Мы все с вами встретимся… — Ольга Соколова

Жизнеописание исповедника веры, духовника Донского монастыря архимандрита Даниила (Сарычева).

• От автора
• Часть I. Корень благочестия
• Детские годы
• Русь Святая была свободная!
• Два столпника — две встречи
• Духовник Симонова монастыря
• Педагог, монах, архипастырь, мученик…
• Клирос — на всю жизнь
• Ученики старцев
• Маленький канонарх
• «Народный батюшка» архимандрит Серафим (Климков)
• Начало борьбы власти с Церковью
• Даниловские исповедники
• Святой праведный Алексий (Мечёв). Чудо на погребении
• Кончина Патриарха Тихона
• Святитель Петр (Полянский)
• Явление Феодосия Черниговского
• Благоверный князь Даниил
• Чудеса князя Даниила
• Митрополит Серафим (Чичагов)
• Часть II. Церковь потаенная
• Закрытие святой обители
• Исцеление инокини Екатерины
• Даниловское дело
• Бутырка
• Освобождение
• Пути небесные
• Предсказание старца Захарии
• Иван и Клавдия
• Под кровом святителя Николая
• Незримая обитель
• Даниловцы уходят в небо
• Я стараюсь забыть отца Поликарпа…
• «Накажу, но помилую…»
• В трех котлах войны
• Ветер надежды
• Часть III. У стен Донской обители
• Утешительное видение
• Братья по духу
• Исповедь сердца
• «Нас с тобой хотят выгнать»
• Святитель под спудом
• Слово о митрополите Николае
• Проводы отца
• Дорога в вечность: Даниил и Ольга
• Часть IV. Солнечный батюшка
• 1983
• Даниловцы в Донском
• Батюшка Даниил
• Открытие мощей святителя Тихона
• Община
• Благословение князя Даниила
• Церковная награда
• «Несть иудей, ни еллин»
• На благо обители
• Старец для мирян
• «Все новомученики молятся о вас»
• Царство Небесное
• «Мы все с вами встретимся»

 

«Мы все с вами встретимся…»

Жизнеописание исповедника веры, духовника Донского монастыря архимандрита Даниила (Сарычева)

Автор и издательство благодарят за помощь в составлении книги митрополита Тихона (Шевкунова), епископа Парамона (Голубку), иеросхимонаха Валентина (Гуревича), иеромонаха Дионисия (Локтаева), иеромонаха Косму (Афанасьева), протоиерея Димитрия Шпанько, доктора мед. наук профессора З.С. Вайнберга, Т. Столярову, Е. Клюшкину, Н. Южакову, С. Антимонова и всех, предоставивших материалы и воспоминания об архимандрите Данииле.

От автора

Кроткий и величественный лик старца сохранился в моей памяти. Мне посчастливилось видеть отца Даниила лишь раз в жизни, когда 1993 году в Донском монастыре меня, семнадцатилетнюю студентку, подвели к нему под благословение. Помню вдумчивый внимательный взор, молитвенный порыв — едва ощутимый, подобный легкому дуновению, и тихие слова благословения. Я не могла оценить тогда ни высокой духовности батюшки, ни его прозорливости.

«Послушник Патриарха Тихона», «Старейший насельник Донской обители», «Известный московский старец», «Чудеса батюшки Даниила», — запестрят в СМИ заголовки статей об архимандрите Данииле в начале двухтысячных. «Это был великий молитвенник за Россию», — в 2006 году напишет братия Донской обители в некрологе.

А мне судил Господь ближе узнать батюшку лишь после его кончины, через знакомство с его духовными дочерьми.

Так и хочется назвать этих пожилых по возрасту, но молодых сердцем женщин «мироносицами отца Даниила». И это — чистая правда. Они были с батюшкой многие годы, он окормлял их, опекал в любое время дня и ночи в течение многих и многих лет. А «мироносицы» слушали его проповеди и наставления, с женским вниманием заботились о его здоровье… Прошло уже более десяти лет со дня кончины батюшки, а духовные чада столь же дружны, как и в годы его жизни. Их объединяет память об отце Данииле, постоянные совместные молитвы о нем и своих близких.

Отец Даниил с духовными чадами.

Вспомнились слова молитвы великого повечерия: «Се аз и дети, я́же ми даде́ Бог, яко с нами Бог». Мне захотелось приобщиться к этому светлому обществу «мироносиц отца Даниила», узнать больше о пастыре, который хранит свое «малое стадо Христовых овец» даже после ухода в мир иной. Так началась работа над этой книгой…

Часть I. Корень благочестия

В девяностые годы прошлого столетия в Троице-Сергиевой лавре произошла встреча двух монахов-аскетов, двух исповедников веры: архимандритов Кирилла (Павлова) и Даниила (Сарычева). «Корень…» — произнес отец Кирилл, обхватив ладонями руки батюшки Даниила…

Да, действительно, корень — корень благочестия один у двух российских старцев. Оба они — рязанские Иваны^[1], чьи деревни расположены в нескольких верстах друг от друга. Из корня благочестия русского крестьянства выросли два прекрасных полных золотистых колоса, а их спелые зерна, упав в землю, дали новые всходы по всей Земле Русской.

Свидетельства людей и воспоминания самого батюшки Даниила позволяют лучше узнать его биографию. Сохранились видео- и аудиозаписи проповедей, бесед, в которых он рассказывает о своей жизни, уникальной по временному охвату и насыщенности: ведь старец прожил почти полностью двадцатый век и был очевидцем важнейших событий. Он претерпел ссылку и гонения за Христа, милостью Божией остался жив и до конца своих дней исповедовал Православие. Архимандрит Даниил — священноисповедник двадцатого столетия.

В начале нашего повествования читатель найдет не так много материала о самом отце Данииле, больше о монастырском быте Данилова монастыря и его подвижниках, — словом, о той среде, в которой совершилось формирование батюшки. Мы оставляем без сокращения вдохновенные рассказы отца Даниила о церковном пении тех лет, — ведь этим традициям он старался следовать всю жизнь, бережно храня их в памяти.

Детские годы

«Я родился в 1912 году в Рязанской губернии, в двадцати пяти километрах от города, в селе Зверево. Семья моя была благочестивая, как и все люди в деревне: народ молился, соблюдал все посты, вера была крепкая, посещали храм, старались жить по заповедям Божиим».

Так рассказывал батюшка о своем детстве. Родители отца Даниила, Сергей Васильевич и Анна Валериановна Сарычевы, были крестьянами. Всего детей в семье было шестеро, но двоих Господь забрал в Свои обители еще в младенчестве. Мать Анна была особенно набожна, часто посещала богослужение, приобщалась Святых Христовых Таин. Однажды с ней случилось знаменательно событие, о котором также рассказывал отец Даниил.

«Когда я был у мамы во чреве, (в храме) запели «Отче наш», и все стоящие около моей мамы услышали крик. К ней подошли и говорят: «Анна, ты смотри, у тебя младенец кричит!»

Я не хочу сказать, что я какой-то избранник, но вот только моя жизнь сложилась вся при храме. Еще в детстве я собирал мальчишек: накануне праздника я колокольчик подвешивал и изображал священника».

Ребенок появился на свет 14 (1 по старому стилю) января, поэтому родители по святцам нарекли его Иоанном — в честь святого пророка и Предтечи Иоанна, чей собор празднует Церковь 20 (7) января. Батюшка вспоминал:

«Мама рассказывала, что родился я в рубашке и в шапочке. Соседи наперебой хотели быть крестными. Местный блаженный Алешенька произнес: «Счастливым будет этот ребенок!»»

Ольга Ивановна Сарычева, дочь Ивана Сергеевича, сохранившая воспоминания родственников, говорила, что с самого детства Ваня отличался особым благочестием и большой любовью к богослужениям.

Русь Святая была свободная!

Однажды накануне Светлого Христова Воскресения Иван весь день помогал матери готовиться к празднику, а перед сном попросил ее: «Мама, ты меня разбуди к светлой утрене». Анна Валериановна обещающе кивнула, но разбудить сына ночью так и не решилась, — пожалела.

«Пасха была поздняя, это в 1923 году примерно. И погода была чудесная. Утром меня мама будит, говорит: «Вставай, разговляться», — вспоминал отец Даниил. — Я говорю: «Как разговляться, а в храм? «И — плакать. Она: «Вставай скорее, посмотри, как солнце играет, не плачь». Когда я вышел на улицу, я увидел в наше окно, как раз был восход, громадный шар солнца, которое как бы купалось, и разных цветов отражение было на стенах, на столе. А весь народ, разодетый, в платьицах пасхальных, — все стоят на меже, на возвышенности. Все смотрят, как солнце играет, и все поют: «Христос воскресе из мертвых!» А дети уже катают яйца. Это непередаваемо! Святая Русь была свободная!»

Два столпника — две встречи

Надвратный храм прп. Симеона Столпника Данилова монастыря. 1900-е гг.

Как-то ранним утром Иван с друзьями отправился в лес по грибы и ягоды. Мальчики помолились на опушке, поклонились на четыре стороны по обычаю и разошлись кто куда. Потом, уже с полными лукошками, сошлись снова и отправились домой. И вот в поле они увидели, будто на меже два священника-монаха в епитрахилях совершают каждение.

«Храм-то наш недалеко был, — рассказывал отец Даниил. — Первый, кто увидел их, это был я. На меня напал страшок, и я бросился бежать… А через несколько лет, когда мы с мамой уже переехали в Москву, я увидел этих монахов над воротами Данилова монастыря на фреске. Это были Симеон и Даниил Столпники».

Преподобный Даниил Столпник — небесный покровитель святого благоверного князя Даниила Московского, прославлять и почитать которого Иван Сергеевич будет всю жизнь. А в честь преподобного Симеона Столпника освящен надвратный храм Данилова монастыря. Эти два подвижника древности совершали один из самых тяжелых подвигов: столпничество, то есть длительное время стояли на высоком столпе в ограниченном пространстве, вознося деннонощные молитвы.

Вот как описывает храм Симеона Столпника в своих дневниках выпускник Даниловской начальной школы звонарь Михаил Макаров.

«На первой неделе Великого поста мы ходили в уединенный монастырский храм во имя Симеона Столпника. Храм этот находился над главными воротами монастыря, под колокольней. Со стороны монастырского двора, над воротами, на стене была написана большая картина: преподобный Симеон Столпник, стоящий на столпе, и толпящийся у столпа народ, пришедший к преподобному. Выходящие из монастыря богомольцы, приближаясь к воротам, видели эту картину и вспоминали о великом угоднике Божием. Слева от картины, внизу, в левой части ворот был вход на лестницу, ведущую в храм».

К сожалению, настенная роспись храма до наших дней не сохранилась.

Духовник Симонова монастыря

В начале двадцатых годов семью Сарычевых постигло горе: умер кормилец Сергей Васильевич. Овдовевшая супруга, чтобы прокормить детей в голодные годы, отправилась с ними в Москву к родственникам, которые жили на Малой Тульской улице в Даниловой слободе. Батюшка Даниил с любовью вспоминал:

«Мама у меня была очень аккуратная, всегда опрятно одетая, чистюля, красивая. Умела очень хорошо готовить, и ее всегда приглашали помогать на свадьбы и другие торжества… Но много пришлось ей претерпеть в жизни».

Благолепие московских храмов поразило селян. В поиске духовного совета и молитв об устроении жизни благочестивая мать обходила столичные обители и храмы. Господь хранит пришельцы, си́ра и вдову́ приимет (Пс. 145:9), — говоритсяв Священном Писании. Подал Он Свою помощь и Анне Валериановне через прозорливого старца Старо-Симонова монастыря схиигумена Севастиана.

«Первый визит мой был в Симонов монастырь. А потом, по благословению схиигумена Севастиана, великого старца, который обладал даром духовного зрения, я пришел с мамой в Данилов монастырь», — вспоминал батюшка.

Московский Симонов монастырь.

О насельнике и духовнике Симонова монастыря схиигумене Севастиане известно немного. Его имя всплывает в биографии замечательного подвижника, архипастыря и богослова епископа Вениамина (Милова), в период принятия им важного духовного решения и переворота в жизни владыки.

В начале двадцатых годов прошлого столетия епископ Вениамин был назначен наместником Покровского монастыря, братия которого была почти полностью подвержена влиянию обновленцев. Владыка Вениамин противостал братии и почти год находился «между молотом и наковальней», с одной стороны, ожидая гонений от властей, а с другой, — запрета в служении от Святейшего Патриарха Тихона, как не справившийся с должностью. Это состояние сказалось на его здоровье.

Епископ Вениамин писал в своем «Дневнике инока»: «…По совету врача я совершал каждый день прогулки по нашему Покровскому кладбищу, останавливался подолгу перед иконами на могильных памятниках и от всего сердца просил помощи Господней и святых в обращении души к покаянию. Однажды вижу… на одном полузанесенном памятнике огненным светом высветились слова псалма: Сердце мое смяте́ся, оста́ви мя сила моя, и свет о́чию моею, и той несть со мною (Пс. 37:11). Эта надпись пронзила мое сердце. Я почувствовал близость смерти, необходимость немедленного покаяния… Смерть я приготовился встретить подробной исповедью. Пригласил к себе на квартиру духовника из Симонова монастыря схиигумена Севастиана и постарался раскрыть всю свою греховную жизнь, полную немощей, с самого детства. Хотелось лечь в могилу с мирной совестью. Исповедь, наподобие холодной воды в знойную пору, освежила мою душу…»

Эта исповедь, по признанию владыки Вениамина, явилась составляющей его «сердечного переворота». В течение всей последующей жизни владыка старался сохранить эту «свежесть души», всегда стремился быть готовым предстать пред Божиим лицом. Примечательно, что к вечеру того же дня, уже после принесенного покаяния, отец Вениамин вернулся «подробнее рассмотреть поразительную могилу» — и ничего особенного не увидел: в ней погребен был некто Горшков, буквы на мраморном памятнике полиняли и, казалось бы, никак не могли сверкать… «Оказывается, Господь, присутствующий около сердца каждого человека, наблюдал за моим душевным состоянием, очей Божественных не опуская. Он, имеющий для каждого человека Свою модель воспитания, имел план обращения к Себе и моей окаяннейшей, адовой души. Как только я сердечно смирился, почувствовал собственное нищенство, Господь поспешил со Своим богатством благости к моему недостоинству».

Очевидно, что старец схиигумен Севастиан обладал особой духовной силой пробуждать покаяние и наставлять на путь служения Богу людские души. Мы знаем, что весь дальнейший жизненный путь владыки Вениамина был бескомпромиссным, исповедническим, полным трудов пастырских и монашеских. Он не раз бывал в ссылке, но не уклонился в обновленческий раскол, оставаясь верным Церкви.

Батюшку же Даниила, тогда еще мальчика Ваню, прозорливый схиигумен Севастиан направил в Даниловский монастырь, связав навсегда его жизнь с именем благоверного князя Даниила.

Педагог, монах, архипастырь, мученик…

Исполняя благословение, десятилетний Ваня стал регулярно посещать Данилов монастырь. Отец Даниил вспоминал:

«Обладая по отзыву других очень хорошим голосом — альтом, я начал ежедневно ходить в монастырь к ранней обедне, во время которой пел архимандрит Григорий (Лебедев), позже ставший настоятелем Александро-Невской лавры и архиереем. Я его очень полюбил, и он меня также. Он очень внимательно ко мне отнесся. Доложил владыке Феодору, наместнику отцу Поликарпу, и меня взяли в послушники. Архимандрит Григорий отдал меня в обучение к игумену Алексию, бывшему в монастыре регентом».

С этого события началось знакомство Вани Сарычева с целой плеядой выдающихся пастырей, духовных столпов Православия, хранивших заветы великих старцев того времени: преподобных Гавриила (Зырянова), Алексия (Соловьева), Варсонофия и Никона Оптинских. Без сомнения, духовный уклад жизни этих замечательных насельников Даниловой обители оказал огромное влияние на формирование Ивана Сергеевича Сарычева.

Архимандрит Григорий (Лебедев), принявший горячее участие в судьбе маленького богомольца, прославлен в соборе новомучеников Российских в 2000 году. Священномученик Григорий, епископ Шлиссельбургский, известен нам теперь как исповедник веры, духовный писатель и богослов. Переиздаются сборники его проповедей и толкование на Евангелие от Марка.

Этот первый московский духовный друг и наставник Вани Сарычева был ко времени их знакомства уже опытным педагогом. Еще до пострижения в монашество он работал в Кадетском корпусе, а затем в Николаевском Сиротском институте. Родом Александр Лебедев был из Коломны, из семьи потомственных священников. После окончания Московской Духовной семинарии и академии, он, тогда еще очень молодой человек, почувствовал призвание к монашеству и принял постриг с именем Григорий во Владимирской Зосимовой пустыни. В Даниловом монастыре отец Григорий прошел путь от иеродиакона до архимандрита. Впоследствии он был рукоположен во епископа и направлен Святителем Тихоном на открываются нам в слове на наречение: «…задача моя одна: неизменно пребывать в русле Божественного Промысла, отдаться Богу безраздельно, всем существом, без рассуждения. Без оглядки назад, с верой в неотвратимость предназначенного, я иду. Я иду, покорный Промыслу, и пусть совершится таинство Божие в нелицеприятном суде Его. В мысли моей, в настроении моем и на языке моем одно слово — слово молчания».

В Александро-Невской лавре владыку Григория связали крепкие узы духовной дружбы с иеромонахом Варнавой (Муравьевым) — будущим преподобным Серафимом Вырицким. Но вскоре, с 1924 по 1937 годы, последовала чреда арестов и ссылок, а 13 сентября 1937 года епископ Григорий (Лебедев) был расстрелян в Кашине.

Клирос — на всю жизнь

В пении должна быть внутренняя молитва, тогда оно
будет духовным и будет пробуждать к молитве.

Архимандрит Даниил (Сарычев)

Игумен Алексий, которому в научение отдали Ваню по просьбе отца Григория, был главным регентом Данилова монастыря.

«Науку отца Алексия, который учил меня гласам и славянскому языку, я освоил быстро, так как, по отзывам, имел абсолютный слух и хорошую память: стоило мне один раз услышать песнопение, как я уже мог его спеть», — вспоминал отец Даниил.

Таким большим было его желание участвовать в богослужении, прославлять Господа гласом радования (Пс. 46:1)! Действительно, церковное пение было в конце девятнадцатого и начале двадцатого века «на подъеме», в этот период жили и творили выдающиеся русские духовные композиторы, чье наследие вошло в мировую сокровищницу хоровой музыки. Уже тогда Ваня Сарычев полюбил церковное пение всей душой, и оно стало делом его жизни.

«Пение у нас в монастыре было прекрасное, молитвенное, торжественное. На правом клиросе хор был наемным и состоял примерно из тридцати человек. Все голоса были отборные: храмы и монастыри закрывались, поэтому наплыв певцов был большой. Это потом уже начались притеснения, и стали бояться петь в церкви…

На левом клиросе пели наши монастырские насельники, числом около двадцати, под управлением игумена Алексия — человека одаренного и необычайной доброты, обладавшего красивым, немного «в нос» тенором. Всего же у нас в монастыре было около сорока монахов.

Слева направо, нижний ряд: послушник Алексий, архимандрит Иасон (Смирнов), послушник Николай, канонарх Иоанн (архимандрит Даниил (Сарычев)). Верхний ряд: казначей иеромонах Илия (Ивановский), наместник архимандрит Тихон (Баляев), иеродиакон Иннокентий, иеродиакон Петр (Драчев), схимонах Максим (Сысоев). Фото 1927 года.

За службой в монастыре пели гласы московского распева, а также Обиход Львова^[2]. Любили петь Турчанинова, Бортнянского, Аллеманова, Нафанаила и, конечно, Архангельского^[3]. Вообще, в Москве Архангельского очень любили. Но вот у нас в монастыре предпочтению отдавали Кастальскому^[4]. Затмил же всех этих композиторов своими новшествами Павел Чесноков^[5]! Почти все протодьякона — Михайлов, Холмогоров^[6], Туриков — пели его ектении, «Спаси Боже». Исполнялись у нас за службами и напевы Зосимовой пустыни «Благослови», «Блажен муж», а также подобны Оптиной пустыни. Очень мы любили подобны Даниилу Московскому (на тот же распев поются подобны преподобным Сергию и Серафиму).

К сожалению, утеряны ноты необычайной красоты трипеснцев^[7], которые исполнялись на повечерии Рождества Христова и на Страстной седмице, — отдали на хранение домой старушкам, да те поумирали. Трипеснцы были четырехголосными, какого-то древнего монастырского напева и исполнялись они только в нашем монастыре. И еще у нас в монастыре было особое «Господи, помилуй», которое привез Владыка Дамаскин^[8], обладавший прекрасным первым тенором, — прямо сладкопевец!

На первом месте в нашем монастырском пении была церковность, и пению нашему по благоговейности равных не было. Оно было одновременно и торжественным, и умягчало сердца молящихся. В пении должна быть внутренняя молитва, тогда оно будет духовным и будет пробуждать к молитве.

Службы у нас в монастыре были длинными, особенно под большие праздники: все кафизмы вычитывались, стихиры пелись полностью, служба длилась с полшестого и кончалась в половине одиннадцатого. Но мы не уставали, не хотелось уходить из храма».

Удивительную благоговейную атмосферу богослужения Данилова монастыря описывает в своих мемуарах и Михаил Макаров, звонарь обители.

«За монастырской службой я был впервые… Монахи пели очень стройно и умилительно, и это настроение умиленности скоро овладело мною. Я не благодарил и не просил, но находился в блаженном созерцании, незаметно для меня вместившем и благодарение, и прошение. Это в какой-то, конечно очень отдаленной степени, было похоже на то состояние, о котором апостол Петр на Фаворе воскликнул: Хорошо нам здесь быть! (Мф. 17:4). Это было сходно и с тем состоянием, в котором находились во время церковной службы в Царьграде послы равноапостольного князя Владимира: «Мы не знали, где были: на небе или на земле».

Я не знаю, что чувствовали мои товарищи, но по их благоговейному виду угадывалось высокое настроение. В продолжение всей службы никто не проронил ни одного слова, никто не сделал праздного движения».

Особой торжественностью, конечно же, отличались праздничные и престольные службы. Они были лучшим отображением духовного подъема святой обители Даниловой. Архиерейское предстояние, лучшие церковные служители и певцы делали их поистине незабываемыми. Во всех подробностях запомнились они и Ване Сарычеву.

Рака с мощами св. блгв. кн. Даниила в левом приделе храма Свв. отцов семи Вселенских Соборов.

«Надо сказать, что на празднование памяти благоверного князя Даниила Московского у нас в монастыре собиралось множество московского духовенства и был мужской хор, наверное, человек в пятьдесят. Из них некоторые были хористами Большого театра. Одна басовая партия — человек двадцать, да первых теноров человек четырнадцать. Сейчас уж нет таких голосов! Чем выше — тем для них лучше! А как стояли за службой! Благоговейно, крестятся, молятся. И вот эта обстановка заставляла настраиваться на молитву. Левый хор, тоже очень большой, был смешанным.

Многие песнопения в память преподобному — припевы акафиста, «Избранный» и другое — написал профессор Московской консерватории Александр Александрович Воронцов, ученик Кастальского.

В праздник благоверного князя Даниила Московского к нам приходили служить протодиакон Максим Михайлов, протопресвитер Николай Колчицкий. Архиереев было от двенадцати до шестнадцати человек, а в двадцать четвертом году приезжал к нам Святейший Патриарх Тихон…

Максим Доримедонтович Михайлов прибыл в Москву из Казани вместе с архиепископом Иоасафом в двадцатых годах. Первая служба владыки Иоасафа была у нас в Троицком соборе, и тогда мы первый раз услыхали Михайлова. Боже мой! Что ж это такое? Нельзя передать впечатление от этого бархатного, малинового баса! Вообще москвичи к протодиаконам были неравнодушны, особенно купцы, и Михайлова стали приглашать нарасхват служить в разные храмы. Но Павел Григорьевич Чесноков «перетянул» его к себе в церковь Василия Кесарийского, что близ Тверской, где он был регентом. Но Михайлов служил там мало, потому что его прямо-таки «разбирали» по храмам на престольные праздники. Тогда никто не запрещал даже целому хору приходить в другой храм на престольный праздник. Вот, например, на Ордынке была церковь Иверской иконы Божией Матери, в которой регентовал Георгий Рютов — красивый, интеллигентный, высокого роста человек. Он был в Москве известен как регент и композитор; его вещи и сейчас поют — «Ныне отпущаеши», Великое славословие. В его хоре были прекрасные солисты — Арфенов, впоследствии артист Большого театра, и Дмитрий Волков, которого нередко приглашали в наш монастырь. Голос Волкова напоминал голос Карузо. В хоре Рютова пела и его жена, Полякова, — лучшее церковное сопрано Москвы. Я удостоился в её исполнении слышать рютовское Великое славословие, которое начинает соло сопрано. Так вот, помню, что Рютова со своим хором приглашали в Духов День на Даниловское кладбище. Не могу не назвать и других прекрасных церковных певиц — Марию Стрельцову и Александру Панкину. Они также, как и Полякова, имели сопрано. Из московских регентов того времени я знал Николая Сергеевича Орлова^[9], который управлял хором в храме Благовещения Бережки, что неподалеку от Смоленской площади на берегу Москвы-реки. Потом этот храм закрыли, но он регентовал в других церквах и в конце концов — в храме преподобного Пимена Великого. Настоятелем там был отец Борис Писарев, тоже в прошлом хороший регент. Знал я еще регента Полянского, который управлял хором у священномученика Ермолая, что на Садовой-Кудринской.

Но все-таки лучшим московским регентом в двадцатые годы был Николай Данилин^[10]. Он управлял хором в белом двухэтажном храме великомученицы Параскевы Пятницы, и хор его состоял из остатков Синодального хора, которым он управлял до революции. Наш иеросхимонах Герасим, бывало, раннюю отслужит — и туда. «Отец Герасим, куда? — Данилина иду слушать». Мне говорил Святейший Патриарх Пимен, сам в молодости бывший на Москве регентом: «Для меня было достаточно услышать только «Аминь», и я уже понимал, что такое Данилин, какая это звезда была русская!» Как в театре лучшим певцом был Шаляпин, так и лучшим русским регентом — Данилин. Очень строгий был, как зверь стоял. Но подобных не было!

Когда храм Параскевы Пятницы закрыли, Данилин перешел в храм мученика Трифона. А потом, видимо, его стали притеснять, и он совсем оставил регентскую службу. Примерно в то же время, в конце двадцатых годов, ушел из церкви и протодиакон Михайлов. Конечно, у Михайлова был голос! Но по музыкальности все-таки лучше был протодиакон Холмогоров. Он служил в храме Никиты Мученика на Басманной, но можно его было видеть и в других храмах. Помню его замечательное пение «Верую» Архангельского в храме, где регентовал Полянский. Он же пел и ектению Боянова «Рцем вси». Холмогоров был не только известный протодиакон, но и великий певец.

Времена, о которых я рассказываю, были очень тяжелыми. Гонения на Церковь, притеснения духовенства и закрытие храмов начались сразу же после революции. Первыми в Москве пострадали кремлевские монастыри и церкви. Затем начали закрывать другие храмы и монастыри — Симонов, Алексеевский, Петровский, Донской, Страстной…»

Ученики старцев

В те годы враждебная Церкви советская власть уже начала плести свою диавольскую паутину, желая уловить в нее некрепких верой, но жаждущих власти церковных деятелей, посеять смуту, разделение, раскол, чтобы стереть и след русского Православия из истории и памяти людской, чтобы никто не знал и не чувствовал иной власти над собой, кроме власти нового самозванного правительства.

Сози́жду Церковь Мою, и врата а́дова не одолеют ей (Мф. 16:18), — говорит Господь. Устояла в те годы и до сих пор стоит Русская Православная Церковь, взрастившая сонмы подвижников, чьи молитвы сильны пред Богом, у чьих дверей собирались толпы народные, жаждавшие слова укрепления, утешения, исцеления, чье мудрое слово спасало заблудшие души. Разве можно было так просто, одним запретом, поколебать веру народа, в котором просияло святостью столько старцев и аскетов? Многие отблески лучей благодатного старчества сходились в московском Даниловом монастыре. Настоятель обители, архиепископ Феодор (Поздеевский), был духовным сыном и воспитанником преподобного Спасо-Елеазаровского старца Гавриила (Зырянова), о котором многие читатели, наверное, знают по книге архимандрита Симеона (Холмогорова). Жизненный путь старца явил опыт спасения в Церкви, и этот опыт восприняли многие его ученики и духовные чада, среди которых был и владыка Феодор. Будучи аскетом не на словах, а в жизни, он имел и милосердное сердце. Сохранился рассказ о встрече с владыкой священника Сергия Сидорова, расстрелянного в 1937 году:

«В 1918 году я был на богословских курсах, на которых преподавал епископ Феодор. Как-то я провожал владыку до Храма Спасителя, он должен был сесть на трамвай. Стояла жаркая весенняя погода. Лучи солнца горели на главах Храма Христа Спасителя, они казались раскаленными шарами, несущими зной на шумную суету Москвы. На пыльных тротуарах вереницы людей ждали хлеба, и текла жизнь, властвовал голод. Какой-то старик, с убогими клочками седых волос, бритый, с выпуклыми остановившимися глазами, жадно следил за выдаваемым хлебом. У владыки была булка, и он дал ему. Старик рванулся и бросился целовать руку Преосвященного Феодора, но владыка ее насильно отдернул, а тот склонился перед ним почти до земли.

Старик смешался с очередью, а я спросил у владыки, знает ли он его. «Как же, это сумасшедший чиновник Петр Федорович Спицын, его я хорошо знаю. Он юродствует давно в Москве. Знаете, чтобы понять сущность Православия, надо его изучать не по книгам и ученым трудам, а в близком общении с людьми забытыми, презираемыми миром, с юродивыми, странниками, с сумасшедшими, даже с преступниками. Особенно это общение полезно пастырям. Узнав ближе отверженных миром людей, пастырь поймет, что, в сущности, эти люди гораздо ближе ко Христу, чем он, потому что грешные, сознавая свое падение, любят Господа, прощающего и милующего их. Православие — религия жалости и смирения, жалеть надо грешников и сознавать свои грехи. А это чувство дается при соприкосновении с миром отверженных и убогих».

Я вспоминал, слушая слова епископа Феодора, митрополита Филарета, который также любил искать и находил людей, забытых жизнью, духовный облик владыки стал мне еще ближе. Кроме уважения к его уму и сердцу, я почувствовал трепет его души, светлой, чистой, приобщенной к истокам Православной веры».

Став во главе древней Даниловской обители, владыка Феодор привлекал в нее единомысленную братию — учеников старцев Гавриила, Захарии, Варсонофия и Никона Оптинских, Алексия Зосимовского (Соловьева).

Так Ваня Сарычев невольно оказался в среде последователей великих старцев Земли Русской. У архиепископа Феодора был богомудрый замысел: создать иноческое братство монахов-подвижников, делателей на ниве христианского подвига, и в силу этого — подлинных защитников Православия и хранителей церковного предания.

Находясь в заключении в Таганской тюрьме в 1919 году, владыка Феодор познакомился там с пожилым монахом-священником из Оптиной пустыни Георгием (Лавровым). Владыку поразил подвиг отца Георгия: он не щадил себя, облегчая телесные и душевные недуги страждущих, омывая их раны, исповедуя и причащая желающих. К нему шли за советом, за утешением в предсмертной тоске. Если кто из приговоренных хотел исповедоваться и причаститься у него, то делалось все возможное, чтобы старец мог дать церковное напутствие. Были случаи, когда сами тюремщики приводили смертника в перевязочную к батюшке…. Умел «устроить подкуп любви», как сказал один из возрожденных отцом Георгием к жизни, уже готовый совершить самоубийство, но после разговора со старцем отложивший это намерение (а через два дня освобожденный).

Батюшка в тюрьме заболел, заразившись тифом, и находился месяц в больнице. Рядом с ним лежал какой-то человек, уже бредил, грубо ругал советскую власть. Батюшка и говорит ему: «Голубчик, поисповедуйся у меня, ведь ты плох, вдруг умрешь? Что же ты так останешься?» — «А-а-а… на что ты мне нужен? Не хочу я». — «Ну, скажи хоть имя свое, и я за тебя помолюсь». — «Нужен ты мне! Они, такие-сякие, отняли у меня все!» — «Кто они? Кто тебе все это дал, они, что ли? Господь тебе дал, Он и взял. Кого же ты ругаешь?.. Смирись, смирись, прошу тебя, поисповедуйся мне».

А сам начал молиться: «Господи, сохрани его жизнь! Что же он идет к Тебе с таким озлоблением, с таким злом…» Потом больной постепенно успокоился и наконец промолвил: «Ну, слушай, батюшка». И начал свою исповедь. «Я его выслушал, — рассказывал дальше отец Георгий, — разрешил, и он уснул, а утром встал здоровым. С той поры это самый близкий мой духовный сын. Он вышел из тюрьмы, живет, работает, и все как следует. Вообще-то все они хорошие люди; но они загрубели и отошли от Бога».

В 1922 году по ходатайству епископа Феодора (Поздеевского) иеромонах Георгий был освобожден и стал насельником Московского Данилова монастыря. Владыка Феодор с любовью принял отца Георгия в монастырь, хотя батюшка не принадлежал к числу ученой братии, которая собиралась вокруг настоятеля. Поселив батюшку вначале в братском корпусе, что напротив Троицкого собора, он вскоре предоставил ему келью на нижнем этаже древнего храма в честь Святых отцов семи Вселенских Соборов, справа от входа в Покровскую церковь.

Напротив кельи находился небольшой домовый храм в честь святых праведных Захарии и Елисаветы. В этой крошечной церкви архимандрит Георгий в будние дни принимал приходящих на исповедь и за советом. В праздники он исповедовал в Троицком соборе на правом клиросе левого придела, за ракой с мощами святого благоверного князя Даниила, к тому времени уже перенесенной из храма Святых отцов.

На исповедь к архимандриту Георгию обычно выстраивалась большая очередь. Старец благословлял людей учиться, приобретать специальности по своим способностям и возможностям, развивать данные Богом таланты и не обращать внимание на неустройство быта, столь обычное в то время. Некоторые питомцы старца, тогда еще студенты, впоследствии стали видными учеными. Среди воспитанников отца Георгия, вероятно, был и Ваня Сарычев: сохранилось их совместное фото.

Рассказывал батюшка и об еще одном Даниловском подвижнике — отце Симеоне (Холмогорове).

«Среди тех, кто пел в монастырском хоре, был архимандрит Симеон, у которого был прекрасный бас. Его трагедия заключалась в том, что у него была парализована нижняя часть тела, и его возили на коляске. Во время революции 1905 года он своим телом прикрыл от выстрела нашего настоятеля владыку Феодора (Поздеевского), и пуля задела ему позвоночник. Он также был очень добрым человеком и подвижником веры».

На самом деле отец Симеон прикрыл своим телом владыку Феодора не буквально.

2 мая 1906 года, в бытность тогда еще архимандрита Феодора ректором Тамбовской семинарии, на него было совершено покушение. В него стрелял из револьвера воспитанник первого класса Владимир Грибоедов. К счастью, отец Феодор остался жив и был переведен на должность ректора в Московскую духовную семинарию. На прежнем посту его сменил отец Симеон (Холмогоров), который 7 апреля 1907 года стал жертвой нового покушения революционно настроенных семинаристов. Архимандрит Феодор сразу же приехал к тяжело раненному отцу Симеону. Он был уверен, что пуля, искалечившая батюшку, предназначалась ему. Это и послужило поводом к тому, что среди людей, близко знавших обоих священников, распространилось мнение, что Холмогоров буквально заслонил собой владыку Феодора, пострадал вместо него, сохранив ему жизнь.

Вскоре после ранения, в 1908 году, отец Симеон поселился у старца Гавриила в Спасо-Елеазаровой пустыни, недалеко от Пскова, и жил при старце до самой его кончины (в 1915 году). Архимандрит Симеон составил прекрасное жизнеописание отца Гавриила, в некоторых изданиях книга называется «Един от древних». Любвеобильный старец по-матерински заботился о своем духовном сыне. Близкое общение со старцем в эти годы не только поддержало дух батюшки Симеона, но возвысило горе́.

Долгое время отец Симеон мог только лежать. Впоследствии его поднимали, сажали в кресло и возили в церковь. Однако всякое движение было сопряжено с мучительными болями, которые не покидали его всю остальную жизнь.

Когда 1 мая 1917 года епископ Феодор был назначен настоятелем Данилова монастыря, архимандрит Симеон последовал за ним. К этому времени относятся воспоминания его духовной дочери игумении Иулиании:

«Я с ним (отцом Симеоном — Ред.) познакомилась, когда он жил в Даниловом монастыре, а настоятелем был владыка Феодор… Отец Симеон жил в довольно большой келье. Рядом жил его келейник отец Николай… Ход в келью отца Симеона был отдельный, как раз против могилы Гоголя. Обычно отец Симеон лежал на животе, и тогда движение его рук было свободно. Лежал он всегда в сером подряснике, наполовину покрытый одеялом, лицом к киоту с иконами. Все было для него приспособлено: лежа мог тушить электричество, с рядом стоящего столика доставал книги, когда подавали чай, сам разливал. А с приспособленной к его кровати полочки доставал лекарства гомеопатические. Он очень любил лечить. Могу по себе сказать, что отец Симеон лечил очень удачно. Но помогали ли его лекарства, или молитва, не знаю.

Если он себя чувствовал хорошо, то к нему келейник пускал посетителей. Батюшка лежал спиной к двери. Еще не видя входящих, а только слыша, он всегда очень любезно приветствовал их, говоря:

— Милости прошу, пожалуйте!

Духовных детей у него было мало, не больше пятнадцати. Некоторых он брал сам, но с благословения владыки Феодора. Иногда к нему приезжали его давнишние духовные дети, иногда бывшие духовные дети старца Гавриила, а иногда владыка Феодор к нему посылал. В этих случаях оставить себе посланного владыкой предоставлялось отцу Симеону.

Присланных владыкой он всегда исповедовал. Некоторым после исповеди говорил:

— Приходите через две недели.

Батюшка всех своих духовных чад исповедовал каждые две недели.

А другим говорил:

— Простите, сегодня я по желанию владыки вас исповедовал, но по состоянию своего здоровья больше исповедовать не смогу.

Вся обстановка исповеди и самая исповедь у батюшки была особенная. Когда вы приходили, он надевал, лежа на своей кровати, епитрахиль и тушил электричество. Вы становились по обычаю монастырскому на колени у его кровати. Горела одна лампадка в киоте. Отец Симеон читал молитвы перед исповедью всегда наизусть, и начиналась исповедь с того, что он перечислял все те грехи, которыми он был грешен перед вами, как духовник, и просил прощения. Потом он обычно сам начинал спрашивать, но спрашивал так, что вы, конечно, во всем были грешны. Батюшка не спрашивал никогда, как многие другие духовники и старцы:

— Не оклеветали ли кого-нибудь?

А спрашивал:

— Не обидели ли кого-нибудь, хотя бы выражением своего лица?

Не спрашивал:

— Не лгали ли?

А ставил вопрос так:

— Не прибавили ли, когда говорили, или в свою пользу, или чтобы было интереснее?

Если вы были больны, не спрашивал:

— Не роптали ли на Бога?

А:

— Вы были больны? А Бога благодарили?

Все перечислить нет возможности.

В конце исповеди у вас оказывалось такое множество грехов, что все ваше самомнение, какое у вас было, исчезало, и вы вдруг вспоминали еще куда больше своих грехов, чем перечислил батюшка».

Архимандрит Симеон часто заменял регента отца Алексия, и Ваня Сарычев имел счастье петь под руководством благоговейного монаха, аскета, бережно относившегося к каждому слову богослужебных молитв.

«Отца Симеона одевали, сажали в кресло на колесиках, возили в церковь и подымали на клирос. Его прекрасный бас, несмотря на тяжелое физическое состояние, сохранился во всей красе. До сих пор помню, как звучал его голос, когда он пел подобен на «Господи, воззвах…» праздника Покрова Пресвятой Богородицы. Там был Покровский придел, а потому (а может быть, и в память Московской академии) по пятницам читался акафист Покрову и пелись некоторые стихиры с заключительными словами: «Обрадованная, радуйся, с Тобою Господь!»»

Николай Журко, посошник владыки Феодора, вспоминал, насколько глубокое и строгое понимание церковного пения было у отца Симеона (Холмогорова). Вот рассказ Николая о том, как знаменитый Михайлов «заслушался» батюшку.

«…Приехал Михайлов с опозданием. Пока его ждали, среди певчих зашел разговор о том, как лучше петь ектению: «с перекрытием»^[11] или «без перекрытия».

Отец Симеон сначала слушал этот разговор, а потом сказал: «Многим нравится пение с «перекрытием». Звучит это красиво, но слова ектении, которые молящиеся должны слышать, чтобы молиться этими словами, скрадываются. И получается, что «красивое» заслоняет собою столь важную в Церкви общую молитву. Это то самое «многогласие», против которого восставал и боролся патриарх Никон.

Обычаем церковным установлено повторение хором прокимнов^[12], возглашаемых диаконом или чтецом. Это сделано для того, чтобы обратить особое внимание молящихся на содержание прокимнов. У нас теперь нередко и прокимны «перекрываются». То, что должно запомниться, выпадает из внимания.

Увы, вам известно, как зачастую обесценивается стихира, пропетая только хором, да притом торопливо. Многие слова и даже фразы не доходят до молящихся, и дивная по своему содержанию стихира остается без внимания. Молящиеся стоят без воодушевления, и к ним скоро приходит утомление, которого никогда не бывает при вдохновенной службе. К сожалению, теперь пение с канонархом только в монастырях, а в приходских храмах даже стихиры, которые должны петься дважды, поются по одному разу. Если уж зашел разговор об ектенийных «Господи, помилуй», то, мне кажется, лучшие из них — старинных распевов, больше всего мне по душе ектения псковского распева.

Вообще о церковном пении надо сказать: если пение начинает заслонять своей вычурной театральностью молитву — оно не годится для церкви. Очень жаль, что многие церковные регенты чуждаются полных молитвенности симоновских, софрониевских, зосимовских, оптинских и других монастырских напевов.

Не подумайте, что я против всего нового в церковном пении. Наша Церковь богата поистине небесными мелодиями новых композиторов, но эти мелодии должны исполняться с особым духовным проникновением и очень хорошими хорами.

Сказанное о пении полностью относится к церковным иконописи и живописи и вообще к церковной службе. Если они не располагают к молитве — они нецерковные. Есть впечатляющие произведения у регентов нашей округи Рютова и Чмелева^[13], но эти произведения — для хороших хоров.

Некоторые говорят, что чтение и возгласы в храме должны быть всегда плавны и немного нараспев. Это не так. Важно, чтобы и чтение, и возгласы были наполнены молитвенным вдохновением, а не сухой казенной обязанностью. Вон архиепископ Трифон^[14] служит «говорком», не нараспев, а молящиеся стоят как на воздухе. Так отрывает от всего земного и возносит его служба.

В храме все должно располагать к молитве, все должно вдохновлять: от возглавляющего службу священнослужителя до последнего свечника, ставящего и снимающего свечи с подсвечников. Тогда даже и свечи горят по-иному, и люди стоят, как свечи, пламенея серафимским огнем хвалы Богу, и молитвы доходят», — закончил отец Симеон.

В это время к клиросу подошел Михайлов. Он был в какой-то необыкновенно мохнатой черной дохе. На ногах — сапоги. Приземистый, коренастый и, наверное, очень сильный. Лицо у него немного чувашское, серьезное, лоб выпуклый, с небольшим шрамом справа. Густые черные волосы до плеч. Совсем небольшая редковатая бородка. Все видели его впервые и с интересом смотрели на него. Началась спевка…»

Михаил Макаров, бывший звонарь Даниловской обители, вспоминал следующее.

«Обслуживал отца Симеона его келейник иеромонах Николай, человек очень смиренный, с большой любовью ухаживавший за отцом Симеоном. При первых же звуках благовеста отец Николай вез на кресле архимандрита Симеона из покоев первого этажа настоятельского дома к храму. У храма под сиденье кресла продевался прочный костыль, достаточно длинный для того, чтобы с боков кресла за него могли взяться два человека. Охотников внести отца Симеона на довольно высокую паперть всегда хватало с избытком. Многие богомольцы специально приходили раньше, чтобы нести отца Симеона. Сзади кресло поддерживал за ручку отец Николай.

Отец Симеон сидел на своем кресле-коляске в задней части клироса у самого барьера, что позволяло молящимся видеть его лицо. Примостившись на клиросе, батюшка снимал клобук и в продолжение всей службы был без клобука. Так, видимо, ему легче было петь.

Во время чтения часов за литургией отец Симеон надевал епитрахиль и читал поминания, вынимая из просфор частицы в ковшик для теплоты, или совершал исповедь кого-либо из своих многочисленных духовных чад. Я заметил, что он очень любил благословлять стихари мальчиков-алтарников. Благословив стихарь, он всегда ласково гладил по голове подошедшего и тепло говорил ему что-нибудь приветливое».

Маленький канонарх

На одной из спевок архимандрит Симеон увлеченно рассказывало традиции пения стихир с канонархом: «Прекрасен обычай пения стихир с канонархом. При этом пении до молящихся доходит каждое слово и возвышает душу. Вспоминаю, как в детстве я пришел ко всенощной накануне Вербного воскресенья. Пасха была в тот год поздняя, было тепло, все деревья распускались. Было радостно идти в церковь с вербочкой… и вот я услышал стихиры, которые пелись с канонархом. Они глубоко тронули мою душу и запомнились на всю жизнь. Особенно тронула стихира, в которой говорится: «Прежде шести дней Пасхи, прии́де Иисус во Вифа́нию, и приступи́ша к Нему ученицы́ Его, глаго́люще Ему: Господи, где хо́щеши угото́ваем Ти я́сти Пасху? Он же посла́ их: иди́те в пре́днюю весь, и обря́щете человека, скуде́ль воды нося́ща; последуйте ему и дому влады́це рцы́те: Учитель глаголет, у тебе сотворю Пасху со ученики Моими». Каждая фраза, сказанная канонархом и пропетая затем хором, запечатлевалась в моей детской памяти, и воображение рисовало тихую Вифанию, само название которой, как мне казалось, было мягкое, созвучное уютному, полному благоухающей зелени селению, куда пришел Господь. Бесхитростная душа умилялась предвидением Господа: «Идите и встретите человека с кувшином воды», и сердце трепетало при словах: «Учитель глаголет, у тебя сотворю Пасху со ученики Моими», — ведь Он знал, что это Его последняя Пасха перед крестными страданиями… Сердце мое сжималось, и в то же время в глубине души зажигалась радость Воскресения Христова и Пасхи».

Ване Сарычеву очень захотелось стать канонархом.

«Я молился об этом, усердно учил церковнославянскую азбуку, — рассказывал он, — и Господь исполнил мое желание. Было мне тогда одиннадцать лет. Бывало, под праздник у нас пели десять стихир; так я один канонаршил все десять — с правого на левый клирос ходил. Носил я подрясник и немного длинные волосы, так что был похож на девочку. Бывало, пока пройду по храму, мой карман в подряснике полон конфет и шоколада».

В это самое время, в1923 году, будущий Святейший Патриарх Пимен, тогда еще школьник Сергий Извеков, был приглашен в певчие Богоявленского кафедрального собора, где не только участвовал в богослужениях, но и брал уроки регентского дела у профессора Александра Воронцова, Александра Кастальского и его помощника Евгения Дягилева, так что вскоре уже сам управлял хором своих сверстников в паломнических поездках по святым местам центральной России.

Отец Даниил вспоминал, что будущий патриарх неоднократно посещал службы в Даниловом монастыре и слышал, как он канонарил, и хорошо отзывался о нем. По отзывам, москвичи любили канонарха Ваню и специально приходили его послушать. Это канонаршее служение не раз помогало юноше в жизни в миру найти верующих соратников там, где Господь приводил ему жить и работать. Его узнавали, помогали дружбой, советом, да и он — добрый и отзывчивый по натуре, не оставался в долгу.

«… Когда в юности жил я в Даниловом монастыре, в правом приделе храма была икона святого великомученика и целителя Пантелеимона Афонского письма. Иеросхимонах Герасим сказал мне: «Ты на него похож. Только не гордись». Тогда молодой я был, волосы до плеч», — рассказывал батюшка с улыбкой.

Интерьер северного придела Троицкого храма, справа видна икона вмч. Пантелеимона.

Слушая воспоминания отца Даниила, замечаешь, что он говорит об этом периоде своей жизни со слезами в голосе. Ведь всего два года (с 1922-го по 1924-й) Ваниного послушания прошло на огромном духовном подъеме и при церковном благолепии богослужения — до кончины Святейшего Патриарха Тихона.

Два года духовного счастья, общения с сонмом подвижников и архипастырей, сосланных из своих епархией и квартировавших недалеко от Данилова монастыря. Они стояли на страже русского Православия в период, когда Святейший Патриарх Тихон был под домашним арестом. Иван Сарычев духовно возрастал и крепчал под присмотром этих «орлов православного богословия».

Окормлял юного послушника Ваню иеромонах Серафим (Климков) — духовник, любимый и старшей братией, и прихожанами. О нем хочется поговорить отдельно: ведь, очевидно, именно образ духовника стал примером для отца Даниила.

«Народный батюшка» архимандрит Серафим (Климков)

В конце 1921 или в начале 1922 года владыка Серафим (Звездинский) совершил в Даниловой обители монашеский постриг молодого священника Григория Климкова с именем Серафим, в честь преподобного Серафима Саровского. Духовник прихожан — такое послушание было поручено новопостриженному иеромонаху.

«Испытывая смирение батюшки, вначале дали ему послушание исповедовать только детей. Жажда спасения детских душ сразу же понудила его приучать их к азбуке духовной жизни, пользу которой сам он уже вкусил: к откровению помыслов и поступков за проведенный день, к ежедневной записи своих грехов и помыслов», — писала одна из духовных дочерей отца Серафима.

Ваня Сарычев тоже попал в число тех, кто исповедовался у молодого духовника, и не только на время жизни в монастыре, но и на многие-многие последующие годы.

«В отце Серафиме чувствовали особенную благодатную силу, и как железо притягивается к магниту, так и души людей льнули к батюшке. С первых дней его служения, несмотря на его молодость, мы чувствовали в нем старца. Даже и старшие из братии тянулись к нему», — вспоминали чада отца Серафима.

Эта духовная зрелость молодого еще иеромонаха была следствием его духовного горения, попаляющего все терния, растущие на жизненном пути. А их щедро сеял враг, с малых лет стараясь воспрепятствовать духовному возрастанию будущего пастыря и врача душ.

С детства получил Гриша Климков уроки смирения и терпения на родине, в католической Галиции, относившейся тогда к Австро-Венгерской империи. Одноклассники-гимназисты издевались над ним за принадлежность к Православию и русской национальности. Но любовь преодолевала детскую злобу. Чистое сердце юноши пророчески узрел митрополит Антоний (Храповицкий): «А, добродетельный Гриша, — монахом будешь». «А я, — вспоминал позже батюшка, — подумал: «Какой же я добродетельный? Знал бы старец, какой я грешник»».

По слову апостола, Бог… смиренным дает благодать (Иак. 4:6). Смиренному сердцем рабу Своему Григорию вскоре даровал Он две судьбоносные встречи. Первая произошла в 1913 году, когда, поступив в Московскую духовную академию, юноша оказался под крылом владыки Феодора (Поздеевского). Отец Даниил так рассказывал о любимом братией настоятеле:

«С 1 мая 1917 года и до закрытия настоятелем Даниловской обители был бывший ректор Духовной академии епископ Волоколамский Феодор (Поздеевский). Это был воистину светильник, сияющий в службе своей благодатью. Владыка Феодор вел строго аскетическую жизнь. Внешне он был высокого роста. Когда он на вас смотрел, он вас сразу насквозь видел. Это был постник. Если ему нужно было выпить стакан воды, он пил только полстакана. И так во всем — воздержание».

По словам самого отца Серафима (Климкова), знакомство и общение с владыкой Феодором оказало решающее влияние на всю его жизнь. Но еще более тесные узы связали его с протоиереем Евфимием Рыбчинским, духовным чадом святого праведного Иоанна Кронштадтского.

В 1917 году Григория Климкова в числе нескольких студентов Академии отправили в Главное инженерное управление для работы на пишущих машинках. Здесь, в храме при Управлении служил отец Евфимий, здесь и произошло знакомство. «Это был старец высокой духовной жизни и многострадальный, по болезни вынужденный оставить Кронштадт и поселиться в Москве», — рассказывала духовная дочь отца Серафима.

Вскоре домовый храм при Управлении был закрыт, а отец Евфимий переведен в Новодевичий монастырь. Григорий навещал его, руководствовался его словом и примером.

После окончания Академии перед молодым человеком встал вопрос выбора дальнейшего жизненного пути: чтобы принять сан, нужна была супруга, верная спутница. «…В молодости девушки христианского воспитания казались мне ангелами, но я поставил себе вопрос: кого же я должен любить — их или Бога? И избрал боголюбие. Как и апостол говорит: Женатый заботится… как угодить жене (1Кор. 7:33)», — говорил батюшка.

Григорий решил не вступать в брак и дать обет целомудрия. Но к принятию других обетов монашества он считал себя неготовым. Это решение нуждалось в благословении духовника, и отец Евфимий одобрил его. Кроме того, за Григория поручились еще два преподобных старца: оптинский — схиигумен Нектарий и московский — протоиерей Алексий Мечёв. Сейчас они оба прославлены в лике святых Земли Русской.

В конце 1917 года состоялось рукоположение Григория в священнический сан с принесением обета целомудрия. Первые годы священства проходили в Москве, в храме во имя Девяти мучеников Кизических.

В те годы пропаганды безбожия народ жаждал пастырского слова. Отец Григорий проповедовал в храме, и, кроме того, проводил диспуты и беседы с отступившими от веры, после которых многие возвращались в лоно Церкви и становились его духовными чадами. Но сердце молодого священника все больше горело желанием посвятить себя только служению и уединенной молитве.

Духовные чада так рассказывали об этом периоде жизни наставника: «Он снова прибегает к старческому совету — направляется в Зосимову пустынь, к старцу отцу Алексию, исповедуется перед ним от семилетнего возраста и получает благословение на монашество и на поступление в Данилов монастырь, настоятелем которого в то время был владыка Феодор (Поздеевский). С каким благоговением, с каким покаянным чувством и молитвой готовился батюшка вступить на сей великий монашеский подвиг, ведомо единому Господу, восхотевшему прославить Своего избранника.

С первых же дней пребывания в монастыре владыка Феодор вручил его на духовное окормление отцу Поликарпу (Соловьеву), к которому он должен был ходить на откровение помыслов. По словам батюшки, это было для него великим подкреплением и утешением. Он говорил, что и заснуть не мог, если через искреннее, сердечное откровение не очистит перед старцем своей совести. Зато и чувствовал явный покров благодати Божией. «Мне казалось, — делился батюшка, — будто облако окружает меня и сохраняет». Молитва Иисусова была в то время его непрестанной духовной пищей»^[15].

«Когда он вступил в обитель, по всему монастырю прошло благоухание, благоухание неземное, небесное, — рассказывал батюшка отец Даниил. — Приняв у нас в обители монашество с именем Серафим, он был духовником многих наших прихожан. Его любовь распространялась. Несмотря на молодые годы, он обладал даром духовного прозрения».

В Даниловой обители после пострига отец Серафим вначале исповедовал, как мы уже сказали, детей. О детях он заботился всегда. Так, в письме своей духовной дочери писал: «По отношению к детям нужно довести до их сознания обеты крещения, за них произнесенные крестными; нужно воспитать их христианами, нужно парализовать в них антихристианские внушения. Горе тем, кто соблазнит одного из малых сих! — грозил Господь в дни земной жизни Своей. Таким Христос отказывал в праве жить… (см. Мф. 18:6) А вот Вы, по-видимому, очень легкомысленны в воспитании своих детей, потому можете подпасть под Христову угрозу».

С детьми отец Серафим занимался и в тяжелые для него годы скитаний, находясь в 1943 году в Житомире, на оккупированной немцами территории, где вместе с монахиней местного монастыря организовал группу из восьми-двенадцатилетних детей для изучения Закона Божиего…

Испытав нового насельника на первом послушании, владыка Феодор вскоре поручил ему принимать исповедь взрослых. Нового даниловского духовника сразу заметили. Люди тянулись к отцу Серафиму, несмотря на его строгость. Имея опыт деятельной духовной жизни, он щедро делился им и желал направлять своих пасомых на верный путь.

Так, один даниловский архимандрит сказал: «У нас в обители только один старец — отец Серафим».

Приведем фрагмент очерка «Воспоминания о архимандрите Серафиме (Климкове)»^[16]: «Конечно, и другие духовники были опытны и имели своих духовных чад. Но такой заботы и такого труда, как принятие ежедневных откровений, и такого внимательного старческого руководства, кажется, не было.

Батюшка имел великий дар любви к душам человеческим. Он говорил своим чадам: «Я должен вас знать до конца. Для вас необходимо полное отвержение своей воли, а я беру перед Богом полную ответственность за вас, по мере данных мне сил» (из воспоминаний монахини Т.Х.). Число окормляющихся у него с каждым днем увеличивалось, доходя до огромного количества. Великим постом он с владыкой Амвросием (Полянским) исповедовал до трех часов ночи, доходя до изнеможения, но не покидая храма до тех пор, пока не оставалось ни одного исповедника. А уходя в свою келью, уносил с собой пачку тетрадей и листков, часто написанных с ошибками, неразборчивым почерком, — откровения духовных чад. Сколько же нужно было иметь терпения и любви христианской, мудрости старческой, чтобы руководить таким множеством душ, часто духовно неразвитых, всех проверять, исправлять, указывая истинный путь ко спасению, смиряя и ободряя! Помним, как он бережно хранил эти откровения, пока найдется время ответить на них. Бывало, прижмет их к груди и с любовью, как отец родной, скажет: «Ведь это все души». И каждому-то из чад своих он отвечал письменно на все их вопросы и недоумения. А иногда возвращал откровения с пометками: «хорошо» — «плохо» — «надо» — «не надо», а где и похвалит: «умница», а в конце и от себя добавит наставление или приведет выписки из святоотеческих книг для назидания. Больше всего старался батюшка развить в духовных чадах зрение своей греховности и самоукорение. Принимая исповедь, он был очень внимателен, сердечен, но строг. Без всякого снисхождения делал свои замечания, разъясняя по существу содеянное исповедующимся и указывая путь к исправлению. Требовательность его порой казалась непосильно суровой.

«Страшное время переживаем, — писал отец Серафим в те годы, — и какой конец? Там, где оскорбляют Бога, не положено жить. Не положено было и жене Лота назад оглядываться, туда, где огонь с неба сошел на землю Лотову». Но он верил, знал, что Церковь будет стоять до конца. «Наш авва (очевидно, архимандрит Поликарп (Соловьев) — Ред.) говорил, что Церковь никто не может лишить благодати… В пшенице плевелы всегда были и будут, когда больше, когда меньше, а при конце, конечно, плевелы будут заглушать пшеницу. А наше дело отделять пшеницу от плевел».

Одна из духовных дочерей батюшки, имея поначалу недовольство на его строгость, будучи в Зосимовой пустыни у старца Алексия, просила благословения отойти от батюшки. Но отец Алексий на это ответил: «Что ты, что ты, да он мудрый старец и будет иметь два монастыря: мужской и женский». Что и сбылось: в миру под его руководством многие духовные дети вели монашескую жизнь. И эта духовная дочь до самой своей смерти была предана отцу Серафиму, почитала его как старца благодатного (все это слышали лично от нее, скончалась она в схиме).

А другая духовная дочь видела во сне архимандритов даниловских с маленькими светлыми сияющими крестами, только у одного нашего батюшки крест за спиной от головы до ног, тяжелый, темный; и слышала голос: «Сам взял, сам взял такой». Да, действительно, любовь ко Господу и любовь к ближнему, во исполнение заповеди Господней: «Аще любиши Мя, паси овцы Моя» (см. Ин. 21:16) — подвигли его на старческий подвиг, который он нес на протяжении пятидесяти лет.

Временами он изнемогал и даже сильно болел, страшно ему и самому становилось от наплыва жаждущих духовного руководства, которые чувствовали особенную благодать, в нем пребывающую. Сам батюшка говорил, что духовники суть проводники благодати Божией и им дается первым вкусить ее, изливающуюся на кающегося грешника; имея чистое сердце, наш дорогой батюшка глубоко чувствовал ее. Чем искреннее и сокрушеннее было покаяние исповедника, тем более радовалась душа его ангелоподобная. Как и Господь сказал: «Радость на небеси бывает о кающемся грешнике» (см. Лк. 15:7).

За это и мстил диавол батюшке. Рассказывал отец Серафим, что видел во сне беса в омерзительном виде, стремящегося пожрать его. Но он, в великом страхе, возопил ко Господу: «Господи, спаси меня, ведь я еще не покаялся!» В последний год жизни, вспоминая сей сон, батюшка добавлял: «Вот и доселе еще не покаялся». В другой раз, также в безобразном виде, набрасывался бес на него, стараясь похитить за его спиной пасущееся стадо, от молодых до престарелых, но батюшка защищался и боролся в сильной брани с бесом до тех пор, пока оба — и он, и бес — не упали на землю (очевидно, это означало, что до самой могилы придется ему, с великим подвигом, защищать чад своих)».

Несмотря на то, что как духовник отец Серафим отличался большой строгостью, число его духовных детей быстро увеличилось. О его строгости епископ Николай (Никольский) говорил: «… Я считаю, что он не понимает разницу в натурах, в организмах. Он мерит всё по одной мерке. Он не понимает, что есть организмы хрупкие, которые могут надломиться под напором». Однако сам отец Серафим однажды на полях письменной исповеди своей духовной дочери написал: «Это суровость внешняя, а под этой суровостью — глубокое, глубокое желание спасения тебе».

В июле 1924 года батюшка совершил паломничество в Дивеевский монастырь и Саровскую обитель; в этом же году стал архимандритом.

В те годы в Дивеево съезжались многие духоносные пастыри. Там, в сельской уединенной глуши, они встречались с духовными чадами, по молитвам у мощей преподобного Серафима решались людские судьбы. Страшно было жить без веры, без духовного окормления, без предстательства Божиих угодников и преподобного Серафима Саровского — молитвенника о Земле Русской.

В Дивеево отец Серафим (Климков) вступил в духовное общение с епископом Серафимом (Звездинским), протоиереем Владимиром Богдановым — духовным сыном старца Варсонофия Оптинского, с Владимиром Криволуцким и другими пастырями-исповедниками веры.

Начало борьбы власти с Церковью

Раздели́ша ризы Моя себе и о одежди Моей мета́ша жребий.

(Пс. 21:19)

Расцвет духовности в Даниловой обители резко контрастировал с событиями за монастырской оградой. В двадцатые годы XX столетия против Русской Православной Церкви начался настоящий террор. Приняв в 1918 году декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви», власть фактически развязала себе руки. Нормы декрета вполне соответствовали конституционным основам светских государств того времени. Однако его последние пункты (12-й и 13-й) принципиально отличались от этих норм и ставили Церковь в бесправное положение:

«12. Никакие церковные и религиозные общества не имеют права владеть собственностью.

Прав юридического лица они не имеют.

13. Все имущества существующих в России церковных и религиозных обществ объявляются народным достоянием. Здания и предметы, предназначенные специально для богослужебных целей, отдаются, по особым постановлениям местной или центральной государственной власти, в бесплатное пользование соответственных религиозных обществ»^[17].

За декретом последовали гонения. Миллионы православных людей из числа духовенства и мирян были расстреляны, посажены в тюрьмы или высланы. Тысячи священнослужителей и монахов подверглись жестоким издевательствам. Многие храмы были уничтожены или закрыты. Большое количество икон и церковных книг — сожжено.

Одним из первых пострадал священномученик Владимир (Богоявленский), старейший и маститейший церковный иерарх, отправленный в Киев для умирения самосвятского раскола. Его кончина всколыхнула верующих.

Религиозный подъем охватил и часть интеллигенции, страшные события заставляли их каяться и возвращаться к вере отцов. В Москве, Самаре, Чите создавались союзы ревнителей Православия, оживилась деятельность старых братств и создавались новые.

В Москве под председательством бывшего обер-прокурора Синода А. Д. Самарина организовали «Союз объединенных приходов Православной Церкви». 15 марта 1918 года депутация во главе с Самариным вручила в Кремле наркому юстиции Д. И. Курскому декларацию по поводу декрета об отделении Церкви от государства, в которой говорилось, что «религиозное успокоение ста миллионов православного русского населения, без сомнения, необходимое для государственного блага, может быть достигнуто не иначе, как отменой всех распоряжений, посягающих на жизнь и свободу народной веры»^[18].

Пытаясь остановить осквернение святыни и вскрытие мощей, Патриарх Тихон обратился 10 марта 1920 года в Совнарком с письмом, в котором говорилось, что «закрытие лаврских храмов и намерение вывезти оттуда мощи является вторжением гражданской власти во внутреннюю жизнь и верования Церкви», и противоречит декрету об отделении Церкви от государства, и «неоднократным заявлениям высшей центральной власти о свободе вероисповеданий»^[19]. Но Совнарком, напротив, издал распоряжение местным исполкомам о передаче мощей в музеи.

До 1922 года у властей не было программы борьбы с Церковью как духовным и политическим противником. Решались первостепенные на то время задачи: необходимо было закончить войну и бороться с экономической разрухой. Но уже в 1920 году Дзержинский в письме к Лацису отмечал, что без помощи ВЧК с попами справиться будет невозможно. И с 1922 году борьба с Церковью будет идти по двум направлениям — видимому (силами атеистов и безбожников всех мастей) и невидимому (силами ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД-МГБ-КГБ).

Как известно, голод 1921 года явился поводом для развязывания кампании по изъятию церковных ценностей, имевшей четкие экономические и политические задачи. В ходе кампании В.И. Ленин в своем письме от 19 марта 1922 года призывал дать «беспощадное сражение черносотенному духовенству». С началом кампании по изъятию ценностей Церковь должна была противостоять не только власти, усиливавшей репрессии, но и обновленческим группировкам духовенства, поддерживаемым и оплачиваемым той же властью, помогавшей им захватить церковное руководство и провести такие реформы, которые превратили бы Церковь в какое-то аморфное религиозное сообщество.

Однако попытки советской власти дискредитировать Церковь зачастую имели обратный результат, и пастыри становились народными героями. Это подтверждает протоиерей Михаил Польский в своей книге, изданной в Иерусалиме в 1931 году «Положение Церкви в Советской России. Очерки сбежавшего священника»: «Я, маленький священник своего прихода, за полторы недели своей свободы так был обременен излияниями благодарности, любви, всякого почитания, которые спешил мне принести каждый прихожанин… Я совершенно не предполагал, что дело мое так ценно в глазах народа. Но зато ЧК страшно злобствовала. Власть большевицкая оставалась бессильной перед Церковью, хотя грубому физическому насилию противостояла одна только моральная сила Церкви.

Впрочем, большевики это сознавали и вовсе не собирались бороться с Церковью одним только насилием. Имея целью уничтожить Церковь, как и всякую другую религию, большевицкая власть открыто заявляла, что этой цели сразу достигнуть нельзя, так как религия имеет глубокие корни в широких народных массах. Потому и Патриарх, хотя и открыто встал против большевиков с самого начала революции и предал их анафеме (церковному отлучению), все же долго оставался безнаказанным.

Поэтому, доколе Церковь не могла быть уничтожена, большевики хотели использовать ее в своих целях. А для этого им нужно было овладеть церковно-административным аппаратом, найти церковную власть, во всем послушную себе. Церковь должна была идти на поддержку и услуги новому государству. Патриарх на это не шел, не поддавался, противопоставлял (якобы) всю Церковь новой власти, якобы подстрекал народ против нее.

По мнению власти, растолкованному в печати на разные лады, Церковь была полна контрреволюции. Только здесь сосредоточились теперь контрреволюционные силы страны, ибо везде они уже были сломлены. Очередь — за Церковью. Ее нужно очистить от контрреволюции».

Патриарх Тихон после богослужения в Красносельском храме.

В первый период власть неоднократно прибегала к попыткам раскола: кроме обновленческого, это и поддержка григорианского Временного высшего церковного совета (ВВЦС), и попытка внести смущение в отношения между митрополитами Сергием (Страгородским) и Агафангелом (Преображенским). Этот тяжелейший этап связан с именами предстоятелей Церкви — Святейшего Патриарха Тихона, митрополитов Петра (Полянского) и Сергия (Страгородского).

Первым делом советская власть решила поддержать петербургскую группу радикального духовенства, именовавшего себя «Живая церковь», которую возглавлял священник Александр Введенский.

После издания большевиками декрета об отделении Церкви от государства высшее и епархиальные управления Православной Церкви оказались вне закона. Работать могли только приходы. Но любая административная деятельность церковного руководства была, с точки зрения новой власти, неправомерна и даже преступна. Нередкими были случаи, когда архиереи, поддерживавшие Патриарха Тихона, преследовались лишь за то, что пытались осуществлять свои канонические полномочия по управлению епархиями. В то время как обновленческие управления с 1922 года существовали вполне легально. Это позволяет утверждать, что избирательная легализация использовалась советской властью в 1920-е годы для борьбы с Церковью как инструмент разложения ее изнутри. Патриарх Тихон пытался добиться для православной иерархии прав, равных тем, что имели обновленцы, но власть выдвигала условия, которые он принять не мог.

При поддержке советских властей обновленцы подготовили и созвали «Второй поместный собор», на самом деле ставший первым обновленческим расколом. То, что большевики намеревались использовать собор, открывшийся в апреле 1923 года, лишь в целях раскола Церкви, подтверждает документ ГПУ — памятная записка начальника VI отделения Секретного отдела ГПУ Е. А. Тучкова от 1 марта 1923 года председателю Антирелигиозной комиссии ЦК РКП(б) Е.М. Ярославскому, в которой изложена директива обновленческому собору о порядке управления Церковью. В записке, в частности, говорится:

«1) На заседании комиссии от 27 февраля постановлено, чтобы собор провел полностью декрет об отделении Церкви от государства (1918 г.) и тем самым ликвидировал бы Высшее церковное управление и его все местные органы…

2) Члены ВЦУ на это идут крайне неохотно, им желательно, чтобы ВЦУ существовало и после собора. Патриархат же они совершенно не желают.

3) При обсуждении вопроса о церковном управлении — необходимо принять во внимание следующее: а) Миряне к обновленческому движению относятся отрицательно, и обновленцы-попы у них авторитетом совершенно не пользуются, с упразднением же ВЦУ у противников обновления всякий страх отпадет, и поэтому им представится возможность сплотиться и усилить свою деятельность (под противниками обновления надо понимать тихоновцев). С другой стороны, для проведения декрета собором данный момент является весьма удобным, ибо попы-заправилы находятся пока в наших руках…»^[20].

О народном неприятии обновленчества говорится и в воспоминаниях отца Даниила.

«Отпевали архидиакона Константина Розова в храме Большое Вознесение. По красоте голоса ему не было равных. По силе были: Шаховцов и другие, но по красоте — нет. На отпевание пришел обновленец Красницкий^[21]. Народ был возмущен этим и хотели дать ему «трепку», но он спасся, вскочив в трамвай. Много зла принесли обновленцы святителю Тихону и нашей Церкви. Я — свидетель тому».

Служение Святейшего Патриарха Тихона. По правую руку архидиакон Константин Розов.

Кроме прославления достижений советской власти и ее признания, важнейшей акцией обновленческого собора был, вне сомнения, заочный суд над Патриархом, вынесший приговор: «Патриарх Тихон перед совестью верующих подлежит самой строгой ответственности и каре — лишению сана и звания Патриарха за то, что он направил всю силу своего морального и церковного авторитета на ниспровержение существующего гражданского общественного строя нашей жизни»^[22]. Этот документ подписали пятьдесят четыре архиерея во главе с митрополитом Антонином (Грановским). Своим приговором обновленцы хотели не только избавиться от святителя Тихона, но и нанести удар по самому институту Патриаршества, столь неудобному и для них, и для большевистской власти. Резолюция по этому поводу гласила: «Собор на основании канонов Церкви сим объявляет Патриарха Тихона лишенным сана и монашества и возвращенным в первобытное мирское положение. Отныне Патриарх Тихон — мирянин Василий Белавин. Осуждая бывшего Патриарха Тихона, собор признает, что и самое восстановление Патриаршества было актом определенно политическим, контрреволюционным, поэтому собор отменяет восстановление Патриаршества»^[23]. Только один делегат проголосовал против такого решения, пять человек от голосования воздержались.

После этого депутация в количестве восьми человек, с разрешения секретариата ЦК РКП(б), прибыла в Донской монастырь, куда перед этим из ГПУ перевезли Патриарха Тихона.

После оглашения постановления собора Патриарху Тихону было предложено расписаться на документах. Патриарх написал: «Считаю приговор неправильным как по форме, так и по существу. Я не был вызван на собор, как того требует 74-е Апостольское правило, и мне не было дано возможности оправдаться и дать объяснение, которое могло изменить постановление».

Даниловские исповедники

Перед Святейшим Патриархом Тихоном стояла тяжелейшая задача: сохранить Церковь, не отдавая ее управления в руки обновленцев. Судебный процесс против святителя, усиленно подготавливаемый ГПУ, неминуемо нанес бы удар по Церкви и Православию в целом. Желая не допустить его и учитывая всю сложившуюся обстановку, Патриарх 16 июня 1923 года обратился в Верховный суд с заявлением, в котором просил освободить его из-под стражи. «… Я действительно был настроен к советской власти враждебно, — писал он, — причем враждебность из пассивного состояния временами переходила к активным действиям, как то: обращение по поводу Брестского мира в 1918 году, анафематствование в том же году власти и, наконец, воззвание против декрета об изъятии церковных ценностей в 1922 году… При этом я заявляю Верховному суду, что я отныне советской власти не враг. Я окончательно и решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции».

Эта, можно сказать, первая в истории Церкви покаянная декларация Святейшего Патриарха Тихона сохранила Церковь, но положила начало новым разногласиям пастырей, непримиримо относившихся к советской власти, считающей ее властью антихристовой, а все дипломатические уступки ей — отходом от истинного Православия.

И вновь обитель святого князя Даниила стала оплотом истины и поддержала Святейшего Патриарха. Владыка Феодор собрал в ней светочей духовных, лучших архипастырей и пастырей той эпохи. Они хранили веру и соблюдали церковные каноны, не осуждая власть, но и не идя у нее на поводу.

Об особой роли владыки Феодора говорит и тот факт, что именно ему было отдано на хранение завещание святителя Тихона, в котором Патриарх, на случай своего ареста или кончины, назвал имена местоблюстителей патриаршего престола.

Отец Даниил с гордостью вспоминал, сколь важную роль играла в то время любимая им обитель:

«До самой смерти Патриарха Тихона Данилов монастырь играл роль оппозиции справа. Сторонники архиепископа Феодора были во много раз более ярыми «тихоновцами», чем сам Патриарх Тихон. Они стремились сохранить Православие в каноническом его виде. Святейший Патриарх Тихон с уважением относился к суждениям архиепископа Феодора по церковным вопросам, в шутку называл владыку Феодора и близких к нему иерархов «конспиративным Синодом», часто советовался с ним.

Вокруг монастыря в двадцатые годы жило немало архиереев. В Даниловом монастыре нашли приют многие, лишенные кафедр за преданность Церкви. Их епархии закрывались, и они приезжали в Москву, где во времена нэпа еще можно было снять комнату. Москвичи почти все были верующими, народ был добрый, непьющий. Поэтому принимали, могли приютить. Поселялись и в обители. Монастырь привлекал архиереев еще и тем, что наш настоятель, владыка Феодор, который прежде был ректором Московской духовной академии, намеревался возобновить ее при Даниловом монастыре. Службы архиерейские были чуть ли не каждый день. А что это были за святители? — Митрополит Серафим (Чичагов)^[24], архиепископ Иларион^[25] — новый Златоуст российский, который вел непримиримую борьбу с обновленцами, епископ Амвросий^[26], архиепископ Пахомий^[27], архиепископ Прокопий^[28]и многие-многие другие святители. Какие качества были у этих святителей? — Прежде всего, богословы, аскеты, глубокие подвижники, столпы Православия. Вот в том окружении я и вырос, видя подвиги этих святителей.

Но постепенно и архиереев стали арестовывать и ссылать. Началось это примерно в 26-м, 27-м году. Было открыто даже такое дело — «Даниловское». Более пятидесяти насельников монастыря, проходивших по «делу о даниловском братстве» вместе с владыкой Феодором приняли мученическую кончину.

…Благодаря его авторитету, эти святители, сторонники святителя Тихона, в то трудное время оказывали Патриарху поддержку, так как бесчинствовали обновленцы в лице Введенского, Красницкого, Антонина и других. Бесчинствовать им позволяла поддержка властей. И вот направление — какой избрать путь правильный, чтобы защитить нашу Церковь, и дал владыка Феодор, ректор Московской духовной академии. И святители уезжали в епархии и проповедовали в защиту Святейшего Патриарха Тихона».

Правильным направлением отец Даниил называет послушание властям церковным, неосуждение патриаршего местоблюстителя митрополита Сергия, уклонение от расколов, терзавших Церковь, находящуюся в тяжелейшем положении. Вместе с этим владыка Феодор не относился к архиереям, одобрявшим и поддерживавшим все решения митрополита Сергия, а считал должным братски увещевать его.

«Архиепископ Феодор воспитал целую плеяду архиереев — настоящих духовных пастырей православного народа в годину страшных испытаний, — пишет Татьяна Петрова в очерке «Тайны следственного дела об иноческом братстве князя Даниила». — Во многом именно благодаря владыке и близким ему по духу архиереям, сплотившимся вокруг него и Данилова монастыря (которых так и называли «даниловским Синодом»), Русская Церковь устояла перед натиском богоборцев и разрушителей. Храмы, захваченные обновленцами, пустовали, в то время как Данилов монастырь еле вмещал молящихся. Владыку Феодора называли столпом Православия, а «даниловцы» были для всех образцом непреклонного стояния в вере».

Вот еще одно яркое воспоминание Вани Сарычева.

1923 год. Данилов монастырь. Пасхальная заутреня. Все удивлены: в алтарь входят три архиепископа: Валериан^[29], Амвросий^[30], Парфений. Они были изгнаны советской властью из своих епархий и жили рядом с Даниловым монастырем. Потом были арестованы и сидели в Бутырке. Все знали, что владыки под арестом и надежды на освобождение нет никакой. И вдруг — они входят в алтарь!

«В благодарность Господу за освобождение владыки кладут земные поклоны перед престолом Господним, несмотря на то, что первый день Пасхи, и служат Пасху до конца. Радости не было предела.

Дальнейшие судьбы их были тяжелыми. Владыку Валериана расстреляли как мученика. Архиепископ Амвросий был арестован и сослан в Алма-Ату. В пути ему запретили слезать с верблюда на сорокаградусной жаре. Лицо его превратилось в сплошной ожог. Вскоре он заболел цингой и умер.

Епископ Парфений^[31] также был арестован. Его допрашивали на Лубянке сутками без перерыва. Посадили спереди и сзади по гипнотизеру. А владыка все время читал Иисусову молитву. Гипнотизеры никак не могли добиться ничего. Тогда они сказали: «Перестань молиться!» А владыка ответил: «У вас свое оружие, а у меня — свое».

У советской власти все гипнотизеры и им подобные были на учете в картотеке на особом счету, и их вызывали специально для допроса. Епископа Парфения жестоко мучили. Пытали потом в тюрьме. После освобождения он часто просыпался ночью и сильно кричал, так что слышали те, чьи кельи были рядом с покоями владыки».

Особенно ярко запомнилось Ивану последнее служение Патриарха Тихона в Даниловом монастыре:

«Около монастыря была развернута большая ярмарка. Рядом же Павелецкий вокзал. Сюда подгоняли полные вагоны с удивительными яствами. Гроздья винограда — «виноградные пальчики» я их называю. А рыба какая! Белуга, осетрина… И на этой ярмарке в праздничные дни кормили всех — и прихожан обители, и певчих, и братию… Монастырь тогда был в процветании…

А в 1924 году приезжал к нам Святейший Патриарх Тихон. Монастырь был переполнен, Москва ликовала тогда, мощи (видимо, князя Даниила — Ред.) были украшены так живописно! Весь храм был в зелени. Прекрасных два хора: мужской хор около шестидесяти человек и левый хор любительский около семидесяти пяти человек. Пели на распев Оптиной пустыни стихиру благоверному князю Даниилу «Всю отложив временную славу…». Я, будучи в то время мальчиком, канонархом, стоял и не мог выразить своего восхищения.

Вся Москва наша и вся наша Россия церковная знала святителя Тихона как необыкновенно доброго, милостивого, щедролюбивого святителя. Наш святитель Тихон, Патриарх Российский, был милосерд, незлобив, кроток, любвеобилен, носил имя великого Задонского чудотворца Тихона.

В течение восьми лет управления им Церковью Русской какие были страшные гонения на него! Это и частые вызовы на Лубянку; это и появление обновленцев в лице Введенского, Красницкого, Антонина, которые при помощи тех властей занимали лучшие храмы в Москве, и даже нашего святителя Тихона хотели лишить не только Патриаршества, но и монашества.

В день служения Святейшего Тихона было посвящение на Шадринскую кафедру епископа Стефана — впоследствии мученика, он был сослан и погиб в лагере^[32]. Святитель Тихон ему сказал: «Счастлив ты, что посвящен в этой святой обители»».

Святой праведный Алексий (Мечёв). Чудо на погребении

В круг духовного общения Вани Сарычева входили и чада известных подвижников, московских пастырей. Вот какую историю узнал он от них о пророчестве батюшки протоиерея Алексия Мечёва.

«Но вот было чудо с отцом Алексием Мечёвым, похоронен он ныне на Лазаревском кладбище, которое опять же хотят ликвидировать…^[33] Так, вот перед своею смертью отец Алексий говорит родным: «При моем погребении будут петь Пасху!» Подумали все тогда, что батюшка заговариваться стал. И вот когда останки упокоенного великого старца Алексия Мечёва стали переносить для захоронения на Немецкое кладбище, в это же самое время Святейший Патриарх был освобожден из тюрьмы. При выходе к Тихону обратились встречавшие его: «Вам надо, Ваше Святейшество, встретить на последнем пути останки отца Алексия». Он вроде бы сначала задумался, поразмышлял и принял решение.

В самом деле, тысячи человек следовали за телом отца Алексия. И в это время к ним неожиданно подъезжает Святейший Тихон. Народ увидел его и двинулся к Святейшему. Владыку Тихона на радостях подхватили на руки и начали качать. И кто-то запел Пасху, которую подхватила толпа. Как не приуныть после такого изменникам Церкви, духовным предателям? А вот таким поступком русский народ пошел на защиту христианства, на прославление главного тогда спасителя Церкви Святейшего Патриарха Тихона».

Кончина Патриарха Тихона

Любовь к святителю Тихону осталась у отца Даниила с детских лет на всю жизнь. Он запомнил и указал место его погребения в Донской обители при обретении святых мощей святителя, многие годы участвовал в служении панихиды в день его Ангела 26 августа. Батюшка часто говорил о святителе Тихоне со слезами духовного умиления. Особенно подробным был его рассказ о кончине Патриарха-исповедника.

«Господь судил святителю Тихону в день Благовещения окончить свою многострадальную жизнь. Патриарх Тихон на Благовещение собирался служить всенощную на Тверской, в храме Василия Кесарийского. Там Чесноков управлял хором. Но накануне он почувствовал себя плохо. А утром, находясь в Богоявленском соборе, вызвал к себе митрополита Петра Крутицкого^[34] и говорит: «Послужи за меня, что-то я плохо себя чувствую». Он лег в больницу Бакуниных. Ему сделали укол, (удалили корешки двух зубов — Ред.), появилась опухоль. В десять часов вечера, в день Благовещения Пресвятой Девы Марии, владыка обратился к келейнику: «Подай мне воды умыться. Эта ночь для меня будет темной и долгой». Обычно Святейший всегда был покоен, без всяких волнений был внешне, но на сей раз, келейник это заметил, маленькая была в нем нервозность. Он умылся, лег на кроватку и обратился к сестрице дежурной: «Подвяжи мне челюсть, мне трудно дышать». А сестрица говорит: «Ваше Святейшество! Если я Вам подвяжу, Вам еще труднее будет дышать». Он говорит: «Ну, ладно» и закрыл глазки. Ему укол был сделан специально успокоительный (на ночь).

В половине двенадцатого он открыл глазки и говорит: «Позовите мне дежурного врача». Врач по фамилии Щелкан, родных я его знал, сейчас же пришел, встал на колени, берет руку Святейшего и говорит: «Ваше Святейшество, как Вы себя чувствуете?» Святейший Тихон ему ничего не ответил. А как было отвечать? Вопрос был ясен. Все находившиеся в больнице окружили одр Святейшего, все почувствовали, что он уходит из этого мира. Пульс приостанавливался, и доктор дал понять, что здесь совершается таинство смерти. Стали плакать, конечно, сдержанно, чтобы не нарушить этот таинственный момент кончины Святейшего. Без пятнадцати двенадцать владыка Тихон неожиданно открыл глаза: «Сколько, — говорит, — сейчас времени?» Ему сказали: «Ваше Святейшество, без пятнадцати двенадцать». Он как будто только и ждал этого времени, и заносит свою святительскую руку с такими словами: «Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! Слава Тебе, Господи! Слава Тебе!» И в третий раз он хотел занести руку, рука опустилась, и ушел новый священномученик за нашу Церковь Русскую и за нашу Русь многострадальную.

Тут же сообщили митрополиту Петру, а наутро уже вся Москва, а потом и вся Россия узнала о его кончине. В течение четырех суток, день и ночь, вся Россия с ним прощалась. Беспрерывно читалось Евангелие, служились панихиды. В Вербное воскресенье, в день Входа Господня в Иерусалим, было совершено погребение нашего священномученика. Совершали службу митрополит Петр Крутицкий и многие другие архиереи, но и многие архиереи, как митрополиты Кирилл, Агафангел, Иосиф и другие, не были допущены ко гробу святителя, они были под домашним арестом.

И вот кончается литургия, выходит на амвон митрополит Петр Крутицкий и говорит: «Кого мы хороним?! Закатилось солнце Земли Русской! Кто ж теперь будет защищать нашу Церковь? На мои старческие плечи пала большая ответственность в такое трудное время». Все архиереи, духовенство, народ зарыдали.

Господь меня сподобил, хотя я был еще мальчишкой, дежурить ночью вместе с даниловской братией у гробика Тихона. И потом я был и на погребении, искренне рыдал. Но это было не погребение, это было прославление! Теперь вот Господь сподобил меня дожить и до обретения его святых мощей».

Необычный народный подъем на погребении святителя Тихона описывает и другой очевидец — священник, чьи дневники дошли до нас, но имя осталось неизвестным: «В половине шестого утра я совершил раннюю литургию в Церкви святого Саввы Освященного в (со)служении священников отца Димитрия Крючкова и отца Владимира Гумановского. Поминали как всюду в Москве: Господина нашего, места патриаршего блюстителя Высокопреосвященнейшего Петра, митрополита Крутицкого. И за упокой новопреставленного раба Божия Великого Господина и Отца нашего Святейшего Тихона, Московского и всея России Патриарха.

После литургии совершили торжественную панихиду и в половине девятого отправились в Донской монастырь. Там начался праздник Входа Господня в Иерусалим, в день погребения Святейшего Патриарха Тихона.

Первая же пересадка (с № 17 на «Б») у Смоленского рынка показала, что мы можем опоздать не только к обедне (до обедни оставалось полтора часа), но и к отпеванию. Весь Смоленский рынок был переполнен народом, стремившимся в Донской. Это не была кучка благочестивых старушек, нет, — был весь целиком Русский народ, вся Москва, представители всех слоев населения, не только Москвы, но прилегающих сел, деревень и городов. Интеллигенция по обычаю молчала и пряталась, а просто верующие совершенно определенно и громко спрашивали билет до Донского, или говорили прямо: «к Святейшему», — вполне справедливо предполагая, что кондуктор должен знать, куда дать билет.

Видя такую громадную толпу, мы немало смутились: трудно, пожалуй, даже невозможно будет попасть в трамвай. Но к моему величайшему удивлению толпа зашевелилась. Раздались голоса: «Батюшки пришли, пропустите батюшек». Минуя всех, мы прошли к самой остановке. Подошел вагон, переполненный до последней ступени. Я не решался даже вступить на подножку, но меня толкали сзади: «Входите, батюшка». — Идти было некуда, но народ втолкнул меня, а бывшие (в трамвае) поддержали и пропустили вперед.

Мы с отцом Александром вошли в первый вагон, а отца Димитрия народ втолкнул во второй вагон. Такого отношения к священникам я не видел, особенно в последнее время, и понял, что причиной такой перемены была исключительно смерть Святейшего. Правда, были попытки ослабить впечатление, но они тонули в общей массе сочувствия и почитания, и вызывали спокойную и вескую отповедь.

«Вот сколько Святейший Тихон собрал народу!» — слышится чей-то голос. — «При чем тут Тихон?» — пробует возражать кто-то. — «Просто кому куда надо, тот туда и едет». — «Нет, брат, — говорят в другом месте, — и слепой видит, куда народ стремится. Эй, дядя, куда едешь?» — «В Донской, к Святейшему, — отвечает мужик, — нарочно из деревни приехали».

Трамвай не вмещает народа, желающего попасть в Донской, и многие идут пешком. Много площадей, и улиц, и переулков мелькало мимо окон вагона и везде одна и та же картина — на остановках густая толпа, ожидающих трамвая. По обеим сторонам улиц сплошная стена пешеходов; и чем ближе к Калужской площади (теперь это Октябрьская площадь — Ред.), тем всё больше (и) больше росли эти волны народные. На Калужской творилось что-то необыкновенное: из всех улиц прибывали всё новые и новые толпы, образовался какой-то водоворот из людей, трамваев, экипажей, которые, покружась по площади, шумным потоком устремлялись в Донскую улицу.

Мы вышли из трамвая. Подхватили нас эти волны и понесли по тому же направлению. Вся Донская улица была запружена народом, оставался только узкий проезд, по которому бесконечной лентой тянулись извозчики, изредка автомобили.

Мы пробрались от ворот к собору. Здесь нас остановил батюшка в епитрахили (один из распорядителей) и сказал: «Вот и хорошо, что вы сюда пришли, облачайтесь, сейчас выйдет преосвященный служить панихиду».

Вышел епископ Афанасий и началась панихида. Сначала (из) священников были только мы с отцом Александром, затем подошел отец Димитрий. За ним потянулись другие и к концу панихиды набралось человек двенадцать.

Вышел в облачении еще один архиерей и несколько диаконов. Пел весь народ. Во время панихиды пришли какие-то трое мужчин и одна дама. Распорядитель их сначала остановил, так как они шли через северные двери, где пропускали одних священнослужителей, но когда они предъявили какую-то белую бумагу, их тот час же провели в собор. Это были, как говорят, представители Американской миссии. Насколько это правда, не знаю, да и не спрашивал.

После панихиды мы отправились вслед за архиереями в собор. Храм был переполнен. Мы прошли в алтарь. Архиереи и священники, в белых одеждах, заняли его весь.

Служили литургию двенадцать архиереев и двадцать четыре священника, заранее назначенные. Между ними были митрополиты Петр, Сергий, Серафим, Тихон, епископ Борис и другие; архимандриты Нил, Владимир, Георгий (из Данилова монастыря), протоиерей Н. Пашкевич из Ленинграда.

Ввиду тесноты в алтаре, которая грозила еще увеличиться, когда из теплого собора придет всё духовенство, было решено поставить священников у гроба Святейшего, и священники, не участвовавшие в служении литургии, вышли из алтаря. К ним присоединились пришедшие из теплого собора, и духовенство встало вокруг гроба и архиерейской кафедры в три ряда, заняв всю середину собора.

С обеих сторон гроба были оставлены совершенно свободными проходы, но прикладываться уже не пускали, и народ только мимо проходил и издалека смотрел на почившего Первосвятителя. Этот поток не прекращался вплоть до отпевания и, отчасти, во время отпевания…

Кафедра архиерейская небольшая, на ней только поместилось двенадцать архиереев, а остальные протянулись по обеим сторонам гроба до самых царских врат. Всех епископов было шестьдесят два, священнослужителей прибавился еще один ряд, так что духовенство заняло всю середину собора, почти от самых западных дверей до царских врат. Митрополит Петр вышел на амвон и сказал короткое, но прочувствованное слово:

— Я не могу говорить, — объяснил он, — слезы душат меня.

Он говорил:

— Кого мы хороним? Кто предлежит нам? Кому собрались мы отдать последний долг? — Мы хороним своего отца, Святейшего Патриарха Тихона. Трудна была его жизнь. Тяжелый жребий выпал на долю его — править Русской Церковью в такое бурное время. Но он отошел уже ко Господу. Труды и подвиги его закончились. Он предстоит уже Престолу Божию, и всё бремя дальнейшего управления Русскою Церковью падает теперь на мои слабые плечи. Осиротели мы. Не стало у нас печальника и молитвенника, который для молодых был отцом, для взрослых — мудрым наставником и руководителем, а для всех вообще — другом. Его обаятельная ласка простиралась и на меня, его ближайшего сотрудника. Помолись же, отец наш, за нас осиротелых, за Церковь Российскую, столь тобою любимую. Помолись за паству твою, здесь собравшуюся и вечная память тебе, закатившееся солнышко Церкви Русской.

Начался чин отпевания. Руководил всем, как при отпевании, так и во время перенесения останков почившего преосвященный епископ Борис».

Святитель Петр (Полянский)

В последние месяцы жизни Патриарха Тихона митрополит Петр был его верным помощником во всех делах управления Церковью. Незадолго до своей кончины Святейший Патриарх назначил митрополита кандидатом в Местоблюстители Патриаршего Престола после митрополита Казанского Кирилла и митрополита Ярославского Агафангела.

Отцу Даниилу посчастливилось видеть святителя Петра, неоднократно получать его благословение.

«После кончины Патриарха обязанности Патриаршего Местоблюстителя были возложены на митрополита Петра, поскольку митрополиты Кирилл и Агафангел находились в ссылке, — рассказывал отец Даниил. — В этой должности владыка Петр был утвержден и Архиерейским Собором. Это было в 1925 году. В своем управлении Церковью митрополит Петр шел по пути Патриарха Тихона — это был путь твердого стояния за Православие, путь противодействия обновленческому расколу. Это было образцом служения Господу. Любили мы отца Петра, даже пытались подражать ему в поступках своих.

Предвидел тогда владыка свой скорый арест — не могло быть иначе, гонения на Церковь в двадцатые-тридцатые годы жуткими были. Митрополит на этот случай составил тогда завещание о своих заместителях. Он передал настоятелю нашего Даниловского монастыря деньги — для пересылки ссыльным священнослужителям. Агенты ГПУ предлагали ему пойти на уступки, обещая какие-то блага для Церкви, но владыка им отвечал: «Лжете; ничего не дадите, а только обещаете…»

Так и случилось. Верхнеуральская тюрьма, издевательства, прогулки не в общем дворе, а в колодце. Потом, вместо освобождения, новое заключение — уже в Магнитогорскую тюрьму. А 27 сентября (это 10 октября по новому стилю) 1937 года в 4 часа дня священномученик митрополит Петр был расстрелян в Магнитогорской тюрьме. Тем самым увенчал владыка Петр свой исповеднический подвиг пролитием мученической крови за Христа. В 1997 году канонизован он Архиерейским Собором Русской Православной Церкви в лике святых…

После кончины святителя Тихона митрополит Петр Крутицкий был на свободе месяцев восемь. Он у нас в день памяти князя Даниила служил и всенощную, и литургию. Время было тревожное, чувствовалось, что надвигается гроза на нашу обитель. Органы ГПУ были озлоблены на нашу обитель, потому что это был очаг Православия. Особенно преследовали наших архиереев, которые были высланы в концлагеря и погибли.

Вот митрополит Петр вошел в Троицкий собор. Погода была прекрасная. Ковер из живых цветов. Когда владыка Петр вошел, стал надевать мантию, она облистала светом. Он подошел к раке благоверного князя Даниила, приложился, а потом двинулся к амвону. И в это время появилось облако над его головой — неземное, и в этом облаке за ним шел благоверный князь Даниил. Наши монахи некоторые видели — сподобились. Вот какое было чудо (батюшка в этом месте прослезился — Сост.)! Это многие видели. Служба прошла необыкновенно торжественно.

Литургию владыка отслужил, и потом вскоре же был арестован.

Но в это время наш настоятель, архиепископ Феодор, сидел в Бутырке. Печально было. «Спаси, Христе Боже, Великаго господина нашего архиепископа Феодора!» — плач, рыдание!»

Необычайную стойкость даниловской братии, ее высокий аскетический и молитвенный настрой описывает звонарь обители Михаил Макаров: «Когда я ближе узнал монастырь, у меня сложилось твердое убеждение, что монах, действительно, всегда спокоен, самоотвержен, строг к себе и очень снисходителен и добр к другим людям. Такими были монахи Данилова монастыря. Позже они доказали незыблемость этого высокого, равноангельского устроения всей своей жизнью и часто мученической смертью. Правда, были единичные исключения, но они не характерны.

У некоторых монахов, например, у отца Арсения, несшего послушание за свечным ящиком, у иеродиакона отца Серафима, были поистине святые лица».

Личный пример настоятеля владыки Феодора (Поздеевского), его верность Церкви и исповедничество веры, несомненно, вдохновляли братию монастыря в твердом стоянии в вере Православной. С июня 1920 года владыка неоднократно был в заключении, но не падал духом и из тюрьмы наставляя братию. В проповедях он учил следованию крестному пути Христову, которым шли и святые апостолы:

«Что можно сказать о настроении духа апостола Павла, когда он открыто говорит: Благоволю́ в не́мощех, в досаждениих, в скорбях и темницах… мне умрети — приобре́тение (2Кор. 12:10; Флп. 1:21)? Не раскрыта ли теперь эта тайна и смысл страданий в жизни целого сонма мучеников, исповедников, преподобных и всякого рода подвижников?

Вот почему Христос и сказал, что каждому нужно не бегать страданий и не заглушать их путем искусственного созидаемого внешнего миража якобы благ жизни, а нужно каждому взять на себя вольной волей крест своей жизни и следовать за Ним именно, то есть по пути добровольного, свободного восприятия и несения страданий ради высшей любви».

В годы гонений заключенные епископы и миряне и в тюрьмах возносили молитвы. Вот как описывает свое пребывание в Бутырской тюрьме архимандрит Феодосий (Алмазов): «В Бутырке я сидел вместе с архиепископом Гурием (Степановым), бывшим ректором Казанской духовной академии. Он мне очень помогал. По его авторитету мне москвичи облегчали голодную жизнь очень хорошими посылками. Тихо совершали всенощные бдения и молитвы. Светские песни пелись громко, но уже религиозных петь нельзя было. При помещении в тюрьму у меня отобрали нательный крест. Забыли только, прохвосты, что это был значок по случаю 300-летия Дома Романовых, воздававшийся всем духовным лицам. По освобождении все вернули и выдали билет на обратный проезд. Сидел со мной в одной камере другой святитель Николай (Никольский), епископ Елецкий. В ссылке мне много рассказывал диакон Михаил Молчанов об иноческих подвигах моего товарища по академии архиепископа Тверского Фаддея, но они не могут идти в сравнение с бдениями, пощениями и молитвами святителя Николая (Никольского). В камере Бутырской тюрьмы койки наши стояли рядом. Ночью проснешься, а святитель стоит на молитве. И так каждую ночь: удостоверяю. Православие его не в слове только, но и в деле: он одиннадцать раз до 1924 года был арестован, почти все свое святительство провел в тюрьмах и окончил мученическую жизнь в тюрьме — во Владимире, кажется. Паства любила его до самозабвения, это и причина, по которой его преследовали. Мне известно, что он очень сокрушался, что одно время считал митрополита Сергия столпом Церкви. По словам рассказчика, эта скорбь и свела его в могилу: так он точно и нежно берег истину исповедания. Не мог он пережить того позора, в который повергнута была Церковь декларацией митрополита Сергия в 1927 году, до «интервью» он, к счастью, не дожил. Плакал бы он кровавыми слезами о той подлости, которую допустил митрополит Сергий. В то время в Бутырке сидели митрополит Серафим (Чичагов), епископы Николай (Поликарпов) и Борис (Рукин) и великий подвижник архиепископ Феодор (Поздеевский)».

Чудесные случаи Божией милости, произошедшие в заключении, владыка Феодор (Поздеевский) пересказывал своим близким. Один из таких случаев частенько вспоминал батюшка Даниил.

Явление Феодосия Черниговского

«Вот такой случай рассказывал сам владыка Феодор.

Он сидел в Бутырке в камере смертников. Семь человек были приговорены к расстрелу. Из приговоренных ночью к владыке подошел один человек и говорит: «Батюшка (он не узнал владыку), а что за монаха возле Вас я сейчас видел?» Ну, владыка ему говорит: «Вам, очевидно, что-то показалось — Вы же видите, где мы находимся». Через полчаса опять подходит: «Батюшка, я ясно видел сейчас возле Вас монаха». Владыка с ним поговорил, и заключенный отошел.

Через час опять подходит: «Батюшка, я ясно видел сейчас возле Вас монаха». Тогда владыка Феодор у него спрашивает: «Скажите, какие у Вас были добрые дела?» Он стал думать: «Да вот никаких особенных добрых дел у меня нет… А вот был такой случай: я был в Чернигове, и когда святителя Феодосия Черниговского мощи из раки взяли, то положили прямо на пол (его мощи целиком нетленные). И один из моих товарищей их стал попирать ногами, а я вступился за святителя Феодосия, за его святые мощи и устыдил товарища — это все, что мог сделать в своей жизни». Тогда владыка Феодор ему говорит: «Знайте, что на третий день Вы будете отпущены. Это он сейчас был здесь — святитель Феодосий, это он Вас спасает».

Так и случилось. На третий день он был избавлен от расстрела, и приходил к нам обитель, крестил всю семью у нас старом соборе, — я говорю вам истинно».

Благоверный князь Даниил

«Владыка Феодор особо любил и почитал святого благоверного князя Даниила, им был написан вместе с будущим епископом Германом (Ряшенцевым) Акафист преподобному князю Даниилу. Однажды во время проповеди владыки Феодора все молящиеся в Троицком соборе увидели в царских вратах схимника, в котором узнали святого князя, — схимник благословил всех и исчез. Какие чудеса были!»

Благочестивые москвичи часто прибегали к помощи святого благоверного князя Даниила. А особенно — жившие вблизи обители, в так называемой Даниловской слободке. Ученик даниловской школы и звонарь Михаил Макаров, воспоминания которого мы уже приводили, подробно пишет об этом: «В левой арке, между иконостасом главного алтаря и Касьяновским приделом, находилась серебряная рака с мощами святого князя Даниила Московского, основателя монастыря. Рака занимала всю арку, и поэтому в задней стене арки была небольшая ниша, в которой становился дежурный иеромонах у мощей.

Часть крышки раки, у головы святого, откидывалась вперед. На этой части крышки с внутренней стороны был вделан довольно большой крест, в основании которого под круглым стеклом находилась частица мощей (зуб) святого Александра Невского, — отца святого благоверного князя Даниила.

В ногах мощей на крышке раки лежало серебряное круглое блюдо, на котором горела большая неугасимая лампада, закрытая металлическим позолоченным колпаком со сквозным прорезным узором.

Мы всегда прикладывались к мощам, когда бывали в этом храме. Бывало, поднимешься к раке, приложишься к мощам святого князя Даниила, потом к частице мощей святого Александра Невского, получишь благословение иеромонаха, затем приложишься к образу святого Кассиана Римлянина — и почувствуешь благодатную близость святого князя Даниила, радость и легкость на душе…

К северу от святых врат монастыря, сразу же за монастырской школой и Даниловским тупиком, находилось малонаселенное место, состоявшее примерно из пятнадцати небольших домов. Здешние жители называли это место Даниловской слободкой. (Теперь от слободки не осталось и следа. На этом месте морг, а неподалеку от него пятиэтажное современное здание.)

В то время, когда я учился в монастырской приходской школе, среди пожилых жителей слободки был обычай: начиная большое важное дело, идти в монастырь «благословиться у князя».

Благословляющийся приходил в храм Вселенских соборов, брал свечу по своему достатку, ставил ее у мощей князя, припадал на колени, усердно прося помощи в предстоящем деле, прикладывался к мощам и уходил, уверенный в успехе.

Как-то раз я спросил у одного старика, жителя слободки: давно ли люди ходят «благословляться у князя».

— Не знаю, касатик, — ответил мне старик, — мой дед говорил, что его прадед, когда захотел построить новую избу, а ставить-то, почитай, было некому, — он да его безусый малец-внук, — пошел благословиться у князя. Веришь ли: вдруг приехали из Коломенского два его зятя. Говорят: «Может, что помочь надо?» Прапрапрадед, — так он, верно, мне доводится, — отвечает: «Вы-то поможете, а кто же вам в деревне поможет: ведь сейчас — лето?» — «Ничего, — говорят, — бабы там с садами да огородами управятся». И помогли зятья, да так споро, что прапрапрадед диву дался.

Старик немного помолчал, а потом добавил:

— Без благословения князя, голубок, нашим слободчанам пользы в большом деле не будет.

Кто знает, быть может, этот обычай, как и неофициальное название Даниловская слободка, передававшиеся из поколения в поколение с давних пор, уходят своими корнями ко временам милостивого, добросердечного, особенного князя, дававшего здесь и в Новограде московском приют всем приходившим сюда от татарского насилия и от невзгод и бед княжеских междоусобий.

А здесь была любовь, благодать и мир. И святой князь всех благословлял, всем помогал и о всех молился».

Чудеса князя Даниила

Отец Даниил неоднократно был свидетелем чудес святого князя Даниила: как до закрытия обители, так и в годы гонений. Батюшка часто вспоминал о некоторых случаях.

«Чудеса вершатся. По-прежнему помогает людям благоверный князь, спасает их. Я вам только о некоторых чудесах скажу, рассказов много. Ну, и прежде всего, это Нилус Сергей Александрович^[35], публикатор «Протоколов». Его неоднократно в те мятежные революционные годы арестовывали. И вот однажды за два часа до назначенного ему расстрела он стоял в нашей обители у мощей святого Даниила, обращаясь к нему с последними, как он считал, словами. И князь Даниил избавил его от казни. По имеющимся сведениям, он потом жил в городе Александрове и скончался естественной смертью».

Отец Даниил много раз в проповедях рассказывал о прекрасном состоянии мощей князя Даниила. Такими они были до утраты в 30-е годы.

«Вот свидетельство епископа Николая Елецкого, а это был великий святитель, который служил у нас в Даниловском монастыре в дни Пасхи неоднократно.

Владыке Николаю доводилось открывать в нашей обители раку со священными мощами князя Даниила. И вот когда однажды он приник в раку, то невольно в изумлении воскликнул: «Я много мощей разных видел, но таких жизненных, как мощи князя Даниила, не видал никогда! Стоит лишь открыть глазки — и он живой!»

Сколько же было чудес!

В 1925 году часовня, в которой находилась чудотворная икона благоверного князя Даниила, еще была открыта. И вот в Духов день состоялся крестный ход из Данилова монастыря. Из часовни брали икону князя Даниила и несли в храм на Даниловское кладбище. А там духовенство ее встречало. И последний крестный ход сопровождал наместник Данилова монастыря архимандрит Поликарп.

Это был ангел земной. Наш владыка называл его «авва», что значит отец. Это в знак особой заслуги в монашеской жизни. И Господь меня сподобил быть участником этого последнего крестного хода. А потом все запретили».

Митрополит Серафим (Чичагов)

В заключение первой части книги хочется привести рассказ отца Даниила об архипастыре-мученике, которого он знал и видел.

«Хорошо помню, как каждое воскресенье в наш Данилов монастырь приходил митрополит Серафим (Чичагов). Он во время молебна всегда стоял в алтаре с правой стороны престола. А жил он на станции Удельная. Далеко отсюда. И слабенький был к тому времени, еле двигался. Но веру свою исполнял, не глядя ни на что.

Удивительный был человек. Необычайно одаренный. Многим из нас он знаком как автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря». Сам преподобный Серафим Саровский, явившись ему во сне, благословил и одобрил его труд. При этом владыка уделял немалое время и церковному искусству — сочинял духовную музыку, приобщен был и к церковному пению. Хорошо рисовал, художником был и занимался иконописью.

Будучи на службе в московской церкви Двенадцати апостолов, он на собственные средства, по сути, восстановил этот храм. Со свойственной ему энергией, частью на свои средства, частью на пожертвования, отреставрировал он и храм святителя Николая в Старом Ваганькове, принадлежавший Румянцевскому музею и в течение тридцати лет стоявший закрытым.

А до того, летом 1876 года, будучи совсем молодым и призванным на военную службу, Чичагов в составе действующей армии участвовал в русско-турецких сражениях на Балканах. Это было серьезным жизненным испытанием для будущего святителя. Оказавшись участником почти всех основных событий этой кровопролитной войны, произведенный на поле брани в гвардии поручики и отмеченный несколькими боевыми наградами, будущий владыка неоднократно проявлял высокий личный героизм.

Ради служения Господу и по совету святого Иоанна Кронштадтского (чьим духовным сыном он был на протяжении долгих лет), будущий владыка бросил блестящую военную карьеру и в 1890 году в чине полковника вышел в отставку и переехал в Москву. И еще — мало кто знает, что владыка Серафим имел медицинское образование и был практикующим врачом.

Вся его жизнь на духовном поприще была борьбой. За сохранение Церкви, за веру, за почитание святых наших. Ведь именно святитель Серафим добивался и добился канонизации в лике святых Серафима Саровского, которого глубоко почитал, следуя его заветам.

Но вот 30 ноября 1937 года владыка был арестован по обвинению в причастности к «контрреволюционной монархической организации». Сотрудники НКВД затруднились увозить его в арестантской машине, он был полным и практически к тому времени не двигался. Лишь на вызванной операми «скорой» митрополита Серафима смогли тогда отвезти в Таганскую тюрьму.

Многим известно о его мученической кончине. 7 декабря решением «тройки» он был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу. 11 декабря 1937 года, на 81-м году жизни, владыка был расстрелян и похоронен в Бутово, на так называемом полигоне НКВД. Совсем недавно, в 1997 году, Архиерейским Собором Русской Православной Церкви по праву причислен отец Серафим к лику святых как новомученик».

Часть II. Церковь потаенная

Закрытие святой обители

Вот какие стихи посвятил любимому монастырю звонарь Михаил Макаров:

Здесь колыбель Москвы, здесь колыбель России,
Здесь наша общая святая колыбель!
(Как древле, вскоре после Кия,
В Почайне для Руси соделалась купель.)

Бог нас наказывал за наше нераденье,
И эта колыбель пришла в разор;
И прекратилось здесь молитвенное бденье;
И пал на наши головы позор.

…Я верю: по молитвам Даниила
Бог сохранит его великий град;
И меч Архистратига Михаила
Здесь остановит ужас, смерть и ад.

В евангельской притче о сеятеле (см. Мф. 13:3-8) Господь открывает нам, что важна благоплодная почва для возрастания веры. Нужна душевная стойкость, целостность, чтобы семя Божьего слова хорошо укоренилось в душе человеческой и принесло плод. Такая почва в душе Вани Сарычева была подготовлена жизнью в Даниловом монастыре. Возросший в святой обители среди истинных подвижников и исповедников, юноша горел их примером. Он учился духовной жизни не понаслышке, а под руководством опытных духовников: отца Серафима (Климкова), игумена Поликарпа (Соловьева), архимандрита Симеона (Холмогорова). Монастырские стены многие годы хранили юношу от соблазнов, чистая душа его познала пользу молитвы и уединения. Великолепие церковного искусства постигалось Ваней в хоровом пении, в прекрасных образцах храмовых росписей и икон. Образ Творца мира открывался в каждом Божьем творении, любимом и хранимом Создателем.

В архиерейских покоях, где жил Ваня, не было покоя: напротив, почти каждую ночь священноиноков забирали на неправедный суд. Жестокая рука безбожных властителей камень за камнем разрушала церковную ограду. Но среди шума разрушения молодому подвижнику слышался Господний зов к исповедническому служению среди погибающего мира.

К началу 1930 года бескомпромиссная стойкость даниловцев, их верность церковным установлениям, открытое противостояние обновленческому течению, поддерживаемому властями, привели к их полному изгнанию из родной обители Даниловой.

Ранее, 3 апреля 1922 года в ходе кампании по изъятию церковных ценностей из монастыря по распоряжению властей было вывезено двадцать два пуда тридцать два фунта серебряных предметов. Вывозили ризы, сосуды, церковную утварь.

В 1925 году милиция ограничила продолжительность колокольного звона лишь несколькими минутами.

После того, как даниловцы не поддержали лояльную советской власти сергиевскую декларацию, владыка Феодор снова был арестован, а государство начало отбирать храмы один за другим. Первым был закрыт находившийся под колокольней храм преподобного Симеона Столпника. В 1928 году его помещение было занято под детскую площадку.

19 октября 1929 года Троицкий собор Данилова монастыря постановлением Мособлисполкома был закрыт и передан «Союзхлебу» под склад муки, а 29 октября верующих заставили передать храмовые ключи представителям властей. В октябре-декабре 1929 года на склады госфондов и финансового отдела из закрытого собора вывезли три иконостаса, десятки подсвечников, хоругви, четырнадцать ящиков парчовых изделий. В музейный фонд были переданы иконы святого князя Даниила начала XIX века и Святой Троицы XVII века.

Уже в конце 1929 года власти делали попытки ликвидировать последний монастырский храм. В начале следующего года появились слухи не только о закрытии, но и о сносе храма Святых отцов семи Вселенских Соборов. В Центральных государственных реставрационных мастерских (ЦГРМ) 21 января 1930 года было принято решение: «Ввиду того, что здание (храм)а Семи Вселенских Соборов, подвергавшееся неоднократным переделкам, утратило значительную часть своей историко-художественной ценности, подтвердить возможность его разборки. До ликвидации необходимо произвести фиксацию и обмеры здания».

25 февраля того же года Мособлисполком и президиум Моссовета подтвердили решение о сносе храма, а 4 марта об этом было объявлено общине верующих, которая отправила жалобу во ВЦИК. Однако в ноябре 1930 года президиум высшего исполнительного органа власти отклонил просьбу верующих о пересмотре постановления московских властей. Еще раньше началось фактическое разграбление храма и подготовка его к разборке. В сентябре-октябре закончились работы реставраторов по выемке изразцов с барельефными фигурами евангелистов из стен храма. В октябре в музейный отдел МОНО (Московского отдела народного образования) были переданы из храма более пятидесяти предметов, имеющих историко-художественное значение, в том числе: кресты напрестольные XVII-XIX веков, царские врата XVII века, около двадцати икон (в основном XVII века), Плащаница 1774 года, церковная утварь и другие предметы.

К счастью, храмы и собор, хотя они и были изуродованы сносом куполов, главок и перестройками, сохранились. В Даниловом монастыре был устроен самый большой детский приемник-распределитель. В кельях рядами стояли кровати беспризорников и детей репрессированных. Так обитель радости превратилась в обитель плача, ведь детская смертность в те годы была очень высокой.

6 октября 1930 года община передала властям ключи от монастырских зданий, а сама перешла в остававшийся еще действующим храм Воскресения Словущего за Даниловым монастырем, сохранившем небольшую часть имущества. Впоследствии, с закрытием этого храма (в начале 1933 года), почти всё, что сохранилось в нем, было утилизировано через хозотдел ОГПУ.

Архимандрит Даниил хранил в сердце скорбные события той поры.

«В 1929-м году закрыли Троицкий собор нашего монастыря, в конце 30-го года и весь монастырь, который оставался последним действующим монастырем в Москве. Братия в основном вся была арестована, остался один игумен отец Алексий и иеромонах Димитриан (Пфейлицер фон Франк), бывший насельник Зосимовой пустыни.

Мы перешли в храм Воскресения Словущего. Туда же перешел из монастыря и любительский смешанный хор, регентом которого стал я. Прекрасные певцы там были, особенно женские голоса. Старался я сохранить в этом хоре традиции монастырского пения.

Правый хор разбежались — ОГПУ никого не щадило, аресты пошли».

Действительно, ОГПУ нещадно терзало даниловскую общину. Арестовывались не только монахи, но и женатые священнослужители, и миряне.

В период с 1931 по 1933 год, до полного закрытия храма Воскресения Словущего, один за другим были отправлены в заключение все наместники, которых владыка Феодор назначал из ссылки: епископ Парфений (Брянских), архимандриты Поликарп (Соловьев), Стефан (Сафонов), Тихон (Баляев). Кроме этого, община страдала и от внутреннего разделения: часть ее во главе со священником В. Орловым поминала митрополита Сергия, а другая — только митрополита Петра (Полянского), Патриаршего местоблюстителя.

Стены монастырские не ограждали больше Ваню Сарычева от соблазнов и царившего вокруг разгула вседозволенности. Стеной между ним и мирской жизнью служило теперь молитвенное делание, церковное пение, ежедневное служение Литургии.

Милостью Божией, Ваню приютила семья благочестивых москвичей Кутомкиных. Как родного сына, принимали они юношу в своем доме. У Николая и Марии было две дочери: Клавдия и Агриппина. Клавдия была духовной дочерью отца Серафима (Климкова), духовника Данилова монастыря, и игумена Поликарпа (Соловьева). Когда отец Серафим вернулся из трехлетней ссылки, въезд в Москву ему был запрещен. Он проживал в Белгороде, — духовные чада навещали батюшку там. Вокруг отца Серафима образовалась тайная женская община.

Агриппина же Кутомкина еще ранее приняла монашеский постриг в Серафимо-Знаменском монастыре, а после его закрытия была прихожанкой Данилова монастыря. Впоследствии она стала келейницей и верной помощницей старца Захарии и иеромонаха Павла (Троицкого), известного духовника и подвижника, чудом выжившего в лагерях.

За время служения в храме Воскресения Словущего дважды из ссылки возвращался владыка Феодор. Проездом, тайно, был в Москве и игумен Поликарп (Соловьев). Отец Даниил вспоминал:

«А я в это время управлял хором любительским и сподобился видеть и владыку Феодора, и отца Поликарпа. Отец Поликарп также в день памяти преподобного князя Даниила совершал литургию. Когда мы вошли в алтарь во время «Тебе поем», ощутили необыкновенное благоухание, когда просфора претворялась в истинное Тело, а вино в истинную Кровь нашего Господа.

Вот какое имел дерзновение наш наместник, этот новый священномученик».

Еще большим чудом и духовным утешением было возвращение мощей благоверного князя Даниила.

«Два года мы отмечали в храме Воскресения Словущего память преподобного Даниила… И когда наш монастырь закрыли, мощи святого князя Даниила нам не сразу дали. И мы надежду потеряли. И вот накануне памяти преподобного Сергия, когда мы запели: «Ублажаем тя, преподобне отче наш Сергие», в это время открываются двери храма Воскресения Словущего, и отец Тихон (Баляев), последний перед закрытием наместник Данилова монастыря, с сопровождающими внесли мощи благоверного князя Даниила. И тут же мы запели: «Величаем тя, святый благоверный великий княже Данииле». Пели, плакали, радость такая была.

Множество чудес было тогда от мощей благоверного князя Даниила!»

А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать, — пишет апостол Павел в 5 главе Послания к Римлянам (стих 20). Так, по слову апостольскому, умножались и чудеса от мощей покровителя Москвы князя Даниила в годы гонений. Об одном случае батюшка особенно любил рассказывать подробно.

Исцеление инокини Екатерины

«Я свидетель этому чуду благоверного князя Даниила.

После закрытия монастыря нашего (Данилова — Ред.) мы служили неподалеку в храме Воскресения Словущего. У нас была певчая инокиня Екатерина. Она работала медсестрой в Морозовской больнице^[36]. Голос был ангельский, да и сама-то она по жизни была святой. Сложности были большие: кругом аресты, братия в основном вся была арестована, из нашей обители осталось несколько человек, которые служили в храме Воскресения Словущего. В том числе и я там был. И вот, эта Екатерина инокиня, — смотрим, — что-то не идет к службе. Я говорю своей будущей матушке, монахине Ольге (тогда еще она была Клавдия): надо узнать, в чем дело, уж не заболела ли она. Она жила возле Духовского переулка на Большой Тульской, в деревянном домике на втором этаже. Когда мы к ней пришли, как раз был закат солнца. Она сидела на табуретке, на нее страшно было смотреть. Я говорю: «Катя, что с тобой?» Она говорит: «Экзема, и в очень страшной форме». Я говорю: «Ну и что же врачи сказали?» «Самое маленькое, — говорит, — надо год ждать». А лицо все вздуто было. Я говорю: «А у тебя есть масло от мощей святого благоверного князя Даниила?» — «Вот все собираюсь взять, и никак не могу». Я на нее наворчал: ведь тогда мы как? — вечером идем на службу, а утром приходим — храм может быть закрыт.

На другой день я пришел в храм, прошел к мощам преподобного, помолился ему. И в этот же день принес ей масло от мощей. У нее было в это время еще человек семь, которые ее пришли навестить. Я говорю: «Вот тебе масло, и я верю, что тебя благоверный князь Даниил может исцелить».

Через два дня после вечернего богослужения я увидел, что Екатерина пришла. Я говорю: «Ну как?» — «Да вот, смотри». Я говорю: «Милая, да у тебя и веснушек даже не осталось — лицо все стало светлое. А как это получилось?» — «Утром встала, и лицо приняло нормальный вид. Еще через день все очистилось». Я говорю: «Как? И веснушек не осталось?»»

Эту шутливую фразу батюшка при рассказе повторял несколько раз с духовной радостью о чуде, явленном благоверным князем Даниилом.

Несмотря на жизнь среди мирян, которые приютили даниловцев, братия держалась прежних строгих монастырских правил. Например, как рассказывал отец Даниил, вынужденное нарушение поста затем восполняли постом сугубым.

«Наши прихожане Данилова монастыря очень почитали владыку Феодора. Позвали в гости, а угостить нечем, кроме рыбы (рыба, конечно, была прекрасная в те годы). Гостей было двое: отец Поликарп и владыка Феодор. А был Великий пост. И отец Поликарп благословил, чтобы не обидеть хозяйку, кушать рыбу. А потом, после поста, по монашеским правилам в некоторые дни (среду и пятницу до Троицы) рыбу не ели, так как позволили ее вкушать во время Великого поста.

Это были подвижники, столпы Православия.

Но надвигалась гроза. Мы чувствовали, что нам долго не просуществовать. Ночью приехали, мощи увезли, и наутро мы уже не могли там быть».

Даниловское дело

И путь наш — на Север, к морозам и льдам,
В пределы земные.
Прощальный поклон передай городам —
Есть дали иные.

И след заметет, заметелит наш след
В страну Семиречья.
Там станет светлее, чем северный снег,
Душа человечья.

Николай Шипилов. «Исход»

В конце 1932 года ОГПУ открыло новое «Даниловское дело». Всего по нему было арестовано четырнадцать человек.

В докладе «Следственные дела братии Данилова монастыря», опубликованном церковным историком Татьяной Петровой в ежегодном вестнике Православного Свято-Тихоновского университета, мы находим подробности допросов и фрагменты протоколов ОГПУ, раскрывающие атмосферу приходской жизни даниловской общины.

«Фактически эта церковь (храм Воскресения Словущего) — нелегальный монастырь, которым руководит священник Димитриан. Он открыто проповедует ненависть к советской власти как гонителю веры Христовой, поминает царей и мучеников за веру, находящихся в ссылке» (л. 50). «Даниловская церковь является пристанищем бывших людей, которые ненавидят советскую власть… Это нелегальный монастырь, где группируются лица, не признающие советскую власть и митрополита Сергия» (л. 88). «Поминают несчастную святую Россию, стонущую под игом большевиков» (л. 50).

Сам отец Димитриан на допросе показал, что «он принял руководство быв[шим] Даниловым монастырем, который перешел в церковь Воскресения, после ареста игумена Алексия» (л. 75).

Находящиеся в деле доносы говорят об упорной, неприкрытой ненависти к монашеской общине. Огульные обвинения явно сулят инокам венцы мучеников за Христа. К Нему в обители восходят одна за другой светлые души замученных и убиенных насельников даниловских.

Ранее, в 1932 году был арестован наставник Иванав любимом клиросном деле — регент, а затем наместник монастыря игумен Алексий (Селифонов). Инок упорно отказывался от сотрудничества с ОГПУ. В материалах «Дела игумена Алексия (Селифонова) и иеродиакона Макария (Андреева)» значится: «Духовных детей у меня человек десять, фамилий их я не помню. Категорически отказываюсь назвать своих единомышленников. Считаю, что в настоящий момент нахожусь под игом советской власти». Отец Алексий был отправлен на три года в лагеря Свирьстроя. «Имеет порок сердца», — констатировал тюремный врач. «Ну и пусть», — отозвалось тюремное начальство… Годы ссылок увенчает мученическая кончина: батюшку расстреляли 9 сентября 1937 года.

После отца Алексия в 1932 году во главе даниловских иноков встал игумен Димитриан — скромный, доселе незаметный насельник обители, чья вера оказалась адамантовой твердыней, неодолимой безбожниками.

Иеромонах Димитриан (Пфейлитцер-Франк Дмитрий Владимирович) был вызван в комендатуру ОГПУ 1 января 1933 года и арестован (л. 71).

Отец Димитриан происходил из рода немецких баронов, родился в 1881 году в Москве. Будучи сыном полковника Русской армии, юноша получил образование во 2-м Московском кадетском корпусе. Но в двадцатилетнем возрасте, совершенно неожиданно Дмитрий оставил столицу, уехал во Введенско-Островскую пустынь Владимирской губернии, стал трудником, неся послушание в хлебной. В 1905 годуон перешел в Смоленскую Зосимову пустынь, где исполнял послушание сторожа. В 1913 году Дмитрий был пострижен в монашество и рукоположен во иеродиакона.

В это время Зосимова пустынь была одним из центров старчества. Ее возглавлял известный подвижник схиигумен Герман (Гомзин), бывший до этого назначения духовником Гефсиманского скита Троице-Сергиевой лавры. С 1898 года и до закрытия пустыни (в 1923 году) в ней подвизался один из самых почитаемых русских старцев отец Алексий (Соловьев). Господь сподобил смиренного отца Димитриана быть келейником зосимовских старцев.

После закрытия Зосимовой пустыни отец Димитриан перешел в Данилов монастырь, где был рукоположен в иеромонаха. Он нес послушание при мощах благоверного князя Даниила, а также был ризничим. Ему судил Господь быть последним наместником оставшейся даниловской братии.

Доносчики строчили в ОГПУ: «Они (оставшиеся иноки Данилова монастыря — Ред.)поминают [митрополита] Петра Крутицкого, [архиепископа] Федора, считая их своими руководителями» (л. 69).

Особо отмечалось, что отец Димитриан много внимания уделяет молодым людям, подолгу беседует с ними, «обрабатывает в антисоветском духе, имея своей задачей отвлекать молодежь от общественной и советской работы и вовлекать в свой монастырь», «вербует в свой нелегальный монастырь». Он имеет «большое влияние на прихожан, на молодежь». Вокруг иеромонаха Димитриана «собралось много молодежи. Около ста человек в день заходят к нему» (л. 9). Отец Димитриан и его единомышленники были также обвинены в том, что вели активную антисоветскую пропаганду, «вербовку через проповеди», «призывали бороться с советской властью за церковь», распространяли церковно-монархическую литературу. В нескольких протоколах допросов было записано, что «к мощам князя Даниила устраиваются паломничества из приезжих крестьян» (л. 45). В обвинительном заключении (л.99–106) было записано так: «Имеющимся по делу рядом показаний подтверждается, что участники группировки широко популяризировали имеющиеся при церкви мощи так называемого наместника князя Даниила».

Дело было закончено следователем быстро — меньше, чем за месяц, и уже 20 января 1933 года было представлено обвинительное заключение:

«Следователь Байбус рассмотрел следственное дело в отношении Васютина, Гусевой, Дедюлина, Кириллина, Ломова, Лукашева, Машкова, Мишина, Орлова, Стригина, Соколова, Пфейлицер-Франка, Шуваевой-Шуваловой и нашел:

Вокруг церкви Воскресения в Даниловской слободе из остатков ликвидированной в Москве контрреволюционной группы церковно-монархической организации ИПЦ^[37] в 1932 году образовалась группа, возглавляемая иеромонахом Пфейлитцером-Франком, проживающим на нелегальном положении, ставившая целью борьбу с советской властью. Организовали нелегальный монастырь, куда привлекали молодежь и обрабатывали в духе борьбы с советской властью, которую называли «властью антихриста».

Полагает: представить дело на рассмотрение тройки» (л. 99–106).

Тройка постановила: Пфейлитцера-Франка, Кириллина, Соколова, Дедюлина, Орлова и Лукашева заключить в исправтрудлагерь сроком на пять лет. Ломова, Стрыгина, Васютина, Мишина, Машкова, Гусеву, Шуваеву-Шувалову выслать в Севкрай сроком на три года (л. 109).

Так закончилось очередное «Даниловское» дело. «Как-то просто и обыденно, за какие-то три недели, основываясь на нескольких расхожих фразах о ненависти к советской власти, вербовке в тайные монахи и антисоветском паломничестве крестьян к мощам князя Даниила, священников и простых верующих обрекли на мучения в северных лагерях и ссылках, из которых мало кто вернулся», — пишет историк Татьяна Петрова.

В доносах нет-нет, да проскакивает имя «завербованного» игуменом Димитрианом Вани-регента — будущего отца Даниила. Господь сохранил его от ареста по основному даниловскому делу, но Бутырской тюрьмы ему было не миновать.

Бутырка

Зима. Бутырская тюрьма.
Противный лязг дверных засовов.
Мрак в коридоре… духота…
И страж у камеры, как боров.

А в камере сплошные нары.
На нарах, между ними спят
те, кто измучен ожиданьем кары
за то, в чем не был виноват.

Суда не будет. Будет ТРОЙКА
в просторном кабинете заседать,
Она решит, кому и сколько
тюрьмы и лагерей проштамповать.

Виктор Васильев, 1933

В 1932 году был арестован и заключен в Бутырскую тюрьму и Ваня Сарычев. Накануне ареста одному из друзей юноши явился во сне святой благоверный князь Даниил. Батюшка рассказывал:

«Однажды пришел ко мне Саровский послушник по имени Николай, который погиб потом в финскую войну. Ему видение было. Видит: скатерть, стол, посреди стола большая миска меда. Сидит князь Даниил Московский преподобный и я. И преподобный берет ложку меда и меня стал угощать. А послушник Николай ему говорит: «Что же ты его все угощаешь, а мне не даешь?» — «А ему так и надо»».

Ивана не испугало это предзнаменование. Несмотря на молодость, он привык жить в опасности. В общине храма, да и раньше в Даниловом нередкими были ночные звонки и аресты. С открытым Господу сердцем священники и миряне ждали новых испытаний. Молитва укрепляла их дух. Заключение и муки лишь усиливали ее, но не могли отлучить их от Бога, по слову апостольскому: Кто ны разлучит от любве Божия? Скорбь ли, или теснота, или гонение, или глад, или нагота, или беда, или меч? Якоже есть писано, яко Тебе ради умерщвляеми есмы́ весь день: вмени́хомся я́коже овцы заколе́ния. Но во всех сих препобеждаем за Возлю́бльшаго ны (Рим. 8:35-37).

Теперь пришел и Ванин черед идти по пути исповедничества за пастырями, которыми он был воспитан.

«Вскоре монастырь закрыли, а я сорок дней провел в Бутырке. Камера была переполнена, и я спал на каменном полу под нарами».

Лаконичный рассказ открывает нам мужество Ивана, его твердый исповеднический настрой. В то время ему было всего девятнадцать лет, но его смелое сердце и верный Христову учению дух не смутило заключение в переполненной тюрьме, где опасность смерти присутствовала постоянно.

Атмосферу ареста прекрасно описывает бывший узник ГУЛАГа Виктор Васильев, заключенный в Бутырскую тюрьму в том же 1933 году:

«Прием здесь отработан четко:
«вперед»… «налево»… «стой»… «иди».
Меня свели в подвал,
там обыскали ловко.
Фотограф зафиксировал черты.
А дальше?.. Камера, допросы:
кого, когда хотел убить?
Что контра я… Пошли угрозы
(в тот год не разрешали бить)».

В начале тридцатых все 434 камеры тюрьмы были заполнены осужденными, многие из которых стали мучениками и исповедниками за веру во Христа. Почти в каждой камере жил и молился святой угодник Божий. В камерах на двадцать-пятьдесят человек размещали по сто семьдесят, — это был пик гонений на Церковь и веру. Спали заключенные в пять смен на полу. Тюремный храм был давно закрыт, но это не мешало верующим возносить молитвы. Вот как рассказывает священник Павел Чехранов о Пасхальной ночи 1925 года в Бутырке.

«Утро началось с поверки. Давали кипяток… В полдень — обед, обыкновенно суп селедочный, в пять часов вечера каша пшеничная и чай. Затем песни, разговоры. Пасха была ранняя. Первый день ее был отмечен. Двери настежь… были открыты и не запирались. Утром приходили из других камер и христосовались. Пришел в нашу камеру епископ Волоколамского монастыря Герман, вызвал меня и протодиакона Новочадова, поставил нас посередине коридора и сказал: будем петь «Да воскреснет Бог!» Мимо нас проходил с ключами надзиратель, улыбался и покачивал головою, дескать, пойте… пойте… Сам епископ пел тенором, я — вторым, протодиакон — басом. Оглушен был пением: «Да воскреснет Бог…», «Тако да погибнут грешницы от лица Божия…» Все камеры вышли к дверям, и смотрели, и слушали нас, пока мы не закончили: «…И тако возопиим: Христос воскресе из мертвых!..» Мы трое были произведены в героев Бутырской тюрьмы — освятили ее пасхальным песнопением. И все это благодаря епископу Герману и надзирателю. Помяни их, Господи, во Царствии Твоем!.. В субботу староста камеры нашей, уголовный преступник Цыган, заявил: «Так как с нами сидит духовенство, епископы и прочие, то я считаю нужным воспретить матерщину и прочую брань, и сквернословие из уважения к ним», затем он обратился к епископу с вопросом: «Желаете сегодня и завтра совершить службу, то я дам согласие своей камеры». Удалось ли им тогда послужить, неизвестно».

Конечно, далеко не каждый надзиратель позволял заключенному священству возносить молитвы вслух. Тогда они пелись шепотом — день и ночь, укрепляя немощный дух, прочь гоня страх истязаний. Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю (Пс. 26:3). Прорезая тьму отчаяния и бед, лучи Христовой любви проникали сквозь темные тюремные стены как солнечные нити.

О чем думал Ваня Сарычев, ворочаясь на каменном полу холодного каземата, мы не узнаем никогда. Но нам известен итог тех размышлений: «И я дал обещание там, в тюрьме — принять сан священный». Ваня твердо решил идти по пути исповедничества, стать монахом и священником. Господь просвещение и Спаситель мой — кого убоюся, — молился девятнадцатилетний юноша. — Едино проси́х от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зре́ти ми красоту Господню и посещати храм святы́й Его (Пс. 26:1,4).

Допросы были ежедневными, тяжелыми, изматывающими, наверное, невыносимыми, но благодать Святого Духа укрепляла души, Господь утешал Своих рабов Божественными духовными дарами. Верую видети благая Господня на земли живых. Потерпи Господа, мужайся, и да крепится сердце твое, и потерпи Господа (Пс. 26:13-14), — воспевали исповедники.

Освобождение

Пока юноша томился в заключении, приютившие его Кутомкины усердно молились о нем. Чтобы сохранить в безопасности дружную с Ваней дочь Клавдию, Мария отправила ее в Белгород к отцу Серафиму (Климкову), а сама решилась просить заступления и молитв старца Захарии^[38]. Батюшка воспоминал:

«Моя будущая теща пошла к схиархимандриту Захарии. Старец сказал, что меня освободят, вины никакой не найдут».

Отец семейства Кутомкиных Николай очень почитал святителя Николая и накануне Ваниного освобождения во сне получил от него уверение. Вечером говорит жене Марии: «Завтра Ванечка придет!» Та не поверила: «Да что ты говоришь? Кто его отпустит?»

Чудо свершилось.

«Меня освободили в полпятого утра, — рассказывал батюшка. — Идти надо было по Тверской до дома на Зацепе пятнадцать километров. Я летел как по воздуху. Когда я вышел из тюрьмы, то там стояли два полковника КГБ. Один говорит: «Вы хоть бы побрились, что же Вы выходите в таком виде». А у меня за это время борода отросла. «Знаете, — говорю, — они там не бреют, а просто выдирают волосы, поэтому я воздержался». Они переглянулись, улыбнулись. Думаю, им было известно про это издевательство.

А в два часа я должен был явиться на Лубянку за окончательным освобождением и документами. Тогда действовала «статья шесть»: в шести городах бывший осужденный не имел право проживать. Причем в месяц два раза нужно было отмечаться.

Когда я вошел туда, увидел иеродиакона нашего Данилова монастыря Павла, который сидел вместе со мной и был выпущен. Говорю ему: «Иди, узнай какой результат». Он выходит и говорит, что совсем освобожден. Потом пошел и я. И меня освободили. Мы с ним вышли. А тогда в киосках продавали ситро (теперь это называется лимонад — Ред.). А денег-то у нас не было, только у меня несколько копеек и у него. Ну мы с ним на радостях и выпили этой сладкой воды».

Освобожденный Ваня в молитвах благодарил Господа и благоверного князя Даниила — своего заступника и хранителя. Откладывать данный в заключении обет о служении Богу Иван не хотел. Осталось получить окончательное благословение владыки Феодора и дождаться монашеского пострига.

Пути небесные

…В жилищах не было икон. Вместо икон — законы:
Нам должно космос покорять, сверлить морское дно.
А Бог на облаке летел… Под синей неба сенью,
Он видел: Ангела душа за ним летит легко.
Стояла времени река. Стояло Вознесенье…
Казалось людям, что четверг… До Бога — далеко…

Николай Шипилов, «Вознесение»

Если бы вы могли вернуться во времени назад и посмотреть на советскую Москву духовным оком, то, несомненно, узрели бы, как среди сонма плачущих о погибели человеческих душ Ангелов, на фоне дымящихся руин разрушенных храмов и святынь, к небу поднимаются светлые столпы молитв. Исходят они от обычных жилых кварталов, где сохранил Господь избранных христолюбцев. Покинувшие свои обители старцы и старицы были укрываемы верующими москвичами. Среди них знаменитые подвижники: старцы Зосима (в схиме Захария) и Алексий (Соловьев), священномученик Сергий Лебедев, блаженная Матрона, протоиереи Евфимий Рыбчинский, Сергий Мечёв и другие, их же имена Бог весть. Те, кто с апостолом Павлом могли сказать о себе: отовсюду притесняемы, но не стеснены; мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся; мы гонимы, но не оставлены; низлагаемы, но не погибаем… Если же и закрыто благовествование наше, то закрыто для погибающих, для неверующих, у которых бог века сего ослепил умы, чтобы для них не воссиял свет благовествования о славе Христа, Который есть образ Бога невидимого. Ибо мы не себя проповедуем, но Христа Иисуса, Господа; а мы — рабы ваши для Иисуса, потому что Бог, повелевший из тьмы воссиять свету, озарил наши сердца, дабы просветить нас познанием славы Божией в лице Иисуса Христа (2Кор. 4:8-9,3-6).

Чудом избежавший ссылки Иван Сарычев отправился, перед исполнением обета, просить молитв и благословения московских духовников. Первым из них был протоиерей Евфимий Рыбчинский, наставник игумена Серафима (Климкова) — духовный «дедушка» Ивана.

Позже, уже став священником, батюшка не раз вспоминал отца Евфимия, беседуя с духовными чадами.

«Кто такой отец Евфимий? Полковой священник с Кавказа. Красавец, высокого роста. После смерти святого Иоанна Кронштадтского он служил в Андреевском соборе Кронштадта. Он принимал Его величество Николая II со свитой. Отец Евфимий не мог без слез говорить об императоре Николае II. Он говорил, что у него были настолько чистые глаза — как зеркало. Отец Евфимий из кабинета Его Величества получил награду: наперсный крест на большой цепи из червонного золота. Я этот крест видел, он был у сестры моей матушки Клавдии. Она подарила его потом отцу Всеволоду Шпиллеру.

А после революции ему пришлось уехать в Москву и служить в Новодевичьем монастыре^[39].

И вот ночь, дождь, кругом аресты, расстрелы — страшное было время, казалось, и просвета нет. Я пришел к старцу Евфимию. А у него в это время находился другой старец по имени Арсений, который только что приехал из ссылки.

Отец Евфимий пошел причащать. А я остался один на один с этим старцем. Он был братом монахини Анатолии — насельницы Новодевичьего монастыря. Вот когда монастырь закрыли, отец Евфимий взял к себе монахиню Анатолию, — куда же ей было идти? А к ней приехал брат из ссылки.

Я сижу и думаю: что же нас ожидает? И вот отец Арсений на мои мысли ответил.

А отец Евфимий очень чтил отца Иоанна Кронштадтского и особенно чтил матушку блаженную Ксению. В его комнате были портреты и других подвижников. Отец Арсений подходит к фотографии отца Амвросия Оптинского (батюшка на фото полулежал). «Вот, — говорит, — придет время, он будет причислен к лику святых». А это было начало тридцатых годов! Потом подходит к фотографии отца Иоанна Кронштадтского. «Вот и он будет причислен к лику святых». Потом к портрету блаженной Ксении: «Вот и она будет причислена к лику святых. Ох, сколько будет открыто мощей в знак посрамления этого безбожия!»

А я думаю: да как же это может быть? Да уж как может быть — а это будет».

Как мы знаем, предсказание отца Арсения сбылось в точности, сегодня причислены к лику святых и преподобный Амвросий, и блаженная Ксения, и праведный Иоанн Кронштадтский. И отца Даниила сохранил Господь, он не раз с благодарностью повторял:

«И что вы думаете? Я же дожил до этого! Не только дожил, но был и служил молебен у преподобного Амвросия Оптинского. Я молился святой блаженной Ксении еще до ее прославления как святой. Это покровительница всей нашей земли, как и отец Иоанн Кронштадтский. И теперь воочию все это предсказание сбылось. Это же чудо! Разве мы могли подумать, что Храм Христа Спасителя будет восстановлен, который был разрушен в 1931 году. Мы в то время все плакали».

Посещение отца Евфимия доставило Ване большое утешение, а главное — дал надежду на возрождение веры в России, на прекращение жестоких гонений, которым подвергались его наставники и друзья.

Сам батюшка отец Евфимий не терял веры в людей и надежды на Промысл Божий. Его доброе отношение к людям, даже враждебно настроенным к священству, не раз сохраняло ему жизнь.

Однажды, по доносу, отца Евфимия вызвали в НКВД к следователю. Ему пришлось долго ждать. Наконец, выяснилось, что его следователь заболел и стал допрашивать другой, который когда-то воспитывался в Кронштадтском приюте для детей-сирот. Тот узнал батюшку и устроил так, что его осудили всего на 2 года условно с требованием никуда не выходить и никого к себе не принимать.

Как-то батюшку обидел матрос и ранил его обломанным острием бутылки. О. Евфимий всю жизнь молился за него. Однажды к нему в Ново-Девичьем монастыре подошли с просьбой причастить умирающего больного. И этот больной оказался тем самым матросом. Батюшка его исповедывал и причастил Святых Христовых Таин.

В тяжелое для себя время, когда один из его сыновей погиб, а вскоре и жена сына погибла, у о. Евфимия на руках остались двое малолетних внучат-сирот. Семья Кутомкиных тогда его очень поддержала. В благодарность он подарил им книгу акафистов и канонов 1901 г. издания с надписью: «Моим духовным чадам, любимым, дорогим друзьям Марии Феоктистовне и Николаю Васильевичу Кутомкиным в утешение и благословение».

Видимо, через отца Евфимия был послан запрос на рукоположение к заключенному владыке Феодору. Еще раньше Ваня был, по его словам, «намечен на постриг, и на посвящение в иеродиакона». И вот пришел одобрительный ответ. Но постригу и хиротонии Вани Сарычева помешало закрытие храма Воскресения Словущего в 1933 году.

Из тюрьмы Ваня был освобождён, но обет, данный Богу, не был исполнен. Юноша решил посетить отца Захарию, который был знаменит своей необычайной прозорливостью. Отец Даниил рассказывал впоследствии:

«Жил старец Захария на улице Горького. К нему доступ был несвободный, за ним следили. Но он служил когда-то у нас в Даниловом монастыре, и митру он получил в Даниловом монастыре, и когда я мальчиком канонархом подходил к нему, он целовал мне руку, как священник священнику целует. Вот он-то мне и предсказал всю судьбу мою дальнейшую.

Я шел поблагодарить старца за его святые молитвы (об освобождении) и спросить, как быть. Ведь монастырь закрыли, а я дал обещание, пока сидел в Бутырской тюрьме, если меня освободят, приму сан священный.

Отец Зосима был прозорливым еще в послушниках и многим предсказывал, а некоторых и обличал. Не всем нравится обличение. И ему как монаху пришлось много терпеть нападений.

И вот в 1923 году настал момент закрытия (Троице-Сергиевой) лавры. Братия в большинстве была арестована. А отец Зосима еще оставался в лавре. Пришли из органов и говорят: «Старик, уходи отсюда». А отец Зосима (очертил вокруг себя) и им отвечает: «Если из вас кто перешагнет сюда ко мне, тут же и умрет». Они переглянулись, на них напал страх. «Да ладно, — говорят, — оставим старика в покое». А потом ему явился преподобный Сергий и говорит: «Зосима, уходи отсюда, и я ухожу».

Лавра была закрыта, и отец Зосима стал служить на Тверской улице (в Саввиновском подворье). Там был приходской храм. И вот, когда он совершал литургию, пришли две студентки. Одну из них звали Серафима. Во время часов отец Зосима стал совершать каждение. Голос у него был несильный, и слышно его было плохо. И одна студентка говорит своей подружке: «Да он народ весь разгонит, его совсем не слышно». А отец Зосима, совершая каждение, подходит к ней и говорит: «Не бойся, никого не разгоню». Дар прозорливости у него был необыкновенный.

Вот к нему-то я и пошел».

Предсказание старца Захарии

Жил старец недалеко от Саввинского подворья на Тверской в квартире приютившей его рабы Божией Е.Г.П.

Посещение великого старца и данное им необычное благословение неожиданно перевернули всю жизнь Вани Сарычева. Много раз он вспоминал все подробности этой судьбоносной встречи, много раз удивлялся мудрости и духовным дарованиям отца Захарии.

Отец Даниил рассказывал:

«У отца Захарии была келейница Агриппина^[40]. Она была монахиня и прихожанка нашего (Даниловского) монастыря. Она нас приняла: меня и мою будущую тещу Марию. И говорит батюшке: «Батюшка, я к вам привела Ваню Даниловского».

А отец Зосима в это время сидел пил чай в белой монашеской рубашке и говорит: «Зови его». Келейница говорит: «Идите, зовет батюшка». У него келья был пополам разделена ширмой. Когда он вышел к нам, я хотел взять у него благословение.

Минут пятнадцать он на меня смотрел. Вопросов никаких задавать в это время нельзя было, молчать надо. Потом говорит: «Ну, будущее светило, проходи». Потом стал нас угощать чаем и все рассказал, что меня ожидает.

И когда я отцу Зосиме сказал, что я дал обещание в тюрьме, если меня Господь освободит, принять сан священный, он говорит: «Пока подожди». — «А как же в церковь ходить?» — «А в церковь ходи, никто тебя не тронет. Кому Церковь не мать, тому Бог не Отец».

И после этого я пошел в храм во имя святителя Николая, что на Новокузнецкой. Там настоятелем был ректор Московской духовной академии отец Александр Смирнов… Я там девять с половиной лет и пел, и читал».

Вместе с благословением оставаться «пока Господь не призовет» мирянином, отец Даниил получил благословение на семейную жизнь. Удивительно, что такое же благословение получил от другого легендарного подвижника, преподобного старца Алексия (Соловьева), известный московский проповедник и пастырь протоиерей Николай Голубцов. Он также просил у старца благословения на постриг и рукоположение, но отец Алексий велел ему повременить, проводя благочестивую жизнь в миру. Через пятнадцать лет после полученных ими благословений Промыслом Божиим оба они: Иван Сарычев и Николай Голубцов будут вместе служить Господу в храме Ризоположения у Донского монастыря.

Возможно, богомудрые старцы получили в молитве откровение от Спасителя Иисуса Христа сохранить этих благочестивых юношей, чтобы они, взрощенные подвижниками уходящей царской богомольной России, могли передать потомкам богатый аскетический опыт.

Иван и Клавдия

…Теплится лампада на ранней заре.
И звезды погасли о ранней поре —
Пора звездопада.
Собака ль завыла в сырой конуре,
Декабрь ли улегся на белом дворе —
Теплится лампада.
И что мне минувшие эти бои?
Мне дороги эти молитвы твои.
И дом, и лампада.

Николай Шипилов

Выбрав в спутницы с детства знакомую ему Клавдию Кутомкину и взяв на венчание с ней благословение отца Захарии, Ваня с юношеским волнением переживал, согласна ли она выйти за него. Батюшка с улыбкой вспоминал потом:

«Девица Клавдия, на которой я хотел жениться, была в это время в Белгороде у отца Серафима (Климкова). Это был старец Данилова монастыря. Он очень многих постриг в монахини, а Клавдия к нему уехала. Я говорю: «Вы мне благословили жениться на Клавдии, а она в Белгороде у отца Серафима». Он мне и говорит: «Что это они стригут сейчас их как овец. Какие сейчас монахи? Не беспокойся, будет твоя». И, конечно, она приехала. А когда она приехала, отец Зосима благословил ее выйти за меня замуж.

Венчание было в 1933 году в храме Благовещения Пресвятой Богородицы на Смоленской площади. Там на берегу был храм. И венчал нас протоиерей Евфимий Рыбчинский, который служил в Кронштадте после смерти праведного Иоанна Кронштадтского».

На протяжении всей жизни Клавдия будет незаменимой спутницей Ивана Сарычева: сомолитвенницей, помощницей на клиросе, матерью детей, другом, единомышленницей. А после принятия супругами пострига, в 1970 году, и его духовной сестрой-сокелейницей монахиней Ольгой.

Иван крепко любил супругу. За послушание духовным отцам Господь дал юноше и семейное счастье, и детей, и работу. Духовный подвиг Клавдии сокрыт от нас, но отец Даниил всегда ставил ее в пример для себя: и как мать, и как монахиню. «Вот матушка Ольга моя была монахиня настоящая, не то что я», — повторял он в преклонные годы.

В поисках работы в начале тридцатых годов Ивану помогли бывшие прихожане Данилова монастыря, дав ему рекомендацию в открывшееся отделение Института удобрений. «Сам князь Даниил меня направил», — вспоминал батюшка.

Здание НИИУИФ находилось тогда на Ленинском проспекте в доме 55/1. Усердный и доброжелательный юноша легко нашел контакт с сотрудниками. В руководстве были и духовные дети известного московского старца Алексия Мечёва. Вместе с тем Иван Сергеевич с уважением вспоминал и коллег-евреев. Иной раз они с большим уважением, чем соплеменники, относились к глубокому религиозному чувству молодого человека.

В институте удобрений Иван Сарычев проработает тридцать четыре года, до выхода на пенсию.

Под кровом святителя Николая

Хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием.

(1Кор. 4:15)

Настоятелем церкви святителя Николая Чудотворца в Кузнецкой слободе, куда направил Ивана старец Захария, был протоиерей Александр Смирнов. Пока вокруг рушились храмы, арестовывались священники, этот добрый пастырь приглашал к себе уволенных за штат диаконов и иереев, переносил святыни из закрытых церквей в свой храм, расширял церковный хор.

В те годы в Замоскворечье почти не осталось открытых церквей, и в праздники верующие просто «наводняли» Николо-Кузнецкий храм. Церковь не вмещала всех желающих молиться, люди теряли сознание от духоты, через окна им подавали бутыли с водой. Тогда отец Александр принял решение проводить праздничные службы в церковном дворе.

В 1931 года при закрытии храма святителя Николая в Пупышах батюшка организовал перенос прихожанами чудотворной иконы «Утоли моя печали» в Николо-Кузнецкий храм. Несмотря на страшное гонение на Церковь и верующих, икону открыто пронесли по улице и установили во Введенском приделе Николо-Кузнецкого храма. Когда большевиками был запрещен церковный звон и сняты колокола, отец Александр устроил колокольный звон внутри храма.

Службы в храме были ежедневными. В штате состояло восемь священников и два диакона. Казалось бы, при таком довольстве настоятель мог бы обеспечить и себе комфортное проживание. Но не таков был отец Александр.

Когда в двадцатые годы он начал служить в московском храме священномученика Климента, ему с семьей (у батюшки была супруга и две дочери) дали в Старом Толмачевском переулке пятнадцатиметровую комнату в коммунальной квартире. Всего в этом доме безо всяких удобств с печным отоплением проживало тринадцать семей. После перехода в Николо-Кузнецкий храм он продолжал жить там же. Но и на это жилье позарились «новые хозяева жизни».

Дочь отца Александра Зоя рассказывала: «В одно прекрасное весеннее утро приходит к нам коммунист и говорит: «Убирайся, поп, со своими бабами (это мама и я с сестрой), куда хочешь, здесь будет жить наш начальник». Бесцеремонно выбросил наши вещи на улицу… Мы сидим с мамой и плачем: «Куда идти?» Папа с мамой на какой-то тачке стали вещи перевозить в Николо-Кузнецкую церковь, к вечеру перенесли… Перенесли вещи в маленькую комнату — каменный мешок на втором этаже колокольни с одним окном и решеткой, без отопления, воды, канализации. В ней была ризница, мимо этой комнаты вела лестница на чердак и еще выше — на колокольню. Там папа прожил до конца своих дней… Вскоре приехал к нам из-под Симбирска дедушка, папин отец, священник отец Павел Смирнов. Бабушка умерла, а у него отобрали дом и выгнали на улицу… Мы были «лишенцы», не имели продовольственных карточек. Но Бог милостив: были добрые люди, которые отрывали от своих семей какие-то продукты и давали нам…»

Нищенское существование нисколько не уменьшало пастырский пыл отца Александра. Не раз он с большим мужеством и опасностью для жизни защищал храм от грабителей. Совершал требы по всему Замоскворецкому району. По воспоминаниям прихожан, батюшка ходил по улицам и ездил в трамвае в рясе — поступок смелый, исповеднический. Ведь в то время попы были заклятыми врагами власти. И отец Александр не однократно приходил домой в плевках, песке, закиданной грязью одежде. Иногда пионеры кидали в него камни, и лицо было в кровоподтеках.

Несмотря на все, батюшка вел большую катехизаторскую деятельность: регулярно проходили пастырские беседы, был и своеобразный кинематографический кружок — показ «туманных картин» (стеклянные пластины у фонаря) из библейской истории, случались и литературно-музыкальные вечера. Отец Александр продолжал эти труды, пока не запретила большевистская власть.

Больше всего в жизни любил этот пастырь богослужение. В двадцатые годы, будучи в заключении, он краем уха старался услышать долетавшие до стен колонии из открытой двери монастырского храма звуки пения и священнические возгласы. Затем, уже на вольном поселении, он попросился служить — бесплатно, в свободное от работы время, в ближайший приходской храм Симбирска. Там его настолько полюбили прихожане, что выбрали на смену ушедшему настоятелю.

Вернувшись в Москву, отец Александр стал приглашать в свой храм известных диаконов и певцов: протодиакона Максима Михайлова (народного артиста СССР из Большого театра), протодиаконов Турикова, Холмогорова, Соколова. У них были такие басы, что когда, например, отец Максим Михайлов произносил ектенью или многолетие, то люди, жившие на Татарской улице, слышали эту мощь. Но батюшка любил и молитвенное народное пение.

Когда в храме святителя Николая в Кузнецах появился Иван Сергеевич Сарычев — бывший канонарх и регент хора Даниловской обители, рачительный настоятель поручил ему собрать коллектив любителей церковного пения из народа. В этом хоре стала петь и матушка отца Александра Антонина Поликарповна. По воспоминаниям прихожан, постоянных певиц было около десяти или двенадцати. Время от времени отец Александр исхитрялся организовывать паломничества в Сергиев Посад, в Саровскую пустынь, в храмы Петербурга. Заказывали вагон в поезде для всех желающих. Народный хор при этом всегда пел в вагоне поезда нотные стихиры, псалмы, которые не поются на повседневных церковных службах, а также духовные канты.

Кроме послушания руководителя народного хора Иван Сергеевич исполнял обязанности псаломщика: читал, помогал регенту правого хора разобраться с уставным ходом службы.

Так тихо, с молитвой, текла благочестивая семейная жизнь Сарычевых под кровом святителя Николая. 18 мая 1934 года у Ивана Сергеевича и Клавдии Николаевны родилась дочь Ольга, а 14 февраля 1936 года сын Владимир.

Приближался известный мрачными событиями тридцать седьмой год — а с ним и новые гонения, и окончательная потеря духовных наставников.

Незримая обитель

Под крепкий покров благосты́ни твоея́ прибега́юще,
молим: буди нам тихое пристанище в ско́рбех.
Остени́ нас молитвами твоими.

Молитва св. блгв. кн. Даниилу

Иван не мог не скорбеть об утраченной обители, особенно когда случалось проходить мимо родных стен Даниловского монастыря. Сердце согревала надежда, которую черпал он в предсказании архимандрита Арсения о возрождении России. «И преподобного Амвросия прославят, и блаженную Ксению, — повторял слова старца Иван. — Я верю, Россию ждут еще лучшие времена».

Вот и бывшая прихожанка Данилова монастыря Мария имела видение. Однажды она шла мимо обители, посмотрела на соборы и заплакала. Вдруг видит: навстречу ей идут благоверный князь Даниил и преподобный Сергий Радонежский. Подошли. Князь Даниил кладет ей свою руку на плечо и говорит: «Что ты плачешь? Не плачь, я же вам сказал: аз есмь с вами, и никтоже на вы» ^[41]. Даниловских прихожан очень утешил рассказ Марии, да и сами они чувствовали благодатную помощь благоверного князя Даниила.

Изредка удавалось им получать весточки через посещавших в Белгороде отца Серафима об участи остальных даниловцев.

После выхода из очередного заключения они старались селиться поближе друг к другу, поддерживать переписку. Не бросали и беспомощных братьев: карлика монаха Игнатия (Бекренева) и прикованного к инвалидной коляске архимандрита Симеона (Холмогорова). Еще в бытность в Москве архимандрит Тихон (Баляев), исполнявший обязанности наместника, назначил в келейники к отцу Симеону молодого послушника Михаила Карелина. Чудом оставшись в живых, он рассказывал впоследствии о жизни с отцом Симеоном в изгнании.

«Когда владыка Феодор уехал на жительство во Владимир (скрываясь от властей), он написал в Москву, чтобы отец Симеон приезжал к нему. Батюшка сразу собрался; я тоже поехал с ним. Владыку принял у себя в доме на Заднем Боровке протоиерей Владимир^[42]; первое время по приезде мы также остановились у него. Отец Симеон был большим любителем и знатоком церковного пения. Отец Владимир обладал прекрасным голосом, и в тот недолгий период, пока мы пребывали у отца Владимира, батюшка имел великое утешение от совместного пения. Бывало, отец Симеон достанет партитуры:

— Посмотрите, батюшка, вот эти ноты.

Отец Владимир усаживается за стол, смотрит в ноты, качая головой:

— Ай-яй-яй, какая красота! Давай, батюшка, попробуем спеть.

У отца Владимира, как и у отца Симеона, был бас, и они договаривались, кому петь басом, а кому тенором.

Вскоре мы нашли квартиру в Камроковском переулке, недалеко от храма Иоанна Богослова. Это был особнячок с садиком. И владыка перебрался к нам вместе со своей келейницей, матушкой Гермогеной. Матушка Гермогена была близко знакома с владыкой Феодором и отцом Симеоном еще с Данилова. Она была присное чадо Владыки, можно сказать, что она выросла (духовно) на руках владыки и отца Симеона… Была очень любвеобильна, жалела людей, во всем любила порядок, чистоту.

Хозяйка наша была очень добрая женщина. Она отдала отцу Симеону и владыке лучшие комнаты, весьма стеснив себя. У нее была слабость — она покуривала. Однажды отец Симеон послал ей пачку папирос, он всегда был снисходителен к немощам человеческим, считая, что человек — одно, а немощь его — другое. И мог в самой незначительной мелочи проявить большую любовь к человеку.

Приезжали к нам даниловцы: отцы Поликарп (Соловьев) и Стефан (Софонов). Тогда вместе служили. Отец Стефан, отец Поликарп и матушка Гермогена с отцом Симеоном пели. Владыка служил очень сосредоточенно, серьезно.

Между отцом Симеоном и владыкой Феодором было необыкновенное согласие и взаимная любовь. Они были как одна душа… Трогательно было наблюдать, как владыка беседовал с батюшкой. Беседы их были таковы, что, ведя их, они «восходили на небо» и укреплялись благодатью. Отец Симеон лежал на кровати, владыка становился в двери, а отец Поликарп стоял в сторонке, как пасхальная свеча. Однажды владыка хотел процитировать что-то из святых отцов и, забыв, обратился к отцу Поликарпу, которого называл «аввой»:

— Авва, откуда эти слова?

И отец Поликарп тотчас же ответил ему…

Бывает на душе так, что не знаешь, куда деваться: ни к чему душа не лежит, не хочется ни молиться, ни читать, и сомневаешься даже, есть ли в тебе вера… А это не твое вовсе… Враг не спит ни днем ни ночью, его задача — только бы сбить с толку тех, кто хочет спасаться… Однажды я пришел с этим к отцу Симеону, а он отослал меня к отцу Поликарпу за вразумлением. Я очень огорчился, подумав, что он гневается на мою непонятливость и негодность. Ноги будто вросли в землю, однако, пересиливая себя, пошел. Отец Поликарп выслушал меня и ответил:

— Что ты! Тут и читал, и знаешь, а когда берет «мура» — не знаешь, куда деваться…

Келейница отца Симеона, Лидия Сергеевна, была художницей, закончила Строгановское училище в Москве. В то время ей было лет тридцать пять. Батюшка и все мы называли ее Лидой. Однажды я купил на рынке понравившуюся мне икону святителя Василия Великого. Показал батюшке, ему понравилась, но венчик над ликом святителя был изображен так, как это принято у католиков. Батюшка позвал Лидию Сергеевну и сказал ей переделать венчик, что она и исполнила, ей это ничего не стоило. Лидия Сергеевна не имела слуха, но любила петь во время богослужений, которые устраивались дома. Отец Симеон, ревностно относившийся к церковному пению, слыша фальшь, запрещал ей петь, на что она огорчалась, даже плакала, но смирялась…

К отцу Симеону часто приезжали духовные дети. Очень редко мы пребывали одни. Часто приезжала сестра отца Симеона — монахиня Рафаила, горбатенькая старушка. Однажды приезжал мой отец, Петр Семенович, навестить меня. Отцу Симеону он понравился, и они часто подолгу беседовали…

Был батюшка добрый, ласковый, мудрый, терпеливый… Часто он рассказывал о своем старце Гаврииле, вспоминал случаи из жизни… И многому можно было научиться у него, но я, к великому прискорбию своему, не смог воспользоваться этим родником благодати…»

Весной 1936 года в связи с начавшимися во Владимире массовыми арестами отец Симеон переехал в Киржач, где поселился в доме Бакиной (ул. Свободы, 59). Здесь, вероятно, принял схиму с именем Даниил.

«Однажды, — продолжает отец Михаил. — явились к нам сотрудники НКВД, произвели обыск, все перевернули, а нас всех увезли в тюрьму: батюшку отца Симеона, Лидию Сергеевну и меня. Нас с батюшкой посадили в одну камеру. Через сутки пришел служитель и велел мне собираться с вещами, сказав, что я больше сюда не вернусь.

Я оставлял отца Симеона одного, беспомощного. А батюшке и пошевелиться было трудно. Когда приходилось с большой осторожностью усаживать его, батюшка бывало скажет: «Тише, тише, такая боль… как если бы камни положили в нутро, и они трутся друг о друга»…

Поклонился ему в ножки (если только можно так сказать, потому что батюшка лежал):

— Благословите, батюшка, простите…

Отец Симеон благословил меня и сказал:

— Бог тебя простит… Ну вот, мы теперь навсегда расстаемся, больше не увидимся, — ответил он. — Вот тебе мое последнее слово: я здесь в тюрьме умру, а ты вернешься, и еще многое увидишь…

Эти слова были пророческими…»

Даниловцы уходят в небо

Грехов Всесильный Искупитель,
Прими меня в свою обитель,
Простри ко мне благую руку:
Грехов прощения молю!
И я забуду казни муку,
И смерть свою благословлю.
Внемли молитве покаянья,
И просветлённый вниду я
Туда, где нет печали, воздыханья
И мук земного бытия!

Виктор Буренин

Отец Симеон содержался во Владимирской тюрьме, тогда как все арестованные с ним в Киржаче были сразу переведены в Ивановскую тюрьму.

С его ареста в 1936 году началось новое масштабное расследование по делу «контрреволюционной организации Даниловского иноческого братства» — на этот раз уже последнее.

В сентябре 1937 года отец Симеон (Холмогоров) был осужден как «руководитель подпольной к/р организации церковников и монашества «Иноческое братство князя Даниила»». В документах значится дата расстрела — 9 сентября 1937 года, но неизвестно до сих пор, дожил ли он до этого дня, нет никаких документов о прибытии его в ивановскую тюрьму. Возможно, что священноисповедник архимандрит Симеон умер раньше: во время жестоких допросов во владимирской тюрьме.

Незадолго до ареста предусмотрительный и заботливый отец Симеон отослал одного из своих помощников — иеродиакона Ананию (Алексеева) в Сыктывкар, где на вольном поселении жил тогда владыка Феодор (Поздеевский) с преданной келейницей монахиней Гермогеной (Каретниковой).

Переписка, изъятая у отца Симеона, открыла глубокую связь между разлученными властями даниловскими иноками. А извратить ее смысл, вскрыть «контрреволюционные замыслы подпольной организации» было уже «делом техники» для огэпэушников. Подоспела и помощь малодушных — допрос певчего Данилова монастыря Серафима Г. дополнил список связанных общим делом даниловцев: «Мне известно, что «тайные домашние церкви» были в городах Владимире и Киржаче. Точно не могу сказать, но слышал, что «тайные домашние церкви», входящие в эту же организацию, имеются: в городах Зарайске, Калязине, Малоярославце Московской области (с 1944 года город входит в состав Калужской области — Ред.) и Ростове Ярославской области. Из этих городов к Холмогорову во Владимир неоднократно приезжали: из Зарайска архимандрит бывшего Даниловского монастыря Поликарп, из Калязина архимандрит того же монастыря Стефан и из Малоярославца и Ростова иеромонах того же монастыря Павел по фамилии как будто Троицкий».

Вскоре певчий был освобожден, а протоколы его допросов перешли в новое дело — открытое уже в ивановской тюрьме, куда по этапу перевели вновь арестованных даниловцев.

Из дела П-5328: «Установлено, что на территории Московской области и ряде районов Ивановской области существовала подпольная к/р организация церковников и монашества, так называемое «Всероссийское иноческое братство», возглавляемая архиепископом Поздеевским и архимандритом Холмогоровым с группой своих послушников из бывшего московского Даниловского монастыря на основе к/р платформы ссыльных епископов, известной под именем «Истинно Православная Церковь»…

В Калининской области имелись контрреволюционные группы («скиты») в г. Калязине и Кашине, в Московской обл. в г. Малоярославце и в Зарайске имелись к/р группы, которые возглавлялись архимандритами Соловьевым Поликарпом, Сафоновым Стефаном и иеромонахом Троицким».

16 октября 1937 года в ивановскую тюрьму был переведен из Кашина и отец Поликарп (Соловьев).

«Тройка» не затянула дело и вскоре вынесла решение: осужденные приговаривались к высшей мере наказания — расстрелу.

23 октября 1937 года владыка Феодор был расстрелян в ивановской тюрьме. Одновременно с ним были расстреляны иеромонах Спиридон (Пиуновский) и двоюродный брат владыки иерей Виктор Поздеевский, а через несколько дней, 27 октября, архимандрит Поликарп (Соловьев), а еще раньше, в сентябре — игумен Алексий (Селифонов), иеродиакон Анания (Алексеев), монахи Игнатий (Бекренев) и Антоний (Коренченко), тайная монахиня Евлампия (Матвейченкова), помощница даниловской братии в ссылке. 17 сентября были расстреляны в Твери епископ Григорий (Лебедев) — первый друг и учитель Вани Сарычева в Даниловой обители, архимандрит Стефан (Сафонов), иеромонах Исаакий (Бабиков) и многие духовные чада даниловских отцов, не оставившие своих пастырей в это тяжелое время.

Так ушла в небеса Даниловская обитель. Ушла от воинственного и жестокого разгула людей, когда-то крещеных во Христа, а потом предавших Его. Ушла туда, где «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание», в светлые обители рая, где отирает Христос всякую слезу с очей праведников в белых одеждах, с очей тех, кто сохранил свои души и тела в чистоте ради Непорочного Агнца Божия, принесшего себя в жертву за человечество.

Скорбная весть о кончине новомучеников даниловских достигла Москвы. Горько плакали прихожане монастыря о безвинных страдальцах, о любимых пастырях и друзьях прихожанах, о том времени духовного счастья, которое ушло и которого не вернуть. Святая Русь как солнце скрылась в небесах, и лишь отблески света сохранились в душах ее детей, оставшихся на земле. Хранителем даниловских преданий остался для потомков выживший по милости Божией Иван Сергеевич Сарычев.

Я стараюсь забыть отца Поликарпа…

Слезы лились по щекам Клавдии Николаевны. Кроткий, мудрый, любвеобильный батюшка — ее духовник отец Поликарп (Соловьев) был безвинно замучен. Трудно было и представить, что его, этого земного Ангела, могли подозревать в заговоре, попытке контрреволюционного переворота. Ведь даже бывший звонарь даниловский Анатолий, который теперь «стал атеистом», говорил о нем Мише Макарову: «Миша, ты знаешь, я как поступил в МГУ, стал атеистом. Но каждый раз, когда я вспоминаю Поликарпа, мой атеизм начинает рушиться, и я тут же стараюсь забыть Поликарпа, чтобы не стать снова верующим».

Да и немудрено — все помнили рассказ Вани, алтарника владыки Феодора, который решил в начале двадцатых уйти из монастыря и стать комсомольцем. За это ему пообещали дать комнату, устроить в институт. Когда Ваня, набычившись, собирал вещи в келье, отец Поликарп подошел к нему и сказал: «Ваня, ты бери все, что нужно для жизни. Бери, бери», и дал ему немного денег на первое время.

Отец Поликарп был необыкновенно добрым человеком. Он выделялся среди братии особенной сдержанностью, скромностью, молчаливостью, сосредоточенностью. Казалось, что он постоянно молится про себя. Кроме духовного дарования, отец Поликарп имел и глубокие богословские знания, а также прекрасно ориентировался в патристике — аскетическом наследии святых отцов. Его, прекрасного проповедника, мудрого духовника и милостивого начальника, любили и братия обители, и все прихожане.

Бывший прихожанин даниловский Миша Макаров заходил в гости к Сарычевым; скорбели, молились, вспоминали дар духовничества батюшки. «Отец Поликарп обладал особым даром совершения исповеди. Те, кого он исповедовал, говорили, что у него необыкновенно легко исповедоваться, хотя он часто накладывал на исповедующихся епитимии. Но неоднократно приходилось слышать, что его духовные дети освобождались от закоренелых тяжких грехов и греховных привычек и, раскаявшись в них, никогда уже к ним не возвращались. Такова была благодатная сила совершения им исповеди и его молитв за духовных детей», — запишет Михаил в своем дневнике.

«Да, кротость — необыкновенная, — с теплотой вспоминал отца Поликарпа Иван Сергеевич, — никогда никому вслух замечаний не делал. Заметит оплошность, подзовет человека и кротко с ним поговорит. И человек исправляется».

Отец Поликарп начал иноческий путь в Оптиной пустыни под руководством старца Нектария. В Данилов он приехал в 1919 году уже будучи иеродиаконом. С 1922 года он — ближайший помощник владыки Феодора.

«Да, очень заметно было сразу, как исчезли из монастыря главные лица, трое их было — архиепископ владыка Феодор, архимандрит отец Поликарп и отец Серафим, — вспоминала и Анна Теплякова, знакомая Ивана и Клавдии по Данилову, впоследствии схимонахиня Анна. — Была очень, очень сильная духовная настроенность как монастырских насельников, так и мирян. Все приходили не случайно: мимо храма шли и зашли, — все шли именно молиться, и молиться так, что не наблюдалось суеты в обширном большом соборе, не было духа мирского — как будто там именно все, которые стояли, были монахи. Очень-очень многих я хоть не знала по именам, но лица были знакомы. И какое было влияние насельников на нас, мирян! Человек тридцать я насчитаю молоденьких девушек, которые ходили в то время в Данилов монастырь и которые не вышли замуж, монашеский путь избрали в миру».

Вскоре оставленные чада даниловских духовников получили известие, что архимандрит Серафим (Климков) избежал ареста и расстрела. Милость Божия. Но теперь он был обречен скитаться по городам и селам, таиться от властей, оставаясь на нелегальном положении. В случае поимки его ждала неминуемая гибель.

Однако у советской власти в скором времени появилась гораздо более важная задача, чем поимка беглых монахов и фальсификация разоблачений иноческих «контрреволюционных групп». Приближалась Вторая мировая война, а за ней — Великая Отечественная…

«Накажу, но помилую…»

Не и́мамы ины́я по́мощи, не и́мамы ины́я наде́жды,
ра́зве Тебе́, Влады́чице. Ты нам помози́,
на Тебе́ наде́емся, и Тобо́ю хва́лимся.
Твои́ бо есмы́ раби́, да не постыди́мся.

Кондак Пресвятой Богородице, глас 6

Минули тридцатые годы — годы страшных репрессий и массовых казней христиан. Многострадальная наша Родина только за это десятилетие принесла Богу больше новомучеников, чем Римская империя убиенных жестокими императорами за веру во Христа за первые три века.

У каждого из новомучеников российских были духовные дети, друзья по духу, были родные, любимые люди. Они наполняли церкви во время богослужений, не боясь облав и арестов. Они примером самоотверженной жизни приводили ко Христу потерявших смысл жизни соотечественников. Они возносили к Богу горячие мольбы на разоренном пепелище уходящей Руси Православной. Как вавилонские отроки из горящей печи, взывали души христианские, стонущие под гнетом богоборческой власти. И молитва их не была тщетной.

Батюшка Даниил всегда говорил о войне со слезами. Страдания народные были невыносимы, кругом была смерть, подвиг и предательство ходили рядом. Очевидец тех страшных событий, батюшка свято верил в Божественную помощь своему любимому народу, забывшему и предавшему веру отцов. Поэтому отец Даниил особенно часто рассказывал о чудесной помощи свыше, благодаря которой было спасено от погибели множество людей. В проповеди на День Победы он часто вспоминал видение валаамского старца, бывшее перед началом Великой Отечественной:

«Один валаамский старец увидел Божию Матерь, Иоанна Крестителя, святителя Николая и сонм святых, которые молили Спасителя о том, чтобы Он не оставил Россию. Спаситель отвечал, что в России так велика мерзость запустения, что невозможно терпеть эти беззакония. Все эти святые с Богородицей продолжали молить Его со слезами, и, наконец, Спаситель сказал: «Я не оставлю Россию».

Матерь Божия одна стоит перед Сыном Своим, со слезами молит Его о спасении России и хочет встать на колени. Спаситель сказал: «Не надо, Я знаю, как Ты любишь Россию, и ради слов Твоих не оставлю ее. Накажу, но помилую…»».

Еще одно видение Пресвятой Богородицы было в 1941 году, но не старцу, не подвижнику, а простому солдату. Богоматерь стояла на облаке, а под ней были две реки: одна человеческая — из людей в гимнастерках с крестами в руках, а другая — река жизни, текущая в жизнь вечную. Было это у стен церкви Смоленской иконы Божией Матери, что в Богородицком под Вязьмой. Звали солдата Виктор Баляев, и дал он Богу обет — если уцелеет, служить Ему Единому. Более чем через шестьдесят лет по благословению схиархимандрита Михаила (Баляева), насельника Свято-Троицкой Сергиевой лавры, будет написана икона Богоматери Вяземская Ратная, а на месте явления построен монастырь.

В трех котлах войны

Вяземский котел

Русского солдата нужно дважды застрелить,
а потом еще и толкнуть, чтобы он упал.

Немецкая поговорка
Король Пруссии Фридрих II

Отец Даниил никогда не рассказывал подробно, что ему довелось пережить в военные годы. Как и в случае с заключением в Бутырке, это было буквально несколько слов.

«Во время войны я был в медсанбатальоне. Под Вязьмой войска наши были окружены, а потом я был в плену в лагере у немцев».

По смирению батюшка умалчивал, что под Вязьмой стал участником страшных кровопролитных боев. Вяземский котел — одна из величайших трагедий Великой Отечественной войны. Информацию о ней строжайше запрещено было распространять в советские годы — ведь это было поражение пяти советских армий, приведшее к гибели 380000 человек всего за двенадцать дней октября 41-го.

Немецкая наступательная операция на московском направлении получила условное наименование «Тайфун». Замыслом действий предусматривалось силами группы армий «Центр» нанести удары по трём направлениям, расчленить фронт обороны советских войск, окружить и уничтожить войска Западного и Брянского фронтов в районах Вязьмы и Брянска, не допустив их отхода к Москве. В дальнейшем разгромить обороняющиеся на ближних подступах к городу советские войска и овладеть столицей СССР.

7 октября противник с севера, с юга и востока прорвался к Вязьме и окружил 19 стрелковых дивизий, 4 танковые бригады и группы И. В. Болдина, образовавших так называемый Вяземский «котел».

Окруженные войска вели в районе Вязьмы упорные бои до 13 октября, сковав значительные силы противника. Часть войск под командованием генерала Михаила Лукина 12 октября прорвав фронт окружения, с боями вышла на Можайскую линию обороны. Выжить удалось только 80 тысячам человек.

Но вскоре кольцо замкнулось и разъяренный непокорностью русских враг обрушил все силы на подавление очагов сопротивления умирающих, но не сдающихся бойцов Красной Армии. Кончались патроны, наступал голод… Разрывы мин и постоянный артобстрел…

Именно к этим дням отчаянного сопротивления наших войск, сдерживающего немецкую армию, уже готовую сделать последний марш-бросок на Москву, относятся строки рассказа «Вязьма» известного писателя Сергея Алексеева.

«Вот уже несколько дней, находясь в окружении, советские солдаты ведут упорные бои. Сковали они фашистов. Срывается фашистское наступление. Застряли враги под Вязьмой.

Снова Гитлер звонит из Берлина:

— Окружены?

— Так точно, наш фюрер, — докладывают фашистские генералы.

— Сложили оружие?

Молчат генералы.

Бросил фюрер с досадой трубку.

Целую неделю под Вязьмой не утихали бои. Неоценимой была для Москвы неделя. За эти дни защитники Москвы успели собраться с силами и подготовили для обороны удобные рубежи».

Что значит служить в медбатальоне, как Иван Сарычев, когда кругом кровавая мясорубка? Какие подвиги совершает медбрат, когда под непрекращающимся артобстрелом вытаскивает с бесконечного поля боя раненых? Где черпали смелость люди, бросающиеся с бутылками зажигательной смеси под танки, идущие по тридцать-пятьдесят штук, как рассказывают очевидцы сражения? И куда убежал человеческий страх, когда, совершая подвиг любви, раненных солдат бросались спасать добровольцы-ополченцы из Москвы…

У нашей армии не было такого мощного вооружения, как у германской. Наши командиры могли из героев в один миг стать репрессированными «врагами народа» в случае неудачной проявленной инициативы. Наши бойцы не были так подготовлены, как немецкие солдаты, завоевавшие половину Европы. Но с нами — Бог, с нами — дух великого народа и сила молитвенников-новомучеников на небесах.

В течение месяцев не внимал товарищ Сталин предупреждениям маршала Конева о необходимости укрепления Западного фронта. Ценой недоверия стали тысячи тысяч воинов, положивших головы за свой народ.

В котле Дулага

«10 октября 1941 г.

Дорогие русские люди. Соотечественники. Не забывайте нас. Мы, что могли бороться, боролись с фашистскими псами. Ну, вот пришел конец. Нас захватили в плен раненных, истекаем кровью, и морят голодом. Издеваются над нами, гонят нас насильно в Починки. А что дальше будет, не знаем, много народу уже померло от голода и побоев. Кто найдет эту записку, пускай ее передаст в любые органы власти. Может быть, останутся люди живы, кто-нибудь на русской земле. Не может быть, чтоб эти гады всех перебили. Кто после нас будет жив, пускай помнят, что мы боролись за свою Родину, любили ее как мать. Мы непобедимы….

Я рядовой, красноармеец 45 танковой дивизии 58 полка
Крутов Степан Маркелович».

Эту записку нашел в гильзе от патрона мальчик из Хиловичей, что под Смоленском, в начале двухтысячных… В нем — судьба пленных, попавших в окружение под Вязьмой, среди которых был и Иван Сарычев — будущий отец Даниил.

В Вязьме существовало два немецких лагеря для военнопленных и мирного населения СССР — Дулаг №184 и Дулаг №230.

Пересыльный лагерь (Дулаг №184) был создан в октябре 41-гои просуществовал до марта 1943 года, когда город был освобождён советскими войсками. В лагере содержались попавшие в плен советские воины, призванные из разных районов Калининской области (сейчас Тверская область — Ред.), уроженцы Смоленской и Архангельской областей, числившиеся пропавшими без вести, а также добровольцы-ополченцы из Москвы. Пленных зачастую не кормили и не давали воды. Зимой 1941–1942 годов смертность в лагере составляла до трехсот человек в день. По данным СМЕРШ, в списках погибших от ран на территории лагеря — 5500 человек. На территории было вырыто сорок рвов размером 4х100 метров, по площади равных примерно четырем футбольным полям, в которых захоронено, по разным данным, от семидесяти до восьмидесяти тысяч человек. По воспоминаниям местных жителей, трупов в могилах было столько, что из земли текла сукровица.

Озлобленным от голода людям бросали кусок хлеба, а кинувшихся на него расстреливали на месте. Заставляли раненых драться между собой. Кормили соленой рыбой, не давая пить. Люди утоляли жажду водой из луж, сточных канав и гибли от кишечных инфекций.

По воспоминаниям бывшего советского военнопленного Михаила Шейнмана: «В Вязьме истощённых, оборванных, еле плетущихся людей — советских военнопленных — немцы гоняли на непосильно тяжелые работы. В «госпиталь» попадали немногие — большинство гибло в лагере. Раненые валялись на голом полу. Даже соломы не было для подстилки. Только к концу моего пребывания в Вязьме в домиках были сооружены нары, но и на них больные лежали без соломы, на голых досках. Медикаментов не было. Вшивость в госпитале была невероятная. Бани за три с половиной месяца моего пребывания в Вязьме не было ни разу».

От города осталось пятьдесят три дома. До осады было более пяти тысяч зданий. Пережившие это страшное время вязьмичи не любят вспоминать о тех событиях. Но память их хранит страшные картины: «На площади стояли виселицы. Там вешали наших солдат. Они очень долго там висели потом…», — вспоминал один из местных жителей, в оккупацию бывший подростком.

В начале 1942 года частями Западного и Калининского фронтов была предпринята попытка освобождения Вязьмы в ходе широкомасштабной Ржевско-Вяземской наступательной операции. Она окончилась неудачно и считается одной из самых кровавых операций Великой Отечественной войны. За период семнадцатимесячной оккупации Вязьмы захватчики превратили город в груду развалин (только с 20 февраля по 6 марта 1943 года гитлеровцы произвели 476 взрывов) и истребили значительное число мирных жителей и военнопленных (более тридцати тысяч человек).

Советские войска вступили в Вязьму в ночь с 11 на 12 марта 1943 года. Город был разрушен и сожжен до основания. 15 марта Константин Симонов напишет: «Вязьма разбита и сожжена так, что ничего не могу понять: с одного конца насквозь видны крайние развалины на другом конце города».

Освобожденный из двухлетнего фашистского плена Иван Сарычев будет рассказывать потом:

«По милости Божией, когда наши войска освобождали этот район, и нас тоже освободили».

Но и судьба бывших военнопленных-«окруженцев» в Советском Союзе была нелегкой. Для них товарищи из «самого гуманного в мире правительства» разработали систему фильтрационных лагерей,  мало чем отличавшихся от ГУЛАГа.

Таёжный котел

Как и всем бывшим военнопленным, Ивану Сергеевичу предстояло новое испытание: согласно ряду директив Министерства обороны СССР, учету и проверке подлежали все «окруженцы». Для попавших в плен на Западном фронте был создан Южский фильтрационный лагерь НКВД в Иваново. Да, в том самом Иваново, где 1937 году расстреляли духовную семью Вани — братию Даниловской обители.

Пройдя первичную проверку, Сарычев, как и большинство пленных, был откомандирован обратно в ополчение и приписан к одному из «особых» тыловых батальонов 5-й армии. В 1945 году 5-я армия была переформирована для отправки на Дальний Восток. Там Сталин под нажимом союзников, особенно американцев, должен был развязать новую войну, на этот раз с Японией. Полк, состоящий из пленных, был подготовлен к отправке, как рассказывал отец Даниил.

«Ожидалась война с Японией. Нас, пленных, хотели отправить на Дальний Восток. Но после того, как американцы кинули бомбы на Хиросиму и Нагасаки, все затихло».

После атомной атаки американцами двух японских городов противник был подавлен, и военные действия в Японии завершились в течение полумесяца. Япония подписала капитуляцию 2 сентября 1945 года.

Бывшие пленные считались «неблагонадежными». Их, защищавших родину, а затем томившихся в фашистском плену, послали на принудительные работы. Иван Сарычев прошел и этот круг земного ада: тяжелую работу в лагерных условиях, в суровом таежном климате, где зимой невозможно согреться, а летом мучают стаи гнуса и мошки. Но несмотря на угрозу получения тюремного срока, Иван не скрывал свою веру. Исповедник был утешен видением своего небесного покровителя — святого благоверного князя Даниила.

«Нас задержали в тайге, мы строили дома. И там мне было видение наяву князя Даниила Московского.

Будто я нахожусь в храме нашем. Лежат мощи святого князя Даниила. Прихожанки смотрят на меня и улыбаются, показывают: «Иди, подойди к мощам, князь Даниил тебе все скажет, как тебе надо поступать».

А в это время надо мной была угроза: мне могли дать срок, так как я не скрывал свою веру.

Подхожу к мощам, прикладываюсь, князь Даниил берет мою руку и говорит: «Поезжай скорее в Москву, посмотри, что там делается». А в это время как раз указание было открыть семинарии, академии».

Завершали работу по фильтрации пленных территориальные органы МВД. Поэтому Иван Сарычев должен быть «отметиться» в структурах власти для окончательного освобождения.

«И я приехал в Москву и пошел в отдел, чтобы получить паспорт. В особом отделе мне сказали: «Пишите объяснение, как Вы попали в плен». Я написал, и начальник отдела дал распоряжение: «Выдать паспорт на общих основаниях». Я был освобожден. Сплошные чудеса!»

Не передать той радости, что испытал Иван, вернувшись в родную Москву! Кончилось троекратное испытание, закончилась война, позади были ужас фашистского плена и тяготы проверок и унижений от соплеменников, забывших веру своих отцов. Дома его ждала любимая и верная его сподвижница и молитвенница Клавдия Николаевна и подросшие за военные годы дети Ольга и Владимир.

Еще одно чудо произошло с Иваном на подъезде к Москве: темным зимним вечером он увидел впереди двух крепких мужчин, походка их и разговор выдавали недобрые намерения. Но вдруг между ними и Иваном на дороге возник женский силуэт. «Не троньте его!» — повелела незнакомка. И неизвестные замерли, опешив от неожиданности, а Иван спокойно миновал опасных спутников. В явившей избавительнице признал он святую блаженную Ксению Петербургскую, которую с той поры чтил особенно благоговейно.

Ветер надежды

Тяжелые итоги первых двух лет Великой Отечественной войны, роль Русской Церкви в объединении людей для обороны страны, а также открытие немцами множества церквей на оккупированных территориях и желание использовать Церковь в международной политике побудили Сталина в сентябре 1943 года пересмотреть свою позицию в отношении Церкви.

Отец Даниил любил рассказывать о знаменательной встрече Сталина с руководством Церкви.

«4 сентября 1943 года Сталин вызвал к себе высших иерархов Русской Православной Церкви — Местоблюстителя Патриаршего престола митрополита Сергия (Страгородского), митрополита Ленинградского и Новгородского Алексия (Симанского) и митрополита Киевского и Галицкого Николая (Ярушевича), других высоких чинов. Долго советовались, как идти — в рясах или костюмах. Думали-думали, и все-таки решили идти в Кремль в костюмах. Пришли, ожидают Сталина. Он входит, в приподнятом настроении. Вдруг видит — церковники все в костюмах. Сталин подходит тогда к митрополиту из Грузии и говорит: «Ты чему меня учил? Не бояться. А сам в каком одеянии сюда пришел?» Тот все понял, присутствующие смутились. Но Сталин обстановку разрядил. «Хотите, я вам открою лавру преподобного Сергия?» — «Ну конечно, это будет радостью!» — за всех отвечал Алексий. «Это уже хотя бы за то, — продолжал Сталин, — что Русская Церковь оказывает большую помощь в победе над злейшим врагом. Я вам даю разрешение на открытие академий, духовных семинарий. Даю полную свободу Церкви». Тут сразу пошло оживление, на моих глазах духовенство воспрянуло.

Сталин исполнил обещание».

После этой встречи появилась возможность решить проблемы, возникшие из-за проводимой властью политики богоборчества. Горестны были ее результаты для оставшейся без прав и защиты Церкви. К началу войны в списке правящих архиереев значилось всего четыре иерарха. На начало 1941 года в Москве числился открытым всего тридцать один храм, что составляет примерно десять процентов от количества приходских и соборных церквей в 1917 году (не считая монастырских и домовых).

За десять дней, к 14 сентября 1943 года, был организован Совет по делам Русской Православной Церкви из двадцати человек, более половины из которых — технические работники и обслуживающий персонал. Возглавил Совет ответственный сотрудник НКВД по церковным делам Георгий Григорьевич Карпов.

В крупных административно-территориальных подразделениях страны были назначены так называемые уполномоченные Совета по делам РПЦ, по Москве и области с 1943 года был назначен Трушин Алексей Алексеевич, 1912 года рождения, член партии с 1942 года.

На встрече митрополитами было получено разрешение на созыв Архиерейского Собора, причем, вопреки предположениям иерархов, считавших, что для его подготовки понадобится месяц, Сталин посоветовал подготовить Собор, как он выразился не без мрачного юмора, «в большевистском темпе». Чтобы ускорить дело, некоторых участников Собора доставили в Москву на военных самолетах. Два архиерея — Саратовский архиепископ Иоанн (Братолюбов) и епископ Молотовский Александр (Толстопятов) — были освобождены из лагерей незадолго до открытия Собора. Сталин предложил иерархам сразу открыть духовные семинарии и академии (в то время как они хотели ограничиться пастырскими курсами из-за отсутствия кадров), митрополиту Сергию — составить список духовенства, находящегося в заключении. Список был подан, но из этого списка в живых оказался тогда лишь один иерарх — святитель Николай (Могилевский), который и был освобожден, после чего его поставили на Алма-Атинскую кафедру. Но уже в списке правящих архиереев за подписью управделами Московской патриархии протопресвитера Николая Федоровича Колчицкого на 8 декабря 1943 года значилось двадцать пять епископов, а на 15 августа 1944 года — двадцать семь епископов.

28 ноября 1943 года постановлением Совета Народных Комиссаров разрешалось открыть в Москве трехгодичный Православный богословский институт для лиц со средним образованием и богословские пастырские двухгодичные курсы для лиц с неполным средним образованием (пока только в Москве).

Видимо, с целью составления тайных досье на возможных нарушителей закона председатель Совета по делам РПЦ Карпов 7 июля 1949 года просил Трушина и его секретарей заполнить приложенные 380 карточек на всех зарегистрированных в действующих приходах лиц (то есть служителей Церкви), при этом «духовенство об этом в известность не ставить и с вопросами к нему не обращаться».

Уполномоченный по Москве и Московской области А.А. Трушин, как, очевидно, и остальные уполномоченные, составляли ежеквартальные и ежегодные отчеты (или доклады), которые отсылались на имя председателя Совета по делам РПЦ Г.Г. Карпова, а в копиях — председателю Мособлисполкома и секретарям обкомов или горкомов, а также «пасхальные» и «рождественские» докладные и разные справки, которые содержат довольно интересные сведения о состоянии Русской Церкви, ее деятелях и клириках, о деятельности Совета и т. п. Рассмотрим «пасхальные» докладные, которые дают некоторые представления о численности православных в Москве.

Во всех церквах Москвы (30 православных и 1 обновленческая) ориентировочно присутствовало 115–120 тыс. человек, из них 25–30% мужчин, 25–30% молодежи. Службы прошли без происшествий. Лишь в Павшино в Николаевской церкви группа хулиганов во время выхода с крестным ходом закрыла двери и объявила, что в церкви пожар — в результате паники пять человек получили ушибы, из коих двое отправлены в больницу.

Выборочные данные о числе посетителей храмов Москвы на Пасху 15/16 апреля 1944 года выглядят следующим образом:

№	Название храма	Всего	Мужчин	Военных	Нищих
			(%)	(чел.)	(чел.)
1	Иоанна Воина на Якиманке	5500	30	40	60
2	Богоявленский Елоховский собор	6000	35	15	16
3	Св. Троицы на Пятницком кладбище	3000	15	10	25
4	Ризоположения на Донской ул.	3000	20	12	20
5	Петра и Павла в Лефортово	4000	25	15	10
6	Петра и Павла на Яузе	2500	25	10	25
7	Воскресения Словущего (Брюсов пер.)	2500	25	15	14
8	Единоверческая (Рогожское кладбище)	5000	25	20	30
9	Воскресения Словущего (Ап. Филиппа) на Арбате	2000	30	5	10
10	Знамения (Крестьянская застава)	3500	30	20	60
11	Церковь Даниловского кладбища	8000	20	10	30
12	Иоанна Предтечи на Пресне	6000	25	200??	15
13	Богородицкая (г. Черкизово, Мытищинского района)	7000	10	10	50

Помимо этого, велась патриотическая работа среди верующих: читались обращения Патриарха Сергия, собирались средства на оборону. Разрешились крестные ходы около храмов, власти обеспечивали соблюдение порядка и светомаскировки во время их прохождения.

На Пасху в ночь с 5 на 6 мая 1945 года, по оценкам «органов», было 130–140 тыс. молящихся.

На Пасху 21 апреля 1946 года в г. Москве функционировали все 33 церкви, в области — 167 церквей; все они были переполнены, присутствовало примерно в 3 раза больше по сравнению с нормальной вместимостью (то есть тут учитывался и народ, стоявший в ограде и на улице), и во всех храмах Москвы ориентировочно присутствовало (якобы) около 200 тыс. человек, в области — около 400 тыс. (конечно, среди них было много любопытствующих).

Наблюдалось снижение доходности в сравнении с 1945 годом; причина в том, что из-за тесноты тарелочный сбор не мог быть произведен, многие покупали свечи в керосиновых лавках и на рынке.

По докладной Трушина от 14 апреля 1947 года на празднике Пасхи в ночь с 12 на 13 апреля в 177 церквах области были службы, как и в 33 церквах Москвы, где было ориентировочно 180–200 тыс. человек (в Москве) и, в частности, в 11 церквах при вместимости от 2 до 3 тыс. человек было 5–7 тыс.

В трех церквах с вместимостью в 5–6 тыс., как в Елоховском соборе, Пименовской церкви и Воскресения в Сокольниках, от 11 ч. 30 мин. до 1 ч. 30 мин. в зданиях и около них было от 10 до 12 тыс. человек.

Церковь Николы в Кузнецах была радиофицирована, наружу были выведены репродукторы, и «весь ход службы был слышен на большом расстоянии».

Около ряда церквей можно было услышать недовольство тем, что в Москве осталось мало церквей. Так, в ограде церкви Иоанна Воина одна женщина, обращаясь к другой, говорила: «Что же это такое делается! Ни на один большой праздник не попасть в церковь. Неужели нашему правительству это неизвестно?» Вторая отвечала: «Партийцы в церковь не ходят, им это не нужно, а мы вот не просим…»

Открывалось всё больше храмов и монастырей, Троице-Сергиева, Киево-Печерская лавры, начали работать духовные семинарии, академии. Было разрешено перенести мощи святителя Алексия, митрополита Московского и всея Руси, в московский Богоявленский собор, где всю войну стояла та самая чудотворная Казанская икона Божией Матери, которая была с ополчением 1612 года. Казалось, наступало возрождение веры на Руси.

В 1948 году открылся малый собор Донского монастыря. Регентом в нем стал Иван Сергеевич Сарычев.

Часть III. У стен Донской обители

Утешительное видение

Победа в Великой Отечественной войне далась истерзанному репрессиями русскому народу с огромным трудом. Но этот духовный подвиг принес благие плоды: в советском человеке начало оживать религиозное чувство.

Отец Даниил любил рассказывать о чудесных явлениях Богоматери и помощи святых Божиих угодников нашим солдатам.

«В Сталинград в далеком 1943 году, когда предстояла большая решающая битва, была принесена Казанская икона Божией Матери. И помогла Заступница. Победа в жестоких сражениях была добыта!

Еще одно чудесное событие связано с Кенигсбергом — нынешним Калининградом. Этот город был по-настоящему неприступной крепостью. Накануне готовящихся наступлений в расположение к солдатам пришли священнослужители и принесли с собой икону Казанской Божией Матери. Некоторые солдаты были комсомольцами, безбожниками, значит. И стали смеяться: «Вы пришли нам помогать?» А бои предстояли нешуточные, многие могли навсегда уйти из этого мира. А тут подъезжает на передовую маршал Жуков. Этот легендарный полководец был верующим человеком, справедливым. Он приказал всем солдатам снять головные уборы. И тут же начался перед Казанской иконой Божией Матери молебен.

По его завершении духовенство с иконой Царицы Небесной двинулось к стенам Кенигсбергской крепости. Немцы занимали оборонительные позиции в крепости и с удивлением наблюдала, как к ним подходят священнослужители с иконой, а за ними наши солдаты. Оружие врага отказывало. Солдаты немецкой армии в свечении увидели на небе над своими головами Царицу Небесную. Большинство воинов германских пали на колени и, крестясь, завороженно наблюдали явление Богоматери. В это самое время наши бойцы, наши воины, подошли к стенам города и овладели крепостью Кенигсберг. Без потерь!

Когда я после войны говорил проповедь о наших солдатах, то один из слушавших ко мне подошел и говорит: «Отец Даниил, я был свидетелем этому чуду! И то, о чем Вы рассказывали — все правда. Я как раз был участником этого чуда». И то правда, что Царица Небесная спасла тысячи и тысячи людей от смерти».

Батюшка всегда рассказывал о войне со слезами. Он плакал о трагедии России, о миллионах погибших, об осиротевших детях, об овдовевших женах… Стон русского народа возносился к небесам. Миллионы солдат и мирных жителей претерпели мучения от фашистского зверства. Взятые в плен — страдали от предательства соратников. Освобожденные — испытали на себе недоверие советского начальства. Осиротевшие, одинокие — тосковали, потеряв связь с родными людьми. Но «мы выстояли», как говорил батюшка. Выстоял, возмужал и он сам. В трех котлах войны закалилась как сталь его вера. Возносимые за страждущих рядом с ним молитвенные воздыхания стали столпом светлого пламени, исходящего из очищенной страданиями души исповедника. «Солнечный батюшка», — назовет его впоследствии один священник. «Рядом с ним всегда было легко, все проблемы решались», — будут вспоминать духовные чада. Но каким трудом далось это душевное сияние отцу Даниилу, ведает лишь Господь и он сам.

Чудесными явлениям утешал Спаситель исстрадавшийся народ. Одно из чудес произошло на глазах у отца Даниила — тогда еще Ивана Сергеевича.

«Монастырь в 1929 году закрыли, а в 1948 году открыли старый собор Донской иконы Божией Матери. Много было всяких переживаний. Я как раз с сорок восьмого года здесь был.

Первая моя служба была, помнится, 18 июля, я управлял хором в день памяти преподобного чудотворца Сергия Радонежского. Владыка Макарий, архиепископ Можайский, служил литургию и освящал этот храм. И какое было чудо — Дух Святой в виде голубя наяву летал в храме! Наша алтарница, мать Мария, инокиня, говорит: «Отец Даниил, что, полагается, что ли голубей-то пускать?» Я говорю: «Нет. Это Дух Святой!» Он явно показал милосердие Божие к нашей обители Донской Божией Матери и к нашему святителю Тихону. И с этого момента мы стали совершать службу».

К великой радости Ивана Сергеевича, здесь, в Донской обители, была чтимая икона благоверного князя Даниила. По просьбам прихожан ее отдала в Малый собор монахиня Антония, хранившая святыню после закрытия Даниловской обители. Теперь Иван Сергеевич снова был под покровом любимых им святых и подвижников, в стенах древней московской обители.

Еще одной, пусть и небольшой радостью было то, что обитель и здание Института удобрений были расположены недалеко друг от друга. Иван Сергеевич всегда мог, отслужив литургию, оказаться к половине десятого на рабочем месте.

Так как музейные сотрудники^[43] препятствовали частым службам в Донском соборе, Иван Сергеевич руководил хором в храме Ризоположения, приписанном к монастырю и расположенном вблизи его стен.

Здесь он получил немалое утешение, познакомившись с новым священником, впоследствии известным московским подвижником Николаем Голубцовым.

Братья по духу

Если ты будешь терпеть с кротостью и надеждой на Бога, то он будет посылать тебе благодатное утешение. Без этого жизнь была бы невыносима: все время терпеть и терпеть — это какой-то каторжный труд!

Протоиерей Николай Голубцов

Отец Николай был назначен служащим священником в храм Ризоположения и малый собор Донского монастыря в 1949 году. За плечами его — начинающего священника, но зрелого уже человека, был духовный путь, полный испытаний и невзгод.

Удивительно, что Промысл Божий судил совершать служение в одном храме двум подвижникам веры с похожей во многом судьбой. Также, как и Иван Сарычев, Николай Голубцов рано потерял отца. Мать его, как и Ванина, переехала с детьми поближе к столице, чтобы прокормить семью. Коля рано начал трудиться, не щадя своих сил ради блага братьев и сестер. Также, как и Ваню некогда отец Захария, Николая отговорил от принятия священнического сана в тридцатые годы старец Алексий Зосимовский. «Сейчас ты в два счета погибнешь, а придет время, когда ты будешь нужен», — сказал он юноше. Также, как и Иван, незаметно и тихо, Николай Голубцов нес свое христианское служение, работая в сельскохозяйственной академии библиотекарем. Так же, как и Иван, Николай был утешителем и помощником встречающимся на духовном пути людям, вне зависимости от их вероисповедания. По воспоминаниям современников, «когда кто-нибудь из сотрудников большого учреждения ВАСХНИЛ не справлялся со своим делом и был удручен, он неизменно слышал совет: «Знаете что, сходите к Николаю Александровичу и всё расскажите. Не стесняйтесь, он такой простой и отзывчивый. Он во всём поможет». И люди шли к нему, сначала со страхом и стеснением, а потом легко и доверчиво. И так было в течение многих лет. Почти о каждом сотруднике он всё знал и многим старался помочь, облегчить жизнь. Во время войны он умудрялся по утрам до работы завозить на санках мелко наколотых дров тем, кто был болен или стар и одинок».

В войну Николай совершил свой личный подвиг — незаметный героический поступок, требующий глубокой веры и самоотверженности. Освобожденный от службы по состоянию здоровья, Николай Александрович каждое лето работал на трудфронте — на лесозаготовках, в колхозе. Его супруга Мария Францевна рассказывала, что однажды зимой приходит сообщение, что в том колхозе, где батюшка летом работал, один мальчишка попал под суд, ему грозит расстрел. Он был невиновен, и Николай Александрович знал это и мог доказать. Начальница библиотеки не отпустила его на суд. Но батюшка все равно уехал (а ведь в военные годы такой поступок приравнивался к дезертирству). Суд состоялся, благодаря показаниям Николая Александровича мальчика оправдали. К радости близких, и для него самого это «дезертирство» обошлось без последствий.

Для тех, кто знал его близко, кто вручал ему свою судьбу, было очевидно, что он — избранник Божий. Изначала, «издетска» Бог вложил в его сердце дар любви, деятельной любви. Вера, воспитанная в нем с младенчества, также была его достоянием на протяжении всей жизни. Эти динарии — веру и любовь — он получил от Господа даром. Да и не только это. И непоколебимое целомудрие, и живой, разносторонний ум, и поразительное бесстрашие^[44].

С 4 сентября 1949 года он стал отцом Николаем, и с этого дня перед ним открылось море людских страданий, немощей, и греха. Он служил (кроме последнего года, когда расписание на каждую неделю составлялось по-разному) в понедельник и вторник — в храме Ризоположения на Донской улице, а в среду и четверг — в малом соборе Донского монастыря, по воскресеньям и праздникам попеременно в этих храмах, имевших тогда общий штат духовенства. Легче и свободнее чувствовал себя батюшка в Донском, туда он обычно и назначал приходить обращавшимся к нему людям. Прихожане уже знали — идти на службу надо к семи или семи тридцати, а если только для беседы, то к одиннадцати часам.

С.И. Фудель вспоминает: «Это был действительно пастырь добрый, отдавший всего себя заботе о своих многочисленных церковных детях. Их было множество со всех концов Москвы… А он был со всеми ровен, со всеми тих, каждого принимал так, как будто только и ждал его прихода, чтобы отдать ему со всею щедростью свое драгоценное время и все душевные силы».

В будние дни отец Николай служил утреню и литургию, молебны и панихиды, принимал людей в храме и всюду — во дворе, в транспорте, на улице, а затем начинался его великий подвиг — хождения по требам, как он это называл. Если нужно было причастить тяжелобольного, живущего очень далеко, а иногда приготовить его к исповеди и причастию после нескольких бесед, отец Николай делал это с готовностью.

Снова обратимся к воспоминаниям С.И. Фуделя: «Он мог, например, даже в Великий Четверг, после долгой обедни, на которой бывало чуть ли не тысяча причастников, ехать без перерыва, без отдыха через всю Москву, на метро, в автобусах, чтобы навестить больных, а потом, не заезжая домой, возвращаться в церковь на двенадцать Евангелий (добавим, что на Страстной Седмице отец Николай служил в Донском один с вечера Великого Вторника до Пасхальной ночи). Известны случаи, когда родственники больного человека вовсе не желали принимать его, а он все же ехал. В одном доме его не впускали три раза, и только на четвертый раз его смиренное упорство победило, к радости больного».

Было еще одно особенно важное служение у отца Николая, еще один духовный талант — дар духовничества.

Исповедь сердца

Духовное руководство в советское время совершалось через исповедь — именно она была сокровенным центром духовной жизни. Для того, чтобы принять жизненно важное решение, верующие люди стараются испрашивали благословения духовника. А ведь многие пастыри были гонимы, находились в дальних ссылках, в лагерях, иногда вне зоны досягаемости переписки. Оставленных чад своих они препоручали известным им лицам — дабы не предать их на погибель в руки лжепастырей и агентов власти, которых в то время было немалое количество.

Вчитываясь в дневниковые записи монахини Таисии (Арцыбушевой), духовной сестры Ивана Сарычева, понимаешь, какие подвиги совершали духовные дети отца Серафима (Климкова), чтобы получить от него разрешение грехов и благословение. Чтобы передать листки с исповедью отцу Серафиму, приходилось преодолевать сотни верст, рисковать быть арестованной. Но награда имела великую ценность: отец Серафим возвращал листки со своими пометками на полях — в них было точное указание, как разрешить духовную проблему. Монахиню Таисию отец Серафим спас от ухода в церковный раскол. Ее сын Алексей Арцыбушев, тоже стал духовным чадом отца Серафима, но спустя много лет. Он подробно рассказывает о благодатном духовничестве архимандрита Серафима.

«При первой встрече с ним в 1956 году я исповедовался ему сразу за все прожитые мною без исповеди и причастия десятилетия. Мне трудно описать вам радость и легкость тех крыльев, на которых я летел от батюшки после той исповеди. Какое неимоверное бремя грехов было скинуто мною! Как легко бывает на сердце, когда очистишь его от всякой скверны и, наклонив голову, прикрытую епитрахилью батюшки, слышишь слова: «И аз, недостойный иерей, властью, данной мне от Бога, прощаю и разрешаю тебя от всех грехов твоих».

За год до кончины батюшки я исповедовал ему все грехи мои за всю жизнь, следуя примеру моей матери. Батюшка сидел, а я, стоя на коленях перед ним, читал ему толстую тетрадь, исписанную моими грехами — от самого детства до сего дня. После разрешительной молитвы: «прощаю и разрешаю…» батюшка начал разрывать по листочку все написанное мною, повторяя при этом слова из молитвы святого Василия Великого: «И честны́м Его кресто́м рукопис́ание грех наших растерза́вый и победи́вый тем нача́ла и власти тьмы…»^[45] Лицо его светилось какой-то внутренней радостью; обратившись ко мне, он сказал: «Теперь их больше нет у тебя, они тебе все прощены».

Как-то в другой раз при встрече я рассказывал ему о внутреннем состоянии моей души. «Отнесись к этому спокойно, — сказал батюшка. — Как для урожая, чтобы он вырос, всё необходимо: и дождь, и снег, и туман, и мороз; нужна ночь, нужен и день, свет и тепло. Если бы шел только один дождь, всё бы сгнило, а если бы постоянно светило солнышко, то всё бы сгорело. Так и для души нашей, для ее роста и духовного урожая необходима и хорошая, и плохая погода». — «А как мне бороться с тщеславием? — спросил я. — С мыслями, что я не так уж плох?» — «Необходимо постоянно охудшать себя, — ответил батюшка, — считать себя хуже других: все хороши, а я плох. А когда затщеславишься, вынь из кармашка грехи свои и посмотри на них, каков ты; сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50:19). Вечером на молитве хорошенько попарь себя за грехи прожитого дня, читая покаянную молитву с перечислением всех возможных грехов, после слов: «или и́но что соде́ях лукавое, не помню, та бо вся, и бо́льша сих соде́ях»^[46]. Вот тут и попарь себя, вспоминая грехи и каясь о них перед Богом. Жертва Богу дух сокрушен… (Пс. 50:19). Ведь по сравнению с разбойником, мы все праведники, а по сравнению с праведниками — мы все разбойники»^[47].

Везде, где отец Серафим служил, к нему сразу же тянулись измученные люди, угадывая в нем подвижника, настоящего духовника, как рассказывала келейница схимонахиня Даниила (Мачкина). В тридцатые годы ездил и Ваня к своему духовному отцу, рискуя жизнью. В одну из таких встреч он познакомился с протоиереем Владимиром Богдановым — духовным чадом оптинского старца Варсонофия. Ивану очень хотелось получить благословение отца Владимира, и он стал подметать возле двери домика, где беседовали священники. Выйдя вскоре, отец Серафим подвел отца Владимира к Ивану и, указывая на него спросил: «Что думаете, батюшка?» Отец Владимир минуту помолчал, а потом весело ответил: «Наш будет!» — и благословил Ваню.

Благодаря предупреждению духовной дочери отец Серафим избежал ареста и расстрела в 1937 году. Перейдя на нелегальное положение, долго на одном месте он не жил, у него было несколько мест, где жили его духовные чада, и он ездил от одного к другому. Вначале это был город Венёв Тульской области, затем несколько мест в Московской области, чтобы быть поближе к Москве и иметь возможность тайно туда приезжать. До самой смерти в 1970 году отец Серафим жил у духовных чад, часто переезжая из одного места в другое. И почти везде, где бы он ни жил, он служил литургию.

По воспоминаниям духовных детей, у него было три чудотворные иконы, на которых он служил, вместо престола. В 1937 году он жил в Верее у Юлии Карповны Рыбниковой несколько месяцев, затем в деревне Волченки в 5 км от Вереи, потом опять Верея, потом село Пушкино под Вереей,  под Можайском, у духовной дочери Александры Николаевны Вишняковой, которую в 1937 году постриг в монахини с именем Вера. Временами жил в Боровске, на квартире монахини Евдокии.

Иногда постами он тайно приезжал в Москву, служил на квартирах у духовных чад всенощную и литургию, исповедовал, причащал. Иван Сергеевич еще имел возможность исповедаться своему духовнику.

Алексей Арцыбушев вспоминал, как он в начале войны, в 1941 году, попал в Боровске на тайную службу: «…отец Серафим в полумантии и марлевой епитрахили, в руке у него шарик ладана, в другой свечка, вместо кадила. Подогретый над свечкой шарик начинает синим дымком наполнять комнату благоуханием, батюшка «кадит» им крестообразно. «Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!» — тихо и проникновенно возглашает он. Все встают на колени, и я рядом с мамой (монахиней Таисией). Все поют тихо и с такими внутренними слезами радости, что душа твоя оставляет этот мир и куда-то уносится, сливаясь с ароматом ладана и растворяясь в покое».

Когда немцы занимали Верею, в октябре 1941 году, отец Серафим во время обстрела служил литургию перед большой иконой. Он вспоминал потом, что все время был то перелет, то недолет. В это время его келейницей стала певчая церковного хора Лидия Дмитриевна Гаврилова — духовная дочь отца Александра Гомановского. В 1938 году она приезжала вместе с отцом Александром к отцу Серафиму, в этом же году отец Александр Гомановский был пострижен в монашество отцом Серафимом с именем Даниил в честь благоверного князя Даниила. В начале войны отец Александр (иеромонах Даниил) жил в Москве, у своих духовных чад, а Лидия Дмитриевна в Дорохово. У нее никого не было, и она не знала, как пережить это страшное время, отец Серафим приютил ее так же, как и своего соученика по МДА и собрата по Данилову монастырю отца Тихона (Баляева).

На оккупированных территориях СССР немцы проводили политику веротерпимости, рассчитывая этим привлечь народ, лишенный коммунистами почти всех храмов, на свою сторону. Во время краткой оккупации Вереи немецкие власти предложили отцу Серафиму восстановить верейский собор и служить в нем. Сначала он отказался, но по просьбе местного священника отца Василия согласился, но не успел выполнить это намерение. Немцы отступали. Отец Серафим решил попытаться вернуться на родину — Западную Украину, единственное место, где он мог бы жить в своем доме. Его спутниками стали архимандрит Тихон (Баляев) и Лидия Дмитриевна Гаврилова. Через полгода скитаний добравшись до Киева, в Киево-Печерской лавре, отец Серафим встретил епископа Леонтия (Филипповича), временно управляющего Житомирской епархией в те годы. Епископ Леонтий предложил батюшке служить у него в епархии. Житомир был ближе ко Львову, и отец Серафим согласился. В Житомире они жили с марта 1942-го по 15 октября 1943 года. С наступлением Красной армии все менялось, и отец Серафим уехал в Тернополь, где жил его родной брат Николай; у него они прожили две недели, а с ноября 1943 года по февраль 1944-го жили у племянника (сына сестры отца Серафима, Петра) в родном селе Ольховец (по-украински Вельховец). На родине — в Вельховце, он встретился с братом Василием, который предлагал ему уехать за границу, но батюшка не согласился. Затем батюшка перебрался во Львов. Это было последнее место открытого служения архимандрита Серафима (Климкова). Несколько месяцев он с Лидией Дмитриевной еще продолжал жить в селе Битля; за месяц до их ареста отец Тихон уехал во Львов, желая пробраться в Москву. В ночь с 25 на 26 мая 1945 года отца Серафима и инокиню Лидию арестовали, был обыск, во время которого у батюшки были найдены антиминс, запасные Святые Дары, набор для крещения, черное марлевое облачение — несмотря на то, что на Украине отец Серафим служил открыто, он был готов в любой момент снова перейти к тайному пастырскому служению. Доставили их сначала в районный центр — Борино, потом в Дрогобыч. Здесь были первые допросы, потом этап в Москву.

9 августа 1945 года узников привезли в Москву, во внутреннюю тюрьму НКВД на Лубянке. Еще в 1937 году был подписан ордер на арест отца Серафима, и теперь, через восемь лет, советская власть смогла, наконец, арестовать его. Все почти собратия отца Серафима по Данилову монастырю, все его единомышленники и духовные друзья к этому времени были либо расстреляны, либо находились в лагерях. Он был последним, из попавших в эту адскую машину. Ко всем обвинениям, которые обычно предъявляли арестованному священнослужителю в эти годы, добавилось еще и «изменил Родине, перешел на сторону врага». Обвинений и свидетельств против отца Серафима, сфабрикованных в ГПУ-НКВД, скопилось более чем достаточно. К сожалению, многие из тех, кто был арестован раньше или теперь по его делу, дали показания, значительно утяжелявшие положение батюшки. Он держался на допросах и на очных ставках мужественно, собранно, не назвал никого, кто уже не был назван другими. Отец Серафим подписал почти все протоколы следствия, но никому не повредил, ни о ком не дал никакой информации. Категорически отрицал он сотрудничество с немцами: «Связи с врагом не имел и Родине не изменял». Приговор — десять лет заключения в лагерях подписан 30 декабря 1945 года. Но осенью 46-го отца Серафима отправили этапом в лагерь, в Сибирь^[48].

В эти последние 8 лет Иван Сергеевич почти окончательно потерял связь с духовным отцом. Все трудные решения в крайне тяжелых жизненных обстоятельствах приходилось принимать ему самому, с молитвой к Творцу и великим упованием на Его спасительный промысл.

Но теперь, рядом с выдающимся духовником, Иван Сергеевич получил возможность подробно исповедоваться и прибегать к молитвенной помощи духовного единомысленника и пастыря отца Николая Голубцова.

Все духовные чада его свидетельствуют о том, какое счастье было для них его духовное руководство. Его слово исходило от сердца, проникнутого горячей молитвой. Многие передавали ему письменную исповедь, делали это незаметно, в темном приделе, ведь это могло оказаться в те времена криминалом. Частной исповеди у отца Николая предшествовала «общая» — в сущности — проповедь на тему праздника, дневного евангельского чтения, памяти святого. Свою «общую исповедь» он вел почти каждый день и говорил так, словно впервые. «Временами он как бы уже не просто рассказывал, а умолял, призывал все еще спящее сердце, — вспоминает С.И. Фудель. — И по себе, и по многим другим скажу, что за много лет не было случая, чтобы мы возвращались с исповеди отца Николая с прежней сухой душой».

Из докладных записок Г. Г. Карпову известно, что в воскресные и праздничные дни в Ризоположенском храме было 800–1000 исповедников и причастников. Отец Николай принимал всех, приходящих к нему на исповедь. Кроме того, отец Николай был замечательным гимнографом. Он составил текст акафиста пред иконой Богоматери «Взыскание погибших». Этот чтимый образ находился в Ризоположенском храме, и каждую неделю отец Николай и Иван Сергеевич совершали пред ним акафистное пение.

Конечно, столь великие труды привели к раннему физическому изнеможению и ранней смерти выдающего пастыря. Отец Николай скончался от повторного инфаркта в 1963 году. Много раз отец Даниил с благодарностью будет вспоминать отца Николая — духовного друга и пастыря доброго Христовых овец. К сожалению, со священниками, пришедшими на смену отцу Николаю, у Ивана Сергеевича не сложится такого взаимопонимания и духовного уважения.

В период служения в Ризоположенском храме произошло еще одно знаменательное событие. Дивная московская подвижница, блаженная старица Матрона была духовно близка с отцом Николаем. И хотя незадолго до смерти она переехала на Сходню и уже не могла так часто призывать к себе для исповеди и причащения батюшку Николая, завещала отпеть себя в храме Ризоположения.

Иван Сергеевич присутствовал и участвовать в погребении блаженной старицы. Вспоминал ее с великой любовью и восхищался творимыми ей чудесами и исцелениями.

Похоронена блаженная Матрона была на Даниловском кладбище. Сразу после смерти на могилку к ней ходили люди, совершали панихиды и получали духовное утешение.

«Нас с тобой хотят выгнать»

Радуйся, обилием любве́ твоея́ вся удиви́вый…

Из Акафиста св. кн. Даниилу

В 1951 году на Ивана Сергеевича поступила жалоба. Некие «рачительные христиане» донесли владыке Макарию (Даеву)^[49], что «Иван Сергеевич устраивает в Донском монастыре Данилов». Связано это нелепое обвинение было с глубокой любовью регента к небесному покровителю града Москвы. Как рассказывал батюшка, каждый раз по окончании всенощной, хор подходил к иконе благоверного князя и пел «Под Твою милость».

«У меня была прекрасная солистка, и не одна. Потом пели «Преподобне княже Данииле, моли Бога о нас», а после — величание.

Было празднование памяти благоверного князя Даниила 4/17 марта. И вот подходит ко мне раба Божия Евдокия со слезами и говорит: «Иван Сергеевич, что я видела… На всенощной, когда вы стояли со своим хором на клиросе, рядом с вами стояла Царица Небесная и благоверный князь Даниил».

Владыка Макарий был помощником митрополита Николая (Ярушевича). Отягощенный большим объемом работы по управлению Московской епархией, он иногда судил необоснованно строго о пастырях. Например, во время продолжительной болезни протоиерея Николая Голубцова, владыка, выражая свое недовольство, произнес о всенародно любимом духовнике: «Такие пастыри Москве не нужны».

Получив вызов на прием к владыке Макарию, Иван Сергеевич опечалился — ведь для него было великим утешением служение в Донской обители. Но вскоре князь Даниил, неоднократно покрывавший от бед своего послушника, утешил его в сонном видении.

Батюшка настолько трогательно и, часто со слезами на глазах, рассказывал об этом случае, что его духовная дочь Наталья написала о нем стихотворение. Отцу Даниилу оно очень понравилось, и однажды он даже благословил прочитать его братии, которая зашли поздравить батюшку с днем Ангела. Монахи монастыря очень любили отца Даниила и часто приходили к нему за советом, а он с отеческой любовью принимал каждого и молился о нем.

Фрагмент этого стихотворения:

«Однажды дивный сон увидел я
(В полпятого утра то было):
Вхожу я в храм — лампадочки горят,
А слева — мощи князя Даниила^[50].

На сердце радость от события такого,
Но лишь к мощам святым склонился головой,
Услышал голос князя я святого:
«Хотят отсюда выгнать нас с тобой».

Небесный голос продолжал: «Дела оставь,
Иди к Макарию-владыке, все объясни ему.
Но прежде, чем идти, свечу ты мне поставь».
Проснулся я, — сон этот был, как будто наяву.

Свечу поставить в храм пришел до срока.
Поднял на образ князя я глаза, —
Что ж вижу? Из десного его ока
Скатилась крупная прозрачная слеза.

То чудо принял я, как утешенье,
Как будто князь сказал мне: «Сон твой не обман.
Не бойся, я с тобой, отбрось смущенье,
Иди к владыке смело, Иоанн».

Когда я в храм войдя, еще в притворе был,
Сказали мне: «Владыка к себе вас вызывает».
Меня-то князь во сне о том предупредил,
В миру же говорят: чудес, мол, не бывает.

Стучу. Владыка дверь открыл, а сам темнее тучи.
Сел молча, на меня не смотрит, — быть беде.
Я жду, когда всё объяснить мне выйдет случай,
А сам стою как обвиненный на суде.

«Даниловское духовенство^[51] ведь в обиде,
И на тебя давно уже челом мне бьет,
Что ты в Донском Данилову обитель
Устроил и отбил у них народ.

Измучил ты меня». Я ж князя наученье
Припомнил и ответил так ему,
Что без его на то благословенья
Я ничего не делаю, народ я не зову.

Район же князя здесь и монастырь его,
И мощи благоверного давно здесь почивают.
Народ же православный чтит князя самого,
А духовенство кладбища его не прославляет.

Смотрю, владыка помягчал немного,
Помедлив в меру, молча встал.
Ко мне подходит: «Ну, идите с Богом».
Благословил и целованье дал.

Так мой небесный покровитель,
Князь благоверный Даниил
Помог мне. Сам Христос Спаситель
Свою здесь волю проявил».

Закончил батюшка свое повествованье,
В глазах застыли слезы, — их нельзя забыть.
Как дороги всем нам его воспоминанья,
Распавшихся времен связующая нить.

Наталья Южакова

Так милостью Божией Иван Сергеевич продолжил свое предстояние в молении благоверному князю Даниилу. Впоследствии он рассказывал о чудесах, произошедших по предстательству святого.

«Пришла ко мне женщина — открытый рак^[52] мозга. Певчая мне говорит: вот…. Подошли к князю Даниилу, помазали маслицем — рака как не бывало. Многие монахи получили жилища от этой иконы князя Даниила. Как отслужим молебен — тут же и квартирка.

Пришли ко мне молодожены — никакой надежды не было. Как отслужили молебен — тут же и квартиру получили. Князь Даниил — основатель Москвы. Он помогает в жилищных делах».

Сейчас нам может казаться удивительной такое чудотворение от простой иконы святого. Конечно, вера Ивана Сергеевича в благодатную помощь святого, который спасал его не раз, помогала молящимся и просящим с ним вместе о своих нуждах. Еще юношей Иван стал свидетелем исцеления неходящего мальчика после молебна благоверному князю, отслуженному его духовным отцом архимандритом Серафимом. И сам он, как мы помним, многократно избегал опасности по молитвам святого князя.

Но не только князь Даниил являл чудеса в те годы в Донской обители. Под спудом в ней покоились мощи еще одного почитаемого Иваном Сергеевичем чудотворца.

Святитель под спудом

С началом правления Никиты Хрущева — этого безумного безбожника, как называл его отец Даниил, с новой силой начались гонения на Церковь. Вновь стали закрываться храмы, возобновились преследования верующих и священства.

Некоторые служители храма Ризоположения не особенно дорожили монастырским храмом Донской иконы Богоматери, для них главным было сохранить приходской храм. В своих докладах они сообщали, что храм Донской иконы почти не посещают прихожане, давая власти этим возможность его закрыть. Но Иван Сергеевич и его единомысленные друзья понимали всю опасность такого шага. Им не раз приходилось противостоять начальству музея, останавливать напраслину, возводимую на Святейшего Патриарха Тихона, чьи мощи покоились под спудом в малом соборе. Батюшка вспоминал следующее.

«В музее девушки молодые проводили экскурсии желающим. Они безбоязненно порочили в угоду начальству и властям имя Святейшего Тихона. Я иногда невольно прислушивался к их речам и не выдерживал, вступал с ними в спор, говоря, что неправы они».

Среди прихожан монастыря были люди, близкие к Святейшему Патриарху Тихону — семьи Раковых, Обуховых и их родственники Шифрины. Для них закрытие храма было бы трагедией. Неизвестно, какая судьба постигла бы величайшую святыню — мощи святителя Тихона. Батюшка рассказывал о чуде, явленном во утешение Святейшим Патриархом.

«Я хочу вам напомнить, что когда наш храм Донской Божией Матери хотели закрыть, во времена правления Хрущева, тут в обители была такая Елена Сергеевна, Ракова по фамилии, Яков Евгеньевич, Борис Петрович (племянник Обуховой Надежды Андреевны) — они были близки к Святейшему Тихону.

В день его памяти на квартире Елены Сергеевны справляли поминки, вспоминали этот день. Но какое совершилось чудо! У нее была фотография Патриарха, я бывал там, видел. И вот сидит и плачет она, и говорит: «Святейший, теперь и к твоей могилке мы не сможем подойти». И вдруг, как наяву, слышит голос его: «Не плачь, матушка, не закроют обитель». Так и получилось. Она передала архидиакону Стефану (который служил в соборе при Святейшем Пимене, вы, наверное, многие его помните), эту самую чудотворную фотографию, потом она у него и находилась».

После чудесного утешения почитатели Святейшего Патриарха Тихона во главе с Иваном Сергеевичем решились на визит к митрополиту Пимену (Извекову), будущему Патриарху. Он в юности был прихожанином Данилова монастыря и помнил Ваню Сарычева еще канонархом. В день тезоименитства святителя Тихона — 26 августа владыка Пимен каждый год приезжал в обитель и совершал торжественную панихиду по российскому архипастырю-исповеднику.

Однако желающие закрыть храм были непреклонны. За две недели до предполагаемого закрытия заслезоточила Донская икона Богоматери. Тогда уже Иван Сергеевич начал активный сбор подписей в защиту храма. Ему помогли духовные чада отца Сергия Мечёва и протоиерея Николая Голубцова. С петицией, подписанной огромных количеством людей, отправилась делегация к митрополиту Пимену.

Поездка увенчалась успехом. Он сумел отстоять и сохранить монастырской храм Донской иконы Богоматери в руках верующих. К сожалению, количество служб было сокращено: богослужение совершалось только на двунадесятые праздники и в дни памяти особо чтимых святых, например, святителя Николая Чудотворца.

Позднее, в 1983 году, Патриарх Пимен способствовал открытию и возрождению любимого им Данилова монастыря.

Слово о митрополите Николае

Крайне нелегко было сохранять Церковь в годы правления Хрущева. Батюшка Даниил вспоминал, как открыто против гонителя выступил митрополит Николай (Ярушевич). За этот подвиг его ждала неминуемая гибель. Приведем проповедь отца Даниила о судьбе этого замечательного подвижника и исповедника.

«Ранней осенью 1959 года в Москве в Преображенской церкви митрополит Крутицкий и Коломенский Николай произнес проповедь: «Сегодня вы читали в газете «Правда», а, как известно, эта газета никогда правды не писала, хулу на Святую Церковь. Я говорю с этого амвона со всей ответственностью, что эта газета пишет ложь. И хулу на Святую Церковь возносили у нас всегда».

Исповедник, новый великомученик митрополит Николай не мог переносить издевательств над верой и верующими. Он был вторым человеком в церковной иерархии и при Патриархе Сергии, и при Патриархе Алексии. С 1946 года митрополит возглавлял Отдел внешних церковных сношений, в 60-м был снят с этого поста и отправлен»на покой». Сначала он долго и тяжело болел, потом у владыки Николая случился инфаркт, после которого он уже не оправился.

Жил отец Николай на Преображенской площади в храме святых апостолов Петра и Павла. После смерти митрополита по личному указанию Хрущева его снесли, якобы он мешал строительству метрополитена. Я в этом храме бывал. Там очень узкий коридорчик. И для того, чтобы малоподвижного больного митрополита Николая вынести из помещения и отправить в больницу, пришлось воспользоваться широким окном, что и сделали настоятель Киприан и протоиерей Жуков. Это событие не прошло незамеченным. Так большой правдолюбец и проповедник Исайя, хорошо знавший митрополита, справедливо сказал: «Его использовали, выжали, как лимон и выбросили в форточку. Слышите, в форточку», — так сбылось это пророчество.

Одевать митрополита Николая для отпевания было поручено отцу Всеволоду, известному в Москве проповеднику и защитнику Православия. Он двенадцать часов провел за этим делом, облачая ушедшего мученика, в морге. А вот отпевания в Москве не случилось.

Отпевали владыку в Сергиевой лавре. Чин провел сам Патриарх Алексий I. Он плакал. И мне много раз позже являлся во сне великомученик Николай.

Возрождение духовности сейчас началось. Не зря страдали наши мученики, которые и по сей день совершают на земле чудеса. Их много было и по молитвам перед иконой великомученика императора Николая II — об этом знают и в Москве, и по всей России. Вот уже потому Россия не погибнет, что есть в ней вера и есть вера в нее. Русь возрождается. И мы с вами свидетели тому».

Проводы отца

В 1960 годы духовный отец Ивана Сергеевича архимандрит Серафим (Климков) перебирается из Сибири в Подмосковье. Часто меняя пристанище, он живет по неделе-месяцу то у одних, то у других духовных чад. Бывает он и в Москве, в преданной ему семье Мачкиных — бывших прихожан Данилова монастыря, знакомых Ивана Сергеевича. Больше всего тяготит батюшку невозможность открыто служить, совершать литургию.

Однажды во сне он увидел владыку Феодора, который сказал: «Прими схиму. Твой путь — духовника и старчества, а не открытого служения». Когда-то давно он слышал эти слова от старца Алексия Зосимовского.

В 1960 году отец Серафим тяжело болел воспалением легких, был при смерти. Владыка Донат (Щеголев) постриг его тайно в схиму с именем Даниил в честь благоверного князя Даниила Московского. После этого он еще десять лет принимал людей и написал великое множество писем, большинство из которые сохранилось до сегодняшних дней. Они разные — в зависимости от уровня духовности, условий жизни, образования адресатов. Но вместе эти письма составляют духовный портрет самого отца Серафима — настолько полно, подробно, не жалея сил, от всей души, с такой любовью и строгостью они написаны.

Вера Александровна Потапова, духовная дочь отца Серафима, вела дневник, еще в свои первые годы, которые она прожила под его духовным руководством; отец Серафим делал там свои замечания, этот дневник сохранился. В письме к ней уже в более поздние годы отец Серафим пишет: «Спаситель всем говорит: Иже не приимет креста своего, и в след Мне грядет, несть Мене достоин (Мф. 10:38). После сего отказаться от креста и смерти с Господом — значит, отказаться от Самого Господа и своего спасения. Итак, «прииди́те, да сше́ствуем» Господу, и да распнемся с Ним и «умертвимся Его ради житейским сласте́м»^[53]. Но где Голгофа и Крест, необходимые для нашего распятия? Везде, где мы с тобой. <…> Сами в себе мы образуем ужасное многокрестие чрез грех в нашей собственной природе. Какой тяжкий, никогда не снимаемый для духа крест наша плоть, бренная, греховная! Святой апостол Павел уже был распят для мира, уже давно жил новой жизнью во Христе и, однако же, до того чувствовал по временам тягость креста плоти, что вопиял: Окаянен аз человек! Кто мя избавит от тела смерти сея́? (Рим. 7:24).<…> И самый дух наш, предназначенный к несению креста, заключает в себе самом множество крестов. Как он раздвоен в своем греховном состоянии, противоположен, самовраждебен, самомучителен. Совесть влечет его на сторону долга и истины по страху Божию, а нечистые пожелания — на сторону лжи и преступления. Вера устремляет взор его горе́, а земная мудрость долу; любовь христианская располагает быть всем вся, а самолюбие силится всё и вся подчинить себе. Сколько принуждения, сколько борьбы и томления <…>.

Ты непрестанно с самой колыбели до гроба призываешься, ведешься и влечешься на крест всеми недостатками телесными и душевными, всеми горестями и лишениями, всеми искушениями и соблазнами: только не противоречь и не упорствуй; и ты будешь распята телом и духом, и умом и волею — видимо и невидимо.

Желаешь знать, в чем должно состоять самое распятие наше? — Чтобы уразуметь сие, представь, что ты в самом деле на кресте — что было бы тогда с тобою? — У тебя прекратилось бы свободное движение в руках и ногах; весь мир потерял бы для тебя цену; все блага его соделались бы для тебя чуждыми, как бы не существующими; у тебя осталось бы одно на уме и в сердце: как бы скорее разрешиться от земли и плоти и предать дух Богу. Поставь себя в такое состояние духа произвольно, силою веры и любви ко Христу; и ты будешь распята со Христом. У распятого со Христом нет движений по своей воле, а все — по воле Божией; его руки и ноги также недвижимы на зло и неправду, как у распятого на кресте; мир с его благами и соблазнами для него непривлекателен; мысль об окончании земного странствия есть любимая его мысль, он уже вознесен в духе на небо, и жизнь его сокровенна в Боге. Будь такова и ты; и будешь распята со Христом.

Но как можно держаться в сем крайне трудном для плоти положении духа? — А как держатся на кресте распятые? Гвоздями. Пригвозди себя ко кресту самоотвержения, во-первых, страхом Божиим и мыслью о Боге. Страх сей отгоняет все грехи (см. Сир. 1:21) и соблазны, делает человека неподвижным на зло и твердым на добро. Во-вторых, пригвозди себя ко кресту памятью о смерти. Кто имеет пред очами смерть, тот не прострет рук к плоду запрещенному. В-третьих, пригвозди себя упованием благ вечных, кои обещаны всем сражающимся до крови. В-четвертых, пригвозди себя любовью ко Спасителю, на кресте Распятому. Любовь вся терпит, вся уповает и никогда не отпадает (см. 1Кор. 13:7-8). Сих четырех гвоздей довольно к удержанию на кресте самоотвержения самой тяжелой плоти — но это состояние тяжкое, мучительное, ужели в нем сущность христианства? Да, в нем, в сем состоянии мучительном для ветхого человека. Страшишься? Но разве сей ветхий человек наш, осужденный на распятие, сам не ужасен, не мучителен? Разве не он изгнал нас из рая? Не он мучит всю жизнь, не он положит всех нас в гроб и предаст тлению? По крайней мере, не дадим ему низвергнуть нас во ад; умертвим его силою креста прежде, нежели он отнимет у нас жизнь вечную.<…>

Итак, до сих пор висела ты на кресте, и не сходи и до конца терпи!!! Претерпе́вый до конца спасется (Мф. 10:22). Сомнения твои с левой стороны, не поддавайся им! Ты связана по рукам и ногам. Ветхий твой человек бунтуется, а ты не слушайся его, а до конца дослушайся, как слушалась доселе! Он — ветхий человек — все кричит: сойди, сойди! Но ты знаешь, что со креста не сходят, но с него снимают — терпением бери и смирением, считай себя достойной не такого креста, а еще худшего, и так, смиряясь, последует за терпение и смирение — утешение от Господа. Что да подай тебе Бог».

Всю свою жизнь, начиная с отроческих лет, когда уехал учиться, отец Серафим провел в скитаниях. Самые большие промежутки времени, когда он жил на одном месте, это пять лет в Даниловом монастыре и около восьми лет в лагере под Красноярском. А после лагеря жил у духовных чад по несколько недель, месяцев, не больше. О нем можно сказать буквально словами апостола Павла: Не и́мамы зде пребывающаго града, но грядущаго взыскуем (Евр. 13:14).

Последние годы отцу Серафиму стало очень трудно принимать всех, особенно после сильного сердечного приступа. Об этой болезни он так говорил: «Устал я, просил чад дать мне отдых — отпуск, — а они так заплакали, закричали, боясь, что я совсем хочу их оставить. Но Господь пожалел меня, послав болезнь сердечную и уложил в постель на два месяца».

Но потом отец Серафим продолжал принимать людей, несмотря на слабеющие силы и многочисленные болезни. Он жил в Москве в семье Мачкиных, когда почувствовал, что приближается конец его жизни. Отец Серафим просил позвать владыку Доната. Тот исповедовал его и сказал, что батюшку надо соборовать и причастить, для этого владыка рекомендовал отца Александра Куликова из Николо-Кузнецкого храма. Отец Александр рассказывал, что когда начал соборовать отца Серафима, после первого помазания почувствовал, что тот совсем слаб. Тогда он причастил его, так как таинство Соборования считается действительным и после одного помазания. Затем продолжал соборование. В конце таинства, когда над головой отца Серафима было раскрыто Евангелие, он преставился ко Господу.

Совершилось это в день памяти мученика Трифона 14 февраля 1970 года.

Хоронили батюшку открыто, дом не закрывался три дня. Отпевали его в храме святителя Николая в Кузнецах. На отпевании чада впервые услышали имя своего духовного отца в схиме — Даниил.

Монахиня Амвросия, не зная, что отец Серафим уже скончался, накануне погребения приехала в Москву. Она привезла с собой исповедь на нескольких листах, приехала к Вере Александровне Потаповой, у которой обычно останавливалась, и тут узнала о кончине своего батюшки. Ей было горько, что она не успела повидать своего дорогого духовного отца, поисповедоваться в последний раз. И во время погребения она бросила в могилу свои листки с исповедью. Эта исповедь, и в могиле настигшая отца Серафима, ярко символизирует всю его многотрудную духовническую жизнь.

Погребен схиархимандрит Даниил в Москве на Котляковском кладбище.

Дорога в вечность: Даниил и Ольга

Проводив в вечную жизнь духовного отца, Иван и Клавдия Сарычевы много скорбели и молились. Дети их были уже взрослыми, жизнь супругов протекала большей частью в молитве на богослужении и дома. Обычные труды не мешали подвигу благочестия, а духовный возраст их был достаточно зрелым для целомудренного воздержания. Иван и Клавдия решают принять монашество, продолжая жить в миру, видимо оставаясь для всех мужем и женой, а на деле будучи духовными сподвижниками.

27 апреля 1970 года в Троице-Сергиевой лавре архимандрит Наум (Байбородин) постриг Ивана Сергеевича в монашество с именем Даниил — в честь святого благоверного князя Даниила Московского. Тайный постриг приняла и Клавдия Николаевна с именем Ольга — в честь святой равноапостольной княгини российской Ольги.

В 1978 году в день празднования святой великомученице Екатерине (7 декабря) отец Даниил был рукоположен в сан диакона.

Часть IV. Солнечный батюшка

1983

Давно, мне восемь лет тогда лишь было,
В святых обители сей воротах
От имени святого Даниила
Укрух мне хлеба предложил монах…
Тянулись долго годы запустенья,
По воле Божьей я их пережил,
И в сих вратах, по Божьему смотренью,
Наместник мне трапезу предложил.

Михаил Макаров

Под кровом Донской обители шли годы служения умудренного жизнью священноинока Даниила (Сарычева). Он исправно и строго исполнял церковные уставы, не оставлял управление хором, хотя уже имел священный сан. Вся его жизнь стала образом единого молитвенного обращения ко Христу, Его Пречистой Матери, любимому святому князю Даниилу и другим угодникам. Он молитвенно предстоял пред ними изо дня в день: за умерших и живых, за ближних и дальних.

Будучи человеком «дореволюционной закалки», Иван Сергеевич — так он представлялся, хотя уже имел сан диакона, — был принципиален, точен, искренен и прям. Годы гонений научили не бояться людей. По воспоминаниям современников, он не гнушался общения с новыми людьми, приходящими в церковь, не опасался «подосланных» (в советское время такие были не редкостью).

«Долго он мог рассказывать, любил рассказывать. Всегда с удовольствием принимал семинаристов, когда мы, по обычаю, «путешествовали» по московским храмам. Всегда с каждым побеседует… Зря слова понапрасну не тратил, но раз уж говорил, то от души. И он строгий был, старой московской традиции», — вспоминает профессор Московской Духовной академии Алексей Константинович Светозарский.

По-прежнему Иван Сергеевич руководил народным хором, который, по воспоминаниям иеросхимонаха Валентина (Гуревича)^[54], был довольно многочисленным. Отец Валентин, в то время ночной сторож Малого Донского собора, также с улыбкой вспоминает, как Иван Сергеевич в бытность диаконом при каждении любил повторять, обращаясь к прихожанам: «Дух Святый найдет на вас, и сила Вышняго осенит вас». И чувствовалось, что нечто происходит по молитвам диакона Иоанна. «Он был очень благообразный старец, ухоженный, аккуратный, настоящий. В то время снимались исторические фильмы в Донском монастыре, и актеры, переодетые и загримированные под монахов, составляли контраст с Иваном Сергеевичем. По сравнению с ним они выглядели комично».

«К своим певчим, — рассказывает отец Валентин, — Иван Сергеевич относился ревностно. Оберегал девушек от непутевых ухажеров. Многие считали, что при Иване Сергеевиче они находятся под окормлением отца Наума — старца Троице-Сергиевой лавры. В разные годы псаломщицами у него были Ирина Зайцева — теперь игумения Ксения, настоятельница Коломенского Ново-Голутвина монастыря; Екатерина Инбер — сейчас игумения Евпраксия, настоятельница Вознесенского Оршина монастыря. Бывшая студентка филфака МГУ из Финляндии Кирси Марита Ритониеми — ныне матушка Иулиания, игумения Екатерининской обители в Твери, тоже была в те времена певчей в хоре Ивана Сергеевича».

«У Ивана Сергеевича был очень звонкий высокий тенор, — рассказывает прихожанка Донского монастыря Елена Алексеевна Зубова. — За этот голос и особую манеру возглашать ектении церковные люди того времени любовно звали его «петушком». Он часто служил с патриархом Пименом. Несмотря на преклонный возраст, выглядел он очень бодро, всегда с прямой спиной, развернутыми плечами.

Народный хор под управлением Ивана Сергеевича пел в Донском монастыре на правом клиросе Малого собора. Тон для своего хора, состоящего по большей части из женщин, он задавал, так сказать, «женским голосом»^[55], то есть в первой и даже второй октаве. Управлял Иван Сергеевич строго, часто хмурил брови и как будто даже сердито покрикивал на своих певчих, но они любили его безмерно».

Но наступил 1983 год, а с ним ряд переломных моментов и жизни отца Даниила. Радостным событием для всего православного мира было решение об открытии Данилова монастыря. Так, закрывшаяся последней, обитель князя Даниила была открыта первой в столице.

Профессор Светозарский вспоминает: «Удивительное ощущение возникло, когда открылся Данилов монастырь. Это был настоящий прорыв. Когда там начались восстановительные работы, люди приходили по субботам и трудились. Потом была трапеза, в каком-то временном помещении, по-моему, под Троицким собором; потом шли на богослужение. Очень многих поражала служба и, конечно, личность первого наместника — это нынешний владыка Евлогий (Смирнов). В Москве до этого не было монастырской службы, была только приходская, а здесь и напевы, и распорядок, и уставные чтения, продолжительность самого богослужения — все другое. Мужчины стояли справа, женщины слева, никакого движения по храму. И такая деталь: стояли вдоль стены лавки, на чтении кафизм можно присесть, потому что больно долго. Кованые подсвечники, иконы, стилизованные под древнерусские…».

За радостью о долгожданном открытии родной обители к Ивану Сергеевичу пришла и великая печаль. 8 сентября^[56] 1983 года его супругу матушку Ольгу сбила машина. Она отошла ко Господу. А через год отец Даниил потерял и старшего сына Владимира. Батюшка тяжело переживал утрату, утешение находил в молитве и в духовном пении. Поддерживали его и духовные друзья: отец Всеволод Шпиллер, сестра его супруги монахиня Агриппина (Кутомкина). Утешительные письма получал он и от жившего на нелегальном положении иеромонаха Павла (Троицкого) — чудом оставшегося в живых даниловского насельника.

Даниловцы в Донском

В период восстановления Даниловского монастыря у братии не было возможности там служить, и Господь устроил так, что служили даниловцы в храме той самой обители, где трудился Иван Сергеевич. Первая совместная служба произошла сразу после похорон монахини Ольги — 12 сентября 1983 года, в день памяти святых благоверных князей Даниила Московского и Александра Невского. Каким же утешением было для батюшки, уже семидесятилетнего старца, снова оказаться в кругу братии даниловской!

Вот как воспоминал об этих событиях тогдашний настоятель Даниловской обители митрополит Евлогий: «О храме Положения Ризы Господней, что на Донской улице, остались у нас очень теплые и благодарные воспоминания. Нас принимали там как своих, с любовью и вниманием, благодаря радушию протоиерея Василия Свиденюка, настоятеля храма, благочинного Москворецкого округа. Начиная с 12 сентября 1983 года, со дня памяти благоверного князя Даниила, мы посещали эту церковь, к которой был приписан Малый собор Донского монастыря, и принимали участие в престольных и храмовых праздниках: Положения Ризы Господней — 23 июля (в этот день всегда служил Святейший Патриарх Пимен, молитвенно отмечая день своего рождения), великомученицы Екатерины и апостола Иакова Алфеева. В этом замечательном храме состоялись первые рукоположения иноков нашего монастыря Даниила и Кирилла, совершенные митрополитом Таллинским Алексием, для которого, как Управляющего делами Московской Патриархии, этот храм был кафедральным.

Данилову Ризоположенский храм во многом помогал, выдавая на первые наши службы просфоры, необходимые церковные предметы. Некоторые прихожане храма вскоре стали прихожанами Данилова. Они не только посещали монастырь, молились в нем, но и трудились, очищая территорию от мусора, убирая храмы и корпуса…

Донской — это благодатная и памятная страница богослужебной жизни для иноков Данилова монастыря. Божиим Промыслом, молитвами Царицы Небесной и преподобного князя Даниила задолго до освящения престола в Даниловом мы получили в соседнем с нами монастыре то, чего чаяли всей душой, — возможность совершать Божественную литургию и причащаться Святых Таин. Наши регулярные служения в Донском начались в Великий пост 84-го года. Приезжали туда всем братством и привозили с собой церковную утварь, книги, облачения. Служили в Малом соборе в честь Донской иконы Божией Матери.

Монастыря как такового там не было, а действовал храм, приписанный к Ризоположенской церкви, что на Донской улице. Богослужения совершались по большим праздникам, а также в первую седмицу Великого поста, Страстную и Светлую седмицы. По сложившейся традиции почитания памяти Святейшего Патриарха Тихона, служили также литии, панихиды в день его Ангела — 26 августа, на святителя Тихона Задонского, и в годовщины преставления его.

К хору из прихожан, управлявшемуся протодиаконом Иоанном Сарычевым^[57], присоединялся наш братский, занимая левый клирос.

Народ любил ходить в Донской. Притягивало людей его славное прошлое и то, что под сводами Малого собора находилась могила Святейшего Патриарха Всероссийского Тихона.

В стенах этого знаменитого своей историей монастыря вдруг для Москвы зазвучал живой голос Данилова, на который вскоре потянулись люди, ищущие монастырской службы. Пользуясь разрешением настоятеля Ризоположенского храма протоиерея Василия Свиденюка, мы приезжали в Донской со своим уставом. Особо привлекала прихожан наша исповедь. Подход к ней был монастырский, как в Лавре. Сначала проводили общую исповедь, а затем частную в трех-четырех местах. За один Великий пост число прихожан Донского заметно возросло, что было непривычно для этого храма, на который смотрели больше как на традиционно-историческое место, чем на существующую приходскую общину.

— Ни в один пост за последние тридцать шесть лет не причащалось в нашем храме столько народа, как в этот, — говорил с восхищением отец протодиакон Иоанн, служивший здесь с 1948 года.

Ни одну Божественную литургию мы не оставляли без живого слова проповеди или чтения на тему праздника, что для прихожан было ново. Под большие праздники за всенощным бдением, на утрени, также читали святых отцов Церкви или лучшие проповеди современных проповедников.

Торжественно, с духовным подъемом совершалось празднование в честь чудотворной Донской иконы Божией Матери, приходившееся на 1 сентября. Храм не мог вместить всех желающих. В эти дни собор священнослужителей увеличивался: к нашей братии присоединялись священники Ризоположенского храма, возглавляемые своим настоятелем, и приезжее духовенство. По окончании Божественной литургии служили праздничный молебен с водоосвящением.

Возможность совершать литургию и причащаться Святых Таин в Донском монастыре спасла наше духовное положение. В этом благом деле мы глубоко чувствовали Материнскую любовь и попечение о нас, недостойных, Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, явившей много чудес и знамений через Свой дивный образ Донской, и одним из них для нас стало пребывание в течение двух лет в Ее вертограде.

Особо памятными стали для нас праздники Рождества Христова и Святой Пасхи в Донском монастыре. На них собиралось множество народа, старожилы Москвы, среди которых были даже современники Патриарха Тихона. На Пасху 1985 года крестный ход впервые за последние тридцать пять лет прошел вокруг Малого Донского собора. Его сопровождал звон колоколов небольшой временной звонницы.

Когда в Даниловом монастыре был освящен храм и начались постоянные службы, доброе отношение к собору в Донском, духовно и благодатно питавшему наши немощные души в самое трудное для нас время, осталось прежним. Хотя при совершении богослужений сразу в двух монастырях возникли дополнительные проблемы, Бог давал силы нести прежнюю чреду в Донском, и мы находили возможность посылать туда трех-четырех человек из числа братии. Никто из иноков не тяготился службами в Донском, ездили с такой же радостью, как и прежде.

В Малом Донском соборе находится чтимая икона благоверного князя Даниила, сохранившаяся там еще с прежних времен. По окончании вечернего богослужения верующие всегда с любовью пели тропарь святому Даниилу, уповая на его молитвы и предстательство. Какова же была их радость, когда разнеслась весть об открытии Данилова монастыря! Вскоре по благословению Святейшего Патриарха Пимена тропарь благоверному князю стали петь во всех храмах столицы в похвалу святому угоднику и московскому чудотворцу.

На праздник Благовещения как-то служил в Донском митрополит Таллинский Алексий (Ридигер). К празднику Святой Пасхи он объявил о первых награждениях братии Данилова монастыря…

Москвичи иногда спрашивали меня: «Какой же ваш монастырь — Донской, где вы служите, или Данилов?» Я отвечал: «Тот и другой, мы их не разделяем, они оба наши». Действительно, мы духовно сроднились с Донским монастырем, он согрел нас тогда, когда в Даниловом было еще все неустроено: ни храма, ни Святой Евхаристии. Совсем не случайно мы оказались под благодатным покровом Донской иконы Божией Матери, от которой истекали многие видимые и невидимые милости и чудотворения».

Трудно передать, как ликовала душа отца Даниила об открытии родной его, хранимой князем Даниилом обители. Радостью и гордостью наполнялось его сердце, когда он слушал рассказы отца Евлогия о единодушной помощи прихожан и просто москвичей, присылавших денежные средства, приносивших спасенные из храмов иконы и утварь. Люди помогали всем, чем могли. Основанная кротким и миролюбивым князем святая обитель снова восставала из пепла и руин. А он, Иван Сарычев, ждал этой поры долгие и мучительные десятилетия своей жизни. Ждал, надеялся, верил и молился…

Владыка Евлогий передает рассказ Ивана Сергеевича:

«Однажды, еще задолго до открытия Данилова монастыря, после того, как пропели тропарь перед иконой благоверного князя Даниила, ко мне обратилась уже немолодая интеллигентная дама: «Слова этого тропаря — «озаряя град твой и обитель твою» — сейчас никак не могут соответствовать действительности. Какая же там обитель? Тюрьма, да и только! Притом вся уже развалившаяся».

Тогда мне было трудно ей что-то ответить, я молча выслушал горькие для меня слова. Однако она ничуть не поколебала моей веры в святость благоверного князя Даниила, в его живые молитвы.

Теперь, когда мы стали свидетелями чуда Божия над Даниловым, мне припомнилась эта женщина, которой я сейчас бы ответил опять-таки словами этого тропаря святому: «Явился еси в стране нашей, яко звезда пресветлая, благоверный княже Данииле, лучами света твоего озаряя град твой и обитель твою..»».

И батюшка утирал слезы радости со светлого своего лица.

Батюшка Даниил

В начале тридцатых годов Ваня Сарычев получил предсказание о своей жизни и будущем священстве от старца схиархимандрита Захарии. А в 1988 году, спустя более пятидесяти пяти лет, в тонком сне услышал он голос: «Пришло указание о твоем рукоположении во иереи».

Утром поспешив в Данилов монастырь, сразу при входе отец Даниил встретил келейника наместника обители епископа Тихона (Емельянова)^[58]. Он попросил проследовать к владыке: «Там на Вас указ пришел о рукоположении». Трепетно забилось сердце старца. Сказанное оказалось правдой: управляющий делами Московской Патриархии митрополит Владимир (Сабодан) дал распоряжение о иерейской хиротонии Ивана Сергеевича Сарычева, в монашеском постриге Даниила. И 2 августа в день памяти пророка Божия Илии в родной Даниловой обители состоялось торжественная хиротония старейшего насельника ее иеромонаха Даниила (Сарычева).

«Это было чудо! И словами передать невозможно! А сколько было цветов, поздравлений, заказных фотографий сколько — не счесть, — рассказывал с великой радостью отец Даниил. — Все хотели меня видеть в иерейском сане. То есть, воля Божия была, и откровение было, что это по ходатайству святых, небесных жителей — непростое было мое посвящение, а по их ходатайству».

Началось пастырское и духовническое служение батюшки отца Даниила. Служение, которое принесло утешение и радость сослужившим с ним, молившимся, просившем его наставлений в вере и духовного совета. Теперь открылся его тайный постриг, и уже как светильник на свещнице занял он достойное место среди монашествующего духовенства святых обителей Даниловой и Донской.

Вероятно, к этому же периоду относится чудесное исцеление Ивана Сергеевича на источнике близ Лавры преподобного Сергия.

«Я ничего не мог есть. Что ни поем, — тут же страшные боли и рвота. Чувствую, что чуть ли не рак пищевода. Я с хором своим поехал своим ходом к преподобному Сергию. Тогда Святейший Пимен был еще жив и являлся наместником Лавры. Отслужили мы молебен преподобному Сергию и пошли всем хором на источник. Народу — масса. Чтобы подойти и набрать воды, надо было выстоять большую очередь. Но мне, как регенту и как батюшке, тут же налили стакан воды. Вода ледяная. И как сейчас помню: выпил глоточек, и у меня в пищеводе что-то отвалилось (как будто кусок), потом выпил еще глоточек с молитвой преподобному Сергию, и слышу, что будто оторвалось что-то внутри. И все, — я поехал оттуда здоровым. Вот вам рецепт: прибегайте за помощью к угодникам Божиим, и особенно к Царице Небесной. Она скорая наша Помощница, и ближе Ее к нам и нашим Ангелам Хранителям никого нет».

В 1988 состоялось прославление святителя Тихона Московского в лике святых Русской Православной Церкви. После Собора, прославившего святителя, его участники явились в Малый Донской собор — место захоронения Патриарха, соборно отслужили панихиду перед его надгробием и затем сразу первый молебен новопрославленному святителю. Но духовенство Ризоположенского храма, несмотря на обращенные ко всем присутствовавшим в храме людям слова протопресвитера Матфея Стаднюка о возобновлении с завтрашнего дня ежедневных богослужений в Малом Донском соборе, не исполняло этого на деле. Тогда отец Даниил с ревностью о Боге собрал подписи и состоялась передача Малого собора в ведение Данилова монастыря.

Иеросхимонах Валентин (Гуревич) вспоминает, как собрав дорогую утварь из алтаря, настоятель Ризоположенского храма просил его на колоколах «играть отходную» по приходской жизни монастырского собора. «Получилось у меня довольно весело», — с улыбкой рассказывает отец Валентин.

А в 1990 году была возобновлена монашеская жизнь и в Донском монастыре. Назначенный настоятелем архимандрит Агафодор (Маркевич) давно был знаком с отцом Даниилом, так как участвовал в мироварении, проходившем традиционно в Донской обители.

Первые насельники приехали вскоре после Кириопасхи 7 апреля 1991 года. Это были настоятель отец Агафодор, его водитель с женой, ставшей потом бухгалтером, диакон и с ними женщина-повар. Отец Даниил стал насельником любимой им тихой обители, где видел много чудес по заступничеству Богоматери и святителя Тихона, Патриарха Московского.

Жил батюшка в скромной келье в настоятельском корпусе. Одна из певчих народного хора Татиана после смерти его супруги начала помогать батюшке по хозяйству. По благословению настоятеля эта трудолюбивая женщина взяла на себя хлопоты по обустройству быта после заселения батюшки в Донской. С той поры до самой кончины она была неизменной келейницей и помощницей батюшки.

Открытие мощей святителя Тихона

Отец Даниил прославлял святителя Тихона во все годы служения в Донском монастыре, независимо от политической обстановки. За эту любовь к святителю, также особенно почитавший его Патриарх Пимен разрешил отцу Даниилу всегда сослужить себе — в любое время в любом храме, не испрашивая на то специально благословения.

Алексей Светозарский вспоминает: «25 августа по новому стилю бывала всенощная на память святителя Тихона Задонского, потом панихида у гробницы Патриарха в Малом соборе Донского монастыря. По ее завершении духовенство уходило, оставался один отец Иоанн (впоследствии отец Даниил), произносил импровизированную проповедь… Многое знал по собственному опыту, и нам, нашему поколению, рассказывал о новейшей церковной истории, свидетелем которой сам был. Конечно, никаких политических выпадов не делал, никакой декларируемой оппозиционности — это снизило бы градус его повествования. Была просто история Патриарха Тихона, и все становилось ясно без каких-то комментариев».

После канонизации святителя в 1989 году, когда Малый собор был ещё приходским, отец Даниил немало скорбел о том, что настоятель Ризоположенского храма недостаточно чтит Святейшего Патриарха Тихона, не совершает ему регулярных молебнов, не рассказывает о его святой жизни и исповедническом подвиге на проповеди. С этой скорбью батюшка и прихожане обращались к Управляющему делами Московской Патриархии митрополиту Владимиру (Сабодану). Владыка пообещал запланировать визит в Малый собор Донской обители и своим авторитетом посодействовать делу почитания святителя Тихона.

Однако после открытия обители Господь Сам судил прославить святого и явить нам грешным во утешение его целебные мощи.

Началось все с конфликта, в результате которого недоброжелатели бросили зажигательную смесь в окна Малого собора. Прихожанка из многоэтажного дома, расположенного по соседству с монастырем, первой из окна увидела возгорание и вызвала пожарных. Братия после вечернего богослужения находились в трапезной и возгорание не видели. Собор внутри выгорел, но чудом уцелел старинный иконостас и некоторые иконы, украшавшие стены храма. Тогда же, под прикрытием ремонтных работ, по инициативе первого постриженника возобновленной обители отца Тихона (Шевкунова), ныне митрополита, и с благословения Святейшего Патриарха АлексияII, было решено усиленно заняться поисками мощей Святейшего Патриарха Тихона.

Вот как батюшка рассказывал о явлении мощей святителя.

«Прошел слух, что мощи святителя, то есть его тело, были сожжены. Другие говорили, что он был захоронен на Немецком кладбище…

Мы же, находясь в Донской обители, чувствовали, что надо попробовать отыскать мощи Патриарха Тихона, а может быть, святитель здесь находится. Обратились к Святейшему Алексию II. Патриарх Алексий нас благословил. Под большим секретом от властей и общественности мы несколько дней искали место погребения владыки Тихона. Я приблизительно помнил и показывал, где это место… На четвертый день, примерно в 12 часов ночи, была открыта последняя плита очень большого размера, и мы увидели гроб святителя Тихона, оттуда пошло сразу благоухание. Слезы, радость… Архимандрит отец Агафодор, отец Тихон, который сейчас является настоятелем Сретенской обители, мы все увидели находку. Тут же сообщили Святейшему Алексию II, и он в 12 часов ночи приехал. Через два дня мощи были подняты в присутствии многих архиереев и многих москвичей. Срочно была сделана рака, и пошли от его мощей исцеления, которые по сей день совершаются. Многократно отмечено, что святитель Тихон исцеляет от раковых болезней».

Более подробно обстоятельства обретения мощей святителя Тихона описывает владыка Тихон (Шевкунов), тогдашний насельник Донского монастыря, в своей книге «Несвятые святые»: «Наконец, уже ближе к ночи, перед нами предстал настоящий склеп Патриарха. Сомнений в этом не было. Он являл собой мощное сооружение, покрытое огромной плитой, на наше счастье, оказавшейся не цельной, а состоящей из нескольких массивных каменных секций. Мы подняли одну из этих глыб. Я лег на живот и опустил свечу внутрь. Помню, меня сразу поразил аромат весенней свежести, исходящий из подземной усыпальницы. Все сгрудились вокруг. Передо мной был тонкой, изысканной резьбы дубовый гроб, описание которого я хорошо знал. На нем лежала мраморная табличка. При мерцании свечи я прочел: «Патриарх Московский и всея России Тихон».

Мы не верили своему счастью. Отец Агафодор сразу ушел звонить Патриарху Алексию. Было уже поздно, около полуночи, но в Патриархии только что закончилось заседание Священного Синода. Минут через двадцать Святейший был в Донском. К его приезду мы подняли остальные плиты над склепом и встречали Патриарха праздничным колокольным звоном. В полночь он звучал как на Пасху.

Трудно передать, какие чувства испытывали мы в ту ночь, стоя у открытой могилы святителя Тихона. Не верилось, что все закончено и мощи перед нами. Наверное, такое же чувство было у Патриарха Алексия. Но все же он сказал мне:

— Все-таки следует посмотреть, здесь ли мощи?

Я надел епитрахиль, потому что к мощам можно прикасаться только в священной одежде, и спустился в склеп. Поддев гвозди и приподняв резную крышку гроба, я с замиранием сердца вложил внутрь руку. Пальцы мои ощутили сначала ткань, потом плечо…

— Здесь!!! — закричал я что есть силы.

— Всё! Назад, назад! Закрывайте скорей! — услышал я сверху взволнованный голос Патриарха.

Это произошло 19 февраля, а спустя три дня в монастырь приехали Святейший Патриарх, члены Синода, духовники Троице-Сергиевой лавры архимандрит Кирилл и архимандрит Наум. Когда подняли обветшавшую крышку гроба с осыпающейся на глазах резьбой, перед нами предстали нетленные мощи святителя Тихона, покрытые бархатной патриаршей мантией.

Еще через несколько дней мы омыли святые мощи по древнему чину, облачили их в новые святительские одежды и уложили в специально изготовленную раку…

Несмотря на то, что в склепе была очень высокая влажность, тело Патриарха Тихона, пролежав в земле шестьдесят семь лет, сохранилось почти полностью. Примечательно, что одна из панагий — наперсных икон, символов архиерейской власти, покоившаяся на груди святителя Тихона, была сделана из кости мамонта, но полностью превратилась в прах. Остался только серебряный оклад. Нам тогда невольно вспомнилась строка из Псалтири: Хранит Господь вся кости их (Пс. 33:21)»^[59].

Община

«Батюшка, батюшка! — слышно без конца,
Очень любят чадушки своего отца.
Хоть из храма в келью пять минут идти,
Но встречают Батюшку чада на пути.
Мы идем с вопросами, с радостью, бедой,
Все поймет, утешит нас Батюшка родной…

Посвящение отцу Даниилу от духовных чад

«Общежитие наше было рядом с Донским монастырем. Стали происходить странные вещи: нас с друзьями потянуло в храм. Первая незабываемая Пасха и Крещение весной 1992 года. Запомнились службы с отцом Даниилом (Сарычевым). Монахи в бушлатах и кирзачах, которые строили новую жизнь».

Эта запись — интернет-комментарий с одного из православных порталов. Писавший ее не оставил своего имени. Он был не один в те тяжелые годы разрухи, не один из россиян, потянувшихся в полуразрушенные, обветшавшие храмы, которые восстанавливали «всем миром» на Руси в голодные 90-е годы.

Духовная дочь батюшки Даниила Екатерина Ивановна Клюшкина вспоминает: «Шла жизнь, мы жили духом нашего любимого монастыря. В храме было очень холодно, он не отапливался. Трапезная была вся в дырах. Перебирали картошку, крупы. Помогали чем могли и были счастливы… Всего там было три монаха и все разные по возрасту. Отец Тихон (Шевкунов) вел воскресную школу и набирал группу прихожан для чтения Неусыпаемой Псалтири. Вот как начали читать — в ночь Святейшего Патриарха Тихона мощи и нашли. Били колокола, мы были в кругу событий…»

Людям, идущим в храмы, необходимы были наставления в вере, духовное руководство, а вместе с тем простое человеческое понимание, поддержка и доброта. Все это в избытке находили они в Донской обители, где духовным светом сиял восьмидесятилетний старец батюшка Даниил.

По свидетельству бывшей солистки хора храма святителя Николая в Хамовниках Антонины, отец Даниил очень любил людей: «От него как от солнышка было светло и тепло». Певчая рассказала, что отец Даниил в начале 90-х годов трижды приглашал ее солировать в хоре (в Донском монастыре) в престольный праздник Донской иконы Божией Матери. Однажды, вскоре после праздника, старец Даниил специально приехал в храм святителя Николая в Хамовниках, чтобы поблагодарить ее за душевное пение и передать благословение (копию старинной гравюры монастыря) отца Евлогия (Смирнова) (ныне митрополита Владимирского и Суздальского), которому очень понравилось, как она пела в Донском монастыре: «Такое внимание ко мне грешной: отец Даниил специально приехал для этого. Такое внимание и любовь у него была ко всем. Он был маленького роста, а столько вмещал силы и любви». По свидетельству р. Б. Антонины, ее духовник, архимандрит Наум (Байбородин), насельник Троице-Сергиевой лавры, очень почитал старца Даниила, часто благословлял ее и других верующих обращаться к нему за молитвенной помощью.

Приведем рассказ о знакомстве с отцом Даниилом в 1994 году Сергия А.: «Шел 1993 год — разруха, смятение, непонимание происходящего, безработица. Вернее, ты работаешь, но денег тебе не платят, разброд и шатание в головах людей, ложные ориентиры и прочее, и прочее, да и чего только не было. Словом, лихие 90-е. Не знаю почему, придя как-то домой, сказал супруге: «Буду поститься». Но что это и как именно, — не понимал, но все же начал. Был Великий пост. В тот год, по-моему, в первый раз показали по телевидению Пасхальную службу в Елоховском соборе на Бауманской. Сижу, смотрю и думаю: как на Новый год в 00 часов разговляться-то буду (тогда я и слова такого не знал). Достал шампанское, колбасу и в полночь, когда начался крестный ход, начал я праздновать. Что за колбаса была не помню, но я отравился.

Про церковные посты я ничего не знал, в храм не ходил и, как говорили многие: «Бог был у меня в душе». Такой я был безграмотный, что вспомнить страшно. Однажды мама подарила мне иконку преподобного Сергия Радонежского, и я ему молился, думая, что молюсь Иисусу Христу. В общем, проходила жизнь в пустоте ложных нравственных ориентиров, в увлечении всякими оккультно-экстрасенсорными заблуждениями, Вангой, Нострадамусом и прочим.

И вот, в 1994 году я устроился на работу, где деньги платили, а работы, как таковой не было. Сидишь целый день в офисе, «протираешь штаны», пьешь кофе, листаешь журналы и т.п. Сначала, мне это даже нравилось, но потом стало надоедать. Однажды начальник рассказал о каком-то монастыре, каком-то монахе, и что этому монаху надо сделать в келье ремонт. Я курировал строительный сектор, поэтому он обратился ко мне с просьбой проконсультировать по поводу ремонта. Я не только согласился консультировать, но захотел и сам поучаствовать в ремонтных работах. Так я попал в Донской монастырь, где познакомился с отцом Даниилом.

Я и двое откомандированных со мной сотрудников начали ремонт в келье, который у нас никак не ладился. Однажды на пороге появился невысокий человек в монашеской одежде в сопровождении женщины, также одетой во все черное. Это был батюшка Даниил со своей келейницей Татианой, которая в руках держала корзинку. Мы не знали, что нужно было взять благословение. Но монах оказался очень приветливым и добродушным. Он спросил наши имена и пригласил попить чай, угощал нас пирожками, бутербродами и конфетами, которые оказались в корзинке Татианы. Заговорили и о ремонте, который не продвигался: никак не получалось покрасить потолок — краска не ложилась. Батюшка нас выслушал, улыбнулся, перекрестился, перекрестил и нас, сказал, чтобы мы не унывали и что с Божией помощью все получится. Потом они ушли. Была пятница, и мы еще немного повозившись, тоже пошли домой. Я был очень расстроен «потолочной» проблемой, да и сроки поджимали, ведь батюшка жил в доме наместника и терпел некоторые неудобства.

Промучившись весь вечер, я решил, что на следующий день поеду в монастырь и один буду красить потолок. Перед началом работы помолился, как мог, вернее возопил: «Господи, помоги» и начал красить. И — о чудо! — все получилось как нельзя лучше, а ведь еще вчера краска вообще не ложилась.

Тогда я впервые узнал (хотя и не вполне осознавал) благодатную силу молитвы отца Даниила. Дальше ремонтные работы шли как по маслу, без осложнений, — все закончили в срок.

После завершения ремонта, мы расставили мебель в келье, а ковер, который кто-то подарил батюшке, положить забыли. Для того, чтобы положить ковер не вынося мебель, нужно было точно знать его размеры и месторасположение в комнате. Мы были в замешательстве, так как невозможно было измерить его длину, — разложить-то негде. В этот момент подошел батюшка и, узнав в чем дело, показал, откуда надо расстилать ковер. Мы последовали его указанию и ковер лег с точностью до сантиметра, а ведь он видел ковер в первый раз и конечно же, не знал его размеров.

После ремонта батюшка Даниил пригласил нас на новоселье и сказал, чтобы приходили непременно со своими женами. Это было в день памяти святителя Николая (Николы зимнего), и в этот день отец Даниил сказал, что нам надо повенчаться и освятить свой брак.

Так началась новая пора в нашей жизни, где необходима была полная переоценка всех своих поступков, привычек и предпочтений. Сколько дров наломалза тридцать шесть лет своей жизни! И вот первая исповедь перед венчанием, первое (не вполне осознанное) покаяние для дальнейшей жизни во Христе.

Теперь я стал часто бывать на монастырских службах. После богослужения батюшка часто приглашал к себе на чай, и я с удовольствием приходил к нему.

Однажды, после литургии я зашел к отцу Даниилу. Батюшка встретил меня, как всегда, очень радушно, посетителей в это время у него еще не было, и я был счастлив пообщаться с ним. Татиана пошла хлопотать о чае и собирать угощение на стол. Отец Даниил стал рассказывать о своем детстве, о том, как люди жили в то время, как верили в Бога, какое целомудрие было в людях, и я, вместе с батюшкой, как будто бы оказывался в том времени. Потом мы стали пить чай, а на душе у меня так легко, светло, тепло и, если уместно будет сказать, — сладко, что словами не описать. А батюшка вдруг и говорит: «Вот, я хочу вам сказать, что здесь, сейчас присутствует Благодать Духа Святого». Да, именно так и сказал. Теперь я вспоминаю об этом с чувством «потерянного рая», потому что не сберег, не сохранил его, но что я тогда мог понять. Хотя я всей душой стремился к Богу, но все же был человеком мирским, новоначальным и заботился о материальном благополучии.

Однажды мне позвонили и пригласили на старую работу. Батюшка благословил вернуться. Жизнь стала налаживаться, появились заказы, да и зарплату стали платить регулярно. А отцу моему вдруг пришло извещение о предоставлении ему, как инвалиду войны, автомобиля «Таврия», хотя до этого сколько он не обивал пороги всяких инстанций и проходил бесконечные медкомиссии — все было безрезультатно. На этой «Таврии» я какое-то время батюшку возил. Я ни секунды не сомневался, что все эти изменения произошли благодаря благодатной молитве батюшки Даниила.

Отец Даниил учил нас за все благодарить Бога: и за радостные и за печальные события в жизни. Тогда я этого не понимал, но жизненные обстоятельства не раз доказывали его правоту. Был такой случай. Через несколько лет эксплуатации я сменил свою «Таврию» на «Дэу Нексия», но и эту машину я хотел продать, чтобы купить новую. Интернета тогда еще не было, и продажа автомобиля была хлопотным делом, да и заниматься этим мне было некогда. И вот однажды на перекрестке, нарушая правила дорожного движения, в меня врезается автомобиль. В первые секунды я испытал шок, и впал, как говорится, в ступор, но затем я почувствовал удивительное спокойствие и вслух произнес: «Слава Тебе Боже, да будет Твоя воля». Когда я вышел из машины, то увидел, что ее передок смят в лепешку, капот открыт и из-под него идет густой пар. Оказалось, что за рулем врезавшейся в меня машины, сидел молодой парень, в салоне находилось несколько его сверстников и, как установил прибывший сотрудник ГАИ, — все были навеселе. Причем у горе-водителя не оказалось водительских прав, да и машина принадлежала его отцу. Сотрудник ГАИ разъяснил парню, что ему грозит уголовная ответственность, за, фактически, угон автомобиля.

Юноша позвонил отцу, тот приехал и, чтобы замять это дело, дал мне деньги за причиненный ущерб, и заплатил гаишнику за составление «правильного» протокола. Сумма оказалась такой, какую я планировал получить от продажи автомобиля. Оказалось, что машина моя не так уж и пострадала и после ремонта, я отдал ее своему сыну. Дивны дела Твои, Господи!

Батюшке Даниилу все было открыто, и мы, его духовные чада, знали, что если он благословлял человека на какое-то дело, то можно было быть спокойным — все получится; но если не благословлял, значит видел в этом опасность для человека или бесполезность предприятия. Иногда доходило и до обид: ну как же батюшка не понимает, что мне это необходимо? Однако отец Даниил всегда оказывался прав. Так случилось и в этот раз.

Один мой товарищ по работе предложил мне принять участие в некоторой финансовой схеме, довольно простой и, как казалось, «прозрачной и безопасной», сулившей быстрое получение большой прибыли. И вот мы с супругой пришли к батюшке за благословением. Я объяснил батюшке суть этой схемы. Отец Даниил очень негативно отнесся к моей затее и не благословил. Но я, по гордыне своей, решил, что батюшка просто не понял смысл схемы и стал снова подробно ему все объяснять… К моим уговорам подключилась и моя супруга. Наконец, батюшка уступил со словами: «Хорошо, идите, но только ничего не подписывайте». Это была ключевая фраза, но я пропустил ее мимо ушей и был посрамлен, так как подписал некий договор и, в результате, — плакали мои денежки. Слава Богу за все!

Пути Господни неисповедимы, и каждого человека на спасительное делание Он призывает в свое время. Так, моя супруга оказалась среди евангельских работников «одиннадцатого часа»: она в последний год жизни батюшки, сколько было в ее силах, помогала его келейнице Татиане ухаживать за ним. Приезжала по несколько раз в неделю. Общение с отцом Даниилом сильно повлияло на нее. Дело в том, что батюшка не только очень любил церковное пение, но и очень много лет (даже в годы гонения на Церковь) был регентом церковных хоров, в том числе и хора Донского монастыря. И эта любовь передалась и моей супруге. В свое время она успешно занималась в музыкальной школе, но голос имела несильный и была не уверена в своих возможностях. Когда она сказала, что хочет пойти на курсы церковного пения, я очень удивился и обрадовался… И вот, уже десять лет она не только поет на клиросе, но и работает в храме.

По милости Божией, отец Даниил появился в моей жизни, когда по возрасту я был уже зрелым мужем, но в духовном смысле совершенным младенцем. Общение с этим воистину высоко духовным, твердо стоящим в вере, прозорливым и милосердным, бесконечно любящим Россию и уверенным в ее великом предназначении святым человеком, старцем, изменило и направило в спасительное русло всю мою жизнь. Слава Богу за все!»

Простые строки этого рассказа — свидетельство о пастырской любви отца Даниила. Многие прихожане Донского стали его духовными детьми. После богослужения его всегда окружала толпа людей, и даже если он давал общее благословение и спешил в свою келью, верующие часто не расходились. Причиной этого, конечно же, была неподдельная любовь, которую батюшка пронес через всю свою многострадальную жизнь.

Видя тяготы и лишения русского народа, видя, как коверкает жизнь советская идеология, как рушатся жизненные ориентиры и мельчают человеческие ценности, как теряется дружба и верность в годы развала Советского Союза, отец Даниил горел пламенем молитвы за каждого человека, которого посылал ему Господь. И этот пламень молитвы возжигал свечу веры в душах, как бы уже потерянных для Бога, — они вновь обретали смысл жизни, надежду и любовь…

«Батюшка Даниил был настолько дорогим и родным мне человеком, что стал частью моей жизни и великим молитвенником о судьбе моих близких. Тоже может сказать о себе любой из его духовных чад, — пишет Наталья Ю., духовная дочь отца Даниила. — Один священник назвал отца Даниила «солнечным батюшкой». И действительно, он всегда был светлым и радостным, вера его в Бога, в заступничество Царицы Небесной и помощь святых угодников Божиих была настолько твердой и непоколебимой, что заставляла гореть и наши сердца. С какой любовью и болью он говорил о России, о богоизбранном народе русском, о его прошлом, настоящем и будущем. Девяностые годы были очень тяжелыми и, тем не менее, в его замечательных проповедях всегда было утешение. Он никогда не пугал нас страшными пророчествами, а напротив, говорил, что скоро прославят царя-мученика Николая II, и Россия возродится духовно и материально. Однако при этом наставлял нас и в том, что нельзя отступать от Церкви, от заповедей Божиих, что нужно прибегать к молитвенной помощи святых угодников Божиих, неустанно молиться Царице Небесной Пресвятой Богородице, уповая на Ее помощь и заступление, соблюдать посты, исповедоваться и причащаться. Своим духовным чадам батюшка давал молитвенное правило».

Вместе с духовным руководством батюшка брал на себя и участие в житейских тяготах. Как вспоминает Екатерина Ивановна, «мне, оставшейся в пять лет без отца, он был и папой, и мамой, и дедушкой… Если я в больнице — нет дня, чтобы батюшка не позвонил, выходила из больницы — присылал священника чтобы исповедать, пособоровать, причастить. Зная, какие дорогие лекарства я принимаю, старался незаметно дать деньги. Какой Божий человек!»

Как истинный монах, давший обет нестяжания, отец Даниил раздавал приносимые ему деньги и подарки. С одной послушницей случилась беда; она совершенно не знала тогда отца Даниила, и вот как премудро он помог и вразумил одновременно.

Это было в 1995 году. В Серпухове открылся женский монастырь. Послушниц молодых и трудоспособных было всего три-четыре, и вот одну из них, совсем юную девятнадцатилетнюю девушку отправила матушка настоятельница в Софрино — на заводской склад за покупками для церковной лавки. В те годы было немало мошенников, по дороге у Аллы (так звали послушницу) украли все деньги, собранные на закупку. Сумма по тем временам была крупной и для восстанавливающейся обители потеря была значительной.

В слезах стояла девушка посреди Донского монастыря, пока кто-то из прохожих не отвел ее к келье батюшки Даниила. Он принял Аллу, выслушал, благословил, пожалел, помолился и дал ей пакет с альбомом о Донском монастыре и брошюрами. Послушница, куда деваться, поехала обратно в Серпухов. Настоятельница была сурова и решила «разжаловать» Аллу в трудницы, дала епитимью — поклоны. А сама пошла в келью подарки разбирать. Открыла альбом Донского, а в нем триста долларов лежат. Как раз эквивалент украденным деньгам.

Тогда уже она сбежала вниз, рассказала всем про чудо это и расспросила Аллу, что за старец их дал. Скоро поехала сама в Донской с батюшкой знакомиться и благодарить. А там еще больше подарков дали. Слава Богу.

Благословение князя Даниила

Батюшка очень скорбел об утрате великой святыни Москвы — святых мощей князя Даниила. Они пропали в 1932 году, когда по словам батюшки, их «ночью увезли», — и это давало надежду, что мощи были спрятаны, а может быть, разделены для сохранения самими монахами обители. Примеры такие были, например, воссоединились три части чудотворного Холмского образа Божией Матери, который хранили в трех разных местах, чтобы избежать окончательной утраты.

С возобновлением монашеской жизни в обители святого князя, с возрождением веры в России все больше и больше людей молилось Господу о прощении и помиловании, об обретении утраченных святынь. Горячо молился и батюшка Даниил. На его глазах в Даниловой обители до ее закрытия исцелялись люди от одного лишь помазания святым маслом. А вот теперь, когда и обитель открыта, пусто место ее главной святыни. Как здесь было не скорбеть?

Господь внял молитвам страждущих, и началось чудо возвращения благоверного князя в его стольный град, в его святую обитель.

Небольшие частицы мощей были переданы в Данилов монастырь вскоре после его открытия из Оренбургской епархии. Они находятся в Покровском храме в иконе святого князя, написанной архимандритом Зеноном, на столпе между двумя иконостасами. Другая икона с частицей мощей — аналойная, небольшого размера, находится на аналое посреди храма — для поклонения.

30 мая 1986 года небольшие частицы мощей благоверного князя Даниила, принадлежавшие последнему до закрытия настоятелю обители архиепископу Феодору (Поздеевскому), были переданы Данилову монастырю предстоятелем Автокефальной Православной Церкви в Америке митрополитом Феодосием. Сейчас этот ковчег находится в Троицком соборе, у северо-восточного столпа.

В 1995 году протоиерей Иоанн Мейендорф вернул в Данилов монастырь частицы мощей святого благоверного князя Даниила, переданные ему на сохранение академиком Дмитрием Сергеевичем Лихачевым. В 30-е годы Дмитрий Сергеевич отбывал ссылку на Соловках вместе с будущим известным лингвистом профессором Игорем Евгеньевичем Аничковым, который до этого был на поселении в Сыктывкаре. В 1978 году Аничков отдал Лихачеву небольшой ковчежец, похожий на школьный пенал, с частицей мощей святого князя Даниила. Вполне может быть, что его вручил Аничкову настоятель Данилова монастыря архиепископ Феодор (Поздеевский), который тоже был в ссылке в Сыктывкаре с 1934 года. Аничков хранил эту святыню всю свою жизнь.

17 марта 1995 года Патриарх Московский и всея Руси Алексий II передал в Данилов монастырь частицы мощей его святого основателя.

Возвращенные частицы мощей были помещены в большую раку, установленную на месте, которое она занимала до революции, — в храме Святых Отцов Семи Вселенских Соборов. Еще одну частицу мощей, которую называют «Голубок» за сходство по форме с летящим голубком, принес в обитель Михаил Карелин. Частицы мощей князя Даниила ему отдали для возвращения в монастырь две тайные монахини, духовные чада еще духовника отца Даниила — архимандрита Серафима (Климкова).

Благочестивый читатель наверняка помнит наше повествование о келейнике Михаиле Карелине, арестованном вместе с архимандритом Симеоном (Холмогоровым) в Киржаче. После расстрела даниловской братии Михаила приговорили к заключению на Колыме. Божией милостью он пережил пятнадцать лет тяжелых каторжных работ, был реабилитирован, в Москву вернулся в 1959 году. В 1961-м отец Серафим (Климков) совершил его монашеский постриг с наречением имени в честь святого князя-мученика Михаила Черниговского.

Как рассказывает наместник отец Алексий (Поликарпов), в Данилов, в братство обители, отец Михаил вернулся в 1996 году: «Раньше я не знал отца Михаила, познакомился с ним уже в обители. Стал замечать, что рано на братский молебен приходит старичок-монах, причем, приходит каждый день. А потом ежедневное его хождение в монастырь закончилось тем, что он остался в обители насовсем. И все, конечно, были утешены его приходом, потому что мы не могли быть ему примером для назидания, а он для нас служил таковым. Отец Михаил сам пришел, написал прошение своей старческой дрожащей (буквочки у него из стороны в сторону ходили) рукой, заполнил анкету, как положено, и там такое число было: 1911. Это год его рождения. Большинства из его сверстников, прошедших те испытания, уже не было на белом свете. А он пришел продолжить свой подвиг.

Мы видели в нем подвижника, который следовал евангельским словам: Царствие Небесное ну́дится, и ну́ждницы восхищают е (Мф. 11:12). Мы помним, как он сам ходил в храм, как потом его уже водили. Он бывал на трапезе, разделял с братией общение. Отец Михаил являл нам облик монаха, который всю жизнь стремился к тому, чтобы спасти душу, невзирая на все трудности и испытания. Мы знаем, как нелегок был его путь, но испытания не сломили, а закалили его. Он являл для нас пример стойкости во Христе, постоянного молитвенного предстояния перед Богом. В беседах с нами отец Михаил часто подчеркивал, что мы живем в иных условиях, отличных от его времени, от того старого монастыря, который он знал, что для нас, современной братии, все облегчено. «Какая трапеза! — говорил он. — Каждый день Пасха!»

В нашей обители есть обычай поздравлять наместника на Пасху, на Рождество, и отец Михаил всегда приходил с братией и разделял это братское торжество любви, согласия, мира, добрых пожеланий и наставлений. Меня лично всегда трогало, что он, такой немощный старец, приходит для общебратского назидания и утешения. Он всегда также приходил на общие беседы наместника с братией и внимательно все слушал.

Отец Михаил ежедневно старался ходить в храм и на трапезу, пока мог. Его послушанием была молитва, ведь в монастырях всегда были немощные, старые люди, всегда молодые трудились, а старые молились. Видно было, что он уже уходил — год от года, потом уже день ото дня приближался к вечности. Великое благо, что отец Михаил последние годы жил и скончался в родной обители. По его просьбе Господь так чудно все устроил через добрых людей, что его похоронили на Даниловском кладбище. Отец Михаил знал это кладбище от юности, там похоронены некоторые братия даниловские, и теперь он тоже в числе их.

Отец Михаил был олицетворением нашей связи со старой братией, отдавшей ради Бога свою жизнь. Мы знаем, что в Дивееве, так же как у нас отец Михаил, до открытия монастыря дожила схимонахиня Маргарита, в Шамордине — схимонахиня Серафима, которая почила в обители. И эти примеры назидают, для нас это живые портреты святых. Люди эти — новомученики, и я думаю, что они имеют дерзновение ходатайствовать за нас пред Престолом Божиим».

Отец Алексий рассказывает, каким утешением была встреча отца Даниила и отца Михаила: «Помню, как в один из дней в монастыре была встреча старых даниловцев: отца Михаила, схимонахини Даниилы (Мачкиной) и архимандрита Даниила (Сарычева). Они вспоминали о том, как было раньше в обители, как монастырь закрывался, как люди скорбели, плакали, молились, а был юродивый, который радовался и говорил, что колокола еще зазвонят. Помню также, как с отцом Михаилом мы служили панихиду на Котляковском кладбище, на могиле архимандрита Серафима (Климкова). Отец Михаил — его постриженик и духовный сын. И архимандрит Даниил (Сарычев) с нами — это было знаменательно, такая совместная молитва, потому что эти люди — отсвет Неба на земле. Это очень важно для монашества. И хотя говорят, что традиция была прервана, она хранилась, если не в монастырях, то в таких сердцах, которые стремились ко Господу всем своим бытием. Это те свечечки, которые всегда освещали Русь…»

Церковная награда

7 апреля 2000 года, в день Благовещения Пресвятой Богородицы и памяти святителя Тихона Московского, архиепископ Истринский Арсений возвел отца Даниила в сан архимандрита.

Несмотря на преклонный возраст, отец Даниил старался как можно чаще совершать богослужение. Много исповедовал, очень любил и проповедь.

«У батюшки Даниила я начала духовно окормляться с 1997 года, — рассказывает Наталья Ю. — В то время исповедь он проводил в левой части галереи собора. Собиралась огромная толпа желающих у него поисповедаться. Меня поразило то, что наставления исповедующемуся он давал громко, как бы для всех, и многие из присутствующих (и я в том числе) находили в них ответы на волнующие их вопросы».

«Быть с батюшкой на службе, когда он служил, пел или просто сидел и или молился, для нас всегда было праздником, — вспоминает Ольга З. — И молитва была в душе, и радость необыкновенная. Когда батюшка пел «Чертог Твой вижду, Спасе мой», — чувствовалось что он его видит, даже душа трепетала».

Многолетний опыт клиросного послушания, затем диаконство, дали отцу Даниилу глубокое знание богослужения, церковных молитв, песнопений, гимнов. Он скорбел, что не все его духовные дети понимают смысл происходящего на службе и советовал: «Чтобы понимать церковное чтение во время службы, надо мысленно творить молитву «Господи, помилуй», тогда смысл чтения будет как на ладони».

Иеромонах Косма (Афанасьев) вспоминает, что отец Даниил очень любил уставные службы и в случае ошибки или небрежения в ходе богослужения сразу же мог сделать замечание. «Здоровому человеку тяжело служить каждый день, а батюшка, девяностолетний старец, каждый день совершал молебен почти до самой смерти», — рассказывает отец Косма.

Также наставлял своих чад регулярно приступать к Святым Тайнам, дома читать Псалтирь. «Псалтирь очищает воздух. Великая милость Божия — чудо Святого Причащения», — повторял отец Даниил.

Важных благословений советовал батюшка просить после совершения им богослужения, особенно литургии.

«По слову преподобного Амвросия Оптинского, особо важные вопросы надо задавать батюшке в тот день, когда он сам совершал литургию (служил) и принять первое его слово с верой, потому что в этот момент через него говорит Бог. А когда начинают дальше спрашивать, уговаривать, то батюшка по слабости, по любви человеческой к своим духовным чадам говорит что-то, но уже от себя».

Часто отец Даниил молился перед Донской иконой Божией Матери в Большом соборе так:

«Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, молитв ради Пречистыя Твоея́ Матере исцели нас от недуг и болезней.

Матерь Божия! Исцели душевные и телесные болезни моих духовных чад. Утри своим святым платочком слезы и рыдания от очей наших. Даруй им жизнь в счастии, радости и благодарении Господа! Благодарю Тебя за все».

Особенное значение всегда отец Даниил придавал заступничеству святого благоверного князя Даниила.

«Доподлинно известно, что святой благоверный князь Даниил сопровождает на мытарствах тех, кто ему молится и чтит его память. Он имеет велие дерзновение ко Святой Троице, — повторял батюшка и молился:

Святый преподобный княже Данииле Московский, осчастливь моих духовных чад, — ты хозяин нашей Москвы.

Благодарим Тебя, Господи, за милости. Благодарны мы тебе, Господи. Благодарю Тебя за все и за духовных чад».

Хотя в молитвах просил отец Даниил и земного благополучия, и счастья, главным делом он считал, конечно, возрастание в вере и спасение души:

«Желаю вам рай небесный получить и вечное блаженство. Мы все с вами там встретимся и будем жить вечно и бесконечно в той обильной радости».

«Если мир сотворен единым словом, то Господь пошлет нам все, что необходимо», — утешал он духовных чад.

И Господь по слезным молитвам своего исповедника действительно посылал блага жизни его духовным детям.

«Рядом с батюшкой, с его поддержкой все было легко, — рассказывает Ольга З. — Сейчас я удивляюсь тому, как легко могла перенести многие искушения, скорби, напраслину, — только по его молитвам. Моя жизнь делится на два периода: до встречи с батюшкой и после, — слишком сильные изменения произошли в моей жизни… По его молитве люди менялись, обстоятельства чудесным образом изменялись, — все управлялось необыкновенно».

Духовная дочь старца Елена вспоминает: «Батюшка необыкновенно служил водосвятные молебны. Было такое благоговение у всех во время службы. Он каждого присутствующего персонально кропил водой, трижды осеняя крестным знамением. Если читали Евангелие, то каждому возлагал Евангелие на голову или давал приложиться… Он всегда видел, кто нуждается в особой молитве, и возле этого человека задерживался, и дольше, чем над другими держал Евангелие над головой. А в конце молебна все коленопреклоненно пели вместе с батюшкой «Царице моя Преблагая». И таким проникновенным было это общее моление, что душа плакала. Эти молебны просто незабываемы. Во время богослужения в честь святителя Тихона батюшка стоял у раки с мощами и там совершал елеепомазание. Очень многих чад он помазывал с особой любовью. И не только лоб, но и ланиты, шею и руки, как на Соборовании. И благодарности не было конца за батюшкину любовь.

Однажды мне Господь попустил такую скорбь… У меня были кровотечения из носа, и такие сильные, что по три часа шла кровь. Я прихожу на службу (работала регентом и певчей в храме), — у меня все в порядке. Я пою всю службу, а прихожу домой, у меня открывается кровотечение из носа. Так вот меня Бог вразумлял и миловал — только после службы у меня кровотечения были. Врач направил меня в Москву, в медицинский центр на лазерное прижигание… Когда я пришла, оказалось, что нужна копия полиса медицинского. Мне говорят, идите, сделайте копию, тогда мы вас примем. А где ее сделать? Сделать ее негде. Я поехала в Донской монастырь к батюшке. Пришла, он меня благословил, помолился обо мне и говорит: «Помазывайся маслицем святителя Тихона, и все у тебя пройдет. Не надо тебе никакое лазерное прижигание». Так я и делала, и исцелилась благодаря батюшкиной вере и его молитвам… Слава Богу, за всё!»

О силе молитвы отца Даниила рассказывает и его духовная дочь Екатерина: «Мне было шестнадцать-семнадцать лет, когда Господь сподобил меня побывать впервые в Донском монастыре. Я приехала в то место с приятельницей Серафимой. Она очень много рассказывала мне про старца Даниила. Когда мы приехали в монастырь, мне очень хотелось его увидеть. Заходим в храм, и я сразу поняла, кого искала глазами среди толпы. Это старец в монашеском облачении со взглядом, излучающим великое милосердие ко всем нам, с одной стороны. С другой, это пастырь, строго заботящийся о своих чадах, вкладывающий всю свою молитвенную силу в праведность нашей мирской жизни. Подруга подошла к нему и сказала: «Батюшка, вот Екатерина, она хочет петь…» Батюшка позвал меня и долго беседовал со мной. С этого дня, я старалась регулярно ездить в Донской монастырь и стала петь в хоре… Через некоторое время, моя мама приехала со мной в монастырь и познакомилась с отцом Даниилом. Она очень его полюбила, и с большим удовольствием всегда ездила к нему за советом…

Батюшка обладал великой любовью ко всем нам, и настоящей отцовской строгостью, дабы воспитать нас в вере Православной, не поддельной, а истинной! По его молитвам многое в жизни людей устраивалось. Решалось множество житейских проблем, проблем с работой, учебой. Его всегда окружало великое множество людей. Всех, желающих взять у него благословение, он благословлял. А после службы люди обступали его вокруг, и ему сложно было даже пройти! И он, посвятив им уже много времени, желая пройти к себе в келью, говорил: «Божие всем благословение! Дайте мне пройти». Но, видя, что народ не уходит, с милостивой улыбкой продолжал всех выслушивать. Так он очень долго после каждой службы добирался до своей кельи…

К отцу Даниилу приезжало огромное количество людей из разных мест. Это были люди разного социального статуса, от министра до простого человека. И для всех он находил время. Помогал своей молитвой».

О силе этой молитвы отца Даниила свидетельствовали не только православные, но и люди далекие от Церкви. Одним из них был старейший московский хирург Зиновий Соломонович Вайнберг — лечащий врач отца Даниила.

«Несть иудей, ни еллин»^[60]

Духовные дети отца Даниила рассказывают, что очень интересные и глубокие отношения складывались у батюшки с Зиновием Соломоновичем. Он считал себя человеком верующим, но не был крещен и не посещал храм. Это было серьезным испытанием для его жены Виктории Ивановны, которая была духовной дочерью отца Даниила.

Батюшка был благодарен Зиновию Соломоновичу, любил его, всегда принимал и терпеливо ждал, когда он, наконец, вразумится и примет крещение. Но время шло, а долгожданное решение не принималось. Виктория Ивановна посетила отца Даниила незадолго до его кончины. Когда зашел разговор о Зиновии Соломоновиче, батюшка твердо сказал: «Не беспокойся и не волнуйся, он обязательно примет крещение». Сам батюшка не дождался этого события. Но через некоторое время после кончины отца Даниила, Зиновий Соломонович принял крещение. Сейчас рабу Божию Зиновию за 90 лет, и когда позволяет здоровье, он приходит на могилку батюшки и подолгу стоит возле нее со слезами на глазах.

Узнав о том, что готовится книга, он продиктовал свои воспоминания об отце Даниила, которые мы и приводим полностью.

Зиновий Вайнберг. Вспоминая отца Даниила

«Я был знаком с отцом Даниилом около пятнадцати лет. Это и короткий отрезок времени, и, вместе с тем, достаточный для того, чтобы память о нем сохранилась у меня на тот период времени, который мне отведен Всевышним. Вроде бы давность знакомства незначительна, но личность отца Даниила столь велика, что утрата невосполнима и ощущается неизменно, постоянно.

Мое знакомство с ним началось с того, что одна из «приближенных» прихожанок позвонила мне (это было в середине 90-х годов) и деликатно, но настойчиво сообщила, что болен отец Даниил в Донском монастыре, и нужна срочная медицинская помощь, связанная с моей профессиональной деятельностью. Я сказал, что в течение двух часов буду в монастыре. Учитывая возраст пациента, я понимал, чего следует ожидать, и вооружился необходимым инструментарием, медикаментами. В монастыре я был встречен отцом Тихоном и келейницей батюшки Татианой. Мы прошли в покои, где находился старец. Оказав отцу Даниилу необходимую помощь на месте, я сказал, что если не наступит улучшение, то на следующий день потребуется госпитализация и, вероятно, оперативное лечение. На следующий день я приехал повторно. Ситуация оставалась прежней, и батюшка согласился на госпитализацию и возможное оперативное лечение при условии, что он будет находиться у меня в клинике, и если потребуется операция, то буду выполнять ее я. Я дал свое согласие. Подготовили отдельную палату, и на следующий день госпитализировали пациента. Келейница Татиана не покидала батюшку. В тот же день провели все необходимые обследования, наряду с осмотром терапевта и анестезиолога. Несмотря на возраст пациента, операция была абсолютно необходима.

Я провел операцию при спинномозговой анестезии (как наиболее щадящей по ряду причин), она длилась не более тридцати минут. Сознание у пациента было ясным, и он не испытывал никаких болевых ощущений. Ночью кроме келейницы у отца Даниила оставалась опытная медицинская сестра. В храме в день операции и в палате проводились молебны. На следующий день батюшка встал и свободно передвигался по палате. Послеоперационный период протекал без осложнений, и температура оставалась нормальной. Должен сказать, что отец Даниил ни разу не высказывал никаких жалоб.

На девятые сутки батюшку выписали из больницы для амбулаторного наблюдения. Следует упомянуть, что весьма тяжелая для такого возраста операция, равно как и период после операции протекали необычайно легко. Аналогичной ситуации я не мог припомнить. Обычно больные выписывались через пятнадцать-двадцать дней. Очевидно, что дело не обошлось без вмешательства свыше.

В монастыре в келье братского корпуса, где находился отец Даниил, я бывал первые десять дней ежедневно. Никаких осложнений не наблюдалось. Естественно, что отец Даниил был счастлив и не находил слов для благодарности, но я прекрасно понимал, что во всем этом моя роль — вторична. Неотлучно при батюшке дежурила его келейница Татиана, часто навещал его и отец Тихон.

Вскоре отец Даниил возобновил службу в монастыре. Несмотря на относительно короткий период общения с батюшкой, у меня возникла очевидная потребность видеться с ним. В последующие недели, месяцы я стал частым его гостем.

Ранее я редко общался с духовными лицами, а посему с особым вниманием слушал беседы старца с прихожанами, духовными чадами. В летний период я иногда находил старца и Татиану в монастырском фруктовом саду, где наши разговоры на различные темы были очень интересными для меня.

Во время бесед в келье отца Даниила он на критику событий в стране неизменно говорил: «Россия на пороге возрождения!»

Мне хотелось обратить особое внимание на то, как батюшка смотрел на собеседника. Взгляд у него был удивительный, складывалось впечатление, что он видит человека не только снаружи, просвечивая его как лучом рентгена. Взгляд этот мог быть добрым, а мог быть и суровым, если он улавливал лукавство в словах собеседника. Сколь многие хотели получить у него совет, благословение, которое он давал весьма дифференцированно, выясняя причину желания его получить. Обычно за столом в гостиной у отца Даниила собирались восемь-десять духовных чад. Он часто сидел молча с закрытыми глазами, вроде бы отсутствовал, однако это было не так. В нужный момент он поднимал голову, устремляя на собеседника выразительный взгляд.

Отец Даниил, несомненно, обладал даром предвидения, касалось ли это личных проблем или деловых вопросов. Помню плачущую прихожанку, у которой украли машину. «Что делать?» — спрашивала она. Батюшка посмотрел на нее и сказал: «Не волнуйся, она вернется». Через несколько дней эта прихожанка пришла опять со слезами: «Машина нашлась!»

Я много раз был свидетелем того, когда прихожане — на улице или у входа в дом — становились на колени, целовали руку старцу и благодарили за помощь и советы, которые были пророческими. Дар отца Даниила — удивительный. Он давал рекомендации по весьма (как всегда) сложным личным проблемам. Жизнь подтверждала правоту его советов, чему я был свидетелем. Не зная моей жизни, взаимоотношений на работе, проблем, он неожиданно вдруг, обращаясь ко мне, сказал: «Зиновий Соломонович, Ваш жизненный маршрут — СМИРЕНИЕ». Многое на различных этапах моей жизни могло бы сложиться совершенно иначе, если бы автор этих строк обладал таким качеством. Вот бы на семьдесят лет раньше я услышал совет отец Даниила, который обладал провидческим даром! Тяжело, трудно бывает подчас, когда не знаешь правильного пути, и не у кого спросить совета, нет того, кто бы понял тебя, поскольку нет с нами мудрого, доброжелательного, видящего многое, что недоступно нам, простым смертным, — старца отца Даниила».

Доктор медицинских наук, профессор, участник ВОВ
З.С. Вайнберг

На благо обители

После Даниловской обители, где прошла юность, Донской монастырь стал для отца Даниила вторым домом. В его стенах он провел большую часть своей жизни, целых пятьдесят восемь лет: с 1948 по 2006 год. И конечно же, все его труды, молитвы, тщания и старания были направлены на благо и возрождение родной обители.

Не будет преувеличением сказать, что духовные чада отца Даниила оказывали Донскому монастырю колоссальную помощь. Стараниями людей, обращавшихся к батюшке, была приобретена храмовая утварь, пошиты монашеские облачения братии, проведена теплотрасса, отремонтирован братский корпус. На эти средства приобретены серебряные лампады для украшения раки с мощами святителя Тихона. Но и внимание, уделяемое батюшкой духовным детям разных сословий и уровней достатка, было также непостижимым уму. Неисчерпаемая сила Божией благодати давала силы этому немощному старцу вымаливать у Господа милости, прощения согрешения и исцеления просящим его с верой.

Владыка Тихон (Шевкунов), начинавший иноческое служение в Донской обители, вспоминает: «Какой же он был удивительно светлый и юный человек до самой-самой смерти! И поступки у него тоже были такие искренние, порывистые. Людей он любил, какой был живой, какие говорил проповеди!.. Главная его тема была, что нельзя ни в коем случае унывать, что Господь за молитвы святых новомучеников выведет Россию из трагических годов безбожия, большевизма и безвременья девяностых — начала двухтысячных. И незыблема была, абсолютна незыблема была его вера в это».

А ведь вера, как знаем мы из Священного Писания, может двигать горы. И отец Даниил двигал горы человеческих невзгод и скорбей.

Иеромонах Косма (Афанасьев), один из первых насельников Донского монастыря, рассказывает: «Молитва у него была удивительная. Скажешь на исповеди что-то, он как бы задумается, потом помолится, — и меняются обстоятельства по его молитве».

Екатерина Ивановна вспоминает, как однажды отец Даниил взглянул на нее и вдруг произнес: «Жива ты останешься… Но работать больше никогда не сможешь». Однажды она пришла в школу на работу (исполняла тогда обязанности завуча) и вдруг почувствовала себя очень плохо. Вызванная «скорая» увезла Екатерину Ивановну в больницу, констатировали обширный инсульт. Надежды на выздоровление не было никакой. «Батюшка спас меня, просто вымолил, — рассказывает сейчас восьмидесятилетняя Екатерина Ивановна. — Врачи руками разводили: мол, мы не знаем, как вы могли в живых остаться. Научного объяснения этому нет. Разве могла я тогда подумать, что доживу до такого возраста?»

Келейница отца Даниила Татиана свидетельствует, что по молитвенному предстательству батюшки Господь исцелил ее от язвы желудка.

Монахи обители и прихожане вспоминают, что пока жив был старец, все в обители плодоносило в изобилии. «На дачах у нас пусто — год неурожайный, а в Донском все есть!» — удивлялись духовные чада.

«У батюшки около крылечка кельи в центре Москвы был дикий виноград, — рассказывает Ольга З. — Так этот виноград был необыкновенно сладким, батюшка любил угощать нас им. Яблоки в монастырском саду с особенно любимых батюшкой яблонь были очень крупными и вкусными. Когда батюшка гулял по саду, он благословлял все, что там росло. По его молитвам росло все необыкновенно, — и фрукты, и овощи, и цветы».

Наталья Ю. также с любовью вспоминает это время: «В Донском монастыре совсем недавно был прекрасный сад, который помнил еще святителя Тихона. И каких только плодовых деревьев и кустов не было в этом саду: яблони и груши, сливы и вишни, смородина и крыжовник! Был еще и обширный огород, где в изобилии произрастали огурцы и помидоры, редис, свекла и тыква, разнообразная зелень и даже клубника. Был еще и необыкновенной красоты цветник. Уход за садом, огородом и цветником требовал больших усилий, и духовные чада батюшки трудились там по возможности. Большие труды несла келейница батюшки Татиана, которая не только ухаживала за старцем, руководила работами в саду и цветнике, а также заготовками овощей и фруктов для братии на зиму, но и сама неустанно трудилась. Когда ее спрашивали, как у нее хватает на все сил, она всегда говорила, что силы ей дает батюшкина молитва. Бывало, Татиана приведет батюшку в сад, и пока мы работаем, он сидит на стульчике и молится. За его благодатные молитвы каждый год был урожайным, несмотря ни на какие погодные сюрпризы».

Раздобыть машину песка, камня, найти стройматериалы для нужд обители, починить провода или что-то другое — все это батюшка помогал делать отцу наместнику. Обширные связи, множество духовных чад, а самое главное — искренняя и горячая молитва были залогом успеха любого житейского дела, порученного батюшке. Духовные дети вспоминают, как однажды он собрался посетить их на даче в Подмосковье. «А у нас нет света уже год», — сказали ему. — «Как так?» — удивился отец Даниил. И тут же за неделю электроснабжение было возобновлено. Чудо для голодных лет!

Братия монастыря вспоминают, как любили забегать к отцу Даниилу между послушаниями. «Он был очень хлебосольный, — рассказывает иеросхимонах Валентин. — Всегда угощал всех, кто приходил. И поил, и кормил, и окормлял».

С улыбкой и теплотой вспоминают насельники отца Даниила. «Он очень интересно говорил проповеди. «Я так кратенько скажу сейчас», — и мог полчаса говорить, — рассказывает отец Косма (Афанасьев), — мог и час, и больше. И с темы на тему вроде перескакивает, а в результате — все в храме плачут вместе с ним».

Глубокая вера отца Даниила дала ему духовное зрение. Мир невидимый стал для него родным. Каждый день благодарил он Господа и размышлял о тяжести Его крестных страданий. Евангельские события он пересказывал так, как будто видел их своими глазами. Его богомысленные размышления не были теоретическими, а составляли непреложный факт, подтвержденный духовным опытом. «Вот вы священники. Если к вам одна грешница иногда придет на исповедь, то она такой груз оставит, что вы и встать не можете, и несколько суток не стряхнуть его, — обращался он к приехавшим в гости батюшкам. — А Господь весь мир грешный взял на Себя, пострадал за нас, воскрес. И это Воскресение подтверждается ежегодно в Иерусалиме, когда огонь сходит на Гроб Господень».

Старец для мирян

Иеросхимонах Валентин (Гуревич), вспоминая отца Даниила, называет его старцем: «Да, он был старец здесь. Но больше для мирян, братия не так часто к нему ходила на исповедь». В то время братия Донской обители находилась под окормлением знаменитого духовника Троице-Сергиевой лавры архимандрита Кирилла (Павлова). Наместник отец Агафодор — его духовный сын и келейник, старался приглашать его в обитель каждый пост для исповеди и соборования иноков. Мирян же принимал отец Даниил.

«После службы батюшку постоянно окружала толпа, — рассказывает Екатерина Ивановна. — И иногда из этой толпы он мог вдруг вызвать совершенно незнакомого человека и назвать его по его внутреннему содержанию, не по внешнему виду.

Однажды он подозвал хорошо одетого мужчину, на вид очень серьезного, брутального. Обернувшись к нему, батюшка сказал: «Большой ребенок, подойди сюда». Мы все замерли. — «Все у тебя будет хорошо, — сказал ему отец Даниил, — будем молиться, и все будет хорошо». И мужчина вдруг заплакал совершенно детскими такими, искренними слезами.

А недавно я была на могилке отца Даниила, и вижу: стоит крупный такой седой мужчина. Я спросила у него: «Вы знали батюшку?» — «Да, — ответил тот, — он называл меня большой ребенок. А я вот как-то вызвал «скорую», — плохо стало, а они говорят, что срочно на операцию надо. А я им: пока не завезете меня в Донской на могилку к отцу Даниилу, не поеду оперироваться. И они меня отвезли, я помолился, и операция прошла успешно. Вот, пришел поблагодарить». — «Так это вы!» — всплеснула руками я, — до слез меня прошибло. Вот какие чудеса!»

Дочь батюшки Ольга Ивановна Сарычева рассказывает: «Совершая пастырское служение, отец Даниил отдавал людям много сил и любви. Скажу о себе, что я очень любила быть за Божественной литургией, когда служил батюшка. Какая была молитва! А когда отец Даниил накрывал епитрахилью мою голову, я чувствовала в себе необыкновенную легкость. По его святым молитвам я была чудесно спасена от смерти. Я перебегала проезжую дорогу и не заметила, как лавина машин быстро двинулась на меня. Как я оказалась на тротуаре — по-человечески это объяснить невозможно. Только батюшка был очень взволнован, когда я входила в его келью».

Протоиерей Димитрий Шпанько тоже говорит, что у отца Даниила был дар духовного зрения. «Он совершенно не взирал на внешнее положение или вид человека. Он зрел в корень. Было такое, что девушки молодые зашли в храм: в брюках, без платков. Стали на них шикать бабушки. А он и говорит: «Пустите их, хорошие какие девушки, чистые». И побеседовав с ними, благословил их. Они потом часто стали приходить в храм.

Однажды священник, рукоположившийся в зарубежной Церкви, подошел к нему: «Христос воскресе!» — А отец Даниил знал, что тот неверен Русской Церкви Православной. Он ему и отвечает: «А ты перешел в нашу Церковь?» — «Нет». — «Тогда я с тобой христосоваться не буду», — строго ответил отец Даниил и отвернулся от него.

Также и с выбором жениха было не раз. Приехал как-то в наш храм отец Даниил. А после службы на трапезе одна молодая женщина сидела с молодым человеком. А он ей на ухо шепчет комплименты. Батюшка почти кричит: «Кто он тебе? Я спрашиваю, кто он тебе?!» — Девушка оторопела. Келейница Татиана отвечает: «Это жених ее…» А батюшка говорит ей: «Она-то невеста, да он не жених! А если выйдет замуж за него, будет дурой». И потом оказалось, что жених и его мать обращались к гадалке, приворожить девушку пытались. Ничего из отношений этих не вышло. А молодой этой женщине Господь послал жениха постарше ее, но надежного. Сейчас они живут хорошо и имеют детей».

Много свидетельств о молитвенной помощи отца Даниила не только в выборе супруги или супруга как для мирян, так и для будущих священнослужителей, но и в даровании ребенка бесплодным родителям. Часто батюшка советовал повременить с модным, но не всегда согласным с учением Церкви лечением в репродуктивных центрах, а молиться, помазываться маслом от святых мощей Святейшего Патриарха Тихона, — и Бог давал чадо отчаявшимся уже родителям.

О другом случае прозорливости отца Даниила вспоминает Наталья Ю.: «Помню такой случай. У одного из батюшкиных духовных чад, Даниила, была тяжелая форма менингита, врачи ничем уже не могли помочь — он умирал в больнице. Батюшка Даниил вспоминал об этом так: «Вижу, его накрывают с головой простыней. Господи милостивый…» А ведь он не был в больнице и видел происходящее там своим духовным зрением. По молитве старца Господь сотворил чудо — смерть отступила, и больной пошел на поправку, а батюшка просил передать выздоравливающему, что тот будет у него в келье на Пасху. Так и вышло: на Пасху он был к келье у батюшки».

Екатерина Ивановна рассказывает, что батюшка читал Евангелие в келье, чтобы вымолить Даниилу жизнь, а келейницу отправил в больницу, справиться о его самочувствии и просить врачей не оставлять надежды на выздоровление.

«Любовь батюшки к людям была необыкновенной, — вспоминает Ольга З. — Он всех утешал, поддерживал и старался всем помочь. В карманах его всегда были конфеты и шоколад. Любил батюшка дарить людям радость. Он очень любил детей, — всегда их угощал. Но если нужно было наказать — и наказывал. Моя старшая дочь, когда ей было четыре года, обрезала коту усы. Батюшка ее поругал и наказал месяц не кушать конфет. Дочка сильно переживала, месяц не ела конфет. Через месяц усы у кота отросли, а дочка перестала быть сладкоежкой.

Любил нас батюшка, очень любил — всяких, какими бы мы ни были. А если и ругал, то с любовью, для нашего или стоящих рядом людей спасения».

Действительно, иногда строгие и неоправданные, казалось бы, запреты отца Даниила помогали избежать неприятных последствий. Об одном из таких случаев рассказывает Наталья: «Благословение старца было для меня свято и обязательно к исполнению. Но однажды я все же ослушалась батюшку. В юности я окончила музыкальную школу, у меня есть музыкальный слух и, как говорят, неплохой голос. В храме, где я работала, был образован кружок церковного пения, в котором я уже год успешно занималась. Но благословение на это у батюшки не брала, самонадеянно полагая, что для такого благого дела оно не обязательно. Но когда мы уже стали петь в храме, я все же решила попросить у него благословение на пение в церковном хоре. В келье в это время было несколько его духовных чад, и он громко, тоном, не терпящим никаких возражений, сказал: «Куда тебе петь, у тебя же ни слуха, ни голоса». Реакция батюшки была для меня настолько неожиданной, что я опешила. Но затем поняла — это приговор, и перестала ходить в кружок. Но где-то через год у нас появился еще и преподаватель по вокалу, и я соблазнилась и опять вернулась в хор. Когда же подошла к батюшке за благословением, он вздохнул и сказал с горечью: «Ну, хочешь — пой». Старцу нашему все было ведомо, он все про нас знал, Господь ему все открывал. А ведь он так хотел уберечь меня от грядущих испытаний. И действительно, когда я стала опять петь в храме на клиросе, у меня начались такие искушения, которые только батюшкина молитва и помогала преодолевать. Как же я жалела потом о своей слабости!».

Протоиерей Димитрий Шпанько с благодарностью вспоминает чудесную молитвенную помощь батюшки и его духовную дружбу со старицей схимонахиней Любовью. Когда его, молодого священника, в 1992 году назначили на приход Троицкого храма в поселке Измайлово, много трудностей и скорбей было. В храме в то время располагался Институт физики Земли… Освобождать помещение не хотели, говорили: «Ищите себе другое место…»

Вскоре после рукоположения по неопытности отец Димитрий взялся отчитывать одержимых, в храме стало твориться что-то невообразимое, каждый раз на службе присутствовало до десяти человек одержимых духами злобы, они постоянно что-то выкрикивали, мешали не только верующим, но и молодому священнику не давали служить. Отец Димитрий боялся, что и без того немногочисленные прихожане разбегутся.

По совету схимонахини Любови отец Димитрий поехал к архимандриту Даниилу за помощью, тот внимательно его выслушал и сказал: «Езжай в Лавру к отцу Науму, скажи, что от меня», — а сам стал усиленно за него молиться. На следующий же день отец Димитрий поехал в Троице-Сергиеву лавру. В тот же день ему удалось встретиться с отцом Германом и с отцом Наумом, который с отцовской любовью отправил молодого священника в монастырскую трапезную. Возвращаясь после трапезы, батюшка смог взять благословение у старца архимандрита Кирилла, который с умилением и любовью кормил голубей у таблички «Кормить голубей строго запрещается».

После поездки батюшка вернулся на свой приход и к его удивлению, одержимых в храме больше не было, по молитвам старцев все уладилось.

В 1995 году отец Димитрий построил на территории храма келью для подвижницы схимонахини Любови (Верейкиной). Матушка много молилась, хорошо знала Священное Писание и была удивительно смиренной и простодушной, настоящей служительницей Божией. Отец Димитрий рассказывает, что о ней отец Даниил как-то заметил: «У нее дар духовного зрения». Тогда у отца Димитрия не осталось сомнений, что и сам батюшка обладает этим же даром.

В 1995 году состоялась встреча старицы Любови с отцом Даниилом. Рассказав ему свою жизнь, матушка попросила его: «А теперь, батюшка, прочитайте мне «Ныне отпущаеши»». На что отец Даниил ответил: «Ну, это потом. Уходить еще пока рано, еще надо помолиться и здесь пожить».

Прошла Пасха 1996 года. На Светлой седмице отец Димитрий был у батюшки. А в Донском монастыре Великим постом было мироварение. И вдруг батюшка Даниил попросил отца Димитрия передать матушке Любови миро. Отец Даниил не нарушил этим Церковный устав, так как над этим миром еще не была прочитана молитва, после которой миро становится той святыней, которая используется только в трех случаях: во время крещения, при великом освящении храма и при помазании на царство. Но подарок этот был знаковым.

Отец Димитрий рассказывает, что по возвращении сказал старице: «»Матушка, вот Вам от батюшки миро». Она возрадовалась, а на следующий день зовет его к себе, и говорит: «Батюшка, забери миро. Я не могу — я недостойна. Это такая большая святыня!» (У нее было большое благоговение к святыне). — «Матушка, ну как же так? Отец Даниил это вам передал». — «Нет, что хочешь делай, только я не могу у себя его оставить». — «Давайте, раз отец Даниил благословил, я вас им и помажу. На голову вылью». Она согласилась. Платок сразу сняла, и я крестообразно возлил ей на голову… Матушка довольная, вся светится… Вся благоухает…

Это было в пятницу на Светлой седмице в день празднования иконы Божией Матери «Живоносный Источник». А с воскресенья на понедельник у матушки случился тяжелейший инсульт. Удивительно, что матушка хотя и не могла двигаться, все понимала, слышала. А когда читали над ней Евангелие, дыхание ее было очень тихим от благоговения, которое она всегда испытывала перед словом Божиим».

Проболела старица Любовь целую неделю, и отошла ко Господу в неделю святых жен-мироносиц. Всю седмицу ее соборовали и причащали. Последний раз матушка Любовь приняла Святое Причастие за сорок минут до своего ухода в вечность.

Уже после смерти матушки вспомнилось отцу Димитрию евангельское повествование о том, как перед крестными страданиями и смертью Спасителя нашего Господа Иисуса Христа пришла к Нему грешница с алавастровым сосудом мира и помазала Его… Когда же Иисус был в Вифании, в доме Симона прокаженного, приступила к Нему женщина с алавастровым сосудом мира драгоценного и возливала Ему возлежащему на голову. Увидев это, ученики Его вознегодовали и говорили: к чему такая трата? Ибо можно было бы продать это миро за большую цену и дать нищим. Но Иисус, уразумев сие, сказал им: что смущаете женщину? она доброе дело сделала для Меня; ибо нищих всегда имеете с собою, а Меня не всегда имеете; возлив миро сие на тело Мое, она приготовила Меня к погребению… (Мф. 26:6-12).

Отец Даниил совершил отпевание матушки, и во время прощания произнес: «У гробика матушки легко дышится!» Приезжал архимандрит Даниил помолиться на ее могилке на девятый и сороковой день. А сейчас в часовне рядом с матушкиной могилкой стоит и деревянный крест с места погребения отца Даниила. Вот такое общение подвижников Божиих!

Надо сказать, что с добротой в отце Данииле сочеталась и строгость. Иногда он мог резко одернуть при людях, иногда и пристыдить, если человек не исправлялся или не слушался. Особенно строгость и ревностное отношение касались богослужения.

Приезжавшим к нему священникам с матушками он настоятельно благословлял перед совершением литургии полное воздержание.

«Господь благословил брак. И в Кане Галилейской благословил. Но матушки — ваши матушки — должны вас беречь. Духовно беречь. Жить по закону. Но когда вы готовитесь к службе, когда вы должны совершать таинство Евхаристии, тут должна подготовка быть очень серьезная, внутренняя и духовная. И воздержание надо иметь. Плотская греховность влечет, а матушка иногда может и требовать. А тут нужно стойкость иметь, ибо Господь сказал: Кто возлюбит отца или матерь или жену или детей больше Мене, несть Мене достоин (Мф. 10:37). Избрали пастырский путь — это большой путь, крестный. А матушка в полном смысле — полу-монахиня в миру. И если она это сознает, то большой венец получит».

С пристальным вниманием следил батюшка и за новостями в церковной жизни. Особенную радость и духовный подъем испытал он в двухтысячном году, когда на Архиерейском Соборе Русской Православной Церкви царственных мучеников причислили к лику святых.

«Все новомученики молятся о вас»

Государя Императора Николая и его семью отец Даниил почитал многие годы как исповедников и мучеников. Еще задолго до канонизации он предсказывал, что они будут прославлены. Любовь его к царственным страстотерпцам была глубокой, истинной. Он свято верил в их благодатную помощь, как и в помощь святого правителя Москвы благоверного князя Даниила.

Но еще большей радостью для батюшки было решение о праздновании Собора новомучеников российских. Ведь свидетелем жизни некоторых из них был он сам, многих знал опосредованно, через знакомых, подвигом их восхищался, да и как мы знаем из свидетельств близких ему людей, и сам он был готов исповедовать веру, и исповедовал ее открыто многие и многие годы гонений.

Может быть, это и совпадение, но пока жив был отец Даниил, в лике святых новомучеников с 1989 по 2006 год на заседаниях Священного Синода было прославлено 1077 человек. После же его кончины до наших дней — всего лишь около семидесяти.

Батюшка буквально жил одной жизнью и дышал одним дыханием с этими святыми. Они стали основной темой его проповедей. Им он снова и снова настойчиво благословлял молиться о возрождении России, о духовном воскрешении горячо любимого им русского народа. Приведем фрагмент проповеди, прочитанной в большом соборе Донского монастыря в день памяти святых новомучеников Российских.

«Святой благоверный царь Николай, святая царица Александра, их дети, святой царевич Алексей, — кто им молится, тому они являются из загробного мира и оказывают помощь. Это уже не секрет. Это подтверждение того, что они святые новые мученики. И не простые. Они могли бы уехать отсюда. Они добровольно здесь остались и пострадали вместе с нашим русским народом».

Далее батюшка рассказывал о жизни священномучеников Серафима (Чичагов) и митрополита Петра (Полянского). Эти рассказы приведены в первой части нашей книги.

«Вот таких великомучеников, страдальцев за веру, Россия сегодня прославляет. И ведь кого мучали?! Богословов, профессоров. Свет нашей интеллигенции. Всех простых наших тружеников, которые своим домом считали храм Божий, которые, повторяю, создавали нашу святую Русь. Вот ведь кто преследовался и уничтожался врагами Церкви.

Но не оставил Господь по молитвам Царицы Небесной нашу Россию. Возрождается страна, возрождается вера людей, которые истинно чтут великомучеников, за Господа и за них пострадавших. Будет нам радость. И вы, братья и сестры, ее ощутите. И я, Бог даст, доживу до этого. Сбудутся обязательно предсказания одного из последних Оптинских старцев отца Нектария, что обязательно просияет Россия!

В день священномучеников, на земле Российской просиявших, мы должны еще и еще раз сказать себе: задача наша — молиться! Молиться о пострадавших за Господа Бога нашего. Молиться Патриарху Тихону. Просить Царицу Небесную о нашем спасении, о милости Божией».

Батюшка очень сожалел и сокрушался, что с канонизацией его наставника, главы даниловской оппозиции владыки Феодора (Поздеевского) возникли задержки из-за фальсификации протоколов допросов. Сейчас эта проблема изучена самыми видными церковными историками современности и, по их мнению, вопрос канонизации снова открыт^[61].

«Батюшка своей пламенной любовью к новомученикам и исповедникам Российским и царственным страстотерпцам зажигал и нас, своих духовных детей. Отец Даниил всегда говорил, что им надо сугубо молиться о возрождении России. Всю царственную семью он поминал не просто как царственных страстотерпцев, но всегда называл их по именам: царя Николая, царицу Александру, цесаревича Алексия и великих княжен Ольгу, Татиану, Марию и Анастасию.

Последние годы жизни и, особенно, после прославления новомучеников и исповедников Российских, батюшка ожидал больших перемен в жизни России, и когда они случались, — радовался как ребенок.

Приходящих к нему людей батюшка часто расспрашивал о политическом и экономическом положении в стране и мире. В проповедях и беседах с духовными чадами, батюшка часто говорил, что «за молитвы новых мучеников воздвигнется иная Россия … Господь еще и правителя мудрого даст, и Россия возродится духовно и материально. Вы все это еще увидите, да и мне хотелось бы быть этому свидетелем»», — вспоминает Наталья Ю.

Духовные чада и насельники монастыря рассказывают, что в последние годы его облик, внешний и внутренний составляли только два слова: вера и любовь. Каждое слово молитвы, произносимой им в храме или песнопения, которое он пел, было глубочайше прочувствовано и обращено в молитвенный порыв. Он весь горел пламенем за русский народ. Душа его жаждала той ушедшей святой Руси, в возрождение которой он свято верил.

Наверное, духовно узрев это пламенное горение, старица Любовь (Верейкина) при первой встрече с ним воскликнула дважды: «Батюшка — новый Серафим», — и упала ему в ноги, 95-летняя старица! Батюшка потом говорил, что это она увидела, насколько глубоко он почитает преподобного Серафима Саровского, но скорее всего, так судил он по скромности. Вспомним еще, что духовные наставники его один за другим носили имена Даниил и Серафим: архимандрит Серафим (в миру Григорий Климков) в схиме принял имя Даниил; владыка Феодор (Поздеевский) в схиме был наречен Даниилом. И отцу Даниилу предлагали перед смертью принять схиму с именем Серафим. Но говорят, что он отказался ради духовных чад, ради окормления мирян, которые ехали к нему со всей России. Ведь схима требует особой уединенной молитвы.

«Это был великий молитвенник за Россию. За духовным советом к батюшке приходили многие люди со всех концов страны. Наделенный особыми духовными дарами, отец Даниил к каждому находил особый подход^[62]», — напишет братия в надгробном слове.

В 2002 году батюшка в окружении духовных чад отметил свой девяностолетний юбилей. Он радовался и благодарил Господа и Божию Матерь изо дня в день. За открывающиеся храмы, за восстановленные и вновь обретенные святыни, за людей, ищущих Господа, за своих духовных чад.

Но годы брали свое, и здоровье батюшки пошатнулось.

Царство Небесное

Хроника последних лет жизни архимандрите Даниила сохранилась в воспоминаниях его дочери Ольги Ивановны.

«В декабре 2004 года батюшка сильно простудился и проболел всю зиму до самой Пасхи. А когда наступили теплые дни, его здоровье немного улучшилось, и он стал выходить из кельи и сидеть на крылечке. С зимы 2005 года ему опять стало хуже. Последний раз он выходил в храм на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы 4 декабря 2005 года. После этого он слег в постель. Причащали его Святых Христовых Таин в келье братия Донского монастыря. Временами батюшке было очень плохо, вызывали «скорую помощь».

24 июля 2006 года отца Даниила положили в 5-ю Градскую больницу в реанимацию в тяжелейшем состоянии. Благодаря усилиям сестер и врачей его удалось вывести из этого состояния.

Временами ему становилось лучше, а то вдруг наступало ухудшение».

Духовные дочери говорят, когда батюшку госпитализировали на день Ангела его покойной супруги, монахини Ольги, он сердцем почувствовал, что эта болезнь — к смерти, последняя. Мария, чадо батюшки, увидела во сне, как его уводит от них монахиня — должно быть, матушка.

Из воспоминаний дочери Ольги Ивановны: «Я пришла к нему за несколько дней до кончины с медсестрой Леной. Отец Даниил стал звать нас: «Приходите ко мне на пир, я всех приглашаю, вот идут уже на пир много народа, будет большое торжество». И что удивительно, мою маму незадолго перед ее кончиной ее покойная мама тоже приглашала на пир…»

Наталья Ю. вспоминает последнюю встречу с духовным отцом.

«За две недели до того, как батюшка отошел ко Господу, я побывала у него в больнице. К нему уже никого не пускали, и как я прошла — одному Богу известно. Батюшка был очень слаб и, видимо, у него постоянно кружилась голова, потому что он несколько раз спросил меня: «Я не упаду?» (у кровати был бортик и упасть он не мог). Через некоторое время он вдруг открыл свои глазки и стал на меня так пристально смотреть, что я, не выдержав его взгляда отвела глаза, и сказал: «С Ангелом тебя».

У меня прямо сердце оборвалось. Ну, все, подумала я, призовет Господь нашего любимого батюшку до дня моего Ангела (память мученицы Наталии 8 сентября). Вскоре пришла медсестра. Увидев меня, она очень занервничала и сказала, что настало время обеда и ей надо кормить батюшку, и вообще, ей попадет от врача за то, что в палате посетитель. Батюшка просил меня остаться и посидеть с ним, но я не смогла уговорить медсестру и не стала искать другого способа, чтобы остаться (например, поговорить с врачом), и ушла. До сих пор меня не оставляет чувство вины перед отцом Даниилом за малодушие мое. Прости меня, мой незабвенный батюшка».

В последние дни рядом с батюшкой находился его духовный сын протоиерей Димитрий Шпанько. Он молился с батюшкой, соборовал его, причащал Святых Христовых Таин. Братия Донского монастыря тоже приходили приобщать батюшку.

Владыка Тихон (Шевкунов), посетивший его незадолго до кончины, был поражен духовной силой любви, переполнявшей старца: «Как он удивительно отходил ко Господу! Он же высох, весь был худенький-худенький, а когда последний раз Татиана приехала к нему, он был совсем-совсем изменившийся, слабенький, — как перышко, как былинка старичок лежал. Но меня поразило, что, когда он увидел меня, он сел в кровати, потянулся и говорит: «Дорогой мой!» И обнял, и заплакал, — представляете, человек, вот буквально за часы, наверное, до смерти! И так он встречал практически всех. Вот такой искренний, удивительный и сильный любовью.

А такая любовь, конечно, бессмертна, она переходит из нашей жизни, из этого тленного слабого и умирающего тела в жизнь вечную, никакая смерть, никакие страдания для такой Божественной любви, которая передается человеку, преграды составить не смогут».

Архимандрит Даниил скончался в этот же день, в 22 часа 45 минут 8 сентября 2006 года.

Ольга Ивановна Сарычева вспоминает, что ее не оставляло ощущение юности умирающего отца. «За два дня до кончины у него вдруг стало лицо молодым, как у юноши, и оно мне показалось без бороды. Я остановилась у его кровати, пораженная этой перемене. Мой папа получил мирную и безмятежную кончину. Он причащался каждый день и в день смерти причастился».

Наступил час расставания с дорогим батюшкой. Самочувствие ухудшалось, и отец Димитрий начал отходную молитву. Он читал канон на исход души, и она тихо покинула старческое изможденное болезнью тело.

В скором времени приехал архимандрит Агафодор (наместник Донского монастыря) с братией и забрали тело отца Даниила в его келью, благодаря чему удалось избежать вскрытия, на котором настаивал главврач.

Отец Димитрий вспоминает, что пришлось с усилием отстаивать у врачей право не делать вскрытие. «Непонятно было, зачем хотят вскрыть тело немощного престарелого человека — этот богозданный храм».

Не прекращались моления, литии, чтение Евангелия у гроба любимого пастыря, отца, родного человека для многих и многих духовных чад со всех концов страны.

9 сентября тело отца Даниила было перенесено в Малый собор. Были отслужены панихиды, а 10 сентября его перенесли в Большой собор. Храм был переполнен верующими, духовные чада собрались в этот день проводить своего дорогого батюшку в последний путь.

Последнюю батюшкину литургию возглавил епископ Красногорский Савва (Волков). Владыка отметил, что душа человека, который сподобился причаститься в день смерти, проходит к Престолу Господню, минуя мытарства. Такое случается с высокими подвижниками или с теми, кто был исключительно чист сердцем. Затем епископ Савва возглавил торжественное отпевание.

Монахиня А. очень хотела познакомиться с отцом Даниилом, но не складывались обстоятельства. Узнав о его кончине, она поспешила в Москву. «Времени было много, — вспоминает она, — и я была уверена, что опоздала на проводы старца. Но войдя в ворота Донского монастыря, я увидела, что вся площадь запружена народом, желающим проститься с духовным отцом. Навстречу мне вышли два священника, я попросила благословения и за ними смогла протиснуться через толпу ко гробу. Так отец Даниил сподобил меня встречи. Рука его при целовании была теплой и мягкой, словно живой».

По благословению Святейшего Патриарха Алексия II батюшку похоронили на кладбище Донского монастыря позади Большого собора.

«Мы все с вами встретимся»

Вот уже двенадцать лет прошло с кончины удивительно светлого и мудрого старца, дорогого батюшки отца Даниила. Но та лампада любви, которую он возжег в душах людских: ко Господу Иисусу Христу, к Царице Небесной, к святым покровителям нашим, к братьям нашим и сестрам, ко всей нашей великой родине в прошлом ее, настоящем и будущем, к ее народу, — эта духовная лампада любви не гаснет. Из года в год дружны его духовные дети. Все так же встречают они памятные даты на могилке батюшки Даниила. Все так же украшена она цветами и теплятся на ней огоньки лампад.

Стараниями наместника епископа Парамона устроен на могиле новый мраморный крест. Идут и едут епископы, старцы, монахи и миряне к тому месту на земле, где сокрытое под спудом лежит тело молитвенника за Россию и ее народ. По-прежнему ухаживает за могилкой келейница Татиана Столярова. По-прежнему духовные дети продолжают чтение неусыпаемой Псалтири, когда-то начатое по благословению старца Даниила.

Любовь, верность, вера и надежда на встречу с незаменимым батюшкой, с любимым и единственным для них духовным отцом скрепляет их духовными неспадающими узами. И батюшка не оставляет их в своих молитвах у Престола Божия.

Помнится, как отец Даниил часто рассказывал о явлении ему во сне прихожанки Данилова монастыря девицы Марии, — той самой, которой в утешительном видении святой князь Даниил предстал с преподобным Сергием и сказал: «Аз есмь с вами, и никтоже на вы». Так вот, во сне он увидел девицу Марию после ее кончины в светлом небесном храме.

«Масса народу, — рассказывал старец, — и я пою с ними: «Богородице Дево, радуйся». Вдруг появляется Мария умершая в белом платье, в косыночке блестящей. Я ей говорю: «Маня, погоди, не уходи, спросить мне надо кое-что». Она согласилась. «Видишь ли ты там моих?» — «Вижу, все они там», — ответила Мария. — «Так помолитесь там о нас», — попросил отец Даниил. — «Мы все о вас там молимся».

— Ну это ли не чудо! — восклицал отец Даниил, рассказывая. — В реальности она явилась мне из загробного мира. Какие еще могут быть сомнения, что мы здесь гости, что нам придется уйти из этого мира, и что нам уготовано, через величайшие страдания нашего Господа, — ибо муки великие приняты Господом на Себя! Поэтому мы должны проводить чистую нравственную жизнь.

Казалось бы, все сейчас идет на лад: Церковь наша получила свободу, многие монастыри и храмы уже восстановлены. Но покаяния, как такового, у нашего русского народа нет. Нет у нас с вами покаяния. Нет той теплой молитвы к Царице Небесной. Молитва нашего русского народа — как нового, избранного, — она сильна. И особенно требует сейчас этой молитвы наша Церковь, наша страна российская, — молитвы к Господу, к Царице Небесной, чтобы Он водворил мир в нашей стране, чтобы послала мудрость нашим правителям, чтобы наша страна духовно возродилась. А в Евангелии сказано: Ищите прежде Царствия Божия, а остальное все приложится вам (Мф. 6:33). Все Господь пошлет. Творец Всемогущ. Всего в изобилии будет, только надо искать Царства Небесного и правды Его.

Желаю всем вам, чтобы Царица Небесная всех вас утешила. И чтобы всем нам, а нам придется быть на встрече Второго пришествия Господа нашего Иисуса Христа, которая приближается; закрывать на это глаза нельзя. Господь близ есть при дверех, и мы с вами все предстанем на суд Божий: одни пойдут в рай, а другие — в адские мучения. Вот я вам всем желаю получить вечное блаженство, получить рай небесный.

Там мы все снова встретимся, но уже в новом мире, ибо все обновимся в иные тела, и будем жить с вами вечно и бесконечно в той радости, в том духовном изобилии, — ибо душа наша бессмертна, — в блаженстве с Господом нашим, Божией Матерью, святыми нашими и новомучениками. Аминь!»

Примечания

^[1] В Крещении оба старца были наречены одним именем — Иоанн.

^[2] Обиходные распевы в переложении А. Львова и Н. Бахметьева имели большее распространение в Северо-Западном регионе, так как указанные композиторы являлись руководителями Придворной капеллы.

^[3] Известные церковные композиторы протоиерей Петр Турчанинов (1779–1856), Дмитрий Бортнянский (1751–1825), свящ. Дмитрий Аллеманов (1867–1928), иеромонах Нафанаил (Бачкало) (1866–193…), Александр Архангельский (1846–1924).

^[4] Родоначальник московской школы Нового направления Александр Кастальский (1856–1926).

^[5] Павел Григорьевич Чесноков (1877–1944) — русский композитор, хоровой дирижер, основоположник теории хорового дела в России.

^[6] Протодиакон Михаил Холмогоров — известнейший московский диакон, потомственный священнослужитель, обладал прекрасным басом, за что был прозван «церковным Шаляпиным». Запечатлен на картине Павла. Корина «Русь уходящая».

^[7] Канон, состоящий только из трех песней.

^[8] Очевидно, батюшка упоминает священномученика Дамаскина (Цедрика), который после освобождения в 1923 году проживал и служил в Даниловом монастыре. Расстрелян 15 сентября 1937 года по постановлению особой «тройки» УНКВД за празднование Пасхи в лагере (КарЛаг под Карагандой).

^[9] Орлов Николай Сергеевич (1891–1972), известный московский регент, автор духовных сочинений.

^[10] Знаменитый регент Синодального хора (1910–1918), главный дирижер государственного хора СССР (1937–1939), профессор (1923–1934) и заведующий кафедрой хорового дирижирования Московской консерватории (1941–1945). С 1919 по 1924 год Н. М. Данилин — хормейстер Большого театра. Был руководителем и главным дирижером Ленинградской академической хоровой капеллы с 1937 по 1939 год.

^[11] Имеется в виду, что на последние слоги возгласа диакона накладывается начало пения хором ответного «Господи, помилуй».

^[12] Прокимен — предшествующий чтению Священного Писания на богослужении стих из псалма. Поется троекратно с припевом и повторами хора

^[13] Яков Александрович Чмелев (1877–1944) — церковный композитор, московский регент.

^[14] Архиепископ Дмитровский, с 1931 года — митрополит Трифон (Туркестанов) (1861–1934). Похоронен в Москве на Немецком (Введенском) кладбище.

^[15] Интернет-журнал Свято-Данилова монастыря. Воспоминания об архимандрите Серафиме.

^[16] http://msdm.ru/2013-05-31-13-31-10/arhiv/332-113

^[17] Цитируется по: Сайт православной энциклопедии «Древо». Документы. Декрет от 23 января 1918 года. Об отделении церкви от государства и школы от церкви.

^[18] Церковные ведомости. 1918. № 13–14.

^[19] Акты Святейшего Патриарха Тихона, С. 165.

^[20] Архивы Кремля. Политбюро и Церковь 1922-1925. — В 2-х кн. — М.: РОССПЭН, 1997. — Кн. 1., 345-346.

^[21] Владимир Дмитриевич Красницкий (10 декабря 1881 — ноябрь 1936) — видный деятель обновленчества, в обновленческой церкви имел сан протопресвитера, сотрудник ЧК, до 1922 года — протоиерей Русской Православной Церкви.

^[22] Цыпин В., протоиерей. История Русской православной Церкви (1917–1990). — М.: Изд. дом «Хроника», С. 58-59.

^[23] Там же, С. 59.

^[24] Священномученик Серафим (Чичагов), автор «Летописи Серафимо-Дивеевского монастыря, с 1928 митрополит Ленинградский, расстрелян в 1937 году на Бутовском полигоне.

^[25] Священномученик Иларион (Троицкий). богослов, видный церковный деятель, ближайший помощник Патриарха Тихона, противник обновленческого раскола, скончался в заключении в 1929 году.

^[26] О епископе Амвросии (Полянском) см. на с. 000, примечание 0.

^[27] Архиепископ Черниговский Пахомий (Кедров) скончался от перенесенных тягот и гонений в 1937 году, прославлен РПЦЗ в лике новомучеников и исповедников.

^[28] Священномученик Прокопий (Титов), архиепископ Херсонский и Таврический, входил в состав временного Синода при патриархе Тихоне, многократно находился в ссылках с 1925 по 1937 год, был расстрелян в 1937 году.

^[29] Священномученик Валериан (Рудич), епископ Кирилловский, викарий Новгородской епархии, расстрелян в 1938 году, прославлен УПЦ в лике новомучеников и исповедников Российских.

^[30] Священноисповедник Амвросий (Полянский), епископ Каменец-Подольский и Брацлавский. По окончании гражданской войны на территории Украины и с возникновением обновленчества, советские власти начали беспощадную борьбу с Православной Церковью. Обновленческий архиепископ Пимен (Пегов) предложил епископу Амвросию вступить в обновленчество, оказывая давление при помощи светских чиновников. В ответ епископ Амвросий и викарный Проскуровский епископ Валериан (Рудич) обвинили Пимена в пособничестве ОГПУ. Владык Амвросия и Валериана арестовали в 1923 году, они оба были высланы за пределы Украины и поселились в Москве. Осиротевшая Каменец-Подольская епархия была совершенно разгромлена обновленцами; в Виннице, например, не осталось ни одного православного храма.

Преследование владык Амвросия и Валериана продолжалось и в Москве. Так, епископа Амвросия обвиняли в мнимом укрывательстве бывших офицеров царской армии через рукоположение их в сан священника. Это не соответствовало действительности, потому что люди, о которых шла речь, давно уволились из армии и служили учителями. Впоследствии, избрав в советских условиях крестный путь священнослужителя, выдержав экзамен для принятия сана, они и были рукоположены епископом Амвросием.

Владыку Валериана обвинили в клевете на советскую власть, так как, по доносу, у него были найдены списки канонических и обновленческих епископов. Во время их пребывания в Даниловом и Донском монастырях Москвы святители поддерживали Святейшего Патриарха Тихона в самые трудные для него годы. В этом же году обновленцы вступали в переговоры с Патриархией об условиях объединения, настаивая на удалении Патриарха Тихона на покой. В конце сентября 1923 года в Донском монастыре состоялось собрание 27 архиереев, на котором обсуждалась проблема примирения с обновленцами. Владыка Амвросий высказался довольно жестко о том, что по учению Церкви обновленцы-раскольники находятся вне Православной Церкви, поэтому не могут быть законными архиереями. После обсуждения состоялось закрытое голосование, и большинство архиереев высказалось против примирения с обновленческим расколом.

Через год епископ Амвросий был снова арестован. ОГПУ продержало его в заключении 10 дней. После освобождения он служил в разных храмах Москвы, всегда проповедуя на богослужениях. В 1925 году владыка снова был назначен управляющим Каменец-Подольской епархии, но выехать туда он не успел. В конце ноября 1925 году в Москве были арестованы все архиереи, оказывавшие помощь Патриаршему Местоблюстителю митрополиту Петру в управлении Церковью. Среди них — и епископ Амвросий.

Арестованных святителей разместили в Бутырской внутренней тюрьме ОГПУ, обвинили в антисоветской деятельности. На допросах владыка говорил, что к советской власти относится лояльно, против нее не выступает, приветствует помощь малоимущим и обездоленным, но в то же время считает неправильной борьбу против Православной Церкви.

Преосвященный Амвросий был приговорен к трем годам заключения и отправлен вместе с архиепископом Прокопием (Титовым) на Соловки, а владыка Валериан на три года выслан в Казахстан. 30 ноября 1928 года архиереям объявили, что после лагеря они ссылаются на три года в Уральскую область. В ссылку через Екатеринбург и Тобольск епископы Амвросий и Прокопий ехали вместе.

7 апреля, на Благовещение, по прибытии в Тобольский изолятор, они были освобождены. Но уже 9 апреля их вновь арестовали и посадили в Тобольскую тюрьму на полтора месяца. С началом судоходства они были доставлены в г. Обдорск. 30 июля 1931 года святители Амвросий и Прокопий были вновь арестованы. Причиной послужила стойкая вера, нежелание идти на компромиссы, сам образ жизни святителей в ссылке, а также служение архиереями Божественной литургии и переписка с находящимся в ссылке на севере Патриаршим Местоблюстителем митрополитом Петром (Полянским, †1937). По показаниям свидетелей владыка Амвросий вел просветительскую деятельность у зырян и остяков. На очередном допросе владыка Амвросий настоял на том, чтобы писать показание собственноручно. «Что касается мотивов и оснований лояльного отношения органов власти к обновленческой организации, — сказал епископ Амвросий, — то не мне решать этот вопрос. Это дело органов власти. Я могу сказать, что вероятно потому такое отношение, что обновленческая организация является более подходящей, а, может быть, полезной для органов власти, если принять во внимание доклады обновленческих деятелей, которые я видел в ОГПУ, а также и то, что обновленцы нарушают церковные законы и правила, строят церковную жизнь по своему произволу, производят разделение в церковной жизни, что может быть благоприятным для органов власти, ставящей своей задачей борьбу с верой и Церковью».

14 декабря 1931 года особым совещанием при коллегии ОГПУ епископ Амвросий и архиепископ Прокопий были приговорены к ссылке в Казахстан на три года.

В ОГПУ владыке сказали, что к месту ссылки он должен прибыть в деревню Сузак. Путь проходил по пустыне и горным дорогам с опасными пропастями вдоль ущелья. Здоровье владыки было и без того подорвано пребыванием в тюрьмах. В дороге солнце так обожгло его, что он едва доехал до места ссылки. По приезде его сразу положили в больницу, но несмотря на все усилия врачей, через неделю он отошел ко Господу.

Канонизирован священноисповедник епископ Амвросий (Полянский) на Юбилейном Архиерейском Соборе в 2000 году. Память его чествуется 7 (20 по н. ст.) декабря.

^[31] Священномученик Парфений (Брянских), епископ Ананьевский, викарий Одесской епархии, с 1921 по1923 год временно управляющий Одесской епархией. Вместе с ближайшим другом и единомышленником епископом Макарием (Кармазиным) совершил епископские хиротонии наиболее твердых сторонников патриарха Тихона, способных к активной церковной деятельности.

Владыка Парфений отличался необыкновенной прямотой и всегда безбоязненно обличал безбожие и обновленчество, за что подвергся многочисленным арестам. Уже в декабре 1921 года он арестован в Ананьеве и заключен в тюрьму до мая 1922 года, после чего выехал в Киев. Здесь он снова был арестован в октябре 1922 года, препровожден в Харьков, где находился под стражей 10 суток, а по освобождении выехал в Москву.

В Москве проживал в Данилове монастыре без права выезда. С 1924 года, после ареста настоятеля монастыря архиепископа Феодора (Поздеевского), владыка Парфений возглавил братию обители. Он был одним из ближайших помощников патриаршего местоблюстителя священномученика митрополита Петра (Полянского).

30 ноября 1925 года последовал арест епископа Парфения по делу митрополита Петра. Находясь в заключении, 10 декабря 1925 года он был формально освобожден он управления Ананьевской кафедрой. Во время следствия владыка содержался в Бутырской тюрьме, а 5 ноября 1926 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ осудило его по статье 68 УК РСФСР, обвинив в членстве и участии в «деятельности церковно-монархической организации, поставившей себе задачей нанесение ущерба диктатуре пролетариата». Владыке Парфению, как и епископу Герману (Ряшенцеву), было предъявлено обвинение, что он состоял членом так называемого «Даниловского Синода». Кроме того, ему и епископу Амвросию (Полянскому), предъявили обвинение в том, что они являлись членами своеобразного Бюро даниловской группировки, предварительно обсуждавшего все вопросы наибольшей важности и передававшего «линию поведения остальным членам группировки, привлекая к своим особо важным заседаниям и других черносотенных церковных деятелей, как например митрополита Петра… и других».

Владыку приговорили к трем годам ссылки в Коми-Зырянский край. Срок ссылки окончился в апреле 1928 года, после чего он приехал в Москву, где вновь проживал при Даниловом монастыре без права выезда, служа здесь на полулегальном положении.

29 октября 1929 года епископ Парфений был вновь арестован и 29 ноября того же года был осужден за то, что «настраивал верующих к сопротивлению закрытию одной из церквей Даниловского монастыря под продовольственный склад» по статье 58-10 УК РСФСР. Приговором стали три года ссылки в Казахстан. В 1929 году был выслан Киргизию в Уил и был так избит по дороге, что лежал в Самарской тюремной больнице.

До сентября 1933 года жил в Уиле, близ Актюбинска, после чего был освобожден и выслан в город Скопин, где пребывал до декабря. Сначала он проживал у архимандрита Данилова монастыря Стефана (Сафонова), а затем поселился в своей комнатке. В декабре 1933 года выехал в Молдавию в город Ананьев для получения паспорта, в чем ему было отказано. Узнав, что его мать проживает в городе Кимры, поехал к ней.

В ночь на 2 ноября 1934 года был снова арестован. 17 января 1935 года приговорен к пяти годам ссылки в Северный край за то, что «вел антисоветскую агитацию, устраивал на своей квартире тайные богослужения».

Прожил два года в Архангельске, где продолжал тайно совершать богослужения на дому и проповедовать.

Расстрелян 22 ноября 1937 года в Архангельске.

20 апреля 2005 года постановлением Священного Синода Русской Православной Церкви был включен в Собор новомучеников и исповедников Российских XX века. Память его празднуется 9 ноября по старому стилю, 22 по новому.

^[32] Епископ Стефан (Знамировский) расстрелян в 1942 году под Сыктывкаром.

^[33] Мощи праведного Алексия Мечёва в 2001 году перенесены в храм свт Николая в Клённиках, в котором он служил до самой кончины.

^[34] Священномученик Петр (Полянский, 1862–1937), митрополит Крутицкий и Коломенский, Патриарший местоблюститель, прославлен в лике новомучеников Русской Православной Церкви.

^[35] Сергей Александрович Нилус (28 августа / 9 сентября 1862, Москва — 14 января 1929, село Крутец, Александровский округ, Ивановская Промышленная область) — российский религиозный писатель и общественный деятель. Известен как православный автор по книгам, посвященным выдающимся личностям Дивеевского монастыря и Оптиной пустыни, и публикатор «Протоколов сионских мудрецов».

^[36] Морозовская детская больница была создана в 1898 году на средства, завещанные Викулой Елисеевичем Морозовым, мануфактур-советником, крупным промышленником.

^[37] ИПЦ — «Истинно-Православная Церковь». Следователи на допросах часто обвиняли православных в принадлежности к этой мифической организации.

^[38] Схиархимандрит Захария (в мантии Зосима, 1850–1936) подвизался в Троице-Сергиевой лавре, был духовником. Похоронен в Москве на Немецком (Введенском) кладбище.

^[39] По свидетельству Ольги Сарычевой, когда стали выгонять из монастыря монахинь и священников, то о. Евфимия приняли к себе Кутомкины, где он и прожил три года. После этого ему нашли комнату в доме напротив Ново-Девичьего монастыря, где он поселился с Ольгой Николаевной Кутомкиной, которая ему служила, и старой больной монахиней Анатолией. О.Евфимий продолжал служить в Ново-Девичьем монастыре в Амвросиевской церкви. Он никогда не снимал своей священнической одежды и часто возвращался после служб весь оплеванный и забрызганный грязью. Через пять лет соседи подали в суд на выселение о. Евфимия и его домочадцев. Но совершилось чудо. Божией милостью они остались на месте

^[40] По некоторым данным, речь идет о монахине Агриппине (Кутомкиной), в миру Ольге Николаевне — родной сестре его будущей супруги Клавдии.

^[41] Последние слова кондака святому благоверному князю Даниилу.

^[42] Отец Владимир Побединский. В 1930 году был арестован, с 1931 года находился в Соловецком лагере. Дальнейшая судьба неизвестна.

^[43] В 1934 году на территории Донского монастыря был открыт музей архитектуры Академии архитектуры СССР. В 1930-х годах на территорию музея были свезены фрагменты некоторых разрушенных московских храмов: Успения на Покровке, Николы в Столпах, горельефы Храма Христа Спасителя; фрагмент Сухаревой башни, а также часть скульптурного убранства Триумфальной арки, стоявшей на Триумфальной площади. В 1964 году монастырь был превращён в филиал Музея архитектуры, хотя при этом значительное количество строений монастыря оставалось в ведении некоторых других производственных и проектных организаций.

^[44] Здесь и далее воспоминания о прот. Николае Голубцове приводятся по изданию «Мудрый сердцем: книга о жизни и чудесах протоиерея Николая Голубцова». Трифонов Печенгский монастырь, 2001.

^[45] Молитва 6-го часа.

^[46] Молитва на сон грядущим 3-я.

^[47] Приводится по книге А. Арцыбушев. «Сокровенная жизнь души. По запискам мон. Таисии (Арцыбушевой)». М.: Духовная нива, 2004.

^[48] Биографические данные об архим Серафиме приводятся по работе: Н.Ф. Тягунова. Жизнеописание архиманрита Московского Данилова монастыря Даниила (Серафима) (Климкова). Страдания за веру и духовничество. М., XXIV Ежегодная конференция ПСТГУ.

^[49] Собор Донской иконы Божией Матери находился в его ведении с 1949 года.

^[50] Примечательно, что в этом утешительном видении батюшка увидел мощи св. князя Даниила в малом соборе Донского монастыря.

^[51] Видимо, имеется в виду духовенство храма на Даниловском кладбище, так как Даниловский монастырь был закрыт.

^[52] Вероятно, батюшка имеет в виду, что снаружи голова была разъедена раком.

^[53] Стихира «на хвалитех» в Великий Понедельник.

^[54] Иеросхимонах Валентин (Гуревич) — старейший на сегодняшний день насельник Донского монастыря, духовник братии.

^[55] То есть фальцетом.

^[56] 23 год спустя этот же день станет для батюшки последним днем на земле.

^[57] Отец Даниил был пострижен в монашество тайно и до иерейской хиротонии не носил монашеского облачения на людях. Поэтому митр. Евлогий называет его протодиаконом.

^[58] Сейчас митрополит Новосибирский и Бердский.

^[59] Текст цитирован по http://pravoslavie.ru/57507.html

^[60] Гал. 3:28.

^[61] См. публикацию иерея Александра Мазырина «Оспариваемый святитель» на портале «Православие» http://www.pravoslavie.ru/87037.html.

^[62] ИТАР-ТАСС/Патриархия.ru. Скончался старейший насельник Донского монастыря архимандрит Даниил (Сарычев) http://www.patriarchia.ru/db/text/141986.html