Крутой маршрут

• О матери
• Крутой маршрут
• Часть I
• Глава первая. Телефонный звонок на рассвете
• Глава вторая. Рыжий профессор
• Глава третья. Прелюдия
• Глава четвертая. Снежный ком
• Глава пятая. «Ума палата, а глупости – саратовская степь…»
• Глава шестая. Последний год
• Глава седьмая. Счет пошел на миги
• Глава восьмая. Настал тридцать седьмой
• Глава девятая. Исключение из партии
• Глава десятая. Этот день…
• Глава одиннадцатая. Капитан Веверс
• Глава двенадцатая. Подвал на Черном озере
• Глава тринадцатая. Следствие располагает точными данными
• Глава четырнадцатая. Кнут и пряник
• Глава пятнадцатая. Ожившие стены
• Глава шестнадцатая. «Простишь ли ты меня?»
• Глава семнадцатая. На конвейере
• Глава восемнадцатая. Очные ставки
• Глава девятнадцатая. Расставанья
• Глава двадцатая. Новые встречи
• Глава двадцать первая. Круглые сироты
• Глава двадцать вторая. Тухачевский и другие
• Глава двадцать третья. В Москву
• Глава двадцать четвертая. Этап
• Глава двадцать пятая. Бутырское крещение
• Глава двадцать шестая. Весь Коминтерн
• Глава двадцать седьмая. Бутырские ночи
• Глава двадцать восьмая. С применением закона от первого декабря
• Глава двадцать девятая. Суд скорый и праведный
• Глава тридцатая. «Каторга! Какая благодать!»
• Глава тридцать первая. Пугачевская башня
• Глава тридцать вторая. В Столыпинском вагоне
• Глава тридцать третья. Пять в длину и три поперек
• Глава тридцать четвертая. Двадцать две заповеди майора Вайнштока
• Глава тридцать пятая. Светлые ночи и черные дни
• Глава тридцать шестая. «Собака Глана»
• Глава тридцать седьмая. Подземный карцер
• Глава тридцать восьмая. Коммунисто итальяно…
• Глава тридцать девятая. «На будущий – в Ерусалиме!»
• Глава сороковая. День за днем, месяц за месяцем
• Глава сорок первая. Глоток кислорода
• Глава сорок вторая. Пожар в тюрьме
• Глава сорок третья. Второй карцер
• Глава сорок четвертая. Мы вспоминаем Джордано Бруно
• Глава сорок пятая. Конец карлика-чудовища
• Глава сорок шестая. Время больших ожиданий
• Глава сорок седьмая. Баня! Просто обыкновенная баня!
• Глава сорок восьмая. На развалинах нашего Шлиссельбурга
• Часть II
• Глава первая. Седьмой вагон
• Глава вторая. «Разные звери в божьем зверинце»
• Глава третья. Транзитка
• Глава четвертая. Пароход «Джурма»
• Глава пятая. «Вам сегодня не везло, дорогая мадам Смерть…»
• Глава шестая. На легких работах
• Глава седьмая. Эльген – по-якутски «мертвый»
• Глава восьмая. На лесоповале
• Глава девятая. Спасайся кто может!
• Глава десятая. Здесь жили дети
• Глава одиннадцатая. «Ветерок в кустах шиповника…»
• Глава двенадцатая. Между урчем и кавече
• Глава тринадцатая. Война! Война! Война!
• Глава четырнадцатая. Сорок девять по Цельсию
• Глава пятнадцатая. И свет во тьме
• Глава шестнадцатая. Молочные реки, кисельные берега
• Глава семнадцатая. Бледные гребешки
• Глава восемнадцатая. В чьих руках топор
• Глава девятнадцатая. Добродетель торжествует
• Глава двадцатая. Порок наказан
• Глава двадцать первая. Известковая
• Глава двадцать вторая. Веселый святой
• Глава двадцать третья. Рай под микроскопом
• Глава двадцать четвертая. Разлука
• Глава двадцать пятая. Зэка, эска и бэка
• Глава двадцать шестая. Mea culpa
• Глава двадцать седьмая. Снова преступление и наказание
• Глава двадцать восьмая. От звонка до звонка
• Часть III
• Глава первая. Хвост жар-птицы
• Глава вторая. Снова аукцион
• Глава третья. Золотая моя столица
• Глава четвертая. Труды праведные
• Глава пятая. Временно расконвоированные
• Глава шестая. И барский гнев, и барская любовь…
• Глава седьмая. «Не плачь при них…»
• Глава восьмая. Карточный домик
• Глава девятая. По алфавиту
• Глава десятая. Дом Васькова
• Глава одиннадцатая. После землетрясения
• Глава двенадцатая. Семеро козлят на идеологическом фронте
• Глава тринадцатая. Тараканище
• Глава четырнадцатая. Двенадцатый час
• Глава пятнадцатая. По радио – музыка Баха
• Глава шестнадцатая. Коменданты изучают классиков
• Глава семнадцатая. Перед рассветом
• Глава восемнадцатая. За отсутствием состава преступления
• Эпилог
• Лев Копелев, Раиса Opлова - Евгения Гинзбург в конце крутого маршрута
• Примечания

Глава тридцать вторая. В Столыпинском вагоне

Эти вагоны так и остались непереименованными. Их по-прежнему называли столыпинскими, и это никого не удивляло. Вагоны эти были мрачны, но чисты. Вполне я оценила их только спустя два года, когда больше месяца пришлось ехать от Ярославля до Владивостока в битком набитой теплушке. Но сейчас массивные решетки и усиленный конвой наводили смертную тоску.

Хотя нас везли, конечно, опять в «черном вороне» и подвозили к каким-то особым запасным путям, но все же я успела уловить маячившие на горизонте очертания Северного вокзала. Значит, Ярославль. Это был худший из трех возможных вариантов. Я много наслышалась в Пугачевской башне об одиночном корпусе Ярославской тюрьмы, построенной Николаем II после революции 1905 года для особо важных политических заключенных. И в наше время, продолжая традиции прошлого, Ярославский политизолятор приобрел славу места с усиленным режимом. А я так надеялась на Суздаль. Там политизолятор помещался в здании бывшего монастыря, и я часто тешила себя мыслью, что келья – все же не камера. Да и про Верхнеуральск говорили, что там много легче, чем в Ярославле.

– Ах, геноссин, вир зинд дох беканнт…

Я сразу узнаю золотоволосую немецкую киноактрису Кароллу Неер-Гейнчке, ту самую, которая прятала свои золотые вещички во время того памятного первого бутырского обыска. Каролла за это время очень изменилась. Потускнело темное золото волос, у рта обозначились тонкие скорбные морщинки. Но она стала еще обаятельнее, чем прежде. Лицо белое как слоновая кость, без малейшего намека на румянец, детская улыбка, грустные темно-желтые янтарные глаза.

Приговор Кароллы был повторением моего. Только ей, конечно, было в тысячу раз хуже моего, потому что вдобавок ко всему она еще была без языка. В камере, куда она попала, никто не говорил по-немецки.

И теперь, вспомнив несколько случайных фраз, которыми мы с ней обменялись во время первой встречи, она не нарадуется, что нашла собеседницу, хотя и с ошибками, но говорящую на ее родном языке.

Она ничего не знает о муже. Но точно уверена, что его уже нет. Оно не обманывает, это ощущение неотвратимого вечного одиночества, которое у Кароллы теперь всегда вот здесь… Она показывает не на сердце, а на горло.

– Ты бы подождала по-немецки шпарить. Хоть пока тронемся, что ли… А то еще за фашистку примут…

Это говорит мне наша третья компаньонка по столыпинскому купе – вологодская партработница, имени которой сейчас вспомнить не могу. Голос у нее хриплый. Вологодское «о» выпирает из речи. Губы растрескавшиеся. Худое длинное лицо почернело до того, что кажется обгорелой головешкой. Только легкие северные белокурые прядки у висков отдаленно напоминают, что это была когда-то женщина.

Состояние у нее маниакальное. Она никак не может перестать оправдываться. Все время говорит и говорит. В ее речи пестрят цифры каких-то планов по молокосдаче, возражения какому-то Воскобойникову, который «завысил показатели». Она говорит обо всем этом так, точно мы хорошо знакомы со всеми этими обстоятельствами и людьми. Время от времени прерывает сама себя легким вскриком боли. Ее держали «на стойке» долгими днями и ночами, и сейчас у нее адские боли в ногах.

Четвертой в купе оказалась казанская Юлия Карепова, та самая, с которой мы ехали этапом из Казани в Москву. Она тщетно пытается переговорить вологодскую и перевести разговор на Казань.

Но вот поезд переводят на обычный путь, и перед нами сквозь решетки появляется кусок жизни. Той самой обольстительной будничной человеческой жизни, которую мы так давно не видели. Уголок Северного вокзала. Подошел дачный поезд, и из него вылилась веселая, пестрая толпа людей с букетами цветов, с улыбками, с детьми, с вещами. Нет, не с теми страшными узлами, какие именуются «вещами» у нас в тюрьме, а с теми милыми, трогательными вещами, которые остались там, за стенами. Пакеты с фруктами, чемоданчики, игрушки.

Мы замираем у окна. Конвоир почему-то равнодушен, не отгоняет нас. Нас заметили с платформы. Какая-то девушка в цветном платье испуганно прижимается к руке спутника и с расширенными глазами лепечет ему что-то, показывая на нас. Доносится слово «троцкисты», потом «настоящие живые троцкисты»… Вероятно, она говорит ему, что впервые в жизни увидала «живых троцкистов».

Потом проходит женщина с двумя мальчиками, и я чувствую, что почти умираю не только от острой зависти, но и от изумления. Значит, еще кто-то держит за руки своих детей?

Но вот поезд трогается. Жадно вглядываюсь в проплывающее перед нами Подмосковье. На станциях – лозунги. Красные кумачовые лозунги. И все до одного говорят о вредительстве. «Ликвидируя последствия вредительства на транспорте, обеспечим…» А вот едем мимо сельмага, украшенного лозунгом: «Ликвидируем последствия вредительства в торговой сети, укрепим…» Электростанция. «Ликвидируя последствия вредительства в промышленности, перевыполним…»

– Юлия! Посмотри, что за чудо: вредительство во всех отраслях народного хозяйства.

– Тш-ш… Начальник конвоя… Молчи…

Поезд вырывается в природу. Вторая половина августа. Доносятся полевые запахи. Птицы сидят на проводах, как ноты на линейках. Мы едем в Ярославль, прохладный чистый город, весь светло-голубой. Я была там с мужем в 34-м году. Теперь он кажется не светло-голубым, а свинцовым. Стучат колеса. С каж-дым ша-гом, с каж-дым шагом…

Одиночка. Десять лет. Будут идти дни за днями, августы за августами. Мои сыновья превратятся почти в мужчин. Сама я – в старуху. И каждый день я буду слышать только пять слов: подъем, кипяток, оправка, прогулка, отбой… Я разучусь говорить. Я забуду, какого цвета небо и Волга. В одиночках всегда водятся крысы.

Передо мной мелькают образы Монте-Кристо, княжны Таракановой, младенца-царя Иоанна Антоновича… Гудок весело заливается. Каролла стонет во сне по-немецки.

В Ярославль мы прибыли в золотой закатный час. Наш вагон опять где-то на боковой линии. Платформы нет, и мы спрыгиваем прямо на темно-желтый сыроватый песок, который сладко пахнет детством.

Почему-то «черного ворона» нет поблизости. Нас не встретили. Конвоиры нервничают и перешептываются. А мы, счастливо улыбаясь, усаживаемся на свои узлы и жадно глотаем свежий волжский воздух. Ага, значит, и в тюремной системе не все хорошо организовано! Целых десять минут мы ждем транспорта, алчными глазами впиваемся в высокое небо и замираем от восторга при виде залетевшей с Волги чайки.

Неожиданностям нет конца. Вдруг выясняется, что нас повезут не в «черном вороне», а в самом обыкновенном грузовике с открытым кузовом. В это почти невозможно поверить. Неужели мы, дети подполья, живущие неправдоподобной жизнью застенков, увидим сейчас обыкновенные городские улицы, идущих по ним свободных людей?

Юля торопливо делится своими весьма оптимистическими прогнозами: раз везут в открытой машине, значит – режим будет совсем легкий. Значит, все бутырские слухи о резком усилении тюремного режима были «парашами».

– Грузись давай!

И вот мы едем по улицам Ярославля. Я узнаю гостиницу, в которой останавливалась с мужем за четыре года до того. На набережной много гуляющих. Мы видим Волгу. Стараемся глубже дышать, чтобы надолго надышаться. Каждый вдох возвращает к жизни.

Красота и необычный костюм Кароллы привлекают внимание. На нас с любопытством оглядываются. Кое-кто улыбается нам.

– Привет, девушки! – кричит рослый парень, идущий в группе приятелей.

Они машут кепками. Горячая волна любви к этим незнакомым людям заливает меня. Как хорошо, что их никто не трогает, что они каждый вечер гуляют по набережной!

Машина резко сворачивает вправо. Нас вводят в большой тюремный двор. Это Коровники, знаменитая Ярославская тюрьма.

Но мы не простые преступники. Мы особо важные, государственные. И нас провожают в одиночный корпус, отгороженный высокой стеной и массой дозорных вышек даже от остальной, обычной тюрьмы.

Мы перешагиваем порог, за которым нам суждено около двух лет быть заживо погребенными.