Блаженный Феодорит Кирский. Его жизнь и литературная деятельность. Том I

Жизнь Феодорита до епископства. – Антиохия – родина Феодорита. – Год (393-й) и обстоя­тельства его рождения. – Родители. – «Внешнее» воспитание Феодорита. – Религиозно-христиан­ское образование его: вопрос об учителях (Диодоре Тарсском, Феодоре Мопсуэстийском и св. Иоанне Златоусте) и школе. – Нравственное воспитание мальчика: влияние семьи (матери) и подвижников. – Феодорит в клире Антиохийской церкви. – Жизнь его в Апамийском монастыре. – Предположения о литературной и просветительно-полемической (между еретиками) деятельности Феодорита до избрания его на Киррскую кафедру.

Родиною блаженного Феодорита, впоследствии епископа Киррского, был знаменитый город Сирии – Антиохия на Оронте, при Дафне, блестящая столица Востока, основанная Селевком Никатором и с течением вре­мени совместившая в себе все преимущества великих центров древнего мира; она была столь же многочисленна по своему населению, сколько славна своими науками и искусствами. Бывши одним из важных средоточий язычества, Антиохия еще при жизни Апостолов сделалась христианскою и, по разноплеменности обитателей, стала удобным пунктом для распростра­нения новой религии, так что может считаться материю церквей из языч­ников¹. Но уже одно это обстоятельство и именно тесное соприкоснове­ние христиан с людьми политеистически-языческого или монотеистически-иудаистического образа мыслей, вызывавшее постоянные столкновения между ними, побуждало твердых в христианской вере к точному и всестороннему постижению учения, принесенного человечеству Господом Спасителем. В свою очередь интересы самозащиты и полемики требовали от христиан ближайшего ознакомления с религиозными верованиями и научным досто­янием своих противников. Если присоединить сюда возможность скорого приобретения основательных филологических познаний из непосредствен­ного сношения с разноязычными жителями города, близость священных мест, свежесть и относительную определенность библейских преданий, возбуждающее действие примера риторов и софистов, живописность окрест­ностей и богатое и яркое разнообразие восточной природы, – то будет не­сколько понятно, почему из Антиохии выходили великие христианские ученые: точные экзегеты, победоносные апологеты, многосведущие борцы против иудейства и язычества, блестящие церковные ораторы, строгие подвижники и суровые аскеты, своею жизнью изумлявшие неверных.

Таков город, бывший колыбелью Феодорита, хотя, может быть, роди­тели его жили и не в центре, а в каком-либо предместьи².

Год рождения Феодорита неизвестен с точностью: одни³ считают таковым 386, другие⁴ – 387/388, третьи⁵ – 390 и, наконец, четвертые – 393; но с большею вероятностью можно принимать последнюю хроно­логическую дату⁶.

Недостаток сведений в этом отношении обильно вознаграждается полною ясностью касательно обстоятельств рождения Феодорита, которого с этой стороны справедливо сравнивают с Исааком, Самуилом и Иоанном Крестителем⁷. И действительно, Феодорит есть в собственном смысле сын молитвы, дар Божий, чадо обетования. Вот как сам он передает об этом в своей «Истории боголюбцев». Мать Феодорита, вышедшая в замужество на восемнадцатом году своей жизни, в продолжение три­надцати лет супружества не имела детей, потому что от природы была лишена способности приносить плод. Такое несчастие особенно огорчало отца, который, как к последнему средству, обратился с просьбами к святым мужам, чтобы они помолили Бога о даровании ему наследников. Более других обнадежил просителя Македоний, по прозванию Критофаг, сказав, что тот получит сына. Однако же протекли три года, а обещание не исполнялось, почему бездетный отец опять пришел к этому подвиж­нику. Тот велел ему прислать свою жену и, когда она явилась, заметил ей, что она будет иметь дитя, но под условием, если согласится посвя­тить родившегося Господу, даровавшему его. Мать Феодорита согласилась, и Македоний снова уверил ее в удовлетворении ее желания. Спустя четыре года она действительно зачала, но на пятом месяце беременности подвер­глась столь великой опасности преждевременных родов, что еще раз потребовалось участие «нового Елисея», оказавшего надлежащую помощь, причем он опять напомнил матери, что она должна возвратить дар Творцу и обречь его на служение Богу⁸. На тридцатом году своей жизни она родила первого и единственного сына; вследствие открывшейся родиль­ной горячки она едва не сошла в могилу, и только молитвы св. Петра спасли ее от смерти⁹.

Таким образом, своим бытием Феодорит всецело обязан милости небесной; он подлинно был даром Божиим, откуда и получил свое имя (Θεο – δώρητος) ¹⁰. Это чудесное обстоятельство столь же не отрицаемо, как несомненно и историческое существование самого Феодорита. Оно было особенно важно в том отношении, что заранее предрешало судьбу маль­чика, указывало ему определенный жизненный путь и поставляло ясную и точную цель. Прежде всего значение этого факта обнаружилось в харак­тере и направлении воспитания Феодорита. Сам он, уже будучи епископом, говорил: «родители мои, прежде зачатия моего, обещали принести меня Богу и, согласно обету, посвятили Ему от пелен и дали мне такое вос­питание» (τροφῆς τούτης ήξίωσαν)¹¹. Само собою понятно, что на пер­вых порах выполнение этой задачи зависело исключительно от отца и матери Феодорита, посему нам нужно ближе познакомиться с ними, – и это тем более необходимо, что семейные впечатления всегда служат фун­даментом для последующего развития человека.

Какого происхождения были родители епископа Киррского, – сказать трудно, но Никифор Каллист¹² прямо заявляет, что Θεοδώρητος Σύρος ήν γένος. Из первых и непосредственных источников этого не видно, и едва ли можно принимать свидетельство названного историка XIV века в совершенно буквальном смысле. Во всяком случае та изящная греческая проза, какою писал Феодорит, не позволяет думать, что он научился ей только школьным путем. Скорее нужно предполагать, что Феодорит вел свой род если и не от чистых выходцев из древней Эллады, то все же от семейства, в котором было не мало греческой крови, поскольку смешанные браки были в Антиохии обычным явлением, так что с те­чением времени здесь образовалась самая смешанная раса, хотя Греки и оставались преобладающим элементом населения столицы «Востока»¹³. Как бы то ни было, но несомненно то, что родители Феодорита принадлежали к числу богатых и блестящих граждан роскошной Антиохии. Сам Киррский пастырь ясно выставляет на вид их религиозность, отдавая предпо­чтение матери, которая была воспитана в благочестии и потому не особенно скорбела о своем безчадии, между тем это обстоятельство очень огорчало отца¹⁴. Бабка Феодорита по матери также была весьма религиозна и глубоко верила в силу святой молитвы¹⁵. Не смотря на это, влияние общей пыш­ности и щегольства Антиохийской аристократии проникало и за стены этого благочестивого дома и довольно сильно отражалось на образе жизни обита­телей его. По крайней мере, мать весьма заботилась о своем костюме и с излишеством пользовалась всеми средствами тогдашней косметики, по­чему называется иногда элегантною и светскою женщиной¹⁶. Феодорит передает нам характеристичный факт, имевший место на двадцать треть­ем году жизни его матери, следовательно, лет через шесть после заму­жества. Раз ее постигла сильная глазная болезнь. Употреблено было все, что могла доставить современная медицина, но успеха не было. Тогда страждущая, по совету одной знакомой, решилась прибегнуть к святому Петру, жившему вблизи от Антиохии. Отправляясь к подвижнику, «она, – по словам Феодорита, – имела на себе серьги и ожерелье и прочее, все из золота, и различные одежды, сотканные из шелковых нитей. Она была в цветущем возрасте и красовалась юностью, а совершенства в добродетели еще не стяжала». Благочестивый муж не оставил без вни­мания этой страсти к щегольству. Указав на то, как нелепо было бы, если бы какой-нибудь невежда, дилетант в искусстве, стал поправлять картину первоклассного мастера, подвижник продолжал: «верьте, что Тво­рец всяческих, Содетель и Художник нашего естества, оскорбляется тем, что вы словно обвиняете неизреченную Его мудрость в несовершенстве; иначе не покрывали бы себя красною или черною или белою краскою». Внушение святаго Петра не осталось без влияния, – и мать Феодорита вме­сте с излечением глаза получила и более высокое понятие о задаче и смысле жизни. «Возвратившись домой, она смыла лекарство, сбросила с себя всякое лишнее убранство и с той поры начала жить по правилам, какие внушал врач (т. е. св. Петр), не одеваясь в разноцветные одежды и не украшаясь золотом... Она искала исцеления телу, а стяжала и здравие души»¹⁷. Теперь мать Феодорита стала более сообразоваться с законами христианской религии и даже проводила «подвижническую жизнь», а ее нередкие сношения с Антиохийскими аскетами поддерживали в ней стремление к возвышенным идеалам¹⁸.

Об отце Феодорита мы ничего не знаем, но на основании того, что в рассказах его почти всегда выступает одна мать, можно думать, что он скончался не особенно долго спустя после рождения мальчика, хотя и не тотчас после этого события¹⁹. Впрочем, сам Феодорит говорит, что и отец не был безучастен к его воспитанию²⁰. Во всяком слу­чае мать получила преобладающее влияние на своего сына, – и, кажется, ей он обязан, что стал тем, чем он был.

К сожалению, мы имеем слишком скудные сведения о первых го­дах жизни Феодорита и потому не в состоянии изобразить определенными чертами этот важный период. Однако же с полною решительностью можно сказать, что все отмеченные нами выше обстоятельства в известной мере отразились на епископе Киррском и содействовали выработке характера и личности этого замечательного исторического церковного деятеля. Начнем с места рождения, которое не осталось без значения в воспитании Фео­дорита, ибо давало удобство к приобретению широкого и основательного образования.

Конечно, нельзя утверждать, что Феодорит сделался ученым единствен­но потому, что явился на свет в Антиохии, но, думаем, вполне справедливо другое предположение, что вместо теперешнего епископа Киррскаго пред нами восстал бы совсем иной человек, если бы судьба забросила его родителей в какой-нибудь захолустный городок тогдашней греко-римской империи. Можно сказать даже больше: будь колыбелью Феодо­рита, напр., Александрия, он вышел бы чем-нибудь в роде Оригена, но никак уж не известною нам теперь историческою личностью. Значи­тельный центр культуры и цивилизации древнего мира, Антиохия предста­вляла все средства к достижению многостороннего знания, – и Феодорит воспользовался этою счастливою случайностью со всею энергией своей страст­ной и настойчивой натуры. Нет сомнения, что он знал языки греческий и сирский еще в доме родителей, но и здесь школа сделала то, что он стал довольно выдающимся лингвистом своего времени. По крайней мере, в школьный период было употреблено Феодоритом не мало усилий на выработку гладкой и ясной эллинской речи, хотя в ней и проскальзыва­ют иногда сирские барбаризмы. В одном из своих сочинений, опровер­гая упреки язычников христианским проповедникам и показывая, что сущность дела не в слове, а в истинности содержания, Киррский епи­скоп замечает: «это я говорю не затем, чтобы унижать греческий язык, которому и сам несколько причастен» (ής – φωνῆς – ἀμηγέπη μετέλαχον)²¹. Никифор Каллист особенное значение в этом отношении при­дает св. Иоанну Златоусту²². Вполне вероятно, что Феодорит подражал этому блестящему церковному оратору и превосходному стилисту, но едва ли не более сказалось здесь знакомство Киррского пастыря с произведениями клас­сической литературы, начатое под руководством какого-нибудь ритора или софиста²³. В пользу этого говорит уже тот факт, что в некоторых своих трактатах Феодорит прямо следовал примеру «древних грече­ских мудрецов»²⁴. Старания его увенчались полным успехом, так что Фотий особенно и преимущественно пред всеми современными Киррскому пастырю авторами отмечает чистоту языка и аттическую приятность его речи²⁵. Кроме этого Феодорит был знаком с сирским и еврейским языками, хотя и нельзя определить, где и когда он изучил их. Во вся­ком случае Антиохия, с коренным сирским населением и со множеством колонистов из Иудеев²⁶, давала возможность к приобретению филологи­ческих сведений. Все это пока относится к формальной стороне образо­вания, но не менее содержательно было оно и со стороны предметной. Нет ни одной области знания, которая осталась бы неведомой Феодориту. Фило­софия, история, астрономия, медицина, геометрия: все эти и другие науки были достоянием ума ученого епископа, так что по его произведениям можно составить себе довольно ясное понятие о системе знаний того времени. Доста­точно просмотреть одни его письма, чтобы сказать: это муж, которому едва ли было неизвестно то, что знали другие его современники. Здесь он цитирует старца Гомера, Платона, Демосфена и Фукидида, упоминает траги­ков – Эсхила и Софокла и приводит изречения греческих мудрецов почти с такою же свободою, с какою пользуется Св. Писанием²⁷, а в своем апологетическом труде «Graecarum affectionum curatio» делает извлечения более, нежели из 105 древних писателей. Впрочем, мы никогда бы не кончили, если бы решились приводить все, что может служить к харак­теристике Феодорита, как ученого. Ограничимся пока заявлением Никифора Каллиста, который говорит: ὁ πολύς ἐν σοφία καί λόγοις Θεοδώρητος²⁸. Необходимо допустить, что своею универсальною ученостью, дававшею ему право на такое высокое имя, Киррский епископ обязан не единственно школьному рвению, усидчивому трудолюбию и прирожденной талантливости: помимо этого, его требовательная, по отношению к совершенству, натура не давала ему покоя до конца дней его жизни. У нас имеются прямые фак­ты, что уже в зрелом возрасте епископ Киррский не покидал «внеш­ней» науки. На разбойничьем соборе 449 г., когда Диоскор воздвиг гонение на всякую честную православную мысль, кляузный доносчик, пре­свитер Пелагий, в числе обвинительных пунктов против предстоятеля Киррской церкви указывал, между прочим, и такой: «в присутствии не­которых епископов Феодорит устно высказал: я истолковываю сочине­ния Платона, Аристотеля и врачей, а Писанием пренебрегаю»²⁹. По мнению компетентного в этом деле Гофмана, это значит то, что Киррский па­стырь переводил означенных писателей на сирский язык³⁰. Нужно иметь по истине великую преданность к науке, чтобы при всех бурных и не­приятных превратностях жизни не только не забыть ее, но с любовью и самоотвержением заниматься ею для блага других. Но это же самое обстоятельство неизбежно отсылает для своего объяснения к мысли, что еще в юношеских годах была заложена в Феодорита неискоренимая потребность знания. Кем и когда совершено это? – остается неизвестным. Может быть, он слушал лекции Антиохийских риторов и софистов. В пользу этого предположения, по-видимому, говорить то соображение, что и после Феодорит не прерывал сношений с подобными лицами³¹ и по­сылал к ним на воспитание знакомых и близких юношей³². Одно из своих писем, в котором епископ Киррский просит адресата, со­фиста Аэрия, о помощи бедному скитальцу Целестиаку, он начинает та­кими словами: «вот время, когда ваша академия должна показать пользу слов. Я слышу, что у тебя бывает блестящее общество и что это собра­ние состоит из мужей, знатных родовою славой и владеющих прекра­сною речью; у вас происходят беседы о добродетели, бессмертии души и о всем другом, о чем им заблагорассудится»³³. Как видно отсюда, Феодорит был знаком с устройством подобных «академий», которые привлекали к себе богатую молодежь. Очень вероятно, что и сам он некогда был в числе слушателей одного из таких учителей мудрости. Во всяком случае в стенах родного дома Феодорит не мог запастись теми обширными сведениями, какие он обнаруживает в своих сочине­ниях. Остается удовольствоваться простым предположением, что родители не пощадили материальных средств на внешнее образование своего сына в какой-нибудь из специальных школ, хотя и находившихся тогда не в цветущем состоянии, а потом трудолюбивый юноша завершил его под руководством ритора, софиста или философа и частью самостоятель­ными занятиями. В одном месте он упоминает «грамматику, риторику, софистику, арифметику, врачебное искусство, механику и все прочее, что изобрел род человеческий»³⁴; возможно, что Киррский епископ слушал их когда-то и знал не по имени только. Правда, все это одни догадки, но они имеют за себя некоторую вероятность, потому что вызываются признанным фактом ученой универсальности Феодорита: следствие без причины не бывает... Как бы то ни было, случайность рождения в слав­ной Антиохии была благодетельною для будущего пастыря Киррскаго; помимо природной даровитости мальчика, и самая среда, несомненно, содействовала тому, что он не зарыл своих талантов в землю, а добросовестно воспользовался счастливыми обстоятельствами. Таким образом, воспитав златоустого оратора, Антиохия дала и ученого Феодорита.

Но влияние этого фактора не было безусловным; пока мы видим только мертвый и сырой материал, которому можно придать какую угодно форму, в который можно вложить очень различный смысл и которым можно располагать для всяких целей: в одной школе Афинской и при том одно­временно учились и Василий Великий, и Григорий Богослов, и Юлиан от­ступник... В этом отношении решающее воздействие на судьбу Феодорита оказало его необычайное рождение: «родители мои, пишет он³⁵ – прежде зачатия моего обещали принести меня Богу и, согласно обету, по­святили Ему от пелен и дали мне такое воспитание». Стало быть, служе­ние Даровавшему было жизненным нервом деятельности юноши; с самых ранних лет его вели к этому высокому назначению и всем другим пользовались лишь постольку, поскольку это ему соответствовало. Само собою понятно, что и «внешняя» ученость не была для Феодорита целью сама по себе. Родись он язычником и еще до пришествия Христа Спасителя, он, может быть, снискал бы себе славу философа, но, как сын обето­вания, он должен был отвергнуть все подобное ради христианского идеала. Основою его образования было знание христианское, – изучение и основа­тельное усвоение всего, что касается новой религии духа и истины. Потому-то Феодорит, по собственному его свидетельству, из детства был вскорм­лен божественными пророческими писаниями³⁶, вместе с грудью матери принял апостольское питание, научен изложенной в Никее святыми и блаженными отцами вере³⁷ и был воспитан на писаниях рыбарей³⁸. Это показание, конечно, вполне определенно и важно; но можно еще спросить: кто был наставником Феодорита и в каком объеме он проходил собственно богословские науки? Любопытство наше в последнем отношении легко удовлетворяется ближайшим знакомством с его литературными трудами. Здесь мы находим, что он был специалистом во всех сферах христианско-богословского ведения и сам оставил произведения догматические, полемические, апологетические, исторические, аскетические и ораторские. Вообще Феодорит был столько же и даже больше христианским ученым бого­словом, сколько и многообъемлющим специалистом в науках «внешних»; это был, по выражению одного древнего писателя³⁹, ἀνήρ καὶ κατ᾽ ἄμφω τάς παιδείας τή θ᾽ Ἑλνήνων καί Χριστιανῶν επίσημος, καί πολλάς τῆ Εκκλησία βίβλους πολύ τό ὠφέλιμον καταλιπών. В свое время, в тридцатых годах пятого столетия, св. Кирилл Александрийский, в самый разгар полемики с Феодоритом, в послании к Евоптию Птолемаидскому сделал о нем такой отзыв: «как говорят, этот муж упражнялся в красноречии и, может быть, приобрел непосредственное знание Священ­ного Писания», а несколько ниже назвал его «упражнявшимся в Бого­духновенном Писании»⁴⁰.

Гораздо труднее сказать что-либо положительное в ответ на первый из поставленных вопросов. Сам Феодорит ясно указывает, что он «провел в учении много времени»⁴¹, но где и у кого? – мы не знаем. Никифор Каллист сохранил нам известие о св. Иоанне Златоусте, бывшем тогда пресвитером Антиохийским и красноречивейшим оратором-проповедником, как наставнике Феодорита⁴². Однако, едва ли можно допустить, чтобы последний пользовался устными уроками великого Святителя: как известно, Златоуст был вызван в Константинополь в 397–398 г.⁴³, когда Феодорит только что получил способность отличать правую руку от левой. Значить, слова Никифора указывают просто на изучение сочинений св. Иоанна, на книжное знакомство с ним епископа Пиррского. Было бы напрасным трудом доказывать это положение, когда неоспоримо, что Феодорит иногда приводит выдержки из творений Златоуста, а в своих экзегетических трудах не мало следует ему. Свидетельством глубокого уважения Феодорита к памяти св. Иоанна могут служить его похвальные слова в честь этого мужественного борца за веру Христову и мученика за истину⁴⁴. Хотя епископ Антиохийский Порфирий был не расположен к св. Златоусту и даже подтвердил несправедливое определение против него⁴⁵, но вражда одного лица, конечно, не могла затемнить славу его имени. Мы знаем даже, что она послужила поводом к более ясному обнаружению того, насколько высоко чтили Сирские церкви Константинополь­ского иерарха⁴⁶. Еще менее важности имело это обстоятельство в глазах Феодорита, для которого св. Иоанн всегда оставался «великим светилом» и «учителем» «вселенной»⁴⁷, «громогласным проповедником истины»⁴⁸. Но во всяком случае влияние этого святителя на Пиррского епископа было только литературное⁴⁹. В числе других лиц некоторые историки хотят видеть наставника Феодорита в Феодоре Мопсуэстийском. Основанием для такого мнения служить 16 письмо Киррского пастыря, где он оправдывается пред своим адресатом, Иринеем Тирским, в том, что в «счислении учителей опустил святых и блаженных отцов Диодора и Феодора»⁵⁰. О первом из указанных епископов с достоверностью известно, что он скончался на Таррской кафедре около 394 года, а потому не может быть и речи о его непосредственном учительстве по отношению к чело­веку, который явился на свет почти в год его смерти. Не столь ясно дето касательно Феодора; этот пастырь скончался в тридцатых годах пятого столетия⁵¹. Таким образом предположение о занятиях Феодорита именно у него, по видимому, не заключает в себе хронологической не­сообразности. В виду этого означенное мнение сделалось господствующим в литературе и, можно сказать, приобрело здесь права несомненности⁵². Но, во первых, сопоставляя Феодора с Диодором, епископ Киррский тем самым ясно показывает, что термин διδάσκαλος; нельзя понимать в буквальном и тесном смысле; при том же в 16 письме идет речь о каком-то сочинении Феодорита, где упоминались многие отцы, учители Церкви, которых уж совсем невозможно обратить в наставников его автора. Второе соображение против рассматриваемого суждения мы находим в факте раннего удаления Феодора из Антиохии на Мопсуэстийскую кафедру; это обстоятельство случилось приблизительно около 392 года⁵³. Ясно, что епископ Мопсуэстийский не мог быть учителем того, кто еще находился в утробе матери, а предполагать⁵⁴ случайные встречи между Феодором и Феодоритом, тем более – частые и продолжительные, мы не имеем ре­шительно никаких данных. Еще одно определенное свидетельство по занимающему нас вопросу дает нам 75 письмо Феодорита к Верийским клирикам. Говоря о чувстве любви, каким он связан с ними, Киррский епископ в числе причин поставляет на первом месте то обстоятельство, что отец их, великий и апостольский муж, был и его отцом⁵⁵. Здесь несомненно, разумеется знаменитый Акакий, отличавшийся столько же под­вижничеством⁵⁶, сколько и своею мудростью. Известно также, что Феодорит находился в близких отношениях к Акакию⁵⁷. Но понятие ἐμός πατήρ слишком широко и допускает различныτ толкования. Затем Верия, в окрестностях которой подвизался некогда Акакий, была не так близка от Антиохии, хотя впрочем Феодорит и бывал там⁵⁸. Наконец, этот славный муж был вызван на кафедру, вероятно, еще ранее 380 г.⁵⁹. Итак, влияние епископа Верийскаго на развитие Феодорита несомненно, но мы не можем уяснить ни его степени, ни характера.

Мы указали все возможности, какие представляются в решении вопроса об учителях Киррского пастыря, и в конце концов приходит к тому выводу, что нам необходимо пока ограничиться незнанием. Здесь пробел в истории жизни Феодорита, относительно которого остается неизвестным в точности, под какими литературно-школьными влияниями стоял он в периоде юности. Потомство не в состоянии сказать слово признательности деятелю, положившему хорошие семена в душу высокодаровитого мальчика. В этом случае историки переходят на более общую почву и стараются указать школу, где учился Феодорит. Обыкновенно принимается, что по­следний, лет семи-восьми, поступил в монастырь св. Евпрепия, близь Антиохии, рано был посвящен в чтеца епископом Порфирием, а пре­емником его – в диакона. Так как в древности монастыри (ἀσκητήρια) были в тоже время и воспитательными институтами⁶⁰, то, приняв означен­ное мнение, мы легко поняли бы, как развивался Феодорит-богослов. Легко видеть, почему со времен Гарнье это предположение возобладало на столько, что гораздо легче указать противников его⁶¹, чем защитников. Оно дает возможность осветить важный момент в жизни Феодорита, – момент, который должно считать решающим в его судьбе. Уже одно широкое распространение такого взгляда невольно наводит на мысль, что он покоится на довольно прочных данных, каковых и действительно не мало. Сам Феодорит свидетельствует, что до епископства он жил в монастыре и в очень юных летах был чтецом: этого достаточно, чтобы возможность пребывания его под сению обители св. Евпрепия обра­тилась в довольно прочное научное положение. Но, по нашему мнению, подобное превращение есть ничто иное, как заключения от posse к esse. Мы не будем здесь касаться вопроса о месте, где проводил время Феодорит до избрания на Киррскую кафедру, а укажем пока лишь на некоторые соображения против разбираемой гипотезы. Прежде всего, свиде­тельство Феодорита о своем пребывании в монастыре указывает только одно ad quem, оставляя совершенно неопределенным terminus а quo. За­тем, в «Истории Боголюбцев» мы встречаем рассказ автора следующего содержания. Св. Петр Антиохийский, блиставший даром чудотворений, раз исцелил бесноватого Даниила, который в благодарность за это поступил к подвижнику в качестве слуги. Феодорит часто посещал святого и пользовался со стороны его большим расположением. Даниил, постоянно находившийся при келлии св. Петра, предложил однажды последнему принять к себе ревностного юношу и сделать его «участником в прекрасном служении». «Но, – замечает Феодорит, – блаженный муж, зная любовь ко мне родителей, не согласился на это"⁶². Если подвижник не желал отрывать мальчика от родной семьи, а отец и мать не выразили протеста против этого; то ясно, что 7–8 летний Феодорит не мог по­ступить в монастырь св. Евпрепия. Конечно, и относительно последнего отмеченное затруднение было ничуть не менее, чем и относительно келлии св. Петра, жившего не вдалеке от Антиохии. И нужно иметь в виду, что самый рассказ никак не может давать места той мысли, что Феодорит тогда еще не достиг семи лет, – возраст, который совершенно произ­вольно считается началом монастырской жизни епископа Киррскаго. Он мог уже один посещать св. Петра, причем мать позволяла ему каждую неделю принимать от него благословение. Отсюда ясно, что Феодорит был в это время далеко не дитя и что он находился в родительском доме⁶³. Нам могут заметить, что пребывание в монастыре совсем не тоже, что служение подвижнику. Это правда, но дело в том, что в обоих случаях обет родителей исполнялся одинаково точно, а ведь единственно ради него ученые думают, что уже на восьмом году мальчик поступил в обитель св. Евпрепия. По этой причине решения спора должно искать в ответе на вопрос: какую обязанность налагало на родителей Феодорита и на него са­мого данное первыми обещание? Мы имеем свидетельство, что Феодорит «с самых пелен» был посвящен Богу⁶⁴: выражение это, конечно, вполне ясно, однако же буквальное его понимание едва ли будет истинно. Нам кажется, сам наложивший обет не требовал такой суровой строгости в его выполнении. В своих беседах с юным Феодоритом Македоний между прочим говорил ему: «ты прежде рождения, по обещанию, посвящен Богу, а что посвящено Богу, то должно быть достоуважаемо и неприкосно­венно для людей. Тебе не следует внимать порочным, движениям души, но делать, говорить и думать ты должен только то, что угодно законодателю добродетели – Богу». Таково было постоянное внушение человека Божия⁶⁵. Следовательно, верность данному слову не обя­зывала непременно родителей к заключению своего сына в монастырских стенах, а должна была выражаться в высоком религиозном развитии мальчика, постоянном направлении его впечатлительной души к чистому христианскому идеалу и удалении от всего того, что могло вовлечь его в бурный поток пустой светской жизни со всеми ее превратностями и измен­чивою игрою мелких страстей. Искание царства Божия и правды Его: вот к чему склонял Феодорита великий Македоний. С этой стороны его настав­ление было руководительным началом воспитания Феодорита. Прошлые опыты его матери сделали из нее глубоко религиозную женщину, способную заро­нить священную искру христианской ревности в сердце дитяти. Даже рассказы о том периоде ее жизни, когда интересы роскоши и удовольствия занимали все внимание богатой Антиохиянки, могли быть весьма поучительны для мальчика, потому что в заключительном выводе они приводили к повествованию об обращении ее на путь, более соответствующий званию христианина. Горячая любовь матери к своему сыну, правда, не позволила ей рано лишать его родного очага, но она была так пламенна и чиста, что, несомненно, была самым благодетельным воспитывающим фактором. Может быть, здесь именно и нужно искать разгадку нравственной доблести Феодорита, на которую не дерзнула положить ни одного темного пятнышка даже святотатственная рука Диоскора. Долгом справедливости будет при­числить эту великую женщину к тому списку матерей, давших христиан­скому миру св. Иоанна Златоуста, Василия Великого, Григория Нисского, Авгу­стина, – матерей, о которых языческий ритор Ливаний с изумлением восклицал: «какие женщины бывают у христиан!» Неизвестная по имени родительница Феодорита не менее славна, чем Анфуса, Нонна и Моника⁶⁶. Ее ответ Македонию, напомнившему о возвращении дитяти Даровавшему его: «в этой мысли и желаю, и прошу у Бога милости сделаться материю; иначе преждевременные роды я считаю лучше, чем чуждое духа веры воспитание сына»⁶⁷, – этот ответ не был простым воплем больной женщины, ибо стал законом ее деятельности. Мы останавливаемся на характеристике матери Феодорита потому, что это наиболее достоверный и важный факт его юношеской жизни. Пока наши слова ничем еще не оправдываются, но истинность их вполне обнаружится в дальнейшем изложении истории епископа Киррского.

Задавшись целью религиозно-нравственного развития своего сына, мать Феодорита, кажется, употребляла для этого все свои усилия. Мы не в со­стоянии проникнуть в тайны их духовных отношений: эта сторона нам совершенно неизвестна. Зато у нас много других данных к выяснению того, каким путем мать Феодорита вела воспитание сына. Происходя из семейства, в котором предания о духовной высоте святых подвижников были слишком живы⁶⁸, находясь в нередких сношениях с аскетами и испытав на себе действие их молитв и наставлений, – она, естественно, старалась сблизить своего сына с этою благотворною средой, чтобы он мог усвоить дух славных представителей ее и проникнуться возвышен­ными стремлениями последних. В числе этих наставников нужно упо­мянуть прежде всего Македония, ибо Феодорит «много раз удостаивался его благословения и наставлений». О характере последних мы уже знаем, а каково было влияние их на мальчика, об этом сообщает сам автор «Истории Боголюбцев», замечая, что он помнит слова этого подвижника и духовного отца⁶⁹. Точно также, еще будучи юношею (μειράκων ὤν ἔτι), Феодорит ходил вместе со своею материю к Афраату, жившему вблизи Антиохии. Строгий отшельник разговаривал с ними, отворив немного дверь, и наконец согласился благословить первую, а мальчика, против обыкновения, «принял внутрь келлии и одарил сокровищем молитвы». Совершенно необразованный, этот муж обладал однако же такою духовною мудростью, что никто из гордящихся красноречием не был в состоянии победить его варварский язык⁷⁰. Спасший мать от смерти св. Петр не оставил своими внушениями и ее сына. Феодорит сохранил нам трога­тельное воспоминание о своих отношениях к этому подвижнику. «Часто он, – пишет епископ Киррский⁷¹, – посадив меня на колена, кормил виноградными ягодами и хлебом». Этот факт – помимо того, что свиде­тельствует о близости и сердечной любви святителя к мальчику, – важен для нас еще и с той стороны, что показывает, как рано вступил Феодорит в сферу влияния аскетов. Не нужно думать, что действие сове­тов носителей подвижнического идеала было случайным и редким явле­нием. Напротив того, нам известно, что однажды в каждую неделю Феодорит принимал благословение от св. Петра⁷². Не много требуется смелости, чтобы предположить, что дело не ограничивалось одним крестным знамением, но сопровождалось и уроками нравственно-религиозного характера. Даже и в то время, когда Феодорит уже значительно возрос и занимал определенное церковное положение, он не прерывал своих связей с под­вижниками. Так, будучи чтецом, он навещал Зенона, вступал с ним в довольно продолжительные беседы и расспрашивал святого, который де­лился с ним опытами своей духовной жизни⁷³.

Приведенных фактов достаточно, чтобы составить себе понятие о ка­честве и степени влияния со стороны подвижников и чрез это уяснить нравственно-воспитательную стихию в числе других образовательных факторов. Постоянная связь с людьми, отрешившимися от мирской суеты, была в высшей степени благотворна для Феодорита. Впечатлительная душа его всецело проникалась христианскими идеалами истины, правды и добра, усвояла себе любовь к полному совершенству и пренебрежение ко всему светскому, блестящему только на час и нередко безнравственному по су­ществу. Вот почему высокая честность, изумительная твердость в тяжелые минуты жизни, всецелая преданность своему долгу, самоотверженное служение благу ближних – стали коренными характеристическими чертами личности Феодорита! Вот почему после он был и в мире одним из лучших представителей монашеского самоотречения, каких впрочем было не мало в древней Восточной церкви! Он воспринял в себя чистейшую сторону подвижнических стремлений без той жесткости, к которой они иногда приводили своих носителей. Но легко могло случиться, что все внушения наставников и личные наблюдения их остались бы без всякого результата, если бы действие их парализовалось влиянием семейной обстановки и впечатлениями родного дома. К счастью для Феодорита, его мать сумела поддержать в своем сыне благородное направление и, по мере сил, содей­ствовать всестороннему развитию своего единственного любимца в духе чистой истины. По собственным словам Киррского епископа, он был «и воспитан среди православных и научен православно»⁷⁴. Поэтому, широко образованный в светских науках, он сделался глубоким бого­словом; превосходный теоретик – мыслитель совмещался в нем с пла­менным поборником практического идеала. Антиохия, семья и подвижни­ческая среда, с которою сближали будущего епископа Киррского самые обстоятельства его рождения, – дали и воспитали христианскому миру Феодо­рита, а имя его есть одно из славных в истории Церкви!... В ярком образе этого великого пастыря резкими чертами отпечатлеваются высокий и ясный ум, непреклонная и чистая воля, пылкое и отзывчивое для всех сердце. Это человек, который оставляет по себе глубокий след в самых различных сферах; это – деятель, который неустанно созидает; это – ха­рактер, который властно господствует там, где падает и раболепствует низкая посредственность... Богом данный, Феодорит был в тоже время и Богом одаренный, способный на всякое добро...

Но возвратимся к рассказу. В дальнейшей судьбе Феодорита мы должны оставить довольно значительный пробел, по недостатку каких-либо све­дений. Так внешний ход его жизни до епископства нам совершенно не­известен. Мы не знаем, когда скончалась его мать, но уже в повество­ваниях о событиях более юношеского возраста она не упоминается, как то было ранее. Достоверно только одно, что Феодорит состоял при Антио­хийском клире и занимал здесь должность чтеца⁷⁵. Большинство ученых пользуется этим известием для доказательства избитого положения, будто Феодорит воспитывался в монастыре св. Евпрепия, хотя одно из другого ни мало не вытекает. Можно даже сказать, что это обстоятельство нисколько не обязывает нас отводить семилетнего Феодорита внутрь стен какого-либо ἀσκητήpιον. Есть свидетельство, что и на Востоке, и на Западе иногда с самого детства определяли мальчиков в анагносты⁷⁶. Не возможно решить, в какое время случилось это, но замечательно, что в своих рассказах о посещении подвижников, когда он был еще μειράκων, Феодорит ни разу не делает намека на свое служение при Церкви. В ка­честве чтеца он является пред нами в юном и незрелом возрасте; однако тогда у него показался уже маленький пушек на бороде⁷⁷. По при­близительному расчету, Феодориту в это время было около 23–24 лет⁷⁸. Обыкновенно полагают, что возведение на эту церковную степень было совершено Порфирием Антиохийским († 414 г.) и похвальный отзыв Феодорита об этом епископе в Церковной Истории считают выражением благодарности ее автора⁷⁹, но скорее можно допустить, что это было при Александре⁸⁰. О деятельности Феодорита в этом звании не сохранилось никаких точных известий. Есть лишь одно упоминание в повествовании о пустыннике Зеноне, который отказывался благословить пришедшего к нему отрока, называя себя простецом, а его воином. Но сам же Феодорит, – вставкою замечания о том, что он был в то время чтецом Божествен­ных Писаний пред благочестивым народом, – довольно ясно дает знать, что это наименование στρατιώτης относится только к его церковному по­ложению⁸¹.

Историки, привязывающие жизнь Феодорита до епископства к Антиохии, утверждают, что по достижении законного возраста он был посвящен преемником Порфирия, епископом Александром, в диакона и не прочь приписать ему в этом звании очень видную и широкую деятельность⁸². В пользу таких догадок, излагаемых совершенно аподиктическим то­ном, мы не находим ни малейших подтверждений, хотя и не сомневаемся, что духовные дарования и нравственная возвышенность молодого клирика не остались не замеченными. Особенно содействовала его репутации его полная нестяжательность. Сын богатых родителей, Феодорит не имел привязан­ности к временным благам и тотчас по смерти матери роздал все свое наследство⁸³. Такая высокая самоотверженность, конечно, должна была сде­лать известным имя Феодорита; он сам говорит, что «об этом знают все, живущие на Востоке»⁸⁴. Точно также теперь, когда ничто не удержи­вало Феодорита, он получил возможное осуществить свои заветные желания. Уроки подвижников не прошли бесследно для мальчика; они посе­лили в нем стремление удалиться от мира, чтобы жить в Боге и для Бога. С юных лет он старался подражать своим наставникам и, вероятно, еще в молодые годы совершил путешествие в Иерусалим и посетил святые места⁸⁵. Душа Феодорита не удовлетворялась этим, она требовала сурового искуса, – и вот юный клирик Антиохийский, который и позднее ставил своим девизом древнее изречение: λάθε βιώσας⁸⁶, уда­ляется под кров обители с решимостью никогда не покидать ее и про­водить здесь монашескую жизнь в спокойствии, согласно уставу этой жизни⁸⁷. Нужно думать, что он совершенно покинул Антиохию и спустился на юг к Апамие (A­παμεία), где и избрал себе уединенное убежище в одном из Ницертских «училищ любомудрия»⁸⁸. После разбойничьего собора он просил патриция Анатолия походатайствовать пред императором о пересмотре своего дела и назначении более беспристрастного суда над ним. «Если же он (царь), – продолжает Феодорит, – не приметь этого прошения, то да повелит мне жить в моем монастыре (οίκήσαι τό ἡμέτερον μοναστήριον), который находится в 120 милях (около 166 1/3 верст) от Кирра, в 75 милях (около 104 верст) от Антиохии и в трех милях (около 4 верст) от Апамии»⁸⁹. Мы не в состоянии понять этих слов иначе, как только в том смысле, что когда-то Феодо­рит настолько сжился с означенною обителью, что стал считать ее своею, подобно родному дому. Другое толкование приведенных слов едва ли мыслимо.

Что влекло сюда Феодорита, – мы не знаем. Может быть, он желал убежать из шумной Антиохии, где при том же он был довольно изве­стен и потому, призываемый к служению при Церкви, не имел времени предаваться уединению. Может быть, в его душе остались приятные воспо­минания об Апамии и тамошних подвижниках из того периода, когда религиозное рвение побуждали его искать бесед суровых аскетов. У нас имеются факты, что благочестивые путешествия Феодорита не ограничивались одними окрестностями Антиохии. Он, напр., бывал у Давида, жившего к западу от Верии, и раз провел у него целую неделю⁹⁰. Точно также он часто бывал в этой местности у настоятеля монастыря Илиодора⁹¹. Нет ничего невероятного, если Феодорит проникал и до Апамии. Во вся­ком случае он близко знал эту страну, где, по его словам⁹², мона­шество было утверждено Агапитом и Симеоном, учениками Маркиана; первый из них сделался потом епископом Апамийским. Замечательно, как точно передает Феодорит обстоятельства жизни этих мужей и указывает поло­жение основанных им монастырей даже за то время, когда он писал свою «Историю Боголюбцев»; здесь он сообщает, что там и доселе живет более четырех сот человек⁹³. Очевидно, предания Апамийского монашества были хорошо известны и дороги Феодориту. Не говорит ля это в пользу того предположения, что до епископства он жил именно тут, а не в Антиохийском монастыре св. Евирепия? Если в вопросах тем­ных следует руководствоваться теориею вероятностей, то в настоящий раз она, несомненно, склоняет мысль в нашу сторону.

Итак, будем принимать, что Антиохийский клирик подвизался близь Апамии. Но согласившись в этом, мы должны на несколько лет (мо­жет быть, семь иди восемь) совершенно покинуть Феодорита; он исче­зает от нашего взора молодым юношею, полным жажды высоких ду­ховных подвигов, и скрывается за стенами монастыря, чтобы снова явиться пред нами епископом Киррской церкви. Едва ли когда-либо удастся пере­ступить за ту дверь, какою вошел туда Феодорит, и проникнуть в его уединенную келлию, где мужал сильный характер, возрастала энергия и преуспевала вера, споспешествуемая любовию. Несомненно, здесь оконча­тельно окреп и сложился человек, имя которого связано с важнейшими событиями в истории Церкви. Сводились к единству разрозненные опыты юношества, яснее определялись стремления, лишенные бурных порывов, развивались ум и душа в труде, науках и молитве: вот все, что мы можем сказать о Феодорите – отшельнике.

Некоторые историки с положительною определенностью утверждают, что он рано снискал себе в Антиохии славу блестящего церковного оратора⁹⁴. Это, конечно, неоспоримый факт, что не раз громкие выражения одобрения покрывали учительное слово Феодорита, но все же не видно, с какого вре­мени он начал заступать для «Восточной» столицы место св. Златоуста, оставшееся после него незанятым. Однако же можно допустить, что и тогда уже сирийской митрополии были знакомы ораторские способности Феодорита и снискали ему почетную известность; иначе трудно будет понять не вполне добровольное избрание его во епископа. С большею уверенностью мы пред­полагаем за этот период усиленные литературно-богословские занятия в Апамийском монахе. Что наука всегда была близка уму Феодорита, для под­тверждения этого достаточно сослаться на многочисленные его творения. Автор их обнаруживает такую поразительную разносторонность, что неизбежно следует предположить в нем серьезное образование, а не представляла ли тихая монастырская жизнь особенных удобств для этого? Не в природе Феодорита было оставаться простым созерцателем: он всегда был оли­цетворением труда, хотя и не был «практическим» человеком в обыч­ном смысле этого слова. Если обстоятельства закрывали ему доступ к внешней, практической деятельности, то тем с большею энергией он должен был предаваться духовному самообразованию. Можно предпола­гать даже больше и именно, что и тогда уже Феодорит делился плодами своей мысли в виде тех или других сочинений; впрочем, ни одно из дошедших до нас творений его не может быть с несомненностью при­урочено к рассматриваемому времени⁹⁵. Наконец, что касается борьбы Феодорита против Ариан, Македониан и особенно Аполлинаристов⁹⁶, то это просто чистая возможность; никто не в состоянии перевести ее хотя бы на степень положительной вероятности, но равным образом трудно показать решительную ее эфемерность. Достоверно только одно, что Феодо­рит был на виду у высшего церковного начальства. И вот, когда по смерти Исидора Киррская кафедра сделалась праздною, он принужден был занять место почившего. Теперь-то пред нами снова отворяется дверь мо­настыря, откуда выступает Феодорит – епископ⁹⁷.

Феодорит-епископ: время и обстоятельства избрания его на Киррскую кафедру.

С самых ранних лет находившийся под влиянием строгих подвиж­ников и благотворным воздействием своей благочестивой матери, сочув­ственно относившийся к аскетическим идеалам, Феодорит, может быть, навсегда остался бы под сению принявший его обители; но блеск скры­вавшагося под спудом светильника был хорошо знаком всем, и по­тому Апамийский отшельник против воли должен был принять в управление Киррскую церковь⁹⁸. Это важное в жизни Феодорита событие, открывшее пред ним широкое поле для плодотворной деятельности, слу­чилось в 423 году⁹⁹, когда он только что достиг тридцатилетнего возраста¹⁰⁰. На Антиохийском престоле тогда был Феодот, который, помимо всего другого, заслуживает признательного уважения уже за одно то, что сумел оценить необычайные способности молодого отшельника и склонил его выйти из затвора, если только ему принадлежит инициатива избрания преемника Исидору Киррскому. Мы делаем это ограничение потому, что в древности нередко сама церковная община предлагала кандидатов на празд­ную кафедру¹⁰¹, а Феодорит мог быть знаком Кирру еще по своим ран­ним посещениям этой области для благочестивых целей. Посвященный в высокий сан старейшим предстоятелем своей провинции, митрополи­том Иерапольским (может быть, при участии Феодота), Феодорит стал пятым из известных нам епископов Киррских¹⁰². Сделавшись вид­ным человеком, новый пастырь своею ученостью, энергией и нравствен­ною безукоризненностью приобрел громкую славу и глубокое уважение на всем «Востоке»; живя в бедном городке, он иногда правил всем Антиохийско-Сирийским округом, поскольку для предстоятелей Восточной столицы был умом и определяющею силой. С этого времени имя Феодо­рита связывается с самыми важными событиями в истории Церкви, пони­мание которых невозможно без правильного разумения его личности. Но прежде чем перейти к этому периоду, мы должны остановиться на об­щем изображении Феодорита – епископа и изложить факты его деятельности ­на Киррской кафедре. Это даст нам возможность сохранить большую последовательность в дальнейшем повествовании о его жизни. При том же некоторые эпизоды этого рода трудно прикрепляются к какому-либо хронологическому пункту, а другие, относясь исключительно к характери­стике Феодорита, получают свое значение безо всякого отношения к вре­менной обстановке. Подобный распорядок представляется нам тем более уместным, что о первых семи годах жизни Феодорита в Кирре нам ничего неизвестно. Итак, нам следует теперь обрисовать, в каком свете является Феодорит, как епископ. Здесь он выступает пред нами, во-первых, в качестве общественного деятеля, практика – админи­стратора, на пользу своего города, а равно жителей Киррестии и других провинций, и во-вторых, – в качестве духовного пастыря и владыки вверенной ему церкви.

– Кирр и его положе­ние. – Заботы Феодорита о благоустроении города и нуждах граждан: устройство пор­тиков, мостов, бань и водопровода; привлечение художников и полезных людей. – Старания епископа о доставлении гражданам светского образования; участие его в граж­данских делах. – Бедственное состояние земледельческого класса вследствие строгости финансовой политики и жестокости владельцев-помещиков. – Старания Феодорита об уменьшении податей и облегчении участи доведенного до нищеты народа: письма его к влиятельным лицам.

Незначительная кафедра досталась в удел Феодориту: он был избран епископом города в Киррестии, Киррестнке (ἡ Κυῤῥεστική). Эта провинция лежала между равниною Антиохии в Сирии и, может быть, достигала самых берегов Евфрата, если только местечко Каперсана, расположенное при этой реке¹⁰³, принадлежало к ней; на юг она простиралась до пустыни¹⁰⁴, а с севера ограничивалась горою Аманом и Коммагеною¹⁰⁵. Когда в IV веке, при Константине Великом, произошло разделение Сирии на первую и вторую, Коммагена была присоединена к смежной Киррестии, и таким обра­зом составилась новая, довольно обширная, область Евфратисия или – точ­нее – Augusta Euphratisia¹⁰⁶.

Некоторые старинные писатели признают большую древность за горо­дом Кирром (ныне Cars, Carin¹⁰⁷). Прокопий Византийский приписывает основание его возвратившимся из Вавилонского плена Евреям, которые будто бы и назвали его в честь своего освободителя¹⁰⁸, а Геннадий Массилийский выводит наименование его от самого Кира Персидского, как осно­вателя¹⁰⁹. Трудно поверить этим баснословным сказаниям, не сообщае­мым более компетентными авторами; касательно же последнего свидетель­ства можно предположить смешение нашего Кирра с другим городом, который был заложен повелителем Персидской монархии в Сузиане¹¹⁰. Вероятнее всего, что митрополия Киррестии ведет свое начало от грече­ского поселения, засевшего здесь при Александре Македонском¹¹¹, и это предположение подтверждается Страбоном, упоминающим древнее местечко Кирру, находившееся в Фокиде, недалеко от Дельф¹¹². Во всяком слу­чае Птоломей дает знать, что Киррестия была некогда очень значительна и заключала в себе Иераполь, Верию и многие другие города¹¹³. Точно также и самый Кирр был славен своим языческим прошлым: близь него находился знаменитый храм Афины Киррестиды¹¹⁴, а на старинных моне­тах Антонинов и Филиппидов встречается изображение Διός χαταβάτου Κυρηστῶν, Κυρεστῶν, Κυῤῥεστῶν¹¹⁵. Очевидно, культ Зевса Катавата был сильно распространен и развит в этой местности. Не таково по­ложение Кирра было при Феодорите. К этому времени город значительно упал во всех отношениях и после него опять пришел в самое пла­чевное состояние. Уже при Юстиниане он не имел стен и весьма нуж­дался в воде; император возобновил, поправил и украсил его, так что он сделался богатым и важным пунктом; чудесное избавление от тяжкой болезни, благодаря сверхъестественной помощи почивавших в Кирре мучеников Косьмы и Дамиана, направило заботливость Кесаря на этот за­брошенный уголок¹¹⁶. Возможно, что именно ради славы этих святых Кирр называется у Иерокла почетным титулом A­γιούπολις¹¹⁷. Неизвестно, какое значение усвоилось ему в гражданском отношении в ряду дру­гих городов провинции Евфратисийской, хотя некоторые и поставляют его на втором месте; но несомненно, что церковно-иерархически он под­чинен был Иераполю, где жил митрополит Евфратисии, предстоятель Сирии Палестинской¹¹⁸.

Находясь всего в двух днях пути от Антиохии¹¹⁹, Кирр был однако же удален от всех главных путей сообщения¹²⁰, хотя вопрос о последних был в числе важных в государственно-экономической политике империи, начиная с Августа. По своей бедности он едва-ли мог возбуждать чьи-либо честолюбивые желания¹²¹; Кирилл Александрийский и сам Феодорит называют его городком (τό πολίχνιον)¹²², а в гла­зах пресвитера Пелагия это была просто деревушка¹²³.

Не смотря на это, новый пастырь всею душою полюбил свою епископ­скую резиденцию и считал Кирр «лучшим всякого другого славного го­рода»¹²⁴. Здесь сказывается величие души Феодорита, который никогда не искал себе богатейшей и славнейшей кафедры¹²⁵, а употреблял все свои усилия на то, чтобы привести Кирр в надлежащий вид и помочь жите­лям в наиболее необходимом. На церковные средства он построил общественные бани, портики и два огромных моста и заботился о многом другом, что служит на общую пользу¹²⁶. Город постоянно и сильно страдал от недостатка воды¹²⁷, и по содействию епископа был сделан водопровод из протекавшей вблизи реки¹²⁸. Этого мало: Феодорит брал на себя то, что должна была делать гражданская администрация, и с без­боязненною настойчивостью указывал представителям ее на их прямые и непременные обязанности¹²⁹. Распространяя подобного рода заботы и на другие города¹³⁰, деятельный епископ не ограничивался только этим; он имел в виду и более высокие интересы своих граждан, отовсюду доставляя Кирру необходимые искусства¹³¹. Он вызывал ораторов¹³², врачей и других нужных и сведущих людей. Между прочим, много добра оказал городу приглашенный им пресвитер Петр, который был опытным лекарем¹³³. Насколько важно было здесь участие Феодорита, видно из того, что, когда он нашелся вынужденным просить об увольнении из Кирра, все означенные лица стремятся в иные места¹³⁴.

С неменьшим вниманием относился Федорит и к потребностям умственным, стараясь о распространении возможно полного света «внеш­него», светского знания. Если круг людей, жаждавших умственного раз­вития и имевших необходимые для этого материальные ресурсы, был очень тесен, а образовательные средства, особенно на «Востоке», – чрезвычайно скудны, то тем большую симпатию и тем живейшее уважение вызывают в нас благородные усилия Киррского пастыря в этом отношении. Свои горячие желания по этому предмету Феодорит высказал в кратком, но достопримечательном письме к софисту Исокасию. «К аттическим лу­гам вашим, – заявлял он адресату¹³⁵, – опять слетаются наши пчелы, опытом познавшие полезность тех цветов. Посему ваше великолепие да наполнит их медом и да научит составлять соты с знанием, ибо ваша слава – красноречие воспитанников. Я же прошу, чтобы они сподобились большей заботливости, так как желаю, чтобы и наш город блистал вашими плодами». Будучи одним из образованнейших людей своего века, Феодорит делал все, чтобы сократить пределы невежества и понизить его степень. С этою целью он обращался с просьбами к разным интел­лигентным лицам, – риторам и софистам, патентованным профессорам высшей мудрости, побуждая их усилить и расширить свою педагогическую деятельность¹³⁶. Он посылал сюда всех, косность которых уступала его просвещенному и возбуждающему влиянию¹³⁷. Старания Феодорита давали хорошие результаты, что и понятно, ибо он руководил и воспитанниками и наставниками. По крайней мере, он сам засвидетельствовал софисту Исокасию, что тот «исполнял свойственное отцам»¹³⁸. Этот факт кра­сноречивее всяких рассуждений показывает, что Киррский епископ в своих пасомых видел детей, благосостояние которых было для него дорого, как свое собственное здоровье. В этом случае идеальные стрем­ления Феодорита совпадали с практическими целями, шли на встречу на­сущным потребностям страны и благотворно отзывались на общем ходе дел. Мы легко поймем это, если вспомним крайнюю беспорядочность тогдашней административной системы управления и по существу, и по при­менению. Безжизненность и неудовлетворительность форм мало восполня­лись усердием и честною энергией чиновников. Все падало, ветшало и испускало последнее дыхание, а судебные учреждения были известны лишь по одним именам¹³⁹. Феодорит взял на себя нелегкую задачу – вложить дух жизни в мертвые трупы и восстановить медленно коченевшие тела. «Настоящее время, – со скорбью замечал он¹⁴⁰, – изобилует дурными людь­ми, безбожно совершающими всякое зло, – и ни стыд, ни страх законов, ни надежда на будущее не оказываются достаточными, чтобы воспрепятство­вать стремительному напору зла. Преступления ныне уже не прикрываются, как прежде, но несправедливость вооружается наглостью, а бесстыдство называется смелостью; вор не страшится того, что будет уличен, коры­столюбец явно обирает, ворует и отнимает достояние ближнего и со­всем непринадлежащее ему называет своим». Видя все это, Феодорит не мог оставаться равнодушным зрителем совершающихся безобразий. Он сознавал, что причина их нередко кроется в лицах и с настойчиво­стью указывал правителям на необходимые качества. Так комиту «Востока» Дионисию он писал¹⁴¹: «многие желают начальствовать над другими, но не многие умеют; ибо забота о людях требует искусства, высшего всех других, а равно и здравости рассуждения, дабы, украшаясь ею, пекущийся об них (людях) мог приискать, что нужно делать; она требует муд­рости и справедливости, чтобы всякое дело определялось тою и венчалось обеими вместе, а не портилось противоположными расположениями. Посему же таковой человек нуждается в мужестве и рассудительности, поскольку первое необходимо для препобеждения противников». В большинстве слу­чаев это были, конечно, одни мечтания, которые могли находить примене­ние далеко не всегда. Феодорит старался осуществить их по крайней мере в сфере местного самоуправления Киррской провинции. С этою целью он выдвигал на различные посты знакомых и испытанных по своим спо­собностям людей, оказывал им всякую поддержку и защищал от при­теснений. Он искренно благодарил бывшего префекта Антиоха за то, что тот, «исполняя общую заботливость о подчиненных и выбравши (архон­тов) неподкупнейших, не поддающихся на деньги, удерживающих в равновесии весы правосудия и, кратко сказать, превосходнейших, – поста­вил их над городами, как бы некоторых отцов, врачей и правите­лей»¹⁴². В другой раз он энергически отстаивал Исаврийца Неона, так как он, «приняв в заведывание бразды отечества (Киррской области), прежде всего употребил время своего правления на то, дабы, мудро упра­вляя кораблем, вести его под попутными ветрами»¹⁴³. Чтобы иметь по­стоянно подобных людей для замещения должностей, Феодорит прилагал особенное попечение к образованию молодых людей и отсылал их к известным учителям, а после заботился о доставлении им надлежащего положения¹⁴⁴. Так духовный пастырь систематически и последовательно старался водворять правду и добро там, где часто господствовали совер­шенно иные принципы.

Указывая начальникам на значение их власти¹⁴⁵, давая всем брат­ские советы, побуждая и содействуя им в соблюдении закона¹⁴⁶, по поводу разных несправедливостей по отношению к знакомым¹⁴⁷, епископ Киррский должен был вступить в сильную оппозицию с правительственными органами по вопросам экономическим. К этому вынуждало его крайне бедственное положение жителей страны. Занимая квадратную площадь при­близительно в сорок миль, провинция далеко не блистала роскошью произ­водительности: совершенно голые горы осенялись только неплодовитым кустарником¹⁴⁸. Правда, еще во времена Страбона Киррестия представляла довольно цветущий и очень обработанный ландшафт¹⁴⁹, но при Феодорите она давала лишь виноград и мед, а хлеб родила в самом скудном количестве¹⁵⁰. При том же на столь ограниченной и жалкой территории находилось до 50 тысяч свободных обложенных тягл (τῶν ἐλευθερικῶν ζυγῶν) и еще десять тысяч государственных¹⁵¹. Понятно, как сильно должно было страдать население, забитое, полуварварское, не знав­шее ничего кроме родного ломанного Сирского языка¹⁵². Не смотря на это, подати здесь были гораздо тягчайшие сравнительно с другими провинциями¹⁵³; от них не были освобождены даже и церковные владения¹⁵⁴. Если при­соединить к сему нередкие засухи, неурожаи, голод, саранчу и другие бедствия¹⁵⁵, то мы поймем, почему иногда Киррестия висела на острие бритвы, по выражению Феодорита¹⁵⁶, и почему этот епископ радовался дождю, как великой милости Божией¹⁵⁷. При этом не нужно забывать строгостей финансовой политики правительства и неумеренной заботливости о благосостоянии государственной казны. Происходившие, начиная с первого сентября 312 года¹⁵⁸, чрез каждые пятнадцать лет генеральные ревизии были настолько суровы, что тогда отмечались и облагались каждая вино­градная лоза, каждое дерево, хотя бы они после срубались и вообще не приносили владельцу ни одного овола дохода. Впрочем, размер налогов ежегодно определялся особым императорским декретом. Продажность суда доходила иногда до невероятных размеров, а добросовестность фискаль­ной администрации прекрасно характеризуется императором Юлианом От­ступником, который говорил (Anm. Marcellinus, XVI, 15): rapere, non accipere sciunt agentes in rebus¹⁵⁹. Влияние такой политики сильно давало знать себя всюду и, в частности, в скудной Киррестии: народ страшился податей, как дети – привидений¹⁶⁰, что и понятно, ибо они решительно разоряли его и повергали в тяжкую кабалу ростовщиков¹⁶¹. Самый Кирр был город пустынный и имел мало обывателей, да и то бедных¹⁶². Вот каково было положение страны, вверенной духовному попечению и управлению Феодорита. Но если он не мог равнодушно переносить непри­глядную наружность своей резиденции, то тем более ему были дороги на­стоятельные потребности бедняков, интересы куска насущного хлеба. Для него было правилом апостольское слово: аще страждет един уд, с ним страждут вси уди (1Кор. XII, 6), – и он даже voleus-noles «должен был заботиться о делах, попечение о которых тягостно, но требуется законом». Зная отзывчивую душу Киррскаго епископа, земле­дельцы постоянно осаждали его просьбами о помощи и искали у него за­щиты от притеснений фискалов и немилосердных помещиков¹⁶³. Феодо­рит был по истине отцом для всех и горячо принимал нужды угне­тенного народа, но также энергично отстаивал он и неприкосновенность церковных владений. Когда некто Авраам, живший долго на церковном поле, вздумал присвоить его себе, Феодорит не допустил этого неспра­ведливого дела. Взяв столь недостойного мужа, он отправил его к ад­вокату Илье с диаконом Геронтием и препроводил относящиеся сюда документы. Впрочем, он действовал здесь не ради одного преследования преступника, а единственно с тою целью, чтобы возбудить в нем со­страдание и заставить его вознаградить потерпевших лиц¹⁶⁴.

Это отдельный факт, недовольно ясный, но зато до нас сохранилась значительная коллекция писем, из которых видно, какую изумительную настойчивость проявлял Феодорит в видах спасения страны от окон­чательного запустения. Рекомендуя милосердие по отношению к неимущим, как средство к получению божественного снисхождения¹⁶⁵, и умоляя за нуждающихся в попечении¹⁶⁶, он становился горячим адвокатом каждого, кто приходил к нему¹⁶⁷. Со своею внушительною речью Киррский епи­скоп обращается к частным землевладельцам и напоминает им, что требуется не одна законная правда, но и милость. Так, полководец Аре­овинд имел огромные поместья в неизвестной нам Сергифейской стране, но, по-видимому, был не особенно сострадателен к плательщикам. И вот Феодорит побуждает этого магната к человеколюбию. «Предпи­сание касательно оливкового масла, – докладывает он Ареовинду¹⁶⁸, – исто­щает тамошних земледельцев, ибо такого плода ни в прошлом, ни в настоящем году не доставляла земля, производительность которой весьма незначительна. Вам, как блистающему разумом, украшающим ваше му­жество, следует щадить обрабатывающих землю, когда свыше подается земледельцам недостаточное количество плодов и когда они не могут внести определенного дохода; ведь и источники не в состоянии приносить изобилия воды, если не имеется ключей»... «Сжальтесь, прошу вас, – взы­вал в другой раз Феодорит к Ареовинду¹⁶⁹, – сжальтесь над земле­дельцами, несущими труд, по получающими малый плод. Да будет для вас неплодородие случаем к духовному плодоносию и да получите милость божественную за подобную милость».

В данном случае столкнулись интересы помещиков с интересами земле­пашцев, которым покровительствует Феодорит, но были обстоятельства, когда одинаково страдали и те и другие. Чтобы вполне понять это, мы должны при­помнить существовавшие на этот счет узаконения в греко-римской империи. Все население ее подлежало государственным повинностям в том или дру­гом виде, – и никто не был освобожден если не от прямых, то от косвен­ных налогов. Главная тягость падала, конечно, на рабов – работников, но они лично не отвечали пред правительством. Точно также и свободные земледельцы (ἐλευθερικοί), чрез тринадцать лет пребывания на каком-либо участке прикреплявшиеся к нему и составлявшие особый класс коло­нов (coloni, γυπόνες)¹⁷⁰, не имели никакого дела с представителями фискальной администрации. Правительство сносилось исключительно с круп­ными владельцами-горожанами, которые, по господствовавшей тогда муници­пальной системе, выделяли из своей среды членов магистрата – курии. Вот эти-то последние, так называемые декурионы (decuriones, πολιτευο­μένοι), избиравшиеся обыкновенно из богатых лиц, и должны были вно­сить в казну всю следуемую сумму¹⁷¹, хотя бы для этого пришлось ли­шиться жалких рубищ, как то бывало при Феодорите¹⁷². Такой поря­док взаимной поруки, при различных злоупотреблениях и несчастных неожиданностях, даже в самом лучшем случае вел к тому, что пра­вительство спрашивало со своих агентов, эти притесняли декурионов, которые, в свою очередь, насколько возможно, обирали подчиненных и гнели их всеми мерами. Стонал бедный народ, но не сладко было и зажиточным гражданам: владельцы бросали свои поместья на произвол судьбы¹⁷³, а декурионы бегали от архонтов словно от чумы, боясь встре­чаться с ними¹⁷⁴. Трудно было разобраться в подобной путанице, в столь сложной коллизии интересов и их многообразном и причудливом пере­плетении. Феодорит взял на себя благородную задачу соводворить ягненка со львом (Прит. XXII, 24. Иса. XI, 6)¹⁷⁵ и своим убедительным сло­вом и могущественным влиянием укротить суровость взимания податей¹⁷⁶. У нас нет данных для подробного изображения всей этой истории; по письмам Киррского епископа она представляется в следующем виде.

Произведенная в свое время ревизия была утверждена Исидором, по­том префектом Флоренцием, а равно и его преемником¹⁷⁷, но была не вполне удовлетворительна, хотя, как показал дальнейший опыт, и она являлась наименьшим из зол. Вскоре всем другим городам дано было облег­чение, а Кирр почему-то был лишен императорских милостей¹⁷⁸. К увеличению бедствий, поднялись еще разные кляузы, в Константинополь полетели доносы, между тем подати нужно было вносить. Может быть, в это именно время ко двору был послан особый ходатай, а епископ со своей стороны просил Дионисия подождать исхода миссии легата. Кирр, – писал ему Феодорит¹⁷⁹, – «подвергся несправедливому нареканию. По сему случаю дивный сын наш Филипп отправился в царствующий город, чтобы сообщить верховным властям его о страданиях и получить цели­тельные лекарства для предотвращения угрожающей опасности. В виду этого я прошу краткой отсрочки, ибо мы надеемся, что человеколюбивый Господь в самом непродолжительном времени рассеет это мрачное и грозное облако».

Ожиданиям Феодорита не суждено было исполниться, как он пред­полагал. Филипп успел несколько в своих стремлениях, в чем высокое покровительство оказал ему Константинопольский владыка Прокл. По крайней мере, Феодорит свидетельствует, что, благодаря его заступничеству, ходатаю удалось склонить власти на свою сторону, так что он наполнил слухи всех похвалами предстоятелю столицы¹⁸⁰. Возможно, что тогда же Киррский епископ был обрадован письмами от Прокла и при­менял к нему апостольское изречение: сердце наше распространися: не тесно вмещается в нас (2Кор. VΙ, 11:12). Во всяком случае он упоминает о доступности всем Константинопольского архипастыря и ка­ком-то трибуне Навкрациане, которого он любит еще больше¹⁸¹. Миссия Киррского гражданина и декуриона¹⁸², по-видимому, увенчалась успехом, но последний стал весьма сомнительным, когда на другой год выступил на сцену человек, представляющий собою резкий тип нравственной низости. Это был какой-то епископ, воспылавший непримиримою ненавистью к Филиппу. Прошлое этой личности далеко незавидно. Замеченный в разных проступках, он подлежал суду Антиохийскаго собора, но, не дождавшись открытия его, ушел в Константинополь, так как будто бы были нару­шены церковные каноны. Смута и интриги, очевидно, ему были близко зна­комы. В столице, ради своих личных счетов с Филиппом, он на­чал клеветать на составителей податной росписи и не постыдился «враж­довать против страны, которую он называет матерью»¹⁸³. Дело снова приняло неблагоприятный оборот, – и Феодорит должен был спасать Киррестию, заранее по совести объявляя, что он ни на кого не имеет человеческого негодования и что его огорчает только отрекающийся от божественных законов и сделавшийся орудием противной силы¹⁸⁴. При­водим некоторые отрывки из писем Киррского пастыря; это – бытовые картинки, столь же верные действительности, сколько и рекомендующие вы­сокую душу их автора.

Ближе всех стоял к данному вопросу префект «Востока» (praefectus praetorio Orientis), каким тогда был Констанций, совершенно незнакомый Феодориту, каковое обстоятельство не помешало Киррскому епископу обра­титься к нему с просьбою о пощаде бедняков. «Я стенаю и плачу, – читаем мы в рассматриваемом послании¹⁸⁵, – будучи вынужден писать против человека, прегрешения которого нужно бы прикрывать ради имени священства; однако же я пишу с целью защитить притесняемых им бед­няков. Виновный во многих преступлениях, лишенный общения, – он, когда святой собор¹⁸⁶ не был созван, убоявшись решения архиерейского собрания, убежал оттуда, так как, по его мнению, были попраны цер­ковные постановления; но этим он ясно обнаружил свое намерение – презреть узы отлучения. На него возводят обвинение, несоединимое даже и с наемниками: по ненависти к славному мужу Филиппу он напал на жалких ответчиков пред государственной казной... Прошу ваше благо­родство не верить лживым обвинениям его, а утвердить обозрение, поща­дить несчастных плательщиков, от которых требуют того, чего они не могут внести. Кто не знает тяжести описи наших тягл, почему сбе­жало большинство владельцев, разошлись землепашцы и многие поместья сделались пустынными?.. Если бы даже ни один клочок нашей страны не оставался невозделанным, и вся она была в высшей степени удобна к земледелию: – и тогда землепашцы были бы крайне удручены налогами, не перенося тесноты описи. Свидетельство сему весьма ясно. Ибо при слав­ной памяти Исидоре, когда было пять тысяч плательщиков, – чиновники правления, не будучи в состоянии представить податей по Комициановскому расписанию, часто тужили, умоляли донесениями высокий ваш трон, чтобы сложено было 2.500 жалких тягл, – и те, которым прежде твоего бла­городства были вверены эти бразды, повелели снять с бедных декурионов бесплодные тягла и дать другие расчисления вместо Комициановских, ибо иначе они но могли в точности исполнить возложенного на них обяза­тельства. Я прошу устранить бедствии от несчастной страны, поднять ее, клонящуюся к падению, и оставить по себе вечную славу последующим поколениям». В таком же тоне написано и письмо патрицию Сенатору¹⁸⁷, где Феодорит умолят, адресата «совершить справедливое дело». Но реше­ние не могло зависеть исключительно от этих лиц, и потому епископ Киррский просит Августу Пульхерию «исцелить раны города»¹⁸⁸. Ходатай­ство сестры императора было бы, конечно, весьма значительно, если бы влияние ее не парализовалось любителями интриг. Чтобы обеспечить себя и с этой стороны, Феодорит обращается к бывшему военачальником на «Востоке» Анатолию, побуждая «и в отсутствии иметь обычное попечение» о нем¹⁸⁹. Не был забыт и епископ Прокл, еще ранее оказавший свое покровительство Филиппу. Благодаря его за эту услугу, Киррский пастырь в настоящий раз сообщает, что достигнутый результат «пытается обра­тить в ничто некий благоговейнейший муж, клевеща на часто происхо­дившее за двенадцать лет пред сим обозрение страны и воздвигая об­винение, неприличное даже и порядочным рабам. Посему, – читаем мы далее¹⁹⁰, – умоляю твою священную главу – прекратить ложь того человека и убедить славнейших префектов, чтобы оставалось в силе решение, которое они произнесли справедливо и человеколюбиво». Для большего веса Феодорит присоединяет иногда слово просьбы и от Иакова, великого подвижника, жившего недалеко от Кирра¹⁹¹.

Защищая обитателей вверенного ему города, Феодорит не забывает напомнить патрицию Анатолию и о Киликийцах¹⁹².

Как видим отсюда, козни гнусного клеветника нашли чрезвычайно энергичного обличителя, но успел ли последний в своих благородных усилиях? – мы не знаем. Однако же можно полагать, что труды Киррского предстоятеля не были напрасны. По крайней мере известно, что он вы­сказывал свою признательность адвокату Петру, который «судебным по­рядком заградил уста врагу истины»¹⁹³. Очень вероятно, что здесь мы имеем заключительный момент печальной драмы, где попирались все че­ловеческие чувства, где ложь и интрига грозили лишить куска насущного хлеба громадное количество людей и уничтожить «остатки города и страны»¹⁹⁴.

Таков был Феодорит, как администратор и заступник за своих граждан. Одного этого было бы вполне достаточно, чтобы история с бла­годарностью вспомянула его имя, если бы он был чисто светский деятель, простой правительственный чиновник. За всем тем мы имеем сведе­ния только о некоторых фактах этого рода, а большинство их остается неизвестным. Во всяком случае изложенное нами выше ясно показывает, что с самого начала своего служения Киррской церкви Феодорит был вовлечен во все важнейшие интересы своей паствы и везде проявлял свое благотворное участие. В одном из ранних своих сочинений и именно в комментарии на Песнь Песней он пишет, что «занят бес­численными заботами городскими и сельскими, военными и гражданскими, церковными и общественными»¹⁹⁵. Во всех этих отношениях Феодорит выступает в самом привлекательном виде, как отец и благодетель обитателей Киррских. Бедность города, суровость финансовой политики, страдания народа, притеснения правительства: все это служило поводом к яркому обнаружению благородных сторон высокого характера Киррского пастыря. Однако Феодорит был епископом и потому его пастырское слу­жение должно по преимуществу останавливать наше внимание.

– Взгляды Феодорита на пастыр­ское служение и образ жизни его в Кирре. – Отношения Феодорита к подвижникам; пол­ная нестяжательность и высокая безупречность его и клира. – Устройство храмов и до­ставление в Кирр мощей разных святых. – Заботы о поднятия нравственного уровня народа. – Борьба против еретиков. – Деятельность во время гонения в Персидской Ар­мении. – Участие к Африканцам, пострадавшим от Вандалов. – Проповедничество в Кирре, Верии и Антиохии. – Письма Феодорита – поздравительные (ἐωρτασπχαί), по случаю праздников, и утешительно увещательные. – Общая характеристика Феодорита – епископа.

Деятельность каждого человека определяется его воззрениями на жизнь, так что высота или низменность последних значительно обусловливают собою качество первой. Если мы взглянет на Феодорита с этой стороны, проникнем в тайники его желаний и надежд, то найдем в нем возможно идеальную личность. Нормою и законом для него было учение св. Апостола Павла, изложенное в пастырских посланиях. «Его, – писал Киррский епископ¹⁹⁶, – надлежит с точностью сохранить всем, сподобившимся священства, и, как некое правило, всегда иметь пред собою и с ним соображать: и что говорится и что делается ими». Посему, «если кто приобретет все добродетели, по вознерадит о вверенных ему душах, – тот не только не получит никакой пользы от собственных преуспеяний, но даже под­вергнется наказанию за оное нерадение»¹⁹⁷. Единственною целью Феодорита было горячее стремление «созидать церковь Божию и угождать ея Жениху и Господу»¹⁹⁸. Самая жизнь человека имеет смысл лишь постольку, поскольку она употребляется для блага себе и другим, для достижения возможного индивидуального нравственного совершенства и возвышения ближних на ту же степень; в виду этого и присланное Феодориту одним другом Лес­босское вино, способствующее будто бы долголетию, оказалось в его гла­зах ничего нестоящим¹⁹⁹.

Идеалом Киррского пастыря было всецелое служение Богу, и ради сего он признавал необходимость самой внимательной строгости к себе. По его словам, епископу или пресвитеру следует быть «степенным и в выговоре, и в наружности, и во взгляде, и в походке, чтобы и в теле было видно душевное целомудрие»²⁰⁰.

С такими воззрениями на предстоящее ему дело, в самом цветущем возрасте²⁰¹, Феодорит вступил па Киррскую кафедру и получил в свое заведывание епархию с 800 приходов²⁰². Чтобы достигнуть предположенной высоты, он, – вероятно, подражая Аврааму²⁰³, – сделавшись епископом, не переменил образа жизни и любил «тишину желающих созидать церкви в монашеском состоянии»²⁰⁴. В своем уединенном жилище, где покой ночи разделял иногда кто-либо из друзей²⁰⁵, постом и молитвою Феодо­рит воспитывал себя, чтобы явиться пред народом власть имущим, по своему нравственному авторитету. С юных леть стоявший под могу­щественным воздействием Антиохийских отшельников, – он, естествен­но, и теперь не прерывал связей с ними и в постоянном обращении с суровыми аскетами старался почерпать духовную бодрость. В этом отношении Киррская область представляла полное удобство. Там блистали своими добродетелями Евсевий, Марис, Иаков Великий и Лимней, Иаков Младший, – ученик Асклепия Симеон, Фалелей и др.²⁰⁶. Феодорит часто приходил к ним и наслаждался их беседами. Здесь он поддерживал в себе бескорыстное стремление к совершенству и проникался жаждою той безупречной нравственной чистоты, какая отличала этих подвижни­ков. Его огорчения оказывались ничтожными в сравнении с их непо­мерными трудами, и из келий отшельников Феодорит выносил новую решимость к самоотверженному служению истине. Непрерывное соприко­сновение с этою чистою средой не позволяло ему изменять своим идеа­лам, которые легко исчезают или меркнут под гнетом тяжелых об­стоятельств. Мы не должны упускать из вида этого, если желаем вполне понять и объяснить личность и поведение Феодорита в течение всей его жизни.

Рано заявив свою нестяжательность, он и в сане епископа не за­ботился о внешних благах. Жертвуя всем для своих граждан, сам Феодорит не имел ничего и был бедняком, ибо, по его мнению²⁰⁷, иерею надлежит пренебрегать всем житейским и пребывать в священнослужении. Но он знал, что для успеха всяких добрых начинаний недостаточно только самому быть честным, а нужно поднять до себя и исполнителей своей воли, поэтому и употреблял все усилия для возвыше­ния нравственного состояния клира. Как свет не терпит тьмы, так и Феодорит не допускал ни единого пятна в своих подчиненных. Такая энергия, конечно, не могла пройти бесследно: результат соответствовал трудам. Когда впоследствии Киррский епископ подвергся незаслуженному и жестокому наказанию, он безбоязненно свидетельствовал о себе, что про­вел двадцать пять лет, никем не вызываемый на суд и сам не об­виняя кого-либо другого. «Никто из благоговейнейших клириков наших за все эти годы не обращался в судилище. Я не принимал ни от кого ни овола, ни одежды; ни один из живущих со мною никогда не брал единого хлеба или яйца. Я не приобрел ничего кроме рубищ, в кото­рые одеть»²⁰⁸; в числе его стяжаний не было «ни дома, ни поля, ни гроб­ницы»²⁰⁹. Но все это касалось только самого Феодорита и лишь предугото­вляло его к деятельности, которая носила на себе отпечаток чистоты своего источника.

Заботясь о внешнем устроении города, Феодорит, конечно, прежде всего постарался о том, что служить к удовлетворению религиозных по­требностей христиан. В Кирре были ранее храм мученика Дионисия²¹⁰ и базилика Косьмы и Дамиана²¹¹; упоминается также молитвенный дом, куда, кажется, были перенесены останки святых Апостолов²¹², но, бла­годаря усердию Феодорита, епископия украсилась еще новою церковью.

Бедный город едва ли мог давать достаточные средства, но ревностный пастырь увещаниями и просьбами умел, находить нужные суммы²¹³. День освящения и обновления был величайшим торжеством для Феодорита; в письмах его по этому случаю проглядывает самая неподдельная радость. Так, софисту Аэрию он писал²¹⁴: «родительница и кормилица призывает вас к желанному вами празднику, ибо освященный храм уже покрыт кровлею, прилично украшен и приглашает жителей, для которых воздвиг­нут. Это – Апостолы и пророки, громогласные вестники Ветхого и Нового Завета. Посему украсьте своим присутствием это празднество, почерпайте проистекающее из него благословение и сделайте для нас праздник еще более радостным». Феодорит желает видеть участниками в духовном веселии даже и тех, которые не были «единоверцами»²¹⁵. Помимо того, епископ всячески старался собрать в город разные святыни. Мощи Апо­столов и пророков были получены из Финикии и Палестины и с пе­нием псалмов встречены «и пастырем и народом, и гражданами и по­селянами». Есть основание думать, что в Кирре находились останки Иоанна Предтечи и патриарха Иосифа²¹⁶. Известно также, что в соседнем селении Китте сооружен был храм, где покоился подвижник Зевинас; а потом туда были перенесены мученики, чтимые в этой области²¹⁷. Таким обра­зом, все было сделано для религиозного преуспеяния общества, а священная ревность епископа и высокий пример его жизни докончили остальное. Каж­дый день, утром и вечером, верующий призывался к богослужению и для назидания Словом Божиим²¹⁸, разъясняемым ученым пастырем. Есте­ственно, что при подобных условиях благочестие если и не процветало, то значительно возрастало в Кирре. Мы уже видели свидетельство этого в высокой радости граждан по случаю встречи останков Апостолов и про­роков. В другой раз Феодорит упоминал о «всеобщем рвении хри­столюбивого народа»²¹⁹.

Мы не знаем в точности, какими способами епископ старался дей­ствовать на свою паству, но несомненно, что от его бдительного взора не укрывалось и малейшее пятно. Напр., однажды он услышал, что декурионы при-Евфратскаго города Зевгмы допускают незаконные браки в близких степенях родства, и сильно восстал против этого «гнусного дела, совершенного мужами, происшедшими от архиереев, воспитанными в благочестии и обещавшими держать его»²²⁰.

Сеяние доброго пастыря дало обильные плоды, и Киррский епископ по справедливости может быть причислен к тому сонму избранных деяте­лей, которых призывал на духовную ниву Господь Спаситель. Но этот же Божественный Учитель предсказал и то, как много плевелов насадит враг рода человеческого. Н действительно, в Кирре было немало подоб­ных отщепенцев, совратившихся с правого пути. Где причина этого? – определить трудно. Некоторые приписывают размножение еретиков в этой стране «святительскому недозиранию» епископа Исидора, находившегося в преклонных летах²²¹. Может быть, это и правда, но никаких подтвер­ждений сему не имеется. Сам Феодорит, хотя и отзывается о своем предшественнике очень сдержанно, однако же совсем не дает заметить, чтобы он упрекал его в чем-нибудь²²². Во всяком случае факт тот, что в этой глухой части Сирии прочно утвердились последователи различ­ных сект. Понятно, сколь великой опасности подвергались православные с этой стороны, – тем более, что еретики старались иногда подменять подлинные книги Св. Писания искаженными переделками их. Так, энкратиты особенно сильно пропагандировали составленную их учителем, Ти­цианом, евангельскую гармонию «διά τεσσάρων», где были опущены генеалогия и другие места, показывающие рождение Иисуса Христа по плоти от семени Давидова. И этим сводом (συντόμῳ τῷ βιβλίῳ) пользовались не одни тациане, но и православные хранители апостольских догматов, которые не подозревали коварства. «Я, – говорит Киррский епископ,²²³ – нашел больше двух сот подобных книг, чтимых в наших цер­квах, и, отобравши их, заменил Евангелиями». Но по преимуществу усилились в Киррестии Маркиониты; по свидетельству самого Феодорита²²⁴, «безбожный Маркион посеял много терний нечестия в области города Кирра».

Точно также Ариане и Евномиане увлекали простодушных в свои сети. Феодориту предстояла трудная задача парализовать тлетворное влияние суе­верных фанатиков и, если возможно, обратить их к правой вере. С этою именно целью он и открыл борьбу против всевозможных ересей²²⁵, впрочем, – с редкою и, пожалуй, беспримерною для того вре­мени терпимостью,²²⁶ – исключительно с духовным оружием, безо всякого содействия со стороны светской власти. Он, конечно, сознавал, что ре­прессивные меры здесь неуместны, а плодотворно только слово увещания. Свой взгляд на этот предмет Феодорит ясно выражает в толковании на книгу Песнь Песней, где мы читаем: «тем, которые получили звание и долг учительства, Бог повелевает преследовать этих развра­тителей доводами истины, чтобы чрез то сохранить целым созревающий виноград и неповрежденным их ересью»²²⁷. Единственными помощниками в этом подвиге были святые отшельники, оказывавшие ему молитвенное подкрепление и поддерживавшие его в перенесении трудов и опасностей. Таков был, между прочим, Иаков Великий, которого епископ Киррский называет своим Ильею²²⁸.

Поставив искоренение заблуждений непременною обязанностью для себя, Феодорит приникал в самые потаенные гнезда еретиков и всем пре­подавал спасительные уроки²²⁹.

Усилия его в этом направлении не были напрасны, и скоро истина воссияла там, где было царство тьмы. На двадцать шестом году своего епископства он торжественно заявлял о блестящих результатах своей энергической деятельности. В 448 году консулу Ному он писал: «во­семь Маркионитских селений и другие, близь лежащие, местности я убедил настолько, что они добровольно обратились к истине; одно селение, на­полненное Евномианами, и другое – Арианское – я привел к свету богопо­знания, и по божественной благости у нас не осталось ни одного ерети­ческого плевела». Одних Маркионитов было обращено более десяти ты­сяч²³⁰.

Искореняя заблуждения в Киррской провинции, Феодорит не ограничи­вался пределами только этой области, но «состязался во многих других городах Востока»²³¹. Таким образом, апостольская деятельность его про­стиралась на все важнейшие центры Сирии, где, конечно, он являлся столь же успешным поборником православия, как и в своей собствен­ной епархии. Пламень священного одушевления неудержимо увлекал его на тот путь, который был проложен стопами провозвестников божествен­ной религии Христа Спасителя, и заставлял его взывать к разным ли­цам, чтобы они не вредили красоте своей души догматическими предубеж­дениями²³².

Необходимо думать, что Феодорит направлялся не исключительно про­тив извратителей христианской веры, но имел в виду и представителей языческого политеизма. Как близко ему было это дело, – показывает его письмо к архонту Кипра Уранию²³³. Нужно читать это горячее послание, чтобы видеть, какой восторг наполнил душу епископа при одной вести о готовности адресата принять христианство. Нужно прочувствовать его убедительные пожелания касательно достижения разными лицами главы со­вершенств, благочестия²³⁴, чтобы понять, сколь сильно он был предан своему долгу пастыря, учителя и просветителя.

Наконец, можно находить указания, что Феодорит действовал во всех этих случаях единственно властным словом проповедника, пред которым невольно преклоняется всякая неправда. Он руководствовался здесь сознанием, что «ложь неизбежно уступает пред сияниям истины»²³⁵, и твердо держался этого правила, не позволяя себе строгих мер принуж­дения. «За единородного Сына, – говорит он²³⁶, – мы постоянно сражались и против язычников, и против Иудеев, и против страдающих нече­стием Ария и Евномия, и против зараженных гнилью Маркиона, – убеждая язычников, что Он есть Творец всего, совечный Сын всегда сущаго Отца; – Иудеев, что об Нем прорицали пророки; – последователей Ария и Евномия, что Он единосущен, равночестен и равномощен Отцу; – при­нявших же бешенство Маркиона, что он не только благ, но и право­суден, Спаситель не чужих, как они баснословят, но своих творений».

Приведенные нами факты не нуждаются в комментариях. Рассматри­вая их, мы удивляемся столько же уму, любви и снисходительности Киррского пастыря, сколько и его всецелой самоотверженности, ибо мужествен­ный поборник правой веры подвергался немалым опасностям. Маркиониты, напр., оказывали сильное противодействие Феодориту и нередко воз­мущались против него²³⁷. Киррский епископ рассказывает нам, что раз, намереваясь войти в одно большое Маркионитское селение, он встре­тил множество препятствий, заграждавших вход (πολλά τινα ἐν μέσῳ γινόμενα τήν ἔξοδον διέκώλυεν). На утро еретики грозили даже мечами, и только в третьем часу этого дня Феодорит получил свободный до­ступ в означенное местечко²³⁸. Один Бог знает, – говорит он²³⁹, – «сколько я принял камней, которыми бросали в меня гнусные еретики. Часто проливалась моя кровь, – и я преждевременно ввергался в самые двери ада». Священное одушевление давало Феодориту силы препобеждать все подобные затруднения, даже с опасностью для собственной жизни, а успех венчал его великие апостольские подвиги.

Но, вооружаясь против еретиков, Киррский епископ не забывал поддерживать и православных, когда их твердость подвергалась жестоким искушениям. Мы не имеем фактов этого рода по отношению к жителям Киррестии, но до нас сохранились известия об его участии к христианам Персидской Армении во время возникшего здесь гонения. Начавшееся в 418–420 г.г. оно продолжалось в течение целых тридцати лет и в некоторые периоды обнаруживаюсь с крайнею свирепостью²⁴⁰. Греко-римское правительство не могло прочно утвердиться в этих землях и даже вы­нуждено было поступаться ими. В 363 г. Иовиан должен был заклю­чить постыдный мир с Сапором II (309–381 г.г.) и отдал ему пять провинций при Тигре, а потом и Армения подпала под власть Сассанидов и при Феодосии Младшем потеряла последнюю тень независимости²⁴¹. Вме­сте с этим многочисленное христианское население было предоставлено на произвол нетерпимости и деспотизма Персидских повелителей, – и ему приходилось иногда снова испытывать, преследования эпохи Марка Аврелия и Диоклитиана от фанатических приверженцев Зороастровой религии²⁴². Неизвестно, в каком именно году маги воздвигнули притеснения против христиан при Феодорите²⁴³, но последний поспешил ободрить и поддержать несчастных. В письме 78 он советует Евсевию заступить место пер­вого епископа, который был почему-то неспособен с честью и достоинством додерживать славу имени Христова. «Твоему благочестию, – пишет Феодорит²⁴⁴, – следует взять на себя старание и кормчего и полководца и пастыря и с готовностью принимать всякую опасность за овец Христо­вых: не оставлять в пустыне пасомых, но слабых укреплять, пав­ших поднимать, заблудших возвращать (Иезек. XXXIV, 4) и здоровых сохранять в здравии, подражая хорошим пастухам, которые предают себя на съедение вместо пасомых и вступают в борьбу с волками... Будем бедствовать и сражаться за овец Господних... Не будем негодо­вать на поднявшуюся бурю, ибо Господь всяческих знает, что полезно. Поэтому и Апостолу, требовавшему избавления от искушений, Он не дал просимого, но сказал: довлеет ти благодать Моя, сила бо Моя в немощи совершается (2Кор. XII, 9). Итак, увещевает Феодорит, – будем мужественно переносить постигшие тяжелые несчастия; на войнах открываются храбрые, на состязаниях увенчиваются атлеты, морская буря являет искусного кормчего, огонь искушает золото».

Второе обширное письмо было отправлено с пресвитером Стефаном, которого Киррский епископ хвалит за «благопристойность нравов». От­сюда можно заключать, что это был посол от угнетенных страдальцев к наиболее видным представителям «Восточной» церкви. Стало быть, слава Феодорита была настолько значительна, а его пастырская мудрость так ценима всеми, что его духовной помощи искали даже Персидские христиане, пред которыми носился грозный призрак мучительной смерти. Вот факт, столь сильно рекомендующий высокую нравственную личность епископа Киррского!

По своему содержанию 77 письмо отличается общим характером и не без основания считается окружным пастырским посланием к христиа­нам Армении, хотя и адресовано одному лицу, епископу Евлалию. «Я узнал, – пишет здесь Феодорит²⁴⁵, – что сатана просил вас, дабы сеял, яко пшеницу (Лук. XXII, 81), и Господь попустил это, чтобы показать пше­ницу, чтобы испытать золото, чтобы прославить славных, чтобы увенчать борцов, чтобы возвестить победителей. Я страшусь и трепещу, конечно, не за вас, мужественных борцов в состязаниях за истину, но по­елику знаю, что есть некоторые весьма слабые... Однако же я имею одно утешение в страдании, когда размышляю о вашей святости. Будучи воспи­таны божественными словесами и научены Архипастырем относительно того, что отличает доброго пастыря, – вы положите душу свою за овец». Если Апостолы подвергались мучениям за своих врагов, то «тем справедли­вее принимать постигшую в настоящее время опасность за единоверцев, и братьев, и детей. Ведь подобная любовь свойственна даже неразумным: вот и воробьи по мере возможности борются за своих птенцов и упо­требляют все свои силы на защиту их; равно и все другие птицы при­нимают опасности за своих детенышей. Да и что говорить о птицах? Даже и медведи, и леопарды, и волки, и львы охотно принимают все за своих детенышей»... Не вполне твердые в вере составляют предмет преимущественной заботливости Феодорита. «Я прошу твое благочестие, – внушает он епископу Евлалию²⁴⁶, – иметь особенное попечение о слабей­ших и не только колеблющихся поддерживать, но и упавших поднимать, ибо и пастухи не оставляют в пренебрежении болящих, а отделяют их от других и всячески стараются об излечении их. Тоже нужно делать и нам: поскользнувшихся следует снова поставлять на ноги, про­стирать руки, увещевать, врачевать раны и не отказываться от спасения их, предавая их в пасть диавола... Молю вас, прострите руку поскольз­нувшимся, извлекайте из страшного рва и тинистого болота, ставьте на камне ноги их и влагайте в уста их новую песнь – хвалу Богу на­шему (Пс. XXXIX, 3. 4), дабы пример вреда их сделался примером спасения: пусть увидят это многие и убоятся и будут уповать на Господа Бога (там же, ст. 4). Пусть не запрещается им участие в священных таинствах, пусть не возбраняется им молитва оглашаемых, слушание божественных Писаний и увещание учителей. Пусть они лишаются священ­ных таинств не до смерти, но на определенное время, – до тех пор, пока не познают свою болезнь, пока не возжелают здравия и не восскорбят достойно о том, что, оставивши истинного царя, дерзнули обра­титься к тирану и, покинув благодетеля, предались врагу». Так горячо и искренно отозвался на вопли гонимых Феодорит, – человек высокой духовной опытности, нравственного величия, способный вдохнуть свежие силы в слабые и удрученные сердца преследуемых. Сколько мудрости, глубокой теплоты и христианской снисходительности светится в его пла­менных строках по вопросу о падших?! Это был действительно добрый пастырь, который следовал словам Господа: не хощу смерти грешни­ка, но еже обратитися нечестивому от пути своего, и живу быти ему (Иезек. XXXIII, 11) и вполне осуществлял апостольский за­вет: утешайте малодушныя, заступайте немощныя (1Сол. X, 14)²⁴⁷.

Не менее сильно сказывались привлекательные стороны нравственной личности Киррского пастыря и при других случаях. Несчастные события в Африке послужили поводом к широкой и энергичной деятельности Феодорита-епископа на пользу пострадавших. Когда в 427 году Бони­фаций возмутился против империи, он призвал на помощь Вандалов под предводительством Гензериха. Но последний скоро обратился против самого коварного наместника и опустошил всю проконсульскую Африку, причем в 439 г. пал и Карфаген. Жестокости варваров, решившихся «не оставлять ни кого» и не щадивших ни пола, ни возраста, прежде всего направлялись на духовенство и людей знатных и богатых²⁴⁸. На­селение искало спасения в бегстве, и между прочим не мало Африканцев попало в Киррскую область (Epist. 29. 82). К числу таких принадле­жал Карфагенский гражданин Целестиак, славный своим происхождением и высоким общественным положением. Лишившись куска насущного хлеба, он вместе с женою, детьми и слугами (Epist. 29. 31. 35. 36) принужден был скитаться по чужим краям и «смотреть в руки боголюбцев». Впрочем, свое бедствие он переносил с твердостью и не высказывал ропота на волю Провидения. Прожив много дней в Кирре (Epist. 35) под радушным кровом милостивого епископа, Целестиак не захотел более обременять гостеприимного пастыря и отправился в другие места. Феодорит и теперь не покинул страдальца: он препроводил с ним несколько просительных писем к разным лицам, возбуждая к состраданию как самих адресатов, так и подчиненных им или зна­комых. Апеллион (epist. 29), софист Аэрий (epist. 30), Домн Антио­хийский (epist. 31)²⁴⁹, Феоктист Верийский (epist. 32), комиты Стасим (epist. 33) и Патриций (epist. 34), епископы Ириней (epist. 36) и Помпиян (epist. 37): все они должны были открыть двери Целестиаку по ре­комендации и ходатайству Феодорита. «Всякий вид добродетели заслуживает похвалы, человеколюбие же украшает все прочие. Мы постоянно просим его у Бога всяческих; только по одному этому получаем снисхождение, когда согрешаем; оно одно делает то, что богатый обращает внимание на бедняков»²⁵⁰: вот источник участия епископа Киррского к человеку, для которого его славное прошлое стало мифом (epist. 33). Не менее ха­рактерны и воззрения Феодорита на значение подобных несчастий и на то, как должно относиться к пострадавшим. «Если бы Бог всяческих, – пишет он Феоктисту²⁵¹, – тотчас подвергал наказанию согрешающих, Он совершенно погубил бы всех. А так как Он по своему челове­колюбию щадит Своим судом, то одних наказывает, другим же пред­ставляет наказания их вместо наставлений». Ими Он «производит страх и чрез страх возбуждает сострадание, а из сего производит двоякое следствие: и нам подает пользу из наказания их и им доставляет чрез нас утешение». «Думаю, – говорить Киррский предстоятель в письме к Иве Едесскому²⁵², – что ради общего спасения Бог всяческих посылает какие-либо несчастия некоторым, чтобы наказание их послужило целитель­ным лекарством для согрешивших, борцам за истину – увещанием к твердости, а смотрящим на них – полезным образцом: ибо мы некото­рым образом наполняемся страхом, видя других наказываемыми. Раз­мышляя об этом, постигшее Ливию я принимаю за посланное для общей пользы. Во-первых: вспоминая прежнее благосостояние тамошних жителей и видя внезапную перемену, я усматриваю быстрые превратности челове­ческих дел и поучаюсь не смотреть на счастливые обстоятельства, как на постоянные, и не негодовать на неблагоприятные обстоятельства, как тягостные. Потом, я возобновляю память о прегрешениях и устрашаюсь, чтобы и мне не подпасть подобным же страданиям». Такой взгляд, ко­нечно, исключал малейшую тень стоической холодности в отношениях к несчастным, а поставление человеколюбия на вершину добродетели по­казывает, как полно было чувством христианской любви сердце Феодо­рита. Мы видим проявление ее и в горячем участии Киррского предстоя­теля к потерпевшим Африканским епископам: Киприану²⁵³ и Флорен­цию²⁵⁴ и благородному гражданину Максимиану²⁵⁵, которые должны были испытать на себе варварскую руку Вандалов. Но особенно замечательною представляется история с некоей Марией, дочерью знатного Африканца Евдемона. Во время всеобщего погрома она попала в руки тиранов, а потом досталась Киррским купцам. При ней находилась и служанка, по­ражавшая всех верностью своей бывшей госпоже. Узнав об этом, солдаты стоявшего в городе гарнизона²⁵⁶ выкупили Марию, – и прибывший после Феодорит поручил ее попечению одного из диаконов своей церкви, приказав выдавать ей приличное содержание. Так жила освобожденная в течение целых десяти месяцев, когда епископ Киррский услышал, что ее отец жив и занимает видное место на Западе. Теперь он отправ­ляет Марию в приморский город Эгос и просит тамошнего пастыря о верном и удобном доставлении ее Евдемону²⁵⁷.

Мудрость, нравственная строгость к себе, удивительное бескорыстие, неутомимая борьба за истину против еретиков, полнота христианской люб­ви – вот черты, которые нам удалось отметить в величественном образе Феодорита-пастыря. Мы должны сказать еще об учительности Киррского епископа. Не может быть никакого сомнения в том, что эта сторона пастырского служения не была забыта Феодоритом. Сам он свидетельствует пред подозрительным Диоскором, что возвещение христианских истин народу начато им с момента посвящения и длилось на протяжении всего долго­летнего епископства его. «Шесть лет, – говорит он,²⁵⁸ – я непрерывно учил при блаженной и священной памяти Феодоте, епископе Антиохийском, тринадцать лет при блаженной и священной памяти Иоанне, и теперь вот уже седьмой год (правления) архиепископа боголюбезнейшего господина Домна» (как я продолжаю заниматься тем же).

К сожалению, мы ничего не знаем об учительной деятельности Фео­дорита в Кирре, хотя предположение об ее обширности является само собою. Несомненно во всяком случае, что оглашенные составляли пред­мет его особой заботливости и что он всеми средствами старался вводить их в понимание христианского учения. «Мы, – замечает Феодорит в письме 94²⁵⁹, – по божественной благости постоянно сражаемся за апостоль­ские догматы и изложенную в Никее веру храним неповрежденною, а осмеливающихся преступать эти догматы называем нечестивыми. Свидетели сему – оглашенные нами, крещенные нами, слышавшие наши беседы в церквах». Доказательством бдительности Феодорита в этом отношении служит еще и то обстоятельство, что несправедливое осуждение на разбой­ничьем соборе беспокоило его между прочим потому, что могло подать повод к соблазну обращенным им и людям простым²⁶⁰. Таким обра­зом каждый год²⁶¹ Феодорит выступал в качестве катехета; вероят­но ли, чтобы он оставил без назидания верных, которые тем сильнее нуждались в этом, что им угрожала опасность быть пойманными в сети еретиков? Посему мы с полною решительностью утверждаем, что Киррский епископ постоянно «доставлял учением пищу стадам Господ­ним»²⁶². «Мы, – заявляет он в комментарии на книгу Чисел²⁶³, – о бо­жественных тайнах, по причине непосвященных, беседуем прикровенно; по удалении же таковых, – тех, которые сподобились тайноводства, учим ясно».

Более фактов имеется о проповедничестве Феодорита в других го­родах «Востока». По разным случаям он не раз указывает, как часто раздавалось его учительное слово в церквах Сирии, причем у него были целые мириады слушателей²⁶⁴. Так, Киррский епископ нередко бывал в Верии, где охотно слушали его речи, а в свою очередь он с ра­достью напаял жаждущих²⁶⁵. Еще чаще бывал он в Антиохии и с величайшим успехом заменял здесь Златоустаго оратора²⁶⁶.

Гарнье старается воспользоваться этим фактом, чтобы снять венец с славной главы епископа Киррского, внушая читателям, что проповед­ническая ревность его вытекала исключительно из честолюбия²⁶⁷. Мы не желаем принимать на себя неблагодарной роли борца против призраков, но заметим только, что образованное общество Антиохии было, конечно, более удобно для проявления высокой учительности Феодорита и скорее могло понять и оценить его дарования. В этом обстоятельстве мы находим самое простое и естественное объяснение привязанности Киррскаго пастыря к Антиохии, не прибегая к каким-либо неблаговидным догадкам. У нас нет данных для сравнения проповедей Киррских с говоренными в других местах, и потому мы не в состоянии определить относитель­ное достоинство их со стороны внешней отделки, закругленности и плав­ности стиля, богатства и силы ораторских приемов; мы можем только высказать удивление обширности и блеску учительной деятельности Киррского епископа.

Теперь мы почти кончили с характеристикою Феодорита-епископа. Нам следует еще упомянуть о многочисленных письмах его к разным ли­цам по тем или иным случаям, с таким или иным содержанием. В них слышится то духовный восторг автора, призывающего адресата к веселию и ликованию по поводу радостных событий, в роде праздни­ков²⁶⁸, то неподдельная скорбь и истинное сочувствие к чужому горю. В одном из них Феодорит утешает несчастную вдову, потерявшую мужа и оставшуюся с множеством сирот на руках, в другом под­держивает старца, лишившегося последней опоры в своем сыне. Там он имеет дело со слабою женщиною, здесь пред ним удрученный го­дами страдалец. Тому приходится говорить слогом диалектика и убеждать его доводами философа, этому требуется назидание Слова Божия. Нет ни­какой возможности указать все оттенки тона и все богатое разнообразие положений и аргументов; нужно самому читать эти письма²⁶⁹, чтобы понять изумительную нравственную чуткость и великую духовную мощь Феодорита. Самые предзанятые католические ученые не дерзают набросить на него и малейшую тень черного подозрения в этом отношении и должны сознаться, что приветственные, поздравительные послания его, сколько бы кратки они ни были, «не имеют наравне с собою ничего более дели­катного (urbanius), элегантного или благочестивого», а увещательные – «достойны епископа и проникнуты человеческим чувством»²⁷⁰.

В заключение мы позволим себе воспроизвести образ Феодорита-епископа. Мужественный и бодрый, он был заброшен в глухой горо­док дикой части Сирии, но не был подавлен неприглядною обстановкой, а господствовал над нею. Он торжествовал победу там, где безвре­менно гибнет или безвестно чахнет всякая посредственность и слабо­характерность. В административном отношении он проявил мудрость и энергию превосходного гражданского деятеля с отличием начальника уни­женных и угнетенных; как епископ, он всегда имел пред собою возвышенный и чистый идеал пастыря. Влиянием собственного примера и решительною настойчивостью он все и всех поднимал до себя, никогда не опускаясь в сферу нравственной или умственной низменности. Его бескорыстного и теплого покровительства искал и жалкий бедняк и не­счастный страдалец за веру черпал в нем бодрость, чтобы непостыдно носить имя христианина. Его учительное слово гремело на всем «Востоке», и блестящая Антиохия с нетерпением жадности стекалась вокруг кафедры, на которую всходил Феодорит. Всякое малейшее событие в жизни пасо­мых находило отклик в его отзывчивой душе, освещалось его умом и согревалось его любовью. Он был всем все, по выражению Апостола. Неутомимый до последних дней своей жизни, он тем поразительнее для нас, что подвергался нередким физическим недугам, которые благодушно переносил от руки Проведения, сокрушаясь более о Церкви, чем о себе²⁷¹. Широкий общественный деятель, – он тем недосягаемее в наших гла­зах, что умел соединять в себе монашескую строгость отшельника с примерною общедоступностью многостороннего практика-администратора. Один светский писатель конца прошлого столетия, касавшийся ядовитым жалом своего неверия всякого исторического лица, попадавшегося под его желчное перо, называл Феодорита «самым ученым и самым благочестивым человеком своего времени»²⁷²; неумолимый Диоскор был не в силах указать хотя бы одно пятно на светлом нравственном облике ненавист­ного ему человека. Одним словом, это был добрый пастырь, которому не легко найти равного в пятом веке. Ум, энергия, святое одушевление, всеобъемлющая любовь, нравственная чистота, – вот характеристические черты Феодорита-епископа. Не даром же слава о нем проникала в самые отда­ленные уголки империи²⁷³.

Догматические вопросы, занимавшие умы людей IV-V веков. – Несторий и отношение к нему Феодорита, выступившего против св. Кирилла не по «дружбе» к ересиарху, а в качестве богослова-Антиохийца, вследствие различии точек зрения на лицо Спасителя. – Начало несторианских споров и письмо Иоанна Антиохийскаго к Константинопольскому архиепископу. – «Главы» св. Кирилла и произведенное ими впечатление на «Востоке». – Возра­жения Феодорита и разбор его ответов со стороны полемической и положительной; причина резкого отношения к противнику при тожестве взглядов по существу; опровержение обви­нений на Киррского епископа в разных догматических заблуждениях. – Ефесский собор 431 года и отделение «Восточных» по подозрению св. Кирилла в аполлннаризме. – Деятельность Феодорита в Ефесе: письма его к Андрею Самосатскому, составление «Антио­хийского символа» и послание от имени «отступников». – Халкидонско-Константинопольская конференция и участие Феодорита в защите интересов «Восточных». – Постановления Сирийцев на пути домой, в Антиохии и в Верии. – Послания Феодорита к монахам, Кандидиану и Константинопольскому народу. – Надежды Киррского пастыря на умиротворе­ние церквей.

Четвертый и пятый века христианской эры представляют замечатель­нейшую эпоху в истории Церкви. Тогда были выдвинуты па первый план важнейшие вопросы христианской догматики и нашли свое решение в опре­делениях вселенских, соборов. Напряженная мысль требовала ясного понимания высоких истин христианской религии и своим неумеренным проникновением в сферы непостижимого вызывала раскрытие учения о лице Иисуса Христа. Когда в Никее были установлены равночестность и единосущие Сына с Отцем по божеству, – пытливый разум, естественно, перешел к исследованию способа соединения природ в Богочеловеке и заявил себя здесь в двух крайностях несторианства и евтихианства. Движение было начато Константинопольским архиепископом-ересиархом, скоро обняло собою весь христианский мир и захватило своим потоком наиболее славных церковных представителей. С самого первого момента возникновения этих волнений Феодорит должен был вступить в рели­гиозные споры и сошел со сцены только по осуждении монофизитства. В этом случае его деятельность сказалась тем резче и ярче, что он был самым видным представителем Антиохии в ее борьбе с столицею Египта. Он появляется пред нами в полном свете, с физиономиею известного исторического лица, только при зарождении несторианства, и его подписью скреплена анафема на Евтихия. В этих рамках собственно и заключаются все, наиболее ясные, факты жизни Феодорита, что по преиму­ществу выделяет эту сторону его деятельности во время несторианских и монофизитских волнений. В первом случае Киррский епископ по-видимому не был безупречен и по крайней мере не считал себя другом св. Кирилла. Историки, стараясь найти разгадку этого обстоятельства, обыкно­венно не затрудняются в ее открытии. Феодорит «слушал Феодора Мопсуэстийского и был соучеником Нестория»: вот ключ, который почти едино­душно предлагают нам исследователи для уразумения отношений Киррского пастыря к вождю диофизитов-еретиков²⁷⁴. Мнение это составляет теперь ходячую истину в церковно-исторической литературе, а изобретательная фан­тазия непримиримых противников Феодорита указывает еще более близкую связь его с Константинопольским архиепископом. Denys Bar-tsalibi (или Diouysios Bar-zalibi), епископ Амидский, монофизитский писатель XII-XIII в., утверждает, что Феодорит был двоюродным братом Нестория²⁷⁵. Конечно, ничто не заставит нас верить этому тенденциозному свидетель­ству, не подтверждаемому древними и авторитетными известиями, но все же интересно, как сильно несправедливость омрачает память Феодорита. Ученые, часто даже намеренно, старались разными способами подкрепить много­летнюю сагу, чтобы очернить неприятную им личность. Таков, несомнен­но, источник, из которого вытекают соображения иезуита Гарнье. Чтобы поставить Феодорита под влияние Феодора Мопсуэстийского, – он относит время рождения его к 386 г.; а чтобы подружить с Несторием, – запи­рает его в келлию монастыря св. Евирепия с самого юного возраста. Мы не имеем еще полной возможности окончательно разъяснить этот темный пункт, пока не доступны богатства сирской письменности²⁷⁶; но уважение к исторической правде и долг научного беспристрастия заставляют нас отвергнуть это ученое суеверие уже на основании того, что пред глазами у всех. Нет решительно никаких данных думать, что Феодо­рит был соучеником Нестория по обители св. Евирепия, и напротив все ведет нас к мысли, что для своих подвигов он избрал окрест­ности Анамии²⁷⁷. Далее: совершенно невероятно, чтобы кому-либо было неведомо прошлое своего школьного товарища, между тем Феодорит по­ложительно замечает о Нестории: «я не знаю, как он был воспитан с детства»²⁷⁸. Правда, епископ Киррский называет иногда Константино­польского ересиарха своим другом ²⁷⁹ , но это выражение, по своей общности, ни к чему нас не обязывает и констатирует только факт защиты, не указывая мотивов последней. Во всяком случае неоспоримо, что Александр Иерапольский, которому адресовано письмо 169, не был связан с Несторием школьными симпатиями, а ведь и его нужно бы отправить для воспитания в Антиохийский монастырь, если мы станем понимать слово amicus в слишком узком смысле. Наконец, на Халкидонском соборе в устранение подозрения в ереси Феодорит заявлял: «я, по милости Божией, и воспитан среди православных, и научен православно, и проповедовал православно»²⁸⁰. Монофизитствующие «правые» не опровергли этого категорического утверждения, очевидно, потому, что не могли: иначе они не преминули бы уличить своего врага во лжи. Вообще, более ранние отношения этих лиц до 30-х годов V столетия для нас сокрыты, и все предпо­ложения на этот счет не отличаются достаточною устойчивостью²⁸¹; посему нам следует поискать другого объяснения для уразумения характера деятельности Киррского епископа в несторианских движениях. Мы думаем, что ключ к пониманию этой тайны находится в том, что Феодорит был Антиохиец, тогда как противником Нестория выступил прямой представитель Алек­сандрийского богословия. Исторические условия сложились так, что Антио­хийская школа с особенным ударением указывала на человеческую при­роду в Иисусе Христе. Диалектика Аристотеля наложила ясный отпечаток на строй воззрений ее питомцев и заставляла их различать там, где для Александрийцев был важен момент единства. Феодорит всецело усвоил и вполне разделял методологические принципы гносеологии Антио­хийцев. В христологии он настаивал на человеческой стороне лица Спасителя, чему не мало способствовала неустанная борьба Антиохии с аполлинаристами, к которым Киррский пастырь чувствовал, – можно ска­зать, – естественное отвращение²⁸². Искупитель был человек с разумною душой: это была истина, не подлежавшая для него никакому сомнению и самая дорогая для его христианского сознания, поскольку с устранением ее теряла всякий смысл сотериология, и спасение человечества превращалось в пустую фикцию или, по меньшей мере, оказывалось неполным. Это одна сторона дела. В то же время высказывавший претензии на свое близкое родство с Антиохиею Арий не был признан на «Востоке» законным сыном и подвергся самому суровому порицанию преемников и последователей прес­витера Лукиана. Равночестность и единосущие Слова с Богом Отцем были столь же неотъемлемыми положениями Антиохийской догматики, как и признание Его совершенного человечества, – и Феодорит скорее решился бы пожертвовать жизнью, чем поступиться хотя одним из этих элемен­тов²⁸³. Не так определенно заявляли Антиохийцы свое воззрение на спо­соб соединения естеств в Иисусе Христе, но неоспоримо, что они охотнее говорили: Бог и человек, а не: Богочеловек. Равным образом и Феодорит утверждал: «соединение сколько нераздельно, столько же и неслиянно»²⁸⁴, тогда как Александриец сказал бы наоборот, сосредото­чив всю силу на моменте нерасторжимости. Отмеченное нами тонкое и едва уловимое различие создавало тем более опасное положение для мысли, что богослов с трудом мог сохранить равновесие и легко превращал связующее и в простои плюс. Это именно и случилось с Несторием²⁸⁵, который, по своей самонадеянности, хотел построить всю систему одним своим умом, не справляясь «ни с живыми, ни с мертвыми». Но и нерасположенные делать подобный шаг влево невольно должны были встать на его защиту, когда от них потребовали, вместе с осуждением ересиарха, отказаться от всего исторического достояния, подвергнуть ана­феме главных представителей школы и перейти на другой путь, сразу при­нять иную точку зрения. Феодориту была дорога та истина, которая, – хотя и в извращенном виде, – была в учении Нестория, – истина неслитного соединении двух естеств в лице Спасителя, между тем ему предлагали ενωσιν καθ᾽ ύποστασιν. Присоединим к этому решительность полемики св. Кирилла, вытекавшей, несомненно, из чистого православного оду­шевления и горячей ревности, – и мы поймем, почему епископ Киррский и Александрийский владыка столкнулись между собою. Не забудем еще, как легко могло ускользнуть из внимания указанное нами выше различие и как естественно было не заметить его на первых порах, под влиянием сильных предубеждений; это объяснит нам странный, по-видимому, факт, что защитник несторианства, каким большинство считает Феодорита, не был несторианином, а напротив торжественно признан православным на Халкидонском соборе.

Вот здесь-то именно, по нашему мнению, и кроется тайна отношений Киррского пастыря к Несторию, но никак не в личной дружбе. Борьба за истину ради ее самой и страдание за правду²⁸⁶: это было твердым убеждением и неизменным правилом поведения Феодорита.

Обратимся теперь к истории, которая не откажется подкрепить наше воззрение.

Но смерти Сисиния, в 327 году, Константинополь решился загладить свою жестокую несправедливость к св. Златоусту и поспешил вызвать на праздную кафедру Антиохийскаго монаха, снискавшего себе некоторое уважение притворным аскетизмом и лишенным глубокого содержания ораторским талантом. Гордый и самоуверенный, но не глубокий мысли­тель, человек, достоинства которого Марцеллин прекрасно характеризует древним изречением Саллюстия: cloquentiae satis, sapientiae parum²⁸⁷. Несторий не обладал счастливою натурою людей, умеющих гармонически сочетать в себе тонкость анализа с искусством синтеза. Он грубо напал на священный термин Богородица и, переведши высокий догмат в сферу самых низменных представлений, не мог понять истины человеческого рождения Бога Слова. Ересь была скоро замечена в Александрии и указана св. Кириллом, но Константинопольский архиепископ на все настояния последнего отвечал лишь в тоне снисходительного пренебре­жения. События приняли чрезвычайно крутой оборот, и после недолговре­менной переписки двух противников «Восток» должен был вступить в спор этих знаменитых кафедр. В 430 году папа Целестин произнес свой приговор над Несторием и чрез Александрийского диакона Поси­дония уведомил об этом Иоанна Антиохийского²⁸⁸, а св. Кирилл напом­нил ему сверх сего об обязанности высказаться так или иначе по поводу возникших волнений²⁸⁹. Осенью того же 430 года²⁹⁰ в Антиохии составлен был, вероятно, специальный собор, и в Константинополь отправлено обширное увещательное, послание, не оставлявшее места сомне­нию в нерасположении авторов к заблуждениям Нестория. Из него мы видим, что спокойный дотоле «Восток» и ранее находился в сношениях с последним²⁹¹, но только теперь высказал откровенно свое мнение.

Незаметно, чтобы писавшие не допускали погрешности в Константи­нопольском владыке; напротив, – указанием на пример какого-то епи­скопа Павла они ясно дали знать, что этот факт представлялся для них вполне возможным. Что касается существа дела, самого спорного вопроса, то Антиохийские отцы советовали удерживать наименование Богородица и приводили в пользу этого сильные аргументы. «Коли мы, – говорится в рассматриваемом нами послании²⁹², – не будем принимать его с тем значением, какое в нем заключается, то мы неизбежно впадем во мно­жество заблуждений, – а что всего важнее, – лишим себя спасения, достав­ляемого неизреченным строительством единородного Сына Божия. Ибо, как скоро отвергается это слово, а следовательно и тот смысл, какой в нем заключается, то отсюда будет следователь мысль, что Тот, Кто для нашего спасения неизреченно являлся на земле, не был Бог, – что Бог Слово, истощивший Себя до принятия образа раба (Филипп. II, 7), не показал нам неизреченного человеколюбия; тогда как Священное Писание более всего утверждает Божие человеколюбие к нам, когда говорит, что единородный Сын Бога, вечный и всегда с Ним пребывающий, бесстрастно родился от Девы... Если ради этого рождения отцы называли Деву Богородицею, как и мы ныне называем ее сим именем: то не знаю, для чего нам приниматься еще за совершенно ненужное исследование этою догмата?» Такое решение было предложено Несторию членами Антиохийского собора, – и не пренебреги он этим голосом увещания, движение конечно не доросло бы до колоссальных размеров ереси. Какое участие принадле­жало здесь Феодориту, – нам в точности не известно, но важно уже то, что он подтвердил отмеченные нами мысли, поскольку упомянут четвертым в числе бывших в Антиохии епископов. Многие склонны даже усвоить редакцию послания Киррскому предстоятелю²⁹³, и мы готовы разделять это предположение, хотя на то и не имеется прямых данных. Нам кажется неправдоподобным думать, чтобы в столь серьезный момент Иоанн мог понадеяться на свою богословскую эрудицию, когда и после он обращался за разъяснением различных догматических вопросов к ученой опыт­ности Феодорита. Во всяком случае на стороне усвоения разбираемого письма последнему лицу есть значительная вероятность²⁹⁴. Впрочем, так это было или иначе, но нам известно, что Феодорит одобрял термин Богородица и учил о рождении по плоти предвечного Сына Божия от Св. Девы. Это вполне православное учение оставляет пока без определенного ответа, как именно следует представлять соединение естеств в живом лице Христа-Спасителя? Скоро события заставили Киррского епископа обратиться и к этому важному пункту.

Несторий продолжал упорствовать в своем заблуждении и своими речами разжигал страсти Константинопольского населения, показывая в то же время свою решительную неисправимость. Тогда Св. Кирилл на­шелся вынужденным отсечь зараженный член от тела Церкви и, после обсуждения дела на местном соборе, отправил в столицу свое знамени­тое послание Τοῦ Σωτήρος с приложением двенадцати анафематств. Несторий сознавал, что авторитет его слишком пал и что его опро­вержение не будет иметь подавляющего веса и потому сообщил письмо св. Кирилла Иоанну Антиохийскому²⁹⁵. Не доказано исторически, что Констан­тинопольский архиепископ потребовал от Антиохийского предстоятеля иссле­дования и торжественного разбора «глав»²⁹⁶, но несомненно, что последние вызвали на «Востоке» страшную бурю. Иоанн передал Кириллово послание на рассмотрение двух наиболее видных епископов Сирийского округа, Андрея Самосатского и Феодорита Киррского²⁹⁷. Возражения первого, хотя они и принадлежат одному лицу, писаны от имени всех «Восточных» и в некоторых случаях только разъясняют положения св. Кирилла²⁹⁸. Гораздо строже отнесся Киррский пастырь, который тотчас же составил свои замечания и препроводил их в Антиохию при письме на имя Иоанна²⁹⁹. Со своей стороны и Феодорит, подобно Иоанну, сомневался в происхождении упомянутого документа от св. Кирилла, но тем сильнее напал на развиваемые здесь тезисы, что пред его взором воскресал призрак ненавистного аполлинаризма. «Опечалился я, – сообщает он Иоанну³⁰⁰, – прочитавши анафематства, которые ты послал к нам с приказанием опровергнуть их письменно и обнажить пред всеми ерети­ческий смысл их... Меня особенно сокрушает то, что под именем и под видом благочестия и состоя в достоинстве пастыря, он (оппонент Нестория) изрыгает еретические и хульные слова и возобновляет уничто­женное прежде, пустое и вместе нечестивое, учение Аполлинария». Вот та точка зрения, с какой взглянул Феодорит на «главы» Св. Кирилла! Понятно, что разбор вышел суровый. Но обратимся к подробно­стям³⁰¹.

Феодорит выступил в данном случае в третейской роли антикритика, и потому возражения его могут быть рассматриваемы с трех сторон, поскольку это есть опровержение, написанное, как полагают, с целью защиты подвергающегося нападкам человека и основывающееся на таких или иных воззрениях на спорный предмет. Итак, прежде всего должно раскрыть собственно полемический элемент в сочинении Феодорита.

Избрав себе в христологии узкий путь, между связующим и и прос­тым плюсом, механическим или нравственным сочетанием естеств в лице Спасителя, и тяготея всем своим существом к первому поло­жению³⁰², Киррский епископ подозрительно относился ко всякой смелой попытке перейти намеченные им грани. Пример Лаодикийского пастыря был у пего постоянно пред глазами. Посему, признавая во Христе Бого­человека, он энергически настаивал, что Господь Искупитель есть Бог и человек. Всякое учение, где этот момент несколько устранялся в интересах высшего единства по ипостаси, казалось ему весьма подозри­тельным. Совсем иною дорогою шел св. Кирилл; он также твердо держался понятия соединение, но переступал его; центральный пункт, из которого с необходимостью развиваются и на котором держатся все анафематства Александрийского епископа, составляет положение об ἕνωσις καθ᾽ ὑπόστασιν, ἕνωσις φυσική³⁰³. Но что же это значит? Действия физических законов и естественных потребностей отличаются полной и недопускающей исключений непрепобедимостью: жажда не справляется с близостью и обилием или недостатком воды, голод не спрашивает благо­состоянии человека. Если таким образом и во Христе допускать ἕνωσιν φυσκήν, тогда нужно будет внести понятие неизбежности в природу самого Божества и тем лишить Его присущей Ему абсолютной силы самоопре­деления; вместе с этим придется устранить представление добровольности и ниспровергнуть всю сотериологию. «Если произошло природное соединение (φυσική ή καθ᾽ ἕνωσιν σύνοδος) образа Бога и образа раба, то Бог Слово был вынужден необходимостью, а не человеколюбием, соединиться с образом раба, и Законодатель всего находится в необходимости следо­вать законам»³⁰⁴. Это во-первых. Затем, физическое соединение, как оно наблюдается всегда и везде, проявляется в двух формах: или в виде механического сложения, простого конгломерата вещества, или в хи­мическом растворении, взаимном поглощении соединяемых элементов в чем-то новом, отличном от каждого из них. В приложении к лицу Христа Спасителя это должно вести к уничтожению свойств природы божеской и человеческой. В этом случае потребуется признать, что «образовалась средина между плотью и божеством... Средина же необходимо предполагает слияние, а слияние уничтожает особенность того и другого естества. Что переменяется, то перестает быть тем, чем было раньше. А сказать это о Боге Слове, происшедшем из семени Давидова, – в высшей степени нелепо»³⁰⁵. Конечно, нельзя признать этого; но тогда как же понимать ἕνωσιν φυσικήν, – основное положение Кирилловой догматики? Остается принять, что соединение здесь по своему существу есть замещение, причем одна из соединяемых сторон пожертвовала частью своего со­держания. И действительно, – пишет Феодорит³⁰⁶, – «он (св. Кирилл) никогда не упоминает о том, что плоть (вочеловечившегося Слова) ра­зумная, и не исповедует, что воспринятый есть человек совершенный, но, следуя учению Аполлинария, всегда называет ее просто плотью... Он не исповедует, что Слово восприняло душу, но только плоть, вместо же души для этой плоти служило само тело». Таким образом, необходимость, слияние или неполнота человеческой природы в Иисусе Христе: – вот три заблуждения, которые Феодорит думает находить в приложенных к посланию Τού Σωτῆρος «главах». Мы не будем говорить, как сильно сказывается в опровержениях человек, воспитанный на Аристотелевой диалектике и умеющий подметить опасную сторону в самой искусной ло­гической композиции, а остановимся только на решении вопроса: на что опирался Феодорит и не боролся ли он с вымышленными призраками? Мы укажем здесь прежде, всего на то, что св. Кирилл почти исключительно выдвигал идею единства, почему Еммануил являлся у него пре­имущественно «истинным Богом, – Словом, сущим от Отца»³⁰⁷.

Феодорит в этом случае совершенно справедливо настаивал на неизбежно предполагаемом самым понятием единения существовании не­скольких соединяемых, но крайней мере двух, – утверждая, что они не должны быть устраняемы мыслию об ἕνωσις³⁰⁸. Несомненно конечно, что и св. Кирилл имел в уме это положение, как необходимый постулат, но оно не высказано им ясно в его «главах». Поэтому и в своем ответе он заявил, что специально-полемическая цель его послания не обязывала его непременно к всестороннему раскрытию учения о лице Иисуса Христа³⁰⁹, хотя он также твердо удерживает различие божества и человечества³¹⁰. Затем, взявши раз наиболее оттеняемое в анафематствах положение о единстве, Феодорит легко вывел те следствия, какие формулированы выше. Но и здесь он действовал не одною только ло­гикой, не имея фактической точки опоры. Так, ἕνωσις καθ’ ὑπόστασιν был термин новый и при том не вполне определенный, по сознанию самого св. Кирилла³¹¹. Употребляя иногда слова ὑπόστασις и πρόσωπον, как синонимы, Александрийский архиепископ не отказывался в то время же приравнивать их к «φύσις». Напр., в третьем анафематстве он пи­шет: εἴ τις ἐπί τοῦ ἑνός Χρίστοῦ διαιρεῖ τάς φείσεις μετά τήν ἔνωσιν... ἀνάθεμα ἔστω³¹². По сопоставил с этим главу четвер­тую, где св. Кирилл провозглашает: εί τις πроσώπоις δυσίν, ἤ γουν ύποστάσεσί, τάς διανέμει φωνάς... ἀνάθεμα ἔστω, и мы увидим, что лице и ипостась оказываются равнозначащими и взаимно­заменимыми с понятием природа. Если теперь человечество и божество во Христе только естества (φύσεις), то ясно, что соединение их будет смешением, поскольку дает в результате нечто новое и именно живое лице Искупителя Господа. В сумме выходит больше, чем сколько имеется в слагаемых. Так Феодорит, при некотором перетолковании, нашел у своего противника κρᾶσις и σύγγυσις вместо первоначальнаго ἕνωσις³¹³. Правда, и сам Киррский пастырь не отвергает прямо формулы: ὑπόστασις ­ φύσις, но делает особенное ударение на последнем члене (почему у него φύσις ­ ὑπόστασις) и энергически выдвигал мысль, что идея «личности» не должна поглощать момента «соединения»³¹⁴.

Другое равенство выразительно отмечено у св. Кирилла частицею ἣγουν и требует признания, что два лица образовали одно лице. Как это воз­можно? По-видимому, нужно все представить здесь внешнее сочетание, но это оказывается неприложимым к анафематствам, ибо там решительно отри­цается механическая или моральная связь по достоинству, а напротив утверж­дается ἕνωσις φυσική. В таком случае остается выход только в до­пущении, что будто бы св. Кирилл повторил Аполлинария и отнял ра­зумную душу у воспринятого Богом Словом человечества.

Вот главное содержание полемической части Феодоритова труда. Анализ его приводит нас к убеждению, что, хотя возражения Киррского пред­стоятеля не были беспочвенны, они не редко, может быть помимо его воли, основывались на неверном толковании оспариваемых положений. Впрочем, в них была и своя доля правды в учении о полной целости естеств во Христе, и с этой стороны они получили некоторое значение в выяснении способа соединения природ в лице Господа Спасителя. С полною очевидностью это доказывают уже ответы св. Кирилла. Прежде всего здесь совершенно определенно устраняется понятие слияния или сме­шения и вместе с этим формулируется та истина, которая в Халкидонском вероизложении была выражена термином ἀσυγχύτως³¹⁵. Христиан­скому сознанию и богословской пытливости указывается верный исход, спасающий всякого верующего от близкой крайности монофизитства. Это во-первых.

Положение об ипостасном соединении многими, особенно в период крайнего возбуждения умов, могло быть истолковано в ложном смысле, и принятие его в этом виде не предотвратило бы всех опасностей. Феодорит подмечает скрытую неясность формулы и своею логикою застав­ляет св. Кирилла обнаружить настоящий, православный смысл ее. И мы знаем, что Александрийский епископ в своем ответе высказал, что ἕνωσις καθ’ ὑποστασιν означает только истинное и действительное соединение естеств в одну живую Богочеловеческую личность, нелишенную разума³¹⁶. Православная догматика приобрела чрез это термин ἀδιαρέτως, дававший твердую точку опоры для богословской мысли. Это второй результат.

Б конце концов всею этою полемикою приготовлялась почва для раскрытия догмата об ипостасном и неслитном соединении естеств в Господе Спасителе.

Мы говорим здесь, конечно, о формальной стороне дела и ни на ми­нуту не склонны допускать положения о развитии догматов. Общецерков­ное христианское сознание всегда носило в себе эту основную истину, но точная формулировка ее для человеческой мысли требовала и времени и ученой разработки христологической проблемы. Вместе с этим мы при­знаем, что и Феодорит и св. Кирилл одинаково принимали ее несомнен­ность и обязательность, но, по тяжкому недоразумению, не могли сразу сойтись между собою. Для нас не важно, как последний смотрел, на первого, но неотрицаемо, что в глазах Киррского пастыря автор посла­ния Τοῦ Σωτῆρος был весьма подозрителен. Где причина этого обстоя­тельства? Анафематства прямо и исключительно были направлены против несторианства на высшей ступени его развития и потому, естественно, в противовес Константинопольскому ересиарху затрагивали только момент единства. В этом неотъемлемая и великая заслуга св. Кирилла, как исторического деятеля. Но Феодорит не обратил внимания на полемиче­ское значение «глав» и видел в них лишь положительное раскрытие христианского учения о лице Иисуса Христа. Такой неправильный прием обусловливал собою то, что относившееся единственно к Несторию Феодо­рит применял к православному воззрению и нападки на заблуждение принял за борьбу против истины. Посему наиболее отмеченную сторону он обратил своею критикою в крайность. Это печальный, но несомнен­ный и неоспоримый факт. В своем ответе Александрийский архиепископ постоянно указывает, кого он имел в виду и нередко прямо цитирует разумеемые места проповедей Нестория³¹⁷. Если так, то очевидно, что и он усматривал слабость полемики Феодорита главным образом в не­верной и незаметной подстановке иного пункта нападения для его «глав».

Из всего сказанного выше вытекает то заключение, что Феодорит в изложении православного учения о неслитном соединении естеств в лице Господа Спасителя близко держался истины, но относительно мнений своего противника сильно заблуждался. Сам св. Кирилл не отказывал своему оппоненту в некоторой справедливости и глубоко скорбел по поводу ро­кового недоразумения. «Как было бы хорошо, если б ум твой, свобод­ный от ненависти и страстей, отыскал истину в наших словах!» – с болью душевною восклицает он в начале защиты четвертого анафематства³¹⁸. Но при всем том -это ошибка относительно личности, а не догмата, – и, оправдываемая особыми обстоятельствами, она неменее изви­нительна, чем и решительное суждение Александрийского архипастыря, будто все усилия его противника клонятся к тому, «чтобы, отвергнув превратное учение Нестория, не подвергнуться подозрению в правом обра­зе мыслей»³¹⁹.

Полемика предполагает защиту чего-либо и основания, на котором она зиждется и которыми определяется. Не редко полагают, что у Феодорита оба эти момента совпадают между собою до безразличия и что его христологические воззрения тожественны с несторианскими. Гарнье, в подтверждение этого мнения, выставил четыре пункта:

1). Феодорит отрицает, что Дева родила Слово, сделавшееся плотию;

2). Он не признает соединение естеств во Христе καθ’ ὐπόστασιν;

3). Он отвергает, что Господь Спаситель был μία ὑπόστασις;

4). Он не допускает мысли, что Бог мог умереть (Deum dici posse mortuum)³²⁰.

He нужно много проницательности, чтобы видеть крайнее пристрастие в этих выводах католического писателя. Феодорит действительно «не говорит ни того, что Бог Слово сделалось плотию, – ни того, что Оно превратилось в плоть» (ού σάρκα φύσει γεγονέναι, ούδέ είς σάρκα μεταβληθῆναι τόν Θεόν Λόγον φαμέν), но «Святую Деву называет Бого­родицею – не потому, что она родила Бога по естеству, но человека, соединенного с Богом, Который образовал его» (καί τήν ἁγίαν Πάρ­θενον Θεοτόκον προσαγορεύομεν, ούχ ώς Θεόν φύσει γεννήσασαν, άλλ’ ὡς ἄνθρωπον τῷ διαπλάσαντι αὐτόν ήνωμένην Θεῷ). Термин άνθρω­ποτόκος имел бы еще теоретическое значение в смысле указания на за­чатие и естественное плодоношение младенца в утробе матери, но он становится абсурдом, когда διάπλασις, μόρφωσις и κύησις были реально неразрывны с ἕνωσις³²¹. Разрешенное в более краткую формулу, – это рассуждение будет гласить, что Пресвятая Дева есть Богородица, посколь­ку от Нее родился Богочеловек. С своей стороны Александрийский архи­епископ обращает особенное внимание на слова Феодорита: «родившийся младенец называется Еммануилом – и Богом, неотделенным от чело­веческого естества, и человеком, нечуждым божества»³²² и при этом пишет: «ему нужно бы сделать тщательное и точное изложение этих предметов. Однако ж, это следует заметить; ибо вот в этом месте он называет Бога неотделенным от человеческого естества, ясно вы­ражая единство, – даже признает при этом, что Христос вместе Бог и человек; ибо знает, что Он един по соединению промыслительному» (καθ’ ἕνωσιν οίκονομικήν)³²³. Это утверждение естественно отсылает нас ко второму вопросу об ἕνωσις καθ’ ύποστασιν. Здесь Феодорит дей­ствительно отзывается слишком резко; напр. он говорит: «единство ипостасного, как странного и чуждого Ему – Христу – не знаем никоим образом (τήν καθ’ ὑπόστασιν ἔνωσιν παντάπασιν ἀγνοοῦμεν, ὡς ξένην καί αλλόφυλον), ни из божественного Писания, ни из Отцев, изъясняв­ших Писания», потому что «единственно по ипостаси, как кажется, пред­лагают в смысле средины». Напротив того «должно веровать Господу, Который указывает в Себе два естества». По этой причине «довольно называть единство таким единством, которое и особность природ пока­зывает (τάς τῶν φύσεων ίδιότητας δείκνυσι) и почитать единого Христа Богом научает»³²⁴. Ясно, что в данном случае Феодорит отрицает только предполагаемый им еретический смысл тезиса: ἕνωσιс καθ’ ὑπόστασιν и ничуть не посягает на истинное его содержание, поскольку он и сам заявляет: «мы исповедуем, что Христос един есть, и, по причине единства (διά τήν ἕνωσιν), называем и Богом и человеком»³²⁵. В этом был согласен с Феодоритом и св. Кирилл, указывая своему противнику, что и по его мнению «человечество не мыслится без боже­ства»³²⁶. Если же так, то распределение изречений между Богом Словом и образом раба, какого требует Киррский епископ в опровержение чет­вертого анафематства, имеет в виду не лица, а естества; подобное рас­пределение тем более необходимо, что оно предохраняет нас от опасно­сти «заболеть недугом богохульства Ария и Евномия»³²⁷. В таком смысле и Александрийский пастырь признавал, что «некоторые из выражений таковы, что говорят прилично о Боге, а другие приспособлены к чело­веческой природе»³²⁸. Несомненно конечно, что в последнем случае един­ство личности Христа Спасителя выдвигается гораздо рельефнее, но состав­ляет неоспоримый факт и то, что и «экономическое» объяснение текстов не всегда возможно, если мы не желаем разрешить в простой вид все сказанное о воплотившимся Сыне Божием ἀνθρωπίνως³²⁹. По отношению к фактам познания, ведения, это пожалуй и допустимо, но решительно немыслимо в сфере чувства, где обнаруживается непосредственное на­строение души; тогда слезы Господа при гробе Лазаря и Гефсиманское мо­ление Его были бы одним призраком, чего св. Кирилл не утверждает не менее Феодорита. Если не наклонить намеренно положений Киррского епископа в сторону еретического расторжения, то мы увидим в нем предшественника папы Льва; в своем «томосе» он провозгласил тот самый экзегетический принцип, который приводит и оппонент св. Ки­рилла. Таким образом за Феодорита здесь история и Халкидонский собор, принявший послание св. Льва. С этой точки зрения вполне понятно, по­чему, по Феодориту, «естество, взятое от нас и ради нас, перенесло искупление наших страданий, а не то, которое восприняло его ради нашего спасения»³³⁰. Божество неизменяемо и бессмертно по существу и «потому потерпел страдание образ раба, то есть в соединении с образом Бога (ἔπαθε τοίνον ή τοῦ δούλου μορφή, συνούσης αύτη δηλονότι τής του θεοῦ μορφῆς), по соизволению Его на страдание ради приобретения спасения чрез него по усвоению страданий Себе Самому в силу соединения» (οἰκειούμενος διά τήν ἔνωσιν τα παθηματα)³³¹. Это положение Феодорита другими словами выразил и св. Кирилл: Христос «промыслительно пре­дал на страдание плоть, временно собственную Ему»³³². «Слово Божие есть Спаситель, пребывший бесстрастным в божественном естестве, но по­страдавший, как говорит Петр (I Петр. IV, 1), плотию. Ибо, по причине истинного соединения – естеств (καθ’ ενωσιν άληθή – τ. ε. τῶν φύσεων), для Него стало собственностью тело, которое вкусило смерть»³³³. В конце концов выходит, что обвинительные пункты Гарнье оказываются неимею­щими твердой опоры в самых опровержениях Феодорита. Мы готовы уступить Бертраму, что слова, какими епископ Киррский обозначает соеди­нение естеств во Христе не вполне определенны и точны и недостаточны для доказательства его православия в христологии³³⁴ (особенно, когда по­следнее усиленно станут подвергать сомнению); мы утверждаем даже, что он намеренно ударял на понятие разделения³³⁵, но тем прямее и на­стойчивее заявляем, что совершенно произвольно по одному этому клеймит его позорным названием еретика³³⁶. Неправильный метод и фальшивая постановка вопроса привели Бертрама к крайностям и ложным резуль­татам. Не входя в подробную полемику с ним, мы укажем только, в чем кроется источник его заблуждения. Бертрам везде и всегда старается выяснить значение выражений Феодорита сравнением их с парал­лельными местами из Нестория и Феодора Мопсуэспийского, почему всякая обоюдность получает у него смысл ереси и комментируется в духе воз­зрений несторианских³³⁷. Но таким путем мы едва ли будем в со­стоянии спасти правомыслие многих православнейших отцов церкви. На­пример: как относиться к учению Василия Великого о «богоносном человеке» (δ θεοφόρος ἄνθρωπος) в его слове о Святом Духе и в из изъясне­нии 59 псалма?³³⁸ Феодорит прямо ссылается на Кесарийского епископа в опровержение пятого анафематства³³⁹, а Бертрам благоразумно умалчивает об этом. Если по отношению к св. Василию мы будем пользоваться методом раскрытия более темного чрез яснейшее, то долг беспристрастия обязывает каждого историка не отказывать в этом праве и Феодориту. Вообще требуется доказать не то, что последний совпадает с Несторием и Феодором в православных или неопределенных выражениях, как поступает Бертрам, а то, что он проповедует несомненно противное здравому учению Церкви. Коль скоро этого нет, то, пользуясь уже одним аргументом а silentio, можно извинить епископа Киррского и во всяком случае вопрос о нем следует оставить нерешенным. Но выше мы видели, что истинность многих и при том важнейших мест Феодоритова труда не отрицает и св. Кирилл, подтверждая их своим автори­тетом. Значит, – самое большее, – Феодорит был не точен, а до несторианства отсюда еще весьма далеко. Посему понятно без всяких доказа­тельств, насколько неосновательно заключение Бертрама, будто «мы должны судить о доктрине защитника ересиарха не лучше, чем как Церковь су­дила и о самом ересиархе»³⁴⁰. В том-то и дело, что тожество этих двух лиц в воззрениях на способ соединения естеств в Иисусе Христе есть чистое предубеждение, и мы уже указывали, почему Феодорит несправедливо обвинил св. Кирилла. Незаметно подставив другой пункт нападения и усвоив себе то, что было направлено только против Нестория, Феодорит относил возражения Александрийского епископа к положению: ἀδιαίρετος καί ἔτρεπτος ἔνωσις τῶν φύσεων, когда они противопоставля­лись исключительно резкому: χωρίζω τάς φύσεις. Св. Кирилл, конечно, вернее всех позднейших историков понимал своего оппонента; между тем он ясно и выразительно указывал, что метит в Нестория, а мысль Феодорита одобряет и принимает. Согласившись в этом, мы получим два важные результаты. Во-первых: Феодорит защищает не ересиарха, но отстаивает самого себя, и следовательно по существу не имеет ничего общего с первым. Во-вторых: по своим христологическим представле­ниям он сходился с св. Кириллом. Помимо всего прочего, за это го­ворит уже одно то обстоятельство, что оба они держались аналогии с человеком, в котором реально и неразрывно соединяются душа и тело³⁴¹. Значит, с материальной стороны разногласия не было, ибо и Феодорит и св. Кирилл стояли на одной почве и были в равной мере православны. Господь Спаситель есть единый, живой субъект-Богочеловек, как Петр или Павел, Авраам или Адам³⁴²: этот тезис был несомненен и для того и для другого, но раскрывается он различно. Христос – лицо единое. Феодорит берет из этой формулы определяющий эпитет и логически развивает отсюда, что единство предполагает несколько соединяе­мых, потому что первое без последних невозможно. Как не бывает суммы без слагаемых, так не существует и единой личности без природ. Подобным мыслительным процессом неизбежно выделялся по преимуществу момент различения. «Единство, – пишет Феодорит³⁴³, – при­нимается в разделенном и никогда не мыслится, если ему не предшество­вало разделение. Таким образом, принимая единство, он (св. Кирилл) наперед принимает разделение. Отсюда: почему же он говорит, что не должно разделять ипостаси или природы, зная при этом, что совершенная ипостась Бога Слова существовала прежде веков и восприяла совершенней­ший образ раба». Очевидно, положение: «единая личность» составляло для Феодорита столь необходимый постудят в христологии, что на нем висят все его соображения: без ενωσις нет ηροσωπον, но ένωσις не мыслимо логически и не бывает in re без раннейшего διαίρεσις. Вопло­тившийся Логос един лишь потому, что в Нем два неслитных и не­расторжимых естества. Несколько иначе рассуждал св. Кирилл. Иисус Христос есть Бог и человек и при том лице; поэтому и соединение природ в Нем представляет не простое стечение (συνοοος) или соче­тание (συνάφεκ), но ενωσιν καθ’ ὑπόστασιν. В таком случае разделение и особность природ отступают на задний план пред понятием живой личности Господа Спасителя. Теперь собственно нет ни Бога, ни человека, по существует μια ὑπόστασις, Бог Слово. Он родился и возрастал, Он терпел голод и жажду и Он же страдал на кресте. «Единение показало одного, и потому мы остерегаемся делить его на двух»³⁴⁴: гово­рит св. Кирилл. Для него ενωσις было не отделимо от ὑπόοτασις даже и in abstracto, и всякий настойчивый намек на расторжение ήνωμένων φύσεων равнялся в его глазах, если можно так выразиться, анатоми­ческому рассечению организма и уничтожению живого субъекта или превра­щению Господа Христа в двух сынов³⁴⁵. Еммануил мыслится у него, как один из двух ³⁴⁶ , потому что он ипостась. Для Феодорита понятие личности предполагалось само собою, но оно, как неразрывное с предикатом единая, с логическою принудительностью вело к признанию качественного различия естеств, почему встречающееся у него διαιρεῖν τάς φύσεις совпадает с γνωρίζειν τάς ίδιότητας τῶν φύσεων³⁴⁷.

Итак, общим для обоих противников было: «Христос есть единое Богочеловеческое лицо»; расходились же они в том, что один особенно ударял на момент δαίρεσις, требуемый идеею ἔνωσις и реально суще­ствующий в виде δύο φύσεις, а другой – сосредоточивал все свое вни­мание на эмпирическом факте единичной индивидуальности Спасителя, не допускавшей какого-либо двойства в действительном обнаружении, поскольку Еммануил был субъект. Св. Кирилл созерцал личность Спасителя в качестве художника-синтетика, Феодорит рассматривал и обсуждал его, как теоретик-мыслитель с проницательностью аналитика³⁴⁸.

Установлением этого положения мы приобретаем прочное и верное основание для понимания не только христологических воззрений Феодорита, но и всего дальнейшего хода истории. При признании существенного раз­личия между Киррским епископом и св. Кириллом в полемике по поводу «глав», мы должны будем представлять происшедшее позднее примирение Александрийского пастыря с «Восточными» пустою фикцией, невозможным соединением огня с водою, холода с теплом. Затем: поскольку Халкидонские отцы были проникнуты духом эпохи этого соглашения и держались документов и формул, принятых в то время, то и Халкидонский сим­вол потеряет свое высокое догматическое и богословско-научное значение, превратившись в неудачную компиляцию, сочетание разнородных и разнохарактерных элементов³⁴⁹. Вся немецкая историография впадает в по­добную крайность; выразителем этого направления может служить, напр., тюбингенец Баур. По его мнению, вся христология Феодорита сводится к понятию о Богочеловеке, как ἄνθρωπος θεοφόρος: Христос для него «только храм, в котором обитает Логос, равно обитающий и в дру­гих людях», почему этот Логос при крестных страданиях был «лишь праздным, посторонним зрителем» (nur als müssiger Zuschauer). Сопо­ставляя подобную, свободно измышленную и ultra-несторианскую, доктрину с столь же искаженным учением св. Кирилла, Баур утверждает: «это две совершенно различные точки зрения и два направления, расходящиеся так далеко, что между обеими, покоящимися на них теориями, – если не выступать за пределы их (т. е. не изменять ничего и не привносить но­вого), – невозможно никакое посредство (соглашение), но обе они решительно исключают одна другую»³⁵⁰. Но невероятное in abstracto, по суду гегелианца-историка, стало действительным фактом чрез несколько лет после издания послания Τοῦ Σωτῆρος. И понятно, почему так случилось. И Феодо­рит и св. Кирилл имели пред собою один объект, – единую живую личность Богочеловека Христа, но в рассмотрении его шли разными пу­тями: один опирался на момент ἔνωσις, другой отправлялся от идеи ὑπόστασις. Но так как оба эти предиката реально соединялись в опре­деленном субъекте, в Господе Спасителе, то и противники рано или поздно должны были встретиться в одном общем пункте и примириться в положении, что Христос есть единое лицо, нераздельно, неразлучно и неслиянно обнимавшее в себе и человечество и божество, – что Богочело­век есть Бог и человек. Св. Кирилл и Феодорит не выходили от известной точки, но направлялись к ней, и потому двигались не по прямой и не по параллелям, а под углом, что неизбежно заставило их сойтись при пересечении избранных ими путей. Так явились «уния» и потом Халкидонский собор, при чем вся предшествующая этим важнейшим историческим моментам эпоха представляет собою ничто иное, как взаимное сближение Александрии и «Востока». Эту мысль ясно выражал и св. Кирилл, укорявший своего оппонента в недопонимании³⁵¹; ее же раз­деляли и древние писатели, напр. Факунд Гермианский, видевший причину разногласия в недоразумении³⁵². – Итак, Александрийский епископ провозгла­шал единую ипостась Господа, ниспровергая Нестория, Феодорит защищал два естества в одном Христе, пророчески предвидя будущего опасного врага в духе и силе Аполлинария. В ожидании подобной беды Киррский пастырь клонил, чрез раскрытие понятия двойства, своего противника к полному и всестороннему созерцанию воплотившегося Бога-Слова, но для осуществления его желаний необходимо было очистить горизонт от грозо­вых туч, победить Нестория в смелой и решительной борьбе, чтобы можно было без колебаний принять православное δύο φύσεις ἐν ἑνί Χριστῷ. Отсюда понятно, почему прошло не мало времени, прежде чем от избытка духовного восторга св. Кирилл начал призывать небо и землю к участию в великой радости. Ни сам он, ни Феодорит не хотели теперь подать друг другу руку примирения и сблизиться на нейтральной почве, а обоюдное подозрение в ереси обостряло отношения. Между тем Константинопольское движение получало все более и более резкий характер и наконец события осложнились настолько, что «Восток» должен был оставить литературную полемику и столкнуться с св. Кириллом на Все­ленском Соборе, которого желали обе враждующие партии. 18-го ноября 430 года был обнародован императорский указ, строго предписывавший митрополитам всего христианского мира прибыть в Эфес к имеющему быть дню Пятидесятницы³⁵³. К назначенному сроку Иоанн Антиохийский отправился в указанный город с небольшим числом представителей от Сирийских церквей; между ними был и Феодорит. Учреждался суд над Несторием. Но не один он занимал мысль Сирийцев; еще большие опасения возбуждали в них анафематства, признанные в Антиохии нечуждыми нечестия. По этой причине «Восточные» прежде всего рассчитывали уничтожить этот соблазнительный документ и, следовательно, потребовать к ответу самого св. Кирилла. Нам не известно, была ли выработана какая-либо предварительная программа, хотя и несомненно, что епископы, так решительно высказавшиеся против Александрийского пастыря, не могли иметь своим намерением оказывать ему поддержку, пока тот не раскается чистосердечно в предполагаемом аполлинаризме. «Еще прежде отправления в Эфес, – говорил после Феодорит³⁵⁴, – блаженный Иоанн писал нахо­дившимся при боголюбезнейшем Евферии Тианском, Фирме Кесарийском и Феодоте Анкирском, называя главы учением Аполлинария». Очевидно, что первоначальное подозрение, вызванное на «Востоке» посланием Τοῦ Σωτῆρος и приложениями к нему, не только не ослабело, но напротив значительно возросло в степени и силе. К характеристике св. Кирилла для Антиохий­цев прибавлялась новая черта – упорство в заблуждении.

Таким образом Сирийцы покинули Антиохию с самыми воинственными планами и надеждами, но, по некоторым непредвиденным затруднениям³⁵⁵, они не могли прибыть к указанному сроку 7-го июня 431 года, несмотря на близкое расстояние столицы «Востока» от Эфеса³⁵⁶. Чтобы не дать повода к упреку в нерадении и не нарушить прямого смысла императорского де­крета, Иоанн выслал вперед наиболее энергичных членов своей свиты и между прочим Феодорита. Достигнув Эфеса, эти лица сгруппировали вокруг себя немалочисленную партию и, особым посланием от 21 июня на имя св. Кирилла и Ювеналия Иерусалимского, просили подождать осталь­ных Антиохийцев, находившихся уже пред самыми дверями города³⁵⁷. Александрийский архиепископ не счел возможным принять во внимание это заявление легатов, и в понедельник 22-го июня собор был открыть. Это, по-видимому, неважное обстоятельство имело на самом деле роковое значение. Представители «Восточных» отказались от участия в заседа­ниях, усматривая в неуважении их законной просьбы тайное желание св. Кирилла освободиться от неприятно-стеснительного контроля Сирийцев³⁵⁸. Такое действие со своей стороны им казалось тем более правильным юридически, что в своих рядах они насчитывали до двадцати одного ми­трополита, тогда как на стороне св. Кирилла таковых едва было девят­надцать³⁵⁹. Отделившиеся сплотились между собою и на частном совещании решили послать протест императору Феодосию³⁶⁰.

Так, уже на самых первых порах, произошел разрыв между при­сутствовавшими в Эфесе епископами, принимавший с течением времени столь широкие размеры, что явившийся в пятницу 26-го июня³⁶¹ Иоанн не захотел вступить в какие-либо сношения с православными отцами и образовал свой собор (conciliabulum)³⁶².

Специальная задача нашего исследования не позволяет нам входить во все подробности Эфесских деяний, но мы необходимо должны выяснить, что было сделано и постановлено «Восточными» касательно св. Кирилла и Нестория? От такого или иного решения этого вопроса много зависит истинное понимание личности Феодорита.

Лишь только сократившиеся в своем количестве³⁶³ сторонники Иоанна Антио­хийского собрались для обсуждения, тотчас же было поднято обвинение против Александрийского пастыря и Мемнона Эфесского, которые и были низложены, а их приверженцы отлучены и лишены церковного общения впредь до исправле­ния³⁶⁴. Несомненно, это поступок крайне резкий и далеко не законный с фор­мальной точки зрения (поскольку подсудимые и осужденные не были приглаше­ны), но тем настоятельнее вызывается мысль о его причинах. Не может, быть, чтобы высокообразованные епископы дерзнули попрать церковные ка­ноны без всяких оснований. Нам кажется, сам св. Кирилл несколько оправдывал подобный образ действий. Мы уже говорили выше, какое глу­бокое предубеждение против «глав» господствовало на «Востоке». Счита­емые здесь за возобновления аполлинаризма, они стали камнем преткновения и соблазна для Сирийских церквей. Естественно, что если бы Антиохийцы вовремя прибыли в Эфес, они постарались бы предать анафематства забвению, или же неприятная для некоторых острота их была бы устра­нена путем взаимных объяснений. Печальные обстоятельства не позволили совершиться этому. Св. Кирилл, открывши собрание, прежде всего предло­жил вниманию епископов различные документы, разъясняющие раннейшую историю несторианского движения, а также и послание Τοῦ Σωτῆρος, ко­торое и было прочитано³⁶⁵, конечно, вместе с заключительными пункта­ми³⁶⁶. Понятно, какими неожиданными результатами должно было сопровож­даться подобное действие. Вызванное поспешностью св. Кирилла подозрение в чистоте его намерений получало здесь некоторое подтверждение, а воз­бужденный ум «Восточных» легко превратил этот факт в неоспори­мое доказательство упорства председателя собора в своем заблуждении: противник Нестория оказывался для них закоренелым еретиком. Но этого мало. Если «главы» не содержат в себе подлинного апостольско-никейского учения, то ясно, что и принявшие их без возражений не обла­дали точным православным разумением. Как скоро это заключение стало несомненным для сторонников Иоанна, – в их глазах лишался всякого значения и весь собор, некомпетентный в вопросах веры и подлежавший ответу за активное или пассивное участие в распоряжениях и определе­ниях св. Кирилла. Для их предубежденного ума он являлся не вырази­телем голоса Церкви, а извратителем истины. Так рассуждали Сирийцы. Все эти соображения были сообщены Иоанну, который поэтому не счел позволительным войти в общение с еретиками: он низложил св. Ки­рилла и распространил отлучение на всех остальных его приверженцев³⁶⁷. Непонятное на первый взгляд поведение Антиохийцев представляется теперь вполне естественным, хотя и несправедливым. Что касается нарушения формальностей, то и тут Сирийцы могли иметь некоторое оправдание. Во-первых, св. Кирилл, вопреки прямому смыслу императорского указа, открыл собор, когда всех членов в наличности не было, и следовательно за­конность уже не была соблюдена им. Затем, он успел сделать самые решительные постановления, которые и были обнародованы во всеобщее сведение в качестве вселенских приговоров. Для «Восточных» это было явным знаком ожесточенного еретичества Александрийского пастыря, не только не ждавшего мнения других, но еще категорически требовавшего согласия с собою. По суждению Иоанна, он был более, чем обыкно­венный преступник, ибо грозил заразить весь мир ядом нечестия. При­глашать подобного человека для увещаний было, очевидно, бесполезно, а нужно было немедленно ослабить его влияние, уничтожить подавляющий авто­ритет его и спасти погибающую веру. В этих видах и было провоз­глашено «отступниками» низложение вождя православных и его помощника, как временная мера, – с целью обезоружить неправомыслящих против­ников. «Кирилл и Мемнон были главными виновниками совершившегося беззакония, подали повод к нарушению церковных постановлений и благо­честивых предписаний благочестивейших императоров наших и в гла­вах обнаружили еретическое мудрование»³⁶⁸: так значится в определении «Восточных». Ясно, что последние шли против Александрийского епископа затем, чтобы парализовать мнимо-гибельные стремления его к распро­странению аполлинаризма. Они просто хотели «предуврачевать» (προθερα–πεῦσαι)³⁶⁹ души христиан от новой заразы и дискредитировать дей­ствия Эфесских отцов, предав их анафеме. Заблуждение Сирийцев относительно св. Кирилла неоспоримо, но ни откуда не следует, чтобы ими всецело руководило сочувствие к Несторию по причине совершенной солидарности с ним. Правда, conciliabulum объявил «несправедли­вым осуждение против престола царствующего над градами града Константинополя»³⁷⁰; но, кажется, это говорит прежде всего о формаль­ной незаконности решения и некомпетентности подозрительного в своих убеждениях св. Кирилла. Вместе с этим для «Восточных» становилось весьма сомнительным, чтобы при разбирательстве 22-го июня был со­хранен принцип беспристрастия. По крайней мере, комит Ириней пи­сал в Эфес своим единомышленникам, что императору ложно доносили будто «Несторий ни под каким условием не хотел и слышать слова Богородица"³⁷¹. Таким образом партия Иоанна требовала пересмотра дела об ересиархе и не выдавала своих постановлений за окончательные. В пользу этого свидетельствует уже одно то, что вопрос о Нестории на со­вещаниях «Восточных» почти совершенно не был затронут, а ведь обсуждение его было всего необходимее по самому положению вещей. Не­вероятно, чтобы считавшие себя за единственно истинных представителей всей Церкви по принципу не постановили ничего для уничтожения источника все­общих волнений. К тому же заключению ведут нас и частые заявления Антиохийцев, что они желают «собраться вместе и тщательно заняться исследованием спорных предметов». Только тогда должно было состояться «подтверждение благочестивого догмата» о способе соединения естеств в лице Иисуса Христа³⁷².

Как держал себя Феодорит в Эфесе, – это всего лучше пока­зывает его письмо к Андрею Самосатскому, оставшемуся на месте по причине болезни. «Телу Церкви, – сообщает здесь Киррский пастырь³⁷³, – грозит опасность быть разодранным, если только мудрый Врач не поправит отделившиеся и загнившие члены и не соединит их. Опять безумствует Египет против Бога и воюет с Моисеем и Ааро­ном и слугами Его, – и весьма большая часть соглашается с противни­ками; здравомыслящих же, которые добровольно подъемлют труды за благо­честие, очень мало. Поругано достопочтенное благочестие. Те, которые низло­жены, совершают священнические службы; а те, которые низложили, сидят дома, стеная. Те, которые с низложенными отлучены от общения, освободили низложенных от низложения, как они думали. Над таким собором смеются Египтяне, и Палестинцы, и Понтийцы, и Азийцы, а с ними и Запад». Эти слова говорят сами за себя и не требуют пояснений. Тон письма обнаруживает в авторе человека, крайне нерасположенного к св. Ки­риллу и вполне сочувствующего решениям отступнического собора. Видно также, что Феодорит был сильно заинтересован борьбою партий и был не только сторонником Иоанна, но важным деятелем оппозиции, – душою всех предприятий членов conciliabuli. Доказательство на это дает нам вероизложение «Восточных», Antiochenus symbolus.

Александрийский пастырь не обратил внимания на грозную анафему Си­рийцев и, признанный невинным с титулом учителя и защитника пра­вославия заседавшими в церкви св. Марии отцами, продолжал свои за­нятия в избранном направлении, в прежнем духе. Со своей стороны Иоанн всеми мерами старался поддерживать Никейскую веру³⁷⁴ и обеcсиливать противника своим неустанным антагонизмом. Но и св. Кирилл не считал себя нарушителем символа Никейского и всегда опирался на него³⁷⁵, а между тем продолжал составлять новые сочинения и прила­гать их к раннейшим³⁷⁶. При таких обстоятельствах «Восточным» не оставалось ничего иного, как отнять у своих тогдашних врагов их поддержку, лишить их фундамента и выставить другое вероизложение, ко­торое было бы комментарием к Никейскому и не подлежало никаким пе­ретолкованиям. И действительно, группою «Восточных» епископов было со­ставлено подобное вероопределение и чрез комита Иоанна отправлено в Константинополь, к императору Феодосию, от имени председателя отступ­нического собора³⁷⁷. Спрашивается: кому принадлежит редакция Антиохий­ского символа? Мы думаем, что он обязан своим происхождением епи­скопу Киррскому. Неандер, высказавший на этот счет голословное со­мнение³⁷⁸, ограничился одним простым заявлением, не представив в свою пользу каких-либо аргументов, кроме авторитета своей учености. Мы, конечно, не отказались бы согласиться с таким компетентным исто­риком, если бы за авторство Феодорита не имелось несколько весьма серьезных данных.

Прежде всего, об этом определенно свидетельствует Александр Иерапольский, который был в Эфесе и следовательно хорошо знал, что там было сделано отступниками. Чрез 3–4 года по распущении собора, Иоанн и св. Кирилл обменялись примирительными письмами в знак общения. На «Востоке» не все были довольны этим сближением и больше всех митрополит Иерапольский. Лишь только были получены им упомя­нутые нами послания, он тотчас же выразил свое неудовольствие Фео­дориту в следующих словах: memor est utique sanctitas tua, qualiter Ephesi positus communionem talis epistolae tota virtute refugerim: dum certe illa valde acussaret eas, quae inerant Cyrilli capitulis, blasphemias. n novella namque epistola (Ioannis), dum transcurissein totam partem, quae etiam Cyrilli jacet in litteris, et contulissem ad eam, quae tunc (in Epheso?) a vestra religiositate conscripta est, reperi quia neque initia, neque fines illius ipsius epistolae posuerunt hi, qui ad Aegyptum directi sunt.³⁷⁹ Из этого отрывка видно, что в Эфесе было составлено какое-то письмо, причем Иерапольский пастырь, по догматическим соображениям, не считал его вполне удовлетворительным. А мы знаем, что между членами отступнического собора происходили немалые пререкания именно из-за ве­роизложения³⁸⁰. Cap. XCIV Synodlcon’a показывает, что разногласие ка­салось термина Θεοτόκος, которого многие не хотели принимать (в смысле Enixa Deum), настаивая на необходимости удержать и слово A­νθρωπο–τόκος³⁸¹, но мнение их не было уважено. Иерапольский епископ сравнивает теперь общую посланиям Иоанна и св. Кирилла часть с напи­санным Феодоритом в Эфесе и находит, что ни вступление, ни конец той не совпадают с произведением Киррского предстоятеля. В данном случае Александр несомненно имеет в виду изложение, находившееся в общительных письмах Антиохийского и Александрийского архиепископов³⁸², и следовательно сопоставляет с ними документ однородный и именно со­ставленное в Эфесе послание Synod., cap. XVII, каковое он усвояет перу Феодорита. Отсюда ясно, что редактором Антиохийского символа был Киррский пастырь.

Другой епископ из числа «Восточных» раскольников, Мелетий Мопсуэстийский, сообщает комиту Неоферию, что он не может примк­нуть к Иоанну, ибо «главы» не были отвергнуты. Si (Ioannes) vult inter nos inimicitias solvi, persuadeat Cyrillo anathematizare per epistolam nominatim omnia, quae (illus, Cyrillus) male exposuit, et Nicaena illa expositione beatorum Patrum esse contentum, sicut ea beatus ille Theodoretus dominus noster explanavit: ipse enim est verus illorum, quae exposita sunt (i. e. in Ephesino symbolo), intellectus³⁸³. Такое условие было указано Мелетием. В нем Мопсуэстийский пастырь ссылается на ка­кое-то истолкование Никейской веры, сделанное Феодоритом. Мы будем не в состоянии понять этих слов, если не отнесем их к изложению, по­мещенному в послании «Восточных» к императору Феодосию. Возбуждает некоторое недоумение лишь то обстоятельство, каким образом Мелетий мог требовать того, что было уже исполнено, поскольку Антиохийский сим­вол был принят св. Кириллом во время переговоров чрез Павла Эмесского. Но с другой стороны до нас не дошло ни одного произведения Киррского епископа, которое бы могло быть поставлено в столь тесную связь с Никейским вероопределением. Кажется, единственный выход из этих затруднений заключается только в предположении, что Мелетий Мопсуэстийский желал видеть в основе соглашения все письмо Иоаннова собора, даже и тот отдел, где идет речь об «Египетских главах». Зна­чить, причиною разрыва Мелетия с Антиохийским епископом было сокра­щение прежнего, Феодоритова, символа, на что жаловался и Александр Иерапольский, намекая на опущения initia et fines.

Наконец, в качестве третьего свидетеля, мы приводим самого Феодо­рита. Предупреждая Домна Антиохийского насчет намерений Диоскора снова, в другой раз, соборно утвердить анафематства св. Кирилла, Киррский епи­скоп доказывает, что они давно уже осуждены самим автором их. «Когда многие безрассудно подкрепили главы, мы, – говорит Феодорит³⁸⁴, – восстали в Эфесе и вошли в общение с писавшим их не прежде, как, принявши изложенное нами, он приноровил к этому свое учение» (ἕωςτοῖς παρ’ ἡμῶν ἐκτεθεῖσι συνθέμενος, σύμφωνον αὐτοῖς διδασκαλίαν προσήρμοσεν). Несколько общее выражение παρ’ ἡμῶν, конечно, может обнимать собою многих лиц, но в данном случае оно, по всем ве­роятиям, означает одного Феодорита, потому что ранее он не упоминает о своих товарищах по борьбе с Ефесскими отцами, а ниже определенно указывает, кому принадлежат те или другие документы. Точно также нельзя сомневаться в близкой связи этого свидетельства с Антиохийским веро­изложением (ἔκθεσις, expositio), ибо глагол ἐκτίθημι трудно приложить к чему-либо иному. Затем, в одном из своих писем, появившемся тотчас по возвращении «Восточных» из Халкидона, Феодорит почти це­ликом и приблизительно с буквальною точностью воспроизводит рассматри­ваемое нами исповедание под своим именем, как обнаружение своей веры в форме, ему принадлежащей, – и тем с несомненностью пока­зывает в себе его автора³⁸⁵.

Таким образом усвоение редакции Антиохийского символа епископу Киррскому покоится па довольно прочных данных; по крайней мере, при настоящих исторических сведениях такое заключение представляется единственно научным и тем более состоятельным, что против него нет никаких веских отрицательных инстанций.

И очень понятно, почему столь важное дело было поручено именно Феодо­риту. В глазах всех «Восточных» он был знаменитейшим богословом, который сумел разоблачить замаскированный аполлпнаризм Кириллов­ских «глав» и показать их настоящий смысл. Естественно, что славный полемист явился и автором вероизложения, направленного к устранению возможности искажения здравого христианского учения. Только ему был доступен истинный дух Никейского символа, ибо, по суждению «Восточных», это был verus illorum, quae (in eo symbolо) exposita sunt, intellectus³⁸⁶. Но если так, то очевидно без слов, какое важное значение имел голос Киррского пастыря в Эфесе. Уже давно было высказано мнение, что Фео­дорит был душою всех предприятий отступнического собора³⁸⁷, но до сих пор оно не было достаточно аргументировано и потому иногда не без права отвергалось, как чистое и притом пристрасно-тенденциозное предпо­ложение³⁸⁸. Теперь в этом не может быть никакого сомнения, поскольку символ всегда составлял самый важный результат, – венец совокупной деятельности пастырей; в нем общецерковное или даже частное христиан­ское сознание получает адекватное себе выражение; он служит свиде­тельством веры известных лиц, а в данном случае – всего «Востока». По этим причинам необходимо признать Феодорита главою Антиохийцев, духовным вождем и умственным авторитетом, за которым следовали все остальные члены Иоанновой партии. Можно сказать, что в Эфесе были собственно только св. Кирилл и Феодорит, хотя последний и не выдви­гался на первый план. Вместе с этим епископ Киррский является виновным за все постановления Иоаннова собора. Он оказывается реши­тельно несправедливым по отношению к заседавшим в храме св. Марии отцам, но это не дает еще нам права подозревать его в догматических заблуждениях. Св. Кирилл впоследствии принял и одобрил составленное им вероизложение, а Халкидонский собор не мало внес из него в свое определение. Пока достаточно и этого простого заявления, чтобы спокойно и беспристрастно взглянуть на поведение Феодорита и избавить его от тяжкого упрека в неправомыслии. В Эфесе он проповедовал единого Христа Господа в двух естествах; здесь же он не только признавал и назы­вал Св. Деву Богородицею, но и сумел отстоять это наименование от всех покушений на него со стороны неумеренных товарищей. В этом его неоспоримо-великая заслуга пред Церковью. Внешне-смертельный враг св. Кирилла, он усерднее и вернее его друзей приготовлял почву для соглашения с ним. Борьба обещала мир, буря носила в себе задатки будущей тишины, светлой ясности.

В заключении обзора Эфесского периода нам следует упомянуть еще о многочисленных посланиях «Восточных», которые обыкновенно поме­щаются между письмами Феодорита и тем самым причисляются к его произведениям. Мы не можем представить вполне несомненных и реши­тельных доказательств в пользу принадлежности их епископу Киррскому, но со своей стороны укажем только на точность и определенность мысли и выражений, стройность в распорядке материала, относительное спокойствие тона: – качества Феодоритовых творений. Конечно, этого слишком мало для полной несомненности, однако некоторая вероятность есть. Более важ­ности в данном случае мы придаем тому обстоятельству, что знаменитое послание «Восточных» с вероизложением – плод ума Феодорита. Этим самым значительно подкрепляется убеждение, что и все другие документы обязаны своим происхождением перу энергичного и образованного Киррского пастыря.

Эфесские переговоры не привели ни к каким прочным результатам и вместо желанного соединения и умиротворения вызвали гораздо сильнейшие разделение и волнение. Император, не зная, что предпринять, задумал сна­чала удовлетворить требованиям обеих партий и чрез сановника Палладия подтвердил низложение Нестория, св. Кирилла и Мемнона, поручив три­буну Иоанну успокоить враждующих. Известно, что миссия последнего была совершенно безуспешна. «Восточные» имели еще четыре собрания и снова приглашали противников для соглашения³⁸⁹, но предложенные ими условия не могли быть приняты приверженцами св. Кирилла, которых побуждали «истребить все, писанное против Нестория, и отвергнуть, как неимеющее обязательной силы, а содержать один только символ, составленный собра­нием св. отцов в Никее»³⁹⁰. Переданное чрез Иоанна вероизложение теряло в глазах Феодосия всякую цену, потому что оно не могло найти общего признания. При таких обстоятельствах, согласно неоднократно вы­сказанному Сирийцами желанию³⁹¹, император вызывает к себе по восьми членов из той и другой группы. В числе депутатов от «Восточных» был и Феодорит, долженствовавший говорить также и за Александра Иерапольского. Уже заранее легко было предвидеть, что эта новая попытка кон­чится не менее печально, ибо остававшиеся в Эфесе представители церквей «Восточного» округа поручили своим уполномоченным требовать уничтожения «глав вместе с анафематствами»³⁹².

Прибывшие в Хадкидон 11-го горпиэя (сентября) депутаты не были допущены в столицу и должны были обсуждать дело по сю сторону Бос­фора³⁹³. Что происходило здесь, – об этом кратко передает Феодорит в следующих словах: «призванные в Константинополь, мы имели пять рассуждений³⁹⁴ в присутствии самого императора и потом послали ему три протестации (διαμαρτυρίας). И боголюбезнейшим епископам Запада, – ра­зумею Медиоланского³⁹⁵, Аквилейского и Равеннского, – мы писали об этом, свидетельствуя, что главы полны аполлинариева новшества»³⁹⁶. В настоящий раз Феодорит яснее выступает из среды своих сотова­рищей. Между прочим он усиливался расположить в пользу своей партии жителей Константинополя. «Народ, – доносит он Александру Иерапольскому³⁹⁷, – по милости Божией хорошо расположен и приходит к нам. Мы начали даже рассуждать с ними (приходящими) и составили великие собра­ния и в четвертый раз рассказали о вере твоего благочестия. Они слу­шали с таким удовольствием, что не уходили даже до седьмого часа и оставались до солнечного зноя. В большом дворце с четырьмя портиками собралось великое множество, и мы проповедовали сверху, с возвышения под самою кровлею». До нас сохранились три отрывка из Халкидонских речей Феодорита³⁹⁸; впрочем, все они, отличаясь общностью содержания, дают нам слишком мало исторических сведений. Мы знаем, напр., что в интересах самозащиты епископ Киррский сильно нападал на про­тивников и применял к ним ветхозаветные тексты об отступниках и беззаконниках (Осии IV, 7. Иса. IV, 5. XXXIX, 3 и др.). Он даже при­равнивает их к язычникам и при этом с горьким чувством заме­чает, что и эти люди называют (свои божества) небо и солнце бесстраст­ными и звезды бессмертными, а христиане считают страстным Избавителя³⁹⁹. Это жестокое суждение будет вполне понятно для нас, если мы примем во внимание, что сущность христологических воззрений св. Кирилла Феодорит сводил к положению: «одно естество (во Христе), божеское и вместе человеческое»⁴⁰⁰. Таким образом предубеждение против «глав» нисколько не уменьшилось и продолжало служить препятствием к взаимному соглаше­нию. Выходя из подобных взглядов на учение Александрийского пастыря, Феодорит, естественно, не мог быть расположен к явному якобы еретику. «Что ты, – обращается он к св. Кириллу⁴⁰¹, – говоришь, что два естества сделались одним естеством? Какой пророк научил тебя этому? Кто из Апостолов – первый, второй, средний, последний, который после двенадцати, Павел, Варнава? Кто после них учитель? Учись у твоего учителя. Это породил арианин Астерий и Аполлинарий твой отец; ибо ты сделал себя сыном его: ты стал наследником его мнений, будь по заслуге и наслед­ником названия». Но замечательно, что Киррский епископ метал все эти громы не против св. Кирилла, именно как Кирилла, а против вообра­жаемого приверженца аполлинаризма, и готов был с радостью раскрыть свои объятия раскаявшемуся грешнику. «Скажи, – восклицает он⁴⁰², – о несмешанном единстве, и я возвышаю голос». Феодорит призывал врага к единомыслию и согласию, но на каких условиях? Что вещал его голос тем, которые силою Христа дерзали переплывать страшные волны Пропонтиды, лишь бы услышать великого витию⁴⁰³? A­σύγχυτος ἔνωσις – вот слово, постоянно и одинаково громко провозглашавшееся Халкидонским депутатом. «Неужели я, – спрашивает он автора глав⁴⁰⁴, – разрушаю единство, а ты не смешиваешь естеств». «Видишь ли ты каким образом я и разность естеств знаю и единства не разрушаю? Сего нарекованным советом и проразумением Божиим предана приемше, руками беззаконных пригвоздше убисте: егоже Бог воскреси из мертвых, разрешив узы ада (Деян. II, 25. 24)». Ясно, что принцип и опора у Феодорита были чисто и глубоко православные. Но недоразумение пока за­крывало его глаза и потому, меча прещениями в св. Кирилла, он прямо выражал свои симпатии к Несторию. В своей проповеди он называет его «сладкогласною свирелью»⁴⁰⁵, а в письме к Александру подробнее сообщает о своих стараниях в его пользу. «Что касается друга, – пи­шет Феодорит Евфратисийскому митрополиту⁴⁰⁶, – то да будет известно твоей святости, что если мы когда-нибудь упомянем о нем, нас тотчас обвиняют в отпадении: так сильна вражда против него всех здесь находящихся. И это весьма прискорбно. Благочестивейший император преимущественно пред всеми возмущается его именем и прямо говорит: никто не должен говорит мне о нем. Однако ж – до тех пор, пока мы здесь будем оставаться, мы не перестанем всеми силами забо­титься об этом отце, зная о причиненной ему нечестивыми несправедли­вости». Эти слова показывают, что Феодорит защищал Нестория и даже ходатайствовал за него пред Феодосием; точно также и после он свидетельствовал, что ни в Эфесе, ни в Халкидоне он не соглашался на осуждение Константинопольского ересиарха⁴⁰⁷. Что это значит? Не служит ли этот факт доказательством, что диофизитская крайность не была чужда Киррскому предстоятелю? На эти вопросы обыкновенно отвечают кратким и категорическим да, но поступать так мы не считаем справедливым и логически последовательным. Самое большее, что можно вывести отсюда, – это то, что Феодорит столь же заблуждался относительно учения Нестория, как и относительно догматических убеждений св. Кирилла. Мы еще не имели случая говорить об этом и теперь должны выяснить, где кроется причина подобного непонимания? Выше мы видели, каким путем шел Феодорит в раскрытии догмата о соединении естеств в лице Иисуса Христа; держась понятия ἕνωσις, он особенно указывал на двойство природ, при чем, – в видах и под воздействием полемики с предполагаемым монофизитством, – усиленно выдвигал момент разделения. В этой точке зрения он сходится с Несторием и потому легко мог опустить из вни­мания, что у последнего διαίρεσις решительно исключал ἕνωσις, между тем у него самого и то и другое были нераздельно связаны между собою, как первая посылка силлогизма с выводом, основание – с следствием. Но в таком случае и в настоящий раз Феодорит боролся за православ­ную истину неслиянности в единстве, усматривая в осуждении ересиарха попрание апостольско-Никейской веры и переход к нечестию κρασις’а или σύγχυσις’а. Посему, если бы он и не был убежден в полной безукориз­ненности Нестория, – он и тогда не счел бы нравственно позволительным примкнуть к св. Кириллу, неправомыслие которого казалось ему несомнен­ным. Держась средины, он не мог прямо согласиться ни с тем, ни с другим, а считал себя обязанным стремиться к примирению против­ников в целостном православном воззрении, какое он носил в себе. Догматика Нестория была далека от его собственных взглядов, – и он ратовал лично за него только по недоразумению. Впрочем, Феодорит – если не единственно, то по преимуществу – настаивал на формально-юри­дической несправедливости низложения Нестория и вопрос о его православии считал открытым, требующим более беспристрастного исследования. Во вся­ком случае «Восточные» называли определение Эфесского собора сделанным без суда и незаконно (illicite et absque judicio)⁴⁰⁸ и, значит, сознавали нужду нового пересмотра дела. Одним словом, несторианство Феодорита – факт недоказанный, а по нашему глубокому убеждению и не­доказуемый. Верно только, что он считал Константинопольского архиепис­копа невинно пострадавшим от лиц, которые сами должны были отдать отчет в воззрениях и покаяться в своих заблуждениях.

Борьба против Кирилла, т. е. собственно против его «глав», была поручена всем депутатам; равным образом и по отношению к Несто­рию все они пользовались одинаковым правом голоса. Какое же участие принадлежало Феодориту? Не будет ошибкою сказать, что и в Халкидоне он продолжал быть главою своих товарищей. В этом убеждает нас сообщаемый им рассказ о своем столкновении с императором. Последний был недоволен многолюдными собраниями под руководством «Восточных», считая их «нехорошими», и выразил это представителям Сирийского округа. В ответ на это Феодорит заметил Феодосию: «так как ты дал смелость говорить, то выслушай милостиво. Еретикам, лишенным общения, позволительно говорить в церкви, а нам, ратующим за веру и потому лишенным от них общения, нельзя и входить в церковь?» Когда Феодосий указал на затруднительность своего положения и невозмож­ность применять свою власть к Халкидонскому предстоятелю, открывавшему двери храмов сторонникам св. Кирилла, – Феодорит возразил, что в этом праве не следует отказывать и им, уполномоченным временно торжествовавшею партиею Иоанна⁴⁰⁹. Из этого сообщения мы видим, что Киррский епископ, в сознании собственной правоты, не устрашился один вступиться за своих товарищей, хотя император обращался ко всем де­путатам. Ясно, что именно он заправлял другими и действовал везде, где требовались энергия и ум. Интеллектуальное превосходство и нравствен­ное мужество выдвигали его вперед, а пламенная ревность по вере не позволяла ему скрывать своих талантов. Не блистая знатностью кафедры, он был славен своими высокими дарованиями и неизбежно должен был заступать для Сирийцев то место, какое в противном лагере занимал св. Кирилл. Если Иоанн был первым, то Феодорит главным, – если тот одобрял, то этот постановлял, – если первый подписывал, то последний составлял. Кратко сказать, Киррский епископ был вождем всей группы «Босточных»⁴¹⁰.

Усилия представителей Сирийских церквей были тщетны. До сих пор благоволивший к Несторию император Феодосий круто изменил свою по­литику и приказал ему удалиться «в место своего пребывания»⁴¹¹, т. е., как полагают, в Антиохийский монастырь св. Евпрения, а на Константи­нопольский престол был избран Максимиан. Св. Кирилл и Мемнон были освобождены и получили позволение возвратиться к своим кафедрам. Ка­сательно «Восточных» Феодосий заявил, что «пока он жив, он не мо­жет осудить их, потому что их ни в чем пред ним не обвинили»⁴¹², но это было для них слишком неутешительно. Они хорошо понимали, что их дело потеряно и что противники берут верх. С скорбным чувством разочарования и с крепкою решимостью не уступать ни на шаг «аполлинаристам», – вероятно, в конце 431 года, – Сирийцы отправились домой и уже на дороге должны были испытать новые неприятности. В Анкире Галатийской они встречают весьма нелюбезный прием, вследствие предупредительно доставленных туда писем из столицы⁴¹³, и по при­бытии в Тарс (город в первой Киликии) открывают здесь собор, где снова дают обещание твердо стоять за Нестория и, вместе с св. Кириллом и Мемноном, низлагают всех православных Халкидонских депута­тов⁴¹⁴. Эти определения потом еще раз были одобрены в Антиохии⁴¹⁵. По-видимому, тогда же было соглашение и относительно того, чтобы удаляться от всякого общения с сторонниками Александрийского пастыря⁴¹⁶ и в частности с Максимианом⁴¹⁷. Эти решения служили как бы отве­том на распоряжения последнего, ибо он низложил четырех «восточных» епископов (Елладия Тарсского, Евферия Тианского, Имерия Никомидийского и Дорофея Маркианопольского), а Фирм Кесарийский усердно заботился о том, чтобы приговор нового Константинопольского владыки получил надлежащею силу⁴¹⁸. Нужно думать, что и в это время голос Феодорита имел пре­обладающее значение, так как он сам упоминает о своих частых заявлениях Иоанну в Антиохии⁴¹⁹. В заключение «восточные» предстоятели отправились в Верию к знаменитому тамошнему епископу Акакию. Что происходило в этом городе, мы в точности не знаем, но во всяком случае достоверно, что славный в свое время Верийский пастырь был сильно недоволен событиями и для исцеления ран церковных взывал к всемогуществу Божию⁴²⁰.

Разделение совершилось и было формально закреплено и «Восточными» и приверженцами св. Кирилла. Дальше по этому направлению идти было некуда: Сирийцы разъехались, и Феодорит, вероятно, отправился в свою епархию, где он мог спокойнее обсудить дело и sine ira et studio иссле­довать спорный вопрос. Однако же страсти еще не успели утихнуть, а пред­убежденный ум требовал борьбы с предполагаемыми врагами истинной веры. Поэтому Феодорит продолжал свою литературную полемику с св. Кириллом. Как бы в противовес последнему, он пишет обширное послание к монахам Евфаратисии, Озроины, Сирии, Финикии и Киликии⁴²¹. Неприглядная картина носилась перед взором Киррского епископа, когда он взялся за перо. Вихрь бросает корабль по волнам бурного моря и грозит ему гибелью, а моряки бунтуют против кормчего и не предпри­нимают ничего для собственного спасения. Подобно сему «и мы – рассуж­дает Феодорит⁴²², – словно во время ночной битвы, не узнавая друг друга и оставляя противников, тратим свои стрелы против самих себя и раним сотоварищей, как врагов. Стоящие вблизи насмехаются над нашим опьянением, пользуются нашими несчастьями и радуются, видя, что мы пожраны сами собою». Такое безотрадное положение вызывает глубо­чайшую скорбь в сердце Киррского предстоятеля, и из души его выры­вается торжественная молитва об умиротворении церквей. «Пощади, Госпо­ди, народ Твой и не предай наследия Твоего на поругание (Иоил. 2, 17). Упаси нас Боже, чтобы мы не сделались такими, над которыми Ты как бы никогда не владычествовал и над которыми не именовалось имя Твое (Иса. 03, И9). Посмотри, Господи, ибо мы сделались посмешищем у со­седей наших, поруганием и посрамлением у окружающих нас (Пс. 78, 4), потому что злые (πονηρά) догматы вошли в наследие Твое и осквернили святой храм Твой (Пс. 78, 1), так что при виде наших бедствий воз­радовались дочери иноплеменников, ибо мы, бывшие некогда согласными и единомышленниками, разделились на многие языки. Господи, Боже наш, даруй нам мир, который мы потеряли, презревши Твои заповеди. Госпо­ди, кроме Тебя мы не знаем иного, имя Твое именуем (Иса. 27, 12–13): соедини разделенное и средостение ограды, возникшее нечестие, разрушь. Созидающий Иерусалим и собирающий изгнанников Израиля (Пс. 146, 2), совокупи нас друг с другом в новый Израиль; да будем опять одним стадом (Ин. 10, 16) и будем все пастись Тобою (Пс. 21, 1): ибо Ты пастырь добрый, полагающий жизнь Свою за овец (Ин. 10, 11). Восстань, что спишь, Господи? Пробудись и не отринь навсегда (Пс. 43, 24). Запре­ти ветрам и морю и даруй Церкви Твоей мир и избавление от волн (Мф. 8, 26. Пс. 106, 29. 88, 10)»⁴²³. Полная высокого лиризма ветхо­заветных пророков, эта молитва служит свидетельством чистоты и возвышенности стремлений Феодорита. Разрешение бури и прекращение смя­тений: вот на что были направлены все его мысли. Он старался при­близить тот счастливый момент, когда от полноты духовного восторга все должны были воскликнуть: благословен Бог, Иже не остави мо­литвы наша и милость Свою от нас (Пс. LXV, 20)⁴²⁴. Но это могло случиться не прежде, как воcсияет правая вера и раcсеется «тьма, мрачнейшая египетской казни»⁴²⁵. «Причиною этого те, которые стараются положить вместо евангельских догматов непрочное учение и которые пе­ренесли нечестивые главы (Кирилла) с анафемою в царствующий город, предпринимая и утверждая своими писаниями, как они думали, то, что, очевидно, произошло от горького корня Аполлинария»⁴²⁶. Разобрав «злостные порождения египетские», Феодорит излагает затем свои христологические воззрения. В этом отношении настоящее послание представляет собою замечательнейший памятник по своей догматической точности. Исходною точкой богословствования Феодорита служит положение, что соединение неслиянно; почему в Господе Спасителе нужно признавать два естества: Он Бог и человек и при том един, поскольку был полным и живым субъектом. Раскрыв эту мысль во всех подробностях, Киррский пастырь предлагает следующее вероизложепие: «исповедуем Господа нашего Иисуса Христа совершенным Богом и совершенным человеком, из разумной души и тела, родившимся прежде веков от Отца по божеству, а в по­следние дни ради нас и ради нашего спасения – от Марии Девы (по чело­вечеству), одного и того же – единосущным Отцу по божеству и едино­сущным нам по человечеству: ибо совершилось соединение двух естеств. Посему мы исповедуем одного Христа, одного Сына, одного Господа»⁴²⁷ «и приносим Ему единое поклонение, так как веруем, что соединение произошло во чреве Девы с самого зачатия. На этом основании и Святую Деву мы называем и Богородицею и человекородицею, поскольку и сам Господь Христос называется в священном Писании и Богом и челове­ком, а равно и Еммануилом, что возвещает соединение двух естеств. Если мы исповедуем и говорим, что Христос – Бог и человек, то кто настолько глуп, чтобы избегать выражения человекородица, коль скоро оно полагается вместе с выражением Богородица? Ведь Господу Христу мы усвояем два наименования; посему Дева почитается и именуется благо­датною. Итак, кто, будучи в здравом уме, будет запрещать от наиме­нований Спасителя заимствовать наименование Девы, которая ради Его про­славляется верующими? Ибо не рожденный от Нее становится досточтимым ради Нее, но сама Она украшается величайшими наименованиями ради рож­деннаго от Нее»⁴²⁸.

Это письмо своею догматическою частью и примиряющим духом, не­сомненно, должно было производить благотворное впечатление на читателей и бросало ясный луч света в взволнованные и омраченные страстями души христиан всего «Востока». Нерасположение по отношению к св. Кириллу оставалось, конечно, прежним, но оно уже очищалось от личных эле­ментов и становилось на более твердую почву вполне определенного и точно формулированного православного воззрения. С этой стороны послание, важное для понимания характера Феодорита, имело глубокое историческое значение, поскольку оно возбуждало жажду соединения и указывало путь к ее удовлетворению своею догматическою положительностью. Предлагая Антиохийский символ, Киррский епископ тем самым приготовлял ту желанную минуту, когда в союзе мира и любви Александрия и Антиохия взаимно подали руки общения. «Как благой и человеколюбивый, Бог услышит моление, собе­рет рассеянных и возвратит изгнанных. И тогда снова услышится глас ликования и спасения в кущах праведников, и все мы воскликнем к Нему (Богу): возвеселихомся за дни в няже смирил ны ecu, лета в няже видехом злая (Пс. LXXXIX, 15)»⁴²⁹: так писал Феодорит к монахам.

Тяжелыя сцены «несчастнейшего Эфесского кораблекрушения»⁴³⁰ про­должали гнетущим образом действовать на чувства Киррского предстоя­теля, но его ум, видимо, торжествовал над ними.

В таком же настроении были отправлены еще три письма. Одно из них содержит выражения благодарности комиту Кандиадиану за его под­держку и покровительство «Восточным» в Эфесе и заключает в себе просьбу об усилиях к погашению пламени и противодействий враждебной партии⁴³¹. Два другие послания адресованы Константинопольскому народу. Выражая радость по поводу твердости последнего в вере, Феодорит вы­сказывает надежду, что истина не погибнет⁴³², и предлагает толкование Никейского символа, который устраняет крайности несторианства и феопасхитства⁴³³. И здесь Феодорит убеждал веровать, что «единородный Сын Божий, Бог Слово, Который существует прежде веков, ради нашего спа­сения воплотился и вочеловечился и обитал в нас (in nobis) и стал плотию не по превращению божества, а по воспринятию человечества. Ибо, будучи образом Бога, Он принял образ раба (Филип. II, 6–7). И Он был видим на земле чрез человеческое естество и с человеки по­живе (Вар. III, 38). Посему Он и называл воспринятое естество храмом (Ин. II, 19), показывая отличие того, которое приняло, от того, которое воспринято. То есть Бог, а это храм, но то и другое (вместе) – один Христос, один Господь, один Сын единородный и первородный»⁴³⁴.

Из этих отрывков ясно, что в период времени по окончании Эфесско-Халкидонских заседаний Феодоритом руководили не одни интересы полемики; за этими последними стояли более высокие желания выяснить истину и приготовить христиан к принятию церковного мира. К этому сводятся все усилия Феодорита, на это посвящается им все богатство богословской эрудиции. Во время самой жестокой войны он заботился о согласии и единомыслии в догматах. Но вопрос: на каких условиях могло со­стояться подобное объединение борющихся? Чтобы дать положительный ответ, мы должны подвести итог всей предшествующей деятельности Киррского епископа и кратко указать ее результаты. В несторианских волне­ниях было выдвинуто на первый план учение о взаимоотношении естеств воплотившегося Бога Слова. Посему прекращение споров, а вместе с этим и сближение Александрии с «Востоком» были возможны не иначе, как при признании обеими сторонами определенной догматической формулы. В этом отношении Феодорит более всех других был двигателем истории, точно выразив свое понимание лица Иисуса Христа. Антиохийский символ, пред­ставляющий правое изъяснение Никейской веры, должен быть в основе примирения: это главнейший пункт. Выходя из понятия ένωσις ἀσύγ&##967;υτος, Киррский пастырь отожествлял ένωσιν καθ’ ὑπόστάσιν или ἕνωσιν φυσικήν св. Кирилла с κρᾶσις и видел в «главах» воспроизведение аполлинаризма. В виду этого анафематства необходимо уничтожить, а автора их – заставить отказаться от них. Это второе положение. Будучи пристрастным, св. Кирилл, по мнению Феодорита и всех «Восточных», не мог быть компетентным судьею Нестория; следовательно: приговор над ним Эфесского собора весьма подозрителен. Ясно, что Эфесское постановление не может иметь надлежащей силы без значительных ограничений. Таков третий тезис, который был столь же дорог для Киррского епископа, как и два первых.

Итак, нужно прекратить всеобщую бурю, предложив св. Кириллу отречься от своих антинесторианских произведений, принять Антиохийское вероопределение и согласиться на пересмотр приговора относительно Не­стория, – вот мнение, которое решительно проводил Феодорит, возвратив­шись из Хадкидона. Можно сказать, это был ультиматум, предъявленный «Восточными» противной партии с Александрийским пастырем во главе.

Решение императора примирить «Восточных» с св. Кириллом и условия, выработанные в Константинополе на σύνοδος ένδημοῦσα 432 г. и отправленные в Антиохию чрез три­буна Аристолая. – Собор в Антиохии и его предложения, не принятые Александрийским епископом: письмо его к Акакию Верийскому. – Вопреки крайним Сирийцам Феодорит одобряет догматическую часть этого послания, но требует оговорок, ограничений в осуждении Нестория. – Стремления Феодорита и Андрея Самосатского привлечь на свою сто­рону Евфратисийского митрополита Александра. – Миссия Павла Эмесского, на первых порах не имевшая успеха по несогласию св. Кирилла, выставившего свои пункты. – Новый Антиохийский собор принимает последние, почему объявляется полное примирение. – Раскол между «Восточными». – Решение «умеренных» на совещании в Зевгме в 433 году и отношение их к «унии»: Феодорит признает ее только наполовину. – Постановления «строгих» в Аназарве. – Репрессивные меры Иоанна, заставляющие «уме­ренных» сблизиться с «крайними». – Указ императора о том, чтобы недовольные или примкнули к Антиохийскому епископу, или оставили свои церкви. – Примирение Феодорита с Иоанном и его деятельность с целью привлечения на свою сторону «Аназарвийцев». – Отношения его к св. Кириллу. – Требования из Александрии касательно безусловного приговора над Несторием. – Феодорит прерывает связи с «унионистами». – Прекра­щение разногласий в 436 году. – Волнение из-за Феодора Мопсуэстийского. – Конец споров.

В то время, как Киррский епископ употреблял все ресурсы своей необычайной учености на борьбу против св. Кирилла, а Иоанн Антиохий­ский своими посланиями разжигал страсти христианского «Востока», призывая верующих к войне, с Александрией, Константинополем и Римом⁴³⁵ – в это самое время в столице империи была задумана смелая попытка заставить сделаться друзьями тех лиц, которые не хотели согласиться добровольно. В 432 году Феодосий предложил Максимиану собрать всех, бывших тогда в Константинополе, епископов, т. е. учредить σύνοδον ενδημούσην, для совещания по предмету устранения церковного раздора. После обсуждения дела императору было донесено, что спасти «погибающих Антиохийцев от заразительной болезни»⁴³⁶ возможно лишь в том случае, если будет всеми принята единая вера, а Антиохийский предстоятель анафематствует Нестория и его нечестивые догматы⁴³⁷. В этом смысле с три­буном и нотарием Аристолаем был отправлен приказ Иоанну, который под угрозою тяжкого наказания был обязан прибыть в Никомидию для переговоров с св. Кириллом, заранее склонив своих союзников и вообще всех «Восточных» согласиться на требования правительства⁴³⁸. Одновре­менно с этим император особо просил содействия Симеона Столпника и Акакия Верийского в осуществлении его планов⁴³⁹. Получив столь вну­шительный декрет, Иоанн прежде всего поспешил уведомить видных пастырей «Восточного» округа и пригласить их в Антиохию. Так Александру Иерапольскому он писал: «прошу, чтобы после собрания, которое в это время обыкновенно бывает в Кирре, ты соблаговолил придти (ко мне) без замедления вместе с господином моим, боголюбезнейшим еписко­пом Феодоритом, и иными, коих ты найдешь. Ибо разногласие относи­тельно веры, – если они (сторонники св. Кирилла) станут действовать с настойчивостью (cum fastidio), – может дойти до крайности, между тем я не знаю, что мне отвечать. Сделанные же ныне предложения, очевидно, нечестивы. Ведь главы Кирилла имеют скрытую несообразность, – и одна­ко же получившие ныне власть враги Божии требуют анафематствования тех, которые признают два естества»⁴⁴⁰. Скоро явились в Антиохию митропо­лит Евфратисийский Александр, Макарий Лаодикийский и Феодорит Киррский и совместно с Иоанном открыли собор. Здесь были выставлены Феодори­том шесть предложений, которые и были одобрены присутствующими⁴⁴¹. Мы не имеем этих условий в подлиннике, но знаем только, что «Восточные» выражали желание оставаться при Никейском символе, как он изъяснен в письме св. Афанасия к Епиктету Коринфскому, отвергая все, что при­бавлено сверх этого, а равно и Эфесское постановление касательно Нестория⁴⁴². После сего Антиохийцы отправились в Верию, где выработанное прежде было подвергнуто новому разбору и подкреплено авторитетом Акакия⁴⁴³. От имени последнего было составлено следующее послание к св. Кириллу: «мы пребы­ваем в вере собиравшихся в Никее святых отцев, каковая вера со­держит евангельское и апостольское учение и не нуждается в добавлении. Смысл ее разъяснил святейший и блаженнейший Афанасий, епископ Алек­сандрийский и исповедник, в письме к блаженнейшему и боголюбезнейшему Епиктету, епископу Киринфскому. Итак, мы остаемся и при нем, как имеющем здравое истолкование названной веры. Что касается недавно вве­денных сверх этого догматов, – чрез письма ли то, или чрез главы, – все это, как производящее беспорядок, мы отвергаем, довольствуясь древним законоположением отцев и следуя Тому, Кто сказал: не пре­лагай предел вечным, яже положиша отцы твои (Прит. XXII, 28)»⁴⁴⁴. Трибун Аристолай и магистриан Максим взяли на себя обязанность до­ставить этот документ в Александрию и вручили его св. Кириллу. Есте­ственно, что последний был в высшей степени недоволен переданными ему условиями и отказал «Восточным» в своем согласии. По его сло­вам⁴⁴⁵, «они хотели уничтожить все то, что он обнародовал посланиями, или отрывками (краткими трактатами) или целыми книгами, и ограничиться одною верою, изданною святыми отцами в Никее». Для епископа Алексан­дрийского это равнялось прямому и решительному признанию справедливости Нестория; посему он категорически заявил, что недопускает и мысли о подобном самоосуждении. В таком именно духе он и отвечал Акакию обширным письмом, привезенным в Антиохию магистрианом Максимом, который вместе с этим доставил еще несохранившееся до нас послание преемника Целестина, папы Сикста III (432–44 0 гг.)⁴⁴⁶. Выражая полное сочувствие намерениям Акакия, св. Кирилл в то же время указывает адре­сату на резкое противоречие между целью и самым делом. Он, конечно, всегда готов сохранять Никейское исповедание, но не находит воз­можным отречься от сочинений против Константинопольского ересиарха. «Твоя святость понимает, – замечает св. Кирилл Акакию⁴⁴⁷, – насколько будет несообразно, если мы откажемся от написанного нами в пользу правой веры, – вернее сказать, – осудим эту самую благочестивую веру. Ведь если написанное (нами) против Нестория или против превратных его догматов не право, – в таком случае он низложен без всякого основания (sine causa). Даже больше того: это будет значить, что он мыслил правильно, а мы заблуждались, не соглашаясь с ним». Так «главы» имели в виду исключительно Нестория и потому все православные должны прекратить свои нападки на них, коль скоро они искренно не же­лают быть солидарными с еретиком, осужденным законным собором⁴⁴⁸. Св. Кирилл рассуждал совершенно последовательно и не мог произнести обвинительного приговора над самим собой. Он уничтожил бы этим все, что было достигнуто такими трудами, сознавая себя нимало неуклонив­шимся от истины, как бы сильно ни укоряли его в аполлинаризме, арианстве или евномианстве. Св. Кириллу было известно, что его заблуждение было принимаемо на «Востоке» почти за догмат; потому, в видах устра­нения всяких подозрений, он нашел нужным изложить свое исповедание. «По благодати Спасителя, – пишет он⁴⁴⁹, – я всегда был православным и воспитан под руководством отца православных. Никогда я не мыслил одинаково с Аполлинарием (да не будет!) или с другим каким-либо еретиком; напротив того, я анафематствую их. Не называю плоть Христа бездушною, но признаю ее одушевленною разумною душей. Не допускаю ни слияния, ни смешения, ни прелияния, как говорят некоторые; испове­дую, что Слово Божие пребыло по своему естеству непреложным и неизмен­ным и по Своей природе непричастным никакому страданию, ибо Боже­ственное бесстрастно и не подлежит и тени изменения. Наконец, признаю, что один и тот же Христос, Господь наш, единородный Сын Божий пострадал за нас плотию, по Писанию и по слову блаженного Петра (1Петр. IV, 1)». Таким образом св. Кирилл был твердо уверен в непогрешительности своего учения и в законности всего того, что было сделано ради этого последнего и по ревности к благочестию. Теперь понятно, почему вопреки предложению «Восточных» он приглашал их примкнуть к Эфесским постановлениям с целью устроения мира. «Если они пожелают подтвердить низложение Нестория и анафематствовать нечистые его догматы, мы готовы войти в общение и согласие, при помощи Христа. А тех, ко­торые говорят, что нужно отвергнуть то, что написано (нами) против скверных догматов Нестория, никто не признает»: таково было заключи­тельное слово св. Кирилла⁴⁵⁰.

Письмо Александрийского епископа произвело весьма неприятное впечат­ление на «Востоке». Даже Акакий не усматривал в нем никаких ука­заний на исправление автора и с такими замечаниями препроводил послание св. Кирилла к Феодориту, приглашая его к себе для новых совещаний⁴⁵¹. Гораздо снисходительнее взглянул Киррский пастырь, признав совершенную истинность Кирилловых догматических воззрений; во всем остальном он считал св. Кирилла несправедливым. «Объявляю твоей святости, – отвечает он Акакию Верийскому, уведомляя о своей невозможности после­довать его приглашению⁴⁵², – что в присланных из Александрии письмах я нашел изложение догмата противным тому, что было писано им (св. Кириллом) прежде, но согласным с учением отцов. И я весьма возра­довался и прославил Господа Христа за перемену, происшедшую по уве­щаниям твоей святости. Все же прочие части послания кажутся мне полными пустых рассуждений (volutionibus) и лживого многословия Ибо когда ему следовало одобрить выставленные нами шесть предложений, сколько бы они кратки ни были, – он, я не знаю ради чего, так чрезмерно распро­страняется и избегает краткого пути к миру: ведь мы сделали это пред­ложение с тем, чтобы никто не уклонялся от него». «Он (даже) тре­бует подписи низложения того мужа, судьями которого мы не были. Пусть знает твоя святость, что наша совесть сильнее всякого палача будет мучить нас, если мы сделаем то, чего по нашему мнению быть не должно». Составив такой взгляд на предмет, Феодорит старается и других при­влечь на свою сторону. В этих видах он пишет своему товарищу по литературной борьбе с св. Кириллом, Андрею Самосатскому, особое письмо, весьма важное по своим суждениям о личности Нестория. «Вели­колепный муж Аристолай, – читаем мы здесь⁴⁵³, – прислал из Египта магистриана (т. е. Максима) с посланиями Кирилла, в которых последний анафематствует Ария, Евномия и Аполлинария, а равно и тех, кои счи­тают божество Христа страстным и допускают слияние или смешение двух естеств. Всем этим мы обрадованы, хотя он и уклонился от нашего предложения. Он требует подписи сделанного ими (Эфесскими отцами) низложения и анафематствования догматов святейшего и боголюбезнейшего епископа Нестория. Твоя святость знает, что анафематствовать неопределенно, без всяких ограничений (indiscrete, indeterminate) учение названного епископа значит анафематствовать самое благочестие. Посему, если нам и нужно анафематствовать что-либо, то мы анафематствуем тех, которые называют Христа простым человеком или разделают одного Господа нашего Иисуса Христа на двух сынов, а также и тех, которые отрицают его божество: это со всею готовностью анафематствует каждый из благочестивых. Если же они желают, чтобы мы неопределенно (indeterminate) анафематствовали и мужа, судьями коего мы не были, и его учение, которое признаем правым: то, как мне кажется, мы поступим нечестиво, повинуясь ему». Несмотря на то, что в настоящем случае Феодорит решительно защищает Нестория, мы считаем приведенное письмо самым ясным оправдательным документом епископа Киррского. Прежде всего мы обращаем внимание на слова: indeterminate и indiscrete; на­стойчивое повторение их показывает, что сам автор придавал им осо­бенное значение. В несторианстве, несомненно, была некоторая доля правды в мысли о неслитном соединении естеств во Христе. По этой причине голословная анафема доктрины Нестория равнялась, в глазах Феодорита, измене Никейской вере и торжеству ненавистного ему аполлинаризма. Нужно только устранить крайности несторианского учения и именно: понятие о Хри­сте, как простом человеке (ψυλός ἄνθρωπος), и разделение естеств в смысле расторжения единой живой личности Искупителя на две. Этим по­ложением несторианство, как ересь, осуждалось в самом его существе и лишалось всякого реального содержания: ему оставалось или слиться с чистым православием или отнять у себя всякое право на законное суще­ствование заявлением своего полного еретичества.

Изложенное выше воззрение Феодорита вполне разделял и Андрей Са­мосатский, высказывавший надежду, что, может быть, св. Кирилл удоволь­ствуется подписью немногих, которым не зазрит совесть⁴⁵⁴; с этою мыслию он передал письмо Киррского предстоятеля митрополиту Александру, склоняя его к более снисходительному взгляду на затронутые вопросы⁴⁵⁵. Точно также сделал и сам Феодорит. Получив все эти послания, епископ Иерапольский был крайне огорчен поведением своих друзей. Что касается обращения «Египтянина» на путь истины, то «я, – говорит Александр Феодориту⁴⁵⁶, – прочитавши письмо Кирилла не усмотрел в нем ничего подобного; напротив того: и в начале, и в средине, и в конце он борется за свои главы и прочие сочинения, в которых он проводит свое нечестие. Если написанное им кажется вам правильным, а равно и во всем остальном, что содержится в письме, вы находите его рассуждающим православно: то, значит, вы приняли и все другое, что он предложил в своих письмах». В оправдание себя от темных подозрений в предательстве Феодорит докладывал Александру, что такие обвинения не имеют никакого основания. На осуждение Нестория он не­согласен, но не может не одобрить догматической части послания св. Кирилла к Акакию, потому что здесь выражается точное и здравое учение, противное христологии анафематств. Пока еще нет и речи о восстановлении мира; для этого «требуется, чтобы Никейское изложение веры было подпи­сано им (св. Кириллом) и теми, которых мы принимаем в общение»⁴⁵⁷.

Таким образом, уже при начале сношений с Александрией, на «Восто­ке» образовалась крайняя партия строгих, с которою Феодорит разошелся в самых существенных, принципиальных пунктах. Между тем Акакий настойчиво просил такого или иного ответа по вопросу о соединении и, в случае невозможности прибыть к нему лично, просил заявить свое мнение письменно. Как мы видели, Феодорит сделал последнее. Мы не думаем, чтобы он ограничился одним вышеприведенным донесением к Акакию; многие факты заставляют представлять ход дела несколько иначе. Задумав почему-то удалиться в монастырь⁴⁵⁸, Феодорит медлил исполне­нием своего намерения и, может быть, в Иераполе вместе с некоторыми другими лицами⁴⁵⁹ подверг вопрос о мире с св. Кириллом вниматель­ному обсуждению. Вероятно, он снова предложил не давать неограничен­ного согласия на осуждение Нестория и потребовать снятия низложения с Евферия, Имерия, Елладия и Дорофея, как непременное условие для восста­новления прерванного союза с Египетскими церквами. Мы предполагаем, что он же подал мысль послать св. Кириллу прежнее вероизложение, со­ставленное им от имени «Восточных» в Эфесе⁴⁶⁰. Акакий и Иоанн, на собрании в Верии⁴⁶¹, последовали совету Феодорита и в декабре 432 г., отправили в Александрию для новых переговоров Павла Эмесского, вру­чив последнему рекомендательное письмо к св. Кириллу⁴⁶². Мы не знаем, что именно писали эти пастыри чрез своего легата, так как не имеем указанных ими предложений⁴⁶³. Известно только, что Александрийский епи­скоп увидел в послании Иоанна новое оскорбление по своему адресу. По его словам, «оно было написано без всяких приличий и в тоне более насмешливом, чем увещательном»⁴⁶⁴; «Восточные» объявляли здесь, что «они имеют на него (св. Кирилла) какие-то жалобы, будто на святом соборе что-то неправо было и сказано и сделано им»⁴⁶⁵. С своей стороны «Павел в начале много стоял за отлученных Палладия (Елладия), Евферия, Имерия и Дорофея и убедительно просил отменения определений против них, доказывая, что без этого условия нельзя достигнуть мира церквей», а св. Кирилл отвечал на это, что «он хлопочет о деле невозмож­ном»⁴⁶⁶. Епископ Эмесский не имел никакого успеха, и миссия его каза­лась уже неудавшеюся. Тогда, в силу данных ему полномочий, Павел употребил последнюю меру и, руководясь тайными инструкциями Иоанна⁴⁶⁷, взял письмо назад, клятвенно заверив Александрийского пастыря, что «Восточные» «следовали во всем неподдельному простодушию»⁴⁶⁸. Сверх того он «письменно анафематствовал догматы Нестория и согласился на его осуждение и рукоположение богобоязненного епископа Максимиана», но желал, чтобы св. Кирилл не требовал ничего более и принял его подпись, как бы данную от лица всех предстоятелей Сирийского округа⁴⁶⁹. Кажется, Павел Эмесский выступил здесь в роли исполнителя той хитроумной мысли, какая явилась в голове Андрея Самосатского при чтении Кириллова послания к Акакию Верийскому. «Я, – писал он в то время митрополиту Евфратисийскому⁴⁷⁰, – думаю, что он (св. Кирилл) будет всячески требовать подписи низложения (Нестория): некоторые, может быть, и сделают это. Я полагаю даже, что, если и не все мы подпишемся, Кирилл удовольствуется их под­писью». Это соображение, вероятно, было внушено Иоанну и принято им с полною готовностью. Хорошо зная настроение «Востока», Антиохийский пастырь, конечно, не мог ошибаться насчет действительных чувств тамошних епископов по отношению к Несторию; но в тоже время ему не хотелось нарушить и предписания императора, – тем более, что неудобства разрыва со всем остальным христианским миром были слишком очевидны и зна­чительны. И вот, понимая свое щекотливое положение между двух огней, Иоанн составил дипломатический план – в решительную минуту выдать личное согласие Павла за единодушное мнение всех «Восточных» предстоя­телей. Проникнул ли св. Кирилл в намерения Антиохийского владыки или нет, но во всяком случае дипломатические способности Эмесского епископа, в которых был так уверен Иоанн⁴⁷¹, были потрачены даром. Сколько Павел не утверждал, «что он (анафематствуя Нестория) делает это за всех и как бы от лица всех восточных благочестивейших еписко­пов», – Александрийский архипастырь возражал на это, что «предъявленный им лист (грамота) об этом будет годиться только ему одному, чтобы возвратиться в общение со всеми нами» (Египтянами)⁴⁷². Необходимо, чтобы сам Иоанн и притом письменно изложил тоже, что и его легат⁴⁷³. Дело начало принимать весьма неблагоприятный оборот, и усердный Аристолай послал в Антиохию приказ непременно удовлетворить желаниям св. Ки­рилла⁴⁷⁴. Вопрос был поставлен слишком прямо, но решить его было совсем не так легко, как полагал исполнительный чиновник, ибо «Во­сток» был убежден в своей правоте не менее, чем и Египет. Хотя, по всем видимостям, из Александрии и было дано знать о принятии св. Кириллом Антиохийского символа, однако же в Сирию уже успели дойти слухи, что сделано это далеко неохотно, под условием уступок с про­тивной стороны⁴⁷⁵. Еще неприятнее было требование касательно согласия на низложение Нестория, с устранением всякой речи об Елладии, Имерии, Евферии и Дорофее. Теперь понятно, как сурово были встречены в Антиохии новые притязания св. Кирилла. «Мы решили, – писал в это время Феодо­рит⁴⁷⁶, – ради мира Церкви принять в общение тех, которые исправились в том, в чем они погрешили, а на несправедливое и противозаконное осуждение святейшего и боголюбезнейшего Нестория – не соглашаться ни рукою, ни языком, ни умом. Ибо по истине несправедливо и достойно крайнего наказания оказывать снисхождение тому, кто возмутил всю вселен­ную и наполнил волнением море и землю и едва только принял ныне наше изложение; – того же, кто от самого детства наставлен в этом учении, предавать подобному беззаконному и человекоубийственному умерщвле­нию... Итак: мы постановили войти в общение с Египтянами или Кон­стантинопольцами не прежде, как защитники благочестия опять получат свои церкви». Один из числа последних, Имерий Никомидийский, между прочим, осведомлялся на счет намерений Феодорита, – и тот не только лично от себя, но и от имени всех, собравшихся вместе, епископов своей страны объявил адресату, что отвержение Ефесского приговора и восстановление четырех, низложенных Максимианом, «восточных» пастырей есть conditio sine qua non мира. Так высказался Феодорит по поводу смутных толков (murmur) о союзе с Александрией⁴⁷⁷.Уже в этих письмах заметно проглядывает апологетическая тенденция Киррского вла­дыки, но еще прямее он должен был выступить на защиту себя, когда Евфратисийский митрополит бросил ему в лицо обвинение в измене об­щему делу по привязанности к временным благам. «Как кажется, – докладывает он Александру⁴⁷⁸, – я стал подозрительным для твоей свя­тости в том, будто я предал благочестие. Ибо когда я написал, как понимал догматы письма Кириллова, и желал показать, не скрывается ли там чего-либо иного, что сходно с еретическими его главами, – твое благо­честие советовало ничего не писать об этом. Я же призываю себе во сви­детели Бога, что ни желание престола, ни искание города, ни страха пресле­дований не возобладали надо мною до сих пор; но что прочитывая те письма с здравым рассуждением и беспристрастием, я нашел их смысл сооб­разным с нашим (разумением). Что другое, просил я выслушать, как не то, что должны быть почитаемы еретиками те, кои не исповедуют, что Слово непреложно, бесстрастно и неизменяемо? В соединении Бога Слова с плотию не произошло ни смешения (fermentatio), ни слияния, ни срастворения. Не открыв ничего подобного в письмах, я однако же не считал безопасным заключать общение только по одному этому, но желал, чтобы это сделалось более очевидным и чтобы смысл их был яснее. Так я высказывался и в прежних письмах, избегая подписи низложения». Феодо­рит не изменял себе и продолжал настаивать на факте «раскаяния» св. Кирилла, хотя и не уступал в остальных пунктах.

Между тем в Антиохии собрался новый собор, и Аристолаю было дано знать, что решения его будут сообщены в Египет чрез епископа Але­ксандра⁴⁷⁹. Должно думать, что эти определения ничем не отличались от раннейших, потому что св. Кирилл был крайне огорчен поведением «Восточных» и старался склонить своих Константинопольских друзей, чтобы они теми или иными средствами заручились расположением знатных лиц и между прочим августы Пульхерии – с целью оказать давление на Иоанна⁴⁸⁰. В тоже время и Павлу Эмесскому было окончательно объявлено, что па­стыри Сирийского округа без всяких оговорок должны согласиться на условия в том виде, как они формулированы Александрийским еписко­пом. Личное свидетельство Павла не было признано достаточным для вос­становления нарушенного мира; посему св. Кирилл «вместе с знатнейшим трибуном и нотарием Аристолаем послал в Антиохию двух из своих клириков (Кассия и Аммония) и, вручив им лист (о низложении Нестория и одобрении избрания Максимиана), повелел, чтобы они тогда отдали послания о примирении, если благочестивейший Иоанн, епископ Антиохийской церкви, подпишет и примет его»⁴⁸¹. Что за τά κοινονικά (γράμματα) разумеются здесь? – сказать трудно, за утратою самого документа; несомненно только, что относительно Антиохийского символа св. Кирилл исполнил желания «Восточных». По крайней мере, поместив его в своем είρηνκή ἐπιστολ?, Иоанн замечает: «так, как это исповедание принято (тобою? Кириллом ?), то... нам угодно было признать Нестория низложенным» и пр...⁴⁸². Кажется, все это устроено было Павлом. Зная расположение Антиохийского предстоятеля, он лично анафематствовал учение Нестория, как справедливо лишенного сана, и подтвердил законность возведения Максимиана на Константинопольскую кафедру, но в свою очередь взял от св. Кирилла «письмо, которое содержит чистую и правую веру, проповеданную отцами»⁴⁸³. Прибыв в Антиохию, Аристолай стал действовать весьма энер­гично, заявив Иоанну, что, в случае его упорства, он поспешит в Константинополь и представит его там единственным виновником раз­дора⁴⁸⁴. Усилия императорского комиссара привели на этот раз к жела­тельному для правительства результату: Антиохийский владыка безусловно согласился на все требования св. Кирилла⁴⁸⁵ и в знак общения переслал к нему грамоту «Πρώην ἐκ θεσπίσματος"⁴⁸⁶. С своей стороны Александ­рийский архипастырь отвечал посланием »Εὐφραινέσθωσαν«, где прямо провозгласил, что средостение разрушено⁴⁸⁷.

В начале 433 года⁴⁸⁸ согласие было восстановлено, и Иоанн тотчас же уведомляет Феодорита, исповедание которого было положено в основу примирения. Он писал Киррскому епископу, что из Александрии дошли до него приятные и хорошие вести: св. Кирилл признает различие естеств воплотившегося Слова, отвергая «нечистый смысл одной природы»⁴⁸⁹. Феодорит не вполне разделял радость Антиохийского предстоятеля, по-видимому забывшего о своих, отлученных Максимианом, товарищах.

Укор Имерия в измене больно отозвался в душе критика «глав», не желавшего жертвовать пострадавшими союзниками. «Если мир прочно уста­новлен и истинен, то нужно, чтобы все наслаждались им и чтобы никто из нашего строя не был лишаем его. Если же в существе своем этот мирт, есть пустой, и сторонники его дали только одно имя, то мы считаем его ненавистным Богу и недостойным всякого благочестивого человека... Итак: пусть твоя святость, – просит Феодорит Иоанна⁴⁹⁰, – пишет христо­любивому императору и великим судьям и объявит им, что мы примем этот мир лишь в том случае, когда бывшие с нами во время сражения получат свои церкви». Очевидно, Феодорит не мог быть совершенным другом провозглашенного соединения. Он был готов верить искренности св. Кирилла и даже разрешить несправедливые низложения или осуждения, но требовал того же и от «Египтянина».

Желание Феодорита было уважено, и Иоанн умолял Феодосия, «чтобы тот даровал миру совершенный праздник и приказал, чтобы изгнанные из своих церквей во время предшествующих смятений епископы были возвращены в прежнее состояние»⁴⁹¹. Впрочем, Иоанн считал этот во­прос совсем неважным, ибо тут же заявлял, что «всеобщая ересь изгнана, а города, народы и провинции наслаждаются миром»⁴⁹². Донесение это было далеко неверное, так как на «Востоке» многие были разочарованы в своих ожиданиях фактическим результатом переговоров, поскольку почти все Антиохийские и Верийские предложения были зачеркнуты. Теперь в Сирии снова поднялась буря, и достигнутое соглашение оказалось весьма не­прочным. В рядах недовольных поведением Иоанна произошло резкое разделение: одни не находили здесь ничего, кроме измены православию и предательства Антиохийца, завлеченного в сети Александрийца вследствие коварства последнего и своей преступной слабохарактерности; другие же при­писывали себе победу в догматическом отношении, ликуя по поводу обра­щения мнимого аполлинариста. Феодорит стоял во главе второй партии, искренно убежденной в чистоте догматического учения св. Кирилла. Свое воззрение он ясно высказал в следующих словах⁴⁹³: "верен Бог, который не попустит ни вам, ни нам быть искушаемыми сверх сил, но при искушении даст и облегчение, чтобы мы могли пере­нести (1Кор. X, 13) и изобличит ложь, хотя уже и ныне заметно вы­нужденное согласие лжи и явное могущество истины».

«Вот и те, которые по нечестивому умствованию смешивали естества Спасителя Христа, проповедовали только одно естество и усвояли страдания божеству, почему даже издевались над святейшим и достопочтеннейшим первосвященником Божиим Несторием, – эти самые, когда челюсти их были обузданы как бы уздою и удилами, по выражению пророка (Пс. XXXI, 9), а они сами приведены от ложного к правому, – опять признали истину, пользуясь утверждением того, кто переносил борьбу за истину. Вместо одного естества они исповедуют в настоящее время два (анафематствуя тех, которые проповедуют смешение или слияние), почитают божество Христа бесстрастным, объявляют, что страдания принадлежат плоти, и разделяют евангельские изречения, возвышенные и богоприличные приписы­вая божеству, а уничижительные относя к человечеству». Св. Кирилл содержит здравое учение: это было для Феодорита ясно, как день. Но чем тверже и несомненнее было такое положение по суду Киррского пастыря, тем сильнее он желал добиться от Александрийского владыки дальней­ших уступок, пригласив его отвергнуть договорный пункт касательно Нестория и заменить его обязательством согласия на восстановление четы­рех «восточных» епископов. Чтобы достигнуть этого, Феодорит старается привлечь на свою сторону немалочисленную и влиятельную партию «строгих», которою руководил Александр Иерапольский. Если Феодорит считал себя и выигравшим и потерпевшим на половину, то «непримиримые» видели только одно торжество св. Кирилла, усиливающегося, по их предубежден­ному суждению, всюду распространить яд нечестия и лишить их надежды вечного спасения. «С тем, что отнесено Павлом (в Александрию) и при­нято Египтянином, я, при укреплении от Бога, не позволю себе согла­ситься»: так провозглашал митрополит Евфратисийский, соблазнявшийся термином Θεοτόκος⁴⁹⁴. Феодорит во многом сочувствовал упорным и во всяком случае не одобрял действий Павла, не сумевшего принудить св. Кирилла к признанию всех, выработанных в Антиохии и Верии, предложений.

При таких обстоятельствах Киррский епископ задумал собрать новый собор и звал туда Александра. Когда он высказал свой взгляд, Феодо­рит писал ему⁴⁹⁵: «я считаю необходимым сойтись нам, где ты при­кажешь. Если твоей святости угодно, пусть прибудут в Иераполь или в Зевгму и другие епископы для обсуждения того, что следует предпринять». Андрей Самосатский решительно присоединился к Феодориту, но, должно быть, и его просьба пред Александром была безуспешна⁴⁹⁶. Тогда Киррский пред­стоятель в другой раз обращается к непреклонному митрополиту, давая ему обещание поступать согласно его воле. «Я надеюсь, – говорит он⁴⁹⁷, – что будет сделано все, что пожелает твое благочестие: ибо все мы почи­таем тебя, как отца и владыку. Ведь я и прежде уже давал знать твоей святости, что, если будет осуждено учение Нестория, я не буду иметь об­щения с теми, которые учинят это». Хлопоты умеренных не привели ни к чему. «Тебе известно, – отвечал Александр Феодориту⁴⁹⁸, – что по при­чине правой веры я не желаю идти ныне и трактовать с вами. Я узнал, что ими (т. е. Иоанном и его единомышленниками) уже формально дано осуждение его (Нестория) лица; (посему) теперь мне представляется смешным требовать анафематствования глав от человека, который осудил право­славного вместе с его догматами, – особенно, когда и твоему благочестию кажется, что Кирилл переменился. Я недоволен на Иоанна по двум при­чинам: 1-е, он предал веру и, 2-е, осудил того, кто и в его глазах православен. Если это вас нисколько не оскорбляет, то я нахожу излиш­ним сходиться с вами». Из этого письма открывается, что Феодорит намерен был послать новую петицию к Иоанну с целью побудить по­следнего к более энергическим заявлениям пред св. Кириллом. Он желал еще раз потребовать от Александрийского епископа отмены условия о подтверждении «Восточными» низложения Нестория. Для Евфратисийского ми­трополита этого было мало: он хотел иметь проклятие анафематствам. Таким образом неясность примирительных грамот Иоанна и св. Кирилла, обошедших вопрос о приложениях к посланию Τοῦ Σωτῆρος, произвела резкий раскол между Сирийцами, распавшимися на три фракция, враждебные между собою. Взаимное недовольство их скоро достигло столь значитель­ных размеров, что «строгие» отказались от всякой связи с умеренными. «Желаю, чтобы твое благочестие знало, что нет мне части с сообщаю­щимися с теми» (Иоанном и другими): докладывал Александр Андрею Самосатскому⁴⁹⁹. Цель Феодорита не была достигнута, ибо упорные в Зевгму не поехали. Впрочем, в 433 году собор, несомненно, состоялся⁵⁰⁰, и Киррский епископ уведомил о его решениях Антиохийского пастыря. «Так как Бог премудро управляет всем, – читаем мы в этом донесении⁵⁰¹, – промышляя о нашем единодушии и спасении народов, то Он предуготовил нам собраться воедино и показал согласными между собою расположения всех. Прочитывая сообща Египетские письма и в точности исследуя смысл их, мы нашли, что означенное в письме (св. Кирилла) согласно с ска­занным нами и явно противно двенадцати главам, против которых мы сражаемся и до настоящих дней. Вопреки им, нынешнее послание украшается евангельским превосходством: ибо в нем Господь наш Иисус Христос признается Богом и совершенным человеком, допускаются два естества, различие их и неслиянное соединение, – неизреченное, богоприлич­ное и сохранившее в целости свойства естеств, утверждается, что Бог Слово бесстрастен и неизменяем, а храм был подвержен страданию и предан смерти на малое время и потом восстановлен соединенною с ним силою Божиею. И Дух Святый исповедуется не от Сына или чрез Сына имеющим бытие, но исходящим от Отца, и зывается также собственным, как единосущный Ему. Усмотрев такую правоту в этих письмах (св. Кирилла) и нашедши их противными писанному им прежде, мы прославили Бога, разрешившего языки косноязычных и преложившего нестройный звук в ясную и приятную гармонию. Таково наше суждение об этом. Но есть нечто другое, что нас чрезвычайно смутило. Говорят, что воспользовав­шийся такою милостью (Александрийский предстоятель) старается вынудить у вашей святости не только подпись извержения или осуждения, но и анафематствования учения святейшего и боголюбезнейшего епископа Нестория.

«Если это верно, то, значит, он действует подобно тому, как если бы только что признавши Сына единосущным Отцу, он тотчас же стал поражать проклятием тех, которые так мыслили и учили этому с самого начала. Едва он примкнул к нашим догматам, а уже пытается полу­чить анафему им, будто раскаиваясь в самой правоте дел. Итак, поскольку это сильно смутило нас, то я усиленно прошу твою святость сообщить нам, справедливо ли это мнение, встревожившее всех нас? Ибо я думаю излишне писать твоей святости о подписи (низложения Нестория), поскольку ты часто обещался никого не принуждать к этому против воли. Вы хо­тели написать это сообща, но (потом) рассудили, что будет лучше, если я и епископ Андрей известим тебя не окружными, а дружественными пись­мами, в надежде – мудрыми твоими врачеваниями восстановить здравие вместо порожденного тем мнением замешательства». В конце Феодорит хода­тайствует о снисхождении к Александру Иерапольскому, уверяя Иоанна, что он расходится с ними только по мелочной привязанности к словам, но нимало не разногласит с ними но существу своих воззрений.

Приведенное нами послание, с полною ясностью рисует нам положение, в какое встал Феодорит по отношению к унии. Он сочувствовал ей лишь на половину. Догматика св. Кирилла безупречна, так как, по его мнению, в христологии он перешел на точку зрения Антиохийцев: это было для Киррского пастыря совершенно неоспоримо. Таким образом одна и, можно сказать, главная причина раздора с «Египтянином» была устра­нена. Но с другой стороны Феодорит доселе продолжал держаться убеж­дения, что Несторий не во всем мыслит еретически. Жестокий и неограни­ченный приговор над его доктриною равнялся в глазах Киррского епископа уничтожению самой основы унии, поскольку она покоилась на Антиохийском вероопределении, и обращению ее в пустую фикцию. В настоящем случае Феодорит ни одним словом не намекает на необходимость отмены Максимианова суда над Елладием, Имерием, Евферием и Дорофеем, но, ко­нечно, и здесь он не изменил себе. Он только не упоминает об этом и, вероятно, потому, что был склонен ожидать, что это совершится само собою.

Второй пункт разногласия с св. Кириллом, т. е. человекоубийство (homicidium) Нестория продолжал еще служить препятствием к союзу уме­ренных с Иоанном. Чтобы упорством по этому вопросу не обратить в ничто не совсем прочно построенное здание соглашения между Александрией и Антиохией, Феодорит предлагает теперь предстоятелю столицы «Востока» прикрыть молчанием этот соблазнительный член унионнаго символа, ибо принятие или непринятие его есть дело совести каждого. «Мы веруем, – писал Киррский епископ Феосевию Сийскому⁵⁰², – что Бог изобличит (св. Кирилла) в несправедливости (по отношению к Несторию), как Он по­казал нечестие (его), – позаботится о справедливости, как Он обнаружил благочестие (якобы обратив Египтянина на путь истины), и убедит всех, что ничто не лишено Его управления и не пренебрегается Им».

Создав себе столь исключительное положение, Феодорит тяготел – с одной стороны – к св. Кириллу, а с другой – к Несторию; отсюда по­стоянная раздвоенность в его суждении, причинявшая ему крайнее неудоб­ство. Оно тотчас же ясно сказалось, когда епископ Киррский перешел к осуществлению своих взглядов и планов. Своею политикою лавирования между Сциллою и Харибдой, при всей горячей искренности и глубокой чистоте своих намерений, он достиг лишь того, что его не приняли в свою среду ни «строгие», ни решительные сторонники мира. Здесь ключ к по­ниманию всей дальнейшей истории Феодорита до восшествия на Александрийский престол Диоскора.

Александр Иерапольский наотрез отказался ехать в Зевгму и не был там⁵⁰³, а ревностные единомышленники его учредили свое особое совещание. В Аназарве, городе второй Киликии, был открыт собор под предсе­дательством Максима. Конечный результат бывших здесь переговоров формулируется в следующих словах письма Аназарвийского пастыря: «мы, православные епископы восточной области и различных провинций, низложили Кирилла и сделали его чуждым священства вместе с Мемноном Эфесским; всех же прочих, которые вошли в соглашение с ними, лишили общения, пока они, познав свое заблуждение, не анафематствуют нечестивых догматов Кирилла и не примут здравого исповедания отцев»⁵⁰⁴. Таким образом Аназарвийские депутаты остались на точке зре­ния Эфесского периода и с яростью ослепления отрицали все дальнейшее движение, как полное лжи, лицемерия и предательства. Естественно, что Феодорит был не согласен на подобный шаг назад, и потому зов Евферия Тианского⁵⁰⁵ не встретил в нем желательного отклика. Но, порвав всякую связь с партиею «строгих» или Аназарвийцев, к кото­рой присоединился и Александр Иерапольский⁵⁰⁶, Феодорит очутился ли­цом к лицу с вопросом: что ему теперь делать? Мысль эта должна была возникать в его голове тем чаще и неотвязнее, что умиротво­рение Церкви было конечною целью всех его усилий. Ему предстоял те­перь один исход – примкнуть к Иоанну, но для этого ему необходимо было пожертвовать Несторием. Как мы видели, Феодорит просил Ан­тиохийского владыку умолчать об ересиархе и сойтись всем на почве единой веры, одинаково провозглашаемой и в Египте и на «Востоке». Мы не знаем, что именно отвечал Иоанн, но факты показывают, что предложение Виррского епископа не нашло всецелого одобрения в Антиохии. Впрочем, есть некоторая вероятность, что на первых порах Иоанн усту­пил⁵⁰⁷. Он, конечно, ожидал самых блестящих результатов от по­добной политики, но внутренние раздоры партий скоро убедили его в не­сбыточности этих мечтаний. Тогда-то он выступает с авторитетом власти и силою хочет добиться того, чтобы волк стал пастись вместе с ягненком. Может быть, по искреннему увлечению ролью миротворца, а вероятнее, по внушению из Константинополя Иоанн начинает прибе­гать к самым крутым мерам. В ответ на свое ходатайство за по­терпевших низвержение пастырей Сирийского округа, Феодорит получил от Антиохийского епископа требование решительного союза с ним на условиях, формулированных св. Кириллом. Притязание Иоанна имело сво­им последствием то, что обе группы недовольных тесно сплотились ме­жду собою в интересах борьбы против недавнего друга. Далеко разо­шедшиеся между собою по своим принципам, и строгие Аназарвийцы и уме­ренные были сближены между собою общим несчастием, хотя теоретически последние были для первых ничем не лучше еретиков. Вот почему Александр Иерапольский, объявивший всем Зевгматийцам чрез Андрея Самосатского⁵⁰⁸: «я не буду сообщаться ни с вами, ни с Кириллом, не анафематствовавшим ясно свою ересь, ни с теми, которые вошли в об­щение с ними», – оказывается действующим за одно с Феодоритом. Евфратисия, обе Киликии, вторая Каппадокия, Вифиния, Мизия и Фессалия⁵⁰⁹ окончательно отделяются от Иоанна, а тот третирует протестующих, как раскольников, и позволяет себе разные несправедливые действия по отношению к ним. За это время, с половины 433 до начала 434 года, мы имеем от Феодорита несколько писем, прекрасно характеризующих положение «Востока». Так Мелетию Неокесарийскому он пишет: «смотри на похищение Навуфеева виноградника и противозаконные поставления. Смотри на нарушение канонов и презрение божественных законов. Какое пра­вило позволяет ему (Иоанну) посвящать в чужой епархии? Вернее сказать: какое не запрещает подобной несправедливости? Но ему еще мало было незаконно посвящать; к этому он присоединил и другое нечестие, даро­вав священство таким мужам. Твое боголюбие прекрасно знает Мариниана и ясно слышало об Афанасии. Посему да будет известно твоему боголюбию, что, боясь суда Божия, мы отделились от совершающего подобное. Рав­ным образом мы избегаем общения и с теми, которые получили эти незаконные посвящения»⁵¹⁰. Из последующего открывается, что в настоя­щем случае речь идет об Авиве Долихийском и Акилине Варвалисском, которые и были замещены Афанасием и Маринианом⁵¹¹. В виду таких насилий Феодорит нашел себя вынужденным вступить в более близкие связи с непримиримыми. Сгруппировавшись вокруг Александра Иерапольского, Аназарвийцы отправили окружное послание к епископам Сирии, Ки­ликии и Каппадокии, призывая их к мужеству в стоянии за истину. В числе вин Иоанна здесь указываются между прочим следующие: 1) он разрешил явного еретика, автора нечестивых аполлинарианских «глав»; 2) осудил Нестория в угоду его врагам и даже анафематствовал право­славное учение его; 3) присвоил себе право посвящения в чужих окру­гах, причем нимало не сообразовался со словами Господа: туне приясте, туне дадите (Mф. X, 8)⁵¹². Документ этот, несомненно, выходил из кружка строгих, однако же в начале его находится и имя Феодорита. Ни­чуть не разделяя взгляда «непримиримых» на св. Кирилла, он был вполне солидарен с ними в чувстве недовольства поведением Иоанна и вместе с ними обратился к августам (Пульхерие и Марине), сестрам Феодосия, с жалобою на Антиохийского епископа. Авторы послания прежде всего от­мечают резкое противоречие в отношениях Иоанна к Несторию: ревност­ный защитник его в Эфесе и Халкидоне, после возвращения оттуда он «принял извержение и анафематствовал догмат истины. К сему он при­совокупил еще и другую несправедливость, худшую всего этого. Различными способами он стала, нападать на нежелавших быть сообщниками его в человекоубийстве и нечестии. Он ополчился против нашей провинции и, вопреки правилам св. отцов, посвятил двух епископов порочной жизни. Он отнял мученический храм святого и добропобедного мученика Сергия, подведомый Иерапольской церкви, и недавно, вопреки обычаю, поставил там одного епископа». Клирики и монахи должны были доставить это письмо в Константинополь и ходатайствовать там за пострадавших⁵¹³. Раздражение Феодорита на Иоанна было тем сильнее, что он не избегнул жестокостей со стороны его клевретов. Правда, здесь не было видно прямого участия Антиохийского владыки, но все же он был первовиновником беспорядков. Когда выгонялся полуживой и престарелый Авив и объявлялся сумасшед­шим, когда возводились на кафедры крайне недостойные лица, непризна­ваемые протестующими за пастырей, – непонимавший дела народ, есте­ственно, начал волноваться. При всеобщем замешательстве ослабели все узы права и законности, так что теперь открылся широкий простор для бесчиний беспокойных элементов населения. Раз буйная толпа хотела сжечь находившуюся в Киррестии базилику Косьмы и Дамиана, и только энергические усилия жителей спасли это священное место, воспрепятствовав исполнению геростратовских намерений. Опасность была столь велика, что Феодорит принужден был просить у военачальника особого покровитель­ства⁵¹⁴.

Неизвестно, какой успех имело в столице посольство «Восточных», но, может быть, именно в это время были получены некоторые известия о хорошем расположении Константинопольского народа, – и Феодорит воз­буждает его к твердости, не скрывая, что, по его суждению, св. Кирилл учит православно. Он только жалуется на притеснения примирившихся и нетерпимость их к другим епископам, несогласным на низложение Не­стория⁵¹⁵. Между тем Иоанн не переставал агитировать в свою пользу и требовал более решительных мер. Бывший в Константинополе Верий старался выхлопотать указ, по которому недовольным предлагалось или соединиться с Иоанном, или же покинуть свои епархии⁵¹⁶. «Восток» был в томительном ожидании новых бед, предвестием коих могло служить уведомление Антиохийца, что всякие обращения в столицу чрез легатов абсолютно воспрещаются⁵¹⁷. Действительно, скоро был получен император­ский декрет, где Феодосий одобрял сторонников «унии», а всех прочих называл «извратителями догмата»⁵¹⁸. Исполнение предписания было поручено военачальнику Дионисию⁵¹⁹, приложившему вес свое усердие, чтобы импера­торское слово перешло в дело. Он отдал строгое распоряжение комиту и викарию Титу поступать во всем с возможною точностью и предложить Елладию (Тарсскому), Максиму (Аназарвийскому), Александру (Иерапольскому) и Феодориту, каждому в отдельности⁵²⁰, такую альтернативу: войти в общение с Иоанном Антиохийским, а в противном случае быть лишен­ными и города и церкви⁵²¹. Тит отправил в Кирр своего чиновника, но последний встретил на первых порах энергический отпор: все его увещания оказывались тщетными. Вот как рассказывает об этом сам Феодорит митрополиту Евфратисийскому⁵²²: «пришел сюда удивительнейший и знатнейший трибун Еврициан (Euricianus)⁵²³ с письмами великолеп­нейшего и славнейшего комита Тита частью к монахам, частью к гос­подину Иакову, господину Симеону, господину Варадату и ко мне. Эти письма содержат в себе угрозы, что, если мы не примем мира, тотчас по на­шем изгнании будет посвящен другой. Я смеялся над этими угрозами, но святые монахи сильно надоедали мне (pessime me sancti monachi afilixerunt) и, как бы обвиняя, много просили о мире. Будучи раздражен и не соглашаясь на это, я уже готов был покинуть и город и провинцию и удалиться в монастырь, как пораженные (этим монахи) обещались идти со мною до Гиндара и убедить Антиохийца, чтобы он прибыл туда для переговоров со мною. Они отправили трех боголюбезнейших пресви­теров и архимандритов как к нему (Иоанну), так и к великолепней­шему комиту Титу с тем, чтобы передать им следующее: несогласно с справедливостью столь жестоко и противозаконно изгонять таких святых мужей, которые украшали свои области: лишь только это случится, неиз­бежно произойдет возмущение. Посему, если ты действительно заботишься о мире, то соблаговоли придти в Гиндар, а мы прибудем туда со сво­им епископом». Уступив настойчивости привязанных к нему лиц и увещаниям любви знаменитых подвижников, Феодорит извещает о сво­ем решении Александра. Последний не одобрял намерений Кирсского па­стыря и, в случае отправления в Антиохию, советовал ни на йоту не отказываться от прежних требований⁵²⁴.

В то время, как монахи ходатайствовали за своего высокочтимого владыку, – в Константинополе совершилось событие, устранявшее одно из препятствий к соединению и располагавшее Феодорита к соглашению с Иоанном. В 434 году скончался Максимиан, а в апреле месяце на праздную кафедру был избран Прокл Кизический⁵²⁵. Вскоре после своего восшествия на престол он адресовал «Восточным» послание, приглашавшее их к союзу под условием анафематствования Нестория⁵²⁶. Многие из Сирийцев отнеслись неблагосклонно к этому обстоятельству и распростра­няли слух, будто Прокл клевещет на них и пред клиром и пред народом⁵²⁷. Феодорит был слишком самостоятелен и независим, чтобы подчиняться чьему-либо влиянию и принять на веру чужое мнение. Вопреки суровым голосам строгих он не видел причин подозревать чистоту христологии Прокла и благородную искренность его желаний и прямо выска­зал свое суждение. Мы знаем, что Киррский епископ входил после в дружественные сношения с этим пастырем и отзывался об нем с великим уважением⁵²⁸.

Таким образом вопрос о Константинополе был покончен, и Фео­дорит чувствовал себя догматически единомышленным со всем христи­анским миром. Это во первых. Другой факт, еще более важный, не­известен нам с полною определенностью, но, кажется, нужно представ­лять дело в следующем виде. Думая войти в переговоры с Иоанном, Киррский епископ взял на себя труд нового и тщательного пересмотра всех документов, относящихся к соглашению Антиохии с Александрией. Православие св. Кирилла уже и ранее было для него совершенно неоспо­римо⁵²⁹, поэтому теперь он обратил внимание на Нестория и нашел, что homicidium было сделано в довольно верной и умеренной форме, по­скольку анафема учению ересиарха была не без ограничений. Феодорита всегда страшила мысль, что вместе с отвержением доктрины Нестория он должен будет отказаться от понятия неслитного соединения естеств в Искупителе. Но как скоро он заметил, что св. Кирилл принял Ан­тиохийский символ, а Иоанн осуждал в несторианстве несогласные с ним крайности и преувеличения, – он нашел здесь еще один пункт соприкосновения с партиею Антиохийского предстоятеля, занявшего теперь более мирную позицию. Видя себя покинутым лучшими деятелями «Востока», Иоанн не мог не чувствовать неловкости своего положения и пошел на уступки. В Антиохии были выработаны новые условия в нескольких ре­дакциях и разосланы протестующим для рассмотрения и одобрения⁵³⁰. Мы не знаем в точности, когда был собор по этому предмету, но указание на svnodica встречаются нам одновременно с известиями об эдикте Фе­одосия против упорных Сирийцев, которых грамоты Иоанна должны были склонять к принятию союза с ним и тем помочь им в благоприят­ном решении объявленной правительством альтернативы. Антиохийский вла­дыка тем увереннее рассчитывал на это, что его условия должны были объединить «Восток» и Константинополь в признании его предложений⁵³¹. Надежды его не вполне оправдались: Александр, а с ним и его сто­ронники, не сдавались. Не так поступил Феодорит. Получив от своего митрополита унионные трактаты, он выражал свое удовольствие и готов­ность выйти из рядов оппозиции, неприятной ему уже потому, что члены ее полюбили ее ради ее самой и привыкли считать протест чем-то нор­мальным⁵³². Эти мысли он и развивает в своем ответе Иерапольскому епископу: «просмотрев три экземпляра (присланных Иоанном посланий?), я особенно одобрил тот, который без имени (Нестория?), ибо один из двух первых был простой, другой же чересчур пылкий (unum quidem simplex erat, alterum vero intemperate ardens). Мне показалось, что тот хорошо составлен – потому, что имеет и умеренную уступчивость и не­предосудительную строгость (к Несторию?). Он содержит, чтобы мы рас­смотрели те синодальные послания (Антиохийского предстоятеля и его собора) и исследовали, что они не имеют ничего излишнего, согласны с правою верой, не принимают того, что нехорошо сделано в Эфесе, и потому должны быть приняты ради мира Церкви; в противном случае их нужно всячески избегать и отвергать... Я слышал, что занявший ныне престол (Константинопольский) учит православно. Прошу твою святость размыслить о правой вере и мире церквей, которые, по слову Истины, так сильно волновались, а мы сами сделались посмешищем для всего народа. Если тебе кажется, что нам следует принять условия Антиохийца ради мира Церкви, – с тем однако, чтобы были исключены незаконно поставленные им (епископы), – то мы будем рассуждать с ним, сошедшись где-либо вне Антиохии. Не скрою, что и я сильно скорбел душою, прочитав по­слание Антиохийца к благочестивейшему императору: ибо я ясно знал, что писавший его (Иоанн), мысля то же самое, осудил без суда и разбора того, кто не учил ничему, кроме его (здравого) учения. А поставленное там анафематство способно смутить читателя еще более, чем согласие на низвержение. Однако же это сделано не неопределенно, но с некоторым ограничением, – и это доставляет малое утешение. Ибо он (Иоанн) не сказал: анафематствуем учение его, но: все, что он говорил, или мыслил иначе, чем как это содержит апостольское учение"⁵³³. Не совсем понятно, что разумеется в начале этого документа. Повиди­мому, речь идет об условиях со стороны Иоанна, причем Феодорит избирает тот путь к примирению, который не обязывает к принятию противного апостольской вере и справедливости, поскольку Несторий осуж­дается лишь в известном смысле, что должны были сделать и в Кон­стантинополе⁵³⁴. Как бы то ни было, Александр усмотрел из слов Киррского епископа, что у него теперь очень мало общего с Феодоритом, и в своем ответе указал ему, что главная причина раздора его с Ан­тиохийцем не в противоканонических посвящениях, а в том, что Иоанн совершил предательство, вступивши в тесный союз с еретиком и осквернившись его нечестием. Что касается Прокла, то и в этом от­ношении Евфратисийский митрополит не разделял взглядов Киррского па­стыря и в доказательство своей правоты приложил начало Проклова послания⁵³⁵. Феодорит отвечал ему⁵³⁶: «как я вижу, наша настойчивость не приведет ни к чему приятному, но только причинит смятения церк­вам и предаст нашу паству хищным волкам. Надобно опасаться, чтобы с своею излишнею строгостью нам не подвергнуться крайнему наказанию от Бога за то, что мы наблюдаем лишь свое, а не смотрим на то, что полезно народу. Итак: разобрав и рассудив все это и сопоставив вы­году с выгодою и осуждение с осуждением, – пусть твоя мудрость избе­рет большую выгоду и меньшее осуждение. Я полагаю, что так мы и Богу угодим и не оскорбим своей совести». Александр и на сей раз остался непреклонным, с укором заметив Феодориту, что «чести и славе века сего он предпочитает царство небесное». «Ты, – пишет он Киррскому пастырю⁵³⁷, – считаешь Кирилла православным, для меня же он еретик».

При таких условиях Феодорит решился действовать один и отпра­вился на совещание с Иоанном. Происходило ли оно в Гиндаре, – ме­стечке. находившемся на дороге между Антиохиею и Кирром⁵³⁸, – или в самой столице «Востока»⁵³⁹, с точностью неизвестно; во всяком случае соглашение состоялось. О выработанных и взаимно утвержденных здесь пунктах сообщает сам Феодорит Елладию Тарсскому в следующих словах⁵⁴⁰: «твоя святость помнит, что я с самого начала говорил, что присланное Египтянином письмо православно. Относительно его я не имел ни малейшего разногласия. Обсудивши все это, а равно и то, что учение Церкви одно и что сила тех еретических глав уничтожена, поскольку вместо одного проповедуются два естества и исповедуется бесстрастие бо­жества, – я вступил в беседу с господином моим, благолюбезнейшим епископом Иоанном. Тут я нашел, что он сражается за православие, заботится об ускорении соединения Церкви и нимало не требует под­писи низложения от тех, которые не желают делать этого». Мы видим отсюда, что Феодорит прямо примкнул к унии; остается не­решенным лишь вопрос: признал ли он осуждение Нестория, или нет? Мы думаем, что и в этом пункте он сошелся с Иоанном. По край­ней мере, после он прямо свидетельствовал Диоскору, что при означен­ном Антиохийском архиепископе он дважды подписался под определением относительно Нестория⁵⁴¹. Мы не можем приурочить этого обстоятельства ни к какому другому моменту, как именно к этому. Если наше предпо­ложение верно, то следует допустить, что Феодорит выразил свой при­говор в одобренной им форме: анафематствую все, что отличного от здравого учения заключается в несторианстве. Но, сделав это, Киррский пастырь прекрасно сознавал, что ему будет трудно найти подражателей. По этим соображениям он в свою очередь потребовал уступки от Иоанна и побудил его не упоминать имени ересиарха в согласительных условиях. Тот был убежден доводами Феодорита и наконец принял давно предлагавшуюся ему мысль об отделении вопроса о вере от вопроса о «человекоубийстве».

Иоанн и Феодорит примирились между собою, имея в виду привлечь к союзу всех «Восточных» и тем избавить паству от бесполезных терзаний. Поставить такую высокую цель было легко, но осуществление ее должно было представлять значительные препятствия. Это хорошо предусма­тривали оба союзника и решили употребить все возможные меры. Иоанн, вследствие всеобщего раздражения раннейшим его поведением, не надеялся располагать большим сочувствием к своей личности и потому конфиден­циально уполномочил Феодорита действовать так, как он сочтет удоб­ным, и даже позволил ему притворно агитировать против него, если это окажется нужным для достижения мира. До нас сохранилось любопытное в этом отношении письмо Иоанна к Киррскому епископу: «Поскольку ты, боголю­безнейший брат, – читаем мы здесь⁵⁴², -требовал, чтобы для твоего укрепления и уверения (pro tua munitione et existimatione) мы письменно изложили твоей святости то, что нам, при посредстве Божием, было угодно, клятвенно обещаясь не выдавать этого никому, разве только по истечении времени потребует этого необходимость: то я нашел полезным написать это письмо твоей святости. Для того, чтобы ты всяческими средствами (machinationibus atque dispensationibus) мог вернее присоединять выде­лившихся членов, – я, по соизволению божественной благодати, предал тебе всю власть, в сознании угодного Божеству, пользоваться для сего всеми способами, напр. по возможности всеобщими совещаниями по этому предмету; в случае нужды следует прибегать к таким мерам, которые должны успокоить или смягчить наших братьев. Как пред Богом сви­детельствую, что мне ни мало не причинит печали, если бы даже я уви­дел, что твоя любовь позорить нас перед ними (etiamsi videar apud illos a tua charitate et coutumeliis affiei). Разве вправе считать себя кто-либо настолько великим, чтобы (не) перенесть (этого), когда дело идет о спасении и мире столь многих и таких братьев, между тем сам Господь всяческих, единственный Сын Божий, добровольно показал такое снисхождение ради нашего спасения? И самый привязанный ученик Его желал быть преданным анафеме от своего возлюбленнейшего и все­могущего Учителя за своих братьев по плотя. Подобно сему и блаженный Моисей предлагал лишиться жизни за Израиля по плоти, когда беседовал с Богом всяческих. Итак: часто я непрестанно держа это и подобное сему в своем уме, ты, боголюбезнейший брать, при укрепляющем тебя Христе, со всем обычным тебе прилежанием приступи к вышесказан­ному делу».

В своей предупредительности Иоанн заходить слишком далеко, пре­вознося нравственное значение, piae fraudis ради доброй цели. Феодорит едва ли настаивал на таких именно требованиях; для него было достаточно простого полномочия на прямое заявление, что подпись под осуждением Нестория необязательна для людей, немощных совестью. Как бы то ни было, епископ Киррский ни разу не применял столь непозволительных средств. Впрочем, он прилагал все усердие, чтобы не дать упорным окончательно погибнуть. Так, решительный враг св. Кирилла в эпоху Эфесского собора и непреклонный антагонист Иоанна на первых порах унии, в конце 434 года Феодорит выступает пред нами в качестве миротворца и спасителя «заблудших овец».

Известие об этом было встречено многими «восточными» предстоятелями весьма неприязненно⁵⁴³, но Феодорит имел некоторые данные не отчаи­ваться в хорошем исходе своей миссии. Он знал конечно, что Кили­кийские епископы еще ранее выразили готовность войти в общение с Иоанном, хотя и не переставали высказывать подозрение на счет право­славия «глав»⁵⁴⁴. Этот факт служил благоприятным симптомом, что потребность мира и спокойствия была самым горячим желанием большин­ства «Восточных». Основываясь на этом, Феодорит приглашает теперь наиболее видных пастырей примкнуть к Антиохийскому епископу под условием принятия послания «Εὐφραινέσθωσαν». К Елладию Тарсскому он отправляет пресвитера Василия и просит его «не погубить вверенное стадо без всякой причины, так как, по благодати Божией, и правая вера возобладала и к несправедливости никто не принуждает»⁵⁴⁵. Неизвестно, что отвечал Елладий, но во всяком случае убеждения Феодорита возымели некоторое действие и заронили в душу Тарсского пастыря искру спаси­тельного сомнения на счет нравственной законности своего поведения. «Если я, – пишет он Александру⁵⁴⁶, – предам Церковь Божию и вернейший Христу народ тем, кому не следует, то не знаю: останется ли для меня хотя малое воздаяние в день суда? Посему, возложивши всю безопасность и попечение на Господа всяческих, я уповаю на Него одного, – в особен­ности, когда весь христолюбивейший клир наш и почти все святейшие епископы побуждают нас позаботиться о соединении. Ведь и из второй Киликии примирились и вошли в общение с Антиохийцем и у нас ста­раются устроить это же». Елладий, видимо, еще колеблется в своем суж­дении, но уже значительно склоняется к «унии», каковую он и принял потом без всяких ограничений⁵⁴⁷.

Совсем иначе мыслил Александр. Он думал, что ему предлагают «общение с еретиком, анафематствование правой веры и низложение пра­вославного человека»⁵⁴⁸ и потому не сдавался ни на шаг. Тогда Феодо­рит сам обращается к своему митрополиту, чтобы смягчить его сердце: «хотя бы твое благочестие, – замечает он Иерапольскому епископу, – начало преследовать меня, изгонять и употреблять против меня запоры, я и тогда не перестану умолять, припадать к ногам твоим и обнимать колена»... Затем Феодорит указывает на пример Исаврийцев и Киликийцев и побуждает его согласиться с ним, так как это будет нимало не про­тивно долгу и совести. Киррский пастырь надеется лично прибыть к Але­ксандру и изложить ему все доводы в пользу уступчивости⁵⁴⁹. В то же время Феодорит старается заручиться помощью окружающих Евфратисийского митрополита лиц и просит их повлиять на его расположение. С этою целью он обращался к эконому Иерапольской церкви Моциму, изве­щая его о том, что найдено лекарство, могущее исцелить непреклонного владыку от недуга догматической скрупулезности. Феодорит выражает желание, чтобы адресат переговорил с Александром и приготовить его к имеющему быть собеседованию⁵⁵⁰. Как оказалось потом, Киррскому пастырю не пришлось путешествовать в Иераполь, потому что Александр закрывал все пути туда; на моления его он отвечал в таком тоне⁵⁵¹: «я думаю, твое благочестие не только не опустило ничего, что относится к спасению моей несчастной души, но и превзошло того усерднейшего па­стыря, о котором упоминается в Евангелии. Тот однажды приходил для взыскания погибшей овцы; ты же приходил и в Гарбат-гору, и в Иера­поль, и в Зевгму, а ныне и в Антиохию для взыскания моей погибшей души. Итак, прошу тебя успокоиться и более не тревожить себя. Я не смотрю на то, как поступают Киликийцы и Исаврийцы; но если бы даже все, жившие от начала мира, воскресли и стали называть отвратительное Египетское нечестие благочестием, – свидетельство их не было бы для меня достовернее знания, дарованного мне щедрым Богом». Отовсюду прихо­дят самые нехорошие вести: в Египте и Понте провозглашают Бога страстным, в Константинополе проповедуют, что бессмертный потерпел смерть. Аполлинаризм восстал с новою силой, в более грозном виде. «Посему, – заключает Александр, – пощади мою старость: ведь я не без­умный и не сумасшедший. Я скорее готов перенести тысячи смертей, чем дать согласие на общение». Даже и теперь Киррский епископ не терял надежды на благоприятную перемену в настроении своего митрополита и старался внушить ему беспристрастный взгляд па вещи. «Как бы ни смо­трела твоя святость на то, что совершается нами или у нас, я не успо­коюсь... Сообщаю при этом, что Киликийцы и Исавряне послали общитель­ные грамоты в Антиохию и Александрийского и Константинопольского (па­стырей) назвали (а следовательно, и признали) епископами; они не приняли только низложения Нестория. Некоторые из наших общих друзей выра­зили желание, чтобы я снова умолял твою святость и убедил принять то, что угодно всем; они думают, что для меня все возможно пред тобою. В виду этого еще раз прошу твою святую душу: прими это моление мое и снизойди до мира Церкви»⁵⁵². Александр доказывал ранее, что в Ки­ликии очень мало приверженцев союза с Иоанном; Феодорит опровергает его теперь самыми фактами, на что Евфратисийский митрополит решительно заявил, что слова его он считает за наветы лукавого и не позволит себе быть соблазненным чрез него⁵⁵³. При таких обстоятельствах Фе­одориту не оставалось ничего иного, как ходатайствовать пред Иоанном о снисхождении к Александру в той уверенности, что его исправит и смягчит время. «Если он и останется при своем, и тогда, – говорит Феодорит⁵⁵⁴, – не будет от этого вреда ни для тебя, ни для нас и для нашего общего соглашения. По благодати Божией, он учит православно и согласно с церковною верой; он не в состоянии возмутить кого-либо, да и не покусится на это, ибо хранит молчание и не нарушает мира Церкви. Если же он будет извергнут, то может произойти величайший вред. Явно, что в Константинополе возникнет разделение, а равно и в других весьма многих городах, так как некоторые, по своему не­ведению, считают его защитником неповрежденной веры... Наконец, вспомни те слова, которые ты сказал нам некогда: владыку Александра все мы носим на руках и не позволим, чтобы кто-нибудь оскорбил его».

Все усилия Феодорита касательно Иерапольского епископа были напрасны. Кажется, более успеха имел он по отношению к другим предстоятелям «Востока». Так мы знаем, что он обращался со своими убеждениями к Кириллу Аданскому (в первой Киликии), доказывая ему, что теперь «не время войны, но мира, поскольку воссияла апостольская вера, умолк новый голос еретических догматов и во всей Церкви один разум... Мы уже достаточно пожирали друг друга, как бы во время ночной битвы»⁵⁵⁵. До нас не сохранилось ответа Аданского пастыря; но после он без­условно присоединился к Иоанну Антиохийскому⁵⁵⁶.

Нам известно мало примеров благотворного влияния Феодорита на Си­рийских епископов, но и приведенные нами могут служить ясным сви­детельством его неутомимой энергии в деле спасения заблудившихся и освобождении несчастного народа от губительных смут и беспорядков. Оглядываясь на пройденный выше путь, мы должны высказать тем боль­шее удивление, что в начале Феодорит был в числе недовольных. В 433 году, по окончании миссии Павла Эмесского, он составляет враждеб­ный «унии» собор в Зевгме и своими постановлениями старается поколе­бать прочность союза между Антиохийцем и Египтянином. Весь этот год и половина следующего проходят в усиленной борьбе с Иоанном, при чем последний был вынужден значительно сдаться. На совещании, быв­шем не ранее средины 434 года, Антиохийский владыка убедился, какую громадную и авторитетную силу представляет Киррский епископ и дол­жен был во многом уступить ему, а тот в свою очередь, как мы полагаем, согласился на осуждение Нестория в форме признания ересью всего, что в его учении отличается от апостольско-никейского исповедания или не совпадает с Антиохийским символом. После этого Феодорит становится вестником мира и на водворение его в Сирии посвящает 434–435 гг. Результаты его усилий были изложены выше, но там ни­чего не было сказано об отношениях Киррского епископа к св. Кирил­лу, между тем мысль об этом является сама собою. Было бы слишком странно и даже неестественно, если бы защитник «унии» забыл о чело­веке, из-за которого, по собственному сознанию последнего⁵⁵⁷, был поднят почти весь спор о вере. Впрочем, на первых порах было немного поводов для сближения Феодорита с св. Кириллом: между ними находи­лось еще средостение. Помимо взаимного подозрения в неправомыслии, интересы полемики не давали им случая вполне понять друг друга. Когда св. Кирилл прибыл в Александрию, один из членов посольства от Эфесского собора, Евоптий Птолемаидский, доставил ему замечания Феодо­рита на его анафематства. Св. Кирилл не хотел смолчать, но своею за­щитой он едва ли содействовал устранению всех сомнений на счет своих убеждений⁵⁵⁸. Правда, он во многом одобрил мнения сурового критика, однако же прямо настаивал, что полнота истины у него, а его противник лишь «утончено созерцает таинство едва-едва в бодрственном состоянии, как будто сквозь сон и в опьянелом состоянии»⁵⁵⁹. Затем, слишком значительное преобладание иронического элемента и обви­нение в несторианстве: все это должно было прибавлять свою долю горечи к тем чувствам, какие питал Феодорит к св. Кириллу. Когда опро­вержения последнего достигли Кирра, – мы не в состоянии решить этого. Несомненно только, что они были известны на «Востоке» в бурное время борьбы друзей «унии» с «непримиримыми»⁵⁶⁰. Замечательно, что Феодорит нигде и ни одним словом не упоминает об этом апологетическом труде св. Кирилла, хотя некоторые ссылались на него, как на новое и веское доказательство догматической погрешительности Египтянина. Причина этого обстоятельства понятна. Сколь ни больно отзывались в душе Феодо­рита ядовитые намеки и уколы его антагониста, все же он ясно видел, что в теоретической, положительной части св. Кирилл не расходился с ним. Посему ответ Александрийца подавал Киррскому епископу луч на­дежды на его совершенное «исправление». И действительно, после издания послания «Εὐφραινέσθωσαν» Феодорит ничуть не колебался в своей уве­ренности на счет чистоты воззрений св. Кирилла на лицо Иисуса Христа и наконец прямо примкнул к союзу с ним, когда сошелся с Иоанном Антиохийским. Теперь должны были начаться более близкие сношения преж­них врагов, и они, вероятно, обменялись дружественными посланиями. Св. Кирилл определенно говорит, что Феодорит писал к нему и по­лучил от него «приветствие»⁵⁶¹. У самого Киррского епископа встре­чается ясное свидетельство его расположения к Александрийскому пастырю. Показание его тем важнее, что оно дано пред Диоскором и притом с расчетом уничтожить всякую видимость обвинения его в еретическом диофизитстве. «Что и блаженной памяти Кирилл часто писал нам, ду­маю, – говорит Феодорит⁵⁶², – это вполне известно и твоему совершен­ству. И когда он послал в Антиохию сочинение «против Юлиана», а равно и написанное о козле отпущения (Лев. XVI, 8 сл.), – он просил блаженного Иоанна, епископа Антиохийского, показать их известным на Востоке учителям. И блаженный Иоанн, согласно этим письмам, при­слал означенные книги мне; прочитавши их не без удивления, я писал блаженной памяти Кириллу, и он отвечал мне, свидетельствуя о своей точности (догматической) и расположении ко мне». Нельзя утверждать с несомненностью, что эти слова во всей своей силе относятся именно к настоящему времени, поскольку хронологические даты упоминаемых Феодо­ритом трудов неизвестны с точностью. При всем том признается вероятным, что сочинение Πρός τά τοῦ ἐν ἀθέοις Ίουλιάνου⁵⁶³ состав­лено приблизительно в 433 году⁵⁶⁴, а речь de capro emissario (περί τοῦ ἀποπομπαίου) ведется в послании св. Кирилла к Акакию Мелитинскому⁵⁶⁵, с которым он не редко сносился в этот период. В виду таких соображений можно полагать, что после примирения Феодорита с Иоанном два знаменитейших богослова, подав друг другу руку общения, обменивались своими сочинениями. Нужно помнить при этом, что взаимное доверие их было не совсем одинаково. Феодорит был глубоко и вполне искренно убежден в догматической чистоте св. Кирилла с тех пор, как он подтвердил Антиохийское вероизложение, но тот всегда имел некоторое опасение за епископа Киррского и предполагал возможность склонения его к несторианству. Св. Кирилл чувствовал, что в догмати­ческой области, с формальной стороны, он значительно уступил «Восточ­ным»⁵⁶⁶, подписав их редакцию учения о лице Иисуса Христа, и потому был не чужд подозрений, так как боялся, чтобы его новые друзья от γνωρίζειν τάς δύο φύσεις не перешли к διαιρεῖν. При обычном течении вещей легко исчезло бы и это последнее облачко, но скоро случились такие обстоятельства, которые снова породили тяжелое недоразумение между Феодо­ритом и Александрийским епископом.

Обратимся к дальнейшей истории и мы увидим это.

Киррскому пастырю не удалось внушить всем предстоятелям церквей «Восточного» округа свой взгляд на дело соединения; наиболее упорные оказались неисправимыми в своих «пустых фантазиях»⁵⁶⁷. Епископ Киррский просил Иоанна о человеколюбивом снисхождении к этим лицам, но Антиохийский владыка не уважил подобного ходатайства. Познав цену императорского расположения после своего соглашения с св. Кириллом, он всего более заботился теперь об угождении Феодосию II и, вероятно, донес о результатах своей деятельности в Константинополь, а той порой употреблял внушительные средства для устранения непокорных. Так Мелетий Мопсуэстийский был изгнан из своего епархиального города при помощи военной силы⁵⁶⁸. Но этим все зло не было уничтожено окончательно; одним своим присутствием в провинциях Сирии «строгие» оппоненты про­изводили возбуждающее влияние на христианское население. Посему Иоанн требовал, чтобы церковное постановление касательно «непримиримых» было выполнено гражданским порядком. Скоро из столицы были получены надлежащие предписания, и немногие крайние противники св. Кирилла сдела­лись жертвою своей неразумной ревности по благочестию: Александр был сослан в Египет, в Фамозин, Мелетий – в Армянский город Мелитину и т. д.⁵⁶⁹. Это было, как полагают, в 435 году. Несторий, по ви­димому, еще ранее был отправлен в Петру Аравийскую⁵⁷⁰. Казалось, «Восток» был очищен от заразы, и повсюду должны были царить мир и любовь. На деле вышло несколько иначе. Неумеренные сторонники св. Кирилла с грустью замечали некоторое понижение настойчивости в своем вожде и очень прозрачно намекали ему, что он изменяет сам себе. Св. Кирилл принужден был выступить на защиту себя и «Восточных», разъясняя, что повсюду господствует единая православная апостольская вера⁵⁷¹. Акакий Мелитинский, напр., был далеко не уверен в полном отрешении Сирийцев от несторианства и в этом смысле писал в Александрию⁵⁷². Ответные послания св. Кирилла принимались в лагере «строгих» за несомненный признак коснения его в аполлинаризме, якобы провозглашенном в его «главах»⁵⁷³. Прочность «унии» снова подвергалась большой опасности. Опять нужно было ожидать неприятных волнений. Не­известно, это ли именно обстоятельство или что-нибудь другое побудило св. Кирилла употребить усилия к признанию его мирных условий во всем их значении, но во всяком случае он предлагал Иоанну, чтобы тот побудил всех «анафематствовать Нестория и его скверные и безумные догматы и иметь его низложенным»⁵⁷⁴. Антиохийский епископ был вполне согласен на это⁵⁷⁵. Феодорит не мог быть доволен таким оборотом дела по многим причинам. Во-первых, безусловное осуждение доктрины Константинопольского ересиарха он считал несправедливым, усматривая в ней православную и дорогую ему мысль о неслитном соединении естеств во Христе. В его голове возникал при этом весьма естественный воп­рос: почему проклятие Нестория не сопровождалось таковым же актом хотя бы по отношению к «главам»? Не значит ли это, что его снова хотят перевесть на точку зрения последних? По этим соображениям он всегда воздерживался от неопределенных формул, направлявшихся про­тив еретического диофизитства и, вероятно, на совещании с Иоанном в Антиохии оговорился по этому пункту. Во-вторых, как показывает письмо Феодорита в защиту Александра⁵⁷⁶, он был глубоко убежден в догма­тической непогрешительности неподатливых «Восточных» предстоятелей и в их привязанности к Несторию находил простое и безвредное недора­зумение. Потому именно он был врагом всяких энергических мер и ходатайствовал о пощаде престарелого Евфратисийского митрополита. Здесь он видел не дело веры, а личной совести каждого, и не желал жертвовать немощными членами ради соблюдения законной строгости.

Теперь понятно, как был поражен Феодорит вестью о предполагаемом плане насильственного вытравления всех следов несторианского заражения на «Востоке». Репрессия была ему не по душе уже по одному тому, что она должна была сопровождаться гибелью «заблудших овец»; еще более воз­мущала его форма, в какой предлагалось произнести приговор над Не­сторием. Все это повело к размолвке между Феодоритом и Иоанном, явно нарушившим свое слово. Трудно восстановить подробности этого эпизода, однако же факт временного недовольства епископа Киррского со­вершенно несомненен. Кажется, это случилось уже в самом начале 435 года. По крайней мере, Елладий Тарсский упоминает о кружке порицав­ших действия Антиохийского владыки, которые сгруппировались около Феодорита, а по адресу этого письма выходит, что Несторий тогда не был со­слан⁵⁷⁷. Неясно, каких принципов держалась эта партия, но мотивом к ее возникновению послужило принудительное давление свыше с целью приведения всех к полному союзу с св. Кириллом. Нет оснований думать, что теперь возобновились времена Зевгматийского и Аназарвийского соборов. По-видимому, Феодорит ограничился только заявлением своего про­теста и выражением несочувствия господствовавшей политике. Как бы то ни было, слухи об этом были переданы ревностными унионистами в Александрию и смутили душевный мир св. Кирилла. С горечью и разоча­рованием в своих надеждах последний писал следующее письмо Иоанну Антиохийскому⁵⁷⁸: «я предполагал, что благоговейнейший Феодорит вместе с прочими благочестивейшими епископами стер всякое пятно пустословий Нестория. Я думаю, что раз писавши (ко мне?), принявши мир с лю­бовью и получивши от меня приветствия, он и сам устранил все, что представлялось препятствием к соглашению. Но, судя по сообщению благо­говейнейшего пресвитера Даниила, он и доселе не оставляет прежнего и, может быть, держится хулений того (Нестория). Это видно из того, что он не анафематствовал и не хотел подписать осуждения того. Да изви­нит мне твоя святость, потому что это я говорю из любви: по какой причине некоторые до сих пор настолько упорны, что не следуют до­столюбезному намерению твоего благочестия и не вступают в соединение с христианами всей вселенной (μηδέ ἐν τοῖς οἰκουμενικοῖς), но по своему своенравию укрепляют то, что угодно им одним? Если то, что я узнал, правда, то было бы полезно, чтобы упомянутый благочестивейший муж (Феодорит) испытал действие побуждений со стороны твоей святости».

Эти слова св. Кирилла дают основание для мысли, что Феодорит ра­зошелся с Иоанном и Александрийским епископом вследствие притязаний их на беспрекословное согласие с анафемою Несторию. Когда и при каких условиях развилась эта история и чем она закончилась? Чтобы разъяснить это, мы должны ближе познакомиться с ходом событий и указать место и значение Феодоритова протеста.

Для успокоения умов и окончательного уничтожения всех недоразу­мений св. Кирилл и Иоанн решили потребовать новых распоряжений, в этом смысле, из Константинополя. Оттуда немедленно было выслано предписание распорядиться с непокорными, как государственными преступ­никами. Прежде всего, конечно, позаботились об удалении Нестория, кото­рый и был препровожден в Аравийский город Петру, по особому указу императора, в начале 435 года⁵⁷⁹. Может быть, тогда же должны были сопутствовать ему в изгнание комит Ириней и некий Фотий⁵⁸⁰. Вождям партии Аназарвийцев было категорически объявлено, чтобы они или приняли унию во всей ее силе, или понесли заслуженное наказание. Те не сдавались, между тем симпатии народа и клира к этим страдальцам не обещали ничего хорошего. Как было сказано, Иоанн доносил об этом в сто­лицу и заявлял гражданской власти о необходимости более энергического вмешательства. В то же время св. Кирилл желал привести всех в послушание себе и истребить самое имя Нестория, соблазнявшее многих. Он писал по этому поводу и Феодосию II и трибуну Аристолаю, говоря последнему, что нужно побудить подозрительных и колеблющихся лиц принудить к тому, чтобы они ясно провозгласили проклятие отцу еретиче­ского диофизитства⁵⁸¹. Этому чиновнику было поручено произвести оконча­тельное изъятие плевел с почвы Сирии. Ловкий и усердный дипломат не пожалел своих талантов и постарался не уронить своего достоинства перед сильными мира. По всем вероятиям, Арпстолай начал выполнение своей миссии в 435 году; по крайней мере, уже Александру была предъ­явлена инструкция (hypomnesticus), вышедшая из-под пера этого нотария⁵⁸². Иерапольский епископ и некоторые другие, солидарные с ним, пастыри, не уступили и покинули свои кафедры не позднее конца этого года. Имея в виду все такие данные, мы можем точнее восстановить хроноло­гическую последовательность фактов деятельности Феодорита. В половине 484 г., по восшествии на Константинопольский престол Прокла, он хо­дил к Иоанну для переговоров и, по состоявшемуся между ними согла­шению, выступил в роли миротворца, каковую и исполнял до начала 435 года, т. е. почти до самой ссылки Нестория. Когда, затем, Иоанн нарушил свои условия и вместе с св. Кириллом потребовал от всех не только принятии «Εὐφραινέσθιοσαν», но и приговора относительно ере­сиарха, Феодорит снова прервал связи с Антиохийским владыкой и за­нял особое положение. Как кажется, он выразил неодобрение политике принуждений и в свою очередь не хотел допускать осуждения Нестория в неограниченной форме, настаивая на умолчании об этом члене унионного трактата. О последнем мы заключаем из ходатайственного послания его за Александра, а в первом заверяет нас цитированное выше письмо св. Кирилла к Иоанну. На более широкие предположения мы не решаемся уже по одному тому, что на это нас ничто не уполномочи­вает. Напротив того, некоторые ученые находят возможным позволить себе излишнюю обстоятельность в раскрытии этой темной страницы жизни Феодорита, опираясь на свидетельство Либерата. Так поступает Гарнье, который считает епископа Киррского вождем акефалов, отделившихся и от св. Кирилла и от Иоанна⁵⁸³. Обвинение слишком жестокое и неспра­ведливое⁵⁸⁴. Совершенно невероятно, чтобы вокруг Феодорита образовалась теперь значительная партия после того, как он уже уронил себя пред «непримиримыми» сближением с Иоанном и деятельностью в его интересах. Нам известен лишь один Елладий, сильно поколебавшийся в своих симпатиях к Несторию, как единомышленник Киррского вла­дыки. Стало быть, с половины 435 года последний был выразителем протеста против репрессивных мер, проектированных св. Кириллом и осуществлявшихся Иоанном, и уклонялся от подписи осуждения Константи­нопольского ересиарха, не желая в общей формуле подвергать анафеме учение о двух неслитных естествах. Конечно, св. Кирилл был склонен усвоять ему привязанность к несторианским хулениям, но ведь всякий знает, как сильно нужно понижать тон полемических суждений, чтобы не удалиться от истины и не впасть в преувеличение, столь естественное в устах противника.

Сколько времени длилось неудовольствие между Феодоритом и Иоанном и чем оно разрешилось? – на эти вопросы можно отвечать лишь гадательно. По всей вероятности, вторично был заключен мир. Вооруженный верховными полномочиями, Аристолай стал разъезжать по разным горо­дам «Востока»⁵⁸⁵ с требованием принять унионный договор если не volens, то nolens. Еще до окончания его миссии, следовательно не позднее 436 года, ему был вручен императорский декрет, вдохновлявший трибуна и нотария на новые подвиги. Указ этот гласит: «узаконяем, чтобы общники не­потребного Несториева учения повсюду назывались симонианами; так как справедливо, чтобы те, которые, отвратившись от Бога, подражают нечестию Симона, получили в свой удел его имя»⁵⁸⁶. Когда так сильно было опозорено и запятнано имя Нестория, Аристолаю было легче справиться с воз­ложенною на него задачей. И очень понятно, что успех сопровождал грозного трибуна: гордый «Восток» склонил свою голову в виду таких внушительных побуждений, каковыми были: лишение священного сана и за­точение в места столь отдаленные. Об условиях, которые предъявлялись в настоящий раз, дает знать постановление пастырей первой Киликии в послании к Феодосию. Здесь говорится⁵⁸⁷: «мы признаем авторитет святого собора (communionem cum sancta synodo amplectimur), происходившего в Эфесе⁵⁸⁸, имеем низложенным бывшего некогда епископом счастливей­шего Константинополя Нестория и анафематствуем все, чему он нече­стиво учил в церкви, или что изложил в сочинениях, или сказал где-либо (semotim), – следуя святым епископам: Сиксту Римскому, Проклу (епископу города) великого имени (т. е. знатного, славного) Константино­поля, Кириллу Александрийскому, Иоанну Антиохийскому и всем прочим бла­гочестивейшим епископам – следуя во всем, что благочестиво было определено ими; мы анафемствуем с ними самого Нестория и тех, ко­торые нечестиво утверждают то же, что и он, т. е. несториан (Nestonanos), как справедливо наименовало их ваше (императорское) владычество». Но это касается главным образом вопроса о homicidium, между тем одно осуждение личности Нестория далеко еще не обеспечивало всеобщего доверия к догматической непогрешительности «Восточных»; отовсюду неслись го­лоса, что их слово значительно расходится с подлинным содержанием их христологических воззрений. Это обстоятельство вызвало со стороны св. Ки­рилла появление проекта новой вероисповедной формулы, на которой должны были сойтись все пастыри христианского мира. Вот в каком виде изла­гается она в посланиях Александрийского епископа: «веруем, что Господь наш Иисус Христос, Сын Бога, единородное Слово вочеловечившееся и воплотившееся, есть един, не на двух сынов рассекаемый, но один и тот же прежде веков неизреченно родившийся от Бога и Он же в по­следние дни родившийся от Жены по плоти, так что лицо Его одно. Ибо потому мы и именуем святую Деву Богородицею, что один и тот же есть Бог и вместе человек. Поскольку Единородный воплотился и вочеловечился непреложно и неслиянно, то Он страдал по человеческому естеству: при­рода божества недоступна страданию; оно свойственно плоти, согласно Пи­санию»⁵⁸⁹. Св. Кирилл во многом удерживает здесь дух и характер Антиохийского символа, а в учении о Θεοτόκος даже прямо совпадает с Феодоритом⁵⁹⁰, но он вставляет от себя весьма существенное добавление: una (inhumanati Verbi) persona. «Восточные» не имели бы ничего против подобного выражения, если бы в подлиннике был термин πρόσωπον, тогда как там, вероятно, было ὑπόστασις или φύσις⁵⁹¹. Мнительные Сирийцы не хотели знать ничего, кроме Никейской веры⁵⁹², и св. Кирилл был при­нужден отказаться от своих пунктов. В это время были выставлены три другие члена, которые имел предложить Аристолай. Вот они: 1) святая Дева есть Богородица; 2) Христос – един, а не два сына; 3) оставаясь бесстрастным по божеству, Сын Божий потерпел смерть за род человеческий плотию⁵⁹³.

Теперь ясно, что своим протестом Киррский епископ хотел заставить «унионистов» отнять крайнюю резкость предложений и тем открыть путь спасения для большего количества лиц. Как мы видели выше, Киликийцы в 436 году⁵⁹⁴ согласились на заявления Аристолая и провозгласили мир. Последовал ли примеру их Феодорит, – об этом точных сведений не сохранилось; однако же мы думаем, что он вышел из своего оппози­ционного положения и вступил в союз с Иоанном и св. Кириллом. Утверждаем так на том основании, что в этот период не было ника­ких причин для продолжения протеста. Спасать упорных было уже не­возможно, ибо они были изгнаны; спорить из-за веры не было нужды, потому что с самого момента издания «Εὐφραινέσθωσαν» он ни мало не упрекал св. Кирилла в аполлинаризме и считал его православным. Оста­вался вопрос о Нестории, но и здесь, несомненно, были допущены важные уступки. По крайней мере, слишком общая фраза приговора была заменена более точною и определенною, какую ранее рекомендовал Феодорит. Ясно, что все препятствия к соглашению Киррского пастыря с св. Кириллом и Иоанном были устранены. Присоединим к этому, что он глубоко пони­мал, к каким вредным результатам ведет церковное разделение, и всею душей желал спокойствия. Он никогда не был человеком вражды ради самой смуты, и только искреннее убеждение в своей правоте внушало ему мужество идти против других, сколь бы велико ни было число их. В настоящее время он, не изменяя голосу своей совести, мог протянуть руку примирения и св. Кириллу и Иоанну, что, конечно, и совершилось. Не излишне отметить еще, что его друг Елладий Тарсский был во главе принявших «унию» Киликийцев и, вероятно, подражал в этом случае Феодориту. По всем этим соображениям мы полагаем, что в 436 году Киррский пастырь во второй раз сблизился с Антиохийским и Александрий­ским владыками и подписал осуждение Нестория, о чем он определенно говорит в послании к Диоскору⁵⁹⁵. По отношению к Иоанну, для Феодорита были еще особые поводы теснее соединиться с ним. Мы разумеем здесь историю, поднятую на «Востоке» из-за Диодора Таррского и Феодора Мопсуэстийского и развивавшуюся одновременно и параллельно заключительному движению касательно Нестория. Нам нет нужды входить в подробности и излагать все перипетии этой новой борьбы партий. Мы отметим только важнейшие моменты.

Вскоре после Эфесского собора Раввула Едесский, по личной вражде к Феодору, когда-то обличавшему его в неправомыслии перед другими пастырями, открыто анафематствовал в церкви покойного Мопсуэстийского епископа вместе со всеми его почитателями и воздвиг гонение против его сочинений⁵⁹⁶. Может быть, эта частная попытка, встретившая отпор со стороны «Восточных»⁵⁹⁷, не имела бы значительных последствий и не разразилась бы сильною бурей, если бы друзья Нестория не разжигали страстей противников постоянными ссылками на труды Диодора и Феодора в оправдание виновника еретического диофизитства. Этим самым они, естественно, обращали взор крайних сто­ронников св. Кирилла на означенных лиц. Посему, лишь только возникла мысль об окончательном истреблении всех следов несторианства на «Во­стоке», тотчас же были выдвинуты имена Диодора и Феодора. Еще ранее предупрежденный Раввулою и Армянскими епископами, св. Кирилл обращается теперь в Константинополь с доносом на Сирийских предстоятелей, кото­рые, по его мнению, воспроизводят несторианскую ересь, превознося Феодора и ставя его в ряд с Афанасием, Григорием и Василием⁵⁹⁸. В столице это было принято к сведению, а Аристолаю был послан приказ, «чтобы он принуждал каждого епископа анафематствовать скверные догматы не­честия Нестория и Феодора»⁵⁹⁹. В этом пункте трибун не нашел в пределах «Восточного» округа ни одного сочувственного голоса. Упорный Мелетий говорил: «мы отрицаемся от общения с Антиохийцем не потому, что отступаем от веры, с каковою мы принимали его и в Эфесе и по возвращении оттуда, но потому, что храним ее, как апостольскую и пре­данную блаженными отцами, напр. Феодором»⁶⁰⁰. Другой член партии непримиримых, Евферий Тианский, в сознании своей собственной правоты, спрашивал Иоанна: «почему ты не последовал православным отцам и в особенности блаженной и священной памяти Диодору, епископу Тарсскому?»⁶⁰¹. Наконец все Сирийские пастыри дали знать Аристолаю, что в своем усердии он переступает границы благоразумия. Осуждение Нестория было одобрено единогласно: на этом сошлись все провинции, отвергнув всякие поползновения на честь «учителя учителей и толкователя толкователей» и Диодора. Крайние последователи св. Кирилла были весьма недовольны таким результатом и взывали к его ревности. Акакий Мелитинский просил его прислать в подкрепление Аристолаю несколько опытных мужей, со скорбью монофизита замечая, что в Германикии, на родине Нестория, хотя и отка­зываются говорить о двух сынах, но не перестают проповедовать двойство естеств⁶⁰². Мы не имеем сведений, как поступил св. Кирилл, но, ве­роятно, он сделал внушение Иоанну. Между тем в Константинополе велась обширная агитация против Феодора. Туда явились два делегата от Армянского собора -Леонтий и Аверий и, представив выписки из сочинений Мопсуэстийского пастыря, выразили желание, чтобы Прокл ясно высказал свое суждение по этому предмету⁶⁰³. Кроткий, избегавший всяких смут и волнений, Прокл не согласился анафематствовать Феодора, а для вразумления неумеренных антинесториан составил свой знаменитый «томос» к Армя­нам о вере⁶⁰⁴. Последний чрез особого легата был отослан в Антиохию, где и был принят с радостью всеми епископами, бывшими на соборе. Что касается осуждения Мопсуэстийского пастыря, то на это «Восточные» отве­чали возгласами: «да умножится вера Феодорова! Так веруем, как Фео­дор!»⁶⁰⁵. Все пастыри сошлись в чувстве глубочайшего уважения к памяти славного представителя ученой школы Антиохийской. Иоанн был во главе других и уже тем самым привлекал к себе симпатии Феодорита, искрен­него почитателя талантов Феодора. В то же время и Антиохийский владыка мог почувствовать сильную нужду в ученой основательности Киррского епископа для защиты дорогих имен. Естественно предполагать, что оба указанные лица теперь тесно сблизились между собою, и у них опять восстановились прежние отношения уважения с одной стороны и свободного содействия с другой. Посему начало 437 года составляет момент окон­чательного присоединения Феодорита к «унии». Что это так, неоспоримое до­казательство на это дает нам письмо Иоанна к Проклу Константино­польскому. Документ этот, весьма важный в историческом отношении, наглядно изображает нам положение «Востока» за этот период и конста­тирует факт прекращения волнений из-за Нестория. «Мы признаем его, – читается здесь⁶⁰⁶, – низложенным. То, что он худо мыслил или говорил в сочинениях или в изложениях, все мы отвергаем и анафематствуем, а равно и тех, которые принимают его и подобно ему укло­няются от благочестивого исповедания. Нам угодно, чтобы к сделанному святыми отцами в Никее ничего не прибавлялось и не отнималось от него. Мы разумеем его и принимаем по букве и по смыслу, как и наши пред­шественники: на Западе – Дамас, Иннокентий, Амвросий и другие отцы, в Греции и Иллирике – Мефодий и иные, блиставшие благочестием, в Африке – Киприан, в Александрии – Александр, Афанасий, Феофил» и пр. Выпи­сав далее весь Никейский символ, Иоанн продолжает: «это мы отправили чрез твою святость для удовлетворения тех, которые в нем нуждаются. Все, что было нужно, еще за четыре года пред сим, лишь только возвра­тился из Египта треблаженный Павел (Эмесский), мы делали, производили и говорили. Я не знаю, откуда возник недавно этот неблагоприятный по­ворот, который был коварно направлен, как кажется, не только против нас, но и против всех прочих, если бы чрез ваше боголюбие Господь не потушил этого пожара. Все епископы прибрежной страны (qui ex Раralia)⁶⁰⁷ согласились (на вышеозначенные условия) и подписали (их); рав­ным образом и предстоятели второй Финикии и Киликийцы – еще в про­шлом году. Арабы приняли это чрез своего митрополита, находящегося здесь. Месопотамия, Озроина, Евфратисия и вторая Сирия единодушно одобрили то, что мы сделали. Ответ Исаврийцев уже давно получен вами. Первая Сирия за одно с нами, как и весь клир. Итак: пусть через тебя и твою мудрость прекратятся поты и труды тех дней, которые всегда вредны для Церкви, чтобы, успокоившись от тех зол, какие испытал мир по причине скверного Нестория, мы могли противостоять язычникам Финикии, Палестины и Аравии, всему иудейскому, особенно тому, что из Лаодикии, а также и тем, которые необузданно восстают в Киликии».

Мир, по крайней мере с внешней стороны, был всеобщий, – и мы не видим причин полагать вместе с Тильмоном⁶⁰⁸, что Феодорит не принял его. Евфратисия примкнула к союзу, а Киррский пастырь, после Иерапольского митрополита, был самою блестящею звездой этой провинции.

Не совсем ясно отношение цитированного послания к томосу Прокла, но очень возможно, что между обоими этими памятниками существует истори­ческая связь и первое в некотором смысле представляет собою ответ на последний. Во всяком случае не подлежит спору, что «Восточные» и вместе с ними Феодорит прекратили псе распри и не желали новых раздоров. К сожалению, надежды их не оправдались. Вопрос о Феодоре, отвергнутый в Антиохии за несвоевременностью и неверностью постановки, на этом не кончился. Св. Кирилл держался своих взглядов на личность Мопсуэстийского епископа и, – уверенный в том, что его книги «заклю­чают в себе хуления худшие Несториевых, ибо он был отцом зло­мыслия Нестория»⁶⁰⁹, – желал довести дело до полной ясности. С этою целью в 437–438 гг. он составил и издал сочинение в трех книгах против Диодора и Феодора, где доказывал, что «учение их исполнено мер­зости»⁶¹⁰. Понятно, что такой суровый отзыв был встречен на «Востоке» далеко не с такою готовностью и радостью, как послание «Εὐφραινέσθωσαν». Своими нападками Александрийский епископ унижал корифеев целой Антиохийской школы и колебал ее в самых основах. Естественно, что полемикою его были затронуты самые дорогие интересы «Восточных», кото­рые поставляли Диодора и Феодора на недосягаемый пьедестал и всякое по­кушение на них считали борьбою против благочестия. Выразителем на­строения Сирийцев снова явился Феодорит и опять неприязненно столкнулся с св. Кириллом в литературной полемике. Было ли ему поручено это кем-либо другим, напр. Иоанном, как было при опровержении «глав», или он сам решился защитить «проводников Св. Духа»⁶¹¹, этого мы не знаем, но факт тот, что Киррский пастырь не пощадил ни эрудиции, ни желчи, чтобы уничтожить доводы Александрийского епископа. «Что воспламе­нило в тебе, защитник истины, – обращается он к св. Кириллу⁶¹², – столько ревности, что ты так и столь высокопарничаеш против него (Феодора) и представляешь его нечестивейшим язычников и вместе иудеев и содомлян и помещенные в божественном Писании слова против не­честивых приписываешь поборнику благочестия? Не к Себе ли самому отнес предсказание Давида Господь Христос во святых Евангелиях (Мф. XXII, 42 и дал. Ср. Пс. CIX, 1)? При возглашении отроков: осанна сыну Да­видову не сам ли Он сказал иудеям: несте ли чли, яко из уст младенец и ссущих совершил ecи хвалу (Мф. XXI, 15. 16. Ср. Пс. VIII, 3)? Не усвоил ли Ему божественный Апостол, и остальных слов, взятых из этого псалма (Евр. II, 6–9)? Итак: что нового сказал Фео­дор, что ты забросал его столькими хулами, приказывая ему обуздать язык, а сам пустил его бежать без узды? Смотри, чтобы кто-нибудь не подумал, что ты, искуснейший, употребляешь эти обиды против Феодора за то, что он называет нечестивейшими Аполлинария и тех, которые мудрствуют подобно ему? Если этого нет, то какою нескладною речью, будто с похмелья, и сколько хулений такого рода ты излил против него? Что же сказал он нового пред древними оными учителями? Ибо каждый из них явно и ясно изложил учение, что человеческое естество и посе­щено, и воспринято, и помазано Святым Духом, и распято, и умерло, и воскресло, и взято на небо, и удостоилось сидения одесную. Ты же, – когда услышал о тех, как кажется, неизреченных глаголах, которые слышал Павел (2Кор. XII, 4; он слышал некие одни и божественнейшие гла­голы, а ты вводишь у нас другие пред Павлом учения), – так объясняешь Павла и говоришь: «но само Слово, сущее от Бога Отца, сделалось со­образным человеку, удостаивая посещения и памятования не кого иного, а Себя самого». Что смешнее этих слов? Ибо в каком посещении нуждался Бог Слово? Иже во образе Божии сый, не восхищением непщева быти равен Богу, но Себе умалил, зрак раба приим (Филип. II, 6. 7); не от ангел бо когда приемлет естество, но от Авраама приемлет (Евр. II, 16). Итак: справедливо сказал Феодор, что Тот, Который принял, посещает (того, который) был принят. Так же научая, и пророк называет Господом Того, Который посетил, а человеком того, который заслужил посещение».

По этому небольшому отрывку трудно составить себе вполне опреде­ленное понятие о пунктах разногласия Феодорита с св. Кириллом в 439 году. Можно думать только, что здесь в некоторой степени повторился эпи­зод из-за Нестория. Со своей точки зрения строгого единства ипостаси Господа Спасителя св. Кирилл не мог допустить такого резкого разделения природ, какое он находил у Феодора, доходившего иногда до признания двух сынов в Искупителе. В глазах Александрийского епископа это было равносильно низведению воплотившегося Бога Слова на степень обыкно­венного пророка. Своеобразный взгляд Мопсуэстийского пастыря на ветхо­заветные предсказания еще более подрывал доверие к его христологии. Оставляя значение чисто мессианских пророчеств за весьма ограниченным количеством библейских мест, и в этих последних Феодор делал строгое разграничение по их отношению к Воспринявшему и воспринятому. При таком воззрении понятие единства естеств легко разрешалось в нрав­ственный союз Бога и человека и вместо Кириллова ἕνωσις καθ’ ὑπόστασιν получалось ἕνωσις σχετική⁶¹³. Посему для св. Кирилла Феодор был хуже упорного иудея, так как, будучи чтителем новой религии, он ока­зывался солидарным с служителями Моисеева закона, поскольку уничтожал самую сущность христианства и впадал в совершенный иудаизм. Так судил св. Кирилл, – судил справедливо, но сурово, не усматривая у Феодора ни­чего, кроме бездны нечестия. Слишком строгий тон глубоко оскорбил Феодорита, – и он тем энергичнее оппонировал св.Кириллу, что опасная сто­рона доктрины Антиохийского учителя могла ускользать от его взора со всеми своими крайностями. Единство лица Иисуса Христа было немыслимо для него без двойства естеств, и потому настаивание на моменте διαίρεσις ничуть не казалось ему исключением ἕνωσις, а – скорее – предполагающим его. Если Феодор говорит о воспринявшем и Воспринятом, то, конечно, потому, что ἕν πρόσωπον было для него несомненно и признавалось, как наперед данное. Правда, у него Спаситель – Бог и человек, но это показывает только, что для Мопсуэстийца воплотившийся Логос был εἷς Χριστός, εἷς Yἱός, εἷς Κύριος. Феодорит, таким образом, дополнял воззрения Феодора и приравнивал их к православному исповеданию двух естеств в Сыне Божием. Для него самого и логически и реально δύο (φύσεις) представля­лось невозможным без ἕν (πρόσωπον), и потому, находя у Феодора первое, он допускал существование и последнего. Св. Кирилл смотрел совсем иначе. Христос есть μία ὑπόστασις и всякое δύο, после факта вочелове­чения, излишне и опасно: где δύο и при том одно δύο без ясного ἕν, там нет единого ипостасного Господа, а являются два внешне сочетав­шихся субъекта.

Мы видим здесь возрождение прежнего спора по поводу «глав», где сказалось различие в способах обсуждения предмета, содержание которого для обоих противников было одинаково и в равной мере признавалось ими. Но замечательна некоторая осторожность и сдержанность Феодорита в отзывах об источнике полемики Кирилловой. Ранее, в начале сороко­вых годов, он не колебался в порицаниях св. Кирилла и даже прямо отожествлял его с Аполлинарием; теперь он не хочет утверждать этого и только предупреждает св. Александрийского пастыря относительно впеча­тления, какое могут произвести его книги против Феодора. Очевидно, Киррский епископ щадит своего антагониста по убеждению в его правомыслии и сожалеет об его горячности. Его резкость не доходит до явного обвинения в ереси, и уже одно это свидетельствует, насколько он ува­жал св. Кирилла. Но этой причине литературная борьба не могла иметь роковых последствий и произвести новый разрыв между Антиохиею и Александрией. Весь «Восток» был единомыслен с Феодоритом, а Иоанн должен был чувствовать признательность к нему за то, что он отстаи­вал славного Мопсуэстийского епископа. Согласие Киррского пастыря с Антиохийским владыкой упрочивалось и приобретало силу полной искренно­сти. В то же время и сам св. Кирилл не мог не сознавать, что не­которые его приверженцы слишком усердно раздувают искру в пламя: он просит Прокла о снисхождении к «славному имени мужа, умершего в общении с Церковью»⁶¹⁴, а пред Иоанном высказывает недовольство на тех людей, которые «поражают воздух и натягивают свои луки против праха»⁶¹⁵. В свою очередь «Восточные» отправили к императору прошение о «восстановлении мира»⁶¹⁶, и Феодосий II особым указом по­велевает прекратить дело о Феодоре⁶¹⁷. Волнение затихло, и крайние антидиофизиты принуждены были замолчать.

Для Феодорита наступил теперь период большого спокойствия, и он с полною свободою мог предаться тому уединению, к которому стремился за все предшествующее мятежное время⁶¹⁸. Находясь вдали от всяких смут, он посвятил свои силы созиданию Церкви Христовой и учеными трудами действовал на обширный круг читателей. Эпизод из-за Феодора был последнею вспышкой великого пожара и закончился общением Феодо­рита с Иоанном и св. Кириллом. Но Киррскому епископу пришлось не долго оставаться самому с собой; будущее готовило страшную грозу. На развалинах несторианства возникало ненавистное ему монофизитство, обру­шившееся на всех поборников православия. Феодорит снова был втянут в борьбу, которая однако же показала в нем и безупречность его жизни, и стойкость характера, и чистоту его веры.

Положение церковных партий по превращении волнений из-за Нестория и Феодора Мопсуэстийского. – Кончина Иоанна и восшествие на Антиохийский престол Домна: первенствующее значение Феодорита в делах «Востока» за это время. – Устранение крайних антидиофизитствующих епископов с своих кафедр и цель такой меры. – Отношение к этим распоряжениям Константинопольского и Александрийского пастырей. – Смерть св. Кирилла; его место занимает Диоскор. – Письма Феодорита к последнему, а равно и к другим лицам, расположенным к нему. – Бывший комит Ириней поставляется в митрополита Тирского по мысли и инициативе Киррского епископа. – Протест Диоскора, не уваженный в Антиохии. – Новый Константинопольский владыка Флавиан и дружественные отношения к нему Феодорита. – Архимандрит Евтихий-монофизит и его сторонники на «Востоке». – Донос Домна на еретика императору Феодосию. – Императорский эдикт от 17-го февраля 448 года, направленный против «Восточных» и вызвавший волнения на «Востоке». – Феодорит не одобряет этого акта. – Собор пастырей в Антиохии и его деятельность. – Движение в Египте против «Восточных», произведенное прибывшими сюда из Антиохии монахами.-Письмо Диоскора к Домну от имени Александрийскаго собора и ответ Феодо­рита и Антиохийского владыки. – Серьезность положения по взгляду Феодорита и историческое значение его сочинения «Эранист». – Послания Киррского епископа для укрепления «Восточ­ных». – Указ Феодосия о заключении Феодорита в Кирре и средства, какими он был достигнут; участие в этом деле Озроинских клириков, недовольных Ивой. – Письма Феодорита к разным лицам, в которых он оправдывается в своих поступках и рас­крывает истинные мотивы вражды к нему. – Обширная корреспонденция Феодорита за это время и ее содержание. – Осуждение Евтихия в Константинополе и радость Киррского пастыря. – Посольство из Антиохии в пользу Феодорита и письма последнего при этом случае с требованием вселенского собора. – Указ Феодосия но этому предмету и за­прещение Феодориту присутствовать в Эфесе. – Состав σύνοδος ληστρική и его суще­ственная задача. – Суд над Киррским епископом: анализ прочитанных здесь от­рывков из его сочинений, vota и окончательное решение. – Эдикт императора, ἐγκύκλια γράμματα Диоскора и «противонесторианская» формула, – Феодорит признан еретиком и лишается кафедры.

437–438 гг. знаменуют собою заключение несторианских волнений: сам ересиарх был сослан, его имя опозорено постыдным прозванием симонианина, приравнивавшим его к Арию, сторонники и друзья его прово­дили безвестное существование в различных отдаленных углах греко-римской империи. Церкви всего христианского мира были в полном согласии. С внешней стороны все обстояло благополучно, но на самом деле это было лишь временное затишье пред наступлением грозы. Совершившееся примирение «Востока» и Египта не было принято везде с одинаковым сочувствием и неподдельною искренностью. В рядах Эфесских деятелей очень рано стали обозначаться предшественники Евтихия, которые не могли слышать даже упоминания о двух естествах воплотившегося Христа и бежали его, как самой гнусной ереси. Сирийцы, значительно потерявшие вселенское уважение к своему высокому духовному авторитету, от души благословляли общее успокоение или, по крайней мере, с большим само­обладанием несли иго вынужденного молчания, но и между ними были люди, склонные к сомнению в величии заслуг Павла Эмесского: дух Иерапольского митрополита продолжал еще жить на «Востоке»⁶¹⁹. Помимо того, по­ложение «оставленных в подозрении», в каком оказались Антиохийцы, необходимо побуждало их к бдительной осторожности по отношению к себе и внимательному наблюдению за действиями Александрийцев. Под пеплом тлело много искр, готовых вспыхнуть ярким пламенем. Пока были живы Иоанн и св. Кирилл, беспокойные и крайние элементы не вы­ходили наружу и были сдерживаемы в надлежащих границах твердою политикой одного и авторитетною мудростью другого; но оба эти деятели скоро сошли со сцены, и равновесие тотчас нарушилось. Удалившийся под сень своего епархиального города и проводивший в трудах свое время Феодорит опять должен был выступить на первый план и принять самое горячее участие во всех дальнейших событиях. Его имя было те­перь самым внушительным, и его голосу следовал весь «Восток». Он всецело руководил им, не будучи Антиохийским владыкою, и уже одним этим возбуждал непримиримую ненависть врагов, как ответственный за все, что не нравилось и было неприятно последним. Евтихиане видели в нем опаснейшего противника, Диоскор требовал от пего объяснений, почему попираются права престола св. Марка. При таких условиях Феодо­рит неизбежно страдал более других, когда стенали все, и торжество­вал там, где ликовали остальные представители Антиохийского богословия. В этом факте можно находить разгадку последующей истории жизни Киррского пастыря: его проклинают монофизиты и его же Халкидонский собор провозглашает «православным учителем». Его участие в несторианских распрях создало ему громкую славу защитника веры на «Востоке», кото­рый повиновался ему более, чем Антиохийскому епископу; но это же самое сделало его страшным и ненавистным для Египта⁶²⁰, и Александрия жестоко отомстила ему в период господства.

В предшествующую эпоху смут и неурядиц, особенно после 433 г., Феодорит перестал посещать Антиохию, где был не совсем дружественный ему предстоятель, и проживал в Кирре⁶²¹. Скоро он должен был оставить свое уединение, когда в 441 или 442 году⁶²² Иоанн скончался. Пре­емником почившего был родной его племянник Домн⁶²³, который, по сло­вам Мартэна⁶²⁴, «имел все недостатки своего предшественника и ни одной из его добродетелей». Слабый и бесхарактерный, он был не способен поддержать достоинство своей кафедры в тяжелых обстоятельствах и искал опоры в энергичных и опытных лицах. Знаменитейший бого­слов и мужественный поборник православия, Феодорит прежде всех обратил внимание нового Антиохийского пастыря, терявшегося при малей­ших затруднениях, и своим крепким умом и твердою волею принужден был прикрывать его немощи. У него было именно то, чего не доставало Домну. Если при жизни Иоанна Киррский епископ руководил другими, то теперь он стал действительным главою «Восточных» и двигал всеми событиями. С самых первых дней своего правления Домн безусловно подчинился влиянию Феодорита, без воли которого он не осмеливался сделать ни одного решительного шага, и предоставил ему все церкви «Восто­ка»⁶²⁵. Сирские акты разбойничьего собора сохранили нам много любопытных известий по этому предмету. Так пресвитер Кириак, в своей жалобе Диоскору, свидетельствует: «Домн отказался от всякого собственного мнения; ибо вследствие своей дружбы к Феодориту, епископу города Кирра, он любил жить с ним все время и доходил даже до того, что пуб­лично защищал его нечестие, не показывая страха, каким он обязан по отношению к Богу. А что хуже всего, – он украшался всеми хуле­ниями Феодорита против Христа, Господа всяческих; Домн беспрестанно хлопал руками в Церкви и, своими неумеренными похвалами, поддержи­вал и укреплял его в нечестии. В церковных угодиях он даже выстроил для него дом и позволил ему жить там, как в своем го­роде. Он (Домн) всегда называл его (Феодорита) отцом, а в его отсутствие осыпал его благословениями (восхвалял его, как блаженного)»⁶²⁶. Одним словом, Домн питал какое-то суеверное уважение к Феодориту: он был словно околдован им⁶²⁷ и соглашался на все, что ему предла­гал тот⁶²⁸. Вообще без Киррского пастыря в Антиохии не дела­лось пи одного значительного постановления. Очень понятно, поэтому, что ему нередко приходилось покидать свою епископскую резиденцию и жить во владениях Антиохийского предстоятеля.

У нас имеется слишком мало фактов для изображения жизни Феодорита во всех подробностях, однакоже и дошедшие до нас све­дения вполне достаточны для уверения к его широкой деятельности. Кажется, прежде всего было решено устранить людей крайне антидиофизитского образа мыслей, бывших угрозою для общего мира. В со­знании своего превосходства, они не удовлетворялись уничтожением Не­стория, а хотели обезличить весь «Восток», чтобы заставить его во всем следовать Александрийскому богословию, понимаемому ими по-сво­ему. Акакий Мелитинский возмущается всяким словом о двух естествах во Христе, монах Максим и его коллеги волнуют все центры греко-­римской империи, взывая к огню и мечу против Феодора Мопсуэстийского. Феодорит хорошо понимал, насколько гибельно было давать ход этим беспокойным элементам и подбором единомышленников старался пара­лизовать влияние несдержанных крикунов и беспорядочных бродяг. Ра­ботая для блага и процветания Церкви, он вместе с тем намерен был организовать сильную и авторитетную партию, способную внушить почтение к «Востоку» всем тем, которым он казался гнездом ере­тических бредней. Феодорит занялся осуществлением своего проекта на самых первых порах епископства Домна. На место Павла на Эмесскую кафедру был поставлен Помпиян, а после него Ураний. В союзе с первым и при содействии Антиохийского епископа, Феодорит в 442 году обращается против Антарадосского предстоятеля. Это был некто Александр, находившийся в довольно близких сношениях с св. Кириллом. Что это был за человек, – мы не знаем. Конечно, благожелатели Александра украшают его ореолом полного совершенства, но их свидетельство да­леко не беспристрастно. Во всяком случае он возбуждал сильные по­дозрения в Антиохийцах и потому был вызван в столицу «Востока», где, по настоянию Киррского епископа, и принужден был подписать фор­мальное отречение. Он был оставлен в Антиохии под арестом, а в преемники ему был назначен Павел, который будто бы разделял с Несторием изгнание в Оазисе⁶²⁹. Вообще, Феодорит «наставил бесчислен­ное количество епископов-несторианствующих, подобно ему»⁶³⁰.

Как отнеслись к этим поступкам в Константинополе и Алексан­дрии? – неизвестно, но едва ли там одобрили Домна, хотя и не всегда могли протестовать на основании канонов. Впрочем, св. Кирилл не опускал случаев дать должное наставление своему собрату. Так, он писал Домну по жалобе некоего Петра, который выставлял себя жертвою несправедли­вых судей⁶³¹. В другой раз св. Кирилл заявил себя по делу Афанасия Перрского (Иерргийского) и просил оказать снисхождение якобы невинно пострадавшему⁶³². Эти факты не следует проходить без внимания. Они помогут нам уяснить положение «Востока», его отношение к другим церк­вам и значение деятельности Феодорита. Замечательно здесь то, что все, недовольные административными распоряжениями Антиохийского владыки, обращаются в Константинополь и Александрию и высказывают явное недо­верие к беспристрастию Домна. С другой стороны, св. Кирилл охотно брал на себя роль посредника и своими просьбами о соблюдении правил очень прозрачно намекал, что он далеко не был убежден в справед­ливости нового Антиохийского пастыря. Ясно, что в Египте смотрели по­дозрительно на совершавшееся в «восточном» округе и зорко следили за ходом событий. Таким образом отношения были не совсем искренние и легко могли разрешиться прямою враждой. Феодорит предвидел это и уси­ленно заботился о мерах предосторожности на всякий случай. Он посту­пал здесь тем энергичнее, что был вполне убежден в тесной связи с Александриею всех недовольных, которые забывали всякое почтение к Домну, надеясь укрыться под авторитетом св. Кирилла. Феодорит узнал волков в овечьей коже и не желал иметь их в своем стаде. Аристолай своею смелою политикой «очищения» Востока от несторианства дал простор антидиофизитам, почему они от имени св. Кирилла позво­ляли все, что хотели. Такой порядок не предвещал ничего хорошего в будущем, и Феодорит всеми силами старался, чтобы оно не было слиш­ком грозно. Выдвигая на вид более рассудительных пастырей, он тем самым думал ослабить оппозицию и даже уничтожить ее в самом заро­дыше. В тоже время и св. Кирилл своим умиротворяющим поведением не мало содействовал к поддержанию спокойствия, а своим властным словом сдерживал неразумные порывы своих крайних сторонников. Мир сохранялся великою личностью этого славного святителя, но, к со­жалению, он скончался в тот момент, когда его присутствие было всего необходимее. В 444 году св. Кирилл умер и его место заступил Дио­скор⁶³³. Как бы ни принял Феодорит это известие,– с радостью или со скорбью,⁶³⁴ – во всяком случае он скоро должен был убедиться, что и то и другое не соответствовало важности события. Конечно, прежде всего необходимо было ближе узнать нового Александрийского владыку, чтобы точно выяснить, какими последствиями будет сопровождаться эта иерархическая перемена; посему Феодорит, посылает приветственное письмо к Диоскору. Одно это обстоятельство красноречиво свидетельствует в пользу того, насколько громадно было влияние, этого скромного по своей кафедре епископа на весь «Восток»: он является теперь представителем последнего и в таковом качестве позволяет себе равное и несколько даже покровитель­ственное отношение к адресату. Тон почтительной вежливости не спу­скается до степени общих мест и ходячих любезностей; напротив того, довольно высокая нота собственного достоинства, далекая от резкости горделивого чванства, обнаруживает в авторе опытного учителя, могущего дать хороший совет молодому собрату. «Мы слышали, – пишет Феодорит Диоскору⁶³⁵, – что твоя святость украшается многими видами добродетели (ибо отовсюду идущая быстрая молва наполнила слухи всех твоею славою): в особенности же восхваляют скромность ума (τὸ τοῦ φρονήματος μέτριον), что и Господь, поставляя Себя в пример, заповедал в следующих словах: научитеся от Meне, яко кроток семь и смирен сердцем (Мф. XI, 29). Будучи по природе высшим или, лучше сказать, высочайшим Богом, по воплощении Он возлюбил кротость и уничижение ума. Итак, взирая на Него, не смотри, владыко, ни на множество подчинен­ных, ни на высоту престолов, но обращай внимание на природу и пре­вратности жизни и следуй божественным законам, сохранение которых дарует наследие царства небесного. Слыша о таком смиренномудрии твоей святости, осмеливаюсь письменно приветствовать твою священную главу и обещаю молитвы, плод коих спасение». Вместе с этим посланием было отправлено в Александрию еще одно письмо Киррского епископа пресвитеру Архивию⁶³⁶. Из этого не без основания можно заключать, что Феодорит и в Египте имел друзей и чрез них давал отпор различным на­ветам против «Восточных». Это была, вероятно, немногочисленная пар­тия, составлявшая оппозицию всем, которые легковерно принимали, что и как ни говорилось, о происходившем в Антиохии. Феодорит был лично заинтересован в том, чтобы в Египте получались верные сведения о событиях в пределах «Восточного» округа и озаботился приисканием спо­собных для сего лиц. Положение настоящего правителя подле номинального – Домна неизбежно выдвигало его имя на первый план и приковывало к нему внимание врагов «Востока». Такой или иной взгляд на него был вместе с тем показателем того, насколько справедливо и беспристрастно было мнение о Сирийских церквах. Мы знаем, что каждый шаг «Восточ­ных» подвергался в Александрии тщательному обсуждению, причем пове­дение Феодорита становилось предметом критики прежде всего другого. Под­тверждением этого служить собственное свидетельство Киррского пастыря в письме к Иоанну⁶³⁷. «Прибывший недавно из вашей страны благоче­стивейший пресвитер Евсевий (чрез которого было послано приветствие Диоскору) сообщил, что у вас было какое-то собрание и что между про­чим, когда зашла речь о наших делах, твое благочестие с похвалою вспомнило о моей малости».

Из содержания и характера рассматриваемых писем видно, что Феодорит не ожидал особенно больших опасностей; в отношениях Антио­хии с Александриею, со смертью св. Кирилла, не произошло никаких новых осложнений, и на первых порах все оставалось по прежнему. Одна­коже необходимо допустить, что вскоре начали обнаруживаться некоторые неблагоприятные признаки. В Сирии число недовольных увеличивалось со дня на день и голоса их стали раздаваться все настойчивее и громче. Не знаем, как далеко разносились эти крики, но они служили очень плохим знамением. По этой причине Феодорит продолжал замещать праздные ка­федры людьми, которые должны были и могли подавлять монофизитские воз­буждения. Не вызывавшая ранее сильных протестов, эта политика во времена Диоскора повела к прямому разрыву с Египтом и ясно показала, какой недостойный человек занял место св. Кирилла. В 436 или 437 году⁶³⁸ освободилась кафедра Тирского митрополита. Епископы Финикийские избрали Иринея, который будто бы украшался ревностью, великодушием, любовью к бедным и другими добродетелями. В Антиохии это решение было одобрено, хотя не без оговорок. Дело в том, что Ириней был двубрачный. Поставление во священные должности подобных лиц было незаконно, но церковная практика допускала в этих случаях послабле­ния. На этом основании в столице «Востока» выбор Иринея был утвер­жден, и он вступил в отправление своих обязанностей⁶³⁹. Вопрос на этом не кончился. Как бы то ни было, «Восточные» сознавали, что поступок этот может породить волнения, и обратились по этому предмету в Константинополь. Прокл признал нового Тирского пастыря, и в Ан­тиохии его слово было сочтено достаточным для устранения всяких сомне­ний и споров⁶⁴⁰. Полагали, что теперь не может быть никаких возра­жений, но вышло совсем не так: скоро оказалось, что событие это было роковым для Сирийцев и больше всего для Феодорита. Чтобы понять это, нам следует сначала раскрыть степень участия здесь Киррского епископа. Вопрос об этом чрезвычайно запутан и едва ли может быть приведен в полную ясность. В письме 110-м, адресованном Домну, автор его говорит: ἐχειροτόνησα τὸν θεοφιλέστατον ἐπίσκοπον Είρηναῖον⁶⁴¹. При­нимая это известие во всей его силе, Бароний⁶⁴² и Гарнье⁶⁴³ решительно утверждали, что Ириней был поставлен во епископа Феодоритом. Балюз был настолько уверен в этом, что без всяких колебаний отвергал свидетельство Synodicon’a, где читается: Irenaeus а Domno Antiocheno praesule Tyrorum mytropolis episcopus ordinatus est⁶⁴⁴. Тильмон хотел примирить оба эти противоречивые показания предположением, что в цитиро­ванном нами месте Киррский епископ делает заявление от имени Домна⁶⁴⁵, что повторяют и другие ученые, папр. Чижман (Zhisman)⁶⁴⁶. Само собою понятно, что попытка эта весьма неудачна, и уже Гефеле снова утверждал, что Феодорит по крайней мере был в числе посвящавших Иринея, ибо слова его невозможно истолковать иначе⁶⁴⁷. В такой неопределенности во­прос об Иринее оставался до самого последнего времени, когда аббат Мартен подверг его новому пересмотру и пришел к тому выводу, что письмо 110 принадлежит перу Домна⁶⁴⁸. «Как объяснить, – спрашивает Мартен⁶⁴⁹, – что простой Киррский епископ был призван посвятить Тир­ского митрополита, хотя бы даже с согласия Домна? Это противно всем обычаям древности». Мы не будем оспаривать этих справедливых воз­ражений, однако же не думаем, чтобы ими были устранены все трудности. Во-первых, нет никаких прямых данных в пользу подложности рас­сматриваемого письма Феодоритова, а руководствоваться одними общими со­ображениями несколько рискованно. Во-вторых, сам Феодорит предпола­гал, что Константинопольскому двору доносили о производимых им вы­борах различных предстоятелей «восточного» округа. Недоумевая по поводу императорского указа, воспрещавшего выезд из Кирра, Феодорит писал Ному⁶⁵⁰: «когда я приходил в Антиохию, что делал неугодного Богу? Разве то, что приводил к хиротонии священства людей, достой­ных всякой похвалы?» Едва ли нужно распространяться, чтобы иметь уверенность сказать, что Феодорит указывает здесь на посвящения и при­том производившиеся не в пределах своей епархии. Смысл показания слиш­ком определенен, чтобы возможно было какое-нибудь иное понимание. Итак: или письмо 81 неподлинно, или Кирский епископ замещал сво­бодные кафедры по своему усмотрению. Но утверждать первое значило бы переступать законы научной исторической критики и впадать в ничем неоправдываемый произвол, а потому необходимо принять последнее. И замечательно, что Феодорит явно намекает на дело Иринея, когда ниже упоминает «о плачах Финикийских христиан» и своем сочувствии их горю»⁶⁵¹.

Таким образом, думая рассечь Гордиев узел, Мартэн совсем не достиг требуемой цели. Предыдущие соображения наши дают нам сме­лость подвергнуть сомнению прочность построений французского ученого аб­бата и вызывают нужду в другом, более вероятном, объяснении того эпизода, о котором у нас речь в настоящий раз. Прежде всего должно быть удержано то положение, что формально был ответствен за постав­ление Иринея Домн, поскольку некоторые известия усвояют посвящение Тирского митрополита именно епископу Антиохийскому⁶⁵². Но так было только с внешней стороны; на самом деле Ириней своим возвышением был обязан исключительно своему другу⁶⁵³ Феодориту, бывшему тогда фактическим главою «Востока». Он рекомендовал его и он же «при­вел его к хиротонии священства» и, вероятно, принимал участие в этом акте. В этом смысле он и мог говорить о себе: ἐχειρστόνησα τὸν... Εἰρηναῖον. Посему следует сказать, что Феодорит рекомендовал, избрал Иринея и вместе с Домном хиротонисал его во епископа Тир­ского⁶⁵⁴, причем Антиохийский владыка всецело действовал по указаниям и советам Киррского пастыря, как и при других подобных слу­чаях⁶⁵⁵.

Прокл утвердил посвящение, а просить об этом Кириллова преем­ника в Антиохии не заблагорассудили. Партия недовольных увидела здесь свое поражение и подняла сильный крик. Придрались, конечно, к двубра­чию митрополита Тирского, но причиною тревоги было, несомненно, не это. Нам станет ясно, почему неумеренные антидиофизиты взволновались по поводу столь незначительного происшествия, если мы скажем, что постав­ленный в Финикийскую область Ириней был тот самый комит, который в Эфесе усердно помогал членам cociliabuli, а потом был сослан в Петру, где и разделял одинаковую участь с Несторием⁶⁵⁶. Естественно, что уже самое его имя действовало неприятно на чувствительный слух мни­мых поборников Кирилловых идей; пред их подозрительным взором снова возникал ненавистный образ Константинопольского ересиарха с авторитетом власти и учительства. Кроме того, сам Ириней, кажется, не всегда был сдержан в выражениях по христологическим вопросам. Сколько можно судить, он несколько напоминал собою Александра Иерапольского и, подобно ему, соблазнялся термином Θεοτόκος. Отсюда: будучи ревностным церковным оратором, он далеко не был вестником мира и своими поучениями раздражал известную часть населения христианского «Востока». Феодорит вынужден был наставлять Иринея и внушать ему осторожность в догматических рассуждениях. «Борющимся за благоче­стие, – писал он Тирскому митрополиту⁶⁵⁷, -- нужно тщательно исследовать (дело) и гоняться не за словами, возбуждающими спор, а за доводами, ясно выражающими истину и приводящими в стыд всех, которые осмеливаются сопротивляться ей. Что за важность в том, именовать ли св. Деву человекородицею и вместе Богородицею или называть ее материю рожденного и рабою, присовокупляя, что она матерь Господа нашего Иисуса Христа, как человека, и раба Его, как Бога, и для избегания поводов к клевете предлагать ту же мысль под другим названием? Сверх сего нужно рас­судить и то, какое имя общее и какое есть собственное имя Девы: ведь из-за этого происходил весь спор, который не принес никакой пользы. Большинство древних отцов прилагали это почетное наименование (Бого­родицы); это же сделало и твое благочестие в двух-трех речах. Я имею некоторые из них, которые присланы твоим боголюбием, где ты, Вла­дыко, соединив с (наименованием) Богородица (наименование) человекородица, выразил ту же мысль другими словами».

Весть о поставлении Иринея была немедленно передана Диоскору со всеми прикрасами и, конечно, не мало поразила его, возбуждая в нем грозные призраки, а его болезненная фантазия оказалась в полном согласии с оскорбленным самолюбием деспота. Он воспылал гневом за то, что его обошли в недоуменном вопросе по поводу двубрачия Иринея и удовольствова­лись одним приговором Прокла. В этом он усмотрел личное оскорбление и часто выговаривал «Восточным», что они поступились правами церквей Антиохийской и Александрийской⁶⁵⁸. В столице Египта был составлен со­бор, и Диоскор отправляет в Антиохию строгий приказ уничтожить все, что было сделано касательно Иринея. Феодорит справедливо увидел в этом требовании притязание на непринадлежащие права, и хартии Египтянина, во­преки его желаниям, не были обнародованы на «Востоке»⁶⁵⁹. Диоскору отве­чали, что его компетенция, по канонам Никейского и первого Константино­польского соборов, ограничена единственно собственным диоцезом, и за пределы его он переступать не должен. Что до славы кафедры Александрий­ской, то здесь Диоскору заметили, что «город Антиохия имеет у себя пре­стол великого Петра, который был учителем блаженного Марка и первым и верховным в лике Апостолов»⁶⁶⁰. Диоскор был необычайно раздражен столь «дерзким» неуважением к его мнимым прерогативам и счел это за casus belli. «Восточным» была объявлена война не на живот, а на смерть. В столице империи была начата деятельная агитация против Ири­нея, поражением которого имелось в виду дать урок гордым Сирийцам и заставить их преклониться пред надменным Александрийцем. Но пока Диоскор расставлял свои сети, и в Константинополе и в Антиохии слу­чились очень важные перемены. В 446 и 447 году Прокл скончался и ему наследовал Флавиан. В лице этого пастыря «Восточные» приобрели искреннего друга и влиятельного помощника. Флавиан глубоко благоговел пред памятью св. Кирилла, но при всем том он был человек, сродный по своим догматическим воззрениям Антиохийскому богословствованию. Фор­мулы составленного Феодоритом и предложенного Иоанном символа служили ему руководством при изобличении Евтихия и цитировались им, как точно раскрывающие смысл Никейской веры⁶⁶¹. Киррский епископ понимал важ­ность союза с Константинополем, и действительно, «по его настояниям, Домн взял в помощники нечестивого Флавиана»⁶⁶². Монофизитствующие враги Антиохии не могли ошибаться на счет значения этой связи и с своей точки зрения полагали здесь корень всех зол. «Что последовало за сим, – жалуется пресвитер Кириак на разбойничьем соборе⁶⁶³, – мы не будем говорить, ибо это дают ясно знать самые события: потрясение церквей, смятение в паствах, оскорбления вас, святые отцы, и гибель вселенной – вот чего пришлось бояться тогда».

Подобные отношения двух «восточных» пастырей к Флавиану, как представителей его на «Востоке»⁶⁶⁴, порождали новые неудовольствия Диоскора против Антиохийцев. Между тем призрак Аполлинаризма, поднимавший такую тревогу в учителях и учениках Антиохийской школы в эпоху несторианских споров, начал выступать с чертами живого образа, прини­мал плоть и кровь в лице настоящего еретика. По странной случайности судьбы, колыбелью монофизитства опять был Константинополь, а провоз­вестником его влиятельный архимандрит, крестный отец всемогущего вре­менщика Хрисафия. Крайний сторонник св. Кирилла, этот человек во всей деятельности последнего дорожил только одною фразой: μία φύσις τοῦ Θεοῦ Λόγου σεσαρκωμένη. Не выходя из своего затвора, Евтихий однако же умел широко распространить свои идеи при помощи послушной толпы исполнительных монахов. Стоит вспомнить, как подчиненные ему чер­нецы усердно агитировали в Константинопольских монастырях в конце 448 года. Нужно думать, что обитель, принявшая под свою сень монофизита, далеко не была для него гробом, как он сам заверял. Но вся­ком случае было бы научною несообразностью утверждать, что он появился на сцене истории ex abruptо, по одному доносу пламенного Евсевия Дорилейского. Несомненно, из столицы монофизитские воззрения переходили в самые отдаленные центры греко-римской империи и находили не малое сочувствие на «Востоке». Здесь уже рано обозначилась неумеренная партия про­тивников состоявшегося между св. Кириллом и Иоанном примирения. Сдерживаемая прежде, в должных границах могучею личностью Александрийского владыки, эта группа, после его смерти, значительно увеличилась в своем объеме и сделалась гораздо более опасною для всеобщего спокойствия, слив­шись с крайними элементами невежественного и фанатичного клира. К исходу 447 года борцы смуты были уже известны в Антиохии и оказывали сильную оппозицию Домну и Феодориту. Административная политика этих последних разжигала их страсти, а надежда на помощь в Константино­поле и Александрии делала их дерзкими. История сохранила нам несколько имен представителей этой фракции, игравшей столь печальную роль в судьбе епископа Киррского. Таков, прежде всего, некий Максим, – Максимиан, о котором в Антиохии кричали, что это сатана, а не монах⁶⁶⁵. Что это был за человек, – мы положительно сказать не можем, но не без основания отожествляют его с корреспондентом св. Кирилла, «желавшим с корнем истребить зловерие Нестория от пределов Востока»⁶⁶⁶. Затем упоминается Феодосий, вероятно, тот самый, который после Халкидонского собора возму­тил всю Палестину и причинил сколько хлопот правительству, завладев Иерусалимом⁶⁶⁷. Сюда же нужно причислить Симеона, Илиодора, Авраама, Ге­ронтия, Маркелла, пресвитеров Кириака и Пелагия и диакона Геронтия, своими кляузами заискивавших расположения всесильного Диоскора⁶⁶⁸. Наконец, сирские акты говорят еще о каком-то Евтихе⁶⁶⁹. Личность последнего в точности не выяснена, но наша мысль естественно обращается здесь к Константинопольскому монаху-ересиарху. Гофман без всяких колебаний при­нимает это предположение⁶⁷⁰, а Мартэн высказывает сомнение в его спра­ведливости, хотя, по его словам, «подобная гипотеза лучше объясняет после­довательность событий»⁶⁷¹. Главное препятствие к признанию в этом Евтихе крестного отца Хрнсафиева находят в невозможности допустить, будто его учение было знакомо «Востоку» в то время, когда в столице империи этого и не подозревали. Мы не видим в этом обстоятельстве особенного за­труднения. Правда, мы не в состоянии указать и проследить всех нитей, какими недовольная Антиохия связывалась с монофизитствующим Констан­тинополем, однакоже существование их несомненно. Совершенно немысли­мо, чтобы незначительные по своему положению люди решились на свой страх, без всякой посторонней помощи, оказывать сопротивление Антиохий­скому пастырю; очевидно, за ними стояла более грозная сила, дававшая им смелость открыто провозглашать свои бредни, а такою не мог быть какой-нибудь темный монах, в роде фигурировавшего на Халкидонском соборе Евтихия, врага «Восточных»⁶⁷². И замечательно, что дело Евтихия Констан­тинопольского всего ближе приняли к сердцу отщепенцы «восточного» округа, конечно, по убеждению в его догматической непогрепштельности. Ясно, что проповедь упрямого монофизита не замыкалась стенами родного ему мона­стыря, а достигала Сирии и считалась здесь самым лучшим выражением апостольской веры. Одним словом, с большею вероятностью можно пред­полагать, что сношения между Антиохийскими антидиофизитами и Евтихием были и что имя последнего было известно на «Востоке». Мы утверждаем это тем решительнее, что самые сирские деяния совсем не представляют Евтиха обитателем Антиохии или ее окрестностей, когда выразительно указывают, что он был недоступен для мщения разъярившейся толпы Антиохийских христиан⁶⁷³.

Таков был состав партии недовольных в пределах «восточного» округа. Это были, большею частью, люди невежественные и ярые фанатики, которые не хотели внимать никаким разумным увещаниям. Действуя под маскою ревности о православии, они были самыми опасными агитато­рами: близкое соприкосновение с народными массами открывало им сво­бодное поприще для пропаганды, не всегда уловимой для видных и опытных предстоятелей Церкви. Парализовать их влияние было не так легко: они готовы были идти на мученичество и своим безумным упорством привле­кали к себе симпатии простого народа. Феодорит понимал все грозное значение этого факта и старался предотвратить гибельные последствия его. С этою целью он обратил внимание на выбор епископов, способных внести здравые понятия, раскрыть козни темных возмутителей и снять с них личину святости и благочестия. При том же утихнувшие было споры о Диодоре и Феодоре, как кажется, опять начали разгораться и готовы бы разрастись до значительных размеров. В своей защите славных Анти­охийцев многие заходили слишком далеко и с укором указывали преж­ним деятелям несторианской эпохи, к каким плохим результатам при­вела их уступчивость в примирении с св. Кириллом. По крайней мере Ириней Тирский прямо обвинял Феодорита, что «в счислении учителей он опустил святых и блаженных отцов Диодора и Феодора»⁶⁷⁴. Предвест­ники монофизитства не забыли тех лиц, которые, по их мнению, были виновниками учения о двух сынах. Необходимо было поскорее потушить эту искру, чтобы она не обратилась в пламя. Имя Евтихия, с благогове­нием произносимое недовольными, заставляло догадываться, что первовинов­ник брожения есть именно он. Если Киррский пастырь был убежден в этом, он необходимо должен был прийти к мысли, что все его меры против крайних выразителей протеста будут паллиативами, когда он не поразит самый корень болезни. Эти соображения побуждали его напра­вить свое открытое обличительное слово против Евтихия, чтобы заградить тот неточный ключ, из которого бил столь грязный поток. Так и было поступлено: Антиохия, некогда восставшая против мнимого аполлинаризма св. Кирилла, прежде других указала смысл новой доктрины и сродство ее с учением Аполлинария. Факунд Гермианский сохранил нам соборное послание Домна императору Феодосию, сопровождая его пояснительным заме­чанием, что это был первый полемический памятник антимонофизитской литературы. Вот что значится в этом документе: «мы вынуждены донести вашему благочестию, что пресвитер Евтихий старается возобновить нечестие ересиарха Аполлинария и повредить апостольское учение; извращая догмат касательно таинства воплощения, он называет божество Единородного и человечество одною природою, утверждает, что произошло смешение и слияние (того и другого), и усвояет спасительное страдание самому бесстрастному божеству, а тех, которые были столпами истины и борцами за благочестие и которые блистательно противостояли всякой ереси, Диодора и Феодора, дер­зает анафематствовать: в этом он уподобляется суетности Аполлина­рия»⁶⁷⁵. В какое время появилось это письмо, – апологет трех глав не сообщает, но мы не считаем возможным относить этот момент далее января-февраля 448 года, когда «Восточным» пришлось испытать весьма чувствительный удар и когда интерес самозащиты отодвигал на задний план все другие вопросы. Самый характер послания, смелость выражений и решительность заявления: все это свидетельствует, что грозовая туча еще не разразилась над почвой Сирии⁶⁷⁶. Едва ли можно сомневаться, что столь важное дело было предпринято по инициативе Феодорита⁶⁷⁷. Домн обладал слишком слабым характером., чтобы отважиться на такую рискован­ную меру, а непреклонная воля и неустрашимость в борьбе за истину составляли отличительные свойства личности Киррского епископа. Муже­ственный антагонист св. Кирилла, он тем энергичнее напал на Евтихия, что имел пред собою врага, не подававшего никакой на­дежды на мирные отношения. И сам он после говорил о своих противниках: «увидевши, что они возобновляют угасшую уже ересь, я постоянно вопиял, выступая против нее и тайно, и при на­роде, и в приветственных домах (έν ἀσπαστηρίοις οἴκοις)⁶⁷⁸, и в божественных храмах, и изобличал замышлявших против веры»⁶⁷⁹.

Донос был отправлен, и Феодорит ожидал самых блестящих ре­зультатов. Можно представить себе изумление всех «Восточных», когда вышло совсем наоборот. Сообщению из Антиохии не дали надлежащего хода, а неограниченный Хрисафий, конечно, приложил все свое усердие, чтобы очернить авторов письма в глазах Феодосия, который на первых порах всегда оказывался на стороне еретиков. При таких условиях за­мыслы Диоскора и его Константинопольских клевретов не встретили ни­каких препятствий и скоро увенчались желаемым для них успехом. 17-го февраля 448 года появился императорский указ, прочитанный в глубине Египетских пустынь 18-го апреля⁶⁸⁰. «Узаконяем, – говорится здесь⁶⁸¹, – чтобы все сочинения, где бы и у кого бы они ни нашлись, написанные Порфирием, по побуждению собственного его безумия, были пре­даны огню. Также подтверждаем, чтобы из ревнителей нечестивых мнений Нестория или из последователей беззаконного его учения -епископы и кли­рики были отлучаемы от святых церквей, а миряне – анафематствуемы... Сверх того, так как до нашего слуха дошло, что некоторые составили и изложили какие-то двусмысленные учения, не совсем согласные с право­славною верою, изложенною святыми соборами святых отцов в Никее и в Эфесе и блаженной памяти Кириллом, бывшим епископом великого города Александрии: то повелеваем, чтобы все такого рода сочинения, прежде ли настоящего времени или в нынешнее время написанные, были сжигаемы и совершенно истребляемы, так чтобы никто не мог их читать; а те, которые будут держать у себя и читать эти сочинения или книги, должны иметь в виду смертную казнь. Вообще мы желаем, чтобы никто не позволял себе излагать или преподавать ничего, кроме веры, утвер­жденной, как мы сказали, в Никее и в Ефесе... А чтобы все из опыта узнали, какое негодование возбуждают в нашем величестве ревнители нечестивой несториевой ереси, мы постановляем Иринея, – по этой причине некогда навлекшего наш гнев и затем, не знаем как, после вторичного, как мы известились, брака сделавшегося, вопреки апостоль­ским правилам, епископом города Тира, – изгнать из святой Тирской церкви и, по снятии с него одежды и имени священника, дозволить ему жить в тишине только на его родине».

Этот указ вызвал на «Востоке» всеобщую панику. Частный факт был представлен в таком виде, что дело Иринея совершенно стушевы­валось пред огульным и аподиктическим обвинением всех «Восточных» в еретическом заблуждении: удаление Тирского митрополита ставилось лишь в пример и назидание другим. Понятно, из какой среды и по какому влиянию вышел этот документ. Вдохновители императора внушили ему уверенность, что Сирия есть ничто иное, как гнездо несторианства. Такое воззрение могло явиться только у крайнего монофизита, но уж ни в ка­ком случае не у самого Феодосия, заявлявшего в свое время, что против «Восточных» он не имеет подозрений⁶⁸². Ясно, сколь много потрудились влиятельные сторонники Евтихия, опиравшиеся на Хрисафия, и Диоскор, ко­торый был «головою, сердцем, руками и душою всей этой партии»⁶⁸³. Тем­ные интриганы и подпольные кляузники не оставили в покое и Феодорита: параграф декрета касательно мысливших или писавших против Эфесского собора и св. Кирилла был направлен именно в него. Эдикт относился к нему еще и с другой стороны, поскольку Киррский епископ выдвинул на важную кафедру комита Иринея и состоял с ним в дружественных связях. Феодорит почувствовал всю опасность приближавшейся грозы, но не хотел уступить без боя. Ему предлежала трудная задача борьбы про­тив императорского закона, и однакоже он не убоялся этого, хотя и знал, что собирает горящие угли на свою голову. Повинуясь голосу чести и со­вести, он не мог согласиться с провозглашенною жестокою мерой про­тив собрата. В Финикии происходят сильные волнения, и сам Тирский пастырь теряется, не зная, что ему предпринять? Он пишет Феодориту и приточно спрашивает его совета. Ириней рассказывает, что какой-то нече­стивый судья предложил двум, захваченным им, исповедникам правой веры: или поклониться ложным богам, или броситься в море. Один без всяких колебаний ринулся в бездну, другой же не избирал ни первого, ни последнего. Феодорит должен был решить: который из них посту­пил лучше? Разоблаченная от своей приточной формы, эта аллегория рав­нялась вопросу: следует-ли Иринею повиноваться воле императора? «Я думаю, – отвечал на это Киррский епископ своему адресату⁶⁸⁴, – что и тебе второй должен казаться заслуживающим большей похвалы, ибо без повеления никто не вправе лишать себя жизни, но всякому следует ждать смерти естественной или насильственной. И Господь, научая сему, за­поведал преследуемым в одном городе бежать в иной (Mф. X, 23)... Если угодно, переменим немного твое предложение и, – чтобы яснее познать истину, оставив речь о море, – допустим такой случай, что судья вручил каждому из борцов меч и приказал, чтобы нехотящий приносить жертву срубил себе голову: кто же, будучи здравомыслящим, решится обагрить собственною кровью свою десницу, сделаться палачом себя самого и воору­жить против себя свою же руку?» Таким образом Феодорит прямо объ­явил эдикт Феодосия не вполне справедливым и, как человек энергич­ный, нашел нужным открыто высказать свое мнение: обстоятельства требовали его авторитетного слова. Антиохия была в невероятном смятении; жители разделились на две партии и взаимными распрями поддерживали общий беспорядок. Тогда Феодорит выступил на церковную кафедру и между про­чим говорил: «Бог воспринял человека, хотя бы это некоторым и не нравилось!» Оратор указал этим истинное значение нового распоряжения и с уверенностью утверждал, что речь идет не об Иринее, а о догмате. Восторженные, но беспорядочные возгласы покрывали проповедь Киррского пастыря. Народ кричал: «Это вера апостольская! Это вера православная! Это вера Диодора и Феодора! Мы веруем так же, как и они. Никто не верует согласно эдикту! Веру, предписываемую указом, не принимаем! Мы слуги Апостолов. Долой врагов Церкви! Вон еретиков! Долой тех, которые заставляют страдать Бога! Вон клеветников! Долой Евтиха и Максимина (Максимиана)! Вон еретиков! Анафема обоим! Сожжем сейчас монастырь Максимина! Идем туда скорее! Это сатана, а не монах!» Между тем Феодорит продолжал: «Израильтянин Навуфей был побит камнями за то, что не отдал наследства и виноградника отцов своих, говоря: не дам наследия отец моих (3 Цр. XXI, 6). Подобно сему и вы рев­нуете о наследии отцов ваших (о божественных догматах) и говорите: не отдадим наследия отцов наших. Впрочем, нет ничего удивительного в том, что поборающие за благочестие терпят зло; ибо еще блаженный Павел учил нас об этом словами: вси хотящии благочестно жити о Христе Иисусе гоними будут. Лукавии же человецы и чародеи преспеют на горшее, прельщающе и прельщаеми (2Тим. III, 12–13)». Народ снова воскликнул: «чародеев в цирк! В цирк тех, которые заставляют Бога страдать! Един Бог! Изгоните их!»⁶⁸⁵.

Сколько правды в этом рассказе и как велика часть собственных измышлений донощика, – это нам неизвестно⁶⁸⁶, но во всяком случае не­оспоримо, что императорский указ был подвергнут в Антиохии жестокому порицанию. Во всех отношениях он был объявлен неимеющим законной силы, а Иринею было внушено, чтобы он не спешил радовать врагов своим удалением из Тира. Может быть, Феодорит и Домн рассчиты­вали, что вся эта история разрешится так же, как и вопрос о Феодоре Мопсуэстийском, и непостоянный император не замедлит отменить свой приговор.

Между тем торжествующая партия подняла голову и своими дерзостями вызывала «восточных» пастырей на более решительные меры: прежний, довольно скромный, тон значительно повысился, и смутная мысль облека­лась в ясную форму монофизитской доктрины. В столице «Востока» собрались все более видные предстоятели церквей, чтобы выработать план действий в столь критических обстоятельствах⁶⁸⁷. Здесь Феодорит пред­ложил призвать к ответу недовольных и потребовать у них отчета в своих христологических воззрениях. Между «крайними» больше всех выдавался пресвитер Пелагий, родом Сириец⁶⁸⁸, который должен был подписать вероизложение и отказаться от общественного учительства⁶⁸⁹. Приведем самый символ⁶⁹⁰, который покажет нам догматические убеждения Киррского пастыря и прольет новый свет на положение христианского «Востока» в 448 году. «Святому и благочестивому господину Домну (Антио­хийскому) и благочестивым: Домну (Апамийскому), Феоктисту (Верийскому), Геронтию (Селевкийскому, в Сирии), Савве (Палтскому, в первой Сирии), Феодориту (Виррскому), Юлиану (Ларисскому(?), в Сирии) и Юлиану (Розосскому, во второй Киликии), Дамиану Сидонскому, Евстафию Эгонскому (во второй Киликии) (и) Мелетию (Ларисскому, в Сирии)⁶⁹¹ – пресвитер Пелагий желает о Господе нашем радоваться.

«Обнаружилось пред вашим благочестием, что некоторые лица, бывшие в постоянных сношениях со мною, измышляют и провозглашают про­тивные святой Церкви догматы. Именно, их обвиняют за то, что, по их мнению, Бог Слово по превращению сделался плотию, что плоть Господа нашего изменилась в естество божества, так что божество и человечество Господа нашего Христа составляют только одно естество. В виду этого ваше благочестие было вынуждено позвать меня для объяснений касательно таких превратных учений. Сверх сего и некоторые богобоязненные пресвитеры доносили вашему благочестию, что будто я называл учителей Церкви иудеями. Посему я и составил это вероизложение, в котором, со­гласно учению святых отцов, исповедую, что Сын Божий – один, – во­плотившийся Бог Слово, – подобно тому, как один Отец и один Дух Святый. Исповедую также божество Того, Кто стал человеком, даже в Его человечестве, и верую, что после соединения не произошло слияния, почему ни Бог Слово не сделался плотию чрез какое-либо превращение, ни плоть не изменилась в природу божества. Исповедую и то, что после воскресения плоть Господа нашего пребывает бесстрастною, нетленною и бессмертною, прославлена божественною славой, поскольку это есть тело Бога Слова, хотя и остается в пределах естества и удерживает свойства человечности⁶⁹²... Посему я анафематствую тех, которые говорят, будто божество и человечество составляют во Христе только одно естество, ко­торые усвояют страдание самой божественной природе и которые не при­знают особенностей (качественного различия) обоих естеств: бесстрастно­сти божества и страдательности человечества. Я исповедую одного и того же Сына и предвечным Богом и человеком в последние дни, – Сыном Божиим и отцем (Давида), поскольку Он Бог, и сыном Давида, поскольку Он человек; ибо сыном Давидовым Он называется по человечеству, а Сыном Божиим по божеству, поскольку Он, но плоти, родился от Девы Марии. Я называю Святую Деву материю Бога (Богородицею), потому что в самом зачатии Бог Слово соединил с Собою воспринятое от Нее (Девы) естество⁶⁹³, т. е. совершенного человека. Так я верую, так исповедую. Что касается тех, которые мыслят иначе и оба неслитно соединенные естества Господа нашего (Иисуса) Христа представляют одною природой, – то я анафематствую их и считаю чуждыми (истинного) благо­честия. Если после этого письменного исповедания веры окажется, что я мыслю иначе, буду рассуждать отлично от этого при наставлениях или дома учить иным образом, – ваше благочестие повелело нам довольство­ваться церковными поучениями и не вступать в споры, – то я признаю себя чуждым священства, достойным анафемы, как еретик, и подлежа­щим гражданским законам. Клянусь Святою Троицею и милосердием победоносных владык вселенной, что я написал это своею рукой, добро­вольно (от чистого сердца) и без всякого стороннего принуждения».

Из содержания этого символа мы видим прежде всего, что Феодорит нимало не уклонялся от своей православной точки зрения в разрешении христологической проблемы. Мнимые сторонники св. Кирилла не обладали столь великою и исключительною силой концепции и, по своему ограничен­ному пристрастию к тесному кругу идей, постоянно опускали один момент двойства и с понятием ἕνωσις доходили до чистого смешения. Не будучи людьми мысли, они тем настойчивее распространяли свои воззрения, чем скуднее было их богословское образование и чем у́"же и замкнутее был их умственный горизонт. Дать свободу слова таким лицам значило явно погрешать против пастырской заботливости о малых и предоставить их на жертву экзальтированных фанатиков. Вот почему Домн, по совету Феодорита⁶⁹⁴, отнял право учительства у Пелагия и его единомышленни­ков, которые, по их собственному признанию⁶⁹⁵, внимательно следили за ростом и развитием несторианства и обличали пред народом нечестие духовных владык. Монофизитствующие на время замолчали, но не надолго: в голове одного из них созрел смелый план – повергнуть на землю воображаемых гонителей православия и открыть себе простор говорить и действовать по собственному усмотрению. Отношения Диоскора к «Восточ­ным» обрисовались уже настолько определенно, что на его высокое по­кровительство без всякого риска могли рассчитывать все те, кто чувство­вал себя обиженным в Антиохии. И вот в 448 году, вероятно, в марте месяце⁶⁹⁶, партия монахов под предводительством некоего Феодосия двинулась в Александрию с жаждою мести и с готовностью на всякую клевету. Диоскору были предъявлены списки некоторых проповедей Домна и Феодорита в качестве документальных доказательств их неправомыслия. В столице Египта поднялся страшный шум, все монастыри были в волнении и, как рассказывает нотарий, пресвитер Иоанн, на разбой­ничьем соборе⁶⁹⁷, «приступили к святому и благочестивому архиепископу Диоскору и, только благодаря мудрости этого первосвященника, были при­ведены в порядок». В Александрии спешно был составлен собор, и председатель его отправил чрез клириков Исаию и Кира обширное по­слание⁶⁹⁸, «какого, – по словам Феодорита⁶⁹⁹, – не должно было писать на­ученному от Бога всяческих, что не следует внимать пустому слуху (Исх. XXXIII, 1)». Письмо это имеет вид обвинительного акта, устра­няющего возможность апелляции к какой-либо высшей инстанции. Целый христианский округ клеймится позором по навету немногих темных и бессовестных интриганов, самые видные церковные деятели и блестящие богословы подвергаются сурово-презрительному выговору непогрешимого де­спота: таков характер этого документа. Несправедливый в своем ре­шении, Диоскор еще более жесток в суждении о Феодорите, представляя его виновником падения веры и извращения догматов. «Некоторые утвер­ждают, – сообщает Александрийский пастырь своему Антиохийскому собра­ту⁷⁰⁰, – что почти весь благочестивый и христолюбивый народ на Востоке подвергается великим соблазнам, а что хуже всего, так, это то, что будто бы те, которые должны мудро править и усмирять бушующие волны, первые возбуждают бури, как упившиеся ядом нечестия Нестория; они даже не стыдятся открыто распространять это в церкви своими поучениями. Между тем они приняли и подписали святой вселенский собор, бывший некогда в Никее, равно как и другой, родственный ему, собор, мнения коего те же самые, т. е. собор Эфесский; они также анафематствовали и то, боровшееся со Христом, чудовище со всеми его нечестивыми и сквер­ными догматами. Чтобы показать таким людям, кто они такие, к ним можно применить следующую справедливую пословицу: пес возвращся на свою блевотину: и, свиния омывшися, в кал тинный (2Петр. II, 22): ибо они опять стараются воздвигнуть разрушенное средостение, не помышляя сказать о себе, как бы следовало: аще яже разорих, сия паки созидаю, преступника себе представляю (Гал. II, 18)... Я с изумлением узнал, что, когда в церкви (Антиохийской) находилось мно­жество народа и мудрый епископ Киррский – я не знаю: как? – получил позволение говорить даже в присутствии твоего совершенства, он (Феодо­рит) не устрашился разделить Еммануила, говоря: «только простого чело­века осязал Фома и особо Богу (в отдельности) поклонился». Но он говорил это, как написано, от сердца своего, а не от уст Господних (Иер. XXIII, 16). Благовременно будет сказать здесь: «Что ты сказал? Куда ты зашел? Ты безрассудно забежал (в глушь), оставив царский путь. Перестань враждебно нападать на божественные Писания: положи дверь и ограждение устам твоим (Пс. CXL, 3); устрашись небесного гласа Отца: Сей есть Сын мой возлюбленный, о Нем же благоволих (Mф. III, 17 и пар.). Не разделяй на двух сынов единого Господа нашего (Иисуса) Христа: ибо, хотя Он принял от жены плоть, одушевленную разумною душею, Он все же остался тем, чем был, т. е. Богом. Послушай философа Павла, который спрашивает тебя и говорит: еда разделися Христос (1Кор. I, 13)?» Нет, ответишь ты, если только не допускаешь двух сынов, двух Христов, двух Господов; но тебя тотчас же обуздает пророк словами: сей Бог наш и не вменится ин к Нему. Изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Иакову отроку Своему и Израилю возлюбленному от Него. Посем на земли явися и с человеки поживе (Вар. III, 36–38) Вот почему Святая Дева названа Богородицею (материю Бога) и вот почему Евангелист имел право пи­сать: Слово плот бысть и вселися в ны (Ин. I, 14). Носимый херуви­мами и прославляемый серафимами (Иса. VI) сделался подобным нам ради нас. Он воссел на осляти и, когда слуги били Его по ланитам, тер­пел это ради домостроительства, чтобы исполнить всякую правду (Mф. III, 15). Это предали нам бывшие с самого начала самовидцами и служителями Слова (Лук. I, 2); это догматы прежнего (Никейского) и нового (Эфесского) соборов. Бывший ранее твоего благочестия епископом блаженной памяти Иоанн вместе с нами принял их и сообразовался с ними во всем. Я снова обращаюсь к тебе, благочестивый пастырь Антиохийский, и умоляю тебя (именем этого Иоанна), который не переставал укреплять согласие, какое существует между нами и вами, – и согласие это никто не в силах нарушить. Ведь немногого не достает, чтобы эти люди стали порицать мирное время, поскольку они не понимают, как хорошо жить в мире. Они составляют позорные сочинения и, как говорят, противные мне­ниям блаженного и славного отца нашего, епископа Кирилла. Это может служить доказательством, что эти сочинения действительно достойны по­рицания и несогласны со священными словами, ибо наш мудрый и знаме­нитый отец был учителем решительно во всем. Он писал право­славно и ясно – более, чем всякий другой человек, не потому только, что был художником в слове, но и потому, что был одарен благодатью свыше». Затем, после длинного панегирика св. Кириллу, Диоскор «с дерзновением и любовью, приличными братьям », от имени Египетского синода напоминает Домну об обязанности в точности выполнить пред­писание императора относительно Порфирия, Нестория и их последователей и требует, чтобы с возможною поспешностью был приведен в действие указ Феодосия против «богохульного и двубрачного Иринея, не­честивого и скверного участника гибельного учения» Несториева.

Таким образом, пока Феодорит распоряжался в Антиохии, созревав­шая ненависть к нему нашла удобную точку приложения: монахи оклеве­тали его в Александрии, как извратителя догматов и главного виновника беспорядков⁷⁰¹, а Диоскор вместе с ним завинил и всех «Восточ­ных», оказывая лишь некоторое снисхождение к пастырской слабости Домна. Со своей точки зрения он был, конечно, прав, и потому пора­жаемые Сирийцы не были удивлены посланием из Египта: они теперь ясно увидели в Диоскоре то, что ранее не без права предполагали в нем. Прикрываясь именем св. Кирилла, он, как отчаянный монофизит⁷⁰², чтит своего предшественника по кафедре лишь настолько, насколько тот давал ему возможность проповедовать свои излюбленные идеи. Преемник этого великого святителя, – он хочет поддерживать авторитет трона св. Марка не духовною мудростью и мощью, а страхом: он не советует и не просит, а приказывает и требует. Но ему легко было заправлять подспудными силами и далеко не так просто одержать победу на литера­турном поприще и особенно в богословском споре. В Антиохии гото­вили надлежащий отпор дерзкому до неприличия деспоту: оба «восточные» пастыря пишут ответ надменному Александрийцу⁷⁰³.

В полном сознании совершенной правоты, Феодорит опровергает все наветы указанием на содержание своего учения и спокойно приглашает адресата к беспристрастному суду над собой. Как ни возмутительно было голословное нарекание Диоскора, обвиняемый ни мало не потерял хладно­кровия и не позволил себе спуститься до того низменного тона, какой господствует в произведении Египетского обвинителя. Феодорит опровер­гает клеветников с самосознанием чистой истины и сожалеет об них с глубоким чувством последователя Христова, скорбящего о падении каждого верующего. Письмо Киррского епископа, по выражению Мартэна⁷⁰⁴, «есть одно из замечательнейших, какое когда-либо выходило из-под его пера. В нем виден человек сердца, ума и характера, всегда гото­вый дать свидетельство своей веры; оно безупречно во всех отноше­ниях».

«Я вынужден писать, – говорит Феодорит⁷⁰⁵, – познакомившись с письмами твоей святости к господину моему, боголюбезнейшему и святей­шему архиепископу Домну. В них между прочим содержится и то, что некоторые, прибыв в величайший город, управляемый твоею святостью, обвиняли нас, будто одного Господа нашего Иисуса Христа мы разделяем на двух сынов и будто беседовали об этом в Антиохии в собрании, где находилось много тысяч слушателей. Я оплакивал их, как осме­лившихся составить явную клевету. Я скорбел, – прости мне это, владыко, ибо я вынужден скорбию говорить так, – что твое совершенство по Боге не сохранило для меня вполне открытым ни одного уха, но поверило всему, что ложно рассказывали те: таких ведь только три, или четыре, или пять и десять, я же имею много тысяч слушателей, которые могут за­свидетельствовать правоту моего учения... В течение всего времени (моей учительной деятельности) до сего дня никто ни из боголюбезнейших епи­скопов, ни из благочестивейших клириков никогда не упрекал нас в том, что те говорят об нас. А с каким восхищением слушают наши слова христолюбивые миряне, это легко может узнать твое совер­шенство по Боге как от тех, которые сюда приходили оттуда (от вас), так и от тех, которые отсюда уходили туда.

«Говорю это не из тщеславия, но принуждаемый защищаться, – свиде­тельствуя не о блеске, а единственно о правоте своих бесед... Я знаю, что я жалок и даже весьма жалок по причине многих моих прегре­шений, но за одну веру надеюсь получить некоторое снисхождение в день божественного пришествия... Как я верую, что один Бог Отец и один Дух Святый, исходящий от Отца, точно так же верую, что один Господь Иисус Христос, единородный Сын Божий, рожденный от Отца прежде всех веков, сияние славы и образ ипостаси Отца, воплотив­шийся и вочеловечившийся ради спасения людей... Посему мы и Святую Деву называем Богородицею и отвергающих это наименование счи­таем чуждыми благочестия. Подобно сему и тех, которые одного Гос­пода нашего Иисуса Христа разделяют на двух лиц или двух сы­нов или двух господов, называем извращенными и исключаем из собрания христолюбцев. Иоанн Креститель восклицал, говоря: по мне грядет муж, иже предо мною быть, яко первее мене бе (Ин. I, 30). Показав здесь одно лицо, он вместе с тем обозначил божеское и человеческое естества (προστέθηκε τά θεῖα, καί τά ἀνθρώπινα), – человеческое словами: грядет и муж, божеское же – словами: яко первее мене бе. И при всем том он не знал впереди идущего и другого, бывшего прежде его, но одного и того же признавал предвечным, как Бога, и человеком после того, как Он родился от Девы. Так и треблаженный Фома, приложивши руку свою к плоти Господа, назвал Его Господом и Богом, сказав: Господь мой и Бог мой (Ин. XX, 28), предузнавая невидимую природу чрез видимую. Так и мы признаем раз­личие плоти Его и божества, но знаем одного Сына, воплотившегося Бога Слово.

«Этому мы научены Священным Писанием и изъяснявшими его свя­тыми отцами... А что мы пользовались творениями и Феофила и Кирилла, чтобы заградить уста осмеливающихся говорить противное, – об этом сви­детельствуют самые сочинения: ибо отрицающих различие плоти и боже­ства Господа и говорящих, что божественная природа превратилась в плоть или плоть переменилась в природу божества, – мы стараемся лечить врачеваниями тех удивительнейших мужей... Что и блаженной памяти Кирилл писал нам, думаю, это известно и твоему совершенству... Точно также мы дважды подписались под определением, составленным при бла­женной памяти Иоанне, относительно Нестория.

«Итак, пусть твоя святость отвратится от говорящих ложь, – пусть заботится о мире церковном и старающихся растлевать догматы истины пусть врачует целебными лекарствами, а не принимающих врачевания пусть изгоняет из стад, как неизлечимых, чтобы они не заражали овец, нас же пусть удостоит обычного приветствия. А что мы мыслим так, как написали, об этом свидетельствуют наши сочинения на бо­жественные Писания и против мыслящих согласно с Арием и Евномием.

«К сему прилагаю, в виде заключения, следующее краткое положение: если кто не исповедует Святую Деву Богородицею или называет Господа нашего Иисуса Христа только простым человеком или одного Единород­ного и Перворожденного всей твари разделяет на двух сынов: да ли­шится таковый надежды на Христа и да рекут вси людие: буди, буди (Пс. CV, 47)».

Таково, в существенных чертах, содержание Феодоритова ответа. Со­поставив его с посланием Диоскора, мы найдем в нем пунктуальную отповедь на все колкие замечания Александрийского епископа. Глубокая искренность, откровенная прямота и нравственное величие звучат в каж­дом слове этого письма. Киррский пастырь увидел, что он имеет дело не с разумным ревнителем благочестия, а с отъявленным монофизитом, присвоившим себе неземное качество непогрешимости. От взора Феодорита не ускользнуло, как ложно было истолковано его невинное изречение о Фоме⁷⁰⁶ и сколько специфически несторианских прибавлений по­лучило оно, прошедши чрез иную нечистую среду и преломившись здесь под известным углом. Посему Киррский епископ, не входя в полемику, ограничивается лишь фактическими доказательствами своей правоты и без­боязненным заявлением своих убеждений; но благая цель его оказалась недостигнутой. Чем яснее было православие Феодорита и чем рельефнее оттенялась его решительная привязанность к апостольской вере, тем было несомненнее для Диоскора, что его корреспондент ни в чем ему не уступит и, в случае несогласия, не устрашится приложить к нему позорное название еретика. «Вот мое воззрение на лице Христа Спасителя; оно светло и ярко, подобно солнцу, и если ты думаешь иначе, то жестоко заблуждаешься»: таков был смысл письма Феодорита. Естественно, что Диоскор, ἑάλως αἷς ὕφηνεν ἄρκυσιν⁷⁰⁷, воскипел страшною яростью, прочитав приведенные нами строки, которые были ему особенно неприятны именно своею догматическою чистотой. Присоединим сюда, что самолюбие Александрийского владыки было слишком развито, чтобы пропустить скорб­ный намек Феодорита на отсутствие в нем должного беспристрастия. Воз­мущенный в качестве богослова, Диоскор почувствовал личное оскорбле­ние, когда ему сказали, что сама природа оправдывает истинность изрече­ния: audiatur et altera pars, даровал человеку два уха. Словом, не по вине Киррского епископа его ответ оказался маслом, разжигающим пламя, которое бушевало в душе фанатика-мыслителя и деспота-правителя.

Со своей стороны и Домн не содействовал успокоению гневного собрата. Не без участия и не без влияния Феодорита, он в своем ответе с особен­ною силой настаивал на том, чтобы в точности содержались положения, выработанные во время переговоров с св. Кириллом чрез Павла Эмесского, тогда как Диоскору видимо хотелось придать преимущественное значение более ранним литературным памятникам своего предместника и прежде всего по­сланию Τοῦ Σωτῆρος. «Твое благочестие, – пишет Домн⁷⁰⁸, – подлинно узнало согласие благочестивых епископов Востока с евангельским учением и с догматами святых отцов, собиравшихся некогда в Никее. Ибо во дни счастливой памяти досточтимого епископа Кирилла отсюда часто посы­лались к вам соборные изложения (определения: συνοδικοί τόμοι)⁷⁰⁹, в которых находится то же, что мы пишем вам чрез посредство благоговейного пресвитера Евсевия⁷¹⁰. Тех, которые противоречат правому учению, мы просим ваше благочестие наставлять, чтобы они, согласно ве­рованию всей вселенной, принимали определенное святыми и блаженными отцами в Никее, восхваленное и прославленное святыми епископами в Эфесе, и письма, в коих доброй памяти Кирилл, сносясь с нашим счастливой памяти предшественником Иоанном, обнаружил истинно пра­вославное мудрование. Точно также им следует принять письмо блажен­ного Афанасия к блаженному Епиктету»... Что касается Иринея, то Домн говорить, что об этом деле устно сообщено пресвитерам Исаие и Киру.

Ответ Антиохийскаго епископа имеет значительный пропуск, так как сирская рукопись его сохранилась не в целом виде. Можно дога­дываться, что там шла речь о несправедливости обвинений клеветников и излагались подлинные христологические воззрения «восточных» пастырей. Кажется, здесь же была представлена горячая апология за Киррского епи­скопа. По крайней мере один манускрипт Британского Музея (№ 14. 602, fol. 99 b. 1; 99 b, 2), относящийся к половине VI-го века или к началу следующего и принадлежащий перу монаха Саргиса (Sarghis), удержал известие, что на разбойничьем соборе «были прочитаны письма блаженного Диоскора к Домну, – письма, где Александрийский патриарх про­сил своего собрата воспрепятствовать Феодориту публично провозглашать постыдные учения Нестория. Были читаны также и письма Домна к свя­тому Диоскору, в которых тот защищает доктрину Феодорита, выставляя ее православною, и в которых он нападает на двенадцать глав бла­женного Кирилла»⁷¹¹.

Спокойный тон изложенной нами корреспонденции не выдает нам всех тайных дум, какие волновали ум и сердце Киррского пастыря и самого Домна, бывшего двойником первого. Но Феодорит был слишком проницателен, чтобы не оценить по достоинству всей важности близивше­гося исторического момента. Пристрастный взгляд Диоскора на учивших о неслитном соединении двух естеств во Христе Спасителе обнаруживал в нем человека новой и грозной еретической партии, выступавшей под прикрытием императорской власти. И, действительно, Феодорит не ошибался на счет значения и следствий надвигавшейся страшной бури. Потом он ясно высказал, что это – гроза, «сильнейшая той, которая была в начале разногласия», ибо она влечет за собою несравненно большие смятения⁷¹². Она должна сопровождаться ужасными потрясениями в церковной жизни и стать началом всеобщего и совершенного отпадения⁷¹³. Киррский пастырь углублялся в самую суть явления с целью открыть его смысл и схва­тить отличительные черты обрисовывавшейся богословской системы. В этом отношении он довольно точно указал составные элементы монофизитства простою ссылкой на сродство его с докетизмом Маркиона, Валентина и Манеса⁷¹⁴. Дойдя до такого убеждения, Феодорит не мог оставаться при одной идее и, по своей энергической натуре, тотчас же постарался перевести свою мысль в дело. Прежде всего требовалось дать истинное направление мысли христиан для предохранения их от еретических веяний и изобли­чить ложность новых учений. В этих видах Феодорит составил свой знаменитый полемический труд «᾿Ερανιστής», представляющий блестящее опровержение монофизитства. Автор взял на себя задачу – раскрыть и обосновать догмат воплощении Бога Слова, неизменившегося с воспринятием плоти, неслившагося с нею и бесстрастного по своему божескому существу. Высокое историческое достоинство этих диалогов заключается не в одном первенстве их появления пред другими антимонофизитскими произведениями церковной литературы. Гораздо важнее то обстоятельство, что новая доктрина исследована здесь с поразительною полнотой, разобрана во всех отношениях и опровергнута по всем пунктам с тою наглядностью и, можно сказать, осязательностью, какие свойственны были только Феодориту. Нужно помнить еще, что полемический элемент является у Киррского епископа далеко не преобладающим, а скорее служебным, поскольку все аргументы необычайной эрудиции его направляются к положи­тельному раскрытию данной стороны христологической проблемы. Сам «Эранист», защитник понятия μία φύσις, в конце концов всегда вы­нуждается уступить силе доводов и признаться в своем заблуждении. Всякий образованный богослов пятого века черпал из сочинения Феодо­рита здравые христологические воззрения, спасавшие его от склонения к какой-либо крайности; в нем он находил крепкие оружия для борьбы против монофизитского учения, которое оказывалось заимствованным из различных докетических систем. Феодорит ни мало не разделял ходя­чего правила: πάθει πάθος ἀντιτάσσειν⁷¹⁵ и потому не только обличал, но и наставлял, – не только протягивал руку утопавшим, но и предупре­ждал их приближение к гибельной пучине. В смутную эпоху сомнений и колебаний, когда так легко было увлечься мистическою доктриной, ложно прикрывавшейся авторитетом св. Кирилла и поддерживаемой внешнею силой императорских декретов, – в эту тревожную эпоху напряженного возбуж­дения и опасных вопросов сочинение Киррского епископа имело ни с чем не сравнимое значение, начертывая царственный путь истинной христологии, чуждой соблазнительных неясностей и хотя бы самого ничтожного преувеличения в уравновешивании терминов άτρέπτως, ἀσνγχύτως и άδιαιρέτως. Феодорит был почти единственным и во всяком случае са­мым точным и компетентным истолкователем Никейской веры, на ко­торую все коварно опирались, чтобы оправдать свои заблуждения. Он пред­лагал самому Диоскору идти вместе с ним и за ним⁷¹⁶, но свернувший с прямой дороги «фараон» в добром совете Киррского пастыря усмо­трел новый предлог для ожесточенной вражды к «несторианину».

Впрочем, и сам Феодорит не надеялся много на успех своей апологии пред Александрийским владыкой и потому старался заранее предупредить цер­кви «Востока» касательно готовящегося удара. Он видел силу своих про­тивников, но думал парализовать ее устранением всяких предлогов к нареканиям, открытым свидетельством своей полной безупречности. По этой причине он и призывал предстоятелей «восточного» диоцеза к са­мой строгой бдительности над собою и паствой. Когда даже невинное вы­ражение злонамеренно перетолковывалось и раздувалось до размеров колоссальной ереси, необходимо было бояться за каждый шаг. Уверенный в себе, Феодорит не мог ручаться за других и должен был реко­мендовать им внимательную осторожность в проповедях. Он был стра­жем всего «Востока», пастырем пастырей и учителем учителей. До нас сохранилось письмо Феодорита к епископам Киликийским, где он с отеческою заботливостью предупреждает их о неблагоприятных слухах относительно их православия. «Вашему боголюбию, – сообщает он своим адресатам⁷¹⁷, – вполне известны направленные против нас клеветы; ибо думающие противно истине говорят, будто одного Господа нашего Иисуса Христа мы разделяем на двух сынов. Утверждают, что поводы к та­кой клевете они взяли от некоторых, у вас так мыслящих и раз­деляющих вочеловечившегося Бога Слово на два лица... Если у вас дей­ствительно найдутся противящиеся апостольским догматам, – чему, впрочем, я не верю, – ваше боголюбие да заградит им уста, вразумить их цер­ковно и научит следовать по стопам святых отцов и сохранять непо­врежденною веру, изложенную в Вифинийской Никее святыми и блажен­ными отцами, так как в ней кратко содержится все евангельское и апо­стольское учение. Вам, боголюбезнейшие, прилично заботиться о славе Божией и общем добром мнении (о себе), а не пренебрегать падающим на всех поношением, по причине невежества или любви к спорам не­многих таковых людей (если только они есть), чтобы клеветники не могли изощрять свой язык против них, как и против нас».

едва ли нужно прибавлять к этому, в каком блеске является пред нами Феодорит. Он вдохновляет робких, поддерживает колеблющихся, укрепляет бодрых и, вообще, всячески старается выполнять роль миро­творца, указанную Господом Спасителем, как это видно из приведен­ного сейчас письма. К сожалению для нас теперь неизвестно, сколько таковых произведений плодовитого пера Феодорита поглощено временем. Во всяком случае он не молчал и говорил много и смело⁷¹⁸, уве­щевая христиан «Востока» «не воспринимать ничего из нечестивых дог­матов, проявлять большее попечение о стаде, сохранить его целым для Пастыря, чтобы при явлении Его иметь дерзновение сказать достохвальное слово патриарха: звероядины не принесох к тебе (Быт. XXXI, 39)»⁷¹⁹. Друзья и почитатели Феодорита, – вместо того, чтобы оказывать ему соот­ветствующую поддержку, – предлагали ему быть более сдержанным и уме­ренным, находя слишком рискованною ревность Илии: Ахав и Иезавель наполняли трепетом их малодушные сердца. Не так судил сам Фео­дорит, считавший своим нравственным долгом громко провозглашать правду, хотя бы за это грозила опасность потерять жизнь в служении истине. И вот, когда предательская рука поразила его, близкие люди стали нашептывать гонимому, что он сам виноват в своем несчастии. Но и при таких тяжелых невзгодах Феодорит нимало не сожалел о своем прошлом и не скорбел о том, что его честная голова не склонялась пред общими страшилищами. «Я, – писал заточник Уранию Эмесекому⁷²⁰, – не понял этих твоих слов: не говорил ли я тебе? Если это ска­зано только кстати, то такие слова не огорчают нас; если же этим де­лается напоминание о совете молчать и так называемом благоразумии, то я радуюсь, что не принял этого внушения. Ибо божественный Апостол заповедует противное: настой благовременне и безвременне (2Тим. IV, 2). И сам Господь тому же проповеднику сказал: глаголи и да не умолкнеши (Деян. XVIII, 9); и Исаии: возопий крепостию твоею и не пощади (Иса. LVIII, 1); и Моисею: сошед, засвидетельствуй людем (Исх. XIX, 21); и Иезекиилю: стража дах тя дому Израилеву; и бу­дет, аще не возвестиши беззаконнику (ср. Иез. III, 17), и что сле­дует за сим. Итак: я не только не скорблю о том, что действовал свободно, но и радуюсь и веселюсь и прославляю удостоившего меня этих страданий и близких людей увещеваю к таким же состязаниям. Ибо, если бы они узнали, что мы не храним апостольского правила веры, но уклоняемся направо или налево, то они возненавидели бы нас, присоеди­нились к противникам и вместе с ними стали бы воевать против нас. Если же они усматривают у нас правильное учение евангельской пропо­веди, то мы восклицаем к ним: станите убо препоясани чресла ваша истиною и обувше нозе во уготование благоветствования мира (Еф. VI, 14. 15) и прочее. Ибо, как говорят (Платон?), добро­детель имеет не только воздержание, справедливость и рассудительность, но и мужество: ведь только чрез него хорошо исполняются те. Справедли­вость в борьбе против несправедливости нуждается в союзничестве му­жества и воздержание лишь при содействии мужества побеждает невоздерж­ность. Посему-то и Бог всяческих сказал пророку: праведник же Мой от веры жив будет, и аще усумнится, не благоволит душа Моя в нем (Аввак. II, 4); сомнением Он назвал здесь трусость».

Таковы были принципы деятельности Феодорита, энергически охраняв­шего православное учение и стремившегося водворять везде истину и мир. Одушевленный христианскою ревностью, он безбоязненно относился к бес­совестным наветам Диоскора и продолжал свою святую миссию на «Во­стоке». Не был забыт и Ириней. В Константинополе были приняты надлежащие меры, чтобы пробудить в императоре сознание излишней суро­вости его указа от 17-го февраля и внушить ему большее беспристрастие, потерянное им под влиянием властных монофизитов. Должно быть, ходатайство это было не совсем бесплодно и на первых порах обещало некоторый успех. Был даже такой момент, когда возникала уверенность, что Тирский митрополит удержится на своей кафедре⁷²¹. Но все это исчез­ло так же быстро, как и появилось; скоро был положен конец пре­быванию Феодорита в Антиохии, и пламенный Илия принужден был уда­литься в пустыню. Его послание, а равно и ответ Домна были признаны в Александрии за дерзкий вызов со стороны еретиков. Сам Диоскор был во главе недовольных и тем открывал простор различным кри­кунам заявлять свое мнение. Пришедшие с «Востока» монахи бродили по Египетским монастырям и, в качестве очевидцев и нелицемерных сви­детелей, всюду твердили «удалившимся от суетных соблазнов» о гибели чистой веры, – веры Кирилловой. Трудно было разобрать что-либо опреде­ленное среди беспорядочных воплей; только один голос выделялся резче других, и тот был направлен против Феодорита. «Возмутивший нас пусть потерпит осуждение»: восклицала в разных уголках Египта монофизитствующая шайка⁷²². Так передает Диоскор. Изображая столь не­приглядную картину, он, конечно, умалчивает о своем участии в этих смятениях, но несомненно, что он именно был первовиновником их. Не вняв оправданиям «восточных» предстоятелей, он дозволил себе такой поступок, что, по выражению Киррского епископа⁷²³, «нельзя было бы тому и поверить, если бы не свидетельствовала об этом вся Церковь. Он (в своем присутствии) допустил произнести на нас анафему и сам, восстав, своею речью подтвердил слова анафематствовавших». Мало того; в царствующий город было отправлено специальное посольство с целью «увеличить волнение» против «Восточных»⁷²⁴. Диоскор ре­шил осуществить давно задуманный план и пустил в ход все сред­ства, чтобы ниспровергнуть опасного и неустрашимого соперника. Успех увенчал его гнусные замыслы. Весь Константинополь был приведен в движение, и дикие возгласы возбужденной толпы тревожили покой «победо­носного Августа», так как они раздавались под окнами его дворца⁷²⁵. Прежде всего выдвинули обвинение в ереси и «прожужжали всем уши, что вместо одного Сына Феодорит проповедует двух»⁷²⁶; но Феодосий имел еще настолько ума и твердости, что не поддался этим наветам: со своими доносами враги Киррского епископа оказались в этом случае подобными пишущим на воде или черпающим воду решетом, по его меткому сравнению⁷²⁷. Тогда постарались представить ненавистного Сирийца неугомонным и грозным агитатором, которого можно принудить к мол­чанию только силой⁷²⁸. Личное знакомство Феодорита с императором было далеко не в его пользу. Может быть, Феодосий вспомнил о своем сви­дании с Феодоритом в 432 году, когда он должен был униженно сознаться пред смиренным пастырем в своей беспомощности⁷²⁹. Ве­роятно, оскорбленное самолюбие «властителя вселенной» оказалось самым надежным союзником интриганов, и непостоянный сын изменчивого Аркадия не без тайного удовольствия готовился унизить мнимого несторианина и отомстить надменному епископу за прошлое поражение. Могуще­ственные покровители монофизитствующих, в роде евнуха Хрисафия, на­прягались до последней степени, а легаты Диоскора находили радушный прием и покупное сочувствие в высших кругах Константинопольского общества, неотличавшегося добродетелью бескорыстия. Как кажется, Алек­сандрийская кафедра не пожалела своей богатой казны, которою умели поль­зоваться ее владыки в своих интересах⁷³⁰. Во всяком случае неоспо­римо, что окончательное «убиение» Феодорита было приобретено значитель­ными суммами⁷³¹.

Слухи об этом не замерили достигнуть «Востока» и вызвали Кирр­ского епископа на новую деятельность. Он спешит уведомить об этом своих друзей и, между прочим, Флавиана. Обстоятельно излагая ход пере­говоров с Диоскором, Феодорит воздерживается от всякой защиты, до­вольствуясь свидетельством самых фактов. «В настоящее время, – пишет он Константинопольскому предстоятелю⁷³², – мы потерпели много различных треволнений и, при помощи Правителя вселенной, могли проти­востоять буре, но теперь предпринятое против нас превосходит всякий трагический рассказ. Ибо, полагая, что мы будем иметь союзником и сотрудником в борьбе с замышляемым против апостольской веры боголюбезнейшего Диоскора, мы послали к нему одного из благоговей­нейших пресвитеров наших, человека рассудительного, с соборными грамотами⁷³³, сообщая его благочестию, что мы остаемся при условиях, заключенных при блаженной памяти Кирилле, вполне признаем написан­ное им послание и с радостью принимаем письмо блаженнейшего и пре­бывающего во святых Афанасия, которое он писал к блаженному Епиктету, а также и раньше всего этого изложенную в Вифинийской Никее святыми и блаженными отцами веру. Мы просили его заставить оставаться при них и тех, которые этого не желают». Все это имело своим следствием лишь то, что в конце концов Диоскор «послал некоторых епископов» в Константинополь с доносом на «Восточных» и особен­но на него. Прося поддержки Флавиана в защите благочестия, Феодорит высказывает при этом свое убеждение, что «нет ничего сильнее истины, ибо она умеет побеждать и немногими защитниками». Киррский епископ предвидит беду, но не падает духом: так мог действовать только человек, чувствовавший возможную для смертных правоту пред Богом и пред людьми. Совесть его была настолько чиста, что, довольствуясь внутренним миром, он находил в себе силы к высокому восторгу при вести о догматической непогрешительности одного, знакомого ему, но неизвестного нам, лица. Это сообщение решительно заслоняет собою все другое, и Феодорит как бы забывает о нависших над его головою тучах. Мы разумеем замечательное в этом отношении письмо Киррского пастыря к епископу Василию (Селевкийскому, повидимому, бывшему тогда в столице империи), где лишь вскользь упоминается о происках Диоскора. Мы приводим это послание целиком, ибо оно важно как для выяснения догма­тических воззрений автора, так и для его характеристики вообще. «Для боящихся Господа что может быть приятнее неповрежденности божествен­ных догматов и согласия (с ними всех)? – спрашивает Феодорит⁷³⁴. Посему знай, боголюбезнейший, как сильно мы возрадовались, узнав об общем нашем друге: и сколько прежде мы скорбели, услышав, будто он говорит, что одна природа плоти и божества, и явно усвояет спа­сительное страдание бесстрастному божеству, столько же мы возликовали, получив письма твоей святости и узнав, что особенности естеств он сохраняет неслиянными и не утверждает ни того, что Бог Слово пре­вратился в плоть, ни того, что плоть переменилась в природу божества, но в едином Сыне, Господе нашем Иисусе Христе, вочеловечившемся Боге Слове признает особенности обоих естеств пребывающими неслиянно. И за это согласие в вере мы восхвалили Бога всяческих... Ибо мы дей­ствительно одинаково отвращаемся как тех, которые дерзают говорить, что одна природа плоти и божества, так и тех, которые одного Господа нашего Иисуса Христа разделяют на двух сынов и стараются выйти за пределы апостольского учения. А что мы готовы к миру, пусть убедится в этом твоя святость. Ведь если пророк говорит: с ненавидящими мира бех мирен (Пс. CXIX, 6), то тем с большею готовностью мы принимаем мир по Боге. Так как некоторые из воспитанных во лжи ушли в Александрию, а боголюбезнейший епископ того города, поверив таким речам, – несмотря на то, что был совершенно убежден нашими письмами, – послал в царствующий город некоего из боголюбезнейших епископов, то пусть твое благочестие покажет нам обычное свое благо­воление и противопоставит лжи истину».

Очевидно, Феодорит был слишком мало заинтересован интригою своих противников и во всяком случае держался на такой недосягаемой высоте, что заботы о себе отодвигал на задний план ради попечения о благе Церкви. В таком состоянии духа он должен был принять участие в деле, поднятом против Ивы Эдесского. Недовольные им клирики не успокоились и после Проклова томоса и императорского указа о прекращении споров касательно Феодора Мопсуэстийского. В 448 году, может быть вскоре по выходе эдикта против Иринея⁷³⁵, четыре Эдесских клирика, – Самуил, Кир. Мара и Евлогий, – явились в Антиохию и жаловались здешнему пастырю, что Ива отличается крайним корыстолюбием⁷³⁶. При Домне в это время был и Феодорит⁷³⁷, который удостаивал обиженных са­мого внимательного обращения, хотя Ива находился с ним в близких отношениях⁷³⁸. Он «часто беседовал с ними и разъяснял, что́ нужно». Мало того, он ходатайствовал пред Домном о снятии с этих пресви­теров отлучения и даровании им таинственного общения в виду прибли­жения праздника Пасхи⁷³⁹. Сверх всякого ожидания, благосклонность Феодо­рита не вызвала благодарного сочувствия в Эдесских клириках, не по­колебавшихся после очернить своего покровителя.

Между тем как епископ Киррский подвизался в Антиохии, сюда пришло второе послание Диоскора, служившее предвестником далеко не приятного будущего. С самоуверенностью главы Церкви он почти прика­зывает, чтобы его произведение было публично прочитано на «Востоке»⁷⁴⁰. Обличая задним числом Нестория, Диоскор не теряет случая пустить несколько колких замечаний и на счет Феодорита. Воспламененный якобы ревностью Павла, он требует от Домна отчета касательно «некоторых из тамошних учителей, которые, может быть, воображают себя хоро­шими ораторами и потому сделались столь надменными; они соблазняют толпу, как это надлежит вам знать, а по справедливости должны бы быть предметом посмеяния, ибо они не знают ни того, о чем гово­рят, ни того, что утверждают (1Тим. I, 7). Вашему благочестию сле­дует взять (поскорее) узду и удила и взнуздать тех, кои Богу не преданы. Ведь по истине воcстает против Него тот, кто утверждает, что нечестивый и скверный Несторий низложен не потому, что покинул царский путь или открыл свои богохульные уста против Христа, а потому, что отказался подчиниться и присоединиться к святому собору вселенскому, по божественному соизволению собранному в Эфесе»⁷⁴¹. «Вот что нужно думать»⁷⁴², заключал Диоскор, но Домн не разделял его взглядов и думал иметь свое суждение. Посему он не последовал приказу гордого повелителя и повторял прежние оправдания, ссылаясь на единомыслие «Восточных» со светилами вселенной⁷⁴³. Сделано было лишь одно при­бавление в виде встречного обвинения Египтянина в религиозном неправомыслии. Антиохийский владыка упрекал Диоскора в том, что в своем присутствии он позволил говорить монахам, будто «Бог умер»⁷⁴⁴. Этим давалось знать адресату, как понимают его в Сирии, где Феодо­рита считали «другом Христа и самой апостольской Церкви»⁷⁴⁵.

Удар был отражен, но не надолго. У Диоскора был более послуш­ный исполнитель его велений и именно сам Август Феодосий. Во время приготовлений к собору, по поводу доноса Эдесских пресвитеров на Иву⁷⁴⁶, в Антиохии было получено военачальником и консулом собственноручное императорское предписание об удалении Феодорита в Кирр на постоянное и безвыездное жительство там. Комит Руф сообщил самый текст гра­моты, которая гласила: «поскольку такой-то (Феодорит) епископ этого города часто собирает соборы и тем возмущает православных, то препроводи его с должною заботливостью и осторожностью на пребывание в Кирр с воспрещением уходить оттуда в какой-либо другой город». Лишь только весть об этом распространилась в столице «Востока», все находившиеся там пастыри были поражены столь крайнею и несправедливою мерой и хотели удержать Феодорита, вероятно, до открытия заседаний по разбору доноса Озроинских клириков. Киррский епископ не счел себя вправе подвергать риску своих, пока еще нетронутых, друзей или ставить адми­нистрацию в затруднительное положение и потому, не простившись ни с кем, удалился в свою епархиальную провинцию. Ради соблюдения формаль­ностей, чрез пять или шесть дней по прибытии Феодорита в Кирр, туда явился военный чиновник Евфроний и потребовал у него расписку, что указ ему был читан и что он обязался не покидать своей резиденции, оставаясь в почетной ссылке⁷⁴⁷.

Вся Сирия была не мало поражена, когда повсюду распространилась не­радостная молва, как сурово было поступлено с тем, кто составлял ее истинную славу и честную гордость, кто мудро и смело поддерживал и охранял прерогативы и достоинство Антиохийской кафедры, кто был вер­ным и неизменным ратоборцем и печальником за весь «Восток», кто своим умом и мужеством внушал к себе благоговейную почтитель­ность всего образованного мира. И сам Феодорит свидетельствовал после, что «все на Востоке скорбят и тяжко стенают, но по причине страха принуждены молчать, ибо случившееся с нами наложило на всех страх трусости»⁷⁴⁸. С бóльшим хладнокровием отнесся к своей участи Киррский епископ, сознававший и признававший, что страдания за веру всегда были неизбежным уделом истинных последователей Христовых. «Я, – писал он патрицию Анатолию⁷⁴⁹, – с радостью принял решение (о заклю­чении в Кирр), как содействующее приобретению благ. Во-первых: я получил теперь весьма желанное спокойствие; потом: надеюсь, что будут изглажены пятна моих прегрешений, по причине умышленной против нас несправедливости врагов». Однакоже, нельзя было оставаться при одном убеждении в своей правоте, а необходимо было доказать это и другим. В какой бы степени невероятно ни было обвинение, во всяком случае оно было санкционировано авторитетом Августа Феодосия и получало вид полной законности. А тогда не только сам Феодорит оказывался еретиком в глазах темного народа, но даже могло пострадать и учение веры, ибо оно связывалось с заподозренною личностью и вместе с нею подверга­лось сильному сомнению со стороны соответствия апостольской проповеди. По его соображениям, «людям несправедливым это могло давать повод к дерзостям и неповиновению его увещаниям»⁷⁵⁰, что естественно роняло его пастырское значение. Помимо того, Киррский епископ нимало не коле­бался в предположении, что император действовал здесь не по собствен­ной инициативе и что возобновляющие заблуждение Маркиона, Валентина, Манеса и прочих докетов постарались «обмануть царский слух», по его меткому выражению⁷⁵¹. Уступить партии монофизитствующих и погрузиться в молчание значило показать немощь внутреннего раскаяния и тем открыть свободный простор для пропаганды монофизитствующпх, укрывавшихся под эгидою царских декретов. Не в характере Феодорита было трепе­тать пред опасностью, откуда бы она ни выходила; он умел прямо смотреть на врага, – особенно когда находил, что его «благоразумие» мо­жет послужить соблазном для многих, как было в настоящий раз. Подобные условия были слишком благоприятны для противников, и Кирр­ский епископ не мог не позаботиться о понижении их злостной радости. При том же, на первых порах он не был уверен, что вся печальная история не была устроена без ведома императора, хотя и от его имени, что он выражал желанием иметь точные разъяснения. В этих видах он обращается к некоторым влиятельным лицам и раскрывает пред ними гнусность и лживость клеветников, прося представить дело в над­лежащем свете в высших правительственных сферах. Говоря лично о себе, Феодорит главным образом выдвигает общий интерес всех верующих и пасомых, – и это ясно свидетельствует, как искренно и само­отверженно болело его сердце скорбями других. Так, патрицию Анатолию, бывшему некогда консулом⁷⁵², Феодорит подробно сообщает о своем удалении из Антиохии и потом продолжает⁷⁵³: «я знаю за собой много грехов за исключением только того, чтобы в чем-нибудь по­грешил относительно Церкви Божией или общего благоповедения. Пишу это не потому, чтобы мне было неприятно пребывание в Кирре: ибо, говоря правду, я считаю его лучшим всякого другого славного города, поскольку он дан мне Богом в удел. Но мне кажется тягостным подчиняться принуждению, а не свободному произволению... Вот почему я прошу ваше величие известить меня, было ли приказано что-либо подобное, – и, если это действительно грамота победоносного императора, – то научить его благочестие – не верить на-слово клеветникам и не склонять слух на одни обвинения, но потребовать доказательств в пользу обвинения. Ведь свидетельства дел достаточно, чтобы убедить его благо­честие, насколько ложно все, что говорится против нас. Когда мы трево­жили его ясность (τὴν αὐτοῦ γαληνότητα) о каком-либо деле или обре­меняли великих архонтов и тамошних многих и славных владетелей?... Если же некоторые негодуют на нас за то, что мы оплакиваем разру­шение (τήν κατάλυσιν) Финикийских церквей, то пусть верит твое ве­личие, что мы не могли не скорбеть, видя, что рог иудеев поднимается и что христиане – в сетовании и плаче, хотя бы нас послали на самые крайние пределы земли. Точно также мы не можем не сражаться за апо­стольские догматы, ибо помним апостольское изречение: повиноватися по­добает Богови паче, нежели человеком (Деян. V, 29)». В таком же тоне составлено и письмо к префекту Евтрехию, которого Феодорит упрекает за нерадение о благе церковном и которому высказывает свое удивление, почему он не дал знать о замыслах монофизитствующей партии. «Конечно, – говорит Киррский епископ⁷⁵⁴, – трудно разрушить их тому, кто не может изобличить ложь, но ведь простое извещение об этом требовало не могущества, а только расположения. Мы же надеялись, что ваше великолепие, будучи призвано в царствующий город и получивши высокий трон префекта, утишит церковную бурю. Вместо того мы испы­тали такие смятения, каких не видели в начале разногласия: ибо церкви Финикийские в скорби. – в скорби и церкви Палестинские, как сообщают все и как показывают грамоты боголюбезнейших епископов. Стенают все находящиеся у нас святые и плачет все благочестивейшее собрание, – и ожидавшие прекращения прежних неурядиц получили новые. Вот и мы заключены в пределах Кирра, если только верно переданное нам пред­писание... Предоставившие оба уха клеветникам и не оставившие для нас ни одного из них – явно несправедливы; ведь и человекоубийцам и по­хитителям чужих лож дается защита, и приговор и наказание произно­сится не прежде, как те, в их присутствии, будут изобличены или сознаются, что обвинение справедливо. Архиерей же, – епископствовавший двадцать пять лет и до того времени живший в монастыре, никогда не тревоживший суда, ни разу не обвиненный кем-либо, – сделался игрушкою клеветы и, не в пример гробокопателям, не удостаивается быть расспрошенным, справедливы ли обвинения. Но если они поступили несправедливо, я не чувствую себя обиженным и приготовился еще к большим неприятностям... Меня страшит единственно божественный суд. Однако я прошу, чтобы и они (мои обвинители) получили снисхождение. Пусть знают устроившие это, что, если бы мне пришлось уйти даже на крайние пределы вселенной, – и тогда Бог всяческих не попустит усилиться нечестивым догматам, но своим мановением погубит вводящих гнусные учения». До сих пор Феодорит мало касался императорского приказа относительно себя, ограни­чиваясь одним указанием на него. Гораздо подробнее он разбирает это определение в послании к консулу (консулярию) Ному, которого он, имел случай видеть лично. «Меня, – говорит он⁷⁵⁵, – не спросили, собираю ли я соборы или нет, для чего собираю, и какой происходит отсюда вред для церковных или общественных дел, но подобно тяжкому преступнику мне запретили вход в другие города. Даже лучше того; всякий город открыт всем остальным людям: и единомышленникам Ария и Евномия, и Манихеям, и Маркионитам, и зараженным Валентианством и Монтанизмом, и, само собою разумеется, язычникам и иудеям; а мне, сражав­шемуся за евангельские догматы, закрыть всякий город. Но может быть некоторые скажут, что мы мыслим противное (правой вере)?! В таком случае пусть будет собор, пусть предстанут обвинители из среды боголюбезнейших епископов и воспитанные в божественном из высших государственных и должностных лиц; пусть позволят нам сказать, что мы думаем, и пусть судьи провозгласят, насколько наше разумение согласно с апостольским учением. Впрочем, я написал это не потому, чтобы желал видеть величайший город или стремился перейти в другой, ибо на самом деле я больше люблю тишину желающих созидать Церковь в монашеском состоянии. Пусть знает твое величие, что ни при блажен­нейшем и пребывающем теперь во святых Феодоте, ни при блаженной памяти Иоанне, ни при святейшем епископе господине Домне я никогда не ходил в Антиохию добровольно, но являлся туда после пяти – или шестикратного приглашения, и то неохотно. Я делал это по убеждению, что должен повиноваться церковным канонам, которые объявляют виновным всякого приглашенного, но неявившегося на собор». В заключение Феодорит просит Нома избавить «Восток» от гибельных смятений, обещая ему со­ответственную награду от Бога.

Теперь мы можем составить себе более правильное понятие о том, имело ли фактическое основание возведенное на Киррского епископа обви­нение. Он не отрицает своих тесных связей с Антиохийскими пасты­рями и иногда прямо утверждает, что привык часто бывать в Антиохи⁷⁵⁶. Феодорит не оспаривает и того пункта, что он устраивал собрания и присутствовал на них; он вносит по этому предмету лишь одно огра­ничение, что поступал здесь сообразно церковным правилам и не мог действовать иначе, не желая быть призванным к ответу за непо­слушание. Таким образом, самым невинным фактам намеренно было придано фальшивое толкование злыми советниками царя, столь неравнодуш­ными к апостольским подвигам доблестного пастыря Киррского. Что императорский приказ вышел из монофизитских кругов, – это истина вполне несомненная. Мы знаем, что и на разбойничьем соборе покорные слуги Диоскора старались навязать Феодориту низкую роль возмутителя ве­рующих. «Он, – показывал тогда пресвитер Кириак⁷⁵⁷, – неопустительно собирает единомышленников, которых укрепляет в нечестии своими сочинениями, противопоставляя законоположникам – святым отцам новые и скверные изречения».

Феодорит не мог пребывать в неведении, какая широкая интрига скрывается за кратким предписанием императора, но не хотел бороться с врагами одинаковым оружием. С достоинством человека, нравствен­ный образ которого не может пострадать от лживых наветов злобы и клеветы, он довольствовался «свидетельством самых дел», спокой­ным изложением событий. Волны грязных страстей были бессильны по­колебать гранитную скалу и разбивались в мелкие брызги, не преломляя лучей солнечных в цветную радугу. Феодорит был мало доступен тревожным скорбям мира, считая все козни за постав паучинный (Иса. LIX, 5)⁷⁵⁸, и сожалел лишь о том, что нарушалось нормальное течение церковной жизни. Все его усилия сводились теперь к одной цели – водво­рить покой, хотя бы для этого нужно было пожертвовать собой. Мы видели уже, как много заботился он о Финикии; точно также, при нередких сношениях с Константинополем, он не упускал возможности защитить Иринея и, смотря но качеству доходивших оттуда сведений, продолжал руководить нерешительным Домном. Так, вероятно вскоре по своем удалении в Кирр, он получил известие, что Тирский митрополит мо­жет удержаться на своей кафедре, и тотчас же посоветовал Антиохий­скому епископу, что следует предпринять. «И ныне, владыко, – писал он Домну⁷⁵⁹, – предстоит одно из двух: или оскорбить Бога и престу­пить совесть, или подпасть несправедливым постановлениям людей. Мне кажется, что благочестивейший император об этом ничего не знает. Ибо что мешало ему написать и повелеть, чтобы была хиротония, если это ему действительно было угодно? Зачем они угрожают и запугивают издали, но грамот с ясным приказанием такого рода не присылают? Одно из двух: или благочестивейший император не согласился писать, или они делают это с тем, чтобы мы нарушили закон, а они потом могли потребовать суда над нами за преступление закона. Ведь у нас есть уже пример блаженного Принципия: в этом случае было так, что письменно приказавшие потребовали суда над теми, кто повиновался). В виду подобных опытов прошлого Феодорит внушает своему адресату осторожность, чтобы он не попал в коварно расставленную ловушку. И из своего заключения Феодорит продолжал руководить Домном, хотя строго хранил царское слово, и ради соблюдения его не участвовал в хиротониях своего округа; он даже высказывал желание «поселиться в каком-нибудь отдаленном местечке, чтобы провести там остаток дней»⁷⁶⁰. Как кажется, его дух господствовал и на соборе по рассле­дованию доноса Озроинских клириков. По крайней мере, ему было доло­жено, что дело передано на рассмотрение Ивы и Симеона Амидского⁷⁶¹. Просителям было оказано всякое снисхождение, но они отплатили Феодориту за его благосклонность самою черною неблагодарностью. Отправившись в Константинополь плакаться на обиды со стороны своего начальника, Эдесские пресвитеры сошлись здесь с господствующей партией и стали агитировать против своего благожелателя⁷⁶². Они разглашали в столице заведомую неправду относительно всех «Восточных» и особенно позорили Киррского епископа⁷⁶³. Узнав об этом от своих друзей, Феодорит спешит разоблачить происки бесчувственных Озроинцев и, между прочим, патрицию Анатолию пишет⁷⁶⁴: «я скорблю, когда необузданнейшие уста распростра­няют лживые речи: ибо чем были обижены нами обвинители боголюбезнейшего епископа Ивы, что воспользовались против нас столь лживыми речами? Во-первых: я не был в числе судей, потому что, по царскому приказу, жил в Кирре. Потом: как я слышал от многих, они не­годовали на наше отсутствие... Справедливо ли одних и тех же лиц обвинять и в жестокости и в человеколюбии? Я вынужден написать это, прочитав письма вашего величия и узнавши из них, что из-за этого было великое движение против меня, сосланного, ведущего молчание и несходящегося с боголюбезнейшими епископами епархии... Впрочем, я не думаю, чтобы Эдессцы по своей воле составили против меня такую кле­вету, но полагаю, что они были научены сделать это против нас неко­торыми тамошними (находящимися в Константинополе) любителями истины».

Враги Феодорита, – недовольные тем, что им не удалось вполне «обма­нуть царский слух»⁷⁶⁵, – продолжали чернить его пред власть имущими, но сам он нимало не терял бодрости и подкреплял других своим пастырским словом. И удрученная горем вдова, и преклонный старец, и борцы за веру: все находят в нем энергичного помощника и мудрого утешителя. Удерживаемый дома «узами», он письменно возбуждает других к самообладанию при различных несчастиях и с горячим сочувствием призывает Александру и Епифанию⁷⁶⁶ к твердости, по случаю смерти их мужей. В другом случае Феодорит вызывает Иовия па ревность – подра­жать в защите правой веры Аврааму и Моисею⁷⁶⁷, а надломленного го­дами пресвитера Кандида побуждает к новым подвигам, говоря⁷⁶⁸: «да явятся помощники твоей слабости, как некогда Ор и Аарон поддержи­вали законодателя (Исх. XVII, 12), чтобы ты ниспроверг Амалика и спас Израиля». Магна Антонина, бывшего подобным маяку для ночных пловцов, Феодорит просит «не покидать состязаний за божественные догматы и презирать противников, как легко уловимых (ибо что может быть слабее лишенных истины?), и уповать на Того, Кто сказал: не оставлю тебе, ниже презрю тя (Иис. Нав. I, 5) и: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Mф. XXVIII, 20). Помогайте мне, – заключает автор⁷⁶⁹, – своими молитвами, чтобы я с дерзновением мог присовокупить: Господь мне помощник, и не убоюся, что сотворит мне человек (Пс. CXVII, 7. 6)».

Такое же наставление хранить в целости отеческое наследие – выска­зывает Киррский пастырь и в других письмах, напр. эконому Евлогию⁷⁷⁰, и пресвитерам Феодоту⁷⁷¹ и Акакию⁷⁷², указывая правильный образ по­ведения в тяжелых обстоятельствах. «Владыка и Правитель, – убеждает он некоего Панхария⁷⁷³, – всегда показывает чрез треволнения особенную Свою мудрость и силу; ибо Он внезапно запрещает ветрам и произво­дит тишину, что он сделал на лодке Апостолов (Мф. VIII, 26). Но когда мы знаем такую мощь Спасителя и Владыки нашего и видим многие другие Его попечения, – то, если что и противное случится, мы будем бла­годарить и принимать это, как божественный дар. Мы научены пренебре­гать настоящими благами и ожидать будущих».

Однако не все остались верными дружбе с Феодоритом и многие по­кривили душой по страху пред могущественными врагами его, не желая, своею защитой опального пастыря, уронить себя во мнении господствующей партии. Таков был, между прочим, епископ Василий (Селевкийский), не проявивший достаточно энергии в опровержении несправедливых наветов. Феодорит не преминул дать ему некоторые увещания. «Нет ничего не­обыкновенного в том, – говорил он по этому случаю⁷⁷⁴, – что незнающие нас молчаливо слушают, когда нас поносят, но едва ли кто-нибудь, зная о вашей любви к нам, поверил бы, что твоя святость не изобли­чает во лжи поносящих, или делает это крайне сдержанно и совсем не горячо. Это вовсе не значит, что дружбу должно предпочитать истине, а лишь то, что и у дружбы должно быть свидетельство истины. Ибо твое благочестие часто слышало нас говорящих в церквах и, когда в дру­гих собраниях мы произносили догматические речи, внимало сказанному нами. Мне неизвестно, чтобы твое благочестие было когда-либо недовольно нами за то, что я пользовался неправыми догматами. Итак, что же про­исходит в настоящее время? Что же ты, любезнейший человек, не под­вигнешь языка своего против лжи, но презираешь и подвергающегося кле­вете друга и гонимую истину? Если ты пренебрегаешь мною, как бедным и незначительным, – считаю нужным напомнить ясно выраженную заповедь Господа: блюдите, да не презрите единаго от малых сих, верующих в Мя: аминь глаголю вам: яко ангели их на небесех выну видят лице Отца Моего небеснаго (Мф. XVIII, 10.6). Если же твоему боголюбию велит молчать могущество обвинителей наших, то должно напомнить другой закон: не обинися лица сильнаго (Сир. IV, 31). Праведный суд судите (Ин. VII, 24). Да не будеше со многими на злобу (Исх. XXIII, 2). И: смежаяй очи, да не узрит неправды, и отягчаваяй уши, да не услышит суда крове (Пса. XXXIII, 15)».

В то время, как из своего уединения Феодорит вел обширную корреспонденцию, события шли своим порядком и мало могли радовать заточника. Старания его в пользу Иринея не имели успеха, – и из Константинополя, вероятно, уведомили Домна, что ему следует не рассуж­дать, а исполнять. 9-го сентября (элула) 448 года на Тирскую митрополию был возведен пресвитер Фотий⁷⁷⁵. Монофизитствующие видимо торжество­вали, тем более, что на принесенную Евтихием жалобу против пред­стоятеля «нового Рима» папа Лев ответил покровительственным посла­нием от 1-го июня⁷⁷⁶. Все было на стороне еретиков, – и они уже строили новые планы касательно истребления несторианства, приютившегося на «Востоке». Но в ноябре месяце случилось неожиданное событие, встрево­жившее мирный покой ликующих победителей. Евсевий, епископ Дорилейский, принадлежавший к митрополии Синнадской, подал Флавиану формальный донос на архимандрита Евтихия, обвиняя его в аполлинаризме. В сто­лице открылся собор (σύνοδος ἐνδημοῦσα) для рассмотрения этого дела. Нам нет нужды излагать в подробности ход заседаний; для нашей цели достаточно сказать, что Феодорит мог быть вполне доволен при­нятым там решением христолотческого вопроса, подтверждавшим его православные убеждения. Провозглашая апостольскую веру, Флавиан посту­пал так, что некоторые ученые склонны думать, будто он руководство­вался здесь «Эранистом », как программой⁷⁷⁷. Хотя столь тесная связь между литературными трудами Киррского пастыря и процессом относительно Евтихия и недоказана, – однакоже несомненно, что Константинопольский владыка строго держался формул Антиохийской догматики в противовес подсудимому, выставлявшему себя последователем св. Кирилла. Упрямый архимандрит чувствовал, что он не встретит на «Востоке» ни малей­шего одобрения своим действиям или своим воззрениям: вероятно, он знал о письме Домна к Феодосию и потому именно апеллировал к предстоятелям Римскому, Александрийскому, Иерусалимскому и Фессалоникско­му, не упоминая о пастыре Антиохийском⁷⁷⁸. Апелляция не имела успеха: Евтихий был «отчужден от всякой священнической службы, лишен общения и начальства над монастырем»⁷⁷⁹. Феодорит с напряженным вниманием следил за тем, что происходило в столице империи, и был несказанно обрадован приговором Константинопольского собора. «Сам Господь, – свидетельствовал он тогда Евсевию Анкирскому⁷⁸⁰, – приник с небес, изобличил тех, которые сплетали на нас клевету, и обнару­жил нечестивое мудрование их».

Событие это было ярким лучом в темном царстве лжи и интриг, и Киррский епископ более всех других оценил его важность. В его глазах это равнялось указанию, что Бог не покинул народ свой и снова выведет его на путь мира. Поэтому, лишь только были получены обстоятельные сведения о результатах процесса, Феодорит отправляет восторженное послание к Флавиану. «Творец и Правитель всяческих, – пишет он преемнику Прокла⁷⁸¹, – явил тебя блестящим светильником вселенной и глубокую ночь превратил в ясный полдень. Как сигнальный огонь в гаванях показывает ночным пловцам вход в них, так и луч твоей святости оказался великим утешением для борющихся за благочестие, показал свет апостольской веры, знавших наполнил ра­достью, а незнающих избавил от подводных скал. Я же особенно восхваляю Подателя благ, нашедши благородного борца, препобеждающего страх пред людьми страхом божественным, с готовностью подвергаю­щегося опасностям за евангельские догматы и охотно принимающего апо­стольские подвиги. Посему ныне всякий язык побуждается к восхвалению твоей святости: чистоте твоей веры удивляются не одни питомцы благочестия, но даже и враги истины сильно восхваляют твое мужество, ибо ложь не­избежно уступает пред сиянием истины». Флавиан, конечно, желал иметь в числе союзников столь мужественного и образованного пастыря и потому, замедлив сообщением соборных актов в Рим⁷⁸², поспешил послать их Феодориту и Домну. Нам неизвестно в точности, как, поступал теперь епископ Киррский, но несомненно, что он с обычною ему энергией призывал других к согласию с постановлениями относительно Евтихия. По крайней мере, монофизитствующие были крайне озлоблены его деятельностью в этом направлении и приписывали ему всевозможные бедствия в христианском мире. Так, завинив его в покровительстве Иринею, пресвитер Кириак восклицал⁷⁸³: «что последовало за сим, – мы не будем говорить, ибо это ясно дают знать самые дела; потрясение в церквах, смятение в стадах, поношение вас, святые отцы, ниспро­вержение вселенной: – вот чего пришлось бояться, когда нечестивый Флавиан препроводил то, что от пытался совершить в Константинополе, обоим этим друзьям (своим) на Востоке (Феодориту и Домну), а чрез них и ко всем нашим противникам». Очевидно, Киррский пастырь не ограничивался одним сочувствием предстоятелю сто­лицы, но и помогал ему в разоблачении еретических замыслов.

Осуждение Евтихия подняло дух угнетенных поборников апостольской веры. Под впечатлением столь радостной вести в Антиохии задумано было снарядить в столицу особую депутацию, которая должна была окончательно поразить клеветников и убедить всех в догматической непогрешимости мнимых несториан⁷⁸⁴. Это было зимой 448 года и, кажется, вскоре после Константинопольского собора⁷⁸⁵. Члены посольства взяли на себя обязанность доставить несколько писем Феодорита к разным влиятель­ным лицам, на помощь которых он рассчитывал. Таковы были: па­триции – Анатолий (epist. 92), Сенаторий (epist. 93) и Ном (cpist. 96), префекты – Протоген (epist. 94) и Антиох (epist. 95), комиты – Спораций (epist. 97) и Аполлоний (epist. 103), антиграф Клавдиан (epist. 99), епископы – Флавиан (epist. 104) и Евсевий Анкирский (epist. 109), эко­ном Авраам (epist. 106). Два письма адресованы женщинам: Александре (epist. 100) и Целерине (epist. 101). Вероятно, это были важные дамы, интересовавшиеся богословскими вопросами и имевшие хорошие связи в высших сферах столичного общества: их слово могло быть не бесполезно. Одна из них причисляется к диакониссам, я это звание было тогда весьма почетным, благодаря покровительству августы Пульхерии.

Рассматривая эту серию писем со стороны содержания, мы находим, что в них везде на первом плане полагается просьба об умиротворении церквей. Что касается лично себя, то Феодорит заявляет, что, по до­стижении этой цели, он «будет проводить жизнь в благодушии, ожидая суда божественного и надеясь на то правильное и справедливое решение»⁷⁸⁶. Что приговор императора был ничем не мотивирован, – это было из­вестно доброжелателям Киррского пастыря, и потому он ограничивается простым указанием на это, прибавляя, что если его враги «хотят обви­нять по закону, – им следует изобличить присутствующих, а не клеве­тать на отсутствующих»⁷⁸⁷. Более внимания обращается на догматику, так как, по мнению Феодорита⁷⁸⁸, «замышлявшие против него много составляли чрез него и против апостольской веры».

Вообще Киррский епископ старался собирать вокруг себя честных личностей, дороживших апостольскою истиной. Впрочем, не все одинаково благосклонно откликались на зов страдальца за правду и проходили его обращения холодным молчанием. Патриций Ном, – субъект далеко не вы­соких нравственных качеств⁷⁸⁹, – не отвечал, напр., на два письма Фео­дорита, почему последний должен был напомнить ему о великодушии, которое одобрял и старец Гомер, утверждая: φιλοφροσύνη ἀμείνων (Iliad. IX, 256)⁷⁹⁰. Подобным образом поступали не одни светские лица и чинов­ники, но и пастыри. Мы знаем, что Феодорит принужден был указать Домну Апамийскому, что Апостол прямо заповедует радоваться с радую­щимися и плакать с плачущими (Рим. XII, 15)⁷⁹¹. Еще хуже сделал Евстафий Виритский, употребивший во зло доверие Киррского предстоятеля, который с упреком замечал ему: «Я хладнокровно принял обвинение, хотя легко мог бы опровергнуть донос, ибо писал не трижды только, но и четырежды. Я подозреваю одно из двух: или те, которые должны были передать те письма, действовали из-за воздаяния, или твое благочестие, стремясь к большему, по получении их составило обвинение в небреже­нии. Меня же обвинение ничуть не удручает, ибо оно показывает горячую любовь ко мне. Посему, – иронически советует Феодорит⁷⁹², – продолжай пользоваться этим искусством, не переставай обвинять и доставлять нам проистекающее отсюда удовольствие».

Достигла ли депутация «Восточных» желанной цели, – этого мы не знаем, потому что о судьбе ее нам ничего неизвестно. Можно только догадываться, что на одну минуту успех поласкал Антиохийских легатов. Это и вероятно. Пораженные на Константинопольском соборе монофизиты не успели скоро оправиться от нанесенного удара. Православные взяли верх, и их первая удача, по-видимому, обещала хорошую перемену в общем направлении церковной жизни. Но крайней мере, Тиро-Виритско-Тирская комиссия, в феврале 449 года разбиравшая, по поручению импе­ратора, жалобу Эдесских пресвитеров, покончила дело миром, – и сами судьи старались устранить недоразумения между спорившими сторонами. Мо­жет быть, теперь же и Феодорит был уведомлен о надеждах на луч­шее будущее, как мы догадываемся по посланию его к комиту Спорацию, письма коего утешили опального, а радость его еще возвысил монах Иамвлих рассказами о горячем расположении сановника к Киррскому епи­скопу и защите его «господином Патрицием». За это Феодорит приносит им благословение апостола Павла Онисифору: да даст милость Господь дому вашему, яко многажды мя упокои, и вериг моих не постыдеся (2Тим. I, 16)⁷⁹³. Но для Феодорита этого было мало; несправедливо опозоренный, он требует формального оправдания и ходатайствует об этом чрез патрициев Тавра (epist. 88) и Флоренция (epist. 89), пре­фекта Евтрехия (epist. 91) и военачальника Лупицина (epist. 90). Послед­нему он заявлял: «если же кто-нибудь утверждает, что мы мыслим несколько иначе (неправославно), – тот пусть обвиняет нас в нашем присутствии, а не клевещет на отсутствующих. Справедливость требует, чтобы и преследуемому дано было слово и предоставлена возможность за­щищаться, дабы судьи могли чрез это произнести решение, согласное с законами. Прошу твое великолепие посодействовать, чтобы я мог восполь­зоваться этим»⁷⁹⁴.

В этом желании Феодорит сошелся со своими противниками. Евтихий чувствовал себя слишком сильным, чтобы сдаться так легко и скоро. В благосклонности Диоскора он быль уверен⁷⁹⁵, папа Лев в начале 449 года склонен был подозревать Флавиана в пристрастии⁷⁹⁶, ковар­ные, но всемогущие советники Феодосия твердили ему, что вера погибает и что необходимо ниспровергнуть еретиков. Под влиянием таких вну­шений, 30-го марта император обнародовал эдикт о созвании вселенского собора в Эфесе на 1-ое августа. Чтобы ни предполагали поборники пра­вославия, – едва ли столь страшный указ носился в голове кого-либо из них, хотя бы в виде самой печальной возможности. Диоскор был на­значен первенствующим⁷⁹⁷, и его деспотическому фанатизму было предо­ставлено право составлять догматические определения и распоряжаться жизнью и смертью непримиримейших его врагов. О Феодорите позаботились больше всех и закрыли ему все пути к оправданию, устранив его от всякого участия в заседаниях. «Епископу Киррскому, – значилось в эдикте⁷⁹⁸, – мы повелеваем не прежде придти на святой собор, как когда угодно будет всему святому собору, чтобы и он присутствовал на этом свя­том соборе. Если же возникнет касательно его какое-либо разногласие, то мы повелеваем без него собраться святому собору». Такое позволение отзывалось весьма неблагородною насмешкой, поскольку было решительно немыслимо, чтобы клевреты Диоскора могли сознать нужду в совете и ру­ководстве Феодорита. Впрочем, это обстоятельство избавило Киррского па­стыря от горькой участи Флавиана, и Лев Римский более справедливо должен был бы поздравить его с этим, как он приветствовал Ана­стасия Фессалоникскаго⁷⁹⁹. Во всяком случае Феодорит всегда был го­тов пострадать за правду и усиливался добиться отмены запрещения⁸⁰⁰. Его настойчивость привела только к тому, что 6-го августа император снова подтвердил прежнее определение, окончательно «удаляя его – потому, что он дерзнул, излагать противное тому, что написал о вере блаженной памяти Кирилл»⁸⁰¹.

Естественно, что, когда характер и цель будущего собора обрисовались вполне ясно, православные пастыри не желали его открытия, хотя и по разным причинам. Папа, убедившийся потом в заблуждении Евтихия, считал дело не заслуживающим соборного исследования⁸⁰². Флавиан и Феодорит не предвидели никакого добра, ибо были несомненные знамения грядущих зол. В апреле месяце акты σύνοδος ἐνδημοῦσα были под­вергнуты пересмотру по подозрению в подлоге, а Константинопольский ар­хиепископ испытал жестокое унижение, быв обязан дать исповедание веры, как человек несторианствующий. Главными судьями на новом со­боре подле Диоскора, в виде особой комиссии, назначались люди далеко неблагонадежные: Ювеналий Иерусалимский и Фалассий Кесарие-Каппадокийский, по своему непостоянству, много напоминали собою трости, ветром колеб­лемые, Василий Селевкийский и Евстафий Виритский обладали чересчур гибкою совестью, Евсевий Анкирский также был способен забывать гонимых приятелей⁸⁰³. Наконец, невежественный «разбойник», монах Варсума (Бар Саумо), был приглашен помогать Диоскору⁸⁰⁴.

Феодорит собирал всю твердость духа, чтобы достойно встретить но­вые бедствия для Церкви и для себя лично; свои опасения и чувства по этому поводу он высказал в нескольких посланиях. Так адвокату Евсевию он писал⁸⁰⁵: «распространяющие этот величайший слух думали совершенно огорчить нас им, считая его самым худшим вестником. Но мы, по божественной благости, и слух этот с радостью приняли и испытания ждем с готовностью: всякая скорбь, постигающая меня ради божественных догматов, для меня в высшей степени любезна».

В таком подавленном настроении Феодорит находил единственное утешение в «спасительных праздниках»⁸⁰⁶, но не всегда мог препобеждать печаль, обладая «человеческою, а не адамантовою природой»⁸⁰⁷. «Буря церквей, – говорил он⁸⁰⁸, – не позволяет наслаждаться чистою радостью. Ибо если в страдании одного члена участвует все тело, то как не сте­нать, когда расстроено все тело? Нашу печаль увеличивает еще то обсто­ятельство, что мы считаем это началом совершенного отпадения. Итак: пусть молит твое благочестие, чтобы мы сподобились божественной помощи, дабы иметь силу противитися в день тот (Еф. VI, 13), по слову Апостола». «Как кажется, мы не дождемся ничего хорошего», – заявлял Феодорит Иринею, получив от своего митрополита пригласительную гра­моту и препровождая список ее адресату, чтобы тот понял верность выражения поэта: «беда за бедой восставала» (Iliad. XVI, 111)⁸⁰⁹. «И ныне знай, владыко, – продолжает он, – что жду смерти. Думаю, что она близка: в этом убеждают направленные против нас козни»⁸¹⁰.

Предвидя такие несчастия, Киррский епископ однако не падает ду­хом и заботится о мерах предосторожности. Домн уже потерял всякое самообладание и искал опоры в своем незаменимом и неизменном со­ветнике, который постоянно поддерживал его на высоте призвания. Фео­дорит шлет своему Антиохийскому другу обширное послание с наставле­ниями, как ему следует вести себя в Эфесе. Здесь весьма характерно для личности Киррского пастыря то, что он совершенно умалчивает о себе и ограничивается одними указаниями касательно охранения веры. Так мог поступать только искренний ревнитель православия. «Мы было надея­лись, – отвечал Феодорит Домну⁸¹¹, – что смутное состояние кончилось, поскольку некоторые извещали нас, что неудовольствие победоносного царя прошло и что он примирился с боголюбезнейшим епископом (т. е. Флавианом Константинопольским), что уже отложено приглашение на собор и церквам возвращен мир. Но нынешнее письмо твоей святости сильно опечалило нас. Нельзя ожидать ничего доброго от провозглашаемого со­бора, если только человеколюбивый Господь, по обычному своему попечению, не разрушит козни возмущающих демонов. Ведь и на великом соборе (разумею собиравшийся в Никее) вместе с православными подали свои голоса и приверженцы Ария и подписались под изложением веры апостоль­ской, но потом продолжали нападать на истину, пока не растерзали тела Церкви... Видя это и предвидя подобное, моя несчастная душа скорбит и стенает. Ибо предстоятели других диоцезов не знают заключенного в двенадцати главах яда, но, обращая внимание на славу писавшего их, не подозревают ничего гибельного, – и я думаю, что занявший его трон сде­лает все, чтобы подтвердить их и на втором соборе. Властно (ἐξ ἐπιτάγματος) писавший недавно тоже и анафематствовавший нежелавших оста­ваться при них чего не сделает, председательствуя на соборе?⁸¹². Да будет ведомо тебе, владыко, что никто из разумеющих содержащуюся в них (главах) ересь не допустит принять их, хотя бы они решили это дважды... Ведь и сам блаженный Кирилл в письме к Акакию по­казал цель этих глав, сказав, что они написаны против новшества того (Нестория) и что, по заключении мира, он постарается объясниться⁸¹³. Следовательно: даже и защита подтверждает обвинение. Я послал список всего, писанного им во время соглашения, дабы ты знал, что он (Ки­рилл) не делал об них (главах) никакого упоминания и что отправ­ляющимся на собор нужно взять с собою писанное тогда и ясно сказать там, что произвело разногласие и в чем было примирено различествующее. Призванным к борьбе за благочестие нужно употребить весь труд и обра­титься к помощи Божией, чтобы в целости сохранить достояние, оставлен­ное нам предками нашими. И из благолюбезнейших епископов твоей святости следует выбрать единомышленников, а из благоговейнейших клириков – имеющих ревность о благочестии, чтобы не быть принужден­ным совершить что-либо неугодное Богу всяческих или, чтобы оставшись одиноким, не быть легко уловленным врагами. Это вера, – я умоляю, – в которой мы имеем надежду на спасение, и потому нужно употребить всякое усердие, чтобы в нее не было внесено чего-нибудь нечистого и чтобы апостольское учение не было повреждено. Находясь вдали, стенающий и плачущий, я пишу это и молю общего Владыку рассеять это мрачное облако и подать нам чистую радость».

«Убиение» Феодорита было близко: 8-го августа 449 года в Эфесской церкви Пресв. Марии, где некогда заседал Кирилл, открылось разбойническое сборище, приглашенное императором для того, чтобы рассудить «некото­рых из восточных епископов, зараженных нечестием Нестория»⁸¹⁴, «извергнуть их из святых церквей и исторгнуть весь дьявольский ко­рень»⁸¹⁵. Все собравшиеся были проникнуты сознанием важности столь великой задачи⁸¹⁶ и с усердием, достойным лучшего дела, работали над ее выполнением. Отряды солдат и толпы буйных монахов, под предво­дительством Варсумы, и грубых параволанов терроризовали весь Эфес. Во главе всех стоял Диоскор, раболепно провозглашенный «единственным во всем мире»⁸¹⁷ и признанный «венцем всего собора»⁸¹⁸, учрежденного «по действию диявольскому», согласно выражению Юстиниана⁸¹⁹. Понятно, какой дух царил между членами этого сонмища, когда всякое честное заявление считалось здесь за бунт.

При таких условиях состоялся суд над престарелым епископом Киррским⁸²⁰ или в понедельник, 22-го августа, или же на другой день⁸²¹. Прежде всех выступил со своим пасквилем пресвитер Пелагий, кото­рого Феодорит пытался обратить на путь истины, – и Ювеналий Иерусалим­ский приказал низкому клеветнику прочитать свое кляузное прошение⁸²². Никто даже и не подумал пригласить обвиняемого, так как в 449 году каноны считались необязательными.

Вот что было доложено мнимо-вселенскому собору:

1). Феодорит, вместе с Домном, заставил Пелагия молчать против его воли и обязал ни публично, ни частным образом (на дому) не рас­суждать и не учить ищущих назидания⁸²³.

2). Мотив к этому был тот, что Феодорит держался несторианских, грубо-диофизитских воззрений на соединение естеств в лице Христа Спа­сителя. Посему он сильно боялся всякого, кто зорко следил за пробуж­дением ереси и был в состоянии обличить нечестие. Ему, очевидно, хо­телось удалить всех подобных людей, чтобы исказить предание отцов и уловить в свои сети сердца и умы простецов. Потомок Диодора и Фео­дора, он держался несторианского безумия и, предоставляя единомышленни­кам свободу слова, лишал противников этого драгоценного права⁸²⁴.

3). Свидетельством этого, – коварно замечал Пелагий, – служит тот факт, что он не опубликовал писем Александрийской церкви и главы настоящего собора, – писем, в которых обсуждались предметы веры, хотя вручившие их требовали, чтобы эти послания были объявлены в церков­ных собраниях⁸²⁵.

4). Вопреки ясному соборному правилу: «никто да не дерзает, кроме веры святых и блаженных отцов, писать, пли излагать, или состав­лять»⁸²⁶ – Феодорит и Домн заставили его подписать новый символ и оклеветали некоторых из его знакомых⁸²⁷.

5). Киррский пастырь занимался истолкованием сочинений Платона, Ари­стотеля и врачей, а Свящ. Писанием совершенно пренебрегал⁸²⁸.

«Вы, – заканчивает Пелагий⁸²⁹, – в своем множестве составляя сонм пастырей и святой хор (армию пастырей и священный отряд), – вы при­званы на войну с двумя этими врагами и с небольшим числом сторонников, которых они успели приобресть себе. Сожгите тех, кто дер­знул примешать к пламенным языкам Духа Святаго, нисшедшим с неба, чуждые и ложные огни! Да, сожгите тех, кои сохраняют учение Нестория!»

Молчаливое согласие сопровождало эту далеко нездравомысленную речь, хотя достаточно было самой малой капли критической добросовестности, что­бы распутать это слишком неискусное хитросплетение. Важнейший пункт обвинительного акта остался совершенно недоказанным, так как не приведено ни одного аргумента в подтверждение еретичества Феодорита. Голо­словные ссылки на интеллектуальную солидарность его с Диодором и Фео­дором⁸³⁰ могли иметь значение только для крайне пристрастных умов, а тщетная попытка подвести Киррского епископа под анафему церковных канонов показывают лишь умственную несостоятельность обвинителя и стремление бессильной ярости представить белое черным. Однако же возра­жений не последовало, и Диоскор велел продолжать чтение сделанных Пелагием извлечений из различных произведений Феодорита. Нотарий Иоанн предложил теперь вниманию отцов его послание к монахам, – послание, замечательнейшее между замечательными по своей догматической точности и во многих местах чуть не буквально совпадающее с «томосом» Льва Великого. Феодорит целиком приводит здесь Антиохийское исповедание и обстоятельно раскрывает его смысл на основании библейских текстов⁸³¹. «Мы, – рассуждает Киррский пастырь⁸³², – исповедуем Господа нашего Иисуса Христа истинным Богом и истинным человеком, не на два лица разделяя единого, но веруем, что неслиянно соединились два естества... Мы утверждаем, что все человеческое Господа Христа, то есть: голод, жажда, утомление, сон, боязнь, пот, молитва, неведение и подобное сему, принадлежит нашему начатку, восприняв который Бог Слово соединил его с Собою, совершая наше спасение. Но мы веруем также, что хожде­ние хромых, воскрешение мертвых, источники хлебов, превращение воды в вино и все другие чудотворения суть дела божественной силы. Посему я утверждаю, что сам Господь Христос и страдал и страдания уничто­жил: – страдал по природе видимой, а разрушил страдания по неизре­ченно обитавшему в ней божеству. Это ясно раскрывает история священ­ных Евангелий. Мы узнаем оттуда, что лежащий в яслях и повитый пеленами возвещается звездою, принимает поклонение от волхвов, и благочестиво рассуждаем, что рубище, пелены, недостаток ложа и великая скудость принадлежат человечеству. Пришествие же волхвов, путеводитель­ство звезды и хор ангелов возвещают божество скрывавшегося... Так в одном Христе чрез страдания усматриваем Его человечество, а чрез чудотворения разумеем Его божество… Мы не разделяем двух естеств на двух сынов, но в едином Христе мыслим два естества и призна­ем, что Бог Слово родился от Отца, а наш начаток воспринят от семени Авраама и Давида... Посему мы говорим, что Господь наш Иисус Христос есть единородный Сын Божий и первенец: – единородный и прежде вочеловечения и по вочеловечении, первенец же после рождения от Девы, ибо, кажется, имя первенец (первородный) противоположно имени единородный, так как единородным называется единственный рожден­ный от кого-либо, а первенец – первый из многих братьев. И боже­ственное Писание говорит, что Бог Слово только один родился от Отца, но Единородный сделался первенцем, восприняв наше естество от Девы и удостоив верующих в Него называть Своими братьями (Мф. III, 34–35), что тот же самый есть единородный, поскольку Он Бог, и перве­нец, поскольку человек». Таким ходом мыслей естественно обусловли­вался взгляд Феодорита на термин άνθροποτόκος, за которым он удер­живает некоторое право на существование в православной догматике. «Если Христос, – говорить он⁸³³, – только Бог и получил начало бытия от Девы, – в таком случае пусть Дева именуется и называется только Богородицею, как родившая Бога по естеству (ὡς Θεὸν φύσει γεννήσασα – Πάρθενος). Если же Христос есть вместе Бог и человек, был вечен (ибо Он не начинал быть и совечен Родившему) и в конце времен произрос от человеческого естества, – то желающий признавать догматами и то и другое пусть прилагает к Деве эти наименования, показывая, какие из них приличествуют естеству и какие – соединению. если бы кто-либо захотел говорить панигерически, слагать гимны, произносить похвалы и пожелал по необходимости воспользоваться почетнейшими наименованиями, не рассуждая догматически, но превознося и удивляясь величию таинства: тот пусть исполняет это желание, пусть употребляет великие наименова­ния, пусть восхваляет и удивляется. Мы, конечно, находим много такого у православных учителей, но пусть во всем почитается умеренность. Я хвалю сказавшего (Солона или Клеовула Линдского), что «умеренность лучше всего», хотя он и не принадлежал к нашему стаду». На первый взгляд и особенно для таких ограниченных, по своему пристрастию к узкой и туманной теории, людей, какими были монофизитствующие, подобное понимание могло показаться слишком исключительным и резким; но стоит ближе всмотреться в дело, и мы тотчас же найдем Феодорита православным и здесь. Логос рождается от Отца непостижимым для нашей мысли способом, – и никакое другое рождение Его, как Бога, недо­пустимо. Лишь только мы станем отрицать это, – пред нами не­избежно явится множество самых разнообразных и неустранимых за­труднений. Метафизически непредставимо, чтобы вечное начало получило свое бытие от существа, ограниченного во времени: это есть contradictio in adjecto. По этому самому у нас будут получаться в результате выводы сомнительного свойства, когда мы будем брать термин Θεοτόκος в со­вершенно буквальном и прямом смысле. Необходимо будет заключить в известные пределы Того, Кто выше и вне их – и ἄναρχος окажется ψυλός ἄνθρωπος. Дева не родила Слова по естеству (τῇ φύσει), т. е. точно так же, как происходит каждый из смертных. Однакоже название Богоро­дица вполне правильно употребляется Церковью, – и это потому, что Сын Божий соединился с воспринятым от св. Марии с самого момента за­чатия⁸³⁴ и был Еммануилом, а это «имя показывает Бога и человека, ибо, по истолкованию Евангелия (Mф. I, 23), оно значит с нами Бог, т. е. Бог в человеке, Бог в нашем естестве»⁸³⁵. Непредставимое κατὰ φύσιν, понятие Θεοτόκος вполне законно καθ᾿ ἕνωσιν: «на осно­вании такого неслиянного соединения мы исповедуем Пресвятую Деву Бого­родицею»⁸³⁶, – заявлял Феодорит еще в Ефесе, в 431 году. Но это одна сторона. Поскольку логически Киррский епископ различает двой­ство природ воплотившегося Логоса (νοοῦμεν), – он не хочет избегать и выражения ἀνθρωποτόκος, поскольку оно указывает единосущие нам Гос­пода по человечеству. Иначе, с его точки зрения, придется впасть в докетизм и, следовательно, «выбросить совершенное ради нас домостроитель­ство»⁸³⁷, что Феодорит и думал усматривать в первой «главе» св. Кирилла. Таким образом речь идет о простом понятии, а не о факте, потому что Искупитель един, и к действительной, живой личности Богочеловека разделение совсем неприложимо.

Ясно, что и в данном вопросе Феодорит ратует за положение об ἕνωσις ἀσύγχυτος καὶ ἀχώριστος вместе. Ошибаясь относительно св. Ки­рилла, он попал в самое больное место монофизитской доктрины и с силою колебал ее основы. Евтихий, потерпевший двойства и в количествен­ном и в качественном отношении, допускал истинное человечество Господа только в устранение мысли о тожестве его учения с аполлинаризмом и весьма неохотно соглашался с тем, что плоть Христа от Девы⁸³⁸. Когда же на Константинопольском соборе его довели до необходимости принять эту фор­мулу, он и тогда не уступил вполне убеждениям отцов и закончил свои рассуждения категорическим утверждением: οὐκ εἶπον σῶμα ἀνθρώ­που – τὸ τοῦ Θεοῦ σῶμα, ἀνθρώπινον δὲ τὸ σῶμα καὶ ὃτι ἐκ τῆς Παρ­θένου ἐσαρκώθη ὁ Κύριος⁸³⁹. едва ли нужно говорить, как неловко прикрыто этою туманною фразой жестокое заблуждение, разрушающее всю сотериологию. Во Христе не было собственно человечества, ибо после рождения от Пресвятой Марии в Нем одно естество, а было только некоторое свойство человечности, уподоблявшее Его людям. Была отдаленная ана­логия, но никак уж не совпадение. Феодорит и Евтихий в этом пункте расходились между собою до решительной противоположности.

Сторонник архимандрита и самый чистый монофизит, Диоскор с зло­радством еретика слушал чтение «томоса» Киррского епископа, нечестие которого было для него несомненно. Ложь, присвоившая себе достоинство абсолютной истины, приписывает последней свои специфические отличия, – подобно блуднице, поносящей целомудренных женщин⁸⁴⁰, – и Диоскор провозглашает Феодорита несторианином, потому что тот был православ­ным. Для него это было очевидно, авторитет же св. Кирилла прекращал всякие сомнения и делал ненужными какие-либо исследования. С этою целью было внесено начало послания Киррского пастыря, который опровер­гает тут «анафематизмы»⁸⁴¹. Мы знаем, что здесь он не понял своего антагониста, но не это было важно для Диоскора. Ему прежде всего хоте­лось укрыться под именем покойного святителя и придать себе видимость правоты и беспристрастия. При том же, неправильные в применении к св. Кириллу, выводы Феодорита метко выражали характерные черты монофизитской христологии и для защитников ее были особенно неприятны; в них они усматривали доказательства вражды обвиняемого к благочестию. Феодо­рит был богохульствующим, «начальником ереси»⁸⁴², поскольку он нападал на монофизитские принципы, единственно верные, по мнению Диоскора. Вот почему послание к монахам было предложено разбой­ничьему собору и принято им в качестве фактической улики: оно имело для него значение документального подтверждения голословному доносу Пелагия.

Таков второй документ, фигурировавший по делу о Феодорите: чем православнее он был по своему существу, тем более неблагоприятным для автора оказался он в глазах его судей. Председатель молчаливо одобрил, члены не возражали, – и нотарий Иоанн продолжал: «поданное пресвитером Пелагием сочинение носит следующее надписание: Апология за Диодора и Феодора, поборников истинного благочестия"⁸⁴³. Собор не желал осквернять своего благоговейного слуха нечистыми мудрство­ваниями; раздались возгласы: «этого достаточно для его низложения, как, впрочем, уже приказал великий император. Если станут оспаривать низло­жение Феодорита, то не нужно забывать, что ведь и Нестория можно поддер­живать»⁸⁴⁴. Что думали выразить этим услужливые помощники Диоскора? – понять трудно. Кажется, теперь же хотели приступить к голосованию, но запас обличении против Киррского епископа не был еще исчерпан, и снова началось чтение из названного сейчас сочинения⁸⁴⁵. Это совершенно беспорядочный набор часто отрывочных и не вполне вразумительных фраз. Враги Фоодорита на соборе наскоро выхватили то, что попадалось под руки, в рассчитанном убеждении, что результат будет один и тот же, каким бы насильственным экспериментам они ни подвергали разбираемый труд и хотя бы даже измыслили все для полного очернения ненавистного им богослова, что, впрочем, не доказано пока с несомнен­ностью⁸⁴⁶. Мы кратко отметим здесь две стороны в этом сочинении Киррского пастыря: полемическую и положительную, конструктивную.

Феодорит остается недоволен выражением Александрийского архиепис­копа: «Он (Логос) не воспринял человека, не сделался человеком, но ради домостроительства являлся в образе человеческом; сам Единородный пострадал и вкусил смерть»⁸⁴⁷. Понятно, что для богослова, дорожившего в христологии идеей действительного и полного воплощения Сына Божия, здесь могли звучать несколько докетические ноты, неприятные для слуха реалиста-Феодорита. Мы не знаем, какие применения были сделаны отсюда, но, повидимому, критик усматривал здесь опасное для сотериологии поло­жение⁸⁴⁸. В другом месте Киррский предстоятель пишет: «он опять обратился к своему нечестию и скрытно заявил хуления Аполлинария. Он часто повторяет: «по примеру отцов наших мы говорим об одном Сыне и об одном воплощенном естестве Слова». Вникнете в коварство этого православного наставления: он выдвинул наперед слова, которые прямо признаются и правыми, – один Сын, но потом присовокупил: одно естество, что происходит от хулений Аполлинария. Он прибавил, ко­нечно, воплощенное, но исключительно потому, что боялся, чтобы не рас­крыли его нечестия. У каких же отцов он слышал, что они употребляли подобную фразу? Я, по крайней мере, не знаю, ибо у всех святых отцов находится противное, поскольку, когда они проповедовали, они всегда говорили о двух естествах. Назовете-ли вы отцами Аполлинария, Евномия, Астерия, Аэция? Эти действительно проводили такое хуление»⁸⁴⁹. Феодорит берет тезис св. Кирилла в слишком буквальном смысле и указывает его аполлинарианский оттенок, приданный ему монофизитствующими. Из этих примеров следует, что полемика Феодорита совсем не свидетельствует об еретическом ее источнике; она опиралась на православное учение о двойстве неслиянных природ в Господе Спасителе. «Итак: что же нового сказал Феодор в том, что Христос состоял из разумной души и человеческого тела, что одно Он получил от Бога, тогда как другое происходит от Авраама и Давида, или что воплотившееся Слово по естеству тоже, что и они?» – спрашивает Киррский епископ⁸⁵⁰. Даже больше того: Феодорит во многих случаях не отказывал своему противнику в догма­тической правоте⁸⁵¹, хотя и не желал проходить молчанием некоторые преувеличения в его построениях. Он указывает и причину суровости нападений св. Кирилла на Диодора и Феодора в том, что оппонент их не всегда пользуется подлинными произведениями опровергаемых авто­ров⁸⁵². Это во-первых. Затем: необходимо постоянно иметь в виду цель писателя (что опускал Александрийский архиепископ) и стремиться к откры­тию надлежащего значения его рассуждений. Ведь и Евангелиями и другими библейскими книгами не редко злоупотребляют, «смотрят на них пре­вратно»; «ведущие к вечной жизни», они становятся оправданием для тех, «которые идут противоположною дорогой и совлекаются в лежащий вне их мрак». «Так, – говорить Феодорит⁸⁵³, – должно поступать и нам, – и тогда представится истинный смысл сказанного с добрым намере­нием».

На основании сейчас изложенного мы вправе утверждать, что апологет Антиохийских учителей впадает лишь в очень извинительные заблуждения касательно св. Кирилла, согласуясь с ним по существу христологических воззрений. При том же, он не скрывал и погрешностей Диодора и Феодора, поскольку допускал, что они не всегда были достаточно осторожны в вы­ражениях, дававших повод к перетолкованиям. Феодорит признавал за ними неточности не менее, чем и за их противником. Монофизитам такие суждения казались совершенно нечестивыми, поскольку ими ниспроверга­лись самые заветные их мнения, в замен чего предлагалось православное учение. Сущность последнего сводилась к тому, что «один единородный Сын, облекшийся в наше естество»⁸⁵⁴, согласно проповеди Апостола Павла: Бог бе во Христе мир примиряя Себе (2Кор. V, 19); «по своей природе Он был совершенный человек, состоящий из разумной души и человеческого тела»⁸⁵⁵, хотя и не переставал быть Словом, единосущным Отцу. Как вечный и неизменяемый Логос, Он безстрастен по Своему божественному началу, не есть агнец в том смысле, что Он принес Себя за нас, и называется таковым в силу соединения⁸⁵⁶. Жертва была совершена по воспринятому от нас, который есть храм⁸⁵⁷, или, по выра­жению св. Петра (Деян., II, 22), человек⁸⁵⁸. Зрак раба участвует в чести, славе и других преимуществах Единородного, потому что был в тесном союзе с Ним⁸⁵⁹, составлял одно Богочеловеческое лицо. Посему, по мне­нию Феодорита, не без основания удерживается термин «сын благодати», ясно устраняющий ложную мысль, «будто происшедший от семени Давидова есть истинный Сын Отца». В самом деле, «как по всей строгости было Сыном Бога всяческих то естество, которое заимствовано от Давида? Ведь это имя приличествует лишь родившемуся от Отца прежде времен»⁸⁶⁰. И в послании к Евреям мы читаем: Аз буду Ему во Отца, и той будет мне в Сына (Евр. I, 5), тогда как в противном случае сле­довало бы ожидать praesens, а не futurum⁸⁶¹. Итак: Господь Спаситель – один, поскольку Он есть Еммануил, но это реальное единство не исклю­чает понятия двойства. Вечный соединил с Собою временного и вознес его на равную Себе высоту, искупив нас от греха, проклятия и смерти. Но это было бы невозможно, если бы были два Христа, два Господа, стоявшие друг подле друга. Напротив того – лице одно, совмещавшее в себе две природы не по превращению, именению или слиянию их, а по тому це­лостному и полному соединению, какое усматривается в отношении между душой и телом в живом субъекте.

Таковы христологические воззрения, развиваемые Феодоритом в апологии за Диодора и Феодора. Они не допускали никакой сделки с монофизитством, исключали всякую попытку наклонить их в сторону новой доктрины, – и защитники ее сумели воспользоваться своим недолгим могуществом, чтобы втоптать в грязь православного учителя.

Лишь только нотарий Иоанн замолчал, раздался голос Диоскора, намеренно предоставившего в начале первенствующую роль Ювеналию Иерусалимскому. «Феодорит, – заявил председатель⁸⁶², – который был прежде нечестивым и продолжает быть таковым; Феодорит, который никогда не отказывался от своего нечестия, но который доселе коснеет в своих хулениях, так что даже оскорбил слух милостивых и христолюбивых императоров и заста­вил их по справедливости отвратиться от него, поскольку им ненавистны скверные учения; Феодорит, который посвятил себя на погубление бесчи­сленного количества душ, который возмутил все церкви Востока, который распространял превратные верования и который привлек к своему не­честию столько простецов, сколько мог; Феодорит, который, сверх сего, осмелился мыслить и писать противное сочинениям блаженного отца нашего епископа Кирилла: – пусть он будет лишен всякого служения, всякой чести и всякой степени священства! Да будет лишен и (житейского) общения с мирянами (т. е.: да будет заточен куда-либо подальше и покрепче)! И пусть будет ведомо всем благочестивым пресвитерам и епископам все­ленной, что если кто-нибудь – после этого суда и соборного решения – дерзнет принимать его, посещать, разделять с ним трапезу или просто беседовать с ним, – таковый должен будет отдать Богу отчет на страшном Суде, как надменно презревший определения этого святого вселенского собора».

«Затем: пусть совершенное сегодня будет доведено до милосердых и христолюбивых ушей победоносных императоров наших, чтобы их ми­лосердие повелело предавать огню нечестивые сочинения Феодорита, которые полны нечестия и всякого скверного учения».

«Теперь же нотарий Деметрий (Деметриан)⁸⁶³, Флавий (Флавиан) и Ирим пусть отправятся к благочестивому епископу Антиохийскому Домну и прочитают ему совершенное ныне, чтоб и он ясно высказал свое мнение касательно происходившего здесь».

Едва ли когда-либо самый отъявленный еретик и закоренелый злодей подвергался столь жестокому решению, и однако же возражений не было. Всем, присутствовавшим на соборе, был хорошо памятен грозный окрик Диоскора с требованием солдат по поводу просьб за Флавиана Константинопольского: «что это? бунт против меня?!»⁸⁶⁴. Отдельно было подано десять мнений против Феодорита и между прочим такими друзьями его, каковы были, напр., Василий Селевкийский и Евсевий Анкирский⁸⁶⁵. Все они сводились к тому, что Киррский пастырь должен быть низложен и ли­шен всякого житейского общения (Gemeinschaft mit Christen, Gemeinschaft der Weltkinder; communion laique, communion avec les chretiens; Commu­nion with the Laity, communion with Christians), т. e. ему готовили участь Нестория со всеми ужасами ссылки. Особенною резкостью отличалось сужде­ние Ювеналия Иерусалимского, по которому Феодориту следовало отказывать «и в соли и даже в простом слове»⁸⁶⁶; ему вторил Евстафий Виритский, предлагавший отнять у обвиняемого «малейшую свободу учить, говорить и соблазнять невинных овец Божиих»⁸⁶⁷. Из всех углов раздались теперь оглушительные возгласы: «это справедливый суд! Вон еретика! Все мы говорим это! Все мы согласны на низложение Феодорита!»⁸⁶⁸. Домн не замедлил ответом и без всяких ограничений признал и одобрил по­становление Диоскора⁸⁶⁹. Оставалось ждать императорского утверждения, но в этом не могло быть никакого сомнения, потому что собор во всем действовал по воле настроенного в нужную сторону Феодосия и, уверен­ный в его благоволении к бесчеловечным «убиениям», опирался на его прежние эдикты⁸⁷⁰. Скоро⁸⁷¹ появился высочайший декрет на имя Диоскора, крайне неблагоприятный для Феодорита⁸⁷². Вот некоторые характерные места из этого непохвального правительственного документа, с которым может сравниться в этом отношении разве только приказ о заточении Иоанна Златоуста. Рассказав историю своей «кроткой» политики в несторианскую эпоху, император упоминает, что Флавиан и Евсевий вздумали было возобновить уничтоженное несторианское нечестие, но он повелел отцам собраться в Эфесе, «чтобы с корнем вырвать гибельное семя», – и «не обманулся в своих надеждах». Никейская вера опять утверждена тор­жественным образом, мнения названных лиц ниспровергнуты, а «помощ­ники их: Домн, который был епископом Антиохийским, Феодорит и некоторые другие, ослепленные тою же ересью, исключены из епископства и (провозглашены) недостойными священнических кафедр. И мы похваляем и утверждаем определения этого собора»⁸⁷³. «Пусть никто не имеет и не читает, и не списывает, и не издает Нестория, т. е. книг его или вредных кодексов (codices), особенно сочинений Порфирия против одних христиан или писаний Феодорита; но каждый, у кого есть такие кодексы, пусть публично выносит их (на площадь) и в виду всех предает огню. И пусть никто не принимает тех, которые почитают эту секту (hanc religionem) или их учителей, в городе ли то или в поле (или в предместиях), и не сходится с ними. Если же кто-нибудь учинит что-либо такое, то, быв опубликован, обречен будет всегдашнему изгнанию; а кто имеет кодексы, содержащие отвергнутую веру Нестория и Феодорита или их толко­вания, рассуждения и предания, тот будет подвергнут тому же наказанию, хотя бы носило имя другого (светом для других казалось) то, что состав­лено ими»⁸⁷⁴ В заключение Феодосий просит Диоскора, чтимого им за отца, уведомить об этих определениях чрез ἐγκύκλια γράμματα всех про­чих митрополитов – с напоминанием, чтобы они ничего не прибавляли и не убавляли в вере обоих Эфесских соборов, заставили подчиненных им епископов письменно изложить свое согласие и прислали подписные листы в Константинополь⁸⁷⁵. – Диоскор, «с радостью и благодарностью» принявши это повеление, в точности исполнил желание своего царствен­ного духовного сына. В своем окружном послании он требует, чтобы: 1) были совершенно истребляемы произведения Нестория и «низложенных единомышленников его», 2) безусловно принимались вероопределения Никей­ского и двух Эфесских соборов и 3) чтобы ни один из несторианствующих не удостаивался епископства, а достигший его – лишался этого сана. – Наблюдение за осуществлением этих мер и за собиранием подписей было поручено преторианцу Евлогию, бывшему деятельным споспешником «фараона» в Ефесе⁸⁷⁶. По «Востоку» ходила «противонесторианская» фор­мула, которую каждый обязан был скрепить своею рукой и вместе с этим связать себе свободу мысли, воли и чувства⁸⁷⁷. «Восток» был пору­ган, унижен и обесславлен; «опять безумствовал Египет против Бога и воевал с Моисеем, Аароном и слугами его»⁸⁷⁸: он старается осквер­нить память Феодорита и истребить его из среды людей. «Разбойники» до­стигли своей цели, но не вполне. Не смотря на всю свою ненависть к Киррскому епископу, они не могли – и только в нем одном ⁸⁷⁹ – указать какое-либо, хотя бы самое незначительное, пятно на его нравственном облике: он вышел чистым и светлым из горнила самого сурового и беспощадного искуса, не открывшего в нем ни малейшей частицы негодных примесей. Подлинно: на войнах обнаруживаются храбрецы, на состя­заниях увенчиваются атлеты, морская буря являет искусного кормчего! Подлинно – τό πῦρ τὸν χρυσὸν δοκιμάζει⁸⁸⁰!

Положение Феодорита после разбойничьего собора, оправдание его в Халкидоне и кончина его в мире с Церковью. – Тяжелая жизнь Киррского епископа после его осуждения. – Необходимость самозащиты в видах личных и в интересах веры. – Посольство в Рим в конце 449 года и послание в папе Льву: его содержание. – Феодорит обращается к Римскому первосвященнику не как к главе и непогрешимому авторитету, а как к равноправному с другими иерархами члену тела Церкви, несогласие коего должно было отнимать обязательное вселенское значение у Эфесских постановлений. – Письма Феодорита к другим лицам на Западе. – Просьба его в Константинополе о разрешении поездки в Рим или удаления в свой монастырь и ее результат: Феодориту позволено жить в Анамие. – Оправдание Киррского пастыря в Риме судом западного собора при участии Льва Великого. – Стесненное материальное положение Апамийского заточника. – Деятельность Феодорита за это время: письма его к разным лицам, где он раскры­вает козни врагов, показывает несправедливость их постановлений, объясняет право­славным надлежащий образ поведения и развивает здравые христологические понятия. – Характеристика Феодорита и значение ого деятельности за этот печальный период: при­зывая других к принятию томоса Льва, он пролагает путь для провозглашения Халкидонской христологии. – Надежды Киррского епископа на лучшее будущее. – Смерть Феодосия и легаты папы в Константинополе; письмо Феодорита к Абундию. – Восшествие на пре­стол Маркиана, который, по ходатайству некоторых сановников, облегчает участь Апамийского изгнанника. – Феодорит требует нового собора, каковой и назначается Маркианом на 1-ое сентября 451 года. – Киррский пастырь возвращается в свой епархиальный город; письма его отсюда. – Открытие Халкидонского собора; монофизитские легенды об участии здесь Феодорита. – Прошение Киррского епископа императору и легатам папы. – Вступление Феодорита в церковь св. Евфимия: разделение партий. – Факты, в коих про­являлась активность Феодорита в заседаниях 8-го, 10-го, 17-го и 25-го октября. – При­знание полной невинности Феодорита на восьмом заседании; значение соборных прений и смысл определения. – Последующая деятельность в Халкидоне епископа Киррского, в каковом звании, не отказавшись от кафедры, он и возвратился на свою епархию. – Ха­рактер его дальнейшей деятельности. – Указ Маркиана от 6-го июля 452 года. – Полемика Мария Меркатора против Феодорита, как подготовление для будущих споров по вопросу о «трех главах». – Письмо папы Льва Римского к Феодориту. – Кончина Киррского епи­скопа в 457 году.

Суд был произнесен, но защита не выслушана; «убийство» было совершено, и кровь многих Авелей вопияла к небу. Нарушены были самые естественные законы добра и даже простой человечности, – самая вера извращена. Такие эпохи, когда попирается все честное и благородное, когда все созидается на лжи и насилии, бывают обыкновенно недолговечны. История не может держаться на столь непрочных основах: человечество должно бы погибнуть, не имея живительных начал для своего развития и существования, и тем с большею энергией требует возвращения к правде и восстановления нормального порядка. Крайнее напряжение темных сил заключает в себе зародыши неизбежной смерти и вызывает реакцию: ночь сменяется днем... Так бывает всегда и везде, так было и в на­стоящем случае. Религиозная истина снова восторжествовала, а вместе с нею и Феодорит дождался господства защищаемых им православных идей и, наконец, был соборно объявлен невинно пострадавшим. Но прежде чем случилось это, прошло больше года, в течение которого Киррский епископ не мало потрудился ради своего оправдания и ради апостольских догматов.

Обращаясь к этому периоду жизни поруганного в Эфесе престарелого пастыря, мы естественно встречаемся с вопросом: какое по­ложение занимал он после разбойничьего собора? Мы уже знаем, что монофизиты и могущественные фавориты их в столице и вне ее приняли достаточные меры, чтобы приговор их не остался пустым словом: гражданская власть действовала в полном согласии с Диоскором и услуж­ливо предлагала ему все свои ресурсы для осуществления планок послед­него. Трудно было ожидать какого-либо смягчения или изменения, и ни того, ни другого не произошло. «Меня, – свидетельствует Феодорит⁸⁸¹, – изго­няют из городов, не стыдясь ни старости, ни седины, воспитанной в благочестии». «Я, – замечал он⁸⁸², – кого называли светильником не только Востока, но и вселенной, отлучен и, насколько от них зависело, ли­шен даже хлеба». «Мы, – писал он при одном случае⁸⁸³, – претерпели это не от одних явнейших врагов, но и от искренних, как мы предполагали, друзей (за кого сражались, теми и преданы), – и притом то, что никто или очень немногие из древних перенесли: у нас отняли кров, воду и все прочее⁸⁸⁴. Так-то они восхотели сделаться подражателями Отца нашего, Иже есть на небесех, яко солнце, свое сияет на злыя и благия, и дождит на праведныя и неправедныя (Мф. V, 15)». «Мы не наслаждаемся даже и любовью, какую оказывают мытарям. Да и что, впрочем, говорить о мытарях? Мы не получаем утешения хотя бы и такой любви, какою пользуются в темницах человекоубийцы и волхователи. если бы все поревновали такой свирепости, то нам не осталось бы ничего иного, как при жизни взять на себя бедность, а по смерти лишиться гроба и сделаться пищею собак и зверей»⁸⁸⁵.

Противники, очевидно, не дремали и не пожалели своих талантов, чтобы заставить Феодорита до капли выпить чашу горестей, погрузить его на дно страшной бездны и довести до мучительного отчаяния, но они ошиб­лись в своих расчетах, меряя других по себе: сам он благодушно смотрел на себя и на мир Божий, уверенный в промышлении Создателя. Когда некоторый из его доброжелателей высказал ему крайнее порицание поведению господствующей партии по отношению к Киррскому пастырю, тот спокойно отвечал⁸⁸⁶: «твое благочестие негодует и гневается на приговор, несправедливо и без суда произнесенный против нас, а меня это утешает. Если бы я был осужден справедливо, – я скорбел бы, как подавший судьям законные к тому поводы. Поскольку же с этой стороны совесть моя чиста, то я радуюсь и торжествую и за эту несправедливость надеюсь на отпущение грехов. Ведь и Навуфей прославился не какою-нибудь другою добродетелью, как только тем, что потерпел неправедное убиение (3 Цр. XXI, 1 сл.). Прошу помолиться Богу, чтобы Он не оставил меня, а враги пусть продолжают поражать. Мне же, для душевной бодрости, достаточно милосердия ко мне Бога – и, если Он пребудет со мною, я презираю все скорби, как совершенно ничтожную вещь». Подобную участь страдальца Феодорит считал неразрывно связанною с самым званием истинного последователя Христова и потому никогда не мог склониться к мысли – уступить стремительному потоку времени, ибо не же­лал оказаться в рядах богоненавистников. «Те, которые вооружили свои языки против Господа и Спасителя, – по его мнению⁸⁸⁷, – не совершают ничего нового и удивительного, ополчившись ложью против преданных служителей Его, поскольку слугам необходимо участвовать в поношении владыки своего посредством сильных страданий, причиняемых им за него. Это предвозвестил и сам Господь, утешая своих святых учеников. Он сказал так: аще Мене изгнаше, и вас изженут: аще госпо­дина дому Веелзевула нарекоша, кольми паче домашния его (Мф. X, 25. Ин. XV, 20). Потом Он укрепляет их и, показывая, что клевету легко перенести, присоединил: не убоитеся убо их: ничто же бо есть покровено, еже не открыется: и тайно, еже не уведено будет (Мф. X, 26)». Посему и после Феодорит просил молитвенного ходатайства архимандрита Маркелла, «чтобы ему оказаться не в числе обижающих, но обидимых за истину евангельскую», считая бесчестие и убиение – жизнью⁸⁸⁸.

Так возвышался епископ Киррский своею мужественною душой над мелкими треволнениями и смотрел на них с спокойствием исповедника первых веков христианской эры. Однакоже ограничиться только этим пассивным отношением к своей судьбе было немыслимо: страдал не один Феодорит, но и весь христианский мир находился под тяжелым гнетом; погибал не только Флавиан, но подвергалась опасности и самая вера. Необходимо было оправдаться или – точнее – доказать свою правоту, так как вместе с его личностью анафематствовалось и его учение о не­слитном соединении естеств в Иисусе Христе и провозглашалось чистое монофизитство. «Может быть, – рассуждал Феодорит⁸⁸⁹, – многие из людей простых и в особенности обращенных нами из различных ересей, взирая на важность престола осудивших и не будучи в состоянии усма­тривать строгую точность догмата, почтут меня еретиком». Таким обра­зом, отстаивая себя, Феодорит в то же время должен был защищать евангельскую проповедь, поддерживать робких и возбуждать в них рвение к сохранению отеческого наследия, чтобы совокупными усилиями парализо­вать козни беззаконников. В этом направлении он и теперь проявил изумительную энергию, которая возрастала прогрессивно и соответственно увеличению всеобщих несчастий. Он держался здесь правила, что πάντα δεῖ λίθον (πόρον) κινεῖν, ὥστε τ’αληθὲς ἐξευρεῖν⁸⁹⁰. Не было никакой вероятности на успех в Константинополе, где были самые заклятые враги Киррского пастыря, тесною толпой сомкнувшиеся вокруг трона, и где выдающуюся роль в его убиении играл золотой аргумент⁸⁹¹, каким он не мог, да и не хотел пользоваться. Об Александрии нечего было и думать: там находился виновник всех его бедствий, с которым возможно было сблизиться лишь на условии измены вере. Как ни раз­мышлял Феодорит, – внимание его невольно приковывал к себе вечный Рим, стоявший в стороне от всяких смут и удачно пользовавшийся выгодами своей непричастности к разным интригам. В настоящее время высокое значение апостольской кафедры в глазах Киррского епископа было тем несомненнее, что занимавший ее папа Лев был родственным ему по своим воззрениям и составлял почти единственное счастливое исклю­чение в век еретиков или дипломатов-хамелеонов, по меткому выра­жению Феодорита. Такой человек скорее мог оказать надлежащее беспри­страстие с авторитетом лица, мало доступного воле императора. Все эти соображения, естественно, побуждали Киррского страдальца обратиться к покровительству Римского первосвященника, по примеру св. Афанасия. С этою целью уже в 449 году⁸⁹² были отправлены в Рим пресвитеры и хор-епископы Ипатий и Авраамий и экзарх монастырей – Алипий⁸⁹³, которые, – помимо устных сообщений, – должны были доставить несколько писем. Одно из них назначалось самому Льву. Сначала Феодорит указывает мотивы своего поступка. «Если Павел, – начинает он свое послание⁸⁹⁴, – глашатай истины, труба св. Духа, прибегал к великому Петру, чтобы он дал разрешение спорившим в Антиохии касательно жизни по закону, то тем более мы, незначительные и ничтожные, прибегаем к вашему апостольскому престолу, чтобы получить от вас врачевание язвам церквей, ибо вам прилично быть первым во всем, поскольку ваш престол украшается многими преимуществами. Прочие города украшают или величие, или красота, или многочисленность жителей, а лишенные некоторых из них – делают известными какие-либо духовные дарования; вашему же городу Податель благ дал изобилие благ: так как он величайший и славнейший из всех других, первенствующий во вселенной и выдающийся по многочисленности жителей; даже и ныне он продолжает проявлять (ἐβλάστησε) господствующую власть и сообщает свое имя подчиненным. В особенности же его украшает вера, неложный свидетель чего божествен­ный Апостол, который восклицает: яко вера ваша возвещается во всем мире (Рим. I, 8)... Там гробницы общих отцов и учителей истины Петра и Павла, просвещающих души верующих. Треблаженная и боже­ственная двоица их взошла на Востоке и повсюду распространила свои лучи, на Западе же охотно приняла закат жизни и оттуда освещает те­перь вселенную. Они явили ваш престол славнейшим, – и это вершина ваших благ. Бог и ныне не перестает освещать престол их, посадив на нем вашу святость, изливающую лучи правоcлавия». Отсюда мы видим, какие побуждения руководили Феодоритом в данном случае. Указывая на преимущества Римской епископии⁸⁹⁵, он настаивает главным образом на факте знаменитости столицы западной империи и сравнительной независи­мости ее от Константинополя⁸⁹⁶: и тем самым намекает Льву, что ему легче и удобнее отвергнуть latrocinium Ephesinum во всем его объеме. Ясное дело, что крайность, а не убеждение во вселенском главенстве папы, заставила Киррского епископа решиться на подобный шаг. Никто другой не мог противостать собору и императору: «Восток» был бессилен. Между тем нечестивые и несправедливые Эфесские деяния, при отсутствии протеста, приобретали вид полной законности с возведением их на сте­пень безусловной обязательности для вселенского сознания. Устранить столь грозную и печальною будущность возможно было только открытым заявле­нием неодобрения со стороны какой-либо авторитетной церкви, способной помрачить своим славным прошлым кафедру св. Марка, прерогативы ко­торой усиленно выдвигал Диоскор⁸⁹⁷. Достаточную оппозицию таким при­тязаниям мог оказать единственно папа Лев. Имена Апостолов Петра и Павла были надежным ручательством за то, что его голос обратит на себя должное внимание всех христиан, несмотря на аподиктичпость не­погрешимости монофизитских приговоров. Этим самым σύνοδος ληστρική совершенно дискредитировался и вызывалась нужда в новом исследовании спорных вопросов, чего именно и добивался Феодорит. Необходимо было еще питать уверенность, что слово Римского иерарха не будет повторением речей «Египетского опустошителя»⁸⁹⁸, но об этом уже свидетельствовал томос Льва к Флавиаиу. Итак: Киррский епископ не был служителем папских идей в позднейшем ультрамонтанском смысле: он ратовал за себя и за поруганную религию пред Римским первосвященником по­тому, что ему не было иного разумного исхода. Так поступал и Константинопольский владыка, протестовавший против Диоскорова постановления и апеллировавший к будущему собору чрез посредство Римского престола⁸⁹⁹. Нужно же было искать где-нибудь правды и, по означенным сейчас при­чинам, Феодорит думал найти ее в Риме.

В этих видах он излагает ход событий и выражает свои желания. «Справедливейший предстоятель Александрии, – продолжает он⁹⁰⁰, – не удовольствовался низложением святейшего и боголюбезнейшего Флавиана, и его ярость не утолило подобное же убиение (σφαγή) других епископов, но и меня отсутствующего, – словно тростинку, – подрезал он, не призвав на суд, чтобы судить здесь, и даже не спросив, что я думаю о вочеловечении Бога и Спасителя нашего. Ведь и человекоубийц и гробокопателей и похитителей чужих лож судьи осуждают не прежде, как те сами подтвердят обвинение свои­ми признаниями или ясно будут изобличены другими; а нас, находив­шихся оттуда в расстоянии тридцати пяти дневных переходов, воспитан­ный в благочестии (Диоскор) осудил, как хотел». Каноны были не соблюдены и юридически вердикт Диоскора был несостоятелен. Посему, стеная о буре церквей, «я, – говорит Киррский пастырь⁹⁰¹, – ожидаю ре­шения апостольского престола вашего и прошу и умоляю твою святость: – позволить мне явиться, по вызову, к правильному и справедливому суду вашему и приказать идти к вам (ἐγὼ τοῦ ἀποστολκοῦ ὑμῶν θρόνου περιμένω τὴν ψῆφον και ἱκετεύω, καὶ ἀντιβολῶ τὴν σὴν ἁγιότητα ἐπαμῦναί μοι τὸν ὀρθὸν ὑμῶν καὶ δίκαιον ἐπικαλουμένω κριτήριου, καὶ κελεῦσαι δραμεῖν πρὸς ὑμας), чтобы я мог показать, что в своем учении следую по стопам Апостолов... Прежде всего прошу вас сообщить: должен ли я признавать это несправедливое низложение или нет? Я жду твоего решения. Если повелишь, чтобы я оставался при нем (низложении), то я останусь и не буду докучать ни одному человеку, но буду ожидать страшного суда Бога и Спасителя моего».

В каком смысле нужно понимать это ходатайство Феодорита? Было ли оно апелляцией? – вот вопросы, которые возбуждены в науке касательно этого пункта. Как это ни странно, – положительного и пряного ответа пока не имеется, и ученые расходятся между собою до противоположности. Одни думают, что Киррский пастырь хлопочет просто о помощи, о со­чувствии, о моральной поддержке Льва⁹⁰². Несомненно, что эта цель была важною в миссии Ипатия, Авраамия и Алипия, но суть дела вовсе не в этом факте. Нужно знать, насколько высоко ценил Феодорит юридическую компетенцию Римского предстоятеля? В разъяснение этого пред­мета мы примем во внимание следующие данные. Во-первых: Эфесское определение сам проситель не считает соответствующим истине, поскольку там «были попраны божеские и человеческие законы»⁹⁰³. Во-вторых: утвержде­ние папы он готов назвать окончательным и прекратить всякие дальней­шие старания. Очевидно, он призывает Льва к роли третейского судьи, но отсюда еще далеко до признания в нем прав вселенской юрисдикции. Это ясно уже из того, что Феодорит отрицает вселенское значение раз­бойничьего собора и указывает состязающиеся стороны в себе и диоскорианской партии с ее начальником и вдохновителем. Понятно, почему он не ограничивается своим личным мнением: он был бедный епископ и даже не митрополит, между тем «Восток», устами Домна, уже выразил свое согласие. Лев был видный первосвященник, пока еще не давший своего точно формулированного суждения и потому обязанный сделать это, поскольку монофизиты требовали согласия со своими решениями. Если бы папа уступил теперь духу времени, – покушения Эфесского сборища остались бы неопротестованными, обязательными для всех и не нуждающимися в но­вом пересмотре или утверждении, ибо высшей инстанции на земле уже не было. Таким образом, Феодорит приглашал Римского иерарха к ответу в качестве члена вселенской Церкви, а не главы ее, что проповедуют некоторые католические писатели⁹⁰⁴. Даже и после приговора Льва он оставлял за собою свободу мысли и замечанием: μένῶ τὸ ἀκλινὲς τοῦ Θεοῦ καὶ Σῶτῆρος ἡμῶν κριτήριον показывал, что в душе его всегда будет властно жить убеждение, что людской суд не совпадает с волею вечного Распорядителя судеб человеческих. Все эти соображения приво­дят нас к тому результату, что Киррский епископ апеллирует к папе, но не как ad judicem superiorem, legitimum, ad Romanum pontificem per sese ⁹⁰⁵ , а как к предстоятелю известного церковного округа, долженствующему участвовать во вселенском определении. Его голос будет окончательным не потому, что он непогрешимый наместник св. Петра, но единственно по его органической причастности к телу Церкви, в числе служителей которой он последний, не заявивший торжественно своего отно­шения к насильственным распоряжениям Диоскора. Кратко сказать, по Феодориту, Лев есть membrum, а не caput Ecclesiae, и в таком ка­честве своим одобрением или протестом он будет определять значение latrocinii Ephesini, что мог бы сделать и всякий другой иерарх, напр. Константинопольский, если бы в нем возможно было предполагать святую энергию в борьбе за истину. В подобном смысле Феодорит, несомненно, апеллировал; юридический характер его обращения к Риму не отри­цаем.

Но что имело место касательно всего разбойничьего собора, тоже сохраняло свою силу и в приложении к частному его акту, к «убиению» Киррского епископа. Надеясь получить от Льва «врачевание язвам церквей» посред­ством дискредитирования Эфесских деяний, проситель предлагает суду Римского первосвященника и направленное против него лично постановление: он ищет не одного ободрения или совета, но требует разбора своей жалобы. В числе аргументов в пользу этого предположения указывают между прочим на глагол ἐπικαλέομαι⁹⁰⁶ и переводят, его латинским словом apello. Это, пожалуй, и верно, только следует, постоянно удержи­вать, что сам по себе этот, термин, совсем не уполномочивает на за­ключение, будто папа – нечто в роде самодержавного государя, по своей личной воле вершащего и кассирующего судебные вердикты. Вынужденный необходимостью искать защиты у Льва, Феодорит далек, был от мысли видеть в нем носителя непреложных изречений по всем вопросам: это достоинство он усвоил одному Богу и никому более. В трудную минуту жизни он поступал согласно утвердившейся практике и даже ка­нонам, по которым обвиненный мог по своему усмотрению выбирать третейского посредника между компетентными авторитетами церковной иерар­хии⁹⁰⁷. Феодорит просил формального исследования содержания своего учения в полном убеждении, что он не уклонился с апостольского пути. Чтобы дать папе все средства к этому, он указывает на свое безупречное прошлое, поскольку он «двадцать шесть лет управлял врученною Бо­гом всяческих церковью и ни при блаженнейшем Феодоте, ни при тех, которые после него занимали Антиохийский престол, не подвергался даже и малейшему порицанию, но, при содействии божественной благодати, освобо­дил от Маркионитской болезни больше десяти тысяч душ и много дру­гих из приверженцев Ария и Евномия привел к Владыке Христу»⁹⁰⁸. Затем Киррский пастырь ссылается на свои богословские труды. «У меня, – говорит он⁹⁰⁹, – есть сочинения, написанные частью за двадцать, частью за восемнадцать, частью за пятнадцать и частью за двенадцать лет пред сим; есть и иные – против Ариан и Евномиан, против иудеев и язычников, против Персидских магов; другие – об общем провидении, а то еще – о богословии и божественном вочеловечении. Я истолковали, и писания апо­стольские и предсказания пророков. Из всех этих сочинений легко узнать, соблюдал ли я твердо правило веры, или нарушил его правоту». В за­ключение Феодорит умоляет папу «отечески взглянуть» на его легатов, «милостиво выслушать их, удостоить своей заботливости его оклеветанную и напрасно преследуемую старость, – прежде же всего – всеми силами за­ботиться о подвергшейся замыслам вере и сохранить церквам отеческое наследие, дабы ваша святость, – заканчивает он⁹¹⁰, – получила за это воз­даяние от щедрого Владыки». Но важнее всего этого было то, что Киррский епископ, превознесши похвалами томос Льва, подписал его и препроводил в Рим⁹¹¹.

Пока мы видим только, что Феодорит ищет правды у папы, кото­рому он предлагает ослабить Эфесские декреты своим veto и оказать ему законное беспристрастие. В каком смысле нужно понимать последнее желание гонимого пастыря, – это раскрывают нам письма его к разным влиятельным представителям западного и, в частности, Римского духовен­ства. В этом отношении мы констатируем сначала тот факт, что члены Киррского посольства направляются не к одному «наместнику св. Петра», но и к другим лицам. «Я, – сообщает Феодорит пресвитеру Репату⁹¹², – послал к вашему боголюбию Ипатия, Авраамия и Алипия, сло­весно могущих передать вам о том, что делается против нашей ску­дости, чтобы вы уничтожили обрушившееся на церкви Востока несчастие»⁹¹³. Ясно, что имеется в виду не единоличный приговор Римского владыки; с ним вместе должны участвовать в разборе его апелляции и подчи­ненные ему духовные особы. Так, Феодорит обращается к одному из папских легатов⁹¹⁴, которого он хвалит за «горячую и справедливую ревность и законное дерзновение, с какими он отражал безрассудно со­вершенное в Эфесе». Он благодарит адресата также и за несогласие на его «убиение»⁹¹⁵, почему и надеется на его поддержку пред папой. Киррский пастырь внушает пресвитеру Ренату, чтобы он «убедил святейшего и благочестивейшего архиепископа воспользоваться апостольскою властью и приказать ему прибегнуть к тамошнему собору» (καὶ τὸ ὑμέτερον ἀναδραμεῖν συνέδριον). «Ибо, – рассуждает Феодорит⁹¹⁶, – всесвятой престол тот имеет начальство над церквами вселенной по многим причинам (ἔχει γὰρ ὁ πανάγιος θρόνος ἐκεῖνος τῶν κατὰ τὴν οἰκουμένην ᾿Εκκλησιῶν τὴν ἡγεμονίαν διὰ πολλά) и прежде всего потому, что он остался не­причастным зловонию, и никто мыслящий противное не восседал на нем». Подобно сему в послании в архидиакону Римскому Киррский епископ просит его «возжечь ревность» Льва в борьбе за веру и тем самым разогнать облежащий туман, дать вместо тьмы ясный свет и изобличить Эфесских подвижников в беззаконии⁹¹⁷. Наконец, четвертое письмо Феодорита, хотя оно и предназначалось епископу Флоренцию⁹¹⁸, не без права считается окружным посланием к главнейшим предстоятелям Запада или даже ad concilium Romanum⁹¹⁹. «Благодать Бога и Спасителя нашего не совсем покинула род человеческий, но оставила нам семенем вашу святость, чтобы мы не сделались, как Содом, и не уподобились Гоморре. Это, – говорит автор⁹²⁰, – не позволяет нам совершенно изнемогать, но заставляет ожидать разрешения тяжкой бури. Утвердите преданную нам от святых Апостолов веру, ниспровергните возникшую ересь и ясно изобличите дерзающих искажать проповедь домостроительства, а по­том поборайте и за преследуемых за благочестие: ибо, святейшие, за апостольскую веру мы подверглись этому несправедливому убиению, потому что не хотели пожертвовать истиною евангельских догматов. Вашей свя­тости приличествует не презирать единомышленников, несправедливо пре­следуемых, но справедливою помощью прекратить несправедливость и на­учить дерзновенно восстающих против истины, что не все можно делать даже и тем, которые стараются делать без всякого страха, что бы они ни вздумали».

Теперь нам с большею отчетливостью представляются желания и планы Киррского епископа. Всегда и везде рельефно обрисовывается пред нами заботливость его о мире всех церквей и, зиждительном начале их про­цветания, православном исповедании. Опасность не в том, что постра­дали некоторые лица; будь они жертвою мщения по каким-нибудь причи­нам, независимо от христологических понятий, – вселенная отсюда ничего не потерпела бы. Но в том вся и важность, что Феодорит и его това­рищи были носителями известных принципов, за которые на них и обрушилась ярость монофизитствующих. Речь идет собственно не о факте бесчеловечной насильственности, поскольку эта последняя условливалась ложными воззрениями на способ соединения естеств в Искупителе и по­коилась на них, как на своем основании. Так вопрос был постав­лен на надлежащую точку зрения и весь спор сведен к диллеме: вос­торжествует истина, в чем Феодорит был совершенно уверен, или еретическое заблуждение? Усвоив себе такой взгляд на Эфесские события, Киррский пастырь забывает свое личное горе и является ходатаем за весь христианский «Восток». Посему первее всего Льву надлежало заявить такое или иное отношение свое к разбойничьему собору, что неизбежно должно было сопровождаться чрезвычайными последствиями для Эфесских опреде­лений. Феодорит точно указывал папе, в каком направлении нужно дей­ствовать. Прямое и категорическое отвержение: вот единственно правильный путь, по его мнению. Если Римский первосвященник не захочет отказаться от нелестного уподобления хамелеонам, – тогда ему необходимо будет под­чиниться своей судьбе. В противном случае требуется лишить силы все приговоры монофизитствующей партии и соборно провозгласить⁹²¹, где чистое евангельское учение и кто – настоящие защитники его. Участь Феодорита была тесно и неразрывно связана с верой и потому суждение о нем должно было произойти на западном соборе само собою.

Мы уже знаем, как предусмотрителен был Киррский епископ, да­вая Льву все средства сказать слово правды. Но, помимо того, он находит нужным кратко изложить и другим, что он проповедует «одного Сына, как одного Отца и одного Духа Святаго, одно божество Троицы, одно цар­ство, одно могущество, вечность, неизменяемость, нестрадательность, одно хотение, совершенное божество Господа Христа и совершенное человечество, воспринятое ради нашего спасения и за нас преданное смерти. Я, – уве­ряет Феодорит пресвитера Рената⁹²², – не признаю одного Сына человече­ского и другого Сына Божия, но одного и того же признаю Сыном Божиим и родившимся от Бога, а равно и Сыном человеческим, по причине воспринятого от семени Авраама и Давида зрака раба».

Таким образом гонимый пастырь «восточный» предоставлял на волю Льва и себя лично и будущее веры, но единственно и исключительно по­тому, что Римский первосвященник был важнейшим членом Церкви, неотдельным от целого организма. Его протест для Эфесского сборища рав­нялся уничтожению его вселенского значения и всех там пострадавших ставил в прежнее положение. Отсюда несомненно, что, по намерениям Феодорита, суд папы не мог быть окончательным; напротив: он есте­ственно вызывал нужду в более общем приговоре, долженствовавшем отражать в себе церковное сознание вполне, во всем объеме, поскольку теперь оказывались две формально равноправные и диаметрально расходив­шиеся партии. Соглашение имело состояться лишь на вселенском соборе, что и случилось после. Неоспоримо, конечно, что оправдание Льва ободряло бы Киррского епископа и давало ему законный повод третировать диоскорианские и даже императорские решения, но и только. Враги его не были побеждены, еретичество не доказано торжественно, и следовательно он дол­жен был пребывать под сомнением до тех пор, пока Диоскор и его упорные сторонники и сотрудники не анафематствованы. По самому существу своему, апелляция Феодорита была шагом вынужденным и требовала мер временных, что предвещало подобные же попытки его в этом роде к высшему представительству вселенской юрисдикции. Мы увидим ниже, что он так именно и сделал при Маркиане.

Отправив посольство в Рим, Феодорит исполнил только половину дела; он не мог отлучиться из Кирра, а потому нужно было выхлопо­тать разрешение – идти на Запад и сообщить друзьям о своем горестном состоянии, чтобы вызвать в них желание помочь ему в осуществлении задуманного плана. Это было тем необходимее, что из Константинополя долетали до него самые нерадостные вести. Напр., Киррский пастырь знал, что некоторые «старались устроить его изгнание»⁹²³. Злоба врагов его еще не удовлетворилась, и они думали повторить историю с Несторием, пре­данным учеником коего был для них Феодорит. Это побудило послед­него обратиться к давнему и искреннему своему доброжелателю, патрицию Анатолию. «Я, – писал он в этот раз⁹²⁴, – люблю спокойствие и осо­бенно в настоящее время, когда апостольские догматы многими искажаются и когда усиливается новая ересь. А чтобы кто-нибудь из незнающих нас не поверил, что клеветы против нас справедливы, и не соблазнился подумать, что мы мыслим вопреки евангельскому учению, – я умоляю ваше великолепие испросить мне у победоносной главы (императора), как ми­лость, дозволение отправиться на Запад и искать суда тамошних боголюбезнейших и святейших епископов, – и если окажется, что я, хотя в чем-нибудь малом, преступил правило веры, – пусть буду предан самой глубине морской. Если же он (Феодосий) не примет этого прошения ва­шего, то да повелит мне жить в моем монастыре, который находится в ста двадцати милях от Кирра, в семидесяти пяти – от Антиохии и в трех – от Апамии. Если возможно, то да будет подано мне первое; если нельзя, то – второе».

Впрочем, Феодорит мало надеялся на успех своего ходатайства и уже собирался покинуть Кирр. Теперь с полною ясностью сказалось, ка­кую авторитетную личность терял в нем этот город. Он уподоблялся вдове с беспомощными сиротами и принимал тем более унылый вид, что привлеченные сюда пастырем полезные люди не хотели оставаться по его уходе⁹²⁵. Но невинному страдальцу не суждено было распорядиться со­бою добровольно: ожидания его скоро сбылись – и, по благоизволению свыше, обитель опять должна была приютить своего славного питомца. Неизвестно, чувствовали ли враги некоторое угрызение совести, или император сохра­нял еще по отношению к Феодориту почтительное уважение, но преемник ему не был назначен⁹²⁶. Однако не следует идеализировать монофизитствующих и открывать хорошие стороны там, где не было и задатков человечности: мы знаем, что уже на самом разбойничьем соборе было высказано мнение о замещении Киррской кафедры⁹²⁷. Точно также и бесха­рактерный Феодосий, бывший органом велений Хрисафия, не мог бы на свой страх прямо отменить Эфесский вердикт. Вероятнее всего, дело было только отложено на время, по заступничеству влиятельных доброжелателей Феодорита и в виду опасения различных осложнений в роде тех, какие происходили в Иераполе при изгнании Евфратисийского митрополита Алек­сандра⁹²⁸.

Киррский епископ поехал в Апамию, жестоко поруганный и опо­зоренный. Беспросветная тьма царила повсюду, – ни один луч не про­резывал черных туч, – все надежды были потеряны. Но, когда все кру­гом было так мрачно и грозно, – в отдаленном Риме готовился силь­ный удар Диоскору: легаты Феодорита нашли благородный отклик в сердце мужественного папы, и он отнесся к просителю с горячим со­чувствием, будучи оскорблен и как богослов и как первосвященник Римский. В Эфесе были провозглашены совершенно превратные воззрения на лице Богочеловека, а его томос – устранен и даже не был про­читан⁹²⁹. Уполномоченные Льва не пожалели красок, чтобы нарисовать самую ужасающую картину; неугомонный Евсевий Дорилейский, пробравшийся на Запад, своим пламенным словом разжигал ревность предстоятеля апостольского престола⁹³⁰. Все было за Феодорита, – и он был оправдан. В каком смысле и когда? – сказать трудно, хотя это и факт. Соберем указания, которые сохранились до нас в исторических памятниках по этому предмету. По свидетельству сановников, бывших в Халкидоне, Киррский епископ был принят Львом (παρά τοῦ Λέοντος προσεδέχθη)⁹³¹ или, – по замечанию Пасхазина, Бонифация, Луценция и Юлиана, – папа πάλιν είς κοινονίαν ἐδέξατο (τὸν Θεοδώρητον)⁹³². Эти заявления необхо­димо предполагают, что жалоба Киррского епископа обсуждалась в Риме, причем не было найдено уважительных причин отказать ему в церков­ном, общении, приличном его сану. Приглашавший Феодорита к участию в Халкидонских прениях «сенат» мотивировал свое распоряжение между прочим тем, что Лев «возвратил ему епископию» (ἀποκατέστησε αὐτῶ τήν ἐπισκοπήν)⁹³³, и потом, для убеждения недовольных, прибавлял, что «он снова получил свое место (τὸν οικεῖον ἀπολαβὼν τόπον) от свя­тейшего архиепископа славного города Рима»⁹³⁴. Повидимому, папа не огра­ничился простым veto по отношению к Диоскоровым определениям вообще, а, может быть, входил в некоторые подробности процесса против Киррского предстоятеля. Результатом этого было признание полной несправедли­вости Эфесского решения: Лев не считал позволительным видеть в Киррском пастыре человека, низложенного канонически законно, и признал status quo ante, почему и Феодорит, естественно, восстановлялся в прежнем положении со всеми правами. Так именно мыслили Халкидонские отцы⁹³⁵ и сам Римский первосвященник⁹³⁶, метко обозначивший свой поступок термином probatio⁹³⁷, как одобрение обвиненного по до­статочном испытании, констатирование нравственной чистоты и догматиче­ской точности апеллировавшего. Время и обстоятельства этого события нам неизвестны, и все гадания на этот счет крайне сомнительны, хотя и вы­даются за научные истины⁹³⁸. Здесь возможны только предположения. Пап­ские легаты основывали свой приговор за Феодорита на прежнем решении Льва, что им было сообщено специальными грамотами⁹³⁹. Теперь видно, что в Риме было и нарочитое рассуждение о Киррском епископе, ибо о нем давалось Римским уполномоченным особое напоминание. Мы не зна­ем, когда это было, но уже 13-го октября 449 года Лев «умолял Фео­досия, дабы осталось все в том положении, в каком было прежде,»⁹⁴⁰ и в другом послании писал: еа, quae in Epheso nuper contra justitiam, vel cauonum disciplinam per unius hominis (Dioscori) impotentiam gesta sunt, nulla catholicae fidei ratio rata esse permittit⁹⁴¹. Таким образом, уже вскоре по закрытии диоскоровского сборища, оно было провозглашено не имеющим никакой силы папою и собором, который, несомненно, про­должался и в марте 450 года⁹⁴². Соображая все это, мы можем предпо­лагать, что послы Феодорита были именно на Римском синоде и здесь получили удовлетворение, ибо они покинули «Восток» еще в 449 году. Посему позволительно думать, что решение, западных пастырей в пользу Киррского епископа состоялось или в конце этого, или в начале следую­щего года.

Благая весть об этом могла достигнуть Апамийского монастыря при­близительно вместе с прибытием Феодорита к месту заточения и послу­жила страдальцу ободряющим побуждением для новых подвигов. И мы находим действительно, что Киррский пастырь, замкнувшись в уединенной келлии, не прервал всяких связей с миром, а ревностно трудился для Церкви. Понятно, что на первых порах повеление из Константинополя вызвало в нем потребность самоуглубления и удаления от всех тревож­ных волнений. Насколько тягостна была жизнь Феодорита, – ясно из того, что его друзья были вынуждены оказывать ему материальную помощь. Впро­чем, «я, – писал он Уранию Эмесскому⁹⁴³, – не принимал благословений (подарков), посланных мне другими епископами, – не по надменности (да не будет!), но потому, что необходимую пищу доставляет Тот, Кто и воронам подает ее в изобилии (Пс. 146, 9)».

При таких условиях голос из Рима был целительным бальзамом для скорбящей души Киррянина и подавал ему луч надежды на отрадное будущее, ради которого Феодорит опять употребляет все таланты своего вы­сокого ума, всю крепость воли и всю полноту святого одушевления. Прежде всего он подвергает жестокой критике коварные козни Диоскора и показы­вает истинную цену их. Вот, напр., отрывок из послания Киррского епи­скопа к патрицию Анатолию⁹⁴⁴: «вашему величию вполне известно сделанное справедливейшими судьями в Эфесе, так как по всей земле прошел звук их и до пределов вселенной праведнейшее решение их (ср. Пс. 18,5. Рим. 10,18). Какая церковь не восприняла восставшей оттуда бури? Одни были несправедливы, другие подвергались несправедливости, а не потерпевшие и не совершившие ничего подобного скорбят вместе с обиженными и оплакивают обидевших, поскольку последние весьма жестоко и против вся­ких законов, божеских и человеческих, избивали свои собственные члены. Ведь и воров, пойманных на месте преступления, судьи сначала судят, а потом уже наказывают. Точно также и человекоубийц и гробо­копателей и похитителей чужих лож прежде ведут на суд и исследуют, к чему клонятся показания свидетелей: не свидетельствуют ли они в пользу преследуемых, или не враждебны ли они преследуемым, – и кроме того повелевают защищаться против обвинений. И это делается дважды, трижды, иногда даже четырежды, – и только тогда, нашедши истину на осно­вании речей тех и других, они (судьи) произносят приговор... Они же, не призвавши нас на суд, не выслушав от нас ни одного звука и не восхотевши узнать, что мы мыслим, – предали нас на заклание врагов истины». Где кроется причина этого печального явления? Вызвано ли оно просто случайною неприязнью Диоскора к некоторым пастырям, пли ко­ренится в чем-нибудь ином? Ревностный поборник двойства естеств в одном лице Иисуса Христа, Феодорит ни па минуту не колебался в открытии существенного мотива воинственной политики монофизитствующей партии и своим зорким взглядом проникал в глубину фактов. Дело вовсе не в личных счетах, а в убеждениях, поскольку пред догма­тическою лютостью торжествующих еретиков не могла устоять даже во­площенная невинность, между тем согласие с ними прикрывало самые тяжкие грехи. «И для чего они так явно лгут и говорят, что не допу­щено никакого нововведения касательно догмата? – спрашивает Феодорит Иоанна Германикийского⁹⁴⁵. За какие убийства и волхвования я изгнан (ἐξηλάθην)? Разве такой-то совершил прелюбодеяние? Разве такой-то раскапывал гробы? Очевидно и для варваров, что и меня и других изгнали за догматы... Читал я низложения (καταθέσεις) их: меня они отлучили, как начальника ереси, и других изгнали по той же самой причине. Что я считал, что дея­тельная добродетель узаконена Спасителем для кочевников (τοῖς ᾿Αμαξοβίοις) более, чем для них, – об этом гласят самые дела: ибо когда против Кандидиана Писидийского некоторые подали записки, обвиняя его во многих прелюбодеяниях и других беззакониях, председатель собора будто бы сказал: если обвиняется за догматы, (только тогда) мы принимаем эти записки, так как мы пришли судить не за любодеяния. Посему-то они приказали, чтобы Афиний и Афанасий⁹⁴⁶, извергнутые восточным собором, заняли свои цер­кви, словно Спаситель не законоположил ничего касательно жизни, но по­велел хранить одни догматы, которые эти мудрецы исказили прежде всего прочего. Итак: пусть они не обманывают и не скрывают нечестия, ко­торое утвердили и языком и руками. Если же не так, пусть они объ­явят причину убийств; пусть они исповедают различие естеств Спасителя нашего и неслиянное соединение, пусть скажут, что и после соединения божество и человечество остались целыми. Бог поругаем не бывает (Гал. VI, 7). Пусть они отвергнут главы, которые часто осуждали, а те­перь в Эфесе утвердили. Пусть они не обманывают твою святость сло­вами лживыми. Хвалили то, что я говорил в Антиохии, когда они были еще (простыми) братьями, потом чтецами, – когда были рукоположены на степень диакона, пресвитера и епископа; бывало, по окончании беседы, обнимали меня, целовали голову, грудь и руки; некоторые даже касались колен моих, называя мое учение апостольским, – и это же учение теперь отвергли и даже анафематствовали. Они анафематствовали также и тех, которые бесе­довали с нами, а того, кого они незадолго пред тем низложили и о ком утверждали, что он единомышленник Валентина и Аполлинария, – того они почтили, как победоносного подвижника за веру, припадали к его ногам, просили у него прощения и именовали духовным отцом. Какие полипы изменяют свой цвет сообразно скалам или хамелеоны – свою краску сообразно листьям так, как эти переменяют свое мнение, смотря по временам? Мы уступаем им и престолы, и достоинства, и временные блага, а сами, держась апостольских догматов, ожидаем кажущихся для других тяжкими заточений, почитая себе утешением суд Господа».

Разбойничий собор был нечестивым во всех отношениях; пагубная ересь и несколько несчастных жертв фанатической ярости монофизитов: вот его результаты. Положение было ненормальное; оно требовало тем более резкого отпора, что многие не стеснились изменять чести и вере. Феодорит питал было надежду, что последует некоторое облегчение и ат­мосфера очистится после назначения преемника Домну. Наконец, в 450 году contra iustituta canonum, ас sine ullo exemplo хиротонисован был в Константинополе архиепископом Анатолием Максим⁹⁴⁷, во всем по­слушный велениям властных лиц до уничижения себя и отступления от своих неотъемлемых прав⁹⁴⁸. Ожидания Феодорита оказались тщетными, прибавив еще одну неприятность. «Пока твое благочестие, – сообщал он тому же епископу Иоанну⁹⁴⁹, – надеялось увидеть, нет ли какого-нибудь изменения погоды, мы вовсе не негодовали. После хиротонии предстоя­теля Востока сделалось очевидным мнение каждого». Теперь произошло только то, что «полипы» и «хамелеоны», рабски служившие интересам Диоскора, начали втихомолку твердить, что они всею душой расположены к Никейской вере, нимало не поступились ею и допустили homicidia лишь по необходимости. Киррский пастырь не внимал этим предательским го­лосам и требовал от всех открытого протеста. «Настоящее положение, – заявлял он⁹⁵⁰, – не позволяет ожидать ничего доброго; я даже думаю, что оно есть начало всеобщего отпадения. Если те, которые оплакивают совершившееся в Эфесе, как они говорят, по насилию, – не раскаива­ются, по остаются при том, на что они беззаконно отважились, и на этом основании воссоздают новые дела несправедливости и нечестия, а прочие не советуют отрекаться и не избегают общения с коснеющими в без­закониях: то чего доброго можно ожидать (при таких обстоятельствах)? Если, как они говорят, они оплакивают и утверждают, что сделали по насилию и необходимости, то почему они не отрицают беззаконно совер­шенного, но настоящее, сколько бы оно кратковременно ни было, предпочи­тают будущему?» Презрение и разрыв всяких связей: таково должно быть поведение благомыслящих по отношению к таким людям, которых Феодорит делил на различные категории и охарактеризовал в следую­щих словах⁹⁵¹: «одни безразлично заявляют и то и противное сему; дру­гие, зная истину, скрывают ее в тайниках души и вместе с врагами проповедуют нечестие; третьи, будучи одержимы страстью зависти, собствен­ную вражду сделали поводом к борьбе против истины и стараются при­чинить проповедникам ее всякое зло. Есть и такие, которые любят истину апостольских догматов, но, убоявшись могущества сильных, страшатся публично провозглашать ее». В виду этого Киррский епископ взывает к лучшим чувствам пастырей, к нелицемерному свидетельству совести их и рекомендует удалиться от всех участников диоскоровских злодейств или после «перешедших в строй неприятелей»⁹⁵². Он молил всех «за­ботиться о (догматической) точности и воздерживаться от общения с изменившими благочестию»⁹⁵³, но в тоже время скорбел о «перебежчиках»⁹⁵⁴, прося человеколюбивого Господа – «утвердить их на скале и дать им му­жество всему предпочитать истину»⁹⁵⁵.

Феодорит зорко следил за ходом событий и своими письмами утешал, ободрял, наставлял и обличал имевших охоту слушать его. Так он хвалил низложенного Диоскором Савиниана Перргского (Пергийского) за отказ от кафедры⁹⁵⁶, но не одобрял его заискиваний пред врагами с целью обратно получить ее⁹⁵⁷. Другому страдальцу, епископу Иве, Феодорит советует «не падать духом, по радоваться»⁹⁵⁸. Точно также Феодорит требовал мужества от Урания Эмесского, упрекавшего его в недостатке дипломатической спо­собности молчания, и был несказанно рад, когда тот засвидетельствовал свою солидарность с ним⁹⁵⁹.

Особенный предмет попечений Киррского пастыря составляет апостоль­ское учение, раскрываемое им в нескольких письмах по разным слу­чаям. Богатая эрудиция, тонкий и сильный диалектический ум и строгая отчетливость изложения сказываются в каждом его послании. Здесь он прилагал все свое усердие, ибо весьма боялся за «преследуемых». «Если изменники особенно сильно станут притеснять их, то, – замечал он⁹⁶⁰, – они, может быть, скоро окажутся в числе преследующих и не будут щадить одинаково верующих, но, обвиняемые своими, будут метать в них стрелы, хотя бы они были научены божественным Писанием, что неспра­ведливость по отношению к ближнему навлекает наказание, а перенесение обид доставляет великие и постоянные награды». Посему, решившись было отказаться от всякой корреспонденции⁹⁶¹, Феодорит на самом деле не исполнил, да и не мог исполнить своего намерения. Так, получив изве­стие о ревности к православию Зевгматийских декурионов, он «напоми­нает» им, что и как следует мыслить о лице Иисуса Христа вопреки «затемняющей евангельскую чистоту ереси». «Вы веруете, – рассуждает он⁹⁶², – в одного Единородного, как в одного Отца ли одного Духа Свя­таго; усматриваете в воплотившемся Единородном воспринятое естество, которое, восприняв от нас, Он принес за нас, и отрицание которого делает тщетным наше спасение. Ибо если божество Ернородного бес­страстно (так как божество Троицы бесстрастно) и если мы не испове­дуем того, что может страдать, то напрасно говорят о страдании, кото­рого не было: когда нет страдающего, как могло быть страдание? Тогда великая тайна домостроительства явится вместо истины чем-то кажущимся и призрачным. Эту басню порождали Валентин, Вардесан, Маркион и Манес. Издревле же преданное церквам учение признает Господа нашего Иисуса Христа и по воплощении одним Сыном и одного и того же испо­ведует предвечным Богом и человеком в конце дней, ставшим та­ковым по воспринятию плоти, а не по превращению божества. За грешные тела Он принес безгрешное тело, а за души – душу, свободную от вся­кого пятна». В другой раз епископ (Долихийский) Тимофей⁹⁶³, «презирая угрожающих», желал знать мнение Феодорита «о спасительном страда­нии», чтобы иметь твердую опору в борьбе с монофизитствующими. По­следние, повидимому, преимущественно выдвигали этот пункт христологии, рассчитывая на расположение народа мнимым возвышением дела искупле­ния. Киррский пастырь охотно берет на себя труд разрешения этой сложной догматической задачи и, сверх сего, препровождает адресату одно из своих сочинений⁹⁶⁴. Он думает, что сначала необходимо разграничить наимено­вания, из которых одни прилагаются к Спасителю, как безначальному Слову Божию, иные же обозначают собственно факт вочеловечения. Таким путем он достигает мысли, что по сошествии на землю Логос, пребывая таковым, стал Иисусом и Христом и, следовательно, заключает в Себе δύο φύσεις. Теперь «и для самых свирепых еретиков бесспорно, что одно естество предвечное, а другое – новое». Посему «должно признавать, что тело страстно, а божество бесстрастно, не разделяя соединения и не рассекая Единородного на два лица, но в одном Сыне усматривая осо­бенности естеств. Если мы обыкновенно делаем это касательно души и тела, природ одновременных и физически соединенных между собою, душу называем простою, разумною и бессмертною, а тело именуем слож­ным, страдательным и смертным, и при всем том не разделяем соеди­нения и не рассекаем на-двое одного человека: то тем более нужно делать это по отношению к Рожденному прежде веков от Отца по бо­жеству и воспринятому от семени Давидова человечеству и ясно признавать первое предвечным, всегда существовавшим, неописуемым и неизменяе­мым, второе же – новым, сложным, описуемым, переменчивым и смертным. Однако же, признавая различие естеств, следует покланяться одному Сыну и знать, что один и тот же Сын Божий и Сын человеческий, образ Божий и образ раба, Сын Давидов и Господь Давида, семя Авраамово и Творец Авраама. Ибо соединение, делает имена общими, но общность имен не смешивает самых естеств, поскольку для всех хорошо мыслящих ясно, что одни из имен приличествуют (Ему), как Богу, другие – как человеку. Точно также и страдательность и бесстрастие относятся к Владыке Христу, ибо Он страдал по человечеству, но остался бесстраст­ным, как Бог. Если же, как говорят нечестивые, страдало само бо­жество, то тогда восприятие плоти становится излишним. Далее: если, по заявлению их, божество бесстрастно и страдание истинно, то они должны признавать страдавшее, чтобы им не пришлось отрицать истину страдания: ибо ложно страдание, коль скоро нет страдающего. Если они укажут на слова, сказанные ангелом Марии и бывшим с нею: приидите видите место, идеже лежа Господь (Мф. XVIII, 6), то пусть они послушают историю Деяний, где говорится: погребоша Стефана мужи благоговейнии (Деян. VIII, 2), и пусть рассмотрят, что не душу победоносного Стефана, а тело его они удостоили последнего долга (погребальных церемоний). И до настоящего времени входящие в церкви победных мучеников обыкновенно спрашивают: как называется тот, кто положен в гробнице? И знающие дело отвечают, что это или мученик Юлиан, или Роман, или Тимофей, хотя часто там лежат даже не целые тела, но незначительнейшие части­цы, – и однако же мы называем тело общим именем!.. Тех же, которые стараются противоречить, нужно прежде всего спрашивать: признают-ли они, что Бог Слово воспринял совершенное человеческое естество, и утвер­ждают ли, что соединение было неслиянное? Если это будет признано, вместе с этим выступает по порядку и все прочее, и (тогда окажется, что) стра­дание должно быть приписано страдательной природе»⁹⁶⁵.

Развивая здравые христологические понятия, Феодорит, предупреждает все возможные случайности и дает оружие против разных неожиданностей, какие были вполне естественны со стороны монофизитов. Кроме этого, ему не раз приходилось раскрывать козни еретиков по действительным пово­дам. Мы имеем два обширные письма или, лучше сказать, два богослов­ские трактата, составленные Киррским епископом во время пребывания в Апамийском монастыре. Они были направлены против усилий его вра­гов – очернить лично его и подорвать доверие ко всем, мыслившим православно. В первом отношении они пользовались слишком хорошо знакомым нам средством, представляя осужденного ими иерарха пропо­ведующим δύο υιούς. Надлежало отразить столь коварные инсинуации кле­ветников и «снять с них личины»⁹⁶⁶, чтобы показать их миру в истин­ном свете. И действительно, Феодорит убеждает Константинопольских монахов, что «не за двух сынов, но за единородного Сына он постоянно сражался и против Еллинов и против иудеев, и против страдающих нечестием Ария и Евномия, и против последователей безумия Аполлинария, и против зараженных гнилью Маркиона» и что «в церквах на литургии он славит Отца и Сына и Святого Духа»⁹⁶⁷. «Мы, – пишет Киррский епископ⁹⁶⁸, – веруем в одного Отца, одного Сына, одного Духа Святаго и исповедуем одно божество, одно господство, одну сущность, три ипостаси, ибо вочеловечение Единородного не увеличило числа (членов) Троицы и не сделало Троицу четверицей. Веруя, что единородный Сын Божий вочелове­чился, мы не отрицаем естества, которое Он принял, но исповедуем и воспринявшее и воспринятое, поскольку соединение не произвело слияния особенностей естеств. Если весь воздух, повсюду проникнутый светом, не перестает быть воздухом, но глазами мы видим свет, осязанием познаем воздух (ибо он является нашим чувствам то холодным или знойным, то влажным или сухим), то будет крайним бессмыслием на­зывать слиянием соединение божества и человечества. Если сорабыни и единовременные (по происхождению) тварные природы (αἱ ὁμόδουλoι καὶ ὁμόχρονοι καὶ κτισται φύσεις), соединенные и как бы смешанные, оста­ются не смешанными и если, по удалении света, природа воздуха пребывает сама по себе: то насколько более справедливо исповедовать пребывающим в целости создавшее все естество, по сочетании и соединении его с воспри­нятым от нас, а равно признавать неповрежденным и то, которое Он воспринял. Ведь и золото, при соприкосновении с огнем, принимает цвет и действие огня, природы же своей не теряет, но остается золотом, хотя и действует подобно огню. Так и тело Господа есть тело, но (по восшествии на небо) нестрадательное, нетленное, бессмертное, владычное, божественное и прославленное божественною славой. Оно не отделено от божества и не есть тело кого-либо другого, но единородного Сына Божия. Не иное лицо являет оно нам, но Самого Единородного, воспринявшего наше естество». Теперь естественно возникает вопрос: каким образом недруги Феодорита могли столь превратно перетолковать его мысль? Сам обвиняемый объяс­няет подобную метаморфозу тем, что δύο φύσεις были злонамеренно подменены δύο υἱοί⁹⁶⁹. Если же так, то понятно, что сами комментаторы считали эти выражения адекватными, а потому, нападая на последнее, они тем самым отвергали и первое. И действительно, «они стараются превзойти в нечестии Аполлинария и, конечно, Ария и Евномия и пытаются ныне снова возрастить распространенную некогда Валентином и Вардесаном ересь и потом совершенно искорененную знатными земледельцами (т. е. отцами и учителями Церкви), ибо – подобно тем – они отрицают, что тело Господа вос­принято от нашей природы⁹⁷⁰. «Я плачу и стенаю, – со скорбью замечает Феодорит⁹⁷¹, – что те доказательства, которые я приводил прежде против принявших скверну Маркиона, возникшая ересь заставляет приводить про­тив верующих вместе с нами одним и тем же законоположениям».

Так неугомонные враги Киррского пастыря терзали мужественного стра­дальца и позорили его честное имя ложными наветами. Но им было мало этого: они думали дискредитировать всех православных диофизитов и восстановить против них народные массы. Они употребили здесь весьма ловкий и коварный маневр, распустив слух, будто «несториане» утвер­ждают, что для Бога не все возможно. Клевета была явно рассчитана на невежество публики, так как христологическая проблема с умыслом была привязана к наиболее очевидной и осязательной формуле. Евтихиане полемизировали per fas et nefas и усиливались заручиться общими симпа­тиями, ударяя на рельефную сторону спорного вопроса и выдавая себя за глубоких чтителей всесильного Творца, Который будто бы был в состоянии принести искупительную жертву, будучи бесстрастен по Своему существу. Тут было двойное коварство – обмануть простецов личиною благочестия и при­обрести себе твердый опорный пункт для фантастических построений в понятии всемогущества Божия. Под влиянием посторонних внушений монофизитствующих начали происходить волнения, – и Феодорит немедленно выступил со своим авторитетным словом. До нас сохранилось его по­слание к неизвестной корпорации, составленное по желанию ее членов и во исполнение заповеди: всякому просящему у тебе дай (Лук. VI, 30)⁹⁷². «Мы говорим, – пишет Киррский пастырь⁹⁷³, – что для Бога всяческих все возможно, разумея только хорошее и благое, ибо, как мудрый и благой, Он не допускает ничего противного сему, а лишь одно сообразное Его природе. Многое невозможно для Бога, но это свидетельствует не о немощи Его, а показывает высшее Его могущество. Ведь и говорящие о душе, что она не может умереть, не обвиняют ее в слабости, но признают бес­смертие ее чем-то могущественным. Точно также, исповедуя Христа непре­ложным, бесстрастным и бессмертным, мы не можем усвоят собственной Его природе ни преложения, ни страдания, ни смерти. Если скажут, что Бог может все, что бы ни захотел, то таким следует сказать, что Он и не хочет того, что несообразно Его природе. По природе Своей Он благ, следовательно не желает чего-нибудь злого; по природе Он спра­ведлив, следовательно не желает чего-нибудь несправедливого; по природе Своей Он истинен, следовательно гнушается лжи; по природе Своей Он непреложен, следовательно не допускает преложения, а если не допускает преложения, то, значит, Он всегда остается одним и тем же и по су­ществу Своему и по способу бытия. Если Он выше всякой перемены и превращения, следовательно Он не сделался смертным из бессмертного и страдательным из бесстрастного: ибо если бы Он был в состоянии сделаться таковым, Он не воспринял бы нашего естества. Но поскольку Он имеет природу бессмертную, то Он и воспринял тело, могущее страдать, и вместе с телом человеческую душу. И хотя тело единород­ного Сына Божия называется телом воспринятым, однако страдание тела Он относит к Себе самому».

Бодрый старец не преклонился под бременем несчастий, но муже­ственно нес его, как иго Христово, и продолжал быть духовным вож­дем «Востока», крепким в борьбе до неустрашимости, стойким в за­щите до непобедимости и твердым в вере до непоколебимости. Стеснен­ный до последней степени, запертый в четырех стенах монастырской келлии и лишенный всякой свободы в общественной пастырской деятель­ности, – он был светильником для всех, искренно желавших истины, и грозным обличителем для своих врагов и после своего падения. Глу­бокое и нравственно-успокаивающее действие производит эта «адамантовая» личность, которая не имеет себе равного двойника между всеми совре­менниками без исключения. Св. Лев папа – не пример; он был силен и мог без страха спорить даже с самим Феодосием: все члены за­падного царствующего дома были покорными слугами его велений. Не то было с Феодоритом. В ту эпоху, когда лесть и пресмыкательство счита­лись самыми обычными явлениями, когда редкая душа не была ранена язвой человекоугодничества и льстивого заискивания пред господствующею партией, когда люди с готовностью копировали «полипов» и «хамелеонов» и гну­лись пред кумирами, подобно легкому «тростнику», – в эту эпоху он один смело держал свою седую голову, в которую летели тысячи ядовитых стрел. И что же одушевляло Феодорита? Что сообщало ему такую энергию? Что воспламеняло его столь славною ревностью? – Гордость? Искание почестей? Стремление выдвинуться вперед?.. Но ведь он смиренно сознавался в своей греховности и блага мира отвергал с презрением анахорета: он даже не добивался той бедной кафедры, какая досталась ему в удел, и выска­зывал желание «благодушно проводить остальные дни, где ни повелит Господь»⁹⁷⁴. Вера – и единственно только вера – была движущим фактором его широкой апостольской деятельности. Поразительный характер, Феодорит был исповедником за свои православные убеждения. Не даром же он указывал на «знаменитого Афанасия, пять раз изгнанного из стада», и других «архиереев, украшавших сонм мучеников»⁹⁷⁵; не даром же и после он с трогательною искренностью свидетельствовал о своей благо­дарности Создателю за то, что «Владыка Христос дал ему не только ве­ровать в Него, но и страдать за Него (ср. Филипп. I, 29), ибо величай­ший дар – страдания за Господа, так что божественный Апостол ставит их выше великих чудотворений»⁹⁷⁶.

Но Феодорит, недопуская «изъятия хотя бы самой малой черты из евангельской веры»⁹⁷⁷, не ограничивался одним собой, а хотел всех вести в храм истины: он был «апостолом» в монофизитский период пятого века. Мы уже видели образцы его догматических посла­ний и отметим теперь лишь некоторые особенности Киррского епи­скопа с этой стороны. Нам бросается здесь в глаза прежде всего об­ширность его корреспонденции, направлявшейся в самые отдаленные местности греко-римской империи. Незначительная Долихия слушает его с таким же почтительным вниманием, как и блестящая столица, Констан­тинополь. Епископ Тимофей ждет его слова не менее благоговейно, чем и простой член Церкви, смущенный соблазнительными внушениями отвне; тревожимый схоластическим вопросом о всемогуществе Бога обращался к нему наравне с жаждущим проникнуть в сокровенную тайну спаситель­ного домостроительства: – и все они находили ответь скорый, точный и ясный, сообразный степени своего духовного развития. Что касается содер­жания посланий, то они говорят сами за себя: письма Феодорита не нуж­даются ни в каких апологиях и не требуют наших комментариев. Везде он является вестником апостольского учения о воплотившемся Ло­госе и неслитном соединении естеств. Эту мысль он проповедовал с неотразимою убедительностью и православною строгостью, не уклоняясь ни направо, ни налево. Его заслуги в этом отношении – неоспоримы.

Вспомним время и обстоятельства, – и мы поймем это. Всюду раздава­лись возгласы монофизитов, угрожавших рассечь на-двое всякого, кто не с ними и не за них, и пользовавшихся неограниченным значением; им вторили и все другие по убеждению или страху; казалось, тьма грозила по­глотить последние искры света. В такую-то тяжелую пору истории Церкви Феодорит явился проповедником здравых начал, – проповедником сколько энергичным, столько же и верным. Он был носителем истинных христологических воззрений и готовил тот великий праздник вселенной, ко­торый папа Лев называл вторым после пришествия Господа на землю⁹⁷⁸. Он был поборником формул, принятых в Халкидонское вероизложение, и действовал в этом случае совокупно с Римским первосвященником, заменяя его для «Востока». Тесная связь догматических положений Киррского епископа с Халкидонским ὃρος’ом будет указана нами впослед­ствии, но к настоящий раз мы должны рассмотреть еще один факт, показывающий в Феодорите вещего пророка лучшего будущего, так много ему обязанного. Разумеем его отношение к «томосу» Льва. Это послание к Флавиану «Lectis dilectionis tuae litteris», от 13-го июня 449 года⁹⁷⁹, как известно, стало знаменем православия для всех христиан, отвра­щавшихся монофизитского нечестия. Вокруг него собирались все честные и крепкие умы и с ним же они отправились в Халкидон. едва ли кто-нибудь предупредил Феодорита в оценке этого догматического памятника и превзошел его в справедливости суждений. Он был первым и самым ком­петентным чтителем произведения св. Льва. Впрочем, это и понятно. По своему духу и внешнему выражению оно вполне гармонировало с мнениями Кирр­ского пастыря, представляя художественное и законченное воссоздание чистой христологии по плану и мысли Антиохийского символа·, во многих пунктах оно даже до поразительной странности совпадает по фразе с сочинениями Феодорита⁹⁸⁰. Последний получил его, вероятно, уже после своего осуж­дения и тотчас же высказал свои чувства в следующих строках: «Все­видящий и всеустрояющий Господь явил наконец апостольскую истинность наших догматов и ложь возводимой на нас клеветы. Ибо письма боголюбезнейшего и святейшего архиепископа великого Рима, господина Льва, к священной памяти Флавиану (πρὸς τὸν τῆς ὁσίας μνήμης Φλαβιανόν) и к другим, собиравшимся в Эфесе, совершенно согласны с тем, что написано нами и что мы всегда проповедовали в церквах. Посему, лишь только я прочитал их, я восхвалил человеколюбивого Гос­пода, что Он не оставил совсем церквей, но сохранил искру право­славия и даже не искру, а величайший огонь, могущий воспламенить и осветить вселенную. По истине в том, что написал Лев, он сохранил апостоль­ский характер, и в письмах этих мы нашли то, что передано святыми и блаженными пророками, Апостолами и последующими проповедниками Евангелия, а равно, конечно, и собиравшимися в Никее святыми отцами; при этих письмах мы желаем оставаться и всех, которые мыслят что-либо про­тивное им, мы осуждаем в нечестии»⁹⁸¹. Пред самим папой Феодорит свидетельствовал о своем удивлении его мудрости, восхваляя вещавшую чрез него благодать св. Духа⁹⁸². Став на такую точку зрения, Киррский епископ доказывал свою правоту согласием с томосом Льва⁹⁸³ и ревностно старался приобретать себе единомышленников: он приглашал всех к принятию послания Римского первосвященника, «с Запада рас­пространявшего лучи правых догматов»⁹⁸⁴.

Так подвизались в защиту попранной веры два славные иерарха пятого века – один на «Западе», другой на «Востоке», первый – с вла­стью и самосознанием своей недоступности для мщения могущественных монофизитов, второй – с самоотверженным геройством страдальца-исповедника, полного духовной мудрости и святой ревности о благочестии... И замечательно: как ни тяжело было положение Феодорита, как ни грозны тучи, висевшие над его головой, – он никогда не терял веры в тор­жество правды и добра. «Учение Господа Христа, – говорил он⁹⁸⁵, – твердо и крепко, по обетованию самого Спасителя: врата адова не одолеют его (Мф. XVI, 18)». В таком уповании он предупреждает всех каса­тельно имеющего наступить суда: «еще мало елико елико, грядый прии­дет и не укоснит (Евр. X, 37) и воздаст коемуждо по делом его (Рим. II, 6): преходит бо образ мира сего (1Кор. VII, 31) и обнаружится истина дел»⁹⁸⁶. Посему, – писал он адвокату Маране⁹⁸⁷, – «я оплакиваю церковные несчастия и скорблю по причине облежащей бури; но что до меня лично, то я радуюсь, что удалился от волнений и наслаж­даюсь любезною мне тишиной. А те, которые и поныне чинят неправду, не в долгом времени сами понесут наказание за свои беззаконные дея­ния. Ибо Господь всяческих весом и мерою (Прем. Сол. 11, 31) управ­ляет всем и, когда некоторые впадут в неумеренное беззаконие, Он не будет терпеть долее, но наконец, как судия, наведет на них на­казание. Предвидя это, мы молим, чтобы они отстали от своей неумерен­ности, дабы нам не быть вынужденными оплакивать их, при виде их наказаний».

Предсказания Феодорита скоро исполнились. Горячий конь погубил Фео­досия, и 28-го июля 450 года он сошел в могилу после продолжи­тельного (42-летняго), но смутного царствования. Как раз совпало с этим прибытие в Константинополь папских послов, епископов Абундия и Астерия и пресвитеров Василия и Сенатора, назначенных быть блю­стителями православия, выраженного в письме Льва к Флавиану⁹⁸⁸. Едва только эта весть достигла Феодорита, – он немедленно спешит укрепить легатов, по старанию которых «благочестие стало выходить на свет», и докладывает им о своем одобрении и принятии папского томоса. «Как некогда при потопе, – заявлял он Абундию⁹⁸⁹, – Ной и его сыновья были семенем рода человеческого, так и в настоящее время остались западные отцы, чтобы чрез них святые восточные церкви сохранили истинную ре­лигию, которую пыталась совершенно опустошить и пожрать безбожная и новая ересь... Ныне же мы исповедуем явление Спасителя нашего во плоти человеческой, одного Сына Божия и совершенное Его божество и совершен­ное человечество; мы не разделяем на двух сынов одного Господа на­шего Иисуса Христа, поскольку Он един, но только признаем различие Бога и человека и утверждаем, что один от Отца, другой от семени Давида и Авраама, согласно божественным Писаниям, а равно и то, что божеское естество бесстрастно, тело же прежде было страстно, но те­перь и оно стало чуждым страдания. Это мы нашли и в посланиях Льва к Флавиану»; посему «я выразил согласие с ними и сравнил с моим письмом экземпляр их, под которым я подписался (his et ego litteris – Leonis ad Flavianum – consensi, et huic epistolae meae exemplum earum copulavi – συνέταξα? – cui etiam subscripsi), и отсюда дознал, что следую апостольским правилам. Согласились с ними господин мой Ива и госпо­дин мой Акилин (Вивлский), против которых изобретатели новой ереси вооружили могущество императоров». Видно, что Феодорит усердно трудился на пользу Церкви, привлекая к союзу с Римом всех благомыслящих людей. На этот раз он снова скрепил своею подписью томос, как вполне совпадающий с его произведениями, и отправил его в Константи­нополь. В настоящем случае Киррский пастырь шел рука об руку с Антиохийским владыкой, когда Лев потребовал от Анатолия и Максима торжественного признания своего догматического творения вместе с анафемой Несторию и Евтихию.

Преемник Домна разослал приказ об этом по провинциям «Востока»⁹⁹⁰; Феодорит с готовностью примкнул к этому приглашению и, со своей стороны, словом и примером побуждал других к подражанию⁹⁹¹. Всюду начали раздаваться проклятия еретикам⁹⁹², робкие стали смелее, заря нового дня уже близилась: наконец-то «премудрый Господь об­наружил нечестие, не желая долготерпением укреплять безбожную ересь»⁹⁹³. Апамийский изгнанник чувствовал победу и с восторгом заявлял: «хотя бы мы имели столько уст, сколько волос, мы не в состоянии по до­стоинству восхвалить Господа, потому что и самых злейших противников Он принудил проповедовать то, что возвещали мы»⁹⁹⁴.

Как действовал теперь Феодорит, – об этом можно заключать из его сношений с Ромулом, который прежде подчинился господствующей пар­тии, а ныне не одобрял мер строгости по отношению к последней. Но, – замечает он Халкидонскому предстоятелю⁹⁹⁵, – «нам заповедуется соеди­нять милость с судом, так как не всякая милость угодна Господу вся­ческих». Затем, обращаясь лично к адресату, Феодорит пишет: «мы уверены, что ты неповрежден в божественных догматах и единственно подчиняешься духу времени, но нужно не со временем сообразовать слова, а всегда и неуклонно сохранять правило веры».

Пока из своей келлии Киррский пастырь действовал на «Востоке» в пользу папского томоса и собирал под знамя православия и друзей и недругов, – в Константинополе обстоятельства складывались самым благо­приятным образом для угнетенных. Согласно приговору Пульхерии сло­жил свою голову временщик Хрисафий; 25-го августа, по выбору импе­ратрицы, вступил на престол цезарей Маркиан. Новое царствование при­несло великое облегчение для защитников правой веры, нашедших доступ к трону, где восседал прежде порфироносный покровитель Диоскора и Евти­хия. Атмосфера очищалась, дышалось легче и свободнее: одни «разбойники» трепетали и отваживались на самые безумные выходки против преемника Феодосия⁹⁹⁶. Благожелатели Феодорита, каковы: консулярий Аспар и магистр (magister militum?) Винкомал, «употребляли все, чтобы разрушить направленные против него замыслы», и «довели до сведения государя о крайней несправедливости по отношению» к нему⁹⁹⁷. Старания их не были безуспеш­ны, и в конце 450 года действительно «был выдан против закона неправедного закон справедливый»⁹⁹⁸. Уже в ноябре месяце, уведомляя Льва В. о перенесении тела Флавиана в базилику Апостолов, Пульхерия извещала Римского первосвященника, что Маркиан «указом своим пове­лел, что и те епископы, которые посланы в ссылку, должны быть воз­вращены – с тем, чтобы, по утверждении собора и одобрении всех со­шедшихся епископов, они снова получили епископство и собственные свои церкви»⁹⁹⁹. Что этот императорский эдикт касался и Феодорита, – показы­вают следующие его слова: «христолюбивый царь наш, за благочестие по­лучил царство, начаток царствования принес Подателю царства, даровав обуреваемым церквам тишину, гонимой вере – силу, евангельским догма­там – победу. И прежде всего он поспешил загладит причинен­ную нам обиду"¹⁰⁰⁰.

Слух о милостях Маркиана достиг Апамии; друзья Киррского пред­стоятеля уже звали его куда-то, но он ждал грамот и пока писал Иоанну Германикийскому, делая указания на счет своих планов. Теперь-то во всем блеске обнаружилось нравственное величие невинного страдальца: он ра­дуется не за себя, а за апостольскую истину, воздерживаясь от всяких ликований по поводу падения своих гонителей. «Когда мы молчим и живем в тишине, – говорил он теперь¹⁰⁰¹, – Правитель всяческих разрушил су­ровейшие и жесточайшие наказания (τιμωρίας) и вместо тяжкой бури подал эту светлую тишину. А если Господь даровал нам это, то мы считаем это спокойствие достолюбезнейшим. Впрочем, мы признаем необходи­мым убедить уклонившихся от нас вследствие клевет против нас, показать истину евангельских догматов и изобличить ополчив­шуюся на нас ложь. После же этих изобличений и торжества истины мы думаем удалиться от забот об общественных делах и воз­вратиться к весьма желанной для нас тишине. О врагах же истины мы вместе с пророком восклицаем: погибе память их с шумом: и Господ во век пребывает (Пс. IX, 7. 8). О самих себе мы поем следующее: ниспосла с высоты, и прият мя: восприят мя от вод многих. Избавит мя от врагов моих сильных (Пс. ΧVΙΙ, 17. 18). Я ничего не могу писать о путешествии туда прежде чем узнаю, какое распоряжение о нас сделал благочестивейший царь». Наконец пришел и самый указ¹⁰⁰², – и Феодорит, почти после годичной ссылки, возвратился в Кирр. Здесь оп поселился в тиши и уединении монастыря, затворил его дверь и уклонялся от встреч со знакомыми¹⁰⁰³.

Первою его заботой по утверждении в родном городе было – «принести благо­дарственный глас и от его скудости христолюбивому царю и благочестивейшей и боголюбезнейшей Августе, учительнице всего прекрасного, так как она отплатила такими дарами щедрого Господа и поставила основанием и опорою царствования ревность о благочестии»¹⁰⁰⁴. – В это же время Феодорит высту­пает с проектом решительного поражения еретиков и водворения нормаль­ного порядка в христианском мире, взволнованном и потрясенном монофизитскими смутами. «Умолите боголюбезную главу их (императора и Пульхе­рии), – писал он патрицию Анатолию¹⁰⁰⁵, – привести к концу хорошо предположенное и созвать собор не из людей мятежных и бродяг, по из таких, которым вверены дела Божии и которые высоко ценят и всему предпочитают истину. Если их власть желает (а это вне всякого сомнения) даровать церквам прежний мир, – просите, чтобы их благочестие присутствовало при самых заседаниях – для устрашения своим присутствием стремящихся к противному и чтобы истина не встречала никакого противо­речия, но была исследуема сама по себе, сообразно природе вещей и характеру апостольских догматов». «Вам, как воспитанному в благочестии, следует воспринять и эту ревность и своими увещаниями сделать имею­щих уже мужество благочестивейшего царя и христолюбивую Августу еще более усердными, чтобы они укрепляли свое всеславное царство этою достохвальною ревностью». Такую же мысль Феодорит внушал и другим ли­цам¹⁰⁰⁶. Касательно мотивов подобного желания он сам представляет нам прямое объяснение, говоря, что хлопочет не из стремления «снова видеть Кирр (занять в нем прежнее положение законного правителя), а чтобы всем было очевидно согласие его учения с апостольскими догматами и чтобы обнаружились ложь и неправомыслие его противников»¹⁰⁰⁷.

Таким образом главнейший предмет – вера, но поскольку в лице его был унижен защитник православной истины, то Феодорит не опускает случаев сказать несколько слов и в свое оправдание, со всею наглядностью изобра­жая крайнюю недобросовестность своих гонителей¹⁰⁰⁸. Он требовал тор­жественного оправдания в глазах всего света и голосом вселенских пастырей: «ведь мы, – замечал он Аспару¹⁰⁰⁹, – все же потерпели нечто несправедливое и противозаконное, ни мало не погрешив в том, что клеве­тали на нас враги». Факт этот важен для нас в том отношении, что открывает настоящий взгляд Киррского епископа на постановление Римского первосвященника относительно его. Феодорит, конечно, вполне ценил поддержку Льва В., но он далек был от мысли служить интересам папского самовластия и теперь решительно разошелся с Римским владыкой в планах дальнейшей политики. Мужественный и притязательный, папа Лев был человек с сильно развитым самочувствием, которое в нем возвышалось по мере увеличения уважения к его томосу в «восточной» части империи. Еще прежде он объявил ультиматум, чтобы собор был непременно на Западе и нигде боле¹⁰¹⁰, а когда его проект был отверг­нут в Константинополе, он начал отрицать всякую нужду в этом. Император не разделял видов гордого прелата и приглашал его «при­быть в свои страны»¹⁰¹¹. При таких условиях предложение Феодорита было принято в столице с совершенною готовностью по всем пунктам: 17-го мая 451 года Маркиан подписал эдикт, обязывавший епископов поспе­шить в Никею к 1-му сентября того же года, «дабы, – при общем согласии всех, по исследовании всей истины и по устранении всякого при­страстия, которым уже злоупотребили некоторые и возмутили святое и православное благочестие, – яснее открылась истинная наша вера, так чтобы наконец уже не могло быть никакого сомнения или разногласия». В за­ключение император выражает твердое намерение лично быть вместе с отцами¹⁰¹².

В сознании возможной нравственной чистоты – Феодорит был, несомнен­но, доволен исходом своих ходатайств, с нетерпением ожидал собора, страшного для одних еретиков, и прославлял Вседержителя за то, что Он с небесе слышат сотворил есть суд, земля убояся и умолча: внегда востати на суд Богу (Пс. LXXV, 9. 10)¹⁰¹³. Но и теперь он не погру­зился в молчание и не покидал своего пера, отправляя во многие места письма самого разнообразного содержания. До нас дошел обширный его трактат, адресованный эконому (Киррскому) Иоанну¹⁰¹⁴. Он был вызван следующим обстоятельством. В городе производил большое волнение странный поступок архидиакона, который не одобрял доксологических фор­мул: «яко Тебе подобает слава и Христу Твоему и Святому Духу», «благо­датию и человеколюбием Христа Твоего, с Ним же подобает Тебе слава со Святым Духом » – и настаивал на том, что следует упоминать только Единородного¹⁰¹⁵. Неизвестно, какими соображениями руководствовался назван­ный клирик, но, будучи весьма влиятельным человеком и особенно за от­сутствием епископа¹⁰¹⁶, он мог породить сильные смятения и возбуждал тревожные сомнения в простом народе. Феодорит, не вступивший еще в управление своею церковью, спешит успокоить пасомых и разрешить спорный вопрос. «Если это правда, – писал он, – то, значит, он (архидиакон) превзошел всякую меру нечестия. Он или разделяет одного Господа нашего Иисуса Христа на двух сынов и считает единородного Сына законным и природным, Христа же – усыновленным и незакон­ным, или старается утвердить неистовствующую ныне ересь». Но самые священные книги Нового Завета «употребляют наименование Христос вместо Сын то вместе с Отцом, то – со Святым Духом» и тем определенно дают знать, что Господь Спаситель един, хотя и носит не­сколько названий, равномощен и равночестен прочим лицам Троицы. Итак: «пусть никто не мыслит какого-то Христа подле единородного Сына; не будем считать себя мудрейшими благодати Духа». Доказав целым рядом библей­ских текстов, что все имена должны быть прилагаемы к воплотившемуся Искупителю в равной мере, хотя и не в одинаковом смысле, Феодорит обращается к заявленному архидиаконом положению: «христов много, а Спаситель один». Это, конечно, имеет некоторое основание, но нужно помнить, что сходство имен «нимало не вредит тем, которые разумеют, как жить благочестиво. Ибо мы знаем, что демоны ложно прилагали к себе самим и идолам это божественное название, а святые получали по­добную честь по благодати, – истинно же и по природе Бог есть только Бог всяческих и единородный Сын Его и Всесвятый Дух... Хотя многие на­зываются отцами, но мы поклоняемся одному Отцу, – Отцу предвечному, давшему это наименование людям... Точно также, если и называются другие христами, мы не должны уклоняться от поклонения Господу нашему Иисусу Христу». Поэтому «учители Церкви всегда безразлично пользовались наиме­нованиями Единородного», напр. «великий Василий, светильник Каппадокийцев или – лучше – вселенной, говорит: «наименование Христа есть исповедание всего«"¹⁰¹⁷. Равным образом не следует утверждать, что «по вознесении Господа, Христос – не Христос, но Сын единородный, ибо ведь по воз­несении написаны и божественные Евангелия, и история Деяний, и послания Его Апостолов». Притом, и теперь «тело Господа есть тело, хотя тело бо­жественное и прославленное божественною славой. Итак: не будем избегать этого наименования, чрез которое мы получили спасение и которым все обновлено (Εф. I, 9)»¹⁰¹⁸.

Феодорит в спокойном тоне, с пастырскою любовью и отеческою простотой изобличил здесь «неразумие» архидиакона¹⁰¹⁹, чтобы предостеречь верующих от малейшего приражения падавшего в своем господстве не­честия. В других письмах он касался более частных случаев, имев­ших специально-личное отношение. Так, Феоктисту Верийскому он раскры­вает понятие об истинной дружбе, конечно, потому, что и тот соблазнился под давлением царивших ранее веяний¹⁰²⁰.

Но обличая трусливых изменников, Феодорит не забывал и искрен­них поборников православного диофизитства, которые в его глазах по преимуществу были достойны уважения, ибо действовали в самой столице империи, откуда шли все козни «второго фараона»¹⁰²¹ и его слуг. До нас сохранились два письма Киррского епископа на имя Маркелла, архимандрита обители неусыпающих, Апамийского уроженца¹⁰²². В 448 году он скре­пил осуждение Евтихия¹⁰²³ и с того момента, «являя па земле образ ангельского жития», сиял «ревностью по апостольской вере». Он муже­ственно сражался за попираемую истину с опасностью для себя, по причине «царского могущества и общего согласия епископов»¹⁰²⁴.

Монах Константинопольский Андрей никогда не был знаком с Киррским пастырем и даже не был его корреспондентом, но тот увидел в нем «питомца любомудрия» и счел своим долгом – первым обратиться к нему. Излагая сущность своих христологических воззрений, Феодорит замечает, что он четверицы не проповедует. «Я, – пишет он Андрею¹⁰²⁵, – нахожу одинаково нечестивыми как тех, которые дерзают соединять два естества Единородного в одно, так и тех, которые стараются разделить на двух сынов Господа нашего Иисуса Христа, Сына Бога живого, воче­ловечившегося Бога Слово».

С такими мыслями, – внешне униженный, но с силою духа, – Феодо­рит к назначенному сроку, 1-го сентября, прибыл в Никею, где вместе с другими отцами принужден был ждать до открытия собора 8-го октября в Халкидоне, ибо сюда он был переведен по воле императора¹⁰²⁶.

О жизни Киррского епископа за весь этот месяц мы ничего не знаем, а монофизитские сказания, предполагающие особую Константинопольскую кон­ференцию, признаются неверными¹⁰²⁷. Впрочем, усвояемые ему здесь слова о православии учения Льва, принимаемого христианами¹⁰²⁸, не недостойны его богословского ума и, может быть, указывают на то, что и в Никее Феодорит защищал авторитет и томос Римского архипастыря в видах оппозиции «фа­раону», разразившемуся бессильным приговором отлучения против папы¹⁰²⁹. Вероятно также, что, примкнув к православным, он энергично оппони­ровал евтихианам и проповедовал двойство естеств в едином Христе, что казалось монофизитам несторианскою ересью. В этом находит не­которое объяснение то тенденциозное известие, будто Киррский и Римский иерархи побудили Маркиана вызвать в Халкидон Нестория и Дорофея Маркианопольского¹⁰³⁰. Вообще, как страдалец за евангельскую истину, Феодо­рит был героем православной партии и потому позднейшими врагами был объявлен претендентом на первое место, которое будто бы прочили ему Neslorii asseclae, Несториевы прихвостни¹⁰³¹. И здесь справедливо то, что Киррский пастырь был душою собора, состоявшегося согласно его желанию и планам. Понятно, что он был ревностным сторонником его и отвра­щался тех, которые, по его выражению¹⁰³², вооружили свои языки против первородных чад благочестия.

Но, сходясь с поборниками Никейской веры, Феодорит всегда имел в виду, что он явился на суд и должен заботиться о своем деле. С этою целью, для соблюдения обычных формальностей, он, по примеру Евсевия Дорилейского¹⁰³³, «подал прошения священнейшему и благочестивейшему императору»¹⁰³⁴ с жалобою на «побои»¹⁰³⁵ от Египетского «тирана»¹⁰³⁶, нещадившаго ни живых, ни мертвых¹⁰³⁷. В тоже время были представ­лены записки догматического содержания и легатам папы¹⁰³⁸, который в своем послании хлопотал об изгнанниках¹⁰³⁹ и, в частности, особенно ходатайствовал за Феодорита¹⁰⁴⁰. К величайшему сожалению нашему, члены собора после не захотели выслушать этих документов, и потому мы не в состоянии сказать об них ничего определенного. Во всяком случае старания Киррского епископа, поддержанного Максимом Антиохийским¹⁰⁴¹, не были напрасны, и Маркиан распорядился, чтобы он присутствовал на заседаниях¹⁰⁴².

Лишь только отцы сошлись в храме св. Евфимии и заняли свои места, – почти тотчас же сановники и «сенат» объявили об этом решении и, опираясь на восстановление невинно пострадавшего Львом, при­гласили первого в церковь. Феодорит входит, и на соборе поднимается целая буря. Монофизитствующие, уполномоченные из Египта, Иллирика и Палестины закричали: «помилуйте! вера погибает; его изгоняют правила: изгоните его вон!» С левой стороны «Восточные», Понтийцы, Асийцы и Фракийцы восклицают: «мы подписались на неписанной бумаге; нас би­ли, – и мы подписались. Вышлите вон манихеев; вон изгоните врагов Флавиана; вон изгоните врагов веры». Теперь возвышает свой голос сам Диоскор, обратившись с вопросом: «почему изгоняется Кирилл, который был анафематствован им?» Раздается грозный ответ: «Диоскора, человекоубийцу, вон изгоните; кто не знает действий Диоскора?» Видя, что протесты их не принимаются, монофизитствующие оглушают всех хва­лами по адресу Пульхерии: «многая лета Августе! Августа изгнала Нестория: многая лета православной! Собор не приемлет Феодорита!» Слева ста­раются покрыть внушительными возгласами: «убийц вон изгоните!» Среди такого беспорядочного шума сам Киррский пастырь пытается быть прими­рителем, говоря, что он ищет беспристрастного разбора своих жалоб, а не претендует на полное равенство с другими участниками. «Сенат» указывает, что он действительно «входит в качестве обвинителя»: Киррский епископ садится на средине храма, и «Восточные» приветствуют его почтительными: ἄξιος, ἄξιος! Но враги не успокоились и просили не называть его епископом и изгнать, как богопротивника и иудея. Опять начались смятения: право­славные требуют оставить допущенного Маркианом, с правой раздаются замечания: «если мы примем Феодорита, то изгоним Кирилла; но первого извергли правила, его отверг Бог»; один из этой партии, Василий Трайянопольский (в Родопе), категорически утверждает, что вошедший осужден. Сановники полагают конец спорам заявлением о неприличном поведении отцов и приказом продолжать все по очереди. Новые выходки Египтян не повели ни к чему, и Феодорит не был удален¹⁰⁴³.

Такт, резко на самых первых порах обнаружились и друзья и враги престарелого страдальца, оказавшегося между двух огней. Спрашивается: какое, положение занял теперь Феодорит на соборе? Мы уже видели, что «сенат» ставил его в разряд истцов, но монофизитствующие были не­согласны и на это. Почему? – причина понятна. Своими одобрениями «Во­сточные» ясно констатировали, что, но их мнению, Эфссское решение – канонически незаконно, между тем подписавшие и, вообще, сочувствовавшие ему желали признания его всецелой значимости. Это вполне наглядно ска­залось того же 8 октября по следующему случаю. Когда Евсевий Дорилейский жаловался на Диоскора за то, что он не допустил его к участию в со­браниях 449 года, тот говорил: «так как вы обвиняете меня, будто я преступил правила, то какие теперь сохраняются правила, когда вошел Феодорит?» Архонты отвечают, что он только обвинитель, согласно его собственному отзыву. Диоскор спрашивает: «почему он заседает в ряду епископов?» На это уполномоченные императора еще раз повторяют, что «епископ Феодорит заседает к ряду обвиняющих»¹⁰⁴⁴, отрезывая всякий путь для дальнейших прении по этому предмету.

Таким образом претензии некогда самовластных и бесконтрольных судей были окончательно отвергнуты, и Киррский пастырь был допущен в церковь св. Евфимии, как епископ. В таком звании он упоминается в соборных актах на втором и шестом заседаниях¹⁰⁴⁵, очевидно, с правом выражать свои мысли наравне с прочими членами. Напрасно Египтяне «вопияли из благочестия»: «он не имеет голоса», – «сенат» настойчиво утверждал, что за ним и за его противниками «остается вся возможность слова»¹⁰⁴⁶. Для Феодорита и это имело свою важность, свидетельствуя о духе беспристрастия, царившем на соборе, и открывая ему свободу выступать со своими сужде­ниями. И мы действительно находим, что Киррский пастырь не был без­молвным зрителем и слушателем происходившего в Халкидоне, а давал знать о себе, хотя и не в особенно широких размерах. Вот факты, в которых проявлялось его участие. Они распадаются на две группы: в одних он заявил себя более активно, motu proprio, в других – пас­сивно, следуя примеру остальных отцов.

В первом отношении наше внимание обращают два случая. 8-го октяб­ря, при пересмотре Константинопольских деяний 448 года, между прочим было прочитано знаменитое общительное послание Иоанну «Εὐφραινέσθωσαν». Думая укрыться под авторитетом славного для всех имени, монофизитствующие епископы Иллирикские заключили чтение нотария восклицаниями: «мы веруем так, как Кирилл! Вечная память Кириллу!» – с тайным намерением уязвить православных, будто бы уклонившихся от исповедания великого Александрийца. Феодорит смело отпарировал этот предательский удар, устраняя всякие беспокойные сомнения на счет себя и своих едино­мышленников. «Анафема тому, – сказал он¹⁰⁴⁷, – кто говорит о двух сынах! Мы покланяемся единому Сыну, Господу нашему Иисусу Христу, единородному». Формула эта носит ясный отпечаток самозащиты и во вся­ком случае была предназначена снять с коварных крикунов непринад­лежащую им мантию и определить истинное значение их иудина лобзания. Не потому ли члены правой снова разразились громкими воплями по адресу Нестория и самого сатаны с явным умыслом уколоть Киррского епископа этими нелестными эпитетами его мнимым благоприятелям? Как бы то ни было, этот эпизод располагал всех «левых» в пользу Феодорита и не прошел бесследно для отцов собора.

В другой раз, на втором заседании, 10-го октября, он зарекомендо­вал себя с хорошей стороны по поводу томоса Льва. Тогда между раз­ными догматическими авторитетами было предложено и письмо папы Флавиану «Lectis dilectionis tuae litteris», возбудившее немалое подозрение в диоскоровской партии. Нотарий Аэций, представлявший дотоле необходимые разъясне­ния, совершенно истощился, когда слева послышался глухой ропот касательно одного отрывка из четвертой главы послания. Феодорит поспешил выручить из беды небогатого патриотическою эрудицией архидиакона и процитировал непререкаемое и для еретичествующих место из сочинения св. Кирилла. Речь шла о двойстве природ во Христе Спасителе. «Почтенней­ший епископ Киррский, – читаем мы в актах¹⁰⁴⁸, – сказал: есть подобный пример и у блаженного Киррила, содержащий в себе следующее: «и чело­веком (Логос) стал и не оставил Своего, ибо остался, чем был. Обитающее понимается, как иной в ином, т. е. божеское естество в человеческом"». Обстоятельство это весьма характерно для Феодорита: он приводит выдержку из схолий покойного Александрийского владыки De incarnatione Unigeuiti, составленных не позднее 429 года¹⁰⁴⁹, и, следо­вательно, придает известную цену и ранним произведениям св. Кирилла, а не тем только, которые были обнародованы после его сближения с «Восточными». Отсюда необходимо заключать, что прежняя полемика Феодо­рита направлялась исключительно и притом в известном смысле против анафематств, казавшихся ему уклонением от основного тона богословствования Александрийского владыки; в этом Киррский пастырь глубоко сочув­ствовал последнему, как выдающемуся догматисту. По крайней мере, не может быть сомнения, что он без всякой горечи и не без искреннего уважения относился к св. Кириллу даже и тогда, когда «свирепейшие ере­тики» старались доказать, что только они прямые продолжатели великого святителя, истинные дети славного отца. Такое лживое притязание, естествен­но, наталкивало православных диофизитов на мысль – обратить свое оружие против мнимого первовиновника монофизитского заблуждения, – и несторианствующие, хотя бы в роде Александра Иерапольского, конечно, именно так и сделали бы. Иначе поступил Феодорит. Своим крепким и мощным умом он сразу усмотрел фальшь в доводах своих антагонистов, энергически отрицал законность их родства с св. Кириллом¹⁰⁵⁰ и на соборе снова обличил их в отсутствии всяких прав на непосредствен­ную связь с св. Кириллом. Понятно, какое действие произвел этот эпизод на Халкидонских представителей. Впечатление было неожиданное и крайне неприятное для монофизитов. Торжественно проклятый ими, как несторианин, – Феодорит оказывался исповедником православия в форме признания двойства естеств в едином Господе Христе. Мало того: он разрывал тонкую ткань хитросплетений своих врагов, злоупотреблявших его столкновением с св. Кириллом, торжественно засвидетельствовав, что он чтит его лучше, чем они. Построенное на лжи здание грозных улик против Киррского епископа распадалось само собою, оставляя в его строителях щемящее чувство бесплодности своих усилий и стыда за свое безуспешное коварство, обнаруженное во всей его неприглядной наготе. Это сказалось тотчас же после слов Феодорита. На вопрос «сената»: «не сомневается ли кто-нибудь и после этого?» – последовало краткое «οὐδείς"¹⁰⁵¹. Клеветники были посрамлены и с позором ретировались, а в голове отцов складывалось суждение в пользу догматической правоты Феодорита, которому они были еще благодарны за его своевременную услугу: ее оце­нили по достоинству древние писатели и прежде всех сам папа Лев¹⁰⁵².

Догматическая точка зрения Киррского пастыря теперь рельефно обозна­чилась: он учил точно и верно, держась авторитетных образцов. Две природы в единим лице, Господа Христа: это тезис, который он ясно формулировал и мудро отстаивал против всех покушений монофизитствующих посланием к Флавиану «Lectis dielectionis tuae litteris» и на основании антинесторианских сочинений св. Кирилла. Надлежало формально закрепить это убеждение, что Феодорит и сделал при двух случаях.

В четвертом заседании, 17-го октября, сановники просили каждого из епископов письменно изложить свое исповедание, заметив при этом, что сам император держится Никейского определения сообразно «двум кано­ническим посланиям Кирилла, обнародованным и утвержденным на пер­вом Эфесском соборе»¹⁰⁵³, т. е. «Καταφλυαροῦσι» и »Τοῦ Σωτῆρος"¹⁰⁵⁴: это те самые памятники, против которых особенно ратовал Киррский епи­скоп в свое время. Начались голосования по поводу томоса папы. Феодорит подал такое мнение: «послание святейшего архиепископа господина Льва со­гласно с верою, изложенною святыми и блаженными отцами в Никее, и с символом веры, изданным ста пятьюдесятью – в Константинополе, и с посланиями блаженного Кирилла (ἡ ἐπιστολἠ Λέοντος συνᾳδει... ταῖς ἐπιστολαῖς τοῦ μακαρίου Κυρίλλου): и я, приняв упомянутое по­слание, подписал»¹⁰⁵⁵.

Слова эти в высшей степени замечательны для понимания догма­тических воззрений Киррского пастыря. Прежде всего он отрезывает монофизитам всякий путь для перетолкования Никейского исповедания, указывая строгий комментарий его в переработке 381 года¹⁰⁵⁶, како­вую еретики отвергали¹⁰⁵⁷. Затем: одобрив ранее до-Эфесские полеми­ческие труды Кирилловы, Феодорит похваляет теперь столь соблазнявший прежде «Восточных» документ «Тоῦ Σωτῆρος» от 30-го ноября 430 года. Не может быть никакого сомнения, что своею общею фразой Феодо­рит подтвердил его и при том вполне сознательно, так ему был не безызвестен ход Эфесских событий и рассуждений относительно Не­стория¹⁰⁵⁸. Пред нами открывается еще одна характерная черта. Киррский предстоятель примиряется с анафематствами, которые так сильно оспаривал он даже пред разбойничьим собором. Что это значит? Изменил ли он своему знамени? Произошел ли перелом в его взглядах? Мы не в состоянии проникнуть в тайники чувств и дум Апамийского изгнанни­ка, который в тиши и уединении монастырской келлии подводил итоги своему прошлому, подвергал неумолимому суду своей совести каждый шаг своей бурной и обширной деятельности. Естественно, конечно, что тогда он с большим спокойствием отнесся к антинесторианской полемике св. Кирилла, но в таковой же мере несомненно, что и в это время он провозглашал прежнюю идею неслитного соединения двух естеств в воплотившемся Логосе: за это достаточно говорят цитированные нами вы­держки из его корреспонденции. Следовательно, никакой метаморфозы не было. В таком случае необходимо предположить, что он усвоил себе взгляд самого автора глав, который определял их значение если не исключительно, то по преимуществу их полемическою целью, как проти­вовес несторианской доктрине в самой крайней стадии ее развития¹⁰⁵⁹. По­добное понимание было не противно воззрениям Феодорита: он восставал против послания «Тоῦ Σωτῆρος» единственно из желания устранить его догматическую компетенцию в качестве истинного комментария Никейской веры. В этом смысле он агитировал в Эфесе в тридцатых годах пятого столетия, с этою же мыслию и по тем же побуждениям он пре­дупреждал Домна относительно анафематств в 419 году¹⁰⁶⁰. В виду указанных сейчас соображений нужно думать, что Киррский епископ своим мнением признал главы св. Кирилла лишь подле других дог­матических авторитетов, изобличающих несториан¹⁰⁶¹.

Основными памятниками были для него символы Никейский и Констан­тинопольский; правильным толкованием их – томос Льва В. в поло­жительной и полемической частях; дополнением к ним служило послание «Тоῦ Σωτῆρος», как предотвращающее опасность искажения Никейского όρος’а в несторианстве¹⁰⁶². Феодорит несколько уступил, но чисто в формальном отношении, а в существенном остался верен себе, верен своим формулам: δύο φύσεις, ἕν πρόσωπον, ἕνωσις ἀσύγχυτος καὶ ἀδιαίρετος.

Как бы то ни было, Киррский пастырь еще более располагал к себе отцов, давая им прочную опору для своего оправдания, ибо он мыслил согласно с столпами благочестия. Требовалось еще показать свою солидар­ность с собором, – и это случилось в торжественном (шестом) засе­дании 25-го октября в присутствии Маркиана. Поставлен был вопрос об утверждении Халкидонского вероопределения. Феодорит принял его обыч­ным: «ὁρίσας ὑπέγραψα"¹⁰⁶³. В этой краткой фразе вылилась вся душа Киррского епископа: он подписывал свое собственное создание, – тот са­мый символ, который вышел из-под его пера в 431 году¹⁰⁶⁴. Не на­ходясь между членами комиссии по делу выработки нового изложения, он был там духом и властно направлял составителей: Анатолий воспроиз­водил Феодорита и часто даже совершенно буквально¹⁰⁶⁵. Здесь самый важнейший и самый плодотворный результат догматической деятельности Киррского владыки. Справедливо говорили об нем когда-то, что он све­тильник не только «Востока», но и всей вселенной¹⁰⁶⁶: самая существен­ная часть его воззрений была усвоена собором и передана Церкви на все роды века, где и хранится доселе, как чистейшее выражение общецерков­ного сознания.

Рассмотренное сейчас обстоятельство, конечно, было известно не всем, но первенствующие лица собора его знали. Для них Феодорит был не только православный, но в некотором смысле и учитель православия.

Все эти прецеденты не остались без влияния на ход дальнейших событий. На одной стороне и именно левой Киррский пастырь уже имел и друзей и последователей, члены правой трактовали его не лучше, чем Не­стория. Понятно, как должны были встретиться обе партии, когда наступила очередь для разбора дела о Феодорите. Это было в четверг 26-го октября, в восьмом заседании, вероятно, в один день с предыдущим¹⁰⁶⁷ и, следовательно, на втором собрании. Лишь только все участники, а в том числе и императорские комиссары: патриций Анатолий, префект претории Палладий и придворный чиновник Винкомал – заняли свои места, раздалось приглашение: «пусть Феодорит тотчас анафематствует Нестория». Выйдя на средину, Киррский пастырь заявил: «я и прошения подавал священ­нейшему и благочестивейшему императору, – подавал записки и почтенней­шим епископам, заступающим благоговейнейшего архиепископа Льва: и, если вам угодно, пусть они прочтутся, – и вы узнаете, как я мудрствую». На это возражают: «мы не хочем ничего читать; анафематствуй сейчас Нестория». Феодорит отвечает: «я, по милости Божией, и воспитан среди православных, и научен православно, и проповедовал православно, и не только Нестория и Евтихия, но и всякого человека, не право мудрствующего, отвращаюсь и считаю отлученным». Снова послышалось более настоятель­ное предложение: «ясно скажи: анафема Несторию и учению его! Анафема Не­сторию и друзьям его!» Феодорит замечает: «по истине, я не говорю ничего кроме того, что, как знаю, угодно Богу (ἐπ᾿ ἀληθείας οὐ λέγω, εἰ μὴ ὡς οἶδα ἀρέσκειν Θεῷ). Прежде всего я хочу убедить вас, что я ни о городе не помышляю, ни в чести не нуждаюсь: не для этого я при­шел. Но так как меня оклеветали, то я пришел доказать, что я – пра­вославный и что я анафематствую Нестория и Евтихия и всякого чело­века, утверждающего, что два сына». Эта, полная убежденного самосо­знания и достоинства, речь была вторично прервана требованием: «скажи ясно: анафема Несторию и одинаково с ним думающим!» Феодорит опять про­должает: «я не скажу прежде, чем изложу, как я верую; а я верую»... Тут его прервали громкими угрозами: «он еретик, – он несторианин: вон еретика!» Тогда Киррский епископ резко произнес: «анафема Несторию и тому, кто не признает Святую Деву Марию Богородицею, и тому, кто одного Сына единородного разделяет на двух сынов. Я же под­писался под определением веры и под посланием святейшего архиепископа Льва. Так я мудрствую. А теперь, – закончил Феодорит, – после всего этого будьте здоровы» (σώζεσθαι). На этом все исследование и прекратилось. Сановники провозглашают: «всякое сомнение на счета боголюбезнейшего Феодорита разрешилось: ибо и Нестория он анафематствовал пред нами, и святейшим Львом принят, и определение веры, изданное вашим бла­гочестием, охотно принял, – и сверх того подписал послания упомянутого архиепископа Льва. Итак: вашему боголюбию остается произнести определение, чтобы он получил церковь, как рассудил и святейший архиепископ Лев». Храм огласился восторженными выражениями сочувствия: «Феодорит достоин престола: православного Церкви! Да приимет Церковь пастыря! Православного учителя да приимет Церковь! Феодорит достоин престола. Архиепископу Льву многая лета! Лев рассудил по Божьему. Народ пусть примет православного! Феодориту епископу пусть будет возвращена цер­ковь!»¹⁰⁶⁸

Бот все прения почти в дословной передаче. Они весьма кратки, но зато в них много темного, загадочного и не довольно вразумительного. Все дви­жется в каких-то непостижимых антимониях. Феодорит анафематствует Нестория и Евтихия и хочет изложить свое исповедание; ему твердят: скажи анафему Несторию. Феодорит перестановляет предложения, выдвигая на пер­вый план анафематство в прежней форме: его награждают самыми лест­ными эпитетами. Феодорит просит выслушать его прошения: ему реши­тельно отказывают в этом. Грозное «еретик» мгновенно сменяется почетною похвалой: «православный учитель». Кто предлагал требования? Кто посылал по адресу Киррского епископа слишком суровый и прежде­временный приговор? Ничего этого не видно в быстро следующих одно за другим и взаимно исключающих противоречиях. Все спутано до не­различимости. Постараемся, насколько возможно, разобраться в подробно­стях и привести дело в надлежащую ясность.

Предложения, несомненно, идут с левой, господствующей стороны, хотя и перебиваются по временам возгласами «правых». Все они сводятся к категорическому требованию голословного проклятия Несторию и только Несторию с его единомышленниками. Что это значить? Очевидно, было до­вольно глубокое предубеждение или, по выражению комиссаров, «сомнение» (ἀμφιβολία), но где? Между православными? Для нас лично составляет неоспоримейшую истину, что между первенствующими отцами не было и тени недоразумений относительно качественного достоинства воззрений Феодорита. если бы не так, долг беспристрастия обязывал бы судей не только выслу­шать записки Киррского пастыря, но и настоять на точном изложении своей веры. В этом случае общего: ἀνάθεμα Νεστορίῳ было бы слишком мало; нужно было еще знать, из каких убеждений вытекает это заявле­ние, какой смысл скрывается под ним. В Халкидоне было совершенно наоборот. Вспомним, после скольких вопросов, прений и разысканий была потребована от Ивы анафема обоим ересиархам¹⁰⁶⁹. На это были посвящены целые два и при том весьма продолжительные заседания 9 и 10-е, 27–28-го октября. С Феодоритом было совсем иначе. Мы, при всем напряжении своего ума, при всех изворотах диалектики, никогда не поймем, хотя бы отчасти, этого феноменально-поразительного обстоя­тельства, коль скоро не допустим, что для членов левой Киррский епи­скоп был вполне православен. Лишь только мы усвоим себе эту точку зрения, ход рассуждений примет более естественный и восприемлемый для мысли вид, утратив значительную долю своей невразумительности. Прежде всего мы получим отсюда, что чистота убеждений истца составляла вопрос исключительно для монофизитствующих «правых»; еще 8-го октября, вслед­ствие неистовых воплей их, «сенат» замечал: «предубеждение (πρόκριμα) по поводу присутствия почтеннейшего Феодорита никто не будет иметь, когда после этого останется вся возможность слова за вами и за ним»¹⁰⁷⁰. Здесь прямо указывается, что πρόκριμα отличало единственно делегатов Египта, Иллирика и Палестины, К 26 числу положение ничуть не измени­лось к худшему для Феодорита; напротив, с того времени было приобре­тено несколько новых и весьма веских данных в его пользу, между тем, по заявлению самих архонтов¹⁰⁷¹, письменных свидетельств его правоты ранее не имелось. Посему мы снова повторяем, что главнейшие деятели собора были уверены в догматической «точности» Феодорита; гово­рить против него могли одни монофизитствующие¹⁰⁷².

Дальнейшие перипетии процесса выступают теперь в более ярком свете. Православные не хотят ни читать записок Киррского епископа, ни внимать его исповеданию – и это по двум причинам: 1) для них соб­ственно это было не нужно, поскольку суждение их опиралось на основа­ниях прочных и незыблемых; 2) слова ответчика должны были вызвать сильные и бесполезные споры. Вспомним ἐκβοήσεις δημοτικάς первого заседания, подозрения касательно томоса Льва, а равно и то, до каких крайностей дошло дело 22 октября – при рассмотрении редакции Халкидонского ὃρος’а. Перспектива подобных смут, простонародных возгласов заклю­чала в себе мало привлекательного. Понятно, что благоразумные предстоя­тели Церкви не находили ничего приятного в столь печальных инцидентах. Но, будучи убеждены сами в православии Феодорита, эти члены не считали удобным безапелляционно формулировать свое мнение в качестве соборного определения, не дав удовлетворения протестующим: здесь ска­зывалась гнетущая сила тяжелого впечатления, оставленного сценой 8 ок­тября. В этих соображениях Халкидонские судьи требовали анафемы Не­сторию и только одной анафемы, без всяких комментариев и дополнений. Самой краткой фразы было достаточно, чтобы заставить замолчать всех бывших на соборе лиц, заявлявших себя некогда монофизитами пли друживших с ними. Так и случилось. Евтихиане пытались было обратить Феодорита в несторианина, но он уступил непреклонному приглашению, – и они смолкли. Таким образом, собор желал от Киррского епископа не исповедания веры, как от человека подозрительного в своем право­славии, а только «сатисфакции» для немощных совестью и однакоже требо­вательных и предубежденных людей.

Бросим теперь взор в другую сторону и мы увидим пред собой убеленного сединами старца, поруганного, обесславленного и опозоренного – и за что? За веру, – веру евангельскую. Пред внутренним судиею и даже пред внешним общепризнанным авторитетом Рима он чувствовал себя невиновным. При таком настроении он не хотел, да и не мог ограничиться произнесением формальной, но слишком общей анафемы, поскольку ею нередко злоупотребляли еретики для доказательства своего право­славия е contrario. «Ведь и на вселенском соборе (разумею собиравшийся в Никее), – говорил Феодорит в 449 году¹⁰⁷³, – вместе с православ­ными подали свои голоса и приверженцы Ария и подписались под изложе­нием веры апостольской, но потом продолжали нападать на истину, пока не растерзали Церкви». Так, Киррский пастырь и теперь не соглашался на голое осуждение Нестория и он был прав. Общие места всегда неясны и носят в себе задатки для всевозможных перетолкований и прямых извращений, что, к несчастию, и обнаружилось после, в эпоху смут из-за трех глав. Феодорит в этом не ошибся. Он считал и не­выгодным и нравственно непозволительным прибегать к столь эла­стичному средству, которое одинаково употребляли люди самых противо­положных лагерей. Затем, когда светлое и честное имя его было поругано, когда были осмеяны его почтенные седины, а его ревность была объявлена нечестием, когда его σφαγή было одобрено почти всеми¹⁰⁷⁴, – он по со­вести мог требовать, чтобы его выслушали, как православного учителя, чтобы высказали вселенскую санкцию его плодотворной и трудовой деятель­ности, где он потратил свои силы, куда он вложил все богатство своих талантов и всю пылкость высокого одушевления. «Меня оклевета­ли, – утверждал он¹⁰⁷⁵, – и я пришел доказать, что я православный; я проклинаю Нестория и Евтихия, но не буду говорить об этом, пока не изложу (ἐὰν μή ἔκθωαμί), как я верую». Киррский пастырь не желал furtivam absolutionem¹⁰⁷⁶, а для этого одной анафемы было не достаточно: на основании ее можно было принять и низкого лицемера и раскаявшегося еретика, каковыми он себя не сознавал. Выходя из искреннего убеж­дения, что он в целости сохранил отеческое наследие, всегда шествовал по стопам Апостолов и что его противники от своих глаголют ¹⁰⁷⁷ в своих наветах на него, Феодорит находил себя нравственно обязан­ным торжественно показать свои христологические воззрения в самых ярких чертах, отвергнуть все еретическое и тем дать отцам возможность произнести строгое и правдивое решающее слово. «Законы повелевают, – писал он не задолго пред сим¹⁰⁷⁸, – чтобы являлись пред судьею и преследующий и обвиняемый и чтобы судьи ждали ясных изобличений и уже на основании их или отпускали его (обвиняемого), как невинного, или наказывали, как виновного. Напротив того, члены левой не усматривали в Киррском епископе заблуждения и его защиту почитали немотивированною соответствующим и юридически законным актом обви­нения: догматическая непогрешительность его была для них несомненным и само собою разумеющимся фактом, тем более, что и Евтихий и Диоскор, его враги, понесли достойное возмездие. В этом простая разгадка всей Халкидонской истории 26 октября после полудня. Феодорит ищет точного исследования своего дела; ему отвечают, что это излишне и просят удов­летворения мнительности «правых», готовых подвести под анафему всякого умеренного диофизита при помощи подозрения в солидарности с Несторием. Киррский пастырь понял это и, избегая смуты, не без боли душевной уступил настойчивым требованиям. Теперь «будьте здоровы», т. е. я кончил и смолкаю: – заключил он свою краткую речь, как бы намекая, что члены собора достигли своего, хотя он и не был склонен идти по­добным путем. Здесь не было взаимного недоверия между православными «левыми» и Феодоритом¹⁰⁷⁹: иначе весь процесс принял бы желаемую последним форму. Равным образом несправедливо предполагать и коле­бание в Киррском епископе, будто бы старавшемся лавировать¹⁰⁸⁰, поскольку еще в самом начале он прямо заявил о своем отвращении к Не­сторию и Евтихию и всем крайним сторонникам их. Отсюда: укор в нравственном падении истца есть изобретение не особенно гениальных умов, предоставлявших слишком большое место фантазии и слепо полагавшихся на свои безотчетные симпатии и антипатии¹⁰⁸¹. Если разуметь здесь «измену другу», то скорее нужно благодарить Бога за счастливый перелом. Но не было и этого, ибо ранее не существовало болезненного кризиса: Феодорит «и воспитался среди православных, и научен православно, и проповедовал православно», а его поведение в несторианскую эпоху имеет другой смысл – более глубокий, чем простая приверженность к узкой доктрине Нестория.

Логически неизбежным выводом является теперь то положение, что Феодо­рит был воспринят собором не в качестве обращающегося от своего прежнего нечестия к истине несторианина, а как православный богослов, авторитет которого старались поколебать жалкие и презренные пигмеи, возомнившие себя орудиями воли Божией. Анафема Несторию была потребована от Киррского пастыря по человеколюбивому снисхождению отцов к монофизитствующим и в предотвращение могущих последовать нареканий и на Феодорита лично и на весь сонм вселенских представителей. Ранее было слышно торжественное: ἄξιος, ἄξιος; – 26 октября своды храма св. Евфимии потрясаются радостным кликом: τῇ Ἐκκλησία τὸν ὀρθόδοξον! Не могло быть никакого протеста против православия Феодорита, и потому он оказался достойным престола. Собор лишь засвидетельствовал это и открыто выразил тоже, что tacito consensu было признано еще на пер­вом заседании. Православные одобрили православного, дав удовлетворение противникам. Ясно, что для этой цели подробное исследование не было нужно, и его не было. Но если так, если для первенствующих членов собора Феодорит был верным хранителем апостольско-никейского испо­ведания и компетентным его истолкователем, то не могло быть и речи о его сане. Для собора он был всегда епископом и таким именно всту­пил сюда 8 октября. Посему и весь вопрос об нем сводился единствен­но к утверждению на Киррской кафедре. И мы видим действительно, что в своем заключительном резюме сановники просят только «произнести определение, чтобы он получил церковь, как рассудил и святейший архиепископ Лев»¹⁰⁸², умолчав о всех других пунктах, которые не упоминаются и в ответном согласии присутствующих¹⁰⁸³.

Такой взгляд на сущность дела отчасти подкрепляется дальнейшим голосованием. Первыми выступают папские легаты: епископы – Пасхазин, Луценций и Юлиан и пресвитер Бонифаций. Заявление их носит известную окраску слуг апостольского престола: Феодорит принят в общение Львом, а потому и они требуют возвратить ему епархию¹⁰⁸⁴. Несколько более определенным колоритом отличаются лишь мнения Анатолия и Максима. Первый сказал: «почтеннейший епископ Феодорит оказался православным по всему и между прочим потому, что произнес анафему Несторию и Евти­хию»¹⁰⁸⁵. Анатолий как будто заверяет этим, что все совершилось согласно его ожиданиям и вопреки утверждениям еретиков. Это еще прямее и резче выразил Максим в следующих словах: «издавна, с самого начала, я признавал боголюбезнейшего епископа Феодорита за православ­ного, потому что слышал его поучения в святейшей церкви; а ныне приемлю его святость тем более, что он проклял Нестория и Евтихия и мыслит согласно с определением, изложенным на этом святом со­боре»¹⁰⁸⁶. Если таково было исконное воззрение Антиохийского владыки на Киррского пастыря, то ясно, что он не мог подозревать истца в заблуж­дении; очевидно и то, что весь процесс ничего не прибавил к равней­шему и решительному убеждению Максима, еще до открытия заседаний хо­датайствовавшего за Феодорита. Мы знаем, что просьба этого епископа, намеченного и избранного Диоскором, была уважена, несмотря на жесто­чайшую оппозицию «правых». Что следует отсюда, – понятно без слов. Члены левой в своем суждении о личности Феодорита всецело совпа­дали с Антиохийским предстоятелем и, подобно ему, всем своим суще­ством были за Киррского пастыря, как непогрешимого в догмате. День 26 октября нимало не изменил сущности их мнения, а только всем открыл свободу безбоязненно высказывать его. Это новое и, кажется, со­вершенно не двумысленное доказательство в пользу нашей мысли. Анафема была нужна исключительно для монофизитствующих. Замечательно, что самый первый возглас после окончательного мнения сановников был: Θεοδώρητος άξιος τοΰ θρόνου¹⁰⁸⁷. Точно также и все «голоса» заклю­чаются определением, что Феодорит «есть законный епископ Кирра»¹⁰⁸⁸.

Таким образом вопрос шел преимущественно о кафедре и епископ­ском достоинстве, что и было возвращено невинно пострадавшему от разбойнических неистовств. Соборный приговор на этот счет был необходим для придания Киррскому пастырю надлежащего авторитета, ко­торый стремились поколебать диоскориане. В этих-то видах и требовалось проклятие Нестория, чтобы устранить всякие противоречия со стороны лиц, солидарных с вопиявшими 8 октября: «не называйте Феодорита епископом; он не епископ: вон изгоните богопротивника! вот изгоните иудея»¹⁰⁸⁹. Отцы не находили иного средства предотвратить возможность повторения по­добных историй, как только потребовав от истца анафему Константи­нопольскому ересиарху: это устраняло всякие нападки на его личность со стороны его врагов, когда бы и где бы они не появились.

После всего сказанного мы формулируем результаты своего исследова­ния дела о Киррском пастыре в следующих трех кратких положе­ниях:

1). Феодорит был принят Халкидонским собором не в каче­стве раскаявшегося грешника-диофизита, а как православный епископ, несправедливо подозреваемый в христологических заблуждениях; отцы только торжественно санкционировали его православие, для них несомнен­ное, в предупреждение разных нареканий и на него и на себя, или, по выражению Маркиана в эдикте от 6 июля 452 года, «почтили его за со­блюдение веры"¹⁰⁹⁰.

2). Анафема Несторию нужна была исключительно для удовлетворения монофизитствующих и ни мало не предполагает во вселенских представи­телях опасений касательно догматической чистоты Феодорита. Посему, на­стаивая на проклятии Несториева учения, судьи умалчивали об Евтихии, ничуть неменьшем первого еретике. если бы не так, тогда легко могла бы возникнуть тревожная мысль по адресу членов левой.

3). Восьмое заседание имело целью снова вручить Феодориту насильствен­но и незаконно отнятую епископию, но не испытать его православие, ка­ковое для «левых» было бесспорно.

Все эти тезисы, как мы думаем, разъясняют нам Халкидонския со­бытия 26– октября 451 года и дают ключ к уразумению, почему дело Киррского пастыря кончилось так быстро. Лишь только он анафематствовал Нестория, собор тотчас же провозгласил его православным учи­телем: никаких препирательств уже не было. Голосование завершилось в несколько минут. Подали свои мнения легаты, Анатолий и Максим; их повторили Ювеналий, Фалассий, Фотий и Константин; остальные вос­кликнули: «это – правый суд! это – правое определение! это – суд Христов! С этим и мы согласны; все мы тоже утверждаем». Сановники, подводя итог, заключили: «по суду святого собора преподобнейший епископ Феодо­рит да восприимет церковь города Кирра»¹⁰⁹¹. Вступив в храм св. Евфимии православным епископом, Феодорит вышел из него право­славным епископом Киррским, поставленным выше всяких подозрений и в своих догматических воззрениях и в своем пастырском до­стоинстве.

После этого он исчезает от нашего взора, хотя, как само собою разумеется, не сразу покидает Халкидон. У нас имеются только три факта из его дальнейшего пребывания здесь. Па шестнадцатом заседании, в среду, 1 ноября, он подписал неприятное папе определение, которым полагалось каноническое начало Константинопольского патриархата (в Пон­тийском, Асийском и Фракийском диоцезах)¹⁰⁹²; отсюда заключаем, что он участвовал и в других деяниях собора, но его имя скрывается под общими πάντες, λοιποί, σύνοδος. По крайней мере, вместе с про­чими Феодорит доносил в Рим о результатах Халкидонских рассуж­дений¹⁰⁹³. Еще одно обстоятельство известно нам по 120 (152) письму Льва В.. Киррский пастырь словесно передавал Римскому первосвященнику чрез его «викариев» «касательно своеволия монахов своей страны, на­стаивая в особенности на том, чтобы кроме священников Господних никто не осмеливался проповедовать, будет ли это монах или простой мирянин (laicus), который хвалится каким-либо знанием» (qui cujnslibet scientiae nomine gloriatur)¹⁰⁹⁴. Это ходатайство было вызвано, конечно, упадком церковной дисциплины на «Востоке», что подготовлялось еще ранее, напр. при Иоанне в эпоху его вражды с противниками «унии», и получило решительное господство во время монофизитских волнений. Прежде почти всесильные, – монофизиты не замолчат и теперь, а будут, смущать умы на­рода: Феодорит предвидел это и просил Льва своим авторитетным по­сланием пригласить «восточных» пастырей к большей бдительности и осто­рожности в даровании свободы учительного слова. Стоит только вспомнить о движении, вызванном фанатическою проповедью монаха Феодосия, чтобы признать в Киррском епископе вещего пророка. Он продолжал быть тем же стражем Церкви, самоотверженным тружеником в инте­ресах ее процветания, каким был в течение всей своей подвижнической жизни. Лучшего конца для его Халкидонской деятельности и ожидать нельзя.

В среду, 1-го ноября 451 года, заседания заключились, и собор был распущен. Вместе с другими отцами Феодорит направился в свой родной Кирр; но лишь только он переступает за черту Халкидона, мы реши­тельно и навсегда теряем его из вида. Он как будто уходит в не­ведомую нам область, где и пропадает совершенно бесследно. Последний период его епископства покрыт столь же густым мраком неизвестности, как и его начало. Некоторые историки даже полагают, что Халкидонские события были почти предсмертными для Киррского предстоятеля и относят его кончину к 451– 453¹⁰⁹⁵, но, кажется, Господь хранил его дни, хотя об них мы ничего не знаем. Чтобы восполнить этот пробел, другие писатели, пользуясь отсутствием связывающего фантазию историче­ского материала, сочинили довольно любопытный эпилог, в котором ска­зывается одна необдуманная нетерпимость этих авторов к Феодориту. Вот сущность этой легенды. Доведенный на соборе до необходимости анафематствовать своего «приятеля» Нестория, престарелый епископ почувство­вал мучительные угрызения совести, неумолимо казнившей его за прежние прегрешения. Не лишенный кое-каких добрых задатков и не будучи в конец испорченным человеком, он счел за лучшее посвятить остаток жизни горячему раскаянию мытаря, терзаемого внутренним судиею. Он сло­жил с себя епископское звание, предоставив управление церковью своему хорепископу Ипатию, а сам в тиши монастыря всецело предался оплаки­ванию своего бурного и печального прошлого¹⁰⁹⁶.

Как можно усмотреть из этого сжатого изложения, мотив придуман довольно благовидный, но источник его лежит в том рвении, которое называется ревностью не по разуму. Не входя в подробности, мы кратко укажем несостоятельность этой теории.

В Халкидоне Феодорит подписывался епископом, в 452 году импе­ратор Маркиан титулует его этим наименованием¹⁰⁹⁷, в 453 году Лев В. обращается к нему, как собрату, призывает его к усиленной пастырской и учительно-обличительной деятельности и просит его постоян­ной помощи, желая видеть в нем своего «викария» на «Востоке»¹⁰⁹⁸. Эти факты показывают, что он продолжал занимать свою кафедру, между тем нет никаких данных, что после этого он изменил свое решение. Если побуждением к этому служило раскаяние, то ведь фактор этот дол­жен бы был заявлять себя с особенною энергией после 26-го октября или 1-го ноября, а когда этого нет, – значит, и указанное побуждение есть просто фикция нескольких фантастических или фанатических голов. Что касается того пункта, будто Феодорит не принимал непосред­ственного участия в делах Киррской церкви, но, будучи номинальным предстоятелем ее, сдал все заботы хорепископам: то это не более, как смелая попытка ввести в историю факт необычайной несообразности. Наука не знает хотя бы сколько-нибудь аналогичных примеров, а без них все соображения не могут претендовать даже и на малейшую степень при­близительной вероятности. Конечно, Феодорит не раз высказывал склон­ность к уединению, но вместе с тем он положительно выражался, что «проведет остальные дни благодушно, где ни повелит Господь"¹⁰⁹⁹; отцы собора призвали его к архиерейскому служению, – и он возвратился в Кирр и пребывал здесь епископом, считая их приговор за указание свыше.

Во всяком случае Феодорит не вмешивался теперь в смутные церковные волнения, посвятил себя исключительно своей пастве и руководствовался при этом давно провозглашенным принципом, что он любит «тишину же­лающих созидать Церковь в монашеском состоянии»¹¹⁰⁰. Внутреннее само­углубление и самоиспытание, молитва к Богу, труды по вверенному ему стаду: вот среда, где в силе духа и с возвышающим чувством со­знания не бесплодности пройденного пути Феодорит готовился к могиле. Эта сфера замкнутости в себя заключала его в тесно очерченный круг, в пределах коего завершал свое течение ревностный поборник право­славия. Благоговейно преклоняясь пред этим великим и чистым харак­тером, мы не дерзаем вторгаться во внутренний мир маститого иерарха, сошедшего в землю «православным учителем», «православно проповедовавшим». Впрочем, он сам оставил нам некоторые указания касательно строя его мыслей за это время. Разумеем экзегетическое сочинение его «Октатевх» и ересеологический труд, которыми он завенчал свое славное жизненное поприще. Физические недуги не могли победить его всегдашнего рвения, и он пытается «проникнуть в тайны Всесвятаго Духа», чтобы заградить хульные уста совопросников и руководить истинно верующих к постижению Слова Божия¹¹⁰¹. В другом своем сочинении он предупреждает возможность уклонений с царственной стези евангельских догматов, внушая читате­лям мысль одинаково избегать крайностей и несторианства и монофизитства, а в своем сжатом догматическом изложении (Haer. fab. compend., lib. V: θείων δογμάτων ἐπιτομή) давая твердую опору для богословов. Убелен­ный сединами, но верный своему долгу, примиренный с Богом, совестью и людьми, не перестававшими искать его мудрого назидания: таков Феодо­рит в период времени после Халкидонского собора. Больше о нем мы ничего не знаем и должны отметить лишь несколько отрывочных и не­связанных между собою фактов, относящихся к нему, хотя и независимых от него, не вытекавших из его личной инициативы.

Сюда принадлежит прежде всего указ Валентиниана и Маркиана от 6-го июля 452 года. Императоры отменяют теперь все прежние декреты против страдальцев за правду. «Пусть совсем упразднится, – читаем мы в этом эдикте¹¹⁰², – то, что получило силу от несправедливости, и несправедливый приговор пусть нимало не вредит ни Евсевию (Дорилейскому), ни Феодориту, боголюбезнейшим епископам, о которых упоми­нает определение (Феодосия); потому что не могут быть осуждаемы (каким-либо) распоряжением те епископы, которых за соблюдение веры по­чтило соборное постановление».

Это твердое и благородное слово Маркиана не остановило нападок на Киррского пастыря; против него выступил человек, не принимавший прямого участия в религиозных волнениях «Востока», но фанатический враг пелагиан и несториан. Это был некто Марий Меркатор. Уроженец За­пада, проживавший в восточной половине греко-римской империи, он тем жестче и беспощаднее нападал на ненавистных ему лиц, что не был связан живыми симпатиями родины, и поражал всех с невозмутимым хладнокровием к своим противникам. Посторонний зритель, – он руково­дился исключительно крайне понимаемым интересом благочестия; член Римской церкви, раб суровой дисциплины и безотчетного уважения к перво­священнику вечного города, – он не проникал в глубины догматических систем чуждых ему по направлению богословов и не стремился к выде­лению золота от сторонних примесей, все принимая с равным доверием и выдавая с одинаковым убеждением в подлинности и точности¹¹⁰³. Таков был писатель, взявший на себя неблагодарную задачу изобличить Феодорита в еретичестве. Дело было, кажется, вскоре после Халкидонских событий. По крайней мере несомненно, что монофизитское движение достигло уже той фазы развития, когда оно вылилось в более или менее опреде­ленную форму, а его виновники и продолжатели получили позорную кличку «евтихиан», что могло случиться после общей анафемы Константинополь­скому архимандриту в 451 году¹¹⁰⁴. Марий явился противником с доку­ментами в руках, – документами, обвинительная сила которых оттенялась тем резче, что в параллель с ними приводились цитаты из Феодора Мопсуэстийского и Нестория, а в противовес им выставлялся авторитет св. Кирилла, Целестина и первого Ефесского собора. Полемического задора или пристрастия оппонента не было особенно заметно, и посему тем больше под­купало читателей не в пользу Киррского епископа позорное наименование еретик, какое красуется над переводом ἀντίῤῥήσεις Феодорита против «глав», вышедших из рук православного. В качестве неопровержи­мых улик у Меркатора фигурируют: 1) «возражения» Киррского пастыря на Кирилловы анафематства, заклеймленные титулом еретических измы­шлений¹¹⁰⁵; 2) отрывки из «Пенталога», вдохновителем которого назывался сам сатана¹¹⁰⁶ и, наконец, 3) письма к разным лицам и между прочим к Несторию¹¹⁰⁷. Как справедливо думает Гарнье¹¹⁰⁸, Меркатор хотел убедить «западных» в том, будто Феодорит в своей христологии совпа­дал с Феодором и Несторием и проповедовал δύο Yἱούς, δύο Κυρίους. Аргументируется это двояким способом: a) согласием его с помянутыми авторами в мыслях и выражениях и b) указанием на его привязанность к ним и ненависть к св. Кириллу и Ефесским деятелям, которых Киррский епископ именовал арианами и аполлинаристами. Не выяснено, чтобы Марий намеренно позволял себе прямые подлоги и фальсификации в выдержках, но его тенденция – совершенно несомненна: своим бесце­ремонным выбором – и притом без всякой критики – он рассчитывал лучше и вернее достигнуть своей цели, не двусмысленно предупреждая пуб­лику касательно низкого качества предлагаемых ей извлечений.

Попытка Меркатора не имела пока осязательных результатов и на первое время прошла совершенно бесплодно, но ее влияние сказалось позднее, когда противники Халкидонского собора усвоили его полемические приемы во всем их объеме. Для нас важно пока заметить, как ненависть врагов Феодорита следовала за ним почти вплоть до могилы, как трудно было даже совре­менникам подняться до спокойного воззрения на его личность и как легко мог возгореться спор об нем по удалении его с жизненной арены. Нужен был ум, равный ему по энергии и направлению; таким был тогда один папа Лев¹¹⁰⁹, сумевший по достоинству оценить таланты «восточного» богослова, хотя и не без оттенка снисходительности, какой обнаруживался во всех поступках этого первосвященника в его отношениях к другим предстоятелям.

Халкидонские легаты сообщили папе о защите Феодоритом его томоса и передали ему просьбу об укрощении словоохотливых монахов или мирян, – и 11-го июня 453 года Лев пишет обширное послание Киррскому епископу ¹¹¹⁰ . Не может быть сомнения, что оно не стоит в связи с письмом последнего к папе и вытекало из желания Римского влады­ки засвидетельствовать адресату свое почтение и одобрение. Автор с обычным и характеризующим его мастерством оратора Амвросиевой школы излагает ход предшествующих событий, но не редко злоупотребляет эффектами латинской речи настолько, что мысль как бы ускользает под пышным нарядом изысканных фраз. Вообще, настоящее произведение Льва, не смотря на признаваемую Арендтом «полноту чувства и некоторую возвышенность выражения»¹¹¹¹, принадлежит далеко не к блестящим трудам элегантного пера образованнейшего первосвященника. Папа начинает длинным вступле­нием, где приглашает адресата к радости по поводу победы над винов­ником несогласия, ибо «это второй праздник вселенной после пришествия Господа». Изображая в самых мрачных чертах «Египетского опустоши­теля», «нещадившего ни живых, ни мертвых», Лев В. с неменьшею горячностью негодует на преследования Диоскором православных пастырей, чем и на его еретические заблуждения. «Когда он, – значится в послании (cap. 4), – подвигнулся отнять жизнь у священной памяти Флавиана, он лишил себя света истинной жизни. Когда он пытался изгнать вас из церквей ваших, он тем самым отделил себя от общества христиан. Когда он увлекал весьма многих и побуждал их к согласию с заблу­ждением, он поразил свою душу многоразличными ранами». «Но благосло­вен Бог наш, непобедимая истина Которого показала тебя чистым от всякого пятна ереси, согласно суду апостольского престола. Ты воздашь Ему достойную благодарность, если в защите вселенской Церкви сохранишь себя таким, каким мы тебя одобрили и одобряем. Что Бог всяческих разру­шил лживые наветы клеветников, – в этом мы признаем величайшую заботливость о всех нас блаженнейшего Петра, который, утвердив суд своего престола в определении веры, не оставил ничего, за что можно было бы упрекнуть вашу личность, поборающую вместе с нами за апо­стольскую веру: ибо, когда судит Дух Святый, не может не выйти по­бедителем никто из тех, вера коих уже победила» (cap. 5 fin.). Как бы в отплату за эго, Лев увещевает Феодорита (cap. 6) «помогать своими трудами апостольскому престолу» в борьбе с евтихианами и несторианами. Успех дарован не для усыпления, а для возбуждения, посему «мы, – пи­шет папа, – желаем содействия твоей бдительности, чтобы своими донесе­ниями ты спешил уведомлять апостольский престол, что в тех странах процветает учение Господне». Архиепископ Римский не упускает случая напомнить Киррскому пастырю, что в полемике с еретическими крайно­стями следует держать одинаково твердый тон, «дабы не подать врагам повода к злословию и, действуя только против евтихиан или только про­тив несториан, не показаться обращающим тыл пред которыми нибудь из них», «Будем, – замечает автор (cap. 5 init.), – в равной мере избегать обоих врагов Христа и осуждать их так, чтобы, – сколько раз ни потребовала бы этого польза слушающих, – с полною готовностью и очевидностью мы поражали их вместе с догматами достойною анафемой: это затем, чтобы не почли признаком вынужденности, если покажется, что (по отношению к одной из ересей) это делается с большею темнотою или медлительностью. Хотя и самый предмет достаточен для увещания твоей святости, но еще более убедили тебя в этом опыты». Лев, конечно, разумеет здесь господствовавшие между монофизитствующими предубеждения против Феодорита за мнимую привязанность его к Несторию, – впрочем предваряет (cap. 4 cir. med.) свои слова лестным отзывом, что его адресат, «будучи воспитан твердою пищею», не нуждается даже в его папском руководстве. В заключение (cap. 6 fin.) Лев сообщает о своем недовольстве 28-м правилом Халкидонского собора и об исполнении просьбы касательно своеволия монахов чрез особое послание на имя Мак­сима Антиохийского. «Да хранит тебя Бог невредимым, возлюбленнейший брат!» – заканчивает Римский иерарх¹¹¹².

Письмо это было радостным событием в жизни маститого старца: оно свидетельствовало, что Халкидонское решение сочувственно принято самым видным представителем церковного чиноначалия в смысле всецелого осво­бождения его от всяких подозрений; оно было выражением искреннего уважения; оно благословляло Феодорита на усиленные подвиги и приглашало его к новым трудам. Лев настолько ценил Киррского епископа, что хотел видеть в нем своего вернейшего товарища и преданного легата, уполномоченного авторитетом кафедры св. Петра¹¹¹³.

К сожалению, мы ничего не знаем о том, как Феодорит встре­тил письмо папы и в какой мере удовлетворял его желаниям. Это последнее известие о его жизни после Халкидонского собора. Смерть была уже близка, могила готовилась поглотить свою жертву: Киррский пастырь покидает мир тревог и страстей, не редко бывший для него истинною юдолью плача. Точных сведений о кончине Феодорита не сохра­нилось. Геннадий Массилийский утверждает, что это было при императоре Льве Старшем¹¹¹⁴, взошедшем на престол кесарей в 457 году, но – тотчас ли после этого момента, или же спустя значительное время? К ре­шению этого вопроса может вести следующее соображение. Воспользовавшись кончиной Маркиана, Александрийцы умертвили православного владыку Проте­рия и незаконно избрали вместо него монофизитствующего Тимофея Элура. Протестующие «синодиты» обратились с жалобой ко Льву, а тот потребовал от предстоятелей различных церквей ответа касательно этого дела и зна­чения Халкидонского собора вообще¹¹¹⁵. В посланиях епископов первой и второй Сирии¹¹¹⁶ имени Феодорита не имеется, равным образом не ука­зывается и его преемник по кафедре, – следовательно Киррский пастырь тогда уже оставил землю, а это было не позднее конца 457 года¹¹¹⁷, ка­ковой и должен быть признан за год его смерти¹¹¹⁸.

Так в мире с Церковью, в сознании своей относительной правоты пред Богом и людьми, в маститой старости отошел в вечность безупречно честный, ревностный до самопожертвования, умственно образованный до полного со­вершенства, – величайший иерарх, какой только встречался в древней истории. Он ярко сиял в течение всей своей жизни и всюду и всегда разливал ясный свет, ослепительный для противников истины и служивший путеводною звездой для ее друзей – от просто верующего до Антиохийского владыки, от низкого земледельца до самого царя. Он был всем вся, чтобы, спасти всех. Его луч померк как раз в тот момент, когда он достиг своей цели: его христологические формулы были одобрены и соборно провозгла­шены в качестве точного выражения апостольского исповедания, а сам он стяжал имя православного учителя. Испуская дух, он мог сказать словами Апостола: подвигом добрым подвизахся, течение скотах, веру соблюдох (2 Тим, IV, 7)¹¹¹⁹. Остальное ведает Бог, желанному суду Которого предстал Феодорит, славный епископ Киррский, «светиль­ник не одного Востока, но и всей вселенной»¹¹²⁰; на нем не менее, чем и на Иоанне Злотоусте, оправдалось собственное его изречение: ἐχρεωστεῖτο τῷ λαμπρῷ βίῳ καὶ ἡ λαμπρὰ τελευτὴ¹¹²¹.

Вопрос о Феодорите и его учении после его смерти. – Причины ненависти монофизитствующих и Киррскому епископу и их попытки очернить его память. – Усилия против­ников Халкидонского собора и особенно Филоксена Иерапольского анафематствовать личность и догматику Феодорита в царствование Анастасия и Юстина. – Эпоха Юстиниана. – Collatio с Северианами в 531 году и господствующее настроение, противное «главам». – Возбу­ждение оригенистами вопроса о Феодоре, Феодорите и Иве. – Первый указ Юстиниана отно­сительно их и вызванные им протесты: письма Понтиана и Фульгенция Ферранда. – Оппо­зиция папы Вигилия, завершившаяся его согласием, – Judicium 547 года. – Защита «глав» Факундом, епископом Гермианским, в сочинении Pro defensione trium capitulorum. – Значение этой апологии в истории споров. – Judicaium папы и новые волнения. – Второй эдикт Юстиниана Ὁμоλογία τῆς πίστεως и его обвинительные пункты против Феодорита. – Предварительная конференция касательно «глав» и решение перенести дело на вселенское исследование. – Собор 553 года и его отношение к результатам прежних совещаний и определений по спорным вопросам. – Пятое заседание 17-го мая, где были читаны неко­торые выдержки из сочинений Феодорита, и характер его постановления. – Общий резуль­тат соборной деятельности; значение приговора Константинопольских отцов от 2-го июня 553 года. – Мнение папы Вигилия и суждение его преемников: Пелагия II и Григория Вели­кого о Киррском пастыре. – Отзывы Леонтия Византийского и Иоанна Евхаитского. – Феодо­рит – православный учитель Церкви.

«Никогда слава славных не уничтожается со смертью, добродетели не оканчиваются вместе с умершими; а еще более увеличивается доброе мнение о добродетельных с их кончиною, потому что всякая зависть к умер­шим исчезает»: так говорил о Флавиане Константинопольском импера­тор Маркиан в своем указе от 11-го июня 453 года¹¹²². С Феодоритом на первых порах случилось совсем напротив. Отошедший из этого мира православным, он не был признан таковым весьма многими, хотя, конечно, не сделался теперь хуже, чем каким он был в течение всей своей жизни. Север называл его другим Несторием ¹¹²³ ; Яковиты до сих пор проклинают вместе с некоторыми другими и Киррского епис­копа, поставив правилом, чтобы священники произносили ему анафему при своей хиротонии¹¹²⁴. Имя Феодорита долго и ожесточенно терзалось, пока в 553 году не положен был конец всем пререканиям относительно этого пастыря. И понятно, почему произошло именно так. В деятельности почившего было не мало фактов, весьма неприятных для лиц, которые не хотели идти за ним и руководились исключительно принципом: кто не за нас, тот не только против нас, но и враг наш. Это были «евтихиане». Уничтоженные Халкидонским собором и торжественно осужденные в качестве еретиков, они не уступили голосу Церкви, а желали, чтобы последняя подчинилась их требованиям и приняла их узкую догматику. Надежды на это были слабы, и монофизиты стараются достигнуть своей цели иным путем, подвергнув сомнению авторитет вселенского судилища указанием на одобрение им людей якобы еретичествовавших, в роде Феодо­рита. Способ был выбран и легкий и удобный – тем более, что нечестие Киррского епископа представлялось для его противников самоочевиднейшею истиной.

Атака ведется с разных сторон и всевозможными средствами, в числе коих ложь и обманы играли весьма важную роль. Сплетаются самые невероятные басни, на которые только были способны невежествен­ные монофизиты, мнившие себя ревнителями благочестия. Мы знаем, что уже во время разбойничьего собора ходила легенда, будто Феодорит отвергал церковные определения на счет таинства крещения и был чудесно нака­зан за это¹¹²⁵. Чувствуя себя бессильными бороться на открытом поле, «евтихиане» пускаются в темную область саг, где был полный простор выдумывать, что угодно. Если так было в половине пятого столетия, то легко понять, с какою свободой и смелостью повели свою полемику акефалы после смерти Киррского пастыря, когда присоединился еще новый мотив для вражды против него – стремление ослабить значение Халкидонского опре­деления и когда на устах Феодорита лежала печать гробового молчания. Не все перипетии этой интриги известны нам в точности, да они были бы и не интересны, если бы не вызвали соборного решения касательно личности и учения Киррского епископа. Они обращают наше внимание главным образом потому, что составляют переходные звенья от 451 года к 553, от оправдания к «осуждению» или – вернее – к точнейшему постановлению.

Мы видели, насколько тесно судьба Феодорита была связана с Халкидонским собором, на котором однакоже он не был в ряду первых деятелей. Не имея возможности обвинить Киррского пастыря в прямом и непосредственном участии в существенных решениях, но ненавидя его всею душой, как самого страшного врага своего, монофизитствующие прибегли к иному маневру, чтобы сделать его ответственным за различ­ные мнимые беззакония Халкидонских отцов. Здесь прежде всего высту­пил на сцену вопрос о томосе, служившем знамением православия для Феодорита и его единомышленников, но бывшем камнем соблазна для еретиков. Чтобы устранить этот высокодогматический документ, «евтихиане» старались доказать фальсификацию греческой его версии, принадлежавшей будто бы Киррскому иерарху. Утвердившись в этой мысли, апокрисиарии Алексан­дрийского патриарха Афанасия II (490–496 гг.) в 496 г. подали легатам папы Анастасия II (496 –498 гг.) записку (Iibellus) с просьбой об­щения с Римскою церковью. Тут между прочим значилось, что «перевод­чиками (посланий Льва В.) были те, которые вместе с Феодоритом, епи­скопом Киррским, были тогда последователями Нестория», и потому они внесли в греческий текст не мало и от своих богохульств¹¹²⁶. Это, не­сомненно, явная клевета, поскольку Феодорит, кажется, не знал латин­ского языка¹¹²⁷, а Лев В. ни мало не упрекал его за искажение своего томоса, хотя и знал о неточности греческой передачи¹¹²⁸.

Раз дело было начато, и попытки в этом направлении не прекра­тились. Захария Митилинский (на острове Лесбосе) даже заявлял, что именно Киррский предстоятель «побудил Льва написать послание, которое называется догматическим»¹¹²⁹. Все это показывает, насколько крепко в голове монофизитствующих утвердилась мысль, что Феодорит – причина всех бед­ствий, извратитель веры, добившийся соборного одобрения своих ложных идей. Посему они категорически провозглашали, что несториане хотели иметь Киррского владыку председателем Халкидонских совещаний и что во вся­ком случае там все совершалось по его воле¹¹³⁰. Подобное убеждение еще более укрепляло их в надежде, что лишь только будет анафематствован этот ненавистный им пастырь, и имя Халкидона будет презренным для всех христиан. Принимаются очень энергические меры, которые радушно встречались правительством, в политических интересах заботившимся о примирении религиозных партий. Уже первый преемник Маркиана обращается с запросом о значении Халкидонского собора, узурпатор Василиск (476–477 г.) публикует ἐγκύκλιον, Зенон издает в 482 г. свой несчастный ἑνώτικον: – успеха не было, ибо открытые нападки на Халкидонские определения слишком резко обнаруживали еретические тенденции монофизитов, давали видеть в них людей, думавших устранить своим личным (и для многих – превратным) мнением вселенскую истину. Тогда-то монофизиты начинают выдвигать личности и возбуждают вопрос о «трех главах», в уверенности, что осуждением их они достигнут осуществления самой заветной своей цели.

Для характеристики их замыслов мы имеем чрезвычайно важные отрывки из переписки Иакова Саругского (Jacques de Saroug, Jacob of Sarug) к монахам монастыря Mar Bassus’ и к Павлу Эдесскому¹¹³¹; эти документы, как догадываются ученые, явились не позднее 473 года¹¹³². Вот что значится в одном из них: «недавно мне попали в руки сочинения (des discours) Диодора, Феодора и Феодорита, – и я увидел, что все они были пропитаны сатанинскою злобой. Посему вместе с Нес­торием я анафематствую и его сотоварищей – Диодора, Феодора и Феодо­рита, ибо для меня очевидно, что все эти еретики, опьяненные желчью древнего змия, разделяют Еммануила на двух сынов, – единородного Сына Божия и сына Девы Марии. В виду этого я снова повторяю то, что говорил уже давно: я анафематствую Нестория, Евтихия и тех, кто принимает нечестивое учение их; – Диодора, Феодора, Феодорита и всякого, кто читает их книги и держится их воззрений, – кто не испо­ведует, что Бог Слово без мужеского зачатия вступил в Деву, чтобы воплотиться и сделаться сыном Давида и Авраама, по Писанию... Вообще всех тех, которые единого неделимого Христа разделяют на двух сынов и прилагают к Нему числа и имена, одни из коих обо­значают Бога Слова, а другие говорят о воспринятом человеке, – тако­вых Церковь анафематствует»¹¹³³. «Произведшие эту (несторианскую) ересь, – читаем далее¹¹³⁴, – суть ученики Симона Мага: Павел Самосатский обучал ей под различными формами, а после него Диодор и Феодор закрепили ее в письмени с искусством и блеском греческой философии; Несторий только истолковал ее и содействовал ее распространению, облекши чарами слова, и, наконец, Феодорит и разделявшие те же самые мнения со всею силой поддерживали их в свое время».

Дойдя до мысли, что Киррский епископ был последним и самым опасным выразителем коварства диавольского, монофизиты не без осно­вания рассчитывали подорвать авторитет Халкидонского православия провоз­глашением еретичества этого пастыря. Стремлениям их благоприятствовало то обстоятельство, что занявший в исходе пятого века трон кесарей Анаста­сий I (491–518 гг.) был явно нерасположен к православным диофизитам вообще и отожествлял их с несторианами. По его инициативе, в 499 году открылся в Константинополе собор, где он убеждал про­изнести анафему, между прочим, и на личность Феодорита, а равно и тех, «которые проповедовали во Христе две отдельные природы и не признавали, что был распят один из Троицы»¹¹³⁵. По этому должно судить, откуда шла интрига против автора «Эраниста». Вождями этого похода были рьяные сторонники евтихианской системы, находившие сочувствие во дворце. Что это факт, – доказательство сего дает нам некто Ксенайя, родом Перс, по положению раб, убежавший от своего господина и после возведенный Пе­тром Антиохийским в звание Иерапольского митрополита под греческим именем Филоксена¹¹³⁶. Скоро, благодаря своему пронырству, он выдвинулся вперед, сделался очень видною особой и принял самое горячее участие в развитии вопроса о «трех главах». В 499 г. он был уже в столице империи вместе с Флавианом Антиохийским. Хотя, невидимому, предло­жение Анастасия и было отвергнуто, однакоже несомненно, что Филоксен, сочувствуя планам государя, усердно агитировал против Феодорита. Ра­зумеем его послание к монахам Tell-Ada, появившееся в конце пятого сто­летия. Этот памятник может служить точным выражением взглядов всего монофизитствующего лагеря, ополчившегося на славного Киррского пастыря. «Феодорит, – писал Филоксен¹¹³⁷, – покрыл поношениями распятого Сына Божия, когда он говорил: «как сделался смертным Тот, Кто дает жизнь, или как воскрешает тот, кто предан смерти? Страдал не Бог, а человек, которого Он воспринял между нами». Феодорит говорил еще: «страдания принадлежат человеку, который страдателен; бесстрастный же выше всякого страдания. Страдал лишь зрак раба; потому-то Он (Христос) и говорил: зачем ищете убить Меня (ср. Ин. 8, 40)?» В другом месте он говорить: «страдал не Бог, а человек, которого Бог воспринял между нами. Итак, когда мы пользуемся словом вопло­щение, мы покланяемся, как одному Сыну, и Тому, Кто воспринял, и тому, кто воспринят, различая естества. Это одно лице – подобно тому, как и Спаситель говорил о муже и жене: они уже не двое, но одна плоть (Мф. 19, 6). Равным образом, рассуждая о соединении, мы гово­рим, что не двое, но одна плоть. Как двойство мужа и жены не пре­пятствует называть их одною плотью, – точно так же и двойство естеств не препятствует единству личности. Когда мы различаем природы, то не говорим о сущности¹¹³⁸ без лица, ибо природа Сына человеческого столь же совершенна, как и Его лице (partsoupa, resona). То же самое и по отношению к божеству. Но если мы обращаем внимание на связь (двух природ), то говорим уже, что одно лице. Напротив, когда мы различаем две природы, мы называем совершенным лице Сына человеческого и со­вершенным лице Сына Божия». Наконец Феодорит говорил: «Фома ося­зал того, который воскрес, и поклонялся Тому, Кто воскресил"».

Филоксен намеренно подбирает наиболее резкие места, нимало не исследуя их со стороны подлинности¹¹³⁹, – только бы ему обратить Киррского пастыря в несторианина. Совершается это, конечно, не в интересах правды, не для уяснения христологии цитируемого автора; тут скрывается глу­бокий мотив, выдающий истинные намерения монофизитствующих. Иерапольский митрополит сам обнаружил это, разразившись неистовою филиппикой против Халкидонского собора. Повторяя усвояемое императору Феодосию II изречение, он спрашивает: «если нужно осудить (значит, – и отвергнуть, признать незаконным) низложение Феодорита, то почему не осудить и низ­ложение Нестория?»¹¹⁴⁰. Для Филоксена оба эти лица были, несомненно, тожественны до последней черты: посему, полагал он, первый не мог быть оправдан в Халкидоне, коль скоро анафематствован второй. Здесь в полной силе сказалось роковое значение отмеченных нами выше особенностей заседания 26-го октября 451 года. Феодорит был принят тогда собором, но под условием анафемы Несторию, что могло иметь место и по отно­шению к человеку, всю жизнь ходившему во мраке заблуждения. Насколько искренно было сделано это, – акты не показывают прямо, а монофизитствующих трудно было запугать крайностью результатов, которые выте­кали из их воззрений на Халкидонские деяния. Они даже били на подоб­ные исключительные выводы, чтобы подорвать значение Халкидонского собора. «Последний одобрил учение Феодорита, между тем он проповедовал со­вершенно согласно с Несторием, следовательно и сам не отличался вы­сокою догматическою чистотой»: таково заключение Филоксена.

Став на такую точку зрения, этот епископ-монофизит старался привле­кать и других к союзу с собой, что, при его энергии и широких связях, ему и удалось вполне в век мелких характеров, способных проклятого ими чтить, как отца, по истечении года. Ревностный Перс склонял в свою пользу и влиятельных иерархов с неумолимостью истого фанатика. Его виды осо­бенно наглядно обрисовались в отношениях к Флавиану Антиохийскому, обвиненному в несторианстве. Патриарх отразил этот удар, но не сми­рил Филоксена. «Он, – сообщали Палестинские монахи Алкисону (епископу Никопольскому, митрополиту Эпирскому, † 516 г.), – стал указывать на Диоскора (Диодора?), Феодора, Феодорита... и других. Если не предашь, – говорил Ксенайя, – анафеме всех их, как единомышленников Нестория, то ты несторианин, хотя бы тысячу раз изрекал анафему Несторию и его мудрствованию. Флавиан долго не соглашался, но наконец уступил вздорчивости своих противников»: на местном соборе 509 года он анафематствовал означенных лиц и отослал письмо к царю. «Ксенайя не удовольствовался и этим, а начал требовать от Флавиана другой ана­фемы самому собору и тем, которые допускают два естества в Госпо­де»¹¹⁴¹. Замечательный переход: от Нестория к Феодориту, от него ко всему собранию Халкидонских отцов, как бы потому, что, осудив этого пастыря, нельзя было не отвергнуть и авторитет принявших его иерар­хов. С этою же мыслию были сделаны такие предложения Илие Иерусалим­скому и Македонию Константинопольскому. Что отвечал последний, – мы не знаем, но, кажется, последовал отказ, ибо ревностный диофизит попла­тился ссылкой¹¹⁴². Илия поступил иначе. От себя лично он произнес анафему не только некоторым покойным деятелям, но и всему Халкидонскому собору. Имени Феодорита в известии Феодора Чтеца не сохрани­лось¹¹⁴³, хотя едва ли можно думать, что Иерусалимский предстоятель поща­дил его.

Все эти частные попытки были торжественно подтверждены в Сидоне, куда, по приказу Анастасия († 9–11 июля 518 г.), явилось до 80 епи­скопов. Православие было признано нечестием, защитники его удалены, а их кафедры заняли монофизиты¹¹⁴⁴. Еретики победили, но не успокоились. Усиленная агитация развивалась повсюду в течение всего царствования этого императора и захватывала собою всех без изъятия и особенно непросве­щенную чернь и невежественных из монахов, которые производили страш­ные неистовства¹¹⁴⁵.

Заявить оппозицию никто не решался, а враги не жалели талантов и не разбирались в средствах, чтобы деморализировать христианский мир. Халкидонский собор падал в своем значении, вместе с ним подвер­гался горькой участи и Феодорит. Насколько далеко зашло дело, – обнару­жилось при преемнике Анастасия, Юстине I (518–527 гг.): в своем эдикте на имя военачальника «Востока» Ипатия, от 7-го августа 520 года, он кон­статирует тот факт, что «Феодорит всюду обвиняется за заблуждение в вере»¹¹⁴⁶.

Такое несправедливое отношение к памяти почившего иерарха не могло не вызвать протеста, который обыкновенно проявляется в тем более резкой форме, чем менее дают свободы честному слову. Киррский па­стырь был слишком велик, чтобы не оставить после себя почитате­лей, – и таковых было много везде, преимущественно в Кирре, благо­говейно преклонявшемся пред славным именем своего почившего пред­стоятеля. И вот, когда жестокая анафема гремела в разных углах греко-римской империи, два Киррских клирика – пресвитер и защитник Андроник и диакон Георгий, – взявши изображение Феодорита, поставили его на колесницу и устроили процессию с пением псалмов. Кафедра тогда была праздна. Назначенный вскоре после этого происшествия Сергий вполне разделял симпатии подчиненных и учредил особое празднество в честь своего знаменитого предшественника¹¹⁴⁷.

Какой смысл имело это событие, – положительно сказать нельзя. Про­тивники, конечно, приписывали виновникам этих демонстраций несторианские воззрения и не стеснились подпустить нужное им количество черных красок. Но, вероятно, в противовес общему предубеждению против Фео­дорита, в Кирре думали выразить свое почтение, к нему и с этою целью придали всем церемониям религиозный характер. Вся Евфратисия была солидарна с Киррскими гражданами.

Протест не привел ни к чему, кроме наказания неумевших скры­вать свое уважение к людям, его достойным. Уже Юстин I назвал их «погрешившими против истинной и непорочной веры»¹¹⁴⁸. Понятно, что за советники стояли за спиною государя, нашептывая ему, что похвала Феодо­риту равняется измене православию.

Враги Халкидонского собора шли твердым шагом, успех венчал их темные происки. Еще больший простор открылся для них, когда в 527 году бразды правления государством взял в свои руки Юстиниан. Лично нерасположенный руководствоваться притязаниями «евтихиан», он усердно служил их интересам¹¹⁴⁹, в чем ревностно помогала ему и его супруга Феодора, горячая монофизитка. Он чувствовал наступавшее одряхление империи, – чувствовал, что это тело, где мало духа жизни, и потому невольно оказался рабом униальной политики, наследовав традиции своих предше­ственников. Он стремился слить воедино совершенно несродные элементы и, естественно, должен был принуждать к непозволительным жертвам и правоверных и их антагонистов. К сожалению, почва для примирения была выбрана самая неудобная. Юстиниан на троне кесарей и в царской порфире хотел подражать св. Кириллу, не будучи равным ему по силе богословского гения. Признав в себе достоинства первостепенного бого­слова, он стал сводить государственные расчеты к религиозным, чтобы удовлетворить и тем и другим, тогда как теперь они были диаметрально про­тивоположны между собою. И вот, лишь только требование политики встретило себе непреодолимое препятствие в религиозных несогласиях, Юстиниан начинает лавировать между обеими партиями, добиваясь взаимных уступок.

Так, уже в 531 году был назначен богословский диспут между крайними выразителями монофизитской догматики, Северианами, и православ­ными диофизитами. Collatio происходило в одной из зал дворца в при­сутствии гражданского чиновника (magister officii) Стратегия, представлявшего особу императора. На стороне православных было пять епископов, но все рассуждения вел собственно Ипатий Эфесский, человек весьма обра­зованный и ловкий диалектик. Еретики, в числе шести членов-епископов, заявили, что Евтихия считают нечестивым, даже начальником ереси, а Диоскора последователем апостольских догматов, и не принимают Халкидонского собора потому, что тот, – в противоречие св. Кириллу и дру­гим отцам, – провозгласил во Христе два естества после соединения. Опровергнутые на всех пунктах, спорщики (contradicentes) на втором заседании лукаво заметили, что ведь «Ива и Феодорит ради правой веры приняты собором и ради правой веры читаются в священных дипти­хах». Ипатий разъясняет, что это сделано было во внимание к их правомыслию, поскольку они прокляли Нестория. Еретики возражают: «Фео­дорит анафематствовал коварно, неискренно (per dolum), ибо, исполнив это (по необходимости), он сказал: Valete (σώζεσθαι)». Ипатий отвечает: «Что же отсюда? Евсевий Никомидийский, Феогний Никейский и не­которые иные с ними фальшиво (ficte) подписались на самом Никейском соборе, но после этого, открыто следуя Арию, опустошали Церковь и из­гнали святых отцов наших – Евстафия Антиохийскаго, Афанасия Александрийского и Павла Константинопольского: разве из-за них мы не должны принимать святого Никейского собора или поминать его в священных диптихах? Да не будет! Мы же, не как защитники Феодорита, говорили и будем говорить свое, но по причине истины и ради святого собора, ко­торый его справедливо принял. Он хотел принести некоторое удовлетворение; ему не позволили вследствие предубежденных и соблазнявшихся им. Видя, что его удовлетворение не принимается, он к анафеме Несторию и Евтихию присоединил: Valetе (Volens – Theodoretus – satisfarere quemadmodum saperet; nec tamen permistus est popter anticipatos quosdam atque in eo scandalizalos, postquam vidit non suscepi satisfactionem suam, anathematizans Nestorium et Entychen addidit: Valete). Зачем он сказал это Valete, он показал ранее словами: «я пришел не с целью добиться ка­федры или епископства, но чтобы убедить, как я верую; посему, согласно вашему приказанию, анафематствую и желаю вам здравствовать». Отсюда: ни святой собор, ни славнейшие судьи не сочли эту речь за оскорбление, верно зная, что еще прежде он примирился с блаженным Кириллом, который был обижен им в возражениях против двенадцати глав». Еретики требуют доказательств, и Ипатий Эфесский в подтверждение своей мысли ссылается на послание Εὐφραινέσθωσαν, а те оппонируют, что это попытка совершенно безумная. «Мы, – продолжает Ипатий, – признаем, что это письмо было отправлено к целому собору восточному. Блаж. Кирилл, снисходя к самому Иоанну и тем, которые были с ним в Эфесе и оскорбили его осуждением, тем более оказал снисхождение погрешившим против него только словом. Это мы нашли и в письмах), Феодорита к Диоскору, потому что (по ним) он во второй раз (дважды?) подписал то, что было составлено против Нестория. И когда блаж. Кирилл послал в Антиохию книги против Юлиана или(и) аномнеев (собственно περί τοῦ ἀποπομπαίου, т. е. о козле отпущения), он просил блаж. Иоанна пока­зать их знаменитым восточным учителям. По предъявлении их, Фео­дорит писал ему (Кириллу), и Кирилл свидетельствовал ему свое рас­положение и уважение (diligentiam et affectum). Он получил от него два такие почтительные письма, которые и хранились у него, а в них не было никакого порицания. Впрочем, хотя и столько и так было писано и говорено, святой собор Халкидонский не иначе принял его (Киррского епископа), как тот пред лицем всех ясно анафематствовал Нестория и все его положения». «Итак, – заключает Ипатий после собеседования об Эдесском пастыре, – в Халкидоне касательно Ивы и Феодорита дей­ствовали (agit, нужно egit?) с большею осторожностью и основательностью, чем блаж. Кирилл», поскольку последний «довольствовался простым согла­сием на осуждение Нестория и поставление блаж. Максимиана» (Константи­нопольского)¹¹⁵⁰.

Этот диспут, кажется, не имел благодетельных последствий. В ответах Ипатия было много неясного; самый вопрос, как понимать оправ­дание Киррского епископа в 451 году, остался без удовлетворительного разрешения. Доказано было, конечно, что св. Кирилл сносился с Феодо­ритом, как авторитетным православным догматистом и компетентным литературным критиком, и что собор поступал по его примеру, но это еще более разжигало страсти монофизитов, поселяя в них твердую уве­ренность, что, достигнув осуждения Киррского пастыря, они поставят диофизитов в безвыходное противоречие с самими собою. В атом отно­шении весьма характерный рассказ сообщает Леонтий Византийский. Монофизитствующие «упрекают нас, – пишет он¹¹⁵¹, – зачем мы осуждаем Феодорита и Иву? Они (по словам их) были люди хорошие или дурные. Если хорошие: зачем анафематствуете их? Если дурные: почему они при­няты собором? Если вы анафематствуете их, как дурных: почему не делаете того же и касательно Халкидонского собора, который принял их и который вы признаете?»

В такой надежде еретики продолжали строить ковы, нашедши себе вну­шительную поддержку в лице императрицы. Не имея никакой подготовки, Феодора вздумала богословствовать и оказалась рьяною защитницей претен­зий монофизитов. Чрез нее-то последние направили свои козни против Рима, который ранее был недоступен для угроз и не поддавался на искушения¹¹⁵². В Константинополе был тогда папский респонсалий, обра­тивший на себя внимание еретиков своею способностью жертвовать убежде­ниями ради внешних выгод. Феодора пообещала Вигилию Римскую кафедру под условием проклятия некоторых лиц; тот согласился и дал письмо на имя Феодосия Александрийского, Анфима Константинопольского и Севера Антиохийского¹¹⁵³. Документ должен был храниться пока в секрете, «чтобы, – как замечает Вигилий, – он мог легче совершить и исполнить то, что начал». Очевидно, уже в конце 40-х годов шестого века¹¹⁵⁴ за­мыслы монофизитствующих сложились в определенный план похода про­тив «трех глав» и – вместе – Халкидонского собора¹¹⁵⁵. Приводим наиболее существенные места этого послания, показывающие взгляды готовой к бою, но еще действующей подпольным путем, партии. «Мы, – писал Вигилий, – исповедуем не два естества во Христе, но единого Сына, единого Христа, единого Господа, состоящего из двух естеств». Выходя из этого поло­жения, автор осуждает диофизитов, разделяющих чудеса и страдания по природам и отвергающих, что «сам Бог Слово распят», и в заклю­чение провозглашает: «итак, мы анафематствуем Павла Самосатского, Дио­скора (Диодора?), Феодора, Феодорита и всех, которые чтили или чтят их воззрения» (statuta)¹¹⁵⁶.

Столь грозный приговор мотивируется исключительно тем, что обви­няемые не монофизиты. Ясно, из каких источников вытекали подобные нападения и кто был вдохновителем непостоянного Вигилия. Это, правда, один факт, но за ним скрывается многое, чего мы не знаем. Вигилий был, кажется, последнею жертвой, – и весь «Восток» был достаточно на­электризован, чтобы вспыхнуть мятежом в нужную для врагов Церкви минуту. Имя Феодорита было унижено до крайней степени, и его ученые творения, наряду с письмами Ивы и Феодором Мопсуэстийским с его со­чинениями, должны были проклинать все епископы при своем посвящении¹¹⁵⁷.

Вопрос о «трех главах» уже назрел, но выдвинули его на сцену люди, не питавшие к ним особенной ненависти. Это были Домициан Анкирский и Феодор Аскида, предстоятель Кесарие-Каппадокийский, выступив­шие по следующему поводу. Приютившийся в Палестине оригенизм находил себе жарких противников, которые представили папскому респонсалию, диакону Пелагию, выдержки из трудов Александрийского учителя с просьбой возбудить против него Юстиниана. Так и было сделано. На соборе 543 года, при патриархе Мине, Ориген был осужден, как еретик, согласно и в духе императорского эдикта¹¹⁵⁸. Оригенисты взволновались и постара­лись предотвратить грозную опасность. Один из ревностнейших поклон­ников талантов Александрийского богослова (defensor acerrimus) и именно Феодор Аскида решился «смутить Церковь каким-либо замешательством»¹¹⁵⁹, чтобы направить умы всех в иную сторону и отвлечь внимание от Оригена. Задумываться над средствами долго не пришлось; были слишком явные знамения, что уместно предложить императору заняться «главами» в видах воссоединения акефалов. Не без тайного намерения отомстить Мопсуэстийскому пастырю за его полемику против Оригена¹¹⁶⁰, Аскида докладывал Юстиниану, что монофизитствующие «недовольны Халкидонским собором за то, что он принял похвалы Феодору, а письмо Ивы, которое во всем признается несторианским, сам собор своим судом провозгла­сил православным. Если они будут анафематствованы, собор в полной мере будет принят ими». Коварный советник не забыл польстить само­любию государя, говоря: «без труда со стороны вашего благочестия вы присоедините их к кафолической Церкви к радости последней, стяжав себе вечную похвалу»¹¹⁶¹. Юстиниан тем охотнее согласился на этот проект, что он был серьезно озабочен мыслию о примирении партий и «писал в защиту Халкидонского собора против акефалов»¹¹⁶².

Так люди, «под именем христиан следовавшие языческому учению Ориге­на», подали «желанный повод» (desideratam occasionem) для «беспокойного и неразумного духа еретиков»¹¹⁶³. Противники Халкидонского собора исполнили остальное и, взяв под свою опеку Юстиниана, начали диктовать ему указ против «трех глав»¹¹⁶⁴. С постепенным изменением редакции суровость тона все более и более возвышалась, пока не была доведена до надлежащей строгости¹¹⁶⁵. Наконец, в 544 году¹¹⁶⁶ эдикт, из первоначального краткого определения разросшийся в целый богословский трактат¹¹⁶⁷, был обна­родован во всеобщее сведение и исполнение. Подлинный текст указа до нас не сохранился, по, сколько можно судить по письму Понтиана, в начале было исповедание веры и затем, в качестве заключения, были приложены сжатые формулы с анафемою «главам»¹¹⁶⁸. Что собственно го­ворилось против Феодорита, мы в подробности не знаем, хотя и несомнен­но, что эдикт его касался¹¹⁶⁹. Самым важнейшим пунктом было уверение в его несторианстве, что будто бы ясно выражали и Халкидонские отцы¹¹⁷⁰. Положение это аргументировалось указанием на то, что Киррский епископ 1) составлял сочинения против св. Кирилла¹¹⁷¹ и 2) резко порицал Эфесский собор¹¹⁷². Естественно возникает вопрос: не заслуживают ли одной участи с Феодоритом и одобрившие его Халкидонские отцы? Юсти­ниан, повидимому, побивал сам себя и, чтобы привести средства в за­конное соответствие с целью, он был принужден заявить, что и Феодо­рит и Ива не присутствовали па Халкидонских заседаниях, имеющих догматическое значение: они якобы были призваны туда лишь после суда над Евтихием и Диоскором, после составления вероизложения и анафематствования ересиархов¹¹⁷³.

Пред нами новая фаза в развитии процесса против покойного Киррского пастыря: порицая некоторые его труды, Юстиниан оставляет неприко­сновенною его личность, как кажется, в том убеждении, что закоренелый грешник все-же раскаялся и в 451 году обратился на путь истины.

Возревновав о благочестии, император не мог допустить, чтобы его слово было пустою фразой, и принуждал всех к подписи эдикта, а за отказ посылал в изгнание¹¹⁷⁴. Пред столь внушительным побуждением устояли очень не многие. Минна Константинопольский сначала воспротивился, но потом выразил согласие под условием, если указ будет одобрен папой¹¹⁷⁵, и в свою очередь склонял на свою сторону других епископов, которые вручали ему записи для передачи Вигилию¹¹⁷⁶. Зоил Александрийский (542–551 гг.), Ефрем Антиохийский (527–545 гг.) и Петр Иерусалимский (524–544 гг.) сделали тоже после угроз низложением¹¹⁷⁷. Более реши­тельно заявили свой протест папский респонсалий Стефан и епископ Ми­ланский Даций, прервав общение с Минной¹¹⁷⁸. Африка, Сардиния, Эллада и Иллирик высказались в пользу «глав»¹¹⁷⁹.

Какие побуждения руководили недовольными, какие взгляды господ­ствовали среди них? – это отчасти раскрывают нам два документа, появившиеся в эпоху до 553 года. Сюда принадлежит прежде всего письмо Понтиана, который, прочитав указ, отправляет краткое по­слание Юстиниану. Епископ Карфагенский прямо говорит, что подлин­ные сочинения Феодора, Феодорита и Ивы еще не дошли до Африки (dicta – capitulorum – ad nos usque nunc minime pervenerunt), и потому ограничивается самыми общими мыслями. По его мнению, если бы даже и нашлось в самых трудах что-нибудь несовпадающее с regula fidei, следует отвергнуть это, не простирая осуждения на авторов, по­скольку они лишены возможности исправиться и пребывают пред престо­лом Бога, Которому и нужно предоставить судьбу почивших. Затем Понтиан выражает опасение, чтобы анафемой «главам» не дать простора развитию и процветанию евтихианской ереси. Наконец, вообще указ необходимо отменить в видах церковного мира, к какому он будто бы стремится, потому что ради мертвых придется встретить оппозицию живых¹¹⁸⁰. – Другой памятник представляет ответ диакона Карфагенского Фульгенция Ферранда на запрос равных ему по положению Римских клириков Пелагия и Ана­толия¹¹⁸¹. Здесь упоминается лишь о письме Ивы, но защита относится и к остальным «главам», ибо думает опровергнуть эдикт по всем пунктам. Фульгенций доказывает, что мы не вправе изменять определения собора, поскольку они занимают второе место после канонических книг св. Пи­сания. По этому самому, признав требующею исправлений хотя малейшую часть постановлений Халкидонских отцов, мы тем самым делаем по­дозрительною всю их деятельность в полном объеме. Колеблется авто­ритет не только Халкидонского собора, но и всех прочих, – и зачем? Чтобы осудить мертвых, которые уже не подчинены суду людей. Еще менее можно одобрить политику принуждений, так как частное мнение ни в каком случае не может претендовать на непогрешимость, абсолютную правоту, что принадлежит единственно и исключительно Слову Божию¹¹⁸².

Полемика была слишком неубедительна, поскольку важнейшие стороны эдикта – и именно фактическая его часть – не были затронуты. Как бы то ни было, император понял, что Запад ускользает из-под его власти, и в 545 году потребовал к себе Вигилия¹¹⁸³. Во время своего продолжи­тельного путешествия папа отовсюду получал заявления неудовольствия эдик­том и с дороги послал письмо к Минне, о котором глухо упоминает Факун в Pro defensione trium capitulorum¹¹⁸⁴ и незначительные отрывки которого приводит в Liber contra Mocianum scholasticum. Римский перво­священник просит адресата отличать мир небесный от земного и хра­нить первый так, чтобы его не вытеснял и не уничтожал последний¹¹⁸⁵. Намекая этим, что Юстиниан своею политикой нарушает интересы рели­гии, Вигилий становится, таким образом, в неприязненное отношение к правительственному мероприятию.

С такими намерениями он прибыл в Константинополь в начале 547 года¹¹⁸⁶ и произнес против Минны отлучение на четыре месяца¹¹⁸⁷, а равно и против тех, которые подкрепили эдикт¹¹⁸⁸. Впрочем, слабо­характерный папа не выдержал своей роли и скоро уступил, дав тайное согласие на осуждение «глав»¹¹⁸⁹ в двух письмах – на имя императора и Феодоры, где он прямо анафематствует «догматы Феодорита», против воли удовлетворяя желанию царственных особ¹¹⁹⁰.

После того, как 29-го июня, в праздник Апостолов Петра и Павла¹¹⁹¹, состоялось торжественное примирение двух патриархов, Вигилий, естествен­но, должен был усиленною агитацией в духе акефалов заглаживать свой прежний проступок, чтобы снискать высочайшее благоволение. И мы видим, что назначено было особое собрание или, по терминологии Факунда¹¹⁹², examen, judicium с целью сломить упорство западных. Совещания имели до трех заседаний, так как Гермианский епископ сообщает нам свое предложение в качестве выдержки из gesta tertiae actionis. Здесь Факунд спрашивал, действительно ли было принято в Халкидоне письмо Ивы и не будет ли анафема Феодору, похваленному там, во вред самому собору, чего добиваются сторонники эдикта¹¹⁹³. Judex, т. е. Вигилий, отвечал кате­горическим nescio, и тогда смелый Африканец выразил готовность рас­крыть коварные намерения акефалов, но, в виду своего обещания, предсе­датель этого не дозволил, а напротив, прервавши ход занятий, настой­чиво потребовал у семидесяти бывших там епископов письменных responsiones¹¹⁹⁴. Насилие оказалось лучшим аргументом, чем убеждения. Папа получил желаемое и через несколько дней вручил все эти записки акефалам, оправдываясь пред недовольными таким софизмом: «зачем нам сохранять противные Халкидонскому собору ответы, чтобы, нашедши их в архиве Римской церкви, кто-нибудь подумал, что они одобрены нами? Но отнесем их во дворец, и пусть делают с ними, что знают». «Как будто, – с горечью замечает Факунд¹¹⁹⁵, – он не мог разорвать их, или сжечь, или уничтожить своим решением, или возвратить тем, которыми они были даны; он не должен был ни принимать, ни вымо­гать от них этих responsiones, если бы не имел предубеждения против вселенского собора».

Энергический и глубоко честный Гермианский пастырь был в выс­шей степени раздражен подобными деяниями и заставил мир выслушать свое искреннее слово, опубликовавши сочинение Pro defensione trium capitulorum¹¹⁹⁶. Это единственная попытка – защитить, в числе дру­гих, и славное имя Феодорита и потому она заслуживает подробного изложения. К сожалению, Факунд говорит о Киррском епископе столь кратко, что без опасения впасть в противоречие он мог бы заменить trium термином duorum. Впрочем, он употребил достаточно усердия, чтобы по всем пунктам разобрать императорский эдикт, против которого направляются его горячие речи.

Как мы знаем, существенным тезисом указа было обвинение Фео­дорита в несторианстве, подтвержденное ссылкой на его сочинения про­тив св. Кирилла и Эфесского собора 431 года. Факунд мало зани­мается личностью Киррского предстоятеля, но, кажется, сюда именно от­носится все, что он пишет по поводу Ивы. Ничуть не отрицая некоторой неточности в выражениях св. Кирилла и справедливо объясняя ее поле­микой против Нестория, где совсем не требовалось отстаивать поня­тие двойства естеств во Христе¹¹⁹⁷, апологет «глав» считает это обстоя­тельство главною причиной недоразумения между Александрийским архиепис­копом и его оппонентами. «Восточные отцы услышали или прочитали слова говорящего (св. Кирилла), но не обратили внимания на его намерение, согласно которому и должно было судить о словах; поскольку нужно было обращать внимание не на то, что говорится, а на то, зачем что-либо гово­рится»¹¹⁹⁸. Отсюда ясно, что вся полемика против св. Кирилла направлялась не в опровержение правой веры, а в устранение ложно приписываемой Александрийскому владыке мысли о слиянии естеств Христа Спасителя при акте соединения их в воплощении Бога Слова¹¹⁹⁹. Таким образом, это была ошибка по отношению к лицу, что ни в каком случае не тоже­ственно с прямым нечестием¹²⁰⁰ и извинительно, особенно если принять во внимание цель Кирилловых оппонентов. Без этого можно обвинить и самого св. Кирилла или в евтихианстве¹²⁰¹ или за его вражду к Иоанну Златоусту¹²⁰². На самом деле «Восточные» были глубоко православны, – и это признал никто другой, как сам св. Кирилл. Подозрительный к их христологическим воззрениям, он однакоже принял и подписал пред­ложенное ему исповедание¹²⁰³ и, вообще, согласился на все требования, за­явленные ему чрез Павла Эмесского¹²⁰⁴. Это показывает, что у примирив­шихся вера всегда была одна и та же¹²⁰⁵, и неизбежно ведет к заклю­чению о несправедливости осуждения пастырей, критиковавших анафематства, за их противление автору последних¹²⁰⁶.

Что касается связей «Восточных» с Несторием, то и они вполне могут быть истолкованы в хорошую сторону при спокойном и беспри­страстном рассмотрении факта. Правда, Сирийцы открыто выражали мнение, что ересиарх подвергнут анафеме без суда и следствия, но это значит только то, что процесс был закончен без них¹²⁰⁷, тогда как они имели не меньшее право на участие в заседаниях и подачу своего голоса¹²⁰⁸. Посему, если Ива в таком именно смысле писал к Марию Персу, то это не дает ни малейшего основания ни для порицания его или Халкидонского собора, ни для оправдания Нестория. Здесь опять простое недоразумение, примеры которого не редки. Ведь сказал же Анатолий Константи­нопольский, что Диоскор осужден не за веру, – св. Афанасий рекомендовал Дамасу (366–384 гг.) ученика Аполлинариева Тимофея, принятого папой, – Палестинские епископы дружили с Пелагием, а Римский предстоятель Зосим (417–418 гг.) – вопреки решению своего предшественника Иннокен­тия I (402–417 гг.) – допустил такое же благодушное обращение с Пе­лагием и Целестием¹²⁰⁹.

В результате у Фукунда снова получается, что императорский приговор остается без соответствующего ему преступления.

Но если так, если Феодорит per se не может и не должен возбуж­дать серьезных сомнений, то спрашивается: где мотив для столь ожесто­ченной вражды к его памяти? почему ненавистно его славное имя для вдохновителей Юстиниана? Очевидно, Киррский пастырь важен для монофизитствующих не своею личностью, а по другим посторонним обсто­ятельствам и именно по его соприкосновенности к Халкидонскому собору. Мы знаем, что некоторые выдающиеся члены церковной иерархии сильно нападали на св. Кирилла¹²¹⁰, напр. Геннадий Константинопольский (458–471 гг.) или Исидор Пелусиод¹²¹¹, – и однако никогда не поднимался даже и воп­рос о привлечении их к ответственности за это. С точки зрения сто­ронников эдикта, эти лица должны были бы подлежать анафеме и, если не подпадают ей, то единственно по тому счастливому случаю, что не были в Халкидоне в 451 году¹²¹². Теперь несомненно, что советники импера­тора стремятся поколебать авторитет Халкидонского собора и лишить дог­матического значения томос Льва В. Только этим и можно объяснить привлечение Феодорита, поскольку он присутствовал на Халкидонских за­седаниях, защищал и раскрывал послание к Флавиану «Lectis dilectionis tuae litteris»¹²¹³. Иначе будет абсолютно непонятно такое строгое отношение к почившему иерарху, которое является тем загадочнее, что уже св. Ки­рилл во время споров из-за Феодора Мопсуэстийского выразительно ука­зывал на неудобство осуждения усопших¹²¹⁴.

С этими выводами Факунд подошел к самому важному пункту Юстинианова указа; разъяснение его могло раскрыть глаза всем честным людям на истинный смысл государственного документа и спасти многих от опасности приобщиться нечестию под видом и из желания подержать благочестие. Мы разумеем вопрос об отношении Феодорита к Халкидон­скому собору. По эдикту оказывалось, будто осуждение первого нимало не затрагивало достоинства последнего; там даже грозно устранялась всякая мысль о возможности противного предположения. Si quis dicit, – писал Юстиниан¹²¹⁵, – haec nos ad abolendos aut excludendos sauctos Patres, qui in Chalcedonensi fuere concilio, dixisse, anathema sit. Чтобы, – в виду распространенного мнения о тесных связях Киррского пастыря с Халкидонскими деятелями и их решениями, – не впасть в противоречие с са­мим собой, император утверждал, что в 451 году Феодорит и Ива не принимали никакого участия в догматических рассуждениях и опреде­лениях, ибо были приглашены в храм св. Евфимии только по окончании прений о вероизложении. «Поскольку, – значилось в декрете¹²¹⁶, – они были обвинены, как принимающие учение Нестория, то и не были вызваны для заседания вместе с святым собором. Уже после того, как было сделано решение об Евтихии и Диоскоре и были рассмотрены святым собором правые постановления святых отцов, каковыми (постановлениями) осудили и подвергли анафеме Нестория, Евтихия и следующих нечестивым учениям их, – только тогда названные Феодорит и Ива были допущены к присутствованию на святом соборе».

Заявление было слишком аподиктическое, но по отношению к нему Факунд чувствовал себя сильнее, чем когда-либо, ибо имел за себя неопровержимые факты. Вот они. По приказанию Маркиана, Феодорит был уже на первом заседании в VIII иды октября (8-го октября), как оправ­данный и восстановленный папой Львом и засвидетельствованный в пра­воте своей веры Максимом Антиохийским; он даже заседал между епис­копами при разборе Диоскоровых деяний в Эфесе¹²¹⁷. В VI иды октября (10-го октября), когда читались символы Никейский и Константинопольский, два письма св. Кирилла (к Несторию и Иоанну Антиохийскому) и послание Льва В. к Флавиану, Феодорит занимал 111 место и – для убеждения сомневающихся в чистоте воззрений автора томоса – привел соответ­ствующую выдержку из Кириллова сочинения Scholia de incarnatione Unigeniti¹²¹⁸. На четвертом заседаний в XVI календы ноября (17-го октяб­ря) Феодорит указывается 112-м между присутствовавшими и 38-м среди подписавших послание «Lectis dilectionis tuae litteris»¹²¹⁹. В шестом деянии, в VIII календы ноября (25-го октября), на котором присутствовал импе­ратор и на котором было утверждено определение веры и анафематствованы Несторий, Евтихий и их единомышленники, Феодорит числится 107-м из бывших на соборе, а его подпись ὃρος’а значится под 133 №-м¹²²⁰.

Опровергнув эдикт в самом центральном пункте и показав воз­можные последствия правительственных мероприятий, Факунд восклицает: «как же благожелателям еретиков – вопреки такой фактической очевид­ности – не стыдно лгать, будто Феодорит был на соборе лишь после опре­деления о вере?»¹²²¹. Да и зачем такая ложь? Правда, придав ей види­мость истины, мы заставим замолчать «евтихиан», но на нас поднимутся клеветы с другой стороны и именно несторианской, поскольку в 451 году видную роль играли в Халкидоне Анатолий Константинопольский, Максим Антиохийский и Ювеналий Антиохийский. Все эти личности ненавистны несторианам или из-за догматики, или по причине общения с евтихианами (vel dogmate vel communione Eutychianorum polluti ante fuerant); так, два первые преемствовали Флавиану и Домну, которые были низложены Диоско­ром, а последний даже был отлучен от Церкви за то, что впал в евтихианство(?!): в этом уверяют письма Льва В. и литературные памятни­ки других современных писателей¹²²².

Таким образом, разбор Юстинианова эдикта в конце концов при­водит Факунда к тому заключению, что добиваясь всеобщего согласия, правительство все же не достигнет своих миротворных целей и набро­сит тень на православнейший Халкидонский собор: нельзя разобщать не­разрывное, а, следовательно, и «сочинения Феодорита против блаж. Кирилла (неизвестно, когда написанные) не могут быть осуждены без того, чтобы чрез это не показался подозрительным (quasi notabilis) и Халкидонский собор, поскольку Феодорит участвовал в его рассуждениях и определе­ниях, защитил письмо папы Льва, опровергающее безумие Евтихия, и до­казал его правоту для непонимающих»¹²²³.

Изложив содержание одушевленной апологии Факунда в пользу Киррского епископа, мы должны теперь отметить историческое значение ее в развитии споров о «главах» и, в частности, о Феодорите. Факунд был глубоко и искренно убежден в правоте защищаемого им дела, – и его честное слово, несомненно, оказало бы сильное влияние, если бы оно не встретило людей, которые искали не истины, а унижения православия и возвеличения монофизитства. Но во всяком случае и для столь предубеж­денных лиц, каковы были haeretici et eorum fautores, его пламенное произведение не могло пройти бесследно, обращая внимание монофизитов на разъяснение тех тезисов, непреложность которых оказалась признан­ною под анализом ученого Гермианца. Так, прежде всего, он реши­тельно устранял всякую мысль о возможности покушения на личность Феодорита, в виду соборно провозглашенной неповрежденности его в вере и вселенского авторитета, и вызывал нужду в более точном и осторож­ном формулировании его вин. Затем, раскрытием характера отношений Киррского пастыря к св. Кириллу и Несторию Факунд снова подтвердил неподсудность его за поведение в несторианскую эпоху и ставил требование о более реальных доказательствах прегрешений Феодорита, заранее пре­дупреждая, что последние могут свидетельствовать лишь о временном не­доразумении, а не о заблуждении в догмате. Этим самым возбуждался вопрос о догматически-учительном значении литературной деятельности Киррского епископа и предуготовлялось решение в ее пользу, тогда как противники не допускали этого. Наконец, Факунд обнаружил виды стояв­ших за спиной Юстиниана и водивших его рукой монофизитов и тем давал движению более разумное направление, отклоняя его от Халкидона. В этом неоспоримое и весьма высокое достоинство Факундовой защиты, ибо она энергически и убедительно рисовала коварные замыслы врагов Церкви, предостерегая всех, чтобы ради трех почивших корифеев Антио­хийской школы они не пожертвовали верой. Одним словом, Факунд отнимал у споров их ядовитую остроту и сводил их к спокойному обсуждению «глав». Непобедимый на этой почве, Факунд, к сожалению, не был знатоком Феодоритовых сочинений¹²²⁴, но и здесь он сделал по крайней мере то, что, настаивая на разборе их, он спасал учительный авторитет Киррского епископа, поскольку не было никакой возможности убедить христиан в еретичестве всех трудов последнего.

Итак: Халкидонский собор и личность Феодорита неприкосновенны в своем православии, и весь вопрос должен состоять в указании объема учительного значения Киррского епископа, – в изъятии того, что было выражением временного, исторически понятного и извинительного, недоразумения, и в санкционировании того, что было согласно с апостоль­скою верой и служило прекрасным комментарием ее: вот существенный и весьма важный результат апологии Факунда. Заставив выслушать и дру­гую сторону, Гермианский предстоятель давал императору новую и более благодарную работу, так что после него все движение перестает быть еретичествующим, постепенно теряет густую монофизитекую окраску и разрешается православным Константинопольским собором.

Сочинение Факунда не могло прекратить или остановить споров, разжи­гаемых еретиками и поддерживаемых церковною и гражданскою властью. 11-го апреля 548 года¹²²⁵ Вигилий издает свой Judicatum к Минне, где вопрос о Феодорите получает довольно оригинальное решение. Неизвестно, влияла ли на автора Факундова апология или нет, но во всяком случае в Judicatum’е мы видим бóльшую осторожность. Желая по мере сил содейство­вать прекращению соблазна, папа предлагает только временное врачевство¹²²⁶ ради восстановления мира. Он ограждает достоинство предшествующих соборов¹²²⁷ и разбирает обвинения против «глав» в сравнительно спокойном тоне. В частности, по отношению к Киррскому пастырю его мнение ограничивалось лишь отвержением некоторых произведений этого писателя. Anathematizamus et scripta Theodoreti, quae contra rectam fidem et duodecim sancti Cyrilli capitula scripta sunt¹²²⁸.

Judicatum не мог успокоить умы оппозиции; своею мягкостью он на первых порах привлек было симпатии некоторых лиц, но и те скоро покинули папу и перешли на сторону протестующих¹²²⁹. Документ Вигилия, помимо его воли обнародованный диаконами Рустиком и Севастианом, был прозван nefandum judicatum¹²³⁰ и возбудил страсти недовольных. Сам папа вел себя подозрительно: провозглашая открыто, что он составил Judicatum вопреки своему желанию¹²³¹, он тем самым дискредитировал его, ибо признавал произведением, написанным в угоду врагов Церкви. К тому же стали ходить слухи, что папа осудил не только сочинения, но и личность Ивы и Феодорита. Хотя это было и несправедливо¹²³², но многие поверили молве, поскольку около этого времени Юстиниан разослал по провинциям строгие предписания с требованием решительного приго­вора «главам»¹²³³.

Под влиянием всего этого начинаются сильные волнения во всем христианском мире. Диаконы Севастиан и Рустик, прервав общение с папой, усиленно агитируют против него и монофизитов, повсюду рассылая известия о предательстве веры¹²³⁴. Галлия¹²³⁵, Африка¹²³⁶, Иллирия¹²³⁷, Далмация¹²³⁸ объяты мятежом; знаменитый Факунд, ради безопасности скрывшийся в потаенное место¹²³⁹, из своего убежища поддерживает не­довольных и выпускает книгу Contra Mocianum scholasticum, с опро­вержением упреков последнего Африканцам за разрыв с Римским первосвященником¹²⁴⁰.

Как видно из самых мотивов протеста, в основе этого движения не было ничего прочного и осмысленного, кроме неверного подозрения папы и его друзей во вражде к Халкидонскому собору¹²⁴¹. Вот почему оппо­зиция разрешилась, в существе дела, ничем, а ее заявления только заста­вили акефалов изменить тактику, но не направление, что должно усвоять почти исключительно Факунду¹²⁴².

Когда в 549 году в Константинополе было получено послание Иллирикских епископов pro defensione trium capitulorum¹²⁴³ и когда там узнали, что Африканский собор, сделавший тоже самое чрез магистриана Олимпия, постановил прекратить всякие связи с папой¹²⁴⁴, – Вигилий взял назад свой Judicatum¹²⁴⁵. Это было сделано, конечно, не без согласия императора, который (15-го августа 550 года) клятвенно обязал Римского владыку содействовать осуждению «глав» и подавлению всякого протеста¹²⁴⁶. Вероятно, в 551 году¹²⁴⁷ и появился второй императорский эдикт Ὁμολογία πίστεως Ἰουστινιανοῦ αὐτοκράτορος κατὰ τῶν τριῶν κεφαλαίων¹²⁴⁸. Документ этот выражает последнюю и непреклонную волю самодержца и с этой стороны привлекает к себе особенное внимание: он предначертывает не только ход, но и характер решения о «главах». Собственно о Феодорите император говорить очень мало, по лишь яснее и точнее формулирует преступления обвиняемого в таком виде: «если кто, – объявляет Юстиниан¹²⁴⁹, – защищает сочинения Феодорита, которые он писал в защиту еретика Нестория, против правой веры и против первого Эфесского святого собора и св. Кирилла и двенадцати его глав, – а в тех нечести­вых сочинениях он говорит, что соединение Бога Слова было только соотносительное с каким-то человеком, о котором он богохульно ска­зал, что Фома осязал воскресшего, а прославил воскресившего, и по причине этого он называет нечестивыми учителей Церкви, которые испо­ведуют ипостасное соединение Бога Слова с плотию, и сверх того не признает Богородицею святую и преславную приснодеву Марию, – итак, если кто защищает упомянутые сочинения Феодорита, а не анафематствует их: тот да будет анафема. За такие именно богохульства он извержен был из епископского сана и после того на святом Халкидонском со­боре убежден был поступить во всем противно упомянутым сочине­ниям и исповедать правую веру». – В этом положении и заключение и доказательства Юстиниана. Нельзя не признать некоторых преувеличений и исторических неточностей в аргументации императора, но в то же время было бы несообразно с истиной отрицать правильность выраженного в эдикте взгляда. Во-первых, указ совершенно верно ограничивает вопрос о Феодорите только рассуждением о некоторых его сочинениях и тем освобождает от всяких подозрений остальные произведения Киррского пастыря. Затем, выставляя согласие обвиняемого с верой Халкидонскою, Юстиниан явно ограждает соборную деятельность 451 года и даже пра­вославие Феодорита, поскольку он будто бы сам отрекся от прежних прегрешений и засвидетельствовал свою солидарность с отцами. После этого вся речь должна была состоять в точном указании соблазнитель­ных трудов Феодоритовых и определении того, были ли они адекватным выражением христологических воззрений автора, или означали нечто иное? Такова задача, которую предлагал касательно Киррского епископа эдикт 551 года. Сам царственный творец этого трактата не высказал прямого ответа по этому пункту, но видимо склонялся к тому мнению, что Феодо­рит временно заблуждался не только относительно лиц, но и относительно самых догматов, ибо писал κατά τῆς ὀρθῆς πίστεως.

Ударение на этот момент, особенно резкое в отделах, посвящен­ных Феодору Мопсуэстийскому, многим не понравилось и произвело не­приятное впечатление. Даже в самой императорской партии произошли раз­доры, – и окончательное решение опять было отсрочено на неопределенное время. Притом же папа неожиданно и круто изменил свою политику и из друга и помощника Юстиниана превратился в его врага – и врага тем более опасного, чем выше было его значение, чем обаятельнее его престиж в пределах христианского Запада. Примеру Вигилия последовали и другие лица (Даций Миланский) и церкви.

Грозно смиряя непокорных¹²⁵⁰, император долго не мог побороть непреклонного и капризного Римского прелата: почти целые два года ушли на борьбу с ним. Внешним предлогом недовольства Вигилия было же­лание предотвратить неизбежный и гибельный раскол в Церкви, так как Юстиниан прямо приказывал принимать его мнения безусловно, а между тем многие епископы – преимущественно латинские (episcopi Latinae linguae) – думали держаться своего суждения¹²⁵¹.

Разошедшись в этом, обе неприязненные партии могли примириться лишь в таких пунктах, которые бы подавали надежду на всеобщее принятие. Как показывает происшедшее после соглашение, предметом распри слу­жил вопрос об отношении «глав» к соборам; повидимому, Вигилий думал, что эдикт набрасывает мрачную тень на достоинство Халкидонских определений и умаляет вселенскую их значимость. Разногласие было, конечно, весьма важное, но центр тяжести лежал не в нем, а в игре страстей, не дававших места здравому пониманию друг друга, ибо Юсти­ниан хотел действовать силой, папа – авторитетом, первый старался подчинить себе волю и совесть второго, а тот отвечал резким отпором и громил анафемой всех сторонников императора. Наконец Вигилий, истощенный продолжительною оппозицией, где нередко подвергалась опасно­сти даже его жизнь, начал сдаваться¹²⁵², видя, что настояния его о чести и славе соборов уважены¹²⁵³.

Юстиниан почувствовал себя более свободным, – особенно по­тому, что успел заручиться готовностью виднейших церковных пред­стоятелей служить его интересам. Неизвестно, когда именно, но во вся­ком случае после августа 552 года¹²⁵⁴ и, вероятно, в конце этого и начале следующего¹²⁵⁵, состоялось предварительное собрание, где присутствовали новый Константинопольский владыка Евтихий, Аполлинарий Александрийский и Домнин Феопольский (Антиохийский)¹²⁵⁶. Мы не знаем, какие «деяния» происходили здесь и что было выработано за это время; неоспоримо только одно, что решение по спорному вопросу отлилось в ясную и определенную форму, так что ответ императору «был готов уже наполовину»¹²⁵⁷. Можно догадываться, что это показание нужно разу­меть в том смысле, что недоставало лишь вселенской, соборной санкции. Если это действительно так, то понятны становятся и усилия отцов привлечь на свою сторону Римского первосвященника, который значительно уступил влиятельному напору. Касательно этого мы имеем два памятника – письмо Евтихия к папе и ответ на него последнего, из которых одно знаменует, как кажется, начало прелиминарных совещаний, а другой – конец¹²⁵⁸. В первом из них Константинопольский патриарх пригла­шает Вигилия «рассмотреть и обсудить главы» под условием «соблюдения полного уважения к святым четырем соборам и неприкосновенного хра­нения того, что ими определено»¹²⁵⁹. То же убеждение выражает и папа с более энергическим указанием, что приговор о «главах» необходимо согласовать с результатами предшествовавшей догматической деятельности и не делать его в подрыв авторитета прежних вселенских постанов­лений¹²⁶⁰.

Таким образом, все обещало хорошую развязку при общем разбира­тельстве, но в самую решительную минуту Вигилий снова изменил своим обещаниям и отказался от участия в каких-либо коллективных рас­суждениях. Вероятно, опасаясь за свое нравственное мужество, а – глав­ное – предугадывая, что ему не придется играть той первенствующей роли, какую даже из Рима проявляли его предместники, папа выговорил себе свободу независимого, единоличного решения¹²⁶¹.

При таких условиях, в понедельник 5-го мая 553 года, в судебной палате местной епископии открылся пятый вселенский собор с специальною целью рассмотрения вопроса о «трех главах» и, в частности, о Феодо­рите. Намечая задачи предстоящих работ, – по отношению к Киррскому пастырю император предлагал отцам следующее: «в особенности про­сим вас обратить внимание на то, что нечестиво написано Феодоритом против правой веры и первого Эфесского святого собора и против святой памяти Кирилла и против двенадцати его глав и что тот же Феодорит нечестиво написал в защиту Феодора и Нестория и их хулений против святой памяти Кирилла»¹²⁶². Если сличить все дальнейшие деяния собора с посланием к нему Юстиниана, то окажется, что первые были ведены под влиянием и в духе императора. Если, затем, припомнить заключения предварительной конференции, то необходимо будет, допустить, что в 553 году было обнародовано лишь то, что было уже постановлено ранее, может быть, с некоторыми добавлениями и изменениями, соответственно запросам и возражениям со стороны апологетов Феодора, Феодорита и Ивы. Одним словом, пятый собор дал итог решений о «главах» и одобрил их, и потому для нашей цели может быть интересен постольку, поскольку он утвердил и раскрыл то, что было там неясно, а между тем тре­бовало ответа.

Воспроизведем результат прений о Феодорите: 1) православие лично­сти этого епископа и учительный авторитет его литературной производи­тельности были почти достаточно признаны всеми умеренными его про­тивниками, но 2) подвергались нареканиям некоторые сочинения Киррского пастыря, причем 3) не было определено отношение этих трудов к самому творцу их, так что давалось место сомнениям на счет догматической чистоты христологии Феодорита. Мы постараемся подвести изло­жение рассуждений пятого вселенского собора к этим пунктам.

Вопрос о Феодорите поднимался и разбирался большею частью случайно и по связи с Феодором, но ответ на него предрешался в неблагоприят­ном для Киррского епископа смысле тем обстоятельством, что из-за «глав» «еретики поносили священников, как последователей Нестория»¹²⁶³; потому отцы были вынуждены анафематствовать «все, что написано с целью нанести оскорбление или сопротивление четырем соборам, или одному из них и в защиту еретиков и их нечестивого учения»¹²⁶⁴. Это зна­чило, что суду собора будут подлежать только сочинения Феодорита, которые подойдут под эту категорию.

Так, действительно, и случилось при первом же упоминании имени Киррского пастыря на пятом заседании, в субботу, 17-го мая, когда он был привлечен не в качестве ответчика, а лишь простого удостоверителя заблуждений Мопсуэстийского епископа. В это время, по прочтении много­численных выдержек из трудов последнего, вниманию отцов было пред­ложено нечто «из написанного Феодоритом против Кирилла в защиту Феодора» – в доказательство того, что «Феодору принадлежит то нечестие, против которого писал святой памяти Кирилл»¹²⁶⁵. С этою целью были приведены два отрывка с извлечениями из трудов Мопсуэстийского пред­стоятеля¹²⁶⁶, один – с комментариями его воззрений¹²⁶⁷ и, наконец, часть письма к двоеженцу Иеренату (Тирскому митрополиту Иринею)¹²⁶⁸, важного в том отношении, что оно ясно свидетельствовало о малой авторитетности Феодора.

Этим пока ничего не решалось, а только слабо намечалось, что апо­логия Феодорита в пользу Мопсуэстийского епископа может быть оспа­риваема в своем догматическом значении. Более подробно было раскрыто это в конце пятого заседания, ибо тогда был прямо поставлен вопрос о Феодорите. «Теперь же, – сказал собор¹²⁶⁹, – пусть будет прочтено и то, что собрано из сочинений Феодорита, составленных им как против правой веры и против святой памяти Кирилла и двенадцати его глав, так и в защиту Феодора и Нестория и их богохульств». Конструкция речи показывает, что здесь разумеются собственно два разряда трудов Феодоритовых, ибо contra rectam fidem совпадает с contra santae me­moriae Cyrllum etc. Итак, мы должны ждать перечня Феодоритовых тво­рений a) полемических и b) апологетических. К первому классу собор относит: 1) Ἀντίῤῥησεις τῶν κεφαλαίων¹²⁷⁰, 2) послание к монасты­рям¹²⁷¹, 3.4) два письма к Иоанну Антиохийскому с нелестным отзы­вом о «главах» и с злостными насмешками над покойным Кирил­лом¹²⁷², 5.6) две речи его по поводу смерти Александрийского владыки¹²⁷³. Ко второму разряду с некоторыми усилиями можно причислить: 1.2.3) бе­седы Феодорита в Халкидоне в оправдание Нестория¹²⁷⁴ и 4.5) два по­слания: одно к Андрею Самосатскому¹²⁷⁵, а другое к самому ересиарху¹²⁷⁶. Ограничившись кратким пересмотром немногих Феодоритовых отрыв­ков, собор не входил в анализ их содержания и не дал нам ни­какого руководства для уразумения его взглядов на то, в чем заключа­ются их недостатки. На этот счет можно высказать только некоторые догадки. Как мы видели, из самого предложения следует, что литературные труды Киррского пастыря соблазнительны или потому, что направлены против всеми чтимого Кирилла, или потому, что похваляют еретичествующего Феодора и злочестивого Нестория. Отцы не выразили прямо, что первое услов­ливалось тем, что Киррский епископ был солидарен в своих христологических воззрениях с последними. Если так, то очевидно, что и на­званные труды порицаются главным образом по той причине, что соблазняют немощных членов Церкви и чрез это препятствуют, их преуспеянию. Поэтому необходимо признать, что Константинопольские судьи удовлетворяют назойливым требованиям врагов мира. Это предположение подтверждается следующими наблюдениями: во 1-х, собор совсем не занимается вопро­сом о подлинности предлагаемых ему отрывков, что было необходимо и в интересах беспристрастия и в виду подозрительности некоторых из них¹²⁷⁷; во 2-х, нотарий Фотин цитирует почти исключительно такие места, где затрагивается личность св. Кирилла или говорится о симпатиях автора к Несторию, и сообщает мало таких, которые содержали бы самые воззрения Феодорита; для характеристики его христологии могли иметь неко­торое значение лишь выдержки из ἀντίῤῥησεις τῶν κεφαλαίων и бесед по смерти св. Кирилла, но интерпретация их в пользу несторианского рас­торжения была естественна только в монофизите, ибо Феодорит везде на­стаивает на теоретическом разделении естеств в акте познавания с сохранением полного единства в живой личности Искупителя¹²⁷⁸; в 3-х, выслушав полемическую часть послания Киррского епископа к монастырям (монахам), судьи не выразили желания познакомиться с дальнейшим его содержанием. Мы знаем, что это один из православнейших докумен­тов смутной эпохи половины V века и потому был осужден вместе с его творцом Ефесскими деятелями в 449 году. Не приведши догматиче­ских рассуждений Феодорита с одобренным у св. Кирилла Антиохийским символом в качестве фактических улик нечестия автора, собор явно устранял мысль о какой-либо солидарности с Диоскором и его политикой. Но, признавая это, мы наталкиваемся на другое недоумение, возбуждаемое в нас вопросом: почему, указывая сомнительное, отцы умолчали о том, что заслуживало похвалы и уважения? Было бы несогласно с нашим воз­зрением на достоинство вселенской юрисдикции Церкви думать, что в 553 году руководились единственною целью – анафематствовать Феодорита без всякого разбора. Посему мы полагаем, что собор осуждал некоторые со­чинения Киррского пастыря только по снисхождению к сомневающимся, – для того, чтобы удовлетворить их мнительности отвержением подозритель­ного, а молчанием о всем прочем сохранить достоинство учительности и честь православия за Феодоритом. По этим соображениям вопрос об автентичности цитируемых (несомненно, по выбору «евтихиан»¹²⁷⁹) отрыв­ков не имел ни важности, ни интереса, ибо выставляемый иерарх про­должал быть непричастным к их судьбе. Требовалось лишь отнять неподобающее значение у некоторых, ходивших под именем Феодорита, сочинений, а не подвергать исследованию авторитет их автора, как право­славного учителя. Потому-то никто и не занимался исследованием подлинности их, так как даже и в этом случае достоинство Киррского епископа не подвергалось опасности.

Итак, по нашему убеждению, в 553 году сделали нечто аналогичное тому, что было совершено в Халкидоне сто лете тому назад, когда от Феодорита было потребовано проклятие Несторию. Такое толкование наше от­части подтверждает и заключение собора. По окончании чтения выдержек из творений Киррского пастыря, отцы возгласили: «имея в виду то, что нечестиво написал Феодорит, должно удивляться проницательности (miranda est subtilitas, т. e. скрупулезность, строгая точность) святого Халкидонского собора. Ибо, зная его богохульства, он (собор) прежде довольно часто употреблял против него многие воззвания (multis usa est contra eum exclamationibus), а после – иначе не принял бы его, если бы он (Феодо­рит) наперед не анафематствовал Нестория и его богохульства, в защиту которых он прежде писал»¹²⁸⁰. Это заявление очень слабо вяжется с ходом процесса, поскольку не выражает взгляда судей, а ex abrupto обра­щается к прошлому моменту церковной истории; посему оно должно быть разумеемо единственно в том смысле, что отцы действуют согласно с решениями 451 года и, следовательно, – устраняя упреки на Церковь из-за Феодорита порицанием соблазнительных его трудов, – признают его православным, как было в Халкидоне. Таким образом, отвергаемое со­бором по ложному истолкованию его еретиками не должно считаться вполне совпадающим с подлинною христологией Киррского пастыря и всецело содержащим ее в себе: это не более, как факты временного и взаимного недоразумения между «Востоком» и Александрией.

Резюмируя все сказанное нами выше, мы приходим к таким выво­дам о результатах заседания 17-го мая 553 года: 1) личность Феодорита, как человека и учителя, и чистота его христологических воззрений не­оспоримы, а 2) должны быть выделены из круга авторитетных его тво­рений только некоторые неважные сочинения, которые подлежат анафеме не исключительно вследствие еретического их содержания, но по особым причинам и главным образом из-за превратного истолкования их в смысле чисто несторианского διαίρεσις и проистекающей отсюда соблазни­тельности их для немощных членов Церкви.

От этого решения был прямой переход к утверждению; в проме­жуток между ними была сделана лишь небольшая историческая справка на счет волнений касательно Феодорита в Кирре при Юстине в епископство Сергия¹²⁸¹, что, конечно, нисколько не могло влиять на заключительное поста­новление, которое и было объявлено на восьмом собрании, в понедельник, 2-го июня. Но прежде, чем произнести свое последнее слово, Константинополь­ские судьи предпосылают несколько предварительных замечаний о том, что они занялись вопросом о «главах» для устранения соблазна, возбужденного пропагандою несторианами их трудов для своих коварных целей¹²⁸², и рас­сматривают его в духе Халкидонских отцов¹²⁸³. Посему-то, руководствуясь всем этим, собор осуждает «то, что нечестиво написал Феодорит»¹²⁸⁴, и определяет следующее: «если кто защищает нечестивые сочинения Фео­дорита, которые он написал против истинной веры и против первого Эфесского святого собора и святого Кирилла и двенадцати его глав, и все, что написал он в защиту Феодора и Нестория и в защиту других, которые мудрствовали одинаково с вышесказанными Феодором и Нестори­ем, защищая их и их нечестие и по причине этого называя нече­стивыми учителей Церкви, которые исповедуют ипостасное соединение Бога Слова (с плотию), а не анафематствуют упомянутые нечестивые сочинения и тех, которые мудрствовали или мудрствуют подобно им, и всех, которые писали против правой веры и святого Кирилла и двенад­цати его глав и умерли в таком нечестии: тот да будет ана­фема»¹²⁸⁵.

Решение собора простирается только на незначительную часть тру­дов Киррского епископа и предает ее осуждению не потому, чтобы в них провозглашались абсолютно еретические положения (тогда следовало бы вы­разить порицание и самому автору), но потому, что в них отстаиваются подозрительные личности и их учение вопреки авторитетным членам цер­ковной иерархии. Ясно, что прямого повода тревожить мирный покой умер­шего Феодорита не было, а существовал только внешний предлог в нареканиях еретиков на Церковь с отрицанием ее святости и чистоты, как не заявившей прямо, что названные произведения не имеют учитель­но-догматического значения, которое усвояли им крайние диофизиты. Понятно, что собор отнимает только церковный авторитет рассмотренных сочинений Феодорита и, значит, действует исключительно по желанию добра слабым и не­мощным духовно христианам, дает некоторое удовлетворение их встревоженной и щекотливой совести¹²⁸⁶, приглашая их к союзу мира и любви. В этом случае отцы подтвердили только то, что сделал ранее и сам Киррский епископ своею ссылкой на противонесторианские творения св. Ки­рилла¹²⁸⁷. Православие его личности и компетентность его учения остались неоспоримыми и должны быть навсегда непреложными, ибо ограждены стро­гим вселенским судом.

Отцы подписали определение¹²⁸⁸, император скрепил его¹²⁸⁹, и оно получило для всех обязательную силу, хотя и было принято не сразу. Прежняя оппозиция продолжала заявлять себя и иногда в очень резких формах, почему пятый вселенский собор долго и многими (почти исключи­тельно на Западе) не был признаваем в своем достоинстве. Для нас не интересны подробности этой истории, поскольку всякий протест после 553 года не мог влиять на изменение в суждении Церкви о Феодорите; посему мы обратим внимание лишь на то, что так или иначе разъясняет сущность соборного решения, освещает его с новых сторон.

Начнем с Римского первосвященника. От него дошли до нас три характерные в этом отношении памятника: Constitutum Vigilii papae de tribus capitulis¹²⁹⁰, письмо на имя Евтихия Константинопольского и еще другой Constitutum. Первый из этих документов, подписанный, кроме автора, 16 епископами и тремя клириками (и между ними диаконом Пелагием, будущим папой), датирован средой 14 мая 553 года и таким образом появился в промежуток времени между четвертым (12 или 13 мая) и пятым (17 мая) заседаниями, когда вопрос о Феодорите на соборе еще не рассматривался. Хотя этот Constitutum и не был предъ­явлен собору, поскольку Юстиниан задержал его у себя, но сам автор и его преемники на кафедре св. Петра выражали свою солидарность с постановлениями 553 года, конечно, согласно с этим творением, а по­тому он есть первый шаг в сближении Запада с Востоком касательно «глав». Сверх сего, Constitutum замечателен и сам по себе, как единственная попытка систематического воззрения на личность Киррского епископа и детально-философского рассмотрения связанных с ним пунк­тов: здесь приводится в цельность то, что было разрознено, – точно формулируется то, о чем можно было лишь догадываться.

Свои рассуждения «о сочинениях, которые обращаются под именем достопочтенного мужа, епископа Феодорита», папа открывает выражением удивления тому, чтò соблазнительного находят в священнике, который по своем восстановлении на Халкидонском соборе подписал его определение и со всею готовностью (prona devotione) принял послание Льва В. Правда, диоскориане обвинили его в заблуждении, утверждая, что «он анафематствовал святого Кирилла и потому еретик» (qui – Dioscorus et Aegyptii episcopi – eum dicerent sanctum Cyrillum anathematizasse, et eumdem Theodoretum etiam haereticum esse), но при беспристрастном исследовании это оказалось пустым измышлением. Ибо, после тщательного разбора, Халкидонские отцы потребовали от Феодорита единственно того, «чтобы он тот­час же анафематствовал и осудил Нестория и его нечестивые догматы, считая для себя вполне, достаточным этого», чтò он и сделал. «Отсюда явствует, что чтò бы ни было когда-либо обнародовано под его именем, как будто согласное с догматами нечестивого Нестория, все это без вся­кого колебания было осуждено тогда же на том святом соборе достопочтенным мужем Феодоритом; посему будет совершенно противно и, несомненно, враждебно суду Халкидонского собора осуждать ныне какие бы то ни было несторианские догматы под именем того священника, который, как мы сказали, наияснейшим образом анафематствовал тогда вместе с святыми отцами нечестивого Нестория и гнусные его догматы». Понятно, что бывшие в Халкидоне окажутся или лживыми или притворщиками, когда будет до­пущено, что некоторые из них мыслили подобно Несторию, а другие его проклинали. Что касается оскорбления св. Кирилла в опровержениях его «глав», то здесь нужно предположить одно из двух: – «или то, что Халкидонские отцы, имея пред глазами все из деяний по этому предмету, признали, что Феодорит собственно не совершил ничего такого; или же они следовали примеру самого святой памяти Кирилла, который, – после столь многих и тяжких обид в письмах Восточных в Эфесе, – во время соглашения, по любви к миру, прошел все это молчанием, как будто бы ничего подобного и не было сделано. Нужно думать также, что святой собор Халкидонский обратил внимание и на то, что упомянутый епископ Феодорит настолько искренно (ita devota mente) принял учение святого Кирилла по его письмам, прочитанным и принятым на этом соборе, что свидетельствами его учения пользовался для восхваления послания блаженнейшего папы Льва. Таким образом, хотя будто бы он (Феодо­рит) и нанес ему обиды, однакоже тот (Кирилл) оказался вполне удовле­творенным, поскольку он с почтением принял веру того, кого ранее ошибочно подозревал в заблуждении (etiamsi in eum injurias intulisse constaret, plenissime satisfecisse videretur, illius venerabiliter amplectendo fidem, cujus falso fuerat suspicatus errorem). Посему и нам не должно выискивать или расследовать что-либо, как опущенное отцами нашими, – и мы со всею решительностью отвергаем тех, которым нравится возра­жение святого Кирилла или кажется, что оно угодно было и тем святым отцам нашим¹²⁹¹.

«Итак, в согласии с действительными фактами, мы постановляем и определяем, чтобы не было совершаемо ничего в обиду и оскорбление про­возглашенного чистым на Халкидонском соборе мужа, т. е. Феодорита, епископa Киррского, с упоминанием его имени (sub taxatione nonimis ejus); но, сохраняя всецелое уважение к его личности (sed custodita in omnibus personae ejus reverentia), мы анафематствуем и осуждаем всякие сочинения или учения, публикуемые под его именем, коль скоро они окажутся совпа­дающими с заблуждениями гнусных Нестория и Евтихия»¹²⁹².

В изложенном нами отрывке выдвигаются самые важные и существен­ные моменты в вопросе о Феодорите, – о его отношении к Халкидонскому собору, учении, личности и полемике с св. Кириллом. Принимай весьма видное участие в Халкидонских деяниях, Киррский пастырь самым не­разрывным образом связывается с ним и должен быть признан право­славным; иначе мы пожертвуем достоинством Халкидонского собрания в пользу сомнительных претензий монофизитствующих. Само собою выте­кает отсюда, что ни его мнимое несторианство, ни его столкновения с Александрийским владыкой не могут быть обращаемы in injuriam atque obtrectationem personae ejus: первое – лживая выдумка евтихиан – еретиков, а второе есть ничто иное, как недоразумение относительно лица при пол­ном согласии в учении, чтò видно из неоспоримых свидетельств глубо­кого уважения Феодорита к св. Кириллу и его творениям. В таком случае все мнимо-несторианские сочинения Киррского епископа подлежат отвержению преимущественно потому, что некоторые толковали и толкуют их в пре­вратном смысле, и потому, что такое разумение их признано несоответ­ствующим действительности. Св. Кирилл, конечно, правильнее всех понимал своего антагониста, а он вошел в общение с ним, не по­ставляя ему в вину прошлых разногласий. Кратко сказать, Феодорит выше всяких нареканий, а из его сочинений лишается учительного авторитета только то, что признано незаслуживающим сего самим Киррским пасты­рем, и только вследствие ложной интерпретации его творений со стороны еретиков.

Выходя из такого воззрения, Вигилий согласился с решениями собо­ра¹²⁹³ и в двух письмах – на имя Евтихия, от 8-го декабря 553 года¹²⁹⁴, и в Costitutum pro domnatione trium captulorum, от 23-го февраля 554 года¹²⁹⁵, – осудил «то, что написано Феодоритом против правой веры и против двенадцати глав святого Кирилла и против первого Эфесского собора, и то, что написано им в защиту Феодора и Нестория»¹²⁹⁶; «по­елику, – оговаривается он во втором из означенных документе¹²⁹⁷, – ради церковной пользы необходимо осудить также и названные сочинения Феодорита, ибо, пользуясь именем этого епископа, который был принят блаженной памяти Львом и святым Халкидонским собором, несториане злоупотребляют этими сочинениями для поддержания своего заблуждения, не сообразив того, что не только собиравшиеся в Халкидоне святые отцы, по осуждении Нестория с его догматами, осудили и их, но и сам епископ Феодорит на святом Халкидонском соборе явно отверг все, что казалось противоречащим догматам блаженного Кирилла, изложенным на первом Ефесском соборе, и принял определение святого Халкидонского собора, в котором провозглашается учение блаженного Кирилла, изложенное на первом Эфесском соборе. Ибо, что обсуждалось всем собранием святого Халкидонского собора, все это в таком именно виде и принято было этим собором. Посему ясно, что этим осуждением (некоторых произведений Киррского епископа) мы не постановляем ничего, нового, но анафематствуем то, что отверг святой Халкидонский собор и что сам епископ Феодорит осудил там своим исповеданием».

Этим документом и заканчивается собственно история соборной деятель­ности, так как результаты ее были приняты и признаны в восточной половине империи почти без ограничений и исключений¹²⁹⁸, и протест шел только с Запада, который был бессилен бороться, да и не мог ничего сделать после согласия своего главы, – папы. Анафематствовав некоторые сочинения Феодорита с сохранением православия его личности и учения, Вигилий тем самым придал вселенское значение решению 553 года, как Лев В. отнял такое у разбойнических σφαγαί своим non approbo. Всякие выражения неудовольствия и неодобрения теперь имеют значение лишь по­стольку, поскольку они вызывали пастырские внушения и разъяснения из Рима. Это – усилия ввести во всеобщее сознание то, что уже получило обя­зательное значение и требовало безусловного повиновения и подчинения под угрозой исключения из Церкви за непокорность ей.

Из этих попыток заслуживают особенного внимания старания папы Пе­лагия II (578–590 гг.) привлечь к союзу Истрийских предстоятелей, думавших навязать Римскому владыке свои партийные мнения, каковые они и выразили в своем послании к нему¹²⁹⁹. В ответ на это папа пишет обширное письмо Илие Аквилейскому и другим епископам Истрии¹³⁰⁰ и излагает им воззрение Церкви¹³⁰¹. Касательно Феодорита здесь указывается, что и в каком смысле подлежит отвержению. «Мы, – говорит Пелагий II¹³⁰², – осуждаем не все сочинения Феодорита, а только те, которые, как известно, он некогда написал против двенадцати глав Кирилла, – только те, которые он написал против правой веры; впрочем, известно, что и сам он осу­дил их, потому что на святом Халкидонском соборе он оказывается исповедующим истину¹³⁰³. А каким образом после заблуждения он мыслил право, показывает и то, что он прежде писал, и то, что он сделал на Халкидон­ском соборе»... Правда, не мало темных теней в его отношениях к Несто­рию, но они исчезают пред светом его чистого христологического созерцания. Так, «допущенный святым Халкидонским собором в спор с противни­ками, он открыто произнес на Нестория анафему и, осудивши его, как еретика, показал себя православным»¹³⁰⁴. Затем, «кто не видит, как безрассудно – с надменностию защищать сочинения Феодорита, которые он сам после правого исповедания осудил?» Но «если мы личность его принимаем, а те дурные сочинения, которые прежде таились, отвергаем; то этим ничуть не отступаем от деяний святого собора: потому что мы, отвергая только его еретические сочинения, и доселе вместе с собором преследуем Нестория и вместе с собором чтим Феодорита, право исповедавшего. Другие же его сочинения мы не только принимаем, но и пользуемся ими против противников. Когда Феодор хотел изъяснить Песнь Песней и трудился больше не для изъяснения, а для сумасбродства, то признался, что этой книгой Соломон хотел угодить царице Эфиопской. Феодорит, обличая его в этом, хотя скрыл имя Феодора, но обнаружил его безумство. Так, составляя объяснение той же самой книги, он говорит: «слышу я, что многие, отвергая Песнь Песней и не веря, что эта книга богодухновенная, по неразумию составляют на живую нитку бабьи сказки и предполагают, что мудрый Соломон написал эту книгу о себе и о дочери Фараоновой». Как же мы не принимаем никаких сочинений Феодорита?»¹³⁰⁵

После Пелагия II оппозиция существовала не долго: преемнику его, Гри­горию В. (590–604 гг.), удалось сломить ее, убедить «сбитых с правого пути»¹³⁰⁶ и привести их к единомыслию в том суждении, что «сочинения Феодорита, в которых упрекается вера блаженного Кирилла, отвергаются, как произведения безрассудной дерзости», ибо «всякий, кто думает разре­шать то, что связывают соборы, или связывать, что они разрешают, только себе делает вред, а не им»¹³⁰⁷.

На этом кончаются все споры из-за «трех глав» и больше не слы­шится никаких недовольств постановлением 553 года. Припомним кратко, в чем оно заключается:

1) Личность Феодорита, по суду собора, выше всяких сомнений и по­дозрений: он жил православным пастырем Церкви и умер в мире с нею, как законный епископ Киррский¹³⁰⁸.

2) Учение его согласно с истиной и большая часть его сочинений имеет учительный авторитет в качестве догматического руководства.

3) Отнимается догматическое значение у некоторых трудов Феодорита или потому, что в них безрассудно, вследствие непонимания, защищаются Несторий, Феодор Момпсуэстийский и их воззрения, или потому, что по не­доразумению обвиняется св. Кирилл и порицается его христология¹³⁰⁹, но, – будучи плодом временного и по обстоятельствами, извинительного помраче­ния и подпавши вселенскому приговору по причине злоупотребления ими со стороны несторианствующих, вызвавшего нарекания на Церковь от «евтихиан»¹³¹⁰, – они остаются простыми историческими памятниками и не должны быть обращаемы в основание для анафематствования личности и осуждения всей богословской системы Феодорита. Сам св. Кирилл, примирившись с «Восточными», предал забвению все прежние заблуждения его.

С таким решением Церковь вступает на царский путь, отвергнув крайности приговоров несториан и монофизитов. Первые, думая видеть в Киррском пастыре провозвестника и апологета своей доктрины, считали его святым, яковиты же торжественно проклинают его¹³¹¹, а Церковь, по словам Целагия II, «чтит его вместе с (Халкидонским) собором», как одного из видных своих учителей. Имя Феодорита было помещено в диптихах¹³¹² и сохранилось в потомстве со славою «мужа божествен­наго»¹³¹³ или мужа «священной памяти»¹³¹⁴, но обыкновенно он называется блаженным (μακάριος)¹³¹⁵.

Вообще, Киррский епископ всегда пользовался высоким уваже­нием и авторитетом со стороны православных. Во свидетельство этого мы приводим отзывы двух позднейших церковных писателей, извест­ного полемиста Леонтия Византийского и Иоанна, митрополита Евхаитского. В своем сочинении De sectis Леонтий, между прочим, заме­чает: «Вместе с Иоанном (Антиохийским) был (в Эфесе) и знамени­тейший Феодорит, епископ восточного города Кирра. Он нападал на двенадцать глав Кирилла, которые тот поместил в третьем письме к Несторию, и опровергал их, утверждая, что святой Кирилл мыслил подобно Арию, Евномию и Аполлинарию. Ибо, защищая домостроительство против разделявшего (естества во Христе) Нестория, тот преимущественно заботился о соединении, почему Феодориту и показалось, будто он учит об одном естестве, как ариане и аполлинаристы. Но, кажется, Феодорит никогда не защищал Нестория, а только упрекал Кирилла за нанесенное Иоанну бесчестие. Если кто хочет знать, как сильно Феодорит ненави­дел Нестория, тот пусть прочитает его сочинение О ересях» (т. е. Наег. fab. compendium)¹³¹⁶.

Иоанн Евхаитский (XI в.), в заключение своего энкомия трем иерархам (Василию В., Григорию Богослову и Иоанну Златоусту), посвящает Киррскому епископу следующие ямбы:

Сказавши все о мудрых тех учителях,

Я подле них Феодорита опишу,

Как Божья мужа, дивнаго в учителях,

И как недвижну православия скалу.

И он, случалось, колебался несколько:

Да не осудишь человека, человек!

Не по нечестию он колебался здесь,

А больше потому, что спорил горячо.

Везде Кирилла можно ль побеждать ему,

Когда в догматах тот, – в науках сведущ был?

Однакоже поправился ведь он и тут.

Но пастырям иным славнейшим видя в нем

По истине равна им мужа в прочем всем,

Я вместе с ними право опишу его¹³¹⁷.

Итак: Феодорит навсегда остался в Церкви с наименованием «бла­женного» и в чине учителя¹³¹⁸. Как с Халкидонского собора он вышел православным, так и после тяжелого и небеспристрастного искуса в VI веке, чрез сто лет после своей кончины, он, по определению вселен­ского суда, сохранил за собою честь догматического авторитета; на ряду с великими светилами вселенной его превозносили, превозносят и будут превозносить

Ὡς ἄνδρα θεῖον, ὡς διδάσκαλον μέγαν,

Ὡς ἀκράδαντον ὀρθοδοξίας στύλον.

Подлинно, «никогда слава славных не уничтожается со смертью»¹³¹⁹.