Жаклин Тирабоско
Исключительный ребенок

Жаклин Тира­бо­ско – мать извест­ного швей­цар­ского флей­ти­ста Мишеля Тира­бо­ско. Несмотря на врож­ден­ное отсут­ствие рук, Мишель окон­чил Женев­скую Кон­сер­ва­то­рию, став пер­вым сту­ден­том, полу­чив­шим диплом по попе­реч­ной флейте, играя на флейте Пана. Имеет диплом Женев­ской Выс­шей Кон­сер­ва­то­рии и диплом мастера игры на флейте Пана Женев­ского Инсти­тута Музыки. Сего­дня Мишель Тира­бо­ско – лау­реат меж­ду­на­род­ных кон­кур­сов и участ­ник все­мирно извест­ных фести­ва­лей. Он много ездит по миру, пре­по­дает в несколь­ких кон­сер­ва­то­риях и ака­де­миях, дает кон­церты и мастер-классы.

Исключительный ребенок

Про­хо­дят дни, под­рас­тает мой сын Мишель. Мне нра­вится наблю­дать его жизнь, мне нра­вится слы­шать его голос в доме или во дворе среди голо­сов дру­гих детей и часто ощу­щать при этом, как в мою память вновь воз­вра­ща­ются вос­по­ми­на­ния о пути, прой­ден­ном с начала его жизни.

Мы поже­ни­лись с Анто­нио три года назад, и с тех самых пор жили в Риме. Мы были счаст­ли­выми роди­те­лями двух­лет­него малыша по имени Том­мазо, кото­рым мы неустанно вос­хи­ща­лись и любовались.

Той вес­ной 1968 года Рим сиял огнями. По цен­траль­ным ули­цам нескон­ча­е­мым вол­ну­ю­щимся пото­ком нес­лись Фиаты Топ­по­лино, мото­рол­леры Вес­пас и дру­гие сред­ства пере­дви­же­ния тех лет. Ита­льян­ская сто­лица тряс­лась и дро­жала от город­ского шума и радо­сти жизни. Но как же был пре­кра­сен город в лучах захо­дя­щего солнца, когда в его послед­них оран­жево-крас­ных лучах вырас­тали тени двор­цов и руины слав­ного Древ­него Рима! Оби­та­тели Веч­ного Города осо­бенно любили это время. Целыми семьями они запол­няли город­ские пло­щади и малень­кие кафе. В дру­же­ских ком­па­ниях, стоя за при­лав­ками баров, муж­чины вели жар­кие споры. Обильно сдаб­ри­вая свой раз­го­вор жестами, они пере­де­лы­вали весь мир под чашечку «ристретто» или под ста­кан­чик вина. Сна­ружи мамы с детьми ели моро­же­ное, ловя послед­ние минуты сол­неч­ного света и мяг­кий воз­дух ухо­дя­щего дня. Теле­ви­зоры ещё не стали неотъ­ем­ле­мым атри­бу­том жилищ. Жиз­не­лю­бие рим­лян ещё не стало леген­дой, и я ценила их за это. Я любила Ита­лию, родину моего мужа и страну, при­ютив­шую меня.

И всё-таки грусть не поки­дала меня меся­цами с тех самых нор, как я узнала, что ношу под серд­цем вто­рого ребёнка. Я чув­ство­вала себя слиш­ком уяз­ви­мой, слиш­ком рани­мой, все­гда гото­вой раз­ры­даться от досады при малей­шем недо­воль­стве. Поняв, что моя бере­мен­ность про­хо­дит без ощу­ще­ния сча­стья, я стала ближе общаться со своим вра­чом-гине­ко­ло­гом. Он как мог пытался под­бод­рить меня. Моя бере­мен­ность абсо­лютно не вну­шала ему ника­кого бес­по­кой­ства и, по его мне­нию, про­те­кала нор­мально. Не находя объ­яс­не­ний сво­ему подав­лен­ному состо­я­нию, я стала пре­да­ваться без­раз­дель­ной гру­сти, кото­рая вскоре, как нико­гда до этого, овла­дела мной. Анто­нио не оста­ва­лось ничего луч­шего, как набраться тер­пе­ния при виде того, как с тече­нием дней, про­хо­дя­щих в ожи­да­нии новых родов, меня­лось моё отно­ше­ние к нему.

Это слу­чи­лось в суб­боту, 22 июня 1968 года. В этот день я почув­ство­вала пер­вые болез­нен­ные схватки, воз­ве­щав­шие о появ­ле­нии на свет нашего оче­ред­ного ребёнка. Наш Мишель родился вече­ром, около девяти часов. Я настолько чётко и ярко запом­нила про­шед­шие вслед за родами часы, что меня до сих пор не поки­дает ощу­ще­ние того, что это про­ис­хо­дит со мною сей­час. Родо­вые боли были невы­но­симы, но всё закон­чи­лось довольно быстро. И хотя я не видела сво­его ребёнка в момент выхода из утробы, я ясно слы­шала его пер­вые крики. Он кри­чал басом. Эмо­ции пере­пол­няли меня: я про­из­вела на свет вто­рого маль­чика. Между тем, вме­сто того, чтобы отдать ребёнка в мои руки, врачи молча суе­ти­лись вокруг меня. Чув­ство­ва­лась какая-то напря­жён­ность ситу­а­ции. Дверь в опе­ра­ци­он­ную без конца то откры­ва­лась, то закры­ва­лась. И вот, посте­пенно в меня закра­лись боль, страх и смятение.

В этот вечер, несмотря на мои мно­го­чис­лен­ные просьбы, мне так и не дали уви­деть моего ребёнка.

- Мы поме­стили вашего сына в инку­ба­тор для недо­но­шен­ных детей, но с ним всё в порядке!

- Отды­хайте, вы уви­ди­тесь с ним чуточку позже!

От меня про­сто изба­ви­лись этими сухими и лжи­выми сло­вами. Врачи и мед­сестры ушли, оста­вив меня наедине с моей тре­во­гой. Так и не дав мне воз­мож­но­сти обнять моего сына, так и не дав мне взгля­нуть на его личико, меня отвели в отдель­ную палату.

Моё чрево и мою голову запол­нила без­гра­нич­ная пустота. Тре­вога, иду­щая изнутри, оди­но­че­ство и тоска при­во­дили меня в ужас.

- Отды­хайте! Не вол­нуй­тесь, а то у вас не будет молока!

Гово­рили мне вся­кий раз, как я звала кого-нибудь.

Я чётко вос­ста­но­вила в созна­нии своё душев­ное состо­я­ние но время бере­мен­но­сти, когда малень­кое суще­ство уже появи­лось и жило во мне, и уже тогда стало совсем моим, совсем нашим. Я пони­мала, что про­ис­хо­дит что-то нелад­ное, но я не реша­лась заго­во­рить, не реша­лась ска­зать о том, что мне страшно, что я хочу уви­деть своё чадо. Врач счёл необ­хо­ди­мым скрыть от меня правду в эту первую после родов ночь и отдал рас­по­ря­же­ние изо­ли­ро­вать меня. Я лишь мель­ком уви­дела Анто­нио в кори­доре, когда меня пере­во­дили в дру­гую палату. Я и он, мы пере­жи­вали самые мучи­тель­ные часы нашей с ним сов­мест­ной жизни и пере­жи­вали их порознь. Анто­нио про­вёл эту ночь один, в нашей квар­тирке, отде­лён­ный от меня стра­да­ни­ями и ложью: наш сын не был поме­щён в инку­ба­тор. У него было врож­ден­ное урод­ство обеих рук и ноги.

С вос­хо­дом солнца я уви­дела Анто­нио у сво­его изго­ло­вья. Он пла­кал, и повто­рял раз за разом, что он любит меня. А потом, прежде чем пойти за ребён­ком, он открыл мне правду. Он сде­лал это неловко, словно выдав­ли­вая из себя по капле каж­дое слово.

Нако­нец, я вытя­нула руки, чтобы взять моего сына. Он был кра­сив. Его, широко откры­тые глаза вни­ма­тельно наблю­дали за моими пер­выми при­кос­но­ве­ни­ями к нему. Итак, мы позна­ко­ми­лись друг с дру­гом нашими взгля­дами. Я при­жала его к себе. Рукава его рубашки были полу­пу­стыми. Моя боль была страшна, настолько страшна, что мне захо­те­лось оста­но­вить время и вер­нуться на несколько меся­цев назад. Но доселе незна­ко­мая мне бес­ко­неч­ная любовь с неве­ро­ят­ной силой уже свя­зы­вала меня с этой болью. Всем своим суще­ством я осо­знала, что с дав­них пор, ещё с того самого дня, как я почув­ство­вала в себе жизнь моего ребёнка, я обрела эту уве­рен­ность в пред­сто­я­щей мне и ему «исклю­чи­тель­ной» судьбе.

И каж­дый раз, взяв на руки сво­его сына, чтобы дать ему грудь, я сохра­няла спо­кой­ствие и без­мя­теж­ность, не думая ни о чём, что могло бы нару­шить сча­стье этих мгно­ве­ний. Лишь по ночам, после того как мед­сестра заби­рала моего малыша из палаты, во мне про­ис­хо­дила борьба с моим внут­рен­ним демо­ном, несо­глас­ным сми­риться с дей­стви­тель­но­стью. Мно­го­чис­лен­ные виде­ния сме­няли друг друга. Одна на боль­нич­ной кро­вати я чув­ство­вала, как время посте­пенно, час за часом неумо­лимо выри­со­вы­вало правду о том, каков на самом деле был мой ново­рож­ден­ный ребёнок.

Пра­вая нога Мишеля, недо­раз­ви­тая и не сги­ба­ю­ща­яся в колене, была короче левой, кото­рая, к сча­стью, была в порядке. Руки были не лучше: на пра­вой пол­но­стью отсут­ство­вало пред­пле­чье, а левая рука вме­сте с кистью была без­об­разно искрив­лена. Глав­ный врач кли­ники буд­нично ска­зал, что «в осталь­ном» с нашим ребён­ком всё нор­мально, и что воз­можно он даже будет ходить.

- Схо­дите к про­те­зи­сту, когда вам испол­нится три месяца!

И ничего больше. Ника­ких объ­яс­не­ний при­чин, ника­кого ана­лиза, ника­кого иссле­до­ва­ния. По про­ше­ствии трёх дней, про­ве­дён­ных в боль­нице, я вер­ну­лась домой со своим малышом.

* * *

Быстро про­нес­лись три пер­вых месяца нашей общей с моим вто­рым сыном жизни. Я и Анто­нио с непод­дель­ным удо­воль­ствием откры­вали для себя нашего малыша. Его харак­тер рази­тельно отли­чался от харак­тера нашего пер­венца Том­мазо. Дей­стви­тельно, Мишель был свое­нра­вен, тогда как стар­ший, напро­тив, был спо­коен и покла­дист. Сле­дуя реко­мен­да­циям глав­ного врача, по про­ше­ствии трёх меся­цев мы отпра­ви­лись в орто­пе­ди­че­скую боль­ницу в Риме, нахо­див­шу­юся в одном из весьма отда­лён­ных квар­та­лов города.

Я с самого начала воз­не­на­ви­дела атмо­сферу, царив­шую в боль­нице на при­ёме к орто­педу: и это оза­бо­чен­ное лицо врача, и это ожи­да­ние в толпе паци­ен­тов, без малей­шей скром­но­сти раз­гля­ды­вав­ших меня. Анто­нио даже взял отпуск и каж­дый день носил нашего сына к физио­те­ра­певту, кото­рый, впро­чем, тщетно, пытался рас­сла­бить мышцы согну­того колена Мишеля.

Вскоре нам стало ясно, что в Риме у нас вряд ли полу­чится обсле­до­вать и лечить нашего ребёнка. Един­ствен­ное, что мы могли сде­лать, это обра­титься в какой-нибудь орто­пе­ди­че­ский центр в Ита­лии или за её пре­де­лами. Мои роди­тели жили в Швей­ца­рии. Реше­ние не заста­вило себя долго ждать, и мы отпра­ви­лись в Лозанну на кон­суль­та­цию к авто­ри­тет­ному врачу-ортопеду.

Я поехала одна с нашими маль­чи­ками, поскольку Анто­нио не мог отлу­читься с работы.

На вто­ром месяце бере­мен­но­сти по реко­мен­да­ции моего гине­ко­лога мне сде­лали опе­ра­цию под нар­ко­зом по уда­ле­нию полипа. Врач уста­но­вил мне спе­ци­аль­ное кольцо, чтобы, как он гово­рил, устра­нить «загиб», матки. Несмотря на то, что хирур­ги­че­ское вме­ша­тель­ство в этот период было крайне небла­го­при­ятно и даже опасно для моего плода, перед опе­ра­цией мне ввели внут­ри­вен­ную инъ­ек­цию и пол­но­стью меня усы­пили. Я уже тогда подо­зре­вала о воз­мож­ных опас­но­стях, но ничего не стала гово­рить вра­чам, пол­но­стью дове­рив­шись им. Вме­сте с тем, я была абсо­лютно откро­венна с моим тера­пев­том. В ответ я услы­шала: «Ваш гине­ко­лог хорошо знает свою работу. Не надо ничего бояться». Таким вот обра­зом уже тогда опре­де­ли­лась судьба нашего буду­щего ребёнка и вме­сте с ней судьба всей нашей семьи!

Швей­цар­ские медики не стали раз­би­раться в подроб­но­стях при­чин врож­дён­ных уродств нашего сына. Меня долго рас­спра­ши­вали, зано­сили факты в меди­цин­скую карту. Я не имела ничего про­тив, поскольку день ото дня мне самой ста­но­ви­лось ясно, что от отве­тов на мои «почему» моему ребёнку лучше не ста­нет. Вся моя забота и всё моё вни­ма­ние были теперь направ­лены только на него. Извест­ный врач-орто­пед из Лозанны нако­нец осмот­рел изуро­до­ван­ные конеч­но­сти Мишеля. Я вновь обна­ру­жила выра­же­ние оза­бо­чен­но­сти на его лице. Как будто затя­ги­вая время, он нало­жил гипс на ногу, наде­ясь таким спо­со­бом рас­пря­мить защем­лен­ное колено. Таким обра­зом, мне самой пред­сто­яло про­быть в Лозанне несколько недель, поскольку повязку нужно было менять через каж­дые две недели.

Я тяжело пере­жи­вала раз­луку с Анто­нио, остав­шимся так далеко от нас, наедине со сво­ими пере­жи­ва­ни­ями. Атмо­сфера боль­ницы угне­тала меня. Я с тру­дом выно­сила вид про­це­дур­ных ком­нат. Каби­неты рент­гена, физио­те­ра­пии и про­чие сте­ри­ли­зо­ван­ные поме­ще­ния при­во­дили меня в смя­те­ние. В них сто­яла гро­бо­вая тишина, кото­рая выво­дила меня из себя ещё больше, чем гал­дёж и шумиха рим­ских больниц.

Видя отсут­ствие резуль­тата от бес­по­лез­ного ноше­ния гип­со­вых повя­зок на ноге, врач посо­ве­то­вал мне вер­нуться в Ита­лию и при­е­хать к нему снова, когда ребёнку испол­нится год. Тогда можно будет попро­бо­вать сде­лать операцию.

- Заодно тогда же посмот­рим, что можно будет сде­лать с руками. Если что, уста­но­вим вашему сыну протезы!

Я была счаст­лива вер­нуться в Рим, в нашу запол­нен­ную сол­неч­ным све­том квар­тирку, к нашим участ­ли­вым дру­зьям, к моему Анто­нио. Том с радо­стью вспом­нил свою ком­нату, свои игрушки, своих дво­ро­вых друзей.

Наша семей­ная жизнь вошла в своё обыч­ное русло.

Зимы сто­яли тёп­лые. Еже­днев­ные про­гулки с коляс­кой, бес­спорно, одна из пер­вых радо­стей любой моло­дой мамы, наобо­рот, стали для меня тяж­ким испы­та­нием. Чтобы скрыть иска­ле­чен­ные ручки Мишеля, я стала наде­вать ему малень­кие белые варежки.

Ита­льянки, впро­чем, как и все южные жен­щины, от при­роды бес­це­ре­монны и пря­мо­ли­нейны. Сдер­жан­ность и скром­ность нико­гда не были их глав­ными досто­ин­ствами. Как-то раз во время днев­ной про­гулки на све­жем, про­гре­том солн­цем воз­духе одна незна­ко­мая мне жен­щина вос­клик­нула, взгля­нув на моего сына:

- Вы надели ему варежки?!

В раз­дра­же­нии я рез­ким дви­же­нием сорвала эти неле­пые ухищ­ре­ния, вызы­вав­шие так много любо­пыт­ства у посто­рон­них. Пой­мав мой взгляд и изви­нив­шись, незна­комка быстро уда­ли­лась в смя­те­нии и со сле­зами на гла­зах. Вряд ли этот мой посту­пок можно было назвать достой­ным. Не умея ничего объ­яс­нить, я про­сто выхо­дила из себя от подоб­ных напа­док. Во время про­гу­лок я осо­бенно не любила сто­ять на пеше­ход­ных пере­хо­дах в ожи­да­нии зелё­ного света. Мне вся­кий раз каза­лось, что, пока горит крас­ный свет, каж­дый про­хо­жий так и норо­вит взгля­нуть на без­об­раз­ные ручки Мишеля. Одна­жды какая-то бабуля, накло­нив­шись прямо внутрь коляски, несколько раз про­из­несла, ожи­дая моего одобрения:

- А ну-ка, как мы мусо­лим пальчик?

Я нико­гда ничего не могла ска­зать на эти, в общем-то, без­обид­ные заме­ча­ния. Я мол­чала, несчаст­ная и подавленная.

Мне часто вспо­ми­на­ется один необыч­ный слу­чай. Мишелю было тогда где-то десять меся­цев. Мы ехали с ним в авто­бусе, как вдруг мой малыш под­нял к небу свои ручки и при­нялся что-то вор­ко­вать, выра­жая, таким обра­зом, какую-то одному ему ведо­мую радость. Взоры всех без исклю­че­ния пас­са­жи­ров обра­ти­лись в нашу сто­рону. Они заме­тили изуро­до­ван­ные ручки и ножку Мишеля и без вся­кого сму­ще­ния начали раз­гля­ды­вать и обсуж­дать уви­ден­ное. Поне­многу все раз­го­воры утихли, и на их лицах застыло выра­же­ние сму­ще­ния. Мне пока­за­лось, что мое сердце оста­но­ви­лось. Ожи­да­ние сле­ду­ю­щей оста­новки, каза­лось, дли­лось целую веч­ность. Я не помню, как я с детьми ока­за­лась на тро­туаре. По-моему, нам помогла выйти какая-то жен­щина, кажется, до этого сидев­шая рядом с нами в авто­бусе. Она сочув­ственно поло­жила мне на плечо свою руку и, лас­ково улыб­нув­шись, про­из­несла тихим голосом:

- С моим дво­ю­род­ным бра­том слу­чи­лось то же самое. Он родился с тем же неду­гом, что и ваш малыш. Это было давно. Но если бы вы знали, каким чело­ве­ком он стал! Как его все любят и уважают!

Она быстро ушла, видимо, даже не рас­слы­шав моё с тру­дом выдав­лен­ное из себя «спа­сибо», кото­рое на самом деле мне хоте­лось выкрик­нуть, чтобы побла­го­да­рить её за этот лучик надежды, за эту горсть тепла в несколь­ких сло­вах, кото­рые так согрели всё моё существо.

* * *

Вскоре при­шло время оче­ред­ного отъ­езда в Швей­ца­рию. Пере­лёты и мно­го­чис­лен­ные счета про­де­лы­вали дыры в нашем и без того скуд­ном семей­ном бюд­жете. Но реше­ние лечить моего ребёнка на моей родине было уже при­нято, и поэтому вопрос о раз­ме­рах наших рас­хо­дов не стоял. Я снова свя­за­лась с хирур­гом из Лозанны. Я быстро поняла, что он был весьма оза­да­чен иска­ле­чен­ным коле­ном Мишеля и ста­рался воз­дер­жаться от при­ня­тия какого-либо решения.

- Это очень уяз­ви­мое место, — ска­зал мне он.

Вме­сто того, чтобы помочь, он, напро­тив, только ещё больше рас­тре­во­жил меня.

Пока мы ждали опе­ра­цию на ноге, Мишелю поста­вили эсте­ти­че­ский про­тез на пра­вую руку и упор­ную пла­стину на левую. На вид про­тез был тяжёл и ужа­сен. Я нико­гда не видела ничего подоб­ного и то и дело натал­ки­ва­лась взгля­дом на это «соору­же­ние» из резины и пласт­массы. Но через несколько дней я поняла, что от про­теза есть польза, во вся­ком слу­чае, во время про­гу­лок. Пер­чатка, наде­вав­ша­яся на кисть про­теза, была очень похожа на дет­скую ручку. Теперь любо­пыт­ные про­хо­жие зна­чи­тельно реже раз­гля­ды­вали Мишеля.

Но задержка с опе­ра­цией на ноге путала все мои планы. Я не могла себе поз­во­лить сидеть до бес­ко­неч­но­сти в Швейцарии.

Но вот, по совету одного тех­ника-про­те­зи­ста, я пошла на приём к одному извест­ному далеко за пре­де­лами своей страны про­фес­сору из Женевы, кото­рый спе­ци­а­ли­зи­ро­вался на слу­чаях, подоб­ных моему.

Я навсе­гда запом­нила свою первую встречу с этим вели­ким хирур­гом. Мед­сестра попро­сила меня пройти в один в каби­не­тов педи­ат­ри­че­ской кли­ники, в этот раз пока без ребёнка. Я уви­дела несколь­ких чело­век: вра­чей, мед­се­стёр, фито­те­ра­пев­тов и среди них маму с важ­ным на вид маль­чи­ком лет четы­рёх. Его звали Пьер. Он был прак­ти­че­ски голый, и я уви­дела, что вме­сто рук и ног у него были про­тезы. Он пере­ме­щался с тру­дом, делая нелов­кие угло­ва­тые дви­же­ния. С помо­щью про­теза он схва­тил дере­вян­ную фигурку с игру­шеч­ной кару­сели и про­тя­нул её мне. Мне вдруг пока­за­лось, что я навсе­гда лиши­лась дара речи от боли, прон­зив­шей меня при виде этого маль­чика! В потря­се­нии я взгля­нула на его мать и в один миг пере­жила вме­сте с ней рож­де­ние этого ребёнка. По окон­ча­нии беседы с малень­ким паци­ен­том и его мамой, про­фес­сор, мягко улыб­нув­шись, попро­сил меня при­не­сти моего сына.

Несмотря на моё шоко­вое состо­я­ние, я сразу почув­ство­вана силу, уве­рен­ность и задор, исхо­див­шие от этого муж­чины. Это было что-то новое. После тща­тель­ного осмотра Мишеля, он назна­чил ему рент­ге­но­гра­фию и выска­зал жела­ние оста­вить маль­чика под своим наблю­де­нием, после чего он соби­рался про­ве­сти опе­ра­цию на защем­лен­ном колене, чтобы как можно больше рас­пря­мить недуж­ную ногу. Опе­ра­ция давала воз­мож­ность уста­но­вить про­тез, необ­хо­ди­мый для ходьбы, в кото­рой ребё­нок уже скоро дол­жен был ощу­тить потребность.

- Маль­чу­ган не будет ходить пеш­ком, он будет бегать! — сер­дечно про­из­нёс врач, поло­жив мне руку на плечо.

- Нужно будет пора­бо­тать с рукой, поде­лать упраж­не­ния вме­сте с эрго­те­ра­пев­том. Ребё­нок дол­жен регу­лярно носить про­тез и упор­ную пла­стину. Так, за несколько минут для моего сына откры­лась спа­си­тель­ная дверь в буду­щую жизнь, в кото­рой он смо­жете ходить на своих ногах. Как же мне хоте­лось, чтобы Анто­нио был рядом! Сго­рая от нетер­пе­ния, я позво­нила ему по теле­фону и сооб­щила, что наш сын попал в забот­ли­вые и искус­ные руки и что, вне вся­кого сомне­ния, он скоро будет ходить.

Сидя в машине по дороге в Лозанну, к моим роди­те­лям, я дала волю своим чув­ствам. Я рас­пла­ка­лась, непре­рывно думая о том дру­гом маль­чике, без рук и без ног, и о его роди­те­лях. Да, этот день пре­под­нёс мне боль­шой урок, урок любви и кре­по­сти духа. Этот день дал мне надежду.

Нам пред­сто­яло теперь про­ве­сти в Швей­ца­рии довольно много вре­мени. Разъ­езды сто­или нам нема­лых денег, поэтому необ­хо­димо было при­нять реше­ние и найти быст­рый выход из ситу­а­ции. Я тяжело пере­жи­вала дол­гую раз­луку с мужем, с нашей уют­ной квар­тир­кой в Риме, несмотря на то, что мои роди­тели ста­ра­лись изо всех сил скра­сить моё пре­бы­ва­ние в Швейцарии.

Анто­нио согла­сился на пере­езд без малей­ших коле­ба­ний и без вся­ких сожа­ле­ний по поводу рас­ста­ва­ния с при­выч­ной жиз­нью, с роди­те­лями, с рабо­той, с люби­мым горо­дом. Я при­ня­лась за поиски места для него в Женеве. Он при­нял пер­вое же попав­ше­еся пред­ло­же­ние на место дежур­ного адми­ни­стра­тора в отеле. Это была ноч­ная работа.

Я обе­гала город в поис­ках жилья. Но в каж­дом агент­стве недви­жи­мо­сти про­ис­хо­дило одно и то же: деше­вого съём­ного жилья не было! Я уже начала было терять надежду, как вдруг дво­ю­род­ная сестра моей мамы охотно предо­ста­вила нам на лето свою квар­тиру в Женеве, уехав в свой заго­род­ный дом в горах.

Бла­го­даря бур­ной дея­тель­но­сти Анто­нио мы пере­бра­лись и устро­и­лись в Швей­ца­рии как раз ко дню, назна­чен­ному про­фес­со­ром для опе­ра­ции Мишеля. Правда, нам при­шлось сдать нашу мебель на хранение.

Отъ­езд из квар­тиры в Риме, пере­езд в дру­гую страну — всё про­изо­шло настолько стре­ми­тельно, что мне даже не пред­ста­ви­лось воз­мож­но­сти попе­ре­жи­вать по поводу отъ­езда. Я знала, что буду жалеть о том, что поки­нула Рим с его атмо­сфе­рой и обра­зом жизни, кото­рые так нра­ви­лись мне, наших доро­гих и доб­рых дру­зей. Но теперь нужно шло думать только о Мишеле. Теперь мой сын, кото­рому было уже три­на­дцать меся­цев, опре­де­лял даль­ней­ший ход нашей семей­ной жизни.

Жар­ким июль­ским днём моего малыша поло­жили в боль­ницу и про­опе­ри­ро­вали. После опе­ра­ции он как анге­лок лежал в боль­нич­ной кро­ватке Женев­ской орто­пе­ди­че­ской кли­ники. Его боль­ная нога была теперь почти пря­мая. Огром­ный, почти до талии, гипс не поз­во­лял делать дви­же­ния ни тазом, ни бед­ром левой ноги.

По про­ше­ствии десяти дней мне раз­ре­шили забрать Мишеля домой, то есть в нашу съём­ную квартиру.

Про­шло два месяца. Анто­нио радо­вался ярким сол­неч­ным дням в Женеве. В этом году лето было осо­бенно жар­ким. Время от вре­мени мы выби­ра­лись в сель­скую мест­ность, туч­ную и без­мя­теж­ную. Между тем, наше буду­щее оста­ва­лось столь же неопре­де­лён­ным. Бли­зился октябрь, а вопрос с квар­ти­рой всё ещё не был окон­ча­тельно решён.

Нако­нец настал день, когда гипс был снят с ноги Мишеля. Вече­ром я выку­пала его в ван­ной. Нога была почти пря­мая. Ей всё же не хва­тало сан­ти­мет­ров десяти, но бла­го­даря спе­ци­аль­ному про­тезу, слу­жив­шему про­дол­же­нием боль­ной ноги, Мишель мог начать ходить. Теперь ему пред­сто­яло нарас­тить мышцы и при­сту­пить к упражнениям.

* * *

Одна­жды вос­крес­ным утром мне в голову при­шла мысль о пере­езде в деревню по сосед­ству с горо­дом. Я отпра­ви­лась в сель­скую жан­дар­ме­рию. В несколь­ких сло­вах я обри­со­вала своё поло­же­ние. Бла­го­душно выслу­шав меня и обес­по­ко­ив­шись моими хло­по­тами, жан­дарм посо­ве­то­вал мне напра­вится в деревню Мей­нье и от его имени обра­титься к его зна­ко­мой кон­сьержке, при­смат­ри­вав­шей за доми­ками, сда­ю­щи­мися в аренду. Всё сло­жи­лось чудес­ней­шим обра­зом. Жен­щина пред­ло­жила нам квар­тиру, вскоре осво­бож­дав­шу­юся на пер­вом этаже. Это было как во сне. Вокруг домика и за ним был раз­бит неболь­шой сад. Мы были безумно рады, не при­да­вая зна­че­ние тому, что мы могли засе­литься в нашу новую квар­тиру только через несколько меся­цев. Пока же Анто­нио жил в отеле, в кото­ром он рабо­тал, а я с детьми уехала в Эгль, город, где про­шло моё дет­ство. У моей мамы была там одно­ком­нат­ная квар­тира-сту­дия, кото­рую она без раз­ду­мий предо­ста­вила в наше распоряжение.

Я была бла­го­дарна судьбе за то, что она вновь при­вела меня в этот горо­док, кото­рый я так любила. С тех пор горо­док вырос, сохра­нив при этом зна­ко­мые мне с дет­ства запахи, теперь при­но­сив­шие мне успо­ко­е­ние. Вол­ной на меня нахлы­нули бес­чис­лен­ные вос­по­ми­на­ния, напол­няя меня без­об­лач­ным цели­тель­ным счастьем.

Горы Дан-дю-Миди цар­ственно воз­вы­ша­лись над доли­ной Роны. Какими они были кра­си­выми и родными!

Также, как и в дет­стве, Гранд‑О без­мя­тежно, словно про­гу­ли­ва­ясь, несла свои воды, вдоль дере­вян­ных мосто­вых, чтобы соеди­ниться с Роной. Вели­ча­вый замок, быв­ший когда-то при­ютом жите­лей Берна, затем рай­он­ной тюрь­мой, стал теперь музеем вина и вино­града. Он снова обрёл своё былое вели­чие, и его башни, как и прежде, во всю стать воз­вы­ша­лись над порос­шими вино­гра­дом хол­мами. Каж­дая тро­пинка в окрест­но­стях Эгля, каж­дая стена, каж­дая вино­град­ная лоза ожив­ляли в памяти чудес­ные дни моего дет­ства. Я с радо­стью вспом­нила свои про­гулки с люби­мой бабуш­кой Грэнни, с кото­рой мы бро­дили по доро­гам, напе­вая и насви­сты­вая песни. Я ходила среди кустов малины и еже­вики, где каж­дый год мы напол­няли яго­дам бидоны, раду­ясь щед­рым дарам при­роды. Дере­вья до сих пор хра­нили мои сек­реты, кото­рые я пове­дала им, будучи ещё дев­чуш­кой. Сек­реты эти, как бла­го­твор­ный баль­зам, исце­ляли теперь мои раны, воз­вра­ща­ясь ко мне. Листва тихим шёпо­том убеж­дала меня вновь обре­сти веру в жизнь, потому что жизнь — это Божий дар.

Четы­рёх­лет­ний Том быстро освоил фран­цуз­ский язык. Мишель делал пер­вые в своей жизни шаги на своём про­тезе. Неодо­ли­мая воля к жизни застав­ляла его дви­гаться. Каза­лось бы, ребё­нок, двой­ной инва­лид, у кото­рого не было рук, чтобы ухва­титься за что-нибудь, чтобы не упасть, дол­жен был быть бояз­ли­вым и роб­ким. Мишели же, напро­тив, был бой­ким и бес­страш­ным, а его весё­лый нрав был неве­ро­ятно заразителен.

Он быстро осо­знал полез­ные функ­ции нож­ного про­теза. Проснув­шись, он сразу же начи­нал его тре­бо­вать от меня. Правда, частенько он отка­зы­вался наде­вать про­тез на руку, и мне при­хо­ди­лось делать это с помо­щью игры. Надо при­знать, что носить три про­теза одно­вре­менно было для Мишеля тяж­ким испы­та­нием, тре­бо­вав­шим от него соблю­де­ния стро­жай­шей дисциплины.

Обу­че­ние ходьбе заняло три месяца. В девят­на­дцать меся­цев Мишель научился ходить само­сто­я­тельно. Сна­чала от кресла до кро­ватки, а потом все дальше и дальше, и всё с боль­шей радо­стью и энту­зи­аз­мом. Анто­нио, при­ез­жав­ший каж­дую неделю по выход­ным, вся­кий раз пора­жался тому, как быстро раз­ви­вался наш ребёнок.

Раз в неделю я ездила на поезде в Женеву на сеансы физио-тера­пии и эрго­те­ра­пии в город­скую педи­ат­ри­че­скую боль­ницу. Эти поездки утом­ляли меня неимо­верно. Я опа­са­лась ездить в поез­дах, наби­тыми людьми, поскольку Мишель неиз­менно при­тя­ги­вал к себе их вни­ма­ние. Тем более что его брат имел обык­но­ве­ние гор­ла­нить песни. Как мне было удер­жать его? У меня не полу­ча­лось. Но дра­ма­тич­нее всего было то, что Мишель не мог долго нахо­диться в про­тезе и, как пра­вило, в дороге тре­бо­вал снять его, и всё это на гла­зах у оше­лом­лён­ных и потря­сен­ных пас­са­жи­ров. Люди про­тя­ги­вали мне листочки бумаги с цита­тами из биб­лии, кото­рые я при­ни­мала с улыб­кой бла­го­дар­но­сти, мне сове­то­вали поехать в Аме­рику, хотя я вся­кий раз в ответ утвер­ждала, что Швей­ца­рия вполне меня устра­и­вает. Какой-то муж­чина как-то ода­рил меня «одним фран­ком для малыша». Я читала на лицах людей жалость и сострадание.

Воз­вра­ща­ясь вече­ром домой, в нашу квар­тирку, устав­шая, я раз­гля­ды­вала уми­ро­тво­рён­ные личики моих спя­щих малы­шей, а затем отправ­ля­лась на кухню, где сто­яла моя кро­вать. В оди­но­че­стве бес­сон­ных ночей я думала о глу­бо­ких ранах, кото­рые нанесла мне жизнь, но, в то же время, я чув­ство­вала необъ­ят­ную любовь, живу­щую во мне. Мои дети были для меня насто­я­щим чудом, еже­дневно напол­няв­шим мою жизнь радост­ными откро­ве­ни­ями. Почему же я так сильно пре­да­ва­лась чув­ству гру­сти и тоски при обще­нии с чужими людьми? Нужно было что-то делать с собой, поскольку это чув­ство при­хо­дило ко мне извне. Я пообе­щала себе более не под­да­ваться ему. Я решила больше не слу­шать вся­кие пес­си­ми­стич­ные рас­суж­де­ний и дать сво­боду моему внут­рен­нему голосу, убеж­дав­шему меня обре­сти веру в жизнь. Я закры­лась, словно ракушка, спря­та­лась под пан­цирь, как чере­паха. Все­гда откры­тая, любо­пыт­ная, общи­тель­ная и даже болт­ли­вая, я пре­вра­ти­лась теперь в замкну­тую моло­дую жен­щину, глухую и слепую.

К моему сча­стью это про­дол­жа­лось недолго, потому что я пере­ста­вала быть самой собой. Очень быстро я поняла, что так дей­ство­вать нельзя! Я хотела быть непод­дель­ной, искрен­ней, насто­я­щей. Я хотела быть собой, и в первую оче­редь — для сво­его сына. Он дол­жен был видеть на моём лице гор­дость и радость. Он дол­жен был знать, что я до глу­бины сердца люблю его, верю в него, верю в его буду­щее. Я больше не могла никого обма­ны­вать, иначе я бы про­сто забо­лела. Жить своей нор­маль­ной жиз­нью с окру­жа­ю­щими тебя людьми, несмотря на их настой­чи­вое, уязв­ля­ю­щее меня любо­пыт­ство, разве не так сле­до­вало про­кла­ды­вать свой путь, чтобы затем мой Мишель смог жить среди дру­гих? В этом я была убеждена.

* * *

Том, к моему удо­воль­ствию, не зави­до­вал сво­ему млад­шему брату и не тре­бо­вал к себе такого же вни­ма­ния. У него был свой ярко выра­жен­ный харак­тер, мяг­кий и спо­кой­ный. Он нико­гда не зада­вал вопро­сов о трав­мах брата. А я нико­гда не гово­рила с ним об этом, думая, что когда-нибудь он сам меня спросит.

Одна­жды мне снова при­шлось почув­ство­вать силь­ную боль, рвав­шу­юся из меня глу­бо­ким сто­ном, кото­рый я всё-таки пода­вила в себе. Как-то утром, по воз­вра­ще­нии из оче­ред­ной поездки, Том спро­сил меня:

- Мама, почему Мишель такой? Я хочу такого же бра­тика, как все, а не такого гад­кого, как он!

Меня словно уда­рило током, а моё сердце уча­щённо заби­лось в груди. Я уса­дила Тома себе на колени и спо­койно ска­зала ему, что на мой взгляд, Мишель не был гад­ким. Про­стыми сло­вами я поста­ра­лась объ­яс­нить ему, что его брат родился таким и оста­нется таким навсегда.

- Но я люблю его таким, какой он есть, и ты тоже дол­жен любить его, потому что он твой род­ной бра­тик, — доба­вила я.

Ничего не ска­зав, Том кив­нул в ответ голо­вой. А потом словно поду­мав немного, он при­жался ко мне и произнёс:

- Мама, я очень люблю Мишеля, потому что он мой братик!

Меня захлест­нула волна неж­но­сти. Это было одно га тех мно­го­чис­лен­ных мгно­ве­ний сча­стья, кото­рое, вопреки стра­да­ниям, жило во мне, бла­го­даря моим детям. И вправду, Том был очень при­вя­зан к сво­ему брату. Будучи от при­роды спо­кой­ным и вели­ко­душ­ным, он стал насто­я­щим дру­гом Мишеля.

Мне часто вспо­ми­на­ется письмо одной аме­ри­кан­ской жен­щины, матери шесте­рых детей, кото­рой я одна­жды напи­сала о рож­де­нии моего ребёнка. Она дала мне необыч­ный совет:

«Пред­ставьте себе уст­рицу. Как только с ней про­ис­хо­дит непри­ят­ность, напри­мер, в её рако­вину попа­дает пес­чинка, она пре­вра­щает её в жем­чу­жину. Сде­лайте жем­чу­жину из вашего сына!»

Надежда окры­лила меня.

В это же время я позна­ко­ми­лась с шест­на­дца­ти­лет­ней девуш­кой, лишив­шейся обеих ног при ава­рии поезда. Её отец, сра­жён­ный уда­ром судьбы, от отча­я­ния поте­рял вся­кую надежду на буду­щее своей иска­ле­чен­ной дочери. Мать же, напро­тив, ска­зала сво­ему ребёнку:

- Если хочешь сде­лать из всего этого тра­ге­дию, у тебя это легко полу­чится. Если же не хочешь, то не будет ника­кой тра­ге­дии, и твоя жизнь ста­нет от этого только богаче!

Я поняла, нельзя было рас­ки­сать и уми­ляться. Нужно было сози­дать, бороться, цеп­ляться за любую, даже самую незна­чи­тель­ную радость вопреки жиз­нен­ным невзго­дам. Мы про­вели в Эгле всю золо­тую осень и всю снеж­ную зиму. Мишель за это время научился ходить.

Жиз­нен­ный путь больше не казался мне таким мрач­ным, ведь теперь он был усеян искрен­ними радо­стями. Так были воз­на­граж­дены мои уси­лия. Не знаю, как мне пере­пить осо­бен­ный вкус этих побед! Нашему сыну уже с малых лет было зна­комо ощу­ще­ние эйфо­рии, при­хо­дя­щее в награду за совер­шен­ное уси­лие. Он све­тился от сча­стья. Научив­шись ходить, он мог теперь напра­виться туда, куда ему хоте­лось, чтобы узна­вать, тро­гать, при­ка­саться свое руч­кой с при­кле­ен­ными паль­цами к любому пред­мету, любой поверх­но­сти. Конечно, он часто падал. Шишки и синяки явля­лись неиз­мен­ным атри­бу­том его еже­дневны побед. Но Мишель не был плак­сой. Я же, от при­роды не склон­ная видеть везде и всюду опас­но­сти, предо­ста­вила ему пол­ную сво­боду. Я пол­но­стью дове­ряла его дей­ствиям и помыслам.

Нако­нец, нам при­шло сооб­ще­ние о том, что осво­бо­ди­лась квар­тира в Мей­нье. Это была хоро­шая новость! Теперь мы снова могли быть вместе.

Потекли счаст­ли­вые дни. Стра­ховка по инва­лид­но­сти покры­вала все наши меди­цин­ские рас­ходы на ребёнка, даже те, кото­рые мы понесли ещё в Риме. Анто­нио нашёл днев­ную и более высоко опла­чи­ва­е­мую работу. Мы поне­многу обу­стра­и­вали семей­ное гнездышко.

Том пошёл в началь­ную школу. Два раза в неделю авто­бус отво­зил Мишеля в педи­ат­ри­че­скую боль­ницу Женевы. Эрго­те­ра­певт и физио­те­ра­певт по-оче­реди тер­пе­ливо обу­чали Мишеля исполь­зо­ва­нию про­те­зов, с тем, чтобы его руки обрели столь необ­хо­ди­мую им сноровку.

У меня появи­лось сво­бод­ное время.

В деревне Мишель без вся­ких затруд­не­ний при­ни­мал уча­стие в играх сверст­ни­ков. После того, как про­шло их пер­вое любо­пыт­ство, он был при­нят ими как свой. Одна из моих подруг пода­рила ему трёх­ко­лёс­ный вело­си­пед. Теперь Мишель то и дело коле­сил на нём перед домом, крутя одной ногой педали и ухва­тив­шись руч­ками за руль. У него не было обык­но­ве­ния звать меня на помощь вся­кий раз, как он попа­дал в затруд­ни­тель­ное поло­же­ние. С тер­пе­нием и упор­ством он учился сам выхо­дить из сло­жив­шийся ситу­а­ций. Ему нра­ви­лось без посто­рон­ней помощи спус­каться и под­ни­маться по лест­ни­цам. Для его двух с поло­ви­ной лет это было отнюдь не лёг­кой зада­чей, и я с тру­дом сдер­жи­вала себя, оста­ва­ясь в сто­роне, чтобы дать ему всё сде­лать самому, без моего вмешательства!

Вся­кий раз после потери рав­но­ве­сия и паде­ния он не мог под­няться само­сто­я­тельно. Про­тез охва­ты­вал ногу по самый пах, так что колено не сги­ба­лось. Ему было очень трудно под­ни­маться. Но вот одна­жды, после оче­ред­ного паде­ния, Мишель сам нашёл удоб­ный спо­соб вста­вать на ноги. Это было похоже на эле­мент каза­чьей пляски: левая нога в при­сядке — уби­ра­лась под себя, пра­вая нога в про­тезе, пря­мая и негну­ща­яся, ото­дви­га­лась в сто­рону, а затем сле­до­вал рез­кий рывок вверх левой согну­той ногой, и вое мой Мишель уже стоит! Это была победа. Бла­го­даря натру­жен­ным мыш­цам, он, нако­нец, научился под­ни­маться сам. Играя, Мишель нарочно падал на землю и опять вска­ки­вал десять, а то и два­дцать раз под­ряд, словно раду­ясь сво­ему успеху, словно пока­зы­вая, как он теперь умеет. Я все­гда с осо­бым тре­пе­том вспо­ми­наю эти моменты. По выра­же­нию тор­же­ства на его лице было видно, что ноги больше не достав­ляют ему хло­пот, что он теперь пой­дёт куда угодно, нисколько не боясь упасть и остаться без помощи. Так был прой­ден пер­вый этап само­сто­я­тель­ной, жизни Мишеля. Отсут­ствие столь же види­мых резуль­та­тов с руками, каза­лось, ничуть не оза­да­чи­вало его. Нашему маль­чику было тогда всего-навсего, три года, и ноги были для него куда, как важ­нее. Ноги были пер­вым вопро­сом, кото­рый Мишель задал о самом себе. Одна­жды во время под­го­товки к после­обе­ден­ному сну, он ска­зан мне, пока­зы­вая на здо­ро­вую ногу:

- Мамочка, я хочу, чтобы моя вто­рая нога была такой же!

Моё дыха­ние на миг обо­рва­лось от острого при­ступа боли где-то в груди. Я узнала эту боль, невы­но­си­мую, неот­ступ­ную, все­про­ни­ка­ю­щую. Когда же, нако­нец, её тиски раз­жа­лись, я с невоз­му­ти­мым видом и, даже, с улыб­кой, словно не при­да­вая зна­че­ния вопросу, ска­зала Мишелю всё, как есть:

- Нет, сынок. У тебя не будет такой же ножки. У тебя все время одна ножка будет короче дру­гой, и ты всё время дол­жен будешь носить про­тез, чтобы ходить. Но ты же ходишь, и это самое глав­ное, так ведь?

Я обняла его и быстро вышла из спальни, поже­лав ему спо­кой­ного отдыха. Я оста­вила его один на один с ужас­ной прав­дой, кото­рую я ему открыла. Но это нужно было сде­лать. Нам обоим было необ­хо­димо пере­жить эти мучи­тель­ные моменты, чтобы мой сын при­нял ношу, чтобы он нашел в себе силы при­нять дей­стви­тель­ность. Мне очень хоте­лось взва­лить всё на себя, но я должна была оста­вить этот груз Мишелю, чтобы он нёс его сам. Я должна была научить сво­его сына ужи­ваться со своим поло­же­нием. Такова была моя мате­рин­ская судьба. Не знаю, понял ли он, что снова задел меня за живое и про­бу­дил во мне стра­да­ния? Весь этот день я про­пла­кала, чув­ствуя, что силы поки­дают меня. Я была настолько подав­лена, опу­сто­шена и в то же время воз­му­щена, что мне пока­за­лось, что я вот-вот поте­ряю веру в Бога, в жизнь, во всё то, что я создала вокруг нас и для нас.

Когда же я успо­ко­и­лась, я пер­вым делом при­шла к мысли о том, что мой сын не дол­жен знать о моих стра­да­ниях. Я болела и душой, и телом, но я должна была сде­лать всё, чтобы Мишель об этом ничего не узнал. Кое-как я взяла себя в руки. Проснув­шись, Мишель задал мне тот же вопрос и я дала ему тот же ответ. При этом я улыб­ну­лась, и он тоже улыб­нулся в ответ, немного сму­тив­шись. Мне каза­лось, что я пере­даю сво­ему малень­кому сыну ту силу, кото­рую я обре­тала каж­дый раз, как смот­рела на него, каж­дый раз, как я слы­шала его смех или плач. Это было чудо мате­рин­ской любви, кото­рая, несмотря на стра­да­ния, роди­лась во мне в тот момент, как я уви­дела сво­его сына в пер­вый раз.

«Глаза слепы. Искать надо серд­цем. Самое глав­ное — то, что не уви­дишь гла­зами», — гово­рил Малень­кий Принц из сказки Сент-Экзюпери.

Чтобы научиться жить и доро­жить жиз­нью, Мишель дол­жен был с нашей помо­щью посвя­тить ей своё время. Смогу ли я открыть ему эти глав­ные сек­реты сча­стья? Я ещё не знала тогда. Но между тем, его взгляд и в его улыбка гово­рили о том, что он пони­мает меня, что он несёт в себе ту силу харак­тера и ту доб­роту, кото­рые будут так необ­хо­димы ему всю его жизнь.

В те дни я заме­тила в его пове­де­нии больше агрес­сив­но­сти, чем обычно. Он, как пал­кой, отма­хи­вался своим про­те­зом от доку­чав­ших ему сверст­ни­ков и награж­дал их длин­ными плевками.

К сча­стью, это не про­дли­лось долго. Вскоре наш малыш обрёл при­су­щее ему доб­рое рас­по­ло­же­ние духа и больше не зада­вал мне вопросов.

* * *

После того, как мы обу­стро­и­лись в нашей новой квар­тире, я стала поду­мы­вать о тре­тьем ребёнке. Анто­нио, напро­тив, не демон­стри­ро­вал по этому поводу боль­шого энтузиазма.

- Давай подо­ждём немного, — гово­рил он.

Я очень хотела забе­ре­ме­неть ещё раз и гово­рила об этом посто­янно. Мне каза­лось, что оче­ред­ной ребё­нок укре­пит в нашей семье пошат­нув­шу­юся веру в жизнь и в людей. И больше всего я пере­жи­вала за Мишеля. Ведь в буду­щее ему как никому дру­гому пона­до­бится боль­шая, креп­кая и друж­ная семья.

Но для этого мне самой нужно было пре­одо­леть в себе скры­тый страх и обре­сти веру в себя.

Когда же, нако­нец, Анто­нио согла­сился заве­сти оче­ред­ного ребёнка, я вдруг ощу­тила своё пол­ное оди­но­че­ство перед лицом ответ­ствен­но­сти, кото­рую мне пред­сто­яло нести. И лишь только тогда, когда гине­ко­лог под­твер­дил мои ожи­да­ния, ска­зав, что я снова бере­менна, я поне­многу стала осо­зна­вать своё одно­вре­менно чудес­ное и уяз­ви­мое поло­же­ние, в кото­ром я теперь нахо­ди­лась. Оба эти ощу­ще­ния вызы­вали во мне оди­на­ко­вую радость, напол­няв­шую меня сча­стьем. Девять меся­цев ожи­да­ния были самыми насы­щен­ными в моей жизни. Я так пол­но­кровно и так уве­ренно пере­жила свою тре­тью бере­мен­ность, что вос­по­ми­на­ние о ней до сих пор оста­лись во мне отпе­чат­ком сча­стья. Мои близ­кие смот­рели на меня сочув­ственно, и я это ощу­щала. Меня счи­тали отваж­ной. Мои роди­тели выгля­дели оза­бо­чен­ными. В каж­дом, кто окру­жал меня, была заметна тень болез­нен­ного вос­по­ми­на­ния о появ­ле­нии на свет Мишеля. Я же, напро­тив, чув­ствуя, как во мне рас­тет и шеве­лится мой ребё­нок, всё больше обре­тала покой и уми­ро­тво­ре­ние. Я цвела, и Анто­нио день ото дня нахо­дил меня всё более кра­си­вой. Мы жили пол­ной жиз­нью. Я знала, что с боль­шой веро­ят­но­стью ребёнку нужно будет сде­лать пол­ное пере­ли­ва­ние крови сразу же после его рож­де­ния из-за моего отри­ца­тель­ного резус-фак­тора. Но я не теряла веры. Я была готова снова пере­жить бла­го­дат­ные часы рож­де­ния ребёнка.

Врач за две недели опре­де­лил срок раз­ре­ше­ния от бере­мен­но­сти, поскольку содер­жа­ние анти­тел в моей крой было сильно повышенным.

Роды должны были состо­яться два­дца­того марта. В этот день, рано утром, Анто­нио отвёз меня в женев­ский родиль­ный дом. Я была невоз­му­тимо спо­койна. На пути в род­дом, где должно было совер­шиться то, чего я так ждала, нам встре­тился вели­ко­леп­ный красно-золо­той самец фазан. Это очень обра­до­вало меня. Весна насту­пала повсюду, на каш­та­нах уже появи­лись пер­вые почки, влажно-зелё­ные бла­го­дат­ные дере­вья словно выхо­дили из спячки. В один миг мне стало ясно, что я про­из­веду на свет еще одного маль­чика, ещё одного сына, кото­рого я носила под серд­цем. В этом не было ника­ких сомнений.

Рик­кардо родился около четы­рёх часов вечера. Анто­нио был рядом со мной, и я серд­цем чув­ство­вала его радость. Сго­рая от гор­до­сти и нетер­пе­ния, он хотел поско­рее опо­ве­стить всех наших род­ствен­ни­ков о бла­го­по­луч­ном рож­де­нии нашего тре­тьего маль­чика. Я же, лас­ково при­жав к груди малютку, подолгу смот­рела на него и думала о своих стар­ших маль­чи­ках, столь же люби­мых. Ранее я опа­са­лась, что эти роды вызо­вут во мне неже­ла­тель­ное бес­по­кой­ство. Но ничего подоб­ного не про­изо­шло. Я уснула спо­койно, с чув­ством благодарности.

Как и было заду­мано, врачи при­сту­пили к посте­пен­ной замене крови малыша Рик­кардо. Ребё­нок без­бо­лез­ненно пере­нес мас­сив­ные пере­ли­ва­ния. Он дер­жался молод­цом, и я была спо­койна за него.

Дома Мишель забо­лел вет­рян­кой и очень нуж­дался в мате­рин­ском иском уходе.

Нако­нец, насту­пил день нашего воз­вра­ще­ния в дом. Здесь я неожи­данно для себя почув­ство­вала гне­ту­щее опа­се­ние при взгляде на кро­хот­ные мило­вид­ные паль­чики Рик­кардо: а вдруг они вызо­вут стра­да­ния у Мишеля? Я очень не хотела этого. Всю дорогу домой я наивно пря­тала паль­чики Рик­кардо под покры­вало. Нестер­пи­мая боль вновь жгла меня!

Но с при­ез­дом я убе­ди­лась, что мои опа­се­ния были напрасны: малыш Рик­кардо стал необык­но­вен­ным подар­ком моим маль­чи­кам, их самым луч­шим подарком.

* * *

Наша семей­ная жизнь вошла в спо­кой­ное русло. Анто­нио взял в аренду неболь­шой уча­сток земли, чтобы раз­бить на нём ого­род. Мои обя­зан­но­сти умно­жа­лись день ото дня. Как и все совре­мен­ные жен­щины, я обре­тала голос и утвер­жда­лась в своих правах.

Я была хра­ни­тель­ни­цей семей­ного очага и, несмотря на уста­лость, нико­гда не под­да­ва­лась ника­кому уны­нию. Правда, мои веки быстро смы­кал сон, когда я пыта­лась читать, но моя жен­ская натура не ста­но­ви­лась гру­бее от повсе­днев­ной работы по дому, кото­рая лежала на мне. Даже наобо­рот, именно она опре­де­ляла осо­бен­ный харак­тер нашей семьи. Моё каж­до­днев­ное уча­стие в жизни самых род­ных мне людей было необходимым.

Насту­пила осень. При­шло время отправ­лять Мишеля в школу. Известно, что в пер­вом классе дети в основ­ном учатся руками, поэтому была веро­ят­ность того, что наш ребё­нок смо­жет вклю­читься в обра­зо­ва­тель­ный про­цесс лишь с опоз­да­нием на год. Хотя я знала, что бла­го­даря двух­лет­ним уси­лиям эрго­те­ра­пев­тов боль­ницы, Мишель научился рисо­вать крас­ками и каран­да­шом ничуть не хуже, чем любой из его сверстников.

Мы при­няли реше­ние, пусть немного рис­ко­ван­ное, отдал Мишеля в сель­скую школу.

В пер­вый день Мишель, гор­дясь тем, что он как и стар­ший брат отпра­вится в школу, даже не ухва­тил меня за юбку, когда я выхо­дила со школь­ного двора. В глу­бине его глаз была видна неко­то­рая нере­ши­тель­ность, но жела­ние быть вме­сте с дру­гими детьми и делать всё то, что делают они, было намного сильнее.

Мишель остался без меня среди два­дцати пяти своих сверст­ни­ков, из кото­рых от силы пятеро были с ним зна­комы. У осталь­ных два­дцати глаза горели любо­пыт­ством, а на их устах застыли, гото­вые сорваться, бес­чис­лен­ные вопросы.

Весть о появ­ле­нии Мишеля раз­нес­лась по всем клас­сам. Дети от при­роды любо­пытны, потому что они хотят знать объ­яс­не­ние всему. Им доста­точно доступно рас­тол­ко­вать суть тре­во­жа­щего их вопроса, чтобы они, в отли­чие от взрос­лых, пре­стали про­яв­лять излиш­нюю жесто­кость или столь же излиш­нюю жалость.

Я скрытно наблю­дала за Мише­лем на пер­вых пере­ме­нах. Было заметно, что его при­во­дили в раз­дра­же­ние бес­чис­лен­ные вопросы, начи­нав­ши­еся с «почему». Я несколько раз ощу­тила, как он оди­нок и как ему тяжело сдер­жи­вать подоб­ные нападки. Чтобы скрыть своё сму­ще­ние и пока­заться таким же, как все, он паяс­ни­чал и выстав­лял себя на показ. Он вер­телся, пры­гал на одной ноге, ходил задом напе­рёд. Я не дви­га­лась с места, с тру­дом подав­ляя в себе жела­ние вме­шаться и защи­тить его. Мишель дол­жен был сам с пер­вых минут отста­и­вать себя перед дру­гими, невзи­рая на свою непол­но­цен­ность. И впредь в подоб­ного рода ситу­а­циях я, сдер­жи­вая жела­ние прийти к нему на помощь, пово­ра­чи­ва­лась к нему спи­ной и шла домой с чув­ством, что я пре­даю свою мате­рин­скую любовь, но при этом зная, что мой сын дол­жен при­вык­нуть сам пре­одо­ле­вать труд­но­сти в моё отсутствие.

К сча­стью, по про­ше­ствии несколь­ких дней все­об­щее любо­пыт­ство улег­лось, и между Мише­лем и ребя­тами завя­за­лась креп­кая дружба, кото­рой суж­дено было про­длиться годы.

В деревне каж­дый, кто встре­чал его, кри­чал ему:

- При­вет, Мишель!

Он отве­чал радостно и слегка вызывающе:

- При­вет!

В пер­вые недели учёбы в школе я не раз видела сво­его маль­чика грустным:

- Почему у меня руки как лапки у блохи, а не как у Жиля! — гово­рил мне он, пока­зы­вая с едва скры­ва­е­мой яро­стью свои культи.

Ах, как тяжело было слы­шать эти «почему» и видеть при этом глаза, вгля­ды­вав­ши­еся в моё лицо и ждав­шие от меня понят­ного ответа!

Что я могла ему ска­зать? Что есть детки, кото­рые непра­вильно раз­ви­ва­ются в чреве своей матери? Понра­вился бы ему такой ответ?

Мы смот­рели друг на друга, глаза в глаза, с любо­вью и лас­кой. В такие минуты мы стра­дали вме­сте. Но каж­дый раз слу­ча­лось чудо: мы словно были в заго­воре, и поэтому зву­чав­ший ответ ока­зы­вался не столь важ­ным. Пусть он не удо­вле­тво­рял ни меня, ни моего маль­чика. Глав­ное он чув­ство­вал во мне мою необъ­ят­ную неж­ность, кото­рая смяг­чала его боль и успо­ка­и­вала его. С начала учёбы в школе Мишель ясно осо­знал, чего ему не хва­тало: хорошо и пра­вильно раз­ви­тых рук и ног.

Как в печали, так и в радо­сти мой маль­чик оста­вался в согла­сии со мной и, бла­го­даря этому, обре­тал веру в себя, при­ни­мал и любил себя таким, какой он есть, чув­ствуя, что я тоже при­ни­маю и люблю его, сво­его един­ствен­ного Мишеля, таким, какой он есть. Он был очень лас­ков и непо­сред­стве­нен. Несколько раз в день он гово­рил мне:

- Ты моя Бело­снежка! Я тебя очень люблю!

И он обви­вал мою шею сво­ими кро­хот­ными лас­ко­выми ручками.

Мишель был счаст­лив от нашей любви, и я знала, что она помо­гала ему обре­сти харак­тер бойца. Его еже­днев­ные про­ти­во­бор­ства со сверст­ни­ками посто­янно напо­ми­нали ему о его недо­стат­ках. Ему нужна была кре­пость сердца и духа, чтобы пре­одо­леть раз­ли­чия между собой и дру­гими, чтобы влиться в повсе­днев­ную жизнь ребят, окру­жав­ших его в школе и встре­чав­шихся ему во время про­гу­лок в деревне.

Было оче­видно, что Мишель пред­по­чи­тал больше общаться с детьми, кото­рые ино­гда, сами того не желая, уязв­ляли его сво­ими вопро­сами, нежели со сво­ими дру­зьями по несча­стью, кото­рых он каж­дую неделю встре­чал на при­ёме в педи­ат­ри­че­ской боль­нице. Каж­дый чет­верг води­тель авто­буса, обслу­жи­ва­ю­щего орто­пе­ди­че­ское отде­ле­ние кли­ники, тер­пе­ливо ждал, пока я извлеку Мишеля из его оче­ред­ного убе­жища, куда он пря­тался каж­дый раз, как только видел этот боль­нич­ный мик­ро­ав­то­бус сто­я­щим возле нашего дома. Вме­сте с тем у него сло­жи­лись дове­ри­тель­ные отно­ше­ния с эрго­те­ра­пев­тами, осо­бенно девуш­ками, кото­рые, будучи все­гда в хоро­шем рас­по­ло­же­нии духа, игрой и невин­ными улов­ками учили его рабо­тать руками. И всё-таки Мишель был явно недо­во­лен вынуж­ден­ными неудоб­ствами от ноше­ния про­те­зов, закреп­лён­ных на его руках.

Несмотря на стро­гий, но необ­хо­ди­мый режим и обя­за­тель­ное ноше­ние про­теза на левой руке, несмотря на посто­ян­ные стычки с ребя­тами, у кото­рых, в отли­чие от него, были раз­ви­тые и лов­кие пальцы, кото­рые в глу­бине души он тоже желал иметь, несмотря на необ­хо­ди­мость выпол­нять мно­го­чис­лен­ные и нелёг­кие для него дей­ствия руками, Мишель хорошо закон­чил пер­вое полу­го­дие. Насту­пили лет­ние кани­кулы, при­нес­шие Мишелю дол­го­ждан­ную сво­боду и воз­мож­ность снова про­во­дить время на све­жем воз­духе, столь бла­го­твор­ном как для него, так и для любого оби­та­теля деревни.

В этот год Анто­нио пре­под­нёс мне в пода­рок кошечку, кото­рую мы назвали Ромина, в память об Ита­лии. Несмотря на неж­ный воз­раст, её живот очень быстро округ­лился. Наш домаш­ний пито­мец занял важ­ное место в сердце Мишеля. Одна­жды авгу­стов­ским утром мы обна­ру­жили в глу­бине бабуш­ки­ного шкафа, остав­лен­ного на ночь с откры­той две­рью, трёх чудес­ных малю­сень­ких котят, похо­жих на свою маму. Глаза Ромины сияли все­лен­ской любовью!

* * *

Про­шло немного вре­мени после воз­об­нов­ле­ния заня­тий в школе. Врач-орто­пед ска­зал нам об оче­ред­ной наме­чен­ной опе­ра­ции, с тем, чтобы ещё больше рас­пря­мить колено левой ноги Мишеля. Врач поже­лал, чтобы я сама сооб­щила об этом сво­ему сыну и по воз­мож­но­сти объ­яс­нила суть пред­сто­я­щего: опе­ра­ция, пре­бы­ва­ние в кли­нике и после­ду­ю­щие улучшения.

Я знала, что Мишель доб­лестно пре­одо­леет эти труд­ные для него дни, но моё сердце почему-то сжи­ма­лось в ожидании.

Одна­жды утром во время зав­трака на кухне я вос­поль­зо­ва­лась при­выч­ной бол­тов­ней Мишеля и как ни в чем не бывало ска­зала ему:

- Через несколько дней, а точ­нее через три дня, тебе нужно будет лечь в боль­ницу. Про­фес­сор хочет ещё немного попра­вить твою ножку, чтобы тебе было лучше ходить.

Я застыла в ожи­да­нии его реак­ции, кото­рая, как я пред­по­ла­гала, должна была быть бурной.

- Ну что там ещё? — про­из­нёс он с видом, как будто речь шла о какой-то мелочи, — и когда это всё? Через три дня?

И всё. Он про­дол­жал с аппе­ти­том жевать свой бутер­брод с мас­лом. Ни слез, ни вопро­сов «почему».

Меня это несколько обра­до­вало, хотя я знала, что за этим корот­ким и сухим отве­том скры­ва­лись его глу­бо­кие пере­жи­ва­ния. А за кажу­ще­еся без­раз­ли­чие была лишь попытка спря­тать тоску и страх. Но таковы были пра­вила игры! Когда же настал день, назна­чен­ный для при­хода в кли­нику, Мишель при­нялся тороп­ливо соби­раться, чтобы побыст­рее выехать из дома и не про­во­дить время в ожи­да­нии. Он будто бы хотел как можно ско­рее пере­жить эти непри­ят­ные для него моменты и закон­чить всё это.

Я томи­лась. Нет, не из страха от пред­сто­я­щей опе­ра­ции или за её послед­ствия. Про­сто я уже пред­став­ляла себе, как опу­стеет наш дом без Мишеля, кото­рый был для всех нас словно лучик солнца. Том тоже гру­стил и тос­ко­вал. Я застала его пла­чу­щего тай­ком на опу­стев­шей кро­вати млад­шего брата.

- Жаль, что Мишель у нас такой! — ска­зал он мне с несчаст­ным видом.

Милый ребё­нок, он так же, как и мы все был оза­бо­чен тем, что про­ис­хо­дит в жизни его брата, и также как мы все носил в себе боль переживаний.

Может быть, он чув­ство­вал себя вино­ва­тым перед ним в том, что он был как все, обыч­ным пол­но­цен­ным маль­чи­ком? Много раз в своём дет­стве Том испы­ты­вал это слож­ное чув­ство. Он не хотел учиться в школе лучше, чем его млад­ший брат. Он не демон­стри­ро­вал успе­хов в спорте, чтобы лиш­ний раз не давать Мишелю повода заду­мы­ваться о том, что ему, в отли­чие от брата, повезло родиться «нор­маль­ным» маль­чи­ком. Я думаю, что эти сме­шан­ные чув­ства были при­чи­ной весьма посред­ствен­ных успе­хов Тома в началь­ной школе. К сча­стью, у Тома обна­ру­жи­лись неза­у­ряд­ные спо­соб­но­сти к рисо­ва­нию, что вскоре поз­во­лило ему само­вы­ра­зиться в пол­ном мас­штабе. Его часто при­зна­вали луч­шим на раз­лич­ных кон­кур­сах рисун­ков, кото­рые он выиг­ры­вал. Его очень ценили как худож­ника на вече­рин­ках в деревне, орга­ни­зо­ван­ных Анто­нио, на кото­рых он при­во­дил в вос­хи­ще­ние при­я­те­лей и пуб­лику своим мастер­ством художника.

* * *

Новая опе­ра­ция на колене Мишеля дли­лась намного дольше. Но еще дольше для нас с Анто­нио тяну­лось время в ожи­да­нии её окон­ча­ния. Наш ребё­нок, с ногой, загип­со­ван­ной до самой талии, был поме­щён в палату, где ему пред­сто­яло про­ве­сти прак­ти­че­ски в непо­движ­ном лежа­чем состо­я­нии два или три месяца.

Мишель знал каж­дую мед­сестру, каж­дого физио­те­ра­певта и эрго­тер­певта в орто­пе­ди­че­ском отде­ле­нии педи­ат­ри­че­ской боль­ницы. Он явно не ску­чал, лёжа на боль­нич­ной кро­вати. А по про­ше­ствии несколь­ких дней бла­го­даря сво­ему жиз­не­ра­дост­ному нраву он заво­е­вал сим­па­тии всего персонала.

Уже через неделю мы смогли забрать его домой. Нам стало ясно, что эта вынуж­ден­ная непо­движ­ность вряд ли будет по нутру такому шуст­рому ребёнку, каким стал Мишель. Дни тяну­лись долго, а ночи ещё дольше.

При­бли­жа­лось Рож­де­ство. Анто­нио, вдох­нов­лён­ный вос­по­ми­на­ни­ями из дет­ства, про­ве­дён­ного в Ита­лии, сма­сте­рил изу­ми­тель­ные рож­де­ствен­ские ясли. Его отец в своё время научил его искус­ству созда­вать сво­ими руками вооб­ра­жа­е­мый мир. Взгро­моз­див Мишеля и его гипс себе на плечи, он отпра­вился с детьми в лес за мхом, корой и ста­рыми гри­бами, чтобы сде­лать из всего этого ясли. Каж­дый раз Анто­нио при­ду­мы­вал новые укра­ше­ния. В про­шлый раз это был пей­заж с озё­рами, реками и горами. В этом году Анто­нио сде­лал искус­ствен­ное озерцо и запу­стил в него живых золо­тых рыбок. Вече­ром мы разо­жгли празд­нич­ные огни вокруг всего этого чуда, на кото­рое сбе­га­лись смот­реть дере­вен­ские ребята, попутно заходя в гости к Мишелю, забы­вав­шему на несколько часов о своём непо­движ­ном состоянии.

Вто­рой месяц тянулся неимо­верно долго. Мы счи­тали дни, остав­ши­еся до осво­бож­де­ния Мишеля из гип­со­вого плена, в кото­рый он был заклю­чён. К тому же, у нашего ребёнка было весьма раз­мы­тое пред­став­ле­ние о ходе вре­мени, и он явно начи­нал терять тер­пе­ние. Я очень устала и немного нерв­ни­чала. Рик­кардо было всего несколько меся­цев, и на него ухо­дила льви­ная доля моего вре­мени. Анто­нио даже взял отпуск, чтобы помо­гать мне. Нако­нец, настал день, когда я могла объ­явить Мишелю о сня­тии гипса.

Про­фес­сор был удо­вле­тво­рён резуль­та­тами. Опе­ра­ция уда­лась. Мишель, каза­лось, был сильно разо­ча­ро­ван. Его нога по-преж­нему не рабо­тала и к тому же была вся в шра­мах и оран­же­вого цвета от лекарств и анти­сеп­ти­ков. На лице его застыл отпе­ча­ток гру­сти. Я поняла, что за два месяца, про­ве­дён­ных в гипсе, в его дет­ской головке заро­ди­лась и укре­пи­лась уве­рен­ность в том, что док­тор вытя­нет ему ногу так, чтобы она стала одной длины с дру­гой. Ведь он хотел этого больше всего на свете! И этого не про­изо­шло. Личико моего анге­лочка выра­жало отчаяние.

Уве­ще­ва­ния врача, о том, что он скоро смо­жет ходить и даже бегать, что его новый про­тез будет легче и будет похож на боти­нок до колена, были тщетны. Мишель погру­зился в тоску. Тем не менее, он ска­зал, улыбнувшись:

- Я рад, что теперь я хотя бы могу сесть. Так будет удоб­нее кушать!

Моё сердце сжалось.

Домой мы воз­вра­ща­лись молча. Что же мне при­ду­мать, чтобы раз­ве­се­лить его? В этот раз я выку­пала Мишеля в ван­ной с аро­мат­ной пеной с кучей чудес­ных игру­шек, пла­ва­ю­щих вокруг него. Поне­многу Мишель заулы­бался сна­чала одними губами, а вскоре и всё его тельце содрог­ну­лось от радост­ного звон­кого смеха, про­гнав­шего печаль. Этот чудес­ный смех, как он помо­гал нам пони­мать друг друга!

Оста­ва­лось потер­петь несколько дней до изго­тов­ле­ния нового протеза.

Мы с Анто­нио пони­мали, что каж­дая опе­ра­ция поз­во­ляла усо­вер­шен­ство­вать про­тезы, на кото­рых ходил наш Мишель. И наш сын, несо­мненно, тоже скоро дол­жен был это понять.

После того, как про­тез был готов, и после мно­го­чис­лен­ных при­ме­рок у орто­педа, Мишель воз­об­но­вил заня­тия в школе. Сна­чала он ходил осто­рожно, ста­ра­ясь сохра­нять рав­но­ве­сие. Но уже вскоре я наблю­дала, как он бегает всё быст­рее и быст­рее, счаст­ли­вый от того, что он почти не отстаёт от своих дру­зей по играм.

- Смотри! — радостно кри­чал он мне и бро­сался бежать с сия­ю­щим от вос­торга лицом. Он бежал, при­хра­мы­вая, но всё-таки бежал.

Мы пре­одо­лели оче­ред­ной этап, и я была бла­го­дарна всем, кто помо­гал нам.

* * *

В тече­ние после­ду­ю­щих двух меся­цев Мишель не носил про­тез на пра­вой руке, не при­зна­вая в этом ника­кой необ­хо­ди­мо­сти. Каж­дое утро, соби­ра­ясь в школу, он реши­тельно при­жи­мал свою руку к телу и наот­рез отка­зы­вался про­де­вать её в про­тез, говоря при этом, что он нена­ви­дит его. Поскольку он мог дер­жать каран­даш и кисточку в левой руке с помо­щью спе­ци­аль­ной шины, он не пони­мал, зачем ему нужно было носить эту «шту­ко­вину» на пра­вой руке.

Я знала, что без про­теза Мишель чув­ство­вал себя ловчее.

Без него он был весе­лее и непо­сред­ствен­нее. Я часто зада­ва­лась вопро­сом, стоит ли застав­лять такого малень­кого ребёнка носить про­тез, кото­рый, во-пер­вых, мешал ему тро­гать пред­меты, а во-вто­рых, имел далеко не совер­шен­ный меха­низм защёл­ки­ва­ния боль­шого пальца. Про­тез, как мне каза­лось, был в боль­шей сте­пени эсте­ти­че­ским, чем функциональным.

Я знала также, что во время сеан­сов эрго­те­ра­пии Мишелю под кон­тро­лем меди­ков уда­ва­лось выпол­нять мно­же­ство дей­ствий, кото­рые он не пытался повто­рять за пре­де­лами боль­ницы. Мне ска­зали, что для работы рукой в школе ему больше подо­шёл бы меха­ни­че­ский захват. Но вид этого меха­низма был столь ужа­сен, что я попро­сила не наде­вать его на Мишеля.

Помимо того, что про­тез мешал раз­ви­тию ося­за­ния, столь нуж­ному для ребёнка, из-за него ещё воз­ни­кали непри­ят­ные запахи и покрас­не­ния на коже руки, оттого что она дышала и посто­янно потела. Эсте­ти­че­ская же функ­ция про­теза ничуть не инте­ре­со­вала Мишеля. Со сво­ими насто­я­щими руками ему было гораздо удобнее.

Мы жили в деревне, где все знали и любили моего сына.

- Зна­ешь, — гово­рил он мне, — девочки целуют мой мизинец!

Мне ничего не оста­ва­лось, как при­нять это.

Анто­нио, наобо­рот, был убеж­дён, что Мишель дол­жен был носить свой руч­ной про­тез как можно чаще. Он счи­тал, что если сей­час малыш не совсем пони­мает его назна­че­ние и не при­знаёт, что про­тез облег­чает ему пер­вые кон­такты с людьми, то он, без­условно, пой­мёт это позже и ещё ска­жет нам спа­сибо за то, что в дет­стве мы заста­вили его делать это.

Я же была при­ютом Мишеля, когда он уста­вал, когда ему было грустно или у него было пло­хое настро­е­ние. Я давала ему свою ласку и пони­мала, что мой сын почти не отли­ча­ется от дру­гих, когда он носит про­тез, и что он не вызы­вает оттор­же­ния при пер­вом взгляде на него, и что так ему легче сли­ваться с тол­пой. Но при всём при этом я желала найти разум­ное объ­яс­не­ние инстинкту Мишеля. Он был есте­стве­нен и лишён вся­ких ком­плек­сов. Он про­сто хотел быть собой, пусть и с корот­кими руками без кистей. Мне нра­ви­лось в нём это стрем­ле­ние отста­и­вать своё право быть дру­гим. Но в то же время, я пони­мала, что это был голос моего сердца и что, по всей види­мо­сти, Анто­нио был прав. Мы не знали ещё тогда, какими будут стрем­ле­ния нашего ребёнка во взрос­лой жизни и где он смо­жет про­явить свою инди­ви­ду­аль­ность. Мы должны были дать ему воз­мож­ность обре­сти уве­рен­ность в себе , в своём уме и в своём теле, почув­ство­вать спо­кой­ствие и невоз­му­ти­мость. Кроме того, я счи­тала, что если сей­час, в воз­расте, когда он много дви­гался и каж­дый день отры­вал для себя что-то новое, ему был необ­хо­дим про­тез на ногу, то со вре­ме­нем он также есте­ственно ощу­тит необ­хо­ди­мость и в руч­ном про­тезе. Про­сто для этого нужно было запа­стись тер­пе­нием и выдержкой.

В это же время, в тече­ние почти целого года, Мишель почти каж­дую ночь про­сы­пался от кош­ма­ров. Ино­гда он кри­чал. Сидя на кро­вати, весь в холод­ном поту, он про­сил меня о помощи. Я тихонько успо­ка­и­вала его, и он снова засы­пал. Что же ему сни­лось? Наутро он ничего не помял. Но одна­жды ему уда­лось вспом­нить свой сон, и он испу­ганно ска­зал мне:

- Это был огром­ный огнен­ный шар, кото­рый гнался за мной и при­бли­зился ко мне близко-близко!

Обычно моя жиз­не­ра­дост­ная натура под­ска­зы­вала мне един­ствен­ный ответ всем тем, кто бес­по­ко­ился о даль­ней­шей судьбе Мишеля: мой сын будет счаст­лив, и я верю в это! Но про­дол­жав­ши­еся ноч­ные кош­мары Мишеля поз­во­лили мне уви­деть и дру­гую правду жизни моего сына. В школе он тер­пе­ливо выри­со­вы­вал левой рукой с при­креп­лен­ной шиной свои пер­вые буквы. Он мог делать почти всё, что тре­бо­ва­лось от дру­гих уче­ни­ков. Мишель про­яв­лял боль­шую при­вя­зан­ность к своей новой класс­ной руко­во­ди­тель­нице, очень мяг­кой и в тоже время опыт­ной и требовательной.

Мы были довольны.

Он вёл себя более агрес­сивно по срав­не­нию с преды­ду­щим годом, часто раз­да­вая тычки не только надо­едав­шим ему ребя­там, но и своим бра­тьям. Но в этом он был почти пол­но­стью похож на своих сверстников.

* * *

- Пьер умер!

Вряд ли можно выра­зить сло­вами в какое рас­строй­ство и смя­те­ние при­вела меня эта новость!

- Наша зем­ная жизнь напол­нена радо­стями и печа­лями, надеж­дами и разо­ча­ро­ва­ни­ями. И мы должны про­жи­вать эту жизнь до конца, даже если мы не знаем её смысла, — ска­зала я Мишелю, заклю­чив его в свои объятья.

Я заме­тила, что он не совсем понял при­чину моего рас­строй­ства. Поэтому я добавила:

- Лис ска­зал Малень­кому Принцу: «Посмотри на эти розы. Твоя роза — един­ствен­ная в мире».

Пьер был единственным.

* * *

При­шла весна. Дети воз­об­но­вили свои игры на улице. Том обза­вёлся вело­си­пе­дом. Разу­ме­ется, Мишель потре­бо­вав себе такой же. Тщетно я пыта­лась объ­яс­нить ему, что мой пер­вый вело­си­пед появился у меня лишь в две­на­дцать лет. Мои доводы абсо­лютно не дей­ство­вали на него.

В день сво­его пяти­ле­тия Мишель полу­чил в пода­рок от дедушки кра­си­вый вело­си­пед крас­ного цвета, с допол­ни­тель­ными опор­ными колё­си­ками сзади. Затруд­не­ние состо­яло теперь не в том, чтобы научить его дер­жать руль, а научиться кру­тить педали. При езде несги­ба­ю­щу­юся в про­тезе ногу при­хо­ди­лось отстав­лять в сто­рону, чтобы вра­ща­ю­ща­яся вхо­ло­стую педаль не цеп­ляла её. Анто­нио при­ду­мал при­кре­пить к педали со сто­роны здо­ро­вой ноги сан­да­лию. Можно себе пред­ста­вить, какие уси­лия при­хо­ди­лось совер­шать Мишелю, чтобы при­во­дить вело­си­пед в дви­же­ние одной ногой. Но радость, пере­пол­няв­шая Мишеля, уде­ся­те­ряла его силы. В пер­вые же дни он изра­нил ладони о руль. При­шлось намо­тать на руко­ятки руля тряпки, чтобы не сти­рать руки. И с каж­дым днём Мишель ездил всё быст­рее и быст­рее, как его това­рищи! В этот год я чуть было не разо­ри­лась на пла­сты­рях и дез­ин­фи­ци­ру­ю­щих сред­ствах — резуль­тат мно­го­чис­лен­ных паде­ний Мишеля с вело­си­педа, при­во­див­ших меня в тре­пет. Но всё-таки я ока­зала ему дове­рие ещё раз. Паде­ния были ужасны: ушибы и сса­дины на голове, на пле­чах и на руках. Раны на колен­ках не успе­вали заруб­цо­вы­ваться! Дети, играв­шие с ним, зво­нили в мою дверь, чтобы сооб­щить мне, где Мишель в оче­ред­ной раз упал, и я с бью­щимся серд­цем выбе­гала на улицу, чтобы отыс­кать его, наде­ясь, что ничего страш­ного не про­изо­шло. Однако со вре­ме­нем он стал падать реже. И, в то время, как Анто­нио гото­вил вело­си­пед к зиме, я стала заду­мы­ваться о том, что в буду­щем году Мишель, вполне воз­можно, потре­бует от нас снять зад­ние опор­ные колё­сики, помо­гав­шие нович­кам удер­жи­вать рав­но­ве­сие при езде.

В про­ти­во­по­лож­ность сво­ему стар­шему брату Мишель обо­жал фут­бол и обла­дал пре­крас­ным уда­ром с левой ноги. Анто­нио сам часто и с радо­стью при­ни­мал уча­стие в дво­ро­вых фут­боль­ных мат­чах, затя­ги­вав­шихся порой до наступ­ле­ния темноты.

Том, в свою оче­редь, был спо­кой­ным ребён­ком. В любую сво­бод­ную минуту он при­ни­мался что-нибудь масте­рить или рисо­вать. По его ком­нате были раз­бро­саны раз­но­цвет­ные рисунки и все­воз­мож­ные полез­ные вещицы на любой слу­чай жизни. Я не обра­щала вни­ма­ния на этот бес­по­ря­док, согла­ша­ясь с тем, что насто­я­щий мастер дол­жен иметь всё необ­хо­ди­мое под рукой, иначе это не мастер.

Мишеля можно было чаще видеть на вер­шине какого-нибудь дерева, нежели в его ком­нате! Часто бывало так, что он не мог само­сто­я­тельно слезть с дерева, и в таких слу­чаях он про­сил кого-нибудь из своих при­я­те­лей позвать меня. Я же должна была караб­каться на дерево, чтобы помочь Мишелю спу­ститься на твёр­дую землю, бла­го­даря все­выш­него за то, что он создал меня лёг­кой и гибкой!

Рик­кардо только недавно начал ходить и был явной обу­зой своим бра­тьям, не давав­шей им радо­ваться жизни. Он без конца вме­ши­вался в игры стар­ших, внося в них раз­лад и беспорядок.

Мои дни реши­тельно нельзя было назвать моно­тон­ными! С при­бли­же­нием лет­них кани­кул Анто­нио про­дал наш Фолькс­ва­ген и при­об­рёл подер­жан­ный мик­ро­ав­то­бус, салон кото­рого он тща­тельно обу­строил. У нас полу­чился целый дом на колё­сах, гото­вый к далё­ким путе­ше­ствиям. Это было очень кстати, поскольку Мишель, со своей несги­ба­ю­щейся ногой, зани­мал очень много места, и поэтому новый авто­мо­биль ока­зался иде­аль­ным для нашей семьи.

Итак, мы решили снять квар­тиру в каком-нибудь городке на юге Фран­ции, чтобы про­ве­сти там две недели на берегу моря. Это был наш пер­вый насто­я­щий отпуск с нашими тремя детьми. Врач-орто­пед сма­сте­рил для Мишеля спе­ци­аль­ный купаль­ный про­тез, вещь абсо­лютно необ­хо­ди­мую для дол­гого вре­мя­пре­про­вож­де­ния на мор­ском берегу.

Всё путе­ше­ствие про­шло в атмо­сфере радо­сти, царив­шей в салоне авто­мо­биля. Чем ближе мы были к морю, тем силь­нее земля исто­чала аро­маты чабреца и лаванды. Выго­рев­шая на солнце рас­ти­тель­ность всё больше обре­тала рыжие оттенки. Мне осо­бенно нра­ви­лись олив­ко­вые деревца с их тонень­кими и кри­выми серыми ство­лами, с их сереб­ри­сто-зелё­ной лист­вой, так гар­мо­нично соче­тав­шейся с голу­биз­ной неба. Детвора с вос­тор­гом откры­вала для себя пальмы, фини­ко­вые и лимон­ные дере­вья, яркие цветы. Солнце сопут­ство­вало нам всю дорогу. После отъ­езда из Рима Анто­нио стра­дал от влаж­ного кли­мата, при­су­щего Женеве. На берегу моря он вновь обрёл свою юность, вновь уви­дел при­выч­ные пей­зажи и ощу­тил жару, так необ­хо­ди­мую всему его существу.

Я хотела рас­сла­биться и про­ве­сти с детьми эти часы на берегу моря, не обра­щая вни­ма­ния на окру­жа­ю­щих людей и на их любо­пыт­ные взгляды. Анто­нио выгля­дел более оза­бо­чен­ным, что, однако, не мешало ему, как и мне, выво­дить наших детей на общий пляж.

В пер­вый день мы напра­ви­лись к воде ран­ним утром. На пляже не было никого. Мы радо­ва­лись всему: солнцу, морю, песку. Мишель чув­ство­вал себя весьма уве­ренно в своём про­тезе, бла­го­даря кото­рому он мог пла­вать. А вме­сте с папой он чув­ство­вал себя в ещё боль­шей без­опас­но­сти. Анто­нио был пре­вос­ход­ным плов­цом и мог про­плы­вать вну­ши­тель­ные рас­сто­я­ния, что при­во­дило в неопи­су­е­мый вос­торг его вос­хи­щен­ных сыновей.

Мишель научился, таким обра­зом, пере­дви­гаться по воде со спа­са­тель­ным кру­гом вокруг туло­вища и даже оку­наться с голо­вой. Страх пер­вых минут пре­бы­ва­ния на воде был быстро прёо­до­лён, и на смену ему при­шли радо­сти купа­ния в море.

По дороге с пляжа и на пляж на нас часто обо­ра­чи­ва­лись. Мишель даже не заме­чал этого. В про­ти­во­по­лож­ность мне он нико­гда не смот­рел назад, встре­тив­шись и разой­дясь с кем-нибудь. В пер­вый раз я услы­шала, как он объ­яс­нял детям, зада­вав­шим ему вопросы, что он «родился таким».

- В меня попала бомба на войне, — ска­зал он как-то одному осо­бенно любо­пыт­ному мальчику.

Маль­чу­ган сразу же побе­жал поде­литься этой оше­лом­ля­ю­щей ново­стью со своей мамой, кото­рая, конечно же, ска­зала ему, что это была неправда.

Вер­нув­шись обратно к Мишелю, он заявил:

- Моя мама ска­зала, что ты врёшь. Ты — инвалид!

- Да, в меня попала бомба, — невоз­му­тимо и серьёзно повто­рил Мишель.

Я наме­ренно не вме­ши­ва­лась, забав­ля­ясь их бесе­дой. Я была довольна тем, что Мишель умеет защищаться.

* * *

В начале сен­тября дети снова пошли в школу. Мишель хорошо писал и, вообще, не имел ника­ких труд­но­стей с учё­бой. В его харак­тере уже про­смат­ри­вался креп­кий стер­жень. Он был при­леж­ным и упор­ным, но, при этом, не был слиш­ком послуш­ным и покор­ным. Хоро­шее настро­е­ние и вели­ко­ду­шие, к сча­стью, в зна­чи­тель­ной сте­пени смяг­чали его кол­кий нрав. К тому же у него было много дру­зей, и наш дом был все­гда полон детей.

- Зна­ешь мама, я попро­бо­вал обо­гнать свою тень, это невоз­можно. Я очень ста­рался, но у меня не полу­чи­лось, как-то пове­дал мне он разо­ча­ро­ванно, — запы­хав­шимся от бега голосом.

Не сдер­жи­вая улыбки, я объ­яс­нила ему, что никто на целом свете, даже самый быст­рый бегун, не смо­жет обо­гнать свою тень. По-види­мому, мои объ­яс­не­ния понра­ви­лись ему, и он радостно вер­нулся к игре со сво­ими друзьями.

Сво­ими раз­мыш­ле­ни­ями Мишель рас­кры­вал мне всю глу­бину своих физи­че­ских недо­стат­ков. Бла­го­даря им я осо­знала, насколько сильно он чув­ство­вал свою огра­ни­чен­ность. Ему было восемь лет, и у него не было нор­мально раз­ви­тых рук и ног, как у детей, среди кото­рых он рос и раз­ви­вался. Стра­да­ние, с кото­рым Мишель так и не сми­рился до конца, было состав­ной частью его жизни. Я знала это, несмотря на его кажу­щу­юся жиз­не­ра­дост­ность. Я часто наблю­дала из окна сво­его дома за тем, как рез­ви­лись и бегали дво­ро­вые ребя­тишки. Мишель напря­гался всем телом, каж­дым своим муску­лом, чтобы бежать вме­сте с ними. Но неиз­менно он ока­зы­вался послед­ним, чуть-чуть позади других.

Я пере­жи­вала. Я стра­дала физи­че­ски. Я чув­ство­вала боль в сердце, в лёг­ких, в желудке, как будто бы это было обшир­ное пора­же­ние всех жиз­ненно важ­ных орга­нов. Я ухо­дила со сво­его наблю­да­тель­ного пункта и пыта­лась рас­суж­дать сама с собой. Я была лишь бес­силь­ным сви­де­те­лем подоб­ных сцен. Но при более при­сталь­ном взгляде на про­ис­хо­дя­щее я не могла не при­знать, что дет­ство моего маль­чика состо­яло из посто­ян­ных «вопреки всему», бла­го­даря кото­рым я не теряла надежду и видела в своём сыне буду­щего муж­чину. Мы сра­жа­лись вме­сте, я и он, и мы оба жаж­дали победы. Вра­гов, посто­янно втор­гав­шихся в нашу жизнь, звали мало­ду­шие и уны­ние. Тем не менее неосо­знанно, может быть, про­сто бла­го­даря нашему «бодрому нраву», мы боро­лись про­тив того, чтобы такого рода чув­ства не посе­ли­лись в нас насовсем.

Зимой я вдруг начала ощу­щать силь­ней­шую уста­лость. Мы вели про­стую непри­тя­за­тель­ную дере­вен­скую жизнь, и двери нашей квар­тиры были все­гда открыты для дру­зей наших детей. Мишель не мог само­сто­я­тельно ни обуться, ни разуться и при­тас­ки­вал с улицы в дом комья мок­рой грязи на подош­вах своих боти­нок. Я про­сто не успе­вала каж­дый раз отлав­ли­вать его на крыльце. Кроме того, мне при­хо­ди­лось еже­дневно сти­рать его испач­кан­ную одежду. Помимо этого ему нужно было менять про­тез на ноге.

Эти замены тре­бо­вали изну­ри­тель­ных под­го­нок и дора­бо­ток. Мишель ужасно стра­дал, раз­на­ши­вая оче­ред­ной про­тез, пока тот не садился точно по его ноге. Ино­гда от этого оста­ва­лись кро­ва­вые раны. К тому же ста­рые ботинки ста­но­ви­лись непри­год­ными к даль­ней­шей носке, и мне все­гда сто­ило огром­ных уси­лий натя­нуть на про­тез новую обувь. При этом у Мишеля все­гда пор­ти­лось настро­е­ние, а я нередко рыдала.

В этот год бес­чис­лен­ные обя­зан­но­сти по дому воз­об­ла­дали над моим тер­пе­нием и исто­щили мои нервы. Анто­нио пред­ло­жил взять напро­кат фор­те­пи­ано. Я стала брать част­ные уроки музыки. Мои руки были зажаты, паль­цам не хва­тало лов­ко­сти, но при этом я с удо­воль­ствием заме­тила, что, сосре­до­та­чи­ва­ясь на игре на инстру­менте, я обре­тала успо­ко­е­ние. Я цели­ком погру­жа­лась в музыку, пол­но­стью отвле­ка­ясь от своих домаш­них забот. Мои дети быстро при­выкли не тро­гать меня в те минуты, кото­рые я еже­дневно посвя­щала разу­чи­ва­нию пар­ти­тур. Они хотя бы не бес­по­ко­или меня по вся­кому поводу. Я любила это время!

* * *

Мишель, ты счаст­лив? Мой вопрос не застал его врас­плох. Сидя на кухне и лицом к окну, он ответил:

- Ты видишь то, что вижу я?

- Что именно? — полю­бо­пыт­ство­вала я.

- Эту деревню, это солнце, моих дру­зей, что ходят со мной в школу! Неужели ты дума­ешь, что я несчастлив!

Мы рас­сме­я­лись. Мишель про­из­нёс свою речь, словно актёр. Меня осо­бенно тро­нуло и пора­до­вало, что эта тирада была про­из­не­сена им искренне, из глу­бины души, а не словно отры­вок из теат­раль­ной пьесы. За несколько дней до этого раз­го­вора Мишеля сбил авто­мо­биль во время вело­си­пед­ной про­гулки. От силь­ного удара он пере­вер­нулся вме­сте с вело­си­пе­дом и упал на землю, к сча­стью, не полу­чив особо серьёз­ных травм. После этой ава­рии Мишель пове­дал мне, как он на самом деле испугался.

- Я про­сто очень не хотел уми­рать! — ска­зал он мне.

В такие минуты, точно так же, как и в моменты нашей общей с ним радо­сти, я чув­ство­вала, что тяжесть, давив­шая мне на грудь с самого рож­де­ния Мишеля, вдруг поки­дала меня.

Одна жур­на­листка как-то задала вопрос Морису Жене­вуа о годах, про­ве­дён­ных им на фронте сол­да­том. Фран­цуз­ский писа­тель отве­тил утверждением:

- Суще­ствует опыт, кото­рый невоз­можно пере­дать дру­гим. Его нужно пере­жить самому, чтобы про­чув­ство­вать всё его значение!

Именно так и было со мной. Мне трудно было выра­зить глу­бину своих пере­жи­ва­ний с тех самых пор, как мы с Анто­нио дали жизнь нашему Мишелю. Мне нередко при­хо­ди­лось ощу­щать непе­ре­да­ва­е­мость чувств и ощу­ще­ний, кото­рые я испытывала.

Но суще­ство­вала и правда, в кото­рую я неиз­менно верила. Я не сомне­ва­лась в том, что ни одна мать, даже та, кото­рая очень любит сво­его ребёнка, не смогла бы понять и по-насто­я­щему про­чув­ство­вать жиз­нен­ные пере­жи­ва­ния ребенка-инва­лида. Можно только пред­ста­вить себе всю остроту его радо­стей и стра­да­ний, всю ярость его сра­же­ний и осо­бен­ный вкус радо­сти побед.

Еже­ми­нутно Мишель дол­жен был пре­дельно ста­ра­тельно делать всё то, что безо вся­кого труда делали его сверст­ники: оде­ваться, умы­ваться, ходить, бегать, писать, играть, зани­маться спор­том. Все его дей­ствия тре­бо­вали повы­шен­ного вни­ма­ния. Эти посто­ян­ные ста­ра­ния выра­ба­ты­вали в нём силь­ный харак­тер и смекалку.

Я помню, как одна­жды один из его при­я­те­лей позво­нил мне в дверь и спросил:

- Мадам, почему Мишель умеет лазить по дере­вьям, а я нет?

Этот маль­чик хорошо пони­мал, что у него есть всё, чтобы караб­каться по дере­вьям: две руки, чтобы хва­таться за ветки, гиб­кие и креп­кие ноги, чтобы обхва­ты­вать ствол. Тем не менее, у него ничего не полу­ча­лось, тогда как Мишель мог добраться до самой вер­шины дерева.

- Я думаю, надо чуточку больше поста­раться, — ска­зала я этому забав­ному мальчику.

Тот, в свою оче­редь, ода­рил меня взгля­дом, пол­ным сомне­ния, как будто желая ска­зать, что «всё это — лишь пустые слова»!

Да, сло­вами можно было только попы­таться выра­зить и объ­яс­нить всё то, что на самом деле пере­жи­вал Мишель. Том, кото­рому было уже десять лет, как-то ска­зал сво­ему млад­шему брату:

- Тебе везёт. Тебе всё время доста­ётся больше, чем другим!

Дей­стви­тельно, он зави­до­вал малень­ким поблаж­кам и подар­кам, доста­ю­щимся Мишелю: пода­рен­ной монетке, сла­до­стям, суну­тым в кар­ман, бес­плат­ному сеансу на кару­сели, то есть всем тем малень­ким радо­стям, кото­рых у Мишеля было «больше, чем у дру­гих», и кото­рые он, сам того не желая, извле­кал из сво­его поло­же­ния ребёнка-инва­лида. Как-то раз один из их общих при­я­те­лей пода­рил Мишелю нож, кото­рый Том хотел полу­чить в пода­рок себе. Кроме того, он не без осно­ва­ний счи­тал, что у него лучше полу­чится играть с этим ножом. После этого я услы­шала, как стар­ший брат ска­зал младшему:

- Тебе повезло, что ты инвалид!

Мишель неожи­данно искренне ответил:

- Зна­ешь, нож — это ерунда!

И он ушёл, как будто не желая про­дол­жать разговор.

И в самом деле, эти малень­кие поблажки не могли пере­ве­сить ни боль, ни стра­да­ния, ни уни­же­ния. Они не так много зна­чили в той борьбе, кото­рую он вёл.

Но Мишель пока что не при­шёл к осо­зна­нию того, что его жизнь сто­ила того, чтобы жить, что она сто­ила больше, нежели слиш­ком лёг­кие успехи, кото­рые можно из неё извлечь с пер­вого раза.

«Воз­мож­но­сти — это самое уди­ви­тель­ное, что есть в чело­веке», — ска­зал кто-то, чьё имя я не помню. Да, инва­лид, в отли­чие от боль­шин­ства людей, берёт от жизни всё воз­мож­ное, что она ему даёт. Жалость к тем, кото­рые не такие, как все, — это не что иное, как чело­ве­че­ский страх перед неже­ла­е­мой дей­стви­тель­но­стью, все­ля­ю­щей в людей бес­по­кой­ство и боязнь за себя.

- Мне жаль тебя, Мишель! — как-то ска­зал один 12-тилет­ний маль­чик после зна­ком­ства с ним на одном из его дней рож­де­ния. Он имел в виду: «Я бы не хотел быть таким, как ты. Я так этого боюсь, что мне не оста­ётся ничего дру­гого, как пожа­леть тебя».

Этот день мы с Мише­лем про­вели в мол­ча­нии. Нам нечего было ска­зать друг другу. Несо­мненно, со вре­ме­нем этот маль­чик узнает и пой­мёт сво­его нового това­рища, «не такого, как все». Может быть, они даже ста­нут дру­зьями, и он не будет больше со стра­хом взи­рать на дру­гую, непо­хо­жую на его жизнь, про­сто потому, что он при­дёт к осо­зна­нию того, что вся­кая жизнь неповторима.

Моему сыну был необ­хо­дим этот внут­рен­ний бунт, поскольку он бла­го­творно влиял на его образ жизни. Бунт был частью его самого. Как мы живём, имея здо­ро­вое и кра­си­вое тело? Мы про­сто живём. Инва­лид же не может себе этого поз­во­лить. Он еже­ми­нутно лице­зрит и ощу­щает своё несо­вер­шен­ное тело, со всеми его недо­стат­ками и огра­ни­чен­ными воз­мож­но­стями. Он вынуж­ден посто­янно пре­вос­хо­дить самого себя. Он дол­жен быть выше назой­ли­вых взгля­дов, кото­рые при­тя­ги­вают к себе его несо­вер­шен­ства, бес­по­ко­я­щие и порой раз­дра­жа­ю­щие окру­жа­ю­щих. Он дол­жен при­вы­кать и бороться за то, чтобы обре­сти своё право на жизнь и состо­яться в ней в пол­ной мере. Энер­гия и сила воли зака­ляют «исклю­чи­тель­ных детей», как их назы­вают канадцы, если речь захо­дит о детях-инва­ли­дах. Именно эти каче­ства поз­во­ляют этим детям найти себя и самовыразиться.

Именно поэтому одна­жды, во время поездки на поезде из Лозанны в Женеву, я попро­сила Мишеля про­явить снис­хож­де­ние к даме, сидев­шей напро­тив нас и всю дорогу повторявшей:

- Боже мой, бед­ный, несчаст­ный малыш, его тошнит!

Эта жен­щина не имела ни малей­шего поня­тия об «исклю­чи­тель­ных» людях, а её жалость была не что иное, как боязнь за себя. Она даже и пред­ста­вить себе не могла, что по при­бы­тии поезда Мишеля вырвет прямо на пер­роне вок­зала послед­ним обе­дом, так он отверг­нет эту бес­по­лез­ную и непе­ре­ва­ри­ва­е­мую жалость, от кото­рой ему было плохо.

Каж­дое утро, соби­ра­ясь в школу, Мишель сам тер­пе­ливо затя­ги­вал шнурки на своём нож­ном про­тезе. Его дви­же­ния были настолько лов­кими и быст­рыми, что я с тру­дом вспом­нила тот день, когда он этому научился, при­ло­жив всё своё упорство.

- Покажи мне, как дела­ются петельки на шнур­ках, — попро­сил он меня как-то утром, когда ему не надо было идти в школу.

Посмот­рев вни­ма­тельно за моими ухват­ками, он добавил:

- Ладно, иди, я сам попробую!

Целый час, молча, он пытался вос­про­из­ве­сти мои дви­же­ния. У него не полу­ча­лось раз, дру­гой, тре­тий, но он повто­рял всё снова, помо­гая себе зубами. Нако­нец, на весь дом раз­дался его радост­ный крик:

- Есть, полу­чи­лось. Мам, иди погляди!

Бро­сив­шись мне на шею, он с гор­до­стью в голосе произнёс:

- Теперь я смогу сам оде­ваться по утрам и не буду тебя беспокоить!

Его лицо радостно сияло. Я нико­гда не заме­чала такой радо­сти на лицах дру­гих моих детей. Вся­кий раз, когда Мишель делал оче­ред­ной шаг к само­сто­я­тель­ной жизни, осва­и­вая и совер­шая дви­же­ния, ранее пред­став­ляв­шие для него труд­ность, в его гла­зах появ­лялся блеск, выра­жав­ший гор­дость впе­ре­мешку с удо­вле­тво­ре­нием. Я пони­мала, что ему пред­стоит пре­одо­леть ещё мно­же­ство физи­че­ских барье­ров. Но в то же время я верила в него и вос­хи­ща­лась им.

Мои дети росли и ста­но­ви­лись лич­но­стями. Несмотря на частые кон­фликты между собой, каж­дый из них обре­тал свой соб­ствен­ный, непо­вто­ри­мый характер.

Том был ста­ра­тель­ным, педан­тич­ным и акку­рат­ным маль­чи­ком, любя­щим читать книги, масте­рить и осо­бенно рисовать.

Мишель был реа­лист и прак­тик. Его стар­ший брат видел в нём поверх­ност­ного чело­века, счи­тая несе­рьёз­ными его инте­ресы и увле­че­ния. Дей­стви­тельно же, Мишеля нельзя было назвать мечтателем.

Что же каса­ется Рик­кардо, то его бра­тья пока ещё не обрели в нём достой­ного парт­нёра для своих игр. Рик­кардо, в свою оче­редь, само­утвер­ждался тем, что вме­ши­вался в жизнь стар­ших бра­тьев, что далеко не все­гда им нравилось.

При­шло время, и Анто­нио при­сту­пил к обу­че­нию стар­ших детей игре в шах­маты, кото­рую он осо­бенно любил. В про­ти­во­по­лож­ность Тому, Мишель бук­вально сразу явил свои каче­ства хоро­шего игрока: логику, сооб­раз­ность, выдержку и, в при­дачу к этому, неодо­ли­мое жела­ние сра­жаться и побеж­дать. Само собой, Анто­нио запи­сал его в город­ской шах­мат­ный клуб, где часто про­во­ди­лись тур­ниры. Меня до сих пор при­во­дит в вол­не­ние вос­по­ми­на­ние о пер­вом тур­нире, в кото­ром при­нял уча­стие Мишель. В неболь­шой ком­нате были собраны сотни школь­ни­ков из Женевы, сидя одно­вре­менно пле­чом к плечу и напро­тив друг друга. Мишель немного робел. Всё-таки ему было всего восемь лет. Он даже сильно покрас­нел, когда, взяв первую пешку, он вдруг услы­шал недо­воль­ный воз­глас сво­его сопер­ника. Поскольку игра шла по хро­но­метру, взгляды игро­ков быстро вер­ну­лись к играль­ным дос­кам, и, к сча­стью, никто из них больше не обра­щал вни­ма­ния на воз­му­ти­теля спо­кой­ствия. От вол­не­ния я вышла из зала, не в силах больше наблю­дать за даль­ней­шим ходом пар­тии. Мишель вышел ко мне пре­ис­пол­нен­ный вос­торга и радо­сти. Он выиг­рал четыре пар­тии из девяти сыг­ран­ных, что было весьма непло­хим резуль­та­том для юного дебютанта.

Потом было много подоб­ных тур­ни­ров. Мне нра­ви­лась царив­шая на этих сорев­но­ва­ниях атмо­сфера общего азарта и одно­вре­менно ува­же­ния, к своим сопер­ни­кам по игре. Одна­жды во время одного из поедин­ков с гер­ма­но­языч­ными детьми, я смогла пона­блю­дать за одним из участ­ни­ков — сле­пым деся­ти­лет­ним маль­чи­ком. Для игры у него была спе­ци­аль­ная доска. В каж­дой клетке было про­свер­лено отвер­стие, чтобы раз­ме­щать фигуры. У чёр­ных пешек были гвоз­дики, чтобы отли­чать их от белых пешек. Таким обра­зом, сле­пой маль­чик-игрок не пере­во­ра­чи­вал фигуры во время игры, «отсле­жи­вая» руками ход пар­тии. А сопер­ника не было необ­хо­ди­мо­сти под­ска­зы­вать сво­ему «исклю­чи­тель­ному» парт­нёру по игре, какую тот пере­ме­щает фигуру. Это, дей­стви­тельно, впечатляло!

Для тех, кто участ­во­вал в этих сорев­но­ва­ниях, память и пальцы сле­пого маль­чика стали нагляд­ным при­ме­ром силы воли и спо­соб­но­сти мыс­лить. Ока­зы­ва­ется, можно играть в шах­маты без зре­ния! Я же ещё раз убе­ди­лась в том, что у воз­мож­ного нет границ.

Во время одной из пар­тий сопер­ник сле­пого игрока допу­стил ошибку. Тот, в свою оче­редь, обна­ру­жив паль­цами оплош­ность про­тив­ника, сде­лав­шего непра­виль­ный ход пеш­кой в ситу­а­ции шаха, радостно ему заметил:

- Эй, так нельзя ходить!

- Извини, я не видел! — вырва­лось у неосто­рож­ного рока.

Лицо сле­пого маль­чика оза­ри­лось ясной улыб­кой. Ведь он, сле­пой, уви­дел! Какой это был вели­ко­леп­ный урок!

Мишель участ­во­вал во мно­гих сорев­но­ва­ниях и со вре­ме­нем вошёл в число луч­ших шах­ма­ти­стов Женев­ского кан­тона среди детей. Он поль­зо­вался извест­но­стью и ува­же­нием среди това­ри­щей. Бла­го­даря шах­ма­там, интел­лек­ту­аль­ному спорту, Мишель обрёл чув­ство соб­ствен­ного досто­ин­ства, очень укра­шав­шее его. Наш сын впер­вые начал осо­зна­вать, что его физи­че­ская инва­лид­ность не была для него пре­гра­дой в этой сфере. Шах­маты, как интел­лек­ту­аль­ная спор­тив­ная дис­ци­плина, стали для него отлич­ной шко­лой, в кото­рой он учился сосре­до­та­чи­ваться и мыс­лить стратегически.

В то же время Мишель не любил про­иг­ры­вать, и это его каче­ство нередко выра­жа­лось в раз­дра­жен­но­сти, из-за чего у нашего малень­кого игрока даже пор­тился аппе­тит. Но, к сча­стью, Анто­нио сохра­нял бди­тель­ность. Он хотел, чтобы шах­маты оста­ва­лись для Мишеля раз­вле­че­нием. Поэтому по про­ше­ствии несколь­ких лет Мишель пре­кра­тил тре­ни­ровки, необ­хо­ди­мые для игро­ков, стре­мя­щихся оста­ваться в числе пер­вых. Теперь он участ­во­вал только в круп­ных и извест­ных турнирах.

На самом же деле иное, новое для него увле­че­ние заста­вило его немного отвер­нуться от шах­мат — любовь к музыке.

* * *

Все нача­лось с кон­цер­тов хора тру­ба­чей нашей деревни. Они при­во­дили в вос­торг Мишеля, воз­буж­дая его воображение:

- Как ты дума­ешь, я смогу дири­жи­ро­вать оркест­ром? — одна­жды май­ским утром спро­сил он меня.

- Да, — отве­тила я, особо не заду­мы­ва­ясь, — но только если ты будешь учить сольфеджио!

Вна­чале я думала, что тем самым мне в оче­ред­ной раз удастся уйти от непре­одо­ли­мой дей­стви­тель­но­сти. Ведь у Мишеля не было пол­ных десяти паль­цев на руках, чтобы играть на музы­каль­ном инструменте.

- Я согла­сен ходить на соль­феджио! — твёрдо отве­тил он.

В том же году Мишель начал подолгу учиться музыке и про­дол­жает учиться по сей день.

Как-то во время про­гулки по Женеве Анто­нио уви­дел в вит­рине мага­зина музы­каль­ных инстру­мен­тов пло­хонь­кую деше­вую пан-флейту, или, как её ещё назы­вают, румын­ский най. Этот абсо­лютно при­ми­тив­ный инстру­мент сразу понра­вился Мишелю, и он тут же при­нялся извле­кать из него при­ят­ные звуки. Рас­тро­ган­ные, мы слу­шали, как он наиг­ры­вал на память извест­ные мотивы и мелодии.

- Мне нужен учи­тель музыки, — изо дня в день твер­дил он.

Да, но кто? Я слы­шала по радио, что румын­ский флей­тист Георге Зам­фир стал извест­ным в Швей­ца­рии бла­го­даря Мар­селю Селье. Я напи­сала ему письмо, изло­жив ситу­а­цию моего сына. Гос­по­дин Селье согла­сился встре­титься с нами. Послу­шав Мишеля, он пода­рил ему боль­шую чудес­ную пан-флейту из 26 тру­бок. Наш сын был пре­ис­пол­нен бла­го­дар­но­сти за столь цен­ный подарок.

- Теперь нужно будет много тру­диться. Это непро­стой инстру­мент! — ска­зал рас­тро­ган­ный Мар­сель Селье.

- Да, я знаю. И я буду играть на нём, как сам Зам­фир! — заве­рил Мишель без лиш­ней скромности.

Мар­сель Селье знал только одного чело­века в Швей­ца­рии, спо­соб­ного научить Мишеля игре на этом инстру­менте. Это был два­дца­ти­лет­ний моло­дой чело­век, жив­ший в Нью­ша­теле. Его звали Пат­рис Жан­маре. Он не знал нот, но про­жил несколько меся­цев в Румы­нии, играя в румын­ских оркест­рах народ­ной музыки. Он стал, таким обра­зом, пре­вос­ход­ным испол­ни­те­лем музыки на румын­ском нае. Нам повезло. Этот юноша, не так давно демо­би­ли­зо­вав­шийся из армии, согла­сился при­ез­жать в Женеву раз в неделю.

Целый год он с радо­стью и энту­зи­аз­мом обу­чал Мишеля необ­хо­ди­мой тех­нике дыха­ния, двой­ным и трой­ным уда­рам языка, при­ме­няв­шимся для испол­не­ния фольк­лор­ной румын­ской музыки.

С самого начала всё скла­ды­ва­лось вос­хи­ти­тель­ным обра­зом . Уче­ник «сле­дил» за своим учи­те­лем, а тот, пора­жён­ный быст­рыми успе­хами Мишеля, учил его увле­чённо и с воодушевлением.

Ни один дру­гой инстру­мент, как мне тогда каза­лось, не мог так раз­го­ва­ри­вать с серд­цем и про­ни­кать в душу, как делала пан-флейта. Высо­кие ноты выра­жали без­гра­нич­ную радость и весе­лье. В низ­ких нотах слы­ша­лись грусть и стра­да­ние. Слу­шая, я ощу­щала себя в гар­мо­нии с себе подоб­ными. Я чув­ство­вала мир внутри себя и погру­жа­лась в глу­бо­чай­шую радость и скорбь.

Музыка погру­жала меня в мечты. Я хотела, чтобы когда-нибудь и пан-флейта полю­била Мишеля так же, как он любил её. Быть может, этот инстру­мент ста­нет его самым луч­шим дру­гом, его Сиринкс, и с ним он нико­гда не будет оди­нок. Легенда о боге Пане — одна из самых кра­си­вых и самых роман­тич­ных исто­рий. «У под­но­жия обле­де­не­лых гор Арка­дии, жили нимфы. Самая пре­крас­ная среди них была наяда, по имени Сиринкс. Много раз ей уда­ва­лось уйти от погони сати­ров и всех богов, оби­тав­ших в тени­стых лесах и пло­до­род­ных доли­нах. Бог Пан, полу­че­ло­век, полу­ко­зёл с телом, оброс­шим воло­сами, с сухими жили­стыми ногами-копы­тами, страстно желав­ший любви, как-то уви­дел её и при­нялся дерзко и настой­чиво уха­жи­вать за ней. Но юная тре­пет­ная нимфа, бес­чув­ствен­ная к его моль­бам, убе­жала от него и скры­лась в без­мя­теж­ной пес­ча­ной лагуне. Оста­но­вив­шись у воды, она попро­сила у водя­ных нимф спря­тать её, пре­вра­тив во что-нибудь. И в тот самый момент, когда Пан уже было схва­тил Сиринкс, вдруг ока­за­лось, что вме­сто тела нимфы он дер­жит в своих руках болот­ный трост­ник. Звук кача­ю­ще­гося трост­ника был похож на жалоб­ный шёпот. Сатир, окол­до­ван­ный этими певу­чими зву­ками, вос­клик­нул: «Вот что помо­жет мне непре­станно раз­го­ва­ри­вать с тобой!» Так роди­лась флейта Пана, или пан-флейта. Ино­гда её назы­вают име­нем нимфы — Сиринкс».

Для игры на этом инстру­менте тре­бо­ва­лось долго и тща­тельно отра­ба­ты­вать тех­нику дыха­ния. Конечно же, ино­гда Мишель падал духом и рас­стра­и­вался. Но это было лишь ино­гда. В основ­ном он был полон непод­дель­ного рве­ния. Я сле­дила за тем, чтобы он зани­мался каж­дый день. От ста­ра­ния у него даже появи­лись болез­нен­ные раны на губах. Пона­до­би­лось несколько дней отдыха, чтобы устра­нить эти неудоб­ства, после чего Мишель с упор­ством при­нялся за наи­бо­лее слож­ные пас­сажи фольк­лор­ной музыки, кото­рую он разу­чи­вал, слу­шая грам­пла­стинки Зам­фира. Ему нра­вился его музы­каль­ный инстру­мент. По про­ше­ствии года Пат­рис поки­нул нас. Он научил Мишеля тех­нике игры. Бла­го­даря этому он мог теперь при­няться за клас­си­че­ский репер­туар, чему во мно­гом спо­соб­ство­вали уроки соль­феджио, кото­рые Мишель ста­ра­тельно посещал.

К сожа­ле­нию, в музы­каль­ных шко­лах Женевы не было клас­сов по спе­ци­аль­но­сти «пан-флейта». Мне же так и не уда­лось найти пре­по­да­ва­теля, желав­шего рабо­тать с моим сыном и учить его игре на этом ред­ком инстру­менте. Но это не озна­чало, что я должна была искать его с мень­шим упорством.

В нашей деревне Мишель уже стал извест­ным бла­го­даря уча­стию в семей­ных вече­рах, в мес­сах и в цере­мо­ниях при­ча­стия. Он без вся­ких обсуж­де­ний согла­сился участ­во­вать в этих празд­ни­ках, что было для него допол­ни­тель­ной воз­мож­но­стью пока­зать себя и научиться без­бо­яз­ненно выхо­дить на публику.

Как-то отправ­ля­ясь на одно из таких собра­ний, он бро­сился в мои объ­я­тья и произнёс:

- Мамочка, я так счастлив!

- Ты не тру­сишь? — спро­сила я, растроганная.

- Нисколько. Без раз­ницы, что ты игра­ешь перед одним чело­ве­ком, что перед несколь­кими. Это одно и то же, — ска­зал он, улыбаясь.

И в самом деле, таким обра­зом Мишель мог управ­лять своей впе­чат­ли­тель­ной нату­рой. Часто перед пуб­ли­кой он играл лучше, чем на репетициях.

Одна­жды Мар­сель Селье сооб­щил мне о том, что Георге Зам­фир даёт свой кон­церт в Женеве и что он согла­сился встре­титься с Мише­лем. Какая это была новость! Я повела сво­его «исклю­чи­тель­ного» маль­чика на кон­церт. К сожа­ле­нию, из-за рас­пи­са­ния обрат­ных поез­дов на Женеву мы смогли про­слу­шать только первую часть выступ­ле­ния, поскольку нам надо было воз­вра­щаться домой тем же вече­ром. В антракте мы напра­ви­лись в ложу румын­ского музы­канта. От сча­стья Мишель поте­рял дар речи при виде сво­его кумира. По просьбе Зам­фира он испол­нил одну извест­ную румын­скую мело­дию, колы­бель­ную. Музы­кант с удо­воль­ствием про­слу­шал его.

- Неплохо, у тебя хоро­шие губы, — ска­зал он, немного развеселившись.

- Про­дол­жай рабо­тать. Когда я при­еду в Женеву, я дам тебе урок!

Эмо­ции пере­пол­няли Мишеля. А когда Зам­фир поце­ло­вал его в лоб, меня вдруг снова охва­тила моя безум­ная мечта: а вдруг мой Мишель тоже ста­нет Музы­кан­том! Пусть это была моя мечта, но я решила ухва­титься за неё всеми силами.

* * *

С пер­вым сне­гом, выпав­шим на вер­ши­нах гор, швей­царцы начи­нают под­го­нять, менять или при­об­ре­тать лыж­ное снаряжение.

За годы, про­ве­дён­ные в Риме, и от бес­пре­стан­ных забот о детях я отвыкла от снеж­ных трасс и больше не прак­ти­ко­вала этот спорт, кото­рый я неко­гда любила, осо­бенно в дет­стве, когда он был моей глав­ной радо­стью. Я наде­я­лась, что снова встану на лыжи, как только малень­кий Рик­кардо тоже дорас­тёт до них.

Я узнала, что в Диа­б­лере есть моло­дая жен­щина с ампу­ти­ро­ван­ной ногой, кото­рая обу­чала ката­нию на лыжах. Я позво­нила ей, и она согла­си­лась со мной пови­даться, чтобы пого­во­рить о Мишеле. Она сразу же выра­зила свои сомне­ния по поводу его пер­спек­тив в осво­е­нии этого спорта, при­ни­мая во вни­ма­ние его негну­щу­юся про­те­зи­ро­ван­ную ногу. Но в то же время добавила:

- Не стоит гово­рить ему об этих сомне­ниях. Если он попро­сит, то лучше дать ему попро­бо­вать пока­таться с одной корот­кой лыжей на про­те­зи­ро­ван­ной ноге. А палки, может быть, и не понадобятся!

Не стоит гово­рить о том, что наши пер­вые семей­ные лыж­ные про­гулки по вос­кре­се­ньям были тягостны и уто­ми­тельны. В ком­па­нии четы­рёх начи­на­ю­щих лыж­ни­ков я про­сто впа­дала в уны­ние. Мишель совер­шал такие паде­ния, что порой я зада­ва­лась вопро­сом: не рискую ли я напрасно? Ему не состав­ляло боль­шого труда под­няться на бугеле. Но мне вся­кий раз при­хо­ди­лось отцеп­лять его на сере­дине склона, поскольку он не умел ни тор­мо­зить, ни пово­ра­чи­вать на лыжах и поэтому ска­ты­вался вниз на слиш­ком боль­шой ско­ро­сти. Я была разо­ча­ро­вана. Мишель тоже.

На сле­ду­ю­щий год упор­ные заня­тия лыжами дали свои резуль­таты. Мишель при­спо­со­бился ездить, при­ни­мая какую-то чуд­ную стойку на лыжах, накло­нив спину чуть- чуть назад. Бла­го­даря сво­ему необык­но­вен­ному чув­ству рав­но­ве­сия ему уда­ва­лось управ­лять ско­ро­стью и даже кое-как выпол­нять виражи. От уси­лий, совер­ша­е­мых ногами стра­дало всё его тело. Мишель, разу­ме­ется, воз­дер­жи­вался от каких-либо выска­зы­ва­ний по этому поводу. В конце дня, обес­си­лев­ший, он садился в мик­ро­ав­то­бус и момен­тально засы­пал. Сон воз­вра­щал ему силы, и на его спя­щем лице чита­лось: «Я счаст­лив, я тоже ката­юсь на лыжах».

Мишель делал быст­рые успехи. Вскоре он стал гораздо сме­лее и само­сто­я­тель­нее на лыж­ных трас­сах. Под впе­чат­ле­нием от про­ис­хо­дя­щего, собрав в кулак всю свою волю, и я сле­до­вала за ним, заби­ра­ясь на всё более и более кру­тые и неров­ные склоны.

Мишелю было трудно подолгу удер­жи­ваться на склоне, осо­бенно когда спуск ока­зы­вался под ногой в про­тезе. Само собой разу­ме­ется, он цеп­лялся за меня. Полу­ча­лось это до тех пор, пока мы не попа­дали на обле­де­не­лый или на слиш­ком ука­тан­ный снег. Сколь­же­ние ста­но­ви­лось слиш­ком опас­ным, поскольку корот­кая лыжа недо­ста­точно глу­боко вре­за­лась в обле­де­не­лую поверхность.

- Ты должна была знать, что я не могу ехать по такой трассе! — дело­вито утвер­ждал Мишель.

Я чув­ство­вала себя вино­ва­той. Не слиш­ком ли мно­гого я та от сво­его ребёнка?

Тем не менее выход из ситу­а­ции все­гда нахо­дился, и, в общем-то, ката­ние на лыжах достав­ляло нам удо­воль­ствие. Отрадно было, что пре­одо­ле­вая эти труд­но­сти, мы учи­лись нахо­дить решения.

* * *

Вся­кий ребё­нок желает зани­маться несколь­кими видами спорта. Пла­ва­ние стало оче­ред­ной спор­тив­ной дис­ци­пли­ной, кото­рую Мишель захо­тел осво­ить. Феде­ра­ция спортс­ме­нов-инва­ли­дов Sport- Handicap обес­пе­чила тре­ни­ровки на началь­ном этапе. Я лиш­ний раз убе­ди­лась в силе воли и упор­стве Мишеля. Вскоре он уже мог про­плы­вать длин­ные дистан­ции сна­чала на спине, а потом и кро­лем. Он также научился нырять.

Я стала водить его в общие бас­сейны. Там, к сожа­ле­нию, нам не уда­ва­лось пре­одо­леть барьер все­об­щих взгля­дов, и у нас порой про­па­дало вся­кое жела­ние дальше зани­маться плаванием.

- Отвали или по роже дам!

Мишель ста­но­вился очень агрес­сив­ным. Назой­ли­вый маль­чу­ган часто был вынуж­ден отсту­пить, но всё-таки любо­пыт­ство брало верх, и он снова при­ста­вал к Мишелю с вопросом:

- Что у тебя с ногой? У тебя что, нет рук?

Мишель пока­зы­вал ему язык и строил рожи.

Но одна­жды он слегка насмеш­ливо спро­сил его:

- Сыг­ра­ешь со мной пар­тию в пинг-понг?

- У тебя полу­ча­ется в него играть? — уди­вился парнишка.

- Пошли, увидишь.

На моих гла­зах ситу­а­ция забав­ным и чудес­ным обра­зом изме­ни­лась. Я услы­шала вдруг смех маль­чу­гана, пры­гав­шего из сто­роны в сто­рону и радостно соби­рав­шего упав­шие на пол шарики. Новый при­я­тель стал луч­шим това­ри­щем. После пар­тии в пинг-понг они уже шагали рука об руку, доволь­ные своей дружбой.

Но, к сожа­ле­нию, так было не все­гда. Когда мой сын ста­но­вился чрез­мерно воин­ствен­ным, я теряла с ним вся­кую связь. Меня раз­дра­жали подоб­ные ситу­а­ции, меня раз­дра­жали люди и даже сам Мишель. Как это было уто­ми­тельно — посто­янно при­ни­мать во вни­ма­ние дру­гих, не иметь сво­боды ходить туда, куда хочется. Хотели мы того или нет, но мы все­гда оста­ва­лись жерт­вами самых насто­я­щих напа­док со сто­роны людей, в кото­рых мы воз­буж­дали любо­пыт­ство одним лишь своим присутствием.

Мы с Мише­лем вскоре научи­лись извле­кать уроки из нашего пове­де­ния. Мы делали успехи ценой этих непри­ят­но­стей. Я ста­ра­лась объ­яс­нить Мишелю, что люди не меня­ются день ото дня, что они всё время одни и те же. Напро­тив, это Мишель и я, его мама, то ли от крат­ко­вре­мен­ного пло­хого настро­е­ния, то ли от сию­ми­нут­ной уста­ло­сти, порой не могли рав­но­душно вос­при­ни­мать взгляды посто­рон­них, их пове­де­ние, их вопросы.

Мишель любил воду, и через неко­то­рое время я поняла, что нам доста­точно было при­нять в свою ком­па­нию кого-нибудь из его хорошо зна­ко­мых това­ри­щей. Таким обра­зом, това­рищ Мишеля отвле­кал от него вни­ма­ние и слу­жил ему одно­вре­менно спа­са­тель­ным кру­гом и тро­сточ­кой, на кото­рую тот мог опе­реться. Его бра­тья не могли играть эту роль. В их при­сут­ствии Мишель не был столь уве­рен­ным в себе, как в ком­па­нии кого-нибудь из друзей.

На сле­ду­ю­щий год Мишель захо­тел пойти в бас­сейн один со сво­ими при­я­те­лями. Я согла­си­лась, дав ему в напут­ствие тысячу и один совет. По воз­вра­ще­нии он с вос­тор­гом пове­дал мне:

- Зна­ешь, я теперь не боюсь захо­дить на глу­бину, туда, где мне с голов­кой! Я ныряю и пры­гаю с трёх­мет­ро­вой вышки!

Он сиял от радо­сти. Я не стала ему рас­ска­зы­вать о часах, про­ве­дён­ных в вол­не­нии и тре­воге, в ожи­да­нии его воз­вра­ще­ния, поскольку я не хотела чинить пре­пят­ствий его стрем­ле­ниям выйти из-под моей опеки. Даже несмотря на то, что я знала о его наклон­но­стях лезть из кожи вон, чтобы пора­зить дру­гих и себя.

Одна­жды, во время школь­ной экс­кур­сии на Стан­цию кон­троля каче­ства очистки воды города Женевы, он навёл страху на свою учи­тель­ницу, сде­лав вид, что он вот-вот упа­дёт в один из бас­сей­нов. Стоя на самом краю бас­сейна здо­ро­вой ногой, он занёс ногу в про­тезе над водой и, раз­ма­хи­вая руками, испу­стил душе­раз­ди­ра­ю­щий крик, будто падая, а потом, как будто в послед­ний момент, снова пой­мал рав­но­ве­сие. После того, как он с невин­ным видом рас­ска­зал мне эту исто­рию, осо­бенно кра­сочно пове­дав мне о том, какой ужас он уви­дел в гла­зах пре­по­да­ва­тель­ницы, я решила строго нака­зать его. Ведь доста­точно э камушка под его ногой, чтобы сде­лать невер­ное дви­же­ние и сва­литься в бассейн!

Во сне мне ино­гда являлся кош­мар, как будто море, чёр­ное и глу­бо­кое, погло­щает кого-нибудь из моих детей. Без вся­кого сомне­ния, этот кош­мар что-то озна­чал и был не чем иным, как тре­во­гой, зата­ив­шейся где-то в моём под­со­зна­нии. Я знала, что эта тре­вога не поки­нет меня до самой моей смерти.

Уже после этого школь­ного инци­дента я как-то зашла за дом, чтобы раз­ве­сить бельё, как вдруг услы­шала голос Мишеля. Он считал:

- 62, 63, 64, 65…

Я подо­шла ближе и уви­дела, что он висит, уце­пив­шись под­мыш­ками за желез­ную пере­кла­дину лест­ницы, веду­щей в погреб. Под ним было четыре или пять мет­ров пустоты.

Я оста­но­ви­лась, гото­вая закричать.

- Не вол­нуйся, — ска­зал он мне улы­ба­ясь, — я только про­дер­жусь до 80!

- Я уже при­вык, — доба­вил он, видя моё недо­уме­ние, — я вишу на вет­ках дере­вьев. Не бойся, я не упаду!

Мне ничего не оста­ва­лось, как уда­литься. Я знала, что он всё равно про­дол­жит свои упраж­не­ния. Я отго­няла прочь от себя свой страх и ста­ра­лась пода­вить в себе жела­ние защи­щать моего ребёнка, поскольку я ясно осо­зна­вала, что, быстро раз­ви­ва­ясь, он испы­ты­вал необ­хо­ди­мость в само­утвер­жде­нии. С недав­них пор он больше не носил руч­ной про­тез и чув­ство­вал себя сво­бод­нее в свих дви­же­ниях. Это стало для него собы­тием чрез­вы­чай­ной важ­но­сти. Отка­зав­шись от про­теза и обретя ещё боль­шую сво­боду дей­ствий, он одер­жал свою оче­ред­ную победу.

Раз­гля­ды­вая фото­гра­фии нашего отпуска, он сказал:

- Какие у меня смеш­ные руки на фотографии!

* * *

Мишель учился уже в пятом классе. Ему было один­на­дцать лет. Теперь у него был пре­по­да­ва­тель-муж­чина, а не учительница.

- Зна­ешь, что он мне ска­зал? Что я и ты столк­ну­лись с про­бле­мами, к кото­рым я не готов! — пове­дал мне он.

- Дурак! — доба­вил он.

Вскоре пре­по­да­ва­тель Мишеля попро­сил меня встре­титься с ним. Я зара­нее знала реак­цию сво­его сына. Мне было неловко общаться с этим муж­чи­ной, потому что его взгляд посто­янно усколь­зал от моего.

- Мишель не дол­жен ходить на гим­на­стику, поскольку, как вы зна­ете, Мадам, есть вещи, кото­рые ваш сын про­сто не может делать. То же самое я думаю и о заня­тиях геометрией!

Я поду­мала, что он жалеет моего сына, но не выно­сит его вида и его присутствия.

- Почему вы не хотите предо­ста­вить право Мишелю самому решить, явля­ется ли для него гим­на­стика отды­хом или тяж­ким тру­дом! — отве­тила я сухо.

- Что же каса­ется гео­мет­рии, дайте мне время пого­во­рить с нашим эрго­те­ра­пев­том. Он обя­за­тельно пред­при­мет что-нибудь, чтобы помочь Мишелю.

Когда я рас­ска­зала Мишелю о состо­яв­шейся встрече, он при­нялся уве­рять меня, что у него не было ника­ких труд­но­стей и при необ­хо­ди­мо­сти он мог про­во­дить линии на гео­мет­ри­че­ских чер­те­жах, держа каран­даш во рту.

То, как окру­жа­ю­щие вос­при­ни­мали Мишеля, выяв­ляло их соб­ствен­ный харак­тер. Их мне­ния, чув­ства про­ис­хо­дили из их про­блем, их лич­ных сла­бо­стей. Или же, напро­тив, они гово­рили о зре­ло­сти и силе харак­тера людей, с кото­рыми нам дове­лось повстре­чаться. Судить об урав­но­ве­шен­но­сти и зре­ло­сти обще­ства можно по тому, насколько оно при­знаёт и ува­жает само­быт­ность и инди­ви­ду­аль­ность отдель­ных его чле­нов, несмотря на порой неиз­беж­ные непри­я­тие и непонимание.

В этом году уче­ники гото­вили дет­ский спек­такль к Рож­де­ству. Мишелю доста­лась роль пер­во­быт­ного индейца, тан­цу­ю­щего впри­прыжку вокруг костра и испус­ка­ю­щего крики «уву-ву-ву-ву-ву-ву», тогда как ему хоте­лось полу­чить насто­я­щую актёр­скую роль. Уже через несколько меся­цев резуль­таты учёбы Мишеля крас­но­ре­чиво заго­во­рили об отсут­ствии у него вся­кого сти­мула к учёбе и глу­бо­чай­шем вза­им­ном недо­воль­стве, воз­ник­шем между учи­те­лем и его учеником.

Вос­поль­зо­вав­шись этим отри­ца­тель­ным опы­том, я ещё раз попы­та­лась объ­яс­нить Мишелю, что люди, подоб­ные тому учи­телю, будут посто­янно встре­чаться ему в жизни. Глав­ное в таких ситу­а­циях — не терять веру в себя и смот­реть вперёд.

Судьба должна была мне улыб­нуться. И дей­стви­тельно, в этом году мне повезло встре­титься с дей­стви­тельно уди­ви­тель­ным, «исклю­чи­тель­ным» чело­ве­ком, пол­ным инва­ли­дом на руки и ноги, кото­рый умел писать, зажав каран­даш во рту. Он зани­мал высо­кий пост омбуд­смена, посред­ника между граж­да­нами и госу­дар­ствен­ными учре­жде­ни­ями города Цюриха. Это зна­ком­ство ещё раз укре­пило во мне веру в себя. Он излу­чал доб­роту, хоро­шее настро­е­ние и пони­ма­ние. Он поко­рил всех, кто вме­сте со мной при­шёл на встречу к нему, своим чув­ством юмора и оба­я­нием, будучи высоко обра­зо­ван­ным чело­ве­ком, отно­ся­щимся к люд­ским про­бле­мам с необы­чай­ной про­ни­ца­тель­но­стью, он занял этот высо­кий пост, вопреки своей инва­лид­но­сти, или, ско­рее всего, бла­го­даря ей.

* * *

В том же году Мишель вынуж­ден был неожи­данно пре­рвать заня­тия в школе, чтобы ещё раз лечь в боль­ницу. Его нога рас­пухла и не поме­ща­лась в про­тез. Врач-хирург при­нял реше­ние об оче­ред­ной операции.

- Не пере­жи­вай, Мишель, ты уже зна­ешь, как это про­ис­хо­дит. Ты уснёшь и ничего не почув­ству­ешь. Потом поле­жишь в боль­нице несколько дней, пока под­сох­нет гипс, и отпра­вишься домой! — ска­зал хирург Мишелю, пол­но­стью вер­нув ему самообладание.

Для нас с Анто­нио это стало оче­ред­ным вол­не­нием и ожи­да­нием раз­ре­ше­ния уви­деть нашего сына после опе­ра­ции. Он нахо­дился в чрез­вы­чайно бес­по­кой­ном полу­сон­ном состо­я­нии и без конца повторял:

- Вы меня обма­нули, мне плохо, мне плохо! Вы мне наврали!

Я, между тем, вспом­нила, как врач убе­ди­тельно ска­зал: «Ты ничего не почув­ству­ешь». Дове­рие Мишеля было подо­рвано. Он стра­дал и кри­чал от отча­я­ния. Между тем я заме­тила, что гипс охва­ты­вал ногу Мишеля только до бедра. Я знала, что это поз­во­лит ему дви­гаться зна­чи­тельно сво­бод­нее в тече­ние двух меся­цев тер­пе­ния, до того, как будут известны резуль­таты операции.

Через неделю Анто­нио забрал Мишеля домой.

Он взял напро­кат кресло-каталку, чтобы наши про­гулки были более ком­форт­ными. Но Мишель кате­го­ри­че­ски отка­зался садиться в него, и ника­кие разум­ные доводы на него не действовали.

- Надо­ело мне всё это! Я спортс­мен! — ска­зал он нам в силь­ном негодовании.

И он при­нялся ска­кать на здо­ро­вой ноге. Сна­чала осто­рожно, поскольку тяжё­лый и мас­сив­ный гипс стес­нял дви­же­ния. Вскоре, он научился дер­жать рав­но­ве­сие и мог пры­гать по лест­нице через три ступеньки.

- Мамочка, ты меня не пони­ма­ешь! — объ­яс­нял он, когда я робко пыта­лась уго­во­рить его вести себя спо­кой­нее и осторожнее.

Вскоре он освоил и вело­си­пед, и его вре­мя­пре­про­вож­де­ние стало еще инте­рес­нее. Он ездил на пруд, чтобы пого­нять лягу­шек, отды­хав­ших на берегу. Он совер­шал походы в лес Юсси, где ловил спя­щих на солн­це­пеке ужей. Его видели повсюду в деревне. Его повязка вскоре почер­нела и покры­лась тре­щи­нами. Я не реша­лась думать о том дне, когда нам пред­сто­яло идти к врачу сни­мать гипс.

В боль­нице Мишелю было немного стыдно. Но он лука­вил. Разве он не пока­зал вра­чам и мед­сёст­рам, как здо­рово он раз­вле­кался все эти дни, несмотря ни на что! Это был его реванш.

В глу­бине души я была с ним заодно. Мне было забавно наблю­дать, как Мишель нару­шал прин­ципы «бла­го­ра­зу­мия», о кото­рых я сама мало что знала. С Мише­лем я как будто вновь ока­за­лась в своём дет­стве, тем «непо­лу­чив­шимся маль­чи­ком», при­чи­няв­шим посто­ян­ное бес­по­кой­ство своей маме. Мне нра­ви­лось, что мой сын был сво­бо­до­лю­бив, несмотря на своё поло­же­ние ребёнка-инвалида.

Гипс вскоре был снят. Перед нами во всём своём непри­кры­том урод­стве пред­стала его боль­ная нога, иссе­чен­ная шра­мами уже в тре­тий раз. Зре­лище не из при­ят­ных. Мишеля пере­дёр­нуло от отвра­ще­ния. Его без­за­бот­ность исчезла в один миг.

Врач-пси­хо­лог подо­шла к нему и сказала:

- Мишель, ты мне нужен. Одному маль­чику тво­его воз­раста ампу­ти­ро­вали руку. Он никак не может пере­жить это. Он не хочет воз­вра­щаться домой и встре­чаться со сво­ими това­ри­щами по школе. Я много наблю­дала за тобой, и я думаю, что ты смо­жешь помочь Сильвену.

Под­няв покры­вало, при­кры­вав­шее его опух­шую ногу, Мишель отве­тил резко и сухо, пока­зы­вая на свою недавно опе­ри­ро­ван­ную часть тела:

- Вы не дума­ете, что мне вполне доста­точно этого!

Он сильно пере­жи­вал и едва не пла­кал. Да уж, врач-пси­хо­лог выбрала не самый удач­ный момент для обра­ще­ния к моему сыну. Где была её психология?

В мол­ча­нии я отвела Мишеля в каби­нет рент­ге­но­гра­фии, перед тем как отпра­виться домой.

Боль­шеле часа я уго­ва­ри­вала Мишеля при­нять тёп­лую ванну. Он отка­зы­вался, впе­чат­лён­ный до потря­се­ния длин­ными голу­бо­ва­тыми шра­мами, вызы­вав­шими отвра­ще­ние. Он не хотел, чтобы я при­ка­са­лась к нему. Он не хотел отмы­вать омерт­ве­лую кожу и грязь, нарос­шую за два месяца ноше­ния гипса, боясь, что ему будет так же больно, как после операции.

Он рыдал, кри­чал, что он не хочет быть инва­ли­дом, что он хочет быть таким же, как его бра­тья и школь­ные дру­зья. Он вопил, как будто выпус­кая из себя боль, кото­рую дер­жал в себе всё это послед­нее время, скры­вая её за кажу­щейся жиз­не­ра­дост­но­стью. У меня никак не полу­ча­лось его уте­шить. Он не слу­шал меня. Он, как ране­ный зверь, спря­тался, чтобы исце­литься в оди­ночку. Дру­зья Мишеля зво­нили в дверь, желая выра­зить ему свою радость по поводу сня­тия гипса. Но они вынуж­дены были уда­литься ни с чем, так и не поняв, что же слу­чи­лось с их другом.

После­до­вав­шие недели не при­несли ничего, кроме гру­сти и утом­ле­ния. Мате­риал, кото­рый врач-орто­пед подо­брал для изго­тов­ле­ния нового про­теза, вызы­вал нестер­пи­мый зуд и покрас­не­ния кож­ного покрова. При­шлось отка­заться от этого про­теза и снова сде­лать сле­пок с про­опе­ри­ро­ван­ной ноги. В Мишеле нако­пи­лось много злобы. Он дохо­дил до при­пад­ков агрес­сив­но­сти. Я при­зы­вала его к тер­пе­нию, но, видимо, мои слова зву­чали для него неубе­ди­тельно. Я сама была в уны­нии, и Мишель чув­ство­вал это. Я запи­са­лась слу­ша­те­лем на курсы дет­ской и под­рост­ко­вой пси­хо­ло­гии, пре­по­да­ва­е­мые в уни­вер­си­тете Женевы. Там я узнала, что ребёнка, испы­ты­ва­ю­щего ост­рый кри­зис агрес­сив­но­сти, не сле­дует ни обви­нять, ни успо­ка­и­вать, при­зы­вая к послу­ша­нию. В дей­стви­тель­но­сти необ­хо­димо быть более снис­хо­ди­тель­ным и вни­ма­тель­ным к облег­ча­ю­щим при­сту­пам гнева. Таким обра­зом, ребё­нок сни­мает с себя напря­же­ние от про­блем, с кото­рыми он стал­ки­ва­ется. Направ­ляя свою ярость и злобу на пред­меты, а не на себе подоб­ных, он тем самым осво­бож­да­ется от гне­ту­щего груза. Эти заня­тия помогли мне понять сына, кото­рый дей­стви­тельно пере­жи­вал труд­ные моменты жизни и у кото­рого были серьёз­ные осно­ва­ния быть недовольным.

Пока орто­педы доде­лы­вали про­тез, мы с Мише­лем совер­шали неве­ро­ят­ные вело­си­пед­ные про­гулки по сель­ской мест­но­сти. Мишелю при­хо­ди­лось тяжело, поскольку он кру­тил педали одной ногой. На закате дня земля исто­чала теп­лые, мяг­кие аро­маты, зову­щие на про­гулку. Мы вды­хали пол­ной гру­дью запахи недавно убран­ных хле­бов и овса. При­рода дарила нам свою цели­тель­ную бла­го­дать, про­буж­дая в нас чув­ство радо­сти от жизни на нашей малень­кой пла­нете под назва­нием Земля. Мы воз­вра­ща­лись домой, спо­кой­ные и без­мя­теж­ные, Мишель брал свою флейту и импро­ви­зи­ро­вал мело­дии, наве­ян­ные мгно­ве­ни­ями, про­ве­дён­ными на природе.

Одна­жды вече­ром нас услы­шала одна жен­щина-музы­кант. Она пред­ло­жила нам акком­па­ни­ро­вать на фор­те­пи­ано. Она подала идею разу­чить вме­сте с ней неко­то­рые неболь­шие клас­си­че­ские про­из­ве­де­ния, чтобы сфор­ми­ро­вать у Мишеля новый под­ход к музыке. К тому же сов­мест­ная работа с пиа­нист­кой поз­во­лила Мишелю при­ме­нить свои зна­ния соль­феджио. Эта встреча стала для него нача­лом искрен­ней дружбы и пло­до­твор­ного сотрудничества.

Вме­сте с тем дру­гие моло­дые музы­канты при­со­еди­ня­лись к их союзу.

Мишель полу­чал удо­воль­ствие от музи­ци­ро­ва­ния в груп­пах и в малень­ких ансамблях.

Закан­чи­ва­лись лет­ние кани­кулы. К началу заня­тий в школе Мишель освоил новый более удоб­ный про­тез. В его взгляде появи­лась уве­рен­ность. Мрач­ные дни были для него позади.

Дети пошли в школу, а я впер­вые за много лет оста­лась дом одна. Они, конечно, никуда не ушли из моих мыс­лей, но я была дей­стви­тельно счаст­лива про­ве­сти эти несколько часов наедине с собой, дома в тишине. Мишель снова обрёл свой непо­сед­ли­вый ритм жизни, дан­ный ему природой.

- Ваш сын исто­щает меня, он выса­сы­вает из меня энер­гию! — ска­зал мне как-то его новый класс­ный руководитель.

Как объ­яс­нить один­на­дца­ти­лет­нему ребёнку, что ему совсем не обя­за­тельно исто­чать столько энер­гии? Как дать понять, что не сле­дует без конца дока­зы­вать себе и дру­гим свою физи­че­скую состо­я­тель­ность? Его образ жизни обрёл своё выра­же­ние и в его манере раз­го­ва­ри­вать. Мишель был спо­со­бен изну­рять дру­гих. Позади годы учёбы в началь­ной сель­ской школе. Теперь надо было начи­нать заду­мы­ваться о буду­щем. Могло ли тра­ди­ци­он­ное школь­ное обра­зо­ва­ние наи­луч­шим обра­зом дать выход его энергии?

Пона­до­бился новый про­тез для воз­об­нов­ле­ния заня­тий пла­ва­нием. Я обра­ти­лась с соот­вет­ству­ю­щим хода­тай­ством о ком­пен­са­ции рас­хо­дов на это, так назы­ва­е­мое, допол­ни­тель­ное при­спо­соб­ле­ние для инва­ли­дов. К моему боль­шому удив­ле­нию, я полу­чила отказ, сопро­вож­дав­шийся репли­кой: «При­ни­мая во вни­ма­ние мно­го­чис­лен­ные слу­чаи нару­ше­ния и зло­упо­треб­ле­ния, отме­чен­ные в послед­ние годы, в ста­тью об исполь­зо­ва­нии инва­ли­дами допол­ни­тель­ных при­спо­соб­ле­ний были вне­сены изме­не­ния». Пла­ва­тель­ный про­тез вскоре дол­жен был быть заме­нен, и в наши наме­ре­ния не вхо­дило выпла­чи­вать за него весьма суще­ствен­ную сумму, затре­бо­ван­ную тех­ни­ком-орто­пе­дом за свою работу. Итак, я начала кам­па­нию по борьбе с этим поста­нов­ле­нием, кото­рое не при­ни­мало во вни­ма­ние прак­ти­че­ские и эсте­ти­че­ские потреб­но­сти ребёнка-инва­лида и в соот­вет­ствии с кото­рым ребёнку-инва­лиду выде­лялся лишь про­тез для ходьбы. Эта борьба была моим при­зва­нием. Бла­го­даря помощи адво­ката, через несколько меся­цев мне уда­лось убе­дить стра­хо­вую ком­па­нию взять на себя рас­ходы на изго­тов­ле­ние пла­ва­тель­ного про­теза. Я была довольна. Но, в то же время, я осо­зна­вала, что окон­ча­тель­ная победа не была достиг­нута. Через несколько лет мне пред­сто­яло снова отста­и­вать свои права и обос­но­вы­вать свои нужды.

Когда выпав­ший снег покрыл горы, Анто­нио пред­ло­жил мне отдох­нуть и отпра­вить детей в гор­ный лагерь отдыха. К нашему боль­шому удив­ле­нию, Мишель заявил, что не соби­ра­ется зани­маться лыжами. У него ещё не стёр­лись из памяти болез­нен­ные вос­по­ми­на­ния о лет­них днях. При­няв во вни­ма­ние его мне­ние, Анто­нио пред­ло­жил поехать на Лазур­ный Берег.

Жёл­тые мимозы были в цвету, и море было окра­шено в серо-зелё­ный цвет, как на полот­нах худож­ника Марке, кото­рого я очень любила. Мы обо­шли тер­ри­то­рию, при­ле­га­ю­щую к Ницце, вле­ко­мые новой стра­стью Рик­кардо — энто­мо­ло­гией. Мы вни­ма­тельно шарили гла­зами по земле в надежде обна­ру­жить жёст­ко­кры­лых и про­чих насе­ко­мых. Вече­ром мы при­несли в отель най­ден­ные сокро­вища, кото­рые были тща­тельно усып­лены для после­ду­ю­щей пере­возки в Женеву.

Мишель поне­многу утра­тил свой оза­бо­чен­ный вид и пове­се­лел в нашем окру­же­нии. Вишни были в цвету, и Мишель, счаст­ли­вый как-то ска­зал мне ласково:

- Зна­ешь, мамочка, я не хочу быть, как дру­гие. Мне хорошо таким, какой я есть!

Ну как тут не вспом­нить вновь дет­ские годы Мишеля, наши радо­сти, наши фан­та­сти­че­ские надежды, наши печали и пора­же­ния. Бла­го­даря моему сыну, я испы­тала все эти мучи­тель­ные, но чаще вос­тор­жен­ные чув­ства. Я обрела при­вычку уеди­няться в своём каби­нете и вести записки. В своих мему­а­рах я ещё раз пере­жи­вала наш сов­мест­ный путь к успеху, к заво­е­ва­нию пози­ций в обще­стве. Мишель про­ло­жил себе путь, пре­одо­ле­вая время, труд­но­сти в учёбе, в спорте и даже в раз­вле­че­ниях, чтобы состо­яться в жизни и быть вме­сте со всеми. Без сомне­ния, его ожи­дали новые труд­но­сти, но бла­го­даря дет­ству, про­ве­дён­ному в деревне, он был готов встре­тить их с достоинством.

Мишеля ждало новое испы­та­ние в новой школе — цикл учеб­ной специализации.

Школа рас­по­ла­га­лась на окра­ине Женевы, в несколь­ких кило­мет­рах от нашего дома. В неё ходили дети из этой части города, а также дети из близ­ле­жа­щих дере­вень. Каж­дое утро Мишель со сво­ими това­ри­щами, так же как и он, полу­чив­шими рас­пре­де­ле­ние в раз­ные учеб­ные группы по направ­ле­ниям, садился в авто­бус, сле­до­вав­ший до его новой школы. Мы запи­сали его в роман­скую группу, посчи­тав, что она наи­луч­шим обра­зом соот­вет­ствует нашим пла­нам насчёт Мишеля. Пер­вый день при­нёс ему не больше вол­не­ний, чем всем осталь­ным новым уче­ни­кам школы. Конечно, на него посмат­ри­вали с любо­пыт­ством, но теперь Мишель был уже в состо­я­нии влиться в любую группу людей и непри­нуж­дённо чув­ство­вать себя в ней.

- Ты будешь носить рубаху с длин­ным рука­вом? — спро­сила я его в пер­вый день.

Дни сто­яли тёп­лые и солнечные.

- Да, так, навер­ное, будет лучше, — покла­ди­сто отве­тил он мне.

На тре­тий день после обеда я пред­ло­жила ему надеть фут­болку с корот­ким рука­вом, поскольку было жарко. Он обвёл меня насмеш­ли­вым взгля­дом и, сняв рубаху, радостно произнёс:

- Ну вот, чёрт возьми, наконец-то!

Он чув­ство­вал себя спо­койно и без­бо­яз­ненно среди своих новых школь­ных товарищей.

Я нашла вре­мен­ную работу сек­ре­та­рём и теперь была вынуж­дена вре­ме­нами отлу­чаться из дома. Анто­нио охотно заме­щал меня по хозяй­ству. Я же не могла не при­знать, что мои дети уве­ренно делали свои пер­вые шаги в само­сто­я­тель­ной жизни.

Мишель был при­нят в Оркестр женев­ской школы учеб­ной спе­ци­а­ли­за­ции, в кото­рой было порядка ста уче­ни­ков-музы­кан­тов. Он само­сто­я­тельно отпра­вился на первую репе­ти­цию оркестра, поскольку мой рабо­чий гра­фик не поз­во­лял мне побыть с ним в этот день. Но это стало для меня пово­дом для гор­до­сти за моего сына, кото­рый ещё раз под­твер­дил, что он спо­со­бен схо­диться с незна­ко­мыми людьми без помощи мамы и папы. Впер­вые пан-флейта при­сут­ство­вала в ансам­бле инстру­мен­тов этого юного Оркестра. Думаю, в связи с этим Мишель вполне осо­зна­вал достав­ши­еся ему почёт и уважение.

Его инстру­мент спо­соб­ство­вал тому, чтобы его оце­нили. Он помог ему стать чле­ном группы. В своё время шах­маты и те каче­ства, кото­рые Мишель про­явил, играя в них, сыг­рали ту же роль. Мно­го­чис­лен­ные кон­такты с груп­пами людей, не совсем гото­вых при­нять в свою среду «исклю­чи­тель­ного» моло­дого чело­века, научили Мишеля дипло­ма­тич­но­сти и непри­нуж­дён­но­сти в под­хо­дах. Так он мог исполь­зо­вать всё своё обаяние.

Он дей­ство­вал теперь само­сто­я­тельно, пере­ме­ща­ясь в оди­ночку по городу на трам­вае. Через несколько недель он как-то ска­зал мне:

- Жен­щины совсем как малень­кие дети. Они смот­рят на меня при­мерно также.

И про­дол­жил:

- Хорошо, что я нашёл фор­мулу. Детям я говорю: «Смотри на пей­заж, это инте­рес­нее, чем я». Что же каса­ется жен­щин, я их застав­ляю крас­неть, уста­вив­шись на них. Или же я резко отво­ра­чи­ва­юсь в сто­рону, а они от этого смущаются!

Я с удо­воль­ствием заме­тила, что теперь мой сын научился непри­нуж­дённо изме­нять ситу­а­цию в свою пользу. Я была пре­ис­пол­нена чув­ством бла­го­дар­но­сти. Закон­чи­лось дет­ство Мишеля, за время кото­рого он под­го­то­вился не только к труд­но­стям и тяго­там под­рост­ко­вого пери­ода, но и к его радостям.

«И все звёзды тихо смеялись,

И это было так важно…» — шеп­тал мне на ухо Малень­кий Принц.

Я была при­ятно удив­лена, услы­шав от наших дру­зей и зна­ко­мых, что они вос­хи­ща­ются тем, как мы с Анто­нио вос­пи­ты­ваем нашего сына.

Лич­ность ребёнка, обу­слов­лен­ная наслед­ствен­но­стью, вли­я­нием роди­те­лей, а также вос­пи­та­нием, в боль­шой сте­пени зави­сит от усво­е­ния истин, пости­га­е­мых в детстве.

Я вос­ста­но­вила в памяти кар­тины из сво­его соб­ствен­ного дет­ства. Я поняла, что мои дет­ские откры­тия, удачи, равно как и пере­жи­тая нужда и прёо­до­лён­ные пре­грады — всё это легло в основу фор­ми­ро­ва­ния моей лич­но­сти. И это про­изо­шло неза­ви­симо от моего харак­тера, неза­ви­симо от гене­ти­че­ской наслед­ствен­но­сти, пере­дан­ной мне моими роди­те­лями. Спо­соб­ность радо­ваться про­стым вещам, уме­ние вос­при­ни­мать их, при­зна­ние истин­ных цен­но­стей, бой­цов­ский харак­тер и в то же время вели­ко­ду­шие — все эти доб­ро­де­тели, помо­гав­шие мне, были при­об­ре­тены мною в детстве.

Дет­ство, про­ве­дён­ное в деревне, поз­во­лило мне найти место в жизни и познать себя как личность.

Судьбе было угодно, среди про­чего, чтобы часть моего жиз­нен­ного пути про­шла вме­сте с «исклю­чи­тель­ным» ребен­ком, моим сыном Мишелем.

Я думаю, что только бла­го­даря своим годам жизни в деревне я смогла понять потреб­но­сти и чая­ния Мишеля, научила его стойко пере­но­сить пре­врат­но­сти судьбы, любить жизнь и верить в себя.

Чтобы собрать уро­жай пло­дов, кре­стья­нин дол­жен поли­вать рас­ти­тель­ность, удоб­рять и пахать, то есть воз­де­лы­вать пло­до­род­ную почву. Прежде чем лоза даст доб­рот­ные плоды и вино­гра­дарь смо­жет сре­зать созрев­шую кисть, он дол­жен про­по­лоть землю.

Так и Мишель: прежде чем мой «исклю­чи­тель­ный» ребё­нок ста­нет муж­чи­ной, ему при­дётся много ста­раться, чтобы найти своё место, чтобы познать себя, чтобы рас­крыть своё соб­ствен­ное «я».

Я была уве­рена, что у него полу­чится стать чле­ном обще­ства, и что у него будет право быть собой, пусть и не таким, как те, среди кото­рых ему пред­стоит про­жить. Его «исклю­чи­тель­ное» дет­ство, про­шед­шее в деревне, несо­мненно, укре­пит его харак­тер и помо­жет про­то­рить дорогу, по кото­рой ему пред­стоит идти.

Теперь Мишель уже под­ро­сток, уме­ю­щий спо­койно и без­бо­яз­ненно про­ти­во­сто­ять реа­лиям жизни. У него было счаст­ли­вое, бога­тое радо­стями дет­ство, кото­рое при­го­то­вило его к даль­ней­шей судьбе.

Пусть моё сердце ино­гда сжи­ма­ется от боли, но, к сча­стью, только лишь на корот­кие мгно­ве­ния. Чаще всего меня обна­дё­жи­вает и обод­ряет правда. Правда о том, что Мишель ста­нет музы­кан­том. И в этом я была уве­рена. Мои молитвы донес­лись до Все­выш­него. С Его помо­щью Мишель най­дёт свой путь и через музыку постиг­нет чудес­ный дар, дан­ный ему при рождении.

Я же скоро уйду в тень, исчезну, чтобы дать сво­ему сыну воз­мож­ность пол­но­стью раскрыться.

Боль, испы­тан­ная мною при рож­де­нии моего сына, усту­пила место Благодарности.

Эпилог

Жела­ние ещё раз вер­нуться к вос­по­ми­на­ниям о дет­ских годах Мишеля воз­никло во мне после кон­церта, дан­ного камер­ным оркест­ром города Нью­ша­теля. В запол­нен­ной вос­тор­жен­ной пуб­ли­кой церкви он испол­нил кон­церт до мажор для флейты и арфы с оркест­ром Вольф­ганга Ама­дея Моцарта. Мишель соли­ро­вал на пан-флейте вме­сте с талант­ли­вым швей­цар­ским арфистом.

Мне и Анто­нио было трудно сдер­жать эмо­ции. В то время как мой сын вир­ту­озно испол­нял свою пар­тию, кото­рая обычно испол­ня­ется на попе­реч­ной флейте, в моей памяти одно за дру­гим про­но­си­лись важ­ные моменты, забав­ные ситу­а­ции, борьба и уни­же­ния, пере­жи­тые нашей семьей, и в осо­бен­но­сти Мише­лем. И всё для того, чтобы заста­вить мир клас­си­че­ской музыки при­знать воз­мож­но­сти этого музы­каль­ного инструмента.

Не каж­дый, кто хочет, может стать соли­стом. Не вся­кий музы­кант спо­со­бен занять это пре­стиж­ное и почёт­ное место. Помимо раз­ви­тия качеств, необ­хо­ди­мых для овла­де­ния тех­ни­кой игры на инстру­менте, и соот­вет­ству­ю­щей музы­каль­но­сти, Мишель дол­жен был, во-пер­вых, пре­одо­леть свою физи­че­скую непол­но­цен­ность, а во-вто­рых, заво­е­вать при­зна­ние сво­ему инстру­менту в весьма закры­том мире музыки.

В своих вос­по­ми­на­ниях я пере­нес­лась во вре­мени на 20 лет назад.

Итак, 23 декабря. Мишелю тогда было 15 лет. Закан­чи­вался год, при­нес­ший Мишелю мно­же­ство важ­ных собы­тий. К тому вре­мени про­шло уже три года, как Мишель был при­нят со своим инстру­мен­том в Народ­ную музы­каль­ную кон­сер­ва­то­рию Женевы по классу флейты. Мишель очень нра­вился сво­ему пре­по­да­ва­телю, и они пре­вос­ходно пони­мали друг друга.

На сле­ду­ю­щий день вече­ром он дол­жен был играть на все­нощ­ной, в церкви Мей­нье. Отдав репе­ти­циям всё после­обе­ден­ное время, Мишель поз­во­лил себе минутку отдыха со сво­ими братьями.

Неожи­данно раз­дался жут­кий хруст: Мишель уселся прямо на свою флейту, забы­тую им в кресле в боль­шой ком­нате! Инстру­мент сло­мался на несколько частей, несколько тру­бок были раз­дав­лены. Это было насто­я­щим потря­се­нием, рас­строй­ством, смя­те­нием. Мишель понял, что он не смо­жет играть зав­тра на все­нощ­ной! Он был раз­до­са­до­ван и сер­дит на себя и на свою неак­ку­рат­ность, тем более что он знал, что не смо­жет найти дру­гую флейту в музы­каль­ных мага­зи­нах Женевы. А сло­ман­ный инстру­мент был не откуда-нибудь, а из Румы­нии и был при­ве­зён в Швей­ца­рию Мар­се­лем Селье. Конечно, у него не было такой же флейты.

Мишель лёг спать с тяжё­лым сердцем.

Анто­нио пони­мал, как стра­дал его сын. И он решил попы­таться отре­мон­ти­ро­вать инстру­мент. Он про­си­дел с ним всю ночь, тща­тельно скле­и­вая кусочки раз­дав­лен­ных тру­бок и сло­ман­ного кор­пуса. У него всё полу­чи­лось. Ведь его отец сам как-то сма­сте­рил две скрипки и ман­до­лину, хотя он не был масте­ром струн­ных инстру­мен­тов. Он был всего лишь люби­те­лем масте­рить, правда, весьма любо­пыт­ным и страст­ным. Эти каче­ства пере­да­лись Анто­нио — его сыну.

Сам того не осо­зна­вая, Мишель выбрал себе путь про­фес­си­о­наль­ного музы­канта бла­го­даря помощи и содей­ствию отца. Именно после этого непри­ят­ного слу­чая Анто­нио начал осва­и­вать новое ремесло: мастера пан-флейт. Потом он про­дол­жил зани­маться этим более серьёзно, открыв мастер­скую в рай­оне Ста­рого Города в Женеве. Именно там буду­щие уче­ники Мишеля будут поку­пать хоро­шие музы­каль­ные инстру­менты, чтобы учиться игре на пан-флейте.

Румын­ские флейты настро­ены на ноту соль для испол­не­ния народ­ной музыки. Вопреки этому, Анто­нио и Мишель решили доба­вить к флейте ещё одну трубку, чтобы настро­ить её на до мажор и при­дать ей ту же тес­си­туру, что и у обыч­ной попе­реч­ной флейты.

Несколько раз в неделю Мишель на своём вело­мо­педе про­де­лы­вал путь до дере­вушки Перли, непо­да­лёку от Женевы. Там нахо­ди­лось отде­ле­ние Народ­ной кон­сер­ва­то­рии, в кото­ром давал уроки пре­по­да­ва­тель Мишеля. Дорога от Мей­нье была дол­гая и опас­ная, но мы в оче­ред­ной раз пона­де­я­лись на бла­го­ра­зу­мие Мишеля, кото­рый, к тому же, ещё каж­дый день гонял на своём мото­ве­ло­си­педе в кол­ледж, непо­да­лёку от города, где он учился на отде­ле­нии музыки и искусств.

Нам было отнюдь не легко полу­чить раз­ре­ше­ние на управ­ле­ние вело­мо­пе­дом для Мишеля. В пер­вый раз наше заяв­ле­ние было отклонено.

- Это без­рас­судно, мадам, — ска­зали мне.

Но Мишель хотел стать пол­но­цен­ным чле­ном ком­па­нии ребят-дру­зей по учёбе, кото­рые в то время все, как один, ката­лись на веломопедах.

Я насто­яла на своей просьбе, и Мишель полу­чил свои води­тель­ские права.

К сожа­ле­нию, Мишель не про­яв­лял осо­бого жела­ния полу­чить сте­пень бака­лавра в Кол­ле­дже. Вся его энер­гия была направ­лена на усо­вер­шен­ство­ва­ние испол­ни­тель­ского мастер­ства на пан-флейте. Один моло­дой капель­мей­стер оркестра Женевы уже раз­ре­шил ему испол­нить Кон­церт для флейты с оркест­ром Кри­стофа Вил­ле­бальда Глюка.

Впро­чем, Мишель был вынуж­ден пре­кра­тить заня­тия в Кол­ле­дже совсем не из-за пло­хих оце­нок в днев­нике, а из-за новой серьёз­ной опе­ра­ции на боль­ной ноге. Ему пред­ло­жили ампу­ти­ро­вать ногу выше колена и уста­но­вить про­тез с искус­ствен­ным колен­ным суста­вом, что должно суще­ствен­ным обра­зом улуч­шить его спо­соб­ность ходить.

Только сам Мишель мог при­нять такое важ­ное реше­ние. Ему шёл уже восем­на­дца­тый год.

- Хорошо, я согла­сен, — ска­зал он как-то утром, — пусть ампу­ти­руют, но я наот­рез отка­зы­ва­юсь про­дол­жать заня­тия в Кол­ле­дже после опе­ра­ции. Я поступлю в Музы­каль­ную Кон­сер­ва­то­рию Женевы и получу диплом спе­ци­а­ли­ста по музы­каль­ной культуре!

Такое реше­ние Мишеля заста­вило нас с Анто­нио сильно пере­жи­вать. Ведь поду­мать, столько раз про­опе­ри­ро­вать, чтобы потом её ампу­ти­ро­вать, да ещё и эта идея о полу­че­нии обра­зо­ва­ния в обла­сти музыки!

Полу­чится ли у нас убе­дить руко­вод­ство Кон­сер­ва­то­рии Женевы, заве­де­ния весьма почтен­ного и извест­ного во всём мире, что Мишель спо­со­бен обу­чаться в ней несколько лет, чтобы полу­чить её диплом? Разве для разу­чи­ва­ния соль­феджио, гар­мо­нии, ком­по­зи­ции, кон­тра­пунк­тов на фор­те­пи­ано не нужно иметь десять паль­цев на руках? Мог ли Мишель, дей­стви­тельно, состо­яться в мире музыки? Но наше общее жела­ние вме­сте пре­одо­ле­вать неиз­беж­ные труд­но­сти, наша вера в удачу этого про­екта не под­ле­жали сомне­нию. Глав­ное наше стрем­ле­ние состо­яло в том, чтобы оправ­дать надежды нашего сына. В начале лета Мишеля поло­жили в боль­ницу и ещё раз про­опе­ри­ро­вали в орто­пе­ди­че­ском отде­ле­нии Педи­ат­ри­че­ской боль­ницы Женевы. Он был хорошо зна­ком с этим отде­ле­нием, в осо­бен­но­сти с мед­сёст­рами, кото­рые его отлично помнили.

По-види­мому, на моём лице и на лице Анто­нио застыло выра­же­ние тоски и тре­воги, когда после реани­ма­ции мимо нас про­ка­тили кро­вать с нашим сыном. А полу­сон­ный Мишель, уви­дев нас, сто­я­щих в кори­доре в ожи­да­нии, про­бор­мо­тал нечто удивительное:

- При­вет, старики!

Уже в кото­рый раз он нас обна­дё­жи­вал. Таким обра­зом он пока­зы­вал нам, что не время было пре­да­ваться чув­ствам. Он шел впе­рёд и верил в жизнь!

В этом он был абсо­лютно прав, и, поэтому, жизнь гото­вила для него мно­же­ство подарков.

Но, пока что Мишель не имел воз­мож­но­сти немед­ленно при­сту­пить к реа­ли­за­ции своих пла­нов, и даже не мог побро­дить по кори­до­рам боль­ницы. Поэтому он раз­вле­кался тем, что обыг­ры­вал в шах­маты вра­чей, кото­рые время от вре­мени захо­дили к нему, чтобы рас­сла­биться в ком­па­нии с ним. Мед­сестры при­хо­дили послу­шать его малень­кие кон­церты на пан-флейте, кото­рые он с удо­воль­ствием давал в обмен на чашечку кофе со сладостями.

* * *

После выписки из боль­ницы Мишель был при­нят уче­ни­ком в Музы­каль­ную Кон­сер­ва­то­рию Женевы. Воз­мож­ность общаться с авто­ри­тет­ными и при­знан­ными учи­те­лями была пер­вым подар­ком Мишелю. Шесть лет учёбы были необ­хо­димы для полу­че­ния диплома спе­ци­а­ли­ста по музы­каль­ной куль­туре. Это были не самые лёг­кие годы, но именно они состав­ляют теперь глав­ный пред­мет гор­до­сти Мишеля. К тому же он заслу­жил награду Госу­дар­ствен­ного Совета, кото­рой удо­ста­и­ва­ются лишь луч­шие и наи­бо­лее заслу­жен­ные ученики.

Мне даже хочется вспом­нить здесь один анек­до­тич­ный слу­чай, про­изо­шед­ший с моим сыном и недавно рас­ска­зан­ный им мне. Некий швей­цар­ский ком­по­зи­тор, ныне покой­ный, как-то зашёл в класс ком­по­зи­ции. Пре­по­да­ва­тель пред­ста­вил ему своих учеников:

- Пьер X, гита­рист. Пол Y, пиа­нист. Эмиль Z, клар­не­тист. Мишель Тира­бо­ско … очень симпатичный!

Назва­ние музы­каль­ного инстру­мента, на кото­ром играл Мишель, даже не вхо­дило в сло­варь пре­по­да­ва­теля Консерватории!

* * *

Дру­гим важ­ным эпи­зо­дом в жизни Мишеля была встреча с орто­пе­дом, кото­рый изго­то­вил ему его пер­вый про­тез для ходьбы. Он был не только масте­ром сво­его дела, но и доб­ро­сер­деч­ным и чест­ным чело­ве­ком. Ведь именно он тер­пе­ливо и, в то же время по-про­стому научил Мишеля обра­ще­нию с соб­ствен­ным телом. Этот чело­век и по сей день оста­ётся нашим луч­шим другом.

Через несколько меся­цев после выздо­ров­ле­ния Мишелю дове­лось встре­титься с ещё одним инте­рес­ным чело­ве­ком — пиа­ни­стом из Арген­тины, кото­рому при­шлось пройти тюрьмы и пытки режима Перона. Он был созда­те­лем орга­ни­за­ции Musique Espиrance. В пер­вый раз они встре­ти­лись на его выступ­ле­нии в кон­церт­ном зале Вик­то­рия-холл в Женеве. Они с пер­вого взгляда рас­по­знали друг друга: обоим крепко доста­лось от жизни, поэтому им не сто­ило труда быстро найти вза­и­мо­по­ни­ма­ние между собой, в том числе и в музыке. В этот день Мишель дол­жен был играть во вто­ром отде­ле­нии кон­церта. Но пиа­нист поже­лал изме­нить про­грамму, чтобы высту­пить дуэ­том с Мише­лем. Для этого им при­шлось про­ре­пе­ти­ро­вать вме­сте всю ночь перед кон­цер­том. Так роди­лась вели­кая дружба двух людей, увлёк­шая их в сов­мест­ное кон­церт­ное турне по Аргентине.

Пер­вый ком­пакт-диск Мишеля вышел бла­го­даря орга­ни­сту Кафед­раль­ного Собора Лозанны, ныне покой­ному. Этот широ­чай­шей души чело­век при­знал неза­у­ряд­ные музы­каль­ные спо­соб­но­сти Мишеля и пред­ло­жил ему запи­сать несколько сонат и про­из­ве­де­ний в стиле барокко для флейты с орга­ном. Мишелю было тогда два­дцать лет Музы­каль­ная кри­тика вос­тор­женно при­вет­ство­вала пре­вос­ход­ное испол­не­ние клас­си­че­ских про­из­ве­де­ний на пан-флейте. В тече­ние несколь­ких лет эти двое музы­кан­тов давали кон­церты в церк­вях и собо­рах по всей Роман­дии. Доб­ро­сер­деч­ный ком­па­ньон Мишеля открыл ему дверь и к дру­гим име­ни­тым испол­ни­те­лям клас­си­че­ской музыки, кото­рые затем с удо­воль­ствием устра­и­вали сов­мест­ные кон­церты и делали записи вме­сте с моим сыном. Сего­дня их мно­же­ство: арфи­сты, гита­ри­сты, пиа­ни­сты, контрабасисты.

Теперь Мишель может гор­диться тем, что стал насто­я­щим вир­ту­о­зом и одним из самых талант­ли­вых испол­ни­те­лей музыки на пан-флейте. Поскольку он имел клас­си­че­ское музы­каль­ное обра­зо­ва­ние, перед ним откры­ва­лись боль­шие пер­спек­тивы в буду­щем: напри­мер, он мог стать соли­стом оркестра. У пан-флейты, несо­мненно, есть мно­го­обе­ща­ю­щее буду­щее. Но оно зави­сит от того, какое место этот музы­каль­ный инстру­мент зай­мёт в душах и в серд­цах про­фес­си­о­наль­ных музы­кан­тов, и в част­но­сти, ком­по­зи­то­ров. Ведь для этого инстру­мента необ­хо­димо писать хоро­шую музыку, для того чтобы у него был соб­ствен­ный уни­каль­ный репертуар.

* * *

В конце моего повест­во­ва­ния мне хочется рас­ска­зать о пре­крас­ном подарке, кото­рый сде­лала Мишелю жизнь, — о его встрече со своей избран­ни­цей Софией.

Она — тоже музы­кант. София — именно та спут­ница моего сына, о кото­рой я меч­тала. У неё есть все необ­хо­ди­мые досто­ин­ства души и разума, чтобы быть с ним вме­сте. Её кра­сота и жиз­не­лю­бие поко­рили моё сердце. После сва­дьбы они отпра­ви­лись в путе­ше­ствие по миру. С про­стыми рюк­за­ками за спи­ной и с музы­каль­ными инстру­мен­тами — гита­рой и пан-флей­той — они целых четыр­на­дцать меся­цев давали пока­за­тель­ные выступления

Брач­ный союз пода­рил им двух дево­чек: Клару и Камиллу, укра­сив­ших их повсе­днев­ную жизнь. Теперь мой сын состо­яв­шийся и счаст­ли­вый чело­век. А наши внучки стали для нас с Анто­нио даром Все­выш­него и под­твер­жде­нием того, что жизнь пре­красна и удивительна.

Благодарности

Не спра­ши­вай у любви, тебя уносящей,
куда она мчится
Сен Жан де ла Круа. 16‑й век

Рож­де­ние моего ребёнка-инва­лида, я, несмотря на невы­ра­зи­мую боль, при­няла, ска­зав себе «да», «да» — я приму это испы­та­ние, пройдя через него со всей любо­вью, кото­рая живет во мне. Эти слова сви­де­тель­ствуют изло­жен­ное мною в книге. Для пре­одо­ле­ния пре­пят­ствий и пред­рас­суд­ков пона­до­би­лось силь­ная вера и муже­ство, и поэтому наша исто­рия полу­чи­лась необык­но­венно кра­си­вой. Моему сыну ничего не было дано изна­чально, он был вынуж­ден драться, чтобы заво­е­вать при­зна­ние дру­гих и найти своё место в жизни, и поэтому мой сын достоин вос­хи­ще­ния. Он при­нял свое отли­чие от дру­гих и обрёл своё «Я».

Я бла­го­дарю «Без гра­ниц» и в осо­бен­но­сти гос­по­дина Тоби­аса Райз­нера (Тоbias Reisner), поз­во­лив­ших мне, бла­го­даря пере­ве­ден­ной книге на рус­ский язык, дать надежду жен­щи­нам и семьям этой огром­ной страны, кото­рым дано пройти через испы­та­ния, кото­рые испы­тала я, и кото­рые смо­гут найти нуж­ное реше­ние с помо­щью моей книги для того, чтобы напра­вить своих детей по пути к лучшему.

Жаклин Тира­бо­ско (Jacqueline Tirabosco)

2011 г.