И. Горбунов-Посадов
Сострадание к животным и воспитание наших детей

Каж­дый из нас состав­ляет только одну частичку того вели­кого, таин­ствен­ного, веч­ного, бес­ко­неч­ного целого, кото­рое мы назы­ваем Жиз­нью.

Кроме нас самих, жизнь про­яв­ля­ется в мил­ли­о­нах окру­жа­ю­щих нас живых существ. Каж­дое из этих существ, каж­дое из малей­ших из них, имеет все, совер­шенно рав­ные с дру­гими созда­ни­ями, права на свет, воз­дух, пищу, на свет любви и тепло дружбы, на общее вни­ма­ние и уча­стие, на все, для чего дано ему бытие.

Чем глубже созна­ние у чело­века, чем чело­веч­нее его сердце, тем силь­нее чув­ствует он брат­ское един­ство своей жизни со всем этим миром жиз­ней, тем пол­нее при­знает чело­век права вся­кого живого суще­ства и тем более их ува­жает, тем с боль­шей чут­ко­стью отно­сится он к жизни каж­дого из существ, тем больше стре­мится он содей­ство­вать сча­стью каж­дого и избе­гать, насколько только воз­можно, всего, что может при­чи­нить какому бы то ни было живому созда­нию несча­стье или страдание.

Это чув­ство глу­бо­кой брат­ской связи со всем миром жиз­ней, это чув­ство спра­вед­ли­во­сти и сим­па­тии ко вся­кой жизни и ува­же­ния к ее пра­вам есть одно из выс­ших чувств чело­века. Без него чело­век — только полу­че­ло­век. Рож­да­ю­щи­еся из этого чув­ства вни­ма­ние, сим­па­тия и состра­да­ние, ува­же­ние ко всем живым суще­ствам и назы­вают «чело­веч­но­стью», то есть таким свой­ством, кото­рое должно выра­жать самую основу, самую истин­ную при­роду чело­ве­че­ской души.

Одной из глав­ных задач всех вели­ких про­ро­ков чело­ве­че­ства, всех “чело­веч­ней­ших” мыс­ли­те­лей и поэтов было будить своею про­по­ве­дью это чув­ство в тех, кото­рые еще не сознали его, рас­ши­рять его в тех, в кото­рых оно еще слиш­ком узко, и обли­чать и бороться про­тив всего, что стре­мится пода­вить или иска­зить это чув­ство в чело­ве­че­стве. Все такие про­роки, мыс­ли­тели и худож­ники ста­ра­лись и ста­ра­ются воз­дей­ство­вать на чело­века в том смысле, чтобы научить его, помочь ему, заста­вить его пере­но­ситься душою в центр жизни дру­гих существ, заста­вить его жить жиз­нью не своею одной, а жиз­нью всего окру­жа­ю­щего его живого мира, пере­стра­ды­вать его стра­да­ния и радо­ваться его радо­стям, бороться и тру­диться ради общего блага, забы­вая в этом широ­ком чув­стве и на этом общем пути свои лич­ные жела­ния, ставя выше всех дру­гих своих стрем­ле­ний общее сча­стье, слу­же­ние общему началу жизни.

Видя, что боль­шин­ство стра­да­ний в мире про­ис­хо­дят не столько от сти­хий­ных бед­ствий, сколько от тех существ, кото­рые застав­ляют стра­дать дру­гих от своей нрав­ствен­ной и умствен­ной нечут­ко­сти, от сво­его рода душев­ной сле­поты, меша­ю­щей им видеть и чув­ство­вать един­ство свое со всем живым миром, пре­пят­ству­ю­щей их сердцу биться одним пуль­сом с жиз­нью окру­жа­ю­щих их существ,— видя это, про­по­вед­ники чело­веч­но­сти направ­ляли и направ­ляют все силы своей любви, сво­его разума, гения на то, чтобы про­бу­дить спя­щие в душах семена общей сим­па­тии, чтобы снять ката­ракты с душев­ных глаз, чтобы сло­мить душев­ные пере­го­родки и соеди­нить воедино замкну­тые и ото­рван­ные друг от друга тем­но­той, сле­по­той, предубеж­де­ни­ями, стра­стями живые ключи жизней.

Боль­шин­ство апо­сто­лов чело­веч­но­сти, в своем стрем­ле­нии вызвать в люд­ской душе все­объ­ем­лю­щую сим­па­тию и чув­ство все­об­щей спра­вед­ли­во­сти, не огра­ни­чи­вало ее одним кру­гом чело­ве­че­ских лич­но­стей, но стре­ми­лось напра­вить ее и на мир всех дру­гих существ, кото­рыми мы окру­жены повсюду и суще­ство­ва­ние мно­же­ства кото­рых самым тес­ным обра­зом свя­зано с нашим существованием.

Из глу­бо­чай­шей еще древ­но­сти мы слы­шим голос одного из вели­чай­ших пред­ста­ви­те­лей чело­ве­че­ства, уча­щий людей бла­го­го­ве­ние пред жиз­нью каж­дого суще­ства, пред жиз­нью, кото­рую вся­кий может отнять, но никто не может вновь даро­вать, пред жиз­нью, кото­рая есть чуд­ный дар неба, дра­го­цен­ней­ший для всех, даже для самых счи­та­ю­щихся ничтож­ней­шими из ничтож­ней­ших существ.

Гума­ни­сты после­ду­ю­щих вре­мен гово­рят (прим. редакции):

«Разве можно назвать любо­вью такое чув­ство, кото­рое не про­сти­ра­ется на все живые суще­ства без исключения?»

«Спра­вед­лив только тот, кто добр, а нельзя быть доб­рым к одному созда­нию, не будучи тако­вым же и к другим».

«Так как один и тот же Тво­рец посе­лил живот­ных, как и нас, в этой зем­ной юдоли для слу­же­ния Ему, то, стало быть, они, как и мы, члены Его семьи и потому имеют права на дружбу и ува­же­ние с нашей стороны».

«Бог, сотво­рив­ший живот­ных, желает, чтобы чело­век их любил. Каж­дое из них наде­лено своей, боль­шей или мень­шей, долей разума и души, — при­знайте это! Во взгляде их про­све­чи­вают смут­ные про­блески разума. Не душите этот заро­дыш про­свет­ле­ния, пред­воз­вест­ника света и бес­смер­тия. Ува­жайте его. Цепь из тысячи зве­ньев соеди­няет чело­века с насе­ко­мым: не раз­ры­вайте этих зве­ньев, — ни бли­жай­шее к вам, ни даль­ней­шее, ни про­ме­жу­точ­ное, ибо все они свя­заны с Богом».

И, нако­нец, совре­мен­ный нам извест­ный рус­ский есте­ство­ис­пы­та­тель говорит:

«Любовь не только к чело­ве­че­ству, но и ко всему живому,— даже ко всему, что вхо­дить в состав все­лен­ной,— вот выс­шее про­яв­ле­ние бла­го­род­ней­шего свой­ства нрав­ственно раз­ви­того человека».

II

И мы видим среди мира людей, глу­боко испол­нен­ных этого бла­го­во­ле­ния к живым суще­ствам. Мы видим людей, с вели­чай­шим вни­ма­нием, неж­но­стью, любо­вью обра­ща­ю­щихся со сво­ими сотруд­ни­ками — домаш­ними живот­ными, видим людей, пол­ных сим­па­тии ко всему живот­ному миру. Все уве­ли­чи­ва­ется число людей, из ува­же­ния к пра­вам живот­ных на жизнь и из состра­да­ния к ним, из жела­ния пре­кра­тить бес­че­ло­веч­ную резню их ради поеда­ния их чело­ве­ком, отка­зы­ва­ю­щихся навсе­гда от мяс­ной пищи. Мы видим страст­ных прежде охот­ни­ков, оста­вив­ших навсе­гда огром­ное для них удо­воль­ствие охоты, бла­го­даря проснув­ше­муся созна­нию бес­че­ло­веч­но­сти вся­кого отня­тия жизни. Мы встре­чаем людей, пол­ных бес­ко­неч­ной бла­го­дар­но­сти к живот­ным, кото­рые раз­де­ляют их тяже­лую тру­до­вую долю, людей, кото­рые, влача едва-едва сами тяж­кое суще­ство­ва­ние, лишают сами себя необ­хо­ди­мого, чтобы накор­мить и получше устро­ить рабо­та­ю­щее на них животное.

Чув­ства таких людей пре­красно выра­жены в сти­хо­тво­ре­нии Некра­сова «С работы»:

— Здрав­ствуй, хозя­юшка! Здрав­ствуйте, детки!
Выпить бы. Эки стоят холода!
„Ин ты забыл, что намедни последки
Выпил с десятником…
— Ну, не беда!
И без вина ото­гре­юсь я, грешный,
Ты обряди-ка Сав­раску, жена;
Пого­ло­дал он вес­ною, сердечный,
Как подо­бра­лись сена.
Эк я ума­ялся!.. Что, обрядила?
Дай-ка горя­чень­ких щец.
„Печи я нынче, род­ной, не топила,
Не было, зна­ешь, дровец”.
Ну, и без щей посне­даю я, грешный,
Ты овсеца бы Сав­раске дала.
В лето один он упра­вил, сердечный;
Пашни четыре тягла.
Трудно и нынче нам с брев­нами было
Пор­тится путь… Ин и хле­бушка нет?
„Вышел, род­ной… У сосе­дей просила,
Зав­тра сулили чем свет!”
— Ну, и без хлеба уля­гусь я, грешный,
Кинь под Сав­раску соломы, жена!
В зиму-то вывез он, вывез, сердечный,
Три­ста четыре бревна.

При­ме­ров такого отно­ше­ния к живот­ным не мало встре­чает каж­дый из нас в своей жизни.

«Врож­ден­ное доб­ро­ду­шие и жалость свой­ственны харак­теру нашего народа,— пишет г. Лисов­ский, — эту черту под­ме­тил еще гени­аль­ный Пуш­кин, нари­со­вав­ший в пове­сти «Дуб­ров­ский» уди­ви­тель­ный тип куз­неца Архипа, при­ни­мав­шего дея­тель­ное уча­стие в под­жоге дома, чтобы погу­бить в нем нена­вист­ных ему при­каз­ных, но с жало­стью смот­рев­шего на появив­шу­юся на крыше’ кошку.

«— Чему сме­е­тесь, бесе­нята? — сер­дито заме­тил он маль­чиш­кам, хохо­тав­шим при виде обе­зу­мев­шей от ужаса кошки.— Бога вы не бои­тесь! Божья тварь поги­бает, а вы радуетесь!

«И Архип отважно полез на крышу пылав­шего дома и спас кошку.

«Ту же высо­кую дань вели­ко­ду­шия при­нес в 1897 г. в городе Проску­рове унтер-офи­цер 33 дра­гун­ского Изюм­ского полка Семен Юрко, бро­сив­шийся в пылав­шую конюшню, чтобы спа­сти сво­его коня, и там погиб­ший вме­сте с ним».

III

Но, наряду с такими, дохо­дя­щими до пол­ного само­по­жерт­во­ва­ния, про­яв­ле­ни­ями сим­па­тии ко всем живым суще­ствам, окру­жа­ю­щий нас мир полон стра­да­ньями живот­ных по вине чело­века, полон про­яв­ле­ни­ями чело­ве­че­ского без­ду­шия, жесто­ко­сти к живот­ным, дохо­дя­щих до самого ужас­ного зверства.

Сколько-нибудь стес­ня­ю­щи­еся еще с дру­гими чело­ве­че­скими суще­ствами люди дают здесь пол­ный про­стор, пол­ную волю самым отри­ца­тель­ным сто­ро­нам своей при­роды, самым низ­мен­ным, самым эго­и­стич­ным, насиль­ни­че­ским, звер­ским своим инстинк­там и страстям.

Созна­ние связи со всеми живыми суще­ствами, при­зна­нье того, что это созна­нье един­ства со всем живу­щим (и выте­ка­ю­щее из него ува­же­ние ко вся­кой жизни) есть выс­шая отли­чи­тель­ная черта насто­я­щего чело­века, созна­нье этого вхо­дит чрез­вы­чайно мед­ленно в жизнь людей, и в жесто­ко­сти к живот­ным сопер­ни­чают между собою люди с созна­нием, при­туп­лен­ным от тяг­чай­шей работы и борьбы за жизнь в тяже­лей­ших усло­виях с людьми самой тон­кой, каза­лось бы, культуры

Неува­же­нием к праву живот­ных на жизнь, к праву их на хоть какую-нибудь долю сво­боды, на вни­ма­нье, на мило­серд­ное отно­ше­ние к ним, неува­же­нием этим люди про­ни­ка­ются с дет­ства, впи­ты­вая это с ран­них дней из окру­жа­ю­щей их атмо­сферы, при­уча­ясь смот­реть на живот­ных сна­чала как на игрушку, потом как на машину, создан­ную лишь для удоб­ства и для удо­вле­тво­ре­ния при­хо­тей чело­века, как на вещь, с кото­рой чело­век вправе делать все, что ему угодно.

В то время, как в обла­сти люд­ских отно­ше­ний (хотя бы в обла­сти созна­ния все боль­ших и боль­ших кру­гов людей) совер­ша­ется про­гресс, в смысле, про­воз­гла­ша­ется равен­ства прав всех людей на все духов­ные и мате­ри­аль­ные блага мира, прав всех на жизнь в широ­ком смысле слова, в то время, когда среди людей все уси­ли­ва­ется защита прав сла­бых и малых, в обла­сти отно­ше­ния людей к живот­ным царит в мас­сах одно лишь пер­во­быт­ное право силь­ного и хит­рого, и в созна­нии этого права вос­пи­ты­ва­ются поко­ле­ния за поколениями.

Вот почему мы окру­жены морем стра­да­ний живот­ных, про­ис­хо­дя­щих от без­ду­шия и жесто­ко­сти к ним людей, от пол­ного попра­ния людьми всех прав живот­ных не только на сча­стье в этом мире, но даже на сколько-нибудь пере­но­си­мое в нем существование.

Чтобы напом­нить себе то, что про­ис­хо­дит в этой обла­сти, загля­нем хоть слегка в мар­ти­ро­лог муче­ний, созда­ва­е­мых для живот­ных людьми.

IV

При­пом­ним, прежде всего, то, что дела­ется с теми живот­ными, кото­рым чело­ве­че­ство так бес­ко­нечно обя­зано,— с лошадьми и рога­тым ско­том, кото­рые, будучи при­ру­чены чело­ве­ком, яви­лись такими дра­го­цен­ными това­ри­щами-сотруд­ни­ками чело­века во всей тяж­кой борьбе его за жизнь, десятки тысяч уже лет спо­соб­ство­вав­шими и спо­соб­ству­ю­щими суще­ство­ва­нию чело­ве­че­ства, помо­га­ю­щими ему в добы­ва­нии изго­тов­ле­нии всего необ­хо­ди­мого для жизни чело­века, кор­мя­щими и оде­ва­ю­щими его, спо­соб­ство­вав­шими вели­ким пере­се­ле­ниям наро­дов и поис­кам отдель­ными людьми луч­ших усло­вий существования.

При­пом­ним, как зача­стую обра­ща­ется чело­век с этими живот­ными, спо­соб­ство­вав­шими обще­нию и соеди­не­нию людей и наро­дов, слу­жив­шими всему про­грессу чело­ве­че­ской жизни, всей циви­ли­за­ции человечества,

Каза­лось бы, самою свя­щен­ною обя­зан­но­стью чело­века, на кото­рого всю жизнь рабо­тают эти крот­кие, дол­го­тер­пе­ли­вые созда­ния, должна была бы быть посто­ян­ная бла­го­дар­ная о них забота, вни­ма­ние, любов­ное обра­ще­ние с ними, забота об их здо­ро­вье и удобствах.

И вза­мен этого, обра­ща­ясь, напри­мер, к судьбе вер­ней­шего друга чело­века — лошади, о пре­дан­но­сти, дохо­дя­щей до само­по­жерт­во­ва­ния, и любви кото­рой к чело­веку сло­жено столько тро­га­тель­ных ска­за­ний, мы видим, что в боль­шин­стве слу­чаев жизнь, устра­и­ва­е­мая людьми для этих существ, какая-то сплош­ная каторга, в самых тяж­ких, без­бож­ных условиях.

Суще­ства, тре­бу­ю­щие тепла, сухо­сти, чистоты, света, хоро­шего воз­духа, содер­жатся в боль­шин­стве слу­чаев в поме­ще­ниях холод­ных или удуш­ливо жар­ких, сырых, тем­ных, пол­ных удуш­ли­вой вони от редко уби­ра­е­мого навоза и заста­и­ва­ю­щейся мочи, кото­рые, раз­ла­га­ясь, зара­жают воз­дух, при­чем поме­ще­ния эти не про­вет­ри­ва­ются или, напро­тив, устро­ены бывают так, что живот­ные забо­ле­вают от сквозняка.

Уход за лошадьми в боль­шин­стве слу­чаев самый небреж­ный гни­лой, замерз­ший, заин­де­вев­ший корм, дур­ная, болот­ная вода или слиш­ком холод­ная вода, корм­ле­ние на замерз­ших паст­би­щах, опой горя­чих лоша­дей сту­де­ной водой, окорм невы­сто­яв­шейся лошади овсом, купа­ние в холод­ной воде, нечи­ще­ние кожи, вызы­ва­ю­щее у нее все­воз­мож­ные болезни, остав­ле­нье без про­мы­ва­ния глаз лошади после дол­гой езды в обла­ках едкой пыли, след­ствием чего бывает потеря зре­ния лоша­дью, и т. п.

Затем при­выч­ное, самое без­об­разно-небреж­ное отно­ше­ние к тому, что состав­ляет пер­вое усло­вие для успеш­ной работы лошади,— к удоб­ству упряжи: сквер­ная, неряш­ливо сде­лан­ная, отвра­ти­тельно при­гнан­ная, давя­щая, жму­щая и тру­щая упряжь,— сквер­ные седла, седелки, хомуты, заско­руз­лые под­брюш­ники, непро­де­тые сквозь шлевки под­пруги, вар­вар­ски под­тя­ну­тые черес­се­дель­ники и т. д., при­чи­ня­ю­щие раз­ные повре­жде­ния кожи, под­кож­ной клет­чатки, мышц, даже сухо­жи­лий и костей. Эти посто­янно бере­ди­мые сса­дины, опу­холи, язвы, раны состав­ляют посто­ян­ные явле­ния. На них зача­стую не обра­ща­ется вовсе ника­кого вни­ма­ния, пока лошадь не раз­ба­ли­ва­ется так, что на ней невоз­можно уже работать.

Такое же воз­му­ти­тель­ное отно­ше­ние и к дру­гому важ­ней­шему усло­вию работы лошади — к хоро­шей, пра­виль­ной ковке ног и вообще уходу за ногами  лошади, пло­хие дере­вян­ные или зем­ля­ные полы, с неме­ня­ю­щейся подолгу под­стил­кой и потому гни­лые, про­пи­тан­ные гря­зью, вызы­ва­ю­щей раз­ные болезни ног и всего тела; затем неве­же­ствен­ная, небреж­ная, прямо без­об­раз­ная под­час ковка, при­чи­ня­ю­щая такие болезни копыт и всей ноги, кото­рые зача­стую, будучи запу­щены, делают лошадь навсе­гда кале­кой. Но пор­тятся ноги не одними неуме­лыми и неве­же­ствен­ными куз­не­цами, заго­ня­ю­щими гвозди так, что повре­жда­ются мяси­стые части ноги; забо­ле­вают ноги еще от опоя, при­чем боль­ные ноги не лечатся вовремя, и лошадь про­па­дает; пор­тят лоша­ди­ные ноги и отвра­ти­тель­ными доро­гами и мосто­выми Рос­сии, состав­ля­ю­щими обще­ствен­ное пре­ступ­ле­ние над животными.

А самая работа лошади, часто невы­ра­зимо тяж­кая, даю­щая ей только несколько часов покоя ночью, а ино­гда и этого не даю­щая,— работа, в кото­рой зача­стую совер­шенно не счи­та­ются ни с каким состо­я­нием здо­ро­вья лошади!

А тяжесть, взва­ли­ва­е­мая на лошадь без вся­кого сооб­ра­же­ния с ее силами — самая вели­кая мука несчаст­ной муче­ницы! Наши дороги и улицы полны над­ры­ва­ю­щи­мися под тяже­стью лошадьми. Осо­бенно муча­ются они в глу­бо­ких колеях ужас­ных наших дорог или выбо­и­нах и ямах город­ских мосто­вых, на кру­тых подъ­емах или спус­ках, в голо­ле­дицу, в сне­гах, в пес­ках или вяз­кой гли­ни­стой грязи!

Эти вере­ницы телег с куче­рами, леня­щи­мися сле­зать время от вре­мени с телеги, чтобы оскре­сти грязь, огром­ными комьями настав­шую на колеса и уве­ли­чи­ва­ю­щую тяжесть на несколько пудов, эти про­хо­жие, гла­зе­ю­щие на лошадь, бью­щу­юся в тяж­ком месте, и не дога­ды­ва­ю­щи­еся подойти взяться сообща за спицы и помочь бед­ному созда­нию; эти вере­ницы ломо­вых, взле­за­ю­щих на воза с тяже­лою уже кла­дью, еду­щих под­час чуть не вскачь с тяже­лым гру­зом; эти обозы с лошадьми, везу­щими тяже­лую кладь и при­вя­зан­ными арка­нами, наки­ну­тыми на шею спе­реди, к перед­ним возам…

Вере­ницы несчаст­ных рабов чело­века, — после дол­гого, тяж­кого тру­до­вого дня, кото­рый весь, может быть, с утра и до ночи они про­вели в работе с заин­де­вев­шей шер­стью, мерз­нув­шие порою по нескольку часов у каба­ков, в кото­рых пьян­ствуют забыв­шие их хозяева!

И в награду за все это вечно сви­стя­щий кнут, осы­па­ю­щий жесто­кими уда­рами зад, спину, бока, ноги лоша­дей, кото­рых бьют и по животу, и по голове и рем­нем кнута, кну­том и пал­кою, и кну­то­ви­щем со свя­зан­ным на нем в узел кнутом.

Неко­то­рые мучи­тели дохо­дят в своей жесто­ко­сти до послед­него пре­дела. Один из писа­те­лей, писав­ших в защиту живот­ных, гово­рит, что в «прав­ле­нии обще­ства покро­ви­тель­ства живот­ным хра­нятся кнуты с гвоз­дями, про­во­лоч­ными жгу­тами, рыбо­лов­ными крюч­ками, колю­чей про­во­ло­кой, с шильями и игол­ками, вправ­лен­ными в кну­то­вище с утон­ченно вар­вар­ским искус­ством». Все это ото­брано обще­ством у истязателей.

Всюду кру­гом если не жесто­кость, то пре­ступ­ное рав­но­ду­шие к мукам живот­ных, при­чем в том и дру­гом оди­на­ково повинны, как мы уже ска­зали, люди с чув­ствами, при­туп­лён­ными в тяж­ком труде, тяж­кой борьбе за суще­ство­ва­ние, и люди так назы­ва­е­мых утон­чен­ных нер­вов, люди так назы­ва­е­мые куль­тур­ные, вос­пи­тан­ные, образованные.

Если из встреч­ных на улице мужи­ков порой кто-нибудь все же ввя­жется помо­гать, — или под­ни­мать, или рас­пря­гать упав­шую на улице и бью­щу­юся в упряжи лошадь, или вытас­ки­вать застряв­ший воз, то зато куль­тур­ные гос­пода рав­но­душно про­бе­гут мимо, не желая пач­кать руки и пла­тья и ком­про­ме­ти­ро­вать себя таким делом, как под­ня­тие бью­щейся ско­тины или вытас­ки­ва­ние воза.

Да, кроме того, кто же из нас, обра­зо­ван­ных людей, научен таким вещам? Кто может рас­прячь и запрячь лошадь, и т. п.

И мы бежим поско­рее мимо этого непри­ят­ного зре­лища в те кон­торы, школы, уни­вер­си­теты, депар­та­менты, для сиде­нья в кото­рых нас только и вырас­тили и образовали.

Заку­тав­шись в теп­лую шубу, куль­тур­ный седок спе­шит ско­рее на вок­зал или в театр в голо­ле­дицу, наняв извоз­чика с усло­вием, чтоб он ехал ско­рее. Извоз­чик бьет спо­ты­ка­ю­щу­юся лошадь, а седок руга­ется и велит ехать ско­рее, то есть, еще силь­нее бить изму­чив­ше­еся живот­ное и рис­ко­вать, чтобы раз­би­лись его ноги или все оно, упавши, зашиб­лось. Или целая ком­па­ния куль­тур­ных моло­дых людей, поль­зу­ясь жад­но­стью извоз­чика, кото­рый так или этак дол­жен при­везти хозя­ину строго опре­де­лен­ную сумму днев­ного зара­ботка, вва­ли­ва­ется в про­летку и, весело бала­гуря, застав­ляет замо­тан­ную лоша­денку тащить их несколько верст по отвра­ти­тель­ной мостовой.

А сколько раз в голо­ле­дицу или снеж­ную метель, когда лошади конки над­ры­ва­ются, втас­ки­вая вагон на улич­ных подъ­емах или таща его по заин­де­вев­шим рель­сам и зава­ли­ва­ю­щему путь снегу, при­хо­ди­лось видеть, как оди­на­ково без­участно отно­сятся к над­ры­ва­ю­щимся там, на холоде и снегу, живот­ным наби­тые в вагоне пас­са­жиры, — и какой-нибудь ика­ю­щий кулак с крас­ным, лос­ня­щимся лицом, быча­чьей шеей, с соло­выми, пья­ными гла­зами, при­гнав­ший, может быть, уби­вать гурт скота на сто­лич­ную бойню, и интел­ли­гент­ного вида гос­по­дин с изящ­ным порт­фе­лем, и наряд­ная в мехах барыня, и сту­дент с пач­кой книг, и девушка-кур­систка, углуб­лен­ная и тут в вагоне в чте­ние, может быть, какого-нибудь соци­аль­ного трак­тата, изла­га­ю­щего новую систему пере­устрой­ства мира на нача­лах брат­ства, равен­ства и сво­боды, — никому из них не при­хо­дит в голову вылезти из вагона на несколько минут, чтобы облег­чить муку лоша­дей,— и только после несколь­ких уве­ща­ний (если попа­дется чело­век пом­ня­щий о живот­ных, или кон­дук­тор обра­тится, когда вагон пере­стает уже совсем  дви­гаться) пас­са­жиры поки­дают, нако­нец, на время с доса­дой свои теп­лые места.

Наши дни — это дни пере­хода от кон­ного дви­же­ния к элек­три­че­скому. Можно горячо желать повсе­мест­ной замены конок и омни­бу­сов трам­ва­ями, можно бес­ко­нечно радо­ваться, что с этою пере­ме­ной исчез­нет столько стра­да­ний живот­ных, но глу­боко печально и постыдно то, что люди вхо­дят в элек­три­че­ский век почти такими же нрав­ствен­ными вар­ва­рами камен­ного века, какими были наши дале­кие предки, знав­шие одно только право дубины над всеми осталь­ными Божьими созданиями.

Конки сме­ня­ются трам­ва­ями, но зато в «цен­трах циви­ли­за­ции» с тою же тор­же­ствен­но­стью про­дол­жа­ется дикая забава — скачки и бега с бешено несу­щи­мися дика­рями-жоке­ями, где муча­ются, кале­чатся и уби­ва­ются на смерть пре­крас­ней­шие лошади ради тще­сла­вия и жад­но­сти их вла­дель­цев и азарта толпы, бью­щейся на заклад о судьбе этих несчаст­ных жертв люд­ской пустоты и дикости.

На этих бегах, кроме завзя­тых спортс­ме­нов, пшю­тов и т. п., вы уви­дите среди тол­пя­щихся около тота­ли­за­то­ров (из-за кото­рых был уже ряд разо­ре­ний и само­убийств) пред­ста­ви­те­лей куль­туры всех, так ска­зать, родов ору­жия, кон­чая каде­тами и гим­на­зи­стами, раз­вра­ща­ю­щихся здесь азар­том и кар­ти­нами мучи­тель­ства бла­го­род­ней­ших живот­ных ради чело­ве­че­ской прихоти.

Здесь соби­ра­ются люби­тели лоша­дей! Но может ли, напри­мер, чело­век, мало-маль­ски не любовно, а эле­мен­тарно чело­вечно отно­ся­щийся к лошади, поз­во­лить себе такие, напри­мер, вещи, как обре­зать хвост у лоша­дей ради своих неле­пых пред­став­ле­ний о лоша­ди­ной кра­соте, а глав­ное, ради того, чтобы на его ска­куна пялила глаза улич­ная толпа? Ведь только гру­бые вар­вары могут лишать живот­ное того ору­дия, кото­рое дано ему, чтобы защи­щаться от мучи­тель­ных для него уку­сов насекомых.

Муче­ния чет­ве­ро­но­гих дру­зей чело­века начи­на­ются часто уже с ран­него дет­ства, ино­гда в утробе еще матери, когда к матери, несу­щей в себе дитя, не про­яв­ля­ется ника­кого осо­бого вни­ма­ния, когда за нею нет ника­кого осо­бого ухода, когда ее наси­луют в работе, когда ее худо кор­мят, когда ее застав­ляют рабо­тать послед­нее время пред родами. Все это, конечно, тяжело отра­жа­ется на жере­бенка, кото­рый часто родится при таких усло­виях хилым, непра­вильно раз­вив­шимся. Все это, как и пло­хое устрой­ство конюшни, непра­виль­но­сти наклона ее пола, холод с пола, грязь, ушибы, объ­еда­ние вред­ными для лошади в это время кор­мами, пастьба во время силь­ной росы или во время инея и т. д., — все это ведет к преж­де­вре­мен­ному ски­ну­тию жере­бенка или же к тяже­лым родам, в кото­рых поги­бает или уро­ду­ется жере­бе­нок, или поги­бает его мать, а ино­гда и оба вме­сте. Родив­шийся же бла­го­по­лучно жере­бе­нок очень стра­дает от чело­ве­че­ского невни­ма­ния, бла­го­даря отсут­ствию пра­виль­ного ухода, непра­виль­ному корм­ле­ния, дур­ному поме­ще­нию, небреж­ному, гру­бому с ним обра­ще­нию, тогда как жере­бе­нок, как и ребе­нок, тре­бует крайне вни­ма­тель­ного, забот­ли­вого к себе отно­ше­ния. Сколько жере­бят гиб­нут от отсут­ствия вни­ма­ния или оста­ются на всю жизнь недо­раз­вив­ши­мися, жал­кими созда­ни­ями, на кото­рых за это с уси­лен­ною силою падает жесто­кость их вла­дель­цев. Ино­гда мать надолго раз­лу­чают с жере­бен­ком, след­ствием чего бывает то, что жере­бе­нок око­ле­вает, а у матери про­па­дает молоко, и она тоже гибнет.

Тяжек, а ино­гда ужа­сен бывает и конец этих вели­ких страстотерпцев.

Я помню, когда мне пер­вый раз ска­зы­вали про живо­дерни, где с живых лоша­дей сди­рают шкуры, мне каза­лось, что я слышу страш­ную, чудо­вищ­ную сказку. А между тем это был рас­про­стра­нен­ный спо­соб сни­мать шкуру лошади лег­чай­шим обра­зом для луч­шей выделки из неё раз­лич­ных пред­ме­тов для нашего оби­хода. И спо­соб этот до сих пор прак­ти­ку­ется, как гово­рят, во мно­гих губер­ниях. Вот что рас­ска­зы­вает об этом извест­ный покой­ный нату­ра­лист наш про­фес­сор И. П. Вагнер:

„Я шел по леси­стому оврагу,— рас­ска­зы­вает автор. — Теп­лый лет­ний вете­рок навеял на меня какой-то тяже­лый, удуш­ли­вый запах. Здесь, должно быть, падаль, поду­мал я, и только что сде­лал несколько шагов, как вдруг передо мною откры­лась ужас­ная кар­тина. Несколько кон­ских ске­ле­тов ярко белели среди кустов лес­ной зелени. Впе­реди вид­нелся труп све­же­обо­дран­ной лошади, весь в крови. Стая ворон с кри­ком под­ня­лась из оврага; несколько собак с окро­вав­лен­ными мор­дами про­бе­жало по скату. И вдруг обо­дран­ный труп лошади ожил… Несчаст­ная стра­да­лица при­под­няла окро­вав­лен­ную голову и оска­лила зубы. Не веря гла­зам, я сде­лал несколько шагов впе­ред. Дей­стви­тельно, передо мною лежала живая, совер­шенно обо­дран­ная лошадь. Она вздра­ги­вала всеми мыш­цами сво­его кро­ва­вого тела, страшно воро­чала вос­па­лен­ными гла­зами и скре­же­тала зубами. Каше-то глу­хие, дикие стоны выле­тали из ее горла. Не помня себя от ужаса, я бро­сился дальше от этого места. Пора­жен­ный неслы­хан­ной жесто­ко­стью, я инстинк­тивно шагал, не зная, где и как, и опом­нился уже только тогда, когда подо­шел к воро­там дома. У ворот сидело несколько человек.

— Что это у вас,— вскри­чал я,— живых лоша­дей обди­рают? Там, в овраге, лежит живая обо­дран­ная лошадь!

— А, это ничего,— рав­но­душно отве­чали мне, — у нас тут живо­дерня. Из дере­вень сюда ведут лоша­дей шкуры обди­рать. Здесь и склады шкур. Купцы наезжают.

— Да как же можно с живой лошади шкуру драть!— вскри­чал я.

— Отчего же? Можно. Легче сни­мать. Шкура пот­ная, теп­лая, сама отста­ете. Потому что кто же ста­нет с дох­лой лошади шкуру драть? Шкура при­ста­нет к костям, ее и ножом не возь­мешь, попор­тишь. А коли с све­жей да пот­ной — духом сдерешь”.

Но люди не доволь­ству­ются и этими муче­ни­ями живот­ных. Они впу­ты­вают их в свои соб­ствен­ные страш­ные чело­ве­че­ские бойни, назы­ва­ю­щи­еся вой­нами. Они застав­ляют эти крот­ких существ участ­во­вать во всех звер­ствах, во всех страш­ных пре­ступ­ле­ниях войны. Муча­ясь сами, люди мучают, может быть, еще силь­нее своих коней в огром­ных пере­хо­дах под паля­щим солн­цем, на жесто­ком морозе, под непре­стан­ным лив­нем, в сне­гах, в пес­ках, в боло­тах, мучая их гря­зью, голо­дом, мири­а­дами слеп­ней и ово­дов, тяже­стью обо­зов и, более всего, тяже­стью глав­ных ору­дий своих убийств — пушек. И, нако­нец, наряду с гека­том­бами чело­ве­че­ских тел, люди покры­вают ноля чело­ве­че­ского бра­то­убий­ства мас­сами лоша­ди­ных тел, рас­тер­зан­ных гра­на­тами, пулями, шты­ками и саб­лями, с рас­стре­лян­ными ногами и спи­нами, с выво­ро­чен­ными внутренностями…

V

Я оста­но­вился осо­бенно подробно на бед­ствиях и стра­да­ниях лошади, чтобы пока­зать, как пре­ступно отно­сится чело­век к суще­ству, кото­рому так бес­ко­нечно обя­зано человечество.

Но такую же, бес­пре­станно, если не жесто­кость, то пре­ступ­ную небреж­ность про­яв­ля­ете чело­век по отно­ше­нию к дру­гому живот­ному-бла­го­де­телю чело­ве­че­ства — к корове, к этой кор­ми­лице чело­ве­че­ства, вскор­мив­шей-вспо­ив­шей мири­ады людей, к этой вто­рой матери чело­ве­че­ства, кото­рой огром­ная часть людей обя­зана про­дол­же­нием своей жизни, своим здо­ро­вьем, сво­ими силами.

Все­гдаш­нее вни­ма­тель­ней­шее, любов­ное, разум­ное, пра­виль­ное попе­че­ние об этом дра­го­цен­ней­шем для всех нас живот­ном должно было бы быть нашею свя­щен­ною нрав­ствен­ною обя­зан­но­стью и пер­вым разум­ным прак­ти­че­ским пра­ви­лом обра­ще­ния с ним.

А, меж тем, мы видим бес­пре­станно совер­шенно обрат­ное,— мы видим гру­бое, скот­ское, неве­же­ствен­ное, пагуб­ное для здо­ро­вья живот­ного обра­ще­ние, и неве­же­ствен­ный уход, бла­го­даря кото­рым так много стра­дает корова и так много болез­ненно тяжко гиб­нет коров и телят, поги­ба­ю­щих жерт­вой чело­ве­че­ской небла­го­дар­но­сти, неве­же­ства и грубости.

Загля­нув в обста­новку, окру­жа­ю­щую огром­ное боль­шин­ство этих дру­зей чело­ве­че­ства, мы уви­дим сквер­ные поме­ще­ния, отвра­ти­тель­ные зача­стую хлева, какие-нибудь дро­вя­ные сарай­чики, в городе, где корове негде повер­нуться. В хле­вах мы най­дем непра­вильно устро­ен­ные ясли, сырость стен и земли, отсут­ствие про­вет­ри­ва­ния, кото­рое так необ­хо­димо для чистоты крови у живот­ного, сквоз­няки, грязь в хлеву, сырость от мочи. Настилка зача­стую подолгу не пере­ме­ня­ется, навоз не выво­зится. Все это делает пре­бы­ва­ние коровы в хлеву крайне вред­ным для ее здо­ро­вья, а часто и губи­тель­ным для ее жизни.

Еще тяже­лее отзы­ва­ется на этом вскарм­ли­ва­ю­щем наших детей, крот­ком, милом, тер­пе­ли­вом суще­стве, гни­лой, заплес­не­вев­ший корм, гни­лые травы, вле­ку­щие за собою мучи­тель­ное вос­па­ле­ние желудка и кишок, сквер­ные водо­пои, ино­гда даже с навоз­ной жижей. Тяжело ска­зы­ва­ется отсут­ствие вся­кого пра­виль­ного . корм­ле­ния, кото­рое должно состав­лять пер­вое пра­вило для людей, дер­жа­щих коров. Часто и любят, и жалеют корову, и ста­ра­ются побольше накор­мить ее, а при­но­сят непо­пра­ви­мый вред, давая непод­хо­дя­щий корм, давая его не в меру и т. д.

При болез­нях скота повсюду пол­ное неве­же­ство, пол­ное незна­ние, чем помочь, и это при недо­ве­рии к вете­ри­на­рам, при усло­вии, что до вете­ри­нара ино­гда несколько десят­ков верст. Научиться же самым эле­мен­тар­ным све­де­ниям в этой обла­сти негде, не у кого. Народ­ная школа не зани­ма­ется такими вещами, счи­тая их ничего не сто­я­щими в срав­не­нии с ятями и ерами. Чте­ний и бесед по этому пред­мету тоже нигде почти не ведется,— ни в забро­шен­ной деревне, ни в городе.

Осо­бенно мучи­тельно часто про­хо­дит для коровы самое труд­ное и важ­ное время ее жизни — время стель­но­сти и появ­ле­ния на свет ее ребенка. В такое время должно бы осо­бенно ска­заться вни­ма­ние к корове столь обя­зан­ного ей чело­века. И, вме­сто этого, в это самое труд­ное для коровы время чело­век боль­шею частью не окру­жает ее ника­кой разум­ной забо­той, а в иных слу­чаях обра­ща­ется с коро­вой в это время с самой без­об­раз­ной небрежностью.

Стель­ные коровы зача­стую, напри­мер, поме­ща­ются в хлеву с таким ска­том пола, кото­рый вле­чет за собою преж­де­вре­мен­ное ски­ды­ва­ние теленка. Сырость, грязь, сквоз­няк, сквер­ный корм, дур­ной водо­пой, столь вред­ные для живот­ного и в обык­но­вен­ном его состо­я­нии, ста­но­вятся пагуб­ными для стель­ной коровы, и сколько их гиб­нет от таких условий.

Еще больше гиб­нет в тяже­лых муче­ниях стель­ных коров (и детей их) от отсут­ствия вся­кого уметя подать пра­виль­ную, уме­лую помощь во время родов. Если в отно­ше­нии помощи при появ­ле­нии на свет чело­ве­че­ских даже мла­ден­цев у нас царит тьма неве­же­ства, то в отно­ше­нии к окру­жа­ю­щим домаш­ним живот­ным подоб­ное неве­же­ство явля­ется все­об­щим почти явлением.

Порою же пода­ется только такая неве­же­ствен­ная помощь в виде самых вар­вар­ских при­е­мов, от кото­рой корова если и не уми­рает, то оста­ется на всю жизнь иска­ле­чен­ной в самых неж­ных частях сво­его организма.

Жизнь теленка с момента появ­ле­ния его нахо­дится в посто­ян­ной опас­но­сти, бла­го­даря воз­му­ти­тель­ному неве­же­ству гос­по­дина его — чело­века. Мно­же­ство, напри­мер, телят забо­ле­вают и порою поги­бают от болезни крови, назы­ва­е­мой суста­во­ло­мом телят, про­ис­хо­дя­щей от загни­ва­ния пупо­вины ново­рож­ден­ного теленка, бла­го­даря тому, что пупо­вина не была обез­за­ра­жи­ва­юще про­мыта при его рож­де­нии, и в нее про­никли мик­робы из хлева.

С пер­вых же шагов с телен­ком обра­ща­ются в боль­шин­стве слу­чаев совер­шенно неумело. Ново­рож­ден­ного часто кла­дут около мок­рой, холод­ной стены. Для теленка, как и для каж­дого ребенка, необ­хо­димы сухость, чистота, свет, чистый воз­дух, а, меж тем, огром­ное мно­же­ство телят про­во­дят все свое дет­ство в сыром, тес­ном углу, где грязи так много и соломы так мало, что несчаст­ным теля­там при­хо­дится лежать на холод­ном, сыром навозе, уто­пать в навоз­ной жиже, да еще около дыря­вых стен, откуда страшно дует.

Поят телят часто совер­шенно неумело: то слиш­ком теп­лым, то слиш­ком холод­ным, часто пере­карм­ли­вают, отчего телята стра­дают от поно­сов и легко про­сту­жа­ются. Кор­мят их, когда они под­рас­тут, тоже без толку, не заго­тов­ляя для них хоро­шего сена и дру­гого, усво­я­е­мого ими, здо­ро­вого для них корма.

Посуду, из кото­рой поят телят, моют редко,— отсюда, раз­ные забо­ле­ва­ния желудка и кишок теленка.

При забо­ле­ва­ниях телят про­яв­ля­ется еще боль­шее неве­же­ство и след­ствие его — гибель мно­же­ства из них.

Мно­же­ство телят, родив­шись креп­кими, здо­ро­выми, хиреют, вянут и про­па­дают,— всего больше от поноса, как и дети, в то время как зна­ние эле­мен­тар­ней­ших све­де­ний об уходе за ними могло бы спа­сти их и поста­вить на ноги. В то время, когда чело­век нян­чится со своим ребен­ком, забро­шен­ные дети того суще­ства, кото­рое выкор­мило, может быть, уже несколько детей чело­века, вянут и гиб­нут в сыро­сти, холоде и нечистоте.

При­рода мстит за такое пре­ступ­ное попра­ние чело­веч­но­сти и разум­но­сти. Тяж­кие усло­вия жизни скота, про­ис­хо­дя­щие от небреж­но­сти чело­века, вызы­вают такие смер­то­нос­ные забо­ле­ва­ния скота, кото­рые от скота про­ни­кают в людей, под­та­чи­вая и губя их жизни. Мно­же­ство забо­ле­ва­ний людей чахот­кою про­ис­хо­дит через зара­же­ние людей через коро­вье молоко тубер­ку­ле­зом рога­того скота. Яд, уси­лен­ное раз­ви­тие кото­рого обу­слов­ли­ва­ется отвра­ти­тель­ными усло­ви­ями содер­жа­ния скота, вли­ва­ется мстя­щей при­ро­дой в кровь детей человека.

К этому надо при­ба­вить еще болезни вся­кого рода, пере­да­ва­е­мые через плохо про­ва­рен­ное мясо умерщ­вля­е­мого боль­ного скота.

А гряз­ное содер­жа­ние коров, гряз­ные соски, мучи­тель­ное, неуме­лое выда­и­ва­ние, грязь и поэтому зараза при дое­нии и т. д… В деревне, конечно, корова, от кото­рой берется молоко для вашего ребенка (если вы и не посто­ян­ные ее оби­та­тели), перед вами налицо. Вы можете осмот­реть ее или пока­зать све­ду­щему чело­веку, и если уход за нею плох, то как-нибудь вме­шаться в это дело. Но если это не дела­ется и там, то еще более не дела­ется в городе, где молоч­ница живет, может быть, через квар­тал или несколько квар­та­лов от вас, а, может быть, и за горо­дом. Мы посы­лаем к врачу кор­ми­лицу, кото­рая кор­мит наших детей (если только мы поз­во­ляем себе ради всхолм­ле­ния своих детей отни­мать мать у дру­гого ребенка), но до коровы-кор­ми­лицы нам нет ника­кого дела. Пус­кай валя­ется в грязи и сыро­сти. Нам при­не­сут молоко, мы запла­тим — и кончено.

В сто­ли­цах же еще устра­и­ва­ется так, что даже при жела­нии не добе­решься до той коровы, кото­рая кор­мит твое дитя, потому что молоко сво­зится из тысячи неве­до­мых нам мест, сли­ва­ется в один, так ска­зать, огром­ный бас­сейн огром­ных молоч­ных скла­дов и оттуда рас­те­ка­ется по арте­риям столицы.

Бро­сим теперь взгляд на жизнь дру­гих рога­тых бла­го­де­те­лей наших — быков.

И извест­ная худож­ница Роза Бонер в своих кар­ти­нах, и извест­ный фран­цуз­ский поэт Пьер Дюпон, и укра­ин­ский мужик в своих пес­нях вос­пе­вают быков — этих вер­ных, могу­чих това­ри­щей, помощ­ни­ков зем­ле­дельца, мил­ли­оны кото­рых, как и мил­ли­оны лоша­дей, напря­гая свои силы, вспа­хи­вают и удоб­ряют вели­кую ниву земли, готовя пищу для сотен мил­ли­о­нов чело­ве­че­ских существ, пере­тас­ки­вают мири­ады пудов тяже­стей и после смерти своей слу­жат еще нам своею кожею, рогами, копы­тами, шерстью.

В награду же за это, во мно­же­стве слу­чаев, волы пере­но­сят столько жесто­ко­стей, столько мучи­тель­ных побоев, столько стра­да­ний от скверно при­гнан­ного ярма, нати­ра­ю­щего шею сво­ими пал­ками, про­из­во­дя­щего сса­дины, опу­холи, пере­хо­дя­щие в мучи­тель­ные раны на шее тер­пе­ли­вого чет­ве­ро­но­гого бога­тыря, с печально-тупым взгля­дом покорно сно­ся­щего все обиды от сво­его пора­бо­ти­теля. Выра­же­ние «ярмо» стало издавна обо­зна­че­нием тяж­кого рабства.

Обыч­ная рас­про­стра­нен­ная у нас гру­бей­шая, мучи­тель­ная для живот­ных, кон­струк­ция ярма теперь чуть ли не такова же, как 1000 лет тому назад. Гово­рят, за гра­ни­цей изоб­ре­тена про­стая срав­ни­тельно, но гораздо более улуч­шен­ная кон­струк­ция ярма. Но кому у нас дело до того, чтобы раз­ве­дать о такой кон­струк­ции и широко рас­про­стра­нить ее, наглядно осве­до­мит о ней в тех поло­сах Рос­сии, где вол явля­ется глав­ным паха­рем земли? Никому нет дела до облег­че­ния стра­да­ний мил­ли­о­нов существ, напря­женно тру­дя­щихся для блага человечества.

Огром­ней­шей же части быков выпа­дает в тысячу раз более ужас­ная судьба. Чело­век раз­во­дить их только для того, чтобы убить. Я не стану оста­нав­ли­ваться здесь долго на ужа­сах колос­саль­ного убий­ства, совер­ша­ю­ще­гося каж­дый день вокруг нас. Укажу на страш­ную кар­тину бойни в «Пер­вой сту­пени» Тол­стого тем, кто не читал почему-либо этой вели­кой защи­ти­тель­ной речи в защиту прав всех живых существ, укажу на эту кар­тину всем, кто хочет, не пряча голову в песок, как страус, прямо взгля­нуть в глаза всему тому, что совер­ша­ется каж­дый день в зда­ниях боен, про­пи­тан­ных кро­вью, бес­ко­нечно лью­щейся для того, чтобы чело­век мог съесть за сто­лом кусок трупа взрос­лого быка, барана или дет­ские трупы заре­зан­ных телят или ягнят, пред­став­ля­ю­щих осо­бенно лако­мый кусок. К боль­шим горо­дам по всему зем­ному шару посто­янно гонятся мил­ли­оны живот­ных, испы­ты­ва­ю­щих тяж­кие стра­да­ния при пере­возке в духоте и тес­ноте желез­но­до­рож­ных ваго­нов, осо­бенно же при пере­возке морем в ужас­ных для них кора­бель­ных трю­мах и загородках.

Вспом­ните пре­крас­ное про­из­ве­де­ние Пьера Лота «Viande de boucherie» в книге “Le livre de la pitie et de la mort”, опи­сы­ва­ю­щее с такою силою эти стра­да­ния. Вспом­ните отвра­ти­тель­ные, часто встре­ча­ю­щи­еся на ули­цах города, сцены пере­возки телят и ягнят со свя­зан­ными ногами и бью­щи­мися о желез­ные скобы телеги головами.

Но, ставя выше всего удо­воль­ствие сво­его языка и сво­его желудка, мы при­учаем себя и наших детей рав­но­душно смот­реть на вся­кие подоб­ные зре­лища, так же как на кро­ва­вые части тру­пов, зия­ю­щие из мяс­ных, на вися­щих там заре­зан­ных телят, пере­шиб­лен­ных птиц, зай­цев с кро­ва­выми пят­нами, на все это ужас­ное, отвра­ти­тель­ное зре­лище, рав­но­душ­ное отно­ше­ние к кото­рому куль­ти­ви­рует зверя в человеке.

Сле­дуя по этому пути, нрав­ствен­ное чув­ство чело­века атро­фи­ру­ется до того, напри­мер, что уби­ва­ются овцы для того, чтобы содрать с нерож­ден­ного еще ягненка мех, счи­та­ю­щийся самым ценным.

Есть, как известно, домаш­нее живот­ное, кото­рое чело­век дер­жит и раз­во­дит даже исклю­чи­тельно только для того, чтобы уби­вать его. Я говорю о сви­нье. И за то, что чело­век дер­жит ее только для того, чтобы уби­вать, и, обык­но­венно, уби­вать самым звер­ским обра­зом, он счи­тает себя вправе обра­щаться со сви­ньей хуже всех домаш­них живот­ных, пре­зи­рать ее, дер­жать ее в самых отвра­ти­тель­ных поме­ще­ниях, в отвра­ти­тель­ной грязи, где ее заедают ино­гда черви.

Слова “сви­нья”, «свин­ство» стали руга­тель­ством у людей, кото­рые сами в отно­ше­нии этих пре­зи­ра­е­мых живот­ных про­яв­ляют только одно бес­че­ло­веч­ней­шее зверство.

Нико­гда не изгла­дятся у меня из памяти страш­ные, раз­ди­ра­ю­щие душу вопли сви­ньи, кото­рую резали раз в моем дет­стве на сосед­нем с нами дворе. Я помню, как бежал я от них в ужасе далеко-далеко, а страш­ные крики уже замол­чав­шего в это время, истекши кро­вью под ножом мяс­ника, живот­ного, каза­лось мне, все нес­лись и нес­лись за мною.

Никто вокруг меня тогда нико­гда не гово­рил о жесто­ко­сти убий­ства живот­ных, но я смутно, всем своим, чистым  еще тогда, дет­ским серд­цем почув­ство­вал, что совер­ша­ется преступление.

Но окру­жа­ю­щая среда сгла­дила потом остроту впе­чат­ле­ния, и ярко вспых­нув­шее чув­ство, одно из тех чувств, кото­рым мы должны были бы глу­боко радо­ваться и леле­ять их в душе нашего ребенка, было надолго, на мно­гие годы, совер­шенно задав­лено во мне.

Самые огром­ные изби­е­ния сви­ней совер­ша­ются, как известно, перед Пас­хою. Есть что-то чудо­вищно-неле­пое в том, что для дней, яко бы посвя­щен­ных вос­по­ми­на­ниям о Вели­ком Учи­теле любви и мило­сер­дия, совер­ша­ется бук­вально океан самой ужас­ной жесто­ко­сти над мил­ли­о­нами Божьих созданий.

Впро­чем, вся обста­новка этих дней Свет­лого празд­ника есть сплош­ное пору­га­ние хри­сти­ан­ского духа. Весь прак­ти­че­ски оби­ход этих празд­ни­ков почти для всей хри­сти­ан­ской массы свелся к пьян­ству и обжор­ству, ради кото­рого совер­ша­ются мири­ады убийств живот­ных, как будто пер­вая запо­ведь крот­кого Учи­теля есть не любовь, а при­зыв к убий­ству, к умерщ­вле­нию жизни, к гигант­ской гека­томбе кро­ва­вых жертв. Люди, счи­та­ю­щие себя после­до­ва­те­лями Учи­теля любви, Учи­теля жизни, согла­со­ван­ной с осно­вами выс­шего разума, не могут при­ду­мать ничего луч­шего, как чество­вать Его сто­лами, пере­пол­нен­ными бутыл­ками с отрав­ля­ю­щими разум и сердце чело­века ядами и блю­дами с кус­ками заре­зан­ных тва­рей Божьих.

Самая мысль о том, что какие-то суще­ства бились в ужас­ных пред­смерт­ных муках ради их удо­воль­ствия, не при­хо­дит в голову людям, при­гла­ша­ю­щим отве­дать «нашего око­рочка», “нашей инде­ечки” и раду­ю­щимся, когда гость нахо­дит их великолепными.

Это состав­ляет всю выс­шую радость, выс­шую гор­дость хри­стиан в дни памяти их Учителя!

Таким же свя­щен­ным обы­чаем и иде­а­лом, каким явля­ется для «хри­стиан» иметь на Пасхе жир­ные куски заре­зан­ной сви­ньи, на Рож­де­стве для мил­ли­о­нов из них явля­ется иметь заре­зан­ного гуся.

И ради этого начи­на­ется задолго до дня Рож­де­ства Хри­стова самое колос­саль­ное убий­ство птицы по всем углам нашей страны.

Но и в обык­но­вен­ное время тяже­лую тоску наво­дят эти, часто встре­ча­ю­щи­еся по доро­гам, гони­мые к горо­дам, к стан­циям и т. д., огром­ные порой, стада гусей, кото­рых гонять дуби­ной вожа­тые на убой! Масса их кале­чится и поги­бает на даль­ней дороге от голода, жажды, утомления.

А пере­возка в кор­зи­нах, наби­тых сдав­лен­ными пти­цами, муча­ю­щи­мися еще без корма и воды!

А выдер­ги­ва­ние из гусей перьев, а дер­жа­ние их вза­перти в тес­ном поме­ще­нии и откарм­ли­ва­ние их до без­об­ра­зия, а потом свя­зы­ва­ние им ног и воло­че­ние в таком виде на базар!..

Нередко птицы око­ле­вают еще до ножа мяс­ника от всех этих жесто­ких мучений.

Но самое утон­чен­ное, самое страш­ное мучи­тель­ство про­из­во­дится над несчаст­ной пти­цей ради насла­жде­ния обжор, гастро­но­мов самой выс­шей марки, при при­го­тов­ле­нии страс­бург­ских паш­те­тов. «Гусей,— гово­рит автор книги «Права живот­ных», — сажают в такую тес­ную клетку, что они едва могут под­нять голову, или их под­ве­ши­вают в меш­ках в ком­нате, дове­ден­ной до тем­пе­ра­туры бани. Птицы с тру­дом дышат в такой атмо­сфере; они мед­ленно уми­рают и вме­сте с тем их печень раз­ду­ва­ется до гро­мад­ных раз­ме­ров», что и тре­бу­ется для гастро­но­ми­че­ского блюда.

Хотя насто­я­щим зако­но­да­те­лем для сове­сти людей, живу­щих ради сво­его языка и желудка, явля­ются лишь капризы их вкуса, хотя насто­я­щие гастро­номы пре­красно знают, что делают с живот­ными для удо­вле­тво­ре­ния их обжор­ства, но все же, веро­ятно, если бы им при­шлось самим про­де­лы­вать такие опе­ра­ции над пти­цею, они пред­по­чли бы остаться без лако­мого блюда.

И вообще убий­ства живот­ных для поеда­ния их людьми орга­ни­зо­ваны так, что те, кото­рые, глав­ным обра­зом, поедают их, не уби­вают их сво­ими руками, а это делают за них нани­ма­е­мые для этих убийств, спе­ци­а­ли­зи­ро­вав­ши­еся на них, люди, чув­ства кото­рых совер­шенно при­туп­ля­ются посто­ян­ным убий­ством, люди, кото­рые ста­но­вятся совер­шенно рав­но­душ­ными к про­ли­ва­е­мой крови и муче­ниям уби­ва­е­мых жертв. Так дела­ется и в городе, так же боль­шею частью и в деревне, где боль­шин­ство кре­стьян не могут сами резать ско­тину, не чув­ствуя себя в состо­я­нии делать это, счи­тая это греш­ным делом.

И, бла­го­даря тому, что спе­ци­ально наня­тые для того люди про­во­дят всю свою жизнь в убий­стве, среди крови и мук, вся масса поеда­ю­щих живот­ную пищу людей может спо­койно, без вся­кой непри­ят­но­сти, без угры­зе­ний сове­сти, поль­зо­ваться пло­дами этих убийств, так же как вообще в нашем мире много вели­чай­ших неспра­вед­ли­во­стей совер­ша­ется только потому, что те, ради кото­рых они про­из­во­дятся, совер­шенно не участ­вуют сами в их совер­ше­нии и со спо­кой­ной сове­стью поль­зу­ются гото­выми уже их плодами.

VI

Мы зака­зы­ваем уби­вать для наших детей оча­ро­ва­тель­ных жел­тых клу­боч­ков — цып­лят, кото­рыми так любу­ются дети, кото­рых они с такою неж­ной радо­стью встре­чают на дворе и на кар­тин­ках в книге. Но, делая так, мы ста­ра­емся бережно охра­нять детей, чтобы они не уви­дали того, как цып­лят и кур будут резать. Мы ста­ра­емся охра­нить нервы наших детей от тяже­лых впе­чат­ле­ний, но детей-цып­лят все же велим резать.

И эта эго­и­сти­че­ская любовь к своим дети­щам и без­жа­лост­ность к чужим ска­зы­ва­ется потом глу­боко в вос­пи­та­нии доб­рых чувств в наших детях. В ребенке, как его ни учат на сло­вах не оби­жать живот­ных, уже бес­со­зна­тельно, от самого вида явля­ю­щихся перед ним на тарел­ках и съе­да­е­мых им птиц, от вида их голо­вок на муф­точ­ках и шляп­ках своих мате­рей, раз­ви­ва­ется созна­ние того, что чело­век волен делать все, что ему угодно, с дру­гими суще­ствами, а осо­бенно со сла­бей­шими из них.

И если ребе­нок не тро­гает (осо­бенно когда за ним сле­дят в этом отно­ше­нии) домаш­нюю, напри­мер, птицу, то зато среди при­роды, и осо­бенно там, где за ним никто не сле­дит, он совер­шает под­час самые звер­ские жесто­ко­сти. над сла­быми, не могу­щими про­ти­виться ему, существами.

Это дела­ется боль­шею частью вовсе не из врож­ден­ной жесто­ко­сти ребенка,— вовсе нет — в ребенка есть много доб­роты, в нем в заро­дыше зало­жено много сим­па­тии ко всему живому,— сим­па­тии, кото­рая, при пра­виль­ном вос­пи­та­нии, при пра­виль­ном отно­ше­нии окру­жа­ю­щих к живот­ным, могла бы, напро­тив, сде­лать из ребенка их вер­ного друга и защит­ника. Дела­ется же это сна­чала боль­шей частью из любо­пыт­ства, инте­реса, любо­зна­тель­но­сти, из игры; но этому чрез­вы­чайно спо­соб­ствует убеж­де­ние, что чело­век волен рас­по­ря­жаться как ему угодно дру­гими живыми суще­ствами,— убеж­де­ние, родя­ще­еся и укреп­ля­ю­ще­еся в ребенке видом живот­ных, умерщ­вля­е­мых для пита­ния его и окру­жа­ю­щих его людей. Это созна­ние с самого начала пре­пят­ствует раз­ви­тию в ребенке ува­же­ния к пра­вам дру­гих существ на свою жизнь, укреп­ле­нию в нем созна­ния того, что никто не имеет права на чужую жизнь, создан­ную для нее лишь самой.

Вот почему мы видим, напри­мер, повсюду массу жесто­ко­стей про­де­лы­ва­е­мых детьми над несчаст­ными пти­цами: дети разо­ряют гнезда, вытас­ки­вают яйца, выни­мают птен­цов, губя целые выводки птиц. Неко­то­рые дети совер­шают ужас­ные мучи­тель­ства над птен­цами: они бьют их, кла­дут им в рот камешки, щепочки, суют солому, льют воду, пока те задох­нутся. Дет­ские силки, рогатки, пращи тер­зают и губят тысячи птиц.

Детям неот­куда научиться дру­гим взгля­дам на право на жизнь бед­ных, сла­бых существ. Если в кни­гах порою им попа­да­ются ста­тейки, про­ник­ну­тые состра­да­нием к живот­ным, то зато вокруг них, напро­тив, везде, на полях и в лесах, на суше и на воде, идет самое бес­по­щад­ное истреб­ле­ние чело­ве­ком живот­ных, и более всего самых сла­бых из них, — напри­мер, птиц.

Ружья, силки, сетки, камни, все спо­собы зама­ни­ва­нья, обмана, травли, пус­ка­ются в ход людьми для ловли и для уни­что­же­ния тех существ, милый вид кото­рых, кра­сота полета и пение вно­сят столько поэ­зии, столько свет­лой радо­сти в Божий мир.

Ино­гда ловля и изби­е­ние птиц совер­ша­ются в колос­саль­ных раз­ме­рах. Таково истреб­ле­ние птиц во время пере­лета их в теп­лые края. В то время, когда, мудро сле­дуя вло­жен­ному в них уди­ви­тель­ному инстинкту, птицы с вели­чай­шим напря­же­нием, лише­ни­ями, жерт­вами стре­мятся туда, где они могут про­дол­жать вно­сить в мир всю радость, всю кра­соту своей воль­ной певу­чей жизни,— в это время на них обру­ши­ва­ется самая звер­ская жесто­кость человека.

Истреб­ле­ние и захват птиц, как известно, совер­ша­ется в это время в осо­бенно гро­мад­ных раз­ме­рах на трех южных полу­ост­ро­вах Европы, где пер­на­тые скоп­ля­ются мас­сами пред пере­ле­том чрез Сре­ди­зем­ное море в жар­кие страны.

Чело­ве­че­ски голод играет здесь наи­мень­шую роль. Глав­ный побу­ди­тель к жесто­ко­стям над пти­цами — нажива и охот­ни­чий спорт.

По отно­ше­нию к пер­на­тым насе­ле­ние Европы ведет себя более дико, чем крас­но­ко­жее диких пре­рий Аме­рики: если там укра­шают пти­чьими перьями свои головы суро­вые воины, то у нас перьями птиц разу­кра­ши­вают свои шляпки неж­ные дамы, вздра­ги­ва­ю­щие при гру­бом слове и не жела­ю­щие поду­мать о без­жа­лост­ной бойне массы кра­си­вей­ших существ для неле­пого убран­ства их голов.

Я могу пред­ста­вить себе, как уби­вает себе на еду птицу истом­лен­ный голо­дом дикарь или вообще чело­век, не уме­ю­щий зани­маться ни зем­ле­де­лием, ни молоч­ным хозяй­ством, но я нико­гда не мог понять душев­ного состо­я­ния чело­века, иду­щего уби­вать птиц из удо­воль­ствия охоты. Ведь летя­щая птица,— не говоря уже о состра­да­нии к ней,— это такая кра­сота! И вот я беру ружье и выбра­сы­ваю эту жизнь, эту кра­соту из живого мира.

Осо­бенно я не мог понять, как могли это делать такие даже, напри­мер, люди, как Тур­ге­нев, Тол­стой и подоб­ные им охот­ники. Как это могли делать они, вели­кие худож­ники, кото­рые, каза­лось бы, должны были свято чтить (если даже чело­веч­ность зами­рала в них на это время) хотя бы эту кра­соту мира?

Когда я спро­сил об этом Тол­стого, по его лицу про­бе­жала тень тяже­лых теперь для него воспоминаний.

«Когда у меня в ягд­таше билась под­стре­лен­ная птица, мне было жалко ее,— ска­зал он,— но во время самой охоты все во мне было погло­щено одним — дости­же­нием цели».

Даже и у этого, вели­чай­шего теперь друга и защит­ника всего живого, в то ста­рое время, когда он с ружьем в руках пре­сле­до­вал свою жертву, свое удо­воль­ствие, свое страст­ное напря­же­ние совер­шенно засти­лали от него жизнь, кра­соту, права дру­гого суще­ства, кото­рое он пре­сле­до­вал. Даже у него чужая жизнь сво­ди­лась в это время к нулю, ста­но­вясь только целью для удо­вле­тво­ре­ния своей страсти.

Охот­ники рас­ска­зы­вают нам часто о своей любви к при­роде, но какой любя­щий чело­век может уби­вать люби­мые суще­ства? Нет, оче­видно, охот­ники любят пре­выше всего только свое удо­воль­ствие, свое насла­жде­ние, удо­вле­тво­ре­ние своей стра­сти. По край­ней мере, огром­ное боль­шин­ство их.

Есть, может быть, неболь­шое число из них, соеди­ня­ю­щих с охот­ни­чьими инстинк­тами неко­то­рую сим­па­тию к тем живым созда­ниям, кото­рых они истреб­ляют, но это или люди совер­шенно не мыс­ля­щее, совер­шенно не заду­мы­ва­ю­щи­еся над своею любо­вью палача к его жерт­вам, или люди, созна­ю­щие это и испы­ты­ва­ю­щее мучи­тель­ное раз­дво­е­ние при такой мысли, но опять-таки такие, у кото­рых эго­изм лич­ного насла­жде­ния погло­щает чув­ство чело­веч­но­сти, люди, кото­рые не борются со сво­ими стра­стями, а отда­ются все­цело во власть их. Люди эти застав­ляют себя пода­вить свое чув­ство, как нечто неле­пое, смеш­ное, как при­знак нерв­но­сти, сла­бо­сти, как, может быть, даже какую-то ненормальность.

Вме­сто борьбы с собою, вме­сто удер­жа­ния себя от живот­ных стра­стей люди охотно отда­ются во власть им в погоде за силь­ными ощу­ще­ни­ями. Так же как какой-нибудь дикий тун­гус, так же и чело­век, кон­чив­ший уни­вер­си­тет, пря­чется за дерево или за куст, как зверь, как хищ­ник, под­жи­дая свою жертву. Тро­фе­ями убийств укра­шают ком­наты и хва­ста­ются ими. На мас­со­вые убий­ства соби­ра­ются с боль­шою тор­же­ствен­но­стью, как будто едут на самое почтен­ное, самое важ­ное для чело­ве­че­ства дело.

В защиту своей кро­ва­вой забавы охот­ники гово­рят, что они спа­сают людей от диких зве­рей, но какие-нибудь волки и мед­веди состав­ляют весьма неболь­шой про­цент тра­ви­мых жертв,— охот­ни­чья страсть бьет без раз­бора вся­кого зверя — вплоть до самой кро­шеч­ной пре­лест­ной пичужки. Бывает даже обрат­ное,— бывает, что несколько окрест­ных дере­вень стра­дает от вол­ков, искус­ственно поощ­ря­е­мых раз­во­диться в лесах, пред­на­зна­чен­ных для охоты на них: вол­кам бро­сают лоша­дей, чтобы под­карм­ли­вать их до буду­щей кро­ва­вой забавы и т. п.

Невоз­можно опи­сать в корот­ких сло­вах море охот­ни­чьих жесто­ко­стей. Разум­ное созда­ние, чело­век, при­зван­ный нести в мир свет разума и любви, пере­рож­да­ю­щих мир, вно­сит в цар­ство при­роды самый низ­кий обман и утон­чен­ное зверство.

Вспом­ните не мучи­мых голо­дом, а, напро­тив, рас­корм­лен­ных, наряд­ных муж­чин и жен­щин, рыс­ка­ю­щих, топча кон­скими копы­тами хлеб, по полям, чтобы пере­грызть сво­ими соба­ками горло у несчаст­ного зай­чонка. Вспом­ните ужас­ные убий­ства дете­ны­шей в бер­ло­гах и вообще все эти празд­ники раз­гула дикой стра­сти человека!

Невоз­можно себе пред­ста­вить, до какой жесто­ко­сти может дохо­дить чело­века, даю­щий пол­ную сво­боду своим стра­стям, чело­век, при­вык­ший к убий­ству животных.

Я помню мое отвра­ще­ние, когда я юно­шей, лет пят­на­дцати, попал на так назы­ва­е­мую садку для диких зве­рей, где, в спе­ци­ально устро­ен­ном для того загоне, пред мно­го­ты­сяч­ной тол­пой, люби­тели охоты спус­кали собак на вол­ков, лисиц и зай­цев, кото­рых дер­жали для этого в заклю­че­нии и кото­рым некуда было бежать от пре­сле­до­вав­ших их свор.

Это был какой-то кош­мар бес­че­ло­веч­но­сти. А тысячи людей при­шли любо­ваться на это, и мно­гие при­вели с собою своих детей!

С тех пор про­шло почти 30 лет, но люди все топ­чутся в грязи этой живот­ной своей стра­сти и зани­ма­ются этим и теперь.

А садки на голу­бей, во время кото­рых стре­ляют вверх в выпус­ка­е­мых для этого руч­ных птиц,— что может быть отвра­ти­тель­нее этого?

Садки эти устра­и­ва­ются ино­гда в огром­ных раз­ме­рах. Ино­гда птиц выпус­кают взле­тать для убоя даже на длин­ной привязи.

Зверь и чело­век! В нашем извра­щен­ном мире эти поня­тия часто опро­ки­ды­ва­ются вверх дном.

Недавно в одной посе­щен­ной мною усадьбе томился на при­вязи в сарае волк, кото­рого дер­жали для того, чтобы затра­вить его на зве­ри­ной садке. В это время на усадьбе ока­за­лась ста­рая собака с пере­шиб­лен­ными ногами. Ее при­несли и бро­сили волку на съе­дете. Три дня это несчаст­ное суще­ство лежало у ног несчаст­ного, мучи­мого голо­дом волка, и он не тро­нул ее. Гово­рят, что волки, если собаки не напа­дают на них, не склонны рвать их, чуя в них роди­чей. Не знаю, потому ли это или нет, только слу­чи­лось то, что я пере­даю, то есть, что дикий голод­ный зверь не тро­нул бро­шен­ного ему на съе­де­ние дру­гого иска­ле­чен­ного зверя. А потом этого волка бро­сили, веро­ятно, на арену в жертву остер­ве­не­лым соба­кам во время дикой охот­ни­чьей потехи.

Я не могу забыть попав­ше­гося мне в одной охот­ни­чьей газете холод­ного, рав­но­душ­ного опи­са­ния охот­ни­ком убий­ства им зай­чихи, нес­шей в себе двух нерож­ден­ных еще зайчат…

Так тупеют чело­ве­че­ские чув­ства у людей, отверг­нув­ших у живот­ных их право на жизнь!

VII

По всему лицу земли бес­пре­рывно совер­ша­ются пре­ступ­ле­ния чело­века над живот­ными. Чело­век уни­что­жает целые породы живот­ных, тысячи живот­ных мучает у себя в плену. Вспом­ните без­жа­лост­ную ловлю обе­зьян в лесах Африки и Аме­рики и увоз сотен тысяч их в чужие края, где немно­гие из них выжи­вают несколько меся­цев в новых, смер­то­нос­ных для них, усло­виях. Вспом­ните этих несчаст­ных, съе­жен­ных от холода живых комоч­ков, тас­ка­е­мых по ули­цам, без­жа­лостно экс­плу­а­ти­ру­е­мых обе­зья­ньими вла­дель­цами для потехи наших детей. Вспом­ните несчаст­ных плен­ни­ков в наших клет­ках и зоо­ло­ги­че­ских садах, гибель вели­ко­леп­ней­ших пред­ста­ви­те­лей живот­ного цар­ства от пуль и кап­ка­нов диких и про­све­щен­ных спортс­ме­нов, ужас­ное истреб­ле­ние в Африке сло­нов, кото­рое кон­чится пол­ным исчез­но­ве­нием этих вели­ка­нов мира, кото­рые, будучи при­ру­чены, ока­зы­вают вели­чай­шие услуги людям как пере­воз­чики, работ­ники и няньки.

Всюду, всюду под солн­цем, чело­век, при­зван­ный осу­ще­ствить в мире новый закон любви, несет звер­ство и убий­ство. Пустын­ные берега оке­а­нов, где без него живот­ные жили и пло­ди­лись на сво­боде, он пре­вра­щает в кро­ва­вые поля своей жесто­ко­сти. (Невоз­можно читать без ужаса и омер­зе­ния опи­са­ния бес­че­ло­веч­ней­ших убийств тюле­ней, мор­жей и дру­гих живот­ных при­бре­жий оке­ана.) И на вер­шины гор, в цар­ство вечно сия­ю­щих сне­гов, чело­век про­ни­кает для истреб­ле­ния крот­ких серн и гор­ных коз, этих оча­ро­ва­тель­ных детей гор, кото­рыми вос­тор­женно любо­вался каж­дый, под­ни­мав­шийся в горы не для пре­сле­до­ва­ния и убий­ства без­за­щит­ных созданий.

Есть целые леса, в кото­рых пре­крас­ней­шие, ред­чай­шие уже живот­ные зорко сте­ре­гутся только для того, чтобы от вре­мени до вре­мени изби­ваться их вла­дель­цами и их гостями во время уве­се­ли­тель­ных поез­док. Таковы, напри­мер, чуд­ные олени лесов Аскота в Англии, слу­жа­щие жерт­вами коро­лев­ского спорта, и подоб­ные же стада в неко­то­рых запо­вед­ных лесах дру­гих стран Европы.

Если в цар­ство мле­ко­пи­та­ю­щих живот­ных, близ­ких чело­веку и по своей орга­ни­за­ции, и по сов­мест­ной его жизни со мно­гими из них, и в цар­ство птиц, вно­ся­щих столько кра­соты и радо­сти в жизнь всего мира вообще и в жизнь людей в част­но­сти, чело­век вно­сит столько жесто­ко­сти, то уже с живот­ными дру­гих клас­сов живот­ного цар­ства, отда­лен­ных от чело­века по своей орга­ни­за­ции и счи­та­е­мых им поэтому низ­шими клас­сами тва­рей, люди рас­по­ря­жа­ются совер­шенно как с какими-то мерт­выми вещами, с кото­рыми можно делать реши­тельно все, что вздумается.

Мы видим, напри­мер, как совер­шенно сытые люди про­во­дят целые дни, непо­движно держа у поверх­но­сти воды крю­чок, кото­рый дол­жен вон­зиться в тело рыбы, в ее жабры, в ее глаза, во что попа­дется. Для того, чтобы обма­нуть рыбу, зама­нить ее на острие крючка, крю­чок вты­кают пред­ва­ри­тельно в тело живого червя. И про­де­лы­вав­шие такие опе­ра­ции, часто над самыми кро­шеч­ными рыб­ками-детьми, люди готовы сидеть так целые длин­ные бла­жен­ные дни на берегу, вооб­ра­жая, что это почтен­ней­шее, невин­ней­шее, милей­шее раз­вле­чете, вооб­ра­жая, что они люби­тели при­роды, люби­тели даже этих рыб, кото­рых, с теку­щей из ран их кро­вью, они бро­сают бью­щи­мися в пред­смерт­ных судо­ро­гах в свою посуду для того, чтобы похва­статься потом дома своим уловом.

Поэт Май­ков, страст­ный люби­тель рыб­ной ловли, посвя­тил ей целую оду, вос­пе­вая ее пре­ле­сти, — до такой сте­пени чув­ства людей ослеп­лены пред­став­ле­нием о том, что все жизни в мире созданы для при­хоти и насла­жде­ния человека!

Что же уди­ви­тель­ного, если дети целыми часами стоят порою в воде и вылав­ли­вают сач­ками, плат­ками или про­сто руками мел­ких рыбок, кото­рых потом часто бро­сают око­ле­вать на землю! Что ж муд­ре­ного, что дети рав­но­душно играют с ране­ными рыбами и без­участно смот­рят, как кла­дут в гор­шок раков, как под­ли­вают туда воды и ста­вят гор­шок на огонь, и раки мед­ленно уми­рают мучи­тель­ней­шей смер­тью, пока вода не заки­пит и не умерт­вит их совсем! Что же уди­ви­тель­ного, если дети мучают, бьют, рас­пи­нают и тер­зают несчаст­ных лягу­шек, жаб и яще­риц, раз­ру­шают мура­вей­ники, топча ногами тру­же­ни­ков-мура­вьев и про­из­ве­де­ния их огром­ного кол­лек­тив­ного труда, давят пчел и обры­вают у насе­ко­мых кры­лья, ноги, нака­лы­вают их тыся­чами для своих кол­лек­ций, давят ногами и раз­ры­вают руками зем­ля­ных чер­вей и совер­шают мири­ады подоб­ных этому жесто­ко­стей над попа­да­ю­щи­мися им под руку существами.

VIII

Что же делать для борьбы со всеми этими жесто­ко­стями? Что делать для про­буж­де­ния в людях созна­ния их без­гра­нич­ной неспра­вед­ли­во­сти и пре­ступ­но­сти по отно­ше­нию к живот­ным, созна­ния равен­ства прав всех живых существ на жизнь и сча­стье? Что делать для про­буж­де­ния в людях созна­ния обя­зан­но­сти их, — как существ, при­зван­ных к осу­ществ­ле­нию иде­а­лов света и добра в мире, — обя­зан­но­сти защи­щать мучи­мых и любовно забо­титься об окру­жа­ю­щих их живот­ных, — осо­бенно же о тех, все силы кото­рых экс­плу­а­ти­ру­ются чело­ве­ком для его благополучия?

Для работы в этом направ­ле­нии есть несколько путей, но самым дей­ствен­ным сред­ством, самым луч­шим путем для этого явля­ется вос­пи­та­ние детей, вос­пи­та­ние буду­щих людей в духе чело­веч­но­сти, в духе вни­ма­тель­ного, разум­ного, спра­вед­ли­вого, чело­веч­ного отно­ше­ния ко всем живым существам.

Одним из глав­ных пре­пят­ствий к уста­нов­ле­нию пра­виль­ного, разум­ного отно­ше­ния детей к живот­ным явля­ется незна­ние детьми живот­ных, то есть, только неко­то­рое внеш­нее зна­ние неко­то­рых из них, но совер­шен­ное отсут­ствие хотя бы самых эле­мен­тар­ных, но серьез­ных зна­ний об их жизни, устрой­стве их орга­низма и пред­на­зна­че­нии их орга­нов, об их нра­вах, при­выч­ках, — отсут­ствие зна­ний о лич­ной, семей­ной и обще­ствен­ной жизни животных.

Узна­вая ближе и ближе живое созда­ние, все больше и больше сбли­жа­ешься с ним, начи­на­ешь все лучше и лучше пони­мать его и поэтому все вни­ма­тель­нее к нему относиться.

Уже для малень­кого ребенка начи­на­ется новое отно­ше­ние к живот­ному, когда, оста­нав­ли­вая глубже его наблю­де­ние над живот­ным, оста­нав­ли­вая его вни­ма­ние на раз­ных сто­ро­нах жизни живот­ного, ему помо­гают уяс­нить, что это не живой меха­низм какой-то, не игрушка, но что это такое же суще­ство, как он сам и окру­жа­ю­щие его люди, с целым миром своей жизни, своих осо­бых свойств, своих про­цес­сов жизни, своих инте­ре­сов, сим­па­тий, радо­стей и горестей.

Ребе­нок вечно стре­мится к живот­ным, быть с ними, играть с ними. Но этим не поль­зу­ются обык­но­венно с разумно вос­пи­та­тель­ными целями роди­тели и вос­пи­та­тели, сами будучи питом­цами обыч­ного вос­пи­та­ния и обра­зо­ва­ния, неве­же­ствен­ные, нена­блю­да­тель­ные, не инте­ре­су­ю­щи­еся ничем серьезно по отно­ше­нию к жизни животных.

Вме­сто того, чтобы, поль­зу­ясь такой бла­го­при­ят­ной поч­вою, начи­нать обра­зо­ва­ние и вос­пи­та­ние ребенка в ука­зан­ном направ­ле­нии, взрос­лые умеют только ино­гда при­крик­нуть на ребенка, когда он слиш­ком сильно заде­рет какое-нибудь сла­бое живот­ное, или бьют живот­ное, когда оно оби­дит ребенка что боль­шею частью слу­ча­ется тогда, когда ребе­нок выве­дет живот­ное из терпения.

А как легко начи­нать живое озна­ком­ле­ние ребенка с окру­жа­ю­щим его живот­ным миром! Когда вни­ма­ние ребенка устрем­ляют на раз­ные новые факты из живот­ного мира, когда ему сна­чала объ­яс­няют все то в жизни живот­ных, что он уже видел или заме­чает, когда ему пока­зы­вают все любо­пыт­ное в жизни живот­ных или рас­ска­зы­вают о них, он жадно слу­шает, наблю­дает и впи­ты­вает в себя все из этой обла­сти. Ничто не инте­ре­сует ребенка больше, чем все эти суще­ства, с кото­рыми у него в пер­вых ста­диях его раз­ви­тия осо­бенно много общего.

Но рас­ска­зы­вают обык­но­венно детям одни поба­сенки о живот­ных, тогда как чрез­вы­чайно важно серьез­ное, в самой лег­чай­шей, конечно, форме зна­ком­ство детей с очень ран­него воз­раста с насто­я­щей жиз­нью животных.

Но озна­ком­ле­ние такое никак не должно вестись обыч­ным книж­ным спо­со­бом. Отчего же (и даже очень полезно) не про­честь из книги живое, дель­ное опи­са­ние жизни или отдель­ных момен­тов из жизни и дея­тель­но­сти того или дру­гого живот­ного, но ничто не может заме­нить живых с детьми наблю­де­ний и потом уже живой беседы по поводу них, сов­мест­ного обсуж­де­ния виденного.

Возь­мем, как один из при­ме­ров, живу­щую у нас в доме собаку, этого друга и муче­ника наших детей. Дети возятся с ней каж­дый день, но они, если, может быть и узнают кое-что об ее устрой­стве, жизни, осо­бой жизни и дея­тель­но­сти  раз­ных пород собак, то только кое-что, далеко позже, в самой сухой, неразъ­яс­нен­ной форме, на уро­ках зоо­ло­гии в учи­лище, когда детей, может быть, будет инте­ре­со­вать совер­шенно дру­гое. А для детей, меж тем, может быть полно инте­реса живое зна­ком­ство с устрой­ством собаки с орга­нами ее при­спо­соб­ле­ния, с ее умом, ее потреб­но­стями, при­выч­ками, жиз­нью раз­ных пород, раз­лич­ной дея­тель­но­стью собак для людей и т. д.

Когда все это будет узна­ваться детьми, у них будут как бы вновь откры­ваться глаза на живот­ное, будет уста­нав­ли­ваться новое отно­ше­ние к тому суще­ству, к кото­рому они были рав­но­душны или кото­рое они счи­тали до сих пор только пред­ме­том своей забавы.

Сколько инте­реса, ува­же­ния, сим­па­тии могут вне­сти в душу ребенка наблю­де­ния (и беседы по поводу их над умом живот­ных, их тру­дом, их вза­и­мо­по­мо­щью и т. д.).

Насто­я­щее зна­ком­ство с жиз­нью живот­ных рано вынет из ума ребенка почву для раз­ных суе­ве­рий и пред­рас­суд­ков на их счет, предо­хра­нит детей от раз­ных ходя­чих неве­же­ствен­ных пред­став­ле­ний о вреде, мнимо нано­си­мом раз­ными живот­ными, и разъ­яс­нит детям, напро­тив раз­лич­ную пользу, ока­зы­ва­е­мую чело­веку такими живот­ными, кото­рых все счи­тают вред­ными. Хотя все же все­гда надо пом­нить, что чрез­вы­чайно важно при­учить с ран­него дет­ства детей отно­ситься с ува­же­нием к жизни дру­гих существ никак не за то лишь, что они нам полезны, а потому уже только что они живые суще­ства и что надо ува­жать вся­кую жизнь и при­зна­вать ее пол­ные, рав­ные со всеми, права на счастье.

Ста­но­вясь все серьез­нее и слож­нее по мере раз­ви­тия ребенка, под­ростка, юноши, эти зна­ния, вхо­дя­щие жиз­нен­ным, есте­ствен­ным путем в умствен­ную их жизнь, прочно заля­гут в ней, явятся проч­ным фун­да­мен­том созна­тель­ного, разум­ного отно­ше­ния к цар­ству животных.

Про­ник­но­ве­ние в глу­бину жизни живот­ных уста­но­вить новый, трез­вый, чело­веч­ный взгляд на без­об­раз­ных или страш­ных живот­ных: жаб, сов, ужей, лету­чих мышей, кро­тов и т. д., урав­няв в пра­вах на инте­рес и сим­па­тию людей живот­ных, кажу­щихся про­тив­ными, со всеми остальными.

Введя детей в жизнь таких, дале­ких от дет­ского пони­ма­ния существ, как, напри­мер, насе­ко­мые, лич­ность, так ска­зать, кото­рых совер­шенно игно­ри­ру­ется ребен­ком, не име­ю­щим поня­тия об их жизни, устрой­стве и т. д., подоб­ный метод вос­пи­та­ния помо­жет детям при­знать и в насе­ко­мых существ рав­но­прав­ных со всеми дру­гими пред­ста­ви­те­лями живого мира.

Раз­ница пред­ла­га­е­мого озна­ком­ле­ния с жиз­нью живот­ных от того спо­соба озна­ком­ле­ния с нею, кото­рый при­ме­ня­ется в наших шко­лах луч­шими даже из педа­го­гов-есте­ствен­ни­ков, веду­щих это дело разумно, живо, ново, будет та, что при этом озна­ком­ле­нии нико­гда не будет забы­ваться гума­ни­тар­ная сто­рона дела. Это не зна­чить, что ребенку посто­янно будут навя­зы­ваться какие-либо поуче­ния или же будет про­из­во­диться какая-либо под­та­совка, извра­ще­ние фак­тов жизни для извест­ных идей, но это зна­чить то, что, во-пер­вых, весь дух сооб­ще­ния зна­ний будет про­ник­нуть чело­веч­но­стью, ува­же­нием к дру­гим суще­ствам, и, во-вто­рых, что ради позна­ния живот­ных и их жизни эти живот­ные не будут под­вер­гаться стра­да­ниям и умерщ­вле­нию, как это дела­ется при виви­сек­ции и убий­ствах живот­ных для чучел, кол­лек­ций и т. д. Гума­ни­тар­ное изу­че­ние живот­ных будет осно­вы­ваться, глав­ным обра­зом, на наблю­де­нии их жизни, а не на мерт­вых, без­жиз­нен­ных телах их. Оно пове­дет детей в сады, поля, леса, на берега вод для изу­че­ния мира живот­ных во всей кра­соте, инте­ресе и поучи­тель­но­сти их жизни, а не к чуче­лам, ящи­кам и бан­кам с мерт­выми, почти ничего не гово­ря­щими наблю­де­нию детей, экзем­пля­рам, самый вид кото­рых, — как, напри­мер, вид нако­ло­тых бабо­чек, — может дей­ство­вать на дет­скую мысль только в направ­ле­нии обрат­ном с гума­ни­тар­ным направлением.

Систе­ма­тика, номен­кла­тура будут в таком изу­че­нии на зад­нем плане, живое изу­че­ние на первом.

Для зна­ком­ства детей с внут­рен­ним стро­е­нием живот­ных совер­шенно доста­точно будет слу­чаев нахож­де­ния умер­ших насе­ко­мых, зашиб­шихся птиц, умер­ших зверь­ков и тому подобное.

Явятся новые руко­во­ди­тели в этой обла­сти, кото­рые в своих прак­ти­че­ских, науч­ных заня­тиях будут дер­жаться того взгляда, что если уж их уче­ная работа такова, что не может сде­лать существ, над кото­рыми она про­из­во­дится, счаст­ли­вее, то она, по край­ней мере, хоть не должна делать их несчастнее.

Новые ору­дия изу­че­ния жизни ока­зы­вают дра­го­цен­ную помощь в этом отно­ше­нии. Какая страш­ная раз­ница между ста­рым наблю­да­те­лем жизни живот­ных, про­би­ра­ю­щимся в мир при­роды с ору­ди­ями убий­ства — ружьем, сил­ками и булав­ками, и новым наблю­да­те­лем, истин­ным дру­гом при­роды, про­би­ра­ю­щимся с фото­гра­фи­че­ским аппа­ра­том и уно­ся­щим с собою кар­тины, запе­чат­лев­шие жизнь живот­ного мира в ее живом виде, в ее отно­ше­ниях с живой средой!

Наряду с наблю­де­нием жизни живот­ных фото­гра­фи­ро­ва­ние ее — какое пре­крас­ное, полез­ней­шее, обра­зо­ва­тель­ное заня­тие для юно­ше­ства вме­сто несчаст­ной стрельбы по живот­ным и нака­лы­ва­ния насе­ко­мых на булавки!

Наблю­де­ния над пре­вра­ще­нием одной бабочки, с соб­ствен­ным уча­стием в пра­виль­ном уходе за гусе­ни­цей и корм­ле­нием ее, дадут в сотни раз больше, чем вся­кая книга о насе­ко­мых и десятки ящи­ков с насе­ко­мыми на булав­ках. При вся­кой орга­ни­за­ции наблю­де­ний нико­гда не должна упус­каться гума­ни­тар­ная сто­рона. Если дети взя­лись про­дер­жать у себя гусе­ницу до послед­него ее пре­вра­ще­ния то они должны разум­ным, наи­луч­шим обра­зом устро­ить ей поме­ще­ние и акку­ратно кор­мить ее. Иначе это будет не наблю­де­ние, а мучи­тель­ство, кото­рое не должно быть нико­гда допус­ка­емо как ради блага наблю­да­е­мого живот­ного, так и ради блага самих детей.

Ника­кие книги, уроки и рас­сказы о пти­цах не могут заме­нить вни­ма­тель­ных наблю­де­ний над их жиз­нью, рабо­той, выве­де­нием птен­цов, их вза­и­мо­по­мо­щью — если только с самого начала этих наблю­де­ний зорко охра­ня­ются все права птиц.

Такие спо­собы, как изу­че­ние птиц в клет­ках и живот­ных в зоо­ло­ги­че­ских садах и тер­ра­ри­умах должны быть совер­шенно отри­нуты, как спо­собы, не даю­щие ника­кого пред­став­ле­ния о нор­маль­ной жизни живот­ных, кото­рая может позна­ваться только в живой обста­новке при­роды, и как про­ти­во­ре­ча­щие тре­бо­ва­ниям спра­вед­ли­во­сти и гуманности.

Кроме того непо­сред­ствен­ного мате­ри­ала, кото­рый дает сама при­рода, полезно бывает и искус­ственно устра­и­вать неко­то­рые наблю­де­ния, при кото­рых, однако, живот­ные ничего не пре­тер­пе­вают и не меняют искус­ственно — по край­ней мере, в самой ее основе — свою жизнь: таково, напри­мер, то устрой­ство ком­нат­ных наблю­де­ний над пре­вра­ще­нием бабочки, о кото­ром я гово­рил, устрой­ство малень­кой пасеки или стек­лян­ного наблю­да­тель­ного улья для наблю­де­ний над жиз­нью пчел, малень­кого искус­ствен­ного пруда для выве­де­ния три­то­нов, лягу­шек и т. п., аква­ри­ума для наблю­де­ний над мель­чай­шими и низ­шими живот­ными. (Но не над рыбами, потому что девять деся­тых рыб поги­бает недели через две в обык­но­вен­ных неболь­ших аква­ри­умах у не совер­шенно ком­пе­тент­ных люби­те­лей аква­ри­умов.) Да и вообще тот неболь­шой водя­ной бас­сейн, кото­рый пред­став­ляет из себя целый мирок для мель­чай­ших водя­ных живот­ных, явля­ется насто­я­щею тюрь­мой для более круп­ных оби­та­те­лей воды.

IX

Но ничто не может спо­соб­ство­вать так живому обще­нию детей с живот­ными и раз­ви­тию пра­виль­ного отно­ше­ния детей к ним, как лич­ная их прак­ти­че­ская дея­тель­ность для животных.

Актив­ная забота и работа детей для живот­ных может начи­наться с самого ран­него воз­раста. Пер­вою сту­пе­нью ее может быть корм­ле­ние кур, цып­лят и вся­кой птицы, а затем заботы о бли­жай­ших дру­зьях нашего дет­ства — соба­ках и кошках.

Чрез­вы­чайно важно ста­раться помочь уста­но­виться в детях как можно раньше пра­виль­ному взгляду на живу­щих с нами живот­ных, взгляду на них не как на какие-то живые вещи, создан­ные лишь для того, чтобы с ними делали что угодно, но как на сотруд­ни­ков нашей жизни, как на обще­ства, име­ю­щие все права на наше ува­же­ние, вни­ма­ние, симпатию.

Раз такой взгляд будет уста­нов­лен, легко будет выяс­нить вме­сте с детьми лежа­щие на нас и на них обя­зан­но­сти к этим живот­ным, деля­щим с нами нашу жизнь, ока­зы­ва­ю­щим нам раз­ные услуги или про­сто раду­ю­щим нас своею друж­бою и ласкою.

Нетрудно при­влечь детей к живой дея­тель­но­сти ради этих наших сожи­те­лей, то есть к сов­мест­ному осу­ществ­ле­нию хотя бы части лежа­щих на нас по отно­ше­нию к ним обязанностей.

Пере­чис­лим хотя бы кое-что из того, что легко могли бы делать дети: устро­ить удоб­ное местечко для щен­ков или котят, для собак и взрос­лых кошек, уби­рать за щен­ком или котен­ком, при­учать его отправ­лять свои нужды в извест­ном месте, при­учать щенят к само­сто­я­тель­ной еде, пра­вильно выво­дить их гулять, в пра­виль­ные, по воз­мож­но­сти, сроки кор­мить и поить собаку или кошку, зна­ко­мясь с тем, какой корм пита­тель­нее и здо­ро­вее для того или дру­гого живот­ного. Кор­мя­щую мать-собаку или кошку кор­мить отдельно более пита­тель­ным кор­мом, забо­титься об их чистоте: мыть малень­ких собак, выче­сы­вать боль­ших, менять почаще солому и под­стилку под щеня­тами и взрос­лыми соба­ками в ком­на­тах и на дворе, в будке.

Все это совер­шенно осу­ще­ствимо, в боль­шей своей части, даже для детей млад­шего воз­раста. Дети постарше могут делать все это более созна­тельно, более вни­ма­тельно, акку­ратно и тща­тельно. Кроме того, для них могут пред­ста­виться уже новые, тре­бу­ю­щие боль­шего уме­нья и обдумки, заботы, — напри­мер, даю­щая мате­риал для инте­рес­ного руч­ного труда, работа — ско­ло­тить и устро­ить как можно теп­лее и удоб­нее будку для дво­ро­вой  собаки, уку­тать ее на зиму соло­мой, пове­сить для тепла у входа в нее кусок какой-нибудь ста­рой теп­лой мате­рии и т. п.

Наверно уж из детей, вовле­чен­ных в подоб­ные заботы о живот­ных, не вый­дет улич­ных без­об­раз­ни­ков, пина­ю­щих, бью­щих собак, швы­ря­ю­щих в них каме­ньями и т. д. Не вый­дет из них, веро­ятно, людей, сажа­ю­щих собак на цепь, кото­рой собаки сти­рают себе до ран шею, запи­ра­ю­щих охот­ни­чьих собак в тюрьмы для озве­ре­ния, бро­са­ю­щих боль­ных собак на холод и голод в жесто­кие морозы. Не вый­дет из них малень­ких тира­нов, мучи­тель­ски рву­щих за хво­сты кошек, забра­сы­ва­ю­щих, топя­щих без­жа­лостно котят, жестоко истя­за­ю­щих их. Не вый­дет из них и тех кошат­ни­ков, кото­рые, стран­ствуя по Рос­сии за коша­чьим мехом, раз­би­вают кошек голо­вами о заборы.

Про­дол­жаем о дет­ских забо­тах о животных.

Мы уже ска­зали, что самые малые малыши могут, напри­мер, кор­мить птиц. Их можно при­учить не забы­вать делать это.

Ребята побольше могут к зиме делать кор­мо­вые дощечки, выве­ши­ва­е­мые за окошко, или же кор­мо­вые сто­лики в саду, в роще; к весне стар­шие дети могут делать искус­ствен­ные гнезда не только для сквор­цов, но для раз­ных пев­чих птиц, гнезда, при­спо­соб­лен­ные и для защиты птиц от раз­ных их врагов.

Работа над при­го­тов­ле­нием искус­ствен­ных гнез­до­вий для птиц инте­ресна тем, что изго­тов­ля­ю­щие должны стре­миться устро­ить такие поме­ще­ния для птиц, кото­рые насколько воз­можно более похо­дили бы на есте­ствен­ное гнездо, чтобы птицы сели­лись в них без колебаний.

Перед изго­тов­ле­нием таких ящи­ков дол­жен быть про­из­ве­ден ряд наблю­де­ний над жили­щами птиц. При самом изго­тов­ле­нии дол­жен при­ни­маться в рас­чет ряд сооб­ра­же­ний о при­год­но­сти того или дру­гого раз­мера или типа для тех или дру­гих птиц в связи с обра­зом жизни и устрой­ством тела птиц. Затем перед раз­ве­ши­ва­нием гнез­до­вых ящи­ков и при раз­ве­ши­ва­нии их дол­жен быть про­из­ве­ден и при­нят в рас­чет ряд наблю­де­ний и сооб­ра­же­ний о том, где раз­ве­ши­вать гнез­до­вые ящики, в зави­си­мо­сти от при­вы­чек и свойств птиц раз­лич­ных пород, — при этом могла бы наглядно про­хо­диться с детьми целая, так ска­зать, гео­гра­фия пти­чьей жизни в связи с раз­лич­ными их био­ло­ги­че­скими осо­бен­но­стями. (Одни птицы, как известно, любят лес­ные или садо­вые насаж­де­ния и не селятся ни на каких насаж­де­ниях там, где между дере­вьями постлана камен­ная мосто­вая или устро­ена вообще какая-нибудь плот­ная камен­ная настилка. Одни породы пред­по­чи­тают хвой­ный лес, дру­гие — лист­вен­ный, тре­тьи — сме­шан­ный. Одни птицы любят моло­дые насаж­де­ния, дру­гие — ста­рые дуп­ли­стые дере­вья. Одни гнез­дятся высоко, дру­гие — низко, одни — близко к чело­ве­че­скому жилью, дру­гие — лишь подальше от него. Одни породы пред­по­чи­тают густой лес, дру­гие — мест­но­сти, пере­ме­жа­ю­щи­еся с лугами и полями, и т. п.)

Наблю­де­ния над жиз­нью птиц, свя­зан­ные с при­го­тов­ле­нием хотя бы очень неболь­шого числа гнезд, но для раз­ных пород, дадут мно­же­ство новых полез­ных зна­ний юно­ше­ству, разо­вьют в нем про­ни­ка­ю­щий, откры­ва­ю­щий, углуб­лен­ный в жизнь при­роды взор.

Все подоб­ные заня­тия в выс­шей сте­пени полезны и инте­ресны для детей и послу­жат наи­луч­шим сред­ством для уста­нов­ле­ния и закреп­ле­ния в дет­ской душе совер­шенно нового отно­ше­ния к миру пернатых.

Там, где есть куры, дети могут участ­во­вать в уходе за ними, при­ни­мая в нем, по мере сво­его раз­ви­тая, все более и более серьез­ное участие.

Сна­чала дети будут, напри­мер, кор­мить цып­лят сухим кор­мом и, впе­ре­межку, мяг­ким кор­мом, а также моло­ком, будут при­го­тов­лять для них мелко изруб­лен­ный салат, траву, шпи­нат, щавель, реза­ную свеклу и т. д., будут поить их све­жей, чистой водой.

Дети будут кор­мить и взрос­лую птицу зер­ном и зеле­ным кор­мом, наи­бо­лее здо­ро­вым для кур, будут сле­дить за тем, чтобы яич­ную скор­лупу не выбра­сы­вать, а воз­вра­щать пти­цам для луч­шего раз­ви­тая их тела, осо­бенно костей и перьев, тре­бу­ю­щих изве­сти (все это будет выяс­няться детям, давая пищу их любо­зна­тель­но­сти и обо­га­щая их све­де­ни­ями из физио­ло­гии живот­ных), затем давать мяг­кий корм, осо­бенно полез­ный для обра­зо­ва­ния яиц.

Если про­точ­ной воды побли­зо­сти нет, дети могут еже­дневно менять воду в осо­бых для птицы поил­ках и чистить их, так как от грязи и гряз­ной воды раз­во­дятся у кур раз­ные болезни, — кроме того, недо­ста­ток воды, как известно, явля­ется при­чи­ною появ­ле­ния у птицы раз­ных пороков.

Затем дети, вo-пер­вых, могут сле­дить за чисто­тою двора, наблю­дать, чтобы на дворе не валя­лись куски костей и дру­гих отбро­сов, кото­рые птица может про­гло­тить; во-вто­рых, сле­дить за чисто­той самого птичника.

Для чистоты тела кур дети могут устра­и­вать им купа­нье (барах­та­нье) в песке или пыли, насы­пая где-нибудь в сухом сол­неч­ном углу двора рых­лую землю, мел­кий песок, золу или мел­кую известь; в дожд­ли­вое же время купа­нье можно устра­и­вать в плос­ком ящике, кото­рый ста­вится в птич­нике или под наве­сом, и менять по вре­ме­нам землю в ящике.

Стар­шие дети могут при­ни­мать дея­тель­ное уча­стие в устрой­стве самого птич­ника. Здесь опять-таки откры­ва­ется поле для новых серьез­ных упраж­не­ний в руч­ном труде.

Сна­чала могут иметь место срав­ни­тельно более лег­кие поделки: напри­мер, гнезда для наси­жи­ва­ния в виде закры­ва­ю­щихся кор­зин или ящи­ков, клетки для насе­док, обна­ру­жи­ва­ю­щих несвое­вре­менно охоту к наси­жи­ва­нию, невы­со­кие насесты для кур, кор­мо­вые клетки для одних цып­лят, куда не могут про­ник­нуть отни­ма­ю­щие у них пищу взрос­лые птицы, кор­мушки (откры­тые и с кры­шей) для взрос­лой птицы,— нако­нец, устрой­ство поилки из бутылки, опро­ки­ну­той над тарел­кой и при­спо­соб­лен­ной так, чтобы отвер­стие бутылки нахо­ди­лось в воде.

Впо­след­ствии, при боль­шем навыке в работе, стар­шие дети могут сами стро­ить, напри­мер, клетки для поме­ще­ния в них на ноч­лег каж­дого отдель­ного выводка, когда ящик наседки ста­но­вится тес­ным, и, нако­нец, дети, уже более искус­ные в сто­ляр­ни­ча­нии, могут соору­жать уже, напри­мер, даже целый птич­ник с гнез­дами и насестями, с раз­ными при­спо­соб­ле­ни­ями для удоб­ства очистки и т. п.

Все серьез­нее и серьез­нее отно­сясь к уходу за пти­цей дети посте­пенно будут при­вы­кать к раз­ли­чию лет­него зим­него ухода и т. д.

Изу­чая вме­сте с взрос­лыми потреб­но­сти птиц, выяс­няя себе луч­шие для них усло­вия, дети, вырас­тая, будут, навер­ное, сами при­ду­мы­вать и масте­рить раз­ные при­спо­соб­ле­ния для пти­чьего удобства.

Таким обра­зом малень­кие люди из раз­ру­ши­те­лей будут пре­вра­щаться в сози­да­те­лей, из вра­гов в охра­ни­те­лей тех существ, по отно­ше­нию к кото­рым они так рано

могут про­явить все луч­шие и худ­шие сто­роны своей природы.

Муд­рее, на пер­вый взгляд, обстоит дело с какой-либо прак­ти­че­ской дея­тель­но­стью детей для боль­ших живот­ных — для лошади и коровы. Но слож­ным это явля­ется, в сущ­но­сти, только для город­ских детей, лишен­ных радост­ного и полез­ней­шего обще­ния с этими дру­зьями чело­века, с какой-либо города, кото­рые могут про­жить всю жизнь, не имея ника­кого дела с лошадьми и коро­вами, не имея ника­кого поня­тия об уходе за ними, и уме­реть, не выучив­шись запрячь или напо­ить лошадь. Что каса­ется до детей огром­ней­шей части рус­ского народа — детей кре­стьян зем­ле­дель­цев, то они с ран­него дет­ства начи­нают при­ни­мать уча­стие в жизни домаш­них живот­ных. В ран­нем воз­расте для них откры­ва­ется поэтому широ­кое поле для про­яв­ле­ния забот­ли­вого вни­ма­ния и добра к живот­ным и, обратно, широ­кое поле для всех печаль­ных резуль­та­тов невни­ма­ния, небреж­но­сти, гру­бо­сти и тому подоб­ных отри­ца­тель­ных свойств, кото­рые, развиваясь, делают, порой посте­пенно из кре­стьян­ского ребенка жесто­кого к живот­ным чело­века и пло­хого хозяина.

Дере­вен­ские малыши уже гоняют ско­тину в стадо. Немного под­росши, они уже гонят лоша­дей в ноч­ное и ден­ное и сто­ро­жат их и помо­гают пооче­редно пас­туху пасти дере­вен­скую ско­тину. Под­росши еще, они уже начи­нают paбо­тать с лошадьми — боро­нить, ско­ро­дить, начи­нают давать ско­тине корм, поить ее. Выросши еще, они начи­нают (в семьях, где отсут­ствует взрос­лый муж­чина) уже пахать, возить дрова и про­чее. В этих слу­чаях на кре­стьян­ского маль­чика стар­шего воз­раста ложится уже весь уход за лоша­дью, — не говоря уже о том, что кое-как запря­гать лошадь выучи­ва­ются уже все кре­стьян­ские дети стар­шего воз­раста маль­чики, и девочки. Девочки также пасут с пас­ту­хом ско­тину, боро­нят, да и вообще оди­на­ково выучи­ва­ются обра­щаться с живот­ными и рабо­тать с ними, как и маль­чики. Впо­след­ствии  ведь нема­лому числу жен­щин у нас на Руси при­хо­дится нести на себе все кре­стьян­ское тягло, быть паха­рями и сеятелями.

Здесь налицо все усло­вия для самой про­из­во­ди­тель­ной заботы о тех живот­ных, на кото­рых вме­сте с их хозя­и­ном-кре­стья­ни­ном выно­сится вся тяжесть жизни человечества

Не достает только в боль­шин­стве слу­чаев того, чтобы в души юных работ­ни­ков рано глу­боко вхо­дило бы и крепко уко­ре­ня­лось, во всей широте своей, созна­ние прав живот­ных и наших обя­зан­но­стей к ним для того, чтобы моло­дые поко­ле­ния по воз­мож­но­сти раньше при­уча­лись как можно вни­ма­тель­нее отно­ситься к потреб­но­стям своих живот­ных и при­вы­кали к разум­ному, тол­ко­вому, созна­тель­ному уходу за ними.

Пре­красно уже будет, если, ясно поняв все зна­че­ние этого для живот­ного, ребята будут испол­нять хотя бы такие отри­ца­тель­ные пра­вила, как: не бить лошадь, не гонять ее до чрез­мер­ной уста­ло­сти, не нава­ли­вать на нее чрез­мер­ной тяже­сти, не рабо­тать на ней, когда она захро­мала, нико­гда не поить ее после работы и еды,— не только когда она совсем пот­ная и уста­лая, но даже когда она немного про­ехала,— нико­гда не кор­мить овсом перед самой ездой, а кор­мить ее за час до езды или через 2-3 часа после работы, не купать лошадь после корма в холод­ной воде, не ста­вить пот­ную лошадь на сквоз­ном ветру и т. п. Не трудно тоже поза­бо­титься и, напри­мер, о том, чтобы про­мыть глаза лошади после езды по доро­гам с едкой пес­ча­ной пылью и т. п.

Глав­ное же, бережно обра­щаться со стель­ными животными.

Все эти заботы доступны кре­стьян­скому маль­чику и девочке совер­шенно оди­на­ково, как и взрос­лому кре­стья­нину, а меж тем, в какое любов­ное обще­ние с живот­ным они вво­дят их, сколько добра для живот­ного при­но­сить испол­не­ние хотя бы этих эле­мен­тар­ней­ших пра­вил сохра­не­ния здо­ро­вья животного!

Дальше, по мере роста детей и уве­ли­че­ния их уча­стия в уходе за живот­ными, могут при­бав­ляться новые и новые их заботы: о чистоте хлева, об очи­ще­нии кожи живот­ных, о чистоте корма и пойла и т. д.

Осо­бенно при­я­тен для детей уход за суще­ствами», близ­кими их сердцу, — теля­тами, жере­бя­тами, ягня­тами, коз­ля­тами. Стар­шие дети могут легко при­ни­мать на себя все заботы о них: брать на себя не только забот­ли­вое, пра­виль­ное их пое­ние, корм­ле­ние здо­ро­вой для них пищей, соблю­дете осо­бой чистоты около них, но даже и устрой­ство для них сухого, свет­лого, теп­лого поме­ще­ния, если бы взрос­лые могли дать им полез­ные указания.

Глав­ной зада­чей такого вос­пи­та­ния было бы раз­ви­тие наи­боль­шей вни­ма­тель­но­сти к животным.

Вос­пи­тан­ный в таком направ­ле­нии, кре­стьян­ский под­ро­сток при­вык бы, напри­мер, осмат­ри­вать почаще все ноги лошади, очи­щать копыта от грязи, наблю­дать, чтобы не гнило около стрелки и не мокло, сле­дить, не топ­чется ли лошадь на какую-нибудь ногу,— такой осмотр пре­ду­пре­дил бы серьез­ные забо­ле­ва­ния, дела­ю­щие порой лошадь кале­кой. При езде такие юноши не забы­вали бы таких про­стых вещей, как, напри­мер, очи­стить колеса от слиш­ком боль­шого коли­че­ства налип­шей на них грязи, застав­ля­ю­щей пере­гру­жен­ных лоша­дей еще более напря­гать свои силы и т. п.

Все это немуд­ре­ные для вни­ма­тель­ного чело­века вещи, а меж тем все такие заботы (из кото­рых мы упо­мя­нули только неко­то­рые, выхва­тив их на удачу, в виде при­мера) бла­го­творно отзы­ва­лись бы и на бла­го­по­лу­чии живот­ных и на душев­ной жизни самих юных кре­стьян, вос­пи­ты­вая в них и насто­я­щих дру­зей живот­ных и созна­тель­ных, разум­ных хозяев.

X

Так вот кое-что из того, что могло бы содей­ство­вать детям в их гума­ни­тар­ном воспитании.

Теперь явля­ется вопрос: как же осу­ще­ствить это?

Прежде всего, конечно, за это дело должна взяться семья — роди­тели или вос­пи­та­тели, серьезно дума­ю­щие о дет­ском вос­пи­та­нии. Нечего здесь сму­щаться ника­ким своим незна­нием и неуме­нием. Здесь, как и во всем дру­гом, только было бы серьез­ное, глу­бо­кое жела­ние и стрем­ле­ние рабо­тать над этим, учиться всему этому вме­сте с детьми, помо­гая им хотя бы только про­сто неко­то­рой боль­шей своей жиз­нен­ной опыт­но­стью и разыс­ки­вая людей и книги, могу­щих дать све­де­ния и указания.

В этом, как и во всех дру­гих подоб­ных зада­чах, вели­кую пользу могли бы ока­зы­вать роди­тель­ские коопе­ра­ции для вза­и­мо­по­мощи во всем, каса­ю­щемся дет­ского вос­пи­та­ния. Это воз­можно везде — и в деревне, и в городе.

Город­ским жите­лям кажется ино­гда крайне затруд­ни­тель­ной, а то и вовсе невоз­мож­ной, орга­ни­за­ция для детей в городе каких-либо, напри­мер, наблю­де­ний над миром живот­ных,— осо­бенно же в раз­гаре, так ска­зать, город­ской жизни, зимой, когда живот­ный мир совер­шенно пустеет. Но это только так кажется людям, не при­вык­шим к наблю­де­ниям над жиз­нью живот­ных, не инте­ре­со­вав­шимся ими, не углу­бив­шимся в жизнь живот­ных. Конечно, зим­няя жизнь живот­ного мира гораздо ску­пее и труд­нее для наблю­де­ний, но целый ряд наблю­де­ний может делаться и зимой в городе: жизнь зиму­ю­щих птиц в пар­ках, буль­ва­рах, садах, пали­сад­ни­ках, на ули­цах ‚на пло­ща­дях (осо­бенно, напри­мер, около рын­ков), домаш­няя и дво­ро­вая жизнь кошек, собак, зим­няя жизнь кур, посе­ще­ния конюшни, коров­ни­ков (теми, у кого нет в городе лошади и коровы), наблю­де­ния над насе­ко­мыми, спя­щими в дере­вьях, в окнах и т. д., С весны же и в городе откры­ва­ется обшир­ное поле для наблю­де­ний над про­буж­да­ю­щимся миром мел­ких и круп­ных живых существ в воз­духе, в садах, пар­ках, буль­ва­рах, на ули­цах, на бере­гах реки и в ее воде и т. д., не говоря уже о жизни живот­ных в самой квар­тире, на дворе, не говоря уже о заго­род­ных экс­кур­сиях, кото­рые будут непре­менно неод­но­кратно совер­шаться семьями, серьезно заин­те­ре­со­вав­ши­мися при­ро­до­ве­де­нием и гума­ни­тар­ною сто­ро­ною вос­пи­та­ния дет­ского ума и сердца.

Что каса­ется до прак­ти­че­ских работ детей для живот­ных, то в городе легко выпол­нимо и зимою мно­гое из того, что мы гово­рили об уходе за соба­кой, кош­кой (лоша­дью, коро­вою,— где они есть, — для стар­ших детей), о забо­тах о дво­ро­вой птице (куры, голуби), устрой­ство соба­чьих будок, голу­бя­тен, кор­мо­вых сто­ли­ков, вес­ной искус­ствен­ных гнез­до­вий и т. д. Летом же, понятно, поле дея­тель­но­сти для всего этого еще гораздо больше и разнообразнее.

Но,— увы! — не только в городе, но и при выезде на дачу,— где, без­об­разно испор­чен­ный город­ской «куль­ту­рою», дач­ная посе­ле­ния все же окру­жает, хотя и под­руб­лен­ная обык­но­венно, под­пор­чен­ная ван­да­лиз­мом дач­ни­ков, но все же живая при­рода,— город­ские семьи умеют оста­ваться глухи и немы к окру­жа­ю­щей при­роде. Ино­гда только какой-нибудь шаль­ной малый или ста­рый с ружьем в руке пой­дет в лес или поле бить ни с того, ни с сего птиц или же ловить неиз­вестно зачем бабо­чек. А меж тем, полю­бив­шие при­роду, заин­те­ре­со­вав­ши­еся ею, люди могли бы найти уже здесь обиль­ный мате­риал для живого, инте­рес­ного и поучи­тель­ного обще­ния с живым миром.

О деревне уж и гово­рить нечего. Там только надо гля­деть в оба и слы­шать всеми ушами. Там все только зовет к себе наблю­да­теля, иссле­до­ва­теля, люби­теля — малого и боль­шого. Там кре­стьян­ской детворе и юно­ше­ству нужен только друг, кото­рый помо­гал бы разо­браться в гро­мад­ном мате­ри­але, пред­ла­га­ю­щемся дере­вен­скою при­ро­дою, това­рищ, кото­рый помог бы наблю­де­ние оста­нав­ли­ваться больше на самом суще­ствен­ном, помо­гал бы лучше понять, уяс­нить жизнь живот­ного и рас­ти­тель­ного мира, — сло­вом, содей­ство­вал бы, сколько только мог, более близ­кому еди­не­нию детей с ним.

Этим дру­гом мог бы быть, напри­мер, народ­ный учи­тель. Он мог бы быть пер­вым това­ри­щем детей в их экс­кур­сиях по окрест­ным Полям, лесам, пру­дам, озе­рам и рекам, това­ри­щем в их иссле­до­ва­ниях и наблюдениях.

Он мог бы пере­но­сить потом обсуж­де­ние этих наблю­де­ний и в стены школы, сов­местно с детьми под­водя им итоги, вызы­вая их на выводы, обоб­ще­ния, запи­сы­ва­ние, зари­со­вы­ва­ние ими их наблю­де­ний и т. д.

Учи­тель мог бы явиться пер­вым това­ри­щем в раз­ных прак­ти­че­ских рабо­тах для живот­ных, ука­зан­ных нами, вызы­вая в детях инте­рес, аппе­тит к ним, помо­гая орга­ни­зо­вать их в школе и, где воз­можно, и дома, сооб­ра­жая с ребя­тами, как что лучше устро­ить, дея­тельно рабо­тая на ряду с ними для этого и топо­ром, и пилой, и рубан­ком, орга­ни­зуя для наблю­де­ний школь­ную пасеку и т. д.

При этом, однако, учи­тель дол­жен ста­раться все­гда во всем вызы­вать елико воз­можно больше соб­ствен­ного дет­ского почина, самодеятельности.

Если в школь­ной среде про­бу­дятся такие инте­ресы, в ней может обра­зо­ваться пре­крас­ная почва для школь­ной коопе­ра­ции с целью изу­че­ния жизни живот­ных и покро­ви­тель­ства им. И какая живая, инте­рес­ная работа может идти в такой коопе­ра­ции, где дети, вме­сто союза вре­ди­те­лей, раз­ру­ши­те­лей, мучи­те­лей, убийц обра­зуют, из себя союз дея­тель­ных иссле­до­ва­те­лей, защит­ни­ков, работ­ни­ков для блага животных!

Дет­ских сою­зов покро­ви­тель­ства живот­ным име­ется довольно много в Англии, Гол­лан­дии, Фран­ции, Гер­ма­нии, Швеции.

Осо­бенно же много дет­ских обществ «Мило­сер­дия живот­ных в севе­ро­аме­ри­кан­ских Соеди­нен­ных Шта­тах. Пер­вое такое обще­ство обра­зо­ва­лось в Бостоне в 1888 г.; теперь круж­ков «Мило­сер­дия» в Соеди­нен­ных Шта­тах свыше 10.000.

Ини­ци­а­то­ром дет­ских сою­зов покро­ви­тель­ства живот­ным в Фин­лян­дии явился извест­ный фин­ский поэт Топе­лиус, осно­вав­ший при содей­ствии мно­гих учи­те­лей и учи­тель­ниц так назы­ва­е­мый «Май­ский союз», в кото­ром состоит несколько тысяч юных членов.

Дея­тель­ность всех этих сою­зов пред­став­ляет собою глу­боко свет­лое явле­ние. Но задачи этих сою­зов, обык­но­венно, не так широки, как нам каза­лось бы жела­тель­ным для школь­ных коопе­ра­ций подоб­ного рода: выпол­няя с боль­шим или мень­шим успе­хом задачу защиты живот­ных, суще­ству­ю­щее союзы почти не зани­ма­ются, с доступ­ной для детей серьез­но­стью, изу­че­нием их жизни и мало вво­дят в свою дея­тель­ность лич­ный дет­ский руч­ной труд для живот­ных, а меж тем только гар­мо­нич­ное, креп­кое соеди­не­ние всех этих эле­мен­тов может при­дать таким дет­ским коопе­ра­циям пол­ную жиз­не­спо­соб­ность и инте­рес для детей и вызвать их на ожив­лен­ную деятельность.

У нас пред­при­ни­ма­лись кое-где попытки таких школь­ных сою­зов, кото­рые полу­чили назва­ние «Май­ских сою­зов», — веро­ятно, в честь май­ского рас­цвета при­роды, но число попы­ток такого рода было до сих пор ничтожно. При­чи­ной этого явля­лось, между про­чим, и рав­но­ду­шие народ­ных учи­те­лей к этому делу.

Суще­ство­вав­шие до сих пор май­ские союзы пред­став­ляли собой, сколько нам известно, слу­чай­ное явле­ние. Созда­ва­лись они не из друж­ного соеди­не­ния в таком деле детей одной школы и займа посте­пенно, может быть, и несколь­ких школ, объ­еди­ня­ю­щихся для такой работы, но воз­ни­кали, боль­шею частью, по ини­ци­а­тиве лиц, сто­яв­ших вне школы. Поэтому союзы явля­лись школь­ной при­строй­кой, а не орга­ни­че­ским про­из­ве­де­нием школы как малень­кой общины, объ­еди­нен­ной в дея­тель­ных сим­па­тиях к живому миру.

Пора народ­ным учи­те­лям самим взяться за это дело, поняв всю важ­ность его в вос­пи­та­тель­ном и обра­зо­ва­тель­ном отношении.

И какая живая душев­ная связь соеди­нить учи­теля с уче­ни­ком в этом общем, хоро­шем, инте­рес­ном деле, какое ожив­ле­ние вызо­вет оно в жизни школы, как сбли­зит оно учи­теля с детьми на почве общего инте­реса и общей заботы!

Сов­мест­ные наблю­де­ния над жиз­нью домаш­них живот­ных и какая воз­можно прак­ти­че­ская работа для них, так же как и наблю­де­ния и работа для таких воль­ных живот­ных, как, напри­мер, пев­чие птицы, могут начи­наться с пер­вых лет школь­ной жизни. В стар­ших же отде­ле­ниях народ­ной школы сов­мест­ные наблю­де­ния над жиз­нью, устрой­ством и ухо­дом за домаш­ними живот­ными могут при­нять (имея в виду под­го­тов­лен­ность в этом отно­ше­нии почвы у кре­стьян­ских детей) вполне, срав­ни­тельно, серьез­ный характер.

Мы не гово­рим, что народ­ный учи­тель может или дол­жен дать стар­шим уче­ни­кам какой-либо цикл зна­ний по эле­мен­тар­ному ско­то­вод­ству, гиги­ене живот­ных и т. п. Но он может дать тол­чок про­буж­де­нию в них инте­ре­сов, жела­ния искать, учиться, думать рабо­тать в этом направ­ле­нии. Конечно, учи­телю самому надо наблю­дать, изу­чать, раз­до­бы­вать све­де­ния, учиться, для того, чтобы быть в этом вопросе полез­ным ребя­там, с кото­рыми он рабо­тает. Но на то он и дере­вен­ский учи­тель, чтобы рабо­тать над тем, что осо­бенно важно для дере­вен­ских ребят. Если учи­тель посвя­тит этому хотя неболь­шой уго­лок сво­его вре­мени, но будет рабо­тать в нем серьезно, оду­шев­ленно, зара­жая своим отно­ше­нием к живот­ным уче­ни­ков, он, мне кажется, мно­гое может сделать.

Немыс­лимо, чтобы сколько-нибудь поря­доч­ная школа не давала стар­шим уче­ни­кам самых эле­мен­тар­ных поня­тий о пер­вой помощи ране­ному, зады­ха­ю­ще­муся, уто­па­ю­щему. Также может она дать стар­шим детям и несколько пер­во­на­чаль­ных све­де­ний о пер­вой помощи живот­ным. В дере­вен­ской жизни, окру­жен­ной жиз­нью живот­ного мира, все­гда пред­ста­вятся слу­чаи наглядно про­де­мон­стри­ро­вать про­стей­шие при­емы пере­вязки раны, сло­ман­ной лапы, крыла и т. п. Затем, напри­мер, при­ни­мая во вни­ма­ние, как часто пло­хая упряжь при­чи­няет лоша­дям сса­дины, могу­щие пре­вра­титься в раны, нетрудно пока­зать кре­стьян­ским под­рост­кам про­стей­шие спо­собы помощи в подоб­ных слу­чаях, —напри­мер, какую-нибудь под­кладку в хому­тине, выше и ниже седла, из кусоч­ков мяг­кого сукна или вой­лока и т. д. Ничего не может быть проще таких вещей, а меж тем он могут пре­ду­пре­дить мучи­тель­ные стра­да­ния животного.

«Так вы хотите взва­лить на учи­теля обу­че­ние ско­то­вод­ству? Так вы хотите, чтобы в сель­ской школе, где не успе­вают выучиться как сле­дует гра­моте, детей обу­чали ско­то­ле­че­нию?» Но я не боюсь этих воз­ра­же­ний. Для нас все новое явля­ется каким-то жупе­лом, для нас вся школь­ная работа сво­дится к уткну­тию носа в книгу или тет­радку, а вот, ока­зы­ва­ется, в неко­то­рых луч­ших аме­ри­кан­ских шко­лах давно уже зна­ко­мят детей с пода­чей помощи постра­дав­шим животным.

Ини­ци­а­то­ром озна­ком­ле­ния детей с пода­чей помощи постра­дав­шим живот­ным в Аме­рике была несель­ская учи­тель­ница, а учи­тель­ница одного из самых боль­ших горо­дов Север­ной Аме­рики — г‑жа Свифт, «кото­рой, как гово­рит об этом один из аме­ри­кан­ских жур­на­лов, при­шла в голову пре­крас­ная мысль не только вос­пи­ты­вать в детях отвра­ще­ние к муче­ниям живот­ных, но и при­учать школь­ни­ков к облег­ченно тех стра­да­ний или болез­ней живых тва­рей, кото­рые при­хо­дится заме­чать у них. Наме­ре­ния учи­тель­ницы были выпол­нены настолько успешно, дети с таким уча­стием стали отно­ситься к боль­ным или изу­ве­чен­ным живот­ным, что в насто­я­щее время в неко­то­рых аме­ри­кан­ских шко­лах уже вве­дено обу­че­ние уходу за боль­ными животными.

Уроки про­ис­хо­дят в осо­бом поме­ще­нии, куда достав­ляют боль­ных собак, кошек, кро­ли­ков, домаш­них и диких птиц и т. п. Надо видеть, с каким жаром рвутся малень­кие бра­тья мило­сер­дия впе­ред, к тому боль­ному созда­ние, кото­рое покорно под­чи­ня­ется всему, что делают люди для его исцеления.

Малень­кие аме­ри­канцы так заин­те­ре­со­ва­лись этим пре­крас­ным делом, что с любо­вью зани­ма­ются помо­щью живот­ным и вне школы, уде­ляя ему зна­чи­тель­ную часть сво­его сво­бод­ного вре­мени. В неко­то­рых мест­но­стях обра­зо­ва­лись даже дет­ские «Обще­ства спа­се­ния животных».

В конце заметки об этом в аме­ри­кан­ском жур­нале гово­рится: «Нечего и гово­рить о том, как много пользы при­но­сить подоб­ное обу­че­ние, кото­рое навсе­гда делает чело­века созна­тель­ным в деле ухода за живот­ными. Но в том, что уда­лось устро­ить г‑же Свифт, есть и дру­гая сто­рона, еще более важ­ная. Состра­да­ние к боль­ному суще­ству, забота о нем, жела­ние облег­чить его муки обла­го­ра­жи­вают душу ребенка и вос­пи­ты­вают в нем то чув­ство мило­сер­дия, без кото­рого так легко сде­латься без­жа­лост­ным бор­цом только за свои удоб­ства и выгоды»[1].

XI

«Ну, а хоро­шие, гуман­ные книги о живот­ных?» О, да, конечно, хоро­шие книги могут ока­зать боль­шую, порою вели­кую даже, пользу в гума­ни­тар­ном вос­пи­та­нии детей. Рас­сказы таких масте­ров слова, как Тол­стой, Тур­ге­нев,. Гар­шин и им подоб­ные, про­ник­ну­тые бес­ко­неч­ной любо­вью к живот­ным и пол­ные такой худо­же­ствен­ной и духов­ной кра­соты, могут пасть бла­го­дат­ным дождем на дет­скую душу и вызвать в ней к жизни спя­щие еще семена сим­па­тии или же укре­пить и раз­вить всходы сим­па­тий, слабо пробивающихся.

Ино­гда такие про­из­ве­де­ния могут про­из­ве­сти целый пере­во­рот в дет­ской душе.

Наряду с ними можно поста­вить рас­сказы такого, напри­мер, нату­ра­ли­ста, как Сетон-Томп­сон, с такой любо­вью вос­со­зда­ю­щего образы зве­рей, в его изоб­ра­же­нии, можно ска­зать, более реаль­ные для нас, чем сама дей­стви­тель­ность, потому что они, подобно «Хол­сто­меру» Тол­стого, пере­но­сят нас не только во всю жизнь живот­ных, но в самую глу­бину их души.

Затем идут такие рас­сказы нату­ра­ли­стов, как рас­сказы Вильяма Лонга и наших нату­ра­ли­стов — Бог­да­нова, Кай­го­ро­дова и т. п., луч­шие про­из­ве­де­ния кото­рых дают пре­крас­ный мате­риал и в гума­ни­тар­ном отно­ше­нии. Я не скажу “все про­из­ве­де­ния”, потому что неко­то­рые из них не чужды охот­ни­чьего отно­ше­ния к живот­ным и ско­рее про­па­ган­ди­руют охоту и рыб­ную ловлю, напри­мер, чем про­те­стуют про­тив них.

Что каса­ется до спе­ци­ально научно-зоо­ло­ги­че­ского мате­ри­ала, то много дают и боль­шие тома ста­рого Брема и малень­кие книжки таких попу­ля­ри­за­то­ров, как Н. Руба­кин, Ю. Ваг­нер и др.

Ста­ра­ясь как можно пол­нее исполь­зо­вать для детей подоб­ный ука­зан­ному пер­во­класс­ный, так ска­зать, худо­же­ствен­ный и худо­же­ственно-нату­ра­ли­сти­че­ский и науч­ный мате­риал, будем поль­зо­ваться вообще всем под­хо­дя­щим мате­ри­а­лом, худо­же­ствен­ным и науч­ным, какой най­дем в нашей лите­ра­туре, лишь бы он был досту­пен и инте­ре­сен для детей и про­ник­нут чело­ве­че­ским отно­ше­нием к живот­ным или, по край­ней мере, не холодно-без­душ­ным отно­ше­нием к их бед­ствиям и пра­вам на жизнь, лишь бы рас­сказы и стихи были очерки жизни живот­ных прав­дивы с науч­ной точки зре­ния и доступны по изложению.

Что каса­ется лично меня, то в своем изда­тель­ском уголку, в тече­ние всей своей лите­ра­тур­ной и изда­тель­ской дея­тель­но­сти я ста­рался, сколько мог, об изда­нии и воз­можно широ­ком рас­про­стра­не­нии гума­ни­тар­ной и научно-обра­зо­ва­тель­ной лите­ра­туры о живот­ных. Это была одна из глав­ных моих задач. Лите­ра­туру эту я ста­рался рас­про­стра­нить в раз­ных сфе­рах чита­те­лей — и там, где могут купить книжку только за копейку, и там, где не хотят знать деше­вых кни­жек, — так как оди­на­ково, во всех сфе­рах, люди нуж­да­ются в гума­ни­тар­ном мате­ри­але для про­ти­во­веса анти­гу­ма­ни­тар­ной про­по­веди всей окру­жа­ю­щей их жизни.

В обла­сти лите­ра­туры о живот­ных я ста­рался осу­ще­ствить три, так ска­зать, задачи: во-пер­вых, дать худо­же­ственно-лите­ра­тур­ный мате­риал для чте­ния о живот­ных, во-вто­рых, научно-обра­зо­ва­тель­ный, и, в‑третьих, дать книги о прак­ти­че­ской работе для живот­ных,— книги о пра­виль­ном уходе за ними, о пер­вой помощи им, о лече­нии их и т. д.

В своих кни­гах для школь­ного чте­ния я ста­рался после­до­ва­тельно раз­вить и про­ве­сти сквозь весь основ­ной мате­риал их идеи дея­тель­ной сим­па­тии ко всему живому.

Но так как книги эти только отча­сти могли быть посвя­щены раз­ви­тию гума­ни­тар­ных идей, то я решил при­сту­пить к состав­ле­ние спе­ци­аль­ной гума­ни­тарно-вос­пи­та­тель­ной три­ло­гии, — трех боль­ших сбор­ни­ков, дол­жен­ству­ю­щих объ­еди­нить в себе необ­хо­ди­мый мате­риал для содей­ствия душев­ному раз­ви­тию детей и юно­ше­ства в гума­ни­тар­ном направ­ле­нии, а также для содей­ствия раз­ви­тию в юных серд­цах побуж­дены и любви к прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти ради всего живого, нуж­да­ю­ще­гося в их содей­ствии, помощи и защите.

Пер­вая часть этой три­ло­гии должна быть посвя­щена отно­ше­ниям чело­века к чело­веку, вто­рая — отно­ше­ниям к живот­ным и тре­тья — отно­ше­нию к рас­те­ниям. Под­го­тов­ляя мате­риал для всех трех частей, я решил, по раз­ным сооб­ра­же­ниям, начать с части, посвя­щен­ной живот­ным. Резуль­та­том этой работы и яви­лась состав­лен­ная мною и това­ри­щем моим по редак­ции В. И. Лукьян­ской пер­вая часть книги «Друг живот­ных», заклю­ча­ю­щая в себе гума­ни­тар­ный лите­ра­тур­ный мате­риал для млад­шего воз­раста. Содер­жа­ние вто­рой части «Друга живот­ных> (пред­на­зна­ча­ю­щейся для стар­шего воз­раста) должно по моему плану охва­тить воз­можно боль­шее число пред­ста­ви­те­лей живот­ного цар­ства из всех, по воз­мож­но­сти, клас­сов. Работу над этой частью «Друга живот­ных», за совер­шен­ным недо­стат­ком вре­мени, я про­сил все­цело уже выпол­нить В. И. Лукьян­скую, кото­рая внесла в ее выпол­не­ние тот труд глу­бо­кой любви, какой мог быть сде­лан лишь чело­ве­ком, столь горячо пре­дан­ным инте­ре­сам немых созда­ний, как она.

Упо­мя­нув обо всем этом для того, чтобы пока­зать, что я при­даю гума­ни­тар­ной лите­ра­туре боль­шое зна­че­ние, я хочу опять-таки под­черк­нуть то, что тем, что дадут только детям такую лите­ра­туру в руки или будут зна­ко­мить с ней в своем чте­нии, будет сде­лано еще очень немного. Хоро­шая книга может дать много душе ребенка. Но надо непре­менно помочь ему войти в соб­ствен­ное живое обще­ние с окру­жа­ю­щими его живыми суще­ствами, надо непре­менно поста­раться помочь раз­ви­тию живого, само­сто­я­тель­ного его инте­реса к их жизни и жела­ния прак­ти­че­ски для них действовать.

А это будет в боль­шин­стве слу­чаев непре­менно достиг­нуто, когда и взрос­лые явятся заин­те­ре­со­ван­ными и дея­тель­ными дет­скими това­ри­щами в этом случае.

XII

«Но как же, — воз­ра­зят нам, — осу­ще­ствит во всей пол­ноте гуман­ное отно­ше­ние к живот­ным? Как про­ве­сти его вполне в вос­пи­та­нии? А истреб­ле­ние вред­ных насе­ко­мых? А напа­да­ю­щие хищ­ные звери? А необ­хо­ди­мость живот­ного жира для жите­лей поляр­ных стран? А вообще необ­хо­ди­мость для здо­ро­вья чело­века, для физи­че­ской его и умствен­ной работы, живот­ной пищи? Нет, нет, ваши гуман­ные прин­ципы не могут быть про­ве­дены в жизнь».

Конечно, чем пол­нее будет про­яв­ляться гуман­ность по отно­ше­нию к миру живот­ных, чем ближе она будет к самому иде­алу гуман­ного отно­ше­ния к ним, тем лучше будет и для стра­да­ю­щих немых тва­рей и для самих людей, обла­го­ра­жи­ва­е­мых гуманностью.

Но если, как думают, невоз­можно сразу во всех направ­ле­ниях, во всем объ­еме достичь того, чего хоте­лось бы, из-за этого истин­ный друг живот­ных не сло­жит руки, не успо­ко­ится, не мах­нет рукою, как махают мно­гие перед злом нашей жизни, — все равно, дескать, ничего не поде­ла­ешь, про­тив рожна не попрешь, ков­шом море не вычер­па­ешь и т. д. Истин­ный друг всего живого не сде­лает так, счи­тая такое отно­ше­ние самым мало­душ­ным, эго­и­сти­че­ским, пре­ступ­ным. Для друга живот­ных дорого вся­кое дви­же­ние, вся­кое уси­лие, вся­кая работа в направ­ле­нии к чело­веч­но­сти. Чем дальше оно пой­дет, чем больше оно охва­тит, тем лучше. Но дорого, повто­ряю, вся­кое дви­жете к чело­веч­но­сти.  В этом дви­же­нии трудно бывает ска­зать, кто ушел дальше, — сол­дат ли, напри­мер, бро­сив­шийся в огонь ради спа­се­ния живот­ного, или же ста­рушка, кото­рая каж­дый день в холода ходила под­сы­пать песку на том кру­том подъ­еме на одном из лон­дон­ских мостов, где лошади раз­би­вали свои ноги, ста­но­вясь калеками.

Один делал все, что мог, бро­сая всю жизнь свою в жертву во имя чело­веч­но­сти, дру­гая делала все, что, могла, таща изо всех своих стар­че­ских сил песок и подолгу

рас­сы­пая его, тяжело сги­ба­ясь своей истом­лен­ной ста­ру­ше­чьей спи­ной. Она, как еван­гель­ская вдо­вица, поло­жив­шая в кружку все, что у нее было, тоже давала мило­сер­дию все, что могла. Только бы нам делать все, что мы можем делать, все что мы в силах делать,— и сколько стра­да­ний уба­ви­лось бы в мире! А делать мы можем гораздо более, чем мы пред­став­ляем себе. Мы только не даем себе серьез­ного труда про­ве­рить — дей­стви­тельно ли невоз­можно то и другое.

Мы очень косны. Самые про­стые вещи нам пред­став­ля­ются  невоз­мож­ными, чуть не безум­ными. Среди нас даже такой про­стой шаг в отно­ше­нии живот­ных, как отказ от мяс­ной пищи для того, чтобы не участ­во­вать в убий­стве живот­ных, пред­став­ля­ется чем-то осо­бен­ным, какой-то жерт­вой или неле­по­стью, без­рас­суд­ством, пагу­бой. Про­сто скучно ино­гда бывает слу­шать ходя­чие раз­го­воры по этому поводу! Странно слы­шать, как утвер­ждают, что без мяс­ной пищи невоз­можна, напри­мер, энер­гич­ная, умствен­ная дея­тель­ность и т. п., — это после того, как перед нами про­шла уже гигант­ская работа Тол­стого в трид­ца­ти­лет­нюю его веге­та­ри­ан­скую полосу жизни, и когда этот пере­шед­ший в девя­тый деся­ток жизни, ста­рец-веге­та­ри­а­нец бро­сает еще в мир свои, пол­ные вели­кой духов­ной силы, творения!

Я не сле­пой испо­вед­ник веге­та­ри­ан­ства, я не стану уве­рять, что будто бы все веге­та­ри­анцы сильны и здо­ровы, а все мясо­еды болез­ненны и слабы и т. п., — я могу только совер­шенно опре­де­ленно ска­зать, что про­цент болез­нен­ных веге­та­ри­ан­цев во вся­ком слу­чае нисколько не больше, чем болез­нен­ных мясо­едов, что веге­та­ри­ан­ство если уж не здо­ро­вее, то никак уж не вред­нее, чем мясо­еде­ние, с тою, однако, раз­ни­цей, что ради вку­со­вых ощу­ще­ний веге­та­ри­ан­цев не совер­ша­ется мучи­тель­ства и убий­ства дру­гих существ.

Но людям так не хочется рас­статься с раз­дра­жа­ю­щей их вкус, въев­шейся в их при­вычки пищей, что они ищут только тех аргу­мен­тов, кото­рые могли бы помочь им спо­койно про­дол­жать свой при­выч­ный режим, ста­ра­тельно отстра­няя от себя мысли о стра­да­ниях, кото­рые пере­но­сят суще­ства, уби­ва­е­мые ради минут­ного насла­жде­ния чело­ве­че­ского языка.

Но я, в конце кон­цов, не наста­и­ваю на веге­та­ри­ан­стве, как не наста­и­ваю ни на чем. С этого ли края, с дру­гого ли нач­нут люди про­яв­ле­ние чело­веч­ных убеж­де­ний,— все равно важно дви­же­ние в направ­ле­нии спра­вед­ли­во­сти к живот­ным, важно все боль­шее и боль­шее рас­ши­ре­ние вни­ма­ния и состра­да­ния к бессловесным.

XIII

Мне ска­жут, может быть, еще: «Вы гово­рите все о живот­ных и о живот­ных. А кру­гом все полно люд­скими стра­да­ни­ями. Вот на что надо направ­лять умы и сердца, а не отвле­кать их сосре­до­то­че­нием состра­да­ния над одними живот­ными и дея­тель­но­стью для них. Вы хотите созда­ния людей с одно­бо­кими симпатиями».

Ничего подоб­ного. Не дай Бог, чтобы из наших детей выхо­дили люди, боя­щи­еся зада­вить чер­вяка и в то же время пре­спо­койно насту­па­ю­щие на жизнь сво­его ближ­него, или люди вроде неж­ных барынь, оха­ю­щих и аха­ю­щих над рас­че­сан­ными собач­ками, почи­ва­ю­щими на шел­ко­вых подуш­ках, и застав­ля­ю­щих при­слуг валяться где-нибудь в гряз­ном углу за печ­кой или ждать, не ложась, вставши в шесть утра, когда гос­пода кон­чать свой напол­нен­ный раз­вле­че­ни­ями вечер после пол­ночи. Это одно­бо­кие нрав­ствен­ные калеки, и не дай Бог нашим детям чем-нибудь похо­дить на них.

Но мало сим­па­тичны и люди, счи­та­ю­щие себя гуман­ными и иду­щие с ружьем в руках бить без­за­щит­ных пичуг ради удо­воль­ствия бро­сить в ягд­таш их тре­пе­щу­щее в пред­смерт­ной муке тело.

Для меня глу­боко про­тивны такие веге­та­ри­анцы, кото­рые жалеют живот­ных и рав­но­душны к люд­ским бед­ствиям, само­до­воль­ные своим веге­та­ри­ан­ством и ничего не дела­ю­щие для облег­че­ния чело­ве­че­ских стра­да­ний, но нелепы и чело­ве­ко­любцы, после горя­чей про­по­веди про­тив неспра­вед­ли­во­сти и наси­лия, царя­щего в мире, погло­ща­ю­щие куски заре­зан­ных для них живых существ, не име­ю­щих чести при­над­ле­жать к чело­ве­че­ской породе.

Пусть те или дру­гие будут пре­крас­ней­шие, бла­го­род­ней­шие души, но все же это одно­бо­кие души, кри­вые на один из душев­ных глаз.

Мы же не хотим одно­бо­ко­сти на ту или дру­гую сто­рону. Мы хотим, чтобы из детей выхо­дили цель­ные люди, с неис­пор­чен­ным душев­ным зре­нием, кото­рое ясно видело бы горе и стра­да­ние везде, где оно есть, не деля живые суще­ства на раз­ряды обре­чен­ных на жизнь и обре­чен­ных на убий­ство или мучи­тель­ство от руки людей.

XIV

И еще, быть может, мне скажут:

«Вы хотите вос­пи­тать детей сла­быми, сла­бо­душ­ными людьми, тре­пе­щу­щими перед вся­кими стра­да­ни­ями — сего­дня пред стра­да­ни­ями ране­ного зайца, а зав­тра и перед соб­ствен­ными какими-нибудь пустыми сво­ими стра­да­ни­ями. Вы хотите вос­пи­тать баб, а не муже­ствен­ных бор­цов с жизнью».

Нет, — мы хотим так же, как и вы, чтобы из детей выхо­дили не сан­ти­мен­таль­ные слюн­тяи, а силь­ные, муже­ствен­ные люди, муже­ственно пере­но­ся­щие свои стра­да­ния, муже­ственно выно­ся­щие крики чужих стра­да­ний, но не для того, чтобы спо­койно про­хо­дить мимо них, а для того, чтобы идти к ним на помощь, рабо­тать, облег­чая их, и, во вся­ком слу­чае, люди, стре­мя­щи­еся к тому, чтобы не быть самим при­чи­ной ничьих чужих страданий.

Когда мы уви­дим, что дети, отправ­ля­ясь в завле­ка­тель­ные походы на зверь­ков и птиц, с пал­ками, каме­ньями, сил­ками, луками, ружьями, будут вооб­ра­жать себя геро­ями, смель­ча­ками, мы ска­жем им: «Вы не герои, а трусы. Тот, кто оби­жает, давит, наси­лует сла­бого, тот жал­кий трус, а не герой. Герой спа­сает жизни, а не губить их. Муже­ство не в наси­лии, а в труде и помощи. Давя сла­бого, ты — трус и негодяй».

Мы хотим, чтобы из детей выхо­дили силь­ные люди, но не без­раз­лично силь­ные, не силь­ные на все, на что угодно. Мы хотим, чтобы сила их была не сле­пая, само­до­вле­ю­щая сила, но сила, направ­лен­ная на благо всех, сила, поко­ря­ю­щая мерт­вую при­роду, живой же при­роде помо­га­ю­щая, рабо­та­ю­щая в брат­ской коопе­ра­ции с нею, сила, направ­лен­ная на сози­да­ние, а не на разрушение.

Если сила детей новых поко­ле­ний будет такою силой, они будут людьми в истин­ном зна­че­нии этого слова, они испол­нять в этом мире свое чело­ве­че­ское, а не одно живот­ное, пред­на­зна­че­ние, потому что чело­веку пред­на­зна­чено вне­сти в мир новую идею, и эта идея есть идея един­ства и свя­щен­но­сти жизни, идея вели­кого брат­ства всех существ, слу­жа­щих ее проявлением.

Если жизнь и детей новых поко­ле­ний не будет сколько-нибудь пол­ным вопло­ще­нием этой идеи, если и у них будут отступ­ле­ния, про­ступки про­тив нее (ибо и они будут не ангелы, а люди во всех усло­виях зем­ной жизни), но если только они будут люди, стре­мя­щи­еся идти все выше к солнцу любви, а не книзу, в ста­рую яму живот­ного наси­лия, они будут участ­ни­ками того истин­ного про­гресса чело­ве­че­ства, кото­рый выра­зился когда-то во мгле веков сна­чала в уни­что­же­нии поеда­ния ста­рых и сла­бых, затем поеда­ния людей чужих семей, затем поеда­ния поко­рен­ных вра­гов, потом в ослаб­ле­нии и уни­что­же­нии раб­ства, затем в про­дол­жа­ю­щемся ослаб­ле­нии вообще жесто­ко­стей и наси­лий людей над людьми, и дол­жен прийти к пре­кра­ще­нию жесто­ко­стей над живот­ными и убийств их для чело­ве­че­ского удовольствия.

Для наших детей будет ясно, что уни­что­же­ние жесто­ко­стей и наси­лий людей над людьми и уни­что­же­ние жесто­ко­стей и наси­лий людей над живот­ными,— две сто­роны одной и той же задачи: вра­зум­ле­ния, оче­ло­ве­че­ния жизни, нераз­рывно свя­зан­ные вместе.

Им ясно будет, что нельзя жерт­во­вать одним для дру­гого, что если вели­кую ткань жизни раз­ры­вают в одном месте, то над­рыв ее непре­менно отзы­ва­ется во всей жизни, и, прежде всего, пагуб­нее всего, в самом том чело­веке, кото­рый нару­шает закон любви, закон вели­кого брат­ства, потому что нару­ша­ю­щий лишает себя радост­ного един­ства со всею жизнью.

Работа для пре­кра­ще­ния стра­да­ний людей, работа для пре­кра­ще­ния стра­да­ний живот­ных! Никак нельзя ска­зать, что должно быть пер­вым, что вто­рым. Жерт­во­вать одним для дру­гого было бы тою вели­чай­шею неспра­вед­ли­во­стью, тем попра­нием прав одних существ ради дру­гих, кото­рые до сих пор царили в мире. И то и дру­гое, насколько хва­тит любви, сил и умения!

Про­ве­дете идеи о рав­ном ува­же­нии к жизни каж­дого живого суще­ства имеет огром­ное зна­че­ние в дет­ском воспитании.

Перед чело­ве­ком, могу­щим сгу­бить или осво­бо­дить тысячу людей, и перед ребен­ком, могу­щим осво­бо­дить или заду­шить птичку, бью­щу­юся в его руках, стоит нрав­ствен­ная дилемма, оди­на­ко­вая по своей сущ­но­сти и вели­чине для того и другого.

Для дела спра­вед­ли­во­сти и любви не может быть пер­вых и послед­них. Все стра­да­ю­щие суще­ства должны быть равноценны.

Но для того, чтобы работа спра­вед­ли­во­сти и любви совер­ша­лась в новых поко­ле­ниях в таком цель­ном направ­ле­нии, нужна сей­час работа, борьба в этом направ­ле­нии. Если вос­пи­та­ние будет так же мало зани­маться этими вопро­сами, как зани­ма­лось до сих пор, дело уни­что­же­ния вели­ких неспра­вед­ли­во­стей в мире будет подви­гаться впе­ред по-преж­нему чере­па­шьими шагами, и царя­щая кру­гом атмо­сфера жесто­ко­сти, не встре­чая себе отпора в вос­пи­та­нии, будет по-преж­нему сушить, кастри­ро­вать, извра­щать душу наших детей.

Но я глу­боко верю, что явятся новые роди­тели, учи­теля, вос­пи­та­тели и про­сто дру­зья детей и всех гони­мых и тес­ни­мых без раз­ли­чия, кото­рым дороже всего будет вос­пи­тать в ребенке человека.

В одном из очер­ков жизни зна­ме­ни­того аме­ри­кан­ского рели­ги­оз­ного и соци­аль­ного рефор­ма­тора Тео­дора Пар­кера (того Пар­кера, кото­рого автор рус­ской его био­гра­фии Н. И. Сто­ро­шенко назы­вает «апо­сто­лом гуман­но­сти и сво­боды»), мы нахо­дим сле­ду­ю­щие строки[2].

„Мать Пар­кера,— жен­щина с чут­ким серд­цем и поэ­ти­че­ским даро­ва­нием, но в то же время очень прак­тич­ная,— много потру­ди­лась над рели­ги­оз­ным вос­пи­та­нием своих детей, ста­ра­ясь вну­шить им рели­гию любви и доб­рых дел, а не одни только дог­маты. Она научила Тео­дора при­слу­ши­ваться все­гда к сво­ему внут­рен­нему голосу, и уже с дет­ства он весь был про­ник­нут нрав­ствен­ными и рели­ги­оз­ными иде­ями. Как рано Пар­кер стал заду­мы­ваться над тем, что добро и что зло, видно, между про­чим, из его авто­био­гра­фии. „Когда мне было четыре года,— рас­ска­зы­вает он, — один наш зна­ко­мый спро­сил меня, кого я люблю больше всех. „Отца”, — отве­тил я. — „Как, больше чем себя?”—„Да, сэр”. Тогда вме­шался отец. „Ну, а если бы,— ска­зал он, — кому-нибудь из нас двоих при­шлось быть высе­чен­ным, кого бы ты выбрал?” Я ничего не отве­тил, но в тече­ние несколь­ких недель мучился вопро­сом, почему мне больше хоте­лось, чтобы нака­за­нию под­вергся мой отец, а не я”. В дру­гом месте Пар­кер рас­ска­зы­вает такой слу­чай: „Когда мне было четыре года, я как-то уви­дел чере­паху, лежав­шую у берега пруда. Я еще ни разу не убил ни одного живого суще­ства, но видел много раз, как маль­чики, ради забавы, ловили и уни­что­жали птиц, кро­ли­ков и т. д. Я под­нял палку с тем, чтобы уда­рить без­вред­ное живот­ное, но вдруг что-то удер­жало мою руку, и я услы­шал, как внут­рен­ний голос ясно и громко ска­зал: „это не хорошо”. Пора­жен­ный слу­чив­шимся, я побе­жал домой к матери и спро­сил ее, чей голос ска­зал мне эти слова. Она вытерла высту­пив­шие слезы своим фар­ту­ком и, под­нявши меня на руки, отве­тила: „Неко­то­рые люди назы­вают этот голос сове­стью. Но я люблю назы­вать его голо­сом Божьим в душе чело­века. Если ты будешь при­слу­ши­ваться к нему, он ста­нет гово­рить все яснее и яснее и пове­дет тебя по пути к правде. Если же ты ста­нешь заглу­шать его в себе, он ста­нет все тише и тише и оста­вить тебя во тьме, без руко­во­ди­теля. Буду­щая жизнь твоя зави­сит от того, сбе­ре­жешь ли ты в себе этот голос Бога”. Я посто­янно вспо­ми­нал об этих сло­вах и глу­боко заду­мы­вался над ними. И кажется мне, что ни одно собы­тие в моей жизни не про­из­вело на меня такого силь­ного впечатления.

Из этого маль­чика вышел один из героев чело­ве­че­ства, вели­кий борец за осво­бож­де­ние чело­ве­че­ской мысли и за осво­бож­де­ние рабов, угне­тен­ных силою и невежеством.

Не всем дано быть геро­ями, апо­сто­лами, но вся­кому дано быть Чело­ве­ком , и новое вос­пи­та­ние в основу свою должно поло­жить это.

Новая жизнь откро­ется для души наших детей, когда осно­вой их жизни ста­нет чело­веч­ность. Мир жизни откро­ется тогда им с новой сто­роны. Новая, радост­ная кра­сота откро­ется им в мире, как откры­лась она Фран­циску Ассиз­скому, брату всех живых существ, как откры­ва­лась она стар­цам-пустын­ни­кам, жив­шим в дружбе со зве­рями, как откры­ва­ется она всем истин­ным дру­зьям живот­ных наших вре­мен в их любов­ном обще­нии со всем окру­жа­ю­щим их миром жизни.

Чистыми, не осквер­нен­ными наси­ли­ями над дру­гими суще­ствами, руками будут пере­во­ра­чи­вать новые люди стра­ницы див­ной книги мира и сами будут впи­сы­вать в нее пре­крас­ные строки новой жизни, осно­ван­ной на рав­ной любви ко всему живому.

Будем же и мы, во мгле тор­же­ству­ю­щего пока наси­лия, среди сто­нов жертв чело­ве­че­ского без­ду­шия и неве­же­ства, в тумане испа­ре­ний про­ли­ва­е­мой крови, рабо­тать для при­бли­же­ния этого времени.

При­ме­ча­ния

[1] Цити­ру­ется по жур­налу „Юный Читатель”.

[2] Крат­кая био­гра­фия Пар­кера. Пере­вод с англий­ского, под редак­цией В. Г. Черткова.