Путешествие по Египту и в монастыри святого Антония Великого и преподобного Павла Фивейского, в 1850 году

Еду в Египет во второй раз со всеми сотрудниками моими. Спокойствие в политическом мире благоприятствует нашему путешествию. Сильных жаров не будет при таянии глубоких снегов, покрывающих теперь вершины Балкана, Кавказа, Тавра и Ливана. Перемена воздуха, движение в пути и разнообразие природы, нужны для укрепления ослабевших сил моих. А желание помолиться там, где Бог из Египта воззвал Сына своего, приобрести новые познания и поверить прежние, избавить сотрудников моих от скуки и томления однообразной жизни, и расширить круг их понятий, это желание неодолимо. Итак, еду. Господи благослови.

Утомителен, но благополучен был длинный переезд наш от Иерусалима до Иоппии. Было темно, когда мы въехали в сей город, в котором Апостол Петр воскресил Тавифу.

В начале ночи Английский пароход, под названием великий Турок, понес нас в Александрию. В домах холмообразной Иоппии светились багровые огни. В море, где оно пенилось, блестели алмазные искры. В небе сияли лучезарные звезды. Во мне пламенело желание быть чадом света.

Погода холодна и сыра. Небо не ясно. Море не шумно. Нигде не видать ни судна торгового, ни челна рыбачьего, ни дельфина играющего. Одни тихие и прозрачные волны несутся с запада к востоку. Мы спокойно плывем вдоль берегов святой земли. Их омывает Средиземное море, вытекающее из океана, как слеза из ока. Люблю я это море, как путь, по которому пронесено Евангелие в Европу и Африку.

Чем ближе мы подходим к Александрии; тем более оживляется и лучше рисуется плоский берег Африки. Налево вдали видны финиковые рощи, серебристое устье Нила с золотыми блестками, и на нем парусные челны и суда, словно рыцари в белых мантиях, шествующие меж круглых твердынь Дамиатты по белому глазету. Направо по успокоенному морю реют челны рыбачьи, и летают крылатые рыбы. В первый раз в жизни я видел полет их не высоко над поверхностью родной им влаги, и усладился премудростью Божией, которая так дивно создала эти твари и определила им быть переходом к птицам небесным. Впереди одиноко стоит в зыбучем песке укрепление Абукирское. Тут в 1798 году Нельсон уничтожил флот Французский, а в 1799 г. пять тысяч Галлов разбили 15,000 Турок, в 1801 г. Аберкромби сделал высадку и отнял Абукир у воинов Наполеона.

Около полудня великий Турок наш бросил якорь в новой пристани Александрии подле старинной зубчатой крепости, построенной на месте затопленного острова Фароса, на котором 70 толковников перевели ветхий Завет с Еврейского языка на Греческий. На небо неслись наши благодарственные молитвы. Радость озаряла все лица. Красивый город возбуждал общее любопытство.

В два часа пополудни нас перевезли в соседний карантин. Лодка не подошла к берегу по причине мелководья; и нас с вещами перенесли туда Арабы на плечах. Аббас паша не Мегмет-Али. Волны разбили выгрузный помост пред карантином; а ему и дела нет до того. Это здание обширно и опрятно. С Европейцев не берут денег за помещение в нем, по воле покойного паши.

Четыре дня провели мы в этом месте и прилежно учились Арабскому языку, слушая и повторяя басни, рассказываемые переводчиком нашим Фадлаллою. Замысловаты и поучительны Арабские басни. Вот одна из них.

«Однажды слон, томимый жаждою, пробирался меж пальм к ближней реке. На протоптанную им тропинку, не знать, как, свалилось с одной пальмы голубиное гнездо с птенцами, только что оперившимися. Голубица, видя неминуемую опасность их, полетела к слону, и начала слезно умолять его, чтобы он не давил птенцов ее и своротил бы с обычной тропинки. Но гордый исполин не внял ее материнской просьбе, и наступил на трепещущих малюток. Их уже нет! Отчаянная мать взвилась, исчезла в лучах света, и полетела к орлу жаловаться на слона. Царь пернатых сжалился над нею, и велел быстрым соколам выклевать очи убийцы. Соколы исполнили царское веленье. Слепец, печально бродя по дремучим лесам, заблудился. Ищет воды и не находит ее. Томится от жажды; гордость не утоляет ее. В один из тех дней, когда зной бывает не стерпим, наказанный слон, сгорая внутренним жаром, стал и тяжко вздохнул. Вдруг послышалось ему: вдали голосят неугомонные квакушки. «Там есть холодная вода», подумал он, напряг последние свои силы, побрел на голоса, и упал в глубокий колодец. Раздвоилась вода, всплеснулась, сгустилась, сравнялась и устоялась над ним. – За обиду невинных отмщает сам Бог.»

Сегодня утром игумен Саввинского монастыря О. Никифор прислал за мною карету, запряженную парою гнедых коней; и я отправился прямо к нему.

Спутники мои следовали за мною на быстроногих ослах. Игумен встретил и принял меня весьма радушно, как старого знакомца, и заметив седины мои, показавшиеся в пятилетний промежуток между прежним и настоящим свиданием нашим, сказал: «мы оба ветшаем». Телом, а не духом: отвечал я. Потом полились наши разговоры. Души друзей, как струи Нила, неисчерпаемы.

Монастырь св. Саввы, который я мельком видел в первое путешествие мое по Египту, обозрен был мною сегодня подробно. Он находится в конце Александрии, напротив так называемых игл (обелисков) царицы Клеопатры у новой пристани, в недальнем расстоянии от них. Из окон его видны эти гранитные и узорчатые иглы, синее море, и остров Фарос с старинною зубчатою крепостью. Снаружи эта обитель ничем не отличается от обыкновенного дома; ибо на ней нет ни креста, ни купола; не видать ни башен, ни ворот святых, словом, никаких признаков жилья иноческого и храма Божия¹. А внутри она построена в три яруса в виде продолговатого четвероугольника, с узким и тесным двором среди зданий. Одну сторону его занимает церковь, а прочие три обставлены сплошными строениями. Внизу находятся разные службы, в среднем ярусе – старинная трапеза с подземным тайником и братские келии, а в верхнем – хорошие горницы для патриарха, игумена и дорогих гостей. Во всех трех ярусах пред церковью и кельями устроены сквозные ходы, обращенные во двор. Внизу ходишь под сводами, покоящимися на каменных столпах, в средине под деревянными потолками, лежащими на круглых арках, разграниченных маленькими колоннами из мрамора и гранита, вверху под небом и инде под тенью виноградных лоз между частоколом и кельями. Такое устройство придает монастырю вид особенный².

В церковь его входят с северной стороны изнутри двора. В ней поставлены три престола.

Средний из их освящен во имя угодника Божия, спасавшегося в каменной расселине близ Иерусалима, северный – во имя св. великомученицы Екатерины, а южный во имя страстотерпца и Победоносца Георгия. Уцелевшие гранитные колонны темно-багряного цвета и большого размера, числом четырнадцать, и стоящие ныне, частью, вдоль церкви, частью, полукружием в алтаре, без нескольких пар своих пропавших без вести, свидетельствуют о том, что сие святилище построено было в лучшее время Греческого зодчества. В нем сохраняются частицы мощей св. Василия Великого, св. Иакова и св. Марины. В приделе царственной великомученицы стоит беломраморный налой четвероугольный, иссеченный из цельного куска с колоннами по углам и с четвероконечными крестами на трех лицевых сторонах его. Вверху есть круглое углубление для водружения креста, или толстой свечи. Сей налой выдают за тот камень, на котором усечена была честная глава св. Екатерины. В последствии его обделали в таком виде, в каком он теперь находится. Христиане лобызают его с благоговением³. Из числа св. образов, написание на которых служат вместо летописи монастыря, замечательны: образ св. Иоанна Богослова и Евангелиста Марка, сделанный складнем в виде книги, и подносимый архиерею для целования при входе его в храм, хорошей живописи, и икона Кипрской Божией матери, точный снимок с подлинной, написанный в 1659 году, по желанию Александрийского патриарха Паисия. Предвечный Младенец смотрит вниз и вдаль по направлению от Богоматери. Он как бы хочет спуститься с пречистых рук Ее. В церкви монастырской устроен молитвенный бабинец решетчатый по обычаю восточному, укрывающему женщину и девицу от взоров мужских. Вся она была обновлена и украшена туземным иеромонахом и духовником О. Моисеем, скончавшимся о Господе в 1831 году.

Как в этой церкви на образах, иконостасе, и надгробных плитах, так и во дворе монастырском на могильных памятниках, начертаны разные надписи. Я снял их. Все они с 1620 года по 1850, обозначают круг времени в 230 лет.

К монастырю примыкает сад с плодоносными деревами, огороженный каменною стеною, в 163 шага длиною и 62 шириною, с деревянною, высокою и круглою беседкой в средине, и с двумя колодцами.

Кто знает конец чьего-либо бытия, тот желает ведать и начало оного. Таково устройство вашего мыслящего духа. Покажи ему предел, а он спросит: где же средина и исходная точка? Но как основания зданий скрываются в земле; так начала многих событий теряются во мраке времен.

Я спрашивал О. Никифора: кто и когда построил монастырь, в котором он настоятельствует. «Не знаю, отвечал он: говорят, что на месте его находилась темница, в которой заключена была св. великомученица Екатерина». После такого ответа самому мне надлежало доходить до искомого начала путем соображений.

Монастырь называется по имени Саввы Освященного. Сей Богоугодный муж скончался в начале шестого века. Без сомнения, не скоро по смерти его христиане начали строить храмы и монастыри во имя его. Посему можно полагать, что Александрийская обитель возникла в седьмом, или восьмом столетии. Кто же положил в основание ей краеугольный камень? Не знаю. Камни ее молчат. Живых преданий о том не слышно. Арабских летописей и описаний путешествий по Египту у меня нет под руками. Итак, остается гадать, предполагать, соображать. Вероятно, Александрийские христиане, у которых Магометане и Копты после 640 года отняли все храмы, купили место под нынешнею обителью, расчистили его, нашли тут древние колонны (может быть, остатки Нептунова капища, которое, по сказанию Страбона, находилось близ моря, и пред которым высились два обелиска) и устроили себе приходскую церковь во имя Саввы Освященного⁴. Со временем около этаго святилища возникли келлии. Не было исторического лица – создателя обители; не осталось и предания о ней исторического. Община строила ее в бедственное время на свои лепты; и никто не думал увековечить свое имя надписью.

Это предположение мое подтвердил один старожил, которого игумен по моей просьбе нарочно приглашал ко мне. Но он не знал ни года, ни века, в который построен был монастырь. Оставалось рассмотреть хартии, какие только хранятся в ризнице. Пользуясь добрым расположением О. Никифора, я дерзнул попросить его, чтобы он показал мне все дееписания монастыря. Брат и друг повел меня в свою келью, отпер сундук, в котором лежали эти дееписания, и выложил их предо мною. Оказалось, что все они писаны на Арабском языке. Как же узнать дело? Как удовлетворить любопытству? Решено было позвать одного местного жителя из католиков, который скоро разбирает и хорошо понимает старинные рукописания. Явился желанный книгочей. С помощью его пересмотрены были все хартии. Но они поясняют судьбу монастыря только с 1517 года по 1774. Итак, надежда моя узнать время основания его не сбылась. О. Никифор сказал мне, что один из предшественников его истребил все старые дела, как ненужные. Я пожалел о невознаградимой утрате.

По замечанию книгочея, в Арабских судебных хартиях христиане называются то неверными, то скверными, а святилище их именуется просто Греческою церковью, а не монастырем. И это подтвердило мое предположение, что общество христиан Александрийских построило себе приходскую церковь за городом. Так оно называло ее, так и в делах она писалась. Да и теперь Саввинский монастырь есть не что иное, как приход православных обывателей Александрии. В нем совершаются для них все службы и требы, не исключая и брака.

При церкви монастырской, кроме игумена, ныне состоят: иеромонах Мелетий, иеродиакон Хрисанф, три семейные священника – Константин с острова Сими (он же и духовник общий), Николай Аравитянин из Алеппа, Марк из Крита, и псаломщик Иоанн Николаидис из Кесарии Каппадокийской. Он поет, не в нос, довольно хорошо.

Из одной старой описи монастырского имущества видно, что в при-Нильском городе Розетте (Рахити) есть православная церковь во имя святителя и чудотворца Николая, а в Дамиатте – св. Георгия. По заверению О. Никифора в первой служит теперь иеромонах Дамаскин, которого весь приход состоит из четырех домов, а во второй – два семейные священника, Гавриил и Антоний. В приходе их считается сто десять домов: все бедные.

Подле монастыря св. Саввы находится больница для православных христиан⁵. Я обозрел ее. В изрядном каменном доме пять просторных и опрятных покоев вверху назначены для больных, и семь внизу для увечных и слепых. Больные обоего пола лежали на железных кроватях и мягких постелях под фланелевыми одеялами. При них был лекарь. Живо и действенно слово Господа: «болен бех и посетисте мене». Если бы не это слово; то не быть бы лечебнице в Александрии. Уверенность в том, что сам Господь благодатно пребывает в больных, воздвигла сие богоугодное заведение. Пред ним внутри двора разведен овощной огород. Отсюда лекарь провел меня чрез калитку в садик. Тут мы присели в крытой беседке, и по кратком отдыхе прошли под тенью дерев в большой овощной огород, окаймленный со всех сторон финичиями. Он принадлежит к больнице, но возделывается на счет врача, который и пользуется всеми овощами за безмездные труды свои. К каменной ограде сего огорода пристроен домик. В нем проводит лето больничный врач с своим семейством.

Подле лечебницы выстроен каменный дом, в два жилья с сквозными крыльцами во всю длину его, для семейных священников. Они занимают семь повоев вверху. А внизу помещаются бедные. Это отменно хорошо. Священник должен быть всегда близок к бедным, больным и отходящим в другой мир. Ибо он ходатай первых пред богачами, утешитель и духовный врач вторых, в преподатель священно-тайного напутствия третьим.

Из лечебницы я пошел к почтенному гражданину Тусицце. Великолепен дом его, украшающий главную площадь Александрии. Огромный двор при нем весь выстлан разноцветными Родосскими камешками, узорчато. Любо смотреть на него. Любо ходить тут. По беломраморной лестнице ввели меня в нарядные горницы хозяина. Он встретил меня с почтением, подобающим духовному сану. Я завел речь о местной больнице. На вопрос мой, когда в кем она построена, Тусицца отвечал: «В 1818 году здешние христиане открыли подписку на устроение ее. В сборной книге значилось 20,000 талеров обещанных. В наше дело вмешался покойный патриарх Феофил и объявил нам, что он устроит и учредит больницу, как знает. Подписчики охладели. Правда Мегмет-Али паша присоветовал ему предоставить сие Богоугодное дело мирянам, указав на Константинополь и Смирну, где христианские больницы содержатся и управляются не архиереями. Но прошло благоприятное время торговли; и обещанные деньги не были взнесены. Тогда (покойный) брат мой Феодор, движимый ревностью к общему благу и состраданием к недужным, построил виденную вами больницу своим иждивением в 1828 году. Место под нее было куплено у мусульман».

По словам Тусиццы во всем Египте считается пять миллионов жителей, а в Александрии найдется тысяча семейств православного вероисповедания, как туземных, так и подданных Греции и России, и состоящих под покровительством разных Держав. Но по уверению о. игумена, который в Пасху славит Христа во всех домах православных, не найдется их более 250. Очевидно, Тусицца считает всех живущих здесь временно по торговым делам, а игумен разумеет одних постоянных обывателей.

С Тусиццою я ходил смотреть новую церковь, которой основание положено было в 16 день Ноября 1847 года самим патриархом Иерофеем, при многочисленном стечении народа и в присутствии Российского генерального консула Г. Фока. Она выведена немного выше окон. Это святилище православных будет великолепно. Нет средств к окончанию его. Но Господь, по молитвам Евангелиста Марка и великомученицы Екатерины, взыщет доброхотных дателей среди сущих своих, которых един Он ведает. Тусицца, попечитель новостроящейся церкви и вкладчик, говорил мне, что православные теперь препираются о ней: одни хотят поставить вдоль ее мраморные колонны, другим это не нравится; некоторые желают соорудить купол, иные не одобряют сего. Очи всех обращены к России. Подумывают послать в Москву архиерея за сбором милостыни. В Египте со времени Александрийского патриарха Паисия, пользовавшегося богатыми щедротами царя Алексия Михайловича, памятно благочестивое усердие Русских, с каким они всегда готовы помогать угнетенному православию на Востоке.

Расставшись с Тусиццою, я пошел в отроческое училище Лазаристов. которое, в бытность мою в Александрии в 1845 году, отстроено было вчерне, и увидел его в полном велелепии. Оно находится в первой линии за пространною площадью города. В нижнем ярусе его устроен храм Божий. Он замечателен простотой зодчества. Средина его в два света определяется четверогранными столпами, с которых от одного к другому перекинуты легкие, круглые арки в Византийском вкусе. За главным престолом довольно хорошо изображена Дева, попирающая змия на луне. Это или матерь Божия, или знамение церкви христианской. Живопись икон, помещенных у других алтарей, посредственна. Никого не было в храме. Осмотрев его, я перешел чрез улицу в девичье училище Лазаристок, не жалея о том, что не обозрел питомника отроков, потому что одинаковое управление сих заведений предполагает одинаковое устройство их. На дворе встретила меня одна монахиня в сером платье и в белой шляпке, и, выслушав мою просьбу, повела меня в учебные покои. Мы прошли три отделения. В каждом из них монахини – учительницы приветствовали меня скромным приседанием. По желанию моему они спрашивали девочек из закона Божия на Французском языке. Слышались ответы удовлетворительные. Потом я подробно осмотрел все училище.

Оно построено в виде продолговатого четырехугольника, в два жилья, с открытыми ходами, обращенными во двор. Внизу помещены учебные комнаты, столовая с кухней, приемная горница и маленькая молельня; а вверху – повои для монахинь, спальня девочек, и их рукодельный терем. В нем висят два живописные лика, – здешнего епископа Италиянца, и настоятеля Ордена, к которому принадлежат монахини.

Сие училище вверено надзору и попечению так называемых дщерей св. Винченца Павла. Все они, восемнадцать, Француженки. У них девочки случаются чтению, письму, катехизису, шитью, и некоторые музыке. Беднейшие из них, числом 50, живут в самом заведении и получают полное содержание.

Римско-Католические монахини занимаются вое- питанием и образованием женского пола в больших городах Турции. Я видел их в Константинополе, Смирне, Ларнаке (на острове Кипре), в Иерусалиме и здесь. Что касается православных училищ девичьих; то, сколько мне известно, они учреждены: одно в Царьграде, другое в Дамаске под надзором Арабской инокини Феклы, третье в Александрия и четвертое готовится в Иерусалиме. Похвальна такая деятельность. Кто заботится о воспитании и просвещении малых верующих в Господа; тот, исполняя святую заповедь Его, готовит для общества лучших граждан и для церкви лучших чад. Достойны уважения те благотворители, учители и наставницы, которых помыслы и любовь обращены на Восток, где есть крайняя нужда в рассеянии тьмы духовной и в озарении душ светом истины. Недавнее появление там воспитательниц и сестер милосердия есть примечательное событие нашего времена. Опять ожило и усилилось апостольское учреждение служительниц женскому полу, хотя и без имени диаконис. Христианская церковь пользуется верою, любовью, дарованиями, познаниями, трудами и терпением женского пола для распространения света истины и насаждения страха Божия и благочестия, равно и для облегчения заслуженных и неповинных страданий, в тех верующих во Христа семействах, кои находятся среди иноверных племен, как цветы меж терний.

В таких мыслях я прошел из училища Лазаристок в городскую Римско-Католическую церковь. Она еще отделывается внутри. Малошейный купол не соответствует большим размерам ее. Видно, побоялись возвысить его, дабы он не упал так же, как и первый, который я видел в 1845 году. Смежно с сею церковью стоит хороший дом для священнослужителей.

Сегодня утром я с спутниками моими посетил сперва девичье училище, а потом отроческое: оба под хоругвью православия.

Первое помещается в наемном отделении одного огромного дома, стоящего на правой стороне городской площади, если идешь туда от Саввинского монастыря. В длинной и широкой комнате стоят рядами обычные столы и скамьи, все новенькие. К ним прикреплены шестики с указателями. Видно, что обучение происходит по способу ланкастерскому. Девочки еще не все собрались, потому что было довольно рано. Нас встретила и приняла наставница, Екатерина Султана. Пока ученицы ее собирались и усаживались на своих местах; пока курили благовониями: я стоя подле кафедры расспрашивал ее об училище и о ней самой. По словам ее это заведение открыто в 23 день Февраля 1848 года, и содержится иждивением патриарха и гражданина Иоанна Данастаси, консула Швеции. (Он православный). Содержание его стоить ежегодно около 1,000 руб. сер. Учениц – восемьдесят. Почти все они поступили из училища Лазаристок. На днях оттуда взяты были последние две девицы. Они обучаются чтению, письму, молитвам и рукоделиям. Сама же наставница, родом с острова Наксоса, воспитана в Афинах на иждивение Греческой Королевы Амалии. Когда мы кончили свой краткий разговор; послышалась молитва на Греческом языке; потом все девочки принялись писать. Я окинул их пытливым взором и не заметил в них свежести и благообразия, но внутренне молил Бога, чтобы он своею благодатью украсил юные души. Наконец наставница показала нам рукописания, шитье и вышиванье своих питомиц, и приняв мое благословение, пошла к ним, а я отправился к мальчикам, заметив своим спутникам, что святая покровительница православных Александриянок избрала первую труженицу в новом цветнике не Ипатию (имя некогда славное в Александрии), а тезоименитую Екатерину.

В отроческом училище – те же наставники, Эммануил Сомарипа и Георгий Короней, которых я видел в 1845 году. Сомарипа показал нам достаточные сведения учеников в Географии, Истории и Эллинской словесности. Ланкастерское отделение было наполнено отроками, мал-мала меньше, словно маковым цветом. Малютки твердо читали наизусть Символ веры, некоторые молитвы и псалмы.

Часа в три по полудни я опять ходил в город отыскивать старинную церковь во имя св. Афанасия Великого, обращенную в мечеть. Сперва привели меня к магометанской молельне, которая находится у подошвы нахолмной крепости, недалеко от монастыря св. Саввы, в виду его. Но мусульмане поведали мне, что она построена в 1828 году для погребения покойников из семьи и родни Мегмета-Али-паши, и примолвили, что в ней находится гроб Иудейского пророка Даниила. Это понудило меня войти внутрь мечети. Там свели меня по каменной лестнице в подполье, слабо освещенное из отдельного купола. Взорам моим представился накрытый черным сукном деревянный голубец с острою кровелькою, какой обыкновенно мусульмане ставят над прахом своих старейшин и святош. А в голове блеснула мысль: не была ли тут христианская церковь с мощами пророка, точно определившего годы пришествия Сына человеческого? Я сообщил эту мысль стражам гроба Даниилова; но они сказали мне только то, что предместье, в котором находится их мечеть, по ныне называется именем Косьмы и Дамиана. Неведение не обратило ли Дамиана в Даниила? Это могло статься. Так ли, не так ли, но оказалось, что не здесь была церковь Афанасия Великого. Равнодушно я осмотрел мечеть и новые раскрашенные гробницы пашийской родни, и отправился искать, чего желала душа моя; но не раз оборачивался и любовался живописным местоположением мнимой усыпальницы Даниила. Ея зубчатые стены, каменные купола в роде наших над храмных глав, и серые минареты картинно выказывались меж зеленых финичий; а уют ее при подошве высокого холма, вдали от шумного города, делал ее вожделенным местом вечного покоя от тревог и дел житейских. Сопровождавший меня иеродиакон Хрисанф по дороге расспрашивал, кого встречал, об искомой церкви. Один Грек сказал ему, что она находилась на том месте, где ныне стоит мечеть, называемая Латарик, и что уже нет и следов ее. Проводнику моему известно было это место; и мы скоро дошли туда по прекрасной насыпной дороге, пролегающей мимо сада Саввинской обители. Нас впустили в эту маленькую и убогую мечеть. Ничего в ней нет, кроме трех малых и тонких колонн из красного гранита, грубой отделки. Вышедши оттуда, я заглянул в соседние дворы мусульманские, и сквозь просветы видел только безобразные кучи мусору от развалин. Тут ли была церковь св. Афанасия, или в другом месте: не знаю. Беда иметь дело с людьми, которые ничего не видят ни в небе, ни на земле.

Бог сподобил меня сегодня отслужить литургию в монастырской церкви. В ней было много православного народа. Даже Копты, Армяне и Сириане приходили видеть священнодействие мое, и слушать наше церковное пение. Небесный Вертоградарь да привьет эти отломившиеся ветви к плодоносной маслине, к единой святой, соборной и апостольской церкви!

После литургии посетили меня почетные христиане. Между прочим, они говорили, что в Каире пятнадцать семей Коптских приняли магометанский закон, потому что не захотели лишиться хлебных должностей своих в разных судебных местах, в следствие распоряжений Аббаса паши, которому угодно было, чтобы все служащие чиновники были из магометан.

3, Понедельник

Спутникам моим захотелось посмотреть на разные Египетские и Греческие древности , собранные в доме бывшего консула Австрийского Г. Лаурина. Не пошел бы я с ними, если б не было близко. Посетившему Фивы не так-то хочется видеть какие-нибудь обломки, отрывки, куски древнего ваяния. Но надлежало послушаться друзей. Послушался, пошел, и видел, что же? Сфинксов и богов с звериными головами, изваянных из разноцветных гранитов, несколько мраморных статуй изящной отделки, и беломраморного грифона на таком же подножии, на котором начертана надпись:

Несколько минут я любовался сим пернатым. Не белизна и не чистота отделки его, а бодренность и чрезвычайная зоркость привлекли мое внимание. Справедливо думали, что грифон означает или ведение Божие, для которого нет ничего сокровенного, или разумение человеческое, усиливающееся познать все, что может. Не таково значение сфинксов, у которых по большой части голова и грудь женская, а тело львиное. Такой состав, по толкованию Климента Александрийского, есть образ сочетания разнородных стихий мира, знамение лада в природе, и припоминание наблюдателю о том, что познание Бога и естества весьма трудно. В самом деле сфинксы выражают эти три понятия. Так как женское тело, по мнению древних, означало влажную стихию природы, а тело львиное – стихию огненную; то соединение сих двух тел в сфинксе служило образом сочетания воды и огня, кои по учению Египтян составляют основу всей природы, и выражением гармонии, происходящей от соединения сих двух стихий, устроенного премудростью Божией. Когда сфинксу придавали лице богини Изиды; тогда он означал природу творящую, которую можно постигать не иначе, как изучая ее постепенно. Когда же виделось на нем лице другого божества; тогда он возвещал собою посвященному в таинство, что каждое светило небесное, или каждая стихия земная содействует всемирному ладу, и что мир есть загадка, предложенная творцом человеку на удивление, изучение, и для изощрения ума. Держал ли сфинкс трещотку: ею напоминал, что гармония существ происходит от их взаимного движения. Был ли он прикрыт: сим давал разуметь, что Бог, мир и человек суть тайны, коих сущность проникнуть и понять невозможно. сфинкс, пожиравший тех, которые не разгадывали его, служил знамением веры, обрекающей на вечные мучения безбожников, не хотящих ни разуметь, ни исполнять ее учение и заповеди.

Сопровождавший меня иеродиакон сказал мне, что все эти редкости найдены были тут на месте, когда Лаурен строил себе загородный дом. Это приободрило меня; и я охотнее прогулялся по саду консула под тенью финичий и других дерев, гадая, чтобы такое тут было: храм, дворец, вече, или гостиный двор, баня, книгохранилище. Расспросить об этом было некого. Истуканы молчали, а люди, работавшие в саду, и проводник мой породили на истуканов. Наконец мы взошли на насыпь, на которой разведен цветник. В самой средине его устроен водоем из белого мрамора, а в водоеме водружен такой же столбик, и на нем вырезана надпись:

Эта надпись сначала заняла меня. Приятно было очутиться внезапно на месте знаменитой библиотеки Александрийской, сожженной Омаром в 641 году по рождестве Христовом, и в памяти воскресить дарственных Птоломеев, любивших просвещение, неоплатоников, звездочетов, землеописателей, стихотворцев, и прочих ученых мужей языческих и христианских, которые сходились сюда читать, беседовать, спорить, мыслить, чувствовать. Но когда на душу мою легла тень – мысль, что Лаурен, быть может, по тщеславию, либо легкомыслию, представлял себе древнюю библиотеку на месте, подаренном ему Богос Беем, счетчиком Мегмета-Али паши;; тогда мне захотелось уйти оттуда поскорее, и я ушел, не бросив и мимолетного взгляда на идолов, которые, статься может, украшали не общественное книгохранилище, а дом какого-нибудь богача, или городское вече.

Уважение к Египетскому зодчеству побудило меня еще раз взглянуть на обелиски царицы Клеопатры, находящиеся близь новой пристани. На пути к ним я подошел к Синайскому подворью, и прочитав на воротах его надпись гласящую, что оно построено в 1835 году, обратил внимание на Английскую церковь, сооружаемую близ сего подворья. Она не велика, но красива. Ея окна, двери и карнизы убраны узорами, иссеченными в камнях. Крыши еще нет. Кое-какие смутные воспоминания о сношениях Синаитов с Кентерберийским Архиепископом по делу о сей церкви, или лучше о месте под нею, заставили меня спросить отца иеродиакона об этом деле; и он дорогою рассказал мне, что знал. Повторяю, рассказ его. Место под сею церковью принадлежало богатому Греку Данастаси. Сиваиты просили его подарить им этот клочок земли. Он обещался, но по дружбе к сановнику Али паши Богос-Бею передал его Англичанам. Тогда пустынные отцы послали прошение в Лондон к помянутому архиепископу, чтобы он уступил им соседнее с их подворьем пустопорожье. Но его Высокостепенство отвечал им, что оно было бы отдано им охотно, если бы не назначалось для церкви. Это проводник мой слышал из уст архидиакона Синайской обители Кирилла, который сам сочинял и посылал просьбу в Лондон. В 1845 году я не вслушался хорошо в рассказ об этом деле и вообразил, что место под Синайское подворье уступлено было Англичанами: а выходит противное. Сие подворье существовало тут с давних времен, и в 1835 году только вновь построено было и не получило желанного, смежного пустопорожья, на котором теперь строят свой молитвенный дом Англичане. Отец иеродиакон также рассказал мне, что, назад тому два года, из Лондона прислали в Каир на имя Коптского патриарха Петра 500 печатных новых заветов на Коптском языке, и столько же на Абиссинском. Письмо ошибкой принесено было к нашему патриарху Иерофею; и он нечаянно узнал об этом даре Англичан. При разговорах дорога сокращалась нечувствительно; и мы очутились у четверогранных обелисков. Один лежит в могиле: только подошва его видна; а другой стоит на своем месте. Оба они выработаны из розового гранита; и на них иссечены разные птицы, змейки, жуки, ножи, полукруги, треугольники, кои все по ученому называются иероглифами. Эти иглы весьма толсты и огромны. Подле сих памятников море обрамлено крепостною стеною. Мы взошли на нее, посмотрели на новую пристань, на Фарос, на шумящие волны, и поторопились домой, потому что было очень холодно.

Спутники мои пожелали видеть церковь евангелиста Марка, принадлежащую Коптам. Я повел их туда. Это древнее святилище весьма бедно. В алтаре южного придела у восточной стены стоит мраморный гроб первого благовестника спасения в Египте. Мы помолились пред ним Богу.

Александрия – красива. Мегмет-Али паша вновь создал, обогатил, украсил, и сделал свободным и веселым сей город. Присные мои вдоволь полюбовались им и накупили себе разных вещей. А я приобрел сведения о православной церкви в Египте, кои будут изложены в особом сочинении.

Сколь ни покойно нам было в сем городе под кровом святой обители; но надлежало отправиться в Каир по Русской пословице: спасибо этому дому, пора к иному. Едущим в пустыни святого Антония и Павла Фивейского и на Синай не благоразумно было бы медлить в дороге, и не пугаться летних жаров Африканских потому только, что снега, покрывавшие Балкан, Тавр и Ливан, после прошлой холодной зимы, могли умерять эти жары с помощью северных ветров. Ибо на расчет человеческих вероятностей мало надежды. Знание Этрусков, умевших предугадывать погоды, потеряно. Воздушные перемены нашей земли так недавно и так мало изучены, что еще не известны ни круги времени, ни законы, в которых и по которым они совершаются, и потому нет возможности предвидеть и предсказывать их с такою точностью, с какою вперед узнают напр. затмение солнца, или появление кометы. Счастливее нас будут путники в то время, когда точные науки определят и вычислят законы и ход воздушных перемен на всем земном шаре. Тогда они свободно станут располагать своим временем, и будут узнавать более, нежели мы.

Поблагодарив отца игумена за братский прием и подав 55 руб. сер. вкладу в св. обитель, я выехал из города к водоводу Махмудиэ, где ожидали меня спутники мои в парусной лодке, вчера нанятой за 150 пиастров до селения Атфи. Оканчивался десятый час дня. Канджа была готова к отплытию. Мне понравился этот плавучий домик. Он был нов, хорош, удобен, вместителен, покрыт, застеклен и устлан коврами и подушками. Я осенил его крестом и с верою вознес мольбу свою к Богу о благословении нас в путь дальний и опасный. В десять часов с четвертью канджа с помощью шестов заскользила по стоячей воде, и чрез 15 минут побежала под парусом, гонимая легким попутным ветром.

День был прекрасный. В воздухе ощущалась свежесть. Я сел у крылечка канджи, чтобы лучше наблюдать над всем, что видно на искусственном водоводе. По местам он облицован каменными стенками, дабы вода не прорывалась на соседние низовья. Разноцветные линии на облицовке его доказывают, что влага в нем поднимается на полтора аршина выше настоящего уровня. Близь Александрии по берегам водовода зеленеют сады, и рисуются красивые дома. Привольно в них жить, мыслить и делать добро. Город всегда отнимает у человека часть сил; а деревня восстановляет их. В городе суета, а там – покой. А так как покой есть часть нашего благополучия; то за городами естественно возникли уединенные приюты. Они-то, здесь в Египте, были первоначальными обителями, в коих лучшие христиане уединялись для чтения слова Божия, для размышления, поста и молитвы, и из коих возвращались в города лучшими семенами и лучшими гражданами. Вкусив сладость уединенной жизни в тайне лица Божия, многие из них пошли и далее от сельских жилищ, за линии пальм, в горные пещеры и песчаные места; и вот таким образом развилось стремление к отшельничеству, которое есть не что иное, как приближение человека к Богу и желание услышать глас Его в безмолвии пустыни.

У духа человеческого есть сильное сочувствие с природою. Он любит созерцать ее, вопрошать, понимать, воспроизводить ее образы, и даже безотчетно любоваться ею. Вот и этот водовод, по которому плывет ладья моя, как ни однообразны, как ни пустынны забережья его, картинен и занимателен. Наблюдаешь ход своего судна; глядишь на чужие челны; смотришь на людей. Свое судно под парусом то летит, то бежит, то едва – едва подвигается; ибо не всегда ровно мчит его ветер своенравный. За кормой его маленькие волны стелются к берегу, и пенясь тихо журчат, как будто на нас ворчат за то, что мы нарушили покой их. Послушное ветрило порой машет словно крыло белого орла, порой морщится и хлопает о Дерево, порой надувается; и рея его с мачтою составляет крест. Чужие лодки, большие и малые, крылатые, встречаются, расходятся, опережают друг друга, догоняют, плывут рядом, сталкиваются в узком месте, садятся на мель. Тут хозяева их начинают кричать, укоряя друг друга за неловкость. Шесты пронизывают воздух и влагу. Гребцы скачут в воду, и то руками разводят лодки, то хребтами сдвигают их с мели: бронзовы их выи и мышцы, медяны их хребты и голени. Труд кончен; и суда опять летят. Вот передние из них обогнули извилину водовода; невидно их остовов, но верхние узкие края их парусов еще качаются наклонно над водою. На всех судах степенно сидят Египтяне. Все они смуглы и желты; некоторые сухощавы, а иные весьма тучны. По закате солнца одному Феллаху (земледельцу) нужно было перейти с одной стороны водовода на другую с женою, волом и коробом, наполненным пшеницею, или овощами. Сначала он перешел в брод с коробом на голове, будто хлебодар Фараона, потом воротился и перевел вола; снова побрел за женою, но увидев, что рогатый начал щупать короб, воротился, взял вола назад, переправился с ним и посадил на него жену свою. Это напомнило нам известную детскую задачу: как перевезти чрез реку волка, козу и капусту в челноке, который поднимает лишь два груза. Наступила темная ночь. Мы затворились в комнатах своей канджи; и она около полуночи благополучно принесла нас спящих к селению Атфи.

Говор и шум людской пробудил нас до восхождения солнца. Мы вышли на берег. Густой и сырой туман накрывал это бедное селение, расположенное на высокой и крутоярой окраине Махмудийскаго водовода и Нила. Вдоль берегов и у хитрохудожных ворот канала мелькало множество судов. Их мачты и снасти перепутали воздух. Казалось, будто лес вырос между небом и землею. Во всякой другой стране деревня Атфи сделалась бы городом большим и богатым, как складочное место всех произведений Египта, вывозимых в Европу чрез Александрию. Но при Турецком правительстве жители ее не могут разбогатеть трудами своими. Ибо удастся ли им сметливостью и бережливостью накопить немного денег: алчность, хищность и варварство их приставников тотчас введут их в уровень с прочими бедняками.

Нечего было смотреть в Атфи; и я тотчас послал своего переводчика отыскать и нанять хорошую дагабию для плавания по Нилу до Каира, а сам с спутниками пошел к этой древней реке, в которой некогда проявилась чудодейственная сила Божия чрез Моисея, спасенного в струях ее от гонения Фараонова. Мы стали на высоком и крутояром берегу ее, и молча смотрели на нее. Пальмы отражались в ней, как в зеркале. Смотря в тихие и прозрачные струи этой водотечи, я припоминал свое прежнее плавание по ней, приятное и опасное. В воображении моем рисовались крокодилы и коптские монахи, пирамиды и царские гробы, Фивские храмы и древние обители отшельников, иероглифы и сфинксы. Спутники мои, любуясь рекою современною первым дням мира, сравнивали ее, кто с Нивою, кто с Днепром, кто с Сосною. На противоположном берегу ее ярко зеленели нивы, огороды, и финиковые рощи, за которыми утренняя заря уже позолотила и нарумянила небо. Радужный свет отражался в воде. Лучи его лобызались с струями и приветствовали друг друга с утром прекрасным.

Дагабия нанята была для нас за 300 пиастров до Каира. Это весьма длинное и не узкое судно речное строится здесь весьма удобно и красиво. У кормы его ставятся три крытые, деревянные горницы с решетчатыми и застекленными оконницами подвижными, как в карете, и с крылечком для сидения. Их раскрашивают и по восточному обычаю убирают диванами и подушками. От горниц до носа дагабии тянется длинная палуба с двумя мачтами. На ней раздолье для людей, а под нею простор для вещей. Тут же впереди стоит и очаг. Это – не судно, а дом для большого семейства. Удобно плавать на нем по Египетской водотечи. Днем сидишь, или ходишь по палубе под тенью полога, натянутого от крылечка до средней мачты, и наслаждаешься разными видами, которые непрестанно сменяются. Хочешь видеть поля и деревни: взойдешь на общую горницу к рулевому и оттуда смотришь, куда угодно. Настанет час завтрака, или обеда: у большой мачты накрывается походный стол. Всем просторно, и все вкусно с приправой чистого воздуха. Чай, сваренный в Нильской воде, пьется с отменным удовольствием. В приятных и умных разговорах отражаются души, как в чистых струях предметы и лица. Водворится ли молчание: все чем-нибудь заняты; кто читает, кто записывает путевые впечатления; кто сидит на окраине дагабии и глядит безотчетно. Прислуга варит, печет, черпает, моет, льет. Арабы судовщики за парусом наветренным сидят на носу и курят табак, или работают шестом и хребтом. Где застигнет ночь, там и причаливают судно. Все погружаются в сон сладкий. Словом, жизнь на Ниле есть жизнь домашняя и весьма приятная.

По обычаю, я дал своей дагабии имя, Росс. Реис ея, т. е. глава или хозяин, (он же и рулевой), был из племени Берберов. Европейское лице его весьма черно, но правильно, красиво и приятно. Такое обличие и учтивое обхождение его поселяли в нас доверенность к нему.

Минуло восемь часов по полуночи. Мы были готовы к отъезду. Но Рейс упросил нас подождать его недолго; ибо ему нужно было купить кое-что в Атфи. Пока он хлопотал на берегу: нас занял нищий слепец, который, опираясь на девочку, ходил от лодки до лодки и жалобно просил подаяний, выпевая мольбы свои. Когда очередь дошла до нас; он сел на перекидную доску нашей дагабии у самой воды. Солнце палило большую и круглую голову его, лишенную волос. В одной руке он держал посох, а другую протянул для получения милостыни и запел мерные стихи, а девочка звонким голосом повторяла припев: я – керим я – раб, т.е. милосерд Господь. Мы столпились на краю судна и с состраданием слушали слепца. Он пел:

Бог червячка питает

В расселине скалы.

И мой кормитель – Он же.

Его я червячок.

О, милосерд Господь.

Все в мире сем проходит,

Как пар, как дым, как тень.

Одни дела благие,

И Бог, живут во век.

О, милосерд Господь.

Зерно одной рукою

Ты нищему подашь:

А за него другою

Колосья соберешь.

О, милосерд Господь.

Все люди скоротечно

Проходят по земле,

И ничего с собою

На небо не берут.

И я на время послан

От Бога к вам, друзья.

И вы не вечны здесь.

А милостыня вечна.

О, милосерд Господь.

Итак, не удержите

Той лепты, что слепцу

Назначена от Бога

На день один и ночь.

За то Он вам подаст

Благополучный путь,

И здравие, и радость,

И вечную рая сладость.

О, милосерд Господь.

Эта глубоко назидательная песнь нищего умилила нас. Я прослезился. Есть слова, от которых сладко плачешь: это слова о скоротечности жизни и возвращений души к Отцу ее небесному, с запасом дел добрых. Когда слышишь их из уст проповедника – задумываешься; но когда выпевает их нищий – слепец, тогда сострадаешь и невольно роняешь горячие слезы. От чего бы это? От того, что такой слепец есть как бы ближайший посланник Бога к нашим сердцам. Бог питает его: он же и умудряет его. Да и самые глаголы сего человека сложены ладно и выражаются жалобно. Как же не внимать? Как не сотворить святой милостыни?

В три четверти девятого часа наша дагабия полетела при попутном ветре. Я затверживал песнь нищего – слепца. Спустя тридцать минут на правом берегу Нила показался город Фуа. Подле него высится рабочая храмина, в которой делают красные Фесы. В древние времена он назывался Метелис, и был в цветущем состоянии. В нем считалось более шестидесяти тысяч душ. У берегов его останавливались купеческие суда, приходившие из Европы; и тут была мытница, в которой собирались пошлины с товаров, привозимых в Египет, и вывозимых из него по Болбитинскому рукаву Нила. Европейские купцы имели тут свои торговые дома.

Фуа в древности стояла у самого моря. Но когда ил и пески, наносимые Нилом, распространили в длину и ширину нижний Египет, застилая и отдаляя воды Средиземного моря; тогда сей город перестал быть морскою пристанью, и был покинут европейскими купцами. Торговля перешла в Розетту (Рахити), построенную близь сего моря внуком Халифа Харун-ал-Рашида. Настанет время, когда в сей город в свою очередь отдалится оттуда, и не увидит больших судов купеческих. И теперь он уже не близок к воде средиземной. Его ждет участь Фуи, которая ныне не более, как незавидная деревня.

Наш Росс летит. Я сижу на крылечке, и порой пишу.

Знаком мне Египет. Знаком мне Нил. Те же предметы, какие видел я назад тому пять лет, вижу и теперь. Вот среди реки песчаные косы взборождены и готовы под овощи. На обоих берегах ее высятся финичия. Стройны и красивы эти пальмы. На темени их – зеленые венцы. Ветер их колеблет; и они, помавая ими, приветствуют путников. Неизвестно, когда Египтяне начали садить финиковыя дерева в Нильской долине. Иродот, посетивший царство Фараонов, в описании его, нигде не упомянул о выращении там этих дерев с древнейших времен. Однако наглавия колонн в виде финиковых пальм в тамошних храмах, строенных за несколько веков до Иродота, и лики пальмоносцов, участвовавших в празднике в честь богини Изиды, доказывают, что дерево, о котором идет речь, было любимо и воспитываемо Египтянами еще в то время, когда управляли ими жрецы и учреждали обряды их веры. Страбон, бывший в Египте, первый из древних писателей, с точностью указал как роды тамошних пальм (Phoenix et Caryota), так и места, где они росли в его время. В 17-й книге (818) своей географии он заметил, что эти дерева в нижнем Египте и около Александрии дают невкусные плоды, и ,что лучший род их находится в Фиваиде, и особенно на одном острове Нила, принадлежавшем Римскому префекту. Это – остров Табенне⁶. Отшельники Египетские, как мы знаем из Четь-минеи, питались aиниками в плели кошницы из пальмовых ветвей. Устье пещеры преподобного Павла Фивейского было просинено финичием. Около того потока, у которого жил в пещере Антоний Великий, росло много финиковых пальм. В средние века, по свидетельству Арабских писателей Абд- Аллатифа и Макризи⁷, жители Египта занимались выращиванием фиников, из которых лучшие находились в Фиваиде близ Ассуана. Я в первое путешествие свое в этой стране (1845 г.) видел большие финиковыя рощи в Мемфисе, Фаюме, и на берегах Нила, начиная от Сиута до Эсне. Физеленых ветвей его он плетет с постели и рогожи, а из волокон – веревки для оснащения судов. С этими ветвями здешние христиане встречают дорогих гостей, видя в них пришедшего к ним Господа. Финиковые бревна употребляются на потолки, косяки и пороги в домах. – Где пальмовые рощи, там и селения. Под тенью их работают Египтянки, и подле них играют подслепые дети и пасутся овечки и осленки. Над отвесными берегами реки под сеннолиственным деревом Жуммёз скрипят водоемные колеса, вращаемые буйволами, или верблюдами, и спускают в воду и поднимают глиняные кувшины, прикрепленные к толстой веревке, полные влаги животворной, которая по земляным желобкам расходится на нивы, и затопляет их неглубоко. Так добывают Нильскую воду зажиточные хозяева. A поселяне сами черпают ее из реки кожаным ведром посредством наклонного коромысла. Один достает ее из самого Нила и выливает около ceбя в небольшую яму, ископанную в крутом берегу и устланную финиковыми рогожками; вода по жолобу доходит до другого работника, который стоит выше первого и из своей ямы переливает; третьему. Иногда, смотря по высоте берега, четвертый и пятый феллах доводит живительную влагу до полей жаждущих. Все они нагие. Солнце их жжет, ветры обдают пылью; пески заслепляют им глаза. Египетская работа!

Часовая стрелка показывает десять минут одиннадцатого часа. На правом берегу Нила видно село Ес – Саалмие с двумя мечетями и водоемным колесом под двумя тенистыми жуммезами; а напротив его красуется деревня Кафр-Шех-Хассан.

Величаво и спокойно течение реки. На ней искрятся бесчисленные золотые и серебряные блёстки. Женщины и девицы, все в синих рубашках с длинными и широкими рукавами, прикрытые большими платками того же цвета, босые, но непременно с серебреными запястьями на руках, заняты на берегу. Одни полощут белье, другие моют своих детей, третьи наполняют водою большие, глиняные кувшины. Издали кажется, будто они ловят Нильские блёстки. Высоки и тяжелы их. водоносы; но они без усилия держат их на головах, и легко и картинно поднимаются с ними на берег крутояры. На них лениво смотрят буйволы, лежа в реке по уши и нежась сладко в час зноя.

Наши лодочники мерно и отрывисто запели: эге-элле, эге-элле, переставляя парус на другую сторону дагабии. Такт голоса придает такт работе.

Нил оживлен. Разноцветные, большие и малые суда реют на нем во всех направлениях. Вот рыбаки закидывают сети. Вот лодка с хлопчатою бумагою летит мимо нас под одним парусом. Араб стоит на носу ее и длинным шестом порой меряет глубь. Вот черный нагой Нубиец сплавляет по реке горшки и кувшины; в виде плота они сложены; и он стоит на них и сильно гребет уродливым веслом. Вот ласточки, как пчелы, роями кружатся над водою, смотрятся в нее, щебечут, влетают в свои кругленькие гнезда в отвесном берегу, вылетают, и опять возвращаются. Кто поймет их желания, радости, печали, суету! Где ключ к уразумению тайн их бытия?

На часах моих – три четверти одиннадцатого. На правом берегу Нила стоит селение Шех-Ибрагим, на левом Шех-Хассан. Между ними в реке высится остров. Мы плывем близ левого берега.

До полудня осталось полчаса. Ветер несет нас в даль. В Шех-Ибрагим меж пальм высится трехъярусный минарет, увенчанный зодческою луковицею, и виден большой каменный дом в три жилья, в европейском вкусе. Он принадлежит Аббас паше. К берегу у этого села причалено множество лодок. На них развеваются красные Флаги. На чистом поле водружены большие палатки, синея, белые, зеленые; а за ними толпится невод. Все торгуют и ликуют. Житейское дело! Сегодня тут праздник, который называется Муулед. Окрестные магометане два раза в году собираются туда на богомолье, сегодня, и еще когда-то.

За десять минут до полудня мы пролетели мимо большого села Рахмание, расположенного на левом берегу Нила; а спустя четверть часа по полудни мимо нас пробежали деревни, Марас на том же берегу, и Кафр-ел-Махалле, иначе, Димахмун на правом.

Рахмание есть древний город Навкратис, основанный Милетцами при Фараоне Псамметихе, который взошел на престол за 670 лет до рождества Христова⁸. Фараон Амазис, царствовавший с 569 по 525 год до нашей эры, позволил Грекам водворяться в сем городе и строить жертвенники и капища. Пользуясь сею милостью, они соорудили там великолепный храм, под названием Еллинион. В сооружении его участвовали города Хиос, Теос, Клазомене, Родос, Книд, Аликарнас и Митилины. Этот храм принадлежал сим городам; и только они одни посылали приказчиков в свои торговые дома в Египте. Прочие города Греции не имели сего права, за исключением жителей Эгины, Самоса и Милета, из которых первые на свой счет построили храм Зевесу, вторые Минерве, и третьи Аполлону⁹. Вовремя Иродота (за 450 лет до Р.Х.) Навкратис уже не был в том цветущем состоянии, в каком находился прежде, когда только в нем одном сосредоточивалась иностранная торговля Египта¹⁰. В первые веки христианства в сем городе почитаем был преимущественно Серапис бог – солнце. В Навкратнсе родился знаменитый Афиней, который жил в царствование Марка Аврелия Римскаго императора, и написал книгу, известную под названием, дипнософисты.

Иродот расказывает так же , что во время разлития Нила суда от Навкратиса до Мемфиса плавали не по самой реке этой и не по каналам, а поверх затопленных полей и мимо пирамид. Когда же они поднимались от моря, и Канопа до Навкратиса по наводненной равнине; то проходили мимо Анфиллы и Архандры. Город Анфилла был богат. Доходы с него получали себе на обувь царицы Египетские.

Сколько перемен в течении двадцати трех веков произошло в сем уголке мира! Нет и следа этих двух городов, которые красовались между Каноном и Навкратисом. Каноп и рукав Нила, носивший имя сего города, совсем исчезли. Нижний Египет так возвысился, что самое полное разлитие Нила уже не покрывает равнин его, тогда как за 2300 лет до нас суда и лодки свободно ходили поверх их во время наводнения.

Постепенное упадание Навкратиса было неизбежным последствием этих перемен. Когда сей город отдалился от устья Нила: тогда торговля перешла в Фуу. Но и Фуа по той же причине потеряла ее в свою очередь.

Когда я писал эти воспоминания, минул час по полудни. Наш Росс пролетел мимо деревни Кафр-Мгарр, выстроенной на левом берегу Нила. По словам судовщиков она есть имение покойного Мегмета-Али паши. Изрядная мечеть и белый дом в европейском вкусе составляют ее украшение. У берега стоял маленький пароход с белою трубою. На нем приехал в Мгарру какой-то Шериф паша.

В половине второго часа ветер усилился. Нил взволновался и пожелтел. Наша дагабия избоченилась и по влажным валам быстро побежала с подскоком; двери в горницах ее захлопали; рухлядь наша повалилась; сердца оробели; все мы были на волосок от пучины; ветер свистал в трубчатых блоках; берега мелькали; судовщики стояли на страже. Трудно и даже опасно было переставлять парус, смотря по извилинам реки. Надлежало переждать бурю. Реис направил дагабию к безопасному берегу; и по его приказанию сухой мальчик Мухаммед в одно мгновение вскарабкался по мачте на рею, и обхватив ее коленами и ступнями своими, начал подвязывать парус с самого верха. Руль поворотил судно к селению Шуберхин на левом берегу. Оно с размаху прочертило своим носом мягкую землю. Полоскавшиеся тут дети испугались и рассыпались. Все они очень белы. Я взглянул на часы. Минуло три четверти второго.

Приятно плавать по Нилу, но вместе и скучно. Приятно, когда попутный ветер мчит судно в даль; скучно, когда от вихря причаливают его к берегу и привяжут к двум кольям. Нельзя тогда выйти из плавучей горницы. Пыль так и заслепляет глаза. Смотри в Нил и считай желтые пирамидки, кои образуются в клокочущей воде, исчезают, и снова появляются. Не слишком приятное занятие! Наводи ухо и слушай, как вихрь свистит в блоках и снастях. Не усладительная музыка! Сожалей об утраченном времени, и сознавай свое бессилие пред мощною природою. Бесполезное сознание! Лучше беседуй с Богом и с самим собою. Молитва и размышление сокращают часы бури и отнимают житейскую горечь у души.

Минуло сорок пять минут четвертого часа. Ветер ослабел. Росс пошел. В одном месте он с размаху наткнулся на подводную, песчаную косу и, пробороздив ее, прянул в глубь. В ушах отозвался глухой гул: в голове блеснула мысль, что Нил состоит из ям и озер, перехваченных по местам отмелями.

Исходит час пятый. Ветер шумит. Нил клокочет. Росс бежит по волнам с подскоком. Берега мелькают. Вечер приходит. Исполин небесный уходит. Каково то будет прощание его с Нилом?

Последние лучи солнца золотят наш парус. Золото льется с него в реку и ярко блестит в струях ее с разноцветными отливами. Судно плывет уж будто не по воде, а по растопленному благородному металлу. Не загорелось бы оно? Нет! Чары природы ничего не губят, и только увеселяют любящую ее душу. Разнообразны эти чары. Как только скрылось солнце; на небосклоне кругом появилось радужное кольцо, и успокоенный Нил зарумянился. Смотрю в зеркальные струи его и вижу в них другое небо, другие пальмы и нивы, другие суда, других людей и зверей, и мальчика верхом на буйволе. Все и все румяны.

Тихий ветерок едва дотащил нашу дагабию до деревни Шебур; и мы расположились тут ночевать.

Все спят. Один я бодрствую. У меня болит правая рука. Едва-едва могу писать ею и перекреститься. Господи помилуй меня грешного.

Все спит. Не чуть ни колебания воздуха, ни помавания финичий, ни хрустения песчинок, ни звериного, ни людского голоса. Нил сонливо катит свои струи. Порой слышатся в нем всплески: их производят рыбы, либо в испуге от врага, либо в тревоге от дрожания света в воде. На небе звезды ярко блестят и отражаются в пучине.

Одна из них поперек всего Нила стелет свой свет, словно мостик. Господи просвети меня темного.

6, Четверток

Еще день проведен нами на Египетской водотечи. Не далеко мы ушли, потому что только утром часа полтора дул попутный нам ветер, и тот слабый, и потом налетел ветер противный и тревожил нас до самой ночи. Арабы лямками тянули дагабию лениво. Но такой способ плавания по здешней реке весьма неудобен: то веревка порвется, и судно подается назад; то надобно мель обходить на шестах; то порывы ветра прибивают дагабию к крутоярому берегу; то время пропадает при заноске и передаче бечевы по судам, причаленным к берегам.

Велика злоба настоящего дня. А знания приобретено мало. Припоминаю и отмечаю одно происшествие, случившееся на нашем судне. Когда оно было на ходу; переводчик мой Фадлалла свесил с его края свои босые ноги, и держал их к воде. Лодочники, заметив это, оговорили его: «Господин! попирать воду так же грешно, как и бросать хлеб в огонь». Фадлалла тотчас поджал свои ноги. Как ни мелко это происшествие; но оно доказывает, что нынешние Египтяне имеют особенное благоговение к Нилу, и хотя не признают его божеством, как их предки, но почитают великим даром божиим наравне с хлебом. Замечательно это благоговейное уважение к природе. Человеку хотя и дана власть над нею, во не для того, чтобы он бессмысленно попирал ее, а чтобы пользовался ею благоразумно, степенно, добродушно, и с памятованием о Боге, который сотворил и хранит как его самого, так и ее. Здесь кстати делаю замечание об особенности наставлений домашних касательно обращения нашего с вещами и тварями, наставлений, которых нет в уроках школьных. Бывало, мать моя как увидит, что я роняю на пол хлебные крошки, тотчас образумит меня, а в другой раз и накажет, чтобы голова моя помнила дар Божий. От учителей же своих я не слыхал ни слова о обязанностях человека к созданиям Божиим. Если бы учение о сем предмете, после матерних уроков, чаще раскрывалось в школах и храмах Божиих; то охотники перестали бы убивать самок, когда они еще не вывели своих птенцов, погонщики не били бы своих лошадей беспощадно, пчеловоды не губили бы чужих роев брызганьем на них смолы и т. д. По невежеству не любят тварей Божиих и поступают с ними жестоко. За то и они не всегда повинуются человеку охотно. В любви и справедливости кроется тайна легкого, спокойного и благотворного властвования над кем и над чем бы то ни было.

В путевую книгу свою я вношу разные узоры природы и человеческие лики, мысли, чувствования, верования и дела. Посмотрим, чем наполнится сегодняшняя страница этой книги.

Рука моя ноет, но пишет. Слава Богу! Ветер противный нам дует; однако Арабы потихоньку тащат плавучий дом наш. Есть надежда быть в Каире ранее часом.

Бог даст: будем там ранее и целым днем. Ибо дагабия пошла скорее боковым ветром.

Приближаемся к деревне Шерик, расположенной на левом берегу Нила. Здесь мало воды. Один из наших судовщиков непрестанно измеряет глубь шестом, а другой припал к носу дагабии, и зорко смотря в реку кричит рулевому: направо! налево! Он видит отмели и глуби. Кормчий по его велению правит судном, и паруса то спускает, то напрягает: он весь внимание. Другие ладьи сели на мель. Быть и нашей в беде!

В самом деле наш Росс с размажу пробороздил своим носом подводную отмель, и всею кормою сел на песке. Ни взад, ни вперед! Парус спустили и подвязали. Пошла работа. Арабы нагие поскакали в воду, и окружив корму, начали приподнимать ее своими плечами: а нас кормчий отослал на переднюю часть судна. Поднялась корма: увяз глубже нос. Высвободили нос: загрузла корма. Принялись работать и мы, кто шестом, кто веслом, кто багром. Кричим, напрягаемся, упираемся все в одну сторону. Росс ни с места! Мы кинули, у кого что было в руках, и столпились на средине судна; да и лучше сделали, потому что своим неумением только мешали лодочникам. Они, отдохнув минут семь, снова начали приподнимать и двигать дагабию, то с одного, то с другого боку, то спереди, то сзади. А один из них побрел искать глуби. Но пойдет ли он вверх реки: вода ему по колена; повернет ли вниз: оступится в яму и опять вы деть на мель; обглядит ли реку налево: теряет надежду; осмотрится ли направо: впадает в раздумье. Между тем Рейс велел мальчику Мухаммеду бросить горсть соли в огонь правою рукою, а левою воткнуть нож в мачту. Как только соль прошипела и испарилась; Арабы двинули дагабию с места о потянули ее за нос извилинами по следам товарища, искавшего глубокого русла реки. Когда это русло было найдено; они вскочили на палубу и распустили парус. Судно побежало своим путем. А ко мне подошел переводчик и спросил: «видели ли вы обряд, исполненный Мухаммедом по приказанию Рейса?» Я отвечал ему: «видел. Древний обряд! Древнее суеверие! Греки – язычники, повергая соль в огонь в час напасти, испрашивали благословения и помощи у богини Гекатеи, которая вместе с богом Посейдоном покровительствовала мореплавателям. Наш Рейс, конечно, не знает имен этих божеств; но он выполнил обряд по глухому преданию, дошедшему от тех Греческих судовщиков, которые некогда плавали здесь и чтили сказанных богов. Однако этот обряд послужил мне поводом к назидательному размышлению. Я вспомнил слова Спасителя, – всяк огнем осолится. – Имейте соль в себе (Марк. 9,49,50), и думал: разные прещения Божия, как-то лишения, скорби, болезни, бедствия, очищают душу, как огонь очищает золото в горниле, а самоотвержение предохраняет ее от порчи, привносимой страстями, как соль предохраняет все от гниения».

Ровно в пять часов по полудни наша дагабия прошла мимо селения Таране, расположенного на левом берегу Нила, а в восемь оставила за собою деревню Бени Селяме. Отсюда один день езды до монастырей Нитрийских. Вскоре ветер утих•, и мы остановились ночевать у деревни Мынсе.

Утро туманно. Палуба мокра. По Нилу стелется пар. Ничего не видать. Под этою рекою должны быть родники; иначе, как объяснить вознаграждение большого испарения воды? Но предположение не то, что опыт.

День выяснился. Ветры улетели в другие страны. Арабы веревкой тащат дагабию за маковку. Но так не далеко уйдет она против течения реки. Всяко случается и с нами в жизни. Иногда летишь орлом, иногда движешься как черепаха. Самая душа наша обнаруживается неодинаково. В иной раз она сверкает молнией, источает ливни мыслей, или блистает, как северное сияние, или волнуется как грозное море, или крушится от противоречий несогласуемых, от тайн недоуменных, от суеты сует и помыслов многих. В другой раз в ней водворяется спокойствие ясного неба; восстановляется равновесие всех сил ее; тихая вера заменяет буйное мудрование; благоухает святая молитва; светлеют чистые созерцании; предчувствуется сила грядущего века; ощущается совершенное успокоение в Боге. Последнее состояние лучше первого. А это превосходство доказывает, что частица верховного блага нашего здесь на земле есть не взыскание помыслов многих, а равновесие всех духовных сил наших и успокоение сердца в премудрости, воле и благодати вечного Бога.

Мы подвигаемся медленно. Ветер не дует. Так, когда благодать Божия не веет, душе не достигнуть до Рая.

Росс мой чуть-чуть скользит по воде. Налево видно селение Грес, направо Урдан. Здесь, назад тому пять лет, я переправился чрез Нил, следуя в Нитрийские монастыри. Немного выше Греса наш Реис за безветрием пристал к берегу у деревни Ергауй; и мы тут ночевали.

Вот уже пятый день встречает нас на Ниле. Пловцам хочется быть и пешеходами. Но ветры в здешней стране, и особенно близ Каира, так своенравны и переменчивы, что в целый день не проплывешь и десяти верст. Мало надежды на ветерок, который едва тащит нашу дагабию. Он либо скоро покинет ее, либо сменится вихрем. Ибо небо мрачно, и воздух тяжел. Правая рука моя ноет.

Приближался полдень. Мы подходили к самой вершине Египетской дельты. Каждый из нас желал видеть тут разветвление Нила на два рукава, Розетский и Дамиатский, и решить вопрос: от чего и как эта река разделяется надвое. Я даже приказал Реису остановиться в этом месте. Но как уждать беду! С песчаной пустыни Саккары вдруг налетел на нас страшный вихрь и, прижав дагабию к правому берегу, стал сильно беспокоить нас. Нил взволновался. Небо омрачилось. Тучи песку понеслись с запада и заволокли ясное солнце. Горячий ветер, как пламя из печи, обдавал нас и иссушал влагу в глазах, ноздрях и во рту. Спутники мои не тяготились этим явлением, которое давало им понятие об Африканском горячем ветре Хамсине. С жадным любопытством они наблюдали бурю и порой протирали свои глаза, заслепляемые крупным песком. А мне она была не в диковину. Я скучал. Буря на море производит страх, а на Ниле скуку. Наш Росс смирно стоял близ устья Нила, из которого исходят две водотечи. Я вперил взор мой вдаль яс сквозь беловатый песочный туман видел, у устья постройки предпринятые (покойным) пашею. Тут поперек реки водружен мост на высок их сводах. Правый берег ее облицован каменными стенами с несколькими уступами. Мегмету Али присоветовали запереть устье Нила воротами для накопления воды. Сначала сомневались в твердости матерой земли под рекою. Но попытка и искусство одолели сомнение; и начались работы. Время покажет: кто сильнее, ум ли человеческий, природа; искусство ли скопит воду и будет увлажать ею нижний Египет, или вода сокрушит искусственные ворота и подмоет каменные твердыни.

Под вечер буря утихла, и подул ветер попутный. Мы распустили свой парус, полетели и к ночи прибыли в Булак. Отсюда – полчаса ходьбы до Каира. Сердца наши исполнились радостью. Я, возблагодарив Бога, сказал своим присным: «благополучно прошли мы по водам; теперь остается нам пройти сквозь огонь».

Мы ночевали на Ниле.

Рано утром наш отец диакон отправился к патриарху Иерофею, чтоб известить его о нашем прибытии, и попросить его благословения на кратковременное пребывание в его епархии. Его блаженство немедленно прислал за мною свою скромную колесницу. Скоро я прибыл в его дом. Он принял меня, стоя, в синодальной горнице, которая убрана диваном и постлана красивою рогожею, сплетенной из мелкого тростника. Доброта его, радость и прежняя дружба ко мне выражались на светлом и румяном лице его тою улыбкой, которой передать нельзя словами. Я в веселии души приветствовал его так: «сладчайше именую вас блаженнейшим и лобызаю жертвоприносящую и благодать источающую десницу вашу». Он понял мой привет, и обняв меня отвечал: «да, назад тому пять лет вы знали меня, как архимандрита, а теперь видите патриарха. Так было угодно Богу». – Мы сели. Началась беседа наша. Я кратко пересказал ему свои путешествия на Синай, в Валахию и Молдавию, и поведал, как Господь назначил мне пребывание на святом Сионе у матери церквей христианских. Владыка, выслушав мое повествование, сказал мне: «а мы совсем потеряли вас из виду; и ежели доходил до нас слух о ваших путешествиях, то неверный. Нам говорили, будто вы ездили в Сербию и Болгарию. Не зная вашего местопребывания, я однажды послал к вам письмо мое в С. Петербург, но ответа не получил». Тут я молвил ему: «не получили, потому что письмо ваше не попало в мои руки».

Между тем как мы беседовали: с Нила прибыли все спутники мои. Я представил их его блаженству. Он, сидя, благословил их и приласкал, как отец родных детей. Его благосклонность и простота в обращении умилила и усладила сердца наши. «Более восемнадцати веков владыки Александрии, – подумал я, – преемственно поучают людей евангельской любви и подают им пример исполнения сей добродетели. Итак неудивительно, что они умеют любить каждого, великого и малого».

По приказанию патриарха нам приготовили особые покои против западного входа в церковь; и мы, помолившись в ней и приложившись к св. образам, поместились там весьма удобно. На дворе было весьма жарко и душно.

От 11-го до 27-го Апреля

Семнадцать дней провели мы в Каире в богомолье, в вечерних собеседованиях с патриархом, и в занятиях ученых и художественных. По привычке я отмечал в особой памятной книжке впечатления каждого дня. Но теперь пришла мне мысль изменить порядок записок моих и изложить все виденное и слышанное не по дням, а по родам предметов; и я описываю, сперва, священные предметы, потом беседы, и наконец наши занятия и прибытки ведения.

Александрийские святители до 1839 года жили в старой патриархии, находящейся в части Каира, называемой Харт-эр-рум. Эта патриархия устроена так замысловато, что я, быв в ней два раза, не мог понять ее чертежа и размещения. Она что-то в роде лабиринта, висячих покоев и садов, и Иосифова колодца, ископанного в крепости Каирской. Посмотришь в одно окно: видишь между двумя высочайшими стенами узкое и пустое пространство и одно отверстие в небо. Взглянешь в другое: представляется садик между небом и землею. Синодальная горница под островерхою крышею без потолка, чрез слуховые окна которой проходит слабое мерцание света, тениста и прохладна. По обеим сторонам ее одностворные двери ведут в разные кельи. В одной из них было книгохранилище, в другой жилье владыки, в третьей спальня его и пр. В бытность мою там помещалось семейство протонотария патриаршего. – Отдельно от сего здания, во смежно с ним стоит малый, узкий и бедный храм во имя святителя и чудотворца Николая. В этой патриархии Александрийские владыки перенесли много скорбей и страданий, но имели много и утешений от Российских венценосцев, и вознесли много пламенных молитв о них к царю царствующих.

Щедротами Благочестивейшего Государя нашего Николая Павловича, содействием и пожертвованиями св. Синода Всероссийского, А. Н. Муравьева, Графини Анны Орловой, и православных христиан Египетских и иных, устроена новая патриархия¹¹ почти в средоточии Каира, и окончена в 1839 году в 26 день Ноября, как все это видно из надписи на мраморной доске у входа в храм ее. Она имеет вид довольно правильного четверо- сторонника. Среди двора отдельно высится велелепный храм Божий. На северной, западной и южной линиях построены каменные здания, где в одно жилье, где в два, где в три, для помещения патриарха и его духовенства. В владычных покоях нет роскоши, но есть скромное благолепие. Первый просторный покой (с южной стороны храма) вымощен беломраморными плитами, кои дают весьма приятный в Каире холодок. Налево от него находится опрятная столовая комната, а направо пространная горница синодальная. Она украшена живописными ликами патриархов Александрийских, Митрофана Критопула † 1639, Матфея † 1766, Феофила † 1825, Иерофея † 1845 г.– кисти Чернецова, и ныне здравствующего о Господе Иерофея, которого весьма удачно нарисовал карандашом Кн. А. Салтыков незадолго пред нашим приездом в Каир. За сею горницею по прямой лицевой линии устроены образная и книгохранилище, далее же баня. Напротив западных дверей храма стоит особый дом в два жилья. Тут помещался Ливийский митрополит Каллистрат. Тут же и я провел несколько дней в ученых занятиях. По северной линии тянется помещение духовенства, а на восточной нет ничего, кроме высокой ограды. Весь двор вымощен мелким Родосским камнем и кое-где усажен деревами.

В вышеупомянутом книгохранилище по списку считается 1877 книг печатных, кроме латинских, и 287 рукописей. Впрочем, из числа их, по указанию того же списка, утрачено 79 печатных и 19 рукописных книг. Замечательные рукописи суть следующие:

1. Митрополита Газского Паисия Лигарида о нашем патриархе Никоне и о соборном суде над ним.

2. Ἐχχλησιαστιχή ᾿Ιστορία. – Церковная история, в лист, начинающаяся от царя Анастасия Дикора. Есть в ней отдельные статьи о знаменитых мужах по векам их. Рукопись любопытная! К сожалению глазная болезнь воспрепятствовала мне пробежать ее.

3. Περί A=ββάδων. – Патерик, в лист. В сей рукописи содержатся изречения преподобных старцев, их подвиги и чудеса.

4. Церковное Евангелие, в лист, писанное на бумаге иеромонахом Вениамином в 6846 году от создания мира (1338 году по Р. X.) весьма крупным почерком с красными знаками надстрочными и подстрочными для правильного пения евангелия в церкви.

5. Γερασίμου του ταπεινού πατριάρχου Ἀλεξάνδρειάς τομος πέμπτος ώνόμασται δέ ή Ιερά αυτή βίβλος, Τεσσαραχοστάριον. – Герасима смиренного патриарха Александрийского том пятый; а называется эта священная книга, Четыредесятница.

6. Λογοι αποδειχτιχοί εις τήν ένανζρωπησιν του χυρίου ήμων Ίησοΰ Χρίστου, ποιηζέντες παρά Γερασίμου άρχιεπισχοπού Ἀλεξάνδρειάς. – Доказательные слова о воплощении Господа нашего Иисуса Христа, сочиненные Герасимом архиепископом Александрийским. Всех слов 96.

7. Акафист архангелу Михаилу на Еллинском языке в двух списках, несколько несходных между собою. В одном списке это творение усвояется блаженному Августину епископу Иппонийскому, а по-другому числится между духовными песнопениями и молитвами монаха Геннадия Фикары; однако ему не приписывается.

8. Συντάγματα ωφέλιμα των όσιων πατέρων. – Сборник из творений отеческих. В нем между прочим помещены: литургия ап. Иакова брата Господня, первый и второй разговор магистра Феориана с Армянским кафоликосом Нерсесом (в 1172 и 1175 годах по Р. X.) с письмами царя Мануила и вселенского патриарха Михаила к сему кафоликосу, и исповедание веры Армян, которое послано было от Нерсеса к Ману илу с Феорианом после первого разговора о вере. Пользуясь сим случаем, кафоликос отправил к сему государю в подарок трех коней Арабской породы и Мусулатские бранные луки в знамение: «да воссядет его величество на кони и да сокрушит луки врагов своих».

Новый храм в Каирской патриархии освящен во имя великого угодника Божия, святителя и чудотворца Николая. В нем водружены три престола. Святые образа местные, писанные в нашем Юрьевском монастыре на иждивение блаженной памяти Графини Анны Алексеевны Орловой, замечательны яркостью красок, прорисованных золотом, красотою ликов, и выдержкою православно догматической непреложности иконописания. Жаль, что они маловаты в сравнении с храмом. Надобно подойти к ним близко, чтобы рассмотреть на них лики и достоинство живописи. Патриарх и другие замечали мне, что все лица на образах очень румяны. Я отвечал им, что румянец есть признак чистоты и совершенства людей после победы над страстями. На правой стороне храма близ южного алтаря погребен под полом маститый патриарх Иерофей, скончавшийся о Господе в Сентябре 184–5 года. Средину сего светлого святилища, выстланного большими беломраморными плитами с синевой, обозначают восемь деревянных колонн (по четыре на стороне). Они поддерживают деревянный потолок, устроенный в виде сени. К ним и ко всем стенам приставлены патриаршая кафедра и деревянные седалища для мужчин. Женщины же молятся вверху в священном бабинце, обрешетованом с трех сторон храма, северной, южной и западной. От этого в нем просторно. Вместо паперти служит сквозное преддверие, на столпах которого водружена часть молитвенного бабинца.

В храме покоятся св. мощи в деревянном ковчеге, убранном снаружи перламутром по кости черепахи, именно, частицы св. Кирилла Александрийского, св. Василия Великого, Григория епископа Неокесарийского, св. Христины, св. ап. Иакова брата Господня, часть главы евангелиста Матфея, и перст ап. Фомы. Напрасно кто искал бы здесь мощей Афанасия Великого и Иоанна Милостивого. Первые увезены были в Венецию из Царяграда в 1454 году, и поставлены в великолепной церкви св. Захарии; вторые перенесены оттуда же и туда же в 1249 году при Доже Марине Морозини, и покоятся в храме Предтечи близ набережной Славянской.

Вместе с сими святынями бережливо хранятся милостынныя грамоты Российских Государей Алексея Михайловича, Иоанна и Петра Алексеевичей, пожалованные монастырям св. Саввы и св. Георгия, послание нашего св. Синода к Александрийскому патриарху Козме 1736 года Августа 10 дня, и два отрывка из Греческого евангелия Марка (гл.9, ст. 14,15,16,20,21,22. гл.10, ст. 23,24,29), писанные на тонком и прозрачном пергамине, багряно фиолетового цвета, золотыми прекрасными буквами, похожими на славянские¹². Патриарх говорил мне, что они слывут остатками собственноручного евангелия Марка, и подарив мне два кусочка от них на благословение и в память моего двукратного богомолья при апостольским престоле, выразил все это в данной мне грамоте своей. Но по строгом исследовании вида и свойства письмен в сих отрывках, и по сравнении их с другими древнейшими рукописями подобного рода оказалось, что цельное Евангелие Марка, от которого сохранились только два листочка, было написано в конце ПЯТАГО века, и употреблялось при богослужении в праздники. Я думаю, что это Владычное Евангелие Александрийского патриаршего престола переписано с древнего самостоятельного дееписания св. апостола и евангелиста Марка.

Кроме сего остатка священной древности в патриаршем храме обретается цельное, рукописное Четвероевангелие на Греческом языке, в 16-ю долю листа, в богатом переплете с золотыми досками. Оно писано на белом пергамине мелким, но разборчивым почерком в 6780 лето от создания мира (1272 но Р. X.). Когда бывают крестные ходы кругом храма; тогда священники носят его на руках по обычаю. Замечательно, что и на Синае и на Афоне рукописные евангелия, псалтири и прочие книги церковные, и особенно, писанные золотом, предпочтительно пред печатными употребляются при богослужении в праздничные и светлые дни. Я вижу в этом обычае восточной церкви благодарственное памятование ее о таком великом даре Божием, каков дар письмен; вижу способ уверения христоименитого народа в том, что владычные, верные рукописания ветхого и нового завета не утрачены и не испорчены, и наконец, вижу урок нам чтить древности и хранить их, как зеницы очей.

Каирские христиане стоять в храме Божием с примерным благоговением и благочинием. В неделю Ваий нас умилило прекрасное зрелище в часы литургии. Во время пения херувимской песни все мальчики из богатых и бедных семей с ваиями в руках, испещренными розами и разноцветными лентами висящими, подошли к северным дверям алтаря и тут сретили Господа, таинственно грядущего на страдания, и в облаках фимиама и в зареве света горевших на ваиях свечек сопровождали его до царских врат чрез весь храм. Я смотрел на них сквозь слезы веселия духовного и говорил про себя: помяни мя Господи во царствии твоем: из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу.

Трогательный обряд совершен был в нощное бдение на великий Пяток. По прочтении пяти страстных евангелий начался крестный ход из алтаря по северной стороне храма. Один иеромонах, облаченный в епитрахиль, нес в руках простой запрестольный крест с изображением на нем распятого Спасителя, шествуя весьма медленно в облаках фимиама, воскуряемого отроками, одетыми в бело полотняные стихари с таким же ободом вокруг шеи в виде распущенного веера, громогласно и весьма протяжно возглашал песнь церкви о распинании Иисуса Христа: Днесь висит на древе, иже на водах землю повесивый и проч. За иеромонахом следовали два священника в ризах, неся иконы Богоматери рыдающей и Иоанна Богослова. Крест и иконы были водружены среди храма. Началось святое поклонение им во время чтения остальных евангелий. Такой обряд сильно волновал чувства и душу. Тогда были минуты уже не молитвы, а как бы сораспинания со Христом и сладчайшего приобщения к нему верою, любовью и надеждою.

Весьма приятное и радостное впечатление произвел на нас обычай метать свежие розы и листья древесные на плащаницу и на христиан в великую Субботу. Во время утрени по окончании трогательного ублажения, Достойно есть величати тя, священнодействовавший патриарх рассыпал свежие листочки роз по плащанице, очевидно, в память помазания Господа, и дав мне алый цветок без шипов, облобызал меня пред всем народом, и потом стал на своем троне и благословил всех христиан розами. Принимая сей подарок из десницы отца и архипастыря, они влагали свои лепты в ковчежец клира. Когда пропели Слава в вышних Богу; начался ход с плащаницею кругом храма. Мужи, жены и дети, как ласточки Господни, непрестанно реяли под нею. Радостное чаяние воскресения и бессмертия о Господе заглушало во всех печальное чувство смерти. Во время литургии в те минуты, когда поют, – Воскресни боже, суди земли, три священника в епитрахилях вышли из трех алтарей с иконами и, вторя певцам, всюду бросали из предносимых корзин лимонные, лавровые и розовые листья. Храм исполнился благоухания. Души напоминали себе о цветении, плодоношении, и жизни увядающей и неувядаемой. Тогда же вынесли из алтаря хоругвь с ликом Воскресшего, и водрузили ее у правого клироса в виду всех, в знамение победы над смертью. На длинном воскрилии хоругви видны были белые и голубые полосы: знаки оправдания и возведения нас грешных на небо Воскресшим. Поучительно такое сочетание прекрасного с истинным!

В первый день Пасхи во время вечерни патриарх с своей кафедры раздавал всем христианам свежие розы. Вручив мне первому прекрасный цветок без шипов в знамение торжества церкви Российской, он облобызал меня святым лобзанием в виду всех верующих. Я был в восторге. Ежели тогда в храме находился кто-либо из тех духовных людей, которые, по слову апостола Павла востязуют вся; то он видел, как в душе моей, скажу с тем же апостолом, не тесно помещались все Египетские братия мои о Господе.

В день памяти св. славного и всехвального апостола и евангелиста Марка (25 Апр.), владыка совершал божественную литургию в храме старой патриархии. Во всю Божию службу на святительской кафедре стояла икона сего евангелиста, и пред нею горела большая свеча, какую обыкновенно держат пред архиереем. В этом выражались и смирение Александрийского владыки, и предание о св. евангелисте, основавшем церковь Христову в Египте и оросившем ее своею драгоценною кровью, и догматическое учение о друг-другоприимательной благодати священства и общении святых, торжествующих на вебе, с нами грешивши воинствующими на земле.

Такими обрядами усладила нас» матерь наша церковь православная. Она есть едина; и один в ней догмат, одно и предание. Но в великих и малых частях ее, под коими я разумею церкви Константинопольскую, Александрийскую, Антиохийскую, Иерусалимскую, Российскую и проч. язык и некоторые обряды богослужебные различны, как разно и пение. Все эти части, составляющие единую, святую, соборную и апостольскую церковь, подобны цветам, которые существуют и развиваются по одному закону растительной жизни, но окрашены разновидно, и издают неодинаковое благовоние.

Три дня (13, 14• и 15 Апр.) провел я в монастыре св. Георгия, что в старом Каире. Эти дни не были потеряны мною. Здание монастырское; осмотрено подробно; вид его¹³ нарисован спутником моим П. А. Соловьевым; все надписи прочтены и сняты; св. иконы рассмотрены внимательно; наконец пребывающий там архидиакон Дионисий подарил мне два списка с древнего акафиста архангелу Михаилу, и еще список с одного старинного, огромного сборника, заключающего в себе разные творения духовного содержания. (Συντάγματα ωφέλιμα. Смотри выше).

Георгиевский монастырь, частью, сооружен на широком основании городской стены в . уровень с кирпичною и каменною облицовкой ее, частью, заключается в круглой каменной башне сей стены, и обращен лицом к Нилу и к трем большим пирамидам, кои ясно видны из окон тамошних патриарших покоев. Бак только войдешь в ворота монастырские, устроенные в толще той же стены: видишь просторный двор, на котором стоит конюшня патриаршая. Сделав несколько шагов по сему двору направо вдоль стены городской (она же и монастырская), подходишь к крытой, каменной лестнице, ведущей в помянутую башню. У этой лестницы, направо, высоко на стене заметна часть Арабской надписи, которой, к сожалению, никто не мог прочесть мне. Да и едва ли она сообщит что-нибудь любопытное, потому что разорвана и полуизглажена. Видно, что тут было окно, или углубление для постановки чего-либо, следовательно, жилье, но какое неизвестно. По каменным ступеням отлогой и узковатой лестницы идешь – идешь вверх, и приходишь в средоточие башни, освещенной окнами со стороны Нила. Тут водружены восемь незавидных колонн Ионического ордена в виде круга. На них положено толстое дерево составным кольцом; над деревом складен ряд тесаных камней обыкновенной величины, а над ним выведен под самый потолок ряд кирпичей так же кольцеобразно. За колоннами можно ходить свободно. В средине сего осмикружия устроена малая цистерна для воды. Когда тут остановишься; увидишь между каждою парою колонн дугообразные двери, кои ведут в кладовые клети. В одной из них держат толстую железную цепь для привязи исступленных. Надписей нигде нет. Из этого места одна лестница ведет в низ башни, сперва, в совершенно подобное осмикружие с колоннами, устроенное под первым, но темное, потом в подземелье, а другая ведет вверх и приводит на площадку, кругом которой в башне же устроены кельи. Оттуда поднимаешься еще выше, и встречаешь подобные же кельи, а отсюда еще выше, и приходишь под кровлю, полуоткрытую наклонно в Египетском вкусе, и сворачиваешь в патриаршие покои, кои уже не в башне находятся, а пристроены к ней с боку, так что основание их положено на городской стене.

Итак, монастырская башня, которой средоточие состоит из двух колоннадных осмикружий, одно над другим, имеет шесть ярусов. Некогда она была или колокольнею, или вероятнее пиреем, т. е. огнищем, в котором корился неугасимый огонь¹⁴.

В самом нижнем ярусе ничего нет. Тут вожатый рассказывал мне, как один искатель кладов однажды в полночь спустился в это подземелье, чтобы сторожить появление огонька, имеющего означить место утаенного сокровища, и чего-то испугался, так что едва не лишился языка, в едва вышел оттуда. В этом подземелье появляется вода во время разлития Нила.

Во втором темном ярусе стоит круглая колоннада, закладенная кирпичами для поддержки верхней части башни.

В третьем находится такая же колоннада с цистерною и кладовыми клетями.

В четвертом расположены кельи. Тут к башне примыкает церковь св. Георгия с приделом и часовенкой в нем.

В пятом ярусе размещены кельи также в башне.

В шестом высятся покои владыки.

Когда выйдешь за монастырь и смотришь на него, став против городской стены; то видишь красную башню с решетчатыми окнами и с доксатами, т. е. висячими полукомнатками, прикрепленными к ней на подобие воскрылий (балконов) на деревянным откосных подставках. По левую сторону башни, но сменено с нею, красуется новый, белый дом патриарший на городской стене. В нем видны три жилья с окнами. Левее сего здания на той же стене водружены еще два домика в одно жилье. Вот весь монастырь. Это необыкновенно вычурное строение столько же мудрено описывать и рисовать, сколько трудно обозревать. Каким образом монастырь очутился в крепостной башне, или в пирее, и на городской стене, строенной еще Персами, что тут было, и кто тут жил до монахов: не знаю.

Неизвестно мне и время построения Георгиевского монастыря. Я спрашивал об этом местных жителей, но они отозвались неведением; пытал камни и колонны, но их теска и постановка уверили меня только в том, что здание когда-то построено было Греками; перелистывал летопись Александрийского патриарха Евтихия и сказание Прокопия о зданиях времени Иустиниана 1, и закрыл их, не нашедши того, чего искал. Первое письменное свидетельство о сем монастыре открыто было мною в деревянной часовенке, устроенной подле придела св. Димитрия, у иконы св. Георгия, изображенной на стене. Тут надпись гласит, что эта икона была написана по молитвенному желанию Александрийского патриарха Иоакима в 7009 году от Адама, или в 1501-м по Р. X. Итак монастырь уже существовал в пятнадцатом веке. Но надписям на иконах и по милостынным грамотам наших Государей, жалованным ему, я составил краткую летопись его. По она помещена в особом сочинении моем. В этой же путевой книге я записываю только то, что видел, или слышал в настоящее время: а для давно минувшего у меня есть другой свиток.

Монастырь св. Георгия обновлен был в 1779 году старанием игумена Анфима и иждивением Кир Антония священника. А церковь в нем с основания перестроена была блаженнейшим папою и патриархом Александрийским Парфением Пакостою в 1799 лето Господне. Она не велика и узка, но довольно благолепна. Местные иконы Спасителя и Богоматери писаны иеромонахом Иеремиею Критянином в 1612 году, тем самым, который писал подобные образа и в Синайской обители. Под этими иконами весь ярус убран синими изразцами. Пол в церкви выстлан мраморными плитами. К северной стороне алтаря ее пристроен малый придел во имя св. великомученика Димитрия. В этом же северном отделении сооружена деревянная часовенка, украшенная позлащенною резьбой¹⁵. Как только войдешь в нее; увидишь древнюю чудотворную икону св. Георгия. Она очень мала, и помещена на решетке, за которою сделано углубление в каменной стене с мраморным подлокотником. В этом углублении, служившем некогда вместо престола, на стене изображен св. Георгий, без коня, патриархом Иоакимом в 1501 году. Говорят, что под упомянутым подлокотником скрыта часть мощей великого страстотерпца и Победоносца. Подле часовенки стоит мраморная колонна, поддерживающая молитвенный бабицец. К ней прибита длинная цепь железная с кольцом, которой обыкновенно надевают на шею исступленных и сумасшедших. Недавно таким образом исцелена была одна девица из Суэса.

Потом она вышла замуж, и по ныне здорова. При мне (14 Апр.) один умалишенный Армянин сидел мрачно в этой цепи, а на другой день уже ходил весело. Св. Победоносец помиловал его.

В Георгиевском монастыре есть две замечательные, старинные иконы Божией матери, 1) скороуслышной и 2) препетой песнопевцами Козмою, Иосифом, Феофаном, Феодором Студитом и другими. Скороуслышная изображена во весь рост на длинной деревянной доске. На правой руке она держит предвечного Младенца, а левую приложила к своим персям в молитвенном благоговении. Эммануил не много отклонился назад всею верхнею половиною тела, и зрит судьбы мира, которых знамением служит полураскрытая книга в руках его. Очевидно, пресвятая Дева и Матерь умоляет Сына своего сочетать правду с милостью к людям, просящим ее ходатайства¹⁶. Препетая же, Богоизбранная отроковица написана, в верхней части иконы, в кружке среди сеннолиственных ветвей дерева, означающего Иессея, от которого она происходила. Внизу изображены помянутые песнопевцы. Почти все они смотрят на нее в восторженном состоянии; и у каждого в руках есть свиток с песнопением его; напр: у Козмы читается ирмос – Жезл из корене Иессеева, – у Феодора Студита стихира, – О чудесе нового всех древних чудес. Весьма замечательно их одеяние. Кукули у них без камилавок, мантии, либо Фелони, с прорезами для рук¹⁷.

В обители св. Георгия, как в богадельне, укрываются и получают пропитание вдовы, сироты и убогие обоего пола. Монашествующих в ней нет, кроме одного архидиакона Дионисия. Так как в наш век жили там сами патриархи; то игуменов не было. Монастырская церковь есть вместе и приходская. Теперь в ней служит женатый священник о. Константин. Он содержится жалованьем патриарха.

Недалеко от Георгиевской обители находится кладбище православных христиан с храмом в память успения Божией матери. Оно ограждено каменною стеною высокою. Стихомерная надпись над храмом гласит: «что, древле на месте его стоял бедный дом, в котором скрывался Христос младенец от гонения Ирода, и что цари создали тут всечестный храм, в котором всякой верующий исполнял свои обязанности в отношении к Создателю своему. Но время, этот великомощный разрушитель всего земного, обратило и его в кучу развалин. Однако священная ревность Иерофея, славного архипастыря Египтян, опять воздвигла его своими и посторонними средствами, и прилежным старанием тезоименитого ему архимандрита». – Надпись заключена воззванием: «Ты убо странник, празднуя успение девоматери, молись о здателях и радуйся о господе. 1832 года апреля 15». – Коптские христиане показывают в том же городе другое убежище пресвятой Девы Марии и Богомладенца Иисуса, именно, пещеру в Успенской церкви своего монастыря. Нетрудно верить их показанию. Вышеописанное предание православных приемлется охотнее, как потому, что Греческим царям от Александрийских святителей известно было истинное место пребывания Господа Иисуса и пречистой матери его в Египте, так и потому, что оно назначается в доме, а не в пещере, в которую вливается вода Нила. Итак, Успенский храм стоит на месте священном. Там жила Божия матерь. Там исполнилось проречение Осии: из Египта воззвах Сына моего (11, 1.).

Сей храм построен в виде продолговатаго дома без купола¹⁸. Восемь колонн поддерживают сквозное преддверие его. Внутренность же распределена на три части десятью подобными круглыми столпами, по пяти на каждой стороне. В нем светло и отрадно. Все иконы нисаны на св. горе Афонской в 1833 году на иждивение патриарха Иерофея. Тут я возблагорил Господа Иисуса, сподобившего меня видеть место пребывания Его в Египте, и молил Его сделать меня младенцем на злое, даровать мне благодушие и терпение во всяких напастях, благословить странствия мои, и воззвать из мира сего, из этого Египта, в царство небесное, когда умрет во мне ветхий человек, этот Ирод богопротивный.

Подле сего храма на просторном дворе размещены могилы. Некоторые из них покрыты мраморными плитами. Самый старый надгробный памятник – 1758 года. Нынешний патриарх рассказывал мне, что, когда начали рыть колодец на этом кладбище, нашли древние гробы и в них постели, одеяла, и разные вещи, и все это сожгли; нашли так же ковчежец с 120 золотыми магометанскими монетами. Они представлены были Мег- мету-Али паше, который и дал за них 5000 Египетских пиастров. Этими деньгами окупилась работа колодца.

Патриарх Иерофей почти ежедневно беседовал со мною по закате солнца, когда отрадная прохлада вечера сменяла томительный зной дня. О многих предметах говорено было. Но не всякое слово в строку!

О покойном предшественнике своем Иерофее владыка поведал мне, что он был, сперва Зитунийским епископом в Фессалии, где и родился в Клинове Ларисском, потом митрополитом Паронаксосским, после Никейским, и наконец возведен был на апостольский престол Александрии в 1825 году Октября 29 дня, и управлял Египетскою церковью в течении двадцати лет. Он любил келейное уединение; последние годы своей жизни провел в Каирском монастыре св. Георгия в безмолвии и непрестанной молитве, и в Сентябре месяце 1845 года тихо угас, как догоревший светильник.

По блаженном успении его владыка не вдруг сделался патриархом. Высокий сан достался ему после многих препятствий. И о них была у нас речь.

Он говорил, что христиане единодушно избрали его на святительство. Более 840 именных печатей скрепили дело об избрании его, которое утверждено было и Мегметом Али, и сообщено в Константинополь. Когда же оттуда пришло известие о том, что тамошние власти самопроизвольно назначили в Каир Кюстендильского митрополита Артемия; Али паша не хотел и слышать о нем, а клир и народ не воспоминали его в молитвах, решились отстоять свое право свободного избрания владык своих, и составив защитительное дело, послали оное к патриархам, Цареградскому, Антиохийскому и Иерусалимскому. В нем между прочим поставлено было на вид, что Александрийские святители сами постоянно назначали себе преемников с согласия духовенства и христиан; так, стошестнадцатилетний Иоаким назначил своего архидиакона Сильвестра (в 1565 году), сей своего протосингелла Мелетия Пига (1586 г), этот – архимандрита своего престола Кирилла Лукариса (1603 год.), и так далее до Герасима, скончавшегося в 1786 году. Тогда Акрский паша Джеззар Хассан воевал с повелителями Египта, Мамелюками Ибрагимом и Муратом. Этою войною и смутами воспользовался Цареградский патриарх Прокопий, и возвел на вдовствующую кафедру Александрийскую протосингелла великой церкви Парфения (1787 год.). Таким образом обстоятельства однажды изменили обычай. Но и сей владыка оставил по себе преемником племянника своего Ливийского митрополита Феофила (1805 г.), а на его место прислан был из Константинополя Никейский митрополит Иерофей (1825 г.), однако по просьбе Египетского клира и народа.

Я рассказал его блаженству, как соперник его Артемий искал моего знакомства и желал знать мое мнение о законности, или незаконности его назначения. Рассказ мой усладил владыку. Кстати: мы оба припомнили, как вселенский патриарх Анфим представлялся Мегмету-Али паше в бытности сего сатрапа в Константинополе в Июле 1846 года, и как его заставили ничего не говорить его светлости о назначенном в Александрию Артемии, потому что сей паша не хотел признать его владыкой своих подданных Греков. Кстати я примолвил, что мне тогда же известно было решение великой церкви: понудить Артемия подать отречение от Александрийского престола, и возвратить ему прежнюю епархию с правом именоваться и подписываться бывшим патриархом великого града Александрии. «Как решено, так и сделано»; сказал мне собеседник и присовокупил, что сам он посвящен был в сан архиерейский и провозглашен патриархом в 1847 году, в неделю Самаряныни; а посвящали его Смирнский митрополит Афанасий, Бейрутский архиепископ Вениамин и Севастийский архиепископ Фаддей.

В другой раз его блаженство поведал мне, что Александрийский престол содержится доходами с имений монастырей, Златарского в Бухаресте и Ильинского Ханку в Молдавии, с наемных домов, принадлежащих сему престолу в Каире, и с подворья на острове Крите в Иерапетрской епархии.

Из уст владыки неоднократно лились сладкие речи о том, что Каирская патриархия обязана своим благосостоянием Российским венценосцам. Государь Алексий Михайлович облагодетельствовал ее при патриархе Паисии. Державные сыны его Иоанн и Петр помогали ей своими щедротами. С 1781 года по 1834 получены были из России милостынные деньги по Палестинскому штату, и кроме того пожалованы 100,000 пиастров.

От его блаженства я слышал, что постройка новой патриархии с храмом и училищем стоила 450,000 пиастров (около 26,000 р. сер.). При расчищении места под эти здания найдены были христианские гробы. Но кладбища тут никогда не было, хотя и стояла малая церковь во имя св. Николая. Обретение этих гробов патриарх объяснил мне древним обычаем потомков Мисраима похоронить мертвых в домах; каковой обычай продолжался до преобразования Египта Мегметом Али, который приказал погребать все тела за городом. Кстати я припомнил владыке, что Египтяне до рождества Христова не всех покойников клали в погребальные пещеры, ископанные в горах, а многих в виде мумий держали в домах своих. Тоже было и после введения христианства. Св. Антоний великий восставал против сего обычая, и советовал христианам предавать покойников земле по подобию погребения Спасителя» Совет его был принят. Перестали делать мумии, но, как видно, все-таки продолжали хоронить мертвецов в земле при домах своих.

Народы весьма долго сохраняют свои старинные обычаи, и особенно те, которые основаны на понятиях, имеющих связь с верованиями. Коренные жители Египта, так называемые Копты христиане, по словам патриарха, до сих пор одевают своих покойников в самые лучшие одежды, и кладут в их могилы водку, деньги, курительную трубку и другие вещи. Тоже делали в старину и некоторые из православных. Но блаженной памяти патриарх Иерофей то увещаниями, то духовными прощениями успел искоренить этот суеверный и убыточный обычай. Таким же образом уничтожено было им и другое языческое обыкновение, закалить овцу после венчания женим и невесты, и класть ее у порога их дома, так что они должны перешагнуть чрез эту еще трепещущую жертву старого предрассудка.

Нынешние Египтяне гонят водку из пшеничной соломы. Я отведывал ее. Годное зелье! Достойно замечания их наблюдете над временем болезней. Однажды они говорили мне, что всякий повальный недуг, и даже чума, в Египте, усиливается или ослабевает постепенно с 9 Марта по 24 день Июня, и с этого дня совсем прекращается, так что люди, прикасаясь к зараженным вещам, остаются невредимы. Если приписать это явление действию жара, который с Июня увеличивается там в сорок степеней; то в карантинах можно бы очищать вещи вместо окуривания сильнейшим жаром.

Пребывание наше в Каире было сколько приятно, столько и полезно. Все мы, подобно пчелам, вырабатывали там сот, более или менее благовонный, смотря по качествам цветов, нами находимых. Г. Соловьев рисовал разные виды и делал снимки с икон, портретов и картин древних; прочие по моим указаниям переписывали любопытные статьи из Греческих рукописей; а я прилежно работал пером. Любопытство и любознательность побуждали меня заняться подробным рассмотрением рукописей, хранящихся в патриаршей библиотеке, не смотря на то, что их названия в списке не обещали богатой жатвы. Ибо нередко случалось мне находить в стародавних книгах непечатных вставленные сборники, и современные заметки о чрезвычайных явлениях в природе и об исторических событиях, подобно тому как в заброшенных и давно забытых колыбелях иногда обретают дорогие кресты, или запонки, или деньги на зубок, подаренные младенцам и родильницам крестными, родными и соседями. Но к сожалению, от несносного жара и удушья левый глаз мой налился кровью; и я принужден был ограничиться рассмотрением лишь трех любопытных рукописей, именно: проповедей Александрийского патриарха Герасима, упокоившегося на св. горе Афонской в 1710 году и там скончавшегося, пространных записок Газского митрополита Паисия Лигарида, о низложении нашего патриарха Никона, и акафиста архангелу Михаилу.

Когда принесли в мою келью эти книги, и когда я развернул проповеди Герасима, написанные самым мелким и мало разборчивым почерком Греческим на длинных листах; у меня зарябило в глазах. Оказалось, что не с моим слабым зрением можно прочесть и оценить все поучения его. Однако сильная жажда знания мучила меня. Надлежало утолить ее хотя не много; и я прочел несколько слов, кои по оглавлению показались мне достойными внимания. Патриарх Герасим-не вития, а схоластик, который дробит понятия и выражает их сухо и бесцветно; напр. вместо того, чтобы просто сказать, в чем состоят покаяние, он предварительно толкует о том, что есть подлежащее: ύποχειμενον. – «Подлежащее астрономии есть звездное небо. Подлежащее искусства строительного есть дерево. Подлежащее покаяния есть сокрушение о грехах». В начале второго слова говорится, что Фарисей и мытарь не походят на Фареса и Зару близнецов. Такие речи утомительны. В проповедях Герасима заметно направление к иносказаниям.

Несравненно занимательнее показались мне современные записки Паисия о нашем патриархе Никоне. Чем более я читал их, тем более разорялось во мне любопытство. Ибо события, совершившиеся в то время в нашей церкви, представлялись мне в новом свете. Не смотря на огромность рукописи, я жадно прочел ее от доски до доски, и поручил иеродиакону выписать из нее многое новое для меня. Не помещаю здесь ни этих извлечений, ни своего мнения о записках Паисия, потому что надеюсь перевести и изложить все это в особом сочинении, по возвращения в св. град Иерусалим.

Чтение акафиста архангелу Михаилу произвело в душе моей то сладчайшее умиление, какое обыкновенно чувствуется при слышании изящных песнопений нашей церкви. В этом творении есть красоты мысли, чувства и слова, дивные, увлекательные. Архангел божии приветствуется самыми лучшими образованиями, какие есть в языке человеческом, и какие согласны с догматическими и историческими понятиями о нем. Достойно воспеты его совершенства и слава на небе, и его действия в церкви ветхозаветной и новозаветной.

На небе архангел Михаил, – говорим словами акафиста, – есть отблеск и сияние света нераздельного, таинство божией мудрости, созерцатель озарений божиих, скиния сугубая и недоуменная, все добрая красота воинств небесных, веселие храма небесного, скиптроносец и совокупитель ликов ангельских, дух, гремящий согласно с серафимами трисвятую песнь¹⁹. Сей чиноначальник, видя сатану, с небес свержена и неудержимо летящая, и ангелов естество подвигшееся и колеблющееся, рек: станем во страхе боговедения.

Чтобы понять смысл всех этих изречений, надобно вспомнить то, что говорит св. Дионисий Ареопагит об архангелах. (Гл.9). По его тайнозрению «священный чин их составляет иерархическую средину, в которой самые вышние и самые нижние лики соединяются стройно. В самом деле он имеет нечто общее, как с господствами, так и с ангелами. Наравне с теми он погружен в пресущественное Начало всех бытий, и стремится быть подобным ему, ангелов же содержит в единстве невидимою силою власти мудрой и правой; а наравне с сими исполняет служение посольства, и приемля от высших Сил умных свет, до него доходящий, передает его с божественною любовью сперва ангелам, а послом людям, смотря по их приемлемости». После сего понятно, почему архангел Михаил назван в акафисте скиниею сугубою.

По тайнозрению ареопагита, архангелу Михаилу поручен народ Иудейский. Эта мысль развивается и в акафисте. В сем песнопении Михаил именуется стражем племени Иудейского, начальником народа подзаконного. Когда Авраам поднял нож, чтобы заклать сущего от чресл его; тогда удержан был гласом сего ангела. Когда Господь услышал рыдание Измаила; послал к Агари Михаила, и он показал ей источник и утолил жажду сына ее, распаленного пламенем оной, и подобно былию долу преклоншегося. Сей архангел водрузил горе основание лествицы Иаковлевой. Его, как богопутеводный столп, зрели древле истинные Израильтяне, и свету и блистанию его последуя, из египетского рабства и чермной пучины избавились. Он, как провозвестник светоносен, громогласен, велий, явился Валааму и воззвал к нему: не дерзай прокляти израиля, и прорцы пришествие Господне. Светлел некогда у воды Гедеонов малый полк: воинство же Мадиама было многочисленно. Но Бог, свыше видя триста воев, Михаила послал им посещи врага. Сей архангел острием жезла извлек огонь из камня, на который Маноэ возложил жертву Богу Израилеву. Он ночью поразил Ассириян, и сокрушил Сеннахирима. Им спасены отроки в пещи Вавилонской.

Посему творец акафиста приветствовал его:

Радуйся сохранение младенцев напаствуемых.

Радуйся, победная знамения верным воздвизаяй.

Радуйся трубо, наводящая страх бранный.

Радуйся мечу, посецающий полчища нечестивых.

Радуйся необоримое забрало воев православных.

Радуйся царствия нерушимая стено.

В ветхозаветной церкви архангел Михаил действовал, как страж и грозный поборник ее. В церкви же новозаветной от него исходят блага духовные. Имя его страшно бесам. Он есть противоборник хитреца злобы, и заступник труждаемых от него. Он отженяет ужасы ночи и возвещает веселие рассвета. Им угашается распадение похотей. От него бывает обличение и трезвение многих согрешающих. Он есть предстатель душ и заря, просвещающая их духовными лучами. Он открывает человекам небесная, источает струи мудрости, содействует их подвигам, наставляет целомудрию. Он есть надежда безнадежных, врачевание зле страждущих и немощных от месяца (лунатиков), податель благодушия, сладость скорбящих, утешение труждающихся, заступник вдовиц, крепость пастырей, укоренение царей благочестивых, столпблагозакония, крепость единомыслия, попрание гордых. Он умоляет судию праведного. Он умаляет мрак тартара.

Такое воззрение на действия архангела Божия в новозаветной церкви производило в песнопевце умилительные чувствования, приветствия н мольбы; напр.:

Радуйся светлый перле господень

Радуйся надеждо милосердия божия.

Радуйся кладезю, благодать источающий.

Радуйся лампадо, без огня освещающая.

Радуйся лучю, без жжения озаряющий.

Радуйся миру возлюбленный крине, исполнь таинственнаго благовония.

Радуйся неувядаемый цвете богоугоднаго благочестия.

Радуйся чистое измовение хитона душ.

Радуйся подвигу души содействие.

Радуйся, яко человеки ангелоподобны твориши.

Радуйся украшение всех в спасение.

Радуйся веры утверждение и храмов красото.

Радуйся вожделенная похвало церкве.

Радуйся поточе веселия рода христианскаго.

Бурю многообразных помышлений усиливая множеством многих моих грехопадений, из ковчега души моея яко голубя тя зрю, всесветле, и волнения отишие провижу: видя же криле твои, яко криле духа свята, взываю, аллилуия.

Чужд сый всякаго благоделания, не имам надежды спасения. Сего ради бедне припадая к тебе вопию: Михаиле первоангеле господень спаси мя, и вразуми с тобою пети, аллилуия.

Спаси святе всех от всякия нужды, прибегающих под кров твой божественный и светоносный и красный и преславный. Можеши бо, яко первоангел божий, крепостию твоею спасати с любовию вопиющих тебе, аллилуия.

Кто, яко же ты, чиноначальниче, зрится помогаяй в нуждех? Сущий бо в пучине зол, внегда тя призывают, имут тя скора и благосердна помощника.

Всякое смертных песнопение недовольно к похвалению множества многих чудес твоих, чиноначальниче. Аще принесем ти, михаиле святе, немолчныя псалмы и песни; ничтоже сотворим достойно тех, яже подавши вопиющим, аллилуия.

Радуется всякое сердце, предстателю господень, егда празднество твое совершается.

О, первоангеле божий, первостоятелю чинов огненных, красото очес моих благолепнейшая, вонми пению моему умиленному, и от всякия напасти избави мя, яко тебе взях предстателя души моея, и будущия изми муки всех, вопиющих, аллилуия.

Эти молитвы архангелу Михаилу дышат верою, любовью, надеждою, и простотой. Краткие, трогательные, умилительные, сладчайшие, они извитийствованы так сказать с особенным помазанием.

Читая ах, сознаешь в творце их дар говорить языками сокрушения, покаяния, смирения, любви, величания, славословия.

Два раза я с присными моими гостил и трудился в Синайском подворье, находящемся в особой части Каира, называемой по-арабски Джувания: что значит, среднее, или замкнутое место. Эта част отделяется от прочих домов и улиц особыми воротами, так что, когда их запрут, никто не войдет в нее. Почти вся она принадлежит Синайскому монастырю.

План подворья.

Тут христиане нанимают дома его за умеренные цены, и живут отдельно от магометан. А подворье есть нечто иное, как огромные дом, инде в два, инде в три жилья, с пространным двором внутри, который разделен на два продолговатые четвероугольника поперечным зданием. В сей двор обращены сквозные ходы пред келлиями, устроенные на деревянных столбиках. В первом четвероугольнике, против входа в подворье, вверху помещен так называемый синодикон(а), т. е. горница, в которой бывают заседания старцев Джуванийско-синайских. Смежно с нею по той же линии находится приемная комната узковатая, но длинная(б), и подле нее столовая. В юго-восточном углу второго четвероугольника устроена молельня старцев(в), в которой ест св. престол, иконы и богослужебные книги, но не совершается литургия, по настоянию Александрийских патриархов в Константинополе. В прочих отделениях подворья вверху размещены малые, тесные и убогие келлии монашеские, а внизу складочные клети и большой водоем, ископанный в 1812 году содействием старцев Синайских и некоторых христолюбцев, как о том гласит надпись на стене. Кровли на всем подворье плоски. По ним мы прохаживались по закате солнца, когда зной дневной ослабевал.

В синодальной горнице хранятся св. мощи, именно: кисть правой руки св. Марины, глава св. Евтиха ученика Иоанна Богослова, кость св. Харлампия, что ниже кисти ручной, и рука великомученика Георгия. Дикей о. Анастасий показывал нам в кувшине запекшуюся кровь Синаитов, замученных вовремя последнего восстания Греков. Она не издавала запаха тления. В той же горнице устроен большой кивот сев, образами, и на стенах висит много древних икон. Между ними замечательны три: 1) икона ев. Троицы в виде трех ангелов явившихся Аврааму, с славянскою надписью: «сия икона от Кова пана Нистору реке великого дворника долней земли, и княгине его, Митрофана, и даше е в своем монастире окула идеже есть храм усекновение главы честного предтечи Иоанна, в лето 7117 Марта 6» (1609 г.); 2) икона молящейся Божией матери, с хартиею в шуйце, на которой написано по-славянски: «Владыко многомилостиве Господи Иисусе Христе Сыне и Боже мой прими всякого человека славящего тя;» выражение лица ее умилительное²⁰; 3) икона св. Иосифа песнописца: непокровенная глава его, убеленная сединами, очень выразительна; на груди его висит крест; темно-красный хитон на нем стянут синим поясом и прикрыт спереди в сзади белым паллием; св. песнопевец сидит и на правом колене пишет тростью тропарь: ίλαςηριον του χοσμου χαίρε άχραντε δέσποινα: умилостивление мира радуйся непорочная владычице; пред ним на столе видны чернильница, ножик для очинения скорописной трости, и две книги в позлащенном переплете²¹. Г. Соловьев удачно срисовал две последние иконы. Кроме этих святынь я пересмотрел русский помянник. В нем замечено, что архимандрит Кирилл получил от архиепископа Синайской горы и Собора старцев зуб св. Екатерины и вручил его царевне Екатерине Алексеевне, и что Синайский архимандрит Авимелех, при отправлении в Московию, принял мощи св. Никиты для представления их царю²². После обозрения синодикона о. Дикей подарил мне деревянный посох вселенского патриарха Кирилла, повешенного Турками в 1821 году в Адрианополе, где он пребывал на покое.

В горницах, синодальной и приемной, помещена небольшая часть печатных книг и рукописей. Главная же библиотека находится в одной верхней комнате. Она не приведена в порядок, и покрыта слоями пыли. Я внимательно осмотрел эти книгохранилища, и нашел в них кое-что достойное знания. Особенно любопытны следующие рукописи: проповеди Ливийского митрополита Самуила, возведенного на патриарший престол Александрийский в 1710 году, его же послание к Петру Великому в Мае месяце 1717 года; письма Константинопольского архиепископа Геннадия Схолария, и Александрийских патриархов Мелетия Пиги и Кирилла Лукариса; вопросы Афонских монахов святейшему патриарху Николаю, и его ответы. Всего же драгоценнее греческий Сборник, содержащий псалтирь, весь новый завет, и извлечения из св. отцов, – с великолепными св. иконами и ликами Греческих царей Михаила и Иоанна Палеологов, живописанными на тонком пергамине. Эта рукопись 1242 года подарена была Синайскому архиепископу Кириллу на острове Хиосе попечителем Синайской обители Мамсером Зарзи из рода Комнинов, в 1781 году Ноября 14 дня. Не помещаю здесь списка замечательных книг и рукописей Джуванийских, ни выписок из них, ни разбора помянутого сборника, потому что намерен изложить все это в особой статье о Синайской библиотеке. Всему есть свое место и свое время, по изречению премудрого Екклесиаста.

Так как я предпринял настоящее путешествие между прочим и для того, чтобы пополнить свои прежние сведения о Синайском монастыре; то мне чрезвычайно хотелось видеть и перечитать Фирманы султанов Египетских, жалованные сему монастырю²³, все грамоты царские и княжеские на Славянском языке, и другие дееписания. Желание мое отчасти исполнилось. Ибо Дикей о. Анастасий, получивший приказание от архиепископа своего Константия²⁴ открыть мне все, чего потребует моя любознательность, прочел вместе со мною два кодекса на Греческом языке, в которых содержатся письменные дела Синайской обители, и вынес мне из делохранилища девять подлинных хрисовулов господарей Валахских и Молдавских и царей Российских, подлинные приказы Наполеона Бонапарта и генералов его, Мену, Бельяра и Бертье, данные Синаитам, и разные Фирманы Турецких султанов: Египетских же фирманов не обрелось в подворье. Когда я получил все эти любопытные хартии: обрадовался так, что и боль в глазах моих приутихла, и зной дневной не был мне тягостен. Я то читал их, то делал выписки из них, то со слов моих писал спутник мой г. Крылов. Не место здесь излагать все приобретенные мною в этот раз сведения о Синае: довольно сказать, что в помянутых кодексах заметки и письменные дела начинаются с 1093 года и оканчиваются 1822-м, а хрисовулы и фирманы объемлют круг времени между 1498 и 1817 годами. Обильные материалы для составления летописи Синайской обители! К ним присоединил я перечень подворьев ее, устроенных в разных местах Азии и Европы в разные времена. Она извлечена вшою из старинного помянника, в котором отмечено: какой Синаит, в каком подворье, когда и как скончался.

Так проведены были нами в Джувании четыре дня²⁵ знойные я три ночи удушливые.

Примечание. В ночь под светлое воскресение Христово в воздухе разлилась отрадная прохлада и держалась до выезда нашего из Каира.

Апреля 24, Понедельник

Настало благоприятное время для путешествия в монастыри св. Антония Великого и преподобного Павла Фивейского; и я по опытности, приобретенной мною в прежних странствованиях, сообразил все, что нужно нам в пути по знойным и диким пустыням Египетской Аравии, и велел приготовлять палатки, бочки и кожаные мехи для Нильской воды, сарачинское пшено, масло, хлеб, вино, лимоны, апельсины, и сушеные абрикосы, дабы безропотно совершить претрудное путешествие. Мне нужны были поручительные письма Коптского патриарха Петра к настоятелям помянутых монастырей. Будучи знаком с ном, я надеялся получить их от него, и в этой надежде посетил его. Со мною ходили к нему все спутники мои.

Высокостепенный старец принял нас в одной нижней комнате, полузаваленной камышом и слоисто запыленной. Как только мы уселись на весьма низком диване, покрытом зеленым сукном, которое от давности полиняло: один монах вздумал подмести пол и принять сор. Поднялась пыль. Мы, задыхаясь, чихали. Патриарх, видя неловкость своего келейника, попросил нас выйти на тенистый двор, где мы, к удовольствию своему, и уселись на ветхих соломенных стульях против его высокостепенства, поджавшего необутые ноги свои на бараньей коже, постланной на деревянной скамье с балясною спинкой. После обычных приветствий я начал разговор:

– Еще раз Бог сподобил меня видеть вашу святыню. Настоящее свидание с вами также приятно, как и первое. Припомните: я был у вас назад тому пять лет.

– Помню, и узнаю вас, достопочтенный авва; проговорил патриарх глухим и едва внятным низким голосом.

– Радуюсь, находя вас в добром здоровье.

Пастыреначальник Господь наш Иисус Христос милостиво продолжает годы вашей жизни, драгоценной для вашей паствы.

– Аллах керим, т. е. Бог милосерд!

– Под вашим ведомом состоят многие монастыри. Тридцать, четыре из них я посетил в первое путешествие по здешней стране; но не успел тогда съездить в обители св. Антония Великого и преподобного Павла Фивейского. Ибо торопился на Синай. Теперь горит во мне желание видеть эти две колыбели монашества, принесшего так много духовных польз народам. Чтя память св. Антония, именем которого назывался первый начальник монахов в России, ублажая и преподобного Павла, я намерен посетить места их подвигов удивительных, и провести там четыре дня в богомолье; и потому прошу вашего благословения в путь, и ваших поручительных писем к тамошним отцам и братьям. В первое путешествие вы снабдили меня такими письмами: надеюсь, что и в этот раз вы будете благосклонны к моему благочестивому желанию.

– Бог да благословить вас, и да пошлет ваш» ангела спутника. А мои письма будут готовы к вашему отъезду. Когда вы намерены отправиться?

– Чрез два дня неотложно.

– Ван надобно ехать отсюда по Налу до селения, Буш. Там есть подворье монастырское; и оттуда отправят вас, куда вы желаете.

– Благодарю вас за совет ваш и попечение о нас странных.

– Редкие путешественники посещают наши обители.

– Из Русских я первый еду в пустыню, в которой спасались Павел и Антоний в тайне перед лицом Божиим.

– Французы, Англичане и другие Европейцы приезжают сюда любоваться древностями: а вы желаете почтить угодников Божиих.

– Павел и Антоний в церкви христианской суть тоже, что пирамиды в здешней стране. Итак, хочется побывать на том месте, где благодать Божия воздвигла, возвеличила и прославила этих исполинов духовных.

– Кто ищет перлов, тот находит их.

– И раковины, оставшиеся после них, драгоценны.

– Вы не много опоздали. Будет жарко.

– Владыка! железо раскаляется, но не растопляется: а мы, Русские люди, железные люди.

Патриарх улыбнулся, и помолчав немного, пожелал нам счастливого пути. Мы откланялись ему степенно, и возвратились во свояси.

Говорят, что Коптский владыка получает значительные доходы. А помещение его убого. Это объясняется подвижническою, суровою жизнью его и вспоможениями, какие он оказывает своим единоверцам.

Мы готовы в путь. Порядочная канджа нанята до Буша. Все нужное в дороге изготовлено. Поручительные письма Коптского патриарха получены.

Господи Боже, сотворивый млечный путь на небе и речные стези на земле ради удобного прехождения: из страны в страну, управи пути наша, обрати к нам сердца иноплеменников, и подаждь нам во всем благое поспешение. Аминь.

Утром Александрийский патриарх Иерофей благословил нас в путь дальний; и мы в восемь с половиною часов отплыли из Булакской пристани. Попутный ветер помчал нашу канджу вверх по Египетской водотечи. Я сел у крылечка, и любуясь всем, что только рисовалось в глазах моих, сравнивал здешнюю страну с образцовыми творениями писателей в том отношении, что как эти творения читаешь, перечитываешь, и всегда чувствуешь одинаковое наслаждение, так и Египет видишь всякой с равным удовольствием. Канджа плывет вверх по Нилу, а за нею, кажется, бегут пирамиды, соседние горы, пальмовые рощи и Каирская крепость с новою великолепною мечетью, рисуясь в разных видах и в разном освещении. – Суда реют по Нилу взад и вперед. Египтяне сидят в них степенно и безмолвно. Мы обгоняем один челн. В средине его стоят две женщины и вместо паруса держат пестрядинное покрывало свое; а мужчина правит рулем. Голь везде богата на выдумки, и достигает своих целей иногда скорее богачей, которые садятся на мели, и даже гибнут в пучине превратностей житейских.

Нил течет в Средиземное море. Ветер несется поверх его в противоположную сторону, и замедляет течение его. Моя канджа летит. Я у крылечка сижу и порой пишу. Вот на правом берегу Нила одиноко стоит обитель Коптов Дер Маадер Хабира, и смотрится в реку, а из десяти окон ее не выглядывает ни один инок. Не далеко от нее у подошвы горы под сению фиников расположено военное селение Тора. Тут в горе видны древние пещеры и каменоломни. Подумаешь как пришла мысль человеку ломать камень и строить из него здания, а пришла и весьма давно. По восточным преданиям исполин Немврод, первый, выдумал плинфы, каменосечение и раствор извести, и начал строить города, а Фараон третий династии Египетской Сезорфос, за двадцать шесть веков до рождества Христова, научил распиливать камни. Но теперь мне не до этих преданий. Канджа приближается к Мемфису; и меня берет раздумье: остановиться ли у пальмовой рощи, приосеняющей развалины бывшей столицы Египта, или воспользоваться попутным ветром, и плыть далее. Бог весть: будет ли завтра ветрено, а эту местность можно видеть и на обратном пути. Итак, вперед! Прощай Мемфис!

Недалеко от сего города высится огромная пирамида с шестью уступами. Седьмая маковка ее впилась в золотистое небо. Этой пирамиде подобна душа наша. Чувствование, воображение, память, разум, воля, соответствуют ступеням ее, а вера – ее поднебесной вершине. Пирамида отображает собою лучи солнца: а душа есть образ и подобие Отца светов. Пирамида – загадка: не тоже ли и душа наша? Пирамида вековечна: душа бессмертна. Ту не взвесишь: и эта не весома. Та вся в лучах: и эта вся – в мыслях и желаниях.

День склоняется к вечеру. Попутный ветер дует. Наше судно летит по Нилу. Приятно быстрое приближение к цели путешествия.

Настала ночь. Мы плывем вперед. На чистом небе голубом стелется путь млечный. Сквозь прозрачные волны сего небесного Нила видны яркие звезды. А что находится между звездами? Отвечаю с Тертуллианом: бездны вечности.

Вскоре после полуночи я пробудился от крика лодочников, стаскивавших канджу с мели. Было очень холодно.

Но с рассветом стало тепло. Слабый ветерок едва-едва тащил наш плавучий домик по успокоенной водотечи. Однако Реис предвещал усиление ветра. Действительно в восемь часов парус канджи надулся, и она полетела. Не прям полет ее. Корма чертит в воде треугольники, дуги, полу дуги, и ломаные линии. Боковой парус верхним концом острым порой наклоняется на крутоярый берег: пешеход мог бы ухватиться за него. Порой длинная тень сего ветрила быстро бежит по скатистым нивам: бегом ее измеряешь ход судна и радуешься приближению к цели путешествия.

Ветер бушует. Напоры его сильны. Порывы его грозны. Канджа избоченилась. На палубе слышен треск и крик. Что такое? Ветер сорвал полог, натянутый от горницы до мачты, и чуть не перевернул судно. Реис приказал снять это полотно, защищавшее нас от солнца. Так и быть.

В пять часов по полудни мы пристали к черноземному берегу Буша. Но этого селения не видать. Говорят, оно далеко от Нила стоит на хлебном поле. А на противоположном берегу скалы торчат у самой воды. Там все дико и печально. Какова же должна быть пустыня св. Антония, в которую мы углубимся с того берега? Но на пустыни есть терпение.

К нам в канджу пожаловали добрые гости, люди военные, полковник из Албанцев, и подслепый офицер из Бахчисарайских татар. Начались обоюдные вопросы: кто вы? откуда? куда? Что нового в Европе? Где мир, и где война? – Безопасна ли дорога в монастырь св. Антония? Каковы здешние Бедуины, люты или кротки? По обмене взаимных ответов полковник отправил своего слугу с письмами Коптского патриарха в Буш к игумену Дауду, и ушел во свояси. А мы поставили палатки у самого Нила, поплескались в струях его, и повечеряв легли спать.

Около десяти часов по полуночи приехал к вам на белом коне игумен Дауд, в красных сандалиях на босу ногу, в черной рясе Греческого покроя, в цветном шелковом подряснике, и в черном тюрбане на голове, составленном из одного длинного, скрученного платка, обмотанного по красному Фесу. Смуглое, но приятное лице его, испещренное оспою, маленькие глаза, улыбающиеся уста, хорошие приемы, смелая поступь, обнаруживали в нем добряка, весельчака и не труса. Такой вам нужен был игумен, то есть, вождь по пустыням Африканским. С первого раза он объявил нам, что по письмам от патриарха, н ради таких важных путешественников, как мы, сам он поедет с нами в оба монастыря; но посоветовал наперед отплыть до Бенисефа и посредством тамошнего градоначальника вызвать шеха, то есть старосту Бедуинов, которые на своих верблюдах возят путешественников к ев. Антонию, и заключить с ним условие. Поскольку у меня не было письменного вида от Каирского наши; то я сначала призадумался, а потом согласился ехать, решившись предъявить свой паспорт в случае надобности.

За час до полудня наша канджа отчалила от берега. С нами поехал о. игумен. Пока мы тащились до Бенисефа то нашестах, то с помощью бечевы; я пользуясь добродушием и словоохотностию нового спутника, расспрашивал его о Коптской церкви. По его словам –

«Копты ведут свое летосчисление с 284 года по рождестве Христове. В этот год воцарился Диоклитиан, лютый гонитель веры Христовой; и Александрийские христиане начали новое летосчисление, назвав его Эрою мучеников. По нашему счету идет 1850 год, а у них 1566».

«При избрании Коптского патриарха требуется, чтобы он происходил из состояния свободного, а не из рабского, родился от обвенчанной девицы, а не от второбрачной вдовы, и был по крайней мере пятидесяти лет, но крепок силами, и небезобразен, притом целомудрен, добронравен, опытен в монашеском житии, сведущ в догматах и правилах церковных, и хорошо говорил бы народным языком. Наклонность к горячим напиткам, или к корыстолюбию, вспыльчивость, дерзость и пролитие крови не только человеческой, но и животной, отдаляют от патриаршего сана».

«Верховный владыка Коптов не утверждается ни султаном, ни нашею Египетским. А епископы получают ставленыя грамоты от него самого».

«В настоящее время под священноначалием его состоят епископы: 1) Авраам Иерусалимский, постриженец монастыря св. Антония. Он пребывает в Египте. 2) Сарабамон Александрийский.

3) Афанасий Манфалутский, монах из монастыря св. Антония. 4) Макарий Сиутский. 5) Афанасий Абутигский. 6) Юсап Ахминский. 7) Михаил Нагадский. 8) Авраам Гусский. 9) Гавриил Нобский близь Абиба. 10) Селяме митрополит Абиссинский. 11) Исаак Фаюмский, монах из Сирианской обители, что в Нитрийской пустыне. 12) Иаков Миниэйский, монах из обители св. Павла. 13) Юсап Санабуйский, монах из той же обители».

«Когда Копты изберут кого в епископа, сажают его в цепи и запирают в келье до рукоположения, дабы он не убежал».

«Коптские архиереи суть не только пастыри, но и судии народа. У каждого из них, кроме Абиссинского митрополита, считается паствы от трех до четырех тысяч душ мужеского пола, за исключением Нобского епископа, в приходах которого находится не более 200 душ. Все эти архиереи живут сборами с домов. Им подают хлебом по три ардеба²⁶, и деньгами от трех до шести рублей серебром. При посещении архипастыря бывает пиршество. Когда же он уезжает: Копты целуют тот камень, с которого он сел на коня своего».

«Эти христиане крестятся указательным пальцем с левого плеча на правое, потому-де что в евангелии сказано, о персте божием изгоню бесы, и потому-де что Дух св. соделывает человеков из левых правыми, т. е. из грешных святыми. На указательном пальце нижний состав означает Отца, верхний Сына, а средний Духа святого». Изображая третье лице св. Троицы средним составом, – говорил игумен, – мы этим показываем, что оно исходит от одного Отца: а три состава в одном персте знаменуют Троицу в единице. «Я в свою очередь пояснил ему, каким образом наше перстосложение на молитве знаменует пресвятую Троицу в едином существе и два естества Богочеловека».

«Крещение у Коптов совершается чрез погружение с призванием св. Троицы. Крещаемый попирает купель: это у них означает попрание греха, дьявола и ада. Кого окрестит бабка в случае смертной опасности: того перекрещивают по выздоровления».

«Миропомазание младенца следует непосредственно за крещением его и совершается вязью, так что священник, обмакнув в миро большой перст свой, обводит его без перерыву по всему телу, начиная от подгрудной ложечки и чертя по левому боку поперечную линию к той точке спины, которая противоположна этой ложечке, отсюда же ведя прямую линию до темени головы, и оттуда продолжая ее беж перерыву по челу, очам, ушам, ноздрям, устам, и спуская чрез шею и левое плечо на ладонь, и повертывая на заднюю сторону ее, оттуда снова возводя ее по левой руке до затылка и правого плеча, и понижая по правой руке до ладош и задней стороны ее, снова возвышая ее по этой же руке до шеи, и от нее чрез грудь и пуп продолжая до ног, на которых помазуются не подошвы, а ступни. Такой способ помазания отзывается местностью. По понятию Коптов он означает, что благодать Божии проникает, все существо, человека, как питательный сок расходится по всем составам тела».

«Евхаристия, по верованию Коптов, есть не только питание души, но и умилостивительная жертва о грехах всех людей, живущих и умерших в вере. Под видами хлеба и вина преподается истинное тело и истинная кровь Иисуса Христа во оставление грехов и в жизнь вечную».

«Пшеничныя просфоры у этих христиан односоставны, квасны, без примеси елея и соли, с пятью четверо конечными крестами на верху, и с словами кругом но окраине: άγιος о ζεός, άγιος ισχυρός, αίγιος αζάνατος, то есть святый Боже, святый крепкий, святый безсмертный. Во время приготовления их читается псалтирь».

«На проскомидии Коптские священники не вынимают из просфоры ни агнца, ни частиц, а поминают имена, водя по ней правою рукою и держа ее на левой ладони».

«Копты исповедуют грехи свои пред священником так же, как и мы».

«Духовенство у них избирательное. Лик служителей церкви составляют чтец, иподиакон, дьякон архидиакон, священник, протопресвитер, игумен, епископ, митрополит и патриарх. Каждый из них поставляется, или рукополагается по особому чиноположению и с особенными молитвами».

«При бракосочетании употребляются венцы. Кольцо и рубашка жениха связываются с кольцом и рубашкою невесты; разумей, не те, кои они имеют на себе, а отдельные. Новобрачные помазуются елеем. Когда от них родится девочка; родильница не входит в церковь в продолжении 80 дней: когда же мальчик; то срок очищения бывает сорокадневный».

«Больным преподается таинство елеопомазания».

На вопрос игумена, – священнодействуем ли мы такие таинства, – я отвечал утвердительно, и пояснил ему силу и взаимное отношение их произрастанием зерна. Пшеничное семя, поверженное в землю, от теплоты и влаги оживает и выходит оттуда свежим ростком: так человек, погруженный в освященную купель, возрождается в ней от Духа святого в жизнь новую. Росток увеличивается, когда озаряется солнцем и впивает в себя влагу: и душа укрепляется и усовершается, когда получает дары благодати в миропомазании, и питается телом и кровью Христовою. Пшеницу на ниве очищает от былий и волчцов земледелец: и душу освобождает от грехов чрез таинство покаяния священник. Пшенице сообщается плодотворность силою Божией: и людям дается чадорождение от Бога чрез благословение брачное. Пшеница имеет свой тук: и христианин исполненный дней умащается елеопомазанием. После этого сравнительного объяснения таинств о. Дауд назвал меня великим богословом. Потом я спросил его: есть ли у вас похоронные службы?

– Есть разные для разных лиц: отвечал Копт.

– Я продолжал: мы на похороны и поминки приготовляем так называемое коливо, т. е. вареную с медом пшеницу, как знамение воскресения мертвых. А вы?

– Мы не делаем этого.

Отец Дауд говорил, что Иоанн креститель, видя св. Троицу на Иордане, возгласил: слава Отцу и Сыну и св. Духу, и что молитву, святый Боже, святый крепкий, изрекли Иосиф и Никодим при помазании тела Иисусова.

В таких разговорах и в переводах их с Арабского на Греческий, и на оборот, нечувствительно и приятно проходило время. Хотя от Буша до Бенисефа один час езды сухим путем; но мы по извилистому Нилу в безветрие прибыли туда по захождении солнца. Тут случился Халиль паша. Я тотчас послал к нему своего иеродиакона с просьбою, чтобы он велел Бенисефскому градоначальнику призвать шеха Бедуинов, провожающего путешественников в монастырь св. Антония, и обязать его проводить туда и нас. Паша отвязался помогать мне. Я призадумался.

– Что с тобою сделалось? От чего ты печален? Спросил меня игумен.

– Я объяснил ему затруднение.

– Важное дело! Сказал он засмеявшись. На что вам бумага от паши? Бедуины не умеют читать ее.

– Но как же мы устроим нашу поездку к св. Антонию?

– Положитесь на меня. Со мною вы будете там. Все здешние Бедуины – мои друзья. Они понесут вас на головах своих.

– Для чего же ты повез меня сюда?

– Гм! чтобы придать себе более важности пред градоначальником Бенисефа, который, увидев меня с такими особами, как вы, подумает, что и Гуммос (игумен) Дауд – не последний человек.

– Но я ни за что в свете не пойду к нему.

– Тем лучше! Не потратишь вишневых слов своих пред варваром.

– Отче! я надеюсь на твое благоразумие и знакомство с здешними Бедуинами.

– Ничего, кроме этой надежды, и не бери с собою. Все будет по твоему.

Решено провести ночь у Бенисефа, омываемого струями Нила, и утром, чуть свет, отправиться в Буш.

Солнце осветлю поднебие Бенисефа; а наша канджа еще стоияла у этого города. Ибо Реис ее ушел туда по своей надобности и захлопотался долго. Я не раз посылал за ним гребцов, и не раз слышал один и тот же ответ его: сейчас буду. Досада и скука вывели меня и спутников моих из канджы. Мы вышли на берег не много выше от города. Тогда тут пристали две большие дагабии, дополненные продажными Неграми и Абисницами; и из этих лодок вышли на берег черные девицы и мальчики. Цена их высока, от ста до двух сот рублей серебром. Один приставник их, такой же Негр, чем-то намазал свою бритую голову и лицо, и долго стоял на солнце, пока масть вся впилась в его кожу. Вероятно, от этого Негры еще более чернеют. Ибо те части тела, кои у них закрыты от солнца, как то ладони и подошвы, имеют цвет светло желтоватый.

Негры скорее нас отплыли от Бенисефа. Мы уже в восемь часов начали спускаться по Налу на веслах. У нас был новый гость – престарелый и больший орел. Его взяли с берега домочадцы мои, и посадили на плоской крыше кандже. Убогий, он сам не мог ни есть, ни пить, потому что верхняя часть клюва его искривилась на сторону и замкнула зев. В таком злополучии он сделался смирнехонек, и, казалось, умолял нас о помощи. Мы с трудом разнимали клюв его, и давали ему кусочки мяса и поили водою. Когда от того он не много укрепился; нам вздумалось подрезать искривившуюся часть его носа. Но ему было больно. Он не давался нам, однако и улететь от нас не хотел. Тогда я невольно подумал, что если бы человек более любил неразумные твари; то они в старости или в немощах своих прибегали бы к его помощи; и разумная любовь его врачевала бы их, или поддерживала их старость и дряхлость до последнего вздыхания.

Наша канджа тихо скользила по воде. А пернатый гость то смотрел на берега, то смежал свои очи. Я, любуясь им, вспомнил псаломское слово, – обновится, яко орля, юность твоя, – и начал изъяснять оное спутникам своим. «По мнению ученого раввина Саадия, – говорил я, – орел чрез каждые десять лет воспаряет в область эфира, и оттуда стремительно спускается в море, потом роняет свои старые перья, выращает новые, и таким образом юнеет. Епифании и Августин утверждали, что когда эта птица состарится, тогда клюв ее искривляется и загибается, так что она не может кормиться, однако разбивает его о скалу, и принимая пищу обновляется. Другие напр. Бохарт, думали, что орел, как и все прочие птицы, ежегодно линяет, и выращает новые перья, и что-сие-то обновление и разумеется в псалме». – Слушателям: моим полюбилось мнение второе тем более, что у нашего орла клюв был искривлен; и они решились взять его с собою в пустыню св. Антония, и там оставить на какой-нибудь скале с куском свежего мяса. «Пусть он разобьет свой клюв и обновится; говорили они. Когда мы воротимся назад; он, благодарный, явится к нам, и паря над нашими головами, докажет верность мнения Августина и Епифэния».

Плавание наше вниз по обмелевшему Нилу продолжалось медленно. Я опять завел беседу с гуммосом Даудом.

– Отче, пожалуй, скажи мне: каким образом торговцы достают Негров, и в таком большом количестве

– Они покупают их пленных после междоусобных воин, кои не редко бывают у дикий племен, а по большей части нападают ночью на Негритянские семьи, живущие в лесах , и отбирают или крадут у них малолетних детей. Это им удается, потому что Негры не соединяются в одно общество и не помогают друг яругу.

– Бывал ли ты, отче, в тех странах?

– Далее Абисенмии не ходил.

– Не ездил и в Ангалолу к христианам Шойским?

– Нет.

– Но красней мере сдыхал: жив ли и здравствует ли царь их Негуш Сале-Саласси?²⁷

– Он умер назад тому два года; и теперь царствует там сын его Иисус.

– Цари Шойские не называются ли фараонами?

– Нет. От называются Негушами.

– Что значат слово, Негуш?

– Царь.

– Странно! в Европе есть одно племя, родственное нам Русским (Черногорцы), которого владетельные князья именуются Негошами.

– Ужели же они зашли туда аз Шойского царства?

– Трудно представить это, хотя и известно теперь, что древние Египтяне, в войсках которых могли служить Шойские Негуши, владели странами близкими к Черногории: что доказывается их иероглифическими памятниками, недавно найденными в Валахии²⁸.

– Ни Валахии, ни Европы, ни родословия царей и князей ваших я не ведаю.

По крайней мере ты знаешь, откуда течет Нил, и от чего он разливается ежегодно в одно время.

– Ба! Вот завидное знание!

– И очень завидно, когда из европейцев никто еще не доходил до истоков сей реки, и мы не знаем, откуда она выходить.

– Она течет из Абиссинских гор, а разливается от тамошних проливных дождей. Звезда Зухаль²⁹ ежегодно выводит ее воды. Предки наши обожали это светило. Но двадцать третий патриарх Александрийский заменил поклонение ему почитанием архангела Михаила, который есть покровитель нашей матери реки³⁰.

– От предков ваших дошло ли до вас предание о том: кто, когда, и почему начал строить пирамиды?

Гуммос на этот вопрос с важностью учителя отвечал:

– В незапамятные времена, когда Египтом управляли жрецы, по их распоряжению добываемы был металлы в одной горе. Работники в значительней глубине ее нашли голову слова, и представили сию находку жрецам. Эти по ней заключили, что земля существует весьма давно, и испытала страшные перевороты от огня, или от воды. Из сего заключения выведено было ими другое, что подобные перевороты могут повторяться. А эта мысль, при соображении о вероятнейшем изменении Египта от воды, надоумила строить высочайшие пирамиды, в которых люди могли бы. спасаться от погибели. Вздумаю и сделано. Жрецы сгромоздили эти каменные твердыни, и надписали на них свои имена в память потомкам, в которых перейдут их души

– Пирамиды уцелели, но надписи вместе с облицовкой их пропали. Жаль этой потери. С нею мы лишены знания о первобытном состоянии Египта. Не менее жаль и того, что утратился язык ваш древний.

– Игумен покачал головою, и с сожалением проговорил: увы! только крокодилы, да Копты не говорят своим языком.

– Вам надлежит возобновить его.

– Как же это можно?

– Учредите училища и с помощью словарей Коптско-арабских, которые валяются в ваших монастырях, изучайте древний язык свой, и говорите на нем.

– Совет ваш приятен, но неудобоисполним. Все народы идут вперед: одни мы, Копты, назад. Мы рабы в цепях. А такие люди говорят языком господ своих.

– Но, ведь, есть же у вас какие-нибудь училища.

– Захотели вы света у людей, сидящих впотьмах. Какие у нас училища? Молодые монахи в монастырях учатся читать и писать по-старокоптски, и не понимая сего языка читают на нем в церквах. Вот и все наше просвещение!

– А преподается ли этот язык в училище Английского миссионера Лидера? (в Каире).

– Я не бывать там; но судя по питомцам его думаю, что не пренодается.

– Велики ли успехи его?

– Не велики. Он выучил сорок юношей и представил их нашему патриарху для рукоположения в священники. Но владыка, скачала, объявил ему словесно, что они должны щениться к состоять десять лет под испытанием, потом написал для них обязательство, по которому они должны учить народ, что два естества во Христе по соединении стали одно, что хлеб и вино в Евхаристии прелагаются в тело и кровь Христову, что надобно почитать Божию матерь, святых, крест, иконы, мощи, и строго содержать все посты, установленные апостолами и св. отцами, и тому подобн. Когда Лидер прочел это обязательство: скинул шляпу и во гневе ушел от патриарха. А питомцы его все сделались Англичанами по вере.

– Учатся ли у него девочки?

– Супостат приводит к нему и их.

Разговор – пища душ. Побеседовав сладко, мы отобедали на палубе канджи. Скоро показался берег Буша. Когда к нему причалило наше судне; мы переместились в свои палатки в простились с любезным гуммосом. Он отправился домой, обещавшись возвратиться к нам утром с шехом, который будет провожать нас к св. Антонию.

Ночь тепла. На Ниле тихо. В поле смирно. Все мы дружны. Слава Богу!

Утро ясно. Нил сребрист. Пальмы свежи. Злаки сочны. Нивы в цвете. В нас есть вера. Слава Богу!

Ожидаем гуммоса и шеха Бедуинов. Чаем успеха. Желаем видеть пустыню св. Антония и место его духовных подвигов. Побуждаем друг друга к терпеливому перенесению трудов в предстоящем путешествии.

В семь часов явились в стан наш игумен и шех пожилой и почтенный. Я, соображаясь с понятиями восточных жителей, судящих о важности лица по числу людей, окружающих его благоговейно, велел всем своим спутникам и домочадцам почтительно стоять у палатки моей, дабы шех понял, что он имеет дело с особою, за которую ответственность велика, сам же приоделся в шелки и принял на себя вид важный. Это соображение мое, как оказалось в последствии, согласовалось с расчетом игумена. Ибо он наговорил шеху, что я человек царский, что Аббас паша принимал меня у себя в Александрии, что Халиль паша в Бенисефе явился ко мне в канджу и жал мою руку и т. п. Посему старейшина Бедуинов подошел ко мне смиренно, и едва коснувшись своими пальцами до моих по обычаю, сел у ног моих на ковре и смотрел на меня с величайшим почтением, однако испытующим взором. Я подозвал к себе переводчика, скрестившего свои руки на груди, и чрез него объявил шеху свое намерение съездить в монастыри св. Антония и Павла, и пригласил его проводить меня туда на хороших верблюдах. Он согласился на мое приглашение, приложив руку к челу в знак того, что он отвечает за меня своею головою, и отправился собирать Бедуинов и верблюдов, которых потребовалось восемнадцать. О цене же решено было поговорить после, как о деле второстепенном и маловажном.

Так как шех в один день не мог собрать Бедуинов, которые пасли своих верблюдов в окрестностях Буша, и условиться с ними о проводах нас к св. Антонию; то гуммос меня и дружину мою пригласил к себе в Бушское подворье. Я сначала отказался от его зова, обещаясь погостить у него по возвращении из монастырей; но когда он с заметным неравнодушием сказал: «я решился ехать с вами в дальние пустыни, а вы не хотите посетить меня вблизи», мне стало совестно. Я сдался. Гуммос послал за лошадьми. Скоро привели их; и мы поехали к нему в гости.

Узкая стезя вела нас к Бушу между цветущими нивами. Было не жарко. Ибо над нами носились облака. Чрез час мы прибыли в село и расположились в подворье св. Антония.

Оно вновь построено недавно. В нем есть церковь. Но нас не повели в нее, предостерегая от насекомых, и только показали ее сверху чрез оконце. Ничего особенного в ней нет. Подворье же опрятно, светло и просторно. К нам пожаловали почетные Копты в шелковых одеждах и монахи из обителей св. Антония и Павла в суконных темно-синих рясах и подрясниках с черными завивалами (тюрбанами) на головах. После взаимных приветствий я поведал им, что благоговение к памяти Антония Великого и пламенное желание видеть место его дивных подвигов привели меня в Египет с отдаленного севера. Тогда миряне промолвили: «мы живем недалеко от Антоньевой обители, а не бывали в ней. Ваше благочестие назидательно для нас». Их смирение умилило меня, и я сказал им: «христиане! хорошо иметь друзей на земле, но еще лучше иметь их на небе. Снятые, как Антоний и Павел, как Афанасий и Кирилл Александрийские, во свете Божием видят наши нужды, скорби, немощи, и умоляют за нас Бога. Мы же должны прибегать к ним с прошениями. Много бо может молитва праведника, по слову апостола Иакова». Мои слушатели молчали. Мне показалось, что они ждали от меня проповеди; и я с сердечным участием продолжил духовную беседу. Сожаление об их уклонении от православной церкви, по неразумению учения ее о лице Богочеловека, дало ей особенное направление. Сказав, что помянутые отцы церкви содержали истинную веру, преданную апостолами, и что туже веру содержим и мы вместе с Греками, я сперва изложил им вероисповедание четвертого вселенского собора в Халкидоне, и подробно сличив оное с изречениями св. Кирилла Александрийского о лице Богочеловека, открыл, что отцы этого собора исповедали в Спасителе не два лица, а одно, и не два естества раздельные, а соединенные, однако неслиянные; потом изъяснил истинный смысл любимого всеми Монофизитами изречения святого Кирилла Александрийского: «мы исповедуем едино естество слова воплощенное»,-изъяснил так, что Кирилл, в противоположность Несторию, сопоставлявшему во Христе два раздельные естества и два лица, подобно тому как сопоставляются океан и берег его, исповедовал нераздельное единение естества Сына Божия с душою и плотью Христовою, подобное единению огня с раскаленным железом. За сим высказаны были мною те изречения именитых учителей церкви, в коих они единогласно различали два естества Богочеловека и по соединении их, и замечено было, что ни один из этих учителей никогда не употреблял следующего выражения: «два естества по соединении стали одно естество». При том я не забыл внушить, – как опасно выражаться таким образом: либо человека Христа Иисуса не узришь в Боге – Слове, либо Бессмертному смерть усвоишь. Наконец, была речь и о двух волях и двух действованиях Богочеловека по свидетельствам св. писания и св. отцов церкви³¹. – Все это высказано было мною в кратких предложениях и с приличными сравнениями и подобиями для уяснения таинственного догмата. – Копты, выслушав меня, сначала, смотрели друг на друга безмолвно, потом один из них воскликнул: «о, глубина премудрости Божией»! другой сказал: «не один, и не два отца церкви, а все они вместе дают свет, подобный свету млечного пути»; третий примолвил: «но догматические изречения их могут быть обсуживаемы и утверждаемы только собором святителей».

– Так точно, собором! – подтвердил я. Но этот собор Существует. Множество православных архипастырей в разных странах читают творения св. отцов и единогласно с ними исповедуют два естества, две воли, и два действия единого Господа Иисуса Христа. Присоединитесь к ним и вы. Ночью светло там, где многие звезды сияют.

– Но мы спим. Кто же пробудит вас? Сказал игумен Дауд.

– Не знаю, кто – будильник ваш; отвечал я. Но желаю, чтобы сердце ваше бдело и во сне.

Начните помышлять. о том, что истина Господня пребывает, там, где миллионы верующих и их духовные вожди следуют апостольскому и отеческому учению и преданию. Одно это начало, одно это помышление требуется теперь от вас: все же прочее окончит благодать Божия всесовершительная. Спаситель сказал: «и будет едино стадо и един пастырь». Слово Его непреложно. Воскрешайте оное чаще в памяти вашей и судите: в кому вы ближе по вере, и по обрядам и правилам церковным, – к Грекам, или к Франкам.

– Мы ближе к Грекам; говорили Копты.

– Не уклоняйтесь же от них далее. Не приобщайтесь к тем, которые обходят сушу и море, чтобы приобрести хотя единого последователя себе. Испытывайте их учение и дела. Один волк неузнанный губят все стадо. Одна расселина пренебреженная рушит весь дом. Одна капля яда умерщвляет целое семейство. Речь моя нравилась Коптам. Слушая ее, они неоднократно говорили, аминь. А один из них промолвил, что Протестантам никогда не удастся совратить их с пути истины, и представил в пример нынешнего митрополита Абиссинского, который хотя и учился у Лидера, но верует право, потому что долго жил под испытанием в монастыре св. Антония.

После сего разговора я попросил гуммоса Дауда, чтобы он предложил монахам пропеть что-нибудь священное. Ибо мне хотелось иметь хотя не полное понятие о Коптском пении церковном. Привели трех певцов, из которых один был слепой; и они начали петь, прочие же Копты мерно ударяли в два медные блюдца, в колокольчик и стальной треугольник. Их пение, не похожее ни на Греческое, ни на Армянское, весьма уныло. Голос хотя и извивается и повышается постепенно, не беря однако высоких нот и не делая пронзительных звуков, но по большей части держит только два рядовые тона, (диез и настоящую ноту) то ровные, то ломаные, так что пение доходит на равномерные размахи колыбели, поднимающейся и опускающейся умеренно и медленно. Я пожелал, что бы пропели что-нибудь приятнее. Слепец переменил напев и ускорил движение голоса. Но слышались те же заунывные звуки. Вероятно, Коптское пение не выражает всех христианских чувствований и восторгов. Оно есть отголосок сурового покаяния, отшельнического успокоения от дел житейских, и эхо однообразной пустыни. Думать можно, что Копты сохранили напевы своих предков и жрецов Озириса и Изиды и других божеств, символически представляемых разными животными. Ибо по уверению их церковные гласы поныне называются у них, один воловьим, другой коровьим, третий волчьим и проч. Любопытно было бы переложить их осмогласие на наши доты. Кто сделав бы сие, тот возобновил бы пение, употреблявшееся в Египте до христианства.

Отцы Коптские угостили нас радушно. После обеда мы отдохнули не много. В четыре часа явился в подворье шех Бедуинов, и условился со мною в цене за проводы до св. Антония и Павла, и обратно. Он потребовал, и я дал ему по пяти пиастров за каждого верблюда в день. Мы ударили по рукам. Шех получил в задаток 800 пиастров и обещался привести горбатых животных на другой день рано утром. Потом мы возвратились в свой стан.

Жизнь моя подобна ткани, на которой выделываются разные узоры. Время развивает и свивает ее.

Сего дня я слышал от Коптов и Бедуинов, что в здешней стране перепадают дожди, и что я прошлом году в горах около монастыря св. Антония выпал глубокий снег и завалил одного Бедуина. В стане моем все было в порядке. Спутники мои кормили говядиною старого и недужного орла. Благодарный, он сидел на кандже спокойно. Когда кто затрагивал его, он отклевывался гневно: когда же гладили его по серым перышкам, у него смежались вещие зеницы. Бог знает, сколько лет прожил на свете сей царь пернатых. Египетская орлица лелеяла его птенчество: а Русские люди призрели его в старости и немощи. Видно, и орлам на долю выпадает необыкновенная судьба. Может статься, наш орел был великодушен, мирен, воздержен. За то Бог послал нас в утешение ему. Кроме сего пернатого наше внимание занял один молодой Бедуин, которого прислал шех стеречь нас ночью. Мы послали его в Буш за молоком с железным ведерком, и велели ему сбегать туда, как можно проворнее. Он скрылся и явился, но у самой палатки нашей запнулся о камень, упал и пролил молоко; однако в одно мгновение встал и от сокрушения одеревенел. Жалко было смотреть на него: так сильно он горевал, смотря неподвижно на пустое ведро. Значит, Бедуины способны чувствовать сильно; и в них есть та естественная доброта и правота души, которая не прощает даже неумышленного вреда ближнему. Такое заключение о них дороже мне было благовонного молока Египетского. Однако и оно требовалось к душистому кофе. Я приласкал печального Бедуина, и снова послал его за белою влагою. Он полетел и прилетел с нею, миновав камень претыкания.

Человек есть существо разумно – нравственное. В основе бытия его глубоко положены доброта, правота, наклонность к порядку, равновесию, мерности, раскаяние, исправление и прозорливость. Его внезапные чувствования, вдохновения и действия суть наилучшие доказательства присутствия в нем духовной и умной силы. Нужны повсеместные наблюдения над ним, чтобы понять его основательно и многосторонне. Стало быть, преподавателям учения о душе (психологам) надобно пожить и между Бедуинами. И эти чада пустыни послужили бы им данными для составления понятия; о человеке.

Завтра я начну знакомиться с бытом Бедуинским. Завтра перенесусь в пустыню св. Антония, где ничего нет, кроме Бога и природы. Преподобие Антоние! Тебе поручаю себя и всех присных моих и молю та: спаси нас от всякого зла.

Минуло восемь часов по полуночи, когда мы переправились в лодке на другую сторону Нила прямо против Буша. Было холодно. Домочадцы мои стали наливать воду в бочки и укладывать вещи в сети, нарочно сплетенные из толстых веревок для грузов. Их обыкновенно вешают по бокам верблюдов. Я обратил внимание на местность. Тут берег Нила каменист. Из черной земли торчат маленькие скалы и каменные ребра, кои рядами стелются к реке. Цвет их бело желтоват. Вся окрестность одичала. Плуг земледельца давно не бороздил тут жирной почвы; и она под осокою плачет по ячмене и пшенице. Народонаселение в Египте, некогда питавшем 12-ть миллионов жителей, уменьшилось от чумы, многоженства, невольничества, от угнетений и переселений, и потому сия плодороднейшая в мире страна не везде обработана. Здесь близко к Нилу подходит горная цепь Аравийская. В ее ущелья посматривали верблюды, которых перевезли для нас через реку. Там их родина, там их и чутье. Наконец переехал к нам и гуммос Дауд с своим белым и нечистым конем. Верблюдов навьючили. Мы сели на них, перекрестились и двинулись, за два часа до полудня. А друг наш орел улетел, куда желал.

От Нила до горного ущелья весьма близко. Наши верблюды скоро прошли поперек зеленого поля, и один за другим втянулись в песчаную долину Ажбе, обставленную с обеих сторон горными отрогами, стелющимися к Египетской водотечи. Не широка эта долина. В ней на желтом, глубоком песке по местам растут былия и колючки сладкие верблюжьей гортани. Дорога в Ажбе поднимается неприметно. Рамы сей долины очень хороши. Отменно живописен отрог правый, называемый Шебун. Он резко отличается от левого, валистого кряжа, Ес-самра, своими вычурными вершинами. На нем видишь то копны, то стоги, то палатки, то дома, и в добавок колоколенку, как будто целая деревня с церковью и со всем хозяйством окаменела.

Шебун .

Когда мы поднялось выше, а Шебун понизился: взорам нашим представился направо от дороги высший отрог горы, называемый Сауарке. Мы направились к нему и вошли в юдоль Ляшиаб. Она гораздо уже первой долины, но также песчаная и богата пажитью для верблюдов. Тут нам было жарко от раскаленных солнцем утесов.

Минули два часа пополудни. Поезд наш сравнялся с утесистою горою Аммаусум, что значить: мать знаков. Она окаймляет левую сторону Ляшиабской юдоли. У подошвы ее лежат огромные камни. Или трясение земли сбросило их туда; или они скатились по каплям дождевым. На них вырезаны Бедуинами разные знаки. Я начертил некоторые из них. Вот они:

На вопрос мой, – для чего иссечены все эти знаки, – проводники отвечали: «точь в точь такие знаки мы нажигаем на наших верблюдах. Каждая семья у нас имеет свою метку, и по ней узнает своих животных в случае их покражи. Когда отыщется у кого пропавший верблюд: соперники и свидетели являются к шеху, и вместе с ним идут к этому камню. Тут он по меткам узнает, кому принадлежит верблюд, и таким образом решает сомнение и спор». Умное, простое и верное средство придумано Бедуинами для узнания правды. Своим меткам они не придают никакого таинственного значения. Серны, кресты, кружки, дуги, глазки, черты вырезаны ими, очевидно, потому что эти знаки очень просты. Напрасно кто бы по крестам заключал, что чертившие их были когда-то христианами. Не вера, а смышленость придумала сей знак простейший и легчайший для нажигания на теле существа живого и горячо любимого человеком кочевым.

От Аммаусума мы поднимались незаметно еще сорок пять минут, и вошли в верхнюю часть долины Ажбе. Здесь правая сторона ее обрамлена горою, похожею на крепостной вал, а левая обставлена обыкновенным горным кряжем, у подошвы которого расстилалась наша дорога. Тут мы шагали еще час и пять минут, и начали опять подниматься на склон, называемый Жбей, который, врезывается в средину помянутой долины. У обоих боков его глубятся безобразные рытвины, по коим дождевые воды стекают к Нилу. С самой средины Жбея на западе виден внизу один острый верх Щебуна. Стало быть, мы направляясь к востоку, подались не много к югу.

По Жбейскому склону, примыкающему к самой вершине горной цепи Аравийской, наши верблюды шагали в течении сорока пяти минут. Там вдали представилась нам горная высь, стелющаяся с юга на север, ровная как площадь, и усеянная черными кремешками. Средину ее в том-же направлении обозначал приземистый гребень, который Бедуины называют Гутарель-Бакарат. Так как у верховья Жбея в рытвине хранится дождевая вода; то поезд наш остановился у ней на ночлег в половине пятого часа по полудни. Воды было много; но она мутна и нечиста. Этот верблюжий водопой доказывает, что в здешней стороне каплет с неба.

Итак, мы в течении шести с половиною часов поднимались от Нила постепенно в направлении к юго-востоко-востоку по Ажбейской долине, и взобрались на равнинную высь Аравийскую, вдоль разграниченную низким гребнем Бакаратским. Ежели мы в час проходили три тысячи сажен; то всего сделали около сорока верст. Возвышение Бакарата над уровнем Нила и Средиземного моря должно быть значительно.

Труд мой в настоящий день вознагражден был не много. Я полюбовался вычурными видами Шебуна и узнал, как далеко и высоко от Нила до темени Аравийскаго горного кряжа, и как здешние Бедуины чинят суд и расправу по меткам, вырезанным на каменной горе.

Не с поводу ли таких меток придуманы первые письмена? Не знаю; но переход от метки к букве естествен, как переход от печати с буквами к изобретению книгопечатания. Метка уже означает известную мысль человека об известном предмете. Мысль есть внутреннее слово. Если же это слово можно выражать условными чертами; то и внешнюю речь удобно означить чем-нибудь подобным. Всего естественнее с первого раза означить ее изображениями предметов, нарекаемых внешним словом. Если это верно; то первые буквы были рисованные дерева, камни, реки, птицы, животные, люди, звезды и пр. Стало быть иероглиф предшествовал обыкновенной азбуке. Да и по памятникам самое древнее письмо есть иероглифическое.

Такие мысли занимали меня, когда я ночью лежал на своей походной кровати лицом к небу, в котором ярко горели звезды, эти буквы в книге всемирного бытия, которую-величайшие мудрецы читают по складам.

Мысли – лучи души. А молитва теплота ее. Согретый ею, я заснул сладко и крепко на Аравийской горной выси, в таборе бедуинском, под небом, открытым.

Мена разбудили пред рассветом. Утро было прохладно и тихо. Когда Бедуины начали вьючить верблюдов; я пошел вперед по торной тропинке. Оканчивался шестой час.

Иду, подпираясь посошком, и смотрю вокруг. Горная песчаная равнина расстилается словно ковер, протканный смурыми и черными мушками по темно-багряной канве. Нигде нет ни росинки, ни былинки, ни деревца, ни одного существа живого. Один Бакаратский гребень, и тот каменный, мечется в глаза. Он пересекает дорогу к св. Антонию.

Прошло сорок пять минут: я вперил взор мой в даль пред собою, и там под небосклоном увидел синюю полосу, протянутую с запада к востоку. Синева похожа была на ту, которая отсвечивает от гор вечных. Я догадался, что вижу гору св. Антония и в восторге запел: Господи, кто обитает в жилищи твоем, или кто вселится во святую гору твою? Ходяй непорочен и делаяй правду, глаголяй истину в сердце своем, иже не ульсти языком своим, и не сотвори искреннему своему зла.

Иду вперед, подпираясь посошком, и припоминаю мудрые поучения богомудрого Антония:

«Бог есть един; посему и человек должен служить ему в единстве и полноте духа своего. Если даже и многие люди соединяются для служения ему; они должны иметь один дух и одно сердце».

. «Добродетель, находящаяся в нас, требует только произволения человеческого. Лишь бы человек не осквернял того, что даровала ему благодать божественная».

«Кузнец, взяв кусок железа, наперед смотрит, что из него сделать, косу, меч, или топор. Так и мы наперед должны помышлять: к какой нам приступить добродетели, чтобы не напрасно трудиться».

«Незлобие – источник жизни вечной. Незлобивый подобен Богу. Он жилище Духа Святого».

«Девство есть печать совершенства, подобие чистоты ангельской, духовная и святая жертва».

Иду вперед, подпираясь посошком. Бакарат стал ближе и ниже. Вид пустыни немного изменился. По крайней мере я заметил, что у самого гребня горы ложбинами начинаются долины, Спускающиеся к Нилу. На руслах их видна была зелень, но уже иссыхающая. Стало быть, отсюда дождевые потоки сбегают в водотечь Египетскую и питают ее собою. Вот где поясняется не много, почему эта водотечь, не принимающая в себя ни одной речки на огромном протяжении, не испаряется и не пересыхает. Хотя замеченная мною русла не оставляла никакого сомнения о перепадании здесь дождя; но по ним нельзя было судить ни о количестве, ни о времени его. Посему я спросил о том догнавших меня проводников. По уверению их в нынешнем году дождь три раза шел не только в здешней пустыне и над Нилом, но и в городах и деревнях Египетских, и однажды с утра до вечера.

Спустя два часа по отъезде с ночлега мы переехали , или точнее сказать, перешагнули поперек Бакарата, который издали представлялся низкою каменною оградою, а вблизи оказался гребнем в полном смысле сего слова. Так как равнины, по обеим сторонам его, походят на округлые бока чреватой коровы; то от сего подобия он и назван, Бакара: что значит, корова. Доколе мы двигались на низменной части округлой покатости его; дотоле хребет его издали, естественно, казался выше: а как скоро подошли к нему, он почти сравнялся с землею. По другую сторону его ясно обозначилась вправо гора св. Антония. Она длинна, как молитва сего угодника Божия. А синева ее казалась подобоцветною мантией его. Вот вид ее с Бакарата:

Я начертят его, сада на горбу верблюда, которого держал за повод Бедуин. Очерк мой не Изящен, но верен.

По другую сторону Вакаратскаго хребта с севера на юго-восток тянется ложбина с дождевым руслом, называемая Негэ. По сей стороне мы неприметно спускались так же, как и поднимались по ту сторону, в течении двух часов, в направления к юго-востоко-востоку, и неожиданно очутились в кустистой долине, называемой Сненир. Было очень жарко. Кой-какая зелень манила нас отдохнуть тут. Бедуины развьючил верблюдов и пустили их пастись: а мы у одного тощего куста под зонтиками расположились вкусить хлеба и вина. В этот раз я от усталости был молчалив и угрюм, как пустыня. Словоохотный же гуммос Думая, что я чем-нибудь не доволен, так же молчал. После завтрака все разбрелись по кустам и легли на зыбучем песке. А мне не хотелось и отдыхать. Я подозвал к себе одного Бедуина я с ним пошел по Снениру.

Эта долина, усыпанная желтым песком, приосененная по местам разными кустами, в рост по грудь и плеча человеку, и произращающая былие травное, обставлена каменистыми кряжами и холмами. Левый ряд их называется Сненир, а правый Саннур. Под кочками и кокорами в долине водятся змеи. Жар в ней при безветрии был несносный. Палимый ею, я не мог уклониться далеко от своего табора, и скоро воротился к своим, ринулся на песок и начал думать:

«Сненир, Саннур, Сеннаар – названия схожие. Они означают равнину. Сколько же Сеннааров? теперь я знаю? Три. Один находится снежно с Абиссинией и Кордофаном и простирается вдоль восточного берега белого Нила, другой – здесь на пути в монастырь св. Антония, третий – в Месопотамии, где Немврод исполин построил города Вавилон, Орех, Архад и Халанни. Вероятно, по Месопотамскому Сеннаару, назван и Африканский каким-нибудь царем, который вышел с порубежья междуречья и завоевал Кордофан. Завоеватели, обыкновенно, дают вновь занятым местам имена тех областей, городов и даже селений, кои состояли в их прежнем владении. Все эти Сеннаары доказывают расселение Ноева племени по передней Азии и Африке».

Спустя час по прибытии нашем на поле Сеннаарское, безводные облака закрыли нас от палящего солнца. Под их отрадною сенью мы отдохнули еще минут девяносто, и ровно в двенадцать с половиною часов снялись с места, и скоро опять взъехали на высь почти равную прежней. По ней поезд наш тянулся к юго-востоко-востоку через три или четыре ложбины с дождевыми руслами, в течении трех часов, и остановился на ночлег в пустом месте, который Бедуины называют Абуриш. На северо-западе были видны темные облака. А по захождении солнца они обложили все небо. Мы ждали дождя.

Однако его не было. Ночь в Абурише прошла тихо. Утром в пять часов я по обыкновению своему пошел пеший вперед. Смотрю туда, где высится гора св. Антония. Ее накрыло густое облако. Из-за одного края его восходило солнце, и поднимаясь, как бы запуталось в нем. Ядро и лучи небесного светила вместе с клочками облака образовали лице человека с бородою.

«Видимая природа есть великолепный чертог, украшенный разными картинами, из коих одни стоят неподвижно и вечно, а другие являются и исчезают, видоизменяясь поминутно. Но те и другие равно очаровательны и многознаменательны». Это записано мною в шесть часов утра в Уади эн Шаш, где я, сидя на камне, поджидал спутников своих.

Они приближались; и я опять пошел вперед с бедуином А́эшем. Чрез полчаса он обратил мое внимание на одну пещеру в земле, налево у дороги, и велел мне всунуть в нее голову и послушать. Эта пещера, или точнее сказать, расселина под уровнем земли очень мала, а отверстие ее с откосною ложбиною еще менее. В ней слышен был шум, как на мельнице, и изнутри ее веял ветерок. Очевидно, тут есть подземельная пустота, в которой шумно обращается воздух. Бедуины называют эту пещеру Эн-Нешаш Ель-Мутелеб: что значит, веяние лисичье. На вопрос мой, – не замечательно ли чем-нибудь это место, – они отвечали отрицательно.

Тут я сел на лошадь гуммоса Дауда. Она весьма бойко шла впереди нашего поезда, так что порой мне надлежало поджидать его. В семь часов небо помрачилось, и с запада подул резкий сухой ветер, предшественник палящего и зловредного Хамсина. Бедуины окутали тряпицами свои головы и зажали ими уста; и я платком обвязал свои уши и накинул на себя Арабскую шерстяную Абаю для защиты от ветра, который проникал до костей.

В восемь часов мы достигли до Уади Ахедыр и по этой ложбине, имеющей дождевое русло, дотянулись в направлении к юго-востоко-востоку, понижаясь неприметно. Ветер усилился и взметал крупный лесок. Кругом ничего не было видно в бело желтоватом сумраке. Лишь привычные и зоркие глаза одного Бедуина заметили дикую серну, перебежавшую нам дорогу. Он помчался за него до всю прыть, согнувшись в дугу и держа подмышкою ружье с зажженным Фитилем. Серна исчезла. Стрелец воротился с обманутой надеждой.

Наступил десятый час дня. Удушливый ветер обратился в вихрь. Тогда шех посоветовал мне своротить с большой дороги к первым возвышенностям ближнего горного кряжа Ель-Арейда, и там между холмами проехать до одного родника воды. Я, увидев позади себя некоторых навьюченных верблюдов наших и полагая, что и все прочие пойдут за шехом, своротил с ним да лево в первую горную дебрь, тянущуюся вдоль помянутого кряжа к югу. Она узка, камениста и ухабиста. Тут было тише. Но порой палящий вихрь прорывался сквозь ущелья, и ударяясь о левые скалы дебри, отражался от них, кружился и засыпал нас крупным песком. У меня в глазах иссохла вся влага, а в уши, ноздри и уста набился песок. В течении ста двадцати минут я мучился таким образом, и в самом конце одиннадцатого часа спешился у родника воды, называемого Ель-Арейда по имени горы, у подошвы которой он укрыт в яме под осокою. Вода в нем чиста, прозрачна и холодна, но пахнет серою. А осока зелена, густа и высока. Под нею у самой воды я укрылся от палящего Африканского ветра, этого беса полуденного, и освежился не много.

Сижу тут, поджидая дружину свою, и порой поглядываю на бойную дорогу. Ничего и никого не видать там. Прошло полчаса. Дружины моей нет. Минул полдень. Дружины моей нет. А Хамсин так и воет, и ревет и ходенем ходит по пустыне, песок мечет в небо, пламень льет на землю, мраком повивает горы. Я дрогнул. Сердце мое сжалось от мысли: не случилось-ли что-нибудь недоброе с присными моими. Спросил шеха: где же наши? Он только пожал плечами. В эту минуту молнией блеснула во мне ужасная мысль: не жертва ли я коварных и кровожадных Бедуинов. У меня подрало по коже. Но молитва к Богу успокоила мое сердце. Шех, казалось, понял тревогу души моей, и усевшись подле меня, начал показывать маниями рук своих, что мои-де спутники или тихо едут, или где-нибудь пережидают бурю, и что они непременно прибудут к источнику, потому что он находится на пути. В лице его выражались кротость и уверенность. В эти минуты у меня немного отлегло от сердца. Но когда прошел еще час, и дружина моя не появлялась: я опять встревожился и оробел. К отраде моей эта тревога была минутная. Ибо жданные прибыли.

Сердечные! В четыре часа они почернели, как головни. Глаза их налились кровью; уста запеклись и истрескались; кожа на руках сморщилась; вода в мехах их вскипела; а песку на них, песку! Истомленные жаждою, они напали на воду, как олени. Она хоть и смрадна, но показалась слаще меда. Я к ним с вопросами: а они и отвечать не могут. До того замучил их злой Хамсин.

После краткого роздыха мы объяснились. Я открыл им свое горе и пред ними сам себя пожурил за то, что уклонился в сторону, не заставив шеха досмотреть: все ли едут за много. А они не без огорчения высказали мне свои тревоги, страхи и опасения. Оказалось, что они, потеряв меня из виду в песочном дожде и предполагая, что я еду впереди, шли по большой дороге ускоренным ходом, чтобы догнать меня в час страшной непогоды; но когда вожатые потеряли след мой и объявили им, что меня нет на этом пути: тогда они приостановилась и начали стрелять из пистолетов, чтобы дать мне знать о себе, истратив же несколько зарядов напрасно, двинулись вперед, и в полдень, когда Хамсин страшно свирепствовал в пустыне, опять остановились и разослали Бедуинов в четыре стороны отыскивать меня. Сыщики воротились к ним одни. Это встревожило дружину мою. Родились недоумения, подозрения, опасение, огорчение, скорбь и робость. Но проводники догадались, что я с шехом должен быть у Арейдского источника, и повели злополучных туда. – После этого объяснения решено было никогда, нигде, и ни в каком случае не разлучаться в дороге.

Около двух часов по полудни Хамсин начал утихать. Шех предложил нам отъехать до широкой долины Арабы и там провести ночь, дабы завтра ранее поспеть в монастырь си. Антония. Мы, не смотря на утомление, решились отправиться. Пока вьючили верблюдов; я присмотрелся к лицевой линии горы Арейды, обращенной к западу. Тут она невысока, но скалиста, отвесна и гола. В цепи скал некоторые холмы имеют вид пирамид, другие походят на крепостные башни и стены. А сложены они из известкового песчаника.

В два часа и тридцать минут поезд наш тронулся с места, и в половине пятого остановился на ночлег в широкой долине Ель-Араба.

Велика была злоба настоящего дня. Мы узнали, что такое Хамсин. Ежели он страшен в первых порывах его; то в полном разгаре должен быть ужасен. Где-то нам придется терпеть от него? А хочется испытать его грозную силу. Ибо души сокрушить он не может.

Есть цветок, который не вянет и в знойной пустыне. Это – надежда. Благовоние его я ощущал сегодня утром, и в радости говорил своим: «с нами Бог; и мы будем у. св. Антония».

В пять часов четвероногие корабли понесли нас поперек открытой долины Ель-Арабы, направляясь к юго-юго-востоку. Сидим на них и качаемся. У нас четки в руках, молитва в устах, пустыня пред глазами: что более нужно? Молись и наблюдай, а когда есть письмоводитель-карандаш, то и сказуй ему, что видишь. Но что наблюдать там? Как что? – вся красная пустыня.

Долина Ель-Араба, т. е. колесничная, узко начинается у гребня горного кряжа Аравийского, и между двумя высокими горами, из которых левую называют Галал, а правую Араба, расстилается к Чермному морю, понижаясь и расширяясь так, что образует собою треугольник, которого основание весьма широко. В этом основании она уставлена отдельными приземистыми буграми, которые издали походят на палатки Бедуинов. По намерению премудрого Зодчего, который все зиждет по мере и числу, и который предвидел, кто будет обитать в сей долине, дождевые воды с высот горных сбегают в нее в перекрестных направлениях, а орошая ее обильно, способствуют прозябению тучной пажити для верблюдов. Тут весною Бедуины кочуют и пасут свой скот. Тут им такое приволье, что они почитают и называют это место своим раем. Перекрестные русла, зеленые кочки и кусты, в разных местах высящиеся холмы, разнообразные бока и вершины гор, издали придают сей долине вид узорчатый. А освещение ее от солнца так художественно, что я отказываюсь описывать его. Невозможно выразить пером все тончайшие переходы света к теням, и разные отливы и игру его. Верблюд в такой пустынной юдоли кажется красавцем. Ломаные линии тела его весьма пригожи к ломаным изгибам окрестных гор. В нем видишь словно холм ходящий. Безмолвие пустыни, редко нарушаемое или ревом животных, или шумом ветра, или однотонным свистом какой-нибудь птички отшельницы, утишает помыслы и настраивает душу к молитве и к успокоению в Боге. Замечательно, что в пустынях пернатые и люди не умеют петь кудряво. Стало быть, местность имеет влияние на образование голоса и напева. Нежная и тонкая трель не была бы слышна в обширной степи песчаной. Там пристойны и нужны рев, рыкание, свист, дикий голос бедуина, и простые звуки, от которых бывает полное эхо.

Проводники наши говорили, что по Арабайской долине прошел Еврейский народ из Египта к

Чермному морю. Если бы это была правда; то Гессемская земля, данная Фараоном Иакову для обитания, пришлась бы в нынешнем Фаюме: это многоводный и плодороднейший околоток на западе от Бенисефа. Но нынешним Бедуинам верить в этом нельзя, потому что сами они очень недавно пришли сюда из счастливой Аравии. При том Библейское повествование о изходе Израильтян из Египта и о трех дневном путешествии их к Чермному морю никак не может быть приложено к помянутой местности. Ибо от Фаюма до сего моря, при переправе чрез Нил, многочисленному народу со скотом и имуществом невозможно было достигнуть в три дни.

В ель-Арабе у нас случилось несчастие. Когда мы в третьей четверти девятого часа проехали Уади-ель Буэрат: иеродиакон наш вздремнул на верблюде, и упав с него, вывихнул кисть правой руки. Здоровый и сильный, он скоро перемогся и продолжал путь. А то пришлось бы бедствовать с ним в пустыне, где нет костоправов.

За полтора часа до полудня мы остановились на короткое время, в Уади А́схар у отдельного каменного холма, называемого Глеб ер-Рахеб, т. е. сердце монахов, и вкусили хлеба и соли. Не знаю, почему сей холм получил такое название. Легко вздумать, что подле него происходило сердечное прощание древних отшельников, когда они на великий пост расходились в окрестные горы, и что сами они наименовали его так. Легко предположить и то, что на сем холме древле водружен был крест в показание, что эта грань в отношении к разным жилищам монахов в окрестных местах есть тоже, что сердце в отношении к прочим частям тела. Но вероятно, холм с какой-нибудь стороны кажется похожим на сердце. А так как в окрестностях его жили монахи; то и назвали его сердцем монашеским. Как бы то ни было, но сие название знаменательно и прилично. Ибо сердце истинного монаха крепко, как холм. Отвержение его от мира, дьявола и себя самого непоколебимо, как холм. Разные прилоги вражии не губят его, присно пребывающего в Боге, как ветры, вихри, бурные потоки не сокрушают холма, утвержденного на незыблемом основании. Житие монашеское сурово и жестоко, как холм каменный.

От Глеб ер-Рахеба до монастыря св. Антония расстояние измеряется двухчасовою ездой на верблюде. Двинувшись оттуда, мы чрез тридцать минут достигли до глуби русла дождевого потока, называемого Уади Рабиа, т. е. весеннего, и переехали поперек его. Тут стоит большой камень красноватый, на котором вырезаны верблюжьи метки. Еще прошло полчаса, и вдали у подошвы горы показалась обитель первого христианского отшельника в беловатом тумане. Я возрадовался, перекрестился и вперил в нее взор свой, но не мог различить ни ограды, ни келлий, ни церквей ее. Ибо вся она, так сказать, повита была дрожащим светом и мерцанием Хамсина, как белою пеленою, в казалась призрачным маревом, в котором отражались зеленые финичия , а не осязаемым жилищем людским.

Напротив ее у подошвы горы Галалской, по словам Бедуинов, находятся развалины монастыря Берда, и именно, часть ограды и церкви, у родника сладкой воды, просиненного финичиями. Расстояние сих развалин от обители св. Антония измеряется четырьмя часами ходьбы. Следовательно, Арабайская долина тут простирается в ширину на двадцать верст. Ничего более не мог я узнать о Берде от проводников моих. Бедуины называют по именам все свои горы и долы, холмы и дорожки, родники и дождевые потоки; а повествования о временах, минувших от них не ожидай. Человек полудикий живет в настоящем.

Поминутно мы приближаемся в монастырю св. Антония; и он постепенно вырастает пред нами, отделяется от смежной горы и обозначается в полном составе своем. Вот видна ограда монастырская, словно полотняный, четверо сторонний и много ребристый щит, подвязываемый к походному шатру. Передние и боковые линии ее пересекаются под прямыми углами, а одна задняя у горы закруглена. Главных зданий внутри еще нельзя различать, потому что они тонут в зелени разных дерев. Мы еще ближе, и вот видно: монастырь стоит на равнине Арабайской у подошвы высокой и крутоярой горы; за ним белеет небольшая полоса земли, как будто там пролито верблюжье молоко; на северной стороне его заметен подъемный вход; из-за ребристой ограды желтого цвета выказываются зубчатая башня, полукуполы церквей и верхи прочих строений. Мы еще ближе. Гора св. Антония мечется в глаза. Вершина ее усечена отвесно. Ниже этого усека, с западной стороны монастыря бесчисленные отсыпи камней и наплывы глины, пепеловидного цвета, в виде островерхих кучек рядами тянутся с половины горы к подошве ее и издали кажется, будто несчетные лики монахов в острых кукулях и в серых мантиях вышли из монастыря и уселись на скате горы, в неподвижном и безмолвном ожидании набожных гостей. А с восточной стороны обители, позади ее, водружены как бы палатки для странников, окрашенные цветом желтой глины и покрытые пепловым лоском: это холмики у подошвы горы. Вдали, к морю, разноголовые утесы отвесно стоят у Арабайскаго поля, повитые беловатым туманом Хамсина. Все это вместе свивается, развивается, соединяется, раздробляется, освещается, тускнет, словом, выказывается в такой постепенности, в таком разнообразии и единстве, и под столь изменчивыми личинами, что перо мое не в состоянии, изобразить все эти перемены и оттенки, кои верно отражались в глазах моих. Одно главное впечатление могу я высказать кратко. Обитель св. Антония издали казалась мне маревом, поближе картиною под лаком, случайно положенною на землю наклонно; и наконец вместо картины явился предо мною образ, составленный из крупней горы нерукотворенной, были минуты восхитительные. Надобно быть на месте и в часы мерцания Хамсина, чтобы иметь живое понятие о том, как в пустынях отдаленные предметы сперва кажутся маревом, потом картиною, и наконец существенностью. Надобно видеть отливы, переливы, переходы и игру света и теней в Арабайской долине, обрамленной двумя длинными горами, чтобы насладиться очаровательными превращениями мнимых призраков в действительность.

У ограды обители очарование сменилось радостью, какая обыкновенно чувствуется по многотрудном достижении цели вожделенной. Тут мы спешились и стали в тени, отбрасываемой высокими стенами, складенными из тесаных камней. Ворот в них нет. Монахов и пришельцев поднимают на веревке, как в обители Синайской. Пустынные отцы не ожидали нашего приезда, и потому долго не показывались у подъема. А постучаться было не во что. В это время из-за восточного угла монастыря показалась Бедуинка в рубищах с малолетним сыном своим, подозвала к себе одного из наших вожатых и поцеловала его, а у шеха нашего облобызала руку. Она мать сего вожатого. Это зрелище умилило меня. Материнское сердце везде одинаково. Оно любит и в пустыне; и там, как и везде, поцелуй матери есть нежная на устах встреча души ее с душою родною. Такая встреча семейная сменилась гостеприимною. Монахи появились на стене у навесного подъема и тотчас спустили к нам толстую веревку с петлею на конце. Наш переводчик, первый, ступил в эту петлю левою ногою, схватился обеими руками за веревку, в так на одной ноге был поднят наверх воротом, утвержденным на толстой стене под навесом. Потом таким же способом подняли дружину мою, и наконец меня. Вожделенно восходить к небесам, хотя и трудно. Однако надобно крепко держаться за благодать верою: иначе, упадешь и погибнешь. У ворота стоял игумен с братией, и было поставлено церковное кресло для меня. Как только я переоделся пристойнее и сел на приготовленное седалище: мне и о. Ф. дали в руки по медному кресту, потом окадили всех нас по чину храмовому, и за тем начался крестный ход. Все монахи в темно-синих рясах и черных завивалах на голове, с предлинными ветвями масличными и финиковыми, пошли вперед попарно, и спустившись со стены по уступам лестницы, продолжали шествие до церкви, воспевая какой-то священный стих. За ними, и мы в облаках фимиама, воскуряемого молодыми иподиаконами, шли между тесными зданиями монастырскими. Когда крестный ход наш приблизился к церквам: начали благовестить в колокол. От чистых звуков его зазвучала в нас чистая радость. Нас приведи, сперва, в древнейший храм св. Антония, а потом в смежный с ним собор прямо в алтарь. Тут все мы обошли кругом престола, целуя углы его, и вышедши из царских врат, продолжали шествие по всему собору около стен, снова входили в алтарь, опять лобызали четыре угла престола, и еще раз прошли по всей церкви. После сего меня посадили на убранное шелковыми пеленами кресло пред алтарем на левой стороне, и дали мне в руки возожженный трикирий. Монахи же столпились предо мною, кадили меня поочередно, целовали мои руки, и пели, ударяя медные блюдца одно о другое, звоня в колокольчик и стуча в стальной треугольник. Я престепенно сижу на кресле и только посматриваю на постные и желтые лица пустынников и прислушиваюсь к тихому пению их. Они жужжали, как пчелы.

Этот обряд их был так продолжителен, что спутники мои потеряли терпение и вышли из собора. Наконец, один иеромонах спросил мое имя, и разогнув большую книгу, начал читать приветствие на Арабском языке. Из всего я понял только часто повторяемые слова: «радуйся, авва Порфирие». Слышно было, что они ублажали меня разными приветами. Терпение мое в этот раз не истощилось, хотя я был истомлен в дороге, и с меня лился пот градом.

Приветствием кончился обряд принятия поклонников; и я успокоился в палатке, поставленной в саду под огромными финичиями близ собора, после забот о несчастном иеродиаконе, который много страдал от ушиба и от растирания вывихнутой кисти ручной над парами.

Пред захождением солнца, по желанию моему, принесли мне список помянутого приветствия. Вот перевод его слово в слово:

Приветствие и похвальное слово Коптских монахов, обитающих к монастыре Великого Антония в пустыне Египетской.

«С любовью начинаю говорить честности твоей, блаженнейший отец наш N. Какой язык человеческий может изречь добродетели твои, друг христов N, отче наш святой? Ты сохранил расхитят оное. Ты насадил и напоил христов; и он принес плод сторичный, и шестидесятный и тридесятный. О, величайший из православных митрополитов, отче святой авва... пастырю верный, проповедниче истины, водящий овцы свои на водные источники жизни и спасения, избранный богом от чрева матери твоей и поставленный от него архистратигом необоримым и страшным! Радуйся отче наш, авва..., подвизавшийся добрым подвигом апостолов, прешедший днесь к нам и напоивший нас от источников словес твоих святых. Радуйся отче наш авва..., законоположивший и утвердивший апостольские правила и заповеди монахам и мирянам. Радуйся отче наш, авва..., стяжавший неувядаемый и небесный венец Христа, которого возлюбил ты. Моли господа о нас, да простит грехи наши. Возвеличилась хвала твоя, отче наш авва... и крест Твой простерся до краев земли, и все народы от востока солнца до запада ведают славу твою. Добро пожаловал к нам днесь, отче наш святой, да исправишь нас животворными учениями твоими. Добро пожаловал к нам отче наш, авва..., новый Иоанн по девству твоему. Добро пожаловал к нам отче наш, авва.... Давид царь с сердцем твоим. Радуйся духоносне отче наш, авва..., ближний богу ради преосвященства твоего. Радуйся отче наш, авва..., звезда сияющая во вселенной благочестием твоим. Радуйся отче наш, авва..., зиждущий на незыблемом камени. Радуйся отче ниш, авва..., прееммче великого законоположника Иисуса Христа Господа нашего.

Молитвами святого отца нашего аввы..., Господи Иисусе Христе помилуй нас. Аминь.

Это приветствие пустынные отцы читают патриархам своим.

Ночь проведена была мною беспокойно от усталости, удушья и от Семума, иссушившего воздух.

В два часа по полуночи раздался благовест к утрене. У меня не было сил приподняться с постели. Я слышал пение монахов, и то засыпал, то пробуждался, то молитву творил: святый Антоние, моли Бога о нас.

С рассветом заблаговестили к обедне. Все мы пошли в соборную церковь. Монахи чинно стояли у стен ее, опираясь на костыли свои. Я с о. Ф. вошел в алтарь, чтобы наблюдать ход обедни. Служащий игумен Павел одет был в белый полотняный хитон с красным крестом на спине, без поручей. А голова его накрыта была белым убрусом с длинным полотенцем, которое ниспадало по спине. Точно такое облачение было и на диаконе. Иподиаконы же прислуживали в своих ежедневных рясах, поверх которых на персях и спине перекрещивался параман, сплетенный из ремешков красной кожи.

Служили литургию Василия Великого. Она началась возношением фимиама в алтаре. Весь этот обряд состоял в молитвах и в частом каждении над дискосом и чашею, кои под покровами стояли в ковчеге на престоле. Кадили и по Всей церкви. Замечательно, что Копты описывают кадилом крест в воздухе большими и смелыми размахами. Когда же священник подходит к братьям; то не помавает пред ними кадильницею, а только держит ее в левой руке, правою же делает рукобитие, прилагая ладонь к ладони и мгновенно поворачивая ее: такой же поворот к ней делает в тот, кого он кадит. У Коптов так же, как и у нас, святой престол в алтаре есть четверо угольник равносторонний, а не продолговатый, как у Греков.

За возношением фимиама последовала проскомидия. Пред начатием ее принесли к царским

вратам на блюде односоставные просфоры и явно в стклянице. Неслуживший игумен Дауд осмотрел хлебцы, отведал лозного, и нашел их уставными. После сего эти принадлежности были внесены в алтарь и положены на престоле. Ибо у Коптов особого жертвенника нет. На средине престола стоял деревянный ковчег четверо угольный. Его открыли. На нем видны были лики святых, а в нем стояла позлащенная чаша. Позади его лежал крест на подушке, а спереди стоял серебреный дискос в роде вогнутого круглого блюда, с звездицею; на углах же св. трапезы положено было несколько пар шелковых покровов. Проскомидия состояла в потирании одной просторы ладонью я пальцами: при чем воспоминались имена живых и умерших. Потом игумен Павел влил вино и воду в потир, накрыл Дары большим, шелковым, штучным покровом, и окадил их, вею церковь и всех монахов крестообразными размахами. Старцы же пред окончанием проскомидии что-то говорили тихо. Вероятно, они воспоминали имена, или читали какой-нибудь псалом.

Я чаял, что игумен Павел возгласит: благословенно царство, а диакон, миром Господу помолимся. Но не то было. У Коптов в начале литургии нет ши ектений, не стихословий. Вскоре после проскомидии началось чтение апостола па языках Коптском н Арабском. Один из иподиаконов, не облаченный, стал у правой стороны царских дверей лицом к западу, и на распев прочел по-Коптски два или три стиха из послания ап. Павла. А диакон служащий и одетый в белый хитон поместился за средхрамной решеткой, и зря к западу, прочел тот же апостол по-Арабски, но весь. После него тот же. иподиакон пропел не большое зачало из соборного послания Иоанна на Коптском языке: то же самое, но все сполна повторил диакон по-Арабски. Наконец оба они, один за другим, на тех же языках прочитали рядовое зачало из деяний апостольских, один, не все, а другой все.

Весьма замечательна такая преемственность чтения на двух языках, священном и народном. Она, во-первых, показывает, что Копты имеют величайшее уважение к своему древнейшему языку и переводу на нем св. писания, во-вторых, напоминает исконный обычай христианских церквей читать наперед подлинный текст апостола и евангелия, и потом перевод его. Начинание же и недоконченность чтения рядовых зачал на• Коптском языке я объясняю так. Должно быть, первые основатели христианской церкви в Египте во время богослужения читали апостол и евангелие на Греческом языке точь-в-точь, как у нас читают в пасху т. е. по два или по три стиха, и в тоже время дозволяли знающим сей язык переводить эти стихи на народное наречие слово в слово. Когда таким образом весь новый завет был переведен по-Коптски; тогда хотя уже и не было нужды в Греческом подлиннике, но благоговение к нему осталось; впрочем, дабы от полного чтения его не длилось долго богослужение, начали возглашать только первые стихи Греческих рядовых апостолов и евангелий, сполна же читали перевод их. Постоянный обычай укоренил это. Когда же Копты, заразившись монофизитской ересью, отделились от православной Греческой церкви, и забыв свой матерний язык, начали говорить по-Арабски; тогда клир их совсем оставил Греческий подлинник нового завета, и вместо его Стал читать древнейший текст свой Коптский как священный, а для народа – перевод Арабский, но удержал старинный обычай, по которому текст первоначальный читаем был не весь, переводный же и народный – весь сполна.

Когда диакон кончил чтение зачала из деяний апостольских; певцы пропели, аллилуйя. Потом игумен Дауд, став лицом к югу, прочел из Арабского синаксаря краткое житие св. Иоанна Златоуста, потому что в настоящий день совершалась память его по Коптскому месяцеслову. Почему же он обратился к югу, когда все зрели на восток? Думаю, что поучения и жития святых, по особенному местному уставу, древле читались здесь попеременно пред правым и левым ликом старцев, следовательно, чтец обращался лицом то к югу, то к северу, и что поэтому древнему уставу ныне синаксарь прочтен был как бы лику правому.

Умолк игумен Дауд. Начался крестный ход из алтаря по всей церкви с иконою сошествия Христа во ад. Ее несли два монаха на руках своих. Иподиаконы кадили пред нею, а все предстоящие целовали ее. Этот обряд совершается у Коптов только с Пасхи до Пятидесятницы.

По окончании его икону поставили в угол алтаря, а певцы запели: святый боже, святый крепкий, святый безсмертный, воскресый из мертвых, помилуй гелие по-Коптски на налое, обратясь лицом к алтарю, а служащий игумен во все время чтения оного стоял впереди у правого угла налоя и кадил.

Окончено евангелие. Послышалась молитва о мире. «Просим и молим благость твою, человеколюбче: помяни господи мир единыя, святыя, соборныя и апостольския церкве твоея.... мир оный небесный ниспосли в сердца наша, обаче и мир жизни сея милостивно нам даруй и пр.» Эта молитва очень длинна. У нас в том виде, как у них, ее нет.

За нею последовало чтение символа веры Никейскоцареградского, и началось так называемое Возношение по чину св. Василия Великого.

Диакон возгласил: Станем добре, станем со страхом .... вонмем.

Певцы отвечали: Милость мира, жертва хваления.

Священник. Господь со всеми вами.

Певцы. И со духом твоим.

Священник. Горе вознесите сердца ваша.

Певцы. Имамы ко господу.

Священник. Благодарим господа.

Певцы. Достойно и праведно есть.

Все эти возгласы и ответы произнесены был на Греческом языке грубым Коптским выговором, напр: аксыон к'э дыкэон эсты. Агьюос, агьюс, агьюс кюриос... Копты помнят, что их предки приняли христианскую веру от Греков, и удерживают многие греческие речения в своем богослужении, но просветителей своих не любят.

Далее литургия продолжалась, как у нас, с малою разницею в словах, которая нисколько не изменяет сущности сего тайнодействия.

После призвания св. Духа на Дары, игумен Павел обмакнул свой указательный перст в кровь Христову, и ею помазал средину цельной просфоры, преложенной в тело Христово, потом тем же перстом, еще обагренным пречистою кровью, повел кругом по нижней стороне этой просфоры, и отломил от нее, сперва, кусочик вверху, потом внизу, за тем справа обломил весь край ее до средоточного креста, и тоже сделал слева, и наконец вынул среднюю часть (по нашему агнец), намазанную кровью, и вложил ее в чашу, вкусил малую часть тела Христова, и такую же преподал диакону, потребил еще частицу: а диакон кругом обошел св. трапезу слева направо и там вкусил еще одну частицу. В этом порядке причащение продолжалось до тех пор, пока оба они потребили все тело Христово. Потом священнодействующий причастил диакона из чаши кровью Христовою в три приема, как у нас, и дал ему употребить всю часть св. тела, вложенную в потир, сам же приобщился святой крови, по-видимому, в один прием.

После причащения дискос и потир тщательно омыты были водою, которою служащий игумен брызнул вверх над престолом, не знаю, для чего. За сим последовало отпустное благословение предстоящих. Оно преподано было так: монахи благоговейно подходили к царским вратам, а священник, ничего не говоря, обеими руками своими прикасался к подбородку и к ланитам каждого из них.

Наконец по предложению гуммоса Дауда я раздал монахам Антидор, не кусочками, а целыми просфорами. Они были еще теплые.

После завтрака я подробно осмотрел монастырь³². Все здания в нем так же, как и в прочих обителях Египетских, расположены в одном углу северо-западном. Остальное же место внутри обширной ограды занято садом. Кроме келий монашеских, мрачных, тесных и неопрятных, кои размещены без всякого порядка, главные здания суть: соборная церковь с примыкающим к ней храмом св. Антония, ризница и вместе книгохранилище в зубчатой башне, братская трапеза и келарня в три яруса вышиной, домик для патриарха, отдельная церковь во имя св. Марка в северо-восточном краю сада, и водоем.

Соборная церковь во имя Петра и Павла составляет собою юго-восточный угол сплошных зданий монастыря. Размеры ее средние. Не большая, но и не малая, не светлая, но и не темная, она разделена двумя деревянными, сквозными перегородками на три части, из коих в первой, со входу в церковь, становятся монахи, во второй богомольцы, а в третьей пред алтарем чтецы и певцы. Алтарь же, обращенный на восток, отделен деревянною глухою перегородкой, которая покрыта баряною краской. Хотя в средине ее и устроены царские врата; но ее нельзя назвать иконостасом, потону что на ней нет св. образов. Копты ставят ив в других местах церкви, и очень высоко. На верху первой сквозной перегородки водружен образ св. Афанасия Великого в позлащенной раме. Он писан в Италии кистью художною. Рядом с ним стоит образ Божией Матери и св. Иосифа обручника, так же Италианской живописи, и той же кисти. Сие святое семейство отдыхает на пути в Египет. Иосиф принес в платке разные плоды, и развернув его, подаст их предвечному Младенцу, который простер к ним свою ручку, и смотрит на них весело, стоя у колена пречистой матери своей. Прекрасная живопись! Оба эти образа подарены каким-то путешественником из числа тех, которые обходят сушу и море с ласковым словом о папе Римском. Прочие иконы Коптской живописи, развешенные на стенах церкви, чрезвычайно неблагообразны и даже страшны. Алтарь ничем не украшен, и ничего в нем нет, кроме престола, одетого поношенными шелковыми пеленами. Утварь весьма бедна. О времени построение собора никто ничего не знал положительно. А надписи, гласящей о том, в нем нет.

К западной стене его примыкает древнейший храм св. Антония. Вход в него устроен с северной стороны. Он, по Коптскому обычаю, разделен на три части каменными стенками, кои возвышаются от пола не более, как на два аршина. В первой части на западной стене видна Латинская подпись имени Бернарда Феруленского, Сицилианна, бывшего в монастыре в 1626 году, а на левой стене изображен железный шлем как бы с четырьмя зелеными змеями на нем, из коих первые две высятся над ним полудугами, а вторые еще выше закругляются о, ниспадая, пересекают первые поперек³³. Думать надобно, что этот шлем написан тут в память какого-нибудь древнего воителя, который здесь сложил е себя бранные доспехи, и, может быть, принял ангельский образ.

Во второй части храма под тремя ступенями, по коим восходят в приалтарное отделение, будто находится гробница св. Антония, по словам Коптов. Но сами они не знают: есть ли в ней мощи сего угодника Божия. Третья часть пред самым алтарем, назначенная для чтецов и певцов, весьма темна. Потолок в ней устроен из финиковых брусьев в виде маловогнутого свода. Тут на обеих окраинах высокой арки начертана надпись на Коптском языке. Буквы ее, похожие на наши церковнославянские, весьма крупны³⁴. Думаю, что тут написан какой-либо стих священный. Я отподобил только одну половину его, потому что весьма трудно было держаться на лестнице, кое-как подставленной, и писать в темноте. Самый алтарь, малый и темный, разделен на три части каменными стенами, в коих проделаны ходы для сообщения. Он весьма слабо освещается чрез маленькие и тусклые окна в небольшом куполе. Почти весь храм этот расписан в разные времена. На стенах и под арками его видны почернелые лики пророков, апостолов, преподобных, и мучеников на конях. Живопись весьма нехороша. По местам начертаны Коптские надписи. Монахи говорили мне, что сей храм древле освящен был во имя Панагии, т. е. Всесвятой. – К юго-западной части его примыкает малый и совершенно темный придел во имя четырех животных, символически изображающих у пророка Иезекииля четырех евангелистов. В алтаре его за престолом на стене написан Господь Иисус Христос сидящий. Но левую сторону его стоят орел, вол, и пророк Иезекииль, а по правую Богоматерь, человек и лев, все в молитвенном, благоговейном обращении к нему. Вот лик многоочитаго орла, но которому можно судить и о прочих:

Под изображением Спасителя в углублении виден крест, нарисованный разноцветными красками, без лика Распятого. На арке, под которою входят в помянутый придел, есть Коптская надпись, вероятно, стих из св. писания³⁵.

Весьма замечательно зодчество храма св. Антония. Первые два отделения его и алтарь вывершены тремя куполами, которые точь в точь походят на опрокинутую воронку. На крыше храма они заострены, но подняты не более, как на два аршина от уровня ее, внутри же его утверждены, каждый, на широком каменном обруче, в котором проделаны маленькие окна с оконницами, составленными из стекольчатых кружков. Алтарный купол менее других. В первый раз в жизни я видел здесь воронкообразные купола.

Так как алтарь и хорос пред ним устройством своим, кроме купола, совершенно походят на алтарь и хорос в Белом монастыре Фиванском, основанном при Константине Великом; то я думаю, что описываемое мною святилище весьма древне. Копты признают его современным св. Антонию. Но в жития сего великого угодника Божия не сказано, чтобы на том месте, где он подвизался и у мер, была какая-нибудь церковь во дни его. Думать надобно, что помянутый храм построен был вскоре по смерти его, последовавшей в 17 день января 356 года, и освящен во имя Божией матери.

Напротив храма св. Антония высится крепкая башня четвероугольная. В одном ярусе ее устроен малый придел во имя архангела Михаила, а в другом помещены книги и утварь церковная. Тут гуммос Дауд показал нам большой и широкий серебряный крест, какой обыкновенно выносят в ходах, надевая его на длинную рукоять. Три края его круглы. На нем начертаны надписи на языках Коптском и Арабском, а распятия нет. Видели мы еще один крест в роде католической дароносицы, окруженный чеканным сиянием, с частицею животворящего древа и с мощами Петра и Павла. Он подарен Римскими католиками. Из числа книг, хранящихся в шести сундуках, замечательны две огромные рукописи на Коптском языке, содержащие Пасхальную службу, (они тщательно берегутся в простойных влагалищах деревянных), словарь нового завета Коптско-арабский в лист, рукопись драгоценная, в летопись на Арабском языке от создания мира до седьмого вселенского собора. Она переписана шехом Насраллою в 1327 году эры мучеников (1611 год.). На одном поле ее замечено: «доселе (т. е. до Халкидонского собора) составлена сия летопись св. Иоанном Златоустом.» Стало быть, она переведена по-Арабски с Греческого языка. Прочие рукописи суть евангелия, апостолы, псалтири, часословы, минеи, жития святых и т. п.

Башня соединяется подъемным мостом с одним большим домом в три яруса. Внизу его находятся разные службы и столовая, а вверху кладовые клети. Туда всходят по хорошей каменной лестнице. Столовая есть длинная и узкая комната, с круглым сводом, перекинутым со стены на. стену. В ней во всю длину ее простирается стол, сделанный из камней, или гипса, с такими же двумя скамьями, кои с ним составляют одно нераздельное целое. Он гораздо выше подобных столов, которые я видел В Нитрийских монастырях. В челе его лежала четыре Арабские рукописи, из коих в одной содержатся двадцать наставлений св. Антония. Кладовые клети для жизненных припасов не стоят внимания и описания.

В самом углу северо-западном построен не большой дом для патриарха. Пред ним зеленеет садик. Оттуда я зашел в келью игумена Павла. Ничего в ней нет, кроме рогожки, им же сплетенной, и бараньей кожи, на которой он сидит и спит. По жилищу его должно судить и о прочих кельях монахов, которые ведут жизнь суровую и в бдениях, лощениях, и произвольной нищете не уступают древним отшельникам.

Осмотрев обитель, я походил по саду. Он разведен на неровном месте, понижающемся от горы к долине, или от юга к северу. В нем красуются финичия, абрикосы, персики, гранаты, масличные дерева, виноградника, и воспитываются разные овощи, даже растет пшеница на грядах, или для птиц небесных, или на потребу в храме. Смотря на нее я вспомнил, что св. Антоний своими руками возделывал этот кусок земли, садил на нем овощи и сеял пшеницу, дабы не питаться чужими трудами. Здесь-то дикие ослы топтали и пожирали огородные былья его, и когда он запретил им это, более не дотрагивались до них. Трудолюбию сего великого подвижника подражают и нынешние Коптские монахи. Они прилежно ухаживают за деревами, и потому они – очень хороши. Гранаты цвели. Абрикосы уже созрели. Финики и маслины вырастали. Весь сад ежедневно увлажается водою посредством желобов, по которым животворная влага ручьями течет к деревам из подгорного источника. В нижней, северной части сада, отдельно стоит церковь во имя преподобного Марка, который, по счету Коптов, жил за 500 лет назад, а по-нашему спустя 1065 лет по рождестве Христове. В ней показывают гроб Абиссинского митрополита Марка, который один возвратился из Эфиопии: все же прочие там скончались я погребены. При сей церкви есть две три кельи. На одной стене ее написано имя Бернарда Феруленского в 1626 году; значит, она построена ранее семнадцатого века.

Во время прогулки по саду я обращал внимание на ограду монастырскую. Северная стена, снаружи каменная, внутри облицована кирпичами, обмазанными желтою глиною. А южная новая стена складена из диких камней, немного по далее от старой, довольно толстой, в которой еще видны развалины нескольких гостиных комнат. Стены, восточная и западная, такие же, как и те, только не много короче. Вся ограда монастырская – высока, толсти, крепка, и по углам и в средине перехвачена узкими башнями, кои едва возвышаются над гребнем ее. Подле них к стенам пристроены каменные лестницы.

За южною стеною из-под скалы вытекает сладкая вода. Оттуда она проведена в глубокий, широкий и длинный ём, устроенный у этой стены внутри сада под купольным сводом, так что два ливня ее втекают в него с двух противоположных сторон, восточной и западной, из двух боковых купольных башенок, в коих сделаны из тесаного камня круглые ямы для накопления влаги: а в эти ямы она доходит по желобам. Такое устройство сего ёма придумано, очевидно, для прохлаждения воды, весьма близко вытекающей из горы, и для большого накопления оной. В этом ёме можно купаться и даже плавать. Однако глубь накопленной воды не превышает двух аршин. Ее выпускают оттуда в сад, приподняв железною цепью скрытые ворота. Тогда она журчащим ручейком течет по желобам, открытым и подземельным, куда ее направляет садовник.

Не далеко от сего водоема в западной части монастыря помещены маслобойня и мельница, приводимая в движение, конем. Вообще вся обитель св. Антония довольно благоустроена, но внутри загромождена нелепыми зданиями, кои поставлены без всякого порядка.

Во время обозрения монастыря душил и сушил нас ужаснейший Семум. Я наблюдал его на крыше зубчатой башни, с которой видна Арабайская долина. Принимаюсь описывать это страшное и неизвестное нам Русским явление в природе, но сознаю несовершенство моей кисти и недостаточность красок моего слова.

Семум есть палящий ветер, который с величайшею быстротой несется с песчаных степей западной Африки. Так его называют в пустынях, а в Египте Хамсином. Он на пути своем высоко поднимает пески, мчит, кружит их в воздухе, и брызжет ими на землю, так что видишь проливной песочный дождь. Промежутками порывы и напоры его бывают так сильны, что ломают и исторгают дерева, и переносят целые холмы песчаные с места на место. Жар его сухой и вредный разливается повсюду, и порой пробегает пламенным разгаром, который сильнее всякого пожара. Когда от него издохнет какое животное, или умрет человек; то тела и кости их усыхают так, что становятся тоньше и легче сравнительно с естественным объемом и весом их. В часы бушевания Семума дыхание стесняется, пульс бьется сильно и не ровно, глаза сохнут, в устах ощущается горечь, а во всем теле – неизъяснимая истома. Однако дух человеческий выше и крепче сего ужасного деятеля природы. Он скреплял мое истомленное тело, чтобы посредством сего орудия наблюдать Семум в полном его разгаре.

После полудня сей ветер, сперва, завыл в широкой долине и в горах, потом забушевал, в бушуя сделался вихрем. В два часа с половиною выказалась вся страшная села его. Тогда-то я наблюдал его с башни. Гляжу в поле Арабайское и не вижу ни неба, ни земли, ни гор противоположных. Тут был мрак, окрашенный под цвет желтой меди, и в этом мраке, невыразимо неприятном для зрения, песочный дождь, нет, не дождь, а как бы желтая мука, возмущенная сильно дующими кузнечными мехами, кружилась, мутилась, слипалась, разливалась, опускалась, поднималась, уносилась, возвращалась, столпами сшибалась, лучами разлеталась, и брызгами падала на землю. Слушаю и слышу шум, вой, зык, свист, рев палящего ветра. Вижу и слышу дрожание, шипение, бежание, хрустение и сшибки песков и камешков и кремешков. А жар, а зной, а пламень так я обдает, как из раскаленной печи. К большему изумлению моему падали на лице мое крупные и горячие капли воды – слезы страдавшей природы. Не знаю, как объяснить промежуточное появление сих капель при палящем ветре. Ужели он, переносясь Через Нил, пьет из него, и потом брызжет?

Я подольше бы наблюдал над Семумом, если б не утащил меня с башни гуммос Дауд, заметив мне, что ядовитость сего ветра повредить мое здоровье на высоте. Мы оба сошли оттуда и укрылись в палатке под Деревами. И тут было душно и знойно, но несравненно менее. В четыре часа Семум приутих.

После вечернего обеда я удержал у себя в палатке о. Дауда, желая узнать от него о здешнем моонастыре кое-что существенное, и завел речь издалека.

– Отче! обозревая ваши церкви, я видел в них много св. образов, но не заметил иконы святителя и чудотворца Николая.

– Мы не почитаем его.

– Святитель Николай был великий угодник Божий, и чрез него Господь сотворил многие и великие знамения и чудеса. Как же не ублажать сего друга Божия и нашего? Мы Русские с любовью величаем и чтим святую память его; и у нас весьма многие церкви освящены во имя его.

– А сколько в Россия церквей и монастырей?

– Тридцать три тысяч• церквей, и более пятя сот монастырей мужеских и женских.

– Довольно. Должно бить и народу у вас много.

– Да, много. Кроме римских-католиков, лютеран, евреев и магометан, одних православных христиан считается 45 миллионов душ.

– У-у-у! прозвучал игумен протяжно, расширив веки очей своих.

Я говорил о нашем. благоденствии под мудрым управлением Государя, о процветания у нас земледелия, торговли и промышленности, о благоустройстве наших училищ, о военной силе сухопутной и морской, и о путях сообщений наших.

– Авва слушал, слушал меня и наконец сказал: все в Московия благоустроено; но есть ли у вас страсти и смерть?

– Этот неожиданный вопрос привел меня в восхищение; и я, целуя любезного авву, твердил ему: есть, есть.

– У вас нет караванов, но есть страсти, и, верно, такие же, как и. у нас. Наши страсти тянутся одна за другою, как верблюды в дороге. Сперва показываются ид головы, потом туловища, и наконец хвосты, а за хвостами следует смерть. Так-ли у вас?

– Сравнение твое, отче, как нельзя лучше, идет и к нам.

– Что ж ты хвалишься?

– Я показал тебе лице, а ты открыл изнанку.

– Монах видит все вокруг и проникает в сокровенные глубины жизни.

– Слушая тебя, отче, ощущаю веяние душеполезных наставлений великого Антония, который здесь спасался сам и других назидал словом и примером своим:

– Ах! Мы недостойны произносить даже имя сего подвижника, в котором Бог был дивен, по слову псаломскому: «Дивен Бог во святых своих».

– Скажи нам, отче: где родился св. Антоний?

– В при-Нильском селении Геман ель-Арусе, которое отстоит от Буша на три часа пути, ниже по течению реки.

– Мы знаем житие и наставления его; но нам неизвестна история монастыря, носящего имя его. Пожалуй, поведай нам все, что знаешь о нем.

– Св.-Антоний построил здесь небольшой монастырь с церковью для учеников своих. По смерти его, он мало по малу увеличивался в течении столетии, не от царских щедрот, а от подаяний христиан благочестивых. Мусульмане пощадили его. Султан Ель-Хакеш Дагер, разрушивший весьма многие обители³⁶, не коснулся его. За 350 лет назад наш монастырь был разорен, и в течении 70-ти лет оставался в запустении. Но девяносто-первый патриарх Гавриил принудил Нитрийских обновить его и поселиться в нем, напоминая им, что они – духовные потомки св. Антония. Эти чернецы неохотно перешли сюда, и даже прибили Гавриила, так что он скончался от их побоев. Но с тех пор поныне сей монастырь постоянно был обитаем, и процветал молитвами великого угодника Божия.

– Кто же разорил его, и по какому поводу?

– Его разорили грехи. Дьявол внушил монахам делать тайно золото; в они накупили рабов, и с помощью занимались этим запрещенным ремеслом. Но рабы взбунтовались против них, и всех умертвила, а обитель разорили. Тридцать лет назад, один епископ наш сжег книги, учившие делать золото, и истребил все орудия потребные к тому.

– Не случилось ли здесь еще чего-нибудь замечательного? Спросил я.

– Какой ты пытливый! Сказал мне авва, шутя. Домогаешься звать: кто, да когда устроил нашу обитель, да что в вей случилось, да от чего. Ее строили и учреждали люди, а ее духи. Монахи в ней жили и умирали. Вот тебе и все!

– Друже, не сердись. Любопытство не грешно, когда оно невинно, и у духовного просит лица знании.

Эти слова мои, высказанный умилительным тоном, возвеселили добродушного авву, и он сказал мне:

– От тебя не скроешь и сердца своего.

– Помышления и тайны сердца твоего, отче, не нужны мне. Побереги их для духовника твоего; а мне поведай то, что я желаю знать о здешнем монастыре

– Авва засмеялся и весело спросил меня: что ж тебе хочется знать?

Я начал спрашивать его:

– Сколько монахов спасается здесь о Господе?

– Сто тридцать. Но из них только тридцать четыре живут здесь: все же прочие находятся, частью в Буше, частью в Каире, частью в Иерусалиме, и в странствиях по Египту за сбором милостыни.

– Монастырь ваш общежительный?

-У нас все общее. Каждый монах подучает от монастыря одеяние, обувь и пищу. Трапеза у нас также общая. Во время столования один инок читает поучения, или устав, в котором изложены правила наказания за проступки.

– Скажи хотя одно правило.

– Если монах ударит брата своего; то лишается общей трапезы в течении сорока дней, и питается только хлебом и водою; кроме сего в церкви каждый брат светит ему пред лицом свечкою. За блудодеяние налагается епитимия по приговору духовника и игумена, а за воровство не бывает и наказания. Ибо вора совсем изгоняют из монастыря.

– Пускаете ли вы сюда женщин?

– Ни в один мужеский монастырь наш не пускают их, по правилу. Несколько лет назад, семейство одного шеха, гонимое Мегметом-Али пашею, укрылось было в здешней обители; но вскоре померли двое из детей его, и потому он и жена его удалились отсюда: а монахи выкопали ту землю в саду, на которой кочевало это семейство, и наносили другую.

– Есть ли у вас женские монастыри, и чем они содержатся?

– Кроме Каира во всем Египте нет таких монастырей. А там их пять; и в них найдется до пятидесяти монахинь из девиц и вдов. Они зависят от Александрийского епископа, который, впрочем, не посещает их, потому что черницы недовольны им. Все эти монастыри содержатся доходами с принадлежащих им лавок и домов, да и монахини занимаются кое-какими рукоделиями.

– В каких летах вы постригаете в монашество желающих сподобиться сего ангельского образа, и сколько времени держите их под искусом?

– Мы постригаем и старых, и пожилых, и юношей, по усмотрению их способностей и нрава, после искуса трехлетнего, двухлетнего, я того менее, или более.

– Вносите-ли вы подати?

– Мы освобождены от них, и только ежегодно платим паше 15,000 пиастров за 300 федданов пахотной земли около Буша, кои мы нанимаем у него.

– Кто же обрабатывает эту землю!

– Местные феллахи.

– На каких условиях?

– Они получают за труды свои сорок паричек в день (6 коп. сер.), или хлеб, смотря по договору.

– Едите ли вы мясо в монастырях?

– Едим только в рождество Христово и в пасху: а вне монастыря, как вы видели, употребляем и мясное.

– Отсюда близко до моря. Ловите ли вы в нем рыбу?

– Было когда-то: старцы держали там сети, но покинули это занятие, потому что оно есть прихоть, а прихоть – грех. Да и трудно было кочевать у моря, где нет близко ни одного родника воды. Надлежало кипятить морскую воду и из паров ее добывать сладкую влагу капельками.

– Услышав сие так нечаянно, я удивился, что здешним монахам известен способ добывания сладкой воды из горькой, и спросил о. Дауда: давно ли, и каким образом чернецы ваши узнали способ обращать морскую воду в потребную?

– Он отвечал мне: это уже давно здесь известно. Старцы, занимаясь рыбною ловлей на море, по осадке соли на прибрежных местах заключили, что соль остается, потому что вода испаряется от солнца; а ежели она в жару поднимается на воздух, стало быть, в этом состояния бывает легка и пресна; если же солнце делает ее пресной, то может ее сделать такой и человек, вскипятив ее и приняв жары ее в сосуд, в котором они по охлаждении обратятся в чистую воду. Старцы так думали, так и сделали, и добыли сладкую влагу.

– В Европе недавно сделали подобное открытие. Но этим способом на кораблях добывается хорошей воды немного, а времени тратятся много; в потому он оставлен.»

Этим кончился разговор наш. Почтенный игумен ушел в свою келью, а я лег на постелю. Но во всю ночь мне было тяжело от злого Хамсина, так что я терял надежду видеть горную пещеру св. Антония.

В три часа за полночь сон ной прервался. В саду четыреста фиников мужеского и сто женского рода сильно колебались и шумели от ветра. Однако я опять заснул, в опять пробудился от шума дерев. Еще раз сон овладел мною, и еще раз ветер одолел его. Минула половина пятого часа. Ветер утих. Воздух был свеж. На небе носились облака. Я разбудил свою дружину.

Все мы кроме иеродиакона, который страдал от ушиба, скоро снарядились в путь к пещере св. Антония. Игумены Дауд и Павел поохотились идти с нами, и взяли с собою трех монахов и четырех Бедуинов с одним ослом. Он первый спущен был со стены в веревочной сети; и его навьючили мехами с водою. За ним спустились мы благополучно, и в пять с половиною часов пошли вдоль западной ограды монастырской к крутоярой горе. Идем, поднимаемся выше, восходим на плоский склон одного горного отрога, и приближаемся к месту, на котором, по преданию Коптов, подвизался ученик св. Антония Павел простой. Минули тридцать минут после выхода нашего из обители; и мы остановились на этом месте у огромного камня, когда-то отвалившегося от горы. Сей камень и прикладная к нему маленькая ограда из дикого камня обозначают жилище преподобного простеца.

Отдохнув тут минут семь, и вспомнив примерное самоотвержение и послушание Павла, мы пошли далее в направления к востоку. С дорого Копты указали мне пещеру св. Антония под челом горы. Издали она походит на славянскую букву Ѵ26;. По обеим сторонам ее верх горы отвесен, как крепостная стена. Чем ближе мы подходили к колыбели монашества; тем круче и стропотнее становилась стезя, ведущая к ней. Во многих местах надлежало взлезать с уступа на уступ, и цепляться руками. Я четыре раза немного отдыхал на камнях. Жажда измучила меня. Чем более пью воду из кожаного меха; тем более сгораю и томлюсь от горечи во рту. Не понять бы мне, как столетний старец Антоний сходил и восходил по такому стропотному месту, если бы вера не сказала мне, что его носила всемощная благодать Божия. Ровно полчаса я поднимался до пещеры от разрушенной кельи преподобного Павла, Спутники же мои взошли туда ранее.

Оказалось, что у св. Антония были две пещеры, одна побольше и веже, а другая рядом выше и меньше. В нижнюю пещеру я прошел чрез междустение, искусно иссеченное в горе, длиною в шестнадцать шагов, и слабо освещенное с запада. Оно было проделано еще в то время, когда строилось пирамиды, для обшивки которых брали хороший камень всюду, где только находили его. Самая же пещера с первого взгляда показалась мне естественною. В средине ее сложен из диких камней круглый престол низменный для богослужения. На нем нет ни доски, ни одежд. Окрест его можно ходить. Тут я преклонил колена мои, и приникши челом к святой трапезе, помолился Богу о царе и отечестве, о матери и о себе, о мире всего мира и благо стоянии святых Божиих церквей, и поручил всех и вся и себя самого предстательству св. Антония. В душе моей царствовало неизреченное веселие, – это знамение нашей близости к Богу и к святым угодникам Его. После молитвы осмотрена была мною подробно священная колыбель монашества.

Она имеет вид лжицы с узкою рукоятью³⁷, темновата и прохладна, не низка, но и не высока. Естественный свод ее, треснувший, походит на островерхую кровлю сельской избы. На нем виден как бы дракон ребристый и черный. Он напомнил мне явление дьявола св. Антонию в зраке сего чудовища. В одной стене пещеры иссечена полочка для поклажи хлеба, или книги. Так как слой горы в этом месте состоит из стекловидного хряща, похожего на белый мрамор, окрашенный легкою желтизной; то я думаю, что древние Египетские каменосечцы извлекли оттуда несколько кусков сего мрамора для убранства палат, или капищ фараоновых; и от того осталась тут пещера с искусственным междустением. Она в последствии послужила колыбелью монашества. Все мы отбили тут по куску мрамора с намерением сделать их него образ св. Антония в память посещения места дивных подвигов его.

Рядом с сею пещерою, но не много выше и правее ее, иссечена другая, малая. Я с величайшим трудом достиг до ней, прижимаясь спиною к отвесу горы. Пещерка сия так низка и узка, что в ней можно только сидеть и спать, а стоять нельзя. Из ней видна долина Арабайская с противоположным хребтом горным. Но белесоватый туман помешал мне любоваться оттуда видами здешней пустыни.

Когда я вылез из этой язвины я начал сходить по наклонному усеку отвесной горы шириною в пядень: оробел так, что не мог двинуться с места и не понимал, какая сила втащила меня туда. Ибо все тело мое висело над стремниною. Уже цепкие Бедуины помогли мне слезть оттуда. Святой Антоний не жил в этой язвине.

Немного ниже большой пещеры к горе примыкает узенькая площадка, подпертая стеною, складеной из дикого камня. На ней росла трава, и можно бы воспитывать овощи. Но тут нигде нет воды.

По обозрении нами места подвигов великого отшельника, Бедуины начали стрелять. Студент Соловьев принялся рисовать вид пещер³⁸. А я сел на камне и начертил следующие строки:

«Истинно предание, которое указывает, здесь в горе, и у подошвы ее, два места подвигов св. Антония. Ибо они точно таковы, какими их изобразили древнейшие спасатели жития сего великого угодника Божия. По словам блаженного Иеронима,– «Антоний, когда услышал на берегу Нила некий голос, повелевавший ему идти с Сарацинами в глубь пустыни, чрез три дня достиг того места, которое Бог назначил ему в обитание». – И мы дошли сюда в три дня. – «Преподобный муж поселился у каменистой горы, из подошвы которой вытекала вода и образовала ручеек». – Она струится оттуда и ныне. – «Около сего ручейка росло много фиников, которые делали место удобным для жизни и приятным». – Эти пальмы красуются тут и теперь. – «Близ их Антоний поселился в такой малой пещере, что в поперечнике ее заключалось столько пространства, сколько может занять человек, протянув свои ноги». – На месте ее, вероятно, стоит церковь Панагии-Всесвятой. – «Подвижник насадил виноград и разные дерева, воспитывал овощи, и сам выкопал водоем для поливки своего огорода». – Водоем его существует и теперь. – «Кроме помянутой пещеры были еще две, иссеченные в горе у вершины ее; и туда всходили с величайшим трудом по извилистой и стропотной стезе». – Тоже и ныне. – «В одну из них святой удалился, когда узнано было подгорное жилище его у потока; но и там он не укрылся от чад своих духовных»³⁹. – Сия пещера цела и теперь.

«Итак я видел священную колыбель монашества. Она мала, темна и жестка. Но из малого является великое, из желудя – дуб, из лунки – река, из предложения – проповедь, из пещеры – лик преподобных. Из темноты же исходит свет, из огнива – искра, из облаков-молния, из ощущений – понятия, из подземельных келий – светильники церкви. А все твердое есть опора бытия: горы защита от рек и морей, грозный царь – твердыня против врагов и неправд, строгие правила монашеские – спасение от вечной погибели».

«Удивительно влияние евангелия на общество человеческое и на некоторые избранные души. Оно имеет силу зиждительную. В нем Бог Слово проглаголал: оставите детей приходите ко мне, тех бо есть царствие божие; еще: блажени милостивии яко тии помиловани будут; еще: болен бех и посетисте мене, в темнице бех и приидосте ко мне: и эти глаголы Его создали человеколюбивые общества и дома призрения детей, вдовиц, сирот, убогих, болящих и заключенных. Однажды в церкви Египетского селения Гоманы читали евангелие, в котором сказано: аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое, и даждь нищим: и имети имаши сокровище на небеси, и гряди во след мене. Христианин Антоний услышал эти слова, принял их к сердцу, и раздав имение свое нищим, оставил мир и сделался отшельником в Арабайской пустыне рада Христа. Здесь благодать святого духа обогатила, его неистощимыми сокровищами. духовными. Нашлись искатели. этих сокровищ из числа тех многих христиан, которые в городах и деревням вели жизнь подвижническую, и потому называемы были Аскетами. Они составили лик духовных чад св. Антония, или, по его примеру пошли в другие, пустыни для спасения душ своих. Число их непрестанно увеличивалось не столько от, гонений язычников на церковь христианскую, сколько от презрения к соблазнам и мерзостям, тогдашнего общества, и от увлечения высокими понятиями веры евангельской и правильным и чистым житием подвижников. Тогдашнее правительство не обращало внимания на их убыль из городов и селений и на размножение в пустыняхбез сомнения потому, что некоторые из них, по праву Римского гражданства, могли жить где и ка хотели, а многие были не в податном сословии, как рабы и как безземельные люди. Спокойное же добродетельное житие их, трудолюбие, и великое уважение к ним народа, удаляли от них всякое подозрение тем более, что в их святом обществе и худые люди делались добрыми. Когда при Константине Великом и ближайших преемниках его христианство восторжествовало над язычеством: тогда церковь благословила тройственный обет отшельников, обет девства, послушания и произвольной нищеты, и приняла монашество в число своих священных установлений. А провидение Божие избрало и употребило оное орущем в искоренению язычества и в насаждению истинной веры в человеческом роде. Пещера св. Антония послужила питомником и рассадником распространителей сей веры. Ученики его основали монастыри на Синае, в Палестине, Сирии и Месопотамии. св. Афанасий Великий, которому Антоний пред смертью завещал свою мантию, с Аммонием и Исидором возжег любовь к Монашеству в христианах Римских. С востока и запада оно проникло в глубь севера. Благочестивые и трудолюбивые иноки, по особенному внушению Божию, с благословения епископов, всюду проповедовали язычникам евангелие, разрушали идольские капища и на месте их строили храмы и обители, нередко увлажая основания их кровью своею; искореняли волшебство и чары жрецов силою имен Иисуса Христа, своими молитвами и благотворными чудесами; переводили ветхий и новый завет на разные языки; сочиняли бытописания народов; даже сохранили все лучшие умственные произведения язычников, неутомимо переписывая их из послушания».

После таких размышлений я еще раз входил в пещеру св. Антония, и еще раз молился в ней и испрашивал у Бога освящения и укрепления внутреннего человека, который в глубине бытия моего утаен также, как колыбель монашества укрыта в горе. Оттуда все мы сошли скорее и легче, и освежились купаньем в монастырском водоеме. К завтраку монахи подали нам свежие абрикосы из сада своего. Вкусен и сладок нам был сей плод, благословенный молитвами св. Антония.

После вечерни совершен был обряд увещания двум молодым Коптам, приготовленным к принятию ангельского образа. Усталость воспрепятствовала мне присутствовать при сем обряде, который, по словам гуммоса Дауда, состоял в том, что сподобляющиеся монашества ссылались на свою молодость и неопытность, а старцы говорили им: мы будем учить и руководить вас.

Господи! сподоби их достигнуть вечного спасения, а наши стопы направи заутра в обитель св. Павла.

В пять часов по полуночи все мы воспрянули от сна и с благодушным веселием начали готовиться в путь к св. Павлу Фивейскому. Сборы продолжались сто двадцать минут – так долго, не от растерянности, или небрежности нашей, а от того, что надлежало переносить разную рухлядь и бочки с водою из сада на стену монастырскую, и оттуда спускать их осторожно и навьючивать на верблюдов хозяйским образом. С нами поехали игумены Павел и Дауд. А больной иеродиакон остался в келье под присмотром добрых старцев. Поезд наш потянулся вдоль горного кряжа в прямом направлении к Чермному морю. Чем далее уходили мы от обители; тем красивее казался вид ее с восточной стороны. Не раз я оборачивался к ней, и не раз любовался ее пальмами, сквозь кои проглядывали белые полукуполы церквей, зубцы средоточной башни и кровли келий. С этой стороны желтая ограда ее перехвачена частыми столпами, мало выдающимися снаружи и заостренными к верху. От сего она казалась похожею на старинный обруб. После обители в глазах рисовалась гора св. Антония. Она гола и скалиста. Близь подошвы ее дорога пролегает чрез частые рытвины и высохшие русла горных потоков. Посему ехать тут на верблюде не ловко и беспокойно.

Спустя четыре часа по везде из монастыря мы достигли до глубокого, сухого русла, называемого Аррижбэ, которое накось перерезывает Арабайскую долину и тянется к морю. По этому руслу в дождливое время вода с гор течет рекою. Минул еще час в пути: стезя привела нас к невысокому отрогу город, ед-Рас ет-Тареф ес-Сумемат ел-Бир, холмисто оканчивающемуся почти у самого моря. Мы в полдень переехали чрез узкий хребет, его, поворотив с востока на юг под, прямым. Углом. Это место песчано и дико, Крепкий ветер дул нам сзади, однако не мешал распрашивать проводников об окрестностях и слушать их вести. По словам их: от помянутого отрога, или мыса, весьма далеко в море тянется отмель под названием, Джиср-Фараун, т. е. мост Фараонов, а по другую сторону Арабайской долины от противоположного мыса горы Галал параллельно стелется в море другая длинная отмель, называемая Джиср Муса, т. е. мост Моисеев; обе эти отмели обсыхают при сильных отливах, производимых луною; не далеко же от моста Моисеева находится холмик Зафаране, из темени которого вытекает обильно солоноватая вода, которая будто бы изведена Моисеем для Израильтян». – Достойны внимания эти сказания местных Бедуинов. Не здесь-ли на Синайскую сторону перешла одна часть Евреев, тогда как другие переправились туда у Суэса и ниже его? И не здесь ли потонуло воинство Фараона? В 135 псалме ст. 13 сказано, что Бог разделил Чермное море в разделения. Не должно ли понимать сии слова так, что когда он возгнал воду сего моря сильным южным ветром (Исход. 14, 21.), тогда оказалось несколько сушей для перехода многочисленных Израильтян: сушь у Суэса, сушь против долины, находящейся между Атагою и Галалом, и суши называемые, мост Моисеев и мост Фараонов? Но я в другое время особо займусь рассуждением о переходе народа Божия чрез Чермную пучину. А теперь спешу описать свое путешествие к св. Павлу. – Когда мы, переехав Тарефский мыс, поворотили на юг: взорам тотчас представилось Чермное море. Голубою лентою оно взвивалось между Синайским полуостровом и Африканским материком. Лазуревая синева его приятна была очам, утомленным угрюмою пустынею. В течении двух часов мы незаметно понижались к нему, в косвенном направлении, по лукоморью, покрытому кочками и разными тощими былиями, и на берегу его расположились ночевать в виду высокой и отвесной горы Фараель А́хмар.

Сребристая луна осветила горные скалы, наше кочевье и Чермное море. Я сел на берегу. Тихие волны, просветленные лунным сиянием, докатывались до ног моих. Бесчисленные серебрено-золотистые блестки искрились на поверхности моря и, казалось, соперничали с звездами, ярко горевшими в безднах неба. Я сперва погрузился в безотчетное созерцание велелепия природы, потом воспел, Тебе Бога хвалим, и по окончании сего песнопения укрылся в палатке.

Во всю ночь пустынный ветер выл и наносил к нам песок.

Утро было холодное и ясное. В пять часов солнце показалось из-за Синайской горы Хаммам Фараон. В ярких лучах его исчез тамошний полуостров. Так в воле Бога исчезает воля того человека, которого Он избирает и посылает в мир пророком, или апостолом, преобразователем, или бичем.

В половине шестого часа поезд наш двинулся с места, и долго тянувшись вдоль моря в юго- западном направлении к горной цепи, вступил в долину, называемую Уади Дер, т. е. монастырскую. Эта долина устьем своим обращена к северо-востоку, а у средины поворачивает под прямым углом на запад к горному кряжу. После поворота холмы и утесы ее становятся выше, толще, слоистее, угрюмее и смуглее. Они сгромождены из песчаника, как глыбы и скалы в долине Мукаттеб на Синайском полуострове. Уади Дер чем ближе подходит к монастырю преподобного Павла, тем более подобится огненной юдоли св. Саввы. В ней, как и там, видишь те же острые углы их, те же слои и тот же обожженный цвет их. Разница в том, что по обеим сторонам здешней долины встречаются большие наплывы глины, то у русла, то высоко меж скал, камни же, одни торчат стоймя, другие плашмя, иные скатились к дороге и покоятся мертвыми исполинами, а многие разбились в дребезги. Видно, тут работали две силы, сперва огненная, и потом водная Гора, к которой ведет Уади Дер, имеет вид вогнутого полукруга. Темя ее увенчано огромною отвесною скалою, которая издали кажется укреплением, пошатнувшимся от ветхости. А туловище ее подперто многими отсыпями белопепловидного цвета, коя вверху уже, а внизу шире.

Смотря на эту обнаженную гору и на смуглую долину Дер, я думал: точно, таков был мир языческий во время преподобного Павла Фивейского. Еще величественный, но уже пошатнувшийся, скудный добродетелями, омраченный и изъязвленный пороками, он уже разрушался. От сует и соблазнив сего мира Павел ушел сюда для покаяния и молитв в предощущений явлений мира нова. Выбор сего места обнаруживает наклонность души его к самоотвержению и уединению глубокому. Св. Антоний водворялся на лучшем месте,с которого видны Чермное море, Арабайские потоки в кочевья Арабов, и имел учеников. А преподобные Павел, один, безмолвствовал в ущельи самом диком и угрюмом, из которого ничего отрадного не видно.

В самом верховье Уади Дер, на левой стороне ее, близ монастыря, у одной скалы стоят три высокие глыбы наносной глины, как три мумии, будто в память мира языческого, погибшего при Павле и Антонии в борьбе с христианством.

Монастырь нам показался на плоской и незначительной привыси уже тогда, когда мы подъехали к нему весьма близко. Сперва открылась вся южная стена его с келейками на ней, словно птичьими клетками, потом обозначилась восточная сторона его с подъемом между двумя маловыступными башенками четвероугольными. Спуск от него в Уади Дер изрыт дождевыми потоками. Когда мы поднялись на эту превысь и спешились у самой ограды, за час до полудня: монахи явились у подъема на стене и спустили к нам толстую веревку, запетлеванную в конце. Я велел поставить палатки немного ниже обители у источников сланой воды, приосененных дикими финичиями, переоделся, и после переводчика первый был поднят на высокую стену. За мною втащены были спутники мои. После обычных взаимных приветствий, Коптские отцы с. финиковыми ветвями в руках начали сходить попарно в монастырь, при благовесте в колокол, и, по желанию моему, провели нас в облаках фимиама в пещеру преподобного Павла, обращенную в церковь. Тут мы поклонились гробу его и прошли в приемную горницу для вожделеннаго отдыха.

После вечерни я подробно обозрел весь монастырь и начертил план его. Описываю этот укромник, достойный внимания, не смотря на бедность и невзрачность его зданий, потому что в нем была первая колыбель монашества.⁴⁰

МЕСТОПОЛОЖЕНИЕ МОНАСТЫРЯ.

Монастырь преподобного Павла Фивейского стоит при высокой и дугообразной горе, которой отвесная вершина кажется угрюмою крепостью, немного пошатнувшеюся и подпертою частыми пирамидальными откосными устоями. Впрочем, эти устои – не скалы, а отсыпи. Юго-восточный рукав сей горы оканчивается отлогим утесом, как бы бастионом, от которого горный кряж протягается на юг прямолинейно, как крепостная стена. А рукав северо-восточный, весьма обрывистый, у подошвы которого поставлена обитель, оканчивается у ограды ее ребристою скалою с вычурным камнем на ней в. роде обезображенного сфинкса. Оба эти рукава, или отрога, простираются к долине Дер.

Близь южной ограды монастырской, немного ниже, есть не большая поляна. Тут рядом углубятся три источника сланой воды. Их устья закрыты густыми ветвями диких приземистых финичий.

В монастыре преподобного Павла, как и в Антониевом, нет ни одних ворот. Людей, животных, и вещи поднимают в него воротом, устроенным под навесом на стене, обращенной в долину Дер, между двумя маловыступными башнями. Навес немного выдвинут вперед сей стены; и чрез отверстие в Нем спускается и поднимается толстая веревка. Опасение от грабежа Бедуинов обратило сей монастырь в глухой затвор.

Спустившись с подъема внутрь обители, вступаешь на длинную площадь, обставленную с обеих сторон сплошными зданиями. Она чем далее тянется, тем уже становится. По левую сторону ее к южной ограде примыкают монашеские кельи, а по правую стоят так же кельи, и среди их, но в связи с ними высится, соборный, храм. Все, эти жилища пустынных отцов, построенные ломанными линиями и обмазанные глиною, – бедны, тесны, неопрятны, и некрасивы.⁴¹

Собор во имя Иоанна предтечи с приделом архангела Михаила построен в 1443 или 1448 году эры мучеников (по-нашему в 1727 или 1732г.), по благословению сто-пятого патриарха аввы Иоанна, зодчим Георгием Абу Юсефом: как это видно из Арабской надписи на срединном столпе церкви, что с правой стороны. Сей храм, под плоскою крышею с восемью безшейными полукуполами в ней, по Коптскому обычаю, разделен сквозным и перегородками на три части: алтарь же его отгорожен глухим, деревянным иконостасом кровавого цвета. Размеры сего святилища – средние. Света в нем не много. Наилучшим украшением его служит образ евангелиста Марка, писанный в Европе художною кистью. Сей провозвестник спасения в Египетской стране сидит и размышляет. У ног его лежат две книги в пергаменном переплете. Вдали видна пирамида.

В северо-восточном углу монастыря сооружена небольшая церковь во имя двадцати четырех Апокалипсических старцев. В нее сходят по каменной, многоступенчатой лестнице чрез паперть, вывершенную полукуполом, в котором есть Коптские и Арабские надписи и изображения ликов святых. Коптская надпись, довольно большая, начинается у восточного оконца словом

 и продолжается по всему окружию полукупола в двух строках. В ней виден 1420 год эры мучеников (

, нромб-год, шу-тысяча,

) который соответствует нашему 1704 году. Я отподобил эту надпись всю сполна⁴². Но никто из Коптов не понимал содержания ее. Над нею в красном поле по-Арабски написаны имена мучеников, изображенных тут весьма неблаголепно. Все они на конях. В самой вершине полу купола видится другая Коптская надпись; но она полуизгладилась. Паперть – выше самой церкви несколькими ступенями. Когда сойдешь по ним и переступишь за решетчатую перегородку: то едва при свете возожженных свечей заметишь расположение святилища. Оно длинно и узко, но довольно высоко. В алтаре его, отделенном каменным иконостасом, на котором видны полинялые лики святых, за престолам высоко на стене изображен стоящий Спаситель. Как над алтарем, так и над церковью высятся два малые полукупола. Смежно с нею находится темный придел во имя св. Антония. Алтарь его вывертшен воронкообразным и весьма узким куполом, а предалтарная часть, вдоль придела, отделена от вышеописанной церкви деревянною низкою решеткой. К этому святилищу непосредственно примыкает естественная пещера, в котором спасался преподобный Павел. Она отделена от него такою же решеткой. Когда переступиш за нее лицем к югу и ощупью пройдешь шагов двенадцать: очутиться у каменной раки сего первого отшельника. Она под скалистым навесом пещеры стоит вдоль южной стены, и мало возвышается надь уровнем пола. Облицовка ее известковая. Ничего нет на ней, пи покрова, ни креста. Не горит пред нею и лампада. Тут на левой, или, восточной стене изображен преподобный Павел, во весь рост, в финиковом хитоне; руки его воздеты к небу; ворон несет ему круглый хлебец, а два льва лигжуть его стопы. Из пещеры входят прямо в алтарь, освященный во имя сего угодника Божия. Низкий, малый, длиною в пять шагов, шириною же в четыре, почти весь занятый св. трапезою, он сообщается с побочным алтарем посредством двери. В нем темно, как в гробе; купола нет, потому что пещеру оставили неприкосновенною.

Стенная живопись во всех трех отделениях апокалипсического храма не хороша. Лица безобразны и даже страшны. В юго-западном углу его есть потаенная лестница, по которой восходят в смежную

В этом святилище малом, но светленьком, нет ничего замечательного, кроме прекрасного образа св. Кирилла Александрийского, Италианской живописи. Он прислан сюда каким-то католиком.

Напротив апокалипсического храма и церкви св. Меркурия высится зубчатая башня четвероугольная с подъемным мостом, перекинутым на крышу помянутой церкви. В ней устроен придел во имя Божией матера. Тут хранятся монастырская ризница, утварь и несколько церковных книг. С сей башни хорошо видны прибрежные высоты Синайского полуострова и остроконечная вершина тамошней горы, носящей имя св. Екатерины.

Близь западного входа в церковь св. Меркурия к братской трапезе пристроена колоколенка в Коптском вкусе. Она походит на пролетное дупло, в верху которого колокол повешен на перекладине. В него благовестят, как на Афоне, качая его за уши веревкой, спущенною до земли.

В нескольких шагах от колокольни, к востоку, находится узенький переулок. На левой стороне его ширится братская трапеза с кухней, на правой расположены кладовые клети. Близь их отдельно устроена хлебопекарная печь.

Весь монастырь есть длинный четвероугольник, разделенный на две не равные половины. Большая половина, южная, застроена сплошными зданиями, а меньшая, северная, занята садом и отчасти храмом во имя апокалипсических старцев, с приделами его. В саду растут виноградные лозы и разные плодовитые дерева, как-то: финичия, маслины, гранаты и абрикосы. Этот сад пустынные отцы возделывают тщательно.

За садом ширится большой двор, обнесенный каменными стенами. В северо-западном углу его устроен крытый водоем. Он наполняется пресною влагою из того самого источника, струями которого утолял свою жажду преподобный Павел. В его время этот источник протекал в долину Дер мимо пещеры, осененной развесистым финичием.

Высокие и крепкие стены монастыря складеные из тесаных камней пополам с дикарем. Все они, кроме восточной, прямолинейны.

Обозрев обитель, я спустился с подъема ее м в своей палатке провел вечер и ночь мирно. Хвала Богу за все!

В половине пятого часа по полуночи послышался благовест к обедне. Было холодно. Мы поднялись в монастырь и вошли в соборную церковь пред самым началом священнодействия. Игумены Дауд и Павел, и диакон Феодор, уже облачились в белые хитоны и такие же наглавники. Четыре же иподиакона предстояли у престола в своих рясах.

По возношении фимиама началась проскомидия. Авва Павел поднес к царскими вратам пять просфор и сткляницу с красным вином на блюде. А авва Дауд, стоя в тех же вратах лицом к западу, взял одну из просфор, благословил ее крестообразно указательным перстом, потом обонял лозное и дал обонять его авве Павлу и диакону Феодору. Оно признано было ими уставным. После сего все служащие обнесли эти дары кругом престола, молча: только один диакон тихо возглашал по-гречески: άγιον χαι τιμιόν δωπον – т. е. святой и честный дар. Проскомидия состояла в потирании просторы пальцами и в безмолвном воспоминании имен живых и умерших у престола.

По окончании ее послышалось чтение из деяний апостольских, из соборного послания Иоаннова, и из рядового апостола, на языках Коптском и Арабском. Их читали диаконы точно так же, как и в монастыре св. Антония.

По сем был торжественный ход по церкви с иконами распятия и сошествия Христа во ад, с хоругвями, с каждением и стройным пением под оглушительные звуки стального треугольника, звонца и медных блюд, ударяемых одно о другое. К нижним рамам предносимых икон прилеплены были восковые, горящие свечи. Сей обряд кончен был в алтаре однократным хождением кругом престола и положением икон в одном углу.

Когда было прочтено евангелие по-коптски и арабски; оба служащие игумены и диаконы вышли из алтаря и у царских врат совершили обряд святого лобзания. Они прилагали руку к руке ладонями и задними сторонами их, и целовались, не касаясь губ.

Литургия Василия Великого продолжалась по чину Коптской церкви. Необлаченные диаконы прислуживали, держа возожженные свечи, и говорили возгласы, скрестив руки на груди, но не причащались. Св. тайны преподаны были только облаченным собратьям их. Когда сии приняли тело Христово; закрыли уста свои воздухами, и так неоднократно обходили кругом св. трапезы для принятия других частиц таинственного тела. Так же поступал и авва Павел. Копты причащаются с примерным благоговением и страхом. Первенствующий игумен приобщился крови из чаши, по-видимому, однажды, а всем прочим преподал ее на лжице трижды.

После литургии игумены, почетные старцы, и все мы пошли в приемную горницу. Она устлана была рогожками, кожами и коврами. Подали воду, водку и кофе. Кто хотел, пил. Я управлял разговором и вызнавал, что можно и нужно. На вопрос мой о числе священнодействуемых литургий отцы отвечали, что они служат только четыре, именно: св. Кирилла Александрийского в великую субботу, св. Григория Богослова в Господские праздники, как-то, в Благовещение, в неделю Ваий, в Пасху, Вознесение, Пятидесятницу, рождество Христово и Богоявление, и Василия Великого, одну по-коптски, другую по-гречески, в прочие дни года. Выведывал я у них и о преждеосвященной литургии, и о временах освящения воды, и узнал, что сей литургии давно не служат Копты в следствие патриаршего запрещения, по случаю пожрания Даров змием, воду же святят в Богоявление, в великий Четверток, и в день Петра и Павла. Взаимно старцы узнали от меня число наших литургий и наши водосвятные дни. Была речь и об иконопочитании. Рассуждая о нем, я примолвил пустынникам: «вы, как видится, чествуете св. образа. Но иконное писание у вас не художественно. Отправьте в Россию двух – трех молодых послушников для обучения сему священному искусству». – Пустынные отцы отговаривались от сего, поставляя на вид свою скудость. А один из них поведал, что он в бытность свою в Иерусалиме видел св. образа, писанные в России, и восхищался нашею церковною живописью. При этом он припомнил, что «лет девять назад, один Русский монах в Иерусалиме уверял его, что когда мусульмане овладели Египтом (641 г.), тогда Мареотские иноки, подвизавшиеся близ Александрии, ушли в Русские страны». Это известие породило во мне желание посетить Мареотскую пустыню. Авось, в тамошних опустелых скитах я найду какой ни будь след Русский.

Высказав это желание Коптским отцам, я заговорил о заслугах монашества в отношении в распространению христианской веры у разных народов, перечислил знаменитых учеников св. Антония, основавших св. обители в разных странах, как путеводные светочи, и кстати попросил старцев поведать мне историю их монастыря и настоящее состояние его. По словам их, преподобный Павел родился в Александрии.⁴³ Однажды он на похоронах сильно почувствовал суету и ничтожность сей кратковременной жизни, и блаженную вечность и славу жизни будущей, и под влиянием этого чувства решился покинуть мир и все утехи его, и ушел в здешнюю пустыню, где и спасался безмолвно в пещере до тех пор, когда Бог, вселил, душу ого в рой сладости, Св. Антоний похоронил его здесь с помощью двух львов, и на месте его подвигов основал малую обитель. Со временем она увеличилась и украсилась щедротами благочестивых христиан. Когда же был разорен монастырь св. Антония; тогда и она подверглась той же участи и долго оставалась в запустении. Но патриарх Гавриил восстановил ее и населил Нитрийскими монахами. Потом сто- третий патриарх Иоанн⁴⁴ во второй раз собрал в нее иноков; и она служила училищем. Ибо из Антониева монастыря посылали в нее молодых послушников обучаться церковной грамоте. Случились разгласия между братьями обеих обителей. Павлиты удержали питомцев своих, отделились от Антониан, и поступили в непосредственное ведомство Коптского патриарха. Ныне в обители спасаются тридцать два монаха, да в сборах труждаются шестьдесят старцев. Их игумен Аклодиос (Клавдий) пребывает в Буше и занимается сельским хозяйством. Однако его хотят сменить. Обитель, при всей бедности своей, делится насущным хлебом с окрестными Бедуинами. До Мегмета Аля паши она кормила их по страху, а теперь делает это по милосердию.

Сколь ни кратко было сие повествование, без обозначения времени событий; но я был доволен и этим подаянием пустынных отцов, и поблагодарив их за братское общение, ушел в свою палатку.

В четыре часа по полудни любознательность опять повела меня в обитель. Мне хотелось узнать: нет ли там каких древних рукописей, достойных внимания. Желание мое отчасти удовлетворила пустынные отцы. Они показали мне арабскую рукопись в лист, в двух частях, содержащую жизнеописания Александрийских патриархов их, начиная от евангелиста Марка, до семьдесят четвертого владыки Иоанна. Он последний описан во второй части. При виде сей книги любопытство мое разгорелось. Но по краткости времени невозможно было пересмотреть ее всю. Посему я велел переводчику своему найти житие Коптского патриарха Вениамина, при котором Египет завоеван был Арабами, и перевести его мне.

Вот содержание его:

«Вениамин в юности своей оставил отца и мать, и ушел в пустыню спасаться. Там явился ему ангел и сказал: «ты достоин пасти овцы Христовы.» В самом деле его сделали патриархом, после того как Персы овладели Египтом при Греческом царе Ираклии. Но когда сей государь в свою очередь изгнал оттуда поклонников огня, ангел опять явился Вениамину и сказал ему: «беги отсюда.» Патриарх убежал в Мариут в Уади Хабиб, в монастырь св. Макария. А Ираклий и исполнитель воли его Могогас принуждали Египетских христиан принять Халкидонское вероисповедание. Одни из них приняли оное, а другие отвергли. Ираклий сожег Бока, брата Вениаминова, за упорство в монофизитстве, других заточил, прочим угрожал потоплением в море и в Ниле, а единоверцев своих ласкал, награждал, и назначил им единомышленных епископов. Однажды ему приснилось, что обрезанные отнимут у него Египетскую область. Он подумал о Евреях и велел крестить их. Но явился Магомет. Обрезанные почитатели сего лжепророка, еще при Ираклии, завоевали Сирию. А в 357 году мучеников (641 нашем) Халиф Омар письменно объявил ему войну, разорил крепости в Египте и сжег Греческий флот в пристани Александрия.

Жители ceго городи прознали власть победителя; и он дал им большие льготы. Однако Арабы сожгли церковь евангелиста Марка, что у моря. Во время пожара один хозяин судна, христианин, тайно взял главу сего евангелиста и отплыл с нею. Омар пожелал знать, где находится Beниамин, и приказал возвратить его к Александрию. Патриарх явился туда после тринадцатилетнего бегства, и был представлен Халифу. Завоеватель принял его, благосклонно, и сказав, что он еще не видывал подобного ему человека Божия, просил его помолиться, чтобы Бог помог ему завоевать Пентанель, и примолвил; «когда это сбудется, тогда проси у меня, чего хочешь». Вениамин помолился в присутствия Халифа. Молитва его поправились и двинул свои полчища в Пентанель, Между теми патриарх успел отклонить некоторых епископов от Халкидонского вероисповедания; остальные же пребыли тверды и непреклонны в нем. – Что же случилось с тем христьянином, который взял к себе на судно главу евангелиста Марка? Он никак не мог удалиться от берега Александрии, и возвратившись в пристань поведал сие чудо правителю Е…., а сей возвестил оное Вениамину, который и взял с корабля св. мощи. Тогда правитель дал сему патриарху кучу денег для обновления церкви евангелиста»....

Тут игумен Дауд прервал чтение наше и с усмешкою сказал: «если бы я знал Московский язык, то перевел бы все ваши книги». Я понял, что в душу его закралось подозрение касательно моей любознательности, и отвечал ему: «что ж? пошлите в Россию молодых монахов; они в два – три года научатся там говорить по-русски, и принесут вам знания и искусства» – «Но они у вас сделаются православными?» возразил авва. Я отвечал ему: «вольному воля, спасенному рай! Однако знайте, что мы никого не принуждаем переменить веру».

Водворилось молчание. Переводчик, мой еще держал в руках любопытную рукопись; и я испросил у Коптских отцов позволение прочесть житие 74 патриарха Иоанна.

«Он избран был в 905 году эры мучеников (1189 г.) епископами и житенлями Каире против воли его. Ученый, добродетельный набожный, девственник, но не монах, Иоанн любил, нищих и подавал им, щедрые милостыни, церковью же управлял, в течении четырех, голов султане Саладине, скончавшемся в Дамаске».

Возвратив старцам рукопись, я спросил их: есть ли продолжение истории остальных патриархов?

– Есть в Каире у вашего владыки; отвечали они.

– Не помните ли вы имен предшественников его?

– Помнив не многие. Пред ним святительствовал Марк, пред сим Иоанн, пред этим другой Марк. Прочих не помним.

Этим кончилась наша беседа. Вечерело. Я воротился в свой стан.

Ночь была светлая и тихая. Луна, ученица солнца, занималась своим делом, отливом Чермного моря. Наши проводники варили себе кофе и разговаривали по своему. Я с о. Феофаном долго прогуливался близь своего кочевья и рассуждал с ним о том, что непременно в здешнем месте подвизался преподобный Павел Фирейский. Сличение этого места с житием сего угодника Божия поселяло в обоих нас твердую уверенность, что мы видели и почтили первую колыбель монашества. В помянутом житии сказано, что Павел нашел у одной горы пещеру, которой устье заслонено было ветвями дикого финичия, и что она находилась близ родника воды, протекавшего малое пространство, и терявшегося в земле не далеко от своего потока. В самом деле естественная пещера, включенная в монастырский храм апокалипсических старцев, находятся подле скудного источника. Дерево у ней срублено: но за то другие дикие финичии, закрывающие своими верхними и нижними ветвями другие соседние источники вне обители, живо напоминали нам, что подобным образом применялась и заслонялась и пещера Павлова. – Около нее он нашел развалины домиков и в них – резцы, наковальни и молоты; ибо тут в царствования Клеопатры и Марка Антонина делали фальшивую монету. Замечательно, что и в последствии в монастыре первейшего отшельника монахи занимались этим запрещенным ремеслом: что и подало повод к разорению его вместе с обителью Антония Великого. – В житии преподобного Павла упомянуто, что когда св. Антоний, по откровению свыше, пошел из своей пещеры отыскивать жилище сего праведника, то достиг до него в два дни. И мы оттуда же доехали сюда в два дни. – Эти верные признаки не оставляли в нас и тени сомнения о подлинности места подвигов и успения человека Божия, носившего хитон финиковый. Нам приятно было находиться на этом месте; и радость наша увеличилась еще более, когда мы над самым теменем соседней горы увидела две звезды рядом. Они напоминали нам Павла и Антония. Любуясь ярким светом их, мы говорили друг другу: и в нас должен сиять свет Аристов.

Жизнь наша подобна ристалищу. Достигаешь предуставленной цели и с победною радостью отходишь, оставив у нее или имя свое, или дар обетный, и унесши с собою приятные и поучительные воспоминания.

Достиг я своей цели: видел первейшую колыбель монашества, укрытую в скалистых горах, далеко, весьма далеко от Петрополя, где в Академической церкви облекли меня, еще молодого, в мантию, куколь и сандалия. Светло мне было у этой колыбели. Здесь я лучше понял, что истина есть святое житие, и оплакал ложную жизнь свою. Здесь я лучше понял, что житие святых есть чистое зеркало, в котором видно неземное достоинство души, и возжелал даров небесных. Здесь я лучше понял, что единственное благо, какое нам дано, благо драгоценнейшее, есть наша душа, и сокрушаясь о том, что мы всего менее заботимся о ней, пламенно просил у Бога благодати, побуждающей ее к спасению.

Утро у сланых источников пр. Павла.

Написав эти строки, я приказал готовить верблюдов в обратный путь и поднялся в монастырь. Там пустынные отцы совершали Божию службу. Душа моя возжадала.... молитва в темной пещере преподобного Павла утолила жажду ее.

Оттуда я прошел в собор, освященный война Предтечи, обитавшего в пустыне Иорданской. Тут старцы, с костылями под мышками, чинно стояли у стен на молитве. Старшему из них я вручил 300 пиастров. Он безмолвно принял мой вклад и немедленно положил его на- пол, вдали от себя, дабы собратья видели пенязи, и дабы никто из них не заподозрил его в утайке , их части. Такая тонкость иноческой нестяжательности, такая осторожность, такое обнаружение общежительного братства крепко понравились мне. Я перекрестился, помолился на восток, обратился к западу, в пояс поклонился пустынным и строгим отцам, и они поклонились мне в пояс. Таково было наше прощание!

В семь часов поезд мой двинулся в Уади Дер. Прохладный ветер дул нам с севера; и в нем каждый из нас ощущал родное веяние, кто Костромское, кто Орловское, кто Петербургское, кто Днестровское. Так дух Божий, идеже хощет, дышет: но дыхание его приемлется разно по разному настроению душ крещенных.

Спустя три часа езды, при слиянии долины Дер с Уади-Род-иль-Ефенди, налево от дороги и вблизи от нее, Арабы указали мне в ряду бугров один холм и поведали, что в нем ископаны большие пещеры. Неугомонное любопытство понудило меня видеть их в чаянии найти затворы древних подвижников. Я пошел туда пешком и осмотрел пять пещер, из коих одна, высокая и широкая, простирается в длину на 53 шага, прочие же – гораздо ниже ее, однако не узки и не коротки. С первого взгляда заметно было, что они иссечены недавно. А один кусок блестящего камня, в роде желто-белого мрамора, ясно доказывал, что в этой каменоломне добывали колонны или платы для мечетей и домов Египетского паши. Да и проводники мои говорили, что тут работали франки. Понятно, что работами распоряжался какой-то европеец Род; и его прозванием наименован весь пещерный холм с соседнею долиною. И так чаяние мое не сбылось.

Прежняя дорога, как знакомая, кажется короче, но проходится не без скуки. Я, едучи по ней, чувствовал то веселие, то уныние.

Миновав прежний ночлег, где бедуины потешались своими играми, мы поднялись на ет-Тарефский мыс. Утомителен переход чрез хребет и взволнованные склоны его. Тут отражение света от песку производит воспаление в глазах.

В три с половиною часа по полудни поезд наш расположился ночевать на чистом поле, Ражбэ, под ясным небом. Шатры водружены. Все утомлены. Покой, бездумье и безмолвие наше ладили с угрюмою пустынею.

Когда солнце закатилось; я воспел хвалу всевышнему Владыке.

С рассветом дня на месте нашего кочевья осталась одни следы людские и звериные, но я те ветер занесет песком. Суетно было бы путешествие, если бы после него не оставались другие неизгладимыя напечатления, т. е. воспоминания и описания его. В котомке путника, кроме хлеба и соли, неотменно должно быть перо. Тленно это орудие, но не таковы черты его. Им надолго изображается все, что видит око, слышит ухо, чувствует сердце и познает разум.

В конце девятого часа по полуночи мы благополучно прибыли к монастырю св. Антония и у подъема его поставили свои кущи в надежде уехать завтра восвояси. Тут я еще раз расспрашивал о. Дауда о Коптах и узнал, что:

1) Нынешний владыка их Петр до патриаршества был митрополитом Абиссинским, однако не ездил в Эфиопские страны.

2) У Коптов соборов поместных ныне не бывает.

3) Народ и священники избирают себе епископа и в Каире у патриарха своего испрашивают утверждения и рукоположения избранного, по большой части, из монахов.

4) Все епископы, кроме Абиссинского Митрополита, в каждые два или три года, приезжают в Каир, и дарят патриарху, кто 70, кто 80, кто сто ардебов пшеницы,⁴⁵ и каждый жертвует ему двадцать овец, десять кувшинов скоромнаго масла, и постольку же сыра и елея.

5) Епископы суть судии народа. Они приводят в исполнение духовные завещания, разделяя имущества покойных между их родными.

6) Рукополагая священников, они дуют им в уста, в знамение пренодания им Духа Святого.

7) Копты, мужчины, приобщаются порознь тела и крови Христовой, а женщины и девицы – одного тела, орошенного таинственною кровью, потому, что строгий обычай не позволяет им открывать лица даже и в церкви.

8) Св. Тайны преподаются возрастным после исповеди.

9) Грудных младенцев священник причащает, влагая им в уста конец указательного перста своего, омоченного в кровь Христову, и вливая несколько капель воды.

10) Копты воздают боголепное поклонение Божией матери, и ублажают ее обрадованиями. Акафистами.

11) Много у них напевов, или гласов церковных: а главные два – радостный и печальный. Первый называется, коровий.

Таковы прибытки знания моего в настоящий день. Не велики они, но ценны. Я простился с наследниками пустыни Антония Великого братолюбно, и вручил им 1200 турецких пенязей на нужды их обители. Они приняли вклад мой с благодарностью и снабдили меня хлебом, водою и угольями. За то спаси их Отец щедрот и всякие утехи.

Ночь светла. Пустыня тиха. Земля холодна. Освещенные горы бросают длинные тени. Мой табор спит, а я бодрствую. Мне приятно смотреть в небо. Там звезды горят и дрожат. Горите вы звезды, горите как свечи пред ликом Ветхого деньми. С вами и дух мой разгорается, как пламень, и несется к престолу Божества.

Утром в половине шестого часа мы отправились в обратный путь. Спустя тридцать минут по отъезде, я оглянулся назад и заметил, что монастырь св. Антония как бы сравнялся с землею. Видны были одни зеленые вершины финиковых дерев.

Еду и думаю: все суета сует под солнцем. Итак, неудивительно, что некоторые люди уходят в пустыни, чтобы жить там для Бога.

Еду и припоминаю: авва Антоний однажды видел все сети врага, распростертые по земле, и вздохнув сказал: кто же избегнет их? но услышал глас говорящий ему: «смиренномудрие».

Еду и припоминаю: преподобный Павел Фивейский, свидевшись с аввою Антонием пред кончиною своею, говорил ему: «Ты видишь пред собою человека, который скоро обратится в прах. Но так как любы вся терпит; то прошу тебя, поведай мне: в каком состоянии находится род человеческий; в древних городах строятся ли новые кровли; какая власть управляет миром; есть ли в живых такие люди, которые еще обманываются прельщениями демонов».

Еду и думаю: пустынник, молясь о всем мире, иногда чувствует в себе неодолимое желание знать, что делается в нем; торжествует ли там истина над заблуждениями и добродетель над пороком.

Еду и думаю: авва Антоний ощущал в себе силы неизъяснимые, слышал гласы таинственные, имел видения божественные, и учился и учил жить для одного неба. За то лик его найдешь даже на острове Белаго моря, где читают наставления его, и подражают житию его.

Еду и думаю: как ткомое полотно не остается все в руках ткача, и большая часть его свивается на навой: так душа избранника Божия по той мере, как приобщается к сонму прочих душ, даруя им свое слово и свой образ бытия, ввивается в историю всемирною.

Еду и думаю: в царстве духовном есть закон, по которому, как только сообщится людям новое верование, оно немедленно устремляется в новые страны, и там укореняется. Как родник воды, произникший из скалы, или из чащи лесной, течет оттуда к отдаленному морю, или озеру, которого не знает; как перелетная птица, оперившись, улетает из гнезда своего в другое поднебие, которого не ведает: так новое верование не ограничивается местом своего первого появления, а распространяется, сколько можно, далее, и в самой природе вещественной находит себе такие места, а в искусствах человеческих – такие образы, какие соответствуют ее духу. Христианство в начале сосредоточивалось у Тивериадского озера в двенадцати рыбарях; а потом? во всю землю изыде вещание их, и в концы вселенные глаголы их. И эта вера проникла в дремучие леса, в угрюмые пустыни, в неизходимыя горы, в неведомые страны, где никакое образование не предваряло ее. Не столько под пламенным небом Азии и Африки, сколько в лесистой Европе и Америке она соорудила свои храмы всезиждительному Богу Спасителю и Младенцу пренепорочные Девы в непочатых лесах, на целиковых степях, у прозрачных источников, из которых пили лишь елени и врабии, и там, где бывают пламенные, но не жгучие сияния на небе, где падают белейшие снега, и где не тают незапятнанные льды. Все высшие силы и стремления человеческого духа и добродетели сердца, – тяготение к Богу, прозрения, видения и чудодействия, самоотвержение, презрение мира и сует его, покаяние, успокоение в вере и надежде, ангелоподобную жизнь, она развивала, настраивала и усовершала в неблазненных песках Ливии и Месопотамии, в безмятежных горах богошественнаго Синая, в плачевных юдолях и пустынях Иордана и Мертваго моря, в неискусительной чаще неприступного Афона, в спасительных пещерах гор Киевских, благословенных десницею первозванного апостола» Христианская вера, принесенная с неба и призывающая нас к небу, воздвигла на высоких горах и холмах ев. обители, как светочи людям, ходящим во тьме, а на храмах утвердила высочайшие стрельчаты, как бы персты указывающие нам путь вознесения душ в небесные обители. Она под звуки пророческой арфы и под глаголы апостольской проповеди настроила речи полудиких народов».

Эта думы настроили мою душу к славословию Бога; и я воспел священную песнь: Тебе бога хвалим, тебе господа исповедуем. Тебе предвечного отца вся земля величает. Тебе вси ангели, тебе небеса и вся силы и проч.

Приближался полдень. Было весьма жарко. Вся Арабайская долина белела под маревом; и в этой призрачной воде кочки и кусты казались рослыми деревами.

После полудня вдруг забушевал крепкий западный ветер, и от поры до поры набегал на нас, возметая зыбучий песок. По его палящему зною и порывистым напорам мы догадались, что нас провожает тот же Семум, который встретил поезд наш в здешних местах. Быстрота его ни с чем несравнима. Его не обогнали бы Аравийские кони, и не опередили бы Нильские ласточки. Быстрее его лишь полет нашей мысли. А сила его крепка изумительно. Сей вихрь пустынный, шумя, завывая, зыча и бушуя, приражаясь к горам и отражаясь от скал, устремляясь впрямь и вкось, омрачая и обливая все небо как бы растопленной медью, шевелил придорожные камни, и от поры до поры схватывал целые холмы песчаные и бросал их, где ни попало. В эти страшные минуты все верблюды под нами быстро поворачивались задом к налетавшим напорам Химерна, и склонив головы к земле, останавливались и стояли, как вкопанные. Тогда я понял: как в Африканских пустынях погибали от Семума целые армии и большие караваны. Они гибли от того, что животные не шли вперед и умирали от ядовитого дыхания сего палящего ветра. И во время нашего переезда чрез Арабайскую долину были минуты, в которые целые кучи песку обрушивались над нами, стоявшими неподвижно, и в мгновение ока засыпали ноги наших верблюдов почти до колен. Тогда мы робели, бледнели, молчали. Каждый из нас Богу исповедовал свои тайны. Такая остановка от таких устрашений грозной силы природы повторялась несколько раз. На нас падали крупные и горячие капли; и мне то казалось, что небо проливало горькие слезы, то представлялось, что Семум зачерпывал воду из Нила, и вскипятив ее в своих пламенных устах, брызгал ею во трепетной пустыне. К счастью, такой страшный мятеж в природе продолжался не более ста минут. Разгар его сменился жарам, а жар удушьем, удушье же длилось до вечера.

В половине четвертого часа по полудня мы достигли до прежнего ночлега нашего в Уади Арабе, и тут остановились. Истомленные, иссушенные и загорелые, мы долго не могли говорить.

Пред закатом солнца облака закрыли небо, и начал накрапать дождь, но скоро перестал. Мы отдохнули.

После ужина нашлось полезное занятие. Так как игумен Дауд взял с собою Арабскую летопись, кажется, ту самую, которую показывали мне в монастыре св. Павла; то я у него выпросил ее на несколько минут и велел переводчику прочесть, что первое откроется. Он развернул рукопись и перевел мне следующее сказание:

«В царствование Константина Великого многие Евреи сделались христианами. Один из них, ученый, представился сему государю и поведал ему, что раввины попортили Еврейский подлинник книги Бытия, убавили много лет у допотопных патриархов, дабы время пришествия Мессии не совпадало с явлением Иисуса Христа, что греческий перевод ветхого завета, сделанный в Египте седьмидесятью толковниками при Птоломее Филаделфе, есть самый верный, и что один из первоначальных списков с него обретается у старейшин еврейских и скрывается ими. Константин приказал привести их к себе; и они признались ему, что первосвященники Анна и Каиафа истребили этот список, и что копия его находится в Египте.

Тогда император повелел отыскать сию копию. Ее нашли, и сличив с нею еврейский текст книги Бытия, увидели разницу в летосчислении от Адама, так что в помянутом тексте недоставало 1389 лет».

Эжели это сказание верно; то подлинный и первоначальный список перевода 70-ти толковников утратился в Константинополе, а не в Александрия, где Омар сжег знаменитое книгохранилище ее.

Утро было прохладно. С севера дул свежий и сырой ветер, и разгонял облака, висевшие на юго-западном небосклоне.

В шесть часов мы снялись с ночлега и чрез шестьдесят минут поворотили из Арабы под прямым углом на север в Уади-ел-Хлел. Эта узкая долина с обеих сторон обставлена пирамидальными холмами. В ней есть сочная пажить для верблюдов.

Из Уад• Хлел Бедуины проведи нас в знакомую Уади Хедыр, в которой справа и слева много разнообразных бугров. Тогда минуло восемь часов.

А в три по поду дни мы расположились ночевать на другом краю долины Сеннаарской. Палатки наши поставлены были на кремнистой привыси из предосторожности от змей. Я подарил проводникам козленка. Они, обрадованные, скоро испекли его на углях под золою и полакомились им.

До рассвета мы уехали из Сеннаарской долины, желая заблаговременно поспеть к Нилу и ночевать на другом берегу его у Буша. На Бакаратской выси было холодно так, что у меня озябли ноги. Пустота и безжизненность этой местности, в моей мысли, соответствовали нашей греховности.

Холод понудил меня идти пешком. На моего верблюда сел забавник А́эш и начал представлять Английского путешественника. Он сперва подперся руками в бока свои; потом начать быстро озираться на все стороны, рукою защищая маза от солнца; наконец вынул из пазухи лоскуток бумаги, и давай рисовать виды окрестных гор. Верблюд трясет его. Милорд сердится, ворчит и дергает животное за повод. Горбун бросается в сторону: Англичанин падает стремглав, бесится, охает, хромает и ворчит на Арабов. Дружина моя смеется. Один Бедуин схватил верблюда за повод и подвел его к милорду. Хаваджа (т. е. господин) опять сел на него, и держа в руках карандаш и бумагу, начал спрашивать своего погонщика:

– Кто живет здесь, на этой горе? – подразумевая бедуинов.

– Погонщик, зная, что бедуины тут не живут, отвечает: куллю до хунт. (То есть, всякие звери).

– Англичанин записывает, говоря про себя: на Бакарате живут бедуины, Уль-Хуш, и продолжает спрашивать:

– Как называется вот этот холм? (указывает его вдали).

– Погонщик шутя отвечает скороговоркой: 'Акел ель Оляма, (т. е. пища ученых).

– Как?

– Акел ель Оляма.

-Акелдама? (т. е. пища с кровью?)

– Угодливый бедуин кивает головою в знак согласия. Англичанин пишет название холма Акелдама, и подзывает к себе другого бедуина, воображая, что у первого худое произношение, а у него самого чуткий слух.

Другой погонщик подходит к нему; и он спрашивает его:

– Как зовут то здание, которое белеет вдали?

– Там нет никакого здания, ефенди. Тебе мерещится.

– Как нет! Разве я не вижу?

– А! это Хаджр ер Рыкаб; (камень всадников) солгал бедуин в угодность милорду.

– Как?

– Хаджр ер Рыкаб; повторил Араб скороговоркой.

– Милорд наклонился, навел ухо, и еще раз спросив, переиначил название и записал Хаджи-Рика.

Такая забава Аэша потешила дружину мою тем более, что на бронзовом лице его попеременно выражались самым резким образом любопытство, самолюбие, гордость, нетерпение и гнев. В числе проводников наших был один Негр. Я подозвал его к себе и спросил: каким образом торговцы невольниками достают его братию. Он отвечал: «нас маленьких они крадут в лесах, куда наши отцы и матери переходят на лето, а взрослых девиц берут себе будто в жены, и потом продают их». И так торговля невольниками есть самое безнравственное дело.

Я устал и сел на горбуна своего. Мне вздумалось расспросить шеха о вере и нравах здешних бедуинов. Его почтительность и расположение ко мне, степенность и чаяние подарка от меня после проводов, ручались за его искренность. По словам его:

1

На всей Аравийской полосе между Нилом и Чермным морем, от Суэса до Лукзора (Фив), ныне кочуют бедуины из племени Анези. Они переселились туда из-за восточного берега сказанного моря, из страны, называемой Гжас, назад тому шестьдесят лет. А до пришествия их тут обитало бедуинское племя, Хдем, которое теперь малосильно, и кочует в окрестностях Каира.

Трехлетнее бездождие в Гжасе понудило Анезиев выселиться оттуда. Они мирно пришли в Египет в числе сорока душ мужеского пола с женами и детьми. А ныне их считается тысяча душ, одних мужчин. Такая прибыль произошла от ежегодного переселения Анезиев из Гжаса.

Эти бедуины прибыли и прибывают в Египет, не испрашивая позволения у паши, и не взносят ему никакой подати. Напротив он ежегодно дает им 6000 пиастров, лишь бы они жили в пустыне и охраняли при-нильские селения от разбойников.

2

Они веруют в Бога вездесущего, всемогущего, премудрого и всеблагого, который сотворил небо, землю и все, что есть в них.

По их мнению сатана восстал против Бога и пал.

Первый человек был Адам. Он жил в раю и питался одними плодами, кои без всякого остатка всецело обращались в его соки, но не утучняли его при благовонном испарении тела. Когда он вкусил от запрещенного древа; тогда телесные отправления в нем изменились противоположно. Он начал мучиться тем, чего прежде не испытывал, и, смрадный и грешный, был изгнан Богом из рая в пустыню.

От первозданного и согрешившего Адама произошли все люди. Хотя они грешат; но милосердый Бог простит и помилует их всех.

Души бедуинов по смерти тел собираются в Иерусалиме и Хевроне, и там пребывают вечно. Эти два священные города суть две цистерны душ⁴⁶.

Вечером бедуины тайно молятся Богу так: «Боже, прости мне нечистые мысли мои; прости мне гнилые слова мои; прости мне не добрые дела мои»⁴⁷.

3

Все бедуины – многоженцы. Их помощницы редко рождают близнецов, и еще реже по три младенца. Новорожденных они обмывают верблюжьей водою, дабы зрение их было острее и крепче, а в песок их не кладут. Бедуинка в куще прядет верблюжью волну, которая обыкновенно снимается весною, и ткет из ней полотна. Она не смеет сказать мужу ни одного неприятного слова. Бедуин пасет стада, охотится за дикими сернами, рубит дерева в горах, Атаге, Галале, в в других, обжигает их, и возит уголья в Каир на продажу.

Пустынные Арабы имеют некоторые астрономические сведения. Они, по преданию, знают названия многих звезд; о большой медведице говорят, что четыре главные звезды в ней представляют гроб, а остальные три – девиц, кои плачут у сего гроба.

Провожавший нас шех, степенный, кроткий, тихий, благоразумный в добросовестный, имел пятьдесят лет от роду, но казался старее. Во все путешествие я не видал, чтобы он смеялся.

Сегодня по прежней дороге мы шагали в течении одиннадцати часов и крайне изнемогли; но когда переправились чрез Нил, радость оживила нас. Тут гуммосу Дауду из Буша принесли патриаршее письмо. Он прочел его нам. Коптский владыка выражал свое сожаление и радость: сожаление, если я не застал игумена Дауда в Буше: радость, если он поехал со мною в монастыря.

Примечание. Обратное путешествие из монастыря св. Антония мы сделали в три дня. Но проводники наши по договору получили деньги за четыре дня.

Утро было ясное и теплое. Нил блестел, как зеркало. Я радовался том, что исполнилось мое давнее желание видеть колыбели монашества. Спутники мои были благодушны. У иеродиакона перестала болеть рука.

Гуммос Дауд рано уехал в Буш и в восемь часов прислал за нами верховых лошадей. Но один я с переводчиком отправился к нему в гости; присные же мои остались у Нила отдыхать.

В Бушском подворье встретили меня монахи в почетные Копты с отменным уважением и радушием. В присутствии их я искренно благодарил гуммоса Дауда за сопутствие мне по знойным пустыням. На мою признательность они отвечали радостью о благополучном возвращении нашем.

Увидев в шкафе несколько Арабских книг, я спросил монахов: где они печатаны, и что в них содержится. Гуммос Дауд отвечал мне: «все они напечатаны в Англии и присланы оттуда в дар нам; но владыка препроводил их сюда для поверки и оценки, – стоят ли они того, чтобы раздавать их по церквам. Что касается до их содержания, то загляните в них сами». Я наудачу взял одну книжицу, и развернув ее, подал переводчику, чтобы он прочел две – три строки. Мой Фадлалла начал переводить: «на границе Асины жил человек, по имени Пахомий. Он сделался христианином в Дафанском округе в деревне Шанасать». Оказалось, что в этой книжице содержатся жития некоторых святых. Потом авва Дауд подал мне печатную псалтирь на Арабском языке. Перелистывая ее, я заметил рад каждым псалмом чернилами написанное по-Арабски какое-то имя, и подумал, что Копты, читая псалмы, поминают в молитвах эти имена, но не доверяя своему мнению спросил: что значат эти надписания. Авва Дауд поведал мне, что над каждым псалмом начертано имя Коптского патриарха; над первым – имя евангелиста Марка, над вторым – имя его преемника, и так далее; на 109 псалме значится нынешний патриарх Петр. «Ибо, по мнению нашему, -прибавил он, сколько есть псалмов, столько будет у нас патриархов; после 150 владыки нашего последует кончина мира и второе пришествие Христово».

Такая нечаянная замысловатость удивила меня; и я кстати попросил гуммоса переписать для меня с этой псалтыри имена Коптских патриархов: что и было исполнено скоро, к великому удовольствию моему.

Из Буша я воротился в свои стан к обеду. Тут ожидал меня почтенный шех наш со всею дружиною своею. Угостив его, чем Бог послал, я расплатился с ним и одарил его особо, и всех проводников особо⁴⁸. Пустынный старейшина простился со мною, как с дорогим приятелем, и поцеловал мою руку. Целовали ее и все прочие бедуины. Наконец я пожелал им всех благ, говоря: «Бог да благословит вас, добрые люди, и да подаст вам, и женам вашим, и детям вашим, доброе здравие и долгоденствие, дождь ранний и поздний, и всякое благопотребное утешение и умножение скота вашего. Ежели у вас теперь есть тысячи верблюдов; то да дарует вам Бог тьмы их». Такие благожелания мои умилили чад пустыни. Еще раз они целовали мои руки и ушли в свое место. Не без сожаления мы расстались с этими Бедуинами. Ибо они услуживали нам в дороге весьма усердно. Проворные, терпеливые, скромные, честные, добрые, они ходили с нами за 30 к. сер. в день.

Гуммос Дауд за сто пиастров Египетских нанял нам простую и некрытую, но просторную лодку для обратного плавания в Каир. У кормы ее мы развесили свою палатку, кое-как прикрепив ее к мачте и к бокам, дабы не палило нас солнце. А слуги и вещи помещены были в глубоком дне ее. Когда все было готово; авва Дауд простился с нами братски: и мы простились с ним, изъявив ему тысячи благодарений и тьмы благожеланий за сопутствие нам в пустынях. Он уехал в Буш; а мы весь день пробыли на своем месте. Нас задержал противный ветер.

В два часа по полуночи лодка наша отчалила и поплыла тихонько вниз по Нилу, но прошла весьма малое пространство, потому что ветер был не наш. Реис, Копт, зная, что всякое усилие против ветра на Египетской водотечи бесполезно, рано пристал к берегу у одной деревни; и тут мы принуждены были дневать и ночевать.

От скуки я пересматривал свои путевые заметки и расспрашивал лодочников о Ниле. По их уверению, в этой реке вода начинает прибывать после праздника архангелу Михаилу, совершаемого в двенадцатый день июня⁴⁹, и возвышается в продолжении двух месяцев до коптского праздника Кресту, после которого чрез семнадцать дней начинает убывать, и постепенно умаляется в течении шестидесяти дней. И так от 12 июня до 12 августа она прибывает; семнадцать дней держится в полном разливе, и в конце октября входят в свои берега. Судовщики говорили мне, что Нил разливается в одно и то же время как в Нижнем, так и в Верхнем Египте.

Утром на этой водотечи было так холодно, что все мы закутались в шубы. Дух крепкий ветер противный. Однако Реис поставил парус и пошел ломаными линиями. Но и при этом способе плавания проходилось весьма малое пространство. Ибо для лодки не доставало раздолья, и во многих местах нельзя было подходить к берегам близко по причине мелководья. Реис выбился из сил, и за два часа до полудня пристал к левому берегу Нила у деревни Масандэ, смотрящейся в эту реку с крутоярья. Мы были в самом неприятном расположении духа.

Подле нашего судна стояла малая лодка, которую в первый раз спустили на воду. Хозяин ее ввел на нее откормленного овна, и зарезав его на самом носу, вымазал теплою кровью всю переднюю часть челна снаружи. Понятно было, что он совершил обряд своей веры. Я спросил своих лодочников о значении его; и они сказала мне, что хозяин новой лодки принесь Богу жертву, дабы дьявол не сгубил ее на Ниле.

Крепкий ветер противный задержал им в этом месте на всю ночь.

Ветер – тот же. Мы ушли недалеко, и стоим у берега в одном ненаселенном месте.

Ветер свищет. Волны хлещут. Нил клокочет. Пыль кружится. Небо мрачно.

Новый Каир близко, да нельзя подъехать к нему. Все другие челны летят оттуда: а у нашего крылья подвязаны. Что ж делать? Терпеть.

Наконец Рейс в два часа по полуночи отчалил от скучного ночлега и с помощью паруса, весел и шестов добрался до старого Каира в три часа по полудни. Тут я высадил переводчика на берег и велел ему известить владыку Иерофея о нашем возвращении и просить его прислать коней к Булакской пристани. А мы поплыли туда на лодке под парусом. Плывем, направляясь то к одному, то к другому берегу Нила, и так оспариваем у ветра близость к Булаку. Не далеко от сего предместия Каира маленький челн, правимый отроком, летел на встречу нам под парусом. У кормы его стоял Негр и на длинном поводе держал плывущего коня. Челн летит: конь плывет борзо. Челн вдеть тихо: конь настигает его. Тот ускоряет ход свой: этот устает и отстает. Негр спускает парус и подзывает коня: конь подплывает к Негру. Так лечат в Египте какой-то недуг сего бранного животного.

От старого Каира до Булака очень близко. Но мы уже в шесть часов вышли на вожделенный берег. Патриаршие кони унесли нас в Каир.

Здесь я провел остальные дни мая в собеседованиях с патриархом Иерофеем и в ученых занятиях.

Его блаженство, выслушав рассказ мой о трудном путешествии нашем в монастыри св. Антония и Павла, удивлялся нашему терпению. «Вы, Русские, – говорил он, – железные люди. Самые женщины у вас закалены особенным образом. Я никогда не забуду той Русской поклонницы, которая с сляченными ногами недавно съездила на Синай сухим путем и воротилась благополучно. Не знаю: что в вас крепче, кости и мышцы, или вера и благочестие, или то и другое равно твердо и несокрушимо». – «То и другое»; сказал я и примолвил: снега и вихри нас укрепляют; частые громы и молнии придают нам отвагу: а с верою и с знамением крестным мы готовы в огонь и в воду».

Владыка спрашивал меня: нет ли каких следов пребывания Греческих монахов в посещенных мною монастырях? Я отвечал: никаких! Там не видать ни сосуда, ни иконы, ни книги, ничего Греческого.

Бог дал мне досуг; и я воспользовался им. Рукою моею переписаны были самые важные главы любопытной рукописи Газского митрополита Паисия о нашем патриархе Никоне. В молельне владыки Иерофея я заметил в числе настольных книг одну такую, которая по старинному переплету показалась мне достойною внимания. Я развернул ее. Открылся рукописный чин председаний всесвятейших патриархов (Ταξις προκαζεδριον των καωαγιοτα των πατριάρχων) с перечислением подведомых им епархий во время царя Льва Мудрого. После чина помещены любопытные для нас статьи: а) письмо вышеупомянутого митрополита к Русскому боярину Петру Михайловичу о том, что полезно хранить тайну царя, и б) разные вопросы, предложенные сему же митрополиту Государем Алексием Михайловичем о церковных предметах, и ответы на них: всех шестьдесят один вопрос. Из них видно, что у нас в то время в книгах не одинаково читался символ веры к соблазну весьма многих, инде так: и в духа святого истинного; инде иначе: и в духа святого господственного. Священники, овдовев, переставали служить литургию. Было сомнение о действительности грехоразрешения, преподаваемая вдовым священником. Не знали, что делать с теми бревнами, из которых построен храм, когда они сгниют. Случалось, некоторые архиереи налагали клятвы на мирян не всегда справедливо. Были разные недоразумения. Например, какому наказанию подлежит духовное лице, злословящее царя? Сколько архиереев судят одного епископа? Когда причащают преступников; то не повергают ли бисер пред свиньями, или, не казнят ли людей, освященных покаянием и евхаристией? Могут ли вступать во второй брак чтец и певец? Три раза в год, или однажды должен причащаться мирянин? Днем, или ночью Господь крестился в Иордане? Сколькими гвоздями Он пригвожден был, в где они теперь находятся? Как надобно слагать персты на молитву и для благословения народа? По необходимости может ла крестить младенца мирянин, или повивальная бабка? Нужны ли три погружения при крещении, или нет? Должно ли по снисхождению признать христианами тех, которые крещены не в три погружения? Архиерей, отказавшийся от управления епархией, может ли заведовать ею, или нет? и проч. и проч.

Митрополит Газский отвечал на все вопросы кратко и основательно. Не передаю ответов его, потому что по смыслу их учат и поступают у нас ныне.

Пред пасхою я обозревал книгохранилище Синайского подворья в Каире и нашел в нем рукописные беседы Ливийского митрополита Самуила, возведенного на престол евангелиста Марка в 1710 году, теперь же, при всей слабости зрения, прочел некоторые из них и велел спутнику Крылову переписать самую лучшую беседу в неделю мытаря и Фарисея⁵⁰. Самуил был вития народный и, как Илия Миниати, говорил умам и сердцам просто и внятно, пояснял истину сравнениями и пленял внимание слушателей пословицами, притчами, изречениями св. отцов и разговорным изложением проповеди.

Он, в сане архидиакона, был у нас в Москве в 1683–1684 г., и получил от царских величеств щедрую милостыню для уплаты долгов Александрийского престола и на починку западной стены храма в Александрийском монастыре св. Саввы.

Я, в сане архимандрита, спустя 167 лет после пребывания Самуила в Москве, приехал в Каир и сподобился получить духовную милостыню, – назидательное слово помянутого витии.

Пути человеков, родившихся в разных и самых отдаленных странах, иногда сближаются и перекрещиваются неожиданно.

На небе звезды в общем круговращении своем сближаются и отдаляются; но каждая идет своим путем, какой указан ей Отцом светов. На земле люди в общем движении своем сходятся; но у всякого есть своя стезя, и свой спутник – ангел хранитель. Всех же ведет Бог, куда и как знает. О нет мы живем и движемся.

Я, недостойный великих милостей Его, сподобился быть там, где Он воззвал Сына своего из Египта, и там, где всесовершительная благодать Его явила первых ангелов во плоти, Павла и Антония; и по его же благоизволению иду на Синай, возложив все упование мое на Того, Кто есть путь, истина и живот всех человеков.

КОНЕЦ.