Оглавление
На работу
Ты едешь на работу. После воскресной тренировки привычно болит спина. Вчера ты плотно поужинал, допоздна читал газеты и отвечал на электронные письма. Долго не мог заснуть, ворочался, ходил на кухню пить кефир. Утренний кофе такое не лечит. Голова как не своя, перед глазами круги.
Ты пытаешься понять, почему тебе так тревожно. Может быть, из-за того новенького «мерседеса», который только что тебя подрезал, а сейчас тупит впереди? Ты перестраиваешься в левый ряд и собираешься в отместку подрезать обидчика. Но перед тем, как лихо вывернуть вправо, замечаешь, что водитель «мерседеса» — белокурая девушка, с ужасом вцепившаяся в руль. И ты остаешься в левом ряду, бормоча проклятия.
Но нет, причина не в ней. Может быть, дело в том, что ты не вполне готов к сегодняшнему совещанию? Вот у тебя в папке все нужные бумаги с растущими графиками и убедительными цифрами. Досконально изучен рынок, потребности клиентов и маневры конкурентов, намечены «быстрые победы» и долгосрочные шаги. Но кажется, в докладе ты не сумел добраться до сути, до какого-то решающего довода, который наповал сразит оппонентов и восхитит сторонников. И уже видишь самодовольное лицо своего главного, как тебе кажется, завистника, слышишь его небрежные возражения и понимаешь, что опять смутишься и не сможешь ответить достойно.
Нет, дело не в завистнике. Тревога где-то глубже. У последнего светофора, от которого до работы уже рукой подать, ты вдруг понимаешь, что две недели не разговаривал с сыном.
В будни целыми днями на работе, в выходные — сон, спорт и телевизор. Иногда в комбинации: спорт по телевизору или сон вместо спорта. Дежурный утренний «привет» и усталое «спокойной ночи». А сыну уже двенадцатый год, близится опасный возраст.
Нет, даже и не это.
…Хотя ведь не все так мрачно. В сущности, ты многого в жизни добился! Ты на неплохом счету у начальства, за последний год дважды поднимали зарплату. Ты надежный муж и верный друг. В кафе с друзьями детства вы взахлеб вспоминаете школьные годы, первую учительницу Нину Петровну, твердолобого военрука, обшарпанный родной спортивный зал. Вдобавок, уже про себя, ты вспоминаешь милую девочку Катю из параллельного класса… Да, такие утешительные мысли всякий раз приходят, когда тебе скверно. Но тебе все равно скверно.
Минуя высокие ворота офисного здания, ты въезжаешь в подземную парковку. От неудачного движения за рулем простреливает в шею. Ты ставишь машину на сигнализацию, входишь в тесный лифт, и вдруг тебя осеняет.
Дело просто в том, что ты скоро умрешь. Совсем скоро — может быть, через год, а может, даже через месяц. Ты понимаешь это предельно ясно, до дрожи, и эта мысль о смерти, как ни странно, приносит облегчение и освобождает.
И пока ты едешь до двадцать пятого этажа, затиснутый в угол лифта веселыми и здоровыми коллегами, ты вспоминаешь испуганное лицо девушки в «мерседесе» и вдруг понимаешь: тебе очень хочется, чтобы ее день сложился хорошо! Наверно, она только что получила права и, выехав на московские улицы, никак не ожидала такой агрессии от незнакомых людей.
Раньше, в метро и автобусе, ей часто уступали место такие же молодые ребята, как и эти невежи за стеклами автомобилей… И ты от всей души желаешь ей удачного пути.
И вспоминаешь, что месяц назад ты краем уха услышал, что этот твой оппонент на совещаниях перевез жену и детей в Европу. Он не сильно распространялся о причинах, но поговаривали, что дело в болезни кого-то из семьи.
И осознаешь, что, помимо совещаний, давно не общался с этим человеком, не интересовался его делами и никогда не пытался помочь. А каждое его замечание толковал на свой лад и думал, что это он от зависти. Какая чушь! Как можно завидовать тому, кто скоро умрет? Это же ясно как день. Какой бы найти повод чем-то ему помочь? Или просто сказать спасибо сегодня на совещании. Просто так.
И ты пытаешься вспомнить лицо сына: озорные серые (или карие?!) глаза, припухлые улыбчивые губы. Из вечно той же до белизны застиранной майки торчат худые руки.
Да у него ведь скоро день рождения! Подарок наверняка уже куплен, жена никогда не подводит. Но что, если нагрянуть к нему в школу после уроков и привезти самую вкусную пиццу — подарок на всех?
Твой стол — у окна. Поставив портфель к стене, ты садишься в кресло и достаешь из ящика толстую тетрадь на пружинке. Тоже чей-то подарок на Новый год, довольно странный в эпоху айфонов и айпадов. Нет, не странный. И, открыв тетрадь, ты выводишь на чистой странице первое слово.
Скоро зима
Вот так бежишь, не оглядываясь, по дорожке, спотыкаешься, встряхиваясь после занудных лекций и семинаров, в сотый раз выясняешь отношения с подругой, горячишься, чудом успев отпрыгнуть от очередного велосипедиста, и вдруг… И вдруг тебя накрывает аромат распустившейся сирени!
Точно такой, как в детстве, ошеломляющий, нежный, берущий в плен навсегда и без права на обжалование. А потом, разменяв десяток-другой весен на заковыристую трехэтажную должность на визитной карточке, бежишь, все так же не оглядываясь, уже по другой дорожке, ругаешься с прорабом, с которого никак не стрясти отчет по затянувшейся стройке, грозишь кулаком, едва увернувшись от брызг от промчавшегося автомобиля, и вдруг… Батюшки, да это липа расцвела! А ведь только что зима кончилась, спрятали в подсобку ни разу не надетые коньки, Пасху справили с куличами, и на тебе! Какой же дивный запах… Совсем такой, как тогда в юности, на похоронах мамы, когда каждая липа каждым золотисто-медовым соцветием пыталась утешить твое горе. А потом бежишь по совсем короткой дорожке, тут и бежать-то нечего — от машины в магазин через два квартала (на обочине «кирпич» повесили, а штрафы нынче ого-го), но ты запыхался — в последнее время как-то уже не до спортзала, все больше приемы и торжественные ужины, так что, втолковывая своему первому заму пустячный вопрос, — и то устанешь. Да ты в общем-то и не бежишь, а солидно идешь, и из уважения к твоей осанке и сединам тебе уступают дорогу, а ты, давно привыкший не оглядываться, смотришь только под ноги, на скользкую тротуарную плитку, и вдруг… Да это же кленовый лист! Но почему такой красный, прямо багряный? Ну да, «роняет лес багряный свой убор…». Интересно, что там из Пушкина внук в школе проходит? В каком, бишь, он классе — в третьем? в шестом? Никак не вспомнишь. Эй, оглянись: давно уже наступила осень. А значит, скоро зима. Совсем скоро.
Самокрутка
Две недели в августе вместе с отцом. Скромный гостиничный номер на две койки с тумбочкой между ними, зато с балконом, выходящим на рощу. Неподалеку старинный городок Новгород-Северский, в трехстах километрах — Киев.
Днем — выход с отцом в лес, на сбор орехов. А ночь ты проводишь на балконе. Ты очень занят. Плохо покрашенная балконная дверь впритирку закрыта, сквозь нее слышен храп крепко спящего после поисково-орешного дня отца, и ничто не помешает важному делу. Ты крутишь самокрутки. Ты не рискуешь держать сигареты, помня, как мама застукала тебя полгода назад в Москве, когда ты пришел вечером, покашливая, и не сумел с порога улизнуть в ванную. Нет, теперь ты умнее. Где улики, если на курево идет сушеная трава, сорванная у лесной дороги, а «Черниговские ведомости» и вовсе подозрений не вызывают?
Но ты не какой-то малолетний хулиган. Ты пишешь стихи. Здесь, на балконе, каждый запах тебя пьянит, каждый звук волнует. Перед тобой в волшебных картинах встает будущая жизнь. Она прекрасна. Тебя ждет успех. Пока неизвестно, на каком поприще, но это непременно случится. И она, та единственная, похожая на неприступную соседку по парте, обратит на тебя внимание. Тебя уже греет ее лучистый взгляд.
Сено в самокрутке дымит, и страшно першит в горле. На мгновение кажется, что вот-вот откроется дверь балкона и… Но нет, из комнаты доносится успокоительный храп. И дальше, дальше: твои стихи напечатаны в «Новом мире», редактор отдела поэзии с улыбкой вручает тебе авторские экземпляры, а кассир выдает трешку и просит расписаться в ведомости. Вот здесь, рядом с Андрей Андреичем. Да-да, Вознесенский — наш давний автор.
Ты вроде бы и знаешь, что твои стихи никуда не годятся, рифмы убоги, аллитерации слизаны у Бальмонта, а метафоры у Эренбурга, но нет — оказывается, ты рядом с Вознесенским! …Ты и не заметил, как наступил рассвет. Потому что тебе только что исполнилось шестнадцать и вся жизнь открыта перед тобою. Вся жизнь.
Дышать под водой
Когда я на днях выезжал из подземного гаража, автомобильные динамики, насилу справившись с помехами, выдали пронзительную концовку «Никиты Рязанского» из «Русского альбома» «Аквариума»:
…Научи нас дышать под водо-ой!
И вспомнилась поездка в Рязань в декабре далекого 1992-го. Нам с институтским другом хотелось за два дня убить трех зайцев: посетить возрождающийся Иоанно-Богословский монастырь под Рязанью, сходить на концерт «Аквариума» и хотя бы немного погулять по городу.
Прошло уже почти тридцать лет, но я хорошо помню студеную воду источника близ монастыря и острую радость, охватившую меня на всенощной, самый конец которой нам удалось застать. Мы стояли с мокрыми волосами среди немногочисленных паломников в плохо отопленном, ярко освещенном храме и согревались этой невыразимой и необъяснимой радостью. А потом один из монастырских трудников вел нас по темным косогорам в деревенскую избу на ночлег, освещая путь фонариком с динамкой, ручку которой приходилось постоянно накручивать, чтобы выдавить хоть немного света.
На следующий день был концерт. Мы стояли в партере и словно огромными ложками черпали обжигающие наваристые тексты. Одновременно хотелось плакать и рвать на себе рубаху, неистово верить и непременно совершить подвиг. Непременно и немедленно!
Я слушал песни «Аквариума» с середины восьмидесятых — на кассетах и пленках, обычно в самом скверном, а если повезет — просто плохом качестве после «дцатой» перезаписи на очередном магнитофоне «Электроника». Но «Русский альбом» меня потряс! Откуда выкатились у Гребенщикова эти сияющие, как жемчуг, песни? Безудержно грустные, бесшабашные, удалые, исповедально-чистые. И мудрые, мудрые.
…Никита Рязанский
Строил город, и ему не хватило гвоздя.
Мне сразу представился образ святого, которого нельзя найти в святцах. Образ строителя и собирателя земель русских, наставника молодых, образ молитвенника, уединившегося, но не переставшего печаловаться за людей:
…Но город спасется,
Пока трое из нас продолжают говорить с Ним.
Прошли годы. После Рязани были другие города и страны. После «Русского альбома» прекрасные авторы создали другие замечательные сочинения, они были записаны уже на качественные компакт-диски, не один десяток которых сейчас пылится у меня в шкафу.
Но в памяти утвердилась именно та поездка, то купание в источнике, то всенощное бдение в старинном монастыре и тот концерт. Потому что лечат только самые простые слова.
…Господи, научи нас видеть Тебя
За каждой бедой!
Почему счастье так ослепляет и оставляет сердце глухим к чужой боли? Почему окрыляет тоска? Как в душе растет вера? Как радость связана с бедой? Почему нельзя прожить легко, как пролететь по солнечной дорожке на велосипеде, и нужно обязательно учиться «дышать под водой»? И почему этому так помогает музыка?
Бывают дни
Бывают дни, когда воспоминания, как разноцветные точки, беспорядочно разбросанные по жизни, вдруг соединяются в одну чудесную картину. Когда ты поднимаешься ни свет ни заря от беспричинно охватившей тебя радости. Когда, разбирая завалы на антресолях, находишь среди пожелтевших страниц клеенчатых тетрадей с конспектами лекций листок с телефоном институтского друга, и наудачу звонишь, и слышишь знакомые интонации. Когда вспоминаются забытые стихи, а из небольшого кафе в южной станице, мимо которого ты рассеянно идешь с моря, слышна щемящая мелодия из детства.
Когда внезапно запахи становятся сильнее, а краски — ярче. Когда заканчиваешь затянувшиеся на годы дела и видишь, что другие дела из списка приоритетов, давно мозолящие глаза, и делать-то не стоит. Когда неожиданно возвращают давно забытый долг. Когда ты вдруг начинаешь изучать астрономию, осваивать новый язык или вникать в строение цветка — и постигаешь всю ограниченность человеческого знания. Когда ты чувствуешь особую близость Бога и когда так же остро чувствуешь богооставленность и остаешься один, в пустоте.
Это передышка перед крутым жизненным поворотом, затишье перед бурей.
На паузе
Сделай паузу, пропусти, уступи. Пропусти вперед немытую «тойоту», которая пытается вклиниться в поток слева с двойной сплошной, панически сигналя. Водитель неправ, но пусть он проедет первым. Не торопись втиснуться в закрывающиеся двери вагона метро: через пару минут придет следующий поезд.
Уступи в споре с приятелем, как обустроить Россию. Сделай то, что давно тебя просит близкий человек. Позвони, напиши, заплати, помирись, договорись. Да, и вынеси ведро с мусором.
Выйди на улицу. Вдохни полной грудью, посмотри вокруг — на пышно заснеженные деревья, на полыхающее вечерней зарей небо, на вспыхивающие в многоэтажных громадах янтарные глазки окон. Закрой глаза, послушай, как скрипит снег под ногами. Как лает собака в парке. Как бьется твое собственное сердце.
Зимний город и темные облака над ним, морозный воздух, спирающий грудь, фонари сквозь снег и гаражи, сиротливо сгорбившиеся за магазином, — это всё подарки тебе к большому празднику новоселья: ты впервые живешь на земле.
На Красную горку
Тонкие платаны и пальмы по пути из аэропорта. Прекрасный город не замечает моего приезда, нехотя пробуждаясь в это свежее субботнее утро.
Молодые парни в цветастых шлемах на подержанных черных и голубых мотоциклах, облепленных наклейками, никуда сегодня не спешат.
По узенькой дорожке беззаботно катит девушка на раскрашенном велосипеде, за ней едет суховатый старик в изящной соломенной шляпе. Идальго!
Почти все пацаны — в футбольной форме, голубой, красной, бордовой, в оранжевых бутсах. Ведь я в Барселоне, столице футбольной страсти.
Здесь то и дело вдыхаешь ароматы разбросанных тут и там булочных и кофеен.
Здесь каждая дверь и каждые ворота — произведение искусства.
Здесь совсем не видно окон за балконами, балкончиками и балконищами — то чугунными, увитыми диковинными лозами, то каменными, с тонкими колоннами, застекленными, с лепниной и старинными гербами, сплошь заставленными кадками с цветами, свисающими чуть не до земли. Цветами…
Сегодня шестнадцать лет, как в такой же солнечный день и тоже на Красную горку мы обвенчались. И с минуты на минуту сюда прилетит моя веселая шумная компания: моя любимая и четверо наших детей.
Какими цветами их встретить?..
Детские таланты
Возвращаюсь домой раньше обычного. Повезло с рейсом — самолет, словно взмахивая крыльями, опередил график, а Москва взяла да и порадовала пустыми дорогами.
Дома дети. Младшие, Ваня с Машей, подбегают наперегонки, солидно подходит старший сын Серафим. Раздеваюсь в прихожей и в окружении младших, тараторящих о чем попало, прохожу в кабинет разобрать вещи. В комнату врывается Ксюша, наша старшая, потрясая собственоручным карандашным рисунком эпохи художественной школы. Два черепа. Чрезвычайно натурально.
— Смотрите, какие классные! Где бы на стенку повесить?!
Растерянное молчание нарушает Сима, позволяя себе усомниться, что черепа уместны в столовой. Равно как и в кабинете. И вообще где бы то ни было.
Сестра не сдается:
— Конечно, им не очень идет без зубов… Но где я вам достану черепа с зубами?
Отправляемся с Ваней на велосипедную прогулку. По дороге выясняется, что в первом классе он очень много узнал: что такое отрезки, например, или о войне под Москвой…
— Пап, а ученые хотят сделать человека… Отвечаю, что тело вполне можно сделать, но не будет души. Сын, подумав, соглашается:
— Ну да, ни один робот не может сделать что-то бессмертное.
Поделившись знаниями, он засыпает меня вопросами:
— Почему человеку нужна вода? Почему боль такая бóльная? Почему человек вдыхает кислород, а выдыхает углекислый газ? А почему если земляника прогрызена, то она вкусная?
А почему?..
Возвратившись с прогулки, трижды звоню в небольшой колокол, подаренный на новоселье тестем, — пора за стол. Как раз и жена с работы приехала. За ужином благодушно рассуждаю:
— Мама Соня, какие же талантливые у нас дети! Маша умеет с ластами плавать, Ваня отлично на велосипеде катается и хорошо рисует…
Вклинивается старший сын:
— А я хорошо всех достаю. В этом мой талант!
Окрыленные таким признанием, дети наперебой козыряют другими своими талантами аналогичного свойства.
После ужина идем в сад. Ваня показывает мне торчащий из земли корень засохшего и недавно срезанного деревца:
— Здесь я ударился этим, ну… на что штаны надеваешь…
Как же хорошо на лужайке поиграть в летающую тарелку! Фрисби, как это нынче зовется. Наша фрисби — пластиковая подставка под цветочный горшок. Летает ничуть не хуже.
Соня тем временем выводит на прогулку Лори, мохнатого и неугомонного цвергшнауцера. А это значит, что на меня открывается охота: тихая и мирная дома, на лужайке Лори во всех смыслах срывается с цепи, с притворно сердитым лаем наматывает вокруг меня круги и ловко уворачивается, когда я пытаюсь ее схватить.
Наступает вечер. Маша довольно сообщает:
— Сегодня я побила свой рекорд по бутербродам с сыром. Прежний был двенадцать за день. Сегодня — пятнадцать.
День выдался утомительный — и перелет, и шумная встреча, — надо пораньше лечь спать. С трудом утихает суета, один пьет воду, другой рвется в занятую ванную чистить зубы, третий по всему дому ищет шнур — поставить телефон на зарядку.
И когда уже везде погашен свет, слышим за дверью спальни тихие и быстрые шаги. Шлеп-шлеп. В приоткрытую дверь просовывается лохматая Ванина голова:
— Мама, я тебе яблочко принес. Оно мягкое…
Десять минут
К нам на дачу приехал погостить одноклассник Вани — десятилетний Леша. Я с трудом через пробки выбрался за город, и поздно, уже после заката, мы вышли с пацанами поиграть в футбол на лужайке перед домом.
Поставили с двух сторон воротца, нашли под кустом мяч, и пошла игра! Конечно, нас одолевали комары, мои ботинки тут же промокли от росы, парни таскали меня по краям лужайки, да еще наша Лори, соскучившись, включилась в игру, грозно рычала и путалась под ногами.
Поиграть удалось всего минут десять, а потом быстро наступила ночь, и все пошли спать.
И все же как здорово, что мы хоть эти немногие минуты прожили вместе! Так бывает: упустишь время для игры ли, для разговора, и потом не можешь его вернуть. Посетители разошлись, официанты гасят свечи, убирают со столов посуду и застилают свежие скатерти, тушат свет и закрывают ресторан.
Сколько времени вы провели со своими детьми сегодня? А вчера? А на этой неделе? Если сегодня не успел пообщаться с близкими, поговорить, пожалеть их или подбодрить — завтра мир изменится, и эта возможность может больше не представиться.
Пацаны, кстати, обыграли меня со счетом 6:5. Я боролся! А Лори нашла под кустом маленького ежика и громко, заливисто с ним поговорила. Наверно, хотела подбодрить.
Дачный обед
Сегодня мы накрыли стол в беседке, я пожарил на углях куски корейки ягненка, Соня крупно нарезала ароматные азербайджанские помидоры и бледно-зеленые огурцы, а дети нарвали с грядок укропа, петрушки и зеленого лука. Обед удался, мы много шутили, дети пили боржом из запотевших бутылок, а мы с женой уговорили бутылку розового бордо. Угли еще не успели остыть, когда я принес из дома томик «Евгения Онегина» в кожаном переплете. Раскинувшись в плетеных креслах, немного щурясь от еще горячего солнца, дети приготовились слушать. Мы с Соней читали по очереди, так же по очереди отгоняя ос от тарелки с ломтями малинового от спелости арбуза. Перед нами воскресала картина русской жизни двухвековой давности:
Смеркалось; на столе, блистая,
Шипел вечерний самовар,
Китайский чайник нагревая;
Под ним клубился легкий пар.
Разлитый Ольгиной рукою,
По чашкам темною струею
Уже душистый чай бежал,
И сливки мальчик подавал…
Впрочем, все было не так. Обедали мы в доме, потому что на дворе было очень жарко. Изжарили наскоро охотничьи колбаски с морковью, приправили кетчупом из холодильника, нарезали луку. Пили компот. После обеда сыграли в «Монополию». Старшие дети вовсю оперировали недвижимостью, младший завладел тремя вокзалами и очень прибыльно для себя катал нас всех на поездах, а я вконец разорился. Нет, опять не то! На улице и впрямь было жарко, и мы действительно обедали в доме.
Быстро и молча поели и разошлись.
С дедом на рыбалку
Тук-тук — звенит стекло на террасе. Дед постукивает тихонько, чтобы не разбудить мою старшую сестру. Значит, сейчас пять утра и пора выходить.
Сажусь на кровати, потягиваюсь и озираюсь. Готовы ли снасти? Да, там у двери удочки и садок. На клеенчатой скатерке тесто — вкусно пахнущий растительным маслом желтоватый комок. Дед, как всегда, поднялся чуть свет и успел все приготовить.
Легкая рубашка, шорты, сандалии на босу ногу — вот и все сборы. Дед уже ждет у калитки. Идем к реке. Узкие улочки на краю деревни, вдоль-поперек изъезженные с хлопцами на великах, сейчас неузнаваемы: по самые крыши домов залиты белым молоком тумана.
Идем молча, чтобы словами не расплескать радость и волнение. От реки льется прохлада, и я окончательно просыпаюсь.
Наше место, к счастью, не занято. По колено в росе пробираемся на глинистый берег. Я, спеша, состыковываю коленца новой бамбуковой удочки (родительский подарок на 39 прошлый день рождения). Разматываю леску, выбираю из банки самого активного червяка, насаживаю на крючок. Бурый с красноватыми прожилками червячок боевито извивается.
И пока дед присматривает рогатину, на которую он поставит свое телескопическое удилище, и устанавливает на берегу стул, я скорее забрасываю снасть. Сначала — под вон тот куст, за кувшинки.
О эти сладкие минуты ожидания первой поклевки! Потом будут и мучительные перемещения вдоль берега, и хитрые, но пустые, увы, подсечки, и трудная работа по вываживанию крупного язя или густеры, и досада, когда здоровенная — уже морда из воды показалась! — рыбина сорвется… Но сердце запомнит только эту первую, самую чистую радость. Радость ожидания.
Волшебный лес
Много лет прошло с тех пор, как мы переехали из деревни в Москву. А когда-то (кажется — так давно!) я каждый день ехал утром на работу через лесок, разделявший окраину Зеленограда и пригород. Вечерами возвращался той же дорогой домой и, проезжая через лес, думал, что совсем скоро увижу Соню и детей, и мне становилось тепло.
На выходных мы выезжали с Ксюшей и Симой (тогда еще малышами) в Зеленоград — по магазинам, для занятий спортом или в кино. И тут знакомый лесок всякий раз оборачивался Волшебным Лесом: то пугал, норовя дотянуться корявыми ветками, то звал в гости разными голосами, зимой грозился завьюжить, искупать в снегу. Дети каждый раз храбро заявляли лесу, что совсем его не боятся, что им в машине тепло, а дома ждет жарко натопленный камин.
В Волшебном Лесу водились сказки. Я находил их вечерами, по дороге с работы, одну подбирал под кустом, другую снимал с еловой ветки, а третья и вовсе сама прыгала в глубокий карман пальто.
Пойманные сказки каждый день рассказывались детям перед сном.
Как-то дождливым вечером
дети сидели дома,
чай распивали, вздрагивая
с каждым раскатом грома.
Со временем сказки становились все длиннее, к ним добавлялись присказки. Появились и подросли новые слушатели — младшие дети Маша и Ваня. С особенным интересом слушали, если папе удавалось поймать в лесу сказку именно про них.
И вдруг пролетела птица,
похожая на коня!
«Папа, тебе это снится!» –
Маша шумит на меня.
Шел по деревне валенок,
укутанный теплым пледом…
Впрочем, и это присказка,
сказка начнется следом.
И вдруг шерстистая лапа
Ване легла на бок!
Ваня смеется: «Папа,
это же наш щенок!»
А потом дети стали сами заказывать сюжеты. И каких только сказок папа не переловил в Волшебном Лесу! Про чудесный шар и серебряный фонарь, про таинственную веревочку и пожирающий огонь, про путешествие за три моря и семирогого дракона. И каждая сказка непременно начиналась с того, что дети уютно сидели дома, пили чай с малиновым, земляничным или черничным вареньем, и вдруг… Детям особенно нравилось это «и вдруг», которое произносилось грозно и громко.
Иногда, приехав совсем поздно, я пытался увильнуть от исполнения обязанностей сказочника и лишь после долгих уговоров соглашался рассказать «самую короткую».
— Папа, ну покопайся в карманах! Может, найдется самая худенькая сказочка? — просила Маша, и сказочка находилась.
Ладно. Приступим к сказке.
Слушайте: как-то вечером
дети сидели дома
(как было уже замечено),
пили чай с земляничным
рассыпчатым сладким печеньем.
И то, что с ними случилось,
я бы назвал помраченьем!
Подчас к середине сказки я забывал какие-то детали или путал имена героев. В детской было тепло, темно, уютно, и, расслабившись после напряженного дня, я начинал клевать носом и сочинять что-то совсем уж несуразное. Дети, цепко следящие за повествованием, немедленно будили меня громким протестом:
— Папа, какой еще падишах?! Он же только что был царь!
Иногда у меня уж совсем не было сил закончить, и на самом интересном месте я со вздохом сообщал: «А что было дальше, детки, вы узнаете завтра», — после чего стойко выдерживал целый шквал возмущения. Случалось, что на следующий день я не мог припомнить, о чем была сказка, и тогда кто-нибудь из детей чуть ли не слово в слово пересказывал сюжет. И про веревочку, и про фонарик, и про волшебный шар.
Маша взяла фонарик,
Ваня — карандаши,
на цыпочках вышли из дома
(на улице — ни души),
в страшный дремучий лес
нырнули и в нем исчезли…
Дома бубнил телевизор,
папа дремал на кресле,
Лори спала в ногах,
мама — на рыжем диване.
И все за раскатами грома
забыли о Маше и Ване…
Все это было давно. А сегодня, когда мне по случаю довелось оказаться в Зеленограде, я увидел, что Волшебный Лес вырублен, а вместо деревьев, которые разговаривали с нашими детьми, лежат штабеля ошкуренных бревен, приготовленные к вывозу.
Я связался с другом, и он рассказал, что, к счастью, речь не идет о строительстве на этом месте очередного коттеджного поселка. Это санитарная вырубка, деревья сгрыз короед. И я почувствовал, что для всех нас прошла целая эпоха.
Впрочем, мне все же удалось поймать одну маленькую сказку, она испуганно пряталась под одиноким уцелевшим кустом. Дети выросли, но эту сказку я им сегодня расскажу.
Конец ознакомительного отрывка.
Комментировать