Внутренний религиозный опыт в деле исследования и апологии христианства

Есть два пути в деле исследования всякой вообще истины – путь умозрительный, рациональный, и путь эмпирический, опытный. Так и в деле исследования истины религиозной – те же два пути, рациональный и опытный. Рациональный – это внешний, объективный, научный путь, какой предлагается в системах богословских: в них даются материал, извлекаемый и сортируемый нашим разумом, и логические выводы, тем же разумом и построяемые. Таковы научные системы и христианской апологетики. Чтобы системы эти были действительно научными, – доказательства, предлагаемый ими, должны быть, конечно, правильны, основательны, должны быть вместе и „практичны», так чтобы каждый владеющий научными приемами человек мог их проверить и ими убедиться; доказательства эти должны быть и „современны», – они должны привлекать к себе все новые и новые данные, в виду прогрессивного умственного развития человека, в виду возможности все новых и новых сомнений и возражений. Можно, конечно, верить, не требуя доказательств. Но и для самой веры сознательное, разумное убеждение имеет весьма немаловажное значение; не будем же мы отрицать значения и пользы христианской апологетики, – и пользы, при том, для всех: и для неверующего в христианскую истину, и для человека безразличного к вопросам религии и христианства в частности, и для верующего сердцем в христианство, как богооткровенную религию. Далее, материал, из которого апологетика делает свои выводы и заключения, должен исходить по возможности из опыта; ведь в наше время эмпиризм, натурализм покоряет себе многих своей очевидностью, доступностью, непосредственностью; чисто спекулятивные рассуждения не так убедительны; против того, чего нельзя оправдать и объяснить опытом, всегда были, есть и будут и сомнения и возражения: были они, напр., и против истины бытия Божия, и против богочеловечества Иисуса Христа, и против существования и бессмертия человеческой души, и против каждого из чудес или пророчеств, и т.д. и т.д. Возьмем чудеса – бесспорно сильнейший фактор в деле апологии христианской религии, фактор, притом, такой, который свидетельствуется общечеловеческим религиозным сознанием (и язычники признавали чудеса, и они выискивали или выдумывали их, усиливаясь этим доказать божественность своих религий); сколько сомнений и возражений всегда существует против них! Одни не верят в чудеса, потому что не видят их; а потому же и записи историков, свидетельства о бывших ранее чудесах считают невероятными: «чудеса ведь противоречат опыту!» – другие и видят чудо, но и своим глазам не верят, для каждого чудесного действия подыскивают какое-либо естественное объяснение: «чудес ведь не бывает в опыте, – как же им верить, когда нельзя их ни рассмотреть, ни проверить, ни повторить!». Да чудо и не совершается всегда и везде: для чуда нужна вера, нравственная подготовка, нравственная готовность принять его, как дело Божие; кто не убедится в истине религиозной из других, нравственных оснований, кто вообще не расположен к ней, кто упорствует против нее, того и самое разительное чудо ни в чем не убедит¹.

Мало сказали мы о характере научной христианской апологетики. Но и из этого видно, что путь апологета – путь долгий и трудный, требующий и развития ума, и предварительных знаний – путь, следовательно, не всем и каждому доступный; это путь науки, возможный только для людей науки или сколько-нибудь причастных к ней. И многое может включить в область своего исследования апологет: учение о религии вообще, ее сущности, происхождении, развитии, значении, – учение о религии богооткровенной в е существе, признаках и содержании, – учение о религии в ее исторических формах, – апологию христианства, как единой истинной, богооткровенной религии, и проч. Материал обильный, благодарный, возможно, что и благотворный; – но – материал внешний: можно быть ученым апологетом, с искусством и опытностью оперировать богатым апологетическим материалом и... оставаться холодным к нему: ведь богослов еще не есть религиозный, горячо верующий сердцем человек!

Систематического, научного апологетического богословия было бы достаточно для христианина, если бы религия наша была делом только знания, разума. Если бы она была чем-либо в роде философского мировоззрения или миросозерцания; тогда понятно: «разумное» должно исследоваться, обосновываться и доказываться только разумом. Но религия есть жизнь человека в Боге; она обнимает все силы души человеческой – и ум, и волю, и чувство, все духовное разумно-свободное существо человека; но воспринимается прежде всего сердцем, путем врожденного человеку религиозного чувства. Как же исследовать эту « жизнь человека в Боге», как убедиться, есть ли она в нас, и истинная ли это «жизнь»? Конечно, только одним путем – пережить в себе эту жизнь в Боге, пережить всеми силами своей души, всем своим внутренним разумно-свободным существом, подчинить ей ум, склонить к ней волю, а главное – перечувствовать ее сердцем, так, чтобы эта «жизнь в Боге» стала нашей жизнью, а не чем-то чуждым для нас. Рациональные доказательства в таком деле мало докажут; а на свидетельства других людей не всегда можно и полагаться: всегда лучше испытать и убедиться самому. Чтобы познать «жизнь», нужно отнестись к ней «живее», «внутреннее», искреннее, «субъективнее»; тогда это знание будет прямее, полнее и многоплоднее.

Вопрос об этом «переживании» нашей «жизни в Боге» нашим внутренним существом или, как выражаются, о внутреннем нашем «религиозном опыте» (т.е. опыте внутреннего переживания религиозных истин) – вопрос чрезвычайно интересный, а для апологета истинной религии – вопрос и чрезвычайно важный. Прежде всего он ставит наше религиозное знание, силу нашего убеждения в предметах нашей религиозной веры не на какую-нибудь абстрактную логическую почву, не на почву одних отвлеченных рассудочных умозаключений и доказательств, не для всех, может быть, убедительных, не для каждого и убодоприемлемых. Религиозный опыт ставит дело прямо на совершенно конкретную, эмпирическую почву, на почву опыта, опытного убеждения, личного переживания, и потому естественно должен и привлекать к себе преимущественный интерес и покорять себе умы и сердца своим опытным, наглядным доказательством. Ведь как мы обыкновенно убеждаемся в чем бы то ни было? Конечно, путем опыта, опыта нашего личного, нами пережитого или переживаемого, все равно – однажды мы что-либо пережили или постоянно это переживаем, испытывают ли это и другие люди или только мы одни. Другим людям иногда есть основание не верить; и нам другие могут не верить; но что пережили мы сами, что связано с нашей жизнью, тому мы, конечно, верим и будем верить; что мы сами испытали, то для нас и есть самое достоверное; не будет же человек отрицать то, что связано с его личностью, что составляет действительный факт в его существовании. Если, таким образом, говорить о личном внутреннем переживании религиозных истин, то нельзя не признать, что такое переживание есть столь же несомненное, опытное, эмпирическое доказательство, как и доказательства других истин, существующие в других областях человеческого знания – в науках, напр., и естественных и гуманитарных; разумеется, в естествознании доказательства почерпаются из натурального, добываемого внешним опытом, внешним наблюдением, впечатлениями, получаемыми при посредстве наших внешних чувств; но в области гуманитарных наук средством доказательства служит по преимуществу опыт внутренний, самонаблюдение, самосознание и т.д. Если не по происхождению и не по содержанию, то по характеру близок к нему и внутренний опыт религиозный. Мы можем внутренно убедиться в предметах нашей религиозной веры, можем проверить их на себе, можем слышать или читать о подобной проверке от других, заслуживающих доверия лиц. Не мало для этого есть источников, не мало есть исторических свидетельств; это – писания пр. Макария Великого, Антония Великого, Исаака Сириянина, бл. Августина, Симеона нового Богослова, еп. Феофана затворника, о. Иоанна Сергиева Кронштадского и др. Довольно почитать творения этих богоодаренных мужей, чтобы видеть, что много тайн духовной жизни знали они не по умозрению, а по собственному внутреннему опыту, что передавали они в большинстве то, что изведали сами на опыте – что, значит, и они и многие, конечно, другие мужи владели в изобилии и руководились в своей жизни личным внутренним религиозным опытом – что это такой источник в руках апологета и в деле апологии истинной религии, который неизменен в разных местах и в разные времена, что он один и тот же на протяжении многих веков, что в общем религиозный опыт у всех живущих им выражается в одной и той же форме и приводит к одним и тем же результатам. Если так, значит, религиозный опыт не есть что-либо узкое, индивидуальное, субъективное, случайное, а имеет более глубокое, более существенное основание, основание объективное для человека, постоянное, неизменное, всеобщее, – значит, он имеет и должен иметь силу, как опытное, эмпирическое доказательство, не только для тех, которые лично имеют этот опыт, а вообще для человеческого сознания, для научного убеждения.

Что такое религиозный опыт? Разумеется, это не видение глазами, не слышание ушами, не ощупывание руками: религия не подходит под мерку всего вещественного, материального. Но ведь и из области даже материального не все можно увидеть, услышать, ощупать; тем более неприменима эта грубая мерка к области чисто духовного, идеального, религиозного. У нас есть не только пять внешних органов чувств; есть у нас и внутреннее чувство, чувство религиозное, тоже прирожденное душе нашей и действующее в нашем сердце. И это чувство достаточно широко; им мы можем видеть, слышать, осязать, но не грубо-материально, а более тонко, духовно – можем воспринимать впечатления из той сферы, которой и касается религиозное чувство – из мира сверхъестественного – можем сердцем видеть то, что недоступно разуму. Ведь телесно, чувственно Бога не видал никто никогда²; разум, значит, сам по себе о сверхчувственном мире ничего не может знать; да и самое «богословствование не есть дело одной умственной стороны»³; Бог есть дух⁴, – значит, видеть Его можно только духовно, особым чувством, сердечным, религиозным. Бог, говорит преп. Симеон новый Богослов, «дарующий нам то, что выше чувства, дает нам благодатью Св. Духа и другое чувство выше чувства, чтобы мы им чувствовали чисто и ясно дары Его и дарования, кои выше чувства»⁵. «Бог, – разъясняет тот же преп. Симеон, – который есть первая причина всего прочего, един есть. И это едино есть свет и живот, Дух и Слово, уста и глагол, премудрость и ведение, радость и любовь, царство небесное и рай. Небо небес, как и солнце солнцев, и Бог богов, и всякое другое добро.., оно есть и именуется всеобъемлюще, существенно и господственно – благо. Оно не имеет совершенно никакого подобия с видимым, но есть выше всякого видимого добра, несравненно и неизреченно. И неразделимо сие едино, как видимое разделено одно от другого, но пребывает одно и то же, без всякого изменения. Оно есть всеблаго, высшее всякого блага. С другой стороны и человек, созданный по образу и подобию Божию, почтен тем же образом бытия, и имеет в единой душе и ум, и слово, и единое чувство, хотя оно, по пяти естественным потребностям тела, делится на пять чувств. В отношении к телесному оно нераздельно разделяется посредством пяти частных чувств – зрения, слуха, обоняния, вкуса и осязания, и будучи изменяемо неизменно, проявляет действенность свою – и видит (не само чувство, но душа посредством его), и слышит, и обоняет, и вкушает, и различает вещи по осязанию. В отношении же к духовному нет необходимости, чтобы это общее чувство разделялось на пять чувств, как бы на пять окон, не требуются ни очи, чтоб, открывая их, видеть тамошние вещи, ни уши, чтобы слышать слово, ни орган обоняния, чтобы обонять тамошней доброты, ни губы и язык, чтобы вкушать и различать сладкое от горького, ни руки, чтобы различать твердое и мягкое, тяжелое и легкое. Но оно выходит вне всего этого, что мы сказали, и естественно последует за умом, не разделяясь от него и несясь всецело с ним; но пребывая всецело единым чувством, оно имеет с собой и в себе пять чувств (или точнее сказать – более), поскольку все они едино суть. Душа, ум, слово суть едино, в единой сущности им едином естестве человека – и это едино чувствует, рассуждает, как разумное существо, понимает, памятует, совещается с собой, желает или не желает, избирает или не избирает, любит или ненавидит, и это едино есть живущее (существо или сила), которое в одно и тоже время и видит, и слышит, и обоняет, и вкушает, и осязает, и понимает, и знает, и говорит… Бог, Творец всяческих един есть, и сие едино есть всякое благо. С другой стороны и душа, разумная и бессмертная, тоже едина есть. И она едина есть вся – чувство, совмещающее в себе все чувства, какие ни есть. Итак, когда единый всяческих Бог является через откровение единой разумной душе, тогда открывается ей всякое благо и в одно и тоже время созерцается (ощущается) всеми чувствами ее. Сие единое и всякое вместе благо и видимо бывает ею и слышимо, и услаждает вкус, и облагоухавает обоняние, осязается, познается, говорит и говорится, знает и знаемо бывает, и что знает, сие сознается. Ибо кто познается Богом, тот знает, что познается, и кто видит Бога, тот знает, что и Бог видит его, но кто не видит Бога, тот не знает, что Бог видит его, так как сам не видит Его, хотя хорошо видит все прочее. Итак, которые удостоились увидеть зараз всеми вместе чувствами, как одним из многих чувств, сие всеблаго, которое и едино есть и многое, поскольку есть всеблаго, те говорю, поскольку познали и каждодневно познают разными чувствами единого чувства разные вместе блага, как единое, не сознают во всем сказанном никакого различия, но созерцание называют ведением и ведение созерцанием, слух зрением и зрение слухом, как и пророк Аввакум говорит: Господи, услышах слух Твой и убояхся. Господи, разумех дела Твоя и ужасохся. От кого же это другого он услышал? Пророчествуя, он о Господе проповедал. Как же говорит: Господи, услышах слух Твой? И что хочет он открыть через удвоенное слышание, когда говорит: услышах слух Твой? Что другое, кроме того, что через осияние Святого Духа или откровение от Него познал удостоверительно Господа нашего Иисуса Христа, и опять, через сокровенное глаголание сего же Святого Духа научаем, познал все воплощенном домостроительство Господне; и потом сие о Господе учение, которое приял от Духа Святого, он так усвоил себе, как бы оно было его собственное, и как бы видя Господа, как и в самом деле удостоверительно видел Его через осияние от Святого Духа, говорил Ему: посреде двою животну познан будеши, внегда приближитися летом, познаешися, внегда приити времени, явишися. Так что учение вместе и ведение, которое бывает через созерцание, действием Духа, он называет слухом, который слышал, о воплощенном домостроительстве Господа. И тем, что сказал: Господи! Показывает, что видел Его перед собою и собеседовал с Ним; ибо какой человек беседует с тем, кого не видел? Ужели кто может, не видя земного царя перед собой, говорить ему: о, царю! Услышал я определения, какие положила царская власть твоя? Никак. А пророк говорит, и говорит не только – услышал слух Твой, но еще и – познан будеши, и – познаешися, и – явишися; почему, как познавший со всею удостоверительностью весь совет Господа, говорит как бы Ему: то и то хочешь совершить ты, Господи, как определило царство Твое. Да и все пророческие изречения наибольшей частью тоже значат⁶. Бог, как видно из этого разъяснение преподобного отца, является через откровение человеческой душе, открывает ей всякое благо, и душа всеми своими чувствами в одно и тоже время созерцает, ощущает это благо, и видит его, и слышит, и обоняет, и осязает, сознавая хорошо, что это такое. Да не подумает кто, будто это видение, это слышание, это осязание – не очами, не ушами и не перстами, потому что открываемое Богом благо духовно, а религиозным чувством – есть что-либо фантастическое, только воображаемое! Для человека, живущего только земным, такое видение, слышание и осязание Господа и всего, что Он открывает душе, будет, конечно, по меньшей мере загадкой, так как такой человек ничего выше земного не может ни знать, ни понимать; душевный человек вообще не принимает того, что от Духа Божия и почитает это безумием, и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно⁷; такой человек – духовный слепец, ничего не видящий из того, что видят люди, обладающие особыми нравственными чувствами; ведь есть люди, которые и саму религию считают неразумием, фантазией, мечтой, потому что никогда не имели ее в себе; как же они способны уразуметь самые тайны религии? «Безумные вообще смеются над великими предметами; таких людей невозможно и убедить; и если станешь убеждать, то сделаешь только противоположное; для того, что превышает разум, нужна одна вера»⁸, а веры-то у них и нет. Чтобы постигнуть то, что воспринимается верою, что служит предметом религии, нужно иметь в себе орган для восприятия впечатлений сверчувственного мира, именно религиозное чувство. И в ком оно не заглушено, тот и поймет и ощутит откровение Бога его разумной душе. Сам Иисус Христос видел Отца Своего, слышал Его, получал научение от Отца, пребывающего в Нем⁹; Господь чувствовал в Себе, ощущал живущего в Нем духа Божия¹⁰, Которым Он был и водим¹¹. Кто-нибудь скажет, что Иисус Христос был Бог. Сын Божий, единосущный и нераздельный со Отцом и Духом. Но Иисус Христос был вместе и человек; и, как человек, Он и возносил молитву к Отцу Своему и совершал нравственные подвиги, свойственные человеческому существу. И никто не дерзнет сказать, чтобы молитва Сына Божия была молитвой холодной, внешней, чтобы Отец сейчас же не отвечал Своему единородному Сыну и чтобы сын не чувствовал, не ощущал этого Своего общения с Отцом. Ведь такое общение есть сущность религии; а о нашем Спасителе даже самые упорные враги его говорят, что никто в такой полной мере не жил в области религии и никто всей душой своей не понимал так религии и жизни религиозной, как Иисус Христос, что в Нем «действительно существовало полнейшее единение человеческого с божественным, при котором первое во всех своих движениях совершенно обуславливается последним, однако так, что все это чувствуется и осознается, как наше собственное» – и что Иисус Христос «не словом только высказал это, но и фактически осуществил во всех положениях жизни» (Штраус). Если Христос Спаситель есть идеал наш во всем, значит Он – образец наш и в жизни религиозной; если в нас должны быть те же представления, те же чувствования, какие были во Христе Иисусе¹², значит и мы должны поставить свою религиозную жизнь так, чтобы тоже ощущать, чувствовать свое общение с Творцом, чтобы переживать Его в себе, чтобы жить в Боге и пред Богом. Для того Бог и сотворил род человеческий, чтобы люди искали Его, не ощутят (осяжут) ли Его и не найдут ли Его, потому что Он недалеко от каждого из нас¹³; Бога. Значит, можно «осязать», «ощущать» – конечно тогда, когда Он близок к нашей душе. Когда это бывает? Кто имеет заповеди Мои, возвестил нам Сам Господь, и соблюдает их, тот любит меня; а кто любит Меня, тот возлюблен будет Отцом Моим; и Я возлюблю его и явлюсь ему Сам; кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое; и Отец Мой возлюбит его, и Мы прийдем к нему и обитель у него соотворим¹⁴. «Если не обленимся, учит нас преп. Макарий Великий, и не дадим у себя пажитей бесчинным порочным помыслам, но волею своей привлечем ум, понуждая помыслы устремиться к Господу, то без сомнения Господь Своей волей прийдет к нам..; посему старайся угождать Господу, всегда ожидая Его внутренно, взыскуя Его в помышлениях, побуждая и принуждая волю свою и произволение свое к Нему непрестанно устремляться. Смотри, как Он приходит к тебе и творит у тебя обитель. Ибо в какой мере собираешь ты ум свой к исканию Его, в такой и еще в большей мере понуждается Он собственным Своим благоутробием и благостью Своею придти к тебе и упокоить тебя. Стоит Он и рассматривает твой ум, помышления и движения мыслей, назирает, как ищешь Его, от всей ли души твоей, не с леностью ли, не с нерадением ли. И когда увидит рачительность твою в искании Его, тогда явится и откроется тебе... Ибо рассмотрев прежде твое стремление к Нему и то, как все чаяние твое непрестанно к Нему обращено, Он научит тебя и даст тебе истинную молитву ,,истинную любовь»¹⁵. «Бог вселяется в теле человека, и Господь имеет у Себя прекрасную обитель – человека.. Как небо и землю сотворил Бог для обитания человеку, так тело и душу человека создал Он в жилище Себе, чтобы вселиться и упокоеваться в теле его, как в доме Своем, имея прекрасною невестою возлюбленную душу, сотворенную по образу Его. Как муж тщательно собирает в дом свой всякие блага, так и Господь в доме Своем – душе и теле – собирает и полагает небесное богатство духа»¹⁶. Бог поселяется в человеке, как Своем жилище, упокоевается в нем, как в доме Своем; человеку нужно только почувствовать это, почувствовать Бога в сердце своем, – Бога и все, что Он даст ему. Бог всегда зовет к Себе человека: для спасения рода человеческого воплотился и пострадал Сын Божий, Дух Святой возрождает и освящает нас, тело наше есть храм Св. Духа¹⁷; мы не только образ Божий, а призваны быть и сынами Божиими¹⁸, призваны к такому же единению с Богом, в каком находится Сын с Отцом¹⁹; последняя цель и наша и всего мира – да будете Бог все во всем²⁰.

Но кому дается это тесное внутреннее единение с Богом и откровение Богом душе всякого блага? Не каждому обещал Господь возлюбить его и явиться ему, придти к нему и обитель у нею сотворить, а только тому, кто любит Его, кто имеет заповеди Его и соблюдает их²¹. Когда в человеке «воспламеняется любовь к Богу, когда она возгорается в сердце его, когда человек начинает при сильной и божественной рачительности и доброй совести возбуждаться к божественной любви и упоеваться ею, когда сердце его отводится в плен Богу, то в какой мере усиливаются внутренние ощущения, в такой усиливается и самое созерцание»²². Человек «должен прилагать старание любить Бога и угождать Ему добрыми нравами, и на самом опыте, для самого чувства осязательным образом, увидит он те неизреченные блага, ихже око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, и какими только бывает Дух Господень то в упокоение, то в радость и наслаждение и в жизнь душе, оказавшейся Его достойною»²³. «Господь Своею волею придет к нам и сотворит в нас обитель Свою, явится нам и откроется нам» только тогда, „если мы, как учит преп. Макарий Великий, не обленимся и не дадим у себя пажитей бесчисленным порочным помыслам, но волею своею привлечем ум, понуждая помыслы устремиться к Господу, когда будем стараться угождать Господу, всегда ища Его, не с леностью, не с нерадением, а от всей души своей, ожидая Его внутренно, взыскуя Его в помышлениях, побуждая и принуждая волю свою и произволение свое к Нему непрестанно устремляться»²⁴. «Сын хранит заповеди Отца Своего не по страху, но из любви, а потому повелевает и нам соблюдать заповеди Его из любви, как говорит: аще любите Мя, заповеди Моя соблюдите. И Аз умолю Отца и иного Утешителя послет вам. Пришествием Утешителя называет дарования откровения духовных тайн; посему в приятии Духа, Которого прияли апостолы, – все совершенство духовного ведения»²⁵. Уже из этих слов видно, какая нужна работа над собою: непрестанное помышление только о Боге, стремление к Нему и умом, и волею, и чувством, искоренение в себе порочных влечений, ревностное соблюдение заповедей Божиих – вот долг человека, призванного быть обителью своего Творца. «Душа человека мыслями, по апостолу, должна переселиться в другой мир и век, ибо говорится: наше житие на небесех есть, и еще: на земле ходяще, не по плоти воинствуем, – и там жительствовать, увеселяться и наслаждаться духовными благами»²⁶. Человек должен «понудить себя попечение свое возвергнуть на Бога и свою попечительность заменить Его промышлением, со всею чистотою мыслей довериться Богу более, нежели себе самому, понудить себя уповать на Бога более, нежели на душу свою»²⁷, Нужно человеку «сначала познать себя самого, дабы потом иметь возможность иной раз от того, что в меру нашу, познать и то, что выше 'нас; ибо кто не познал прежде себя самого так, чтобы мог с Давидом говорить: аз есмь червь, а не человек, и с Авраамом: аз есмь земля и пепел, тот никак не может познать что-либо из духовного и божественного духовно и достойно»²⁸, потому что „кто познал себя, тому дается ведение всего; познать себя есть полнота ведения о всем и в подчинении души твоей подчинится тебе все»²⁹. „Ничто не удаляет нас столько от сокровищ премудрости и познания таин Божиих, как смехотворство и при вольности в обращении парение мыслей; и это есть дело блудного демона»³⁰. Нельзя „входить с бесстыдством в исследование каких-либо предметов и понятий божественных; с наполненным чревом невозможно ведение таин Божиих»³¹. И „плотолюбцам и чревоугодникам входить в исследование предметов духовных так же неприлично, как и блуднице разглагольствовать о целомудрии. Тело крайне болезненное отвращается и не терпит тучного в снедях; и ум, занятый мирским, не может приблизиться к исследованию божественного. Огонь не возгорается в сырых дровах; и божественная горячность не возжигается в сердце любящем покой»³². Не „ленивым и сластолюбивым», а „злостраждущим ради Его», „томящимся гортанью» Бог дает „плод – ведения таин Божиих»³³. „Недостойны божественного ведения и божественного водительства, не увидят света заповедей т, которыми обладают неверие и страсти, которые с самоуверенностью хвалятся, что знают божественное посредством одного лжеименного разума и без благодати Св. Духа, испытующего глубины и тайны Бога, – гордые, бесстыдные, дерзкие, те, которые божественное ставят наравне с заурядными и нечестивыми вещами и некоторым образом попирают и безчестят его своими низкими я земными помышлениями о нем и своими пытливыми душами, – те, которые, забыв себя искушать, аще суть в вере, пытают стороннее и исследуют необдуманно то, что выше сил их, не боясь Бога и не уважая наставлений ученика Христова Павла, – те, которые, имея пред собою много примеров исполнения заповедей Божиих (который, совершив делами, св. отцы предложили нам верным в подражание их добродетели), не хотят подумать о них и подражать св. отцам, но делают все противное им и осуждают их и жизнь их, коею подвизались они по Богу, говоря, что жизнь их не по Богу, – те, которые преслушают и оставляют словеса Христа Господа и святых Его апостолов, не соблюдают законоположений, который постановил Он и ученики Его, и не идут по стопам учителя нашего Христа и не последуют Ему; у этих сынов противления и погибели Бог ослепляет ум, оставляет их ходить во тьме неверия и собственной худости своей»³⁴. Нужно, чтобы „была исцелена страстная часть души, чтобы она обновилась, освятилась в тайне, чтобы она была связана житием духовным, чтобы человек деланием заповедей и трудными делами истинного жития препобедил страсти и приобрел душевное здравие, чтобы отсек в себе прежней свой нрав и возродился в духовном и по благодати, чтобы обновил в себе ум, освятил сердце, достигнул чистоты, не знал злобы человеческой»³⁵, потому что „для тех, коими обладают неверие и страсти, благодать Св. Духа, неприступна и незрима³⁶, а «кто хранит сердце свое от страстей, тот ежечасно зрит Господа, кто ежечасно назирает за своей душой, у того сердце возвеселяется откровениями; кто зрение ума своего сосредотачивает внутри себя самого, тот зрит в себе духовную зарю»³⁷. «Если желательно тебе, учит преп. Исаак Сириянин, чтобы сердце твое сделалось вместилищем тайн нового мира, то обогатись сперва делами телесными, постом, бдением, службой, подвижничеством, терпением, низложением помыслов и прочим; связывай ум свой чтением Писаний и углублением в оные, напиши пред очами у себя заповеди и отдай долг страстей, когда бываешь побежден и побеждаешь; и непрестанным собеседованием молитвенным и самоуглублением в молитвословия искореняй в сердце своем всякий образ и всякое подобие, предварительно тобой восприятое; приучай ум свой углубляться всегда в тайны Спасителева домостроительства, и оставь просить себе ведения и созерцания, которые в своем месте и в свое время превыше словесного описания, продолжай делание заповедей и труды в приобретение чистоты, и проси себе у Господа в молитве огнем разженной о всем печали (какую влагал Он в сердце апостолам, мученикам и отцам), да уканет она в сердце твое и сподобишься умного жития. Начало, середину и конец жития сего составляет отсечение всего единением о Христе. Если же вожделеваешь созерцания тайн, самым делом возделывай в себе заповеди, а не одним стремлением к их ведению. Духовное созерцание действует в нас в области чистоты. И ты домогайся сперва дознать, как войти тебе в область духовных тайн, а потом начинай»³⁸. «Законная дверь, вводящая в это, есть любовь, она вводит нас в это; если же сподобимся сего по благодати без любви, то непременно когда-нибудь утратим мы это, потому что стяжание и страж высших святых и божественного жития есть любовь. Как скоро человек лишится любви, сердце его тотчас лишается мира, который есть селение Божие и заключается для него дверь благодати, которою Господь наш внидет и изыдет… И чтобы узнать тебе истину сего, а именно, что духовная жизнь действительно есть божественное созерцание ума, послушай великого Павла, ибо вопиет он: не угодно мне это без любви, и если не войду (т.е. в созерцание) законными вратами, то не пожелаю оного, и если бы дано было мне по благодати, когда не приобрел и любви, то не домогаюсь сего, потому что вошел к нему не естественною дверью, которая есть любовь. Поэтому сперва должно приобрести любовь, которая есть первоначальное созерцание Святой Троицы, а после того и без даяния, естественно, будет у меня созерцание духовного»³⁹. «Как по мере естественного возраста душа приемлет в себя новое и новое ведение и ощущает существующее в мире и день ото дня более и более обучается этому, так и в духовном человеке приемлет в себя духовное созерцание и божественное ощущение и обучается этому в той мере, в какой ум возрастает в разумном житии и простирается вперед. Когда же придет в область любви, тогда созерцает духовное на своем месте. Но пока человек употребляет усилие, чтобы духовное снизошло к нему, оно не покоряется. И если дерзновенно возмечтает он и возведет взор к духовному и будет доходить до него разумением не во время, то скоро притупляется зрение его и вместо действительного усматриваются им призраки и образы. Как скоро вполне постигнешь это рассудительным умом своим, не будешь домогаться созерцания не во время. Если же кажется тебе, что и теперь видишь созерцание, – созерцание сие есть тень призрака, а не созерцание, потому что у всего мысленного бывает подобие и мечтательный образ, а бывает также и истинное созерцание; ибо вот и в естествах сложных бывает призрака, а иногда возможно и истинное созерцание. Если же созерцание истинно, то обретается свет и созерцание усматривается близким к действительности; а когда бывает противное сему, тогда глаз вместо действительности видит тень, и видит воду, где нет воды, видит здания приподнятые вверх и висящие на воздухе, между тем как они стоять на земле. По таковому явлению телесного то же представь себе и о мысленном. Если зрение ума не будет очищено деланием заповедей, делами безмолвного жития, не приобретет в совершенстве света любви, не преуспеет возрастом в обновлении Христовом, превосходством ведения не приблизится к духовным естествам в той степени, на которой ищет духовного, ангельского жития, то не возможет сделаться истинным зрителем божественного созерцания; все же те подобия духовного, какие думает составить себе ум, называются призраком, а не действительностью. И это, что ум видит одно вместо другого, происходить от того, что он не очистился; ибо естество истины пребывает всегда неизменным и не изменяется никогда в подобие; причиною же мечтания образов бывает немощь, а не чистота ума»⁴⁰. «Естество тогда только способно сделаться зрителем истинного, а не мечтательного созерцания, когда человек первоначально претерпением страданий, деланием и скорбью совлечется ветхого, страстного человека, как новорожденный младенец совлекается одежды, выносимой из матерних ложесн; тогда ум способен возродиться духовно, сделаться видимым в духовном мире и приять созерцание отечества своего»⁴¹. «Любовь есть вместилище духовного и водворяется в чистоте души. Когда ум станет в области любви, тогда действует благодать, ум приемлет духовное созерцание и делается зрителем сокровенного. Двумя способами дается дарование откровений умного созерцания. Иногда дается по благодати за горячность веры, а иногда за делание заповедей и за чистоту. По благодати, как блаженным апостолам, которые не деланием заповедей очистили ум и сподобились откровения созерцания, но горячей верой, потому что в простоте уверовали во Христа, и несомненно с воспламененным сердцем последовали за Ним. И когда Христос совершил достопоклоняемое Свое домостроительство, послал им Духа Утешителя, очистил и усовершил ум их и действенно умертвил внутри их ветхого, страстного человека и действенно оживотворил в них нового духовного человека, и прияли они ощущение того и другого. Так и блаженный Павел обновлен был таинственно и потом приял созерцание откровения тайн, но и при этом не полагался на оное: действенно приял он благодать и дар, но все время жизни своей совершал течение, чтобы по возможности воздать той благодати, какой сподобился, когда Господь с ним, как с присным Своим, беседовал на пути и послал его в Дамаск»⁴². Кто хочет получить откровение тайн Божиих, должен иметь веру в Бога⁴³, веру во Христа, как свет человекам⁴⁴, потому что «вера производит в нас страх, страх же понуждает нас к покаянию и деланию; так дается человеку духовное ведение, т.е. ощущение тайн, которое рождает веру истинного созерцания, а таким образом не просто от одной голой веры рождается духовное ведение, но вера рождает страх Божий, а при Божием страхе, когда в нем начнем действовать, от действия сего страха рождается духовное ведение», как сказал св. Иоанн Златоуст: когда приобретет кто волю, соответствующую страху Божию и правильному образу мыслей, тогда скоро приемлет он откровение сокровенного. Откровением же сокровенного называет он духовное ведение. Но и не страх Божий рождает сие духовное ведение, ибо что не вложено в природу, то не может и родиться. Но ведение сие дается в дар деланию страха Божия. Когда исследуешь внимательно дело страха Божия, тогда найдешь, что оно есть покаяние; и отсюда-то духовное ведение. Это есть то самое, залог чего прияли мы в крещении, а дарование приемлем покаянием. И дарование сие есть самое духовное ведение – это даяние, подаваемое действенностью страха. Духовное же ведение есть ощущение сокровенного. И когда ощутит кто сие невидимое и во многом превосходнейшее, тогда приемлет оно от сего именование духовного ведения, и в ощущении его рождается иная вера, непротивная вере первой, но утверждающая ту веру; называют же ее верой созерцательной. Дотоле был слух, а теперь созерцание; созерцание же несомненнее слуха⁴⁵. «Если же мы по нерадению нашему имеем хотя малый некий помысл или раздумие неверия или двоедушия или боязни или другую какую страсть, или имеем пристрастие к чему-либо временному, то конечно же удостоимся иметь в душе своей обитателем Бога и не взойдем на высоту такой славы; ибо как для того, кто гонится за другим, и малейшее расстояние, хотя бы на один волос, бывает причиной, что он не может схватить его, так и в отношении к духовным вещам само малейшая страсть бывает причиной того, что мы не удостаиваемся прийти в созерцание тайн Божиих»⁴⁶. Кто хочет удостовериться этого, должен «с верою понудить себя попечение свое возвергнуть на Бога и свою попечительность заменить Его промышлением, со всей чистотой мыслей довериться самому Богу более, нежели себе самому, и понудить себя уповать на Бога более, нежели на душу свою»⁴⁷. Нужно «с упованием и терпением веровать, что получим мы некое необычайное для собственного нашего естества благо, т.е. силу Духа Святого»⁴⁸. Нужно «поставить себя в младенческий образ мыслей», приобрести «простоту чистоту», «простоту и чистоту ума», нужно «обратиться и быть как дитя»⁴⁹, ибо с сего только времени ощущается оное услаждением небесным царствием. О царствии небесном говорят, что оно есть духовное созерцание; и обретается оно не делами помыслов, но может быть вкушаемо по благодати. И пока не очистит себя человек, не имеет он достаточных сил и слышать о нам, потому что никто не может приобрести оного изучением. Если же ты достигнешь чистоты сердца, производимой верой в безмолвии от людей, и позабудешь знание мира сего, так что не будешь и ощущать его, то внезапно обретется перед тобой духовное ведение, без розыскания о нем»⁵⁰. «Если любишь чистоту, при которой может быть зрим Владыка всяческих, – пишет Исаак Сириянин, – то никого не осуждай и не слушай того, кто осуждает брата своего. Если другие препираются при тебе, замкни уши свои и беги оттуда, чтобы не услышать тебе выражений гневных и не умерла душа твоя, лишившись жизни. Сердце раздраженное не вмещает в себе тайн Божиих; а кроткий и смиренномудрый есть источник тайн нового века. Вот, если будешь чист, то внутри тебя небо, и в себе самом узришь ангелов и свет их, и с ними и в них и Владыку ангелов. Кого хвалят справедливо, тот не потерпит вреда; но если усладительна для него похвала, то безмездный он делатель. Сокровище смиренномудрого внутри его, и это – Господь. Наблюдающий за языком своим во век не будет им окраден. Уста молчаливые истолковывают тайны Божии, а скорый на слова удаляется от Создателя своего. Душа доброго сияет паче солнца и ежечасно возвеселяется видением божественных откровений. Кто последует любящему Бога, тот обогатится тайнами Божиими; а кто последует неправедному и горделивому, тот удалится от Бога. Молчаливый языком без труда возобладает над страстями. Страсти искореняются и обращаются в бегство непрестанным погружением мысли в Боге. Как при безмолвной тишине чувственного моря носится и плавает дельфин, так и при безмолвии и утешении раздражительности и гнева в море сердечном во всякое время, к веселию сердца, носятся в нем тайны и божественные откровения. Кто желает видеть Господа внутри себя, тот прилагает усилие очищать сердце свое непрестанным памятованием о Боге, и таким образом, при светлости ума своего, ежечасно будет зреть он Господа. Что бывает с рыбой, вышедшей из воды, то бывает и с умом, который выступил из памятования о Боге и парит в памятовании о мире. Сколько человек удаляется от собеседования с людьми, столько же удостаивается дерзновенного умом своим беседования с Богом, и в какой мере отсекает от себя утешение мира сего, в такой удостаивается радости Божией о Духе Святом»⁵¹. Нужно иметь «кротость, смирение», «от всей души и от всего сердца считать себя скуднейшим и ничтожнейшим паче всех людей»⁵², потому что «тайны открываются смиренномудрым и Духа откровений, показующего тайны, сподобляются принимать внутрь себя смиренномудрые; посему-то и сказано некоторыми святыми, что смирение усовершает душу божественными созерцаниями»⁵³. «Поэтому, человек, – учит св. Исаак Сириянин, – очищай душу свою, свергни с себя попечение о том, что вне твоего естества, на понятия и движения свои повесь завесу целомудрия и смирения и через это найдешь, что внутри твоей природы, потому что смиренным дается откровение тайн»⁵⁴. Без этого высокого качества – смирения – никто не познает божественных тайн, «хотя бы был первым философом в мире»⁵⁵. «Ведай, чадо, – пишет препод. Симеон новый богослов, – что Бог не благоволит много ни к посту, ни к бдению, ни к другому какому телесному труду, ни к какому другому доброму делу, и не являет Себя никому другому, кроме только смиренной, непытливой и благой души и сердца»⁵⁶. Далее, нужна «безмерная горячность, распаляемая в сердце горячими помышлениями»⁵⁷; нужно «всегдашнее сокрушение», «достойное покаяние»⁵⁸; нужны «многие слезы⁵⁹, проливаемые без принуждения, потому что слезы положены уму как бы неким пределом между телесным и духовным, между состоянием страстным и чистотой, пока не примет человек сего дарования, совершается дело его еще во внешнем только человеке, и еще вовсе не ощутил он действенности того, что сокрыто в духовном человеке»⁶⁰. А «когда душа очистится слезами, тогда человек удостаивается благодатью Духа познать свое состояние и начинает мало по малу постигать яже о Боге и божественных вещах»⁶¹. Нужно воздержание: «неприлично было бы, – говорит св. Исаак Сириянин, – человеку, у которого наполнено чрево и ум возмущен невоздержанием, послужить таковым тайнам»⁶². «Рассказал мне некто, – сообщает тот же св. отец, – из собственного своего опыта; в те дни, в которые имею я беседу с кем-нибудь, съедаю я по три или по четыре сухаря на день; и если стану принуждать себя к молитве, то ум мой не имеет дерзновения к Богу и не могу устремить к Нему мысли; когда же разлучусь с собеседниками на безмолвие, в первый день принуждаю себя съесть полтора сухаря, во второй – один, а как скоро утвердится ум мой в безмолвии, усиливаюсь съесть один целый сухарь и не могу, ум же мой непрестанно с дерзновением беседует с Богом, хотя и не понуждаю его к тому, и светозарность Божества, не оскудевая, осиявает меня и влечет меня видеть красоту бодественного света и увеселяться ею; если же во время безмолвия приключается кому прийти и говорить со мной хотя один час, невозможно мне тогда не прибавить пищи, не оставить чего из правила, не расслабеть умом к созерцанию оного света»⁶³. Чтобы созерцать его, нужно «молчанием и непрестанным постом уподобить душу свою естеству духовному»⁶⁴. Нужна при этом добрая жизнь⁶⁵, жизнь божественная⁶⁶, потому что «невозможно прийти к созерцанию без совершения дела добродетели»⁶⁷; только «посредством добродетелей и соблюдения на деле заповедей Божиих, с верой, со страхом и трепетом, открывается для нас дверь ведения»⁶⁸; «только души украшенные всякими добрыми нравами удостаиваются общения с небесным Царем»⁶⁹; человек, поэтому должен в себе «создать дом внутреннего благочестия души, устроив стены его высоко и крепко из разных видов добродетелей; когда таким образом ограждена будет душа со всех сторон, как стенами, и когда в ней водрузится и укоренится всякая добродетель, тогда нужно возложить на сие здание и кровлю, которая есть ведение Бога – и дом Духа будет всецело и совершенно готов»⁷⁰. «Дом души, в котором упокаивается Господь, имеет нужду во многих украшениях, чтобы мог войти туда и упокоиться там Пречистый и Всесовершенный; ибо в таком сердце упокоевается Бог и вся небесная церковь»⁷¹. И только те, которые «самоохотно взяли на себя крест Господень и потекли тесным путем, готовы будучи и душу свою погубить за живот вечный, из этих многие видели Бога, и прежде и теперь многие видят Его, и всякий может увидеть Его, если возжелает сего и устремится к сему как должно. Но если ты, – пишет преп. Симеон, – не родился от Бога, то явно. Что ты и не чадо Его, ты не приял еще Его и не имеешь внутрь себя; как же возможно тебе видеть небесного Бога, как Отца своего? Никто никогда не видел отца своего прежде, чем родился от него; и никто из людей не увидит Бога, если прежде не родится от Него. Посему-то Господь и говорил: аще кто не родится свыше, не может видеть царствия Божия; и еще: рожденное от плоти плоть есть и рожденное от Духа дух есть. Но ты, поскольку родился только от плоти и не познал еще духовного рождения, которое бывает от Святого Духа, то не родился от Него, не сделался и сам духом. Итак, как же можешь ты испытывать глубины Божии или видеть Бога? Всеконечно не можешь; ты сам, и нехотя, признаешь это истинным»⁷². Конечно, иметь Бога в сердце своем, видеть и слышать то, что Бог открывает нам, можно только тогда, «когда Сам Бог благоволит ввести нас в духовные таинства»⁷³, потому что «не по своей воле, когда хотят, возносится душа в небеса; но Бог направляет душу, свергнув тело, стремиться мыслью в небеса, и опять, когда угодно Ему, ходит она во плоти и в помыслах, а по Его же воле переходит к пределам земли, и Он показывает ей откровения тайн»⁷⁴. Но не к каждому и благоволит Бог; и со стороны человека требуется очень нелегкий труд, труд над собой; отцы церкви говорят нам, что это восприятие впечатлений сверхчувственного мира может быть «только после долговременного борения, после многих продолжительных трудов и великих, неисчислимых подвигов, потов, после опытов великого терпения и великодушия, после различных искушений и испытаний, когда свободное произволение испытано будет всякими скорбя ми. Много таких, в которых присутствует действующая благодать и от которых также нимало не отступал кроющийся в них порок, напротив же того два духа – дух света и дух тьмы – действуют в одном и том же сердце. Иные в такой мере упокоеваются благодатию Божией, в какой могут владеть собою и не уступать над собою победы живущему в них греху. И случается, что иногда, пребывая в прилежной молитве, они упокоеваются, а потом подвергаются действию нечистых помыслов и окрадываются грехом, хотя в них же пребывает и самая благодать. Почему люди легкомысленные и не постигшие в точности, сколько действует в них Божественная благодать, думали, что вовсе истреблен в них грех; имеющие же рассудительность и ум не будут отрицать, что, когда обитает в них и Божия благодать, приводятся они в колебание скверными и неуместными помыслами. Долгим опытом должен человек навыкнуть право зреть и право шествовать, отразив и далеко от себя отогнав диавола докучавшего ему непрестанно своими превратными внушениями, т. е. должен уразуметь всякую истину и украситься всякою добротою и всегда заниматься лишь подобающим ему и углубляться в то. Когда свободное произволение человека ни в чем не оскорбит Духа, но по благодати будет во всем согласно с заповедями, тогда привлечет душа к себе Самого Законодателя Бога, и Он, пришедши, упокоится в ней, исполняя предивное обетование Господа Спасителя, Который сказал: аще кто любите Мя, слово Мое соблюдете, и Отец Мой возлюбит его, и к нему приидем и обитель у него сотворим. Душа сподобляется достигнуть свободы от страстей, приять полноту духовного всыновления, духовного богатства, духовных дарований и такого разумения, которое не от мира сего и которого делаются причастными одни истинные христиане; на нее свыше приходят божественные озарения и множество света, в каковом состоянии бывает и собеседование Бога с человеком; человек изведывает ощущение таин Христовых. Таковые люди во всем отличны от всех людей благоразумных, сведущих и мудрых, имеющих в себе духа мира»⁷⁵. Иной, пожалуй, предложит вопрос, насколько же „долговременны», насколько „продолжительны» должны быть труды и подвиги человека для наслаждения этой небесной наградой! Ведь люди вообще склонны применять мерку больше количества, чем качества! «Ищущий усердно, – отвечает на это епископ Феофан затворник, – обретает, по слову Господа; но определенного срока тому назначить нельзя: иной годы⁷⁶, иной десятки годов проводит, усиленно над собою трудясь, пока успеет стать в сердце и получить искомое, потому что, при всем труде и искании, строй тот производится не одними нашими усилиями; нельзя рассчитать – то и то сделаю, так и так себя поставлю, и свет придет и царствие Божие раскроется; в этом великом перевороте человеческие усилия ничего не значат, это знает человек по опыту. Но бывает, что искомое подается скоро, даже иногда в тот момент, когда берется грешник с распутий греха. Все это подает Господь, но без искания и усилия не подает; видит искание усердное и труд болезненный, и томление жаждущего сердца, – сжаливается и подает чаемое благо. Почему Он так делает, Ему единому ведомо; только без этого болезненного искания никто не доходит до того нормального строя. Это секрет духовной жизни… В сокровищницу Божию нельзя вводить, не испытав верности вводимого; и несомненно, что Бог устрояет это по соображению с нами»⁷⁷. «Господь ждет, пока, истощив все свои усилия, не видя успеха, во глубине сердца изречешь ты: ими же веси судьбами спаси Господи! Но чтоб истощить усилия, надобно усиливаться или с усилием трудиться»⁷⁸. Но если будешь это, то «милостив Бог – получишь несомненно, только в час, в который и не чаешь, ибо Божие посещение не приходит с усмотрением»⁷⁹. Ведь «исходом учения Господа Иисуса Христа было: покайтеся, а концом то, о чем здесь речь: к нему приидем и обитель у него сотворим, обетовал Господь и молился, да все едино будут в Нем и Отце силою Святого Духа, как Они едино суть. К этому направлено все домостроительство спасения, все совершенное Господом и св. апостолами и совершаемое св. церковью. Все приготовительные подвиги действительно похожи на дело Иоанна Предтечи, и не его только, но и всего ветхозаветного устроения; а между тем, они также необходимы, как необходимы были Ветхий Завет и Иоанн Предтеча»⁸⁰. Итак, от желающего видеть в себе Господа нужен долгий и упорный духовный труд по пути своего нравственного возрастания и совершенствования; а такое дело возможно только для тех, в ком очень сильно нравственное чувство, в ком сильно развито чувство религиозное, в ком это чувство постоянно укрепляется неестественно было бы Высочайшему Существу входить в реальное религиозное единение с таким человеческим существом, которое еле влачит свою религиозную жизнь. Дело в том, что «никто из нас не может иметь сердца пустым, но всякий имеет в сердце своем одно из двух – или благодать Духа Святого посредством веры и добрых дел, или лукавого дьявола за неверие, нерадение о заповедях Божиих и делание злых дел. Чтоб ты не подумал, – говорит преп. Симеон, – будто Господь говорит, что имеют сокровище Святого Духа и те, которые исполняют некоторые только заповеди Божии, а не все со всей точностью, Он сказал: имея заповеди Моя (разумеется все) и соблюдая их, той есть любяй Мя, а любяй Мя возлюблен будет Отцом Моим; и Аз возлюблю его и явлюсь ему Сам, – и прибавил: аще кто любит Мя, слово Мое соблюдет, и Отец Мой возлюбит его, и к нему прийдем и обитель у него сотворим. Видишь, как тот кто стяжал благое сердце трудами и деланием заповедей, имеет в себе все Божество? А что сокровище сие не обитает в том, кто преступаешь или не радит хоть об одной какой заповеди, даже малейшей, и не исполняет ее, – слушай, что еще говорить Он: иже аще разорите едину заповедей сих малых и научит тако человеки, мний наречется в царствии небесном. Меньшими или малейшими назвал Господь заповеди не потому, чтобы они в самом деле были таковы, но потому, что мы почитаем их такими. Попразднословить, например, или пожелать елика суть брата нашего, или посмотреть страстно, или презреть и осудить кого, – все это и подобное сему почитаем мы за ничто, имеем малейшим и последнейшим, почему нерадим и относимся к тому безразлично, не остерегаемся того и никакого о том понятия не имеем, потому что забыли, какой строгий суд произносит Господь о таких делах, говоря: всяко слово праздное, еже аще рекут человецы, воздадят о нем слово в день судный. И апостол, желая показать, что дьявол действует в тех, кои делают такие дела, говорит: жало смерти грех; ибо если грех есть преступление заповеди Божией, то явно, что всякий творящий такие дела уязвляется жалом смерти, т.е. грехом; сквозь же эту язвину и ужаление греха тотчас, как червь, входит дьявол и живет там внутри. Видишь ли, как те, которые не сделали сердец своих чистыми посредством слез и покаяния, имеют живущим внутрь себя дьявола?»⁸¹ А где обитает дьявол, там уже не место Господу. Кто, поэтому, хочет достигнуть религиозного единения с Богом, кто хочет слышать Его, ощущать Его в себе, тот должен стремиться к этому, должен возвышать разумно-свободную сторону своего существа, должен очищать себя от всего, что противно природе святейшего и совершеннейшего Творца. Только чистые сердцем Бога узрят⁸². «Немногие из людей видят Бога, но только те, которые жили праведно и сделались чисты через справедливость и всякую добродетель»⁸³. «Бог, – говорит св. Феофил Антиохийский, – бывает видим для тех, которые способны видеть Его, у кого открыты очи душевные; все имеют глаза, но у иных они покрыты мраком и не видят солнечного света; и хотя слепые не видят, свет солнечный все-таки существует и светит, а слепые пусть жалуются на самих себя и на свои глаза. Так и у тебя, друг мой (обращается св. отец к язычнику Автолику), очи твоей души помрачены грехами и злыми делами твоими. Человек должен иметь душу чистую, как блестящее зеркало; когда в зеркале есть ржавчина, то не может быть видимо в зеркале лицо человеческое; так и человек, когда в нем есть грех, не может созерцать Бога»⁸⁴. Это – такое принципиальное положение, что оно сознавалось даже лучшими языческими умами: Платон, напр., в разных местах своих диалогов говорить об очищении души от страстей, об отрешении от чувственности, потому что только чистой душой можно видеть чистое и познать божественное; чтобы видеть, нужно сделаться сродным или подобным тому, что мы хотим видеть; и чтобы видеть Бога, нужно сделаться прежде богоподобным. «Ты скажешь, – пишет upеn. Симеон новый Богослов, – да, точно узрят Бога чистые сердцем, но не здесь, а в будущем веке. Поскольку ты не веришь в те блага, какие подает нам Бог в настоящей жизни и не имеешь ревностного желания получить их и себе, то и прибегаешь к мысли о будущем веке. Но скажи мне, возлюбленне, чающий в будущем веке узреть Бога, как возможно быть тому, О чем говоришь ты? Если Христос сказал, что при чистом сердце узрим мы Бога, то всеконечно следует, что во всякое время, как только очистит кто сердце свое, узрит он и Бога; ты сам, если очистишь когда-либо сердце свое, увидишь конечно Бога и познаешь истину слов моих; но как ты никогда не полагал в уме своем сделать это (очистить сердце), и не верил, что истинно так бывает (что чистые сердцем узревают Бога), то понебрег об очищении сердца своего и не сподоблен узреть Бога. Скажи мне, возможно ли в настоящей жизни сердцу стать чистым? Если возможно, то следуешь, что всякий чистый сердцем в настоящей еще жизни узревает Бога. Если же скажешь, что Бога, узревают только после смерти, то должен сказать, что и чистота сердца бывает только после смерти. Таким образом с тобой может случиться , что не узришь Бога ни в нынешнем, ни в будущем веке; ибо после смерти не будешь уже ты иметь возможности делать богоугодные дела, чтоб посредством их сделать сердце свое чистым. Но и Господь нам что говорит? Имея заповеди Моя и соблюдая их, тот есть любяй Мя; и Аз возлюблю его и явлюся ему Сам. Когда обещается сие явление Христа Господа, в нынешней жизни или в будущей? Явно, что в настоящей жизни; ибо где со тщанием исполняются заповеди Божии, там бывает и явление Спасителя нашего Иисуса Христа»⁸⁵. Но что такое чистота сердца, без которой никто не узрит Бога ни в сей жизни, ни в будущей? «Сердце чистое, – научает нас преп. Симеон, – есть и называется то, которое не находит в себе никакого помышления или помысла мирского, но все прикреплено к Богу и сочетано с Ним так, что не вспоминает уже ничего мирского, ни печального, ни радостного, но превитает в созерцании, возносясь до третьего неба, восторгаясь в рай и видя наследие благ, обетованных святым, – применительно к чему представляет потом сколько возможно сие для немощи человеческой, и блага вечные. Вот служит знамением чистоты сердечной и верным признаком, по которому всякий может определить меру своей чистоты и видеть себя как в зеркале»⁸⁶. Для достижения этой чистоты сердечной требуется, значит, прилепление человека не к земному, а только к Богу и сочетание с Ним, а признаком для определения меры своей чистоты служат получаемые от Господа откровения. Не каждого сподобляет Бог Своих откровений, не каждому и сподобляемому открывает Он одно и тоже; все зависит от нравственного состояния человека, от сердечной чистоты его. «Душа видит истину Божию по силе жития»⁸⁷. «В какой мере кто обогащает себя (нравственно), в такой же показываются ему тайны Божии; ему, как сыну и наследнику, вверяется то, что не может быть изречено естеством человеческим или выговорено устами и языком; должно только прилагать старание любить Бога и угождать Ему добрыми нравами, и на самом опыте, для самого чувства осязательным образом, увидит он те неизреченные блага, их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша»⁸⁸. «Чем больше человек преуспевает в делании заповедей Божиих, тем более очищается, осиявается и просвещается, и сподобляется видеть откровения великих тайн, коих глубины не видел никогда и совершенно не может видеть никто из тех, кои не восподвизались прийти в такую чистоту»⁸⁹. «Для душ неверных свет Господень не виден только одним тем, которые верны Христу; верные же воистину души суть те, которые после святого и божественного крещения ни в чем не преступают ни одной заповеди Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и могут потому с чистой совестью петь с Давидом, говоря: ко всем заповедям Твоим направляхся, всяк путь неправды возненавидев. Таким верным душам, всегда неуклонно исполнявшим повеления и законы Господа, Он, по мере веры их и по мере их Ему повиновения, дает чистое и верное умное зрение»⁹⁰. В полной мере единение с Богом, духовное видение и осязание тайн Божиих «бывает в тех, которые стоят на высоких ступенях и весьма близки к совершенству; разнообразные сии утешения благодати производится в них Духом, хотя раз лично, однако непрерывно, так что за одним действием Духа следует другое»⁹¹. «Преспевающие в духовном совершенстве, когда просвещаются или осияваются в уме, видят мысленно славу Господа и научаемы бывают мысленно божественной благодатью ведения за ведением, выходя от созерцания сущего к познанию того, что воистину есть выше всего сущего»⁹². «Тайны Духа, те тайны, о коих написано, что око не видало, ухо не слыхало и на сердце человека перстного не всходило, что за блага, которые уготовал Бог любящим Его», эти тайны сообщаются только «достойным того, бесстрастным, святым, сделавшимися причастными святыми Духа»⁹³. «Если мы не презрим совершенно самой жизни своей и тела своего, с готовностью на самое мученичество, на то, чтобы предать всецело себя и жизнь свою на всякое мучение и всякую смерть, совсем изгнав из памяти все, что служит к поддержанию жизни тленного тела сего, то невозможно нам быть друзьями и братьями Христа, ни сопричастниками и сонаследниками Его, и не придем мы никогда в созерцание и опытное познание сказанных таинств Божиих»⁹⁴. «Чтобы воспринять истину, насколько дано это человеческому духу, нужно поступать во всем согласно с Христовым учением; и это потому, что без просветленного духа и без уподобления святым никто не может понимать речи святых»⁹⁵. «Что делал Антоний Великий, – спрашивает преп. Симеон – когда уединенно жил в гробнице, и притом тогда, как не знал еще в совершенстве духовного делания? Не заключился ли он в гробнице так, как мертвый? Имел ли с собою хоть что-либо из вещей мира, и заботился ли сам о себе хоть сколько- нибудь? Не умер ли он весь и всецело для мира, и не искал ли единого Бога, могущего даровать ему жизнь и воскресение? Не довольствовался ли он одни хлебом и водою? Не выносил ли он мужественно всякое зло от демонов, хотя они так сильно нападали на него, что однажды он остался полумертвым от побоев их? Когда же принесли его по сему случаю в церковь, как мертвого и пошевелиться не могущего, то он, пришедши в себя, не возвратился ли назад и не выступил ли опять не боязненно против врагов своих один? Простое будто это действие, а между тем сколь оно было важно! Ибо если бы он не возвратился к врагам своим, а остался в мире, и если бы он, решась таким образом терпеть до конца, не предал себя произвольно на смерть со всею готовностью, то не удостоился бы увидеть превожделенное лице Христа Господа и услышать сладчайший глас Его. Но как он взыскал вседушно, толкал всеусердно, претерпел до конца, то и получил достойную терпения своего награду. Ибо, как я сказал, он умер произволением для всего, любви ради Христовы, и сидел на уединении, как мертвый, пока не пришел Христос, животворящий мертвых, не извел его из ада, т. е. из душевной тьмы, и не ввел в чудный свет лица Своего, который узрев, Антоний освободился от всякой скорбности и, преисполнясь радости, воззвал: Господи, где же был Ты доселе? Словами: где был Ты, Господи? он показал, что не знал, где был Господь; тем же, что сказал: доселе – показал он, что теперь увидел, восчувствовал и познал присутствие Христа Господа. Итак, если мы не хотим отречься мира таким же образом и не произволением терпеть подобно св. Антонию, то как возможно нам удостоиться увидеть Бога благодатью Духа Святого и преисполниться радости духовной, подобно ему? Нет, никак это невозможно. Вот и Арсений Великий, тотчас как возненавидел мир, что сделал? Не оставил ли царских палат, и царей, и слуг, и всего богатства своего, и не пошел ли в монастырь один, как какой-либо бедный и нищий, всячески стараясь, чтоб не узнали, чем он был, во избежание славы и хвалений человеческих и в стяжание славы перед Богом? Что же? удовольствовался ли он этим одним? Нет; но что сделал? Не потерпел, чтоб его ставили наравне с бедными оными подвижниками, как нищего и презренного, но смотрел на себя, как на пса; ибо когда игумен для испытания его бросил ему кусок хлеба и хлеб упал на землю, то благословенный сей и сам бросился на зем и пошел к хлебу подобно четвероногому на руках и ногах, но и дошедши до него, не руками взял его, а зубами, как делают псы, и съел. Потом, когда сидел в келлии, не только терпеливо трудился над рукоделием, к которому совсем не имел привычки, но и так вел дело, что на нужды свои истрачивал гораздо менее, нежели сколько получал от рукоделия – и пил воду уже попортившуюся. К тому же, и когда работал рукоделье и когда молился, всегда плакал и обливался слезами, на молитве простаивал с вечера до рассвета, и до конца жизни терпел бедность и нищету. Для чего? Для того, чтобы увидеть и испытать и самому то же, что сподобился увидеть и испытать великий Антоний. Но как же, спросишь. О нем не написано, что он видел Христа? Уж в самом деле, может быть, он не подъял таких подвигов, какие подъял св. Антоний; или хоть подъял такие подвиги, однако Бога увидеть не сподобился? Нет, не так. И он сподобился увидеть Бога так же, как и великий Антоний; но тот, кто писал его житие, не сказал этого явно; если желаешь в этом удостовериться, прочитай главы, написанные Арсением Великим, и узнаешь из них, что и он видел Бога. Итак, кто подражает святым делами своими и подвигами, тот наверное сподобится получить и равную благодать. И сие так же верно, как верно то, что никто из святых отцов, ни прежде приятия благодати Св. духа, ни по приятии оной, не мог выйти из омрачения душевного и увидеть свет Св. Духа без трудов, подвигов и потов, без самопринуждения, самоутеснения и прискорбности. Ибо нудно есть царствие небесное и нудницы восхищают его, – так как многими скорбями подобает внити в него; царствие сие есть благодать Св. Духа, как показывает сказанное Господом слово: царствие Божие внутрь вас есть. Итак, которые чуждаются всегдашнего самопринуждения, самоозлобления и самостеснения, произвольной нищеты и самоохотных лишений, такие пусть не говорят, что имеют в себе Духа Святого; ибо без трудов, потов и болезненных подвигов в доброжетелях никому не дается сей небесный ар. Я знаю человека, который почитавши божественных писаний в правоте помышлений и простоте души и бденно помолившись несколько дней и ночей без особых каких-либо трудов и подвигов, такого сильного сподобился просвещения от благодати Св. Духа, что ему показалось, будто он находится вне тела, вне дома, вне мира сего; была ночь, когда он увидел этот свет, – и вдруг стало светло, как в полный день. Но как он получил такое богатство без труда, то скоро стал и небречь о нем, впал в нерадение и лишился всего оного богатства, и до такой степени, что совсем даже из памяти у него выпало, что некогда видел таковую славу. Те, которые возжелали увидеть эту славу, – а ее сподобляются видеть кроткие, смиренные и нищие духом, – с удовольствием подъемлют всякую тесноту, скорбь, скудость, нищету, и всеусильно воздерживаются от всякой телесной сласти, покоя и чести, отдаляются от всякого человека, и малого и великого, и бегают их без ненависти, чтоб сподобиться войти в землю обетования, прежде чем пресечется течение настоящей жизни, т. е. прежде чем умрут; таковые много смиряются, и почитая себя истинно злонравными, многогрешными, врагами Бога и преступниками заповедей Его, проводят жизнь в скорбении, печаловании и покаянии, и всячески стараются узнать, что бы еще следовало им сделать, чтобы примириться и содружиться со Христом Господом. За это и Господь дарует им наконец не только познать, что надлежит им делать, чтобы примириться с Ним, но дает им силу и терпение и делом совершить все, потребное для того, чтобы увидеть и стяжать над всем и во всем сущаго Бога, и после того жить уже как на небе и там иметь свое обиталище, хотя находятся в горах, в пещерах, в келлиях, в городах, и таким образом служить Ему с удовольствием и отрадностью, с радостью и веселием неизглаголанными. Таково делание святых! Таково действование тех, в коих действует Дух Божий!»⁹⁶.

Но теперь, говорят, нет святых, – никто и не видит никогда всех этих небесных благ! И такое рассуждение слышалось еще во времена преп. Симеона нового Богослова (X–XI в.): «если случится услышать где, – пишет св. отец, – о ком-либо, что он, подвизаясь, как следует в заповедях Господних, стал смирен в сердце и в мудровании своем, очистился от страстей и всем проповедует дивные милости Божии, какие явил над ним Бог по неложным обетованиям Своим, – или его самого услышать говорящим на пользу слушающих, как удостоился он увидеть свет Божий и самого Бога во свете славы, и как разумно познал в себе присутствие и действие Духа Святого и стал одеян благодатию Духа Святого», – то некоторые современники св. отца, «как только слышали сие, тотчас, как псы разъяренные, начинали лаять против него, покушаясь, если возможно, и совсем пожрать его, говоря ему: перестань, прельщение и горделиве! кто в теперешнее время может сделаться таким, каковы были древние отцы? или кто может видеть Бога хотя мало некако? кто может получить благодать Св. Духа в таком обилии, чтобы ради ее сподобился увидеть Отца и Сына? – перестань, чтоб не быть тебе побиту камнями! Таким же образом и тот, кто мнится имети Духа Святого, ничего не имея, когда слышит, что действия Духа Святого явно познаваемы бывают в тех, кои имеют Его, никак тому не веритъ, равно как и тому, что есть кто-либо и в настоящем роде равный апостолам Христовым и всем от века святым, подобно им движимый и воздействуемый Божественным Духом, или в видении Его бывающий, с сознанием того и чувством; ибо всякий по собственному своему состоянию судит и о том, что касается ближних, – по тому т. е., каков сам, по добродетели ли сказать, или по грехам. Таковым, мне кажется, я должен достойно ответить, как того требует невежество их, следуя наставлению Соломона: не отвечай безумному по безумию его, да не подобен ему будеши; но отвещай безумному по безумию его, да не явится мудр у себе⁹⁷. «О том, что можно и как можно узревать Бога в настоящей жизни, послушай, – говорит преп. Симеон, – божественного Павла, который говорит: видим ныне якоже зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу; ныне разумею отчасти, тогда же познаю, якоже и познан бых. Но те, как только услышат это, говорят: то был Павел. Я же говорю им на это: не был разве и Павел человек во всем нам подобострастный? Те опять отвечают: о, прегордый и самонадеянный человек! Кто когда являлся подобным Павлу? И ты дерзаешь сравнивать с Павлом нас грешных! Отвечая им на это, не я, а сам же апостол Павел велегласно взывает и говорит: Христос прииде в мире, – слушайте! Грешныя спасти, от них же первый есмь аз. Итак, он первый из грешников спасаемых; стань и ты вторым, стань третьим, стань четвертым, стань десятым, стань одним из тысяч и мириад спасаемых, – и сопричислишь себя к апостолу Павлу»⁹⁸. Действительно, без греха никого нет на земле: если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя и истины нет в нас⁹⁹. «Я, – говорит преп. Макарий Великий, – в иные времена приходил в совершенную меру, вкушал и испытывал оный век, однако не видел еще ни одного христианина совершенного или вполне свободного; хотя иный упокоевается в благодати, делается причастником тайн и откровений, доходит до ощущения великой благодатной сладости; однако и в нем пребывает также грех. Таковые то по причине преизобилующей благодати и воссиявшего в них света, а я скажу – по неопытности, думали о себе, что они совершенны и свободны. Но я, как сказал, не видел еще ни одного вполне свободного. Поскольку и мне в иные времена случалось отчасти приходить в оную меру, то, наученный опытом, знаю, каков совершенный человек»¹⁰⁰. И апостолы и древние святые не были совершенно безгрешны; и однако это не служило препятствием к тому, чтобы апостолам Бог открыл Духом Своим тайны царствия Своего¹⁰¹. Христос вселяется в сердца и прочих людей2 ), конечно при условии нравственного преуспеяния их. И во все времена были и есть люди, идущие стезями Божиими, силящиеся победить в себе начало зла и греха и более или менее высоко поднимающиеся в своем нравственном совершенстве. И как древних святых, так и новых человеков Своих Бог сподобляет особых даров, открывает им особые тайны Свои. Пересмотрите жития святых, – на всем протяжении христианской истории вы встретите, и в древние и в новейшие времена, и великие подвиги, и чрезвычайные чудеса, и особые благодатные дары. Возьмите житие, напр., препод. Серафима Саровского, отстоящее только на 80 лет от нас, и припомните видение им Господа Иисуса Христа с ангелами, явления ему Пресвятой Богородицы с апостолами Петром и Иоанном, восхищение его до созерцания небесных таин. Или возьмите книгу приснопамятного о. Иоанна Сергиева Кронштадтского «Моя жизнь во Христе». Сколько там признаний о. Иоанна: «это – опыт, говорю по опыту»! сколько там речей о таинственном зрении, о видении сердца! Значит, и наш современник, о. Иоанн, сердцем видел много предметов духовного мира, имел богатый и разнообразный религиозный опыт. Не знаем мы, сколько и еще в наши дни есть сокровенных угодников Божиих, сколько людей сердцем видят то, что не каждый способен видеть! Такие люди, истинные служители Божии, всегда были, есть и будут. И «кто говорит, что теперь нет людей, которые бы любили Бога и сподоблялись приять Духа Святого, т. е. возродиться благодатью Св. Духа и соделаться сынами Божиими, с сознанием, опытным вкушением и узрением, – тот низвращает все воплощенное домостроительство Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа и явно отвергает обновление образа Божия или человеческого естества, растленного и умерщвленного грехом; обновлением я называю воссоздание нашего естества, которое совершил Христос Господь»¹⁰².

Мы говорили, что долгий, упорный нравственный труд должен понести тот, кто хочет слышать Бога, ощущать Его в себе. Но ведь без труда ничего не бывает и ничто никогда не дается даром; и это в мире не только материальном, но и в духовном: и царство небесное силою берется и только употребляющие усилие восхищают его¹⁰³; и религия – дело активной свободы, а значит и свободного стремления человека: Бог не насилует человека, но принуждает его к едннению с Ним; но человек должен сам потрудиться, должен употребить усилия, чтобы достигнуть единения с своим Творцом, – тогда и Бог соединится с ним; не может Бог открыть Себя в таком человеке, который сам не хочет этого. А разве теоретиком-апологетом христианства можно быть без всякого труда? разве научно доказывать истины христианские, умом, рассудочными данными, можно без предварительных широких знаний, без надлежащего развития ума, без обязательного и упорного труда? Чем больше кто знает, чем больше работал научно, тем более основательным и прочным будет он и защитником религии христианской. Тоже самое – и нравственное доказательство христианства, переживание его в себе, внутреннее убеждение в его истинности и спасительности: без труда, и настойчивого, упорного труда, и оно никому не дается, только труд здесь нужен не умственный, как при рассудочной защите христианства, а труд всем существом, всей жизнью человека, его сердцем, его волей, как и религия есть достояние не одного ума, а жизнь всего разумно-свободного человеческого существа, жизнь в Боге. И как бы ни был долог и упорен этот труд, но он доступен каждому человеческому существу. Он и вознаграждает человека особой сладостью, благодатною, божественою¹⁰⁴. Ведь самое вселение Бога в человеческой душе должно принести человеку неизъяснимую духовную радость. «Блага мира сего, – говорит преп. Симеон, – обыкновенно сопровождаются печалями и трудами мучительными и болезненными, а та жизнь, коей живет кто в Боге, беседует с Ним и созерцает неизреченные оные блага, превосходит всякое блаженство и есть выше всякой славы, счастья, радости и утешения, поскольку все это выше всякой чести, всяких утех и всех видимых благ настоящей жизни. Сколько упокоение на дорогой и мягкой постели превосходит лежание на какой-либо жесткой и неровной доске, столь же превосходит всякое веселие и наслаждение настоящей жизни радость и отрада, почерпаемые душой в общении и беседе с Богом. Почему многократно бывает, что, когда кто по неведению или нерадению оставит Бога и божественные созерцания и перейдет к заботам и суетностям мирским, то, как только почувствует горечь, какую имеют дела мира, и безмерный вред, какой причиняют они душе, спешит как можно скорее возвратиться опять к Богу, от коего отдалился было, осуждая себя самого без жалости за то, что увлекся земным»¹⁰⁵. «Кто обогатился небесным сокровищем, – разумею, пришествием и вселением в него Христа, тот сам знает знанием душевным (опытно, сознанием, чувством), какую получил радость, какое сокровище имеет в царских сокровищницах сердца своего. Беседуя с Богом, как друг с другом, с дерзновением стоит он пред лицом Того, Кто обитает в нем во свете неприступном»¹⁰⁶. «Иногда такие люди бывают обвеселены, как на царской вечери, и радуются радостью и веселием неизглаголанным; миром согревается и объемлется душа их; в иной час бывают как невеста, божественным покоем упокоеваемая в сообществе с женихом своим; иногда же, как бесплотные ангелы, находясь еще в теле, чувствуют в себе такую же легкость и окрыленность; иногда же бывают как бы в упоении питием, возвеселяемые и упоеваемые Духом, в упоении божественными духовными тайнами»¹⁰⁷. «Дух постоянно содержит их в неизглаголанной радости»¹⁰⁸. «Подлинно блаженны и достойны удивления и по жизни и по сверхъестественному наслаждению все те, которые, водясь горячею любовью к добродетели, опытно и ощутительно приобрели ведение небесных тайн Духа и имеют жительство свое на небесах»¹⁰⁹. Недаром эту радость от ощущения близости Божией отцы церкви называют „отблеском», «возсиянием и лучем непрестающего вечного блаженства»¹¹⁰. „Достойные души чрез действенное общение Духа здесь еще приемлют залог и начатки того наслаждения, той радости, того духовного веселья, которых святые в царстве Христовом приобщаться будут в вечном свете»¹¹¹. Эта духовная радость и есть то царствие Божие, которое находится внутри нас¹¹². «Какое внутри нас, царство разумеет Господь? – пишет преп. Макарий Великий. – Не то ли, конечно, веселие и утешение, какое душам подается свыше Духом? Ибо оно служит, так сказать, указанием, и залогом вечной радости, какую души святых будут вкушать в ожидаемом веке. Истинные христиане и не дивятся тому, что будут царствовать в, будущем веке; потому что предварительно уже познали тайны благодати. Посему, если сделался ты престолом Божиим и Бог восседает в тебе, если душа твоя стала вся духовным оком, вся – светом, насыщена оною пищею Духа, напоена живою водою, духовным вином, веселящим сердце, если облек ты душу в ризу неизреченного света, если опытно и несомненно дознал все сие внутренний твой человек, то живешь уже ты вечной жизнью, и в настоящее время упокоеваясь во Христе»¹¹³. Эта радость, это „царство небесное» в душе человека дается ему, как награда от Бога, ниспосылаемая Им тем, которые долгим упорным трудом идут к своему Творцу, к Его милосердию, к соединению с Ним, Бог посылает и откровения для «утешения, ободрения людей, или людей простых и крайне незлобивых, или некоторых совершенных и святых, или тех, которые имеют пламенную ревность Божию, отреклись и совершенно отрешились от мира, удалились от сожительства с людьми, оставив все, не ожидая никакой помощи от видимого, пошли во след Богу»¹¹⁴. И это утешение божественное столь велико, столь обнимает и успокаивает душу подвижника, что он не желает уже ничего: «такой человек, как ставший выше всякой твари, не имеет уже желания возвратиться вспять и рассматривать твари. Как тот, кто всегда смотрит на солнце чувственное и нехотя претерпевает изменение в зрении, т. е. начинает смотреть иначе, потому что не может ничего другого из видимого видеть, а во всем видит одно солнце, так и тот, кто умом своим и сердцем всегда смотрит на умное солнце правды, нехотя претерпевает изменение в умном зрении, потому что он ничего уже из земного воображать не может, но во всем видит единого Бога. Стяжав и в себе имея Владыку ангелов, не любит уже он исследовать сущности и естество ангелов, служителей Божиих, зная при том, что Богу неугодно, чтоб он любопытствовал о том, что превышает силы человека; ибо если нам повелено не пытать разумом догматов Писания, то тем паче совсем не подобает нам любопытствовать о том, что выше написанного. Такой человек зрит Бога, сколько это возможно для человеческого естества и сколько благоугодно Богу, подвизается зреть Его непрестанно здесь и молится, да сподоблен будет выну зреть Его и по смерти своей; рад он зреть только Его одного и не чувствует потребности смотреть на что-либо другое; почему и желания не имеет отрываться вниманием от Владыки своего Бога, от коего преисполняется светом и приемлет жизнь вечную, и смотреть на подобных себе рабов Его»¹¹⁵. «Душа человека всецело устремляется вслед этой сладости, так что забывает свою телесную жизнь; и тело лишается пожеланий своих, а душа возносится из этой жизни к Богу»¹¹⁶. «В какой мере человек сподобляется духовных дарований, в такой и еще с большею ненасытимостью и с большим усилием взыскует их; и чем более ощущает в себе духовного преспеяния, тем с большим алканием желает причастия сих дарований; и хотя бы сподобился достигнуть различных духовных дарований или откровений и небесных тайн, сам в себе находит, будто бы ничего еще не приобрел; а напротив того, ежедневно алкая и жаждая, не может насытиться благодатными тайнами»¹¹⁷. «Ум человека возбуждается сладостью, делаясь неудержимым и ненасытимым, более и более требующим и вкушающим; как если кто в жажде и подано ему сладкое питие, то, отведав его, еще сильнее распаляется жаждою и ближе придвигается к питию, так и вкушение Духа производит неутомимую почти жажду, которая справедливо уподобляется жажде такого человека; и это – не одни слова, но действие Св. Духа, таинственно споспешествующее уму»¹¹⁸. И «что это за сладость, человек не может и выразить: сердце его трепещет от радости и ликует и пламенеет любовью к Тому, Кто явился ему; для него исчезает келья его, исчезает мир, отбегши, как кажется, от лица Того, Кто явился ему; человек не знает, в теле ли он тогда или вне тела не понимает, облечен ли он в это тело и носил ли его, не помнит и не знает, в этом ли он мире¹¹⁹, впрочем, сознает, что он существует и что есть в нем неизреченная радость и любовь и пламенение сердца великое»¹²⁰; человек «не чувствует всего того, что вне его, потому что как может быть и называться чувством такое чувство, которое не знает, что такое есть, каково и где есть то, в чем оно пребывает, и узнать то или понять совершенно не может?»¹²¹. «Достигший же в меру совершенства бывает мертв и не мертв, а живущ паче жизнью в Боге, с Коим пребывает, так как он не живет более сам по себе, как говорит апостол: живу же не ктому аз, но живет во мне Христос. Бывает он также слеп и не слеп; он смотрит не естественными очами, так как стал выше всякого естественного зрения, получив новые очи, несравненно лучшие естественных очей, коими и смотрит выше естества. Бывает бездействен и недвижим, как исполнивший всякое собственное действие. Бывает несмыслящ, как соделавшийся едино с Тем, Кто выше всякой мысли, и почивший там, где нет места действию ума, т.е. движению его воспоминании или помысле или размышлении. Не имея возможности постигнуть и познать непостижимое и дивное, он некоторым образом опочивает на сем совершенным почитием, оным недвижением блаженного нечувствия, т.е. нелюбопытно наслаждаясь неизъяснимыми благами, с чувством однако верным и определенным»¹²². Это такая высота духовного состояния существа человеческого, что «треблаженным» называет преп. Симеон того, «кто деятельно подвизается посреством священных подвигов достигнуть ведения и опытно познать» духовные тайны, и «ангелом (чтоб не сказать нечто большее)» называет того, «кто посредством делания и созерцания достиг высоты такого состояния и как сын дошел до Самого Бога»¹²³. Но идти к такому совершенству, к такому возвышению в себе духовной жизни есть не только „блаженство»; при всей его трудности это – и долг наш и цель наша, это – задача всех нас, как разумных существ. «Если кто думает, – пишет преп. Симеон, – что такое совершенство прилично только апостолам и древним святым, и говорит, что мы, сколько бы ни подвизались, не можем уподобиться древним святым и надежды даже не имеем сделаться подобными им, то кто из знающих Бога и состраждущих братьям своим не восплачет о таковом от всей души своей? Ибо если Бог велегласно взывает: святи будите, яко же Аз свят есмь, и в другом месте: подобны будьте Отцу вашему, иже есть на небесех, – и Павел: подобны мне бывайте, яко же аз Христу, – а этот противные сему пишет законоположения, то наивернейше он явный есть антихрист и богоборец; ибо говорит, что иные были те и иные мы, иначе тех любил Бог, сподобивший их великих даров Св. Духа, и иначе относится Он к нам; нас, говорит, Он едва милует, прощает только нам грехи наши и спасает нас, если покаемся, понесем какие-либо произвольные лишения и поплачем; быть же нам как апостолы или как древние святые никак невозможно; и тех, которые почитают сие возможным,– называет он гордыми и хульниками, которых, говорит, не надо совсем слушать. Какое пагубное заблуждение, чтоб не сказать, какое нечувствие и неверие! Говорящие и мудрствующие так надеются быть спасенными без приятия благодати Св. Духа и думают быть сынами Божиими, не имея сознательно Духа Святого, Который един творит верующих сынами Божиими. Они называют Бога Отцом своим, но говорят, что никогда не видели Его, и думают, что любят Его, не видавши Его»¹²⁴. А «Господь всем верующим в Него поистине и просящим у Него обетовал даровать тайны неизреченного духовного общения»¹²⁵. И в этом единении, общении человека с Богом – самое существо религии¹²⁶; в этом единении – цель и назначение человека, как разумно-свободного творения Божия, созданного по образу своего Творца; по идее человек всегда, непрерывно, всею своею душою должен быть в общении с высочайшим Существом, должен чувствовать в себе присутствие Его и действие Его в сердце своем: ведь религиозная жизнь хотя есть дело свободы человека, но инициатива в ней по существу не от человека исходит; религиозное чувство вложил в человека Сам Бог; Он снисходит к человеку, влияет, отвечает ему; религиозная жизнь, значить, есть действие Бога в человеческом духе. И если этого действия человек не чувствует, то должен сознаться, что не имеет в себе и религии, что он не соединяется, не вступает в общение с высочайшим Существом – что он не достигает и своего назначения, как разумно-свободное, нравственное существо. Если человек внутренним чутьем не узнает тайн бытия, то он «всю жизнь свою проведет в глубочайшей тьме неведения», он не будет знать «ни человеческих вещей, ни самого себя и своего состояния, ни того, что выше нас – вещей божеских, тайн веры нашей»¹²⁷; такой человек „и свое достояние ценит по сравнению с тем, что на земле, и не знает «что есть нечто лучшее его»¹²⁸. Тем более не может он рассуждать о вещах сверхъестественных. Даже «удаляющиеся от мира сего, живущие честно и добродетельно, но носящие на себе еще покрывало страстей, подобны людям, которые идут ночью, озаряются же светом звезд, т. е. Божиих заповедей; им, как несовершенно освободившимся от тьмы, невозможно видеть все в ясности; а потому и надобно, со многими трудами и с великою верою прилагая попечение о добродетели, умолять Солнце правды Христа, чтобы воссиял в сердцах их и возмогли они все видеть в точности; многие же совершенно ничем не отличаются от тех, которые ходят ночью, при оскудении всякого света, не пользуясь даже и кратковременным озарением, и уподобляются почти слепым; это люди, которые всесовершенно опутаны вещественными связями и житейскими узами и не упражняются ни в одной из добродетелей»¹²⁹. «Удивляюсь я тем немалочисленным людям, – пишет преп. Симеон, – которые прежде рождения от Бога и прежде вступления в чадство Ему не трепещут богословствовать и беседовать о Боге. Когда слышу, как многие, не понимая божеских вещей, философствуют о них и, будучи исполнены грехов, богословствуют о Боге и о всем Его касающемся, без благодати Св. Духа, дающего смысл и разум, – трепещет, ужасается и некоторым образом из себя выходить дух мой, помышляя, что, тогда как Божество для всех непостижимо, мы, не знающие ни самих себя, ни того, что пред очами нашими, с дерзостью и бесстрашием Божиим приступаем философствовать о том, что непостижимо для нас, особенно будучи пусты от благодати Св. Духа, просвещающего и научающего всему; грешим мы даже тем самым, что допускаем при таком положении своем желание говорить что-либо о Боге; ибо если трудно познать самого себя, и в настоящее время весьма и весьма немногие знают себя и могут потому философствовать, то не тем ли паче трудно познать Бога? Это не только трудно, но даже совсем неразумно и бессмысленно пытать и исследовать естество и существо Божие. Нам надобно прежде прейти от смерти в живот, приять в себя свыше семя Бога живого, родиться от Него духовно, стать чадами Ему, восприять в души свои благодать Св. Духа, и тогда уже, под действием просвещения от Св. Духа, приступать беседовать о том, что касается Бога, сколько то доступно для нас и сколько просвещаемы будем от самого Бога»¹³⁰. «Жалким больше всех людей, солью обуявшего» называет преп. Макарий Великий того, кто, живя для Господа, «вместо мирского спокойствия не обретет в себе божественного упокоения, вместо временного наслаждения не ощутит в душе своей услаждения духовного, вместо тленных одежд не облечется в ризу божественного света по внутреннему человеку, вместо сего прежнего и плотского общения не познает с несомненностью в душе своей общения с небесным, вместо видимой радости мира сего не будет иметь внутри себя радости духа и утешения небесной благодати и не примет в душу божественного насыщения, одним словом вместо сего временного наслаждения не приобретет он еще в душе своей вожделенного нетленного услаждения», потому что тогда он „и здешнего лишен и божественным не насладился, не познал по действию Духа во внутреннем своем человеке божественных тайн»¹³¹; «если не получил ты сего и не вошел в обладание сим, – пишет св. отец, – то проливай горячие слезы и рыдай, что не имеешь еще такого богатства, и да будут у тебя и забота и непрестанное моление о нищете твоей»¹³². Кто не видит в себе Бога, тот сам виноват, – значит он не развивает, а только подавляет свою духовную жизнь. «Если Господь наш обетовал, – пишет преп. Симеон новый Богослов, – то верующим в Него будет подавать Духа Святого, чтобы Он был для них источником воды текущей в живот вечный, то кто не видит, чтобы в нем совершалось это каждодневно, не видит и всего другого, что обещал Господь давать верующим в Него или совершать в них, тот как может называть себя совершенным верующим»¹³³. «Кто не сподобился еще достигнуть в такую меру совершенства и получить такие блага, тот пусть обвиняет себя самого, а не говорит в извинение, что это невозможно, или хотя и возможно и бывает, но помимо нашего сознания, т. е. что бывает в нас совершенство, о котором мы и не знаем. Да удостоверится он из Божественных Писаний и да ведает, что дело сие возможно и истинно бывает и действительно совершается заведомо нам с сознанием его, так что мы не можем не знать о нем; но по причине опущения и неисполнения заповедей Христовых каждый соразмерно с тем сам себя лишает таковых благ соответственно своей неисправности»¹³⁴. Те, которые не чувствуют удостоверения, что имеют к Богу такое дерзновение и присвоение и причастны небесных благ, и не сознают, что облечены во Христа, и не зрят света божества Его с светом Духа Святого, пусть тщательно исследуют совесть свою, и конечно найдут, что не соблюли или всех, или некоторых из тех соглашений; в которые вступили с Богом, когда приняли крещение, или что зарыли в землю талант свой, т. е. полученный ими дар освящения и сыноположения, и не умножили его, почему и не удостоиваются созерцать и умно видеть Владыку своего. Бог истинен и не раскаивается в дарованиях, подаемых Им; а Он сам говорит: имеяй заповеди Моя и соблюдаяй их, той есть любяй Мя, и Азе возлюблю его и явлюся ему Сам. Слышали, что говорит Владыка Христос? Кто, говорит, Меня возлюбит и заповеди Мои соблюдет, того и Я возлюблю и явлюсь ему Сам. Если теперь Христос есть истина, как сам Он сказал: Аз есть истина, а истине невозможно солгать, как говорит апостол: невозможно солгати Богу, то пусть никто из тех, которые не видят Господа, не говорит, что невозможно Его видеть; тогда как это не только не невозможно, но и очень легко. Если Он, как Сам говорит, есть свет миру, то те, которые Его не видят, конечно слепы, а слепы они потому, что ни Его не возлюбили, ни заповедей Его не соблюли; ибо если бы они возлюбили Его и заповеди Его соблюли, то они всей душой возжелали бы и взыскали бы увидеть Его, и Он всеконечно Сам явил бы себя им, яко неложный, существенно истинный и самоистина. Он затем и пришел в мир, чтобы светом Своей славы и Своего божества просветить всех находящихся в мире и сидящих во тьме. Итак те христиане, которые не видят умно Господа, не освещаются явственно и знательно Его божеским светом, не видят Его пребывающим в себе, пусть не говорят, как неверные, что невозможно Его видеть; но каждый из нас пусть испытает совесть свою и конечно найдет, что сам виноват, что не имеет в себе Бога и не видит славы Его; а затем пусть покается и восплачет о себе, что находится в таком бедном состоянии, и потщится покаянием и исповеданием возвратить потерянное»¹³⁵.

Если, таким образом, долг призывает нас развивать и возвышать свою духовную жизнь, если это задача наша, как разумно-свободных существ, если в этом цель нашего разумного бытия, то как же можно упражнять себя духовно, как можно развивать и совершенствовать свое духовное существо? Правда, мы знаем, что цель наша – в общении нашем с Богом, что для этого мы должны любить Бога и исполнять заповеди Его. «Приложить бы только слово: вот путь! иди! Легко сказать; но как сделать это? Большею частью недостает желания идти. Как же дойти до того, чтобы родилось желание идти к Богу путем Христовым, чтобы закон напечатлелся в сердце и человек, действуя по этому закону, действовал как бы от себя, непринужденно? Но и кроме желания необходимо еще иметь силы и уменье действовать: кто вступит на истинный путь богоугождения, тому неминуемо будут угрожать опасности сбиться на распутии, заблудиться и погибать, воображая себя спасаемым. Эти общие всем неизбежности делают необходимыми особые руководительные правила о том, как дойти до спасительного желания богообщения и ревности пребывать в нем и как безбедно пройти к Богу, – как начать жить по христиански и как, начавши, усовершиться в этом»¹³⁶. Мы только указываем все это, но не задаемся целью начертать такие правила: есть хорошие книги, писанные просвещенными не только от мира, но и от Бога мужами; у отцов церкви, на творения которых ссылались мы много раз, внимательному читателю возможно найти весьма доброе руководство для себя в богоугодной жизни; в книге о. Иоанна Сергиева „Моя жизнь во Христе» желающий найдет весьма много указаний, как и сам он может сделать жизнь свою жизнью во Христе; в сочинениях епископа Феофана затворника „Путь ко спасению», „Письма о духовной жизни», „Письма о христианской жизни» начертан целый путь духовного делания, целый процесс духовного совершенствования человека. Не повторяем того, что содержится там; сделаем только малую выдержку из Писем еп. Феофана о духовной жизни. «Как возжечь постоянный огонек или теплоту в сердце? – пишет eп. Феофан. Припомните, как возбуждается теплота в физическом мире: трут дерево о дерево и получают теплоту и даже огонь; держат вещь на солнце и она согревается, а если сосредоточить побольше лучей, то и загорается. Способ к зарождению духовной теплоты похож на это: трение – труды подвижничества; держание на солнце – умная молитва к Богу. Труды подвижничества – это весь порядок богоугодной жизни. Перескажу его коротко. После того, как в покаянии положено твердое намерение работать Господу и не оскорблять Его грехами, – для успеха в этом и для дальнейшего движения по степеням совершенства христианской жизни, требуется изменить внешний образ жизни и внешние свои отношения; по требованию данного обета, связать тело правилами во всех его потребностях, особенно тех, которые больше дают подспорья страстям, – благоразумным воздержанием, посильным бдением, и трудом и отстранением раздражения чувств; занимать неопустительно все силы души, по духу начатой жизни, – ум душеспасительным чтением, собеседованием и богомыслием, волю – благими делами и начинаниями в исполнении заповедей Божиих, а сердце – всяким видом молитвования, церковного и домашнего, для возбуждения и утверждения в нем святых чувств и сочувствия к небесному; старательно держать дух в страхе Божием, в отрешении от земных благ, и более всего в покое со стороны совести. Так будут в постоянном трении и дух, и душа, и тело, во всех силах и отправлениях, а чрез них и сердце, средоточие всех их. От этого оно само собою будет разогреваться все более и более, как идущий естественно разогревается от движения и напряжения сил»¹³⁷. В другом сочинении преосвящ. Феофана, „Путь ко спасению», указанный выше процесс духовного делания изображен подробнее: здесь обстоятельно указаны и разъяснены духовные упражнения, касающиеся ума (чтение слова Божия и других душеспасительных писаний, богомыслие, собеседования с благочестивыми людьми), воли (соблюдение уставов и порядков церковной и гражданской жизни, внимание к своей совести), чувства (молитвы церковные и домашние, почитание свящ. изображений, соблюдение благочестивых обычаев) и, наконец, тела (хранение слуха, зрения, уст, языка, труд, бдение, воздержание от пищи). «Трудами подвижничества, – продолжает преосвящ. Феофан в Письмах своих о духовной жизни, – может загореться огнь и в сердце, но не скоро, если они оставляются одни: путь этот многопрепятствен. Потому то изстари ревнители спасения, опытные в духовной жизни, не отступая от этих трудов, по Божию внушению, открыли и предали к употребление всех другой способ для согретия сердца, и притом простейший и легчайший на вид, но не менее трудный к исполнение, только скорее приводящий к цели: это – целесообразное совершение умной молитвы к Господу Спасителю. Оно состоит в следующем: стань умом и вниманием в сердце и, восставив убеждение, что Господь близ и внимает, взывай к Нему умиленно: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного, – и делай это непрестанно, и в церкви, и дома (пред молитвословием, в промежутках молитвословия и в конце), и на пути, и за делом, и за столом, и в постели, словом – весь день, с той минуты, как откроешь глаза, до той, как закроешь их, – чтоб все моменты дня наполнить молитвою¹³⁸. Небольшой труд требуется, только постоянный. Это будет точь-в-точь соответствовать держанию вещи на солнце, потому что тут есть держание себя пред лицом Господа, Который есть солнце умного мира. Сначала эта спасительная молитва обыкновенно бывает трудовая, делательная; но если не поленится кто потрудиться над нею, она станет и самодвижною, сама будет твориться, словно ручеек журчащий в сердце. Ведать надлежит, что плод от этой молитвы начинается тогда, когда она привьется к сердцу и углубится в него; а для этого надобно потрудиться над навыком совершать ее; и стоит потрудиться, чтоб достигнуть его: это – благо великое. Труженики, преуспевшие в молитве, указывают для этого небольшой труд или немноготрудное упражнение молитвенное, именно: прежде или после молитвенного правила, утреннего или вечернего, а то и днем, определи несколько времени на совершение исключительно этой одной молитвы и совершай ее так: сядь, а лучше стой молитвенно, сосредоточься вниманием в сердце пред Господом, воздвигнув убеждение, что Он тут и внимает тебе, и взывай к Нему: Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, – и клади поклоны, если есть охота, поясные и земные; так делай четверть часа, полчаса, больше или меньше, как тебе удобнее; чем усерднее потрудишься, тем скорее молитва эта привьется к сердцу. Лучше взяться за дело поревностнее и не отступать, пока не достигнешь желаемого или пока молитва эта не начнет сама двигаться в сердце; после того только поддерживай. Успех в сем деле зависит от веры, с какою берутся за это упражнение, от меры усердия в продолжении и правильности совершения его»¹³⁹. «Когда все это будешь проходить с усердием, неленостно и неопустительно, – милостив Господь, – затеплится огонек в сердце, неотходный духовный огонь, благодатный, огонь внутренней духовной жизни о Господе, появится теплота сердечная или горение духа¹⁴⁰, сердце будет согреваться и горение духа будет становиться непрестанным по мере того, как молитва Иисусова будет внедряться в сердце, занимать его все и становиться непрестанно движущеюся¹⁴¹; этот благодатный огонек есть знак посещения человека Господом милостью Своею; это – ощутимое богообщение, это – свидетельство о зарождении в средоточии естества нашего внутренней духовной жизни, о воцарении Господа в нас, о водворении и раскрытии царствия Божия внутри нас; это – тот огнь, который Господь пришел воврещи на землю; он начинает пережигать все силы человеческого естества из средоточия его. Если долгим трением возбудите вы огнь и вложите его в дрова, дрова загорятся и, горя, будут издавать треск и дым, пока перегорят; перегоревшие же являются проникнутыми огнем, издавая приятный свет, без дыма и треска; точь-в-точь подобное же происходит и внутри: огнь воспринят, начинается перегорание; сколько при этом дыма и треска – знают испытавшие; но когда все перегорит, дым и треск прекращаются и внутри качествует только свет; состояние это есть состояние чистоты; до него долгий путь. Но Господь многомилостив и всесилен... Короче можно выразить все это так: терпеливо проходи весь порядок богоугодной жизни, – молись много, и дома, и в церкви, особенно молитвою умною¹⁴², – исправляй все дела на тебе лежащие добросовестно, чтобы совесть твоя всегда была чиста пред Богом, людьми и вещами, – ни к чему не будь привязан и ни на чем не опирайся надеждою, ни на своих дарованиях, ни на своем достоинстве, ни на своем внешнем положении; но, вменив все это в уметы, положи утверждение свое в едином Боге. Устроясь так, с терпением жди, пока придет желаемое, искомое и чаемое. Вот и все»¹⁴³... Конечно, душа духовного делания человека есть молитва, «непрестанное обращение ума к Господу в сердце, или непрестанное предстояние Господу умом в сердце, с воззваниями к Нему или без воззваний, с одними чувствами преданности и сокрушенным припадением к Нему в сердце»¹⁴⁴, – молитва «не по телесному навыку, не по привычке вопиять, молчать, преклонять колена», а молитва «трезвенная, внимательная, при которой ум утвержден бывает в Боге, не развлекаясь и не кружась в помыслах»¹⁴⁵. Сам Спаситель и апостолы заповедали нам всегда, во всякое время, непрестанно молиться¹⁴⁶, потому что «прилежная молитва дарует нам многое, вызывает посещение и помощь от Господа и самого Духа вселяет в души»¹⁴⁷. Это «обручение Святого Духа неизъяснимо и для того, кто стяжал его, так как оно постигается непостижимо, держится недержимо, видится невидимо; живет, глаголет и движет того, кто стяжал его; отлетает из таинницы, в коей пребывает запечатленным, и опять обретается там нежданно, чем образует убеждение, что оно как присещения своего не делает утвержденным однажды навсегда, так отшествия своего – невозвратным, после которого уже не возвратилось бы; таким образом стяжавший его, и когда не имеет его (присущим осязательно, если как бы имел его, и когда имеет его, в таком находится расположении, как бы не имел его»¹⁴⁸. Молитва в духовной жизни то же, что воздух в физической жизни человека: «когда возгнетут огонь, нужно движение воздуха, чтобы раздувать его; точно так же, когда возгнетется огонь благодати в сердце, нужна молитва, которая есть своего рода движение воздуха духовного в сердце¹⁴⁹; в молитвенном «действии или, скорее, настроении главное средство к поддержанию внутренней теплоты и всего внутреннего порядка»¹⁵⁰; «умная молитва есть главный двигатель и правитель духовной жизни»¹⁵¹, «первое дело в нравственно-религиозной жизни» человека; и это потому, что молитва есть „взаимообщение» между человеком и Богом, «сознательно-свободное отношение человека к Богу»¹⁵². Молитва, которая „непрестанно теплится в сердце», до такой степени связана с духовною жизнью человека, что «с прекращением этой теплоты молитвы прекращается и движение духовной жизни, как с прекращением дыхания прекращается жизнь телесная»¹⁵³. Но человек живущий духовною жизнью, сподобившийся посещения Господа, вселения Духа в душу его за любовь к Богу, за соблюдение заповедей Его, «облекается свыше сходящей силой Святого Духа, Который не является чувственно, в виде огня, и не приходит с великим шумом и дыханием бурным (это совершилось только на апостолах – для неверующих), но зрим бывает умно (мысленно), как умный свет, и приходит с тихостью, принося обрадование»¹⁵⁴. Человек чувствует Бога в себе: «в сердце воображается Он и не телесно, а бестелесно и как подобает Богу; впрочем, как женщина, имеющая во чреве, знает о том ясно, так как младенец во чреве ее делает некоторые движения, и нельзя ей не знать, что имеет плод во чреве, так и тот, кто имеет вообразившимся в себе Христа, знает движения Его и взыграния, т. е. осияние и облистание Его, и видит внутрь себя воображение Христа; как в зеркале видится свет светильника, так видится в нем Христос, однако не призрачно и не несущественно, каково то, что видится в зеркале, но в нем видится Христос, как свет, всущественно, невидимо видимым и недомыслимо постигаемым, во образе безобразном и в виде безвидном»¹⁵⁵. И с этого момента человек, «к которому приходит Отец и Сын с Духом Святым и обитель себе в нем творят», внутренним опытом своим будет «постигать непостижимое в вере нашей»¹⁵⁶, сердцем своим будет познавать те религиозные истины, который раньше познавал только умом: эти истины теперь будут переживаться его внутренним существом, будут чувствоваться им; «совершенная тайна христианства в верующей душе будет опытно дознаваться по божественной действенности, по озарению небесным светом в откровении и сил Духа»¹⁵⁷. Человек будет воспринимать в себе воздействие Бога, будет внутренне ощущать Его присутствие в себе, «будет зреть и несомненно умопредставлять Отца и Сына с Духом Святым в едином нераздельном свете»¹⁵⁸, потому что Бог вообще очень близок к человеческой душе и душа к Богу. «Нет иной такой близости и взаимности, – пишет преп. Макарий Великий, – какая есть у души с Богом и у Бога с душою. Бог сотворил разные роды птиц: одних, чтобы гнездились на суше и здесь находили себе пищу и покой; а других, чтобы гнездились на воде и там проводили жизнь. Он создал также два мира: один – горе для служебных духов, и там повелел иметь им жительство; другой – долу, под сим воздухом, для людей. Создал же небо и землю, солнце и луну, воды, дерева плодоносный, всякие роды животных. Но ни в одной из сих тварей не почивает Господь. Всякая тварь во власти Его; однако не утвердил в них престола, не установил с ними общения; благоволил же о едином человеке, с ним вступив в общение и в нем почивая; в единении и общении с Духом собственного Своего естества Бог благоволил ввести не другое какое-либо существо, или небо, или солнце, или звезды, или море, или землю, или иную какую видимую тварь, но только одного человека, которого возлюбил паче Своих тварей. Душу человека Бог создал такою, чтобы соделаться ей невестою и сообщницею Его, чтобы и Ему быть в единении с нею и ей быть с Ним в единый дух. Видишь ли в этом сродство Бога с человеком и человека с Богом? Посему душа смысленная и благоразумная, обошедши все создания, нигде не находит себе упокоения, как только в едином Господе; и Господь ни к кому не благоволил, как только к единому человеку»¹⁵⁹. А кто еще сам соединяется с Господом, тот есть один дух с Господом¹⁶⁰. И «когда душа прилепляется к Господу, то и Господь, милуя и любя ее, приходит и прилепляется к ней, и разумение ее непрестанно уже пребывает в благодати Господней, тогда душа и Господь делаются единый дух, единое срастворение, единый ум; тело души остается поверженным на земле, а ум ее всецело жительствует в небесном Иерусалиме, восходя до третьего неба, прилепляясь к Господу и там служа Ему. И сам Сидящий в небесном граде на престоле величествия на высоких весь пребывает с душою в теле ее, потому что образ ее положил Он горе, в небесном граде святых Иерусалиме, а собственный образ неизреченного света божества Своего положил в теле ее. Он служит ей во граде тела и она служит Ему во граде небесном. Душа сделалась наследницей Его в небесах, а Он приял ее в наследие на земле; ибо Господь делается наследием души и душа наследием Господа. Мысль и ум даже омраченных грешников могут быть весьма далеко от тела, имеют силу во мгновение времени пробегать большие пространства, переходить в отдаленные страны, и нередко тело повержено на земле, а мысль в другой стороне пребывает с возлюбленным или с возлюбленною и видит себя как бы живущего там. А если душа грешника так тонка и быстрокрыла и уму ее нет препятствия быть в отдаленных местах, тем паче душа, с которой покрывало тьмы снято силою Духа Святого, когда умные очи ее просвещены небесным светом и совершенно избавлена она от страстей бесчестия, соделалась чистою по благодати, всецело на небесах служит Господу духом и всецело служит Ему телом и столько расширяется мыслью, что бывает повсюду и, где хочет и когда хочет, служит Христу. Рассматривай неизреченные тайны души, с которой Господь съемлет лежащую на ней тьму и открывает ее, и Сам ей открывается. Как расширяет и распростирает мысли ума ее и в широту, и в долготу, и в глубину, и в высоту всей видимой и невидимой твари»¹⁶¹. И «если кто почтит Бога, примет Его и даст Ему место и упокоение в себе, то услышит из сокровищ Духа Его неизреченные тайны; н припадая к персям Владыки Христа, как припал некогда возлюбленный ученик Его Иоанн, но имея внутрь персей своих все слово Божие, будет он богословствовать богословие новое и ветхое и добре поймет все богословия, какие изречены и написаны были доселе, и соделается органом Духа доброгласным, издающим мелодии, приятнейшие паче всякой музыки»¹⁶². Человек получит «ум Христов, т. е. благодать Святого Духа, просвещающую и подающую духовное божественное ведение»¹⁶³; «озарением Духа с души верной и истинно достойной снято будет покрывало тьмы, которое вследствие Адамова преступления нашло себе место в человечестве»¹⁶⁴; «откроются и благодатно просветятся, озарятся мысли»¹⁶⁵, «прозреют умные чувства»¹⁶⁶, «отверзутся очи душевные, которые будут видеть сокрытые в душе тайны, невидимое и божественное богатство, сокровенное для очей сынов плоти и открываемое Духом питающимся с трапезы Христовой»¹⁶⁷; «очистится откровением тайн ум, ибо очищается он от всего, что по дебелости своей подлежит чувству; малые дети невинны телом, бесстрастны по душе, но никто не назовет их чистыми и по уму; ибо чистота ума есть совершенство в самом действии небесного воззрения, к которому без участия чувств возбуждаемся духовною силою горних украшений и бесчисленных чудес оного небесного мира, наслаждение которыми в невидимом служении их разделяется для тех и других тонкими, умопредставляемыми божественными откровениями, непрестанно и на всякий час изменяющимися»¹⁶⁸. Человек будет получать «откровение дел великих», «сподобится приять познание божественных тайн», увидит «дивные и преславные чудеса» Божии, которые будет «изведывать опытно»¹⁶⁹. Бог сам будет «тайноводить душу к ведению всех небесных таин»¹⁷⁰; душа вся „осветится»¹⁷¹, сделается „вся светом, вся оком, вся духом, вся радостью, вся упокоением»¹⁷², „хотя не может понять и изречь то, что видит; ибо сам ум тогда есть свет и видит Свет всяческих, т. е. Бога, и Свет сей, который он видит, есть жизнь и дает жизнь тому, кто его видит; ум видит себя совершенно объединенным с сим светом и трезвенно бодрствует; сознает он, что свет сей внутри души его, и изумляется; изумляясь же, видит его, как бы он был вдали от него; потом, пришедши в себя, опять находит свет сей внутри; и таким образом не находит ни слов, ни мыслей, что сказать и что подумать о свете том, им видимом»¹⁷³. Конечно, это только временные состояния благочестивой души: иногда такие просвещенные люди «разумением, божественною мудростью и неисследимым ведением Духа по благодати Христовой умудряются в том, чего никаким языком невозможно изречь; а бывает время, что увидишь их ничем не отличающимися по видимости от каждого из людей; так божественной благодати, многоразлично в них изменяющейся и разноображивающей себя, угодно бывает как бы воспитывать и упражнять душу, чтобы совершенной и непорочной и самой чистой представить ее небесному Духу»¹⁷⁴; если бы благодать иногда «не начинала действовать слабее, если бы откровение человеку чудес и опытное изведывание их продолжалось всегда, то невозможно было бы принять человеку на себя домостроительство и бремя слова, не мог бы он ни слышать, ни говорить о чем – либо, или не взял бы на себя попечение о чем-нибудь, даже на самое краткое время, а лежал бы только, повергшись в одном углу, объемлясь восторгом, паря ввысь и упоеваясь»¹⁷⁵. Бывают иногда откровения и во сне: «чем душа занята и о чем разглогольствует наяву, о том мечтает или философствует она и во сне; или проведши весь день в заботах о делах человеческих, о них же суетится она и в сновидениях, или поучившись все время в вещах божественных и небесных, в видение их находит и во время сна и умудряется видениями; и не прельщается ложными сновидениями, но сновидит истинное и поучается откровениями». Впрочем «у тех только бывают истинные во сне видения (их не следует называть снами, а видениями) – которых ум благодатью Святого Духа сделался прост и свободен от всякого давления со стороны страстей и от рабства им, – у которых вся забота и попечение о божественном и все помышление о будущих наградах и воздаяниях – которых жизнь выше жизни живущих, беспопечительна, неразвлеченна, тиха, чиста, исполнена милости, мудрости, небесного ведения и других плодов благих, возделываемых в них Духом Святым; у тех же, кои не таковы, сны ложны и беспорядочны и все в них обман и прелесть явная»¹⁷⁶. Еще вопрос: почему одним подвижникам Бог посылает откровения и видения, a другие, хотя и подвизаются больше первых, не удостоиваются того же. Ответ на это преп. Исаак Сириянин дает следующий: «причин сему много; одни из них домостроительственные, имеют целью общую пользу, другие же – утешение, ободрение и научение немощных; все сие устрояется по милости Божией к людям; большею же частью устрояется сие ради троякого рода людей, – или ради людей простых и крайне незлобных, или ради некоторых совершенных и святых, или ради тех, которые имеют пламенную ревность Божию, отреклись и совершенно отрешились от мира, удалились от сожительства с людьми, оставив все, не ожидая никакой помощи от видимого, пошли во след Богу; на них-то нападает боязнь по исключительности их состояния или окружает их опасность смертная от холода, от болезни или от какого-нибудь обстоятельства и от скорби, так что приближаются они к отчаянию. Посему, если таковым бывают утешения, a тем, которые превосходят их трудами, не бывает, то первая сему причина – непорочность и порочность, и именно совести; вторая же причина непременно есть следующая: как скоро имеет кто человеческое утешение или утешение чем-либо видимым, то не бывает ему подобных утешений, разве по некоему домостроительству, ради общей пользы; один из отцов молился об утешении и услышал: достаточно для тебя утешения человеческого и беседы с людьми; другой некто, когда был в отшельничестве и вел жизнь отшельническую, ежечасно услаждался благодатным утешением; а когда сблизился с миром, искал по обычаю утешения и не находил и стал просить Бога открыть ему причину, говоря: не ради ли епископства, Господи, отступила от меня благодать? И ему сказано: нет, не поэтому, но потому, что Бог промышляет о живущих в пустыне и их удостаивает таких утешений. Ибо невозможно, чтобы кто-либо из людей имел видимое утешение, а вместе приял и благодатное, разве по какому-нибудь упомянутому выше сокровенному домостроительству, которое известно в подобных случаях одному Домостроительствующему»¹⁷⁷.

* * *

Кто хочет творить волю пославшего Меня, говорит Христос Спаситель, тот узнаете о сем учении, от Бога ли оно¹⁷⁸; вот чрезвычайно рельефное указание на то, какую силу имеет религиозный опыт в деле исследования и апологии христианства; только тот, кто творит волю Божию и получает откровения от Господа, только тот и способен понять всю силу и значение этих слов Христовых, – только он и узнает, от Бога ли слова Христовы, – узнает, потому что переживет внутри себя, перечувствует и своим собственным чутьем убедится. И это убеждение, это опытное знание, это ощущение в себе Бога должно быть чрезвычайно достоверным, чрезвычайно могущественным для сознания человеческого. Обладающий им «столько же отличен от людей разумением, ведением и рассудительностью, сколько разумный пастырь отличается от бессловесных овец; потому что причастен он иного Духа, иного ума, иного разумения и иной мудрости, отличной от мудрости мира сего; он доходить до видения и мудрости, до чего не достигают сильные, или мудрые, или витии, и они не могут постигнуть или познать тонкость ума его, потому что занять он божественными тайнами. Он превосходнее всех людей, и вот явное на то доказательство: кто из людей сильных или мудрых или благоразумных, пребывая еще на земле, восходил на небо и там совершал дела духовные, созерцал лепоты Духа? А теперь какой-нибудь по наружности нищий, нищий до крайности, и уничиженный, и даже вовсе незнаемый соседями, повергается ниц лицом своим пред Господом и, путеводимый Духом, восходит на небо и с несомненною уверенностью в душе своей наслаждается тамошними чудесами, там действует, там имеет житие. Он-то поистине есть человек мудрый и сильный; он-то человек благородный и благоразумный. Бывает же и то, что иной невежда разумом возрождается духовно, преобразуется в мудрого и известными делаются ему сокровенные тайны, а по естеству он невежда. Посему-то таковой во всем отличен от всех людей, имеющих дух мира, и разумных, и мудрых; он знает о каждом, откуда взятое говорит он, на чем остановился и где, на какой ступени находится; его же познать и о нем судить нет возможности никому из имеющих дух мира; ибо если трудно для человека знать с точностью внутреннее человека, как человека, то как возможно ему познать, что есть в ком божеское, т. е. те изменения и состояния, какие бывают во святых под действием созерцания Бога? Это может только тот, в ком есть подобный Дух Божества»¹⁷⁹. Как видно, это духовное созерцание есть такая полнота знания, такое могущество ведения, ведения духовного мира, такое опытное, наглядное, реальное знание духовных вещей, такое увлекательное, захватывающее ведение человеком того, что ближе всего к его разумному духовному существу, что у обладающего им, по словам преосвящ. Феофана затворника¹⁸⁰, невольно возникает даже вопрос: что действительнее – мир духовный (близкий к нам, как разумно-свободным существам) или вещественный (познание о котором мы воспринимаем только посредственно, посредством органов внешних чувств)¹⁸¹? И после ощущения в себе Божества, после внутреннего переживания, перечувствования, после опытного убеждения в истинности религиозных данных, «искать боговедения лишь в книгах и писаниях – это, по выражению блаж. Августина, значит искать живого между мертвыми; ищи Бога, прибавляет блаженный отец в себе самом: Он лучше всего познается духовным осязанием». И отцы церкви призывают именно к этому внутреннему, сердечному, а не рассудочному только, богопознанию: «научает нас, – говорит блаж. Августин, – внутренний учитель, научает Христос, божественное вдохновение; где нет этого вдохновения и внутреннего просвещения, там тщетно действие слов извне». К этому же призывал св, Симеон благоговейник, подвижник обители Студийской: «стяжи Бога, – говорил этот блаженный муж, – и не будешь иметь нужды в книгах», «Это последнее он и делом показал, ибо целую книгу составил своими трудами или, лучше сказать, благодатью Св. Духа, обитавшею в нем, несмотря на то, что не проходил наук»¹⁸². Это все и понятно: психология нам говорит, что в основе всякого рода чувствований лежит темное, безотчетное влечение; чтобы известное чувствование стало ясным, определенным, нужно, чтобы человек испытывал прямое воздействие со стороны какого-либо предмета, и далее – чтобы это воздействие образовало в душе человека представление об этом предмете; так и религиозное чувство: человеку несомненно прирождено смутное влечение к Божеству; чтобы это влечение стало определенным, ясным, сильным, нужно, чтобы Бог воздействовал на человека, чтобы Бог дал ему представление о Себе, чтобы Он открылся ему; без этого воздействия Божества у человека все будет смутно, сомнительно. Познавать Бога из книг, даже из богодухновенных книг, из Свящ. Писания – это есть познание только умом, а не всеми силами души человеческой; это – познание внешнее, посредственное, а не опытное, внутреннее и непосредственное, не восприятие своими же силами; познавать Бога из книг – такое познание по своему характеру равно историческому знанию о прошлом, т. е. о том, чего мы сами не видели и о чем только верим другим. Это – низшая, начальная ступень религиозного ведения. «Плотские люди, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – видя, не видят, и слыша о божественных вещах, не разумеют того и не могут вместить духовного, потому что оно кажется им буйством»¹⁸³. «Никто да не прельщает нас суетными и обманчивыми словами, говоря, что можно познать божественные тайны веры нашей без научения и просвещения Св. Духа»¹⁸⁴. «Как невозможно рыбе жить без воды, или человеку ходить без ног, или видеть свет без глаз, или говорить без языка, или слышать без ушей, так без Господа Иисуса и без действия Божией силы невозможно познать тайны и премудрость Божию»¹⁸⁵. Кто говорит, что «знает божественное посредством одного лжеименного разума и без благодати Св. Духа, испытующего глубины и тайны Бога, – кто не познал и не испытал того делом, тот только с самоуверенностью хвалится своим знанием»¹⁸⁶: такой человек, «не видя, думает, что видит, и, не слыша внятно, думает, что слышит, и не понимая читаемого, воображает, что понимает, неразумный; почитая себя мудрым, он воистину сделался безумным, как бы из ума вышедшим, и проводит, бедный, дни жизни своей, не зная, как должно, ни одной из тайн Христовых»¹⁸⁷. «Ни те, которые учат, не испытав делом, о мысленных и божественных вещах, не могут дать явных доказательств и пояснений примерами и представить истину в практических применениях, ни те, которые слушают, не могут от одних только слов понять, что им говорят»¹⁸⁸; «ибо как можно то, что сокрыто и запечатано, что незримо и недоведомо для всех людей и что открывается только Духом Овятым и только таким образом будучи открываемо узревается и познается нами, – как можно постигнуть это или познать посредством учения (научно), или даже помыслить о том – тем, которые сами о себе говорят, что ни разу не ощутили присутствия Духа Святого и не знают, что такое есть просвещение или осияние Его, коими свидетельствуется обитание Его в нас?»¹⁸⁹. «Передать дело словом простым всякому по силам и удобно; так, всякому легко сказать, что хлеб приготовлен из пшеницы, но, чтобы подробно описать его приготовление, не у всякого достанет знания и могут сделать сие только люди опытные; подобно сему сказать просто о бесстрастии и совершенстве нетрудно и удобно, но дознать дело опытом значит то же, что самым делом и на самой истине постигнуть, как приобретается совершенство. Те же, которые предлагают учение о духовном, не вкусив и не изведав опытом, подобны человеку, который летом, во время самого полдня, идет по пустынной и безводной равнине, потом, при сильной и палящей жажде, представляет в уме своем, что близ него находится прохладный источник с сладкою и прозрачною водою, и воображает, что он без всякого препятствия наслаждается водою в сытость, тогда как засохли у него уста и язык от палящей их жажды; или подобны человеку, который не вкушал и капли меда, но пытается объяснить другим, какова его сладость. Если Бог даст им получить хотя малое сознание о том, о чем рассуждают они, то без сомнения узнают, что истина и самое дело несходны с их толкованием, но весьма много отличны»¹⁹⁰. Напротив, «надлежит со многими болезнями и трудами подвизаться придти в состояние созерцания тех невидимых вещей и научиться понимать их из деяний и опытов; тогда из таких опытов научимся мы и просвещены будем и относительно словес о сих благах»¹⁹¹. Разумеется, и книжное, научное религиозное ведение дает объективный устой нашей вере, наполняет нас знанием о предметах нашей веры. Но в каждой вещи есть две стороны – внешняя и внутренняя; в религии, как жизни человека в Боге, эта внутренняя сторона особенно важна: одна внешность, одно знание не есть религия. Только внутренний религиозный опыт может дать полноту, глубину, внутреннюю силу и живость нашей религиозной вере и религиозному знанию. «Откровение тайн, – говорит преп. Исаак Сириянин, – это истинное ведение»¹⁹². Только «те – истинные мудрецы, замечает и преп. Макарий Великий, которые по внутреннему человеку водятся и управляются Божией силою; философы учатся владеть словом; но есть другие философы, которые невежды в слове, но усовершаются божественным ведением, и это – мужи богочестивые»¹⁹³. Только они могут «любомудрствовать о Боге», так как это дело дается «не всякому и приобретается не дешево и не пресмыкающимися по земле»¹⁹⁴; только они могут «познавать высокие истины, догматы веры нашей»¹⁹⁵; только они могут быть «богословами и сами собою постигать догмат о Троице»¹⁹⁶; только тот, кто получает «познание тайн Божиих», может «браться говорить о божеских и человеческих делах» так, чтобы «все ощутили силу словес его»¹⁹⁷, потому что все божественное «неизреченно духовно и неприкосновенно для плотских очей, но делается понятные для души верной и святой: и самое общение Святого Духа, и небесные сокровища, и лики и празднества св. ангелов бывают видимы тому только, кто испытал сие, а непосвященному совершенно невозможно и в уме того представить»¹⁹⁸. Поэтому «сознательно имеющий в себе дающего ведение человекам Бога, все прошел святое Писание и, как плод, собрал всю могущую от чтения его произойти пользу, и не имеет уже нужды в чтении книг; ибо какую будет иметь в сем нужду тот, кто, стяжав собеседником себе Того, Кто вдохновлял писавших Божественные Писания, имеет печатлеемыми в себе от Него неизреченности сокровенных тайн? Напротив, он, как исполненный божественной благодати, премудр, хотя бы и не был научен внешней мудрости; получая ведение от делания и опыта, стяжал он точнейшее познание духовных вещей; он сам будет для других вдохновенною книгою, носящего новые и древние тайны, написанные перстом Божиим в нем, как совершившем все и почившем в Боге от всех дел своих, что есть верх совершенства»¹⁹⁹; «от него источается слово ведения и премудрости Божией и потопляешь мудрования противных врагов, как какая-нибудь многоводная река»²⁰⁰; он «походит на человека, который проводит время в царских палатах, в светлом царском уборе, всегда находится близ царя, беседует с ним и от него самого слышит ясно повеления его и все, чего он хочет»²⁰¹.

Какие же тайны Божии возможно знать по откровению от Бога? Какие истины веры нашей возможно пережить в себе, перечувствовать, изведать внутренним своим религиозным опытом? Нельзя, конечно, установить какую-нибудь одну общую норму для всех: откровение тайн – это дело Божие, а сообщается оно людям в зависимости от их собственного нравственного состояния; ведь и в обыденных вещах чем чище органы наших чувств, тем лучше воспринимают они впечатления от внешнего мира; так и в духовном созерцании: чем чище наша душа, тем больше она и видит, и слышит, и обоняет духовных вещей²⁰². «Если в видимом, – говорит преп. Макарий Великий, – столько степеней преспеяния, то кольми паче небесные тайны допускают преспеяние и возрастают многими степенями? Здесь соблюдается последовательность. ибо Божественная Троица вселяется в душе, которая, при, содействии божественной благости, блюдет себя чистою вселяется же не как Она Сама в Себе есть, – потому что невместима для всякой твари, – но по мере способности и удобоприемлемости человека. Как же скоро человек уклонится сколько-нибудь от жизни согласной с волею Божиею и оскорбит Божественного Духа, – ум его извергается и отлучается от духовного веселия, потому что умаляются в нем Божественная благодать и любовь, и всякое благое действие Духа, сам же он предается скорбям, искушениям и лукавым духам, пока душа не начнет опять ходить право, в благоугождение Духу. Потом, показав свое покаяние во всяком исповедании и смирении, снова сподобляется наконец благодатного посещения, в большей, нежели прежде, мере восприемлет небесное веселие. Если же душа ничем не оскорбит Духа, но будет жить благоугодно, противоборствуя всяким лукавым помыслам и постоянно прилепляясь ко Господу, то таковая душа по справедливости и соразмерно с сим преуспевает, сподобляется несказанных даров, проставляется от славы в славу, от одного упокоения к упокоению совершеннейшему»²⁰³. Во всяком случае содержание внутреннего религиозного опыта должно быть широким: им все человек должен познать – Бога, как Творца, Бога, как Спасителя, Бога, как Освятителя, Бога, как Промыслителя каждого отдельного человека и всего человеческого рода, И естественно, что познание это, переживание всех религиозных истин в своем собственном внутреннем опыте должно иметь чрезвычайную важность для человека. Правда, «о божеских вещах писано, в книгах Писания и все о том читают»²⁰⁴, – «в откровении Божием передано нам вполне достаточно о Боге, божественном порядке вещей и о всем нужном для нашего спасения; других откровений ожидать не следует, они и не даются»²⁰⁵. Но дело в том, что читать Св. Писание можно различно: иной читает его просто, слегка, другой вдумывается и уразумевает Писание гораздо глубже; а это не все равно: ведь в Св. Писании содержатся истины религиозные, имеющие для человека существенную и исключительную важность, – значить, и понимание и использование их для нравственной жизни человека всегда должно быть как можно более глубоким и всесторонним. A затем позволительно предложить вопрос, как же это понимать и уразумевать Св. Писание, чтобы надлежаще и пользоваться им. Вопрос вовсе не праздный. Знаем мы, напр., что Евангелие в общем ясно и просто; но не обращает ли на себя внимание следующий факт; апостолы из уст Христа Спасителя слышали то же, что мы теперь читаем в Евангелии, – и однако они, ближайшие ученики Иисуса Христа, долгое время не понимали Его, и только после сошествия Св. Духа на них все дело Спасителя мира, все учение Его стало ясно для них и произвело совершенный переворот в их сердце и мысли. Отчего это? Или, напр., всегда нам говорят, что толковать Писание нельзя по своему, что объяснять свящ. книги нужно в духе толкования Св. отец, в духе понимания их св. церковью. Почему это? А потому, что Св. Писания нельзя ни понимать, ни даже помнить без Св. Духа, и сами отцы церкви толковали его так, как научал их всех единый обитающий в них Дух Святый. «Учащийся, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – если не удерживает в уме своем и не помнит того, чему научают его, никакой не получает пользы от учения; знающий грамоту и читающий, если не понимает читаемого, есть то же, что неграмотный; читающей и понимающей, если не может удерживать в уме своем того, что вычитал и понял, никакой не получает пользы от чтения. В отношении же к божественному Писанию, то, чтобы читать оное, в нашей состоит власти, а то, чтобы понимать читаемое, и от нас самих зависит и не от нас: от нас зависит старание и внимание, какие надлежит иметь при чтении; то же, чтобы понимать читаемое, есть дело благодати Божией: только Бог разверзает умы верных к постижению божественных Писаний. Но то, чтобы удерживать в уме и помнить понятое, есть дело единой благодати Божией. Почему не много таких, которые удерживают сие в уме, как и вообще спасаемых избранников немного. Чтение научает человека тому, что руководит его к Богу и делает Божиим; а молитва делает то, что Бог милосердствует к человеку и просвещает ум его, чтобы понимал и помнил прочитываемое. То, что написано об иных мирских делах, читающие могут понимать и сами, но вещей божественных и спасительных никому невозможно понять или помнить без просвещения от Св. Духа»²⁰⁶. «Те, которые не имеют ума Христова, – продолжает преп. Симеон, – (а умом Христовым я называю Дух Христов, т. е. благодать всесвятого Духа, просвещающую и подающую духовное божественное ведение), таковые извращают и вкривь перетолковывают все божественное Писание по похотям своим и некоторым образом растлевают его страстями своими, хотя при сем не божественное Писание растлевается, а растлеваются они сами – кривотолкователи его. Итак, эти не имеющие правого суждения о вещах, но омраченные страстями и по гордости не принимающее наставления от других, как возможно, скажи мне, чтобы они сами собою постигли и уразумели божественное и духовное? Как слепой и невидящий света солнечного не может читать письмен, светом освещенных, так и тот, кто слеп умом и не имеет ума Христова, никак не может понять и уразуметь вещей, кои суть во свете Христовом, и хоть бы он тьмы раз перечитывал написанное о них в божественных Писаниях, невозможно, чтобы он усмотрел что-нибудь и что-либо понял в духовном, невещественном и световом, будучи сам овеществлен и омрачен»²⁰⁷. «Как тот, кто взял бы в руки книгу закрытую и запечатанную, не может увидеть или узнать, что в ней написано, хотя бы обладал всею мудростью мира, так и тот, у кого все божественное Писание в устах, не может понять и постигнуть таинственную и божественную славу и силу, сокрытую в нем, если не будет исполнять заповедей Божиих и не сподобится получить Утешителя, Духа истины, Который бы раскрыл пред ним слова божественного Писания, как книгу, и показал ему таинственно славу, которая внутри их»²⁰⁸. «Пока солнце еще не воссияло и тьма покрывает землю, кто может видеть хорошо вещи? И тот, кто прошел грамматику, риторику и философию и обогатился познанием всего сущего, не может без света прочитывать книг, в которых содержатся такие учения, а новоначальный, который только приступил к такому учению, что может увидеть без света или чему может научиться? Ничему. Таким же образом и душе всякой потребен сокровенный свет божественного ведения, да видит и познает и постигает силу и значение божественных словес псаломских; ибо сей сокровенный свет божественного ведения есть некая мысленная сила – властная, которая окружает и собирает подвижной ум, отбегающий обычно туда и сюда, в то время, когда слушает или читает божественные оные словеса, и держит его в себе, да внимает тому, что читает или слушает. Если же не войдет в кого сей божественный свет, то он устами будет произносить или читать молитву, и ушами слушать, а ум его будет оставаться бесплодным; и не только это, но он не будет стоять на одном, а будет кружиться там и сям и помышлять о том, о чем не подобает»²⁰⁹. Только тот, кто «стяжал божественную благодать, имея ум свой здравым и совершенным, ясно созерцает и разумеет все чудеса от закона Божия, так как открылись очи его благодатью Христовою»²¹⁰. «Для исследования и истинного уразумения сказанного в Писании, – говорит и св. Афанасий Великий, – потребны хорошая жизнь, чистая душа и христоподражательная добродетель», – т. е. условия, необходимые для вселения в человека Духа Божия, – «чтобы ум, преуспев в этом, был в состоянии достигнуть желаемого и приобретать оное, в какой только мере естеству человеческому возможно познание о Божием слове. Кто желает видеть солнечный свет, тот без сомнения протрет и ясным сделает глаз свой, доведя себя почти до одинаковой чистоты с тем, что желает видеть, чтобы таким образом глаз сам стал светом и увидел солнечный свет; так и желающему постигнуть мысль богословов должно предочистить и убелить душу жизнью и уподоблением в делах святым приблизиться к ним, чтобы, ведя одинаковый с ними образ жизни, уразумевать и откровенное Богом»²¹¹. «Когда вселится в человека Бог и откроет ему Себя заведомо (знательно, осязательно), тогда и человек прозрит к ведению, т. е. уразумеет действенно те божественные таинства, которые сокрыты в божественных Писаниях. Словеса непостигаемые ведением делаются понятными для него при помощи веры и ведение о них получает он в созерцании, какое бывает по очищении. Другим же каким-либо способом достигнуть сего (ведения) невозможно; и пусть никто себя не обманывает, думая, что открыл иначе как этот сундучок ведения и вкусил благ, кои внутри его, т. е. достиг причастия их и созерцания их»²¹². Какие же это «божественные таинства сокрыты в божественных Писаниях»? Напрасно было бы думать, что преп. Симеон разумеет под ними какой-нибудь таинственный, аллегорический смысл свящ. книг: «буквальный смысл, – говорит преосвящ. Феофан затворник, – есть истинный смысл, от Духа Святого исходящий, и отступать от него при изучении Откровения позволяется только в крайней нужде; если отступить от этого закона, то можно извратить все Божественное Писание по своему смышлению и не останется у нас никакого критерия истины. Что же дает озарение свыше? Оно дает не новое что-либо узреть помимо буквального смысла, а тот же самый смысл, печатлея его в сердце. Пока один ум трудится над уразумением Писания, до тех пор получаемые истины держатся в голове для умовых интересов, большею частью бесплодно для жизни; озарение же свыше, печатлея эти истины в сердце и давая вкусить их, делает их направителями жизни»²¹³. Итак, мало читать и уразумевать истины веры нашей только из Писания: это значило бы постигать их только умом; между тем религиозные истины по характеру своему далеко не всегда могут быть совершенно и постигнуты нашим умом, да не для ума в сущности они и даются: религия есть дело всей души, религиозные истины даны и для воли и для сердца человеческого; они должны проникнуть в душу, освятить ее, стать близкими ей, стать жизнью души, как и сама религия есть жизнь нашей души, живое делание; вот почему важно пережить религиозные истины в душе, перечувствовать их, испытать их в глубине своего духовного существа. В самом деле, как мы можем говорить, напр., что в религии бывает общение, единение человека с Богом? – чтобы иметь право утверждать это, нужно опытно ощутить это общение в себе, нужно соединиться с Богом, – тогда мы и узнаем, что такое по природе своей то, что мы называем религией. Иного пути нет, ведь это общение, единение человеческого существа с Божеством не видно для человеческих глаз; путем обыкновенного чувственного восприятия уразуметь его невозможно; рассуждать о нем логически абстрактно значит то же, что только умопредставлять, воображать себе никогда не виденное, никогда не испытанное; все рационалистические попытки выяснить существо и природу религии, как бы многочисленны они ни были, исходят именно из такого отвлеченного представления религии, из желания уяснить сущность чего-то такого, чего сам рассуждающий об этом никогда не переживал, никогда не испытывал, никогда не ощущал. А испытай каждый общение с своим Творцом, – не было бы ни разнообразия и многочисленности так называемых теорий о существе религии, не было бы и нравственной чудовищности многих из них; было бы одно определение существа религии, как жизни человека в Боге, которую каждый понимает, потому что переживает в себе. Как мы, – еще возьмем пример, – можем говорить, что Бог открывает человеку религиозные истины, что Бог снисходит к человеку, милует его? – нужно в действительности получить от Бога известное откровение или помилование, тогда мы и узнаем тайну этого воздействия на нас Творца. Как мы можем говорить, что известная религия (религия, конечно, христианская) удовлетворяет всем запросам человеческого существа? – чтобы искренно и с убеждением говорить это, нужно испытать это удовлетворение на деле, испытать значение христианской религии и для ума, и для воли, и для чувства нашего, т. е. перевести религию христианскую в нашу жизнь, пережить ее. Тогда это будет, по выражению Оригена, «лучшее и вернейшее познание Бога, – не то познание, которое выработано усилиями рассудка и выпотением мозга, а то, которое возгорается от небесного огня в сердцах наших и вносит в душу божественный свет, свет более ясный и убедительный, чем все рассудочные доказательства». Здесь «происходит нечто, похожее на откровения, только не чего-либо нового, а того же, что уже открыто и что уже известно было нам по уму, а не по опыту; тут дается сердцем ощутить все божественные истины, и теоретические и практические, составляющие существо христианства или нашего богообщения в Господе Иисусе Христе благодатью Святого Духа. И прежде они были ведомы, но совсем не так, так что не знавшим их теперь думается, что они получают нечто новое. Это похоже на то, как, читая путешествие, напрягаешься вообразить все по описанию и думаешь, что все знаешь; а когда придется взглянуть на все своими глазами, то находишь все совершенно новым, словно прежде ничего о том и не воображалось. Возьмем одну главную мысль. Христианство, т. е. вера в Господа Иисуса Христа и общение с Ним, есть спасение или избавление нас от решительных зол, ничем другим неотвратимых; все это исповедуют, но только исповедование это до времени есть умовое верование; когда же вступит кто в то состояние, о котором речь идет, тогда он начинает носить в себе чувство спасения и избавления; он не только верует быть спасенным, но чувствует себя спасенным; все равно как утопал бы кто и принят был на лодку. Когда придет это чувство, тогда самая истина спасения явится в новом свете и в новой силе. Как эта истина переходит в чувство, так и все другие – и большие и малые – открытые уже и известные – все входят в сердце и обращаются в существо нашего ума и духа; и всякое такое восприятие сердцем истины отзывается в сознании новым откровением, словно тут только она и узнана, является в новом свете, прежде неведомом. Я думаю, всякий испытывал, как иногда вещь какая-нибудь лежит пред глазами и все не видится, а потом вдруг как бы входит в глаз, – глядишь и недоумеваешь, откуда она взялась. То же совершается и в духовной жизни: ныне одна, завтра другая истина домостроительства нашего спасения вводится в сердце и начинает быть чувствуема в ее истинном виде, но никаких новых особых откровений не бывает. Озарение свыше, печатлея религиозные истины в сердце и давая вкусить их, делает их направителями жизни, а опыты жизни еще полнее дают уразуметь силу их; при: этом, так как всякая истина имеет свой круг понятий, то озарение вводит ум чрез сердце в созерцание всего этого круга; это может казаться откровением чего-то нового, а оно вовсе не ново; оно т.е. же самое, только видится полнее и яснее»²¹⁴. Отсюда понятно, что иногда и ученый богослов, какими бы глубокими научными сведениями он ни обладал, может быть меньше знаком с тем, что составляет прямой предмет богословия, – с высшим, горним миром и его воздействиями на человеческую жизнь, – чем иной простец, но с сильно развитым религиозным чувством: ученый богослов только „мыслить» о Боге, только „представляет» себе Бога, а живущий истинно-религиозною жизнью имеет в себе и видит сердцем самого Творца, ощущает присутствие Его и воспринимает воздействия от Него; первый может до тонкости изучить все частности богословской науки, а второй по опыту узнает все тайны духовного мира; богослов-рационалист не застрахован от того, чтобы мысль его уклонилась иногда в ошибку и заблуждение; живущий же жизнью в Боге воспринимает только истину, какую получает сердцем от самого Творца.

Различные истины находят в кругу христианских религиозных истин: одни говорят прямо, логически вытекают и обосновываются тем кругом понятий и воззрений, среди которых приходится нам жить; другие можно вывести путем логических заключений; а есть такие религиозные истины, которых никакими логическими доказательствами обосновать нельзя. Различие, разумеется, теоретическое, внешнее: религия исходит из божественного откровения и, значит, не разум может иметь критерием для себя; для религиозного сознания нет и не может быть различия между доказуемым для разума и не доказуемым для него; религия вся сверх естественна, и религиозное сознание человека не может сортировать религиозные истины по мерке ограниченного умственного кругозора человека. Не даром такое болльшое значение в религии имеет вера; а верою религиозный человек воспринимает все, и доказуемое для естественного разума и недоказуемое для него; вера же есть акт сердца, религиозного чувства; познание же верой, сердцем, религиозным чувством, каких бы предметов религии оно не касалось, по характеру и по природе своей совершенно отлично от познания чего бы то ни было разумом. Это познание религиозных истин сердцем, познание внутренним религиозным опытом простирается на все в религии: и доступное, и самое малодоступное для естественного исследования разума человеческого, оно равно уясняет и утверждает с положительностью. Возьмем основную обще-религиозную истину – истину бытия Божия. Известно, что существует целая серия различных доказательств бытия Божия – логических, нравственных, психологических, физических и т. д., – которыми истина эта устанавливается с достаточною определенностью: ведь только безумец может говорить в сердце своем: нет Бога²¹⁵. Но зачем же в таком случае, спрашивается, составлены все эти немалочисленные доказательства бытия Божия? Затем, что существует не очень малое количество и возражений против истины бытия Божия; значит, истина эта не для всех имеет значение несомненной аксиомы. Между тем внутренний религиозный опыт есть самое лучшее, самое сильное доказательство бытия Божия; – а внимательный читатель заметит это и на самых рассудочных, теоретических доказательствах бытия Божия: в конечных выводах своих не обходятся они без веры²¹⁶, без врожденной человеку идеи Бога²¹⁷, т. е. без того, на чем зиждется в известной мере и религиозный опыт человека. В своем религиозном опыте человек, имеющий его, ясно видит сердцем и осязает своего Творца. Как в ветхом завете «Бог являлся каждому из святых, как Его была на то воля и как полезно было сподобившемуся видения, напр. иначе являлся Аврааму, иначе Исааку, иначе Иакову, Ною, Даниилу, Моисею, Давиду и каждому из пророков, умаляя и плототворя Себя, преображаясь и сим любящим Его по великой и недомыслимой любви, какую имел к ним, давая Себя видеть, не каков Он Сам в Себе, потому что Бог невместим, но соответственно их вместимости и силе»²¹⁸, – так и в новой благодати Бог «плототворит Себя, по мере удобоприемлемости святых и достойных верных душ, чтобы Невидимый был для них видим и Неосязаемый, соразмерно свойству душевной тонкости, был осязаем, и чтобы души ощутили благость и сладость Его и на самом опыте усладились светом неизреченного наслаждения»²¹⁹. «Являет Себя Бог ясно, узнается весьма хорошо, видится чисто невидимый, говорит и слышит невидимо, беседует естеством Бог с теми, кои рождены от Него богами по благодати, как беседуют друг с другом, лицом к лицу, любит сынов Своих как отец, и любим бывает ими чрезмерно, и бывает для них дивным некиим видением и страшным слышанием, о которых не могут они говорить как должно, но опять и молчать не могут»²²⁰. Эта „ясность» явления Божества не значит, конечно, что Бог сразу является человеку всем существом Своим: Бог творит так, как полезно человеку, как нужно для известной нравственной цели. Вот как изображает, напр., явления ему Господа преп. Симеон новый Богослов: «Ты извлек меня, – говорит св. отец, – из тины греха: я чувствовал влечение и понимал, что поднимаюсь на верх, но совсем не знал, кем влеком есмь или кто есть держащий меня и поднимающий на верх; я не видел Тебя, кто Ты, только одно то узнал я, что Ты – некто благий и человеколюбивый, извлекший меня из глубочайшего рва всяких нечистот. В один день Ты встретил меня на пути, опять тот же, что и прежде извлек меня из нечистоты; тут в первый раз блеснул Ты в слабые очи мои пречистым сиянием божественного лица Своего, и я тотчас потерял и тот малый свет, который, как мне думалось, имел я, не могши узнать Тебя. И как было возможно увидеть мне Тебя и узнать, кто Ты был, когда я и самого сияния лица Твоего не мог видеть и разуметь? С тех пор благоволил Ты, снисходительнейший, чаще приходить ко мне и давал мне видеть чаще свет лица Твоего, и тотчас отлетал, делаясь невидимым и не давая мне понять, кто был Ты, делавший сие, откуда приходил и куда уходил, как даже и доселе не даешь мне понять сие. Приходя таким образом ко мне и отходя довольно долгое время, Ты мало по малу все яснее и яснее являлся мне, все больше и больше омывал меня водами Своими и даровал мне видеть свет все более и более чисто, более и более обильно. Делая это для меня многое время, Ты, наконец, сподобил меня увидеть и некое страшное таинство: однажды, когда Ты, пришедши, орошал и омывал меня, как мне казалось, водами и многократно погружал меня в них, я видел молнии, меня облистававшие, и лучи от лица Твоего, смешивавшиеся с водами, и видя, как омываем был водами световиднейшими и блестящими, пришел в исступление. Как же это было и от чего и кто был податель сего, не знал, только, омываем будучи, радовался, возрастая в вере, окрыляясь надеждою и воспаряя созерцанием даже до небес. Проведши так благодатью Твоею довольное время, я опять увидел другое страшное таинство. Я видел, что Ты, взяв меня, возшел на небеса, вознесши и меня с Собою, – не знаю впрочем, в теле ли Ты. возвел меня туда или кроме тела, Ты один то знаешь, сделавший сие. После того, как я пробыл там с Тобою довольный час, удивляясь величию славы (чья же была та слава и что она такое, не знаю), я пришел в исступление от безмерной высоты ее и вострепетал весь. Но Ты опять оставил меня одного на земле, на которой я стоял прежде. Пришед в себя, я нашел себя плачущим и дивящимся скорбному обнищанию своему. Потом, немного спустя после того, как я стал долу, Ты благоволил показать мне горе, на небесах, отверзшихся, лице Свое, как солнце, без образа и вида. Впрочем, и тогда Ты не дал мне познать, кто Ты был; ибо как можно было мне познать Тебя, когда Ты не сказал мне ничего, но тотчас скрылся? Я искал Тебя, которого не знал, сильно желая увидеть образ Твой и познать точнейше, кто Ты; почему от сильного желания Тебя и от пламенной любви к Тебе всегда плакал, не зная, кто Ты, приведший меня из небытия в бытие, извлекший меня из пропасти греховной и соделавшийся для меня всем тем, о чем я сказал прежде. Так, часто являлся Ты опять мне и опять, ничего не сказавши, скрывался и не показывался уже более. Я же, видя в водах, как видал прежде, молнии и блистания лица Твоего которые меня окружали, которых однако я не мог ухватить, часто воспоминал, как видел Тебя однажды горе и, думая по своему невежеству, что тот был другой, все искал и искал со слезами увидеть Тебя. Когда наконец, подавленный печалью и скорбью, я забыл всецело и себя самого и мир весь и все, что в мире, не держа на уме совершенно ничего из всего видимого, тогда опять явился Ты, невидимый, неосязаемый, неуловимый. Я чувствовал тогда, что Ты очищал ум мой, открывал пространнее очи души моей и давал мне видеть славу Твою обильнее, и что сам Ты увеличиваешься паче и паче и блистанием паче и паче расширяешься, и мне казалось, что с удалением тьмы Ты приближаешься ближе и ближе, как это часто испытываем мы и в чувственных вещах; ибо когда сияет луна и облака бегут гонимые ветром, тогда кажется, что и луна бежит скорее, хотя на деле она нисколько не скорее бежит обыкновенного своего течения. Таким образом, о Владыка, мне казалось, что Ты недвижимый грядешь, неизменяемый увеличиваешься, не имеющий образа приемлешь образ; ибо как бывает с слепым, что он мало по малу привыкает видеть и ясно обнимать весь образ человека или все очертание человеческого тела и мало по малу живописуешь его в себе, как он есть, – как, говорю, у слепого не изменяется и не переделывается в глазах образ человека, но глаза слепого, более и более очищаясь, видят, наконец, образ человека, как он есть, когда начертывается все подобие образа человека в сих глазах и чрез них проходит в ум и рисуется в памяти человека, как на доске, – так и Ты, когда очистил совершенно ум мой, явился мне ясно во свете Духа Святого, и как ум мой видел Тебя яснее и чище, то мне и казалось, что Ты будто выходишь откуда-то, являешься светлейшим и даешь мне видеть черты беззрачного зраки Твоего, Тогда Ты сделал, что я вышел из мира сего, мне кажется, скажу так, и из тела моего, потому что Ты не дал мне уразуметь си до точности; но Ты сиял чрезмерно и, как мне казалось, явился весь во мне всем, видевшем добре. Когда я спросил Тебя, говоря: о, Владыко, кто Ты? тогда Ты в первый раз сподобил меня, блудного, услышать и сладчайший глас Твой и столь сладко и кротко беседовал со мною, что я пришел в исступление, изумлялся и трепетал, помышляя в себе и говоря: как это славно и как блистательно! как и за что удостоился я таких благ? Ты сказал мне: Я – Бог, соделавшийся человеком по любви к тебе; так как ты взыскал Меня от всей души, то се отныне будешь ты братом Моим и другом и сонаследником. Слыша это, я весь вострепетал, иссякла вся сила моя и едва не вышла душа моя. Опомнившись немного, я отвечал: и кто есмь я, Господи, и какое добро сделал я окаянный и бедный, что Ты удостоиваешь меня толиких благ и делаешь меня соучастником и сонаследником славы Твоея, – держа при сем на уме, что эта слава и радость выше всякого ума? Ты же, Владыко мой Христе, опять сказал мне: Я говорю с тобою, как друг с другом, чрез Духа Святого, Который вместе со Мною говорит тебе; это даровал Я тебе за одно твое произволение и веру, и дам еще больше сего; ибо ты, созданный Мною нагим, кроме произволения своего что другое имеешь ты или имел когда либо собственно твоего, чтоб Я принял то от тебя и вместо того даровал тебе это? Сие сказал Ты и умолк и мало по малу скрылся от очей моих Ты, сладчайший и добрый Владыка мой. И не знаю, я ли отдалился от Тебя или Ты отошел от меня. Впрочем мне думалось, будто я пришел откуда-то и вошел в мое жилище, а тут и совсем пришел я в себя. После сего, воспоминая красоту славы Твоея и Твои слова, Владыко, я плакал, и когда шел, и когда сидел, и когда ел, и когда пил и когда молился, – и имел неизреченную радость, что познал Тебя, Творца всяческих. Да и как мог я не радоваться? Впрочем потом пришла и печаль, печаль о том, что давно не видел Тебя. Но когда, сильно желая Тебя опять видеть, пошел я однажды приложиться к святой иконе Пречистой Матери Твоей и припал к ней, умоляя ее, Ты, прежде чем я встал, явился внутрь бедного сердца моего, сделав его все светом. Тогда я познал, что воистину имею Тебя в себе. С того времени я стал любить Тебя, не от одной памяти, т. е. не от того только, что вспоминал Тебя и славу Твою, но от того, что уверовал воистину, что имею внутрь себя Тебя, ипостасную любовь, ибо истинная любовь – Ты Бог. Ты сказал мне, Владыко: слушай, чего надеяться тебе; как, когда видишь солнце в воде, самого солнца не видишь, потому что тогда смотришь вниз, так разумей и то, что бывает в тебе; затвори себя самого и старайся всегда видеть Меня чисто и ясно внутрь себя, как солнце в чистой воде; поступая так, ты удостоишься потом по смерти увидеть Меня, как Я предсказал тебе; если же не станешь так делать, то все дела твои и труды и эти слова не принесут тебе никакой пользы, а напротив послужат к большему осуждению твоему и причинят тебе большую скорбь»²²¹. Не каждому, конечно, является Бог так, как видел Его преп. Симеон новый Богослов: но факт несомненный, что кто не видит и не имеет Бога в сердце своем, тот никогда и не увидит Его ни в мире внешнем, ни в обстоятельствах своей личной жизни: все будет казаться ему случаем. Но кто „старается всегда видеть Бога чисто и ясно внутрь себя», тому и во вне „Невидимый бывает видим и Неосязаемый осязаем». Бывает, что «во время совершения человеком молитвы своей сияет ему свет, которого изобразить в слове никто не в силах, от которого душа преисполняется радости, возрождается вожделение лучшего и начинают течь слезы со умилением: это есть божеское присещение и заступление»²²². «Я часто, –сообщает о себе преп. Симеон новый Богослов, – видал свет и иной раз он являлся внутрь меня, когда душа моя имела мир и тишину, а иной раз являлся он вне, вдали, или даже совсем скрывался, и когда скрывался, причинял мне чрезмерную скорбь, потому что тогда думалось мне, что верно он совсем не хочет уже более являться; но когда я начинал плакать и проливать слезы и показывать всякую отчужденность от всего и всякое послушание и смирение, тогда он являлся опять, как солнце, когда оно разгоняет густоту облака и мало по малу выказывается радостотворное. блестящее и круговидное»²²³. И «как тот, кто находится близ моря, не только видит его, но и в самые воды его входит, сколько хочет, так бывает и духовно с достигшими совершенства духовного, что они, когда хотят, входят в свет Божий и созерцают его и причащаются его сознательно в меру подъятых трудов, усилий и желательных стремлений»²²⁴. И этот свет Божий есть такой характерный, обычный признак божеского посещения, что, по словам св. Исаака Сириянина, «кто целомудрен, смиренномудр, гнушается вольностью в словах и изгнал из сердца раздражительность, тот, – говорит св. отец, –уверен я в этом, как скоро станет на молитву, видит в душе своей свет Святого Духа и скачет в блистаниях озарения светом Его и веселится видением славы сего озарения и изменением оного до уподобления с ним самим?»²²⁵. Свет есть не только признак, но, можно сказать, и образ, в котором бывает человеку посещение божественное. Вот что сообщает, напр., об этом свете один из истинных рабов Божиих: «свет оный, когда является, веселит, а когда скрывается, оставляет рану и болезнь в сердце; приходя или нисходя на меня, он возводит меня на небеса, одевая и меня светом; он является мне, как некая звезда, и есть невместим для всей твари; сияет, как солнце, и мне понятно, как вся тварь держится силою его; он показывает мне все, что есть в творении и повелевает мне не заходить за пределы человеческого естества; меня объемлют кровля и стены, а он отверзает мне небеса; поднимаю чувственные очи мои, чтобы посмотреть, что есть на небе, и вижу, что там все так же есть, как было прежде»²²⁶. И «когда ты слышишь о свете ведения, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – не думай, что это есть только ведение без света, потому что это не называется сказанием или словом ведения, но светом ведения или ведательным светом, поколику свет сей рождает в нас ведение, ибо невозможно иным способом, познать кому-либо Бога, кроме созерцания света, посылаемого от сего самого света (т е. Бога). Как тот, кто рассказывает другим о какой-либо стране или каком человеке, рассказывает то, что видел и что знает, a те, которые слушают его, не могут по одному слуху познать того человека или ту страну так, как знает их видевший и рассказывающий, так и о небесном Иерусалиме, о Боге, невидимо в нем обитающем, о пресветлой славе лица Его, о действии и силе Святого Духа, т. е. света, никто ничего не может сказать верного, если не увидит наперед умными очами души своей сего света и не познает точно осияния и действия его внутрь себя самого. Тот же, кто слышит из Божественного Писания о тех, кои видели Бога благодатию Св. Духа и говорят о Боге, тому одному научается, что видит написанным в Писании, почему не может сказать о себе, чтобы познал Бога чрез одно слышание написанного. Ибо как можно познать того, кого не видишь? Если не можем мы чрез одно видение познать человека, которого видим, то как возможно нам познать Бога чрез один слух? Свет есть Бог и созерцание его есть как свет; почему чрез узрение света бывает первое ведение, которым познается, что есть Бог. Как в отношении к человеку, о коем сначала слышит кто, а потом видит его, бывает, что слышавший тогда лишь, когда уже увидит его, познает, что это тот самый человек, о коем он слышал, или даже и этим способом не может он удостовериться в сказанном, потому что, сколько бы ни говорил тебе кто о другом, не можешь ты, увидев его, по одному этому слуху познать и увериться, что это тот самый человек, о коем ты слышал, но колеблешься и спрашиваешь или его самого или другого кого, кто его знает, и тогда удостоверяешься, что это тот самый, – так точно бывает и в отношении к Богу, – что когда увидит кто Бога, ему явившегося, то видит свет и, видя его, дивится, но не узнает тотчас, кто есть тот, кто явился ему, и не осмеливается вопросить Его; ибо как ему спрашивать Его, когда не может очей своих поднять, чтобы получше рассмотреть, что это такое, но смотрит с великим страхом на стопы того, кто явился, зная лишь, что есть кто-то явившийся ему? Но если близко от него находится тот, кто прежде сказывал ему, что видел Бога, то идет к нему и говорит: о, отче! я видел то, о чем ты говорил мне. Тот спрашивает его: что ты видел, чадо мое? Видел я, отче, свет некий сладчайший; но что это была за сладость, не могу выразить. Когда говорит он это, сердце его трепещет от радости и ликует и пламенеет любовью к тому, кто явился ему. Потом опять начинает он говорить со многими теплыми слезами: как явился мне, отче, свет оный, тотчас исчезла келлия моя, исчез мир, отбегши, как кажется, от лица того, кто явился мне, и остался я один со светом оным, и не знаю, отче, в теле ли я был там тогда или вне тела; тогда не понимал я, был ли облечен в это тело и носил ли его; впрочем сознавал, что я существую и что есть во мне неизреченная радость и любовь и пламенение сердца великое, и слезы рекою текли у меня, как и теперь текут, как видишь. Тот говорит ему в ответ: это тот, о коем я говорил тебе; и с этим словом тотчас опять узревает Его. С сего времени более и более очищается он и, очищаясь, приемлет дерзновение и спрашивает самого явившегося, говоря: ты – Бог мой? Тот отвечает: я Бог, соделавшийся человеком для тебя, чтоб и тебя сделать богом, и вот, как видишь, сделал и буду делать. Если таким образом пребудет он в плаче и слезах и в смиренном к Богу припадании, то начинает мало-помалу более познавать, яже суть Божия, и, достигнув сего, уразумевать волю Божию святую, угодную и совершенную; ибо если не узрит кто Бога, то не может и познать Его, а если не познает Его, не может познать и святую волю Его»²²⁷. И «блажен тот христианин, который предстоит Богу в молитве так, что его видит Бог и он видит Бога и чувствует, что стал вне мира, в теле ли или кроме тела; потому что он услышит неизреченные глаголы и увидит то, чего око не видало, о чем ухо не слыхало и что на сердце человеку не всходило»²²⁸. «Умными очами человек видит Бога и бездну славы Его, не всю, сколько ее есть, но лишь столько, сколько возможно вместить человеческому естеству»²²⁹; человек «научаем бывает мысленно божественною благодатью ведению за ведением, восходя от созерцания сущего к познанию того, что воистину есть выше всего сущего»²³⁰. Человек на опыте узнает, «кто таков Бог, благий Владыка наш», к Которому мы должны „желательно стремиться»; человек узнает, что Бог «являет Себя приходящим к Нему, если они находятся и мире, чтобы они притрудно взыскали Его»; человек узнает, что Бог «невидимый и невместимый видим бывает и вмещается в нас»; узнает человек, что Бог, «создавший всяческая и сотворивший человеков, соединяется с ними и делает их богоносными и сынами Своими»; человек познает, что «всякий верующий в Бога бывает членом Его и сияет божеством по благодати Его»; человек познает, что Бог, «Творец наш, Которого он воображает сущим на небе, обитает внутри нас»²³¹. «Таинственным гласом Бог сам говорит это» верующей душе²³². И душа человека познает, что Бог и благ, и премудр, и всеведущ, и вездесущ, и т. д. и т. д. «Случается человеку читать обо всем этом в Божественных Писаниях, но он как-то думает, что там говорится о других лицах и вещах, а не об этом, и остается бесчувствен ко всему написанному и не может никогда войти в смысл того; человек читает, что взывал и говорил апостол Павел: их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, иже уготова Бог любящим Его, – и думает, что в созерцание таких благ невозможно придти человеку, находящемуся еще в теле, и заключает, что Бог ему только показал их по особенной к нему милости, – не зная, бедный, что это дается от Бога всем любящим Его»²³³. Религиозный опыт есть единственный источник для познания и тайны Пресвятой Троицы. «Мы, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – думаем, что можем получить познание истины Божией посредством внешней премудрости и посредством одного чтения премудрых Писаний святых мужей, в котором упражняемся, и, довольствуясь этими одними средствами, почитаем себя постигшими православие и имеющими точное и твердое познание Пресвятой Троицы, а более почтенные пред другими люди неразумно полагают, будто те мысли, какие они слагают в уме своем, суть созерцания такого же достоинства, как и те, который подаются достойным только чрез озарение Духа Святого. Увы! какое безумие и какое ослепление! Другие, опять без чистоты сердечной углубляясь умом своим в тайны Бога и богословствуя, когда услышат о Боге, что как в трех солнцах единое есть сияние света, так и в Пресвятой Троице – едино сияние единого Божества, тотчас воображают в уме своем три солнца соединенные по свету, т. е. по существу, и разделенные по ипостасям, и полагают несмысленно, что они видят так самое Божество, и что святая единосущная и нераздельная Троица полно выражается сим уподоблением. По не так есть, братия, не так. Никто не может добре и полно постигнуть умом и выразить словом догмат о Пресвятой Троице, сколько ни читай он Божественные Писания. Истинно верующий и не берется за это; но, приемля с верою написанное, в том одном пребывает, ничего более не пытая, и кроме написанного и того, чему научен, совершенно ничего другого не может он сказать пытливым и самонадеянно дерзающим наследовать божественное. Что такое слово мое истинно, послушай, что говорит Христос Господь: никто же знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знаете, токмо Сын и ему же аще волит Сын открыть. Этими словами и другими подобными заграждаются бесстыжие и бездверные уста тех, которые говорят и думают, что знают сущую истину, самого, говорю, Бога, из внешней мудрости и из письмен изучаемых и что сими средствами они стяжавают познание сокровенных тайн Божиих, которые открываются только Духом; ибо если никто же знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын и ему же аще волите Сын открыть глубины сии и сии тайны, то кто из мудрых или риторов или ученых (кроме тех, которые при сем очистили ум свой высшею философией и подвижничеством и имеют душевные чувства свои истинно обученными) может без откровения свыше от Господа одною человеческою мудростью познать сокровенные тайны Божии? Они открываются посредством умного созерцания, действуемого Божественным Духом, в тех, коим дано и всегда дается познавать их божественною благодатью. Знание сих таин есть достояние тех людей, которых ум каждодневно просвещается Духом Святым ради чистоты душ их, – тех коих умные очи добре открыты действием лучей Солнца правды, – тех, коим дано Духом Святым слово разума и слово премудрости, – тех, кои сохраняют совесть и страх Божий посредством любви, мира, благости, милосердия, воздержания и веры. Вот чье достояние есть ведение божественного! Тем, кои таковы, говорит Христос, как сказал и апостолам: вам дано есть ведати тайны царствия Божия, прочим же в притчах. Они, движимы будучи Божественным Духом, знают равночестие и единение, которое имеет Сын со Отцом, так как видят во Отце Сына и в Сыне Отца чрез Духа, как написано в Евангелии: Аз во Отце и Отец во Мне, причем подразумевается, что и Дух Снятый равно есть во Отце; ибо так как Дух Святой исходит от Отца, Отец же весь есть во всем Сыне, то и Дух Святой есть во Отце и Сыне. Отец и Сын и Дух Святой есть един Бог, покланяемый от всякого дыхания»²³⁴. Только по откровению от Бога «ум человека ощущает духовное ведение тварей, разумных и неразумных, духовных и телесных»²³⁵, – значит, постигает и себя самого, как разумно-свободное существо: «ни мудрые своею мудростию, ни разумные своим разумом не могут постигнуть душевной тонкости или сказать о душе, что она такое; только при содействии Духа Святого открывается и приобретается понятие и точное ведение о душе: Он – Бог, а она – не Бог; Он Господь, а она – раба; Он Творец, а она – тварь; Он Создатель, а она – создание; ничего нет общего в Его и ее естестве, но только по бесконечной., неизреченной и недомыслимой любви Своей и по благоутробию Своему благоволил Он вселиться в сем создании, в этой разумной твари, в этом досточестном, избранном деле Своем, чтобы быть нам Его мудростью и общением, быть собственною Его обителью, собственною чистою Его невестою»²³⁶. Только по благодати Божией человек «как в зеркале, истинно видит себя самого что он такое есть и в каком жалком состоянии находится, – видит и само малейшие свои прегрешения, тонкочастно видит все дела свои, которые совершал телом и какие действовались только в душе его»²³⁷. «Благодатью Св. Духа, а не из письмен, познает и научается человек, что такое добро; и не научается он божественному словом только, но светом слова и словом света таинственно; достигнув сего, бывает он учителем и себе самому и ближним, светом мира и солью земли»²³⁸. По действию Божию «снимается покрывало с очей души человека и показывается ему, чего хочет Бог и что полезно для него»²³⁹. Только «когда Бог вселяется в человека, то, научает его всему, и относительно настоящего и относительно будущего, не словом, a делом и опытом, практически»²⁴⁰. По откровению свыше человек постигает, что Бог – наш «заступник, отец, брат, царь»²⁴¹; человек «видит, как во всякое время Бог близок, чтобы избавлять боящихся Его и как Его промысл окружает их хотя и невидим; но потому что невидим телесными очами Хранитель, пребывающий с нами, никто не должен сомневаться о Нем, будто бы Его нет; ибо нередко открывается Он и телесным очам, чтобы человеку благодушествовать»²⁴². «Как скоро человек отринет от себя всякую видимую помощь и человеческую надежду и с верою и чистым сердцем пойдет во след Богу, тотчас последует за ним благодать и открывает ему силу свою в различных вспоможениях. Сперва открывает в этом явном, касающемся до тела, и оказывает ему помощь промышлением о нем, чтобы в этом всего более мог он восчувствовать силу о нем Божия промысла. И уразумением явного уверяется он и в сокровенном, как и свойственно младенчеству его мыслей и житию его. Ибо как уготовляется потребное для него, когда о том и не заботился? Многие удары, приближающееся к нему, часто исполненные опасностей, проходят мимо, когда человек о них и не помышлял; между тем благодать неощутимо и весьма чудесно отражает от него это и хранит его, как питающая чад своих птица, которая распростирает над ними крылья свои, чтобы не приблизился к ним от чего либо вред. Благодать дает ему видеть очами своими, как близка была к нему погибель его и как остался он невредимым. Так обучает его и в рассуждении сокровенного, открывает пред ним хитросплетение мыслей и помыслов трудных, непостижимых; и легко сыскивается человеком значение их, взаимная между ними связь и прелесть их, и к которому из сих помыслов прилеплен человек, как они рождаются один от другого и губят душу. И благодать посрамляет пред очами его всю злокозненность демонов и убежище помыслов их, влагает в него смысл уразумевать будущее; в простоте его воссиявает сокровенный свет, чтобы вполне ощущать силу понятий в тонких помыслах, и как бы перстом указует ему, что потерпел бы он, если бы не дознал сего»²⁴³. Особенно «когда бывает человек в обстоятельствах, разрушающих надежду его, тогда познается чудная любовь Божия к человеку: здесь Бог силу свою показует в спасении его; ибо никогда человек не познает силы Божией в покое и свободе; и нигде Бог не являл ощутительно действенности своей, как только в стране безмолвия и в пустыне, в местах лишенных сходбищ и молвы в обитании с людьми»²⁴⁴. По откровению от Бога постигает благочестивый человек «тайны достопокланяемого ради нас домостроительства»²⁴⁵, т. е. тайну воплощения, страдания, смерти, воскресения Сына Божия²⁴⁶. Самое «божество нашего Искупителя никто не может познать, если не привлечет его и не подымет до познания сего Отец Небесный (привлечение здесь не какое-либо насилие или принуждение показывает, a призвание посредством откровения); только наученный Богом может уверовать в Сына Божия»²⁴⁷, a «не получившие благодати Святого Духа не могут видеть, ни познать Христа – Бога; ибо Того, Кто есть выше всякого ума и помышления, как возможно познать уму нашему, созданному Им, если он не будет просвещен от Него и не соединится с Ним? Как от Него получил он бытие, так опять от Него же должен он сподоблен быть увидеть и познать Его знанием неведомым и созерцанием незримым»²⁴⁸. В религиозном опыте мы получаем истинное доказательство воскресения из мертвых пострадавшего за нас нашего Спасителя: «воскресению Христову, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – верят многие; но мало таких, которые бы чисто зрели его; те же, которые не зрят так воскресения Христова, не могут покланяться Иисусу Христу, как Господу. Почему священная песнь, которую часто имеем мы в устах своих, гласит: Воскресение Христово, не веровавше, а что? Воскресение Христово видевше, поклонимся святому Господу Иисусу, единому безгрешному. Как же это Святой Дух подвигает нас петь: воскресение Христово видевше. т. е. что мы видели воскресение Христово, когда мы не видали его, так как Христос воскрес больше тысячи лет²⁴⁹ прежде, да и тогда никто не видал, как Он воскрес? Уж не хочет ли песнь церковная научить нас говорить ложь? Да не будет! Напротив, она завещала нам возглашать сими словами совершенную истину, напоминая о том воскресении Христовом, которое бывает в каждом из нас верных, и бывает не просто, но светоносно, блистая сияниями божества Его и нетления. Светоносное присутствие Духа показывает на совершившееся в нас воскресение Господне и еще паче – дает нам благодать видеть самого воскресшего Христа Господа. Итак в тех, в которых явился Христос воскресший, всеконечно Он и виден бывает духовно и видится духовными очами; ибо когда приходит в нас Христос благодатью Св. Духа, то воскрешает нас из мертвых, какими бываем дотоле, и животворит, и делает, что мы видим в себе живым Его самого, бессмертного и нетленного»²⁵⁰. Религиозный внутренний опыт открывает нам тайну оправдания нашего или усвоения заслуг Христовых душе²⁵¹. Бог ищет человеческого спасения и ведет его к тому: как «за волосы головы его берет Бог человека (т. е. просвещает помыслы его) и, потянув с великим усилием, извлекает из греха»²⁵²; Он, «милостивый и благоутробный, силою веры и надежды избавляет человека от всех соблазнов», какие стоят у него на пути, и «укрепляет человека претерпеть все»²⁵³: Он невидимо посылает человеку руководителей в духовной жизни, внушает веру в них²⁵⁴. Да и вся жизнь человека проходит под покровом Божиим: «я знаю одного из братий, – пишет св. Исаак Сириянин, – который ясно видел собственными своими глазами, что среди постящихся, пребывающих во бдении и трудящихся о Господе, освящая их, возлежит Возлюбленный и горечь злострадания их претворяет в неисповедимую сладость; духовные же и небесные служители Его осеняют их и святые их яства»²⁵⁵. Опытом ощущает человек всю истинность и спасительность религии Христовой, все благотворное, обновляющее, преобразующее действие ее на душу человеческую, – внутренне ощущает новую жизнь, принесенную нам Христом, жизнь в единении с Божеством, жизнь воскресшего духовно человека. Дело в том, что «прежде смерти тела бывает смерть души и прежде воскресения тел бывает воскресение душ, – действительное (самым делом), опытно сознаваемое, истинное; ибо когда смертное мудрование уничтожено бывает бессмертным умом и мертвость изгоняется жизнью, тогда душа ясно видит себя воскресшею, как пробудившиеся от сна видят себя бодрствующими, – с сознанием, что это Бог воскресил ее»²⁵⁶, Христос, Сам воскресший. «Славное воскресение Христа Спасителя есть собственное наше воскресение, которое мысленно совершается и проявляется в нас, умерщвленных грехом, чрез воскресение Христово. Христос, препрославленный и высший всякого начала и власти и силы, как умалился и умер ради нас, так и воскрес и прославился ради нас, чтобы сбывшееся в Его лице воспроизводить потом в нас и тем спасать нас. Как тогда Он сам, исшедши вне Иерусалима, пострадал, взошед на крест и пригвоздив на нем вместе с Собою грехи всего мира, умер, сошел в преисподние страны ада, потом опять поднялся из ада, взошел в пречистое тело Свое и тотчас воскрес из мертвых, a затем вознесся на небеса со славою и силою многою и воссел одесную Бога и Отца, – так теперь, когда мы исходим в сердце из мира сего и с исповеданием страданий Господа входим в гроб покаяния и смирения, тогда сам Христос сходит с небес, входит в нас, как во гроб, соединяется с душами нашими и воскрешает их, явно в смерти пребывающих. Воскресение души есть соединение ее с жизнь, которая есть Христос. Как тело мертвое, если не воспримет в себя живой души и не сольется с нею неким образом неслиянно, не бывает и не именуется живым и жить не может, так и душа не может жить сама о себе, если не соединится неизреченным соединением и не сочетается неслиянно с Богом, который воистину есть жизнь вечная; и тогда только, как соединится она с Богом и таким образом воскреснет силою Христовою, удостоится она узреть мысленно и таинственно-домостроительное воскресение Христово»²⁵⁷. Внутренним религиозным опытом человек познает, что «верующие в Бога получают Святого Духа; иной человек думает, что верует в Бога совершенно и имеет все, что дарует Он боящимся Его, – но после самым делом узнает, что раньте совершенно ничего не имел»²⁵⁸, когда «опытом познает благодать Божества, которое в нем царствует, и делом являет плоды Всесвятого Духа»²⁵⁹. Опытом внутренним легко решается трудная богословская проблема об отношении благодати Божией к свободе человеческой: в своей истинно-религиозной жизни человек чувствует и сознает и свою собственную свободу, свое активное участие в деле религиозного единения с Божеством, – сознает, чувствует и ощущает и благодать, подаваемую ему Богом, сознает и взаимное отношение между божественною благодатью и свободой человека – гораздо яснее и реальнее, чем после каких-либо теоретических размышлений и разъяснений. «Благодать Св. Духа бывает неприступна и незрима только для тех, коими обладают неверие и страсти; а для тех, которые показывают достойное покаяние и начинают исполнять заповеди Христовы с верою и вместе со страхом и трепетом, она открывается и бывает зримою»²⁶⁰. Человек «таинственно слышит» от Бога, «в какое дивное состояние возводит его божественное человеколюбие и сила, ради его веры и малого терпения, свидетельствовавшего о любви его; человек познает, что, подлежа смерти, сделался он бессмертным и, одержим будучи тлением, стал нетленен, что, живя в мире, он пребывает с Богом, что нося тело, не бывает влачим сластьми телесными, что он мал телом, но умом созерцает все»²⁶¹; ему «дается удостоверение, что прощены все грехи его»²⁶². Человек, «со всею чистотою мыслей доверившийся самому Богу более, нежели себе самому, и понудивший себя уповать на Бога более, нежели на душу свою, ощутительно почувствует, что в нем вселилась несомненно недоведомая сила, – та сила, которую ощутив в себе, многие идут в огонь и не боятся и, ходя по водам, не колеблются в помысле своем опасением потонуть: потому что вера укрепляет душевные чувства и человек ощущает в себе, что как будто нечто невидимое убеждает его не внимать видению вещей страшных и не взирать на видение невыносимое для чувств»²⁶³. А «из того, что совершает в нем Бог, человек познает и то, что совершал Он и во всех прежних святых и что имеет совершать в последующих»²⁶⁴. Опытом внутренним познает человек и тайну Тела и Крови Господних: «кто не имеет Духа Святого обитающим в себе заведомо, тот не может и божественных тайн умно созерцать так, как бы видел самого Христа и Бога, но видит только чувственно хлеб и вино, которые стоят на трапезе и видимы чувственно»²⁶⁵. «Кто вкушает тело Сына Божия и пьет кровь Его, тот если не знает чувством и опытом душевным, что в Боге пребывает, а Бог в нем, поистине еще не причащался достойно пречистых тайн; ибо как возможно тому, кто соединился с Богом, не знать о том, хотя бы был он и не совсем чувствительного сердца? Также, если вкушающий тело и пиющий кровь Христовы имеет живот вечный и на суд не идет, но пришел от смерти в живот, то явно, что кто не сознает, что имеет в себе живот вечный и пришел от смерти в живот, таковой не познал еще таинства домостроительства Божия»²⁶⁶; только по внутреннему действию Божию человек познает, что Христос «вместо чувственной пищи бывает бессмертным и нетленным хлебом, ненасытно вкyшaeмым теми, кои алчут и неудержимо желают Его, – источником бессмертным для тех, кои жаждут Его, и одеждою пресветлою для тех, кои ради Него носят смиренные и нищенские одеяния»²⁶⁷. Апостол Павел, – говорит преп. Симеон новый Богослов, – писал «о неизреченных глаголах, слышанных им в раю, о вечных благах, которых око не видало, о которых ухо не слыхало и ум человеческий никогда не помышлял, которые однако Бог уготовал любящим Его, – блага сии не на высоте спрятаны, не в каком-либо месте заключены, не во глубине сокрыты и не в последних пределах земли или моря обретаются, но суть пред очами нашими. Какие же это они? Вместе с благами, усокровиществованными на небесах, есть Тело и Кровь Господа Иисуса Христа, кои мы каждодневно видим, вкушаем и пьем. Вот что суть блага оные! Если желаешь удостовериться в истине слов моих, стань сперва святым чрез делание заповедей Божиих, потом причастись святых и пречистых Тела и Крови Христовых и тогда опытом точно познаешь силу слов моих»²⁶⁸. Видели некоторые благочестивые иереи Духа Святого в храме, во время совершения ими литургии, или в момент своего рукоположения, – «простым и безвидным, однако как свет», и слышали «таинственный, но внятный голос Его: Я так нисхожу на всех пророков и апостолов и нынешних избранников Божиих и святых; ибо Я есмь Святой Дух Божий»²⁶⁹. Далее, те, «кои не имеют Святого Духа, не знают и не верят, что будет воскресение мертвых, суд и воздаяние каждому по делам его»²⁷⁰: это видят опытно и верят этому несомненно только воскресшие от духовной смерти; они «ощущают в себе и то изменение, какое приимет внутреннее естество при обновлении всяческих», хотя ощущают, правда, «несколько неясно и как бы гадательно»²⁷¹. Наконец, «Писание не истолковало нам, что такое есть в будущем веке; но как по ощущаемому здесь можем ощущать наслаждение будущим, прежде естественного изменения и исшествия из мира сего, тому удобно научило нас; хотя, чтобы возбудить нас к вожделению будущих благ, изобразило оные под именами вещей у нас вожделенных и славных, приятных и драгоценных, когда говорит: их же око не виде и ухо не слыша; а сим возвестило нам и то, что будущие блага непостижимы и не имеют никакого сходства с благами здешними»²⁷²; все блага, какие только получает человек от Бога здесь на земле, «в сравнении с будущими похожи на то, как если бы кто нарисовал небо на бумаге и держал ее в руках; сколько разнится нарисованное небо от истинного, столько или несравненно более разнится будущая слава от той, какую можно видеть на земле»²⁷³. Но есть люди, которые еще здесь же, на земле, внутренними очами созерцают и будущую, небесную славу праведников; это те, которые стараются «стать приятными и благоугодными Богу; таковые здесь еще бывают восхищены в оный век и созерцают тамошние красоты и чудеса»²⁷⁴; «на самом опыте, для самого чувства осязательным образом, ощутительно видят они небесные неизреченные блага, невыразимое наслаждение, беспредельное богатство Божества, в подлинном смысле их же око не виде и ухо не слыша и на сердце человеку не взыдоша, – видят Духа Господня соделавшегося упокоением, радованием, наслаждением и вечной жизнью достойных душ»²⁷⁵; «познают, просвещаемы будучи от самого Бога, что это за венцы и что за воздаяния, какие имеют получить святые в другой жизни, удостоверяясь, что они превосходят всякий ум и всякое слово человеческое, – познают еще и то, какими имеют стать после общего воскресения как они, так и все святые», – познают потому, что «святые в, настоящей жизни в некой только мере получают залоги будущих благ»²⁷⁶. «От Духа, Которого Бог дает угождающим Ему, познают они, что имеют быть подобными Богу»²⁷⁷, что имеют и душою и самим телом «причаститься таковых благ и видеть оные и как бы обладать ими»²⁷⁸.

Нужно прибавить, что есть особенное, чрезвычайное состояние человека, в котором часто открываются ему неизреченный небесный тайны: мы упоминали уже об этом исключительном, высшем состоянии созерцания, когда и ум не властен над собою, когда человек не знает, в теле ли он или вне тела, в этом ли он мире или перенесен в другой, особый мир: это так называемое восхищение, состояние благодатное, при котором «естество возносится и пребывает недейственным, без всякого движения и памятования о здешнем»²⁷⁹, – когда «приснодвижный ум становится недвижимым и немыслящим, без мыслей, – когда весь покроется божественным облаком и светом, пребывая однако в сознательном созерцании и чувстве и вкушая те блага, среди коих находится все, что находится в глубинах Святого Духа, непостижимо и неизъяснимо; ум входит внутрь того, после того как минует все видимое и мысленное, и среди тех непостижимых вещей недвижно движется и вращается, живя паче жизни в жизни, будучи светом во свете, и не светом, поколику есть сам в себе; тогда он видит не себя самого, но Того, Кто есть выше его, и, будучи изменяем мысленно от тамошней славы, становится совсем не знающим себя самого»²⁸⁰. Бывает такое чрезвычайное состояние «во время молитвы и начало свое имеет в молитве: молитва бывает причиною его; в иные же времена не имеет оно места, как показывают отеческие писания»²⁸¹. «От этой молитвы Дух Святой возносит человека, восхищает ум его к созерцанию или духовному видению непостижимого, – того, что за пределами мира смертных»²⁸²; «внутренний человек бывает восхищен молитвою и объемлется бесконечною глубиною оного века и ощущает он такое неизреченное удовольствие, что всецело восторгается парящий и восхищенный ум его и происходит в мыслях забвение об этом земном мудровании; потому что переполнены ею помыслы и, как пленники, уводятся у него в беспредельное и непостижимое; почему в этот час бывает с человеком, что по молитве его вместе с молитвою отходит и душа»²⁸³. А «если кто спросить, – пишет св. Исаак Сириянин, – почему же только во время молитвы бывают сии великие и неизреченные дарования, то ответствуем: потому что нерассеянная молитва производит в душе ясную мысль о Боге; в сие время более, нежели во всякое другое, человек бывает собран в себя и уготован внимать Богу, вожделевает и ожидает от Него милости; это есть время стояния при вратах царских, чтобы умолять царя, и прилично исполниться прошению умоляющего и призывающего в это время; ибо бывает ли другое какое время, в которое бы человек столько был приуготовлен и так наблюдал за собою, кроме времени, когда приступает он к молитве? Во время молитвы созерцание ума устремлено к единому Богу и к Нему направляет все свои движения, Ему от сердца, с рачением и непрестанною горячностью, приносит моления; а водружение нами в себе памятования о Боге есть уже вселение в нас Бога; и посему в это время, когда у души бывает одно единственное попечение, прилично источаться божественному благоволению. Какое другое время так свято и по святыне своей столько прилично приятию дарований, как время молитвы, в которое человек собеседует с Богом? В это время человек с усилием отовсюду собирает во едино все свои движения и помышления и погружается мыслью в едином Боге, и сердце его наполнено бывает Богом, и оттого уразумевает он непостижимое; ибо Дух Снятый, по мере сил каждого, действует в нем, и действует, заимствуя вещество из того самого, о чем кто молится, так что внимательностью молитва лишается движения и ум поражается и поглощается изумлением и забывает о вожделении собственного своего прошения и в глубокое упоение погружаются движения его и бывает он не в мире сем»²⁸⁴. По преимуществу открываются в то время человеку «тайны будущего состояния и жития»²⁸⁵: человек «чувством ощущает духовные вещи оного века, превышающие понятие человеческое, уразумение которых возможно только силою Святого Духа»²⁸⁶. Такое восхищение имел, как известно ап. Павел²⁸⁷. По объяснению преп. Симеона нового Богослова, «неизреченные оные глаголы, какие слышал божественный Павел, не другое что суть, как сокровенный и воистину неизъяснимые и незримые, чрез осияние от Духа Святого бывающие, созерцания, учения и откровения, превосходящие меру человеческого естества и силы, и боголепные и недомыслимые уразумения пресветлой и пренедоведомой славы и божества Сына и Слова Божия, какие, будучи открываемы, более ясными и более чистыми представляются тем, кои достойны того. Св. Павел видел и блага царствия небесного, какие имеют быть дарованы праведным, и узнал и удостоверился до точности, что любящие Бога от всей души и соблюдающие заповеди Его имеют несомненно получить сии блага по втором пришествии Господнем и по воскресении мертвых»²⁸⁸. Имел восхищение преп. Антоний Великий, «стоя на молитве девятого часа и ощутив в это время возношение ума своего; и другой из отцов, с воздетыми руками стоя на молитве, приходил в восхищение на четыре дня; и другие многие во время таковой молитвы пленяемы были сильным памятованием о Боге и великого любовью к Нему и приходили в восхищение»²⁸⁹; а преп. Макарий Великий сообщает, как «некто из братии, молясь вместе с другими, пленен был божественною силою и в восхищений увидел горний град Иерусалим, светлые тамошние жилища и светоносный изображения и беспредельный неизреченный свет и слышал голос, который говорил: это есть место упокоения праведных»²⁹⁰. Восхищение, впрочем, есть состояние сравнительно очень редкое: по замечанию св. Исаака Сириянина, «его сподобляется один из многих тысяч людей»²⁹¹, потому что возможно оно только для людей совершенных, которые «хранением заповедей Господних и внутренне и наружно совлекутся греха»²⁹².

Как видим, границы нашего внутреннего религиозного опыта чрезвычайно широки: в нем не теоретически, а практически, опытно, человек получает несомненную уверенность во всем, чего только касается христианская религия; человек внутренне переживает все это, сродняется с ним; a ведь иное дело прочесть об этом в книгах или услышать от других, и совершенно иное дело пережить и перечувствовать самому. «Иное дело, – говорит преп. Макарий Великий, – рассуждать о хлебе и о трапезе, а иное дело есть и принимать в себя хлебную питательность и укрепляться всеми членами; иное дело на словах поговорить о самом сладком питии, а иное пойти и почерпнуть из самого источника и насытиться вкушением сладкого пития; иное дело рассуждать о войне, о мужественных борцах и воинах, а иное идти человеку в воинский строй и вступить в сражение со врагами, наступать и отступать, принимать на себя и наносить удары и одерживать победу; так и в духовном: иное дело одним ведением и умом объяснять себе сказанное, а иное дело существенно, на самом деле, с несомненностью, во внутреннем человеке и уме иметь сокровище, благодать, вкушение и действие Святого Духа; произносящие одни только слова мечтают и надмеваются своим умом, а наше слово и наша проповедь не в препретельных человеческой премудрости словесах, но в явлении духа и силы²⁹³. Религиозный опыт уясняет нам и то, что и сама религия не есть что-либо внешнее, навязанное человеку со стороны, а что она есть нечто родное ему, мало того – что религия есть жизнь нашей собственной богоподобной души; религиозный опыт показывает, что только в религии человек и выявляет себя, как разумно-свободное, нравственное существо. И раз человек сознает все это, раз он это перечувствует, тогда никакие теории, унижающие религию, как реальное, нравственное общение человека с высочайшим Существом, никакие доводы противников религии, чего бы они ни касались, не будут иметь для человека никакой силы; никакие атеистические или материалистические рассуждения не одолеют человека, никакие противо-христианские воззрения не привлекут его к себе. Обыкновенно у мыслящего человека «ум его, сознав, в чем существо жизни христианской, и не находя ее в себе, начинает работать, чтобы добиться до того, читает, размышляет, беседует; при этом та истина, что жизнь зависит от сочетания с Господом, представляется в разных видах и обсуждается, но все еще остается далекою от сердца, еще не ощущается; от того и плода не приносит. Мысли неудержимо бродят и колеблют нередко самые основания жизни. Главное, что в этом состоянии томит и тревожит, это то, что все истины веры, будучи содержимы только познавательною стороною, подвержены в ней нападению недоразумений, сомнений и неверия: уверяешь себя, что все подвигаешься вперед, и, по естественному заблуждению, из разнообразия точек зрения между тем великие вопросы о воплощении, о страданиях, о смерти, о воскресении Иисуса Христа остаются неразрешимыми, или стараешься согласовать их посредством аллегорических толкований и систем, более или менее остроумных, и если в конце концов еще не находишься погруженным в сомнения, – уверяешь себя, что ходишь в сумраке веры: это великое слово, дурно понятое и еще хуже приложенное, отвечает на все и успокаивает на счет всего. Больше или меньше, но все испытывают это, особенно из тех, которые заняты науками и следовательно развивают в себе более познавательную сторону. Жалки все приемы для успокоения ума, придумываемые теми, которые вступают в область веры без смиренной покорности вере, с самонадеянною уверенностью все понять и уяснить! Недоумение за недоумением роится в уме и сам же он спешит устранять их своими способами; но что ни придумывает, удовлетворения не встречает. И всегда будет так, пока сердце опытно не ощутит истинности всех истин св. веры. Только тогда истины эти начнут одна за другою переходить в сердце – каждая в свое время, будто внезапно, в виде озарения,– и, обращаясь в сок и кровь, отстранять наперед всякую возможность недоумений и сомнений. И тогда всем колебаниям и недоумениям конец; тогда душа успокаивается на лоне веры и свет Божий прочно озаряет все внутреннее. После сего можете слышать тысячи возражений, – сердце не поколеблется; ибо оно ощущает, что все воистину так есть, как исповедуется»²⁹⁴. В самом деле, станет ли человек верить рассуждениям разного рода либеральных философов, отрицающих, напр., значение религии в жизни, – такой человек, который сам понимает и знает, что такое религия, потому что переживает ее в сердце, чувствует и сознает свое единение с Творцом? Какую ценность могут иметь в его глазах атеизм, материализм, пантеизм, деизм и все другие подобные воззрения, когда человек сам ощущает в себе Бога, как личное всеблагое существо, всегда промышляющее о нем? Ведь личный внутренний опыт, личные религиозные переживания человека сильнее для него всяких чудес, так как чудеса для нас есть нечто внешнее, нами только видимое и слышимое, и то посредственно, а личные внутренние переживания есть наше собственное, чувствуемое и сознаваемое совершенно непосредственно. «Таковой человек», сердцем переживающий истины религии, «не падает»²⁹⁵; едва ли что-либо способно отстранить или отдалить его от религии, потому что на опыте узнает он, какие блага дает религия душе.

Иметь религиозный опыт, познавать религиозные истины чисто внутренним путем возможно, конечно, только тогда, когда Бог действительно воздействует на человека, когда и человек внутренне ощущает и воспринимает эти воздействия Божества. Как внешний мир нельзя познать, если он не будет действовать на органы человеческих внешних чувств, так и мир сверхчувственный, духовный не можем мы познать, если он не будет известным образом действовать на орган нашего духовного ведения – религиозное чувство. Нельзя, разумеется, требовать, чтобы эти воздействия на человека Божества и получающиеся от них ощущения и восприятия были у всех тожественны: могут они быть и различны, и различие это обусловливается нравственным состоянием самого человека, его индивидуальными психическими особенностями и другими обстоятельствами. Все дело в том, чтобы ощущения эти были реальны, необманчивы; но если это есть, тогда, разумеется, такие ощущения имеют и должны иметь несомненную важность и убедительность для человека: ведь говорят они о том, что к внешнему миру отношения не имеет; – значит не от этого внешнего, физического мира они и происходят; получаются они не чрез зрение или слух или другие внешние чувства человека, а чрез чувство внутреннее, – значит и источник их в том, что имеет соприкосновение с внутренним религиозным чувством человека. Многим, вероятно, известно простейшее воздействие благодати, ощущение близости к нам Божества, бывающее после особенно усердной, горячей молитвы, после какого-либо доброго дела, еще чаще – после причащения Св. Тайн или принятия других таинств; кто наблюдает за собой, тот знает, что тогда в душе человека бывает какое-то особенное ощущение мира, покоя, тихой, хотя глубоко проникающей радости какого-то внутреннего просветления, полной преданности Богу и доброго отношения к ближним, бывает даже сознание своей близости к Богу и некоторого дерзновения к Нему²⁹⁶; это – плоды духа, о которых говорит ап. Павел²⁹⁷; это – царство Божие внутри нас²⁹⁸. Такое состояние в душе человека бывает, правда, только по временам; но чем чище человек, чем он выше по своему нравственному настроению, тем это состояние внутреннего покоя и радости должно быть в душе его и сильнее, и чаще, и продолжительнее, и может даже быть постоянным²⁹⁹; человек реально чувствует в себе присутствие и действие божества. Но здесь вопрос в том, всегда ли внутренний мир, покой, радость говорят нам о близости нашей к Богу. Ошибки, разумеется, возможны. «Трепетные обрадования, – говорит еп. Феофан затворник, – особенно сопровождаемые приятными движениями в теле, небезопасны; за ними надобно смотреть строго; они могут быть и натуральны (т.е. могут происходить от различных внутренних, но чисто физических видоизменений в организме, и потому ничего благодатного в себе не заключают), могут быть они и от врага (когда эти движения возбуждаются вследствие каких-либо нечистых помышлений»³⁰⁰. А если бывают такие «обрадования», то возможны, конечно, и различные душевные впечатления от них; и к ним, разумеется, нужно относиться осторожно: нельзя иногда отрицать (особенно у начинающих свою духовную жизнь) возможности чисто субъективной, узкой и потому превратной оценки своих душевных впечатлений, нельзя отрицать возможности принятия за воздействия Божества того, что вовсе не есть воздействие Божества, а составляет просто личные переживания человека, зависящие от всевозможных причин (натуральных, или болезненности, или фантазии), часто незамечаемых и неуловимых; а если еще эти переживания неясны, неотчетливы, тогда возможность ошибок и заблуждений только возрастет. История и жизнь дают нам подтверждение этого: знаем мы, напр., что Филон и Плотин выдавали свои экстатические состояния за действия в них Божества; Монтан и все общество последователей его (монтанисты) считали себя какими-то органами верховного Существа; хлысты, скопцы и некоторые другие наши сектанты свой субъективный экстаз выдают за воздействие в них Божества. Едва ли решится кто отрицать, что ничего благодатного в них не было, и подтверждений тому можно много найти. Но и это еще не все: можно преткнуться на воображении, «по неосторожности можно застрять на нем», дойти до самопрельщения и развить в себе визионерство»³⁰¹. Вот как изображает подобного рода состояние преп. Симеон новый Богослов: бывает, что человек, «стоя на молитве и воздевая на небо руки свои и очи свои и ум свой, держит в уме божественные помышления, воображает блага небесные, чины ангелов и обители святых, и кратко все, слышанное в Божественных Писаниях, собирает в ум свой и рассуждает о том тогда, во время молитвы, зря на небо, и подвигает тем душу свою к вожделению и любви Божией, а иной раз извлекает даже слезы и плачет»³⁰². Во всем этом, разумеется, еще ничего ни обманчивого, ни неестественного нет. «Но если кто на этом одном образе молитвы останавливается, то бывает, что мало по малу молящийся так начинает кичиться в сердце своем, сам того не понимая; ему кажется, что делаемое им есть от благодати Божией в утешение ему, и он молит Бога сподобить его всегда пребывать в таком делании; а это (т. е. так думать о сем образе молитвы) есть знак прелести, ибо добро уже не добро, когда не бывает добрым образом и как следует. Такой человек, если убезмолвится крайним безмолвием (т. е. сделается исихастом, у нас – затворником), то ему едва ли можно не исступить из ума; но если и случится, что не исступит он из ума, все же невозможно ему будет стяжать добродетели или бесстрастие. На этом пути стоя, прельщаются и те, которые видят свет телесными очами своими, обоняют благовония обонянием своим, слышат гласы ушами своими и подобное; некоторые из таких взбесновались и в безумии ходят с места на место; другие прельстились, приняв дьявола, преобразившегося и явившегося им в виде ангела света, а они того не распознали и остались неисправимыми до конца, не хотя слышать совета ни от какого брата; иные из таких сами себя лишили жизни, быв подвигнуты на то диаволом; иные бросились в пропасть; иные удавились. И кто может пересказать разные прелести, какими прельщает их дьявол, когда они неисчислимы?»³⁰³. Вот почему отцы церкви часто предостерегали на счет всякого рода видений, убеждали верующих внимать себе, не питать к каким-либо видениям особенного расположения и лучше совсем не принимать ничего, чтобы ни привиделось человеку: опытные подвижники, пожалуй, сумеют отличить всякое истинное видение от разных видений ложных и призрачных; но ведь большинство – люди неопытные, – нужно их-то предохранить от тех страшных опасностей, о каких говорит преп. Симеон: ведь прельщает людей не только фантазия; и сам сатана принимает вид ангела света³⁰⁴; «под видом откровений от Бога иногда изводит он на среду прелесть свою и в сновидениях показывает что-либо человеку, а во время его бодрствования преобразуется и является в виде светлого ангела, устраивает козни, обманы и ухищрения, которыми и сильных и крепких увлекает в погибель, и делает все, чтобы придти в возможность мало по малу убедить человека и хотя несколько привести в согласие с собою и чтобы человек предан был в руки его»³⁰⁵. Св. Исаак Сириянин передает, как некоему Малпасу, слышавшему от великих подвижников о духовных тайнах, созерцания которых может сподобиться душа, и желавшему увидеть эти тайны самому и для того предпринимавшему целый ряд подвижнических упражнений, но не стяжавшему главного – смирения, «явился дьявол в безмерном свете, говоря: я – Утешитель и послан к тебе от Отца, чтобы сподобить тебя видеть созерцание, которого желаешь за дела свои, дать тебе бесстрастие и на будущее время упокоить тебя от дел. Взамен же сего злокозненный потребовал поклонения у сего бедного. И этот объюродивший, поскольку не ощутил брани лукавого, немедленно с радостью принять его и поклонился ему и тот же час стал под властью его»³⁰⁶. Другого человека Асинаса, «проводившего высокое житие, дьявол обольстил, вывел из кельи его и поставил на верху горы, заключил с ним договор, показал ему образ колесниц и коней и сказал ему: Бог послал меня поять тебя в рай, как Илью. И как скоро вдался тот в обман младенческим своим разумом и взошел на колесницу, разрушилась вся эта мечта, низринулся он с великой высоты, упал оттуда на землю и умер смертью достойною смеха»³⁰⁷. Возможны, значит, ошибки, возможны заблуждения. Конечно, если вести речь о чисто естественном или каком-либо патологическом экстазе, то этот экстаз не трудно распознать по внешним признакам его³⁰⁸. Но и помимо этих исключительных состояний возможно бывает иногда принять за божественное воздействие то, что происходит вовсе не от Божией волн. В таком серьезном деле, как ощущение божественного воздействия, постижение духовных тайн, нужно, следовательно, уметь отличать божественное от небожественного, от всяких субъективных переживаний и от вражеских внушений; нужна бывает для этого серьезная проверка себя и своего внутреннего состояния, нужна нередко самая строгая критика своих внутренних переживаний. Но из чего же должна исходить такая критика, как можно себя проверить, как анализировать те впечатления, какие можем мы считать за воздействия на нас самого Божества? Частности, разумеется, определяются самым содержанием внутренних наших переживаний и потому едва ли могут быть определены теоретически; но общие принципы проверки и критики наших внутренних впечатлений дают нам отцы церкви: они говорят, что признак, по которому возможно распознать истинное воздействие на человека Божества, есть согласие полученного человеком впечатления с словом Божиим; – указание совершенно аналогичное завещанию an. Иоанна Богослова³⁰⁹. И критерий это, разумеется, самый надежный: ведь те истины нашей религии, какие можно познавать внутренним религиозным опытом, прежде всего записаны в Свящ. Писании; насколько внутреннее воздействие Божества есть наш внутренний учитель в деле веры христианской, настолько записанное слово Божие есть внешний учитель наш, внешнее объективное свидетельство в истинности нашей религии; то и другое не могут идти порознь: должны они друг друга поддерживать и восполнять; и конечно то, что переживаем мы внутри, должно быть совершенно согласно с внешнею записью его в слове Божием; внутреннее наше должно подтверждаться и проверяться с этим внешним. Это – первое. Затем, если бы мы желали подвергнуть проверке иди критической оценке свои обычные житейские впечатления, мы проверяли бы их по впечатлениям других людей (с устных ли их рассказов или из книг); естественно и получаемое путем внутреннего религиозного опыта проверять по данным религиозного же опыта других носителей религиозной жизни и преимущественно совершеннейших из них, – по творениям, напр., отцов и учителей христианской церкви, по сочинениям и других духовно одаренных людей. Ведь все они в совокупности являются для нас носителями коллективного религиозного опыта; коллективное, разумеется, много прочнее и вернее, чем только единичное, личное; и коллективный религиозный опыт может и проверить, и разъяснить, и иногда даже восполнить недостатки опыта единичного. В этом отношении не одно слово Божие, но и творения церковных писателей и других достойных почитания лиц можно считать критерием, по которому следует проверять наши собственные внутренние религиозные переживания; раз наши личные впечатления согласны с свидетельствами слова Божия, раз они совпадают с сообщениями церковных писателей и других благочестивых мужей, то мы вправе заключить, что и в нас происходит не что-либо натуральное, обманчивое или опасное, а нечто высшего свойства, имеющее объективную и исключительную ценность.

При такой реальности внутренних религиозных переживаний, при такой их глубине и широте, понятно, какое могучее влияние должны они оказывать на верующего человека, какую громадную силу должны они представлять для того, кто действительно живет истинно – религиозной жизнью, кто в своем личном религиозном опыте реально воспринимает воздействия сверхчувственного мира и переживает их в себе. Такого человека религиозные переживания могут и должны совершенно преобразовать. Под их влиянием самые естественные силы и способности человека должны достигать высшего своего развития: разум человека должен просветлеть; на все такой человек должен смотреть гораздо более широким взглядом, с высшей, идейной точки зрения, с точки зрения самых дорогих и высоких для человека идей; знания человека в области предметов веры христианской должны проясняться; трудные, запутанные для естественного разума вопросы должны представляться ему ясными и понятными; воля человека должна укрепляться, и укрепляться в самом лучшем смысле, в смысле неуклонного следования святым, религиозным идеалам; чувство человека должно очищаться от всякой привязанности к низменному и направляться к более высокому, прочному и вечному. Реальное осуществление всего этого мы и видим в св. подвижниках, – в людях, которые жили исключительно жизнью в Боге, теснейшим нравственным союзом и единением с Творцом. И мы должны понимать, почему эти отцы и учители наши обладали чрезвычайною широтою, глубиною и ясностью духовного разумения, почему они имели дар даже прозрения, и притом не только в области религиозной, но и в области самых обыденных житейских вещей или исторических обстоятельств; они и в Св. Писании видели и читали гораздо больше, чем обыкновенные люди, уразумевали его гораздо глубже и яснее, чем даже ученые комментаторы: таких толкований на книги и места Св. Писания, как напр. Златоуста, по глубине и точности мысли не было и нет среди новейших ученых экзегетических трудов при всем их внешнем ученом аппарате. Отцы и учители церкви в творениях своих уясняли для нас таинственное и непостижимое, вводили нас в глубочайшие тайны религии; и понятно, почему в истории христианства время великих подвигов, высоких образцов нравственного совершенства было вместе и золотым веком развития христианского богословия; между тем и другим прямая генетическая связь: знания свои отцы церкви почерпали не из школ, а некоторые из них ни в каких школах не учились, а между тем восходили на высоту христианского религиозного ведения. Для них самих все в христианстве было ясно, явно и открыто; их собственная вера была, как говорить св. Исаак Сириянин, «верою созерцательною»³¹⁰; это не была наша «вера в невидимое, как бы в видимое, в желаемое и ожидаемое, как бы в настоящее»; это было «духовное ведение», знание его внутренним сердечным восприятием, «ощущение всего этого невидимого и сокровенного»³¹¹,–ощущение до того реальное, что «невидимое для них было видимо и неосязаемое было осязаемо»³¹²; такая наглядность созерцания составляет, конечно, идеал, доступный далеко не для каждого, – однако возможный для человека облеченного плотью. Сравнительно с нашею верою, вера св. угодников Божиих была «иная вера, не противная вере первой, но утверждающая ту веру: дотоле был слух, а теперь созерцание; созерцание же несомненнее слуха»³¹³. Понятно, далее, почему св. угодники обладали редкою неутомимостью в подвигах, часто крайне тяжелых и еле возможных, – почему все сердце их устремлено было к миру горнему, так что и на муки и на смерть многие из них шли как на брачный пир: действие Бога в сердцах их и заслоняло все труды и невзгоды здешней земной жизни, и побуждало человека потерпеть на земле, и призывало его к скорейшему соединено с Богом и миром горним...

* * *

Нигде внутренний религиозный опыт не имеет такого решающего значения в области религии, как в протестантстве во всех его разветвлениях. В каждой солидной протестантской апологетике или догматике непременно есть или параграф или целый отдел, трактующий о внутреннем религиозном опыте и значении его в деле апологии христианства. Кто, впрочем, знаком с общим духом и строем и с общими свойствами протестантских исповеданий, для того увлечение протестантизма внутренним религиозным опытом должно быть понятным. Ведь протестантизм проповедует свободу в области веры и свободу исследования религиозного; его не стесняет ни писанное слово Божие, ни предание церкви; последнее отвергается, а первое предоставляется толковать, как кому угодно; ничего принудительного в области религиозной, с точки зрения протестантизма, не должно быть; единственными мотивами в области истины религиозной могут и должны быть не какие-либо внешние данные или фактические явления, а внутренние свидетельства самой религиозной истины, внутренние убеждения самого духа человеческого. Только в протестантизме, поэтому, возможно то бесконечное разделение на исповедания, секты, школы, какие мы видим в истории его; только в протестантизме (или на почве его) возможны все «рационалистические» понимания и толкования христианства, какие породило нам новейшее время: весь этот рационализм, свободомыслие, свободоверие – в духе протестантского исповедания. Неудивительно и то, если протестантские богословы постоянно ведут речь о «внутреннем опыте», о «внутреннем озарении человека от Св. Духа». Разумеется, этот «опыт», это «озарение» выдвигаются ими не беспочвенно: ссылка делается ими на Рим.8:16; 1Ион.5:6; Гал.3:1–5; 1Кор.2:1–11 и некоторые другие места новозаветного откровения, – и высказывается, что каждому оправданному Христом от Бога подается Дух Святой, что Духом Своим Бог открывает человеку все тайное и сокровенное, что Дух свидетельствует нам о Христе и всем деле Его, что Он свидетельствует и о нашем спасении, оправдании, бого-сыновстве, что пред глазами нашими предначертан Иисус Христос, – и потому, – следует дальнейший вывод, – каждый может как угодно относиться к истинам христианским, – Дух Святой все равно озарит его. И хотя некоторые из протестантских же ученых (напр. Михаэлис) прямо признаются, что они в жизни своей никогда не замечали такого озарения их от Св. Духа, тем не менее это «озарение» протестантское богословие выставляет как факт, а ощущение человека от этого озарения уподобляет то инстинкту, посредством которого ребенок знает и находит грудь своей матери (Твестен, Толюк, Пальмер, Ницш, Франк, Пейп), то ощущению здоровья, являющемуся после перенесенной болезни (Франк, Роте, Гес, Дорнер). Основания, понятно, шаткие; на них может развиться субъективизм в самых широких его формах; на них вырождается мистицизм в самых крайних, болезненных размерах.

А с другой стороны, нигде внутренний религиозный опыт так не суживается и не обесценивается, как в католичестве. Причина и этого лежит опять в духе и строе католического исповедания. В противоположность протестантству, католичество преследует всякую свободу религиозного исследования: оно запрещает мирянам даже читать Библию, дает верующим готовую уже веру в готовых образцах и единственным авторитетом в деле веры считает только иерархию. Что же может почерпать католик из своего личного религиозного опыта, если бы он у него и был, и какое значение этот опыт мог бы иметь для него в деле исследования истин религии?

От крайностей и католического и протестантского воззрения на этот предмет мы, разумеется, далеки. Что мы высоко ценим внутренний религиозный опыт христианина, и именно опыт личный, вопреки воззрению на него католицизма, – это доказывается всеми предшествующими нашими рассуждениями и выводами. Но нельзя низводить внутренний религиозный опыт и к тому, к чему свели его протестанты. Никакому сомнению не подлежит, что не в каждом человеке Бог устрояет свою обитель, не каждому и открывается Он; не каждый, следовательно, может иметь и имеет свой личный внутренний религиозный опыт. Не есть этот опыт протестантский «инстинкт», подобный тому «инстинкту, посредством которого ребенок знает и находит грудь своей матери»; не похож он и на «ощущение здоровья, являющееся после перенесенной болезни»; протестантский «инстинкт», протестантское «ощущение здоровья» свойственны каждому человеку, каково бы нравственное настроение и достоинство его ни было; есть они даже у каждого животного существа; а истинно-религиозный «внутренний опыт» или личные внутренние переживания религиозных истин есть благодатный дар, получаемый христианином от Бога, и только христианином любящим Бога; единение с Богом, откровение Его человеку, сообщение известных благодатных даров дается только тому, кто искренно и усердно ищет того, – не желанием, не словами только, а самым делом. Говорят, что это внутреннее переживание есть «мистицизм» И протестантское «озарение от Св. Духа» есть тоже мистицизм, но это мистицизм пустой, болезненный, порожденный человеческою самонадеянностью, фантазией, мечтательностью; это – и квиетизм, порожденный пустою самоуверенностью, что Дух Святой каждого все равно озарит. Истинные религиозные переживания человека есть нечто более нормальное, более естественное и высокое в человеке, как образе своего Творца. Мистики все ищут Бога, стремятся войти в общение с Ним; но в какую форму выливается это стремление у некоторых из них, – показывает приведенное уже нами место из творений преп. Симеона нового Богослова: иной, «стоя на молитве и воздевая на небо руки свои и очи свои и ум свой, держит в уме божественные помышления, воображает блага небесные чины ангелов и обители святых;... но при этом мало по малу начинает кичиться в сердце своем, сам того не понимая; ему кажется, что делаемое им есть от благодати Божией в утешение ему»³¹⁴; есть мистики, которые не ждут откровения, как особой милости от Бога, а считают себя вправе своими усилиями достигнуть его, и затем воображают, что они достигают его, что оно уже дано им, – успокаиваются и пускаются в долгие, пустые мечтания о предметах небесных; таков специфический характер и мистики протестантской. Истинный христианин живет не такою жизнью; в нем должна расти не самонадеянность, a смирение; заниматься должен он не мечтаниями и фантазированием, а трудом и подвигами во славу Божию и для дела своего самоусовершенствования; и если бы ощутил в себе особое присутствие Божества, особое откровениe Божие, не должен успокаиваться, а дальнейшим исполнением воли Божией стараться быть достойным милости своего Творца; этим он покажет, что он образ Божий, что он осуществляет в себе и подобие Божие, что его жизнь есть именно жизнь в Боге, какою и должно жить разумно-свободное существо.

* * *

Мы начали с того, что есть два пути в деле исследования истины религиозной – путь умозрительный, рациональный, научный, теоретический, и путь опытный, нравственный, практический. То же должно быть и заключением всех наших рассуждений. Бесспорно, нравственный, практический путь или внутренний религиозный опыт есть первый способ исследования и апологии религии христианской; первый он по времени, потому что научный системы христианской апологетики с целыми сериями рациональных доказательств составляют произведение уже позднейших времен: в начальные века христианства знали апологию по преимуществу нравственную; – первый этот способ и по убедительности, – для чего достаточно наших прежних рассуждений. Впрочем нельзя лишать своего значения и второго способа апологии христианства – апологетики научной, теоретической. Ведь христианство не есть что либо только внутреннее, субъективное; это – не только вера, не только новая жизнь, принесенная нам Христом; это – и внешний, исторический, объективный факт – явление Бога во плоти и искупление нас Сыном Божиим. А отрешиться от этой исторической стороны христианства никак нельзя: только протестанты способны ссылаться на внутреннее озарение человека от Св. Духа и в надежде на это озарение к евангельской истории относиться как угодно – принимая ее в каких угодно частях или и совсем отвергая. Только протестантские рационалисты способны построять христианство без Христа Сына Божия. Без исторических фактов – явления Бога на земле, страданий, смерти, воскресения и вознесения Сына Божия христианская религия лишается всего своего значения; на этих фактах она и стоит, с ними она и связана: христианин должен верить не только в Бога, но и в посланного Им Иисуса Христа³¹⁵ в Его дело, в искупление Им рода человеческого; a воскресение Иисуса Христа из мертвых – это такая истина, что если ее отвергнуть, то тщетна будет и вера наша³¹⁶. Воплощение на земле Сына Божия, Его страдания, смерть, воскресение – все это догматы, т. е. непреложные истины веры нашей, без исповедания которых нельзя спастись: и эти догматы – не измышление человеческого ума, не какие-нибудь отвлеченные формулы, a выражение всего того, что было в действительности и записано в Писании, как в истории; и предлагается все это человеку, как готовый уже материал. Ведь на чем созидается и та новая жизнь, которая принесена нам Христом? откуда она взялась? Конечно, от того, что Христос Спаситель искупил нас, избавил нас от греха, проклятия и смерти и вложил в человеческое существо действительно новую жизнь, свободную от того, что причинил человеку грех. И везде в мире – ничтожен бывает факт, если за ним нет доброй идеи; но эфемерна бывает и идея, если под нею нет реального факта. Если же внутренняя сторона христианства усвояется больше всего путем переживания в себе новой христианской жизни, то указанные внешние реальные факты, внешняя, историческая сторона христианской религии принадлежит к числу таких теоретических истин, которые усвояются путем объективного научного исследования, подобно каждому историческому факту, который научно может быть точно исследован, установлен и доказан, и притом не только верующими в него, но и сомневающимися, и неверующими, и самими врагами его; этого преимущества научной апологии христианства нельзя забывать. Оба пути исследования и апологии христианской религиозной истины, таким образом, нужны оба они, каждый на своем месте, важны. Довериться только внутреннему религиозному опыту, пренебрегая рассудочным исследованием истин веры нашей, для иного значило бы подвергнуться опасности впасть в субъективизм, лишить себя внешнего, объективного критерия своих религиозных переживаний; a критерием таким научное, теоретическое исследование христианства может быть уже потому, что законы разума, законы логические у всех людей одни и те же. С другой стороны, опереться на одних теоретических доказательствах истинности христианства значило бы впасть в рационализм и совершенно не познать того, что такое христианство по существу, как жизнь искупленного Христом человека в Боге и во Христе. И внутренний религиозный опыт и теоретическое исследование христианства должны составлять одно, как одно и само христианство и во внешней и во внутренней своей стороне: теоретическое исследование христианства дает объективный устой нашей вере, оно доказывает, установляет, раскрывает внутренний смысл предметов этой веры, приводит их в единство и согласие между собою, уясняет безотчетный иногда требования нашего сердца, может предохранить и от ошибок; а внутреннее переживание в себе религиозных истин дает нашей вере полноту, глубину, силу и живость; предметы этой веры от переживания их в себе становятся для нас истинами понятными, конкретными, очевидными и убедительными.