Рассказы

Рассказы

Муртазов Никон, иеродиакон
(26 голосов4.2 из 5)

Об авторе

Родился о. Никон в 1939 году в верующей крестьянской семье в прикамском селе Ново-Шешминек. В раннем детстве перенес он тяжелую болезнь, которая надолго приковала его к кровати. Не имея возможности посещать школу, обучался на дому. Как пишет о. Никон в одном из своих рассказов, соседская девочка приносила ему задания на дом, а выполненные им уроки относила учителям. После выздоровления о. Никон окончил заочный Всесоюзный народный Университет Искусств им. Крупской, и в 1979 году Московскую Духовную семинарию. Долгое время служил в Пюхтицком женском монастыре в Эстонии. Будучи иконописцем, создавал иконостасы в Иоанновском монастыре на р. Карповке, в часовне блаженной Ксении на Смоленском кладбище, в других храмах и монастырях. Некоторое время жил в Печорах Псковских и служил диаконом в эстонском храме св. вмц. Варвары. В 1999 году жил трудником на святой Земле, где был пострижен в монашество с именем Никона.

«Что заставило меня писать рассказы? Единственно любовь к Богу и человеку, желание помочь людям через чудо познать величие и власть Творца, познать истину, которая делает человека свободным от плена страстей и примиряет нас с Богом. А началось все с того, что однажды мне в руки попала книга Л. Запариной «Непридуманные рассказы», которые понравились мне правдивостью и глубиной содержания. В подражание я стал вести дневниковые записи чудес Божиих, которым был свидетелем сам и о которых мне рассказывали простые русские люди, имеющие детскую веру и горячую любовь к Богу. Впервые я показал свои записи писателю Ю. Куранову. «Хорошо. Пиши», — одобрил он. В дальнейшем получил я благословение на творчество и от старцев. А в 1995 году произошла промыслительная встреча с редактором газеты «Православный Санкт-Петербург» А. Раковым, которая переросла в дружбу. В этой газете и стали печататься мои рассказики, родившиеся из дневниковых записей. Да не осудит дорогой читатель мой малоискусный труд во славу Божию, и для меня будет большой радостью, если принесу кому-нибудь пользу для души. Промысл Божий ведет каждого из нас своим путем ко спасению. Дивны дела Твоя, Господи».

Размышления

Бог меняет время, а время меняет человека. У каждого поколения людей своя судьба, своя вера, свои отношения, свое воспитание и условия жизни. И разными путями Господь призывает человеческую душу к себе. Чаще всего скорби, болезни приближают нас к Богу. У А. Майкова есть такие строки:

Чем ночь темней, тем ярче звезды.
Чем глубже скорбь, тем ближе Бог.

Всю жизнь я общался с верующими людьми и много видел добра, любви, сердечной теплоты, понимания, сострадания, простоты и детской веры, жертвенности и трудолюбия ради спасения души своей и ближнего. Старшие поколения, перенесшие на своих плечах и в сердцах тяготы жизненных испытаний, уходят в вечность. На смену приходят новые. Среди них много молодежи и интеллигенции. И среди званных много избранных, живущих по заповедям Божиим.

Французский писатель Виктор Гюго, переживший Парижскую коммуну, писал: «Надо судить тех родителей, которые отдают своих детей в школы, на дверях которых написано: «Здесь закон Божий не преподается». Парижская коммуна просуществовала 72 дня, а наша православная страна пережила 73 года атеистического воспитания. И сейчас мы видим поистине чудо, духовное возрождение народа. Церкви дана полная свобода. Мы видим, как много открыто и строится храмов, монастырей, открываются воскресные школы. Массовыми тиражами печатается духовная литература. Это великая милость Божия к нам, грешным. Как сказал Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II в интервью журналу «Русский дом»: «Разве не чудо, что за десять лет более 132 тысяч храмов построено и отреставрировано, в них возобновилась богослужебная жизнь. И, вступая в XXI век, хотелось бы верить, что наш народ своим терпением и своей верой заслужил лучшей доли в новом веке и что это будет век мира и согласия для нашего народа, век духовного возрождения».

На святом месте

У человека, который долгое время живет рядом с великой святыней, появляется привыкание к ней. Как не впасть в уныние, если почувствуешь, что вблизи святыни ты стал даже хуже, чем когда жил в суете мирской?

Если мы грешим на святом месте, где постоянно пребывает благодать Божия, то усугубляем свой грех тем, что пренебрегаем святыней. Своим сомнением, леностью, нерадением мы оскорбляем ее и Бога. Человек освящает место, а не место человека, хотя и место помогает человеку в приобретении добрых качеств. Когда мы переехали в Пюхтицу, то пригласили знакомого профессора МДА о. Алексия Остапова, ныне покойного, посетить наш земной рай. Ответил нам о. Алексий так: «Чтобы жить в раю, надо иметь прародительскую чистоту».

Святое место освящает наши труды, помогает осознать смысл своей жизни, подвигает сравнивать ее с тем светом святости, который ее окружает. Святое место помогает смириться, напоминает о Боге, но насильно никого к Нему не ведет.

Когда я впервые приехал в Пюхтицу, то для меня там все было свято: люди, храмы, природа. Сам дух, пребывающий там, как-то особенно сладко умиротворял душу, ослаблял страсти. Об этом мне тогда говорили и приезжие рабочие-трудники.

Я стоял в храме, у самых входных дверей, приютившись в уголке, и видел, как священник, о. Петр Серегин, седой, с суровым, как мне казалось, пронизывающим всех взором, похожий на ветхозаветных пророков, медленно кадил в храме. По лесенке на хоры безшумно поднимались монахини и послушницы. Покаянно пел хор, далеко ввысь уносились голоса певчих… Казалось, что ты уже не на земле стоишь, а на небо вознесся. Но враг, видя, что человек начал молиться, каяться, непременно найдет на него своими помыслами или подошлет человека, работающего ему. Постепенно благоговение уходит, начинается оценка людей и явлений. Приходит самооправдание, безстрашие, дерзость, окаменелость сердца. А с ними даже неверие. И лишается человек духовного рая. Живет в раю земном. Это происходит потому, что мы еще носим в себе ветхого человека со всеми его страстями и похотями. Мы не истребляем в себе осуждение ближних. Мы «не бываем у себя дома, как в душе своей», по образному выражению святого Иоанна Кронштадтского, а часто рассеянно бродим по стихиям мира, окраденные врагом нашего спасения. Мы не оцениваем своих слов, поступков, не боремся воздержанием со своими страстьми, как надлежало бы бороться. Жалеем себя, ищем покой телу, жаждем земных, плотских удовольствий.

В святой источник Пюхтицкого монастыря вначале я окунался постоянно, а потом все реже и реже. Наконец почти перестал ходить, хотя и знал, что в нем совершалось и совершается множество исцелений по вере людей. Я вдохновляю паломников идти на источник, а сам в стороне стою — духа не хватает опуститься в холодную воду. Почему так? Да потому, что вера слабеет.

Один известный русский поэт писал о святынях Палестины: «О, если б я мог упасть на горячий песок и землю обнять ту святую. / Один, где Спаситель Отца умолял, где чашу он ждал роковую». И вот приехал человек на святую землю, упал на горячий песок, пролил слезы. Один день, второй, третий… А враг-завистник, видя все это, зашепчет ему, как Ева в раю: «Может быть, это не то место, где Спаситель Отца умолял. Может, и камни не эти, и деревья».

Если не бороться с помыслами, то горе тому человеку — пленит его враг сомнением и окамененным нечувствием. Уйдет из души умиление, вера начнет угасать. А внешне все будет хорошо, потому что он продолжит соблюдать правила, посты, жить на святом месте. Везде надо быть на страже своей души, своей веры. Необходимо возгревать себя постоянным напоминанием о святости того, что тебя окружает. Везде нужна борьба со своим ветхим человеком. И везде нужно призывать на помощь Бога, Царицу Небесную и святых Угодников Божиих.

Сказано: «Не все в монастыре спасутся, и не все в миру погибнут». Спасает не место или одежда — спасает Господь. Но бывает и так: приходят женщины, к примеру, в монастырь, поживут, поработают, а потом жалуются, что нет молитвы, нет того умиления и чувства близости Бога, которые были у них, когда они жили в миру. Жалуются, что чувствуют как бы опустошение. Иногда посещает не только духовная пустота, но и телесные болезни. Причина всему этому в том, что там, в миру, с ними все-таки была призывательная благодать Святого Духа, которая дается всякому грешному человеку втуне, незаслуженно, за крестные страдания Господа Иисуса Христа. Писание говорит о жизни в миру: «Где умножается грех, преизобилует благодать». Благодать окружает подобно свету, воздуху, защищает, умудряет, просвещает ум, освящает сердце и умиляет его. Когда Бог загонит Свою овечку в стадо, закроет за ней двери, то сокроется от нее. И теперь она должна зарабатывать благодать своим трудом. Терпением, смирением, безропотным послушанием. Это уже трудовая благодать, которая уйдет с душой в вечность. Теперь Господь только наблюдает за ней, но уже не ведет, как в миру, за руку. Оттого и тоскует по Бозе душа наша.

И потому мы знаем, что «блаженны не званые, а избранные». Званы мы в крещении все, но избрание достигается молитвой, добрыми делами, постом, терпением скорбей и болезней. Благодать может отступить от уже призванного человека, особенно живущего на святом месте. Благодать может отступить и для того, чтобы человек смирился. Преподобному Силуану Афонскому однажды было сказано: «Держи ум твой во аде и не отчаивайся!» И преподобный внял этим словам.

Раиса

Прошел год, как после трехдневного молитвенного затвора улеглись в монастыре волнения. Блаженная мать Екатерина, отец Петр и сестры, севшие было на свои чемоданы, вновь с любовью приступили к обычным послушаниям. Все благодарили Царицу Небесную за спасение обители от закрытия.

Уже не звонили колокола на привратной звоннице. Надолго закрылось окно колокольни, через которое на всю окрестность разносился этот Божий глас. Было запрещено возвещать истину Небес и созывать людей на молитву по воле игумении. Требовалось разрешение местных властей. Те говорили, что звон нарушает покой больных, но на самом деле звон раздражал хозяина больницы, разместившейся в бывшей монастырской гостинице.

Сестры смирялись. Вставали и уходили на службу по келейным будильникам и по зову сердца. Вставала и Раиса, новая насельница, молодая, пока даже еще и не послушница, месяц назад приехавшая сюда из далеких Чебоксар. Там Раиса работала поваром. Никто лучше ее не умел готовить, но некоторые, зная ее религиозность, не любили девушку. Сначала между собой, а потом и при всех выражали неприязнь: «Не будем есть из ее рук».

Пришлось Раисе уйти с работы. Живя под благодатным покровом, загорелась девица желанием посвятить себя Богу, которого возлюбила всей душой. Действующих монастырей в те годы было мало. Услышала она, что есть в Эстонии женский монастырь, куда паломники ездили со всех сторон, в том числе и из Чувашии. Благословившись у родителей и у местного батюшки, отправилась Раиса в далекий путь.

Матушка игумения приняла девушку с любовью. Сестер в монастыре было мало, да и те в большинстве старые, немощные. «Пусть потрудится на послушании хотя бы три месяца, — решила игумения, — а там видно будет». Поселили Раису на скотном дворе. В трудах время прошло незаметно, уезжать не хотелось, и девушка старалась не думать о расставании с обителью и возвращении в Чебоксары. «Нам нравится эта послушница, — говорили старшие сестры игумении. — Как бы нам прописать ее в монастыре?»

Когда душа нашла свое место и выбрала жизненный путь, любое послушание приносит благодатную радость. Она предается воле Божией, а от своей воли отказывается ради Христа. Рая чувствовала себя в монастыре словно в земном раю.

Живя в миру, трудно исполнять заповеди Божии христианину. Самые ревностные о спасении своей души уходили из мира в пустыни, леса и горы, чтобы там, живя в уединении, научиться безмолвию, посту и целомудрию. Такое подвижническое отшельничество доступно далеко не всем, и постепенно отшельники объединялись под началом опытного старца — игумена. Так созидались монастыри.

Три обета дает монах Богу: целомудрия — отсечения злых помыслов, нестяжания — добровольной нищеты, послушания — отсечения своей воли и предания ее воле Божией. Этим самым он усыновляет себя Христу. Когда человек начинает жить под благодатью Святого Духа, весь мир для него становится раем. Потому и сказано в Писании, что «Царство Божие внутри вас есть».

Раиса любила сестер, животных, природу, храм. Ей казалось, что даже солнце светит и греет здесь по-иному, оживотворяя землю. Так, под покровом Царицы Небесной, прожила она полгода. Но однажды игумения вызвала девушку к себе и сказала: «Тебе пора ехать домой. Потому что больше оставаться в монастыре нельзя. Ты хорошо потрудилась в обители Божией Матери, и Она Сама управит твой путь. Молись за нас, не забывай, приезжай. Сестрам ты понравилась, но ничего не поделаешь — против закона идти нельзя». Игумения Ангелина хорошо знала, что прописывать новых сестер, особенно молодых, было трудно, но все же благословила сходить в паспортный стол. В прописке Раисе отказали.

Для девушки отказ оказался страшным ударом. Она зарыдала и упала в ноги игумении, которая тоже заплакала. Опечаленная Рая стала готовиться к отъезду. В одну из ночей приснился ей владыка Алексий, тогда только-только принявший Эстонскую кафедру, — ныне здравствующий Патриарх. Владыка спросил Раю: «Ты помнишь молитву «К кому возопию, Владычице»? «Нет, не знаю», — ответила Раиса. «Выучи ее и молись Царице Небесной. Она заступит и возьмет тебя в Свою обитель». Возрадовавшись от виденного, Раиса переписала у сестер молитву и стала читать. Слезы градом лились из глаз, и Матерь Божия услышала молитву, внушив мысль матушке игумении еще раз зайти в паспортный стол.

На этот раз к Раисе отнеслись очень хорошо, даже ласково. «Пропиши ее, Иван Семеныч, — снисходительно сказала женщина в погонах, — она все равно сбежит от тяжелой монастырской работы». И Раису прописали в Пюхтице. Здесь у нее открылись новые дарования. Она стала певчей, а потом и регентом. Напрасно ждала та женщина в погонах побега молодой девчонки, которая приняла постриг с именем Руфина. Ее трудолюбивые руки и звонкий голос неустанно славят Царицу Небесную.

В пути

Когда над страной сгустились тучи и первые раскаты грома прокатились над Прибалтикой, Владыка Иоанн, помолившись, собрался в дорогу. Он направлялся в далекую Пюхтицу, в женский монастырь, где с подвигом добрым подвизались его многочисленные духовные чада. Обитель Царицы Небесной давно ждала дорогого гостя. Монахини знали, что получат утешение доброго пастыря.

Владыка вошел в купейный вагон скорого поезда. Проводница закрыла двери. После проверки билетов и необходимых формальностей он погрузился в раздумье. Что-то писал, с грустью иногда посматривал на мелькавшие за окном родные пейзажи русской природы, которую он любил всей душой с раннего детства. Любил леса, поля, синие дали, одинокие и кучкой сомкнутые домики, в которых жили безхитростные русские люди. Русь обреталась своей жизнью, не отрешенной от грехов, утех и забот, не ожидала ничего худшего. Но Владыка духовными очами уже прозревал другую, страшную картину. Больное сердце сжалось в его святительской груди. Он отложил ручку в сторону. «Господи, спаси и помилуй Россию…» — шептали губы. Слезы катились из глаз: «Да будет, Господи, над ней Твоя Святая воля».

Помолившись, Владыка прилег отдохнуть. В этот миг купе осветилось неземным светом. Перед ним предстала Царица Небесная. Она по-матерински коснулась его лица Своей десницей и ушла. Это радостное благодатное посещение Матери Божией умиленным сердцем принял Владыка как благословение на дорогу.

Радости сестер не было конца. Праздничная встреча, прием у матушки игумении, богослужение и проповедь, в которой Владыка говорил о призвании монахов быть светильниками горящими. От сердца звучали слова о том, какое счастье жить под покровом Царицы Небесной. Со слезами на глазах поведал он собравшимся о своем видении в вагоне. Это чудо глубоко тронуло священнослужителей, сестер, прихожан и паломников. Все они воздали хвалу Матери Божией за Ее великую к нам милость.

Недолго был Владыка в обители. Все посмотрел, всему порадовался, некоторых исповедал. Благословил сестер и с хвалебным пением Царице Небесной поехал к себе на родину, в далекую Самару.

За святое послушание

Есть на северо-востоке Эстонии православный женский монастырь, в народе называемый «Пюхтицей», что в переводе с эстонского означает «святое место». По преданию, это место избрала Своим земным уделом Божия Матерь, явив людям икону Своего славного Успения. В конце прошлого века здесь был основан женский монастырь и потекли в него будущие насельницы, желающие посвятить себя Богу. Много их собралось со всех сторон. Пришла туда по благословению печорского старца иеромонаха Симеона и своих родителей и пятнадцатилетняя отроковица Мария Лешкина. Пришла посмотреть, поработать, да так и осталась, плененная красотой места и жизнью монахинь. Благодарность Святого Духа коснулась ее юного сердца, и она безропотно приняла тяжелый крест послушания.

Вскоре установилась в Эстонии советская власть, которая добралась и до русского монастыря. Сестрам предложено было разъехаться по домам. Запретили заготовку дров, сбор грибов и ягод. Некоторые молодые насельницы со слезами на глазах уехали из обители. Некоторые остались, предав себя на волю Божию. Осталась и Мария Лешкина. А через несколько месяцев началась Великая Отечественная война и Пюхтицкий монастырь был захвачен немцами. Продукты кончились, денег не было, паломников тоже. Сестры начали голодать, и вот тогда игумения Иоанна позвала к себе послушницу Марию: «У нас осталась картошка мерзлая, да вода, а к празднику хотелось бы утешить сестер рыбкой. Сходи в свою деревню и спроси у людей: может, кто подаст для нашей обители. Знаю, что самим им трудно, и тебе будет трудно в пути. Благословись на дорогу у чудотворной иконы Божией Матери. Она тебе поможет».

Так и сделала Мария. Кое-как: где «зайцем» на поезде, где пешком добралась она до своей деревни, в которой жил ее дядя. Дядя встретил племянницу ласково: «У самих-то у нас ничего нет, а ты сходи в соседнюю деревню. Там хоть староверы живут, но люди очень добрые, они помогут. А я отвезу тебя обратно на лошади до Печор». В соседней деревне Любницы, куда отправилась Мария, действительно жили добрые люди. Набрала у них Мария полный мешок сушеной рыбы. Нести такую ношу ей было тяжело, и она волоком потащила мешок по дороге. На выходе из деревни повстречалась ей старуха.

— Куда идешь? — спросила она Марию.

Мария назвала деревню.

— Ты иди прямо. Здесь будет полтора километра, а кругом отмахаешь все шесть. И люди там ходят. Иди — не бойся.

Поблагодарила Маша старушку, свернула с дороги в поросший мхом лес. Немного прошла и вдруг резко провалилась в топь. Мария поняла, что тонет и спасения нет. Она подняла глаза к небу и, как никогда раньше в жизни, от всего сердца возопила: «Матерь Божия, спаси меня за святое послушание». Стала призывать Святителя Николая, а особенно молилась Архистратигу Михаилу: «Помоги мне, вынеси меня с этого болота на сушу». Тем временем Мария все глубже погружалась в тину. Ей особенно стало страшно, когда холодная вода подступила к горлу, и от страха смерти она потеряла сознание…

Очнулась Маша на зеленой лесной опушке. Встала, осмотрелась. Деревня, в которую она шла, была совсем рядом. «Как я сюда попала?» — задумалась Мария. И тут, воскресив все в памяти, упала она на колени и со слезами возблагодарила Силы Небесные за спасение. Потом встала и вновь осмотрелась. Позади лежал мешок с рыбой. «Миленькая рыбка, и ты со мной спаслась!» — и опять слезы радости и благодарения потекли из глаз.

Вернулась Мария в деревню и все рассказала дяде. Дядюшка долго дивился такому чуду: «Я здесь родился и вырос, но никогда не видел, чтобы здесь кто ходил. Это не болото, а Псковское озеро, только оно у нашего берега покрылось мхом, заросло травой. Глубина здесь такая же, как в озере». Долго молчал дядя, потом перекрестил свою широкую грудь крестом и произнес: «Есть Господь и будет. Дивны дела Твои, Господи. Слава силе Твоей, Господи!»

Мария переоделась в сухое платье, а утром отправилась с дядей в Печоры, чтобы оттуда вернуться в свой монастырь.

Серафимов день

Накануне престольного праздника преподобного Серафима в Пюхтице выпал снег. Он лежал влажными пухлыми шапками на ветвях деревьев, на высоких копнах искусно сложенных березовых поленниц, на крышах и дорожках. У входной калитки с раннего утра, чтобы очистить дорожку к Успенскому собору, трудилась, не выпуская лопату из рук, старушка монахиня. Согнутая в три погибели, она медленно скребла снег, шептала Иисусову молитву и чуть слышно призывала на помощь преподобного Серафима. Чуть забрезжил рассвет, и в окнах келий то загорались, то тухли огни. На белом фоне снега, в отраженных сполохах скользили темные тени насельниц, спешащих в храм на полунощницу и правило для причастников.

По воле Божией я стал свидетелем детской любви сестер к преподобному Серафиму. Любят здесь этого святого. Его лик согревает русскую душу, умиляет той любовью к Богу, которой жил сам преподобный. Необъяснимая духовная тайна особенно доступна и понятна русскому монашеству. В каждой келье есть его образ: то он стоит в смиренной молитвенной позе, то благословляет десницей, то в лесу кормит медведя, то молится коленопреклоненно в келье пред образом Царицы Небесной. Всюду простота и святость пронизывают наши огрубевшие в мирской суете души. И невольно хочется просить его заступления пред Богом в наш гордый строптивый век. В праздник преподобного Серафима мне вспомнился рассказ насельницы монастыря монахини Зиновии о своей жизни. До монашеского пострига ее звали Зиной. Она родилась в Грузии, в семье партийного работника, который занимал высокую должность в Тбилиси. Мать была верующей христианкой и передала свою веру дочери. Отец, конечно, противился воспитанию дочери в вере, хотя сам отличался простым и добрым характером. Зина вместе с матерью молилась о нем, чтобы Господь смягчил его сердце, просветил его познанием истины. Втайне от отца Зина ходила в храм, навещала она и двух стареньких монахинь, живших на окраине города. У старушек был чудотворный образ преподобного Серафима. Часто матушки, став рядышком, читали ему акафист.

Зина полюбила этих бедных и скромных старушек за простоту их кельи, за мудрые слова о Боге, о душе, о спасении. Жили они свято и уединенно, никому не мешая и никого не осуждая. С ними молилась и Зина. Но вот пришло искушение от врага. Кто-то из людей шепнул матушкам, чтобы они не привечали Зину: «У нее отец — большой начальник. За религиозную агитацию дочери он посадит вас в тюрьму». Монахини испугались и запретили Зине ходить к ним. Долго и много плакала Зина за свое отлучение, но ничего нельзя было поделать. Старицы строго наказали не ходить к ним, и она не ходила, хотя очень хотелось. А время шло.

Однажды Зина увидела во сне преподобного Серафима. Согбенный старец с клюкой в руке быстро шел к дому монахинь. Девушка почувствовала такую необъяснимую радость, что утром сразу же побежала к старицам, чтобы рассказать им свой сон. Каково же было ее удивление, когда монахини встретили ее с такой же радостью, сказав: «Мы рады, что ты пришла. Всегда ходи к нам и прости нас за все». Не давая раскрыть девушке рот, старшая поведала, что сегодня ночью к ним пришел преподобный Серафим и сказал: — Зачем вы не принимаете скорбящую девицу Зинаиду?

— Мы боимся ее отца, грозного начальника.

— А вы принимайте ее тайно, чтобы никто не знал. Благословив матушек, святой ушел. Но осталась благодатная, серафимовская радость. С этими радостными чувствами они и встретили Зину на пороге своего дома. Зина рассказала им свой сон. И они вместе опустились на колени, просили друг у друга прощения.

До самой кончины стариц Зина ходила к ним. И теперь матушка Зиновия хранит добрую молитвенную память о своих наставницах. Монахини помогли сохранить ее юность и целомудрие для Бога…

В храме продолжалась служба. Матушки становились рядочком к причастию. Среди них была и матушка Зиновия. С опущенной головой она шла ко святой чаше, а на холодный серый кафель падали горячие крупные слезы из ее глаз.

Вещие сны

Жила у нас на горке в Пюхтице одна раба Божия. Звали ее Евдокия, а в тайном постриге — монахиня Вера. Было матери Евдокии всего 55 лет, когда умерла она от инсульта, и старшие пюхтицкие сестры до сих пор помнят ее. Мне тоже довелось общаться с матушкой и сейчас я расскажу вам одну историю, которую она мне поведала.

На родине матери Евдокии, а родом она из Тамбовской области, жила одна женщина, которая вела крайне безнравственный образ жизни. Все ее грехи были на виду у людей, и одни ее жалели, другие осуждали, третьи были просто равнодушны. Была у этой женщины взрослая дочь, но она не в силах была помочь матери выбраться из греховного плена, тем более, что у самой была семья, домашние заботы. Шло время, и однажды женщина заболела и скоропостижно скончалась. Несчастную грешницу похоронили, помянули водкой и… забыли, а мир продолжал готовить для ада новые жертвы.

Если бы все заканчивалось просто смертью!.. Но человек безсмертен. И за гробом для каждого из нас только начинается вечная жизнь. ТАМ решается судьба души человека. К сожалению, многие в это не верят: греховные страсти заглушают и усыпляют совесть. Но нашлась одна добрая женщина, которая не только пожалела умершую, но и тайно подала на вечный помин ее души в Пюхтицкий монастырь. Деньги на это она долгое время копила от своей скудной пенсии.

По прошествии некоторого времени покойница явилась во сне своей дочери и попросила ее сходить по такому-то адресу, поблагодарить незнакомую рабу Божию за милость. «Ее помин вынес меня со дна ада», — сказала она дочери.

Вот что такое христианская любовь и какое великое значение имеет милость.

* * *

В Пюхтицком же монастыре жила монахиня Олимпиада, которая несла послушание в алтаре уже много лет, а до нее это послушание несла покойная мать Максима. «Однажды я увидела во сне мать Максиму, — рассказывала мать Олимпиада. — Прошла она в алтарь через двери, сделала низкий поклон с крестным знамением и повернулась ко мне лицом. Я, зная, что она умерла, спрашиваю: «Как вам живется там, матушка? Есть ли вашей душе польза, когда мы вас здесь поминаем?» «Большая польза всем душам от поминовения, — ответила мать Максима. — Особенно, когда священники на проскомидии частицы за нас вынимают. Мы тогда причащаемся, освящаемся, и все видят Свет». Вот как велика проскомидия в очах Божиих. «А когда я умру?» — поинтересовалась мать Олимпиада. Покойная подняла свой взор к небу и ответила: «Ты еще поживешь, а вот мать Варвара скоро уже к нам придет».

И в самом деле, монахиня Варвара сильно болела в это время, а недели через две после вещего сна, приснившегося матери Олимпиаде, скончалась. Сама же мать Олимпиада жила еще много лет, служа Господу на земле.

Такие бывают откровения через сон чистым душам.

Отец Карп

В семидесятых годах жил в небольшом эстонском городке Кивишли старый православный священник — эстонец Карп Тинц. Занимая лишь одну комнату с кухней в деревянном старинном домике, он после смерти матушки одиноко проводил жизнь. Дети были уже взрослые и жили отдельно. Единственным его радостным утешением была служба в храме и забота о его украшении.

Храм был единственным в Эстонии, где молились православная и лютеранская общины. Это у многих вызывало удивление. В воскресные дни закончится православная литургия, требы, — приходят лютеране, переносят на середину храма свой престол с иконой-картиной «Моление о чаше», расставляют скамьи, и пастор под звуки фисгармонии начинает свое молитвословие. Присутствующие поют псалмы и слушают проповедь. Очень тихо, мирно, как пришли, так и расходятся по домам — довольные, что были в церкви лютеранской. Местная эстонская власть благосклонно смотрела на этот храм, находящийся в ведении эстонского православного епископа.

Эти неудобства создала жизнь. До Отечественной войны православные собрали деньги на строительство большого храма, но война нарушила все планы, и храм остался только в проекте. Православные вынуждены были приютиться в небольшой деревянной церковке, а тут и лютеране на «квартиру» попросились, и им в регистрации и благословении не отказали. Так вот и молятся более пятидесяти лет в одних стенах христиане двух конфессий. И не тесно им, и не питают они вражды друг к другу — благодаря заботам и внимательности отца Карпа, который жил любовью, дорожил миром и согласием двух народов.

В юности своей отец Карп, получив богословское образование, был учителем Закона Божия в школе на юге Эстонии. Батюшка был строгим к ленивым и шалунам, но милостивым и добрым к тем, кто учил Закон Божий и старался исполнять его. За это его боялись и любили. Худой, невысокого роста, с узкими прищуренными глазами, с редкой седой острой бородой, он запомнился мне после необычной встречи. Однажды его храм посетила беда — случился пожар. Расстроенный отец Карп приехал в Пюхтицу и стал просить помощи в восстановлении закопченного и частично обгоревшего иконостаса. Староста с прихожанами помыли стены храма, покрасили их белой масляной краской; с иконостасом дело было сложнее. Так я впервые встретился с отцом Карпом. По благословению священноначалия и матушки игумении я поехал к нему на квартиру, взяв все необходимое для работы.

Мудрым, рассудительным, практичным и глубоковерующим был отец Карп. Неделю жил я с ним в одной комнате, с утра до вечера трудились мы в храме. Несмотря на преклонные годы, он проявлял удивительную работоспособность. К концу недели все было восстановлено. Заодно я обновил и лютеранский образ «Моление о чаше», за что получил сердечную благодарность и конверт с вложенными в нем десятью рублями. Отец Карп хранил церковный мир, жил любовью ко всем людям и твердо верил в Таинства Православной Церкви.

Как-то за ужином он рассказал: однажды при совершении таинства Крещения крестная мать, молодая еще девица, начала смеяться над словами отречения от сатаны. Заметив это, отец Карп возмутился духом и сказал ей: «Ты смеялась не надо мной, а над Таинством, которое установлено Богом, а Бог поругаем не бывает», — и пошел в алтарь за миро. Вдруг позади раздался шум. Выходит батюшка из врат и видит: крестная мать лежит на полу без чувств…

Рассказывал отец Карп и еще об одном случае. Старушка прихожанка тяжело заболела и на смертном одре просила дочь пригласить на дом священника, чтобы пособороваться и причаститься. Дочь была коммунистом и не хотела даже слышать о просьбе матери. Были званы лучшие врачи, но ничего не помогало. Наконец, дочь сдалась и сказала: «Ладно, пускай придет, утешит тебя», — и согласилась позвать батюшку. Отец Карп исповедал больную, пособоровал и причастил запасными Дарами. Старушка сразу начала поправляться. Через несколько дней встречает ее отец Карп и спрашивает: «Как вы себя чувствуете?» «Хорошо, батюшка. Господь по своему милосердию и по вашим святым молитвам поднял меня на ноги, но я не только за себя радуюсь, но и за дочь. Другая, батюшка, стала. Ничего не признавала, а тут смирилась, ходит по избе вечером и все твердит: «Ничего не понимаю, все врачи маму к смерти приговорили, отказались лечить, а поп пришел, что-то сделал — и она встала. Ничего не понимаю!..»

И действительно, она тогда не понимала действия благодати Духа Святого — исцеляющего, просвещающего, освящающего душу и тело человека. «Вот какие чудеса делает наша вера православная», — заключил свой рассказ отец Карп.

До глубокой старости отец Карп не уходил на покой со своего прихода. Умер он недавно — ослепший, оглохший, но духовно бодрый до самой своей кончины.

Привратник Аввакум

«На божественной страже богоглаголивый Аввакум», — несется в воздухе высокое звонкое пение вместо ответа на вопрос: как твое имя, отец? Привратник Аввакум был особенный монах, не похожий на остальных.

Был он слишком мал ростом, но велик душой. Вся жизнь его прошла в святом послушании — пропускать людей чрез святые врата монастыря, ни о чем другом не заботясь и ничего другого не делая. Живая вера ищет спасения не только своей душе, но ревностно жаждет спасения душ ближних. Монах Аввакум служил Богу через людей страждущих, духовно немощных, чающих утешения словом Божиим. Он нес это слово с любовью и они отвечали взаимностью. Инок смиренно трудился на своем поприще, как опытный старец, не теряя молитвенного духа, принимая все как волю Божию о себе.

Сам вид этого монаха — кроткое молчание или краткое душеспасительное слово, смиренный взгляд — говорили входящему многое. Он был словно драгоценной маркой на монастырском конверте. По нему судили о насельниках. Потому что привратник — это первый свидетель внутренней монашеской святости пред лежащим во зле миром. Нередко ему, как духоносному сосуду Божией благодати, открывалась тайна сокровенной жизни человеческих сердец и он, молясь, скорбел или радовался о них, никогда не оставаясь равнодушным, как неравнодушен к нам Сам Господь Бог.

Без ропота и недовольства претерпевал он морозы и ветры. Он сидел на табурете и смотрел в маленькую квадратную щель на проходящих людей. Порою тяжело вздыхал, когда паломники не творили при входе в обитель Иисусовой молитвы или крестились небрежно, махая рукой. С неверующими был сострадателен, как с больными людьми, наставления и замечания делал кротко, если находил их необходимыми. Во времена, когда дух атеистической пропаганды поражал человеческие души, как смертоносный яд, внезапная встреча туристов с монахом Аввакумом ослабляла его действие в обманутых людях. Они уже не могли автоматически верить, что в этих стенах живут порочные, безполезные люди. Аввакум покорял их смирением, кротостью и любовью.

Менял Аввакума на посту другой монах, Савватий. Закутанные в шубы, теплые скуфьи, они сидели поочередно на морозе и сквозняке, творя Иисусову молитву. Савватий иногда роптал, тогда Аввакум его успокаивал. Однажды мальчишки бросили камень, разбили стекло в оконце врат и чуть не поранили Аввакуму глаз.

Любил Аввакум кормить голубей. Они стайками кружились над площадкой у врат, ожидая корма. Монах Аввакум, взяв ведро с зерном, громко кричал: «Все, все». Все голуби, слушая его зов, поднимались ввысь и летели к Тайловской башне, где Аввакум высыпал содержимое на землю и шел обратно на пост. Среди голубей были больные, которых он жалел, поручая кому-нибудь из знакомых горожан подлечить их. Были и испорченные колдунами. Они мучались особенно ужасно, изгибали шеи и лапки, корчились на земле. Аввакум горестно вздыхал об этих птицах и молился, чтобы Бог исцелил их и простил грехи злых людей. Жил Аввакум неподалеку, под горкой, у Никольского храма в маленькой келье, уставленной мешками с зерном, что для голубей покупали паломники. Поводом послужил рассказ, прочитанный когда-то Аввакумом. Он пересказывал его всем, у кого были в роду самоубийцы.

— Однажды, — начинал он, — один рыбак на Чудском озере, изрядно выпив водки, умер прямо на берегу. Братья и друзья умершего, скорбя о его смерти, собрали деньги и послали на Святую гору Афон, чтобы монахи помолились о нем. Вскоре деньги вернулись вместе с письмом. В нем братия Святой горы отказывалась молиться об умершем от запоя, а для утешения советовала кормить зверей и птиц… Так потекло зерно в закрома привратника Аввакума, ибо во многих семьях были самоубийцы. Нелегко и хлопотно это было монаху, но по благословению он это совершал. Ведь надо жалеть людей и птиц. Накопилось в келье много всякого зерна, а стая голубей убавлялась. Повадились ходить в башню кошки, другие зверюшки. Жалостью наполнялось сердце монаха:

— Целое ведро нынче мертвых набрал, — скажет он сокрушенно.

Утром, чуть забрезжит рассвет, открывал монах Аввакум тяжелые скрипучие монастырские ворота и выходил в полумрак к людям Божиим, что уже стояли и ждали, опустив головы, темными тенями у самых ворот. Начинает беседу о крестном знамении. Говорит громко и четко, что крест — это печать, вспоминая наставления Иоанна Златоуста. Ведь если печать фальшивая, то и документ не действителен. Так и неправильно наложенное крестное знамение. Не имеет на демонов отгнательной силы. Монах просит у всех прошения и святых молитв, потом отступает от врат. Молча идут люди Божии в храм на молитву, истово крестясь и храня слова монаха Аввакума. Он снова встает на пост, охраняя покой обители.

Однажды привратник смертельно заболел, был облачен в великую схиму, и тихо преставился ко Господу, пронеся крест святого послушания.

* * *

С дедушкой Афанасием я встретился в одной обители много лет тому назад и теперь едва помню его образ. Был он уже в годах, убелен сединами, с лицом, изрезанным глубокими морщинами… Но наши задушевные беседы и рассказы его, тронувшие меня до глубины души, до сих пор сохраняются в моей памяти. Два из них я сегодня хочу рассказать вам…

Икона

Случилось это в уральском селе, где дедушка Афанасий работал тогда пчеловодом. Жили они с женой хорошо. Особого богатства, правда, не было, но и нужды тоже не знали. Сколько силы Господь давал, трудились, молились да и церковь не забывали. Слава Богу, в селе у них храм работал, было куда за утешением прийти. И батюшкой местным дедушка Афанасий очень доволен был. Всех встретит, всех наставит. С какой скорбью не придут к нему — каждого утешит. И молитвенник такой был, что самые дивные чудеса происходили. Одно из них — с дедушкой Афанасием.

Приближался праздник преподобного Сергия Радонежского, чудотворца нашего. Накануне дедушка Афанасий сходил с женой в храм. Когда вернулись домой, хозяйка прилегла отдохнуть и заснула, а дедушка Афанасий сел за стол и, пока было светло, читал Евангелие, а как только стемнело, отложил книгу и, стараясь не разбудить жену, стал творить про себя Иисусову молитву.

И вот тут-то и увидел он Икону. Она плыла к нему от двери… Приглядевшись, дедушка Афанасий ясно различил на иконе лик преподобного Сергия. Заплакал он от радости, а икона исчезла.

— Что ты плачешь, Афанасий? — спросила проснувшаяся жена.

Дедушка рассказал ей о видении, огорчаясь, что супруга не видела этого дивного чуда. Но та только радостно улыбалась и крестилась. А потом сказала, что слышала во сне, как поют где-то молебен преподобному Сергию. Голоса такие чистые, такие нежные, все вторят: «Преподобный Отче Сергие, моли Бога о нас» — и так, пока не проснулась.

Но на этом чудо не кончилось. На другое утро, в самый праздник угодника Божия, пришла из села матушка и принесла икону преподобного Сергия.

— Мы, — рассказала она, — сидели вчера вечером с батюшкой и думали, кому бы нам отдать один образ преподобного Сергия. Ведь у нас их два… А батюшка и говорит: «Давай отдадим икону Афанасию» Вот… Принесла. Примите на молитвенную память.

Дедушка Афанасий рассказал тогда матушке о чуде, свидетелями которому был он с женой, и втроем возблагодарили они Господа за Его великие милости и угодника Божия преподобного Сергия.

Встреча

Однажды дедушка Афанасий попросил меня найти художника, который смог бы написать картину его юности и святую встречу с великомученицей Варварой. Видя доброе расположение ко мне старца, я попросил его рассказать этот случай. И вот что он поведал.

«Давно это было, в годы Гражданской войны. Служил я, тогда еще молодой солдат, в Красной Армии, в Туркестане. Родители мои были глубоко верующими людьми, и сам я веровал и молился, как умел, Богу. По малограмотности многого не понимал и не знал, но боялся греха больше всего, и в свободные минутки, а их было очень мало, старался молиться. Однажды мне посчастливилось встретить одну рабу Божию, старую монахиню, которая и научила меня — как лучше молиться. «Ты человек служивый, — говорила она, — везде и всегда в опасностях ходишь, смерть не за горами, а за своими плечами носишь, так будь мудр, и где бы ни был, что бы ни делал, куда бы ни шел, я тебе советую: читай про себя «Царю Небесный», «Трисвятое», «Отче наш», а потом добавляй: «Святая великомученица Варвара, будь в час смерти моея». Она, святая страдалица и помощница в наших скорбях, имеет дар от Господа приходить к нам при смерти и причащать нас Святых Христовых Таин. Если мы ее просим… Видишь, и изображена-то она с чашей в деснице». Послушал я мудрый совет старицы и стал молиться, как она меня научила. Много времени прошло. И вот однажды иду я дорогой, кругом — ни души, только полуденное солнце палит землю, да вдали темнеется гряда урюковых деревьев. Иду по дороге и молитвы читаю, один на приволье. Вдруг вижу — показалась впереди фигура девушки. Высокая, стройная, неземной красоты, одетая в длинное царское или уж дворянское платье. И идет мне навстречу. Я смотрю на нее удивленно, а про себя думаю: «Откуда она появилась? Верно, какого-то богатого рода и большого ума девица: идет, словно царица». Поравнялась она со мной, окинула меня строгим взглядом и промолвила не громко, но четко: «Надо быть достойным». И прошла мимо. Лишь через несколько минут пришел я в себя. В недоумении сделал еще машинально несколько шагов вперед, потом встал как вкопанный и стал соображать: «Почему она мне это сказала? И кто она? И что значат эти слова?» Обернулся, чтобы догнать эту девушку и спросить, но уж никого не увидел на пустынной дороге. Только солнце палило в выси. Как явилась таинственно, так и исчезла Небесная гостья. Ибо понял я, что это была святая великомученица Варвара… Вот и хочется мне запечатлеть это чудесное событие моей жизни на холсте… Кто бы мог это сделать?..»

* * *

Не знаю, жив ли теперь этот дедушка Афанасий с далекого Урала, но дивные рассказы его хранил я все эти годы в памяти, пока не нашел удобного времени записать их.

Не остави меня

Юбилейная награда к пятидесятилетию победы над фашистской Германией нашла ее в Снетогорском монастыре, в небольшой тихой обители, недавно открывшейся на берегу реки Великой. Нашла и потерялась где-то в келье старицы. И лишь воспоминание, которое медаль принесла из далеких лет, на какое-то время всколыхнуло душу, растрогало сердце. Тронуло и опять ушло. Словно прибрежная волна, с шумным плеском омывая камни, захлестнула, омочила их и отпрянула назад.

Тихо, мирно в душе старицы. Медленной поступью идет матушка Гавриила на молитву в храм, устремив свой взгляд в землю, как бы никого и ничего не замечая. Годы и болезни согнули ее спину, земля стала ближе. «Земля еси и в землю отыдеши», — скажет она себе в душевной печали по Боге, смиряясь со всеми невзгодами, негодами и немощами — своими и чужими. Странники и пришельцы мы на земле сей, ничего не возьмем с собой, кроме дел. Эти грустные мысли приходят ей не только в наступившем посту, но все чаще с каждым днем наступающей старости и особенно с принятием монашеского пострига, великой схимы. Внутренне озарилась ее душа от нашедшей благодати Святого Духа, растаяла в умилении и от благодарных чувств к Богу, Его безконечной любви к падшему роду человеческому.

Часто слезы текут из ее глаз. Сутулясь, слегка прихрамывая, она идет на послушание читать Псалтирь, и это радует ее душу. С юных лет, молясь Богу, она не расставалась с Ним никогда, стойко переносила все испытания. Бог хранил ее, помогая нести жизненный крест.

В молодые годы она работала токарем на одном военном заводе в Горьком. Быстро и качественно выполняла заказы Родины, за что снискала уважение начальства, но и нажила себе немало завистников по работе. Завистников раздражало ее трудолюбие, скромность и религиозность. Понимал ее только мастер, Виктор Александрович. Он происходил из семьи раскулаченных, верил тайно. Однажды Виктор подошел к Лиде (так звали матушку Гавриилу в крещении) и спросил ее: «Лида, а скоро какой будет церковный праздник?» Не ожидая такого вопроса, девушка смутилась, но ответила ему. С тех пор она осмеливалась отпрашиваться у Виктора на каждый церковный праздник. Мастер опускал Лиду на свой страх и риск. Время было военное, за нарушение трудовой дисциплины наказывали сурово, можно было ожидать всего.

Однажды, накануне праздника Пасхи, отпуская Лиду в храм, мастер вздохнул и сказал: «Будь что будет моей голове, иди. Все на себя возьму». В церкви псаломщик Павел Алексеевич спросил ее: «Как тебе, Лида, удается уходить с работы?» Девушка открыла тайну. «А ты не делай этого, не подводи человека, не вводи в искушение себя», — сказал Павел Алексеевич. С тех пор Лида перестала отпрашиваться с работы, а вскоре подала заявление об уходе. Начальство отклонило ее просьбу и велело забрать заявление. После этого случая Лида еще долго трудилась на заводе, получила медаль за доблестный труд. Но душа ее жаждала другой — небесной — славы.

И вот все раздав, отрекшись от мирских похотей, что тяготили ее душу, она предала себя в руки Божии и приехала в Пюхтицкий женский монастырь. Оттуда Промыслом Божиим жизнь ее сроднилась со Псковским Снетогорским монастырем. Теперь она приняла на свои старческие плечи великую схиму. Чувствуя себя недостойной этой милости Божией, матушка Гавриила читает Псалтирь, творит молитву Иисусову, молится о всех живых и усопших. Она не забывает и того мастера, который отпускал ее в церковь. После своей кончины Виктор сам пришел к ней во сне и, положив руку на плечо, сказал: «Лида, не оставь меня». Старица записала имя в помянник вместе с родными и близкими, молится о упокоении его души.

Скользят последние уходящие лучи вечернего заката по выложенной плитами дорожке, над Снетогорьем опускается темная ночь, оставляя тусклые огоньки лампад в окнах келий. Сестры молятся.

Сила Креста

Детский противотуберкулезный санаторий, куда мать меня привезла на лечение, находился на высоком холме, окруженном сосновым бором. Тяжесть заболевания диктовала строгий постельный режим. Так и лежали мы — кто год, кто два, а кто-то страдал и пять, и семь лет. Лег и я на долгие годы, еще не осознавая детским умом всего, что может произойти со мной. Поговорив с врачом, украдкой поплакав и напоследок молча перекрестив меня, мать уехала. Родная деревня оказалась теперь далеко. Я остался один на один с иной жизнью, с незнакомыми людьми.

Здесь было четырехразовое питание, хорошая библиотека и школа — первая в районе по успеваемости. Ученики лежали на койках с колесиками. Каждое утро заботливые нянечки развозили детей по классам. А после занятий везли их обратно в палаты.

Мне врезалась в память огромная кумачовая надпись на стене санатория: «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство». И это была правда. Больные дети не чувствовали себя обделенными: мы слушали радиопередачи, играли на гармони, в шахматы, шашки, морской бой, пели песни, читали, шумели и спорили. Девочки занимались рукоделием. Старшие ребята выпускали стенгазету, составляли кроссворды. Большой радостью были для всех нас встречи на своих каталочках в кинозале. Собираясь вместе, мы, дети разных народов, считали себя единой советской семьей, напоминание о национальности служило поводом для обид.

Наши шефы, работники Казанского исторического музея, привозили и показывали свои экспонаты. Общество слепых устраивало концерты. В дни праздников выступали пионеры и ветераны. Воспитывали нас на примерах преданности Родине, служения своему народу, безоглядной веры в человеческие силы. Основой воспитания служил дух гордого атеизма.

Я быстро включился в общую жизнь, стал неугомонным участником всех ребячьих увлечений: подбирал на гармони полюбившиеся мелодии, оформлял стенгазету, много читал. Новые впечатления совсем заслонили в моей душе образ матери и родного дома.

Мать приезжала ко мне раз в год. Наплакавшись вдоволь, она с лаской и болью смотрела на меня, гладила по голове, утешала, измеряла мой рост. Она молилась, и, думаю, ее молитва доходила до Бога. После ее отъезда какое-то внутреннее волнение не отпускало меня. И тогда я мечтал поскорее уехать отсюда.

Лечение облегчало страдания, но болезнь лишь отступала, свершив свое коварное разрушительное дело, проникнув в известковую оболочку костей. На время отступил и мой недуг — врачи поставили меня на ноги. Был сделан желатиновый корсет, в руки дали костыли, велели ходить. Голова кружилась, ноги дрожали, но радости не было конца. Вскоре приехала мать и забрала меня домой. С грустью прощался я с друзьями, с санаторием, ставшим мне родным домом. Стояла осень, воздух веял прохладой, под ногами шуршала опавшая листва.

— Теперь мы будем жить с монашками, — сказала мне мать, спускаясь с горы. — Они обе старенькие. У Анны Михайловны хороший голос — она поет в церковном хоре, а Феня там убирает. Они очень хорошие, добрые.

Я молчал, не зная, что ей ответить: сама тема была для меня чужой. Я еще помнил некоторые молитвы, выученные в раннем детстве, но они уже не имели никакого значения в моей нынешней жизни. Вечером мы уже были в родной деревне. Наш маленький домик имел двух хозяев. Одну половину занимали наши пожилые соседки, а вторую — мы. В комнате было уютно и тепло от натопленных печей. Тонкое, забытое благоухание свечей и ладана пронзало до самого сердца. В небольшой комнатке было очень много икон, перед которыми горела большая лампада. Тикали ходики. За окнами моросил осенний дождь. Анна Михайловна дала мне почитать сильно потрепанную книгу с желтыми страницами. Это был «Закон Божий». Я читал ее как сказку, пока не уснул.

В полночь я проснулся. Тусклый, мягкий свет лампады освещал комнату. Вдруг я увидел, как из кухни вошел в комнату черной тенью человек и сел на сундуке у моих ног. Отчетливо вырисовывались голова, плечи и руки. «Кто это?» — подумал я. Захотелось ощупать вошедшего. Я сел и протянул руки. Они ничего не ощутили, хотя призрак продолжал сидеть не двигаясь. Я сразу разбудил мать и монашек. Включили свет. Видение пропало. «Это тебя бес пугает, — со вздохом сказала Анна Михайловна. — Ушел ты от него, вот ему и лихо. Молиться надо». Свет выключили, и мы вновь заснули.

Утром и днем я был в раздумье. От внезапной встречи с потусторонней силой возник вопрос веры: «Если ночной гость — бес, значит, есть и Бог?» У Господа много путей обращения к Себе грешника. Видимо, этот путь был — от противного. Во вторую ночь я проснулся опять в полночь. Лежал, закрывшись ватным одеялом, и ни о чем не думал. И вдруг почувствовал, что кто-то, весом с кошку, прыгнул на меня откуда-то сверху и стал бегать по мне взад-вперед с небольшими остановками. Я испугался, не зная, что мне делать. Боялся выглянуть из-под одеяла. «А если попробовать перекреститься?» — подумал я и сделал под одеялом крестное знамение на груди. «Кошка» добежала от ног до живота и остановилась там, на грудь она не побежала. Тогда я все понял: «кошка» боится креста. Вынув руку из-под одеяла, перекрестил все, и… сатанинское наваждение исчезло. Сомнений не оставалось: это был бес. Я поверил в силу Креста.

Утром рассказал своим о «кошке». Надел на себя крестик и выучил наизусть молитву «Да воскреснет Бог…»

В третью ночь диавол явился мне во сне — в своем адском зверином образе. Он смотрел на меня с улицы в окно. Глаза горели страшным огнем. Вид этот был ужасен, но я стал читать выученную днем молитву и совершать крестное знамение. Этим я словно жег его: он искривился в злобной гримасе и со словами «тако да погибнут беси…» стал растворяться как в тумане и постепенно исчез из моих глаз. Так Милосердный Господь дал мне познать не только силу Креста, но и силу крестной молитвы, которую необходимо знать каждому христианину для защиты от врагов нашего спасения. Я благодарил Бога за Его великую ко мне милость и, исповедав свои грехи, начал новую христианскую жизнь.

Добрая память

На высоком берегу полноводной реки Камы стоит старинный городок Чистополь. Несколько лет назад, гуляя по его тенистым чистым улочкам, забрел я на тихое старое кладбище. Вдруг вспомнилось, как в далеком 1925 году группа молодых вандалов совершила налет на кладбище: были опрокинуты и разбиты многие надгробные памятники и кресты местных «буржуев» — врагов народа. Невредим остался единственный мраморный Ангел, величаво возвышающийся над могильными холмиками, как немой свидетель еще одной страницы русской истории. И сами собой сложились строчки:

«Меж кустов сирени, среди мрачных плит
Ангел белоснежный много лет стоит…»

Надпись на цоколе гласит, что здесь покоится прах купца Маклакова, много полезного сделавшего для города. Конечно, преступную руку погромщика удержала красота Ангела, а не чувство благодарности к соотечественнику. Поскольку рядом были разгромлены могилы купцов Кирпичниковых и купца Калинина, построившего православную кладбищенскую церковь во имя Казанской иконы Божией Матери. Вот куда в основном шли капиталы русских купцов, православных не по крещению только, а по жизни и духу. Они строили больницы и школы, приюты и богадельни, гостиницы для странников и безплатные столовые, храмы и часовни.

Отдельно от всех, как в скиту за высоким забором, приютились несколько скромных могил. Здесь покоятся сестры Чистопольского женского монастыря, закрытого в 1928 году. С некоторыми из них мне довелось общаться, а с двумя старицами даже жить за одну семью: так пожелала моя мать, когда брат Александр служил в армии, а я был на длительном лечении в санатории. Шел тогда 1954 год.

Звали сестер Анна Михайловна и Феодосия Павловна. Одна пела в церковном хоре, другая работала алтарницей. Какие это были добрые, кристальной чистоты люди, перенесшие все испытания скитальческой жизни — допросы, унижения, оскорбления и насмешки безбожной толпы. Но всегда с именем Божиим на устах протекали дни их жизни в труде и молитве. Никакого стяжания земного они не имели, кроме стяжания Святого Духа. Жили бедно, только в воскресные дни, ради праздника, позволяли себе добавить в постный суп сырое яйцо. Но Анна Михайловна всегда говорила: «Беден только бес, а мы все богатые с Господом Иисусом Христом».

В церкви денег почти не давали, и сестрам приходилось подрабатывать негласно домовым трудом. Наша небольшая, с низким потолком комнатка на всю неделю до воскресенья превращалась в швейное ателье. Сестры стегали детские ватные одеяла. Для этого они ставили посреди комнаты на стулья пялы, на которые нашивали материал, потом укладывали ровным слоем вату и сверху снова закрывали материалом, пришивая его по сторонам к пялам. Затем поверх одеяла накладывали плотную бумагу с выбитым рисунком цветка или узора, натирали мешочком с мелом, и узор отпечатывался на одеяле. День и ночь старицы и моя мама сидели за этой изнурительной для рук и глаз работой, прошивая рисунок узора. В неделю изготавливали по два одеяла. Длилось это несколько лет. Но сестры не унывали: тихо пели духовные канты, читали Иисусову молитву, вели беседы о последних временах, ссылаясь на Св. Евангелие, и я не помню случая, когда бы они ссорились между собой.

Божии люди

Благодаря матушкам наш дом всегда жил простыми непринужденными беседами за работой, из которых я узнавал, кто такие Божии люди. Они, эти монашки, имели живую детскую веру, стараясь жить по закону Божию.

Однажды пришла к нам невысокая приятная женщина и попросила сшить ей одеяло. Разговорились. Оказалось, что она работала санитаркой в местной больнице, а после работы заходила к одинокому расслабленному старичку. Убирала, готовила пищу, кормила и уходила домой. Такое благословение она получила от местного батюшки и была довольна, потому что это послушание приносило в ее сердце радость и надежду на милосердие Божие к ней самой. Изо дня в день безкорыстно несла Пелагея этот нелегкий крест.

— Как-то раз, — рассказывала эта добрая женщина, — пришла я к старичку очень уставшая. Смотрю, а он лежит весь запачканный. И только переступила порог, он меня зовет:

— Убери…

— Да ну тебя! Подожди. Дай немного отдохну.

Опустилась Поля на стул и незаметно задремала. И вот сквозь дрему слышит — поют голоса чистые, внятные, нежные: «Радуйтесь и веселитесь, яко мзда ваша многа на небесех». Встрепенулась женщина и заплакала в раскаянии. После стало еще больше жаль старичка, и она ходила к дедушке до самой его смерти.

Разные пути спасения, разный подвиг, разное и вознаграждение. Слышал я тогда о казанской девице Наталии, которая, не брезгуя, добровольно и безплатно чистила отхожие места большого города, помогала всем, чем могла. Имея к Богу большую любовь, она благоразумно отдавала эту любовь людям. А люди часто не понимали, как не понимает плотский грехолюбивый человек духовного человека, и осуждали ее поступки. Бывало, выпросит Наташа у батюшки кусочки хлеба и отнесет их заключенным в тюрьму. Ее ругают, а она скажет только, что там очень тяжело. Господь спросит на Суде Своем, посетил ли в темнице сидящих.

Вот такая она была, эта Наталия, необыкновенной души человек. Незадолго до ее кончины я видел Наташу с нашей верующей соседкой Ольгой Михайловной. Наташа приехала в наш город с рукой на перевязи и зашла в храм. Она попросила у меня три рубля на дорогу. Я дал ей деньги.

Это была первая и последняя встреча. Через несколько дней Ольга Михайловна зашла к нам и поведала сон, в котором видела Наташу, стоящей у светлой широкой лестницы, которая уходила в небо. А там вдалеке стоял прекрасный дворец. Светоносный старец подошел к ней, взял за руку и повел по ступенькам. Что бы это значило?

Вечером Ольга Михайловна получила телеграмму с известием о внезапной смерти Наташи. Все мы утешились чудными делами Божиими.

Заветное письмо

Вечерние молитвы всегда читала Анна Михайловна. Молитвы она знала наизусть, поэтому свет выключался. Но и в лунном свете я видел, как на некоторых словах молитв у Анны Михайловны из-под очков текли слезы, а голос дрожал. Все соседи любили монашек, даже те, кого боялась и сторонилась вся улица, приветливо молча им кланялись.

Духовные сестры во Христе разделили наш семейный крест. Когда мой брат Александр пришел из армии, Анна Михайловна стала заниматься с ним, чтобы подготовить его для поступления в Семинарию и, хотя на дворе стоял уже октябрь и учебный год начался, брат, по заступничеству Матери Божией, поступил в Саратовскую духовную Семинарию. Немало и я со своей болезнью и непослушанием причинил им забот.

В комнате сестер было много икон, но отдельно на стене висел большой портрет Иоанна Кронштадтского, писанный одной монахиней. Св. Иоанна Кронштадтского особо почитали монахини и послушницы Чистопольского женского монастыря, у Анны Михайловны был даже его дневник. И еще особо хранила она последнее письмо своей покойной игумении Эсфири, которую она с любовью вспоминала как родную мать. После кончины старицы Анны, это письмо бережно храню я. Вот его содержание: «Мир Вам и Божие благословение, дорогие мои духовные чадца, вверенные мне Богом. Прошу у всех прощение. Простите меня, и я прощаю моих чад и еще раз прошу помолиться за меня. Вам всем известно, где я жила. Отшельницей от вас была. И много, много за это время мне пришлось переживать. Да, дорогие мои чадца, помните, где вы положили начало молитвам и чтобы вам предстать перед Господом непостыдно. Храните себя от всякого зла. Я довольна была теми дочками, которые сохранили девство, молоденькие вышли из святой обители — Нюра и Рая, Груня, да и много потерпевшая Леночка, и переживши всякие терпения, да и всех прошу не забывайте Храм Божий и посещайте его, да и то бы я вас просила не нарушать посты. Они Богом установлены. Еще прошу вас, не оставьте меня в своих молитвах. Я, может, не заслужила, но прошу помолиться обо мне. Имейте Псалтири, поминайте меня и да будет на всех Божие благословение. Игумения Эсфирь. Леночка, дорогая, это завещание мое прочитай всем сестрам».

Сколько искренней простоты и доброты в этих строках покойной игумении. Сколько утешения получали от этого письма оставшиеся сиротами сестры. Сколько тепла несло оно в их сердца. И они с миром и благодатным благоговением одна за другой уходили из этого скорбного мира. А Нюра, о которой упоминается в письме, и есть наша Анна Михайловна.

В последние годы своей жизни Анна Михайловна тяжело болела. Белокровие и другие немощи и свели ее в могилу. А незадолго до кончины настоятель Чистопольской церкви архимандрит Силивестр постриг ее в мантию с наречением нового имени Ангелина. Она умерла накануне праздника Вознесения Господня. Приятный символ, и хочется верить, что Господь вознес ее чистую, смиренную душу в свой Небесный чертог. Она всех жалела и любила — людей, животных, птиц, и когда мать Ангелину хоронили, голуби стайкой провожали ее гроб до могилы, отдавая последнюю благодарную дань своей кормилице. В доброй памяти знавших ее она будет жить как образ служения Богу в истине, чистоте и целомудрии. Вечная ей память.

Исповедь

Как на исповеди, хочу сказать тебе, что грешил я в жизни часто, потому что не слушал добрых советов Ангела-хранителя моего. Когда в уме человека идет борьба противных друг другу советов — будь осторожен. Это Ангел-хранитель борется с дьяволом и бережет тебя от грядущего зла.

Был у меня такой случай.

Жил я в молодости в тихом городке на Каме, в одном доме с такими же тихими боязливыми монахинями, что воды никогда и нигде не замутят, одним словом страх Божий имущими. Мы с матерью с ними в одну семью жили и желали, чтобы я, как и они, был одного духа: Богу молился, пост соблюдал, духовные книги читал и в церкви на клиросе пел, что я и делал усердно. Голосок у меня, правда, не басистый был, но подходящий для старушечьего хора, и регент Ираида Степановна много довольна была. Я во всем слушался свою мать и монахинь, хотя временами и тяжело было это делать, и я роптал, злился, осуждал. Во мне бунтовал не видимый глазами гордый дух свободы, зашедший в меня еще в санатории. Я был болен и вынужден смириться. Вера и Святое Евангелие помогали мне в этом. Так летели дни, шли недели, а за ними месяцы и годы. Я ко всему привык, как привыкал раньше годами лежать и не чувствовать ногами пола. Привычка — вторая натура.

Приблизился праздник святого Архангела Михаила. Наши ушли ко всенощной в церковь, до которой идти два часа, а я не пошел, сославшись на немощь, и остался дома. Вскоре мне стало скучно одному. У меня родилось желание сходить к бывшим соседям, живущим на другом конце города. Там раньше был наш дом. Но мы его продали и купили новый в другом месте. Соседи были хорошие, приветливые, добрые, когда б ни пришел, всегда угостят, расспросят, проводят. Вышел я из дома, а кто-то мне говорит:

— Не ходи, а вдруг мать из церкви придет, а тебя не будет дома. Она расстроится. Будет неприятность… Я стоял в нерешительности, что делать: идти или не идти?

— Иди, — магически, вкрадчиво шептал другой голос, — все будет хорошо, и ты успеешь вернуться. Я сделал несколько шагов по улице, но опять первый голос мне говорит:

— Не ходи, зачем тебе это. Сегодня праздник, а ты идешь на грех. Я остановился, раздумывая над этим советом.

— Иди, — шептал настойчиво левый советник, — там так хорошо и весело. Я прошел несколько домов, и снова, последний раз, кто-то грустно внушал:

— Не ходи. Помолись лучше дома.

— Не слушай, иди скорей, — не отпускал лукавый, и я послушно пошел. Вот и улица, и наш домик, в котором я жил несколько лет. Прошел мимо окон, и что-то тронуло сердце. Но в это время из ворот соседнего дома вышла тетя Юля. Она увидела меня, обрадовалась, и, схватив за руку, увлекла меня в дом. Там веселилась компания молодых и пожилых людей.

— Юра пришел из армии, — сказала тетя Юля, — вот мы и празднуем. Выпей с нами.

На столе стояло ведро с брагой и миска с солеными помидорами и огурцами. Она налила мне стакан мутной серой жидкости, и я выпил приятно сладкую водичку. Повторил еще и еще раз, не смея отказываться. Наконец в руки мне сунули гармонь, и я, еще трезвый, начал играть вальсы. Никто меня не слушал, каждый кричал, как глухой глухому, и доказывал свою истину, или возносил до небес виновника радости, солдата Юрку. Я почувствовал тревогу внутри себя. Скорее бежать отсюда! Не сюда я шел, куда затащил меня лукавый?! Незаметно для всех я вышел из-за стола и потом во двор и на улицу. В голове шумело и слышалось: «Пей за Юрку, сынок мой пришел». Но я был уже на свободе. Юру я уважал и любил смотреть, как он с чердака пускал белых голубей в голубое небо, и как они, полетав, снова садились ему на руки, и он запирал их снова на ключ. И вот уже детство прошло, и прошло служение в армии. Неплохо бы когда-нибудь посидеть, поговорить, только не сейчас, не в пьяном виде.

Я спешил домой кратким путем, через овраг. Там я дважды, споткнувшись, падал, но продолжал бежать, а не идти. Брага разбирала меня. Что делать дальше? Мои могут обо всем догадаться по разговору и почувствовать запах. Зайду к дяде Пете, соседу, он меня выручит, попрошу его. Так я и сделал. Дядя Петя меня любил, пообещал не подводить. Я успокоился, пришел домой и лег на диван. Минут через десять пришла из церкви матушка Анна:

— С праздником, — весело сказала она, — все жалеют, что нет тебя, и привет передали, сказали, чтоб скорее поправился. Как себя чувствуешь?

— Неважно, — глухо буркнул я и отвернулся к стенке, как будто хочу спать. Мне было стыдно и тяжело на душе.

Скоро мне действительно стало плохо. Едва дошел до таза — меня стало сильно тошнить. Поднималось все нутро, весь желудок и кишечник, слезы были на глазах, а меня все рвало и рвало. В конце пошла какая-то слизь и зелень. «Отравился», — подумал я, поднимаясь над тазом.

— Что с тобой? — испугалась матушка Анна. — Кто это тебя так угостил здесь?

— Дядя Петя, — тихо сказал я.

Расстроенная мать Анна пошла за луком на огород, который был общий с соседями. Там и увидела она супругу дяди Пети, Ольгу Михайловну.

— Это твой Петр напоил нашего сыночка брагой, что его так рвет?

— Да у нас и браги-то нет, — удивленно ответила та, не предупрежденная дядей Петей.

«Так где же он был?» — подумала матушка Анна и, зайдя в дом, уже вместе с матерью учинила мне допрос. Я исповедовался перед ними, как и что было, чувствуя себя виновным.

Мой желудок с тех пор стал часто болеть. И еще несколько дней мои старушки сердились на тетю Юлю, а та на них, и на меня тоже сердилась, говоря, что я сам пришел, сам и виноват. Потом помирились, и все забылось. А теперь на свете никого из них уже нет, кроме Юрия и меня. Послушался бы я тогда своего Ангела-хранителя, доброго советника, ничего бы плохого и не было, и не нужна была бы эта исповедь.

Дед

Как-то летним вечером я взял любимый фотоаппарат и пошел по дорожке к монастырскому кладбищу, откуда открывался удивительный вид на обитель, озаренную последними лучами уходящего солнца. В природе было так же тихо, как у меня на душе, лишь кузнечики звенели в траве. А вот и могилы сестер, и часовня-усыпальница блаженного старца Стефана, с любовью сложенная из красного кирпича добрым человеком полвека назад.

Рядом с часовней стояла скамейка, на которой сидел старый дед и что-то писал дрожащей рукой в толстую тетрадь. Я поклонился ему со словами: «Бог в помощь», — и занялся приготовлением съемки. Надо было спешить, пока еще не зашло солнце и не потухли краски на крестах, куполах, стенах, листве… Окончив работу, я неспешно подошел к скамейке и сел рядом с дедом.

— Откуда приехали? — спросил я его, зная, что он нездешний. Всех здешних эстонцев и русских за многие годы я знал в лицо.

— С Урала, из Мияса, — ответил он. — Хорошо, благодатно у вас здесь, — продолжал дед. — Один источник чего стоит. А какие храмы, какое пение, какие сестры у вас — трудолюбивые, добрые, приветливые. Не зря Сама Царица Небесная Пюхтицкую гору Своим уделом избрала и всех достойных призвала. А сюда, на кладбище, я пришел записать в свой памятник всех усопших монахинь, мирских и батюшек, что покоятся здесь, — он показал тетрадь. — Видишь, какой у меня синодик толстый. Везде, где бываю, записываю усопших, и когда поминаю их, — тихо и отрадно становится на душе. В одном монастыре поленился всех записать, и в ту же ночь во сне вижу: стою на кладбище, и от могил, к которым не подходил, слышу голоса: «А нас-то забыл записать». Прослезился я и стал записывать всех. Я поминаю, а Господь Сам знает тех, у которых табличек нет или записи стерлись от времени.

— Давно вы стали усопших поминать и странничать?

— Как на пенсию перешел, так и повлекло меня по святым местам, к моей давнишней мечте. А об усопших молюсь еще с Магнитогорской ссылки, где я провел много лет. Господь спас меня от смерти. Много умирало нашего брата, и немногие вернулись домой. Однажды видел я чудное виденье… Помню, гнали нас этапом на работу, и я с тоской в душе помолился к Богу: «Господи, неужели Ты не примешь души рабов Своих, которые страдают здесь, умирают без исповеди и принятия Святых Твоих Таинств?» И только я это в душе своей произнес — взглянул на небо, а оно все усыпано ликами. Куда ни посмотришь, везде светлые лики со светозарными венцами на главах. Смотрел и не мог насмотреться, пока кто-то грубо не толкнул меня в спину: «Иди, что уставился?» Я опустил глаза, а когда вновь поднял их, на небе уже ничего не было. Видимо, Господь показал мне, что никто не забыт во Царствии Его. Это видение укрепило мой дух и я благодушно, с благодарностью к Богу переносил все тяжести ссылки. Вот тогда-то я и начал молиться обо всех, кто был со мной рядом. А потом полюбил монастырские кладбища, где так много лежит святых — известных и неизвестных подвижников и молитвенников за род наш, и я верю, что они так же молятся за меня.

Закончив рассказ, дед встал, выпрямился и, совершив крестное знамение, попрощался со мной, побрел по дорожке, ведущей к ближним хуторам. Я подумал: «Слава Богу, есть еще на русской земле такие подвижники благочестия и молитвенники, как этот дед».

Сосед

Теплым майским утром наконец кончилась долгая тяжелая война. По нашей улице шли поодиночке усталые, покрытые дорожной пылью солдаты. Они возвращались в свои родные дома, чтобы начать новую мирную жизнь. Но их, вернувшихся, было немного. Большинство ушедших на фронт домой не пришли. Не пришел и мой отец, погибший в городе Торопце под великими Луками еще в начале войны. Даже после получения похоронки моей бабушке Марфе не верилось, что ее сына Вани нет в живых. В молодости родилось у нее несколько детей, но все они рано умерли. Возможно, умер бы, заболев оспой, и Ваня, будущий мой отец, если бы не свозила она его по совету людей к чудотворной Сарсазской иконе Божией Матери. На источнике Ваня получил исцеление… Мать и бабушка ждали отца всю войну, не теряя надежды. В то майское утро, когда шли домой солдаты, я видел, как бабушка Марфа, припав к русской печке, горько плакала.

Вернулся с фронта сосед Семен и тут же принялся за дело. Стал работать кузнецом, ремонтируя сеялки, веялки, жатки, плуги и молотилки. Работы хватало всем… Помню, у матери на занавеске висела новенькая медаль за трудовые заслуги в тылу. Меня, маленького мальчишку, интересовало все, в том числе и эта медаль, не дававшая и минуты покоя. Я цеплял ее на грудь и, когда мамы не бы ло дома, носил, любуясь в зеркало. Носил, пока не сломал колечко. Испугавшись гнева матери, я прибежал к дяде Семе в кузницу показать сломанную медаль и просить устроить ее поскорее, до возвращения мамы. Мужики рассмеялись над моим горем: «Экий забавный малец, с медалью в кузницу пришел». Но помочь обещали.

Вечером я забежал к дяде Семену за медалью, на радостях схватил ее и сунул в карман. А когда пришел домой, то сразу опять огорчился: вместо колечка дядя Семен приделал небольшую цепочку, и желтенький кругляшек смешно на ней болтался. Я не смел уже больше просить и куда-то засунул медаль. «С глаз долой — из сердца вон», как говорится. Так и забылась эта история.

Дядя Семен прожил после возвращения с фронта недолго. Тяжелая жизнь, голод, недостаток сделали свое дело — он умер, оставив сиротами троих детей. Всем он запомнился как добрый, отзывчивый человек. И мама молилась о нем, ежедневно утром поминала вслух. Молилась и о других, так что с годами синодик увеличился настолько, что однажды мама решила сократить этот список: «Я вычеркну-ка я и имя Семена. Кто он мне такой? Сосед, да и только… И так много лет поминала, чего уж теперь?»

Село наше стояло у подножия горы, а на горочке, за храмом, было большое кладбище, на котором и был похоронен Семен. Когда мать впервые не помолилась за соседа, в ту же ночь он ей приснился спускающимся с горы. Мама его и спрашивает: «Семен, есть ли польза тебе от молитвы? Я решила более тебя не поминать». Семен грустно посмотрел на нее и ответил: «Большая мне польза, когда молишься…» До самой смерти поминала мама доброго Семена, ведь действительно — у Бога мертвых нет.

Первый иконостас

«В Петрограде есть монастырь святой, что на Карповке создал ты рукой» — эти слова народной любви, слышанные мною в одном духовном канте, обращены к святому праведному Иоанну Кронштадтскому. Женский монастырь на реке Карповке — детище о. Иоанна. До сей поры покоятся его честные мощи в нижней монастырской церкви и по вере подают исцеления всем притекающим.

Об этом праведнике, о его монастыре я слышал еще в детстве от старушек-монахинь, с которыми мы жили за одну семью. Они имели дневник батюшки Иоанна и вечерами, за шитьем ватных одеял, пели духовные канты, а я слушал и подпевал баском. Потом, когда я жил уже в Печорах, келейник Валаамских старцев иеродиакон Кенсорин дал мне почитать книгу об о. Иоанне, из которой я многое узнал о нем, о его жизни, трудах, молитвах, чудесах, пророчествах и мученической кончине.

В Пюхтице, где жил мой брат, почти в каждой келье висел портрет «дорогого батюшки», как здесь ласково говорили. О. Иоанн помогал строить этот земной дом Царицы Небесной. Он полюбил это место, чувствуя здесь присутствие благодати Святого Духа. Сам приезжал освящать храмы и кельи, неоднократно служил литургию. Я застал в живых одну престарелую монахиню, которая еще при жизни о. Иоанна девочкой пела в хоре на Карповке. Однажды у нее заболело горло, но по молитве батюшки тут же получила исцеление… Много разных рассказов об о. Иоанне приходилось мне слышать. Я невольно проникся любовью к нему, и мне очень захотелось увидеть хоть одним глазом Иоанновский монастырь, где была усыпальница дорогого батюшки.

Шли годы. Только в 1979-ом году, когда наша пюхтицкая паломническая группа во главе с настоятельницей монастыря игуменией Варварой возвращалась с Валаама, я впервые увидел этот монастырь. Он величаво стоял на набережной реки Карповки. Весь закопченный, израненный временем, без крестов и цветов. Мы прошли по тротуару вдоль заветного, заложенного кирпичом, оконца, на котором был кем-то начертан маленький крестик, указывающий, что здесь, в этом месте, находится усыпальница. Мысленно помолились, прося благословения, и поехали домой.

Мне рассказывала одна пюхтицкая монахиня, как однажды она с другой сестрой была в Ленинграде. Добрались до монастыря, а у стен все раскопано. Сестры побоялись подойти поближе, и на расстоянии, попросив мысленно у батюшки благословения, уехали домой. Ночью одной из них приснился о. Иоанн, который с упреком сказал: «Были у меня, а ко мне не подошли». Еще рассказывали, что в монастырском здании размещалось общежитие какого-то училища, и учащиеся видели по ночам священника, который гнал их оттуда. Потом общежитие перевели в другое место.

Я верил рассказам о чудесных явлениях, однако с трудом поверил, когда мне рассказали о возвращении монастыря Церкви. По просьбе митрополита Ленинградского и Таллинского Алексия, будущего Святейшего Патриарха, Иоанновский монастырь был официально передан Ленинградской епархии и сначала стал подворьем Пюхтицкого монастыря. Когда-то Пюхтица имела свое подворье в Петрограде, но после революции оно было закрыто, и сейчас в бывшем храме размещается большой универсальный магазин.

Первой игуменией была назначена казначея нашего монастыря монахиня Георгия. Молодая, талантливая, энергичная, с горячей верой, молитвой и любовью приступила она к восстановлению запущенной обители, возлагая все упования на молитвы дорогого батюшки. Тяжелое бремя трудов легло на ее плечи. Живое участие в восстановлении принимал Пюхтицкий монастырь.

За годы советской власти в монастырском здании размещались различные организации, и ко дню передачи монастыря их насчитывалось тридцать. Кого только здесь не было! Каждая организация по-своему кроила комнаты, нарушая первоначальный замысел архитектора. В подвале еще со времен минувшей войны сохранилось бомбоубежище — множество клетушек закрывало собой храм. Около усыпальницы видны были протертые ногами кафельные плитки…

Однажды, когда я сидел в мастерской и обновлял старую икону, пришла келейница настоятельницы и попросила зайти в игуменский дом. Матушка Варвара, всегда приветливая, добрая, приняла меня, как обычно, в зале и попросила помочь в восстановлении иконостаса церкви преподобного Иоанна Рыльского в Иоанновском монастыре. Имя этого святого носил дорогой батюшка.

Я сразу согласился. Времени отпущено было мало. Мы решили, что я буду копировать иконы из церкви св. Симеона и Анны в трапезном храме монастыря. Этот храм строил и освящал дорогой батюшка и сам в нем не раз совершал литургию. Нужна была помощь сестер и монастырского столяра диакона Владимира. Теперь, когда работа выполнена, могу сказать, что без него вообще ничего бы не получилось.

Нужно было ехать в Ленинград, поскольку мы не знали ни места, ни размеров иконостаса. Когда первый раз зашли в здание, из него дохнуло на меня не сыростью, а настоящим ароматным ладаном, словно здесь шла служба. Я сказал об этом диакону Владимиру. Он, как обычно, мудро промолчал.

Мне пришлось потрудиться диакону, прежде чем он добрался до мозаичного пола, на котором когда-то стоял иконостас. Здесь обнаружены были отверстия, в которые вставлялись стойки. Высоту брали произвольно, сверяясь с высотой арки. Кто-то, видимо, сразу после закрытия монастыря покрыл досками чудный мозаичный пол, и он дошел до нас в первоначальном виде. О. Владимир строил каркас иконостаса, вытачивал куполки и кресты, готовил филенки, рамки, петли, ручки. Он изготавливал доски для икон. Сестры покрывали их холстом, левкасили и приносили мне. Я с утра до вечера с воодушевлением писал лики Спасителя, Божией Матери, Архангелов, Тайную Вечерю, Благовещение, Апостолов, Крещение Господне, Успение Богородицы. По бокам от северных и южных врат были написаны образа Святителя Николая и преподобного Иоанна Рыльского. Иконостас оказался небольшим, и я закончил его скоро.

По молитвам святого праведного Иоанна Кронштадтского Господь благословил наши труды. Мы успели ко времени поставить иконостас на свое место. Освятил храм митрополит Алексий, и с этого дня начались первые службы в Иоанновском монастыре. Я благодарил Бога за великую милость, что он сподобил меня стать участником настоящего чуда.

Никола в Эстонии

Много на Руси Божиих храмов, и среди них немало посвящено Угоднику Божию, Святителю Николаю. Есть они и на эстонской земле. Вот небольшая часовня, выложенная из кирпича сто лет назад на месте старой, более древней. Стоит она на пути к Чудскому озеру у подножия Богородицкой горы, на которой красуется величием своих куполов и золотых крестов Пюхтицкий женский монастырь. Затерявшаяся среди кустов часовенка открывает белизну своих стен за поворотом дороги и вновь пропадает от глаз людских, словно чудный мираж. Когда-то здесь был дом, в котором жил со своим семейством эстонец Соареш, а рядом целая деревня, называвшаяся Сомпа.

Сгорела эта деревня, а с ней и дом Соареша. И, как говорит предание и летопись Пюхтицкого монастыря, стал крестьянин строить себе новое жилище. Вот в это время и явился Соарешу во сне Святитель Божий Николай и велел ему спуститься в колодец и достать его святой образ, сказав при этом: «Вот ты строишься, под крышей живешь, а я сколько времени нахожусь в твоем грязном колодце». Напуганный явлением, Соареш не медля исполнил повеление Святителя и достал из колодца икону. Как она туда попала, осталось тайной. Видимо, для прославления Свт. Николая в этом крае. Соареш и все его семейство после чудесного явления приняли православную веру, а на этом месте впоследствии, была построена деревянная часовня. На образ был положен серебряный оклад, и теперь он стоит в монастыре, в Никольском приделе Успенского собора.

Ежегодно в праздник Святителя Николая в часовне и перед нею собираются сестры и паломники и совершается водосвятный молебен с акафистом Святителю. И не только часовня, но и большой деревянный храм во имя Святителя Николая стоит на монастырском кладбище, указывая своим остроконечным шпилем колокольни уставшим путникам тропку к живоносному источнику. И в наше время живет в сердцах людей любовь к Угоднику Божию. Сам Святитель проявляет чудеса, оказывая помощь людям. Он не разделяет нации, а любит и жалеет всех.

Однажды заболела жившая недалеко от монастыря эстонка по имени Виви. Все русские и эстонцы знали эту добрую трудолюбивую женщину и хотели бы, чем только можно, помочь ей. Сама Виви думала, что после внезапной смерти мужа у нее сдали нервы, а потому и сердце болит. Переживала она за детей: надо их еще вырастить, воспитать, вывести в люди. Виви принимала лекарство от болезни сердца, но общее ее состояние с каждым днем ухудшалось. В одну из ночей в тонком сонном видении к ней явился Святитель Николай в виде благообразного старца и сказал: «Раба Божия, у тебя рак груди». Взволнованная, расстроенная, Виви утром поехала в городскую поликлинику на прием к врачу-онкологу. Врач подтвердил диагноз св. Николая и ей предложили срочную операцию, пока болезнь еще не была в запущенном состоянии. Виви сделали операцию. Она поправилась, вышла из больницы здоровая, бодрая и поверившая в чудеса Святителя. Приняла православную веру, живет и трудится во славу Божию. Бог помог ей воспитать детей, и она радуется, благодарит Бога и Угодника Его Святителя Николая за великую милость

Чудо

Много написано о чудесах Святителя Николая Мирликийского Чудотворца. Хочу и я поделиться с читателем рассказом о чуде св. Николая, происшедшем в нашей жизни в конце 1950-ых годов.

Жили мы тогда в небольшом городке Чистополе на Каме. Пятнадцатилетним привезла меня домой мать из противотуберкулезного санатория, где я пролежал пять с половиной лет в гипсовой кроватке. Стояла поздняя осень, моросили дожди. На улице было хмуро и грязно. Так же тоскливо было в моей душе. В небольшом деревянном домике мне суждено было начинать новую жизнь, ходить на костылях в кожаном корсете, связанном металлическими пластинами, спать на доске или жесткой кровати, учиться заочно в местной школе.

Не успев привыкнуть к новой обстановке, я вскоре снова заболел. То ли дальняя дорога из санатория до дома и утомительные ожидания на пристанях и вокзалах, то ли осенняя слякоть растревожили мою болезнь, но я опять начал впадать в отчаяние. Блеснувшая было надежда на лучшее погасла от мысли, что снова годами придется где-то лежать. Эта мысль не давала покоя, пугала и свела бы с ума, если бы не родившаяся вера в Бога, которая утешала мою душу и давала силы нести свой жизненный крест. Я жил и учился дома, выполняя школьные задания, которые приносила и уносила соседская девочка, моя одноклассница.

Когда выпал снег, мать этой девочки и моя мама стали возить меня по воскресным дням на санках в церковь. В церкви я находил большое утешение, молясь за службой. Особенно нравилась мне Херувимская песнь, исполняемая монашеским хором из закрытого в 1928 году Чистопольского женского монастыря. Благодать Святого Духа наполняла мою скорбящую душу, и я умилялся сердцем.

Моя мама была неграмотной, но сообразительной и памятливой женщиной, а главное, имела глубокую веру в Бога. Она молилась сердцем, испрашивая у Бога милости себе и детям, часто плакала о скорбной своей сиротской жизни. Особенно она молилась Божией Матери и Угоднику Божию Николаю, которого называла ласково: «Николай Угодниче, батюшка». В годы войны, после ухода отца на фронт, ей с тремя детьми жилось очень трудно. Ей приходилось работать и завхозом в больнице, и уполномоченным по заготовкам сельхозпродуктов для фронта, и даже лесником, пока позволяло здоровье. И везде она работала честно, получая похвалы и награды. Рекомендовали ее и к вступлению в партию, но мать заявила: «Я неграмотная, да и к тому же верующая, а вам таких не надо». Так и жила, и трудилась в поте лица.

И вот пришло искушение. Однажды зимой мать вызвали в горсобес и потребовали привезти справки с мест прежних ее работ. Ехать надо было срочно. Снега выпало много, метели занесли все дороги. И по ним ходили только трактора с санями, на которых везли народ и товары из города. Мать оделась тепло, помолилась Богу, благословила меня и пошла в пургу — на остановку.

На выезде из города стоял, ожидая трактора, народ. Подошли две рычащие машины с пустыми санями. Людей посадили на солому. Села в самую середину и мать. Зимой темнеет быстро, и вскоре стемнело. Ехать до села, где раньше работала мама, было километров пятьдесят, не меньше. У каждой встречной деревни трактора останавливались, и их хозяева спешили в открытый магазин покупать водку, чтобы согреться в дороге. Пили и опять неслись на большой скорости по безчисленным ухабам разбитой еще осенью дороги. Доски, впопыхах настланные в санях, не были закреплены и, не выдержав тряски, вскоре сдвинулись с места. На санях, в которых ехала мать, они сползли вниз и растворились в темноте, вызвав переполох сидевших людей. Все на ходу стали выпрыгивать из саней, и только мать, которая сидела в тяжелом полушубке, не сумела быстро встать на ноги. Выпрыгивая, каждый старался опереться на нее, толкая все глубже, пока ее не затащило под сани.

Мать волоком несло под рев моторов. Позади шел трактор с такими же санями. В этом шуме никто не мог услышать отчаянного вопля матери, и она была обречена на смерть. Но мать успела схватиться одной рукой за какую-то палку и, держась за нее, крикнуть что было сил: «Николай Угодничек, спаси меня ради болящего сына!»

Передний трактор внезапно заглох. Понеслась в воздух ругань трактористов. Мать вытащили из-под саней чьи-то добрые сильные руки, поставили на ноги. Двое молодых мужчин, поддерживая мать под руки, направились с ней в деревню, стоящую невдалеке от дороги. Постучали в окно крайнего дома, попросили хозяина принять ее на ночлег и ушли неизвестно куда. Кто были эти люди, осталось тайной до сего дня.

Хозяин дома оказался старым другом нашего дедушки, отца матери. Узнав мою маму, он обрадовался, велел лечь на теплую русскую печь, а сам прикорнул на кровати, приговаривая: «Надо же беде случиться».

Мать приехала домой на другой день. Целую неделю она не могла прийти в себя от нервного потрясения и все благодарила Николая Угодника за спасение. Я вместе с ней радовался этому чуду и благодарил в душе нашего небесного заступника. Вскоре мать опять поехала в село, привезла все необходимые справки и передала в горсобес. Всегда, до самой своей кончины, вспоминала она это чудо в дороге, которое укрепило не только ее, но и мою слабую веру в заступничество Святителя Николая. Оттого я так люблю св. Николая Чудотворца и всегда с любовью пишу его иконы.

Николин день

Давно уже рассвело. Губы Феодосии беззвучно шептали слова утренних молитв, канонов, акафиста, правила ко причащению. Потом, умыв лицо от нахлынувших слез, она достала из черного бархатного мешочка с золотым крестиком посредине поминания своих деревенских благодетелей. Стала пересчитывать деньги, хранящиеся там же: у Анастасии осталось копеек тридцать, хватит один раз подать за обедню, у Людмилы побольше.

Феодосия работала алтарницей в церкви, и ей, как знакомому и близкому к святому месту человеку, односельчане доверяли поминания и деньги. В благодарность несли, кто что мог: молока, кусок свежеиспеченного пирога с капустой. Милостыню делили пополам, отдавая другую часть на канон. Если не приносили ничего, Феодосия не обижалась, делала свое святое дело, зная, Кому служит. «Лишь бы Господь принял мои малые труды, на все Его святая воля», — скажет она и с любовью молится за народ, делая поклоны за каждого. Инокиня Феодосия любила Бога и боялась всякого греха, смирялась и каялась, когда грешила устами или мысленно.

Сегодня великий праздник — Николин день. Пришел Никола вешний с ярким майским солнцем, теплой землей, с распустившейся листвой, с гомоном и пением птиц и великим крестьянским трудом. Надо причаститься Святых Христовых Таин — Феодосия держала в уме свои грехи, чтобы не забыть их на исповеди. Сегодня день смерти ее брата, монаха Питирима. В миру его звали Петром. Вспоминалось, как много-много лет назад они вместе с братом копали землю в большом овраге, делая пещеры для моления и спасения от грядущего антихриста. Феодосия с подругами день и ночь носили ведрами сырую землю и ссыпали ее в овраг. Благо овраг был глубокий. В вырытых ходах Петр ставил деревянные опоры, принося из леса спиленные деревья. Монах создавал лабиринт ходов так, чтобы никто из чужих не смог бы его здесь найти. Была устроена церковь. В пещеры спустили иконы, книги, необходимые вещи. Крутигом назвали это место.

— Пойдем к Пете Крутишному помолиться, — говорили местные жители. И шли несколько верст вдоль оврага к пещере монаха Петра. Строг и суров был брат Петр, требовал он поста и молитв от близких своих, велел готовиться к испытаниям. Они и пришли.

Сначала Петю Крутишного знали немногие, только верующие. Потом благая и дурная слава о нем пронеслась по всей округе. Заговорили о монахе как о местном подвижнике. Обратили на него внимание и власти, когда начались гонения на веру. Однажды небольшой отряд красноармейцев спустился в пещеры и заблудился в них. Петр во тьме ходил за ними по пятам. В конце концов, отчаявшись и испугавшись, что на них обрушится земля, старший стал звать Петра и просил вывести их из пещеры. Красноармейцы обещали больше не приходить в пещеры. Монах вывел людей, а сам снова закрылся в пещере. С тех пор никто не смел безпокоить Петра.

Не забыть Феодосии и дня смерти брата. Его удушили два парня, разведя костер у входа в пещеру. Задыхаясь от дыма, Петр пытался вылезти из пещеры, но потерял сознание. Тогда, заарканив его веревкою, они вытянули страдальца за шею на волю. Он был мертв. Решили, что он сам задохнулся, и никого тогда не осудили.

Крутиг давно осыпался и забылся. Феодосия вздохнула, вспомнив свою печальную молодость. Перекрестилась, помянув об упокоении брата, пошла в церковь. Там уже было много народу. Мать Феодосию многие знали и старались расступиться перед нею. Она зашла на клирос, потом в святой алтарь. Сделав три поклона у Престола, взяла благословение у священника и стала зажигать лампады и свечи перед иконами, потом зажгла кадило. Началась литургия. Торжественно пели два хора. Все радовались празднику. После службы прихожане приложились ко Кресту и пошли по домам, приветствуя друг друга. Ушел и батюшка. Даже сторож Илия с уборщицей Анной куда-то отлучились. Феодосия осталась одна в храме. Тишина наполнила церковь. Двери и окна были открыты, и яркое майское солнце косыми лучами освещало храм. Немного отдохнув, Феодосия принялась за обычную работу.

Вдруг за спиною она услышала шаги. Два незнакомых парня вошли в алтарь.

— Где деньги? — грозно спросил один из них.

Испуганная алтарница пошла к двери, чтобы показать им алтарный ящик, но парни решили, что Феодосия хочет убежать. Преградили ей путь и свалили на пол. Связали руки проводом электрочайника. «Святитель Николай, спаси меня!» — громко взмолилась Феодосия, но ей тут же зажали рот, воткнув какую-то тряпку.

— Ну, захрипела! Режь ее! — приказал старший, а сам побежал к ящику. Рука младшего дрожала, он, видимо, впервые шел на такое дело. Нож слегка ткнулся в костлявую руку старицы. Кровь брызнула из раны. «Господи, прости мою душу грешную», — молилась Феодосия. Младший закатал ее в половики так, что она едва могла дышать, и убежал из алтаря, ничего не взяв с собой. Через несколько минут все стихло.

Церковный сторож Илия, словно чувствуя что-то неладное, зайдя в храм, позвал Феодосию. Она не откликнулась. Заглянув в алтарь, он все понял и побежал звонить в милицию и в «Скорую помощь». Так завершался для Феодосии этот праздничный день. Тех парней нашли сразу. Они распивали в ресторане вино на церковные деньги. В милиции они признались в совершенной краже и нападении на алтарницу.

Рана на руке Феодосии зажила. Но перенесенный испуг запомнился надолго, ходить она стала с трудом, все время принимала лекарства. Храм оставила. Думала о смерти, много плакала. На суде мать Феодосия все простила. Старшего, как ранее судимого, суд приговорил к очень длительному сроку лишения свободы. Даже его старая мать выступила против него.

Так Святитель Николай наказал преступников и святотатцев. Немного прожила после этого мать Феодосия. Она преставилась ко Господу в праздник Рождества Христова, на 81 году своей земной жизни.

Храм

Храм стоял на горе одиноко. Униженный и оскорбленный, почти разрушенный, никому теперь не нужный. Расправились с ним как могли, и не чужие, а свои, хотя и стоял он на татарской земле. Православный люд в безумии отступивший от Бога, крушил все святое. Вот и этот, намоленный годами, пропитанный запахом ладана и воском свечей храм, паперть которого разворочена ломами и киркой, и теперь зарастала травой, до времени сопротивлялся страстям, пока зло не взяло свое. Теперь храм служил лишь складом для пекарни, прилепившейся сбоку к его ребру, а еще раньше он служил складом для заготовки сельхозпродуктов.

Храм посвящен был Святой Троице с приделом Святителя Николая. Но колокола сняли, а придел сломали еще в тридцатые годы. На их месте, среди каменных глыб с торчащей арматурой, рос бурьян. Там паслись козы. Храм простоял более двухсот лет. Много гроз пронеслось над ним. Рядом с храмом — кладбище, где лежат те, кто когда-то строил эту церковь, молился в ней, венчался, крестил детей, кого здесь же и отпевали. От колыбели до гроба вся жизнь крестьянина проходила в нем. Здесь упокоились военные поселенцы смоленщины, что по приказу Грозного царя Ивана переселились с семьями в эти каменные края. Здесь спят мои предки непробудным сном до Страшного Суда Христова. Благодать Святого Духа озаряла, освящала их нелегкую крестьянскую жизнь, их труд, давала надежду на будущее. Она освящала землю, на которой с утра до позднего вечера трудился человек, удерживая его от зла и всякого греха, сохраняя русскую патриархальность.

В детстве я любил бывать здесь. Влекла меня невыразимая внутренняя тяга, предощущение благодати. Любил смотреть с горы, на которой стоял храм, как догорали зори над селом, раскинувшемся у ее подножия. Внизу протекала речка Шешма. Для меня все здесь было свято. Рассказывали, что один крестьянин носил кирпич от разрушенной колокольни к своей печи. Заболел гангреной ноги и умер, успев раскаяться. Рассказывали еще, как после закрытия храма один мальчик, лежа в овражке, написал его с натуры масляными красками на куске фанеры. Эта небольшая картина оказалась у нас в доме и висела на стене в горнице у самой божницы, возбуждая мое детское воображение.

Говорили также, что никто из сельских мужиков долго не отваживался подняться на купол, чтобы снять крест. Только одного нашли безбожника, согласившегося сделать это. Вскоре постигла его печальная участь на виду у всех сельчан. И это укрепило веру во многих.

Для того, чтобы уронить и разрушить высокую колокольню, подбивали ее углы, ставили деревянные подпорки, обливали их керосином, поджигали. Подпорки сгорели, и колокольня упала. Может быть, взрывали динамитом.

Мать рассказывала, что последним перед закрытием храма священником был отец Владимир Рудольский, впоследствии много лет проведший в ссылке. Батюшка был духоносный, имел хорошее образование, а здоровья был некрепкого. Вместе со всеми он принял тяжелый крест испытаний. Однажды, накануне праздника Пасхи, отец Владимир увидел замок на церкви. Батюшка пошел в сельсовет и просил открыть храм хотя бы на Пасху.

— А уж потом, — говорит, — расстреляйте меня или что хотите делайте со мной.

— Расстреливать мы тебя не будем, но и в храме служить не дадим, — ответили ему.

Однако отслужить Пасху все-таки дали: боялись возмущения народа, очень набожное было село. Во время крестного хода, идя от новой слободской церкви в гору, батюшка и многие прихожане видели в небе над храмом Царицу Небесную, которая, держа в руках огненную метлу, повела ею в воздухе, и на землю, извиваясь, упал огненный змей. После этого чуда Владимира забрали, храм закрыли, иконы и утварь сожгли.

Во время Великой Отечественной войны и после нее заведовал разместившимся в храме складом мой покойный дед Матфей, а моя тетка Мария работала сторожем. Помощником у нее был Иван, инвалид войны, с одной рукой и одной ногой. Их небольшая сторожка стояла возле храма. В то время народ бедствовал и голодал, а здесь, за ветхой стеной, находились продукты и добро. Но однажды Марии стало страшно. «Ну кого мне дали, — думала она, — что сделает этот Иван, если воры придут? Убьют ведь нас обоих». И стала молиться Богу, чтобы его убрали из сторожки. И вот в тонком сне предстал перед нею старец, в котором она угадала Святителя Николая и сказал ей: «Не суди Ивана, не вы с ним охраняете храм, а я». И часто видела Мария свечу на стене храма, горевшую всю ночь. Она стояла в том месте, где с внутренней стороны сохранился образ Спасителя, единственный оставшийся целым. Прошло много лет. Мария давно уже не работает, ослепла и еле передвигает ноги, но помнит это чудо.

Храм стоит на горе, как маяк в бушующем море. Он зовет сердца людей к себе, напоминая о Боге, и Святитель Николай охраняет его и теперь.

Урок

Когда вечерний воздух наполнялся звонами монастырских колоколов, возвещавших об окончании службы в храме, бригада строителей шла на ужин. Всем рабочим здесь нравилось. Довольны были начальством, питанием и зарплатой. Среди рабочих был и мой знакомый Геннадий — приветливый, словоохотливый мужчина средних лет. Имея под Москвой семью, он ежегодно расставался с ней на время отпуска и приезжал восстанавливать Пюхтицкий монастырь.

Однажды я попросил его вырезать мне стекло для иконы. Геннадий тут же исполнил мою просьбу. Я поблагодарил его, пожелал здоровья и спасения. От последнего слова Геннадий как-то встрепенулся, словно что-то проснулось в его душе, и, сев на верстак, завел со мной разговор о Боге.

— Я верю, что Бог есть, хотя дорога к Нему для меня сокрыта в тумане. Хочу рассказать Вам один необычный случай из своей жизни.

Давно это было. Однажды зимой еду я лесом в свою деревню. Вдруг слышу от старой ели голос: «Время пришло, а Марии нет». Решил я, что мне померещилось, но голос дважды повторил странную фразу. Я повернул голову в сторону говорившего. Никого не было видно, только снег пушистым одеялом закрывал ветви ели.

Вскоре я выехал на дорогу, ведущую к деревне. Навстречу мне спешила соседка Мария. Сердце екнуло, я почувствовал что-то недоброе и спросил ее:

— Куда ты так поздно идешь?

— В доме холодно, хочу набрать в лесу хвороста и истопить на ночь печь. Дети замерзли, с утра нетоплено, — ответила она.

— Я тебя не пущу в лес. Садись в сани и поедем обратно, — и я рассказал ей про голос у ели.

— Да ты, наверное, задремал, когда ехал, и тебе все пригрезилось. Ничего со мной не будет, — Мария спрыгнула с саней и побежала к лесу.

Ночью меня разбудил слабый стук в окно и детский голос. Это была маленькая дочка Марии. Девочка волновалась, что мама до сих пор не вернулась домой. Я запряг лошадь и сразу поехал на то место, где слышал голос. Мария бездыханная лежала возле ели, а рядом с ней распластался на снегу большой еловый сук. Видимо, Мария неосторожно потянула за ветку, которая обломилась у основания и нанесла ей смертельный удар.

— Случай этот остался у меня в памяти на всю жизнь. Он поколебал мое неверие в Бога, — закончил Геннадий свой рассказ.

Через несколько дней мы снова встретились с Геннадием. Взволнованный, он подошел ко мне сам, и я понял: у него что-то случилось. Мы сели на лавку.

— Видел я вчера страшный сон, — начал Геннадий. — Как будто сижу я верхом на львице и крепко держу ее за гриву руками, а она мне говорит: «Отпусти меня на свободу, добрый человек, 26 августа ты умрешь». И исчезла с моих глаз. Рассказал я свой сон мужикам, а они смеются. Рассказал и монахине одной. Монахиня внимательно выслушала меня и говорит: «Бывают сны разные, в том числе и вещие. Это милость Божия к тебе, Геннадий, за твои добрые дела. Предупреждает тебя Господь о смерти. Сходи в церковь, исповедуйся за всю жизнь, причастись Святых Христовых Таин и положись на волю Божию. И, может быть, минует тебя час смертный. Не забывай Бога и молись». Геннадий вопросительно взглянул на меня.

Я дал ему такой же совет, как и матушка, немного успокоил, и мы расстались. Больше я его не видел, а утром 26 августа монастырь облетела печальная весть: умер Геннадий-столяр. Исполнил ли он совет монахини, я не знаю, но говорили, что накануне вечером он много плакал, вспоминая свою жизнь…

Да успокоит Господь душу его в небесных селениях. А для нас всех это был урок: быть внимательным к предупреждениям Божиим.

Самовар

В нашем селе жили две верующие сестры-старушки. Одна из них была хорошей портнихой, старалась своим трудом угодить односельчанам. Другая занималась домашним хозяйством. Одну звали Надеждой, другую — Ариной.

Жили сестры дружно. Им мог бы позавидовать любой приходящий, а ходили к ним многие, в том числе и моя мать. Завистник рода человеческого не раз подступал к старушкам, но всякий раз со стыдом бежал, как только сестры вставали на молитву. Они ласково принимали всех, угощали чаем из большого пузатого самовара вприкуску с сахаром. Самовар не остывал в течение дня. Наговорившись и напившись сполна, гости благодарили хозяев и уходили довольные.

Это были не просто сестры по плоти, но и по духу, духовные сестры во Христе. От них много можно было услышать полезного для души. Бабушки читали старинные книги, протяжно пели молитвы, трогая сердце таких же, как они, старушек. Те умилялись, слушая Слово Божие. Сестры жалели друг друга, ухаживая, когда кто из них болел. Дожив до глубокой старости, все чаще и чаще они давали место телесному покою, проводя отдых за чашкой вкусного чая.

Замуж в молодости они не вышли, так и остались старыми девами, служа друг другу. Некоторые даже называли старушек монашками. Арина иногда вспоминала свою молодость: «Хороший, который мне нравился, меня не взял, а плохого я и сама не хотела». Они слышали о порочных, падших людях и в своих мыслях невольно осуждали их. Исповедывать худые помыслы было не у кого, и враг рода человеческого незаметно услаждал тщеславием.

Однажды сидели сестры за столом и пили чай. Ведерный медный самовар стоял на столе, начищенный до блеска перед праздником. В месяц раза два приступала к нему Арина с песком, чтобы снять тусклость. Вот и теперь он, сверкая чистотой, шипел и булькал. Гости пока не пришли, и они наслаждались праздничным покоем, тишиной убранной горницы.

— Наденька, что бы мы делали, если бы не было у нас с тобой этого самовара? Из чего бы мы стали пить?

— Да, — вздохнув, гнусаво ответила Надежда. Нос у нее был от рождения сплюснутый, курносый, и от этого она всегда гундосила. — Если бы я не купила его в тридцать четвертом году, то пришлось бы нам маяться всю жизнь.

— Этот самовар не ты купила, а я! — возразила Арина.

— Как бы не так! — откликнулась на спор Надежда. — Помнишь Митьку раскулаченного? У его сына я и купила, деньги тогда были дорогие.

— Да ты что! — начала сердиться Арина. — Самовар мой. Я привезла его зимой, как сейчас помню, от родителей.

— Нет, мой! — возразила Надежда.

— Не спорь, я хорошо помню…

— Нет, мой! — наступала Арина. — Ты его не покупала, у тебя и денег тогда не было.

Из-за самовара сестры не на шутку расстроились и рассердились друг на друга.

— Ладно, — решительно прогнусавила Надежда, — если он твой, то посмотри на икону и перекрестись пред образом. Арина повернулась к углу, где стояли иконы, и перекрестилась.

— Твой так твой…- тихо сказала Надежда, вставая из-за стола. — Бери его и уходи, куда хочешь.

Арина молча вышла и поплелась к племяннице, жившей за мостом. Через несколько дней она заболела, слегла в постель. В таком положении ее и застала моя мать.

— Помириться вам надо, — сказала она Арине. — Люди смеются, а враг тешится, что победил вас, по зависти надсмеялся над вами перед смертью. Бог с ним, с самоваром. Затоптать надо грех. Смири свою гордость, а то, не дай Бог, умрешь без примирения и покаяния. Куда душа пойдет?

Все это знала Арина, сама учила других, а теперь и сама омрачилась, разозлилась на сестру за упорство. Смолчала Арина. Тогда мать пошла к Надежде и уговорила ту помириться с сестрой. Они упали в слезах друг другу в ноги и долго плакали, прося прощения. Мать помогла им встать.

— Что ж так нас, неразумных, поймал лукавый, — примирившись, сокрушались сестры.

* * *

Арина так и не поправилась. Через неделю она умерла, предав душу Богу. Вскоре за ней умерла и Надежда. В память об этих старушках у нас сохранился тот самый горе-самовар. Мы очень полюбили пить из него чай, но за столом всегда старались сохранять мир и ни о чем не спорить.

Осенние листья

Шел 1963 год. В маленьком Печорском домике, куда поселился Миша, было тепло и уютно. Хотя на улице стоял уже сентябрь, дровами на зиму еще не успели запастись. Чтобы купить их, Мишина мама уехала на Родину в далекое Прикамье.

Миша был больной, но с детства утешался рисованием, музыкой и пением в монастырском братском хоре. Всего лишь несколько избушек отделяло Мишин домик от монастырской крепости, внутри которой непрерывно шла особая, многим непонятная монашеская жизнь. Иногда Миша читал на клиросе правило для причастников, заменяя заболевшего монастырского привратника Аввакума. Ходил он и на просфорню читать братии какую-нибудь душеспасительную книгу. Братия работала молча и слушала со вниманием.

Однажды дождливым вечером в ворота домика постучали. Миша вышел, открыл калитку и увидел невысокого монаха с черной с проседью бородой. «Игумен Модест из Вологодской епархии, — поклонился инок, — пустите переночевать. Монастырь уже закрыт, а знакомых в городе нет. Ваш адрес дала мне моя прихожанка, которая была с вашей мамой в Троице-Сергиевой Лавре».

Миша ходил обедать на братскую трапезу и поэтому не знал, чем угостить неожиданного гостя. Но монах, слава Богу, оказался невзыскательным и словоохотливым. За трапезой отец Модест рассказал, какую жизнь он прожил. Осужден был за веру на 8 лет, сидел в лагере среди уголовных преступников. Бывало, шпана ночью прощупает всего в поисках денег, потом возьмет очки, а утром продает их за пайку хлеба. Пожаловаться нельзя — убьет, и покупаешь у него за хлеб. Следующей ночью он опять утащит. И все начинается заново. Однажды отобрали теплые вещи — зимой отморозил себе ноги.

— У моей прихожанки, — рассказывал после трапезы о. Модест, — заболела нога. Врач предложил операцию, а я, успокаивая расстроившуюся женщину, рассказал ей про то, как вылечил свои ноги без всяких операций. Однажды в Печорах я набрал осенних листочков, помолился преподобномученику Корнилию и приложил эти листья к ногам. И ноги исцелились. Зинаида вняла моему совету и поправилась. Ведь земля печорская пропитана кровью братии монастырской. Миша слушал и удивлялся.

Рано утром отец Модест, наскоро умывшись, ушел на полунощницу. Вслед за ним встал и Миша с грустной думой: чем же все-таки угостить монаха? Денег нет ни копейки, но пришла же Зинаиде помощь по усердной молитве и горячей вере!

Миша никогда не проходил мимо икон, которые стояли под монастырским Никольским храмом. Но на этот раз Мишу охватило какое-то особое чувство. Он умилился сердцем, и слезы градом полились из глаз у образа Святителя Николая. Мальчик просил у Угодника Божия денег хотя бы на то, чтобы порадовать гостя вкусным обедом. Спустившись с горки и зайдя в Успенский собор, Миша стал на свое привычное место у клироса. Друг чья-то рука мягко коснулась плеча мальчика. Он обернулся и увидел старца схиигумена Савву, который молча опустил в Мишин карман денежную бумажку. «За что?» — только успел спросить перехваченным от волнения голосом Миша. «Зайди ко мне после службы», — ласково ответил старец.

С тех пор Миша часто приходил к схиигумену Савве. Для него это было первое чудо в его еще коротенькой жизни.

Чудотворная

Иноческий постриг мать Илария приняла еще в юности в Симферополе, откуда сама родом. Потом долгие годы была насельницей Пюхтицкого женского монастыря в Эстонии, где, не жалея себя, до поздней ночи трудилась с другими сестрами по восстановлению и трудоустройству святой обители. Ныне матушка — монахиня Иоанновского женского монастыря. А пришла она сюда одиннадцать лет назад, когда Иоанновский монастырь вновь открылся по благословению духовного чиноначалия. В монастыре на Карповке мать Илария усердно несет послушание, главное из которых — чтение «Неусыпаемой Псалтири». День и ночь читается «Неусыпаемая Псалтирь» и отрадно становится на душе, что и за тебя, усталый путник, возносится к Богу сердечная молитва.

А в полукруглой келии матушки всегда так светло и благостно. На небольшом столике лежат Св. Евангелие и Псалтирь, рядом — букетик живых цветов. На божнице и стене много икон, среди которых висит особо почитаемая старицей икона преподобного Серафима Саровского. Пред ней всегда горит лампада и читается акафист. Мать Илария особо чтит Саровского подвижника после одного чуда, произошедшего с этим образом.

«Давно это было, — вспоминает она, — еще в детстве. Мы только приехали тогда жить в большое село старая Письмянка, где открылась машинотракторная станция. Семья у нас большая и, чтобы прокормить детей, отец стал механизатором. Шел 1938 год. Дома у нас своего не было, и нас временно поселили в здании МТС. За стеной нашей комнаты разместились кухня, столовая, кладовая с продуктами. А вскоре в подвале дома появилось множество крыс, которые днем и ночью шныряли по всем комнатам и закутам, пугая обитателей. Однажды утром, когда вся семья собралась за семейным столом, бабушка рассказала, какой чудесный сон ей привиделся. Будто пришел к нам святой батюшка Серафим с посошком в руке и говорит: «Татьяна, зачем ты меня в темницу посадила? Я тысячу дней добровольно стоял на камне, а ты меня насильно в тюрьму заключила». Бабушка не смутилась и отвечает: «Да что ты, дорогой! Я человек неграмотный, никогда ни с кем не судилась. Да и как я могла тебя в темницу посадить?» Старец повернулся и ушел, а вместе с ним ушел и сон. Подивились мы странному сну да и забыли вскорости.

Чуть позже пошли мы с бабушкой на речку. Там народ собрался. Оказывается, привезли туда сельские мужики большие церковные иконы, чтобы сколотить из них ящики для солидола. Да только ни у кого рука не поднимается — приснилось прошлой ночью одному, что стал он пилить икону, а из разреза кровь потекла. Сильно напугало это мужиков, однако, к работе приступили. Бабушка моя упала на колени, припала к иконам и, плача, стала их целовать, причитать будто над покойником. Потом она встала и, взяв меня за руку, спешным шагом пошла домой. А лики святых, изрубленные топорами, сурово глядели в небо, призывая его в свидетели.

На другое утро, собираясь спозаранку на работу, отец сел завтракать и вдруг увидел, что крышка сундука, стоявшего в углу, зашевелилась. Потом это заметили все. Крышка слегка приподнималась и опускалась, как будто кто-то хотел вылезти из него. «Боже мой, Боже мой! Чего я боялась, то и случилось. В сундук проникли крысы и все, наверное, там съели», — опечалилась бабушка. «Степа, — обратилась она к моему отцу, — ты погоди на работу-то идти. Помоги сначала крысу поймать и убить». Перекрестившись, отец встал из-за стола, взял небольшую палку и стал осторожно приподнимать крышку сундука. Когда крышка откинулась, никакой крысы в сундуке не оказалось. А на самом верху лежала небольшая старинная икона преподобного Серафима Саровского, ранее спрятанная бабушкой на самое дно сундука. Завернутая в кофточку и сарафан икона чудесным образом поднялась наверх, развернулась из своих пеленок и теперь лежала свободная, словно просясь на угольник стены. Была иконка в киоте под стеклом и потому нисколько не повредилась. Бабушка вспомнила свой давешний сон и заплакала: «Ах, вот в какую темницу я батюшку Серафима заключила. Прости меня, дорогой батюшка». Она сделала земной поклон, бережно взяла икону в руки, поцеловала и благоговейно поставила ее на божницу.

Почему так не совсем разумно берегла бабушка эту икону, я узнала, когда повзрослела. Оказывается, мой прадед, отец бабушки, в 1903 году пешком ходил в Саров на открытие мощей Серафима Саровского Чудотворца и принес оттуда этот образ. А вскоре начались гонения на Церковь, храмы стали закрывать, а иконы сжигать на кострах, сваливать в кучу в подвалах музеев. Напуганные кощунством и святотатством, православные люди стали прятать подальше от посторонних глаз иконы и духовные книги. Наверное, это и побудило бабушку спрятать икону преподобного Серафима Саровского на дно сундука, а со временем она забыла об этом. Но преподобный сам напомнил о себе, а вместе с тем укрепил веру, возжег покаянные чувства в сердцах моих сродников. И эти чувства храня, я ежедневно молюсь перед иконой угодника Божия святого Серафима, чтобы хранил он мир, страну и обитель нашу».

Милость Божия

«На вокзале в зале ожидания познакомилась с некой рабой Божией, которая поведала мне чудную историю, происшедшую с ее сыном — молодым офицером, — так начала свой рассказ одна наша прихожанка. — Сын женился на хорошей девушке, жили молодые ладно и вскоре родилась у них дочь. Назвали девочку Ксенией, а мать предложила окрестить младенца. Сын и сноха не были против этого Таинства, но по каким-то разным причинам крещение Ксенюшки все откладывалось, а потом и вовсе забылось. Прошло 12 лет. Однажды Ксения тяжело заболела и внезапно умерла. Вместе с родителями плакала и старушка мать, сокрушаясь о горе, постигшем семью, и особенно о том, что по легкомыслию и маловерию так и не окрестили любимую внучку.

На сороковой день кончины девочки сын видит сон: будто идет он в ясную, теплую погоду по зеленой долине красоты неземной и радуется. Вдруг видит — на лужайке много детей, ровесников Ксении, играет между собой, радуется и веселится. Он в сердечном волнении подошел к детям и, желая услышать родной голос и увидеть дорогое личико, стал высматривать, нет ли среди них его дочери. Ее не было. Он пошел дальше и увидел большой черный камень и рядом — свою дочь. Девочка прильнула к холодному камню, как к материнской груди, и горько плакала. У отца сердце сжалось от боли, и он произнес: «Доченька, я надеялся увидеть тебя среди играющих детей, а вижу одну, печальную, вдали от всех». «Папа! Помоги мне, — повернула к нему девочка свое заплаканное лицо. — Я не могу быть среди них, потому что умерла некрещеной». И она снова разрыдалась, обняв черный камень. Заплакал и отец, и от этих слез проснулся. Утром он пошел в церковь, просил совета: «Батюшка, как мне жить дальше? Быть может, есть возможность помочь моей дочери?» Батюшка внимательно выслушал его и сказал: «Добрые дела молитва и милостыня спасут вашу девочку и принесут ей райскую радость». «Что нужно делать, вразумите?» — спросил несчастный отец. «То, что в твоих силах и возможностях, — ответил священник. — Помоги бедному храму своим личным трудом, деньгами или стройматериалами».

Сын взял отпуск, собрал все свои сбережения и отдал их на восстановление разрушенного храма в близлежащей деревеньке. Туда же отвез заготовленные для своей дачи стройматериалы и сам активно включился в работу. К концу отпуска основная реставрация церкви была завершена. Довольный и радостный он возвратился домой и в ту же ночь опять увидел сон: та же полянка, те же дети, и среди них — его веселая Ксенюшка. Увидев отца, девочка подбежала, прильнула к нему с любовью и стала за все благодарить. Из глаз отца потоком хлынули слезы. И с этими слезами, но уже не горя, а радости, он проснулся и возблагодарил Бога за все Его милости к нам, грешным».

Почаевские чудеса

Мать Афанасия живет в нашем доме уже много лет. Эта старушка, больная бронхиальной астмой, часто задыхается. В прошлом она много лет после смерти мужа странствовала по святым местам и часто бывала в Почаеве. И вот что она мне рассказала…

В Почаевской Лавре есть чудотворный образ Божией Матери, который висит в центре над Царскими вратами над иконостасом. После каждой литургии этот образ опускают, чтобы верующие могли приложиться к нему. В тот день тоже было так… Мать Афанасия находилась недалеко от иконы, когда вдруг Божия Матерь отвернулась от верующих, обратив свой лик к алтарю.

— Братья и сестры! — обращаясь к народу, воскликнул тогда иеромонах. — Кто-то из нас имеет тяжкие, смертные, нераскаянные грехи, если Матерь Божия отвернулась от нас. Никто из вас не приложится к ней, если не покаетесь. Кайтесь!

Наступила страшная тишина. Она длилась долго. Стояла в трепете и мать Афанасия и в смущении вспоминала, чем же она согрешила. «Может, из-за меня, от смрада моих грехов и отвернулась Царица Небесная? Грехов-то у меня много…» И только тихо плакала вместе со всеми. Наверное, теми же чувствами были наполнены сердца молящихся, и каждый осуждал себя, в страхе мысленно обращаясь к образу со словами: «Матерь Божия, прости меня!»

Внезапно среди полной тишины и молитвенных вздохов стоящая позади матушки Афанасии женщина воскликнула:

— Прости меня, Царица Небесная! Батюшка, я — великая грешница. Я убила мать свою и не покаялась!.. Она зарыдала, и ее всхлипывания смешались с рыданиями других. И тогда вновь повернулся к народу лик Божией Матери, и люди потекли к нему с жаркой молитвой на устах и в сердце, со слезами на глазах.

А еще мать Афанасия была свидетелем другого чуда, там же, только у источника, что течет под Почаевым в местечке, названия которому мать Афанасия уже не помнила, но там была, по рассказам, церковь, которую снесли, и на этом месте возвышался теперь лишь прикрепленный к столбу образ Христа Спасителя, написанный на холсте во весь рост. Рядом была каменная статуя сидящей Божией Матери, и из-под нее бил ключ святой воды.

Когда мать Афанасия с группой шла на этот цельбоносный источник, то встретили они богомольцев, которые с грустью поведали им, что воды больше в источнике нет. Родник высох. «Но мы все равно пошли, — рассказывала мать Афанасия, — хотели хоть поклониться Царице Небесной и Господу нашему Иисусу Христу. И когда пришли на ключ, воды там, действительно, ни капли не было. Источник высох, и только молчаливые образы с любовью смотрели на нас, как бы испытывая нашу веру. Тогда одна из сестер достала из сумки канонник и акафистник, и мы стали молиться.

И вот не прошло и получаса, как по высохшему руслу ключа вновь потекла святая вода — чистая, живительная, исцеляющая душевные и телесные немощи наши.

Слава Тебе, Господи, слава Тебе! Все, как один, упали ниц с умилительным чувством благодарных сердец».

Вот какие бывают чудеса!

Петькина звезда

Ранним утром монах Тимофей сгребал широкой лопатой тяжелый мокрый снег, намереваясь к великому празднику Рождества Христова сделать из него вертеп. С тех пор как он пришел в монастырь, у него есть на это благословение настоятеля, и он с радостью это делает вот уже несколько лет.

Снег был липкий. В деревнях из такого снега лепили бабу с красной морковкой вместо носа, овечьим пометом вместо глаз и старым ведром, надетым на макушку. Монаху Тимофею обещались помочь ребята из воскресной школы, которые ходили в монастырь на занятия. И первым из них пришел Петька, сын бедной верующей вдовы, монастырской прихожанки. Она учила единственного сына не гнушаться трудом и не стыдиться бедности, быть честным, правдивым, добрым. Всех любить, всех жалеть, всем помогать, потому что так делал Господь наш Иисус Христос. Не осуждать богатых и не презирать бедных. Говорила, что трудно богатому войти в Царство Небесное. И представил Петька богатого Степана Михайловича, ездившего на своей машине, как он с большим животом лезет в Небесную клеть, и жалко ему его стало.

Петька живо взялся за дело. Он помогал монаху Тимофею грести снег, а тут подошли и другие ребята из воскресной школы. И вскоре умело сделанный из липкого снега Тимофеев вертеп-пещера уже возвышался около Никольского храма. Внутри пещеры Тимофей сделал из снега жертвенник, на котором поставил икону Рождества Христова, подсвечник и возжег лампаду. Снаружи, по обеим сторонам от входа, воткнул две маленькие елочки, украшенные разноцветными лампочками. Вот только не хватало звезды. Прошлогодняя звезда куда-то делась. И Петька пообещал монаху сделать новую.

Довольный и радостный, усталый и потный, возвращался в тот вечер Петька домой. Неожиданно за углом одного дома, где стоял небольшой ларек торговца-частника, он увидел своего одноклассника Генку. Тот с дружком возился с замком стоящего контейнера. Петька прошел мимо. Генка был из семьи, где мать не работала, а отец хоть и имел работу, но деньги домой приносил очень редко, пил и ругал всех и вся, и Генка подолгу пропадал из дома, живя у родных и товарищей. На этот раз ему повезло: он взял из открытого им контейнера много шоколада и других припасов. На другой день встретив Петьку, он протянул ему кусок шоколада.

— Не надо, я ворованное есть не буду, — отстранился Петька. — Я видел, как вы вчера замок ломали. Воровать грех, Бог осудит.

— Если только скажешь кому, — переменившись в лице, злобно прошипел Генка, подступая к однокласснику, — получишь.

— Тебя Бог накажет за это, — сказал тихо Петька и отступил от него.

— Голодного не наказывают, а сытых бьют! — и Генка с размаху ударил кулаком Петьку в лицо.

Из носа потекла кровь. Петька прикрыл лицо руками, бросился к колонке и открыл кран. Холодная струя воды остановила кровь. Нос опух и болел. Генки уже не было, лишь на земле валялась фольга от шоколада. Петька поднял ее, сунул в карман и пошел домой. Рассказал все матери. Она, выслушав, тяжело вздохнула и промолвила:

— За правдой пойдешь, сынок, не то еще будет. Терпи и смиряйся, Господь так велел.

Петька сел за стол, начертил и вырезал из картона звезду, оклеил ее подобранной им блестящей фольгой и прибил на палку. Звезда горела. Несмотря на боль, Петька был счастлив. Он тут же пошел в монастырь и отдал звезду монаху Тимофею. Вскоре над вертепом сияла Петькина звезда, а мать вечером, придя от всенощной великого праздника, сказала сыну:

— Твоя звезда, сынок, — это дар Христу Младенцу. Он принял твой дар. Слеза скатилась по щеке матери, и из Петькиных глаз тоже потекли радостные слезы.

Пятница

Недалеко от Печор, в поселке Майском, было освящение места закладки нового храма в честь святой великомученицы Параскевы. Поселок находится в двух верстах от города и для старых людей посещение городского храма всегда бывает сопряжено с большими трудностями. Автобусы ходят в неудобное для церковных служб время, билеты в них дорогие. Пешком тоже тяжело, а в вечерние часы еще и опасно.

Отслужен был водосвятный молебен, окроплена святой водой земля, прочитаны молитвы, вбиты колышки на месте будущего храма. Будет он построен или нет, трудно сказать, но есть надежда, что храм рано или поздно будет стоять. Добрым знаком является первое чудо, совершившееся на месте стройки. Дело в том, что место это было пастбищем для скота, и часть жителей поселка, имея коров, выступила против постройки храма. Одна женщина в знак протеста стала пасти свою корову на освященном участке. Вечером ее корова померла. Ветеринарный врач, к своему удивлению, не нашел никакой болезни или отравы. С этого дня напуганные чудом жители поселка перестали пасти скот на освященной земле.

…В восьмидесятых годах в Пюхтицком монастыре на скотном дворе жил бык Меркеша. Он был особого склада, и его побаивались не только сородичи, но и посещавшие ферму паломники. Бодлив, смышлен и смел был Меркеша, послушлив на зов пастухов. Только однажды он не послушался человека, а послушался Бога и невольно стал участником чуда.

Как рассказала мне пастушка, послушница Лида, все стадо паслось на лугу, дружно щипало сочную траву, отмахиваясь хвостами и головой от наседавших мух. Лида с напарницей решила перегнать стадо на новое место и коровы послушно двинулись. Только один бык Меркеша не тронулся с места. Он остался на лугу около поля, упершись рогами в землю.

— Меркеша, Меркеша, — звала Лида быка, но тот и ухом не пошевелил. Лида подошла к нему и увидела на земле небольшую икону, вставленную в старую рамку. Тем временем Меркеша поднял голову и, как ни в чем не бывало, пошел к стаду. Лида подняла икону. Это был образ святой великомученицы Параскевы. Вечером, помолившись, она принесла этот образ ко мне для небольшой реставрации. Так святая Параскева через безсловесное животное указала свой образ людям для укрепления веры. После работы я отдал образ Лиде, она повесила его в келье.

Святые, пребывающие в небесных селениях, всегда с нами, чудесным образом проявляя благодатную силу через людей и животных.

Брат

Последний прощальный ком земли упал на крышку гроба. И все стали расходиться, оставив место для работы подвыпившим парням, которые быстро закопали могилу. Вскоре над землей вырос холмик сырой земли. Батюшка отслужил литию и, посыпав кадильным пеплом могилу, пошел вместе с сестрой усопшего за горячий поминальный стол.

Сорок дней прошло, как похоронила Надежда своего брата, и ни один из этих дней не прошел без слез у панихидного столика. Тело нашли рано утром, выпавшим из окна пятиэтажного дома на тротуаре. Горе внезапно обрушилось на семью, хотя все знали, что хозяин был болен астмой. В последнее время приступы следовали один за другим. Можно было подумать, что ночью во время приступа Саша метнулся к окну, жадно хватая воздух, и вывалился из него на улицу. «А вдруг, — думала его верующая сестра, — он самоубийца. Тогда и молиться за него нельзя будет».

Душевная скорбь наполнила душу. Она просила Бога показать участь брата, и Бог, милосердный к прошениям чад своих, открыл ей в тонком сонном видении истину. Саша умер от астмы своею смертью, но душа его оказалась не в раю, а в темнице адской. Ужас объял Надежду, когда она увидела его среди бесов. «За что так страдает мой брат? Он иногда заходил в церковь и даже, как хороший маляр, красил купола храмов», — спросила Надежда. И голос ответил: «За то, что он красил, за это получал, живя на земле. А то, что жил безпечно, грешил и не каялся, вот за грехи свои и мучается. Молись за него, твори милостыню. Горячая молитва и милость выведут его из ада».

Проснувшись, Надежда поведала об этом сне священнику, а позже и мне. Вот чему учит этот рассказ: только с покаянием прожитая жизнь, освященная безкорыстными добрыми делами, дает надежду на спасение в вечной жизни.

Колдун

Ранним летним утром они сошли с автобуса и направились к монастырю. Над густыми кронами деревьев и шатрами крыш возвышался во всей своей красе и величии главный Успенский собор. Его золотые кресты светились радостно на июньском солнце, откликаясь в душе смотрящего на них с верою и любовью особым умилением. Священники о. Вениамин и о. Василий из Почаевской Лавры впервые приехали в благословенную Пюхтицу. Эта святая земля, окропленная слезами и потом ее насельниц, приняла их с любовью. Поселили батюшек в старом доме близ церкви святого преподобного Сергия Радонежского. С другого конца этого дома была и моя келья со множеством певчих птиц в большой клетке под потолком.

Священники были молоды, но хорошо богословски образованны, а главное — глубоко верующие люди. Через всю страну они ехали в рясах и скуфейках. В те времена это вызывало в окружающих любопытство, насмешки и даже глумление. Духовные чада о. Сампсона рассказывали: когда однажды старец пришел в Третьяковскую галерею, то взоры всех присутствующих были обращены не на экспонаты музея, а на живого монаха. Пришлось вмешиваться милиции. Так одичала Русь. Не обошлось без искушений и у почаевских батюшек.

— С нами в купе ехал молодой колдун, — начал рассказывать отец Василий, — уже десять лет он отдает магическую энергию людям. Если долго не выступает, то болеет. Свои непонятные слова он подтвердил на опыте: зажег свечу и стал палить над нею свой палец. Свеча горит, а колдун не ощущает боли. Этот фокус тронул меня. Надо же спасти человека от прелести вражьей, помочь ему разобраться — где Свет, где тьма. Я стал творить Иисусову молитву. Колдун напряг все свои силы, внутренние и внешние, уставил на меня пристальный взгляд, стал манипулировать руками. Он действовал в союзе с силою нечистого духа. Но как ни старался он доказать свое превосходство, ничего у него не получилось. Имя Господа нашего Иисуса попалило сатану. Колдун тяжело вздохнул, расслабился и сдался, признав себя безсильным бороться. Видно, раньше он имел дело только с неверующей публикой. Сейчас он впервые встретился с благодатью Божией. И повторилась история с известным магом Востока Киприаном, который был побежден христианкой Иустиной. Чтобы обличить беса и закрепить победу, я снял с себя иерейский крест и надел на шею колдуна. Он вздрогнул от неожиданности и сразу изменился в лице. «Теперь жги свою руку», — сказал я. «Не могу, мне страшно», — ответил он. «Так вот, покайся и больше не греши, — сказал я, снимая с него крест. — Все это обман и прельщение бесовское, оно боится креста и молитвы». Господь через меня уличил врага и, быть может, спасет погибающую душу, потому что не без промысла Божия была эта встреча, — задумчиво закончил отец Василий.

Над Пюхтицей догорал закат, когда я расстался с почаевской братией. Я шел к себе и думал о том, как велика милость Божия к людям.

«Горница» 1 (16), октябрь 2002 г.

Комментировать

2 комментария

  • Лариса Завалишина, 27.09.2017

    С удовольствием прочитала рассказы Отца Никона. Премного благодарна Господу, что такой чудесный человек- мой земляк, и часть описанных событий мне известна  и родные пейзажи знакомы до боли.

    Ответить »
  • Наталия, 27.12.2021

    Чудесные рассказы, трогающие сердце искренностью и чистотой.

    Ответить »