Специально для «Азбуки веры» протоиерей Игорь Прекуп, настоятель храма в честь прп. Сергия Радонежского г. Палдиски (Эстония)
Врачи констатируют смерть при остановке биологических и физиологических процессов. Как коротко обозначить смерть с точки зрения Православия?
Смерть – это не провал куда-то в яму, в небытие. Это рубеж жизни, но не заключительный, а рубеж временного этапа жизни вечной, которая начинается с зачатия человека и продолжается бесконечно. Вопрос в том, будет ли это вечная жизнь или вечное существование, но это уже – в твоих руках. Конечно, всё в руках Божьих, но Господь не решает за человека. Человек либо отдаёт свою жизнь в руки Божьи, и тогда обретает истинную свободу устраивать свою жизнь, либо раболепствует страстям, а через них — врагу рода человеческого, и губит свою жизнь, отказываясь тем самым от жизни вечной, обрекая себя на вечное недостойное человека существование, а потому мучительное. Нет ничего мучительнее, чем сознавать непотребство своего состояния, несоответствия его тому, к чему ты был призван, и что является на самом деле соответствующим твоей природе, тебе, как чаду Божьему.
Каждый человек – чадо Божье, этого он не выбирает, а выбирает быть ли ему чадом Божьим или игнорировать своё призвание. А призвание не то, которое может состояться или нет, не такое: откликнешься – будешь чадом Божьим, не откликнешься – не будешь, нет – в любом случае чадо. В зависимости откликаешься ли на это призвание, остаешься им или становишься отступником. То есть можно быть по своей природе чадом Божьим, но не осуществить, не реализовать своей природы. Самое страшное после смерти – это обнаружить, что ты прожил жизнь мимо и потратил то неописуемо ценное время, ничтожно малое время по сравнению с вечностью, — независимо от того, сколько бы человек не прожил — и потратил это время на то, чтобы угробить себя для вечности. Вот это страшно: жить с этим в вечности – не жизнь. Когда мы говорим о вечной жизни, мы говорим о полноценном соединении с Богом в вечности, а всё остальное – вечная мука, уже в зависимости от того, насколько глубоко человек отпал, насколько он своей природе изменил, от этого уже зависит тяжесть мучений.
Модно стало говорить о том, что вечные муки — это страшилки, недостойные христианства. Причём тут страшилки-нестрашилки? Господь говорит в Евангелии о скрежете зубов во тьме внешней не для того, чтобы пугать людей, Он просто говорит по факту, что так обстоит дело, чтобы человек знал, что он себе выбирает в жизни. Не для того, чтобы напугать, загнать его к Себе страхом. Нет, не для этого! А для того, чтобы у человека было представление о том, что выбор жизненный влечёт за собой соответствующие последствия. Не в качестве наказания в таком примитивном смысле этого слова, а в качестве именно последствий, потому что вне Бога это не жизнь, а осознавать, что ты не живёшь, а пребываешь в чём-то непонятном и тебя недостойном – это мучительно.
Можно из обыденной жизни взять пример. Когда человек не реализует себя, когда нет возможностей осуществить свои таланты, нет возможности общаться с теми, кого он любит и кто ему приятен, когда его не уважают, когда он не получает той зарплаты, которой достоин, как ему кажется, – это для него не жизнь. Фразой: «Разве это жизнь? – это собачья жизнь!» — он выражает своё отношение к её неполноценности и к несоответствию её своему достоинству. Он достоин лучшего, а получает неизвестно что. Правда, возможны варианты, когда человек начинает себя гнобить: «Я достоин, достоин этой скорби в наказание за грехи», — но из того, что он так остро переживает это несоответствие, видно, что даже если он себя обвиняет в том, что так плохо сложилась жизнь, всё равно понимает, что изначально, потенциально он достоин лучшего. Иначе этого мучения от (пусть неосознанного) понимания несоответствия того, что есть, тому, что должно быть, не было бы. А заслужил или не заслужил – уже каждый по-своему может думать.
Это важный момент, потому что Господь хотел бы всех простить, но Он уважает выбор человека, его волю, и, если кто-то для себя выбрал жизнь вне Его, Господь не насилует его волю. Но вне Бога, не просто радости, блаженства, жизни вне Бога нет. А вне жизни нет радости. Если же нет радости, то есть противоположное, вопрос в какой степени. Вспомним притчу о Страшном суде. Тогда скажет Царь тем, которые по правую сторону Его: приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира…
Те же, кто по левую сторону, отправляются не туда, куда им уготовано изначально, они разделят участь бесов, мучительную участь. Почему? Потому что прониклись их духом и стали причастниками их состояния, когда пошли у них на поводу, совершая какие-то злодейства или просто уклоняясь от добра, в том числе от добра единения с Богом. Человек на исповеди много чего может вспомнить в своей жизни постыдного, мерзкого, но мало кто кается в том, что прожил жизнь, не зная Бога, вне Его. То есть вне Того, Который уж точно достоин любви, и единение с Которым составит не просто счастье, а блаженство вечное уже здесь, если только ты в этом последователен. А ты от этого уклоняешься и тем самым не просто себе наносишь вред, но и совершаешь безнравственный поступок, потому что Господь к тебе руки тянет, а ты их отталкиваешь. Может быть, отталкиваешь, не задумываясь об этом, но, тем не менее, этим занимаешься. А когда тебе на это пытаются обратить внимание, отмахиваешься. А ты задумайся!
Вспомним рассказ митрополита Вениамина Федченкова, где неверующий барин, беседуя со скуки с простым мужичком, подтрунивает над ним: «Кто же знает, что Бог есть, кто Бога-то видел?» Мужик слушает-слушает, а потом скромно улыбается: «Барин! А ну-ка да Он есть?» Образованный, самоуверенный барин оторопел: ведь сколько угодно можно блистать эрудицией, но всё разбивается об это «а ну-ка есть?». И тогда всё! Конец всякому земному мудрованию, потому что, если есть, тогда все критерии истины, в том числе и нравственные, определяются Им, а не нашим рассудком!
Это, если говорить в общем, – кто есть человек и какова его участь дальнейшая. Да что участь? Все эти слова не передают того, что на самом деле происходит, не передают положение человека. Людям легче рассуждать в таких юридических категориях: наказание – вознаграждение, блаженство – мука. Всё проще и глубже.
В тех же пререкаемых «Мытарствах Феодоры» сказано в самом начале, что «там» всё другое, и образы, которые она использует для рассказа о происходившем, – это именно лишь образы для того, чтобы можно было хоть как-то передать сущность происходящего и тех, кто встречается на пути.
Сталкивались ли Вы с тем, что человек отказывается исповедоваться перед смертью?
Я встречался с отказом, не будучи ещё священником. Чуть позже расскажу.
Если человек отказывается исповедоваться и причащаться, к нему священника не зовут, как правило. Знаю случай, когда отца Георгия Чистякова позвали к женщине, неподготовленной к тому, чтобы уверовать и прийти на смертном одре к вере, смягчиться. Говорят, чудес мало. Хотят видеть исцеления, стихийные бедствия, поражающие страшных грешников. А чудеса – вот они, чудеса преображения человека. Отец Георгий (лично я с ним не был знаком, но общался с теми, кто его знал) был человеком исключительно добрым. Его естественная природная доброта во Христе освятилась и наполнилась Духом и светила дальше людям уже во Христе. Он своей добротой, пропитанный Духом Божьим, совершил чудо. Женщина пожилая, не очень соображающая, но достаточно в сознании, чтобы упираться, смягчилась и начала с ним разговаривать совсем по-другому. Он пришёл не агитировать, а пообщаться с ней. Но это общение, как мне рассказывали, перешло в исповедь и причащение. Других таких примеров не знаю, потому что, если звали священника, то к тому, кто согласен. Когда меня зовут, я всегда прошу выяснить у болящих, хотят ли они видеть батюшку.
Отказ, с которым я столкнулся, был в больнице, где я, ещё будучи семинаристом, «санитарил». В отделение хирургии поступил дед, крупный, крепкий, с аппендицитом. Он отказался от операции. Молодой врач-хирург, вдвое меньше пациента ростом, пытался взгромоздить деда на носилки, чтобы отправить в операционный блок (перед этим долго объяснял, что хирургическая процедура пустяковая, но без неё он умрёт). Но не тут-то было: пожилой мужчина схватился за кровать и не дался. Доктор в раздражении, ругаясь, махнул рукой: «Ну и подыхай!» Дед улёгся на кровати, я к нему:
– Может, вам священника пригласить?
– Зачем?
– Если Вы решили умереть, это Ваше право, но лучше переходить в другую жизнь подготовленным, очищенным…
– Да нет, не надо.
Мне стало нехорошо. Получилось, что, пока я ему этого не предложил, он просто плыл по течению, но напрямую и не отвергал возможность явиться к Богу подготовленным, а теперь, не без моего участия, усугубил свое состояние.
Упрямый пациент умер?
В следующий раз я пришёл на дежурство, а пожилой мужчина – живой, после операции лежит. Он передумал. Видимо, боли его так замучили, что он согласился на операцию. Неизвестно, как дальше сложилось у него, может быть, было время подумать, и он вспомнил мои слова и сам пошёл в храм.
Если случилось так, что исповедь перед смертью – первая…
Искренняя исповедь не может не помочь. Другое дело, лучше, чтобы первая исповедь происходила не на смертном одре, а задолго до смерти, чтобы человек успел по жизни пройти, внимательно трудясь над своей душой, очищаясь и развиваясь, таким образом готовясь к этому рубежу. Чтобы начать следующий этап своей жизни как можно полноценнее и прийти к хорошему старту. Но если так получилось, что человек до этого не исповедовался, то хорошо, коль успел хотя бы перед смертью.
Очень трудно исповедоваться искренне впервые на смертном одре. Когда человека поджимают обстоятельства, его искренность под вопросом. Приближающаяся смерть – именно такое обстоятельство. Человек вынужден задуматься о жизни иной, «а ну-ка да Он есть?», а ну-ка не так там всё просто и благостно, как хотелось бы думать, и человек, будучи под этим страхом, начинает вспоминать свои грехи. Вопрос насколько он действительно при этом меняется. Насколько он переосмысливает свою жизнь. Потому что исповедовать можно и формально, можно и с раскаянием с мыслью «грешил, грешил, теперь отвечать придётся», да, это раскаяние, но есть ли при этом покаяние? Покаяние – это перемена ума, но меняется ли человек при такой вынужденной исповеди, или он тот же самый, но просто, поджав хвост, рассказывает свои грехи. Как бы магический обряд совершает по избавлению от того, что может повлечь крупные неприятности в вечности. А покаяния нет.
Святые отцы говорят, что, если человек на смертном одре только из страха будет излагать свои грехи, не факт, что это послужит его очищению. Потому что Таинство Покаяния не магический обряд, это Господь совершает через священника, а Господь совершает в том случае, если человек действительно внутренне меняется, если он не просто сожалеет о чём-то, потому что это влечёт за собой неприятности, а сожалеет, потому что это плохо, и он осуждает грех внутренне и внутренне от него отрекается. Насколько это получается сразу, уже другой вопрос. Господь доделает за тебя, но важно качество: как ты к этому относишься внутренне, как ты от этого отрекаешься? Критерий довольно простой: если человек выживет, насколько он будет жить по-другому?
Это не значит, что если человек полностью не меняется на смертном одре, то исповедь бессмысленна. Нет, потому что в какой-то мере он раскаивается именно потому, что понимает, что за всё придётся ответить, а в какой-то мере он всё же сожалеет в глубине души об этом своём состоянии, внутренне осуждает и хочет преодолеть. Вопрос: насколько? Если допустим, что человек, выжив, вернулся бы к прежнему, потому что в нём недостаточно покаяния? Но это не значит, что в нём совсем покаяния нет. То есть не надо пренебрегать даже малым. Если хоть в какой-то степени человек в состоянии свои грехи осмыслить, и то хорошо.
Вам приходилось принимать исповедь на смертном одре?
Не скажу, что у меня постоянный опыт исповедания людей на смертном одре, я приходской священник, кроме исповеди умирающих много ещё других дел, в том числе и по душепопечению. Но за эти годы немало было людей, которых именно на смертном одре исповедовал. Как правило, это был положительный опыт. Конечно, сталкивался с разным. Случалось, что приглашали к человеку, который уже был не в состоянии соображать. Исповеди нет. Зовут тогда, когда умирающий не может причащаться, потому что время, когда можно было пригласить священника для исповеди и причастия, упущено. Почему? Боялись испугать близкого, думали, начнёт переживать: священник дома, значит, скоро конец. В итоге откладывают, откладывают и вот момент, когда уже всё – поздно. Теперь помогать человеку нечем, потому что затянули.
Не хочу никого обвинить, обидеть, если кто-то прочитает, потому что родственник или друг, который упустил этот момент, сам чувствует свою вину, переживает… Тем не менее, из песни слов не выкинешь. Человек, который мог позвать к умирающему священника раньше, чем тот утратил способность сознательного участия в Таинстве, и этого не сделал, то ему грех. Потому что, если в течение жизни человек не мог готовиться к переходу в иную жизнь, ради которой ему эта жизнь и дана, то хотя бы на последнем отрезке надо успеть помочь ему, пока он вменяем, пока в состоянии что-то сделать вместе с Богом для своей души. Если же этот шанс упускается – плохо.
Но больше бывало другого. Когда человек, понимая, что ему осталось недолго, трезво осмысливал своё состояние, искренне глубоко переживал свои грехи и иногда интересно замечал их и формулировал. Обычно, если человек на смертном одре глубоко и искренне кается, это, как правило, связано ещё с тем, что он привык думать о себе, о своей жизни, о том, что он делает и как. Если он и грешил по жизни, то прислушивался к своей совести и старался на себя смотреть со стороны. Такие навыки не берутся с потолка. Жил себе человек, следуя только инстинктам, и вдруг раз, его озарило! Так не бывает. Во всяком случае, мне такие примеры неизвестны. Если человек привыкает грешить, то он в грехе коснеет и утрачивает способность этот грех видеть, осознавать какие-то ориентиры.
Есть ли истории, которые запомнились больше всего?
Женщина была жертвой недосмотра врачей, возможно, и родственников. Меня поразило, насколько она внутренне никак не осуждала тех людей, не злилась на них. Она была крещеной в детстве, а так жила себе и жила, но уходила по-христиански. По ней видно было, что уходит христианка, человек с внутренним христианским устроением. Ей нужно было такое завершение земного пути, как Таинство Покаяния, чтобы очиститься от всего того, что она непроизвольно нагрешила. Но общий настрой, направление – верное, истинное было присуще ей уже раньше. Женщина была вся высохшая от болезни, но она была прекрасна.
Или запомнился один мужчина, ему было за 80. Он постарался вспомнить свои грехи. Там нечего было ждать каких-то аналитических изложений: университетов не заканчивал. Называя те или иные грехи, он вдруг покаялся в том, что вредил своему здоровью. Не курением, не другими пагубными привычками – вредная работа. Конечно, он устроился туда не просто так, а чтобы зарабатывать хорошие деньги. Опять же, за всем этим стояло желание кормить семью – вполне весомое оправдание, которое другому человеку полностью бы закрыло глаза на этот грех. А вот этот пожилой мужчина сказал, что пошёл на вредное производство, это ему сократило жизнь, в результате сейчас болеет и умирает. Возможно, он болел и в связи с этим производством тоже, хотя некоторые в его возрасте заканчивают земной путь, не трудясь во вредных условиях. Но важно другое: он осознавал, что сократил свою жизнь – Божий дар – произвольно и обвинял в этом не кого-нибудь, а самого себя. Не пытался ни оправдаться тем, что ради кого-то принёс в жертву своё здоровье, ни, тем более, кого-то связать обязательствами. Ничего подобного! Сдержанно, по-мужски сокрушался о том, что согрешил против Бога тем, что повредил своему здоровью, своей жизни. Мне понравилось и то, что он сказал, и, главное, то, как он это говорил. Просто, без изысканности. Вот это настоящая исповедь. Важно, чтобы исповедь была настоящей. Не нужно, чтобы человек в деталях закапывался, а чтобы к своей душе верное отношение было.
Говоря о смерти, последней исповеди, нельзя не затронуть тему отпевания. Можно ли отпевать людей, умерших в пьяном угаре, в результате аборта и др.?
Я считаю, что образ жизни, который закономерно привёл к скоропостижной смерти, – основание для отказа в отпевании наряду с самоубийством. Если человек не просто подхватил цирроз печени, потому что пьянствовал, и в итоге от этого скончался, речь не об этом, а о таких случаях, как передозировка, алкогольное отравление, смерть в пьяном угаре. Нельзя быть добренькими за чужой счёт! Когда мы проявляем чрезмерное снисхождение к таким случаям, мы проявляем вроде милосердие, для кого-то и милосердие, только ложное, потому что оно за счёт немилосердия к тем, кого строгость могла бы удержать от опрометчивых поступков или дурного образа жизни, кого строгость могла бы побудить что-то начать с собой делать. Если для человека христианское погребение что-нибудь значит, то отказ в нем тому, кто ушёл, преступая заповедь, может побудить задуматься. Самоубийство – тоже самое убийство с разницей в том, что человек в этом деянии не успевает покаяться. Последнее что он делает – это грех. А «в чём застану, в том и сужу».
Могу привести пример из своей практики. Служил тогда в городе Маарду (Эстония), 90-е годы, когда криминальных смертей было много, в том числе от злоупотребления наркотиками. Ко мне пришли родственники парня, который умер от передозировки. Я им объяснил, что он не первый раз укололся, а систематически, зная, что это разрушает его изнутри, не только физически, но и губит психику, личность, и тем не менее продолжал. Не хочу осуждать кого-то, потому что не дай Бог никому этой зависимости, но он знал всё это и продолжал, в какой-то момент не рассчитал дозу, и всё. Это есть самоубийство. Сейчас я жёстко излагаю, а им-то, конечно мягче объяснил, почему на себя его отпевание не возьму.
Правда, в другом случае я согласился. Пришёл ко мне на исповедь старшеклассник после курса лечения в наркодиспансере, решил, что больше с этим никакого дела иметь не будет. А через какое-то время его мать (наша прихожанка) приходит и сообщает, что сын умер, просит отпеть. В каком состоянии женщина, можно представить. У меня внутри всё перевернулось, когда узнал, что причина смерти – передозировка, не хочу отказывать, но по идее должен. Спрашиваю, как это произошло, он же твёрдо решил бросить. Конечно, я не наивен, чтобы не понимать, что человек может иметь благие намерения, но потом не выдержать. Но всё же, была большая надежда, её сын искренне исповедовался. Оказалось, что его девушка бросила, и он идёт себе по улице в тяжёлых чувствах, а навстречу – старый приятель из «тех». Известно, что, когда человек пытается завязать с наркотиками, первое дело – сменить круг общения. Старый друг расспросил, почему тот грустный, выслушал внимательно и предложил «обезболивающее». Деталей не знаю, то ли доза для юноши была большая, то ли сказались его переживания, то ли содержимое шприца было грязным… Парень умер.
Я услышал эту историю и согласился отпевать. Не только в утешение матери, а потому что у него изначально было намерение завязать с наркотиками, но в тот момент он был не в себе, потому его и удалось уговорить. Может быть, согласившись уколоться, он не собирался к этому возвращаться. На отпевание пришли его одноклассники, друзья, в том числе и те, кто явно не был настроен отказываться от наркотиков. В проповеди перед отпеванием обратившись к ним, я сказал:
– Вы думаете, в случившимся виноват только тот, кто ему дозу дал? Или сам умерший? Виноваты все, кто виду не подавал, что осуждает это в нём, в том числе, кто не менял обращения с ним в зависимости от его образа жизни, как если бы это было что-то нормальное и вообще лишь его личное дело. Кто не менял своего отношения к тем, кто торгует наркотиками, прикрываясь отговорками вроде «мало ли каким бизнесом человек занялся, он же никого не принуждает, почему я с ним должен разрывать отношения?» Если бы эти люди знали, что им, после того как они займутся наркоторговлей, больше ни один приличный человек руки не подаст, они бы ещё крепко подумали, стоит ли этим заниматься. Значит, и те, кто всего лишь подаёт им руку, – соучастники в этом убийстве. Мы ответственны за всё, что при нас происходит. Если мы не меняем своего отношения к человеку в зависимости от его поступков, его образа жизни, мы тем самым поощряем зло, молчаливо его одобряя. Это не значит, что человека надо бросать, если он впал в какую-то порочную страсть, но не надо делать вид, будто бы всё в порядке, мол, это его свободный выбор, он в своём праве. Нельзя человеку давать повод подумать, что у него всё в порядке, и что его поддерживают, что его порочная страсть – в пределах его личной свободы, и что никого другого это не касается. Нет, касается! А если «не касается», то этим равнодушием предается и человек, и Бог.
В 90-е годы «новые русские» заказывали пышные похороны, дорогие гробы, памятники. Это дань моде или желание загладить свои преступления, грехи?
Супер-мраморным и огромным памятником точно ничего не загладишь. Скорее, наоборот. На эти деньги можно кому-то жизнь облегчить и тем самым добрую память об усопшем хоть в чьём-то сердце сохранить, молиться кто-то о нем будет. Вместо этого устраивают суету. Это тщеславие, выражаясь их же языком, – понты. Желание показать: «Вот мы не просто по-людски похоронили, а мы круче всех похоронили».
Возможно, дерзкий вопрос: можно ли было отпевать умерших на бандитских разборках?
Если формально подходить, то нет. Человек умер без покаяния, умер в грехе, он шёл на разборку, чтобы отстаивать свои корыстные интересы.
Однако тут нет каких-то шаблонов, всё индивидуально. И с этими людьми в малиновых пиджаках всё было не так однозначно, как может показаться. И то, что предшествовало этим разборкам, – тоже не так всё просто.
Конкретно у меня был разговор с одним таким человеком. Он был бригадиром бандитской группировки. По совместительству – киллером. Случайно познакомились на автобусной остановке, разговорились. Узнав, что я священник, он пригласил меня к себе домой. Многое рассказал. Я ему посоветовал пойти к моему духовнику отцу Владимиру и всё исповедовать ему. Всегда в сложных случаях направлял людей к отцу Владимиру, говоря, что он – мастер, я – подмастерье. Но до о. Владимира он, к сожалению, не дошел.
Человек находился в страшных борениях, но в то же время не считал себя виновным, потому что он по заказу убивал тех, кого за людей не считал. Когда он назвал, кто был в числе его жертв, например, садист-педофил, мне было трудно объяснить, почему это всё равно грех. Не было бы грехом, не снились бы ночью кошмары об этом – единственное, что смог я ему тогда сказать. Так вот у него совесть была живой. И, если бы он умер на разборке, я бы отпел его с чистой совестью, зная его внутренние борения.
Есть и неприятные истории. Помню проводы одного «авторитета» в соборе святого благоверного князя Александра Невского в Таллине. Понаехала «братва», в том числе из России, – собор был полон бритоголовыми. Потом торжественно кортежем двинулись на кладбище. В этом было что-то такое, что большинство из нас осознавали как неправильное. Но кто что мог сказать? Пришли, заказали отпевание. А потом собор наполнился такими людьми, их всех разгонять? Вспоминаются разные ситуации, что-то однозначно оценить невозможно. Опять же это дело пастырской совести, кто соглашается.
Да и не в этом дело – бандит-не бандит… Я считаю, что вообще нельзя соглашаться отпевать человека лишь на том основании, что он крещён «как все». А сколько раз он от своего крещения и от Бога отрёкся, если жил противно заповедям и не собирался что-то менять, если даже не отрицал, а просто игнорировал Его существование, если был «всего лишь» равнодушен к вечным ценностям?
Риторический вопрос простеца «а ну-ка да Он есть?» остается в силе.
Беседовала Александра Грипас
Комментировать