Часть первая. Жизнеописание иеросхимонаха Иеронима

Мне остается одно сказать Господу: «Хощу видети во благости избранных Твоя».

О ранних годах своей жизни и воспитании в родительском доме старец-духовник Иероним повествует в своей биографии, записанной им собственноручно в конце жизни.

1 Автобиография старца Иеронима. 1885 г.

«Во славу Божию начинаю мою биографию на Афоне в 1885 году. Родился я в России, в Курской губернии, в городе Старом Осколе, от православных и благочестивых родителей из купеческого сословия по фамилии Соломенцовы в 1805 или 1806 году (запись и метрика затеряны были). Крещен в приходе Казанско-Николаевской церкви священником Иоанном.

Предки мои были родом из Тульской губернии города Дедолова, из духовного звания. Пращур был иерей именем Петр. Пришел и поселился на жительство в этом новом пограничном городке в начале XVII века. Фамилия его была Соломенцов. У его сына Феофилакта было пятеро сыновей: первый назывался Константин, второй – Никифор, третий – Илья, четвертый – Иван, пятый, меньший, – Григорий, который был мой дед. От деда Григория родился мой отец Павел Григорьевич Соломенцов¹⁸, у которого было четыре сына и одна дочь. Больший сын назывался Алексеем (в монашестве Аркадий), второй – Ильей, третий был я, в Крещении назван Иоанном. Родился июня 28-го дня и в тот же день крещен во имя Иоанна Бессребреника. Сестра называлась Евдокия (в монашестве Маргарита, теперь игумения Борисовского монастыря Курской губернии¹⁹). Четвертый сын был Димитрий.

2 Город Старый Оскол. Улица Курская (где находился дом П. Г. Соломенцова). На переднем плане – Успенский храм. Фотография конца XIX в.

Дом наш сперва был на большой улице против Успенской церкви (которая прежде была женским монастырем). В этой церкви в это время был священником отец Иаков Белявский, вдовец. Очень был благоговейный, тихий, служил часто со слезами (я это потому знаю, что я несколько лет при нем пономарил).

Семейство наше любило часто ходить в церковь, особенно бабушка наша, которая почти каждый день ходила на всякую службу. Но надобно сказать, к чести моих сограждан, что в мое время они любили посещать святые храмы, особенно в воскресные дни и праздники – полны народа все церкви (которых в то время было семь). Как я помню, от 1810 до 1830 года нравственное настроение моих сограждан было очень религиозное, благочестивое. Раскольникови сектантов вовсе никого не было в городе. Посты хранили и среды и пятницы тоже, а особенно Великий пост почитали; не слышно было, чтобы какой дом разрешал есть мясо в посты. Даже и дворяне соблюдали посты. А теперь говорят, что сограждане наши пофранцузились: не хранят постов – верно, думают, что это не грех. А отцы этак не делали.

3 Николаевско-Казанский храм в Старом Осколе (не сохранился). Фотография начала XX в.

Помню, однажды в Великий пост, в субботу, купец Осип Максимович Фастов купил на базаре раков и нес домой. Увидавши его, Симонов удивился и сказал ему:

“Вот ты и сам знаешь устав церковный, что это грех есть в пост, а ты соблазняешь других этим”.

Тот отвечал ему: “Я по благословению устава ем раки; там сказано, что в Великий пост разрешается по субботам и неделям есть черепокожные”.

Однажды в Лазареву субботу семейство наше пригласило священника в дом на обед. Священник пришел, пообедал и после спросил, из чего приготовлен был суп. Ему отвечали: из потрохов свежей рыбы. “Да разве сегодня позволяется это есть?” – спросил священник. Ему отвечают, что сегодня едят икру. “Да, – сказал священник, – икру, а не рыбу”. Ему отвечали: “Простите, батюшка, в супе нашем не было рыбы, а один потрох, а потрох не рыба”. “Нет, – сказал священник, – потрох все равно, что и рыба, потому не должно так делать”. Тогда они смутились и попросили извинения, что вместо угощения по неведению сами согрешили да и священника ввели в грех. Вот какие тогда были священники и христиане!

На восьмом году меня отдали в школу учиться грамоте. В то время еще в городе не было уездного училища, а была “государева школа”, в которой я был три года: выучился читать, писать, рисовать, грамматику, арифметику и тем окончил жалкое купеческое образование. Увы! Если бы не помогло семейное благочестие ицерковное пение да случайное чтение единственного в то время духовного журнала «Христианское чтение», я, подобно моим сверстникам, погрузился бы в грубое душевное житие.

От отроческих лет церковь была моим единственным утешением. Звонить, кадило подавать, находиться в алтаре, читать и петь – эти занятия были для меня паче меда и сота (Пс. 18, 11). Бабушка моя была неграмотная, но очень любила слушать чтение житий святых. Часто она заставляла меня читать Четии Минеи, а потому я рано знал их. Часто случалось, что от долгого чтения начну дремать, тогда бабушка вынет из большого своего корсета сосульку медовую, или груздик, – я съем ее, и ободрюсь, и еще прочитаю житие. Таким образом я сделался чтецом хорошим, бойким.

В то время благочестивые мои сограждане были большие охотники до церковного пения, так что и богатые купцы из первых домов за честь считали ходить на клирос. Особенно приснопамятны купцы Симоновы, которые постарались и хор певческий составить, куда и я был приглашен еще молодым, лет семнадцати. Это меня очень утешало. Общество было прекрасное, певали много и концертов. В семействе моем все умели петь. Бывало, под праздник или в воскресенье сойдемся все в залу, покадим и лампаду зажжем и начнем петь догматики, стихиры, ирмосы, тропари, Херувимские и прочее. Голоса были громкие, все знающие: тенора, четыре баса, а женщины – альты и дисканты. Таким образом три-четыре часа в сладость пропоем. А иногда так громко, что на улице проходящие останавливаются, снимают шапки, крестятся, говоря, что у Соломенцовых всенощную служат. Это занятие очень утешало нас, и оно заменяло обыкновенную мирскую рассеянность. А когда, бывало, приедут из монастыря наши монахини погостить к нам – две тетки, жившие в Орловском монастыре, – тогда наш дом превращался как бы в церковь: частое пение, чтение и моления совершались ежедневно.

Как помню, еще с пяти лет я начал желать пойти в монастырь. Большая любовь к церкви, особенно к пономарству, заменяла для меня все детские игры. С шести лет я выучился пономарить и звонить в церкви Успения Божией Матери, которая была против нашего дома.

В праздники и в воскресные дни проспать утреню нельзя было, потому что бабушка наша была строгая, не попускала никому проспать утреню, сама пробуждала всех. А которые были тяжелы на подъем, тех она подымала палкою. За прилежание ли к церкви или ради расположения к монашеству благодать Божия часто утешаламеня разными просвещениями; некоторые из них были так резки, что на всю жизнь мою остались незабытыми в моей памяти.

4 Успенский храм в Старом Осколе (не сохранился). Фотография начала XX в.

Однажды, когда было мне около семи лет от рождения и я уже научился пономарить, как теперь помню, я шел со свечою и по обычаю стал пред иконою Спасителя, прилежно смотря на лицо Его; в это время пели догматик: Царь Небесный за человеколюбие на земле явися и с человеки поживе.

Эти слова поразили сердце мое страшным удивлением и сладчайшим умилением. Слезы потекли из глаз. Слова эти начали повторяться беспрестанно, волнуя сердце сладким удивлением. Я плакал, ужасался и радовался.

Слова повторялись часто и с новыми чувствами удивления и радости. Так продолжалось более двух лет. Потом мало-помалу стало это уменьшаться, но память о сем дивном просвещении осталась на всю жизнь мою.

Подобное умиление, плач и рыдания продолжительные были у меня уже от скорби, что не отпустили меня в монастырь. Один иеромонах Площанской пустыни, сборщик, квартировал в нашем доме. Я просил его, чтобы он взял меня в монастырь, и он согласился. Мать моя согласилась отпустить меня и приготовила было меня в дорогу. В это время отца моего не было дома, он служил в магистрате бургомистром. Когда он пришел домой, мать моя говорит ему, что она отпускает меня в монастырь, в надежде той, что и он согласится на это дело, но отец за это рассердился и не пустил, сказавши, что раньше 23 лет он не отпустит меня. Это ужасно меня опечалило, и я от этого начал плакать и рыдать, и это продолжалось более двух недель. Бывало, пойду в уединенное место, упаду вниз лицом и плачу, рыдаю и припеваю Милость мира... Свят, свят... и прочее жалобным голосом, потому что не знал, как в скорби надобно молиться. С того времени я уже и не помышлял, чтобы меня прежде совершеннолетия отпустили в монастырь. Но вместотого Промысл Божий поэкономил мою юность добрым содружеством. В воспитании человека много влияет содружество: доброе – для добра, а злое – для зла. Содружество доброе избавило меня от рассеянной жизни и поддержало на пути благочестия. Дружба наша состояла из шести человек. Мы дали обещание Богу, чтобы не жениться, а пойти в монастырь и быть монахами, и подтвердили это клятвою. Вследствие сего мы часто сходились для совещаний и бесед, чтения и пения. Сограждане наши прозвали нас монахами, но все уважали нас.

Приблизилось время моего совершеннолетия – 23 года. Я в этот день за чаем сделал родителю моему земной поклон, поблагодарил его за воспитание меня в страхе Божием и при том сказал ему, что от сего времени он уже не отвечает пред Богом за мое поведение. Это мое объяснение тронуло его и родительницу мою. Отец ответил мне так: “Сын, я догадываюсь, для чего ты так сделал: чтобы иметь свободу без нашего соизволения пойти в монастырь. Но мы просим тебя, чтобы ты этого не делал, ибо три года уже прошло, как мы предлагали тебе жениться, и ты тогда еще заявил нам, что ты не хочешь жениться, а желаешь пойти в монастырь. Мы со своей стороны дали тебе на это наше родительское согласие и обещались более не принуждать тебя к женитьбе, а только при этом просили тебя, чтобы ты пожил еще с нами и помог бы семейству по торговле. И ты тогда обещался нам пожить еще с нами до совершеннолетия и так исполнил свое обещание. А теперь мы вновь просим тебя и еще пожить с нами, по крайней мере покамест брат твой меньший возмужает и возможет управлять лавкою”. Хотя и тяжело показалось для меня прошение их, но ради послушания родителям я нехотя принужден был дать им свое обещание еще пожить с ними, покуда это будет для меня удобоисполнимым.

Родители мои были истинные христиане, любили Бога и исполняли Его заповеди. Часто посещали церковь, любили молиться и дома. Родитель знал наизусть четыре акафиста; во всю жизнь свою не пил хмельных напитков, никогда не ругался по-соромски, божиться считал за великий грех, был строг, но очень молчалив, и все боялись его и любили; пиров, обедов и гуляний не любил, за то обзывали его скупым, а другие величали его “морозом”. Впрочем, он любил бедных родных и всегда приглашал их к обеду, любил читать Библию, потому Библия – большая, екатерининская – постоянно лежала у шкафа, где он садился чай пить. И, не прочитавши листа два из Библии, он не начинал пить чая (который был его любимым напитком, и особенно со сливками). Среды и пятницы почитали, также и посты, и хотя ели рыбу, но молочного не ели никогда. А в Великий пост первую неделю все семейство ничего вареного не ело и даже чаю не пило до субботы, прочие недели разрешали только на масло постное.

Мать моя²⁰ была грамотная, богобоязненная, очень трудолюбивая, любила читать жития святых отец, была веселого нрава и любила шутить, любила монашество. Тетка, схимонахиня Ксения, была ее другом, от которой она научилась благочестию.

Нас, сыновей, у отца нашего было четверо, а дочь была одна, которую родители очень любили. Она была резвая. На одиннадцатом году ее отвезли в Орел, в монастырь к монахиням-теткам, для обучения в рукоделии, особенно золотошвейному искусству. Она там прожила два года. Потом привезли ее назад домой и начали по обычаю глупому купеческому лет за пять вперед до замужества заготовлять наряды, и притом еще в большом количестве. А она, приехав из монастыря, начала с подругами своими читать романы, которые воспалили ее воображение и усилили в ней страсти. Собою она была красива. Начитавшись романов, она стала о себе думать, что она умная дама. Иногда, прочитавши какой-нибудь роман и увлекшись им до восторга, она передавала мне свои чувства и тонкие понятия, желая показать, что она уже умеет ценить и рассуждать о всяких предметах. И это я слыхал от нее многократно. Таким образом моя легковерная сестрица в малое время зашла далеко. Я молился о ней, да просветит ее Бог, да наставит на всякую истину, а на себя я не надеялся, чтобы мог вразумить и обратить ее к любви Божией. Вот уже ей минуло 16 лет, и в это время появилось за нее свататься до 20 женихов, но нравился ей из них только один. Это был полковой казначей.

Однажды она мне много рассказывала о геройстве разных героинь, описанных в романах. При этом я спросил ее: “Скажи мне, сестра, какое ты имеешь понятие о романах? Что такое роман? ” Она отвечала мне: “Да всем известно, что роман есть история о каком-либо событии или повесть о приключениях”. При этом я, рассмеявшись, сказал ей: “Если б это было так!” Она торопливо спросила: “Так как же иначе? И скажи мне твое мнение о романе. Неужели все это ложь?” Я ей сказал: “Сестра, вот мое мнение, и мнение всех здравомыслящих, и всех великих святых: роман есть миф, то есть сказка, басня, выдумка или мечта ложного воображения”. За этим она так и ахнула, проговоривши: “Ах, Боже мой, а я думала, что все, писан ное в романах, есть истина и верные события!” Я ей ответил: “Я укажу тебе таковые события истинные, которые засвидетельствованы всею нашею святою Церковию”. – “Да ты мне говоришь о святых книгах и Четиях Минеях?” “Да, – сказал я ей, – да разве в этих книгах написано не чудно, не дивно, не ужасно и не страшно? А это не выдумка, не ложь, а сущая есть истина. Вот ты имеешь имя святой Евдокии, а читала ли ты ее житие и страдание? Вот где увидишь истинное геройство и пречудную повесть, каковых ты в романах не читала”. Затем она побежала читать житие преподобномученицы Евдокии. Прочитавши ее житие и прочих подобных жен, как-то: Евгении преподобномученицы, Аполлинарии, Феодоры, – наша любительница чтения романов видимо переменилась, на романы уже и смотреть не хотела и так полюбила чтение святых книг, что часов по пять их читала. Иногда мать принуждена была силою оттаскивать ее от книги, говоря, что она от долгого чтения похудела и сделалась бледная, что ее теперь никто не возьмет замуж. А она, несмотря ни на что, стала ходить часто в церковь и, к горю матери, не стала убираться. И скоро Промысл Божий помог ей пойти в монастырь.

Это было таким образом. На масленой неделе она с невесткою в санках каталась по городу и простудилась. От этого она заболела, и долго доктора лечили ее. По прошествии шести месяцев она выздоровела, но не совсем, боль в груди осталась и угрожала ей чахоткою. В это время у нас гостила схимонахиня, наша тетка, мать Ксанфира. Сестра упросила ее, чтобы она взяла ее в монастырь. Тетка дала ей слово, что если отпустят, то она теперь же возьмет ее с собою в монастырь. На другой день утром мы все собрались, по обычаю, в спальню родительскую пить чай. В это время входит сестра и, ставши на колени пред отцом, начала просить со слезами отца, чтобы он отпустил ее в монастырь. На это отец сказал ей: “Так как брат твой хочет скоро оставить нас и пойти в монастырь, потому мы теперь отпустить тебя не можем, ибо в один раз двоих любимых детей отпустить для нас очень тяжело и скорбно, а если хочешь, то проси брата, чтобы он за тебя пожил с нами три года”. После этих слов сестра встает и с рыданием бросается мне на шею, говоря: “Любезный братец, выкупи меня!” Все мы, вставши со стульев, расплакались. Я от слез едва мог выговорить: “Согласен, согласен, но только год”. Отец, протянувши ко мне свою руку, сказал: “Три, три!” Я, давши ему свою руку, сказал: “Два, два!” Поцелуем руки отца мы покончили этот торг.

Скоро, дня через три, сестра уехала с теткою в монастырь. При сем я вспомнил одно происшествие, предрекшее событие сему делу по вере и молитве просящих от Бога разрешения сомнительному делу. Это было так. Из числа 20 женихов, искавших руки сестры моей, один жених понравился нашим родителям, и они пожелали выдать ее за него. Но, так как он был иногородец, из города Орла, потому надобно было узнать о нравственном и вещественном состоянии его семейства. Для этого дела послан был я с матерью в Орел. Там мы узнали, что семейство этого жениха несостоятельное, а потому и решили не выдавать за него нашей сестры. Мать моя квартировала в монастыре, у монахини нашей Ксанфиры, а я жил в гостинице. В воскресенье после обедни я был в монастыре у тетки. Туда пришел протоиерей отец Лука – старик вдовец. Мы вместе пили чай и разговаривали о нашем деле. Мать скорбела и горевала, что оказалось препятствие для выдачи ее дочери за любимого человека, колебалась и сомневалась и не знала, что делать. Протоиерей знал все это дело и, видя ее скорбящей и сомневающейся о сем, посоветовал ей решить это дело жребием, сказавши, что и в самых великих делах святые апостолы метали жребий. Мать на этот совет согласилась. Написали два жребия: один – выдавать в Орел, другой – не выдавать; положили жребии пред иконами, зажгли свечи, встали и помолились, а потом вынули жребий, на котором было написано: “Выдавать в Орел”. Поблагодарили Бога за решение нашего сомнения, успокоились, сели и начали пить чай, а мать начала плакать и укорять себя, говоря: “Что это я, глупая, сделала? Для чего я положилась на жребий, будучи убеждена в невозможности быть этому делу?” Протоиерей от души смеялся ее малодушию, а мать сердилась на него, говоря: “Вы, батюшка, вовлекли меня в этот грех. Зачем вы посоветовали мне кинуть жребий? Нет, нет, я не хочу ее выдавать в Орел и жребия не признаю истинным”. Но протоиерей продолжал смеяться, говоря: “Так будет, как жребий сказал. Без сомнения, так будет”. Мать за эти его слова еще более сердилась на него, а он, выходя из келлии и прощаясь, повторил свои слова, сказав: “Я верую, что Бог сотворит так и Евдокия выдана будет в Орел!” И затем отец протоиерей вышел из келлии, а мать еще долго продолжала плакать. Когда сестру проводили в Орел в монастырь, тогда мы вспомнили о предвещании жребия. Бог оправдал чудным образом веру отца протоиерея.

Я еще прожил за сестру в доме родителей два года. Об этом событии сестра часто вспоминала в письмах своих ко мне. И в самом деле, самоотвержение ее было примерное и редкое, и за то Бог удивил над нею милость Свою в монашестве, даровав ей многие благодатные дары ко славе Своей и для спасения многих душ, вверенных ее путеводительству. Теперь в монастыре ее 800 сестер. Вначале она жила в

5 Борисовская Тихвинская женская пустынь. Литография середины XIX в.

Орле у тетки – монахини Ксанфиры, которая была старица опытная, а когда сгорел в Орле монастырь их, тогда они переселились в Борисовский монастырь. С ними еще были две племянницы. Тут сестру сделали благочинною, и она в этой должности была 20 лет; потом ее избрали игумениею. В это время прибыли к ней еще две племянницы. Мать наша в ее монастыре скончалась, будучи наименована в схиме Еввулою.

Во время моего двухлетнего жития при родителях за сестру я перенес тяжкие испытания и едва не погиб. При всей моей начитанности в Божественных книгах и любви к монашеству я много претерпел от нападения страстей. Потому мне страшно тяжело было разлучаться с миром и оставлять дом родительский. Враг сильно нападал на меня с разных сторон – хотел всячески отвратить меня от намерения моего, а потому я с великою болезнию сердца оставлял дом мой – плакал и рыдал. Но в это время совесть говорила мне. что это попущено Богом и так сему должно быть: “Мужайся и крепись, все это скоро пройдет, ибо через это пролитие крови твоей сердечной оценится любовь твоя к Богу. А как ты думаешь, что Тому Самому Любителю твоему ради тебя легко было на Голгофе зисеть на Кресте? ” Когда я спросил опытного старца о моем трудном и горьком разлучении с миром, что это значит, он отвечал мне, что ежели этого не случится в начале оставления мира, то оно будетв монастыре, ибо сего требует евангельское самоотвержение, которое вначале бывает страшно тяжело, а после делается благим игом и легким бременем Христовым».

Разлучившись с сестрой, Иван Павлович начал чувствовать духовное одиночество, уныние стало его смущать, и враг спасения человеческого восстал на целомудренного юношу с сильной бранью плотских страстей. Открывал ему и мир свою пропасть, показывая свои прелести и утехи. Родители начали предлагать ему женитьбу, сватали богатых невест, чем еще более усугубляли брань. Строгим постом, ночными молитвенными бдениями боролся юноша с приражениями мира, плоти и диавола, всеми своими силами боролся он, оберегая свою девственную чистоту, и эта борьба отразилась на его здоровье. Он исхудал, совсем высох, мало вкушал пищи, почти не спал и близок был к умопомешательству. Но Господь, попускающий сильным борцам сильные искушения, испытав крепость его произволения, явил ему в брани Свою помощь, явил дивно, чем и запечатлел навсегда его духовное избрание. В одну ночь, когда приступ плотской брани в нем был особенно силен и видел он себя совсем погибающим, – ибо помощи ниоткуда не было, молитва как бы перестала действовать, ум помрачился, облака помыслов страстных затемняли сознание и весь он горел как в огне, – бросился он из комнаты своей в сад и здесь, под деревом, пал на колени и стал слезно молить Господа Бога помочь его бессилию, защитить его от силы вражией, сохранить его в чистоте. «Если Ты, Господи, не поможешь мне, – говорил он воодушевленно, – то уже не могу терпеть сей брани. Возьми же, Господи, лучше душу мою от меня, чем осквернить мне ее плотскою нечистотой».

Много и долго молился юноша под открытым небом в ночной тишине, и вот около полуночи внезапно разверзлись над головой его небеса и свет, подобный огненному пламени, снисшел на него с высоты, но не опалил его, а чудно прохладил, исполнив сердце его неизъяснимой радости. От изнеможения пал он на землю, лежал как мертвый и только чувствовал, как таинственный огонь проходит во все жилы его и составы, прохлаждает и истребляет в них огонь плотских похотений. Так пролежал он долго, пока не заблаговестили к заутрене. Тогда, очнувшись, он встал и почувствовал себя совсем новым человеком: на душе было светло и радостно, помыслов страстных как не бывало, и само тело его стало как-то необычайно легко и подвижно. С радостью пошел он в церковь к заутрене, усердно молился и благодарил Бога за избавление от страстной непосильной брани. Пришедши из церкви домой, он увидел, что то дерево – груша, под которой он ночью молился и сподобился благодатного видения, засохла и стояла обнаженной от своих листьев и плодов. Скоро заметили это и домашние его и много удивлялись, как это случилось, что груша в одну ночь так внезапно усохла. Один Иван Павлович понял истинную причину этого явления, но утаил ее от всех в глубине своего сердца. Он благодарил Господа деннонощно за это чудное проявление на нем Промысла Божия и помощи ему свыше, ибо с тех пор совершенно и навсегда избавился он от брани плотской, страстных помыслов и сонных греховных мечтаний, мирно пребывал в мире среди всех его соблазнов и преуспевал в подвигах духовных.

Конечно, не могло утаиться такое важное событие в жизни старца-юноши, и без того за правильную жизнь всеми уважаемого. Но до сего времени он привлекал к себе внимание лишь примерным благочестием, теперь же он стал чистым сосудом, исполненным благодати. К нему стали обращаться за разрешением разных вопросов и недоумений. Таким образом, еще до монашества он был подготовляем благодатию Божией к своему старческому служению.

Вспоминает об Иване Павловиче его брат и друг детства Иван Фомич Соломенцов, с которым вместе учились они в «государевой школе»: «Около двенадцати лет было ему от роду, как оставил он мясную пищу и от гостей удалялся. Был у нас мастеровой из Москвы, старообрядец, еврей сапожник. Вот они часто собирались вместе с Иваном Павловичем, вели разговоры о вере, спорили. А у Ивана Павловича был двоюродный брат Иван Егорович Тулинов, с которым они были родственны по духу, как единоутробные братья. Вдвоем они тогда отвели от раскола до десяти девушек.

У родителей Ивана Павловича был кожевенный завод. Он торговал этим товаром, ездил по ярмаркам и всегда успевал с продажею прежде всех, так что ему завидовали его товарищи. А как отправился на Афон, написал мне письмо: “Где ни жить, а Богу надо служить на всяком месте владычества Его. Благослови, душе моя, Господа”. Давал наставления, как надо жить и от чего удаляться. Советовал иметь друга по душе, чтобы от соблазнов удерживать себя. Много у меня от него писем»²¹.

Были с ним еще случаи особого действия благодати Божией.

«Однажды, – рассказывал сам старец, – в годину испытания России болезнию холерою, я ехал из Старого Оскола в Острогожск. Чувствуя в себе припадки холеры, я остановился в селе Репьевка, но на месте я еще более почувствовал болезнь, меня беспрестанно рвало и несло. Не желая беспокоить хозяев дома, ибо и кучер мой (тогда ездили на своих лошадях) всевозможным образом сторонился от меня, уклоняясь в чем-либо мне послужить, я, ходя под навесом дома и чувствуя в себе крайнее ослабление, решился сесть в свою повозку и там ожидать смерти, держа в уме молитву Иисусову, основываясь на изречении слова Божия: “В чем застану, в том и сужду” (ср.: Ин. 5, 30). Убедившись в этом своем помысле, я уселся, крепко молясь не о том, чтобы избавиться от болезни, но что мною не исполнен данный обет идти в монашество, хотя причины сего и были довольно благословны. Размышляя таким образом, я пришел в какое-то забвение и, глядя открытыми глазами, вижу пред собою боголепную Жену, всю в белом одеянии и покрытую как бы флером; возле Нее, гораздо ниже, как бы до колен, стоит мужчина в голубом светлом одеянии, имевший на себе накинутый сверху плащ. Помысл мне сказал, что это Божия Матерь и святой Иоанн Богослов, и я тотчас пришел в сознание, почувствовав себя совершенно здоровым. Перекрестившись и поблагодарив Господа, я проворно соскочил с повозки и пошел по направлению к жилищу. Возница мой с величайшим удивлением смотрит на меня и следует за мною. Придя в хату, я тотчас спросил кушать и нашел единственно только жидкую молочную кашу, называемую по-малороссийски кулеш (чего в то время наиболее опасались). Сверх моего обыкновения я покушал достаточно и совершенно выздоровел. Событие сие всегда живо представляется в моей памяти с благодарностию к Царице Небесной и святому Иоанну Богослову. Припоминаю и то, что будто бы Царица Небесная, обращаясь к святому Иоанну Богослову, указала перстом Своей правой руки на меня, было ли при сем что произнесено, я не помню».

С юных лет Иван Павлович возлюбил Господа всей душой и всеми помыслами своими стремился служить Ему в подвигах поста и молитвы. Он был иноком по природе своей души; сын богатых родителей, не пленился он этим богатством, тяготился роскошью, уклонялся удовольствий мирских и искал единого на потребу – спасения души и при помощи Божией, живя в мире, соблюл себя непорочным от его скверн. Девственную чистоту души и тела тщательно сберег он среди мира, его соблазнов и сует. По торговым делам своего отца ему приходилось вращаться меж разными людьми, но среди них мудро соблюдал он верность Господу и тщательно исполнял Его святые заповеди. Тяготило его занятие торговлей, но нужно было оказывать послушание родителям, и волей-неволей ему приходилось нести это тяжкое для него иго, помогать отцу в его делах до конца обещанного срока. По окончании этого срока родители больше не удерживали его и дали ему благословение на поступление в монашество, ибо наконец они вполне убедились, что к миру и его красотам не лежит сердце их сына, но что всецело объят он желанием служить Богу в подвигах иноческих.

В это время Господь послал Ивану Павловичу собрата по духу, родственника его Николая Гончарова, который так же горел желанием иночества и с которым мог он откровенно беседовать и совещаться, как и где обрести им удобное пристанище ко спасению.

В начале 1831 года оба ревнителя подвигов духовных со странническими котомками за плечами вышли из родного города в путь-дорогу, чтобы постранствовать по российским монастырям и присмотреться в них к чину и порядку иноческого жития.

6 Дивногорский Успенский монастырь. Фотография начала XX в.

«Сначала, – повествует далее старец Иероним, – я поступил в новообновляющийся Дивногорский монастырь близ города Коротояка Воронежской губернии, в восьми верстах от города по ту сторону Дона. При мне были два друга моих: Николай Афанасьевич Гончаров и Алексей Никитич Черепенников, острогожский мещанин. Это место нам полюбилось, как удобная пустыня для спасения. Красивое, даже чудное местоположение. Здесь находилась чудотворная икона Божией Матери, называемая Сицилийскою. Братии было мало, около десяти человек. Игуменом был павловский протоиерей, в монашестве называвшийся Афиногеном, – человекученый. Он принял нас, с тем чтобы сделать общежитие, а иначе мы не хотели оставаться у него. Он как будто с охотою обещался нам сделать это, но впоследствии раздумал. Так как не было для нас помещения, то игумен предложил нам, чтобы мы для себя построили келлии. Мы так и сделали, построили дом для помещения четырех человек и перешли в него. Начали поживать как будто и хорошо. Службы Божии совершали исправно и усердно. Пение устроилось хорошее. В это время, в 1832 году, много поклонников²², проходя в Воронеж к новоявленному святителю Митрофану, заходили в нашу обитель, служили молебны и приносили хороший доход обители. Игумен рад был ему и забыл думать об общежитии. Но, видя, что мы ожидаем оного от него, он постарался нас удалить от себя. Мы, поняв свою ошибку, оставили его с миром и перешли в Курскую губернию, в бедный монастырь, называемый Знаменско-Хотмыжский. Там в это время был строителем отец Геннадий, который пред тем был казначеем в Глинской пустыни. Мы были с ним знакомы, и он с радостию принял нас. Здесь есть чудотворная икона Божией Матери «Казанская». В этом монастыре мы прожили около года. Повидавши разных соблазнов, а еще больше наслушавшись о них, нам пришло желание найти такой монастырь, куда не приближались бы жены».

Жизнь в обоих монастырях не соответствовала их стремлению иночествовать не ради получения сана священства, должностей и наград, а единственно ради спасения души. Они хорошо видели, что в этих монастырях не избежать им скорого повышения и рукоположения в иеромонахи, которого особенно трепетал смиренномудрый Иван Павлович, искавший в иночестве более всего безмолвия душевного, не надеясь сохранить его в священном сане. Он расспрашивал бывалых людей – странников, где есть на Руси такая пустынная обитель, где бы можно было ему обрести желаемое безмолвие и уклониться от принятия сана. Ему сказали, что в России вряд ли найдет он подобное место, и посоветовали ему направить стопы на Святую Гору Афонскую, где в уединенных скитах и пустынных келлиях²³ он может найти желаемое.

«В это время нашего города купец, – продолжает рассказ отец Иероним, – мой приятель, Василий Максимович Фастов, только что возвратился из путешествия ко святым местам. Был он и на Афоне два месяца и осмотрел все с любопытством. Сей человек, как нарочно, Промыслом Божиим послан был к нам. Он, выслушав наши разговоры и желания, посоветовал нам так: “В России вы не найдете такого места, куда бы женский пол не проникал; подобное место, и единственное в Православной Церкви, находится только на Святой Горе Афонской. Вот, если хотите, идите туда, ничтоже сумняся, ибо я видел там и русских, хорошо живущих”. Этот его совет мы приняли с радостию и немедля оставили Хотмыжскую Знаменскую обитель и отправились в Старый Оскол для получения заграничных паспортов. Это было в 1834 году, в марте. Мы прибыли в Старый Оскол. Но, так как приближалась святая Пасха, нам пришла мысль провести Пасху в Толшевской пустыни и пригласить жившего там друга нашего, Ивана Егоровича Тулинова, не пожелает ли он вместе с нами путешествовать на Афон. На шестой неделе мы прибыли в Толши. На Фоминой неделе я заболел сильно воспалительною лихорадкою, которая продолжалась месяца два. Товарищ мой, видя, что я медленно выздоравливаю и, следовательно, этот год не могу начать далекое путешествие, пожелал посетить лавру святого Сергия и Оптину пустынь. Таким образом, нехотя я остался на будущий год в Толшах со скорбию о неудаче нашего предприятия, не понимая того, что все Промыслом Божиим строилось к лучшему, ибо этим средством я приобрел многие и важные опыты, а к тому же я уклонен был от ответственности несоблюдения клятвенного дружеского обета, случившегося от забвения».

И вот наконец два друга – Иоанн и Николай – отправляются на Афон. Но не суждено было Богом сразу достигнуть им этого многожелаемого ими небурного пристанища ко спасению. Приехав в Константинополь, по случаю открывшейся там чумы они не были допущены на берег и должны были возвратиться в Россию. Они решили отправиться из Одессы в Воронеж, чтобы поклониться святым мощам святителя и чудотворца Митрофана и тем хотя несколько утишить свою скорбь. Так они и сделали. Здесь был в то время один юродивый, отличавшийся даром прозорливости, и вот оба странника пожелали услышать от него, есть ли воля Божия быть им на Святой Афонской Горе и подвизаться там. Когда пришли они к юродивому и спросили его об этом, тот, пристально на них поглядев, сказал им: «Идите, мои братия-старооскольцы, идите в Святую Гору Афонскую, идите. Ты, брат мой Николай, придешь туда, немного поживешь, получишь святую схиму и отправишься в невозвратный путь, а ты, брат мой Иоанн, придешь на Афон да свой улей заведешь и будешь рои отпускать. Идите, Бог вас благословит!» Пришлось, однако, братьям-старооскольцам некоторое время потерпеть еще в России, пока путь на Афон сделался для них свободен. Они поступили в Толшевский Спасо-Преображенский монастырь. Старец Иероним повествует далее.

«Пред путешествием моим за границу, на Афон, в 1836 году я жил в Толшевской пустыни Воронежской губернии. В этой общежительной обители мне дано было два послушания: так как я знал пение – и простое и нотное, то мне приказано было ходить на клирос петь, а к этому еще поручена была братская трапеза, где я служил отцам с одним помощником.

Однажды (это было в январе) по окончании первой и второй вечерней трапезы и по уборке всего (что протянулось до 10 часов), давши друг другу прощение, мы пошли по своим келлиям спать. Ночь хотя была безлунная, но небо было чистое, и звезды ярко блистали. Идя в свою келлию, я заметил, что огни у отцов в келлиях были уже потушены. Пришедши в келлию, я прочитал повечерие и чувствовал себя очень спокойным и вовсе не расположенным ко сну. Но так как до утрени времени оставалось мало, то я расположился лечь на кровать, дабы хотя немного поспать, но еще не лег, как в это время мысль сказала мне: “Бес идет”. Я спокойно спросил у нее: “Где же он?” “Вот, смотри на северо-восток”, – ответила мысль. Я сказал: “Ну, пусть идет!” И обратил туда глаза свои. И в самом деле, стена келлии исчезла, и я увидел в расстоянии около 50 саженей человека черного, похожего на цыгана, среднего роста, голого, кругленького, волосы на голове имеющего короткие. Он приближался ко мне медленно, и, чем ближе он подходил ко мне, тем более лицо его багровело или краснело. Я смотрел на него пристально, но спокойно, без малейшего страха. Когда он приблизился ко мне так, как на три или четыре сажени, тогда лицо у него сделалось очень красно-огненным, что заставило меня более не допускать его до себя, и я с полным спокойствием оградил себя крестным знамением, произнесши слова: “Силою честнаго и животворящего креста Господня”. За этим бес исчез мгновенно и все в келлии приняло свой вид. Я хотя и очень удивился этому видению, впрочем, лег на кровать и спокойно заснул до утрени. Поутру я рассказал моим друзьям о случившемся мне видении, и они подивились этому. Один из них сказал, что видению сему должна быть какая-либо причина, ибо без причины не бывает действия. Я начал искать в себе причины, и хотя не скоро, но благодать Божия помогла мне найти ее. Вот в чем нашлась причина. Когда я был лет двенадцати, то читал Четии Минеи, то есть жития святых, и когда прочитывал житияпреподобных, в которых писано о разнообразных явлениях бесов и о бессилии их пред знамением честного креста, я всегда дивился этому и нередко задавал себе вопрос: отчего такие гордые и сильные существа, то есть князи греховного мира, так много боятся святого креста, что от одного его знамения мгновенно исчезают? Такое невежественное мое сомнение в силе честного креста и было во мне до этого случая, коим благодать Божия благоволила уверить меня на опыте во всесилии честного и животворящего креста Господня».

В Толшевской обители Иоанн своим благонравием привлек к себе любовь всей братии. Его уговаривали остаться там навсегда, но некое непреодолимое влечение тянуло его на Афон, и, как только он узнал, что путь на Святую Гору стал свободен, ничто не могло удержать его долее в Толшах. Вместе с Николаем пошли они в Старый Оскол, прожили в нем некоторое время и собрали вокруг себя 17 старооскольцев, пожелавших вместе с ними отправиться на Афон.

«Прибыл я на Святую Гору в 1836 году, в сентябре, с 17 товарищами, которые разместились по разным местам, а я по совету духовника, старца Арсения, купил келлию святого пророка Илии в пределах Ставроникитского монастыря и принял к себе в сожительство двух послушников. (Со мною прибыл и упомянутый выше друг мой, Николай Афанасьевич Гончаров, который вскоре на Архангельской келлии помер; в схиме наречен Никодимом. Другой известный острогожский подвижник – А. Н. Черепенников возвратился в Россию).

7 Святая Гора Афон. Литография середины XIX в.

8 Тетрадь, принадлежавшая старцу Иерониму, с его собственноручной записью

В 1838 году я ездил в Иерусалим. Прожил в келлии четыре года, а затем по приглашению Русского монастыря и по благословению старца моего Арсения оставил келлию и перешел на всегдашнее жительство в Русский монастырь с двумя моими учениками – Парфением и Митрофаном. Это было в 1840 году, в сентябре. Того же года, в ноябре, я был посвящен в иеромонаха, а в 1841 году, во святую Четыредесятницу, я принял святую схиму и переименован из Иоанникия в Иеронима (мантию я принял на келлии святителя Иоанна Златоуста²⁴ у духовника и наречен был Иоанникием).

От юности моей я имел большое влечение к безмолвию. Начитавшись книг умозрительных аскетических наших святых отцов-мистиков, я еще более начал желать жизни безмятежной, уединенной. Но дарования от Бога я имел противоположные безмолвию. Находясь в таком настроении духа, я не желал оставить келлию и перейти в монастырь, даже искал более уединенной каливы²⁵. Но ученики мои понуждали меня к тому²⁶, хотя и знали мою любовь к безмолвию. Да и монастырь со своей стороны, узнав мое желание, обещал мне в том не препятствовать, что впоследствии и исполнил. А потому из желания обеспечить будущее свое безмолвие я решился узнать волю Божию чрез моего старца и духовника, отца Арсения, идти в общежитие в Русик или нет? Он на это сказал нам так: “Поскольку этот вопрос есть великой важности”, то он советует не спешить решением его, “а потерпеть и помолиться о сем Богу”. По сему совету мы ожидали духовникова ответа две недели, в продолжение которых он сделал два бдения о дознании воли Божией. Потом он, призвав нас, объявил нам такими словами: “Есть воля Божия перейти вам в Русик, ибо там хощет Бог нечто сотворити”. Мы, принявши это решение, как от Бога, и поклонившись ему и взявши благословение, сотворили по его совету: немедля оставили келлию и перешли в Русик на всегдашнее жительство. Не теряя надежды на будущее мое уединение, я повторил старцам о моем желании со временем дать мне благословение на безмолвие. Они подтвердили свое обещание, сказавши так: “Ты собери братию русскую, благоустрой их, а по временам можешь удаляться на безмолвие”. Это впоследствии и было исполняемо: в первый раз я прожил год в доме близ кимитира (надгробницы), во второй раз все лето прожил на келлии Трех святителей, два лета прожил на келлии святого Георгия со старцем Тимофеем, три лета прожил на Бессребреницкой, три лета – на архимандричьей. Таким образом, хотя изредка, понемногу, я утолял алчбу и жажду мою к безмолвию, покамест переменились обстоятельства, которые указали мне искать безмолвия не внешнего и не своей пользы, а яже суть ближняго».

Этими словами старец Иероним заканчивает свою автобиографию. Мы же, Богу содействующу, дополним и продолжим повествование о жизни его, насколько это позволят имеющиеся сведения.

О состоянии духовной жизни Святой Горы ко времени приезда Иоанна Соломенцова на Афоне повествует инок Парфений.

В Святой Горе Афонской слышал я от многих великих старцев и самовидцев следующее. Около 1815 года, когда в Афоне умножилось братий до 40 тысяч, многие разорили общежительные монашеские чины и уставы, нарушили некоторые монашеские обычаи, прилепили сердца свои к богатству и начали беспрестанно посылать монахов в мир ради сбора денег и принимать вовнутрь монастырей молодых и безбрадых и чрез сие прогневали Бога и свою Игумению и Назирательницу – Матерь Божию. И являлась Она многим пустынным отцам и внушала им возвещать прочим афонским отцам и начальникам монастырей, чтобы они исправились и старались восстановить и хранить древние афонские уставы и чиноположения, а ежели не исправятся, то не преминет их наказать, исторгнет плевелы из Своей чистой пшеницы, изгонит непотребных и не исполняющих заповедей Сына Ее из Ее жребия, из Ее красного вертограда и рассеет их по странам, хотя, впрочем, жребия Своего не погубит, а оставит в нем истинных Своих почитателей, исполняющих заповеди Сына Ее. Отцы пустынные часто приходили на Карею и объявляли в присутствии многих гнев Царицы Небесной, но мало кто их слушал. Некоторые же начали исправляться, устраивать и исправлять общежитие, а наипаче Русский Пантелеймонов монастырь.

В то время в славном монастыре Ватопеде в самый храмовый праздник, в Благовещение Пресвятой Богородицы, когда бывает многочисленное стечение народа, случилось следующее. Во время всенощного бдения стоявший впереди в церкви отрок, пастырь скота, простой и неграмотный поселянин, вдруг поднялся от земли на локоть, потом упал на землю и лежал более часа, яко мертв. Потом вдруг востал и в лице весь изменился. Братия, видевши сие, ужаснулись и приостановили пение. А он, немного постоявши, отверз уста и начал говорить, как великий богослов, дерзновенно: «Отцы святые, послушайте, что Божия Матерь вам объявляет чрез мои уста. Она весьма на вас гневается. Исправьтесь, покайтесь! Она хочет, чтобы все монастыри сделались общежительными, чтобы в мир за сбором не посылали, чтобы младых и безбрадых в монастырях не держали. А ежели не исправитесь, то хощет Божия Матерь вас наказать и изгнать из Своего жребия, а оставить здесь немногих, ибо лучше малое число творящих волю Божию, нежели тьмы, от которых соблазн происходит. Покайтесь, отцы, и исправьтесь! Скоро, скоро грядет гнев Божий». И иное многое говорил отрок. Многие горько плакали, а иные только молчали, но исправиться не хотели.

Через год сделались в Константинополе бунт и тревога между турок и греков. На Афонской Горе получено было известие, что идет турецкое воинство в две тысячи человек разорить и опустошить Афонскую Гору.

9 Икона Божией Матери «Достойно есть» с изображением главных храмовых праздников 20 афонских монастырей. XIX в. Карея. Фотография 1872 г.

Но еще прежде прихода турок Бог наказал Афонскую Гору: шел шесть дней необыкновенный дождь, и снесло водой многие келлии и огороды, и все дни продолжалось землетрясение. Полагали, что до конца прогневался Бог на Афонскую Гору, и думали, что Божия Матерь ее оставила.

В то время жил в Афоне один юродивый иеродиакон, родом грек, не имевший ни келлии, ни пристанища. Некоторые достойные отцы в те страшные дни видели его стоящим в воздухе на коленах, простершим руки свои на небо и молящимся Господу Иисусу Христу и Его Пречистой Матери, чтобы помиловали Гору Афонскую или не дали ему пережить совершенного ее разорения.

Потом видят, что сошла с небеси Сама Пречистая Богородица, Преблагословенная Дева Мария, с множеством Ангелов и сказала ему: «Возлюбленный Мой и верный служитель Сына Моего! Не погублю тебя и всех духовных воинов, верно Мне служащих и усердно Сыну Моему работающих. Не оставлю Моего жребия, якоже и прежде обещалась, а только накажу, и то с милостию: изгоню тех, которые не сохраняют заповедей Сына Моего, не исполняют своих обетов и разрушают уставы и предание древних отец. Потом приведу и пошлю сюда таких, которые с верою и любовию поработают Сыну Моему и верно послужат Мне; наполню Мой жребий множеством монашествующих, и будут последние паче первых». После сего стала невидима. Это видение не многие сподобились видеть, а которые видели, те все оставались в Святой Горе, и я еще многих из них застал в живых.

Между тем прочие братия встревожились и почувствовали, что грядет на них гнев Божий, а наипаче убоялись турецкого грозного меча, который в то время обагрен был кровию христианскою и опустошил великий полуостров Кассандру близ самой Афонской Горы и великий остров Хиос. Тогда афонские братия побежали кто куда мог и даже не могли брать с собой никаких вещей, но каждый спасал только сам себя. Русских половина бежали на запад, в Триест, о чем пишет Шереметева крестьянин Кир Бронников, который сам с ними странствовал. А остальных российский посланник, прислав корабль, отправил в Россию, в Одессу. Греки же и болгары бежали кто куда мог. И тако оставили почти пусту Святую Гору Афонскую. От 40 тысяч монахов не более осталось одной тысячи.

В таком скорбном положении находилась Святая Гора почти десять лет. Так очистила ее Матерь Божия. Потом, с 1828 года, паки наступили времена мирные, паки стали сходиться братия, только прежних мало сошлось, а больше появились новые. Впрочем, когда я пришел в Святую Гору в 1839 году, то еще множествобыло пустых келлий. Но когда выходил в 1846 году, то мало где были пустые, но все заняты. Паки умножилось братии до 10 тысяч и в жизни очень исправились. В бытность мою вновь в трех монастырях учредили общежитие. В таком виде да сохранит Святую Гору Афонскую Царица Небесная до скончания века! Аминь²⁷.

10 Русский духовник иеросхимонах Арсений. Литография середины XIX в.

Прибыв на Афонскую Гору, Иоанн прежде всего озаботился найти себе опытного и духовного старца-духовника, которому бы мог всецело довериться с пользой душевной. Надо заметить, что до прибытия на Афон у отца Иеронима, этого русского самородка, не было старца-руководителя в духовной жизни. Руководствовался же он чтением Священного Писания, книг духовных, внушением своей совести, которую он всегда имел чистой пред Богом, и беседами и советами с единодушным ему другом или, что то же, откровением помыслов друг другу. Это старец Иероним потом советовал и другим.

В то время на Афоне славился святостью жизни, духовным рассуждением и глубокой опытностью в подвижническом пути русский иеросхимонах Арсений. Старец Арсений распоряжался властно на Святой Горе, и противоречить ему никто не мог, ибо были случаи, что противоречившие ему были наказаны Богом, почему во всех монастырях и скитах Святой Горы слово его было уважаемо, как слово человека Божия. Сам, бывши делателем умной молитвы Иисусовой, он достиг в ней преуспеяния высокого и учеников своих верно руководил на пути этого нелегкого, но спасительного иноческого делания. Отличался также даром прозорливости, не лишен был и дара чудотворения – как птица в короткое время протекал он дальние пространства, неудобопроходимые дороги. Все свои дарования он покрывал покровом дивного смирения.

11 Вид келлии святителя Иоанна Златоуста в конце XIX в., при ее настоятеле иеросхимонахе Константине. Литография.

Вот к этому-то святому старцу привел Бог старооскольских братьев Иоанна и Николая, и в нем нашли они себе истинного отца и наставника во спасение. Провидя Духом Божиим в них будущих подвижников духовных, он принял их с любовью, постриг в монашество на келлии святителя Иоанна Златоуста, при этом Иоанна нарек Иоанникием, а Николая – Никитой, благословив отцу Иоанникию купить себе пустынную келлию святого пророка Илии близ монастыря Ставроникита, а отцу Никите – келлию святых Архангелов, где он, прожив только два года и сподобившись святой схимы с именем Никодим, мирно скончался, как и предрек воронежский юродивый прозорливец.

Отец Иоанникий пользовался особым доверием и любовью старца Арсения. Видя в нем сосуд избранный и чистый, вполне способный вместить высокое духовное учение, отец Арсений сделал его своим сотаинником, руководил его в делании молитвы Иисусовой, которую ему неленостно преподавал из своего духовного опыта. Отец Иоанникий прилепился к нему искренней сыновней любовью, хранил к нему полное послушание, все помыслы своей души ему всецело открывал, и всякое слово духовника было для него законом.

12 Келлия святого пророка Илии. Фотография конца XIX в.

Тихо и безмолвно текла жизнь отца Иоанникия на пустынной келлии святого пророка Илии. «Сия келлия принадлежит к монастырю Ставрониките, – пишет инок Парфений, – стоит на горе, на самой красоте: видна половина Горы Афонской и сам Афон весь открыт, а от монастыря Ставроникиты полчаса ходу. Кругом келлии растут пять кипарисов, есть великий сад с масличными древами. Келлия каменная, двухэтажная, со многими комнатами; есть кухня и гостиница, а внизу – погреба и сараи; церковь прекрасная, с куполом, во имя святого пророка Илии, и много икон; есть и двор, огражден каменной стеной; есть и сарай; двор вместо крыши стелется виноградом»²⁸. По благословению духовника Арсения отец Иоанникий принял к себе к келлию нескольких учеников, которыми руководил по наставлениям своего старца в духе кротости и смирения. Вместе трудились они в саду и огороде, вместе молились в келейной церкви и отправляли церковную службу по монастырскому уставу. Каждый месяц по седмице постились и ходили все к духовнику Арсению, у него исповедовались и причащались Святых Таин. Изредка в их келейную церковь приходил и сам старец Арсений, где совершал Божественную Литургию, и такие дни были великим праздником для смиренных келлиотов.

13 На переднем плане – разрушенная Троицкая келлия, на которой в 1846 г. скончался старец Арсений. На горе, на месте цистерны, находилась келлия святого пророка Илии. Фотография 2000 г.

Сам отец Иоанникий не дерзал и думать о сане священства, еще в России признавал он себя недостойным сего сана и на Афоне не изменил этого о себе мнения, которое поддерживал в нем и старец Арсений для усовершенствования его в смирении. Не больше четырех учеников имел при себе отец Иоанникий, тяготясь вообще многолюдством. Как истинный любитель безмолвия, удалялся он людей, памятуя слова преподобного Арсения Великого: «Бегай людей и спасешься, ибо это корень безгрешия». Ученики его взирали на него как на достоподражательный для них пример: никогда не видели они его праздным или гневавшимся, никого из них не оскорбил он никогда не только словом, но даже и взглядом, с кротостью и долготерпением обличал, поучал, руководил их по пути подвижническому более своим примером, чем словами, почему искренне они его любили и всякий день, проведенный без него, считали для себя несчастным. И отец Иоанникий любил их искренне, носил немощи их терпеливо и так свыкся с уединенно-пустынной своей жизнью, что об одном молил Бога, чтобы сподобил его так и провести, и скончать свою жизнь земную. Но Промыслу Божию угодно было избрать его на такое поприще на Афоне, о котором он никогда не дерзал и помышлять, – служить спасению многих.

На Святой Горе с XII века существовал Русский Свято-Пантелеимонов монастырь, иначе Русик, – древнее достояние русских. К 1830-м годам, ко времени прибытия отца Иеронима на Святую Гору, он принадлежал грекам и оставался русским только по названию. За свою многовековую историю Русик перенес многие скорби и бедствия, помнил и времена относительного расцвета, которые сменялись материальным упадком и духовными нестроениями. Видел и искренне желающих обновить его и отстроить.

Обратимся к краткой истории Русской обители, чтобы увидеть, как Промысл Божий избирал из среды деятелей Пантелеймонова монастыря наиболее соответствующего сильного духовного деятеля и руководителя братии для наилучшего окончательного утверждения и возрождения обители.

Положение русских на Афоне. Русик

В то время, в 1830-х годах, находившиеся на Святой Афонской Горе русские были рассеяны по скитам, пустынным келлиям и каливам, не имели себе надежного пристанища и терпели немало скорбей и невзгод. Монастырь святого великомученика и целителя Пантелеймона, именуемый Русик (само его название свидетельствовало о том, что он издревле принадлежал русским), в прошлом столетии перешел всецело во владение греков, когда в 1735 году началась война России с Турцией и русские уже не могли свободно выезжать на Афон и оставаться там. Овладев Русиком, греческие иноки совершенно разорили в нем древнее общежитие, которого до конца держались русские, обратили его в монастырь штатный, что немало содействовало ускорению упадка обители.

Около 1770 года греческие монахи Русика, не имея средств для поддержания вконец обветшавшей своей обители, в которой все требовало капитальных исправлений, замены ветхого новым, а также затрудняясь отдаленностью от моря, близость к которому всегда была существенна для каждого афонского монастыря, решились оставить нагорный Русский монастырь, называемый с тех пор Старым Русиком, и переселиться в маленький прибрежный монастырек, так кстати возникший во владениях Русика в конце XVII столетия. Оставленной и обреченной на запустение обителью завладел один святогорский чабан, имевший стадо в три тысячи козлов.

14 Древняя чудотворная икона святого великомученика и целителя Пантелеймона, находившаяся в Старом Русике. Покровский собор Русского Пантелеймонова монастыря

15'Русский монастырь с северо-восточной стороны. Год 1744-й». Рисунок В. Григоровича-Барского

Несколько раз греческие иноки переносили с собой и чудотворную икону святого великомученика и целителя Пантелеймона, находившуюся в монастыре с незапамятных времен, и несколько раз она чудесным образом возвращалась обратно в Старый Русик. И только по устроении нынешнего Русского монастыря она по изволению всеуправляющего Промысла постоянно уже пребывает в нем в благодатную помощь обители и на утешение братии. Этой святой иконой игумен Герасим благословил русскую братию во главе с отцом Иеронимом, вселившуюся в Пантелеймонову обитель, и она доныне находится в устроенном русскими Покровском храме.

Греки весьма любили прибрежный Русик ради изобилия здравых вод и здравого воздуха и никогда не думали допустить в него русских, но Господь устроил по-Своему.

16 Прибрежный Русик в начале XIX в. Литография

С оставлением Старого Русика и с поселением на новом месте греки унаследовали преемственно вместе с монастырскими документами все его права и имущество, а вместе с тем и жалкое материальное состояние: долг монастырский все увеличивался, а внутренняя причина упадка – оставление под конец и на новом месте общежительного порядка – не устранялась, а посему не было никакой надежды на последующее улучшение положения монастыря. Напротив, от плохого управления, больших долгов и неблагоприятных обстоятельств ему грозила опасность совершенного запустения и на новом месте. Афонский протат²⁹ предложил Вселенскому патриарху исключить имя Русской обители из числа святогорских монастырей, принадлежащие же Русику земли передать другим греческим монастырям и за уплатой монастырских долгов оставшуюся сумму обратить на общественные нужды афонского правления. Но святейший и воистину блаженной памяти Вселенский патриарх Каллиник, по своему высокому благочестию и пастырской мудрости имея в виду великое благодетельное влияние России после последних турецких войн на внутренние дела Востока, не только решительно отверг своекорыстное предложение протата, но даже предписал ему особой грамотой 1803 года непременно позаботиться о восстановлении Русской общежительной обители и этой же грамотой назначил игуменом «преподобнейшего в иеромонахах господина Савву из священного скита Ксенофонтова, как мужа благочестивого, бодрого старателя, целомудренного, достойного взять на себя хорошее распоряжение, благоустроение и общежительное управление священного монастыря». Старцу Савве сам святой великомученик Пантелеймон оказал свою помощь, даровав Русскому монастырю щедрого благотворителя в лице великого драгомана (переводчика) Порты князя Скарлата Каллимаха. Святой великомученик явился во сне князю и сказал: «Имение твое великое, а смерть твоя близка, а монастырь мой во Святой Горе Афонской до конца разоряется: помоги ему, пока есть время».

Прежние ветхие постройки прибрежного монастырька были разобраны, и в новом Русском монастыре в 1810-х годах возведены соборный храм святого великомученика и целителя Пантелеймона, храм Успения Пресвятой Богородицы, келлии и прочие здания.Но в 1821 году князь Скарлат, который занимал в то время владетельный престол Валахии, подпал подозрениям Порты, был вызван в Константинополь и убит турками. И так благочестивый и христолюбивый князь Скарлат Каллимах, мучениколюбец, увенчался неповинно венцом мученичества и сделался соучастником венца святого великомученика Пантелеймона, да с ним вместе прославляется у своего Небесного Царя и Владыки, да с ним вместе назирает и сохраняет свою Русскую обитель во Святой Горе Афонской. Оплакав мученическую кончину своего блаженного ктитора, отцы Русского монастыря перебрались в нововыстроенную великую нагую обитель, не имевшую никакого украшения, ни иконостаса, ни икон, неоштукатуренную. Вся обитель была, как пустой сарай, ниоткуда не получая помощи.

В скором времени и другая скорбь ее постигла: скончался игумен Савва, второй ктитор обители, уже в глубокой старости, и перепоручил попечение об обители и о братии своему ученику и духовному брату иеросхидиакону Венедикту и его ученику иеромонаху Герасиму, избранному отцом Саввой себе в преемники. Потом постигло и всеобщее для всей Горы вышеупомянутое бедствие вследствие греческого восстания 1820-х годов, особенно тяжело отразившееся на судьбах Русика, и без того прискорбных. В то время вся Гора была занята турецкими войсками, в каждом монастыре было по 40 – 50 турок, которых монахи кормили и которым платили дань, подвергаясь при этом разнообразным пыткам и жестокости. Турки грабили монастыри, скиты и пустынные келлии, забирали все, что попадалось под руку: свинцовые крыши с храмов, церковную утварь, кухонную посуду. Афонские отцы служили им и делали все, что они требовали. Помимо турок, всюду были разбойники и хищники, причинявшие святогорцам больше бедствий, чем турецкие солдаты. «Во время пребывания турок на Афоне бедствия оставшихся тогда монахов были так велики, что невольно многие говорили: “Восставайте, мертвые, из гробов, уступите нам ваше место!» – вспоминает очевидец турецкого нашествия иеросхимонах Константий³⁰.

Русский монастырь при этих скорбных обстоятельствах оказался в безвыходном положении: незаконченные его постройки требовали значительных сумм, а между тем он был расхищен и истощился; страдающие братия вынуждены были перемалывать бобы и печь из них хлебы. Монастырь занимал, пока еще можно было, деньги под большие проценты для поддержания своего существования и вошел в огромные долги (до 100 тысяч рублей). Это до такой степени унизило его в виду Святой Горы, что было оглашено в слух всего святогорского общества, что если кто поверит заимо образно Русскому монастырю 25 левов (около 2,5 рубля) и после не будет иметь возможности получить с него, то протат не обязывается принимать жалоб подобного рода по крайней бедности и совершенной несостоятельности Русского монастыря. И так Русский монастырь оказался без всякой надежды на человеческую помощь. Надежды на Россию, воевавшую в это время с Турцией, не было, и монастырь только назывался Русским, но ни одного русского не было в его немногочисленной братии, хотя на Афоне издавна носился слух, что святой Пантелеймон явился в видении одному из греческих старцев и сказал: «Если в моем монастыре не будет русских, монастырь придет в упадок».

17 Двор Русского монастыря («справа – Пантелеимоновский собор, за ним – Успенский храм, слева – вход в трапезную). Литография 1835 г.

По окончании войны греков с турками в 1828 году и заключении мира России с Турцией в 1830 году настало тихое и спокойное время. Снова стали прибывать на Афон русские паломники, желавшие там поселиться и принять монашество. Разбежавшиеся афонские монахи опять стали собираться в монастыри. Братия Русского монастыря, собравшиеся опять в своем священном приюте, не могли, однако, поправить его расстроенные экономические дела и решили обратиться за помощью к древним обитателям своего монастыря – русским, пригласив их к себе в обитель на жительство. Старец Венедикт и игумен Герасим, повествует инок Парфений, «стали говорить всей братии: “Отцы и братия, послушайте нас.Мы теперь много должны, а обитель наша голая и пустая. И мы ниоткуда не имеем помощи и не в состоянии уплатить долг и украсить обитель. Необходимо нам надобно принимать древних жителей обители сея – русских. Они только могут сию обитель поправить, и украсить, и привести в настоящий порядок”. Братия все на то согласились. И начали к себе русских приглашать и ласкать. Не так, как прежде: боялись русских в монастырь пускать, дабы русские не вступили в свое древнее достояние и не изгнали их из Русского монастыря, и всячески старались, чтобы русское имя из памяти изгнать, и даже не любили тех, которые называли Русским монастырь. Но Господь устроил по-Своему и смирил их даже до конца: пришло время, что стали русских и звать, и всячески ласкать и стали сами обитель называть Русик и всюду прославлять ее и говорить: “Почему русские оставили свою обитель, а странствуют по Святой Горе, не имеющи где главы подклонить, и почему они не прибегают к своей матери в объятия?” Подействовала и в русских сердцах невидимая Божия сила: все стали Русскую обитель любить, все стали о ней сожалеть и много о ней говорить. Но не было такого человека, который бы мог, там живя, обители пособить»³¹.

Вскоре Бог послал было и такое лицо. Во время пребывания на Афоне в 1835 году русского иеромонаха Аникиты (в миру князь С. А. Ширинский-Шихматов) он вместе с 25 иноками, больше из малороссов, был приглашен греками в Русик и начал устраивать там для них храм во имя святителя Митрофана Воронежского. Но греки не сумели примириться с некоторыми немощами новой братии, и по настоянию старца Венедикта отец Аникита вынужден был оставить Русик. «Жалко мне этой святой обители, что много она претерпевает бедствия», – произнес он с горькими слезами и со всей своей братией удалился в малороссийский скит святого пророка Илии, не взяв с собой ничего, кроме иконы святителя Митрофана. На предложение греков забрать пожертвованную им русскую ризницу, иконы и книги, отец Аникита пророчески сказал: «Пусть все в святой Русской обители останется для памяти. Когда паки русские взойдут, тогда пригодится им». Но и в Ильинском скиту не обрели русские прочного приюта. Малороссы возмутились против них и вынудили их удалиться из своего скита, и они, как сироты бесприютные, проживали в разных местах Афона, имея центром и главой своей старца-духовника иеросхимонаха Арсения.

Между тем положение Пантелеймонова монастыря по удалении из него отца Аникиты и русских стало самым плачевным: обитель была обременена долгами, угрожавшими ей продажей с торгов, терпела скудость во всем, разрушалась и видимо клонилась к запустению. Часто русиковские отцы садились за трапезу без хлеба, с одними бобами или гнилыми сухарями, два года они не могли справить праздник святому Пантелеймону. У многих афонцев они вызывали жалость и слезы, но многие над ними открыто смеялись. На обители как бы лежала печать наказания Божия, чего не могли не сознавать лучшие из ее греческой братии. Всего более раскаивался в изгнании русских столетний старец Венедикт. Он день и ночь оплакивал свой поступок, но был утешен извещением от Бога, что не помрет без русских, а будут его отпевать и погребут русские. Не оставлял свою обитель без утешения в трудном положении и святой великомученик Пантелеймон. Он явился наяву одному из иноков (письмоносцу) с такими словами: «Пойди скажи игумену и братии, чтоб не унывали и не отчаивались – об этом монастыре я буду заботиться»³².

Старец Венедикт и его ученик игумен Герасим ясно увидели и осознали, что единственное средство восстановления упадшей древней обители – возвращение в нее русских. И вот по их начинанию в 1839 году последовало от имени всей братии Русика приглашение изгнанным малороссиянами из Ильинского скита настоятелю его иеросхимонаху Павлу и русским инокам прийти в древнее достояние русских – монастырь святого великомученика и целителя Пантелеймона и поселиться в нем для совместного жительства под общим настоятельством игумена Герасима. Духовник отец Арсений убедил отца Павла не противиться воле Божией и, собрав свою русскую братию, мирно идти с ней в Русик, обнадеживая его, что на сей раз житье их там будет прочное и многополезное для русских на Афоне. «Не бойся, отец Павел, – сказал он, – ты там и помрешь, и будут твои кости фундаментом для русских вечно в Русском монастыре». Отец Павел не соглашался идти на житье в Пантелеймонову обитель, опасаясь, чтобы греки потом не изгнали его так же, как это случилось с иеромонахом Аникитой. Но старец-духовник Арсений властно ему велел идти туда, ничего не опасаясь, говорил ему вдохновенно: «Иди, Бог благословит, и я благословлю, ибо давно уже дожидается русских святой великомученик Пантелеймон!» Отец Павел хотел было помедлить немного с переходом своей братии в Русскую обитель, но старец Арсений ему воспретил. «Иди немедля, – говорил он ему, – заутра переходи в Русик. Так угодно Матери Божией, что в который день Она входила во святая святых, в тот же день и русских вводит в святую Русскую обитель Пантелеймонову».

Таким образом, по настоянию старца-духовника Арсения иеросхимонах Павел 20 ноября 1839 года, в навечерие праздника Введения во храм Пресвятой Богородицы, переселился со всей своей братией в Русский Свято-Пантелеймонов монастырь, чем и положил начало его внутреннему и внешнему обновлению.

18 Игумен Русского монастыря схиархимандрит Герасим. Литография 1864 г.

В это время столетний старецнаставник Венедикт, виновник изгнания русских в 1836 году из сей обители, сказал: «Радуйтеся со мною, чада мои, радуйтеся со мною, братия моя, и паки реку: радуйтеся! Днесь обновися, яко орля, юность моя, днесь стошестилетние мои косточки помолодели, днесь слепые мои очи посветлели, ибо днесь они видят русских паки в нашей обители; днесь плачет один враг – диавол, посмеявшийся над моею старостию, смутивший меня на изгнание русских. Три года лежал на моем сердце этот тяжкий камень, и никогда не мог я успокоить свою совесть и душу, и о том много пролил слез, и просил Господа моего Иисуса Христа и Пречистую Деву Богородицу Марию, да возвратят русских паки в нашу обитель. И услышал Господь молитву мою и известил меня, что будут отпевать и погребать меня русские. И дожидался того дня с вожделением, когда узрю русских в нашей обители. Днесь сие получил. Сей день, его же предвозвестил мне Господь, возрадуемся и возвеселимся в онь. Вот теперь послушайте, братия моя: аз изгнал русских, но аз паки и ввел и принял их. Паки говорю вам, что аз принял их и посадил в обители сей, ваш старец и наставник, грешный Венедикт. Аз принял русских и отхожду от вас на вечность, оставляю русских по себе наследниками в вечные роды». Затем он препоручил русских блаженному, по его словам, старцу – игумену Герасиму. Через 40 дней по принятии русских иеросхидиакон Венедикт скончался, и его погребали, по его предсказанию, вместе с греками русские.

Русская братия поселилась в Русике на особых правах: состоя под общим настоятельством игумена-грека, отца Герасима, она отдельно состояла под духовным руководством своего духовника, иеросхимонаха Павла, пользовалась некоторой самостоятельностью в этой обители и получила особую церковь для богослужений на славянском языке. Церковь была освящена 23 ноября во имя святителя Митрофана Воронежского и находилась на третьем этажекорпуса, отведенного русским (теперь параклис³³ преподобного Сергия Радонежского). По окончании Божественной Литургии ученым греком архимандритом Прокопием сказано было следующее слово: «Светло днесь красуется, и радуется, и весело торжествует святая наша обитель Русская о приятии своих чад, и торжествует вкупе со святым великомучеником Пантелеймоном, и со святым Митрофаном, и со всеми своими чадами, с греками и русскими, и восклицает тако: “Ныне вся скорбная мимоидоша, ныне веселие и торжество! Днесь возлюбленные и первородные мои чада русские возвратишася в мои матернии объятия. Уже ныне аз несмь сирота, ни убога; отныне они, мои любезные чада, меня, свою матерь, облекут и украсят красотою паче всех, и буду аз славна по всей Горе Афонской. И еще радость к радости присовокупилась, ибо не одни они пришли, чада мои, но пришел с ними и святой русский Митрофан; и аз с великою радостию его приняла к себе и на первый случай дала ему сей храм, да в нем пребывает, а по времени, аще подаст им руку помощи святая и славная Россия, выстроят ему чада мои великий храм соборный, в котором святитель будет пребывать во век века”».

После Литургии все пошли в трапезную с иконой святителя Митрофана, и здесь игумен Герасим говорил речь братии, в которой кратким напоминанием о прошедших бедствиях, пережитых греками за изгнание русских, убеждал первых нести немощи последних и утешал надеждой на скорое поправление и прославление обители при помощи русских. «Отцы и братия! – сказал он. – Послушайте меня, грешного вашего старца и игумена. Днесь мы празднуем, и веселимся, и торжествуем потому, что мы днесь совершили великих два дела: первое – приняли русских в обитель и в общежитие, тем мы преграждение вражды разрушили; второе – освятили храм святителю Митрофану, Российскому чудотворцу, и этим мы утвердили, и укрепили, и заключили русских вечно в нашей обители пребывать. Прошу вас, отцы и братия, и со слезами прошу: несите немощи русских, несите и не отягчайтесь. И ежели кто, отцы и братия, будет не согласен с русскими жить и немощи их носить, то прошу из обители выходить и держать тех не буду. А я и обитель с русскими не разлучимся вечно».

Поначалу трудно было русским и грекам в одной обители, но при помощи Божией игумену Герасиму и иеросхимонаху Павлу удавалось не допускать столкновений и неудовольствий, и жизнь русских и греков мирно потекла под благодатным кровом святого великомученика и целителя Пантелеймона. Отцу Павлу недолго, впрочем, судил Господь пожить и потрудиться в Русике. 2 августа 1840 года он почил о Господе, и года не прожив в монастыре. Русские и греки горько его оплакивали, ибо многое с ним теряли.

19 Икона святителя Митрофана Воронежского. XIX в. Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь

В 1843 году, по афонскому обычаю, откопаны были кости блаженных старцев иеросхидиакона Венедикта и иеросхимонаха Павла. Кости их оказались благодатными, желтыми, как воск, и испускали некое благоухание. И все – русские и греки – исполнились неизреченной радости. Отпели по ним соборную панихиду, братия стояли все со свечами. Потом написали на главах их: «Иеродиакона Венедикта, учителя» и «Иеросхимонаха Павла русского», – и положили кости их в общую гробницу под церковью святых апостолов Петра и Павла, и главы поставили рядом там же, на устроенном месте, чтобы русские и греки помнили своих старцев, которые положили начало жить в союзе, любви и мире в вечные роды и нести немощи друг друга.

20 Братская усыпальница Русского монастыря. Фотография конца XIX в.

В том же году в скиту святого пророка Илии откопали монаха Савву, который выгнал из скита отца Павла с прочими великороссиянами. Вытащили его из могилы всего целого и не предавшегося тлению, но весьма черного и смрадного. Игумен Паисий стал читать разрешительную молитву, но изменений не произошло. Потом призвали архиерея Панкратия, жившего на Карее, и тот читал, но тело оставалось в своем виде. Архиерей начал спрашивать: «Какая тому причина?» Ему сказали, что он был первым гонителем на великороссиян и выгнал из скита отца Павла с прочими великороссиянами. Архиерей спросил: «А жив ли отец Павел?» Они сказали, что давно помер. Тогда архиерей сказал: «Я этого разрешить не могу, а поезжайте к самому патриарху. А которые живы великороссияне, вы их позовите и попросите, чтобы они его простили». И сам уехал. Игумен Паисий ездил в Константинополь к патриарху и взял от него разрешительную грамоту. Приехав, позвал всех великороссиян и архиерея, и отстояли всенощное бдение.

21 Храм святых апостолов Петра и Павла на монастырской усыпальнице

По Литургии опять откопали тело монаха Саввы, и все велико россияне говорили ему прощение, а архиерей прочитал патриаршую грамоту, и тело стало рассыпаться, и закопали его в землю. По малом времени посмотрели – и уже остались одни кости. Увидев сие, малороссияне испугались, и затрепетали, и ходили к великороссиянам просить прощения. Позже этот печальный случай отец Иероним назвал попущением Божиим для вразумления потомства.

Иеросхимонах Павел прибыл в Русик как бы для того, чтобы очистить путь иному сильному деятелю духовному и лечь костьми своими в прочное основание пребывания русских в Русике. Об этом и старец Арсений говорил, утешая скорбевших русских: «Бог не оставит сию обитель без человека, но даст такого мужа, который устроит и украсит сию обитель».

Старцы Пантелеймонова монастыря не знали, где найти на место отца Павла человека, способного соединить в себе все нужные качества для нелегкого послушания – править русской братией и вместе с тем заботиться о пользе всей обители. Осиротелая русская братия Пантелеймоновой обители решила, что у них никто не может быть духовником и руководителем, кроме самого старца Арсения или его ученика отца Иоанникия. Поведали они об этом игумену Герасиму и по его благословению пошли просить старца Арсения идти жить к ним в Русик, но по дороге к нему зашли в келлию отца Иоанникия и стали его к себе приглашать в духовники, предвидя, что старец Арсений на старости лет не решится оставить свое уединение и идти к ним в монастырь. Отец Иоанникий решительно отказался от духовничества в Русике, говоря, что хотя и любит эту святую обитель за строгую в ней жизнь иноков, но жить там не согласен, особенно быть духовником, ибо тогда ему нужно будет принять рукоположение иерейское, чего он от юности избегал, ибо для того и из России на Афон удалился. «Да и по слабости здоровья моего не могу идти к вам, отцы, не могу вместить вашего строгого общежития», – смиренно говорил им отец Иоанникий. Тогда русские иноки пошли к старцу-духовнику Арсению и слезно стали просить его, чтобы шел к ним жить в монастырь. «Меня и не просите, – отвечал им великий старец, – и ниже поминайте; я не изыду из своей пустыни и не оставлю моих чад, живущих по келлиям и по пустыням. А изберите себе другого, кого знаете».

Тогда русские иноки стали просить старца, чтобы благословил к ним духовником своего ученика отца Иоанникия. Старец Арсений задумался, потом сказал: «Это великого стоит – потревожить отца Иоанникия с учениками, потому что они живут спокойно: имеют свою келлию и всякого заведения у них много; разве будет воля Божия. Ваш монастырь общежительный и Богу близок. Пусть эту неделю все братия постятся и молят Бога и Божию Матерь, а потом придите ко мне. Если будет воля Божия, тогда я объявлю вам и пошлю его, хотя бы он и не хотел».

Братия русская с радостью возвратилась в свою обитель и возвестила слова старца Арсения своему настоятелю отцу Герасиму. Тот заповедал всей братии неделю поститься, причаститься Святых Таин и деннонощно молить Господа Бога и Пресвятую Богородицу явить старцу Арсению волю Свою в этом деле и даровать их обители нужного ей человека. Через неделю, когда вся братия, попостившись, приобщилась Святых Таин, снова русские иноки были посланы игуменом Герасимом к старцу-духовнику Арсению. Тот радостно их встретил и объявил им: «Есть воля Божия отцу Иоанникию быть в Русском монастыре». Затем велел через них игумену Герасиму войти с отцом Иоанникием в переговоры по этому поводу. Игумен Герасим с братией обрадовались и отслужили благодарственный молебен.

Проводив русских иноков, старец Арсений послал записку к отцу Иоанникию, приглашая его с учениками к себе. Когда все они пришли, духовник повел их в свою келейную церковь, надел на себя епитрахиль, взял крест в руки и торжественно объявил отцу Иоанникию, что Господь избрал его на духовничество в Русском Пантелеймоновом монастыре. «Иди в общежитие в Русик со всеми твоими учениками, продавай келлию свою, – сказал отец Арсений. – Там имать нечто быти дивное, ибо так угодно Богу». Отец Иоанникий пал ему в ноги и стал говорить ему со слезами: «Отче святый, для чего наводишь ты на меня эту скорбь, возлагаешь на меня бремя выше сил моих? Ты знаешь, что я затем и из России удалился, чтобы избежать хиротонии, да еще и мое слабое здоровье тебе известно. Я, и на келлии живя, всегда бываю болен, как же вмещу строгое общежитие? Как перенесу греческую пищу, для меня вредную? Как управлять буду всем этим народом, когда едва управляюсь с двумя-тремя учениками? Пришел я на Святую Гору Афонскую не начальствовать, а в пустыне и безмолвии проводить свою жизнь, достигнуть того, для чего оставил мир, победить страсти и соединиться с Богом. Мы теперь обжились, успокоились, а ты хочешь теперь всю нашу жизнь разрушить». Говоря это, отец Иоанникий стоял на коленях пред старцем и горько плакал. Плакали с ним и ученики его, за ним стоявшие, но старец Арсений как бы не замечал их общих слез и вдохновенно говорил в ответ отцу Иоанникию: «Всякая вещь добра в свое время, добро бегать хиротонии, добро и принять ее во славу Божию, ежели Господь избирает. Сколько зло есть искать хиротонии, столько зло противиться воле Божией. А что ты слаб здоровьем, то Господь лучше тебя знает – в Его руках состоит жизнь наша: когда Он тебя избрал, Он тебе подаст и силы, и здоровье. А что ты говоришь, что хочешь в пустыне победить страсти и соединиться с Богом, то сего в общем житии скорее можно достигнуть, потому что пустыня только усыпляет, а общежитие до конца умерщвляет страсти и погребает в смирении, послушании и отсечении своей воли. Тогда и обрящем душевное спокойствие и соединимся с Богом. Ты только хочешь спасать двух-трех – иди спасать многих. Ты должен о всех иметь попечение. Тебе подобает устроить Русскую обитель, и тобою она прославится. Больше воле Божией не противься, иди на Карею, там ждет тебя игумен Герасим, уговорись с ним, продавай свою келлию и перебирайся в Русик. Господь благословит».

Беспрекословно исполнил веление старца Арсения отец Иоанникий, пошел на Карею, уговорился с игуменом Герасимом, который с радостью согласился на все его условия, потом вместе с учениками на монастырских мулах поехал в Русик. Здесь все братия, греки и русские, устроили ему торжественную встречу со звоном, в соборном храме вынесли все святыни обители, сделали угощение на архондарике (в монастырской гостиной) и всячески изъявляли свою радость, что в их обитель прибыл такой духовно опытный старец. Потом отец Иоанникий и ученики его вернулись на свою келлию, чтобы ею распорядиться.

Все свои пустынные запасы, имевшиеся в келлии, роздал отец Иоанникий бедным пустынникам и келлиотам. «Дали повестку всем бедным, да приходят и берут, кому что нужно, – вспоминает отец Парфений. – И было у нас на келлии две недели как праздник; два человека готовили пищу и всех кормили и вином угощали, потому что у нас было всего довольно, на год всего было запасено – муки, рыбы, масла и вина. И Божией милостию мы все раздали и расточили, оставили только, что нужно для монастыря, нужные книги и дорогие ризы и себе нужную одежду, потом продали и келлию»³⁴. Так отец Иоанникий положил начало той обильной милостыне, которая потом неистощимым потоком изливалась из его рук всем нуждающимся на Афоне.

Из монастыря приведены были 12 мулов, отец Иоанникий и его ученики уложили на них свои вещи и переехали в Русскую обитель.

Отец Иоанникий водворился в Свято-Пантелеимоновом монастыре 20 октября³⁵ 1840 года. По благословению старца-духовника Арсения в том же году, 18 ноября, отец Иоанникий был рукоположен во иеродиакона митрополитом Адрианопольским Григорием, прибывшим на поклонение на Афон, а 21 ноября, в праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, – во иеромонаха, стал служить Божественную Литургию на славянском языке и тогда же был назначен общим духовником Русского монастыря. Знание греческого языка облегчало ему это послушание. Игумен Герасим обрел в отце Иоанникии усердного и опытного помощника в управлении разноплеменной братией, для чего требовалось много умения, богомудрого рассуждения, чтобы немощи немощных носить, несогласия умирять, стропотность укрощать и всю братию руководить в духе мира и христианской любви к единой цели – душеспасению.

При назначении отца Иоанникия на многотрудное послушание Господь его утешил одним событием, которое ясно свидетельствовало ему, что не вотще трудятся избранники Божии на Святой Афонской Горе, но что удостаиваются здесь особой милости Божией.

Вышеупомянутый схимонах Никодим, с которым отец Иоанникий прибыл из России на Афонскую Гору, сродник его и друг о Господе, почил там преподобно и был погребен, и вот настало время открытия его костей. Отец Иоанникий был приглашен на этот обряд.

Нужно заметить, что на Афонской Горе существует древний обычай умерших погребать без гробов, предавая тела их непосредственно земле, а через три года открывать могилы и вынимать из них кости. По неисповедимым судьбам Божиим благодатного неистления не бывает на Афоне³⁶, и по прошествии трех лет по вскрытии могил обычно находят тела усопших истлевшими и кости обнаженными, причем по свойству и цвету костей судят о загробном состоянии усопших. Кости праведных и святых мужей бывают желтого цвета и издают благоухание, иногда источают капли мира; кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего, о том, что принято его покаяние и удостоен он прощения грехов; кости темные и смрадные свидетельствуют о печальной участи души отшедшего. Бывают иногда обретаемы целые тела, черные и смрадные, что свидетельствует о великих грехах покойника, тогда обычно усугубляют за него молитвы, читают над ним разрешительную молитву, и тело скоро распадается.

Вынутые кости сохраняются в отдельных усыпальницах под нарочито устроенными храмами, где они складываются в закрома, а черепа помещаются отдельно на полках. В церкви над усыпальницей совершаются заупокойные Божественные Литургии и панихиды по усопшим отцам и братиям обители.

7 ноября 1840 года на Архангельской келлии после малой вечерни была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, они оказались желты и благоуханны. Сложили их в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение. Был при этом и старец-духовник Арсений и вместе с отцом Иоанникием радовался радостью духовной, видя, что его почившее о Господе чадо сподобилось милости Божией.

Во время всенощного бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой церковный фимиам, и в самом алтаре ощущалось оно священнослужителями. Тогда отец Иоанникий с зажженной свечой подошел к костям покойника, в корзине среди церкви лежащим, и увидел, что из ушных отверстий черепа текли две струи благоуханного мира, от которого на всю церковь разносилось благоухание. Тогда воскликнул он громко: «Приидите, отцы и братие, посмотрите сию дивную вещь и прославьте Господа, творящего чудеса!» Все бывшие в церкви сошлись посмотреть и, увидев, возрадовались и благодарили Бога, а отец Иоанникий при этом говорил братии: «Вот, отцы святые, из сухой кости истекло миро, и притом не из какого другого места, а из ушей, и это потому, что уши сии не имели сытости в слушании слова Божия и всякого душеспасительного писания. В Бозе почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил слушать Священное Писание, что день и ночь готов был его слушать без утомления. Это мне хорошо известно, ибо мы одного города уроженцы и от юности были братьями и друзьями о Господе. Мы оба вместе оставили суетный мир с его прелестями, несколько лет странствовали, вместе пришли на Святую Афонскую Гору и хотели здесь вместе, в одной келлии, и жить, но ученики нас разлучили. Часто случалось, что по целым ночам читал я ему, а он прилежно слушал слово Божие и говорил: “Столько люблю я слушать Божественное Писание, что если бы кто читал непрестанно, никогда бы не соскучился слушать”. Теперь Господь явно показал нам, сколь полезно нам слушать Божественное Писание. Эти сухие кости, три года лежавшие в земле, источают благоуханное миро, и это потому, что отец Никодим был не только слушатель, но и творец слышанного в Писании, за что вот теперь и сподобился столь явного знамения над ним милости Божией. И мы, ежели будем подражать сему блаженной памяти схимонаху Никодиму, слушать Священное Писание и исполнять его делом, сподобимся с ним вечного блаженства».

Это событие воодушевило отца Иоанникия в прохождении нелегкого послушания духовнического в Русике.

В 1841 году, на первой неделе Великого поста, отец Иоанникий по давнему желанию своему восприял святую схиму и был наречен Иеронимом. Сподобившись великого ангельского образа, проводил он и житие равноангельное, постоянно стоя на страже молитвенной пред Богом и трудясь деннонощно во благо разноплеменной братии Свято-Пантелеимоновой обители.

В истории каждого народа особое значение имеют выдающиеся деятели – вожди, руководители народные. В истории монастырей, в основании их и утверждении тоже были сильные духовные личности – старцы, которые своей подвижнической жизнью, молитвой освящали место своего подвига, приобретая известность и славу, собирали братство, укрепляли и утверждали его в добродетелях и, отходя ко Господу, становились небесными покровителями своей обители.

Без малого полстолетия, последнюю, большую половину своей жизни прожил отец Иероним в Свято-Пантелеимоновом монастыре. Со времени переселения в Пантелеймонову обитель продолжением его биографии становится сама ее история, а историей обители – его подвижническая жизнь и труды в ней во славу Божию. Он собрал русских иноков в Русской обители – «родной древности», отстоял право на их самостоятельное существование на Афоне и своими заповедями указал им на вечные времена верный путь к духов-ному преуспеянию и материальному благополучию. Он поручил Русский монастырь своим преемникам – духовным воспитанникам и сотрудникам, которые по смерти старца продолжили его труды.

22 Старец-духовник иеросхимонах Иероним

Ближайшим и преданнейшим из них был схиархимандрит Макарий, знаменитый русский игумен обители. По смерти своей отец Иероним остался покровителем обители, о чем свидетельствует тот факт, что даже после опустошений и бедствий последнего времени – при отчуждении от России, крайней малочисленности братии, совершенной беззащитности – Свято-Пантелеимонов монастырь сохранился и остается достоянием русских. Какова же личность великого старца-духовника?

Вот какой отзыв об отце Иерониме дает инок Парфений, живший с ним на келлии святого пророка Илии и служивший при нем некоторое время за повара и за пекаря, за чтеца И за канонарха.

«Отца же Иоанникия (Иеронима тож) рассмотрел и нашел в нем великого и ученого мужа, во внешней и в духовной премудрости искусного и в Божественном и отеческом писании много начитанного и сведущего. Хотя и аз много читал книг, но против него – как капля в море, и по вся часы от него пользовался, что бы аз от него ни спросил, скорый давал мне ответ. И весьма был кроток и снисходителен, мог все немощи наши нести так, что аз во всю жизнь мою такого кроткого и терпеливого не видел, и во всех добродетелях совершен был; не словом учил, а во всем делом показывал, и во всем образ был нам, и словом был сладкоглаголив, тверд и рассудителен, и такую имел силу в слове, что хотя бы был каменный сердцем, и то мог всякого уговорить и в слезы привести, и всякого мог увещать и наставить на истинный путь... Росту был высокосреднего, волосы длинные светло-русые, борода длинная и широкая русая, лицом чист и бел и всегда весел, взгляд самый приятный, но весьма бледен и худощавот великих подвигов и от слабого здоровья, часто с нами занимался в духовных разговорах и часто проводили до самой утрени без сна. За счастие почитали, когда он с нами займется такою беседою, мы забывали свое естество и сон. И столько прилепилось сердце мое к нему и возлюбила душа моя его, что за великую потерю считал, аще который час его не мог видеть и слышать от него полезное слово; когда увидим его лицо, забываем сами себя. И положил я намерение никогда от него не разлучаться даже до смерти. А когда он случался болен, то мы те дни плакали и просили Бога, да подаст ему здравие. Он и доныне наставляет и пасет во Святой Горе Афонской русскую братию и первый во Афоне духовник»³⁷.

И другие описатели личности старца восторгаются им, обилием благодати, преизбытком любви, изливающейся на всех окружающих. Вот как пишет о нем схимонах Селевкий в конце 1850-х годов.

«Сбылось пророчество, которое ему кто-то сказал в России: “Ты, брат Иван, заведешь улей и будешь пускать ройки”. Воистину трудно найти подобного старца и духовника! Как дети увиваются вокруг своей маменьки, просят у нее пищи и не дают ей покоя, так и у него духовные чада во всех своих нуждах прибегают к нему. Келлия его всегда отперта, и всякий смело идет к нему без доклада, и он принимает всех с истинно материнскою любовию, несмотря на то что при слабости своего здоровья иногда с трудом может переводить дыхание. Всех он наставляет и утешает словом и делом: кому дает денег, кому – сухариков, сыру, масличек, макарон, а кого утешает духовною беседою. Слова его растворены солью благодати, а взгляд его прозорливый. Часто в коридоре против церкви преподобного Сергия делает он поучения и наставления, чтобы старались не предаваться лености и унынию, вставали на утреню и на канон – в полночь клали поклоны, а паче не наедались досыта и не солоно ели, чтобы меньше пить воды. Я часто замечал, что когда он говорит что-нибудь, касающееся до меня, то прямо на меня и смотрит, как будто он видит, что во мне кроется. А я так весь и загорюсь, как огонь. И смотрит он сперва серьезно, а после засмеется. И с каждым он так делает, кто в чем виноват. Вот после, как мы сойдемся, то и станем говорить между собою: “Что, отче, ведь духовник наш прозорливый! Как станет говорить, так на того и смотрит, кто в чем виноват!” Да, ежели отец Иероним умрет, то, кажется, уж не будет у нас другого Иеронима!Он высокого роста и сухощавый, лицо его столь миловидно, что нет сил описать – совершенно, как лицо Ангела. Волосы у него русые с проседью, вид веселый, в глазах выражается необыкновенная доброта, лицо чистое. Если б я был ученый, я описал бы его подробно. Вот я теперь нахожусь в Ярославле, а как будто смотрю на отца Иеронима. И, наклонившись над своей лежаночкой, за четыре тысячи верст от него описываю его черты лица, как будто сейчас вижу его своими глазами. Жалко, что он слаб здоровьем и часто бывает болен»³⁸. Повествует иеросхимонах Нон: «В последние годы его жизни он был роста высокосреднего, на главе власов было немного и короткие, все седые, борода длинная и широкая, вся белая и к концу разделена надвое, лицо чистое, белое и сияющее какою-то небесною радостию. Так же и глаза, и взгляд самый приятный, и притом же проницательный, так что, на кого он ни посмотрит, каждый почувствует, что он провидит в нем душевное его состояние. Был он очень бледен и худощав от постоянной болезни, бессонницы, внешних и духовных подвигов. Замечательно то, что до самой его смерти во рту у него были почти все зубы целые, хотя иногда и побаливали, и он свободно кушал вообще твердую пищу. Также и для глаз не имел нужды в очках и ни в каких внешних для них пособиях, но всегда, и днем и ночью, при огне писал и самые мельчайшие слова читал, даже вдали разные предметы яснее молодого видел. В беседе он был слишком сладкоречивым, и, яко источник неистощимой живой воды, полны благодати премудрости Божией словеса из уст его исходили и сердце каждого, слушающего его, обращали духовным умилением и благодатным утешением. Сам он был на вид очень благолепен, и лицезрение его было ангелоподобное, что и являло изображение красоты внутренней души его, и каждого в любовь и благоговение к нему приклоняло.

23 Старец Иероним

Он не имел в миру особенного внешнего систематического образования, но всего только три года обучался грамоте. Но благодать Божия так упремудрила его, что никто из смертных ученых мира сего не мог с ним сравниться или препираться, уж не говоря о внешней науке богословия, о духовных Божественных тайнах, которые духовная его опытность и внутреннее его созерцание и Премудрость Божия открыли ему, которых внешний ум человеческий сам по себе не может постигнуть. Но также по премудрости Божией он был и философ, и астроном, и архитектор, и художник, писатель, чтец, и певец, и сочинитель нотного пения, также духовный и телесный был врач. И ни одной на земле премудрости не было, познанием которой бы Премудрость Божия его не одарила. Поистине и он мог ученым века сего мудрецам вопрос задать, подобно преподобному Антонию Великому: “Что прежде стало – ум или письмена?” И при всем этом имел такое великое смиренномудрие, что даже от самого младшего с любовию советы принимал и ничуть этого не презирал. И был до такой степени милостив, что невозможно и словами и пером исчесть и поведать великие его благодеяния и милости! И такую имел любовь к ближнему своему, что часто сам себя лишал своей пользы ради пользы других, что и сам высказал в предсмертном своем завещании. И великое имел терпение и слишком был снисходительным к немощам других, но к себе был чрезвычайно строг.

Но не терпел тех, которые на других клевещут и осуждают. И не допускал никогда, чтобы на кого гнев или раздражительность им возобладали, но всегда и во всякое время по данной свыше ему благодати он свободно возобладал над всеми страстями своими. Неоднократно при беседе с ним случалось, что говорил он по своему смиренномудрию: “С таким-то братом нужно бы поступить строго за такую-то его вину или поступки”, но, боясь, чтобы, строго с ним поступивши, самому не раздражиться и чрез то бы и не заболеть (сие он говорил, собственно, для успокоения других)³⁹, поручал еговоле Божией: “Господь Сам имиже весть судьбами его исправит”.

24 Личная печать духовника иеросхимонаха Иеронима

Впрочем, по своей великой отеческой любви он никого без внимания не оставлял, но, яко истинный пастырь – Христу подражатель, в духе кротости каждого при всяком удобном случае поучал, обличал и умолял. Но ежели когда и заставляла его необходимость показать себя строгим или якобы разгневанным, собственно для духовной пользы и смирения братнего, то только в важных и крайне необходимых и очень редких случаях. Если и случалось, что он принуждал себя к этому своим наружным видом, то внутренне он совершенно далек был от гнева, ибо в душе своей, кроме любви к ближнему и сострадания, ничего не имел.

Вот этого-то богомудрого и благолепного духовного старца послал мне Господь для духовного руководства.

Когда по приезде своем в Афон еще в первый раз я увидел его, то почувствовал в душе своей такое к нему духовное влечение, как бы от самого Господа получил извещение, что это тот самый и есть духовный пастырь, которого я ищу и духовному руководству которого я должен предаться по Бозе в полное доверие. Но, исполняя совет достойного блаженной памяти старца-духовника Киево-Печерской лавры иеросхимонаха Антония, не решился сразу вступить в обитель в число братства, но прежде отправился по Святой Горе, посетил все монастыри и скиты как греческие, болгарские, молдавские, так и русские. Но, несомненно, что я нигде не мог найти во всей Горе старца, подобного сему богомудрому старцу-духовнику иеросхимонаху Иерониму. Впрочем, что касается до себя, то я, увидевши этого старца, другого уже больше и не искал, был вполне духовно пленен им, но собственно по своей обязанности отправился для поклонения святыням афонским и посещения прочих обителей, исполнил прежде данный совет мне. И, тако посетивши всю СвятуюГору Афонскую и поклонившись ее святыням и по возвращении своем обратно в Русик отдохнув несколько времени после трудного своего путешествия по Святой Горе, во время бдения памяти святого священномученика Харалампия я и решил свою судьбу. Вначале я обратился к здешнему второму духовнику – иеросхимонаху Макарию, помощнику старца-духовника Иеронима, с изъявлением своего желания вступить в их обитель в число братства. Это было в церкви, на хорах, в отдельной келлии, где он исповедует братию. А тут же, сбоку, – другая келлия, в ней находился постоянно каждую церковную службу старец-духовник Иероним и там же всех принимал для исповеди, для совета и прочего. К нему-то отец Макарий и повел меня. Пришедши к нему, я принял от него благословение, а отец духовник Макарий объяснил ему, что я желаю поступить к ним в обитель в число братства, и просил на то его старческого благословения. Тогда я обратился к старцу-духовнику отцу Иерониму, прося его принять меня под духовное отеческое руководство, которому я предаю свою душу и тело. Он же расспросил меня про мое звание и занятие. Я ему рассказал, что я звания купеческого, сам торговец-краснорядец и с малолетства был в партесном хоре певчим. А так как родители мои еще в малолетстве моем померли и я в настоящее время совершенно свободен от всего, то по давнему моему желанию и обещанию я и прибыл на Афон на монашество. Тогда он и говорит: “Мне нужно вам сказать для предупреждения вашего, что у нас в обители есть главных два общества: греческое и русское, еще и прочие есть нации, с которыми мы должны находится в единении, как со своими родными братьями. Будете ли вы в этом мирны? ” Я ответил, что для меня это все одно и то же, я в этом о Христе никакой разницы не имею. Услышав это, он обратился к отцу духовнику Макарию и спросил: “Вы что скажете об этом?” А отец Макарий отвечает ему: “Как вам Господь о сем возвестит, так и да будет”. Тогда старец-духовник Иероним обратился ко мне и говорит: “Есть воля Божия вам оставаться у нас в обители. Господь вас благословит, и мы вас благословляем”. Я сделал ему земной поклон и взял от него благословение, также и у духовника отца Макария, который сейчас же удалился и меня оставил наедине со старцем отцом Иеронимом для духовной беседы и исповеди.

Вот тут и раскрылась для меня его высокодуховная премудрость, истинно отеческая любовь к своим духовным чадам. Я и не помнил, пред кем я предстоял: или пред своим старцем, духовным отцом, или же родными отцом и матерью. Но мне кажется, что и те не в состоянии так обласкать свое дитя и привлечь к себе такою любовию, какою сей премудродуховный пастырь сразу привлекает к себе своего духовного сына и располагает его так, что всю свою душу и сердце сразу раскрывает пред сим духовным врачом. Тут-то он мне и высказал, что с самого приезда моего на Афон и в монастырь Русик, как только он увидел меня в первый раз, то тут же Святой Дух и возвестил ему, говоря, что “сей белый юноша к тебе пришел, приими его под свое руководство в духовное свое стадо. Поэтому я только и ожидал твоего пришествия ко мне с объяснением”.

И действительно, я хотя и не мог этого понять до сего времени, но только замечал, что при всякой встрече с ним он с особенно внимательным расположением всматривался в меня, как бы постигая внутренность души моей и тем самым давая мне разуметь, что приглашает меня к себе для духовной с ним беседы и откровенности. Но я действительно даже до последнего часа своего решения не ходил на духовную беседу ни к сему, ни к другому духовнику, то есть вполне выполнил совет, данный мне блаженной памяти Киево-Печерской лавры духовником иеросхимонахом Антонием.

Итак, по окончании своей исповеди и беседы с сим духовным своим отцом и старцем после данного им мне духовного совета, наставления и поучения я вышел от него с большою любовию к нему и расположением, с особенным духовным своим утешением и радостию благодарил Бога за такого Им данного мне богомудрого отца и любвеобильного пастыря, наставника, руководителя и утешителя о Христе. И мне он назначил в неделю два или три раза к нему приходить для духовной беседы, а ежели буду иметь особенную нужду, то хотя и каждый день и без различия времени. “У меня, – он говорит, – день и ночь двери отперты для всяких нужд приходящим”».

Далее мы имеем перед собой четвертый портрет этого великого старца, изображенный талантливой рукой известного писателя в 1871 году, в период физической и моральной зрелости отца Иеронима, – портрет, который не только не противоречит предыдущим, а, напротив, показывает нам ту нравственную высоту, до которой поднялся отец Иероним, идя прямой дорогой от молодых лет до старости. Этот отзыв сделан К. Н. Леонтьевым, бывшим в самом начале 1870-х годов российским консулом в Македонии, более года прожившим на Афоне как для целей дипломатического характера, так и для удовлетворения своей всегда ему присущей наклонности к созерцательной жизни. К. Н. Леонтьев стоял в очень близких духовных отношениях к обоим старцам Русского Пантелеймонова монастыря – отцу Иерониму и отцу Макарию, и на его правдивый отзыв мы вполне можем положиться⁴⁰.

«Отец Иероним, – пишет К. Н. Леонтьев, – стал духовником и старцем еще немногочисленной тогда русской братии в монастыре святого Пантелеймона. Это был не только инок высокой жизни – это был человек более чем замечательный. Не мне признавать его святым – это право Церкви, а не частного лица, но я назову его прямо великим: человек с великою душою и необычайным умом. Не получивши почти никакого образования, он чтением развил свой сильный природный ум и до способности понимать прекрасно самые отвлеченные богословские сочинения, и до умения проникаться в удалении своем всеми самыми живыми современными интересами. Твердый, непоколебимый, бесстрашный и предприимчивый, смелый и осторожный в одно и то же время, глубокий идеалист и деловой донельзя, собою и в преклонных годах еще поразительно красивый, отец Иероним без труда подчинял себе людей, и даже я замечал, что на тех, которые сами были выше умственно и нравственно, он влиял еще сильнее, чем на людей обыкновенных. Оно и понятно. Эти последние, быть может, только боялись его; люди умные, самобытные, умеющие разбирать характеры, отдавались ему с изумлением и любовью. Я на самом себе в 40 лет испытал эту непонятную, даже притягательную, силу. Видел это действие и на других.

“Какое у него тяжелое лицо!” – сказал один набожный юноша грек, вглядевшись в него. Выражение “вари просопон” в подобных случаях переводится словом “важный”, но я нахожу, что к лицу отца

Иеронима идет больше такой перевод: “тяжелое лицо”. В минуту суровости в его лице было действительно нечто спокойно-подавляющее, бесстрастно-гнетущее.

Отец Иероним был человек железной воли по преимуществу. Его внутреннее “самование”, вероятно, имело целью прежде всего смягчить свое сердце, сломать, смирить свою по природе гордую волю. Возможно также, что именно с намерением отстранить от себя все искушения власти над кем бы то ни было он так упорно и долго отказывался от иеромонашества и в России и на Афонской Горе, и только самое строгое повеление его святогорского наставника, старца Арсения, вынудило его принять хиротонию... Отец Иероним был до того всегда покоен и невозмутим, что я, имевший с ним частые сношения в течение года с лишком, ни разу не видел ни чтобы он гневался, ни чтобы он смеялся, как смеются другие. Едва-едва улыбнется изредка, никогда не возвысит голоса, никогда не покажет ни радости особой, ни печали. Иногда только он немного посветлее, иногда немного мрачнее и суровее. А между тем он все чувства в других понимал, самые буйные, самые непозволительные и самые малодушные. Понимал их тонко, глубоко и снисходительно. Все боялись его и все стремились к нему сердцем»⁴¹.

И наконец, свидетельство человека, самого близкого старцу в последние 30 лет его жизни, – отца Макария, будущего игумена Русика: «...он так слаб здоровьем, скопившиеся болезни в нем так отягощают его! Представьте внутренние судороги, которые не дают ему спать ни одной ночи, а если он засыпает, то на рассвете на один или, много, два часа. Пока он в моционе, то не слышит их, а, как хочет успокоиться, вот и они. Две грыжи и ежедневный прилив крови утром и вечером – в таком положении не много проживешь. Ныне же Господь и Царица Небесная, быть может, и поддержат его для пользы других и для особых наград ему на небе. Господи, молитвами отца моего спаси меня и помоги мне...

Мое единственное утешение – видеть его между нас. О, как Господь одарил его всеми дарами! Глубоко понимающий Священное Писание и знание греческого языка, опытность в жизни духовной, а также и внешние дела обители ему не чужды, удивительное рассуждение во всем – эта святая черта привлекает к нему и заставляет дорожить его жизнию. Представьте же его терпение, какие он имеет болезни... постоянно беспокоящие его. И при этом не имеет времени упокоить многотрудное тело свое, так что совестно смотреть иногда: ты сидишь, а он по жару невыносимому бредет кому-нибудь сказать слово утешения и одобрения, ветер дует, едва на ногах стоишь, а он идет что-либо присмотреть. И вот, сравнивая свою худость, удивляешься, куда же я гожусь, видя столь неутомимо деятельного человека пред собою...»⁴²

После кончины 24 марта 1846 года общего духовника русских на Афоне старца иеросхимонаха Арсения отец Иероним стал преемником его по духовному влиянию на Святой Горе между русскими, и не только между ними, но даже и среди греков, болгар, сербов и святогорцев других народностей. Отец Иероним не искал этого влияния, это было естественным плодом его подвижнической жизни, опытности духовнической и сердечного участия ко всякому нуждающемуся.

Иеросхимонах Арсений преподобно почил на его руках. Когда ученики спрашивали отходившего старца, на кого он их покидает, старец указал им на отца Иеронима как на способного заменить им его в духовничестве и поручил отцу Иерониму всех своих духовных чад. «Не боишься ли смертного часа, не ужасаешься ли и не трепещешь ли ответа Праведному Судии, будучи 30 лет общим духовником?» – спрашивали отца Арсения ученики. «Страха и ужаса не имею, но некая радость наполняет мое сердце, ибо великую имею надежду на Господа Бога моего Иисуса Христа, что Он не оставит меня Своею милостию; хотя я добрых дел и не сотворил, но и по своей воле ничего не сотворил, а что творил, то помощию Господа моего, по Его воле святой», – отвечал умирающий и затем в усердной молитве предал свою душу в руце Божии.

Эта предсмертная исповедь старца отца Арсения, что ничего по своей воле не творил, а все творил по воле Божией, почему и умирал спокойно, навсегда запечатлелась в памяти преемника его и присного ученика отца Иеронима: он всю свою духовническую деятельность всегда направлял именно на то, чтобы во всем всегда творить не свою волю, а волю Божию, открывавшуюся ему внушениями таинственными. Эти внушения были ему светочем благо датным, при свете их он пережил многие мрачные и тяжелые дни своей обители и преуспел в духовном подвижничестве. За долгую жизнь в обители множество душ, вверенных ему Господом, он взрастил для Царствия Божия и, как зрелый плод, передал Ему при их исходе от жизни.

В отце Иерониме все видели явное присутствие особой благодати Божией, почему и спешили к нему со всей Святой Горы Афонской ревнители благочестия и подвижничества, зная, что через него верно узнают волю Божию, верно обретут правый путь ко спасению. Опытность отца Иеронима в духовном руководстве была велика, и к старцу была привязана вся братия, жаждущая сего. Вот рассказ инока Свято-Пантелеимонова монастыря.

«Приходит к нему один брат и, высказав свое состояние, просит благословение на уединенную жизнь, так как это желание не дает ему покоя. Но отец Иероним, испытав его, понимает ли он, что просит, увидел, что он не готов к сей жизни, но имеет сильную борьбу и уже не в силах бороться с этим помыслом, который не ныне-завтра мог его преодолеть, почему и захотел сразу отбить у того охоту к уединению и посоветовал ему испытать это на деле. Для сего отец Иероним отпустил его на неделю походить по пустынникам.

И вот брат тот в первую же ночь (летом) остался ночевать в лесу под кустом. Еще не успел заснуть – откуда ни возьмись – масса разной величины змей около него недалеко сошлись вместе и разевают на него свои пасти и так почти всю ночь не давали ему спать. Он встал и ушел. Пошел далее и, когда захотел отдохнуть, тоже лег под кустом в стороне от дороги. Еще не заснул, а только закрыл глаза, и вот предстал пред ним молодой человек и говорит ему повторительно три раза: “Эксомологисон пандоте”. И затем прибавляет: “Это по-гречески”. И, три раза сказав это ему, сделался невидим. Брату же тому сделалось от этого видения так радостно, что он не мог уже продолжать свой путь далее, но немедля пошел обратно в монастырь. Рассказал это отцу Иерониму, и тот в ответ на это сделал ему объяснение так: “Эксомологисте пандоте означает: исповедуйся всегда, то есть произноси всегда молитву: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного. Это и есть постоянное исповедание пред Господом, когда человек, называя себя грешным, просит помилования. Сим показал тебе Господь чрез святого Пантелеймона, чтобы ты не выходил на безмолвие в пустыню, но пребывал в монастыре и постоянно занимался сей молитвою”.

С тех пор брат сей успокоился от борьбы и сделался в монастыре настоящим безмолвником, не заводил никакого особого знакомства, но постоянно держал сию молитву в уме и сердце, никем не замечаемый в сем сокровенном своем делании. Послушание также проходил молча, с молитвою, а особенно когда читал Псалтирь, был в молитвенном настроении. Сей брат, будучи наставляем отцом Иеронимом в прохождении своего духовного делания, получил от Господа дар сокрушенной молитвы и молился всегда с сильным плачем. Главное его прошение было ко Господу, чтобы воля Божественная была всегда с ним, а не его исполнялась бы».

Братия видели в своем духовном отце орудие Божие, неисполнение воли которого грозило плохими последствиями, и потому боялись ослушаться его даже в мыслях. Вот что рассказывает один из иноков.

«Поступив в Русик с обилием язв греховных, я нашел в незабвенном духовнике отце Иерониме искусного сердобольного врача, с великим терпением заботившегося об уврачевании ран моих. Врагам спасения нашего весьма противна преданность отцу духовному, и главное их старание – оную ослабить и нарушить. Такому опаснейшему в деле спасения состоянию подвергался и пишущий это, хотя молитвами отца духовного вражие наваждение разрушилось скорым вразумлением.

В первых годах иночествования я послан был отцом Иеронимом на келлию вне монастыря, хозяин которой был вспыльчивого характера. Отец духовник дал мне два послушания, а третье назначил хозяин келлии. Недоумевая, за что взяться, я впал в уныние, а затем допустил и ропотливость на старца, которая час от часа возрастала. В таком положении я отправился в монастырь для личного объяснении о своем нетерпении и всю дорогу соображал, как бы сильнее выразить это пред отцом Иеронимом. Путь от келлии до обители был под гору, и я спускался бегом. Замечтавшись, я не смотрел на дорогу, усеянную большими камнями, и вдруг вблизи монастыря запнулся и так сильно ударился всем корпусом, что и кости, полагал, сокрушатся. При этом тайный голос произнес: “Вот тебе за ропот!” Очнувшись, вижу себя совершенно невредимым. Ропотливость, как дым, исчезла, и я с великою радостию благодарил Бога за вразумление.

По входе моем в обитель отец Иероним был в параклисе преподобного Сергия с изменившимся лицом, выражавшим веселие и торжество, и походка была необычная. Не понимая причины изменения, я стал спрашивать об этом его келейника отца Никодима, расположенного ко мне, и он открыл, что такое изменение у старца бывает во время сильного действия умной молитвы, когда посещает его обильная благодать Божия.

Поначалу отец Иероним, не будучи обременяем по малочисленности братства большими заботами, много и усердно упражнялся в умном делании; и келейник его отец Никодим, и другие занимались под руководством отца духовника. Моему окаянству, не очистившемуся от страстей, требовалось сокрушение сердца со слезами, и незабвенный старец дал мне такое умное занятие: во время здешних длинных служб размышлять о судьбах ветхозаветной и новозаветной Церкви и при всяком событии сокрушать себя, как в великом каноне святого Андрея Критского.

Лет чрез 15 после первого вразумления вторично овладела мною ропотливость, за которую едва не поплатился жизнию. Не могу теперь упомнить, ради чего я роптал, только, помнится, в самый разгар ропота меня просили половить рыбы для больных. Я поехал на лодке один и для стоянки бросил на дно камень на бечевке. Ропотливые мысли во мне не утихали и на море. Половивши не более часа, вдруг среди ночной тишины слышу громкий голос с берега, обличавший меня в неблагодарности к старцу своему: “И ты, столько облагодетельствованный отцом твоим духовным, дерзаешь роптать на него!” Чтоб избавиться от громкого обличения, я стал поднимать камень, но бечевка попала между камней и не вытаскивалась. После сильной натяжки она неожиданно отцепилась, меня повалило в море, но как-то удалось быстро натянуть бечевку и стать в лодке. Тогда неизвестный обличитель добавил: “Вот тебе легкая острастка за ропот; если не вразумишься, посмотришь, что будет завтра!” Боясь, чтоб чего худшего не случилось в море, я пристал к берегу, где никого не было. Кто был мой вразумитель, неизвестно.

Назавтра опять просили меня половить рыбы для больных. На лодке я не поехал, а пошел по берегу. Ропотливость, после вчерашней острастки, исчезла, но на беду мне встретился келлиот, крайне нерасположенный к отцу Иерониму. Я, сколько мог, старался разубедить подобного мне ропотника, но, видя бесполезность слов, молча слушал. Когда мы разошлись – он направо, я налево, – отец лжи подстрекнул меня мысленным вопросом: “Может быть, келлиот говорил правду?” Едва успел я принять это на веру, как вдруг запнулся о камень, головой ударился о другой острый камень и весь залился кровью от полученной большой раны. Между прочим, собеседник мой осуждал отца Иеронима за пищу (по очень болезненному состоянию ему готовили пищу на архондарике).

За принятие таких осудительных слов рот мой весь наполнился песком (там был бугор песочный).

Вблизи падения моего находился небольшой водоем, где келлиот обмыл у меня кровь и платком перевязал голову. Болезни я не чувствовал и не жалел о поранении головы, но, как при первом вразумлении, радовался и благодарил Бога за то, что, подобно чешуе или проказе, с меня стряхнулось, что навеяно было отцом лжи. С тех пор до блаженной кончины отца моего духовного и старца я как огня боялся ропота на него. Вечная ему память!»

«Отец Иероним часто молился с припаданиями ко Господу. И вот однажды, молясь пред распятием, просил Господа, чтобы Он не отлучил его навеки, чтобы наказал его здесь за грехи и помиловал бы там, за гробом. Непрестанный молитвенный вопль старца наконец проник небеса и дошел до Господа Бога. Однажды по обычной молитве старец прилег отдохнуть и погрузился в тихий сон. В первые мгновения сна он был поражен ослепительным сиянием, разлившимся по келлии. Старец боязненно осмотрелся, и его взоры остановились на кресте, к которому пригвожден был Божественный Страдалец, Господь наш Иисус Христос: терновый венец лежал на израненной главе Его, из рук, из ног и из ребра Его кровь струилась потоком. От лица Искупителя, от Его кротких взоров исходило удивительное сияние. Старец затрепетал от радости, пал пред Господом на колена и залился слезами. “Что ты так горько и беспрестанно плачешь? Чего ты хочешь от Меня?” – спросил кротко с креста Спаситель плачущего старца. “Господи! – воскликнул старец, умиленно скрестив на груди руки. – Ты знаешь, как я огорчил Тебя, Ты видишь, как много у меня грехов! Покарай меня за них в настоящей жизни, как Тебе угодно, и помилуй меня по смерти. Более ничего я не хочу, более ничего я не прошу от Тебя”. “Хорошо, – отвечал Господь, – будет по твоему желанию”.

Видение кончилось. Старец, сильно потрясенный чувством неизъяснимой радости от лицезрения и сладкой беседы Господа, не пробуждаясь еще, ощутил, что его внутренность вся как будто подорвалась; он пробудился и действительно увидел, что у него появилась огромная грыжа. Она и осталась таковою навсегда и была так велика, что он всегда носил ее в мешке, подвязанную на поясе. Случилось это в 40-х годах»⁴³.

«В Троице-Сергиевой лавре жил престарелый игумен отец Иоиль, скончавшийся в 1880-х годах. Он был пострижеником Русика, в который поступил вместе с отцом Иеронимом в 1840 году, и прожил в нем до 1854 года, когда во время войны выехал с Афона и жил в российских монастырях, где и получил сан игумена. Один из иноков Русика, бывши в лавре у отца Иоиля, при разговоре с ним об отце Иерониме сказал: “Вот нашему старцу 80 лет, а он еще читает без очков, чему все удивляются”. Отец Иоиль улыбнулся и говорит: “И будет читать без очков до могилы”. “Почему же так?” – спросил заинтересованный инок. “Ну, уж это тайна, – ответил отец Иоиль, – нельзя сказать”. Наконец, после усиленных просьб отец Иоиль рассказал ему следующее с условием никому не говорить до смерти отца Иеронима: “Когда до поступления в Русик мы с отцом Иеронимом жили в пустынной келлии и еще несколько учеников его, то исправно каждый день исполняли все церковное правило, кроме Литургии, и отец Иероним, как хороший чтец и певец, много сам читал и пел. Но в одну ночь, вставши к утрене, он внезапно лишился зрения без всякой особенной причины, так что не мог уже ничего читать. Мы все очень опечалились, и сам он тоже скорбел. Не помню, сколько дней это продолжалось, но как-то после повечерия он вышел в окружающий келлию лес, провел там всю ночь, а возвратясь, опять начал по-прежнему читать в церкви правило с большой быстротой. Мы очень удивились и стали вопрошать о причине скорой перемены в состоянии зрения, но отец Иероним умалчивал и не хотел нам ничего сказать, и уже после убедительных просьб, когда мы упали ему в ноги, он решился открыть нам, как тайну, с обязательным для нас условием никому не говорить до того времени, пока он будет в могиле. “Когда я, – сказал отец Иероним, – ночью в лесу усердно молился ко Господу и Царице Небесной о даровании зрения, вдруг вижу явившуюся мне

Владычицу в небесном сиянии. В благоговейном страхе и трепете я упал ниц к ногам Ее и услышал от Нее следующие слова: “Молитвы твои и обещания Господу и Мне приняты, но смотри же, старайся исполнить их во всей точности, а Я исцеляю твое зрение и до самой кончины твоей будешь читать без очков”. И затем Она стала невидима”. “Так вот почему, – заключил отец Иоиль, – читает отец Иероним без очков”. И действительно, отец Иероним до самой смерти без затруднения читал мелкую печать и письмо, никогда не употребляя очков».

«Однажды два монаха поссорились и до того озлобились и сильно ругались, что не было возможности их остановить. На их шум пришел сам отец Иероним и стал их уговаривать, но они и при нем тоже продолжали ругаться и не смотрели на него. Тогда отец Иероним сказал одному из них, отцу Феодору: “Отец Феодор, взгляни на меня!” Но тот, не смотря на него, продолжал ругаться. Отец Иероним продолжал ему повторять, чтобы он взглянул на него, и тогда тот как бы нехотя взглянул, и тотчас гнев его прошел, лишь только встретился взор его со взором отца Иеронима».

Знал старец Божий сердце человеческое и умел воздействовать на него в духе кротости Христовой. Схиархимандрит Иерон, один из ближайших учеников старца, рассказывал: «Приходит к нему монах, подверженный пьянству, озлобленный, приходит с намерением оскорбить его, чтобы потом иметь причину уйти в мир. Видно, что совесть еще не совсем заглохла в нем, что он еще борется с помыслами самочиния. Старец ласково встречает его и, не давая ему заговорить, приказывает келейнику: “Отец Порфирий! Угости отца...” Тот подает стаканчик виноградного вина. “Еще угости!” Монах говорит: “Отче, я уже пьян”. – “Ничего, пусть говорят что хотят, а еще выпей! ” Монах пьет, но тут же творит метание старцу (кланяется в ноги) и кается: “Батюшка! Я ведь хотел изругать тебя и уйти из обители, прости меня – ты победил!” И действительно, исправляется в поведении. “Уйти, может быть, и не ушел бы, а наглупил бы – это верно”, – говорит о нем старец келейнику».

«Как он умеет успокоить и утешить одним словом, одним взглядом своим!» – говорили монахи. А некоторые свидетельствуют, что получали мир душевный, глядя ему в глаза на фотографии.

«Добродушие, мягкосердечие и приветливость афонских старцев – отца Макария и всеми почитаемого афонского чудотворца отца Иеронима, всепрощающего и милостивого к грешникам, – трудно забыть, – отмечал в 1880 году корреспондент газеты «Новое время» Н. Нотович в журнале посетителей Свято-Пантелеимонова монастыря. – И достаточно в самые трудные и горькие минуты жизни представить себе лики этих святых отцов, которые дышат утешением, прощением, снисхождением, симпатией и любовью к ближним, как печаль заменяется спокойствием».

«Отец Иероним с другими русскими келлиотами в числе 35 человек в 1838 году отправился на наемном судне в Иерусалим на поклонение. В числе келлиотов был один из военных фельдфебелей необыкновенно вздорного характера, со всеми почти разругался и ни с кем не мог жить. Когда же и на судне также не мог вести себя мирно, то один пустынник ему заметил, что-де вот если бы он поговорил с отцом Иеронимом, указывая ему на духовника, то тот усмирил бы его. Это келлиота заинтересовало, и он стал искать случая заговорить с ним. Случай представился, и они заговорили, сидя на палубе судна. Пустынник из фельдфебелей рассказал отцу Иерониму свою жизнь и что он по своему характеру не может больше жить на Афоне и из Иерусалима намерен проехать в Россию. Но отец Иероним, напротив, посоветовал ему возвратиться на Афон и устроиться на какой-либо каливе, жить без товарищей, одному, на совет же к нему приходить чрез две недели. Пустынник этот, Иоанн, послушался и по совету отца Иеронима поселился один на каливе, пищей имел только сухари и чрез две недели приходил на совет к отцу Иерониму.

По некотором времени, упражняясь молитвою Иисусовой в воздержании с самоукорением и во всякой добродетели, он пришел в великое сокрушение и смирение духа и получил от Господа дар непрестанной молитвы и плача. От воздержания же великого он до того ослаб, что по приходе к отцу Иерониму в монастырь дрожал и не мог говорить. Тогда отец Иероним приказал своему келейнику отцу Никодиму по приходе того прежде напоить его чаем с хлебом, а потом принял его к себе. Отец Иероним так выразился о нем своему ученику отцу Никодиму: “Ты как можно лучше принимай этого пустынника, ибо он помогает нам своими молитвами духовную жизнь проводить”. Услыхав такой отзыв о том, отец Никодим попросил отца Иеронима рассказать ему о его дарованиях и потом попросил и сам заниматься упражнением в молитве и самоукорении, что и получил. А так как он любил празднословить, то по благословению отца Иеронима носил во рту камень, чтобы молчать. И вот сей отец Никодим чрез постоянное упражнение в молитве и самоукорении получил дар слез и непрестанную молитву, так что глаза у него были всегда от плача красные. Он после говорил отцу Иерониму, что плачет, когда хочет. Камень же однажды проглотил, но ничего не потерпел от него».

Вот плоды духовные отца Иеронима, свидетельствующие о его высоком благодатном устроении.

Вот такого духовника-старца воздвиг Господь во славу Свою для спасения многих и возрождения древней обители святого великомученика Пантелеймона, доведенной до крайнего убожества и едва не вычеркнутой из списка афонских монастырей. Вера в славное будущее Русского монастыря, благочестивая жизнь его братии по общежительному уставу, обаяние личностей духовника Иеронима и старца-игумена Герасима, выделявшихся среди насельников Святой Горы высокими качествами ума и сердца, а главное, безотрадное положение русских на Афоне – все это, вместе взятое, было достаточным побуждением для русских святогорцев, оставив свои бедные каливки и пещеры, искать себе приюта в бедной, но гостеприимно открывшей свои двери Пантелеймоновой обители.

Отец Иероним по своим природным душевным качествам – светлому уму и сильной воле – и по духовному преуспеянию в добродетелях иноческих, по своим благодатным дарованиям был для них главной притягательной силой. В начале жизни отца Иеронима в Русике с ним было 11 русских, но в непродолжительное время вокруг него собралось довольно значительное число иноков, отдавших себя в безусловное подчинение беззаветно любимому ими опытному духовнику и старцу-игумену, искренне желавших все силы свои посвятить на благо обители. Нелегкая задача предстояла отцу Иерониму: если не слить греческую и русскую братию, столь разные по характеру, в одно целое, то благоразумными внушениями примирить их, так как предыдущий опыт при отце Аниките показал, что без взаимных уступок совместная жизнь греков и русских под одной кровлей немыслима. Отец Иероним постоянно внушал русской братии, чтобы они не входили в споры и разногласия с греками, а стремились бы к той цели, ради которой пришли в монастырь, то есть к спасению своей души, для чего необходимы мир и братская любовь.

25 Иеросхимонах Иероним. Начало 1850-х годовОтец Парфений так описывает жизнь иноков Русского монастыря.

«Каждый день исповедуют свои помыслы отцам своим духовным. Каждую неделю причащаются Святых Таин Тела и Крови Христовой. Пищи же употребляют весьма мало. Хлеба и пищи подается всем поровну и каждому своя чаша; всегда бывает в простые дни одна пища вареная, а другая что-либо из овощей: или соленые маслины, или ино что. Свою часть мало кто съедает. Иногда поставляют и вино, но мало его кто пьет, и то пополам с водою. В праздники же два варения бывает. В понедельник, среду и пяток всегда бывает одна трапеза, и то сухоядение; во вторник и четверток с деревянным маслом, в субботу же и неделю иногда подают и сыр соленый. Млека же и коровьего масла никогда не бывает. С сим маслом готовят только два дня на сырной неделе и два дня на Пасхе, рыбы же вкушают в великие праздники, когда бывает всенощное бдение. Квасу же и не знают, какой он есть. Когда не бывает вина, пьют воду. В келлиях же своих ничего не имеют – ниже воды, ниже чем украшают, ниже когда светильника вжигают, ниже лампады, ниже кто может запереть келлию, когда пойдет на послушание, ниже когда нагревают, да и печей нету, только некоторые русские себе поделали. В келлиях каждый имеет только нужную одежду и постелю, одну икону, одну книгу для чтения, и то не каждый; да и время не имеется, когда и читать; чтение бывает более в церкви, и на трапезе, и на общем послушании, в келлии же более занимаются молитвою и поклонами. Церковное же правило такое. К вечерне со всех послушаний сходятся в монастырь. Которые далеко, те там и читают. И строго от игумена наказано, чтобы церковного правила отнюдь не оставляли, потому что монаху настоящее послушание есть молитва, а прочее послушание есть поделие только ради скуки и уныния. И потому к вечерне все поспевают в монастырь»⁴⁴.

26 Братия чистит лампады около Пантелеимоновского собора. Фотография конца XIX в.

«...У нас в простое время утреня не бывает почти менее четырех, а у греков пяти часов, – повествует Святогорец, – но бдения продолжаются иногда 10, 12 и 14 и ничуть не менее восьми часов... Все здесь руководствуются своею собственною совестью и чувством смирения без принуждения, чему служит свидетельством то, что некоторые, погрузившись в дремоту за службою, едва только очнутся и заметят себя в этой слабости, тотчас добровольно выходят на средину церкви, кладут три земных поклона братии, подходят поцеловать руку духовника, а греки – игумена, и виновный уже более ничем не наказывается ради трогательного своего смирения и самоосуждения. <...> Что касается послушаний... их нельзя определить с точностью и по множеству, и по разнообразию их. Можно только заметить, что никто не остается без занятия по силам, так что самые хилые старцы то чистят боб и травы, то караулят виноградники и скот. А при общих послушаниях, вроде разгрузки пшеницы из корабля, когда приглашаются решительно все на работу, самые хилые, желая иметь участие в венце братского послушания, водят за повод мулов до монастырского амбара вперед и обратно. Но если и этого не в силах сделать, бредут к монастырской пристани, опираясь на свои старческие жезлы, садятся в сторону и, смотря на труды братии, тихо нашептывают по четкам свои молитвы... Сенокос, собирание маслин, винограда, орехов и прочих произведений роскошной здешней природы, пашню, молотье, кузнечество, столярство и вообще все работы исправляют братия без изъятия иеромонахов и под личным наблюдением самого настоятеля. От этих-то трудов и зависит продовольствие монастыря, который здесь всех почти беднее... Одежда и трапеза в киновиях⁴⁵ для всех одинаковы, нет никому отличия... Надобно при этом заметить, что отеческие законоположения киновии чрезвычайно строги в отношении плоти... В киновиях самый верный, царский путь к небу и в них-то самый действительный отсвет жизни апостольских времен и проявление духа чисто Христова. Слово игумена принимается здесь за изъявление Господней воли, что бы он ни сказал, что бы ни повелел сделать – хорошо ли, не хорошо ли. Никогда истинные послушники не размышляют о плодах и следствиях начальнического слова, раз и навсегда дав обет Богу и игумену творить их волю без условий и рассуждения. Поэтому-то спасение души в киновии вернее и легче, чем в другом месте, зато и для плотского мудрования здесь чрезвычайно тяжело »⁴⁶.

27 Иноки Свято-Пантелеимонова монастыря на послушании в кузнечной мастерской. Фотография конца XIX в.

Строгий киновиальный образ жизни монахов Пантелеймонова монастыря, суровая обстановка и крайне скудная, непривычная для русского человека пища, с чем греки легко уживались, – все это русским инокам казалось тяжелым и трудновыносимым подвигом.

Даже такой восторженный певец афонских красот и афонской иноческой жизни, как Святогорец, рисует невеселую в этом отношении картину жизни русских иноков Пантелеймонова монастыря. «Надобно, впрочем, сознаться, – пишет он, – что не столько бдение утомляет мою болезненную плоть, сколько здешняя трапеза: боб, фасоль и чечевица – все эти и подобные им произведения святогорских нив сами по себе очень вкусны и питательны, но так тяжелы для слабого желудка, что я нередко чрезвычайно страдаю от них, и мои жизненные силы истощаются... Исправить трапезу, судя по стеснительному положению Русика в настоящее время, почти нет возможности... Я вижу многих из братий в одинаковом со мною изнеможении от влияния трапезы... В то время как Русик имел рыбные ловли на Дунае, некоторые из нашего братства чрезвычайно скорбели и жаловались на боб и фасоль, исключительно составлявшие нашу трапезу, и просили духовника озаботиться улучшением стола, тем более что тогда Дунай мог лакомить нас прекрасною рыбою. Частые жалобы изнемогающей братии слишком озабочивали духовника, так что он решился наконец передать их геронде⁴⁷. Мы это знали, надеялись на добросердечие геронды, и одна мысль о близкой измене трапезы из неудобоваримой в легкую питательную, в русском вкусе, утешала нас, была часто предметом братских бесед...»⁴⁸

Заботливый отец Иероним жалел свою братию, только начинавшую привыкать к суровости общежительных уставов, наставлял их и молился о них. И вскоре взволнованные умы были успокоены его рассказом о чудном видении, бывшем одному из братии, более других недовольному трапезой.

Этот брат, приняв от диавола помысл о недовольстве пищей, а вместе с ним и другие помыслы, смутившие его душу, и вовремя не открыв их духовнику, упал духом и предался духовной беспечности. Несколько дней провел он в опасном положении смутившейся души, и вот Сама Царица Небесная пришла ему на помощь. Раз после бурных волнений духа и тревожных дум в тонком сне видит он себя в монастырской трапезной в какой-то торжественный день вместе со всем братством и игуменом. На столах стояла скоромная мясная пища, к которой братия не дотрагивалась, как бы ожидая кого-то. Вдруг дверь распахнулась, и брат увидел вошедшую Царственную Жену вместе с двумя прекрасными девами. С первого взгляда он узнал дивную Посетительницу, осияваемую райским светом, затрепетал от страха и радости. Он не смел тронуться со своего места, как преступник, желая утаиться от светлых взоров Богоблагодатной Девы, посетившей нашу обитель. Духовник в мантии и схиме встал, робко приблизился к Ней, раболепно пал Ей в ногии благоговейно облобызал Ее десницу. Долго и милостиво, по временам с материнской улыбкой что-то вполголоса Она ему говорила, потом обошла всю трапезную, обозревая всех и каждого порознь. В это время духовник суетливо хлопотал о приборах для посетительниц, но одна из девиц, подошедши, громко сказала: «Перестань, пожалуйста, беспокоиться о трапезе: Царица Небесная этого терпеть не может». В ту минуту Царственная Посетительница снова подошла к игуменскому столу, и, пока обозревала оттуда с материнской любовию все братство, другая девица, наклонившись к Ее уху, вполголоса сказала: «Что же Ты, Владычица, утешив всех благодатным Своим посещением, ничего не скажешь в утешение этому Твоему рабу?» При этих словах она перстом своим показала на брата, которому было это видение. Несчастный заметил, что Владычица взглянула на него, но гневно и строго, а потом, быстро отвратив от него Свое светлое лицо, молча удалилась из трапезы. Это его так поразило, что он затрепетал от страха и проснулся. Видение это он передал духовнику, а сам с тех пор исправился от своей беспечности.

28 Трапезная Русского монастыря. Фотография конца XIX в.

Рассказ этот произвел впечатление на всех иноков, которые по словам Святогорца, «оставили плотоугодные жалобы на трапезу, довольствуясь тем, что поставят»⁴⁹.

Забота о духовном воспитании вверенной его попечению братии была для отца Иеронима делом первостепенной важности, но не забывал он ни на минуту и о той гнетущей нищете, какую он застал в монастыре, и о тех первоочередных его потребностях, о которых так настойчиво и красноречиво заявляла суровая действительность. Братия монастыря просила, как мы видели, кусок насущного хлеба, искала теплого угла, а русские при этом ощущали настоятельную потребность в устройстве отдельного вместительного храма, где бы имели возможность удовлетворять свою первую потребность – молиться на славянском языке. Маленький параклис святителя Митрофана уже не вмещал всю русскую братию, число которой постоянно увеличивалось. Посему вскоре по переселении в Свято-Пантелеимонову обитель русские первым делом (с января 1841 года) приступили к строительству для себя отдельного Митрофановского собора, заложенного, как было сказано, еще ранее иеромонахом Аникитой. Достаточных для сего средств можно было ожидать только из единоплеменной и единоверной Пантелеймонову монастырю России, с воззванием к которой о помощи и обратился отец Иероним. Те надежды на помощь православных чад Русской Церкви, которые питала бедствующая братия, принимая русских в обитель, начали сбываться: в 1841 году была объявлена высочайшая милость в дозволении сбора милостыни⁵⁰ в России. Первым был отправлен туда отец Парфений, постриженный в схиму вскоре по переходе со старцем в монастырь.

29 Образ Божией Матери в трапезной Русского монастыря, 1870-е годы

30 Иконостас Пантелеимоновского собора. Фотография конца XIX в.

Призвав его, отец Иероним начал говорить ему: «Мы основали русскую церковь святителя Митрофана, а монастырь наш небогатый, строить нечем; братии больше 100 человек, а денег нет ничего, еще и должны больше 100 тысяч. Требуется послать в Россию для сбора, а кроме тебя некого; надобно потрудиться тебе съездить». Отец Парфений горько плакал и настойчиво отказывался, решаясь лучше уйти на пустыню, чем идти в мир. Духовник со слезами его уговаривал: «Послушание выше всех добродетелей, а без благословения и в пустыне погибнешь» – и представлял ему и другую, уважительную лично для него причину ехать в Россию: посодействовать обращению в Православие родителей его, пребывавших тогда в расколе. После многих слез и отговоров отец Парфений по совету и благословению первого духовника своего старца Арсения отправился на Фоминой неделе того же 1841 года для сбора пожертвований в Россию.

Три года пробыл отец Парфений в России; правда, родителей успел обратить в Православие, а сбора милостыни по новости дела не мог сделать, потому со смущением он представлялся по возвращении своему отцу духовнику Иерониму. Но тот, отечески успокаивая его, говорил: «О том не скорби, что ничего не привез, это не в твоей воле, но так Богу угодно; мы рады, что ты сам возвратился. Исполнил ли то, зачем посылали тебя, насчет родителей? » По утвер дительном ответе о сем отца Парфения отец Иероним, обнявши его, сказал: «Мы только затем и посылали; ты теперь будь покоен, это нам дороже всего – чтобы души спасти свои и родителей, а нужды и недостатки наши Сам Господь исполнит. Посмотри нашу обитель: такую ли ты оставил? Уже теперь мы ее украсили, как невесту добрую». И потом расспрашивал о многоскорбном его странствовании.

31 Икона святого великомученника Пантелеймона в соборе. XIX в.

Продолжая свой рассказ, отец Парфений замечает далее: «В обители я уже увидал все другое: везде устроено, убрано, расписано, выкрашено, вызолочено, все перекрыто, и братии уже стало более вдвое. Когда отправился в Россию, было только двое русских иеромонахов, а теперь уже шестеро; также и клиросы полны певчих»⁵¹.

Что касается благоустроения обители, то, конечно, при недостатке тогда монастырских средств и за короткое время его отсутствия многое не могло быть сделано, однако приведение и малого в порядок для него, возвратившегося в обитель, стало уже заметно. Так, главный собор – Пантелеимоновский, остававшийся с самой постройки нештукатуренным, – штукатурился; клиросные окна в главном его святилище в 1845 году были расширены; также было расширено окно в западной капитальной стене, отделяющей святилище от притвора, для лучшего освещения последнего и более удобного слушания богослужения стоящими там. На икону святого великомученика и целителя Пантелеймона, что при колонне, поддерживающей восточную часть главного купола, в 1844 году была получена из Петербурга сребропозлащенная риза – дар купца Вологодской губернии Егора Шучева с товарищами; из Иерусалима привезен семисвещник с надписью: «Сей подсвещник высечен из осколка от пещеры Гроба Господня рукою первых пустынноживших в Иерусалиме христиан и находился несколько столетий там, на престоле в церкви святого Иоанна Предтечи, а в 1847 году привезен из Иерусалима Павлом Александровичем Кашкаровым (гдовским Петербургской губернии дворянином)». Иконостас, деревянный, сплошь и весьма хорошо вызолоченный, был прислан в 1850 году усердием одного благотворителя из Старого Оскола. Трапезная, остававшаяся в прежнем виде, была расписана в 1843 –1844 годах; на маленькой башне на восточной стороне ее в 1847 году повешены колокола, из них самый большой в 50 пудов, пожертвованные московским почетным гражданином Федором Набилковым и воронежскими купцами братьями Самохваловыми.

32 Внешний и внутренний вид собора святителя Митрофана Воронежского

Главная же и первая из построек в 1840-х годах, как уже замечено, был русский собор святителя Митрофана Воронежского, оконченный и освященный в 1846 году, 23 ноября. Отцу Парфению не привелось участвовать в освящении: по решительной заповеди старца-духовника Арсения, скончавшегося в 1846 году, со скорбью выезжал он в это самое время с Афона на всегдашнее жительство в Россию, где после долгого странствия был сделан иеромонахом и настоятелем Гуслицкого Спасо-Преображенского монастыря Московской епархии⁵².

33 Купол Митрофановского собора

34 Святитель Митрофан Воронежский. Стенопись Митрофановского собора. XIX в.

Митрофановский собор по объему не слишком обширен, но для тогдашнего русского братства был достаточен, светел и по своему внешнему виду и архитектуре – с наружной галереей и красивым фронтоном на четырех огромных колоннах – похож на российские храмы. На сооружение иконостаса и богатое внутреннее убранство храма были пожертвованы средства петербургским купцом С. М. Комаровым, оставшимся в обители, приняв постриг с именем Серафима.

Освящение совершал митрополит Адрианопольский Григорий, пребывавший на покое в Ватопедском монастыре. Со времени освящения собора память святителя Митрофана празднуется обителью торжественно, также и греческим братством, которое для этого перевело себе его службу.

С построением Митрофановского собора параклис во имя этого святого, уступленный русским еще во времена отца Аникиты, переименован был отцом Иеронимом во имя русского святого преподобного Сергия Радонежского. Близ этого параклиса старец тогда имел келлию и до смерти ее занимал.

35 Вход в параклис преподобного Сергия Радонежского. Справа – дверь в келлию старца Иеронима

36 Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь. Фотография П. И. Севастьянова. 1853 г.

Вот что сделано и приобретено русскими в первое десятилетие их совместной с греками жизни в Русском Пантелеймоновом монастыре по расширению, обновлению и украшению его. «Когда взошли русские в сию обитель, – вспоминает отец Парфений, – тогда она была всех убоже и обнаженнее и у всех в поношении, а когда я выходил, в 1846 году, она стала почти всех богаче и славнее. В течение семи лет так ее русские облекли, украсили, что вся Гора Афонская удивляется и завидует»⁵³. Кроме этого, в первые же годы было начато уплачивание прежних, нажитых греками монастырских долгов, ибо неотложно по долговым обязательствам требовалось ежегодно выплачивать большие проценты, хотя в монастырской казне ничего не было, а пожертвований из России на первых порах не могло быть много, ибо сношение с ней тогда было не легко и не быстро, а требовалось много хлопот для получения дозволения проехать туда. Тем не менее иноки в Россию посылались и возвращались с щедрыми пожертвованиями. 1 октября 1849 года выехали отцы Иов, Нифонт и Сильвестр, в схиме Селевкий. Во время путешествия по России отец Селевкий нередко присылал в обитель деньги в пакетах, церковные вещи и разные пожертвования, а когда возвратился, передал отцу Иерониму 4000 рублей и после одного бывшего ему видения еще 50 золотых, о чем он поведал в своем рассказе.

«В одно время, провидя мое падение в грех сребролюбия, заставил отец духовник читать житие святого Андрея юродивого. Когда начали читать и дошли до того, как обвился змей около одного монаха-сребролюбца (как видел святой Андрей), и мне показалось, что около меня обвивается змей. Я тотчас пошел в свою келлию, отпер сундук, вынул из него через (кожаный пояс) с деньгами и пришел к духовнику. Поклонившись ему в ноги, отдал я ему через и сказал: “Возьми, батюшка, эти мои деньги, 50 золотых, я их оставил у себя. Пришло на мысль, что теперь я здоров, а заболею, так и не знаю, где Господь приведет пожить. И я не могу теперь трудиться, желал бы на келлиечке пожить”. А духовник сказал: “Прежде надо пожить в общежитии и пройти послушания”. Потом начал он говорить о деньгах: “О, как ты малодушен! Надо надеяться на Бога и на Царицу Небесную, а не на деньги и богатство скоропреходящее. Аще кто Господа и Царицу Небесную возлюбит всею душею и всею крепостию и прославит угодников святых и аще кто надеется на Них на земли, того Господь и Царица Небесная не оставят на земли и прославят на небеси. Мария, Матерь Господа, благую часть избрала: завсегда находилась в посте и молитве и прославляла Господа в храме Его. Она всегда имела рукоделие в руках, а молитву во устах. Любовию дышала Она серафимскою и даже молилась за врагов. Ты помнишь, когда ты раздал все свои деньги до копейки и пошел странствовать без всего? Сам ты сказывал, что тебя Бог не оставлял”. “Так точно, отче”, – ответил я. “Как же ты теперь, будучи монахом, сомневаешься? Ступай, молись Богу и готовься в схиму”.

О, как утешил меня отец Иероним, духовник! Я пошел, встал в свою форму (монашеское место в церкви) и за молитвами его спокойно выстоял бдение.

Прихожу после службы в келлию – двери отперты, и сундук открыт, а мне уже более и в голову не приходит, что меня могут обокрасть; лег я на кровать и не подумал запереть ни двери, ни сундука – отдохнул преспокойно. Ударили к Литургии, и я, отправляясь в церковь, опять не запер дверей своей келлии. Вот что значит ничего не иметь. А то, бывало, стою в церкви, а враг и представляет: вот войдут в келлию, замок сломают или в окошко влезут и выберут все. А как можно в окно влезть? Вышина страшная, сажени четыре, сзади монастыря. Вот как нас часто враг обманывает. Сперва помогает он нам нажить богатство, чтобы чрез него хоть насколько-нибудь отвести нас от Бога, а потом вводит нас в погибель. Не дает покоя ни на бдении, ни за обедней, ни во время вечерни – в голову все так и лезет житейское попечение.

А когда назначили меня ехать в Россию по сбору⁵⁴, я пошел к духовнику и стал отговариваться, но он сказал: “Мы созданы не для того, чтобы жить только для себя, но и для других потрудиться. Ты можешь быть многим на пользу”. И предался я на волю Господа, Царицы Небесной и преподобных афонских угодников»⁵⁵

37 Одно из обращений Свято-Пантелеимонова монастыря с просьбой о пожертвовании. 1861 г.

Иноки, направляемые в Россию, и письменные воззвания отца Иеронима рассказывали русскому народу о нуждах и бедствиях родного для них Афонского монастыря, обещая молиться о всех своих благодетелях. Обращение к доброму русскому сердцу, издавна не щадившему своих средств на благоукрашение свято чтимых обителей, нашло полное сочувствие, и из России потекли в Русский Афонский монастырь пожертвования деньгами и вещами. Отец Иероним строго следил за записью имен жертвователей для поминовения. Был случай, когда приехавший благотворитель захотел убедиться в правильности записи и был поражен точностью и принципиальностью ведения этого дела, увидев свое имя в бесконечных списках толстых синодиков.

Все пожертвования, приходившие из России, отец Иероним старался делить между русской и греческой братией поровну, причем, чтобы расположить греков к русским, даже отдавал им лучшие вещи, а русским оставлял худшие, кроме тех случаев, когда пожертвования предназначались только для русского храма или русской братии.

Старец-игумен Герасим и его образованнейший и гуманнейший наместник иеросхидиакон Иларион старались всячески оказывать содействие отцу Иерониму в его трудах, так как ясно видели, что они действительно направлены ко благу их обедневшей обители. Греческие старцы всеми силами старались поддержать согласие и единодушие между греками и русскими и устранять всякого рода недоразумения, возникавшие с той или другой стороны, так как этим только и обусловливалось дальнейшее процветание монастыря. Хотя со стороны некоторых старых братий-греков случались ропот и дерзости против русских, отец Иероним, как посланный в обитель за послушание, все смиренно переносил.

Отец Иероним, смиренно соблюдая монастырский чин, действовал всегда от имени игумена Герасима, в своих письмах подписывался после него и относился к грекам в обители, как некоторого рода хозяевам. Русская братия, пользуясь наставлениями любимого духовника и видя свою малочисленность по сравнению с греками (к началу 1850-х годов – 80 человек), смиренно переживала свое приниженное положение в обители, ибо начальственных послушаний русским тогда не поручалось, даже чтение в трапезе всегда происходило на греческом языке (до 1856 – 1857 годов).

38 Письмо из Пантелеймоновой обители одному из русских благотворителей с личными подписями игумена Герасима и духовника Иеронима. 1864 г.

В 1845 году Афон и Пантелеймонову обитель посетил русский великий князь Константин Николаевич. Святогорец сообщает, что по прибытии парохода великого князя русский духовник Иероним с одним старейшим иеромонахом Пантелеймонова монастыря отправились туда для предварительных объяснений и удостоились представления его высочеству. Во время пребывания великого князя в монастыре «дух смирения и благоговения, так поразительно ознаменовавшийся в поклонении его императорского высочества святым мощам великомученика, чрезвычайно растрогал греков, не видавших еще во дни своих бедствий торжества веры над сердцами царственных особ. Смотря на это утешительное зрелище, греки сквозь слезы восклицали: “Докса Си, о Феос!” (“Слава Тебе, Боже!”) А русские едва были в силах выдержать трепет неизъяснимой радости и порывы своего ликующего сердца»⁵⁶. Милостивое, внимательное обращение великого князя с русскими иноками, как представителями великой русской нации, возвысило Русик в глазах других афонских монастырей, укрепило авторитет отца Иеронима и заставило греков Пантелеймонова монастыря обходиться с ним уважительнее.

В эти годы увеличилось число русских поклонников на Святой Горе. Немало русских купцов, людей состоятельных, посещая Афон для паломничества, пленялись внутренним благоустройством Пантелеймонова монастыря, а более всего душеспасительной беседой и богомудрыми словами его духовника отца Иеронима, много жертвовали ему на пользу святой обители, часто сами в ней оставались и оканчивали в подвигах иноческих земную жизнь. Одним из таких паломников был Михаил Иванович Сушкин из рода богатых тульских купцов, прибывший на Афон в 1851 году, – будущий игумен Русика схиархимандрит Макарий.

Письма, воззвания отца Иеронима, рассказы возвратившихся на родину паломников об Афонской обители и ее духовнике, привлекали к ней благотворителей в разных концах России, преимущественно из богатых людей купеческого сословия. Сам принадлежа к этому сословию и зная хорошо его обычаи и наклонности, отец Иероним пользовался этим во благо Пантелеймонова монастыря.

Он вел переписку со многими лицами в России и этой перепиской приобретал для своей обители помощь не только материальную, но и духовную – взаимную, общую молитву русского народа со своими избранными представителями в уделе Божией Матери. Он всегда был душой этой переписки, умел ее сделать душеполезной для многих в России, чем снискал уважение и любовь к своему монастырю.

Привлекая боголюбивые души к благотворительности, он соделывал их причастниками милости, подаваемой от Бога, обещавшего великие награды в день воздаяния комуждо по делам его: Понеже сотвористе единому сих братий Моих меньших, Мне сотвористе. Внидите в радость Господа своего (Мф. 25, 21, 40).

Старец Иероним в своих письмах так отечески наставляет одного из русских благотворителей, Павла Ивановича Помельцова: «Господь, Сам сущи источник милосердия, любит милостивых, премногою милостию их обогащает, милостивых по преимуществу помилование и вечное блаженное в загробной их жизни упокоение ожидает... И Небесная Покровительница наша Пречистая Дева Мария благотворящих в Ее Богоизбранный удел вовек не оставит Своим матерним заступлением пред Престолом Сына Своего и Бога нашего.

Живое участие Ваше к Русику делает Вас родным Русику и как бы участником насельников его. Зрящий на сердца Господь, Который ценит и чашу холодной воды, поданной жаждущему, вознаградит Вас за такую вашу любовь и усердие, и Всепетая Богоматерь покрыет Вас Своим честным омофором, споспешествуя Вам в делах благочестия во спасение Ваше. Наш же долг есть всегда возносить о вас с семейством, о брате Феодоре Ивановиче свои смиренные молитвы, а равно и о родителях Ваших, о поминовении коих и о включении в синодик вечного поминовения имен их Вы так заботливо просили прежде во изъявление любви и почтительности к ним как к родителям. Выражая свое теплейшее усердие и любвеобильное участие к обители и к нам, убогим обитателям жребия Преблагословенной Владычицы Богородицы, Вы просите наших молитв, то в соответственность такой любви Вашей скажем Вам, что будем умолять благость Божию, дабы как она соединила нас в духе здесь, в земной юдоли временного нашего странствия, так и в будущем соединила бы нас на веки веков прославлять ее в лице Триединого Бога»⁵⁷.

Господь милует не только дающих милостыню, но и всех их родных, даже тех, которые по своему неразумию противятся этому благому делу. Всем им будет за это помощь на мытарствах. Так поучал старец.

Взаимные молитвы в духе любви благотворителей и братии монастыря дают видимые плоды уже здесь, в настоящей жизни.

«В этой благотворной переписке таилось заочное единение о Господе старцев и моего недостоинства. Старцы, видя мое усердие, хотя и не по разуму, молились и утешали всячески, а я, как дитя любя старцев, углублял в землю моего сердца их добрые советы, что и приносило свой полезный плод...

Еще я могу засвидетельствовать то, что молитвы в духе любви христианской оправдываются на самом деле. Вы увидите, что не один раз встречалось имя моего родного брата Феодора Ивановича, участвовавшего в благотворении Русику, имя коего вместе со мною и родителями записано на вечное поминовение псалтирное в обители вашей. И что же? Мой брат Феодор доселе живет глубоко благочестивым и уже десять лет соборным церковным старостою. Его старанием воздвигнут у нас в городе Новоузенске громадный собор в 125 тысяч рублей, хотя на посторонние средства, но главным двигателем сего доброго дела был он. При этом внешнем деле у него сохранилась глубоко духовная жизнь, которой и я подражаю. Смотря на это, я много приписываю это святым молитвам покойных старцев и вашей святой обители. Теперь очевидно, что молитвы праведных много споспешествуют в деле спасения человека.

Благословение Божие на мне в материальном и семейном отношениях очевидно... Нужды не имею, пользуюсь спокойствием», – пишет П. И. Помельцов в Русик в 1902 году.

О благотворности и силе молитв на Святой Горе рассказывает монахиня Симбирского Спасского женского монастыря Досифея.

«Виделось мне, что я будто бы где-то на поле с покойным братом моим князем Чагодаевым, скончавшимся в Самаре в 1861 году внезапною смертию и без напутствия Святых Таин, что было большим прискорбием для всех нас, близких его. И вот мы будто бы идем с ним по чудному местоположению, несколько гористому, по коему встречаются изредка цветущие деревья. Брат был задумчив, и я шла молча возле него, любуясь красотою природы, но не смела нарушить задумчивости брата, который шел с поникшей головою. Пройдя далее, увидела я прекрасное селение, как будто сейчас выстроенное; с одной стороны в конце села стоял высокий деревянный крест, также новый, а с другой стороны был чудной красоты новый дом. Когда мы приблизились к нему, брат с радостным видом сказал мне: “Вот какое богатое село недавно купил я, и этой покупкой очень, очень я обязан жене моей Ташеньке; надобно написать к ней и поблагодарить ее за сделанную милость для меня”. Я же сказала ему: “А мне можно, братец, войти в ваш чудный дом и полюбоваться на него?” И он отвечал мне на это: “Можно, можно, пойдем-ка, посмотри, как в нем хорошо”. И вдруг очутилась тут же будто бы его жена, княгиня Татьяна Никаноровна, которую брат стал благодарить за все, что она сделала для него, кланяясь ей до земли.

В это время я проснулась с радостным чувством, но не понимала, за какую милость благодарит брат свою жену и что означает это богатое село, купленное им недавно с ее помощию.

В скором времени объяснился для меня этот сон с получением письма от жены покойного брата нашего Т. Н. Чагодаевой, которая уведомляла нас с сестрою, что ей Господь помог устроить вечное поминовение по брате нашем во Святом Афоне и что она удостоилась получить в благословение крестик и четочки»⁵⁸.

Из ответов старца на многочисленные письма православных людей, посылавших в обитель свои лепты, мы видим, как высоко отец Иероним ценил даже самое малое пожертвование и как горячо благодарил за каждое доброе дело. Эта искренняя признательность располагала многих продолжать и посильно увеличивать свою помощь Русскому монастырю, так что она никогда не оскудевала и служила, по словам старца, «большою помощию к построению великих зданий монастыря». Благодарность за пожертвования и молитвенную память о благодетелях старец Иероним заповедал своим преемникам и братии в духовном завещании, вменяя в величайшую обязанность «прославлять Бога особенно благоприятным Ему поминовением имен благотворителей обители... Ибо для сего вы и призваны Им в сию святую обитель, что и мне, грешному советнику вашему, сотворит вечную пользу», – говорил старец.

В ведении душеназидательной переписки отцу Иерониму помогали некоторые из образованных иноков обители, а вскоре по водворении русских в обители святого Пантелеймона Бог послал в помощь отцу Иерониму известного в будущем писателя-святогорца иеромонаха Серафима (в схиме Сергий). Он, прибыв из России на Святую Афонскую Гору в 1843 году, поселился в Пантелеймоновом монастыре и стал в близкие духовные отношения к отцу Иерониму. Обладая поэтическим пером, Святогорец в своих «Письмах к друзьям» впервые познакомил Россию с Афоном, его монастырями, скитами, с высоким духовным житием афонцев, подробно описав их уставы и обычаи, а также с Пантелеймоновой обителью, ее насельниками и руководителями и тем весьма способствовал увеличению уважения образованных русских к Афонской Горе и Русскому монастырю. Правда, характеристика самого отца Иеронима у Святогорца весьма кратка, чтобы, как он пишет, «не огорчить скромность этого возлюбленного старца», упомянуто только, что «он остается единственным на Святой Горе во всех отношениях своего духовнического звания»⁵⁹. Благодаря книге Святогорца, а также «Сказанию о странствии и путешествии» отца Парфения, изданному вскоре в России, старцы-руководители Русика отцы Герасим и Иероним становились известны и почитаемы в отечестве.

39 Изображение святого великомученика Пантелеймона на одном из писем старца Иеронима благотворителям

Вместе с письмами и воззваниями отец Иероним отправлял для благотворителей в Россию иконы, писанные на Афоне, душеполезные книги, литографические картинки, образки. Непрестанные молитвы старца к небесному покровителю обители святому великомученику Пантелеймону о своих благодетелях и всех православных людях не оставались неуслышанными. Сохранилось множество свидетельств, направленных в обитель, о чудесных исцелениях безнадежно больных и другой помощи святого угодника Божия, поданной через присланные с Афона его изображения и образки и даже при чтении книг афонского издания. Исцеления происходили и от самих писем старца, проникнутых христианской любовью и искренним участием к страждущим. Свидетельства тщательно собирались монастырем, хранились, а также неоднократно издавались.

Вот некоторые из этих чудесных случаев.

В 1858 году в Оренбург, в женскую обитель, которую намеревались там устроить, послана с Петром Филипповым Лосевым (старцем, живущем там при кладбищенской церкви) икона «Достойно есть». <...> Икона «Достойно есть», отправленная в Оренбург, ознаменовала себя тысячами чудес, и преимущественно во время пути. Особенно замечательные чудеса пролила Усердная Заступница рода христианского от Симбирска до Оренбурга, когда жители городов и сел, движимые живым усердием и верою, несли на головах святую икону более 200 верст, перенося от города до города и от села до села и передавая одни другим⁶⁰.

Выражая свою радость и благодарность за полученные из Афонской обители малую икону святого целителя Пантелеймона и книжку «Собрание чудес» его, С. Г. Жарков с супругою (из города Лукоянова Нижегородской губернии) просили письмом от 10 февраля 1866 года принести за них благодарственные молитвы к святому страстотерпцу Пантелеймону, который, как безмездный врач, исцелил дочь их Александру, страдавшую скарлатиною в 1860 году и уже не имевшую никакой надежды к выздоровлению.

Святой целитель Пантелеймон удостоивает слышать мои молитвы и на днях подал скорую помощь семилетнему отроку, сыну нашей деревенской поселянки, у которого застудили кровь. Сыпь скрылась вовнутрь, и у бедняжки сделалась водяная... Теперь же он здоров молитвами святого целителя Пантелеймона. Икону сего угодника, присланную мне из вашей обители, я носила к ним и за неимением здесь, в деревне, святой воды облила икону над головою мальчика, и с артосом он пил эту воду. На другой день его причастили Святых Христовых Таин, после чего он долго спал. С тех пор он начал поправляться и теперь совсем уже здоров, завтра везу его в церковь (письмо от 26 июля 1864 года помещицы Симферопольского уезда Е. С. Цомакиан).

Несколько лет тому назад я страдала желчью, лечилась, но не помогло. В самые тяжелые минуты моих страданий я получила письмо из вашего монастыря, это был ответ на приношение святому угоднику. Распечатываю письмо, вижу образ на письме целителя Пантелеймона. Я начала просить угодника Божия об исцелении меня и, признаюсь, помолилась со слезами. Молитву мою прервали, позвав меня обедать. Только что я села за стол, как почувствовала необыкновенную тошноту. Едва успела выбежать, как из меня вышло множество желчи, и с тех пор, благодаря Бога и угодника его, я уже не чувствую таких сильных припадков желчи (письмо от 26 августа 1865 года А. Печериной из города Пензы).

...Принесли образ на атласе, присланный из вашей святой обители, святого великомученика Пантелеймона, дали приложиться больному и просили батюшку святого угодника о помощи. А у больного уже и дыхание было только в груди, а тело все было без движения. Потом приготовили его к смерти и ожидали с часу на час кончины. И что же? Смотрим, к удивлению всех нас, чернота на переломе начинает отходить и лицо его оживляется. Час от часу лучше и лучше. Теперь, слава Всевышнему Богу и небесному врачу и исцелителю Пантелеймону, больной начинает с помощью костылей ходить (письмо Е. С. Гудкова из города Мариинска Томской губернии).

«Страдая от продолжительной болезни, я усердно молился угоднику Божию Пантелеймону и, взирая на его святой лик, вырезанныйиз вашего письма, просил исцеления, употребляя и святую воду, поставленную мною в пузырьке над этим изображением. И как бы вы думали? На другой же день я почувствовал исцеление и теперь, слава Богу и святому великомученику Пантелеймону, совершенно здоров! (письмо статского советника Е. М. Михайлова из города Казани)⁶¹.

Обильным потоком изливалась целебная благодать от посланных из обители писем, икон и изображений великомученика Пантелеймона и в последующие годы, постоянно побуждая православных в России посылать на Афон свои посильные жертвы.

Отставной майор Александр Николаев Калтынянский, бывший владелец хутора Трех Лощин, около двух лет был болен лихорадкою, неоднократно обращался к врачам, лечился всеми возможными средствами, но болезнь оставалась упорною и сильно изнуряла его. В 1869 году, когда доставлена была ему из Афонского Пантелеймонова монастыря икона великомученика Пантелеймона, он весьма обрадовался, сам вынул ее из короба, с благоговением приложился к ней, мысленно испрашивая себе у святого великомученика Пантелеймона исцеления от болезни, и с этой минуты стал чувствовать себя совершенно здоровым.

Я несколько лет была больна. Получив от вас изображение святого великомученика Пантелеймона, три раза прикладывала к больным местам и помощию страстотерпца Христова теперь чувствую себя совершенно здоровою. Когда я писала к вам письмо, то в то еще время получила облегчение, но, когда получила изображение угодника Божия, совершенно исцелилась (письмо от 3 марта 1873 года астраханской помещицы А. М. Тарасовой).

Как только получила от вас изображение Божией Матери «Достойно есть» и святого великомученика Пантелеймона, то в то же время понесла к соседу своему купцу А. Н. С. У него была больная жена и страдала от перелома ноги. Я приложила ей к больному месту изображение святого великомученика Пантелеймона, и воспаление уничтожилось. Чрез три дня она совершенно поправилась.

У того же купца десятилетний брат упал со второго этажа на каменный пол и сильно повредил себе внутренность. Мать больного помолилась со слезами святому целителю и положила на грудь ему изображение угодника Божия. Больной заснул крепким сном, проспал три часа и проснулся совершенно здоровым (письмо от июня 1873 года О. И. Ермолиной из города Уржума).

40 Одно из литографических изображений святого Пантелеймона, рассылавшихся обителью в 1860 —1870—х годах

...Я получила столь сильный насморк, что страдала им более года, так что трудно было мне дышать. Доктор советовал сделать операцию, но я не решалась. 9 января 1870 года я получила с почты квитанцию, что посылается со святого Афона икона святого великомученика Пантелеймона на имя мое, и так как меня просил один благочестивый крестьянин переслать ожидаемую им святую икону с Афона, то я и полагала, что икона эта следует ему. Получив эту драгоценную посылку, я решилась раскупорить ящик, чтобы приложиться ко святой иконе и потом уже отправить ее по назначению. Когда открыт был ящик, то от сильного холода вся икона покрылась инеем и пошел от нее пар от комнатной теплоты. Я взяла чистый платок, обтерла им лик угодника Божия и вдыхала в себя холод от иконы, а платком холодным и мокрым обвязала горло. В это время увидела я освобожденный от инея чудный лик угодника Божия Пантелеймона.

Но какова была моя радость, когда, прочитав надпись на обороте драгоценной этой иконы, я узнала, что эта святыня прислана в дар со святого Афона, из Русика, боголюбивыми афонскими старцами в благословение нашей обители. Радость была у нас в обители полная, все мы радовались посещению небесного гостя.

После сего на другой день я закашляла и у меня без всякой боли запекшаяся кровь кусками стала отделяться и выходить из носа через горло, чем и разрешилось мое продолжительное страдание (письмо от 30 марта 1879 года игумении Новгородского Зверина монастыря Лидии).

Присланная с Афона икона страстотерпца Пантелеймона отличается живописью и при взгляде на нее производит благоговейное в душе впечатление. Многие к нему с особенным усердием прибегают, делая по месту недуга своего на теле к его святой иконе серебряные привески и по силе веры и надежды от чудного небесного сего врача получают здравие в теле и утешение в душе (из письма 1880 года игумена Переяславского Макарьевского монастыря Полтавской губернии Парфения)....Наступил день памяти святого великомученика и целителя Пантелеймона. Я взял убогого сына и жену и поспешил с ними в Троицкий наш собор, в котором находится икона святого великомученика Пантелеймона, присланная со святого Афона, и во время Литургии просил у Бога отпущения грехов себе. После службы попросил отслужить молебен великомученику и целителю Пантелеймону о исцелении сына своего Ивана, а также о себе слезно просил угодника Христова. После молебна в скором времени я почувствовал такую легкость, что, кажется, раньше никогда не было так. С того времени и сын мой исцелился, даже не отходя от церкви уснул... После этого его рука стала лучше и лучше, а теперь и вовсе здорова (из письма 1880 года И. И. Занина, крестьянина деревни Овсянниковской Вологодской губернии Вельского уезда).

Один из старейших отцов-миссионеров алтайских – отец М. также испытал на себе дивную помощь великомученика. В декабре 1881 года этот достопочтенный миссионер, бывши по делам службы в Бийске у преосвященного, заболел там брюшным тифом. Болезнь по обычному ее ходу усиливалась. В Улалу от преосвященного послан был нарочный с известием о тяжкой болезни отца М. и с просьбою к тамошним миссионерам помолиться пред иконою святого Пантелеймона о их болящем собрате. В этот же день на имя больного отца М. получено было в Бийске из Русского монастыря на Афоне письмо со вложением изображения великомученика и с замечанием, что от таковых изображений бывают знамения благодатной помощи. Письмо это было прочитано болящему. С верою и молитвою положил он изображение угодника себе на грудь. В то же время в Улале пред иконою и мощами целителя совершались о здравии отца М. молебны с акафистами... С тех пор отец М. быстро начал выздоравливать и вскоре мог вступить в отправление своих обязанностей.

В прошлом году, начиная с сентября месяца, в моем доме заболели дети весьма тяжкою и невыносимою болезнью – скарлатиною в горле... Мы дали обещание поднять в свой дом из своей приходской церкви икону святого великомученика и целителя Пантелеймона, присланную со Святой Афонской Горы, и отслужить ему молебен с акафистом и водоосвящением, что и было исполнено. По отслужении молебна с водоосвящением дети приложились к иконе святого великомученика Пантелеймона, пили святую воду, и с того времени болезнь совершенно прекратилась (письмо от 1 ноября 1883 года псаломщика Николо-Гончарской церкви М. А. Гуляева из города Волхова Орловской губернии).

14 сентября прошедшего года я посылал вам письмо от Аграфены Солодовой, которая и получила от вас в ответном письме вложенную иконочку святого великомученика Пантелеймона. Сию святую иконочку Солодова показала тяжело болящей глазами Евдокии, та с верою приложила ее к больному глазу, и долговременная и неизлечимая болезнь на другой же день совершенно прекратилась. Слава Богу о сем! (письмо от 20 февраля 1885 года воронежского купца Д. Н. Попова)⁶².

Перед нами также свидетельство благодетеля обители и постоянного корреспондента старца Иеронима П. И. Помельцова: «В этот период моей жизни посетила меня болезнь – брюшной тиф, я был безнадежен к жизни, что и сам припоминаю; в это время чрез меня была выслана с Афона икона святого великомученика и целителя Пантелеймона для передачи в наш Новоузенский женский монастырь. Икона прибыла в мой дом в самый трудный перелом моей болезни, я сам [как бы] бессознательно потребовал, чтобы икону поставили у моего одра пред глазами, в бессознательном же состоянии, как помню, я и молился угоднику помочь мне; и вот его предстательством я доселе здравствую и бодрствую»⁶³.

Ответ старца на радостное сообщение об исцелении: «Благодарю Вас за утешительную память Вашу. Радуюсь, что благодатною помощию святого великомученика и целителя Пантелеймона укрепилось здравие Ваше. Да будет сие и во укрепление души Вашей, чтобы возмогать в немощах. Духовник Иероним. 27 декабря 1883 года».

«Икона святого великомученика Пантелеймона маленькая, мерою два вершка, обложена сребропозлащенною ризою, находится в алтаре [Покровского собора]. Эта святая икона была послана в благословение в Санкт-Петербург и возвращена оттуда обделанною [в оклад], с вычеканенною на обороте иконы следующею надписью: “Сию святую икону приносит раб Божий Владимир за упокой супруги его Елисаветы, скончавшейся 20 февраля 1866 года, в доказательство своей благодарности отцам и братиям Русской обители на Святой Горе Афонской, письмо которых и неожиданное соборование страдалицы, готовившейся к смерти, после Причастия Святых Таин подтвердили слова, слышанные ею во сне от святого Пантелеймона: Старцы мои молятся о тебе. Санкт-Петербург. 15 июля 1866 года”»⁶⁴. Многочисленны подобные записи о вкладах в обитель – свидетельство о том, как велика была молитва в Русском монастыре о душевном спасении многих!

41 Чудотворная икона святого великомученика Пантелеймона. Покровский собор Русского монастыря

Так Свято-Пантелеимонова обитель подавала русским людям благодатную помощь и нетленную пищу духовную, а взамен получала от них пищу вещественную и средства для своего содержания и устроения. При особом небесном покровительстве из присланных пожертвований, значительных и небольших, складывалось благолепие и благоустроение Русского монастыря. Из запустелой, клонившейся к совершенному упадку обитель становилась образцовой по своему внешнему виду, зданиям и материальным средствам и начала привлекать внимание и вызывать удивление посетителей Святой Горы Афонской чинным порядком, благоговейным совершением церковных служб, усердием в молитвенном поминовении ее благотворителей и вообще стройным течением в ней иноческой общежительной жизни. Именно отец Иероним содействовал всему этому с самого начала своей жизни и трудов в Русском монастыре.

Начиная труды по благоустроению Русской обители, отец Иероним рассчитывал не на свои силы, а на Божественную помощь. «Бог чудес, прославляющийся оными во святых Своих, благоволил для славы Своей и утешения Православной Церкви Своей, вместе и обители нашей, явить чрез Пресвятую Божию Матерь и святого Пантелеймона многие чудеса, которые были причиною скорого увеличения нашей обители и ее прославления, что положило прочное основание к обеспечению обители и в вещественном потребном к безбедному ее существованию на будущее время», – вспоминал он впоследствии те годы. И действительно, благословение Божие, Божией Матери и святого великомученика Пантелеймона видимо почивало тогда над мирной обновляющейся Русской обителью и ее смиренным и благоговейным братством.

Монах Пантелеймон (Сапожников) рассказывает следующие бывшие в то время чудесные случаи.

«Что наша Русская обитель на Афоне должна была умножиться братством, благолепно украситься и расшириться в своем объеме, было многократно открываемо некоторым старцам, даже с такою подробностию, что видели и теперешний новый больничный корпус, и церкви, и украшение их, и келлии. Все это Господь открывал в различных видах. Один старец видел, что рои пчел, обремененных ношею меда до того, что не могли даже лететь, садились в обители, а старец наш игумен Герасим убирал их и усаживал в ульи. Кто-то помогал ему и сказал, когда уже довольно было собрано пчел: “Ну, теперь иди, старец, успокойся, а я останусь тут и окончу что нужно”.

42 Вид Русского на Афоне Свято-Пантелеимонова монастыря. Литография 1860-х годов

Отец Вениамин, скончавшийся в 1850 году в нашей обители, был из города Тулы, купеческого сословия, рода Ивановых. Более 40 лет провел он в мире и, находясь, так сказать, среди огня, пребыл неопалим, а потому за душевную чистоту и телесную непорочность он удостоился особенного благоволения Царицы Небесной, призвавшей его в Свой земной удел в чин иноческий. В Туле было ему видение во сне, будто он с родителем своим, давно умершим, у одной помещицы осматривает прекраснейший сад, в котором находилось огромное строение; сад этот помещица предлагала им купить. “Где нам купить такой сад, – подумал он, – сколько в нем зданий, сколько церквей! Во всю жизнь, кажется, не приобретешь столько денег, чтобы купить хотя частицу его!” И, обратившись к отцу, спрашивает его: “Как думаешь, батюшка, покупать намсад, или нет? Поди дорогонек будет?” “Покупай ты для себя, – ответил отец, – мне он уже не нужен”. – “Как же я куплю его?” “Покупай, – сказала помещица, – я недорого возьму за него и со всеми строениями”. И он купил сад и тотчас же проснулся, а сколько обязался заплатить, того припомнить не мог.

Вскоре после этого сновидения в купце Иванове возродилось непреодолимое желание посетить Святую Гору Афонскую, – желание, не покидавшее его ни на минуту. Устроив дела свои, отправился он в путешествие. Лишь только оставил он родной свой город, им овладело какое-то неизъяснимое чувство радости и душевного спокойствия. Завидев же Святую Гору, купец пришел в такой восторг и умиление, что не мог удержать слез, лившихся из глаз его. Но когда достиг он пристани и подходил к Русику, то восторг его превратился в изумление и ужас: он увидел тот сад со строениями, который купил в сновидении у помещицы, только недоставало одного огромного здания и нескольких церквей.

Обо всем этом передал Иванов духовнику и, чувствуя, что чрез сновидение Матерь Божия призывала его в обитель нашу, дабы послужить Господу в остальные дни жизни, не воротился уже на родину и, пожив здесь недолго в чине иноческом, скончался в мире души. О здании, виденном им во сне, которого в монастыре еще не было тогда, ему объяснили, что, вероятно, Матерь Божия предопределила распространить обитель, что и совершилось впоследствии. Нынешние новые здания в монастыре построены уже после смерти инока Вениамина».

Милостивое материнское участие Божией Матери в промышлении о Русском монастыре и благоволение к поселению в ней русских явственно выразилось в даровании обители чудотворной Ее иконы, именуемой «Иерусалимская».

Эта святая икона была прислана из России, когда в обители началась постройка корпуса келлий для русской братии и русского Покровского собора. Ее прислал иеромонах Нило-Сорской пустыни Никон (в схиме Нил), прославившийся своей подвижнической жизнью. На оборотной стороне иконы сделана надпись: «Посвящается в Русский Святогорский монастырь святая икона сия по благословению Пресвятой Богородицы. Сия святая икона, писанная в 1825 году от воплощения Бога Слова в великой России, в Кривоезерской общежительной пустыни, грешным иеромонахом Никоном, и ныне еще находящимся в Нило-Сорской пустыни, который и усердствует по особенному Промысла Божия внушению благодати причастную икону сию в святую обитель святого великомученика и целителя

Пантелеймона Русскую, что на Святой Горе Афонской, в вечное наследие благоволением Бога и Пресвятой Богородицы. Аминь.

В лето 1850-е, месяца ноября в 8-й день, сие подписал убогий старец Нило-Сорской пустыни иеромонах Никон».

После этих надписей помещен портрет отца Никона со свитком в руке, на котором написано: «Помяни мя, о Владычице Богородице, во жребии Твоем, раба Твоего Никона!»

В конце еще надпись: «Виждь, Владычице, усердное исполнение воли Твоея; благоволи удостоити мя, недостойного, спасаемых доли, матерски о сем умоляющи Твоего Сына и всех Творца!»

По получении в монастыре сей Иерусалимской иконы Божией Матери с вышеозначенной надписью послано было от старцев письмо иеромонаху отцу Никону, в котором они просили, чтобы он объяснил по мере возможности, какое особенное внушение и благоволение Божие и Царицы Небесной было в препровождении в монастырь святой иконы?

Отец Никон в письме от 12 декабря 1852 года объясняет: «Святая эта Владычицы икона писана моим недостоинством около 30 лет тому назад, когда я был еще иеродиаконом и жил в Кривоезерской пустынной обители (Костромской губернии), где находится чудотворная икона Божией Матери «Иерусалимская», которую сподобился я, недостойный, возобновить. По происходящим доднесь многим чудотворениям от сей иконы я по силе немощи моея со всяким усердием и верою начал писать верную (кроме меры) копию с той чудотворной иконы и помощию Владычицы совершил. При самом освящении тоя было знамение и некто нечто прорек о ней, что уже ясно и сбылось. Вслед за сим многие совершались благодатные действия.

Когда же по воле Божией я, убогий, переселился в обитель, почти вовсе запустевшую, преподобного Нила, чудотворца Сорского, эта святая икона всюду была неразлучна с моим недостоинством; а во время испытания моего в Иверском монастыре (Новгородской губернии) она была единственное пристанище и успокоение утомляемому волнами скорбей – это пластырь сердцу и душе. Но что много говорить? Видел я силу благодатную, явно пребывающую при этой святой иконе, – глас, сказание, целение болезней, от огня спасение и иная чудеса. Никогда и никаким образом не намерен я был разлучиться по жизнь мою с этим спасительным сокровищем, но Промысл Божий и Пресвятой Его Матери устроил иначе. Веруйте, отцы святые, и не сомневайтеся, что эта святая икона вашей обители дарована от Промысла Божия и благоволением Царицы Небесной, а подробного о сем описания от моей худости не приложите требовать. Но да не оскорблю вас, еще мало о сем нечто скажу.

43 Иерусалимская икона Божией Матери. 1825 г. Покровский собор Русского монастыря

За два с небольшим месяца пред отправлением иконы в тонком, мнится мне, сне видел я, думаю, Святую Гору Афонскую. Я и другой кто-то, казалось, начали восходить на оную. Другой, бывший при мне, был моим руководителем, ибо он, как говорил, бывал на Святой Горе. И так приближались мы к каменистой, из утесов составленной горе; с каким трудом восходили на нее, описать нет слов! Товарищ мой быстро, с каким-то неимоверным удобством возвышался, а я, с болезнию и трудностию ему следуя, взбирался за ним. Наконец, достигли к какому-то краю, и тут мой руководитель стал невидим. (Я полагаю наверно, что это был мой святой старец – преподобный Нил Сорский, который, как известно из жития его, пребывал на Святой Горе довольное время, и с Афона перенес устав скитский в Россию, и был оного первоначальник в Сорской пустыне.) Тут подвиг и страх: казалось, совсем не было возможности взойти по каменистым утесам; однако я решился идти, и как-то скоро очутился на равнине у врат храма.

Радость, смешанная со страхом и благоговением, исполнила мою душу и сердце. Тут я непосредственно узрел, во-первых, близ самого входа сидящую на престоле необыкновенно прекрасную Жену. Она была одета белыми как снег одеждами. Взгляд Ея крайне любезен и умилен. Она, увидя меня, сказала: “Как ты счастливо и скоро сюда взошел! ” И тогда же подала мне на лжице что-то белое, как бы млеко, и сказала: “Приими, это тебе нужно – ты утомился”. Вкуса приятной сладости сказать не могу. Здесь-то непояснимое и несказанное сказано от Божественной Жены и повелено то, что и учинено (благоволено и велено святую икону послать в Афонский Русский монастырь святого Пантелеймона и прочее сбывшееся). Тут видел я еще верх Афона: до конца его было уже не очень далеко, но крайне круто и голый камень, и, не зная, что это за верх, спросил находящихся тут монахов, и мне отвечали: “Это верх Афона”.

По отправлении святой иконы на Афон сбылось все, обещанное благодатию Владычицы, а именно: 1) скит Нило-Сорский сделан самостоятельным; 2) церковь на месте жительства преподобного Нила во имя святого Иоанна Предтечи, стоявшая десять лет неосвященною, освящена; 3) мое давнее желание святой схимы и пребывание при храме Иоанна Предтечи, где была келлия преподобного Нила, чудным образом исполнилось и прочее все сбылось вскоре благодатною силою и милосердным промышлением Божией Матери.

Прославим, возвеличим чудную нашу общую Промыслительницу, Попечительницу и Покровительницу. Слава, величие и честь Приснодеве Марии Богородице!»

Икона была вручена бывшему в России на сборе монаху Иринею (в схиме Евфимию) в 1850 году и получена в обители в 1852 году. Она находится над царскими вратами Покровского собора, откуда для поклонения опускается на широкой ленте.Благодатная сила Божия, присущая этой святой иконе, не раз проявлялась в обители.

44 Иерусалимская икона Божией Матери в Покровском соборе

По ходатайству святого великомученика Пантелеймона Сама Богоматерь приняла участие в благоустроении Русского монастыря и сооружении в начале 1850-х годов храма в честь Ее Покрова в русском братском корпусе. «Русский собор во имя Покрова устроен по мысли старца отца Иеронима, желавшего ввести сей праздник на Святой Горе, ибо у греков его не праздновали», – отмечает отец Мина. Божия Матерь, Питательница и Промыслительница обитающих в Ее жребии, в исполнение Своего милостивого обетования расположила боголюбивых благотворителей к сочувствию и помощи инокам.

Вот присланное на Афон из Нижнего Новгорода свидетельство 1852 года одной из благотворительниц, В. А. Бибиковой, после получения письма от старца Иеронима и чудесного исцеления переславшей пожертвование на строительство Покровского храма.

«В марте я переводила жития египетских пустынников и дошла до места, где говорится о их прозорливости, и только что подчеркнула это последнее слово, как в эту минуту подают мне письмо, все проколотое и со штемпелем из Одессы. Я никого не знаю в Одессе, с кем бы могла иметь переписку, а потому получение из этого города письма удивило меня. Развертываю. Вижу в начале изображение святого великомученика Пантелеймона, а в конце письма – подпись на греческом языке начальника монастыря Русик на Афонской Горе, а на русском – духовника. Все это удивило меня. К стыду должна признаться, что дотоле я ничего не знала о Святой Горе. Читаю и более изумляюсь. Святые отцы пишут, что им известна моя вера к образу Покрова Пресвятой Богородицы, известны и мои телесные страдания, а так как они предприняли сооружение в своей обители храма в честь Покрова Пресвятой Богородицы, то и просят меня сделать по возможности им пособие, за что Господь воздаст мне и восстановит мое здоровье. По прочтении письма первым моим движением было позвонить, чтобы отнесли меня к иконе Богоматери, но какая-то непостижимая сила заставила меня подняться с кресла, и в то же время я почувствовала, что могу идти без посторонней помощи и что все болезни мои исчезли...

45 Покровский корпус Русского монастыря с собором Покрова Пресвятой Богородицы. Фотография начала XX в.

Весь город узнал об этом, ибо я не хотела скрывать дивного события. Многие просили меня принять приношение их для монастыря Русик, и я на днях имела счастие послать туда эти добровольные жертвы. Уповаю, что со временем Господь поможет мне послать туда и еще»⁶⁵.

Новый братский корпус с Покровским храмом (в длину почти всего тогдашнего монастыря), требующий больших затрат, возводился на пожертвования простых людей, и в основном на средства двух именитых вятских купцов Ф. Г. Чернова и И. И. Стахеева, которых отцу Иерониму удалось особо расположить к Русскому монастырю. Собор Покрова Пресвятой Богородицы был окончен и освящен 10 января в 1853 года.

«Наша новость пустынная состоит в том, – пишет Святогорец, – что новый корпус наших братских келлий уже кончен и что 10 января торжественно совершилось освящение Покровского храма в этом корпусе, устроенного для русского богослужения... Внутренние и внешние части его – в удивительной между собою гармонии, и все в нем проявляет сколько, с одной стороны, аскетический характер и назначение, столько же, с другой – русский вкус и верный тип подобных зданий в нашем отечестве, под родственным небом православного Севера. Со своей стороны я не могу налюбоваться нашим русским корпусом, особенно в тихий вечер или глубокую ночь... Южный фронтон нашего корпуса теперь уже снаружи расписан: Богоматерь изображена на нем в молитвенном положении, на Ее Божественных руках, подъятых к небесам, распростерт священный омофор, символ покрова и защиты нашей.

По сторонам Богоматери святой великомученик и целебник Пантелеймон и святой Митрофан Воронежский поддерживают и как бы расширяют Ее омофор, тайно образуя тем свое молитвенное участие и предстательство о Русике вместе с Богоматерию и покровительство и заботливость о его временном, а тем паче вечном благе. Сам храм Покрова господствует над всеми зданиями обители и как будто передает им из этих выспренних ликов благодатную защиту и кров. И это чувство, и это впечатление так сильны, что, любуясь с низменной площади на фронтон, невольно склоняешься под Божественный покров Богоматери, развевающей его и над обителию, и над главою всех и каждого из нас порознь. Между тем при таких утешительных впечатлениях и светлом влиянии на мысль и на сердце при взгляде на Богоматерь, святых Пантелеймона и Митрофана, окруженных ликом Херувимов, взгляд невольно останавливается на низменной арке, идущей вдоль всего нового корпуса по направлению к Митрофановскому храму и составляющей основную часть всего здания. Два средних яруса почти уже заняты братскими келлиями, а восточная часть верхнего – предназначена для помещения русских и других путешественников высшего разряда. Венец же корпуса – это четырехгранный тур, или башня, входящая в состав его с северной стороны и своим легким куполом под сению креста, кажется, готовая нестись за облака...

Вот вам слабый очерк внешнего вида нового русского корпуса братских келлий. Теперь вступим в Покровский храм, только что освященный.

Притвор нашего храма не обширен, зато самый храм может вместить до полутораста человек, не говоря о средине, по которой не расстанавливаются наши формы, или седалища, и по которой могут стоять до ста человек, если включить и сам притвор, отделяемый слабым простенком с двумя окнами по сторонам обширной двери, входящей внутрь святилища. Легкие своды храма составляют полукружие и поддерживаются десятью колоннами, идущими вдоль храма в два ряда, на них упирается и светлый купол сферической формы. Об украшениях и драгоценной утвари церковной нечего говорить – на это Россия щедра чрезвычайно, и по ее милости наш русский храм крайне благолепен, особенно иконостас, единственный на Святой Горе. При закате солнышка, широкими потоками света обливающего весь наш храм, иконостас горит золотом, так что нет на нем и слабой тени стороннего колорита. На это, разумеется, надо любоваться издали, но подойдите ближе, подойдите к самым иконам – и впечатление еще трогательнее, так что, оставаясь под светлым влиянием их, в одно и то же время вам захочется и радоваться и плакать, но плакать не слезами грусти и движений сердца стесненного, а слезами сладкого упования и мирных надежд.

46 Внутренний вид Покровского собора

47 Икона Спасителя. Начало 1850-х годов. Иконостас Покровского собора

Я не говорю о достоинстве академической кисти, не ввожу вас в строгий суд и разбор истинно церковной иконописи, а только указываю на Божественный лик Вседержителя и на Его утешительные обетования нашему небольшому русскому братству и на девственный образ Богоматери, держащей на Своих руках Предвечного Младенца. На страницах Евангелия, которое держит раскрытым Господь Вседержитель в Своей Божественной шуйце, Он с духом любви и утешения говорит нам: Не бойся, малое стадо: яко благоизволи Отец ваш дати вам Царство – и прочее (Лк. 12, 32). И чье сердце не растрогается до слез таким сладким говором и таким Божественным обетованием Спасителя?! Иконостас устроен отцом Антонием (Бочковым), а доставлен сюда П. И. Пономаревым, достойным его свойственником. Но ктиторство, или основание, храма и самого корпуса русских келлий исключительно принадлежит вятчанам Ф. Г. Чернову, И. И. Стахееву и другим, имена коих ведает только Всеведец. И мы хотя тоже хорошо знаем их, но обязаны скрыть от всех и почтительным молчанием запечатлеть тайну их смирения и сердечной привязанности к нам, предоставляя загробному суду оценить их драгоценные жертвы и приношения Богу и Божией Матери...

Наш храм, надо сказать в заключение, имеет особое достоинство пред всеми соборными храмами на Святой Горе, потому что вместо мрамора помост его из дерева, что предохранит нас от убийственных следствий простуды и невыносимого ревматизма в ногах. Освящение храма, как сказано выше, совершилось 10 января нынешнего, 1853 года преосвященным архиепископом Макарием, пребывающем на покое в здешнем Хилендарском монастыре...»⁶⁶

В состав корпуса входит с северной стороны четырехгранный пирг⁶⁷ с русским куполом под сенью святого креста и с двумя параклисами: Вознесения Господня (в память прежней Вознесенской на берегу церкви) и равноапостольного царя Константина (в память посещения монастыря великим князем Константином Николаевичем).

Торжество освящения русского храма сочувственно разделило с русскими и греческое братство. Старец-игумен от лица греческой братии благословил русских чудотворной древней иконой святого великомученика и целителя Пантелеймона, которая теперь является одной из главных святынь нашего Покровского собора.

Церковную утварь и прочие украшения Покровский храм получил от Ивана Денисовича и Феодосии Петровны Сушкиных, родителей отца Макария. Они были переданы в обитель после неотступных просьб отца Макария: «Здесь строятся храм во имя Покрова Пресвятой Богородицы и по необходимости для русской братии келлии. Уже много русских, а монастырь имеет долгу 60 тысяч рублей, поэтому я и припадаю к стопам ног ваших.» Прошу вас Бога ради, не оставьте ради Божией Матери, Она вас Сама утешит»⁶⁸.

Когда достраивали Покровский храм, старцев озаботил иконостас с иконами. В это время прибыл в обитель игумен Антоний (Бочков), опытный в духовной жизни и известный делами благотворения (через богатых родственников). Узнав нужду обители, он изъявил желание пожертвовать иконостас и иконы. Иконы заказал одному из лучших иконописцев и по возвращении с Афона скоро выслал все в благолепнейшем виде.

В каноне составленной схимонахом Аркадием «Службы Пресвятой Богородицы ради Иерусалимския иконы Ея»⁶⁹ об этом событии поется так: Приимше от раба Твоего благодашию сияющий образ Твой, Чистая, прияхом той, аки от Твоих рук, в благословение созидавшемуся тогда храму Покрова Твоего, и с явлением иконы и украситель Дома Твоего явися, ему же подала еси благопоспегиение!

Не лишне также упомянуть о случае, который был с писавшим службу Иерусалимской иконе. В шестой песни канона все четыре тропаря начинаются союзом «якоже». После написания трех тропарей четвертый с «якоже» отчего-то никак не излагался. В это время писавшему было тайное вразумление: «Благое дело – ублажать изображенную на Иерусалимской иконе Богоматерь с Богомладенцем, но на той же иконе в миниатюрном виде изображены предстоящими и святые Иоаким и Анна. Почему же в честь их не написано в полной бденной службе ни одного песненного слова?»

Удивившись своему забвению, составитель канона хотел пойти взять из церкви Минею за сентябрь, чтобы из службы девятого числа богоотцам позаимствовать что-либо в честь их. Но таинственный голос остановил его словами: «Не нужно ходить; смотри в Апокалипсисе главу 11-ю, стих 4-й». Открыв указанное место, он прочел: Сии суть две маслицы и два свещника, пред Богом земли стояща. Из этих слов легко составился четвертый тропарь: Якоже две маслицы и два свещника стоят пред Сыном Твоим и Тобою, Дево, праведнии родителие Твои, ихже подобие на иконе Твоей веселит нас, ублажающих тех с Тобою. Для умиротворения своей совести писавший упомянул о богоотцах еще в двух тропарях: Неисповедима сила Твоя и слава, Богородице: всяка душа верных Тобою хвалится и спасение получити уповает, яко Тя со святыми Иоакимом и Анною предстательство имамы непостыдное ко Господу, Радуйся, Мати Живота, благодати сподобляющая рабы Твоя; радуйся, освящение поющих державу Твою непобедимую и пресветлаго лица Твоего и славных богоотец честное подобие почитающих. Эти тропари с другими положены и на «блаженнах» Литургии.

Те же чувства благодарности и упования на Матерь Божию высказывает и игумен Макарий в своем слове на Покров Божией Матери уже после смерти отца Иеронима⁷⁰.

«Что нам сказать о себе, возлюбленные о Христе братия, в день Покрова Преблагословенной Владычицы нашей Богородицы? Во все наше пребывание на Святой Афонской Горе покровительство Ее над нами неисчислимо. С самого вступления нашего в сию обитель Русскую после всех треволнений политических, когда и паки русские вошли в обитель, видимо Царица Небесная простирала над нами Свой Покров и простирает доселе. С самого начала Она послала человека (святогорца иеросхимонаха Сергия. – Примеч. о. Владимира), который даром слова, данным ему от Духа Святого, возвысил или оповестил возлюбленному нашему отечеству о благословенном жребии Царицы Небесной и о приюте в нем для монашествующих.

Благоугодно было Заступнице нашей и икону Свою Божественную и чудотворную, нарицаемую «Иерусалимская», даровать нам чрез одного великого мужа-подвижника в знамение Ее пренебесного нам благословения и милостивого покрова.

Наступила война России с Турциею, называемая Крымскою; по благодатному внушению в Бозе почившему старцу (иеросхимонаху Иерониму. – Примеч. о. Владимира) и сущим с ним было порешено не выезжать русским с Афона.

Наступило боевое время между враждующими державами. В это смутное время являются эллинские инсургенты, основывают свое пребывание на Карее. Правительство турецкое в этом заподозревало русское правительство и назначило четырехтысячный корпус, который хотел высадиться неподалеку от нашего монастыря и сделал разные распоряжения об этом; конечно, в обители многие смутились этим. Но что же? Откуда ни возьмись – один выстрел из ружья, который внушил этому четырехтысячному корпусу опасение, что в окрестности засели инсургенты, – и турки отправились на противоположную сторону, к перешейку полуострова, откуда долетали слухи до нас, что если правительство дозволит им разместиться по монастырям Святой Горы, то от всякого русского места не останется камня на камне, особенно же грозили они нашему монастырю. Но Преблагословенная Заступница рода христианского исходатайствовала нам милость у Сына Своего и Бога: правительством повелевается, чтобы святогорцы инсургентов от себя изгнали и за принятие их на Святую Гору испросили бы извинения у правительства. Собрались представители монастырей для избрания депутатов к сановнику турецкому, командовавшему корпусом, и жребий пал на депутата из Русского монастыря, хотя и грека. При представлении его сановнику на вопрос, из какого он монастыря, ответил: “Из Русского”. Сановник отступил на несколько шагов. По объяснении и извинении правительство избавило нас от врагов врагами: турецких инсургентов взял английский пароход, а эллинских – французский. И все бывшие угрозы только усилили подвиги монашествующих. По отбытии обоих лагерей такая водворилась тишина на Святой Горе, что редко бывает такая и в мирное время. После семимесячного отсутствия всякого сношения с Россиею, возобновилось самое правильное, еженедельное. В обители водворилось совершенное спокойствие».

Монах Пантелеймон в своем рассказе о чудесном избавлении Божией Материю Русского монастыря и всего Афона от насилия турок во время Крымской войны указывает на то, что именно старцы Свято-Пантелеимоновой обители призвали афонцев к усилению молитв о своем спасении.

«В то время в протате начались совещания, и каждый представитель монастыря высказывал свое мнение, что предпринять, чтобы избавиться от неминуемой беды. Но так как эти рассуждения делались по человеческим соображениям, то предложения их были разногласны и сбивчивы, так что, усугубляя совещания более и более, пришли наконец в такую запутанность мнений, что решительно не знали, на чем остановиться и с чего начать. Долго ожидая результата этих совещаний, продолжавшихся иногда до 20 часов в сутки, и слыша о разногласных суждениях, старцы наши написали своему антипросопу, чтобы предложил в синоде забытое в хаосе суждений главное дело – назначить по всей Святой Горе пост и особое бденное моление к Богоматери и молить Ее, Владычицу, да управит Она сим важным делом и имиже весть судьбами спасет нас. “Если мы, – писали еще старцы, – молебствуем при всяком малозначащем случае и недоумении, то как же забыли это теперь, в таком важном обстоятельстве, когда монашеству афонскому и самим зданиям угрожает истребление?”

Как светлый луч в густом мраке, отрадно было принято это предложение протатом, где все дивились самим себе, как доселе не вспомнили прибегнуть к особенному молебствию своей Назирательнице и Покровительнице, когда Ее попечением усовершается здесь и настоящая и будущая жизнь наша?

Надобно сказать, что среди смутных недоумений и ежедневно возрастающего ужаса от приближающихся бедствий эта мысль пролила неизъяснимую радость в отягченные скорбию сердца всех принимавших участие в совещаниях и как будто вывела из душного темничного заключения на свет, подавая отрадную надежду к избавлению. Тут же сделали распоряжение, назначив по всей Святой Горе трехдневный пост и всенощное бдение ко Владычице Богоматери, прося Ее милости и заступления, о чем и возвестили всем монастырям, скитам и келлиотам для одновременного и единодушного исполнения...

Настало утро. Тихо, с углубленным вниманием о настоящем (последнем) дне, долженствующем большую часть монастырской братии представить ко Христу в венце мученическом, шли все на Литургию, где и были причастниками Святейших Таин Тела и Крови Христовых. Приняв залог нетленной пищи в Таинстве Евхаристии, иноки стали несколько спокойнее, предавая все могущее последовать благости Божией, которая одна все превратности совершает на пользу нашу, не столько временную, сколько вечную.

Но, о великое заступление печальным, Богородице Чистая, скорая Помощнице, милости пучина, миру Покров (стихира Покрову), как дивную и скорую помощь Твою изглаголем мы, недостойные? Литургия кончилась, братия (скажем про наш монастырь) в стройном лике выходили из храма, и что же? Какое милосердие Царицы Небесной! Получают известие от посланных к бею депутатов, что есть нам милость от султана и монастыри будут пощажены! Но это еще не все: Матерь Божия возблаговолила довершить чудо своего благоутробного заступления, и тут же все увидели бегущий по заливу Святой Горы французский пароход, который, обойдя всю Гору, сделал вопросный пушечный выстрел и, по ответному сигналу турок поворотив к берегу, бросил якорь близ того места, где бей стоял с войском. Хотя не знали цели прихода сего корабля, но вскоре известились, что пароход экстренный и на нем прибыл французский посланник, нарочно отправленный союзными державами к бею с фирманом (указом) от султана, чтобы тот отступил, не делая никакого вреда ни монастырям, ни жителям их. Так же и партизану Чаму привезен был указ от греческого короля Оттона, чтобы он со своим полком оставил Святую Гору и возвратился в отечество.

Быстро из конца в конец распространилось об этом чудодейственном избавлении Царицей Небесной всех нас “от лютых обстояний”; узнали все, что не только мучительства, тиранства, смерти, грабежа избавляются они, но и всяких других притеснений. И это было тем знаменательнее и поразительнее, что совершилось в самый день ожидания этих ужасов, в день совершения повсеместно по Афону прилежной молитвы к Владычице Богоматери. Так благопопечительно Матерь Божия устроила о Своем жребии и ясно показала бдительную Свою заботливость об обитающих в нем.

Ни партизан со своим отрядом, ни турецкий бей не могли прекословить воле своих повелителей, тем более что в этом деле (конечно, не по слепому случаю) неожиданно и сверх чаяния приняли участие союзные державы, а потому за сопротивление мог каждый подвергнуться ответственности военного суда. Но Чам недоумевал, как ему выбраться. Посланник предложил ему свой пароход, и тот с 400 воинами вскоре скрылся из виду Афона, увезенный в Грецию, прочие же 200 человек, набранные Чамом из досужих людей, разбрелись кто куда. Бей тоже не замедлил отступить со своим войском, и Святая Гора очистилась от незваных гостей, от которых да спасет ее десница Всевышнего по предстательству Пречистой Своей Матери отныне и вовеки!»

«После сего, – завершает рассказ отец Пантелеймон, – вторично были посылаемы к бею депутаты по его требованию, и он еще радушнее обошелся с ними. Показывая им первый и последний указы султана, бей сказал: “Не знаю, какому счастию обязаны афонцы, что неожиданно остаются в живых” (ибо в первом фирмане предписывалось истребить иноков, как возмутителей, а во втором – велено не делать никакого вреда). Жалкий человек! Он не знал, что это счастие афонцев, их надежда, радость, спасение есть Владычица мира, и по преимуществу Владычица Своего земного жребия, Которой угодно было осязательно показать чадолюбивое промышление и заботливость о Своих ополченцах»⁷¹.

48 Богоматерь с Младенцем. Икона XIX в. Свято-Пантелеимонов монастырь. Надпись на иконе: «Изображение сие означает то, что Священное Писание уподобляет Матерь Божию Давидову столпу, построенному подле Иерусалима для защищения и украшения града, на котором повешены были воинские оружия для защищения града, и в песнех церковных наименована «Взбранная Воевода», то есть вооруженная, в броню облеченная, всегда готовая на брань. Воевода – ибо неусыпно защищает воинствующую на земле Церковь от врагов видимых и невидимых»

Так молитвами святого великомученика Пантелеймона и заступлением Богоматери прекратились дние оны и многоскорбное безвыходное положение обращал Господь в благополучный радостный исход, как обещал Он: В мире скорбни будете; но печаль ваша в радость будет (Ин. 16, 21, 33). Слава Ему о всем, благодарение Богоматери и святому Пантелеймону за все!

Канон же гласит: Отъяла еси пришествием в обитель святаго образа Твоего, Всеблагая Дево, от рабов Твоих уныние и окружавший нас преграды, и вместо сих радость и благоденствие стаду Твоему даровала еси. Слава Твоему о нас смотрению!

Вот еще чудесный случай, рассказанный схимонахом Аркадием.

«Во время Крымской войны приехал важный паша, осмотрел все в монастыре, пришел и в Покровский храм и, указывая на алтарь, потребовал, чтоб отворили, но ему отказали, сказав, что это невозможно. Тогда он строго приказал, чтоб отдернули завесу, и, когда это сделали, взглянул в алтарь и сразу как бы испугался, затрясся. Его вывели под руки из церкви. Что он увидел, неизвестно. Но в то время чудотворная икона Иерусалимской Божией Матери стояла на престоле, а ризы и все дорогие вещи были сокрыты».

Русским инокам Пантелеймоновой обители часто приходилось испытывать недоброжелательство людей и всевозможные козни от невидимых врагов и в последующие годы – во время другой русско-турецкой войны и особенно во время смут, неоднократно поднимавшихся греками в обители.

О событиях тех лет отец Макарий напоминает братии: «Многие из нас помнят 1863 год, 1874 – 1875 годы, о коих тяжело и вспомянуть. Каким чудным образом покровительством Царицы Небесной мы были избавлены от всех притеснений и какою защитою – совершенно неземною!

Наконец, 1877 –1878 годы – новая война. Каких клевет, порицаний, доносов не было на обитель нашу!.. Приезжали сами исследователи с намерением не только осмотреть, но и поднять самые полы наших жилищ.

Но все эти клеветы рассыпались, рассеялись, как дым при большом ветре, от самых простых, обычных объяснений. И когда совершенно уже было порешено изгнать нас в Малую Азию, в какой-то разоренный монастырь, то чудным образом защитила нас Царица Небесная чрез Великую Церковь. И по прибытии сюда сановника турецкого он сам заявил, что тут более ничего, как лишь одни клеветы. Так дивно покрывала и покрывает нас Сама Царица Небесная. Да не забываем сего, братия».

О дивной помощи Божией и покровительстве Царицы Небесной в эти ужасные дни искушения свидетельствует видение одного инока.

«Представилось мне, что я нахожусь в монастыре своем святого великомученика Пантелеймона и вижу в монастыре собрание народа, не только братии своей, но и отвне пришедших – из келлиотов и прочих, и я будто нахожусь на архондарике греческого корпуса, где находится келлия покойного геронды. С этого архондарика было видно вершину Афонской Горы и пространство моря с его отдаленными островами, и кто-то был со мною. Но вдруг я был поражен страшным и светозарным величественным видением, исходящим с неизмеримой высоты с востока, – великим светозарным продолговатым облаком. И я устремил свой взор на сие ужасное видение, которое сходило на средину Святой Афонской Горы, то есть на ее монастыри, и облак, немного колеблемый, спускался прямо вниз. День был сумрачный, солнце – покрытое облаками, и сей великий светозарный облак спускался ниже по воздуху. И вижу, что на нем стоит Преблагословенная Владычица наша Богородица и Приснодева Мария, Царица Небеси и земли, с распростертыми руками, держащими омофор светлый, и по обеим сторонам от Нее – множество Ангелов. В таком виде Она, как пишется на иконе Покрова Ее честного, или видения во Влахернской церкви, то есть одеяние Ее верхнее – красное, исподнее – голубое, очи вверх смотрящие в молитвенном положении, окруженная небесным светом. И я, видя сие молитвенное Ее снисшествие в сие искусительное время, был как бы твердо уверен, что Она, Преблагословенная, сходит ради нашего покровительства, и для удостоверения скоро вышел в великом трепете, и радости, и слезах на внутреннюю площадь монастыря близ собора святого Пантелеймона для сообщения и прочим, находившимся там, о том ужасном видении, но, видя и их тоже видящими, и со слезами падающими на лице земли, и с трепетом ужасающимися, я немедленно возвратился опять на архондарик, который возвышеннее, потому что уже сей славный облак спустился низко на землю и из-за стен его уже не видно становилось, и я поспешил хотя под конец еще что-нибудь узреть, но уже увидел отшедший и озаряющий свет от средины Афонской Горы.

Но вдруг осиял величайший свет от юго-востока, одесную Афона, над пространством моря страшнейшее и ужаснейшее видение: сошел величайший светозарный облак, под которым и прочие облака как бы совокупно ниспустились чуть не до самого моря, и сей светозарный облак, светоогненные лучи испускающий, озарил поднебесную, облака стали как бы огневидные, и видение страшное и ужасное, от которого я будто бы не мог ни кричать, ни бежать без труда, потому что чувствовал, что колена мои подламываются от великого страха, ибо свет от сего великого облака был как бы паче солнца, на котором был виден Ветхий денми Господь, в пояс, с распростертыми руками, или дланями, как Он изображается, власы головы белые, брада белая, большая, на конце немного раздвоена, одежда – как бы фелонь светло-зеленая, нижняя – сиреневая или розово-голубая цветом. Величественное видом видение сие показалось над пространством моря, против Ксиропотама, высоко от него. По правую сторону от него, а от нашего монастыря по левую стоял великой величины Архангел, подобный изображаемому Гавриилу Архангелу, так как он самый высший служитель Божиих тайн, в светлой, белой длинной одежде, крестовидно препоясанный златоблестящим поясом, неизреченной красоты лица и великой доброты преисполненный, крылья у него – из разноцветных перьев. Он стоял неподвижно одесную Господа своего, а по левую сторону от него виднелось множество сил небесных Ангелов, и под видением Господа Саваофа, а также и светоносным облаком были видны головки с крылышками, как изображаются Херувимы, и как бы поддерживали сей облак и все это ужасное видение.

Внезапно как бы от моря явился страшный диавол, древний змий, и взошел на нижние облака, пред Господа, с великим рабским страхом и трепетом, ростом велик, страшный видом, как он пишется, сгорбленный, сам весь черный, с рогами в волосах, крылья нагие, без перьев, повлаченные как бы только черной кожей, как у летучей мыши. Он как бы чего-то просил от Господа.

Потом взволновалось и вскипело все море, от сего страшного и световидного видения волны возблестели огневидными своими поверхностями. Вдали было видно несколько кораблей, два или три вспыхнули огнем, а к монастырю подъехали морские разбойники, прибитые волнами морскими. Монастырские же святые врата казались изнутри запертыми. Все это вообще наводило неизъяснимый страх, как бы наступала кончина мира. И в таком неизглаголанном страхе с трудом выскочил я от того места вовнутрь монастыря, видя некоторых из наших братий, едва мог проглаголать к ним: “Не конец ли всему наступает? Поспешим скорее хотя в церковь Покрова Пресвятой Богородицы, да там умрем”.

В это время я пробудился в великом страхе, как бы все это совершено было наяву. Вижу, что нахожусь в келлии своей, сердце бьется, и сам в великом ужасе благодарю Господа Бога, что еще по велицей Своей милости долготерпит наши грехи. И я едва успоко ился, потом пошел заниматься своим рукоделием, но страх и памятование о сем все еще не оставляли даже и на бдении наступающей ночи и остаются в памяти до сих пор».

Также и в своих повседневных нуждах и часто стесненных обстоятельствах иноки Русской обители явственно ощущали заботу Божией Матери.

В 1850-х годах, в тяжелое предвоенное и военное время, Пантелеймонов монастырь, тогда еще небогатый, впал в материальную нужду при недостатке жизненных припасов, их страшной дороговизне и прекращении почти всякого общения с Россией. «Всякий, имеющий даже и холодное воображение, представив себе наши обстоятельства, может понять ясно наше положение... Мы пока еще существуем, покрываемые заступлением Богоматери», – писали в 1856 году русиковские старцы⁷².

Монах Пантелеймон рассказывает о чудесном неоскудении муки в Русике в это время.

«Пред открытием войны 1852 года, когда повсюду начались приготовления и христиане были в затруднении и опасались за жизнь в случаях далекой отлучки от местожительства, в нашем монастыре истощился запас муки, так что оставалось на один только день. Взять было негде, о привозе откуда-нибудь и думать было невозможно, отправиться на лодке в близкие к Афону места – тоже, да и купить было не на что. Хлебопек (из русских) приходит к старцу и объявляет, что муки остается только на одни хлебы, и спрашивает, что будем делать. Старец сказал ему: “Положимся на Господа. Он пошлет нам и муки”. Хлебник думал, что у старца есть в виду получить откуда-либо новый запас, пошел к своему послушанию успокоенный. И наутро, по обычаю, берет, как говорил, муку последнюю, но видит, что еще остается на одни хлебы. Сочтя это ошибкою и неправильным взглядом, он печет в другой раз хлебы и, израсходовав муки сколько было нужно, смотрит – ее еще остается достаточно для одних хлебов. Не уразумев и тут совершающееся чудо и еще думая, что как-нибудь ошибся, печет опять хлебы, а муки осталось еще на один день. Далее дни сменяются днями, составились недели, кои, присоединяясь одна к другой, постепенно составили уже три месяца, а муки после каждого печения остается все еще на одни хлебы. Ужас и радость овладели хлебником, и он начал передавать тайну близким братиям, что мука (по молитвам старца к Промыслительнице нашей Матери Божией) не убавляется уже несколько недель, а потом и месяцев. Так не убавлялась мука, пока не созрела посеянная и снятая трудами братий пшеница; хлебы пекли всякий день, и каждый раз ее оставалось опять на одни хлебы, питались же, кроме посторонних, монастырских братий 200 человек целые три месяца. И только когда привезли из Каламарии, где сеялась пшеница, новый хлеб и отдали смолоть, мука вдруг иссякла.

Такое чудо Матери Божией совершилось на памяти многих братий, и теперь свидетельствующих о сем великом событии, и все, кто тогда узнал о нем, прославляли Владычицу Богоматерь, истинно матерински не оставившую их в это время и таковым чудом вновь доказавшую Свое благоутробное попечение о приверженцах Ее, воскриляя их дух не только к благодарности, но и к совершенной преданности Ее неусыпному промышлению, святой воле, помощи и предстательству. Слава Творцу неба и земли, даровавшему нам столь мощную Ходатаицу!»

Повествует отец Пантелеймон также о том, как 1861 году один архимандрит прибыл в Русик на праздник Покрова Пресвятой Богородицы и был очевидцем чуда с ловлей рыбы. Сидя за праздничной трапезой, он размышлял, как может Матерь Божия до такой малости заботиться о Русике, что даже определила, какой рыбе быть пойманной на Ее праздник, и решил, что это случайность. С такой мыслью он положил в рот кусок рыбы. Вдруг рот у него покривился, открылись судороги, и он не мог ни проглотить, ни выплюнуть. Поняв свое согрешение, взмолился Царице Небесной о прощении. «Верую, – говорил он, – что Ты, Владычица, заботишься о Русике до такой малости». Тогда рот его пришел в нормальное состояние⁷³.

Вот еще случай Божественного заступления над Русской обителью, записанный в 1890-х годах.

«В 1883 году на Афоне разразилась гроза. Ослепительная молния и ужасные, почти непрерывные раскаты грома содрогали воздух. Удары грома особенно чувствительны были в нашем монастыре. Многие из старших братий предчувствовали какую-нибудь беду. В это время игумен Макарий после Литургии служил молебен, и во время пения молебных тропарей игумен сделал земной поклон пред престолом и моментально забылся (был в восхищении), и увидел он два громадных тифона (смерча), приближающиеся и идущие прямо на наш монастырь. Игумен от страха усилил свою слезную молитву о помиловании, и вот видит он по левую сторону престола святого великомученика Пантелеймона, а по правую – Богоматерь.

Первый молитвенными взорами и десницею начал указывать Богоматери на идущие на его монастырь тифоны. Тогда Богоматерь повелела сделать ему движение орарем (который он имел в руке) направо и налево, и когда угодник Христов сделал это, то тифоны удалились и разделились. Вместе с этим игумен пришел в себя...

Чрез час по прошествии тифонов, которые, без сомнения, в состоянии были подмыть основные стены монастыря и тем разрушить до основания сам монастырь, все это прекратилось... Тогда же к благодарственному молебну была подана братии необычная повестка (три удара в колокол), и мы все отправились благодарить Божию Матерь за Ее матернее попечение о нашей обители, и, когда в канун благодарственного молебна клир запел: Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице, мы почти все залились слезами, и слезы те были святые слезы!»

Недоумеем благодарити Тя, Благословенная, якоже подобает, како безпомощныя иногда обители сея явилася еси скорая Помощница. Славим убо Твое о нас промышление!

В знамение покрова Богоматере облагодатствованный образ Ея имуще, возложим упование наше на Ню, не предающеся малодушию в скорбях: Царица бо небеси и земли необоримая есть нам защита.

Святой великомученик Пантелеймон во все времена проявлял попечение о своей обители и обещал сам о ней заботиться. По свидетельству братии, святой угодник Божий являлся в своем монастыре в важных для него обстоятельствах и его явления служили признаком благой перемены дел в утешение скорбевшего братства. Покровительствовавший и ранее обители во времена ее приснопамятных ктиторов игумена Саввы и князя Скарлата, особенно усилил он свою милость и благодатную помощь духовнику Иерониму и братии с началом обновления и укрепления Русского монастыря.

«В 1850 году, – повествует монах Пантелеймон, – недалеко от обители загорелся лес, и пожар угрожал опасностию монастырю. Все человеческие усилия остановить огонь были тщетны, и усилившийся ветер все больше разносил пламя, раскинувши его на большое пространство. Лето этого года было жаркое и сухое, что еще больше способствовало развитию огня, и таким образом пожар, поддерживаемый ветром, вскоре распространился до того, что не было никакой возможности погасить его. Это было ночью. В монастыре ударили в току, и братия, собравшись в церковь, начали совершать молебное пение святому великомученику Пантелеймону, со слезами прося его помощи. Ветер стих, показались тучки, и пошел не бывшийвсе лето дождь, который, постепенно усиливаясь, не переставал во всю ночь. Пожар прекратился сам собою. Наутро братия снова собрались в церковь и совершили общеблагодарственный молебен святому страстотерпцу, милосердно покровительствующему своей обители».

49 Ковчег со святыми мощами великомученика и целителя Пантелеймона в Пантелеймоновском соборе Русского монастыря

«Несмотря на грусть и затруднения, – рассказывает еще об одном чуде отец Пантелеймон, – какие испытывали живущие на Кассандре братия по неимению церкви, старцы обители никак, однако, не могли долгое время приступить к постройке ее, сколько по недостатку для этого средств, столько и за множеством других еще не удовлетворенных нужд монастыря.

В 1864 же году при усиленных трудах братии и особом Божием благословении был такой обильный урожай хлеба, какого никогда в этих местах не бывало, вследствие чего старцы, приняв за явное указание Промысла, а вместе и снисходя усердной просьбе тамошней братии, решились построить небольшую церковь во имя святого великомученика Пантелеймона... Главное затруднение при сооружении этого храма заключалось в ломке и подвозке камня, который находился на горе, на расстоянии получасового пути, и притом по привозке камня на место кладки или в самой каменоломне нужно было еще обделывать, то есть тесать, его, что и оказывалось затруднительным.

Братия же, между тем радуясь о ниспосланной им возможности приступить к сооружению храма, долго советовались между собою, а потом и с прибывшим из обители экономом об избрании места для церкви... Единодушно остановились на одном и, согласившись с его удобством, начали там копать землю для фундамента храма. Выкопав на три аршина глубины, они вдруг напали в глубине земли на какое-то большое здание, сделанное из тесаного камня. Камень в этих засыпанных землею развалинах оказался тесаным и такой точно величины, какая нужна была для церкви. Углубив раскапывание земли до шести аршин, братия нашли всех этих материалов столько, что и по постройке церкви и других принадлежностей их еще много осталось...

Такую возбудил в них ревность святой великомученик Пантелеймон, что они в два с половиною месяца окончили все здание вчерне, тогда как работы, по расчету времени, требовалось вдвое более».

Святой целитель чудесным образом помог получить иконы для иконостаса в монастырский собор. Вот как это произошло.

«В Москве у купца С. В. Остроухова двухлетний сын по имени Леонид опасно заболел и, не засыпая ни днем ни ночью, не давал и родителям успокоиться на самое короткое время. Страдания малютки были так тяжки, что врачи признавали болезнь неизлечимою, а потому родители в мучительном положении ожидали с часу на час его смерти. В это время пришел к ним инок монастыря святого Пантелеймона, который бывал у них и прежде. Узнав об их скорби, он предложил принести им имевшуюся у него икону святого Пантелеймона, к которому советовал обратиться с усердною молитвою, говоря, что угодник Божий исцелит дитя их, как исцелил уже во многих местах различно недуговавших, кои обращались к нему с полным усердием. Родители малютки приняли это предложение с живейшею радостию и дали обет, что если святой Пантелеймон воздвигнет сына их, то они непременно сделают для соборного его на Афоне храма заказ икон двунадесятых праздников, в которых обитель, как им было известно, нуждалась.

Инок с полным усердием поспешил принести в дом икону святого Пантелеймона, данную ему в благословение из обители, и по принесении ее, спустив воды с лика угодника, дал выпить три ложечки малютке и ею же помочил его головку. После этого больной вскоре заснул. Сердобольная мать, неотступно находившаяся при постели дитяти, была утешена во время сна его особым знамением, служившим к удостоверению в его исцелении, что по вере их и исполнилось. Проснувшись, малютка был уже здоровым и в три дня совершенно укрепился. Чудо это совершилось в апреле 1863 года. Обрадованный отец тогда же распорядился заказом 12 праздничных икон, которые теперь находятся в обители и служат украшением ее соборного храма»⁷⁴.

О благоволении святого великомученика Пантелеймона к обители и его чудесной помощи рассказывает монах Русского монастыря Емилиан (Рассоленко).

Отец Емилиан большей частью находился на послушании на своей родине – Кубани для закупки пшеницы и имел благословение приобрести там мельницу в пользу обители. Нашлась продающаяся мельница. Купили и записали на имя его родного брата Михаила Григорьевича. Мельница требовала ремонта, нужно было отправлять хлеб, а денег было мало. К тому же случались недоразумения с местными жителями, подозревавшими, что он участвует в покупке мельницы.

«Мне так было прискорбно, – рассказывает отец Емилиан, – хотел было отказаться от этого. Я обратился за помощию к Царице Небесной и святому великомученику Пантелеймону и однажды вечером, отходя ко сну, прочитал два акафиста – Божией Матери и святому Пантелеймону, потом лег спать по обычаю.

В эту ночь я видел знаменательный сон. Представилось мне, будто я нахожусь на том месте, где устраивается мельница, и осматриваю оное место. Вдруг прибегает ко мне подрядчик – мастер, который подрядился устроить мельницу, – и говорит мне: “Емельян Григорьевич! Вас просит хозяин к себе и желает повидаться”. Я спрашиваю: “Какой хозяин? Мина Феодорович?” Он отвечает: “Нет! А ваш хозяин, Пантелеймон”. Я удивился, полагая, что приехал кто-нибудь из числа братии монастыря. Но когда пошел к нему, то увидал святого великомученика, как изображается на иконе, в таком виде: в правой руке держал он крест и пальмовую ветвь, а левую имел сжатую, будто что-то в ней держал. И когда обратился к нему, то близко подступить не мог, так как около него был как бы пламень, и я почувствовал в себе страх и радость.

Тут стал он мне говорить: “Видишь эту славу, в какой я нахожусь? Ты прочитывал мое страдание, как я страдал и получил эту славу, и прочитывай его всегда, и тем будет утешаться твоя скорбь об этом, что на тебя много нападок, и не оставляй этого места, устраивай мельницу, ибо она нужна для новой обители и на это есть Божий Промысл”. (О начавшихся тогда хлопотах для устройства Ново-Афонской обители на Кавказе мне еще не было известно.) Тут он разверз свою левую руку и показал 11 золотых и серебра 20 рублей целковыми и объяснил: “Это тебе для уверения; чтобы ты не сомневался, что это не мечтание, а есть истина, ты эти деньги получишь (и сказал место и имя благодетельницы). А когда получишь деньги, отдашь их брату для устройства мельницы”. Потом, когда все мне объяснил, сказал: “Положи три поклона и приложись ко кресту”, что я и исполнил. Потом сказал: “Когда бывает тебе скорбь, обращайся всегда ко мне, я всегда готов помочь, и не убойся временной скорби”. И стал невидим.

Когда я встал, то был в страхе и радости, так что заплакал. Потом это видение объяснил я брату и, с нетерпением желая удостовериться в истине, поехал в то место, где по указанию святого должен был получить деньги. В эту ночь, когда мне виделся святой, является он и к благодетельнице, которая, имея у себя скопленную сумму, эту самую, определила ее пожертвовать на святую нашу обитель, но медлила привести в исполнение. Святой Пантелеймон ей сказал: “Отнеси и отдай деньги тому, кому обещалась, ибо они ему нужны”. Она после этого видения прибегает на квартиру, где я останавливаюсь, и спрашивает: “Приехал ли тот монах?” Ей отвечают, что не было, и спрашивают: “На что тебе?” Она объяснила подробно, что видела молодого человека, “который побуждает меня отдать деньги. Когда приедет, то возвестите мне”. На другой день я и приехал и получил те самые деньги, которые видел в сонном видении. Она мне объяснила свое видение подробно, что видела святого в том виде, как он изображается на иконе, и он сказал ей: “Когда приедет монах, то отдай ему деньги, которые ты обещала, ибо они ему нужны”. А про себя сказал: “Я хозяин того монастыря, которого этот монах, которому ты обещала”.

После видения я ничего старцам не писал об этом и решил, что, когда приеду в обитель, сам расскажу о всем. Но, когда я приехал в обитель в конце 1876 года, несколько раз я приходил к дверям старцев, дабы рассказать это, но меня удерживал какой-то страх. Один помысл говорит: “Иди расскажи”, а другой – “Не ходи, не нужно”. И, чем далее отлагал, тем сильнее желание увеличивалось идти рассказать, а тем вместе сильнее нападал и страх. Наконец, долго мучаясь, ибо я по целым ночам не спал, боролся с этими двумя помыслами, решился я последовать помыслу, побуждающему идти и объяснить. Это был радостный, а противный помысл наводил на меня скорбь и уныние. Пришел к батюшке отцу Иерониму и рассказал ему все бывшее».

«Однажды, – продолжает отец Емилиан, – еще прежде того, я торговал пшеницу, но в цене мы не сошлись, мне не уступили, так и разошлись. В эту ночь мне является во сне молодой человек, одетый в подрясник, и говорит: “Возвратись к этому хозяину, у которого торговал пшеницу, и возьми пшеницу, дай цену ту, которую он просил, ибо он денег с тебя не возьмет, а родителей [своих] запишет [на поминовение в Русик]. А для удостоверения тебя, когда ты приедешь на квартиру, куда заезжаешь, и он придет сейчас же”.

В ту же ночь вышеозначенный торговец видит во сне молодого человека, побуждающего его, чтобы он записал имена родителей в святую обитель для поминовения, и он утром приходит к хозяину моей квартиры и с нетерпением спрашивает обо мне, что я за человек? А тот отвечал, что он из обители, может быть даже и монах, хотя и носит одежду мирскую. И торговец сказал: “Когда приедет отец Емилиан, то скажи ему, дабы он пришел ко мне, ибо он мне очень нужен”. И пока они разговаривали, я вхожу в дверь, они весьма удивились, что я явился вовсе неожиданно. И отправился с этим торговцем к нему в дом. Он мне рассказал, что он в эту ночь видел во сне своих родителей покойных, и молодого человека, и меня, стоящего в отдалении. Молодой человек, показывая на меня, говорит: “Отдай ему пшеницу, почем тебе он давал, и запиши своих родителей”. Я ему рассказал тоже свое видение и что я, собственно, по этому делу и приехал. Что этот молодой человек нам обоим сказал во сне, то все и сбылось.

Однажды я был в станице Владимирской Кубанской области, на моей родине, для покупки пшеницы. В это время мой зять, живший в той же станице, сидя вечером 7 января, разговаривал со своим семейством. Вдруг его схватило вроде холерных припадков. Домашние перепугались, кинулись сперва к священнику, который причастил больного, потом призвали фельдшера, который при всех своих стараниях не мог оказать больному помощи, даже когда поставили банки и кровь не пошла. Потом прибегают ко мне на квартиру и просят, чтобы я прибыл проститься с ним и спрашивают, нет ли какого у меня лекарства. Я взял маленькую икону святого великомученика Пантелеймона, которую всегда носил при себе, и благодатного масла от святых мощей его. Пришедши к больному в дом, я положил ему на главу святую икону и напоил его маслом. В ту же минуту больной почувствовал облегчение, тошнота и судороги прекратились, больной уснул, а утром встал уже совершенно здоровым.

Один сосед его заболел тою же болезнию и был болен три дня и уже был два дня без языка. Родные поили его святою водою, от которой он чувствовал некоторое облегчение. Я пришел его навестить, родные его спрашивали меня, нет ли у меня какого лекарства? Тогда я так же положил больному на главу святую икону и напоил его маслом. Он в это время только смотрел, но говорить не мог, а к вечеру стал говорить, потребовал кушать и на другой день утром встал, чувствуя себя уже совершенно здоровым.

Однажды мне случилось проездом заехать в станицу Переправную, где мне рассказали следующее. Одна вдова имела десятилетнего сына и получала на него пенсию – 150 рублей. Муж ее был кандидат, получавший 300 рублей. А по закону если остаются после него малолетние сыновья, то на содержание их выдается половинная часть до совершенного их возраста. Эта вдова только и имела пропитание от получения пенсии.

Незадолго пред моим прибытием мальчик заболел и был при смерти. Мать его много средств перепробовала, но ничего не помогало, и не знала, куда и прибегнуть. Однажды она пришла в дом, где я останавливаюсь, и рассказала хозяйке свое горе. Хозяйка ей говорит: “По соседству останавливаются афонские монахи и раздают благодатное масло от святых мощей, которое многим служит во исцеление, возьми этого маслица, у меня есть оно”. Вдова послушала ее совета, взяла у нее пузырек масла, напоила больного. Это было вечером, а утром он встал, попросил кушать и вскоре совершенно выздоровел.

Однажды я проездом заехал в селение Кузминка Кубанской области, к проживающему там О. Буцкому, к которому было у меня благодарное письмо от обители за посланную им жертву. Когда я приехал, то застал всех в великой скорби: у них был падеж скота, падало в день от пяти до десяти голов. Они объяснили мне свое горе, я им и говорю: “Попросите священника, отслужите молебен и покропите святой водой”. Они мне отвечали, что это все исполнено, но “за грехи наши падеж не прекращается”. Тогда я говорю им: “Имейте веру к святому Пантелеймону, он вас не оставит”. И прочел им из книги несколько чудес и акафист святому Пантелеймону. Потом говорю: “Хорошенько вычистите и вымойте корыто, из которого пьет скот, и налейте чистой воды”. И когда они это исполнили, я по их просьбе прибавил святой воды и благодатного масла, также и в колодец влил. Потом говорю им: “Имейте веру, что святой великомученик Пантелеймон не оставит вас за ваше расположение к обители, и не скорбите”. Они поят скот в 8 часов вечера по-европейски, а в этот день семь штук закопали и много было заражено этой же болезнию. Но когда в полдень напоили этой водою, то ни одна скотина не пала, больные все выздоровели и более не заболевали. На обратном пути моего проезда они мне все это объяснили и благодарили».

Видя такие чудеса великомученика Пантелеймона, русский народ щедро жертвовал на нужды его святой обители. Но особое благоволение великомученик проявил к своему монастырю, когда в 1862 году по благословению старцев Русика в Россию был отправлен иеромонах Арсений с частицами его святых мощей, крестом с частицей Животворящего Древа Креста Господня, камнем от Живоносного Гроба Господня, чудотворной Тихвинской иконой Божией Матери и другими святынями обители.

В разных христианских странах святыми молитвами страстотерпца Христова Пантелеймона много явлено чудес, даровано исцелений, излито утешений. Но богоспасаемая Россия, верная почитательница Православия и святого угодника Божия, бывшая искони опорою молящегося за нее Русика, была всегда как бы особенно избранным местом чудодейственных благотворений святого великомученика. Отец Арсений со святынями объехал почти всю Россию и везде оставил по себе благой духовный след. Губернии Воронежская, Калужская, Саратовская, Орловская и многие другие, куда только не приносились святые мощи, были свидетелями многоразличных исцелений от душевных и телесных болезней всех, кто с верою и любовию приходил к ковчегу святых мощей.

Дивный во святых своих Бог, являя благодатные знамения, тем утверждает в людях спасительную веру. О некоторых из многочисленных совершившихся знамений и исцелений, упоминавшихся и в русской периодической печати тех лет, повествуется во славу пресвятого имени Божия в неоднократно переиздававшихся Русским монастырем книгах.

Вот некоторые из великого множества чудес.

Житель города Симбирска Петр Алексеевич Михайлов поражен был параличом, у него сведен был рот на сторону, так что нельзя было понять, что он говорит; кроме того, поражена была и нога. Когда он приложился к святым мощам, с ним повторился удар паралича, но удар спасительный, потому что вследствие его болезнь прошла и он получил исцеление.

Бывший крепостной человек симбирской помещицы Екатерины Александровны Столыпиной Дмитрий Петров Зимнинский был отчаянно болен. По просьбе госпожи Столыпиной святые мощи целителя Пантелеймона и других угодников с Животворящим Крестом Господним были принесены в городскую больницу, где лежал больной. Больной был так слаб, что не имел сил приподняться с постели и приложиться, но по совершении молебна, когда святой Животворящий Крест и святые мощи были возложены на больного, он получил совершенное исцеление от тяжкой своей болезни и вступил в исправление служения своего госпоже Столыпиной.

«Симбирская мещанка Ирина Никитина Васильева около 20 лет страдала тяжкою тоскою и озлоблением. Когда же она бывала в церкви, то с нею делалась страшная зевота, потягота, ее ломало, дергало и корчило. При этих припадках постоянно еще страдала она от терзавшей ее внутренней боли, от которой ничто ей не помогало; хотя она много истратила денег на свое лечение, но все было напрасно. Услышавши о святынях, принесенных в Симбирск со Святой Афонской Горы, она долго удерживаема была духом злобы и по чувству какого-то неизъяснимого страха не решалась идти на поклонение им... Наконец, она вразумлена была следующим сновидением, устрашившим ее и заставившим поспешить идти на поклонение святыне. Виделось ей, что она всходила на высочайшую гору, на вершине коей находились будто бы мощи святых угодников, и что, падая и обрываясь беспрестанно, она с ужасным трудом поднималась, чтобы поклониться им, а когда приближалась к вершине, вдруг ее начала искушать вражеская мысль возвратиться назад, с тем чтобы, обошедши кругом около этой горы, взойти на оную. Но лишь только она подумала исполнить эту мысль, мгновенно оторвалась и упала с горы в какую-то глубокую пропасть и от страха проснулась. После сего сновидения она уже немедля поспешила идти на поклонение святыне, но и тут прикладывалась к ней с большим сопротивлением, из чего ясно увидела, что вся болезнь ее происходит от обдержащего ее духа злобы, который доселе мучил ее, скрываясь в ней столько времени под видом телесной болезни. Приложившись к святыне, почувствовала себя много легче; когда же отстояла молебен с водоосвящением и на нее возложили крест с частицею Животворящего Древа и дали испить святой воды, то по милости Божией и молитвам святых угодников Божиих почувствовала совершенное исцеление.

Одна молодая женщина, мещанка симбирская, имела жестокую внутреннюю боль с тоскою, которая в ней открылась внезапно, без всякой видимой причины. От этой болезни она принуждена была более лежать, долго оставалась в таком безотрадном, болезненном положении, и ничто не помогало ей.

В это самое время принесены были в город Симбирск со Святой Горы Афонской святые мощи угодников Божиих и Животворящий Крест. Вместе с прочими на поклонение им пошел и муж оной страдалицы. Выслушав молебен святому Животворящему Кресту и святому великомученику Пантелеймону с другими угодниками Божиими, он получил изображение на бумаге святого целителя и великомученика Пантелеймона и, положив его в карман, отправился домой. Как только он вошел в дом, с женою его вдруг случилось страшное беснование. Она рвала на себе волосы и кричала со злобою и ожесточением: «Выкинь ты из кармана бумагу, которую ты принес из церкви, не подходи ко мне с нею, а то я убью тебя», тогда как он ей ничего не говорил, что принес изображение святого великомученика Пантелеймона. Будучи поражен таким неожиданным припадком беснования жены своей, он поспешил в тот же день, во время вечерни, привести ее к святым мощам, причем она страшно билась, кричала, кусала руки свои, рвала волосы и всячески старалась вырваться из рук державших ее нескольких человек. Когда же во время служения молебна помазали ее елеем и возложили на нее крест с Животворящим Древом, заставляя ее приложиться к нему и к святым мощам, то она доходила до бешенства, но потом замолкла и стала креститься и плакать. После этого она почувствовала большое облегчение и в следующие дни уже без всякого сопротивления, даже охотно, приходила ко всем службам и прикладывалась с усердием к святыне афонской, а вскоре получила совершенное исцеление. С благодарностию ко Господу и святым угодникам Божиим она потом говела и сподобилась приобщения Святых Христовых Таин в Спасском монастыре.

Полицейский солдат города Симбирска Павел Ефимов, в апреле 1863 года женившийся, вскоре после свадьбы почувствовал страшную тоску с болью в сердце, отчего он сделался как бы помешанным, говорил бессознательно и чувствовал страх, беспрестанно озираясь на все стороны с выражением ужаса и испуга. Когда Павел Ефимов с женою пришли на поклонение афонской святыне, тогда открылось, что в жене его обитал дух злобы, дотоле скрывавшийся. При виде святыни сделалось с нею страшное беснование: она кричала, топала ногами, билась, рвала на себе волосы, особенно во время молебна. Когда служащим иеромонахом возложен был на нее Животворящий Крест, то дух злобы, обитавший в ней, кричал: «Уйду, уйду, сожгли меня, сожгли!» По окончании молебствия и помазания святым елеем, испивши святой воды с Животворящего Креста, она затихла и без сопротивления приложилась к святым мощам. Вместе с нею и муж ее Павел Ефимов, приложившись к святыне, также получил облегчение. В следующие дни они постоянно ходили в храм Божий, с великим усердием прикладывались к святым мощам и кресту и, получив совершенное исцеление, говели и приобщались Святых и Животворящих Христовых Таин.

Кроме вышеозначенных случаев, многие бесноватые, несколько лет страдавшие от нечистого духа, получили исцеление по совершении молебствий святым угодникам Божиим, причем нечистый дух в некоторых из них говорил, что тяжки для них святые мощи угодников Божиих, но всего страшнее для них святое Животворящее Древо Креста Господня.

В Самаре жена булочника Матвея Михайлова Карачарова так была больна опухолью, что опасалась за жизнь свою. Но, когда приложилась к святым мощам, получила скорое исцеление⁷⁵.

1865 года, в августе, были у нас в Козлове из вашей обители со святыми мощами угодников Божиих. Накануне их выезда из нашего города служили всенощную. В это время и я был в церкви и взял святой водицы, освященной при молебне, и усердно просил святого страстотерпца и многоцелебника Пантелеймона, чтобы даровал здравие дитяти, которой подходил уже смертный час, дав при этом обещание послать посильное жертвование в его обитель. Когда принес я святую воду в дом и помочил головку дитяти, а вместе и росшую горбом грудь, то чрез два дня малютка была уже совершенно здорова. При сем посылаю вам малую жертву, надеясь и впредь каждый год уделять на обитель страстотерпца Христова по силе возможности лепту... (письмо на Афон от 13 февраля 1866 года Ф. П. Сизова из города Козлова Тамбовской губернии).

...Когда начали петь молебен, недугующая Анастасия встала и, не понимая хорошо себя, начала молиться угоднику Пантелеймону. По совершении молебна и водосвятия ее окропили святою водою, и больная пришла в себя, спокойно приложилась к святым мощам угодников Божиих и почувствовала перемену и отраду в сердце... Отец Арсений, освятив на мощах полотенце, оставил больной на помощь в ее болезни, и с тех пор болезнь не возобновлялась (письмо от 4 апреля 1866 года А. Д. Посисеева из города Острова Псковской губернии).

Во время следования афонской святыни чрез город Владимир, что на Клязьме, госпожа А. М. Пономарева взяла масла из лампад от иконы святого великомученика Пантелеймона. После этого чрез долгое время она ушибла ногу, и столь сильно, что не могла ступать на нее, но, помазав ушибленное место тем святым елеем с молитвою к святому многоцелебнику, тут же получила облегчение, и боль прошла совершенно (уведомление госпожи Пономаревой о сем от 22 июля 1865 года).

В декабре 1865 года у надзирателя тульской мужской гимназии В. И. Головина заболевала каждый вечер голова и болела сильно дней десять. Ему посоветовали пить травы, и он сам взял их в аптеке. В это время пребывала в Туле афонская святыня. Возвращаясь из аптеки в свою квартиру, он зашел поклониться святыне и молитву пред оною употребил вместо купленного лекарства. Болезнь после этого не возобновилась. В чувствах глубокой благодарности к святому великомученику господин Головин уведомил обитель от 2 марта 1866 года⁷⁶.

И первопрестольная Москва, издревле усердная к святыне, не лишена обильных проявлений милости Божией. Во время пребывания афонской святыни в Московском Богоявленском монастыре соборный храм обители с раннего утра до позднего вечера наполнен бесчисленным множеством молящихся. Сюда притекают с горячею верою и усердною молитвою многие тяжко и продолжительно страждущие, и вера их, по слову Спасителя, спасает их. Записано и засвидетельствовано много благодатных исцелений, из числа которых предлагаются благочестивому вниманию читателей следующие.

11 сентября 1867 года, в 9 часов утра, в Богоявленский монастырь привезена была больная вдова унтер-штеймейстера 1-го класса Дарья Ивановна Колоколова, имеющая от роду 53 года, проживающая с 26 января 1855 года в семейном приюте Мещанского отделения попечительства о бедных в Москве, состоящем в Сретенского сорока приходе церкви святителя Филиппа. В течение 11 лет она лишена была употребления ног и ползала на коленях при помощи рук. Будучи привезена в Богоявленский монастырь начальницею приюта дочерью умершего титулярного советника девицею Любовью Тимофеевой Киселевой, она при помощи рук вползла по церковной лестнице к верхней монастырской церкви и потом от порога церкви доползла до правого клироса, позади которого поставлена была святыня. Бывший при святыне иеромонах и один из богомольцев приподняли больную и приложили к святыне. Как только сие было исполнено, то болящая ощутила крепость в ногах, стала на них и пошла; стояла в продолжение всей Литургии и теперь ходит на своих ногах.

Что означенная Дарья Ивановна действительно в течение 11 лет лишена была употребления ног, а теперь получила исцеление, в этом письменно удостоверяет священник церкви святителя Филиппа Василий Николаев Богородский, в приходе которого находится приют, равно и начальница приюта письменно удостоверяет, что 11 сентября она была вместе с больною Дарьею Ивановною в Богоявленском монастыре и была свидетельницею ее исцеления.

У состоящего при московском генерал-губернаторе чиновника особых поручений коллежского советника Егора Ивановича Боголепова дочь Клавдия Егоровна, 32 лет от роду, в продолжение 14 лет страдала затверделостию ниже щеки, на шее, а с минувшего Великого поста сего года от простуды болезнь ее усилилась. Врачебные средства не помогали; она прибегла к помощи единого Всемогущего Врача душ и телес и, пришедши к афонской святыне, помолилась пред нею с усердием. Возвратившись домой, она помазала больное место маслом от святых мощей и тот час же почувствовала сильнейший треск в затверделости наподобие того, как бы какие камни ломались. В тот же день к вечеру из больного места потекла материя, и с нею стала выходить разломанная затверделость в виде беловатых камешков, кои хранятся у получившей облегчение на память сего дивного благодатного события. В сем удостоверяют своими подписями отец ее и сама она⁷⁷.Обильный поток благодатных исцелений и духовной радости, явленных от угодника Божия во время пребывания афонских святынь в России еще более сроднил благочестивых русских людей с обителью святого Пантелеймона и послужил как бы новым звеном невидимой связи благословенного царства Русского со святым Афоном.

Совершенно очевидно, что и само избрание отца Иеронима есть не что иное, как исполнение обещания великомученика Пантелеймона и попечение Царицы Небесной о нашей святой обители. Вспомним, как Она еще в миру явилась ему с Иоанном Богословом и исцелила его, уже ожидавшего смерти, как даровала ему зрение, явившись со словами: «Молитвы и обещания твои приняты, смотри же, исполняй их в точности». По всей вероятности, он их так и исполнял, ибо на всех делах его почивала благодать Божия.

50 Икона Покрова Пресвятой Богородицы. Начало 1850-х годов. Местный ряд иконостаса Покровского собора

Вера и любовь старца к Божией Матери, Которую он часто благоговейно называл Всепетой Богородицей, были безграничны, а Она ему покровительствовала и благоволила к нему. Пресвятая Владычица не раз являлась ему в обители, давая особые указания, являлась и другим достойным братиям, о чем старец сам повествует как о самом обычном.

«На праздник Покрова 1863 года, во время бдения, Матерь Божия была в нашем соборе и во все время величания Ее стояла при местной иконе Покрова. Она держала омофор радужногоцвета, усыпанный золотыми крестиками. Владычица внимала прославлению Ее и молитвам и, конечно, Сама молилась о величающих Ее и молящихся к Ней! Ее открыто видел один из братий (я говорю один, но, без сомнения, видели и другие, достойные, о которых трудно узнать, ибо все подобные видения и откровения утаиваются по смиренномудрию), другие же испытывали Ее присутствие внутренним благодатным утешением, а прочие, более слабые духовными силами, осенение Владычицы ощущали над собою в том, что все бдение (12 часов) простояли легко и какая-то неземная радость наполняла сердца их. Это ощущали даже поклонники, кроме некоторых, роптавших на продолжительность службы».

Рассказы о явлениях Божией Матери в Пантелеймоновом монастыре и о многих чудотворных иконах часто связаны с событиями из жизни старца Иеронима. Вот некоторые из них.

«Однажды в Прощеное воскресенье на повечерии в церкви Покровской все подходили прощаться к стоящим в мантиях старцам отцам Иерониму и Макарию. Отец Гликерий увидел тут же впереди стоящую величественную Жену в мантии. А когда спросил после отца Иеронима, тот сказал: “Это наша Игумения”, то есть Божия Матерь».

«Над игуменской формой [в Пантелеимоновском соборе] стоит икона Божией Матери «Тихвинская», принадлежавшая одному иеромонаху. Однажды по действию вражию он находился в сильном смущении против старца-духовника, противоречил ему и других склонял к тому же, но совесть постоянно твердила ему, что он находится в ошибке и напрасно уклоняется от убеждений старца. Долго скорбел он и, изнемогая под бременем своего искушения, неоднократно припадал пред сей святой иконой. И вот в одно время после долгой молитвы он услышал глас от Божественного Младенца Господа Иисуса Христа: “Зачем ты противишься старцу? Он тебе желает спасения и муж благ по сердцу Моему”. Иеромонах упал пред образом и зарыдал. Проведя всю ночь в молитве и слезах, он на другой день объявил все это старцу и примирился с ним»⁷⁸.

Также греки были недовольны за русскую пищу и за русское чтение в трапезе. К этому возбужденному недовольству греков приехал из Троице-Сергиевой лавры иеромонах, родом грек, человек ученый, к которому и обратились здешние греки со своей жалобой на русских. Иеромонах этот сразу же стал на сторону недовольных и пошел энергично действовать против отца Иеронима, всячески понося его и возбуждая других против него. И вот, когда он стоял однажды в притворе храма святого Пантелеймона, к нему был глас от иконы Божией Матери, находящейся за первой колонной от входа в притвор с правой стороны: “Оставь свои затеи против Иеронима, он в любви Моей почивает”. Глас этот до того поразил его, что иеромонах сей на первом же пароходе уехал домой.

51 Чудотворная Тихвинская икона Божией Матери. Пантелеимоновский собор Русского монастыря. 1850 г.

Перед возмущением же от главной иконы святого Пантелеймона, которая в сребропозлащенной ризе в киоте за стеклом находится на колонне, поддерживающей юго-восточную часть главного купола, были видны перуны⁷⁹, доходящие до некоторых из братий, которые потом оказались возмутителями.

Но греки уже весьма взволновались и явно заявили свое неудовольствие игумену Герасиму, который всех недовольных удалил из обители, разместив их по разным здешним монастырям. Таково было благоволение Царицы Небесной к духовнику Иерониму».

Матерь Божия облегчила в болезни его страдания явлением иконы Успения, а перед его кончиной явилась ему Сама вместе с иконой Иерусалимской.

Икона Успения Пресвятой Богородицы – точное подобие Киево-Печерской чудотворной иконы с частицами святых мощей некоторых киево-печерских угодников Божиих, а именно: преподобного Симона, епископа Суздальского, преподобного Варлаама Печерского, преподобного Моисея Угрина, преподобного Игнатия Печерского, священномученика Лукиана и преподобной Евфросинии. Она – в сребропозлащенной ризе, на нижнем крае ризы в двух местах – следующая надпись: «Изображение чудотворныя иконы Успения Пресвятыя Богородицы, юже из Влахерны цареградской в монастырь Печерский Богоматерь прислала в лето 1073 и ныне обретается в лавре Киево-Печерской над царскими враты».

Икона Успения Богоматери находится в алтаре Покровского храма, на горнем месте, справа. Пред ней читается акафист Успению Пресвятой Богородицы с 1 по 28 августа (по старому стилю), дня отдания праздника Успения на Святой Горе, каждодневно: до праздника (15 августа) – по окончании вечерни, а после праздника – на повечерии, для чего она выносится на средину храма.

Эта святая икона пожертвована для Русского монастыря одной помещицей бывшему в России по сбору монаху Иринею. Он переслал ее в Одессу священнику единоверческой церкви отцу Александру, прося сохранить до прибытия своего туда из Петербурга. Священник положил икону в церкви на аналой, как храмовую, для поклонения, ибо церковь освящена в честь Успения Богоматери. Вследствие ли хорошего письма иконы, или хранящихся в ней святых мощей, или великого благоговения прихожан отец Александр обратился в обитель с усердной просьбой уступить икону церкви. Получив его письмо, а вслед за ним и второе, убедительнейшее, старцы изъявили согласие и послали об этом ему письмо; вместе с тем написали и монастырскому корреспонденту Я. И. Новикову, прося его по приезде отца Иринея объявить ему, что икона по ходатайству отца Александра уступлена обителью Успенской церкви.

К этому времени монах Ириней прибыл в Одессу. Услышав об уступке иконы, он сильно воспротивился этому, говоря: «Сего сокровища, кроме нашей обители, я никому не уступлю во всей вселенной, ибо икона чудотворная; пожертвовавшая оную помещица говорила мне, что сия святая икона во время пожара осталась невредимой», прибавив при том еще о некоторых благодатных знамениях, которые, оставшись незаписанными, по давности времени забыты. Но, верно, угодно было Царице Небесной, чтобы икона достигла своего назначения: посланное отцу Александру письмо утерялось – следовательно, святая икона без всякого препятствия могла быть взята отцом Иринеем, и, таким образом, она осталась для обители.

Отец Ириней прибыл с иконой на Святую Гору 10 июля 1857 года на пароходе Русского общества пароходства и торговли «Херсонес», открывшем первое прямое сообщение России с Афоном. На этом пароходе прибыли в Русик именитые гости: флигель-адъютант его императорского величества Н. А. Аркас, статский советник Б. П. Мансуров, генерал-майор граф И. Ламберт, действительный статский советник Н. Мурзакевич и другие. В это время духовник Иероним находился на келлии преподобных печерских чудотворцев. По прибытии гостей за ним, как представителем русского братства обители, тотчас послали, но он по болезни не мог сойти с горы. Но, так как со стороны гостей были настоятельные требования видеть отца Иеронима для личных объяснений с ним, тогда по настойчивому убеждению братии он согласился прибыть в обитель. Поехал он в монастырь на муле, и во время пути, вероятно от сильного сотрясения при верховой езде под гору, у него случился приступ грыжи в такой степени, что он по приезде в обитель не надеялся прожить более суток, если не уменьшится ужасная боль.

52 Чудотворная икона Успения Пресвятой Богородицы. XIX в. Покровский собор Русского монастыря

События по приезде отца Иеронима описывает отец Макарий в своем дневнике. «Первое его слово было ко мне: “Зачем так беспокоить меня?” Увидев его, страждущего в болезни, я еще более смутился и упрекал себя, что внял гласу братии. Чрез 10 минут отец духовник говорит: “Мне дурно, грыжа вышла и не могу вправить”. В это время у нас жил доктор, послали за ним, он дал капли, – не помогало. Отец духовник, изнемогая, лег на пол и сказал: “Умираю! Прощайте!” Кто может выразить мою горесть и страдания души, тем более что я был виновником сего?! Послали за герондою – игуменом Герасимом. Отец духовник попросил причаститься. Я принес ему Святые Тайны. Он сам взял сосуд и приобщился, прочитавши: Верую, Господи, и исповедую и прочие окончательные молитвы пред Причащением. Потом, исповедавшись у геронды, поручил ему меня и сказал: “Вот по мне будет в русском обществе предстоятель”. Я плакал неутешно, горечь страшно поднималась кверху, и я думал, что сам сейчас слягу (пред этим я был девять месяцев в лихорадке).

Между тем отец духовник страдал более и более, грыжа запухала, надежды вправить не было. Геронда велел тянуть четки, и мы в коридоре тянули. Потом для духовника сделали ванну. Затем и приехавшие гости, бывшие в отлучке по Святой Горе, возвратились и начался благовест к Литургии, которую совершал в соборе святого Пантелеймона иеросхимонах отец Иезекииль с иеродиаконом отцом Василием. Сколько мы рады были гостям, столько печальны о духовнике и все плакали неутешно, братия один за другим прощались. И вопль их был услышан.

В это время входит отец Ириней с иконою. Отец Иероним берет ее на руки со словами: “О Мати Милосердия, предстани мне в час сей и заступи меня, и чад моих духовных, и обитель сию. Соедини любовию два общества – русское и греческое”. И, читая ангельское приветствие, облобызал ее. И в это самое время почувствовал облегчение опухоли. Затем мало-помалу при содействии доктора, явившегося с парохода, с помощию Царицы Небесной грыжа была вправлена в свое место, и духовник отец Иероним получил совершенное облегчение, но по слабости лежал целые сутки на спине.

Итак, к окончанию Литургии мы свободно вздохнули. Я пошел в церковь. Отец Азарий сказал слово по случаю устройства общества пароходства и поздравил приехавших. Потом был царский молебен по случаю тезоименитства великой княгини Ольги Николаевны, после чего все приглашены были на чай в архондарик, где был и Петр Иванович Севастьянов, живший в Серае⁸⁰ и занимавшийся с ученою целью снимками афонской живописи фотографией и карандашом. Потом – обед с тостом за императора и многолетием. После обеда все гости посетили отца духовника, который принимал лежа и говорил им приветствие, благодаря за внимание.

Потом мы пошли крестным ходом с крестом, хоругвями и мощами святого Пантелеймона на пароход, служили там молебен и окропили все святой водой. Мы были приглашены к столу. Начальники парохода обращались с нами как родные, и для нас день этот незабвенен. Сколько было радостно о приезде хороших гостей и началу дела на морях нашего пароходства, так несравненно было более горько, что мы чуть было не лишились нашего отца духовника».

В память сохранения жизни старца-духовника отца Иеронима каждый год 11 июля в Русике совершался благодарственный молебен.

Одной из важных заслуг старца Иеронима было воспитание для обители сильного игумена, обладающего выдающимися административными и нравственными качествами.

После десяти лет жизни в монастыре отец Иероним стал изнемогать и заповедал братии молиться, чтобы Господь послал ему помощника, и сам усердно молился об этом. Он желал иметь себе в помощь человека абсолютно преданного, на которого можно было бы полностью положиться. И когда в 1851 году в Русик приехал будущий игумен Макарий, старец Иероним сказал братии: «Вот тот человек, которого мы просили у Господа». Старец в это время уже прозревал будущие славные судьбы Русской обители, поэтому необходимо было приготовить и достойных деятелей для грядущих времен, которые бы в состоянии были искусной рукой смело взять кормило правления в разноплеменном монастыре. Отец Иероним, угадывая в отце Макарии особое орудие Промысла Божия в деле возрождения Свято-Пантелеймоновой обители, остановил свой выбор на нем, решив поставить его во главе монастыря, но не прежде, а после того, как достаточно продолжительным искусом воспитает и приготовит его к этой деятельности.

Михаил Иванович Сушкин, как звали в миру отца Макария, прибыл на Афон в паломничество, вдруг заболел, и его, как безнадежного больного, постригли сразу в схиму. Но он выздоровел, полюбил монашескую жизнь и уже никуда не хотел уезжать.

Вскоре отец Макарий стал выдвигаться среди братии и становиться ближайшим помощником старца-духовника. 24 февраля1853 года он был рукоположен в иеродиакона, а 3 июня 1856 года архиепископом Никодимом отец Макарий был рукоположен в иеромонаха и вскоре же назначен вторым духовником русской братии. Действительное положение вещей в монастыре, однако, не требовало столь поспешного возвышения молодого иеросхимонаха Макария на такой почетный пост среди монашествующей братии.

53 Схиархимандрит Макарий. 1870 г.

По понятиям святогорцев, духовник считается вторым лицом после игумена, имеет весьма важное значение в жизни обители с киновиальным устройством, пользуется всеобщим почетом и уважением, так как он руководит духовной жизнью братии и перед ним на исповеди раскрываются до мелочей дела, поступки и помыслы каждого инока.

Отец Иероним, как и прежде, исполнял свои обязанности духовника и могучего вождя по пути возрождения Русской Пантелемоновой обители и если по болезни не был в состоянии в тот или иной день, в ту или другую неделю исполнять свое послушание, то от этого само дело не терпело никакого ущерба, к тому же русской братии было еще только 80 человек, и ими успешно управлял такой гигант ума и воли, каким был отец Иероним. С назначением отца Макария к себе в помощники он нисколько не снял с себя тяжкого бремени руководителя. По-прежнему с утра до глубокой ночи двери его келлии не затворялись; по-прежнему все, от великосхимника до послушника, со своими «недоразумениями», «помыслами» и «искушениями» шли на беседу к «старому батюшке», как называли иноки отца Иеронима в отличие от отца Макария, и искали у него разрешения, успокоения, необходимой помощи. Отец Макарий еще не приобрел в их глазах достаточного авторитета и, привыкший сам доселе сообразовывать свою волю с волей своего духовника, ни на что не мог решиться без его благословения.

Отец Макарий, бодрый, молодой, неутомимый, ведал внешними монастырскими делами, для которых нужны были зоркий глаз,твердость, преданность, и он был послушным и беспрекословным исполнителем воли батюшки, который из своей келлии видел все и все предусматривал. «Он служит каждый день Литургию, – характеризует деятельность отца Макария К. Н. Леонтьев, – он исповедует с утра до вечера, он везде – у всенощной, на муле, на горах, на лодке в бурную погоду, он спит по три часа в сутки, он в трапезе ест самые плохие постные блюда – он, которого отец и братья миллионеры»⁸¹.

Не свалить тяжелое бремя на плечи молодого отца Макария, а приблизить к себе, воспитать и приготовить его к будущей великой роли в многолюдной обители желал проницательный отец Иероним. С первых дней своего пребывания в Свято-Пантелеймоновом монастыре отец Макарий стал в особенно близкие, истинно сыновние отношения к старцу-духовнику. На впечатлительного отца Макария благородная, невозмутимо спокойная личность умного аскета – отца Иеронима, этого «первого человека из русских в монашеском опыте», произвела глубокое впечатление. Отец Макарий искренне полюбил этого «ангелоподобного человека» всеми чувствами своей нежной души, отдался в руки этого гиганта мысли и воли и сделался его покорным и послушным рабом еще до принятия пострига. Отец Макарий писал к родителям, что Афон кажется для него раем, «особо если этот духовник будет жив», – духовник, который «никак не советовал ему ехать» назад, в Россию⁸². В монашестве, как пишет отец Макарий родителям в 1852 году, отец Иероним «утешает» его «среди скорбей и искушений», «разрешает сомнения и бури помыслов», «питает пищею духовною», руководит его советами родителям и многое другое.

Отец Макарий использовал все свободное от послушаний время, чтобы находиться со старцем, поучаясь в беседах с ним, о чем пишет в дневниках: «...пришел я к отцу духовнику и просидел у него целую ночь. Он мне говорил: “Не бойся, Промысл Божий собрал нас сюда, Он и попечется о нас. Стараться нужно поддерживать любовь между греками и русскими и те правила, каковые теперь у нас, – и Бог не оставит. Будь внимателен к гласу совести и пред всяким началом каждого дела прежде всего помолись Господу и острожно внимай гласу совести. Да трижды помолись, когда дело будет важно, и тогда, при помощи благодати Божией, начинай”. И так далее беседовали назидательно». «Раза три в неделю отец Макарий беседует со мною ночью часа по три, он своим благочестием много утешает меня», – пишет отец Иероним в 1864 году сестре, монахине Маргарите.

Вот письмо отца Иеронима к отцу Макарию, писанное им в 1850-х годах, когда старец по временам для уединения отлучался на келлию. Отец Макарий, еще неопытный в духовной жизни, оставаясь один, скучал по старцу и, как малое дитя без матери, терялся, принимал необдуманные решения.

«Чувствительный отец Макарий, мир Вам!

Что мне отвечать на Ваше письмо? К чему такие выражения малодушия, и маловерия, и неблагодарности к любящему нас Богу? Разве я удалился за тридевять земель? Если есть какая нужда о чем переговорить со мною, то что мешает прийти Вам ко мне? Или Вы уже начинаете думать, что я не понимаю, что мне следует делать? Какой дух возбудил Вас написать ко мне такое письмо? В самом деле, не думаете ли Вы, что благодать внушила это Вам? Испытайте хорошенько совесть свою и Вы познаете, что не дух послушания в это время внушил Вам такие выразить мне чувства, которые не послужат к назиданию ни к Вашему, ни к общему. В таком случае Вам должно было сказать самому себе и другим, что так Бог внушил ему и что тут нет ничего важного. Пришел и пошел. К чему мирские нежности и комплименты? Разве Вы еще не уверены в воле Божией? Следовательно, впредь мне и невозможно будет являться в обитель на час или на два. Кажется, это для Вас будет полезнее, нежели провожания. Покайтесь в Вашей ошибке, и Бог Вас простит, и я прощаю. Мирствуйте, мужайтесь, и да крепится сердце Ваше. Спасайтесь и мне не возбраняйте. А иначе мы не успеем. Милость Божия великая нас содержит, во всем помогает. И что еще более желать нам от Бога? Только остается нам быть благодарными. Матерь Божия покрывает и покроет нас.

Духовник Иероним. 27 октября».

Таким образом, старец Иероним стал отцом и попечителем инока Макария, которого суровый аскет, в свою очередь, сердечно полюбил и к которому он тоже привязался самым искренним образом. Отец Иероним не мог своим пытливым оком не заметить в отце Макарии сильной идеальной натуры, которая видна была и в самой его наружности: в его бледном продолговатом лице, задумчивых глазах и даже в той сильной впечатлительности и подвижности, которую не могли уничтожить в нем вполне ни природная твердость характера, ни ужасающая непривычный ум суровость афон ской дисциплины, а поэтому полюбил, приблизил его к себе и для будущей его широкой деятельности заставил пройти тяжелую школу высшего духовного и душевного искуса.

Отцу Макарию, как человеку подвижному, горячему, человеку любви и сердечных увлечений, нужно было для успешного начальствования и для той внешней борьбы с людьми и обстоятельствами, к которым он был предназначен, несколько остыть и окрепнуть в руках человека спокойного и непреклонного, каким был отец Иероним. Этот искус, это смирение послушного, но с вышеописанными чертами самостоятельного характера ученика под руководством сильного духом учителя далось отцу Макарию весьма нелегко, так как задевались нередко самые чувствительные стороны его впечатлительной натуры. «Я, – пишет об отце Макарии очевидец К. Н. Леонтьев, – даже часто дивился, глядя на него и слушая его речи, как могла эта натура, столь нежная, казалось, во всех смыслах столь идеальная, и сердечная, и быстрая, – как могла она подчиниться так беззаветно, глубоко, искренне и безответно всему тому формализму, который в хорошем монашестве неизбежен! Скажу еще: не только неизбежен, но и в высшей степени плодотворен для духа, ибо он-то, этот общий формализм, дающий так мало простора индивидуальным расположениям, даже нередко хорошим, может быть более всего другого упражняет волю инока ежечасными понуждениями и смиряет его своенравие, заставляя иногда даже и движению любви и милосердия предпочесть послушание начальству или уставу. Поживши, я понял скоро и сам всю душевную, психологическую, так сказать, важность всего того, что многие по грубому непониманию зовут “излишними внешностями”. Но и поняв, я продолжал дивиться, как такая, выражаясь по-нынешнему, “нервная” натура смогла подчиниться всему этому так глубоко и так искренне!»⁸³

И к чести этих обоих столпов иноческой жизни на Афоне нужно сказать, что они оба до конца жизни удержались в том положении, какое заняли по отношению один к другому с самого начала их совместной жизни: отец Иероним в роли опытного учителя и руководителя, а отец Макарий в роли послушного ученика, по единому взгляду любимого учителя всегда и во всякий час дня и ночи готового к его услугам. Эти поистине идеальные отношения одного великого старца к другому, более великому, для посторонних наблюдателей казались положительно удивительными. «Единственное сокровище мое на земле»⁸⁴, – говорил отец Макарий о старце Иерониме. Ученик сумел так много взять от своего великого учителя, что, как замечали афонские иноки, «у Макария голос Иеронима»⁸⁵.

54 Старцы Иероним и Макарий. Фотография 1880-х годов

Однажды раз и навсегда отец Макарий предал себя в волю старца и до конца жизни своего ничего не имел. Уже одно это оставление своей воли и подчинение ее святому старцу сделало его великим. И в то же время он был под покровом отца Иеронима, который нес всю ответственность за управление обителью, принимая за то на себя нападения духов злобы в виде разных искушений. На долю отца Макария оставались только такие искушения, которые ему сообразно с его силами устраивал богомудрый духовник.

О всецелом признании отцом Макарием и единодушной с ним братии высшего духовного авторитета и власти старца Иеронима свидетельствуют такие два примера.

Инок Стефан, как записал один из братии монастыря, «пришел к игумену в алтарь, со скорбию начал говорить, что “вот, отче, как тебе Бог возвестит, меня назначили на послушание, на которое я считаю себя неспособным, а между тем вот я и заболел”. Игумен спросил: “Тебя кто послал?” Он отвечал: “Отец Иероним и отец Арсений”. Игумен отвечал: “Что я могу сделать, когда тебя посылает старшее лицо?..”» А по рассказам отца Иерона, отец Макарий, будучи уже убеленным сединами старцем, кланялся в ноги, как провинившийся ребенок, великому своему духовному руководителю, прося у него прощения.

Ничто не нарушало этих идеальных отношений ученика к учителю: ни разность их сана и положения (отец Макарий был архимандритом и игуменом, а отец Иероним до смерти удерживал за собой скромный титул иеросхимонаха-духовника), ни даже те жестокие искусы, которым последний подвергал своего ученика. «Я, – пишет К. Н. Леонтьев, – видел их вместе в начале 70-х годов, видел сыновние отношения архимандрита (то есть отца Макария) к своему великому старцу (то есть отцу Иерониму), знал, что он уже и тогда, избранный в кандидаты на звание игумена в случае кончины столетнего старца Герасима, безусловно повиновался отцу Иерониму и нередко получал от него выговоры даже и при мне»⁸⁶. Эти-то «выговоры» и были тяжелым искусом для отца Макария, так как большей частью проступки его вытекали непосредственно из глубины его доброго впечатлительного сердца, весьма чуткого к горю и радости своего ближнего, и с обычной точки зрения не только не заслуживали порицания, а, напротив, были достойны одобрения и награды. Наблюдательный и правдивый биограф отца Макария – неоднократно нами цитируемый К. Н. Леонтьев приводит весьма характерный случай подобного искуса.

«Однажды, – рассказывает он, – пришлось архимандриту Макарию по особому случаю служить (не помню, в какой праздник) обедню за чертой Афона⁸⁷, на ватопедской башне. Башня эта, служившая когда-то крепостью для защиты монашеских берегов, теперь меет значение простого хутора или подворья какого-то, принадлежащего богатому греческому монастырю Ватопед. В башне есть очень маленькая и бедная домовая церковь. В ней-то и совершил отец Макарий Литургию в сослужении молодого приходского греческого священника из ближайшего селения Ериссо... Он с молодым священником, приглашенным для совместного с ним служения, не только обошелся как нельзя ласковее, но даже на прощание подарил ему для его приходской церкви очень красивые и совсем новые воздухи белого глазета с пестрым шитьем. (Отец Макарий привез их с собою, зная, до чего убога церковь на этой заброшенной башне.) Когда по окончании обедни мы сели – он на мула, а я на лошадь свою – и поехали обратно в Русик, отец Макарий сам сознался мне в этом добром деле своем, небольшом, конечно, по вещественной ценности, но очень значительном по нравственному смыслу (ибо это был дар святогорца представителю враждебного святогорцам селения). Отец Макарий сказал мне с тем веселым и сияющим умом и добротою выражением лица, которое я так любил: “Мне уж и его, бедного (то есть молодого священника), захотелось утешить. Пусть и он повеселее уедет домой”.

В словах отца Макария, обращенных ко мне, когда мы тронулись в путь, мое и без того так сильно расположенное к нему сердце прочло столько живой и тонкой любви, что мне захотелось тотчас же поцеловать его благородную руку! И будь мы одни, без свиты, я, наверное, и сидя верхом сделал бы это.

Да, меня восхитило это трогательное движение его сердца. Но не так взглянул на дело общий нам обоим суровый и великий наставник.

Когда, вернувшись в Русик, я пришел в келлию к отцу Иерониму, он сказал мне при самом архимандрите: “Отец Макарий-то, видели? Воздухи подарил священнику! С какой стати раздавать так уж щедро монастырское добро, и кому же – врагу афонского монастыря!”

Отец Макарий сначала молчал и улыбался только, а потом сказал что-то, не помню, до этого дела вовсе не касающееся, и ушел. Оставшись со мною наедине, отец Иероним вздохнул глубоко и сказал: “Боюсь я, что он без меня все истратит. Он так уж добр, что дай ему волю, так он все тятенькино наследство в орешек сведет!”

Я, разумеется, стал защищать отца Макария, и мне было немножко досадно на старца, что он, вместо того чтобы разделять нашу небольшую духовную радость, охлаждает ее практическими соображениями. На возражения мои отец Иероним отвечал мне кратко и серьезно, с одной из тех небесно-светлых своих улыбок, которые чрезвычайно редко озаряли его мощное и строгое лицо и действовали на людей с неотразимым обаянием. Он сказал мне так: “Чадочко Божие, не бойся! Его сердца мы не испортим, он уж слишком милосерд и благ. Но ведь игумену сто лет, я тоже приближаюсь к разрешению моему. Ему скоро придется быть начальником, пасти все это стадо. И где же? Здесь, на чужбине! Само по себе оно и хорошо, что он эти воздухи подарил, и вы видите по жизни наших монахов, что им самим-то ничего не нужно. Но монастырю средства нужны. И отца Макария надо беспрестанно воздерживать и приучать к строгости. Он у нас увлекательный человек”.

Так сказал старец.

При виде этой неожиданной и неизобразимой улыбки на прекрасном величественном лике, при еще менее ожиданной для меня речи на “ты” со мною, при этом отеческом воззвании – “чадочко Божие” – ко мне, сорокалетнему и столь грешному, мне захотелось уже не руку поцеловать у него, а упасть ему в ноги и поцеловать валеную старую туфлю на ноге его. Даже и эта ошибка – “увлекательный” вместо “увлекающийся” человек – эта маленькая “немощь образования” в связи со столь великими силами духа, – и она восхитила меня!”»

Что касается до милостыни собственно, то отец Иероним сам славился на Афоне щедростью своей к нуждающимся. «Я сам знаю, – говорит Леонтьев, – сколько он делал и вещественного добра. Но смирять ли он хотел от времени до времени архимандрита, ученика своего, делая ему выговоры даже и при мне и “готовя ему за крепость венцы”, или в самом деле находил, что его доброта и щедрость переходят за черту рассудительности, это я не берусь решить»⁸⁸.

Весьма нередко случалось отцу Макарию получать выговоры от старца Иеронима и монастырские наказания в виде канона по четкам даже в таких случаях, когда он был прав. Исполняя свои обязанности по должности второго духовника обители, а позже будучи уже архимандритом, отцу Макарию нередко приходилось наталкиваться на разного рода проступки монашествующей братии, за которые он по уставу монастыря на виновных налагал каноны, смотря по степени проступка каждого. Нередко случалось, особенно с новоначальными братиями, еще недостаточно дисциплинированными и со вспыльчивым характером, что они оставались недовольными теми канонами, которые на них налагались отцом Макарием. Раздраженные и озлобленные, они отправлялись с жалобой на отца Макария к отцу Иерониму и в резких выражениях высказывали ему свое неудовольствие. Старец молча и спокойно выслушивал несвязную и горячую речь недовольного, причем в большинстве случаев присутствовал и обвиняемый. Понимая всю неправоту задетого за живое жалобщика и в душе вполне разделяя мнение отца Макария, духовник обыкновенно заключал невозмутимо спокойным тоном: «Бог да простит» – и протягивал в знак разрешения от канона свою широкую мускулистую руку для лобызания виновному. Затем, слегка повернувшись в сторону отца Макария, прибавлял: «Ты не прав, и посему сам потяни канон в столько-то четок». Яркая краска стыда и оскорбленного невинно самолюбия разливалась по бледному, изнуренному лицу отца Макария, но через минуту, подавив в себе чувство неудовольствия, он с нежной улыбкой на устах подходил к руке любимого старца за благословением, чтобы немедленно в своей келлии исполнить канон за другого.

Какой дивный пример подражания древним духоносным отцам! Как тот мудрый пастырь, сказавший, что наставник лишает себя и подвижника награды, если не подает ему случаев перенести бесчестие⁸⁹, он не упустил возможность дать своему чаду получить венец от Господа через незаслуженное оскорбление.

Из келлии духовника оба выходили довольными и счастливыми: один – с сознанием того, что он оправдался перед отцом духовником, которого все боялись в монастыре, а другой – что ему Господь послал новое испытание, и, быть может, на пользу ближнего.

И действительно, нередко бывали случаи, что жалобщики (особенно если это были люди, не испорченные нравственно и не загрубевшие в пороках, а только лишь вспыльчивые по натуре), выйдя с торжеством победителя из келлии духовника, еще на пути в собственную келлию начинали раскаиваться в несправедливо нанесенном отцу Макарию оскорблении, принявшему его с кротостию. И весьма часто возвращались к духовнику и падали ему в ноги со словами: «Батюшка, простите меня, окаянного! Я погорячился, благословите мне канон понести». Так же молча и спокойно выслушивал эту покаянную кроткую речь раскаявшегося отец духовник, как и первую, бессвязно-горячую, говоря ласковым голосом: «Бог благословит», то есть нести уже раз наложенный канон.

Радовался отец Иероним, видя это чистосердечное покаяние виновника, радовался и веселился, смотря на своего любимца отца Макария, восходящего с каждым днем от силы в силу в деле своего нравственного усовершенствования и одновременно с этим все более и более, несмотря на свою сравнительную молодость приобретающего почтение и уважение братии монастыря.

Опытный в иноческом подвиге отец Иероним хорошо знал характер своего ученика и уроки искушений никогда не возлагал на него выше его сил или старался искусно соразмерять со степенью его восприимчивости, а мягкий и привязанный к нему, любящий его всеми силами своей нежной души отец Макарий привык беспрекословно подчиняться воле батюшки и опытно дознал, что все то, что делается или что исходит от него, все хорошо и направляется ко благу или его лично или же целого монастыря. Отсюда-то мир, любовь и единомыслие сохранились между старцами до их последней разлуки, последовавшей с кончиной отца Иеронима.

«Слава Богу, братство постоянно увеличивается, – пишет отец Иероним в 1864 году, – теперь есть до 400 человек братии, русских более 200, а с тем вместе и заботы наши более и более увеличиваются; в управлении братиею отец Макарий (Сушкин) помогает мне.

Здоровье мое непостоянно, и хронические болезни не оставляют меня; желудочные спазмы или судороги постоянно, и днем и ночью, беспокоят меня, также и прилив крови к голове хотя не в равной степени, но ежедневно посещает меня, к тому же и грыжи нередко огорчают сластолюбивое мое сердце.

55 Братия на послушании в швейной мастерской Пантелеймонова монастыря. Фотография конца XIX в.

Ежедневная моя жизнь разнообразна, не всегда одинакова, иногда я имею довольно времени для занятия в келлии молитвою, чтением и прочим, а иногда нет или очень мало: братия постоянно занимают меня вопросами по экономии, а более всего по исповеди. Так как у нас приобщаются часто, потому и исповедуются часто, к тому же и чужих много приходит за советами и для исповеди, а многие – для испрошения вещественной помощи... Из старых материй шьем ризы, подризники и епитрахили, воздухи и раздаем; хоть какую-нибудь дай ему вещь, а иначе не избавишься от просящего, а то он и целую неделю будет жить в монастыре да раза три в день будет риходить к русскому духовнику, кланяться до земли и просить, и все таковые посетители требуют непременно лично объясниться с русским духовником... Если у кого нет или ризы, или воздухов, или другого чего, то он, не обинуясь, прямо идет в Русский монастырь, отыскивает Иеронима и требует; если откажу ему, то он не обленится прийти в другой раз, и в третий, а то, пожалуй, и в десятый – хоть чрез год, а уже выпросит; разумеется, если есть та вещь, которую он просит, то я не заставлю его во второй раз трудиться приходить для получения ее, но часто бывает, что нет той вещи, которую он просит, и тогда поневоле отказывают ему. Но они знают, что нам присылают из России эти вещи, а потому и терпят, покуда пришлются нам вещи, и они постоянно наведываются с вопросами. Для удовлетворения нужд этих рабов Божиих у меня много времени употребляется...

Сплю я не тогда, когда хочу, а тогда, когда судороги попустят мне заснуть, а потому я не всегда могу заснуть до утрени, попытаю – раз, и два, и более ложусь, и, если судороги сильны, тогда я более хожу по келлии, для того и келлия моя сделана нарочно длинная – шагов десять. Много хожу, особенно ночью, иногдадо того, что ноги и поясница заболеют от ходьбы, а особенно подошвы, и тогда я рад бываю, если кто из братии придет ко мне побеседовать, тогда я не столько чувствую жестокость моей болезни. Иногда случается, что судороги не сильны, но и тогда все-таки не могу заснуть, по крайней мере тогда хотя могу сидеть, читать или писать.

В полночь у нас звонят на канон, или келейное правило, а через час – к заутрене; тогда я иду в церковь к заутрене; от утрени я ложусь спать до поздней обедни, в это время я сплю, и то если судороги дозволят мне это, ибо нередко случается, часто в сутки ничего не засну, а иногда и двое, но это бывает редко, и тогда чувствую себя во время обедни слабым, выключая, когда благоугодно бывает силе благодати Божией совершаться в немощи моей; и часто на утрене и дремлю, и по причине моей великой лености еще и не противлюсь дремоте, а иногда и желаю заснуть в церкви – вот как я подвизаюсь!

После обедни или принимаю гостей или поклонников, или иду осматривать экономические службы и заведения, которых есть довольно; посетивши больницу, побываю на гостинице, в поварне, трапезе, в канцелярии, в живописной, в литографии, в типографии, в кожевенном заводе, в кузне, в слесарне, в ткацкой, в столярне, в портной, в сапожной, на пристани и на огороде и прочее, и на это уходит около трех, часов, иногда эту проходку делаем вместе с герондою, то есть игуменом, но более один я, потому что старец по старости редко выходит за монастырь. Потом я обедаю и после обеда опять принимаю гостей и поклонников, или братию, или же мастеровых или с экономами занимаюсь и потом если чувствую расположение ко сну, то поспешаю прилечь, иногда засну и посплю, а иногда и нет по милости спазмов, в таком случае или читаю, или письма подписываю, или диктую писарям; в настоящее время писем из России присылают много с разными вопросами, и на все нужнейшие письма мне требуется диктовать, а на исповедь и своеручно отвечаю – что делать, иногда с пренемоганием пополам с крехтом и оханьем. А вы, может быть, думаете, что я все делаю с благодушием? Нет. Нередко с удивлением спрашиваю сам себя: “Да как это я упал в этакую беду, оплелся таким огромным семейством? Сколько хлопот и забот, попечений, трудов, скорбей, болезней и бедствий! Ни средств, ни обеспечения”. Иногда подобные мысли и добре подталкивают в сердце, а наиболее тогда, когда братия некоторые за все попечение о них воздают неблагодарностию, но в это время благодать отчетливо говорит внутреннему слуху: “Не возноситеся глаголюще, что ямы или что пием или чем одеждемся, всех бо сих язы́цы ищут, весть бо Отец ваш Небесный и прежде прошения вашего, яко сих требуете; ищите прежде Царствия Божия и правды Его, а сия вся приложится вам” (Мф. 6, 31–33). И действительно, так обитель наша на опыте это видит. Слава Богу за все. Многие из братии моей много утешают меня своею богоугодною жизнию, и это много ободряет меня»⁹⁰.

Особо он упоминает об отце Макарии: «Благодарю Господа, что Он послал ко мне на помощь такого благодатного человека, который, если Бог благословит, по смерти моей останется над русскими братиями настоятелем»⁹¹.

Кроме отца Макария, под духовным руководством отца Иеронима воспитались и другие необходимые ему в деле обновления Русской обители помощники и сотрудники.

Так, после Крымской войны в числе других русских поклонников из города Острогожска Воронежской губернии прибыл в Русик

56 Иеросхимонах Павел

Экономически-хозяйственными способностями и необыкновенными дарованиями инженера и архитектора отличался иеросхимонах Иерон (Васильев). Кроткий и трудолюбивый по характеру, в течение четырех лет служивший отцу Иерониму келейником, он стал одним из самых близких к старцу духовных воспитанников и подражателем ему во внешней и в духовной премудрости». Приобретенные на практике в монастыре технические и экономические познания приложены им были к делу, когда он получил назначение строить Ново-Афонский монастырь на Кавказе и был избран его игуменом, где и скончался в 1912 году в сане архимандрита.

57 Слева направо: схимонах Иосиф, иеросхимонах Иерон, иеромонах Иларион, схимонах Манассия. Фотография 1885 г.

Неисчислимы заслуги перед обителью иеромонаха Арсения (Минина), который самоотверженно служил ей более вне Афона: 1860-х годах объехал с афонскими святынями почти всю Россию, затем устраивал в Москве Афонскую Пантелеимоновскую часовню, в 1875 –1879 годах являлся уполномоченным по делам Ново-Афонской Кавказской обители. Главными же его делами были заведование московской Афонской часовней и книгоиздательство при ней.

58 отец Арсений

Путешествуя со святынями по России и потом обосновавшись при Богоявленском монастыре в Москве, отец Арсений приобрел очень много знакомых в разных слоях русского общества, которым никогда не отказывал в своем совете, сердечном утешении и добром слове, хотя при сложности возлагавшихся на него монастырем поручений время на переписку с духовными чадами обыкновенно уделял из своей короткой ночи, засиживаясь нередко за ней до самой утрени. Письма его дышали отеческой любовью, готовностью растворить скорбь ближнего сердечным участием, словом утешения и ободрения, а труды послушания выполнялись с необыкновенными энергией и старанием.

59 Схиархимандрит Андрей

Всегда покорный воле старцев Иеронима и Макария, он их благоговейно называл своими «первыми на земле благодетелями», научившими его «знать Бога, любить Его и Пречистую Его Матерь и каяться в грехах»⁹².

«Мы с ним не разделялись ни в чем», – писали старцы после смерти отца Арсения, последовавшей в Москве в 1879 году⁹³.

С отцом Арсением в Москве, в Афонской часовне, шесть с половиной лет разделял труды иеросхимонах Андрей (Веревкин). Монах-аскет, он тяготился шумной столичной жизнью, потому по благословению старцев вернулся в обитель, где был назначен братским духовником. Своей кротостью, благоговением, тщательным исполнением монашеских обязанностей стяжав юбовь братии, он был при жизни отца Макария избран наместником, а по смерти его в 1889 году стал игуменом Русского монастыря, будучи возведен в сан архимандрита. Скончался в 1903 году.

Так, подбирая и поставляя достойных на руководящие и ответственные послушания, отец Иероним укреплял братство, внутреннее и внешнее положение монастыря.

Воспитывая будущих деятелей на благо Русской Афонской обители, отец Иероним не забывал, что этим труженикам придется находиться среди людей иной национальности, иного языка, а поэтому для успеха самого дела необходимо практическое знакомство с людьми, с которыми им придется жить и работать, и знание их языка. Всеми зависящими от него мерами поощряя русских иноков к изучению языков новогреческого и турецкого, отец Иероним, сам прекрасно владея языком ромейским, или новогреческим, решился составить для желающих учиться этому языку русско-греческий словарь, в котором поместил более 6000 наиболее употребительных слов новогреческого языка, некоторые фразы, необходимые для повседневного общения, и краткую грамматику. Так как русские ноки, в основном не имевшие хорошего образования и не знавшие греческого алфавита, не могли читать греческие слова, написанные греческими буквами, то, чтобы облегчить пользование этой книгой большинству братии, отец Иероним решился напечатать свой русско-греческий словарь русским шрифтом⁹⁴. Словарь этот, набранный руками русских иноков Пантелеймонова монастыря в существовавшей там некоторое время русской типографии и вышедший в свет в 1865 году (а на следующий год переизданный в Одессе), для многих долго оставался единственным руководством для изучения новогреческого языка. Благодаря таким стараниям отца Иеронима все почти деятели и многие из братии свободно владели новогреческим языком, а также болгарским. Для изучения турецкого языка некоторые из братии (например, грамматик, то есть секретарь для ответов на греческую и прочую корреспонденцию, отец Матфей) посылались в Константинополь, где они занимались под руководством нарочито нанятых учителей.

60 Титульный лист и одна из страниц русско-греческого словаря, составленного отцом Иеронимом

С каждым годом расширявшаяся многообразная деятельность обители требовала участия образованных людей, которых особенно ценил отец Иероним. Из образованных поклонников, поступивших в Свято-Пантелеимонов монастырь, были схимонах Азарий и иеросхимонах Рафаил.

Отец Азарий (Попцов) окончил курс Вятской семинарии, преподавал греческий язык в одном уездном духовном училище. Прибыл на Афон в 1851 году, в один год с отцом Макарием. Отец Иероним, заметив в нем, кроме образования, природный ум и даровитость, дал ему послушание монастырского секретаря после кончины земляка его иеросхимонаха Сергия. Освоившись с этим сложным делом, он скоро приобрел уважение старцев как советник и делопроизводитель по важнейшим обительским делам. В 1860 году получив послушание библиотекаря, отец Азарий усердно приводил в порядок монастырскую библиотеку. Особенную услугу обители он оказал переводом и подготовкой к изданию актов Русского Пантелеймонова монастыря и публикацией своих статей под псевдонимом Любитель истины в 1874–1875 годах, во время устроенной греками смуты. Перу его принадлежат также книги, не утратившие значения и ценности и в настоящее время: «Афонский патерик» и «Вышний покров над Афоном». Скончался в 1878 году в возрасте 56 лет.

При отпевании отца Азария отец Макарий, когда давал ему последнее целование, воскликнул: «Отец Азарий! Отец Азарий! Отец Азарий!» И, зарыдав, обливался слезами, пока зарывали тело в могилу.

Отец Рафаил, земляк отца Азария, – из дворян, с полугимназическим образованием, но начитанный в духовной литературе. Имея общительный характер, был незаменимым человеком для приезжавших образованных поклонников. Но, к сожалению братии, любившей его, он покинул Афон, выехал в Россию, где был игуменом Саровской обители, а впоследствии, в 1894–1899 годах, в Иерусалиме начальником Русской миссии. Скончался в 1901 году.

По сложности и многообразию дел Свято-Пантелеимоновой обители всегда были необходимы такие образованные русские иноки, из числа которых можно было бы назначать представителя от монастыря в афонский кинот, где дела ведутся на греческом языке, грамматиков, заведующих монастырским делопроизводством, настоятелей подворий и т. д. Вот поэтому-то как отец Иероним, так потом и отец Макарий старались некоторым из братии, более способным и имеющим желание учиться, давать настоящее школьное греческое образование. После всестороннего искуса на разных послушаниях, начиная с мытья тарелок, чистки картофеля на братской трапезе, ношения камней для построек, исполнения обязанностей погонщика мулов, караульщика винограда и огородов, двадцатилетние послушники из крестьян и мещан отправлялись на Карею, в афонскую монашескую школу⁹⁵, и там засаживались за изучение греческого языка. Находясь под непрестанным руководством учителя-грека, они за шесть-семь лет настолько хорошо изучали чужой для них язык, что владели им потом свободнее, чем даже своим родным. Эти русские ученики наравне с учениками-греками прослушивали полный гимназический курс под руководством опытных дидаскалов, то есть учителей, свободно слушали лекции на новогреческом языке, легко переводили Аристотеля, Платона и бегло читали творения святителей Василия Великого, Иоанна Златоуста, Григория Богослова и других святых отцов и иногда в успехах даже превосходили своих сверстников – природных греков. Такую школу образования прошли выдающиеся деятели Пателеимоновой обители: отцы Нафанаил, Матфей, Агафодор и другие.

Иеросхимонах Нафанаил настолько освоился с греческой жизнью и языком, что, несмотря на свое курское происхождение, считался на Афоне за чистокровного грека и решительно ничем не отличался в жизни от своих сотоварищей по киноту, в котором он много лет состоял антипросопом Русского Пантелеймонова монастыря, искусно направляя дела обители к благополучному исходу. Скончался в возрасте 50 лет в 1890 году.

61 Иеросхимонах Рафаил, иеросхимонах Нафанаил, схимонах Матфей

Схимонах Матфей – харьковчанин, купеческий сын, преемник отца Азария на должности грамматика и библиотекаря. Отец Матфей корреспондировался со всем Афоном, с Константинопольской патриархией и турецким правительством. Он был лингвистом и ученым в настоящем смысле этого слова, превосходно владел языками новогреческим и эллинским классическим, писал и читал по-турецки, был знаком с латинским и французским. Отец Матфей окончательно привел в порядок монастырскую библиотеку, пополнив ее новыми приобретениями и составив обстоятельное описание всех имеющихся рукописей, а также дополнил «Афонский патерик» и «Вышний покров над Афоном», подготовив их к переизданию. По скромности своего характера и келейному уединению мало был внешне заметен в обители. Скончался в 1911 году.

Схимонах Аркадий – из вятских семинаристов, прибыл на Афон в 1851 году со Святогорцем, возвращавшимся из России после издания своей книги. Был глубоким знатоком древнегреческого языка и прекрасным каллиграфом. Его усердием сделано немало переводов как с греческого языка на русский (для афонских изданий), так и с церковнославянского на греческий (церковных служб). Был искусным составителем служб и акафистов на церковнославянском языке. Отказывался в течение всей своей многолетней жизни в обители от рукоположения в священный сан, неоднократно предлагаемого старцами, оставаясь простым схимонахом. Скончался в 1908 году.

62 Афонская школа. Фотография 1964 г.

63 Карея. Фотография конца XIX в.

Иеросхимонах Агафодор, родом москвич, купеческого сословия, прибывший на Афон вместе с двумя своими братьями, отличался природной талантливостью и прилежанием к учебе. Получил на Карее греческое образование и некоторое время проходил послушание антипросопа, после был в числе монастырских духовников. По своему обходительному характеру, опытности и рассудительности он пользовался особенным уважением начальствующих и любовью монастырских братий. Скончался в 1920 году.

Отец Иероним, сам будучи в одно и то же время иконописцем, строителем-техником, музыкантом и вообще, по свидетельству всех его знавших, деловым человеком, старался насадить и развивать полезные для обители искусства: иконопись, живопись, фотографию, печатание литографий.

Обустроив должным образом монастырскую иконописную мастерскую, старец завел при ней иконописную школу, где русские мастера работали под руководством опытных учителей при его непрестанном надзоре и личных указаниях, и многие вышли из этой школы замечательными иконописцами. Написанные монастырскими иконописцами иконы щедро раздавались поклонникам, отсылались в Россию благодетелям, храмам, монастырям, многочисленным подворьям обители, и мало было в России мест, где бы не имелось иконы афонского письма. Присланные со Святой Горы в благословение храмам, иконы встречались торжественно, с крестными ходами и ставились на особо видных местах в богато украшенных киотах, а в домах сберегались как драгоценные святыни и передавались из рода в род. Как мы видели, от этих икон и изображений святого великомученика Пантелеймона во множестве происходили чудотворения, что еще сильнее располагало православных людей к помощи его святой обители и распространяло добрую славу о ней и ее духовных руководителях.

64 Чудотворная икона Божией Матери «Скоропослушница», присланная в Ново-Афонский монастырь на Кавказе из Пантелеймонова монастыря. Фотография 1893 г.

65 Иконописная мастерская Свято-Пантелеимонова монастыря. Фотография 1880-х годов

Иконописная школа, основанная старцем Иеронимом, просуществовала в монастыре недолго, так как обученные в ней мастера предпочитали уходить на келлии и продолжали работать самостоятельно, снабжая иконами афонские монастыри, в том числе и Пантелеймонов, за известную плату. Школа, таким образом, доставляла монастырю хлопоты и большие расходы, а пользы приносила немного. Но иконописцы, приобретшие опыт и мастерство под руководством старца, уходя из Пантелеймонова монастыря, распространяли по всему Афону и за его пределы особый стиль иконописи, названный почитателями афонским письмом, а святогорцами-греками – «русской манерой».

66 Иконописцы русской Иоанно-Златоустовской келлии и их иконы афонского письма. Фотография начала XX в.

67 Архидиакон Лукиан, иеросхимонах Мина, иеросхимонах Агафодор

В то время, когда в церковном изобразительном искусстве преобладала живопись, афонский стиль, соединяя живописность с иконописностью, предшествовал возрождению древних византийских традиций и подготавливал «нынешних слабых людей» (как говорил отец Иероним) к восприятию лучших иконописных образцов. Иконы афонского письма сильно отличались от преобладавших в то время живописных работ тщательным следованием иконописным образцам, красотой и одухотворенностью ликов, выполненных в достаточно условной манере, легкостью светлых красок, тщательной отделкой и сплавленностью живописи, как бы «нерукотворностью». Даже наиболее ревностные приверженцы византийской иконописи из греков, видя строгую церковность икон афонского стиля, оставались довольны ими. Думается, что именно под духовным влиянием старца и присущего ему художественного вкуса зародился этот иконописный стиль, который стал цениться в Греции, России, многих других странах и почитается до сих пор.

На литографических и печатных станках в Свято-Пантелеимоновом монастыре производили брошюры, листки, картинки религиозного содержания и образки, которыми также снабжалась почти вся Россия. Литографским делом заведовал до 1870-х годов талантливый архидиакон Лукиан. Первые работы этого рода выполнялись им самим и его учениками. Он же был и живописцем, украсившим своими иконами и картинами монастырские гостиные. Окончил свою жизнь на каливе, близкой к монастырю.

Кроме вышеперечисленных отцов, под руководством отца Иеронима воспиталось много и других полезных для обители деятелей.

Таков был иеросхимонах Мина, старший брат отца Агафодора, состоявший секретарем у отца Макария и оставивший после себя до 30 разных дневников, отражающих основные события истории Русского монастыря. Скончался в 1888 году.

68 Иеросхимонах Аристоклий

Отец Григорий в родном городе Старый Оскол управлял хорами при многих приходских храмах. Он прибыл на Афон, увлеченный общим стремлением старооскольцев (видимо, по примеру отца Иеронима) в 1850-х годах на Святую Гору. Старец Иероним, большой знаток церковного пения, оценил дарования новоначального инока и поручил ему организовать хор из русской братии. Отец Григорий достиг замечательных результатов: он образовал такой богатый голосами и музыкально дисциплинированный хор, который приводил в восторг не только простых паломников, но вызывал одобрение и восхищение у посетивших Святую Гору царственных особ, русских и иностранных высокопоставленных лиц и всех знатоков музыки и пения. Последние годы жизни этот талантливейший, но скромный человек доживал на монастырском хуторе Крумица, окруженный любовью братии.

Скончался в глубокой старости в 1890 году.

69 Архимандрит Паисий

Замечательными деятелями были также настоятели подворий: в Константинополе – отец Паисий (впоследствии в России получивший сан архимандрита) и отец Иоанникий, в Солуни – отец Илиодор и отец Иосиф, приехавший на Афон вместе с отцом Мака рием, он же любитель-пчеловод, заведший на Крумице пчеловодство по новейшему образцу, в Москве – отцы Иасон, Досифей и Аристоклий, в Петербурге – отец Алексий, в Таганроге – отец Михаил, строгий подвижник. Деятельнейшим сотрудником и наместником отца Иерона был иеромонах Иларион, впоследствии архимандрит и игумен НовоАфонской обители. Скончался в 1927 или 1928 году близ Сухума.

Об иеромонахе Владимире, неустанном собирателе материалов к биографии старца Иеронима, отца Макария и главных деятелей монастыря, мы уже рассказывали.

70 Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь. Литография 1866 г.

Многие из воспитанных в Русской обители под руководством отца Иеронима деятелей происходили не из простонародья, но из дворянского, духовного и купеческого сословий. Они приносили с собой в обитель немалые денежные средства и еще более оказывали ей, подобно отцу Макарию, материальную помощь через переписку со своими родственниками и знакомыми в России.

Благотворительность родственников отца Макария купцов Сушкиных после их первой жертвы в Покровский храм продолжалась и увеличивалась в 1860–1870-х годах.

Благодаря просьбам отца Макария и его письмам на родину на средства отца его Ивана Денисовича Сушкина в 1863 году устроена в Пантелеймоновой обители, близ греческого корпуса, трехэтажная братская больница с параклисом во имя всех афонских святых. Постройка больничного корпуса явилась великой отрадой для увеличившегося братства, поскольку до того времени в монастыре не было надлежащей больницы. Также Иван Денисович ежегодно в день своего Ангела присылал в Русскую обитель жертву в 500 рублей – на «утешение братии». В 1873 году усердием брата отца Макария – Ивана Ивановича Сушкина устроена на берегу моря странноприимная больница с параклисом во имя святого апостола Иоанна Богослова. В том же году иждивением другого брата отца Макария – Василия Ивановича Сушкина устроена келлия святителя Василия Великого недалеко от монастырского хутора Крумица.

71 Иоанно-Златоустовская келлия, отстроенная выходцами из Пантелеймонова монастыря. Фотография конца XIX в.

Отцу Иерониму принадлежала мысль заселить развалившиеся афонские греческие келлии русскими келлиотами, которые смогли бы восстановить эти келлии и украсить должным образом их храмы – параклисы. Такими келлиотами становились и некоторые из братии Русика, с благословения и при материальной помощи духовника Иеронима уходившие на келлии, приобретенные у греческих монастырей. В те годы в русские руки перешло около 70 афонских келлий.

72 Внутренний вид параклиса Георгиевской келлии на «Керашах», восстановленной русскими. Фотография конца XIX в.

Что касается келлий, непосредственно принадлежавших Русику и пришедших в упадок при греках, они столь же ревностно обновлялись русскими, а также созидались новые. Строителями и обновителями некоторых из них стали те русские поклонники, которые, принося с собой богатые денежные вклады, подобно отцу Макарию, оставались в Свято-Пантелеимоновом монастыре. Многие из келлий получали их имена.

73 Старый Русик. Фотография 1880-х годов

Так, кроме вышеупомянутой постройки В. И. Сушкина и еще ранее того выстроенной Святогорцем Бессребренической келлии, в 1853 году в одной версте к востоку от монастыря выстроена келлия Живоначальной Троицы, называемая Серафимовской – по имени ее устроителя, в ней скончавшегося в 1864 году схимонаха Серафима (Комарова), о котором речь шла выше. Близ нее русским киево-печерским архимандритом Амвросием была выстроена келлия преподобных печерских, сгоревшая в 1870 году. Около этого места находилась древняя (по преданию, до 800 лет) келлия святого великомученика Георгия, устроенная для обитавших тогда близ нее в пещерах пустынников и возобновленная в 1863 году жителем города Острогожска отставным капитаном Е. Г. Хабаровым для иеросхимонаха Илариона, духовного друга отца Иеронима, грузина по национальности, великого подвижника (скончался в 1864 году). Келлия преподобного Евфимия Великого в двух верстах от монастыря на северо-запад, на месте прежней Иоанно-Предтеченской, возобновлена и переименована монахом Русского монастыря Иринеем, в схиме Евфимием, скончавшимся в 1865 году. Другая келлия великомученика Георгия, в трех с половиной верстах от монастыря на северо-запад, называлась также Селевкиевой, потому что была возобновлена при помощи вышеупомянутого сборщика схимонаха Русского монастыря Селевкия, скончавшегося в 1873 году; здесь проживал по благословению отца Иеронима и скончался в 1848 году подвижник-молчальник схимонах Тимофей. Келлия трех святителей – Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, близ Георгиевской Селевкиевой келлии, возобновлена старанием жившего в ней схимонаха Нила, скончавшегося в 1884 году.

Кроме келлий, устроенных или обновленных при помощи отдельных русских вкладчиков, большей частью на них проживавших,русской братией Пантелеймонова монастыря на средства, поступившие из России, были восстановлены многие другие принадлежавшие монастырю келлии и параклисы, скитские и пустынные, а также выстроены новые. Так, келлия Благовещения Пресвятой Богородицы, на восток от Трехсвятительской, была восстановлена в 1846 году и позднее, в 1884 году, достроена. В Старом Русике к 1871 году окончательно был готов большой корпус братских келлий с церковью во имя святителя Саввы Сербского, алтарь которой занимает всю ту часть пирга, где был древний маленький храм святого Иоанна Предтечи, в котором святитель Савва принял пострижение в великий ангельский образ. Закладку корпуса и храма совершил 25 июля 1868 года преосвященный Александр, епископ Полтавский, а освящение храма – 3 июня 1871 года архимандрит Макарий. Тогда же близ места, где находился древний Пантелеимоновский собор, игуменом Герасимом, духовником Иеронимом, архимандритом Макарием, иеромонахом Арсением, иеросхидиаконом Иларионом и другими из старшей братии Русского монастыря был заложен новый обширный собор, но постройка его из-за монастырских смут 1874–1875годов, о которых речь пойдет ниже, была приостановлена. Для строительства величественного двухэтажного собора липецким купцом И. И. Окороковым были собраны строительные материалы, но со смертью этого благотворителя, скончавшегося в Пантелеймоновой обители в 1878 году схимником с именем Илия, не имелось достаточно средств к продолжению строительства. Храм был достроен и освящен во имя святого великомученика Пантелеймона лишь в 1920 году.

74 Митрополит Пентапольский Нил

На монастырском пирге Старого Русика, ниже церкви святого Саввы Сербского, устроены два параклиса: один во имя 42 мучеников Амморейских (освящен архимандритом Макарием 27 мая 1872 года), а другой во имя великомучениц Варвары, Екатерины и Параскевы и всех прочих святых мучениц (освящен митрополитом Нилом, бывшим Пентапольским⁹⁶, 23 сентября 1878 года). Близ построек Старого Русика в 1883 году схимонахом Киприаном на средства некоторых благотворителей сооружена церковь в честь Почаевской иконы Божией Матери, при которой назначено быть кладбищу. По соседству со Старым Русиком были возобновлены две келлии: одна ниже, в получасе ходьбы, – святого великомученика Димитрия Солунского в 1863 году, а другая выше, на таком же расстоянии, – Живоносного Источника в 1864 году. Иконостас, престол и жертвенник ее церкви сооружены иеросхимонахом Иезекиилем, более 40 лет прожившим в Русском монастыре и скончавшимся в 1884 году. Также возобновлены келлии: на Карее святого великомученика Георгия при монастырском конаке (подворье) в 1858 году и близ Карей, в получасе ходьбы по Ватопедской дороге, святого великомученика архидиакона Стефана в 1856 году.

75 Параклис Стефановской келлии. Фотография 1999 г.

На земле Крумицы вскоре после Крымской войны выстроена келлия преподобного Платона Студита и великомученицы Татианы, в которой вскоре собралось до 100 человек братии и образовалось нечто вроде скита. Скит Крумица (по-гречески Хромайтисса) расположен на самой границе Святой Горы, на большом участке земли, с давних пор принадлежавшем Русику. В бедственное для обители время он был заложен греческими иноками, но впоследствии, с увеличением средств обители, выкуплен русскими. Разработка его началась в 1853 году по замыслу отца Макария. Этот скит, прежде бывший в совершенном запустении, отец Макарий особенно любил и много о нем заботился: привел в порядок, устроил виноградники, масличные и фруктовые сады. Здесь же, на земле Крумицы, кроме упомянутой келлии святого Василия

Великого, выстроены были келлии преподобных Зосимы и Савватия Соловецких, Сергия и Германа Валаамских (в 1870 году) и близ главной пристани на берегу моря во имя святителей Петра, митрополита Московского, и Тихона Задонского (в 1871 году).

Здесь же скажем о том большом внимании, которое уделялось Крумице и в последующие годы. В 1880 году отцом Макарием на свои личные средства был сооружен в скиту светлый и обширный храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Надпись над входом в храм гласит: «Сей храм сооружен во имя честной иконы Казанской Пресвятыя Богородицы при игумене архимандрите Макарии русском, города Тулы господине Сушкине, при духовнике иеромонахе Иерониме. 1880 года, месяца июня 6-го дня». Святыня Казанского храма – образ Пресвятой Богородицы «Казанский» был пожертвован Русскому монастырю престарелым схимонахом Ильинского скита Захарием, любившим духовника Иеронима и имевшим усердие к Свято-Пантелеимоновой обители. При храме были выстроены обширные корпуса для братии и хозяйственные помещения для выделки вина, масла и прочего. Впоследствии, в 1886 году, вблизи скита выстроен новый кладбищенский храм в честь чудотворных икон Божией Матери Иерусалимской и Смоленской. Здесь же, на Крумице, стараниями отца Иосифа было заведено по новейшему, усовершенствованному образцу пчеловодство, доставлявшее монастырю, кроме меда, душистый афонский воск, из которого приготовлялись ароматные свечи. Обширные огороды Крумицы кормили в то время 200 человек братии скита, часть овощей поступала в монастырь.

76 Крумица. Фотография конца XIX в.

Итак, многие внемонастырские келлии и параклисы выстроены и почти все существовавшие обновлены русскими. (А всего за годы жизни отцов Иеронима и Макария Русским монастырем было выстроено и восстановлено до 60 принадлежавших ему храмов и параклисов, включая скитские, метохские⁹⁷ и подворские.) Только одна келлия близ монастыря, святого Григория Неокесарийского, была восстановлена еще прежде, в 1838 году, греком-монахом Парфением, а ее параклис возобновлен в 1842 году духовником иеросхимонахом Мефодием. Параклисы всех келлий были снабжены монастырем церковной утварью. При многих келлиях разработаны кипера (огороды), виноградники и фруктовые сады. Можно представить, сколько было положено монастырем трудов, забот и материальных средств для приведения в порядок своих владений после предыдущего долговременного запустения!

Так повсеместно возрождалось русскими иноками их афонское достояние – «родная древность».

Не были оставлены без внимания метохи Свято-Пантелеимонова монастыря, находившиеся вне Афона: каламарийский близ Солуни, кассандрийский на полуострове Кассандра и сикийский на полуострове Сики. Они были восстановлены из прежнего запустения, в которое впали во время греческого владения, и в достаточной мере снабжали монастырь сеном и продуктами: хлебом, сыром, яйцами. Для закупки других жизненных припасов в России были устроены небольшие подворья в Таганроге и Ростове-на-Дону.

В 1860-х годах – начале 1870 годов немало было сделано к благоустройству и благоукрашению внутри самой обители, в которой велось большое строительство. Параллельно Покровскому собору, с северной его стороны во всю длину, в 1867 году приделана новая просторная церковь – во имя святого благоверного князя Александра Невского, устроенная в память чудесного избавления государя императора Александра II от смертельной опасности (в 1866 году) и освященная в 1868 году посетившим в то время Святую Гору преосвященным Александром, епископом Полтавским. Церковь святого Александра Невского сначала была отделена от Покровского собора капитальной стеной и потолок имела ровный, без купола, после была соединена с Покровским собором и над ней устроен купол. В прежнем монастырском пирге, вошедшем в Покровский корпус, вновь устроены и освящены митрополитом Варнским Иосифом два параклиса: один в честь Вознесения Господня, в память прежнего приморского монастырька, а другой во имя святых равноапостольных Константина и Елены, в память посещения обителив 1845 году великим князем Константином Николаевичем. Затем в 1871 году, когда Покровский корпус продолжен был на восток, параллельно с братской больницей на восточном конце южного греческого корпуса, и в нем выстроены внизу служебные помещения – просфорная и другие, а вверху архондарики, то в восточном углу в верхнем этаже также вновь устроены три параклиса: в честь Рождества Пресвятой Богородицы, в честь Введения во храм Пресвятой Богородицы и во имя святых богоотец Иоакима и Анны и святого Иосифа, обручника Пресвятой Богородицы, – освященные архиепископом Дионисием в 1873 году. Немного ранее того, в 1871 году, возобновлен русскими параклис во имя святого великомученика Димитрия Солунского, устроенный еще до их вступления. В нем учреждено неусыпное (за исключением немногих праздничных дней) чтение Псалтири за благодетелей и в память сохранения обители во время Крымской войны (1853 – 1856), как и в другом, выше над ним, параклисе – во имя святых Архангелов – учреждено ежедневное чтение Евангелия (по евангелисту в сутки) иеромонахами и иеродиаконами в память сохранения обители во время другой русско-турецкой войны (1877 – 1878). Это чтение было установлено 15 июня 1878 года, в день тезоименитства старца-духовника Иеронима, как отметил отец Мина в дневнике.

77 Внутренний вид придела во имя святого Александра Невского в Покровском соборе. Фотография конца XIX в.

78 Параклис во имя святого великомученика Димитрия. Фотография 1998 г.

В многочисленных параклисах Свято-Пантелеимонова монастыря на Божественной Литургии и молебнах совершалось поминовение имен благодетелей, число которых с каждым годом возрастало.

На купола Пантелеимоновского собора поставлены восемь больших золоченых крестов; стены его были расписаны еще в 1855 году замечательным живописцем, иеромонахом Русской обители Василием (Селезневым; † 1878), пребывавшим со своими учениками на келлии преподобных печерских после отъезда в Россию перед Крымской войной вышеупомянутого отца Амвросия.

Трапезная была расширена, так как она, устроенная еще князем Каллимахом, при умножившейся братии оказалась тесной и неудобной. Для этого капитальная стена ее западного оконечника в 1861 году была разобрана, и тогда же сделано с внешней стороны монастыря прибавление, простирающееся на запад к морю на 8,5 метра и на север при прежней монастырской стене на 21 метр. Игуменское место было сделано, как и прежде, в углублении западного оконечника. Прибавление это в 1860-х годах оставалось еще не расписанным, только над иеромонашеским столом сверху сияло изображение Господа Вседержителя с благословляющей рукой, тогда как отделение, составлявшее прежнюю трапезную, расписано мастерской русской кистью, как мы уже заметили, еще в 1843 – 1844 годах. В 1870-х годах было расписано евангельскими событиями и ликами святых и прибавление. На колокольне появился колокол в 127 пудов, пожертвованный вместе с другими, меньшими колоколами московским почетным гражданином Александровым.

Когда братство обители к 1870-м годам увеличилось до 500 человек, остававшаяся без построек восточная сторона монастыря стала застраиваться корпусом с братскими келлиями вверху и служебными помещениями (прачечная) внизу. За стенами монастыря поблизости, против малой северной порты (входа в обитель), в 1860 году устроено здание для кожевенного завода, а на берегу моря, против большой южной порты, – помещение для склада и хранения привозимых на судах вещей. Наконец, сама главная порта монастыря была украшена: над входом, над нишей, где живописно изображен лик святого великомученика и целителя Пантелеймона, в 1862 году сделан открытый куполообразный навес, который одной своей стороной упирается в стену, а другой – опирается на две мраморные колонны.

79 Притвор Пантелеимоновского собора с росписью иеромонаха Василия

Уже одно это перечисление построек внутри и вне Пантелеймонова монастыря, сделанных после Крымской войны за какие-нибудь полтора десятка лет, показывает, сколь великие русские денежные средства и труды употреблены на благоустроение обители. При этом большие долги монастырские с ежегодными процентами на них, начавшие уплачиваться с 1840 года, со времени прихода в монастырь отца Иеронима, к 1866 году были погашены, уплачено до 800 тысяч пиастров (100 тысяч рублей). Монастырский быт также значительно улучшился, и в обители стал чувствоваться достаток во всем. «В настоящее время в нашей обители всего изобильно», – говорил сам старец отцу Арсению в начале 1870-х годов. «Все имеем в изобилии: одежду, пищу... а о нуждах и говорить нечего, мы о сем и понятия не имеем, имея все готовое с избытком», – подтверждал его собеседник.

80 Русский на Афоне Свято-Пантелеймонов монастырь в начале 1870-х годов. Литография

«С водворением русских в обители благодать Божия видимо осенила обитель нашу... Возвышено значение обители. Постройки, возведенные в обители трудами русских, стоят до 3 миллионов пиастров, а сбор подаяний в России и присылаемое родственниками братий приносят до 2 миллионов пиастров ежегодно. Словом, все содержание обители доставляется благотворениями России», – свидетельствует о благотворности для обители трудов русской братии игумен Герасим в своем завещании 29 января 1874 года.

Труды старца по материальному благоустроению монастыря имели глубоко духовную цель. Внешнее благополучие жизни «нынешних слабых людей» он рассматривал как вынужденную необходимость, «дабы враг-диавол не имел повода под видом неудобств переманивать их в другие монастыри, а потом и в мир». «Довольно для нынешних слабых людей тех скорбей, какие попустил Бог в общежитии», – наставлял он ближайших учеников.

Не было ни одного начинания в Свято-Пантелеимоновом монастыре, предпринимавшегося русской братией без благословения отца Иеронима и без его зоркого присмотра. Он задумывал и начинал, а выполняли послушные и преданные ученики во главе с отцом Макарием, так что, по словам современников, трудно было различить, какое дело принадлежит одному и где начинаются дела другого.

«Моя мысль не о земном покое», – писал старец Иероним⁹⁸.

Откуда же брались силы у него, больного, часто близкого к смерти человека, для руководства такой обширной деятельностью?

Чтобы ответить, обратимся к одному из писем старца тех лет.

«Вы скорбите и плачете, боясь великой ответственности пред Богом за должность настоятельскую; я вполне разделяю с Вами эти страшные чувства, ибо они и меня нередко терзают. Правда, есть о чем скорбеть и плакать, ибо сказано: Ему же много дано, много и взыщется от него (Лк. 12, 48). Для немощных это громовые слова. Но что ж нам в таком случае надобно делать? Уклониться от креста искусно – беда, сделать преслушание – еще того хуже, потому что мы твердо и хорошо знаем, что оно – смерть душевная, начало и конец гибели рода человеческого. В таковых случаях святые отцы в писаниях своих советуют так поступать: подражать Самому Господу Иисусу Христу, Который сказал: “Якоже Аз сотворих, и вы такожде творите” (ср.: Ин. 13, 34). Более сея любы нет, да кто положит душу свою за други своя (Ин. 15, 13). Так и мы, когда будем постоянно помнить, что собственное наше спасение и усовершенствование души нашей находятся в искании пользы для других, а не для себя самих, то есть жить для пользы других. Тогда от свидетельства доброй совести часто будем чувствовать разные духовные удовольствия или утешения в самих себе. А что другие говорят, что будто бы в должности настоятельской находящийся человек не получает таких высоких даров от Бога, как свободный получает, то этому не должно верить. Священное Писание нам показало, что начальствующим ниспосылаются от Бога особые великие дарования Божии. Разумеется, если они живут по совести. Поэтому и нам, приявшим от Бога настоятельскую должность, не должно предаваться безвыходной печали по причине трудности исправления ее и своих собственных немощей, но во всем предаваться Тому, Который Сказал, что без Мене не можете творити ничесоже (Ин. 15, 5). К этому, по опыту святых отцов, необходимым оказывается настоятелю иметь при себе верного друга – духовного советника, беспристрастного, рассудительного, а, где этого нет, там и правление душами бывает бедственно»⁹⁹.

Эти слова утешения отца Иеронима, писанные им на основании своего собственного богатого опыта, и дают ответ: сила Божия в немощи совершается (2Кор. 12, 9).

Необыкновенная вера в Промысл Божий, всецелая преданность воле Божией, проявлявшаяся и в больших, и в малых делах, – исключительная черта отца Иеронима.

«Однажды игумен Герасим, – рассказывает инок Свято-Пантелеимоновой обители, – прислал попросить денег 40 лир¹⁰⁰ у отца Иеронима, чтобы заплатить за купленное вино, но отец Иероним отказал, так как не имел в это время денег. После этого один келлиот принес ему сию сумму – 40 лир – на сохранение, ибо опасался держать их в пустыне. Получив их, духовник Иероним передал их игумену Герасиму со словами: “Бог послал”».

И отца Макария поучал, говоря: «Промысл Божий нас сюда собрал, Он и попечется о нас», и чад своих наставлял в безграничном уповании на волю Божию. Поэтому многие из его собственноручных записей рассказывают о подготовке духовным отцом своего чада к смертному часу, часто на протяжении всей жизни того на Афоне. О примере такого наставления повествует Святогорец в одном из своих писем.

«14 августа духовник навестил Геннадия и заметил, что он уже в предсмертной слабости. При виде своего духовника больной оживился. “Отче, – сказал он прерывающимся голосом, – пособоруйте меня”. “К чему ж это? – спросил с улыбкою духовник. – Тебе, верно, хочется пожить еще?” “Не знаю, – с сомнением в голосе отвечал Геннадий. – А что теперь лучше для меня, отче: жить или умереть?” “Разумеется, лучше умереть, – заметил тот. – Ты только что принял схиму и причастился Святых Таин, значит, тебе остается теперь только идти к Богу”. “Так благослови, отче, я умру!” – решительно и весело произнес Геннадий. “Бог благословит”, – тихо отвечал духовник. А наутро, в день Успения Божией Матери, с окончанием Литургии, действительно, кончил свое земное поприще Геннадий и тихо отлетел душою в райские обители»¹⁰¹.

Вот перед нами еще один дивный пример безграничной веры старца Иеронима и наставления в вере своего чада.

Был у отца Иеронима келейник отец Никодим. Кроме этого послушания, он имел еще четыре – эконома, рухольного, будильщика и архондаричного. Отец Никодим был по-детски прост, имел евангельскую веру и доверие к духовнику, решительную готовность ко всякому послушанию. Узнав о пользе слез, он спросил духовника, может ли он их приобрести, имея такие многосложные и попечительные должности. На это отец Иероним ответил: «Почему не можно тебе приобрести их? Если ты думаешь, что многопопечительная должность служит препятствием к получению высоких даров Божиих, то ты этим уничижаешь благодать Божию, которая всесильна. Ты веруешь ли, что Христос силен даровать тебе то, что ты желаешь получить от Него?» Отец Никодим отвечал: «Верую, отче, что Господь силен дать мне желаемое мною». И, поклонившись, прибавил: «Благослови мне этого домогаться». Духовник ответил: «Бог да благословит и по вере твоей дарует тебе».

С того времени отец Никодим стал искать этого дара через очищение от греховных страстей и просить Бога, и Господь не оставил его без успеха. Однажды он услышал от духовника о подвижнике Анастасии, который имел дар слез на его волю, то есть он мог плакать, когда только захочет. Отец Никодим, пленившись таким высоким даром, опять спросил духовника, можно ли ему домогаться этого. «Почему же не можно?» – отвечал ему духовник. «А долго терпеть мне?» – сказал отец Никодим. «А ты опять за маловерие берешься! – возразил ему духовник. – Я и прежде говорил тебе, что исполнение должностей не препятствует восходить к совершенству христианскому, а маловерием нашим мы уничижаем благодать Божию, которая всемогуща и вседействующа, а потому, без сомнения, может и при рассеянных и беспокойных должностях даровать то, чего мы с верою просим у Бога. Ты веруешь ли, что Господь может дать тебе этот дар?» При этих словах отец Никодим, со слезами опять поклонившись до земли, сказал: «Верую, отче, что Господь силен и может даровать мне этот дар твоими святыми молитвами». Духовник на это сказал ему: «Итак, если веруешь, то Бог благословит тебя, по реченному им: Ищите и обрящете, ищай обретает и толкущему отверзется (Мф. 7, 7–8)». И, дав ему благословение, отпустил его.

Отец Никодим по вере своей и старца получил и этот дар, и глаза его от постоянного плача были красные¹⁰².

Господь не посрамил упования Своего избранника и по вере его воздавал ему с изобилием от Своих богатых даров.

Старец прозревал грядущие события, потому что в событиях происходящих – кажущемся благополучии, смутах, потрясениях, человеческих недоразумениях и столкновениях – ясно различал, куда склоняется благая воля Божия, и во всех обстоятельствах действовал в соответствии с ней и открывал ее вопрошающим и требующим помощи. Остановимся подробнее на характерном с этой точки зрения случае – событиях в Андреевском скиту в конце 1870-х годов.

В это время русский Андреевский скит, больше известный под именем Серай, находился в полном благоустройстве и состоянии расцвета благодаря трудам своего настоятеля отца Феодорита (Крестовникова). За свою многолетнюю полезную деятельность, природный ум и мягкий характер отец Феодорит пользовался всеобщей любовью на Афоне и уважением Вселенского патриарха Анфима, утвердившего его в сане архимандрита. Но некоторые из старшей братии скита нарушали единодушие и мир в нем, не мирясь с установившимися в скиту порядками и выдающимся положением некоторых близких к настоятелю лиц. Благодушный отец Феодорит удалил из Серая недовольных, что вызвало волнения среди братии. Враждебно настроенные воспользовались волнениями и направили все усилия к тому, чтобы вырвать власть из рук отца Феодорита и удалить из скита его ближайших советников. 6 апреля 1878 года «общим братским желанием и согласием», вопреки желанию монастыря Ватопед, от которого зависел Серай, в настоятели скита был избран иеромонах Антоний. Отец Феодорит, находясь в глубокой скорби о беспорядках в обители, благоустроенной его трудами и заботами, и не желая усложнить дело еще больше, «утвердил свое согласие на это своеручным подписом к составленному братством акту по сему предмету», как писали серайские епитропы (доверенные лица) старцам в Русик. Но отцу Иерониму сам он писал с просьбой о помощи: «Ваши три строки и одно слово Николаю Павловичу Игнатьеву¹⁰³ – и я воскрес, останусь на своем месте, святая обитель сохранена, и вся братия успокоится». Отец Иероним и отец Макарий глубоко скорбели о происходящих в скиту беспорядках, поминали отца Феодорита с братиею на всех церковных службах и старались всячески выражать несчастному страдальцу свои симпатии, но в ответном письме отец Иероним дал такой совет: «Единственное средство спасет скит от разрушения – Ваше добровольное оставление управления оным и всепрощение братству смущения. А как попущено испытание от воли Промысла Божия, то это для пользы духовной... Чада Ваши духовные со временем все оценят Ваш примерный поступок, ибо все сделано Вами из пользы ближнему...»

81«Благоугодно силе благодати Божией совершаться в немощи моей» Русский Андреевский скит в 1870-х годах. Литография

Отец Феодорит нашел сильную поддержку и защиту у своего кириархического (господствующего) Ватопедского монастыря, который при участии Вселенского патриарха добился восстановления архимандрита в его должности и видимого примирения с братией. О таком радостном событии отец Феодорит известил старцев Пантелеймонова монастыря и выразил «искреннюю благодарность в особенности» духовнику Иерониму за его «искренние советы и участие в трудных делах смиренной обители». Старец Иероним немедленно высказал отцу Феодориту «неизъяснимую радость» по поводу того, что «корабль получил своего настоящего кормчего», и желал ему, чтобы «богодарованный мир благодать Божия усвоила святой обители и возобновила дух святого общежития и старчества, установленного богоносными отцами».

Тревога старца за судьбу скита оказалась ненапрасной: мир «не усвоился» обители и в скиту произошло новое смущение. Кроме того, Ватопедский монастырь, сам будучи необщежительным, навязал Андреевскому скиту порядок внутреннего правления, названный отцом Иеронимом «республиканским»¹⁰⁴, лишив его строго киновиального порядка созданием равноправного настоятелю по силе власти собора старцев. В результате всех этих событий дисциплина монашеская в скиту была расшатана в сильной мере и своеволие проявлялось повсюду. Отец Феодорит, жертвуя всем на благо любимой обители, для водворения в ней мира и братолюбия под предлогом лечения своего здоровья, действительно сильно пошатнувшегося от пережитых волнений, выехал в Одессу и прожил последние годы на скитском подворье. Скончался в Одессе 10 августа 1887 года и похоронен вдали от Афона и любимого им скита.

Святогорец рассказал еще один назидательный случай о русском монахе М., который, покинув Афон и странствуя по разным местам, в Турции был принят за шпиона и чудесным образом с помощью Царицы Небесной едва избежал смертной казни. Возвратившись на Афон в 1846 году, «поселился в своей келлии, но ненадолго. Скоро лукавый помутил его мысль и отравил аскетическую жизнь желанием нового странствия, новых подвигов паломничества. В то время как М., прибыв сюда, проводил свое время в отшельнической келлии и нередко бывал в Русике, потому что в опытах иноческой жизни руководил его наш духовник, наступило время отбытия паломников в Иерусалим. В числе прочих следовал туда И., иерусалимский сборщик, человек богатый, и приглашал некоторых афонских бедняков с собою на корабль, обеспечивая путь до самого Иерусалима.

Когда слухи об этом приглашении дошли до сокровенной пустыни М., враг напал на него с самой благовидной стороны: он воспламенил его сердце желанием еще раз видеть Палестину и Синай, чтобы там излить чувства признательной души пред Богом и Царицею Небесною за избавление от страдальческой смерти. Напрасно духовник наш возражал ему на это, грозил судом Божиим, прорекая, что не пощадит его Господь, как пощадил прежде. М. не хотел ничего слышать и, вопреки советам старческим, решился отправиться в путь.

С грустным предчувствием смотрели мы на взволнованного М., думая что он навсегда оставляет Афон, но Бог судил иначе. Накануне события М. почувствовал головную боль, но, полагая, что эта боль, как случайная, пройдет на вольном воздухе, спокойно уложил свои вещи в дорожную суму и только прилег отдохнуть после вечернего правила – вдруг ударил его паралич... Тогда несчастный поневоле уселся дома, в своей скромной пустыни, а впоследствии, в 1849 году, мирно кончил здесь свой жизненный путь»¹⁰⁵.

К таким печальным последствиям приводило неисполнение советов старца, равнявшееся неисполнению Божией воли.

«Чем я могу утешить вас в ваших многих скорбях? – пишет он страждущим душам, жаждущим от него утешения. – Не знаю и слов не могу придумать... Но усердное прошение любимых моих заставило меня как бы в виде послушания им сделать то, что вовсе есть сверх сил моих. У нас Утешитель, в собственном смысле, один только Бог, а потому написанному слову дать утешительную силу принадлежит Ему одному – Ему и молимся. Сам Он да утешит вас во всякое время, к тому благопотребное, и, наконец, вечным утешением»¹⁰⁶.

Простые слова, нет в них ничего особенного, но они имеют благодатную силу, которая и утешает человека.

«Я, будучи весь непотребен, – продолжает он, – больше ничего, как только куча навозная, прах и пепел... Прошу не счесть это за набор только слов: я действительно таков – словом невежа... А иногда куда занесусь, как будто я нечто есмь, будто умнее дураков; иных учу, а себя не учу и поэтому выхожу первого номера лицемер, а ты еще по невежеству завидуешь мне в мнимых моих добродетелях, но теперь я уверен, что ты зависть свою переменишь на сожаление о мне... Трудно стоять среди страха и надежды, а надобно стоять; и самому себе верить опасно, ибо сказано: “Надеющийся на себя падет падением дивным, а надеющийся на Господа, яко гора Сион, не подвижится во век” (Пс. 124, 1)"¹⁰⁷.

Он отчетливо видит свое падшее человеческое естество, видит самого себя, «что я есть на самом деле, а не то, что представляет испорченный грехом разум, к которому имеет доступ диавол». В нем совершенно нет самости, сознания своего достоинства, которое отделяет человека от Бога и есть гордость. А все, что бывает доброе, это все Господь совершает по Своей милости.

«Истинно говорю... не преувеличиваю, что я не вижу у себя никакого добра и не имею ничего такого, за что бы мне иметь надежду получить награду от Бога, одна моя надежда на милость Божию, на заслуги Христовы, более не имею, чем спастись»¹⁰⁸. Это и есть истинное смирение, за которое, как сказано, Господь дает благодать, питающую и услаждающую паче меда смиренную душу. «Горько и вместе сладко видеть себя обнаженным всякого добра»¹⁰⁹. Вот нищета духовная и плоды ее – блаженство, пожинаемое уже в этой жизни.

Не имея в себе препятствия действию Божию, то есть гордости, которой Господь противится, он является проводником благодати, которую и получают обильно все соприкасающиеся с ним.

Не было для отца Иеронима своих и чужих, всех он любил одинаково и, вникая в нужды каждого, всем помогал и всех утешал. Для всех он был любящим отцом.

Миссионер иеромонах Арсений повествует о том, как он прибыл на Афон и решил поселиться в Свято-Пантелеимоновом монастыре с целью заняться трудами на пользу Русской Православной Церкви с целью вразумления сектантов. «Старцы Русика отец Макарий и отец Иероним отнеслись к моей просьбе с глубоким сочувствием, – пишет отец Арсений, – и во всем обещались оказывать мне посильную помощь. Я с величайшею радостию благодарил их за их христианское участие в моем миссионерском деле... Сам преподобнейший старец Иероним настолько расположен к моему делу, что принимает участие в составлении моих бесед против иконоборцев своими указаниями и советами. При таком участии я вспоминаю часто прошлые мои бедствия, от которых иногда невольно подрывался дух ревности и усердия ко святому делу и терялась надежда видеть когда-либо осуществление своих желаний. Я встречал более противодействия своей миссионерской деятельности, чем содействия, и мало, очень мало видел я лиц, сочувствующих моей миссии. Ныне же Господь утешил меня в лице сих преподобнейших старцев... Дали мне хорошее помещение, снабдив меня необходимыми для меня разного рода древними печатными и рукописными книгами, хранящимися в богатой монастырской библиотеке. При такой утешительной обстановке с благословения преподобных старцев я принялся за составление бесед с сектантами и продолжал это дело с радостию и усердием более трех месяцев. <...>

В последних числах марта 1883 года прибыли к нам на Афон из России (из города Симбирска) три путешественника. Они помещены были вместе с поклонниками в странноприимном доме. Они сначала не объявляли о себе, кто они и для какой цели прибыли на Афон и в нашу обитель. Каждый день неупустительно ходили они на все церковные богослужения и всматривались во все службы афонского чина и устава с обрядами. С течением времени выяснилось, что они, собственно, желали узнать, есть ли какие-либо любимые раскольниками обряды в афонских чинах богослужения; с этою единственною целью они и во многих местах Греции были, желали узнать, соблюдаются ли где любимые раскольниками обряды. Были даже с этою целью в Константинополе и в Иерусалиме... Наконец, они решились побывать у наших старцев и объявить им о себе, кто они и для какой цели прибыли сюда, на Афон. Пришедши к духовнику Иерониму, они по обыкновению были приняты им с отеческою любовью; вскоре вошел в келлию духовника и сам игумен отец Макарий, который также отечески обласкал их и вступил с ними в разговор». Рассказав о себе, о своих странствиях и наблюдениях, путешественники заключили: «Мы, наконец, решились побеспокоить вас, преподобнейшие старцы: желая более уврачевать себя от душевных недугов чрез ваши старческие беседы, всепокорнейше просим вас не лишить нас своих старческих советов: мы от души жаждем послушать ваших наставлений».

«Сказав все это, все трое путешественников со слезами поклонились духовнику Иерониму и игумену Макарию, – продолжает отец Арсений. – Не могу вполне передать, какой радости исполнились наши преподобнейшие старцы, когда выслушали все сказанное путешественниками. Они никак не могли удержаться от слез, смотря на них, так горячо стремящихся к истине. И старцы с такою любовью приняли и обласкали их, с какою отец принял блудного сына, упоминаемого в Евангелии (см.: Лк. 15, 20). Долго старцы занимались с ними беседами, выслушав от них заявление о всех сомнениях относительно православия Греко-российской Церкви, из-за которых они страшатся приступить к Церкви».

Старцы рассказывали им о Древней Церкви, о князе Владимире, как он принял в чистоте веру православную от греков, как она хранится до наших дней, предложили им осмотреть древние иконы, живопись, древние рукописи в библиотеке. «Видя все это, бедные искатели истины от полноты радости и вместе сожаления о своих заблуждениях изливали слезы, осеняли себя крестным знамением, с усердием лобызали священные книги и от всей души благодарили Господа, удостоившего их видеть самые ясные содержащиеся в них доказательства истинности Православия... Наши преподобнейшие старцы провожали их, как своих духовных чад, напутствовав их назиданиями и благожеланиями, дав им множество разных книг душеполезных и крестиков»¹¹⁰.

Всепрощающая любовь к ближнему была началом и концом всей жизни и деятельности отца Иеронима.

Старец в одном письме к отцу Макарию пишет об отце Арсении, что тот, будучи в монастыре, иногда «делал поход» на «чешимих слухом», то есть вступал в спор с теми немощными братиями, которые верили всяким слухам, принимали их и передавали другим. Из-за них отец Арсений, обладавший, по словам отца Иеронима, «духом и ревностию Илииною», часто выходил из себя, схватывая «добрые тычки», и тогда с ревностию предлагал отцу Иерониму высылать из обители слабых и своевольных, упрекал старца в чрезмерной снисходительности: «Как вы это все терпите?» Однажды отец Иероним предложил ему помолиться об этом, а потом прислушаться к гласу своей совести и, что она скажет, так и поступать. Тот так и сделал. И что же оказалось? Вместо того чтобы гневаться и раздражаться на немощных и выгонять их, а духовника упрекать в потачках и излишнем к ним снисхождении, он сказал: «Нет, не так надо поступать с немощными, как я прежде думал. Совесть говорит мне, что надо их исправлять, убеждать, увещевать, а не высылать из обители, и если высылать, то только одних неисправимых». Такой бывает ревность не по разуму у тех, которые поставляют ее выше любви, покрывающей многие грехи.

Сам отец Иероним сетует на свое мягкое сердце: «Что я буду делать со сладкосердием своим? Ибо вот явился чудотворец Иаков, ну, думаю, уж теперь ни за что я его не приму, а обличил и добре его несколько раз побранил, отчего он до зела смирился. И вот против его смирения и моя гордость не устояла, и я смирился, опять принял его и послал на Крумицу. Может быть, ты за это меня осудишь, кажется, что и следует осудить, ибо я и сам себя в этом случае не оправдываю. Что ж делать, горе мне с моим слабым сердцем!»¹¹¹

Иеросхимонах А., посетивший нашу обитель в конце 1870-х годов, вспоминает: «Принят был в число братства один редкий человек из высших наук. Служил ли он где, неизвестно, но здесь, как лицеист, оправдал свое призвание. Всем было приятно видеть такого образованного человека в кругу разночинных братий в таком глубоком смирении и подвижничестве; старцы облекли его в рясофор. Через несколько времени представилась ему необходимость побывать в отечестве и в столице. Его старцы отпустили, снабдили его отеческим благословением, порученностями и доверием, как сына обители. Он отправился и везде был принят как святогорец. Какое его было собственное дело, это неизвестно. Оказалось, он забрал в свои руки все порученности в Святую Гору, всю корреспонденцию, да и отправился в Америку за счет этой выручки. Где он там был, что он там делал, это осталось безвестно, только, все прокутивши, является во Святую Гору. В Андреевский скит его не приняли, потому что его дело всюду огласилось. Он – в молдавский скит, там тоже не приняли его. Достигла весть о сем до старцев Русика, и они пригласили его к себе из Ильинского скита, где тоже отказано ему. Наконец, к вечеру он пришел в Русик прямо к отцу Иерониму в келлию и почивал там. Как он был принят им, каково его было раскаяние – это осталось тайной. Но брат этот явился к утрене на своем месте и в прежнем достоинстве рясофорного монаха и теперь всемерно старается заслужить свой поступок. Если бы в учении Христовом не было подобного примера о блудном сыне, то справедливость человеческая не оправдала бы сего виновника»¹¹².

Так милостив был отец Иероним к кающимся грешникам.

Но, когда дело касалось интересов обители, когда по неопытности одних или по злому умыслу других вносились измышления человеческого разума, несогласные с Божественным Промыслом, когда вообще он видел вред для спасения, тогда этот мягкосердечный старец становился твердым, неподступным и непоколебимым, как гранитная скала, о которую разбиваются все волны человеческого мудрования.

Отец Макарий, находясь в трудном положении, допустил сомнение и получил такой ответ: «Что же мне на это сказать тебе? Разве то, что Господь сказал святому апостолу Петру: Маловере, почто усумнился еси? (Мф. 14, 31) Не должно внимать или как бы доверять и даже долго беседовать с вражиими прилогами, разрушающими веру и терпение. Ты, мой дорогой, допустил себе внимать прилогам маловерия. К чему принимать такие фантазии? Пришло для нас время испытания, в которое нам требуется показать наше долготерпение и веру, а не мечтать о бегстве, ибо добрый пастырь полагает душу свою за овцы своя (см.: Ин. 10, 14–15). Прости, мой дорогой, ты знаешь, что я не люблю равнодушно выслушивать во время искушения слишком резких маловерных и малодушных выражений, ибо они лишают нас воздаяния за терпение... А как будем улаживаться с греками, так ненавистно на нас смотрящими? То на это дело нам дана благодать Божия, ее-то будем просить и на нее надеяться, и она во славу Божию все уладит и из невозможного сделает возможное»¹¹³.

Отец Иероним имел великую ревность по Бозе и всегда старался возбудить ее в немощных. Святогорец рассказывает следующее.

«Несколько дней я чувствую крайнее изнеможение сил – вероятно, вследствие изнурительных подвигов Страстной седмицы, когда служба у нас была почти непрерывная, а трапеза скуднее, чем когда-либо... Некоторые из немощных, только что пришедших из мира русских, желающих вступить на голгофскую стезю иночества, просили у духовника позволения подкрепить себя чашкою чая, но он с улыбкою отвечал, что если уже и в последнюю седмицу поста мы не удержимся от излишних требований плоти, то стыдно нам будет петь Пасхою: Вчера спогребохся Тебе, Христе. Хоть в этом чайном удовольствии откажем себе, чтобы дерзновенно запеть: Совостаю днесь воскресшу Тебе, Христе, сраспинахся Тебе вчера огорчениями плоти, истомившейся в постных подвигах, Сам мя прослави за то, Спасе, во Царствии Твоем. После убеждений подобного рода кто решится на суетное требование избалованной плоти?.. Духовник убеждал нас быть бодрыми в последний всенощный подвиг, утешая грядущею славою и радостию всемирного торжества и благотворными следствиями постных трудов»¹¹⁴.

Рассказывает иеросхимонах Нон.

«Помню, за послушание от старцев я назначен был в соборной Покровской церкви на клиросе петь на всех церковных богослужениях. И вот однажды был такой случай. Накануне Воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня здесь, в обители, перед этим великим и святым днем всегда полагается пост, так как вся братия приготовляется к Причастию Святых Тела и Крови Христовых на самый день Воздвижения. Всенощное бдение бывает в этот день не менее 12 часов. И вот в конце утрени, во время уставного чина воздвижения Честного и Животворящего Креста Господня, который совершал здесь соборне с многими сослужащими иеромонахами и иеродиаконами архимандрит Макарий, все мы, певчие, так ослабели и изнемогли от поста и продолжительной тяжелой службы всенощного бдения, что не в состоянии уже были продолжать медленное пение Господи, помилуй, когда воздвигался Честной Крест. Некоторые из певчих совершенно замолчали, а другие едва слышно тянули. Воистину нужно сказать, что я, смотря на это, так и думал, что как бы все певчие не замолчали и, сохрани Господи, пение бы не остановилось. Но вдруг в это самое критическое для певчих время внезапно является сам старец между певчими, как Ангел-помощник, и собою, своим примером начал певчих ободрять, говоря им: “Что же вы приуныли и замолчали? Ободритесь и пойте”. И тут же сам начал своим громогласным голосом петь, и все певчие как будто бы воскресли и ободрились и вслед за ним продолжали пение. В это время я невольно воззрел на его лицо, и – чудо! Увидел лицо его, яко солнце, сияющее несказанным светом, так что я даже не в состоянии был продолжать смотреть на него. Не знаю, прочие из певчих видели ли это, или все внимание их было направлено на воздвижение Честного Креста Господня, но так как старец так внезапно, как Ангел, появился между нами, певчими, и стоял вблизи меня, то поневоле мой взор обратился на лицо его. Впрочем, до сего времени я даже и самому старцу о сем ничего не говорил, и ни с кем о сем не объяснялся, и никому никогда сего не рассказывал даже до самой смерти старца, хотя неоднократно было желание поведать своим близким братиям, но как будто что-то меня связывало и не допускало о сем говорить до смерти старца».

Ревность по Бозе в нем не оскудевала никогда, и никогда он не побеждался леностью и малодушием. Поэтому и сокрушается в одном из писем к отцу Макарию, что отец Иерон после рукоположения несколько ослабел в подвиге духовном. И это говорится им об отце Иероне, известном подвижнике, знаменитом впоследствии старце и игумене Ново-Афонской обители!

Старец Иероним служил Богу с особой ревностью, и от других требовал этого. Слово его было растворено благодатию, и ему противиться никто не мог. Он умел покорять себе всех.

«Вы можете... заставить всех повиноваться себе (не в качестве превозношения, а в духе единения о Христе), – пишет он П. И. Помельцову. – Для сего нужно отстранить от себя малодушие и вредное человекоугодие, и возвыситься духом над всем мелочным и грязными расчетами мира, и заставить слушать себя всех в доме. Поскольку Бог возвысил Вас в семействе в ведении закона Божия, то нужно и стараться сообразную иметь и деятельность, иначе Вы погрешите против правды Божией. Вам нужно, по слову Писания, бесчинных вразумлять (см.: 1Сол. 5, 14); от Священного Писания, от святых отцов учения Вы должны во всякое время, короче, и во время и без времени вразумлять, обличать и отца и матерь, утверждать в истинах Божественных, разъяснять заблуждения, уклонения от учений святой Церкви и прочее и иметь благодерзновение в этом, а братьев обуздывать страхом Божиим, да и матушке почаще говорить о том, тогда все замолчат и истина Божественная возымеет перевес. Она мало-помалу заставит их уважать, слушаться и почитать. А таким образом и водворится в семействе спокойствие и согласие. Уступчивость там, где не следует, Ваша показывает только слабость духа, недостаток мужества и не полную емлемость за закон Божий, а смешанную с желанием частию угодить и миру, что невозможно»¹¹⁵.

Так ревностно должно проповедовать правду Божию всякому христианину словом, делом, а больше всего личным примером. Так должно поступать всякому православно верующему, начиная от архипастыря и кончая простым мирянином, дабы мир и согласие водворялись вокруг нас по слову Спасителя: Вы есте соль земли (Мф. 5, 13).

Отец Иероним питал искреннюю сыновнюю привязанность и благоговение к старцу-игумену Герасиму, заботился о поддержании его здоровья и сам ему говорил (о чем упоминается в письмах к отцу Макарию), что по приходе в Свято-Пантелеимонову обитель не имел другого духовного отца и наставника, кроме него.

В последние годы настоятельства в Русике архимандрита Герасима, по причине глубокой старости и болезни ног почти не встававшего с одра, на отце Иерониме лежала нелегкая обязанность служить больному старцу орудием управления многолюдной обителью, докладывая ему обо всем требовавшем его благословения и согласия, уясняя ему ее нужды и вообще действуя так, чтобы и старец-игумен был мирен и спокоен, и его разноплеменная обитель не чувствовала себя безначальной из-за его болезненного положения. В этом подвиге много помогал отцу Иерониму присный сын его духовный и любимый ученик отец Макарий, который и в отношении к престарелому архимандриту Герасиму умел действовать с редким благоразумием и любовью.

Отец Макарий вскоре после рукоположения, по словам старца Иеронима, становится «предстоятелем русского общества», а в отсутствие игумена и отца Иеронима (как это было в 1856 году, когда они предприняли поездку на метох Каламарию) оставался вместе с иеросхидиаконом Иларионом, греком, руководить обителью.

«...Я один из ленивейших и нерадивейших о своем спасении, но еще мне вверили попечение о спасении других душ, и это тяжелое бремя лежит на моем недостоинстве... – пишет в то время отец Макарий. – Едва мог опомниться от своих греховных потрясений, но Господу Богу угодно было возложить на меня бремя духовничества... Одно меня убеждает – старец мой, пред которым я так благоговею, предавши себя ему однажды навсегда, столько попекшийся о мне, грешном. Слава Богу, пока он жив, я чувствую эту великую поддержку и, собственно, из послушания к нему я решился взять на себя эту громадную обязанность, но мысль – что он оставит меня, и, быть может, скоро... Конечно, если б Владычица дала мне эту милость – умереть на его руках, о, я счастлив бы был!..

Под руководством батюшки отца Иеронима я много ощущаю спокойствия и, поверяя ему мои действия с духовными детьми, получаю назидание, тем более, что он знает характер каждого, и с любовию души вижу в нем старание обуздать мои пристрастные деяния. Слава Богу о всем. Прошу Господа Бога и Царицу Небесную, да продлят его драгоценную жизнь на многие лета для подкрепления колеблющегося моего разума и для утешения многих жаждущих спасения.

Что делать, мне и вовсе не время быть на такой степени, но, когда совершается дело Божие, и поручает отец со словом: “Смотри, если бы Богу не угодно было, то братия воспротивились бы этому избранию”, многие увещательные изречения убедили и убеждают пребыть в оном, а порывы оставить это до сих пор не оставляют меня, и в порывах искушений прошу духовника о сем, но советом отца моего опять умиротворяюсь.

...От назначения Промысла Божия не уйдешь... Я думал уйти от встреч, постигших меня и здесь. Думал ли я сделаться чем-то? И вдруг Господь посещает болезнию отца моего духовного, и он вручает мне свое дело не только духовное, но и внешнее. Что сказать человеку вопреки, когда считаются минуты его жизни? Но Господь ведал мою неопытность, увидел слезы братии и услышал молитвенный вопль их – возвратил нам дорогого отца. Но согласие-то мое вспять ко мне не возвратилось, и теперь попечение о 400 душах братий, странников и других легло более или менее на мою выю. Конечно, молитвами игумена и духовника Господь питает нас, но я-то, немощный, подчас и затужусь... Видя необыкновенную веру в Промысл Божий старцев и хладнокровное рассуждение об этом, удивимся и успокоимся, подумав: «Ведь Господь же собрал нас, Он и напитает».

Вот ни моря, ни горы не скрыли моего ничтожества, и избыть от сего только опять можно благоволением Промысла Божия. Сколько ни думаю об этом, разину рот пред старцами... “А, послушание тебе не хочется нести?” Или еще лучше скажут: “Отвечай сам Богу”. Вот и извольте рассуждать: отвсюду ми тесно есть. Будем молить Господа, чтобы Он даровал нам терпение, в коем и благоволит стяжать души наша»¹¹⁶.

Старец-игумен Герасим, управлявший монастырем через отца Иеронима и отца Макария, этим самым стал возбуждать недовольство некоторых из греческой братии, вспоминавших время, когда греки были полными хозяевами в этой обители. Теперь же русские превосходили их и численностью, и материальным состоянием, которое богомудрыми распоряжениями отцов Иеронима и Макария было тщательно сберегаемо, и греки должны были уступать и признавать их равноправность.

Престарелый архимандрит Герасим чувствовал скорую свою смерть и желал иметь достойного преемника. Просвещенный Божиею благодатию, столетний старец-игумен, которого, так же как и его помощника отца Илариона русские афонцы называли «адамантовым защитником русских прав», стоял выше узких национальных взглядов и остановил свой выбор с согласия благоразумной части своей братии без всякого домогательства русских на отце Макарии, как выдающемся из всего братства по своему уму и примерной монашеской жизни. Тем самым был полностью подтвержден давний выбор отца Иеронима.

82 Подписи архимандрита Герасима, духовника Иеронима и иеромонаха Макария на письме 1865 г.

Но поскольку отец Иероним и отец Макарий (скромный и непритязательный, хотя уже и был посвящен в 1868 году русским епископом Александром в сан архимандрита) предвидели зависть враждебно настроенной части греческой братии, то отказывались от такого назначения, чтобы не вызвать недовольство и смуты с их стороны, да и сами многосложные дела попечения об обители заставляли их уклоняться от этого избрания.

После таких уклонений со стороны отца духовника и отца Макария 15 октября 1870 года отец Макарий все же был избран преемником игумена при усиленном настоянии отца Герасима, отца Илариона и некоторых греческих братий, о чем было объявлено сначала русской братии, а затем в трапезной обоим братствам. Хотя это избрание не представляло ничего противозаконного, несогласного с афонскими обычаями, ибо игумен Герасим также был избран игуменом Саввой себе в преемники, но нашлись, конечно, как и ожидали отец Иероним и отец Макарий, недовольные, и неприязнь между русским и греческим братствами Пантелеймонова монастыря вспыхнула с новой силой.Из преждесказанного мы знаем, что еще раньше, с переходом отца Иеронима в Пантелеймонову обитель, высказывалось со стороны греков прочих афонских монастырей неудовольствие за принятие русских в обитель. Проследим подробнее взаимоотношения греков и русских с 1840 года¹¹⁷.

Много пришлось претерпеть отцу Иерониму скорбей на новом месте, ибо тотчас же по входе его в Русик греки других монастырей стали сильно упрекать отца игумена Герасима, что он принял русских, и, если бы не тяжкие испытания, постигшие монастырь по удалении отца Аникиты (Ширинского-Шихматова), быть может, то же случилось бы и с отцом Иеронимом, который со своей стороны, как посланный за святое послушание, смиренно переносил ропот греков и всевозможные дерзости некоторых из старших братий Русика. И это продолжалось до 1845 года, до посещения Афона великим князем Константином Николаевичем, благоволившим подъехать прямо к Русской обители. Это посещение подняло престиж русских в глазах греков. По отбытии великого князя недруги русских замолкли и монастырские греки начали гораздо снисходительнее обходиться с отцом Иеронимом. К этому и благодать Божия после страшной бедности монастыря и вынесенных напастей начала изливать струи свои, внушая боголюбцам православной России посылать Русику милостыню и церковную утварь. С детской простотой и братской любовью милостыня вручалась русскими игумену без всякого контроля, что продолжалось до 1863 года. Ризница и утварь делились пополам, причем все лучшее отдавалось грекам. Малейшее отступление от этого правила, например желание поклонников, чтобы пожертвования их были в русских храмах, производило неудовольствие в греческом братстве, о чем делалось замечание отцу Иерониму.

Отец Иероним замечал и терпел неприятные выходки против себя со стороны некоторых из старшей греческой братии в надежде, что греки, ознакомившись более с русскими, привыкнут к ним, тем более что русские станут делать им всевозможные уступки и всемерно смирятся перед ними. Отец Иероним, чуждый всякого национального пристрастия, видевший в греках и в русских одну братию о Христе, всячески направлял греков на путь единомыслия и любви к русским, отдавал им во всем предпочтение, как первым хозяевам обители, и всегда ставил на вид всей своей братии, что пришли они в монастырь не для национальных распрей, а для спасения души, почему как от греков, так и от русских всегда требовал паче всего мира и братской любви друг к другу. Кроме того, он стремился избегать всего, что может повредить уважению и благоговению, внушаемым всем православным одним только упоминанием Святой Горы – земного удела Божией Матери, прославленного многими духовными подвигами преподобных отцов.

Хотя братство русское к 1852 году возросло до 80 человек, но они были в Русике как пришельцы на земли чуждей (Пс. 136, 4). Греки, усиленно приглашавшие их на совместное жительство, и не думали их считать равными себе, но смотрели на них как на рабов, которые обязаны были за плохой приют и скудный стол работать на монастырь. Никаких должностей не было им даваемо до 1856 года, и требование русскими и маловажных вещей не обходилось без претензий от греков.

Русские в течение 16 лет терпеливо переживали свое приниженное положение и старались жить мирно в отдельной части монастыря со своими храмами и богослужением, встречаясь с греками на послушаниях и в трапезной. Когда русских оказалось уже более 100 человек и избран был помощником отцу Иерониму отец Макарий, они попросили у греков чтение в трапезной два раза в неделю – в среду и в пяток, и то на условии, что если в оные два дня не случится праздника. Несмотря на столь малое и весьма осторожное прошение русских, оно не было услышано. Отец игумен и преданные ему греки старались всячески убедить упорных, но те сказали, что если русские будут читать, то они допустят дерзости в трапезной. Видя такое недоброжелательство, русские совсем оставили просьбу эту, и тогда греки, устыдившись, сами начали предлагать чтение, о котором русские решились просить посмелее. В 1857 году, в сентябре, состоялся собор, на котором было предложено избрание иеромонаха Саввы, карейского келлиота, в наместники. Когда заговорили о чтении на трапезе, отец Иероним напомнил игумену о своей просьбе, и некоторые из греков отозвались положительно. Тогда духовник выразил греческой братии свое неудовольствие, говоря, что «мы, русские, живя 17 лет в обители, трудясь в ней неуклонно и всячески заботясь о благосостоянии ее, не заслужили доселе любви братской, братия греческая пренебрегла нашим пришествием и благословением старца, который с любовию дал оное на просимое нами. Вам не угодно было дать нам чтение два раза в неделю, но теперь братство наше возросло за 100 человек, и мы желаем пользоваться русским чтением на трапезе наравне с греческим». Греки чрезвычайно удивились этой смелой просьбе, начали возражать, что это невозможно, и тогда отец Иероним сказал: «Если не хотите разделять с русскими братских отношений, то благоволите ведать, что мы отягощаемся сожитием с вами». Греки закричали единогласно: «Нет! Нет!» И начали предлагать три дня чтения, но духовник решительно сказал: «Как хотите, угодно вам или нет, но чтобы чтение наше было половинное и чтобы трапезу благословлял в эти дни русский иеромонах». И только после долгих препирательств греческие отцы, сознавая неприличие своего упорства, согласились чтение совершать попеременно, через день, по-гречески и по-русски, а в праздники – утром по-гречески, а вечером по-русски. И когда началось русское чтение, то это для многих греков оказалось весьма неприятно и многие из них в такие дни не являлись в трапезную. Еще настаивали, чтобы трапезу благословлял греческий иеромонах, а не русский, много было по этому поводу разговоров, и опять едва не нарушилось установленное чтение. Обычного же псалмопения русского в трапезной, когда среди недели приходились праздники святых, греками никак не дозволялось, и так продолжалось до 1865 года. В 1866 году состоялось новое соглашение, чтобы чтение было попеременное через день, какие бы ни случились праздники, и псалмопение, следующее за чтением, – тоже попеременно.

Спустя некоторое время греческое братство заговорило, что «нам нужно иметь письменное соглашение на бумаге», хотя условия совместной жизни были выработаны еще в 1840 году. Удивившись такому предложению, русские сочли это за благоволение Промысла Божия, и, когда с обеих сторон было изъявлено согласие на написание устава совместного жития, тогда было поручено одному из греческого братства его составить; при написании его и открылись многих сердец помышления. Сначала было заговорили, что русские должны составлять четвертую часть братства, а затем – третью, но на половину никак не хотели согласиться, из-за чего долго происходила распря, об игумене же русском не хотели и слышать, а также и о равенстве между братствами греческим и русским, потребовали, чтобы всегда преимущество и первенство было на стороне греческой. С тех пор отношения в братстве стали более прежнего натянутые, греки во всем старались чинить препятствия русским, даже не давали им леса на постройку.

Недовольство греков против русских еще более возросло, когда в 1858 году русские пароходы с поклонниками стали приходить на Афон и останавливаться в виду Русского Свято-Пантелеимонова монастыря.

Несмотря на увещания игумена и старших благоразумных братий, греки постоянно высказывали свое неудовольствие. Составленный же типикон, или устав, подписанный игуменом и русскими, не принимался во внимание. И так продолжалось до 1863 года.

В одну из ночей у пристани вдруг исчезла бочка, к которой привязывали русские пароходы. Сначала полагали, что это сделал кто-либо посторонний, но по расследовании оказалось, что потопление бочки было делом нескольких греческих монахов Пантелеймонова монастыря во главе с духовником иеромонахом Нифонтом. При этом игумен в церкви сказал слово, в котором выразил свое недовольство грекам за ненависть к деятельности русской братии для поддержания монастыря, причем пригрозил, что если не сознаются в потоплении бочки, то не будут прощены. Убоявшись этого, виновные сознались.

В это время по просьбе капитана русского парохода турецкий карантинный чиновник выстроил для себя небольшой домик близ монастыря и над ним поднял турецкий флаг. Это было сделано для того, чтобы из-за прописки паспортов пассажиров русский пароход долго не задерживался под Афоном. Греки увидели во всем этом происки русских. Им показалось, что все это сделано по просьбе русских и по желанию русского консульства в Константинополе с целью поставить монастырь под надзор турецкой власти. Русские старались успокоить греков, показать выгоды для монастыря от приезда к Афону русских пароходов и от поселения вблизи монастыря турецкого карантинного чиновника, но греки не слушали убеждений русских иноков, продолжали волноваться и потребовали снятия флага с угрозой в случае неисполнения их требования взорвать сам дом. Никакие уверения со стороны русской братии на них не подействовали. Русские со всем желанием обещали похлопотать перед турецким правительством о снятии карантинного флага и удалении чиновника на прежнее место, афонскую пристань Дафну, и что если сами не добьются успеха, то поручат это дело грекам, только чтобы они успокоились, но и это не помогло. Греки заявили свое требование в 12 пунктах, на которые, за исключением трех или четырех, русские не могли согласиться, вследствие чего греки стали выказывать явную недоброжелательность к русскому братству и всячески угрожать. Это происходило в 1863 году. Тогда постоянно были собор за собором, никакие убеждения со стороны игумена и благоразумной части греческой братии не смогли подействовать на недовольных, которые все почти состояли на начальственных монастырских должностях. И поскольку они не соглашались с мнением игумена, он потребовал удаления их от должностей, о чем они и слышать не хотели. Наконец, сами они попросили, чтобы при решении этих сложных вопросов были посторонние посредники. Для этого были приглашены игумены афонских общежительных монастырей Дионисиатского, Ксенофского и Зографского, но и они после трех собраний не смогли склонить недовольных ни на какое соглашение. Они продолжали волноваться и требовали от игумена Герасима и иеросхидиакона Илариона, чтобы они перестали поддерживать русских, в противном случае грозили им смертью. В одну ночь на дверях келлий отца игумена и отца Илариона оказались нарисованными кинжал и пистолет – весьма недвусмысленные намеки на то, к чему присуждали своих старцев недовольные.

83 Великий князь Алексей Александрович со свитой и с отцами Иеронимом и Макарием в Пантелеймоновом монастыре в июне 1867 г. Четвертый слева стоит архимандрит Леонид (Кавелин), настоятель русской посольской церкви в Константинополе

Русские со своей стороны обещали им устранить приход пароходов к монастырской пристани, оставить за греческой братией все привилегии, которыми они пользовались, но ничто не помогало, с их стороны сыпалось все больше заявлений и угроз, и братия обители начала сомневаться в безопасности. Так прошло 40 дней, и конца этому тяжелому испытанию не было видно, и русские стали весьма тревожиться. Наконец противники, не желавшие слушать об изменении своих требований, каким-то особенным Промыслом Божиим в одно утро потребовали отпускные билеты по обычаю афонскому, и непременно в продолжение одного дня. Удивляясь неизреченному смотрению Божию, русские обрадовались, что Господь избавляет их от искушения. Вышло 23 человека во главе с отцом Нифонтом, причем старшие были награждены, остальные, раскаявшись, остались в обители. Тогда братия как русская, так и греческая поуспокоилась, хотя некоторые выражения неприязни продолжались.

Следующие годы, почти вплоть до 1870-го, прошли сравнительно мирно для Русской Афонской обители. Причин этому было немало.

С 1866 по 1868 год обитель удостоилась нескольких знаменательных посещений высоких русских гостей. В 1866 году в Пантелеймонов монастырь в первый раз прибыл русский посол и полномочный министр при Оттоманской Порте граф Николай Павлович

84 Русский архиерей в Пантелеймоновой обители в июне -июле 1868 г. Сидят (слева направо): настоятель Ильинского скита архимандрит Паисий, игумен Русского монастыря Герасим, епископ Полтавский Александр, духовник Иероним, настоятель Андреевского скита архимандрит Феодорит. Стоят (третий и четвертый слева): иеросхимонах Макарий и иеросхидиакон Иларион

Игнатьев, который самым наглядным образом убедился в дурном отношении греков к русским и сделался с этих пор мощным защитником русских интересов на Святой Горе. В июне 1867 года обитель посетил русский царственный гость – великий князь Алексей Александрович, оказавший благосклонное внимание отцам Иерониму и Макарию и в беседе со старцем Иеронимом проявивший искренние интерес и участие к жизни обители и ее русской братии. В июне – июле 1868 года состоялось первое посещение Пантелеймоновой обители русским архиереем – преосвященным Александром, епископом Полтавским.

Посещения именитых гостей, умножение русской братии в Свято-Пантелеимоновом монастыре, все большее благоустроение ими обители благодаря богатому притоку пожертвований из России, расширение их деятельности за пределы Святой Горы – все это возбуждало по человеческой немощи подозрение и опасение греческого братства Пантелеймонова монастыря и всего греческого Афона, что русские иноки займут в обители выдающееся положение и захватят в свои руки кормило правления. Но эти же обстоятельства позволяли русским осознать свой материальный и моральный перевес.

Избрание отца Макария в преемники игумену вызвало новое неудовольствие, которое могло бы со временем исчезнуть, как надеялся избирательный собор, но к этому обительскому делу примешались другие афонские и внеафонские события, с которыми так или иначе связывалось понятие «русский», и усилили междоусобную распрю в Русской обители. Обстоятельства эти сами по себе или мало, или совершенно не касались ее, но они возбуждали и поддерживали неприязненные в то время на Востоке чувства к русским вообще, а через то и к русскому братству Свято-Пантелеимоновой обители. Кратко остановимся на них.

При вступлении на Константинопольский престол патриарха Анфима весь Афон был обрадован, надеясь, что он, будучи сам святогорцем, возобновит самые мирные отношения Святой Горы с Великой Церковью. Но, увы, афонские отцы ошиблись в этом.

В скором времени игумен Свято-Павловского монастыря, забрав все акты монастырские, приехал в Константинополь и там, имея в своих руках печать монастырскую, делал постоянные долги. Братия святопавловская выразила неудовольствие, вследствие чего патриарх прислал свою экзархию для расследования этого дела, которая не согласилась с мнением афонского протата, отчего неудовольствие усилилось. В то время были назначены от всех монастырей поверенные по этому делу, также и от Русского монастыря был назначен отец Евгений, грек, который по этому делу выказывал свою энергию против экзархии, что делал с намерением, чтобы выставить монастырь перед Великой Церковью в нехорошем виде. Потом протат убедил русскую братию Пантелеймонова монастыря ходатайствовать перед русским послом о святопавловском деле. Пять монастырей, державших сторону святопавловского игумена, всевозможным образом доносили на Русик патриарху и марали наш монастырь, говоря, что это не что иное, как противление русских. Тогда же появились в печати нападки сначала на Русик, а потом и на всех русских афонцев. Затем получена была от патриарха бумага, чтобы игумен не избирал себе преемника и чтобы будущий игумен был непременно уроженцем Турции. Это было не что иное, как противодействие избранию отца Макария. С этого времени в Русском монастыре греческие отцы начали разные притязания к русским, хотя русские делали им всевозможные уступки.

Перечислим другие обстоятельства.

Афонские: а) особенное благоволение в то время патриарха Анфима к Андреевскому скиту, который патриарх объявил своим ставропигиальным, а его настоятеля, в то время отца Феодорита – игуменом, впрочем не освободив скит от зависимости от господствующего Ватопедского монастыря; б) вмешательство (по просьбе господствующего Пантократорского монастыря) русского солунского консула, гостившего в то время на Афоне, в прекращение междоусобной смуты в Ильинском скиту по смерти в 1871 году настоятеля архимандрита Паисия.

Внеафонские: а) объявление в 1872 году Константинопольской патриархией болгарской схизмы (раскола) и вынужденное тогдашними обстоятельствами благоразумное молчание Святейшего Российского Синода на патриаршую грамоту к нему об этом, оскорбившее греков, с тех пор считавших русских заодно с болгарами и обвинивших их в панславизме; б) изгнание из метохов греческих афонских монастырей в Бессарабии епитропов этих монастырей, вызвавшее их недовольство и сделавшее их во главе с ватопедским Ананией подстрекателями против русских греческого братства Пантелеймонова монастыря и афонских греков; в) страстное узконациональное, во всем подозревавшее панславизм отношение константинопольской печати к происходящим в Пантелеймоновой обители событиям, со своей стороны много усилившее вражду греков против русских.

Все это еще сильнее вооружало против русских и афонцев-греков, и общественное мнение за пределами Святой Горы.

Однажды старец-подвижник иеросхимонах Иларион, грузин, живший на пустынной монастырской келлии, вызвал отца Иеронима из церкви во время всенощного бдения и встретил его словами: «Обитель вашу ждет великое искушение, но Царица Небесная покроет вас, не бойтесь». И тут же рассказал свое видение, только что ему бывшее. Он видел весь двор монастырский наполненный бесами, сам князь тьмы виден был между ними. Но в высоте небесной показалась Матерь Божия, Которая обошла весь монастырь, остановилась над Введенским храмом и, покрыв обитель Своим покровом, стала невидима. Духи тьмы исчезли, яко исчезает дым.

С глубоким упованием на Промысл Божий и со свойственной ему проницательностью старец Иероним спокойно ожидал грядущих событий. В лице отца Макария он приготовил преданного себе и обители игумена на тот случай, если когда-нибудь во главе ее сможет встать кто-либо из русских; в лице же некоторых русских иноков он воспитал нужных деятелей и энергичных себе сотрудников.

В июне 1873 года в отсутствие отца Макария заболел геронда. Когда же старцу-игумену сделалось тяжко, русская братия предложила послать телеграмму, чтобы отец Макарий немедля приезжал, дабы мог застать в живых геронду, который желал его при себе видеть действительным игуменом. Но многие из братии греческой, до сих пор таившие ненависть к избранию отца Макария в преемники, восстали против этого и начали придумывать всевозможные меры к тому, чтобы это событие не состоялось.

По приезде отца Макария при беседе его с игуменом ловили каждое его слово и опять хотели обвинить игумена, тяжело больного, в одном слове, ими же придуманном. По выздоровлении старца-игумена, в день святого Пантелеймона, они старались вызвать столкновение между мирскими рабочими, болгарами и греками, что отчасти и удалось, но помощию Божиею и благоразумными мерами было прекращено.

«Мы, русские, – говорил отец Макарий, – в особенности отец духовник и я, отнюдь не домогались наследия игуменства у старца, а нас принудили принять оное те самые, которые теперь восстают против этого. Если им не нравится этот выбор, то почему они тогда не заявили об этом? Ибо они были лицом к лицу с одним игуменом, а из русских был только один отец духовник Иероним, и они могли свободно говорить за и против. Когда меня позвали и объявили свое решение, я сказал, что имею послушание многосложное и без игуменства, которое принять не желаю. Тогда отец игумен, отец духовник и отец Иларион сказали: “Исполняй это ради послушания”. А греческая братия сказали, что “мы вас просим об этом”, на что я отвечал им, что принимаю на себя это бремя только ради послушания, а если найдете у себя человека более способного и полезного для обоих обществ, то можете избрать».

Но многие из греческой братии по действию духа злобы уже стали волноваться и утверждать, что русские выгонят из обители монахов-греков, и сами заявили свои исключительные права на Русский монастырь. Вслед за ними почти все афонцы-греки, почти вся греческая нация восстали против русских. Так начался «греко-русский пантелеимоновский процесс» – то предсказанное великое искушение, которое всколыхнуло весь Афон и доставило столько скорбей русским инокам, но которое милостию Божией и Пресвятой Богородицы послужило к славе Божией.

Около двух лет продолжалась распря, и мрачные картины представляла собой жизнь Русского монастыря в эти годы. Отношения между греческими и русскими монахами сделались такими раздражительными, что святая обитель не переставала быть зрелищем ссор и споров, совершенно не приличествующих и мирскому обществу.

Тяжело было положение в то время русских иноков, находившихся под страхом гнетущей мысли, что не нынче-завтра они очутятся за порогом обители, даже вне святого Афона, ради которого они оставили все и порвали связи с дорогой далекой родиной, но несравненно тяжелее было положение тех, которым суждено было стоять на страже русских интересов, – старцу-духовнику Иерониму и его верному ученику архимандриту Макарию. Изложение событий 1874 – 1875 годов поможет понять, какую громадную силу воли нужно было им иметь в эти годы, какую любовь к ближнему, покорность воле Божией и своему послушанию, преданность обители и сознание правоты своего дела, чтобы незыблемо устоять посреди всех этих дрязг, пошлостей, злостной клеветы и инсинуаций и безошибочно руководить братией.

Лишь только сделалось известным греческим инокам Пантелеймонова монастыря намерение игумена Герасима объявить при своей жизни действительным игуменом обители отца Макария, как они, и без того крайне враждебно настроенные против русских, заволновались и стали совещаться о том, что им необходимо предпринять в эту, по их мнению, критическую минуту. На совещание ими был приглашен из Дионисиатского монастыря духовник Савва. «Пропал наш монастырь! Игумен – схизматик, диакон Иларион – схизматик и русские – схизматики!» – кричали раздраженно недовольные на собрании. Некоторые из них сознались отцу Савве в том, что они задумали сжечь монастырь и готовы потом за это богоугодное, по их мнению, дело даже пострадать, чтобы получить мученические венцы, если их будут преследовать протат и турецкое правительство.

Эти нелепые речи испугали духовника Савву, который стал уговаривать бунтовщиков, советуя им оставить это намерение, так как этим безумным поступком они сделают лишь «радость диаволу и еретикам». Недовольные вняли его совету, решились оставить без исполнения свое намерение, но окончательно не успокоились и продолжали волноваться и тревожить мирную жизнь русских иноков.

В это время один из греческой братии, Евгений, был послан на Карею по делу об участке земли скита Ксилургу, занятом монастырем Пантократор под предлогом холерного карантина. Он довольно долго пробыл там, запасаясь сведениями и советами у разных антипросопов, и разглагольствовал с братией, живущей на подворье Пантелеймонова монастыря на Карее в духе неприязни к русским. По прибытии его в монастырь в греческом братстве началось некоторое движение.

Так продолжалось до 4 января 1874 года. В этот день греческий эконом потребовал к себе мастера-грека, работавшего на русской стороне (отец его выпросил у отца Иеронима денег, ради чего и определил сына к русским в столярню) и принятого уже в братию. Когда он ушел из столярной, русский эконом потребовал другого мирского мастера. Греческий эконом сказал: «Не дам ни того ни другого. Взятый нами послушник пошлется на другое послушание, а у вас он не будет более работать. Поступившему на монашество какая столярная работа?» «Да разве мы пришли лежать? – возразил русский эконом. – Почему русские монахи, знающие какое-либо ремесло, работают?» Греческий эконом отвечал: «Вы как знаете, а, по-нашему, нужно монаху заниматься более келейным делом». После такого объяснения греческий эконом пошел к отцу Илариону и говорил: «К вам сейчас явятся 30 братий наших просить, чтобы русские не смели брать мастера». По приходе братии позвали русского эконома, и отец Анастасий, грек, начал упрекать его в притеснении греков. И после всевозможного поношения повелительно сказал: «Взятого тобою мирского мастера пришли на свое место, а послушник, взятый нами у вас, пошлется куда мы знаем». Русский эконом сказал: «Как угодно отцу Илариону». И удалился. Когда и греческая братия разошлась, отец Анастасий стал ублажать отца Илариона и говорить: «Ты только поддерживай нас, а мы все у ног твоих, и, кроме тебя, ни отца Иеронима, ни Макария мы знать не хотим». Но благоразумный отец Иларион, зная их ненависть к нему за расположение к русским, не поверил этим уверениям и сказал: «Как хотите, но я без отца Иеронима не буду ничего делать».

На другой день во время вечерни пришел за отцом Макарием греческий иеромонах Поликарп, чтобы освящать у них воду. Отец Макарий говорит: «Старец решил, чтобы освящал седмичный отец Нафанаил». Узнав о назначении отца Нафанаила, греки отказались петь при освящении воды. Когда же явился отец Макарий, то и на это отец Анастасий сказал: «Старец желает отца Макария, да мы не хотим». Но, несмотря на это, отец Макарий освящал воду, а молитву дал читать грекам, чем они и поуспокоились.

6е прошло благополучно.

7-го числа отец Иларион решился сменить греческого эконома за возмущение братии из-за мастера, и требовалось только дойти до отца духовника Иеронима, который решает подобные дела. Когда отец игумен и отец Иларион 8-го числа позвали греческого эконома и сказали ему: «Более ты не можешь быть экономом», тогда он пошел к отцу Анастасию, и, решившись окончательно возмутить братство, они подняли шум, всех собрали, пошли к игумену и сказали: «Эконома мы не дадим сменить, и удали от нас первое зло – иеромонаха Нафанаила, который распоряжается нами». И отцу Илариону наговорили много дерзостей, который не согласился им уступить, а сказал: «Можем дать канон отцу Нафанаилу, если вы считаете себя оскорбленными». Но они целой гурьбой до 30 человек кричали: «Долой Нафанаила!» И начали собираться около его келлии. Убоявшись, он перешел к отцу Илариону. Явившись к нему, говорят: «Оставь эконома». Отец Иларион сказал: «Если мы не можем сменить эконома, то к чему наше правление? Не могу этого. Да к чему такая настойчивость и такие сборища у вас и угрозы, разве это прилично монашеству?» Но убеждения его не подействовали, вопли умножились. Отец Нафанаил ушел наверх, в русский корпус, чтобы не подвергнуться большим нападкам. А вслед за ним, наскучив дерзостями возмутившихся, перешел наверх и отец Иларион.

Греки чрезвычайно возмутились за уход к русским отца Илариона и его порицали, между тем к вечеру снова была собрана вся братия. Слышались многие возгласы: «Восстание!» В ночь на 9-е греками было выпущено водохранилище и источник воды забит досками, а вода отведена в сторону. Это еще более прибавило русским страха, но 9-е число прошло немного тише. Отец Иларион ходил к игумену и, казалось, все клонилось к успокоению. Но 10-го числа, по приходе отца Евгения с келлии в монастырь, братия вновьобеспокоилась и по его внушению продолжала свои требования. На 11-е число, по обычаю, бывает бдение, почему усилен был русский караул внутри и вне монастыря, чтобы не произошло беспорядков. В эту ночь снова выпустили воду из водохранилища, но не могли, как прежде, отвести ее в сторону. Русские, опасаясь за свою жизнь, в коридорах своего корпуса учредили постоянный караул.

85 Покровский корпус Русского монастыря. Фотография 1999 г.

11-го числа, после Божественной Литургии, по обычаю, отец Макарий пошел взять благословение у игумена и, застав его спящим, собрался было идти назад, но оказался между двух предводителей замешательства, которые, пригласив его на архондарик, начали порицать действия отца Илариона, что он не обратил внимания на многократные убеждения братства сменить отца Нафанаила с послушания грамматика, не упустили из виду намекнуть, что отец Иларион имеет пристрастие к нему. И хотя отец Нафанаил вел свое дело хорошо и по своему скромному характеру не передавал ничего ни от греков русским, ни от русских грекам, но ввиду греческих угроз 15 января был снят со своего послушания, а его место занял уже упоминаемый нами отец Евгений.

Однако мир в обители не водворился. Греки потребовали, чтобы отец Иларион перешел на греческую половину и, когда он отказался уважить их просьбу, потребовали от него монастырскую печать. 17 января без ведома игумена прекратили поминать на ектениях в храме имена отцов Иеронима, Макария и Илариона. Когда игумен, призвав к себе, запретил служащего иеромонаха, тот ответил раздражительно: «Знайте об архимандрите Макарии: чтобы ему быть игуменом, мы и слушать не хотим», однако после смирился.

Наконец, греки предъявили новое требование: поставить своих заведующих на арсану, пшеничный склад, архондарик и на карейский конак. Им и в этом не было отказано со стороны русских, только замечено было, что их поступки не братские, что русские сами просили их прежде назначить своих на эти послушания, но получили от них отказ за неимением людей.

86 Греческии оратскии корпус и южная монастырская порта

Отец Иероним в собрании греков объявил им решительно, что поступки их превосходят всякое приличие и благопристойность и неприличны монашескому званию и что русская братия, выведенная из терпения, просит игумена принять решительные меры: «Судиться мы не желаем, а желаем примириться с тем условием, что мы прощаем их поступки и предаем забвению и чтобы по-прежнему были старцами-распорядителями: первый – геронда отец Герасим, второй – духовник отец Иероним, третии отец Макарий, четвертый – отец Иларион». «Охи, охи, охи!» – закричали греки, то есть: «Нет, нет, нет!»

24 января отец Иероним был у игумена, жалуясь на неуместные поступки греков, которые клонят к разделению братство. Он сказал: «Мы видим, что никогда подобные притязания не остановятся при всех наших усилиях успокоить киновию, видим одно порицание нашей деятельности, да и вместо благодарности намеки, не приличествующие не только монашеству, но и честному мирянину, а потому просим вашего отеческого благословения разделиться». На что старец-игумен, утомленный постоянными раздорами в монастыре, отвечал: «Бог благословит, делитесь, но только по совести» – и дал письменное благословение на раздел. Приводим его текст.

«Из многополезного опыта убедился я, что два собранных мною различных народностей и многочисленных общества, находящиеся во священном Русском святого великомученика и целителя Пантелеймона общежитии под моим духовным водительством, не могут впредь сожительствовать мирно в одном и том же монастыре из-за многих противоречий, [поэтому] нахожусь вынужденным для избежания могущих быть и впредь между ними смущений и соблазнов, еще более опасных, нежели происходящие ныне или бывшие, – вынуждаюсь, говорю, дать обоим обществам, как равным духовным моим чадам, грекам и русским, отеческое мое благословение разделиться друг от друга по братской равноправности. К сему по священному моему долгу свидетельствую, что братство русское вошло в обитель, убежденное многими нашими усерднейшими предварительными просьбами.

Сожительствуя же с нами по желанию и благословению моему, выстроили большую часть сего монастыря, а также и многие другие здания возведены ими на собственные их средства из их отеческого достояния. Они уплатили и большие долги за монастырь этот (в чем дано мною им особенное свидетельство).

Итак, говоря по Богу, хотя и оба общества суть присные чада обители, но так как русская братия обстроили большую часть монастыря сего, воздвигли многие церкви, выстроили дома, многие из наших метохов выкупили, некоторые исправили и некоторые вновь создали, а также доставили и иные многие блага священному нашему монастырю и могут быть названы ктиторами обители, то посему они имеют преимущественное право в имеющем быть разделе.

Настоящее мое письменное отеческое благословение на раздел может быть представлено, если это потребуется, и к надлежащим правительственным властям, и в судебные места.

В показание и удостоверение истины всего вышереченного даю духовным сим моим чадам и братиям русским настоящую бумагу, утверждая оную собственноручною моею подписью и приложением священной монастырской печати.

Кафигумен священного Русского святого Пантелеймона общежития иеромонах Герасим.

В священном Русском на святоименной Горе Афонской монастыре. 1874 год».

30 января старец-игумен дал русским инокам Свято-Пантелеймонова монастыря грамоту, свидетельствующую о заслугах русского братства и его руководителей перед обителью.

«Русский монастырь сей до приглашения в него русского братства находился в совершенной бедности. Большая часть оного по недостатку средств не была обстроена, церкви были неоштукатурены и без иконостасов. Число же братства до 1840 года едва доходило до 60 человек, но и такое малое количество монастырь не был в состоянии пропитать, а потому и вошел в большие долги. Находясь в таком ужасном положении и бедности крайней, мы вынуждены были в 1840 году пригласить русское братство для сожительства с нами и пользоваться во всех делах монастыря теми же самыми правами, как и мы сами, чтобы таким образом дать руку помощи сему священному монастырю, коему угрожал совершенный упадок, прося усердно русскую братию, чтобы они пеклись и заботились, как хозяева, о создании и возведении остальных монастырских строений, а также и о преуспеянии обители во всем прочем.

Во всем этом они оправдали себя, хотя и с большим трудом, ибо братство сие русское на собственные свои средства, принесенные ими в обитель, также и присылаемые им из России от их родственников и друзей, а также и трудами, подъемлемыми ими в сборе милостынного подаяния от православных христиан в России, выстроили большую часть монастыря, а также и вне монастыря выстроили многие дома, равно и метохи некоторые выкупили, а некоторые исправили, иные и вновь выстроили.

К тому же уплатили за монастырь 5000 турецких лир, а на все это братство русское истратило десятки тысяч лир. При всем том братия наши русские своими трудами и попечениями до сего времени содержат в превосходном состоянии все многочисленное наше братство, ибо в настоящее время в нашем общежитии находится греков более 200 человек, а русских более 300.

В удостоверение чего и в подтверждение вышесказанного и дано мною русскому братству мое свидетельство за моим собственноручным подписом и приложением священной монастырской печати.

Кафигумен священного Русского святого великомученика Пантелеймона общежития иеромонах Герасим.

В священном Русском на святоименной Горе Афонской монастыре. 30 января 1874 года».

24 января по случаю праздника святителя Григория Богослова и бдения иноки готовились приобщиться Святых Христовых Таин и греки просили геронду прочитать разрешительную молитву, но он с удивлением сказал: «Какая молитва для не имеющих мира? И с какою совестию хотят они приступить к такому великому Таинству? Да будут они отлучены». Услышав это, греки чрезвычайно смутились, и перед вечерней в тот же день собрались человек 30 или более и стали убеждать геронду, чтобы он прочитал им разрешительную молитву. Старец по великому своему незлобию и любви сделал им замечание касательно их восстания и немирствия с русскими: «У меня был духовник Иероним, и я ему дал благословение на раздел, ибо они весьма оскорблены вашими поступками». Что на это греки отвечали геронде, неизвестно, а затем он прочитал им молитву.

Вечером к отцу Иерониму пришли четыре повстанца и спрашивали, каким образом будет раздел, и требовали объяснить это на бумаге. На это отец Иероним им ответил: «Подумаем, а после дадим ответ».

Когда услышала братия греческая о разделе, то один из повстанцев, отец Елевферий, приходит к отцу Илариону и говорит ему: «Русские хотят раздела? Для них не будет иного раздела, а пусть идут туда, откуда пришли. Их не терпят ни патриархия, ни протат, ни монастыри, ни само место, ни народ. Земля эта не принадлежит ни России, ни Турции, а есть достояние греческой нации, и надеемся, что нам помогут все избавиться от русских, даже сами стены и камни, и постараемся не иметь не только в нашем монастыре, но и на всем Афоне ни одного русского!» Отец Иларион отвечал ему: «Все это хорошо, да Евангелие куда денете и обеты монашества? А Россия разве выдаст своих? Ведь из-за этого может быть война. Да и Россия, расшедшись с греками, после разве сможет когда смотреть на нас без презрения за такие дела? Тогда Святая Гора защиты уже не будет иметь, ибо вы и эллины ваши очень слабы и бессильны, а иностранцы, пожалуй, дадут слово защищать, да и сами явятся жить на Святую Гору».

Узнав о намерении русских, грек отец Анастасий спросил отца Иеронима, составлен ли проект раздела, «ибо мы его ждем уже четыре дня». Отец духовник ответил, что «это дело так скоро не делается, а может быть, еще пройдет четыре месяца, ибо мы к этому делу пригласили своих собратий – отцов Арсения, Павла и Иосифа». Тогда один из недовольных возразил: «Так и мы призовем Арсения из Царьграда». На это отвечал отец духовник: «Ваш Арсений вышел из монастыря самовольно, а наш Арсений – первый деятель по киновии». Тогда греки недовольны остались за такое рассуждение об их товарище. После многих разговоров и вопросов, почему затевается этот раздел, отец духовник отвечал: «Справедливо, что вы на словах не разделяетесь, а на деле вы упрекаете нас за излишество в братии, но знайте, что они живут не в монастыре, а вне оного и трудятся для общего блага и спокойствия, за которые мы получаем от вас такие благодарности». На это они возразили: «Почему же вы не посылаете наших братий?» Отец духовник ответил: «Да что же вы там будете делать? Во-первых, вы языка вовсе не знаете; во-вторых, это отечество не ваше, а наше. Гораздо лучше было бы вам посетить свое отечество, например отцу Евгению – Митилин, отцу Анастасию – Загору, отцу Серафиму – Анатолию и прочим – свои места». Это им весьма не понравилось, и, веро ятно, надолго осталось в их сердцах это высказывание отца Иеронима. При этом было заявлено ими, что они желают иметь симпракторов (сотрудников) отцу Илариону. «Вы теперь делайте как хотите, а мы думаем о разделе», – ответил отец Иероним.

Из вышеприведенного повествования отца Макария мы знаем, что отец Иероним постоянно так молился: «О Мати Милосердия, соедини любовию два общества – русское и греческое», и в духовном завещании он поучал братию жить «в боголюбезном братолюбии разных племен». И во время «пантелеимоновского процесса» старец не настаивал на разделе с греками, хотя многие заставляли его действовать энергичнее. Он стремился узнать Божию волю и ее исполнить: «Наше желание есть одно: хотя и потерпеть далее, лишь бы исход или конец был добрый, сего да удостоит нас благость Божия к славе единого Бога и во спасение душ наших»; «...мы в нашей молитве о сем намерении нашем просили Господа, что если Ему благоугодно наше желание раздела с греками, то дарует Он нам достигнуть сего, а если нет, то пусть будет по Его святой воле: поживем еще с греками, доколе это будет удобно для обоюдного нашего спасения»; «...нам, желающим исполнить в этом деле волю Божию, должно быть равно и то и другое, лишь бы то было по воле Божией, благоугодной и совершенной»¹¹⁸.

В это время в Пантелеймоновом монастыре находился известный афонский подвижник Хаджи Георгий, который прожил там два месяца, всеусердно стараясь о примирении, но успеха не было. Тогда русские старцы попросили его помолиться Господу Богу с просьбой открыть, есть ли воля Божия, чтобы отделиться русским от греков. Старец Хаджи Георгий за послушание исполнил просьбу, помолился Господу Богу, и было откровение во сне: видел он, что посреди соборного храма святого великомученика Пантелеймона стоит эконом монастыря, перед ним – большой чан соленых и маринованных маслин, которые тот раздает – одну чашку русским, а другую – грекам. Когда Хаджи Георгий рассказал это видение старшим из русской братии, то из этого все заключили, что на разделение русских с греками нет благословения Божия.

Действительно, дальнейшие события показали, что воля Божия состояла не в разделении братии во вражде, а в продолжении совместного жития в мире во славу Божию и на процветание обители.

87 Граф Н. П. Игнатьев (второй справа) с отцами Иеронимом и Макарием и германским и американским послами в Константинополе во время посещения Русской обители в 1874 г.

Нужны были особенная помощь свыше, особенная опытность и власть духовная отца Иеронима, благоразумие и кротость отца Макария, чтобы избежать совершенного разрыва греков с русскими и сохранить в целости их духовную связь в Пантелеймоновой обители. Ревнителям мира и братолюбия – отцам Иерониму и Макарию удалось этого достигнуть при помощи Божией, Царицы Небесной и святого великомученика Пантелеймона, Которым за них в это время усиленно молились и некоторые афонские пустынники, духовные друзья и чада старца Иеронима. «Некоторые безмолвники очень сочувствуют нам и особенно тебе. Благодать побуждает их плакать за нас, а это есть милость Божия к нам», – пишет старец отцу Макарию в Константинополь 19 апреля 1875 года.

«Отец Иероним рассказывал, что был у него один пустынник во время нашего процесса и рассказал о бывшем ему откровении от Господа, что все смущение в монастыре произошло за недостатки русских, но если они смирятся, то процесс окончится в их пользу.

Отец Иероним имел великие дарования от Господа, которые видны были по его великому смирению. Так, он однажды в церкви поклонился до пола, прося у братии прощения в какой-то ошибке. Он также сделал в церкви земной поклон послу Н. П. Игнатьеву, когда тот приехал в 1874 году на Афон во время бунта греков в монастыре, прося у него защиты. Поклонились ему (то есть Н. П. Игнатьеву) и все иеромонахи в ризах на молебне среди церкви.По причине беспокойства в монастыре отец Иероним всячески утешал братию, чтобы не разошлись, делал кое-какие льготы и послабления им. До процесса же была большая строгость среди братии», – записал один из иноков, вспоминая то тяжелое время.

Во все время «пантелеимоновского процесса» русская братия молилась в своих церквах о даровании мира и тишины особыми нарочито на сей случай составленными прошениями и молитвой.

Вот эти прошения на великой ектении.

О еже благословити доброе намерение и дело рабов Твоих и благоизволити благополучно начати и спешно, кроме всякаго препятия, во славу Твою скончати, силою, действом благодатию Пресвятаго Духа, Господу помолимся.

О еже ко благому тщанию рабов Своих благопоспешство, со всяким довольством, силою, действом и благодатию Пресвятаго Своего Духа подати. Господу помолимся.

О еже приставити делу сему Ангела-хранителя, еже невидимо отразити вся противныя вещи видимых и невидимых врагов, и во всем благопоспешство и мудрость к совершению, силою, действом и благодатию Пресвятаго Своего Духа подати, Господу помолимся.

На сугубой ектении:

Во всем поспешествуяй и всем во благое, Господи, милостивно и рабом Твоим, нам, ныне Тебе молящимся, поспешествуй, Спасе, и во благополучное совершение делу их спешно произвестися благослови, молим Ти ся, всемогий Владыко, услыши и помилуй.

Ангела Твоего хранителя постави делу сему, благоуветливе Господи, и еже воспятити вся препятия видимых и невидимых врагов, поспешство же во всем ко благополучному совершению, молим Ти ся, преблагий Спасе, услыши и помилуй.

Во славу Твою вся творити повелевый, Господи, рабом Твоим, благословением Твоим поспешство благополучное к совершению подаждь, молим Ти ся, даровитый Творче, услыши и помилуй.

По сугубой ектении возглас: Паки и паки колена преклоньше, Господу помолимся и молитву сию, а в праздничные дни без коленопреклонения. Молитва:

Господи, Иисусе Христе, Боже наш, приими недостойное моление наше в оставление грехов и беззаконий наших, имиже раздражихом Твое человеколюбие и прогневахом Твою благость, м отврати от нас гнев Свой, праведно на ны движимый, и утоли вся нестроения ныне сущия, и подаждь мир, тишину, любовь же и утверждение рабом Твоим, ихже честною Твоею искупил еси кровию, славы ради имене Твоего, утверждения же и укрепления Церкви Твоея, да вси славим пречестное и великолепое имя Твое, Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Дальнейшие события развивались так. 28 января отец духовник рано пошел к игумену, где собрались многие греческие братия, требовавшие избрания симпракторов. После многих совещаний были ими избраны трое: Григорий, Агафон и Агапий. «Что же симпракторы будут делать? » – спросил отец Иероним. Они так смутились, что не знали, что и отвечать, но, подумав, отвечали, что они должны входить во все дела обители. Духовник спросил: «В какие?» Они опять остановились, но потом отвечали: «Покупать, продавать и тому подобное». На это отец духовник сказал: «Пока я жив, не допущу распоряжаться этим предметом другим. Кошелек в моих руках, также и воля. Пожалуй, можете смотреть за порядком своего братства, но русского братства чтобы не касались. Можете заведовать принятием своих в обитель и перемещением на другие послушания, и чтобы постриг не производить ранее трех лет, а не так, как бывало у вас прежде: году не проходит – постригали».

29-го числа рано утром симпракторы пришли к отцу Иерониму и говорят: «Необходимо нам устранить келлиотов, нищих и посетителей в воскресные и праздничные дни». Отец духовник спросил: «Кто вас послал?» Они отвечали: «Мы поговорили между собою об этом и предложили отцу Илариону». Тогда отец духовник сказал: «Такого дела мы на себя не принимаем, потому что боимся за то гнева Божия, и без совещания со старцем я не соглашусь этого сделать». После этого отец духовник пошел к игумену и объяснил ему следующее: «Когда мы стали принимать бедняков и предлагать им на трапезе то же, что и нам Бог посылает, мы усматриваем уже несколько лет особенную от этого пользу и изобилие нам милостыни. Когда у нас погибли два судна, многим возвещено было, что попущено это не от чего иного, как от недостатка вспоможения бедным. Допустим, что между этими посетителями есть люди неблагонамеренные, но это много будет, когда мы положим единицу на десять, да если они и будут таковы, то мы за нравственность их не отвечаем». Тогда некоторые из возмутителей так заговорили: «И что же из этого будет доброго, если вы посторонних хотите учреждать и утешать, а мы смущаемся, скорбим и ропщем на вас, когда не проходит ни одного посещения без соблазнов от этих проходимцев. Они дозволяют себе и красть и стесняют нас в церкви, и в трапезе, и на всяком месте». Духовник на это сказал: «Как вы знаете, так и делайте, но я пред лицом Бога и геронды, по моему крайнему разумению, считаю это великим грехом, а потому не принимаю на себя за это ответственность и русских по-прежнему принимать буду, ибо некоторые из них связаны с нами духовно, а другие – родством и знакомством, а с греками, болгарами и молдаванами как хотите, так и поступайте; повторяю при сем, что неприлично нам таковое уклонение от нищих и отказывать им мы сами не будем, а вы как хотите, так и делайте».

31-е. Иеросхимонах Гавриил и схимонах Филарет, сочувствуя русским, передавали, что многие неприятности происходят от духовника Саввы, и «если не удалите его, то обитель не успокоится».

1 февраля. Отец Иероним был у греческого архиерея Дионисия¹¹⁹ и, разъяснив ему дело с греками, убеждал его переменить мнение и посоветовать отцу Савве удалиться из обители, что тот и обещал.

2 февраля по случаю праздника архиерей служил в греческом соборе. Перед обедом зашел отец Макарий в Пантелеимоновский собор, где нашел служащих в смущении, ибо во время Божественной Литургии игумен, приобщаясь, по старости лет не мог удержать святую Чашу, наполненную по неосторожности диакона доверху, и оплеснул. Благонамеренные приняли это за гнев Божий на возмутившихся, недоброжелатели же утверждали, что Бог наказывает игумена за сочувствие к русским.

3-е прошло без особенных приключений.

4-го архиерей, игумен и отец Иларион позвали к себе иеромонаха Савву и сказали, чтобы он удалился, тот, сделав вид, что согласен, попросил архиерея прочитать ему разрешительную молитву, по окончании которой вышел и первому попавшемуся сказал: «Меня высылают». Нужно было видеть неистовство приверженцев его! Они собрались к келлии игумена и начали упрекать его, зачем он не сдержал своего слова оставить духовника Савву до избрания нового духовника. И архиерею говорили: «Здесь входить в дела обители тебе не следует, а распоряжайся на своей квартире». Архиерей отвечал: «Меня просили об этом игумен, духовник и Иларион, и я обязан был исполнить их желание». Тогда, упрекнув геронду за несохранение слова, начали говорить невероятные дерзости. Накричавшись вдоволь, они разошлись. При этом Елевферий высказался уже публично, как выражался и прежде перед отцом Иларионом: «Что нам мешает выгнать русских? Что мы смотрим? Все их не хотят: турки, греки, патриархия, протат, весь Афон. Нам и камни помогут. Это земля греческая, а не русская или турецкая». И подобные тому безумные глаголы. Он говорил это при русских.

В тот же день привратник-грек поссорился с русским привратником из-за нищих. Русский привратник высказался: «Что, вам жаль русских лир для раздачи нищим? Монастырь русский, и деньги русские». Когда же новые симпракторы пришли разобрать дело и помирить их, тогда греческий портарь до того дошел, что взял из келлии свой мягкий хлеб, бросил и сказал: «Не хочу его, я лучше буду есть вот этот сухарь, но свой, а не русский!» Это было человек при десяти, были при этом Анастасий, Анфим и прочие.

Во время вечерни отец духовник получил письменное приглашение на собрание, назначенное из семи греков и семи русских. По окончании вечерни собрались. Начал говорить отец Евгений: «Мы избрали симпракторов, теперь просим, чтобы они были утверждены на бумаге подписью игумена и печатью. Пусть будет как вас Бог просветит». На это отвечали отцы игумен и духовник: «Это невозможно, ибо мы не желаем подчиняться никому из вас». Тогда они сказали: «Мы не требуем сего». Отец духовник возразил: «А назад тому несколько дней вы приходили ко мне требовать устранения нищих. На вопрос мой, кто вас послал, вы отвечали: “Мы, поговоривши с отцом Иларионом, сами требуем”, а у игумена не взяли благословения на это требование, допустить которое мы считаем грехом и боимся за то наказания Божия». Тогда греки начали порицать нищих и заключили, что они «из-за них получают более вреда, нежели спасения». После пересудов покончили тем, чтобы одних русских пускать, а недопущение бедных других национальностей пусть останется на ответственности греков. После сего возобновили прошение о письменном утверждении симпракторов и долго об этом просили, но им отвечали как и прежде, что невозможно допустить сего. Затем просили поставить греков на должности в лес и прочие места. Отец духовник сказал: «Чего вы еще добиваетесь? Все первые должности в руках ваших, но и этого вам мало – желаете во всем и малом первенствовать». Тогда объявили они, что рубка леса приостанавливается, и, когда спросили почему, они, не обинуясь, сказали: «Вы объявили о разделе, который если состоится, то нам не с чем будет остаться, кроме леса. Мы должны будем им жить». Затем предложили сменить русского портаря, на что последовало согласие. (Если русские замечали, что русские отцы, состоя в должностях, впадали в какие-нибудь ошибки, то старались везде устранять таковых, чтобы не подавать повода к большему замешательству, ибо и слова какого-нибудь неопытного всегда находили у греков пищу к разглагольствованию в больших размерах). Наконец, начали снова говорить о выдаче документа новым симпракторам, но отец духовник сказал: «Ведь вы сами выразились при начале нашего с вами заседания, что как нас Бог просветит, так и получите. Вот Бог просветил отца нашего игумена сказать вам, что это сделать невозможно». Заговорили было о том же и многие, но уже время было заканчивать. Когда братия расходились, греки оставили отца Макария и много говорили с ним, отстаивая свои права.

5-го греческий монах Иосиф явился к отцу духовнику для принятия надзора за лесом и спросил отца Иеронима: «Вы назначаете мне послушание смотреть за лесом?» Отец духовник ответил: «Не мы, а братство, как выражаются ваши возмутители общественного порядка». На это Иосиф сказал: «Если так, то я не пойду». Духовник говорит ему: «Нужно идти, потому что об этом вчера говорено было в общем собрании. При сем говорю тебе для сведения, что Евгений, Анастасий и Елевферий за возмущение братства потерпят непременно от святого великомученика Пантелеймона изгнание». Так как при этом был и эконом Серафим, то он тотчас постарался передать это трем поименованным лицам.

На другой день, 6-го числа, Евгений, Анастасий и Елевферий заявили перед герондой: «Пусть нам даст на бумаге духовник свидетельство, чем мы возмутили киновию». При этом старались уверить игумена в неправильности действий русских и добавили, что это свидетельство они потребуют через суд.

7-го числа к русским был приглашен иеромонах Савва. Когда отец Иероним говорил ему, что хотя волнения произошли от его неопытности, но все-таки он может, если хочет, возвратить общество на прежний путь, то отец Савва заявил, что ему русские обязаны за отвращение заговора в июне 1873 года, и старался уверить всех в своем расположении к русским.

Дальнейшие действия симпракторов клонились вследствие овладевшего ими племенного пристрастия к совершенному устранению русских от монастырского правления. Получив отказ в письменном утверждении присвоенных ими себе прав, «самоуправные представители» по совету архиерея Дионисия потребовали, чтобы монастырская печать, хранившаяся до тех пор у отца игумена или его ближайшего помощника – отца Илариона, хранилась у них в ящике, один ключ от которого чтобы находился у прежних лиц, другой – у них, а третий – у отца Иеронима, хотя злоупотребления печатью до сих пор не было.

Симпракторы, однако, не остановились на отобрании печати – они потребовали еще монастырские документы и хрисовулы (царские грамоты) у заведовавшего архивом русского монаха Азария, который приводил их в порядок и составлял для них каталог. Когда предложение русских – дескать, безопаснее хранить требуемые документы в новом, недавно выстроенном здании греческой и русской библиотек, чем в ризнице, куда часто ходят монахи со свечой, – не было принято во внимание, то они уступили грекам, но под условием, что документы будут храниться в несгораемом ящике, запертом двумя ключами, из которых один будет находиться у греков, а другой – у русских. Но это условие не было исполнено симпракторами, они не дали даже расписки русским в получении от них документов. Передача документов совершилась 25 февраля.

Наконец, симпракторы стали требовать, чтобы им отданы были все деньги, которые хранятся у русских, воспретив последним всякий вход к старцу-игумену, а также распространяли против русских клеветы и темные, тревожные слухи о высылке их с Афона. Для успокоения по недостатку терпения и упования на Бога малодушествующих братий и на случай возможных перемен поручено было отцу Арсению, находившемуся тогда при московской часовне, начать дело по устроению Ново-Афонского монастыря на Кавказе.

Повстанцы всеми силами старались склонить на свою сторону старших и наиболее благоговейных братий, потому что к ним имели доверие остальные, что им часто и удавалось. С греками, поддерживавшими русских, повстанцы жестоко расправлялись. Так, иеросхидиакон Феодосий, грек, во время вечерни читая девятый час, был оторван возмутителями от чтения, вытащен в коридор и избит.

Отец Иларион также оставался неизменным по отношению к русским. На упрек ему своей братии: «Напрасно ты вверяешься русским, ибо, во-первых, они обманут тебя, во-вторых, они схизматики» – он отвечал: «Я с герондою приглашал русских в обитель и, кроме добра, от них доселе ничего не видел, а когда мы бедствовали без них, ужели не помните, как я объезжал по несколько монастырей, чтобы добыть где-нибудь 1000 левов (100 рублей), но и в этой сумме отказывали? Благоговения же у русских, по многолетнему замечанию моему, несравненно более, чем у наших братий-греков, да ведь мы же и дети одного отца – следовательно, нам должно всегда питать к ним чувство уважения и любви».

Особенно тяжелым было в это время положение отца Макария, как он и предвидел при своем назначении в наместники. Припомнив, что дед его был раскольником, всюду на Афоне распространяли о нем слух, что он липован или молоканин и совсем не крещен.

Убедившись, что мир в обители не может водвориться мерами кротости, снисхождений и всевозможными уступками, русские решили прибегнуть за помощью к авторитетным властям. Было решено отправить отца Макария в Константинополь, к русскому послу графу Н. П. Игнатьеву, дабы он принял зависящие от него меры защиты русских, на что было испрошено благословение игумена.

Греки собрались к игумену, вынудили его взять обратно данное им отцу Макарию благословение на отъезд в Царьград и решили так: не объявляя этого русским, поставить стражей и, когда отец Макарий отправится на пароход, позвать его к геронде, где они уже собрались. И, когда показался пароход, они поставили стражей за малой портой по обеим сторонам дороги, одного в великой порте, а Серафим, эконом, дожидался на пристани. Отец Макарий, ничего не зная об их замысле, во время утрени отправился на пристань в сопровождении нескольких старших братий. Чуть рассветало. В порте брали благословение портари, а грек как бы ослеп. Так же на берегу: все простились, взяли благословение, и, как садился отец Макарий в баркас, Серафим смотрел, но не видел. Когда пароход дал свисток, тут греки спохватились, пришли в Покровский собор и спрашивают: «Где папас Макарий?» Им отвечают, что уже на пароходе. Они верить не хотели, искали в Покровском соборе, в келлии, в архондариках, и едва их могли уверить, что отец Макарий уже в пути.

В то же время русские обратились в афонский протат, чтобы он принял меры по примирению враждующих. Протат немедленно отправил в Свято-Пантелеимонов монастырь увещательную грамоту, но, когда она не возымела желанного действия к успокоению взволнованных умов, решил составить шестичленную комиссию епитропов, которая по всестороннему исследованию причин этих беспорядков должна была «прекратить возникшие несогласия и водворить снова вожделенный мир и тишину в священном сем общежитии». Комиссия явилась в Пантелеймонов монастырь 21 марта 1874 года и, увидев, что одним простым убеждением в данном случае дела не поправишь, ввиду наступления праздника Пасхи удалилась из монастыря ни с чем. После праздников, 23 апреля, была послана протатом девятичленная комиссия с таким же поручением, что и прежде. Обе эти комиссии держали себя чрезвычайно странно, чтобы не сказать прямо враждебно по отношению к русским монахам и «приходили в монастырь не для того, чтобы посредством нелицеприятного расспроса и расследования составить правильное и справедливое мнение о существующей распре», как замечает Любитель истины, а чтобы «приладить решение, предварительно начертанное и поставленное, основывающееся на племенном раз личении и презрении очевидных прав русских монахов и имеющее целью совершенное их порабощение»¹²⁰.

Так, на самом первом заседании шестичленной комиссии уже был поднят вопрос о том, чтобы отец Иларион, как сторонник русских, был выведен из заседания собрания епитропов. Только заступничество отца Герасима помешало епитропам привести в осуществление свое несправедливое намерение. После того как были окончены приготовления к заседаниям, избраны депутаты, по восемь человек с каждой стороны, и объявлен краткий перерыв, посланники протата не остались в нейтральной комнате – архондарике, как это следовало сделать, а удалились на греческую половину и там имели с греками продолжительное совещание при закрытых дверях. Это поведение судей не понравилось русским, и они выразили желание переговорить с игуменом Герасимом, но им в этом наотрез отказали. На вечернем заседании того же дня постановлено было, чтобы уполномоченные русских и греков письменно изложили свои требования и представили их к утреннему заседанию следующего дня. Однако когда 22-го числа утром русские уполномоченные представили свои требования, то епитропы протата объявили им, что они не намерены делать полное расследование, что они лишь донесут обо всем, что они видели в монастыре, протату, который уже примет зависящие от него меры к успокоению недовольных.

Девятичленная комиссия, открывшая свои заседания с 23 апреля и занимавшаяся расследованием всех поводов к спорам с начала 1857 года, действовала не так, как того требовали находящиеся в ее руках доказательства, а сообразно с теми указаниями, которые получила заранее из Кареи от протата. Высшую степень несправедливости и пристрастия по отношению к русским эта комиссия проявила при составлении нового устава совместной жизни греков с русскими в Пантелеймоновом монастыре. Постановление в 22 главах, обнимая все управление монастырем, ниспровергало издревле господствовавший в нем порядок и вводило противный афонскому монашескому и всей Православной Церкви духу филетизм (племенное пристрастие). Это видно из следующих его главных пунктов: 1) монастырь был, есть и всегда будет греческим; 2) игумен его, как издревле, всегда будет из греков; 3) русским дозволяется ради языка иметь своего духовника, который определяется и увольняется игуменом, только для чисто духовного руководства; 4) число русских братий в нем впредь всегда будет на одну треть меньше всего количества греческой братии; 5) казна должна быть общей, в которую должно быть сложено все доселе находящееся в руках русских братий и что будет приобретено; 6) в Старом Русике, составляющем неотчужденную собственность нового монастыря, воздвигаемый священный храм должен быть приведен к окончанию, а существующие в нем теперь жилые помещения должны оставаться как есть, строить же какое-либо новое здание, великое или малое, не дозволяется. Последнее постановление сделано в противодействие намерению русских отделиться от греков в Старый Русик на независимое от них жительство, вследствие чего постройка собора русскими в Старом Русике была прекращена до более благоприятного времени.

Указанное постановление, подписанное протатом, предложено было на рассмотрение и замечание обоих братств в продолжение 24 часов. Греки, конечно, приняли его с восторгом, а русские подали объяснение своему отказу, который, однако, не был принят уполномоченными, оставившими монастырь без обычного монашеского прощания с русскими. Тогда русские делегаты отправились на Карею. Отцы кинота молча выслушали и также не приняли возражений.

Русское братство Пантелеймонова монастыря ясно увидело теперь, что на Афоне оно не найдет правды и удовлетворения своим законным требованиям, а потому решилось спор с греками перенести на суд Великой Церкви. С этой целью оно избрало из своей среды более способных делегатов, снабдило их нужными бумагами и необходимыми полномочиями и отправило в Константинополь к отцу Макарию, чтобы изложить суть дела перед патриархом Иоакимом II и собором клириков и мирян.

Греческая братия Пантелеймонова монастыря сделала то же самое – со своей стороны послала делегатов в Константинополь.

Таким образом, борьба русских с греками в течение года, с мая по май 1875 года, продолжалась в Константинополе – в патриархии, на заседаниях священного синода и смешанного совета при Вселенском патриархе (члены которого, по крайней мере некоторая часть его, относились к русским афонским инокам весьма враждебно), в русском посольстве, на подворье Пантелеймонова монастыря в Галате и на страницах константинопольских газет, через которые отголоски ее проникали в местное общество, живо интересовавшееся этой борьбой и с напряжением ожидавшее ее исхода. О трудности положения русских афонских иноков в то время, с одной стороны, и горячем участии графа Н. П. Игнатьева – с другой, сообщает монах Пантелеймон, присутствовавший в Константинополе во время «греко-русского процесса».

«Март, апрель и май [1874 года] прошли в самом беспокойном состоянии... – пишет отец Пантелеймон. – Решение протата было столь пристрастно к национальности и так несправедливо, что русские должны были войти в протест и подать жалобу святейшему патриарху, вследствие чего в конце мая приехал сюда (то есть в Константинополь) наш архимандрит отец Макарий, а в начале июня – отец Азарий и я с некоторыми братиями. Дело наше, пустое само по себе, приняло весьма обширные размеры, так что в конце концов оказалось, что мы имеем дело не с протатом только, но и с синодом патриархата, даже с целою нациею, возбужденною до крайнего ожесточения газетным громом в течение последних пяти-шести лет. Желание наше разделиться с греками – им уступить приморский Русик, а себе отстроить нагорный или наоборот – представило вопрос весьма трудный и почти неудобоисполнимый, а потому дело наше более месяца было совершенно без движения и только во второй едва-едва было рассмотрено. При рассмотрении происходили довольно жаркие прения, доходившие до разделения мнений, и бомбардировка была серьезная. Наконец, после разногласий в собрании и доказательств, представленных с нашей стороны, члены синода и смешанной комиссии (из мирских членов, имеющих право не согласиться и не принять патриаршее решение) пришли к заключению, что русским нельзя отказать иметь монастырь на Афоне. Оставалось только проверить акты, на кои ссылались мы в прошении, есть ли они и какие именно, но в это время подвернулось иерусалимское дело (о возбуждении арабов кем-то из служащих в русском агентстве в Акре), которое было принято здесь горячо, и в соединении с нашим представило страшное по обаянию всей греческой нации слово “филетизм” и отодвинуло наше дело на неопределенное время с опасностию принять противоположный оборот. Если бы не искреннее участие русского посла, столь для нас неоценимо благодетельное, то не только бы просьба наша и все, хотя и фактические, доказательства не имели бы никакого значения и остались бы без удовлетворения, но греки выгнали бы нас с Афона, в чем и состояла главная задача всех притеснений и обид, сделанных ими русским. Замысел этот у них давний, и план притеснений русских на Афоне составлен был еще в прошлый год здесь комиссиею, отчего наши греки (то есть пантелеимоновцы) и члены протата и действовали так смело»¹²¹.

Отец Иероним отправил в Константинополь письмо на имя святейшего патриарха и священного синода, в котором описал сложившуюся в монастыре обстановку.

«Всесвятейший Владыка! Священный и честнейший Синод!

Канонизм, составленный священным протатом Святой Афонской Горы для нашей священной Русской киновии и не принятый нами, вследствие прошения нашего к Великой Христовой Церкви и Вашим всечестнейшим и божественным Всесвятейшеством вместе с Вашим священным Синодом и смешанным советом отвергнут как несправедливый и несообразный; часть же отцов греков, разошедшаяся вследствие вражды с нами, русскими, и признающая нас за чужих, увлекши на свою сторону и престарелого старца нашего и кафигумена нашей киновии, приняла упомянутый канонизм. С тех пор часть эта действует по своей воле без ведения нас, русских, во всех внешних делах, относящихся вообще к священной нашей киновии, и принимает (как монастырская власть) от священного здешнего протата, других властей и особых лиц различные присылаемые бумаги, приказы, извещения и письма, на которые делает ответы, припечатывая оные новою переделанною печатью, ни о чем этом не объявляя нам.

Упомянутые же братия, несмотря на то что самовольно устранили нас от наших прав и признают нас за чужих, не престают вместе с тем требовать от нас средств, необходимых для их содержания и для поддержки занимаемых ими священных зданий и заведений этой киновии. Не принимают же в расчет, что из России все решительно получаем мы, как всем известно, от родителей наших и родственников и из милостыни, присылаемой нам лично нашими друзьями и милостынелюбцами-россиянами. Но ныне по причине возникшего, к несчастию, между нами и собратиями нашими греками разногласия пособия эти и приношения до такой степени уменьшились и ограничились, что мы вынуждены хранить их в особом месте из опасения, чтобы самим нам, незадолго еще пред сим щедрою рукою благотворившим всем требовавшим помощи, не потерпеть бы недостатка в безусловно необходимых съестных припасах и не понести бы неожиданно стеснений.

Но хуже всего, что, несмотря на то что все большею частию доставляется из России, а прочее приобретается нами же и также на русские деньги, мы уничижаемся сказанными братиями-греками, как бы питаемые их помощию, и бываем вынуждены вкушать разделяемое не поровну и предлагаемое греком, от чего происходят жалобы и неудовольствия. К тому же мы терпим множество несправедливых нападок и притеснений, которые доселе мы переносили с терпением, не допуская себя до жалоб на них, но происшедшие, собственно, в конце прошлого года случаи и послужившие как бы венцом наших страданий и оскорблений, как, например: недавно заболел повар-грек и должен был замениться, по существующему обычаю, товарищем своим, поваром-русским, однако собратия наши греки воспротивились сему и, чтобы не допустить повара-русского, поспешили в тот же день возвратить этого больного на его место; еще 31 декабря прошедшего года один грек, прислуживающий в трапезной, бросился с ножом на русского трапезаря, служащего там мирно уже девять лет, и хотел его заколоть – эти случаи, говорим, вынудили уже нас волею и неволею объявить о сем каймакаму¹²² святой этой Афонской Горы, дабы не случилось и не было бы учинено самим делом над кем-либо из братий русских что-либо и худшее этого покушения на убийство.

Такое недостойное извинения поведение сказанного брата-грека по справедливости привело нас в ужас. Мы страшимся, чтобы от раздражения не произошло бы какого-либо несчастия от долговременных неприличий греческого братства, совершенно напрасно оскорблявшего нас непристойными выражениями, и тогда произойдет общее нарекание на монашеское звание, будем осуждаемы и мы во всем православном мире – и здесь, и в православной России, из которой мы получаем решительно все. При сем, опасаясь, чтобы дальнейшая наша снисходительность не послужила бы поводом к малейшему упреку нам, мы вынужденными нашлись удалиться от общей трапезы и сообедничества с собратиями нашими греками в особенную трапезную, предоставив им свободу в настоящем состоянии нашей киновии распоряжаться определенными послушаниями как хотят, а по израсходовании находящегося в общей келарне (складе) заботиться о нужных для них съестных припасах и прочих их нуждах, как и мы сами для себя.

При сем почтительнейше повергаем Вашему божественному Всесвятейшеству и состоящему при Вас священному Синоду, что так как упомянутые собратия наши делают все против воли и мнения нас, имеющих право владения над этою киновиею со всеми ее принадлежностями на основании официальных грамот, то таковые действия их, совершаемые без соучастия нашего, как противозаконные, мы совершенно не признаем, и отрицаем, и просим считать нас не подлежащими за оные ответственности.

Итак, всепокорнейше умоляем богохранимое и всечестнейшее покланяемое Всесвятейшество и состоящий при Вас священный Синод благоволить поспешить воздаянием справедливости и издать окончательное патриаршее и синодальное Ваше решение, чтобы мы, освободившись от несчастных приключений и совершая в несмущенном духе воспринятые нами монашеские обязанности, молились Спасителю нашему о Вашем долгоденствии и славе! При сем остаемся, испрашивая Ваших всесвятейших молитв и благословения, Вашего божественного и покланяемого Всесвятейшества и состоящего при Вас священного и честнейшего Синода, чада духовные и слуги.

Духовник Иероним. (Следуют подписи русских братий.)

Святая Гора Афонская. Русик. 1875 года, января 23-го дня».

Вселенский патриарх Иоаким II любил русское братство нашего монастыря и часто защищал его перед турецким султаном, чем вызывал удивление последнего. Имея проницательный ум и твердый характер, он с достоинством нес свое служение, как первосвятитель Церкви и народный представитель. За правдивость, настойчивость в правом деле его уважало даже турецкое правительство, питало к нему доверие, и многие высокопоставленные лица поддерживали его. Султан Гамид неоднократно удостаивал патриарха беседы, говоря: «Я тебя, старец, люблю и уважаю и дозволяю тебе в твоих нуждах приезжать ко мне без всякого доклада». В одну из таких бесед во время русско-турецкой войны патриарх сумел оправдать русских, живущих на Афоне, представив их с самой светлой стороны, и убедил султана, что отвечает собой за русское общество, и на вопрос, почему он так защищает русских, отвечал, что знает религиозные убеждения этого общества, что они не ищут ничего, кроме своей цели, за которой пришли, – спасения души. Он говорил, что в процессе с греками справедливость на стороне русских, но клеветники, желая изгнать или притеснить, пытаются очернить их, якобы они имеют оружие и принадлежат к славянским комитетам, что будто бы они завладели греческим монастырем, а он, патриарх, содействовал им, чего никогда не бывало. И ему пришлось много пострадать от своего народа, но, следуя закону совести, он не отступил, хотя и подвергался свержению с престола.

На комиссию, составленную для раздела русских с греками, смотрел неблаговидно. Желание его было выбрать нового игумена без удаления старого. К отцу Макарию всегда был ласков и, видя того являющимся к нему скорбным, утешал, говоря: «Не спеши делом, одно только может повредить вашему делу, если турецкое правительство повелит его вести другим путем, нежели тем, которым веду его я». И особенно часто удостаивал своей беседы отца Азария, хорошо знавшего греческий язык.

В то время как русские делегаты направляли все усилия, чтобы отстоять свои права на монастырь и на место себе среди святогорских насельников других национальностей, пользуясь сильной поддержкой со стороны могущественного в ту пору в Константинополе графа Н. П. Игнатьева, в обители святого Пантелеймона случилось событие скорбное, но по воле Божией способствовавшее завершению «греко-русского процесса». Утомленный последними искушениями, умер 10 мая 1875 года на 103-м году жизни игумен Герасим. С глубокой сыновней скорбью о почившем старце известил отец Иероним отца Макария о его кончине и при этом заметил, что греки «кажется, не желали, чтобы русские пред герондовою смертию посещали его, а иначе они известили бы нас о том. Когда уже началась его агония, с 3 часов до 9-го, они и не вспомнили известить нас о том, да, верно, и не известили б. Но Бог внушил отставному епитропу Агафону, который секретно сказал нашему портарю отцу Ананию, что геронда умирает: “Иди и скажи русским, чтобы поспешили проститься с герондою”. А то бы мы так и остались, не видавши его кончины и не облобызав пред смертию святой старческой его десницы, что многим из нас причинило бы великую скорбь»¹²³.

До избрания нового игумена всеми делами правила составленная смешанная епитропия из греков и русских. Со стороны греков был избран иеросхидиакон Иларион, а со стороны русских – духовник Иероним и эконом иеросхимонах Павел.

Отец Иероним созвал всю русскую братию в архондарик и торжественно объявил, что по обычаю афонских монастырей по смерти игумена, совершив поминовение девятого дня, в десятый избирают ему преемника: «Следуя сему обычаю, назначаем 20 мая подписываться на избрание во игумена избранного и назначенного покойным герондою архимандрита Макария». На другой день в Покровском соборе открыта была подписка, и подписывались целый день. Подписывались все русские, бывшие в наличности, подписались 406 человек. Приглашали и греков, но получили отказ. Несколько человек все же пришли к отцу Иерониму и испросили благословения подписаться на избрание. Во главе их были иеросхимонах Алексий (впоследствии уехавший в Иерусалим) и схимонах Агафон. Греки подписались немногие, но между ними были и участвовавшие в возмущении. Подписавшихся прочие греки выгнали, и те переселились в русский корпус, им отведен был Введенский параклис, где отец Алексий совершал Божественную Литургию.

Быстрое и единогласное избрание отца Макария расстроило последние планы мятежников, ибо они уже пустили слух, что русские разделились на три партии и что из-за их, русских, медлительности они вынуждены будут избрать своего игумена. Но ожидаемого замедления в действиях русских не было.

Со стороны некоторых греков были возгласы, что будут отстаивать монастырь до последнего, чтобы он остался греческим хоть и для трех человек, если даже и средств к существованию не будет, только чтобы не достался русским. Другие же согласны были жить с русскими, имея свою епитропию, равноправную с игуменом, третьи согласны жить, но только чтобы русские кормили и дали на то бумагу. Четвертые желали выйти из обители. Но предводители теперь, когда уяснилось, что монастырь принадлежит русским, желали раздела, о котором они прежде и слышать не хотели, и чтобы русские оставили им монастырь, а сами ушли в Старый Русик.

Мирный исход дела показал, что смута в обители была навязана извне настроениями афонского и большинства греческого общества, возбуждаемого и поддерживаемого какими-нибудь тремя вожаками внутри обители, с отстранением которых от управления оба братства сразу пришли в единомыслие по делу, прежде так волновавшему.

Вселенский патриарх Иоаким II, извещенный об избрании отца Макария игуменом, желая успокоить взволнованные периодической печатью умы и отклонить от себя всякие нарекания, а факт избрания отца Макария поставить вне всякого подозрения, сразу не утвердил это избрание, а предложил сделать переголосование в присутствии нарочно посланных им двух архиереев и двух уполномоченных кинотом Святой Горы.

«А чтобы законно и канонически решенное, надлежащею заботливостию и начальственным правом святой Церкви Христовой поставленное и определенное и самим делом исполнилось, так как в последнее время преставился ко Господу бывший игумен священной сей обители Герасим, мы, – писал Вселенский патриарх в сигиллионе (грамоте) от 24 сентября 1875 года, подтверждающем избрание архимандрита Макария в игумены Русского монастыря, – постановили послать экзархами священнейших митрополитов Никейского кира Иоанникия и Деркийского кира Иоакима, чтобы они, отправившись в сказанную священную обитель, вместе с тем как объявят всем неизменное решение Церкви для прекращения соблазнов и смут, вселяя согласие и мир приличными советами и увещаниями, пригласили в то же время всех отцов обители к прямодушному и беспристрастному избранию игумена под наблюдением тех самых экзархов и в присутствии двух уполномоченных советом Святой Горы».

11 июля избранные экзархи отправились на Афон, а 20-го числа того же месяца, после того как прибыли в Пантелеймонов монастырь два уполномоченных представителя от кинота и когда при помощи каймакама были удалены из монастыря четыре главных подстрекателя из греков, в русском Покровском соборе было приступлено к переголосованию. Под наблюдением экзархов каждый инок Русского Пантелеймонова монастыря без различия национальности должен был подать свой голос за кандидата на игуменство. Подача голоса заключалась в подписи своего имени под актом избрания в игумены отца архимандрита Макария.

И вторичное голосование, прошедшее весьма тихо, пришло к такому же единодушному избранию отца Макария. Под актом подписались 415 человека, а греков подписалось еще больше, чем прежде, в том числе отец Гавриил, духовник, и отец Поликарп, ризничий, молчавший доселе, опасаясь, как бы греки не отняли ключ от ризницы и не опустошили ее. С противной стороны оказались 112 человек, из них 25 вскоре «преклонили свои главы».

«Когда все так в порядке и законно было сделано, – читаем в патриаршем сигиллионе, – поскольку великим большинством голосов преподобнейших отцов избран канонический игумен, преподобнейший иеромонах и архимандрит кир Макарий, муж разумный и добродетельный, постриженец и член сей священной обители, которого общим прошением и представили нам как достойного и способного управлять богоугодно тою священною обителию, усердно вымаливая и от нашей Церкви Христовой признания и подтверждения постановления и игуменства его нашею патриаршею и синодальною сигиллиодною на пергамине грамотою, то мы письменно определяем соборне с находящимися тут священнейшими архиереями и пречестными во Святом Духе возлюбленными нашими братиями и сослужителями, чтобы в силу вышеизложенного общего решения священного Синода и достопочтенного народного совета о пребывании и совместном в любви жительствовании всех отцов, подвизающихся в сказанном священном общежитии святого Пантелеймона, без какого бы то ни было привилегированного или племенного различения и о пользовании всех их без исключения равными правами, – решения, имеющего значение и силу неизбежную и неизменную во всякое время, как основанного на священных канонах и отеческих законоположениях, согласного и сходного с издревле установленными порядками, определениями и уставами всех священных общежитий, избранный теперь большинством голосов в игумена священной сей обители и канонически имеющий поручительство за себя и в непорочном жительствовании свидетельствуемый преподобнейший архимандрит кир Макарий был, и назывался, и всеми признавался игуменом и начальником общежития (киновиархом) помянутой нашей патриаршей и ставропигиальной обители святого Пантелеймона, называемой Русик, и до конца своей жизни держал игуменство в ней по правилам и установлениям общежитий. А его преподобие обязан, как преимущий пред всеми братиями, наблюдать и возбуждать всех к добродетели и общежительное их пребывание соблюдать в точности по древним уставам для избирающих общежительную жизнь, себя первого представляя примером добродетели и жития беспорочного, иметь попечение и заботиться о пользе и выгодах священной сей обители, усердно хлопотать о содержании и нуждах ее и с рассуждением домоправительствовать, пользуясь без всякого племенного различия и советами мужей опытнейших и превосходящих других смыслом и возрастом и с ними обсуждать дела, потому что спасение есть во мнозе совете (Притч. И, 14), по Приточнику. А все братия в общежитии должны повиноваться и подчиняться этому каноническому игумену своему и внимать его предложениям и увещаниям, никто вообще не противясь и не противореча, но исполняя все то, что бы ни было поведено от него. А кто не захочет повиноваться, тот после первого и второго вразумления, по слову апостола, да будет изгнан им, чтобы и других не заражал (см.: 1Кор. 5, 6, 13). Все же теперь уже подвизающиеся братия и имеющие впоследствии поступить из священной любви к общежительному пребыванию должны иметь все общее, имея каждый равные права и питаясь одинаково, кроме если кому по немощи телесной или другой какой неизбежной причине встретится препятствие употреблять одинаковую с другими братиями пищу, по рассуждению и испытанию о нем игумена, имеющего право устроять каждого по немощи его, нисколько поэтому не подлежа епитимии ни сам, ни те, о коих он устрояет так. А прежде всего должны жить в согласии и духовной любви, имея по Богу братолюбное расположение, как бы одна душа, обитающая во многих телах, и совокупно заботясь о месте своего покаяния, поступая каждый так, как повелевает игумен. А кто и кто бы то ни был из всех, освященный или мирян (белец), одолеваемый грубостью или высокомерием, дерзнет когда-нибудь тайно или явно, непосредственно или посредственно, словами илипоступками внести смуту, неравенство и нестроение в общежительный порядок и строй священной сей обители или в противность канонам захочет возбудить желания племенного различения и привилегированного положения, полагать препятствие равному для всех подвизающихся отцов пользованию правами и обособлять что-нибудь из принадлежащего общему братству или каким бы то ни было образом нанести беспокойство и вред священному сему общежитию и находящимся в нем теперь или впоследствии имеющим жить отцам и вообще захочет извратить хотя бы в самом малом синодально определенное в настоящей грамоте, таковой, какого бы сана и степени ни был, да будет отлучен от Святой Животворящей и Неразделимой Блаженной Троицы, Единого естеством Бога, и проклят, и не прощен, и повинен всем клятвам отеческим и соборным».

Таким образом, патриаршая грамота свидетельствовала о полной законности произведенных выборов.

88 Пантелеимоновский собор Русского монастыря

Но, несмотря на все это, остались недовольные произведенными выборами, в том числе шесть членов протата, которые решили, что уполномоченные от протата якобы «не сообразовались с данными им наставлениями». Недовольные написали протест в весьма сильных выражениях и отправили его к патриарху, который, однако, не придал ему никакого значения, сделав протестовавшим отеческое замечание. Некоторые из греческой братии, не примирившиеся с фактом состоявшегося избрания, продолжали возмущаться против нового порядка жизни в монастыре.

«Когда потребовались ключи от соборного храма великомученика Пантелеймона, – рассказывает один из братии, – то возмутители беспорядков, во главе коих были Евгений и Анастасий, их не давали, а екклисиарх Иоанн на церковной двери приклеил портрет султана и поставил флаг и на боковых дверях приклеил два портрета и украсил их цветами.

Бывший тут турецкий чиновникснял флаг, как не личную принадлежность человека, говоря, что подданство и повиновение правительству не в том состоит, чтобы выкидывать флаги и выставлять портреты, но в исполнении воли его, и велел снять портреты, а ключи они все-таки не отдавали. Это было в первых числах сентября, а закрыт храм был с 1 сентября, когда, по обычаю афонскому, в нем было совершено водосвятие.

Потом храм все же открыли и 7 сентября совершали там богослужение. Когда после Литургии братия вкушали антидор и открыли чашу со святой водой для запивки, то увидели в ней кишащих красных червей длиной с палец. Все были поражены ужасом и заключили, что это есть гнев святого угодника Божия великомученика Пантелеймона за возмущение и за то, что вместо креста на двери храма приклеивали почитателя луны. Так Господь, являя чудеса Свои, обличает неправые дела людей».

Этот факт наглядным образом показал русским инокам, что огонь вражды греков к ним еще не потух, и посему, чтобы раз и навсегда удалить зло из среды своей, они предложили недовольным оставить Пантелеймонов монастырь и искать себе пристанища в другом месте. По распоряжению патриарха и при помощи каймакама главных возмутителей удалили из монастыря (о чем предсказывал отец Иероним), взяв с них подписку, что они с монастырем ничего общего не имеют, и снабдив необходимым материальным обеспечением. Сами вышли из монастыря 20 человек и 11 были высланы.

Обитель готовилась к встрече нового игумена.

Отец Макарий, 24 сентября возвратившийся из Царьграда, был торжественно встречен единодушной братией Русской обители.

26 сентября во время Божественной Литургии, совершенной Никейским митрополитом Иоанникием в присутствии десяти членов протата, отец Макарий получил знаки игуменского достоинства: патерицу, или игуменский жезл, и архиерейскую мантию с источниками – и был возведен на игуменский трон. «Сознаю, – говорил взволнованным голосом новый игумен своей братии, – что не по силам моим возлагается сей голгофский крест на мою выю, но, помня, что сила Божия в немощах совершается, я, грешнейший, движимый взаимною любовию и убеждаемый обстоятельствами времени, а вместе и призываемый на сие высокое служение высокопоставленными лицами двух национальностей, решаюсь, призвав в помощь Господа, заступление Царицы неба и земли и предстательство святого великомученика и целителя Пантелеймона, принять возлагаемое на меня послушание по желанию и великих адамантов терпения – старцев наших Иеронима и Илариона – и вашему, зная, что на это была воля и в Бозе почившего старца нашего отца игумена Герасима. Не будем обвинять кого-либо, кроме своих недостатков, а будем лучше благодарить Господа, что мы – чада Божией любви, а не гнева, что Он, Милосердый, по благости Своей благоволил нам узреть Его неизреченную милость, великое заступление Царицы Небесной и помощь святого страстотерпца Пантелеймона, яко не по грехам нашим воздал есть нам! (Пс. 102, 10)».

89 Игумен Русского на Афоне Свято-Пантелеймонова монастыря схиархимандрит Макарий. Вторая половина 1870-х годов

Члены афонского протата после поставления в игумена отца Макария немедленно известили патриарха и экзархов через особые официальные послания, что «прежний законный порядок в названной обители вполне восстановлен» и что, «согласно обычаям и порядкам Святой Горы, ввели 26-го сего месяца, в день памяти святого Иоанна Богослова, в должность настоятеля названной обители архимандрита Макария, недавно выбранного на эту должность большинством пребывающей в обители братии».

В воскресенье, 28 сентября, патриаршими экзархами была прочтена разрешительная молитва, которой прощались все иноки, так или иначе провинившиеся во время происходивших в обители смут, и тут же избраны особые духовники для греческих монахов, а в понедельник, 29 сентября, экзархи, выполнив возложенные на них поручения, выехали с Афона в Константинополь. В ноябре того же 1875 года последовала особая разрешительная грамота, которой разрешались все вольные и невольные грехи братии Пантелеймонова монастыря в период смуты в нем. Приводим ее полностью.

«Грамота святейшего Иоакима, патриарха Константинопольского, в Русскую киновию святого Пантелеймона на Афоне по случаю прекращения в ней разногласий.

Иоаким, Божиею милостию архиепископ Константинополя, Нового Рима, и патриарх Вселенский, Высокопреподобным архимандриту игумену Макарию и другим отцам нашего святого патриаршего монастыря святого Пантелеймона, Русской киновии на Афоне.

Возлюбленные о Господе чада мои! Божественная благодать и мир да будут с вами.

Пророк Давид воспел милость и правосудие Господа и возвышенно прославил Его справедливость, согласующуюся с Его милосердием и Его великою милостию. Вдохновляемая этими началами, святая Церковь Христова по справедливости порицает тех, кто тем или другим образом согрешили и неразумно оставили свои священные обязанности, равно как она признает их достойными помилования, когда они отвращаются от своих заблуждений. Благосклонно при нимая их раскаяние, она снимает с них тяжесть их грехов и ответственность за них в силу Божественной благодати и власти святой Церкви, – власти, данной Господом нашим Иисусом Христом Его божественным и святым угодникам и апостолам с целью решить и вязать грехи людей, каковая власть перешла и к нам по преемству.

Вследствие случайно происшедшего года полтора тому назад ненормального состояния в нашем святом патриаршем монастыре святого Пантелеймона, называемом Русским монастырем, некоторые отцы по наущению и прельщению сатаны оставили спокойное и мирное поведение, которое приличествует монахам, и наполняли общину ссорами, несогласиями и бесславными делами. Вместо того чтобы жить в согласии и мире, они своими противозаконными делами навлекли на себя справедливый гнев и неудовольствие святой Церкви Христовой, – Церкви, которую они так долго беспокоили. Они оскорбили Всевышнего и сделались повинными пред Ним в преступном попрании звания, в котором они должны были нерушимо соблюдать свои монашеские обязанности, определенные святыми канонами и киновийскими уставами и обычаями.

Принимая во внимание, что ныне эти предосудительные деяния по милости Божией прекратились и община возвратилась к исполнению своих святых обязанностей, что Вы, Ваше Высокопреподобие, законный игумен, движимый отеческими чувствами, и вы, вся братия этого святого монастыря, обратились к Великой Церкви Христовой с пламенною мольбою о прощении и отпущении грехов всех тех, кто тем или другим образом сделался виновным в этих преступлениях против канона, и что вы все вместе в прошении, скрепленном вашими подписями, прибегли к милости Церкви, мы с благоволением принимаем ваше пламенное прошение, приятное пред Господом, и, вдохновляемые Святым Духом, письменно в соборном определении, постановленном в соприсутствии преосвященных епископов, наших сослужителей и наших возлюбленных братий о Иисусе Христе, объявляем, что все те между братией, диаконами, монахами или послушниками монастыря святого Пантелеймона, называемого Русским монастырем, выбыли они из него или продолжают жить там, – что все те, кто по неведению или сознательно, явно или тайно, словами или делами сделался причиною этих соблазнов, этих несогласий и этих разделений и кто возмутительными поступками или другими действиями сделался виновным в этих тягчайших грехах и навлек Божественный гнев и справедливое порицание со стороны святой Церкви, – мы объявляем, говорим мы, что все они разрешаются и прощаются Господом нашим Всемогущим, что они раз решаются от всяких уз и становятся изъятыми от всякой духовной ответственности за эти грехи, что они, наконец, получают благословения всех святых, существовавших от начала веков, равно как и благословения 318 отцов Церкви, составивших Никейский Собор и отцов других предосточтимых Соборов Вселенских.

Ей, Господи, Всемилостивый Иисусе Христе, Боже наш! По неизмеримой милости Твоей и беспредельной благости Твоей не остави дело рук Твоих погибнуть до конца! Вонми молению смиренных рабов Твоих, которые молят Твою благость о братии сей, диаконах, монахах и послушниках, и, Благий и Милостивый Господи, сними с них всякую ответственность телесную и духовную молитвами и заступлением Пречистой Матери Твоей, Госпожи нашей, Богородицы и Приснодевы, славного пророка Предтечи Иоанна Крестителя, святых, угодивших Тебе от начала веков. Аминь.

Дана в 1-й день месяца ноября 1875 года».

(Подписана десятью восточными митрополитами, составлявшими синод Константинопольского патриархата.)

Признанный в своем настоятельском сане Константинопольским патриархом и его синодом, отец Макарий сумел заставить и греков Русского Пантелеймонова монастыря признать себя настоятелем своим, кротостью и благоразумием повлияв на них так, что наконец они осознали, что даже игумен-грек не будет для них так добр, доступен, милостив и справедлив, как отец Макарий.

Итак, скорбь Русской обители в радость обратилась, по слову Спасителя (см.: Ин. 16, 20). Шумный «греко-русский пантелеимоновский процесс» окончился торжеством русских, приведшим в дальнейшем к «всестороннему устроению великого русского дела на Афоне»¹²⁴.

Победа в тяжелейшем процессе – это торжество правды Божией благодаря личному благочестию и стоянию в истине старцев Иеронима и Макария. Но через какие ужасные нравственные страдания пришлось им пройти, едва ли можно представить себе хотя бы и приблизительно! Люди, стоявшие близко к старцам в эту тяжелую пору их жизни, не могли вспоминать без слез о бессонных ночах, проведенных ими на молитве или за работой, о разного рода лишениях и нравственных страданиях.

Отец Иероним всегда напоминал о пользе скорбей, посылаемых Богом: «От скорби нигде не укрыться, хотя бы и пожелали мы бежать от нее. Так лучше нам искать в самой скорби утешения, и оно обретается, когда подклоняемся мы покорно постигающей скорби, смотрим на нее как на спасительное врачевство, как на горнило, вырабатывающее в нас материалы, достойные неба и вечности, когда принимаем их, как подать, которую выплачиваем Господу за греховность нашу. Страшно долго оставаться без скорбей. Стоячая вода обращается в грязное болото, а бури и ветры освежают ее и возбуждают ее производительность»¹²⁵.

Всю ответственность за ход «пантелеимоновского процесса» отец Иероним принял на себя, как старец и советник, возвещающий братии волю Божию. «...У [русского] общества в это время был и старец, коего Вы называете духовником Иеронимом, коего Вы всегда слушали и слушаетесь, вот на него-то Вы имеете полное право возлагать все тяжести нашего процесса, и это будет воистину, ибо без моего согласия Вы ничего (в ходе нашего дела) не делали важного... У Вас, кроме меня, нет советника», – пишет он отцу Макарию¹²⁶.

Из писем старца 1874 –1875 годов в Константинополь к «богодарованному другу» отцу Макарию мы узнаем о беспримерных скорбях, которые испытывал тогда отец Иероним.

«Заботы у меня теперь двойные и даже более того без помощи, бывшей от тебя, что весьма чувствительно меня отяготило. И я сам немало удивляюсь, как еще все это так делается? Уж воистину в немощи нашей сила Божия совершается (см.: 2Кор. 12, 9). Спасение, благоугождение Богу – наша единственная цель, которая ободряет нас в треволнении, обстоящем нас. Одно слово Божие меня утешает, это что любящим Бога все споспешествует во благое (Рим. 8, 28). А мне остается только одно сказать Господу, что хощу видети во благости избранный Твоя (Пс. 105, 5) – и потом: “Приими мя, кающегося многогрешника! ” Вот уже время наступило для нас особое, в кое мнози глаголют: Кто явит нам благая? (Пс. 4, 7). Но блажен тот, кто и в нестроении показывает дух терпимости и благодушествует! Все обстоятельства, касающиеся нас. заставляют нас только терпеть, а сего-то последнего у нас в запасе очень мало, и, которым приобретается наше спасение, этого-то самого мы и не совсем долюбливаем. Но что будем делать, когда некуда податься, и поневоле будешь терпеть и потому еще, что роптать еще хуже... Хотя и много есть скорбей, но чувствование их не отягчает много сердца».

Положение отца Иеронима усугублялось тем, что он остался один, без своего друга, которого вымолил у Бога себе в помощь, которому, как и всякий человек, имеет нужду открывать свою душу. С герондой он не мог беседовать, так как приближенный к тяжело больному старцу «командир его Евгений» и другие злобствующие греки не допускали их быть наедине.

«...Правда твоя, что не с кем разделить тех чувств, или передать кому-то, что требует дух передать, или посоветоваться. Вот и поневоле вспомнишь изречение святых отцов, что из тысячи един да будет тебе друг. Этот голод в духовном советнике и я теперь чувствую вполне, тем более с того времени, как я лишился доступа к старцу. Но Господь щедро восполняет это лишение утешением и благодатным просвещением».

Даже самые близкие к нему люди не вполне понимали смысла его слов и поступков, которые всегда были направлены только к их душевному благу. Это непонимание явственно обнаруживается в некоторых высказываниях и замечаниях окружающих, проскальзывает даже в отдельных записях отца Владимира. В духовном отношении он стоял на целую голову выше всех его окружающих, даже весьма ревностных и признанных подвижников. Отсюда и многозначительное замечание старца об отце Арсении, который утешал его при долгом отсутствии отца Макария своими «проектами». Старец внимательно выслушивал его, но отцу Макарию писал, что общение это для него было не столько духовное, сколько душевное. Отсюда и ощущение одиночества, оставленности людьми: хотя внешне они и присутствуют, но страдания свои он терпел один, как Христос, оставленный всеми, но не оставленный Богом.

«Скорби со всех сторон умножаются, но и утешения Божии тоже увеличиваются. Вот уж сила-то Божия в немощах моих совершается! А от людей я жду соскорбящего и его не обретаю, ибо несть утешающего меня, кроме одного Бога (см.: Пс. 68, 21). Да так сему и должно быть, ибо все окружающие меня наши деятели часто проявляют свою ревность не по разуму. Чтобы не привести их в смущение, я таю от них мое настоящее положение, но вчера вынужден был сказать одному из них, требовавшему от меня большей энергии, что я и без того каждый день умираю (1Кор. 15, 31). В какую сторону понял он эти слова, это Бог весть, а не догадался он вопросить меня, что сии слова означают».

«Это недостаточно, что по духовной части я остался один, но к этому мне посылаются еще телесные болезни, дабы я не мечтал, что и один справлюсь... А трудно мне стало, даже и весьма, ибо почти можно сказать по Писанию, что я как будто каждый день умираю (1Кор. 15, 31). Если сутки прошли, то я говорю: “Ну, слава Богу, еще сутки продыхал”. А искушения-то своим порядком меня со всех сторон осаждают, и еще оттуда, откуда не чаял и не ожидал. Но Господь – Бог всякия утехи – не остается у нас в долгу, как в Писании сказано: По множеству болезней моих в сердце моем утешения Твоя возвеселиша душу мою (Пс. 93, 19)».

«Хотя Бог и подкрепляет и весьма утешает меня, но силы мои телесные ослабели, а они-то теперь очень нужны; к этому еще отец Иларион со своими немощами, уж и не знаю, что и сказать... Приходит ко мне утром и вечером с помощию охать и ахать, а нередко и с горьким плачем. А я, право, не нахожу слов его утешить, да и приходит-то он ко мне в то время, когда я сам в полусознании от прилива и лихорадки, – видно, и этому надо быть... Он очень малодушествует, впрочем не по общему искушению, а по причине собственного своего, особенного искушения, вследствие чего он утром и вечером приходит ко мне и повторяет одно и то же, и это для меня составляет хороший крестик, но что же делать? Учим же других друг друга тяготы носить. Во всем да будет воля Господня! Уж вот пришло время, когда сладце похвалюся в немощах моих (2Кор. 12, 9)».

«А я, расслабленный, похвалюсь тебе и многими моими немощами и злостраданиями, и многою помощию Божиею, и утешением благодати. Все это скорбное время при конце Пятидесятницы я обретал большое утешение от мысленного чтения в уме кондака Вознесения, а более от сих слов: Никакоже отлучаяся, но пребывая неотступный и вопия любящим Тя: Аз есмь с вами и никтоже на вы».

«Эти наши обстоятельства, с одной стороны, показываются нам как бы сверх сил наших... Вот уже год прошел, как наше дело началось, когда же конец-то ему будет? Но, с другой стороны, Кто-то ободряет нас, не велит малодушествовать, а возлагать надежду на помощь Божию и покров Богоматери... Совесть не перестает напоминать нам слово Божие, что любящим Бога вся споспешествует во спасение (см.: Рим. 8, 28). Одна подпись писем иногда добре меня “допрашивает”. Впрочем, меня очень удивляет великая помощь Божия, которая подкрепляет меня и лелеет, как младенца. Что воздам Господу о всех, яже мне воздаде?! (см.: Пс. 115, 3). Одно мое желание осталось на земле – это чтобы хотя и пред смертию моею увидеть благополучный исход нашего дела, еже аз, грешный, и ожидаю от милости и благодати Божией за молитвы Всепетой и святого Пантелеймона. Видно, многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян. 14, 22). Вот мы очень хорошо знаем, что скорби нас спасают, а почто же мы их не любим? И это тоже странно».

Отец Иероним был весь в Боге и мыслил не о земном. Для всего земного он давно умер, и оно служило для него лишь пособием для достижения целей неземных. Промысл Божий испытывал терпение, требовал выжидать определенных событий, а многие видели в поступках старца медлительность, требовали от него решительных действий.

По данной ему благодати он своим ясным умом прозревал то, что другим не дано было видеть. Поэтому и в самые скорбные дни процесса нисколько не терял спокойствия, но во всем ощущал действие Промысла Божия, все устрояющего во благо, понимал, что даже самые неприятные обстоятельства помогают делу. Проницательный ум его видел сущность того, что совершалось на самом деле. «Если то Бог попустит, – пишет он отцу Макарию, – что если греки и вовсе не выгонят нас со Святой Горы, то по крайней мере притеснят нас добре и таким образом мало-помалу уменьшат количество нашего населения на Афоне. А чрез нас они, то есть греки, лишат и прочих насельников Афона древней монастырской свободы, как подобное сделано в православных царствах, как-то: в Молдавии, Сербии, Греции и прочих. Поэтому можно предусматривать, к чему клонится намерение диавола, потому что каково бы ни было по нравственности монашество, но и тогда оно было для него ненавистно до того, что он подвигнул власти на истребление его. Тому подобное теперь совершается и на Святой Горе».

«Воистину, – продолжает он, – умножились стужающие нам: Пантелеймон, Дорофей, Евсевий и с ним многие серайцы, протат, патриархия, народ греческий, петербуржцы и едущий Самуил! Это только явные враги, а тайных-то сколько! И как они сильны злобою и лукавством! Все это в совокупности устрашает, приводит в малодушие, колеблет упование и уничтожает терпение, но только тогда, когда все это представится мгновенно вне веры и упования на Промысл Божий. А иногда, хотя и редко, от представления обышедших нас многих врагов нечаянно, как молния, блеснет радость, что все это допущено Самим Господом для того, чтобы явить нам Свое Божественное отеческое славное заступление и покровительство для вящей славы Своей. Мы по-детски просили Господа, дабы Он здесь, на Афоне, уяснил нашего общества положение, и вот Он так уяснил оное, что мы тому не только удивляемся, но и ужасаемся. Слава за это и за все Ему единому... ибо такое малое дело, как наше, сделалось чрез газеты предметом разговора по всей Европе. Чудо, да и только!»

«Скорблю и молю Господа, да не допустит быть тому, чем бы обесчестилось афонское монашество. А диавол чрез уста послушных ему хвалится и угрожает трагическим окончанием нашего дела. Но да будет во всем воля Божия, которая не допустит сему быть, ибо это будет во вред славе Божией и спасению душ наших.

Греки наши крепко надеются на свой этнос¹²⁷, что он их поддержит и поможет им прогнать нас. Но наша вся надежда по Боге на Заступницу усердную, что Она благоустроит нас в честном жребии Своем. Веруем, что и святой Пантелеймон поможет нам. Уповающие на Божественноотеческий Промысл не бывают никогда оставлены без помощи в их нуждах. Спасение Божие да приимет Вас и всех нас под Свой Божественноотеческий покров. А другой утешительной опоры вокруг нас нет, да и неоткуда ее нам взять... Далее что будет, это в руце Божией, а мы хотя и грешные, но другого прибежища в скорбях наших не имеем, кроме Него одного, Спасителя нашего, на Коего и уповаем, что Он со искушением сотворит и избытие... Я своему сердцу боюсь доверять. Только одного желаю: да будет воля Божия благая, благоугодная и совершенная, как то указывают нам слова Священного Писания (ср.: Рим. 12, 2)».

Пройдя горнило искушений, быв испытан, как золото в огне, отец Иероним вынес на своих собственных плечах все трудности того тяжелого времени. И по праву можно сказать, что благоприятный исход «греко-русского процесса» и дальнейшее благоденствие обители есть не что иное, как победа его необыкновенно твердого упования на Промысл Божий, плод его молитв и терпения, его глубокого ума и рассуждения.

Рассказы иноков Свято-Пантелеимонова монастыря завершают повествование о смуте в обители.

«После умиротворения в нашей обители грек-духовник отец Поликарп вошел в доверие к отцу Макарию и задумал вновь произвести восстание. Для этого он советовался с митрополитом Амфилохием, живущим на покое на острове Патмос. Митрополит Амфилохий, грек, был пострижеником нашей обители. Был экономом, затем Кутлумушский монастырь его пригласил в игумены, где недолго был, – его выгнали. Он поехал в Александрию, где добился кафедры епископской, но потом ушел на покой по неудаче в жизни. Его-то отец Поликарп и пригласил в обитель письмом, набросав план начала восстания. Письмо было перехвачено и доставлено отцу Иерониму, перевели на русский язык. Отец Иероним пригласил отца Поликарпа к себе и, показав письмо, присовокупил: “Бог за это тебя накажет, ты должен умереть”. Отец Поликарп был совершенно здоров, но через три дня скончался.

90 Вселенский патриарх Иоаким III

91 Митрополит Пилусийский Амфилохий

После его смерти прибыл и митрополит Амфилохий, без благословения патриарха Константинопольского Иоакима III рукоположил в диаконы отца Мелитона и отца Флавиана. О сем кто-то донес патриарху, который прислал телеграмму, в коей приказал митрополиту Амфилохию шесть месяцев быть под епитимиею в скиту святой Анны, а рукоположенным воспретил служить. В день святого Ангела отца Макария патриарх прислал телеграмму с поздравлением и прибавил: “Рукоположенным митрополитом Амфилохием разрешаю служить”.

После смерти отца Макария, в игуменство отца Андрея, грек-схимонах Каллиник тайно ездил по Афону по греческим монастырям, отбирал подписки к восстанию новому; о сем дали знать игумену, и когда отец Каллиник явился в обитель, то его уличили и он рехнулся умом и скончался вскорости, не придя в себя. Так за молитвы отца Иеронима Господь хранит сию святую обитель.

В игуменство отца Нифонта грек одесский отец Софроний, ярый противник русских, часто наводил скандалы в нижнем соборе; был выгнан за то, что тайно ездил к патриарху Иоакиму III с жалобой; после плакал о своей неразумной ревности, заболел и скончался от водянки на Преображенской больнице. Явно, что неугодны Богу распри».

«Однажды приехал на Афон бывший обер-прокурор Святейшего Синода граф А. Д. Толстой. Высадившись с парохода у нашей обители, не хотел посетить монастырь, а хотел следовать сразу в другоеместо. Отец архимандрит Макарий и другие много просили но он не соглашался. Наконец, пришел и сам батюшка отец Иероним и едва уже упросили хотя ради святого великомученика Пантелеймона. После он рассказал отцу Иерониму, что, бывши на острове Патмос, он исповедовался у митрополита Амфилохия и получил у него совет не оставаться в Русике, ибо Иероним в прелести и всё братство ведет за собою в ад. Много наговорил и смутил графа. Граф же, пожив долго в Русике и увидев все своими глазами, очень расположился и остался довольным.

В начале 1880-х годов митрополит Амфилохий долго гостил у нас и набрал много разных церковных вещей, но когда стал отправляться на Патмос, то нанятое им судно с вещами разбилось у берегов Афона. Скончался митрополит около 1902 года».

По милости Божией пережив все скорбные треволнения страстей человеческих Свято-Пантелеимонова обитель продолжала процветать во спасение душ человеческих. К ней были устремлены взоры многих подвижников и пустынножителей, которых она кормила и содержала, которые без нее не имели бы дневного пропитания. Уже эта одна ее заслуга велика пред Богом, и эта заслуга всецело принадлежит старцу Иерониму: он первый, еще во времена господства в монастыре греков, завел в Пантелеймоновой обители щедрую раздачу милостыни бедным инокам и пустынножителям Афона. Будучи сам по себе добрым, любвеобильным и милостивым, он видел в этом не только исполнение своих благих намерений, но исполнение воли Божией, определившей Русику питать сиромахов (неимущих), принимая одной рукой щедрое подаяние от боголюбивого русского народа, другой же раздавая этим рабам Божиим, молитвами которых, может, и стоит мир.

За исполнение дела Божия Господь воздавал старцу и его обители сторицей. «Вам известно, как долго испытывал Господь обитель нашу великою бедностию и даже тяжелыми долгами, ибо до Крымской войны обитель наша не имела состояния раздавать милостыню бедным, но когда в то бедственное время обитель наша с полным самоотвержением решилась поделиться с голодавшими сиромахами последним хлебом, то из всех стран России начала присылаться в обитель изобильная милостыня, при помощи которой в то бедственное время обитель наша не имела нужды в содержании, но еще многих бедных пропитывала. Столь боголюбезна добродетель общения и благотворения», – напоминает отец Иероним в духовном завещании своим преемникам и чадам о трудном времени начала возрождения обители.

«Господь повелевает давать милостыню, а оная так и подается, то есть без возврата. И, как раздавать, сказано: Имеяй две ризы да подаст неимущему и брашно такожде да творит (Лк. 3, 11), что при помощи Божией обитель наша по средствам своим и исполняет, ибо ежегодно выдает до 10 тысяч рублей деньгами, хлебом и одеждой» – так старец однажды пояснял отцу Арсению. Это было в 1870-х годах.

По мере того как увеличивались материальные средства Пантелеймоновой обители, соразмерно увеличивал отец Иероним и эту раздачу (нужно заметить, что общие затраты монастыря на помощь бедным святогорцам к 1900-м годам достигли 40 тысяч рублей ежегодно, не считая раздачи хлеба), сам руководя ею до последних дней своей жизни, и, можно сказать, был истинным отцом – благодетелем и кормильцем многих нищих на Святой Горе. В числе неимущих иноков бывали великие избранники Божии, посвятившие себя добровольной нищете. Умилительно было видеть, когда сходились к келлии старца эти нищие иноки Афона разных национальностей. Всех их знал отец Иероним, ко всем относился с отеческой любовью и каждого снабжал по его потребе нужным из больших запасов, всегда бывших при его келлии, которые раздавали по его указанию его келейники. Кому давал чаю, кому – сухарей, кому – вина и просфор для совершения Божественной Литургии, кому – одежду, мантию, камилавку, схиму – всем этим снабжал бедняков любвеобильный старец; кроме того, при вратах обители всегда имел запас пищи и сухарей, чтобы те из пустынножителей, которые, избегая людей, не приходили к нему днем за пищей, могли ею тайно запасаться ночью при вратах обители многомилостивого целебника. «Даже из мира многие приходят к нам просить милостыни, – пишет он сестре, – а более всего для бедных церквей просят ризницу, и мы издавна приучили их к сему. А о святогорцах нечего и говорить... Для удовлетворения нужд этих рабов Божиих у меня много времени употребляется. Как только они услышат, что к нам корабль пришел из Таганрога и привез рыбу и икру красную, то вскоре явятся со многих келлий и со всех скитов старцы с торбами и с письмами для получения утешения»¹²⁸.

Зная многих афонских пустынников, старец Иероним посылал им подаяние через избранных для этого братий и взаимно получал от них молитвенную помощь ко благу и процветанию своей обители.

Заботливо перечисляет он нуждающихся пустынников в собственноручной заметке 1860-х годов:

«Иеросхимонах Феофил – живет в скиту Кавсокаливском при церкви всех святых.

Схимонах Пафнутий – живет в том же скиту при церкви святого Предтечи.

Схимонах Салафиил – живет в скиту Василия Великого.

Монах Виталий – живет на Капсале в своей каливе.

Схимонах Мелетий – живет в Ксенофском скиту Благовещенском в своей каливе.

Схимонах Митрофан – живет на Капсале при церкви Василия Великого.

Схимонах Павел – живет на Капсале в своей каливе.

Монах Галактион, юродивый – живет на пустой келлии Пантократорской.

Схимонах Михаил – живет на Капсале при церкви Рождества Богородицы.

Иеросхимонах Тихон, живущий в келлии Святой Троицы.

Означенные лица ведут жизнь внимательную, отличную от других и в пропитании нуждаются.

Бедные, посредственно живущие, нуждающиеся в пропитании:

Монах Николай, не имеющий своего места.

Монах Герман, живущий на Капсале, имеющий свою каливу.

Схимонах Порфирий, живущий в скиту святой Анны.

Схимонах Филарет, расслабленный калека, живет при монастыре Каракале.

Схимонах Лука, не имеющий своего места.

Схимонах Евфимий, не имеющий своей каливы и страдающий от тяжкой долговременной болезни.

Схимонах Серапион – живет на Капсале на каливе.

Схимонах Феократист – живет на Капсале при церкви святых апостолов».

Но не одним мелким подаянием пищи и одежды благотворил отец Иероним инокам Афона, нуждавшимся в помощи. Случалось, и весьма даже часто, что оказывал он и немалое денежное подаяние – кому для построения пустынной келлии, кому для ее покупки по обычаю Афона, кому для уплаты долгов, особенно русским, бесприютным и теснимых греками, что в то время случалось очень часто на Афоне. Вот еще одна собственноручная запись старца: «Дано из Русского на Афоне монастыря святого Пантелеймона для келлии святого Иоанна Богослова, принадлежащей монаху отцу Венедикту, грузину, разными вещами, хлебом и деньгами всего на пятнадцать тысяч левов (15 000) по 29 сентября 1878 года. Духовник Иероним»¹²⁹.

92 Собственноручная запись старца Иеронима. 1878 г.

Особым покровительством старца пользовались пустынники Карули – дикой, недоступной местности на южной оконечности афонского мыса. Благодаря помощи старца продуктами и деньгами число русских отшельников там заметно возросло.

Пишет миссионер иеромонах Арсений, бывший очевидцем благотворительности отца Иеронима.

«В воскресные и праздничные дни бывает громадное стечение народа в монастыре. При сем поражает жалкий вид посетителей, одетых в рубища, полураздетых, изможденных и больных. Сперва я думал, что все эти приходящие бедняки-монахи принадлежат Русику, но впоследствии оказалось, что это различные подвижники Афона. В числе их видишь греков, болгар, молдаван и русских. Всех их кормят за второй трапезой, после которой идут они к келлии духовника отца Иеронима, где им раздается заготовленное заранее подаяние, что кому нужно, как-то: подрясники, шапки, белье и т. п. А некоторым раздают и деньги. Бедным же келлиотам, у которых есть домовые церкви, раздают, кроме того, священнические и диаконские облачения, вообще все принадлежности к богослужению, а также выдается мука, елей, ладан, священные сосуды и т. п. Словом, келлиотам выдают все необходимое как для церкви, так и для их пропитания. При выходе из монастыря привратники всякому проходящему выдают около 10 фунтов сухарей, то есть на целую неделю, а некоторым выдается больше, смотря по числу монахов, проживающих в келлиях. Многим выдаются для праздников чай, кофе и сахар.

Приятно смотреть, как преподобный Иероним раздает милостыню. Обыкновенно вся нищета собирается к нему в коридор, который часто не в состоянии вместить всех приходящих. Преподобный старец выходит из своей келлии, приветствуемый почтительными поклонами, и прежде всего обходит всех просителей, а потом уже раздает и вещи. При раздаче присутствуют некоторые из братии, особенно заведующие раздаваемыми вещами. Всякий проситель объясняет свои нужды, и отец Иероним беседует с каждым на его родном языке. Кроме того, он хорошо знает образ жизни всякого просителя, поэтому-то все и обращаются к нему, как к своему отцу и благодетелю, с полною уверенностью, что он им ни в чем и никогда не откажет. Особенно многочисленно бывает стечение народа в двунадесятые праздники и преимущественно в день святого великомученика Пантелеймона и в день Покрова Пресвятой Богородицы. В эти дни со всего Афона собирается несколько сот человек, всех их наделяют щедрою милостынею»¹³⁰.

Но не только в праздники, во всякое другое время нуждающиеся, как описывает другой очевидец афонской жизни, приходили прямо к батюшке и выкладывали свою нужду: «Батюшка, благословите мне ряску, моя износилась» – и ряска давалась. Или: «Батюшка, для моей церкви нужны иконы и облачения священнические, благословите». И просимое давалось. Рука дающего не оскудеет – твердо уповал на Господа отец Иероним¹³¹.

Однажды портарь отец Алипий, старый заслуженный монах, грубо обошелся с сиромахом-пустынником. Тяготившуюся этим свою совесть он открыл отцу Иерониму. Тот запретил ему за это святое Причащение, заставив долго искать оскорбленного пустынника.

И когда отец Алипий отыскал его в Кавсокаливском скиту (два дня ходу от нашего монастыря), привел в монастырь, испросил у него прощение, даровал ему необходимую милостыню, тогда только отец Иероним разрешил ему причащаться, внушительно сказав: «Помни это». Так высоко он понимал дело милостыни.

Всякая добродетель подается от Господа за перенесение скорбей и искушений, и, чем они больше и труднее, тем выше и прочнее полученная добродетель. И вот, чтобы окончательно утвердить отца Иеронима в мысли, что ради этой милостыни обитель пользуется благоденствием, а насельники ее всего лишь раби неключими, еже должны бехом сотворити, сотворихом (Лк. 17,10), чтобы навсегда избавить его от самоцена своих добродетелей, свойственного в той или иной мере всякому человеку, творящему добро, Господь попустил ему искушение – гибель монастырских судов.

Случай этот отец Иероним приводил в назидание грекам во время смуты в монастыре в 1874 году: «Когда у нас погибли два судна, многим возвещено было, что попущено это не от чего иного, как от недостатка вспоможения бедным». Подробно о происшедшем повествует посетивший Афон иеросхимонах А.

«Я однажды сказал отцу Макарию: “Ну, теперь никогда никому не поверю, что в кредитных учреждениях Англии от вашей обители имеются огромные капиталы для будущего ее обеспечения, ибо таковая щедрая материальная раздача очень значительна”. – “Да, пожалуй, говорить можно, аще совесть не зазрит, а для нас много и той Божией милости, что обитель все долги уплатила. А в отношении щедрой раздачи, что она значительна, и мы так же думали, да и обманулись. В заносчивости такой мысли слишком много брали на себя, воображая, что делаем дела милосердия выработкой своего ума, кроме высшего содействия. Если внимать, то опыты открывают заносчивость кичливого ума. Вот опыты.

Однажды из России пришло наше судно с разною жизненною провизиею, стало на якорь, приготовилось к выгрузке; выгрузили часть, кончается день, капитан судна (из братии же) настаивал, чтобы кончить выгрузку в ночь, ибо горизонт показывал перемену погоды. Пришел на пристань батюшка отец Иероним, пожалел братию оставить на целую ночь работать, сказал, чтобы остальную часть выгрузки оставить до утра. А прекословить-то у нас кто дерзнет и между собою даже, тем более перед батюшкой. Что же? В ночь разыгрался шквал, порвал главные снасти судна и посадил его на мель, к утру же буруны разъяренного моря выбрасывали обломки судна на берег. Какое важное лишение для обители! Это еще малое испытание.

Через некоторое время приобрели другое судно. А как его приобресть? Оно обошлось до 10 тысяч рублей. Из Таганрога, по обыкновению, нагрузили его пшеницей и прочими жизненными продуктами. Прислуга судна состояла из своей братии, как и всегда. Отправились в путь к Афону благополучно. Когда требовалось вступить в Дарданеллы, где восточная сторона Мраморного моря имеет множество камней, выглядывающих из воды, и много подводных, на одно из них судно наскочило и немедленно пошло ко дну, где с лишком 200 сажен глубины. Спаслась лишь прислуга в запасных на судне лодках при возможной к сему погоде и недалеко от берега. В Русике же ожидают их по расчету времени, но время проходит. Все без исключения томятся беспредельным ожиданием, устремляют взор в даль синевы моря, беспрерывный говор не умолкает: “Ах, уже пора? Ах, нет вот их! Что с ними? Видно, уже на свете их нет!” Подобный говор наводит на всех скуку и уныние. Прошла неделя и более ожидания, а судна нет да нет! ” Между тем спасенные высадились на Афон у Пантократора, оттуда пришли на Карею и на своем конаке остались ночевать. Отец Малахия¹³² воспользовался ночным временем явиться к отцу Макарию, чтобы не вдруг поразить всех таковым несчастней, пришел он прямо в келлию к нему. “Когда меня вызвали осторожно из утрени, отец Малахия рассказал мне все с ним случившееся, но я убедился в моем самонадеянии, говорю: “Отец Малахия, иди в свою келлию да успокойся и никому не показывайся, пока я устрою, чтобы не вдруг озадачить старца; нужно же его приготовить к таковому тяжелому удару. Главное дело, что все братии спаслись. Ну что делать? Слава Богу о всем, иди, отдыхай”. Кончилась утреня, я иду за батюшкой до его келлии, минуя свою, что бывало и прежде в особенных случаях. Старец оглянулся. “Дело какое есть?” – сказал он. “Да... там!” – а сам залился слезами и уже не в состоянии был более владеть собою. “Где же отец Малахия?” – “Отдыхает”. – “А судно, видно, погибло?” – “Да, погибло”. – “Братия же спаслись или нет?” – “Отец Малахия сказал, что все спаслись, а на конаке остались ночевать”. “Ну, слава Богу, что братия спаслись!” И, обратясь ко мне, когда уже пришли в келлию, сказал: “Оставь всякое смущение, достаточно для нас и той незаслуженной милости, что братии спаслись, а в отношении судна, хотя это лишение для всей обители, скорбь, но для нас урок на всю жизнь нашу. Я же, как виновник сего, скрепя свое сердце ожидал такого или еще сильнейшего удара”. Меня это сильно озадачило, но и воодушевило. “Что же такое, батюшка, скажите”. – “Скажу как опыт, приобретенный такою дорогою ценою. После первого крушения судна я горько принял это несчастье, меня одолевало уныние. Где возьмем да что будем делать? Да как бы еще не накопить долгов! А расходы допустили большие. Значит, я сам оценил свой труд и попечение. Начала налегать на меня тяжелая мысль, что мы много и без расчета раздаем хлеба рабам Божиим, которых мы ноготочка не стоим. Эта борьба не давала мне покоя и ежедневно доводила меня до изнеможения. Сократить или даже прекратить раздачу хлеба? Отказывать и в других потребностях? Да какое нам дело до других, каждый должен о себе пещись! Люди-то нас уважают, как свято живущих, а вот тебе и святость наша. Значит, я допустил в душу свою неверие о промышлении Божием от человека до последнего пресмыкающегося, дающем пищу всякой плоти. Приписал все своему разуму, а от возношения можно ли что доброе ожидать? Вот я и ожидал этого или подобного сему значительного толчка во смирение нашей гордости – вот и урок¹³³. С Божией помощию с этого же времени положимся, чтобы не было отказа в раздаче насущного хлеба и других потребностей по возможности нашей. Ведь не мы их кормим, а они нас, теперь же и доказано”.

Рассказ этот отец Макарий без слез не мог передать. Посмотрите же вы на эту раздачу – она есть не что иное, как чудеса для нас, жителей материка. А им это превратилось в обыкновенное дело»¹³⁴.

По воле отца Иеронима в монастырских владениях близ скита Крумица в 1882 году был отделен значительный участок земли у морского берега для поселения русских келлиотов и каливитов, теснимых греческими монастырями, и для некоторых из братии Русика, желавших безмолвия. В 1883 году на средства монастыря там был построен соборный храм во имя всех преподобных афонских, и русские жилища стали расти и множиться под покровом Пантелеймоновой обители.

О начале новой пустыни повествуется в дневниках отца Владимира.

«Рассказывал отец Уриил из Фиваиды. В 1870-х годах жил на Евфимиевской келлии иеросхидиакон Лазарь. Множество посетителей беспокоили его, и он пожелал большего безмолвия. По благословению отца Иеронима в апреле 1879 года он поехал на Крумицу вместе с отцом Каллистратом. Осматривали местность и, когда были на месте теперешней Фиваиды, на площадке, еще совершенно дикой, заросшей кустарником и усеянной огромными камнями, отец Лазарь, восхищенный величественным видом отсюда на море и на всю Афонскую Гору, сказал отцу Каллистрату: “Как бы хорошо быть здесь скиту!” По прибытии же в монастырь он передал о сем отцу Иерониму, который обратил на это внимание и поручил отцу игумену Макарию при случае посмотреть, что это за место.

В мае того же года отец Макарий поехал на Крумицу, взяв с собой отца Уриила, отца Алипия и еще кое-кого. По прибытии на ближнюю арсану вздумал в тот же час побывать на сказанном месте. Взяв спутников и отца Каллистрата, поехал на лодке, а мулов велел туда привести. Кое-как высадились на теперешнюю фиваидскую арсану между камнями. Поднялись с помощью топора к площадке, где теперь скит. Отец Макарий, осмотрев место и узнав, что есть здесь и вода, хотя и необильная, сказал: “Благословен Бог. Быть здесь скиту” – и велел певчим пропеть стихиры Пасхи, так как было до отдания. Они пропели, и местность эта, конечно впервые, огласилась священным песнопением. Отсюда на подошедших мулах поехали на Крумицу.

Прошло около года, отец Макарий, вероятно, забыл об этом. Но вот отец Уриил, смутившись в монастыре, захотел в пустыню. Отец Иероним отпустил его искать место на Афоне. Но как раз в это время последовало запрещение патриарха Иоакима давать русским келлии и каливы. Тогда отец Уриил выпросил благословение у отца Иеронима построить каливу на самой границе нашей Крумицы с Дионисиатским метохом, на берегу моря. И вот он в июле 1880 года начал строиться. Построил три каливы у моря, а верхняя площадка совсем у него вышла из памяти. Потом отец Иероним вследствие притеснения от греков благословил и еще кое-кому селиться тут. Первую каливу на площадке построил отец Иларион. Узнав о сем, отец Макарий вопросил отца Иеронима, тот ответил, что это по его благословению, успокоил отца Макария и еще стал посылать понемногу, бедным давал и деньги на постройку калив. Итак, пустыня стала населяться с 1880 года. Потом был послан отец Нон по его желанию пустынной жизни и заведовал постройками. Первоначально был построен дом на море, потом церковь Вознесения, потом собор во имя преподобных афонских, освященный в 1883 году митрополитом Сербским Михаилом.

93 Новая Фиваида. Фотография конца XIX в.

Отец Каллистрат добавил, что еще прежде отца Уриила ниже отца Игнатия жил монах Николай большебородый, который умер потом на Кавказе, после него Уриил, потом Иларион».

Пустынь эта, названная отцом Иеронимом Новой Фиваидой, стала наполняться иноками и имела строгий устав скитской жизни, написанный отцом Иеронимом. Вот как старец рассказывает сестре о Фиваиде и ее насельниках: «На нашем месте, в пустых горах, сотворился по Божию благоволению скит отшельнический; самых бедных и нищих сиромахов уже до 70 калив и есть соборная церковь – чудо, да и только! Это сотворил Бог в четыре года. Живут там самые старые, беспомощные, которые не имеют где главы подклонить; их уже есть до 200... Метелки вяжут и венки – вот какое их рукоделие; мы даем сухари и старую одежду. Вот у нас есть какие полунагие подвижники»¹³⁵.

Кроме соборного храма, предназначенного для общей молитвы в субботние, воскресные и праздничные дни, и церкви в честь Вознесения Господня, были построены церковь во имя святых великомучеников Пантелеймона и Артемия и больница на средства старца русской керасийской келлии святого великомученика Георгия схимонаха Игнатия (скончался в 1922 году). Иждивением выходца русской обители святого апостола Андрея Первозванного иеромонаха Антония (в схиме Авеля) выстроена позднее, в 1891 году, двухэтажная церковь Пресвятой Троицы вверху и святых апостолов Петра и Павла внизу.

Насельники Фиваиды питались от трудов рук своих при постоянном пособии от монастыря, положенном самим отцом Иеронимом. В субботние, воскресные и праздничные дни им предлагалась монастырем готовая трапеза с горячей пищей. В случае заболевания они пользовались местной больницей на 20 человек, при которой имелась аптека с лекарствами и жил особый врач.

Для ухода за церквами и выполнения разного рода необходимых работ в Фиваиде наряду с пустынным житием было учреждено и небольшое общежитие. Пустынники, в свою очередь, помогали общежитию в общих послушаниях: в разгрузке скитского судна, чистке прудов, сборе маслин и винограда и прочем.

Такое соединение двух родов жизни в одном месте благословил старец Иероним для взаимной пользы во исполнение заповеди апостола: Друг друга тяготы носите (Гал. 6, 2).

Отец Иероним до конца жизни заботился о своих пустынных чадах, которые были постоянными посетителями его келлии и утешали старца «своими частыми докуками», о чем он рассказывал сестре в письмах: «Дашь ему рублик, а он тотчас бухнет в землю да и заплачет, а я и не знаю, что тут и делать... Многие живут в шалашах, зябнут, голодают, но благодарно все терпят, лишь бы удостоиться умереть во святом жребии Божией Матери»¹³⁶.

Благотворительность старца простиралась и за пределы Афонской Горы, на окрестное население. Так, во время неурожая в Македонии в 1881 году было роздано бедным людям хлеба, привезенного на монастырском судне из России и закупленного в Солуни на сумму 10 тысяч рублей.

Постоянно раздавались утварь и книги, а также денежная помощь бедным греческим, сербским и болгарским церквам, посылались им иконы. Заботой и добротой отца Иеронима пользовались многие монастыри и храмы России, часто на самых ее отдаленных окраинах – в Ашхабаде, Сухуме, в кавказских селениях, на Алтае, куда он много посылал, как мы видим из его личных писем и монастырской корреспонденции, пожертвований деньгами, необходимыми вещами и книгами, а также не забывал духовно утешать всех просителей подарками священных реликвий, афонских святынь и икон. Именно по внушению духовника Иеронима отец Макарий неотступно добивался от своих родителей открытия странноприимного дома, и его просьбы были уважены: в 1850-х годах И. Д. Сушкиным в Туле была устроена странноприимница.

Часто отец Иероним подавал помощь российским благотворительным учреждениям и монастырям «на трапезу бедным». «Употребите эти деньги на покупку хлеба для них, а впредь Сам Бог, питающий всех, промыслит о них», – пишет он в Борисовский монастырь¹³⁷. Особенно же старец заботился об устройстве и безбедной жизни в России родных и близких братии Свято-Пантелеимонова монастыря или желающих поступить в обитель. Свою сестру игумению Маргариту он много раз просил принять в Борисовский монастырь родственниц афонских иноков, причем брал обязательство присылать деньги на их содержание.

94 Выгрузка пшеницы с монастырского судна "Ильинск» Фотография конца XIX в.

Особой любовью и попечением старца пользовалась устроенная по его замыслу на Кавказе новая обитель, впоследствии ставший известным всему православному миру Ново-Афонский Симоно-Кананитский монастырь. Ее основание и невиданно скорый расцвет – это тоже свидетельство безграничного упования старца Иеронима на благость Промысла Божия, поскольку первым толчком к строительству новой обители на Кавказе явились печальные события смуты 1874–1875 годов. Слова старца Иеронима: «Не явись наружу зло, не явилось бы и добро» – можно отнести также и к основанию Ново-Афонского монастыря.

В 1874 году, в разгар печальных событий в монастыре, старцы Иероним и Макарий увидели необходимость теснее связать судьбу Афонской обители с родным отечеством, поставить себя под покровительство своего правительства, чтобы впредь не иметь опасений за теплое убежище на случай угрозы выселения с Афона, а также послужить духовной пользе того края, который бы их приютил. Отец Иероним и отец Макарий обратились к своему защитнику и благодетелю графу Н. П. Игнатьеву, чтобы он исходатайствовал право русской братии Пантелеймонова монастыря поселиться на Кавказе и основать там новую обитель. Одновременно в письме к наместнику Кавказа великому князю Михаилу Николаевичу они просили «благоволить им даровать и указать удобное место из необозримых кавказских пределов для постройки обители и прирезать к ней часть земли и леса для обеспечения обители на будущие времена». По ходатайству Н. П. Игнатьева это разрешение было получено, и в августе 1875 года монастырские уполномоченные во главе с деятельным помощником старцев Иеронима и Макария иеромонахом Арсением прибыли на Кавказ. После переписки со старцами и получения от них обстоятельных инструкций уполномоченные выбрали место на северо-восточном берегу Черного моря, в Абхазии, в 20 верстах от Сухума, при речке Псыртсха, где стоял древний полуразрушенный храм во имя святого апостола Симона Кананита, построенный в IV веке на месте погребения апостола. За основанным монастырем утвердилось название Ново-Афонского, а выбранное место, центральное по своему положению в Абхазии, замечательное исторически и живописное по природе, стало именоваться Новым Афоном, как свидетельство единства двух обителей и духовной связи этого края со Святой Афонской Горой.

95 Черновик прошения «представителей русского общежительного братства на Святой Афонской Горе духовника иеросхимонаха Иеронима и архимандрита Макария» великому князю Михаилу. 1874 г.

В помощь отцу Арсению для строительства монастыря старец Иероним избрал одного из самых близких своих учеников – отца Иерона, незадолго до того, 23 марта 1875 года, рукоположенного во иеромонаха.

Отец Иерон прибыл на Кавказ 28 ноября 1875 года. «По прибытии на избранное для возведения монастыря место мы нашли его все густо заросшее лесом, переплетенное колючкою, а близ реки Псыртсха – большое заросшее болотными растениями гнилое болото. По благословению отцовскому за святое послушание с помощию Божией за четыре года место было расчищено, возведен новый храм в честь Покрова Пресвятой Богородицы, возобновлен древний полуразрушенный храм святого апостола Симона Кананита, выстроены корпуса для братии, гостиницы и странноприимные дома для богомольцев, здание для школы, мельницы и другие хозяйственные и приморские постройки нижнего монастыря», – писал отец Нерон¹³⁸.

96 Отец Арсений около разрушенного храма святого апостола Симона Кананита. Фотография 1875 г.

Подобно тому как Крумица была любимым скитом отца Макария, Ново-Афонский монастырь стал для старца Иеронима предметом постоянного отеческого попечения и неусыпного внимания, особенно когда в 1884 году начались труднейшие работы на горе по сооружению верхней обители. «Старец Иероним благословил строить, – вспоминает отец Иерон наставления старца, – и велел не бояться ожидавших нас трудностей, лишь бы хорош был окончательный результат хлопот и трудов... Для [верхнего] монастыря требовалось место и довольно обширное, и во всех отношениях удобное, прежде всего здоровое и с чистым воздухом. И старец отец Иероним говорил мне лично и после писал, чтобы избрано было для монастыря именно такое место со всеми удобствами, так как монастырь – учреждение вечное, и его следует посему устраивать фундаментально, крепко. “Тебе, – писал мне старец этот, – Богом суждено строить новый монастырь. Так смотри же, не сделай ошибки. Ведь тебе Бог судил только выстроить обитель, а жить в ней будут другие и после тебя. Если выстроишь удобную и хорошую, тогда братия, которой придется жить в ней, будет молиться за тебя и благословлять... И красота места не мешает спасению, а, напротив, располагает к молитве и благодарности к Богу”»¹³⁹.

97 Начало строительства Ново-Афонского монастыря. Фотография 1877 г.

Уповая на молитвы старческие, строитель Симоно-Кананитского монастыря отец Иерон пишет отцу Иерониму: «Если Вы благословите, Господь по Вашим святым молитвам поможет нам. Теперь средств больше нет, а отлагать постройку дальше боюсь: как бы Вы не отошли ко Господу... А без Вас что же я? Посему, пока Вы живы, преподайте мне Ваше отеческое благословение начать постройку нагорного для монашествующей братии монастыря, который отвечал бы всем подлинным ее нуждам».

98 Игумен Ново-Афонского монастыря схиархиманорит Иерон. Фотография1900-х годов

«Старец иеросхимонах Иероним в ответ на мое к нему обращение прислал со Старого Афона письмо, где писал: “Бог благословит, И Я даю свое отеческое благословение тебе начать и совершить обитель во славу Пресвятой Троицы – Отца и Сына и Святого Духа. А о том, что у тебя нет денег на построение монастыря, не унывай. Все будет и преизбудет. Только живите по-монашески...”»

Помощь Божия и благодатный покров Божией Матери так же был зримо явлен над Новым Афоном, как и над Старо-Афонской обителью. Отец Иерон говорил, что новоафонским инокам во всех трудах помогает Пресвятая Богородица: «Мало ли у нас было затруднений и вопросов? Мы люди неученые. Помолишься ей, Владычице – глянь, Она и подскажет, что нужно». В необыкновенно быстром, за какие-нибудь 10 – 15 лет, благоустроении своей обители отец Иерон видел особое благословение Божие ему за послушание духовному отцу. «Вот и я, грешный, что я такое, кто я такой? – говорил он братии. – А Господь меня благословил: помог на виду пред всеми вами благоустроить обитель. И за что? По молитвам святых отцов, по молитвам моего старца – батюшки отца Иеронима. Он всегда говорил: “Если в обители хранятся братская любовь и страх Божий, обитель наслаждается миром и преисполняется всех благ. А как только начинаются среди братии своеволие, непокорность, Бог отнимает от нее Свое благословение”».

99 Внутренний вид храма во имя святого апостола Симона (восстановлен в 1882 г.). Фотография 1910-х годов

Сам отец Иерон, по утверждении прав Ново-Афонского монастыря и смерти отца Арсения избранный игуменом, был для братии образцом постнического, труднического и молитвенного подвига, а благочестивая жизнь иноков Симоно-Кананитского монастыря по правилам строгого общежития, их простота и смирение заслужили добрую славу обители, любовь и уважение к ней у всех православных.

Новооснованный монастырь на Кавказе стал как бы отраслью Свято-Пантелеимоновой обители, во всем от нее зависимой, и жил по уставу и чиноположениям Русского монастыря. Новоафонская братия, увеличившаяся до нескольких сот человек, по строгому указанию старцев Иеронима и Макария и в дальнейшем, при их преемниках игуменах Андрее и Нифонте, постригалась и рукополагалась на Старом Афоне. Это было завещано старцами-основателями как путь, «единственный могущий поддержать и укрепить союз двух обителей»¹⁴⁰. Ново-Афонский монастырь ежегодно снабжался субсидией от Старо-Афонского в размере 25 тысяч рублей и значительным количеством книг его издания. Подворья Ново-Афонского монастыря в Сухуме, Керчи, Новороссийске, Туапсе и Петербурге были открыты на средства Пантелеймонова монастыря, а всего к 1900 году на устроение своей кавказской отрасли Русская обитель потратила около 1,5 миллиона рублей.

Те надежды старцев Иеронима и Макария, которые они питали, основывая кавказский монастырь, оправдались полностью. В Высочайшем указе 1879 года об утверждении прав Ново-Афонской обители говорилось: «В случае смутных обстоятельств на Востоке и невозможности дальнейшего пребывания на Афоне братство Пантелеимонова монастыря получает убежище в новой обители, как отрасли сего монастыря, обязанной своим началом и образованием усердию его братства». С устройством на Кавказе Симоно-Кананитской обители как отрасли Афонского Русского монастыря и благодаря высочайшей милости, дарованной Свято-Пантелеимонову монастырю указом 1879 года, радикально изменилось отношение русского правительства к русским афонским инокам. До этого русское правительство и духовные власти смотрели на выходцев из России, удалявшихся на Святую Гору ради подвигов благочестия, как на своевольников и дезертиров и дозволяли возвращение в Россию не иначе, как в том звании, в каком они выезжали, не принимая во внимание ни пострижение ими на Афоне в великую схиму, ни даже рукоположение их в иерархические степени – иеромонаха и иеродиакона, для сохранения которых по приезде в Россию требовались от афонских иноков всякий раз особое предварительное ходатайство и разрешение Святейшего Синода. После открытия Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря русские иноки Афонской Пантелеймоновой обители могли без предварительных сношений со Святейшим Синодом, имея только паспорт, выданный Российским генеральным консульством в Константинополе, свободно и беспрепятственно выезжать в свой филиальный монастырь с сохранением всех званий и иерархических степеней, приобретенных ими на Святой Горе, а оттуда, уже как насельники монастыря Российской империи и российские подданные, в Россию, включая ее столицы.

Старец Иероним никогда в своих заботах и попечениях не делал различия между обоими братствами, вверенными ему Господом. Посылая иноков на Кавказ для строительства новой обители, он отдал им в благословение Иверскую икону Божией Матери, найденную, по рассказам братии, им самим чудесным образом под престолом Введенского храма. Старец передал в Новый Афон и другие важные святыни: древнюю чудотворную икону священномученика Харалампия из алтаря Покровского храма и икону Спасителя, присланную на Афон из кабинета государя императора Александра II. Когда в 1880 году в Русской обители производились выборы игумена в Симоно-Кананитский монастырь, отец Иероним сам вынимал жребий, и по его молитвам из пяти кандидатов Промысл Божий избрал достойнейшего – верного его ученика, отца Иерона.

Старец, слабый здоровьем, не мог побывать на Новом Афоне, но это было его желанием с самого основания кавказской обители: «На Кавказе монастырь начали строить, и я желал бы там умереть, так как это дело чрез меня началось. Но разве кости мои туда перевезут»¹⁴¹. И во многих других своих письмах он часто рассказывал о событиях, связанных с новой обителью. Он не оставлял своими письменными наставлениями и поучениями отца Иерона и братию, руководил ими как во внешней деятельности, так и в сложных вопросах внутренней духовной жизни, помогал разрешать возникавшие подчас недоразумения. Отец Иероним имел такую заботу о Симоно-Кананитской обители, что перед смертью составил отдельное завещание о своем «желании благоустроить ее во славу Божию и спасение многих душ», в котором настоятельно просил преемников не забывать его любимую обитель и обеспечить ее будущее. «А на будущее время эта обитель, как прославляющая Бога, за то и сама будет прославлена от Него и в состоянии будет помогать матери своей – обители Афонской. Еже и да будет осуществлено Богом чудес во славу Его, заключающуюся во спасении душ наших», – пророчески писал старец в завещании¹⁴². Фотографии строящейся обители во множестве висели у него в келлии над постелью, и умер он под ними, как это видно на снимке, сделанном через полтора часа после его кончины.

По смерти старец Иероним неоднократно являлся отцу Иерону, по свидетельству последнего, а также схимонаху Ново-Афонской обители иконописцу Савину, о чем отец Савин не замедлил сообщить на Афон игумену Макарию. В одно из этих посещений старец указал в Симоно-Кананитском храме место погребения святого апостола – с северной стороны престола, а в другой раз велел выполнить роспись на скале над Симоно-Кананитским храмом. Извещенный о явлении старца, отец Иерон благословил предпринять этот немалый труд, и посетители Нового Афона восхищались изображением: «Правее водопада – зрелище другого рода. На обрыве скалы живописцем воспроизведена история крещения абхазцев святыми апостолами Симоном Кананитом и Андреем Первозванным»¹⁴³.

Непрестанные молитвы отца Иеронима и посмертное ходатайство за свою любимую обитель у Престола Божия принесли обильные плоды – духовное спасительного возрастания братии, процветание Ново-Афонского монастыря и благотворное влияние его на мир. Очевидцы свидетельствуют, что, когда Ново-Афонская обитель была окончена и освящена, вся окружающая ее местность представилась как бы земным раем. «Весь берег Черного моря на протяжении владений монастыря превращен в роскошный сад, и каких тут нет растений! И стройные кипарисы, и много лиственные смоковницы, и плодоносные и в высшей степени полезные маслины, и лимоны, и апельсины, и каштаны, и всякого рода яблони, мандарины, даже пальмы, а винограда имеется более 30 сортов. Нижний монастырь утопает весь в этой зелени, а верхний величественно царит на темно-зеленом фоне крутых высоких гор над всею этою чудною картиною, поднимаясь по крайней мере на 50 сажен от уровня моря. Сколько трудов стоило срезать гору, чтобы образовать площадку, удобную для монастыря! Сколько приложено стараний, чтобы засыпать некоторые ущелья, провести дороги кверху, развести эти сады, выкопать пруды, чтобы осушить болота, устроить на горной речке плотину и заставить эту речку работать на монастырь!»¹⁴⁴, – пишет епископ Никон (Рождественский). Новоафонские иноки говорили: «Бог благословляет, все растет, цветет и плод дает».

100 Вид Ново-Афонской Симоно-Кананитской обители. Литография 1910-х годов.

«Припоминая то еще не очень отдаленное время, когда местность, занятая ныне Симоно-Кананитским монастырем, представляла дикое неприступное ущелье, и сравнивая его с настоящим, когда ущелье это обращено заботами и трудами русских монахов, пришедших с Афона, в культурный оазис, из которого свет христианства разливается в Абхазии, я признаю деятельность братии Симоно-Кананитского монастыря в высшей степени плодотворною и достойною всякого поощрения», – оценивает значение обители генерал-адъютант князь А. М. Дондуков-Корсаков, главнокомандующий Кавказского края¹⁴⁵. «Обитель, как маяк на берегу житейского моря, ярко освещает жизненный путь для православных людей не только этого края, но и всей России» – пишет епископ Никон.

В 1884 году Определением Святейшего Синода Ново-Афонскому Симоно-Кананитскому монастырю был передан древний, VI века, знаменитый своей историей пицундский Успенский собор «с постройками и наделами» с обращением его в монастырский скит. Новоафонские иноки благолепно обновили храм, украсили иконами, которые вместе с церковной утварью были присланы старцами из Русского Пантелеймонова монастыря, и в древних святых стенах снова началось богослужение.

О высокой оценке трудов старца Иеронима и обоих братств по созиданию Ново-Афонской Симоно-Кананитской обители – центра православного просвещения всего Кавказа – говорят неоднократные посещения ее членами царского дома и государем императором Александром III со всем августейшим семейством, который в 1888 году совершил там закладку собора святого великомученика и целителя Пантелеймона.

С теми же целями – стать ближе к соотечественникам, принести им пользу своим пастырским служением, удовлетворить духовные нужды, а также обеспечить материально Русский Свято-Пантелеимонов монастырь – были устроены московское Афонское подворье, состоящее из Пантелеимоновской часовни и владения на улицеПолянка, и большие монастырские подворья в других городах – Одессе, Петербурге, Константинополе.

101 Икона Божией Матери «Скоропослушница». 1870-е годы. Афонская Пантелеимоновская часовня в Москве. Фотография 1880-х годов

Афонские святыни, посланные в 1862 году в Россию с иеромонахом Арсением, прибыли в Москву в 1867 году. Здесь, при Богоявленском монастыре, по прошению старцев на высочайшее имя была устроена часовня святого великомученика и целителя Пантелеймона, торжественно освященная в 1873 году. Святой угодник Божий Пантелеймон возлюбил Москву и возжелал не временно пребывать в ней, а постоянно, как говорил отец Арсений. Являлись новые и новые исцеления от святых мощей, чудотворных икон Божией Матери «Тихвинская» и «Скоропослушница» (последняя была написана на Святой Горе при участие иеромонаха Русской обители Василия и послана старцем Иеронимом в благословение афонолюбивому граду Москве к открытию часовни). При благоговейном совершении продолжительных служб афонскими иеромонахами все больше стекалось православных людей в Пантелеимоновскую часовню, которая не могла вместить всех молящихся. В 1879 году старцы Иероним и Макарий обратились в Святейший Синод с ходатайством о дозволении построить более обширную часовню на той же улице, близ Владимирских ворот. По милости Божией разрешение было получено, и по молитвам великомученика при помощи благотворителей на участке земли, пожертвованном Пантелеймоновой обители И. И. Сушкиным, к 1883 году было возведено величественное здание новой часовни, благолепно украшенной и удобной для молящихся, куда из старой часовни были перенесены афонские святыни.

«Каждый приезд в Москву помолиться в часовне святого великомученика Пантелеймона и слышать благоговейное чтение и пение молебна и акафиста составляло отраду моему сердцу», – вспо минает в письме в Русский монастырь в 1902 году уже известный нам П. И. Помельцов, состоявший в переписке с отцом Иеронимом. Много лет стремился он побывать на Афоне и до осуществления своего желания в 1895 году, уже по смерти старца, находил большое утешение в посещении Афонской часовни.

Основанное старцами Иеронимом и Макарием московское Афонское подворье, будучи как бы продолжением Свято-Пантелеимонова монастыря в Москве, явилось тем центром благочестия и молитвы, где множество православных людей, приезжая из разных мест России, получали пастырскую духовную помощь от афонских отцов, учеников старца Иеронима, и исцеление телесное от святынь, о чем на Афон стали поступать во множестве свидетельства.

Московский почетный гражданин В. Н. Лепешкин заявил, что в близком ему семействе господ Нарышкиных был следующий замечательный случай исцеления. Малютка сын их Гавриил тяжко заболел воспалением легких, жар усилился до 40 градусов, призваны были доктора, составили консилиум, но облегчения страждущему не последовало. Видя бесполезность врачебных пособий, обратились с молитвою к небесному врачу – великомученику Пантелеймону, пригласили его святые мощи, и тот же час страдания ребенка облегчились, а вскоре он совершенно выздоровел.

102 Афонская Пантелеймоновская часовня в Москве. Фотография 1890-х годов

Проживая в Москве четыре года тому назад, то есть в 1877 году зимою, в январе месяце я был очень болен простудою. Сначала я обращался к докторам, но прошло почти два месяца, а мне все хуже и хуже было. Тогда я обратился к бесплатному врачу небесному – святому угоднику и целителю Пантелеймону и в постели написал несколько слов к бывшему в то время при часовне знакомому иеромонаху отцу Андрею с просьбою приехать ко мне с мощами святого угодника и целителя Пантелеймона и отслужить у меня на дому молебен. При служении молебна я уже почувствовал в себе необъяснимую радость и действие благодати свыше. После того как отецАндрей уехал со святыми мощами угодника Пантелеймона в часовню обратно, я через полчаса лег спать. Это было, как помню, в 2 часа дня. Я проснулся или, лучше сказать, меня разбудили на другой день уже в 4 часа дня. И что же? К удивлению всех, я, проснувшись, встал с постели, как будто и не был болен... Через несколько дней я уже решился выехать из дому, и первый мой шаг был к Царице Небесной Иверской и в часовню на Никольской к святому угоднику Пантелеймону...

Второй случай его целебной помощи мне следующий. Сего 1880 года в июне месяце я заболел опять, но уже серьезнее, чем в первый раз. У меня было сильное головокружение, упадок сил и страшная ломота в правой щеке, так что я в течение двух месяцев навзрыд плакал и не имел покоя ни днем ни ночью... Тогда я опять обратился к святому угоднику Пантелеймону... Двенадцать дней сряду ходил в 8 часов утра в часовню и слушал с благоговением все молебны у святых мощей угодника Пантелеймона, хотя это было для меня и трудно. Через два дня после сего пригласил святые мощи к себе на дом, где был отслужен водосвятный молебен отцом иеромонахом Иасоном. Не знаю, моя ли молитва или благословенных отцов, служивших в то время молебны святому угоднику Пантелеймону и Царице Небесной, была послушана, но знаю только то, что опять святой угодник меня помиловал и своим ходатайством и заступничеством испросил у Всевышнего Создателя и Царицы Небесной здоровья, и через два дня я уже был совсем здоров... Грешный раб Константин Герман. Адрес мой: Мясницкой части, 1-го квартала, Челышева гостиница, 1-е отделение.

Почти два года тому назад я был подвержен ужасной зубной боли, но вместе с тем необходимо было выехать из дому и по обязанностям службы долгое время пробыть на воздухе. Проезжая по Никольской улице и крича от невыносимой боли, я хотел заехать в аптеку и взять спирта или одеколона, чтобы этим полосканием хотя на время утишить ужасную боль, но увидал часовню святого великомученика и целителя Пантелеймона и, полный сомнений и сознавая свое недостоинство, я все-таки взошел в нее, и, как только приложился к мощам святого угодника и к Животворящему Древу Креста Господня, боль моих зубов моментально прошла... Уверовав в действительность совершившегося надо мною, грешным, чуда исцеления от мощей святого угодника и Животворящего Креста, я опять приехал в часовню и отслужил благодарственный молебен... Феодор Андреев Новиков. Москва.

13 октября 1882 года я был болен, простудился так, что весь ослаб и едва мог ходить. Вздумал я про святого Пантелеймона и на другой день потихоньку дошел до часовни и попросил священника отслужить молебен. Помолился святому Пантелеймону со слезами и, взяв маслица от святых мощей, на ночь помазал все тело и на другой день стал совершенно здоров. Крестьянин Павел Прокофьев Ярославской губернии Мышкинского уезда Егорьевской волости, проживающий в Москве.

У дочери крестьянина моего прихода Савелия Бузенкова, Наталии, недели за три до Рождества заболели глаза. Болезнь сначала не так была сильна, но чрез неделю до того развилась, что даже родители ее потеряли надежду видеть ее зрячею. Сестра больной живет у меня в доме, и когда пришли к ней, чтобы она шла домой навестить свою больную сестру, то жена моя дала ей немного маслица и святой водицы, которые я привез из Москвы, из Пантелеимоновской часовни, и велела помазать глаза. И что же было, когда больная намазала себе глаза в первый раз? Мягкие для глаз вещества – масло и вода произвели такую необыкновенную резь в глазах, что больная часа два кричала. Наконец резь прекратилась, и из глаз больной пошел гной, и так сильно, что к утру она не могла разлепить ресниц иначе как при посредстве простой холодной воды и снова, промывши глаза холодной водой, намазала их маслом и святой водой. И угодник Божий исцелил ее к 12 часам дня, так что даже не осталось и малейших признаков болезни.

В первый раз больная мазала себе глаза вечером. Что подлинное правда, в том я удостоверяю собственноручным подписом. Сапожниковского уезда Рязанской губернии села Кутловых Борков священник Александр Лебедев. 1886 год.

В 1886 году у меня заболело левое ухо, и я ничего им не слышал, но, помолясь угоднику Божию цельбоносному Пантелеймону, выпил ложечку елея из неугасимой лампадки, находящейся в часовне на Никольской улице и, омочив вату деревянным маслом, вложил оную в ухо и получил исцеление... Московского Алексеевскою девичьего монастыря заштатный пономарь Василий Антонов Соколов.

Жена моя несколько лет тому назад была так больна, что доктора совсем потеряли надежду на ее выздоровление, но после отслужения молебна святому угоднику о здравии ее и после помазания святым елеем из лампады, горящей пред его целебными мощами, и принятия святой воды, освященной при его же святых мощах, выздоровление пошло так быстро, что сами доктора приписали это не искусству, а помощи свыше (из письма штабс-капитана Алексея Семеновича Владимирова. Москва. 1883 год)¹⁴⁶.

Из московской Пантелеимоновской часовни посильная благодарная помощь православного народа непрерывным потоком текла в Русскую Афонскую обитель. «Открытие часовни дало нам возможность иметь прямые сношения с родною нам Россиею, щедротами коей существует не только наша обитель, но и многие иные здешние обители», – говорил отец Макарий в слове к братии 11 февраля 1877 года.

Посетители часовни могли здесь сделать заказы на иконы афонского письма, для большего утешения и наставления получить душеполезные листочки и книги издания Свято-Пантелеимонова монастыря. О важном духовно-просветительном значении московского Афонского подворья, как главного места книгоиздательской деятельности Пантелеймоновой обители, речь пойдет ниже.

Всегда памятуя, кому главным образом Афонский Русский Пантелеймонов монастырь обязан своим возрождением и благоустройством, старцы Иероним и Макарий всеми силами и доступными им средствами старались не оставаться в долгу перед своими благодетелями – русскими православными людьми, соблюдая прежде всего принятые на себя обязательства быть непрестанными молитвенниками за весь русский народ и неукоснительно поминать имена своих многочисленных жертвователей. На благодеяния русских людей старцы отвечали и тем редким страннолюбием, которое оказывалось всем паломникам из России в Свято-Пантелеимоновой обители, ставшей для них надежным пристанищем на Афоне.

Обитель не требовала от паломников платы за пребывание, иногда длительное, приемля, впрочем, с признательностью их добровольные приношения. Для всякого странника всегда были гостеприимно распахнуты двери, готовы трапеза и покой в гостиницах. Бедным поклонникам давался в дорогу хлеб. На Карее был построен обширный конак, где русский паломник, путешествуя по Афону, всегда находил себе приют, пищу и духовное о себе попечение.

Благолепные и чинные церковные службы, строгое выполнение братией уставов богослужебных и монастырских, духовное окормление старцами в Пантелеймоновом монастыре полностью удовлетворяли те высокие духовные запросы русских православных людей, которые они предъявляли по отношению к монастырям вообще и святогорским в частности.

Старцы Иероним и Макарий, всеми силами своей доброй души любившие русский народ, знали его всегдашнее усердие к святыне и стремление к посещению святых мест православного Востока. Насколько труден и долог этот путь через Одессу и Константинополь, длительны хлопоты по выправке нужных для выезда за границу бумаг и тяжелы условия проживания в ожидании отъезда.

103 Приготовление стола для паломников в Пантелеймоновом монастыре. Фотография конца XIX в.

Cтарцы знали по собственному опыту. Отец Макарий вспоминал, что, отправившись в паломничество в 1850 году, во время пятимесячного (в связи с задержками в оформлений документов) пребывания в Одессе, он и его 15 спутников-старооскольцев жили на общей квартире и «удобно устроиться всем не удалось», не говоря уже о дороговизне проживания. А отец Иерон, отправляясь в 1862 году на Афон, в Константинополе вынужден был ночевать в сарае. Поэтому для облегчения русским поклонникам путешествия во святые места старцы устроили в 1870 —1880—х годах подворья в Константинополе и Одессе. Множество православных странников и странниц, совершавших паломничество в Иерусалим и на Афон, на этих подворьях находили себе бесплатный приют и истинное радушие, а в лице насельников подворий – заботливых помощников в получении необходимых документов и проводников при посещении святынь города. Ни малейшего замешательства, ни в чем отказа не чувствовали паломники на подворьях в Одессе и Константинополе у «наших отцов». Специально для сопровождения поклонников из Константинополя на Святую Гору монастырь посылал особого наблюдающего, и нередко монастырь на собственные средства покупал билеты на Афон и обратно неимущим странникам. Получали они также и духовную помощь, для чего в храме подворья, освященного в 1879 году во имя святого великомученика и целителя Пантелеймона, ежедневно совершались богослужения по афонскому уставу.

104 Здание константинопольскогоподворья. Фотография 1990-х годов Одесское подворье. Храм во имя святого великомученика Пантелеймона. Фотография конца XIX в.

Одесское подворье во все время своего существования служило не только приютом для паломников – им пользовались для удовлетворения своих духовных нужд многие окрестные селяне. Здесь же, на одесском Афонском подворье, находили себе кров бедные сельские священники, приезжавшие по своим делам в город, их учащиеся там дети, бедные чиновники, ищущие должности, и простые труженики, оставшиеся временно без заработка, и нередко люди, переносящие с христианским смирением какое-либо жизненное испытание. Храм одесского подворья во имя великомученика Пантелеймона, вмещавший 3000 молящихся, был устроен позднее и освящен в 1895 году. Накануне воскресных дней и больших праздников подворье наполнялось пришедшими и съехавшимися целыми семьями из деревень богомольцами, которые располагались около своих повозок на дворе или размещались по всем коридорам и углам здания подворья. По первому удару колокола все они сходились в обширный благолепный храм подворья и выстаивали до конца праздничное богослужение, затем, после поздней Литургии, расходились и разъезжались по домам до следующего воскресного или праздничного дня, унося с собой благодарное чувство и тихую радость.

При московском подворье, в доме на улице Полянка, был открыт на полном содержании от обители приют на восемь увечных воинов, пострадавших в русско-турецкую войну 1877 –1878 годов (в этом же «Полянском доме» жил и скончался отец Арсений). На константинопольском подворье монастыря в 1878 году устроено пристанище для приезжавших тогда из русской армии офицеров и солдат. В Константинополе при русской больнице на монастырский счет построена церковь и содержались при ней из братства монастыря три монаха, а в церковь российского посольства обитель с 1867 года посылала из братии от двух до четырех певцов.

Старцы внушали инокам, трудящимся на подворьях, встречающим и провожающим сотни и тысячи странников, что их подвиг послушания необходим, как труд ради Бога и ближнего. А русские православные люди, возвратясь домой, до конца жизни со слезами благодарности вспоминали страннолюбие афонских иноков и непременно старались послать в Свято-Пантелеимонов монастырь свою посильную лепту.

105 Петербургское подворье. Храм в честь Иверской иконы Божией Матери. Фотография начала XX в.

Надо отметить, что материальный расход на содержание подворий часто был в убыток монастырю, расход не покрывался доходом. Отцом Иеронимом и отцом Макарием преследовалась одна богоугодная цель – благотворительность, удовлетворение духовных потребностей русского народа, а награда – у Господа. Таков был точный расчет страннолюбивых старцев.

Духовник Иероним неусыпно следил за всеми новыми отраслями своего монастыря, вникал во все их нужды, в письмах обращался к братии с наставлениямии посылал своих лучших, испытанных учеников для руководства ими. Старец радовался духом, видя, что на севере и юге обитель имеет прибежища благочестия и молитвы, в которых может успешно служить душевной пользе людей.

Ему не довелось при жизни увидеть открытия петербургского подворья, поскольку величественный девятиглавый храм в честь Иверской иконы Божией Матери с подворьем Ново-Афонского Симоно-Кананитского монастыря при нем был освящен там в 1888 году. Петербуржцы благодарили Господа Бога за то, что Он дарует им новую святыню и благословение Святой Афонской Горы, и приносили щедрые пожертвования на миссионерскую и благотворительную деятельность кавказской обители.

Чтобы подвиг паломничества был осмысленнее для русского странника и приносил бы душе его большую пользу, благодарная обитель старалась путем распространения брошюр и книг ознакомить паломников с посещаемыми ими святынями и их значением для православных христиан. По благословению старцев Пантелеймоновой обители на одесском и константинопольском подворьях паломникам выдавали бесплатно по 50 нравственно-назидательных брошюр и по такому же количеству листков издания Русского Свято-Пантелеимонова монастыря, в которых содержались описания многочисленных афонских святынь, давались в простой удобопонятной форме сведения о первых потребностях и обязанностях всякого христианина, делались предостережения об опасности раскола и сектантства, приводились примеры христианской жизни святых угодников Божиих как в подробных, так и в кратких их житиях. На память об Афоне все поклонники наделялись иконками святого великомученика Пантелеймона, четками, крестиками. Знатным посетителям раздавались издания дорогие, часто в роскошных переплетах.

Просветительно-издательская деятельность Афонского Свято-Пантелеймонова монастыря началась вскоре после переселения отца Иеронима в Русик, и в этом старцу принадлежит по всей справедливости первая заслуга. Он был душой этого дела. Прозорливо провидев его успех и благотворность, он не щадил ни трудов, ни расходов для его поддержания и расширения.

Первой книгой, изданной в России на средства Пантелеймонова монастыря в 1850 году, была хорошо известная, пользовавшая усиленным спросом читателей книга деятельного сотрудника старца Иеронима Серафима Святогорца (иеросхимонаха Сергия) «Письма Святогорца к друзьям своим о Святой Горе Афонской», выдержавшая впоследствии не одно издание и имеющая множество читателей и сегодня.

Продолжая издательское дело, Русский монастырь в 1858 году напечатал «Сочинения и письма Святогорца, собранные после его смерти», а в 1861 году – «Стихотворения Святогорца, собранные после его смерти и посвященные любителям и благотворителям». В 1860 году напечатан монастырем «Афонский патерик», собранный старанием другого помощника отца Иеронима – отца Азария. В 1861 году на средства монастыря напечатана в существовавшей в ту пору при Константинопольской патриархии славяно-болгарской типографии книга «Вышний Покров над Афоном» – сказания о многих чудотворных иконах Святой Горы. В той же типографии в 1862 году напечатана была «Служба и похвальное слово преподобным и богоносным отцам нашим, на Святой Горе Афонской просиявшим», а в 1867 году – служба в честь иконы Богоматери, именуемой «Достойно есть». Когда отец Арсений находился в России, то монастырем были напечатаны там в 1863 году «Житие и страдания святого великомученика Пантелеймона», в 1864 году – «Молитва святому великомученику Пантелеймону» и много разных душеполезных брошюр и листков.

Мы уже видели, что все знавшие отца Иеронима удивлялись его обширной начитанности в Священном Писании и святоотеческих творениях. «Хотя и аз много читал книг, но против него – как капля в море», – восхищался инок Парфений.

Не проходили мимо его внимания и последние издания богословские, общественно-церковные и нравственно-назидательные: имея попечение о большом монастыре и множестве душ, вверенных ему Господом, он должен был чутко прислушиваться к событиям, происходившим в окружающем мире. Сам он так смиренно объясняет свою любовь к духовному чтению: «Мы получаем семь журналов духовных: «Творения святых отцов», «Духовную беседу», «Домашнюю беседу», «Христианское чтение», «Православное обозрение», «Душеполезное чтение», «Труды Киевской академии», а из газет – только одну «Северную пчелу», да получаем еще греческие три. Я покуда при помощи Божией почитываю довольно и днем и ночью, а без чтения очень скучно и вовсе не могу. Во всем я немощен, и я немало удивляюсь другим, как они могут быть спокойны без чтения от прилогов разных худых мыслей. Я, если и на малое время оставлю чтение, и тогда страдаю от прилива злых мыслей, тут от праздности ума чего не придет на память, всякая чепуха и вздор лезут в ум, а, когда постоянно занимаюсь чтением, тогда и ум, и память бывают чисты и покойны»¹⁴⁷.

Именно отец Иероним с его любовью к духовным книгам и издательскому делу и сознанием той громадной нравственной пользы, которую через них может принести обитель своим соотечественникам и всему балканскому славянскому православному населению, решил завести в обители собственную типографию. Задуманное было осуществлено в 1865 году, только по совету отца Арсения вместо предполагавшейся сначала отцом Иеронимом печатной машины, требовавшей для своего ухода особых мастеров, выписаны были в монастырь два печатных станка – первые печатные станки на Афоне. На них иноками Пантелеймонова монастыря были набраны и напечатаны «Русско-греческий словарь» отца Иеронима, несколько душеполезных листков и три брошюры: «Слово Исихия, пресвитера Иерусалимского», «Житие святого великомученика Димитрия Солунского» и «Обетование Божией Матери, данное Святой Афонской Горе». В каких грандиозных размерах было задумано это предприятие, свидетельствуют, например, такие слова отца Арсения старцу Иерониму: «Церковного шрифта отец Мелетий заказал здесь пудов двадцать или поболее. Что делать! Будем печатать нужное для себя»¹⁴⁸.

Отец Иероним хотел открыть свою типографию официально и в 1868 году от имени обители подал прошение Вселенскому патриарху, в котором излагал свои намерения: «Имея в виду, с одной стороны, распространение по умеренной цене церковных книг между единоверцами нашими – славянскими племенами для удовлетворения их духовных нужд, а с другой – поддержание и укрепление в народе основ православной веры и христианской нравственности, считаем как самое полезное и вместе необходимое заведение на Святой Афонской Горе, всеми чтимой и посещаемой с паломническою целью, славянской типографии, на что единодушно соглашается и решается наша обитель. Изложивши все вышесказанное Вашему Святейшеству, с благоговейным послушанием и глубочайшим почтением ожидаем Ваших распоряжений, чтобы при Божественном содействии немедленно приняться за это общеполезное и душеспасительное дело на тех основаниях, каковые благоугодно будет указать Вашему Святейшеству...» Но решение патриархии было замедлено по тогдашним обстоятельствам церковной жизни – несогласию между Константинопольской и Болгарской Церквами. На поданное отцом Иеронимом ходатайство к турецкому правительству было выдвинуто условие жесткого контроля, и существование в обители типографии даже с самыми скромными задачами и целями стало небезопасно. Чтобы избежать столкновений с турецкими властями, отец Иероним решил закрыть свою типографию. Литографский же станок, заведенный почти одновременно с типографским, продолжал выпускать картинки для поклонников и в 1870-х годах.

После того как монастырское типографское дело в самом монастыре не удалось, оно перенесено было в Россию, где было поручено отцу Арсению, который к этому делу оказался способен и самоотверженно усерден, и развилось широко и плодотворно. Отец Арсений из собственного опыта во время путешествия по России со святынями узнал великую духовную пользу для славы обители и для русского народа афонских изданий, которые в благословение Святой Афонской Горы во множестве были розданы у святых мощей. «Хотя и много есть духовных книг, – писал он отцу Иерониму в 1867 году, – но когда что носит на себе печать Святого Афона, то преимущественно приемлется с большею верою и потому бывает полезнее для читающих. Нас Господь поставил на такое поприще, что если мы пожелаем потрудиться, то много можем сделать добра, ибо, что мы говорим, тому верят... Святыня наша, источником чудес и знамений прославившаяся, доставила нам большую веру народа, ей мы все обязаны, и без нее я давно уже был бы на Афоне... Ничем иным мы, грешные, не можем так научить, как раз даянием душеполезных книг и описаний о делах Божиих».

Кто из афонских иноков лучше, чем отец Иероним, смог бы наставить и утешить души, алчущие и жаждущие духовного назидания от Святой Горы? Немногие минуты своего уединения и свободного времени отец Иероним посвящал келейным запискам – исполненным духовной и житейской мудрости рассказам афонского старца, проведшего большую часть жизни в духовнических трудах, и составлению душеназидательных статей.

Он предпринимал и сложные богословские труды – совместно с С. И. Пономаревым составил «Введение» к книге «Евангельская история о Боге Слове, Сыне Божием, Господе нашем Иисусе Христе, воплотившемся и вочеловечившемся нашего ради спасения». В нем изложено на основании Священных Писания и Предания догматическое учение о Господе нашем Иисусе Христе, Предвечном Совете Пресвятой Троицы о спасении человеческого рода, о необходимости и цели вочеловечения Сына Божия, приготовлении человеческого рода к принятию Спасителя и состоянии веры и нравственности перед его пришествием. Подготовка к изданию книги началась отцом Арсением в 1870-х годах, была продолжена после его смерти протоиереем Павлом Матвеевским, и только в 1892 году этот объемистый труд был издан Русским монастырем.

106 Титульный лист 2-го издания «Евангельская история о Боге Слове, Сыне Божием».

Особую важность для отечества в связи с усилением там преступной антиправительственной и антицерковной пропаганды книги старец Иероним видел в издании составленной им брошюры «Напоминание православным христианам о повиновении властям, выписанное из Священного Писания», которую он переслал в Москву отцу Арсению со следующим письмом.

«Преподобнейший отец Арсений.

Посылаю Вам статейку «Напоминание православным христианам о повиновении властям, выписанное из Священного Писания», которую в бытность Вашу у нас я читал Вам, и мы говорили, чтобы напечатать ее церковным шрифтом и раздавать без денег простому народу. Просмотрите ее и дайте людям знающим исправить ее, как лучше, и потом поспешите напечатать ее и при помощи Божией пустить в ход. Пожертвуем на это дело до тысячи рублей, ибо оно при содействии Божием послужит на пользу многих душ и отечества.

Духовник Иероним.

От 15 апреля 1879 года».

107 Письмо старца Иеронима отцу Арсению от 15 апреля 1879 г.

Некоторые из душеназидательных творений отца Иеронима выдержали не одно издание при его жизни и после смерти и стали известны в России, но мало кто знал, кто является их автором, поскольку часто они были подписаны только инициалами¹⁴⁹.

108 Титульныи лист журнала Душеполезные размышления

Начало просветительно-издательской деятельности Пантелеймонова монастыря в России отец Арсений положил выпуском в свет целого ряда брошюр под заглавием «Описание знамений и исцелений, благодатию Божией бывших в разных местах от святых мощей и части Животворящего Древа Креста Господня, принесенных со Святой Афонской Горы, из Русского Пантелеймонова монастыря». Тогда же изданы после больших хлопот и переписки с отцом Иеронимом «Сказание о земной жизни Пресвятой Богородицы», «Акафист и служба святому великомученику Пантелеймону» и другие книги.

Более усиленная и плодотворная книгоиздательская деятельность Русского монастыря началась с 1873 года, с окончательным обоснованием отца Арсения в Москве. Находясь в постоянной переписке с отцом Иеронимом, он получал благословения на издание книг и испрашивал святых старческих молитв в помощь столь трудному и хлопотливому делу. С 1878 года стал периодически издаваться журнал «Душеполезные размышления», в 1888 году переименованный в «Душеполезный собеседник», который приобрел широкую известность во всех слоях русского общества и при крайней своей дешевизне был доступен всем, от богатых до неимущих. В количестве 15–20 тысяч экземпляров ежемесячно журнал бесплатно раздавался и рассылался монастырем по всей России.

Особенную заслугу Пантелеймонова монастыря составляет издание сочинений святителя Феофана Затворника: толковательных – на послания святого апостола Павла, аскетических – переводных («Добротолюбие» в пяти томах и другие) и собственных («Путь ко спасению», «Письма о христианской жизни» и прочие).

Кроме вышеупомянутых сочинений Святогорца, немало было издано Русским Пантелеймоновым монастырем и других подобных им по содержанию крупных и мелких сочинений, знакомящих православных читателей со Святой Горой, историей и бытом ее насельников, и в частности с Русской обителью, например: «Второе посещение Святой Афонской Горы Василием Григоровичем-Барским», «Путеводитель по Святой Афонской Горе», «Русский монастырь святого великомученика и целителя Пантелеймона на Святой Горе Афонской», «Акты Русского на Святом Афоне монастыря святого великомученика и целителя Пантелеймона». К подобным изданиям нужно отнести книги, прославляющие Божию Матерь, как Покровительницу Афона, и Ее чудотворные иконы, жития угодников Божиих и подвижников, прославившихся на Святой Горе.

Почти все книги Русского монастыря выдержали множество переизданий. Едва ли можно было указать в России обитель, духовное учреждение или учебное заведение, где не имелось бы изданий Афонской обители. Что же касается брошюр религиозно-нравственного содержания, противосектантских и противораскольнических¹⁵⁰, то их невозможно перечислить. Обителью ежегодно распространялось бесплатно 300 тысяч экземпляров брошюр и около 2 миллионов листков. «Раздавайте их в расширение славы Божией», – напоминал старец Иероним¹⁵¹. Этими трудами на душевную пользу православных в России Афонская обитель вполне отплачивал русским людям за их непрекращавшуюся благотворительную помощь.

О многополезной просветительной деятельности Пантелеймонова монастыря хорошо сказал А. А. Дмитриевский, автор книги «Русские на Афоне»: «Ни одно из крупных явлений нашей внутренней политической или религиозной жизни не проходило незамеченным нашими афонскими иноками, которые чутко, даже до болезненности, прислушиваются ко всему тому, что происходит внутри их хотя и покинутого, но все же близкого их сердцу дорогого отечества...

Через афонские издания за весь сравнительно еще недлинный период их просветительно-издательской деятельности посеяно немало добрых семян на не возделанной еще и обширной ниве нашего народного религиозно-нравственного просвещения. Красноречивыми выразителями народной благодарности и ценителями громадной пользы для него от изданий Русского Афоно-Пантелеимонова монастыря являются наши архипастыри, содействующие этому великому делу, народного просвещения своими собственными литературными трудами, появляющимися на страницах афонских изданий»¹⁵². Многие из русских архиереев, архимандритов, протоиереев и иеромонахов, профессоров, известные в нашем отечестве своими литературными трудами, принимали участие в подготовке изданий Пантелеймонова монастыря. Свой вклад в духовно-просветительную деятельность обители внесли и некоторые из ее братии. Кроме Святогорца, это были отцы Азарий, Аркадий, Селевкий, Матфей, Пантелеймон, Арсений, Денасий, Михаил, а также отец Владимир – постоянный корреспондент «Душеполезного собеседника». На страницах афонского ежемесячника печатались некоторые из глубоко назидательных поучений братии, произнесенных игуменом Макарием по разным случаям. После смерти отца Иеронима в «Душеполезных размышлениях» и «Душеполезном собеседнике» публиковались некоторые его келейные записки и отдельные воспоминания духовных чад, в том числе отца Макария, о своем старце-духовнике.

Отцы Иероним и Макарий много заботились о приведении в должный порядок и благоустройстве монастырской библиотеки. Было отстроено ее здание. Старцы не жалели средств для пополнения библиотеки. Если русский путешественник профессор В. И. Григорович в начале поселения русских в обители нашел в ней 500 печатных книг и 60 рукописей, то благодаря заботам старцев и усердию отца Матфея она увеличилась настолько, что при жизни отца Иеронима одних рукописей X – XIX веков в ней стало насчитываться до 700 на греческом языке и до 100 на славянском, печатных книг на разных языках – до 20 тысяч. В монастырском архиве хранится драгоценное сокровище обители – более 50 царских и других грамот, в числе которых – четыре русских царей: Феодора Иоанновича, Михаила Феодоровича, Алексея Михайловича, Иоанна и Петра Алексеевичей – и одна святителя Иова, патриарха Всероссийского, также грамоты патриархов Константинопольских Каллиника и Иоакима и другие монастырские акты XI – XIX веков.

109 Библиотека Русского монастыря. Фотография 1991 г.

Приведенная старцами в образцовый порядок, библиотека Русского Пантелеймонова монастыря встала в ряд с лучшими святогорскими библиотеками – Ватопеда и Великой лавры, благодаря редкому гостеприимству старцев Иеронима и Макария открывала двери многочисленным ученым, желавшим в ней поработать, и усердно послужила делу духовного просвещения и народного образования в России.

110 Заставка Евангелия. XI – XII века. Русский на Афоне Свято-Пантелеймонов монастырь

Старцами Пантелеймонова монастыря также постоянно посылались во многие губернии отечества вспомоществования на нужды духовных учебных заведений. Русской духовной миссии в Японии, кроме высылки икон, картин и крестиков, всегда оказывалась денежная помощь, достигавшая 6000 рублей, равно как и Алтайской миссии. Оказывалось вспомоществование Русской духовной миссии в Иерусалиме при постройках на Елеоне.

Прославляющий Мя прославлю (1Цар. 2, 30) – обещал Господь и щедро воздавал праведнику за подвижнические труды во славу Его. Слова старца Арсения, которые он сказал отцу Иерониму, посылая его на духовничество в Русик: «Там имать нечто быта дивное, ибо так угодно Богу», полностью оправдались.

В последние годы жизни старца положение Русского монастыря на Афоне стало прочным во всех отношениях при полном материальном довольстве братии, а внутренняя иноческая жизнь проходила в мире, тишине и духовном преуспеянии. За всю свою многовековую историю обитель великомученика Пантелеймона не достигала такого расцвета, как в то время. «В обители у нас все благополучно, все слава Богу» – такие слова старца очень часто встречаются в его письмах тех лет.

Даже опасную беду, на время смутившую братию, – русско-турецкую войну 1877 – 1878 годов – Господь обратил во благо, нравственно укрепил обитель и снова явил над ней Свои дивные чудеса. Обитель не испытывала материальной нужды во время войны и оставалась мирной. «Прошлую зиму в окрестности нас умирали с голоду и рады были какому-нибудь сухарю утолить свой голод, ныне же слышим – после нравственных потрясений и отечество наше поражено во многих местах голодом. Еще зима не начиналась, а все приходят в ужас от крайней дороговизны жизненных продуктов и неимения хлеба, мы же едва ощутили какой-нибудь малейший недостаток в чем-либо», – говорил отец Макарий в то время. «...Мы, благодаря Бога, во время войны большой нужды в пропитании не имели, хотя и денег у нас не было запасено, но греки за хорошие проценты давали нам взаймы. Таким образом, мы могли и всем бедным раздавать хлеб, которые приходят по воскресеньям человек по двести. Во всем Господь нас удовлетворил, за нами благодарность. Много и премного Господь в эту войну оказал нам Свой дивный покров и во всем помощь, и мы не знаем, как и благодарить Его, и Его Пресвятую Матерь, и святого Пантелеймона», – вспоминает старец Иероним¹⁵³.

111 Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь в 1880-х годах. Литография

Старцы, так же как и в прошлую войну, не благословили инокам оставлять обитель. «Приходя на Афон, каждый знал, куда идет, не сегодня, то завтра, а должно было ожидать этого события. Оставление обители весьма вредно как в нравственном, так и в материальном для нас отношении», – рассудили они. Обитель была так нравственно крепка, а старцы так бдительно старались сохранять мир в братии, что ни оживление неприязненных отношений греков к русским афонцам, ни подозрения турецкого правительства против них, ни угрозы выслать с Афона в Малую Азию, в монастырь Сумела, ни особая комиссия, посланная в монастырь для проверки благонадежности русской братии не нарушили привычного строя иноческой жизни.

Когда греческие и турецкие газеты начали усиленно возводить клевету на русских монахов, чтобы изгнать их с Афона, в газете «Тарик» появилась статья анонимного автора, представлявшая собою не более не менее, как донос на Русский Свято-Пантелеимонов монастырь. В ней прямо говорилось, что монахи Русика – переодетые солдаты, что игумены их – командиры, что в монастыре хранится порох, оружие, что, кроме того, существует тайный военный комитет под председательством российского посла при константинопольском дворе, а сам комитет находится при генеральном консульстве в Салониках и т. д. Турецкое правительство прислало целый батальон солдат для обыска, после которого редактор «Тарика» вынужден был по требованию того же турецкого правительства напечатать опровержение, в котором он разоблачал клеветников, дав заключение такими словами: «Статья эта оказалась ложью и клеветою, как нами это проверено и доказано». А султан вместо виселицы, как на то рассчитывали греки, прислал игумену Русика архимандриту Макарию орден Османие 2-й степени¹⁵⁴.

«Пребывая в стенах русского монастыря святого Пантелеймона там живал в какой-то атмосфере древнего русского благочестия, – пишет в донесении в Россию от 10 мая 1880 года генеральный консул в Македонии М. А. Хитрово. – Сердце радуется, видя на далекой чужбине это благоустроенное, прекрасно управляемое громадное хозяйство в благочестивом деле русского Православия. Но не надо забывать, что великое дело это, возникшее, так сказать, само собою из духовных потребностей русского народа, развилось, зиждется и поддерживается ныне исключительно неусыпною деятельностию, непреодолимою энергиею и громадным нравственным влиянием выходящих из ряда отцов Макария и Иеронима и нескольких лиц, которых сумели они собрать вокруг себя. Дело это благодаря усилиям отцов Макария и Иеронима ныне поставлено на прочную почву. Монастырь святого Пантелеймона стоит на собственной земле и имеет своего, русского представителя в протате. Игумен – русский, в составе братии огромное большинство принадлежит русским» «Кроме соборного храма, – описывает консул «благосостояние благоустроение и богатство Русского монастыря», – еще несколько красивых и богатых церквей. Возведено несколько новых прекрасно выстроенных корпусов. Все здания монастырские исправлены перестроены, приведены в порядок. Обширная монастырская трапеза вмещает всю братию и поклонников. Все службы монастырские – в замечательном порядке. Драгоценные ризницы монастырские поражают как богатством заключающихся в них предметов, так и тщательным их содержанием. В монастыре имеются школы иконописной живописи, фотография, литография и всякого рода ремесленные заведения. Две больницы монастырские, одна для братин другая для поклонников, содержатся с замечательною чистотою Вне стен монастырских обитель обладает на самой Горе Афонской благоустроенным скитом Богородицы¹⁵⁵ и многочисленными прекрасно отстроенными, утопающими в тщательно возделываемых садах отдельными келлиями. Поблизости от монастыря имеется хорошо устроенная мельница. Огромный огород снабжает монастырь овощами. Монастырские виноградники приведены в отличное состояние. Принадлежащие монастырю леса рубятся и эксплуатируются правильным образом.

В часе расстояния от обители, в живописной местности, где были недавно развалины древнего Русика, уже возвышаются прекрасно отстроенные корпуса, вмещающие братию нового скита во имя святого Саввы Сербского, основавшегося на особенно строгом постническом уставе. Тут же воздвигается огромный красивый соборный храм.

Вне Афонского полуострова монастырь обладает метохом Каламария, в котором заведено образцовое сельское хозяйство.

В монастыре святого Пантелеймона строго блюдется устав монастырского афонского общежития, и в этом отношении он может служить назидательным, но едва ли приятным примером для греческих штатных монастырей. В службах церковных даже нигде в России не видал я такого благочиния, благолепия, скажу, церковной роскоши, как в монастыре святого Пантелеймона. По нескольку раз в день одновременно во всех церквах монастырских совершается богослужение и возносятся молитвы о России, государе императоре и царствующем доме. В двух главных храмах служение совершается большею частию соборное на русском языке с двухклирным стройным пением. Все, даже иностранцы, побывавшие на Афоне, оставались пораженными великолепием, стройностию, замечательным во всех даже подробностях богослужением в Русском монастыре.

Не менее поражало их и монастырское русское хлебосольное гостеприимство. Не говоря уже о сановных посетителях, находящих в монастыре широкое гостеприимство, стены его часто переполняются русскими поклонниками из простонародья, возвращающимися большею частию поистратившимися из Иерусалима, которых скудные посильные и доброхотные пожертвования далеко не восполняют расходов монастыря на их содержание. Кроме поклонников, монастырь прокармливает круглый год и ежедневно в стенах своих до 1000 человек братии и рабочих. Множество келлиотов афонских существуют исключительно подаяниями монастыря. Каждый день у врат монастырских происходит громадная раздача хлеба и денег. Поклонники, монахи других монастырей и путешественники в ожидании пароходов проживают иногда по нескольку дней в отдельном корпусе вне стен монастырских на иждивении монастыря.

Внешняя благотворительность монастыря тоже громадна и совершается воистину по христианскому учению: левая рука не знает того, что творит правая. Таким образом, например, по причине последних неурожаев в здешнем крае, в то время как здешний английский генеральный консул роздал бедным каких-то 1000 мер [хлеба], присланных из Англии, о чем протрубили все газеты, Русский монастырь святого Пантелеймона, как мне достоверно известно, выписал из Одессы и закупил в Солуне несколько полных грузов кукурузы и других хлебов, которые были безвозмездно розданы голодающему окрестному сельскому народонаселению. Об этом газеты ничего не говорили, но поселяне, знающие, откуда пришли благодеяния, прославляют священное имя русского народа.

Глядя на все это вблизи, дивился, как на все это хватает достатков монастырских. Все это по воле Божией оказывается возможным лишь благодаря необычайной деятельности, порядку и благоустроению обители».

Благодаря решительным действиям в сочетании с мудростью богопросвещенного разума отца Иеронима значение Русского монастыря стало гораздо важнее значения других монастырей, влияние его как на кинотские решения, так и вообще на всю святогорскую жизнь стало весьма ощутимо и для всех очевидно. Это особенно обнаружилось в таких значительных делах, как, например, в улаживании недоразумений между русскими скитами и их господствующими монастырями, в выселении с Афона светских купцов, в правильном и своевременном получении доходов некоторыми афонскими монастырями с имений, находившихся в пределах нашего отечества, в дозволении некоторым греческим обителям Святой Горы произвести сбор пожертвований в России и многих других.

На покровительство и помощь русских старцев возлагали надежды многие афонцы.

«По крайне стеснительным обстоятельствам монастыря Хилендаря – сообщает отец Макарий, – сего 13 октября являлись к нам избранные епитропы, имея в руках и письмо с монастырскою печатью, в коем говорится, что этим двум монахам поручается переговорить с нами конфиденциально (при этой беседе были только я и батюшка отец Иероним). На основании этого письма отцы хилендарцы объяснили нам следующее: “Отцы святые, поведуем вам о несчастном положении нашего монастыря, упадающем день ото дня и приходящем как нравственно, так и материально в разорение.. Поэтому вот мы согласились между собою предложить вам назначить кого-либо из вашего братства во игумена да придать ему спо собных людей, могущих управлять обителию общежительным порядком и восстановить упадший нравственно дух братства...”»¹⁵⁶

Вот еще одна просьба о помощи. «Всечестнейшему отцу архимандриту и настоятелю Макарию и духовнику иеросхимонаху Иерониму. Святые отцы, прошу подкрепить моих братий, притесняемых от греческих монахов Иверского монастыря. Я вполне уверен, что они ничего не могут сделать, только пугают и притесняют их. Наше правительство не допустит их в самоволие... К вам предан, нижайший ваш ученик схимонах Венедикт, грузин. 13 декабря 1883 года».

В то время, когда грузинские монахи, вытесненные греками из Иверского монастыря, решили возобновить заброшенную киновию святого Иоанна Богослова, а греки отказались продавать им стройматериалы, отец Иероним повелел своему монастырскому эконому отцу Павлу закупать, где только возможно, лес и доставлять его для постройки киновии¹⁵⁷.

Отец Иероним и отец Макарий принимали живое участие в делах греческих монастырей и старались всячески поддерживать правое дело и везде водворять нарушенный мир и братскую любовь, хотя сами они нередко в благодарность за все это получали неприятности, огорчения и даже доносы. Старцы всегда предпочитали «худой мир доброй ссоре». Но, если они так относились к монашествующим из греков, тем более можно было ожидать от них горячих симпатий и искреннего участия в жизненных затруднениях своих соотечественников, русских, так или иначе нуждавшихся в их помощи, поддержке добрым словом и в опытном указании. Вынеся много невзгод на своих собственных плечах, русские старцы, когда положение их монастыря на Афоне во всех отношениях упрочилось, сделались мощными покровителями и защитниками своих соотечественников. Сами лично или через своего антипросопа в киноте они смело и решительно отстаивали интересы русских афонских скитов, защищая их от притеснений со стороны их кириархических греческих монастырей, чем нередко навлекали на себя и свой монастырь недовольство со стороны греков. Старцы Пантелеймонова монастыря никогда не отказывались от высокой роли миротворцев и добрых советников, когда их просили об этом свои братия – русские (как было во время недоразумений в Андреевском и Ильинском скитах), что указывает на высокий авторитет старцев, каким они пользовались на Афоне.

112 Великий князь Константин Константинович в Русском монастыре в августе 1881 г.

Но не только на Афоне упрочилось положение монастыря. С устройством на Кавказе отцами Иеронимом и Макарием Ново-Афонского монастыря русские афонские иноки стали постоянными гостями как на Кавказе, в Одессе, Ростове-на-Дону, Таганроге и других местах юга России, так и в Москве и Санкт-Петербурге. Пантелеимоновская часовня, устроенная обителью в Москве, и подворье Ново-Афонского монастыря в Петербурге, служа приютом для русских святогорских иноков в русских столицах, поставили их под защиту и покровительство русского правительства, дали возможность иметь прямые сношения с родной Россией и наглядно знакомили ее народ, чем и как живет достославная и чтимая им Афонская Пантелеймонова обитель. Открытие сбора пожертвований при хозяйственном управлении Святейшего Синода для Пантелеймонова монастыря и Андреевского и Ильинского скитов – ясные доказательства того, что эти обители находились под особым покровительством русских духовных властей.

В 1880-х годах были продолжены визиты в Свято-Пантелеимонов монастырь высочайших особ русского императорского дома и русских высокопоставленных лиц. Так, в августе 1881 года обительпосетил великий князь Константин Константинович. «Была устроена встреча с крестным ходом, и великий князь благоволил простоять почти все бдение и своим усердием подивил нас, монахов... Затем его высочество благоволили осчастливить своим посещением и мою келлию, где был чай, и беседовали с духовником отцом Иеронимом, у которого и исповедовались», – сообщает о памятном для обители событии отец Макарий¹⁵⁸.

Особенно внимателен к нуждам Пантелеймоновой обители был русский посол при Оттоманской Порте А. И. Нелидов, получивший эту должность в 1882 году, всегда приходивший на помощь монастырю, когда того требовали обстоятельства. При внимательном отношении русского правительства и неоскудевающей материальной поддержке со стороны благочестивого и милостынелюбивого народа России вслед за Свято-Пантелеимоновым монастырем и русские афонские скиты, и все русские афонцы стали ощущать прочность своего положения на Афоне.

Все эти изменения в жизни русского иночества на Святой Горе сильно повлияли на его численность. На всем Афоне в прежнее время количество русских иноков не превосходило 200 или 300 человек, тогда как в 1890-х годах русские если не превосходили, то не многим уступали в численном отношении грекам. Количество русских иноков на Афоне достигало 5000¹⁵⁹.

«Заселение Афона несколькими тысячами русских монахов, – отмечал настоятель русской посольской церкви в Константинополе архимандрит Иона, – привлечение сюда при посредстве тех же монахов значительных русских капиталов, усиление интереса русского общества к делам православного Востока – это дело великой государственной важности... Эти народные посланцы значительно помогли русскому правительству в деле поддержки русского престижа на Ближнем Востоке. Русские афонские монастыри дают работу и хлеб жителям чуть ли не всей южной Македонии. Они сумели поставить себя в хорошие отношения со всеми местными христианами, заслужили уважение и со стороны турок. Даже греки, так громко кричащие о русских захватах на Афоне, отлично сознают материальную, а пожалуй, и политическую для них выгоду пребывания русских на Афоне и умеют ею пользоваться иногда для своих целей. Одним словом, простой русский афонский монах сумел по нужде сделаться государственным человеком и оказать действительную помощь своему правительству...»¹⁶⁰

113 Послушание в иконостасной мастерской Пантелеймонова монастыря. Фотография конца XIX в.

Такие изменения в жизни и увеличение числа русских насельников Афона самым неразрывным образом связано с многополезной деятельностью приснопамятных старцев Русского Пантелеймонова монастыря – отцов Иеронима и Макария. «Вся духовная жизнь русского Афона, – заключает архимандрит Иона, – сосредоточивалась и утверждалась на личном духовном совершенстве и влиянии двух вышеуказанных приснопамятных старцев».

В Русскую обитель под отеческий покров старца Иеронима к концу его жизни братии собралось более 800 человек, так что, как записал в 1885 году монах Пантелеймон, не все уже знали друг друга по именам, а только после смерти каждого узнавали имена для поминовения. Так уплодоносилась его паства духовная неусыпным отеческим попечением!

Воспитание русского молодого поколения, с каждым годом все усиленнее стремившегося в общежитие Русского монастыря и нуждавшегося в самом внимательном отеческом руководстве, было первейшей заботой отца Иеронима в деле внутреннего благоустройства обители. Старец Иероним, глубоко понимая дух и стремление приезжавших, поручал их опытным старцам, под руководством которых они проходили первоначальный искус. Для высшего духовного руководства все увеличивавшимся братством отец Иероним подготовил старцев-духовников и завещал их после себя.

«Духовником в общежитии, по правилам святых отец, должен быть сам игумен, – закрепляет за игуменом древнее его право отец Иероним, – так как ему вручено духовное окормление, но, если число братии велико и он один не может всех исповедовать, в таком случае он вкупе с собором избирает в помощники себе одного или двух, которые занимались бы исповедию назначенных от игумена братий и разрешали бы грехи, только не смертные, а в смертный грех павшего отсылать к игумену – общему отцу и духовнику – так все богоносные отцы советуют и определяют. Так и на Афоне святой Савва Сербский в своем уставе определил (Устав святителя Саввы, гл. 6, 7, 17). С должностию духовника и должность наставника, то есть старца, соединяется неотдельно. Должность духовника состоит в совершении Таинства Покаяния, а должность наставника состоит в том, чтобы желающих облещись в иноческий ангельский образ руководствовать к богоугодной жизни частыми и полезными наставлениями по правилам, какие изображены в книге святого Василия Великого о подвигах иноческих. Впрочем, в помощь духовнику не возбраняется по благословению игумена быть наставником, то есть старцем, другому брату и даже простому монаху, только искусному в духовной жизни, который брата, открывающего ему мысленные свои брани, мог бы вразумить, как ему противоборствовать искушениям вражеским, возбудить себя к покаянию и исповеданию грехов своих пред отцом духовным»¹⁶¹.

114 На монастырском кожевенном заводе. Фотография конца XIX в.

Отец Иероним был как отцу Макария, так и всей братии и духовником, и старцем-наставником. После его смерти старцем над всеми преемственно стал отец Макарий.

Спасение во многом совете (Притч. 11, 14), – часто повторял, по примеру святых отцов, старец Иероним. Это значит советоваться не со многими, а с одним, но обо всем. Сам отец Иероним до приезда на Афон всегда имел рядом с собой друга духовного, которому открывал все свои помыслы. На Афоне он избрал себе опытного старца – отца Арсения, затем поверял свои мысли и чувства игумену Герасиму и, наконец, своему «богодарованному другу» – отцу Макарию. Крепкая духовная дружба отца Иеронима со своей сестрой, начавшаяся еще в родительском доме, и переписка, духовно утешавшая старца, продолжались у них до самой смерти.

Какая-то таинственная духовная связь существует между двумя по духу родственными душами, в беседе они легко открываются друг другу и во всем доверяются, в скорби и печали получают утешение, немощей душевных облегчение и исцеление. Поэтому и важно найти именно своего духовника-старца. В монастыре в этом может помочь и игумен, знающий души своих чад, или же искать старца надо путем практическим: кому легче открывается душа.

Об этом отец Иероним пишет сестре так: «Ты, чадо Христово, в рассуждении сего приими от меня совет такой: пожелаешь иметь для себя старицу-советницу и во всем открываться ей, то прежде всего помолись Господу трижды, чтобы тебе не сделать ошибки в избрании старицы, а потом узнай верно, хранит ли та старица тайны чужие, и имеет ли дар рассуждения, и довольно ли опытна в духовной жизни. Если окажется, что та старица, которую ты вознамерилась избрать себе для духовных советов, имеет такие свойства, должно испросить благословение от матери игумении ходить к той старице на откровение, а без благословения игумении не дерзать, ибо, где какое дело в монастыре начинается без благословения, самочинно, там Бог не помогает, потому от бесчинного откровения мыслей другому часто случаются великие искушения. У нас здесь пристрастные откровения мыслей друг другу, а особенно молодым, вовсе запрещены, и престрого. Если будем внимать себе, то, без сомнения, спасемся, ибо главное средство ко спасению души есть внимание себе, а не другим. Увы! Кто избавит нас от презорства? Мы привыкли присматривать за поведением других, а не за своим, отчего часто впадаем в тяжкий грех осуждения. Молю тебя, не имей дружбы с теми старицами, которые не имеют единомыслия с игумениею, хотя бы они казались и великими подвижницами, ибо если они возносятся и порицают распоряжения начальницы, то тут добра не ищи, ибо его нет, да и быть не может; это обыкновенно случается от самомнения и от любочестия, когда забываем самоукорение... Не стяжавшие рассуждения смущаются и ропщут на начальника... Я желал бы, если это только возможно, чтобы ты все свои скорби объявляла матушке игумении для твоего утверждения... Я ублажаю тех, которые без прекословия исполняют волю отцов или духовных матерей своих; за это благо им будет и они прославятся во Царствии Отца Небесного».

И здесь же он отвечает на извечную жалобу малоуповающих на Бога об оскудении старчества в «нынешнее время». «Старицы добрые отчего бывают – не из послушниц ли добрых? А если не будет добрых послушниц, то откуда же будут добрые старицы? Итак, если оскудеют добрые послушники, то по необходимости оскудеют добрые старцы»¹⁶². Смысл здесь двоякий: во-первых, добрый послушник, придя в меру возраста, в свое время станет добрым старцем; во-вторых, доброму послушнику, расположенному к послушанию, Господь непременно посылает и старца, по слову пророка: Даст ти Господь по сердцу твоему (Пс. 19, 5). А непослушному старец не дается, коль тот в нем не нуждается.

Отец Иероним в строгую обязанность поставлял братии «твердо и неизменно хранить старчество, ибо старчество установлено примером Самого Господа нашего Иисуса Христа и оно есть основание нашего монашеского жития. А потому надобно вседушно покоряться ему и не дерзать без старца постригаться и жить самочинно без совета старческого». Надо, «чтобы все жили единообразно по правилам святых отцов, – пишет он в уставе Новой Фиваиды, – чтобы каждый имел у себя своего старца и слушался бы советов его, покоряясь ему в страхе Божием, чтобы жили по советам своих старцев и духовников, чтобы со смирением вопрошали их обо всем нужном ко спасению, особенно о молитве; как о церковном правиле, так и о келейном каноне должны советоваться со старцами своими и духовниками и ничего по самочинию, без благословения не делать. Тем более внимать себе, чтобы не верить своему рассуждению, но вопрошать тщательно опытных старцев обо всем, как-то: о мечтаниях и видениях, о воображениях и снах, которые часто обманывают монахов, – обо всем этом надобно подробно открываться старцам своим и духовникам. А самим себе вовсе не должно верить. Не должно верить никаким явлениям и даже не желать их, ибо это есть душевредно, как пишет преподобный Петр Дамаскин: “Лишь только монах пожелает видения, он тотчас становится под областию прелести”. Потому что желание видеть что-либо есть признак гордости, а потому надо внимать себе строго, чтобы не желать ничего видеть. Для противодействия разнообразным и бесчинным бесовским прелестям полезно будет каждому затвердить себе сие слово, что недостоин ничего желать и видеть и слышать, – одно слово: недостоин».

Старец Иероним непрестанно наставлял, что духовнику нужно открывать все мысли и желания, как добрые, так и злые, ибо враг всегда обманывает с доброй стороны. Нередко случается, что одна с намерением утаенная от духовника мысль или одно дело, хотя и малые, после причиняют большой вред душе. Тем более душевредно, если кто во многом скрывает перед духовником свои мысли и дела. Нужно обращаться к детской благодатной простоте: всякое слово старца, хотя бы оно казалось и неправильным, принимать просто, верить ему без рассуждения, не рассуждать по-своему, святой простотой отражать всякое сомнение, внушаемое бесами. Пока имеешь доверие к духовному отцу своему, хотя бы и полчище князя тьмы на тебя ополчилось, не одолеет тебя, но, когда доверие потеряешь, тогда уже будешь в его власти. Этого он больше всего и добивается.

«Случаются у нас в обители дивные примеры для вразумления прочих и вместе с тем и страшные, особенно для вразумления своевольных молодых подвижников, которые доверяют своему сердцу», – предупреждает он¹⁶³. Подобные поучительные случаи во множестве описаны в рассказах старца.

Вот некоторые из духовников, ставших вслед за отцом Макарием духовными преемниками отца Иеронима и составлявших старчество Русской обители.

Иеросхимонах Агафодор (в Русском монастыре – с 1869 года; †1920 год), как братский духовник занимавший первое место, всегда внимательный, ласковый, сумел привлечь к себе сердца многих, как новичков-послушников, так и убеленных сединами старцев. Двери его келлии всегда были открыты для желающих очистить свою совесть исповедью, скорбящие, малодушные находили в нем заботливого отца, и редко кто из них уходил от него неуспокоенным. Большинство его духовных чад горячо любили своего старца и готовы были для него на всякое самопожертвование. Он был благой советник всем, кто искренне желал идти тесным иноческим путем к Небесному Царствию. Имел особенную любовь и доверие к отцу Иерониму и после его смерти записал несколько рассказов об особом благодатном устроении своего великого старца.

Иеросхимонах Вероник (в Русском монастыре – с 1872 года; † 1919 год) показывал собой пример детской простоты, веры и любви, столь редких добродетелей. Вера и любовь его к Царице Небесной, как он любил называть Матерь Божию, были безграничны. С нестяжательностью он соединял и глубокое смирение.

Иеросхимонах Виссарион (в Русском монастыре – с 1862 года; †1907 год), настоятельствовавший в Петербурге, Одессе и Константинополе. Он был всем примером тщательного исполнения всякого послушания, смирения и кротости.

Иеросхимонах Михаил – подвижник в миру, не оставлявший никогда своего иноческого правила во время суетливого заведования подворьем в Таганроге и путешествий по России для сбора пожертвований. Давая в руководство новоначальным послушникам сочинение аввы Дорофея и следя за точным исполнением назначенных им послушаний, он воспитывал их достойными монахами, каковыми они проявили себя и в обители на Афоне.

Иеросхимонах Аверкий (в Русском монастыре – с 1864 года; †1918 год), спутник отцу Михаилу в путешествиях по России для сбора. Был примером ревности к службе Божией и поминовения на проскомидии благодетельских и братских имен, отличался простосердечностью, стяжал со временем и духовный опыт.

Иеросхимонах Аристоклий (в Русском монастыре – с 1876 пс 1918 год). Будучи настоятелем московского Афонского подворья выстроил для него новые здания на Полянке. Имел большую известность среди москвичей как опытный духовник и щедрый благотворитель. Кроткий и обходительный с подчиненным ему братством, он был примером живой веры и простосердечия. В настоящее время почитание его православными москвичами очень велико.

«Общество, равного которому нет во всем православном мире», – говорили очевидцы расцвета Русского Пантелеймонова монастыря¹⁶⁴. Старец Иероним, как он сам записал в духовном завещании, в таком чудесном «увеличении и устроении как духовном, так и вещественном» своей обители видел награду Господа «за исполнение заповедей Божиих общежительных», «ибо, чем более увеличивались в обители плоды духовные, как-то: братолюбие, воздержание, частая исповедь и приобщение Святых Таин, смирение и послушание, понуждение к бдениям и прочим добродетелям, тем более Бог посылал обители щедроты Свои духовные и телесные». Он просил братию «хранить богодарованный великий дар чистого общежития... положенного и устроенного Богом в нашей обители общежительного устава, которым путеводились и спасались святые наши отцы », потому что «одно только средство находится к утверждению благоустроенного и прочного существования обители до скончания мира. Это средство есть исполнение богоустроенного ее устава. Только одно есть благодатное средство, которое может прославить Бога и обитель и сохранить и спасти ее от всех страстных треволнений и конечного ее разрушения до конца мира».

В строгом общежитии Русского монастыря старец Иероним полностью воплотил те святоотеческие принципы, которым он всегда следовал и учил братию. При жизни старца не было нужды в письменном уставе, поскольку он сам был для обители как бы живым уставом монастырским и примером для братии в исполнении общежительных правил. На случай своей смерти он вместе с отцом Макарием составил «на основании слова Божия и учения святых отцов» «Устав Русского на Афоне святого великомученика и целителя Пантелеймона общежительного монастыря», в котором излагались общие правила иноческого общежития, порядок церковных служб, неизменно соблюдавшийся с давних времен в Пантелеймоновой обители и во всех святогорских монастырях, обязанности по послушанию и прочее. Стройный порядок внутренней и внешней жизни обители, установленный старцем, позволял обеспечить ей «прочное существование» и верное управление на пути в Царство Божие при таком многочисленном, многонациональном братстве, при все возраставшем числе желающих спастись в совершенном монашеском общежитии Русика. 1 января 1881 года текст устава был переписан церковным шрифтом монахом Киприаном и скреплен подписями обоих старцев – игумена и духовника. Сохранение этого устава, «вполне достаточного для благоугождения Богу и спасения в иноческом чине», неуклонное его применение в повседневной жизни явилось одной из главных заповедей и завещаний отца Иеронима своим духовным потомкам. Старец нимало не сомневался в исполнении его заповедей духовными чадами, «которые, без сомнения, из любви и благоговения к старцу изъявят со своей стороны сыновнее сочувствие к старческому завещанию, служащему к расширению славы Божией». 4 августа 1889 года, уже после смерти старцев Иеронима и Макария, устав был подтвержден и введен для руководства жизнью братии в монастыре их преемником – игуменом Андреем.

115 Страница рукописного «Устава Русского на Афоне святого великомученика и целителя Пантелеймона общежительного монастыря» с подписями игумена Макария и духовника Иеронима. 1881г.

Ежедневный порядок церковного богослужения, келейного и внекелейного поведения, существовавший при жизни отца Иеронима и узаконенный уставом, был таков.

Келейное правило для схимонахов заключалось в 12 четках с поясными поклонами и 100 земными поклонами, последние оставлялись в дни праздничные, субботние и полиелейные. Для простых монахов и новоначальных правило меньше: для мантийных – шесть четок с поясными и 50 земными поклонами, для рясофорных и новоначальных – три четки с поясными и 33 земными поклонами. К правилу келейному для всех иноков приложено еще 100 поклонов поясных за благодетелей обители. На келейный канон братия возбуждалась несколькими ударами в колокол в летнее время в 5 часов¹⁶⁵, в зимнее – в 6 часов. Через час ударяли к утрене. По окончании утрени тотчас же начинались ранние Литургии ради поминовения ктиторских имен и для труждающихся на разных послушаниях, а поздние – через 1–2 часа после утрени. Вечерня начиналась за два с половиной часа до захождения солнца (по местам послушаний вечерня также читалась), а повечерие – отдельно и всегда при закате солнца, кроме святой Четыредесятницы, когда читалось великое повечерие на час ранее. После повечерия воспрещалось не только что-либо есть, но даже пить воду (по крайней нужде напившийся воды полагал за это после 50 поклонов поясных, а в Великий пост – земных или прочитывал вновь повечерие). Равным образом воспрещалось после повечерия вести разговоры, а тем более сходиться в келлиях. На дни воскресные и праздничные – Господские, Богородичные и великих святых – всегда совершалось бдение, начинавшееся с закатом солнца и продолжавшееся не менее девяти часов (на праздники же святого великомученика Пантелеймона и Покрова Пресвятой Богородицы оно длилось до 14 часов, с Божественной Литургией – до 17). Старец-духовник строго следил за поведением братии во время длинных служб: «...Немощных [дремлющих], когда они сидят во время поучительного чтения, всегда бдительно преследует сам духовник отец Иероним, ибо во время каждого чтения он обходит все монашеские места и, если кого из братий заметит дремлющими, таковому тотчас приказывает пред иконою Спасителя положить 100 поясных поклонов. И потому всякий монах остерегается дремать», – замечает монах Мелетий¹⁶⁶. Трапеза поставлялась братии дважды в день, кроме понедельника, среды, пятницы и святой Четыредесятницы – тогда вкушали единожды и без постного масла. В келлиях никому не разрешалось иметь ничего из съестного, кроме благословенного духовником или игуменом из-за болезни или по другой уважительной причине. В келейном поведении братия обязывалась не оставаться без особой нужды и благословения вне келлии, равно не собираться по келлиям для праздных бесед; не велено разрешать пояса, отходя к ночному покою; дневной же отдых дозволялся только в длинные летние дни.

Отец Иероним запретил братии работать во всю Светлую седмицу после следующего случая. В 1850-х годах на Светлой седмице греки и русские пошли работать в лес. Причем русские – со скорбью. И вот как-то нечаянно бревно покатилось и отшибло ноги русскому иеродиакону Нафанаилу. Отец Иероним тогда объявил грекам, что сами они как хотят, но русских чтобы не заставляли работать на Светлой седмице и в доску, созывая братию на послушания, чтобы не колотили. С тех пор (и поныне) русские на Светлой седмице не работают (греки работают уже на четвертый день).

Но всего строже старцы Пантелеймоновой обители следили за нестяжательностью братии и отсечением ими своей воли – отличительными добродетелями общежительного инока. Каждый при вступлении в братство, вручив все свое имущество в распоряжение игумена, должен был не удерживать уже более его у себя, кроме благословенного. «Вообще здесь все равны... и все живут в братском взаимном смирении и послушании, беспрекословно повинуясь преподобнейшим своим старцам, отцу игумену и отцу духовнику, не делая ничего без их благословения», – отмечал миссионер отец Арсений, познакомившись с общежительными правилами Русика¹⁶⁷.

Находясь в непрестанном внутреннем предстоянии Пресвятой Троице, старец Иероним получал такие благодатные утешения, что по его словам, и выразить не мог. Но все-таки это непрекращавшееся внутреннее славословие проявлялось и внешне, выражалось в его богослужебном творчестве. На всякое событие в обители, на Афоне и в отечестве старец составлял благодарственные или просительные молитвословия, прошения на ектениях, чинопоследования служб или просто обязывал братию протянуть четку. Отец Мина записывает в дневнике: «В воскресенье 17 апреля [1877 года] – бдение в неделю о расслабленном. Вверху прилагалась [к бдению] служба Покрову Пресвятой Богородицы, а внизу – святому великомученику Пантелеймону по случаю начала войны, потому как иного не имамы прибежища и заступления, аще не Пресвятая Богородица и молитвенник святой великомученик Пантелеймон...

В первое воскресенье или в бденный праздник совершаем о упокоении соборную Литургию и потом панихиду. Преимущественно же потому делается панихида в праздник, дабы вся братия участвовали в молитвах... для вечной пользы почивших благодетелей.

26 марта 1878 года. После Литургии был соборный молебен торжественный в присутствии всех иеромонахов, находящихся в обители, по случаю заключения мира России с Турциею и сохранения обители от разных клевет, которыми клеветники хотели раздражить правительство, дабы вытеснить русских с Афона или чем-нибудь притеснить. Начало молебна взято с положенного в день Рождества Христова, тропари пелись: Благодарны сущи; Твоих благодеяний, Слава: Спаси, Господи, И ныне: Днесь спасения нашего главизна. Апостол читался положенный во дни викториальные, а Евангелие – положенное на молебне в день Рождества. На ектениях были приложены по два прошения, приличествующие торжеству, взятые из того же молебна. Молитва обычная, приложенная при чинопоследовании благодарственного молебна, с большим прибавлением, с коленопре клонением, потом многолетие государю и всему царствующему дому со звоном. На молебен было возвещено 12 ударами в колокол.

116 Иеросхимонах Иероним

27 августа 1878 года, во вторник, после соборной службы – молебен Спасителю, Божией Матери и великомученику Пантелеймону с благодарственными на ектениях прибавлениями и коленопреклонением во время чтения молитвы за избавление от пожара». Множество подобных записей сделано и по другим случаям.

Отец Иероним сам говорил, что с раннего детства церковь была его единственным утешением и заменяла ему все детские забавы. Уже тогда он вкусил сладость религиозных чувств, утешающих душу православного христианина, особенно в воскресные и праздничные дни, о чем он писал так:

«Благодать Святого Духа, дарованная христианам в Крещении за заслуги Господа нашего Иисуса Христа, всегда утешает их во всех их скорбях и печалях житейских, особенно в воскресные дни и в праздники. И во всякий праздник дарует им приличные празднику утешительные чувства и веселие духовное, и всякому даются утешения духовные и веселие по мере веры его. Чем больше праздник, тем более и возвышенные даются утешительные чувства. Какими утешительными чувствами и радостями духовными услаждались христиане в день Рождества Христова! А в Новый год обновляется ум у христиан совсем другими радостными чувствами и мыслями. В день же Крещения Господня иное высочайшее обновление ума ниспосылается верующим, в Сретение Господне – другое. Благовещение особенными приятнейшими духовными чувствами волнует душу христианина, также Вербное воскресенье и Страстная седмица. Все эти святейшие дни имеют свои утешительные восторгающие чувства и как бы духовные вкусы и обоняния. А Пасха святая – это венец всех радостей и восторгов христианских! Скольков эту Божественную седмицу прочувствует истинный христианин духовных утех, неизреченных радостей, веселий и восторгов! Затем и последующие праздники как останок помышления праздника святой Пасхи он празднует Господу Богу, и они питают души верующих манною небесною, как-то: Антипасха, Преполовение, Вознесение Господне. Пятидесятница особенными сладкими утешениями и умилениями дивно волнует души и восторгает в любовь Божию. Укрепляющиеся, утешающиеся и увеселяющиеся в праздники благодатию Божиею христиане без ропота переносят горести житейские. Мы сказали, что все праздники утешают христиан, не только великие, но и малые. Опытные знают, и мы говорим не от себя, а из заимствованного нами понятия всего годового круга богоучрежденных служб церковных. Сам Господь наш Иисус Христос благоволил удивительно премудро устроить во славу Свою всю службу церковного года, просветив святых Своих апостолов Духом Святым, Который чрез них и передал последующим христианам как святую Божественную Литургию, так и прочие Божественные службы, которые время от времени пополнялись святыми мужами, угодниками Божиими, которых Дух Святой умудрял писать песнопения во славу Божию. Проследите наши богослужебные книги – там вы увидите беспредельное море, волнуемое бесчисленными благодатными волнами. В этих книгах изображено все необходимое для нашего спасения.

117 Титульный лист акафиста святому Иоанну Предтече. 1872 г.

Многое множество стихир и канонов представляют как бы неиссякаемый духовный источник, источающий целебные бессмертные пития, напоявающий многоразличным благодатным питием жаждущих исцеления духовного христиан. Какое множество в них находится слов и чувств покаянных, умилительных, уверительных, возбудительных и угрожающих, но вместе с тем и ободряющих, увещательных, веселых и радостных, удивительных и восторгающих! Все службы праздникам, стихиры и каноны их выражают дух каждого праздника и тем внимающих христиан веселят и восторгают разными утешениями по мере веры приемлющего духовные утешения. Разве те только из христиан лишаются духовных утешений в праздники, которые помрачены печалию греховною, происходящею от делания смертного греха. Но и такие люди, если захотят обновиться в покаянии, могут получить благодатное утешение, как многие бывали тому примеры».

118 Ковчеги с мощами святых апостола Луки и мученика Кирика, хранящиеся в Русском монастыре

Об одном из таких благодатных утешений, испытанных им, он так рассказал отцу Макарию. Когда он услышал на Светлое Воскресение первое Христос воскресе, то сердце его затрепетало, и он от радости и восторгов души едва не расстался с жизнью, и это продолжалось до пятницы Светлой недели, а потом стало ослабевать.

Видя особую благодать при совершении церковных богослужений, старец благословлял совершать бдения многим святым, которым по уставу полагалась простая служба. Поэтому по установленному им порядку в нашем монастыре и поныне совершается более 60 бдений в год, тогда как у греков их гораздо меньше. Многие новые службы были составлены под руководством старца его учениками, особенно схимонахом Аркадием. А самим старцем был составлен акафист святому Иоанну Предтече (неоднократно переиздававшийся в Петербурге и Москве), который до сих пор употребляется как на Афоне, так и в Русской Православной Церкви.

Богослужебный устав изменялся и ради празднования святым, честные мощи которых имелись в обители, и назначалась служба со славословием, полиелейиая или бденная. Список находящихся в Пантелеймоновом монастыре мощей святых с указанием служб, которые им совершаются, и доныне в употреблении. «Святые мощи приобретены для монастыря, утешение немалое» – подобные записи часто встречаются в письмах старца Иеронима, усердно собиравшего в обитель частицы мощей чтимых угодников Божиих. Великая благодать земного удела Божией Матери еще умножалась молитвами святых, в присутствии мощей которых усматривается особое их снисхождение и благоволение к жаждущим спасения. Так, в 1880 году в обитель была торжественно привезена часть правой руки святого праведного Иоанна Русского, у раки с честными мощами которого, почивающими на острове Эвбея, происходили в то время многие чудеса. И само перенесение части мощей святого в Пантелеймонов монастырь было чудом особого снисхождения и благоволения угодника Божия к русским инокам, его соотечественникам, поскольку никогда ранее он не допускал отнятия частиц от своих мощей, а дерзающих на такое дело всегда принуждал явлениями и угрозами возвращать взятое. Мощи святого Иоанна Русского и множество честных мощей других святых угодников Божиих, собранные старцем Иеронимом, хранятся и доныне в монастыре, и доступ к ним открыт для всех поклонников.

119 Ковчег с мощами святого Иоанна Русского в Пантелеймоновой обители

Отец Иероним всевозможное старание употреблял, чтобы расположить братию к неопустительному посещению церковных служб. По воспоминаниям иноков, часто перед бдением он обходил келлии с палочкой в руке и все твердил: «Крепитесь, чада, потому что враг желает искусить приступающих работать Господеви», ободряя таким образом иноков словами своими, а молитвой отгоняя бесов.

Особенно он призывал братию не пропускать Божественную Литургию, уясняя каждому, какой величайший Пренебесный Дар ниспосылается нам при совершении Таинства Евхаристии: Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным. Предходят же Сему лицы ангельстии со всяким Началом и Властию, многоочитии Херувими и шесто-крилатии Серафимы, лица закрывающе и вопиюще песнь: Аллилуиа. Аще Бог Своего Сына не пощаде, но за нас всех предал есть Его: како убо не и с Ним вся нам дарствует? (Рим. 8, 32) Бывало, отец Иероним начинал возвышенными словами излагать величие даров и благословений небесных, преподаваемых предстоящим на Божественной Литургии, и сам делался как бы Херувимом. Устремив глаза к распятию и сложив крестообразно руки, после того он долго молча стоял в изумлении, как поется в Великую субботу: Да молчит всякая плоть человеча и да стоит со страхом и трепетом. Чувства его тогда можно было выразить словами из 115-го псалма, читаемого готовящимся ко Причастию: Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми? Чашу спасения прииму...

Стараниями отца Иеронима введено и даже усилено у русских иноков Пантелеймонова монастыря спасительное древнее обыкновение как можно чаще приобщаться Святых и Животворящих Таин: например, в Великий пост схимонахи каждую неделю приобщались трижды, большая часть монахов – дважды, послушники – по субботам. В другие посты многие приступали ко Причастию по два раза в неделю, и не в посты находились старички и молодые, усердствовавшие поститься, которые причащались дважды в неделю. Все же вообще иноки и благоговейные послушники по пятницам очищали совесть свою исповедью и в каждую субботу делались причастниками Святых Таин Христовых. Если случался на седмице праздник, особенно двунадесятый, под оный по большей части все говели и на сам праздник причащались, так же перед днем Ангела именинник говел и на именины причащался. Все это заботился укоренить в русском братстве старец-духовник Иероним.

О примерах тех высоких монашеских добродетелей, которые являлись в братии обители при строгом выполнении «заповедей Божиих общежительных», сохранились живые воспоминания иноков.

Вот монах Антоний – детски открытая душа. Раз было с ним искушение: уехал было в Россию. Но из Константинополя вернулся в обитель. «Ну куда я гожусь в России? – говорил он, умоляя старцев принять его обратно, – нет уж, буду жить здесь!» Он редкий день не докучал старцам отцам Иерониму и Макарию жалобами на самого себя. Придет, говорит: «Отче, вот такой-то обозвал меня так-то». – «Ну а ты что ему сказал?» – «А я выбранил его так-то. Помири нас, отче!» Иногда это бывало глубокой ночью. «Подожди мало, отче: скоро заутреня», – говорит игумен. Но отец Антоний просит примирить теперь же. «Ну хорошо, пойди позови его сюда», – скажет старец. Антоний бежит в келлию обиженного.

Тот уже лег спать, но он будит его: «Игумен зовет!» Инок идет к игумену, не зная, что случилось. «Вот Антоний говорит, что обидел тебя. Помиритесь!» – говорит игумен. «А я и забыл, батюшка, что он говорил мне», – скажет обиженный. «А помнишь, мы встретились вот там-то, ты сказал то-то, а я тебе то-то», – напоминает Антоний. Тот припоминает. И оба кляняются друг другу в ноги и уходят умиротворенные. Поистине малые детки Божии! Вот о таких-то и сказал Господь; Агце не будете яко дети, не внидите в Царствие Небесное (Мф. 18, 3).

И умирают такие с детской преданностью воле Отца Небесного. Приходит отец Антоний к игумену. Ждет его у дверей, не поднимаясь на лестницу. «Благослови, отче, в больницу – умирать хочу!» – «Бог благословит, пойди отдохни. Не отвезти ли тебя на больницу?» – «Нет, отче, сам дойду. Вот к тебе-то подняться было трудно, я тебя тут поэтому и ждал. Денька три полежу, а на четвертый и умереть благослови». И идет в больницу, лежит там три дня, а на четвертый приходит игумен навестить больных, подходит к нему, и Антоний говорит: «Отче, прочитай мне отходную». – «Что это ты надумал?» – «Умереть благослови, батюшка». Пристал, просит, отец игумен берет епитрахиль и требник, читает канон на исход души, благословляет старца и уходит. Но на лестнице его нагоняет послушник: «Батюшка! Отец Антоний умирает!» Игумен возвращается, но отец Антоний уже Богу душу отдал!

Говаривал старец отец Иероним, когда ему говорили, что часто докучает Антоний ему разными мелочами: «Если бы побольше было в братии таких, как Антоний, хорошо бы было!»

Да, хорошо бы было, теплее жилось бы на свете, если бы люди, именующие себя христианами, помнили Христово слово о детской простоте веры, кротости, незлобии и смирении. Тогда Господь руководил бы нас ко спасению не как мудрых и разумных, но как младенцев, открывая нашей простоте тайны Царствия Небесного.

Вот отец Азарий, тип ученого подвижника-отшельника, беспощадно строгий к себе, удивительно снисходительный к другим. Он неопустительно посещал все богослужения, а в келлии постоянно занят был всякого рода письменными работами. Он и письмоводитель, он и переводчик, археолог, писатель. Кто бы ни вошел в его келлию – первый вопрос: «Что скажете?» Ответит, что нужно, и дает понять, что ему недосужно¹⁶⁸. Под предлогом таких недосугов он стал ходить вместо первой на вторую трапезу, дабы подвергнуть себя некоторым лишениям. Дело в том, что на первой трапезе пища подается сполна, каждому монаху особо, а на второй приходится довольствоваться тем, что останется на столе от первой. И вот придет отец Азарий и начнет собирать кусочки со стола, сядет где-нибудь в укромном местечке и ест их. Никогда ничего не попросит! А греки-монахи, служившие в трапезе, нарочито будто его не замечают... И нередко весь его обед состоял из кусочков хлеба с уксусом с водой, заменяющим на Афоне квас. Как-то заметили это русские отцы и доложили игумену Макарию, что отец Азарий томит себя голодом. Отец Макарий сказал ему: «Зачем ты это делаешь?» Он ответил: «Может быть, Господь простит мне за это хоть нечто из грехов моих многих». Игумен с той поры приказал русским наблюдать, чтобы старцу Божию подавали пищу как следует.

Одежда его была вся залатанная, такая, что, если ее бросить, никто не польстится поднять. Белье такое же. Он никогда ничего не просил у игумена: заметят сами, дадут – благодарит, не заметят – говорит: «Не стою я и того, что имею. Может быть, Господь во что-нибудь вменит мне и это».

По словам отца Макария, отец Азарий часто приходил в великое умиление так, что, когда он приходил на исповедь, обливал слезами и целовал ноги отца Иеронима, прося молитв и благословения, избегал всячески празднословия и всегда имел стенание сердечное.

Отец Селевкий был великим ревнителем (не всегда и по разуму) чинов и уставов монашеских. Он не мог утерпеть, чтобы не сделать замечания тому или другому из братии, и случалось, что говорил резкости и отцу Азарию. Братия, уважавшие отца Азария, говорили игумену: «Селевкий обижает отца Азария». Игумен отвечал: «Отец Азарий умный человек, не обидится». И действительно, на вопрос отца игумена, что у них произошло с отцом Селевкием, отец Азарий добродушно отвечал: «Ничего, батюшка. Он мне (спасибо ему) только правду ведь сказал: как же можно на это обижаться?» Да и отец Селевкий часто раскаивался в своих резкостях и искал примирения.

Схимонах Назарий проходил послушание в странноприимной больнице магером (поваром), имел внутренние болезни, но, несмотря на убеждения монастырского доктора¹⁶⁹, ни за что не хотел оставить своего послушания, а на предложение игумена передать его другому отвечал: «Благословите уж мне, пока есть еще сила, продолжать послушание, а когда уже я буду чувствовать себя не в силах, тогда скажу вам. А так совестно лежать и принимать услуги других».

Однажды перед повечерием отправился он на чердак за картошкой, где замедлил. Хватились его уже после утрени, нашли на чердаке умершим, в кошнице (корзине) немного картошки и в руке. Так и не пришлось ему принимать услуги других. Всегда благодушествовал и благодарил Бога.

Схимонах Неофит с усердием исполнял монастырские послушания, усердно подвизался в молитве, за что терпел от духа злобы нападения: когда он ложился спать, то бесы сталкивали его с койки на пол. При конце жизни Господь посетил его тяжкой болезнью. Несколько месяцев он лежал неподвижно на спине, так что тело его стало гнить и издавать тяжелый запах, при этом он страдал судорогами в ногах. Ежедневно он причащался, постоянно благодарил Бога и никогда не роптал. Перед кончиной сказал: «Желал бы еще пожить, чтобы послужить братии», из чего видно, с какою любовью он служил ближним во исполнение заповеди: Друг друга тяготы носите (Гал. 6, 2). По кончине тело его принесли в церковь, и оно издало приятнейшее благоухание, что свидетельствовало о награде ему за его добродетели и терпение еще на земле.

Схимонах Домн имел послушание – чтение Псалтири, отличался вниманием к молитве, не пропускал ни малейшего замечания совести и все случающиеся малейшие немощи исповедовал духовнику.

Схимонах Горгоний был примерной жизни, неуклонно присутствовал в церкви и на трапезе, ничего не имел в своей келлии, приобщался каждую неделю два или три раза и имел необыкновенное доверие к духовникам.

Схимонах Вивиан послушание имел в хлебне, в башмачной, рисовал, достиг меры иконописца. Все послушания выполнял с великой любовью. Службу Божию никогда не оставлял, а часто выстаивал по две Литургии. В келлии стяжания не имел, спал больше сидя, занимался Иисусовой молитвой, растворяемой глубоким умилением. Имел большое усердие к чтению Псалтири и ни в каких случаях, даже в болезни, не отказывался от чтения ее. Также занимал нощную стражу и другие общие послушания. Нрава был тихого, всем старался услужить.

Радовался, и утешался, и благоговел пред Богом отец Иероним, видя преуспеяние своих чад, возраставших милостию Божией от силы в силу. Это и было «увеличение в обители плодов духовных», за которое все более «Бог посылал обители щедроты Свои».

Господь удостоил отца Иеронима лицезреть, лично приветствовать и принимать в Пантелеймоновой обители высочайших путешественников – русских великих князей Константина Николаевича (в 1845 году), Алексея Александровича (в 1867 году), Константина Константиновича (в 1881 году). Эти визиты доставили русской братии особую радость и торжество, а монастырю – добрую славу, увеличивали его силу и влияние на Святой Горе. «О, нет священнее и краше из всех радостей земных, как радость о царе своем! Это общая радость и мирянина, и нашего брата, потому что все мы – дети великого отца и члены его русского семейства. Мы – русские и в России, и на самом Афоне!» – пишет Святогорец в 1844 году¹⁷⁰. Благоговейно сохраняя воспоминание о первом знаменательном посещении обители августейшим гостем, великим князем Константином Николаевичем, иноки освятили один из вновь устроенных параклисов во имя святых равноапостольных Константина и Елены. А в 1866 году, при сооружении придельного храма в Покровском корпусе, получив радостное сообщение о чудесном избавлении государя императора Александра II от смертельной опасности, старцы решили освятить новый храм во имя святого благоверного князя Александра Невского, небесного покровителя царя.

«Если мы свято помним наш долг, – продолжает Святогорец, – и чтим отношения наши к Богу, быть не может, чтоб мы не дорожили обязанностями нашими в отношении и к отечеству. И там, в России, и здесь, на Святой Горе, мы по званию нашему, по самому назначению жизни, ничего не можем приносить лучше в дань верноподданнической любви нашей царю и отечеству, кроме вседневных молитв о их благоденствии, славе и величии... Мы Порте ничем не обязаны и никаких не знаем к ней отношений, кроме платежа нескольких пиастров за сажень земли для упокоения в ней нашей труженической плоти».

Признательная к своим высочайшим покровителям и к благодеющему ей отечеству, Свято-Пантелеимонова обитель непрестанно возносила смиренные моления к Престолу Всевышнего о ниспослании Его всебогатых милостей на сострадательную Россию, о утверждении в ней непоколебимо святой православной веры, руководящей к вечному спасению, о сохранении и покровении ее от всех бед и напастей и от всех врагов видимых и невидимых. «...Диакон возгласил на русском языке: Еще молимся о благочестивейшем самодержавнейшем великом государе нашем императоре Николае Павловиче. Хор возопил: Господи, помилуй! И сердце мое запрыгало от радости... мы и греки молились о нашем державном государе императоре и о его царственной семье – и где же? Далеко-далеко от России, на пустынных высотах Афона! Эти мгновения так меня поразили, так расшевелили чувство верноподданнической любви к России и к ее венценосцу, что я до сих пор не могу вспоминать о них без сердечного движения», – записывает Святогорец. «Конечно, все великое и славное для родной нам России возбуждало и в наших душах отраду, умиление и восхищение, и, наоборот, все случавшееся неприятное наполняло и наши души чувствами скорби и туги, а вместе с тем возбуждало нас к исполнению священной обязанности – усердно молиться о ниспослании благословения и помощи Божией как царственному венценосцу, так и всем его сподвижникам», – отмечали старцы Пантелеймонова монастыря¹⁷¹. Даже в Крымскую войну, когда турки намеревались разорить Русик, «у нас в монастыре не переставали молиться, как и до войны, открыто, торжественно о державном монархе русском благочестивейшем государе императоре Николае Павловиче со всем его августейшим домом и о даровании ему победы над врагами, чему дивились все монастыри», – повествует монах Пантелеймон. «Первая моя молитва была такая: “Помяни, Господи, ненавидящих и обидящих нас и творящих нам напасть, прости им и нам вся согрешения”, потом – за царя и весь царственный дом, за обитель с братией и благодетелей», – говорил отец Иероним братии незадолго до кончины.

Чутко прислушивающийся ко всему происходящему на родине, отец Иероним знал, что в России разрастаются безверие и революционные настроения, совершаются покушения на жизнь государя императора – «дерзкие подвиги безбожной анархической партии». Он прекрасно понимал, что события, происходящие на родине, отражаются, как при сообщающихся сосудах, на духовном состоянии русского афонского монашества, и, когда дух времени возьмет свое и греховная свобода в России получит широкое развитие, игуменская власть и основные принципы святогорского общежития могут быть поколеблены. «Остается единственное утешение – твердое упование, что Божественный Промысл внемлет молитвам стольких православных и благочестных душ и отвратит от нашей любезной родины это страшное испытание, которое она переживает в настоящее время», – надеялись русские афонские старцы¹⁷². «Прискорбно слышать такие события, появившиеся в отечестве нашем, привносимые отвне. По крайней мере, да вразумятся враги эти тем, что Всевидящее Око недремленно бдит о сохранении помазанника Своего. Получив почтенное писание Ваше 27 ноября, в 1 час вечера (по-восточному), со слезами горячей благодарности ко Господу мы прочитали оное и тотчас же отправились в церковь, где совершалось повечерие, и по окончании оного протянули четку о здравии и спасении государя императора. Так же повторили и сегодня на утреннем пении. Затем в сослужении всех наличных иеромонахов русских и греков торжественно была совершена Божественная Литургия, по окончании коей при всей братии и собравшихся поклонниках (коих более 150) прочтено Ваше письмо, выслушанное со слезами. По окончании чтения совершено благодарственное молебствие с коленопреклонением, а по возношении многолетия его величеству государю императору Александру Николаевичу и о всем царствующем доме был произведен, по обычаю русскому, колокольный звон»¹⁷³.

Молитвы за царя в Русском монастыре усиливались, вводились новые прошения на ектениях: о еже утвердити в земли нашей мир и благочестие; о том чтобы Господь разрушил совет дерзновенно восстающих на попрание власти, Господом установленной; чтобы Вседержитель исполнил долготою дней благочестивейшаго государя императора нашего Александра Александровича, да совершит вся во славу Господню и во благо народа своего.

Вместе с тем отец Иероним составил для российского правительства свои предложения «О поправлении нравственности в России» – строгие меры для искоренения нигилизма. Первая мера, как он писал, «повелеть Святейшему Синоду по церквам молиться, то есть приложить на ектениях молитву о истреблении нигилизма и о вразумлении поврежденных от него. Мы у себя употребляем в наших прошениях и прилагаем при сем образцы этих прошений».

Но отец Иероним уже предвидел грядущие революционные бедствия для России и ее самодержца. Видимо, поэтому в 1879 году прозорливый старец хотел наладить отношения с епископом СанФранцисским, имея в виду в дальнейшем основание в Америке нового метоха для прочного обеспечения обители после своей смерти, поскольку знал, что через определенное Господом время монастырь уже не сможет рассчитывать на помощь из отечества.

120Старец-духовник иеросхимонах Иероним. 1870-е годы

Молитва отца Иеронима ко Господу за русского царя продолжалась и после блаженной кончины старца, о чем свидетельствуют неоднократные его посмертные явления в обители, особенно знаменательные в октябре 1888 года, за неделю до крушения царского поезда на Курско-Харьковско-Азовской железной дороге, и увещания к братии не ослабевать в молитвах за государя. Наконец, в 1917 году, как свидетельствует один из братии, скорбевший по поводу революционного переворота в России и событий, взволновавших афонских иноков, отец Иероним чудесно явился ему и утешил обещанием, что царь снова будет царем¹⁷⁴.

Старец Иероним был истинным отцом своим духовным чадам: и старцы седовласые, и новоначальные послушники – все равно были ему дороги, зорко следил он за каждой душой и всех руководил ко спасению многоразличными способами: кого строгостью наказания духовного, кого тихостью отеческой ласки, кого возвышением, кого унижением, причем в результате всегда получалось духовное преуспеяние ученика и послушателя его слов. Дивно было видеть седовласого старца, обремененного жестоким недугом, еле передвигающего ноги, осаждаемого день и ночь жаждавшими излить перед ним свою душу, получить от него врачевство духовное, умиротворение совести. Не только своя братия, но со всей Афонской Горы шли к нему на исповедь ревнители подвигов духовных, ибо он значительно возвышался над всеми афонскими подвижниками даром высокого духовного рассуждения. Иноки говорили про отца Иеронима: «Пойдем к нему, он решит наше недоумение, ибо его устами вещает Бог». И так бывало на самом деле: вопросы трудноразъяснимые, крайние затруднения совести сразу решал он своим опытным словом, так что приходившим к нему оставалось лишь удивляться свыше данному ему дару духовного рассуждения.

Этот дар он получил еще в начале своего подвига в дивном видении во время четырехлетнего странствования по России со своим единомышленным другом, с которым жили они по заповеди великих старцев, ничего друг от друга не скрывая. По сохранившемуся об этом случае рассказу, раз шли они куда-то, и отец Иероним, тогда еще Иоанн, почувствовал страшные, невыносимые боли в желудке.

От болей он не мог продолжать путь и лег при дороге, а его спутник пошел в ближайшее селение, чтобы принести ему хоть теплой воды.

Возвращается – видит, что Иоанн сидит спокойно. «Что чувствуешь?» – спрашивает спутник. «Пожди мало, брате, – отвечает он, – дай мне прийти в себя».

Спустя немного он поведал сему брату как великую тайну, что сейчас видел он въяве апостола и евангелиста Иоанна Богослова, которого благоговейно чтил с детства и молился ему об исцелении. Апостол спросил его: «Что с тобою?» Он ответил, что зело болеет у него желудок. Апостол посмотрел на него и сказал: «Теперь ты здрав!» И он почувствовал, что боль мгновенно утихла. И сказал ему апостол: «Проси у меня, еще чего хочешь». И дерзнул он просить себе дара рассуждения и слова. «И сие дастся тебе», – сказал апостол Христов и стал невидим.

И действительно, старец всегда, при всяких обстоятельствах жизни, находился, что сделать, что сказать, и его мудрое слово ценилось братией, как извещение свыше, и равного ему не было.

Рассказы о даре рассуждения и духовной мудрости старца Иеронима

«В 1860-х годах приехал на Афон из Рима католический епископ и спросил отца Иеронима, какого он мнения относительно нового католического догмата о непорочном зачатии Пресвятой Богородицы. Отец Иероним спросил его, верует ли он в Евангелие. “Да, конечно”, – ответил тот. “Так вот там есть ответ на сей вопрос”. – “Где ж, скажите”. – “В словах, произнесенных Самой Царицей Небесной: Величит душа Моя Господа и возрадовася дух Мой о Бозе Спасе Моем. Если бы зачатие Ее отличалось чем-либо от естественного, то Она не произнесла бы слов о Бозе Спасе Моем, каковые слова могут относиться только к тому, кому нужен Спас, то есть зачавшемуся естественным порядком, а не непорочным, как то думают заблудившиеся католики о Божией Матери, предочищенной Святым Духом к приятию Господа”. Епископ, лишь только услыхал такое обличение своего заблуждения, немедля встал и ушел из монастыря, не зайдя даже в гостиницу».

Что же так поразило римского епископа, вероятно не раз имевшего прения по данному вопросу? Как древле мудрец, искусный спорить, прекратил прения, когда почувствовал какую-то особенную силу, исходившую из уст святителя Спиридона, против которой всякие доказательства были бессильны, и сказал: «Богу человек противиться не может, устами этого старца говорит Сам Бог»¹⁷⁵, так и теперь, слыша хорошо знакомые ему евангельские слова, епископ ощутил силу Божию, обличавшую его заблуждение.

Из письма с Афона миссионера иеромонаха Арсения

«В продолжение моего миссионерского служения мне часто приходилось слышать от разных расколоучителей разные нелепые клеветы на святой Афон и на афонских иноков. Особенно подобные нарекания исходили от именуемых старообрядцев. По их мнению, Афон, приняв различные новшества, как-то: новоисправленные никоновские книги, совершение Литургии на пяти просфорах, троеперстное сложение и другие раскольниками не любимые обряды, совсем отступил от Православия. По мнению расколоучителей, на Афоне до патриарха Никона было все то, чего так крепко держатся они... При богослужении я обратил внимание на проскомидию, первую часть Божественной Литургии. Расколоучители упрекали предо мной святой Афон, что он в проскомидии принял никоновское новшество: совершает оную вместо семи на пяти просфорах, а теперь пред собой я вижу не пять, а только две. Что же это значит?

Сам по себе я не мог решить этот вопрос и отправился к отцу духовнику Иерониму за разъяснением. Пришедши к нему, я высказал ему недоумение относительно числа просфор при совершении проскомидии. Выслушавши меня, отец духовник сказал мне: “Вот вы очень спешили оставить наш монастырь, но и в нашей обители для вас нашлось нечто важное для изобличения раскольников”. Он объяснил мне, что одна из двух просфор имеет на себе четыре печати и заменяет собою четыре просфоры, а другая просфора – агничная и заменяет пятую просфору. Это обыкновение во всех монастырях на Афоне держится от времен древнейших; оно заведено по скудости монастырей.

Во время беседы о количестве просфор к нам вошел отец игумен архимандрит Макарий, и вот мы втроем начали трактовать о любимых раскольниками обрядах. Я просил объяснить мне, находятся ли в древних греческих уставах все те обряды, за которые так стоят раскольники? На этот вопрос старцы ответили мне: “Ни в одном из множества уставов Греческой Церкви раскольниками любимых обрядов не только нет, но и предания о них никакого даже не существует”. “Как же, – сказал я им, – расколоучители все единодушно утверждают, что тот устав, которого они теперь держатся, идет от Владимира равноапостольного, который получил его от Константинопольского патриарха в то время, когда принял святое Крещение. Значит, по их мнению, в Греции до патриарха Никона были те же уставы и чины богослужения, которые существуют у них”. На это старцы ответили мне следующею сильною речью: “Если бы было справедливо то, что любимые раскольниками обряды существовали в Греческой Церкви со времен очень древних, то нет сомнения, что эти обряды существовали бы и доныне, чего мы теперь не находим. Да и в самом деле, какая причина могла бы побудить Греческую Церковь устранить прежние, освященные временем обряды и заменить их новыми? Никакой побудительной причины найти невозможно. Правда, расколоучители уверяют, что Греческая Церковь приняла новшества от патриарха Московского Никона в подражание Церкви Русской. Но это положение более чем невероятно. Патриарх Никон, видя неисправности в церковных книгах и обрядах при богослужении, вздумал их исправить. Но вот в чем дело: как исправлял Никон богослужебные книги? Патриарх Никон исправлял богослужебные книги и обряды, основываясь на древнейших уставах Русской Церкви и Греческой. Теперь спрашивается: что же приняла Греческая Церковь нового от Никона, если сам патриарх Никон принял для Русской Церкви только то, что издавна существовало, теперь существует и, осмеливаемся сказать, будет существовать до скончания века в Греческой Церкви? Ясно, что все, что говорят про Греческую Церковь и Афон расколоучители, есть не что иное, как клевета, пущенная для затмения славы Афона и для удержания темных людей на пагубном пути. У нас, на Афоне, в настоящее время 20 монастырей и 12 скитов; в них служат на разных языках, но, несмотря на это, во всех – один православный устав, едина вера и едино исповедание. Если бы старообрядцы древние уставы церковные и историю Греческой Церкви знали, то никогда бы не злословили на нее и на наш святой Афон. Нам кажется странным следующее обстоятельство. Раскольники указуют часто на князя Владимира и признают его равноапостольным, а сами не подражают его благоразумию. Будучи еще язычником, Владимир посылает людей своих в разные государства разведать, какая вера лучше; и Господь помог ему в этом деле и указал на истинную религию, узнав которую, Владимир покидает язычество и принимает христианство. Отчего бы, кажется, и раскольникам не поступить так же: избрать бы из среды себя людей уважаемых и послать бы к нам, на Афон, где они могли бы проверить иконописание и пересмотреть древние греческие книги, написанные раньше времени Владимира, – такие книги, которые брал для поверки с Афонской Горы сам Московский патриарх Никон. Значит, и святой Афон, подобно Греции, не принял ничего от Никона нового, а сам Никон заимствовал у нас. Итак, отец Арсений, если вы хорошо знакомы с раскольниками и их наставлениями, то вам всего лучше письмами приглашать их сюда, на Афон, чтобы они воочию уверились в древности и истинности здешнего богослужения. Пусть они поступают по примеру некоторых из них, которые приезжают на Афон с этою целью и потом уже или совсем не возвращаются и остаются здесь, присоединившись к Православию, или, возвратившись в Россию, присоединяются уже дома, о чем извещают нас письмами”.

Да послужат задушевные слова почтенных старцев во благое всем раскольникам и крепкою опорой многим колеблемым расколоучителями!

Святой Афон. 1882 года, июля 11-го дня»¹⁷⁶.

Рассказы о духовном руководстве старца

«Однажды прибыл на Афон из России иеромонах и искал себе духовника, чтобы облегчить свою душу от тяжести греховной. Ему указали на отца Иеронима, который, выслушав того, дал ему епитимию: три года не приобщаться, и не входить в жилой дом ни днем ни ночью, и, где застанет его ночь, там и ночевать. Иеромонах сей исполнил ее и в последний день срока вошел в одну келлию, причастился Святых Христовых Таин и послал сказать отцу Иерониму, что исполнил данную им ему епитимию, и затем скончался».

«Некий помещик был долго не верующим в Бога, все приписывал случаю. Но однажды он спасся от смерти, когда лошади его разбили и опрокинули экипаж, под который он попал, но остался жив.

Это его заставило задуматься. Он поехал искать разрешения своего недоумения. Прибыл и на Афон и объяснил цель своего приезда отцу Иерониму. Отец Иероним ему сказал, что Промысл Божий ведет его ко спасению, показав ему чудо над ним же самим, но тот не совсем уверился. Затем отец Иероним сказал ему, что неверие его борет демонским насилием, но, если он не будет доверять сим внушениям, тогда может освободиться. Не веря существованию и самих демонов, он никак не допускал, чтобы могли быть какие-либо внушения от них. Отец Иероним посоветовал испытать это так: когда придут какие-либо недобрые мысли, чтобы он тогда произнес следующие слова: “По заповеди моего духовного отца скажи мне, кто ты?” Так он и поступил. В церкви, когда весьма ему наскучило слушать демонскую брехню, он и спросил, как велел ему старец. И тут же последовал ему ответ: “Диавол я!” А затем он разразился самою скверною руганью на него от злости, что неожиданно он был связан заповедию и принужден открыть себя, кто он, уверив сам и помещика в своих кознях. Помещик сей, лишь только услыхал это признание и ругань, вышел из церкви, не имея возможности сдержать себя от смеха, как диавол попал в ловушку, и нехотя принужден был признаться. И пока шел помещик к отцу Иерониму, бес вслед все ругал его матерщиной, но лишь только взошел к нему, ругань прекратилась, и он все рассказал старцу. Отец Иероним утвердил его в существовании демонов и их кознях мысленных, прося его больше не верить таким помыслам, но доверять истине Священного Писания. И так с Божией помощию он утвердился в вере в Бога и стал религиозным, а затем по некотором времени он отправился домой в мире»¹⁷⁷.

О явлении монаху М. вражией силы

«Среди невидимых духовных оружий на духов злобы поднебесных Всеблагим Господом даровано нам, немощным, и видимое оружие – святой крест Его. И вот молитва церковная с окроплением дома водою, освященною благодатию Святого Духа чрез погружение креста Господня, прогоняет невидимых врагов и восстанавливает спокойствие в доме. У нас, на Святой Горе, кроме молитвенного освящения новосозидаемых домов все в монастыре и вне оного всякий месяц окропляется святою водою и осеняется крестом. По древнецерковному обычаю в 1-е число всякого месяца после Литургии (у греков пред Литургиею) совершается торжественное водосвятие, причем если есть крест с частию Животворящего Древа, то оный погружается в воду, и с ним обходят все иноческие келлии и разные заведения, огороды, виноградники и прочее с умилительным пением тропаря Кресту: Спаси, Господи, люди Твоя...

Несмотря на это, и здесь, на Афоне, попускаются искушения от духов злобы или по зависти к преуспевающим, имеющим, по святому апостолу Павлу, брань не к плоти и крови, но к властем и к миродержителем тмы века сего (Еф. 6,12), или же по доступности их к нерадивым, оставляющим келейное и церковное правило, особенно если живущие вне монастыря, имея домовую церковь, небрегут о частом отправлении Божественной Литургии и водосвятии. Не неуместно сообщить здесь о нашем иноке-келлиоте, что он потерпел за подобное упущение.

Когда отец Иероним ехал из России на Афон, в Царьграде встретил давно поселившегося там русского, знавшего греческий и турецкий языки. Отец Иероним убедил его ехать с ним на Святую Гору за драгомана и, если может, жить с ним. Поначалу они проводили уединенную жизнь на келлии. Драгоман познакомился с другими келлиотами и любил для прогнания скуки ходить к ним в гости. Когда отец Иероним перешел в Русский святого Пантелеймона монастырь, то и драгомана своего взял с собою и имел его поначалу за келейника. Привыкши ходить в гости, он и в монастыре не мог совсем отстать от этой привычки, и братия стали скорбеть за его отлучки, почему отец Иероним, говоривший уже свободно по-гречески, принужден был перевести его за монастырь, на келлию. Будучи на свободе, драгоман (далее будем его называть монах М.) часто стал отлучаться из своей келлии. Иеромонахи, всякую неделю посылаемые по замонастырским келлиям для совершения в храмах Божественной Литургии и причащения братий, а в 1-е число каждого месяца для водосвятия, нередко находили келлию монаха М. запертою, и так оставался храм без службы.

Отец Иероним увещевал его бросить дурную привычку гостить у других, тем более что одному благоговейнейшему иноку открыто было (образно) духовное устроение некоторых из братии, а также и монаха М., облеченного уже в ангельский образ; нелюбитель сидеть дома виден был, как и прочие, с крыльями, но у него низ оных сильно был обит и запачкан, тогда как у других крылья были целые донизу и чистые и даже у некоторых каждое перо, как живое, двигалось, означая способность воспарять умом к высоте небесной. После сильного увещания отец Иероним присовокупил, что неизвинительным для инока упущением келейного и церковного правила он сделает доступ и подаст повод врагам спасения нашего делать пакости и жилищу, и ему самому. После первого же по увещании посещения друзей монах М. начал терпеть страхования от бесов: по ночам стали лететь с горы каменья (келлия находилась внизу обрывистой каменной горы). При явившейся от этого решимости сидеть дома и совершать все церковное правило духи злобы покушались разными привидениями изгнать его из церкви, в которую влетали страшными по виду птицами, а иногда показывался вооруженный разбойник. После сокрушенной, искренней исповеди во всем инока М. отец духовник немедленно послал к нему на неделю иеромонаха для служения Литургии и совершения водосвятия, чтоб келлию и все принадлежащее ей окропить святою водою с осенением крестом с Животворящим Древом.

Исправным исполнением иноческих обязанностей по молитвам старческим монах М. вскоре избавился от такого искушения, а чтоб на будущее время не могло повториться то же, он был перемещен в скит Крумицу, где, кроме братских корпусов, есть несколько отдельных келлий с церквами. Там, при храме святого Пантелеймона, поселился с монахом М. иеромонах, неопустительно исполнявший правило церковное. По кончине иеромонаха монах М., уже постаревший, переведен был в монастырь, где дана была ему келлия при больничной церкви. Пойдет он [в храм] или по дряхлости останется в келлии – вся служба церковная была ему слышна. С больничною братиею он еженедельно по пятницам исповедовался у приходящего для этого в больницу иеромонаха, затем слушал разрешительные молитвы, а по субботам приобщался Святых Таин. Пред кончиною монах М. болел тяжко с месяц и, приобщаемый ежедневно, в мире скончался.

Месяца чрез два по смерти новопреставленный явился во сне пишущему это не в веселом виде. Побеседовав о смерти, он сказал в заключение: “Я теперь в темнице!” Отец игумен, и благоговейнейшие из братий, и иеромонахи при приношении Бескровной Жертвы молились о упокоении души монаха М. Чрез два месяца он явился снова и вид имел веселый. Мы шли по низкому песчаному берегу какой-то большой реки; доходим до перекладины чрез всю реку, от берегов широкой, а на средине реки весьма узкой- одною ногою едва можно ступить. Другой берег состоял из крутой горы, верх которой упирался в небо. Монах М. быстро, как бесплотный, перешел реку по перекладине и, когда я за ним со страхом и с трудом следуя, показался на том берегу, он уже был высоко на горе. Сон этот ясен без объяснения»¹⁷⁸.

Рассказы о даре молитвы

Умносердечная молитва есть высший образ молитвы. Это дар Божий. Дается она очищенному от страстей сердцу после подвига самоотвержения, искоренения гордыни, отсечения своей воли, стяжания духа смирения и кротости путем терпения скорбей, обид и уничижения, длительного упражнения в устном произношении молитвы Иисусовой.

Многие по наивности самочинно берутся сразу за вершину добродетели. Не пройдя скорбного пути очищения, напрягаются своими усилиями сразу войти умом в сердце, по неопытности принимают чувственные разгорячения за благодатные действия, внушения бесовские за откровения Божии, то есть впадают в прелесть. Такое делание возбраняется святыми отцами. Непрестанное же призывание имени Иисуса заповедано всем по словам апостола: Непрестанно молитесь (1Фес. 5, 17), а монахам поставляется в обязанность при пострижении.

«Хотя отец Иероним был знатоком умносердечной молитвы и сам был великий молитвенник, но редко кого обучал оной во избежание прелести, ибо человеку свойственно увлекаться, не утвердившись в крайнем смирении – сокрушении сердечном, что только и может охранять от оной. Но бывали примеры, что он и весьма поддерживал истинных молитвенников. Таков был схимонах Пантелеймон (Костычевский) которого он ввиду крайнего его сокрушения и плача сам из монастыря перевел на монастырскую уединенную келлию, где он мог бы предаваться упражнению в молитве и плаче беспрепятственно. Ибо он молился с плачем по целым ночам и его рыдания были слышны в коридоре. На келлии же он был один и там мог предаваться сему, никого не беспокоя. Пробыв в таком жительстве немало времени, он по благословению отца Иеронима поехал на родину и прожил до самой кончины в своем доме в Костычах Самарской губернии, имел дар прозорливости и основал в своей местности женскую общину, которая затем была превращена в монастырь. Так Господь прославил Своего сего угодника, воспитавшегося духовно под руководством отца Иеронима».

«Духовник отец Иероним, имея дар внутренней постоянной молитвы, во время оной приходил как бы в исступление. Он рассказывал, что один брат как-то не пошел на бдение, но, став пред Господом, как раб пред Владыкой, простоял целых шесть часов на одном месте в изумлении и безмолвии, как стоял апостол Павел в созерцании Господа. Брат этот был не кто иной, как сам отец Иероним».

«Один из монашествующих рассказывал свой сон, будто все братия собрались для исповеди и по окончании исповеди, выходя от духовника, говорили, что духовник убеждает всех исповедоваться по совести и, елико возможно, ничего не утаивая. Один брат, выходя, говорит: “Погодите ходить к духовнику, ему есть какое-то явление”. С этим вдруг открывается все, и он видит, что духовник как бы на воздухе и под ним лучезарные облака. Вслед за тем он поднялся еще выше, и видно, что будто еще светлейший облак спускается сверху и в оном – лицо Спасителя, Который что-то подает духовнику и что-то ему говорит, но видящий слов этих не слышал и не мог рассмотреть, что подает. Тогда видящего объял страх великий, и он в ужасе проснулся, имея на себе власы поднятые, или. как говорится, стоящие дыбом».

«Ему давалась молитва о чем-либо одном умолять Господа – так, например, во время всего бдения в 1877 году, 6 декабря, на день святителя Николая Чудотворца, он умолял Господа о том, чтобы Он утешил небесными утешениями посла, графа Николая Павловича Игнатьева, который так много сделал для монастыря, защитив русских монахов в 1874–1875 годах во время “греко-русского процесса”. Духовник, молясь о Н. П. Игнатьеве, просил Господа, чтобы Господь дал тому понять, что утешение это происходит чрез молитвы облагодетельствованной им обители. И Господь дал отцу Иерониму молиться о нем всю нощь. Почему он и сказал о сем отцу Макарию: “Мне была дана молитва о Николае Павловиче Игнатьеве”».

«Однажды во время молитвы отцу Иерониму пришла мысль: “Как благодать Божия поддерживает человека во время искушения? ” Тогда вдруг явился в его келлии страшный бес ростом до потолка, стоящий в углу. Отец Иероним взглянул на него и лишился чувств. Падая навзничь, услыхал голос: “Вот так благодать Божия поддерживает человека!” И при этом его кто-то взял сзади под руки, не допустив удариться о пол, и поставил на ноги в чувстве.

Был еще случай. Голос говорит ему: “Вот идет бес!” “Я взглянул, – говорил отец Иероним, – и вижу, что идет ко мне, как араб, черный небольшого роста бес. Тогда я тотчас оградил себя крестным знамением и сказал: “Силою честнаго и животворящаго креста огради меня, Господи”. И бес мгновенно исчез. Тогда я стал размышлять, за что это Господь попустил явиться ко мне бесу, и вспомнил, что несколько времени тому назад был у меня помысл: “Какую силу имеет крест?” – и я оставил этот вопрос неразрешенным. И вот мне Господь попустил явиться бесу, чтобы я самим делом познал силу креста”».

«Старец по ночам почти не спал и по причине беспокоивших его болезней, и для более удобного упражнения в молитве. Однажды ночью, ходя по келлии с четками в руках, он вдруг видит, что потолка в келлии как бы нет и перед ним стоит исполинского роста страшилище. В страхе и ужасе от необычайного видения он, по словам его, только при помощи благодати Божией мог удержаться на ногах. Страшилище тотчас исчезло. Рассуждая о сем, старец полагал, что это было ему вразумление за то, что он иногда легко относился к братским смущениям от страхований, считая их за ничто».

«Рассказывал отец Макарий после кончины отца Иеронима, что один приезжий архимандрит однажды внезапно взошел к отцу Иерониму и тотчас же быстро вернулся от него назад, ибо испугался, увидев отца Иеронима, стоящего на молитве на воздухе как бы на аршин от пола. Отец Иероним забыл запереться, хотя всегда запирался [при молитве].

Отец Иероним при молитве отдавался всему чувству, каковое им овладевало; когда плакал, то с рыданием, а иногда в радости ублажал Господа, о чем и говорит отец Макарий. Отец Макарий, не вынося его плача и стенания, уходил тогда спать в другую комнату, чтобы из-за стены не слышать этого».

121 Рассказ из «Малого рукописного сборника»

Сила молитв отца Иеронима

«Силу молитв отца Иеронима приходилось многим из братии испытывать.

Иеромонах Михаил при поездке Черным морем был однажды застигнут ужасной бурей, и опасность была столь велика, что не осталось надежды на спасение. Он мысленно стал молиться и ночью прилег на палубе. Видит во сне на пароходе отца Иеронима, и буря прекратилась.

Другому отъезжавшему монаху отец Иероним по просьбе того дал в благословение старую свою схиму, и тот всегда призывал его молитвы. Однажды случилось быть ему в опасности, он в скорби присел и как бы задремал днем. Видит пред собой отца Иеронима, который благословил его, и сейчас же очнулся. Смотрит – отца Иеронима нет, а опасность мгновенно миновала.

Однажды сей монах заболел и видит, что не в состоянии продолжать нести послушание, и стал скорбеть о сем. Видит во сне отца Иеронима, находясь с ним как бы в большой толпе. И вот толпа стала теснить их, и отец Иероним как бы повалился на него, а потом, наоборот, толпа стала с другой стороны их обоих пятить, так что сей монах повалился на отца Иеронима и оказался в распростертых его руках лежащим. “Батюшка, я думал, что я вас держу, а теперь вижу, что вы меня держите”, – сказал ему, а отец Иероним ответил: “То-то!” Эти слова были ему ответом на его мысли, что-де он поддерживает на своем послушании обитель.

Неоднократно являлся во сне он этому монаху в разных чрезвычайных также случаях и болезнях, а много было разных случаев, которые здесь не записаны».

«Отец Амплий – из раскольников. Был в Иерусалиме, где наместник патриарха усовещевал его принять Православие, но он ему не поверил, а за молитвы отца Иеронима обратился»¹⁷⁹.

«У нас не редкость – явление умерших братий кому-либо из живущих в обители и возвещение о своей загробной участи. Так, последний из числа почивших в Великий пост (жил в обители 40 с лишком лет) наяву вошел к одному из братий, читавшему святое Евангелие, и между ними произошел такой разговор:

Читавший: “А, отец Авраамий! Откуда ты? Ведь ты помер?”

Вошедший: “Хотя и помер, но жив, как видишь. Я пришел поблагодарить старцев и братий за их молитвы о всех нас, ныне отшедших. Хотя и трудновато было проходить мытарства, но за молитвами обители, наипаче же милосердием Богоматери и предстательством святого Пантелеймона, все мы благополучно прошли оные и упокоены Всеблагим Господом. Особенно мне много помогли молитвы отца Иеронима, который во время отпевания моего усердно молился за меня, а когда выносили на могилу тело мое, он, несмотря на свои сильные недуги, положил за меня в келлии своей несколько земных поклонов, оказавших мне защиту от нападок вражиих”».

Рассказы о прозорливости старца

«Однажды пришло отцу Макарию желание спросить отца Иеронима об одном предмете, и он, лишь только взошел к нему, как отец Иероним стал сам без вопрошения рассказывать ему об этом, как бы отвечая на мысль его. О сем отец Макарий сообщил после смерти отца Иеронима».

«Отец Аркадий рассказывал, что у одного из монахов, жившего за алтарем Покровской церкви, была частица (носил ее) святой мученицы Иулиании. Был он помощником садовника и, чтобы жить поближе, попросил себе келлию близ малой порты. Отец Иероним благословил, и он стал перебираться. В эту же ночь во сне видит: приходит святая мученица Иулиания, велит наклонить ему голову и читает разрешительную молитву, кончила и стала невидима. Он объяснил сон отцу Иерониму. Тот, выслушав, сказал: “Готовься к смерти, это тебе предвестие”. Монах, как должно, исповедался, однако продолжал перебираться. И вот, неся одеяло и прочее, он как-то оступился на лестнице у алтаря Покровского собора, запутался в одеяле, упал вниз головой и тут же помер».

Предсказание об участи схимонаха Иегудиила

«Отец Иегудиил был родом из Москвы, имел свое заведение портное в Москве, а потом в Санкт-Петербурге. В 1863 году приехал на Афон и сначала поступил в Русский Пантелеймонов монастырь. Послушание свое имел в монастырской портной закройщиком, а так как был весьма способным, то иногда назначался и на разные экстренные послушания. Он пел Литургию более там, где служил отец Макарий, который очень отличал его и любил за ловкость и способность на все. Часто брал его с собою как келейника на Крумицу, по разным монастырям и в Константинополь, поручал ему шить архиерейские мантии, делать новые митры, писать письма и другие поручения делал ему часто.

При таких способностях у него, естественно, родилось желание получить хиротонию, что ему и обещал иеромонах отец Арсений в 1872 году. Собираясь в Москву строить там часовню, думал взять его с собою, но когда пришлось ехать, то решился взять с собою другого, для каковой цели и рукоположили того, а не его, но такого изменения отец Иегудиил не перенес, почему на другой день после отъезда отца Макария, никому не сказавши, ушел в Свято-Аннинский скит, где и прожил с месяц.

По возвращении оттуда, явившись к отцу Иерониму, он просил его отпустить на безмолвие, но отец Иероним сказал ему, что [поскольку] он не начал правильно сию жизнь, то посмеется над ним диавол, и не давал ему благословения. Он повиновался.

По прошествии некоторого времени он опять стал смущаться и, не выдержав, уехал в Россию, поступив там в Толгский монастырь, в котором и просил старцев благословить ему остаться навсегда, но, не получив благословения, возвратился на Афон и упросил благословить ему поселиться в старом монастыре, а потом [просил благословения] на безмолвие на Бессребренскую келлию. Старцы отцы Макарий и Иероним, снисходя ему, согласились и отпустили его туда. При этом старцу Гедеону отец Иероним велел приготовить веревку, чтобы связать отца Иегудиила, когда в прелесть попадет.

Там он и прожил лет восемь, до 1890 года. Как он подвизался там, известно было одним только отцам Макарию и Иерониму, но что он ревновал о подвижнической жизни, то это несомненно. Он каждую Четыредесятницу по благословению сих старцев пребывал в затворе до Вербного воскресенья, выходя только еженедельно для приобщения Святых Христовых Таин.

По кончине же сих старцев, в 1890 году, он не окончил затвора, но в субботу на первой неделе Великого поста был уже после приобщения в других местах, причем было заметно у него гордое о себе мнение. Так, на вопрос одного пустынника, к которому он иногда хаживал на совет, для чего он ходит к нему, если не принимает от него совета, ответил ему: “Я хожу так, для развлечения”. Это было сказано в субботу, а в понедельник он уже стал заговариваться, причем говорил, что к нему являлась Божия Матерь, Которая сказала ему, что он скоро будет в Царствии Небесном и чтобы он ничего уже не ел. Во вторник его уже связали и привезли в монастырскую больницу, где он пробыл одну неделю связанным, ничего не ел. Во все время он шумел, ругался, плевался, плясал связанный, лежа на кровати, говоря, что он видит на воздухе Самого Господа, считал себя четвертым лицом Пресвятой Троицы и никого уже выше себя не видел. Но вот дня за два до кончины он пришел в себя и попросил позвать к себе духовника¹⁸⁰, которому исповедался, просил прощения у всех за оскорбления, за хуление Святых Таин Христовых, а когда духовник попросил его сознаться, что он ошибся в том, что он называл себя четвертым лицом Пресвятой Троицы, то он не мог назвать это ошибкою, а только говорил: “Не знаю”, хотя и называл себя тварью, а не Творцом. Духовник его приобщил Святых Таин на том основании, что он сознался по крайней мере в том, что он тварь, а не Творец, так как не было возможности говорить с ним о догматическом предмете, ибо он не мог еще правильно рассуждать. После приобщения он впал вновь в безумие и только в день кончины затих, стал говорить без буйства, смиренно, почему его развязали, и он лежал с закрытыми глазами, спокойно отвечал на вопросы. Духовник воспользовался таким его состоянием, снова предложил приобщиться, что он принял с удовольствием.

Причастившись Святых Христовых Таин 7 марта вечером и выпив несколько воды, он пред утром тихо отошел ко Господу».

Предсказание бесовского нападения

«Фома Прокопьевич Чернокрылюк, киевской губернии города Василькова, из мещан, будучи 30 лет, в 1833 году отправился в Иерусалим, где жил два года в Феодоровском монастыре хлебником и портарем.

Спустя год прибыл с Афона в Иерусалим отец Иероним (бывший тогда Иоанникием) с сопутниками. Проживши с ними год и вместе приехав на Святой Афон, Фома Прокопьевич поместился в 1839 году в монастыре Ставроникита и чрез шесть месяцев принял рясофор, назван Фотием, имел духовником отца Прокопия, но слушал наставления более отца Иеронима, жившего тогда на келлии.

Из Ставроникиты поступил в Есфигмен. В Есфигмене он не захотел нести укорений от братии и скоро, чрез девять месяцев, вышел, хотя духовник и советовал ему оставаться или по крайней мере поступать в какой-нибудь общежительный монастырь. И он поступил в Каракал, где игумен полюбил его, как человека рабочего, сильного, и ему все нравилось. Он пришел к духовнику отцу Иеро ниму, хвалился своею жизнию, на что тот ему сказал: “Если хорошо, тогда живи”. Воздерживался он там и постригся в схиму. Но спустя немного он опять пришел к старцу и говорит: “Не могу укорений и поношений терпеть”. Но старец говорит: “Терпи, тебе нужно; вот ты там не жил, в другом месте не захотел, но если теперь пойдешь, то Бог тебя накажет, он попустит сатане колотить тебя”. Это слово испугало его, и он пошел. Но, смутившись, вышел из монастыря, уже не придя спроситься. Но тут уже поразил его демон, начал видимо колотить. Чрез несколько месяцев он приходит в монастырь наш. Старец, увидавши, что у него рот на боку и искривлено лицо, спросил: “Что с тобою?” – “Да вот что ты говорил, то и случилось! Демоны теперь колотят часто”. Упрекнув его отечески, старец сказал: “Есть средство избавиться от этого, иди и соблюди заповедь; не пей вина и раки, не гневайся, не услаждайся блудными помыслами и не нюхай табака, но если не соблюдешь, то с тобою будет еще хуже! Если теперь бьет чрез неделю, чрез две, то будет бить каждодневно по два, по три раза”.

Он пообещал, но не соблюл, и как скоро преступил одно, то демоны стали колотить по нескольку раз. И так бывало, что лишь разгневается на кого-то, сейчас же нападают демоны и бьют, или лишь насладится блудною мыслию, или напьется вина, тут же нападали демоны и били его.

Когда он вышел на Карею, жил бедственно, валялся на куче сора, без призрения, забытый всеми, как зверь. Это продолжалось шесть лет. Тут начальство усмотрело, узнали, чей он, и, узнавши, велели игумену Каракала взять своего монаха и, взяв его, поместили за монастырем в келейке, где он проводил страдальческую жизнь два года. За воздержание Господь избавил его от всего, и у него теперь только нога и рука левой стороны не владеет».

«Иеросхимонах Тихон родом был из России, из донских казаков, мирское имя его – Тимофей Саввич Бондаренко, прибыл на Афон в 1833 году, поступил в ученики к пресловутому старцу духовнику иеросхимонаху Арсению, пострижен в мантию в 1840 году, рукоположен в иеродиакона и в иеромонаха в 1844 году, затем пострижен в схиму. <...>

В одно время появились на Афоне майносцы¹⁸¹ – раскольники, известные под именем некрасовцев, с которыми он нечаянно встретился и услыхал от них, что у них нет священника, поэтому у них младенцы умирают без Крещения, молодые люди сходятся в сожительство без Таинства брака, и старцы умирают без покаяния, приобщения и христианского погребения, и тому подобное – словом, все остается без благословения Божия. Весьма хорошо было бы, если бы нашелся человек, обладающий любовию к ближнему, и спас их от многих несчастий душевных. Он так увлекся этими красноречивыми, хотя и простыми убеждениями майносцев, полагая, что в состоянии привести их к познанию истины, что после этого никакие убеждения духовника отца Иеронима (ибо покойный отец Арсений всех своих чад поручил отцу Иерониму, поэтому и отец Тихон имел его за духовника) не могли подействовать, также и других, любящих его. Он так убедился мыслями, что он может помочь майносцам, что ни угрозы, ни опасения, ни неприятности с бывшими там другими иеромонахами, – ничто не могло остановить его, и так он поехал.

Он прибыл туда, и все ему были очень рады, но тотчас потребовали какого-то их «исправления». Отец Тихон на это не согласился и потребовал отпуска, тогда они всем населением пришли к нему и стали просить, чтобы он остался. После многих убеждений он согласился на их просьбу и прожил там три года. После множества бесед духовных, доказательств религиозных он увидал их непреклонность, начал скучать и намекать на свой отъезд. Узнавши от одного из приближенных отца Тихона, что он действительно имеет желание от них уехать, они сказали, что ему живому не выехать, затем приняли меры надзора, а его стали звать к себе и угощать, и несколько раз отцу Тихону приходилось угощаться «до положения риз». Увидав новую для себя невзгоду, он еще более стал помышлять о бегстве, но враг рода человеческого, не желая его выпустить из своих челюстей, состроил новый ков. Ему для прислуги дали женщину-вдову с шестнадцатилетнею дочерью, которая разными путями старалась завлечь отца Тихона в свои сети, с тем чтобы тогда уже он был привязан к майносцам. Однажды, когда отец Тихон стал жаловаться на свою обстановку, высказывая свои опасения, они не постыдились сказать пред всем обществом: «Мы знаем, отец, тебе трудно жить без развлечения, а потому и порешили между собою, если между тобою и девицею что-нибудь случится, то мы принимаем на себя ответственность пред Богом». Тогда отец Тихон увидал свою ошибку и вспомнил изречение отца Иеронима, что «диавол готовит тебе ловушку в том месте, куда едешь». Тогда-то отец Тихон восплакал горько-горько и стал молиться Господу Богу, чтобы Он избавил его от належащей беды.

Когда уже не оставалось никакой надежды ему выбраться оттуда, вдруг предлагают ему сами старейшины поехать с ними в Константинополь для некоторых покупок. Каких только средств отец Тихон ни придумывал дорогой! Но, зная их близкие отношения к властям и что люди, которые его окружают, самые влиятельные и вместе с тем недюжинной физической силы, он начал им говорить, что ему ехать не хочется и что он уже успокоился, и тем еще более расположил их взять его, и они обещали купить ему обнов. Дорогою отец Тихон усердно молился и, подходя на судне к уже известной пристани, Промыслом Божиим встретил нашего монаха отца Никона, с которым поздоровавшись, успел мельком передать ему, чтобы он избавил его от беды. Отец Никон сказал ему: «Иди за мной, ничего не опасайся». Между тем они начали понемногу удаляться от судна и от сопровождающих, которые, видя, что отец Тихон удаляется с монахом, закричали ему вслед: «Куда ты идешь?! Пойдем с нами, а то не найдешь дороги!» Тогда он смело сказал: «Я пойду к знакомому монаху, у меня до него есть дело». А монах сказал, оборотясь к ним: «Извольте принести сундук отца Тихона ко мне на квартиру, а если не принесете, то полицейские принесут». Тогда майносцы, увидав свою потерю, горько жаловались на монаха, взявшего отца Тихона, который немедленно постарался уехать на Афон.

По приезде своем он раскаялся в своем поступке, и остался на всегдашнее пребывание в монастыре Русик, и проходил жизнь в смиренном образе, несколько лет проходя послушание... Потом отец Тихон переселился на келлию, где, пожив немного, заболел в декабре 1877 года, вследствие чего перешел в монастырскую больницу, через три дня, 30 декабря 1877 года, скончался, имея от роду 62 года».

Сновидение и его последствия

«Монах Софроний, постриженный в монашество 22 декабря 1873 года, был в марте 1874 года послан на послушание в Россию на монастырском судне в числе матросов, где пробыл до ноября того же года, и во время стоянки судна в Азовском море, в 20 верстах от Таганрога и в 8 от Чимбурской косы, в заливе на пристани, где обыкновенно останавливаются суда, в ночь на 3 июля 1874 года видел сон.

“Нахожусь будто я в обители, – рассказывал отец Софроний, – и в Покровском соборе, где виделось мне, что старцы Иероним и Макарий стоят в мантиях при выходе и благословляют подходящий народ, которого было много, как монахов, так и мирских, подобно как бывает в обители на повечерии в Прощеное воскресенье (недели сыропустной). Из знакомых лиц я только и заметил монаха Филимона и послушника Григория (ныне монах Гликерий), тоже бывших на судне. Батюшка отец Иероним как бы меня заметил и зовет к себе. Я сначала не смел идти вперед других, потом пошел, полагаю метание, он меня благословил и говорит: “От вас испразднится только один Семен”. Я опять положил метание и отхожу, а батюшка мне вслед опять повторил те же слова. Потом подошел я к отцу Макарию и взял от него благословение, после меня взяли от старцев благословение отец Филимон и брат Григорий, тем и окончилось сновидение, более, что было – не помню. Когда же я проснулся, то на сердце будто бы у меня были сильная скорбь или жалость и предчувствие чего-то неопределенного.

Я размышлял об этом сне, твердо был убежден, что он относится непременно к кому-нибудь из находящихся на судне матросов из братий. Между тем Семена не было ни монаха, ни послушника. Потом мне пришло в голову, что батюшка во второй раз будто-бы сказал мне вместо “Семен” “Семенов”, а так как незадолго пред этим бывший на судне послушник Сергий смутился и колебался, то я подумал: “Вероятно, о нем был сей сон, не зовут ли его по отцу или фамилии Семенов?” – и даже поутру спросил его о прозвании. Хотя он отвечал – Алферов его фамилия, но его по отцу действительно звали Семенов, а я, услыхав прозвище его, подумал, что не то, он действительно тогда вскоре выехал в Россию и хотя опять приезжал и прожил год в обители, но при первых слухах о войне выехал совсем.

Утром 3 июля по прочтении обычного правила, напившись чаю, капитан отец Мефодий послал нас троих – меня, отца Филимона и брата Григория – на Чимбурскую косу, чтобы взять там двоих из братий, которым назначены были другие послушания, и вместе с ними отправиться в Таганрог для покупки провизии, что мы и сделали. Так как был весьма противный ветер, то мы к ночи уже прибыли в Таганрог в 8 часов вечера по-европейски, а по-восточному в 12 часов. На другой день, 4 июля, приехавшие с нами братия отправились в означенные им места, а мы, исправивши что нужно, остались ночевать, так как на 5-е число готовились приобщиться Святых Таин. В ночь на 5-е число прибыл в Таганрог иеромонах отец Малахия, а когда мы, утром причастившись, возвратились от Литургии и хотели было отправляться на судно, отец Малахия говорит: “Теперь поздно, переночуйте, а завтра поедете”. Мы остались ночевать.

Утром 6 июля мы собрались отправляться на судно. В это время приходит к нам на квартиру, где мы стояли в доме Скорбилиной, родной брат нашего шкипера, как мы обыкновенно называли капитана, монаха Мефодия, по имени Семен Евтихиевич Ситалов, который за две недели пред этим приезжал на судно для свидания с братом, с которым не видался несколько лет, и пробыл на судне двое суток. На третьи же сутки отец Мефодий, отправляясь в Таганрог, вывез его и простился с ним, исправив покупки, возвратился на судно и более на берег не выезжал. Симеон, будучи жителем Харьковской губернии, где земли мало, предполагал где-то в Таврической или Екатеринославской губернии купить землю и поселиться там. Услыхав о продающейся земле, приехал посмотреть ее и там нанялся на работу во время сенокоса. Когда мы собирались ехать на судно, он пришел к нам и рассказывал, что хозяин, у которого он работал, подает ему письмо, говоря, что “какой-то монах принес тебе письмо от брата” и на словах даже просил передать, что брат его просит прибыть на судно, поэтому он и пришел. Мы уверяли его, что отец Мефодий на берегу более не был, никакого письма ему не посылал и видеться с ним особой надобности не имеет. Но отец Малахия велел взять его на судно, и он с нами вместе отправился на баркас. Я нес его косу и палку, подаренную ему братом его. Когда пришли мы на пристань и положили эти вещи на берегу, то палка вдруг пропала; хотя тут и никого не было, но мы ее так и не нашли. Когда же отправились мы на море, был легкий и попутный ветер, мы стали кушать вишню, предлагали и Симеону, но он был печальный и как бы закачался и говорит: “Ничего не хочу”.

Отъехали мы благополучно, но тут ветер переменился, мы взяли влево, судно у нас осталось далеко справа, мы подплыли левее Чимбурской косы, где у нас солится рыба, к месту, называемому Семибалки. Тут сделали поворот, отплыли от берега верст пять или шесть, был ветер свежий и противный, потом вдруг нашла полоса, то есть небольшая туча с сильным ветром, и опустилась прямо на нас, и так быстро, что мы один парус и убрать не успели. Баркас набрался водою и стал тонуть. Мы, видя свою погибель, стали между собою прощаться. Баркас пошел на дно, только конец мачты остался сверху воды, мы все и ухватились за этот конец мачты. В это время нашедшая волна сбила нас двоих, Семен едва только сказал: “Простите, отцы святые, и помолитесь о мне, грешном”, как накрыла его волна, и мы более его не видали. Филимон и Григорий держались за мачту, а я во всей одежде плыть не мог, но вода как бы меня носила, и за волною я отплыл саженей 40. Смотрю, подо мною выплыли два весла, одно поперек другого. Я удивился, что они так кстати могли выплыть, и за них ухватился. Они меня поддерживали на воде, которая носила меня во все стороны. Мы разговаривали между собой, братия меня утешали, звали к себе, но я при всех усилиях не мог к ним подплыть. Я заплакал и мысленно просил Господа, чтобы спас меня от потопления, и все мы кричали на берег, чтобы подали баркас, но на берегу не было слышно наших голосов. А между тем отцу Филиппу, живущему на Чимбурской косе, сказали, что наш баркас впутался в полосу и что его уже не видно. Отец Филипп поплыл было искать, но, отплывши версты три, воротился. Мы было обрадовались, но когда увидали, что баркас вернулся назад, скорбь наша увеличилась. Мы стали сильнее кричать: “Подай баркас!” И я до того кричал, что охрип.

Вдруг в это время смотрю: предо мною светлый и разноцветный столб, как радуга, и, куда я ни повернусь, столб все предо мною. Потом из него образовался круг, как бы венец, я все продолжаю кричать: “Подай баркас!” А у меня уже и голоса нет. В это время слышу, сзади меня проговорил голос: “На что тебе баркас?” Голос этот был такой приятный, что я и вообразить не могу. Я сделался в трепете, как бы вне себя, как бы душа с телом расстается. Оглянулся и вижу: сзади меня величественный Муж, как бы сидящий на воде и поддерживающий держимое мною в левой руке весло, которое я не мог крепко держать, правое же я держал крепко впереди себя. Лик Сего величественного Мужа описать невозможно и ни к чему нельзя применить. Он был подобен образом и одеждою, как в нашей обители в Покровском храме писан местный образ Спасителя. Цвет лица Его – подобие белого с розовым, а сияние от лица Его – как полированное серебро против солнца, так что смотреть нельзя. Власы Его русые, а сияние от них красноватое и как бы развеваемое ветром, брада Его против того, как писана на иконе, гораздо подлиннее и книзу разделена надвое¹⁸². Он посмотрел на меня быстро, но с неизъяснимою кротостию. Я взглянул другой раз, но уже Его не видел. Тогда я исполнился радости и возгласил: “Верую, Господи, надеюсь и уповаю, что имиже веси судьбами спасеши меня и не оставиши погибнути!” И так мне сделалось радостно, что я забыл, что нахожусь в смертной опасности, а будто в раю.

Когда я плавал, то одежду свою поскидал с себя, оставил только рубашку, и то потому, что жалко было рвать постригальный параман.

Тут видим мы, что солнце уже заходит, а помощи все нет, но я надеялся, что Господь меня спасет. Брат Григорий по благословению отца Филимона поплыл к берегу на доске, но увидав вдали плывший баркас, поплыл к нему, что было и нам видно, и много раз кричал: “Подайте баркас!” Но с баркаса его не видали и голоса его не слыхали. Наконец, бывший на баркасе мальчик лет двенадцати или четырнадцати услыхал крик и сказал другим. Они стали прислушиваться. Он еще крикнул и уже хотел плыть на берег, если не услышат, но на этот раз его услыхали и взяли на баркас. Это было за четверть часа до захождения солнца. Потом приплыли ко мне уже в час ночи (по-восточному в 9 вечера). Я сначала подал весло, потом другое, на котором меня и вытащили. Затем стали искать отца Филимона, но не могли увидеть, так как было уже темно. Лазили смотреть на мачту, наконец увидали, подплыли к нему, бросили якорь и взяли его. Потом тороками взяли за мачту и вытянули наш баркас, ведрами отлили воду, каменья повыкидывали и совсем освободили. Нас привезли на Семибалки, на хутор, ночевать к купцу, которому принадлежал баркас.

На другой день, 7 июля, было воскресенье, я отправился на Чимбур пешком, а отец Филимон и брат Григорий поплыли баркасом. Дорогой я встретил с Чимбурской косы послушника Михаила (ныне монах Мина), который отправился нас искать. Увидев меня, он прослезился, и спросил: “Что с вами случилось? ” Я ему рассказал. Когда же прибыли с ним на Чимбур, там уже дожидался нас капитан, отец Мефодий, встретил меня и спросил о братии, я ему сказал: “Вот только видишь меня одного”. Он прослезился, а я ему сказал: “Не плачьте! Наши все живы и плывут баркасом, но один у нас утонул”. Он спросил, кто такой. Я ему сказал: “Ваш брат Симеон”. Он опять прослезился и стал меня спрашивать. Я ему рассказал подробно все, что с ним и с нами случилось. Отец Мефодий подтвердил наши слова, что письмо к брату не писал и надобности особой видеться с ним не имел. Утопшего Симеона нашли на третий день и предали земле по христианскому обряду”.

Сей рассказ записан по благословению старцев со слов самого отца Софрония».

Рассказ отца Селафиила

«Когда духовник Иероним благословил мне поехать в Иерусалим с иеромонахом отцом Иеронимом, родственником духовника, тогда дня за два до отъезда я прихожу к нему, а он и говорит: “Зачем ты так рано едешь в Иерусалим и зачем спешишь?” Я ответил: “Как же, батюшка, нужно, чтобы успеть ко второй неделе, все поклонники из Иерусалима отправляются в Назарет”. А он посмотрел на меня и говорит: “Да ты в Назарет не попадешь!” Я опять говорю: “Как, батюшка, не попаду? Я затем и спешу, чтобы везде побывать”. А он подходит ко мне и, слегка ударив меня правою рукою по плечу, говорит, приклонившись к уху: “Там увидишь, увидишь!”

И что же? Приезжаю благополучно в Иерусалим, подходит вторая неделя, назначают выезд караваном в четверток до 500 человек. А я вздумал во вторник сходить в Горнее. Возвращаясь в тот же день оттуда, при выходе из Горнего на гору я очень устал и вспотел, а тут случился пустой колодезь. Я сел отдохнуть и скоро почувствовал, что у меня чешется левая щека. Я спросил товарищей: “Что, у меня щека красная?” Они говорят: “Да”. Тогда я понял, что это рожа. Прихожу в Иерусалим прямо к доктору, и он говорит, что это рожа, и дал мне мази. На другой день прихожу к нему и говорю: “Что, мне можно ехать в Назарет?” А он говорит: “Не то что в Назарет, а вам и на воздух нельзя выходить, а приходите к нам в больницу”. Пришедши в оную, я пролежал 11 дней в ней, а в это время поклонники все почти уехали в Назарет, мне после уже не с кем было ехать, хотя я и выздоровел. И так сбылось пророчество блаженного батюшки – отца духовника Иеронима.

Возвратясь на Афон, я стал говорить о сем духовнику, а он только улыбнулся и сказал: “Ну то-то и есть!”»

Рассказ о смирении

«В первых числах июля 1885 года прихожу я к духовнику Иерониму в пятницу за благословением приобщиться Святых Таин. В это время у него был какой-то келлиот-монах. Я долго дожидал, а когда тот вышел от него, тогда и я взошел, но, не знаю почему, он принял меня очень сухо, сурово и говорит: “Ступай, ступай, я устал и нездоров”. Мне это показалось очень обидно, и я говорю: “Как же, отче, вы занимались с келлиотом более часа, а когда я взошел, то оказался лишним и тягостным для вас. Занимаетесь с чужими, а своего сына выгоняете. Это уже не в духе отеческом. Но Бог с вами, теперь простите и благословите, а впредь я постараюсь вас не беспокоить”. И пошел из келлии. Но он посмотрел на меня и заметил, что я пошел со скорбию и слезами на глазах. Утром я пошел к Литургии в параклис Введения во храм Пресвятой Богородицы и, приобщившись Святых Таин, только что прочитал благодарственную молитву по Причащении, смотрю – ко мне подходит келейник отца Иеронима отец Филарет и говорит: “Вас зовет батюшка”. И когда я пришел к духовнику, то он стоял посреди келлии, как видно, дожидаясь меня. Увидевши меня, сделал шаг ко мне и говорит: “Прости меня Бога ради, я вчера тебя оскорбил, и вот хочу приобщиться, а совесть не дозволяет, не испросивши прощения”. При сем два раза поклонился мне, сколько мог нагнуться, и опять говорит: “Прости Бога ради”. Я говорю ему: “Бог простит, и меня простите, ибо я сему причиною, что подал повод к сему своим приходом, но поклона до земли сделать вам не могу, ибо я сейчас причастился Святых Таин”. – “Ну слава Богу, что причащался”. И пошел в церковь, а там уже пели Тебе поем.

После сего я уже реже у него бывал, ибо мне было стыдно, что такой старец просил у меня прощения, но зато он обходился со мной с большею ласкою, чем прежде».

Беседы духовные старцев

«Случай, бывший 23 ноября 1878 года, сообщенный отцом Макарием.

Это было в тот день, когда святая обитель празднует двум святым – святителю Митрофану Воронежскому и святому благоверному князю Александру Невскому. Вечером, часов в 4 –5, когда все успокоилось, отец игумен Макарий пришел к духовнику Иерониму и спросил: “Как провели бдение и все богослужение?” Духовник отвечал: “Да! Угодники Божии испросили для меня такое благодатное веяние, что когда я с необыкновенным благоговением приобщился Святых Таин и потом, когда начал читать благодарственные молитвы, то едва их мог кончить от текущего источника слез, даже дорогою едва мог себя сдержать. Придя в келлию, я дал полную свободу оным и почувствовал в себе самом такой необыкновенный мир и бесконечную любовь ко Господу! Апостольские слова: Мир Божий, превосходяй всяк ум, да соблюдет сердца ваша и разумения ваша о Христе Иисусе (Флп. 4, 7) – как бы повторились в моем сердце, и я вполне понял их смысл, и все люди стали мне так любезны, что, кажется, всех бы избавил от всех немощей душевных и телесных и привел бы оных ко Господу Богу».

Во время сего благодатного настроения отца духовника, после действия, зашел к нему монах Мануил, неспокойный характером, незадолго пред тем высланный из святой обители за излишнее употребление горячительных напитков. Отец духовник начал убеждать его оставить эти немощи. Наконец, духовник зарыдал, и вместе с ним оный монах тоже заплакал. Потом духовник преклонил колена, начал молиться за него о избавлении его от немощи и отпустил его. Благодатное действие продолжалось до глубокой ночи и даже до другого дня.

При сем не излишним считаю поместить и следующее.

Вечером 6 декабря 1877 года отец игумен при беседе с духовником спросил его: “Как проводили бдение?” А духовник отвечал: “Довольно бодро, хотя с изнеможением”. Так как отец Иероним имел дар молитвы (а как известно духовным лицам, молитва иногда действует умеренно, иногда с особым вниманием, и глубокомыслием, и размышлением, иногда дается молитва о каком-нибудь предмете особенном), в сей день молитва была об обители, вслед за этим и о благодетелях. А так как в этот день праздновался и день Ангела посла Николая Павловича Игнатьева, искреннего нашего благодетеля, то о нем дана была молитва, чтоб его Господь утешил за внимательность, которую он питает к нам, и еще чтоб он почувствовал, что утешение последовало ему и исходит по ходатайству молитв святой обители. Затем о текущем деле, чтобы оно увенчалось успехом, чтобы Господь даровал победу над магометанами, после того чтоб Господь обратил их в христианство и тем покончил бы все смуты на Востоке. Затем о всех язычниках (поименно были перечислены). Все это сопровождалось необыкновенным умилением, и духовник говорил, что когда бывает об этом молитва, то он чувствует приток неизреченной радости.

Отец Иероним – отличный знаток пения, но не остается с одним слушанием пения или поверкою голосов, но каждый стих ирмоса, или стихиры, или чего-нибудь другого разбирает догматически, нередко спрашивает кого-нибудь из братии, что он понял из таких-то стихиры или ирмоса. Он особенно необыкновенно любил все ирмосы и тропари, поемые пред Рождеством Христовым.

21 декабря, вышедши с повечерия, мне пришлось взойти к нему. У нас началась беседа об удачном пении обоими клиросами ирмосов канона, потом перенеслась беседа на последний ирмос, где поется: Странствия Владычня, – о неправильности перевода сего ирмоса. Оказывается, что по сущности ирмоса правильнее выходит: Странноприимства Владычня, ибо вслед за этим как бы приглашаются верные приидти и насладиться Бессмертной Трапезы. Отсель у нас потекла беседа, как недосязаемо и непостижимо для человеческого разума усыновление человека Богу и еще что человек как бы роднится и соединяется с Богом. Как ни глубокомыслен, и как ни высок этот момент соединения, и как ни утешителен для духовного человека, но когда окончится и человек кругообращается и как бы приходит в забвение, то человеколюбивое и неописуемое это посещение Божие он может понимать и чувствовать, только как бы бывшие здесь и вынесенные вон ароматы. При этом человек чувствует свое ничтожество, всю свою греховность и невозможность никакими подвигами вознаградить Господа за все блага. Им подаваемые.

122 Старец-духовник Иероним. 1870-е годы

Духовник отец Иероним особенно богословствовал над тропарем Готовися Вифлееме и глубокомысленно рассуждал о таинстве воплощения Христова и затем, како Господь милостивно защищает род человеческий, особенно тех, которые прибегают к Нему истинно, и затем о благодеяниях Божиих, которые узреть можно только за гробом тем, кто этого сподобится.

Очень жаль, что беседы эти не могут передаваться, ибо они бывают только между двумя лицами и обществу их тайны должны быть сокрыты, ибо тут рассуждается духовным настроением людей».

Духовные наставления старца Иеронима

«В бытность здесь архимандрита Антонина¹⁸³ в 1860-х годах он спросил у отца Иеронима, нет ли у него какого из жизни случая, как действует благодать Божия, полученная человеком в Крещении. Отец Иероним отвечал: “Да разве вы, отец архимандрит, никогда этого не ощущали?” “Нет”, – отвечал тот. “Но не было ли когда желания помолиться или само не приходило ли умиление когда? ” – “Да, это иногда бывает”. – “Так вот это самое и есть действие благодати Божией”. – “А как можно в этом убедиться?” – “Благодать Божия сама приходит, так же и уходит, и ее невозможно ни вызвать, ни отогнать, но она овладевает человеком без его ведома, когда Господь восхощет”.

На другой день отец Антонин поехал в сопровождении отца Макария по Горе, и лишь только они поехали, отец Антонин начал плакать и плакал всю дорогу до возвращения домой. Приехавши, отец Макарий тотчас рассказал отцу Иерониму о плаче отца Антонина. А отец Иероним рассказал отцу Макарию о том разговоре и что плач этот был в удостоверение того, что объяснение отца Иеронима о проявлении действий благодати Божией в человеке, получившем оную в Крещении, было истинное. Отец Антонин при свидании с отцом Иеронимом сказал ему: “Представьте себе, отец Иероним, на меня во всю дорогу напало пьяное умиление”. Отец Иероним ответил ему, что это и есть то самое действие благодати Божией, которое он и не вызывал, но и не в силах был прекратить».

«Один собрат нашей обители в недавнее время получил от родных уведомление о тяжкой кончине близкого и любимого своего родственника. В юности он был много им облагодетельствован, к тому же знал его любовь к ближнему, ради которой тот всегда, будучи холостым, тратил последние свои заработанные деньги, но, к сожалению, был подвержен в небольшой степени страсти винопития и редко ходил в церковь, но характера был всегда кроткого. Приняв все это во внимание, брат употребил все свои усилия сделать лучшее поминовение души его, для чего усердно просил святых молитв о нем как у духовника Иеронима и отца игумена архимандрита Макария, так и у всех священнослужителей и своих близких собратий, причем [старался] и иными способами об умилостивлении Бога, да сотворит с почившим по милости Своей, и простит ему вся согрешения, и упокоит душу его в Небесном Царствии. Для таковых молитв был назначен срок 40 дней, и вот по истечении сорокадневного срока он, к великому своему недоумению, чувствует, будто гора свалилась с его плеч и он освободился от утеснявшей его печали о усопшем сроднике, и так успокоительно чувствовал себя относительно его загробной участи, будто теперь если бы и не молиться о нем, так ему не будет крайней нужды в этом.

В тот же или следующий вечер было объяснено им об этом старцу-духовнику Иерониму. Отец духовник сказал: “Ты думаешь, что это за твои молитвы случилось? Разве не сильны заслуги Спасителя покрыть его грехи, да еще при содействии молитв церковных, а главное, при совершении Таинства Бескровной Жертвы?!

Только посредством тебя, чрез твое ходатайство Господу было угодно устроить так. Должно быть, и он имел какие-нибудь добрые дела, ради которых и Господь расположил тебя так усердно о нем позаботиться. Вот видишь ты сам, да и сколько бывало уже примеров, сколь сильны были и всегда бывают молитвы Церкви Православной ради заслуг крестных Спасителя нашего Господа Иисуса Христа, Ему со Безначальным Отцем и Всесвятым Духом да будет от нас честь и слава вовеки. Аминь”».

Рассказ иеросхимонаха Нона о старческом вразумлении и спасении его жизни

«Один новоначальный брат нес послушание на гостинице. В это время по случаю ожидавшегося приезда великого князя Алексея Александровича в гостинице было большое стечение народа. Собрались игумены, старцы и другие лица со всего Афона, представители султана, афонский чиновник каймака, и из Салоник на своем пароходе паша приехал.

Здесь, на гостинице, на послушании находилось 20 человек братии, и все они в течение десяти дней были настолько загружены, что не имели возможности ходить на службу церковную, не исполняли келейного правила и даже по двое суток не спали.

Вот этот брат, смотря на все это, смутился, и в своем смущении отправился к старцу-духовнику Иерониму, и говорит ему: “Отче, я ушел из мира ради спасения души своей и пришел в пустыню, Афон, а здесь, кажется, обрел еще больше мирской суеты. Вот уже несколько дней мы все, сколько есть нас на послушании на гостинице, не ходим совсем в церковь ни к какой службе, даже и к Литургии, и никаких правил не исполняем, ни келейных канонов, потому что не имеем времени чрез суету и заботы, и я чрез это смутился”.

Услышав от него это, старец-духовник Иероним с улыбкою посмотрел на него и своею рукою слегка потрепал его по лицу, яко отец или мать чадо свое, и с ласкою говорит ему: “Эка ты чудак какой и этого еще не понимаешь! Уже, кажется, и торговки по базару проповедуют, что послушание выше поста и молитвы. Вы трудитесь на послушании монастырском ради Бога и братии святой обители, а Церковь за вас молится. Как же, разве ты не слышишь, что Церковь возглашает: Труждающихся, служащих отец и братий наших? Вот видишь, значит, вы и получаете двойную награду: и Церковь за вас молится, и за свое послушание, которым для братии, труждаяся, служите”.

Услышав это, брат вполне успокоился и с большим утешением, поклонившись, ушел от старца. В обычное же время на этом послушании старец требовал исполнять все церковные и келейные правила, невзирая ни на какие обстоятельства.

Этот же самый брат по прошествии некоторого времени, находясь на этом же самом послушании, однажды пришел к старцу и говорит: “Отче, благослови мне только одни сухари кушать да воду пить, больше ничего. Я этого желаю”. Старец посмотрел на него и говорит: “Нет тебе на это благословения. Ты и так слабого телосложения, а от поста и сухоядения и совсем ослабеешь и попадешь в болезнь да и сляжешь на больнице, и, вместо того чтобы тебе послужить для братии, тогда по необходимости братия должна будет тебе служить. Но по силе своей трудись там, на гостином своем послушании, оказывая любовь странноприимной братии, и ты будешь в сем подобен странноприимному Аврааму. И ничтоже сумняся, но во славу Божию и с воздержанием все кушай, что там у вас, на гостиной трапезе, по благословению подается, а безвременно без особой нужды ничего не кушай”.

Этот же брат, по ревности своей желая подражать святым отцам, при своем труде на послушании выпросил у старца спать только четыре часа в сутки на голых досках, а вместо подушки под голову положить камень. Старец ему сказал: “Пожалуй, ежели этого желаешь, то испытай, но смотри, чтобы с непривычки и при твоем слабом телосложении не впасть тебе в телесный недуг. Святые отцы при трудах монаху советуют в сутки спать шесть часов. Впрочем, это дается на твое произволение”. И все это брат по своему желанию и ревности некоторое время в точности исполнял.

Собственно, этот брат и прибыл на Афон с намерением сделаться великим святым. Желая подражать подвигам древних святых отцов, он намерен был жить под камнем и питаться одними кореньями. По своему высокомерию он считал, что когда он примет монашеский подвиг, то сразу же изменится, сделается бесстрастным, как бы бесплотным, подобно Ангелам. Не имея рассудительности, он решил однажды, еще до поступления в монастырь, испытать себя, оставшись на ночь в зимнее время на открытом воздухе, вне монастыря. Но, не находя себе покоя от жестокости голой земли и сырого холодного воздуха, он не мог уснуть всю ночь, познал немощь своего естества и решил поступить в обитель.

По прошествии немалого времени однажды, придя к старцу, он говорит: “Отче, мне говорит помысл, что я здесь не спасусь, я здесь погибну”. Услышав это, старец и говорит ему: “Не принимай этих помыслов: это диавол по зависти тебе их влагает, хочет этим от доброго целомудренно-постного начинания тебя отторгнуть и вовлечь в отчаяние”. Потом воззрел горе, вздохнул и говорит: “Однако знай, что мне придется с тобою немало хлопот и трудов понести, так как ты на опасный путь попал. Зачем ты этот диавольский помысл принял? Послушай меня, всеми силами старайся не принимать его, а иначе ты много пострадаешь от диавола, который всеми силами тщится вовлечь тебя в него, дабы погубить душу твою и меня опечалить. Впрочем, так как Господь тебя ко мне послал, то я и надеюсь на помощь и благодать Его, что она чрез меня, недостойного, не попустит восторжествовать ему над тобою”.

Удивительны прозрение, предсказание и духовная премудрость сего дивного старца. Еще только брат объяснил ему свой помысл. но он уже из этого предвидит будущее и вперед предсказывает, какие должны быть чрез принятие этого помысла несчастные последствия, и по его предсказанию на самом деле все в точности и сбылось. В то время брат этот даже не мог и понять или поверить, чтобы от ничтожного одного помысла он мог так пострадать, как он пострадал. Уже после освобождения от искушения и по смерти старца неоднократно о сем вспоминая, удивлялся его глубоко духовному предведению.

Брат этот в начале своей жизни в обители приучил себя в уме своем уничижать и осуждать самого себя пред всеми другими, а других представлять святыми, подобно небесным Ангелам, а себя – грешнее всего мира. Но враг, подметивши это, по своему древнему лукавству этим случаем воспользовался и начал ему влагать помыслы, что и на самом деле он есть грешнее всего мира и что все здесь спасутся, а он один только погибнет. И так как он от излишне налагаемых подвигов и трудов стал телом изнемогать и ослабевать, то чрез это враг и вложил ему в ум страх смертный, что он скоро помрет и не успеет никаких добродетелей достигнуть, и не только, как желал, соделаться подобно великим святым древним отцам не сможет, но даже и спасения своего не получит, а чрез это и вверг его в отчаяние. И чрез несколько времени в уме его представил Бога несправедливым и грозным, немилостивым и нечеловеколюбивым, воздвизая при этом хулу на Бога, и при отчаянии навел на него страшную тоску и неизъяснимую печаль, так что брат этот стал не рад своей жизни и не знал, куда скрыться от нее. Тут-то и сбылось пророчество старца, сказанное этому брату, что “ему много придется иметь с ним хлопот и трудов”, потому что и действительно старец все усилия свои употреблял, покуда при помощи благодати он избавил его от явной погибели и неоднократно при молитве проливал слезы пред Богом о спасении его. Но при этом каждый раз получал от Бога особенное великое благодатное утешение за любовь его и за труды о спасении брата и в уверение, что его молитва принята Богом. После о сем сам старец рассказывал сему брату. И еще сбылись слова его, сказанные брату: “Старайся всеми силами освободиться от сего душегубительного помысла, а иначе много пострадаешь чрез него”.

И при сем надо сказать еще и то, что ежели бы сей брат, как только появился в думе его этот помысл, вскоре открыл бы его старцу, то тем бы дело и кончилось и он вскоре получил бы исцеление. Но не вдруг он его открыл, а допустил ему вкорениться и войти в силу души его, и, когда он уже стал гнести душу его, тогда только он и открыл его старцу. А каждая рана, покуда еще свежа и незастаревшая, всегда легче лечится, а застаревшая не скоро и очень трудно вылечивается и, бывает, так уже и остается неизлечимою, от чего даже случается, что человек и помирает. Но ежели есть, подобно сему старцу, премудроопытный врач, то пожалуй, что и тогда спасется.

Итак, приходит этот брат к старцу и говорит: “Отче, бывши в мире, я видел, что имел я разные добродетели, часто умом своим на небесах находился с Богом и радовался духом, а теперь вижу себя слишком далеким от Бога и не имею даже надежды на свое спасение”. “Все твои мирские добродетели, – отвечал старец, – не могут сравниться и с одним днем здешней твоей жизни. Если что и делал ты доброго в миру, то по своей воле, и к этому побуждало тебя твое тщеславие пред другими. Положим, что ты там подавал милостыню и тому подобное, но здесь ты предал свое тело и душу за послушание Христу и во всем отсекаешь свою волю по заповеди Его. Поэтому ты и послушал Его, и вслед Его идешь, и в этом доброжелании уподобляешься Ему, как и Он за послушание Отцу Своему сошел с небес на землю и предал душу и тело Свое за спасение рода человеческого. Всегда так бывает, что полезно не видеть своих добродетелей. Но, когда враг приводит человека к отчаянию, говоря, что он грешник и не имеет никаких добродетелей, поэтому и нет ему надежды на свое спасение, тогда полезно грехи свои от себя сокрывать, как будто бы их не было, и повергать их на милосердие Божие, а добродетели свои открывать и увеличивать их пред врагом своим. А что ты говоришь, что имел радость и часто на небесах умом своим находился с Богом, то это с тобою было от неправильного понятия. Это кривой путь, и всех таким путем шедших диавол прельстил и многих погубил. Но мы должны ум свой иметь в сердце своем, а не на небесах, тогда нас враг не может прельстить. А что ты себя считаешь удаленным от Бога, то это есть диавольская ложь, потому что Бог всегда с тобою пребывает, а тем более теперь. И чрез меня, недостойного, Сам Он утешает тебя, и любит, и меня любовью к тебе привлек и расположил”.

И действительно, всегда после беседы со старцем брат получал духовное утешение, отраду и облегчение в скорби и печали своей. Но чрез некоторое время враг опять его подвигал к отчаянию, начинал смущать и расстраивать.

Чрез некоторое время брат этот пришел к старцу и говорит: “Отче, напал на меня страх смертный, и я чувствую, что скоро помру, и не имею времени никаких добродетелей сделать для спасения души своея, поэтому нахожусь в отчаянии и помысл мне говорит, что нет мне спасения”. Старец говорит ему: “Не принимай этот помысл – он не твой, его тебе приносит диавол, чтобы ввергнуть тебя в отчаяние, и чрез то хочет, чтобы ты похулил имя Господне, якобы Он не силен тебя спасти. Да и какие твои такие грехи, что ты не спасешься, а погибнешь? Или ты слушаешь диавола, что он представляет тебе Бога таким немогущим, что и единого тебя не может спасти, в то время когда на Кресте пролитою Своею честною кровию весь мир спас? Грехи твои ничтожные в сравнении с грехами мира, яко капля в море или едина песчинка. Этот-то самый помысл и есть хула на Бога. За это самое и Каин пострадал и проклят Богом, что он похулил Бога после убийства своего брата Авеля, а именно он сказал Богу: “Грех мой вяще Твоей милости”, то есть уничижил Бога, якобы грех его превосходил милость Божию, а чрез то сделал Бога как бы немощным и бессильным спасти или помиловать его. Поэтому берегись и ты этого, потому что враг так и старается к этому тебя подвигнуть. А что ты говоришь, что чувствуешь, что скоро помрешь, это есть тоже внушение врага для своей хитрой цели, также и страх смертный. А чего тебе страшиться смерти? Ежели б и действительно скоро помер, на тебе никаких грехов теперь нет; хотя и были прежде в миру малые твои грехи, то ты теперь здесь покаялся Господу чрез духовного своего отца и чрез Причастие Святых Христовых Таин имеешь соединение со Христом. Поэтому ежели бы теперь ты и помер, то Ангелы твою душу возьмут в Царствие Небесное”.

И брат от этого до некоторого времени успокоился, поклонился старцу и ушел. Но чрез несколько времени опять пришел к старцу и говорит: “Отче, на меня напала страшная тоска и печаль, так что и своей жизни не рад, и явилась во мне хула на Бога. И мне Бог представляется ужасно страшным, грозным, немилостивым, несправедливым и нечеловеколюбивым. И я в крайнем нахожусь отчаянии, я чувствую, что душа моя погибла”. Ответ старца: “Тоска, и печаль, и отчаяние – это есть дух неверия и гордости, также и хула на Бога. И все это тебе приносит диавол. Друг мой, зачем же ты принимаешь?! Ты должен верить мне, что эти помыслы не твои, а они есть от врага приносимые тебе. А ты не можешь распознавать его хитрость и лукавство, и он подделывается под твои помыслы, чтобы тебе казалось, что они твои собственные мысли, поэтому ты их и принимаешь, а чрез то и пришел в настоящее время в такое бедственное горестное состояние. Об этом я тебя и прежде предупреждал, что это случится, ежели не послушаешь совета моего.

И при том знай еще и то, что покуда враг не успеет тебя отвлечь от доверия к духовному твоему старцу, то есть покуда ты не потеряешь доверия ко мне, то до того времени хотя бы и все полчище князя тьмы ополчилось на тебя, но и тогда не возможет ничего сделать тебе. Но когда потеряешь доверие, то тогда уже будешь в полной власти его. Он-то этого больше всего от тебя и добивается, но, смотри, опасайся этого. А за хулу, которую тебе враг приносит на Бога и которую ты не желаешь и не принимаешь, ты не будешь отвечать пред Богом, но когда он будет приносить тебе ее, то и говори ему так: “Хула твоя на главу твою да будет, тебе на погибель, а я на это не соизволяю”. И будь в этом покоен и мирен. А что он, враг, таким Бога тебе представляет, то это, конечно, чтобы еще более ввергнуть тебя в отчаяние. Но Бог знает, что ты Его любишь, так же как и Он тебя, за это ничуть на тебя не оскорбляется, только бы ты от врага ничего не принимал”.

И брат, немного успокоившись на некоторое время, ушел от старца.

Но по времени враг опять начал ему влагать помыслы, что старец только его утешает и успокаивает, а на самом деле он должен погибнуть. И при том же вложил в чувства его страх смертный, что вскоре, не сего дня, то завтра, он должен помереть и что если при таком состоянии своем помрет, то непременно душа его погибла. И до такой степени враг его расслабил от уныния, тоски и печали, что брат уже был не в состоянии ни за что и взяться. Не мог даже и Богу молиться: хотя бы и хотел, но не в состоянии был себя к этому понудить.

В таком состоянии приходит к старцу и объясняет ему свои помыслы и чувства. Тогда старец ему и говорит: “Ты сам подумай хорошенько и рассуди, друг мой любезный: какая мне необходимость тебя обманывать и уверять в том, чего ты на самом деле не получишь? Но ежели я тебя утешаю, то значит, что по любви к тебе Бог мне внушил тебя утешать, и в этом будь уверен, что ты еще не скоро помрешь, но еще долго проживешь. А те чувства и страх тебе враг вложил. И так как ты теперь не можешь молиться и ничего делать, то и не молись, и не понуждай теперь себя к этому, и ничего не делай. А сколько ты спишь в сутки?” Брат: “С вашего благословения четыре часа в сутки”. Старец: “Но вот теперь, покуда ты не придешь в свое состояние душевное, спи, сколько захочешь, и не соблюдай никакого правила, и ешь и пей все во славу Божию и во всякое время, как только захочешь, и за все благодари Бога. Будь за все мирен своею совестию и покоен, а я за все отвечу за тебя пред Богом, только ты слушай, что я тебе говорю. Так и святые отцы советуют при облежащей человека печали во всем давать некое послабление и отраду своему телу и не стеснять себя ни в чем, потому только, что печаль и без того гнетет душу и иссушает тело человека”.

Враг так сильно подействовал на брата сего своею хитрою уловкою, что он пришел в крайне опасное положение, привел его в такое забвение, что брат сделался как бы непонятлив и неразумлив. Он слушал старца, как бы не понимая и ничего не разумея, и только что выйдет из келлии старца, все сейчас же забывает, что старец ему говорил. И что только ни делал старец и каких усилий ни употреблял, но ничего не могло подействовать на брата, потому что диавол так возобладал над его рассудком, что, какие только помыслы ни влагал ему, он все принимал, как бы свои, и верил им, а старца как бы не слышал и не разумел. И враг его поколебал в доверии к старческим словам.

Итак, старец увидел, что никакие внешние средства брату не помогают и он, чем дальше, стал в худшее и в худшее состояние приходить. Рассмотревши хорошенько его состояние, стал опасаться, что брат от страшно гнетущей его тоски, печали и отчаяния не пришел бы в исступление ума и не лишился бы совсем рассудка и как бы враг не подвиг его наложить на себя руки, потому что человек долго в сем состоянии не может жить на свете. Поэтому при помощи благодати Божией и решил сделать оборот совсем другой, который сильнее на брата должен подействовать, и тем вскоре прекратить его страдание и избавить его от явной погибели.

И вот, по обыкновению своему будучи в самом крайнем и окончательно опасном своем состоянии, пришел брат к старцу. Тогда старец встал со своего места, и воздел руки горе, и из глубины души своея воздохнул к Богу, и с необыкновенною отеческою любовию обратился к брату и говорит: “Ну вот, возлюбленнейшее чадо Христово, Сам Христос и душа моя от любви к тебе зело страждем о тебе. Но ты не внимаешь моим словам и советам, которые есть от Духа Святого, но более веришь советам и помыслам бесовским, нежели мне, принимаешь, что враг влагает тебе во уме твоем. Поэтому и ничем тебе невозможно помочь в этом твоем крайне душегубительном состоянии. Но по крайней мере как духовному своему отцу ты веруешь ли, что по данной мне благодати от Духа Святого дана мне власть вязать и решить?” Брат говорит: “Вполне верую”. Старец: “Также, несомненно, должен ты верить и тому, что благодать Духа Святого во мне, недостойном, живет”. Брат: “Несомненно, верую и этому”. Старец: “Итак, теперь спрошу я у тебя: ты вполне и несомненно веришь, что непременно скоро помрешь и погибнешь?” Брат: “Так как я чувствую, что я скоро помру, а в таком состоянии, в котором в настоящее время нахожусь, конечно, без сомнения, я твердо уверен, что я погиб, поэтому и облежит душу мою невыносимая тоска и печаль”.

Тогда говорит старец: “Вот уж сколько времени я тебя уверяю, что ты еще не скоро помрешь, даже и через 20 лет не помрешь, и должен бы ты успокоиться. Но ты не слушаешь и не веришь мне, но веришь лукавым помыслам, влагаемым в твои чувства. Но вот же слушай и внимай”. И, поднявши руки свои к иконам, говорит: “Вот тебе от имени невидимого Бога, зде посреди нас Сущаго, даю тебе десять лет жизни в твое распоряжение и власть с настоящего часа и до скончания десяти лет. И ежели ты хотя бы даже и одним днем раньше назначенного мною от Бога тебе срока, то есть десяти лет, помрешь, то я за душу твою своею душою отвечу Богу, тогда от руки моея Он да взыщет душу твою. Вот моя порука, и присяга, и данный мною обет за тебя Богу. И вот десять лет твоей жизни в полной твоей власти, и ты все это время имеешь власть, как хочешь, жить, распоряжаться своею жизнию и этим временем. А по прошествии десяти лет твоя жизнь будет в воле и руце Божией, и ежели Его святой воле будет угодно, то Он и еще продлит твою жизнь по Своему благому усмотрению. Тогда уж не от тебя будет зависеть твоя жизнь и не в твоем будет распоряжении. А теперь она в полном твоем распоряжении. И по прошествии сего срока – десяти лет твоей жизни – тогда и я буду свободен от моей поруки за тебя пред Богом, а до скончания сего срока я буду связан ею. Хотя я сам и недостоин, но по любви Божией к тебе и, собственно, для спасения твоего, так как в настоящее время ты в сем имеешь необходимую нужду, то поэтому я сию власть себе испросил у Бога, которую и получил ради тебя. Итак, будь ты теперь покоен в этом и благонадежен. Теперь веришь ли ты всему этому, что я тебе сказал и обещал от лица Божия?” Брат ответил: “Вполне верю”.

В это время он почувствовал в себе какой-то сверхъестественный переворот, и как бы ужасная какая-то тяжесть, которая угнетала душу и сердце, оторвалась от сердца его, и сразу явилось в душу его какое-то тончайшее благонадежие на свое спасение, и он увидел, что в это время и старец сам весь изменился и как бы устами его Сам Бог вещал, поэтому он не мог не только усумниться, но даже вполне утвердился.

“Итак, возблагодарим Бога, что Он тебя так возлюбил и расположил меня к тебе, что по любви Божией я и душу свою готов положить за тебя. И теперь есть начало твоего спасения и избавления от врага, который возобладал тобою за принятие от него внушений и веры к нему. Теперь ты должен на самом деле познать своего Творца, каков Он есть, так как в уме твоем тебе враг представляет Бога грозным, страшным, несправедливым, немилостивым и бесчеловечным, и ты в настоящее время никак от этого не можешь избавиться. Необходимо должен ты заняться умною молитвою, и тогда Господь тебе откроется в уме твоем и в сердце, явится тебе, и ты только тогда познаешь Его, Каков Он есть на самом деле. И тем ты избавишься от коварных сетей вражиих”.

Дальше спросил его старец: “Как часто ты приобщаешься Святых Христовых Таин?” Брат ответил: “В две или три недели однажды”. – “Но теперь смотри, даю тебе заповедь: за послушание причащайся два, а ежели можешь, то и три раза в седмицу, покуда все это у тебя не пройдет”.

Брат, много утешенный и успокоенный старцем, поклонился ему и поблагодарил его за такую его отеческую к нему любовь и попечение и отправился к себе. А сие было во время всенощного бдения праздника Божией Матери, и старец почти все бдение пробыл в беседе с сим братом, а в конце бдения по благословению старца братия протянули четку о спасении сего брата. И после сего брат стал во всем слушать совета старца и часто причащаться Святых Христовых Таин.

Как-то сей брат в праздничный день вышел за монастырскую порту в свободное время от монастырского своего послушания пройтись и вне обители подышать свежим воздухом. В это время навстречу ему шел один из старых монахов и, увидя сего брата, еще издали начал гневно кричать: “Зачем ты, еще молодой человек, лезешь вперед нас, стариков?” Услышав сие, брат немного смутился от грозного вида и нападения старого монаха, будто бы он чем-то его зело прогневал или чем огорчил. Но, не зная и не чувствуя за собою перед ним никакой вины, мягко ответил: “Чем же, отче, я вас прогневал и где вперед вас выхожу?” А он отвечает: “Да как же, мы, старики, только один раз в седмицу причащаемся Святых Христовых Таин, а ты, еще новоначальный, по три раза причащаешься. Ты чрез это попадешь в прелесть бесовскую. Следует поступать по порядку и вслед за всем братством”. Этот старый монах ничего не знал про душевное состояние сего брата и о его последствиях.

Тогда брат ему со смирением ответил: “Отче, да разве ты не видишь, я и так уже в прелести нахожусь”. Услышав от брата сии слова, этот отец вдруг изменился и сделался из ярого и лютого кротким и добрым, как родной брат или отец, и говорит мягко: “Ну вот с тобой и толкуй, о чем хочешь. Но, друг мой любезный, я тебя по братской любви предупреждаю и говорю, что не годится так делать. Надо, как все, приобщаться в одно время, а то чрез это братия на тебя соблазняются и скорбят, а сам ты чрез это попадешь в прелесть вражескую”.

Тогда брат ему и говорит: “Прости, отче, я не по своей воле и не сам от себя, но по воле и благословению старца. Хотя бы я и не хотел, но старец от меня этого требует, говоря, что для пользы души моея теперь мне это нужно. Вот я и исполняю его волю”. Тогда сей отец и говорит ему: “Ежели так, то ты скажи старцу, что братия соблазняются, и скорбят за это, и говорят, что чрез это попадешь в прелесть. Ты старцу не указывай мою личность и не говори собственно от моего имени, а скажи от имени всего братства”. Брат обещал ему так и сделать, и они расстались, как старые друзья.

После этого брат пришел к старцу и говорит: “Отче, я исполняю твою заповедь и за послушание по благословению твоему стал три раза в седмицу приобщаться Святых Христовых Таин. Но вот я вышел за порту немного пройтись на свежем воздухе, повстречался мне один отец и говорит, что вся братия на меня скорбит и соблазняется, что я три раза в седмицу приобщаюсь, и говорят, что через это я попаду в бесовскую прелесть. Отче, как бы и в самом деле не послужило это во вред души моея, и не лучше ли мне это оставить. Впрочем, я предаюсь твоей воле, как ты сам о сем усмотришь, но я, услыхав это, и сам пришел в сомнение, как бы и в самом деле не попасть мне чрез это еще в большее искушение”.

Тогда старец изменил свое обычное положение и вид и говорит брату: “А кто это тебе сказал?” Брат говорит: “Я дал слово и обещание его личности тебе не открывать, а просто сказать от всего братства, поэтому прости, отче, ежели я от тебя личность его скрою». Тогда старец и говорит брату: “Да это отец N.” Тогда брат говорит: “Ежели Господь открыл тебе его личность, то поэтому и я пред тобою не могу утаить, что действительно он самый и есть”.

Старец воздохнул и говорит: “Что делать?! Он по действу бесовскому в наши духовнические дела вмешивается. Враг по своей зависти и подвиг его на ненависть к тебе и чрез него хочет препону сделать твоему спасению. Но успокойся о сем и ни на что и ни на кого не смотри, но слушай, что я тебе говорю и, как только можешь, почаще приобщайся Святых Таин. Но чтобы, подобно сему отцу, немощные не соблазнялись и не скорбели по зависти вражией, то ты не в одном параклисе приобщайся, а один раз – в одном, другой раз – в другом и так далее, постоянно в разных параклисах, и им не так будет заметно. Видишь, как враг опутал сего старого отца N. Да разве в Теле и Крови Христовых есть прелесть? Ежели Христос Своею честною кровию, на Кресте излиянной, весь мир искупил и от вражией прелести освободил, то как же кто может попасть в прелесть от постоянного соединения со Христом чрез частое Причастие пречистого Тела Христова и честной Крови Его? Слушай и знай, что никто не попадает от этого в прелесть. Но от частого и достойного Причащения святого Тела и честной Крови Христовых человек освящается своею душою и телом и соединяется со Христом и от всякой прелести избавляется. Собственно, чрез это прелесть тогда сама по себе от него отбежит”.

Еще он сказал: “Хорошо бы, ежели кто мог хотя бы и каждый день приобщаться Святых Христовых Таин Тела и Крови Его! Но немощь человеческая! Всего только из-за какой-нибудь ложки масла, подаваемой в трапезе в кушанье, и стакана вина человек разлучает себя от соединения со Христом, которое бывает чрез частое приятие святых Тела и Крови Христа”. Тогда брат спросил старца: “А разве можно допустить кому-либо каждый день приобщаться Святых Таин?” Старец: “Отчего же, можно, только достойно приобщаясь”. И говорит: “В древние времена, в начале христианства, даже и миряне чаще приобщались святого Тела и честной Крови Христовых, нежели в настоящее время чрез свою немощь монахи”.

И брат, вполне успокоенный и утешенный, поклонился старцу и ушел от него с миром.

После этого старец позвал к себе этого отца N. и говорит ему: “Зачем ты слушаешь врага, подвигающего тебя вмешиваться в наши духовнические дела? Вот ты стар и смотришь уже в землю и скоро должен помереть, почему же ты не причащаешься часто святых Тела и Крови Христовых?” Тогда этот отец N. старцу и говорит: “Прости, отче, по своей немощи не могу поститься”. Тогда старец и говорит ему: “Вот, видишь, враг тебя самого не допускает спастись и войти в Царство Небесное и подвигает тебя другим препятствовать войти в него”. Тогда сей отец вразумленный и умудренный старцем, попросил прощения, которое тут же и получил, и с миром вышел. И после этого сей отец N., когда, бывало, повстречается с сим братом, еще издали ему кланяется.

Этот отец N. был мужественный, высокого роста, с широкою, длинною, до пояса, бородою. И так как сам он от своего рождения никакою телесною болезнию не болел, всегда был здоров телом, то и не мог знать немощи других. Он имел своего рода внешние подвиги. Первое – то, что он, кроме благословенной братской трапезы никогда и ничего не вкушал, но зато нещадно поносил и осуждал немощи других. И значит, за осуждение ближнего терял награду своему подвигу. Еще он никакую церковную службу никогда не опускал, всю службу выстаивал, стоял как вкопанный, но когда увидит кого из немощных братий прислонившимся к форме или присевшим, то, будучи не в состоянии сего выносить, готов был того брата, как говорится, просто растерзать. Выходит, что ревность его была не по разуму и незаконная. Впрочем, и за внешние его подвиги Господь его не оставил, но в последние дни его жизни вразумил, дал ему познать свою немощь и привел к должному покаянию. Он всего только за полгода перед своею смертию первый раз в жизни заболел и с этого времени стал телом ослабевать. Как-то на Божественной Литургии сел во время песни Херувимской. Брат, видя сего старца N. на хорах сидящим в форме, немало сему удивился, так как до сего времени никогда не видал его сидящим во время церковной службы, тем более в такое священное время, подошел к нему и говорит: “Отче, что это с тобою сделалось?” А он и отвечает: “Что делать, не могу стоять, нездоров и ослабел”. Из этого явно стало, что он уже начал познавать свою немощь. Перед смертию несколько дней, не поднимаясь, пролежал на своем одре, пришел к познанию своей немощи и в добром покаянии почил о Господе, прожив более 80 лет.

Некоторое время спустя после рассказанной истории брат тот пришел к старцу и говорит: “Никак не могу постигнуть я, как заняться умной молитвою, как вводить ум в сердце и там держать Иисусову молитву. Как я ни старался, никак не могу познать сего. Да притом же еще с некоторого времени во мне явилось какое-то сомнение, есть ли Бог на свете. И помысл говорит в уме моем, что, может быть, на самом деле Его и нет, да и кто Его видел, что Он есть, и что “напрасный труд ты делаешь и предпринимаешь”, и это меня очень смущает, и я скорблю”. Старец, услышав это, улыбнулся и говорит: “Да дурак же бес какой-то попался! Или уж слишком пронырлив, хитр и лукав. Он же сам тебе говорил, что Бог немилостив, несправедлив, и представлял его тебе страшным и бесчеловечным, чрез что и привел было тебя в отчаяние. А теперь, когда ты по молитвам своего духовного старца благодатию Божиею от сего хотя немного освободился, то он оборотился уж с другой стороны наводить на тебя сомнение, что Бога нет. Вот бес говорит, что Бога нет. А он-то есть? Ты бы спросил у него. Другой раз, когда он принесет тебе эти помыслы сомнения, что Бога нет, то ты скажи ему умственно так: “По заповеди отца моего именем Господним повелеваю тебе, сатана, если ты мне внушаешь и говоришь, что Бога нет, то ответь мне: а ты, бес, есть?” И тогда ты узнаешь, что он тебе скажет”.

И вот однажды, когда опять пришло к нему сомнение с помыслами, говорящими, что Бога нет, по заповеди, данной ему от старца, он вопросил беса, как ему сказал старец, и получил ответ: “А я есть”. И это он ему ответил с рыкающею злобою, так что брат был этим потрясен и пошел объяснить о сем старцу. Старец утвердил его своими наставлениями и преподал ему советы, говоря: “С этого времени не принимай никаких сомнений, ни помыслам своим не веруй, потому что враг окрадывает тебя и подделывается: под видом твоих помыслов приносит свои и влагает в твой ум, а ты по своей неопытности не можешь различать их и принимаешь за свои. Даже случается еще и так, что человек, прельщенный от врага, не имея наставника мудрого, которому бы он доверялся всею душою и сердцем своим и которому бы поверял свои помыслы, во всем верует своему сердцу, принимает вражии помыслы, яко от Духа Святаго, и чрез это неизбежно погибает. Поэтому ты каждый свой помысл немедля должен мне открывать и при помощи благодати Божией и всеми своими силами старайся заняться умственною молитвою и понуждай себя постоянно держать Иисусову молитву устами и умом в сердце. И тогда только ты при настоящем своем состоянии освободишься от его диавольских многокозненных сетей и лукавства. При помощи благодати Божией и молитвами твоего старца тогда только познаешь то, чего до сего времени еще и не знал, и уразумеешь и увидишь то, чего доселе еще и не видал. Тогда ум твой будет стоять на страже и будет познавать и различать все помыслы, какие от благодати и какие от беса и свои собственные, и еще издали будет видеть к нему идущий бесовский помысл и будет набрасываться на него, яко на разбойника. Поэтому враг ничего так не боится, как умственного занятия Иисусовой молитвою, потому что человек при этом бывает яко свет и весь – око. От тебя только требуется произволение, старание и некий малый труд, а остальное Сам Господь управит и научит. И когда благодать приидет и обнимет тебя, тогда все тебе откроется”. При сем старец наставил брата из советов богоносных отцов, как нужно заниматься умною молитвою и, дав благословение, отпустил брата с миром.

После этого брат сей сколько ни старался, сколько ни трудился, но никак не мог познать, как заняться умным деланием и как держать умом Иисусову молитву в сердце, скорбел о сем и неоднократно беспокоил старца. И вот между прочими книгами ему попалась в руки книга епископа Игнатия. (Книга эта хотя и не собственное его творение, но выбраны самые цветы из творений святых и богоносных отцов, из Добротолюбия и прочих книг, и заслуживает благодарность епископу Игнатию за его труд, потому что так им распределена, изложена и разъяснена, что удобопонятна и доступна всякому новоначальному в сравнении с Добротолюбием, которое не каждому доступно и удобопонятно.) Вот эту-то книгу брат прочитал и очень обрадовался, потому что она ему раскрывала те недоумения, которые он до сего времени не мог понять. От этого он успокоился и начал принуждать себя правильно заниматься умною молитвою.

И вот после этого брат этот чрез несколько времени как-то приходит к старцу, в радости духовной веселяся о Бозе, Спасе своем, и с большим торжеством говорит: “Отец мой, вот о чем я до сего времени не мог думать и помышлять и понятия даже не имел, то мне в настоящее время открылось, и даже как бы лицом к лицу я сам увидел. И вот теперь только на самом деле на себе я вполне познал и уразумел и твердо уверовал, что Сама Истина есть Господь и что Он есть сущая любовь и милость и превосходит всякие пределы Своею любовию и неизглаголанною и неизреченною Своею милостию”.

Тогда старец, услышав это от сего брата, очень обрадовался и говорит: “А как ты это познал и как тебе это открылось?” – “Тебе, отче, известно, что со мной даже до сего времени было и что в моей душе и уме происходило против Бога, что мне казалось даже до сего времени, что я Богом совершенно оставлен и что Он так на меня разгневался за все это, что я даже не смел воззрети на Него и очей своих возвести на небо. Но, исполняя данную тобою, отче, мне заповедь, за послушание по благословению твоему я понуждал себя постоянно держать Иисусову молитву и во уме своем, и устами, и сердцем.

И вот как-то, целый день занимаясь своим послушанием, я все время старался молитву держать. И по окончании своего послушания только что сел, чтобы умною молитвою заняться, как вдруг всего меня осиял какой-то неизреченный свет. И благодать Божия до такой степени меня объяла, что я чувствовал, что я был в это время в объятиях Божиих и весь в Бозе и Бог во мне. И был в каком-то особенном восхищении и в большом удивлении и с неизреченною радостию и с умилением. Тут же и вопросил Бога как бы лицом к лицу (только не устами, так как я и сам не мог познать сего, был ли я в это время в теле или вне тела, только я знаю, что духом я был соединен с Богом), говоря: “Господи! Неужели Ты на меня, грешного и недостойного, не гневаешься и не до конца оставил меня и даже еще ко мне неизреченно милостив и человеколюбив, чего я недостоин, не смел даже и подумать о сем, ниже ожидать, столько Тебя прогневавши”. И тут не могу я изъяснить устами, что я в это время почувствовал и что душа моя от Него услышала, – одно только я знаю, что в это время я был соединен с Ним и в благодатных Своих объятиях Он мне вещал: “Нет, Я тебя не оставил и не гневаюсь, но, как видишь, одну только имею любовь и милость к тебе!” Боже мой, и я от этого сладкого гласа Его в такую неизреченную хвалу и благодарность изменился пред Ним, что после только почувствовал, что из естественных очей моих сладкие слезы умиления, благодарности и радости как град катились, орошая всего меня, и весь я пламенел любовию к Богу неизреченною, и ум мой в это время был весь как свет, ничто земное не помышляя, но все это время изливался пред Владыкою своим, воспевая и восхваляя неизреченную Его милость и неизглаголанную любовь к человекам.

Несколько часов я находился в таком божественно благодатном состоянии и не заметил, как это время прошло, потому что я тогда только почувствовал, что я пришел в свое естественное состояние, когда услышал, что уже колокол возвещает к утрене. И тут только я встал со своего низменного стула и почувствовал неизреченную сладость и радость в душе своей, а в уме сама Иисусова молитва лилась без всякого с моей стороны понуждения, а в теле такая легкость сделалась, и здоровьем оно укрепилось, что как будто бы несколько пудов камня с меня свалилось. И вот теперь, отче, я пришел свою неизреченную радость и тебе возвестить. Боже мой! Мог ли до сего времени я это думать или в уме своем помышлять?! Но, конечно, знаю, отец мой, что по твоим святым молитвам такою неизреченною благодатию и Божественною любовию и милостию Господь меня посетил и неизреченно утешил. Поэтому, отче святый, приношу и тебе истинно сыновнюю благодарность за твои великие труды и скорби, чрез меня тобою понесенные, и истинно отеческое твое попечение и великую твою любовь ко мне, недостойному, и не знаю, чем я тебе за все это могу воздать. Но да воздаст тебе Сам посетивший меня Господь в сей жизни и тем паче сугубо в будущей”.

Тогда сей любвеобильный и премудрый отец, выслушав все сие от брата, и, яко истинный чадолюбивый отец, в радости духовной обнял свое чадо и облобызал¹⁸⁴ и говорит: “Возрадуемся и возвеселимся, яко днесь бысть спасение твое! Подобает же нам возблагодарить Господа и Спаса нашего, яко Он не допустил погибнуть созданию Своему и не допустил врагу исхитить из рук моих душу твою, а чрез то и не допустил опечалить врагу старость мою. С этого времени, возлюбленнейшее чадо Христово, не должен ты уже ни о чем скорбеть, но постоянно духовною радостию радоваться о Бозе, Спасе своем, и за все и всегда благодарить Господа, спасшего тебя от вечной смерти и отчаяния, и сие будет от тебя благоприятная жертва Богу, паче злата и сребра!”

И так брат, радуясь о Господе, ушел от старца и после этого совершенно пришел в свое настоящее духовное состояние, и все прежде бывшие вражии помыслы от ума его отбежали. В уме своем держал он Иисусову молитву и при занятии умной молитвою уже сам посмеивался над бесами и вызывал их на брань, говоря: “Выходи! Где тот бес, который говорил мне, что Бога нет? Или тот, который беспредельно милостивого Бога представлял мне страшным, немилостивым и несправедливым? Окаянные враги Бога Вышнего, всеблагого и человеколюбивого!” И тому подобное говорил, ругаясь над бесами.

Вскоре этого брата постригли в мантию, и он долго восхищался и наслаждался умною Иисусовою молитвою и от нее большие получал дарования утешения благодатного.

По прошествии немалого времени этот монах очень сильно заболел и долго пролежал в тяжелой болезни, так что трудно ему было держать в уме и сердце Иисусову молитву. И он оставил ее, поэтому и она от него отошла. А может быть, и потому еще, что он твердо уверился, что она его уже не оставит, считая, что он своими трудами ее стяжал, и начал уже в уме своем других немощи осуждать. По выздоровлении своем начал скорбеть, что молитву потерял, и в скорби своей вопрошал у старца о причине того, скорбя, что не имеет уже тех прежних дарований и утешений, которые имел прежде при молитве.

На это старец отвечал ему: “Не все тебе услаждаться, но надо немного и поскорбеть и потерпеть. Мать млеком свое дитя дотоле кормит, доколе оно еще не может грубой пищи кушать, а как приходит в возраст, тогда уж начинает приучать и к грубой пище. Так точно и благодать. Покуда тебе нужно было, она тебя утешала и услаждала, но, когда ты стал уж приходить в духовный возраст и не имеешь уж особой нужды, чтобы тебя, как малолетнего младенца, на руках носить, она тебя на твое произволение и оставила, чтобы ты сам своими скорбями и трудами ее приобретал. Притом знай, что если тебе дана была благодать без всяких твоих на то трудов, то ты и не получишь никакого воздаяния. А когда ты приобретаешь ее своими трудами и скорбями, то за то и получишь награду воздаяния и уже будешь твердо стоять. А как теперь ты без особых своих трудов получил ее, то она от тебя так легко и взята. Потому что тебе благодать умной молитвы дана была не по твоим трудам, но собственно по милости Божией и за молитвы твоего духовного старца, так как это тебе тогда необходимо нужно было, а иначе ты никак без особой помощи Божией не смог бы избавиться от бывшего с тобою гибельного последствия прелести, бесовских сетей и отчаяния. Но Спаситель сказал; В терпении вашем стяжите души ваша (Лк. 21, 19). Поэтому и ты потерпи и потрудись скорбями, и она опять тебе дана будет, и за свои скорби и труды ты получишь воздаяние и награду”.

И вот по прошествии года старец встречает сего брата и говорит ему: “Вот уже прошел один год, еще остается тебе девять лет срока жизни до десяти лет, а моего поручительства к Богу за десятилетнюю твою жизнь, которое я по воле Божией дал тебе от имени Господня”. Это он ему напоминал каждый год. Но, когда прошло пять лет, старец говорит сему монаху: “Вот, друже, половина срока, данного мною тебе, прошла. А ты так боялся смерти, считая, что скоро помрешь! Но вот еще до этого времени не помер. И верь Богу и мне, что и не помрешь, покуда не скончается данный мною твоей жизни срок – десять лет – и покуда я не развяжу себя от своего поручительства за тебя к Богу”.

Но когда кончился весь срок – десять лет, тогда старец позвал сего брата монаха и говорит ему: “Ну вот, чадо Христово, по милости и благодати Божией данный мною в твое распоряжение от имени Господня на десять лет срок жизни твоей уже кончился, и я теперь от своего поручительства за тебя к Богу уже развязан и свободен. И с этого времени ты уже своею жизнию не владеешь. Вся остальная твоя жизнь не в твоем распоряжении будет, как эти данные тебе десять лет были, но в руках и распоряжении Божием. Теперь от Его святой и благой воли будет зависеть по Его благоусмотрению, на сколько лет еще Он тебе продлит жизнь, если тебе это будет на душевную пользу, или же прекратит – во всем да будет Его святая воля. А нам с тобою подобает за все милости Его возблагодарить и прославить имя Его святое”. И так сей премудрый и богодохновенный старец по благодати в нем живущего Духа Святого спас сего брата монаха от явной погибели и избавил его от коварно-хитрых сетей диавола и душегибельного отчаяния.

Сей брат всегда поздно ложился спать по причине гостиного своего послушания и по немощи своей часто просыпал к началу утрени приходить в церковь. Когда после полунощницы приходил, когда после шестопсалмия, также после кафисм и в начале канонов, но каждый раз брат о сем исповедовался старцу, и каждый раз старец говорил ему: “Бог да простит”. Тем дело и кончалось, так что брату уже сделалось и перед старцем совестно, и сам на себя стал немирен. Но вот случилось однажды Великим постом, на первой неделе, кажется во вторник, брат этот во время утрени несколько раз подходил к дверям старцевой келлии (на хорах, где старец постоянно слушал каждую церковную службу), но старца еще не было. Пришел он в церковь уже в начале канона и, вошедши в келлию свою, запер изнутри за собой дверь и никому не отпирал до начала чтения первого часа. Брат этот, имея духовное дело к старцу, несколько раз подходил к его двери, каждый раз слышал, что старец воздыхает, стенает и, плача, рыдает. Немало удивляясь сему, не осмелился потревожить старца. В конце утрени старец открыл дверь, вышел и велел позвать келейника своего, отца Порфирия¹⁸⁵.

Когда келейник пришел, старец сказал ему строго: “Вот уже 36 лет, как я в монашестве, и благодатию Божиею еще не допустил себе ни одной утрени проспать. А ты вот уже на старость моих лет позволил мне проспать, и еще в такие святые дни – Великим постом, на первой неделе, а чрез то до крайности опечалил мою старость и посрамил меня пред Богом и святыми Его Ангелами и всем братством”.

Тогда келейник его отец Порфирий сделал ему поклон и стал просить прощения. Старец при всем стоящем здесь братстве и спрашивает его: “Почему же ты, как всегда, не побудил меня к утрене, но сам и без благословения моего ушел в церковь, а старца своего, не побудивши, оставил в келлии спящего?” Келейник отвечает: “Прости, отче, я пожалел тебя будить, так как братия до самой утрени не давали тебе спать и ты всего только за час до утрени уснул, и поэтому я не решился тебя будить, дабы дать тебе от трудов твоих хотя немного почить”. Тогда старец ему отвечает: “За это нет тебе от меня прощения, но ступай, ниц ляг в дверях церковного притвора и от выходящей из церкви братии проси прощения”¹⁸⁶. Так же и остальных его помощников послал с ним у братии просить прощения.

Это-то самое и являет старца великие подвиги и усердие к Богу, что, невзирая на все свои труды дневные и нощные и трудное состояние своей болезни, которую он имел от неимоверной величины грыжи, при всем этом, по собственным его словам, невзирая ни на что, за 36 лет своего монашества ни одной утрени не про пустил и никакого церковного правила. И по своей великодуховной премудрости и опытности ни одного случая не потерял, которым бы мог попользовать братию, духовных своих чад. И вот показывает строгий вид, которого он на самом деле не имел, и на глазах всего братства так взыскивает со своих келейников за то, собственно, что они, жалея нарушить малый покой его многострадального тела, не разбудили его к утрене. Конечно, этим его примером многих братий он поучил, так как он был ко всем немощным слишком снисходительным и милостивым, но к себе слишком строг.

Увидя все это, брат немало сему удивился и вопросил у старшего келейника, почему они в тот день не разбудили старца к утрене, а он ответил: “Потому что уж сколько суток братия, приходящая с духовными своими нуждами к старцу, не дают ему и малого времени отдыха ни днем ни ночью. А он, как любвеобильный отец, слишком милостивый и снисходительный, никому из приходящих ни в чем не отказывает, но без различия всех принимает во всякой каждого нужде и во всякое время дня и ночи. И освободился от братий он всего только за час до утрени и в это время, прилегши, уснул, и мы, боясь, что он без сна от трудов своих совсем ослабеет и сляжет больной, условились между собою дать старцу хотя малый покой, дабы он уснул, и решили не будить его к утрене в этот раз. Но старец, как премудрый, не пропустил случая, чтобы воспользовать нас, нерадивых и ленивых, также и прочих братий своим примером”.

После этого случая брат тот опять как-то проспал половину утрени, пришел к старцу на исповедь и объяснил ему о сем, а старец опять сказал ему: “Бог да простит”. Тогда брат говорит старцу: “Прости, отче, я уж совестию своею немирен сделался. Совесть мне говорит: “Старец по своей снисходительности все тебе прощает и ни разу никакого канона не дал, а сам всего только один раз за 36 лет проспал и как строго за это взыскал и какие большие принес сокрушение и слезы покаяния Богу!” Тогда старец говорит ему: “Ну что ж, пойди ляг у церковного порога, когда братия будет выходить из церкви”.

Брат сие с радостию исполнил, и Господь ему помог: с того времени он уже не стал просыпать.

Сей брат однажды приходит к старцу и говорит ему: “Отче, что за причина, что когда я прихожу в келлию свою с послушания, то в часах моей келлии маятник выговаривает или выбивает Иисусову молитву. И я часто не творю в это время сам молитву, но только, сидя, слушаю в часах. Вменяется ли это мне за молитву, если я слушаю готовую, что в часах маятник творит?” Тогда старец посмотрел на него и говорит: “Прельщаешься ты, брат, по своей неопытности. Разве может бездушная вещь или тварь сама по себе творить молитву Богу или славословить Его? Ты сам не замечаешь, что это – в тебе: ум твой творит молитву Иисусову и славословит своего Творца. Поэтому смотри не внимай этому и не слушай часов, это тоже есть в своем роде прелесть вражеская”.

Но вот прошло немало времени уже и после десятилетнего срока, данного ему старцем, и он стал уже забывать о бывшем с ним вражеском искушении, совершенно стал далек от отчаяния, неверия, страха смертного и прочих диавольских наваждений. Но вместе с тем охладел он и в ревности к Богу, совсем изменил свою жизнь, стал жить нерадиво и свободно.

Старец, желая его подвигнуть к исправлению и ревности духовной, которую он имел прежде и после искушения, говорит ему: “Чадо мое, что с тобою сделалось? Такой ты прежде был, что дух мой радовался за твою духовную ревность, великое усердие и любовь к Богу, а теперь уже ничего того у тебя нет, что прежде имел: и к Богу усердия, и попечения о своей душе. А между тем данный мною от Бога срок твоей жизни – десять лет – уже давно прошел и ты уже не владеешь своею жизнию, но она теперь в руках Божиих, и ты должен скоро умереть. Почему же ты не готовишься к смерти и так нерадиво стал жить? Ты должен быть готовым к смерти, потому что теперь ты своею жизнию не распоряжаешься и не сегодня-завтра помрешь”.

Тогда брат и отвечает ему: “Прости, отче святый, я надеюсь на милость Божию, что за твои святые молитвы я еще не скоро помру”. Тогда старец по отеческой своей к нему любви улыбнулся и говорит: “Откуда же ты стяжал такие познание и надежду? Вспомни, как прежде ты трепетал: “Вот-вот скоро я умру – и в погибель”. А теперь по милости Божией сколько лет прожил и не помер и еще, столько лет проживши после того, не думаешь помереть, но надеешься еще долго жить. Но нет, чадо Божие, невзирая ни на что, нам должно на всяк день и час быть готовыми к смерти, по реченному Спасителем нашим: Бдите и молитесь, не весте бо, в кий час или в кую стражу приидет Господь (Мф. 24, 43).

Вам, Сего раби, глаголю: бдите! Внимай сему, чадо мое любезное, и спасен будеши, дабы я за свои труды и попечения о тебе не потерял своея мзды пред Богом. Господь да сохранит нас с тобою от всякого зла всегда, и Ему слава и благодарение да будет от нас вовеки. Аминь”».

15 июня святая Церковь чтит память святого блаженного Иеронима Стридонского – небесного покровителя отца Иеронима. Дни Ангела старца в обители отмечались торжественно, часто в присутствии архиереев. «Именины прошли во славу Божию духовно. Три архиерея служили», – кратко сообщает он сестре в 1883 году. Отец Мина с глубокой сыновней любовью и почтительностью к своему батюшке каждый год описывал эти торжественные дни: «На четверток, 15 июня [1878 года], – полный полиелей со звоном ради памяти преподобного отца нашего блаженного Иеронима Стридонского по случаю тезоименитства старца-духовника отца Иеронима. Литургию игумен служил у Покрова соборне, братия приобщались Святых Таин... В трапезе порядок праздничный с чином о панагии и пением...» Заботливо перечисляет отец Мина и угощение, которым «утешались» братия в этот знаменательный день. «15 июня [1879 года], в пяток, – полный полиелей со звоном преподобному Иерониму Стридонскому, у Покрова прилагалось Божией Матери Боголюбской. Литургию игумен служил у Покрова соборне, а по окончании ее – молебен полным собором, многолетия государю императору и всему царствующему дому, патриарху, синоду, старцу, христолюбивому воинству и всем православным христианам со звоном. По молебне отправились поздравлять в архондарик, где игумен от лица всей братии поднес икону преподобного Иеронима, которую из церкви несли с пением тропаря святому. Трапеза единожды – праздничная с разрешением на вино и елей. Игумен произнес краткое слово».

«Всепрелюбезнейший о Господе, пречестнейший отче, богомудрый наставник, чадолюбивый отец нашего русского общества! – говорил игумен. – Движимые чувством сердечной любви к тебе за твое попечение и неусыпные заботы о спасении нашем, и материальном довольствии вообще, и благе нашей обители, в продолжение нескольких десятков лет мы всегда одного желали и ныне желаем, чтобы Милосердый Господь, в Троице славимый Бог, и Его Пресвятая и Пречистая Матерь сохранили твое драгоценное здравие и продлили бы твои лета, необходимые для блага и пользы не только нашего русского братства, но и других насельников Святой Афонской Горы. Твое беспримерное усердие к пользам духовной жизни братии, внутреннему благоустройству, порядкам и обительским нуждам, проникнутое глубокою во всем опытностию, отражается на каждом твоем шагу. Особенно ты сохранил величие твоей души и невозмутимое спокойствие в смутные и тяжкие периоды греческого возмущения, возникшие в среде нашей монастырской мирной семьи, и в грозные дни минувших войн. При всей беззащитности нашей мы видели твое высокое самоотвержение, твердую непоколебимость, спокойствие, величие духа и готовность ко всяким случайностям, могущим последовать судьбами Всевышнего, мы по примеру твоему и тобою были так же воодушевлены и приготовились разделить с тобою все, что могло последовать, перенося все терпеливо и без малейшего ропота.

Такую искреннюю любовь, какою горят наши сердца к тебе, святой отец наш, трудно выразить словами, она с полною ясностию изливается только в одних наших молитвах к Богу, Он один только и весть. Во имя такой нашей любви просим принять от нашего усердия в сей знаменательный день твоего Ангела святую икону во имя блаженного Иеронима. Эта святыня да напоминает тебе о наших сыновних чувствах и преданности к тебе».

«Высокопреподобнейший отче, возлюбленнейший о Господе и незабвенный для нас вовеки врач наших душ и телес, духовный путеводитель, батюшка отец Иероним! – поздравлял отец Макарий старца-духовника с днем Ангела в 1880 году. – В Троице славимый Бог, Отец, Сын и Дух Святый, призираяй с высоты Святыя славы Своея, паки призрел на нас, грешных и смиренных рабов Своих, чад твоих, и ходатайством Преблагословенной Владычицы нашей Пресвятой Богородицы, святого великомученика Пантелеймона и всех святых, удостоивает нас паки принести тебе от искренности душ и сердец общебратственно усерднейшее поздравление с знаменательным для нас днем тезоименитства твоего, празднуемого тобою сего дня, в день памяти блаженного Иеронима. Прими же оное от любящих и глубоко почитающих чад твоих, всегда помнящих отечески разливаемое тобою попечение о них. Но так как мы еще немощные, не можем вполне выразить наших чувств благодарности и признательности к тебе, то дерзаем поднести тебе чувственный дар, прося тебя с поклонением до земли принять и позволить возложить на перси твои святой животворящий крест Господень, который, яко данный и каждому из нас, ты поучал нас носить всегда неуклонно. При этом всеусердно желаем и молим Великого Крестоносца, распятого за ны и страдавша, да продлит Он еще многотрудную и болезненную, но неизъяснимо полезную жизнь твою для нас, требующих неусыпного окормления и духовного совета и рассуждения, дарованного тебе Духом Святым. Он же и возвестит тебе, что все это содеевается Его внушением. Припадая к стопам ног твоих, просим твоих святых молитв, и отеческого благословения, и прощения в нашем дерзновении, духовные чада твои с любовию о Христе и сыновнею преданностию к тебе».

Сохранилось описание подарка: «Золотой наперсный крест эмалированный, распятие – живописное, с цепочкою, вокруг креста – натуральные камешки и надпись: “Достойнейшему духовному отцу иеросхимонаху Иерониму от сердечно признательного братства Русско-Афонского Пантелеймонова монастыря”. На обороте креста надпись: “Всеблагий Господь, хотяй всем спастись, избрал тебя, преподобный отче, путеводителем многим ищущим тесного иноческого пути, вводящего в живот вечный. Да сбудется на тебе блаженное обетование Божие: Аще кто сотворит и научит, сей велий наречется в Царствии Небесном (Мф. 5, 19)”».

В 1881 году, в день Ангела своего дорогого батюшки, отец Макарий от имени всего благодарного братства на архондарике поднес ему икону Пресвятой Троицы в знак благодарности за его духовные попечения и руководство. При этом отец Макарий произнес следующую речь.

«Высокопреподобнейший батюшка, возлюбленнейший о Господе истинный наш руководитель отец духовник Иероним! Всеблагой Господь, в Троице славимый Бог, по неизреченному к нам, грешным, милосердию и паки удостаивает нас приветствовать вашу святыню с вожделенным для нас днем вашего Ангела, празднуемым нами со всею любовию души и сердца, проникнутых беспредельною к вам признательностью за ваше любвеобильное попечение как о внутреннем нашем благоустроении, так и о внешнем. Хотя сердца наши, поросшие тернием и волчцами, трудно исторгаемыми от своих корней, и не приносят тех плодов, которые бы ты по неизмеримой к нам любви желал бы видеть, чтобы принести оные в житницу Отца Небесного, ощущая в себе великий недостаток духовных плодов, дерзаем выразить чувство своей любви к тебе вещественным знаком – поднесением святой иконы Пресвятыя Животворящия Безначальныя Троицы.

Человеколюбец Господь сказал: Аще кто любит Мене, слово Мое соблюдет (Ин. 14, 23). При помощи благодати Божией жительствуя с твоим боголюбием, некоторые из нас десятки лет, мы видим по силе твоей совершаемое исполнение этих слов. А потому при искреннейшем желании нашем, чтобы и последующее великое обетование Господне исполнялось над тобою, то есть: Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим (Ин. 14, 23), подносим сию святую икону, дабы, имея пребывание в себе Святой Троицы и всегда ощущая ее благодатные действия, ты умолял о помиловании нас, чад своих, да сподобимся и мы хотя при кончине жизни нашея благоугодить в Троице славимому Богу, Отцу и Сыну и Святому Духу, а также смиренно и усердно просим тебя испросить продолжения жизни твоея, столь полезной для нас, чад твоих. Знаем, что это прошение наше по многим хроническим недугам твоим тебе в бремя тяжкое. Но святой апостол Павел, быв окружаем многими скорбьми и обременен тяжестью – телом своим, сказал, движимый Духом Святым: Еже пребывати нужнейше есть вас ради. И сие известно вам, яко буду и пребуду в ваш успех и радость (Флп. 1, 24–25). В радости буди, и тебе нас ради, грешных, ходатайствовать пред Святою Троицею предстательством Царицы Небесной, святого великомученика Пантелеймона и блаженного Иеронима».

123 Икона Пресвятой Троицы. Покровский собор Русского монастыря

На оборотной стороне иконы надпись: «Сию святую икону Святыя Живоначальныя и Неразделимыя Троицы приносит в молитвенную память о себе и в знак сыновней любви благодарное братство высокопреподобнейшему, глубокочтимому, душевноуважаемомупопечителю и руководителю душ наших во спасение, отцу нашему духовному иеросхимонаху Иерониму, вручая себя святыми Вашими молитвами милости, просвещению и освящению в Троице славимого Бога. 1881 года июня 15-го».

Отец Иероним такой почестью остался недоволен, ибо, упражняясь в смирении, больше смерти боялся высокоумия, могущего погубить навсегда. Поэтому, чтобы не пострадать от похвал, он углубился в молитву и ничего не слышал, как сам потом об этом сказал. А отцу Макарию сделал замечание, что если бы он знал, то даже и не пошел бы на архондарик.

Этой же иконой он благословил братию, почему всегда с того времени 15 июня полагалась служба Пресвятой Троице.

Икона Пресвятой Троицы находится в алтаре Покровского собора, на горнем месте, в сребропозлащенной ризе с эмалью, в киоте, имеющем вид солнца с позлащенными восьмиугольными лучами, круг которого украшен также эмалью, и на нем изящно, узкими сокращенными славянскими буквами сделана следующая надпись: Сим образом Пресвятыя Троицы я, недостойный старец, иеросхимонах Иероним, заболевший и приблизившийся к кончине моей жизни, благословил богоизбранное мое общество, духовных моих отцов, братий и о Господе чад – преподобного старца священноархимандрита Макария со всеми его сослужителями, собратиями и духовными чадами в вечное значение и незабвенную память старческого моего предсмертного, последнего единственного желания и прошения, написанного в моем духовном завещании, о соблюдении чистоты общежития со удержанием общежительного старчества по святым правилам древних святых отцов. 28 ноября 1882 года. Иеросхимонах Иероним.

Вот еще один знак внимания благодарного братства своему духовнику: «Высокопреподобнейшему, глубокочтимому, душевноуважаемому попечителю и руководителю душ наших во спасение, отцу нашему духовному иеросхимонаху Иерониму сие священное Евангелие, словесами коего Вы нас питали, приносит Вам благодарное братство в незабвенную память и в знак своей сыновней любви к Вам и почтения. 1878 года июня 28-го числа».

При поднесении Евангелия отец игумен говорил: «Ваше высокопреподобие, глубокочтимый, душевноуважаемый отец духовник, покровитель и молитвенник наш пред Богом, иеросхимонах Иероним!

Благодарение Всеблагому Господу Богу, Его Всещедрой Матери и святому великомученику Пантелеймону! Братство наше Русской на Афоне обители сей от начала вступления своего под сень оной и доселе имеет вас ревностным путеводителем своим к Небесному Отечеству и отцом духовным. Сегодня день рождения вашего и четвертый десяток лет во исходе вашего служения обители сей. Многочастые и многообразные болезни ваши исполняют скорбию сердца наши, и мы спешим засвидетельствовать вам нашу признательность (которую хотели выразить еще в сороковой год вашего пребывания на Афоне, но обстоятельства того не дозволили) и принести посильное выражение нашей благодарности за полезнейшие и спасительные для братии, многотрудные и многоскорбные для вас служения ваши, для достодолжного исполнения коих вы не щадили себя, несмотря на свою болезненность. Принося вам горячую сыновнюю благодарность за руководительный свет добродетельной и многотрудной жизни вашей и за назидательное управление ваше нами, мы все, глубоко почитающие вас не только как начальника но и как милосердного и опытного отца своего, по сыновнему долгу и живейшей признательности к вам единодушно поставляем себе за счастие поднести вам сие священное Евангелие. Счастлив отец счастливы отцом и мы, дети ваши. В душах наших всегда была и будет усердная и крепкая сыновняя молитва о вас ко Господу, да хранит Он, Всеблагий, вас цела, здрава и невредима и еще в долготу времени, да будут дни жизни вашей яко дни небеснии на земли, и да сияют при них мир, утешение и радость для вас и для всех нас, пребывающих под отеческим вашим покровом. И мы вполне уверены, что вы всегда пребудете, как и были для всех нас, Ангелом-утешителем, а для святой обители нашей – славою и украшением. Просим Господа, чтобы он сподобил нас принести вам поздравление и в день пятидесятилетнего служения вашего обители сей, чего от души и сердца искренне желаем».

Обстоятельства поднесения Евангелия отец Макарий так описав отцу Иерону: «Батюшка наш болел сначала лихорадкой, полагаем – тифозной, а потом сделалось воспаление грыжи, порядком попугало нас. Вам известно наше положение, в каком мы бываем при таком случае. Еще два года тому назад мы выписали для поднесения ему Евангелие в память сорокалетнего его пребывания на Святой Горе но, как зашли такие обстоятельства, оно и не было прислано до настоящего времени, и при всех наших усилиях оно не попало и ко дню его Ангела. И мы воспользовались днем его рождения и прежнего его Ангела и поднесли ему оное, хотя братства при этом было очень немного: батюшка по слабости здоровья не мог их принимать»¹⁸⁷.

Ревностный труженик, отец Иероним всю свою жизнь не пользовался хорошим здоровьем, почти всегда был болен. Из-за болезней он очень мало спал, и, когда братия сокрушались о своем многоспании, как рассказывал бывший келейником старца отец Иерон, он «отвечал, шутя: “Я вот и купил бы себе сна, да нельзя”. В болезненном состоянии никогда не слышно было ни малейшего стона, ни вздоха от болей. Разве когда заснет, постонет». С редким терпением переносил он свои страдания, почти не давая себе покоя, дни и ночи посвящая пользе душевной своей братии, которая во всякое время находила дверь его келлии открытой, а также и душу и сердце его для выслушания их скорбей, искушений, для успешного врачевания язв душевных данной ему свыше Божией благодатию.

Почти полвека провел старец Иероним в духовничестве в Пантелеймоновом монастыре и стал видимо близиться к закату своих дней. Видели это присные его ученики, трепетали при мысли его лишиться и усугубляли молитвы свои о продлении его жизни для духовного их блага. Три последних года старец очень часто болел, редко когда мог выходить из своей келлии. В параклисе преподобного Сергия Радонежского, находящемся возле его келлии, ежедневно совершались для него богослужение и поздняя Божественная Литургия, где он часто причащался Святых Христовых Таин. В Покровском соборе с великим трудом, поддерживаемый келейниками своими, он мог бывать только раз в году – на святую Пасху, причем в последний праздник Пасхи в собор его, как он упоминает в письме, «возносили на носилках». Когда он уже не мог бывать в храме, то слушал службу по телефону, который провели к нему в келлию. Несмотря на тяжкие страдания, он не прекращал духовнических трудов. Раздачу милостыни нищей афонской братии не оставлял и по своему обычаю лично ею распоряжался в своей келлии, как бы плохо себя ни чувствовал.

«Я каждый день умираю», – говорил старец Иероним. Видимо ожидая каждый день смерти, в 1882 году он составил духовное завещание. В том году его здоровье было особенно плохо, о чем он писал сестре 7 декабря: «Я был тяжко болен и думал умереть, со всеми простился, и, наконец, маслом соборовали, и я уже ожидал смерти. Но братия мои опечалились этим и от горести сердца восплакались все и возопили ко Господу о моем выздоровлении и продлении еще моей жизни, и милостивый Господь услышал вопль их, и я теперь выздоравливаю, и они возрадовались, что я еще оставлен здесь с ними пожить. Но надолго ли? Бог весть. Пора уже и умирать».

Отец Макарий старался всегда быть рядом с батюшкой. «Отлучаться из обители по текущим обстоятельствам не могу, а всего более при исчезающем здоровье батюшки отца Иеронима, который с 23 ноября посетил только церковь в Великий Четверток, а потом походил несколько дней Пасхи и опять засел; оставить его, все равно что лишиться своей жизни», – пишет он в 1883 году¹⁸⁸.

«Под 20 июля 1883 года пред бдением святому пророку Илии, – рассказывает отец Макарий, – мне пришлось побеседовать с отцом духовником Иеронимом о его тяжкой болезни. Он мне сказал: “Такой толчок я получил в сердце, что не могу ни спать, ни лечь, ни сесть”. На вопрос мой, отчего это произошло, он ответил: “Да на днях сряду несколько дней я таковые получал духовные утешения, что и выразить не могу. За премногие откровения таинств при сознании своего ничтожества я так плакал, что, кажется, этим повредил себе, и какой исход болезни будет, Бог весть”. – “От чего начались утешения?” – “От молитвы. Преимущественно молился об обители, чтобы Господь сохранил ее общежитие до Второго Своего пришествия и дал бы уразумение последующим родам сохранить цело и невредимо от тех искушений, каковые разоряют общежитие”. На вопрос: “Получили ль что?” – отец духовник, долго помолчавши, ответил: “Я не смел этого вопрошать, мое дело – просить, ибо Даяй молитву молящемуся дал и моему недостоинству сию молитву – молиться о любезном мне общежитии и братстве”. Спросил и я, грешный, а о мне-то батюшка молится? Он отвечал мне так сладко и умиленно: “Да за кого же мне более молиться, как не за тебя? Ты мне заменяешь и родителей, и брата, и друг духовный”. Я был так обрадован, ибо ожидал этих слов уже несколько лет, но не получал. В 1881 году, когда отец духовник был болен и я просил у него слово утешения, тогда он начал говорить: “Что ты хочешь? Чтобы я тебе наговорил что-либо комплиментальное? Ты думаешь утешить меня тем, что сделал в день моего Ангела: поднес мне икону Пресвятыя Троицы с такою торжественностию и думаешь, мне было приятно? Если бы я это знал, то не только бы не пошел на архондарик, но заперся бы у себя и никого не принял бы”. Против этого было много возражений [с моей стороны], но подробностей не могу вспомнить после двух лет, но только я был поражен замечаниями, коих не ожидал. Полагаю, с месяц я был как бы в изумлении и однажды, во время Божественной Литургии, вдруг как бы прояснилось: ведь если бы это было нужно, то Господь не оставил бы утешить, а нужно было исчерпать силу терпения, и те ли будут отношения, какие бывали во время ласкового обращения.

Во время настоящей болезни отца духовника были им высказаны все страдания Господа постепенно, и тем ободрялся дух его, и он постоянно находился в молитвенном настроении духа во время тяжких страданий. Хотя доктор и говорил, что от разных причин оказалась его болезнь, но я думаю, что от многого плача, ибо по многим часам он даже приходил в исступление, и одно только призывание имени Господа изредка слышалось всевозможными ублажениями, как это пишется у святителя Тихона. От сего, полагаю, болезнь. По признакам доктора, легкий паралич сердца, следствия коего остались в руке, которая с трудом доносится до головы, головокружение, которое чувствовалось во время болезни, тоже следствие повреждения головных нервов. “Нельзя, – говорит доктор, – поручиться, что малые приступы не будут повторяться. Лечение будет состоять в умерении пароксизма и уничтожении последствий”. О грыже доктор сказал: “Очень застарелая, да и возраст не дозволяет лечить как следует”».

«Отец Макарий по кончине отца Иеронима сказал: “Во всю мою жизнь ни о чем я так усердно не молился, как о том, чтобы Господь сохранил нашу с отцом Иеронимом взаимную любовь, и вот Господь исполнил мою просьбу”. Пред смертию же отца Иеронима отец Макарий стал ощущать, что отец Иероним кое в чем не сходился с ним и даже обходил его, не посоветовавшись с ним, подавал приказание эконому иеросхимонаху Павлу непосредственно. (Отец Павел без благословения отца Макария построил коптильню и другое кое-что делал, а отец Иероним не препятствовал и как бы сим давал тому повод продолжать так и впредь поступать. Это тоже было не без Промысла Божия.) Это стало огорчать отца Макария, так что он однажды заявил ему, что хочет отказаться от должности игумена, на что отец Иероним ответил ему сухо: “Там видно будет”. Отец Макарий подумал: это отец Иероним приготовляет его к разлуке с ним и, вероятно, скоро умрет. А отец Иероним на его мысль ответил словами: “Так нужно”. И прибавил: “Я болен, ты же состарился. Кто же будет дело-то делать?” Этими словами он хотел охладить его привязанность, чтобы ему легче было расстаться с ним»¹⁸⁹.

«Отец Макарий, будучи сильно привязан к отцу Иерониму, весьма опасался его скорой смерти, и всегда бывало, когда тот чуть заболеет, приказывал тотчас же собираться всем братством в Покровский храм на молебен по ударе в колокол»¹⁹⁰.

Молебен с сугубыми прошениями о здравии старца возглавлял отец Макарий, или в храме совершалась «общая четка»: диакон, стоя на амвоне пред иконой Спасителя, громовым голосом возглашал: «Господи, спаси и помилуй отца нашего иеросхимонаха Иеронима!» Все братия одновременно мысленно повторяли, совершая поясной поклон. И невозможно было в это время отклониться умом или сердцем от единого вопля, исходившего от всего внутреннего и внешнего существа молящихся. Не было и намека на машинальность в голосе диакона, до глубины души проникнутого прошением.

«Отец Иероним по выздоровлении говаривал, что ему надо бы умереть, но братия не дают, умоляя Господа и Пречистую Его Матерь оставить его еще пожить. Он страдал часто приливами крови к голове и сердцу, а также от грыжи, с которой вышли наружу и кишки, так что до колен оная у него висела и у него ежедневная была боль от прохождения чрез кишки пищи, причиняя ему судороги и спазмы в это время, почему он мог вкушать лишь только самую легкую и негустую пищу, но и тогда очень мало вкушал. “Я бываю сыт только тогда, когда ем горох”, – говорил он»¹⁹¹.

Весной 1885 года старец снова был очень болен: «Я... уже готовился к смерти, но Господь ради грехов не принял меня к Себе и еще тянет нить моей жизни, хотя бы немного потрудился в болезни телесной»¹⁹². В последние месяцы он часто говорил своим ученикам, что жить ему уже осталось недолго, и запретил им молиться о продлении его жизни. Еще 1868 году старец был пожалован русским государем золотым наперсным крестом, украшенным драгоценными каменьями, он его не носил, но благоговейно хранил, как знак монаршей к нему милости. Теперь этот крест он велел отдать в ризницу обители, причем благоговейно к нему приложился, как бы прощаясь с ним навсегда. Замечено было келейниками старца, что он, как бы собираясь в дальний путь, все в келлии приводил в порядок, расставлял по местам, и сам был сосредоточен и задумчив.

С осени 1885 года стал он особенно сильно изнемогать. 1-го октября, на праздник Покрова Пресвятой Богородицы, старец с великим трудом вышел в собор на Божественную Литургию, выстоял ее и причастился в алтаре Святых Таин, и это было последнее его посещение Покровского храма, им же сооруженного и благолепно украшенного.

124 Отец Иероним в последний год жизни

Во вторник, 29 октября, в 3 часа ночи, старец почувствовал сильную подреберную боль с тошнотой, продолжавшуюся до 7 часов. По его требованию был вызван монастырский доктор, которого он просил, чем только возможно, облегчить его болезненное состояние. С помощию Божией и медицинских средств боль успокоилась.

Так начались последние, предсмертные мучения многострадального отца Иеронима, завершившие весь его мученический подвиг, который он вымолил у Бога еще в самом начале своей монашеской жизни, дабы, пострадав здесь, там быть помилованным. Велики были его страдания. Но и великую благодать имел он от Господа, с помощью которой и дерзнул он испросить, а затем и переносить эти страдания. И вероятно, эта благодать была подобна мученической, ибо, по учению святых отцов, если душа и тело полны благодати, как было у мучеников, то тело желает страданий. Может быть, поэтому по мере приближения к смерти он все меньше и меньше жаловался на свои болезни, как мы видим в письмах к родным, упоминает только о «ревматизмах», а затем уже и совсем не говорит о них, потому что они стали для него необходимой потребностью для привлечения благодати, которая нестерпимые болезни делает легкопереносимыми.

Последние дни жизни старца и его последнюю, предсмертную болезнь описали отец Макарий и монастырский доктор монах Иннокентий. Мы следуем их скорбному рассказу.

В последующие дни, после 29 октября, сильная боль в животе с рвотой возобновлялась, вследствие чего старец сильно ослабел. 3 ноября было бдение всем святым бессребреникам¹⁹³, во время которого опять открылась рвота и появилось стеснение в груди. Как всегда в таких случаях, отец Макарий немедля явился к батюшке, так как ему постоянно докладывали о состоянии его здоровья. Отец Иероним дал ему благословение и на вопрос, как его здоровье, ответил, улыбаясь: «Собрались было умирать, да вот опять отдумали, но очень трудно и невыносимо тяжело, и нет надежды на выздоровление». «Ну полно нас пугать», – ответил отец Макарий. А старец сказал: «Кажется, уже пришел срок этим пуганиям». На это в утешение ему отец игумен сказал протяжно и внятно: Упование мое Отец, прибежище мое Сын, покров мой Дух Святый. На сие духовник ответил: «Буди воля Божия». И, чтобы более не опечаливать чувствительного к его болезням отца Макария, переменил разговор, как и всегда это делал.

К утру этой ночи боль утихла, и он успокоился и мог заснуть, потом, после Литургии, немного покушал. Так 3, 4, 5 и 6-го провел он без особенных болезненных приключений, кроме каждодневной лихорадки, которая продолжалась у него около 30 лет. В продолжение этих дней принимал он приходящих к нему братий и пустынников, делал, по обычаю, распоряжения. 7 ноября, в 11 часов вечера, опять заболел, потребовал к себе лекаря, который пробыл у него до половины девятого ночи, ибо в эту ночь он очень сильно страдал болью живота, тошнотой и рвотой пищи с желчью, продолжавшейся до 3 часов ночи. Потом рвота прекратилась и общая внутренняя боль немного поуспокоилась. В течение этой ночи он часто призывал святых Архангелов и просил их облегчить, исцелить его от болезненного недуга. При этом говорил еще находящемуся при нем N. о святом Архангеле, как он, то есть Архангел, сказал о себе, что он един от седми Архангелов, а также сообщал кое-что из чудесных событий и о прочих Архангелах. Потом, в десятом часу утра, успокоился и заснул часа на два-три.

После Литургии попросил келейника что-нибудь себе покушать. После обеда принимал к себе братий, праздновавших день Ангела 8 ноября, на собор святых Архангелов, рассказывал им о своем трудном и болезненном состоянии в прошедшую ночь. Так день 8 ноября провел отчасти спокойно, а также и 9-го, а 10-го снова почувствовал боль в животе и грыже, при этом была и рвота, не в особенно большом количестве, но с частым повторением, отчасти пищей. В этот день особенно часто приходил отец игумен, очень изнемогший и с заплаканными глазами. Отец казначей, пришедший вечером с отцом игуменом, остался и пробыл полтора часа.

В ночь на 11-е боль у него немного утихла. В этот день кое-кого принимал к себе из своих братий и пустынников. Достойно и то удивления, что при такой трудной, тяжкой болезни, спазматической нервной рвоте старец всеми мерами старался душевно быть спокойным, вследствие чего частенько говорил между приступами болезни разные тексты из отеческих писаний, как-то: о святом Макарии Египетском, о разлучении души его с телом, о смущении души бесами на мытарствах и о возражении святого Макария бесам. Так он говорил, что святого Макария боялись бесы, когда Макарий был жив, а когда он помер, душу его несли по воздушным мытарствам святые Ангелы. Тогда вослед ему кричали бесы: «Избежал еси, Макарий, рук наших!» – желая этими словами ввести святого в горделивое мнение на воздушных мытарствах по смерти. Но Макарий смиренно отвечал им: «Нет еще, не ушел», пока не переступил последнее мытарство и узрел Господа на Престоле, тогда воскликнул к бесам: «Теперь воистину избежал рук ваших!» Потом говорил он о переходе в загробную жизнь, что она, по слову святых отцов, есть непостижимое таинство, установленное Богом, а потому человеку не следует очень смущаться этим обстоятельством, а только, разумеется, устрашается наша греховная плоть. Да это по природе и естественно, ибо и Богочеловек в последние дни земной жизни говорил: Прискорбна душа моя до смерти (Мф. 26, 38). потому что этим завершается земное странствие человека.

В последние дни перед смертью старец говорил мало и кратко, но многое в его словах заключалось, например: «Братия и чада моя! Старайтесь по силе возможности угождать Господу. Никто не может унизить Бога, а огорчить и оскорбить Его мы можем, потому и ангелы, не соблюдшие своего повиновения и подчинения Богу, наказаны вечным разлучением от Бога не за точность службы, а за уклонение от Создателя. Так и нам должно неуклонно всегда умственно взирать к Богу. Скажу вам, чада, о себе, грешном вашем духовнике. Я всю жизнь мою старался по силе возможности угождать Господу как в молитвах, так и в делах. Первая моя молитва была такая: “Помяни, Господи, ненавидящих и обидящих нас и творящих нам напасть, прости им и нам вся согрешения”, потом за царя и весь царственный дом, за обитель с братией и благодетелей. А как принимаемо и угодно все это Святой Троице, мне неизвестно». При этом слезы неудержимо лились у него из глаз. Находящийся при нем N., видя его плачущим, говорил ему: «Батюшка, вам, вероятно, очень трудно?» – «Да, чадо, очень сильную чувствую боль, потому и слезы льются из глаз, и я не в состоянии удержать их». При этом говорил он об умной Иисусовой молитве, что во время болезненного состояния человеку немалого труда стоит удержать умную сердечную молитву не развлеченной в духовных чувствах и в беседе с Богом, ибо ум человека, как бы соболезнуя недугу телесному, всегда находится около того больного места, которым страдает человек: «Так в настоящее время у меня сильная многосложная болезнь отвлекает от умной молитвы ум». При этом говорил он со слезами на глазах слова молитвы: Помилуй мя, Господи, помилуй мя, всякаго бо ответа недоумеюще... А затем: Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей... – и прочие и потом говорил: «Господи, Ты Сам страдал плотию за искупление рода человеческого, а равно и за меня, и веси немощи человеческие. Помози мне, Господи, понеже от болезни душею и телом изнемогаю».

12 ноября боль и рвота у него, хотя и в слабейшей степени, все-таки периодически продолжалась, вследствие чего он очень ослабевал. Отец игумен весьма часто приходил навещать старца и казался очень утомленным и изнемогшим как душевно, а равно и физически и постоянно с заплаканными глазами. Голос его тогда совершенно изменился, да это и естественно, потому что в течение этих скорбных дней он почти ничего не вкушал. В 4 часа того же дня некоторые из старших братий советовали отцу игумену послать за доктором в Иверский монастырь, что и было немедленно исполнено.

В 11 часов вечера приходил родственник старца – отец Иероним. Взявши благословение у духовника, он отступил немного и сильно заплакал. Духовник это заметил, сделал ему замечание и сказал: «Надо радоваться, а не плакать, потому что Богом посылаются нам телесные болезни, и чрез сие грехи наши очищаются». В этот вечер отец игумен сделал ему предложение: «Батюшка, хорошо бы вам совершить Елеосвящение, потому что и прежде, когда делали Елеосвящение, вам всегда было облегчение в болезни». «Да, – сказал он, – по слову апостола, болит ли кто в вас, да призовет пресвитеры церковный, да сотворят молитву к Богу над ним, и аще грехи сотворил есть, отпустятся ему (Иак. 5, 14–15)». И добавил: «Но, чтобы воздвиг меня Господь, о сем не прошу Его, а только чтобы простил мои согрешения, и вас прошу, не утруждайте Божество. Если бы вы только знали, какие я ощущаю боли, то вы сами бы мне сострадали». «Да будет воля Божия, – ответил отец Макарий, – но мы обязаны ради общей пользы просить о вашем выздоровлении». И привел ему слова апостола Павла: Мне бо еже жити Христос и еже умрети приобретение есть. Обдержим же есть от обою; желание имый разрешитися и со Христом быти, много паче лучше, а еже пребывати во плоти нужнейши есть вас ради (Флп. 1, 21, 23–24).

В третьем часу ночи доложили ему о приезде иверского доктора, он же переспросил, какой доктор. Когда же повторили, что иверский доктор, на это он ответил: «Моя совесть немирна, и я не могу его принять, нужно молиться Богу и на Него надо возлагать надежду, а не на доктора. Да хорошо ли вы поступили, не спрося благословения у меня, старца вашего и отца, столько лет руководившего вас?» На сие последовал ответ: «Простите нас за это, батюшка, отец игумен и братия, движимые сыновнею преданностию и любовию к вам, так поступили». «Я это понимаю, – сказал он, – но скажите отцу игумену, что я не желаю принять доктора». Когда же стали просить и говорить ему, что не совсем хорошо будет для обители и в особенности братия будет делать разноге рода замечания и упреки отцу игумену. На это он, соглашаясь, сказал: «Разумеется, нельзя не принять, хотя для блезира, только завтра, после поздней Литургии».

Во время бдения, в четвертом часу ночи, пришел навестить его отец игумен с вопросом, как он себя чувствует. Он тихо сказал: «Очень трудно и изнемогаю, нет надежды на выздоровление». Во ободрение его духа отец игумен сказал ему слова молитвы: Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи мне потщися. Он тогда сказал: «Так, да что значит бессоветие?»

Через некоторое время отец игумен принес и передал через N. духовнику воду от источника Серафима Саровского. Духовник принял воду, благословил ее и сказал: «Господи, молитвами Твоего угодника Серафима Саровского, исцели мою болезнь» – и при этом выпил воды, сколько мог.

Около 7 часов ночи, в конце бдения, последовало Елеосвящение, на что предварительно отец игумен испросил благословение у духовника. Елеосвящение совершал сам отец игумен с шестью иеромонахами в церкви преподобного Сергия, а помазывать его ходили в келлию. Во время елеопомазания духовника один из иеромонахов пропустил положенную при этом молитву. На это духовник спросил, почему он не читает молитву? Иеромонах, стесняясь, сказал, что без книги не знает на память. На это духовник сказал повелительно, что это необходимо нужно знать, и сам тихо прочел молитву. По окончании читаемой отцом игуменом из Требника молитвы: Царю Святый, Благоутробне, Милостиве Господи, когда служащие иеромонахи держали над главою духовника Евангелие, он, встав на ноги (братия под руки поддерживали его), сказал вслух внятно: «Благословите, отцы святые и братия, и простите меня, грешного, аще чем кого оскорбих». Это повторил трижды. После Елеосвящения, сего душевного и телесного благодатного врачевания, заметно почувствовал облегчение и мог заснуть, и рвота отчасти прекратилась.

Перед началом Литургии зашел отец игумен взять благословение: начинать или подождать. Он ответил: «Я ведь служить не могу – как вы желаете, так и делайте». Совершив Литургию, опять зашел отец игумен со словами приветствия: «Бог милости вам прислал». На это он сказал по обычаю: «Бог да простит». На вопрос, как здоровье, сказал: «Очень тяжело, откуда это только собрались такие боли? Как вырвет, то чувствую полегче». В это время он принял исповедь отца Макария, и несколько минут они говорили духовно.

В третьем часу утра 13 ноября старец сказал, что «теперь могу принять иверского доктора», который не замедлил явиться к нему. После обычных приветствий доктор спросил духовника о состоянии и причине болезни. Он объяснял отчасти сам, хотя тихим голосом, но подробно. При этом за переводчика был отец Матфей, так как разговор велся по-гречески и некоторые вопросы доктора о болезни не совсем понятны были духовнику. Выслушав объяснение, доктор попросил раскрыть грудь и живот, при этом освидетельствовал и грыжу, которая величиною была с человеческую голову, вслед за сим назначил внутреннее послабляющее средство, которое сей же час было приготовлено в аптеке. Давал лекарства сам доктор. За первым приемом рвоты не было, но за вторым снова открылась и продолжалась периодически до его кончины. При внутреннем средстве употребляли и наружные средства: втирания, катаплазмы (припарки) на живот.

В продолжение этого дня отец игумен почти безвыходно был у старца, братия почти все, от иеромонахов до послушников, предчувствуя скорое разлучение с любвеобильнейшим духовным отцом, приходили к нему, прося прощения, и, получив от него благословение, уходили со слезами на глазах. Некоторые из братии говорили ему тихо на ухо: «Батюшка, аще вы преставитесь от сей жизни ко Господу, то мы без сомнения веруем, что вы получите милость и дерзновение у Пресвятой Троицы, тогда помяните и нас, духовных чад ваших». На это он со слезами говорил: «Так, чада, молитесь о мне, и я, аще получу благодать и милость у Господа, то непрестанно буду молить Господа о вас и вообще о всех духовных моих чадах и обители, дабы благодатию Божией избавиться нам вечных мук и получить вечная благая, идеже все святые пребывают. А о мне не скорбите, ибо вместо меня остается отец Макарий. Господь умудрит его утешать, назидать и управлять братиею. Вы почитайте его, как старца, любите, как отца и игумена, ибо он имеет благодать от Бога и чрез него вы получите спасение души».

В тот день, в празднование памяти святителя Иоанна Златоуста, старец часто повторял и известные слова его: «Слава Богу за все».

Вечером в сей же день родственник духовника отец Иероним снова пришел и, взявши благословение, стоял у кровати и плакал. Духовник сказал ему: «Теперь мне лучше». Отец Иероним ответил: «Слава Богу, что вам получше». Во втором часу ночи приходил посетить его старец-иеросхидиакон отец Иларион, грек, со старшими из греческой братии. При свидании разговор был у них по-гречески и во время оного оба старца плакали довольно трогательным плачем.

В 2 часа ночи боль стала усиливаться. Сидя на кровати, старец говорил про себя: «Господи, что они меня держат, не дают умереть!» Стоявший здесь отец Макарий на эти его слова ответил: «А где же воля Божия?» Он, обратившись, говорит: «А вы разве здесь? Хотя бы на четверть часа дал вам понять этой боли, спросил бы тогда вас, желаете ли жить?» И опять застонал.

Около 3 часов ночи доктор назначил ему общую ванну из простой теплой, в 30 градусов, воды, в которой старец был 11 минут. Во время ванны он мог растирать себя сам, живот и грыжу, участвовал в этом и доктор. После ванны старец почувствовал себя как бы свежее, несколько успокоился, смог заснуть или задремать и часть ночи до шестого часа провел спокойно. По такому случаю братия разошлись по келлиям отдохнуть, и только остались при нем двое келейников и лекарь. В 5 часов он благословил и лекарю, сказав так: «Иди, чадо, немного отдохни, а то ты ведь третьи сутки уже не спал». И только тот ушел, не более как три четверти часа прошло, паки потребовал к себе как своего лекаря, также и доктора и поспешно объяснил, что чувствует нестерпимую боль в животе и грыже, причем просил немедленно сделать ему впрыскивание для успокоения и утоления боли. Сию же минуту было сделано подкожное впрыскивание, которое не оказало почти никакого действия. Поэтому впрыскивание было повторено в 9 часов, но тоже без успеха.

Зазвонили к утрене. Состояние отца Иеронима быстро ухудшалось. Отец Макарий, читая утреню у себя в келлии, часто навещал его: «Как вы, батюшка, себя чувствуете?» «Неизъяснимые боли в животе, – отвечал он. – Имеем надежды на щедроты Божии, а терпеть не хочется и такой болезнишки, а обетованные нам щедроты-то Божии велики». Отец Макарий напомнил ему, как святой великомученик Евстратий, водрузив жезл, сказал, что все страдания его, как бы ни велики были, но недостойны против той награды, какую воздаст Господь за терпение их. Батюшка прибавил к этому: «Да, он и в железных сапогах был с гвоздями... Но да будет воля Божия». И продолжал: «Вероятно, диавол выпросил у Бога такие мне болезни за мои грехи и за чужие, чтобы довести меня до ропота». И начал говорить некоторые псалмы: Не остави мене, Господи Боже мой и другие подобные. Боли усиливались, он вдруг говорит: «Что тут делать?» Отец Макарий сказал: Упование мое Отеи и прочее, а также: Все упование мое на Тя возлагаю, а он ответил: «Сколько могу, непрестанно повторяю это». И прибавил: «Неизъяснимая болезнь, не знаю, как находятся те, кто при таких обстоятельствах не имеют руководства для себя ни из Священного Писания, ни из отеческих преданий». И заключил: «Господи, помилуй нас». С этим опять началась рвота, которой он даже желал, ибо получал некоторое облегчение.

125 Икона Божией Матери "Избавительница». Фотография начала XX в.

Во время утрени приносили к нему икону Божией Матери «Избавительница» и мощи святого великомученика и целителя Пантелеймона, к которым он прикладывался с таким благоговением и умилением, что присутствующие братия, смотря на него, удивлялись. Через некоторое время после святых мощей была принесена из Покровского собора чудотворная Иерусалимская икона Божией Матери, к которой он прикладывался с особенным благоговением и слезами.

«В это время, – повествует монах Пантелеймон, – стоял я в притворе Покровского собора, и во всю утреню борола меня одна мысль: “Как бы мне удостоиться получить еще последнее благословение от батюшки отца Иеронима”, хотя я уже простился вместе с прочими отцами и братиями и получил благословение еще с вечера.

Эта мысль так сильно беспокоила меня, что я даже терял внимание к чтению и пению утрени. Рядом со мною стоял какой-то молодой монах. (За многочисленностью у нас братства мы почти и не все знаем друг друга по имени, а только после смерти каждого мы обязаны знать для поминовения и моления о усопшем.) И вот этот монах обращается ко мне и говорит, указывая на себя: “Как я счастлив! Я сейчас нечаянно попал к батюшке Иерониму. Отец игумен внес к нему чудотворную икону Божией Матери «Избавительница», и тут же вслед за ним и я вошел и принял от него благословение”. Этим он еще больше возбудил меня, как бы обличая мою мысль, с которой я боролся всю утреню.После этого прошло не больше как минут десять, смотрю – из середины Покровского храма проходит чрез этот же притвор довольно немалого роста Женщина, одетая в обширное розовое платье, кушаком подходящего цвета препоясана, на голове виднелась белая монашеская наметка, а за Ней следовал среднего роста монах в обычной своей черной одежде.

Когда они прошли, я спросил этого молодого монаха, видел ли он, Кто сейчас прошел мимо нас? Он ответил: “Иерусалимская Божия Матерь”. Сделал малую паузу, потом прибавил: “Понесли к батюшке Иерониму”. А когда я увидел эту Женщину, то пришел в такое смущение, что чуть не крикнул во всеуслышание: “Откуда здесь взялась женщина?!” Но, не знаю, почему-то удержался.

И так я оставался до конца утрени еще в большем смущении духа, недоумевая, что со мною случилось. Это было после 9-й песни канона. И по окончании утрени я все-таки исполнил свое желание: хотя и трудными путями, но вошел в келлию батюшки и взял от него благословение, поцеловал его руку. Он хотя сидел и слаб был, но в сознании».

После посещения иконой Богоматери старец отчасти успокоился и рвота приостановилась, вследствие чего он мог понемногу дремать, но легкую тошноту и перхоту в горле все-таки чувствовал, также и боль подреберную, из-за которой в течение трех суток не мог лежать и все более изнемогал.

В 11 часов утра отец игумен, по обычаю, спросил у него благословения служить Литургию в параклисе преподобного Сергия, куда ему постоянно доносили о состоянии старца. До Херувимской батюшка был в том же состоянии, после боли усилились. Во время чтения Верую привстал и трижды перекрестился. Когда запели Тебе поем, опять привстал и помолился. После Литургии ему стало еще труднее.

В 12 часов утра духовник пожелал что-нибудь покушать, приказал келейнику (отцу Филарету) поскорее приготовить и подать. Но это с его стороны было только одно желание, а на самом деле он ничего даже почти не коснулся.

В 2 часа дня снова заходил к нему отец игумен. Бывших в это время у духовника некоторых из братий попросил выйти из келлии, и, оставшись вдвоем, беседовали с полчаса. О чем была у них беседа – это осталось тайной. Потом братия начали приходить прощаться со старцем и уходили скорбные, печальные и в плачевном состоянии духа. Так продолжалось прощание братии с духовником до последней минуты его жизни.Невыразимые терзания в животе усиливались. Опять позвали доктора. В это время отец Макарий вышел, чтобы написать телеграммы, просить святых молитв о выздоровлении старца, послать милостыню по монастырям. Тут прибегает келейник старца отец Филарет и поспешно докладывает: «Пожалуйте поскорее к батюшке». И добавил: «Кажется, нас батюшка оставляет».

И действительно, к исходу третьего часа приблизилась к концу и жизнь земная отца Иеронима. До последней смертной минуты был он в сознании, часто со слезами говорил: «Господи, помози мне, я от трудной телесной болезни изнемогаю, и силы мои душевные и телесные истощаются, и опасаюсь, дабы не возроптать на свою нестерпимую болезнь и не погрешить в этом пред Тобою, Создателем моим». В последние, предсмертные минуты говорил еще что-то, но весьма тихим шепотом, и трудно было понять. И только ясно сказал: «Слава Богу за все». Потом тихо начал склоняться на правую сторону и ровно в 3 часа дня (9 часов утра по-европейски) 14 ноября, лежа на руке отца Макария, с несколькими вздохами тихо и мирно преставился ко Пресвятой Троице великий старец, поучавший простыми своими внушениями и светлостию своего ума духовных чад своих, которых имел, помимо своей обители, почти пол-Афона.

126 Отец Иероним на смертном одре в своей келлии с предстоящим отцом Макарием

Руководитель и управитель, духовный отец наш иеросхимонах Иероним лежал на руках плачущего и рыдающего отца игумена. И все присутствовавшие при этом братия предались неумолкающему плачу и рыданию об отце духовном и руководителе своем.

В это время, по свидетельству некоторых из братии, было знамение Божие: огонь небесный и звезды дождем с неба падали. Дувший до того со страшной силой ветер вдруг стих, и тишина мертвая настала.

О кончине старца оповестили братию 12 ударами в большой колокол. В продолжение полутора часов братия прощались со старцем, лежащем на смертном одре. По окончании прощания усопшего сфотографировали.

В шестом часу дня начались приготовления по обычаю монашескому. Омывал тело старца сам отец игумен губкой с теплой водой, но, без сомнения, омывал он не водой, а своими слезами. Облачат также отец игумен, и ему помогали казначей, лекарь и больничар. Вначале надели рубашку, прочее белье, чулочки и башмачки, потом подрясник, опоясали поясом, надели схиму, аналав, мантию, камилавку, наметку, епитрахиль, в руку вложили четки. Лицо и руки оставили открытыми. По окончании опрятания тела последовала заупокойная лития, которую совершил отец игумен с некоторыми иеромонахами. Затем последовал вынос тела с плачевным, печальным, душетрогательным пением Святый Боже в Покровский собор.

В Покровском соборе обители назначено было над почившим отцом Иеронимом непрестанное чтение святого Евангелия. Народу было очень много: со всей Святой Горы стеклись иноки и пустынножители отдать последний долг своему наставнику, кормильцу и благодетелю, так что в это время их насчитывали в обители около тысячи человек. Собор был постоянно открыт, и люди днем и ночью входили в него, чтобы поклониться новопреставленному старцу и облобызать его хладную десницу. Многие навзрыд плакали, вспоминая великую милость к ним и доброту старца. «Кто нас теперь накормит и оденет? – говорили иноки-сиромахи, толпясь вокругмертвого тела старца. – Не стало нашего отца-кормильца, к которому всякий шел свободно со своей нуждой и всегда получал от него ее удовлетворение».

16 ноября, в субботу, было погребение старца. Накануне было совершено заупокойное всенощное бдение в Покровском соборе обители, где стояло тело. В день погребения Божественная Литургия была совершена в соборе святого великомученика Пантелеймона митрополитом Пентапольским Нилом с большим собором священнослужителей, а в Покровском соборе – игуменом архимандритом Макарием, тоже со многими сослужащими. После запричастного стиха в Покровском соборе русский иеросхимонах Парфений, постриженик Русика, потом бывший настоятелем Переяславского Макарьевского Полтавской епархии монастыря в России, сказал красноречивое надгробное слово, в котором живо описал добродетели почившего старца и всю скорбь русских афонских иноков от его потери. В это время братия начали прощаться с почившим своим духовником, поднялся плач и вопль, заглушивший слова проповедника и ясно свидетельствовавший, чём был для всех почивший За братией пошли прощаться с телом старца и бывшие в обители мирские поклонники, в числе которых один одержимый припадками беснования начал сильно кричать и упираться, так что насильно был подведен и приложен к руке усопшего, после чего успокоился и стал усердно молиться.

127 Отец Иероним на смертном одре в Покровском соборе

По окончании Божественной Литургии в Покровском соборе была соборне совершена лития на вынос тела в нижний собор святого великомученика Пантелеймона, причем бесноватый опять начал неистово кричать, поминая некую Анастасию и укоряя ее, что его сюда пустила и что здесь его душат. Едва смогли его снова подвести к телу старца и приложить к его руке, после чего он опять успокоился, стал молиться и креститься, и когда понесли тело старца в нижний собор, то сопровождал его, придерживаясь за конец холста, на котором несли его иеромонахи.

В соборе святого великомученика Пантелеймона встретил шествие митрополит Нил с сослужащими, и началось отпевание, во время которого отец Макарий сказал трогательное слово, не раз прерывавшееся его слезами и ясно свидетельствовавшее, чём был почивший для него и что потеряли он и вся его святая обитель. Когда началось последнее целование усопшему, тогда плач и вопль так усилились, что покрыли собой церковное пение. В это время другой поклонник-мирянин, тоже одержимый беснованием, взвизгнул и начал метаться, но, приложенный к руке усопшего, успокоился. До 80 иеромонахов, 20 иеродиаконов участвовали в отпевании, которое вместе с Литургией продолжалось около семи часов.

Положили тело отца Иеронима внутри монастыря, подле алтаря главного собора обители святого великомученика Пантелеймона, в той самой могиле, где некогда погребено было тело архимандрита Герасима, и таким образом как бы соединили и по смерти неразлучных в жизни земной ктиторов, обновителей и благодетелей Русского Свято-Пантелеимонова монастыря, столь много потрудившихся для ее преуспеяния и духовного обновления. Это исключение только для таких старцев, ибо на Святой Горе внутри обителей никто не погребается. Исключение также, что тело было положено в деревянный гроб, по-русски. Лицо почившего старца было весьма благолепно, на нем запечатлелась какая-то торжественность и спокойствие. В продолжение почти трех суток тело ничуть не изме нилось, руки были мягки и белы, хотя тысячи неоднократно прикладывались к ним.

«Так было предано земле тело возлюбленного нашего старца и отца духовного, незабвенного батюшки отца Иеронима при всеобщем нашем и всех знавших его молитвенном желании блаженного наследия во Царствии Христовом и быть за нас ходатаем и споспешником спасения всех нас, духовных чад его.

Так закатилось солнце наше, согревавшее души, шествовавшие крестным путем к Солнцу правды, – не только души своих соотечественников, но и всех, к нему обращавшихся с нуждами своими духовными и телесными. Сокрылось сокровище наших сердец, которое произрастит из недр земли испрошенное им благословение от Престола Вышнего на всех нас и на святую обитель.

По некоторым проявлениям духовным как для некоторых из братий, так и для посторонних чтителей старца можно осмелиться думать, что почивший старец отец Иероним обрел дерзновение пред Господом» – такими словами отец Макарий закончил очерк последних дней своего дорогого отца и наставника.

Два случая с бесноватыми (один из которых кричал, что его душат), бывшие при отпевании отца Иеронима, весьма поразили всех, а через два месяца некая Лариса Турчанинова в письме на имя отца Макария сообщила не менее удивительную вещь.

«Еще нахожу нужным описать вам один случай. У меня часто гостит внучек мой Николай, шестилетний мальчик. Пока он дитя, но могу сказать, что он мальчик благодатный. Когда я получила письмо о кончине батюшки отца Иеронима, он по моему наставлению проходил по нем четочки¹⁹⁴. О бесноватых, которые кричали во время отпевания, у меня был помысл, что они утихли от усиленных молитв святых отцов, но никак не от батюшки отца Иеронима.

Это я только думала. Но в ту же минуту подбегает внук, мальчик Николай, и говорит: “Иероним душил, бабушка!” Сказав это, опять убежал».

Накануне 20-го дня после смерти отца Иеронима было найдено второе его духовное завещание, которое было прочитано соборне после панихиды по нему в 20-й день его кончины. Вот это последнее трогательное слово старца, в котором излилась его любвеобильная и смиренномудрая душа.

«Возлюбленные мои отцы и братие! Я обращаюсь к вашей любви за молитвенною вашею помощию мне самому, так как приблизился конец моего жития с вами и я теперь имею великую нужду в молитвенной вашей помощи мне, отходящему от вас в путь вечный и неведомый. Прошу вас, молитесь о оставлении многих моих грехов да улучу от Бога милость. Помяните любовь мою к вам, ради которой я пренебрегал собственною моею пользой, но всегда искал только вашей пользы, всем вам сострадал и во всякой скорби вашей сочувствовал вам. Но вместе с тем иногда по ревности ко спасению вашему грешил я гневом, укорял вас, хотя и от чистой любви, желая спасения душам вашим. Но так как страсти незаметно примешиваются ко всякому доброму делу, то могло быть, что иногда кого-либо и неправильно оскорбил, или чрез меру кого укорял, или, как человек, кого-либо чем ненамеренно соблазнил. Потому прошу у всем вас прощения и усердных молитв ваших за меня, да безбедно пройду страшные мытарства злых духов. И я прощаю всех вас во всем, кто чем-либо меня оскорбил. Ах, отцы и братие мои! Воздайте мне вашими слезными молитвами к Богу за мою любовь к вам. Ибо вы все были в моем сердце, я обо всех вас болезновал, со скорбящими скорбел, с воздыхающими воздыхал, с плачущими плакал. Вот приблизился ко мне тот страшный последний час смертный, который был и для святых страшен, а я, грешный, как не буду страшиться?! Ибо сказано: Емуже много дано, много и взыщется от него (Лк 12, 48); боюсь суда Божия, братие, помогите мне вашими молитвами. Возболезнуйте о мне вашими сердцами и пролейте о мне слезы, да не задержан буду на мытарствах, ибо и святые многие боялись смерти и просили других молиться о них. Вспомните предсмертное завещание святителя Митрофана Воронежского, как он усердно просил других молиться о нем, тем более мне, грешному, нужно просить всех моих отцов и братий молиться о мне. Темже, отцы и братие мои, дорогие Христу, яко искупленные кровию Его, смиренно и усердно прошу вас: пролейте моления и слезы ваши пред Богом о любившем вас грешном вашем духовном отце, яко да обрящу милость на суде Божием и сподоблюсь сопричислен быть к лику спасенных отцов и братий наших. Поплачьте о мне, поплачьте – это мне и вам будет во спасение и на вечную славу создавшего нас и спасшего неизреченным Своим смотрением Триединого Бога нашего, Отца и Сына и Святого Духа, Которому да будет от всех нас всякая слава ныне и во веки веков. Аминь.

Эту мою хартию прошу прочитать пред погребением бренных моих останков. Духовник Иероним».

Как бы ответом на это завещание отца Иеронима звучит надгробное слово, которое произнес его присный ученик отец архимандрит Макарий во время отпевания в Пантелеимоновском соборе 16 ноября.

«Итак, любвеобильнейший отец и великий благодетель наш, сострадательный ко всем помощник, люботрудный ктитор обители нашей, верный наставник ко спасению и стяжатель редкого дара умной молитвы, духовного рассуждения и других дарований и добродетелей, – течение свое ты совершил на земле силой укрепившего и обогатившего тебя Христа, преплыл житейское море многоразличных искушений, бед и болезней, благодатию Его окриляем, и обрел себе милостию Божией ничем не возмущаемый покой.

Но что за сонмы окружают тебя? Виждь, отче и наставниче наш, се чада твоя приидоша к тебе не кончину твою зрети, но от медоточивых уст твоих глаголы живота вечного слышати, а ты спишь, сомкнув очи и уста свои. Восстани и благослови!

Увы, он бездыханен!.. Отче, умолкли твои приветливые слова, с которыми ты всех встречал, – слова сострадания, одобрения и утешения, с которыми всех отпускал от себя. Увы, какая плачевная утрата! Где наш отец? Где наш наставник? Кого мы лишились?! Отче, отче! Пробудись и вонми: бедность просит милостыни, странник жаждет твоего утешения, больной ждет твоих молитв и утешения, падший в искушение ждет отрады в своей беде. Но нет, верно, ни мой голос, ни голоса всех нас не сильны возбудить тебя. После тридцатилетнего странничества твоего в отечестве и после пятидесятилетней жизни иноческой и духовнической на Святой Горе, жизни многополезной и благоплодной и с тем вместе многоскорбной и многоболезненной, ты возлег на долгий покой и крепкий сон до гласа трубы архангельской. Давно желал и жаждал ты разрешиться от уз плотских и деннонощно молился о том; любовь же к тебе всех чад твоих как бы пересиливала твою молитву общим молитвенным воплем о продлении жизни твоей для пользы и блага их. А теперь, видно, пришло время пересилить твоей молитве усердную молитву всего братства. Упокойся же, непрестанный тружениче, до общего возбуждения, после которого да подаст тебе Всеблагой Мздовоздаятель и вечное упокоение со святыми.

Но, Владыко живота и смерти, Ты зриши нашу скорбь, слышиши стенания сердец наших, зриши потоки слез, орошаюших очи наши. Дерзаем Тебе рещи: где имамы наставника и советника ко спасению нашему? Где обрящем утешение в скорбях и напастях после взятия Тобою сего мудрого наставника, опытного руководителя и любвеобильного пестуна нашего? Сего ради, припадающе, молим Тя, благоутробне Господи: приими в руце Твоего Владычного защищения нас, осиротевших в живом поучении слова Твоего и истины, и буди нам Сам со Всеблагою Матерью Твоею Руководителем и Вождем нашего спасения, живота и света. Сотвори милость Твою с преставлыиимся от нас отцом нашим, не вниди в суд с рабом Твоим, прощавшим всех. Аще бо беззакония назриши, Господи, то кто постоит, аще и един день жития его будет на земле?

Дадим убо последнее целование незабвенному отцу и мудрому наставнику, оросим прах его слезами с возношением теплых молитв о упокоении его в недрах Авраамовых. Ты же, отче наш, молим тя последним прошением, аще даст тебе Господь дерзновение к Престолу Величествия Своего, не забуди нас, чад своих, посещая души и сердца наши испрошением благодати от Господа нашего Иисуса Христа. Прости нас, руководитель наш, иди с миром в Обитель Небесную! В устах и сердцах наших не умолкнет сей стих: Вечная твоя память, достоблаженный отец наш приснопоминаемый! Аминь».

Письмо Вселенского патриарха, извещенного о кончине старца Иеронима и выражавшего соболезнования отцу Макарию и братии, было получено в обители в декабре.

«Иоаким, Божиею милостию архиепископ Константинополя. Нового Рима, и Вселенский патриарх.

Преподобнейшие игумен архимандрит кир Макарий и прочие отцы находящегося во Святой Горе Афонской нашего патриаршего и ставропигиального монастыря святого Пантелеймона, Русского называемого, чада о Господе наши возлюбленные, благодать да будет вам и мир от Бога.

С глубокою душевною скорбию известились мы из телеграммы Вашего Преподобия и из сыновнего Вашего письма от 23-го прошедшего ноября об отшествии ко Господу приснопамятного иеромонаха Иеронима, достопочтенного члена вашего общежительного братства, 45 лет, как пишите, служившего духовных вождем как Вашему Преподобию, так и прочим инокам Вашей священной обители. С отеческим вниманием видели мы изложенные в письме Вашем подробности о погребении приснопамятного и о тех последних почестях, которые были ему оказаны с понятными чувствами трогательности и печали в присутствии многочисленного стечения клириков и мирян, поспешивших отдать ему последнее целование.

И мы здесь, разделяя скорбь священной Вашей киновии, помолились домашним образом и молим Господа, да учинит душу его, идеже праведнии упокоеваются, также и по просьбе Вашей о совершении во время четыредесяти дней по его кончине торжественной патриаршей панихиды в священном патриаршем храме приложили должное попечение о совершении о нем синодального поминовения, которое и было совершено по всему патриаршему и церковному чину в священном патриаршем храме в прошедшую субботу, 30 ноября, с предстоятельством по причине нашего нездоровья высокопреосвященнейшего митрополита Кизического кира Никодима в сослужении ему прочих членов нашего святого и священного Синода.

Выражая теперь Вашему Преподобию и прочим отцам священной обители сердечное сочувствие наше в вашей скорби, а также и извещая о получении чрез преподобнейшего иеромонаха Илариона посланной суммы в 100 лир для совершения священного поминовения и других 20 лир в епитропию патриаршего храма на свечи, елей и прочее, желаем Вашему Преподобию утешения свыше и испрашиваем у Бога, да хранит Вас на многие лета во здравии и спасении.

2 декабря 1885 года.

[Патриарх] Константинопольский, во Христе Бозе молитвенник».

На 40-й день в обители желали совершить такое же заупокойное бдение, какое было на день погребения старца, но так как день этот (23 декабря) приходился на дни предпразднства великого праздника Рождества Христова, когда по уставу святой Церкви нельзя исполнять полную заупокойную службу, то бдение совершено было на 19 декабря, и затем архиерейским служением – Божественная Литургия с панихидой. В воскресенье, 22-го числа, тоже архиереем совершена была Божественная Литургия с панихидой. Вместо пения причастного стиха одним из братии было сказано утешительное слово, а во время трапезы, обильно предложенной в память усопшего отца Иеронима вместо сорокового постного дня, было прочитано пространное духовное завещание старца, составленное в 1882 году, в котором он, указывая на Промысл Божий, осязательно видимый в судьбах обители, благоволение Божие к ней за общежительный чин ее и богоугодное житие братии и доказывая из слова Божия и святоотеческих писаний, сколь важно это и угодно пред Богом, выражает свое желание, чтобы настоящий устав общежития соблюдался в обители до скончания мира.

В понедельник, 23 декабря, в самый 40-й день, было посвящение в иеромонаха и иеродиакона. Последний был келейником старца

Иеронима до самой его кончины. После Божественной Литургии совершена панихида. По случаю постного дня и приготовления всех братий к Причащению Святых Христовых Таин трапеза в этот день была постная, без масла. По окончании ее роздано было по ложке колива в память усопшего и пропета Вечная память.

По справедливости многие на святой Руси, в свою очередь, сказали от души молитвенно: «Вечная память присноблаженному афонскому русскому старцу-духовнику иеросхимонаху Иерониму», потому что Россия многим обязана ему, ибо светильник сей хотя горел на Афоне, но сиянием своим озарял и земную свою отчизну.

«После кончины духовника Иеронима игумен Макарий известил его сестру игумению Маргариту о смерти ее брата 14 ноября 1885 года, а та в ответ написала, что у них в обители в день его смерти видела монахиня во сне отца Иеронима в архиерейской мантии восходящим на небо.

Еще архимандрит Иоанн из Кесарии сообщил, что во сне видел отца Иеронима в раю.

После смерти отца Иеронима многие из братий видели его во сне, что он бодрствовал и предстательствовал пред Богом за собранную им в обители братию»¹⁹⁵.

«В 14-й день ноября мы еще ничего не знали о кончине батюшки. Одна из сестер видит во сне необыкновенной красоты местность: лес, сад и строение, как бы монастырь, и слышит трезвон во все самые большие колокола. Такого трезвона она не слыхала никогда. Удивляясь всей такой красоте и трезвону, она спрашивает, что это значит и кто трезвонит, и взглянула на небо, на воздух – два монаха: один старичок, другой пониже его на воздухе же стоит. Молодой и говорит: “Разве ты не знаешь? Это отец Иероним так трезвонит”. Тут она стала еще больше на него смотреть и просить молитв, а он с воздуха подает ей тоненький ремешок и приказывает трезвонить. “Я, – говорит, – батюшка, не умею”. А он говорит: “Хоть в маленький трезвонь”. Она стала трезвонить, испугалась и проснулась, потом опять заснула и опять то же видит и слышит, и батюшка необыкновенной красоты»¹⁹⁶.

«Та сестра, которой я в прошлом моем к вам письме описывала сон, под 39-й день кончины батюшки отца Иеронима еще видела во сне следующее. Прилегла она и еще не успела уснуть, видит, как будто кто-то говорит в церкви: “Отец Иероним будет служить”. И она очутилась в церкви. В ожидании служения видит там народу много, и более монашествующие. Вдруг открываются царские врата и батюшка выходит как бы в архиерейской мантии с золотым кадилом, взошел на амвон и говорит: “Блажен тот человек, который имеет сии три добродетели: сострадание к страждущим, любовь к скорбящим и милосердие”. Эти слова она хорошо запомнила, а дальше за толпой не разобрала, что он говорил. Потом он пошел кадить по всей церкви, всю церковь обошел, возвратился в алтарь; весь храм наполнился неизреченным благоуханием, и все ожидали, чтобы еще взглянуть на батюшку, но он уже не возвратился из алтаря. С тем и проснулась.

Батюшка во всей своей жизни был ко всем милостив, сострадателен и милосерд, то и по смерти поучает нас следовать его примеру. За святые его молитвы Господь по неизреченному Своему милосердию да спасет и наши души. Мы же молимся и будем молиться о упокоении его души со спасенными и избранными»¹⁹⁷.

«Любезный мой брат духовник Никодим смиренно кланяется вам и просит святых молитв и просил меня написать вам, что и он видел во сне покойного батюшку таким образом. На праздник святителя Спиридона во время утрени, когда читали житие святого, он заснул в форме и видит, будто бы на незнакомом месте была одна хорошая келлия. И захотелось ему посмотреть, кто находится в такой хорошей келлии. Отворивши дверь, вошел внутрь и видит батюшку, сидящего в кресле, который тут же встал на ноги и принял его ласково, сказав по-гречески: “Я духовник Иероним”. Отец Никодим спросил его: “Как пребываете, отче святый, на хорошем ли месте находитесь?” А батюшка отвечал: “Я хорошо пребываю, слава Богу нашему”. И, обратившись к востоку, начал читать по-эллински умилительную молитву ко Господу нашему Иисусу Христу, а Никодим со вниманием стоял и слушал молитву, а при конце молитвы кончилось и чтение жития святого»¹⁹⁸.

«Представилось мне, будто я отправился в один монастырь для поклонения святыне. Близ этого монастыря был сад, держимый с небес, и я вошел в этот сад, но как вошел, не помню. Красота его была непостижима. Был он аршин 80 над землею и казался более Святой Горы Афонской. Множество разных сортов фруктов, разные душистые травы и цветы, и все это находилось в одном и том же месте. На ветвях деревьев пели всякие птицы, соловьи. При корнях деревьев находились источники чистой и прозрачной воды. И все это представляло восхитительное и досточудное зрелище.

Среди сада было бесчисленное множество людей, из которых я узнал только одного духовника отца Иеронима, которому сделал метание и облобызал руку, не помня, что он умер. С ним мы ходили по саду и разговаривали. Между прочим он мне сказал: “Сорви с этого дерева яблоко и ешь”. Я сорвал и положил к себе в карман. Во время прогулки я увидел там старца отца Нектария и облобызал его благословенные руки. Мы разговаривали с ним довольно времени, я был весьма рад, потом снова облобызал его руки и проснулся.

Жалея, что это был сон, я опять уснул и вижу: опять в том же месте сидят отец игумен и отец духовник. Лицо же отца игумена сияло как солнце, что я удивлялся, видя его в таком хорошем состоянии, зная, что он в это время был болен, как мне писали. Красота же, множество людей, пение птиц – изъяснить не могу, потому что это был настоящий рай»¹⁹⁹.

Игумен Парфений (Заболоцкий) несколько раз видел в сонном видении усопшего отца Иеронима и получал от него наставления.

Однажды, как бы находясь в церкви Александра Невского, он слышал голос: «Я дам ему (отцу Иерониму) место подле отца Серафима». «Разумею, Саровского, – пишет отец Парфений. – Движимый какою-то силою, иду в алтарь и вижу отца Иеронима сидящим на удобном седалище с левой стороны у престола, как бы прислонившись к иконостасу спиной. Подошел я к нему и передал слышанное, как от Бога воздаяние ему. Он со смирением, тоже в благовидном состоянии сказал только: “Дай Бог”. Тем кончилось. После этого тихо, мирно было на душе весь день.

Думаю, что этот день был последним в восхождении по мытарствам. Милостивое его сердце, выражавшееся в почти невероятной его щедродательности и в благопопечительности о бедных, в заботливых трудах и деннонощных подвигах ко спасению ближних, его больше чем тридцатилетнее терпеливое перенесение неперестающих пяти болезней, не выказывавшихся, однако ж, при духовно-телесной его премногой заботливости о пришедшей к нему и спасающейся с ним братии и расширявшейся при нем обители, должны своею благомощною силою покрыть невольные его погрешности, какие, может быть, могли случиться в полувековом почти монашеском его подвиге, загладить на мытарствах незначительные какие недочеты.

На 40 дней. В тонком сне, иначе сказать, в дремоте, представился мне большой воздухообразный, чисто убранный дом, как бы на Крумице, за виноградником, на площадке, где пруд. В нем находился, как в своем доме, батюшка отец Иероним. Вдали с южной стороны сидел в доме отец Анатолий, иеромонах, а в другом углу – отец Григорий, протопсалт²⁰⁰, я – к северу, вблизи батюшки, и еще какой-то из молодых, безбородых, белокурый лежал посредине дома на полу. Батюшка, лежа на так же чисто убранном одре, разрешал вопросы отца Анатолия. Помню, что тот спрашивал, можно ли верить снам, в которых читаются молитвы, положенные при совершении Елеосвящения. Батюшка, лежа, говорит, что есть в сих молитвах такие слова, которые бес не может говорить, но во всяком случае лучше быть осторожным. Я же при этом с укором отнесся к отцу Анатолию за то, что он не почтил батюшку своим присутствием при его погребении. Чем он мне отозвался, не помню»²⁰¹.

128 Запись видения игумена Парфения в «Большом сборнике»

Письмо из Нового Афона от схимонаха Савина о явлениях ему во сне отца Иеронима

«Высокопреподобнейшему и всечестнейшему архимандиту отцу Макарию, заведующему святого великомученика Пантелеймона обителью, от ничтожного и грешного схимонаха Савина²⁰².

Благословите, всечестнейший отче, поведать Вам о явлении покойного иеросхимонаха Иеронима, пречестного нашего духовника, в сонном видении мне, грешному, не более двух недель до его смерти.

Пришед ко мне в келлию в полном облачении, благословил меня и сказал: “Ну, Савин, прощай, ухожу”. – “Когда же увидимся?” – “Да там увидимся”. В ту же минуту я проснулся. И во время утрени объявил я игумену отцу Иерону. Между собою судили про сон, отец игумен сказал: “Должно быть, скоро помрет”.

Второе. Когда еще не пришло известие [о смерти старца], мы слушали позднюю Литургию с отцом Варсонофием на хорах. Я пошел и показываю подаренную мне покойным его старую рясу; я нечаянно прорвал рукав и эту дырку показываю, в то же время говорю: “Видно, не много батюшке Иерониму жить”. И я так сильно заплакал и не мог перестать. В тот же день вечером получили телеграмму нерадостную, недаром я проливал слезы о дорогом нашем наставнике иеросхимонахе отце Иерониме. Царствие ему Небесное. Горестно нам было слышать это известие. На панихиде молились и просили Царя Небесного и Царицу Небесную упокоить его, где веселятся праведники, в раю.

Третье. В третий день после панихиды вижу его во сне у меня в келлии, и дал мне книгу величиною с Псалтирь: “Вот, Савин, когда прочтешь, тогда ко мне придешь”. Я отвечаю ему: “Да скоро ли ее прочтешь?” – “А тебе скоро хочется? Нельзя тебе скоро прочесть, ты занят работою”. Потом вижу себя в церкви Симона Кана нита, и батюшки оба со мною – отец Иероним и отец игумен Иерон в епитрахилях. Отец Иероним, указывая на утес, говорит: “Вот тебе работа: надо написать проповедь святых апостолов Симона Кананита и Андрея Первозванного”. Я опять ему говорю: “А где я вас буду находить, здесь или на Афоне?” Он отвечал мне: “Тогда доведут”. В ту же минуту очнулся и тоже объявил отцу игумену.

В-четвертых, будто я вошел в церковь Симона Кананита и вижу: из алтаря вышел покойный отец Иероним, зовет меня в алтарь; я вхожу, отец игумен Иерон стоит по правую сторону престола, оба в епитрахилях. Отец Иероним, указывая под престол: “Вот здесь похоронен апостол Симон Кананит, по левую сторону престола”. Очнулся, также передал отцу игумену.

Пятое. Вижу отца Иеронима, пошел на новую постройку. Я ему говорю: “Что же не зашли, батюшка, или оттуда зайдете?” Он мне отвечает: “Нет, пройду в церковь Симона Кананита и к отцу Исаии”. Я отвечаю: “Он здесь”. – “Нет, он ушел”. Я очнулся в церкви у заутрени, объявил отцу игумену.

Еще вижу себя на хорах, в Старом Афоне, в церкви Покрова, у батюшки в келлии, будто он меня исповедовал. Поклонился ему в ноги, хотел пойти. Он мне говорит: “На что ж утаиваешь мысленные два греха?” Я отвечаю: “Не помню, какие эти грехи”. Он открыл книгу, из книги взял записочку не более вершка, подал мне; я взял – и вижу мои грехи, этому 20 лет, я о них не помнил. Он говорит: “Они малые, а на мытарствах остановят, особенно непокаянные”.

Благодарю Господа и Пречистую Его Матерь Деву Марию, Царицу Небесную, нашу Ходатаицу, и покойного отца Иеронима за открытие грехов моих, ему Царствие Небесное дай Господи, а Вам, отец архимандрит Макарий, долгие лета дай Господи ради нас, грешных. Прошу Ваших святых молитв. Не оскорбитесь на меня, грешного Савина, что я осмелился Вам писать.

Еще прошу и умоляю Вас: желательно мне написать на стене в церкви у Симона Кананита, в высшем поясе, ваших трех Ангелов в рост человека, и для этого нужно (и на прочее не оставьте моей, грешного, просьбы), будьте так милостивы, утешьте: пришлите золота книжек десять или сколько Вам Господь благословит, да еще не будет ли милости: червонного хотя книжки три, не оставьте.

Я, грешный, молюсь и прошу Господа и Царицу Небесную, чтобы поддержали Ваши силы на многие лета. Батюшка, не будет ли милости и желания посетить Новый Афон и нас, грешных? О, как бы мы возрадовались Вашему прибытию!

Кланяюсь и целую Ваши благословенные ручки и всем кланяюсь отцам иеросхимонахам и монахам. О себе благодарю Господа и Царицу Небесную и Вашими святыми молитвами живу, слава Богу, схимонах Савин, и надеюсь на Ваши святые молитвы. Буду с нетерпением ожидать ответа.

20 декабря 1885 года».

«Приключилась у меня скорбь дня три, и в это время было бдение под трех святителей, а накануне этого дня я целый день починял магуну (лодку) на дожде, до того изнемог, что не мог идти на бдение, почему во время бдения лег спать.

Вдруг вижу сон, будто нахожусь в каком-то доме и вижу батюшку отца Иеронима, так умильно на меня смотревшего, в тонком подряснике без пояса и шапки, бородка белая, светлая, и лицо приятное, ангельское, и давал наставление мне, только всего не припомню. И тут я сказал: “Напала на меня скорбь, как вы померли: я был должен пять лир и хотел ехать в мир зарабатывать долг”. Он на меня взглянул с удивлением и печалию и сказал: “Напрасно себя мучаешь. Вы оставляете настоящее и к паутине прилепляетесь, лучше бы молиться Богу, и Господь промыслил бы Сам. Господь обо всех имеет попечение”.

Я тут осмелился спросить его: “Помните, вы явились мне во сне после вашей смерти? Вы говорили, что были у Господа Саваофа”. И он ответил: “Как же, помню”. И я спросил: “Куда вас, батюшка, повели, когда вы померли?” Он сказал: “Меня взяли и повели на восток по воздуху, и тут встречали меня Ангелы различного цвета и посыпали под ноги цветы разные, с великим благоговением привели к сидящему на Престоле Господу Богу, перепоясанному два раза накрест, я и поклонился Ему, тут пропели бесчисленные силы Ангелов громогласную песнь новую, отчего руки и ноги у меня затряслись от страха, видя славу Божию. Он отечески на меня взглянул и тут сказал мне по-русски и по-гречески, и эти слова относились как бы к похвале за труд для многих. И тут Господь сказал: “Поведите его по обителям Моим”. Во время пути нам делали встречу”. В великой радости я спросил батюшку: “Как там, в Царствии Божием?” Он сказал: “Не можешь ты понять. Из этих мест повели меня во ад”. И я спросил: “Где, батюшка, ад находится?” Он сказал: “Внутри земли, страшилище страшное”.

Я тут поставил самовар, хотел его угостить и тут же пробудился и заплакал, очень жалко стало, что с батюшкой расстался»²⁰³.

Видение фотографа

«В 1888 году, 30 декабря, представилось мне, что я стою в батюшкиной келлии, и батюшка здесь же, но самого начала, как я очутился в ней и о чем вперед был разговор, не помню, только помню, я стал спрашивать батюшку Иеронима: “Вы с самого начала поселились в этой келлии? ” “Да, – говорит, – с самого начала”. – “Окна эти наглухо вы забили?” “Я”, – говорит. Я говорю ему: “Это для того, чтоб меньше света было в келлии?” “Да, – говорит, – я так люблю. Когда нужно больше света, то дверь отворяю”. Я говорю ему: “Мне самому так нравится, меньше рассеянности”. Он говорит: “Я свою келлию люблю. Где ни бываю, а все в свою келлию больше тянет”. Я говорю: “А вот у меня в фотографии, батюшка, и не были”. Он говорит: “А ты почему не пригласил? Я с любовию пошел бы!” Я говорю ему: “Мне очень желалось, чтоб вы посетили новую фотографию, да здоровье ваше очень слабое”. “Пустяки, – говорит, – если б пригласил, я не посмотрел бы на здоровье”.

Когда мы так разговаривали, в это время ему из внутренней двери как будто кто-то что-то сказал. Он оборотился ко мне и говорит: “Иди сюда к нам, закусишь с нами”. Я взошел как будто со стеснением, но внутри чувствовал удовольствие. Потом он говорит: “Что ж, давайте садиться”. И сейчас сам сел. Мне против себя показал место и говорит: “Садись”. Я сел. Смотрю – по правую сторону от меня сидят три старичка в рясах и наметках. Двух из них я сейчас узнал, ибо в первый раз во сне с батюшкой их видел, а третий – новый и недавно как будто в монастыре живет.

Когда сели, батюшка берет что-то похожее на печенье, продолговатой формы, толще большого пальца, снаружи светло-желтоватое, а внутри – чрезвычайно белое и пушистое. Начинает ломать понемногу и дает первому от меня. Тот принял и сделал батюшке земной поклон, не вставая на ноги. Потом ломает другой кусочек, подает ему же, чтобы передал мне. Тот берет и подает мне, я же остановил его, говорю: “Постойте, надо сделать поклон батюшке”. И, приблизившись, поклонился, как и первый, и хотел поцеловать руку, а он обнял меня и стал крестообразно в плечи целовать, а я его, только с каким-то благоговением и как будто стеснялся несколько. Потом сбоку от меня сидевший тоже стал со мной в плечи целоваться, да никак не достает до плеч и говорит: “Какой-то ты недосягаемый, ты превзошел нас”. Слова эти меня встревожили, чтобы не пострадать от высокоумия, и я мысленно обратился ко Господу и со слезами стал молиться: “Господи, сохрани меня от возношения и гордости”.

После сего не помню уже, как все это кончилось. Сидели прямо на полу, который был чем-то застлан. Батюшка сидел к востоку спиною, с открытой головою, три монаха – спинами на полдень, а я – на запад спиною, лицом прямо к батюшке. Монахов этих забыл, а только они живы и находятся в монастыре. Не помню, был ли еще кто в это время в келлии. Пока это продолжалось, на сердце было очень приятно»²⁰⁴.

«Иеромонах Поликарп видел во сне отца Иеронима в 1888 году, в октябре, за неделю до крушения царского поезда на станции Борки. Отец Иероним стоял около входа в Пантелеимоновский собор и манил к себе рукой сего иеромонаха Поликарпа, и когда тот подошел, то сказал ему: “Почему вы не молитесь за царя (Александра III)?” Иеромонах Поликарп ответил ему, что в церкви постоянно читается за царя молитва на Литургии. “Но почему не читают на Крумице? Скажи, чтобы читали и там. Да пусть братия и по келлиям молятся, ибо такого царя не будет”.

Когда получена чрез неделю после сего телеграмма, что Господь спас царя и все семейство чудным образом, то игумен Макарий пред молебном, после соборной Литургии, вышел на амвон и прочел сию телеграмму, сказал же и видение иеромонаха Поликарпа, чтобы по келлиям молились за царя, как приказал отец Иероним. На Крумице по справке действительно оказалось, что молитву за царя не читали»²⁰⁵.

«Один из братии неоднократно видел во сне отца Иеронима в сильных безнадежных своих болезнях и трудных обстоятельствах, и после получения от отца Иеронима благословения болезни проходили и трудные обстоятельства изменялись в благоприятные, как бы их не бывало вовсе.

Однажды он сильно заболел и вот видит во сне – входит к нему отец Иероним, а за ним и отец Макарий, оба его благословили, и он тотчас стал поправляться, а вскоре и совсем выздоровел. Этот случай потряс все братство»²⁰⁶.

«За три дня до кончины отца Макария монах Исаак видел во сне, что отец Макарий служил в Успенской церкви, а он читал часы, и когда читал тропарь дневному святому, то вдруг подошел к нему отец Иероним и велит читать тропарь Успению Божией Матери, но отец Исаак говорит: “Полагается святому”. Отец Иероним опять настаивает, чтобы успенский тропарь читал, тогда отец Исаак как бы с недовольствием сказал: “Батюшка, да разве я не знаю, что надо читать?” И отец Иероним стал невидим. Чрез три дня действительно отец Макарий последнюю Литургию прослужил в сей Успенской церкви и не успел еще разоблачиться за благодарными молитвами после Причащения, потерял сознание и уснул вечным сном»²⁰⁷.

129 Запись в «Малом сборнике»

«Отец Иероним скончался в 1885 году, ноября 14-го, а отец Макарий умер 1889 года, июня 19-го. Так вот, за неделю до его кончины видел один иеромонах таковой сон. Ему представилось, что отец Иероним стоял и молился, тут же стоял великий столп. Смотревший же иеромонах тоже поднялся до уровня столпа, и тогда отец Иероним кончил молитву. Иеромонах спросил его, о чем он так усердно молился. “Да вот просил Господа, чтобы столп этот не упал”, – ответил отец Иероним. “И что же вы получили в ответ?” – “Нет, пусть накажутся”. И с сим словом столп рухнул на весь монастырь с сильным треском и громом, так что кирпичи валялись по всему монастырю. Столп этот был отец Макарий, который вскоре и скончался. И действительно, смерть его была преждевременной и наказанием обители»²⁰⁸.

Отец Иероним перед смертью завещал не откапывать его пять лет. Почему он так пожелал, осталось тайной, что дало повод ко многим догадкам тогда (в дневниках отца Владимира 1890-х годов есть запись, что прозорливый отец Мелхиседек с Фиваиды говорил, что старцы не свободны, пока живы бунтовщики, изгнанные в 1875 году).

При жизни отец Иероним сказал, что ему придется после смерти пострадать лет десять не столько за себя, сколько за других. Перед смертью, терпя страшные, болезненные мучения, он говорил: «Вероятно, диавол выпросил у Бога такие мне болезни за мои грехи и за чужие», а в завещании убедительно просил молиться за него.

Будучи любвеобильным и имея дерзновение у Бога, старец не только, как духовник, прощал и разрешал грехи, но многих своих чад освобождал от грехов, брал их грехи на себя, как видно из истории спасения брата, которого он освободил от гнетущей власти диавола и дерзнул дать ему от имени Господа Бога десять лет жизни спокойной и безмятежной в полное его распоряжение. Конечно, за чужие грехи он держал ответ. Может, это грехи и наши, и всех его последователей, не сохранивших его заветов. За всех он взял ответ на себя пред Богом – как Моисей, встал за свой народ и сказал Господу: «Прости им грех их или и меня изгладь из книги Твоей, в которую Ты вписал» (ср.: Исх. 32, 32). За всех он уплатил правосудию Божию. Может, ради этого и сохраняется Пантелеймонова обитель, когда-то славная и возвеличенная отцом Иеронимом, ныне наполовину разоренная, запустелая, беззащитная. Нынешняя малочисленная братия надеется, что по молитвам старца Иеронима для возрождения обители Господь снова воздвигнет подобного ему подвижника – ревностного исполнителя заповедей Божиих и старческих завещаний.

130 Русский на Афоне Свято-Пантелеимонов монастырь. Фотография 1998 г.

Отец Макарий, вероятно, провидел, что после смерти старца не проживет пяти лет. За год до своей кончины он приготовил себе могилу у стены Пантелеимоновского собора с южной стороны, против клироса, так как игуменская могила, находившаяся рядом, у алтаря, была еще занята останками отца Иеронима.

19 июня 1890 года, в день годовщины смерти отца Макария, был совершен умилительный обряд открытия по обычаю Святой Горы костей иеросхимонаха Иеронима и иеросхидиакона Илариона (скончавшегося в 1886 году). Это торжество возглавил находившийся на покое на Святой Горе бывший Вселенский патриарх Иоаким III.

По захождении солнца началось всенощное бдение. В Пантелеимоновском соборе, где присутствовал и святейший патриарх, служба была положена дневному святому – апостолу Иуде, брату Господню, а в соборе Покрова Пресвятой Богородицы совершалась служба заупокойная за трех старцев: отца Макария, отца Иеронима и отца Илариона – с прибавлением общей службы преподобным отцам Макарию Великому, Иерониму Стридонскому и Илариону Великому, чьи имена носили почившие старцы.

Божественная Литургия совершалась соборне в обоих храмах. Святейший патриарх служил в соборе святого Пантелеймона. На великом входе при принятии Святых Даров патриарх преклонил колена и помянул почивших старцев. После Литургии совершена была панихида, в конце которой его святейшество со всем собором священнослужителей вышли на могилу отца архимандрита Макария. На могиле этой стояли две кошницы с костями старцев отца Иеронима и отца Илариона, еще накануне вынутыми из земли и обмытыми церковным вином. Святейший патриарх преклонил колена и с заметным умилением прочитал молитву за усопших, после чего греками и русскими пропета была Вечная память. И тем закончилось богослужение этого знаменательного дня²⁰⁹.

131 Игуменская могила у алтаря Пантелеимоновского собора, в которой был похоронен отец Иероним. Фотография 2000 г.

«Один молодой монах размышлял: “Какой это подвижник бывший игумен отец Макарий? Разве может быть прямо от торговли игумен? Вероятно, за деньги свои, ибо был богат. Да и отец Иероним тоже из купцов. Ну какие они подвижники!” Еще скорбел, что царя нет теперь в России, а между тем жиды захватили в свои руки власть, так что и распоряжаются всем. Также вот и сюда хотят привезти много раненых, и за ними будут ухаживать сестры милосердия. А вот царь-то не допустил бы этого. Размышляя так с четками, однако ж читая Иисусову молитву, задремал и видит пред собою стоящих отца Иеронима полуоборотом к себе и отца Макария напротив него. Отец Иероним и говорит: “Вот тут мальчишки толкуют, что отец Макарий не подвижник. Напротив, он большой подвижник и в миру еще был, да и здесь тоже. Еще говорят, что приедут сюда женщины. Царица Небесная не допустит сюда женщин. Ничего не будет, и царь опять будет царем”.

Подтверждение предыдущего. Один больной пустынник после известия об отречении царя от престола сильно плакал о состоянии России. В это время слышит, кто-то говорит: “Что ты так скорбишь? Царь опять будет, как и был царь!”»²¹⁰

«Монах Лев (в миру Лаврентий), прибыв на Афон, долгое время просил принять его в число братства, но игумен Макарий отсылал его домой, так как у него осталась жена. У него был хороший голос, и он ходил на клирос петь. Более полугода он уже прожил, но согласия не получил на принятие его. Он стал сильно скорбеть и молиться Божией Матери, прося Ее принять его. Однажды он, помолившись, лег и заснул. Во сне ему представилось, что он идет к поздней Литургии. Около последней лестницы встретился с духовником Иеронимом, которого и стал просить о принятии своем в монастырь. Духовник Иероним ответил, что он поговорит с игуменом Макарием о сем, а затем благословил его. И когда Лаврентий хотел было поцеловать его руку, то вдруг явилась Некая благолепная Жена и положила Свою руку на руку духовника Иеронима, сказав: “Мою руку целуй. Отцу Иерониму Бог дал только сей монастырь, а Мне – всю окрестность”. Сказав сие, Она пошла в церковь. За Ней пошли духовник Иероним и Лаврентий.

Взошедши в Покровский собор, Лаврентий стал присматриваться, где стоит Сия Жена, и сожалел о том, что поцеловал руку у Женщины. Но Она, смотрит он, стала подходить к нему от местной в иконостасе иконы Божией Матери и, подошедши к нему, сказала [пропуск в тексте]. Только Она это сказала Лаврентию, как ударили к поздней Литургии, и он встал, пошел в собор. После же Литургии он пошел к отцу Макарию еще попроситься. Отец Макарий только спросил его: “А что твоя благоверная?” “Да она поступила в женский монастырь”, – ответил он. Тогда он благословил ему одежду.

Чрез несколько времени отец Лев был в Царьграде певчим в посольстве, а жена его в это время вздумала выходить из монастыря и написала ему, чтобы и он вышел и приехал к ней, о чем он и написал игумену Макарию. Отец Макарий написал ему, чтобы он поехал к ней и уговорил бы ее. Он стал укладываться в дорогу, но в последний момент, когда оставалось только сесть на пароход, он внезапно получил от игумении телеграмму, что жена его скончалась скоропостижно. Так эта поездка и не состоялась. Он по окончании послушания приехал в обитель и мирно отошел ко Господу»²¹¹.

«Старцы Иероним и Макарий и после смерти заботились о своей обители, являясь часто во сне разным чадам своим, любящим их и творящим о них память. Однажды отец Макарий во сне посылал в Солунь на послушание одного монаха, дав на дорогу ему полный кошелек золотых монет. Также и отец Иероним собиравшемуся в дорогу на послушание во сне дал монету со словами: “На-ка тебе!” Тот же, получив, пошел к себе и смотрит: сия монета превратилась в полную горсть золотых монет святыми молитвами отца Иеронима. Одному монаху, пребывавшему в скорби, явился во сне отец Макарий в пасхальной белой с цветами ризе, благословил его и поцеловал в голову. Он, проснувшись, почувствовал, что боль у него внутри утихла, и он потом совсем выздоровел. И так являлся во сне неоднократно сему монаху и исцелял его от сильных приступов болезни и в скорбях. В одной сильной скорби он даже исповедовал его во сне, прочитал разрешительную молитву и сам даже попросил у того прощения, но при сем отец Макарий сильно плакал.

В 1913 году, во время бунта в монастыре²¹², сей монах получил благословение от отца Иеронима и отца Макария как бы в знак, что вскоре обитель успокоится. Ибо в Москве одна бесноватая кричала в часовне, что это они (бесы) заварили у нас в обители кашу и что если бы не заступление Царицы Небесной, то они и не то бы сделали. Но Господь за молитвы Пречистыя Своея Матери и молитвенников наших отца Иеронима и отца Макария помиловал и сохранил обитель»²¹³.