Письма Николая II и Александры Федоровны к друг другу (1916 год)

• (1916 год. Январь – май)
• (1916 год. Июнь – декабрь)
• Полный текст

(1916 год. Январь – май)

Царское Село. 1 января 1916 г.
Мой родной и любимый ангел!
Наступил Новый Год, и к тебе обращены первые слова, выходящие в этом году из-под моего пера. Шлю тебе мои наилучшие пожелания и беспредельную любовь. У нас был молебен в другой половине дома в 10 часов; затем я отвечала на телеграммы и стала на молитву около 12-ти. Я слышала церковный звон, стоя на коленях, плача и молясь всем сердцем и душою.
Милый мой голубчик, как ты проводишь этот день? Был ли в церкви? Один в пустых комнатах, как это должно быть грустно!

Одного счастливца видела я сегодня вечером: это – Волков, которого я назначила моим третьим камер-лакеем, так как другие одряхлели и, того и гляди, отправятся на тот свет. Он со слезами благодарил меня. Мы с ним вспоминали, как он привез нам подарок в Кобург, когда мы были помолвлены, а я помню его еще и прежде, в Дармштадте. Сегодня не могу больше писать, слишком болят глаза. Спи спокойно, мое сокровище, мое Солнышко!

С добрым утром, родной мой муженек!
22 градуса мороза, погода ясная. Спала плохо: болело сердце, – сегодня утром оно еще расширилось, и день придется провести в постели. Досадно за детей. Если станет легче, то вечером перейду на кушетку, чтобы проветрили эту комнату.
Получила телеграмму от Сандро из города, – рада, что бедняжка Ксения не одна, потому что она чувствует себя очень плохо.

Жажду весточки от тебя, так как получила только телеграмму о приезде 24 часа тому назад, – мысленно не расстаюсь с тобой. Так как у Бэби немного першит в горле, то он сидит дома. Остальные пошли в церковь. Милое мое сокровище, надеюсь, что это яркое солнце принесет благословение нашим храбрым войскам и нашему дорогому отечеству и что оно осветит твою жизнь яркой надеждой, силой и мужеством!
Надо отвечать на кучу телеграмм. Вчера я принимала m-me Хвостову (юстиция) с хорошенькой дочкой, которая на будущей неделе выходит замуж за молодого артиллерийского офицера, возвращающегося на войну; он получил 17 ран. Затем приняла 4 раненых офицеров, Вильчковского и калмык с их священником. Последние просят меня в этом году пораньше послать раненых к ним в лечебницы, на кумыс, они хотят также устроить здравницу – это будет великолепно.

Ну, в постели никто до меня не доберется, и это, пожалуй, будет лучше и скорее приведет в порядок мое сердце.А. провела ночь в городе. Она уехала еще после 5-ти, по приказу нашего Друга, после разговора с Ним по телефону. Она сообщила мне, что надо передать тебе теперь же относительно трамваев. Я знаю, что Алек раз уже пытался прекратить это, и уже были столкновения, – какой же генерал отдал приказ теперь? Это совершенно нелепо, так как им часто приходится далеко идти, а трамвай довез бы их в один момент. Кажется, на основании этого приказа, какой-то офицер вытолкал одного солдата из вагона, а солдат пытался ударить его. Кроме того, стоит ужасный холод, – и, в самом деле, это дает повод к скверным россказням: наши офицеры не все ведут себя по-джентльменски и, вероятно, часто объясняются с солдатами “при помощи кулака”. И зачем это люди все придумывают новые поводы к недовольству и скандалам, когда все идет гладко?! Белецкий захватил шайку с прокламациями, которые опять печатались к 9-му с грязной целью. Бог слышит молитвы нашего Друга и поможет им послужить тебе.

Дети завтракают в соседней комнате и ужасно шумят. Инж.-мех. явился неожиданно и лишил меня возможности принимать лекарства, это очень неприятно.
Сию минуту совершенно неожиданно принесли твое милое письмо. О, благодарю тебя, любовь моя, нежно благодарю тебя за твои милые слова, – они согрели мое больное сердце: лучший подарок для начала года. О, любовь моя, как много это письмо для меня значит и как ужасно я по тебе скучаю! Я тоскую по твоим поцелуям и объятьям; застенчивая детка дарит мне их только впотьмах, а женушка лишь ими и живет. Я терпеть не могу выпрашивать их, подобно А., но когда я получаю их, они составляют мою жизнь, и когда тебя нет, я вспоминаю все твои нежные взгляды, каждое твое слово, каждую ласку.
Бэби получил от всех иностранцев из ставки прелестную телеграмму, в которой они вспоминают о комнатке, где они сиживали, болтая за закуской.
А. принесла для тебя цветок от нашего Друга с Его благословением, приветом и множеством добрых пожеланий.
Прощай, мой милый ангел, благословляю и много раз целую тебя. Твоя
Женушка.

Царское Село. 2 января 1916 г.
Мой родной, любимый душка!
Славное, яркое солнышко; 20 градусов мороза. Спала плохо, и голова все болит. Поэтому извини за короткое письмо. Вчера лежала на кушетке от 9-ти до 11-ти, и голова совсем разболелась; поэтому сегодня опять лежу в постели, так как голова и сердце болят сильнее, когда двигаюсь. М. и А. ходили на часок в церковь, ради Ани, которая причащалась. Прочие ездили в лазарет и теперь завтракают в комнате рядом. Отсутствие известий с фронта показывает, что погода еще не изменилась к лучшему. Я ошиблась: Сандро здесь нет; мне телеграфировал другой; Сергей тоже опять в городе, Николаша телеграфировал от имени всей семьи. – Мой возлюбленный, мой одинокий душка, мое старое сердце болит за тебя: я так хорошо понимаю это ощущение пустоты, когда вокруг много народа, а некому приласкать тебя. Меня сердит, когда А. говорит о своем одиночестве: около нее Нини, которую она нежно любит. Она приходит к нам два раза в день, каждый вечер сидит часами. Ты – ее жизнь, и она каждый день получает от нас обоих ласку и благословения. А вот ты теперь не получаешь ничего, а все только мысленно и издали. О, если б у меня были крылья, чтоб прилетать каждый вечер к тебе и радовать тебя моей любовью! Жажду обнять тебя, осыпать поцелуями и почувствовать, что ты мой собственный. Кто бы ни дерзал называть тебя “своим”, ты все же мой, мое родное сокровище, моя жизнь, мое солнышко, мое сердце!! 32 года тому назад мое детское сердце уже стремилось к тебе с глубокой любовью. Конечно, ты прежде всего принадлежишь своей родине, и это доказывают все твои деяния, мой драгоценный. Я только что прочла твой новогодний привет армии и флоту. Дал ли ты разрешение по поводу дня рождения В., что его можно праздновать так же, как и твой? Вчера Бэби начал свой первый дневник. Мари помогала ему; конечно, орфография его курьезна. Сегодня больше не могу писать, каждая мысль моя с тобой. Горячо благословляю тебя и шлю горячие “тихие” (soft) поцелуи. Навеки, родной мой муженек, твоя нежно любящая, глубоко преданная
Женушка.
Перечитываю твое письмо, я люблю его.

Царская ставка. 2 янв. 1916 г.
Моя любимая душка-Солнышко!
Сердечно благодарю тебя за оба дорогие письма. Меня сокрушает твое нездоровье, и я живу в тревоге, когда разлучаюсь с тобой. Мое одиночество ничто в сравнении с этим. Дорогая, будь осторожна и береги себя.
Посылаю тебе эти телеграммы для прочтения, а затем разорви их.
Ты спрашиваешь, как я встретил Новый Год. У нас тоже в полночь был молебен в церкви. О.Шавельский очень хорошо и правильно говорил. – У меня болела голова, и я сейчас же лег. – На Новый Год я чувствовал себя опять хорошо. В 10 ч. принял нескольких милых людей из города и затем пошел в церковь.
Пришло несколько бумаг, а также множество телеграмм, большей частью семейных и иностранных, на которые всегда труднее отвечать. Из полков телеграфировали одни Эриванцы.
Должен сознаться, что книга, которую я теперь читаю, меня совершенно увлекает. Когда кончу, пошлю ее тебе. Ты, наверное, отгадаешь, какие места меня особенно заинтересовали.
Иностранные офицеры просили у меня разрешения телеграфировать Алексею и были очень тронуты его хорошо составленным ответом.
Скажи ему, что они всегда кончают свою закуску в той маленькой комнате и вспоминают его.
Я тоже очень часто о нем думаю, особенно в саду и по вечерам, и мне недостает моей чашки шоколаду.
Погода приятная, мягкая, 3 градуса и много снегу, но солнца нет с самого моего приезда. – Дни стали гораздо длиннее.
Должен кончать.
Да хранит тебя Господь, моя дорогая женушка!
Целую нежно тебя и дорогих детей.
Твой старый
Ники.

Царское Село. 3 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Сегодня утром только 5 градусов, – какая большая перемена! Эту ночь почти не спала, – спала только от 4 до 5 часов и от 7 до 9-ти; голове стало лучше, сердце же более расширено, поэтому остаюсь опять в постели. Вчера от 9 до 11 опять лежала на кушетке.
Мне жаль, что у Маши отняли шифр; но уж если так, то и с некоторых господ, которые позволяют себе говорить такие вещи, теперь отлично можно будет снять их золоченые мундиры и аксельбанты. Прикажи Максимовичу последить за клубом. Хвост. просил Фред. помочь ему, но тот не мог или не понял, что это нужно. Увы, Бор. Васильч. сильно изменился к худшему, как и многие другие. О, им необходимо почувствовать твою мощь, – теперь нужно быть строгим!
А. была ужасно счастлива твоей телеграммой и говорит, что написала скверный ответ вместе с родителями, хотя пропустила половину той официальщины, которую старик заставлял ее писать.
Посылаю тебе целую коллекцию писем. Извини, что дурно пишу; не знаю, почему, только не могу писать ровно этим автоматическим пером: вероятно, оно слишком жестко. Вкладываю открытку с фотографией Бэби, снятой Ганом в ставке, когда мы там были; она очень удачна.
Идет снег. Как я скучно пишу! Но я разбита, и настроение невеселое; поэтому не могу писать приятных вещей. В соседней комнате дети едят, болтают и палят из своих игрушечных пистолетов. О, мой нежный ангел, мой близкий, самый близкий, я так жажду твоих любящих объятий, жажду прижаться к тебе крепко! Какое утешение твое любящее письмо! Я все перечитываю его и благодарю Бога за то, что я в самом деле кое-что для тебя значу. Я так сильно этого хочу! Я люблю тебя горячо, каждым фибром моего сердца. Бог да благословит тебя, мой Солнечный Свет, мой единственный, мое все! Целую тебя без конца, молюсь беспрестанно, чтобы Бог внял нашим молитвам и послал утешение, силу, успех, победу и мир, мир во всех отношениях: все эти бедствия смертельно утомляют и угнетают.
Мой муженек, моя жизнь, мое счастье, благодарю тебя за каждую секунду любви, которую ты дал мне.
Твоя маленькая
Женушка.

Царская ставка. 3 янв. 1916 г.
Моя дорогая!
До сих пор не получил ни одного письма. Поезд запоздал на 6 часов из-за сильной снежной бури.
Здесь со вчерашнего дня тоже буря, и ночью ветер завывал в трубе, как этот ужасный тремоло в “Ahnfrau”. Очень благодарен за твою дорогую телеграмму. Я рад, что твоя головная боль почти прошла; но гадкое сердце продолжает быть непослушным!
Могу написать сегодня тебе и детям, так как бумаг не поступало. Вчера я телеграфировал Ане и получил весьма почтительный ответ. – Никто не вспомнил этой годовщины, так что я напомнил об этом Фред. и Воейкову. Валя лежит: у него сильный жар, я только что его навестил. Он чувствует себя лучше, но лицо у него распухло и красное от простуды.
Ночью выпала масса снегу. Я обрадовался, найдя деревянную лопату в саду, и очистил одну из дорожек. – Это для меня очень полезное и приятное занятие, так как сейчас я не делаю никакого моциона. И тогда я не так тоскую о Крошке.
Утренние доклады теперь кратки, потому что пока все спокойно, но на Кавказе наши войска начали наступление и довольно успешно. Турки этого совсем не ожидали зимою. В Персии мы также наносим тяжелые удары этим проклятым жандармам, находящимся под руководством немецких, австрийских и шведских офицеров. Между прочим, я получил очень сердечную телеграмму от Гардинга, вице-короля Индии, от имени правительства, князей и народа. Кто мог бы подумать это 10 лет тому назад?
Я был тронут цветком, присланным от нашего Друга.
До свидания, моя душка-Солнышко. Храни тебя Господь!
Нежно целую и бесконечно люблю.
Навеки твой
Ники.

Царское Село. 4 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Твое дорогое письмо, полученное вчера после обеда, доставило мне неожиданную радость, и я благодарю тебя за него от всего моего глубоко любящего сердца.
День прошел, как всегда; А. немного почитала мне. От 9 до 12-ти лежала на своей кушетке, между 10 и 11 приходил к чаю Н.П. Я не видала его с прошлого понедельника. Взгрустнулось по тебе, любимый, так как он никогда не бывал у нас за чаем без тебя. Вероятно, он уедет 8-го, чтобы в назначенный день съехаться с Кириллом в Киеве. Сегодня в ночь он уезжает на один день, чтобы проститься с сестрами. Он рассказал нам, как трогательно добра была к нему дорогая матушка, продержала его полчаса, говорили про Экипаж, политику, старика, которого она считает честным, но дураком за то, что он обидел Булыгина, сказала, как глубоко сожалеет о том, что Н.П. покидает ее сына – такой верный и неподкупный друг, – вынула из кармана образок и благословила его. Он был ужасно растроган ее добротой. Кажется, Саблин 3-й (которого некоторые считают, увы, его братом) распространил историю о том, будто он туда выслан подальше от тебя, за то, что говорил против нашего Друга. – Так гадко, и это опять внушило ему нежелание ехать к Гр.: будто это получит такой вид, что он хочет просить за себя. А ему следовало бы повидаться с Ним перед отъездом на войну; Его благословение может сохранить его от несчастья. Я увижусь с ним еще раз и тогда попрошу его побывать у Него. Это – тема, к которой надо подходить осторожно; все это зло тогда сделал Манус. Чебыкин виделся с ним несколько раз и делает все, чтобы добыть людей. Я думаю, они посмотрят их вместе, до его отъезда. К. просил Григоровича, чтобы тот попросил Канина послать офицеров с “Олега”. Они послали за Кожевниковым для подготовки людей для его роты, которая пойдет вместе, после трехнедельного отпуска; потом Род. и т.д. Им не давали отпуска до сего дня с самой пасхи, так как все время приходилось быть наготове в С. и в Одессе.
Гучков очень болен; желаю ему отправиться на тот свет, ради блага твоего и всей России, – поэтому мое желание не греховно. Вчера дети – О. и Т. – были у Силаевых и провели приятно время. Я спала очень плохо, сердце расширилось, и голова болит, поэтому лежу в постели. А. “кипит”, устраивая свое убежище, так как 6-го уже хочет принимать призреваемых. Я кое-что для нее собираю, а другое, ей нужное, заказываю. Говорят, там очень уютно, Т. ездила смотреть. Сегодня 15 градусов мороза. Bichette в отчаянии написала m-me Зизи, чтобы вымолить у тебя прощение за то, что ее сын не был в Несвиже, когда ты был там. Целых 17 месяцев он не отлучался и только тогда уехал на два дня повидаться с матерью и бабушкой, которая заболела. Если б они знали, что ты приедешь, то она тоже устремилась бы навстречу тебе.
Бэби не на шутку принялся за свой дневник. Только уж очень смешно: так как вечером у него мало времени, то он днем описывает обед и отход ко сну. Вчера ему доставлено было удовольствие подольше побыть со мною. Он рисовал, писал и играл на моей постели, и мне хотелось, чтобы ты был с нами. О, как я тоскую по тебе, мой любимый! Но хорошо, что тебя здесь нет, так как я в постели, и не видала бы тебя, потому что все трапезы происходят в другой комнате. Очень ветрено и холодно. Бэби не выходит вследствие простуды, и Поляков говорит, что еще несколько лет ему не следует выходить в мороз более 15 градусов, хотя прежде я посылала его гулять и при 20 градусах. Ольга и Анастасия тоже простужены, но бывают в лазаретах и вчера катались на тройке. Папафедоров и О.Е. приехали в город, и я надеюсь ее увидеть. Как поживает маленький адмирал и подвизаются ли они с Мордвиновым в домино? Какие вести у Граббе от наших милых конвойцев? Дети едят и палят из своих противных пистолетов. Ксения все еще очень слаба после инфлюэнцы. У Феликса – свинка.
Милый, подумал ли ты серьезно о Штюрмере? Я полагаю, что стоит рискнуть немецкой фамилией, так как известно, какой он верный человек (кажется, твоя старая корреспондентка упоминала о нем), и он хорошо будет работать с новыми энергичными министрами. Мне сказали, что они все разъехались по разным направлениям, чтоб посмотреть все собственными глазами, – хорошее дело, – а также, что вскоре будет прервано сообщение между Москвою и Петроградом. Радуюсь, что тебе нравится книга; я не уверена, но мне кажется, что ты давал ее мне читать. Не Сандро ли дал ее тебе?
Мой Солнечный Свет, моя радость, мой муж любимый, прощай. Да благословит и защитит тебя Бог, и да поможет Он тебе во всем!
Осыпаю тебя самыми нежными и страстными поцелуями, голубчик. Всегда твоя до смерти и за гробом
Женушка.

Царская ставка. 4 янв. 1916 г.
Моя душка-Солнышко!
Сердечно благодарю за дорогое письмо, которое пришло вчера вечером, после того, как мое уже было отправлено.
Сегодня поезд опять запоздал, но ветер улегся, и идет снег.
Я весьма надеюсь, что твоя головная боль прошла, и бедному сердцу стало лучше. – Я с удовольствием прочел твою длинную новогоднюю телеграмму старику Горем. Она очень хорошо составлена!
На всем нашем фронте все спокойно; на Кавказе наше наступление развивается успешно, но медленно вследствие глубокого снега. Войска наши стойко сражаются и взяли много пленных, снаряжения, провианта и т.д. – Насколько я мог вывести заключение из того, что читал мне сегодня утром Алексеев, Николаша доволен и спокоен.
Дорогая моя, я тоскую по тебе, по твоим поцелуям и ласкам! – Как раз здесь вдали от министров и посторонних, у нас было бы много времени поговорить о различных вопросах и провести уютно несколько часов! Но что же делать! Ты очень верно выразилась в одном из своих последних писем, что наша разлука является нашей собственной личной жертвой, которую мы приносим нашей стране в это тяжелое время. И эта мысль облегчает мне ее переносить.
Добрый старый генерал По – прекрасный сосед за столом; мне нравится его простой правильный взгляд на вещи и прямой разговор.
Я продолжаю получать множество открыток от различных английских полков. Сэр Вильямс дал мне для Алексея огромное количество их, я тебе буду постепенно пересылать их, и пусть он держит их в порядке.
До свидания, моя милая детка! Надо кончать, потому что курьер должен ехать!
Благослови Боже тебя и дорогих детей! Целую тебя страстно, а их нежно!
Твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 5 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Какая радость! Сегодня утром я получила твое милое письмо от 3-го числа: вероятно, метели задержали поезда. Мы все шестеро беспредельно счастливы нашими письмами и благодарим тебя за них так нежно, как только можем.
Яркое солнечное утро, 15 градусов и очень холодный ветер. Хорошо, что ты нашел лопату для работы. Заставь Мордвинова приходить помогать тебе, а то это одиночество должно наводить уныние, и я чувствую, как тебе везде недостает милого Солнечного Луча.
Эту ночь я спала немного лучше, и сердце мое в лучшем состоянии, хотя еще порядочно болит, – но я все-таки чувствую себя скверно, так что остаюсь в постели. Не имела еще возможности начать прием своих лекарств. Надеюсь, что бедный Валя, у которого отнялась спина (?), скоро поправится. Передай ему от меня привет. Анастасия простудилась: 37,5 и Беккер, не спала до позднего часа; Ольга тоже слегка простужена, да и Бэби немножко.
Как хорошо, что на Кавказе дела идут успешно! Разумеется, как видно из бумаг Григоровича, германские и австрийские сообщения говорят другое, и будто бы на румынской границе у них были удачи, а у нас – ужасные потери; но о последних ты знал еще здесь, да? И не слишком ужасные, почему ты и остановил наступление. Гучкову лучше!!
Как мило, что Гардинг телеграфировал от всех, – да, как все на свете переменчиво!
Трое старших ушли в церковь; стремлюсь пойти туда же за утешением и подкреплением. О, мой голубчик, я люблю тебя просто до ужаса!
Посылаю тебе открытку от Луизы. Твои милые письма – такая для меня радость, и я перечитываю и целую их беспрестанно!
Дорогой мой возлюбленный, солнце больной моей души, хотела бы я быть с тобой вдали от всех этих тревог и забот, только вдвоем и с малютками, чтоб отдохнуть на время и забыть все, от чего так устаешь!
Мита Бенк говорил у Павла, что Маша привезла письмо от Эрни. А. сказала, что ничего не знает, а Павел заявил, что это – правда. Кто же сказал ему? Все они находят справедливым, что она лишена шифра (я лично нахожу, что С. Ив. Т. и Лили, которые поступали так дурно, состоя при моей особе, гораздо скорее должны были бы пострадать, да и некоторые господа тоже. Кажется, в печати появилось письмо к ней от княгини Голицыной, ужасное письмо, обвиняющее ее в шпионаже и т.д. (чему я продолжаю не верить, хотя она поступила очень не правильно по глупости и, боюсь, из жадности к деньгам). Но неприятно, что опять упоминается мое имя и имя Эрни.
Павел все еще обижается за Рауха. Когда увижусь с ним, то, конечно, объясню ему все то, что ясно, как день.
Прочла в газетах, что в Харькове умер милый Ткаченко. Так жаль: с его именем связано много воспоминаний о счастливом, мирном прошлом.
Умер старый друг по “Штандарту” Кильхен (я думала, что его фамилия пишется с Г). Как гадко с ним поступили, выгнав его из Бессарабии за немецкую фамилию! Я прежде никогда и не слыхивала такой. Здесь есть такие немецкие фамилии, которых, кажется, не существует нигде.
Читаю бесконечное письмо от Макса к Вики. Он хотел, чтоб я прочла его. Он старается быть справедливым; но письмо более чем тяжело, так как многое в нем верно насчет положения пленных. Здесь могу только повторить, что следует послать с г-жей Оржевской высшее должностное лицо для осмотра наших тюрем, в особенности сибирских. Они так далеко, и, конечно, люди у нас, когда не на глазах, то, к сожалению, редко исполняют хорошо свои обязанности. Письмо очень огорчило меня, в нем много верного, но много также и неправды. Он говорит, что у нас в России не поверят тому, что говорят немцы о нашем обращении с военнопленными (также и наоборот). Я поняла, что именно сестры доложили ему о казаках также. Но все это слишком тяжело; я только нахожу, что он прав, когда говорит, что у них не хватает продовольствия для вполне достаточного питания пленных, так как подвоз провианта к ним отрезан отовсюду (теперь из Турции, я думаю, подвозят, это для них большая поддержка). А мы можем лучше питать и давать больше жиров, в которых они нуждаются – в Сибири поезда ходят правильно, – и помещение нужно потеплее и почище. Этого требует человеколюбие, и, кроме того надо, чтобы никто не смел дурно отзываться о нашем обращении с пленными. Хочется распорядиться построже и наказать тех, кто не слушается, а я не имею права вмешиваться, в качестве “немки”. Есть скоты, упорно называющие меня так, для того, вероятно, чтобы воспрепятствовать моему вмешательству. Холод у нас чересчур силен, усилением питания можно спасти их жизни; 1000 человек уже умерло: выносить наш климат ведь так ужасно трудно. Надеюсь, что Георгий и Татищев на обратном пути произведут тщательную ревизию особенно в мелких городах, и сунут нос повсюду, так как налету не заметишь многого. Фредерикс мог бы послать Г. шифрованную телеграмму с твоим приказом: только твоя мама и я просили его съездить и взглянуть. Он не должен говорить об этом заранее, иначе там подготовятся к его приезду. Татищев может быть полезен, так как хорошо говорит по-немецки; он сумеет обойтись с германскими офицерами и узнать истинную правду насчет их содержания и насчет того, действительно ли их били. Отвратительно, если правда, а это могло случиться там, вдали. Коль скоро им будет лучше у нас, то и они станут поступать гуманнее, так как Макс намерен помогать в память своей матери. А если и Джорджи сделает то же, то будет превосходно.
Пошли кого-нибудь для ревизии также и здесь; в Сибирь же пусть едет г-жа О. чтобы встретить Г. Вот планы твоей женушки.
Почему ты теперь, когда ты посвободнее, не подготовляешь ничего на случай смены старика? Я уверена, он чувствует, что в последнее время поступал неразумно, долго не видавшись со мной: он сознает, что, увы, он неправ.
Драгоценный мой, я послала Бэби в церковь на водосвятие, а перед тем у него были учителя.
Яркое солнышко.
Я очень рада, что у Ани много дела с ее убежищем; она ездит по нескольку раз в день, чтобы смотреть за всем и распоряжаться. И как много всего нужно для 50 инвалидов, для санитаров, сестер, докторов и пр.! Ей помогают Вильчк, Ломан и Решетников (из Москвы); у нее, кажется, 27000, – и все – пожертвования! Своих она еще не дала ни копейки. Так хорошо, что наконец для нее нашлось дело: ей некогда хандрить, и Бог благословит ее за этот труд. В результате она за эту неделю потеряла в весе фунт, что приводит Жука в восторг. Завтра она принимает своих первых солдат.
Так и ты, милый, тоже получил мое письмо лишь сегодня утром? Может быть, заносы, или опять провинились наши железные дороги? Когда же, наконец, водворится порядок, которого нашей бедной стране не хватает во всех отношениях?
Я прочла, что эвакуировано Цетинье и что их войска окружены. Ну, вот теперь король с сыновьями и черными дочерьми, находящимися здесь и так безумно желавшими этой войны, расплачиваются за свои грехи перед Богом и тобою, так как они восстали против нашего Друга, зная, кто Он такой! Господь мстит за себя. Только мне жаль народа, это все такие герои, а итальянцы – эгоистичные скоты, покинули их в беде, – трусы!
Бэби напишет завтра, нынче он проспал. Благословляю тебя и целую без конца с горячей любовью.
Твоя маленькая
Женушка.
Слышу, что священник пришел окропить комнаты святой водой; мне надо накинуть халат, а затем опять заберусь в постель. Так это мило, что он не забыл прийти, хотя сегодня церковная служба совершается не на дому.

Царская ставка 5 янв.1916 г.
Моя возлюбленная душка!
Вчера писем не было, но сегодня в награду я получил целых 2: одно – утром, а другое – вскоре днем. Сердечно благодарю за оба.
Передай Алексею, что я рад, что он начал писать свой дневник. Это научает ясно и кратко выражать свои мысли.
Как досадно, что ты не чувствуешь себя лучше, и эта проклятая головная боль все продолжается! – Приятно, что мама была мила с Н.П. – Может быть, нам удастся повидать других – Кожев., Род. и т.д., когда они приедут в короткий отпуск?
Сегодня ясная, но холодная погода – 15 градусов с ветром. Надеюсь, что завтра будет теплее, тогда было бы приятнее присутствовать на водосвятии на реке, около большого моста. – Сегодня утром после службы о. Шавельский обошел весь дом и окропил все св. водой, начав с моей голубой комнаты, где прочел несколько молитв! – Иностранцам придется есть сегодня рыбу и грибы, но они уверяют, что очень довольны.
Не перестаю думать о преемнике старику. В поезде я спросил у толстого Хв. его мнение о Штюрмере. Он его хвалит, но думает, что он тоже слишком стар, и голова его уже не так свежа, как раньше. – Между прочим, этот старый Штюрмер прислал мне прошение о разрешении ему переменить фамилию и принять имя Панина. – Я ответил через Мамант. что не могу дать разрешения без предварительного согласия имеющихся еще в живых Паниных.
Маленький адмирал здоров, но возмущен Манусом, который хочет получить имя Нилова. – Как тебе это нравится?
Должен кончать, драгоценная моя женушка. Храни Господь тебя и детей! Нежно целую тебя и их и остаюсь твой верный муженек
Ники.

Царская ставка. 6 янв. 1916 г.
Моя дорогая!
Сердечно благодарю за милое письмо и за блестящую мысль поручить Георгию и Татищеву посмотреть, как содержатся военнопленные в Сибири. Я это сделаю.
Водосвятие прошло сегодня хорошо. – Когда я встал, было 15 градусов мороза; ко времени водосвятия температура поднялась до 7 градусов, а теперь 5 градусов странные колебания. Солнце уже начинает пригревать по-весеннему.
Добрый епископ Константин служил в нашей церкви, и оттуда крестный ход направился вниз к реке.
Все войска, стоящие в городе, были выстроены по обе стороны, батарея салютовала 101 раз, и 2 аэроплана носились над нашими головами. Масса народу и образцовый порядок. На обратном пути я отделился от процессии возле дома, где помещается штаб, так как мне надо было идти на доклад. Толпа меня приветствовала. – Старик настоял на том, чтоб ему было разрешено сопровождать меня во время церемонии, так как он хорошо себя чувствовал. – Маленький адмирал был более осторожен и остался дома, потому что кашляет. Оба припадают к твоим стопам!
В пятницу я устраиваю кинематограф для всех школьников; и я воспользуюсь этим случаем!
Только что получил твою телеграмму, что у Анастасии бронхит, как досадно! Надеюсь, что он скоро пройдет.
Я кончил свою книгу, и непременно прочту ее тебе и детям вслух, когда вернусь, – исключительно интересно и вполне прилично.
Должен кончать письмо, моя родная, драгоценная женушка.
Да благословит тебя и детей Господь! – Прижимаю тебя страстно к сердцу – и ниже (прости), – и остаюсь твой навеки верный
Ники.

Царское Село. 6 января 1916 г.
Мое сокровище!
Такой радостью было для меня вчера перечитывать два твоих письма, я все целовала их. Я легла в постель в 11? часов, а уснула только после 3?. (как всегда теперь), перечитав их еще раз и останавливаясь над каждым ласковым словом.
Сердце опять расширено, хотя я два раза принимала вчера adonis. Я сказала Боткину, что мне хочется немножко подышать свежим воздухом, – он ответил, что мне можно выйти на балкон, так как всего 5 градусов и нет ветра. У бедной Анастасии сегодня утром 38 градусов и спала она очень плохо. Сначала я боялась, не начинается ли корь, но говорят, что нет. По всей вероятности, только инфлюэнца. Сегодня Мари переночует со старшими сестрами, так будет лучше. В 9 часов они ходили в церковь, а сейчас в лазарете, – Крошка тоже собирается туда. Я так скучаю без моего лазарета, но что же делать!
О, да, я часто думаю, как бы чудно было сидеть в твои свободные часы уютно с тобою рядом и спокойно болтать без надоедливых министров и т.п.! Кажется, на тебя посыпались все несчастья. Наш Друг горюет о черногорцах и о том, что враг забирает все. Он очень огорчен, что неприятелю такая удача, но утверждает, что в конце концов победа останется за нами, только с большим трудом, потому что неприятель очень силен. Он жалеет, я думаю, что это наступление начали, не спросясь Его: Он бы посоветовал подождать. Он все время молится и соображает, когда придет удобный момент для наступления, чтобы не терять людей без пользы.
Пожалуйста, от имени Бэби поблагодари генерала Вильямса за прелестные карточки – ему интересно иметь такую коллекцию.
У Анастасии бронхит, голова тяжела, больно глотать, ночью кашляла. Она пишет об Острог.: “Хотя он сказал, что вид у меня немного лучше, чем вчера, но я бледная и вид дурацкий по-моему”. Как похоже на Швыбзика говорить такие вещи! Какая досада, что не могу посидеть с ней!
Дорогой мой, любимый, думаю о тебе с бесконечной любовью и мучаюсь твоим одиночеством. Вблизи тебя нет ни одной молодой и жизнерадостной души, а это так необходимо, чтоб не терять бодрости, когда одолевают заботы и тяжелый труд. Я только что собрала десять простых образков для Аниного инвалидного дома. Сегодня она принимает своих первых солдат.
Ну, полежала я четверть часа на балконе, воздух приятный, послушала колокольный звон, но с радостью легла здесь опять: все еще чувствую себя неважно. Посылаю тебе прошение от нашего Друга, это – что-то военное. Он просто прислал его, не прибавив ни слова в пояснение. И потом опять письмо от А.
Сегодня неделя, как ты от нас уехал, а мне кажется, что прошло уже гораздо больше: женушка скучает по своему родному, по своему светику, своему единственному, кто для нее – все в жизни, и хотела бы приласкать и ободрить его в одиночестве, мой самый милый. Нет у меня ничего интересного, так как никого не вижу. Вчера пришла от Мясоедова-Иванова благодарственная телеграмма за изящные пол. книжки, которые я им послала. Они перешли в Белозерку – уж не знаю, где это такое.
Малама прислал открытку А. с сообщением, что они уезжают – “за дело, и идем для этого на запад. Место, говорят, не особенно приветливо, но отдых в дыре – тоже не хорошо, но не очень долго. Вчера зашли на танцевальный вечер в эскадроне, где собрался весь деревенский “monde”, – я лично искренно веселился и даже опять устраиваю сегодня то же самое”.
Теперь, мой возлюбленный ангел, мой единственный и мое все, крепко тебя обнимаю, долго и нежно гляжу в твои милые, прелестные глаза, целую их и всего тебя – ведь я одна имею на это полное право, – не правда ли? Бог да благословит и хранит и да избавит тебя от всякого зла!
Навеки твоя старая
Солнышко.
Любовь моя, ведь ты сжигаешь ее письма, чтоб они никогда не попали в чужие руки?

Царское Село. 7 января 1916 г.
Мой родной, любимый душка,
Я получила твое милое письмо после того, как отослала свое, – спасибо от всего сердца. Как чудно, что ты можешь писать мне каждый день, я поглощаю твои письма с беспредельной любовью!
Н.П. обедал у А., а потом провел вечер с нами. Ему опротивела Москва и вся грязь, которую там распространяют, и ему стоило многих трудов опровергнуть те ужасы, каких наслушались его сестры, и их ложные представления обо всем. Здесь он избегает клубов, но приятели сообщают ему очень многое.
Поезд из Севастополя запоздал, поэтому он просидел в Москве на станции ночью от 11 до 4-х часов, а в Петр. прибыл в 5, вместо 11. Он говорит, что неправда, будто Манус желает переменить фамилию; это его враги распускают о нем сплетни, так как завидуют полученному им чину, у него была стычка с Милюковым, который написал о нем ложь, и теперь люди по злобе хотят восстановить против него маленького адмирала. Н.П. ехал в одном вагоне со стариком Дубенским, который очень откровенно говорил с ним о старой ставке и поведал ему все эти истории и “милые” вещи насчет толстого Орлова и насчет планов, бывших у последнего и у других. Все это совпадает с тем, что говорил наш Друг. – Расскажу тебе при свидании.
Не предпримешь ли ты какой-нибудь поездки, так как у тебя теперь меньше дела, и в ставке, должно быть, очень скучно?
Милый, не знаю, но я все-таки подумала бы о Штюрмере. У него голова вполне свежа. Видишь ли, у Х. есть некоторая надежда получить это место, но он слишком молод. Штюрмер годился бы на время, а потом, если тебе понадобится X., или если найдется другой, то можно будет сменить его. Только не разрешай ему менять фамилию: ‘Это принесет ему более вреда, чем если он останется при своей почтенной старой”, как – помнишь? – сказал Гр. А он высоко ставит Гр., что очень важно.
Знаешь, Волжин упорно несносен и не хочет помогать Питириму, не хочет уступить без твоего специального приказа: боится общественного мнения; Питирим хочет, чтобы Никон (эта скотина) был послан в Сибирь, ты помнишь, а В. хочет послать его в Тулу. Митрополит же находит, что нехорошо оставлять его в центре России, а лучше держать его подальше, где он меньше может навредить. Потом у него есть еще хороший проект относительно жалования духовенству, а В. не согласен и т.д. Не попросить ли мне П. написать перечень того, что он считает нужным, а я тогда передам тебе, чтоб ты приказал В. исполнить? Пит. очень умен и отличается широтой взгляда, а у В. этого как раз нет, он запуган.
У Анастасии температура вечером была 37 градусов. Она говорила со мной по телефону. Алексей вышел к нашему обеду уже в халатике в 8 часов 20 минут и писал свой дневник, что у него выходит очень мило. Твое поручение передано вовремя, так как ему уже немножко начинало надоедать: он не знал, когда выбрать время для писания.
Так хочется твоей ласки, так жажду обнять тебя и положить голову к тебе на плечо, как в постели, прижаться покрепче и лежать совсем тихо на твоем сердце, ощущая мир и покой! Столько горя и печали, тревог и испытаний, – они так изнуряют, а надо не сдаваться, но с твердостью встречать все. Мне бы хотелось повидаться с нашим Другом, но я никогда не приглашаю Его к нам в твое отсутствие, так как люди очень злоязычны. Теперь уверяют, будто Он получил назначение в Ф. Собор. что связано с обязанностью зажигать все лампадки во всех комнатах дворца! Понятно, что это значит, но это так идиотски-глупо, что разумный человек может лишь расхохотаться. Так отношусь к этой сплетне и я.
Ты ничего не имеешь против того, что я теперь часто вижусь с Н.П.? Но так как он через несколько дней едет (его друзья уехали), то он целый день занят, а вечерами совсем один и тоскует. В связи со всеми этими толками здесь и в Москве, будто его удалили из-за нашего Друга, ему нелегко покидать тебя и нас всех. И для нас тоже ужасна неизбежность расстаться с ним: у нас так мало истинных друзей, а из них он – самый близкий. Он побывает у нашего Друга, слава Богу. Я много с ним говорила, и рассказала ему все о большой перемене нынешним летом: он не знал, что именно Он убедил тебя и нас в безусловной необходимости этой перемены ради тебя, нас и России. Мне уже целые месяцы не приходилось говорить с ним наедине, и я боялась заговорить с ним о Гр., так как знала, что он сомневался в Нем. – Боюсь, что это еще не прошло, – но если он увидит Его, то успокоится. Он очень верит Манусу (я не верю), и я думаю, это он восстановил его против нашего Друга. И теперь он зовет Его Распут., что мне не нравится, и я постараюсь отучить его от этой привычки.
Сейчас гораздо теплее: вечером всего 1 градус, – такие перемены вредны для здоровья.
Что ты скажешь о Черногории? Я не доверяю этому старому королю и боюсь, что он замыслил злое, так как он ничуть не внушает доверия и, главное, неблагодарен. Что сделали бедные сербские войска, которые пошли туда? Италия внушает мне отвращение своей трусостью: она легко могла бы спасти Черногорию. Поклонись от меня милому старому По и генералу Вильямсу, и милому Бэбиному бельгийцу. Я уверена, что водосвятие было очень хорошо: такое красивое место внизу у реки, крутая улица и теплая погода!
Анастасии лучше: 36,5 градусов, голова не так болит и кашляет меньше. Очевидно, затронуты были только верхушки бронхов.
Я спала очень скверно и чувствую себя идиотски. Поэтому выйду на балкон – 1 градус тепла, – Иза посидит со мной.
Мне жаль надоедать тебе прошениями, но Безродный – хороший доктор (он знаком с нашим Другом уже давно), и помочь можешь только ты; поэтому напиши словечко на его памятной записке (прошения не было), чтоб ему дали развод, и пошли ее Волжину или Мамонтову.
Потом есть еще бумага от одного грузина. Гр. и Питирим знают его и просят за него. Ты можешь отослать ее к Кочубею, хотя я сомневаюсь, чтоб он был в состоянии что-нибудь сделать для этого князя Давида Багратион-Давидова м.б., ты его знаешь? Потом бумага от Мамонтова (Гр. знает его много лет): кажется, была сделана несправедливость, не можешь ли ты просмотреть ее и сделать с нею, что сочтешь нужным? Неприятно приставать к тебе, но все это зависит от тебя. Бумаги попроще я посылаю прямо нашему Мамонтову без всяких комментариев.
У Бэби в горле небольшая краснота, поэтому он не выйдет на воздух; при такой переменчивой погоде очень легко простудиться.
Повторил ли ты приказ относительно того, чтоб рождение Вильгельма было позволено праздновать так же, как праздновались твои именины? Подумал ли ты опять о том, что членов Думы, таких как Гучков, не следует более допускать на фронт и позволять им говорить с войсками? Он поправляется, по совести я должна сказать: увы! Кто-то заказывал молебны о его здравии в Лавре, и теперь он стал еще большим героем в глазах тех, кто им восхищается.
Вот письмо от Алексея.
Душка, я особенно много думала о тебе в эту бессонную ночь, с такой нежной тоской и жалостью! Как Вам?
Ну, прощай, мой Солнечный Свет, мой страстно любимый муженек! Всемогущий Бог да благословит и сохранит тебя, да поможет Он тебе во всех твоих решениях и да подаст тебе больше твердости!
Целую без конца, нежно и страстно. Твоя горячо любящая
Женушка.
Поклонись Мордв. и Силаеву.
Где Миша? Он не подает признаков жизни с тех пор, как в декабре уехал.

Царская ставка. 7 января 1916 г.
Мое дорогое сокровище!
Опять поезд опоздал, так что я не получил до сих пор ни писем, ни газет.
Я принимаю Трепова и Наумова, приезжающих из Киева, и затем генерала Беляева из воен. министерства – не знаю, по какому делу?
Последнему я скажу о немецких военнопленных, дне рождения Вильгельма и т.д. Я намерен послать Георгию шифрованную телеграмму относительно того, на что обратить особое внимание при посещении военнопленных, кроме других подробностей, которые я хочу поручить ему расследовать!
Сегодня я просил Фредерикса очень строго написать Максимовичу о клубах и следить за всем, что там происходит. Всякую болтовню и критику, которую он лично услышит, он должен пресекать и предупредить тех, кто носит золотой мундир или аксельбанты, что они лишатся таковых, если будут продолжать вести себя в том же духе.
Я забыл поблагодарить тебя за открытку милого Бэби, которую нахожу очаровательной. Она стоит против меня на письменном столе.
Кто-то унес лопату из сада – правда, там уже нечего сейчас больше чистить. Я предпочитаю гулять там один, к чему я привык, так как это дает возможность спокойно думать, и часто на прогулке приходят в голову хорошие мысли.
Я продолжаю ломать себе голову над вопросом о преемнике старику, если Штюрм. действительно недостаточно молод или современен.
На Кавказе наши войска очень успешно наступают и находятся недалеко от Эрзерума – единственной турецкой крепости, имеющейся там. Думаю, что на строение черных сестер должно быть подавленным из-за участи их несчастной родины!
Да хранит Господь тебя и дорогих детей! Нежно целую вас всех, мои дорогие. Горячо и нежно целую тебя, мое возлюбленное Солнышко.
Навеки твой
Ники.

Царское Село. 8 января 1916 г.
Мой родной душка!
Нежно, нежно благодарю тебя за вчерашнее драгоценное письмо. Конец его такой ласковый и полон нежного значения: – дама сердца благодарит за привет и возвращает его с большой любовью!
После завтрака наш Крошка явился ко мне с тяжелой головой, краснотою в горле и болью при глотании; поэтому я приказала ему лечь и положила компресс. Попозже у него оказалось 38,4 градуса, но голове стало лучше. Я больше его не видела, мы только по телефону говорили с ним и с Анастасией. Ей стало лучше: 37,2 градуса. Аня кашляла два дня и была в лихорадочном состоянии, когда пришла ко мне днем. Я заставила ее смерить температуру, – 37.9 градуса, – я отослала ее домой, вместо поездки к ее раненым. На ночь с ней останется Акилина, – доктор дал ей лекарство. Она выпила горячего малинового чаю, по моему настоянию, и горячего красного вина, по приказанию нашего Друга; надеюсь, что к завтрему ей будет лучше. Она прислала унылое письмо и просила передать, что целует тебя. После балкона я лежала на кушетке до 6 часов, а потом встала к обеду. Целый день слабость, и самочувствие не особенно хорошее. После 9 пришел Н.П. посидеть с нами, и дети пробовали всяческую музыку на граммофонах, которые я посылаю в наш и Анин лазареты. Он говорит, что теперь посылают Родионова вместо Кожевникова и, как только тот приедет, в субботу или в воскресенье, он думает выехать вместе с Кириллом. Если ты в ставке, то Кирилл хочет остановиться там на 2 дня. Поэтому Н.П. считает более удобным съехаться с ним в Киеве, чтобы не оказаться лишним в Могилеве. Но если тебя там нет, на возможность чего намекнул ему Дубенский, тогда они с К. выедут вместе прямо отсюда. Он закупил массу подков, гвоздей и т.д. и бесчисленное множество вещей по поручениям. Он везет шестерых кадет: одного графа Гейдена (полагаю, сына нашего), Кони, а фамилии остальных он забыл. Становишься бодрее, повидав его, – это отлично: ведь сегодня уже неделя, как я, так сказать, прикована к постели, от чего мне не легче, не веселей, также, как и моему родному голубчику. Шел дождь, и погода “подлая”.
Я очень рада, что поездки Трепова и Наумова принесли пользу, и надеюсь, что они хорошенько расшевелили всех. Надо везде бывать самому и всюду совать нос, тогда люди работают усерднее, так как чувствуют, что за ними присматривают и могут нагрянуть каждую минуту. Как хорошо, что у тебя есть кинематограф для всех этих детишек, – кроме того, они могут видеть и тебя!
Анастасия спала хорошо: 36,8 градуса. Алексей ночью проснулся только два раза, 37,6 градуса, лежит в игральной комнате в постели и очень весел. Надеюсь сегодня днем сходить наверх взглянуть на них обоих. Утром опять буду лежать на балконе: 2 градуса тепла, дождик, ветер; мрачная, скучная погода, приглашу с собой опять туда Изу, чтобы поговорить о делах.
Опять спала не очень хорошо и видела скверные сны; голова побаливает, сердце – тоже, хотя в эту минуту не расширено. Аня спала очень плохо, к чему она не привыкла; сильный кашель, голова болела, – 38 градусов. Ольга пробыла у нее некоторое время, и Мари отправится к ней в 12 часов – как глупо, что я не могу! Может быть, ты поручишь мне передать ей твой привет, чтоб ободрить ее? У всех вокруг теперь инфлюэнца, скверная штука!
Разве ты не мог бы секретно вызвать Штюрмера в ставку? ведь у тебя бывает столько народа, – чтобы спокойно переговорить с ним, прежде чем ты примешь какое-нибудь решение? Смотри, когда увидишь Дубенского, то незаметно наведи разговор на тему о толстом Орлове и заставь его высказаться относительно последнего, если у него хватит храбрости обличить низость человека, который впутывает и других из старой ставки, слишком высокопоставленных. Фед., я думаю, тоже знает это. Меня он всегда обозначал словом “она”, выражая уверенность, что я не так скоро пущу тебя опять в ставку после того, как они навязали тебе “своих” министров. Расспроси и про Дрентельна, который готовил для меня монастырь. Дж. и Орл. следовало бы прямо сослать в Сибирь. По окончании войны тебе надо будет произвести расправу. – Почему это должны оставаться на свободе и на хороших местах те, кто все подготовил, чтоб низложить тебя и заточить меня, а также Самарин, который сделал все, чтоб натворить неприятностей твоей жене? А они гуляют на свободе, и так как они остались безнаказанными, то многие думают, что они уволены были несправедливо. Противна эта человеческая лживость, – хотя я давно это знала и высказывала тебе мое отношение к ним. Слава Богу, что Дрент. также ушел. Теперь тебя окружают чистые люди, и я только желала бы, чтобы Н.П. был в их числе. Мы долго говорили о Дмитрии. Он говорит, что этот мальчик совершенно бесхарактерен и что на него может влиять каждый. Три месяца он был под влиянием Н.П. и вел себя в ставке хорошо. Так же он держал себя и в городе; и, как тот, не бывал в дамском обществе. Но – как с глаз долой, так попал в другие руки. Он находит, что в полку мальчик портится, потому что в этой среде грубые разговоры и шутки ужасны, и там его нравственный уровень понижается. Теперь он в должности адъютанта.
Швыбзик только что написала одну из своих смешных записок, – сегодня она все еще в постели.
Провожу время в писании записок всем больным. А. получила письмо от милого Отара Пурцеладзе, – скажи это Силаеву. Он посылает семье множество добрых пожеланий, изъяснения в чувствах, приветы и радуется, что мы виделись с его женою и сыном. Учится по-французски и по-английски, встает и ложится рано, не сообщает, каков уход и пища и никаких подробностей, только в отчаянии, что в такое время находится там, а не на службе.
Душенька, возлюбленный, мой собственный, самый близкий, крещу тебя, целую, крепко сжимаю в объятиях с бесконечной любовью и благодарностью за 21 год совершенного счастья, за которое день и ночь благодарю Бога!
О, как я хочу тебя и твоих нежных ласк! посылаю тебе все, все, все,
т-о-ж-е с-а-м-о-e, что и ты мне.
Навсегда твоя старая
Солнышко.
Разве не хорошо пахнет бумага!!!

Царская ставка. 8 января 1916 г.
Моя дорогая, любимая женушка,
Сердечно благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое я получил после завтрака. Затем я должен был прочесть бумаги, погулял около 1 часа, а теперь сел написать тебе несколько строк. В 4 ч. начинается кинематограф для мальчиков.
Я счастлив каждый раз, когда ты видаешь Н.П., в особенности теперь, когда он уезжает, Бог знает, на сколько времени! Ты меня спрашиваешь, где Миша? Я уверен, что он вернулся в Гатчину, после того как провел две недели в деревне. Почему ты ни разу его не повидаешь? – Правда, ты себя недостаточно хорошо чувствовала, чтобы принимать.
Письма А. я по прочтении всегда рву на мелкие клочки, так что тебе нечего беспокоиться. Ничего из ее писем не сохранится для потомства.
Дорогая моя, ничего нет интересного, о чем бы стоило писать – я повторю тебе только старую песенку, которую ты знаешь уже 32 года, что я тебя люблю, предан и верен тебе до конца!
Люблю тебя страстно и нежно, мое родное Солнышко! Да хранит Господь тебя и детей! Нежно целую вас всех.
Навеки твой старый
Ники.
Привет А.

Царское Село. 9 января 1916 г.
Мой любимый!
Погода теплая, – и снег и дождь, – пасмурно. Двое младших спали хорошо, у них 36,3 и 36,4 градуса. Днем я опять схожу к ним наверх. Читала доклады, и в некоторых вопросах Иза помогла мне, как и вчера вечером. Вчера дети несколько раз навещали Аню, а Татьяна – попозже, после чистки инструментов в лазарете. У нее целый день был народ: ее отец, затем наш Друг, и милая Зина, затем ее мать, потом Аксель П., приехавший на 3 дня, и Жук. Митрополит, услышав, что она больна, выразил желание навестить ее. Это ужасно мило, и она не знает, что ей делать. У ее горничной вчера вечером 40,2 градуса, ангина; поэтому доктор взял ее в больницу. Ее старая Зина пришла помогать Акилине. Она не спала всю ночь, потому что кашляла. Состояние ее здоровья не вызывает сомнений, так как онанедала мне знать о своей температуре. Она целует тебя и просит твоих молитв. Поэтому мне пришлось телеграфировать, равно как и о том, что наш Друг сказал про Штюрмера: не менять его фамилии и взять его хоть на время, так как он, несомненно, очень верный человек и будет держать в руках остальных. Пусть возмущаются, кому угодно, это неизбежно при каждом назначении. Н.П. говорил по телефону. Кирилл посылает его сегодня вечером в Гельсингфорс для свидания с Каниным и со штабом, так как Григорович сказал Кириллу, что они чинят препятствия в исполнении твоих приказаний, отданных К., так что скорее и лучше всего было послать Н.П., чтоб объяснить, что К. получил распоряжения от тебя. Это не Канин, но другие штабные, и он боится, как бы Тимирев не наделал неприятностей из-за своей обиды на Гв. Эк., откуда он ушел.
Аня спала от 8 до 11, – у нее 35,8 градуса, почему и чувствует большую слабость. Сергей скоро едет в ставку, как я слышала. Лучше не удерживать его там долго, так как он, увы, всегда сплетничает, и язык его очень остер на критику, да и держит он себя при чужих далеко не примерно. Кроме того, ходят какие-то неясные, дурные слухи относительно ее и каких-то взяток, о которых болтают все, сюда же припутана артиллерия.
Только что получила твое письмо, на часах 12, мило и рано! Какая бесконечная радость иметь от тебя известия! Ты не можешь себе представить, что составляют для меня твои милые письма, как я их целую и как часто перечитываю! Какая радость получать каждый день новое! Они согревают меня, так как я ужасно тоскую по моему сокровищу, а целовать твою подушку и письмо все-таки не вполне достаточно для голодной женушки. Ах, мой ангел, благослови тебя Бог за твою чудесную любовь и преданность, которых я далеко не стою! Благословляю тебя за них, мой нежный! И ты тоже, мой муженек, знаешь, что ты составляешь для меня и на какую глубокую любовь способно мое старое сердце. От этих разлук огонь разгорается только жарче, и великая любовь становится еще более сильной.
Не посмотреть ли тебе какие-нибудь войска, так как у тебя теперь меньше дела? Хорошо, что ты вызвал туда к себе министров. Ох, как мне хочется, чтоб ты избавился от Поливанова, который мало разнится от Гучкова, а на его бы место – старого Иванова, если честный Беляев слишком слаб. Не сомневаюсь, что сердце всей Думы устремилось бы к “Дедушке”. Но, может быть, у тебя нет никого на его место?
Сегодня сорок дней, как умерла маленькая Соня. Через несколько дней именины Татьяны.
Сегодня знаменитое 9-е. Как много мы пережили вместе и сколько тяжелого! Однако же Бог никогда не покидал и спасал нас. Так будет и теперь, хотя нам нужно иметь много терпения, веры, упования на его милость, а твои труды, покорность и смирение должны получить награду, которую Бог и пошлет тебе, я чувствую, хотя мы не можем знать когда.
Вчера вечером я раскладывала пасьянсы, читала, повидалась с Изой, играла с Мари. Чай пили с маленькими наверху; там еще стоит елка. Их кроватки были посреди комнаты. Анастасия выглядит зеленой, и синяки под глазами, а он – недурно.
Мой любимый, посылаю тебе только одну бумагу: делай с нею, что угодно.
Не вызовешь ли ты старика, чтобы спокойно сообщить ему о твоем решении? Теперь это легче, так как вы с ним не вполне согласны, и он не распорядился напечатать того циркуляра (что доказывает, что он как будто слишком стар, утомлен и, к сожалению, не все может сообразить, милый старичок). Вы успеете переговорить, и вместе с тем лучше, что у другого будет время до созыва Думы устроить совещание с министрами и подготовиться. А так как Штюрмер старше, то Горем. не обидится. И тогда ты дашь ему титул старого Сольского, конечно, не графский (дрянь), а другой. Я сделала бы это теперь, в ставке, и не стала бы долее откладывать, – послушайся меня, дорогой.
Ну, теперь прощай, мой голубчик, супруг мой любимый, свет моей жизни. Обнимаю тебя и прижимаю к себе крепко. Покрываю твое милое лицо, глаза, губы, шею и руки пламенными и нежными поцелуями. “Люблю тебя, люблю тебя, вот все, что я могу сказать”, – помнишь эту песню в Виндзоре в 1894 году и те вечера? Да благословит тебя Бог, сокровище мое!
Навсегда, до самой смерти твоя
Женушка.
Надеюсь, что мои цветы получишь свежими и душистыми.
Здесь крепкий поцелуй.

Царская ставка. 9 января 1916 г.
Моя любимая душка!
Сердечно благодарю за дорогое письмо.
Как досадно и скучно, что маленькие не совсем здоровы, а ты, бедняжка, даже не в состоянии пойти наверх и навестить их! Я очень надеюсь, что такое положение скоро кончится.
Погода отвратительная, идет снег, дождь и дует сильный ветер – то же самое, что и у вас. Я начинаю составлять программы небольших поездок – конечно, только для осмотра войск.
Вдоль линии Орша, Витебск и дальше к Двинску расположено много кавалерии и казачьих дивизий, которые отдыхают и приводятся в порядок. Я тебе дам знать, как только что-нибудь окончательно решу. Что же касается приезда Шт. сюда, то я считаю это неудобным. Здесь я принимаю исключительно людей, имеющих то или иное отношение к войне. Поэтому его приезд послужил бы только поводом для разных толков и предположений. – Я хочу, чтоб его назначение, если оно состоится, – грянуло, как гром. Поэтому приму его, как только вернусь. – Поверь мне, что так лучше.
Элла написала мне, прося дать Базилевскому следующую награду. Он уже получил одну в прошлом году к Новому Году. Но я собираюсь ей ответить, что теперь 1 января уже прошло и что лучше дождаться пасхи, которая будет через 3 месяца! Он, конечно, превосходный человек и хороший работник, и очень, по ее словам, полезен для ее комитета.
Я ничего не слыхал и не читал про Самарина, что довольно странно! Только ты о нем упомянула в своем последнем письме.
Должен кончать. Храни Господь тебя и наших цыплят! Нежно и страстно целую тебя и остаюсь, моя бесценная женушка, твоим любящим старым муженьком
Ники.

Царское Село. 10января 1916 г.
Мой родной!
Опять снег и тепло. Именины нашего Друга. Я так рада, что, благодаря принятым мерам, в Москве и Петрограде все обошлось благополучно, и забастовщики вели себя мирно.
Слава Богу, видна разница между Белецким и Джунковским и Оболенским.
Думаю, ты не сердишься, что я телеграфировала насчет Питирима, но ему очень хотелось повидаться с тобой без помехи (здесь тебе все некогда) и рассказать тебе обо всех своих проектах и улучшениях, какие он хотел бы сделать. Вчера он дежурил у постели Ани, добрый человек. Нынешней ночью она спала всего часа четыре (как и я), очень кашляла, 36,8 градуса, Беккер и утомлена, а Гр. хотел, чтоб она приехала к нему сегодня. Только у нее, право, не хватит сил на это, да и с точки зрения человеческой это было бы совершенным безумием. Анастасия спала хорошо, 36,3 градуса. Алексей еще спит. Старшие отправились в церковь. Вчера от 4 до 6 я лежала у них в комнате. Бэби играл в безик с m-r Гиббс, который провел с ним вчерашний день.
Зашел Евг. Серг., ноге его лучше; он нашел, что и нынче утром сердце у меня расширено. Но я это знала; значит, нужно принимать больше adonis’а и других капель, чтоб унять сердцебиение. Совершенно нет ничего интересного, чтоб сообщить тебе, и очень об этом жалею, но я никого не вижу и ничего не слышу. Ксения все еще очень слаба и только наполовину одета и наполовину на ногах.
Как хорошо наши казаки “работали” под Эрзерумом!
Анастасии позволено встать (но не выходить из комнаты) только во вторник. Это досадно, но так благоразумнее, цвет лица у нее все еще зеленый.
Бэби спал очень хорошо до 11-го часа, проснулся всего раз, – 36,2.
Вот и солнышко выглянуло ради нашего Друга. Это в самом деле прелестно, для Него так и надо было!
А. благодарит тебя за привет и посылает письмо, причем спросила, не будешь ли ты сердиться. Я ответила, что она должна знать лучше меня, позволил ли ты ей писать часто.
Иза у нас завтракала. Послеобеденные часы проведу опять спокойно и одна, пока не пойду наверх к малышам.
Только что получила твое драгоценное письмо, за которое бесконечно благодарна тебе, милый.
Ты прав относительно Шт. и “удара грома”.
Рада, что ты будешь смотреть войска. Целую и крещу тебя без конца, прижимаю к моему большому, больному сердцу, тоскую по твоим нежным поцелуям и ласкам, которые так много значат для твоей маленькой женушки, твоего
Солнышка, которая живет тобой и для которой ты являешься солнцем и светом, чистейший и лучший из всех.

Царская ставка. 10 января 1916 г.
Моя дорогая!
Нежно благодарю за милое письмо. – Я счастлив, что у всех наших больных нормальная температура, как ты об этом мне телеграфировала. – Федоров сказал мне, что здесь в городе распространены всякого рода детские болезни, так что с этой точки зрения хорошо, что нашего Солнечного Луча здесь нет. Прогулки в саду надоели мне до отчаяния, да я никогда больше 50 мин. там и не остаюсь, потому что иначе не успевал бы читать и писать и оканчивать все к 5 час., так как поезд уходит в 6 час.
Позднее, когда погода станет лучше, я изменю распределение своего времени, так как мне крайне необходимо пользоваться больше воздухом!
Надеюсь завтра сообщить тебе мои планы. Возможно, что к концу недели я буду дома!!
Сердечно благодарю также за милые цветы, которые прибыли совершенно свежими.
Передай А. мой привет и скажи ей, что я часто о ней думаю!
Я пишу в страшной спешке, потому что много еще должен просмотреть, так что ты извини за короткое и неинтересное письмо.
Да хранит Господь тебя и наших дорогих детей! – Мысленно буду с вами наименины Татьяны!
Нежно целую тебя, моя возлюбленная душка-Солнышко.
Твой
Ники.

Царское Село. 11 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Наконец, ясный день, 2 градуса мороза, и славно светит солнышко. Как жаль, что у тебя такая “подлая” погода! Нравится ли тебе английский генерал? Вероятно, он послан к тебе от армии, чтобы приветствовать тебя, как фельдмаршала? Но ты ничего не можешь дать Джорджи взамен, так как он не командует, а такие титулы ведь не игрушка.
Я не совсем понимаю, что такое произошло в Черногории: говорят, будто король и Петро уехали через Бриндизи в Лион, где он встретится с женой и двумя младшими дочерьми, а Мирко остался, чтобы присоединиться к черногорским, сербским и албанским войскам. Только теперь Италия высадила в Албании 70000 человек, – это для них плохая игра! Но если король сдался, то как же его войско? Где Ютта и Данило? Почему его пропускают во Францию? Все это мне совершенно непонятно.
Вечером Аня час провела на диване и говорила вполне окрепшим голосом; она уже мечтает явиться сюда. Все-таки, какое крепкое здоровье! Она поправилась вмиг, а думала, что ужасно больна и несчастна!
Не сочти меня помешанной за мою бутылочку, но наш Друг прислал ей вина со своих именин, и все мы выпили по глотку, а это я отлила для тебя, – кажется, мадера. Я проглотила Ему в угоду (как лекарство), ты сделай то же, пожалуйста, хотя бы тебе и не понравилось: вылей в рюмку и выпей все за Его здоровье, как и мы. Ландыш и корочка также от Него тебе, мой нежный ангел. Говорят, у Него побывала куча народа, и Он был прекрасен. Я по телеграфу поздравила Его от нас всех и получила ответ: “Невысказанно обрадован, свет Божий светит над вами не убоимся ничтожества”.
Он любит, когда не боятся телеграфировать Ему прямо. Я знаю, Он был очень недоволен, что она у Него не была, и это ее тревожит; но я думаю, что Он сам соберется к ней сегодня.
Бывшая рождественская елочка пахнет сегодня восхитительно крепко!
Сегодня утром у всех хорошая температура.
Жалею, что мои письма так скучны, но я ничего не слышу и никого не вижу.
Веселовский телеграфировал, что он был очень счастлив получить бригаду, в состав которой входит мой полк, а Сергеев в восторге, что принял от него 21-й полк, потому что долго служит в нем.
Мне пришлось взять другое перо, так как в этом не осталось больше чернил.
Спала лучше, и сегодня сердце пока не расширено. Выйду и полежу немного на балконе, так как уже два дня не выходила на воздух.
В мыслях и молитвах не разлучаюсь с тобой, милый, и думаю о тебе с горячей любовью, нежностью и тоской.
Господь с тобою! 1000 поцелуев от твоей самой
Родной.
А. пишет, что Н.П. вернулся из Гельсингфорса и что ей хотелось бы приехать с ним к обеду и что будто бы ее доктор позволил ей выехать вечером в закрытой карете. Нахожу, что доктора бывают странны, или же она удивительно крепка и если что захочет сделать, то ей это как-то удается. Молодость и крепость!
Шлю самую нежную благодарность за милое письмо: какая будет радость, если ты приедешь и опять пробудешь неделю дома!!

Царская ставка. 11 января 1916 г.
Моя душка-женушка!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. Всегда так радостно их получать. Я вдыхаю их аромат и перечитываю с наслаждением каждую страницу. Я так надеюсь, что тебе действительно лучше, и ты будешь чувствовать себя крепче, когда я вернусь. Старайся каждый день лежать на балконе или катайся в парке. Ведь все-таки свежий воздух, в сочетании с необходимым тебе отдыхом, несомненно, – самое лучшее лечение. Это верно – верно!! Погода очень переменчива – ночью мороз, а утром на солнце все тает. Улицы и дорожки в саду ужасно скользки.
В 4 часа я должен идти в кинематограф, устраиваемый для другой части школьников. Буду сидеть в средней ложе с старым Фред., который совершенно оглох. – Мы не можем разговаривать, потому что я не хочу отвечать ревом на все его вопросы при мертвой тишине в театре!!
Сию секунду Тет-в принес мне твое милое письмо, а также письма Татьяны и А. Крепко целую тебя за все, что ты пишешь, моя любимая. Питирим приезжает завтра. Белецкий дал знать об этом Воейкову. Генерал Коллуель (Callwell) очень спокойный и умный человек. Он привез мне письмо от Джорджи. Здесь теперь целая английская колония. Довольно забавно слушать английские разговоры за столом.
До свидания, мое нежно-любимое Солнышко. Да хранит Господь тебя и детей! Целую тебя и их крепко и остаюсь твой верный муженек
Ники.

Царское Село. 12 января 1916 г.
Мое сокровище!
Шлю нежнейшие поздравления с днем ангела нашей Татьяны. Она и Ольга помчались в лазарет, а в 12 у меня в комнате будет молебен. Грустно, что тебя нет с нами, милый.
Я так хорошо представляю себе нестерпимую скуку твоих ежедневных прогулок в этом крошечном садике! Лучше переезжай на моторе мост и гуляй на окраине города, или близ железнодорожных путей, по шоссе. Тебе, в самом деле, нужны воздух и движение, но я думаю, что снег скоро сойдет в ваших краях. Какая будет радость, если тебе действительно можно будет приехать в конце недели, мой милый ангел! Когда тебя нет, время тянется долго и томительно.
Аня и Н.П. обедали у нас. Она пробыла лишь немного более часу, – полная, розовая, хотя под глазами синяки. Я их обоих не видала с прошлого четверга.
Он встретил массу затруднений в Гельсингфорсе. Там не хотят давать нужного количества офицеров, так что Кириллу теперь придется продолжать хлопоты об этом. Приехал Род., и они оба явятся к 9, чтобы доставить удовольствие Татьяне в день ее именин. Анастасии и Алексею разрешено одеться и встать, но вниз еще не сходить. Сегодня Бэби спал почти до 10, температура 36,2 градуса. Гораздо лучше, что он на ногах, потому что чувствовал себя хорошо и так ужасно шалил в постели, что его нельзя было унять.
Германцы эвакуируют Пинск? Мне бы хотелось, чтоб их накрыли”, прежде чемони успеют уйти.
Наконец, две ночи я проспала совсем хорошо, и к утру сердце не расширялось.
Вот так сюрприз! Оба младших пришли, получив разрешение завтракать с нами. Да и в самом деле, так гораздо лучше. Впрочем, оба еще довольно худы и бледны.
Ну, теперь прощай, милый, любимый! Да благословит тебя Бог! Целую тебя нежно и любовно и остаюсь, мой Ники, твоею старой
Женушкой.
P.S. Только что получила твое милое письмо. Благодарю 1000 раз, мой возлюбленный, осыпаю тебя горячими поцелуями. Ох, как скучно тебе сидеть со стариком!! Пусть бы на его месте была я! Разве мальчику не милее была бы дама сердца? А ей захотелось к нему безумно.

Царская ставка. 12 января 1916 г.
Моя голубка!
Сердечно благодарю тебя за твое дорогое письмо, а также за бутылочку и цветок от нашего Друга. – Я выпил вино прямо из бутылки за Его здоровье и благополучие, – выпил все, до последней капли.
Это было сейчас же после завтрака. – Молодой Равтопуло тоже с нами завтракал. Он прислан сюда из полка для получения обуви и всяких теплых вещей. Я был очень рад видеть его и поговорить с ним. – Он поздравил меня с именинами Татьяны и просил засвидетельствовать тебе и девочкам свое почтение! Я тоже тебя поздравляю!
Днем я принял Питирима. Он говорил о синоде, духовенстве и особенно о созыве Гос. Думы – это меня удивляет, и я хотел бы знать, кто на него повлиял в этом отношении. Он был очень счастлив, что был принят и мог высказаться свободно.
Теперь должен кончать, нет времени.
Храни тебя Господь, моя возлюбленная душка! Целую тебя и дорогих детей крепко.
Передай ей мой привет и поблагодари за письмо.
Навеки твой старый
Ники.

Царское Село. 13 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Серая, скучная погода. Снова 2 градуса тепла и очень ветрено. Вчера полчаса лежала на балконе. Дети очень довольны, что снова могут сходить вниз, только немножко бледны. Сегодня обе старшие завтракают в Аничковом. У них комитеты, прием пожертвований и чай у Ксении. Кажется, милая матушка была не совсем здорова, а потому оставалась дома и только один раз могла быть у Ксении.
Было приятно, когда вчера, от 9 до 11 час. 50 минут, сидели Н.П. и В.Н. Они много рассказывали. Н.П. предложил ему остановиться у него на квартире, потому что это ближе к Экипажу. Он и Кирилл уезжают, кажется, в субботу вечером. Так много еще дела! Люди так упрямы и не хотят работать. Сегодня утром он едет к Григоровичу.
Как тебе скучно, бедный ангел, сидеть в кинематографе около старика, – право, на стену полезешь! Я рада, что новый английский генерал нравится тебе. Что это за слухи ходят о черногорцах? Будто он продал свое отечество австрийцам и за это его не примут ни в Риме, ни в Париже? Или же это все сплетни? Ради денег и личной выгоды он способен на все, хотя я думала, что он любит свою родину… Во всяком случае, я тут ничего не понимаю.
Несмотря на сильный ветер, хочу покататься в санях вместе с Мари в парке и зайти к Знам. – первый раз в 1916 году, – чтобы там поставить свечи и помолиться за моего нежного голубчика. Милая Зина, которая любит нашего Друга, вчера просидела со мной час; она из Смоленской губернии.
Ну, прощай, мой Солнечный Свет, мой единственный, мое все. Крещу тебя и осыпаю твое любимое лицо нежными поцелуями. Твоя маленькая
Женушка.
Представь себе, Равтопуло в Могилеве. Он написал Ане, что послан туда из полка.

Царская ставка. 13 января 1916 г.
Моя драгоценная женушка!
Теперь мои планы определились. Завтра, в четверг, я сажусь в поезд и в пятницу утром делаю в Бобруйске смотр Забайкальской казачьей дивизии. – В тот же день я возвращаюсь сюда и провожу ночь в поезде.
В субботу утром у меня будет мой обычный доклад, а затем немедленно выезжаю в Оршу. – По соседству будут стянуты 3 казачьи дивизии – 1-я и 2-я Кубанские и Уральская, – после чего я продолжу свое путешествие домой и приеду в Ц.С. в воскресенье в 12 час. – Увы, пропущу церковную службу! Может быть, мне удастся провести дома дней 8-9, – вот было бы великолепно!
Мое дорогое маленькое Солнышко! Я горю нетерпением поскорее увидать тебя, слышать твой голос, смотреть в твои глаза и чувствовать себя в твоих объятиях!
Я думаю, что разлука действительно делает любовь еще сильнее и взаимное влечение еще больше. Я надеюсь, что ты себя к этому времени будешь чувствовать совсем здоровой и бодрой!
День именин Татьяны был вчера отпразднован в городе с большим торжеством. Был концерт, представление и живые картины в театре. – Было, оказывается, битком набито и очень удачно, но продолжалось с 9 до 1.30 час. – Губернатор не мог мне сказать, сколько было собрано за весь вечер. – Вместе с программой продавался портрет Татьяны с ее автографом.
В течение двух дней у Федорова небольшие боли в левой стороне живота и небольшой жар, так что я просил его лечь. Вид у него, как всегда, веселый. Только что – 2.30 час. – принесли мне твое дорогое письмо.
Крепко целую и благодарю за все, что ты пишешь. – Да благословит Господь тебя и наших дорогих детей!
Глубоко любящий твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 14 января 1916 г.
Мой любимый!
Погода очень ветреная, мягкая, изредка показывается солнце. Чувствую себя скверно, потому что ночью были сильные боли в животе и такая слабость, что даже позвонила Мадлен[674], чтоб она дала мне грелку и опий. Должно быть, это от adonis’a. Сегодня чувствую большую слабость. Ольга Евг. завтракает у нас, а затем принимаю Ягмина, который, наконец, приехал хоронить жену.
Как мило, что Равтопуло с тобою завтракал! Силаев будет в восторге. Сестра этого мальчика тоже была именинница 12-го. Сегодня день рождения Вильгельма!
Вот и снег пошел. Хотелось бы знать, последнее ли это мое письмо, и вернешься ли ты в субботу или нет?
Дети нашли, что дорогая матушка несколько похудела. Они завтракали у нее наверху, а потом, после своих комитетов, напились чаю у Ксении, которая тоже неблестяще выглядит. Твоя приятельница Плевицкая привезла Ольге денег от концертов, которые давала. Она пела для Ольги в Киеве, где случайно был Мочалов, Родочка, и он аккомпанировал ей, а Родионов приехал с нею сюда.
Аня прочла нам из твоей книги несколько рассказов о детях, пока мы раскладывали пасьянсы. Она привезла для тебя новую книгу к твоему приезду.
Не могу больше писать. Чувствую себя слишком идиотски. Прощай, мой милый. Да благословит и помилует тебя Господь ныне и присно и да поможет тебе во все трудные минуты твоей жизни!
Осыпаю тебя нежно-ласковыми, страстными поцелуями и остаюсь, мой драгоценный, твоей глубоко любящей старой женушкой
Солнышко.

Царская ставка. 14 января 1916 г.
Моя бесценная!
Это будет мое последнее письмо. – Вчера прибыло сюда множество генералов и других высокопоставленных лиц, чтобы принять участие в комиссии под председательством Алексеева для обсуждения вопросов о продовольствии, угле и других вещах. Приехали кн. Урусов, который работает в Кр. Кресте, а также по устройству беженцев, вместе с ген. Ивановым, затем, к моему большому удивлению, московский городской голова Челноков, председатель Союза Городов, и несколько других почтенных лиц от различных министерств. Я пригласил их к обеду. – За несколько минут до обеда я принял Челнокова наедине – он поднес мне теплый адрес от Москвы, в котором благодарит войска за хороший прием, оказанный делегации, посланной для распределения подарков солдатам. – Он тяжело дышал и вскакивал каждую секунду со стула, пока разговаривал. – Я спросил его, хорошо ли он себя чувствует, на что он отвечал утвердительно, но прибавил, что он привык представляться Николаше и никак не ожидал увидать здесь меня. – Этот ответ и все его поведение понравились мне этот раз!
Бедный Алексеев просидел с ними вчера вечером от 9 до 12 час. И сегодня опять. Теперь после Федорова заболел инфлюэнцой Воейков. – Глупый человек, два дня тому назад он чувствовал озноб и когда смерил температуру – было 39 градусов. Я насилу уговорил его сегодня утром остаться в постели, а сейчас он опять встал. Наш Поляков поставил ему на грудь и спину 17 банок, что очень ему помогло, иначе он мог бы схватить воспаление легких!
Сердечно благодарю и целую за твое дорогое письмо, которое только что пришло. Ну, до свидания, храни тебя Господь, мое любимое Солнышко, моя бесценная Душка! Нежно целую тебя и дорогих детей.
Через2 дня мы, Бог даст, будем опять вместе.
Твой
Ники.

Царское Село. 15 января 1916 г.
Милый!
Всего несколько строк, так как чувствую себя очень скверно. Спала хорошо, но голова все болит, трудно держать глаза открытыми. Чувствую слабость, лихорадку, гадко; 37,1, но, вероятно, будет больше. Сердце расширено, как будто собираюсь захворать инфлюэнцей, так что Б. предписал мне весь день лежать в постели. Вчера тоже чувствовала себя гадко и поглупевшей.
Ольга Евг. такая же, как всегда; просила передать тебе наилучшие пожелания. Ягмин узнал, что полк теперь уже в самой Персии.
За обедом были А. и Н.П., но мне слишком нездоровилось, чтоб я могла вполне насладиться их обществом. День яркий, на солнце 6 градусов тепла.
Такое счастье, что ты приедешь в воскресенье, но я хочу к тому времени выздороветь! Надеюсь, что погода будет хорошая, что все сойдет хорошо и что увижу милых казаков.
Как этот дрянный цеппелин залетел в такую даль, как Режица?
Дети здоровы, хотя Ольгу стошнило ночью без всякой причины. Любимый, не могу писать больше: глаза болят и трудно открывать их.
Бедная графиня Воронцова. Она будет тосковать по своему милому старому мужу, но для него это должно быть избавлением. Как чувствует себя Федоров?
Крещу и целую без конца и сильно хочу быть опять с тобой, голубчик, самый милый из милых!
Нежно прижимаю тебя к сердцу.
Навеки твоя старая женушка
Аликс.
Это письмо ты, вероятно, получишь в Орше.

Царское Село. 16 января 1916 г.
Мой родной!
Я узнала, что и сегодня едет курьер, чтоб мучить тебя, поэтому пишу несколько строк. Яркое солнце, тихо и 2 градуса мороза.
Уснула после трех. Чувствую себя сегодня немного лучше, но все еще есть странное ощущение внутри, держу грелку на животе, но сердце, к счастью, нынче утром не расширено.
Вчера я встала к обеду и пролежала на кушетке до 11-ти, раскладывая, по обыкновению, пасьянсы, что менее утомляет, чем работа.
Сандра – у матери, Ира и Мая здесь в городе.
Так отрадно, что ты вернешься завтра, голубчик. Твое милое письмо сделало меня такой счастливой. Но как странно, что Челноков был у тебя… Представляю, что он чувствовал себя ничтожным и неуверенным в себе… Он должен был простоять все время, двуличный человек!
Представить себе только, что Воейков тоже захворал! Значит, тебе пришлось путешествовать от одного к другому.
Какое скучное письмо! Извини, что не еду на вокзал, но я не в силах там стоять.
Целую и крещу тебя, мой любимый. Я более чем счастлива вскоре опять прижать тебя к своей груди.
Навсегда твоя старая
Женушка.

Ц. ставка. 28 янв. 1916 г.
Моя ненаглядная,
Опять приходится мне покидать тебя и детей – свой дом, свое гнездышко, и я чувствую себя грустным и подавленным, но не хочу этого показывать. – Бог даст, нам недолго придется быть в разлуке – я надеюсь вернуться 8-го февраля. – Не грусти и не беспокойся! Зная тебя хорошо, я боюсь, что ты будешь думать о том, что Михень нам сегодня сказала, и что тебя этот вопрос будет мучить в мое отсутствие. Пожалуйста, не надо!
Моя радость, мое Солнышко, моя обожаемая маленькая женушка, я люблю тебя и ужасно тоскую по тебе!
Только когда я вижу солдат или моряков, мне удается забыть тебя на несколько мгновений – если это возможно!
Что же касается других вопросов, то я на этот раз уезжаю гораздо спокойнее, потому что имею безграничное доверие к Штюрм.
Храни тебя Господь! Целую всех вас крепко.
Всегда твой
Ники.

Царское Село. 28 января 1916 г.
Мой любимый, милый!
Опять поезд уносит от меня мое сокровище, но я надеюсь, что не надолго. Знаю, что не должна бы говорить так, и со стороны женщины, которая давно замужем, это может показаться смешным. Но я не в состоянии удержаться. С годами любовь усиливается, тяжко переносить жизнь без твоего милого присутствия. Когда я могла выезжать и ухаживать за ранеными, то было легче. Тебе еще хуже, мой родной. Радуюсь, что уже завтра ты сделаешь смотр войскам. Это ободрит и всех обрадует. Надеюсь, что солнце там будет светить, как сегодня здесь. Было так хорошо, когда ты читал нам, и теперь я все слышу твой милый голос! А твои нежные ласки – о, как глубоко я благодарна тебе за них! – Они согрели меня и так утешили! Когда на сердце тяжело от забот и тревоги, то всякая ласка дает нам силу и глубокое счастье. О, если б наши дети могли быть так же счастливы в своей супружеской жизни! Мысль о Борисе чересчур несимпатична: я убеждена, что девочка никогда не согласится за него выйти, и я вполне понимаю ее. Только никогда не давай Михень угадать, что другие мысли наполняют ум и сердце девочки. Это священная тайна молодой девушки, и если б о ней узнали другие, то это ужасно огорчило бы Ольгу: она очень щепетильна. Этот разговор далеко меня не порадовал, и вот я чувствую себя очень плохо, потому что ты уезжаешь, и мое старое сердце сжимается от боли: оно не может привыкнуть к нашим расставаниям.
Вот тебе записка от Крошки. Она тебя позабавит.
Посылаю ландыши – они украсят твой письменный стол.
Ты серьезно поговоришь с Кедровым, не правда ли? потому что удовольствие и честь этой поездки являются почти наградой и заглаживают выговор, вполне им заслуженный. Ведь ты избавил его от вторичного суда, и, хотя он порядочный человек, его необходимо держать в руках, и Адмиралу никак не следовало быть с ним настолько фамильярным: он ужасно самолюбив. Но я думаю, ты поставишь его на свое место.
Какая будет радость, когда ты избавишься от Бр. Б. (не умею написать его имени)! Но сначала ему нужно дать понять, какое он сделал зло, падающее притом на тебя. Ты чересчур добр, мой светозарный ангел. Будь тверже, и когда накажешь, то не прощай сразу и не давай хороших мест: тебя недостаточно боятся. Покажи свою власть. Люди злоупотребляют твоей изумительной добротой и кротостью.
Грустно, что не могу проводить тебя на вокзал, но на это у меня не хватит сил, так как сердце расширено, да и ин. – мех. пришел.
Мой родной, мой светик, любовь моя, почивай хорошо и мирно, мысленно ощущай мои нежные объятья и вообрази, что твоя дорогая, милая голова покоится на моей груди (а не на высокой подушке, которую ты не любишь).
Прощай, мое сокровище, мой супруг, Солнечный Свет, возлюбленный, благослови и помилуй тебя Бог! Пусть хранят тебя святые ангелы и моя горячая любовь! О, мой Мальчик, как я тебя люблю! Словами не могу этого выразить, но ты можешь прочесть у меня в глазах.
Навеки твоя старая
Женушка.
вся твоя.
О, каково-то мне будет ночью одной!

Царское Село. 29 января 1916 г.
Мое родное, любимое сокровище!
Очень, очень благодарна тебе за прелестное письмо, которое ты оставил мне в утешенье. Я без устали перечитывала его днем и ночью, когда не могла уснуть, и глаза болели от слез. Мы легли в 101/2, ночь провела дурно, и сегодня утром болит голова.
Только что прочитала кучу бумаг от Ростовцева.
Идет легкий снежок: 2 градуса мороза.
А. заглянула на минутку по пути в город и просила меня передать, что она еще раз от всего сердца благодарит тебя за деньги. Она телефонировала о них нашему Другу, и Он сказал, что это принесет тебе счастье, что пусть она положит их в банк, как первооснову фонда, который следует собрать на постройку приюта для калек. Посмотрю, не можем ли мы ей дать участок земли – хорошо бы недалеко от дома инвалидов, так как тогда они могли бы пользоваться нашею банею и мастерскими.
Интересно, начал ли ты читать французскую книгу; ты увидишь, как она занимательна.
Как почивал, мой голубчик? Мне очень скучно без моего Солнечного Света!!
Подумай же об Иванове. Право, это была бы превосходная замена и доброе начало для 1916 года. Поливанову не надо давать никакого места – пусть он не беспокоит тебя. Щерб. может заменить Иванова, а на его место – кого-нибудь поэнергичнее. Какая досада, что старый Рузский еще не совсем поправился! Как я рада, что теперь у тебя есть Шт., на которого можно положиться и о котором ты знаешь, что он постарается не допустить разброда среди министров!
Мне пора вставать к завтраку. Затем меня хотят видеть Бенкендорф и m-me Волжанинова из Крыма.
Дети собираются повидать Родионова завтра вечером, так как он выразил желание прийти в нашу церковь к службе.
Самый милый из милых, теперь прощай, и пусть Бог благословит тебя и защитит!
Осыпаю тебя самыми нежными поцелуями и остаюсь Навсегда твоей женушкой
Аликс.
Федоров спал хорошо, кашляет меньше, 37 градусов.
M-me Зизи лучше, 36,4 градуса; скажи это Кире, который мало думает о матери. Поговори на досуге с Мордвиновым о Мишиной истории, а затем насчет Ольги и спроси, что за человек ее Н.А.

Царское Село. 30 января 1916 г.
Мой родной, милый!
Мы были страшно счастливы, получив твою телеграмму за чаем и узнав, что все сошло так хорошо. Как мило, что на вокзале при тебе был почетный караул из твоих кабардинцев!
Вероятно, были сильные бои, так как Бэбин поезд привез 15 раненых офицеров и более 300 солдат из Калкунов, Дриссы, – это там, где стоит Татьянин полк и куда, как мне кажется, ты собирался поехать.
Сегодня все покрыто белой пеленой. Вчера выпало много снегу, – 3 градуса мороза. Провела дурную, бессонную ночь, рано легла в постель: голова болела и продолжает болеть, сердце тоже.
У меня была m-me Волжанинова из Крыма (винодел). Ты помнишь ее, я уверена: она встречала меня на перроне с цветами, завтракала в Ливадии и торговала на базарах. Ты познакомился с ее старухой-матерью (за 70 лет) на открытии детского санатория за Масандрой – m-me Желтухина, урожденная Иловайская, дочь Бородинского героя. Ее имение близ Беловежа совершенно разорено. Она не успела ничего спасти, а там было много вещей, имеющих историческую ценность. Ты пятый из виденных ею императоров.
Наш Друг очень счастлив, что ты опять осматриваешь войска. Он спокоен за все, только озабочен назначением Иванова, находит, что его присутствие в Думе могло бы быть очень полезно.
Опять несколько офицеров ждут, чтоб я приняла их. Это продолжается все время, а я так устала! Хотелось бы, наконец, опять выбраться в церковь – за весь январь не была ни разу, а очень бы хотела пойти к Знам. поставить свечи.
Умер старый проф. Павлов, от заражения крови, кажется, после сделанной им операции.
Милый мой и любимый, я тоскую по тебе ужасно! Вечера проходят скучно: Аня не в духе, все мы раскладываем пасьянсы – за ними отдыхают глаза после долгого рукоделия, а сидеть сложа руки – ужасно. Она любит читать вслух, только ужасно трещит. Однако, нельзя же целый день вести разговоры, да мне и не о чем говорить: я устала. Милый, я не хвалюсь, но никто не любит тебя так сильно, как старое Солнышко: ты – ее жизнь, ее близкий!
Благослови тебя Бог, мой драгоценный! Осыпаю тебя нежными, страстными поцелуями и жажду снова заключить тебя в объятия.
Навеки, Ники мой, твоя старая девочка
Женушка.

Царское Село. 31 января 1916 г.
Мое милое сокровище!
Татьяна в восторге, что ты видел ее полк и нашел его в добром порядке. Я все надеялась, что буду больше ездить (также в санитарных поездах) и что мне удастся увидеть хоть один из моих полков.
Родионов был в церкви вчера вечером, обедал у А. и потом явился к нам. Он уезжает завтра. Он говорит, что теперь они стоят опять в новой деревне, всего в 8 верстах от Волочиска и все офицеры помещаются вместе на Господском дворе, – они меняли стоянку уже четыре или пять раз. Он показал нам несколько групп, снятых им, причем некоторые из них на конях; у Мясоедова лошадь имеет вид совершенно допотопный.
Утро серое, 5 градусов. Уснула поздно, но затем спала хорошо. Голова почти не болит, зато болят сердце и глаза, и я пишу в очках, чтобы не так утомить зрение.
Вчера я принимала одного из моих Крымцев. Теперь все они очень сожалеют, что Дробязгин покидает их. Все истории кончились, и теперь они оценили его и очень огорчены переменой.
Сегодня принимаем юнкеров, которым, кажется, завтра предстоит производство, а затем отъезд. Потом Варнаву, арх. Серафима, Купцова (Эрив. – он здесь в отпуску и хочет повидать меня перед возвращением в полк), потом Алека!! Что ему понадобилось? Вероятно, переговорить о Гаграх, но тогда мне придется сказать ему о Скалоне.
В 6 часов явится капитан 1 ранга Шульц (какая чисто немецкая фамилия, увы!) перед своим отъездом в Англию. Полагаю, что это тот длиннобородый, который командовал “Африкой”, если я не выдумываю, – занимался гипнотизмом, а сестра его была сестрой в моем лазарете во время японской войны и потом умерла в Кронштадте.
Один из раненых, принятых мною вчера, поднес мне восхитительную коллекцию фотографий. Он снимал их в Евпатории: одни лежат и берут солнечные ванны, другие покрыты грязью, кто в ваннах, кто под душами, кого электризуют, – очень занятно.
Вчера была серебряная свадьба Путятиных.
Стараюсь передать тебе все новости, какие могу, но, увы, они неинтересны. Милый, получаешь ли ты мои письма в пути? Вероятно, они ждут тебя на какой-нибудь большой станции. Хотела бы сама быть на их месте, чувствовать твои милые губы на своих и смотреть в твои любимые глаза. Жестоко тоскую без моего родного голубчика и без его нежных поцелуев, которые значат для меня так много!
Любовь моя, теперь кончаю. Прощай, Господь с тобой теперь и всегда!
Бесчисленные поцелуи от твоего старого
Солнышка.

Царское Село. 1 февраля 1916 г.
Мой самый близкий!
Сегодня утром холоднее, 7 градусов, и идет снег. Ночью почти не спала, и сердце сегодня болит сильнее, голова же в порядке. Посылаю тебе подснежничек из Ливадии.
Михень вчера вновь прислал письмо с просьбой освободить барона Деллингсгаузена. Он сидит в Крестах в Петрогр. на Выборгской стороне. Его сыну, драгуну, разрешено навещать его. Но это такой позор, от которого можно избавиться, лишь поскорее, по телеграфу, приказав его выпустить. Не знаешь, как смотреть ему в глаза после этого.
Алек не сообщил мне ничего особенного, только он, кажется, недоволен ранеными офицерами, – те из них, которые отсылаются на юг (московской комиссией), торчат здесь по два месяца и не уезжают. Этому беспорядку он пытается положить конец.
Затем он говорил о пленных, которых он посетил. В самом деле, нужно подумать о перемещении некоторых из них, так как они умирают от болезней, не будучи в состоянии переносить здешнего климата. Многие думают, что было бы хорошо, если бы ты хоть на время передал продовольств. вопрос Алеку, так как в городе настоящий скандал, и цены стали невозможными. Он бы сунул нос повсюду, накинулся бы на купцов, которые плутуют и запрашивают невозможные цены, и помог бы избавиться от Оболенского, который, в самом деле, никуда не годен и не приносит ни малейшей пользы.
Наш Друг встревожен мыслью, что если так протянется месяца два, то у нас будут неприятные столкновения и истории в городе. Я это понимаю, потому что стыдно так мучить бедный народ, да и унизительно перед нашими союзниками!! У нас всего очень много, только не желают привозить, а когда привозят, то назначают цены, недоступные ни для кого. Почему не попросить его взять все это в руки месяца на два или хоть на месяц? Он бы не допустил, чтоб продолжалось мошенничество. Он превосходно умеет приводить все в порядок, расшевелить людей, – но не надолго. Пишу тебе это, так как думаю, что ты увидишь его во вторник.
Шульц был очарователен. Мы с полчаса беседовали на разные темы; он – брат того черного, который и теперь еще командует “Африкой” и всеми водолазами .
Сегодня у меня Шведов с докладом и m-lle Шнейдер, и это будет бесконечно, так как нужно о многом переговорить, – насчет художественной школы и преобразования моих патриотических училищ, а также о Куст. Комитете, о котором, мне кажется, Кривош. совершенно забыл. Потом командир Эриванцев просил принять его; он был здесь в отпуску и возвращается в полк.
Как ты будешь опять скучать в ставке без милого Бэби! Снова начинается твоя одинокая жизнь, бедняжка, бесценный ангел мой!
Вчера дети повеселились у Ани, солдаты тоже. Полагаю, что Татьяна описала тебе все. Анины именины 3-го числа, сообщаю на случай, если ты захочешь послать ей телеграмму.
Т. прощается с Родионовым по телефону, и я сделаю то же.
Как ужасно трудно сражаться на Кавказе при таком страшном холоде! Алек говорит, что солдаты меньше обмораживают ноги, – только один на сто, а из офицеров – 8 на 100, от слишком легкой одежды: отправляясь на юг, они, конечно, думали, что там будет теплее.
Теперь, милый, пора кончать письмо. Да благословит и сохранит тебя Бог, мой драгоценный, от всякого зла! Осыпаю тебя нежными поцелуями и прижимаю к груди.
Навсегда твоя любящая старая
Женушка.
“Все” ли прошло у тебя, и нужны ли тебе еще вещи, которые я тебе дала? Очень хотелось бы, чтоб ты мог делать больше моциона: это было бы тебе всего полезнее.
Скажи Мальчику, что дама сердца посылает ему свой любовный привет и нежные поцелуи и часто вспоминает о нем в одинокие бессонные ночи.
Ломан опять сильно пьет и совсем обезумел. А. прямо боится его. Необходимо отослать его в Финляндию, в санаторий, месяца на два абсолютного покоя; иначе, уверяю тебя, он застрелит себя или других. Доктора тоже находят, что ему необходимы перемена обстановки и отдых, – у него уже был нервный удар.
Эти зеленые чернила отвратительно пахнут. Надеюсь, что духи отобьют их запах.

Ц. ставка. 1 февраля 1916 г.
Мое родное, любимое Солнышко!
Наконец, у меня нашелся свободный вечер, чтобы спокойно побеседовать с тобой – я сильно по тебе тоскую. Прежде всего спешу поблагодарить тебя за три твоих дорогих письма. Они, конечно, пришли очень неаккуратно, потому что поезд ездил взад и вперед по пути. так как это было около Двинска, где летают дурные птицы. За последние 3 дня выпало очень много снегу, что для них безнадежно!
Первый смотр войскам был недалеко от маленькой станции Вышки. К моей большой радости, там стояла рота Кабардинского полка, но в ней оказался только один знакомый офицер и несколько солдат, которые были в Ливадии! Среди множества кавалерийских полков было два полка мама и Ксении (я не мог найти Гординского), но твоих Александровцев и моих Павлогрдцев не было, такая жалость, они только что были отправлены в траншеи, чтобы сменить пехоту. Боже мой, на что похож твой бедный Плеве! Зеленый, как труп, более чем когда-либо слепой и скрюченный, и едва передвигает ноги. Сидя верхом, он так сильно откинулся назад, что я подумал, не дурно ли ему. Он уверяет, что очень часто ездит верхом, но я в этом сомневаюсь.
Войска были в прекрасном виде, лошади тоже. После завтрака я имел разговор с Плеве. Он рассуждает вполне здраво и нормально, голова его свежа и мысли ясны, – и когда он сидит, то все ничего, но когда встает, то представляет грустное зрелище.
Я строго с ним поговорил относительно Бонч-Бруевича, что он должен от него отделаться и т.д. Затем я сделал хорошую прогулку по шоссе. В 6 ч. мы проехали Двинск – в городе на улицах обычное освещение. Я видел только один прожектор, освещавший темный небосклон!
Ночь мы провели где-то около Полоцка и утром 30-го января вернулись назад вДриссу. Там меня встретили Эверт и ген. Литвинов из 1-й армии. 3 кавалерийских дивизии – 8-я, 14-я и Сибирская казачья. Татьянины уланы выглядели молодцами, остальные войска тоже. Так аккуратно, чисто и хорошо одеты и вооружены, как я редко видал даже в мирное время! Поистине превосходно! У них всех такой хороший вид в их серых папахах, но в то же время они так похожи один на другого, что трудно различить, какого они полка.
Вчера, 31-го янв., был последний смотр, на котором присутствовали 6 и 13 кавалерийские дивизии – они такие же отличные молодцы, как и в прежние времена. Погода совсем не холодная: 3-4 градуса мороза, и опять идет снег. Старик, конечно, опять ехал верхом и очень гордится этим – он со всеми об этом говорит – что приводит Нилова в бешенство!
После завтрака поезд покинул станцию Борковичи в 3 часа, проехали Витебск и Оршу и прибыли сюда в 11 час. вечера. Воздух был чудесный, так что Воейков, Граббе, Кедров и я сделали освежившую нас прогулку перед сном. Сегодня в 10 час. утра я перешел в свои апартаменты и сидел 2 часа с Алексеевым.
В Могилеве я нашел Сергея, уже устроившегося здесь, но никого из иностранцев, кроме Вильямса, так как они все поехали на некоторое время в Одессу. Днем я гулял в саду, так как на катанье не было достаточно времени. Мне пришлось засесть за свои бумаги, и я окончил их лишь к обеду.
Теперь уже поздно, я сильно устал, так что должен пожелать тебе спокойной ночи, моя душка-женушка, моя единственная и мое все! Почему ты не можешь спать, бедняжка?
2-го февраля. Только что кончил завтрак со всеми иностранцами, они приехали вчера вечером.
Сегодня утром был в церкви, а затем имел долгий разговор с Алексеевым относительно отставки Плеве и Бонч-Бруевича. Оказывается, последнего ненавидят в Армии все, начиная от самых высших генералов!
Завтра мне придется найти ему (Плеве) преемника.
Твое дорогое письмо и телеграмма получены – нежно благодарю. Как досадно, что у тебя боли в лице и даже опухоль, – дорогая, мне так жалко тебя! Вода в Могилеве опять скверно подействовала на мой желудок, в остальном чувствую себя хорошо. – Благодарю также за милый цветок.
Теперь, любимая, я должен кончить.
Храни тебя и детей Господь! Крепко обнимаю и нежно целую.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 2 февраля 1916 г.
Милый ангел!
Извини за короткое письмо, но я одурела: всю ночь не спала от боли в щеке, которая распухла и вид имеет отвратительный. Вл. Ник. думает, что это от зуба, и вызвал по телефону нашего дантиста. Всю ночь я держала компресс, меняла его, сидела в будуаре и курила, ходила взад и вперед. Хорошо, что тебя не было здесь, а то я беспокоила бы тебя. Боль не так сильна, как те сводящие с ума боли, какие у меня бывали, но мучит вполне достаточно и без перерыва, от 11 до часу я устроила полный мрак, но без всякого результата, и голова начинает болеть, а сердце еще расширилось. Опять принялась за свои лекарства.
4 градуса мороза, маленький снежок. Гординский из Ксениина полка сказал, что ты делал смотр полку, благодарил их и что они были ужасно счастливы. В нынешних газетах есть описание твоих смотров, но я не в силах прочитать, поэтому
спрячу этот номер.
Вчера доклад Шведова занял у меня 2 часа, a m-lle Шнейдер 1,5 часа, пока я не изнемогла совершенно.
Думаю о тебе, любимый, и тоскую, и осыпаю тебя самыми нежными поцелуями. Благослови и сохрани тебя Господь!
Навеки твоя старая
Женушка.
Дети целуют тебя; они побывали в церкви и в лазарете. Полежу в постели до чаю, а потом посмотрю, как буду себя чувствовать.
Любимый мой, думаю беспрестанно о тебе.

Царское Село. 3 февраля 1916 г.
Мой родной, милый!
Я заснула после 4-х. Опухоль на щеке опадает. Вчера вечером у меня был ужасно нелепый вид; всякий невольно расхохотался бы над моим кривым лицом. Ольга и А. читали нам рассказы Аверченко о детях, а я раскладывала пасьянсы, хотя болела голова и чувствовала отупение. Бэби вчера был очень мил. Когда я ему сказала, что на завтрак у него будут блины, так как он их любит, он ответил: “Как, когда тебе больно, ты заказываешь мне блины. Я нарочно не стану их есть, “не надо”. Но я сказала, что это как раз доставит мне удовольствие, и, кажется, он съел их множество. Мы поиграли в дурачки перед отходом ко сну.
5 градусов мороза и снег.
Наши офицеры со “Штандарта” и батюшка поздравили ее по телеграфу, так трогательно, и Родионов с дороги тоже.
Н.П. пишет: “Я счастлив, что у меня работы хватило бы и на 24 часа в сутки; не знаю, хорошо или плохо, но свой нос всюду сую. – даже вчера сам каждую лошадь подбирал к повозке каждой, это старшее офицерство приучило меня, но зато знаю уж, правда, все. Приезжал брат ко мне, провел у меня целые сутки – у них безумно легко служить, вот месяц пробыл он здесь и опять в отпуск может ехать – это от того, что у них вместо 29 офицеров чуть ли не 89 – непонятно, по-моему, это что-то не то делается у нас в армии относительно офицеров, это теперь мое глубокое убеждение”.
Твои три стрелка обедали у них. Была музыка с пением, мой великан Петров был великолепным запевалой.
“Пришли в другую деревню, это верст 8 к юго-востоку. – здесь для нас удобнее, потому что стоим одни и все вместе, а там две роты, и пулеметы стояли в 3 и 6 верст. Здесь с нами лишь стоит отряд Красного Креста имени Родзянко и его жена, красавица англичанка (преемница Тамары), начальница отряда. Разместились мы чудно, к. камп. – большая, хорошая, у священника в гостиной – и даже с большим портретом Государя. Я живу у помещика в доме, они очень милые молодожены, она премиленькая и он тоже – бывший офицер, драгун, – а отец его Павлоградец и ранен был в 1877 г. – теперь недавно умер. Они за мной страшно ухаживают, с 6 часов утра для меня всегда чай готов, и днем тоже – и вдобавок ей очень нравится мой адъютант (Керн). Ложатся они спать в 10 часов вечера – такие проказники! Все время густой туман. Кир. Влад. приезжает – вот новости узнаем. Здесь его приезд всех поднял на ноги, и у Родз. в отряде уже все меня за него принимают и рапортуют, как ему. Здесь я начальник гарнизона, и все мужики даже генералом меня называют – неужели я старый уже такой, – не хочу я этого! Серьезно все очень – я вижу теперь сам, слышу от людей близко стоящих к делу военному – энергии мало, надувают кругом друг друга”.
(Он бы съел меня, если бы знал, что я списала это для тебя, но думаю, что тебе все-таки интересны его впечатления).
“Надо укреплять те места, где стоим – а все здесь говорят, что только на бумаге все хорошо – дорог нет никаких, и все только говорят, что написали, что доложили дальше, и все валят на фронт Иванова. Больно мне слышать все это, все говорят, что Госуд. неверно докладывают, что в ставке истины совершенно не знают. Это все разговоры здесь в гвардии, – хорошо было бы, если бы Его Вел. командиров полков видел бы, когда он в Петрогр. и они случайно там в отпуску. Хотят Кир. Вл. рассказать, но что же он сможет сделать, ведь сам мало понимает. Вот едет Усов, командир 3-го стр. полка, который бригаду теперь нашу получил – вот человек, который всю войну провел с полком и сам Ген. Штаба, но только строевой офиц.; вот он много интересного тоже говорит, тоже серьезно смотрит – гов., что мы победить должны, но для этого дружно работать все должны и дело делать, а не лгать и бумаги только писать.
Простите, что вам все это пишу, но знаете, что все всегда говорю вам, – все то, что на душе и на сердце лежит радостного и тяжелого. Скоро надо идти. Вот лошадь, мой “Мико” меня уже ждет. – сначала в канцелярию заеду, потом выводку лошадей всего обоза буду смотреть и в поле поеду на учение рот всех. Живем все очень дружно и хорошо”.
Вот каким длинным стало мое письмо, а у меня лично нет ничего интересного, что могла б тебе рассказать, разве, что крепко люблю тебя и тоскую по твоим нежным, убаюкивающим ласкам.
Каков был Алек? Каков ответ на бумагу Шуленб.? Может ли быть отправлен молодой человек в армию? Что насчет Деллингсгаузена? Иванова?
Да благословит и сохранит тебя Бог! Осыпаю тебя нежнейшими поцелуями.
Навеки твоя старая
Женушка.
Ты рассмеялся бы над моим лицом! Радуюсь, что ты сделал длинную прогулку. Как хорошо, что мы взяли столько укреплений вокруг Эрзерума!
Читаешь ли ты французскую книгу? Будешь ли ты здесь к будущему понедельнику? О, это будет слишком хорошо, мое родное, милое сокровище, мой лучезарный!
Только что получила твое драгоценное письмо, за которое бесконечно благодарю тебя, голубчик, – такой приятный сюрприз! Все, что ты видел, так хорошо! Да, поскорее избавься от Бр.-Бр. Только не давай ему дивизии, если его так ненавидят. А что насчет Иванова?
Попробуй выпивать по стакану очень холодной воды после завтрака. Это может помочь работе желудка.

Царское Село. 4 февраля 1916 г.
Мой возлюбленный!
От всего сердца поздравляю тебя с падением Эрзерума. Наверное, это был великолепный бой и – как это быстро произошло! Такое утешение, – а для тех немалый моральный удар! Пусть только теперь уж крепость останется в наших руках!
Теперь совершенно частный вопрос от меня лично: все время читаешь, что германцы продолжают посылать в Болгарию войска и пушки, так что если мы, наконец, поведем наступление, а они зайдут сзади через Румынию, то кто прикроет тылы нашей армии? Или будет послана гвардия влево от Келлера, и для прикрытия по направлению к Одессе? Это я придумала сама, потому что враги всегда находят у нас слабые пункты. Они всегда и все подготовляют на всякий случай, а мы вообще весьма небрежны, почему и проиграли в Карпатах, где недостаточно укрепили свои позиции. Теперь, если они проложат себе путь через Румынию к нашему левому флангу, то что же остается для защиты нашей границы? Извини, что надоедаю тебе, но невольно приходят в голову такие мысли.
Каковы наши планы теперь, после взятия Эрзерума? Как далеко от нас английские войска? Интересно, годится ли на что-нибудь противогаз Алека? Искренно благодарю за спасение жизни несчастного молодого человека: там на фронте он может доказать свою благодарность, хотя он всего только несчастный штатский.
К нам в лазарет привезли 4-х офицеров-пластунов и несколько – в Большой Дворец. Я не была у наших раненых с 23-го декабря и целую вечность не была в Большом Дворце. Я так скучаю по ним всем и по работе, которую люблю.
У Бэби правая рука распухла, хотя не болит; поэтому ему трудно писать. Заснула поздно, но ночь прошла хорошо, – лицо менее раздуто, но еще ненормально, и продолжает ощущаться одеревенелость.
Федоров поправляется, хотя температура не совсем нормальна. Через несколько дней надеется выйти из дому. M-me Зизи еще слаба. Вот тебе объемистое любовное письмо от Коровы!
2 градуса мороза, идет маленький снежок. Сегодня неделя, как мы расстались, мой Солнечный Свет, а мне кажется, что прошла вечность. Эту неделю моя жизнь шла очень однообразно и уныло, – тем не менее, дни летели, а ночи тянулись.
О, милый, я ужасно скучаю по тебе! Все как бы тускнеет, когда тебя здесь нет. О, мой родной, мой единственный и мое все, я жажду прижать тебя к сердцу, я грустна и измучена, мне необходимы твои ласки!
Прощай, голубчик, мой, а не ее, как она осмеливается называть тебя. Бог да благословит тебя, мой маленький, да сохранит тебя от всякого зла, да приведет тебя к успеху и к окончательному славному желанному миру! Девочки осыпают тебя поцелуями, милый муженек.
Навсегда твоя старая
Женушка.
Кого ты назначил вместо Плеве? Что делает в Вене длинноносый Ферд.?
Теперь мне нужно одеться к завтраку. Я пригласила А., которая находит, что вчера почти не видела меня, так как было множество народа.
Спи спокойно, мой Солнечный Свет, радость моей жизни! Почувствуй, как мои любящие руки обнимают тебя с нежной тоской и глубокой любовью.
Прощай, мой Ники, мой голубчик, ненавижу разлуку, хотя бы и на несколько дней. Осыпаю тебя поцелуями и нежно обнимаю.
Твоя
Женушка.
Ты найдешь на своем столе немного цветов – я с любовью их поцеловала.

Ц. ставка. 4 февр. 1916 г.
Моя душка-Солнышко!
Горячо благодарю за дорогое письмо. Я с интересом прочел присланную тобой выдержку из письма Н.П.
Я очень счастлив нашим крупным успехом на Кавказе – никогда не предполагал, что Эрзерум будет взят так скоро. Оказывается, наши войска после атаки фортов должны были остановиться, но их натиск был до того стремителен, что они прорвались в тыл туркам и таким образом заняли город. – Это известие дошло до меня из Тифлиса от Н. в 7 минут, как раз, когда мы вставали из-за стола.
Алек был спокоен и не возбужден. Он сделал длинный доклад, а затем предложил показать мне несколько опытов с удушливыми газами. – 3 офицера и два химика в разных масках вошли в вагон и оставались там более 30-ти минут. Я мог наблюдать за ними через окна – как они стояли и ходили в этом ужасном желтом дыму. Даже на открытом воздухе ощущался этот отвратительный запах. Удивительные люди – они проделывают эти опыты с радостью, как спорт!
Теперь насчет моих планов. – Я хочу вернуться, чтобы присутствовать при открытии Г. Думы и Г. Совета. Пожалуйста, об этом пока не рассказывай. Я выезжаю в субботу, делаю смотр чудному 1-му Сибирскому корпусу и приезжаю в Царское в понедельник 8-го. – Остаюсь там два дня и спешно возвращаюсь сюда, потому что на четверг 11-го назначил наше военное совещание, с участием всех главнокомандующих – я с самого начала собирался это сделать, но это все никак не удавалось!
Я буду очень счастлив увидеть тебя и детей – хотя бы на 2 дня – все же это лучше, чем ничего. Теперь, моя голубка, дорогая моя женушка с опухшей щекой, я должен кончать.
Храни вас всех Господь! Целую крепко тебя и детей. Остаюсь твой верный и нежно преданный
Ники.

Царское Село. 5 февраля 1916 г.
Мой родной, милый!
Сегодня утром термометр на нуле, ветрено, сильный снег. Слава Богу, Бэби провел ночь в общем хорошо; просыпался несколько раз, но не надолго и не жаловался. У него обе руки забинтованы, а правая вчера даже болела, – но наш Друг говорит, что все пройдет через два дня. Последние ночи он спал тревожно, хотя без болей, и не жаловался на руку, только не мог согнуть ее. Вероятно, повредил ее, когда тащил за веревку несколько саночек, связанных вместе. Но Деревенко говорит, что он совсем веселенький, поэтому не беспокойся, голубчик. Мы обедали наверху, чтоб он не вставал с постели и поменьше двигался. Чем смирнее он будет лежать, тем лучше. Ольга и Татьяна едут в город, в Татьянинский Комитет.
Я уснула после четырех, – опухоль едва заметна, но все еще ощущается, а в голове и в челюстях все время какая-то напряженность; меня знобит, хотя я не простужена. Все еще трудно открывать рот, и, должно быть, не прошло еще воспаление челюсти; все эти дни болит сердце и самочувствие не из приятных. Надеюсь, что мы с Алексеем будем в порядке к твоему возвращению.
Тебе, может быть, интересно узнать о суммах, полученных моим складом и канцелярией с 21 июня 1914 года:
К 31 января 1916 г. собрано 6.675.136 р. 80 к.
Израсходовано – 5.862.151 р. 46 к.
Остаток – 812.985 р. 34 к.
Отсюда громадные суммы пошли на мои склады в Москву, Харьков, Винницу, Тифлис, на мои 6 поездов-складов, на санитарные поезда и т.д., полки и т.д. Но крупные склады тоже собирают деньги и вещи. Верх. Сов. дал мне большие суммы; затем твои, по мере того как ты их получаешь, и выручка в дни продажи английских флагов.
Почему наши войска опять эвакуировали Галицию? Я заключаю это из отчета Ребиндера о том, что многие офицеры полков, вернувшихся из Галиции, являются в Харьков в мой склад и просят белья и индив. пакетов. Не могу понять, что там произошло; или там теперь происходит сосредоточение, и это те войска, которые приготовлены для защиты тыла с юга?
А. просит извинить ее за то, что плохо написала вчера. Она ужасно спешила и забыла сообщить тебе, что получила маленькую поздравительную карточку от Ольги. Вчера она с нами завтракала и просидела до 5-ти; читала вслух и даже играла со мною в карты. После полудня пойду к Бэби, а до завтрака полежу, так как чувствую себя еще скверно. С нетерпением жду от тебя письма, обещанного твоей телеграммой. Надеюсь, что ты действительно приедешь и не отсрочишь этих нескольких счастливых дней.
Вполне ли ты доволен Алексеевым, достаточно ли он энергичен? Как здоровье Рузского? Некоторые говорят, что он опять совершенно здоров, только не знаю, правда ли это, а я хотела бы этого, так как германцы его боятся.
Представь себе только: вчера я видела мисс Иди (Eady), бонну Доны и Лу. В прошлом ноябре ей пришлось покинуть Д., к большому горю Э. и Онор: министры нашли необходимым ее удаление. Все они были глубоко опечалены. Бедная женщина не могла найти службы в Англии, потому что была в Д. – даже в Англии люди совершенно ненормальны. И вот она явилась сюда, так как ей необходимо своим трудом содержать себя, кормить свою старую мать (4 брата и множество племянников на войне). Она здесь у Остен-Сакенов (Волошев), но разница по сравнению с Д. очень велика. Я велела ей почаще приходить к Мадлен и к нам, чтоб она чувствовала себя не такой одинокой. Она сказала М., как многие сожалеют о том, что Людвигу пришлось уйти; к нему относятся с большим почтением и следуют его планам. В начале войны его первые советы не были приведены в исполнение, а теперь там убедились, насколько были неправы, и глубоко о том жалеют. Было очень приятно повидать ее: вспомнился старый дом, и все, особенно же Фридберг и Ливадия. Она иногда получает от них известия. А в Англии на нее сердиты за то, что она не хотела говорить против немцев; но она встречала в Германии только величайшую благожелательность. Эта война, как видно, всем повлияла на мозги.
Только что прочла в “Нов. врем.” о подвиге ст. унт.-офиц. Бэбиного сибирского полка; напечатан и его портрет. Да, у нас в армии немало героев, и будь у нас такие же превосходные генералы, мы наделали бы чудес!
Я вижу, Миша еще не уехал. Отправь же его в армию: уверяю тебя, лучше ему быть там на своем месте, чем здесь в ее дурной компании.
Мой самый милый, сию минуту, в 1 час 20 минут, мне было подано твое драгоценное письмо, благодарю тебя за него от всего моего нежно любящего сердца. О, любовь моя, какая радость пробыть с тобою хотя бы и два дня! Да благословит Бог все твои начинания! Я уверена, что твое появление наделает чудес, и Бог внушит тебе нужные слова. Да и видеть тебя – имеет уже громадное значение. Ты сам и наполовину не сознаешь могущественного влияния твоей личности, которая трогает сердца, даже самые дурные.
Я рада, что ты хочешь собрать военный совет и основательно вникнуть во все вопросы. Не вызвать ли тебе Рузского на этот день: он очень способный человек, был командующим почти все время, часто не соглашался с Алексеевым, но все же, может быть, благоразумнее иметь кого-нибудь иначе смотрящего на вещи: тогда вам всем легче будет выбрать правильный путь. Да и на случай, если, с Божьей помощью, ты вернешь Р. к делу, когда он совсем поправится, я думаю, он должен знать все планы и участвовать в их составлении.
Как великолепно то, что ты пишешь об Эрзеруме! В самом деле, удивительные войска! Да, я тоже восхищаюсь людьми, которые работают над этими подлыми газами, рискуя жизнью. Но каково видеть, что человечество пало так низко! Находят, что это превосходно в смысле техники; но где же во всем этом “Душа”? Хочется громко кричать против бедствий и бесчеловечности, вызванных этой ужасной войной.
Ты получишь это письмо где-нибудь в пути. Не знаю, в котором часу приедешь ты 8-го. Значит, это письмо, без сомнения, будет предпоследним.
Прощай, мой родной, благословляю и целую тебя с беспредельной любовью и нежностью и остаюсь, милый Ники, твоей старой женушкой
Аликс.

Царское Село. 6 февраля 1916 г.
Мое сокровище!
Рабочие чистят крышу и производят большой шум при сбрасывании снега, мороза 2 градуса.
Бэби просыпался несколько раз, но не жаловался на боль, так что, надеюсь, будет здоров к твоему приезду.
О, как чудно будет опять увидеть тебя, мой милый, я так ужасно по тебе тоскую! Эти два дня здесь будут томительны.
Ксения пишет, что Сандро приедет в среду на несколько дней – я очень рада за нее. Она гуляет понемножку у себя в саду, а дорогая матушка бывает у нее каждый день.
Что сделал ты относительно бедного Деллингсгаузена?
Я прочла твою телеграмму и ответ московскому дворянству, а также вдове бывшего эрзерумского губернатора, – странно почувствует себя она, видевшая последнее падение крепости 38 лет назад.
Ничего интересного нет у меня, мой Солнечный Свет!
Я рада, что ты, наконец, сделал хорошую прогулку, – несомненно, она была тебе полезна; ведь кружение в маленьком садике должно было наводить тоску.
Карангозов написал А., что в Одессе – прекрасная погода, 12 градусов в тени, дамы ходят в легких платьях, – оттуда он попал в Киев, прямо под снег.
В его полку отпуска выдавались только на юг, а не в Ц.С., так что мать и сестры его условились встретиться с ним в Одессе.
Интересно знать, где и когда ты увидишь 1-й Сибирский Корпус. Прощай, голубчик, Бог да благословит твой путь и да приведет тебя к нам невредимым! Осыпаю тебя нежными поцелуями и остаюсь твоей нежно-любящей старой
Женушкой.
Все дети горячо тебя целуют.

Ц.ставка. 6 февр. 1916 г.
Моя любимая женушка!
Сердечно благодарю тебя за два последних письма. Не могу понять, что с тобою было – я говорю про боли в лице? Надеюсь, что они пройдут к моему приезду, а также обе руки Алексея поправятся! Поцелуй его нежно за меня.
После долгого и всестороннего обсуждения с Алексеевым я решил назначить Куропаткина на место Плеве. – Я знаю, что это вызовет много толков и критики, но что же делать, раз так мало хороших людей! Так что я за ним послал и сообщил ему об этом вчера.
Ты спрашиваешь меня о Рузском. Он недавно написал, жалуясь на свое здоровье и говоря, что он с октября месяца не может отделаться от ползучего плеврита! Я думаю, что, с Божьей помощью, Куропаткин будет хорош как главнокомандующий. Он будет непосредственно подчинен ставке и таким образом не будет иметь на плечах такой ответственности, как в Манчжурии! Ты можешь быть совершенно уверенной, что армии под его начальством будут приветствовать его назначение. Он очень хорошо и разумно говорил о своем новом назначении и вернется сюда на военное совещание.
Суммы, полученные и израсходованные твоим складом, огромны – я никогда не думал, что они могут дойти до таких размеров.
Я с нетерпением ожидаю завтрашнего смотра, на котором надеюсь увидать первые восемь сибирских полков с моим во главе.
Сегодня идет снег и сильный ветер – только бы перестало к воскресенью!
Да хранит тебя и детей Господь! Итак, через день я смогу прижать тебя к сердцу, моя детка, мое Солнышко, Крепко всех целую. Навсегда твой
Ники.

Царское Село. 10 февраля 1916 г.
Мой бесценный, милый!
Это мимолетное твое посещение, мой любимый, было таким подарком! – И хотя мы мало видели друг друга, однако, я чувствовала, что ты здесь. Твои нежные ласки опять согрели меня. Могу представить себе глубину впечатления, произведенного на всех твоим присутствием в Думе и в Государственном Совете. Дай Бог, чтоб оно побудило всех к усердной и единодушной работе на благо и величие нашего возлюбленного отечества! Увидеть тебя значит так много. И ты нашел как раз подходящие слова.
Мы с Аней пережили тяжелые дни вследствие этой истории с нашим Другом, и не было никого вблизи, чтоб подать совет. Но она держалась хорошо и мужественно во всем этом, даже выдержала отвратительно-грубый разговор с Воейковым в понедельник. Я, в самом деле, теперь за нее встревожена, так как она уразумела, в какую скверную историю ее старались втянуть Хвостов – евреи, и только для того, чтобы произвести скандал перед Думой, – все так тенденциозно!
Твое присутствие опять вернуло мужество и силу, люди очень низки, особенно вокруг нас, и направление умов в “тылу” все еще дурное. Все мои молитвы и мысли будут с тобою завтра. Ты делаешь великое дело, и очень мудрое, все вожди смогут откровенно высказать свои мнения и отчетливо изобразить тебе все. Благослови Бог их труды под твоим руководством!
Спи спокойно, мое сокровище, – опять буду скучать по тебе самым ужасным образом. Ты принес мне столько света, и я буду жить воспоминаниями о твоем милом приезде. Будем надеяться, что скоро ты опять будешь у меня, дома. Благослови и сохрани тебя Бог, мой родной, дорогой и любимый, мой супруг, мой собственный! Тысяча нежных поцелуев от твоей маленькой
Женушки.

Царское Село. 11 февр. 1916 г.
Мой родной, бесценный!
Яркое солнце, 12 градусов мороза. Все мои нежнейшие мысли с тобой, любимый. Надеюсь, что большой военный совет сойдет хорошо и в соответствии с твоими желаниями. Могу себе представить, какое облегчение ты почувствуешь среди военных, так как проведенные здесь дни были не из самых приятных, и ты, вероятно, в восторге, что опять уехал. Обыкновенно здесь на твою долю выпадают тягостные впечатления: вторник был очень хорош – и вдруг эта скверная история с нашим Другом. Она постарается держать себя с Ним как можно лучше, хотя в своем теперешнем состоянии Он кричит на нее и ужасно раздражителен. Но сегодня солнце, поэтому надеюсь, что Он опять стал таким, каким был всегда. Он боится уезжать, говоря, что Его убьют. – Ну, посмотрим, какой оборот Бог даст всему этому!
Все это тебя огорчало и тревожило, так что твой приезд не мог доставить тебе радости, любимый мой Светик. Но ты согрел старое Солнышко, и она еще чувствует на своих губах твой последний поцелуй! Твой приезд был точно сон – теперь снова так пусто! Сегодня мне еще нечего рассказать тебе.
Вчера вечером мы работали, раскладывали пасьянсы, и Т. с А. по очереди читали вслух “Наши за гр.”, но мои мысли были заняты тобою, а не книгой.
Бесценный мой, теперь надо вставать, так как в 12 явится князь Голицын с докладом о наших пленных, а после завтрака – Вильчковский.
Прощай и да благословит тебя Бог, мой любимый!
Осыпаю тебя поцелуями.
Навсегда твоя
Женушка.

Царское Село. 12 февраля 1916 г.
Мой родной, милый!
Ясное, солнечное утро, 7 градусов мороза. Ночью было 12 градусов. Хотелось бы мне знать, что говорили все генералы, – как мило, что они тебя встретили! Так освежают подобные беседы, сколь бы ни были они серьезны и трудны. Но надеюсь, что в общем, они довольны снабжением, или все еще большой недостаток в винтовках?
Я получила длинное милое письмо от Виктории. Она сейчас в Лондоне. Людвиг с Луизой едут на север повидать Джорджи, а она поедет позднее. Там были большие бури, при очень холодной погоде, и когда “Новая Зеландия” вышла крейсировать в прошлом месяце, то вода затопила палубу, волна залила башню Джорджи, проникнув через пушечный люк, и унесла матроса в люк одного из подъемников, и Джорджи принужден был ползти за ним и нашел его на самом дне почти захлебнувшимся и со сломанными ногами.
Некоторые матросы получили разрешение поехать во Францию посмотреть войну, и один капрал с “Новой Зеландии” из их группы был в траншее, когда под нею взорвалась германская мина и перебила пулеметчиков. Тогда синие куртки проворно схватили этот пулемет и, под командою своего капрала, наделали таких хороших дел, что он получил орден, и корабль очень гордится им. Дикки и его сверстники-кадеты после Пасхи отправятся не прямо в море, а сначала в Kegham Плимут) в инженерное училище. Из них 20 или 30 лучших пойдут в море в июне, а так как его место в классе всегда приблизительно 15-е, то он надеется быть в их числе. Разумеется, он огорчен отсрочкой, но я эгоистически довольна ею.
Алиса пишет, что англичан в Салониках любят: офицеры вежливы, солдаты ведут себя хорошо. С французами же, грустно сказать, дело, по ее словам, приняло другой оборот, и в одном городке они так же ужасно обращались с женщинами, как германцы в Бельгии, а офицеры в Салониках, все, начиная с генерала, нахальны и дерзки даже с Андреем.
Луиза наслаждается своими каникулами дома. Она, вероятно, вернется в Невер в конце этого месяца.
В ставке ли Сандро?
Маленькая Мари завтракает у нас сегодня. И до и после завтрака у меня прием.
Драгоценное сокровище, прощай и Господь с тобой!
Нежно и страстно целую тебя.
Твоя глубоко любящая, старая женушка
Аликс.

Ц. ставка. 12 февр. 1916 г.
Моя дорогая!
Горячо благодарю тебя за твое милое письмо – первое, полученное здесь. Возвращаю тебе французскую книгу; на досуге с жадностью читаю новую английскую. – Путешествие было вполне спокойное. Я настоял на том, чтоб наш поезд не делал больше 40 верст в час. Четыре командующих генерала встретили меня здесь на платформе. Я на минуту принял Алексеева, затем в 6 час. отправился в здание штаба, где заседание тянулось до 8 час. и возобновилось сейчас же после обеда вплоть до 12.30 час. Бедный Плеве был похож на мертвеца: до того он был бледен. Сегодня он лежит в своем спальном вагоне и не в состоянии двинуться – вероятно, переутомление!
В общем, я остался вполне доволен результатами нашего долгого совещания. Они много спорили между собой. Я просил их всех высказаться, потому что в таких важных вопросах правда имеет исключительное значение. – Я предпочитаю не писать на эту тему, но все тебе расскажу при свидании.
Очень холодно и ветрено.
Должен кончать. Храни тебя Господь, дорогая! Крепко целую тебя и дорогих детей.
Навеки твой старый
Ники.

Ц. Село. 13 февраля 1916 г.
Мой родной, милый!
2 градуса мороза и легкий снежок. К счастью, я сплю теперь хорошо, что является редким удовольствием, – и кашляю немного, как и Бэби. Вчера принимала Неклюдова. Он говорит как следует, только время от времени превращается в аффектированного дипломата, чем раздражает до безумия. Потом приняла доктора Бруннера, который давал мне отчет о содержании пленных германцев и австрийцев в Сибири, – удовлетворительно!
Потом – княгиню Франциску Воронецкую (рожденную Красинскую), которая организовала много отрядов и госпиталей в Варшаве и там получила медаль. Теперь ее отряды все при деле, а она ездит и инспектирует их. Ее муж и оба сына остались в Варшаве, и она редко имеет о них известия.
Она, кажется, весьма энергична, хотя на вид розовая, пухлая и веселая, на высочайших узких каблуках и в смешной маленькой наколке, надетой к ее сестринскому платью.
Сегодня будет кн. Гедройц – вероятно, чтобы побрюзжать.
Лили Д. с мужем приезжали на часок, к вечернему чаю. Она – настоящая милочка и всегда такая забавная. Но его глупый смех переносить трудно. Разве ему дадут “Варяга”?
Я очень рада, что ты доволен результатами военного совещания. Это прекрасно, что ты всех их созвал и дал им возможность обменяться мнениями в твоем присутствии.
Маленькая Мари завтракала с нами. Вид у нее здоровый, только вся в прыщах. говорит, что Дмитрий приедет завтра. Жаль, так как он опять попадет в дурную компанию и на дурной путь.
Как бы я хотела, чтоб кто-нибудь поговорил с ним серьезно! Знаю, что Н.П. делал это не раз и, случалось, удерживал его от вечерних приключений; мальчик ведет себя сообразно желаниям той личности, к которой в данный момент привязан.
Чем чаще я думаю о Борисе, тем яснее становится мне, в какую ужасную компанию попала бы его жена. Друзья его и Михень – богатые французы, русские банкиры, “общество” Ольги Орловой и Белос. и тому подобных типов, – бесконечные интриги, – развязные манеры и разговоры, – причем Даки совсем неподходящая невестка, – да притом бурное прошлое Б. Михень переняла навыки д. Владимира для того, чтобы участвовать во всем вместе, но она находила удовольствие в такой жизни, – с ее натурой это было легко. Однако, зачем пишу я тебе об этом, когда ты все это знаешь не хуже меня? Отдать сильно пожившему, истрепанному, видавшему всякие виды молодому человеку чистую, молодую девушку, которая моложе его на 18 лет, и поселить их в доме, где многие женщины “делили” с ним жизнь! Его женою должна бы стать только “женщина”, знающая свет, могущая судить и выбирать с открытыми глазами. Такая сумела бы сдерживать его и сделать из него хорошего мужа. А неопытная молодая девушка страдала бы ужасно, получив мужа из четвертых, пятых или более рук; женщина, конечно, скорее бы примирилась с этим, если бы любила.
Поэтому и тебе следует слегка держать Дмитрия в руках и разъяснить ему значение супружеской жизни.
Теперь пора кончать. Прощай, мой ангел, мой голубчик! Святые ангелы пусть хранят тебя, Бог да благословит тебя! Нежно и страстно целую тебя без конца.
Твоя любящая старая
Женушка.
В Думе произносятся ужасные речи, но они не производят эффекта, никто их не подхватывает. Пуришкевич произнес нечто ужасающее, – и зачем это он так сумасшествует всегда? Ты принес здесь много пользы, так как их речи не производят впечатления.

Ц. ставка. 13 февр. 1916 г.
Мое любимое Солнышко!
Курьер еще не приезжал. Я окончил свои бумаги и потому имею больше времени для письма.
Сегодня полковой праздник моих улан – они на отдыхе где-то в южной Галиции. В честь этого дня я произвел Залюйского в флигель-адъютанты, – получил его в наследство от Николаши, он состоял при нем ординарцем.
Все эти дни здесь было очень много хлопот, особенно для меня. Во-первых, совещание, которое продолжалось 6 часов. Одновременно мне пришлось серьезно поговорить с некоторыми из генералов, принять Сандро с длинным докладом, Бориса после его ревизии, Поливанова и адмирала Филимора, вернувшегося из Архангельска. Вчера неожиданно появился Дмитрий, проездом в отпуск на 10 дней. Я на досуге повидаюсь с ним сегодня днем.
Сандро в превосходном настроении, – он едет на 5 дней домой, – постарайся его повидать.
Ольга пишет, что она выезжает из Киева на несколько дней, чтобы посетить свой полк, так как в данное время у нее не так много работы.
В свободное от занятий время я наслаждаюсь чтением книги “Таинственная комната” (“The room of secrets”), она чем-то напоминает книгу, читанную нами вместе.
Погода эти 2 последних дня была очень неблагоприятна для длинных прогулок – дул сильный ветер с морозом и снегом, так что я принужден был гулять в крошечном саду!!! Бедный малютка!!!
Только что мне принесли твое дорогое, надушенное письмо и Ольгино – сердечно благодарю за них и за интересные сведения из письма Виктории. Этот запах возбуждает и вызывает чудные воспоминания, меня так и потянуло к тебе! Теперь должен кончать. Надеюсь, что чувствуешь себя лучше.
Да благословит тебя и детей Господь! Целую вас нежно.
Твой старый
Ники.
Передай ей мой привет.

Ц.С. 14 февраля 1916 г.
Мой родной!
Твое милое письмо меня очень осчастливило, я его много раз перечла и нежно поцеловала каждую страницу, которой касалась твоя дорогая рука. Я – безумная, старая женщина, не правда ли? Но я глубоко люблю тебя и тоскую по своему ненаглядному.
Бедный Плеве, как жаль, что он стал таким несчастным существом – уже перед войной у него был жалкий вид. – Я рада, что они все высказались и даже ссорились между собой на этом совещании – это очень хорошо, так как выясняет все недоразумения и обрисовывает лучше характеры.
Старшие девочки едут на концерт в нашем лазарете, а трое младших поедут днем на концерт в Анино убежище, где старый Давыдов тоже хотел быть, чтобы повидать Бэби. Ее родители тоже там будут, чтобы немного развлечься после отвратительного письма, полного самых ужасных оскорблений Ани, которое ее мать получила от m-me Родзянко. Там будут также Ник. Дм. Д., Ирина Толстая, Вл. Ник. и m-r Жилик. Я не могу пойти: чувствую себя неважно, сильно кашляю и температура 37,3 сегодня утром, – так досадно простужаться, никуда не выходя.
Утро пасмурное, тихое, 3 градуса мороза.
Я приму сегодня троих.
Бедная Иза сильно подавлена, так как в газетах скверно отзывались об ее отце. Моего Штейна тоже обвиняют в шпионстве, и вообще я нахожу, что люди стали неуравновешенными, выражаясь мягко. M-me Зизи еще не поправилась и не может сюда приехать.
Я получила французскую книгу, – когда ты кончишь свою английскую, я тебе пришлю другую. Такое невинное чтение является отдыхом для утомленного ума и наводит на свежие мысли.
Надеюсь, что тебе удастся сделать опять несколько хороших прогулок.
Устроил ли ты, чтоб твои флигель-адъютанты дежурили в ставке по две недели каждый? – Теперь, когда время спокойнее, ты мог бы даже иметь командиров полков, хотя их почти не осталось. Но для тебя это было бы очень полезно, так как они могли бы рассказать тебе много правды, которой даже генералы не знают, и этим помочь тебе.
И все будут стараться изо всех сил и энергично работать, зная, что один из их офицеров находится в ставке и должен откровенно отвечать на твои вопросы. Они замечают больше, чем другие, – и затем это будет постоянным живым звеном с армией.
Алексей получил телеграмму от Эристова от имени твоих улан.
Должна кончать свое письмо, мой родной.
Да благословит и сохранит тебя Господь Всемогущий! Осыпаю тебя горячими поцелуями, муженек мой любимый.
Навеки твоя старая
Солнышко.
Дети нежно, нежно тебя целуют.

Царское Село. 15 февр. 1916 г.
Мой любимый!
Горячо благодарю за милое письмо, которое получила вчера. У тебя, действительно, было много работы, я рада, что вчера тебе, наконец, удалось хорошо прогуляться и освежиться.
Подумай, Ези завтракает сегодня у нас! Я его не видела со времени его отъезда на войну. Он просил разрешения представиться как генерал-адъютант, и я решила, что лучше его пригласить к завтраку. Будет очень трудно заставить его говорить, особенно без твоей помощи.
Чудное, солнечное утро, 8 градусов мороза. А. просит меня выходить каждый день, но я знаю, что это было бы безумием при моем кашле. Я плохо спала, так как мне мешал кашель. Иногда я долгое время не кашляю, а затем опять начинаю, совсем как Бэби.
Мария простужена. – Сегодня они все едут в Большой Дворец на маленькое театральное представление, устраиваемое для раненых (Кривое Зеркало).
Вчера был у меня старый Горемыкин. Я рассказала ему все новости про тебя, и он был счастлив узнать о твоем военном совете. Его жена только что успела проститься со своим “госпиталем”, как с ней сделался сердечный припадок от волнения и пришлось на ночь оставить ее там – бедные старики, как мне их жалко! У него вид хороший, но в первое время, когда он внезапно остался без работы после сильного напряжения последних месяцев, – он был в постоянном полусне. Когда он прощается, мне всегда кажется, что он видит нас в последний раз, – по крайней мере, его добрые старые глаза это выражают.
Для французов настало тяжелое время около Вердена, дай, Боже, им успеха, так хочется, чтоб они и англичане начали, наконец, наступать!
Каковы впечатления Филимора от Архангельскa? Понимает ли он теперь наше тяжелое положение там и находит ли, что там работают энергично? – Критический глаз иностранца может быть очень полезен. – Зуев будет сегодня, так как в среду уезжает в Англию-Францию. Эмма Фр. была на свадьбе Сашки – говорит, что в профиль невеста хороша, a en face нос слишком приплюснут, глаза красивы, очень черные волосы, невысокого роста и полная.
Трина пришла ко мне в отчаянии, что О. Ламкерту предложили подать в отставку после стольких лет службы. – Денежные дела он привел в образцовый порядок, а когда поступил на это место, было множество долгов. – Штюрмер предлагает своего кандидата (кажется, Гурлина или Гурланда), который так завален работой, что не будет в состоянии лично руководить этим. Если я увижу Ш., который, вероятно, попросит приема по делам Верх. Сов., – то я его об этом спрошу.
Я рада, что тебе нравятся мои надушенные письма – я хочу, чтоб они тебе напоминали твою детку, которую тянет к тебе так сильно, сильно! – Мысленно крепко прижимаю тебя к груди и осыпаю твое дорогое лицо страстными поцелуями.
До свидания, дружок, благословения и поцелуи без конца от твоей старой
Аликс.
Перечитывала некоторые из моих старых писем к Соне и рвала их – они совсем как дневники, так живо напоминают прошлое. Завтра был бы день ее рождения.

Ц. ставка. 15 февр. 1916 г.
Моя родная голубка!
Сердечно благодарю за дорогие письма – мое старое сердце сильнее бьется каждый раз, когда я их распечатываю и читаю. У нас здесь все совершенно спокойно, все планы на ближайшее составлены и приводятся теперь в исполнение, поэтому Алексеев предложил мне поехать домой. – Я выеду в среду днем и надеюсь вернуться в четверг в 11 час. утра – пробуду более полуторы недели. Не правда ли, душка, это будет чудно?
Сейчас, после завтрака, я нашел на своем столе твое письмо и горячо благодарю за него. Как досадно, что ты кашляешь и у тебя 37,3, – почему?
Сегодня утром я, когда встал, позволил Боткину всего себя выслушать и выстукать. – Он просил сделать это здесь, так как здесь больше времени – он меня с Крыма так не осматривал. Он нашел все в порядке и сердце даже лучше, чем в последний раз! Странно!
Георгий приехал, но я его еще не видел, потому что поезд его запоздал. Завтра приедет сэр Артур Пэджет и передаст мне фельдмаршальский жезл. Я просил всех английских офицеров, находящихся здесь, присутствовать при этой маленькой церемонии.
Письмо Джорджи я получил раньше – его привез ген. Вильямс, который видел Пэджета в Петрограде. Теперь, моя милая женушка, должен кончать свое последнее письмо.
Храни вас всех Господь!
Крепко обнимаю и целую. Твой старый
Ники.

Царское Село. 16 февраля 1916 г.
Мой родной, милый!
Опять ясное, солнечное утро, 6 градусов мороза. Я все еще не решаюсь выйти на балкон из-за кашля. В 12 будет у меня Витте с докладом, после завтрака опять прием, а в 6 часов – Штюрмер. Сегодня было бы рожденье Сони – так грустно, я ни разу не была на ее могиле!
Вчера вечером у нас был А.П. Саблин, он совсем не конфузился и держался вполне естественно. Завтра он возвращается в это ужасное болото – Проскуров, весело обо всем рассказывал. Ольга шалила, сидя на маленьком столике, пока преблагополучно не сломала его. Так смешно – у него некоторые манеры брата; приятно было его повидать, так как здесь сохнешь от горя и забот.
С нетерпением жду твоего письма, о котором ты телеграфируешь, – принесет ли оно весть о твоем скором возвращении? Это было бы чудесно – я так по тебе скучаю!
M-me Зизи все еще плохо себя чувствует, – она ездила в город в закрытом экипаже и после этого ей стало хуже.
Я должна отдохнуть немножко – болят глаза, так как писала длинное письмо Виктории, чтобы Зуев завтра мог взять его с собой.
Прости за скучные письма, дорогой, но жизнь моя очень однообразна – и сама невесела и все, что слышу, не таково, чтоб могло развеселить меня. – Интересно слышать от тебя твое мнение о генералах, а также, о чем говорилось и что решили. Жажду узнать о военных делах, а это я, конечно, могу узнать только от тебя.
Только что получила твое дорогое письмо, крепко за него целую. – Итак, это мое последнее письмо к тебе.
Какая радость! – В четверг ты возвращаешься, это действительно прекрасное известие. Завтра неделя, как ты уехал. Как хорошо, что ты будешь с нами – дети как раз будут свободны последние 3 дня и будут безумно счастливы, – надеюсь, что и Бэби сможет выходить к тому времени. – Желаю тебе счастливого пути, храни тебя Бог!
Покрываю тебя поцелуями.
Навеки твоя старая
Женушка.

Царское Село. 2 марта 1916 г.
Мой родной, милый!
Не могу тебе выразить, какое удовольствие мне доставило твое пребывание здесь, хотя тебе оно принесло бесчисленные хлопоты и было утомительно. Больно, что тебе приходится приезжать домой не для отдыха, а наоборот, поэтому я должна даже радоваться, когда ты уезжаешь. Такое счастье, что мы причастились вместе! Эти последние дни я совершенно одурела от боли, так что была ни на что не годна; многих вопросов хотелось мне коснуться до твоего отъезда и так и не могла их вспомнить. Я в отчаянии, что мы через Гр. рекомендовали тебе Хв.. Мысль об этом не дает мне покоя, ты был против этого, а я сделала по их настоянию, хотя с самого начала сказала А., что мне нравится его сильная энергия, но он слишком самоуверен и что мне это в нем антипатично. Им овладел сам дьявол, нельзя это иначе назвать.
Я в последний раз не хотела об этом тебе писать, чтоб не беспокоить тебя, но мы пережили тяжелые времена, и поэтому было бы спокойнее, если бы теперь, до твоего отъезда, что-нибудь было решено. Пока Хв. у власти и имеет деньги и полицию в своих руках, я серьезно беспокоюсь за Гр. и Аню. Дорогой мой, как я устала! Твое дорогое присутствие и нежные ласки успокаивают меня, и я боюсь твоего отъезда. Не забудь держать при себе икону нашего Друга, как благословение для ближайшего “наступления”. О, как я хотела бы всегда быть с тобой, разделять с тобой все, видеть все! Впереди такое тревожное время. И так неопределенно, когда мы опять увидимся. Мои молитвы непрерывно сопровождают тебя, родной мой. Да благословит Господь твою работу, все твои начинания и да увенчает их успехом! Хорошее время настанет, если ты будешь терпелив, я в этом уверена, только многое надо еще претерпеть. Я знаю, что значат для твоего сердца все эти “потери и смерти” – воображаю, как Эрни теперь страдает! О, это ужасная, кровавая война! Извини за скверный почерк, но голова и глаза болят, и сердце ослабело от всех этих страданий. О, мой дорогой, любимый, бесценный, мой Солнечный Свет, так тяжко, когда ты уезжаешь, хотя ты еще гораздо более одинок, и мне-то не следует жаловаться, но для меня такая отрада и отдых чувствовать твою дорогую близость. Прощай, милый, любимый мой. Да благословит тебя Господь Всемогущий, да сохранит он тебя от всякого зла на всех путях твоих и да благословит он все твои начинания! Да поможет он тебе найти достойного преемника для Хв., чтоб у тебя было одной заботой меньше!
До свидания, Светик, обнимаю тебя горячо и нежно целую, остаюсь, любимый, твоей верной
Женушкой.
Я рада, что С. Петр. с тобой – предпочитаю его всем остальным твоим спутникам, – а также славный Мордв. – Н.П. также подружился с Феод. только потому, что он так тебе предан. Воейков самоуверен и держит иногда нос по ветру, если это ему лично выгодно.
Благодарю тебя бесконечно за всю твою любовь, в которой – моя жизнь.

Царское Село. 3 марта 1916 г.
Мое дорогое сокровище!
О, как пусто без тебя! Я тоскую ужасно. Так грустно, просыпаясь, находить пустое место около себя. Сердечно благодарю тебя за вечернюю телеграмму. Такая тоска без тебя, каждую минуту ждешь, что ты заглянешь! Я спала хорошо; лекарство все еще действует, поэтому и сердце мое не в порядке. Вл. Ник. продолжает электризовать мне лицо. Боли возвращаются только по временам, но у меня головокружение, чувствую себя скверно и должна быть осторожна при еде, чтоб избежать боли в челюсти. У О. и А. – Беккер. А. сильнее кашляет, так что остается дома и зайдет только днем, что гораздо благоразумнее.
Посылаю тебе прошение монахов Афонского монастыря, проживающих в Москве. Надеюсь, что ты перешлешь его Волжину, написав на нем решительную резолюцию, что ты настаиваешь (еще раз), чтоб всем было разрешено причащаться и священнику лично служить. Волжин трусоват, так что ты лично напиши свое приказание, а не желание на этом прошении. Позорно так с ними поступать! Помнишь, митр. Макарий разрешил им и ты тоже, а Синод, конечно, протестовал.
Н.П. только что телефонировал А., что он сегодня утром приехал и вечером уезжает, так что придет к нам днем. Он в отчаянии, что ты уехал, так как приехал по делам с 6-ю офицерами с Варяга. Он в ужасном состоянии, оттого что должен был уступить хороших офицеров и 400 матросов. По его мнению, лучше все это кончить, батальон не может далее существовать, раз убавлено число офицеров и людей. Он едет поговорить об этом с Кириллом. Я хорошенько с ним побеседую, думаю, что все можно будет устроить, хотя я понимаю, как это угнетает, когда дело, которое хорошо наладил, приходится бросать. Я лично нахожу, что они должны поговорить с Григоровичем и вместе обратиться прямо к тебе, изложить тебе все дело и просить твоего распоряжения. Я сделаю все, что в моих силах, чтоб успокоить его. Я предчувствовала, что это так случится, когда ты мне говорил об этом несколько недель тому назад. И раньше они испытывали недостаток в офицерах, а теперь им приходится отдавать своих лучших, – так как они в резерве, то они успели бы здесь набрать и подучить матросов. Но где достать офицеров? Какой-то злой рок преследует их и препятствует им идти с гвардией.
Я все расскажу тебе завтра, после того как повидаю его.
Дети здоровы. Штюрмер просил принять его в субботу, он просил через А. и сказал ей, что все теперь в его руках; конечно, в газетах еще ничего не появилось.
Как подвигается чтение книги? Не правда ли, интересно? Так грустно и скучно было читать вчера без тебя.
Я до сих пор вижу перед собой твои любимые, грустные глаза, когда ты уезжал; отъезд – каждый раз ужасное терзание для меня.
О, дорогой, еще и еще благодарю тебя за твои нежные ласки, которые меня согрели и так утешили!
На сердце грусть и тяжесть, а когда я физически разбита, то чувствую себя еще более угнетенной. Я, однако, стараюсь не показывать этого посторонним людям.
Сегодня опять очень мягкая погода.
Милый, должна кончать. Да благословит и сохранит тебя Бог! Осыпаю тебя нежными поцелуями. Твоя нежно любящая и беспредельно преданная старая
Солнышко.
А. огорчена, что ей не удалось повидать тебя наедине. Я с своей стороны нахожу, что она становится спокойнее, более нормальной и менее агрессивной, когда ей меньше представляется случая, потому что чем больше имеешь, тем большего желаешь. Если тебе необходимы беседы с ней, тогда, конечно, другое дело. Но теперь она гораздо лучше переносит все это: ты ее выдрессировал, и вследствие этого характер у нее стал спокойнее, и мы не имеем больше никаких историй. Она очень забавно рассказывала про телефоны, посещения и сплетни о нашем Друге, размахивая своей палкой и смеясь.
О, как я страстно хочу тебя!!!

Царская ставка. 3 марта 1916 г.
Моя бесценная душка!
Твоя телеграмма, в которой ты сообщаешь, что спала хорошо и лицо не очень болело, меня очень утешила, так как я мучился, оставив тебя в таком состоянии!
Путешествие было хорошее, но в поезде я вчера чувствовал себя таким усталым, что пролежал в своем купе до чая, а после обеда читал эту интересную книгу. – Проспав вчера 10 часов, я сегодня опять хорошо себя чувствую.
Сегодня утром, проезжая Оршу, я смотрел эшелон л.-гвардии Литовского полка, отправляющегося на север, они выскочили из вагонов, и я 2 раза обошел их. Такие молодцы!
Приехал сюда в 2.45 и был встречен обычной публикой, среди них был новый губернатор – Явленский, который произвел на меня хорошее впечатление! От 3.15 до 5.15 был занят с Алексеевым, который очень тебя благодарит. Он показал мне, что почти все готово для нашего наступления!
Долго беседовал с ген. Палицыным, которого Николаша прислал сюда. Он вполне понимает, что мы не можем дать много войск на Кавказ.
Сейчас, дорогая, желаю тебе спокойной ночи и приятного сна.
4 марта.
Из иностранцев только трое появились к обеду; старый По лежит с ревматизмами, а остальные уехали. Георгий приехал за несколько часов до меня. Сергея здесь нет.
Ночью был 1 градус мороза, днем таяло, та же погода, что и дома, и все покрыто легким туманом. Вчера вечером поиграл часок в домино, адмирал на этот раз очень мил и скромен!
Только что, вернувшись после завтрака, получил твое дорогое письмо с хорошенькой открыткой и письмо от Мари. Сейчас поеду кататься на автомобиле по шоссе. Пасмурно и тает.
Будь здорова, храни тебя Господь, мое возлюбленное Солнышко!
Целую нежно тебя и дорогих детей. Передай А. мой привет.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 4 марта 1916 г.
Мой родной, милый!
Могу себе представить, как одиноко ты опять себя чувствуешь в Могилеве бедный друг! Я тоже ужасно скучаю по тебе. Я рада, что там тоже хорошая погода. Не правда ли, книга захватывающе интересна? Когда ты вернешься, ты должен окончить чтение ее вслух.
Ну, вот Н.П. заходил к нам вечером. У них был долгий и серьезный разговор, а теперь они обратятся к тебе просить твоего решения. Взято свыше 400 матросов списки отправлены отсюда, так что лучшие люди, привыкшие к пулеметам, взяты, а обучение новых отнимает очень много времени. Но с матросами все это еще как-нибудь устроилось бы, если через месяц опять не возьмут 400 человек на Светлану. Чрезвычайно тяжело работать, когда хорошо наладишь все и потом, смотришь, все распадется на части. Ты приказал дать 6 офицеров в батальон – это не было исполнено, а вместо этого теперь взяли 6, так что теперь Бэбины мичмана командуют ротами. Они ничего не знают, старые матросы знают дело лучше их, и могут видеть их ошибки и осуждать их распоряжения. Воронов заменит здесь Попова – Кожевн. – ст. офиц. на Варяге – Кублицкий, Таубе, Лукин, – я забыла имена двух других. В таком виде батальон оставаться не может, потому что не будет уже тем, чем был, и каким ты хотел бы его видеть. Так что это придется решать тебе (не советуйся с крамольным адмиралом, он советчик плохой). Лучше всего отдай теперь людей для Светланы, а затем распорядись сформировать два небольших батальона, которыми любой мог бы командовать и которые не имели бы большого значения. Конечно, грустно видеть, как работа, в которую вложил душу, распадается. Н.П. привез офицеров и нижних чинов, как было приказано. Люди, разумеется, в восторге от этого – удобный корабль, лучшее жалованье и нет маршировки. Им тяжела служба при меньших окладах в армии, вместо привычного дела; в армии почти все люди новые и молодые. Поэтому и нужны старые офицеры, чтобы держать их в руках и обучать. Я только потому тебе все это пишу, что вижу, как это расстроило Н.П. Он спокоен, грустен и ожидает твоего решения относительно их и его самого.
Я спросила про Лялина. Кирилл тоже в отчаянии, что адмирал его рекомендовал. Когда Месс. Ив. написал Л., прося его вступить в батальон, так как они в нем нуждались, он отказался, потому что получал большое жалованье и предпочитал оставаться на корабле в Черном море или жить без дела в городе. Они были возмущены его поведением. И он, который не был на войне раньше и теперь ничем не отличился, получил такое блестящее назначение! Помнишь, говорили, что Н.П. слишком молод, чтоб получить “Штандарт”, хотя он был на войне и командовал Олегом некоторое время – и был твоим адъютантом, – говорили, что Салтанов или Ден более заслуживают этого назначения. Теперь, когда она не идет в море, Ш. Шехм., Кирилл и все надеялись, что его назначат, так как он прекрасный человек, но адмирал его ненавидит. Увы, более чем когда-либо, убеждаешься в том, что адмирал совсем не интересуется экипажем – (как много он мог бы помочь!), а он делает как раз обратное и представляет тебе дела в том виде, в каком ему желательно. Мне хочется, чтоб у тебя был кто-либо другой на его месте. И он ненавидит Григоровича так же, как Кедров его. Н.П. очень интересно рассказывал про все, где они стояли, они следовали за Преобр. Он выехал в среду вечером и приехал сюда в четверг утром. Я предчувствовала, что все это должно было случиться, когда ты мне сказал про Варяга. Он сегодня вечером возвращается в Режицу. оттуда, наверное, к тебе, и встретится с К. во вторник.
Графиня Клейнмихель, которая вышла замуж за доктора, была у А. Она выглядит молодой и красивой.
Я серьезно беспокоюсь за А.; если нашелся человек, способный подкупить других для убийства нашего Друга, то он способен выместить злобу на ней. Она сильно повздорила с Григ. по телефону из-за того, что не поехала к Нему сегодня, но я упросила ее этого не делать, – кроме того, у нее сильный кашель и m-me Б. Потом приходили женщины и сделали ей сцену за то, что она не поехала в город, – и кроме того Он ей предсказывает, что с ней что-то случится, что, конечно, ее еще больше волнует.
Эта война перевернула все вверх дном и взбудоражила всех.
Я узнала из газет, что ты приказал отдать Сухом, под суд; это правильно – вели снять с него аксельбанты. Говорят, что обнаружатся скверные вещи, что он брал взятки, это, вероятно, ее вина – это очень грустно! Дорогой мой, как не везет! Нет настоящих “джентльменов”, – вот в чем беда – ни у кого нет приличного воспитания, внутреннего развития и принципов, – на которых можно было бы положиться; мы стольких знаем, а когда приходится выбирать министра, нет ни одного человека, годного на такой пост. Не забудь про Поливанова.
Говорил ли ты с Феод.? Это было бы интересно для тебя, он так предан, и не может иметь корыстных целей, потому что все уже получил и не станет гнаться за более высоким положением.
Сегодня опять теплая погода. Я прочла кучу бумаг от Ростовцева и совершенно одурела. После перенесенных болей голова и глаза ослабели, челюсть тяжелая и боли все продолжаются (хотя временами почти проходят), благодаря этому я себя чувствую ни на что не способной.
Как По смотрит на положение вещей во Франции?
О, мой бесценный, все мои мысли и горячие молитвы с тобой, я так скучаю по нежным ласкам дорогого муженька! Надеюсь, что тебе удается делать хорошие прогулки.
Н.П. очень наслаждается верховой ездой. Они расположены по различным деревням; он помещается в великолепном доме какого-то миллионера – друга М. Иванова, – прекрасные комнаты, оранжереи, сад, конюшни, коляски – он присутствовал при ловле рыбы сетями под льдом.
Я простилась с одним молодым раненым офицером, возвращающимся в полк.
Больше нет новостей. Я записала для тебя наш разговор, чтобы ты имел понятие о положении дела, когда они обратятся к тебе на будущей неделе за решением – лучше сделать одно дело хорошо, чем много неудовлетворительно. Они изложат тебе свое мнение, и ты будешь знать, как лучше решить. До свидания, мой дорогой. Да хранит тебя Бог и да поможет тебе во всех твоих решениях и начинаниях! Нежно и страстно целую.
Твоя старая
Женушка.
Поклонись, при случае, Феодорову и Мордвинову.

Царское Село. 5 марта 1916 г.
Мой милый!
Нежно прижимаю тебя к своему старому любящему сердцу, которое всегда полно глубокой любви и тоски по тебе. Как хорошо, что ты сделал приятную прогулку! Это тебя освежит, и время пролетит быстрее. – Читаешь ли ты теперь французскую книгу “La dame au parfum”? Сегодня мне принесли целую коллекцию английских книг, но боюсь, что между ними ничего интересного не окажется. Уже давно нет крупных писателей ни в одной стране, нет также знаменитых художников или музыкантов – странное явление. Мы слишком торопимся жить, впечатления чередуются чрезвычайно быстро, машины и деньги управляют миром и уничтожают всякое искусство, а у тех, которые считают себя одаренными, – испорченное направление умов.
Интересно, что будет по окончании этой великой войны! Наступит ли во всем пробуждение и возрождение – будут ли снова существовать идеалы, станут ли люди чистыми и поэтичными или же останутся теми же сухими материалистами? Так многое хочется узнать. – Но все ужасные бедствия, которые перенес мир, должны омыть сердца и пробудить застывшие умы и спящие души. О, только бы направить все на верный и плодотворный путь!
Наш Друг был вчера у А. – Он одобряет, что военное министерство взяло Путиловский завод в свое ведение, и думает, что волнений больше не будет, – подстрекали рабочих бастовать посторонние элементы. – Он думает, что ты побываешь здесь еще раз до начала нашего наступления, потому что еще лежит глубокий снег. Когда Н.П. уезжал в начале января, Он сказал, что он вернется раньше, чем через 3 месяца, – действительно, так и вышло.
Дружок, следи за Ниловым: Нини находит, что он имеет дурное влияние на ее мужа, – по ее словам, они неразлучны, и он восстанавливает В. против А. – Я знаю, что маленький адмирал подпадает под дурные влияния. – Вчера я получила отвратительное анонимное письмо – к счастью, прочла лишь четыре первые строчки и сразу же разорвала. Представь себе, Андрон. и Хвост. иногда занимались писанием анонимных писем: наш Друг передал мне одно такое письмо месяц тому назад и уверен, что оно написано Андрон. – Как это подло! А. продолжает их получать; они помечены черными крестиками, и в них указаны числа, которых она должна опасаться, – так низко!
Погода опять теплая и серая. Я приму Мекка и Апраксина, так как они едут ревизовать мои поезда-склады. Г.М. Гурко от имени 5-й армии телеграфировал мне из Двинска, благодаря за мои поезда-склады, которые там стоят и очень помогают полкам. Мне отрадно узнать, что эти небольшие учреждения Мекка так хорошо работают. Мне пришлось назначить Апраксина моим гл. уполномоченным 5-ти поездов – над Мекком, так как молодому человеку завидовали и недоброжелательно к нему относились (в Москве). Я говорю тебе все это на случай, если ты слышишь, что он проедет.
С нетерпением жду сегодня обещанного тобой письма, любимый муженек мой, сокровище мое милое! Вот уже неделя сегодня, как мы причащались вместе, – как время летит! Молоcтов приедет представиться – у него один из моих вагонов (m-me Сухомл.), который доставляет белье и подарки на фронт и привозит обратно раненых и больных.
Такая досада, что ничего нет интересного или забавного, чтоб написать тебе! Я тоскую по тебе! Найдешь ли ты какое-нибудь занятие для Игоря? Мавра надеется, что ты его пристроишь, чтоб он больше не слонялся без дела и чтоб удержать его от пьянства – он, кажется, вел слишком разгульную жизнь, когда жил в городе. Грустно, что у нее столько забот со своими детьми, – видно, что отец никогда ими не занимался. Митя не был подходящим человеком, как воспитатель, а Мавра не смела слова сказать – тяжек жребий матери.
Дорогой, мне только что подали твое бесценное письмо, сердечно благодарю тебя за него. – Такое счастье их получать! Как хорошо, что ты видел части Литовцев в пути! Значит, все готово для наступления, надо лишь дождаться начала оттепели. – Мне каждый день в течение 1 часа электризуют лицо, боли стали реже, но в челюсти осталось такое странное чувство скованности – я уверена, что это подагрическое.
Должна кончать, любимый.
Нежно целую и благословляю.
Твоя старая женушка
Аликс.
Как Феодоров себя чувствует?

Царская ставка. 5 марта 1916 г.
Моя родная!
Сердечно благодарен за твое длинное письмо с подробностями разговора с Н.П., а также за письма Ольги и Алексея. Они сегодня очень аккуратно пришли. Я очень признателен тебе, что ты мне все это написала заранее, и таким образом подготовила меня к разговору с ним и Кириллом. – Почему ты опять беспокоишься за А., теперь, когда все в руках Шт.? В понедельник, надеюсь, его назначение будет опубликовано. Хв. написал мне длинное послание, говорит о своей преданности и т.д., не понимает причины, и просит принять его. Я переслал это Шт. с надписью, что я никогда не сомневался в его преданности, но приму его позднее, если он своим хорошим поведением и тактом заслужит, чтоб его приняли. Проклятая вся эта история!
Погода мягкая и туманная, – я погулял только в маленьком садике, потому что не было времени – в 6 час. церковная служба.
Сегодня вернулся Сергей. Бедный старый По лежит с ревматизмом в колене, так что Федоров временами навещает его. Насколько мне известно, он совершенно спокоен относительно битвы при Вердене! Французы потеряли 42000 человек, но немецкие потери должны быть, по крайней мере, вчетверо больше!
Через 2 часа курьер должен уезжать. Я с сожалением окончил книгу и с наслаждением перечту ее вслух. – Да хранит тебя Господь, мое любимое Солнышко!
Целую и обнимаю крепко тебя и детей.
Навеки твой старый
Ники.

Ц.С.
6 марта 1916 г.
Мой родной, милый!
Я перечла с такой радостью твое бесценное письмо, и оно меня согрело. Ты пишешь, что чувствовал себя утомленным в поезде, – я уверена, что это – результат ежедневных 3-х часовых стояний в церкви на первой неделе, а также нравственных забот, которые тебя угнетали. Пребывание среди военных тебя вновь подкрепит.
Скучная серая погода все продолжается – сегодня утром 2 градуса мороза. Бэби только что вышел погулять до обедни. – Он с сестрами идет сегодня днем на часок в лазарет А. на представление фокусника.
Лицо мое продолжает поправляться, – сердце все еще немного расширено, принимала Сиротинина, который приезжал в Царское Село. ради Ани.
Штюрмер просидел у меня почти час. – Мы говорили о забастовках, – он находит, что на время войны фабрики должны быть милитаризованы, а между тем проект об этом очень задерживается в Думе и не обсуждается, потому что они против этой меры. Он против предложения кн. Туманова принять строжайшие меры, и предпочел бы, чтоб Куропаткин назначил кого-нибудь поумнее на его место. Продов. ком., конечно, приводит его в отчаяние, у них был крупный разговор относительно посылки представителей комитета в Лондон, откуда Русин привез приглашение. Судя по поведению этих делегатов в Америке, ясно, что нельзя им позволить ехать, так как они действуют против правительства. – Поливанов. Григорович и Игнатьев (либерал!) стоят за поездку, но Григ. за нее только потому, что Русин привез приглашение.
Полив. приводит его в отчаяние, – он жаждет его смещения, но понимает, что ты не можешь этого сделать, не имея в запасе хорошего преемника. Он говорит, что один из его помощников очень дурной человек и приносит много вреда, – я забыла его имя, очень энергичный человек, но нехороший. Пол. ведет себя просто как изменник, разглашая тотчас же все, что говорится секретно в Совете Министров – прямо отвратительно! Говорил также об ответственном министерстве, которого все требуют, даже порядочные люди, не сознавая, что мы совершенно не подготовлены для этого (как и наш Друг говорит, что это было бы окончательной гибелью всего). Затем, как Оболенский слаб (представь себе, его жена, рожденная кн. Мингрельская, была у Григ. и просила, чтоб ее мужа не сменяли – подумай только, belle-soeur Лили!)
Волк., по его мнению, не на своем месте, не одобряет его за то также, что он бегает по кулуарам Думы.
Мы, таким образом, перебрали всех министров и их товарищей.
Да поможет ему Бог в его великой службе тебе и родине! Ему грустно, что такой способный человек, как X., окончательно сбился с правого пути. Оказывается, в “Речи” была ужасная статья против А. Как люди подлы, что клевещут так на молодую женщину!
Я рада, что тебе понравился новый губернатор, где он был раньше?
О, как ты добр, что опять мне написал – сердечно благодарю и крепко целую! Я прочла о назначениях и переменах в сегодняшних газетах. Вчера вечером в 6 час. Штюрмер еще не знал, когда получит твою бумагу. Хв. сказал Штюрмеру, что он не понимает, почему он уволен, не в связи ли с этой историей, но тот ничего определенного ему на это не ответил.
Во всяком случае, он твоих ожиданий не оправдал, не работал хорошо, так много обещал вначале и так переменился! Сейчас он, во всяком случае, ведет себя не как “джентльмен”. Он показывал членам Думы письмо А., в котором она просит его распорядиться, чтобы у Григ. в известную ночь не делали обыска, “если это опять не шантажная история”, пишет она. Письмо безвредное, но некрасиво давать его читать посторонним. Он обязан был вернуть письмо Штюрмеру, так как об этом узнали родители, но Хв. этого не сделал. Теперь его друг говорит, что это неправда, что он был возмущен тем, что такие вещи говорятся, и что он только что нашел в корзине клочки разорванного письма!! (он получил его больше недели тому назад) и что он их склеит опять вместе и вернет ей завтра. Этот ответ про корзину, должно быть, ложь, черт бы побрал эту грязную историю, – я рада, что тебя в нее не впутали.
Дети пошли в Большой Дворец навестить раненых.
Должна кончать. Храни тебя Бог, мой родной, нежно целую.
Твоя горячо любящая старая женушка
Аликс.

Царское Село. 7марта 1916 г.
Мой любимый!
Идет небольшой снег, пасмурно и 2 градуса мороза. Боли в сердце и в лице прошли, но чувствую тяжесть, одеревенелость. Сегодня Григорович принесет мне показать фотографии морской санатории в Массандре – я просила его принести их лично, так как больше года его не видала. – Затем приму г-жу Ридигер (вдову офицера Грузинского полка), которая будет заведовать моей санаторией около Массандры рядом с морской санаторией. Это очень большое здание, и мы через неделю сможем отправлять туда раненых, – я так рада! Деньги на это мы собрали базарами, затем ты позволил уделам докончить постройку, так как у нас не хватило денег (надеюсь, что позднее нам удастся постепенно выплатить эту сумму). Санатория предназначалась для обыкновенных больных, приезжающих в Ялту, которым негде жить, – для бедняков, переутомленных учительниц, портних, которые не в состоянии много платить, и т.д.
Теперь это, конечно, исключительно для военных, и я передала ее в ведение здравницы. Ник. Дмитр. Дем. придет сегодня проститься, затем приму Яковлева по поводу поезда Мари, одного нашего раненого, возвращающегося в армию, и Каульбарса.
Все время приемы.
Вчера ты был занят и потому не мог мне написать, бедный дружок, но я надеюсь, что ты доволен ходом событий и приготовлениями к большому наступлению.
Получила письмо от Ирен (по-немецки) – она справляется о некоторых пленных офицерах. Бобби будет произведен в офицеры к лету (он ровесник Татьяны), – Тодди вчера минуло 27, Луизе в июле месяце будет столько же. Она пишет, что мальчик перенес уже много испытаний, – не знаю, был ли он в плаваниях. Она всем шлет привет.
Затем Дэзи прислала очень ласковое письмо, прося прислать молитвенники нашим священникам в Германии для великого поста и пасхальных служб, – она сама их перешлет, чтоб поскорее дошли.
Вчера я прочла очень интересную английскую книгу, которую мы непременно должны позднее прочесть вместе вслух.
Спешно кончаю.
Нежно целую и благословляю. Твоя старая
Солнышко.

Царская ставка. 7 марта 1916 г.
Мое драгоценное Солнышко!
Горячо благодарю тебя за твои дорогие письма. Мне было досадно, что не удалось написать тебе вчера, но, право, я был очень занят. Весь день принимал, и меня оставили в покое только в 10.15 вечера. Ген. Коллуэль приехал из Англии вместе с другим очень интересным человеком – майором Сайкс (Sykas), который всю свою жизнь путешествовал в Мал. Азии и Месопотамии и хорошо знает турок и арабов. Он рассказал мне много любопытных и ценных вещей. Сегодня он уже уехал в Тифлис, чтобы дать Н. все необходимые сведения. Коллуэль тоже скоро туда поедет, так как Джорджи поручил ему передать Юденичу высший английский орден. Вчера славный старый Пильц уехал в Петроград к месту своего нового назначения. Его здесь чествовали, и все здешние замечательно трогательно и горячо провожали его. Он при прощании со мной в моей комнате расплакался и просил быть осторожным в истории с нашим Другом, – конечно, с хорошими намерениями и ради нашего блага.
Погода постепенно становится теплее, но ужасно, что мы никогда не видим солнца!
Я рад, что ты повидала старика Штюрмера и знаешь теперь его взгляд на некоторых министров и на дела вообще. Я не понимаю, почему ты думаешь, что адмирал имеет дурное влияние на В. Они встречаются только за столом и говорят друг другу очень резкие вещи. Адмирал серьезно привязан к Федорову, с последним имел длинную и основательную беседу. Должен кончать письмо.
Да хранит тебя, душка, и детей Господь! Целую нежно вас всех (ее также).
Навеки твой старый
Ники.

Царское Село. 8 марта 1916 г.
Мой любимый!
Сегодня совсем холодно, 10 градусов мороза, но вследствие этого значительно яснее. Сегодня приходила в первый раз массажистка; – она массировала меня вокруг сердца, для укрепления мышц (было неприятно), затем лицо, из-за непрестанных болей, а также затылок и плечи, что было очень приятно, но все это меня утомило. Дорогой друг, я очень по тебе тоскую, нет для меня солнца без тебя; хотя здесь со мной Солнечный Луч и милые девочки, но мой родной, мой единственный и мое все – не со мною, я жажду его нежных успокаивающих ласк!
Вчера вечером, после обеда у Ани, Лили Ден с мужем, Кожевник. и Таубе провели вечер от 9 до 11 часов у нас. Грустно было с ними расставаться, такой далекий, бесконечный путь, и мы будем без известий. Ужасно в такое время быть далеко от дома! Все наши друзья разбросаны по разным сторонам. Дену удалось получить 20 офицеров, и он в восторге. Он с Лили и с большинством офицеров уезжает сегодня. Kitten выедет вслед за ними с командой несколькими днями позже. Для Лили это будет ужасно тяжело, она уже похудела, и глаза все время наполняются слезами. О, эта отвратительная война!
Вчера американец Харт был у меня 2 часа. Теперь он уезжает в Германию. Он говорил со мной о некоторых вещах, которые могут быть сделаны здесь, и я просила его опять переговорить об этом с Ридигер.
Сегодня у меня будет Вильчковский с длинным докладом и еще несколько человек.
Дружок, завтра неделя, как ты от нас уехал! Каким одиноким ты, должно быть, себя чувствуешь! Я рада, что ты завтра увидишь Н.П., это тебе напомнит время, когда он жил с тобой в ставке. Интересно, что ты решишь?
А. только что принесла мне большое письмо для тебя, так что мне придется взять большой конверт, чтобы вложить его. Она совсем здорова – кашель прошел; она даже выходила гулять, – крепкое здоровье, раз так быстро поправляется.
Георгий заболел свинкой в Павловске, бедняжка!
Яковлев с поездом Мари отправлен вчера в Ригу. Послушай, сделай умное дело – вырази Кириллу свое сильное неодобрение тому, что Борис держит при себе эту скотину Плен. Его репутация ужасна: выгнанный из флота, уволенный Кириллом, принят в Бэбины атаманы – слишком большая честь для него носить этот мундир, иметь военные ордена и высокий чин – не за храбрость или военные подвиги, а за частные, грязные услуги. Поговори с Кириллом и Н.П. о нем, все возмущены, и в Петрограде достаточно уже об этом болтают (стремление Михень приблизить его к престолу тоже всем известно). Много грязи всюду. Меня огорчает подлость человечества – настоящие Содом и Гоморра, многим надо лично пострадать от войны, только тогда они очистятся и изменятся. Это все очень больно – и так мало людей, которые заслуживали бы уважения.
Убрал ли Куропаткин, наконец, Бр.-Бруевича? Если еще нет, то вели это сделать поскорее. Будь решительнее и более самодержавным, дружок, показывай твой кулак там, где это необходимо – как говорил мне старый Горемыкин в последний раз, когда был у меня: “Государь должен быть твердым, необходимо, чтобы почувствовали его власть”. И это правда. Твоя ангельская доброта, снисходительность и терпение известны всем,ими пользуются. Докажи же, что ты один – властелин и обладаешь сильной волей.
О, мой возлюбленный ангел, я жажду быть около тебя, слышать твой дорогой голос и смотреть в твои чудные глубокие глаза! Да хранят тебя св. ангелы Божие, да благословят они твою жизнь и работу и увенчают успехом! Целую тебя 1000 раз и крепко прижимаю к сердцу.
Навеки и всецело
Твоя.
Только что получила твое дорогое письмо, за которое бесконечно благодарна. Как хорошо, что ты повидал англичан и что славный Юденич получил орден от Джорджи! Интересно, по какому случаю Алексеев будет сделан генерал-адъютантом? Значит, уже успели поговорить с Пильцем и настроить его против нашего Друга, – жаль. Рада, что ты имел разговор с Федор. Она будет счастлива твоим поцелуем. Храни тебя Бог!
Горячие поцелуи без конца.

Царское Село. 9 марта 1916 г.
Любимый мой!
Ночью было 15 градусов мороза, сейчас 12 градусов, идет легкий снег, и солнышко собирается выглянуть. Опять, по-видимому, наступила зима, но не надолго.
Странное впечатление производит сводка иностранных сообщений в бумаге морского министерства. Они, оказывается, малейший наш успех приписывают себе, так что было бы прямо интересно напечатать оба донесения – их и наше – одно рядом с другим, чтоб увидеть разницу. Мне досадно, что не следила за инцидентом, с “Moewe”, и потому не в курсе дела.
Спала недурно, но были довольно сильные боли в лице, пока я не смазала его новым лекарством и не обмотала голову толстой шалью.
Сын Лили Ден приедет к А. на 2 суток – я так рада за оставшегося в одиночестве ребенка, я тоже позову его к себе, а дети могут сводить его в сад.
Старшие поедут в город на заседание комитета – пожертвования, – и затем на чай в Аничков. У Ксении опять жар, и она не выходит – ужасная зима для нее, – ей и дорогой матушке следовало бы съездить в Киев недели на 2, чтобы переменить обстановку, а за это время хорошенько проветрить их комнаты, которые полны микробов.
У меня опять приемы и доклады – Штюрмер будет опять, не знаю зачем. У нас был длинный разговор с Вильчковским: наш пункт перевели в Лугу, а также 2 госпиталя из Режицы и несколько других военных, так как большинство раненых, конечно, будет направляться к нам. Приходится много работать, чтоб все заранее подготовить.
Какой ветер и снег! Сейчас ты, наверное, разговариваешь с К. и Н.П., я всегда стараюсь жить одной жизнью с тобой и постоянно думаю о тебе.
Посылаю тебе опять свежих цветов, твои, наверное, уже завяли – уже неделя, как ты уехал! Днем я лежу в углу большой комнаты, так как там светлее, и там же мы пьем чай.
Милое мое сокровище, душа души моей, до свидания, да хранит тебя Господь! Осыпаю тебя бесчисленными нежными поцелуями.
Твоя глубоко любящая старая
Женушка.
Солнышко!
Если Н.П. еще в ставке, передай ему наш привет.

Царская ставка. 9 марта 1916 г.
Любимое мое Солнышко!
Горячо благодарю тебя за твои дорогие письма и за любовь, которой полна каждая твоя строчка! Я наслаждаюсь ими, впивая в себя каждое слово письма, вдыхая его аромат и прижимая губы к бумаге, которой касались твои руки.
Как странно, что погода у вас внезапно переменилась и настали сильные морозы! А здесь быстро тает – это и есть главная причина того, что наши атаки начинаются на днях. Если мы подождем еще неделю, то на многих частях нашего фронта окопы будут залиты водой и придется отвести войска очень далеко назад. А в таком случае месяц или полтора они будут лишены возможности двинуться вперед, до тех пор, пока дороги не подсохнут.
И тогда, несомненно, германцы атаковали бы нас с огромным количеством тяжелой артиллерии, как прошлым летом. Поэтому решено взять инициативу в наши руки, пользуясь их нападением на Верден. Да хранит и благословит Господь наши доблестные войска! Прошу тебя, никому об этом не говори.
Вчера я был в кинематографе, который был особенно интересен, так как мы видели много снимков Эрзерума сейчас же после его падения. Замечательно красивы высокие горы, покрытые глубоким снегом, блестящим на солнце.
После этого мы смотрели 2 забавных картины с Максом Линдер в главной роли, – это, наверное, понравилось бы детям.
Я рад, что ты нашла новую книгу для нашего чтения вслух; не пришли ли еще из Англии те две книги от Marshton? До сих пор еще у меня нет времени почитать для собственного удовольствия, хотя в домино я играю по вечерам через день.
Ну, я думаю, пора кончать письмо. Храни Бог тебя, моя душка-женушка, и наших детей! Нежно всех вас целую и обнимаю.
Твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 10 марта 1916 г.
Мой родной, милый!
Снег, ветер, 8 градусов мороза. Маленький Тити провел у меня час вчера днем – мы рассматривали вместе книги с картинками, пили чай и играли с Алексеем. Он начал очень мило говорить по-английски, – он большого роста и хорошо развит для своих 7 ? лет; пишет самостоятельно своей матери по-русски. Он провел ночь у Ани, и мы надеемся, что он опять придет в субботу.
Затем у меня были приемы и доклады. Штюрмер приходил, чтобы поговорить об этой истории, так как необходимо выяснить это дело. Мне пришлось передать ему письма Илиодора, в которых все изложено, и он расследует, правда ли то, что он пишет, – увы, это кажется очень правдоподобным! Затем он просил меня предупредить тебя, что Н. намерен взять себе в помощники дядю Кривошеина. При Воронцове был Никольский. Он должен будет представлять интересы Н., когда потребуется, в Думе и Госуд. Совете, – и это совсем невозможно, чтобы Кривошеин занимал этот пост. Это было бы гибелью Кавказа, – он умнее других, недобросовестен, друг Н., толстого О. и Янушкевича, – это было бы ужасно! Я тебя предостерегаю, так как проект этот поступит к тебе на утверждение. Безумие со стороны Н. брать к себе человека, которого ты удалил и который тогда принес столько вреда. Штюрмер был в этот раз гораздо менее застенчив и совершенно откровенен, видно, что он питает к тебе неподдельную любовь и почтение. Он озабочен съездом который скоро соберется в Москве, и вызвал оттуда генерала, чтобы переговорить о делах. Лично я опасаюсь, что неврастеник Шебеко окажется там бесполезной тряпкой в случае каких-либо осложнений. Он, конечно, тоже находит, что туда необходимо назначить генерал-губернатора, хотя у него нет никого в виду на этот пост. Он находит желательным, чтоб я чаще показывалась в городе и побывала в Казан. соборе, но мое глупое сердце, а теперь вдобавок и лицо – мешают мне. Я знаю, что это было бы хорошо. Дорогая матушка тоже не может, а Михень завоевывает популярность в городе, много показывается всюду, и на музыкальных вечерах, и старается всех очаровать. Бенкендорфы тоже в отчаянии по этому поводу: графиня говорила об этом с А. Пробыв в городе несколько дней, они вернулись совсем расстроенные.
Все возмущены Хвостовым. Она пила чай у Павла (после большого перерыва), – он в хорошем настроении. У мальчика совсем подавленный вид, так как он возвращается сегодня в полк. Постоянные кутежи с гусарами подействовали на его сердце, и он чувствует себя совсем больным. Они и кавалергарды продолжают ужасно пить на войне, – это отвратительно и позорно перед солдатами, которые знают, что ты это запретил. При случае вели Безобразову последить за полками и дать им понять, как гадко и безнравственно это делать в такое время. Графиня Б. возмущена поведением Дмитрия в городе в военное время и находит, что необходимо настоять на его возвращении в полк, – я вполне с этим согласна, – город и женщины – яд для него.
Только что прочла в газетах о нашем продвижении, – слава Богу, все идет спокойно, твердо и хорошо. С Божьей помощью это изменит скверное настроение тыла”.
Сегодня у меня будет графиня Карлова. Она уезжает в Тифлис на три месяца, так как ее дочь в ожидании, – затем г-жа Никитина (из Одессы) и одна дама из моего склада.
Татьяна сегодня утром на операции одного из наших офицеров.
Бедный старый Зальца умер вчера, – с ним связаны воспоминания о первых днях нашей брачной жизни здесь! – Дорогой, сколько мы пережили и видели за эти 21 год супружеской жизни, но все так ясно и отчетливо сохранилось в моей памяти! О, какие то были дивные времена! – Родной, любовь твоего Солнышка все увеличивается, становится полнее, богаче и глубже, и она мечтает о нашей молодой, счастливой любви прошедших дней – как мы были безумны! – Крещу и целую тебя без конца и жажду твоих нежных ласк более, чем когда-либо.
Только что принесли твое дорогое письмо, за которое сердечно благодарю. Значит мой ангел тоже целует мои письма, как и я его, каждую страницу много, много раз! Сегодня оно пахнет папиросами.
Я теперь понимаю, почему мы наступаем, мне не приходило в голову, что там уже тает, так как здесь у нас опять зима. Сегодня в газетах очень хорошие известия о нашем наступлении – 17 офицеров и 1000 солдат пленных и т.д. – Да благословит Господь наши войска! Я верю, что Он нам поможет, и это хорошо, что мы не теряем времени, пока они не воспользовались нашим промедлением и не атаковали нас. Все очень счастливы и заняты этим наступлением.
Я рада, что кинематограф был забавен и интересен. – Разве Кирилл и Н.П. не были у тебя вчера, – мне кажется, они хотели быть.
Нет, эти английские книги еще не пришли. Матушка кончила 2-ю, так что я переслала ей сегодня французскую книгу, которую ты читал.
Сейчас должна кончать и вставать, так как окулист придет, чтоб осмотреть мои больные глаза.
До свидания, милый, да благословит Бог тебя и все твои начинания и наши дорогие войска! Ах, как сердце полно, а молитвы наши должны удвоиться! Осыпаю тебя поцелуями, муженек мой!
Твоя
Женушка.
Беларминов говорит, что мне надо иметь более сильные очки для чтения, глаза переутомлены, а боли происходят от подагры, так же как и нервные боли в лице, но он доволен самими глазами и говорит, что они в хорошем состоянии, только я их переутомляю. – Я рада, что повидала его, так как боли иногда очень сильны и действуют мне на голову, и я хуже вижу при чтении (я-то сама думаю, что они слабеют от того, что я много плачу, и от многих непролитых слез, которые наполняют глаза и которые должны рассосаться сами собой, но этого всего я ему не сказала). Затем он мне дал мазь, чтобы смазывать ею глаза снаружи, если они будут очень болеть.

Царская ставка. 10 марта 1916 г.
Моя любимая!
Горячо благодарю тебя за дорогие письма, они – мое утешение в здешнем одиночестве. Дни как-то быстро пролетают, у меня масса дела, вижу много всякого народа, и все-таки не чувствую себя утомленным. К сожалению, даже нет времени читать книгу!
Твои прелестные ландыши чудесно пахнут – спасибо большое! Очень был рад увидать Н.П. Кирилл и он обедали вчера и завтракали сегодня, – они уже уехали. Вчера вечером долго с ними обоими разговаривал и согласился с тем, чтобы батальон оставался в своем теперешнем составе – 4 сильных роты, ни один человек не должен быть взят до конца войны. Сегодня Кирилл говорил со мной о “П. Звезде. Я ему сказал, что между мама и мной было условлено назначить Лялина, но чтоб он, если желает, еще раз спросил ее, хотя я сильно сомневаюсь, чтоб она переменила свое решение. Шир.-Ших. – прекрасный человек, но он много лет не был ни на одном судне.
Наконец-то я нашел заместителя для Поливанова – это Шуваев, которому я могу вполне доверять. Я с ним еще не говорил. Кроме того, я намерен прикомандировать старика Иванова к своей особе, а на его место назначить Брусилова или Щербачева; вероятно, первого. После смещения П. я буду спать спокойно, и все министры также почувствуют облегчение.
Марта 11. Работа по утрам с Алексеевым занимает у меня все время до завтрака, но теперь она стала захватывающе интересной. Здесь наступили холода тоже – в Риге мороз доходит до 10 градусов по ночам – ужасно для бедных раненых и для войск, расположенных на многих участках фронта на снегу, против проволочных заграждений противника.
Да благословит Бог тебя и детей, моя дорогая! Нежно вас всех целую. Благодарю А. за ее милое письмо.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 11 марта 1916 г.
Мой любимый!
Наконец, чудная, яркая солнечная погода – как это меняет настроение! Я заказала службу на дому, так как сегодня пятница и мне очень хочется помолиться в церкви. Все мои мысли и молитвы с нашими войсками, я жадно накидываюсь каждое утро на известия в газетах. Если случится что-нибудь исключительно хорошее, может быть, ты послал бы мне краткую телеграмму? Я очень волнуюсь, но Бог благословит наши войска и пошлет им успех, если мы только будем все достаточно молиться! Все наши санитарные поезда были вызваны, множество отрядов и 15 госпиталей выехало в Двинск. Получила твою телеграмму о том, что ты окончательно и раз навсегда решил этот вопрос с Кириллом и Н.П., горю нетерпением узнать, к какому решению ты пришел.
Сегодня опять принимаю дам. Извини, что телеграфировала о муже m-me Никитиной, но она упросила меня, – ты, конечно, поступишь так, как найдешь правильным. Она думала, что он старший из генералов, имеющих георгиевский крест и право на эту вакансию.
Дети говорят, что башня в саду стала великолепна – мне очень хотелось бы пойти посмотреть на нее, – надеюсь, что скоро буду в состоянии выходить, если только можно будет рискнуть с лицом.
Любимый, бесценный душка, чувствуешь ли ты, как я обнимаю тебя и ласкаю нежно? О, как тяжело не быть вместе в такое время!
Ходят слухи, что некоторые гвардейские полки уже понесли большие потери, но разве они уже были в деле?
О, какое чудное солнце! – Дорогой мой, должна кончать. Сердцем и душой я с тобою. Да подаст тебе Господь силу, энергию и успех! Молюсь за тебя больше, чем когда-либо. Хочется видеть тебя счастливым, успевшим, – хочется увидать награду за все бесконечные тревоги, горести, волнения, работу, и чтоб молитвы тех, кто пал за Царя и отечество, были услышаны!
Мой родной, без конца целует тебя твоя старая
Солнышко.

Царское Село. 12 марта 1916 г.
Мой любимый!
Я почти не спала всю ночь из-за болей в лице. Начались они вчера вечером, как раз после того, как я сказала Вл. Ник., что я как будто совсем от них избавилась и смогу пойти в церковь, – крестопоклонная субб.. – так неприятно. Сегодня утром был опять массаж, мазала лицо всевозможными лекарствами. Сейчас стало немного лучше, но все еще болит и глаз полузакрыт. Я опять послала за бедным дантистом, – у меня было столько различных докторов за последнее время, что, думаю, лучше прийти и ему, осмотреть и, может быть, переменить пломбу, так как возможно, что образовалось новое дупло. Чувствую себя, конечно, одуревшей, а должна принять Мрозовского, наших трех сестер, вернувшихся из Австрии, с ними надо о многом поговорить. Два наших санитарных поезда возвращаются с тяжелоранеными. Правда ли, что наши потери очень велики? Конечно, при атаке не может быть иначе: все же мы взяли много пленных (а немцы говорят, что они не дали нам продвинуться ни на шаг, что у нас огромные потери и что они будто бы взяли 17 офицеров и 800 солдат в плен).
Дорогой, помни, что у тебя есть особый телеграфо-телефон, или как он там называется, – и если случится что-нибудь особенно важное, вели Воейкову переговорить с Ресиным, или ты со мною. Я очень волнуюсь и хочу знать известия раньше, чем они появятся в газетах, где они печатаются через 24 часа.
Н.П. был вчера от 7 до 9 (приятный сюрприз). Такая радость узнать новости непосредственно! Он жалел, что вокруг тебя скучная атмосфера, без молодых новых адъютантов, – и ты ему показался таким одиноким! Это меня тоже мучает. Н.П. передал мне вчера все твои решения; он спешно отправился этой ночью в Режицу. Недостаток офицеров прямо ужасен. Он рассказывал, что адмирал опять говорил против Григоровича, и это ему всегда очень обидно, так как он его очень уважает, он видит, что Н. хочет от него отделаться. Он говорит, что много толковал с Федоровым также про Поливанова. Маклаков был у А. и умоляет меня принять его, а также настоятельно просит, чтоб я умолила тебя поскорее отделаться от Поливанова – он просто революционер под крылышком Гучкова. Штюрмер просил о том же. Говорят, что в этом отвратительном пром. комит. они собираются выступить с ужасными речами, соберутся они через несколько дней, и Маклаков поэтому советует поскорее удалить Поливанова – любой честный человек лучше, чем он. Если нельзя Иванова, почему не назначить честного, преданного Беляева и дать ему хорошего помощника? Штюрмер очень не любит другого помощника Поливанова, говорит, что это дурной человек, – я не запомнила его фамилии.
Дорогой мой, не медли, решись, дело слишком важное, а сменяя его, ты сразу подрезаешь крылья этой революционной партии, только поспеши с этим, вспомни, что ты сам давно хотел его уволить, – поторопись, родной мой, ты всегда медлишь, тебе нужна женушка, которая подталкивала бы тебя! Тебе прежде всего необходим искренно преданный человек, и Беляев подходит, если Иванов слишком упрям. Прошу тебя, произведи эту смену немедленно, таким способом сразу же энергично будет остановлена пропаганда и все. Маклаков обожает тебя и говорил с ней о тебе со слезами на глазах, и я намерена его скоро принять. Обещай мне, что ты, ради себя, ради твоего сына и России, немедленно сменишь военного министра, – давно пора, иначе я не писала бы тебе так скоро об этом! Ты мне сказал, что скоро это сделаешь, и, кто знает, может быть, Господь скорее благословит наши войска, раз “этот кандидат старой ставки” будет немедленно удален. Родз. и Гучк. хорошо знали, зачем с Янушк. вместе заставили Ник. предложить его тебе, – и толстый Орлов стоит за всем этим. Маклаков ненавидит Орлова, говорит, что этот человек ни перед чем не остановится, также как и Хвостов.
Вчера приняла Шебеко и долго с ним беседовала, – потом моего бывшего улана Винберга.
Наш Друг уезжает завтра – не мог получить билетов на прошлую среду. Хотелось бы, чтоб лицо у меня не болело так, хочется много еще написать и не могу, многое хочу спросить про войска. Душою и сердцем с тобой, жажду быть вместе!
Вот, только что пришло твое дорогое письмо, сердечно благодарю, милый. Значит, ты думаешь, что Шуваев будет подходящим человеком (хотя менее джентльмен, чем Беляев), но действительно ли он подходящий человек? Я только раз с ним говорила и нашла его очень упрямым, так что не могу судить. Но кто его заменит? Во всяком случае, торопись, дружок. Очень хорошо, что ты хочешь прикомандировать Иванова к своей особе, так как все там жалуются, что этот милый человек устал и “устарел”. Не понимаю, почему Келлер и Брусилов всегда друг друга ненавидели; Брусилов упорно несправедлив к Келлеру, а тот в свою очередь ругает его (в частных разговорах). Министры будут счастливы, когда уйдет П., не правда ли? О, какое облегчение! Увы, Игнат. также не подходит для своего поста, – он бьет на популярность, как и его зять Борис Вас., – миленькая компания.
Могу себе представить, как захватывающе интересна теперь твоя работа. Хотелось бы быть вблизи тебя, чтоб вместе следить по карте и разделять с тобой радости и заботы. Издали мы все это делаем, сердцем и душою. Да, этот мороз очень плох для войск, нечего делать. Бог поможет.
Да благословит и сохранит тебя Господь, мой ангел, мой родной, любовь моя, муженек милый! Осыпаю тебя бесчисленными нежными и страстными поцелуями.
Твоя старая
Солнышко.

Царское Село. 13 марта 1916 г.
Мой родной!
Тепло, чудное солнышко. Надеюсь, Бог милостив, и на фронте такая же погода. Наш поезд только что разгрузили, и попозднее днем придет поезд Мари с тяжелоранеными. Обидно не быть в состоянии поехать их встретить и поработать в лазарете – в такое время всякая помощь ценна. Спала хорошо, но сильные боли в глазу продолжаются, – щеке лучше, после того как В.Н. стал электризовать ее, теперь я делаю это два раза в день. – Бэби вышел погулять очень рано, до обедни. А. едет на целый день в город, так как Григ. уезжает, затем она повидает своих родителей и отобедает у графини Фредерикс.
Сестра-близнец моего бедного Ростовцева только что умерла от рака, и говорят, что он в полном отчаянии, – сам совсем больной, а продолжает работать. Маленький Тити играл с детьми вчера на снежной горе и очень веселился, – сегодня его отвезут обратно в город.
Я много думаю о Шуваеве и сомневаюсь, способен ли он занимать такое место и сумеет ли выступать в Думе. Одно время нападали на него и на интендантство, улажено ли все это теперь? Глаз мой сильно болит при писании; вчера я целый день ничего не могла делать, и во время приема это было ужасно, как будто втыкали карандаш в самую середину глаза, и весь глаз ужасно болит, так что лучше бросить сейчас и продолжить позднее.
С нетерпением жду вестей. Дети все были в церкви, а сейчас пойдут гулять. Солнце сильно греет, ветрено, но в тени мороз, вчера же был дождь. – Ты себе представить не можешь, как ужасно я по тебе скучаю! Полное одиночество – дети, при всей своей любви, совсем по-иному смотрят на вещи и редко понимают меня, даже в мелочах, – они всегда правы, и когда я им рассказываю, как меня воспитывали и как следует себя вести, они меня не могут понять, им это кажется скучным. Только Т. понимает, когда с нею спокойно поговоришь; О. всегда очень несочувственно относится к каждому наставлению, хотя нередко кончается тем, что делает по моему желанию. А когда я строга, она дуется на меня. – Я так устала и тоскую по тебе! Есть многое, чего Аня, благодаря своему воспитанию и принадлежности к другому кругу, не понимает, и многими заботами я с ней никогда не могла бы поделиться, как я могла это делать с Н.П.. потому что он – как мужчина с врожденным тактом – понимал меня.
У нас у каждого свои привычки и мысли, и я иногда чувствую себя такой ужасно старой и подавленной – на меня угнетающе действуют мои боли, постоянные заботы и беспокойства, с тех пор как началась война. Твое дорогое присутствие дает мне силу и отраду. Я все принимаю слишком близко к сердцу. Стараюсь бороться с этим, но, вероятно, Бог дал мне такое сердце, которое съедает все мое существо. Прости, что пишу тебе все это и не обращай внимания – это я немножко пала духом.
Ах, я должна спешить к Вл. Н. на электризацию.
Благословляю тебя, целую без конца и прижимаю к своему тоскующему сердцу, нежный ангел, сокровище, любимый!
Навеки твоя усталая старая
Солнышко.

Царское Село. 14 марта 1916 г.
Мое милое сокровище!
Посылаю тебе яблоко и цветок от нашего Друга, – мы все получили фрукты как прощальный подарок. Он уехал сегодня вечером спокойно, говоря, что наступают лучшие времена и что Он оставляет нам весеннюю погоду. Он сказал ей, что считает Иванова подходящим на пост военного министра, благодаря его огромной популярности не только в армии, но и во всей стране. В этом Он безусловно прав, но ты поступи так, как найдешь лучшим. Я только просила Его молитв о том, чтоб твой выбор оказался удачным, и вот так Он ответил.
Этот весь долгий день от 1 до 4 час. я провела одна, читая с больным глазом. Оказывается, Нейдгарт заболел теми же болями, с сильным жаром. Дантист выехал из Крыма сегодня вечером. Девочки ездили смотреть санитарный поезд Марии, когда он еще был не вполне разгружен; вечером он опять отправляется на фронт. Прибыло 3 поезда.
Извини, что я в своем последнем письме как будто жаловалась; это стыдно, но я себя чувствовала очень подавленной и не сумела этого скрыть, – эти постоянные боли как-то расслабляют. Ах, да, Он просил передать тебе еще одну вещь, которую Ему сказал митрополит, что Синод намерен подать тебе ходатайство об учреждении в России семи митрополий. Владимир очень стоит за это, но наш Друг просит тебя на это не соглашаться, так как теперь, конечно, не время для этого, и мы едва можем найти 3-х приличных особ, могущих занимать такое место. Какой абсурд с их стороны! Никон все еще здесь, это очень жаль.
Говорят, что дядя X. надеется реабилитировать своего племянника, хотя все против него, и хочет втянуть Белецкого, – который, кажется, действительно ни в чем не повинен, что касается заговора, – и хочет, чтоб его лишили сенаторского звания; только тогда ты должен быть справедлив и лишить и Хв. его придворного звания. Я чрезвычайно жалею, что ему его оставили, так как в Думе говорят, что раз он стремился отделаться от Григ., потому что тот ему не понравился, он сможет это сделать с любым из нас, кто неугоден ему. Я не люблю Белецкого, но было бы очень несправедливо, если б он пострадал больше, чем Хв. Он благо даря своей неосторожности потерял Иркутск, и этого достаточно; а тот подстрекал к убийству. Довольно об этой истории.
Извини за эти чернила, но мое другое перо надо налить.
Как жаль, что тебе не удается гулять больше! Я знаю, как страстно ты жаждешь солнца и воздуха весной, так и я в прежние времена не могла жить без воздуха, но затем после болезни все переменилось, и я приучилась неделями оставаться без воздуха и никогда не делать прогулок. А тебе это так необходимо при твоей работе.
Как отвратительно, что они опять стреляют разрывными пулями! Но Бог их накажет.
Милый, если б ты только знал, как твоя женушка по тебе скучает, а теперь мы, вероятно, долго не увидимся! Ничего не поделаешь, но ты в таком одиночестве, любимый мой, и я жажду приласкать тебя и почувствовать твое дорогое присутствие. Бесценный мой, чувствуешь ли ты, что любовь твоей женушки объемлет тебя с безмерной нежностью! Чувствуешь ли ты мои объятия и мои губы, прижатые к твоим горячим устам в горячей страсти? Бог да хранит тебя, мой единственный и мое все, мой Солнечный Свет! Я легла поздно из-за болей; хотя они не сильны, но все же еще продолжаются, особенно в правом глазу.
Утром 4 градуса тепла, солнце светило недолго. Сегодня праздник Феодор. Б. Матери, а, следовательно, храмовый праздник нашей церкви. Игорь придет представиться в качестве твоего адъютанта и будет завтракать с нами. Кроме того, я приму командира моих Крымцев; интересно, что он из себя представляет.
Аля просила принять ее, она сегодня приезжает сюда, так что она приедет к чаю. Все это невесело при моих болях, но трудно отказать. До свидания, родной мой. Нежно целую тебя, дорогой Ники.
Навеки
Твоя.
Дети здоровы, Татьяна занята в лазарете, Ольга пошла туда пешком с Шурой, Анастасия пошла прогуляться с Триной после своего урока, так как батюшка сегодня утром служит в церкви. Мария пишет тебе, Бэби гуляет. Я должна встать, чтоб идти на электризацию. Я знаю, что меня это не касается, но пока не уснула, все думала о том, что ты сказал о Кедрове. Не был ли бы М.П. Саблин более подходящ, чем Плансон? Он такой серьезный, спокойный человек, не честолюбивый карьерист. Хотя Кедров умен и талантлив, все же он немного нахал, судя по его письмам к адмиралу, а тот скромный и по годам подходящий для такого поста человек. Это мое чисто личное мнение, не вызванное никакими разговорами с Н.П., как ты можешь подумать. Мы ни разу при последнем свидании не упомянули о его брате, не было даже времени.
Погуляев такой молодой адмирал и уже в твоей свите, это огромная честь. Супруги вне себя от радости, и он собирается слетать к старику отцу, чтоб показаться ему. Он тоже честолюбивый нахал, поэтому ему везет, и они оба вертят адмиралом как хотят. Эбергарту нужен хороший помощник, и я нахожу, что человек с Черного моря как раз подходит для такого поста. Извини, что вмешиваюсь, дорогой, но в эту долгую, бессонную ночь я обдумала это и почувствовала, что должна искренно написать тебе об этом; ответь, согласен ли ты.
Павел сказал А., что он в апреле принимает командование, – может ли это быть? Я лично сильно сомневаюсь, что это ему удастся, и нахожу, что он не вправе настаивать на этом, потому что, в конце концов, он так давно уже не в курсе дел, и нельзя рассчитывать на его здоровье.
Теперь, однако же, мне пора вставать. До свидания, мой ангел! Поклонись Феод. и ген. Алексееву.

Царская ставка. 14 марта 1916 г.
Моя возлюбленная женушка!
Эти 3 дня не было совсем времени тебе писать, очень был занят военными операциями и перемещениями. Должен был написать Пол. и объяснить, почему я был недоволен. Я вполне уверен, что добрый, старый Шуваев – как раз подходящий человек на должность военного министра. Он честен, вполне предан, нисколько не боится Думы и знает все ошибки и недостатки этих комитетов. Затем я должен был принимать и читать мои противные бумаги, все в такой спешке!
Теперь министры начинают прибывать сюда один за другим – первым Наумов. затем Шаховской и т.д.
Сегодня я беседовал с генералом Маниковским – начальником Главн. Арт. Упр. Он заявил мне, что хотел бы подать в отставку, так как Пол. держит себя с ним совершенно невозможно. Когда он узнал, что П. уволен и назначен Шув., он три раза перекрестился. Старого Иванова заменит Брусилов. Ты видишь, что твой муженек эти дни работал – уже сделано и еще будет сделано много разных изменений, – также и с Ронжиньм.
Как грустно, что у тебя болят лицо и глаз. Действительно ли это нервы? Мне так жаль, моя дорогая, что я не могу быть с тобой, чтоб утешать тебя, когда ты мучишься.
На фронте дела подвигаются весьма медленно, в некоторых местах у нас тяжелые потери, и многие генералы делают крупные ошибки. Всего хуже то, что у нас очень мало хороших генералов. Мне кажется, что они забыли за долгий зимний отдых весь опыт, приобретенный ими в прошлом году! Боже, я начинаю жаловаться, но этого не надо делать! Чувствую себя хорошо и глубоко верю в конечный успех. Да благословит тебя Бог, моя единственная, мое все, мое сокровище, моя голубка! Крепко целую тебя и детей. Привет А.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 15 марта 1916 г.
Мой родной, милый!
Чудная солнечная погода, 10 градусов тепла, но ветрено, а вчера днем и вечером шел сильный снег.
Глаза и голова продолжают болеть; массажистка массировала мне лицо, голову, шею и плечи, и скоро мне надо идти на электризацию. Я не решаюсь выходить, пока не приму дантиста и не буду уверена, что щека моя не распухнет. Дорогой мой, посылаю тебе письмо, полученное мною от Рощаковского: прочти его и если согласишься, то телеграфируй мне “хорошо”, а я в свою очередь ему протелеграфирую. Он – странный человек, не как другие, но бесспорно преданный и энергичный, и, как он сам смешно об этом пишет, должен быть употреблен.
Так хочется, чтоб ты прикрыл этот отвратительный пром. комит., потому что они готовят к своему заседанию прямо антидинастические вопросы.
У меня будет В.П. Шнейдер с длинным докладом, я люблю их; она очень энергична и понимает меня с полуслова, только голова у меня не совсем свежа. Позднее Емельянов придет проститься, перед своим возвращением в мой полк. Вчера вечером вернулся поезд Бэби, – кажется из 20-го сиб. полка осталось только 5 офицеров, ужасно тяжелые потери. Но в общем доволен ли ты? Конечно, при наступлении большие потери неизбежны.
M-me Зизи, наконец вернулась, и я увижу ее сегодня днем.
Так досадно, что не могу теперь принимать лекарств, – что-то пришло на 8 дней раньше. С интересом жду обещанного тобой письма.
Извини за плохой почерк.
Говорят, Дмитрий все еще болтается в городе – такая жалость, от этого он лучшим мужем не станет.
Знаешь ли ты, что Вильгельм пожаловал султану фельдмаршальский жезл? Какая комедия!
Мисси прислала Ольге еще одну прелестную книгу своих сказок.
Любимый мой, целую тебя с бесконечной нежностью; так хотелось бы быть с тобой в твоем одиночестве; нет около тебя души, которая бы тебя понимала и с кем бы ты мог поговорить обо всем, что придет в голову. Жаль, что Н.П. больше не при тебе: он так много жил с нами, знал и понимал столько мелочей, чего другие адъютанты не знали.
Не распорядишься ли ты, чтоб они дежурили при тебе по очереди? Было бы хорошо для них и интересно для тебя.
Благодарю сердечно, любимый, за твое дорогое письмо. Я рада, что ты все решил насчет П. Дай Бог, чтоб Шуваев оказался на своем посту на месте! Во всяком случае, счастье, что ты от того избавился. Когда Аня вернется из города, я с ней прочту телеграмму Григ. и тогда тебе объясню ее.
Черт возьми этих генералов: почему они так слабы и никуда не годятся? Будь строг с ними! Ты, действительно, завален работой, милый.
Должна кончать. Да благословит и сохранит тебя Господь. Горячо, нежно целует тебя, муженек милый, твоя старая
Женушка.

Царская ставка. 15 марта 1916 г.
Мое сокровище!
Нежно благодарю тебя за твои дорогие письма. Не могу выразить, как я сочувствую тебе, когда тебя угнетают эти ужасные боли в лице, и как бы я хотел быть в эти часы рядом с тобой, чтобы подбодрить тебя! Совершенно невозможно определить, когда я смогу приехать на несколько дней – может быть, очень нескоро, а может быть, и через неделю!
Случилось то, чего я боялся. Настала такая сильная оттепель, что позиции, занимаемые нашими войсками, где мы продвинулись вперед, затоплены водой по колено, так что в окопах нельзя ни сидеть, ни лежать. Дороги быстро портятся, артиллерия и обоз едва передвигаются. Даже самые геройские войска не могут сражаться при таких условиях, когда даже невозможно окопаться. Поэтому-то наше наступление было приостановлено, и нужно выработать другой план. Чтоб это обсудить, я думаю опять вызвать трех главнокомандующих в ставку, что даст мне возможность повидать Брусилова перед началом его новой деятельности.
Ты пишешь, что слыхала, будто в городе много говорят о потерях среди некоторых гвардейских полков. Это выдумка, так как они в 50 верстах от боевой линии, и я их все еще держу в резерве в глубоком тылу. Они немного продвинулись к Двинску – вот и все. Согласен с твоим мнением о М. П. Саблине. Было бы отлично, если б Эбергард взял его к себе в начальники штаба, но я никогда не настаиваю на такого рода назначениях, потому что начальник штаба должен вполне удовлетворять своего начальника. Недавно адмирал Эбергард ездил в Батум и долго беседовал с Ник. о плане совместных военных операций против Трапезунда. Нашим дорогим пластунам придется играть в них большую роль.
Поскольку мне известно, назначение Шуваева приветствуют все преданные и благомыслящие люди.
Теперь, голубка, я должен кончать. Да благословит Бог тебя и детей! Нежно целую тебя и обнимаю, и горячо желаю, чтоб твои боли быстро и вполне прошли.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 15 марта 1916 г.
Мой любимый!
Начинаю тебе письмо сегодня вечером. Таким счастьем было для меня получить от тебя весточку! Могу себе представить, какое ты почувствовал облегчение, когда, наконец, решил вопрос о военном министре. Да благословит Господь выбор твой, и да окажется он достойным твоего доверия!
Правда ли, что дело с Сухомлиновым очень плохо? Игорь слышал, будто ему грозит расстрел, но я не знаю, откуда он взял это. Конечно, он виноват, но его преемник, на мой взгляд, еще больший изменник. Возвращаю тебе телеграмму Гр. Он имеет в виду Белецкого, потому что находит неправильным, чтоб этот, будучи почти невинным, так сильно пострадал, а другой, гораздо больше провинившийся, так легко отделался.
Мой глаз (а также голова) сильно болели целый день: это от тройничного нерва в лице. Одна ветка идет к глазу, другая к верхней челюсти, третья к нижней, а главный узел находится около уха. Я слышала, что многие страдают от таких болей. Нейдгарт был так плох, что доктора послали его на юг для отдыха. Это происходит от простуды личных нервов. Щеке и зубам гораздо лучше, – сегодня вечером левая челюсть все время выпадает, а глаза очень болят, поэтому сейчас не буду больше писать. Говорят, Хв. – в Москве, болтает и уверяет, будто его уволили за то, что он хотел отделаться от германских шпионов, окружающих нашего Друга, – так низко! Ах, действительно, его следует отдать под суд или лишить расшитого мундира! Он говорит, что ты должен бы наказать тех, кто болтает в клубах. А. продолжает получать анонимные письма, ее отец и – бедный Жук тоже, – его предупреждают, чтоб он не выходил с нею, иначе он погибнет вместе с А. насильственной смертью. Она говорила с Спиридов. Он знает, что за ней следят, и назначит ей охрану. Он просит ее гулять только в нашем саду, не ходить пешком в церковь или но улицам, садиться скорее в коляску, – конечно, это ее нервирует. Шт. сказал ее отцу, что он приказал усиленно охранять ее в городе.
Хотелось бы, чтоб удалось остановить либеральные речи Игнатьева в Думе о необходимости учредить университеты по всей России и т.д.; он сломает себе шею в погоне за популярностью.
Марта 16-го. Опять чудное солнце, 13 градусов на солнце и сильная оттепель; странно, что у вас такой густой туман. Спала хорошо, но слабые боли продолжаются и беспокоят меня. После завтрака у меня будет дантист. Тита пойдет гулять с детьми, а перед чаем я велю его остричь. Лили никогда не могла решиться на это, потому что длинные волосы закрывали его торчащие уши. Она предоставила это сделать мне, это ей будет менее тяжело, и я уверена, что ему это очень пойдет, ведь он такой большой мальчик. Завтра он уезжает в Ревель, где будет жить у ее родственников. Жаль, он милый мальчик для игр с Алексеем.
Старшие девочки едут в город, у Ольги заседание комитета, а затем они будут пить чай в Аничкове. Дорогой мой, сегодня две недели, как ты уехал, и я ужасно по тебе скучаю. Хорошо, что ты очень занят, не будешь так сильно чувствовать свое одиночество. Только по вечерам тебе, должно быть, скучно и тоскливо, бедный дружок? Посылаю тебе опять ландыши и эти маленькие душистые синие цветочки, – я знаю, ты любишь их. Я их целовала, и они передадут тебе мою любовь, глубокую и нежную.
Я теперь совсем не читаю, чтобы дать отдых глазам, они все еще болят. По вечерам раскладываю пасьянсы с Мари, а днем А. иногда читает мне вслух. Дорогой матушке я посылаю интересную книгу. Мой Буян снова вернулся в Большой Дворец, на этот раз раненым. Я получила телеграммы из Ялты; моя санатория совсем готова, такое счастье, – у нас будут места для 50-60 офицеров, и мы сможем обратить Кучук-Лембад в госпиталь исключительно для солдат. Офицеры скучали там до безумия и постоянно стремились уехать в Ялту, да и женам их там негде жить, так как это просто рыбацкая деревушка.
Интересно, как Шуваев справится с делами, энергичен ли он? Какое будет счастье, если он окажется подходящим человеком! Увы, наши генералы никогда не были блестящи, – почему бы это? Лучше отстранить их и призвать молодые энергичные силы, как, например, Арсеньева. Во время войны надо выбирать людей по их способностям, а не по возрасту или чинам, ведь дело идет о целых армиях, и нельзя допускать, чтоб из-за ошибок генералов гибло столько жизней.
Интересно, что адмирал Филлимор расскажет тебе про север.
Получила письмо от Малькольма. Он описывает дикий энтузиазм, охвативший всю Англию по случаю падения Эрзерума. Это было господствующей темой разговоров на улицах и в клубах. К несчастию, ему не удалось уговорить английский Красный Крест послать трех своих сестер в Германию, по нашему примеру, и он сильно разочарован. Затем Дези устроила ему свидание с Максом в Швейцарии, но, когда он туда приехал, Макс заболел и не мог его принять. Он осмотрел в Берне наше учреждение для помощи военнопленным и остался от него в восторге.
Кончу это письмо после завтрака, так как сейчас должна вставать. Осыпаю тебя поцелуями, каждое милое местечко, и крепко прижимаю тебя к сердцу, сокровище мое, лучший из мужей!
С нами завтракала Настенька, а до этого Маклаков сидел у меня 1,5 часа и оживленно разговаривал. Верная, преданная душа. Для него такое облегчение, что ты сменил Полив., но ему хотелось бы удаления еще кое-кого. При свидании я поговорю с тобою по этому поводу и поговорю при случае с Шт., так как многое, о чем он говорил, действительно верно и требует обсуждения. Он умоляет тебя не соглашаться на все эти московские востребования. Конечно нельзя допустить, чтоб союз городов превратился в узаконенное и постоянное учреждение. Их деньги принадлежат правительству, а они могут расходовать, сколько им угодно, миллионов, и народ даже не подозревает, что эти суммы казенные. Это следует официально разъяснить.
Если они будут существовать после войны, они неизбежно превратятся в гнездо пропаганды и агентов Думы в стране. Он был министром, когда ты это разрешил, но они обратились непосредственно к тебе, до того, как Маклаков успел сделать свой доклад, и позднее он тебя просил разрешить это только на время войны. Прошу тебя, дружок, помни об этом. Ты теперь послал им благодарственную телеграмму за их работу, но это не должно означать, что они могут продолжать. Если вообще понадобятся такие учреждения, они должны быть всецело в руках губернаторов. Он более чем возмущен поведением Хвостова. Он говорил, как честный, благонамеренный, глубоко любящий, преданный друг твой и слуга.
На сегодня должна кончать – курьер уезжает.
До свидания, храни тебя Бог, мой ангел! Нежно все тебя целуем.
Навеки
Твоя.

Царское Село. 17 марта 1916 г.
Мой любимый!
Пасмурное утро, 3 градуса тепла. Как досадно, что в Могилеве туман все еще продолжается, и на протяжении всего фронта такой ветер, непроходимая грязь и разлившиеся реки! Нашим бедным войскам приходится бороться со столькими трудностями, но Бог их не оставит. Только, мой друг, наказывай тех, кто делает ошибки, ты не умеешь быть достаточно строгим, а твой твердый пример устрашил бы остальных.
Это хорошо, что ты отставляешь Ронжина – он приводит всех в отчаяние, – а рыжий (red) Данилов? Графиня Карлова в бешенстве, что ее друга Поливанова сменили, и она немедленно предложила ему переехать в ее дом – это рисует тебе настроение некоторой части общества. Раньше они никогда не посмели бы сделать такой вещи. Она с апломбом выказывает свою оппозицию; – ее зять в Тифлисе, Н. выбрал П., они все заодно, – и эта ее нелюбезность при свидании со мной. Она большой друг Волжина, имеет сильное влияние на этого слабого человека и подчиняет его себе. Я это все знаю от матери А., так как графиня и ее сестры в родстве с отцом Ани, и они переменились также и по отношению к ним. Нельзя ли быть более осторожным при назначении членов Государственного Совета? Макл. говорит, что многие преданные люди огорчены, что правительство сажает туда тех, кого не одобряет, – как например – Димитрашко, которого Трепов, желая от него избавиться, просит назначить в Государственный Совет. Там необходимы хорошие люди, а не кто попало (иначе это будет вроде апекунов). Государственный Совет должен быть лояльно правым. Я совсем не знала, что славный Покровский – известный левый (самый симпатичный, к счастью) – последователь Коковцова и “блока”. Хотелось бы, чтоб ты нашел подходящего преемника Сазонову, не надо непременно дипломата! Необходимо, чтоб он уже теперь познакомился с делами и был настороже, чтоб на нас не насела позднее Англия и чтоб мы могли быть твердыми при окончательном обсуждении вопроса о мире. Старик Горемыкин и Штюрмер всегда его не одобряли, так как он такой трус перед Европой и парламентарист, а это было бы гибелью России. Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, но будет сам господином, как и должно быть в России, пока народ еще не образован, – m-r Филипп и Гр. того же мнения. И вот еще другая вещь – извини, дружок, но это ради твоего блага они мне говорят. Не дашь ли ты Шт. распоряжение послать за Родз. (гадина) и строго сказать ему, что ты настаиваешь на окончании бюджета до пасхи, потому что тогда тебе не надо будет их созывать, даст Бог, до лучших времен – осени или после войны. Они нарочно медлят, чтоб вернуться летом и возобновить свои ужасные либеральные предложения. Многие говорят то же самое и просят тебя настоять на том, чтоб они окончили работу теперь. И ты не можешь делать уступок, вроде ответственного министерства и т.д., и всего чего они хотят. Это должна быть твоя война, твой мир, слава твоя и нашей страны, а во всяком случае не Думы, – они не имеют права вмешиваться в эти вопросы. Ах, как бы я хотела быть с тобою! Я не могу писать обо всем, о чем хочется, хотя перо мое летает, как безумное, по бумаге, не поспевая за мыслями, так трудно все ясно написать, – да кроме того мне пора вставать и идти к дантисту. Он убивает мне нерв в моем последнем зубе справа, полагая, что это успокоит остальные нервы, потому что для самого зуба совсем не требуется удаления нерва. Он очень расстроен моими болями. Голова и глаза продолжают сегодня болеть, но я спала хорошо.
Мой маленький Малама провел у меня часок вчера вечером, после обеда у Ани. Мы уже 1,5 года его не видали. У него цветущий вид, возмужал, хотя все еще прелестный мальчик. Должна признаться, что он был бы превосходным зятем – почему иностранные принцы не похожи на него? Конечно, Ортипо надо было показать его “отцу”.
Очень хорошо то, что написали про Шуваева. Надо заставить А. прочесть, что Мен.[796] говорит о П. Для меня такое облегчение, что он ушел! “Общество”, конечно, будет жалеть об этом; меня интересует, что Павел скажет сегодня за чаем. Должна идти, кончу письмо после завтрака.
О, как благодарить тебя, любимый мой, за твое драгоценное письмо, таким счастьем было получить его, – оно меня так согрело!
Да, это сказал сын Альберта Грэнси, по крайней мере, хоть один честно признал, что начали германцы.
Это прямо отчаяние, что на фронте наступила оттепель, и мы не можем наступать, так как сидим глубоко в воде. Ужасно не везет, но, может быть, это скоро пройдет. Хорошо, что ты послал за тремя главнокомандующими, чтоб все с ними обсудить.
Сестра Ольга приезжает в воскресенье, к нашему большому удивлению. Я боюсь, что она приехала для переговоров о своих планах на будущее, – что мне сказать, если она спросит, как ты к ним относишься? Жаль, что она именно теперь, в такое время, когда все настроены не патриотично и против нашей семьи, придумала такую вещь. Его роль не простительна, я лично думаю, что Сандро ее на это подстрекал, – возможно, что я ошибаюсь, но вся эта история меня очень мучит. Я нахожу, что ей не следовало бы теперь поднимать этого вопроса. Может быть, она намерена поехать с ним на Кавказ: говорят, его полк туда отправляется. Это более чем неблагоразумно, и вызовет много толков и некрасивых сплетен.
Я счастлива, что все радуются назначению Шуваева. Дай Бог ему успеха!
Ну, дружок, должна кончать письмо. Дети все тебя нежно целуют. Осыпаю тебя горячими поцелуями, любимый муженек мой.
Навеки твоя старая
Женушка.

Царская ставка. 17 марта 1916 г.
Мое любимое Солнышко!
Это письмо тебе передаст Шуваев – поэтому я надеюсь, что ты его скоро примешь.
Возвращаю также письмо Р., которое очень похоже на присланное им несколько дней тому назад через адмирала Филлимора. Когда я вернусь домой, я его покажу тебе. Три дня подряд мы просидели в густом тумане, и это поистине действует угнетающе. Весна наступает быстро; Днепр прошел вчера и значительно поднялся. Но до сих пор в этой местности еще нет наводнения. Вчера я катался в автомобиле и предпринял одну из моих любимых прошлогодних осенних прогулок по направлению к берегу, к месту, которое и Бэби тоже нравилось. Вид был действительно грандиозный – вся река была полна льдинами; они неслись быстро, но бесшумно, и лишь изредка слышался резкий звук при столкновении двух больших льдин.
Все мы долго стояли и любовались этим зрелищем. Подумать только, я в первый раз в жизни видел такую картину природы – не говоря, конечно, о Неве, – в городе, – что, конечно, совсем другое дело.
Может быть, скоро уже можно будет кататься на лодке!!
Представь себе, на днях маленький адмирал просил Граббе предоставить ему для поездок верхом спокойную казачью лошадь; он в восторге от своих прогулок, чувствует себя прекрасно и лучше спит. Но он всегда выезжает и возвращается таким образом, чтоб мы его не видели на его прогулке, чудак!
Сейчас я должен идти на доклад.
Подумай, Алексеев сказал мне, что я могу съездить на неделю домой! Около 30-го или 31-го сюда прибывают все главнокомандующие, как я тебе уже, кажется, писал раньше. Я очень радуюсь этому неожиданному счастью. Да благословит тебя Бог, мое Солнышко, моя любимая дорогая женушка, моя детка! Нежно тебя и детей целую.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Ц.С. 26 марта 1916 г.
Мой родной, драгоценный, любимый!
Поезд снова унесет тебя от нас, когда ты будешь читать это письмо. Эта неделя пролетела. Какой неожиданной радостью был твой приезд! Ты должен сказать Алексееву, вместе с приветом от меня, что я думаю о нем с благодарным сердцем. Я рада, что Дмитрий сопровождает тебя теперь, это сделает поездку веселее и менее одинокой. Мысль, что ты снова уехал совершенно один, – очень тяжела. Если я каждый раз чувствую это одиночество так ужасно, хотя милые дети со мной, то что же должен чувствовать ты в ставке совершенно один! Приближается Пасха и Страстная неделя, ты будешь грустить, стоя в церкви совершенно один во время этих чудных служб. Да поможет тебе Бог, мой любимый! – Тебе никогда нельзя приехать сюда без того, чтоб не вышло какой-нибудь огорчительной и беспокойно-мучительной истории. Теперь нас угнетают намерения и планы бедняжки Ольги на будущее, и я не могу тебе выразить, как велико мое страдание за тебя. Твоя славная родная сестра делает такие вещи!
Я все понимаю и не упрекаю ее за ее стремление прежде всего к свободе, а затем к счастью, но она вынуждает тебя идти против законов семьи, – когда это касается самых близких, это еще больнее. Она – дочь и сестра Государей! Перед всей страной, в такое время, когда династия переживает такие тяжелые испытания и борется против революционных течений, – это грустно. Общество нравственно распадается, и наша семья показывает пример – Павел, Миша и Ольга, не говоря о еще худшем поведении Бориса, Андрея и Сергея. Как можем мы удержать остальных от подобных браков? Как нехорошо, что она ставит тебя в такое ложное положение, и меня огорчает, что новая печаль легла на тебя благодаря ей! Что бы сказал твой отец обо всем этом? Мы были слишком добры и слабы по отношению к семье, а должны были бы во многих случаях приструнить молодых. Пожалуйста, если только будет возможно, найди случай поговорить с Дмитрием о его похождениях в городе, в такое время. Может быть, это нехорошо, но я надеялась, что Петя не даст развода. Это может показаться жестоким, я не хочу быть такой, так как нежно люблю Ольгу, но я прежде всего думаю о тебе и о том, что она заставляет тебя нехорошо поступать.
Чудное солнце. Надеюсь, оно будет светить и на твоем пути. Пожалуйста, передай от меня привет графу Келлеру, спроси о его сыне (от второго брака), – он одно время был с ним, я знаю.
Надеюсь пойти в церковь сегодня вечером, в твое отсутствие будет утешеньем молиться за тебя вместе с другими. Я ненавижу прощанья и эти ужасные разлуки. Ты снова согрел меня своими нежными, любящими ласками, они успокаивают вечно больное сердце. Вся моя глубокая, горячая, непрестанная любовь окружает тебя и все горячие, пламенные молитвы, – сердце и душа не разлучатся вовеки. Мой родной, моя жизнь, мое Сокровище! Бог да благословит и защитит тебя и да пошлет тебе успех во всех начинаниях, да спасет и сохранит тебя от всякого зла! Страстно прижимаю тебя к сердцу, с бесконечной нежностью целую глаза, губы, лоб, грудь, руки, все, что мне принадлежит и что я нежно люблю.
Прощай, Солнечный Свет, счастье мое. Бог даст, разлука не будет слишком долгой.
Главное – это пустота, когда тебя здесь нет, вечера унылы, и мы стараемся рано ложиться спать.
Навсегда твоя, мой Ники, верная женушка
Твоя родная.
Аликс.

Ц.С. 27 марта 1916 г.
Мой родной голубчик!
Чудно греет солнце, надеюсь, там такая же погода. Какое грустное чувство было у меня, когда я проснулась сегодня утром и повернулась, чтоб поцеловать тебя, а твое место оказалось пустым! “Мне это совсем не нравится”. Вечер был печален, мы раскладывали пасьянсы и разговаривали.
Была у всенощной и горячо молилась за моего дорогого, с которым только что рассталась в сильном горе. Батюшка говорил проповедь о Марии Египетской.
Бэби с воркотней писал свой дневник. Все они отправляются сегодня после обеда в Анин лазарет послушать пение и посмотреть фокусников; она хотела, чтоб и я пришла, но я не в настроении для этого. После обедни должна это докончить, посмотреть некоторые картины Стреблова, переодеться и поехать в лазарет Большого Дворца, где я не была около 4-х месяцев, – затем ехать кататься, так как говорят, что дороги стали лучше. Иза завтракает с нами. Теперь мне надо скорее вставать. Вечно спешу, поэтому письмо будет коротким.
Продолжаешь ли ты читать книгу? О, мое сокровище, как мне грустно без тебя и как я тоскую по тебе! Осыпаю тебя нежными поцелуями. Бог да благословит и хранит тебя! Дети целуют тебя несчетное количество раз.
Мой любимый ангел, навеки твоя старая
Женушка.

Царское Село. 28 марта 1916 г.
Мой родной, бесценный!
Опять чудное утро, дивное солнце. Я рада, потому что снег стает быстрее, и дороги будут лучше. Вчера мы прокатились в Павловск. Я так отвыкла от езды в большом экипаже и вообще от быстрой езды, что у меня разболелась спина, и появилось неприятное чувство (сердцебиение и почки), но через некоторое время это, наверное, пройдет. Я очень редко ездила эти последние годы.
В Анином лазарете было очень мило, представь себе, я все-таки заехала на часок, – я смотрела на все с некоторым интересом, в то время как сердце и душа были далеко от всего этого. Двое маленьких детей замечательно хорошо играли на цимбалах, деревянном инструменте с деревянными молоточками. Затем пела m-me Белинг, у нее, правда, очень миленький голосок. Солдаты были в восторге. Нини сидела рядом со мной и похожа была на гусыню.
Я принимала Кочубея по поводу подарков для пластунов от Бэби – он даст деньги, и тогда наш склад все приготовит к 6-му мая, так как к Пасхе не успеют.
Сегодня я приму священника со “Штандарта”. Он приезжал сюда на время говения матросов и теперь едет назад в Режицу. Затем Шагубатов желает представиться. В Большом Дворце вчера я видела 4-х Александр. и 2-х Крымцев, а также одного солдата из твоего 1-го Сибирского полка, – я его видела раненым в прошлую войну. Он сказал, что неделю или две тому назад потери в твоем полку были огромны, убиты или ранены опять почти все офицеры – такой кошмар!
После обеда мы отправились к Знамению и поставили свечи, и молитва там напомнила мне последний день, когда мы, преклонив колени, молились вместе. О, любовь моя, если б ты знал, как тяжко мне твое отсутствие! И как мне хочется заключить тебя в объятия, прижать к сердцу и почувствовать мир и успокоение в твоей неизменной любви!
Теперь я должна кончать – из-за массажистки, а затем еду в наш лазарет.
А. проводит день в городе до 5-ти, так что у меня будет время посетить еще один лазарет и, может быть, взять Изу на прогулку.
Прибыло три новых офицера из Тарнополя, и я сделала им перевязки. Один из них, старый, служил много лет в Литовском полку Бэби и помнит меня, когда я 22 года тому назад приезжала в Симферополь.
После завтрака мы едем в Матф. лазарет.
Мне принесли прелестные иконы, писанные ранеными солдатами, которые раньше никогда не рисовали, а также сделанную ими басму.
Пишу во время завтрака, так как потом у меня прием. Только что получила твою телеграмму из Жмеринки. Рада, что там весенняя погода. Надеюсь, что ты можешь немножко погулять, когда приедешь сегодня вечером.
Теперь прощай, мой милый Ники, мой дорогой муженек. Без конца целую и благословляю.
Навеки твоя старая
Солнышко.

Царское Село. 29 марта 1916 г.
Мой любимый!
Не имею понятия о том, когда и где ты получишь мои письма. Только что мне принесли твою телеграмму из Каменец-Подольска, которая пришла только полчаса тому назад. Здесь тоже сегодня утром серо и уныло.
Мне очень интересно знать, увидишь ли ты где-нибудь моих Крымцев – они приблизительно в 20 верстах от того места, где ты ночевал.
Бедному маленькому Никите вчера делали операцию, но я не знаю подробностей, – ухо; как бы то ни было, доктора, по-видимому, довольны.
Дети работали на льду, а я сидела на солнце около ? часа, глядя на них. Д-р Зуев вернулся, – надеюсь увидать его, он ездил в Дармштадт к Виктории, чтоб отвезти ей мое письмо. Дикки ходит на костылях: он недавно сломал ногу, катаясь на салазках. Пасху он проводит у своих родителей в Кент-Гаузе.
В этом году Пасха совпадает. Луиза опять во Франции в госпитале. Вчера А. читала нам – бедная девочка, она плохо читает и делает бесчисленные ошибки в английском языке.
Любимый мой, покончи с этим вопросом о новых митрополитах; он опять обсуждался в Синоде, – поверь мне, это неправильно, у нас нет людей, и это только повредит церкви. Наши епископы должны стать лучшими людьми прежде, чем думать о том, чтобы сделать их митрополитами. Это слишком рано, принесет много вреда и возбудит еще больше трений в церкви.
Была в лазарете А. и перевязала трех самых тяжелых. Теперь поеду в лазарет улан, а перед этим должна принимать.
Татьяна Андреевна придет к чаю. Увы, Ольга говорит, что она не может прийти к нам. Как грустно, я надеялась поговорить с ней!
Прощай, ангел мой, Бог да благословит и сохранит тебя!
Осыпаю тебя, мой ненаглядный, нежными поцелуями и так стремлюсь к тебе!
Навеки твоя старая
Женушка.

Ц.С. 30 марта 1916 г.
Мое сокровище!
Пишу тебе за завтраком, потому что утром не было времени. Прочла все молитвы, приняла массажистку, ходила в нашу пещерную церковь к обедне (много думала о тебе), а затем в наш лазарет, где сделала 10 перевязок, – теперь чувствую себя усталой. Должна принимать. В 4 еду в Красный Крест, где раздам окончившим курс их дипломы, и они получат крест. Затем у нас обедают т. Ольга, Мавра и Елена, так как в этом году я их еще не видела.
Серый день, собирается идти снег, но не холодно. Поеду кататься с девочками, чтоб немного освежиться. А. уехала на день в город, – виделась с ней в церкви.
Очень благодарна тебе за 2 вчерашних телеграммы, любимый мой.
Мы в восторге, что ты видел нашу сотню.
Приходило трое от кинематогр. “Pate” для поднесения Алексею аппарата и нескольких фильм. Бэби начал лучше играть на балалайке, у Татьяны тоже вчера был урок, – я хочу, чтоб они все научились играть вместе, это будет прелестно.
Сокровище мое, теперь я должна кончать. Бог да благословит и защитит тебя и да сохранит от всякого зла! Покрываю тебя нежными, страстными поцелуями. Навсегда, любимый муженек, твоя старая
Женушка.

Ц.С. 31 марта 1916 г.
Дорогой мой!
Надеюсь, что ты получишь это письмо завтра по приезде. Как я рада, что все сошло так успешно и что погода стала теплее!
Обедали Мавра и Елена, т. Ольге помешала прийти простуда. Сегодня уезжает Христофор. Елена читала нам очень интересное письмо от Веры[803] о тех ужасных днях, которые они пережили в Черногории, и об их чудесном спасении! Она пишет так умно и живо, – настоящий кошмар, – бедняжка. Мавра просит тебя вызвать отсюда Игоря, чтоб вырвать его из дурной среды, – Элла Бенкендорф и т.д.; она снова хочет говорить с Варавкой о здоровье мальчика.
Опять одинокое возвращение в ставку, бедный малютка! Как мне хочется держать тебя в объятиях и осыпать поцелуями, – а тебе?
Я знаю, что Вл. Ник. и Данини разрабатывают планы для института Феодорова, и планы будут посланы ему и Воейкову для выбора, – только, пожалуйста, скажи Феод., что я должна видеть их, так как возможно, что предложу некоторые изменения. И я прошу тебя настоять на том, чтоб Ане было позволено купить тот участок, который она выбрала (от 10 до 12000 р.) и о котором знает Воейков. Только он не будет стоять за Аню, он не настоящий друг ее, когда это ему не подходит. Дай ему и Феод. от твоего и моего имени приказание позволить ей приобрести этот участок теперь, – он им не нужен, у них есть большой участок земли рядом с этим. Это против фотографа, где Ворон[804] упал в воду, немного выше. Она может устроить там огород.
Воейков уговорился о продаже и покупке этих участков с каким-то человеком; он очень упорствует и злится, что А. и Путятин говорили об этом и смотрели участок и уговорились с тем же человеком, что она хотела бы купить его для своего дома инвалидов. До того, как она достанет деньги для стройки, она может развести овощи для своего убежища. Я не хочу, чтоб Вл. Ник., Дер. и Феод. жадничали. Так ты дай это приказание, – Феод. послушается. И то и другое – под моим покровительством, а потому Воейков может дать Харлампову (кажется, так его фамилия) приказание продать тот участок, который Аня уже выбрала (раньше, чем мы подумали о нем для медицинского института и ведь там еще много места), чтоб она могла теперь купить его, а он может написать ей, что мы оба желаем, чтоб она купила этот участок (или мы можем подарить ей его на Пасху от 10 до 12000, – как ты думаешь?) – только, пожалуйста, сделай это сейчас же и не дай им обмануть ее.
Прости, что беспокою тебя, но я знаю, что она очень волнуется по поводу этого участка, и хорошо, что она должна думать о нем, о планах, о посадках и т.д.
Мы выезжаем из дому раньше 10 часов, так как в 10 назначено освящение часовни при моей школе Нар. Искусства, – затем в 12 завтрак в Аничковом. В 2 часа у Ольги комитет и прием пожертвований. Я, вероятно, поеду в склад с Татьяной или в лазарет, или к Никите. Он поправляется.
Прекрасное утро. Мне не хотелось бы ехать в город, – эти поездки всегда очень утомительны.
Тебе будет скучно, когда Дмитрий опять уедет. Гр. Палей написала мне длинное письмо с просьбой к тебе держать его подальше от полка, так как здоровье его плохо, и ему очень не хочется уезжать.
Если б можно было найти ему какое-нибудь занятие или послать его в санаторию отдохнуть месяца на два на чистом воздухе, – только не в городе, и чтоб он не шатался без дела.
Теперь я должна встать и одеться. Прощай, мое сокровище, моя радость, мой Солнечный Свет, мой бесценный!
Бог да благословит и сохранит тебя! Целую тебя с “бесконечной, искренней преданностью” и остаюсь твоя старая
Солнышко.

Ц. ставка. 31 марта 1916 г.
Мое любимое Солнышко!
Наконец-то я улучил минутку, чтоб сесть и написать тебе после пятидневного молчания, – письмо заменяет разговор – не то что телеграммы!
Нежно благодарю тебя за твои дорогие письма – как давно полученным кажется твое первое! Какое счастье получать их несколько в один день, по пути, возвращаясь домой!
В дороге я читал с утра до вечера – сначала я окончил “The man who was dead”, затем французскую книгу, а сегодня прелестный рассказ о маленьком Голубом Мальчике! Мне он нравится, Дмитрию тоже. Несколько раз пришлось мне прибегать к носовому платку. Я люблю перечитывать отдельные места, хотя их я знаю чуть ли не наизусть – я их нахожу такими правдивыми и красивыми! Не знаю почему, мне это напомнило Кобург и Walton!
Я очень доволен своей поездкой. Слава Богу, все прекрасно сошло. Ты можешь себе представить, как я был приятно удивлен, когда, объезжая войска на большом смотру, увидал наших дорогих казаков, которые, начиная от Жукова и до последнего солдата, ухмылялись и улыбались во весь рот; среди них Шведов и Зборовский. Я передал им приветствие от тебя и девочек!
Они только что вернулись из окопов. Погода была отвратительная – сильный ветер с солнцем, градом и дождем. Твоих Крымцев я, к сожалению, не видел!
Штаб 9-й армии приготовил мне простой завтрак в маленьком городке Хотине, где я также посетил два лазарета. В этот день мы были 9 часов на воздухе. В Каменец-Подольске генералы обедали со мной в поезде. Я много беседовал с Келлером и передал ему твой привет. Он нисколько не изменился. На следующий день, то-есть вчера, я осматривал недавно сформированную дивизию – 3-ю Заамурскую пехотную дивизию. Она производила прекрасное впечатление – великолепные рослые молодцы, совсем гвардейцы. Во время смотра мы слышали обстрел нашими орудиями австрийских аэропланов, которые сбрасывали бомбы на оба наших моста на Днестре. Затем посетил еще 2 лазарета и Лечицкого, он начинает поправляться, но еще лежит. Я уехал из Каменец-Подольска после завтрака; погода стала теплой и ясной, и я прибыл сюда сегодня вечером в 9 ч. 30 м. Лег я довольно поздно, потому что должен был приготовиться к военному совету.
1 апреля. Теплое, серое утро после ночного дождя – как раз подходящая погода для продолжительного заседания. Оно началось в 10 ч., продолжалось до завтрака и опять тотчас же возобновится.
Дмитрий сегодня вечером уезжает; он проведет 3 дня дома и затем вернется в свой полк. Я просил его зайти повидать тебя. Забыл тебе сказать, что в Каменец-Подольске я два раза видел Мишу. Он выехал раньше меня в свою дивизию, расположенную недалеко от Каменец-Подольска.
Теперь, мой ангел, моя нежная голубка, я должен кончать. Да благословит Бог тебя и детей!
Нежно тебя и их целую.
Навеки твой старый муженек
Ники.

Царское Село. 1 апреля 1916 г.
Мой родной и милый!
Теперь ты снова в ставке и, боюсь, чувствуешь себя ужасно одиноким. Стоять одному в церкви, во время этих чудных служб, будет грустно. С тобой ли, по крайней мере, Георгий?
У меня приоткрыто окно, и я слышу, как чирикает птичка, в Гатчине распустились первые голубые цветочки; сегодня чудное солнце и очень тихо.
Ольга написала тебе все, что мы делали в городе; я только добавлю, где мы с Татьяной были, пока Ольга была в Зимнем Дворце. Мы ездили в новую маленькую церковь Бари во имя Скоропослушницы и видели там дивную икону – такой чудный, кроткий лик, и во время молитвы перед ней охватывает такое хорошее чувство. Я там поставила за тебя свечку, у Каз. Божьей Матери, куда мы ездили, также. Посылаю тебе маленький образок, привезенный мною оттуда, – у тебя их уже много, но когда ты прочтешь надпись на обратной стороне, она, может быть, поможет тебе в твоей трудной работе. Затем были в складе, обошла его весь, – увы! не очень много народа. Затем посидела у Ксении. Я очень давно не была у нее, а потому нашла большие перемены в ее комнате. Никита здоров.
Спала не очень хорошо, что бывает, когда я переутомлена, и все болит, а потому останусь сегодня утром в постели.
Получила вести от Н.П.; он говорит, что там весна, много птиц, прилетело даже 25 аистов. Кирилл провел у них неделю и, по-видимому, уехал с сожалением. Утром они ездили в разные роты, расположенные в нескольких верстах от них, смотрели стрельбу. Ученья у них еще не было, так как дороги невозможные, и все покрыто водой. После завтрака они гуляли в саду, а затем опять уезжали, а вечером играли в бридж. Роты ходят на молитву по очереди, – моя маленькая церковь устроена в амбаре, а потому там очень уютно и не холодно: они могут стоять без шапок. Батюшка очень рад, что может чаще служить. Полушкин не заботился об этом, а на яхте наши к этому привыкли. Я пошлю им и моим уланам маленькую плащаницу. Я очень рада, что старик Иванов будет с тобой. Я помню, что он всегда намекал мне, как это было бы хорошо. Если все будет спокойно, он надеется 16-го приехать на 5 дней. Гротен появился здесь на несколько дней и, кажется, Кусов. Видела мельком в городе Леневича и Дробязгина в ужасно маленькой папахе.
О, милый, как печальны вербы в одиночестве! Мучительна мысль, что ты один, без нас. Те, кто на войне, окружены своими товарищами и солдатами, ты же несешь всю тяжесть ее, и около тебя все такие скучные люди! Я тоскую по тебе, мне недостает тебя больше, чем я могу сказать, мой единственный, мое все, моя жизнь, мой светик, мой родной, совсем, совсем мой.
Сегодня после обеда посижу в саду, пока дети будут работать, а перед тем пойду к Знамению – я чувствую себя спокойнее, когда приношу ей свои молитвы за тебя, мой ангел.
Любимый мой, почему ты не назначишь флигель-адъютантов из различных полков на дежурство при твоей особе на 2-3 недели, это было бы честью для них; время еще спокойное, а они могли бы рассказывать тебе интересные вещи во время твоих прогулок, более веселые, чем Валя, Кира. и даже блаж. Мордвинов и самоуверенный Воейков; пожалуйста, осаживай его иногда, это следует, он слишком самодоволен, – это выводит меня из себя всякий раз, когда я с ним разговариваю. Не позволяй ему снова говорить против нашего митрополита и обращай поменьше внимания на то, что он говорит. Ну, я опять вмешиваюсь, но он такой человек, которого, по моему мнению, всегда нужно держать в руках и следить за ним. Он недостаточно внимателен к другим и думает прежде всего о своей личной безопасности, я хочу сказать, положении.
Прощай, мой дорогой, мальчик милый, муженек любимый.
Чувствуешь ли ты мою горячую любовь и что я молюсь рядом с тобой, когда ты стоишь на коленях со свечой и с вербами в руках?
Не могу себе представить, как мы будем проводить эти великие дни врозь.
Да обратится твоя жизнь и царствование от горя и забот к славе и радости и да принесет тебе Пасха ни чем не омраченную благодать!
Прощай, сокровище мое. Мы будем говеть, как всегда, но это будет страшно грустно без тебя.
Прижимаю тебя к груди и держу в нежных объятиях, целуя все любимые мною местечки с нежной, глубочайшей преданностью. Да благословит тебя Господь!
Твоя
Родная.

Царское Село. 2 апреля 1916 г.
Мое родное сокровище!
О, какая это была неожиданная радость, когда Мадлен принесла мне твое драгоценное письмо – я никак не думала, что ты найдешь время написать. Ты, наверное, устал до смерти вчера после этого бесконечного военного совета. Надеюсь, что ты остался доволен всеми планами. Так как тебе понравилась эта милая английская книжка, посылаю тебе другую того же автора, которая нам тоже нравится. Она тоже прелестна и интересна, хотя не так мила, как та о мальчике. Да, милый, это мне напоминает то, что было 22 года назад, и я дорого дала бы за то, чтобы быть с тобой вдвоем в таком саду, – это правда: у каждой женщины есть в чувстве ее к любимому человеку нечто материнское – такова ее природа, если только любовь действительно глубока!
Мне нравятся эти милые слова, и как он сидит у ее ног под деревом, – у него такая чудная, солнечная душа, “мой маленький Голубой Мальчик”.
Мы все читали эту повесть со слезами на глазах.
Сегодня Павел будет у нас к чаю; я думаю, что Дмитрий явится завтра, если ему не покажется это скучным. Вчера я лежала на балконе, а А. читала мне вслух. Сегодня я буду сидеть около детей во время занятий.
Мария в дурном настроении, ворчит все время и огрызается, у нее и у Ольги Б. У Ольги настроение стало лучше, по-моему, это показывает, что она чувствует себя крепче.
Я все еще чувствую сильную усталость после города, и все болит. Должна вернуться к 4 часам к докладу с Лили. Между прочим, я приняла Берда Кусова вчера на 10 минут – много расспрашивал, загорел и здоров.
Буду еще много раз перечитывать твое письмо. Посылаю тебе через Гротена 3 маленьких плащаницы – от Бэби для его полка, а для улан и Гв. Экип. – от меня. Буду особенно думать о тебе сегодня вечером, когда нам раздадут вербы. О, дорогой мой, благослови и сохрани тебя Бог! Вся моя нежная, страстная любовь с тобой, я так хотела бы крепко, крепко обнять тебя и положить твою голову к себе на грудь, как в постели, чувствовать твое присутствие и любовь и осыпать тебя поцелуями.
Навеки, мой дорогой муженек, твоя старая
Женушка.

Царское Село. 3 апреля 1916 г.
Мой родной, милый!
Я несколько раз перечитывала и целовала твое милое письмо, полученное мною вчера. Да, это похоже на разговор, и целая неделя без единого слова, написанного твоей рукой, была печальна (вполне понятно).
Как бы хотелось иной раз пережить снова счастливые, тихие минуты, подобные тем, когда мы были одни с нашей дивной любовью, когда каждый день приносил все новые ее откровения! Эти постоянные разлуки изнашивают сердце, потому что так сильно страдаешь от этого, но те милые слова в письмах, которые ты, глупый мальчик, стыдишься произносить иначе, как в темноте, наполняют мое сердце тихим счастьем и заставляют меня чувствовать себя моложе. И те немногие ночи, которые мы теперь проводим вместе, так тихи и полны нежной любви. Когда живешь неразлучно много лет, то отвыкаешь проявлять нежность и чувства, а теперь их никак нельзя удержать: они приносят такое невыразимое утешение и радость.
Мария писала тебе про все глупости на катке. Я ездила к Знамению, поставила свечи и принесла цветов св. Деве. Павел пил у нас чай, сегодня у нас с Дмитрием будут тетя Ольга и Христо к обедне и завтраку. Д. приехал с этой противной Марианной и А. в одном поезде. Он в отчаянии, что надо возвращаться в полк, тем более перед праздниками, находит, что пребывание в полку для него бесполезно – дела нет и постоянное пьянство. Стремится уехать на Кавказ, желал бы быть посланным туда, чтоб увидеть что-нибудь другое в теплом климате и исполнить какое-нибудь поручение. Очень разочарован, что его не оставили с тобой в ставке. О, эта молодежь нашей семьи со слабым здоровьем и любовью к удовольствиям вместо долга! Как мне было грустно в церкви без тебя – в прошлом году я была также одна на этой службе. Боюсь, что мальчики выйдут из карантина только к Пасхе, очень досадно, но и мужчины пели очень хорошо. Множество солдат и публики было в церкви; когда мы выходили, там были еще целые толпы, ожидавшие очереди подойти к иконе и получить вербу.
Каков Брусилов? Высказывал ли он свое мнение и нашел ли ты его правильным? Сомневаюсь, способен ли он занимать такое ответственное место – дай-то Бог!
Как мы должны быть благодарны за то, что эти аэропланы принуждены были удалиться – ты был в опасном месте – проклятые, они мешают тебе продвигаться дальше на фронт и к окопам. Газеты говорят, что Вильгельм был ранен осколками у Вердена – не знаю, конечно, правда ли это. Посылаю тебе прошение (через Павла) от m-me Шпейер – нельзя ли ей немного помочь? Павел просит тебя не забыть о генерале Новос. Он желал бы получить место, надеялся быть назначенным на место Гондаки, я думаю, что оно для него слишком высоко, но Павел просит для него какого-нибудь места, так как он генерал от кавалерии в отставке.
Ты придешь в отчаяние, увидав этот большой конверт, но это только отчет общежития для юных добровольцев Эллы, и она спрашивает, не позволишь ли ты Алексею быть покровителем.
Поэтому я и посылаю тебе бумагу, только для просмотра. Дай Мордвинову прочитать ее, и пусть он скажет тебе, все ли там в порядке, и затем дай мне знать, может ли Бэби быть назначен покровителем, а я дам Элле к Пасхе телеграмму с извещением о твоем решении. Пожалуйста, бумагу верни.
Тетя Ольга была очень мила. Христо такой же, как всегда, большой толстый мальчик. Они приехали через Лондон, Париж, Швейцарию, Берлин, Зассниц. Говорит, что неправда все, что говорят о Софии – она была очень спокойна и не кричала о своих чувствах, не выезжала из своей страны. Рана Тино еще не зажила, и доктора ежедневно чистят ее и меняют трубочку. Он нашел, что тетя Аликс здорова, как всегда. Минни очень занята своими госпиталями в Харрогэте. Они были в восторге от наших церквей, я показала им и маленькую.
Чудное, теплое солнце, а потому мы едем кататься. Дмитрий придет к чаю. Любимый мой, дорогой душка, прощай, Бог да благословит и защитит тебя! Будешь ли ты два раза в день ходить в церковь? Говеешь ли ты, или это трудно в ставке?
Все мысли мои с тобой, сокровище мое, с бесконечной любовью! Нежно целую.
Глубоко любящая тебя и преданная
Солнышко.

Ц. ставка. 3 апреля 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твои дорогие письма; теперь, когда я больше не вижу войск, они являются моим единственным утешением. Спасибо большое также за образок – я прикрепил его к своей цепочке! Теперь я буду носить хоть что-нибудь от тебя! Вот 3 цветка, которые я нашел вчера на прогулке.
Опять нет времени писать: меня постоянно осаждает масса людей, которые желают видеть и делать нескончаемые доклады. Надеюсь, что мне дадут покой на страстной неделе.
Благодарю тебя за присланную тобой новую книгу. Любовь моя, очень тебя люблю, даже больше, чем всегда, так тоскую по тебе, эти дни в особенности!
Должен уже кончать. Да благословит Бог тебя и детей! Нежно целую тебя и их.
Навеки, моя дорогая женушка, твой старый муженек
Ники.
Указ великолепен.

Царское Село. 4 апреля 1916 г.
Мой родной, любимый!
Как я была рада получить от тебя весточку через Дмитрия! Только мы его видели совсем мало – он приехал в 10 минут шестого и уехал без 10 мин. 6. Гартман находится в городе, и он надеется, что тот позволит ему остаться на праздники. Он не будет спрашивать позволения, но хочет дать ему понять свое желание. Грустно, что ему не хочется ехать в полк. Мне кажется, он не любит ни командира, ни офицеров – все его товарищи убиты. У него вид лучше, чем когда вы уехали, и он был в хорошем настроении. Мы ездили через Тярлево, дорога уже превосходна – в лесах очень мало снегу, и весна чувствуется в воздухе, но был довольно резкий ветер. Я заехала за А. к ней на дом, поскользнулась у нее на балконе и упала с большим шумом. Сейчас же вскочила, но ушиблась и чувствую боль, – у меня руки были в муфте – чересчур глупо; несколько раненых стояли напротив и все видели. Но моя шляпа, очень большая, к счастью не сдвинулась – все это вышло нелепо. M-me Зизи сидела у меня около часу. Она чувствует себя не очень хорошо, у нее приливы крови к голове, которые причиняют боли в затылке, всей левой стороне лица и руке и она боится удара, как у т. Евгении, – это так начинается. Ей дают сильные очистительные средства, и она не ест мяса – бедняжка, это сделало ее очень нервной, и от каждого волнения ей становится хуже. А. читала нам вечером вслух в то время, как мы раскладывали пасьянсы. Д. слышал от железнодорожников, что ты приедешь на 3 дня. Если это правда, то это будет несказанно хорошо. Я знаю, Воейков говорил А., что он не понимает, почему ты этого не сделаешь.
Ну, все это в твоих руках, поступай так, как считаешь правильным, я не буду вмешиваться ни во что.
Сегодня утром пасмурно и только 1 градус тепла. Я останусь дома, или буду лежать на балконе: не хочу трястись, так как отчасти чувствую боль после падения (кроме того, шишка на колене, что очень неудобно при коленопреклонениях), а в левой руке чувствуется тяжесть и неловкость. Я рада, что не… ну вот, мне и помешали, надо было выбирать яйца, и теперь не могу вспомнить, что хотела написать.
Умер брат старика Кюндингера – Генрих. У нас служба в 11 и 6, как всегда, перед этим девочки ходят в лазарет.
Произведешь ли ты к Пасхе Алексеева в генерал-адъютанты? Каков старый Фредерикс, не слишком “gaga”? Как бы я желала, чтоб у нас был кто-нибудь в виду на его место!
Заставь своих флигель-адъютантов работать с тобой: теперь им нечего делать, позже командирам полков труднее будет освободиться. Мне ужасно не нравится твое одиночество в ставке и твои скучные люди.
Не могу выразить, как глубоко счастлива я была, получив твое драгоценное письмо по возвращении из церкви. Голубенькие прелестные цветочки я положила в свое Евангелие. Я так люблю получать от тебя цветы, они – залог нежной любви. Не каждый муж подумает о том, чтоб послать цветы своей старой жене. Это – первые голубые цветы в этом году. Надеюсь, ты много гуляешь, и тебя не слишком будут мучить на этой неделе. Могу себе представить, каким одиноким ты себя чувствуешь без близких; если бы Н.П. был с тобой, я была бы спокойнее, так как ты к нему привык, он может “bang”, когда ты хочешь, понимает шутку, – мы так долго жили вместе последние годы, а твои приближенные, действительно, очень скучные люди.
Я очень счастлива и тронута тем, что ты носишь мой образок. Да принесет он тебе благословение, помощь и утешение и даст тебе почувствовать мое постоянное присутствие близ тебя! Ах, мое сердце также полно великой глубокой любовью к тебе и таким же стремлением быть вместе с тобой! Бэби был со мной в моей молельне, а девочки – в церкви. Аня – снаружи у дверей. Прощай, голубчик, светик мой, я так грустна, так живо чувствую твое отсутствие и мучусь твоим одиночеством. Всемогущий Бог да благословит и защитит тебя! Без конца целует тебя, душка, твоя старая
Женушка.

Ц. ставка. 4-го апреля 1916 г.
Любимая женушка!
Нежно благодарю тебя за письмо и за все, что ты в нем пишешь, за нежные слова любви, которые так утешают и успокаивают меня в моем одиночестве. Разумеется, я хожу в церковь утром и вечером. О. Шавельский так хорошо служит, ровно час. Алексеев и много других из штаба причащаются в четверг. Мне жаль, что не смогу причаститься вместе с ними, но я не хочу менять своего духовника! Я забыл выбрать и привезти сюда пасхальные открытки и яички, чтоб послать тебе и детям! Для остальных у меня есть фарфоровые яйца в достаточном количестве.
Сегодня утром шел дождь, и так как мне нужно было много прочесть и подписать перед Пасхой, то я не поехал кататься в автомобиле, а гулял немного в саду и теперь пишу тебе. Оттуда действительно прекрасный вид – река превратилась в огромное озеро, с целой массой домов посредине. Течение здесь очень сильное. Адмирал приказал вчера двум матросам попытаться погрести на одной из лодок, и они с трудом могли грести вверх по реке! Жаль, так как я рассчитывал сам попытаться, хотя и до сих пор не оставил этой мысли.
В данное время в военных действиях наступило затишье, но на Кавказе, вдоль черноморского побережья наши войска преследуют турок, и я надеюсь, что Трапезунд скоро будет нашим. Флот очень помогает при этих сухопутных операциях. Я забыл упомянуть о моем недавнем разговоре с Мишей в Каменец-Подольске. Он просил отозвать его в июне и назначить в ставку. Тогда я стал ему проповедовать о нашем отце, о чувстве долга, примере для остальных и т.п. Когда я кончил и мы простились, он еще раз холодно совершенно спокойно попросил не забыть его просьбы, как будто я совсем и не говорил. Я был возмущен.
Но теперь я должен кончать. Да благословит Бог тебя и детей! Нежно всех вас целую и остаюсь твоим верным муженьком. Моя дорогая, я так глубоко и горячо тебя люблю!
Ники.

Ц.С.
5 апреля 1916 г.
Дорогое мое сокровище!
Подумать только, что ты сидишь совершенно один над puzzle – этого совсем “не надо”. О, мой бедный малютка, это показывает, как ты одинок! Понимаю, что после такой большой работы, просмотра бумаг, приемов – такое невинное занятие составляет для тебя отдых.
Мы теперь даже не раскладываем пасьянсов, а сегодня я начала раскрашивать деревянные яйца. Не могу вязать и держать работу, так как левая рука дрожит и болит. На ночь я намазала ее белым иодом, затем наложила горячий компресс и забинтовала ее очень хорошо и аккуратно правой рукой – я очень горжусь этим.
Всю службу я думала о тебе, – все эти молитвы и твои любимые, прелестные песнопения страстной недели, – я не могу примириться с твоим отсутствием, и у меня такое чувство, будто я ношу тебя в своей душе и с любовью приношу тебя к Богу. Как теперь должен страдать Христос, видя все это горе и кровопролитие кругом! Он отдал жизнь за нас, был мучим и оклеветан, перенес все и пролил Свою драгоценную кровь за оставление наших грехов. А как мы воздаем Ему за все это, как мы доказываем Ему нашу любовь и благодарность? Испорченность мира все возрастает. Во время вечернего Евангелия я много думала о нашем Друге, как книжницы и фарисеи преследовали Христа, утверждая, что на их стороне истина (как они теперь далеки от этого!) Действительно, пророк никогда не бывает признан в своем отечестве. А сколько у нас причин быть благодарными, сколько Его молитв было услышано. А там, где есть такой Слуга Господа – лукавый искушает Его и старается делать зло и совратить Его с пути истины. Если б они знали все зло, которое они причиняют! Он живет для своего Государя и России и выносит все поношения ради нас. Как я рада, что мы все были у св. причастия вместе с Ним на первой неделе поста! Тебе не нужна книга, чтоб следить по ней за службой? Я бы могла послать тебе свою, если хочешь, так как я теперь пользуюсь той, которая принадлежит молельной. Я опять велела поставить у моего стула скамеечку для Алексея, но по правую сторону, – о, как пуст этот угол!
Наш Друг пишет с большой грустью, что, так как Его удалили из П., там будет много голодных на Пасху. Он столько раздает бедным, – каждая получаемая Им копейка идет на них, и это приносит благодать также и тем, кто дал Ему деньги.
Серенькое утро, идет небольшой снежок.
Я послала тебе прошение жены полковника Свечина, – она просит зачислить ее сына кандидатом в пажеский корпус. Дед мальчика, при уходе в отставку, был награжден чином генерала; отец командует 6 Фин. Стр. полком. Твоя канцелярия ответила ей, что это невозможно, – теперь она посылает тебе прошение через А., с целью сделать последнюю попытку добиться твоего разрешения. Ее муж имеет золотое оружие и орден Влад. 3-й степени. Жалею, что приходится надоедать тебе этими прошениями, но, может быть, ты можешь написать на них одно слово и отослать обратно в свою канцелярию.
Другое прошение от вдовы, просящей о помощи.
Любимый мой, посылаю тебе 8 пасхальных открыток для детей, Ольги и А.; не пошлешь ли ты их уже в пятницу? Я еще послала к Уральскому за яйцами и выберу из них несколько штук завтра; будет больше удовольствия, если ты пошлешь яйца, – тогда они будут знать, что ты их сам выбрал и послал.
Нежно целую и благодарю тебя за твое драгоценное письмо. Любимый мой, если находишься в другом месте, то можно пойти к другому духовнику, и отец Ал. прекрасно поймет это. Если ты так и сделаешь, сейчас же телеграфируй мне, а я скажу об этом и всех твоих сомнениях батюшке на исповеди; я уверена, что он будет только радоваться вместе с тобою, так как знает, как нужны тебе теперь эта поддержка и благодать.
А если ты причастишься теперь вместе с Алексеевым и твоими приближенными, это принесет им и твоему делу особое благословение. Если Шав. заговорит о нашем Друге или митрополите, будь тверд и дай ему понять, что ты их ценишь и что ты желаешь, чтоб он, услышав истории о нашем Друге, энергично заступился бы за Него против всех и запретил говорить об этом. Они не смеют говорить, что у Него есть что-либо общее с немцами. Он великодушен и добр ко всем, каким был Христос, независимо от религии, каким и должен быть истинный христианин. И раз ты находишь, что Его молитвы помогают переносить испытания, – а у нас было довольно примеров, – они не смеют говорить против Него, – будь тверд и заступись за нашего Друга. Непременно причастись, тогда мы будем чувствовать, что мы вместе.
Слава Богу, что дела на Кавказе идут так хорошо. То, что ты говоришь о Мише, очень странно, – я знаю Дмитрия, у них были разговоры и переписка, и они, верно, устроили это вместе. Как страдаешь из-за родни и недостатка у них чувства долга! Вот и бедняжка Ольга тоже. Петя завтракал с нами и после рассказывал и плакал, бедный мальчик. Он просит меня сказать тебе, что он уезжает завтра прямо в Ай-Тодор, так как в Рамони ему было бы слишком тяжело.
Должна кончать. Бесконечные благословения и поцелуи. Горячо прошу у тебя прощения за каждое слово или дело, которым могла доставить тебе неудовольствие или причинить горе, верь, что это делалось без умысла. Дорогой мой, сокровище мое, навеки твоя старая
Женушка.

Ц. ставка. 5 апреля 1916 г.
Моя родная душка-Солнышко!
Благодарение Богу, наши доблестные войска, при содействии нашего Черноморского флота, заняли Трапезунд! Я получил это известие от Н., уже сидя в автомобиле, перед прогулкой. Такой успех, к тому же на этой неделе! После этого я доехал до плотины и поднялся вверх по реке в прекрасной большой моторной лодке с уютными каютами. Течение очень сильное, но все же мы хорошо подвигались и достигли места, где Алексей часто играл прошлой осенью. Почти невозможно узнать местность: так все затоплено водой. Утро было чудесное, но, конечно, когда я был на реке, разразилась гроза, дождь лил как из ведра и стало холоднее. Но я был очень доволен, что побывал на реке и видел двух молодцов-матросов с “Разведчика” и “Дозорного” на плотине с нашей милой двойкой.
Курьер уезжает, и я должен торопиться окончить эту мазню. Завтра ты исповедываешься – прошу тебя, моя дорогая, прости меня, если я чем-нибудь огорчил тебя. Буду думать о тебе особенно завтра и в четверг утром, я всегда думаю о тебе, но в такие минуты – особенно. Да благословит Бог тебя и детей! Нежно целую тебя и их, страшно тоскую без вас.
Навеки твой муженек
Ники.
Передай А. мой привет.

Ц.С. 6 апреля 1916 г.
Мой родной, милый душка!
Посылаю тебе книгу и коллекцию яиц, которая, думаю, обрадует детей и Аню. Я несколько раз перечитывала твое милое письмо и все целовала его. Да, чудный вид должна представлять собой покрытая водою местность и ставшая огромной река.
Как чудно, что Трапезунд взят нашими прекрасными войсками, – поздравляю тебя от всего моего любящего сердца! Мне грустно, что успехи все там, на юге, но со временем они придут и сюда.
Моей руке лучше, но она все еще немного болит. Однако это, право, ничего не значит, и никто этого не замечает. От стояния на коленях больное место сделалось всех цветов радуги.
Бэби весь день был очень весел и радостен, пока не лег спать. Ночью он проснулся от боли в левой руке и почти не спал с 2-х часов; девочки долго сидели с ним. Это такое отчаяние, что нельзя выразить; а он уже беспокоится о Пасхе, как он будет стоять завтра в церкви со свечой, и у св. причастия, бедный малютка. По-видимому, он работал ломом и переутомился. Он такой сильный, что ему очень трудно всегда помнить о том, что ему нельзя делать сильных движений. Но так как боль появилась внезапно ночью с такой силой, и рука не сгибается, то я думаю, что это скоро пройдет – боль продолжается обыкновенно три ночи, но, может быть, Бог смилуется, и все пройдет скорее – уж очень это жестоко перед св. причастием. Надеюсь, что он теперь заснет – она телеграфирует Гр., – я докончу письмо после завтрака, тогда смогу больше рассказать о нем. Может быть, ему можно будет причаститься у себя наверху. А., вероятно, не сможет пойти в церковь раньше субботы. Н.П. телеграфировал ей, что они тоже причащаются завтра; Родионов приезжает в город.
Серое утро. Старшие находятся в лазарете, а маленькие отправились в большой дворцовый лазарет, чтобы быть свободными днем и посидеть с Бэби, – мы можем красить яйца наверху.
Как я благодарна тебе, голубчик, за твое милое письмо и нежные слова! Да, я непременно буду особенно думать о тебе во время исповеди и св. причастия. Более чем грустно, что мы будем разлучены в такую торжественную минуту, но наши души будут вместе. Еще раз, любимый мой, прости меня за все, за все. Я сегодня очень, очень грустна и подавлена и плакала в церкви, как дитя. Не могу слышать, когда милый ребенок страдает и знаю, чего это тебе стоит. Но m-r Г. сказал, что этот припадок такой же внезапный и сильный, как на море, и, наверное, скоро пройдет. Он спит. У нас в церкви пели певчие из митрополичьего хора (это устроили батюшка и А., а я не хотела, так как знала, что они будут петь иначе; так и вышло). Но наши мальчики все это время были больны, – право, они могли бы отделить часть хора для Ц.С., раз их так много.
Как приятна должна была быть поездка вверх по реке – всегда приятно быть на воде. Надеюсь Граббе фотографировал. Эти дни я не выходила, чтоб не утомляться, – ради церковных служб.
Теперь, мое любимое сокровище, прощай и да благословит тебя Бог! Целую тебя без конца и буду чувствовать тебя совсем, совсем близко от меня. О, как я тебя люблю, тоскую по тебе, любимый мой! Вспомни Кобург и все, что мы пережили в те дни.
Навеки твоя старая
Солнышко.
Посылаю тебе прошение одного из раненых солдат тети Ольги. Он еврей, жил 10 лет в Америке. Он был ранен и потерял левую руку в Карпатах. Рана хорошо зажила, но он ужасно страдает нравственно, так как в августе должен выписаться и потеряет тогда право на жительство в обеих столицах или каком-либо большом городе. Он живет в городе только благодаря особому разрешению, данному ему на один год бывшим министром внутренних дел. А он мог бы найти работу в большом городе. Его английский язык удивительно хорош. Я читала его письмо к гувернантке маленькой Веры; тетя Ольга говорит, что он человек, хорошо образованный, так сказать. 10 лет тому назад он уехал в Соединенные Штаты, чтоб иметь возможность стать полезным членом общества, насколько позволят его способности, что очень трудно здесь для еврея, которому всюду мешают ограничительные законы. Будучи в Америке, он не забыл России и очень страдал от тоски по родине, и как только началась война, он примчался сюда, чтоб поступить в солдаты и защищать свою родину. Теперь, потеряв руку на службе в нашей армии и получив георгиевскую медаль, он желал бы остаться здесь и иметь право жить, где хочет, в России, право, которого не имеют евреи. Когда он был уволен из армии за инвалидность, он увидал, что все осталось по-старому, и его поспешный приезд домой, чтоб сражаться, и потеря руки не послужили ему на пользу. В этом чувствуется горечь, и я это вполне понимаю, – такой человек заслуживает того, чтоб к нему отнеслись так же, как и ко всякому другому, получившему такое же ранение. Он не был обязан приезжать сюда сейчас же. Хотя он и еврей, но хотелось бы, чтоб к нему отнеслись справедливо, как и к другим, пострадавшим на войне. С его знанием английского языка и его образованием, он, конечно, мог бы легче найти занятие в большом городе; не следует озлоблять его еще больше и давать чувствовать жестокость его прежней родины. Мне кажется, всегда следует делать различие между хорошими и дурными евреями и не быть одинаково строгим ко всем – по-моему, это слишком жестоко. Дурных можно строго наказывать. Сообщи мне, какую резолюцию ты положишь на прошении, так это нужно знать тете Ольге.
4 больших яйца для:
1. Отец Шав. 3. Г. Алексеев.
2. Г. Иванов. 4. Г. Нилов.
(У Фред. уже есть).
12 маленьких яиц:
1. Воейков. 6. Мордв.
2. Граббе. 7. Кира.
3. Долгор. 8. Феод.
4. Д. Шерем. 9. Замой.
5. Силаев. 10. Пустов., так как он всегда работает с тобой.
Наш Друг телеграфирует мне:
“X. в. праздником дни радости, в испытаньи радость светозарнее, я убежден церковь непобедимая, а мы – семя ее радость наша вместе с воскресеньем Христа”.

Ц. ставка. 6 апреля 1916 г.
Мое драгоценное Солнышко!
Очень благодарю тебя за письмо, в котором ты пишешь о посещении Дмитрия. Совершенно не понимаю, как могут люди говорить, а тем более Воейков А., будто я возвращаюсь домой на три дня? Теперь на страстной, или позднее? Я еще не составлял никаких планов и потому никому ни слова не говорил. Да, я думаю к Пасхе назначить Алекс. генерал-адъютантом. Старый Фредер. совершенно бодр, он только иногда в разговоре забывает, что ему перед тем говорили, я, по крайней мере, слышу одним ухом, что происходит на другом конце стола, – иногда самые забавные надоразумения! На обоих смотрах он отлично ездил верхом.
Ты хочешь, чтоб при мне дежурили мои адъютанты – я совершенно с тобой согласен, но ты знаешь, их ведь немного осталось. Некоторые из них получили повышение, других трудно взять сюда. Список их у меня постоянно перед глазами. Знаешь, кто должен получить Эриванцев? Силаев! Вышинский подал мне эту хорошую мысль, он находит, что он как раз подходящий человек. В. разузнал о некрасивых историях, происходящих в полку – интриги старших офицеров (туземцев), в особенности, против С., но теперь это кончено и их удалят. Вчера я в первый раз расспрашивал С. об этом, и он подтвердил каждое слово бывшего командира. Тогда я объявил ему о предстоящем назначении, что его очень осчастливило.
Теперь я не чувствую себя таким одиноким, так как у меня много дела, а когда я свободен, меня освежает хорошая книга. Только что принесли твое дорогое письмо – очень благодарю тебя за него и за пасхальные открытки. Не чувствую себя в настроении исповедоваться у Шав., потому что боюсь, чтоб оно не принесло вместо мира и спокойствия душе обратного! Нравственно я себя хорошо чувствую. Буду думать особенно сильно о тебе завтра утром. Как скучно, что у бедного А. болит рука! Надеюсь, что скоро пройдет. Поцелуй его за меня нежно. Да благословит тебя Бог, мое Солнышко, моя единственная, мое все! Нежно целую тебя и девочек. Да принесет тебе принятие св. Тайн мир и счастье!
Навеки, моя дорогая, твой
Ники.

Ц.С.
6 апреля 1916 г.
Мой родной, любимый!
Отвечаю на твое милое письмо сегодня же вечером, перечитав его еще раз. Я провела весь день в комнате Бэби, раскрашивала яйца, в то время, как m-r Г. читал ему или держал Foen. Он страдал почти все время, задремал на несколько минут, а потом опять начались сильные боли. Почти ничего не ел. Самое лучшее чтение, оно отвлекает на время мысли, когда страдания не так велики. Надеюсь, ночь будет более или менее спокойной. Он исповедовался вместе с двумя младшими детьми, и батюшка принес ему св. причастие наверх, как в прошлом году. А. обедала у нас и оставалась до 10-ти часов – она все утро пробыла в городе и вернулась на автомобиле. После обеда сидела с Крошкой, бедный малютка. Опухоль невелика, меньше, чем ночью, так что я надеюсь, что это скоро пройдет. Вид его страданий делает меня глубоко несчастной. M-r Г. так добр и ласков с ним и прекрасно умеет с ним обходиться. Мы исповедовались в 10 часов – грустно без моего ангела, – хотела бы, чтоб ты причастился, и батюшка думает то же самое. Потом я прочла доклады и приготовила несколько пасхальных подарков. Сегодня вечером был страшно густой туман.
Сейчас уже очень поздно, так что я лучше пожелаю тебе спокойной ночи. Знаю, что твои молитвы будут с нами, и я ношу тебя в своем сердце. Бог да благословит и сохранит тебя! Покрываю тебя нежными, страстными поцелуями и мысленно прижимаю тебя к своему любящему старому сердцу, глажу и ласкаю тебя и шепчу слова глубокой любви.
7 апреля.
Нежно, нежно благодарю тебя, мой дорогой, за твое прелестное письмо и телеграмму. Мне страшно недоставало тебя сегодня утром в церкви. Служба была прекрасна, и это такая отрада, я молилась и тосковала по тебе несказанно. Солнце чудно светило и разогнало туман. Затем батюшка принес Бэби св. причастие. Слава Богу, он спал гораздо лучше, просыпался ненадолго только один или два раза. Он не хотел ничего есть, даже не пил воды до причастия, которое принял только около 11 часов. Сегодня он гораздо веселее. Мы пили чай у него и там же будем завтракать. Я лежала наверху, раскрашивая яйца, в то время, как m-r Гиббс читал ему вслух, и затем сошла вниз докончить письмо и переодеться. После завтрака поеду ненадолго покататься, так как воздух божественный, и заеду к Знамению поставить свечи за тебя, мое сокровище, и за наш Солнечный Луч.
Подумать только, что Силаев получит Эриванцев! Вчера я спрашивала Вышинского, и он сказал, что не знает, кто будет его преемником. Они надеялись, что будет назначен гвардейский офицер, так как это очень трудный пост: они обыкновенно стоят или за русских или за грузинцев. Но я рада за С., так как его здоровье, в общем, теперь лучше; хотя бы временно он будет иметь честь командовать. Драгоценный мой, завтра я буду думать о тебе больше, чем когда-либо; это 22-я годовщина нашей помолвки. Боже мой, как время летит и как живо все-таки помнишь каждую подробность! Незабвенные дни, и та любовь, которую ты дал мне и давал все время с тех пор! Грустно проводить этот день не вместе, не чувствовать твоих горячих поцелуев и не переживать всего снова. Бог да благословит тебя, мой дорогой и мое все! Благодарю тебя еще и еще за твою бесконечную, нежную любовь, в которой заключается вся моя жизнь.
Теперь прощай, любовь моя, муженек мой, надо отправлять письмо.
Осыпаю тебя поцелуями.
Навеки твоя
Невеста.
Все дети тебя крепко целуют.

Ц. ставка.
7 апреля 1916 г.
Моя голубка!
Пишу только несколько строк, потому что у меня снова нет времени, так как министры прислали горы бумаг, – вероятно, перед Пасхой. На прошении раненого еврея из Америки я написал: “разрешить повсеместное жительство в России” и переслал его Штюрмеру.
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо и за яички. Я надеюсь, что рука Бэби будет болеть недолго. Сегодня утром очень много думал о тебе в нашей маленькой церкви; здесь было очень хорошо и мирно, причащалось много штабных офицеров с их семьями. Те дни, когда я не могу гулять, всегда светит солнце, а когда катаюсь или гребу, небо заволакивает, так что я не могу загореть!
Завтра 8-е, мои молитвы и мысли будут с тобой, моя девочка, мое родное Солнышко. Тогда я боролся за тебя, даже против тебя самой!!!
Как маленький Голубой Мальчик, только более упорно.
Да благословит Бог тебя и детей! Крепко целую тебя и их.
Навеки твой
Ники.
Альбом, который я посылаю Алексею – от английского военного фотографа.

Ц.С.
8 апреля 1916 г.
Христос воскрес! Мой дорогой, любимый Ники!
В этот день, день нашей помолвки, все мои нежные мысли с тобой, наполняя сердце бесконечной благодарностью за ту глубокую любовь и счастье, которыми ты дарил меня всегда, с того памятного дня – 22 года тому назад. Да поможет мне Бог воздать тебе сторицей за всю твою ласку!
Да, я, – говорю совершенно искренно, – сомневаюсь, что много жен, таких счастливых, как я, – столько любви, доверия и преданности ты оказал мне в эти долгие годы в счастье и горе. За все муки, страдания и нерешительность мою ты мне так много дал взамен, мой драгоценный жених и супруг. Теперь редко видишь такие супружества. Несказанны твое удивительное терпение и всепрощение. Я могу лишь на коленях просить Всемогущего Бога, чтоб Он благословил тебя и воздал тебе за все – только Он один может это сделать. Благодарю тебя, мое сокровище, чувствуешь ли ты, как мне хочется быть в твоих крепких объятиях и снова пережить те чудные дни, которые приносили нам все новые доказательства любви и нежности? Сегодня я надену ту дорогую брошку. Я все еще чувствую твою серую одежду и слышу ее запах – там, у окна в Кобургском замке. Как живо я помню все это! Те сладкие поцелуи, о которых я грезила и тосковала столько лет и которых больше не надеялась получить. Видишь, как уже в то время вера и религия играли большую роль в моей жизни. Я не могу относиться к этому просто и если на что-нибудь решаюсь, то уже навсегда, то же самое в моей любви и привязанностях. Слишком большое сердце – оно пожирает меня. Также и любовь ко Христу – она была всегда так тесно связана с нашей жизнью в течение этих 22 лет! Сначала вопрос о принятии православия, а затем оба наших Друга, посланные нам Богом. Вчерашнее Евангелие за всенощной так живо напомнило Гр. и преследование Его за Христа и за нас, – все имело двойной смысл, и мне было так грустно, что тебя не было рядом со мной. Год тому назад я сидела около Аниной кровати у нее на дому (и наш Друг также), слушая 12 Евангелий – часть их.
Сегодня в 2 часа вынос плащ., а в 6 погреб.; так просил Ломан – вместо ночи, так как иначе никто из солдат не смог бы пойти. А ты один в ставке – ах, любимый мой, я плачу о твоем одиночестве!
Бэби спал хорошо, просыпался только три раза, и я надеюсь, что он сегодня встанет, так как ему страшно хочется пойти к заутр., но я не могу представить себе этот великий и святой праздник без тебя. Думай о том, что женушка трижды целует тебя в церкви, я тоже буду чувствовать твои поцелуи и благословение.
У меня голова идет кругом, так как меня все время отрывают от письма, мне надо выбрать яйца и написать открытки, чтоб отослать большую часть вещей сегодня же – в конце концов, стольким людям надо делать подарки! Сейчас должна вставать к завтраку в 121/2, а затем докончу письмо. Посылаю тебе маленький пасхальный подарок – закладку для книг.
Мы завтракали у кровати Бэби в большой комнате, он немножко осовел от лекарства, но попозже встанет. Я думала, что вы все будете прикладываться к иконе в церкви, и тогда это будет двойное воспоминание. Яйцо – кустарное, его можно повесить в церкви вместе с иконами, если ты не знаешь куда его поместить. Сейчас пасмурно, и идет дождь. Твои милые голубые цветочки прелестны, большое спасибо за них. Дети и я в восторге от них, я дала несколько букетиков дамам, которые были в восхищении. Бэби боится, что не сможет пойти в церковь ночью, и это его мучит.
1000 раз благодарю тебя, любимый мой, за твое прелестное письмо – я сейчас же дам знать тете Ольге о еврее. Сегодня вечером у меня будет Штюрмер.
Я люблю тебя, мой Голубой Мальчик, уже 31 год и принадлежу тебе 22 года!
Теперь надо кончать. 3 пасхальных поцелуя, благословения без конца, мой родной, одинокий ангел, которого я люблю так беспредельно. О, какая у тебя будет грустная пасхальная ночь – не могу высказать, как мне будет недоставать тебя!
Навеки твоя старая
Женушка.
Посылаю тебе “набросок” Бэби, чтоб он был с тобой в ставке, после можно будет его немножко подправить, – посылаю тебе, милый, снимки, сделанные Стребловым. Я передам Элле, что ты находишь все очень хорошо сделанным, только, пожалуйста, телеграфируй мне сейчас же, может ли Бэби быть покровителем, тогда я завтра телеграфирую ей, или сделай это ты, прошу тебя.
Должна ехать, эти цветы несут тебе всю мою любовь.

Ц. ставка. 8 апреля 1916 г.
Дорогая моя возлюбленная!
Я должен начать свое сегодняшнее письмо воспоминанием о том, что произошло 22 года тому назад! Кажется, в этот вечер был концерт в Кобурге и играл баварский оркестр; бедный д. Альфред был довольно утомлен обедом и постоянно с грохотом ронял свою палку! Ты помнишь? В прошлом году мы в этот день также не были вместе – это было как раз перед путешествием в Галицию!
Действительно, тяжело быть в разлуке на страстной неделе и на Пасху. Конечно, я не пропустил ни одной службы. Сегодня оба раза Алексеев, Нилов, Иванов и я несли плащаницу. Все наши казаки и масса солдат стояли около церкви по пути крестного хода. Весь день шел дождь, и я почти что не выходил, тем более, что церковная служба начиналась в 2.30.
Сегодня вечером за обедом неожиданно появился Рощаковский, я приму его завтра вечером. Он постарел и напомнил мне чем-то Пименова и Бескровного. Он стал гораздо спокойнее. Я ему сказал, что ты будешь рада повидать его на обратном пути.
В твоих телеграммах ты меня несколько раз спрашиваешь, что тебе ответить Элле? Я просто просмотрел надписи на рисунках и не имею ни малейшего представления, что я должен был сказать, так что я написал, что нашел работу прекрасно выполненной! Но какую работу я подразумевал, я не знаю сам. Ха! Ха!
Моя любимая, я очень хочу тебя! Пожалуйста, пусть у тебя не будет m-me Б., когда я вернусь! Теперь пора ложиться спать. Спокойной ночи, моя дорогая, любимая душка, спи хорошо, приятных снов, – но не о католических священниках!
9 апреля.
Кончаю это письмо после завтрака. Только что получил твое дорогое письмо с закладкой для книг из крошечных яичек, за которую нежно тебя благодарю.
Образок и яйцо я привешу в церкви напротив того места, где стою. Сегодня было в церкви много народу и детей, которых причащали; эти последние уставлялись на меня и много раз кланялись, натыкаясь друг на друга! Теперь должен кончать. Да благословит тебя Бог, мое сокровище, и да пошлет Он тебе счастливую и мирную Пасху!
Нежно целую тебя и детей. Любящий тебя и преданный тебе муженек
Ники.

Ц.С. 9 апреля 1916 г.
Христос воскрес! Мой милый душка!
Христосуюсь с тобой и желаю счастья. Я просто не знаю, как ты проведешь эти праздники совершенно один среди толпы народа. Все мои мысли непрестанно окружают тебя, я бы хотела вместе с тобой встретить этот великий праздник, но утешением моим должна быть радость от твоих драгоценных писем.
Посылаю тебе спичечницу от m-me Хитрово, большое яйцо от Строгановского училища; они мне тоже прислали идеальное яйцо. Может быть, Фред. поблагодарит Глобу по телеграфу за нас обоих? Картину Элла заказала для тебя у одного маленького художника и надеется, что она будет всегда с тобой во время поездок. Стихи на открытке, которую я тебе посылаю, написаны опять m-me Гордеевой.
У меня голова кружится от всего, что нужно было сделать; разборка вещей, служба, хотя и прекрасная, но утомительная, несмотря на то, что я сидела или стояла на коленях, – кроме того, я слегка простужена.
Сегодня солнце то выглянет, то спрячется. Я бы хотела, чтоб оно светило все время и чтоб Бэби мог подышать свежим воздухом. Боюсь, что эта ночь будет для него слишком утомительна, а все же он рвется пойти.
Родионов приехал на четыре дня и уезжает завтра, поэтому мы сегодня пригласили его к чаю. Н.П. теперь отпускает их всех на несколько дней. Чистяков прислал открытку из того места, где они теперь живут – Н.П. и его штаб, чудное имение, принадлежавшее первоначально семье жены Кублицкого; теперь оно принадлежит очень богатым людям. Большое озеро, террасы и ступени, ведущие к нему. Теперь они поместили мою церковку на террасе и причащались там в четверг, когда аэропланы летали у них над головой, и наша артиллерия и пулеметы Экипажа обстреливали их, – но бомбы разрывались на далеком расстоянии. Они летали каждый день и сбрасывали бомбы на город недалеко от моста. Во время богослужения масса аистов гуляет совсем близко и спариваются у всех на глазах. Батюшка запрещает матросам смотреть по сторонам во время службы (что бывает там очень соблазнительно), и они дразнят его, говоря, что он сам, наверное, смотрит сквозь щелку церковки. По их словам, там очень тепло, и Н.П. говорит, что ты, наверное, наслаждался бы чудными прогулками в лесу и по дорогам и катаньем в лодке по озеру. Они и мои уланы слышали, что ты теперь собираешься сделать смотр гвардии. Будет ли объявлено завтра назначение Силаева? Бэби идет гулять, а затем намерен красить яйца; он очень весел, – надеюсь, набросок понравился тебе. К 6-му я думаю заказать еще один портрет, и ты должен выбрать по фотографии, какая поза тебе больше нравится, скажи мне только номер. Конечно, никогда не следует писать en face, так как нет ни одного совершенно правильного лица, и один глаз бывает больше другого.
Сегодня А. причащается. Штюрмер в городе также.
Должна кончать, так как нужно вставать, чтоб идти в церковь. Пойду на полчаса позднее, так как сегодня очень длинная служба. Прости за скучное письмо, но я совсем отупела.
Благословляю и целую тебя без конца, мой милый светик, моя радость и жизнь, лучший из мужей.
Навеки твоя старая
Женушка.
Генерал-м. Фок, умерший от ран, не был ли героем Порт-Артура – подвиг на паровозе? Когда он был ранен? Велико было облегчение и радость, когда я вчера прочитала, что наши дорогие войска благополучно прибыли в Марсель и как раз к Пасхе.
Благослови их Бог, и да совершат они великие подвиги, и да достигнут большого успеха на французской земле!
Телеграфируй нашему Другу к Пасхе: Новому, Тобольская губ., Покровское. 1000 раз нежно благодарю тебя за прелестные слова на открытке. Я буду носить ее в церкви сегодня ночью в платье около сердца, чтобы чувствовать около себя твою любовь, благословение и поцелуй.

Царское Село. 10 апреля 1916 г.
Христос воскрес! Мой милый, дорогой!
С святой Пасхой, мира сердцу твоему и душе, сил во всех твоих трудах, успеха и великой благодати!
Я трижды поцеловала твою фотографию прошлой ночью, а также сегодня утром (большой портрет, на котором ты снят в трех позах). В продолжение всей службы твоя открытка лежала у меня на груди, не могу выразить, как я глубоко грустила всю ночь, такая боль в сердце, с трудом удерживала слезы – как тяжело твое одиночество – да благословит и щедро наградит тебя Господь за все твои жертвы!
Только что получила твое дорогое письмо и милые цветы. Представь себе, здесь снова появился старый греховодник Рощаковский – да, я тоже нашла его более спокойным и постаревшим, – его жена – ангел доброты и терпения, как говорит тетя Ольга, так как у него тяжелый характер.
Мой милый ramoli, ты забыл, что я написала тебе на отдельной бумаге, что Элла спрашивает, может ли Бэби принять покровительство над ее школой маленьких героев войны.
Как тебе нравится портрет Алексея, набросок Стреблова? Как славно, что вы внесли плащаницу!
О, душечка, наверное, m-me Б. придет завтра!
Прошлой ночью дети все пятеро участвовали в крестном ходе вокруг церкви, а я сидела наверху лестницы (на стуле, а не на ступеньках). Чудное зрелище, только мне не нравилось, что пускали фейерверк и хлопушки в то время, как священник пел и читал молитвы у дверей. У Бэби были прелестные розовые щечки, так как он спал перед этим. Он вернулся домой после заутр. и разг. с Дер. и Наг., а мы с А. после обедни, без 10 минут 2. Его пришлось разбудить в 10 – так он крепко спал сегодня утром. Христосов. было от 11 до 12.
Теперь М. и А. едут в свой лазарет, а затем я поеду с 4-мя девочками в наш лазарет. Ольга все время ворчит, сонная, и сердится, что надо надеть хорошее платье, а не костюм сестры милосердия для лазарета и ехать туда официально – она всюду вносит затруднения, благодаря своему настроению. Т. помогала мне при раздаче яиц и приеме твоих людей – все так неестественно без тебя! Передай, пожалуйста, по назначению те яйца, которые я тебе послала. А. носила твое яйцо и была в восторге от него и твоей открытки. Должна кончать.
Прощай и благослови тебя Бог. 1000 нежных поцелуев от твоей очень усталой старой
Женушки.
Ц. ставка. 10 апреля 1916 г.
Мое дорогое Солнышко!
Еще раз благодарю тебя за все красивые вещи, которые ты прислала мне к Пасхе – они сделали мои две комнаты уютными и оживили их.
Представь себе, я могу уехать во вторник и быть дома в среду. Это будет для меня большой радостью и блаженством. Сегодня чудесная погода, без единого облачка, птички весело поют и колокола звонят. В 10 ч. 30 м. я христосовался со всем моим штатом, конвоем, штабом и священниками. Все прошло гладко, но мне пришлось в первый раз в жизни раздавать яйца самому! Завтра днем – очередь казаков и солдат. Это будет происходить на открытом воздухе, за городом, около казарм.
На обратном пути я сделаю смотр гвардии. Да, Силаев произведен, хотя это всегда опаздывает – я хочу сказать назначение.
Иностранцы также приходили поздравлять и получили каждый по яйцу.
Эти яйца с одними инициалами я предпочитаю прежним, к тому же их легче изготовлять.
Только что вернулся с прекрасной прогулки по реке, чувствую гибкость во всех членах. Этот раз катался на двойке с “Штандарта”.
Уже 5 ч., должен идти к вечерне. Да благословит тебя Бог, мой ангел, моя дорогая девочка, душка-женушка! Нежно всех вас целую.
Навеки твой муженек
Ники.

Ц.С.
11 апреля 1916 г.
Родной мой!
Сокровище мое, не знаю, правда ли, что ты приедешь в среду в 3 часа. Офицер Воейкова Рост. частным образом сказал Нини, что ее муж вернется в этот день. Стрелки сказали мне, будто гвардию предупредили, что ты на днях будешь делать ей смотр, а потому сын Софи Ф. был вызван вчера вечером обратно в свой полк. Все это слухи, которые носятся кругом, а от главного лица, от тебя, голубчик, я еще ничего не знаю и потому терпеливо жду и посылаю это письмо. Конечно, m-me Б. приехала сегодня вечером, так как ты не желал ее видеть, но, может быть, мне удастся отделаться от нее раньше, чтоб не докучать тебе. Я 3 дня борюсь с простудой – страшно неприятно, так как снова могут начаться боли в лице.
Опять серая погода, уже второй день. Устала, и голова немного болит, поэтому не пошла в церковь; сегодня в 2 часа христосование в Большом Дворце, больше 500 человек, а затем внизу в лазарете. Вчера все сошло хорошо в нашем лазарете; мы пробыли там час.
Завтра я должна ехать в Красный Крест и Матф. лазарет, а если ты вернешься в среду, то я раньше поеду в Кокор. лазарет. Все это так утомительно, когда нездоровится и не можешь поддержать сердце лекарствами.
Ангел милый, подумай, какое счастье, если ты действительно приедешь теперь, лучшее лекарство для моего сердца, мой Солнечный Свет, моя лучезарная любовь! В пасхальную ночь Бэби христосовался в церкви со всем духовенством и (я надеюсь) сделает то же сегодня со всеми своими 101 офицерами. Меня страшит, что сегодня надо выйти здороваться и поздравлять солдат. Это будет, вероятно, в небольшом зале, как я распорядилась. Голубые цветы прелестны в большой плоской чаше. Помнишь, как мы рвали примулы в эти дни в Розенау? О, да, я помню, как дядя Альфред уронил бабушкину палку, говоря, что он немного “устал”. Я живу в прошлом и его поэзии и страстно жду возвращения героя тех дней, чтобы крепко прижать его к груди и покрыть поцелуями.
Получила письмо от Ольги Евг., – она просит передать тебе ее наилучшие пожелания к Пасхе. Хорошо, что ты гребешь на реке, по крайней мере, хороший моцион. Георгий встретил Пасху с моими уланами, какая славная мысль! Таубе и Шестереков говорили, что твои стрелки 1-го полка очень надеялись увидеть тебя в день их праздника. Все хотят видеть мое сокровище, и я понимаю их и разделяю это желание. Утром и вечером и во время послеобеденного отдыха я целую написанное на твоей открытке – твоя рука лежала на ней, и ты писал все эти дорогие слова своей женушке, и они должны согревать меня. Не выношу мысли, что ты один, это такое страдание!
У меня есть милая французская песенка, которую Эмма подарила мне – “Partir c’est mourir un peu, c’est mourir a tout ce qu’on aime” и т.д. – это так верно, чувствуешь, что внутри все замирает, когда расстаешься. Бэби опять прекрасно спал проснулся только в 9 час. и продолжал спать до 10-ти. Он стал более бледным от болей и без солнца, очень грустит без тебя! Теперь, лучший из мужей, мое родное сокровище, голубчик мой, жених, – прощай и да благословит тебя Бог!
Навеки твоя женушка
Аликс.
1000 горячих поцелуев. Твоя открытка и телеграмма страшно обрадовали ее, и она в восторге от яйца, – передаю ее благодарность. Без конца благодарю тебя за милое письмо и божественную весть, что ты действительно приедешь, – о, какое это блаженство, радость несказанная! Прости за скверный почерк, я пишу во время еды, они невозможно шумят и жестоко дразнят Волка. Подумать только, “двойка” нашего любимого “Штандарта” находится там! Да, для солдат лучше всего яйца с монограммами, хотя им нравятся также и цветы. Надеюсь, что ты сможешь, не торопясь, осмотреть гвардию в разных местах, это интереснее и не так официально. Прощай, мой супруг, мой любимый ангел, без конца целую тебя, каждое нежно любимое милое местечко и твои чудные большие глаза – писать я могу это: ты не можешь помешать мне.

Царское Село. 24 апреля 1916 г.
Мой любимый, я не в силах выразить, голубчик мой, чем было для меня твое дорогое присутствие и тот свет и покой, которые ты принес моему сердцу так, как без тебя все бывает труднее переносить, и мне всегда несказанно недостает тебя. Твои нежные ласки и поцелуи – такой бальзам и наслаждение! Я всегда тоскую по ним – мы, женщины, стремимся к нежности (хотя я не прошу ее и часто ее не показываю), но теперь, когда мы так часто расстаемся, я не могу не высказывать этого. После я живу дорогими воспоминаниями. Дай Бог, чтоб мы скоро опять были вместе – скажи это Воейкову частным образом.
Пожалуйста, сделай сначала смотр гвардии. Они с таким нетерпением этого ждут, а затем будет чудно вместе отправиться на юг. Теперь у тебя будет нечто вроде отдыха, так как дни, проведенные здесь, были, право, для тебя мученьем – с утра до вечера народ с дерганьем и приставаньями. Я так рада, что наш Друг приехал благословить тебя перед отъездом. Я думаю, что Он вернется домой как только А. уедет.
Что за погода! О, любовь моя, мой родной, душа моя, жизнь моя, мой единственный, мое все, прощай. Крепко прижимаю тебя к сердцу и осыпаю поцелуями. Бог да благословит, укрепит и защитит тебя от всякого зла!
Навеки твоя
Женушка.

Ц.С. 25 апреля 1916 г.
Мой Голубой Мальчик!
Как это тебе нравится, мой милый? Да, я люблю эту книгу, я привезу ее с собой и буду читать те трогательные места из нее, когда будет грустно и тоскливо. Я так сильно тоскую по тебе, любовь моя, – твоя поездка в одиночестве еще хуже. Опять чудная погода – вешают маркизы – в комнатах станет темнее, но солнце портит мебель.
Мы обошли весь поезд Бэби. Ты уже осматривал его, и там прибита на стене памятная дощечка. Шмидт был там и упорно говорил по-французски. Трепов тоже – нам пришлось ждать до 3-х, так как поезд был отправлен дожидаться нас на Алекс. вокзал. Очень чисто – есть маленькая часовенка – даже с колоколами. 299 раненых солдат и 6 офицеров – я раздала медали самым тяжелым. После этого лежала на балконе до 6-ти. А. приходила на один час, она настроена довольно придирчиво, сердится, что мало видит меня эти дни, что у нее много дела, должна принимать много народа, что почти не видала тебя, – так что в некоторых отношениях будет легче, когда она уедет.
Мы обедали на воздухе, а затем я поехала с детьми на автомобиле в Павловск; слышали первого соловья.
Вечером она приехала из города. Пишу другим пером, так как сижу в своей лиловой комнате. Как я была счастлива, получив твою дорогую телеграмму из Смоленска! Наш Друг сказал А. по поводу ареста Сухомлинова, что “малесенько не ладно”. Дивная погода, все наши раненые лежали и сидели на балконе и в саду, даже самые тяжелые, так как солнце – лучшее лекарство, и потом это морально на них хорошо действует. Милочка, не забудь поговорить с Воейковым насчет Бресслера (А. дала тебе свое частное письмо от него об его брате).
Мы едем в лазарет Алекс. Общ. в бараках конвоя, я раздам там медали тяжелораненым. Посещать в жару лазареты несколько утомительно, и сердце сильно бьется.
Надо кончать, мой светик, моя радость. Все мы целуем и крепко обнимаем тебя. Покрываю тебя поцелуями и страшно скучаю по тебе, мой ангел, ты взял крепость, милый Голубой Мальчик, и она была похожа на твою
Женушку.

Ц. Село. 25 апреля 1916 г.
Моя любимая!
Ужасно тяжело было расставаться и снова покинуть тебя и детей. Я вбежал к себе в купе, потому что чувствовал, что иначе не удержусь от слез! Твое дорогое письмо успокоило меня, и я его много раз перечитывал.
Когда мы проезжали Александровский вокзал, я выглянул в окно и увидал санитарный поезд, переполненный несчастными ранеными, докторами и сестрами милосердия. Сначала в наших вагонах было страшно жарко – 23 градуса, к вечеру стало сносно, а сегодня температура идеальная, так как все утро шел дождь, и стало гораздо свежее.
Зачитывался этой прелестной книгой “The Rosaris” (“Четки”) и наслаждался ею, – к сожалению, я уже прочел ее. Но у меня еще осталось несколько русских книг.
Я приказал Воейк. выработать план нашей совместной поездки на юг. Поговорю еще об этом с Алек. С удовольствием заметил, что он хорошо выглядит и загорел.
В саду разбивают палатку. Деревья и кусты зазеленели, через один или два дня распустятся и каштаны – все блестит и благоухает! Река спустилась до обычного уровня – надеюсь завтра погрести.
Игорь ведет себя хорошо и как будто в прекрасных отношениях со всеми. Только что получил твою вторую телеграмму – очень рад, что у тебя обедали Н.П. и Родион. Их присутствие так ободряюще действует – особенно теперь!
Теперь пора ложиться спать. Поэтому спокойной ночи, моя дорогая женушка, спи хорошо, счастливых снов!
Апреля 26.
Дивное утро, встал рано и в течение получаса гулял по саду, затем завтракал и пошел к Алекс. Как всегда, первый доклад был очень длинный.
Должен кончать, потому что пора ехать кататься на реку.
Храни Бог тебя и детей, моя душка-Солнышко! Нежно тебя и их целую.
Навеки твой муженек
Ники.

Ц.С. 26 апреля 1916 г.
Родной мой!
Опять чудный день, такая благодать! Но ночь была прохладнее, и сегодня утром свежий ветерок.
Н.П. и H.H. обедали у нас и сидели на балконе до 10 часов – в 11 они уехали, чтобы поспеть к поезду на Алекс. вокзал. Нам так недоставало тебя, все напоминало о прошлом. Н.П. сказал мне в разговоре о предложении (вероятно, какого-нибудь банкира, но, по-моему, оно превосходно) сделать немного попозже внутренний заем на миллиард, на постройку железных дорог, в которых мы сильно нуждаемся. Он будет покрыт почти сразу, так как банкиры и купцы, страшно разбогатевшие теперь, сразу же дадут крупные суммы – ведь они понимают выгоду.
Таким образом, найдется работа для наших запасных, когда они вернутся с войны, и это задержит их возвращение в свои деревни, где скоро начнется недовольство – надо предупредить истории и волнения, заранее придумав им занятие, а за деньги они будут рады работать. Пленные могут все начать. В связи с этим найдется масса мест для раненых офицеров – по линии, на станциях и т.д. Согласен ли ты с этим? Мы с тобой уже думали об этом, помнишь?
Могу я переговорить об этом со Штюрмером, когда увижу его в следующий раз, чтобы разработать план, как бы это можно было сделать, а он может поговорить об этом с Барком?
Сегодня у нас была операция – аппендицит. Я полежу днем на балконе, потому что сердце устало. Так как ты кончил “Rosary”, посылаю тебе продолжение, ты найдешь тех же лиц в этой книге. Когда ты поедешь в гвардию? Помнишь ли о нашей поездке?
Не зверство ли, что Бреслау стрелял по Евпатории? Наши раненые, должно быть, очень были напуганы. Сокровище мое, я должна теперь кончать. Тоскую по тебе и твоим поцелуям больше, чем могу выразить.
Бог да благословит тебя! Навеки твоя
Родная.

Ц. ставка 26 апреля 1916 г.
Мое дорогое Солнышко!
Нежно, нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Если бы ты только знала, какую радость они мне доставляют и в какое я прихожу волнение, когда вижу их на своем столе! Полученное мною сегодня начинается словами “Голубой Мальчик”. Я так был этим тронут! Вот будет хорошо, если ты привезешь эту книгу с собой!
Погода сегодня прекрасная, и я наслаждался нашей прогулкой вниз по реке. Мы отправились на трех двойках – Игорь, Федоров и Дм.Шер. следовали в большой моторной лодке. Первый из них не может грести, – он говорит, что после нескольких ударов он начинает кашлять и харкать кровью! По той же причине он не может быстро ходить – бедный мальчик, ведь ему только 22 года.
Мы гребли также полдороги обратно под палящим солнцем, но потом пересели в моторную лодку. Здесь, шутки ради, Федоров стал пробовать у нас пульс – после усиленной гребли против течения; у Вали был – 82, у меня – 92, у Воейк. – 114 и у Киры – 128. Тогда мы стали его дразнить его воздержанием от мяса и сказали ему, что оно ему как будто мало приносит пользы, во всяком случае, его сердцу! 10 минут спустя Фед. опять проверил наши пульсы: у Вали и у меня пульс был нормальный, но у двух других он продолжал очень сильно биться. Если ты приедешь сюда днем в хорошую погоду, ты должна отправиться со всеми детьми на такую прогулку – ты очень будешь наслаждаться свежим воздухом после жары в поезде!
Георгий приехал из Москвы, он видел Эллу, которая прислала мне очень красивый образ Владимирской Божьей Матери, у которой она только что была. Постарайся повидать матушку. Она, кажется, уезжает в субботу – передай ей от меня привет.
Ах! Сегодня утром, когда я мылся у открытого окна, я увидел напротив между деревьями двух маленьких собак, гонявшихся друг за другом. Через минуту одна из них вскочила на другую, а спустя еще минуту они слепились и завертелись, сцепившись… – они визжали и долго не могли разъединиться, бедняжки. Ведь это чисто весенняя сценка, и я решил рассказать ее тебе. Я видел, часовых тоже позабавило это зрелище.
27 апреля.
Стало гораздо свежее, утром шел сильный дождь. Посылаю тебе два маршрута на выбор – я, конечно, предпочитаю тот, который тебя скорее или раньше сюда приведет. Да хранит тебя Бог, любимая!
Нежно и крепко целую. Твой старый
Ники.

Ц.С.
27 апреля 1916 г.
Любимый мой!
Мое сердце затрепетало от радости, когда Тюдельс, по возвращении моем из лазарета, передала мне твое драгоценное письмо.
В воздухе сильно парило, болело сердце, и я сильно кашляла, левая рука тоже болела. Я предчувствовала грозу, которая, слава Богу, разразилась, т.е. прошла мимо, дважды доносились издалека раскаты грома, хлынул дождь, и все сразу заметно позеленело. Это прибьет пыль ко времени отъезда Ани и всех наших раненых. Час отхода поезда еще не установлен, ежеминутно его меняют из-за продвижения других поездов, – вероятно, он отойдет в 7. В лазарете большое возбуждение, а Аня в страшных хлопотах.
Поставила за тебя свечку у Знамения.
Петровский приходил в лазарет проститься. Вчера приехал Толя Б. Он не знает, что предпринять, так как ему неизвестно, застанет он тебя в Могилеве или нет.
Я так рада, что ты снова можешь кататься на реке и что устроят палатку в саду. Когда ты посетишь гвардию? Душа и сердце жаждут тебя.
Ты не можешь себе представить, как безумно у меня вчера болело лицо весь день и вечер, это началось как только я села в автомобиль. Сегодня пока лучше.
Прощай, мой милый, благословляю тебя и осыпаю страстными поцелуями. Какое счастье, что мы с тобой увидимся – скоро, надеюсь! Благословляю и тысячу раз целую тебя, муженек мой.
Навеки всецело твоя
Родная.

Ц. ставка 27 апреля 1916 г.
Моя возлюбленная женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо, к которому приложены письма Ольги и Алексея. Крошка так начинает свое: “считаю дни, а почему – сам знаешь”. Очень мило! Все утро шел дождь, и вдруг стало холодно – только 10 градусов – после жары предыдущих дней.
Французские министры приехали с несколькими офицерами – у них были продолжительные совещания с Алексеевым, Беляевым, Сергеем и др., затем они обедали, причем оба были моими соседями; таким образом я избежал необходимости особо беседовать с ними.
Твою мысль снова произвести большой внутренний заем, о которой ты пишешь, я считаю удачной – поговори, пожалуйста, об этом с Штюрмером и даже с Барком. Я уверен, что последний будет чрезвычайно польщен и тронут, и в то же время он может указать тебе, как это делается и в чем заключаются трудности, если таковые имеются.
Перед отъездом я приказал министрам выработать на много лет вперед обширный план постройки новых железных дорог, так что этот новый денежный заем как раз помог бы его осуществить.
Только что получил следующую телеграмму: “La centenaire met aux pieds des Vos Maj. sa profbnde reconaissanse sa fidelite a un passe toujours present Leonille Wittgenstein”.
Очень красиво сказано, по-моему.
Прилагаю письмо Ольги, которое, пожалуйста, верни мне. Бедная девочка, естественно, что она мучается; она так долго скрывала свои чувства, что должна была, наконец, их высказать. Она стремится к настоящему личному счастью, которого никогда у нее не было.
28 апреля. Слава Богу, прекрасный теплый день. Ночью было очень холодно, только 4 градуса, так что я даже принужден был закрыть окно! Благодарю тебя и Татьяну за ваши милые письма.
Надеюсь, что твое лицо не будет тебя очень мучить. Храни тебя Бог, моя душка-женушка! Нежно тебя и детей целую и благодарю их всех за письма.
Навеки твой муженек
Ники.
Не мог еще назначить срока отъезда в гвардию по некоторым причинам, которые объясню.

Царское Село. 28 апреля 1916 г.
Дорогой мой душка!
Вот и опять у нас зима – все снова белое, и снег валит, мне так жаль деревья и кусты, совсем было зазеленевшие после вчерашнего дождя! Правда, зато поездка в город будет менее утомительна. Я беру с собой всех четырех девочек для осмотра английского госпиталя в доме Эллы – вечером их отряд проследует к гвардии. Затем мы напьемся чаю в Аничковом. Не могу взять Бэби с собой, так как у него свело левую ногу и все эти дни его приходится носить – у него нет болей, дело идет на поправку, но он осторожен ввиду предстоящей поездки.
Меня удивляет, почему ты еще не выехал посмотреть гвардию, они все ждут с таким нетерпением, а сейчас погода так резко переменилась.
Посылаю тебе рапорт о маленьком докторе Матушкине из моего 21-го сибирского полка – он прошлую зиму лежал в нашем лазарете. Нельзя ли снова представить его бумаги в Георг. Думу, так как, по-моему, чрезвычайно несправедливо, что ему не дали креста – хоть он и врач, он нес обязанности офицера.
Ну, вчерашний день доставил А. немало томления – никак нельзя было установить, когда прибудет мой санитарный поезд в Ц.С. из города для того, чтобы захватить ее; – после бесконечных отмен мы, наконец, после 6 отвезли ее, прошлись по всему поезду, нашли в нем множество своих раненых офицеров, а такжеизбольшого дворцового лазарета и из города, – сына Гебеля и солдат, также 5 несчастных Аниных калек, 5 сестер, едущих в отпуск в Ливадию и нескольких жен, сопровождающих мужей. Вильчк. также поехал, чтоб осмотреть все санатории в Крыму, принадлежащие к нашему Ц.С. пункту, – и Дуван поехал. А. провожала целая свита – Жук, Феод. Степан., Коренев, Ломан сопровождает поезд. Ее вместе с ее горничной поместили в его прелестном купе в вагоне сестер, ее раненые в противоположном конце поезда. Наконец, в 7 они двинулись (она была ужасно грустна). Когда я ложилась спать, то получила от нее письмо из города, в котором она сообщает, что они простоят там еще до 10 – один Бог знает, когда они попадут в Евпаторию. Она шлет тебе множество любящих поцелуев, но она не имела времени написать тебе в эти последние дни, полные хлопот.
Но какой снег валит! Я плохо спала: что-то было неблагополучно с моим министром внутренних дел.
Вечер мы провели за работой, а Ольга и я читали по очереди английский рассказ, давно нами начатый и совершенно позабытый.
Что ты скажешь по поводу того, что Николаша председательствовал на открытии комитета “по вопросу о земстве в Закавказье”.
Узнала из газет о смерти Гревениц – что будет с Долли, не могу этого даже вообразить.
Только что получила твое дорогое письмо, сокровище мое, и от всей души благодарю тебя за него. Да, милый, мы поедем с таким расчетом, чтобы к 2 быть в Могилеве, иначе нам не удастся отдохнуть перед церковной службой. Как я радуюсь при мысли, что через неделю мы будем вместе!
Это хорошо, что Феод. следит за твоим пульсом, так как не всякое сердце достаточно выносливо, и то, что ты слишком много гребешь против течения, может сильно повредить твоему сердцу – оно нуждается в постепенной тренировке. Ты пишешь, что дорогая матушка собирается выехать в субботу – здесь об этом ничего не известно, а потому Ресин сегодня же посылает для охраны солдат и казаков. Зина Менгден тоже ничего не знает – все в волнении, так как в скорый срок это трудно организовать, в особенности в данное время. Бедный Игорь меня огорчает, что он все еще так слаб – у всех этих мальчиков такое неважное здоровье.
Ах, мой Голубой Мальчик, я скоро приеду, чтобы прижать его к моему сердцу и покрыть нежными поцелуями его милое лицо, глаза, губы!!!
О, эти несчастные две собаки! Помнишь ли ты, как мы спасли Имана и Шилку в Петергофе?
Уж полдень, и все еще идет снег, ветрено, солнце пытается проглянуть, но пока это ему еще не удалось. Почему ты все еще не едешь смотреть гвардию? Остановимся ли мы в Виннице по пути на юг, чтоб я могла там осмотреть мой склад? Если б я заранее знала, когда мы там будем, то дала бы знать Апраксину и Мекку, чтоб они к тому времени были там. Если у тебя есть хотя бы приблизительный план, то, пожалуйста, извести меня, так как мы должны рассчитывать, что взять из белья и платья. Затем, не могли ли бы мы съездить из Симферополя (оставив там часть вагонов) по жел. дор. в Евпаторию? Это было бы менее утомительно, и мы могли бы позавтракать в поезде, осмотреть санатории и повидать Аню. Распорядился ли ты насчет того, чтоб образ Влад. Божьей Матери перевезли из Усп. соб. в ставку? Сейчас я должна встать и одеться. Прощай, да благословит тебя Бог! Ненаглядный мой, маленькая женушка ужасно тоскует по тебе! Осыпаю тебя жгучими поцелуями и прижимаю твою голову к моей груди.
Навеки всецело твоя старая
Солнышко.

Ц. С. 29 апреля 1916 г.
Мой Голубой Мальчик!
Горячо благодарю тебя, сокровище мое, за твое дорогое письмо, которое я только что получила, а также за письмо бедной милой Ольги. Я вполне понимаю ее и глубоко сочувствую ей, но мне пришлось ей поставить все на вид, из-за тебя. Разумеется, хотелось бы, наконец, видеть ее счастливой, – но будет ли это так? Можно ли мне спросить нашего Друга от моего имени, как Он находит, когда лучше этому быть, сейчас или после войны? Я повидаю Его минуточку у Ани, чтобы проститься, так как Он хочет меня благословить перед моей поездкой, – и тогда ты можешь ей ответить. Вчера я видела за чаем Ксению. Она тоже едет на юг в субботу и, вероятно, нам перед этим не удастся поговорить. Вол. Волк. сказал ей, что лучше сделать это сейчас, а Пете, что лучше после окончания войны, – это уж такой человек, старается всем угодить, подобно тому как он это делает в кулуарах Таврического.
Все утро шел снег, стало сыро, и это чувствуют и раненые и моя щека. Сегодня утром была в лазарете, сейчас у меня будет прием, после отправлюсь в Анин лазарет, затем доклады. Все дела. У Бэби рука тоже опухла (но не болит) от сырости, нога тоже еще не совсем поправилась. Жаль по поводу гвардии, но у тебя, несомненно, на то есть свои причины. Прости, что так мало пишу, но сейчас начнется прием.
Мой дорогой Голубой Мальчик, я бесконечно тебя люблю. Да благословит и защитит тебя Господь! Осыпаю тебя самыми нежными поцелуями. Навеки всецело
Твоя.
Дорогая матушка выглядит хорошо, но похудела и стремится уехать, так как вечные приемы утомляют и раздражают ее. Она едет в воскресенье – таким образом, мы все сейчас разъезжаемся.

Ц. ставка. 29 апреля 1916 г.
Моя родная!
Вчера я был очень занят и потому не мог, как обычно, начать тебе письмо перед сном.
Я сделал Борису письменный выговор за его обращение с своим начальником штаба – Богаевским.
Днем я наблюдал опыты, которые проводились над горящими винным спиртом и керосином, выбрасываемыми на известное расстояние! После этого я наслаждался с другими греблей на реке в наших трех двойках. Утром и вечером здесь всегда ясно, но к полудню становится облачно, что меня сердит, так как я хочу загореть и не быть похожим на всех или, по крайней мере, на большинство штабных офицеров!
Твое дорогое письмо пришло – сердечно благодарю. Я доволен, что ты решила приехать сюда в 2 часа. Я прикажу Воейкову выработать маршрут нашего путешествия. В общих чертах он таков: мы выезжаем из Могилева 7-го и останавливаемся 9-го на несколько часов в Виннице. Затем мы отправляемся в Кишинев, где расквартирована новая дивизия, и обратно в Одессу, где осмотрю сербские войска – вероятно, 11-го. Оттуда в Севастополь на столько дней, сколько ты захочешь. Мы сможем на обратном пути вместе доехать до Курска и там расстаться, чтоб одновременно нам в Ц. Село и – сюда! Вероятно, 17 или 18 мая!
Теперь, моя душка-Солнышко, должен кончать. Храни Бог тебя и детей! Нежно тебя и их целую. Безумно тоскую по тебе.
Навеки твой муженек
Ники.
Крепко благодарю за прелестные голубые цветы!

Ц. С. 30 апреля 1916 г.
Бесценный мой!
Нежно благодарю за дорогое письмо и за программу нашего путешествия я считаю ее удачной, только успею ли я осмотреть госпитали и склады в Одессе? Какое это будет прекрасное путешествие, но черт бы побрал Беккер, которая собирается сопровождать меня! Ты получше разузнай, нет ли какой-нибудь связи между этим гнусным Пленом и поведением Бориса, – непременно прогони этого господина.
Сегодня, наконец, погода стала лучше, теплее, часто проглядывает солнышко! Бэби худ и бледен, левая рука тоже плохо сгибается, но нет болей, это, наверное, пройдет, так как стало теплее. Посидела в лазарете, поработала, снова занималась английским с моим маленьким Крымцем, Таубе трещал, как ветряная мельница. Приедет к чаю Христо, а также Татьянины дети, так как я не видела их с прошлого лета.
Дети едят, болтают и хохочут. Обошла весь Анин лазарет от чердака до погреба, кухни и конюшен. По вечерам мы работаем и читаем. Николай просил разрешения повидать меня наедине, – не представляю себе, зачем это ему нужно, – а потому завтра приму его, затем Штюрмера. Мы собираемся в Большой Дворец (так скучно). Сокровище мое ненаглядное, родной мой, я так тоскую по тебе и по твоим ласкам!
Я страшно занята, хотя сердце и утомлено; странно все-таки, что мне ни капельки не скучно без нее – не понимаю этого. Сейчас жду княгиню Одоевскую и двух раненых офицеров, возвращающихся на фронт. Какова правда о фронте? Прощай, мое сокровище, извини за скучное письмо.
Митрополит был очень мил вчера, передам тебе нашу беседу – ничего особенного.
Нежно целую тебя, муженек мой.
Навеки всецело твоя старая
Аликс.

Ц. ставка 30 апреля 1916 г.
Любимая моя женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Я опять очень занят и должен принимать много народа.
Эти приемы отнимают много свободного времени, которое я обыкновенно употребляю на чтение газет и писание писем. Теперь я не просматриваю больше ни газет, ни иллюстрированных журналов и не играю больше по вечерам в домино. Правда, осталось только трое из тех, которые играли в домино. Я очень разочарован, что не удалось съездить к гвардии, но мне никак нельзя было уехать, так как между Алексеевым и Эвертом постоянно шла переписка относительно будущих планов, которые также касаются и гвардии. Таким образом, пришлось послать за Безобразовым. Объясню тебе причину по твоем приезде.
Заточение бедного С. очень меня волнует. Хвостов (юстиция) меня предупредил, что это, вероятно, должно случиться по приказанию того сенатора, в чьих руках это дело. Я ему заявил, что, по-моему, это несправедливо и не нужно; он ответил мне, что это произведено, чтоб воспрепятствовать бегству С. из России, и что кем-то уж распространяются слухи об этом с целью возбудить общественное мнение! Во всяком случае, это отвратительно.
Теперь должен кончать письмо, моя любимая. Храни Бог тебя и детей!
Целую тебя страстно, а детей с (отеческою) нежностью.
Навеки твой муженек Голубой Мальчик
Ники.

Ц. С. 1 мая 1916 г.
Дорогой мой возлюбленный!
Шлю тебе эти строки от всего моего любящего сердца.
Вчера, нет, сегодня, неделя уж, как ты от нас уехал, а кажется, что прошло куда больше с тех пор. Я считаю дни до предстоящей нам встречи – их осталось 4.
Снова неважно спала, и тройничный нерв на левой стороне лица начал болеть ужасная досада, сейчас стало лучше. Вчера вечером были в церкви, там так пусто без тебя, но я чувствую, что наши молитвы и все наши мысли вместе.
Свежо, ветрено, солнце и дождь попеременно – для Бэби солнечная погода имеет огромное значение. Он опять очень бледен – вам обоим необходим солнечный юг.
Прости, что докучаю тебе прошениями, но наш Друг прислал их мне. А. прибыла вчера ночью на место своего назначения. Ничего нет интересного, быть может, найдется что-нибудь после приема Николая М. Он просил разрешения поговорить со мной наедине, ума не приложу, зачем это ему нужно. Потом я приму Иоанчика и Путятина с планами церкви. Всегда в последние дни бывает масса дела, приходится многих принимать, многое надо закончить перед отъездом. “Нравятся ли тебе его рот, его глаза, его волосы?” Да, мой маленький Голубой Мальчик, они мне нравятся, я жажду нежно и страстно поцеловать их. Милый Голубой Мальчик с его глубокой, истинной любовью!
Нежно благодарю, дорогой, за твое драгоценное письмо. Какая досада, что у тебя так много дела, мое сокровище! Я тоже огорчена за тебя, за гвардейцев и за Н.П., которые с нетерпеньем ждали твоего приезда.
Снег, дождь, град, солнце, сильный ветер, просто несносно, и лицо болит.
Нахожу, что это срам, будто Сухомлинов думает о побеге. Спасибо за прелестные незабудки.
Ну, Николай пробыл у меня целый час – очень интересно говорил по поводу писем, которые он тебе писал и т.п., он хотел бы, чтоб я переговорила с тобой обо всем этом. Я очень устала после беседы с ним, но он был настроен и говорил хорошо (все же я его не люблю). Теперь должна кончать письмо. Идет густой снег, и мы собираемся в лазарет М. и А.
Прощай, мой ненаглядный, Голубой Мальчик, – ах, если б только я могла приносить тебе больше пользы и быть тебе действительно полезным советником!
Благословляю и целую тебя без конца, мой единственный и мое все.
Навеки всецело твоя старая
Женушка.

1 мая 1916 г.
Моя родная!
Нежно благодарю тебя за дорогое письмо. Был вчера очень занят, сегодня тоже. Не мог поэтому написать письма. Погода немного поправляется, хотя еще очень холодно. Сегодня утром выпал небольшой снег. Считаю дни до нашего свидания!
Храни Бог тебя и детей! Нежно всех целую.
Твой любящий
Ники.

Ц. ставка. 1 мая 1916 г.
Моя дорогая Душка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Вот уже май месяц, и чем ближе срок твоего приезда, тем я становлюсь нетерпеливее! Я только хочу, чтоб во время твоего пребывания здесь была хорошая и теплая погода. Насколько я помню, в прошлом году во время твоего пребывания в Могилеве не было совсем солнца. А это совсем другое дело.
В Одессе мы пробудем 24 часа, – я думаю, у тебя будет достаточно времени осмотреть все, что ты пожелаешь.
Борис немедленно очень любезно ответил по телеграфу, так что ему было полезно получить головомойку! Весьма возможно, что Плен замешан во всей этой истории.
Сегодня появился Веселкин, худой и грустный. Он мне сказал, что есть компания людей, старающихся сломать ему шею, распространяя про него клевету. Я кое-что слышал и был очень доволен узнать, что все оказалось вымыслом; он меня оставил очень успокоенным – я хочу сказать, что он почувствовал себя успокоенным, когда мне все напрямик высказал. Его работа подвигается хорошо и гладко.
Пожалуйста, передай Павлу, если увидишь его, что его назначение произойдет после 6 мая. Безобразов приезжает сюда завтра – я переговорю с ним еще раз об этом.
Теперь, моя любимая, пора ложиться спать, потому что поздно. Спокойной ночи!
2 мая. Несомненно, погода становится лучше и теплее. Только что вернулся с доклада. Забыл сказать, что вчера обедал Романовский – он сейчас на пути во Францию, куда его отправляют на некоторое время с двумя другими. Он похудел, но выглядит хорошо.
Это мое последнее письмо!
Храни Бог тебя и детей! Желаю тебе спокойного и приятного пути!
Бог даст, мы через три дня будем вместе. Нежно тебя целую, моя любимая женушка.
Твой старый муженек
Ники.

Ц.С. 2 мая 1916 г.
Мой дорогой, любимый!
Пасмурно и ветрено, отчаянная погода, у меня продолжает болеть щека – на этот раз левая, – я плохо спала, несмотря на компресс, и она несколько припухла. Это незаметно, когда на мне сестринская косынка.
Вчера вечером мы провели два часа в нашем лазарете, чтоб подбодрить их, так как наш отъезд очень их огорчает.
Ну, Штюрмер нашел мысль о железнодорожном займе удачной и чрезвычайно своевременной, так как все ропщут по поводу железных дорог и охотно дадут деньги. Он пришлет ко мне Барка к 5 часам. Затем я сказала относительно Сух. Он сообщил, что Фредерикс получил письмо (вероятно, подобное полученному мной) от его жены, но ответил, что не его дело говорить с тобой об этом, и передал письмо Ш., а тот показал его министру юстиции. Последний написал обстоятельный ответ, почему пришлось так сделать, и Ш. собирался его отвезти тебе, но я сказала, что у тебя эти дни не будет времени принять его, и он будет просить аудиенцию по твоем возвращении – он ни разу не был в ставке. Ему не хотелось огорчать тебя по поводу Сух., так как ему известно, что ты любил его. А потому я просила его снова поговорить с X., нельзя ли хоть держать С., по крайней мере, где-нибудь в другом месте, а не там. X. будет у меня около 41/2. Представь себе меня со всеми министрами! У Ш. нет ничего особенного, только если ты примешь Родзянко (по-видимому, он едет к тебе), скажи ему, что ты желаешь, требуешь, чтобы Дума закончила свою работу в течение месяца и что ему и всем остальным следует оставаться в деревне и наблюдать за полевыми работами. Он не одобряет мысли о введении земства на Кавказе, так как уверен, что там постоянно будут происходить недоразумения между различными национальностями, – я думала, что ты не дал на это своего согласия, но, судя по твоей ответной телеграмме Николаше, ты желаешь им успеха. Павел пил у нас чай вчера, – он ждет вестей, а потому я ему сказала, что ты послал за Безобр., чтобы обсудить все относительно гвардии. А. пишет, что лежит на берегу на солнце, что это словно сон, как в раю, кругом все купаются. Иду в лазарет – проклятая щека!
1000 благодарностей за прелестную открытку, за милые слова – значит, и у вас тоже холодная погода, прямо отчаяние! Я беру с собой Влад. Ник. до 7-го [кроме m-r Жильяр, разумеется] из предосторожности, это безопаснее, так как мы пробудем 27 часов в пути, – хотя его правая рука опять в порядке, левая же рука и нога также много лучше. Крепко обнимаю и горячо целую, мой любимый.
Навеки всецело
Твоя.
Скоро, скоро будем вместе!

В поезде. 17 мая 1916 г.
Любимый мой!
Через несколько часов мы должны расстаться – наше восхитительное совместное путешествие приходит к концу! О, ненавижу я прощанье с вами, двумя моими сокровищами, с моим Солнечным Светом и Солнечным Лучом, и уже тяжко и тоскливо на душе! Но мне отрадно знать, что вы вместе, ты будешь не так одинок, и Бэби внесет жизнь в твое столь унылое пребывание (в ставке).
Очаровательный юг благотворно подействовал на него – заставь его играть на песке, но только чтоб он избегал слишком резких движений. Хотелось бы знать, когда мы снова увидимся? Дорогой мой, эти 10 дней прожиты, словно во сне, так уютно быть близко друг к другу, так дивны воспоминания о твоей любви и нежных ласках, я так буду тосковать по ним в Царском! Наш лазарет будет моим утешением, только бы погода была хороша.
Прощай, мой ангел, мой самый любимый, маленький Голубой Мальчик с великим сердцем. Бог да благословит и защитит тебя и Бэби! Поцелуй его крепко и вспомни обо мне, когда вы будете вместе молиться.
Нежно и страстно обнимаю тебя и осыпаю поцелуями.
Навеки твоя всецело маленькая
Солнышко.
Здесь я поцеловала.
Ц. ставка. 18 мая 1916 г.
Моя родная душка!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо, которого я совсем не ждал! О, как я тоскую по тебе! Как сон пронеслось наше путешествие вместе и время, проведенное на Черном море. Для меня утешение, что Солнечный Луч остался со мною. Люблю тебя вечной любовью, которая все растет. Да благословит тебя Господь, моя душка!
Целую нежно тебя и их.
Твой
Ники.

В поезде. 18 мая 1916 г.
Мой родной, милый!
Всем сердцем и душою я с вами, мои дорогие; ужасно тоскую по вас. Кончила свой одинокий завтрак, он прошел так тихо и скучно без оживленной болтовни Солнечного Луча. Не правда ли, книга интересна? Я рада, что ты теперь так много их прочел; они поистине действуют благотворно, – такая здоровая, безыскусственная литература согревает одинокое сердце. Я только что встала, когда мне принесли твою дорогую телеграмму. Так ужасно тяжело было сказать тебе – прости!! Послеобеденные часы и вечер до 10 провела с Эллой, которая затем ушла, и пыталась уснуть до Москвы, куда должны были прибыть в 2.15. Я пила чай со всеми, чтобы иметь возможность побеседовать с ее свитой. В Курске я приняла красивого нового губернатора.
Я кончила мою третью вышивку за это двухнедельное путешествие и очень горжусь этим. Обе младшие и Ольга ворчат на погоду, всего 4 градуса, – они утверждают, будто видно дыхание, – поэтому они играют в мяч, чтоб согреться, или играют на рояле, – Татьяна спокойно шьет. Но, по крайней мере, солнце светит ярко. Вчера, когда еще было тепло, пока Тюдельс убирала мое купе, мы сидели в салоне, и девочки растянулись на полу, чтоб загореть на солнце. От кого они унаследовали эту манию? Сейчас и ты любишь жару, но в их возрасте ты ее не любил, а я избегаю солнца, хотя воздух на юге мне был полезен, быть может, потому, что постоянно дул ветерок. Сейчас наша последняя остановка, и Валуев явился мы стоим у самой платформы, наши окна на уровне человеческого роста, так что я поспешно задернула занавески: – я еще не одета и хочу полежать до 2, чтоб основательно отдохнуть. Я уверена, что Бэби поддерживает в тебе веселое настроение, – теперь 2 милые походные кровати уютно стоят рядышком. Я отдам это письмо фельдъегерю, отправляющемуся в город, тогда оно вовремя застанет другого. Я спала хорошо, слава Богу, и гораздо лучше перенесла это путешествие, чем ожидала. Завтра у Татьяны и у меня полковой праздник. Милый, вызови к себе сейчас Штюрмера, поговори с ним относительно железнодорожного займа и вели ему захватить с собой дневник Сухомл. и его письма к жене, которые могли бы его скомпрометировать, лучше чтоб ты сам их прочел и рассудил по справедливости, а не руководствовался только их словами: быть может, их истолкование разойдется с твоим. Затем, пожалуйста не забудь относительно обоих митрополитов и Волжина по возвращении твоем сюда. День рождения Татьяны 29 мая, Анастасии 5 июня, Марии 14. А теперь, душа моя, мой родной, мой милый Солнечный Свет, чьих ласк я жажду, прощай, да благословит и защитит тебя Господь! 1000 нежных поцелуев.
Навеки всецело
Твоя.
Все 4 девочки крепко тебя целуют.

Ц. С. 19 мая 1916 г.
Любимый мой!
Бесконечно тебе благодарна за милые слова на открытке. Благослови тебя Господь, мое сокровище! Я ужасно скучаю без вас обоих, а потому рада бывать в лазарете, чтоб не сидеть дома. – Итак, вчера в лазарете была всенощная, длившаяся 2 часа, затем мы посидели и поболтали со всеми. Вечер провели спокойно за работой. Сегодня утром в 9,5 часа отправились в лазаретную церковь, а оттуда к нашим раненым. Видела Каракозова и Анушевича, а только что и Иедигарова, пригласила его к обеду, – он завтра уезжает и приехал только для того, чтоб нас повидать, такой милый человек, – все мы были смущены и молчаливы, встретившись лишь через 15 месяцев, – здесь это будет по-иному. После завтрака мы отправились на молебен и на чашку шоколада в лазарет моих улан. Там были все дамы, Баранов, Трубников, один или двое из старых улан, но ни одного из находящихся на действительной службе, они все в полку. Затем мы поехали в госпиталь Лианосова навестить Силаева – велели ему от твоего имени уехать на 2-3 недели в Севастополь, чтобы полечиться в Ром. Инст. Он хотел вернуться в полк, что было бы, как я ему и сказала, совершенным безумием, – а потому, согласно твоего приказа, он поедет через несколько дней. Это совершенно необходимо, по-моему.
Ночью был 1 градус мороза, – солнечно и холодно, – листья на дубах еще совсем крошечные, сирень и не думает распускаться. Тороплюсь отправить это письмо, иначе курьер не поспеет на поезд. Благословляю и горячо целую, мой нежный ангел. Твоя маленькая
Женушка.
Нежно прижимаю тебя к груди – с безграничной любовью.
19 мая 1916 г.
Моя родная душка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо, которое было таким чудным сюрпризом! Слава Богу, что ты не чувствуешь себя утомленной после нашего путешествия! Сегодня погода вдруг сделалась холодной при ярком солнце. Мы оба прекрасно спали рядом. Вчера хорошо поиграли на песке. Да хранит Бог тебя и девочек! Нежно целую тебя, мое дорогое Солнышко, и их также. Навсегда твой
Ники.

Царское Село. 20 мая 1916 г.
Любимый мой!
Нежно благодарю тебя за дорогую открытку, которую получила, вернувшись из лазарета. Мне так хочется, чтоб в ставке было тепло, – здесь погода сегодня лучше.
Мне предстоит длинный доклад Ростовцева, затем жду Шведова, а потому боюсь, что у меня снова не останется времени для прогулки. Поставила за тебя свечку, мое сокровище, у Знамения. Иедигаров был очень мил, я продержала его целых 2 часа, и он рассказал нам массу интересного. Боже, как трудно и тяжело им приходится в эту страшную жару, несчастные лошади ужасно мучатся, и им совершенно не приходится отдыхать. Мы сегодня простились с ним в лазарете. Равтополо и Шах-Багов также были там, я сняла их всех; посылаю тебе три снимка, сделанных мною в апреле, когда вы оба были здесь. Так приятно быть с ними; там я меньше ощущаю свое одиночество, нежели здесь, в моих комнатах. Боткин провел у меня целый час и все еще не закончил доклада относительно лазаретов в Ливадии и Ялте, – завтра утром он его закончит. Трина завтракала с нами.
Как ты проводишь вечера? Постоянно за чтением, мой бедный малютка? Но Крошка должен быть тебе утешением и он, наверное, оживляет твое одиночество. К счастью, я вполне здорова, а потому могу больше выходить, эта прохладная погода бодрит меня. Милый, горячо любимый, осыпаю тебя нежными, страстными поцелуями. Бог да благословит и защитит тебя и да поможет тебе во всех твоих начинаниях!
Навеки всецело
Твоя.
Девочки все нежно тебя целуют. Они поехали кататься с Триной. Поклонись от меня Игорю: поговори с ним относительно его сестры Татьяны.

Ц. ставка. 20 мая 1916 г.
Моя горячо любимая женушка!
Благодарю тебя за твое дорогое письмо, написанное до твоего приезда в Царское, я его совершенно не надеялся так скоро получить. Ужасно было видеть, как ты уезжала с девочками – Бэби и я тотчас же вошли в наш поезд, и мы тронулись из Курска 10 минутами позднее вас. Я повел его в твое купе и дал ему понюхать твою подушку и оконную занавеску с правой стороны; он был чрезвычайно поражен, узнав запах твоих духов, и застенчиво заметил, что ему очень без тебя грустно. Тогда я поцеловал его и велел ему пойти поиграть в “Nain jaune”, обещав ему прогуляться с ним на следующей станции. Я был, конечно, занят своими противными бумагами. Только вечером после того, как он помолился, я мог начать новую книгу. Ночью было очень холодно, но, к счастью, к нашему приезду сюда погода прояснилась и стало тепло. Днем мы катались в автомобиле и нашли прекрасное место с мягким песком, где он с наслаждением играл! Вчера погода внезапно переменилась и стало холодно – 4 градуса ночью; но солнце нагрело воздух, и температура поднялась до 10 градусов в тени. Для нашей второй прогулки мы выбрали небольшую дорогу вдоль реки и остановились версты на три ниже нового большого моста. Там песок был такой же белый и мягкий, как на берегу моря. Бэби бегал там, восклицая: “Совсем как в Евпатории”, потому что было очень тепло. Федоров позволил ему бегать босиком, – он был, конечно, в восторге! Я прошелся вдоль реки до моста и обратно и думал все время о тебе и о нашей прогулке в первый день твоего приезда сюда. Сейчас это прямо кажется сном!
По вечерам я теперь довольно занят, так как меня желают видеть министры и другая публика. Мы обедаем в 8 ч., чтоб иметь больше времени после чая. Пока еще нет охоты обедать в палатке – вечера очень холодные.
Алексей ведет себя за столом гораздо лучше и смирно сидит рядом со мной. Он вносит столько света и оживления в мою здешнюю жизнь, но все же я стремлюсь и тоскую по твоей нежной любви и ласкам!
Разлука многому научает!
Когда так часто отсутствуешь, начинаешь ценить то, что проходит незамеченным или чего не чувствуешь так сильно, живя спокойно дома!
Теперь должен кончать, моя дорогая. Храни Бог тебя и дорогих девочек! Нежно вас всех целую. Очень тоскую по тебе.
Навсегда твой
Ники.

Ц.С. 21 мая 1916 г.
Мой любимый, милый!
Осыпаю тебя поцелуями и бесконечно благодарю за драгоценное письмо. Да, милый, ты прав, говоря, что в разлуке вдвойне сознаешь, что недостаточно ценил проявления любви, которые принимались как нечто естественное и обычное, – сейчас каждая ласка доставляет особенное блаженство, и отсутствие их вызывает жгучую тоску по ним. Посылаю тебе и Бэби анютины глазки. Милый, не можешь ли ты передать прилагаемую бумагу Фредериксу? Бедная m-elle Петерсон не имеет решительно никаких средств к существованию – ее старая тетка завещала ей 50000, а это дает 2000 в год на квартиру, еду и одежду; если б она могла получать от тебя 2000 ежегодно, то, по словам Кати Озеровой, это было бы для нее сущим благодеянием. Не можешь ли ты это сделать, в виде исключения? Уж очень скверно они поступили, выслав ее, когда у нее нет ни гроша и нет пристанища, а жизнь сейчас так дорога!
Какие у тебя сведения относительно английского морского сражения – ужасно хотелось бы знать, был ли Джорджи также на “Новой Зеландии”, и какие английские корабли потоплены.
Поезда Марии и Бэби отправлены в Псков; Ольга говорит, что у нее сейчас много работы, снова много раненых. Как жаль, что у тебя опять такая масса дела!
Были в лазарете на операции. Зизи у нас завтракала, сейчас жду Мекка с докладом и потому должна кончать письмо. Благословляю и нежно целую, мой дорогой ангел.
Твоя.

Ц. ставка. 21 мая 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Теперь они приходят до 12 часов. Сегодня погода теплая, барометр падает, – возможно, что будет гроза.
Как хорошо, что ты видела Иедигарова и других!
Я принимал Трепова, только что вернувшегося с Кавказа. Он был на фронте и в Трапезунде и видел Николашу. Впечатление он вынес о нем хорошее, как вообще обо всей стране. Тамошние жители говорили Тр., что местные племена стали гораздо лояльнее, чем были прежде, и они это приписывают влиянию высокого кузена. Тем лучше, если это так. Сегодня вечером я приму Штюрмера. Я записал все вопросы. Вчера я принял Наумова, который путешествовал на востоке и юге.
Лагиш уезжает в город, так как он сменен, – точнее он и старый По, – новым генералом Жанэн, любимцем Жоффра. Старый По должен полечиться перед возвращением во Францию. Мы все хотим, чтоб он отправился в Севастополь, но он боится уехать так далеко. Тогда ему остается только Старая Русса.
Теперь пора кончать. Да хранит Бог тебя и девочек! Моя дорогая, моя единственная и мое все, моя нежно любимая женушка, страстно и нежно целую тебя, не отнимая губ.
Навсегда твой
Ники.

Ц.С. 22 мая 1916 г.
Мой родной, милый!
От всего моего любящего сердца шлю тебе спасибо за твое дорогое письмо, так мне дорого все, что ты пишешь! Я тоже жажду милых ласк моего мужа и его нежных горячих поцелуев!
Тепло, пасмурно, и собирается дождь. Мы были в церкви, затем Иза и Настенька завтракали у нас. Когда кончу это письмо, мы отправимся в Большой Дворец, а в 2 на крестный ход, т.е., на молебен – из Колпина привезли чудотворный образ св. Николая. Вчерашний вечер мы уютно провели в лазарете. Старшие девочки чистили инструменты при помощи Шах-Б. и Равтополо. Младшие болтали до 10 – я сидела и работала, а потом мы вместе раскладывали головоломки (puzzles), позабыв о времени, просидели до 12. Кн. Г.[859] тоже занялась головоломкой! Там я чувствую себя сейчас уютнее, чем дома. Мне неприятно, что приходится докучать тебе письмом от m-me Сухомлиновой. Другую бумагу посылает один раненый, возвращающийся в строй, – ему хотелось бы выяснить насчет его знака отличия.
Силаев уезжает сегодня. Мы вчера пили шоколад с ним, а также с его братом и женой (она отвратительна), с Шах-Баг. и Равтополо.
Позже у меня будут Шуваев и Бетси Ш. Постоянно масса дела.
Сердце обливается кровью при мысли о всех этих потерях на море – столько жизней загублено, это такая трагедия!
Теперь должна кончать. Прощай, мой единственный и мое все. Благословения и поцелуи без счета, мой Ники, шлет тебе твоя
Солнышко.
Говорят, что Китченер 28-го приедет сюда или в ставку.

Ц. ставка. 22 мая 1916 г.
Мое любимое Солнышко!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо с двумя анютиными глазками один я отдал Бэби. Теперь, наконец, погода стала хорошей и теплой. Вчера вечером, когда Алексей уже был в постели, разразилась гроза, где-то рядом с городом ударила молния, шел сильный дождь, после чего воздух стал чудесный и посвежело. Мы спали с открытым окном, что он очень одобрил. Слава Богу, он загорел и выглядит здоровым.
Я уверен, что ты получила от Григоровича подробности морского сражения, если же нет, попроси его сообщить тебе все, что он знает. Англичане признали потерю “Queen Mary”, “Invincible” и “Warspite” и 6 миноносцев-истребителей. Германцы, должно быть, потеряли, по крайней мере, такое же количество – во всяком случае, больше, чем они до сих пор опубликовали! Разумеется, это печально, – но подумай, сколько мы потеряли под Цусимой 11 лет тому назад!! Почти весь флот!
Сегодня ночью мы начали бомбардировку австрийских позиций несколько севернее Ротю. Да благословит Бог наши войска, которые так рвутся в наступление!
Морская экспедиция в Черном море прекрасно удалась – высадилась новая дивизия к западу от Трапезунда!
Прощай, моя любовь, мое Солнышко, душа моей души! Да хранит Бог тебя и девочек! Нежно целую. Твой навеки
Ники.

Ц.С. 23 мая 1916 г.
Сокровище мое милое!
Крепко благодарю тебя за твое драгоценное письмо. Я всегда получаю твои письма по возвращении из лазарета и сразу прочитываю их, а затем позже перечитываю и целую их с чувством безграничной любви. Мы, наконец, имели возможность позавтракать на балконе – идеальная погода, и, наконец, все зазеленело. Я вчера прокатилась со старшими девочками в Павловск, березы божественно благоухали, – сейчас я снова собираюсь покататься с З., а Татьяна едет верхом (завидую ей). Только что принимала Мишу Граббе. Вчера Бетси провела у меня около часа. Говорят, что ты пожелал включить ее в число сестер, отправляющихся в Германию, и это волнует ее, так как она не владеет немецким языком, – кроме того, она утомлена и ей кажется, что она не подходит для этого дела. Я сказала ей, что убеждена, что ты не выбирал ее, но что ее, вероятно, предложили, а ты дал свое согласие, что ты отлично поймешь ее нежелание ехать и что я обо всем этом тебе напишу. Она этим была чрезвычайно утешена.
Наш Друг очень просит, чтоб ты не назначал Макарова министром внутренних дел. Этого хочется одной партии, но ты вспомни, как он вел себя во время истории с Иллиодором и Гермогеном, – кроме того, он никогда не вступался за меня, и потому было бы большой ошибкой дать ему подобное назначение.
Вчерашний вечер провела в лазарете. Жду m-elle Шнейдер с докладом. Теперь должна кончить, мой родной. Бог да благословит тебя, мой единственный и мое все, осыпаю тебя поцелуями.
Навеки твоя старая
Солнышко.
Завтра мне минет 44!!!

Ц. ставка. 23 мая 1916 г.
Моя дорогая женушка!
Сердечно благодарю тебя за твое милое письмо. Я передал Фред. бумаги относительно m-elle Петерсон – она получит эти 2000 р. – Он запросил, почему она была выслана – оказывается, у нее два брата служат в германской армии, и она переписывалась с ними через германских военнопленных и, несмотря на приказание Николаши прекратить это, продолжала все-таки – вот причина!
Вчера вечером в саду я приказал Шавельскому написать, чтоб сюда прислали икону Владимирской Божьей Матери. Я надеюсь, что ее привезут вовремя, перед наступлением для нас страдной поры. Сегодня утром я узнал хорошие новости о начале нашего наступления на юго-западе. До сих пор за вчерашний день мы взяли несколько пушек и более 12000 пленных, большей частью венгерцев. Дай Бог, чтоб так шло дальше!
Из этого ты видишь, что я не могу отсюда отлучиться и, к сожалению, не смогу навестить гвардию. Это весьма неприятно, тем более что может случиться, что их пошлют в дело, а я не делал им смотра с декабря месяца.
Ты получишь это письмо накануне дня твоего рождения. Я в отчаянии, что у меня нет для тебя подарка, моя любимая. Пожалуйста, прости меня за это. Я только могу предложить тебе безграничную любовь и верность и страшно сожалею, что буду в этот день разлучен с тобою. Одно утешение в том, что долг перед отечеством требует этой жертвы! Да благословит Бог тебя и девочек! Нежно тебя и их целую, моя душка-Солнышко, моя маленькая женушка.
Весь твой
Ники.

Царское Село. 24 мая 1916 г.
Мой родной, драгоценный муженек!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. Я думаю, что Фред. ошибается относительно m-elle Петерсон. Ее сестра замужем за баварцем (кажется его фамилия Монжелас), и это ее сын у нас в плену, так что она посылала подарки (что весьма естественно) своему племяннику-пленному, а вовсе не брату. Они очень дурно с ней поступили; спасибо тебе, голубчик, за то, что ты ее спас.
Страшно жарко. Я жарюсь на балконе и совсем раскисла – прослушала два доклада – от 1 до 3 – и совершенно обессилела.
Операция продолжалась довольно долго, но сошла хорошо, – я подавала инструменты. Как это хорошо, мой дорогой, что ты велел Шавельскому привезти теперь икону! Слава Богу, добрые вести – это так отрадно! Интересно, принимали ли мои Крымцы участие в сражении.
Трогательный Шипов прислал мне солдата с цветами, собранными им 14го под неприятельским огнем; он дал их там освятить и прислал ко дню моего рождения.
Конечно, ты сейчас не можешь оставить ставку, я была уверена, что так случится, – ну, что ж – мы в свое время насладились обществом друг друга, а мой день рожденья не имеет никакого значения – по-настоящему, день моего рождения сегодня. Мне очень досадно, что ты, вероятно, не увидишь гвардейцев. Почему не сделали так, чтоб ты мог посмотреть их перед тем, как их двинули дальше?
А как насчет Павла, хотелось бы мне знать. Он будет к чаю.
Милый мой, мне не нужно никакого подарка, твоя любовь для меня больше, чем любое твое подношение, твои письма доставляют мне такую радость! Вчера днем мы ездили в Павловск, сегодня предпочитаю спокойно посидеть дома. А теперь должна кончать. Сердце и душа полны безграничной любви и молитв о тебе. Бог да благословит и защитит тебя, да дарует Он тебе силы и успех!
Навеки, мой единственный и мое все.
Твоя старая
Женушка.
Осыпаю тебя пламенными поцелуями.

Ц. ставка. 24 мая 1916 г.
Моя дорогая!
Сердечно благодарю тебя за твое любящее письмо. Прилагаю письмо от Ольги, которое Сандро привез из Киева. Сегодня твое рожденье – мои молитвы и мысли о тебе более сердечны, чем когда-либо! Да благословит тебя Бог и да пошлет он тебе все то, о чем я ежедневно от всего сердца ему молюсь!
Не могу выразить, как глубоко я сожалею, что не могу провести с тобой этих двух дней и покоиться в твоих нежных объятиях!
Слава Богу, известия продолжают быть хорошими – в общем, наши войска захватили 30000 пленных и много пушек и пулеметов. Как всегда, наши дорогие крымские стрелки вели себя, как настоящие герои, и взяли одним натиском несколько австрийских позиций! Если наше наступление разовьется, наша конница сможет прорваться в тыл к неприятелю.
Я получил очень милый ответ от Джорджи в ответ на мою телеграмму, которую я послал после морской битвы. Оказывается, только одни крейсера их вели бой со всем германским флотом, а когда показался большой английский флот, немцы быстро вернулись в свои гавани.
Пожалуйста, дай знать Бэтси Ш., что ей, конечно, не надо отправляться в Германию. Я имел ее в виду потому, что она такая способная и хорошая женщина. Конечно, Мак. совершенно не подходит к должности министра внутренних дел. Удивляюсь, откуда могли родиться такие слухи.
Теперь, моя любовь, моя душка-женушка, я должен кончать.
Да благословит тебя Бог!
Нежно тебя и детей целую и крепко тебя обнимаю.
Навеки твой
Ники.

Царское Село 25 мая 1916 г.
Мой любимый ангел!
Совершенно темно, страшный ливень – это освежит воздух. Завтракали на балконе. Горячо благодарю тебя за твое милое письмо, мой дорогой! Твои любящие слова греют меня, мне ужасно тоскливо без тебя – такие одинокие ночи! Какой ужас с Китченером! Сущий кошмар, и какая это утрата для англичан!
Были в церкви – к чаю жду Михень и Мавру.
Павел пил вчера у нас чай, – он преисполнен надежд, что получит назначение.
По дороге в церковь встретила Мишу – остановились, поговорили минутку, он вернулся в Гатчину, – у него на голове ни волоска, все сбрил.
Извини за скучное письмо, я совершенно одурела.
Мари очень поздравляет тебя. Дети катаются, я должна ответить на телеграммы. В 7 увижусь с нашим Другом в маленьком доме.
Думаю, что Коленкин получил новое назначение, все очень надеются на то, что конно-гренадер (конечно, я позабыла его фамилию), пробывший год в полку, получит назначение – ты его знаешь.
Аня послала тебе фотографии. Напиши мне, в хорошем ли виде ты их получил, так как она очень этим обеспокоена.
Теперь должна кончать – благословения без конца! Очень счастлива, что известия хороши, Бог даст, так будет и дальше. Горячо целую тебя с всевозрастающей любовью, мой Голубой Мальчик, всецело
Твоя.

Ц.С. 26 мая 1916 г.
Мой родной, милый!
Горячо благодарю тебя за твое дорогое письмо. Мы видели вчера нашего Друга. Он очень рад добрым вестям. Он был в восторге от того, что вчера была хорошая погода и притом несколько раз был ливень, говорит, что это особая Божья благодать в день рождения, – Он несколько раз повторил это. Он только что вернулся из Москвы – видел Шебеко. Последний произвел на Него хорошее впечатление. Он думает, что он будет хорош на этом месте. Он очень просит тебя, в случае, если ты захочешь принять Волж. и Влад., послать также и за Пит. Говорит, что три мужика не в состоянии выбрать подходящего священника, что этого нельзя допустить. Он говорит, что для А. было бы хорошо побыть еще некоторое время в Е., но только если она не перестанет волноваться, это принесет ей больше вреда, чем пользы. Боюсь, что она вернется на будущей неделе! Хоть и не хорошо так говорить, все же ее отсутствие было настоящим отдыхом, так как я могла делать, что мне угодно, и не должна была комбинировать и распределять дела и время, сообразуясь с ее желаниями. Она не любит наш лазарет и относится неодобрительно к моим частым посещениям его, а потому я не знаю, что мне делать, когда она вернется сюда и пожелает проводить время и днем и вечером непременно в моем обществе. Дети уже заранее строят гримасы по этому поводу. Михень была в гнусном настроении, – прошлой ночью она уехала в своем поезде в Минск и другие города для осмотра подведомственных ей учреждений, – постоянное соперничество с учреждениями, находящимися в ведении Эллы. Она старается создать подобные же, а между тем это совершенно не ее дело и, кроме того, это ведет к созданию излишних однородных учреждений. Стоит хорошая погода, но облачно. Собираюсь в Большой Дворец, потом покатаюсь. Благословения и бесконечные, страстные поцелуи шлет твоя старая
Женушка.
Посылаю цветы тебе, для стола и Вильямсу.

Ц. ставка. 26 мая 1916 г.
Мое сокровище!
Нежно благодарю и целую тебя за твое дорогое письмо. Я нашел это “счастье” на кусте сирени в саду в день твоего рожденья – посылаю его тебе на память! Чувства, пережитые мною вчера, были весьма смешанного характера – радость по поводу наших успехов боролась с огорчением, вызванным грустными известиями о Китченере. Но такова жизнь, особенно в военное время! Ты, конечно, знаешь из газет, как возрастает число пленных и прочих трофеев, взятых нашими войсками. Я сказал итальянскому генералу, что, по моему мнению, их потери уравновешиваются победами русской армии, мстящей за них. Он охотно со мной согласился и сказал, что итальянцы никогда не забудут нашей помощи. Он глуп, и наши другие иностранные офицеры его не любят. Старый По согласился, наконец, отправиться полечиться в Ессентуки, перед своим возвращением во Францию. Ген. Жанэн производит впечатление знающего военного человека, ведет себя скромно и, большей частью, молчит.
Георгий вернулся из Крыма; все три брата были два дня вместе. Сегодня Сандро уехал в Киев. Утром я с Бэби принял депутацию 1-го лейб-гренадерского Екатеринославского имп. Александра II полка, так как сегодня годовщина с того дня, как я стал их шефом на большом параде в Москве, после коронации, – 20 лет тому назад. С тех пор осталось только 2 подполковника!
Старик уезжает теперь на 10 дней, и я просил Бенкендорфа приехать сюда на этот срок. Теперь пора кончать письмо, моя любимая. Да благословит Бог тебя и девочек!
Осыпаю тебя страстными поцелуями, моя душка-женушка, и остаюсь навеки твой
Ники.

Ц. С. 27 мая 1916 г.
Мой любимый!
Хорошие известия наполнили мое сердце радостью за тебя. Это такое счастье и такая награда за весь твой тяжкий труд и терпенье! Мне кажется, что как будто мы снова начинаем войну, – да ниспошлет Господь свое благословение, и – только бы все оказались на высоте находчивости и предусмотрительности! В лазарете, как говорят, по прочтении газет радостно прокричали ура, – они все стремятся поскорее вернуться на фронт, чтоб присоединиться к своим товарищам.
Вчера днем мы были в Большом Дворце, а затем поехали кататься. В 6 я на полчаса зашла в Анин лазарет, чтоб повидать всех и написать ей обо всем. Оставь у себя фотографии до нашей встречи, – они предназначаются для твоего альбома, дорогой. Мои снимки тоже вышли удачными, и я заказала отпечатать их в нескольких экземплярах. Обедали в комнате, так как стало прохладнее и сыро, и я опасалась за мою щеку. Итак, ты 25-го произвел Бэби в ефрейторы, это очень мило! Боткин уехал в Ливадию через Евпаторию, чтоб отвезти свою дочь на свадьбу сына в имение Абазы. Почему твоя свита сразу вся разъезжается?
Бенкендорф в восхищении, что его пригласили в ставку, где он будет ближе к первоисточникам новостей – ведь так хочется знать все более подробно, а это, разумеется, не всегда возможно. Я рада, что Бэби переживает эти дни вместе с тобой – такие великие моменты остаются в душе на всю жизнь! Я бесконечно счастлива за тебя, мой ангел. С безграничной любовью и нежностью я мысленно осыпаю тебя поцелуями и прижимаю тебя к моему сердцу – оно пылает любовью к тебе!
Пасмурное утро, погода никак не может решить – разразиться ли ей дождем или же дать солнцу пробиться сквозь тучи. Каждое утро набрасываешься на газеты с жадностью и с сердцебиеньем, и иногда не по силам для смертного такая радость и такое волнение.
Правда ли, что формируются новые полки для отправки во Францию? Как Бэби нравятся письма П. В. П., вполне ли он их понимает? Твои враги-галки производят дикий шум против моего окна. Я должна встать и одеться перед лазаретом – поставлю, как всегда, свечку у Знамения за тебя, с чувством нежной любви, мой единственный и мое все, моя радость, мой муженек дорогой!
Погода стала совсем божественной. Посидела в саду при лазарете в то время, как раненые играли в крокет. Сейчас Татьяна катается верхом, Мария и Анастасия собираются полоть сорные травы в маленьком саду, так как они мешают расти ландышам, – Ольга едет со мной в лазарет, а затем мы с ней покатаемся.
Без конца нежно целую и горячо обнимаю тебя, мой дорогой.
Твоя старая
Солнышко.
В 6 ч. будет Штюрмер.

Ц.С. 27 мая 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Только что приехал Бенкендорф и сообщил мне последние устные новости о тебе. Как жаль, что это не была ты сама, моя дорогая! Слава Богу, известия продолжают быть хорошими.
Штаб считает, что общее количество взятых нами германских и австрийских пленных достигает 70000 солдат и тысячи офицеров! А в официальных сообщениях было в первый раз употреблено слово “победа”. Н. прислал мне лично от себя очень сердечную телеграмму.
Я вполне понимаю то, что ты говоришь об А. Прошу тебя, моя дорогая, будь прежде всего госпожой себе – своего времени и распределяй его согласно с твоими обязанностями и желаниями. Совершенно достаточно, если ты будешь предоставлять ей время после завтрака или вечера, но не то и другое. Я искренно желаю ей добра, но, конечно, нахожу, что ты можешь с спокойной совестью поступать так, как ты это находишь наилучшим, согласно твоим собственным привычкам!
Только что Алексей и я приняли депутацию от крестьян Херсонской губ. (Одесса). Представь себе, эти трогательные люди поднесли мне 600000 р. от всего населения на военные нужды! Придумай, на что бы нам употребить эту колоссальную сумму, и не прислать ли мне ее тебе? Я еще не решил, куда ее израсходовать.
Погода прекрасная и очень теплая, даже жаркая и пот стекает ручьем по моему лицу, – мы поедем на реку.
Икона из Москвы прибывает завтра. Ей будет приготовлена торжественная встреча.
Должен теперь кончать. Да благословит тебя Бог, мое дорогое Солнышко!
Нежно целую тебя и девочек и остаюсь навеки твой
Ники.

Ц.С. 28 мая 1916 г.
Любимый мой!
Я не знаю, как это случилось, что я не нашла твоего письма до самого обеда, когда я вскрывала все большие конверты с докладами. Радость, испытанная мной, еще более возросла при чтении твоих милых строк. – Сегодня у меня нет времени для длинного письма. Я целый час читала доклады и писала, а сейчас должна встать и отправиться в лазарет – мне предстоят две трудные перевязки. Фред. с женой будут у нас завтракать, потом я должна ехать на открытие лазарета для детей-беженцев, а затем осмотреть Дрожд. род. приют и т.д., чтобы решить, какой нам строить лазарет. – Элла телеграфировала, что Крестн. ход с Влад. Б. М. производил трогательное впечатление, большое стечение народу.
Какие хорошие вести опять, сердце радуется, и сегодня упоминаются выдающиеся подвиги, что тоже хорошо.
Дивная погода.
Наша группа на Хаджиб. Лимане вышла очень удачной, m-me Сосновская прислала мне ее. – Вчера каталась с Ольгой. Когда мы собирали маргаритки, к нам подошла кн. Палей – она только что получила от Ворта (парижский портной) подарок для меня ко дню рождения и хочет мне его принести, – что это еще? Мне хочется, чтоб она оставила меня в покое. – А теперь, мой дорогой, поздравляю тебя с днем рождения Татьяны, ей завтра исполнится 19. Как время летит! Целую, обнимаю и прижимаю тебя к моему тоскующему сердцу и нашептываю тебе слова глубочайшей любви и преданности, мое дорогое сокровище.
Бог да благословит тебя и все твои начинания!
Твоя старая
Женушка.
Сердечное спасибо за милое письмо.

Ц. ставка. 28 мая 1916 г.
Моя родная душка-Солнышко!
Совсем нет времени написать как следует. У нас все идет прекрасно. Сегодня в нашу церковь принесут икону Влад. Б. М. Я уверен, что ее благословение нам очень поможет. Люблю тебя и тоскую по тебе ужасно.
Ген. Вильямс очень благодарит за цветы. Да благословит тебя Господь, моя любимая! Тысячи нежных поцелуев от твоего
Ники.

Ц.С. 29 мая 1916 г.
Мой дорогой, любимый!
Поздравляю тебя с днем 19-летия нашей милой Татьяны. Как время летит! Хорошо я помню этот день на ферме. – Стоит невозможная жара, в комнатах гораздо прохладнее, но я лежу на балконе. Мое сердце чувствует жару и протестует. Слышен колокольный звон – сегодня служба длится бесконечно долго. – Большое тебе спасибо, голубчик, за твою дорогую открытку. Слава Богу, все продолжает идти хорошо, – где же мы разместим всех этих пленных? В Сибири много места, только прикажи, чтобы все было сделано быстро и как следует, чтоб все было гигиенично устроено, во избежание эпидемий.
Мы очень были удивлены, когда Н.П. телефонировал, что он приехал по делу на один день, а потому мы хоть на короткое время заполучили его к чаю, – он хорошо выглядит, очень похудел. Они стоят впереди всех. Он рассказал нам много интересного, очень о тебе расспрашивал; – теперь, вероятно, уж не скоро вернется сюда, – был здесь 5 недель тому назад, вместе с Родионовым, который тоже на днях приедет сюда на два дня. Говорит, что Кирилл намеревается в скором времени посетить их.
Зизи придет к чаю, так как она завтра уезжает в имение. – Я совершенно одурела, а мне, увы, предстоит осмотреть один приют и будущий лазарет, чтоб дать соответствующие распоряжения. Вечер провели в лазарете, но я полулежала в удобном кресле в одной из палат, так как была очень утомлена. Прости за это невыразимо-скучное письмо. Благословляю и целую тебя без конца, мой собственный, мой родной, Господь с тобой!
Навеки твоя старая
Солнышко.
Удается ли тебе купаться в реке? Известно ли тебе, как велики наши потери? Мой маленький! Я жажду твоих поцелуев и нежных ласк. Желудок у меня делается невозможным в такую жару, как и всегда летом, и не дает мне покоя.

Ц. ставка. 29 мая 1916 г.
Моя любимая женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Мысленно я переношусь назад к событию, происшедшему 19 лет тому назад на ферме в Петергофе! Да благословит Бог Татьяну – дай ей Бог всегда оставаться такой же хорошей, любящей и терпеливой девочкой, какая она сейчас и быть нашим утешением в старости!
Опять совсем нет времени писать. Жара страшная, руки у меня ужасно потеют. Вчера солдаты носили икону по улицам; это мне напоминало Бородино. Завтра ее повезут на фронт к тем войскам, которые скоро начнут наступление на германские позиции! Затем ее принесут сюда.
Слава Богу, известия очень хорошие, наши войска наступают и теснят неприятеля. Количество пленных превышает 100000 человек – да еще один генерал – я еще не знаю его имени.
Теперь должен кончать, мое сокровище. Да благословит тебя Бог! Нежно тебя целую. Навеки твой
Ники.

Ц. С. 30 мая 1916 г.
Сокровище мое!
Сердечно благодарю тебя за дорогое письмо. Правда, добрые вести наполняют сердце чувством безграничной благодарности. Как хорошо, что ты отправляешь образ на фронт! Да дарует Святая Дева всем силу и мудрость для достижения окончательного успеха! Каковы наши потери? Двое моих крымцев ранены, они многое рассказали нам. Вчера было нестерпимо жарко, а потому я приняла, чтоб освежиться, ванну в 61/2, перед тем как лечь отдохнуть. Сегодня рано утром шел дождь, так что теперь воздух идеально хорош. Мы ходили в церковь при лазарете, так как там служили рано, и мы могли после церкви сделать перевязки. Сейчас еду кататься со старшими девочками. Аня выезжает из Симф. сегодня вечером в 8 часов. Я уверена, что ей будет тоскливо без дивного моря, безмятежного покоя и предупредительного Дувана, но она безумно стремится домой. Отец ее сегодня едет с внучатами в имение.
M-me Зизи пила вчера у нас чай, а сегодня уехала к себе в имение на все лето. Со мной только что простился Николаев (бывший крымец), – он возвращается в свой 4 X. уланский (близ Зегевольда). Он очень был счастлив, что был принят тобой в Евпатории.
Я думаю, что ты еще не начал читать “The Wall of partition”, я сейчас ничего не читаю, только работаю. Ангел мой, душой и сердцем – нераздельно с тобой. Бог да благословит и защитит тебя, и да дарует Он тебе успех! Осыпаю тебя нежными ласками и горячими поцелуями.
Навеки, муженек мой, милый Голубой Мальчик, твоя старая
Женушка.

Ц. ставка. 30 мая 1916 г.
Моя любимая!
Нежно благодарю тебя за твое милое письмо. У нас тоже была страшная жара последние дни, но вчера, после сильного дождя и настоящей бури, температура, к счастью, упала до 13 градусов, и теперь снова легче дышится. Кажется странным, что даже я страдаю от жары; в наших комнатах была страшная духота, 19 градусов в спальной! Поэтому спал довольно плохо. Сегодня утром лил страшный дождь, и в такой-то дождь у нас был длиннейший молебен перед нашим домом, при войсках и огромном стечении народа. Затем все подходили и прикладывались к иконе. Сегодня днем ее отвозят на фронт, откуда ее привезут обратно недели через две. Наши головы и шеи порядочно намокли, к восторгу Бэби. Приложившись к иконе, я пошел на доклад, а он еще долгое время стоял у подъезда и наблюдал толпу! В 12 ч. 30 м. все кончилось – народ и солдаты начали собираться еще в 10.30 м. Ночная буря сильно повредила телеграфные проволоки, оттого и были получены неполные известия с Юго-Западного фронта, но поступившие весьма удовлетворительны. До сих пор мы взяли в плен больше 1600 офицеров и 106000 солдат. В общем, наши потери невелики, но, конечно, не во всех армиях одинаковы. Я рад, что ты видела Н.П., очень желал бы их навестить, но теперь это совершенно невозможно!
Новые полки формируются теперь для отправки во Францию и в Салоники.
Моя нежная голубка, о, как мне хочется угнездиться возле тебя и прижаться к тебе крепко, крепко!
Да благословит Бог тебя и девочек! Нежно и много, много раз целую тебя. Навеки твой
Ники.

Ц.С. 31 мая 1916 г.
Мой любимый!
От всего сердца благодарю тебя за твое милое письмо и ласковые слова. Я тоже жажду твоих ласк и любви!
Действительно, приходят прекрасные вести. Идиотский Петр. даже не умеет достаточно оценить их. Бог да благословит тебя и наших дорогих героев! Я очень рада, что отправили икону, чтобы благословить ею всех. Молебен перед домом, должно быть, производил очень трогательное впечатление. Она передаст войскам твой привет, а также молитвы, – они почувствуют близость к тебе. Дивный день, стало прохладнее, что является истинным благодеяньем после ужасающей жары. Поставила мои свечки, работала в лазарете и сейчас собираюсь покататься с 3 девочками, пока Татьяна ездит верхом. Понравился ли тебе поезд Пуришкевича? Пожалуйста, сообщи, был ли это № 1 или 2, так как в № 2 находится сестра моего крымца Седова, и он очень хотел бы знать, какой поезд ты посетил. У меня нет ничего интересного.
Когда приблизительно начнет наша гвардия наступать?
Сокровище мое, в молитвах, в мыслях постоянно с тобой. Я так по тебе скучаю! Сегодня уже 2 недели, как мы расстались с тобой в Курске! Как это было ужасно!
Благослови и защити тебя Господь! Осыпаю тебя нежными поцелуями, муженек мой любимый, и остаюсь вся
Твоя.

Ц. ставка. 31 мая 1916 г.
Моя душка-женушка!
Нежно благодарю тебя за твое дорогое письмо. Погода сейчас дивная после вчерашнего ливня. В комнатах опять стало совсем прохладно. Я сделал длинную прогулку в лесу и поле с Валей Д., пока Бэби играл у шоссе. Затем мы отправились в кинематограф, где было очень интересно. Сегодня мы отправляемся на прогулку по реке после смотра на нашей станции некоторым проезжающим полкам.
В общем, наши успехи всюду удовлетворительны, за исключением одного места, как раз в середине наших обоих наступающих флангов. Австрийские войска и некоторые германские дивизии делают отчаянные усилия, чтобы прорваться в этом месте, но безрезультатно. Принимаются все необходимые меры для поддержки нашего корпуса и подводятся резервы. Здесь у нас, конечно, тяжелые потери, но что же делать! Но эти войска доблестно исполнили свой долг – они должны были привлечь внимание неприятеля и этим помочь своим соседям. О твоих крымцах я ничего не слышал! Надеюсь, что Келлер отличится чем-нибудь со своей кавалерией, может быть, ему удастся занять Черновцы. Тогда казаки и наша 1 Кубанская двинутся к этому городу.
Моя дорогая, я так по тебе тоскую! С нашего приезда я еще не прикасался к новой книге, которую хотелось бы прочесть: нет времени. Да благословит тебя Бог, моя возлюбленная женушка! Страстно целую тебя, а девочек нежно.
Навеки твой старый
Ники.