это, воздавая вместе с тем честь верховному из апостолов.

Ст. 20. Тогда запрети Иисус учеником своим, да никому же рекут, яко сей есть Иисус Христос. Марк (8:30) сказал: и запрети им, да никому же глаголют о нем, а Лука (9:21): Он же запрещь им, повеле никомуже глаголати сего. Запрети вместо – повелел, запрещ повеле, т.е. строго приказал никому не говорить, что Он есть Христос, т.е. Сын Божий по естеству, как исповедал Петр.

Необходимо было, чтобы это было открыто Самим Отцом, подтверждено Самим Сыном прежде Своей смерти и стало известным одним только ученикам, как более совершенным, чем народ, и как общим учителям вселенной. Христос не желал, чтобы народ знал это прежде воскресения Его из мертвых, чтобы знал теперь, что Он по естеству – Сын Божий, по естеству – Бог, а потом – видел Его бесчестно поносимого, сильно страдающего и бесчеловечно убитого, он (народ) не соблазнялся, не возвратился к прежнему неверию и не сделался неисправимым. Если соблазнило даже учеников, более совершенных, чем народ, не только исполнение этого, но самая речь об этом, то каким образом не могли бы соблазниться несовершенные, видя это и не зная тайны страдания, которые и самим ученикам была не легко доступна? И они только тогда, когда по вознесении Спасителя пришел на них Дух Святой, исполнившись божественной благодати и отложивши человеческие помыслы, поняли все тайны и сделались тверже адаманта. До того же времени их постоянно соблазняло всё человеческое во Христе. Поэтому-то, как сказано, Он тогда не желал, чтобы было известно народу, что Он – истинный Сын Божий, по естеству Бог, – но разными способами преподает это ученикам. Когда же, по удалении всех соблазнов, имели ясно свидетельствовать о том, что Он по естеству Бог, – померкшее солнце, раздравшаяся церковная завеса, потрясшаяся земля, разсевшияся скалы и воскресения тела многих умерших святых и Сам Он чудесно воскресший из мертвых (и в то время уже ясно воссияла сила Его божества и доказательство было несомненно; но еще и Дух Святой имел сообщить разумение не только ученикам, но и всем верующим), тогда только Он желал открыть всем тайну Своего божества и страдания, чтобы проповедь о Нем распространялась беспрепятственно.

Ст. 21. Оттоле начат Иисус сказовати (δεικνύειν) учеником своим, яко подобает ему ити во Иерусалим, и много пострадати от старец и архиерей и книжник, и убиену быти: и в третий день восстати. С того времени, когда ученики твердо знали, что Он есть Сын Божий по естеству, Он начинает показывать, или предсказывать им, что Он имеет претерпеть, чтобы, наперед зная это, они не соблазнились во время страдания и не предполагали, что Он страдает по слабости природы. И как это можно было предполагать относительно того, который наперед знает, предсказывает и даже спешит пострадать.

Ст. 22. И поем его Петр, начат пререщати ему…, поем, т.е. взявши отдельно. Услышав, что Христос имеет умереть, он не мог этого перенести, потому что считал это недостойным Его божества. Поэтому, получивши некоторую смелость вследствие того, что был назван блаженным, прекословил, т. е. упрекал Его наедине.

Нужно знать, что слово ἐπιτιμᾶν (пререщать, прекословить) у евангелистов иногда значит – заставлять молчать, как сказано о нечистом духе, который говорил, что знает Христа, что Он – Святой Божий: и запрети ему (Мк.1:25), т. е. заставил молчать; иногда – значит обуздывать или повелевать, как напр.: запрети ветром и морю (Мф.8:26); иногда – подтверждать, как напр: и запрети им, да никомуже глаголют о нем (Мк.8:30); иногда – упрекать, как напр. в этом месте, о котором теперь идет речь; иногда порицать, как напр.: запрети Петрови (Мк.8:33), о чем сейчас будет сказано; а иногда – не допускать, как это мы найдем в 19 гл. 13 ст.

Ст. 22… Глаголя: милосерд ты, Господи: не имать быти тебе сие. Говорит это, без сомнения, заботясь о Нем, как истинный друг. Милосерд ты – сказал по обычаю; потому что был обычай упрекать так того, кто говорил что-либо неожиданное; т.е. пусть Бог будет милосерд к тебе. Не имать быти тебе сие, т.е. да не случится с тобою того, что говоришь.

Ст. 23. Он же обращся рече Петрови: иди за мною сатано… Марк (8:33) сказал, что Христос, обратившись и взглянув на учеников своих, запретил Петру, т.е. порицал его. Он желал, чтобы и они слышали это порицание и вразумились, потому что чувствовали то же, что и Петр. Сатаною назвал его, как подражающего сатане в том, что он не желал, чтобы Христос был умерщвлен. И сатана не желал, чтобы Христос был умерщвлен для того, чтобы оказались ложными все пророчества об Его смерти, и чтобы телесная смерть Христа не была смертью его собственной власти; хотя сам же он возбудил иудеев к убиению Спасителя и оказался побежденным собственною злобою.

Можно сказать и иначе: так как сатана значит – противник, а Петр, отклоняя Христа от смерти, не следовал, а противился Его воле, то Спаситель говорит ему: иди за мною, сатано, то есть следуй за Мною, противник…

Ст. 23… Соблазн ми еси. Противодействуя Моей воле, ты служишь для Меня препятствием. Далее высказывает и причину, почему он противодействовал.

Ст. 23. Яко не мыслиши, яже суть Божия, но человеческая. Ты так полагаешь, потому что размышляешь не о божественном, а о человеческом. Если бы ты думал о божественном, то считал бы для Меня достойным умереть за мiр, а так как ты думаешь о человеческом, то считаешь для Меня недостойным даже умереть.

Ты же обрати внимание на то, что недавно весьма ублажаемый теперь сильно порицается, – чтобы сдерживать и свою смелость и знать, что Спаситель был нелицеприятен. Когда тот сказал верно, ублажил его, а когда – неверно, порицал. Верно он сказал то, относительно чего получил откровение от Бога, а неверно – то, что сказал от себя самого.

Ст. 24. Тогда Иисус рече учеником своим: аще кто хощет по мне ити, да отвержется себе, и возмет крест свой, и по мне грядет. Марк (8:34) и Лука (9:23) говорят, что Христос сказал это к народу и вообще ко всем. Сказал это, утверждая, что не только не неприлично для Него умереть, но что и никто другой не может быть Его учеником, если не умрет за благо. Аще кто хощет, говорит, по мне ити, или – следовать за Мною, как ученик и подражатель Мой, да отвержется себе, то есть своей воли, преданной страстям и привязанной к этой жизни, или – своего тела, не щадя его во время бедствий и испытаний, но даже подвергая его опасностям, – и возмет крест свой, то есть пусть помнить о своей смерти (крестом обозначил смерть, потому что крест тогда был орудием смертной казни), пусть всегда ожидает смерти, пусть постоянно будет готов к ней и ежедневно умирает своею волею. Это изречение объявлено и иначе в десятой главе. И смотри, как сказал: аще кто хощет, муж или жена, или начальник, или подчиненный, – и аще хощет, потому что никого не принуждает против воли; а чтобы ты не подумал, что достаточно только страдать (так как и разбойники, и грабители, и волшебники, и другие злые люди много страдают), присоединил: и по мне грядет, научая, что нужно не только претерпеть это, но последовать за Ним, то есть идти по следам его жизни.

Ст. 25. Иже бо аще хощет душу свою спасти, погубит ю; и иже аще погубит душу свою мене ради, обрящет ю. Сказал это и в десятой главе; там найди и объяснение. Марк же (8:35) сказал: мене ради и евангелиа, то есть ради Меня и Моего учения.

Ст. 26. Кая бо польза человеку, аще мiр весь приобрящет, душу же свою отщетит… Конечно, невозможно приобрести весь мiр; но если бы это было возможно, не было бы никакой пользы от этого. В мiре всё смертно, а душа бессмертна; наслаждение всем этим – временное, а наказание души – вечное. Далее еще усиливает страх; этим обыкновенно Он исправляет слушателей.

Ст. 26… Или что даст человек измену за душу свою? Если весь мiр не может сравниться по своей цене с разумною душою, то какой же выкуп можно дать, чтобы исторгнуть ее от вечного наказания? Конечно, никакого. Поэтому должно, оставивши всё, заботиться только об ней одной, вред которой причиняет смерть и за потерю которой нельзя дать выкупа. А чтобы показать нерадивым, что нерадение их не останется без наказания, и усердным, что усердие их не будет лишено награды, чтобы тех еще более устрашить, а этих ободрить, говорит:

Ст. 27. Приити бо имать Сын человеческий во славе Отца своего со Ангелы своима: и тогда воздаст комуждо по деянием его. Показал, что имеет одну и ту же славу с Отцом: во славе, говорит, Отца своего. Если же имеет одну и ту же славу, то конечно – одно и то же и существо, и власть, и божество. Имеющие одну и ту же славу имеют и всё остальное одно и то же.

Ст. 28. Аминь глаголю вам, (яко) суть нецыи от зде стоящих, иже не имут вкусити смерти, Дóндеже видят Сына человеческаго грядуща во царствии своем. Сказавши о Себе, что придет во славе, дори-носимый и сопровождаемый Ангелами, и зная, что ученики не доверяют этим словам, подтверждает их, присоединивши, что немного спустя некоторые увидят Его славу, – которую Он здесь назвал царство. Указывал Он этим на сияние Своего преображения, которое имел вскоре показать Петру, Иакову и Иоанну. Об них и сказал: нецыи от зде стоящих. Царством же Своим, или славою Своею – назвал то сияние, с которым впоследствии имеет прийти, когда воздаст каждому по делам его.

Когда сторож дома возвещает домашним о находящих на дом зле, а жители о том небрегут и не тщатся дом защищать и хранить, и тако дом расхищается и разоряется; тогда сами бедствию своему виновны бывают, а сторож без вины остается; тако, когда пастырь всяким образом тщится обратить людей к покаянию, увещевает и молит их к тому, но они о том небрегут, и не обращаются и не каются, тогда сами своей погибели виновны бывают, а от пастыря то уже не взыщется. И сие-то есть, что Бог пророку Иезекиилю глаголет: аще ты проповеси нечестивому путь его, еже обратитися от него, и не обратится с пути своего; той в нечестии своем умрет, а ты душу твою избавил еси. Сколько сам Христос Господь увещевал и обращал к покаянию ожесточенный Иерусалим; но наконец сказал с жалением и болезнию сердца своего: Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки и камением побиваяй посланныя к тебе! коль краты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под криле, и не восхотесте! Се оставляется вам дом ваш пуст. Сие страшное слово приличествует и христианам нераскаянным, которые часто и всегда слышат Божие слово и проповедь покаяния, но не обращаются, и в своем нечестии пребывают, и не только не каются за грехи, но и грехи ко грехам, и беззакония к беззакониям прилагают, и тако в своем нечестии успевают, и идут во глубину зол; и как слепой к яме, в которую имеет впасть, приближается, тако они, помрачившися прелестию греха и суетою мiра сего, к вечной погибели стремятся, и имеют в тую впасть, аще истинным сердцем не обратятся к Богу, и сокрушением сердца и теплыми слезами не омыют нечестия своего. Христиане! страшно Христово слово сие: се оставляется вам дом ваш пуст. Берегись убо, да и не тебе оное приличествует. Однакож пастырь никогда не должен переставать, но всегда греметь словом, а сердцем сожалеть и соболезновать погибающим грешникам, и ни о ком не отчаиваться, пока в мире живет.

Под домашними занятиями священника, к речи о которых мы приступаем, мы разумеем такие занятия, которые не входят в круг служебных его обязанностей, а составляют частный свободный труд его, предпринимаемый им помимо исполнения своего прямого пастырского долга.

Посильный труд есть призвание каждого человека в жизни. В этом труде, к какому призывается человек, первое и главное место должны занимать такие дела, которые налагаются на человека его званием и его служебным положением в обществе. Но выполнение служебного долга обыкновенно не поглощает всего времени и всех сил священника. У него в распоряжении есть время и силы для других занятий, помимо занятий оффициальных и служебных. Кромк того, как человек образованный, как член общества, как семьянин, обязанный пещись о своих близких, он не может отказаться от частных интересов, вызывающих его на такую или иную деятельность, служащую дополнением его деятельности служебной.

Священник не должен довольствоваться одним исполнением церковных треб, на него возлагаемых, и не должен уклоняться от труда частного. Всегда и везде он должен показывать из себя человека занятого, любящего труд. Неприятное впечатление производят на всякого, в особенности на людей, в поте лица приобретающих для себя хлеб насущный, если священник, кроме воскресных и праздничных служб, кроме треб, на которые случайно могут позвать его, не знает, куда девать время, ничем не интересуется, ничего не читает и ни к чему не прилагает рук своих, если он поздно встает и после завтрака или утреннего чаю ждет скорее обеда, если он праздно ходит целый день, ищет, с кем бы провести время, готов пускаться в распросы и пустые беседы со всяким встречным и рад случаю поехать куда-нибудь, чтобы поболтать лишний час, другой. Но если священник, помимо своей службы, имеет серьезные интересы, возбуждающие его к деятельности, если ему дорог каждый свободный час и на каждый такой час есть у него готовая работа, если, одним словом, он представляет из себя человека делового и трудящегося, – то труд его, посвященный доброму делу, вызывает и умножает уважение к нему у всех, приходящих с ним в соприкосновение.

Какой же частный труд наиболее приличен и полезен для священника? Чему должны быть посвящены его домашние занятия? И какие занятия не совместимы с его служением?

Служение священника, в ряду других общественных служений, есть служение наиболее духовное, требующее умственной или духовной работы. Оно ближе всего подходит к служению учителя и воспитателя детей; так как церковь возлагает на него обязанность преподавать народу учение веры и благочестия и воспитывать его для царства Божия, соответственно такому характеру служения священнического, соответственно его званию, имеющему право на наименование духовного по преимуществу, наиболее приличный труд, какому он может посвящать свободное время, – есть труд духовный или умственный; труд книжный, требующий работы мысли и способствующий обогащению и укреплению ума.

Первый предмет, которым может заниматься священник в часы, свободные от служебных занятий, – богословская или религиозная наука и богословская или духовная литература. На занятие этим предметом священник должен бы смотреть не как на частный труд, предоставленный его свободе, а как на прямой долг свой. Религиозный учитель народа, он должен обогащать и наполнять свою душу тем знанием, от полноты которого призван сообщать потребную часть людям, вверенным его нравственному попечению. Поставленный на страже веры, обязанный сеять семена доброго учения в сердцах людей, составляющих приход его, он должен обновлять и умножать запас тех знаний, при помощи которых мог бы бороться с нападениями неверия, неправоверия и раскола, разрешать разные сомнения и недоумения, давать добрые советы нуждающимся в религиозном назидании, вносить свет веры в умы, его ищущие, при помощи которых, одним словом, мог бы без затруднения давать ответ всякому, вопрошающему словесе о нашем уповании. Правда, в священника поставляется человек, уже испытанный в вере, прошедший курс по крайней мере среднего духовного заведения – семинарии, и изучивший в нем богословскую науку в возможной широте. Но наука вообще, и в частности наука богословская – нескончаемый материал. Только что кончивший курс школьник, как бы он ни был усерден в продолжение своего школьного образования, не может допустить мысли, что он овладел уже всем материалом науки, и уже не над чем более работать ему в ней. Целой жизни не достанет, при самом усердном специальном занятии наукою, для того, чтобы вполне овладеть ею и всем ее содержанием. Пусть же человек, прослушавший полный курс богословия, на месте священника не останавливается на том, что дала ему школа, и не довольствуется тем, что он вынес из места своего юношеского воспитания. Он должен идти далее по пути, указанному и проложенному для него школою, должен дополнять запас знаний, вынесенных из нее, и утверждать в своем уме то, что внешним и страдательным образом воспринимал от своих наставников; он должен освежать в себе источник сведений, почерпнутых в школе. Если он не будет продолжать умственной работы над тою наукою, которая ближе всего к его служению, заглохнут и покроются забвением и те знания, какие вынес он из школы, огрубеет его мысль, и он потеряет бо́льшую половину сил для успешного продолжения своего духовно-нравственного, учительского служения. Равнодушие к науке и книжным занятиям, отвращение от умственного труда, уклонение от занятий литературою и наукою богословского характера – унижение звания священника и противоречие соединяемому с ним понятию религиозного учителя.

Чем же заниматься в науке священнику? Нельзя требовать от него, чтобы он, подобно ученому или профессору, специально изучал ту или другую отрасль богословской науки, хотя конечно нисколько не унизило бы его, если бы он специально занялся тою или другою частью духовной науки и показал в этом специальном изучении заметные успехи. Для такого изучения науки у священника, говоря вообще, недостает времени и средств. Да это в его положении составляет своего рода умственную роскошь, если он специализирует свои занятия и хочет быть ученым или историком, или канонистом, догматистом и т. п. Для него нужнее и в его положении естественнее восполнение общего богословского образования. Чем же заниматься ему, в видах восполнения общего богословского образования? Каждому священнику в этом случае должно подсказывать его собственное сознание, на что ему нужно обратить внимание, и многое здесь зависит от обстоятельств, среди которых он поставлен. Было бы напрасным и излишним делом, если бы кто-либо решился составить каталог книг, которые должен читать священник по поступлении на место. Здесь не может быть ничего обязательного, и дело должно быть предоставлено личному усмотрению священника, который по соображению нужды и возможности сам найдет, что для него наиболее пригодно и доступно. Пусть только он не бросает книги и не заглушает в себе интереса к той науке, которую изучал в школе, готовясь к духовному званию, и любовь к которой старалась возбудить в нем школа. Тогда само собою откроется, на что ему следует обратить внимание при своих умственных занятиях. Он будет обращаться к книге, чтобы оживлять в памяти школьное приобретение и восполнять то, чего не успела или не могла дать школа. Он не будет опускать случая знакомиться с капитальными произведениями по богословской науке, о которых он слыхал, но которых не читал во время школьного образования. Наука и литература постоянно движется вперед; постоянно обогащается новыми и новыми произведениями. Весьма желательно, чтобы образованный священник следил за движением духовной науки и литературы, и знакомился, если не со всеми, то по крайней мере с лучшими творениями, относящимися к той или другой отрасли религиозной науки, или уясняющими ту или другую сторону деятельности служителя церкви. То являются сильные проповеди какого-либо замечательного церковного оратора, то выходят новые изложения систем по главным богословским наукам, то печатаются специальные исследования, проливающие новый свет на важнейшие пункты богословской или церковно-исторической науки. Нельзя священнику быть совершенно равнодушным к подобным новым явлениям в области богословской науки и литературы. Как скоро поднимается говор о них, его любознательность должна побуждать его поближе познакомиться с тем, говор о чем, как замечательном научном или литературном явлении, доходит до него. Наконец каждое время выдвигает и делает предметом особенного внимания свои вопросы, имеющие ближайшее отношение к служению пастырскому. Например, возникает и усиливается штундизм или другая подобная секта; распространяются материалистические учения в подрыв религиозной вере и доброму церковному направлению; замечается в разных кругах увлечение спиритизмом и т. под. Или по местным обстоятельствам оживают споры со старым расколом, делаются запросы служителям православной церкви от людей, увлекающихся чем-либо в римском католичестве или протестантстве. Наука школьная могла ничего не говорить об этих вопросах, вновь выставляемых жизнию. Но пастырь церкви не должен быть немым в виду этих живых вопросов. Он должен стараться приобрести ясное представление о тех вещах, какие возбуждают толки в людях, его окружающих. И вот для него указание, чем ему заняться, чем дополнить свое образование. Он должен знать, в чем состоит неправота тех или других увлечений, замечаемых у современников, и должен иметь в мысли готовый запас оружия для отражения неправых мнений. Литература, разбирающая учения, занимающие и увлекающие современные умы, должна быть ему более или менее известна.

Но священнику можно заниматься не одною богословскою наукою. Если он имеет склонность и владеет достаточными научными средствами, он может посвящать свободное время и на изучение какой-либо из светских или гуманных наук и умножать свои знания по отраслям наук небогословских. В этом никто не найдет ничего странного, а тем менее предосудительного. Всякая истина, которой доискивается какая бы то ни было светская наука, – представляет из себя предмет, достойный внимания серьезного человека, призванного отправлять самые священные миссии в обществе. И всякий серьезный научный труд, хотя бы он относился к специальности, не имеющей непосредственной связи с богословием или пастырским служением, может свидетельствовать только об умственной зрелости священника и о стремлении его к духовному самоусовершенствованию. Нельзя предписать священнику изучать одну богословскую науку и читать одни религиозные книги: однообразие занятий отнюдь не закон для него; напротив, оно может быть отяготительно для него. Своего рода развлечение, доставляющее немало оживления, – занятия какою-либо отраслью знаний, не стоящих в прямой связи с главным предметом его служения. Может он изучать и философию, и филологию, и историю, и астрономию и даже естественную науку. Видные успехи его в какой-либо из этих наук могут способствовать возвышению его личного авторитета и снисканию уважения к служителям религии вообще со стороны людей светских, как это показывает пример Сидонского, Павского, Григоровича и других. Даже естественною наукою, сказали мы, можно заниматься священнику. Эта наука в современной постановке, по принятому ныне взгляду, менее всего пригодна священнику и менее всего гармонирует с его настроением. Но в таком взгляде много фальши. На самом деле есть много внутреннего сродства между наукою о Боге и наукою о природе. Книга природы есть другая библия или другое откровение о Боге: чудеса, рассыпанные в ней творческою рукою, открывают человеческому глазу, по указанию апостола Павла, невидимое Божие, присносущную силу, неистощимую благость и неизъяснимую премудрость Творца вселенной (Рим.1:20). А если ныне книга природы неумеющих читать ее скорее отводит от Бога, чем приводит к Нему, если современная естественная наука сблизилась с неверием, и последнее из нее заимствует возражения против божественного откровенного учения, то здесь, по нашему представлению, побуждение не к тому, чтобы бежали от нее служители религии, а напротив к тому, чтобы они обратили на нее особенное внимание и посвящали ей свои заботы. Чтобы успешно бороться с неверием, священнику весьма важно знать ту науку, из которой неверие любит брать свои возражения против истин религии. И когда неверующие естественники будут встречать в верующих служителях церкви людей, знакомых с их отраслию знаний, умеющих бороться с ними их же оружием, они будут терять под собою твердую почву. Можно надеяться, что наука о природе приняла бы другое направление, если бы часто к ней и ее возделыванию обращались люди твердой религиозной мысли.

С занятием книгою – самым естественным занятием в положении священника – тесно связан труд авторский. Священнику можно не только страдательно усвоять то, что пишется в книгах, и изучать чужие произведения, но и деятельно самому участвовать в литературном труде. При том развитии и образовании, каким владеет большинство наших священников, этот труд должен быть вполне доступен для них. Духовная школа издавна приучение к сочинениям и образование навыка стройно, логично и чисто излагать свои мысли считала одною из главных своих обязанностей по отношению к своим воспитанникам. Мы не хотим представлять этот труд духовной школы напрасным, недостигающим своей цели, и имеем основание полагать, что каждый, окончивший в ней курс, достаточно владеет пером, чтобы излагать и передавать другим свои мысли, наблюдения и познания. Потому священник авторский труд не может считать чужим для себя.

Священник впрочем не призван быть писателем, и мы не можем приглашать его сделать авторский труд формальным своим занятием. Мы говорим об этом труде, как труде, предоставленном свободе человека, на который он может употреблять свое свободное время, находя этот труд вполне приличным для священника и соответствующим его положению и научному развитию. Не можем однако не заметить, что есть род авторской деятельности, упражнение в котором не только желательно, но даже требуется от священника – это проповедничество. Духовная школа для того главным образом приучает всех своих воспитанников к свободному изложению своих мыслей или авторству, чтобы сделать их искусными и сильными в деле проповедническом. Проповедничество вменяется в обязанность пастырю церкви и наставлением апостола (2Тим.4:2), и соборными правилами, и постановлениями нашей Церкви. По 19 правилу VI вселенского собора предстоятель церкви или пресвитер должен поучать народ словесам благочестия по вся дни, наипаче же в дни воскресные. А наш Устав духовных Консисторий (ст. 9) требует, чтобы священники, получившие надлежащее образование в духовно-учебных заведениях (каких мы видим, за немногими исключениями, на наших приходах), произносили свои собственные поучения, составляя их применительно к понятию и потребностям местных слушателей. Выполняя это требование, они (как выражено в инструкции благочинным) делают честь своему сану и пользу христианам. Считая дело проповеди, согласно с Книгою о должностях пресвитеров приходских, первейшею для себя обязанностью, священник не только может, но и должен свои свободные часы употреблять на то, чтобы усовершать себя в этом, существенно важном для него, занятии. В эти часы он может обдумывать то, о чем ему нужнее и полезнее говорить с народом, может изучать и уяснять для себя те пункты, о которых считает нужным чаще беседовать в церкви, может упражнять себя в том, чтобы говорить с своими слушателями вполне понятным и вразумительным для них языком, и в тоже время достойным священной кафедры, наконец может заблаговременно заготовлять ряд поучений, с какими он имеет выступить перед народом, по долгу своего звания, излагая их вполне или только начертывая главный план их. Если священник серьезно займется этим делом, Господь не замедлит благословить успехом его труды, и он поставит себя в ряд тех пресвитеров, которые, по Апостолу, должны сподобляться сугубой чести за свое умелое слово и учение (1Тим.5:17).

Священник может заниматься авторским трудом, относящимся к области проповедничества, не имея в виду обнародования своих произведений в печати. Его может побуждать к этому одна заботливость о своем самоусовершенствовании и о лучшем выполнении лежащего на нем учительского долга. Но ничего нет выходящего из порядка вещей, если священник пишет что-либо не для себя только и не для одного блага своих прихожан, а имея в виду более широкий круг читателей, именно для печати. Ныне так много печатных органов и повременных изданий, что дельному слову, в особенности слову убеждения, проникнутому добрым духом, всегда можно найти себе место. В Германии пасторы довольно часто заявляют себя своими произведениями в печати, и это служит выразительным свидетельством того, что они не бегают умственного труда и стоят, в ряду других сословий, на достаточно высокой степени развития. В последние десятилетия и у нас всё чаще и чаще стали являться в печати труды православных священников, и некоторые из пастырей не только академического, но и семинарского образования приобрели своим литературным трудом довольно видную известность в круге, интересующемся духовною литературою. Эта известность служит сколько к чести их личной, столько и к чести того сословия, которое, в лице их, выставляет трудящихся и мыслящих представителей. Мы можем пожелать не сокращения, а расширения и увеличения той авторской производительности, с какою наше пастырство является в нашей печати.

Делиться с читающею публикою через печатное слово можно священнику рассуждениями о предметах разнообразного свойства. Ближе всего ему предлагать вниманию своих собратий и людей, сочувствующих интересам духовным, опыты проповедного слова, свои пастырские наблюдения и рассуждения о вопросах, имеющих непосредственное отношение к кругу обязанностей священника. Можно и естественно ожидать от него статей для назидательного чтения, способных возбудить и поддержать чувство веры и дух благочестия, а также учебных пособий по предметам начального религиозного образования. Но ничто не препятствует ему, если есть у него склонность, усердие и достаточный запас знаний, расширять программу своих авторских занятий и являться в печати с учеными трудами, разъясняющими те или другие предметы из области богословской, церковно-исторической или даже общей гуманной науки. Чем шире его деятельность, чем достойнее в учено–литературном отношении его авторские труды, тем с бо́льшим уважением будут относиться к нему и к его слову.

Для поддержания интереса к умственным научным занятиям и для ведения таких занятий необходимы книги, без которых в научной сфере, как без рук, ничего не поделаете. А книги для большинства наших сельских пастырей не легко доступны, по крайней мере в таком обилии, какое требуется для того, чтобы следить за наукою и литературою и не урывками заниматься этим делом. Вблизи нет мало-мальски порядочных библиотек, из которых священник мог бы брать нужные и полезные для него сочинения. А самому ему при тех достатках, какими он располагает, и на какие должен содержать себя и свое семейство, часто затруднительно уделять какую-либо сумму на покупку и приобретение книг. И вот в этом недостатке, или в этой малодоступности книг для нашего сельского священника заключается причина того отчуждения от умственного труда и того равнодушия к научным интересам, какое нередко замечается среди нашего священства, и какого не должно бы быть у людей, более десяти лет обучавшихся в школе и в ней привыкших к книге. Мы не можем не признать серьезного значения за этим обстоятельством, и в виду его отнюдь не расположены разделять сурового осуждения, какому подвергаются часто наши пастыри за заглушение в себе научных интересов со стороны лиц, смотрящих на дело свысока и не желающих принимать во внимание тех условий, в какие поставлены наши пастыри. Но мы не можем считать неустранимым это затруднение для священника к продолжению умственных занятий, и думаем, что при стремлении к самообразованию священники найдут средства к выходу из этого затруднения. Самонужнейшие книги они могли бы приобретать для себя на свой счет: таких книг не может быть много, и на приобретение их не невозможно уделять малую часть и при небогатых доходах, какими располагают наши священники. Не будет ни от кого запрета, если что-либо употребить на покупку книг из церковных сумм: в церкви, этом первом и для всех открытом училище, не только может, но и должна быть учительная библиотека. Не одни богослужебные книги непременно должны находиться в церкви: в ней не должно быть недостатка и в книгах, назначенных для назидания народа. К этому обязывает Устав церковный, по указаниям которого⁶⁰ должны читаться в церквах при богослужении известные учительные творения отцов церкви, например в период времени от Пасхи до Пятидесятницы толкования Златоуста на Евангелие от Иоанна, от недели Пятидесятницы до сентября толкования того же отца на Евангелие от Матфея, от недели по Воздвижении до сырной недели толкования на Евангелие от Луки Феофилакта, Метафраста, Логофетов, толкования Златоуста на послания св. апостола Павла и Маргарит, а в четыредесятницу Шестодневник Златоуста, отделы из творений св. Ефрема Сирина, Лавсаика и Лествицы. Значит, эти указанные творения отеческие и другие подобные предполагаются Уставом находящимися в церкви, на ряду с книгами церковно-богослужебными. К этому располагает и наша правительствующая власть церковная, когда она нарочито рассылает по всем церквам книги, ею составленные или признаваемые полезными для назидания народа, как это сделано в последней половине прошлого столетия. Тогда нарочито составлено было митрополитами Платоном и Гавриилом «Собрание разных поучений на все воскресные и праздничные дни, на три части разделенное» и этими поучениями за полезное и нужное рассуждено снабдить все церкви. Вместе с этою книгою издана и назначена для чтения по церквам и для домашнего чтения в семействах «Книга кратких поучений о главнейших спасительных догматах Веры и заповедях Божиих и о должностях, из разных св. отец и учителей собранная», а в дополнение к ней из творений святителя Тихона Задонского издано Синодом «Наставление о собственных всякого христианина должностях». Такими распоряжениями церковной власти полагается основание церковным библиотекам: поддержание их и пополнение книгами, являющимися с течением времени и важными с религиозно-назидательной точки зрения, вполне согласно с видами, проводимыми нашею властию в жизнь церковную, и по мере возможности поощряется ею.

Этими библиотеками, частною личною и церковною, пожалуй, еще не много может быть дано для удовлетворения ученой любознательности священника и для поддержания и оживления тех умственных интересов, какие питать ему следует. В этом отношении целям самообразования с большею пользою могут служить окружные библиотеки, и устроение их, при недостатке частных средств священника, можно рекомендовать в видах той существенной пользы, какую они могут приносить священникам, не желающим оставлять умственных занятий и заботящимся об обогащении себя нужными сведениями. Что трудно и не по силам для одного, то может сделать товарищество: несколько лиц известного округа, внося ежегодно небольшую плату на книжное дело, с течением времени могут образовать порядочную библиотеку. Начало такому учреждению положено так называемыми благочинническими библиотеками, инде существующими для духовенства, входящего в состав известного благочиннического округа, и поддерживаемыми на счет небольших взносов от членов этого округа. Этих благочиннических или окружных библиотек у нас очень мало, и какие есть, те идут вяло и едва держатся. Между тем это дело очень важное и полезное, и заслуживает не только сочувствия, но и всяческого поощрения со стороны людей, могущих иметь влияние на быт духовенства. При них могут быть обеспечены более или менее те умственные средства, в каких не может не нуждаться священник, живущий в сельской глуши, если хочет держать себя на известной высоте образования и следить за движением современной мысли и жизни. И существование их с другой стороны может будить и оживлять любовь к книге, а вместе с тем поддерживать живой умственный интерес к разным вопросам науки и жизни в тех людях, которые без них легко могут поддаться влиянию обстановки, не располагающей к книжному труду, и всецело погрузиться в хозяйственные и мелкие приходские хлопоты. Для устроения таких библиотек не нужно больших пожертвований. Здесь нужнее всего добрая инициатива, неослабное постоянство и умелый расчетливый распорядитель. Если деньги, собираемые на эту библиотеку, не будут тратиться на летучие листки, интерес которых ограничивается пределами одного нынешнего дня, и которые завтра бросаются, как ненужные, если далее библиотека не будет наполняться произведениями так называемой легкой литературы, которые читаются для одной забавы и праздного времяпрепровождения, и если всё внимание распорядителей библиотеки будет обращено на то, чтобы приобретать серьезные и прежде всего капитальные сочинения по предметам, имеющим ближайшее отношение к религиозно-умственным потребностям духовенства, то без сомнения в недолгий срок библиотека обзавелась бы значительным количеством наиболее важных произведений духовной литературы. А когда в библиотеке будут на лицо главные капитальные произведения духовной литературы, то легко пополнять ее новыми сочинениями и, если позволяют средства, полезно разнообразить ее содержание, и кроме произведений духовной литературы выписывать в нее и сочинения, относящиеся к светской гуманной науке, отдавая предпочтение между ними тем, которые снискали себе почетную известность в читающем мiре и отличаются добрым направлением. Если представим, что подобная библиотека существует и пополняется десятки лет, с умелым выбором и расчетливостию, то без ошибки можем полагать, что в ней найдется всё, в чем окажется существенная надобность священнику, не оставляющему заботы о своем самообразовании. Из подобных окружных библиотек могли бы циркулировать или переходить от одного члена к другому выписываемые в них периодические издания, а равным образом и новые капитальные сочинения, являющиеся в литературе и заставляющие говорить о себе. А за другими книгами, прежде приобретенными в библиотеку, по мере надобности каждый член мог бы обращаться во всякое время. Таким образом облегчилась бы возможность удовлетворения умственным запросам, какие мы предполагаем в образованном священнике.

В Германии существуют подобные окружные библиотеки, и они поддерживают живой научный интерес в тамошнем духовенстве. В Виртемберге определено законом, чтобы каждый пастор вносил известную небольшую сумму в книжный фонд, существующий для поддержания окружной библиотеки, и на этот фонд в окружную библиотеку выписывается всё замечательное, являющееся в современной литературе и могущее интересовать священника. Периодические издания и книги, по порядку всеми аккуратно соблюдаемому, обращаются между членами, входящими в состав округа, и каждый из них во всякое время имеет под руками полезные и серьезные книги, пользуясь которыми, он освещает свой кругозор, следит за тем, что делается в науке и жизни, и умножает свои сведения.

Книжные и умственные занятия, как ни приличны они в положении священника и как ни полезны для него в видах его собственного самоусовершенствования, не должны быть центром его деятельности и поглощать собою его главное внимание. Первый предмет его внимания – это обязанности его службы, и к усердному выполнению этих обязанностей, к возможно лучшему совершению того, чего требует от него долг его звания, должны быть направлены все его заботы. Книжные и умственные занятия, какие можно рекомендовать ему и к каким он может иметь склонность, – для него занятия частные, и к ним он может обращаться только в часы, остающиеся у него свободными после исполнения служебных обязанностей. Прекрасно видеть в священнике человека многознающего, ученого, писателя. Но если священник до того увлекается занятиями ученого или писателя, что из-за них готов пренебрегать обязанностями своего служения, если для него неприятно всякое отвлечение от них к исполнению какой-либо требы, и он спешно и пожалуй кое-как отправляет требы, какие должен совершать по долгу приходского пастыря, то этим он ставит себя в фальшивое положение и не может не вызывать против себя нареканий и осуждения. Священник должен помнить, что он прежде всего священник, а не присяжный ученый, специально обязанный изучать ту или другую науку и видящий в этом главное свое призвание. Пусть книга или перо будут друзьями священника, пусть по возможности часто они являются в руках священника в свободное время; но как скоро зовут его обязанности службы, он охотно и без замедления должен оставлять их: служебная деятельность должна иметь у него предпочтение пред всеми другими частными занятиями. Не одни книжные, но и всякие другие частные занятия, к каким может обращаться священник по разным побуждениям, должны отступать на второй план пред тем, чего требует от него долг его звания.

Впрочем, кажется, у нас только в редких случаях может иметь приложение предостережение священников от увлечения книжными умственными занятиями до пренебрежения обязанностями своего звания. Не уместнее ли у нас напротив возбуждение любви к книге в среде духовенства и принятие каких-либо мер, чтобы не дать заглохнуть научным интересам в нашем пастырстве? В Германии, где весь пасторат состоит из людей с высшим университетским образованием, считают неизлишними подобные мероприятия, направленные к поддержанию в пасторах живого интереса к научным занятиям и к возбуждению среди их умственно-религиозной деятельности. В иных протестантских странах (Виртемберге например) члены духовенства обязаны представлять генерал-суперинтенденту особые богословские рассуждения, – молодые викарии каждогодно, а настоятели церквей, более занятые служебными обязанностями, каждые два или три года, по одному рассуждению. Темы для таких рассуждений предлагают генерал-суперинтендент, по сношению с деканами, ему подведомственными; но не запрещается пасторам и самим выбирать предмет для рассуждения и разъяснять тот или другой вопрос, их интересующий. Упоминаем об этом не для того, чтобы рекомендовать или вызвать у нас что-либо подобное. Та широкая практическая деятельность, к которой призывается наше священство, мало совместима с подобными отвлеченно-школярными занятиями, и обязательное составление богословских рассуждений нашими священниками – рассуждений, напоминающих собою школьные задачи или упражнения, – было бы для них тяжелым игом и могло бы часто причинять ущерб тому церковному делу, для какого они поставляются среди прихода. Мы выставляем чужой обычай на вид, чтобы показать, как в других вероисповедных обществах считают необходимым сохранение живого научного интереса к научным занятиям среди духовенства, но желаем, чтобы у нас этот интерес поддерживался не внешними принудительными мерами, а свободным сознанием нашего пастырства, которому церковь в школе даст достаточно полное образование.

(Продолжение следует).

В первой статье «К вопросу о народном здравии» нами обстоятельно сказано о настоятельной необходимости реорганизовать земскую медицину, дабы она не оставалась фиктивною, несмотря даже на непосильные иногда затраты на нее денежных средств. Теперь сделаем несколько практических указаний для первых опытов применения на практике гомеопатического метода.

Говоря в первой статье о баснословной сравнительно дешевизне лекарств, мы нисколько не преувеличили. Лекарства собственно ничего не стоят, так как какого-нибудь грана хины может хватить на весь уезд; стоит лишь доставка лекарств, посуда, в которой они сохраняются; спирт или молочный сахар, в котором они содержатся; содержание аптек и т. под. Но и при всём том излечение какой-нибудь, иногда довольно сложной, болезни обходится во столько, во сколько может обойтись несколько капель спирта, т.е. менее копейки. О дешевизне гомеопатических лекарств приходится говорить потому особенно, что в публике, даже образованной, и на этот счет ходят неверные толки. Нам приходилось слышать в обществе от очень почтенного лица, что за границей им заплачено было за одно из средств что-то уж очень дорого. Конечно, тут вышло недоразумение: приобретено было, по всей вероятности, электро-гомеопатическое средство графа Маттеи. А средства графа Маттеи действительно дороги, тем более, что их далеко не всегда возможно и приобрести, так как изготовляются они на весь мiр исключительно графом Маттеи, что ведет конечно и к подделкам.

Обыкновенно пузырек лекарств какого бы то ни было (они все в одной цене) стоит 30 коп., двойной несколько дороже. В пузырьке капель полтораста. Некоторые находят для себя и это дорогим, а потому поступают таким образом: выписывают низшие деления лекарств; Арсеник напр., Креозот, Атропин не употребляются ниже 6-го деления. Получив низшие деления, берут одну каплю лекарства, вливают в совершенно чистый, никогда не бывший в употреблении пузырек с новой пробкой и разбавляют эту каплю девяносто девятью каплями очищенного, аптечного спирта, причем минуты две–три сильно взбалтывают его, и лекарство следующего сотого деления готово. Если же берут десять капель и дополняют их девяносто каплями спирта, то это будет следующее десятичное деление и т. д. Приготовленное дома таким образом лекарство обойдется вероятно коп. 3–4, не больше. А так как обыкновенно высшие деления, по наблюдениям многих опытных врачей, считаются более действительными, а иногда даже и положительно необходимыми, то, разжижая постепенно лекарство, стоимость его низводится до стоимости очищенного спирта.

Является вопрос: откуда приобретать лекарства и руководства? Всего лучше обращаться в С.-Петербургское Общество последователей гомеопатии. Обществом издан прекрасный лечебник д-ра Руддока⁶¹, перевод с девятого английского издания, под редакцией д-ра Соловьева. В Англии это сочинение разошлось в 63000 экземп.; а вообще все издания Руддока по гомеопатии, не считая последних, разошлись в числе 342000 экземп. Обществом предпринято издание целого ряда брошюр по заразным болезням. Всё это говорит в пользу Общества и конечно влечет к нему. Мы получили уже несколько писем и заявлений указать на лучшие руководства. Из числа наиболее нам известных руководств укажем на лечебник д-ра Соловьева, с портр. Ганемана; цена с перес. 2 р. К лечебнику аптека в 60 средств; цена в 15 р. (Лекарства и аптеки можно выписывать и отдельно; первые по 30 к. за пузырек, а аптечки, начиная с 3 р. Аптечки составлены так, что в самых маленьких из них помещены лекарства, наичаще употребляемые в разных болезнях, или они составлены специально для лечения какой-нибудь заразной болезни, напр. дифтерита, холеры и проч. Некоторые лекарства употребляются чрезвычайно часто и потому полезно при лекарствах выписывать и спирт⁶²); цена за 1 ф: 1 р. 25 к.). Руководство д-ра Миллера; цена 1 р. 75 к. Руководство д-ра Дитмана, 2 т. цена 3 р. Руководство д-ра фон-Гергардта, изд. в Москве; цена 4 р. Руководство к пользованию женских болезней д-ра Руддока; цена 1 р. 75 к. Его же: детские болезни, их гомеопатическое и общее лечение; цена 1 р. 25 к. По ветеринарному отделу нам известно соч. д-ра Гюнтен, изд. в Москве; цена за 2 ч. 2 р. 50 к. и соч. д-ра Швабе, о том же; цена 2 р. 50 к. Дерикер. Гомеопатическая фармакология; цена 10 р. Из брошюр по отдельным болезням изданы Обществом. Дифтероз; цена 40 к., с аптекой и пересылкой 3 р. Тиф (сыпной, брюшной и возвратный); цена 35 к., с аптекой в 30 средств и с термометром 10 р., вес. за 5 ф. Холера; цена 15 к., с аптекой из 16 средств 6 р., вес. 4 ф. Оспа; цена 30 к. с аптекой из 14 средств 5 р., вес. 4 ф. Венерическая болезнь; цена 40 к., с аптекой из 24 средств 8 р., вес. 5 ф. Скарлатина; цена 20 к., с аптекой из 10 средств 3 р., вес. 4 ф. Корь; цена 20 к., с аптекой из 12 средств 4 р., вес. 4 ф. Коклюш; цена 20 к., с аптекой из 15 средств 5 р., вес. 4 ф. Отдельно термометр; цена 2 р. без пересылки. Заметим, между прочим, что клинический термометр весьма необходим, так как он отчетливо указывает на ход болезни и на моменты особенно опасного ее состояния.

В настоящее время Общество предпринимает издание Фармакодинамики д-ра Юза, как необходимое дополнение к соч. д-ра Руддока; это капитальный и вполне систематический труд в 1000 стр. Отличаясь научностью и практичностью, книга эта, говорит Правление Общества, без сомнения принесет существенную пользу не только всем интересующимся гомеопатией, но и врачам, желающим получить точные и основательные сведения о действии лекарств. Цена за экземп. по подписке 5 р. Вероятно подписка пойдет успешно, судя по тому, что, как нам известно, в одном лишь из учебных заведений в Киеве подписалось 6 лиц на соч. д-ра Юза. Несмотря на то, что почти в каждом лечебнике указаны правила относительно употребительнейших приемов при даче гомеопатических лекарств, к нам иногда обращаются за такого рода указаниями. Это доказывает, конечно, что не все с одинаковым вниманием прочитывают предисловия в руководствах, останавливаясь главным образом на данной болезни и предполагая способ лечения болезней уж черезчур легким. Впрочем, правила эти окончательно еще не установлены практикой, хотя они и весьма важны. Один из известнейших гомеопатов, д-р Яр, согласно с мнением Ганемана, придерживается более высоких делений, между 15-м и 30-м. Вот что он говорит в этом случае: «Лучший совет в том, чтобы держаться постоянно правила, что не первичное действие лекарства исцеляет, но противодействие жизненной силы, возбужденное этим действием; истина, к которой мы прибавим еще следующие краткие правила: 1) Во всех сомнительных случаях лучше дать прием слишком слабый, нежели слишком сильный, и не повторять его, нежели повторять слишком часто. 2) Всякий раз, когда нет достаточного указания для повторения или для принятия другого лекарства, ничего нет рациональнее, благоразумнее, как ожидать, чтобы эти указания обнаружились. 3) В хронических болезнях хороший наблюдатель достигнет нередко через три месяца, с помощью лекарств, данных каждое в приеме 2–3 крупинок того, чего другой не достигнет в продолжение 3-х лет шестьюдесятью лекарствами в приемах, повторяемых через час. 4) Ничего не может быть ошибочнее со стороны врача, как нетерпение и слишком частая перемена лекарств. 5) До тех пор, пока после приема лекарства, болезнь не усилится, ничего не рискуют выжидая. 6) Благодетельное противодействие жизненной силы лекарству никогда уже не восстановится, когда оно было не кстати нарушено. 7) Пока природа благодетельно противодействует, врачу решительно нечего делать; потому что всё, что он мог бы сделать в такое время, было бы ко вреду больного. 8) Истинное облегчение, успешное, хотя и медленное, лучше неопределенной надежды на скорейшее облегчение ненадежными средствами. 9)Ошибочно данные слишком слабые приемы всегда легко исправить; но неправильно данные слишком сильные приемы иногда вовсе не исправляются. 10) Иногда лучше предоставить болезнь ее собственному течению, нежели лечить ее слишком сильными приемами и слишком часто повторяемыми. 11) Чем менее уверенности в правильном выборе лекарства, тем осторожнее должно действовать как относительно даваемого приема, так и относительно повторения его».

От 3-х до 5-ти крупинок, разведенных в ложке воды, лучше переваренной, или две капли лекарства, считается всего более употребительным приемом. Причем в болезнях острых, каковы разного рода воспаления, дифтерит, холера и проч., лекарства даются иногда даже через каждые ¼ часа, пока не обнаружится поворот к лучшему. В болезнях хронических, часто бывает достаточно одного приема не только в сутки, но даже и в неделю. При обыкновенном течении болезни лекарства даются через два или три часа, лучше натощак, за час перед приятием пищи и спустя два часа после еды. Детям дают вдвое меньше, а грудным еще меньше; для чего можно каплю распустить в полустакане и давать по чайной ложке. Ни в каком случае не будят больного, чтобы дать ему лекарство.

Я несколько раз имел случай убедиться, – говорит д-р Дитман в статье своей о лечении дифтерита, – что при употреблении слишком материальных приемов гомеопатическое ожесточение бывает довольно значительно, и поэтому употребляю 30-е деление, которое действует великолепно. Сотни свежих случаев, которые мне приходилось наблюдать, кончались полным исцелением на четвертые или пятые сутки. Распространение дифтеритического выпота почти моментально останавливается, пораженные места быстро очищаются и остающиеся в них, после отделения выпота, язвы заживают в 24 часа.

Дело в том, – говорит Гергардт, – что пока количественный элемент связывает качественный, последний может производить свое действие только своим избытком, а в разреженном виде он действует всею суммой своей силы. – Что врач-магнетизер производит несколькими чертами, то врач-гомеопат совершает наименьшим приемом лекарства, – поясняет этот вопрос проф. Эшенмайер. – Достаточно легкого дуновения, чтобы перенести на другого человека заразительный тиф с целым рядом проистекающих от него недугов. Совершенно также достаточно и одного атома лекарства, чтобы привести в колебание бесконечно изменчивый нервный дух. И в 30-м делении мышьяка, которое по замечанию Альтшуля производит замечательно благодетельное действие на организм, мы всё еще найдем вещественную основу невесомого вещества, присутствие которого нам не покажет ни микроскоп, ни химические реактивы; но чем вещество тоньше, тем сильнее и глубже проникает оно в болезненный и потому необыкновенно чуткий организм.

Мы останавливаемся на этом вопросе так долго потому, что для большинства новичков в деле гомеопатического лечения низшие деления и нетерпеливая дача их составляют главную причину сравнительно меньшего успеха.

Ввиду чрезвычайно тонких свойств гомеопатических лекарств, здесь место указать на практический прием при выдаче их на сторону. Для каждого лекарства следует иметь особый пузырек, трех или четырех унцовый. На пузырьке и привязанной к нему пробке должен быть обозначен №, соответствующий № того лекарства, которое им помечено; следовательно, если аконит помечен № 1-м, то и пузырек, в котором предполагается давать аконит, также должен быть помечен № 1-м, чтобы при перемывании как-нибудь не обменялись пробки пузырьков, или чтобы в пузырьках, в которых давался аконит, не дать другого лекарства, действительность которого может быть нарушена остатками прежде бывшего в нем лекарства. Лекарства следует давать приготовленными, т.е. распущенными лучше в переваренной воде, причем величина приемов может быть намечена на пузырьках масляной краской. При даче лекарств в крупинках можно и обойтись без пузырьков. Давать же гомеопатические пузырьки со спиртом неудобно, так как нередко, при самом настоятельном объяснении употреблять лекарства каплями, нам приходилось видеть, как больные поглощали весь пузырек. Народ к гомеопатическому лечению относится весьма доверчиво; одни думают, что это вода освященная, или над которой совершена особая молитва на заре. Кстати, было бы сказать здесь несколько слов и о необходимых гигиенических условиях для более успешного лечения; тем более, что в обществе и по этому чрезвычайно важному вопросу сведения крайне ограничены. Но недостаток места заставляет нас отложить исполнение нашего желания до первого возможного случая.

Так называется Комментарий на послания ап. Павла, несправедливо приписываемый св. Амвросию Медиоланскому. Комментарий этот, как по содержанию, так и по форме отличается от подлинных экзегетических сочинений этого славного отца и учителя Церкви. Бл. Августин в своем сочинении против Пелагиан считает автором его какого-то Илария, под которым большинство разумеет диакона Церкви римской. Но кто бы ни был автор так называемого Амврозиаста, во всяком случае происхождение его относится к цветущим временам христианства – ко временам вселенских соборов. В объяснении 14 и 15 стихов 3 главы 1 послания к Тимофею папа Дамаз представляется современником автору этого сочинения. «Хотя весь мир, говорится там, принадлежит Богу, однако Церковь, которою теперь управляет Дамаз, есть дом Его». Если признать эти слова несомненно принадлежащими самому автору Амврозиаста, а не усвоять их какому-нибудь интерполятору, то они, очевидно, ясно определяют время происхождения этого сочинения. Так как папа Дамаз жил от 367 до 384 г., то значит в этот промежуток времени оно и явилось или по крайней мере та часть его, где об этом говорится. Другие даты, находящиеся в Амврозиасте, хотя так точно не определяют время появления его, но тем не менее указывают на его древность, относящуюся к той же эпохе. Так в Амврозиасте опровергаются ереси донатистов, новациан, ариан, но нет никакого упоминания о несторианах и других позднейших еретиках. Далее из церковных писателей приводятся места только Тертуллиана, Киприана и Викторина, современника папы Дамаза. Наконец текст посланий апостола Павла цитуется не по Вульгате, а по какому-то другому переводу.

Амврозиаст, по свидетельству новейшего патролога Альцога, несмотря на свою краткость, богат содержанием и прекрасен своими догматическими объяснениями. Из него для перевода мы избираем прежде всего толкование на послание апостола Павла к евреям, руководясь при этом не порядком распределения издателей его и не преимуществами этого толкования перед другими (напротив оно стоит сравнительно ниже их), но потребностями времени или точнее отсутствием толкований у нас на это послание.

И. Щ.

Толкование на послание апостола Павла к Евреям

Предисловие

Почему или с какою целью ап. Павел написал послание своему народу – евреям, видно из его собственных слов. Он боялся, чтобы они под тяжестью искушений не отпали от веры. Ибо никакой народ так упорно не восставал против евангелия Христа, как иудеи, которые были непримиримыми врагами Павла, потому что он объявлял себя апостолом язычников, которых они презирали, как невежд и безбожных, и потому что казалось, что он отвергал закон Моисеев, который они считали неприкосновенным и о котором думали, что он силою евангелия распространится по всему миру. Между иудеями были и такие, которые приняли учение Христа, которые думали, что исполнение закона нужно соединять с евангелием. Они во Иерусалиме были притесняемы теми из своих соотечественников, которые восставали против евангелия, ибо в руках этих последних находилась общественная власть; на них они налагали оковы, их подвергали бичеваниям и лишали имущества. Поэтому ап. Павел утешает их частью примером доветхозаветных праведников, большая часть которых испытали подобные же или тягчайшие бедствия, чтобы добродетель их была очевиднее и доказаннее, и в особенности примером Иисуса Христа, частью надеждою на вечную награду. Потом показывает, что при свете евангелия Христова тьма закона Моисеева уже прошла; приводя при этом многое из ветхого завета и прилагая оное ко Христу. Учит, что спасения нужно ожидать не от соблюдения закона, данного на время и несовершенного, но от веры, которою особенно угодили Богу те древние праведные мужи, воспоминание о которых считалось у иудеев священным. Наконец передает некоторые правила касательно терпения и нравственности христиан. Почему же апостол не удержал здесь особенностей своего писания, почему умолчал о своем имени или апостольском авторитете, очевидно: тем, которые уверовали от обрезания, он, как апостол языков, а не евреев, не хотел показать своей услуги, зная их гордость. Есть такие, которые говорят, что ап. Павел написал это послание на еврейском языке.

Глава 1-я

Много раз и многими способами Бог, некогда говоривший отцам во пророках. Вся цель св. ап. Павла при написании этого послания состояла в том, чтобы призвать евреев, т.е. свой народ к вере во Христа и к свету благодати, которая дарована через Сына, чтобы отделить от тьмы законной то, что сообщено было посланникам. Поэтому он сначала сказал, что пророки говорили отцам: много раз и многими способами Бог говорил отцам в пророках, указывая на то, что сказано в другом месте, именно: ибо Я умножил видения и уподобился в руках пророков (Ос.12:10). Поэтому превосходство нового завета указывается не в том только, что отцам были посланы пророки, а нам Сын; но в том, что никто из пророков или патриархов не видел Бога, разве только в подобии, о Сыне же единородном известно, что Он воплотился и был видим во плоти, через которую единородный Сын делается человеком, воспринятым словом Бога. Поэтому тотчас присоединил: в последние дни эти говорил нам в Сыне. Выражение в Сыне равняется выражению чрез Сына, так как апостол во многих местах своих посланий пользуется этими предлогами безразлично. Доселе о имени Христа умолчал, так как знал, что очень многие из них отрицали, что Христос есть Сын Божий. Не назвал еще по имени иудеев; ибо известно было, что почти все те, которым говорили пророки, отличались нечестием и безбожием. Он не хотел еще говорить о них, а рассуждает вообще о тех дарах, которые даны были им по Божией щедрости. Которого поставил наследником всего. Что это значит? Здесь говорить о воплотившемся Сыне, о Котором выше сказал так же, как о Нем читается во втором псалме: проси у Меня, и дам Тебе народы в наследие твое. Уже часть Господа не Иаков только, и жребий Его не Израиль только, но совершенно все народы. То есть сделал этого Сына Господом всего. Имя «наследник» употребляет для того, чтобы через это показать, что Он есть собственный Сын и что Его не коснется никакая потеря господства. Называет же наследником всего, то есть, целого мiра. Потом обращает речь к более отдаленному, когда говорит: чрез Которого и веки сотворил, чтобы показать, что в новейшие дни пришел в мiр Тот, через Которого Бог и веки создал, чтобы объявить величие Того, Который есть Основатель и Виновник нового завета. После этого, пользуясь некоторыми ступенями, дошел до того, что гораздо более всего того, о чем он сказал выше, и провозгласил, говоря: Сей сияние славы и образ ипостаси Его. Хотя всегда мы нуждаемся в благоговейном разумении, но в особенности тогда, когда или говорим или слушаем о Боге, потому что у нас не достает ни языка достойно говорить о Нем, ни разума для понимания Его. А в таком случае мы тем более должны прославлять Бога, как Существо, превосходящее нашу речь и наш ум. По справедливости сказал, что Он есть сияние славы, так как ему известно было, что Он Сам о Себе сказал: Я свет мiра. Этим Он показывает, что Он есть свет от света, как Бог от Бога, что Он освещает наши души и низводит нам Отца. Через сияние Он показал единство существа с Богом Отцем и показал единую субстанцию, чтобы открыть два мiра в славе и сиянии. Почему также присоединяет: Он есть образ ипостаси Его, так как один есть образ у того, форму Которого Он носит, другой же по отношению не ко всему, а только лицу. Ибо и здесь образ показывает совершенное равенство с тем, образ которого показывается.

Здесь он образом (figuram) назвал то, что в другом месте называет формою, когда говорит: во образе Бога своего. Именно образ или форма указывает на единое равенство существа. Далее: носящий все словом силы Своея. Носящий, то есть, управляющий всем через то слово силы Своей, через Которое всё сотворил. Ибо не меньшее значит управлять мiром, чем творить. Ибо хотя при творении сущности предметов произведены из ничего, однако при управлении то, что сделано из ничего, сохраняется, дабы оно не обратилось в ничто. Итак, в то время как всё это управляется и противоположное одно другому соединяется, показывается великая и достойная удивления сила Божия. Представив так ясно божеское величие в Сыне, он нисходит к унижению воплощения, когда говорит: совершив Собою очищение грехов наших, показывая попечение о нашем роде в том, что говорит: держа все словом силы Своей…, и в том, что присоединил: совершив очищение грехов…, то есть очищает грехи. Мы видим, что апостол этим особенно хвалится и объявляет, что оно даровано нам через Сына. Так как он намекнул на крест и страдания Сына, через что даровано нам очищение грехов, то тотчас говорит о воскресении и восшествии Его, чтобы поднять нас на небо и чтобы мы созерцали неизреченную славу Его, ибо говорит: возсел одесную (престола) величия на высоте, одесную изобразил Бога но в телесном виде, а представил величию чести. Когда сказал на высоте, то показал, что Тот выше всего и всё превосходит, Который достиг до самого престола отчего блеска. Ибо как Отец на высоте, так и Сын на высоте. Сидение ничего другого не обозначает, как равенство чести. Если бы он хотел показать меньшую степень чести, то никогда не сказал бы, что Он сидит одесную, но скорее сказал бы: ошую. Еще вознамерился показать превосходство этого Сына, говоря: будучи столько превосходнее ангелов, сколько славнейшее пред ними наследовал имя. Ангелы слуги и рабы, а Он сын и наследник. Настолько, сказал, сделался лучше ангелов, то есть, достопочтеннее и славнее, насколько лучше наследовал имя. Далее: кому из ангелов когда либо сказал: Сын Мой! Я сегодня родил Тебя. И опять: Я Ему буду в Отца, а Он будет Мне в Сына. Без всякого сомнения, это говорит о воплощении Сына. Поэтому глагол положил в будущем времени: Я Ему буду в Отца, и Он Мне будет в Сына. Тем, что сказал: Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя, явно показывает, что Тот, о Котором сказал: Я буду Ему Отцом, родился из самого существа Отца. Потому употребил здесь настоящее время, что для Бога нет ничего прошедшего или будущего, но всегда всё есть настоящее. Итак очевидно в этом месте показывает две природы во Христе. Это же мы относим к примерам нашего спасения. Ибо если Сам Бог и Господь, Сын Божий, не возгнушался принять образ раба, то тем более должно, чтобы мы делали всё то, что повелено нам, и переносили всякие унижения. Вспомним слова Господа: когда сделаете все, говорите, что мы рабы бесполезные. И опять, когда вводит первородного во вселенную, говорить: и да поклонятся Ему все ангелы Божии. Павел входом Христа называет принятие плоти, о чем Сам Господь в евангелии говорит: Я вышел от Отца и пришел в мiр. В этом месте Христос свое воплощение называет выходом, которое ап. Павел называет входом. Спрашивается, почему одно и тоже Христос и Павел захотели назвать различными словами. Ясно то, что означают эти слова, и то, почему они употребляются. Христос по справедливости воплощение Свое называет выходом или исходом; ибо мы были вне Бога, так как те, которые находятся в царских чертогах, были связаны в оковах, а те, на которых Царь гневается за их преступления, исключены были из царского чертога. Кто захотел бы испросить им прощение, тот не ввел бы их прямо в царский чертог, но сначала сам вышел бы вон и стал бы учить их до тех пор, пока не исправил бы их и не сделал бы их достойными, чтобы заслужить лицезрения Царя. Так делает и Христос. Вышедший к нам, то есть, приняв плоть, Он беседовал с нами и преподал нам правила. Очищая нас таким образом от грехов и обращая к Богу, Он есть, так сказать, наилучший ходатай наш, вводящий нас в царский чертог. Поэтому Он пришествие Своего воплощения называет исходом. Павел же называет это входом применительно к получающим наследство и право господства в каком-либо владении. Ибо словами: когда вводит первородного во вселенную, означает, когда вручает Ему вселенную. Тогда Он овладел всем мiром, когда был признан всеми, как Сын. И да поклонятся Ему все ангелы Божии. Устремляет нашу мысль к чему-то возвышенному, чтобы мы знали, что Тому, Кто облекся в плоть и пострадал за нас, поклонились ангелы. Чтобы отделить величие Сына от служения ангелов, он тотчас присоединил: Он делает ангелами Своими духов и служителями Своими пламя огненное. Этими словами означает не одних только ангелов, но все силы, исполняющие божественное служение; ибо должно знать, что ангел есть название должности, а не натуры. Поэтому те, которые всегда духи, не всегда могут быть названы ангелами. Ты спрашиваешь названия этой природы? Оно есть дух. Ты спрашиваешь название должности ее? Оно есть ангел. Поэтому, что существует, она есть дух, а потому, что делает, она есть ангел, так как ангелом называется по-гречески, а по-латыни nuncius, вестником. Как человек есть имя натуры, а воин – имя должности; так тех, которые сотворены были духами, Бог делает ангелами, посылая их возвещать то, что Он повелит. И служителями Своими пламень огня. Мы читали, что огонь явился в купине; читали также, что огонь был послан на апостолов и исполнил их тем, что было предназначено им. Можно сказать, что ангелами они бывают тогда, когда посылаются возвестить радость, а служителями, то есть, огнем попаляющим – тогда, когда посылаются для наказания. Есть такие должности и в настоящей Церкви. Ибо святые проповедники, когда возвещают духовное и сообщают о благах царства Божия, называются ангелами. Когда же проповедуют о геенне огненной, бывают служителями, чтобы устрашить грешников, грозя тем огнем, который никогда не сгорает. К Сыну же говорит: престол Твой, Боже, во век века, жезл правоты – жезл царства Твоего (Пс.44:7). Здесь говорит о Том, Который имел воплотиться, о Котором также Сам Господь говорит в евангелии: Отец не судит никого, но весь суд отдал Сыну, чтобы все чтили Сына. И немного после: Ему дал власть творить суд, так как Он есть Сын человеческий. Здесь престол Божий относится до будущего суда. На нем будет виден Образ человека, Судия живых и мертвых; на этом суде Христос всему даст истинную оценку, всё исследует и относительно всего произнесет Свой приговор. В век века говорит, потому что Сам Христос сказал: тогда пойдут эти (грешники) в огонь вечный, а праведники в жизнь вечную. Жезл правоты – жезл царства Твоего. Жезлом означает кодекс божественной справедливости, который по истине называется правилом, так как он не подвергнется никакому искривлению и повреждению. Жезл этот управляет благочестивыми, наказывает грешных. Именно этот жезл есть крепость непобедимая, истиннейшее и неизменное учение справедливости.

А. Правила по отношению к церкви

§1. Кроме клиросного чтения и пения, явка в церковь на богослужения ранее священника, по первому звону, а в случае надобности, принятие от настоятеля ключей и возвращение оных, отпирание и запирание церкви и наблюдение за благовременностью звона; вынос свечи, поставление аналогия, принесение потребных для богослужения вещей – просфор, вина, теплоты, разведение кадильницы, служение священнику в алтаре – облачение его, подавание ему воды для умовения рук; приготовление и подавание кадила как священнику, так и диакону при всех богослужениях, возжигание и тушение свеч в алтаре, наблюдение за чистотою алтаря, заведование ризницею и приготовление облачений, подавание вещей, необходимых при совершении таинств и исправления треб, кроме тех, к которым прикосновение запрещено церковными правилами для псаломщиков; наблюдение за целостью церковного имущества во время производства внутри храма работ, топки печей или уборки церкви; в случае болезни, или отсутствия наемного сторожа, на коего возложено исполнение низших церковных служб, не отказываться от исполнения сих служб, помня, что никакое служение церкви не может считаться унизительным.

§ 2. Во время богослужения петь и читать не спешно, внятно и в случае указания по этому поводу настоятеля исполнять без возражений и рассуждений, стоять и держать себя чинно, не облокачиваться, не разговаривать, не смеяться, не выходить без нужды, не приходить в церковь в хмельном виде; – в пример прихожанам, аккуратно с благоговением исполнять указания церковных постановлений касательно земных и поясных поклонов, наклонения головы при возглашениях священника, наложения на себя крестного знамения и приличного обращения к святым иконам при входе в алтарь; находиться при церкви, когда в оной производятся ремонтные работы, просушка ризницы, мытье полов, очистка подсвечников и лампад; вытирание же икон и позолоты может производиться при неумении кем другим, во избежание повреждений – и собственноручно; наблюдать, чтобы кто из прихожан по неведению и услужливости не переносил с места на место и не брал в руки священных предметов и не прикасался к престолу; не удаляться из церкви после богослужения прежде священника, а при выходе тщательно осмотреть, все ли и аккуратно потушены свечи, залиты ли в жаровне уголья, закрыты ли окна и боковые двери, в особенности после вечерних богослужений; в отсутствие настоятеля не отлучаться из прихода, наблюдать за безопасностью храма и иметь надзор за ночным караулом.

Б. По отношению к настоятелю

§ 3. Относиться к своему настоятелю почтительно и с уважением. При встрече в присутствии народа брать благословение со снятием шляпы, являться к нему по первому требованию, исполнять все законные служебные распоряжения и требования безпрекословно; отлучаться из прихода хотя бы на один день с ведома настоятеля, а более как на три дня с дозволения благочинного и не иначе как по представлении от настоятеля удостоверения, что на время отпуска есть кому исполнять псаломщицкую должность; находиться неотлучно при совершении приходских требоисправлений, для сего удаляясь из дому оставлять сведения, когда и где его можно найти; сопутствовать настоятелю при посвящении деревень для внецерковных собеседований его с прихожанами и оказывать ему в сем случае помощь, согласно его указанию; имея денежную или другую какую претензию к настоятелю, не быть нахальным, дерзким, а обращаться к благочинному о законном удовлетворении; на делаемые замечания настоятеля и оказания грубости, не отвечать тем же, а заносить благочинному жалобу не позже месячного срока, не возбуждать из мести или личной вражды прихожан против настоятеля, избегать всяких интриг и агитаций для унижения и оскорбления его; отношения же и подчиненность по службе к священнику-помощнику должны быть таковы, как и к настоятелю; приходя в дом благочинного или настоятеля по делам службы держать себя чинно, как велят правила вежливости и подчиненности.

В. По отношению к письмоводству

§ 4. Ведение письмоводства по церкви и приходу, вписывание по совершении требы в подлинную и копиевую метрические книги актов крещений, погребений и бракосочетаний, поверка по деревням осенью семейств прихожан, согласно исповедным спискам для внесения в них родившихся и исключения умерших, приготовление клировых ведомостей, метрических выписей по воинской повинности и списков прихожанам, обученным и незнающим молитв; и вообще что окажется необходимым по поручению настоятеля, как-то: заведывание библиотекою, продажа книг, икон, крестиков и ведение денежной об этом отчетности и каталога; распределение же изложенных обязанностей между состоящими при церкви псаломщиками и диаконом, где они есть, предоставляется тому же настоятелю церкви. Если церковный староста неграмотный, псаломщик не должен отказаться вести записи прихода и расхода церковных денег и разных сведений по церковному хозяйству. В случае неспособности к письмоводству псаломщика или отказа его нести исправно сию обязанность, предоставляется священнику нанимать для этого на его счет постороннее лицо; не выдавать, без ведома и разрешения настоятеля, посторонним лицам для чтения церковно-богослужебных книг и нот, а также метрических и исповедных росписей, для частных справок о летах.

и Г. по отношению к себе и прихожанам

§ 5. В одежде соблюдать чистоту, опрятность и приличие, не вести жизни праздной, заниматься хозяйством или каким ремеслом, главное – саморазвитием по средствам, чтением книг, чтобы нравственно и умственно не грубеть и не забыть приобретенных познаний; при объяснениях словесных и письменных перед начальством, по жалобам на неаккуратность по службе и поведение – не писать и избегать кляуз, ябед и клеветы на своего настоятеля; обходиться с прихожанами вежливо без гордости, не заводить с ними тяжб, ссор, интриг и ненужного кумовства, не писать им жалоб, доносов на священника, разных кляузных прошений, не вмешиваться в волостные суды и расправы, не ходить с ними в питейные заведения, не бывать в их домах в качестве гостя при попойках и забавах по случаю свадьбы, крестин, похорон и поминовений в течение осени, зимы и весны, хотя один день в неделю посещать деревни прихода для обучения крестьянских мальчиков и девочек молитвам и пению, отдавая отчет настоятелю в своих занятиях; в промежутке времени после утрени до начала обедни в праздничные и воскресные дни делать спевки с прихожанами на клиросе, руководить их пением, а чтецам указывать порядок богослужения; во время говения делать поверку с разрешения настоятеля, все ли прихожане, особенно дети умеют правильно класть на себя крестное знамение, приступать к св. чаше и отходить от нее после причащения; в отсутствии настоятеля, без его ведома, не требовать от прихожан награждений и подарков, в особенности прибегать к вымогательству; без настоятеля не ездить по приходу с молитвой за сбором хлеба и прочих продуктов, а равно без ведома его же не принимать от прихожан к записи предбрачных оглашений.

Совершая службу, священник должен стоять прямо, на ногах не переминаться и их не отставлять, голову на сторону не склонять и ею не раскачивать. Об этом преимущественно нужно вспоминать при открытии царских врат. Очень нехорошо смотреть на священника, особенно в камилавке, когда голова у него повихнута на сторону. Ходить нужно не спеша и плавно (не раскачиваться), оборот для преподания мира нужно всегда делать на право, благословлять нужно, особенно при открытых царских вратах, плавно и большим крестом, начиная его выше своего лба и кончая непременно против своего правого плеча. Редко можно встретить священника, который хорошо благословляет: почти у всех нас крест выходит трехконечный, так как мы от левого своего плеча руку опускаем к низу и делаем уже поворот. Скончавши крест нужно поклониться предстоящим людям, а кланяться при благословении не хорошо; открывать царские двери должно плавно, держа себя и голову прямо доколе, пока половины дверей не выровнятся, и не кланяться при этом.

В последние годы так называемая «либеральная пресса» стала делать нападки на нашу братию-духовенство, обвинять нас, особенно сельских священников, в недеятельности, в апатичном отношении к нуждам и духовным интересам народа, в лености, в узком эгоизме и т. п. При таком отношении так называемой либеральной прессы к духовенству и в интеллигентном классе общества, увлекающегося либерализмом, мало-помалу установился взгляд на сельских священников, как на людей способных обирать одни гроши с прихожан, ничего не делающих на пользу народную и т. д. Но более близкое знакомство с жизнью, с деятельностью сельских священников даст ли право так говорить и думать о них? И в самом деле, чем наполняются дни сельских священников? Так ли они недеятельны и безучастны они к нуждам и потребностям пасомых, как многие из светских думают и говорят?

Бо́льшую часть года каждый священник «служит». И надобно при сем заметить, что «служба» священника не то, что служба чиновника. Чиновник сходил в канцелярию, появлялся в определенные часы, и делу конец; священник же должен не только отправить «службу» в определенные часы, но еще и «приготовиться» к ней, а по окончании ее выполнить положенное благодарение. Таким образом у священника «на служение» уходит значительная часть дня и ночи. Кроме «служения» священник должен и проповедывать и проповедует, а для этого он обязан многое читать и из чтения, между прочим, почерпать уроки для своих проповедей. На священнике же лежит ведение более 15-ти текущих документов, не считая случайных. Правда это делопроизводство возлагается и на псаломщиков, но многие знают, как не всегда удобно доверять ведение документов псаломщикам. Почти у каждого священника есть и свое хозяйство, покинуть которое – значило бы лишиться доброй части содержания. В больших приходах редкий день обходится без того, чтобы не пригласили священника для требоисправлений частью в церкви, а большею честью в деревни. Помимо требоисправлений, священник несколько раз в году посещает дома прихожан с крестом и св. водою для служения молебнов и пр. Как при требоисправлениях, так и в других случаях, когда священник бывает в домах прихожан, последние обыкновенно обращаются к нему за советами и наставлениями, заявляют о своих нуждах, выражают жалобы на семейные свои обстоятельства и пр. т. п. Ко всему этому редкий священник относится безучастно. Он по мере своих сил старается послужить народу своими наставлениями, советами и замечаниями; в своих частных домашних беседах с прихожанами проводить в их сознание понятия истины и добра, согревать сердце и старого и малого словом утешения и т. д. Не следует забывать также и того, что часто многие из прихожан сами приходят к своему священнику на дом «посоветоваться» или «поговорить по душе», и нередко бывает, что доброе слово священника делается законом для них. «Вон батька сказал» – ссылаются они, когда нужно доказать правдивость какого-либо довода.

Так, незаметно, в глуши и не громко совершают священники свое великое призвание; их деятельность не громка, она не бьет на эффект, с целью произвести шум, но неустанна и не бесплодна. Если хотите, у пастырей есть и «громкая» деятельность. Пастыри были и состоят до сей поры рассадниками здравого и осмысленного образования в народе, несмотря на то, что сами же quasi-народные деятели не хотели и не хотят помогать пастырям в этом важном деле. При том же во многих местах заведены священниками публичные собеседования с прихожанами, – на каких собеседованиях преследуется одна и та же цель пастырской деятельности – развитие и укрепление нравственности и религии в народе. А что может быть труднее достижения столь важной и благотворной цели для блага церкви, государства и народа?

Значит, труд священника – великий труд, его деятельность – великая деятельность, хотя для многих писателей и радетелей народного блага незримая, непонимаемая и недостаточно верно оцениваемая.

Ниж–ской г. село Оленино.

Свящ. Н. Кр-в

C. Библия

Никакое другое знание не может сравниться по важности своего значения с тем, которое указывает нам истинную природу и назначение нашего бытия, говорит о свойствах Божиих и отношении человека к Богу и ближнему, показывает, как грехом нарушено единение человека с Богом, а с тем вместе сообщает и те чудные средства, при помощи которых это единение с Богом снова может быть восстановлено, и при этом научает человека, как он – разумное творение должен почитать Создателя своего – Бога и как должен молиться Ему. О всём этом сообщает нам самые удовлетворительные и подробнейшие сведения Библия, откровенное Слово Божие, а потому возможно лучшее ознакомление с этою Книгою Книг и жизнь и действование сообразно с ее наставлениями должно быть не только в высшей степени занимательно для человека, но и составляет необходимую обязанность его. Между тем, незнание, нерадение, неразумие человека и всё подобное тому побуждало многих и во все времена отвергать авторитет Священного Писания и даже ставить всё божественное откровение на ряду с мифами языческой древности, а других, которые не отвергали божественного происхождения Библии и даже старались защитить его, удерживало от старательного изучения этой книги, проникнуть в дух ее, и этот дух ее провести в свою жизнь.

Для небезплодного изучения Священного Писания необходимо наперед твердо убедиться в том, что оно имеет божественное происхождение, а доколе мы будем сомневаться в этом, дотоле и все заповеди и постановления заключающиеся в нем едва ли в состоянии будут оказывать на жизнь нашу решительное и удовлетворительное влияние. Поэтому постараемся с Божиею помощью последовательно представить и разобрать некоторые такие основания, которые были бы пригодны к устранению могущего возникнуть в ком-либо сомнения в подлинности Библии, как откровенного слова Божия, и укрепить в вере такового сомневающегося.

1. Достоверность божественного Откровения

Из сказанного в предыдущем отделе видно, что Бог открылся человеку в известной степени в разуме, в делах творения и в совести. Ни в одном человеке, однако, разум и совесть не развиты настолько, чтобы из этих только источников ему можно было почерпнуть ясное познание Бога и Его воли, равно как и познание собственного своего бытия. Объяснением сему может служить и то, почему никто из язычников, которые имели полную возможность пользоваться этими источниками, не нашел полной божественной истины, и только некоторые приближались к ней, и что у этих немногих эта уверенность в истине слишком была слаба, чтобы оказывать преобразующее и благотворное влияние как на их собственную жизнь, так и на жизнь их современников. Подтверждение этому можно видеть в словах Цицерона, который говорит: «Различие во мнениях мудрецов дает возможность скептикам сомневаться и недоумевать и служит для них основанием к порицанию даже тогда, когда другие согласны были бы относительно того, что кто-либо нашел истину. Мы не говорим, чтобы ничего не существовало истинного, говорим только, что ложное смешано со всем истинным и что при таком смешении (истины и лжи) нет удовлетворительной возможности определить, что истинно. Мы не отрицаем того, что истина существует; мы отрицаем только возможность познать ее как таковую; да и откуда можем мы знать утвердительно, что хорошо и что зло? Впрочем и не мы виновны в этом, виновна сама природа, которая так глубоко сокрыла от нас истину». (De Nat. Deorum). Он же говорит: или ты думаешь, что все эти учения и положения (мудрецов) оказывали хоть какое влияние на самих тех, кои высказывали их, намечали и открывали, разве только на весьма немногих из них? Где найти мудреца, который бы так жил, мыслил и действовал, как того требует разум? Кто когда-либо ставил свою философию правилом и путеводною нитью своей жизни, а не для того только, чтобы выставить на показ свой ум? Кто обращался к своим собственным наставлениям и жил по собственным своим предписаниям? Напротив, многие из них были рабами тщеславия, корыстолюбия и чувственных удовольствий (Tusc. Qu.). Если же и мудрейшие из язычников находились во тьме недоумения и сомнения, то чего же можно было ожидать от народной массы, которая никогда не стремилась к серьезному исследованию истины, чего, быть может, и никогда не будет и, пожалуй, за недостатком времени и образования и быть не может. По этому самому необходимость особенного недвусмысленно записанного откровения должна быть также очевидна, как в социальном и политическом отношениях необходимость ясного свода законов, в котором были бы указаны и обязанности граждан, и последствия нарушения сих обязанностей. Никому, конечно, не придет и на мысль усумниться в необходимости последнего или оспаривать ее, хотя здесь скорее можно было бы сказать, что человек, одаренный разумом и совестью, должен бы знать, что хорошо и что худо, полезно или вредно и пр.; какое же можно иметь основание сомневаться в достоверности основывающегося на подобных же правилах Откровения, которое ясно научает человека его обязанностям по отношению к Творцу, Промыслителю и Спасителю, обязанностям его к ближнему и самому себе, равно указывает и последствия нарушения сих обязанностей. Как никакая земная власть не считает ответственными, или может не считать таковыми своих подданных за проступки, которые она не прямо запрещает своими законами, так, по суду человеческому, и власть божественная не могла бы привлекать к ответственности человека за те действия его, в истинном и нравственном характере которых он при всём желании своем и при употреблении ему указанных источников познания разума и совести не мог бы удостовериться яснее. А если так, то принимать божественное Откровение, как оно записано в Библии, бесспорно гораздо разумнее, чем ограничиваться тою мыслью, будто Бог вовсе не открывал воли Своей людям или открыл ее только в разуме и в совести. Известный английский философ и основатель эмпирической психологии Локк говорит: «можно бы ожидать, что все рабочие, ремесленники должны бы быть скорее хорошими математиками, чем хорошими знатоками этики. Простые заповеди однако составляют единственно верное средство сделать их покорными и деятельными. Большинство не может понимать, а может только веровать; а потому я спросил бы, разве пришедший с неба, облеченный божественною властию и силою творить чудеса и ими доказывать свое божественное посланничество не больше будет иметь возможности просветить народные массы и помочь им на пути исполнения ими их обязанностей, предлагая им простые и прямые правила нравственности, чем если бы он стал дискутировать с ними с общей точки зрения и основных положений человеческого разума».

2. Чудеса и пророчества

1. О чудесах и пророчествах вообще

В своем месте нами было замечено, что многие предъявляют, будто Библии верить нельзя потому, что в ней содержится многое такое, что совершенно противоречит здравому разуму и законам природы. В общем мы это уже рассмотрели и нашли, что 1) наш разум и наше знание не всегда служат удовлетворительною мерою при определении возможности и действительности вещей и что в области материальных явлений существует нечто, чего мы постигнуть не в состоянии; 2) что законы природы, которые имеют свое происхождение от Бога суть не более как правила, по которым Он управляет вселенной, и которые по этому самому ради какой-либо великой нравственной цели могут быть не непременно всегда одни и те же, а могут быть и отменяемы и заменяемы другими правилами более соответствующими особенным целям. Если так, то уже не остается места вопросу, возможны ли чудеса при существовании известных нам законов природы, а уместен скорее другой вопрос: силен ли Бог Сам ли то непосредственно или через посредство избранных людей и небесных посланников допускать совершение того, что стоит в противоречии с известными нам законами природы, т.е. противоречит тем общим правилам, по которым Он управляет миром физическим? Ясно, какой должен последовать ответ. Тот, Кто создал вселенную и всё живущее на ней (Пс.23:1), даровавший жизнь человеку, разве может не быть в состоянии воззвать снова к жизни того, кто уже разлучился с земною жизнию? Тот, Кто создал и воду и виноградную лозу разве может не быть в состоянии претворить воду в вино? Тот, Который вложил силу в незначительное семячко разрастись в большое дерево и приносить новые семена к произращению тысячи тысяч других таких деревьев, разве может быть не в состоянии умножить немногие хлебы и несколько рыб, чтобы насытить ими 5000 народа и чтобы еще осталось двенадцать корзин остатков? Очевидно, эти библейские чудеса совершенно возможны, остается только спросить, может ли быть какое-либо достаточное побуждение к такому уклонению от общего правила неизменяемости законов природы? Но как в предыдущей главе уже указана была необходимость, а вместе и возможность божественного Откровения, то вопрос весь теперь в том: как можно узнать, что те, которые выдавали себя за посланников Божиих, действительно были таковыми, а не выдавали себя только за таковых? Некоторые полагают, что учение Откровения по характеру своему должно бы было быть таковым, чтобы отнюдь нельзя было сомневаться относительно божественности происхождения его. Мы решительно отрицаем, что одного такого характера этого учения было бы достаточно к устранению теперь возникающих недоумений касательно его происхождения, и отрицаем по двум следующим причинам: 1) потому, что держащиеся этого мнения, на деле сомневаются даже в божественности учения Иисуса Христа, хотя последнее по всяком случае носит на себе признаки божественного происхождения; 2) потому, что и люди по природе своей отнюдь не склонные во всём сомневаться и всё отрицать могли бы пожалуй принять это учение за произведение человеческого остроумия. Следовало таким образом быть тому, что божественные откровения, сообщенные нам Сыном Божиим Господом Иисусом Христом, чтобы приобрести себе авторитет достоверных откровений божественных, должны были сопровождаться известными особенными свидетельствами их божественного происхождения – каковыми служат чудеса и пророчества. Нам нет нужды задаваться вопросом, могли ли бы найтись и еще какие-либо такие свидетельства; нас должен занимать другой вопрос: пророчества и чудеса библейские по характеру своему таковы ли, чтобы отнюдь не оставалось уже места сомнениям в божественном посланничестве и учении человека? или, давая более определенную постановку вопросу: была ли возможность убедиться в божественном посланничестве Господа Иисуса Христа после того, как более чем за тысячелетие от времени до времени ясно предсказываемо было и явление Его в мiр, начертан был вернейший образ Его Самого и действий Его, как примет и как поступит с Ним мiр, предуказан был самый род смерти Его и пр., не смотря уже на те дела Его, что «слепые прозревают, хромые ходят, прокаженные очищаются, глухие слышат, мертвые воскресают» (Лук.7:22), немогими хлебами и рыбками насыщает целые толпы народные, повелевает ветру и т. д. «Можно было бы, – ответит сомневающийся, – но почему можно знать, что эти пророчества и чудеса действительно происходили?» Этот последний вопрос очень сходен с таким: в древности знали, что известному военачальнику нужно было с своим войском перейти Альпы и он нашел возможным сделать это, и переход через Альпы с войском состоялся, но почему мы можем знать, что переход этот действительно состоялся? В ответ на такой вопрос можно отослать вопрошающего к истории. А в ответ на первый вопрос можно указать ему на священную историю, как она излагается в Библии. Но как бесспорно то, что мы имеем полное право исследовать достоверность всякого исторического труда (сочинений), наводить справки относительно характера писателя, способности его к писанию и действительной любви его к тому, чтобы писать одну только истину, равно исследовать при каких обстоятельствах автор писал свой труд и достоверность того, о чем он пишет; так с таковым правом можем мы исследовать и Библию; а потому пользуясь сим правом мы и постараемся в дальнейшем сделать употребление из него.

2. Чудеса

События, утверждающие в нас веру в то, что чудеса, которые в Библии приписываются Господу Иисусу Христу и Его святым Апостолам, действительно совершились и дело Господа Иисуса Христа и Его Апостолов было делом Божиим.

I. Распространение христианства в первые века шло с неимоверною быстротою; новое учение в самое короткое время так глубоко вкоренилось и в самом основании преобразовало всю жизнь и нравы большой части европейских, многих азиатских и даже африканских народов, что такое чудесное действие не иначе можно объяснить, как совершенною чудесною причиною. Тацит, живший ок. 62 года по Р. Хр., говоря о христианстве, замечает: «не смотря на то, что распространению этого гибельного суеверия в продолжении некоторого времени, полагали препятствия, оно прорвалось с новою силою и распространилось не в Иудее только, а достигло даже самого города Рима. Сначала брали под стражу только открыто принадлежавших к этой секте, а после открыто было их неимоверное множество, и наказывали их ужасным образом». Плиний, правитель Понта и Вифинии, лет через 80 по вознесении Христа Спасителя говорит в известном письме своем к Трояну: «Заразительная язва этого суеверия охватила не большие только, а и меньшие города и всю страну». Он же, говоря о идольских капищах, замечает, что последние «почти покинуты». Святой Иустин-философ и мученик (ок. 140 г.) пишет: «нет народности ни греческой, ни варварской, ни другого какого имени, которая бы не возсылала молитв и не приносила жертвы благодарения Отцу и Творцу вселенной во имя Иисуса Распятого». Ориген (ок. 222 г.) пишет: «По всеблагому прозрению Бога вера Христова так разрослась и процвела, что теперь Евангелие проповедуется свободно и безопасно». Если бы приведенные замечания и были немного преувеличены, то приблизительная верность их может быть доказана тем обстоятельством, что, как всем известно, уже ок. 300 г. по Р. Хр. христианство в римском государстве было признано религиею государственною, а язычество уничтожено законами. Если припомним теперь, что все Апостолы, кроме одного Павла, были люди простые и незначительного образования (1Кор.1:17–29); что те блага, какие ожидали люди, ставшие членами этого нового царства, были чисто духовного свойства, блага на земле не совершенно достигаемые, между тем как непосредственною временною наградою для них были одни насмешки, ругательства и преследования: то невольно побуждаешься к тому убеждению, что в судьбе этого нового царства обнаружилось прямое и непосредственное действие Божие и Его особенное благоволение к этому новому учению, и что это учение необходимо должно было сопровождаться чудесами.

Ты возлюбил правду и возненавидел беззаконие. Жезл прямой состоит в том, чтобы любить справедливость и ненавидеть нечестие. Ибо, как должно, никто не любит справедливость, кроме того, кто гнушается злейшими деяниями, потому что истине принадлежит любовь, лжи – ненависть. Но какая награда дарована за эту любовь к справедливости и ненависть к несправедливости, об этом говорит ниже: поэтому помазал Тебя, Боже, Бог Твой. Помазанный Христос означает и царя и священника, потому что эти должности получались через священное помазание. И самое имя Христово заимствовано от святого помазания. Христос называется помазанным в отношении к человеческой природе, а не божественной, ибо божество Его не нуждается ни в каком даре, ни в какой почести. Повторение же слова Бог указывает на великую любовь. Елеем радости более соучастников Твоих. Показывает, что святое помазание обнаружилось обильно. Елей радости есть отсутствие пятна греховного. Совесть всегда радуется, если не угрызается греховным воспоминанием. Более соучастников Твоих. Говорит о сынах человеческих, которых и сам в евангелии называет братьями. Сказано же более соучастников Твоих, так как признаётся, что это освящение Он получил в большей степени, чем весь род человеческий, то есть, цари и священники в ветхом завете, апостолы и мученики в новом завете. Помазанный чрезвычайно, Он должен был помазывать прочих. В Нем источник освящения и Он распространяется по всем избранным. Но всё это относится до плоти, с которою соединилось совершеннейшее и славнейшее Слово ради спасения людей. В другом псалме говорится, что эта мазь сошла на браду, браду Аарона даже до края одежды его. И немного после: поскольку Господь даровал освящение и жизнь до века. После показания превосходства человеческого естества в Сыне Апостол опять обращается к показанию вечности божественной природы Его, приводя свидетельства другого псалма; ибо говорит: в начале Ты, Господи, основал землю, и небеса – дело рук Твоих. Словами: в начале Ты, Господи, основал землю, показывает то, чего не может отрицать здравый ум, именно то, что Творец, по свидетельству Своих тварей, существовал раньше всякого начала, то есть, от вечности. И дела рук Твоих суть небеса. Здесь под рукою мы должны понимать силу повеления Божия. Ибо в другом месте говорится: поскольку Сам сказал и сделалось, Сам повелел и сотворилось. Они погибнут, а Ты пребываешь. Погибают от того, что существуют, изменяясь в лучшую тварь. Ты же пребываешь, то есть, Ты после изменения небес останешься в славе Своего величия. И все обветшают, как риза. Они ветшают или стареют, потому что портятся смертью, как тело человеческое, которое однако по воскресении изменится в лучшее состояние. И как одежду свернет их, и изменятся. Этими словами пророк может быть, хочет обозначить изменение небес, которые подобно всему остальному совершенно изменятся, как в другом месте говорится: и будет новое небо и новая земля. Чтобы показать, что дела Господа будут пребывать уже вечно, говорит: Ты свернешь их, и они изменятся, и уже никогда не возвратятся к настоящей порче. Но Ты тот же, и лета Твои не кончатся. Означает изменение той же природы, а Сам Он тот, который есть, как сказал рабу своему Моисею: Я есмь Тот который есмь. Так этими тремя стихами удивительно кратко показано изменение тварей и вечность Господа. После величия божественной вечности в Сыне святой Павел опять начал говорить о прославлении той же человеческой природы Его, именно: кому когда из ангелов сказал Бог: сядь одесную Меня. Сыну победителю и триумфатору над всем мiром через святое воплощение дается почетное соседение с Отцом после славного воскресения, чтобы через это объявить славу принятой Им человеческой природы, какой (славы) не должно относить никому из ангелов. Доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих. Ногами Господа означается вечная непоколебимость, опершись на которую как бы на подошвы существует силою Своего всемогущества. Известно, что этими ногами должны быть покорены все те, которые ежедневно обращаются ко Господу, оставивши стези пороков, и которые наклоняются Его словами так, как скамейка или подножие наклоняется ногами. Без сомнения говорится о тех врагах, которые по обращении своем поставляются одесную. Ибо частица доколе не означает здесь конца какого-либо времени, а указывает на вечное могущество. Не все ли они суть служебные духи, посылаемые на служение для тех, которые имеют наследовать спасение? Что ты удивляешься, что ангелы служат Сыну, когда известно, что они сделались слугами нашего спасения? Желая помочь душам тех, к которым обращается речь, говорит, что служение ангелов на дело спасения людей зависело от Господа. Сын, как Господь, спасает, а они, как рабы, служат спасению предопределенных. Это многократно подтверждают книги Ветхого и Нового Завета: ангелы возвещают о рождении Спасителя пастухам, ангел был послан к Деве Марии, ангелы по воскресении Господа явились женам и пр. Итак поймите теперь, какая честь оказана нам – нам, для которых Бог своих ангелов делает слугами и друзьями. Сказавши о служении ангелов, через которых дан был и самый закон, тотчас говорит о превосходстве благодати, которая принесена нам Сыном Божиим.

Глава 2

Посему мы должны быть особенно внимательны к слышанному, чтобы не отпасть. Он сказал особенно, то есть более, чем к тому, что мы обыкновенно слышали в законе. Итак он убеждает их тщательно внимать тому, что они слышали от Сына Божия, чем тому, что возвещено через ангелов. Себя по своему обыкновению присоединяет к ним (евреям), так как говорит: мы слышали, чтобы нам не отпасть. Ибо, продолжает он, если через ангелов возвещенное слово было твердо и всякое преступление и непослушание получало праведное воздаяние. Что значит было твердо? Это значит, без сомнения, истинно, непреложно. Апостол как бы говорит: непреложно в свое время, желая дать понять, что и закон, данный через ангелов, в свое время должен был строго соблюдаться. Ибо хотя во многих местах свидетельствует, что закон дан через ангелов, однако не свидетельствует, что хранящий его получал праведное воздаяние награды. Почему Апостол сказал воздаяние? Потому что, хотя воздаяние касается блага, а не зла, но Апостол безразлично употребляет это слово: и в смысле награды, и в смысле наказания, как в другом месте сказал: ввергнувши в пленение всякое чувство ради послушания Христу. И здесь он употребляет воздаяние награды вместо наказания. То как мы избежим, вознерадев о толиком спасении? Этими словами Апостол показывает, что в ветхом завете не было такого спасения, какое заключается в благодати Божией, дарованной нам Сыном Божиим. Ибо Бог ниспослал нам не богатства земли, как тем, но благодать небесную. Он даровал нам освобождение не от земных врагов, а от духов злобы; Он даровал нам не временно счастливую жизнь, но вечно блаженную. Всё это Апостол выражает кратко: вознерадев о толиком спасении. Затем он указывает на превосходство того, что возвещено Сыном. Которое (спасение), быв сначала проповедано Господом. Не людьми и даже не ангелами возвещено нам то, о чем мы говорим, но Сам единородный Сын Божий принес его нам. В нас утвердилось слышавшими от Него. Что значит утвердилось? Принято с верою и совершенно, потому что спасение дарованное нам Сыном, вечно. При засвидетельствовании от Бога знамениями и чудесами, и различными силами, и раздаянием Духа Святаго. Указывается на изобилие благодатных даров, которого не было у древних, и которое было даровано после прославления Иисуса Христа. Об этом свидетельствует и евангелист: еще не было на них Духа Святаго, потому что Иисус еще не был прославлен. К этому Апостол прибавляет: по Его воле. Апостол всё приписывает божественной воле и промыслу и, чтобы никто не надеялся на свои силы, он как бы говорит: Сам знает, что кому нужно и полезно; поэтому каждому дарует благодать по своей воле, сообразно своему предвещению. Далее говорит: ибо не ангелам Бог покорил будущую вселенную, о которой говорим. Не ангелам покорил спасение наше, о котором возвестили пророки и которое устроилось в позднейшее время на земле, но Сыну Своему, Которому Бог Отец говорил так: Сын Мой Ты, Я ныне родил Тебя, проси у Меня и Я дан Тебе в наследство народы. И это Апостол подкрепляет пророческими предвещаниями: некто негде засвидетельствовал, говоря. Почему Апостол не указывает здесь имени пророка? И в других местах у Апостола встречается тоже самое. Я полагаю: он делает это не с целью скрыть имя пророка, а с тем, чтобы показать, что они (евреи) настолько обладают знанием Писании, что излишне упоминать имя пророка. Он этим указывает, что он приводит всем известные и ясные свидетельства. Что значит, человек, что Ты помнишь его? или сын человеческий, что Ты посещаешь его? Что есть человек? С скорбью должно сказать: человек слаб и слишком склонен к падению, постоянно стремится к аду, так как он и зачинается, и рождается во грехе. Его помнит Господь, когда отпускает ему его грехи и сообщает ему дары Своего милосердия. Или Сын человеческий, что Ты посещаешь его? Этим словам должно внимать с благоговением, потому что в них говорится о Боге-Спасителе: Он рожден не так, как рождаются люди, т.е. от мужа и жены, но от Духа Святого и Приснодевы Марии; Он изшел из нее, как славный жених из чертога своего. Обрати внимание на то, что сказано выше: помнишь (его), а затем присоединяет: посещаешь. Помнил, когда с неба являл сострадание патриархам. Посетил, когда Слово сделалось плотью и обитало в нас. Ибо как врач посещает больных, так и Господь посетил нас, и с посещением Его всё исцелилось. Не многим Ты унизил его пред ангелами, славою и честью венчал его. Здесь говорится об унижении и славе Спасителя. Он унижен не вследствие необходимости, но по Своей собственной воле, как говорит Апостол: Сам Себя унизил, принявши образ раба. Не многим чем пред ангелами. Он принял крест для спасения всех и вследствие этого (креста) Творец ангелов стал как бы ниже их. Но Апостол прекрасно заметил: не многим пред ангелами, ибо хотя Он и воспринял плоть человеческую, но греха не имел. Славою увенчал в воскресении и вознесении, а честью – в признании отчего могущества. И поставил Его над делами рук Твоих. Все покорил под ноги Его. Выше говорилось о Его славе и чести, теперь показывается Его могущество, да познают полноту величия Господа Христа. Слова: все покорил под ноги Его показывают, что Христу покорна всякая тварь: как всё сотворено Господом, так ничто не изъято из Его власти. Когда же покорил Ему все, то не оставил ничего непокоренным Ему. Все: земное и небесное. О ком сказал Апостол, что Он ниже ангелов, как плоть, о Том теперь говорит, что, по вознесении Его, всё покорено под ноги Его. Такое различение должно и уничтожить сомнение в людях нетвердых в вере и показать славу Его воплощения. Под ноги Его, говорит Апостол, чтобы показать, что вся тварь должна чтить Его и поклоняться Ему. Ныне же еще не видим, чтобы все было Ему покорено. Это говорит о неверующих в Него, так как слово Евангелия еще не распространилось по всей земле. Выше сказал: ничего не оставил непокоренным Ему, а здесь замечает, что ныне мы еще не видим, чтобы все Ему было покорено. Выше говорил об общем подчинении – свободном и принужденном, а здесь только о свободном подчинении верующих в Него. Тот же Христос, Который немногим унижен пред ангелами, за страдания и смерть увенчан славою и честью, дабы Ему по благодати Божией вкусить смерть за всех. Здесь показывают, что крест Христов, чем Он унижен пред ангелами, послужил Ему славою и честью, как говорит Сам Господь: да прославится Сын человеческий. Если Он страдания за рабов называет славою, то ты, человек, тем более не должен сомневаться в том, что твои страдания за Господа ведут тебя к вечной славе. Далее Апостол прибавляет: дабы благодать Божия за всех вкусила смерть. Того, Который за спасение всех вкусил смерть, называет благодатью, ибо Сын Божий не должен был вкушать смерти за всех, но сделал это по благодати. Сам вкусил смерть за всех. Но что если не все веруют? Однако Он исполнил Свое дело. Он, говорит Апостол, вкусил смерть, потому что краткое время был в объятиях смерти, чтобы, расторгнувши оковы ее, воскреснуть. Ибо надлежало, чтобы Тот, для Которого всё и от Которого всё, приводящего многих сынов в славу, вождя спасения их совершил через страдание, то есть, совершил спасение всех. От Которого всё, то есть, Его смертию всё восстановлено на небе и на земле, Которым также всё сотворено. Смотри какие имена пред нами: и Сам Сын, и мы дети; Он собственный, по естеству, Сын, а мы усыновленные дети. Но он спасает, а мы спасаемся. Смотри, как Апостол сближает нас и различает. Приводящего многих сынов в славу, говорит Апостол. Там он сближает с нами виновника нашего спасения, а здесь различает. Ибо и освящающий и освящаемые, все от Единого. Вот опять как сближает, возвышая и ободряя, и называя их братьями Христа, почему и говорит, что все от Единого. Освящающий – Христос, освящаемые – мы. Обрати внимание на то, какая разница. Христос освящает, а мы освящаемся. Все от Единого, ибо один Бог, от Которого все. Но Он одним образом, а мы другим: Он как собственный Сын, а мы как усыновленные дети. Однако мы имеем одного с Ним Отца-Бога. Он, как собственный Сын, освящает, а мы, как усыновленные дети, освящаемся. Поэтому Он не стыдится называть их братьями, говоря: возвещу имя Твое братьям Моим. Когда говорится, что Он не стыдится называть их братьями, то вовсе не высказывается этим, что Он наш брат по естеству, но по милосердию Своему и великой снисходительности Он назвал нас братьями Своими. Дабы не подумали, что это есть нечто новое и не было предвозвещено гораздо раньше, подтверждает пророческим свидетельством: возвещу имя Твое братьям Моим. Говорит, что после страдания и воскресения Христа слава божества Его должна проповедоваться по всей земле. Ибо говорит, возвещу, то есть, заставляю благовествовать, как и в Евангелии говорит Иисус Христос женам: идите и скажите братьям Моим. Братьями называются и любящие, и любимые. Присоединяет: и посреди церкви воспою Тебя. Посреди святых слава Господня будет возвещаться Тем, Кто говорит: славлю Тебя, Отче, Господи неба и земли, что Ты утаил сие от мудрых и разумных и открыл младенцам. Ибо истинная похвала проповедуется верующими и исполняющими волю Божию не только устами, но и сердцем. И еще: я буду уповать на Него. Здесь речь о искупленном человеке, всё дерзновение которого находится без сомнения в Боге Отце, как и в Евангелии Сам Спаситель говорит, когда молится об учениках: Отче, хочу, чтобы там, где Я, и они были со Мною. Он утешает их, говоря: дерзайте, я победил мiр. И еще: вот Я и дети, которых дал Мне Бог. Это свидетельство пророка приводит Апостол, относя его ко Христу и апостолам, которых за их незлобие называет детьми, о которых Сам Господь сказал: оставьте их приходить ко Мне, ибо таковым принадлежит царство небесное. Поскольку же дети причастны плоти и крови, то и Он также воспринял оные. Здесь Апостол утверждает истинное братство и действительное человечество Христа; ибо как дети состоят из тела и крови, так и Он воспринял плоть и кровь, чтобы вкусить смерть за спасение детей. Присовокупляя действие и причину этого домостроительства, он говорит: дабы смертью лишить силы имеющего державу смерти, т.е. диавола. Здесь Апостол указывает на нечто удивительное, ибо чем была сильна власть диавола, тем самим он побеждается. Крепкое оружие диавола против мiра – смерть; но через нее Христос побеждает его. Здесь Апостол внушает мысль о величии доблести Победителя, указывая на то, каким великим благом сделалась смерть. Дабы избавить тех, которые от страха смерти через всю жизнь были подвержены рабству. Зачем дрожите, зачем боитесь ее, когда она уже осуждена. Она уже не страшна, а желательна, как конец трудов и начало вечного покоя. Почему, говорит, от страха смерти через всю жизнь были подвержены рабству? Они действительно были все рабы смерти, так как боялись смерти. Они еще не были свободны от страха смерти, законами которого управлялись. Теперь будут смеяться над ней святые, которые после мучений и победы над нею имеют перейти в царство небесное. Поэтому и сам апостол Павел говорит: желаю разрешиться и со Христом быть. Ибо не ангелов восприемлет Он, но восприемлет семя Авраамово. Посему Он должен был во всём уподобиться братиям. Апостол чествует патриарха и его потомков, к которым писано послание. Итак он воспоминает о благодеяниях Бога, о плотском родстве со Христом, об обетовании, данном Аврааму: тебе и семени твоему дам землю эту. Ибо от одного все, то есть, Авраам, Христос по плоти и те, к которым говорил это. Мысль, что Христос должен был также воспринять тело и кровь, так как и дети причастны тела и крови, Апостол дополняет указанием на то, откуда воспринял Он тело и кровь. Ибо не ангелов восприемлет Он, то есть, не ангельскую натуру, но восприемлет семя Авраамово. Ибо не ангелам дана честь, чтобы природу их воспринял Сын Божий; но эту честь и достоинство Сын Божий даровал человеческой природе, чтобы Бог и человек были едино лицо. Потому сказал: воспринял, что нас, отступающих от Него и далеко бегущих, догнав как бы схватил и в бренном теле нашем уготовал Себе природу. Чудное соединение: Вечный и Бессмертный соединяется с временным и смертным. Как это было, Апостол тотчас объясняет: посему Он должен был во всём уподобиться братиям. Что значит во всём? Это значит: Он рожден, воспитан, возрос, даже страдал и умер, чтобы во всём уподобиться братьям, кроме греха. Ибо выше сказал: Он есть сияние славы и образ ипостаси Его, через Которого и веки сотворил. Он, такой великий, славный и дивный, столько заботился о нашем спасении, что сделался нам братом по всему. Поэтому Он в некотором смысле оставил ангелов, чтобы воспринять нас, заблудшуюся овцу, найденную Его страданиями, и, возложив на рамена, принести в царство небесное. Этот столь великий первосвященник наш восхотел принести Себя пред Отцом за нас. Поэтому Апостол далее говорит: чтобы быть милостивым и верным первосвященником пред Богом, для умилостивления за грехи народа. Итак не было для него другой причины уподобиться во всём братиям, кроме того, чтобы быть верным первосвященником за нас, чтобы умилостивить Бога за наши грехи. Не было другой причины такого чудного домостроительства, кроме этой одной. Ибо Он видел род человеческий падающим, опутанным сетями греха, подверженным мучительной смерти, и умилосердился над ним как верный первосвященник. Верный – истинный и могущественный. Без сомнения долг первосвященника быть верным, чтобы быть в состоянии освободить от греха тех, для кого Он первосвященник. Поэтому и Апостол, продолжая говорить о могуществе Христа, прибавляет: Ибо как Сам Он претерпел, быв искушен; то может и искушаемым помочь. Ибо как Сам, то есть, как человек страдавший может освободить связанных и помочь искушаемым, чтобы не были связаны, ибо искушения наши Он познал не только как Бог, но и опытно, как человек. Конечно, Бог по Своей природе безстрастен, но по воспринятой Им нашей природе Сын Божий, подобно нам, был склонен к искушениям. Воспринятым телом Он испытал многие страсти человеческие. Он познал муки страдающих. Сам был искушен, но не был побежден.

В летнюю пору, когда у крестьян наступают сенокос и жатва, на эти работы, как известно, уходят все, кто лишь мало-мальски может работать. По большей части дома остаются очень старые да очень малые. Последние находятся под присмотром первых, если конечно есть в доме и те, и другие. Но случается и так, что дома остаются одни маленькие дети, и вот мальчик или девочка лет 10-ти нянчает грудного ребенка и смотрит еще за остальными своими маленькими братьями и сестрами. Но какая же это нянька, когда ее самое-то чуть не нужно нянчить? Каким образом она может исполнить обязанности хозяйки дома? Да и возможно ли, чтобы такой ребенок просидел целый день дома и не убежал поиграть со своими сверстниками и сверстницами на улице и подальше, на лугу за околицей. При этом естественны разные шалости, а пожалуй возможны и большие беды. Кто напр. не знает, что летом в рабочую пору происходят и нередко пожары именно от неосторожного обращения с огнем детей, не говоря уже об ушибах и увечьях их самих. Немного лучше бывает и тогда, когда в доме оставляются нянчить и смотреть за детьми «дедушка» или «бабушка», которые едва двигаются и близки уже к могиле. Сколько они могут усмотреть, если принять во внимание, что такие престарелые люди либо плохо видят, либо плохо слышат, а может быть и то, и другое вместе. В виду всего этого священник должен позаботиться об учреждении в селе и по деревням своего прихода дневного приюта для малолетних детей, как и для самых грудных, – так называемых приютов-«яслей», когда матери не могут брать их с собою в поле (такие приюты учреждаются и в городах – отчасти и у нас, особенно же заграницей – для детей тех родителей, которые уходят обыкновенно на разного рода подобные работы). Такого рода надзор за детьми могли бы выдерживать, поочередно одна за другою сами матери их: могущее произойти от того отвлечение их от полевых работ не повело бы к большому ущербу в хозяйственном отношении. Или же для этого надзора за детьми могла бы быть, приглашаемы добрые и более опытные в деле воспитания старушки, не выходящие на полевые работы, с одной стороны – в виде подвига благочестия, человеколюбия, с другой и с некоторым вознаграждением за труд от всего общества, либо уже от самих заинтересованных семей. Здесь малолетки собраны вместе, представляется полная возможность наблюдать за ними постоянно, более или менее занимать их, удерживать от грубых шалостей и вредных для здоровья игр. Таким образом и детям хорошо, и родители их на работе могут быть более спокойны относительно безопасности и своего дома, и своих малюток.

Точно также безродная и дряхлая старость требует от всех христиански-братского участия и призрения. Было бы нечеловеколюбиво оставить без всякой помощи старцев, по изображению ап. Павла, «трезвенных, честных, целомудренных, здравствующих верою, любовию, терпением», и стариц «неклеветливых, не вину многу порабощенных, доброучительных» (Тит.2:2–3). Эти люди уже исполнили свое земное призвание и стоят на пороге вечности: как же не подумать о том, чтобы они имели достаточно досуга для приготовления к переходу в другой мiр, будучи обеспечены в необходимых потребностях жизни? В противном случае, оставленные в убожестве, без всякого призрения, престарелые люди ведь могут совратиться с пути добродетели и послужить большим соблазном для молодых. В виду всего этого священник должен позаботиться об устройстве при своей приходской церкви общей богадельни, которая составит истинное украшение ее, несравненно лучшее высокой ограды, большого колокола и т. п. Здесь могли бы найти себе приют с одной стороны люди престарелые, а с другой –о безродные опять дети, сохраняя которых в юном возрасте, делаем из них полезных членов общества и добрых «сынов и дщерей церкви» впоследствии времени. Вообще смотря на совокупность прихожан своего храма как на теснейше сплоченную религиозную общину, священник должен всячески располагать их к организации приходско-общественной деятельности, к развитию благотворительности в пределах своего местного прихода, или даже в соединении с ближайшими соседними приходами, взаимно-общими их силами и средствами. Органом такой деятельности всего лучше может служить «церковно-приходское попечительство», на обязанности которого, по Высочайше утвержденному «Положению», лежит, между прочим, изыскание средств для учреждения в приходе школы, больницы, богадельни, приюта и других благотворительных заведений. Только при таких условиях искреннего в духе христианского милосердия сближения имущего с неимущим и живого, деятельного участия первого к судьбе последнего могут быть всесторонне и обстоятельно изучены происхождение, причины и самые виды бедности и нищенства в среде населения, и указаны средства и способы к облегчению положения несчастных и вместе к устранению нищенства действительного и промыслового, которое, к прискорбию, гнездится и в наших селах и которое разъединенною благотворительностью отдельных лиц лишь более возбуждается и поддерживается.

Так, скажем словами св. Григория Великого, вообще «пастырям необходимо заботиться и о невинных средствах к процветанию внешнего благосостояния членов своих паств, если для них вожделенно, чтобы и внутреннее их благочестие тем более процветало. Пусть же они, ревнуя о последнем, не пренебрегают и первым, иначе пасомые их как бы вправе будут отворачиваться от кафедры проповедника, когда он отворачивается от их насущных потребностей жизни» («Правило пастырское» ч. II, гл. 7, в рус. пер. стр. 70). А вот и живой (литературный) образец благодушного и симпатичного именно сельского нашего священника: «о. Филипп, – пишет автор повести «господа депутаты», Краснопольский (в «Вестнике Европы» за 78 г.), – был из таких людей, которые находят много дела и в узкой, по-видимому, сфере. Как сельский пастырь, он своего рода идеал. Когда нет по церкви службы, он с утра отправляется в приход. Придет в деревню, и ко всякому с вопросами: что и как? Мужики расскажут ему про свое горе и радость, а он их утешит, посоветует, потолкует, разберет жалобу, наведет справку и пр. Особенно любил о. Ф. детей деревенских: он с ними, бывало, то шутит, то учит чему доброму, напр. креститься, снимать шапку перед старшими, причесывать голову, крепко привязывать оборки на лаптях, чтобы не мотались. Где идет постройка, о. Ф. укажет, в каком углу сложить печку, как перегородить избу. Проведает больных: одних расположить приобщиться святых таин, другим даст лекарства, – всех утешит. К вечеру он является домой, и глубокие карманы его всегда были набиты калачами, яблоками, кренделями, а под мышкою пирог: он не в силах был отказываться от такого выражения любви к нему прихожан. В зимнее время, кроме обычных школьных занятий, он учил детей, со скрипкою в руках, церковному пению и вообще был очень доволен своим положением»…

Кроме книжных занятий, вызываемых потребностию умственного самоусовершенствования священника, священник может посвятить себя и свое свободное время, остающееся у него от исполнения прямых служебных обязанностей, делу педагогическому, – делу воспитания и образования детей, у себя ли в доме или лучше в школе.

Это педагогическое дело вполне сообразно со званием священника, обязанного учить вере и благочестию всех, находящихся в его приходе, и может быть дополнением его пастырской учительской деятельности. Занятия в школе священник может брать на себя в видах более успешного достижения той цели, которая указана ему Церковью, призвавшей его к пастырскому служению. Если он хочет в своем приходе создать поколение, преданное церкви и живущее по духу Христову (а он должен стараться об этом в силу своего пастырского звания), он должен обратить особенное внимание на детей своего прихода в этом нежном возрасте, восприимчивом ко всем добрым впечатлениям, он должен сеять в душах семена веры и доброй нравственности для того, чтобы они, возрастая, пото́м принесли плод свой и сделали из детей добрых христиан и полезных членов общества: «Младый возрасте (говорит Книга о должностях пресвитеров приходских) яко скудельней сосуд чем напоен будет, добрым или злым, таковую воню и впредь издавать будет». Потому (советует эта книга) «пресвитер прилично своему званию сделает, если во всякое воскресенье по полудни собираться велит в церковь или школу маловозрастным отрокам, и тамо их будет обучать». Священник упустит благоприятное время, когда не приложит никакого попечения к воспитанию и обучению детей своего прихода: с взрослыми вести дело труднее, чем с детьми, податливыми на всякое влияние, и направление их на путь спасения (а это лежит на обязанности священника) будет соединено с немалыми препятствиями, когда с юности они были брошены на произвол случая или возрастали под влияниями, мало благоприятными для утверждения в них духа веры и благочестия.

Независимо от этих целей, входящих в виды пастырского служения, есть и другие побуждения, могущие склонять священника к педагогически-образовательному делу. В нашем народе есть большая потребность образования, хотя она и не ощущается живо всею его массою. Народ наш называет себя темным народом и, характеризуя так себя, он тем самым заявляет, что он лишен света образования, необходимого для возвышения человеческого достоинства и для лучшего устроения нашей жизни. Среди этого темного люда священник является наиболее просвещенным лицом, и из любви к народу, из желания ему блага, ему естественно распространять вокруг себя сначала знания, какими он может осветить темную массу народонаселения, естественно содействовать тому, чтобы народ наш знакомился с грамотностью и вместе с грамотностью усвоял себе облагороживающее и просвещающее влияние знания. Наше правительство заботится о просвещении народа, и в последние десятилетия явилось немало народных сельских школ, открываемых и поддерживаемых министерством народного просвещения. Но если бы этих школ было вдвое, втрое более теперешнего числа, он не могли бы удовлетворить всей потребности просвещения нашего многомиллионного народа, и при них еще много остается детей, которые не имеют возможности ознакомиться с грамотою. Новый усердный учитель народа никогда не будет лишним, как бы много ни устроило Министерство своих школ. К этому нужно прибавить еще то, что наш народ издавна привык относиться с особым доверием к учителю, прикосновенному к церкви, по самому служению своему могущему дать ему излюбленную им грамоту церковную и научить тому, что для его благочестивого чувства всего дороже, – вере и закону Божию. Учители светские возбуждали у него прежде недоверие к себе, и нельзя сказать, чтобы это недоверие исчезло совершенно и теперь: несмотря на заботы правительства приготовить учителей мiрян для народных школ, эти учители не снискали себе внимания народа, и священник-учитель всегда будет для него почтеннее, авторитетнее, чем учитель светский, готовый иногда идти в разрез со святыми преданиями, хранимыми в народе, и посягать на неприкосновенность обычаев, освященных церковью. Не нужно пренебрегать этим доверием, с каким народ относится к своим пастырям, желая им первее всего поручать образование или обучение своих детей. Нужно пользоваться им, чтобы не выпустить из рук одного из важнейших средств к проведению в народе религиозного влияния церкви и утверждению в нем добрых начал веры и нравственности, какое представляет из себя школа. При небрежении священников об этом деле, образованием детей могут овладеть силы, чуждые церкви, и они могут вести школьное дело в направлении, вовсе не желательном для служителей церкви, как и бывали примеры вредной пропаганды в школах со стороны людей, отшатнувшихся от церкви и утерявших веру.

Наше правительство сознаёт великое значение духовенства для образования народа, и желает, чтобы это образование основывалось на церковных началах и велось в духе церкви, чему служить главным образом могут пастыри церкви. Положением о церковно-приходских школах оно зовет наших священников к усиленной просветительной деятельности во благо народа, и недавно наше духовенство с высоты престола слышало этот святой призыв, и вместе с тем выражение надежды Монарха, что духовенство окажется достойным своего высокого призвания. Мы не хотим допускать грустного предположения, чтобы этот призыв не возбудил возможно горячего усердия к осуществлению благих намерений Монарха касательно просвещения народа, среди нашего духовенства, так преданного церкви и Богом установленной продержащей власти.

Священник не может вести школьных занятий с учениками так регулярно, как это может делать учитель, кроме учительской должности не знающий никаких других служебных обязанностей. У священника много прямого пастырского дела, много треб, отрывающих его от исполнения учительского долга, и иные из них так важны и настоятельны, что из-за них он должен оставлять даже служение литургии, уже начатой, если например его позовут напутствовать, т.е. исповедать и причастить тяжко больного или окрестить слабого, умирающего младенца. В этом обстоятельстве, по мнению иных, заключается немаловажное препятствие, мешающее священнику брать на себя педагогические занятия в школе, требующие строгого порядка. Само собою понятно, что исполнение пастырских обязанностей должно быть первым делом священника, и он не должен оставлять их ни для какого другого дела. Но, несмотря на сложность пастырских обязанностей, исполнение их не поглощает всего времени священника. А неотложные требы, обязывающие его прекращать какое бы то ни было, им исправляемое служение, вовсе не так часты, чтобы на них указывать, как на серьезное препятствие к занятиям священника с детьми в школе или дома. Полагаем, что усердие священника, если только оно есть у него, найдет достаточно свободных часов для доброго и полезного педагогического дела. Беды не будет, если изредка, по встретившимся обстоятельствам, священнику придется оставлять или изменять урочные часы, назначенные для школьных занятий. Церковь указывает ему, чем он может пользовать приходящих в храм на богослужение людей, если настоятельная нужда заставляет его на время остановить служение литургию. Тем возможнее занять ему чем-либо полезных детей, у него учащихся, если он не может быть с ними в час, назначенный для его учительской беседы с ними.

Мы, впрочем, говорим о педагогических занятиях священника в школе или дома, не как о чем-либо обязательном и необходимом для него, а как о деле, в высшей степени приличном для него. Пусть он, соображаясь с обстоятельствами и с мерою времени, находящегося у него в распоряжении, берет на себя из педагогического дела то, что для него наиболее сподручно и менее затруднительно. Может быть, для него неудобно брать на себя обучение грамоте – чтению, письму, арифметике и другим подобным предметам мiрского свойства, входящим в курс народной школы. Но закон Божий, религиозное обучение – это его предмет, и он не должен бы допускать, чтобы преподавание этого предмета переходило от него к другим учителям. Пусть на этом предмете он сосредоточит свое внимание, пусть им одним ограничится: тогда не потребуется от него столько времени, сколько его нужно для учителя, занимающегося с детьми по всем другим предметам, и окажется для него вполне возможным совместить с исполнением пастырского долга и исполнение долга религиозного учителя в школе. Это религиозное обучение он может брать на себя в школе народной, в школе частной или домашней и в школе церковно-приходской. Устроение последней лежит ближе всего к его заботам. Нельзя требовать, чтобы священник непременно сам занимался в этой школе. Он может, он должен искать сподручных помощников себе для занятий в этой школе. Такими сподручными помощниками ему в этом деле могут быть подчиненные члены клира – диаконы (где они есть) и псаломщики, члены семьи священника или кто-либо из его причта, – могут быть и приглашенные отынуду, в особенности из лиц, готовящихся к священническому служению. Но сам он отнюдь не должен стоять в стороне от этой, близкой ему, школы. Ему должно принадлежать самое бдительное наблюдение за ходом, направлением и успехами обучения в этой школе; ему должно принадлежать главное руководство всем педагогическим делом, какое ведется в этой школе, и для придания ей большего авторитета в глазах прихожан, для более благотворного влияния на учащихся ему следовало бы самому являться во всём в качестве учителя и сообщать детям то, что им необходимее знать с точки зрения религиозно-воспитательной, и что способно воспитать в них дух веры и благочестия.

При слове о педагогических занятиях священника с детьми, в школе или дома, нельзя опускать из вида и соображений экономического свойства. При многочисленности нужд, каким должен удовлетворять священник, как домохозяин и отец семейства, и при незначительности его доходов, он нередко оказывается вынужденным искать побочных занятий для приумножения средств содержания, доставляемых ему его должностью. Из этих побочных занятий обучение детей, с видами на некоторое вознаграждение за этот труд, представляется наиболее соответствующим его служению и образованию. Так смотрела всегда на это дело и церковь. В древние времена случалось иногда, что пастыри церкви, для приумножения своих доходов, обращались к сторонним светским занятиям, принимали на себя мiрские и житейские попечения у мiрских начальников и вельмож. Церковь неодобрительно относилась к этому, и возбраняя совмещение пастырского служения с мiрскими попечениями, указывала священникам, ищущим себе какого-либо прибыльного труда, на обучение детей, как на дело, наиболее приличное пастырю. Лучше да идет священник, занимающий мiрскую должность у глаголемых вельмож, учити отроков и домочадцев, читая им божественное Писание: ибо для сего и священство получил (говорит 10-е правило VII вселенского собора).

Может обращаться священник и к другим честным и полезным занятиям, в видах обеспечения себя и своего семейства и приумножения скромных средств своего содержания, и он не сделает ничего предосудительного, если тем или другим родом труда, им на себя предпринимаемого, будет стараться устроять благосостояние своего дома. Это дозволено ему канонами церковными. Тот же вселенский собор, который рекомендует священнику избирать для себя из разных житейских занятий обучение детей, как труд, наиболее ему приличный, разрешает ему и многие другие труды, могущие приносить ему какой-либо доход. Запрещая замеченное им отступление от церковного обычая, состоявшее в том, что клирик, в видах получения больших доходов, определялся к двум церквам вместе, что, по словам отцов собора, свойственно торговле и низкому своекорыстию, собор, вместо этого совмещения служений в двух церквах, рекомендовал служителям церкви, для обеспечения себя, обращаться к каким-либо честным занятиям. Для потребностей сея жизни (постановили отцы в 15 правиле VII вселенского собора) есть различныя занятия: и сими, аще кто пожелает, да приобретает потребное для тела.

Соответственно приведенным нами указаниям соборных канонов, священник, не уклоняясь от труда умственного, может предаваться и труду физическому, может брать на себя и занятия материального свойства, какими люди снискивают себе средства жизни, хотя нужно заметить, что церковь свое разрешение священнику занятий подобного рода обставила некоторыми ограничениями.

Пример физического или телесного труда представляют для пастырей церкви святые апостолы, которые, пронося благовестие Христово и служа церкви, не уклонялись от житейских занятий, к каким приучались и привыкли с детства. Апостол Павел, по его собственному признанию (1Кор.15:10), потрудившийся более других апостолов в проповедании Евангелия и благоустроении церквей, при своем апостольском служении находил время и считал не неприличным для себя заниматься ручным ремесленным трудом, и этим трудом добывал средства для удовлетворения своих собственных нужд и нужд близких ему лиц. Он был ремеслом скинотворец, и этого ремесла не оставлял во всё продолжение своего служения Церкви Христовой (Деян.18:3). Не раз в своих речах и в своих посланиях он ссылался перед верующими на то, что он снискивает пропитание трудом рук своих, и ссылаясь на это, заявлял желание, чтобы и другие подражали ему в этом отношении. Сребра или злата или риз ни единаго возжелах (говорит он пресвитерам ефесским). Сами весте, яко требованию моему и сущим со мною послужисто руце мои сии (Деян.20:34). Вы помните, братия (писал он солунянам), труд наш и изнурение: ночью и днем работая, чтобы не отяготить кого из вас, мы проповедывали у вас благовестие Божие (1Сол.2:9). Вы сами знаете, как должны вы подражать нам (читаем мы в другом послании тем же солунянам); ибо мы… ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас; не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам (2Сол.3:7–9; 1Кор.4:12).

Какого же рода хозяйственные занятия приличны священнику? К какому труду внешнего материального характера ему можно обращаться, в видах приобретения или некоторого приумножения средств жизни?

Апостол Павел занимался ремеслом и ремеслом снискивал себе необходимое обеспечение. Имея в виду такой высокий пример, священник может не стыдиться ремесленного труда, если есть у него к тому расположение и практическое умение, и никто не осудит его, если он в свободные часы занимается каким-либо благородным мастерством, и занимается с тем, чтобы произведениями своего труда содействовать благоустроению своего хозяйства. Между занятиями, требующими физического труда, есть много видов, и иные из них не составляют простого ручного мастерства, и из области ремесла переходят в область искусства, например живописное или иконное искусство. Занятия этим или подобным искусством, нисколько не оскорбляя достоинства священнического звания, составляют своего рода приятное и полезное развлечение для него, и разнообразят его жизнь, вносят в нее больше полноты и содержания, и предохраняют от скуки и пустоты, независимо от тех возможных материальных выгод, какие через них можно приобретать.

Но практический ручной труд по изготовлению каких-либо предметов искусства или ремесла, хотя он не предосудителен для человека в звании священника, не может быть для него трудом обыкновенным. Он требует предварительной подготовки, некоторого нарочитого обучения, и только немногие из людей, готовящихся к священному званию, вследствие известных природных предрасположений, могут овладевать тем практическим искусством, и в нем упражняться, по поступлении на место, улучая для него свободное от служебных занятий время.

(Продолжение следует).

Нет народа на земном шаре, у которого бракосочетание молодой четы не совершалось бы при возможно более торжественной и радостной обстановке. Проследите бытовую историю разных народов, и вы увидите, что у каждой нации были и есть свои свадебные обычаи и обряды. И у нашего народа бракосочетание обставлено многими обрядами и обычаями, между прочим, музыкою и танцами. Музыку и танцы при свадьбах даже сельские прихожане считают необходимою принадлежностью. Между тем есть у нас священники, которые желали бы непременно уничтожить при крестьянских свадьбах музыку и танцы. Чем же провинилась перед ними свадебная музыка? Разве тем, что плоха? Но для простонародного слуха она довольно хороша. Не тем ли, что сопровождается танцами? Но танцы сами по себе, а неприличия и безобразия сами по себе. Замечательно, что у наших южнорусских крестьян нет обычая танцевать попарно мущине с женщиною: мущины составляют свой кружок, а женщины и девушки свой отдельный. Такие танцы едва ли могут заслуживать осуждения, во всяком случае они на наш взгляд кажутся более приличными, чем танцы у наших образованных кружков, где танцующий кавалер, тесно прижав к себе девицу, или даму, кружится с нею в вихре общего вальса, да иногда и нашептывает ей кое-что мефистофилевское. Не решаясь признать музыку и танцы при браках за что-то неприличное, мы не можем не указать на практическое значение их при бракосочетаниях. Нам кажется, что практический ум нашего народа завел при свадьбах музыку и танцы как для развлечения гостей и предупреждения безобразного пьянства, которое необходимо являлось бы под давлением скуки, – так и для облегчения хлопот бедных хозяев, которые при отсутствии музыки и танцев вынуждены были бы восполнить недостаток свадебных удовольствий усерднейшим ухаживанием за гостями и лишнею затратою на обилие столов. Не следует забывать и того, что народ обставил торжество свадьбы такими, или иными типичными обычаями, дабы запечатлеть в душе молодой четы эти единственно счастливые в ее жизни дни брака. Спросите любого мужичка: был ли ты, брат, когда-либо счастлив? Он вам ответит: «был батюшка, когда меня женили. Тогда меня все поздравляли, меня с музыкою встречали и провожали, мое имя в песнях прославляли, меня даже князем величали. Но так было только в воскресенье, понедельник и вторник, а как пришла середа, как прицепилась беда, так вот и до сего дня держится». Поэтому, вы, собрат, осмеивая народные свадебные обычаи, запрещая музыку и танцы при браках, являтесь несправедливым к бедным молодым людям, не давая им по примеру отцов и дедов спокойно насладиться хотя этою иллюзиею кратковременнаго искусственного счастья.

По обычаю нашего народа возлагается на головной убор невесты, с согласия жениха, красный ленточный венчик во свидетельство чистоты ее девства. Возложение венца на головной убор невесты во свидетельство ее честности было делом общеупотребительным у Иудеев и Еллинов. Не только по народному обычаю, но и по установлению Церкви возлагается венец на невесту в ознаменование ее целомудрия. С таким же значением возлагается венец и на голову жениха. На новобрачных возлагаются венцы, говорится в Требнике, в ознаменование их целомудрия. Венцы возлагаются на жениха и невесту в знак того, что они до брака жили честно и побеждали свои страсти, а через брак становятся родоначальниками (по древнему названию) нового поколения людей, – поясняют некоторые руководства. Но не все женихи и невесты до брака живут честно, не всякое супружество чадородно. Посему возложение венцов на головы жениха и невесты, по нашему мнению, имеет более широкое значение. Мы полагаем, что нашими церковно-брачными венцами 1) венчается, т.е. свидетельствует и утверждается пред всею церковью, полнота и зрелость физических сил души и тела, расцветших в женихе и невесте до способности дать плоды по вечному закону Творца, – поэтому наши брачные венцы украшены орнаментами цветов; 2) венчается личный, самообладательный характер, обуздывающий порывы низшей душевно-телесной жизни и подчиняющий их требованиям высшей духовной цели и идеи, – поэтому наши брачные венцы имеют подобие венца царского; 3) венчается благая и непринужденная решимость стать твердо и бесповоротно на спасительный путь евангельских заповедей по следам Христа и Церкви, – поэтому наши брачные венцы освящены ликами Спасителя, Богоматери и святых и возглавлены образом св. креста. Наши брачные венцы таким образом служат наглядным символом той благодатной во Христе мудрости змеиной и целости голубиной⁶⁷, к осуществлению которой муж и жена, сочетанные воедино, должны направлять все свои жизненные усилия, для получения в вечности того венца правды, который даст Господь, праведный Судия, не только мне, говорит девственный Апостол, но и всем, возлюбившим явление Его (2Тим.4:8). Указываемое нами значение брачных венцов вполне согласно со смыслом церковной молитвы читаемой при бракосочетании: «благослови, Владыко, брак сей и подаждь рабам Твоим целомудрие, о чадах благодать, неувядаемый венец славы». Здесь словом целомудрие обнимается весь круг христианских желаний и надежд.

Говоря о значении брачных венцов, указывая и на внешнюю их форму, мы имели в виду тот тип брачных венцов, какой сложился у нас на св. Руси, так как форма этих венцов, вовсе не указанная в принятом нами от греческой церкви Требнике, далеко не сходна у нас с формою греческою. Вот замечательное письмо нашего знаменитого архиепископа Феофана Прокоповича о брачных венцах для предполагаемого бракосочетания Императора Петра II, писанное к одному из придворных в начале генваря 1730 года. «Понеже между прочими церемониями к подходящей императорского брака оправе надлежащими, первенствует брачный венец, от которого и бракосочетание венчанием в греческой церкви нарицается, а требуется известие, каковой бы к делу сему пристойнейший венец был; того ради мое о том мнение превосходительству вашему благопочтеннейший предлагаю. Во-первых же в требниках или ритуалах, как словенских, так и греческих нигде не определено, каковым образом брачные венцы делать. Но в церквах великороссийских многое их различие: иные древним девическим повязкам подобные, иные – с рогами или лучами, каковые на старых деньгах солнцевы, аполлоновы и славных витязей видим; иные с лилиями, французским лилиям сообразны; к иным и дужки против обычая (т.е. согласно обычаю) королей европейских придаются. А в Малой России неоднократно случалось видеть плоские на вершок широкие обручики, шарами украшенные или позолоченные на подобие царских древних диадим. А в греческой церкви нет никаких венцов к брачной церемонии в церковном сокровище хранимых, но из домов жениха и невесты к делу венчания приносятся, соплетаемые из ветвей масличных, или лавровых, лимонных, померанцевых; еще же и как кто хочет и может разными лентами и цветами оные украшает. А по венчании отдаются из церкви в дом новобрачных лиц. Свидетельствует о том зде обретающийся преосвященный митрополит Фивандский и прочие греческие духовные. А Яков Гоар в евхологии греколатинском о употреблении у греков венцев масличных, яко обычном, свидетельствует, сказуя и намерение их на знак чадородия, масличному саду уподобляемого в псалме 127-м (сынове твои, яко новосаждения масличная), который псалом во время венчания поется. Знатно же и у древних латинских христиан масличные венцы на брачных накладывано, понеже Сидоний Аполлинарий оные в стихах своих воспоминает в эпиталамии на брак Полемия. Не подобает же умолчать и обычай народа грузинского, который употребляет на браках венцов особливым способом; имеют по домах (индеже и в церквах) готовые обручики с прутиков, шолком оплетенных, и на них висят шелковые четыре клети. А во время брачного венчания оплетают обручики оные зеленым древа некоего листием, паче же виноградным, по свидетельству его высочества царя грузинского. И от сего явно, что хотя в церкви восточной издревле и везде на бракосочетании венцев употреблено и доселе употребляют, однако нигде и никогда не определен собственный некий венец оных образ, но положено то, яко вещь среднюю, на произвольном обычае. Сия же ведая, но может иметь никоего в том сомнительства: и можно к венчанию их величеств приготовить венцы масличные или лавровые, или и от разных листьев и цветов с прилучением и драгих камней, искусно сочиненные; только надлежит на челе онех венцов быть малым образом, Христова лица на жениховом, а Богородична на невестином; ибо сие в церквах российских везде хранится. Если же в сем не отступать от русского обычая, то по моему мнению надлежит поделать короны императорские (с лицами Христовым и Богородичным). Понеже в церквах наших обретаются венцы, королевским подобные. Но и сие мое мнение предаю премудрому рассуждению, и себе самого вручаю благодетельной милости» (Труды Киев. дух. Акад. 1865 г. Июнь, стр. 611).

Из этого авторитетного письма читатель выведет заключение 1) что во всех восточных церквах венцы при бракосочетании были употребляемы как наследие первых церков христианства; 2) что венцы эти, какова бы ни была их форма, везде были одинаковы для жениха и невесты; 3) что выработка известного типа венцов шла путем истории сообразно с устанавливающимся у того или другого народа воззрениями на религиозное значение супружеской жизни; 4) что народ, имевший о супружеской жизни высокое убеждение, выработал и тип брачных венцов самый возвышенный; 5) что следовательно православно-русский народ, имевший уже в конце 17 столетия брачные венцы «обычно» подобные королевским или царским с образами Спасителя для жениха и Богоматери для невесты, весьма высоко смотрел на супружескую и семейную жизнь, почему и брачное торжество обставлено у него и дома и в церкви особенно светлою и радостною обрядностью. А потому 6) следует думать, что параллельно с этим развивавшаяся склонность русских людей к монашеству и в древности не имела, как и теперь не имеет, ничего общего с теми, ошибочно приписываемыми русскому монашеству воззрениями, будто бы супружеская жизнь на взгляд монаха есть жизнь низкая, не способная привести человека к душевному спасению в Господе.

Какое самое существенное действие при совершении таинства брака? Троекратное благословение священником новобрачных с произношением молитвы: «Господи Боже наш! славою и честию венчай я». Здесь разумеются не те слава и честь естественного человека, царя природы, о которых говорит псалмопевец: не много Ты умалил его пред Ангелами; славою и честию увенчал его; поставил его владыкою над делами рук Твоих; все покорил под ноги его (Пс.8:6–7); потому что церковь не молилась бы о даровании новобрачным той чести и славы, которая, как людям вообще, дана уже им по праву рождения. Слова этой брачной молитвы взяты из учения Апостола о Богочеловеке, верою в Которого помраченная грехом слава и честь человечества, благодатно, через подвиг жизни, восстановляется до высоты уже не меньшей славы и чести ангельской: ныне еще не видим, чтобы все было ему (человеку) покорено; но видим, что за претерпение смерти увенчан славою и честью Иисус, Который немного был умален пред Ангелами (в состоянии истощания), дабы Ему, по благодати Божией, вкусить смерть за всех (Евр.2:9). Здесь Апостол ведет речь не о настоящей преходящей вселенной, видимое значение в которой человека воспевал псалмопевец, а о будущей вселенной, под которою современные Апостолу иудейские учители разумели время царствования Мессии. Они толковали, что в домессианское время вселенная управляется Ангелами, а с пришествием Мессии будущая вселенная будет управляема Самим Мессиею, победоносным и лучезарным Сыном Божиим. Опровергая их мечтательное представление о Мессии, Апостол учит 1) что Мессия есть не только Сын Божий, или совершенный Бог, но вместе есть и совершенный человек во всем кроме греха подобный людям, причастный нашей плоти и крови, приводящий многих сынов в славу через страдания. 2) Если псалмопевец сказал, что Бог покорил всё под ноги человеку, то здесь слово всё могло иметь только пророчественное и прообразовательное значение, потому что когда говорил: все, то, значит, не оставил ничего не покоренным ему; ныне же, замечает Апостол, еще не видим, чтобы все было покорено естественному человеку. Есть еще темная, неуловимая область зла и греха, есть и видимо-разрушительные ужасные плоды ее – болезни и смерть. Лучшие из людей ветхого завета не только не могли покорить эту область, но сами от страха смерти через всю жизнь были подвержены рабству. 3) Мессия-Христос управляет теперь вселенною не как царь только, а преимущественно как милостивый и верный первосвященник пред Богом Отцом, принесший Себя в жертву для умилостивления за грехи народа, дабы смертию лишить силы имеющего державу смерти, то есть, диавола, – что поэтому подчинение Ему, вождю нашего спасения, должно быть не какое-либо невольное, насильственное, как представляли себе Иудеи, а свободное, дерзновенное единение с Ним верою и упованием и родственное причастие Ему, потому что мы семейство Его, дети, братья, или, как заключительно выражается Апостол, мы дом Его. Следовательно только Богочеловеку Христу покорено под ноги всё, а потому благодатно возрождаемый и спасаемый Им человек должен в соединении с Ним победоносно пройти эту стезю зла и греха, болезней и смерти, чтобы с Ним, своим Спасителем, и увенчаться славою и честию. Итак изъятые отсюда слова тайно-брачной молитвы: «Господи Боже наш! славою и честию венчаю я», имеют такой смысл: «Отец небесный! Как эти видимые венцы положил еси на главах сочетаемых, так облагодатствуй сих рабов Твоих быть причастниками Христа Твоего в душевной славе венца тернового Церкви воинствующей и в духовной чести венца победного Церкви торжествующей». Случалось, однако же видеть, что священник, совершая чин бракосочетания с должным вниманием, эту именно существенную в тайнодействии молитву произносит почему-то вполголоса и самое благословение рукою творит едва заметно, как будто это действие вовсе не важно. Напротив, собрат, в эту-то минуту возвысьте и голос и десницу и совершите это важнейшее действие бракосочетания громко, торжественно и… с искреннею, благожелательною верою в сердце.

После венчального благословения у нас есть обычай, соединив правые руки супругов, связывать их платком и оставлять связанными до конца брачного священнослужения. Здесь собственно два действия: соединение рук, как выражение дружеского сочетания, современное явление на земле первых человеческих обществ, и связыванье рук платком, как наше уже русское, едва ли впрочем на св. Руси повсеместное, да, говоря откровенно, и не совсем благовидное обыкновение. Известно, что на оба эти действия в нашем требнике нет и намека, почему иногда сами священники говорят, что этот обычай есть один из цветков той же невинной брачной поэзии, в памятнике которой оставили свои черты наши отцы и деды. Но мы прежде всего отвергаем то мнение, будто связыванье рук платком заведено священниками для того только, чтобы получить в свой доход брачный платок. Обычай невесты дарить платками гостей при обручении, или «заручинах», есть исконный русский обычай; естественно, что невеста и ее родители сочли бы постыдным неприличием не поднести такой же подарок в церкви своему духовному отцу, совершающему самое священнодействие обручения и венчания: поэтому священникам не представлялось никакой надобности заводить лишний обряд, чтобы какой-нибудь малоценный платочек сделать доходною статьею. Нельзя осуждать православно-русского священника и за то, что он, принимая подарок невесты по исконному русскому народному обычаю, сделал из этого подарка видимый атрибут церковно-брачной символики. У наших отцов издавна явился обычай вязать платком руки новобрачных. Этот обычай явился на основании прямого указа Требника Петра Могилы, заимствовавшего этот обряд из польского ритуала. Там было сказано: «иерей, взем шуйцею своею десницу жениху, десницею же десницу невестину, и обоя спряг вкупе, подъемлет эпитрахиля конец, и аки обвязуя крестообразно, обвивает я тем, и сице придержа, повелевает им обет друг другу творити» и проч. «Словеса» этого обета, произнесенные новобрачными друг ко другу «без преткновения, уразуметельне», признавались за существенный момент брачного тайнодействия, или, как говорилось в Требнике, «брак законный составляющими», почему священнику по изречении таких обетов оставалось только произнести утвердительное слово: еже Бог сочета человек да не разлучает. Эта однако же западно-брачная формула не только не благосклонно встречена, но и основательно была осуждена великороссийскими богословами, почему в Требнике патриарха Иоакима, которым мы теперь пользуемся, не нашла для себя места. В нашем же юго-западном крае по историческим счетам с Унией вязанье рук эпитрахилью долго еще практиковалось – при обхождении супругов вокруг аналогия. Узенькая польская эпитрахиль была совершенно пригодна для такого «крестовидного обвиванья» рук, да не многим шире в Могилянское время была и наша православная южнорусская эпитрахиль; когда же вошла у нас в обычай вдвойне широкая эпитрахиль великороссийская, тогда обвязывать ею руки стало невозможно, а между тем священники опасались ослабить в глазах простого народа значение бракосовершения – без видимой связи. Вот тут-то вместо эпитрахили и употреблен в дело даримый невестою платок, связывающий руки супругов в крепкий узел, как наглядное, говорят иные священники, выражение той духовной связи, о которой говорит Апостол: жена связана с мужем законом, доколе жив муж ея (1Кор.7:15, 39). Однако же не всем супругам нравится такой обычай, и в нашей сельской практике были уже случаи, что жених и невеста перед браком просили священника не вязать их руки при венчании, а в извинение своей просьбы ссылались – на что бы вы думали? – на аналогичность церковного вязанья с иными прочими вязаньями рук вне церкви… Рассудительный священник, ни чуть не опасаясь говора народного из-за отмены такого давнего брачного обычая, позволил этим супругам при обхождении вокруг брачного аналогия свободно держать друг друга за правую руку – во образ своей внутренней благодатной связи – без всякой насильственной связи извне. Представляю вам, собрат, этот, вовсе не единственный, пример на ваше благоусмотрение.

(Продолжение будет).

Священник А. Н-ский

Бывает, что сторож дому воздремавши заснет, или отлучится куда от своего места, где поставлен; а в тое время найдут злые люди на дом, или пожар начнется, и тако некому будет возвестить домашним о нашедшем зле: тогда господин дома разгневается на того сторожа, и истязует его и жестокой предает казни; понеже нерадением его зло на дом нашло. Тако сделается и с пастырем дремлющим и не хранящим душ христианских, и не возвещающим им наступающего зла. Церковь Божия есть дом Божий. Господин дому того есть Христос Господь; домашние Его суть христиане; епископ и пресвитер есть сторож дому того. Аще убо дремлет или спит и небрежет о доме том, а супостат диавол, который никогда не спит, но на погибель человеческую бодрствует, и ищет кого поглотить, находит на дом тот, и, видя дремлющего сторожа, души домашних пленяет: тогда Дому-Владыка Христос праведно разгневается на пастыря, сторожа дому Своего, и будет судить его, яко нерадивого и неверного, и протешет его толма, и часть его с неверными положит: ту будет плач и скрежет зубом. Дремлет пастырь, сторож дому Господня, когда молчит и не проповедует слово Божие, не приводит людей к покаянию, не обличает их за грехи, не научает святого христианского жития, не предохраняет от козней диавольских, не показует пути к вечному животу, не устрашает грядущим гневом Божиим за грехи; словом, дремлет, когда не тщится порученных себе людей спасти в вечную жизнь; сия бо есть сила звания и должности его. Спит и глубоко спит пастырь, сторож дому Господня, когда сам о своем спасении небрежет, но беззаконнует. Тогда не только не сторожет дома Господня, но и разоряет, и соблазнами своими души христианские за собою влечет в погибель. Таковому пастырю приличествует слово Христово: иже несть со Мною, на Мя есть; и иже не собирает со Мною, расточает. Нет большей радости диаволу, врагу душ христианских, как когда пастырь, сторож дому Господня, в таком состоянии находится, тогда он, что хочет, с христианами делает. Горе людям, у которых таковый пастырь! Но большее горе пастырю тому, который себе только пасет, а не людей порученных себе! Аще свет тма, то тма кольми паче. Аще светильник угаснет: чем домашнии просветятся? Аще пастырь похитится от волка: от кого сохранятся овцы? Аще пастырь, соль земли, обуяет: какое уже буйство в людях будет! Аще вождь с пути совратится и заблудит: в каком заблуждении уже будут путники! О возлюбленный пастырь! поставлен ты сторожем стерещи дом не вещественный, но невещественный, не стены каменные и деревянные и прочее вещество, но души христианские. Стереги убо их, и сам стерегись. Они любимое стяжание Христа Сына Божия, Душелюбца. Стяжал их Себе Он не сребром и златом, но честною Своею кровию. И тебе их поручил стеречь и пасти: паси овцы Мои. И ты, вступая в должность и звание сие, взял их в хранение себе. Храни же их, береги и паси. Взыщет Он стяжания Своего от рук твоих. Страшно единую душу христианскую погубить; далеко страшнее многие погубить души. Рассуждай сие, возлюбленные, и спасай, и спасайся сам. Пастырь и Начальник, Иисус Христос Господь да поможет тебе, да умудрит тебя с людьми твоими. Слыши апостольское слово, сказанное тебе и прочим пастырям: внимайте себе и всему стаду, в немже вас Дух Святый поставил епископы, пасти церковь Господа и Бога, юже стяжа кровию Своею.

Кроме епископов и пресвитеров, в III–V веках Христовой церкви, другие члены церкви не включались в число лиц учащих, и учительская кафедра в церкви не была им предоставлена. Низшую иерархическую степень составляли диаконы, и звание диакона не давало права возведенному на эту степень восходить на кафедру учителя. Апостольские Постановления даже прямо запрещают это. При перечислении обязанностей и прав пресвитеров и диаконов в них говорится: «Повелеваем пресвитеру и диакону…, чтобы пресвитер только учил, возносил, крестил, благословлял народ, а диакон чтобы прислуживал епископу и пресвитерам, т.е., исправлял должность диаконскую, но отнюдь, чтобы не совершал прочаго»⁶⁹. И мы не видим в истории, чтобы диаконы брали на себя отправление учительской обязанности, или получали полномочие на это. Св. Иоанн Златоуст более пяти лет был диаконом антиохийской церкви, и известно было всем в Антиохии его высокое образование и его ораторский талант; так как он с блестящим успехом кончил курс в школе Ливания, и по окончании курса с большим одобрением выступал на ораторское поприще, до поступления в клир епископа. Но на церковную кафедру он ни разу не был допущен, пока не получил пресвитерского рукоположения. Диаконам дозволялось только читать беседы епископов или прежних отцов, когда епископы и пресвитеры по какой-либо причине не могли сами проповедывать. На это есть особое распоряжение одного местного собора (Вазенского), хотя последовавшее в позднейшем веке (529), но дающее основание заключать и о практике прежних веков. «Если пресвитер по какой-либо болезни (постановили отцы этого собора) не может сам проповедывать, пусть диаконами читаются беседы святых отцов. Ибо если диаконы достойны читать то, что Христос говорил в Евангелии: то почему считать их недостойными публично произносить или читать вслух изложения святых отцов?» Мы видим в VI веке, что Григорий Великий, епископ римский, обладавший слабым голосом и подверженный частым болезненным припадкам, когда не мог сам проповедывать, поручал диаконам произносить наперед продиктованные свои поучения, и это случалось довольно часто: из 40 поучений на Евангелия, оставленных им, целых 20 поучений произнесено было не самим епископом. Это, полагаем, не нововведение святого отца. Очень может быть, что так было и раньше его, и во многих местах, хотя об этом нет особенных указаний в исторических документах.

Бывали, впрочем, и исключения, когда диаконы выступали самостоятельными учителями со своими собственными проповедями. Такое исключение представляет из себя св. Ефрем Сирин. Он не хотел принимать никакого высшего церковного достоинства, ни пресвитерского, ни епископского, но всю жизнь оставался диаконом. Между тем он был проповедником, и очень часто говорил проповеди в эдесской церкви. Но св. Ефрем Сирин был человек особенный: он пользовался высоким авторитетом не только в своей эдесской церкви, но и на всём Востоке: его чтили все современные епископы восточные, и многие из них, в особенности св. Василий Великий, желали возвести его на высшую степень церковного предстоятельства. Решившись не принимать на себя епископского служения, св. Ефрем не отказывался выступать в церкви перед собранием со словом назидания, и епископ церкви, к которой принадлежал св. Ефрем, возбуждал его к этому слову, зная и видя то благотворное влияние, какое производили на всех мудрые наставления отца, бывшего у всех в особом почете, несмотря на то, что по сану он был только простым диаконом. Кроме примера св. Ефрема Сирина, и в других местах могли быть такие диаконы, которым давалось поручение изъяснять народу в церкви слово Божие. Но это во всяком случае составляло весьма редкие исключения из обыкновенного порядка вещей.

Среди разнообразных требований, нападок и порицаний, каким подвергается наше духовенство со стороны светского общества и печати, едва ли не первое место нужно отвести упреку – в излишнем консерватизме нашего духовенства. Оно стоит, говорят, за отжившие или отживающие формы жизни, мало интересуется текущими вопросами и вообще, вместо того, чтобы идти по пути прогресса во главе всех других сословий общества, на самом деле отстает от них. Духовенство, по своему назначению, должно быть руководителем общества во всех областях его жизни; оно обязано со всею возможною для него чуткостью следить за нарождающимися вопросами и потребностями времени, удовлетворять новым запросам жизни и давать надлежащее направление общественному развитию. И так как проповедничество или церковное учительство составляет главную обязанность пастырей, и только усердное исполнение этой именно обязанности может сделать священника духовным пастырем своих прихожан, то и руководительная роль духовенства должна прежде всего обнаруживаться в его проповеднической деятельности⁷⁰. Тем с бо́льшим правом, говорят, общество может предъявлять такое требование к духовенству, что наше время особенно нуждается в таком руководительстве, благодаря тому сумбуру идей, произведенному быстрыми успехами знания во всех его отраслях, который, по общему признанию, господствует в умах современного общества. Между тем наше православное русское духовенство далеко, говорят, не может похвалиться исполнением этой – важнейшей его обязанности. Деятельность свою оно направляет совсем в другую сторону и оставляет без внимания ту именно область, в которой могло бы быть особенно полезным для образованного общества, примиряя существующую между сословиями рознь и освещая противоречивые человеческие знания тою единою святою верою, которая просвещает умы и сердца божественным светом и носителем которой оно должно быть, по крайней мере, по идее. По своему направлению и деятельности духовенство стоит слишком далеко от того круга идей, в котором преимущественно сосредоточены интересы образованного общества, чтобы служить для него руководителем и указывать в его умственной жизни надлежащий путь верою просвещенного прогресса. Его образование слишком ограничено и специально, кругозор узок и односторонен. Чуждаясь светских знаний, оно поставило себя, говорят, в такое отношение к просвещению других сословий, что, по своему умственному развитию, стоит едва ли не ниже даже среднего уровня современного общества. Понятно, что от такого духовенства образованному человеку ожидать нечего; оно не может удовлетворять его потребностей, и наше духовенство, говорят, действительно не удовлетворяет требованиям современного общества. Образованные люди относятся к нему с презрением, чуждаются его и Церкви, в которой они не могут отыскать для себя духовной пищи, соответствующей их умственному развитию. Вот где, говорят, скрывается причина и объяснение холодности и равнодушия образованных людей к религии и отчуждения их от Церкви: виною тут – наше необразованное духовенство и его отношение к просвещению. «Иначе, говорят, и не может быть. Образованный человек удаляется от Церкви, потому что слышит в ней слишком резкие и презрительные отзывы о просвещении времени. Духовный пастырь, рассуждают эти люди, должен быть руководителем своей паствы в области религиозной жизни. Но это возможно только в том случае, если он будет пользоваться доверием среди пасомых в том, что он и действительно способен крепкою и надежною рукою вести их к внутренней чистоте через запутанный лабиринт господствующих в обществе различных противоречивых идей. Как же пасомые могут питать к нему такое доверие, если они чувствуют, что он сам не может найти для себя почвы среди изменчивых воззрений времени, недоверчив или враждебен к нему? Разве они не теряют от того, что в его проповедях не находят для себя уяснения тех сильных умственных движений, которые, подобно могучему потоку волн, проникают в современное общество и в мутном хаосе увлекают с собою всё хорошее и дурное? – ни уяснения той важной, горячей, потрясающей борьбы, направленной к примирению научного знания с религиозной верой, стороняться которой в наши дни не может и не смеет ни один серьезный человек? – и не только не находят для себя уяснения, но не видят в его проповедях даже простой готовности принять живое участие в этой борьбе? Между тем нынешняя паства совсем не похожа на древнюю; прежнее спокойствие, единодушие и тихая жизнь в ней больше не существуют. Колоссальные изменения, произведенные последними десятилетиями, постоянное духовное общение, столкновение народонаселения всех наций и званий, широкое развитие литературы и вызванный этим обменом многоразличных убеждений и знаний, – всё это не оставило паству в покое, по частям разрушило ее прежнее внутреннее единство и пересоздало ее внутренний мiр. Она не живет более в наивной простоте и вере, не удовлетворяется духовной пищей, предлагаемой ее пастырем, подобно стаду, обреченному слепо доверяться своему пастуху. Священник имеет дело теперь с людьми мыслящими, между которыми хотя и могут быть и серьезные и поверхностные, но всё-таки критически настроенные; все они подвергаются бесчисленным влияниям, а между тем сам священник не имеет никакой силы над этими влияниями. Предположим, напр., что господствующие воззрения на происхождение вселенной, управление мiром, древнейшую историю человечества и т. п. им сделались известны; они приняли их, увлекались их основательностью, но вместе с тем эти воззрения стали в противоречие с их библейскими верованиями. От новых знаний эти люди не отказываются, не оставляют и их веры, и в то же время сами не в состоянии примирить их. В обществе являются таким образом новые потребности. Если священник откажется признать право и необходимость за этими потребностями, если он не обратит внимания на сомнения ученых, направленные против буквы Писания, или вздумает бичевать их просто как результат надменности и неверия, вместо того, чтобы признать за ними нормальную потребность врожденного человеку стремления к истине и помочь ищущим света выйти в их борьбе на правый путь, паства отворотится от него; его перестанут слушать и считать своим руководителем, хотя бы, по привычке, толпа слушателей продолжала являться к нему по-прежнему каждый воскресный день. На его место для мыслящей и действительно жаждущей части общества выступит кружок духовно живых мiрян, захвативших в свои руки гуманные и научные стремления страны, – выступят журнал, ежедневная пресса, роман, научно-популярный трактат и, оставляя религиозную потребность без удовлетворения, только ослабят ее. Мiрянин, привыкая обходиться без религиозного руководства, которого он напрасно ищет у своего пастыря, начнет чуждаться церкви по мере того, как будет находить своих призванных руководителей чуждыми к потребностям общества»⁷¹.

Итак, пастырь, по этому взгляду, облекшись во всеоружие современного знания, обязан стать во всех отношениях впереди своей паствы. Он должен руководить всеми движениями умственной жизни современного ему общества, усвоять господствующие в нем идеи, следить за их борьбою и предостерегать пасомых от увлечения теми из них, которые он признает вредными, от которых, по его мнению, могли бы пострадать их библейские верования и которые пагубно могли бы отозваться на религиозно-нравственной жизни его пасомых. Задача сколько высокая, столько же и трудная, а в некоторых частях и совсем невозможная для выполнения!

Долг проповедничества составляет прямую и непременную обязанность всех духовных пастырей, вменяемую им и словом Божиим и каноническими постановлениями церкви. И мы должны сознаться, что наше православное русское духовенство никогда не забывало этой – важнейшей своей обязанности и всегда по силе возможности старалось учить народ своим пастырским словом. Постоянные и неусыпные заботы нашего высшего духовного начальства, выразившиеся в принимаемых им мерах для усиления проповедничества на Руси, и широкое сравнительно развитие проповеднической литературы, особенно за последнее время, служат лучшим тому доказательством. Впрочем, и в приведенном нами взгляде не утверждается того, чтобы наше русское духовенство считало себя свободным от обязанности проповедывать именно слово Божие. Взгляд этот направлен, очевидно, не столько против недостатка у наших пастырей духа учительности⁷², сколько против направления и характера их проповедей. Защитникам его не нравятся те пастыри с живым простым словом, проповедующие благовременне и безвременне, проповеди которых отличаются, будто бы, излишнею церковностью, и потому не могут удовлетворять требованиям современного общества.

Нам остается таким образом решить вопрос: разумно ли в самом деле одним характером проповедничества объяснять столь крупное и повсюдное явление в нашем обществе, каково отчуждение от Церкви? И не скрываются ли здесь более глубокие причины и, может быть, такие, в которых наши пастыри неповинны или, по крайней мере, при взгляде на которые, с них можно бы было снять хоть часть вины в столь важном преступлении? Начнем с того, что укажем односторонность и несправедливость самого требования, предъявляемаго нашим пастырям в изложенном взгляде, и прежде всего заметим, что такое требование, отличаясь крайнею односторонностью, показывает, что защитники его забывают о действительном положении русского проповедника и прямых задачах церковной проповеди.

Русь представляет слишком широкое поле для деятельности наших пастырей, чтобы к ним можно было предъявлять такие односторонние требования, какие мы находим в изложенном взгляде. Наше отечество велико и население его слишком разнообразно и по своему составу, и по образу жизни, и по знанию, и духовенство, по крайней мере, по идее, должно соприкасаться в одинаковой степени со всеми этими группами и на все иметь влияние. И если оно действительно должно быть руководителем общества, то кто же, как не простой народ, нуждается больше всего в его руководстве? И на кого, как не на тот же народ, должно быть обращено прежде всего внимание наших проповедников? Среди простого народа, как и среди образованного общества, всегда были и будут движения в религиозно-умственной жизни. Он также подвергается всевозможным влияниям, пагубным для чистоты его жизни и веровании, и что всего важнее, так это то, что, оставаясь в подобных случаях без руководителя, он действительно уподобляется стаду, которое слепо доверяется всякому приходящему к нему и выдающему себя за пастыря⁷³. Сюда-то, по нашему мнению, прежде всего и должно быть обращено внимание наших пастырей, так как простой народ, при той же опасности заблудиться, меньше, чем кто другой, имеет возможности самостоятельно выйти на правый путь. Говоря так, мы не отрицаем, конечно, и того, что и другие классы общества должны привлекать к себе внимание пастырей. Мы хотим только сказать, что, требуя «современных ученых» проповедей, не нужно забывать, что наши пастыри не могут отдать все свои силы на служение только образованному классу. И ап. Павел повелевает Титу избирать в пресвитеры мужей «учительных, сильных и утешать в здравом учении, и противящихся обличати» (Тит.1:9); и учительство среди образованного класса так же обязательно для пастырей, как и в простом народе. Образованный человек, при всей своей просвещенности, может встретиться в жизни с такими затруднениями, которые могут поставить в недоумение его христианскую мысль или возмутить и соблазнить его набожно просвещенное чувство; и ему естественно желать и надеяться, что церковная проповедь разрешит его недоумение и успокоит сердце. И наши духовные школы, подготовляя будущих пастырей, никогда не забывали того, что им, при прохождении своего служения, придется иметь дело и с образованными людьми. Пастыри также всегда прилагали усилия быть полезными и этому классу общества, и если своею деятельностью, всё-таки, не удовлетворяли его, то причина этому не их необразованность, как обыкновенно думают, а, как увидим, нечто совершенно иное.

Наше духовенство, по своему образованию, нисколько не ниже других сословий, а относительно говоря, оно выше их, в чем легко убедиться всякому: стоит только хоть бегло просмотреть и сравнить количественное отношение образованных людей по сословиям в любой губернии. Нельзя сказать, чтобы оно было и бездеятельным. Значительная богословская литература и немалое количество духовных журналов служат лучшим тому доказательством. Но в чем же причина неудовольствия? А в том, очевидно, что проповеди наших православных пастырей, даже назначенные для образованных людей, отличаются все тем же духом – «излишнею церковностью» – как называют теперь у нас православный характер проповедей. Последние не блистают тою светскостью и лоском, какие привыкли многие слышать из уст светских ораторов; а современная проповедь должна бы была, по их мнению, сообразоваться со вкусами общества. Выступая в общество в качестве руководителя и примирителя, проповедник должен говорить, пользоваться тем же оружием, которым ведется борьба господстствующих идей и направлений в самом обществе. Он должен вращаться в области тех же идей, построить и свои проповеди на тех же данных современной науки, иначе она не будет иметь в его устах никакой убедительности и силы для его слушателей. При этом, очевидно, забывается, что исполнить такое требование для пастыря и невозможно и даже нежелательно. Невозможно прежде всего как по шаткости того, что обыкновенно называется у нас данными современной науки (ибо то, что признаётся таким в настоящее время, через какой-нибудь десяток лет, может перейти в область отсталых и непризнанных мнений), так и потому, что нет возможности разобраться в хаосе существующих в обществе разнообразных течений. Для этого понадобилась бы такая масса сведений по всем отраслям знания, которая едва ли может быть приобретена силами одного человека. Истины веры сами по себе настолько велики и важны, что составляют целую науку и требуют глубокого, всестороннего и многолетнего изучения, чтобы понимать их согласно учению православной Церкви. Требовать при этом, чтобы пастыри, кроме основательного, научного изучения истин веры, столь же основательно знакомились со всеми специальными знаниями, на которых обыкновенно основываются современные течения в обществе, – значит требовать положительно невозможного не только для наших православных русских пастырей, но и для хваленых протестантских проповедников, которых обыкновенно поставляют на вид нашему духовенству, если хотят укорить его в отсталости и бездеятельности⁷⁴. Спорить с учеными специалистами, из которых почти каждый имеет свою особую, им же самим созданную религию⁷⁵ – значит понапрасну тратить силы и время, не говоря уже о той опасности, какая может грозить самому пастырю, если он отважится вступить в малознакомую ему область ученых исследований, разобраться в которой подчас не в состоянии и сами специалисты. Достаточно примера протестантских проповедников, в увлечении господствующими теориями, проводивших даже с церковной кафедры атеистические воззрения времени и достигших того, что рационализм стал общей верой всей протестантской церкви, чтобы видеть всю опасность и вред подобной постановки дела проповедания слова Божия⁷⁶. Тем труднее и неудобнее вступать в борьбу господствующих воззрений и течений времени с целью руководить ими православному русскому пастырю, и без того обремененному заботами и обязанностями, нередко не имеющими никакого отношения к его пастырскому служению в собственном смысле, отказаться от которых, между тем, он не в силах, ибо от них зависят все средства к его существованию. Понятно, что, при таком обременении наших пастырей посторонними занятиями, у них совершенно не достанет времени на столько заниматься наукою и участвовать в современных движениях мысли, чтобы удержать за собою роль руководителей⁷⁷. Не может заменить этих неблагоприятных условий для пастыря и апологетическая литература, на которую иногда указывают, как на важное пособие пастырям в деле борьбы их с современными течениями. Если она признаётся достаточною для самих пастырей, то почему же не обращаются к ней сами желатели ученых проповедей? К чему предъявлять непосильные требования к другим, когда образованные люди владеют всеми средствами удовлетворить их самостоятельно, лично? Не значит ли это – «чужими руками жар загребать»? Правда, пастыри для того и поставлены, чтобы заботиться о чистоте и целости нашей веры и о нашем спасении, но, ведь, не нужно забывать и того, что и здесь всё дело зависит скорее от сознательного и свободного усвоения истин Христовой веры, а не от чужого влияния и чужой помощи, хотя нельзя сказать, чтобы и последняя не имела значения…

Задача церковной проповеди есть прежде всего насаждение в умах и сердцах слушателей слова Божия, и если простое, живое и в духе православной Церкви представление истин Христовых оказывается недостаточным для того, чтобы побудить образованных людей к более глубокому самостоятельному их изучению, то вина в этом не проповедника, а скорее – той духовной нивы «мыслящих людей», на которой проповеднику приходится сеять семя Христова учения. Нельзя же винить невинных в том, если мы собственным нерадением усыпляем и заглушаем в себе данную нам от Бога религиозную потребность! С другой стороны, и проповедники не могут находить в этом оправдание своего нерадения. Христос, по величайшей Своей благости и правде, «без различия сеял и на пути, и на каменистой почве, и среди терний» и свою известную притчу сказал, «увещевая учеников не отчаиваться, если они найдут больше погибающих, нежели спасающихся»… Пастырь обязан неусыпно проповедовать слово Божие, не смущаясь тем, что у некоторых слушателей семена погибают и только у немногих приносят свой плод; пусть будет так, но «ты, говорит устами пророка Господь (через это), душу свою избавил себе» (Иез.33:8–9).

Но, допустим, что при усердии наших пастырей к делу своего служения у них оказались и средства и время для того⁷⁸, чтобы они могли с достаточною подготовкою и уверенностью выступить в своих проповедях на борьбу с господствующими воззрениями времени и удержать за собою руководительную роль, которая теперь принадлежит наиболее энергичным мiрянам и светской литературе; допустим всё это, но где же место и время для такого проповедания слова Божия? Очевидно, что как местом для такого учительства не может быть храм Божий, так и временем – время храмового богослужения. Такие проповеди не могут быть произносимы с церковной кафедры уже по одному тому, что этого не дозволяет самый состав слушателей, для большинства которых они будут совершенно недоступны и, стало быть, бесполезны. Неудобно для них и время храмового богослужения, так как продолжительное напряжение внимания может быть слишком утомительным как для учащих, так и для слушающих. Кроме того, совершение церковных служб для священника есть труд, требующий особенного напряжения не только духовных сил, но и физических и в последнем отношении особенно для слабого грудью может быть настолько утомительным, что требует после себя довольно продолжительного отдыха. Указанные проповеди, если от них действительно желают пользы, могут быть только внецерковными беседами, правильно организованными, постоянными и непрерывными, или лучше сказать, богословскими лекциями, примеры которых, как известно, предпринимались и у нас. Но тут мы встречаемся опять с тем же затруднениями наших священников в деле пастырского учительства, о которых мы упоминали раньше⁷⁹. Должны же, наконец, требующие ученых, современных проповедей принять в соображение все обстоятельства, имеющие отношение к проповедническому служению наших пастырей, и главным образом не мешало бы им принять во внимание то обстоятельство, что, при всех лежащих в настоящее время на пастырях обязанностях, не может быть физической возможности для непрерывной проповеди; а от такой только проповеди и можно ожидать каких-нибудь плодов.

Нельзя же, в самом деле, серьезно рассчитывать на то, чтобы урывками, случайно произносимая проповедь, хотя бы то и принаровленная ко вкусу современного общества, могла принести существенную пользу образованным людям. Собирать слушателей из их среды она, пожалуй, на первых порах и будет – для праздной особенно толпы, – почему же и не послушать оратора; но справедливо ли будет – ради сомнительных слушателей и такой же пользы оставлять без научения действительно жаждущих и ищущих утешения в слове Божием: разумеем простой народ? Не грозит ли для пастыря опасность: гоняясь за мнимо-образованными слушателями, в надежде привлечь их в церковь, оттолкнуть от себя тех, которые в вере находят единственное утешение, и заставить их искать религиозного удовлетворения где-нибудь вне православного храма и помимо законно-поставленного для них пастыря? Ведь, простой человек именно по причине своей непросвещенности жаждет от церковной проповеди религиозного просвещения и нуждается в том, чтобы проповедь осветила для него явления окружающей жизни и научила его понимать эти явления так, как надлежит христианину.

Да и кто у нас не посещает церкви и особенно вооружается против современных проповедей? Помимо небольшого кружка ученых, это в большинстве случаев та полуобразованная интеллигенция, которая только прикрывается знаменем науки, на самом же деле совершенно чуждая ей. Но этот сорт людей, составляющих главный контингент усердных ругателей всего относящегося к церкви, не посещает св. храмов, не слушает проповедей и не удовлетворяется ими совсем не по недостатку для них духовной пищи в проповедях и не потому, чтобы эти люди имели свое собственное цельное мiровоззрение, могущее до некоторой степени заменить им религию, подобно некоторым ученым, а скорее потому, что они не ощущают даже надобности в чем-нибудь подобном. Равнодушие, холодность к религии, воспитываемые постепенно, в продолжении многих лет, до такой степени вкореняются в умах и сердцах этих людей, что они теряют всякий интерес к истинам религии. Последняя делается для них через это столько же чуждою и малозанимательною, сколько и вообще мало интересуют человека вещи, ему вовсе неизвестные и непонятные. В сердце таких людей совсем иссякает теплое чувство набожности, а вместе с тем улетучивается и чувство привязанности к отечественной вере и церкви.

Зародыш апатии и равнодушия к вере полагается, если не в семье еще, то в заведениях, где воспитывается наше юношество, и особенно высших. Учение веры в них так поставлено в ряду других образовательных предметов, что влияние церковного учения на молодое поколение оказывается крайне слабым и не может противодействовать разрушительному влиянию учений противохристианских и противо-государственных, которые заражают молодое поколение иногда помимо намерений и планов самой школы. Нередко и сами наставники, следуя в преподавании разным направлениям, дают в своих лекциях самые противоречивые выводы, оставляя примирение их собственным молодым и неокрепшим еще силам своих слушателей, и через это производят страшный сумбур понятий в их умах. Служитель церкви один не в силах, конечно, противодействовать сильному и разрушительному потоку, тем более, что и семья часто бессильна бывает бороться с ним. Молодое поколение еще в школе привыкает смотреть на учение о Боге, как на предмет формально обязательный, только терпимый, для которого и времени уделяется крайне мало. Студенты высших учебных заведений, как известно, почти совсем не посещают лекций по закону Божию, и законоучители, не имея средств заставить студентов слушать свои лекции, вынуждены давать им на экзаменах удовлетворительные баллы только по тому, что от них этого требует начальство заведения. Понятно, что при такой постановке дела обучения трудно развиться духовному интересу к истинам религии. Не получивши основательных познаний в религии в учебном заведении, не получивши даже навыка, расположения к чтению книг, имеющих своим предметом истины религии, и в то же время подвергаясь постоянно антицерковным влияниям, молодые люди делаются или холодными к религии, или даже прямо враждебными ей. Такими они вступают в жизнь и такое направление вносят в семейство и общество. Во многих ли домах образованных людей можно найти у нас духовный журнал или книгу религиозно-нравственного содержания? Оправдываются тем, что для светских людей достаточно и общих познаний в религии, так как в противном случае им не доставало бы времени на изучение их специальности, если бы они захотели употребить на закон Божий больше времени, чем сколько употребляется ими теперь⁸⁰. Но мы думаем, что основательное ознакомление с истинами религии прежде всего обязательно и необходимо для всякого христианина, и что люди с таким знанием со временем принялись бы с большим рвением и за религиозно-нравственное воспитание народа; тогда и духовенство было бы поставлено в лучшие отношения к обществу, а пастыри, с улучшением неблагоприятного общественного их положения, получили бы возможность беспрепятственно исполнять свои пастырские обязанности и избавились бы от незаслуженных нареканий. Тогда не было бы и того слишком раннего отчуждения от церкви, которое теперь мешает этим людям видеть, что православное богослужение и само по себе может служить богатым источником назидания, глубина и важность которого могут быть, правда, понятны только для открытого сердца и непредубежденного ума⁸¹. У нас же для значительной части общества церковные богослужения совсем перестали быть тем, чем они должны служить по идее, и храмы утратили значение главных религиозно-воспитательных и духовно-назидательных училищ, каковыми были они для наших предков и теперь еще остаются для простого народа.

В среде образованных людей в настоящее время мы видим совершенно иное. Постоянное упражнение ума в области, имеющей разве только самое далекое отношение к религии, а иногда влияние на него положительно противу-религиозных течений, имеют своим результатом то, что истины Христовы, в каком бы виде они не предлагались, перестают интересовать людей с таким направлением. В душе последних и сердце, под влиянием различных модных учений, как бы выветривается последняя капля религиозного чувства, и слово Божие не находит больше для себя места в них. Им достаточно бывает прочесть одно заглавие книги религиозно-нравственного содержания, чтобы наперед решить, что в ней не может быть для них ничего занимательного. И потому-то с нами очень часто и бывает так, что сочинение, только претендующее на научность и, по внешней отделке, подходящее под их вкус, хотя бы в существе дела оно наполнено было бездоказательными мыслями и положениями, предпочитается ими самому серьезному исследованию, если только последнее касается мало-знакомой им области религиозного знания⁸². Естественно, что и в отношении к проповеди такие люди всегда будут предпочитать ей речи светского оратора, пока церковная проповедь, оставаясь верною себе, будет заниматься раскрытием перед слушателями истин Христовых и в основу своих рассуждений будет полагать слово Божие. Без серьезного навыка к какому бы то ни было труду им по неволе приходится бегать за всяким краснобаем, который умеет говорить. Но это только и может свидетельствовать о поверхностном отношении к делу и об отсутствии у этих людей настоящего интереса даже и к теоретическому знанию светских наук. Это скорее забава праздного ума, чем удовлетворение его законной пытливости. Занятие легкое и, может быть, приятное, так как имеет дело с привычными уже и заранее на веру принятыми положениями и мыслями, но едва ли оно достойно тех, кто считает себя образованным и в силу этого не доволен современною простою проповедью. Легкое и привычное занятие привлекает этих людей к себе, потому что не требует от них тех усилий и труда, которые необходимы и неизбежны для них при знакомстве с истинами веры, хотя бы для того, чтобы побороть свое нерасположение к последним. Но такие искатели ученых проповедей с их мнимым интересом к научному знанию всегда будут близко напоминать нам ученых ореопагистов и пред ними – ап. Павла. Пока эти праздные лжефилософы и любители ораторской пустоты и споров слышали из уст проповедника знакомые и привычные для них слова и мысли, они слушали его с большим удовольствием и вниманием, но едва Павел коснулся незнакомого им и, казалось бы, особенно интересного учения о неведомом Боге и воскресении мертвых, как они закричали: «об этом послушаем тебя в другое время». Не случилось бы того же самого и с нашими учеными, современными проповедями; ибо, повторяем, если они нужны только для образованных людей, то последние и без того обладают всеми средствами знать истину, – было бы только с их стороны желание! Но его-то у нас к сожалению и не достает! Чем же здесь виноваты проповедники? Очевидно, ничем, или, по крайней мере, вина лежит не исключительно в них, как и вообще, по мысли св. Иоанна Златоустаго, в деле учительства «не всё зависит от учителей, но если не более, то, по крайней мере, в половину – и от учеников». Не исключительная вина, стало быть, и нашим проповедникам, если их проповеди не только не располагают образованных людей к возможно частому посещению храмов, но еще и парализуют, будто бы, всякое такое желание в них. Истинно набожный человек не перестал бы только из-за проповеди посещать храм, потому что он знает, что там он и без проповеди может напитать свою душу благочестивыми мыслями и чувствованиями, внимательно слушая чтение слова Божия, молитв и церковных песнопений. Ведь, если у этих людей действительно есть религиозная потребность, то она должна непременно обнаружиться у них так или иначе; если бы они действительно жаждали духовной пищи, религиозного назидания, то они стали бы искать его не только в церковной проповеди, но и вообще в церковном богослужении, тем более, что проповедь в богослужении православной Церкви составляет только одно из средств назидания и при том – не главное. Если же этого нет, то к чему и жаловаться на церковную проповедь, будто она не удовлетворяет их религиозным потребностям? Одно только неверие и религиозный индифферентизм этих людей способны утверждать, что виною их удаления от церкви служат наши пастыри, не желающие, будто бы, вступить в круговорот общественных интересов.

Не доказывает ли скорее подобное отношение к церкви и ее служителям, что главная пружина во всём этом – скрытое неверие, не желающее сознаться пред самим собою и в то же время ищущее для себя хоть какого-нибудь оправдания? Малодушие, недостаток воли, говорят, – верный признак такого неверия. И, действительно, эти люди, не желая употребить с своей стороны даже малейшего усилия, в то же время ревностно разыскивают оправданий и с радостью хватаются даже за подложные аргументы враждебной вере науки и в них стараются отыскать средство не только для собственного успокоения и оправдания, но и для обвинения других. Научные основания имеют значение в этом случае для них, разумеется, настолько, насколько могут служить благовидным предлогом их религиозной спячки. И это особенно верно по отношению к полуобразованной интеллигенции, только прикрывающейся знаменем науки. Что же касается людей несомненно ученых, хотя и враждебных религии, то их невнимание к противоположным аргументам весьма легко объясняется их воспитанием вдали от церкви и ее благотворных влияний, вследствие чего они привыкают давать цену и при том – преувеличенную, только явлениям той области, в которой они воспитываются и идеями которой живут. Только этим мы объясняем и то несправедливое и неравномерное отношение этих людей к истинам религии, которое и в приведенном нами взгляд на церковную проповедь выставляется, как побуждение для проповедника принять участие в круговороте научных споров и борьбы, столь увлекательных для образованного общества. При своих исследованиях (археологических, геологических, исторических и т. п.), эти люди, обыкновенно, оказывают полное доверие к подлинности и исторической достоверности открываемых ими новых памятников, между тем как относительно достоверности библейских свидетельств они постоянно сомневаются и не доверяют «букве Писания», хотя показания в пользу тех и других свидетельств бывают не только равносильны, но на стороне библейских оказывается неизмеримое превосходство. Чем же объяснить эту неравномерность доверия в отношении к богодухновенным писателям библейским, а с другой стороны – в отношении к писателям и памятникам светской науки, как не годами воспитанным нерасположением ко всему церковному? И возможен ли в таких случаях успех проповедника, если бы он отважился доказывать этим людям их несправедливость? И почему это те же образованные люди, не удовлетворяющиеся современною церковною проповедью, без разговора и очертя голову увлекаются этими именно учеными, а не теми, которые, оставаясь верными воспитавшей их христианской Церкви, и в своих ученых исследованиях представляют несомненные доказательства истинности и полной достоверности их религиозных убеждений? Неужели авторитет таких ученых всегда ниже тех, которые дают мнимо-научные аргументы, враждебные христианской вере? Но в таком случае, чем же объяснить и то явление, что один и тот же проповедник, если он в увлечении, хоть случайно, скажет что-нибудь в пользу новейших течений, тотчас приобретает доверие и становится авторитетным у тех самых образованных людей, которые ранее относились к нему с недоверием и чуть не с презрением? Не ясно ли отсюда, что важнейшее условие успешности пастырского учительства, его действие на слушателей, заключается не в пастыре, а в сердце, жаждущем спасения, в личной воле тех, которые ищут назидания в словах проповедника. А если так, то пусть же эти люди хоть перед самими собой сознаются в действительной причине их отчуждения от святых храмов, и тогда они наверное не станут произносить несправедливой жалобы, будто характер проповедничества наших пастырей гонит их из храмов, куда будто бы влечет их религиозное чувство, и будто бы сами пастыри виноваты в том, что храмы их бывают пусты. Несправедливее этой жалобы ничего быть не может, и наши пастыри не должны смущаться подобными нарекания, но скромно нести свои обязанности, в надежде, что благомыслящие люди не станут упрекать проповедника в том, что он не делает всего, а только то, что в его силах и что позволяют ему обстоятельства. Дарования каждого из нас ограничены, и хорошо – если бы каждый из нас мог сказать о себе: quod potui, feci; faciant meliora potentes…, так как больше этого от нас и не потребуется.

Л. К-ский

Самое естественное и обычное для священника в его положении занятие, к которому может обращаться он без особенных долгих приготовлений, – это занятие сельским хозяйством. К этому занятию располагает священника тот порядок вещей, по которому у нас в селах дается священнику или причту каждой церкви известное количество десятин земли, и дается с тем, чтобы он извлекал из нее доход в подспорье к другим средствам своего содержания, и, обрабатывая ее, приобретал необходимое для пропитания себя и своего семейства. Это экономическое условие жизни нашего священства утверждено издавна, и нет нужды стремиться к изменению его; оно принято не у нас только в России, но и в других странах. Кроме экономической выгоды, можно ожидать и других добрых действий от этого занятия. Оно обращает священника к природе, и это обращение может освежительно действовать на его дух: природа на восприимчивого человека производит нравственное укрепляющее влияние. Не даром люди, истомленные условиями искусственной городской жизни, бегут нередко из мест своего обитания, обставленных всеми удобствами, в сельскую глушь, чтобы здесь, на лоне матери-природы, почерпнуть для себя освежение и найти струю новой жизненной силы, могущей сообщить бодрость и энергию надломленным душевным силам. Далее, через занятие сельским хозяйством священник входит в близкие отношения к своим прихожанам: вместе с ними собирая плоды, какие дает человеку земля, предоставленная в его распоряжение, он непосредственно участвует в их интересах и живет, так сказать, одною жизнию с ними. А это не остается без значения для внутреннего нравственного сближения его со своими прихожанами, необходимого для усиления и утверждения его пастырского влияния на них.

При мысли о сельском хозяйстве и его приличии для священника многих смущает черная работа, какая с ним соединяется. Эта черная работа, говорят, совершенно не приличествует сану священника и может унижать его, когда он принимается за нее. Можно ли, например, священнику удобрять и унаваживать землю и собственноручно нести другие труды, каких требует обработка поля? Не унизит ли он своего достоинства и не оскорбит ли святыни тайны, которую призывается совершать, если будет приступать к ней с грязными, заскорузлыми руками, прямо от сохи или рабочей телеги? Будут ли питать к нему подобающее уважение его прихожане и сторонние люди, когда будут видеть его в поле за работою наемника или простолюдина? Видя неудобства, сопряженные для священника с трудом возделывания земли, многие высказывают желание, чтобы священник избавлен был от необходимости вести сельскохозяйственные занятия, и чтобы вместо земли, которая дается причту в виде обеспечения его содержания, полагалось определенное денежное вознаграждение, соответственное доходу с той земли. Но черная работа, которой боятся и стыдятся ревнующие о достоинстве священного сана, не есть необходимость для священника и при нынешнем положении вещей, когда причту каждой сельской церкви отведено известное количество земли. Если священник опасается уронить свое достоинство земледельческим трудом, он может возделывать землю и извлекать из нее некоторый доход наемными руками, в которых у нас нет недостатка. Все, более или менее крупные, землевладельцы не сами пашут и обрабатывают землю, не сами собирают ее произрастения, а при посредстве рабочих за определенную поденную, месячную или годичную плату. Можно заниматься сельским хозяйством, обрабатывать землю и собирать то, что она приносит, уклоняясь от труда, чернящего руки, и предоставляя себе более чистую и благородную часть в земледельческой работе. Можно извлекать доход из земли, и в то же время не допустить ничего, что могло бы, на чей-либо щепетильный взгляд, умалить и унизить благородство священнического звания. Пусть же священник, при занятиях сельским хозяйством, обращается к пособию наемных сподручных сил для выполнения низкой черной работы: тогда в этих занятиях не будет ничего, могущего служить к унижению его авторитета. Это гораздо лучше, чем отказаться от земли и требовать за нее соответственного вознаграждения. Это вознаграждение соединено с большими затруднениями, и если оно будет разложено на прихожан, оно может вызывать нарекания и едва ли будет исправно доставляться. И едва ли это вознаграждение, раз постановленное, будет удовлетворять священника. Ценность земли и ее произведений постоянно и постепенно возвышается: а доход с нее, раз положенный священнику, не может постоянно изменяться и весьма скоро окажется значительно ниже того, что он сам извлекал бы из нее, если бы имел ее в своем владении. Пока же добьется причт его возвышения, пройдет немало времени и, пожалуй, встретится при этом много неприятностей, да если и увенчаются успехом хлопоты о возвышении вознаграждения за землю, величина его опять едва ли будет отвечать потребностям времени. Нет, совершенно не практична мысль о замене земли, предоставляемой в распоряжение священника или причта, определенным денежным вознаграждением.

Не видя необходимости священнику самому собственноручно обрабатывать землю, мы впрочем не считаем унизительным для кого бы то ни было непосредственный физический труд, какого требуют занятия сельским хозяйством. Всем потомкам Адама сказано после грехопадения прародительского: в поте лица твоего снеси хлеб твой (Быт.3:19); этот приговор Божий касается всех, и мы не в праве считать унизительным для себя исполнение этого приговора Божия. В древних республиках иные лица, оказавшие великие услуги отечеству, от дел гражданского управления удалялись в тишину сельского уединения, и в этом уединении не стыдились прилагать руки свои к таким работам, какие несли последние из граждан, и это отнюдь не служило к их унижению, а напротив еще более возвышало их имя в глазах других. И в христианской церкви, в древние и в средние времена, служение священника не считалось несовместимым с физическою работою, какой требует возделывание земли. Евстафий, митрополит солунский, живший в XII веке, в одном слове представляет идеал человека в лице Филофея опекийского. Этот Филофей был добрый семьянин и усердный земледелец, и по своему желанию удостоен был звания священника. Когда он сделался священником, он не мог много времени отдавать прежним своим обычным занятиям по хозяйству и по всему тому, что необходимо для живущих в мире, но не отказался от земледелия. «Любил же он (говорит Евстафий) не только наемными руками распахивать землю для разного рода посевов, но и собственными руками трудиться около нее, считая это делом благородным и приличным для себя. И земледелие привлекало его не только потому, что это занятие честное, но и потому, что оно иссушает лишнюю влагу в теле, укрепляет человека и приучает его к терпению и постоянству в занятиях, а потому и в добродетели. Таким образом, уроками от земли поучая душу, он и домашним своим приобретал достаточное для них, и нуждающимся давал хлеб от праведных трудов своих»⁸⁴. С этим примером св. Филофея опсикийского и с похвальным указанием на него Евстафия солунского не согласуется совет нашего отечественного писателя, издавшего довольно замечательные руководительные письма по Пастырскому Богословию, протоиерея Е. Попова, по которому «нигде и никогда священник не должен заниматься работами по сельскому хозяйству до подобия крестьянина, так что трудно было бы узнать его среди этих занятий и терялось бы уважение к его сану»⁸⁵. Сопоставляя эти два разногласные показания, мы предоставляем самому читателю решить, где больше правды, – в похвальном ли слове Евстафия Филофею опсикийскому, или в письмах по православно-пастырскому Богословию.

Между сельскохозяйственными занятиями священнику в особенности сподручны такие виды их, которые в сельско-хозяйственном быту выходят за пределы необходимого, не требуют такого сложного физического труда, какого требует обработка поля, а требуют скорее любви и охоты к делу и небольшого знания, легко приобретаемого опытом. Таковы, например, садоводство и пчеловодство. Для успешного ведения этих отраслей хозяйства не нужно долгого изнурительного труда, не требуется и черной работы, могущей казаться унизительною для священника. Священнику не стыдно и он не унизит своего сана, если, время от времени, сам своими руками будет трудиться над насаждением, культивированием и усовершенствованием своего сада, или если устроит у себя пчельник и будет смотреть за ним, как добрый хозяин. Труды его, требуемые этими отраслями хозяйственной деятельности, будут не изнурением для него, а отдохновением среди других забот и хлопот, и они будут доставлять ему то движение, какое, по словам Евстафия, необходимо для изсушения излишней влаги в теле и укрепления здоровья. Относится к удовольствию, а не к удовлетворению существенной потребности человека, то, что доставляет сад или пчелы. Тем приятнее должны быть эти занятия, что в результате они имеют приобретение вещей, служащих к невинным наслаждениям человека. Но независимо от приятностей, здесь может быть и существенная польза. Хорошо поведенное садоводство или пчеловодство может давать плоды не для одного собственного потребления священника, но и для продажи, и этим можно не мало умножать средства, необходимые для удовлетворения разнообразных семейственных потребностей. При недостаточном развитии подобных побочных отраслей хозяйства, они могут быть весьма прибыльны, и в тех местах, где священники не пренебрегают ими, они составляют не последнюю выгодную статью в их хозяйстве.

Как ни естественно, при настоящем порядке вещей, нашему сельскому священнику заниматься сельским хозяйством, – оно не составляет для него необходимости, и хорошее ведение своего сельского хозяйства не может служить к возвышению его пастырского авторитета. Можно быть отличным священником, всецело преданным благу своей паствы, и в то же время мало заниматься хозяйством или вовсе не заниматься им. Сельское хозяйство для священника всегда побочное занятие, служащее подспорьем ему в приобретении средств содержания. Если он найдет возможным обойтись в устроении своего внешнего быта, без излишних сельскохозяйственных забот, от этого не пострадает то пастырское служение, к какому призывает его церковь. У нас, в не так давние годы, хотели сделать из священников специалистов-агрономов и включили было в число обязательных предметов преподавания в семинарии сельское хозяйство, которое и значилось в семинарской программе не один десяток лет. Надеялись, что будущие священники, познакомившись в школе с усовершенствованными способами ведения сельского хозяйства, по поступлении на место, и сами станут получать больше дохода с своего участка земли, а вместе с тем послужат поучительным примером рационального ведения сельского хозяйства и для крестьян. Но это была ошибочная мера, которая не привела ни к каким добрым практическим результатам, и потому скоро была оставлена. Священники не сделались учеными агрономами, да и не могли сделаться такими ни в школе, ни в жизни, – в школе потому, что их отвлекали от занятия агрономией другие предметы, изучение которых более необходимо для приготовления к достойному прохождению пастырского служения, – в жизни потому, что их внимание не могло быть сосредоточено на сельскохозяйственных заботах, как этого можно ожидать и требовать от людей, считающих сельское хозяйство главным своим призванием, и им они предавались после других дел, входящих в круг прямых их обязанностей. Потому, и при изучении сельского хозяйства в семинариях, священники не были двигателями улучшений в сельском хозяйстве. Да это и не их дело. Нам кажется не практичною, если не прямо опасною, самая мысль расположить священника к усиленному занятию сельским хозяйством и побудить его идти впереди других в этом деле. Священник может заниматься сельским хозяйством, не унижая своего сана. Но делать его экономом, специалистом по агрономии – преувеличение, могущее вести к вредным для пастырского служения последствиям. При излишней преданности этому делу он может дойти до религиозного загрубения. Мы представляем, что священник первее всего должен быть носителем высших идей и служителем духа. А при увлечении агрономическими интересами в той мере, в какой оно возможно и дозволительно для помещиков, полагающих, так сказать, всю душу в сельское хозяйство, или для арендаторов чужих имений с целью извлечения из них наибольшего дохода, – его религиозно-идеальное настроение может быть подавлено материально-промышленным духом, какому тогда он невольно поддастся.

Разрешая священнику различные прибыльные занятия, Церковь, как мы заметили, обставила свое разрешение некоторыми ограничениями, и указала несколько занятий, которые не приличны священнику и не совместимы с его высоким, святым служением. Это, во-первых дела, безнравственные по своему характеру и унизительные для служителя Божия, долженствующего распространять среди других начала благочестия. В правилах соборных между запрещенными для священника занятиями упоминаются такие, каких, полагаем, не допустит совесть священника, и о каких не может быть и мысли у современных пастырей, – это занятия тех, которые на пагубу душ собирают и содержат блудниц (86 прав. VI всел. собора). Древность, нужно думать, подавала повод постановить правило, подвергающее отлучению и извержению клириков, занимающихся этим постыдным и презрительным делом. Но ныне, полагаем, нет нужды предостерегать священников от подобных занятий. Никто, далее, из нынешних священников не откроет корчемницы или питейного заведения, что положительно запрещено им канонами (9 правило 6 всел. собора), и не станет приобретать пропитания, служа в корчемнице другим, и унижая через то свой сан. Но этого мало для поддержания чести и достоинства священника. Эта честь священническая не должна бы дозволять ему и отдавать другим свои дома под питейные заведения или передавать в аренду устроенные в его имении винокурни и корчемницы, хотя это последнее не запрещено законом (Св. Зак. т. IX ст. 381). В-третьих, «в высшей степени не благовидно занятие ростовщика, и оно прямо запрещено священнику канонами (апост. пр. 44, 11 прав. I всел. соб., 4 пр. Лаодик. соб., 10 пр. Трулльского, 5 и 21 прав. Карфаг.). Но для священника мало, если он только не является официальным ростовщиком, дающим под залог деньги из корыстных видов. Ему не пристало вообще свои деньги давать другим в долг с тем, чтобы получать с них больший процент, в видах скорейшего приращения капитала. Священник должен помнить, что постановили по этому предмету отцы I вселенского собора: Понеже (читаем мы в 17 правиле этого собора) многие причисленные к клиру, любостяжанию и лихоимству последуя, забыли божественное писание, глаголющее: сребра своего не даде в лихву (Пс.14:5), – и давая в долг, требуют сотых: судил святый и великий собор, чтобы, аще кто после сего определения обрящется взимающий рост с данного взаем, или иной оборот дающий сему делу, или половиннаго роста требующий, или нечто иное вымышляющий ради постыдной корысти, таковый был извергаем из клира и чужд духовного сословия. Священник может и должен давать от своих избытков нуждающимся. Но в этом случае им должно руководить желание помочь ближнему, а не личная корысть, не стремление к обогащению насчет человека, делающего долги. Давая другим деньги, священник должен иметь в виду пример милосердого самарянина, который помогал несчастному из чувства сострадания, вовсе не рассчитывая на какое-либо вознаграждение, и отнюдь не следовать тому евангельскому рабу, который, поймав единаго от клеврет своих, должного ему стом пенязь, емь его давляше, и вед всади его в темницу, Дóндеже воздаст должное (Мф.18:28–30). Достаточно священнику довольствоваться тем приростом капитала, какой дают государственные кредитные учреждения. При нынешних условиях экономической жизни, помещение в них капиталов не запрещено ни причтам, ни церквам. Помещая в них свои излишки, священник освобождает себя от личных сношений с должниками и от необходимости взыскания с них долгов, часто сопряженной с большими неприятностями, и поставляющей священника в неловкое положение. Несовместимы далее со священным служением такие дела и занятия, которые раздвояют внимание служителя церкви, отвлекают его от исполнения прямых пастырских обязанностей и ставят его в разряд лиц, занимающих известное место в силу той профессии, какую несут они. В силу этого запрещены священнику мiрские попечения (6 апост. пр. и 10 пр. VII всел. собора), связанные с отправлением какой-либо гражданской должности. Не подобает епископу и пресвитеру (говорит 81 апостольское правило) вдаваться в народныя управления, но неопустительно быти при делах церковных. Или убо убежден будет сего не творити, или да будет извержен. Епископ, или пресвитер, или диакон (читаем далее в 83 апостольском правиле), в воинском деле упражняющийся и хотящий удержати обое, то есть, римское начальство и священническую должность, да будет извержен из священнаго чина. Ибо Кесарево Кесареви, а Божие – Богови (Ср. 7 прав. IV всел. соб.). Еще более, чем занятие каких-либо гражданских должностей, запрещается священнику принятие какого-либо служения у вельможи или частного лица, принятие на себя обязанности быть управителем домом, имением и т. под. у кого-либо, владеющего значительными средствами. Кроме того, что подобные дела отвлекают священника от его долга, они унижают его сан, заставляя его быть в некотором услужении у другого. IV вселенский собор очень строго отнесся к тем, которые дозволяли себе подобное нарушение порядка церковного. В основании запрещения таковых занятий лежит, во-первых то соображение, которое выражено в евангелии словами Господа: никтоже может двема господинома работати: либо единаго возлюбит, а другаго возненавидит: или единаго держится, а другом же нерадити начинает: не может Богу работати и мамоне (Мф.6:27), на что и указано в 81 правиле апостольском, а во-вторых – желание ограничить дух корыстолюбия, который увлекает духовных лиц к подобным, чуждым им, занятиям. Так в 3 правиле IV вселенского собора мы читаем: дошло до святаго собора, что некокоторые из принадлежащих к клиру, ради гнуснаго прибытка, берут на откуп чужия имения, и устрояют мiрския дела, о Божием служении не брегут, а по домам мiрских людей скитаются, и поручения по имениям приемлют из сребролюбия. Почему определил святый и великий собор, чтобы впредь никто, ни епископ, ни клирик, ни монашествующий не брал на откуп имений и в расположение мiрскими делами не вступался: разве токмо по законам призван будет к неизбежному попечительству над малолетними, или епископ града поручит кому иметь попечение о церковных делах, или о сиротах и вдовах безпомощных, и о лицах, которым особенно нужно оказать церковную помощь, ради страха Божия (Ср. 19 пр. Карф. соб., 10 пр. VII всел. соб., 11 пр. Конст. двукратн. соб.).

Наравне с гражданскими делами, возлагаемыми в обществе на известный чиновный класс людей, наравне с управлением чужими имениями, церковь считает несовместимою со званием священника и торговлю, как постоянное занятие. Для этого занятия в государстве существует особый класс людей, считающий торговые дела своим главным призванием, носящий особыя гильдейские повинности и снабженный особыми, вытекающими отсюда, правами. Торговля, как постоянное и специальное дело купца требует себе человека из дня в день, и если бы предался ей член клира, он по необходимости стал бы нерадеть о деле Божием. Никто же воин бывая (говорит апостол Павел) обязуется куплами житейскими, да воеводе угоден будет (2Тим.2:4). А священник есть именно воин Христов или страж церкви: купли житейския помешали бы ему быть усердным служителем церкви, угодным высшему небесному Воеводе. И когда отцы церкви старались урегулировать занятия священников, они припоминали приведенное выражение Апостола, и всем лицам духовного сана повелевали взирать на написанное: Никто, воинствуя Богу, не обязуется куплами житейскими (19 прав. Каро. соб.). Но если торговля не прилична священнику, как ремесло или как постоянное занятие, это не значит, что он не может вовсе за определенную цену сбывать другим свои достатки. Нет, он всегда может, не нарушая достоинства своего звания, продавать другим произведения своего поля или сада, или произведения своего труда, физического ли то или умственного. Такая современная и случайная продажа не подлежит осуждению и также доступна для него, как для другого, не вписанного в сословие купеческое. Ему не пристали и для него запрещены только такие вещи, берясь за которые он вторгается в дела людей, вписанных в купеческие гильдии. К этому его мог бы увлекать дух корысти, которого не должно быть у пастыря церкви.

В основание своего поведения священник должен поставить правило Апостола: не сребролюбцы нравом: довольни сущими (Евр.13:5). Священнику не следует забывать, что апостол Павел, определяя качества, какими должен отличаться пастырь церкви, между прочим поставляет на вид то, что епископу или пресвитеру подобает быть не мшелоимцу, не сребролюбцу (1Тим.3:3) и нескверностяжательну (Тит.1:7).

В. Певницкий

При бракосочетании, между прочим, читается из евангелия стих: что есть мне и тебе, жено; не у прииде час мой. Этот ответ Спасителя Своей пречистой Матери кажется как будто резким отказом, почему на торжестве брачном и нам приходилось и вам, собрат, придется слышать от внимательных к слову Божию сынов брака вопрос: «как понимать это слово Господа»? Кажущаяся «жесткость ответа Спасителя зависит частью от буквального перевода сиро-халдейской фразы: «ма ливелак», частью от изменившихся у нас сравнительно с древним востоком общественных условий». Выражение: «что есть мне и тебе», вовсе не то же, что наше русское: что нам за дело до того? Это не вопрос, а положительная фраза, нередко представляющаяся в Библии обыкновенным предисловием ответной дружеской речи. Она заключает в себе такой смысл: что тебе, то и мне, что желательно тебе, то готов или готов бы сделать и я. Когда Давид говорил своим полководцам: что мне и вам, сыны Саруины, то это значило: и я подобно вам желал бы наказать ругателя Семея, но, если Господь повелел ему злословить Давида, то оставьте его (4Цар.26:10). Когда фараон Нехао говорил царю Иосии: что мне и тебе, царь иудейский, то это предложение дружества значило: и я на твоем месте поступил бы так же, как ты, царь иудейский, но не против тебя теперь иду я, не задерживай меня (2Пар.35:21). Если же принять во внимание, что слово: мне ставится прежде слова: тебе, то смысл этой фразы вообще и нашего евангельского стиха в особенности дает следующее, предупредительное значение: «что у Меня в мысли, то Ты выражаешь словом». Понятно после этого, почему Матерь Его сказала служителям: что скажет Он вам, то сделайте. А слово: жено, женщина, «употреблялось как самое почтительное при обращении к особам женского пола царственных домов и как самое нежное при обращении к любимым женщинам». При таком обращении слово это значило: женщина из женщин, превосходнейшая из них! Едва ли можно признать точно определенным толкование, будто слово: жено вместо матерь сказано в том смысле, что «с тех пор как Иисус Христос выступил на общественное служение, Он должен был, из повиновения воле Отца небесного; отделяться от матери». Жено! Се сын твой, так же тихо изречет Господь в предсмертном завещании пронзаемой в душе оружием крестным Своей страждущей матери и без сомнения и в эту последнюю минуту слово: жено будет выражать ту же глубину почтительности, любви и нежности совершеннейшего из сынов человеческих, какую выражало за столом кананитским. Брачное торжество у евреев продолжалось семь дней, или по меньшей мере три дня у людей беднейших. По обычаю восточного гостеприимства всякий, могущий прийти и незванным, не должен был уходить без угощения. Не удивительно поэтому, что у небогатых кананитов запас вина скоро истощился. «Кто знает, как уважается на востоке гостеприимство, какою священною обязанностью, доходящею до расточительности, считается угостить не только званного, но даже не ожиданного гостя, тот поймет, какое ужасное несчастье, какой неожиданный удар для новобрачных представлял этот оказавшийся внезапно недостаток вина». Приметив безвыходное затруднение хозяев, сострадательное сердце Марии обратилось к единственному средству помочь беднякам – к человеколюбию своего Сына. В этом поступке Богоматери сказался прежде всего основной закон христианского человеколюбия: когда мы не можем помочь ближнему собственными средствами, тогда должны просить для него помощи у Бога. Порыв сострадательного сердца Матери встретился с безграничною готовностью на благотворение людям Сына, готовностью, при которой совершенно немыслимо толковать слова жено в смысле удаления Сына от Матери. Постараемся при свете евангелия глубже проникнуть в смысл просьбы Матери и готовности Сына исполнить ее просьбу, и для нас представится возможность иного толкования. 1) Матерь просит Сына совершить первое общественное чудо; и Господь впоследствии Сам засвидетельствовал, что знамения и чудеса составляют необходимость Его спасительного служения роду человеческому: вы не уверуете, если не увидите знамений и чудес (Ин.4:48). Благотворная цель первого из этих знамений и чудес достигнута здесь же, на торжестве брачном: и вероваша в Него ученицы Его. 2) Матерь просит Сына совершить сверхъестественное дело, чтобы подать помощь бедным ближним, которым в эту минуту и можно было помочь только действием сверхъестественным. Таков именно характер и имеют все чудеса Господа Иисуса Христа-человеколюбца. Это чудеса только для нас, а для Него дела и при том дела не грозного царя, не Бога громов, огней и бурь Синая и Хорева, а тихий, прохладительный ветерок милости и любви Отца, освежающий и оживляющий несчастного человека в таком уже безнадежном состоянии, при котором помощь естественными человеческими средствами решительно невозможна. 3) Матерь выражает свою мольбу Сыну тихо, вероятно шопотом, да и по совершении чуда ничуть о нем не разглагольствует; о мгновенном превращении воды в лучшее вино прежде всех узнают пораженные изумлением служители и долго не знает даже распоряжавшийся вином друг жениха. Так именно и смотрел на свои дела кроткий и смиренный сердцем Господь Иисус, запрещавший и людям и демонам прославлять утаенные для гордого смысла премудрых и разумных чудеса Его и открывающий небесное значение их только для младенческой веры нищих духом. Следовательно Мария здесь является не как обыкновенная женщина, дочь бедного Назарета а веселая гостья Каны, а как Матерь Мессии, как Его первейшая ученица и ближайшая последовательница, является как ублажаемая племенами представительница всех верою живущих и спасенных душ новейшей Церкви. Следовательно и Господь Иисус в эту начальную минуту Своих общественных дел милосердия и любви отвечает ей и как почтительный Сын, и как ублажающий ее Учитель и Спаситель, и как Жених, как Супруг представляемых ею перворожденных Церкви вселенской (Ис.54:5). После этого нам предстанется яснее вся глубина этого краткого глагола: что Мне, то и Тебе, благословенная между женами. Но после этого слова мы должны предположить в речи Господа краткий перерыв, а может быть и глубокий вздох. Так как Богоматерь явилась здесь на брачном торжестве представительницею христианской Церкви с тихою задушевною мольбою о сверхъестественном вине, то Божественному взору Господа Иисуса представился тот великий час, в который Он, как Спаситель мiра, даст мiру новое вино – Свою спасительную кровь. На это-то время дарования мiру вина жизни вечной и указано словом: еще не прииде час Мой. Следовательно ответ Спасителя дает такое понимание: «не только просимое, временно веселящее вино, готов Я дать им, но Я дам им и новое вино жизни вечной – кровь Мою; только для этого последнего, истинно спасительного дара еще не настало время». Поняли ли Богоматерь всё значение слово: час (которым у евреев вообще означалось всё ужасное и мучительное), или не поняла, – эта тайна ее сердца. Быть может только после Пятидесятницы при совершении Евхаристии в доме Иоанна представилось ей всё величие этого западавшего в материнское сердце глагола Бога-Сына, и она передала тогда это Его слово всей Сионской церкви в его подлинной краткости и таинственности, для поучения грядущим родам, в какой ясности для Господа Иисуса и в какой строго органической связи для нас стояли начало и конец Его спасительного дела на земле.

Новобрачным дается для питья благословенная чаша с вином: что значит этот обряд? Некоторые священники, поднося эту чашу, произносят следующие слова: «причащается раб Божий, или раба Божия, имярек, вина, претворенного Господом из воды в Кане Галилейской, во имя Отца, и Сына и Св. Духа, аминь». Прибавка произвольная и неудачная! Предложение вина жениху и невесте есть обряд, принятый нами еще от ветхозаветной церкви, совершаемый и теперь при еврейском бракосочетании. Это «общая чаша» жизни, светлый или мрачный образ которой зависит не столько от собственной взаимной помощи друг другу супругов, сколько от общения их с Богом «сотворившим вся крепостию», т.е. подающим Своим тварям такую или иную чашу жизни по Своей промыслительной и спасительной истине. Поэтому молчание священника, подающего супругам благословенную чашу при безмолвии всей церкви, гораздо красноречивее какого бы то ни было произвольного глаголания. Это молчание значит: «от вас, муж и жена, от вашей свободной воли зависит пить из чаши своей супружеской жизни или вино благотворно веселящее сердце человека (Пс.103:15), или вино гнева и ярости Божией, от которого шатаются и безумствуют наказываемые Богом (Иер.25:15–30). То или другое свойство нашей жизненной чаши условливается нашим единением или разъединением друг со другом и наипаче с своим Главою, Господом Иисусом Христом, Который при Своем спасительном сочетании с Церковью победоносно испил до дна чашу земной горечи и потому Един может подавать Своим верным причастникам веселящую сердце сладость при самых скорбных обстоятельствах жизни. Самую же чашу, собрат, давайте нить попеременно – мужу, жене, мужу, жене и т. д., дабы при третьем приеме жена испила ее до дна. Она, многоболезненная матерь живущих, в ее сердце чувствительнее будут преломляться и отражаться невзгоды супружества и семейства, ей – немощному сосуду – предстоят чаша и час: да укрепит ее Господь!

После приема чаши супругами «абие прием я священник, куму держащу созади венцы, обращает яко образом круга и поет»… Этот образ круга наши священники совершают не одинаково. Один, взяв за концы связавшего руки супругов платка, ведет их вокруг аналогия, как детей на помочах; другой же, накрыв еще руки супругов, по униатскому обычаю, епитрахилью и положив свою руку на епитрахиль, уже не ведет, а как бы влечет супругов за собою, и став за аналогием на линии царских врат, усиленно наклоняет супругов к земле, от чего происходит не поклон, а какое-то странное приседание со связанными руками, хотя поклон тут не совсем благоприличен, так как за спиною у них стоит подобие престола – аналогия с крестом и евангелием. И величественный обряд иногда превращается у нас в какое-то шествие, держащее в неловком положении и священника и супругов и возбуждающее в иных зрителях смех, а кое в ком и чувство противоположное. Вы, собрат, не делайте так. Слово требника: «прием я священник» не значит, что вы непременно должны брать супругов за руки и вести. Точно такой же образ круга совершается при рукоположении во диакона и пресвитера: однако же при сочетании вас престолу и Агнцу не вели вас за руки, а свободно шли вы вокруг престола за протодиаконом и протопресвитером, при пении тех же гимнов, какие поются при совершении брака. Возьмите в десницу св. крест, поднимите его повыше, скажите супругам слово Господа: следуйте за мною и так с поднятым крестом идите пред ними медленно и торжественно. Супруги не малютки, сумеют идти за вами сами. И высокопоучительный обряд прообразовательного для супругов течения их земной, свободно-подвижнической, жизни в общении с Господом Эммануилом по следам Богоматери, апостолов и мучеников представится тогда и для супругов и для всех стоящих в церкви во всей своей выразительности. В преднесении креста следовали они за вами вокруг купели своего возрождения; в преднесении креста последуют они за вами и к месту своего вечного покоя. Будьте уверены, что торжественное преднесение вами креста «в образе круга, творимого супругами», благотворно напомнит и многим сыновьям брака тот час, который не у прииде, но придет некогда, быть может, яко тать в нощи…

При окончании бракосочетания некоторые священники обыкновенно заставляют новобрачных «в знак супружеской любви дать друг другу под кровом церкви первый поцелуй». Можно бы спросить их: что им за дело до этого поцелуя? И в сущности что такое этот церковный поцелуй супругов – жертва Богу, или назидание ближним? Если же он не то, ни другое, то к чему тут вмешательство священника? Ссылаются на слова Требника: «также входят и поздравляют их, и целовавше друг друга, и бывает от священника совершенный отпуст». Но это, не совсем определенное, замечание Требника вовсе не делает священника распорядителем супружеских поцелуев. В древности бракосочетание совершалось не на средине церкви, как теперь совершается, а пред царскими вратами за решеткою, куда кроме новобрачных и «кума», или по-нынешнему «дружка», никто не входил. Поэтому выражение Требника: «также входят» относится к родителям, или заступающим место родителей, которые не только не стояли за решеткою, но, как и при совершении крещения своих детей, совершенно удалялись из церкви до окончания бракосочетания, чтобы предоставить детям полную свободу в произнесении пред алтарем своих обетов. Вступление же за решетку родителей после бракосочетания и поздравление ими своих детей было выразительным продолжением венчанного благословения Божия первым супругам: плодитесь и размножайтесь и наполняйте землю и обладайте ею. Естественно при этом движением любовью родители обнимали и целовали своих детей, а в порывах радости заставляли и своих молодых супругов целоваться между собою. И это никому не могло показаться странным, так как поцелуи в древней Церкви практиковались, как известно, даже при литургии по возгласе: «возлюбим друг друга». Если же Церковь, матерски относясь к естественным порывам чистых чувств родителей и детей, записала в Требнике этот обычай словами: «и целовавше друг друга», то нам следует помнить, что в большинстве восточные христиане вступали в брак, сравнительно с нами, в очень молодых летах, – что между молодцами и девицами отнюдь не допускалось той вольной общительности, какая у нас теперь в разных видах практикуется, – что нередко жених видел свою невесту под венцом чуть ли не в первый раз и что поэтому поцелуй после брака был действительно поцелуем первым, как нечто непостыдное, чистое, священное, как восторженно Адамовское: это кость от костей моих и плоть от плоти моей… а не тем, чисто сценическим движением, какое теперь у наших некоторых новобрачных, быть может, сто раз до брака целовавшихся, совершенно опрофанировано в своем первичном чистом значении и только способно вызывать обычные при этом поцелуе и вовсе не согласные со святостью храма усмешки и насмешки зрителей. Но всё-таки замечание Требника представляет священника в отношении к целующимся в положении совершенно безучастном. Хотят-де родители расцеловать своих детей, пусть целуют; угодно им и детей своих заставить целоваться, пусть заставляют; желательно и самим супругам обнять друг друга, пусть обнимаются. А священник продолжает свое высшее, благодатное дело, – он творит отпуст, т.е. благословение родительское завершает и утверждает изречением Божественного благословения от Христа Спасителя по молитвам Его небесной Церкви. Лучше, собрат, вместо побуждения к поцелуям скажите юным супругам хоть коротенькое, но прочувствованное поучение, для которого величественная обрядность таинства брачного дает так много прекрасного материала. Да потрудитесь этим поучением запечатлеть в душах мужа и жены, что путь их супружеской жизни есть путь веры и любви, труда, болезней и терпения, т.е. скорбный по плоти путь подвижнического и спасительного креста за себя, за свою супружескую половину и за своих, быть может, многочисленных и несчастных детей, для чего именно и необходима, излиянная теперь на них в таинстве брака, Божественно вспомоществующая благодать Св. Духа.

Свящ. А. Н-ский

Глава 3-я

Итак, братия святые, участники в небесном звании, уразумейте Посланника и Первосвященника исповедания нашего, Иисуса Христа, Который верен Поставившему Его, как и Моисей во всем доме Его (Чис.12:7). Еще и здесь говорит о тайне воплощения Христа. Ибо в Евангелии Сам Спаситель говорит о Себе, что Он послан только к погибшим овцам дома Израилева. Поэтому по-гречески Он называется апостолом, а по-латыни посланником (missus). Познайте, каков есть Первосвященник Иисус, и вы не будете нуждаться в другом утешении, в другой отраде. Ибо Апостол называет Его Первосвященником исповедания нашего, то есть, веры нашей, Которому вверен этот новый народ, как Моисею дан был первый народ для успокоения; но Этому вверено гораздо большее и гораздо высшее. Апостол желает расположить души израильтян к превосходству обетований Бога, чтобы они тщательно старались принять, что́ милостиво обещал им принести Бог. Он называет их любезными братьями, призванными к небесному, соучастниками Христу в наследии Божием, – Христу, Который верен Богу Отцу, сотворившему Его. Говорит о человечестве Его, родившегося от семени Давида по плоти, но не о божестве Его, которое не сотворено, а рождено от единосущного с Ним Отца, как говорит Моисей, верен в доме Его. Намереваясь предпочесть Его Моисею по сравнению в законе жречества, привел эти слова, утверждая, что Он верен в доме Его. Верен, то есть, отдал всего Себя на защиту того, что принадлежит Ему, не способен совратиться. Дом этот – мы, так как Апостол далее говорит: как и Моисей был верен во всём доме своем, то есть, в первом народе. Показывает, как мы должны составлять дом Его. Ибо говорит: этот дом мы, если сохраним дерзновение и упование, которым хвалимся, до конца: претерпевший до конца спасется. Домом называет призванных в Церковь. Мы – дом Его, то есть, творение Божие, созданное во Христе Иисусе. Доселе Апостол сравнивал Христа по плоти с Моисеем, а теперь обращается к более высокому поветствованию: ибо Он достоин тем большей славы пред Моисеем, чем большую честь имеет в сравнении с домом Тот, Кто устроил его. Сказал, чем большую честь имеет художник сравнительно не с произведениями своими, а с домом, который построил. Видишь, Он сказал не о храме, но о народе, который Моисей вывел из Египта, и о тех, кого Христос освободил от рабства диавола, и себя причислил к дому. Ибо всякий дом устрояется кем-либо, а устроивший всё есть Бог. Здесь Апостол различает Творца от твари, называя Творцем того и другого дома Бога, но иначе того дома, которым управлял Моисей, и иначе того, вождем и правителем которого Апостол называет Христа. Поэтому далее говорит: и Моисей верен во всём доме Его, как служитель, для засвидетельствования того, что надлежало возвестить. А Христос, как Сын, в доме Его. Дом же Его мы, если только дерзновение и упование, которым хвалимся, твердо сохраним до конца. Иисус участвует в делах Отца, как Сын, а Моисей, как служитель Божий. Здесь опять Апостол убеждает их (евреев) стоять бодро и не падать; ибо мы будем домом Бога, если только дерзновение и упование наше, которым хвалимся, сохраним до конца. Апостол прекрасно сказал: если только упование… так как в этой жизни для святых все блага заключаются в надежде, доколе они не достигнут созерцания вечного блаженства. Надеждою мы спасаемся. Ибо обещанных благ мы не можем иметь в этой скорбной жизни; все блага наши в этой жизни должны заключаться в надежде и ожидании будущих благ до конца жизни. Посему, как говорит Дух Святый, ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота в день искушения в пустыне, где искушали Меня отцы ваши, испытывали Меня и видели дела Мои 40 лет. Посему Я вознегодовал на оный род и сказал: непрестанно заблуждают сердцем, не познали они путей Моих. Посему Я поклялся во гневе Моем, что они не войдут в покой Мой. Апостол сказал о надежде на горнее, так как нам должно надеяться на будущее. Надежда же на то, что подлежит зрению, не есть надежда. Историю, которую вспоминает здесь Пророк, хорошо известна. Когда евреи вышли из земли Египетской и шли длинным путем, и получили много доказательств всемогущества Божия в Египте, при Чермном море и в пустыне, то они решили послать соглядатаев осмотреть землю Обетованную. Соглядатаи, возвратившись, объявили, что земля очень плодородна, но населена храбрыми и непобедимыми людьми. Израильтяне, бесчувственные и неблагодарные, вместо того, чтобы вспомнить великие благодеяния Божии к ним, – вспомнить, как Господь защитил их от неприятеля, настигнувшего их при Чермном море и грозившего задавить их своею громадою, – вспомнить, как Господь посылал обильные источники воды среди пустыни и манну, как творил многие другие чудеса, – не поверили Господу, не вспомнили ничего, но объятые страхом, кричали: вернемся в Египет! И Господь разгневался на людей, не помнящих Его благодеяний и чудес и определил им в наказание то, что не получит покоя поколение это в земле, обетованной отцам их. И они все погибли в пустыне, спаслись только два мужа. Итак о трех родах покоя Апостол упоминает в этом послании: о покое субботы, когда Бог почил от всех дел своих, о покое в Палестине, когда евреи успокоились от нужд и трудов египетских, и об истинном покое, то есть, царстве небесном, где действительно уже успокоятся от всех трудов и болезней все, которые наследуют его. О Нем Пророк говорит, взывая к истинным израильтянам: ныне, когда услышите глас Его не ожесточите сердец ваших, чтобы не претерпеть вам того же, что было с отцами вашими, лишившимися обещанного покоя. Ибо некогда отцы ваши слышали слова Его через Моисея и ожесточились. Итак тогда, когда вы ожесточили сердца свои, Он говорил через пророка. Теперь же говорит Сам, отягчая ваши сердца. Тот, Который прежде Себя посылал пророков, пожелал Сам придти. Тот, Который прежде говорил устами пророков, теперь говорит собственными устами. Итак не запирайте сердец ваших для слов Того, Который прежде говорил через пророка, а теперь Сам говорит. Вспомните, как отцы ваши ожесточились и как не вошли в обещанный им покой, но погибли в ропоте на Бога. Отцами вашими были те, которые погибли, не подражайте им. Если вы не будете им подражать, то они не будут отцами вашими, хотя от них вы рожденны. Бог из камней может воздвигнуть чад Авраама. Сорок лет оскорблял Меня этот народ. Много раз Господь наказывал его и всё-таки он постоянно заблуждался сердцем. Сорок дней Господь постился в пустыне, чтобы восторжествовать над тем, кто сорок лет возмущал евреев против Бога. Стяжавши славу страданиями и воскресением, Он сорок дней пробыл с учениками Своими, прежде чем вознесся на небо. В первые сорок дней Он показал испытание этого странствования, а в последние сорок – то утешение, которым будут наслаждаться святые в отечестве небесном. Ибо Его тело, то есть, Церковь неизбежно терпит в этом веке испытания; но у ней есть Утешитель, Который говорит: вот Я с вами до скончания века (Мф.28). Я поклялся, что они за неверие не войдут в покой Мой. Много значат слова Бога, но на сколько больше клятва Его? Он восхотел, чтобы клятва была утверждением. Кем Богу клясться, как не Самим Собою, ибо нет большего, во имя которого Он стал бы клясться? Самим Собою Он утверждает заповеди Свои, Самим Собою Он утверждает власть Свою. Как верно то, что Он обещает, так верно и то, чем Он угрожает. Он поклялся, что они не войдут в покой Его, а однако нужно, чтобы некоторые вошли. Так как те отвержены, то войдем мы. Если те отсечены от дерева за гордость и неверие, то мы войдем за смирение и веру. Далее Апостол убеждает народ заботиться о вступлении в покой, ибо говорит: смотрите, братия, чтобы не было в ком из вас сердца лукавого и неверного, чтобы вам не отступить от Бога живаго. От жестокости сердца происходит неверие. Как грубое тело не поддается рукам врача, так и огрубевшие души не следуют слову Божию. Если отцы ваши, говорит Апостол, за то, что не надеялись так, как должно было надеяться, пострадали и погибли в пустыне по причине жестокости сердца, то тем более должно опасаться, чтобы этого не случилось с вами. Эта речь направлена к современным Апостолу христианам и будущим; поэтому он говорит: ныне, ибо ныне можно сказать всегда, пока мир будет стоять. Но наставляйте, – продолжает Апостол, – друг друга каждый день, пока можно говорить ныне, чтобы кто из вас не ожесточился, обольстившись грехом. То есть, укрепляйте, возбуждайте друг друга, чтобы не случилось с вами подобного, чтобы не ожесточился кто из вас, обольстившись грехом неверности. Размысли, почему неверность производит грех. Как неверность порождает худую жизнь, так и душа, коль скоро ввергнется в бездну зла, считает его ничтожным или презирает. А презирая, она не хочет верить, что освободится от страха вечной смерти. Потом Апостол говорит: ибо мы сделались причастниками Христу, то есть, мы стали с Ним едино. Он есть глава, а мы члены, сонаследники и соучастники Ему по духовному человеку, созданному с Ним. Если только начатую жизнь сохраним до конца. Что значит – начатую жизнь? Это означает веру, которою мы живем и благодаря которой сделались сыновьями Божиими. Поэтому тщательно нужно остерегаться, чтобы мы не увлеклись каким-либо ложным учением. Далее говорит Апостол: доколе говорится: ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота; ибо некоторые из слышавших возроптали. Здесь Апостол входит в изъяснение пророческого свидетельства, приведенного им выше, ибо он сказал: ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших, как во время ропота. Не о тех ли ожесточенных неверных он упоминает здесь, трупы которых погибли в пустыне? Каковы те, о которых говорит? Те слышали, говорит Апостол, как и мы слышали. Но принесло ли им какую-либо пользу слышанное слово? Итак не думайте, что слушание проповеди достаточно для того, чтобы войти в царствие Божие, так как и те слышали через Моисея, но слышанное ими слово не принесло им никакой пользы, ибо они не поверили. Апостол различает верующих в слово проповеди от неверующих в него! Ибо говорит: но не все. Халев и Иисус, не сочувствовавшие неверившим, избежали наказания ниспосланного на остальных. Они не только избежали смерти в пустыне, но им даровано было войти в землю обетованную и там славно владеть его во всех пределах. Будем бояться такой гибели и праведного суда Божия, который воздастся каждому по делам его: вечный покой верующим и вечное мучение неверующим, чтобы мы не возвратились к неверию, от которого отреклись в присутствии многих свидетелей, и не отступили от обета, который мы дали Господу Христу при крещении. Пусть каждый трудится за себя самого, чтобы не оказаться недостойным царствия Божия. И нам, как и тем, возвещено, как войти в царствие. Но нам – через Сына, а им – через служителя. Потом тотчас Апостол присоединяет слова убеждения.

Письмо 8-е

(За христианскую мораль и против философской).

Метода, которой вы держитесь, мой почтенный друг, в нашей переписке с вами, приводит меня к полному убеждению в том (хотя это я и прежде отчасти сознавал), что неопределенность и шаткость в области нравственной, в морали есть обычный удел тех, которым не достает основ религиозных. Какие, в самом деле, странные мыслители бывают! С энтузиазмом прислушиваются к возвышенному учению Христа о нравственности, хвалят и до небес превозносят это учение, – согласно признаю́т, что нет ничего высшего и даже подобного ему между произведениями новейших философов, что здесь положительно ничего нельзя ни прибавить, ни убавить; утверждая всё это вполне искренно и без малейшего сомнения, они с философским убеждением принимают мораль христианства и в то же время отвергают его догматы; когда дело идет о самых важных предметах, они вдруг выступают с таким учением, которое явно противоречит христианскому нравоучению. Такая мысль посетила меня вместе с вашим последним письмом, в котором вы, утверждая, что религия своим запрещением любви к себе самому берет на себя задачу бороться с внутренним существом нашей природы, – по-видимому, отступаете назад и изменяете направление своих мыслей, но в сущности держитесь того же самого.

Вы согласились со мной, что религия не уничтожает любви к себе, а только направляет ее; вы без труда убедились также и в том, что возражения вашего предыдущего письма основывались на ложном положении: однако, чтобы не уступить поля без борьбы, вы пытаетесь доказать, что способ, каким наша религия направляет любовь к себе, весьма суров и противоречит естественным инстинктам. Здесь находит себе прекрасное применение то, на что я уже несколько раньше кратко указал, именно, – что безрелигиозные люди нередко впадают в противоречие с самими собою, с одной стороны, восхваляя учение Иисуса Христа, а с другой – нападая на него без страха и колебания. Вы принадлежите к числу тех, которые гордятся своим убеждением в чистоте и возвышенности евангельской морали, и, однако не задумываются обвинять ее за ее предписания касательно страстей. Знаете ли вы, что объявлять мораль худою, бесполезною и неприменимою там, где дело идет о страстях, – значит не меньше, как отвергнуть ее совершенно. Разве вы не заметили, что бо́льшая часть предписаний морали касается урегулирования и подавления страстей. Значит, если евангельская мораль не применима в этом отношении, то к чему она и пригодна?

Вы говорите, что евангельские заповеди суровы, ибо противоречат неодолимым инстинктам нашей природы; а в рассуждении евангельских советов вы идете так далеко, что считаете трудным делом убедить в согласии их с требованиями разума и мудрости. В подтверждение своего мнения вы указываете на то, что тайна господства над страстями заключается в умении давать им, так сказать, отдушины (позволять некоторое удовлетворение их) и через то избегать их взрывов, что игнорирование этой основной истины составляет существенный недостаток, которым страдает евангельская мораль. Вы соглашаетесь, что поведение, которым ниспровергается правильная жизнь семейная, – то поведение, когда, имея будто бы в виду быстрое размножение рода человеческого, предаются необузданному разврату и плод своей невоздержности предоставляют общественной благотворительности, такое поведение должно быть признано греховным, беззаконным; но вы не хотите согласиться с тем, что строгость морали должна простираться и на самые помыслы нечистые и преступные, – должна объявлять виновным пред Богом и того, кто позволяет возникать в сердце своем лишь только чувству сладострастия, хотя бы при этом он воздерживался от всего того, что противно природе или может причинить вред семейству или обществу.

Но оставим те рассуждения, на какие во многих отношениях, вызывает меня ваше возражение; станем лишь на точку зрения человеческого благоразумия, за которым вы сами признаёте столь много смысла. Я утверждаю, что евангельская мораль так мудра и предусмотрительна в ее мнимой суровости, что она была бы далеко суровей, если бы вполне удовлетворяла вашим требованиям. Слова мои, с первого разу, покажутся, быть может, очень странными; но я надеюсь подкрепить их такими основаниями, что вы вынуждены будете согласиться с моим мнением.

Так как вы, кажется, с особенною любовью занимаетесь изучением человеческого сердца, то я позволю себе спросить вас: если, напр., запрещено совершение какого-нибудь действия, то в каком случае труднее достигнуть послушания (соблюдения заповеди), – тогда ли когда запрещено и самое желание этого действия, – или тогда, когда этому желанию предоставлен полный простор? Я убежден, что человеку гораздо легче избегнуть совершения того, чего он не пожелал, чем удержать от совершения поступка, желание которого в нем есть и, быть может, очень сильно. Справедливо говорят, что от мысли до дела столь же далеко, как от головы до руки, – и ежедневный опыт показывает, что тот, в ком зародилось желание владеть известною вещью, – только с величайшим трудом воздерживается от употребления средств, ведущих к ее приобретению. Преимущественно в тех делах, о которых мы здесь говорим, разум до того затемняется, страсти до того берут сильный перевес, что имевший несчастье подпасть их власти принижается до животного состояния, жалким образом забывая о чести, о благих, могущих составить счастье, – о здоровье, даже о самой жизни. И вы полагаете, что в таких случаях благоразумие требует давать место желанию, но запрещать и задерживать переход его в поступок? Вы положительно утверждаете, что запрещение, простирающееся и на желание, сурово, – а не замечаете того, что только в вашей системе истинная суровость, осуждающая человека на мучение Тантала, когда дают возможность холодной и прозрачной, как кристалл, воде касаться его губ, но не позволяют ему отведать ее. Вдумайтесь глубже в эти замечания, – и вы убедитесь, что истинная суровость есть принадлежность вашей, а отнюдь не евангельской морали; ваша мораль под видом снисходительной кротости осуждает сердце человека на мучение, между тем как евангельская мораль путем мудрой и соразмерной суровости готовит душам добродетельным спокойствие и мир. Человек, который знает, что ему не позволено наслаждаться даже помышлением злым, – мгновенно, лишь только возникло оно, старается изгнать его из сознания своего и таким образом не дает страсти воспламениться и ослепить его. Напротив, тот, кто полагает, что грех состоит только в совершении поступка, – без сомнения, станет ласкать стремления природы, обольщая себя надеждою, что наслаждение помышлением и желанием не приведет его к совершению греховного акта; однако, с того момента, как разум и воля подпали их господству, уже невозможно, по крайней мере чрезвычайно трудно, обуздать дикую страсть, которая, воспламенившись вследствие первого, оказанного ей, послабления не успокоится до тех пор, пока не будет совершенно удовлетворена.

Существенное различие, в указанном отношении, между учением христианской религии и мнением враждебных ей философов состоит в следующем: религия проводит то основное положение, что страсти должны быть подавляемы в их зародыше, – что тем труднее управлять ими, обуздывать их, чем больше росту они приобрели; философы, наоборот, что необходимо позволить страстям и превратным стремлениям развиться до известного пункта, – и тогда уже они должны быть задержаны. И удивительное дело! так рассуждают философы – люди, не располагающие никаким другим средством, которое они могли бы предложить сердцу, кроме сухих доводов разума, бессилие которых обнаруживается всякий раз, как им приходится вступить в борьбу с какою-нибудь более или менее сильною страстью; совсем иначе поступает религия, в изобилии имеющая могущественные средства к тому, чтобы действовать на рассудок и волю, чтобы господствовать над целым человеком. Да, религия, основанная Самим Богом, действует в согласии с благоразумием, считая полезнейшим заботиться о предупреждении, задержании зла, чем усиливаться исцелить его, когда оно уже достигло высокой степени развития; между тем, слабое смертное отваживается разнести плотину, задерживающую воду, и полагает, что можно позволить водам бушевать, – и когда они дойдут до указанных пределов, довольно сказать им: «до сих пор и ни шагу далее, – здесь должна разбиться гордая сила ваших волн!»

Не знаю, убедят ли вас те доводы, которые привел я в защиту евангельской морали против нападения философских систем; но вы не можете отрицать того, что мои замечания достойны полного внимания, – ибо они основаны на данных природы человека и ежедневного опыта. То, что мы сказали о самых бурных и потому самых опасных страстях, которым подвержено бедное человечество, нужно сказать и о прочих, – хотя в отношении первых особенно справедливо заметить, что в них, как в бегстве, нет спасения. В высшей степени мудро то мнение, что «слишком много зависит от того, потеряно или нет господства над самим собою, – ибо не легко положить оковы на страсти, как скоро раз им позволена свободная игра».

С отдельным человеком бывает то же самое, что с целым человечеством, когда высшая власть, обязанная управлять, начинает уступать требованиям управляемых. С каждым днем тогда эти требования увеличиваются и авторитет постепенно падает, пока, наконец, не наступает полная анархия, или сильная реакция, чтобы вновь приобрести потерянное и восстановить те права, от которых никогда не следовало отказываться. Законы, на которых утверждается порядок, аналогичны, если относятся и к вещам совершенно различным; можно сказать, что везде действует один и тот же закон, с теми только видоизменениями, которые обусловливаются особенным свойством управляемого предмета.

Сказанное мною о сладострастии, говорил я, применимо и к другим страстям, – и я хочу показать это на чувствительнейшей струне вашей, – вашей любви к человечеству; ибо господа философы, как известно, терпеть не могут, если их пламенная любовь к человечеству подвергается сколько-нибудь сомнению. Вы постоянно упоминаете о заповеди всеобщего братства, которая, по учению Иисуса Христа, должна соединить всех людей, как членов одной семьи. Из этой заповеди уже само собой следует запрещение вредить своему ближнему, – и, по вашим правилам, мы не только не должны причинять никакого вреда нашему ближнему, но не должны и желать вредить ему, – мы грешим уже, если только в сердце своем имеем злостные помышления в отношении к ближнему. Если применить теперь к данному случаю вашу теорию, то окажется, что христианская мораль должна быть отвергнута в этом пункте, как слишком узкая; если следовать советам «кроткого благоразумия», то необходимо ограничиться тем, – что совершить поступок, могущий повредить ближнему, не позволительно, – но отнюдь не запрещается иметь желание подобного поступка, лишь бы мы действительно ограничивались одним желанием. Ваша прекрасная заповедь, в сущности, может быть представлена в следующем виде: «Люди! не причиняйте друг другу никакого вреда – ни делом, ни словом, ибо в противном случае вы станете поступать против правил разумной морали и оскорбите Бога, Который создал вас не для того, чтобы враждовать друг против друга, – но чтобы вы жили в мирном согласии друг с другом. В этом – вся обязанность ваша; что же касается внутренней чистоты вашей души, то это другое дело: вы можете желать своим ближним столько зла, сколько вам угодно, и будьте уверены, что в этом нет преступления, ибо невозможно, чтобы Бог кроме дел, запрещал нам и самые помыслы и желания». Не кажется ли вам так выраженная заповедь любви и братства какою-то особенною и странною вещью? – И однако ясно, что вы и сами так должны выразиться, – ибо я не что другое сделал, как только собрал в одно отдельные части вашей системы, чтобы представить последнюю в более ясном свете.

Основной недостаток в этом философском воззрении состоит в том, что им допускается противоречие между внешним и внутренним, – нравственные обязанности относятся только к внешнему поведению и сводятся к известному роду гражданской морали, которая, в сущности, есть не что иное, как человеческое правоведение, преследующее не другие какие цели, как только то, чтобы не было нарушено общественное спокойствие. К такому результату приводят ваши взгляды, – и в этом нет ничего удивительного. Как скоро Бог изгнан из мiра и не признаётся никакой определенной религии, т.е., не признаётся божественного влияния на поступки людей, то эти последние ценятся только с их внешней стороны и в глазах философов имеют на столько значения, на сколько способны произвести во вне что-либо доброе, или воспрепятствовать чему-либо злому. Удаляя из мiра Бога или, что то же, исключая религию, – вы в то же время уничтожаете совесть, уничтожаете внутреннего человека и сводите всю мораль к системе рассчитанных полезностей.

Эти выводы покажутся неприятными для вас, и вы без сомнения станете отказываться от них. Однако, чтобы избежать бесполезных споров, я вас прошу еще раз внимательно проследить нить моих объяснений, приведших меня к этим выводам, – и я уверен, что, сделав это искренно и беспристрастно, вы не будете утверждать, что в моих словах есть что-либо ложного, или преувеличенного.

Между тем, чтобы сделать для вас еще чувствительнее сознание заблуждений и непоследовательностей того учения, которого вы придерживаетесь с такою твердостию, я сделаю приложение этого учения к заповеди всеобщего братства, на сколько эта заповедь может быть рассматриваема не с своей запрещающей стороны (отрицательной), но заповедующей (положительной). Как скоро признаю́т достоверным, что зло заключается во внешних поступках, то должны согласиться и с тем, что и добро, нравственность относится лишь к внешности, – так что, значит, сделать ближнему добро есть поступок, достойный похвалы, а пожелать ему добра – нет. Но знаете ли, куда ведет нас это положение? Знаете ли, что этим положением достигается не менее, как совершенное уничтожение одним ударом столь восхваленного всеобщего братства философской филантропии? Что же за любовь, которая ограничивается только внешним актом? Истинна ли та любовь, которой нет в сердце? Разве вы не знаете, что и в самой речи человеческой, делается различие между благодеянием и благожеланием – между деланием и желанием добра? И неужели это несправедливо? Разве не обе добродетели (делание и желание добра) достойны в высшей степени похвалы? Разве тот, кто, по недостатку средств, не благожелателен, – недостоин похвалы, если он благожелателен, т.е., если он по крайней мере имеет желание сделать добро, хотя для него и невозможно перевести это желание в дело. И разве тот, кто делает добро, не желает его прежде, чем сделает его? Не знаю, смо́трите ли вы на дело с этой точки зрения, – но о себе я могу вам сказать, что я считаю желание и дело столь внутренно связанными друг с другом, что они кажутся мне предметами одного и того же рода, – что на последнее я смотрю только как на осуществление первого. В рассуждении делания добра мой решительный взгляд таков: если я мыслю человека, который делает добро, но который в то же время не имеет в сердце своем полного любви стремления, побуждающего его к известному поступку, т.е., если я вижу благодеяние разделенным от благожелания; то я – или не признаю в таком поступке никакого добродетельного акта, или считаю его недостаточным, лишенным его превосходнейшего украшения, которое одно делает его привлекательным и достойным любви.

Вы видите, почтенный друг, что христианская религия не без глубокого основания обращает внимание на внутреннейшие акты и простирает свои требования и запрещения на самое сокровенное, что совершается в глубине наших душ, – что, поэтому, обвинять ее в суровости, значит, уничтожать не только религиозную мораль, но и ту, которая создается советом чистого разума. Так близко и тесно связаны между собою вещи, по-видимому, далеко различные одна от другой, – такою внутреннею связью связаны отдельные истины, что, если кто решается отвергнуть одну, оказывается вынужденным отвергнуть и много других, которые, быть может, он принимает со всею откровенностью и глубокою преданностью. Своими замечаниями я хотел привести вас к следующему выводу, – который я и прежде неоднократно выяснял вам: как много зависит от того, чтобы при решении вопросов религиозных остерегаться рассматривать их изолированно один от другого; в противном случае, мы подвергаемся опасности исказить истину, а искажение истины есть заблуждение. Неверующие и сомневающиеся почти всегда повторяют эту ошибку; они выражают какой-нибудь догмат, заповедь, обряд, – отделяют его от всех остальных, – анализируют, не обращая внимания на те отношения, в каких стоят отдельный догмат, заповедь, обряд к другим догматам, заповедям, обрядам; они рассматривают предмет с одной стороны и потому им не трудно представить обряд смешным, догмат нелепым, заповедь суровою. Нет таких истин, которые не оказались бы не состоятельными, если так их будем рассматривать. В области нравственной, особенно когда дело идет о в высшей степени приятных и обольстительных чувствах, весьма нетрудно обмануть неосторожных, предлагая им под видом невинных отдохновений смертоносный яд. Так напр., в отношении трудностей, на которые вы указываете в ваших письмах, – что более согласно с инстинктами природы, с приятными влечениями сердца, как не учение, предлагаемое вами! «Почему, – говорите вы, – недостаточно запрещать только поступки, могущие иметь дурные следствия для общества, семейства и индивидума? К чему проникать еще в душу и мучить сердце, заставляя его отказаться от тех удовольствий, которые, не переходя в преступные действия, и в глазах Самого Бога суть только невинные наслаждения природы. Если зло не осуществляется на деле, то кому вредит одно только желание его? Возможно ли, чтобы Создатель оскорблялся безвредными желаниями своего создания?» Слова эти, для людей неопытных и страстных, без сомнения, покажутся приятными, увлекающими; но для нравственности они слишком опасны и гибельны; в действительности они возлагают на человека тяжкое, неудобоносимое бремя. В противоположность этим вашим рассуждениям, в вашем же духе, мы можем сказать так: «Неужели вы настолько хотите быть суровыми, чтобы, уже позволив жаждущим устам приблизиться к холодному, драгоценному напитку, не дать им отведать оного? Неужели вы настолько будете суровы, чтобы, не налагая на страсти внутри человека никакой узды, запретить однако их удовлетворение вовне? Неужели вы захотите быть столь жестоки, чтобы, позволив бурям проноситься по сердцу, держа последнее в постоянном напряжении и непрестанной борьбе, не доставить ему и облегчения, не уменьшить его страданий, не утишить в нем мучительных бурь посредством обнаружения их вовне – в действительных поступках? Или закройте совершенно доступ злу, – или дайте целительные против него средства; но не втягивайте подобным образом внутреннего человека в борьбу с внешним, – сердце с поступками. Если вы хотите быть друзьями людей, то позаботьтесь о том, чтобы ваша ложная снисходительность не была так жестока». – Может ли Бог оскорбляться внутренними состояниями своего создания, – с удивлением спрашиваете вы? – И я не менее удивляюсь подобному вопросу, слыша его от человека, который еще не дошел до положительного отрицания Божества. Если существуют отношения между Богом Творцом и человеком – Его творением, – если Он смотрит на Свое создание, как на предмет, достойный Его попечений, – то не ясно ли, не очевидно ли, что разум и воля, т.е., самое драгоценное в человеке, что делает его способным познавать и любить Творца, что возвышает его над животными и делает его царем природы, – не очевидно ли, что эти внутренние духовные способности должны быть преимущественным предметом попечений всевышнего Творца, как бесконечного Духа? не ясно ли, что Он внешние дела настолько ценит, насколько они вытекают из святилища внутреннего сознания, которым мы, по воле Его, должны любить Его, познавать и молитвенно призывать? Богу, как высочайшему Духу, без сомнения, и в человеке прежде и больше всего угодна и приятна чистота и святость его души; а следовательно, всё нечистое и страстное, наполняющее и волнующее душу человека будет предметом Его гнева.

И что такое человек, если не обращать внимания на его внутреннее существо? Что такое мораль вне отношений ее к разуму и воле? Может ли что быть неосновательнее, даже неразумнее того учения, которое под видом обильного чувства человечности и как бы защищая достоинство и независимость человека, так безжалостно уничтожает в нем то, что есть в нем наиболее независимого и благородного, если отвергает значение разума и воли в его нравственной жизни?

Будьте уверены, почтенный друг, что не может быть ни истины, ни достоинства в том, что противоречит религии. То, что на первый взгляд кажется благородным и достойным, при ближайшем рассмотрении оказывается низким и бесчестным; те филантропические чувства, на основании которых делается упрек христианской религии за суровость ее морали, на самом деле, ведут лишь к укреплению власти тела над духом, к совершенному снятию оков на земле с сладострастных похотей и вообще беззаконных страстей человеческих.

Б.

В книге «Свод указаний и заметок по вопросам пастырской практики» (С.-Петербург 1875 г.), отдел II-й, в статье 2-й о том, «как и где читать молитвы жене родильнице» (стр. 39) читаем:

«По вниманию к телесной нечистоте, бывающей у женщины после рождения ею дитяти, некоторые священники простирают свой ригоризм до того, что не дают таковым даже целовать св. крест. Это незаконно во всех отношениях; ибо в таком случае пришлось бы снимать св. кресты с благочестивых родильниц, носящих сие св. знамение на шее, и пр., а по правилам логики, вместе с сим выносить даже и св. иконы из той комнаты, где находится роженица» и т. д. и т. д. (Практ. Руков. для священ. печатавш. в прилож. к Черн. Епарх. Вед., 1873 г. стр. 5, 6, 40).

«Некоторые священники, – говорит автор выписанной статьи, – простирают свой ригоризм до того, что не дают родильницам даже целовать св. крест». Слово даже означает здесь, очевидно, нечто меньшее, тогда как родильницам дозволительно-де и большее. Из недозволения родильнице целовать св. крест автор выводит заключение, что «в таком случае пришлось бы снимать крест с родильницы, выносить и все иконы из комнаты родильницы» и т. д. и т. д. Из дозволения же родильнице целовать св. крест следует уже дозволение родильнице и большего, напр. преждевременного хождения ей в храм… В самом деле родильницам довозволительно же приобщаться св. Евхаристии в случае опасности их жизни. Но подобные исключения из общего правила, как известно, доказывают только истинную неприкосновенность правила.

Какая же крайняя необходимость родильнице целовать св. крест, так что «не целовать его – не законно во всех отношениях», как решено автором. Ужели в самом деле от нецелования св. креста может произойти какое-нибудь лишение для родильницы, или ослабление религии, или неудовольствие со стороны прихожан?

Но 1) По окончании молитвы, читаемой в первый день, по внегда родити жене отроча, не указан в Требнике даже и отпуст. Для чего же заходить далее указанного предела, да еще с св. крестом?

2) Никакая родильница не решится целовать св. крест, которого впрочем священники и не берут с собою для чтения молитвы, да и родильницы в это время находятся большею частью не в переднем углу перед иконами, где читает священник молитву, а вдали от священника, и даже в другой комнате.

3) Крест на шее родильницы и крест церковный в руках священнодействующего ужели совершенно безразличны между собою, также безразличны и иконы домашние между иконами церковными или и самою церковью? Но и к домашним иконам добрые люди не дозволяют себе прикасаться во всякое время и во всяком одеянии. Ужели и это ригоризм?⁸⁸

Священник Иоанн Любимов

Керенского уезда, Пенз. губ., село Большая Лука.

Глава 4

А входим в покой мы уверовавшие, так как Он сказал: Я поклялся во гневе Моем, что они не внидут в покой Мой. Нас убеждает войти в покой, чтобы не было сказано о нас si introibunt, то есть, не войдут в покой Мой. Апостол спешит указать иной покой, к которому мы призваны, то есть, царствие небесное. Он говорит, что мы не войдем в тот покой, который находится в Палестине, но те по причине жестокости своей не войдут ни в Палестину, ни в покой небесный – царствие небесное. Итак о первом покое продолжает говорить: хотя дела Его были совершены еще в начале мiра; ибо негде сказано о седьмом дне так: и почил Бог в день седьмой от всех дел Своих (Быт.2:2). Тотчас Апостол говорит и о втором покое, обещанном народу Божию: и еще здесь: если войдут в покой Мой. Союз si можно понимать в качестве утверждения, отрицания, сомнения. Выше, где говорит, что по причине жестокости их Бог поклялся, что они не войдут в обещанный покой, этот союз поставлен в качестве отрицания. Прибавил: si introibunt, то есть, не войдут. Здесь же можно понимать его за союз утвердительный. Апостол как бы так сказал: если войдут, то будут жить счастливо. Поэтому присоединил: поскольку остается некоторым войти в него. Именно в тот покой, который был в Палестине, вошли немногие, то есть, только два, Иисус и Халев, из всех тех, которые вышли из Египта. А те, которым прежде возвещено, не вошли в него за непокорность. Здесь Апостол указывает на тех, кому не дано было войти в землю обетованную, и чьи трупы остались в пустыне. Затем следуют рассуждения, хотя недостаточно ясные, о том покое, который обещан верующим во Христа. То еще определяет некоторый день, ныне, говоря чрез Давида, после столь долгаго времени, как выше сказано: ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших. Ибо если бы Иисус (Навин) доставил им покой, то не было бы им сказано о другом дне. Указывает Апостол третий покой, о котором Давид сказал: ныне, обозначая этим не тот покой, в который ввел евреев Иисус Навин, но другой, лучший, в который вводит верующих не преобразующий, а действительный Христос. Посмотрим, верно ли это. После столь долгаго времени, как выше сказано, опять говорит Давид: ныне, когда услышите глас Его, не ожесточите сердец ваших. Ибо если бы Иисус доставил народу покой, которым управлял, то Давид не говорил бы потом о другом покое. Следовательно верно, что некоторым остается еще унаследовать покой, преобразованный покоем палестинским, к которому приведет народ свой истинный Иисус. Посему для народа Божия еще остается субботство. Ибо кто вошел в покой Его, тот и сам успокоился от дел своих, как и Бог от Своих. Под покоем Бога нужно разуметь окончание дел, когда Бог, окончивший в шестой день творение, в седьмой почил от произведения новых тварей. Во имя этого вечного покоя божественного, Апостол призывает нас к вечному покою, который называется субботством, приравниваясь к языку евреев. Апостол не употребил в этом месте слово «покой», но «субботство» – слово радостное и желательное, – называя субботством царствие Божие, он в субботу как бы предписывает особенно воздерживаться от всего дурного, сохранять всё, что касается покорности Богу, что делали жрецы, что помогает душе, и ничего другого. Не такой субботы он желает в царствии Божием, чтобы опять возвращаться к тяжелым делам, как делали это в субботу плотскую. Но кто войдет в ту субботу, тот навсегда почиет от дел своих, как Бог почил от своих. Итак, желая всем дать истинное понятие о воскресении и вечном покое, Апостол часто употребляет слово «ныне», чтобы никогда не теряли надежды войти в царствие Божие. Он как бы так говорит: если кто согрешал до ныне, то пусть надеется на исправление свое. Посему пусть никто не отчаивается, доколе живет. Итак постараемся войти в покой тот, чтобы кто-нибудь по тому же примеру не впал в непокорность. Великое и спасительное дело – вера, и без нее нельзя никому спастись, как и сказано: без веры невозможно угодить Богу; но одной веры недостаточно: необходимо творить дела сообразно с верою и поступать достойно Господа. Поэтому и сам апостол Павел увещевает приявших достойное служение, говоря: постараемся войти в покой оной. Постараемся, так как недостаточно одной веры, но нужна и жизнь, достойная веры, и нужно много потрудиться, чтобы вера не оказалась бесплодною. Если те, возроптавшие на Господа, не удостоились войти в землю обетованную, то каким образом, мы удостоимся войти в царствие Божие, если будем жить так же, как живут язычники? Каждый, желающий войти в царствие небесное, должен украсить веру добрыми делами. Грешник не войдет в царство небесное и будет одержим постоянным страхом наказания. Посему Апостол добавляет: чтобы кто-нибудь по тому же примеру не впал в непокорность. Апостол как бы так говорит: мы достаточно научены примером наших предков, чтобы не впасть в подобное им, чтобы не претерпеть нам того же, что они претерпели, то есть, чтобы не впасть потому же примеру в непокорность. Затем, чтобы поселить еще больший страх в сердцах грешников, прибавляет: ибо слово Божие живо и действенно и острее всякаго меча обоюду остраго. Здесь Апостол указывает, что мы имеем того же самого Судью, Который осудил непокорность тех, ибо говорит: живо Слово Божие и действенно. Слово Божие, то есть, Сын Божий, Который говорит о Себе: кто соблюдет слово Мое, тот не увидит смерти во век (Ин.8). Как если бы те сохранили слово Божие, то не умерли бы и вошли бы в землю обетованную; так и мы, если сохраним слово Его, будем жить и войдем в покой небесный. Ибо Слово Божие живо и действенно и острее всякаго меча обоюду остраго. Меч может отделить члены от тела, пронзить внутренности и плоть, но гораздо пронзительнее или острее его слово Божие. Оно проникает до разделения души и духа, составов и мозгов, и судит помышления и намерения сердечныя. Душою мы живем, духом (умом) мыслим, наша телесная жизнь сходна с жизнью животных, а по духовной мы подобны ангелам. Так действен суд Божий, что различает грехи плотские от духовных, кто что мыслит умом и какое желание хранит во глубине сердца; так остро созерцание Бога, что всё что мы делаем и мыслим, Он знает лучше нас самих. Мы имеем постоянного свидетеля наших действий и помышлений в Боге, Который и будет нашим Судьею. Будем бояться могущества Того, присутствия Которого не можем избежать. Ибо Апостол сказал: слово Божие, то есть, всеведение Божие, судит чувствования и помышления сердечныя. Этим Апостол показывает, что всё наше внешнее и внутреннее судится тем, Кто всё наше знает и весь проницает всего человека. Неудивительно, что Он знает свое творение, и духовное и телесное, так как всё, что сотворено, сотворено Им. Посему Апостол прибавляет и нет твари, сокровенной от Него, но все открыто и обнажено пред очами Его. Этими словами Апостол сильно устрашает непотребных рабов, не исполняющих дел веры с чистою совестью, ибо Сам видит и испытует всё то, что находится в сердце, и воздает каждому по заслугам его. И зачем будем говорить о людях? И ангелы, и архангелы, и херувимы, и серафимы, и всякая другая тварь – всё открыто очам Божиим, всё обнажено и известно. Что может скрыться от Бога? Все обнажено и открыто пред глазами Его. Ему дадим отчет, то есть, сами дадим отчет в наших делах. Итак, имея Первосвященника великаго, прошедшаго небеса, Иисуса Сына Божия. Не много выше, рассуждая о божестве Его, Апостол говорил все обнажено и открыто пред очами Его, а теперь, говоря о человечестве Христа, рассуждает о первосвященстве Его, принесшего Себя Самого ради нашего спасения, – указывает, как Он первый из всех пошел в покой небесный, словами: итак мы имеем Первосвященника прошедшаго небеса. Моисей, вождь народа, которому обещан был проходящий покой, не вошел в этот покой, который очень часто Он обещал ему. А этот наш великий Первосвященник, Ходатай высшего обетования, наставляющий верующих в Него, первый вошел в покой, обещанный Им народу, вверенному Ему, показав Себя великим Первосвященником, так как имеет вечное священство, вечно живый Ходатай за нас. Этого первосвященника называет прямо Сыном Божиим. О Моисее Апостол никогда так не говорит, но называет его всегда служителем. Имя Иисус сообщено было от Бога ангелом Пресвятой Деве, и что этот Иисус есть Сын Божий. Будем твердо держаться исповедания нашего; ибо мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших. О каком исповедании говорит здесь Апостол? О том, что Христос есть Сын Божий, Бог, что Он погребен был после страдальческой смерти, что Он, как Бог, в третий день воскрес, вознесся на небо, сидит одесную Бога Отца, придет судить живых и мертвых, что через Него мы имеем все блага – искупление, воскресение и вечное сонаследие Богу Отцу. А что это истинно, видно из того, что Первосвященник входит во внутренность завесы, во святилище, будучи окроплен собственною кровию, а не чужою, как ветхозаветные священники, которые окроплялись кровию рыжей телицы. Мы имеем не такого первосвященника, который не может сострадать нам в немощах наших. Он хорошо знает всё, что свойственно нам. Он испытал все условия человеческой жизни, – все, кроме греха, не сделал ничего такого, что приносит смерть, как засвидетельствовал Сам в Евангелии, говоря: приходит князь мiра сего и во Мне не имеет ничего. Всякий первосвященник знает тех, которые находятся в бедствии, и знает их бедствие. Ибо невозможно знать мучений страдальца тому, кто опытно не пережил их и не принял на себя. А наш первосвященник поднял все бедствия, постигшие человечество после падения прародителей, и тогда уже вознесся в горние к трону Отца. Но Который, подобно нам, искушен во всем, кроме греха. Хотя был искушаем различным образом, однако не был побежден. Во всём испытан и везде остался славным победителем. Он, как имеющий подобно нам плоть, был искушаем, но чужд был греха. Вот искушение, которому подвергался Христос: Он претерпел преследования от многих, принял заплевания, был осужден, обнажен, привязан к позорному столбу, отвержен собственным народом, и наконец распят. Подобен нам по плоти, говорит Апостол, кроме греха. Ибо природа, воспринятая Им, подобна нашей, но она не имела греха, перешедшего к нам от родителей. Первородный грех в природе первого человека был таков, что от нее могло произойти и наказание, и исцеление (remedium). Наказание и грех во всём мiре человеческом, кроме Христа, в котором исцеление и спасение. Ибо грешная природа не была осуждена на то, чтобы от нее не могло произойти избавление. Всемогущество Божие устроило так, что оказалась и полнота правосудия, и обилие благости. Посему да приступаем с дерзновением к престолу благодати, чтобы получить милость и приобрести благодать для благовременной помощи. Посему да приступаем с дерзновением, то есть, приступаем с верою к престолу благодати Его, да имеем дерзновение, хотя мы и грешники, получить Его милость, если принесем плоды, достойные милосердия, и сохраним твердое дерзновение и упование наше до конца. Теперь истинный Первосвященник наш Иисус Христос, Сын Божий, сидит на троне благодати, готовый отпустить согрешения наши. Для благовременной помощи. Теперь по истине благовременна помощь и милосердие Его, как в другом месте славный учитель наш (ап. Павел) сказал: се ныне время благоприятно, се ныне день спасения (1Кор.6). И гораздо прежде пророк, указывая на время помощи, говорит: Я услышал тебя во благоприятное время и помощь тебе в день спасения. Если согрешившие после крещения могут снискать милосердие, то это дело благодати Сидящего на троне благодати. А что Он предан за нас, это знак великого унижения, которое Он принял от нашей природы, а не от своей сущности, которая у Него тождественна с сущностью Бога Отца, Которому мы приносим во благое время исповедание наше с верою в Его благость, когда Он восседает на троне благодати и доставляет нам всё, что служит к нашему спасению. Теперь есть время, даров, никто пусть не отчаивается относительно себя самого. Будем бояться трона Его правосудия, когда Он придет судить всё по справедливости: тогда будет время отчаяния для нежелавших обратиться к трону благодати, когда затворится покой, и тогда же пребудут с женихом те, которые принесут светильники, светящие добрыми делами. Апостол желает показать, что этот завет гораздо лучше древнего, ибо в нем нет ничего прообразовательного, как наприм. жертвенных животных, и всё выше и совершеннее.

Глава 5

Ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется. Прежде всего Апостол определяет, что такое первосвященник, и показывает, что относится до первосвященника, в чем состоит его служение и какие знаки отличия у первосвященника. Первосвященник поставляется для того, чтобы он приносил дары и жертвы, чтобы мог сострадать тем, которые не знают и заблуждаются, потому что и сам он обнажен был немощию. Долг первосвященника есть стоять между Богом и народом, молиться Богу за грехи народа. Это совершил Христос, принесши Себя Самого за грехи наши, всегда живой для того, чтобы ходатайствовать за нас; раз принятый людьми, Он всегда ходатайствует за людей. Здесь Апостол полагает с одной стороны нечто общее у Христа с первосвященниками, а с другой нечто особенное, высшее. Он говорит: ибо всякий первосвященник, из человеков избираемый, для человеков поставляется на служение Богу. Общее то, что поставляется для человеков на служение Богу, чтобы приносить дары и жертвы за грехи; а остальное уже различно. Могущий снисходить невежествующим и заблуждающим. Здесь уже превосходство. Посему Апостол прибавляет: и посему он должен как за народ, так и за себя приносить жертвы о грехах. Это относится более к первосвященникам подзаконным, чем ко Христу, разве только кто-нибудь станет утверждать, что Церковь Христа есть едино тело, так что, когда Он приносит жертвы за Церковь, то приносит также за Свои члены, но это толкование может казаться натянутым (violeta). Затем Апостол рассуждает, кто и как должен приступать к первосвященству. И никто сам собою не приемлет сей чести, но призываемый Богом, как и Аарон. Этими словами Апостол поражает первосвященников, жадных до почестей и стремящихся к первосвященству не ради спасения народа, но из-за почестей. Итак Аарон был призван Богом знамением жезла расцветшего, и этим было показано, что Сам Бог избрал его в первосвященника. Не хотевшие признать его первосвященнического достоинства были попалены огнем. Так и Христос не Сам Себе присвоил славу быть первосвященником, но Тот, Кто сказал Ему: «Ты Сын Мой, Я ныне родил Тебя». Это то же самое, что Спаситель говорит в Евангелии: если Я славлю Себя Самого, то слава Моя ничто: Меня прославляет Отец Мой. Нужно заметить, что славить (glorificare), чествовать (honorare) и прославлять (clarificare), хотя и три слова, но выражают одно и то же, что по-гречески означается словом δόξασθαι – славить, но пользуются они различно и различно поставлены в латинском переводе. Что в Евангелии выражено словом славлю, то Апостол называет прославлением. Следовательно, Спаситель прославлен Отцом, когда над крещаемым раздался голос Отца: Ты Сын Мой возлюбленный, в Тебе Мое благоволение. Это прославление было предсказано гораздо раньше пророком по внушению Духа Святого словами: Господь сказал мне: Ты Сын Мой, Я сегодня родил Тебя (Пс.2). Господом называет Отца. Чтобы видно было, что Христос и единородный Сын Божий есть одно и то же лицо, к словам: это Сын Мой, в Котором все Мое благоволение, присоединил: сегодня Я родил Тебя. Это уже не имеет ничего общего со всеми прочими, которые называются сыновьями и жрецами, о которых сказано: аз рех: вы боги и все сыновья Вышнего; но это принадлежит только единородному Сыну. Как и в другом месте говорит: Ты священник во век по чину Мелхиседекову. Мелхиседек был священником не по закону ветхозаветному, но по достоинству некоторого особенного священства: он принес Богу хлеб и вино, а не кровь неразумных животных. По чину этого священства Христос сделался священником – не временным, но вечным. К Нему сказано: Ты иерей во век по чину Мелхиседека. Ибо все священники были по закону, а Он один только по чину Мелхиседека. Он сделался священником по причине той плоти, которую принял, или по причине той жертвы, которую взявши от нас, принес за нас, то есть, плоть и кровь. Об этой жертве Сам Он говорит в Евангелии: если не будете есть плоти Сына человеческого и пить крови Его, то не будете иметь в Себе жизни. Но в этой плоти и крови дух человеческий не должен видеть ничего кровавого, ничего тленного, но должен видеть животворную и спасительную субстанцию в хлебе и вине. Кто это вкушает достойно, тот приобретает через это отпущение грехов, обладание царством небесным. А кто недостойно, тот, как говорит Апостол, суд себе яст. Чин этого священства установил праведнейший царь Мелхиседек через таинственное сходство, когда принес Господу хлеб и вино. Ибо известно, что животные жертвы, которые принадлежали культу Аарона, а не Мелхиседока, прекратились, но жертвы из хлеба и вина при отменении тех жертв существуют повсюду на всём земном шаре. Священником же называется в особенности Христос, Который однажды принес Себя Самого в жертву за нас, как однажды в Священном Писании говорится о Мелхиседеке и его священстве. Когда говорится во век, то означается Сам Господь Христос, Который пребывает во славе вечной: Он во дни плоти Своей с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления могущему спасти Его от смерти, и услышан был за Свое благоговение. Что же в священстве совершил наш Первосвященник, это яснее выражает Апостол, говоря: Он во дни плоти Своей. Дни плоти Господа нашего – это те дни, в которые Он принял плоть, в которую был искушаем, претерпевал страдания, в которые молитвы и моления приносил Тому, Который мог спасти Его от смерти. Все же, что ни сделал Христос во плоти, суть молитвы и моления за грехи рода человеческого. Излияние крови Его священно, вопль силен, при котором и услышан был Богом Отцом за благоговению Свое, за терпеливое перенесение Своего страдания. Без греха. Он претерпел страдания не за Свои грехи, а за наши, чтобы спасти нас: наши грехи Он принял на Себя. Это Он совершил с великим благоговением и совершеннейшею любовью. Он возлюбил нас прежде и предал за нас Себя Самого в жертву приятную Богу. Он услышан был Богом потому, что принес жертву приятскую Богу, то есть, Себя Самого. Слова Апостола: Он с сильным воплем и со слезами принес молитвы и моления Тому, Который мог спасти Его от смерти, параллельны словам Самого Иисуса Христа, передаваемым евангелистом: Отче Мой! если возможно, да минует Меня чаша сия; впрочем не как Я хочу, но как Ты (Мф.26). Ибо Он пришел творить не Свою волю, но волю Того, Который послал Его: волю Отца Своего Он предпочитал Своей воле. Апостол Павел говорит здесь, что Он приносил молитвы и моления не по болезни смерти, но ради спасения нашего. Посему и в другом месте говорит также, что кровь Христа вопиет за нас более, чем кровь Авеля. Кровь Авеля вопияла с земли для обвинения в братоубийстве, а кровь Христа вопиет с земли к Отцу для умилостивления за нас.

Хотя Он и Сын, однако страданиями навык послушанию, и совершившись сделался для всех послушных Ему виновником спасения вечнаго, был наречен от Бога Первосвященником по чину Мелхиседека. О сходстве первосвященства Мелхиседека, полагаю, довольно выше сказано. Теперь же посмотрим, что хочет Апостол показать словами: хотя Он был и Сын, однако страданиями навык послушанию. Об этом послушании, которое Он принял добровольно, в другом месте говорит так: был послушен даже до смерти, и смерти крестной. Посему и Бог превознес Его (Флп.2:8). Совершившись. Показывает, какое приобретение есть Его страдание, которое всем верующим доставляет вечную жизнь. Итак если послушание Сына есть причина человеческого спасения, то как необходимо нам оказывать Богу полное послушание, чтобы сделаться достойными того спасения, которое Он даровал нам через собственного Сына? – О сем надлежало бы нам говорить много, но трудно истолковать, потому что вы сделались неспособными слушать. Указывает причину, почему трудно говорить о воплощенном Сыне Божием. Причина эта заключается в самих слушателях: они не способны понимать глубокие тайны Божии. Ибо те, которые, судя по времени, должны были бы быть наставниками, сами сделались такими, для которых нужно молоко, а не твердая пища. Итак трудность речи была в неспособности слушателей, а не в мудрости апостольской, для которой доступны тайны, сокрытые от начала веков, как весьма ясно показал в послании к Ефесянам. Потом присоединил: ибо, судя по времени, вам надлежало быть учителями, но вас снова нужно учить первым началам Слова Божия, и для вас нужно молоко, а не твердая пища. Говорит к тем, которые законом и пророками должны были быть наставлены относительно пришествия Христа и той благодати, которая дарована через Него верующим, и которые могли быть учителями других по предмету тайн Божиих, сообщенных им, если бы уверовали. Теперь же они сделались подобны детям, которым для чтения сообщаются начатки письмен. Те которым надлежало быть твердыми в вере и достаточно сведущими, чтобы понимать твердую пищу мудрости, которая принадлежит совершенным, сделались теперь такими, которым нужно молоко. Молоком называет простую речь, в которой, по его свидетельству, нуждались те, кто не могли подняться на высоту великих тайн Божиих. Например: кто не может понять, что говорит евангелист: Слово сделалось плотию, тот каким образом может понять слова евангелиста же: «в начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог?» Всякий, питаемый молоком, не сведущ во славе правды, потому что он младенец. Твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла. Ибо нёбо различает вкус пищи, а душа узнаёт речи различных доктрин, о которых ниже в этом послании говорит: не увлекайтесь чужими учениями. Ибо как дитя не умеет различать одну пищу от другой, и часто, хватая вредную пищу, подвергается опасности, если не удерживается своею матерью; так и всякий не просвещенный легко обольщается, так как не умеет различать опасности на пути заблуждения. Какая разница между молоком и твердою пищею, такая же между непросвещенным или простым и мудрым. Как молоко приличествует детям, а твердая пища – взрослым, так непросвещенным свойственно понимание простой речи, а мудрым – таинственной, так как у них развит ум. Каким образом они могли развить ум? Конечно путем опыта и частого чтения Священного Писания. Поэтому Псалмовец называет блаженным того мужа, который поучается в законе Божием день и ночь (Пс.1).

Современное состояние большинства наших деревенских кладбищ ужасающее в полном значении этого слова. К ним, по всей справедливости, можно применить известные слова, что они суть полны костей мертвых и всякия нечистоты. На всём протяжении любого деревенского кладбища вы, за немногими исключениями, не найдете положительно ни одной пяди свободного места для копания новых могил; всё завалено гробами покойников, а в более давних кладбищах эти гробы стоят, так сказать, в несколько этажей, один на другом, при чем в нижнем находятся более древние и уже совершенно истлевшие гробы покойников, а в верхних слоях видны гробы более недавнего времени. Всякий священник, всякий гробокопатель могут подтвердить справедливость наших слов. Последние, т.е. гробокопатели, не находя свободного места для новых могил, совершенно спокойно раскапывают старые могилы, обнаруживают гробы и здесь-то уготовляют места для новых покойников, причем вместе с землею неизбежно выбрасывают они и кости покойников; а этих костей в недрах кладбищ целые массы⁹¹. Весьма часто при копании могилы находят разом по нескольку черепов – явный знак того, что в этом месте погребено уже несколько человек… Чувство ваше возмущается, вы протестуете, кричите на могильщиков за такое неуважение к памяти покойников, объясняете им противунравственное значение их поступка и всегда слышите от них в подобных случаях один неизменный ответ: «а где ж копать – совсем мест нет, везде могилы, да могилы». Объяснение, скажем мы, совершенно резонное, потому что достаточно бросить один взгляд на кладбище, испещренное крестами и насыпями, чтоб самому прийти к такому же выводу. И возмущенное сначала ваше чувство при виде такого безобразия мало-помалу успокаивается и со временем вы примиряетесь с подобными явлениями, и даже не протестуете… Священники лишь требуют, дабы вырытые при копании могил смертные останки снова были зарыты в землю – и только. Итак творится у нас из года в год; а к старым покойникам, по неизбежным законам природы, постоянно прибывают всё новые и новые, которые все погребаются на одних и тех же кладбищах… Повторяем, наши деревенские кладбища в настоящем их состоянии – верх безобразия, вопиющее зло, ибо большинство их до крайности переполнено покойниками, почва их до последней песчинки пропитана разложившимися трупами, атмосфера здесь нередко, особенно в летние жары, чувствительна своим особым запахом и, кто знает, не такому ли запущенному состоянию кладбищ мы обязаны появлением в среде крестьянского населения разных эпидемических болезней, в роде оспы, тифа, дифтерита и т. п., нередко собирающих с него такую обильную дань?! По крайней мере современная наука положительным образом доказала вредное влияние кладбищ на народное здоровье, особенно же расположенных вблизи населенных мест, и установила тот факт, что зараза, разносимая кладбищами, передается не только через атмосферу, но также движением подпочвенных вод.

Для полноты настоящего очерка деревенских кладбищ следует еще присовокупить и то, что многие кладбища находятся почти о бок деревень и сел, а мы лично видели одно кладбище, расположенное даже в центре села, в каких-нибудь 40 или 50 шагах от священнического дома, с двух других сторон замыкаемое крестьянскими жилыми и холодными постройками!.. Жители села, очевидно, пьют зараженную воду и дышат таким же воздухом!..

Такое состояние сельских кладбищ объясняется, с одной стороны давностью их существования, а, с другой, ничтожными их размерами. В самом деле только немногие из кладбищ, сколько нам известно, заключают в себе одну или две десятины, а большинство их – только половину и даже ¼ этого пространства. И этот тесный и миниатюрный клочек земли часто предназначен служить для погребения жителей многих деревень, входящих в состав данного прихода. Здесь покоятся целые вымершие роды настоящего поколения крестьян.

Бог весть, до каких пор будет продолжаться такой порядок вещей, это нагромождение мертвецов над мертвецами. Пространство кладбищ не увеличивается ни на один вершок, а мертвецы, повторяем, прибывают постоянно и изредка огромными массами. В одну из холерных эпидемий, бывших в соседнем приходе в самый краткий промежуток времени (не более 3 недель) было погребено на кладбище – страшно даже сказать – 280 человек!.. Всё кладбище, и без того тесное сразу усеялось еще бо́льшим количеством свежих могил. В следующем за тем году в том же приходе снова появилась другая (тифозная) эпидемия, еще год спустя – оспенная, жертвою которых сделалось около 200 человек – итого в течении нескольких лет было погребено почти 500 человек! Проверить наши слова легко можно по метрическим книгам сего злополучного прихода, коего настоятель не на шутку полагал, что уже наступило время поголовного вымирания его. В другом соседнем с нами приходе, в истекшем 1884 году насчитывалось без малого сто покойников, а свободных мест для погребения таковых там давным-давно уже не имеется. Следовательно, все они погребены тоже на старых местах или могилах. И так творится во многих приходах нашей епархии. Конечно, трудно даже приблизительно определить цифру покойников, погребенных на тех миниатюрных клочках земли, именуемых у нас кладбищами, но цифра эта должна быть страшно велика, если принять во внимание то обстоятельство, что самые древние старики не запомнят времени учреждения сих кладбищ, бессменно и поныне служащих местом погребения покойников, как и во времена их детства, про другие же кладбища крестьяне заявляют, что там погребены их отцы, деды, прадеды, прапрадеды и все их «предки», про третьи же кладбища крестьяне, вероятно, по преданию, утверждают, что они еще были «за Польши», значит весьма давно. Но в большинстве случаев на расспросы о времени первоначального учреждения того или другого кладбища крестьяне отвечают, что один только Бог знает, с каких пор они существуют.

Отсюда сама собою является необходимость повсеместного открытия новых кладбищ и, по возможности, в более широких размерах, на узаконенном расстоянии от жилых людских помещений. К сожалению, открытие кладбища связано у нас с такими трудностями, что редкий из наших священников решится даже возбудить вопрос об учреждении нового или расширении старого кладбища, наперед зная, что ему придется выдержать великую борьбу с людьми и разного рода другими препятствиями, исписать кипы бумаги, испытать столько же неприятностей и огорчений и всё это большею частью напрасно без всякой пользы для дела. К тому же дела об отводе новых мест для кладбищ обыкновенно тянутся у нас целые годы, иногда по десяти даже лет… Говорим это по личному опыту. В этом именно обстоятельстве и кроется причина молчания и бездеятельности священников при виде того зла, которое мы выше изобразили. И тут, как и во многом другом, напрасно винят наших священников. Как постоянные очевидцы зла, господствующего на кладбищах, они более чем кто-либо сознаю́т это зло, страдают от этого нравственным образом и желали бы скорейшего уничтожения оного, но, к сожалению, каждый из них сознаёт в то же время полное свое бессилие помочь делу, а страх борьбы с разнородными препятствиями окончательно парализует их охоту и решимость взяться за дело.

Какие же это препятствия, спросит читатель? Прежде всего священнику приходится в данном случае считаться с предрассудками крестьян, что тоже да не будет поставлено в вину священникам (у интеллигентных людей высших классов общества тоже не мало всяких предрассудков и суеверий…). По убеждению крестьян, учреждение нового кладбища, взамен старого, непременно повлечет за собою страшную смертность в том приходе, где предполагается открытие нового кладбища. Явится вдруг какая-нибудь «прокуда»-болезнь, в роде «титуса» (так иные крестьяне зовут тиф) или холера и т. под. и станет она душить сотнями бедных мужчин, да населят покойниками новое место посмертного покоя… Конечно, это глупейший предрассудок, но игнорировать его священник не должен. Затевая дело об учреждении нового кладбища, он тем самым как будто злоумышляет против своих прихожан, желая призвать на их главу страшную гостью – смерть, появление которой, конечно, никому не желательно. Станет, после того, понятным то чувство недоверия и нерасположения, с которым почти все крестьяне относятся к проектам учреждения новых кладбищ. Священник-инициатор такого дела становится для них своего рода врагом, недоброжелателем… Вывод этот, кажется, не будет неправдоподобным… Затем, сами крестьяне совершенно апатично смотрят на нынешнее переполнение кладбищ покойниками, не признаю́т вредного антигигиенического влияния кладбищ, даже расположенных вблизи их деревень, следовательно, опять-таки не могут сознавать необходимости учреждения новых кладбищ. Они еще более убеждаются в первом предрассудке и видят в этом деле личную затею священника. Последний представляет им всевозможные аргументы нового кладбища, но – увы – все доводы крестьяне всегда умеют обратить в свою пользу… Ежели, говорят они, тыи «могилицы» (так зовут они кладбища) были сто лет тому назад, то они еще могут побыть?.. Или: «лежат там наши батьки и деды, нехай (пускай) и нас там поховают! будет всем место!»… С точки зрения крестьянина такие доводы имеют полную силу, даже ссылка на закон бессильна разубедить их, а потому оспаривать их было бы лишнею тратою сил и времени. Но, положим, священнику удалось победить это первое препятствие – склонить прихожан к соглашению с своим мнением. Тогда является другое и не менее серьезное затруднение. Для открытия нового кладбища нужна земля, и тут возникает вопрос: откуда взять ее? Вопрос важный. Свободных земель теперь нигде нет, пустопорожних пространств весьма мало, и площадь таковых, благодаря влиянию культуры, с каждым годом всё более и более уменьшается, каждый клочек земли строго разграничен, и право земельной собственности строго охраняется и силою закона и глазом владельцев, затем везде чувствуется недостаток земель, особенно же в густо населенных местностях. Всего этого нельзя не брать во внимание в данном случае. В трудности приискания земли под кладбища и заключается немаловажная помеха к успешному решению дел подобного рода. И так, собравшись на сходку, наши мужички обыкновенно долго, долго ломают свои головы над решением вопроса – откуда взять земли?.. Наконец кто-то из толпы говорит: «а что ж, люди, возьмем попову землю… коли новое кладбище ему потребно, так пускай и свою землю дает»! И при этом советчик указывает сходу крестьян даже место и количество поповой земли, нисколько не стесняясь условиями ее положения и значения в сфере причтового хозяйства. Легко можно представить себе смущение священника при виде такого посягательства на церковно-земельную собственность. Конечно, этот проект отчуждения священнической земли под кладбище, подсказан каким-нибудь недоброжелателем священника или пьяницею-крикуном, всегда играющими великую роль на всех крестьянских сходках. Тем не менее предложение последнего подхвачено всех сходом и священник волею-неволею вынужден становиться в положение защитника церковно-земельной собственности. Долго тянутся споры, да переговоры в подобных случаях, нередко собираются повторительные сходы, священники предлагают крестьянам разные другие комбинации, в роде покупки свободной земли у такого-то помещика, или обмена, но крестьяне еще с большею настойчивостью заявляют свои притязания на «попову землю». На этой попытке и останавливаются наши священники: дела об открытии новых кладбищ они сдают в архив и продают их полному забвению, с тем, дабы уж никогда более не возвращаться к ним.

Такова обычная история учреждения у нас новых кладбищ.

Но иные священники, не достигнув соглашения крестьян на учреждение кладбищ, переносят дела о кладбищах на официальную почву. Они возбуждают о сем переписку в подлежащих инстанциях, ведающих делами этого рода. Но и этот путь не приводит к желанной цели. Обыкновенно переписка тянется целые годы, приезжают несколько комиссий, составляется множество актов, большею частью в смысле урезки (да еще даровой) церковной земли под кладбище; священники с своей стороны заявляют протесты, опять приезжают комиссии в лице представителей полицейского, медицинского и крестьянских учреждений, и еще многочисленнее первых, священнику, отстаивающему церковные интересы, снова приходится выслушивать разные колкости и замечания, его доводы, возражения и замечания, все его аргументы против решения членов комиссий обыкновенно не принимаются ни в малейший резон, и если священник вздумает отстаивать неприкосновенность церковной земли ссылкою на церковные законы, то члены комиссий не без иронии, замечают такому священнику, что они не признаю́т никаких духовных законов!.. И, что всего страннее, – председателями сих комиссий нередко назначаются лица польского происхождения, по вере католики, оценщиками церковной земли назначаются тоже помещики-католики, кои призываются решать в данном случае дела и интересы русского православного духовенства!.. Горько приходится священнику в подобных комиссиях. Сознание полного одиночества и подавляющей численной силы противников, отсутствие всякой иногда поддержки со стороны благочинных и депутатов, полное игнорирование личности священника, упреки и колкости, посылаемые по адресу последнего и т. п., – всё это тяжелым бременем ложится на его душу. Приходится нередко отстаивать уже не дело, а свою личность и звание. Только в редких исключительных случаях, при обилии пустопорожних земель и редкости населения, открытие новых кладбищ совершается сравнительно легче и быстрее.

Вот, читатель, с какими трудностями сопряжены у нас попытки об устройстве новых кладбищ. Всё это мы говорим по собственному опыту и опыту других лиц. А урок, данный нескольким лицам, служит предостережением и для прочих. Этим обстоятельством и объясняется молчание большинства священников о настоящих злоупотреблениях, творимых сплошь да рядом на деревенских кладбищах.

Нельзя долее мириться с таким злом и, кончая заметку об интересующем нас предмете о кладбищах, не можем не высказать своего желания, дабы, во 1-х, было сделано общее распоряжение о немедленном упразднении всех старых кладбищ, по указаниям священников, как лиц более знакомых с положением таковых кладбищ; быстрое осуществление этой меры особенно необходимо в настоящее время, ввиду всеми ожидаемого появления холеры; во 2-х, предварительно должно быть объявлено, кому следует, что отчуждение церковной земли не будет допущено ни под каким видом – так как земля служит дополнением к содержанию причтов, разве добровольного согласия причта на таковую уступку: в 3-х, назначить крайние сроки для открытия новых кладбищ; и, в 4-х, вменить в обязанность причтам всех церквей Литовской епархии ежегодно обо всех существующих по приходам кладбищах, а также времени их основания и степени пригодности сообщать краткие сведения в клировых ведомостях; думаем, что это необходимо для сведения и соображения Епархиального Начальства.

Сельский священник

Мы говорим: «печати», не говорим «азбуки»; потому что азбука одна и та же, и если в церковной есть несколько букв, отсутствующих в гражданской, и одна (э) в гражданской, которой нет в церковной, азбука тем не менее остается та же. Итак с какой печати должно начинать?

Более двадцати лет господствует суеверие, что изучение гражданской печати должно предшествовать изучению церковной. К этому правилу применялось составление азбук и книг для первоначального чтения. Суеверие основалось на смешении двух разных вещей: начертания букв и способа их обучения. Звуковой метод признан легчайшим, и почему-то нашли его возможным применить только к гражданской печати. А церковная разве к тому же неспособна? Если в старых азбуках буквы назывались аз, буки, веди, то и гражданские имеют право на это наименование; и если обучать чтению по-граждански легче посредством звукового метода, он совершенно применим к церковной печати, потому именно опять-что азбука одна. Именно: звуку соответствует в той и другой свой знак, и чистый звук не выражается условным сочетанием знаков, как в западных языках, где ch или sch произносится совсем несообразно с коренным звуком, который соответствует знакам с, h или s. Но не будем смешивать метод обучения с самою азбукою: где будет основание предпочесть гражданскую печать? Проще ли самое начертание? – Ничуть. Говорят, от гражданской легко перейти к церковной, нежели наоборот; это не только предрассудок, но мнение прямо ложное. Достаточно сказать, что начавшему учиться по церковной печати не предстанет надобности учиться, чтобы разбирать гражданскую. Гражданская дается уже сама собою, об этом можно справиться у любого, учившегося по церковной печати. Между тем выучившийся по гражданской нуждается еще в новом обучении, чтобы осилить церковную. Нужно опять не смешивать разных вещей, несущественного с существенным. Трудны, говорят, титла и ударения. А титла разве существенное в азбуке? Ударения же напротив помогают правильному произношению, которое сверх того облегчается тем, что напечатанное по церковному так и произносится, как пишется, чего нет в гражданской печати. Мои болезни, моего, чтобы правильно прочесть это в гражданской печати придется, совершенно вопреки требованию звукового метода, произнести маи болезни, моево. Соответствие звуков с начертаниями прекращается с первого же слова, которое составит учащийся. Хотя бы это слово оса, обыкновенно одно из первых; ученик должен пройти двойной процесс: сперва прочесть оса, а потом переламывать себя и читать а с а. Вспоминается при этом забавное негодование покойного Палацкого против русского языка и русской азбуки. Что же это за азбука! – восклицал он; –пишется орел, осел, а выговаривается ариол, асиол. Маститый чешский историограф не хотел вразуметь, что она не русская, а всеславянская, что под ее начертания укладываются славянские языки, оставляя себе свободу при сохранении правописания держаться каждому своего говора.

(2Тим.2:1–13).

Чадо мое, возмогай во благодати, яже о Христе Иисусе. Св. ап. Павел убеждал Тимофея возгревать в себе благодать своего призвания, дар Божий, живущий в нем, и указавши, в чем состоит этот дар, возлагает на Тимофея обязанность возмогать в благодати, т.е. укрепляться, усовершенствоваться в познании, любви и ревности к служению Иисусу Христу. Будучи даже возлюбленным учеником, духовным сыном Павла, Тимофей не свободен от этой обязанности. Источник благодати в Иисусе Христе. Он владеет христианскою благодатью, как глава Церкви, и распространяет ее на всех членов своего таинственного тела. Он владеет также благодатью священства, как вечный священник, не имеющий ни предшественника, ни преемника, и распространяет ее, по Своей благости и мудрости, на всех, кто удостоился части Его священства. Благодать в Иисусе Христе не для того только, чтобы украшать, возвышать Его святую человеческую природу и сделать ее способною к ипостасному соединению со Словом Божиим, и не есть следствие этого соединения; – она дана Ему в преизбыточестве, как всеобщее начало, освящающее каждый член и подкрепляющее каждое действие Его таинственного тела. Итак, в Иисусе Христе нужно искать благодати, освящающей нас лично, и через нас – души тех, кто поручен нам. В Нем одном можно найти благодать для того и другого действия. Все мы получили от полноты ее в Нем, и ни из какого другого источника не можем получить.

И яже слышал еси от мене многими свидетели, сия предаждь верным человеком, иже довольны будут и иных научити. Это вторая обязанность, возлагаемая св. Павлом на всех пастырей, в лице Тимофея, – передавать другим данное им самим, передавать так, как сами получили. Здесь Апостол даст нам верное понятие о том способе, каким распространялось апостольское учение в первые времена и после в Церкви христианской. Наша вера не есть учение частное и тайное, не есть достояние только немногих – посвященных, как это можно сказать относительно некоторых философских школ и святилищ Индии и Египта; в нашей религии не отличают внешнего учения от внутреннего. Она передается публично, она передана апостолами людям, при множестве свидетелей, избранным людям, которые в свою очередь должны передавать ее другим таким же способом, каким сами приняли ее. Епископ и священники учат только тому, что сами слышали. Таким образом, вера есть достояние общее; все члены Церкви – начальники и народ владеют им и ответственны за его целость. Но трудно допустить, чтобы при известных условиях жизни христианских обществ, распространенных по всей земле, – не проникло в христианское учение чуждое, и если оно проникло, то едва ли скоро вполне раскроется. Чтобы распознать истину от лжи, весьма полезны ученые люди, но небезусловно необходимы, ибо часто случалось в Церкви, что вследствие особого характера нашего христианского учения, простые верующие узнавали и раскрывали заблуждения своих учителей. Пастыри, которым преимущественно доверено сокровище веры, должны отличаться двумя качествами: – должны быть верующими и способными; верующими – для того, чтобы сохранить порученное им во всей неповрежденности; способными – передать его другим без изменения, таким, каким сами получили его. Эти качества безусловно необходимы для всякого пастыря.

Ты убо злопостражди, яко добр воин Иисус Христов. Это третья обязанность пастыря – терпеть страдания и труды, как следует доброму воину Иисуса Христа. Злопострадать, как добрый воин Христов – значит точно и строго соблюдать учение, не страшиться страданий, не отступать перед опасностью, всегда быть готовым к борьбе и, если нужно, к смерти. Всякий христианин, по своему призванию, должен быть воином Иисуса Христа. Но священник и епископ должны служить лучшим примером в этом отношении, обязаны защищать не только себя самих, но и Церковь от всех вражеских нападений.

Никтоже бо воин бывая обязуется куплями житейскими, да воеводе угоден будет. Главная обязанность пастыря, как воина, – бороться с мiром и уничтожать его заблуждения, предрассудки, бороться с его прелестями и удовольствиями, презрением и гонением: «да побежден будет мiр с его заблуждениями любовью и страхом» (бл. Августин). Отсюда четвертая обязанность пастыря – отдаваться вполне своему служению, интересам и делам Божиим и не знать никаких других. Из этого правила св. Павла соборы и отцы Церкви вывели то заключение, что служители Иисуса Христа не должны вмешиваться в мiрские дела и занятия. Но это не свидетельствует о несовместимости служения Христу с мiрскими обязанностями. Еще в первые века Церковь владела поместьями, имуществом движимым, домами, землями, управление которыми не всегда было безопасно доверять светским лицам. Приведенное апостольское правило содержит в себе двоякое требование: во-первых, оно не дозволяет пастырю заниматься исключительно мiрскими делами, каковы торговля, судейство и военная служба; во-вторых, оно запрещает им увлекаться даже позволительными для них мiрскими делами, чтобы из-за них не потерять свободы духа и независимости, необходимых для служения Богу. Этим только воздержанием от мiрских дел пастырь-воин может угодить своему Воеводе.

Аще же и постраждет кто, не венчается, аще не законно мучен будет. Апостол продолжает развивать идею борьбы и страданий. Пятая обязанность пастыря – бороться по законам борьбы, так как борец только тогда получает награду за борьбу, когда выполнил установленные условия борьбы. Законы, правила священнической борьбы не произвольны: они строго определены церковными постановлениями; чем выше они, тем строже должны быть исполняемы. За исполнением их наблюдают епископы, которые и называются хранителями священных правил. Вести борьбу не по этим законам – значит злоупотреблять ими, компрометировать успех борьбы, отказаться от награды, заслуженной верным пастырем, потому что Бог не награждает тех, которые вели борьбу безрассудно, по своему произволу, а не по повелению и не по правилам Его Духа.

Трудящемуся делателю прежде подобает от плода вкусити. Жизнь воина и борца – есть борьба. Жизнь земледельца – труд постоянный и тяжелый. Он буквально ест свой хлеб в поте лица и пользуется плодами обрабатываемой им земли только после жатвы. Такова же жизнь и духовного земледельца, работающего на полях Церкви. Отсюда шестая обязанность пастыря – служить Богу и Церкви в поте лица своего и ждать награды только по окончании труда – в день суда. Но из этого еще не следует, чтобы и ранее, в течение настоящей жизни, он не имел права пользоваться плодами труда своего и не мог сказать верующим: «аще мы духовная сеяхом вам, велико ли, аще мы ваша телесная пожнем» (1Кор.9:11). Понимать слова Апостола иначе, значит принимать их в буквальном значении и упускать из виду внутренний смысл их: Апостол выражает ими ту мысль, что только тот имеет право на награду, кто заслужил ее тяжелым и постоянным трудом. Блажен священник, пастырь душ, который в последний день может стать пред Богом и сказать, подобно Царю-пророку: «в делах человеческих, по слову уст Твоих, я охранял себя от путей притеснителя» (Пс.16:4).

Разумей, еже глаголю: да даст убо тебе Господь разум о всем. Как ни просты, как ни удобопонятны советы, Апостол не хочет, чтобы они остались непонятны его ученику. Понимание духовных вещей приобретается только под условием серьезного внимания; мужественное исполнение духовных обязанностей возможно только тогда, когда о них думают и понимают их. Чтобы понять их, недостаточно человеческого усилия, естественных способностей; для сего необходимо высшее озарение; когда его просят, оно дается и, как для всего необходимое, простирается на всё. Божественный свет, освещая душу, согревает и укрепляет ее. Посему необходимо молиться: «Вразуми меня (Господи), и буду соблюдать закон Твой, и хранить его всем сердцем» (Пс.118:34).

Поминай Господа Иисуса Христа, воставшего от мертвых, от семени Давидова, по благовествованию моему. Св. Павел постоянно соединяет истины догматические с нравственными наставлениями и тем учит нас основываться или по крайней мере поддерживать свое учение догматом. Самым твердым основанием христианского учения, самою сильною помощью трудящемуся и страждущему пастырю служит воскресение Иисуса Христа. Это величайшее чудо, высшая печать учения и обетований Спасителя – есть верный и живой залог наших надежд относительно души и тела. Апостол напоминает часто о происхождении Иисуса Христа от семени Давидова для того, чтобы опровергнуть в самом основании заблуждения еретиков докетов, или для того, чтобы в лице своего Господа показать исполнение пророчеств и одну из самых замечательных особенностей Спасителя, обетованного Израилю. Некоторые толковники думают, что, говоря о своем Евангелии, св. Павел указывает на Евангелие св. Луки. Правда ни у одного евангелиста, кроме Луки, не говорится так подробно и определенно о происхождении Спасителя от семени Давидова и обстоятельствах воскресения Иисуса Христа, тем не менее бо́льшая часть толкователей думают, что в приведенном стихе говорится вообще о евангельской проповеди.

В нем же злостражду даже до уз, яко злодей, но слово Божие не вяжется. Терпеть тяжкие страдания за Иисуса Христа и быть осужденными, подобно злодеям, – только участь апостолов, и в том слава их. Мiр всегда старался чем-нибудь оправдать гонения, возбуждаемые им против Церкви. Иудейство оправдывалось тем, что апостолы, будто, разорители закона, враги Моисея и храма. С точки зрения политиков империи апостолы были противниками установившегося культа и величия Рима; вводя исключительную религию, они подобали основы тогдашнего общества. Чего еще не доставало для славы Церкви, терпевшей страдания, когда эти страдания сопровождались бесчестием и когда христиан и их пастырей гнали, как злодеев! Но каковы бы ни были гонения, есть свобода, которую человек не в силах уничтожить: это свобода божественного слова. Она слышится в темницах, она раздается сквозь запертые двери, решетчатые окна, и часто она раздается тем громче, чем сильнее стараются заглушить ее. С чем может сравниться состояние Павла, закованного в цепи в Риме – в том городе, который в одно и то же время был и господином и рабом, и утверждающего себя мыслью, что слово Божие не вяжется! Любящие божественную истину более всего поймут и оценят это утешение, имеющее силу для всех.

Сего ради вся терпело избранных ради, да и сии спасение получат, еже о Христе Иисусе, со славою вечною. Итак, особенность и слава слова Иисуса Христа в том, что оно не вяжется. Таково оно всегда и везде в темнице и в узах. Гонение, не могущее заглушить божественного слова, нисколько не может остановить его спасительного действия на души; гонение даже усиливает это действие. Апостолы, находя во время страдания поддержку и славу в той мысли, что они страдают за Иисуса Христа, радовались и укреплялись тою мыслью, что их страдания принесут пользу избранным. Эти две мысли находятся во внутренней связи между собою: служение Иисусу Христу не отделимо от служения душам, искупленным Им. Всё существует для избранных: мiр, жизнь, всё настоящее и будущее. Апостолы не принадлежат самим себе: Петр, Павел принадлежат избранным. В Церкви всё делается для них. Таким образом, – всё делать, всем жертвовать, всё терпеть для избранных, чтобы спасти их вместе с собою, – вот в чем высшая слава, единственно достойная служителя Евангелия! Тут же Апостол дает высокое понятие о награде, обещанной нам. Это – спасение – свобода человека и совершеннейшее блаженство, о Христе Иисусе, то есть, в Иисусе Христе – в Его лице и заслугах источник этой свободы и блаженства; в Нем же образец их и мера. Наконец – слава – неизменная, безконечная, вечная.

Верно слово: аще бо с Ним умрохом, то с Ним и оживем. Не уклоняясь от своей цели, Апостол возвращается к прежней мысли, указанной им, когда он говорит о воскресении Иисуса Христа, и изображая обещанную нам награду, указывает другие особенности этой награды. Несомненно, говорит он: если мы умерли со Христом, то и оживем с Ним. Смерть со Христом есть необходимое условие жизни, а жизнь с Иисусом Христом есть высшая награда за смерть. В этом вся, так сказать, сущность христианского учения. Сын Божий, сделавшийся человеком и не переставший быть Богом, имел естественное право на славную жизнь, и несмотря на это, ради искупления человека от его греха, Он благоволил принять мученическую смерть и самою смертию приобрести жизнь. После Него и по Его примеру, человек, осужденный на смерть за свой грех, может и должен в конце искупить этот грех смертию, соединенною со смертию Спасителя, и таким образом – через Него и с Ним приобрести славную и непорочную жизнь. Хотя эта тайна смерти и жизни вполне обнаруживается в ученике Иисуса Христа только после действительной смерти, но начало ее обнаруживается и в настоящей жизни. Вся тайна Евангелия, всё нравственное учение его выражается в следующих словах апостола: «Умросте бо, и живот ваш сокровен есть со Христом в Бозе. Егда же Христос явится, живот ваш, тогда и вы с Ним явитеся во славе» (Кол. 3:3–4).

Аще терпим, с Ним и воцаримся, аще же отвержемся, и Той отвержется нас. Другое условие награды – страдание и соответствующее ему последствие – царствование; страдание со Христом и царствование с Ним. Все в этом мiре страдают, и ни один из сынов Адама не свободен от этого тяжелого ига. Но страдать за Иисуса Христа или с Иисусом Христом не одно и то же, что страдать вследствие настоящих условий человеческой жизни. Кто страдает и переносит, даже терпеливо, свои страдания или без размышления, или потому, что они неизбежны, или с гордым убеждением, что страдания – не зло, тот страдает – как сын Адама, как раб, осужденный на смерть, как безумный, не чувствующий страданий – страдает без утешения и надежды. Но кто принимает свои страдания из рук Божиих, соединяет их с страданиями Иисуса Христа, освящает и возвышает их этим соединением, – тот приготовляет себе свободу силою креста Спасителя и, таким образом, обеспечивает себе участие в Его царстве. Что же значит царствовать со Христом? Значит ли это сидеть с Иисусом Христом на одном престоле, носить на голове тот же венец Иисуса Христа? Кто может сказать и понять это! Мы нигде не находим в слове Божием свидетельства, чтобы даже ангелы царствовали с Иисусом Христом и участвовали лично в Его торжестве. Такая награда сохранена только прославленному человечеству и вечно будет отличать разные степени блаженства. Мы будем царствовать с Иисусом Христом, сидеть на Его престоле так же истинно, как истинно Он Сам сидит на престоле Отца своего, ибо Он сам говорит: «Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, яко же и Аз победил, и сел со Отцем Моим, на престоле Его» (Откр.3:21). Кто ради этого царства не почувствует в себе мужества достойно переносить все испытания настоящей жизни, переносить спокойно, если не с любовью, страдания, посылаемые нам Богом? Что же касается тех, которые отрекаются от Иисуса Христа, тех и Он справедливо отвергнет. Отрицаясь от Иисуса Христа, они отвергли Его заслуги, Его благодать, свет, спасение, которое Он принес им, и навсегда останутся чуждыми Ему. Человек – столь великое существо, что судьба его зависит от него самого, а Бог столь высок, что не может нарушить правосудия и свободы человека. Кто же отрекается от Иисуса Христа? Тот, кто устами исповедует Его, а действиями отвергает, стыдится за Евангелие, отрицает учение Церкви, не ценит должным образом святых законов священства и проч.

Аще не веруем, Он верен пребывает: отрещися бо Себе не может. Человек может не веровать, а Бог не может остаться неверным своему слову, обетованиям, угрозам: ни в каком смысле Он не может отречься от Себя. Для Бога возможно всё, кроме лжи и отреченья от Самого Себя; Его определения, действия, учение не могут быть противны истине, унижать Его бесконечную святость и абсолютную независимость – основание Его существа. Свобода намерений и действий относительно тварей не уничтожает и не уменьшает нисколько существенного достоинства Его существа. Кто со вниманием вдумается в эти высокие истины, тот, быть может, почувствует глубокие основания тайны попущения нравственного зла, наказания отверженных и предопределения избранных.

«Молим вы, братие, вразумляйте бесчинных» (1Фес.5:14). «Вся благообразно и по чину да бывают» (1Кор.14:40).

В православных русских храмах очень нередко бывают случаи нарушения тишины и благочиния во время богослужения, особенно в городах. Разговоры между некоторыми из стоящих в храме составляют обыкновенное явление в городских церквах и допускаются не только детьми, но и взрослыми, и преимущественно ведутся такими лицами, которые посещают Богослужения не по усердию и расположению духа, а по официальному положению. Православный простолюдин, пришедший в церковь, обыкновенно помолится и затем молча поклонится предстоящим, тогда как лица из образованных сословий, вошедшие в храм, прежде всего считают за обязанность поздравствоваться со знакомыми и притом не молчаливым поклоном, а сопровождают свои приветствия более или менее слышными разговорами, и уже после таких разговоров помахают рукою около пуговиц сюртука, вместо крестного знамения, а потом опять принимаются за разговоры. Случаи нарушения тишины и благочиния в церквах бывают даже в такие священные моменты, когда требуется особенное внимание и благоговение. Многократно, в церквах различных местностей, случалось нам видеть, что приступающие к святым тайнам бесцеремонно расталкивают других, чтобы поскорее причаститься или подойти к священнику для исповедания своих грехов, при чем получившие толчки бранятся или даже отвечают толчками. Священник, видя, что на него напирают и опасаясь, как бы не произошло беды уговаривает толпу не тесниться и не толкаться, но увещания действуют плохо, и вот причетник или кто-либо из прихожан, по приказанию священника, силою оттесняет рвущихся вперед, при чем бывает неизбежная давка и крики. Редко бывает, чтобы все чинно и тихо подходили к кресту или к евангелию, а раздание ваий сопровождается иногда даже увечьями. Антидор, обыкновенно берут на расхват, отстраняя при этом протянутые руки других. Но особенно возмутительно поведение присутствующих в церквах при совершении таинства брака: вместо участия в приносимых совершителем таинства молитвах, большинство присутствующих бесцеремонно рассматривают физиономии жениха и невесты, высказывают более или менее громко свои суждения о достоинствах и недостатках их и вообще ведут себя совершенно несообразно со святостию места и богослужения.

Так как случаи нарушения тишины и порядка во время богослужений в храмах бывают не в одной какой местности, а по всем местам православной России, и так как враги православной Церкви пользуются этими случаями для унижения самой веры и Церкви православной: то, по нашему мнению, на предотвращение и искоренение этого важного недостатка должно быть обращено серьезное внимание.

Православное духовенство с своей стороны всегда заботилось о соблюдении благочиния и тишины в церквах, внушая прихожанам мысли о святости храмов Божиих, необходимости благовейного и внимательного отношения к богослужению, в своих беседах и поучениях. Доказательством этой заботливости служить множество печатных поучений и наставлений о церковном благочинии. Вразумления духовенства, конечно, производили и производят благотворное действие, но далеко не на всех, а потому оказывается необходимым, кроме нравственного воздействия духовенства, принять и другие меры. Гражданское правительство православной России, по тесной связи в ней государственных и церковных интересов, всегда старалось об охранения церковного благочиния от нарушений его, и в действующих ныне законах (Свод. Зак. т. XIV, Уст. о пред., и пресеч., прест.), содержатся подробные правила о предупреждении и пресечении нарушений благочиния в православных церквах. Тем не менее случаи нарушения тишины и благочиния в церквах бывают, как мы выше сказали, очень редко. От чего же происходит то, что требования закона остаются большей частью мертвой буквой? Нам кажется, что это происходит с одной стороны от недостаточного числа лиц, которым вверяется наблюдение за тишиной и порядком в церквах, а с другой – от того, что наблюдение за тишиной и порядком в церквах составляет только одну из многочисленных функций этих лиц. По действующим законам, мир и тишину в церкви обязана охранять местная полиция и частью духовенство; но полиция в то же время несет много и других обязанностей и чины ее не имеют возможности неопустительно присутствовать при богослужениях во всех церквах. Вследствие этой невозможности, обыкновенно, полицейские чины городов ограничиваются присутствием только при архиерейских служениях, при крестных ходах и других многолюдных церковных процессиях, а в большей части церквей вовсе не бывают. Таким образом наблюдение за тишиной и порядком при богослужениях в большей части церквей лежит на одном духовенстве. Но, занятое службой, требующей всецелого сосредоточения мыслей и чувств и возвышения от земного к небесному, оно не имеет возможности следить за тишиной и порядком и вынуждается к таким или другим распоряжениям по этому предмету только в случаях вопиющих нарушений тишины и порядка, слышимых на всю церковь; беспорядки же не очень значительные остаются без всякого наблюдения, а потому и повторяются безбоязненно и безнаказанно. Недостаточность наблюдения местной полиции за тишиной и порядком в церквах, кроме ее малочисленности и невозможности присутствовать во всех храмах и при всех богослужениях, зависит и от того, что в составе ее вероятно находятся лица неправославного вероисповедания и что чины ее нисколько не зависят от представителей церквей, а даже составляют по отношению к ним нечто высшее. Вследствие этого полицейские чины нередко, вместо водворения порядка, сами производят беспорядки, напр., не пускают в храм так называемую «чернь», хотя она-то более просвещенного люда имеет усердие к богослужению, оттесняют в задние ряды и углы лиц из низших классов, очищая места для лиц благородного сословия и т. п. и вовсе не считают нарушением тишины и порядка разговоры, улыбки и смех лиц привиллегированных сословий. Для того, чтобы требования церковных и гражданских законов относительно соблюдения тишины и благочиния в церквах соблюдались с надлежащею строгостью, по нашему мнению, необходимо, чтобы наблюдение за исполнением этих требований было вверено таким лицам, которые имели бы возможность неопустительно присутствовать при богослужениях по крайней мере по воскресным и праздничным дням и взгляды которых на церковное благочиние вполне согласовались бы с правилами Церкви православной. Такими лицами могут быть, по мнению нашему, те из прихожан каждой церкви, которые отличаются от других честным поведением и усердием к церкви Божией и которые известны всегда приходу и духовенству. Из числа таковых лиц должны бы быть избираемы наблюдатели за тишиною и порядком в церкви на годичный или трехгодичный срок. Избрание это должно бы производиться при участии местного духовенства и утверждаться местным благочинным. Число таковых наблюдателей должно быть соразмерно с числом прихожан и размерами храмов. В руководство им должна быть составлена и утверждена в законодательном порядке особая инструкция. Ближайшее наблюдение и руководство за исполнением избранными их обязанностей должно лежать на местных священниках, а высшее на благочинных и епархиальном начальстве. Таковым наблюдателям необходимо присвоить особый знак и предоставить право делать напоминания нарушителям тишины и порядка без различия званий и состояний, а также принимать и другие законные меры к водворению порядка, без различия служебного положения производящих беспорядок. Таким образом для соблюдения тишины и порядка в храме была бы излишня гражданская полиция, которую заменяли бы особые в каждом приходе церковные блюстители. Учреждение таковых блюстителей, подчиненных духовной власти, несомненно способствовало бы охранению тишины и благочиния в церквах гораздо успешнее, чем это делается теперь. Когда всякий приходящий в церковь будет знать, что в случае даже негромкого разговора его во время Богослужения к нему подойдет церковный блюститель и напомнит о порядке, то, конечно, и не подумает разговаривать; а лица, занимающие видные места в администрации, еще более будут удерживаться от нарушения тишины и порядка, чем другие, из опасения получить замечание в присутствии других и тем уронить свое достоинство. Предлагаемая нами мера не есть что-нибудь новое и небывалое; она практикуются в храмах неправославных вероисповеданий, существующих в нашем же отечестве, и сопровождается вполне успешными результатами. Ни малейшего уничижения для православия не может быть, если эта полезная мера будет введена в православных храмах. Притом она вполне согласна с практикою древней православной Церкви, в которой были особые лица, наблюдавшие за тишиною и порядком при богослужении из числа прихожан и считавшиеся в составе церковного клира. Таковы например «придверники», о коих упоминается в 4-м правиле 6-го Вселенского собора.

Г. М.

«В практике духовников часто встречается такое явление: приходят на исповедь к духовнику и подают ему письменно изложенный на бумаге перечень грехов. Согласно ли с духом учения православной Церкви исповедание грехов перед священником посредством письменного их изложения на бумаге, подаваемой последнему?» – спрашивает в «Церковно-Общественном Вестнике» (№ 43 сего года) священник Рязанской епархии о. Стахий Полянский, и там же дает ответ, который, на наш взгляд, только и может быть правильным с православно-догматической точки зрения. Вот этот ответ:

Исповедь грехов через письменную передачу духовнику, на мой взгляд, противоречит духу учения православной Церкви, если кающийся, изложенный на бумаге сухой перечень своих грехов, вручает священнику, а сам в это же время отходит от него, рассчитывая, что этот клочок бумаги вполне может заменить его на исповеди. В этом случае исповедающийся не выполняет главного условия, требуемого от истинно кающегося. Он не обнаруживает христианского смирения, которое бывает главным качеством надлежащей устной исповеди, когда кающийся открывает перед духовником все тайники своего сердца, в котором гнездятся, как гады, его пороки, объявить о которых воочию другому лицу, не проникнувшись чувством христианского смирения, тяжело. Значение исповеди с психической точки зрения состоит в том, что кающийся, взглянувши в глубь себя, отрешившись самолюбия и сознавши всю черноту своей души, питает самосознательное отвращение к своей греховной жизни, как несоответственной с нравственным достоинством человека, наполняется в душе своей напором чувства скорби, которая лежит камнем на сердце, и которую он и ищет облегчить через поведание ее духовнику, как сочувствующему ему в этой скорби лицу. Исповедь перед священником и освобождает его от этого напора чувства и успокаивает его душу. С этой стороны исповедь через письменную передачу духовнику грехов, при удалении самого исповедающегося, не имеет надлежащего смысла и должна быть устранена из практики духовников, как не могущая свидетельствовать о чувстве раскаяния исповедающегося.

Другое, на мой взгляд, дело, когда кающийся является на исповедь к духовнику с письменным изложением на бумаге своих грехов, сам читает эту бумагу, держа в руках, и объясняет духовнику по мере его возражений. В этом случае исповедь через письменное изложение на бумаге не только не теряет своего православно-христианского смысла, но имеет еще то преимущество перед устной по вопросам священника, что она бывает более сознательною, как предварительно прочувствованная, и бывает полнее, чем исповедь вообще устная. Никто не должен оспаривать того факта, что во время устного исповедания грехов пред священником кающийся как-то теряет себя от смущения и потому далеко не объясняет духовнику всех своих грехов, которые намерен был передать ему. Совесть такого кающегося часто и после разрешительной молитвы остается не покойна, так как не открытый по забвению грех его подносится его сознанию и дает себя чувствовать. Письменная исповедь может быть приготовляема в продолжение всей седмицы говения и даже целого года, обдуманно, с указанием на время, место и обстоятельства нравственного падения, может поэтому представлять собою полный отчет о нравственных падениях за целый год и, как такая, она более устраняет возможность забвения грехов. А устные объяснения при исповеди кающегося на возражения духовника могут свидетельствовать о сердечности его раскаяния. В моей практике был факт письменного исповедания грехов, обнимавшего собою содержание всей греховной жизни кающегося и сопровождавшегося токами его горячих слез. После такой исповеди каявшийся сказал мне: «теперь я чувствую, будто я снял с себя тяжести до ста пуд, и душа моя стала покойна», причем на лице его просияла светлая улыбка. Такого рода письменная исповедь может быть практикуема в православной Церкви, как не противоречащая духу ее учения.

Во-первых, надо иметь предшествовавшие опыты устной речи, свободной, ясной, приличной, по целым часам о самых разнообразных предметах в частных беседах, на уроках по закону Божию и т. под. Во-вторых, надобно замечать за собою, есть ли у меня быстрота соображения и находчивость, которые обыкновенно обнаруживаются при возражениях и внезапных вопросах, и человека, не обладающего живым умом, могут ставить, как говорится, в тупик. Это не потому нужно, чтобы при устной проповеди слушатели делали нам возражения, а потому, что при импровизации сам оратор неожиданно может войти в такую связь и соотношение мыслей, где для него потребуется особого рода ловкость, чтобы выйти из затруднительного положения. Это качество необходимо и при выборе выражений, когда для развиваемой мысли не встречается сразу приличного слова, или подвертываются выражения слишком обыкновенные, вульгарные, не соответствующие достоинству церковной кафедры. В-третьих, – и это едва ли не самое важное, – импровизатор не должен в суждении о достоинстве своих речей полагаться на собственное о себе мнение, а следить за мнением других. Для этого полезно иметь между слушателями, особенно в первое время, преданных людей, которые бы без жалости указывали вам ваши промахи и недостатки, и потом внимательно следить за выражением лиц слушателей и за их суждениями о произносимых вами поучениях, которые всегда можно узнать разными косвенными путями. Самоуверенность и упрямство импровизатора, не обращающего внимания на замечания и разумные советы других, – это верный способ усвоить дурную манеру речи, или никогда не освободиться от своих недостатков. Кто хочет преуспеяния в каком бы то ни было серьезном деле, тот не должен щадить своего самолюбия; а в делах трудных, к которым относится и импровизация, долго надобно учиться.

Некоторые священники, сказавши на конце литургии: «Благословение Господне на вас», уходят к Престолу и здесь продолжают: «Слава Тебе, Христе». Лучше, если после «Благословение Господне» священник остается в царских вратах и здесь говорит: «Слава Тебе Христе», полагая глубокий поясной поклон к Престолу. Крест он успеет взять, когда будут петь 3-жды «Господи помилуй» и «Благослови». На отпусте вечерни, когда она служится одна, и утрени или всенощной, мы немногих видали, чтобы они отверзали царские врата ранее «благослови». Но в великопостную вечерню многие открывают их с «премудрость». На этом основании в вечерне и особенно утрени или всенощной, следует открывать их всегда с «премудрость». Если служит диакон, то священник говорит: «Слава Тебе, Христе», стоя на своем месте пред Престолом; если же служит один священник, то, открыв царские двери, останавливается в них и кончает.

У некоторых священников отпуст совершается как что-то не сто́ящее внимания. Священник читает без остановки, например, в утрени: «Сый благословен, Пресвятая Богородице, Слава Тебе, Христе», оборачивается и говорит «Воскресый из мертвых». Причт на клиросе бегом спешит догнать священника и поровняться с ним; но так как у первого выражения краткие, то он сбивает с ног вторых и уходит от них. Плохо, что они служат разное в два голоса, еще хуже, что причт читает (где уже там петь) так: «Утверди Боже» Благочестивейшего Александра Александровича христиан во век веки». «Честнейшую херувим и славнейшую серафим, Слова родшую Тя величаем. Слава Отцу и Сыну, Господи помилуй, благослови», а непростительнее всех священнику, что он не только не останавливает беспорядка в отправлении службы, но даже его вводит и укореняет. Как всякое дело, так и служба, красится концом; поэтому нужно его производить не со вниманием только, но и с старанием. Если вы, сказавши, наприм. «Пресвятая Богородице, спаси нас» выжидаете, пока причт скажет «Честнейшую», а потом говорите «Слава Тебе, Христе»… расстановисто, то даете понять причту, что и он не должен спешить, а с отчетливостью – выговаривать всякое слово.

Много значения и выразительности дает отпусту умение священника держать себя. Если он, обратившись к народу, руки слагает на живот, голову и глаза опускает вниз или вскидывает их под свод храма, как бы избегая взгляда на народ, крестится небрежно и не вовремя и кланяется не хотя по одному направлению, то ничего его отпуст не выражает, а сам он – не возбуждает и не вызывает в молящихся. Если же наоборот, стоит твердо, голову держит прямо, смотрит несколько выше уровня глаз, руки у него или опущены по бокам, или одна левая положена на грудь, говорит отчетливо⁹⁴, крестится вовремя, при словах «помилует и спасет» внушает выражением голоса надежду и уверенность, а при слове «нас» стараясь взором по возможности обнять всех, делает полный поясной поклон прямо к стоящим против него; то такой священник не дает желать от себя ничего лучшего. Иные из священников, особенно монахи, умеют сделать поклон двойной по сторонам клиросов, но это уже верх совершенства.

Наш простой народ смотрит на образование исключительно с практической точки зрения. Если он иногда выражал несочувствие к министерским народным школам, то это именно потому, что они давали своим ученикам знания, не находившие приложения к делу. Ученики этих школ нередко оказывались не умеющими ни читать церковно-славянской грамоты, ни петь на клиросе, и обнаруживали гораздо менее наклонности к посещению церковного богослужения, к соблюдению церковных обычаев и т. под., нежели лица, не обучавшиеся в школах. Кроме того, они не умели ни составить какой-либо несложной деловой бумаги, нужной в сельском быту, ни приложить свои познания к улучшению хозяйства или к какому-либо ремеслу, ни воспользоваться естественными богатствами минерального или растительного царства, которые остаются неразработанными вследствие незнания об их значении и неумения взяться за дело. Человек, получивший лишь теоретическое образование, остается по обычному представлению нашего народа таким же «темным», как и тот, кто не обладает никаким образованием. Народ наш смотрит на теоретическое образование как на непригодную для него роскошь, не могущую бросить луч света в окружающую его темноту. Удовлетворение потребности нашего народа в практическом первоначальном образовании имеют, без сомнения, в виду новые «Правила о церковно-приходских школах», утвержденные 13-го июня истекшего 1884 года. Они ставят целью для этих школ утверждение в народе православного учения веры и нравственности христианской и сообщение первоначальных полезных знаний (§ 1). К последней категории относятся: чтение церковной и гражданской печати, письмо и начальные арифметические сведения (§ 5).

Всё это, без всякого сомнения, существенно необходимо для нашего народа. Но этого, по нашему мнению, еще мало. Достаточно обратить внимание на то, какими примитивными способами ведется в наших селах и деревнях хозяйство и кустарная промышленность, чтобы убедиться в настоятельной необходимости ознакомления нашего народа с новейшими рациональными способами для развития и усовершенствования земледелия, скотоводства, промыслов и ремесел. Наше отечество не может пожаловаться на скудость естественных богатств. Трудно найти в нем такой уголок, где нельзя было бы отыскать средств для вполне обеспеченного существования. Если же часто приходится слышать жалобы на обеднение многих из наших сел и деревень, то это происходит большею частью вследствие неумения нашего народа взяться надлежащим образом за дело и воспользоваться теми естественными богатствами, которые они имеют у себя под руками. Многие из наших простолюдинов, обладая прекрасными земельными участками, могущими доставлять немало хлеба для сбыта, не обрабатывают их надлежащим образом и потому иногда не имеют достаточного количества хлеба даже для собственного прокормления, другие, имея все удобства для организации скотоводства в широких размерах, не умеют извлекать пользы из этих удобств, третьи по изстари употребляющемуся способу производить предметы кустарной промышленности, не имеют понятия о способах усовершенствования этих промыслов, и потому за бесценок сбывают продукты своего труда, четвертые обладая массою минеральных богатств, не пользуются ими и, имея громадные залежи каменного угля или торфа, тратят последние средства на покупку дров для топлива, иные делают значительные затраты на поездку в далеко отстоящие города для покупки разного рода ремесленных изделий, имея у себя под руками все средства для выделки этих произведений, и т. под. Здесь именно школа, по нашему мнению, и должна подать народу руку помощи, сообщить ему полезные знания. Само собою разумеется, что невозможно требовать, чтобы каждая церковно-приходская школа ежегодно обучала своих учеников и земледелию, и садоводству, и скотоводству, и ремеслам и т. под. В каждой школе достаточно сообщать лишь те практические знания, которые в особенности могут быть пригодными для учеников ее сообразно с местными условиями. Основание для предъявления подобного рода требований к церковно-приходским школам дают и самые «Правила», в которых говорится, что «по мере надобности и средств дозволяется открывать, с разрешения епархиального архиерея», между прочим «особые ремесленные отделения и рукодельные классы» (§ 7). Предлагаемые нами практические сведения и могут преподаваться именно в этих «особых отделениях», но не при некоторых только школах, а по возможности при каждой. Главное затруднение для осуществления этих предположений представляет, конечно, приискание средств и надлежаще подготовленных учителей. Но это затруднение не так велико на самом деле, каким оно кажется на первый взгляд. Преподавателями практических сведений могут быть лучше всего, конечно, практики, на опыте изучившие то, что они должны сообщать своим ученикам. А таких практиков можно найти немало, тем более, что и нет нужды постоянно обучать учеников одному и тому же: достаточно года на два-три пригласить в школу практика – учителя для ознакомления учеников, – и не малолетних только, но и взрослых, – с одним предметом из области практических знаний, после того, если представится возможность, пригласить практика по другой специальности, могущей иметь применение в данной местности, и т. д., пока не встретится необходимость в повторении того, что уже преподавалось прежде. Здесь важно только раз ознакомить учеников практически с надлежащим способом ведения того или другого дела, воспитать лишь одно поколение. Прежние ученики впоследствии сами, если не в школе, то на практике, могут быть учителями для своих детей и односельчан. Некоторые из практических сведений могут сообщаться ученикам и обыкновенными учителями церковно-приходских школ, если не практически, то теоретически изучившими тот или другой практический предмет. За подобного рода учителями дело, по всей вероятности, не стало бы, если бы начальство приняло на себя труд поощрять их и оказывать им пособие. Что же касается средств, то и они едва ли могут составить значительное затруднение. Одна часть их может быть заимствуема из общих средств, ассигнуемых на церковно-приходские школы, а другая может составляться из добровольных пожертвований местных сельских обществ. Наш простой народ, уже вследствие практического склада своего ума, не откажется, без сомнения, оказать пособие школе, если он увидит, что оно послужит к его же практическим интересам, в особенности же, если к этим пожертвованиям и в пользу практических школьных занятий будет располагать прихожан местный священник-законоучитель и руководитель школы.

Но и другие предметы в церковно-приходской школе должны применительно к практическому характеру народа преподаваться по возможности практически. Так, обучение письму должно иметь главною целью умению понятно и без особенно грубых ошибок излагать слова и мысли на бумаге. При этом следует ознакомлять учеников с обычными формами писем и тех простых деловых бумаг, с которыми наиболее приходится иметь дело нашим простолюдинам. Для упражнения в чтении следует избирать такие статьи и книги, ознакомление с которыми может быть полезно в религиозно-нравственном или в практическом отношении. Но ограничиваясь этим, учитель должен также указывать ученикам, какие книги полезно читать и чтение каких книг бесполезно или вредно. Арифметические правила должны изучаться не столько при помощи бумаги или грифельной доски, сколько путем умственного вычисления и на счетах.

Только при таком устройстве церковно-приходская школа может вполне соответствовать своему назначению и обнимать как внутреннюю, так и внешнюю сторону жизни нашего народа, давая ему не только религиозно-нравственное воспитание, но и практические знания, необходимые для облегчения и усовершенствования труда и для приобретения средств к жизни, а вместе с тем и привлечь к себе полное сочувствие со стороны нашего народа.

Н. Д.

Ответы Редакции.

1) «Какую совершать литургию в день воспоминания освобождения покойным Государем Императором Александром Николаевичем крестьян от крепостной зависимости, 19-го февраля, если этот день случится в один из будничных дней Четыредесятницы (кроме субботы)?»

Предложивший этот вопрос священник недоумевает, служить ли в этот день «литургию Иоанна Златоустого или Григория Двоеслова, т.е., преждеосвященную»? – Но в решении данного вопроса не может быть никакого недоумения в силу того положительного, безусловного правила нашей православной Церкви, что в будничные дни святой Четыредесятницы, кроме субботы, вообще полной литургии не полагается. Если делается в этом отношении исключение, то для одного праздника Благовещения, и для Высокоторжественных дней Рождения Государя Императора и Возшествия Его на императорский престол и Рождения Его Высочества, Государя Цесаревича Наследника престола. Известно, что в нашей духовной литературе не решен еще окончательно вопрос о том, можно ли служить полную литургию в показанные выше дни Четыредесятницы даже по случаю погребения покойников, хотя на основании практики некоторых из Киевских архипастырей и других архипастырей нашей Церкви, служение таковой литургии допускается. Вследствие всего этого, само собою следует, что служить в 19-й день февраля полную литургию нет никакого основания. А чтобы этот день почтить более торжественною службою, священники должны совершать в оный Литургию преждеосвященных даров, по так называемым храмовым главам, излагаемым в уставе о праздновании храмовых дней в Великую Четыредесятницу, т.е., с предварением особого всенощного бдения с полиелеем и затем на самой литургии с приложением дневного апостола и евангелия и т. д. Такого рода служение, удовлетворяя существенной потребности и важности самого дня, в то же время будет стоять и на совершенно канонической почве, так как преждеосвященную литургию служить полагается по уставу не только по средам и пятницам Великой Четыредесятницы, но и в другие дни, когда для этого будет предстоять надобность. – (Ср. Практич. Руководство для священнослужителей прот. А. Хойнацкого, Москва 1883 г. ч. I, стр. 112, вопрос о причащении и литургии 168; также Записки по церковному законоп. 1857 г. стр. 172).

2) «Нужно ли читать молитвы «по внегда родити жене отроча» – женщине совершенно сносившей (девятимесячного) ребенка, но по какой-либо причине родившей его мертвым, напр. вследствие неправильных родов, или по неосторожности акушерки, и т. п.?»

Вопрос этот, без сомнения, поставлен предложившим его в связи с другою молитвою, имеющеюся в нашем православном требнике под наименованием: «молитва жене, егда извержет отроча». – Чтобы решить его, надо вникнуть в содержание и смысл этой последней молитвы. В ней прямо говорится «о извержении зачатого женщиною», следовательно, такого младенца, который находился в утробе в первоначальном, зачаточном, недоношенном состоянии… Само собою разумеется, что такая молитва никак не может идти к женщине, родившей под условием правильных родов, рождавшей, а не извергшей, и тем более ни мало не ответственной за жизнь ребенка, если таковой родился мертвым по причине неправильных родов, или вследствие неосторожности лиц, прислуживающих ей при родах, и т. д. Сюда же следует отнести и столь часто практикующуюся, к несчастию, в последнее время, извлечения младенцев из утробы матерей по частям, или прободение головки, и т. п. – Во всех означенных случаях необходимо читать женщин молитвы «по внегда родити отроча», – и только для правильной постановки дела священник должен пропускать в этих молитвах те места, где говорится о младенце в виду того простого обстоятельства, что такого младенца не существует.

3) «Можно ли женщинам в день Пасхи есть освященные хлебы, творог и яйца и пр. если им не прочитана еще сороковая молитва?»

А почему же и не можно?» – С какою целию освящаются у нас сыр, масло, яйца и пр. в день святой Пасхи?» – Ответ ясен: – для того, чтобы с благословением Божиим перейти от великопостной суровой (по уставу) пищи к пище скоромной. Так читаем и в Уставе церковном, «яко сицевый мяс и набелу принос (в день св. Пасхи) несть пасха, ниже Агнец, якоже нецыи глаголют и приемлют, и ему со всяким говением, якоже некоей святыни, причащаются, – но простое приношение; не аки бо сие в жертву Богу приносится имать, но токмо да начинающим по посте мясо и сыр ясти, от иерея предложенными молитвами в след благословенно будет. Пасха бо Сам Христос есть и Агнец вземляй грехи мира, на олтаре, в безкровной жертве, в пречистых тайнах честнаго тела и животворящая крови Своея, от иерея Богу и Отцу приносимый, и тому достойно причащающаяся истинную ядят пасху». (Триодь цветн. в св. и великую неделю Пасхи). Если же женщина родившая наравне с другими православными должна поститься в течении св. Четыредесятницы, то таким же образом наравне с другими она должна и разговляться, т.е., начинать есть скоромную пищу «от иерея благословенными яствами», когда бы она ни родила, и хотя бы даже не только сорок, но даже один, два или три дня прошло только от рождения ею до св. Пасхи, «яко сицевый мяс и набелу принос несть Пасха, ниже Агнец», и т. д.

4) Кстати здесь то же самое мы должны сказать и о употреблении женщинами родившими и вообще находящимися в состоянии телесной нечистоты св. Богоявленской воды и плодов, освященных в день Преображения Господня.

Есть такие ригористы даже между иереями, которые не допускают ни того, ни другого… – Но на каком основании? – На это по предмету Богоявленской воды, мы скажем словами типика церковного: «Известно же буди всем о святей воде, яко нецыи суть отлучающе себе от св. воды вкушения ради; не добре сии творят. Ибо благодати ради Божия дана бысть сия на освящение мiру и всей твари. Тем же во всяких местах и скаредных, и всюду кропится, яже под ногами нашими суть. И где сих разум, еже не пити сея». (Месячн. Минея, служба 6-го января по освящ. воды). Если же св. вода Богоявленская не оскверняется даже от того, что кропится ею в скаредных, нечистых местах, то может ли она оскверниться, будучи принимаема женщиною; хотя и родившею, но принимающею ее с благоговением и любовию ради благословения и восприятия благодати Божией. Известно также, что св. Агиасма, или Богоявленская вода в нашей церкви в иных случаях подается верующим именно не удостоиваемым св. причащения, как одно из действительнейших средств благодатного освящения… Тем паче могут и должны причащаться ее женщины, по причине родов, не имеющие права приобщаться св. тайнам, но в то же время, как и всякий христианин, требующий благодати и утешения духовнаго. – Что до плодов, освящаемых в день Преображения Господня, то кроме всего, сказанного выше о пасхальных хлебах и Богоявленской воде, мы должны присоединить сюда еще следующее. Никто, само собою разумеется, и не подумает запрещать родившей женщине употреблять в пищу те или другие плоды (равно как сыр, яйца и мясо) после рождения. Что же лучше, – чтобы она начала есть их самовольно без молитвы и благословения, – или же наравне с прочими православными открыли таковое явление после освящения плодов священником во исполнение устава церковного? Полагаем, что никто не решится отвечать на этот вопрос отрицательно.

5) Спрашивает еще один из подписчиков нашего журнала: «есть ли где указание на то, что муж не должен иметь общения с женою до истечения шести недель по принятии св. таин?» – и при этом поставляет на вид следующее обстоятельство. «Этот вопрос, – говорит он, – предложен мною вследствие существующего у большинства (?) крестьян следующего обычая: молодые женатые люди, если по какой-нибудь причине не успеют поговеть на первой или на второй неделе Великого поста, то уже не решаются говеть в остальное время поста, боясь после говенья, по своей слабости, согрешить до истечения шести недель по принятии св таин, – вследствие чего иные добровольно лишают себя причастия в течении двух–трех лет и более» и т. д.

К сожалению, священник, предложивший этот вопрос, не указывает, в какой именно местности существует означенный обычай. Но несомненно, что это исключительный обычай, существующий где-нибудь в захолустьи, так как во-1-х, в православной Церкви безусловно нет даже малейшего правила, запрещающего мужу и жене вступить в супружеские отношения не только в течении шести недель после причащения св. таин, но даже по истечении двух–трех дней после этого. Если и имеется нечто в роде сего, так это постановления для священника, чтобы он в ту ночь, что перед служением литургии, и во весь тот день отнюдь не держал «прикоснутися жене своей; ни же да будет спяй с нею на едином одре»… как читаем в правильниках (Правильник Киевский, примечание после молитв на сон грядущий). Без сомнения, подобное правило обязательно и для мiрян, готовящихся к причащению… Затем всё остальное-прочее св. Церковь наша предоставляет нравственному чувству и совести своих духовных чад, в несомненной уверенности, что сознание важности и высочайшей святости причащения св. таин должно указать каждому и надлежащие пределы в области воздержания от брачного ложа, как и от всякого греха вообще. Предписывать же какие-либо правила в этом отношении было бы даже не совместимо с понятием о брачной жизни, освящаемой таинством брака, и таким образом получающей высшее, совершеннейшее значение в области нравственной деятельности человечества – во образ союза Христа с Церковью. В этом случае, зачем же и самое таинство брака, зачем и благословение, сообщаемое им для вступающих в супружество? Во-2-х, напротив, мы знаем, что в большинстве случаев в нашей Церкви молодые, готовящиеся вступить в супружество не только сами добровольно, но даже в силу положительного правила церковного обязаны непременно говеть пред самым браком (Кормчая, гл. 1), и таковое говение совершают накануне самого брака, чтобы с чистою совестью, после св. исповеди, и в ближайшем общении с Спасителем, по причащении св. таин, начать семейную жизнь. (Срав. Практич. руководство для священнослужителей прот. А. Хойнацкого, ч. II, о браке, отд. IX, § 59). – Потому священники, где существует означенный выше обычай, должны всеми благоразумными мерами уничтожить его, давая понять своим прихожанам, что удаление от говения и причащения св. таин есть тяжкий грех, совершенно идущий в разрез с религиозно-нравственными потребностями христианина, и в то же время неразумно умаляющий значение таинства брака вопреки заповеди Божией и постановлениям св. Церкви. – Нечего и говорить, конечно, что во всех подобных обстоятельствах священники обязаны объяснить своим прихожанам, что в брачной жизни осуждаются не супружеские отношения; иначе, повторяем, зачем же и самое таинство брака? – а злоупотребление этими отношениями, когда страсть берет верх над супружескою любовью и подвергает супругов в сношения похоти… Тогда, само собою разумеется, для лиц, находящихся в подобных отношениях, становится грешным и причащение св. таин. Где же жизнь семейная течет правильно, по установлению Господа, там достаточно и кратковременного воздержания, мерилом которого, пожалуй можно бы принять древнюю заповедь, обязывавшую напр. иудеев не прикасаться к женам в течении трех дней перед Синайским законодательством, или же вытекающее из самых условий говения не свыше трехдневное воздержание для сумнящихся, и т. д. И это всё скорее надобно предлагать как совет, а не как заповедь; ибо, повторяем, никакой заповеди на счет этого в нашей Церкви не полагается. (Сравни Практ. Руководство прот. А. Хойнацкого, о причащении и литургии, отд. VII, ст. I, § 138).

6) «Должен ли священник напоминать кающемуся тот грех, в котором последний не хочет чистосердечно раскаяться, хотя и помнит о нем?»

И рассуждать нечего, что должен, если кающийся сам сознался священнику в этом грехе. Но вот вопрос: «как поступить священнику в том случае, если он знает положительно о том или другом грехе человека, приступающего к исповеди, в каковом грехе, однако, сам приступающий к исповеди не сознаётся?» Известно, что таковых случаев бывает очень и очень много, едва ли не больше, чем таких, о которых говорит священник, предложивший указанный выше вопрос. К тому же сознание греха, как справедливо говорит народное присловье, есть половина исправления. А тут человек не хочет даже заикнуться одним словом о грехе, нередко известном всем, а не только одному священнику… Само собою разумеется, что во всех подобных обстоятельствах благоразумный священник не только может, но и должен напоминать исповедывающемуся о его грехе в форме вопроса: «не грешны ли вы там-то, и тем-то?» И если исповедывающийся сознается, что «грешен», то соответственно этому и распоряжаться им на основании существующих правил церковных. – Если же он, как это бывает к несчастию особенно в наше время, ответит отрицательно, то в таком случае священнику остается одно, – предать такого человека воле Божией и предоставить его собственной совести, потому что на исповеди священник должен только распоряжаться тем материалом, какой дают ему своими признаниями кающиеся. Не сознается же кающийся в том или другом грехе, – значит, он сам на себя берет и ответственность за это. Пусть он берет на себя и всю тяжесть греха, о котором умалчивает. Если что можно порекомендовать еще священникам в данных обстоятельствах, то это теплую, усердную молитву о таких людях, чтобы Господь Сам умилил их сердца и подви́г к искреннему раскаянию. Затем явных греховодников священник имеет право преследовать явным судом, доводя о них до сведения епархиальной власти. Но эта статья уже не относится к исповеди, и потому в настоящем случае распространяться о ней нет надобности.

7) «Как записывать в «метрическую книгу о родившихся» отца ребенка, если отец этот находится в военной службе, а в каком полку или в какой губернии или уезде не известно?»

Священник, предложивший этот вопрос, рассуждает, что недостаточно такой записи: «состоящий на действительной военной службе такой-то»… Но почему же недостаточно? – В заголовке метрической формы о родившихся прямо пишется: «Звание, имя, отчество и фамилия родителей». Конечно, лучше, если с наименованием звания состоящего в военной службе человека наименовать и его полк и пр. – Но если напр. молодого человека взяли в службу месяц, другой назад, и жена его родила в то время, когда он или не определен еще в полк, или же, если и определен, то в данное время, куда неизвестно, то в таком случае священник, ничтоже сумняся, может написать и «состоящий в военной службе», – так как этим вполне обозначится звание отца ребенка. А затем «имя, отчество и фамилия» отца восполнит всё остальное, и запись будет правильной во всех отношениях.

Прочитавши статью «Торжествующее диаконство», помещенную в № 25 Руководства для сельских пастырей, невольно является желание прибавить к ней несколько слов. То правда, что настало время возвышения диаконства; но не менее верно и то, что возвышение диаконства основано на унижении священников. Диаконы наделены большею частью дохода в ущерб доходам священническим. Известно, что штатные диаконы до реформы, Высочайше утвержденной 1873 года, получали вдвое меньше против священника и вдвое больше против псаломщиков, а в настоящее время они получают меньше священника только на ⅓. Объясню на цифрах: тогда штатные диаконы, напр., из рубля получали 25 коп., 25 коп. псаломщика, а 50 к. священник; ныне диаконы из того же рубля получают 33 ⅓ коп., псаломщик 16 ⅔ коп., священник 50 коп. За что же увеличен доход диакону, когда круг его служебных обязанностей остался тот же? Еще понятно увеличение диаконской доли там, где состоят два, три и более священников. Хотя диаконский труд и в этих приходах не увеличился, но и того труда довольно, чтобы дать высший оклад. В многолюдных приходах диакону действительно дела много: он обязан служить в один день две, три обедни, участвовать при выносе и погребении всех покойников, при совершении браков, которых бывает немало в таких приходах, участвовать и при других приходских молитвословиях. Там он трудится, можно сказать, более каждого священника в отдельности, потому что последние в большинстве чередуются при богослужениях, а диакон один; а где большой труд, там соразмерное вознаграждение. Но непонятно, почему диаконы одноклирного причта уравнены в получении доходов с диаконами многоклирных причтов. Сомнительно, чтобы диаконская доля увеличена была за одно диаконство. Ведь понятно, что всё дается за труд. Говорят: диаконы обязуются проходить законоучительскую и учительскую должность в местном училище. Но за этот благородный труд они будут получать приличное денежное вознаграждение, которое взятое вместе с приходскими доходами может превышать по местам цифру священнического дохода. При взгляде на учительский труд нужно иметь в виду то обстоятельство, что этот труд диаконов есть труд предполагаемый, труд будущего времени, о котором судить и оценивать который возможно будет тогда, когда увидим его на самом деле. А так как в настоящее время церковно-приходских школ в действительности немного, а диаконами в большинстве случаев состоят еще не доучившиеся, то едва ли можно ожидать в недалеком будущем благотворного влияния на народное образование от возведения в штат псаломщиков-диаконов. Вырывая (?) из рук священников народное образование, хотят с доброю целью отдать его в свободные диаконские руки с богословским образованием. Но и с этой стороны дело трудно осуществимое, потому что диаконы при двухклирных и трехклирных приходах обременены служебными обязанностями не менее священников. Диакон, как сказано выше, обязан служить обедни, быть при выносе и погребении умерших, при совершении браков и других молитвословий, а всё это настолько обременительно, что отнимает у диаконов время, нужное для посещения школы. Если, в силу учительской обязанности, освободят диаконов от участия в исполнении вышеуказанных священнодействий, то это с одной стороны будет несправедливо в отношении к священникам и псаломщикам, а с другой стороны не безопасно. Отсутствие при службах диаконов возможет произвести недовольство в народе, который любит слушать диаконскую службу. Есть приходы, в которых открытие церковно-приходских школ по местным условиям не удобно. Говоря это, разумею погосты, в которых живет одно духовенство, вдали от приходских деревень, а таких погостов много, по крайней мере в нашей губернии. Чем же оправдают, высший оклад штатные диаконы в таких местах?

В заключение считаю не лишним обратить внимание читателей на те грубые манеры и борзые выходки, кои уже успели заявить новые диаконы. Так один диакон в первую же службу, после утверждения его в штат, заявил священнику, что он отказывается подавать ему кадило при богослужении. Это было так: после первого появления св. даров к народу за литургиею священник по обычаю обращается с предложением к диакону, чтобы тот подал кадило, но последний отвечал: «вон оно висит», указывая пальцем на то место, где стояла жаровня и при ней висело кадило. Священник смутился и не знал, что делать: продолжать ли служение без каждения, или самому идти за кадилом, оставив престол и при нем борзостоящего диакона? В другой раз тот же диакон заявляет священнику, что он отказывается от клиросного чтения и пения даже в крайнем случае, когда псаломщика нет на лицо. Вот каково новое диаконство! Ободренное и возвышенное милостью Правительства, оно не хочет делать того, к чему обязано церковными постановлениями и служебною практикою. Скажут: доносить о всех беспорядках начальству, которое строго взыщет с ослушников и нарушителей церковного благочиния. Это так! Но кому охота судиться? Всякий священник скорее согласится перенести, чем идти в суд. Одно желательно, чтобы, в избежание подобных диаконских неурядиц и своеволия, была составлена подробная инструкция с обозначением мельчайших обязанностей каждого члена причта. А такая инструкция, смею сказать, может быть составлена не иначе, как по востребованию отзывов от священников, которые хорошо знакомы со всеми служебными уклонениями и неурядицами причтовыми.

Священник Е.

При рассмотрении метрических книг должно обращать внимание на следующее:

1) На каждой ли странице в метрических книгах в верхней графе показан год, и на каждой ли странице в графах времени рождения и крещения, брака и смерти показан месяц.

2) Если крещены младенцы, родившиеся в декабре предыдущего года, то в графе о времени рождения показано ли над числом рождения декабрь месяц.

3) Правильно ли ведется нумерация крещенных, брачившихся и умерших и нет ли в №№ подчисток, поправок.

4) В графах о времени рождения и крещения, о дне брака, о времени смерти и отпетия, противу каждого ли события и умершего показаны числа, не проведены ли противу некоторых событий в этих графах только черты; нет ли в цифрах времени рождения, крещения, брака и смерти подчисток и поправок.

5) Не даются ли крещенным имена, которых нет в синодальных полных святцах, или не даются ли младенцам низших классов народа или незаконнорожденным младенцам имена трудно произносимые, необычные, и кто из священников нарекает такими именами крещенных; имена крещенных младенцев так ли показываются, как они именуются в святцах, не именуют ли «Елизавета» вм. «Елисавета», «Иван» вм. «Иоанн», «Егор» вм. «Георгий», «Антонида», «з.», «ж.» вм. «законная жена его» и др.

6) В показании и звания родителей и восприемников другиx губерний означается ли уезд, город или волость, к которым они принадлежат.

7) Если крещен младенец девки или вдовы, то показано ли, что он незаконнорожденный. Случается, что рождают вдовы, оставшиеся беременными после смерти мужа. В каких случаях священно-церковно-служители в метрической записи не означают отца, показывают одну мать, а о младенце пишут, что он законный или об этом умалчивают. В каких именно статьях метрических книг есть такие записи, и каким именно священником эти младенцы крещены.

8) Если крещен младенец солдатки, а не сказано, что она вдова, то записан ли при этом младенец законным и показан ли в записи муж ее, состоящий на службе.

9) Если в 1 ч. метрики записано присоединение раскольников к церкви, то правильно ли, по форме ли оно записано: показаны ли годы присоединенного, чей сын или чья дочь присоединенные и показано ли, кто были свидетелями присоединения.

10) Если крещен иноверец (еврей, магометанин, язычник), то есть ли в метрической записи рукоприкладство местного гражданского начальства, которое обязано быть при крещении и сделать удостоверение в метрике своею подписью.

11) Не показываются ли при крещении младенцев, в противность указу Св. Синода, более одной пары восприемников, т.е., две или три пары восприемников.

12) Согласно ли форме, приложенной к ст. том. IX Зак. о сост. ведутся метрические записи, и в записях родителей и восприемников нет ли пропусков или звания, или имен, или отечеств, или фамилий родителей или восприемников.

13) Во 2 ч. метрик показывается ли звание, имена, отечество и фамилия, брачущихся, а также у каждого ли из брачившихся в подлежащей графе показан их возраст (годы): показываются ли звание, имена, отчество и фамилии поручителей; нет ли в записях как брачившихся, так и поручителей пропусков званий, или имен, или отечеств, или фамилий.

14) При каждом ли браке показано не менее двух поручителей по женихе и двух поручителей по невесте.

15) В 3 ч. метрики: если отпеты в январе умершие в декабре предыдущего года, то в графе дня смерти показан ли месяц декабрь.

16) Умершие от прилипчивых болезней: оспы, кори, скарлатина, дифтерита, тифа не хоронятся ли через двое, трое суток, а напротив умершие от обыкновенных болезней, в особенности от родов на другой день после смерти.

17) У каждого ли умершего показаны звание, имя, отчество и фамилия родителей, если хоронятся дети, то звание, имя, отчество и фамилия родителей; нет ли пропусков.

18) Противу каждого ли умершего показан возраст и род болезни, от которой кто умер; нет ли пропусков.

19) Противу каждого ли умершего возрастного 7 лет и выше показано, какой священник напутствовал, и своею ли рукою священники делают эту подпись или эта запись делается писцом.

20) Против умерших скоропостижно или насильственною смертью показано ли в подлежащей графе, что погребение совершено по отношению такого-то полицейского места или лица судебного ведомства, и указаны ли месяц, число и № бумаги.

21) В последней графе показывается ли, кто где похоронен, на приходском ли кладбище или на деревенском кладище, или в церковной ограде.

22) Крепкими ли чернилами писаны метрики. Четко ли буквы гласные и согласные пишутся. В тексте записей крещения браков и погребения нет ли подчисток поправок, вставок между строк, и оговорены ли эти подчистки, поправки, вставки или после записи события или под итогом в конце месяца, или не оговорены; четко ли и ясно ли писаны самые буквы гласные и согласные в показании имен, отечеств и, особенно, фамилий; от нечеткости изображения букв не представляется ли возможность прочитать имя или фамилию и так и иначе: «Симон», «Семен», «Жданов», «Ждалов», «Юрковский», «Юрловский», и проч.

23) Каждая ли статья метрической книги в 1, 2 и 3 частях подписана всеми совершившими крещение, брак и погребение священно-церковно-служителями или не всеми; если не всеми, то кем именно статьи метрических записей не подписаны, под сколькими событиями нет подписей, с которого и по которое время и в конце метрики сделано ли объяснение о причине не подписи тем или другим членом причта.

24) Под каждым ли месяцом во всех трех частях метрики подведены итоги событий, бывших в том или другом месяце, в итогах прописью ли и потом цифрами показано количество событий и под итогами всеми ли священно-церковно-служителями сделана подпись.

25) Приложена ли к метрике табель или экстракт, по данной ли форме, и подписана ли эта табель священно-церковно-служителями.

26) В конце метрик сделана ли подпись, что список с метрики за общим подписанием причта оставлен при церкви для хранения в церковном архиве.

27) Есть ли в метриках во всех трех частях подписи благочинных за каждую половину года об освидетельствовании ими метрик; если в подписи благочинного показано число, в которое он свидетельствовал книги, то после свидетельства благочинного не записано ли событий рождения, брака и погребения, которые были ранее свидетельствованы благочинным.

Как держать себя священнику в сношениях с другими людьми, приходящими в соприкосновение с ним или по служебным делам, или по каким-либо частным отношениям?

Уменье жить с людьми есть своего рода наука, которая не всем одинаково дается. Священник, самым званием своим поставляемый в близкие отношения к разным лицам, должен постараться более или менее овладеть этою наукою, чтобы создать себе достойное положение среди других и избежать многих неприятностей, происходящих часто от мелочей, легко устранимых в общежитейском быту, при доброй воле и умелом такте священника.

Первые лица, с которыми более и чаще всего имеет сношения священник, – это его прихожане. Живя среди них, он постоянно видит их перед собою: они обращаются к нему по вызову своих религиозных потребностей, а нередко и по своим частным делам, и сам он является к ним не только тогда, когда нужно принести им слово религиозного утешения и совершить для них ту или другую церковную требу, но и тогда, когда его вызывают к тому не духовные, пастырские побуждения, но общежитейские хозяйственные нужды. Устроить добрые отношения между собою и своими прихожанами – дело житейской мудрости пастыря, о котором он должен позаботиться в видах своего собственного блага, а вместе с тем и в видах более успешного достижения цели, указанной ему его служением или Церковью, призвавшею его к этому служению.

Отношения пастыря к своим прихожанам должны определяться духом любви, какую он должен иметь к своим духовным детям, и отзываться сердечностью. К священнику в его приходе все обращаются со словом: отец или батюшка. Это не пустое слово. Оно указывает тот тон, какой священник должен выдерживать в своих ежедневных сношениях с прихожанами, как членами одной духовной семьи. Священнику следует своим поведением в отношении к прихожанам оправдывать это многознаменательное название, утвержденное за ним не только обычаем, но и Церковью. Священник не отвечает этому названию, если стоит в холодных, чисто официальных отношениях к своим прихожанам, и не хочет ничего ни знать, ни делать, что выходит за пределы этой холодной официальности. Мало он оказывает внимания и любви своим прихожанам, если хочет быть только исправным по должности и не заставляет долго ждать себя, если его зовут совершить какую-либо требу, в церкви или в доме. Требуется и ожидается от него, как от духовного отца, сердечное участие в положении и делах его духовных детей, непосредственная, так сказать, семейственная близость к ним. В силу этой близости священник не встретит своего прихожанина суровым взглядом, когда тот обратится к нему по какому-либо поводу, и не поскупится для него на теплое слово. В силу этой близости он не будет сторониться от того, чем живут его прихожане и что волнует и занимает их, а с сердечною готовностью войдет в их положение и в их интересы, разделит их радость и их горе, и не откажется дать добрый совет в таких или иных затруднительных обстоятельствах их жизни. Нам представляется желанным такое отношение священника к своим прихожанам, чтобы они, привязанные к нему любовью, и уверенные в его внимании к себе, видели в нем своего ближайшего руководителя, и к нему, а не к кому-либо другому обращались, со своими недоумениями и затруднениями, со своими заботами и предположениями, со своими печалями и радостями, и чтобы он был их и советником, и попечителем, и судиею, и решителем всех споров.

Близость священника к своим прихожанам не должна простираться до полного слияния и уравнения с ними в привычках и во внутреннем складе жизни и до принижения перед ними пастырского авторитета. Будучи близок и доступен для всех из своих прихожан, священник не должен опускать из вида то достоинство, каким облечен он Церковью, и во всех сношениях с ними должен вести себя так, чтобы не уронить своего сана. Нужно, чтобы не только любили его прихожане, но вместе с тем чтили в нем служителя Божия и своего духовного отца. Нужно, чтобы он являлся перед ними не другом и товарищем только, но и отцом, имеющим над ними высшую власть, данную им через Церковь от Бога, и отцом первее, чем товарищем и другом. Чтобы поддержать на надлежащей высоте свой пастырский авторитет перед прихожанами, священнику не нужно облекать себя перед ними напускною литургическою важностию, не нужно усвоять себе начальственною замашки и высокий тон в обращении с простыми людьми. Эти внешние средства, бьющие на глаза, сами по себе недостаточны для цели в настоящем случае и не могут создать уважения к священнику в сердцах, ищущих духа, содержания в человеке, приходящем с ними в соприкосновение, и не могущих долго довольствоваться одною формою; они скорее удалят от священника его прихожан, которые при начальственных приемах обращения с ними пастыря, закроют перед ним свою душу, ослаблят и умалят те обычные связи, какие должны существовать между пастырем и его духовными детьми. Можно держать себя просто с простыми поселянами, не набрасывая на себя никакой важности, и лучше держать просто; только нужно при этом избегать всего, могущего комментировать священника. Это главное, о чем нужно заботиться священнику в видах поддержания пастырского авторитета и снискания уважения к себе со стороны прихожан. В этих видах священник в своем обращении с прихожанами не ниспустится до пустого балагурства и плоских шуток с ними, не позволит в своем присутствии цинических бесед и грубых перебранок тех или других из прихожан, не станет участвовать в их попойках и деревенских увеселениях. Наш простой народ привык делить хлеб-соль со своими пастырями, и в дни празднеств каких-либо, церковных или семейственных, когда он видит в своих домах священника, он считает долгом угостить его. Можно не отказываться от предложения разделить трапезу с прихожанином, если это предложение делается от доброго сердца и искреннего расположения к своему духовному отцу; суровым отказом, пожалуй, можно оскорбить любовь и усердие доброго духовного сына. Но разделяя предложенную трапезу, священнику нужно показывать из себя пример трезвенности и воздержания. Если же напротив заметят в нем слабость и нетрезвенность, если он, принимая угощение прихожанина, допустит какое-либо излишество, предосудительное и в человеке, низко поставленном, он уронит тем свой сан и свой авторитет, и подорвет уважение к себе у тех людей, которые должны чтить его, как своего духовного отца.

Чтобы не нарушить добрых отношений к своим прихожанам, священнику нужно иметь немало снисходительности и великодушия и не быть слишком настойчивым в своих требованиях. Могут беспокоить его те или другие из прихожан мелочными, пожалуй неуместными, просьбами, могут приставать к нему с назойливыми заявлениями, могут обращаться к нему с такими требованиями, каким он не может удовлетворить. Терпеливо нужно выслушивать подобные заявления и не раздражаться гневными словами, даже и тогда, когда видите неуместность обращенной к вам просьбы. Можно спокойно и с самообладанием разъяснить заявляющим перед вами неуместные просьбы и желания, почему вы не можете принять их и действовать согласно с ними. Может быть допущена со стороны простых прихожан невежливость и грубоватый тон в обращении со священником; ниже достоинства священнического обязаться этим: чаще всего проявления грубоватости и невежливости со стороны простых селян зависят не от их злой воли и намеренного желания оказать неприятность своему священнику, а от их необразованности, от их неумения поставить себя в должные отношения к людям, выше их стоящим и вести перед ними приличную речь. В случаях замеченной невежественной формы обращения того или другого прихожанина можно, не сердясь, со спокойствием и ласкою дать ему дружеское или отеческое наставление.

Весьма возможны случаи столкновения и пререканий священника со своими прихожанами по поводу каких-либо вопросов, возникающих при житейских сношениях между людьми, живущими в соседстве и пользующимися взаимными услугами, например, при расчетах за какую-либо наемную работу, совершенную для священника кем-либо из его прихожан, при покупке или продаже какой-либо вещи, при возникновении вопроса о праве на владение тем или другим участком земли и т. п. Не хорошо и не благовидно, если священник своею притязательностью или духом корысти возбуждает и вызывает спор из-за подобных материальных интересов. А если они возникают помимо его воли, он должен испытать все способы мирного, любовного решения спора, и вместе с тем должен помнить, что его сану и положению соответствует более уступчивость, чем неумолимая требовательность и настойчивость. Если замешан в деле его личный материальный интерес, им может пожертвовать священник, чтобы не нарушить и не испортить добрых отношений к своим духовным детям. Уступчивостью в своем интересе, за который может стоять формальное право, он покажет добрый пример христианского поведения другим; ею он может более возвысить свой авторитет, когда увидят те христианские побуждения, во имя которых он готов отступаться от своего формального права, и едва ли прогадает он и с точки зрения материальных интересов, если раз, другой поступится своими выгодами в пользу своих прихожан при столкновениях с ними. Кроме чувства мира, покупаемого такою уступчивостью, он найдет при этом оправдание себе со стороны лучшей части своего прихода, которая не может не замечать христианского духа, руководящего ее пастырем, и совесть народа не позволит ему злоупотреблять добротою своего духовного отца, и доставит ему вознаграждение за те потери, какие он терпел прежде вследствие своей уступчивости прихожанам и желания жить мирно с ними. Между тем священник, жалующийся суду на своего прихожанина по поводу несогласия из-за какого-либо житейского интереса, представляет из себя явление, мало говорящее в свою пользу, хотя бы при этом он был прав, и совершенно на его стороне был закон и внешнее право. Ему свойственнее суд совести и дух прощения, чем искание внешней правды пред судом гражданским. И тот священник, который делает частные жалобы и позывы в суд тем или другим из своих прихожан, через это не приобретает ни любви, ни уважения своих прихожан, а только показывает себя человеком, чуждым пастырского духа. Руководственным предостережением в этом случае может быть для священника известное наставление ап. Павла, обращенное ко всем верующим, в котором Апостол укоряет их за то, что они, имея дело с другим, обращаются к житейским судам. И то уже весьма унизительно для вас (говорит Апостол), что вы имеете тяжбы между собою. Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? Для чего бы вам лучше не терпеть лишения? Но вы сами обижаете и отнимаете, и притом у братьев (1Кор.6:1–8). Если Апостол находил уместным и необходимым с таким словом обращаться к простым верующим, то тем более оно должно находить приложение к поведению священника, служителя и учителя мира и любви по преимуществу. Все прихожане его дети по духу, и отеческая любовь к ним не должна допускать его до жестких препирательств с ними по житейским делам и судебных жалоб на них.

Впрочем, уступчивость священника и стремление к полюбовному решению дела в столкновениях со своими прихожанами должны иметь свои границы. Там, где дело касается одного личного интереса священника, он может действовать, руководясь тем духом, какой внушал всем Господь наш в Своей нагорной беседе, говоря: хотящему судиться с тобою, и ризу твою взяти, отпусти ему и срачицу (Мф.5:40). Но когда он замечает посягательство не на свой личный интерес, а на интересы церкви, когда например хотят завладеть деньгами или имуществом, принадлежащим той церкви, в которой он приставлен, как ее настоятель, или когда хотят урезать у причта его церкви землю, данную ему в обеспечение его существования, он обязан выступить на защиту церкви и причта, обязан отстаивать право на владение тем или другим имуществом, незаконно отнимаемое чьими-либо корыстолюбивыми стремлениями. Нельзя позволять незаконно расхищать собственность церкви или причта. В этом случае во имя интереса церкви священник вынуждается принять все законные меры к тому, чтобы удержать при церкви то, что дано ей и что принадлежало ей прежде, и искание перед судом или вчинение гражданских жалоб не будет тогда служить к унижению его сана. Скорее он будет виновен в нерадении о церковном благе, если по своей доброте и уступчивости позволит оттягать от церкви то, что ей бесспорно принадлежало. Также точно следует поступать, когда будет нанесена какая-либо неприятность священнику, например, будет взведена на него грубая хула или оказано ему дерзкое оскорбление. Долг христианской любви побуждает его терпеливо перенести нанесенное ему оскорбление, если дело касается его личности. Но когда при этом нанесено оскорбление не его личности, а его сану, или, когда вместе с ним поругана святыня церкви и подверглась публичному осмеянию вера, которую он должен защищать и охранять перед всеми, то, при всей готовности простить личное оскорбление, священник может и должен просить закон и власть, его охраняющую, защищать от поругания то, что должно быть предметом общего почитания и благоговения.

В отношениях священника к своим прихожанам важное значение имеют те доходы, какие он получает от них за свое служение и требоисправление для них, и на какие он имеет право рассчитывать, поступая на место. Между средствами обеспечения священно-церковно-служителей на первом месте, по нашим церковно-гражданским постановлениям, стоят добровольные даяния прихожан за исполнение для них церковных и приходских треб. Эти добровольные даяния прихожан очень часто служат камнем претыкания, о который разбиваются добрые отношения пастыря к своим духовным детям, и который подает повод ко многим пререканиям и неприятностям обеим заинтересованным сторонам, т.е., и священнику и его прихожанам. Многие священники не довольны таким способом обеспечения своего содержания, – не довольны во-первых потому, что находят его неблаговидным и унизительным для себя, во-вторых потому, что находят, что этот источник подвержен разным случайностям и поставляет их в прямую зависимость от прихожан, а в-третьих потому, что не доставляя им обеспечения в той мере, в какой бы они желали, вынуждает их быть требовательными там, где всё должно быть предоставлено одной доброй воле. А прихожане часто тяготятся этою обязанностью давать плату своему священнику за его служение, и когда нужда заставляет их обращаться к священнику при святом религиозном деле, если они бедны, их немало беспокоит мысль о вознаграждении, какое по обычаю следует священнику за его дело. Если при этом священник, прямо или через других, напомнит прихожанину, что он не вполне доволен данным ему вознаграждением, – пойдут пересуды и жалобы, – и нарушен добрый мир между священником и его духовными детьми. В нашем народе, при всём его религиозном строе, ходит очень много поговорок, обидных для чести священника, и они обязаны своим происхождением тому обстоятельству, что священник, если хочет иметь средства к жизни, волею или неволею должен принимать подаяния от своих прихожан.

Для устранения лишних поводов к взаимным неудовольствиям между священником и прихожанами и для поставления себя перед ними в более независимое положение, многими священниками настоятельно заявлялось желание, чтобы они освобождены были от необходимости принимать доброхотные подаяния, часто тяжелые для той и другой стороны, т.е. для дающих и принимающих, и чтобы эти доброхотные подаяния заменены были определенным денежным жалованьем от казны. Мысль об этой замене доброхотных подаяний жалованьем от казны была и у правительства, начиная с императора Петра I; в особенности много думали над ее осуществлением при Александре I, и с тех пор, как манны небесной, духовенство ожидало себе жалованья, которое бы улучшило его положение и в котором оно видело наиболее благородный способ обеспечения своего содержания. При Николае I эта мысль частью приведена была в исполнение, когда введен в действие (1847 г.) проект новых штатов сельских причтов, и когда во многих епархиях стали выдавать из государственного казначейства причтам городских и сельских церквей определенное жалованье. Ныне идет казенное жалованье церковным причтам едва ли не в большинстве епархий, и нет его во внутренних епархиях великороссийских и сибирских. Но и там, где есть жалованье духовенству, не устранена необходимость принимать доброхотные подаяния. Жалованье выдается не в таком размере, чтобы могло вполне обеспечивать содержание причтов (за исключением некоторых привилегированных епархий); оно служит только подспорьем к другим средствам содержания, какими может пользоваться наше духовенство. Наши священники увидели бы себя в большом затруднении, если бы принуждены были довольствоваться одним жалованьем. А бо́льшим содержанием, могущим покрыть все нужды духовенства, не может снабдить наши причты государственное казначейство при тех источниках доходов, какими оно располагает. Вместе с тем иные, и ревнующие о благе церкви и сочувствующие положению духовенства, находят ту невыгодную сторону в порядке обеспечения духовенства казенным жалованьем, что при нем священник превращается в гражданского чиновника, что при нем ослабляются внутренние связи священника со своими прихожанами, а он становится гораздо дальше от них, чем при прежнем порядке обозначения его содержания со стороны самих прихожан, а удаление священника от своих прихожан по каким бы то ни было обстоятельствам вещь нежелательная.

(Продолжение будет).

Ответы Редакции.

1) «Можно ли одному священнику без чтецов и певцов служить утреню, вечерню, обедню»? и пр.

Что до вечерни, утрени и прочих повседневных служб, за исключением обедни, то можно, – само собою разумеется, в тех случаях, когда священник дома или в церкви находится один, без предстоящих и желающих участвовать в молитве. Известно, между прочим, что о многих святых угодниках жития их сообщают, что, находясь в пустыне или в затворе, они пели сами по себе вечерню, повечерие, утреню, часы и т. п. и это даже поставлялось им в особую заслугу пред Богом. В нравственном смысле то же можно сказать и о вычитывании поименованных служб священниками без причетников; ибо при этом священник сам лично должен вычитывать всё, положенное по уставу, и кафизмы, и стихиры, и каноны и т. п., – не так, как это бывает, когда священник служит с причетником, который читает одно, а священник другое. Одного только священник не может и не должен делать при этом, т.е. не произносить ектений; ибо в них прямо говорится: Господу помолимся, или: еще молимся, т.е., священник или диакон этим приглашают предстоящих принимать участие в общей молитве, для чего они, т. е. предстоящие, или вместо их хор и должны отвечать: Господи помилуй. Когда же священник вычитывает ту или другую службу один, по-домашнему, хотя бы то было даже и в церкви, то ему некого приглашать к участию в молитве с собою, некому и отвечать на Его приглашение, а потому и ектении, как составляющие существенную часть богослужения общественного, должны быть в таком случае оставляемы. Если же в церкви вместе со священником находятся люди, желающие выслушать ту или другую службу в качестве богослужения общественного, то само собою разумеется, таковую он должен служить вместе с псаломщиком, как следует, по уставу церковному; ибо без этого самая служба эта будет носить характер молитвы частной, а не общественной, и потому для присутствующих не может иметь того значения, какое она должна иметь, по установившемуся чину и обычаю церковному. Тем более, конечно, не иначе, как только с псаломщиком, священник может и должен служить литургию, потому что она 1) сама по себе есть одно из величайших общественных богослужений нашей Церкви, как показывает и самое наименование ее λειτουργία, общественное дело, общественная служба; и 2) на литургии нельзя пропустить ни одного слова, а там, как известно, полагаются не только ектении, но и много других возгласов, которые не иначе могут быть произносимы, как с ответом певца, в роде например возгласа: «Возлюбим друг друга, да единомыслием исповемы»; – ответ: Отца и Сына и Св. Духа…, или: «Станем добре, станем со страхом, вонмем, святое возношение в мире приносити» – ответ: милость мира, жертву хваления, и пр. Не говорим уже о том, что по издревле установившемуся чину нашей православной Церкви, литургия должна всегда сопровождаться пением… Кто же станет петь без певца? Интересно между прочим, что даже униаты, допустившие у себя, по примеру римско-католической церкви, так называемую шептанную или чтеную литургию, не иначе однако совершают ее, как с клириком, который обязан отвечать на все ектении и возгласы священника, как и наши певцы, только вместо пения шепотом.

2) «Должен ли священник поправлять ошибки клирошан тот час же, когда они допустят их в церкви, или же делать о них замечания после службы»?

Здесь нужно всегда принимать во внимание самый характер ошибок и их отношение к уставу или благочинию церковному. Если ошибки чтецов или певцов в церкви имеют напр. грамматический характер или касаются каких-либо незначительных замен одного напр. дневного тропаря или кондака другим, относящимся к тому же дню и т. п., то о таковых ошибках всего удобнее напоминать по окончании службы, чтобы без нужды не соблазнить молящихся. Но если ошибки касаются существенных частей богослужения, напр. если бы псаломщик стал читать не тот апостол, который полагается в известный день или праздник, или стал петь не тот глас, который следует по порядку Октоиха, или на литургии одно стал петь вместо другого, то такие и подобные ошибки, само собою надо исправлять тут же, чтобы допущением одной ошибки не подать повода к другим, как это напр. может случиться, когда станут петь один глас Октоиха вместо другого, и т. д. Только при этом каждый священник должен делать сие с надлежащим благоразумием, миром и любовью, дабы не подать повода к каким-либо недоразумениям как со стороны псаломщика, так и со стороны молящихся. Всего же лучше во всех подобных обстоятельствах поступят те священники, которые, зная о склонности своих чтецов или певцов к ошибкам, сами прежде вместе с ними просмотрят весь порядок предстоящей службы, укажут, где, что и как сделать, дабы, по Апостолу, всё было благообразно и по чину. И это необходимо тем более, что и священники сами по себе не всегда могут знать всё, особенно молодые, от чего иногда бывает так, что иной исправляет ошибки, которых вовсе нет на деле, и тем конфузит крайне себя и других.

3) «Можно ли священнику, служащему без диакона, произносить ектении не в алтаре, а на амвоне»?

Очевидно, этот вопрос предложен священником из великороссийской епархии, где службы, особенно воскресные и праздничные, совершаются некоторыми священниками в епитрахили и фелони, не снимая их во всё продолжение службы, от чего служащим действительно как-то неудобно выходить на амвон, или сказать иначе, на солею пред царскими вратами, и он всю ектению произносит в алтаре, пред святым престолом. В тех же местах, где, как напр. в пределах бывшей Киевской митрополии, священник надевает фелонь на вечерни и утрени или же на всенощном бдении только в определенные времена – а именно, в начале всенощного бдения, на входе, на литии, во время полиелея, и на «слава в вышних Богу», в остальное же время служит в епитрахили, там и произнесение ектений совершается на солее, за исключением, конечно, тех ектений, которые обязательно должны быть произносимы священником (когда он служит без диакона) в фелони, напр. великой ектении литийной, которая произносится посреди церкви, и ектении по славословии, которые произносятся в алтаре. И сие имеет основание в самом уставе. Так в Киевском «последовании утрени, вечерни и полунощницы», напечатанном за «благословением Святейшего Правительствующего Всероссийского Синода (1869 г.)», во всех тех местах, где священник служит сам без диакона, в епитрахили, прямо говорится: «Иерей же, изшед из алтаря пред Царские врата, глаголет ектению: Помилуй нас Боже»; «Иерей же пред святыми дверьми глаголет ектению: Исполним вечернюю, и т. д. То же самое читаем и во многих местах великого Типикона или Устава. Так же точно, по примеру святой Киево-Печерской Лавры, в большинстве наших церквей принято произносить ектению и «великую» на вечерни и утрени, и все малые ектении, полагаемые на сих службах, по уставу, и т. д. И в сущности нельзя не отдать преимущества этому обычаю перед обычаем произносить ектении в алтаре, во-1) потому что он прямо соответствует практике и уставу церковному вообще, и во-2) потому что ектении по самому характеру своему суть именно такие моления, которые должны быть произносимы для народа, и потому, как можно, ближе к народу, среди народа, чтобы он мог явственнее слышать произносимое и отвечать на него сам ли, или в лице клира, по древнему чиноположению церковному. Тем более, разумеется само собою, священник обязан произносить пред царскими вратами те ектении, о которых в уставе прямо говорится, что они должны быть произносимы таким образом. А для этого каждый священник должен аккуратнейшим образом изучить этот устав, чтобы, по невежеству, не сделаться ослушником его, другим на соблазн и себе в суд и осуждение.

4) «Кто более погрешает, тот ли, кто сокращает Служебник, или Псалтирь, или кто сокращает Октоих, Минею»? и проч.

В сущности, согрешает всякий, кто так или иначе нарушает устав церковный, как постановление, освященное авторитетом Церкви и вековыми обычаями, – хотя мы недоумеваем, как это в частности можно сокращать Служебник! Те же, которые дерзают допустить это так или иначе, говоря по-старинному, грешат смертельно, потому что в Служебнике всё так существенно и необходимо, что и одно прошение ектении пропустить нельзя без ущерба полноте и характеру совершающейся службы. Не говорим уже о том, что священники, сокращающие так или иначе Служебник в чине литургии, должны подлежать не только нравственной ответственности, но и суду церковной власти. От того-то между прочим в «Известии Учительном», печатаемом при наших Служебниках, прямо говорится: «Книга Служебник всяко есть потребна к служению (литургии, равно как и прочих служб); на память же молитв да не глаголет (иерей или диакон); ибо, если иерей будет служить памятно, без книги, смертно согрешит, за немногия споны, забвение же и запнoсти тогда случаются, и не имать познати, что дает или глаголет, и во усумнение людей введет и явленный порок, забывая сотворить». Что до других церковно-богослужебных книг, то о пропусках из них можно сказать только словами Апостола: проклят всяк, творяй дело Божие с небрежением, если небрежение это допускается без крайней надобности, или по лености и рассеянности служащего, и т.п. Иное дело в тех случаях, когда священнику, особенно приходскому, предстоит неотложная надобность поспешить с тою или другою службою церковною ради причащения больных, или крещения умирающего младенца, и т.п. Тогда священник может допустить сокращение, по своему усмотрению, например, повелевши служить вечерню или утреню одному только святому без Октоиха, если то день будничный, или же служить только по одному Октоиху в день воскресный, читать из Псалтири вместо двух кафизм – одну, или же и две, но по одному псалму из каждой славы, и т.п. Вообще во всех подобных случаях священник должен благоразумно рассудить сам, что оставить и что исполнить, принимая во внимание и значение данного дня, и совершаемого в оный праздника или празднуемого святого, и т.п. Можно только предложить здесь один совет. Поскольку Октоих повторяется в течении года по несколько раз, а Минея проходится только по одному разу, то Минее всегда надо отдавать предпочтение, дабы почтить дневного святого или приключившееся в этот день празднество, так как не почтивши их в данный день, придется ожидать этого потом целый год, а к Октоиху всегда можно вернуться, тем более что самые повседневные службы его, различаясь между собою по гласам, ничем почти не отличаются между собою по своему содержанию, так что например пропустив службу Октоиха во вторник первого гласа, легко потом вознаграждать ее службою в тот же день второго гласа, и так далее. То же самое, что о Минеи, нужно сказать также и о Триоди, и так далее.

5) Далее, один из священников сообщает в нашу редакцию следующее. «Одни священники, – говорит он, – начинают всенощное бдение, когда таковое положение по Уставу, таким образом. Диакон отверзает царские врата и отходит на горнее место, становясь лицом к западу. Священнику подают кадило, диакону – зажженную свечу. Диакон, оставаясь со свечей в руке, на горнем месте, лицом к западу, возглашает: «Востаните! Господи, благослови!» Священник, стоя пред престолом с кадилом в руках, возглашает, делая кадилом крест: «Слава Святей, Единосущней»… Певцы: «Аминь». Священник с диаконом, оставаясь на тех же местах, поют, при чем священник кадит пред престолом: «Приидите, поклонимся Цареви, нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви, нашему Богу. Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему!» Певцы оканчивают: «приидите, поклонимся и припадем Ему!» Затем – «Благослови, душе моя, Господа» и прочее обычно. Когда певцы оканчивают, «приидите, поклонимся и припадем Ему», в это самое время священник начинает кадить вокруг престола, оканчивая сначала западную сторону его, затем – южную, восточную и северную. После сего кадит жертвенник, горнее место и иконы по сторонам его, потом оборачивается лицом на запад и кадит икону над царскими вратами. В это время диакон царскими вратами выходит с свечою на амвон и оборачивается лицем к востоку. Священник идет за ним с горняго места останавливается между престолом и царскими вратами лицом к западу и кадит, по отношению к себе, сначала правую половину отверстых царских врат, затем левую. Этим и оканчивается каждение в алтаре. После сего священник выходит на амвон и кадит местные иконы и весь храм по обычаю. Другие священники начинают бдение совсем иначе, и именно таким образом. По отверстии диаконом царских врат, священник в безмолвии начинает кадить вокруг престола, а диакон держит в руках зажженную свечу. Престол окаживается сначала с западной стороны, затем – с южной, потом – с восточной и наконец – с северной. После сего окаживается жертвенник, горнее место с иконами по сторонам и икона над царскими вратами. И этим оканчивается каждение в алтаре. Священник вторично становится пред престолом с кадилом в руках, а диакон в это время выходит из алтаря царскими вратами и становится на амвоне позади священника, загораживая его собою. Диакон на амвоне, позади священника, возглашает: «Востаните! Господи, благослови!» Священник пред престолом, делая кадилом крест, возглашает: «Слава Святей»… Певцы: «Аминь». Священник с диаконом поют 3-жды: «Приидите, поклонимся». Певцы оканчивают: «Приидите поклонимся и припадем Ему», затем «Благослови, душе моя, Господа» и т. д. по обычаю. Когда певцы оканчивают: «Приидите, поклонимся»…, священник, не покадив вовсе на царские врата, выходит из алтаря на амвон и кадит местные иконы и весь храм по обычаю». Из сказанного, – говорит тот же священник, – видно, что разница между тем и другим началом всенощного бдения заключается частью в каждении (во втором описанном случае не кадит свящ. царские врата вовсе), а главным образом – во времени начала возгласа, произносимого диаконом: «Востаните! Господи, благослови!» и другого возгласа: «Слава Святей»…, произносимого священником. Затем, в заключение, тот же священник спрашивает: Которое начало бдения правильнее: первое, или второе? Первое, по моему мнению, –говорит он, –практичнее, так как прямо начинается возгласом: «Востаните! Господи, благослови!» Во втором случае до возгласа проходит времени от 2 до 3 и более минут, в продолжение которых (2–3 минут и более) молящиеся слышат лишь бряканье кадила и покашливанье псаломщиков и др. певцов. Неприятнее всего видеть, что в одной и той же церкви один священник служит так, а другой – иначе. А это бывает», и т. д.

Еще более неприятно, – скажем мы со своей стороны, – что священники, даже находящиеся при одной церкви, не могут согласиться между собою, чтобы служить однообразно, и каждый действует самостоятельно, по-своему, к соблазну прихожан. Господи Боже наш! Когда же мир, любовь и согласие утвердится на грешной земле хотя между служителями церкви твоей? А мы ратуем, что мiрские люди и сякие и такие, возлагая на них бремена тяжка и неудобоносима, сами же ниже́ перстом стараемся коснутися их. Так и в настоящем случае, по вопросу об образе каждения при начале всенощного бдения, следует сказать, что одного общего, обязательного правила на это в самой нашей Церкви не имеется. В Типиконе церковном об этом читаем: «иерей, его же есть чреда (вшедши в церковь), творит (прежде всего поклон предстоятелю, и отшед творит поклоны три пред святыми дверми, и на оба лика, братиям же всем сидящим, и вшед в святый алтарь, возлагает на ся епитрахилий, – и прияв кадильницу, и став пред святою трапезою, влагает фимиам, и глаголет молитву кадила тайно. И тако кадит святую трапезу крестовидно окрест, и весь жертвенник, и отворив святыя двери исходит. Кандиловжигатель же, прием свещник, стоящий среди церкви, возгласит велиим гласом: Возстаните, держа в руке свещник со свещею возженною. Всем же вставшим, и исшед священник святыми дверми, и творит крест кадилом пред святыми дверми, возводя праве и преклони идет и кадит порядку святыя иконы, яже на десней стране, также на левей, по сем предстоятеля и оба лики по чину их, параеклисиарху же предходящу ему со свещником… Исходит же и в притвор и кадит по чину и тако сущую братию, и паки возвращся в церковь, и став посреди обою лику, знаменует кадилом крест, зря к востоком, и возглашает велегласно: «Господи благослови…» И абие кадит образ Спаса Христа и Богородицы и предстоятеля на месте его, и вшед во святой алтарь и став пред святою трапезою, знаменует кадилом крест трижды, и потом возглашает еще: «Слава святой, единосущней…» И начинает предстоятель или екклесиарх: аминь; приидите поклонимся Христу, Цареви, нашему Богу, низким и тихим гласом. Таже второе, мало повысше: приидите, поклонимся и припадем Христу, Цареви, нашему Богу. Паки третее вышшим гласом сице: приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему. Таже особне: приидите, поклонимся и припадем Ему. И абие начинает высшим гласом предстоятель или екклесиарх на глас 8-й: Благослови душе моя Господа не скоро со сладко пением, споющей и прочей братии… Примечание: в соборных же и приходских храмах действует священник сия в фелоне, диакон же в стихаре. Егда же начнут петь: Вся премудростию сотворил еси, и Слава Ти, Господи, сотворившему вся, тогда иерей приходит пред царские двери во епитрахилии, и откровенною главою стоя, глаголет молитвы светильничные. Скончавшуся же псалму, глаголет ектению великую», и т. д. Так полагается начинать всенощное бдение по Типикону (глава II-я, чин великий вечерни, сиесть бдения всенощного). А вот и еще последование того же начала по уставу служебников Киевских: «Пред начатием всенощного бдения священник в фелони сперва один кадит святую трапезу, жертвенник и весь алтарь, а потом в предшествии диакона со свещею исходит из алтаря и вместе с ним кадит святыя врата и иконы местных, праздника и храма. Таже став пред святыми вратами, возглашает диакон: Востаните. Господи благослови. Иерей же глаголет: Слава святей и единосущней и т. д. Лик: аминь; приидите поклонимся, трижды, также высочайшим гласом: приидите поклонимся и припадем ему, и поют: Благослови, душе моя Господа определеннии стихи. Иерей же, окадив с диаконом всю церковь, по обычаю, и покадив престол, исходит в епитрахили пред царския врата и чтет, по обычаю, светильничныя молитвы. Диакон глаголет великую ектению», и т. д. (Последование утрени, вечерни и полунощницы. Глава 6, последование всенощного бдения). Ясно, что сама Церковь наша не требует безусловного единообразия в порядке как самого начала всенощного бдения, так и каждения при нем, и т. д. И потому в существе каждый священник будет поступать всего лучше, держась в этом отношении господствующих коренных обычаев местных, тем более что и народ, привыкший издревле к этим обычаям, смотрит на всякие новые порядки, как на новшество и легко соблазняется ими. Надобно только, повторяем паки и паки, чтобы один священник шел по следам другого, и ни один из них не вводил своих порядков вопреки установившимся порядкам данной местности, и т. д. Что же касается того, как всего лучше и благоприличнее начинать всенощное бдение вообще, то, следуя господствующим в Киеве, С.-Петербурге и вообще в большой части нашего отечества порядкам, это можно совершать следующим образом. По облачении священника в епитрахиль и фелонь, а диакона в стихарь, священнику подают кадило, а диакону свечу. Поблагословивши кадило с молитвой: Кадило тебе приносим (тайно), священник с диаконом молча окаживают сначала св. престол, потом горнее место, жертвенник и прочие иконы в алтаре. Затем диакон исходит пред царские врата и возгласивши: Востаните, Господи благослови, снова возвращается в алтарь, и здесь, ставши позади престола, лицем к священнику, или рядом со священником, где как принято, поет вместе со священником: приидите поклонимся. По прочтении последнего: приидите поклонимся и припадем Ему, когда певцы начнут петь: Благослови душе моя Господа, диакон исходит снова пред царские врата, а священник, обратившись к ним, кадит оные, при чем к той части врат, которые оказываются, одновременно со священником кланяется и диакон. Затем остальное каждение, по обычаю. По возвращении в алтарь диакон затворяет царские врата, идет и произносит великую ектенью на обычном месте, а священник, снявши фелонь, читает в это время светильничные молитвы, и т. д.

(Ответ священнику И. Пожарскому)

В изображении свв. братьев, Мефодия и Кирилла, употреблявшегося у нас до настоящего времени, оба первоучителя наши представлялись по преимуществу в сане епископов, именно, каждый из них с омофором и нередко – митрой на голове. Такой обычай изображения св. братьев стал входить в практику восточной Церкви во времена более или менее от них отдаленные, и к нам не особенно близкие. На обычай изображения наших первоучителей обоих в сане епископском прямо указывают некоторые старинные иконописные подлинники⁹⁶. Такой же обычай изображения наших первоучителей, как видно, существовал и по другим православным славянским странам⁹⁷. С 60-х годов, именно со времени празднования тысячелетия славянской грамоты (1862 г.) и смерти св. Кирилла (1867 г.), изображения св. наших первоучителей, обоих в сане святительском, стали распространяться в большом числе. И в настоящем году подобные изображения св. братьев распространялись в народе, будучи разосланы по волостям, а также расходились при посредстве торговли, быв отпечатаны вновь частными предпринимателями (напр. г. Князевым, в его альбоме). Всё это зависело от того, что до самого последнего времени относительно наших первоучителей господствовало почти общее убеждение, будто они, один за другим, были епископами Моравии. Вот как это представлялось в Четьи-Минейном сказании (под 11 мая) о преп. отцах, Мефодии и Константине, которому (сказанию) почти безусловно следовали до последнего времени и уважение к которому и теперь засвидетельствовано перепечаткой его, по распоряжению св. Синода, без всяких изменений, в добавление к службам, общей и особенным Кириллу и Мефодию, разосланным ныне по всем православным российским церквам. Еще раньше своего путешествия к Моравии св. братья были признаны достойными епископской степени. После успешного выполнения миссии к хозарам, им предлагали в Константинополе сан святительский; «они же весьма отрекошася такового сана». Но вот, Ростислав Моравский, вместе с другими князьями, присылает в Константинополь посольство, прося послать им епископа и учителя такового, который бы научил их вере их собственным языком, славянским. Царь Михаил III, по совету с патриархом и всем освященным собором, отправляет к Моравам св. Константина, при чем «убедиша его, аще и не хотяща прияти сан архиерейский». В этом сане и действовал св. Константин, как епископ Моравии, в течении всего своего 40-месячного (3 года и 4 мес.) пребывания в той стране, вместе с братом своим, св. Мефодием. Только перед смертью своею в Риме, св. Константин, приняв монашество (с именем Кирилла), передал свое епископство неразлучному спутнику, сотруднику и продолжателю его дела в Моравии, св. Мефодию, который потом и был поставлен в Риме во епископа для Моравии.

Но мнение о епископстве св. Кирилла и в прежнее время не было всеобщим⁹⁸. В настоящее же время оно сильно поколеблено новыми исследованиями и открытиями. В 40-х годах открыты были самые древние жития св. Кирилла и Мефодия (Паннонские), происхождение которых по времени весьма близко к св. равноапостольным просветителям славянским⁹⁹. Они несомненно служили первоисточником для всех наших четьи-миней, прологов, похвальных слов о св. братьях и пр. В связи с другими, большею частью отрывочными известиями о св. первоучителях, Паннонские жития уяснили многие дотоле темные стороны в истории св. равноап. братьев. В частности, но настоящему вопросу, – был ли также и св. Кирилл епископом, – они в совокупности с другими многочисленными данными послужили твердой опорой к утверждению того, что св. Кирилл вовсе не был в епископском сане. При всей полноте своей, жития эти, не пропускающие ничего более или менее существенного в жизни св. братьев, совершенно однако не говорят о том, что св. Кирилл принимал когда-нибудь сан епископский, перед посольством ли своим в Моравию, или в самом Риме. Правда, они подтверждают, что Ростислав, вместе с другими князьями, действительно, желал иметь в своей стране епископа и учителя, который бы мог сказать истую христианскую веру моравам языком славянским. Но из переговоров царя с св. Константином видно, что оба они имели в виду на этот раз только удовлетворение главной потребности славян, – наставление их в вере посредством родной их речи; о посвящении же св. Константина в сан епископский при этом не упомянуто ни одним словом. В житии св. Константина сказано только, что когда изобретены были им славянские письмена и даже начат был перевод на них евангелия, то «возвеселился царь, и Бога прослави и посла и с дары многы». В ответном своем послании к Ростиславу царь, указывая на изобретение букв и рекомендуя те и другого, называет св. Константина только – «мужем честным и благовейным, книжным и философом»; между тем весьма необходимо было царю в этой грамоте упомянуть и о той высшей иерархической степени, в которую он посвящен был в данном случае нарочито, во исполнение желания моравских князей. Затем, в течение всей 40-месячной деятельности св. братьев в Моравии до самого путешествия их в Рим, ничего не сказано о епископстве св. Константина. Напротив, видно, что святой Константин в Моравии не мог делать то, на что имеет право в своей епархии всякий самостоятельный епископ. Переведя богослужебные книги на славянский язык и обучив учеников своих «утрени, годинам, обедней, и вечерни, и навечерници, и тайней службе», он однако же не мог рукоположить этих учеников в священные степени для совершения славянского богослужения: «и иде», сказало в житии «в Рим святить ученик своих»¹⁰⁰. И во время пребывания святого Константина в Риме о нем говорится только как о философе, но не о епископе. Уважение, оказанное ему папою и всем народом в Риме при встрече и, затем, так осязательно доказанное почетным погребением его и положением в церкви святого Климента, достаточно объясняется святостию его жизни, обширною ученостию, громадным значением для славянского мира, особенно же чудесным открытием через него и принесением в Рим мощей святого Климента, папы Римского. При повествовании о смерти святого Кирилла, прощании его с братом святым Мефодием и предсмертной молитве о новопросвещенном стаде славянском ничего не говорится о передаче святым Кириллом своего епископства святому Мефодию.

Мнение о епископстве святого Константина не подтверждается, а напротив, скорее опровергается также и другими историческими свидетельствами, современными святым равноапостольным братьям и к ним по времени близкими. Так, Анастасий Библиотекарь, лично знавший святого Константина и бывший с ним в весьма хороших отношениях, не говорит о нем иначе, как о философе, или же – о муже великом и примере апостольской жизни, о муже великой святости. Папа Адриан, уведомляя князей моравских и народ о кончине святого Кирилла, говорит о нем только как об учителе и просветителе славянского языка и философе, трудившемся в славянских странах. Папа Иоанн VIII в своих посланиях также называет св. Константина философом, между тем как св. Мефодия титулует: reverentissimus archiepiscopus pannoniensis ecclesiae. Жизнеописатель св. Климента Болгарского, владевший точными и подробными сведениями как о Клименте, так и о св. его наставниках и по времени жизни недалекий от св. братьев, называет св. Кирилла только философом, иногда наряду с его братом, которого именует архиепископом, и проч.

С этими историческими свидетельствами находится с древнейших времен в полном согласии взгляд Церкви, делающей различие между св. Кириллом и Мефодием, по их положению и иерархической степени. Памятником того, как смотрела Церковь издревле на св. первоучителей славянских, служат похвальные им слова, древнейшие святцы и календари, а также службы. Начало похвальных слов св. братьям восходит ко времени никак не позже XI в. В тех эпитетах, которые здесь усвояются одному и другому первоучителям нашим, весьма заметно старание обозначить разницу в сане того и другого. Именно: между тем как св. Мефодий довольно часто здесь, иногда даже на ряду с св. Кириллом, называется епископом и архиепископом¹⁰¹, св. Кирилл обозначается только общими именами: учитель, наставник нам, философ, святой человек, Божий человек и т. п. Разница в сане того и другого прямо обозначается также и в древнейших святцах и календарях, где имена наших первоучителей встречаются уже с XI в. Напр. в Остромировом Евангелии (XI в.), под 14 февр., находим: преподобнаго отца нашего Константина, нарицаемого в чернечьство именем Курила; в древнейшем Ватиканском Евангелии, под 5 апр., помещены оба просветители так: память оуспение преподобнаго отца нашего Мефодия архиепископа вышняя Моравы брата преподобнаго Курила философа. Подобных отметок можно указать множество в древнейших минеях, триодях, прологах и подобных рукописях XI, XII, XIII и отчасти XIV вв.

Наконец, такое же различие по сану между св. братьями Церковь также весьма определенно выражает в службах, составленных этим святым. Начало службе св. Кириллу и Мефодию восходит чуть ли не к Х в. С 40-х годов настоящего столетия эти службы стали открываться и издаваться в разных списках. В настоящем году, по благословению св. Синода, сводный текст этих служб был издан вместе с общей службой обоим святым и Четьи-Минейным их житием. Общая служба преподобным отцом нашим, равноапостольным Мефодию и Кириллу, учителем словенским, не заключает¹⁰² в себе частнейших определений того и другого первоучителя славянского, соответственно сану их. Такие именно определения представляют отдельные службы св. Константину и св. Мефодию. Служба св. Константину (на 14 февр.) подписывается так: «преподобного отца нашего Константина философа, во мнисех претвореннаго именем Кирилла, учителя словенскому языку». В тексте службы св. Кириллу усвояются следующие эпитеты: Кирилле блаженне, всеблаженне, преславне, мудре, премудре, учителю, о философе, преподобне отче. Если некоторые из этих имен обозначают личные качества св. Кирилла, то другие (преподобне отче, блаженне, всеблаженне) указывают именно на его иерархическую степень (священство) и чин (иночество). Совсем иначе обозначается св. Мефодий в службе, ему составленной. Служба эта (на 6 апр.) надписывается таким образом: «преподобного отца нашего Мефодия учителя словеном, архиепископа Моравского». В обращении к св. Мефодию ему усвояются такие имена: святителю, отче Мефодие, пастырь великий словеном, архиерей по чину Аароню верным блаже и пр. Такие эпитеты, прилагаемые только к одному св. Мефодию показывают, что только он один имел сан святителя, или епископа, и архиерея и великаго пастыря словеном, или архиепископа. В тропаре 9 песни канона св. Мефодия имена св. Кирилла и Мефодий поставлены даже рядом, притом с эпитетами ясно различающими их по сану; он читается так: «имуща, святая, прю о святой Троице, Кирилле преподобне, Мефодие святителю, стадо ваше святое, ходяще по земли странное сохранися, растита молитвами своими блаженная».

Приведенные выше данные утверждают в мысли, что св. Кирилл епископом совсем не был и что сама Церковь как в древние времена не приписывала св. Кириллу епископства, так и в настоящее время склоняется к тому же. Правда, вместе с отдельными службами св. братьям, в которых так ясно обозначается различие их между собою по сану, издано еще и Четьи-Минейное сказание о св. первоучителях, составленное св. Димитрием Ростовским, без всякой поправки в нем; но это показывает только мудрую осторожность и глубокое уважение в отношении к мнениям, существовавшим у нас довольно продолжительное время и освященным авторитетом св. Димитрия.

В настоящее время наука представила и объяснение того, каким образом могло сложиться в старину у нас на Руси, вопреки древнейшим письменным памятникам, представление о епископстве св. Кирилла. Источником этого представления были частию описки, частию догадки, недоразумения и даже измышления, которые стали входить в проложные жития с XIV ст. и особенно умножились в XV–XVI ст.¹⁰³. Причисленный в этих проложных житиях к разряду епископов, св. Кирилл тем более продолжал пользоваться этим званием, чем менее справлялись с древнейшими источниками, чем глубже затирались в памяти подробности его действительной жизни и чем ярче выступала в сознании одна общая обоим братьям черта – обращение славян в христианство, изобретение письма и перевод на славянский язык св. Писания. Так с епископством, во второй половине XVI в., перешел он и в нынешнюю Четьи-Минею, бывшую важнейшим и непререкаемым источником сведений до новейшего времени.

Итак, хотя мнение о епископстве св. Кирилла до последнего времени было у нас почти общепринятым, однако, лишенное исторических для себя оснований, не имеющее поддержки и в общем голосе Церкви, оно должно уступить место другому мнению, имеющему за собою всю несомненную первобытную историю, именно, что св. Кирилл не был епископом, а лишь пресвитером, принявшим перед смертью своею в Риме пострижение в монашество или схиму¹⁰⁴. Теперь само собою решается вопрос и о том, в каком виде следует изображать св. Мефодия и Кирилла, – обоих ли в сане епископском или только первого из них. Св. Кирилла следует изображать в виде пресвитера-инока, а св. Мефодия – в виде епископа; точнее св. Кирилл должен изображаться в священнической ризе со схимой на голове, но без омофора, с хартией или книгой в левой руке, содержащей (хартией…) начертанными славянские письмена, и благословляющей правой рукой, святой же Мефодий – с омофором, возложенным на верх священнической ризы, евангелием в левой руке и крестом в правой¹⁰⁵. Впрочем, имея в виду то, что 1) вопрос об иерархической степени св. Кирилла, наклоняясь к решению не в пользу его епископства, всё-таки еще состоит в числе нерешенных безусловно и окончательно и что 2) сам св. Синод, издав древние службы св. братьям, в которых (сл.) так ясно обозначено различие между ими обоими по их сану, тем не менее издал здесь же, в одной с ними книжке, и Четьи-Минейное житие их, без всяких поправок в нем, мы полагаем, что не будет в настоящее время особенным грехом и то, если кто-либо пожелает изобразить св. братьев по-прежнему – обоих в виде епископов.

П. Петрушевский

На съезде духовенства 3-го шацкого благочиннического округа, местный благочинный, о. Викторов, после решения других вопросов, пользуясь случаем, поднял вопрос и о церковно-приходских школах. При этом он обратился к своим собратиям с горячею и сильною, хотя и краткою речью, которую мы позволим себе привести здесь, благодаря ее опубликованию в губернском листке.

«Отцы! Мы называемся свет мiру. Таковы ли мы на самом деле? Светим ли мы нашим прихожанам, чтобы они не сбились с истинного пути житейского, а в особенности – с пути к царствию небесному? Ныне время не то, чтобы быть нам только требоисправителями, – ныне нельзя довольствоваться одною церковною проповедью, – она не осветит всех опасностей на сказанных двух путях. Требуется больше и усердия учить нам своих прихожан. Горе нам, если враг застанет нас спящими. Печальный пример этого – возникновение штунды в южно-русских губерниях. Благодаря Высочайше дарованным ныне правам на открытие церковно-приходских школ, мы имеем удобный способ просвещать своих прихожан, беречь их от врагов и себя от опасности. В школе – коренная сила духовенства, самый верный способ сростись нам с прихожанами. Я говорю вам это по собственному опыту. Школа же дает нам множество помощников в распространении религиозных и нравственных истин в приходе; на нашу долю останется только труд руководить этими помощниками… Друзья! Шариковский Андрон¹⁰⁶ может посрамить нас на этом и на будущем свете. Этот человек владеет только искусством читать и писать и сумел передать свое знание всем молодым людям деревни Шарика; а мы и познаниями преизобилуем, владеем и искусством передавать их другим, – не достает нам только ревности Андрона. Какие материальные средства были у Андрова? – У него, кроме землянки, ничего не было, – но эта бедность не помешала Андрону просвещать своих односельцев светом разумения. Мы не можем тоже хвалиться богатством, хотя и богаче Андрона; значит, бедность не может нам препятствовать обучению прихожан. Андрон безапелляционно осудит нас, если мы не возьмемся за школы. Итак, несмотря ни на какие препятствия, поусерднее возьмемся за школы, тогда явится нам помощь Божия и начальства».