Яков Амфитеатров
Чтения о церковной словесности, или Гомилетика

Оригинал 2 части

Гомилетики часть вторая. О характере церковного собеседования

XXVII. Предварительные понятия

§§ 196–197. Главный предмет второй части Гомилетики. Общее содержание сей части.

§ 196. В первой части Гомилетики мы старались измерить область истин, составляющих содержание церковного собеседования; думали подробно указать предметы, какие надлежит преподавать народу с св. кафедры, – т. е. мы пытались исследовать простой, но имеющий весьма обширное приложение вопрос: «о чём должно проповедовать, или, что должно составлять материю церковного собеседования?»

Предположив, что материя церковного исследования подробно указана или дана; что нам уже известно, о чём до́лжно проповедовать, – мы теперь естественно встречаемся с другим вопросом Гомилетическим: «как до́лжно проповедовать, т. е. какой характер^[1] должна получить данная материя в руках и устах церковного беседовника?» Исследование сего вопроса есть предмет или задача второй части Гомилетики.

§ 197. Общий вопрос о характере церковного собеседования заключает в себе три особых вопроса:

1) Каково должно быть это собеседование по внутренним качествам или по духу – внутренний характер или дух?

2) Как до́лжно выражаться в слове – внешний, литературный характер или слог?

3) Как до́лжно быть сообщаемо народу – собственно беседовательный характер, сказывание? Отсюда вторая часть Гомилетики будет состоять из трёх отделений:

Отделение 1. О внутреннем характере церковного собеседования.

Отделение 2. О внешнем характере церковного собеседования.

Отделение 3. О сообщении церковного собеседования.

Отделение первое

XXVIII. О внутреннем характере церковного собеседования

§§ 198–200. Порядок исследования о внутреннем характере. Понятие о внутреннем характере. Главные признаки.

§ 198. Св. Ап. Павел говорит: несмы якоже мнози нечисто проповедающии слово Божие, но яко от чистоты (2Кор.11:17). Из сих слов Богодухновенного проповедника, равно как из показаний опыта ясно открывается, что проповедь может иметь два направления, совершенно противоположные:

а) чистое, или истинное и подлинное;

б) нечистое или лживое и поддельное. Отсюда

Член 1. О подлинном характере церковного собеседования.

Член 2. О поддельном характере, оного.

Член первый. Подлинный характер церковного собеседования

§ 199. Положительное начало, из которого должен развиться характер церковного собеседования есть

а) дух Библии;

б) дух Церкви;

в) отношение сего духа к духу поучаемого народа.

Следственно, внутренний подлинный характер церковного собеседования состоит в точном выражении духа Библии и Церкви, относительно к духу народа, т. е. в том, когда внутренний ход, направление и значение мыслей проповеднических во всех отношениях есть ход, направление и значение Церковно-Библейское.

§ 200. Постоянный предмет, на который устремлена деятельность церковного собеседования, есть народ. Положительная цель сего собеседования есть:

а) произвести веру в уме народа;

б) возбудить любовь в воле к исполнению того, во что веруем;

в) напитать и усладить чувство или сердце предметами веры (ср. § 11).

Действие собеседования, производящее веру в уме, назовём назидательностью, возбуждающее любовь в воле – убеждением, питающее и услаждающее сердце – помазанием: тогда получим три главных признака, из коих слагается внутренний характер церковного собеседования:

1) назидательность для ума;

2) убеждение для воли;

3) помазание для сердца.

XXIX. 1. Назидательность

§§ 201–202. Понятие о назидательности церковного собеседования. Главные свойства назидательности.

§ 201. Христианская назидательность или, по точному Библейскому выражению, созидание (οἰκοδομή, aedificatio) вообще есть настроение природы и жизни Христианина по идее Христианской Религии, т. е. по духу Евангелия и Церкви. Назидательность церковного собеседования в частности состоит в том, когда оно производит в духе народа те именно понятия, мысли, чувства и расположения, каких требует дух и подлинный характер Церковно-Библейского учения^[2].

Назидательность есть главное и общее свойство церковного собеседования, относящееся и к уму, и к воле, и к сердцу слушателя. Но, как наставление, она преимущественно содействует образованию рассудка.

а) Деян.20:32; Рим.14:19; 1Кор.3:10–14; 14:3–5,12:26; Еф.2:20, 4:16, 29 и пр.

b) Толк. на Еф.4:24.

c) 1Кор.14:19, 31.

d) Еф.2:20, 14–16.

e) Еф.2:21.

f) Рим.10:14, 12:6, 7; Еф.4:11–15; 1Кор.12:3–11, 27, 28.

g) Мф.7:24–28.

h) 1Кор.14:8–11.

§ 202. Если церковное собеседование ничем иным не может и не должно назидать, как только духом учения

а) Библейского;

б) Церковного;

в) приложением сего духа к духу народа, то

а. пусть всякая проповедь будет явлением духа Библейского;

б. пусть будет составлена в духе учения церковного;

в. пусть будет приспособлена к духу и характеру народа.

Из этих простых положений, коих верность сама собой очевидна, естественно раскрываются три главных свойства назидательности в церковном собеседовании вообще:

а) Религиозность (выражение не точное; надлежало бы сказать Библейство, – но это слово у нас не употребляется),

б) Православие;

в) Народность.

XXX. а) Религиозность, или дух Библейский

§§ 203–210. Понятие о религиозности церковного собеседования. Свойства церковно-собеседовательной религиозности. Святость. Истина. Спасительность. Средства: историческое ведение Слова Божия. Психологическое ведение. Благодатное пособие.

§ 203. Религиозность, или Библейский дух церковного собеседования состоит в близости и как бы в живом подражании беседы внутренним существенным свойствам Св. Писания, – в воспроизведении духа Библейского. Когда предметы, излагаемые в церковном собеседовании, взор на сии предметы, направление и развитие мыслей общих и частных, внутренняя сила доказательств, способы убеждения, всё построение оного заставляют опытного Христинина тотчас угадывать точное сродство сего самого собеседования с духом Библии: то значит, что оно имеет в себе печать Евангелия Христова, имеет его силу и, можно сказать, его природу. Надлежит нам быть крепко убеждёнными в том, что наше витийство должно быть ни более, ни менее, как только раскрытая и объяснённая Библия. Библия есть начало и первообраз: Христианское красноречие должно быть не иное что, как естественное следствие этого начала и практическое приложение первого образа. Библия есть дух и жизнь: церковная беседа должна быть проявлением сей жизни и овеществлением сего духа (Ин.6:63. ср. 1Кор.2:4; 2Кор.3:6; 4:2). Слово Божие есть семя или зерно (Мф.8:31:32; Мк.4:30; Лк.8:18): Церковная словесность должна уподобляться обширному древу, произрастающему из сего святого семени. Словом: вся Церковно-Христианская словесность должна осуществлять собою превосходное и многозначащее сравнение Искупителя: Подобно есть царствие небесное (учение Евангелия) зерну горушичну, еже взем человек всея на селе своём: еже малейше убо есть от всех семен: егда же возрастет, более всех зелий есть, и бывает древо, яко npиumu птицам небесным и витати на ветвех его (Мф.13:31–32). Что церковное собеседование может быть живым подражанием Слову Божию, доказательством служат огромные творения Отцов Церкви, которые все исполнены духа Евангельского; а что без подражания Евангелию не может быть оно Библейски-назидательным, это само собою очевидно.

§ 204. Что составляет в Слове Божием существенные черты назидательности, которым должно подражать церковное собеседование? Писание вообще учит нас:

во-первых, тому, что свято само в себе и священно для человека;

во-вторых, тому, что истинно само в себе и веруется в правду со стороны человека;

в‑третьих, тому, что благо само в себе и спасительно для человека.

Таким образом, Евангельская святость, Евангельская истина и спасительность суть отдельные черты назидательности, заимствуемые собеседованием от Слова Божия^[3].

§ 205. Слово Божие называется святым потому что, происходя от Всесвятого, оно как всецелым содержанием, так и образом воззрения на предметы, тоном, внутренним направлением отрешено^[4] от земного и чувственного, всё устремлено к небесному и Божественному, и всё туда устремить желает. Мы, говорит Апостол, не духа мира сего ^[5]. Та же духовность и отрешённость от земного и обыкновенного, тот же особый собственно Библейский взор и суждение о предметах, то же устремление к горнему и Божественному, какие видим в Слове Божием, составляют Библейскую святость и в церковном собеседовании. И когда сие последнее проникнуто духом святыни Евангельской: тогда оно есть живое подражание Слову Божию; когда же в беседе нет сего духа: тогда она есть оскорбление святого Слова Божия. Христианскую проповедь Св. Павел называет священнодействием благовествования Божия; но какое это будет священнодействие, когда мы станем проповедовать истины Писания не в наученных Духа Святого, но в наученных человеческих премудрости словесах, когда духовное и святое станем излагать не духовно, а по плоти и по духу мира^[6]?

§ 206. Слово Божие есть истинно потому, что свято, и свято потому, что истинно, как истинен и верен Сам даровавший оное. Верен Бог, говорит Св. Павел, что слово (проповедь) наше к вам не было то да, то нет! Ибо Сын Божий Иисус Христос, проповеданный у вас нами, не был да и нет но в Нём было да (ибо все обетования Божии в Нём да, и в Нём аминь); – так как утверждающий нас с вами во Христе, и помазавший нас, есть Бог, который и запечатал нас, и положил залог Духа в сердца наши (2Кор.1:18–22). Как здесь, так и в других местах Богомудрых посланий своих Св. Апостол Павел определяет:

а) высочайшую степень достоверности, какую имеет истина Евангельская,

b) отрицательный характер истины проповеднической,

c) положительный характер.

Степень достоверности. Истина Евангельская до того истинна у Апостола Павла, что проповедуя её, он не боится предстать со своею проповедью на суд Самого Бога и сказать: она не была и не есть у меня то да, то нет, она есть единое и всегдашнее да. Не боится предстать на суд собственной совести, которая у истинного Праведника так же строга и правдива, как суд Божий; не опасается изыти на суд пред совестью учеников своих и пред совестью целого мира; наконец он не страшится предать анафеме не только себя, но даже Ангела с небес, если бы сей Ангел стал благовестить что-либо иное, не согласное с истиною Евангелия Христова. Аще мы или Ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет (Гал.1:8:9).

Отрицательный характер: когда Апостол рассуждает о свойстве своей проповеди, он свидетельствуется Богом и совестью народной, что в его слове не было и нет, по изъяснению Св. Златоуста, ни подделки, ни заблуждения, ни хитрости и лицемерия, ни ласкательства, ни иронии, ни обмана, ни скрытности, никаких побуждений нечистых и корыстных^[7].

Положительный характер: Проповедь Апостола есть учение доброе, учение здравое и степенное, учение Самого Господа Иисуса, есть искренность и чистота Божия. Несмы, говорит, якоже мнози нечисто проповедающе (корчемствующе по Св. Златоусту) Слово Божие, но яко от чистоты, но яко от Бога, пред Богом, во Христе глаголем^[8]; – т. е. всё, что проповедуем, мы проповедуем так, как бы проповедуемое нами сию же минуту заимствовали мы от Самого Бога; все излагаем так, как бы говорим в видимом присутствии Самого Господа, и Его представляем Слушателем и Судию предлагаемого нами учения; беседуем так, как бы устами нашими беседовал Сам Христос, в устах Которого не обретеся лесть (1Пет.2:25). Та же высочайшая степень достоверности, тот же отрицательный и положительный характер Евангельской истины, какой излагает Апостол, должны владычествовать и в целой области церковного собеседования. Если же в нём нет сего характера: то оно отнюдь не есть подражание духу Библейскому.

§ 207. Всяко Писание, говорит Св. Ап. Павел, – Богодухновенно и полезно есть ко учению, ко обличению, ко исправлению, к наказанию еже в правде, да совершен будет человек Божий (2Тим.3:16). Следст., всё Писание для того и существует, чтобы спасать и усовершать человека; а потому всё оно и в целом и в частях проникнуто и напитано духом спасения. Оно учит для того, чтобы спасти; угрожает и даёт обетования небесных благ, судит и умоляет всё для того, чтобы спасти. Отсюда церковное собеседование только тогда бывает живым подражанием Слову Господню, когда в нём живёт и по всем направлениям движется дух спасения^[9]. Не в том дело, чтоб дать народу обширные сведения о предметах веры, питать любознательность, возбуждать охоту к подробным исследованиям: но в том, чтобы умудрить всякую душу Христианскую во спасение. «Проповедуй всё то, что может спасать; проповедуй для того, чтобы спасать; проповедуй так, чтобы вернее достигнуть спасения». Исполнение этого простого правила может сообщить слову Церковному дух Библейский.

§ 208. Есть ли у проповедника действительные средства – сделать своё собеседование живым явлением духа Библейского? Можно указать на три способа:

1) способ опытный,

2) психологический,

3) благодатный.

Способ опытный (empiricus) состоит в историческом познании Слова Божия, т. е. в постоянном чтении Библии, изучении важнейших мест на память, в постоянном размышлении об истинах Библейских, в совещаниях с наилучшими и благочестивейшими толкователями Слова Божия, каковы преимущественно Отцы Церкви. Сие средство, не смотря на то, что сообщает одну поверхностную опытность, может, однако дать церковному собеседованию тон и направление Библейское. По сему-то бл. Августин увещевает изучать Писание на память даже в таком случае, когда бы мы не умели хорошо понимать смысл оного. Si non intellectu, tamen lectione. Сей великий Учитель древности говорит, что от знания Слова Божия на память человек, малый по дарованиям природным, не имеющий великой способности слова, заимствует себе рост и величие от великих мужей Библии, от Священных Писателей (Христ. Наук. кн. 4. стр. 249, 250). Иероним советует не выпускать Библии из рук даже тогда, когда сон смыкает вежды чтущего. Tenentem te sacros codices somnus obrepat, et cadentem faciem pagina sacra suscipiat. У Св. Златоуста Библия есть не только наставница души нашей, но и врач её. «Покажи, – говорит, – больную душу твою Павлу; призови Матфея; пошли за Иоанном: узнай от них, что до́лжно делать с этою больною. Они точно скажут, и ничего не утаят от тебя: ибо они не умерли, но живут и всегда говорят. Призови Пророков: эти врачи не требуют награды ни за свои труды, ни за лекарства, ими приготовляемые (на Мф. Бесед. 74)».

§ 209. Впрочем, можно знать Писание исторически, на память, – и не всегда уметь пользоваться им, как до́лжно и когда надобно. Посему кроме исторического нужен ещё способ психологический. Он состоит в точнейшей сообразности духа проповедника с духом Писания. Другими словами: церковное собеседование только тогда может быть живым явлением духа Библейского, только тогда может развиться из оснований живого и действенного Слова Божия: когда сами проповедники вполне проникнуты духом Евангелия; когда дух Библия есть как бы лично и нераздельно их дух, и жизнь, и чувство. Свойство и характер слова всегда есть результат, отражение души говорящего: какова последняя, таково и первое. Душа проповедника в свою очередь должна быть результатом, – отражением духа Библейского. Святое, Истинное и Спасительное Библии должно не только проникнуть, но и воссоздать дух пастырский. При оном Святом, Истинном и Спасительном проповедник должен как бы забыть собственную душу и двигаться одним духом Писания. Без этого нет беседы, вполне выражающей дух Писания; потому что нельзя выражать того в беседе, чего нет в Беседовнике.

§ 210. Психологический способ весьма верен и действителен, но сам по себе он не возможен: чтобы привести его в действии, необходим способ благодатный, т. е. просвещение ума и сердца проповеднического благодатью Св. Духа. Ибо только Дух Божий дарствует духу человеческому точную сообразность с духом Писания; даёт сочувствие с сим последним; сообщает некое ясновидение истин Библейских, при котором проповедник всегда находит в Слове Божием именно то, что в известном случае и при известных обстоятельствах, особенно ему и его слушателям нужно; живее сознаёт мысль и истину в таких Библейских изречениях, который он давно знал; и тысячекратно повторял, но о внутренней жизни и свете которых вовсе не догадывался. Вообще только под условием благодатного озарения свыше^[10] церковное собеседование может быть живым выражением духа Библейского; и, напротив, без благодатного озарения беседа, хотя бы она вся состояла из одних слов Библейских, будет только набор текстов.

XXXI. б) Православие

§§ 211–217. Необходимость сего свойства. Свойства Православия общие и частные. Православие беседы Библейские. Православие догматическое. Православие практическое. Православие обрядовое. Средства.

§ 211. Церковь Христова, находясь на земле, находится в непрестанной борьбе или воинствует. Она по существу своему всегда была, есть и пребудет, едина и неизменна; но члены её, по разномыслию и пристрастию человеческому, впоследствии разрознились и доныне делятся на многие отрасли или секты, более или менее удалившиеся от святого корня своего. Писание, основа истинной Церкви, одно и то же в целом мире Христианском; но изъяснение сего Писания сделалось, по различию вероисповеданий, весьма разнообразно, – в одном месте истинно, во всех других иногда принуждённо, иногда пристрастно, часто лживо и клеветливо на Слово Божие. Основание одно, и инаго никто же, говорит Апостол, может положити паче лежащаго, еже есть Иисус Христос; но одни назидают на сем основании злато, сребро, камение честное, а другие дрова, сено, ^[11]. И здесь-то живо надобно помнить слова Апостола, от лица всей Церкви возвещаемые всякому проповеднику: аще мы, или Ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет… Яко же предрекохом, и ныне паки глаголю, аще кто благовестит вам паче, еже приясте, анафема да будет (Гал.1:8:9).

§ 212. Дух и учение Православной Церкви нашей суть те же самые, какие в Св. Писании (Послан. Патриархов Член. 2); различие только в том, что истины Слова Божия в учении Церковном являются в обширнейшем размере: определены, разделены, приведены в систему, развиты. (Православн. Исповед. Част. 1. вопрос 86). Поэтому и общие свойства Православия, кои должно выражать церковное собеседование, суть те же самые, что в выражение духа Библейского. Ту же святость, ту же истину, и спасительность обязана выражать Церковная беседа касательно Православия, какие она обязана раскрыть касательно Слова Божия.

Частные свойства Православного собеседования вытекают из духа Православной Церкви касательно её учения о различных главнейших её предметах и учреждениях. Отсюда

1) Православие Библейское;

2) Православие догматическое;

3) Православие практическое и

4) Православие обрядовое и Каноническое.

§ 213. Под Православием Библейским в церковном собеседовании разумеем непременную обязанность сего собеседования толковать Библию именно в таком духе, в каком толкует и объясняет её сама Церковь Православная (Посл. Патриарх. Чл. 2). Она не позволяет частному уму делать произвольные толкования; она сама заведует и поверяет изъяснение членов своих, сама определяет образцы, руководства для Православного истолкования Слова Божия. Их-то церковный беседовник и должен держаться во всей точности и простоте. Проповедники много согрешают, если в проповедях от своих домашних источников уклоняются к источникам чуждым, прельщаясь их учёностью или тонкостью. Такого прельщения особенно должны опасаться молодые проповедники, и особенно в нынешнее время, когда толкований иностранных появляется так много, и многие из них так заманчивы, что, не имея твёрдого Православия в душе, весьма легко можно соблазниться ими.

§ 214. Церковное собеседование бывает Православно-догматически тогда, когда оно в раскрытии Догматов Веры не прибегает к посторонним воззрениям, к выдумкам разума естественного, к недоказанным предположениям; но изъясняет сии догматы по духу и учению своей Церкви, со всею точностью и чистотой, с благоговением, правильности и твёрдым убеждением, должным истинной и святой Вере, содержимой Православною Церковью, т. е. изъясняет их

1) для той же цели, для какой исповедует их Св. Церковь;

2) так, как излагает их Св. Церковь, не давая им ни

а) обширнейшей, ни

b) теснейшей сферы^[12]; но

с) всё и всюду утверждая yа одних церковных основаниях (срав. § 27); не отступая не только от мысли церковной; но, даже не изменяя тех выражений и положений, кои Церковь обыкла соединять с таким или другим догматом, например, ипостась, единосущие, Трие суть Един Бог и проч.

§ 215. Практическое Православие церковного собеседования имеет тоже общее основание, какое находится в Православии Библейском и догматическом, т. е. изъяснять всю систему практических истин именно в таком духе и направлении, в каком принимает и раскрывает её Св. Церковь Православная. В частности же церковная беседа бывает практически Православна тогда, когда она или

а) своё нравоучение истинно соединяет и верно выводит из рассматриваемого ею того или другого догмата Православного; или

b) наоборот, когда, полагая в основание своё предмет практический, истинно и верно возводит к тому догмату, который ему сроден. Соединяя таким образом дух догмата с духом практики церковной, беседа с одной стороны спасает себя от уклонения в систему нравственности разума естественного, с другой получает характер по преимуществу церковный;

с) когда беседа раскрывает практические истины с благоразумною строгостью и с благоразумною же снисходительностью, по оной заповеди Апостола: обличи и умоли со всяким долготерпением;

d) когда с особенным старанием и ревностью внушает уважение к правилам церковным^[13], и побуждает к точному исполнению сих правил;

е) наконец, когда не только сама не подаёт ни малейшего повода к практическому разномыслию, но и все практические ереси постыждает основательным и неопровержимо точным разъяснением тех практических положений, на коих практические^[14] еретики основывают свои еретические мнения.

§ 216. Обрядовое Православие церковного собеседования состоит в том, когда оно представляет, обряд учреждением священным и неприкосновенным, так что нарушение оного почитает отвержением догмата; когда в изъяснении обрядности церковной водится духом священной древности^[15], верою и преданиями времён Апостольских и Отеческих; когда посему не верует искусительному духу новейшего времени, почитающему древнее устаревшим^[16], не сообразным, будто бы, с нынешним состоянием человечества, с его образованностью и утончением.

§ 217. Чтобы не ввести себя и других в заблуждение касательно истин веры, само собою разумеется, проповедник должен во всей полноте, обширности и основательности знать Православное учение своей Церкви, должен быть Отечественным Богословом в истинном смысле сего слова. Именно:

1. Он должен изучить твёрдо весь круг Богословских наук по системам, какие признаны Церковью за Православные; и дабы главные истины всегда иметь в памяти, на виду, должен в виде таблицы или чего-либо другого извлекать и представлять краткое содержание Православного учения, весьма точно у некоторых старинных Богословов наших именуемое Зерцалом Православного Исповедования Веры.

2. Кроме систем проповедник должен знать Символические книги своей Церкви, обыкновенно называемые образцами веры; (оттуда и Православие определяется сообразности мыслей и учения нашего с образцами веры).

3. Должен основательно знать учение разных иноверцев, особенно в таком случае, когда паства проповедника находится в каких-либо сношениях с лицами другого исповедования, – должен знать для того, чтобы в нужде не быть безответным, и чтобы предостерегать слушателей своих от склонности к чуждому учению. Много есть непокорных пустословов и обманщиков, говорит Святой Павел, каковым должно заграждать уста (Тит.1:9:10). Но здесь же проповедник должен помнить и другое правило Апостола: Глупых изысканий, и родословий, и споров и распрей, о законе удаляйся; ибо они бесполезны и суетны (Тит.3:9).

В раскрытии и доказывании истин, содержащихся в учении Церкви, проповедник преимущественно должен основываться:

1) На яснейших местах Писания, кои сама Церковь приводит в подтверждение своего учения;

2) На преданиях церковных и Писаниях Отцов Церкви, который должны быть для проповедника как бы вторым Писанием;

3) На постановлениях и правилах Соборов, коим церковь неуклонно следует в продолжение всех веков Христианских;

4) На церковных Богослужебных книгах, кои суть не что иное, как учение Церкви, изложенное в песнях и молитвословиях;

5) На образцах (libri symbolici) и поучительных церковных книгах, одобренных Св. Правительствующим Синодом, и определённых для всеобщего употребления;

6) Проповедник преимущественно должен подражать Отечественным проповедникам, каковы, например, Св. Димитрий Ростовский, Тихон Воронежский, Платон, Михаил и проч.

7) Но все эти средства суть только механические. Проповеднику нужно высшее и действительнейшее пособие. Церковь, в своём Православии, управляется Духом Св. и состоит под невидимою главою – И. Христом. Дух Божий даёт ей премудрость и жизнь; руководит её, спасает от уклонения в неправославие. Но сему и проповедник, желающий быть Православным, паче всего и прежде всего, должен искать себе помощи, просвещения и правоты словес от Св. Духа. Только при содействии Св. Духа Божия не уклонишься ни на десно, ни на шуее.

XXXII. в) Народность

§§ 218–224. Народность в смысле обширном, или всенародность беседы. Народность беседы в смысле теснейшем. Отношение беседы к духу законов и постановлений Верховной Власти. Отношение беседы к коренному духу и характеру целого народа. Отношение к духу и характеру паствы. Отношение к духу времени. Средства быть своенародным и своевременным.

§ 218. Одно из отличительных свойств Христианской Веры есть всенародное проповедание оной. Учение Евангелия не есть изобретение какой-нибудь школы, или секты, не относится к одному какому-либо народу, или к одному классу в народе; но есть достояние всего человечества, дарованное для спасения всех и каждого. Потому оно есть учение всенародное, потому же оно в самом начале всенародность, всемирность объявило постоянным своим характером. Шедше научите вся языки. Еже глаголю вам во тме, рцыте во свете; и еже во уши слышите, проповедатисе на кровех (Мф.10:27). Во всех языцех подобает проповедатися Евангелию (Мк.13:10). Церковное собеседование как проповедь, основанная на Евангелии, в свою очередь должно быть всенародным. Под всенародностью в обширном смысле разумеется эта общегодность, эта повсюдная назидательность, по которой Христианское витийство внутреннею чистотой и святостью своего содержания, непререкаемой истинной учения, полнотой и основательностью доказательств, ясностью, силой и убеждением слова является равно торжествующим и победоносным во всяком народе, во всякое время, ни мало не завися и не подчиняясь духу сего последнего; одинаково пользует и располагает к спасению не упорного Иудея и здравомыслящего Язычника, Католика и Протестанта, вельможу и поселянина. Таково Христианское витийство Отцов Церкви, распространившееся в целом Христианском мире, переводимое на разные языки, изъясняемое в храмах и училищах народов разных вероисповеданий, и в красоте своей никогда не стареющееся, не увядающее. Таковы творения некоторых новейших проповедников, в разных странах мира переводимые и читаемые с великою пользою для Христианских душ. Поэтому и всякий Учитель Церковный должен проповедовать так, чтобы проповедь его могла не постыдно явиться пред целым светом; и чтобы везде, где бы ни сделалась она известною, все тотчас могли узнать её и сказать: проповедь Христианская, – все могли бы ею назидаться. В этом её всенародность. (Ср. § 206).

§ 219. Но проповедник обыкновенно действует в одном каком-либо гражданском обществе, к которому принадлежит он рождением, воспитанием, сыновством Церковным, – целою жизнью; действует в одном определённом кругу общества, и в одно известное время, или век. Отсюда и Церковное витийство его должно быть назидательно главным образом тому народу, обществу и веку, в коем он живёт и действует. Этим определяется народность церковного собеседования в смысле теснейшем. Именно: народность церковного собеседования состоит в ближайшем отношении духа сего собеседования к духу и характеру соотечественников проповедника. Главные требования, определяемые понятиям народности, суть:

1) отношение церковного собеседования к Верховной Власти Самодержавной;

2) отношение к коренному духу и характеру народа вообще;

3) отношение к той именно части народа, где проповедник действует;

4) отношение к тому времени, в которое действует.

§ 220. Ничего нет сладостнее и священнее, а с другой стороны ничего необходимее, как то, чтобы проповедник, будучи органом Бога Вседержителя, Коего слово проповедует, был вместе органом Верховной Власти в Христианском Государстве (Ср. § 72, 73). Кто поучает народ не так, как требуют Отечественные Законы сей Богоучреждённой Власти: тот не назидает спасение ближних, а губит и развращает народ. Особенно Русский проповедник должен Православие и Самодержавие сделать нераздельными в своих поучениях, потому что в нашем отечестве правое учение Веры и неприкосновенность Самодержавной Власти всегда составляли главное основание народной жизни, были силою Государственною. Русь Православная-Самодержавная, – это характеристически наименования нашего Отечества, завещанные нам верными предками нашими. Вера, Царь, Отечество, и прежде служили и теперь служат главнейшими – нераздельными побуждениями у нас к благочестивой и вместе героической деятельности народной. Отъявленный враг Церкви судится, как Государственный преступник, а противник Самодержавной Власти в свою очередь поражается анафемой от Церкви. Следственно положение: учи народ в духе Православия, – должно быть весьма тесно связано с другим равносильным положением: учи народ в духе Законов и постановлений Самодержавной Власти. Наше витийство будет народным только тогда, когда оно согревает и оживляет коренную любовь Русского народа к Престолу; питает и возбуждает родимое уважение народа к Монарху; учит благочестиво повиноваться воле и Законам Венценосца; когда производит или лучше поддерживает уже готовую живейшую и беспредельную веру и преданность той истине, – «что наш Государь есть Монарх Самовластный, Который никому на свете о своих делах ответа дать не должен; но силу и власть имеет Свои Государства и земли, яко Христианский Государь, по Своей воле и благонамерению управляти». (Слова Петра Великого в Уставе Воинском 1716 Марта 30, Артикул 20 толков.).

§ 221. Лучшее и блистательнейшее торжество Христианского красноречия состоит в том, – замечали мы не однократно, – чтобы дух Веры и Церкви сделать духом и характером народа. Но для достижения, или, по меньшей мере, для приближения к этому торжеству проповедник должен постоянно иметь в виду коренной дух и природный характер того народа, которому возвещает он глаголы живота вечного. Свойство и характер народа есть как бы материя, как нечто данное, что проповедник обязан образовать по точному духу Писания и Церкви Православной. Но нельзя какую бы то ни было материю привести в известную форму, когда свойства сей материи вовсе для нас не известны. Посему-то намеревается ли проповедник пересоздать, или воссоздать нравственный быт народа на основании Веры, – в том и другом случае ему необходимо знать, что именно в духе народном надлежит поддержать и укрепить, что разрушить и искоренить, как несообразное с духом Религии Христовой. Конечно, учение Веры, основанное на Слове Божием, как зерцале человечества, назидает и рождает верных чад Богу само собою, не завися от временных или местных отношений и обстоятельств; но надобно же знать, как это учение приспособить и сделать удобоприемлемым народу. Видим в Евангелии, что Сам Спаситель, в преподавании небесных истин, соображался с состоянием своих слушателей. Ап. Павел также неоднократно объявляет, что одним преподавал он твёрдую пищу, а другим млеко, или начатки, – простейшие истины Евангелия. Млеком вы напоих, пишет он Коринфянам, а не брашном: ибо не уможасте, но ниже ещё можете ныне: ещё бо плотстии есте (1Кор.3:1:2. Ср. Евр.5:12–14). И в другом месте: Всем бых вся, да всяко некия спасу. Сие же творю за благовестие, да сообщник ему буду (1Кор.9:19–23 и 1Кор.10:23:24). Явно, и всякий проповедник должен, – соблюдая общий характер церковного собеседования – повсюдность оного, – действовать сообразно нравственному состоянию своего, им поучаемаго народа. Положенье: «поучай так, чтобы учение Веры было доступно духу и характеру народа» – не требует доказательств^[17].

§ 222. Нужно проповеднику знать характер целого народа, но совершенно необходимо понимать свойство и состояние той именно части народа, где он действует постоянно, т. е. необходимо знать дух и характер той паствы, которая вверена проповеднику для воспитания учением Веры. Здесь главнейшие обязанности Церковного Учителя состоят в том,

1) чтобы он в поучениях своих первоначально предлагал такие предметы, которые вполне сообразны степени развития умственных и нравственных сил у своих слушателей;

2) чтобы хорошо постигая добрые их качества душевные, эти преимущественно качества возвышал и облагораживал духом Религии; проповедовал сперва такие добродетели, к которым слушатели от природы своей больше расположены, и которые нужнее им по их нравственному и житейскому состоянию, а потом постепенно руководил бы их уже к высшему совершенству Христианскому;

3) чтобы осуждал и искоренял те именно пороки, страсти, предрассудки, глупости, поверья, суеверия и т. д., какие находит у своих слушателей, а не навязывал бы им заблуждения, начитанных в книгах, или слышанных в школе и проч.;

4) чтобы способы убеждения и раскрытия истин заимствовал из их общественного и домашнего быта, из взаимных их отношений и житейских обстоятельств, из того круга вещей, кои у них всегда пред глазами, и с коими они свыклись в обращении;

5) чтобы – где нужно и прилично – умел пользоваться умными народными присловьями, благочестивыми, или, по крайней мере, невинными обычаями и привычками, и из всего, что видит, извлекал повод к наставлению;

6) чтобы, наконец, в порядке предметов и мыслей своих соблюдал строжайшую связь и последовательность естественной Логики.

§ 223. «Зная дух и характер своего народа и паствы, знай также дух и свойство своего времени, и по сему духу направляй тон и характер своего собеседования». Это также не последнее требование, которому проповедник обязан удовлетворять по возможности. Ибо дух народа всегда находится в тесной связи с духом своего времени, характер первого более или менее зависит от характера последнего. Знаменитейшие проповедники и Учители Церковные всегда строго наблюдали за направлением своего века, и усиленно боролись с господствующими в нём склонностями, страстями и заблуждениями; так что из проповеднических творений, может быть, лучше, чем из сочинений другого рода, можно извлекать и определять дух и характер того или другого времени. Творения Златоуста, Григория и Василия в Греции, Св. Димитрия, Феофана и Яворского в России – суть выражения современного сим проповедникам состояния общества. Оттого и красноречие их было так сильно и убедительно, что верно приспособлялось к потребностям современников. Равным образом и каждый проповедник должен быть современным зрителем дел человеческих и их нравственным судиею: должен наблюдать движения и происшествия своего века не как политик, но как блюститель веры, страж добродетели и нравственности Христианской. Так в веке эгоизма и холодных расчётов себялюбия проповедник должен быть живым органом чистой и бескорыстной любви Христианской; в веке безверия должен возбуждать силу и потухающей в народе дух святой Веры; в век безразличия или индифферентизма должен безбоязненно стоять и защищать достоинство и святость Евангельского учения и Православия Церковного; в дни всеобщего разврата нравственного обязан возвещать чистоту и строгость Христианской добродетели. Вообще проповедник обязан дух своего времени поверять духом Религии; а вследствие сего возвышать и благословлять то, что в первом сообразно с последним; порицать и опровергать то, что в характере времени противно характеру истинной Веры и Церкви Христианской. Если в этом отношении выполняет он свою обязанность: то его собеседование бывает современным, и сам проповедник есть лицо своевременное.

§ 224. Есть ли действительное средство быть своенародным и своевременным? Есть; т. е. прежде всего, надобно родиться таковым. Мы говорим: «можно изучать душу народную и современную потребность её». Точно, но мы должны также сказать, что гораздо необходимее разгадывать её, чем изучать^[18]. Где ж эта разгадка? В душе народной и современной её нет; потому что душа народная сама часто не знает своих потребностей, и сама ищет, – кто бы ей разгадал её саму для себя. Всякой писатель, особенно всякий наставник народный в себе и чрез себя только может раскрывать существенные свойства и потребности народного духа. Будь сам, например, Русский душою, – в этом заключается тайна всеведения для Русского проповедника, – всеведения, которое откроет ему дух целого народа, разгадает существенные потребности его, даст верную идею проповедническую, даст подлинные способы развития той идеи, и потому сделает его собеседование своенародным и своевременным. Лучшие писатели народные, конечно, не из одних книг почерпали ведение о характере народа своего; – нет, – они сами организованы были по этому характеру; он весь отражался в них, и дух народа был их духом лично, нераздельно. Оттуда и слово их было, или есть слово, язык, речь, мысль и дух целого народа. А отсюда и народность этого слова, его назидательность и непобедимая сила над современниками.

Если что может хорошо настроить в проповеднике народную душу, так это два деяния: одно – воспитание в подлинном духе народа, другое – опыт целой жизни.

Первое должно начаться с лона матерня, в доме родительском, и продолжаться в школах на одних и тех же началах и основаниях. С первою земною пищей, т. е. с молоком матерним дитя должно принять в свою душу эту живую любовь к своему Отечеству, эту веру в его достоинство и доброту, эту преданность родному Царю, Престолу и Церкви, которые созидают будущего истинного сына Отечества. Воспитаны школы не только не должно ослаблять, под каким-бы то ни было видом, но напротив обязано святым долгом поддерживать, укреплять, прояснять и оживлять начало домашнего воспитания, если только сие последнее направлено точно в духе народном.

Второе: – опытность должна сводить проповедника со многими случаями в жизни, содействующими познанию людей, должна водить его из дома в дом, от одного человека к другому для верных наблюдений над всем; должна часто поставлять его в критические обстоятельства, дабы познание было живее, опыт ощутительнее.

XXXIII. 2. Убеждение воли

§§ 225–230. Основание Христианского убеждения воли. Психический или духовный способ убеждения. Христианское начало сего способа. Средства: Библейское. Церковное. Опытные средства.

§ 225. Наука много указывает средств для убеждения воли. Все эти средства (их излагают Риторики и Логики), конечно, доставляют в известных случаях знатную пользу умеющим пользоваться ими. Не смотря на то, надобно согласиться, что свойство и сила истинно Христианского убеждения не слишком много зависят от искусства и науки. Оно не состоит ни в возбуждении страстей, ни в изобретении доводов хитрых и ослепляющих своим блеском и нечаянностью, ни в диалектических тонкостях и ловкости различных приёмов эстетических, ни в знатной Риторической фигуре и т. д. И слово моё, говорит Апостол о методе своего преподавания, и проповедь моя не в препретельных (παϑητικόις страстных, убедительных) человеческия премудрости словесех (доводах человеческого искусства и науки): но в явлении духа и силы (1Кор.2:4). В чём же состоит это духовное и сильное убеждение воли, так хорошо известное Апостолу?

На волю действует только воля; духовная сила воли, которою обладает действующий, преодолевает и влечёт к своей цели волю тех, на кого устремлено действие. Отсюда и характер истинно Христианского убеждения воли есть ни больше, ни меньше, как подлинный характер истинно Христианской воли в самом проповеднике. Убеждает тот, кто сам убеждён; убеждаете сильно, духовно, Христиански, если сила и дух Божий пересоздали, укрепили, двигнули на святую деятельность Христианскую волю его. Христианская воля, укрепляемая верою, сильнее всякой другой воли (Мф.17:20); и потому убеждает только тот, кто обладает ею, – говорит ли он много или мало, или даже совсем не говорит. Знаем из опыта, что у человека сильного духом, одно слово: так, не так, мгновенно убеждает; знаем также, что одно мановение руки повелевает, один взгляд или известное положение чела запрещает, умоляет, предсказывает^[19].

§ 226. Таким образом, единственно верный способ действования на волю других есть способ психический или душевный. Надобно чтобы проповедник сам имел волю крепкую, мужественную, облечённую характером священного величия и владычества духовного. С другой стороны он необходимо должен утверждать между собою и своими слушателями те же духовно-родственные отношения, тоже нравственное влияние, какое находится у достопочтенного отца с детьми, или у добродетельного семьянина с его семьёй, или у благочестивого и умного учителя с его учениками. Ибо сии отношения сами по себе уже суть красноречивое убеждение воли; часто они самую простую речь делают гораздо убедительнее, чем самое пылкое и искусное витийство без них^[20].

§ 227. Какое начало Христиански-психологического действия на волю других? Как цель собеседования церковного, в отношении к воле, есть возбуждение Христианской любви (§ 11) так начало и основание психического действия на волю есть Христианская любовь к человечеству. Она есть союз нравственного совершенства, образовательница характера собственно Христианского; она же есть источник совершенств и в слове Христианском. Бл. Августин говорит: и люби, – и делай, что хочешь; мы можем сказать: и люби – и говори, что хочешь; ибо при этом условии все слова твои будут убедительны. Св. Павел даёт нам превосходный урок, когда с рассуждением о дарах духовных, коими назидается Церковь, соединяет рассуждение о любви, и, полагая её началом, различные степени служения церковного связует и освящает понятием об истинной любви Христианской. По Его учению, можно иметь слово мудрости, можно получить слово знания, дар разных языков, истолкование языков; можно быть Апостолом, пророком, учителем, в Церкви Божией; можно беседовать, как Ангел: но всего этого недостаточно для истинного убеждения. Ищите, говорит Он, лучших даров, и я покажу вам путь ещё превосходнее (1Кор.12:1, 7–10, 28–31). И этот превосходнейший путь есть любовь. Если я, – учит вселенский святой Учитель, – говорю языками человеческими и Ангельскими, а любви не имею: то я медь звучащая, или кимвал звенящий (слово моё пусто, оглушает слух, но не касается воли и сердца). Если имею дар пророчества (дар проповеднический), и знаю все тайны, и имею все познания, и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви; то я ничто, хотя бы говорил я восторженным тоном пророческим. Таким образом, где нет любви Христианской, там нет жизни Христианской, а равно нет и слова истинно Христианского. Следственно, если хотите быть убедительными: то сперва достигайте любви; а потом с ревностью ищите и даров духовных, особенно же того, чтобы пророчествовать (проповедовать). Ибо кто пророчествует, тот назидает церковь (1Кор.13:1–2, 14:1–4). Характер истинной любви Христианской к человечеству, описанный Апостолом (13:48), весьма точно может быть применён и к характеру духовного истинно Христианского убеждения воли. Как в любви, так и в, Христианском собеседовании должна господствовать эта долготерпеливостъ и тон милосердый, не завистный, не бесчинный, не раздражительный, этот радостный и глубоко доверчивый взор на истину, по которому сама истина, даже строгая и неприятная развратному уму, делается достолюбезною сердцу слушателя и пленяет волю его в послушание себе. Кто говорит о предметах веры и добродетели Христианской, проникнутый и одушевлённый любовью: тот благовествует в собственном смысле этого слова, – т. е. всякую истину передаёт душе других, как благую и радостную весть, которою не может не услаждаться самое грубое чувство. Она для него есть Евангелие. Словом: истинно-Христианская любовь к человечеству есть единственная постижимая нам тайна психического действования на волю других.

§ 228. Главнейший Христианский источник душеведения есть для проповедника, прежде всего, Церковно-Библейское учение о природе человека. Мы знаем уже, что это ученье изображает человечество с двух сторон:

а) показывает, каково человечество есть,

б) каково должно быть (§§ 6–9. и пр.).

Из Библии и церковных книг проповедник должен извлечь самый верный образец человечества падшего и человечества возрождённого, и беспрестанно иметь его пред глазами, как мореплаватель непрестанно смотрит на компас. С этим пособием проповедник может убедительно действовать на волю каждого человека, какова бы ни была сия воля. Ибо мы должны знать, что между человеком, изображённым в Библии, и человеком действительным есть тайная неразрушимая связь; последней всегда узнаёт себя в первом, только бы представить ему ясно и определительно этого первого^[21].

§ 229. Кроме Библейского учения о человеке, у проповедника-пастыря есть ещё церковные средства узнавать душу и природу человеческую, – средства, сколько удобные, столько же важные, действительный, характером Божественным облечённые. Это – некоторые из Таинств Церкви, – особенно исповедь. Не говорим о той неоценённой выгоде, которая сим Таинством возвращает жалкому грешнику его потерянную правду, его убитую суетою и нравственным злом душу; это само по себе должно быть всякому известно. Но Таинство покаяния есть вместе важное средство, с помощью которого проповедник легко может знать и видеть душу многих людей^[22].

§ 230. Если нужны другие проповеднику живые, практические опыты и наблюдения над душою народа: то и для этого должность проповедника-пастыря доставляет много верных средств и благоприятных случаев. Проповедник может и обязан «за всяким своим прихожанином смотреть – говорит книга о должностях Пресвитеров приходских (Лист 40–56, 57) – всякого состояния надзирать, и знать совершенно и как бы на длани расписанное иметь: здрав ли пребывает о Благодати Божией, или болит грехом, и каким именно, и как давно, и сколь опасная болезнь, и какого именно лекарства требует. Чего учинить Пресвитер без надзирания и без испытания нравов и обхождения и преподания всякому наставления приличного, не может; ибо нет лекарства на все болезни одного». Св. Златоуст учит: как радетельный хозяин в дому своём знает, чего надобно всякому: так и пастырь всех нравы и дела и обхождения должен испытать, дабы, какое кому лекарство потребно, подать могли, – утешение, кому утешение, – запрещение, кому потребно запрещение (in Math. Homil. IX). Посему-то Пресвитеры не должны думать, будто в церкви только место учению; и то в недельные только и праздничные дни; ни как, но – по примеру Павла Апостола – должно наставлять и в церкви и по домам (Деян.20:20) обще всех и каждого (Деян.20:31; 1Фес.2:11), день и нощь (Деян.20:31), благовременно и безвременно (2Тим.4:2). Во всяких домовых собраниях, в коих Пресвитеру быть случается, как-то: при поминовениях, при Елеосвящении, и просто при посещении больных, а паче при исповеди и приобщение Святыми Тайнами умирающего, и других подобных тому случаях, тщательный Пресвитер не должен упускать, чтобы там полезных как больному, так и собранию приличных поучению и бесед не сделать; чем и дом тот сделает церковь, и, предложив пищу духовную больному и собранию оному, не будет в числе окаянных тех пастырей, о которых Ап. Иуда, аки перстом указуя на таковых, написал: «сии суть в любвах (на обедах) ваших сквернители, с вами ядуще, без боязни себе пасуще; облацы безводни» и проч. (Иуд.1:12)! Обязанность пастыря водит его повсюду, и заставляет присутствовать при всех важнейших событиях в жизни Христианина. Вот ему и училище для душеведения, – живое, опытное, самое надёжное^[23].

Но обращаемся опять к своему началу, – к просвещённой любви Христианской. Она есть лучший учитель душеведения. Человека познаем чрез человека, т. е. чрез себя и сквозь себя; того познаем лучше, к кому имеем сочувствие или симпатию; того знаем совершенно, кто с нами одно по духу, чья душа есть верное отражение нашей души и наоборот. Истинная любовь приводит нас в живое сочувствие с целым человечеством; ею становимся мы одно с ним; иначе она была-бы вовсе не возможна для нас; ибо нельзя того любить, в чём не вижу и не могу видеть живого образа и подобия меня самого. Отсюда истинная любовь Христианская есть источник внутреннего ясновидения, созерцающего нравственные потребности и состояние других; сама же она есть следствие помазания от Святого, сообщающего избранному нравственное некое всеведение.

Перейдём к Помазанию^[24].

XXXIV. 3. Помазание

§§ 231–247. Понятие о Помазании. Содержание главы. Евангельская Благодать или приятность. Животворность слова помазанного. Питательность. Трогательность. Строгость пророческая. Возвышенность и быстрота. Глубокость. Власть и сила слова Апостольского. Кротость отеческая. Простота. Искренность. Обилие слова помазанного. Разнообразие. Признаки действия слова помазанного на слушателей Практические замечания для молодых проповедников.

§ 231. Слово помазание (χρίσμα) вразумительнее для нас на иностранном, нежели на отечественном языке нашем; ибо оно есть тоже, что Христианство, и помазанный есть, слово в слово, Христианин, памазанец или припомазанный, по выражению Преосвященного Палладия Рязанскаго (поуч. Час. 3. поуч. Катех.). Следственно, в приложены к церковному собеседованию, помазание вообще означает, что оное собеседование всё напитано в нём духом Христианским.

Источник помазания, по учению Св. Иоанна Богослова^[25], есть Дух Св. имате помазание от Святаго. Плод помазания от Духа есть Христианское всеведение: весте вся, т. е. глубокое, истинное и живое ведение всех предметов веры и деятельности Христианской, опытное, а не изученное познание всего того, что относится к спасению всех и каждого. Дело помазания есть учить: то само помазание учит вы о всем. Оно

а) внутренне учит вообще всякого истинно верующего истинному Христианству; оно

b) учит внутренне самих учителей или проповедников Христианства в частности;

а главный характер сего учения и там и здесь один – всеведение. Т. е. помазанный проповедник лучше всех знает

а) то, что̀ до́лжно проповедовать, и

b) то, ка̀к до́лжно проповедовать приспособительно к духу и характеру слушателей, – лучше всех знает, когда и где быть глубоким, где простым, где кротким, где строгим и т. д.

Дух Божий даёт ему уста и премудрость, которой не могут противиться или отвещати вси противляющияся (Лк.21:13). Отсюда всё, что есть прекрасного и святого в Церковной Словесности, чего можно желать и о чём непрестанно до́лжно молиться – всё то зависит от помазания^[26]. Оно одно сообщает жизнь и подлинный характер и истинной назидательности и истинному убеждению воли.

В ком есть помазание, тот, хотя бы и ни кого не учил, и сам ни чему не учился, весьма ясно может различать истинно Христианское назидание в проповедях от произведений рассудка естественного, систематически образованного, истинное чувство благочестия от природной чувствительности; в образцовом слове по искусству, а не по духу, найдёт меньше достоинства, чем в простой, но действительно Христианской речи. И для проповедника не тот критик страшен, который разбирает слова его по правилам учёной критики; но тот, который умеет сказать: «в проповеди есть, либо нет духа Христианского».

§ 232. Как Помазание есть дар благодати Божией: то и слову помазанному, в Писании и в церковных книгах, усвояется вообще характеристическое наименование слова благодати^[27]. Сия благодать в Евангелии преимущественно является духовною приятностью и сладостью слова, и есть благодать Евангельская; у Пророков выражается преимущественно тоном строгости и грозного обличения, и есть строгость Пророческая; у Апостолов преимущественно получает характер власти, необыкновенного величия и достоинства, и есть власть и сила слова Апостольская; у Отцов Церкви и в книгах Богослужебных преимущественно оказывается тоном кротости, умиления, и есть кротость Отеческая. Таким образом, главные свойства слова помазанного суть:

а) благодать Евангельская,

б) строгость Пророческая и власть Апостольская,

в) кротость Отеческая.

Частные свойства: благодать Евангельская с необыкновенною приятностью соединяет

а) животворность,

b) питательность слова,

с) трогательность.

Строгость Пророческая и власть слова Апостольская, оставаясь строгостью, что само собою понятно, преимущественно оказывается

а) достоинством и глубиною мысли,

b) возвышенностью взора.

Кротость Отеческая обнаруживается:

а) в простоте,

b) обилии,

c) откровенности,

d) разнообразии слова.

Будем каждое из сих свойств рассматривать отдельно; но при отдельном рассматривании того или другого свойства не будем разделять источников и образцов, совокупно ссылаясь на Евангелие, Послания, Пророчества, творения Отцов Церкви. Хотя мы и разделили разные свойства помазанного слова на особые разряды; но это нужно только для общности взора на предмет исследуемый, а в существе дела почти нет особых порядков. Та же приятность и животворность, какую видим в Евангелии, есть и у Пророков, Апостолов, Отцов; та же строгость, глубина, возвышенность, который мы отнесли к Пророкам и Апостолам, есть и в Евангелии и т. д.

§ 233. Благодать слова помазанного означает, как сейчас было замечено, духовную приятность и сладость Евангельскую. В чём состоит её сладость? Это показал сам Спаситель, когда в Синагоге Назаретской прочёл место из книги Пророка Исаии: Дух Господень на Мне, его же ради помаза Мя благовестити нищими, посла Мя исцелити сокрушенные сердцем,.. проповедати лето Господне приятно (Лк.4:18–20). Благовествовательность вообще, т. е. сообщение истин отрадных, дух утешения для сокрушённых сердцем, возвещение свободы от греха в частности, – это делает слово помазанное неизреченно приятным и сладостным. Благодать слова помазанного в языке церковном выражается также словом медоточным, сладкоглаголанием, сладкословием, сладкоречием и проч. Чтобы ощутительнее представить понятие о духовной приятности слова помазанного, какою она является у помазанных проповедников, прочтём историческое свидетельство о витийстве Св. Златоуста: «Толикая благодать от уст его изливашеся, яко вси послушающе не можаху насытитися сладких словес его: того ради мнози скорописцы проповедуемое Иоанном слово на хартиях писаху, и друг другу, преписующе, подаваху: на трапезах же и на торжищах учения его прочитоваема бяху: а инии учахуся из уст, аки Псалтири, словесем его. Тако бяше сладкоглаголив Ритор, и всем любезен Учитель, яко не бе ни един во граде, иже бы не желал слышати Иоанна беседующа. И егда ведяху народи, яко хощет беседовати Иоанн, вси стекахуся с радостию в церковь … и тщахуся, да не лишат себе ни единаго словесе, исходящаго из уст его: тщету бо велику вменяху быти, еже не слышати когда медоточнаго того языка». Вот факт, который изъясняет понятие о характере духовной приятности в слове. Она питает и услаждает сердце слушающего; она делает слово любезным чувству, легко и дружественно действующим на душу; слушаешь много и долго, и всё ещё желаешь слушать с радостью, и утраченное слово почитаешь тщетой великою.

§ 234. Первое действие благодати Евангельской, заключающейся в слове помазанном, есть животворность сего слова: Глаголы, еже Аз глаголю, говорит Спаситель, дух суть и живот суть (Ин.6:63). Как слово помазанное сообщает жизнь тем, на коих устремлено его действие?

Это объясняет Св. Апостол Павел, говоря о слове Божием: живо слово Божие, и действенно, и острейше паче всякого меча обоюду остра, и проходящее даже до разделения души же и духа, членов же и мозгов, и судительно помышлением и мыслям сердечным (Евр.4:12). Здесь видим отрицательное действие слова помазанного: проникая туда, где есть черта, разделяющая душу от духа, плотское от духовного, оно приводит душу в живое сознание о самой себе, представляя ей, что она не такова, какова должна и может быть; что все её мысли и чувства подлежат суду, следственно, вся жизнь её есть – ветхая, греховная. Но живое сознание неестественного, греховного состояния есть уже начаток жизни благодатной; ибо сознавая худшее, желаешь лучшее. Положительное действие изображает тот же Апостол, когда говорит: слово Христово да вселяется в вас богатно, во всякой премудрости учаще и вразумляюще (Кол.3:16). Проникая в душу, делаясь её внутренним учителем и судьёй, слово помазанное приводит её в живое сознание о том, какова она должна и может быть; о том, что её подлинная и истинная жизнь есть только жизнь Евангельская. Представляя образец сей жизни^[28], слово помазанное производит в душе живое стремление к оному образцу; и тогда все силы духовные получают направление истинно Христианское. В этом состоит животворность слова помазанного.

§ 235. Мало того, чтобы дать жизнь: надобно ещё поддержать её питанием. О слове Божием прямо сказано, что оно питает и поддерживает жизнь духовную: не о едином хлебе жив будет человек, но о всяком глаголе, исходящем из уст Божиих (Мф.4:4; Лк.4:4). Сии слова древнейшего в мире Законодателя (Втор.5:21) Спаситель повторял тогда, когда, после сорокадневного поста в Иоарданской пустыне, взалкал. То же находим в книге; древнего мудреца Израильского: Да научатся сынове Твои, говорит, их же возлюбил ecu Господи, яко не рождения плодов питают человека, но слово Твое Тебе верующих соблюдает (Прем.16:26). Буквальный смысл приведённых мест показывает, что в слове Божием есть не только духовная, но как бы некая физическая сила питания. Оно насыщает душу точно так же, как обыкновенный хлеб насыщает тело; оно же, при известных условиях, насыщает душу так, что и для тела надолго не нужна бывает пища и питие телесное. Ибо тело бывает крепко и здорово, не чувствует ослабления сил, когда душа насыщена словом. Поэтому в Св. Писании слово Божие сравнивается то с мёдом и сотом, то с молоком, то с твёрдою пищей, с пивом и брашном. Слово помазанное есть живая отрасль слова Божия: поэтому и в нём есть сила питания; оно из семени своего не только возрождает душу и даёт жизнь внутреннему человеку нашему, но постепенно и преемственно служит для него пищей и питием, бывает нежно и мягко, как молоко и манна, в младенчестве нашего внутреннего человека; бывает пищей твёрдою и сильною в мужеском возрасте; бывает пивом, веселящим дух, в старчестве духовного человека^[29].

§ 236. Евангельскую благодать в слове помазанном везде сопровождает умилительность – тон трогательный, как бы молитвенный, рождающий в сердце святую печаль по Богу. Слово помазанное отзывается некоей священной скорбью даже в тех местах, где оно восхищает нас сладостными надеждами на лучшую будущность; ознаменовано чувством спасительной грусти даже и там, где изображает блага вечные, описывает полное наслаждение и радость человека. Боже сердца моего, Боже, часть моя во век! Когда прииду и явлюся лицу Твоему?.. Увы мне, яко продолжися пришествие мое на земли! Сии подобные воздыхания составляют род господствующего и постоянного тона во всяком слове помазанном, какой бы ни был предмет этого слова.

Тон умиления и трогательности есть собственный тон Евангелия (Ин.14–18). Его называют грустно Евангельскою, высокою меланхолией, и почитают душой Христианского красноречия. Но то же умиление и священная грусть являются преобладающими в песнопениях церковных, – не только в таких, которые направлены к выражению печальных событий (постная Триодь, чин погребения), но и таких, которые имеют предметом своим светлые торжества Христианские (вечерняя Служба в день Пятидесятницы, разные молебствия, даже самая торжественная песнь: Тебе Бога хвалим). Этот же тон господствует и в поучениях Отцов Церкви^[30].

Тону умиления и духовной печали всего естественнее тихость, печальное спокойствие; почему он и не возмущает души, а только размягчает её; умиряет, настраивает к тихому, хотя и глубокому размышлению, после которого человек обыкновенно произносит со вздохом кроткие и тихие восклицания: ах! о! и проч. Способность слова помазанного приводить человека в тихую задумчивость и саморазмышление, – сия способность и есть то, что называется трогательностью. Впрочем, тихое умиление переходит иногда в жесточайшую скорбь; и тогда слово помазанное приемлет тон скорби необыкновенной, раздирающей душу^[31]. Иов, со своими страданиями, есть крайняя степень страдания целого человечества; Иов, со своею книгою, есть крайняя степень скорби, проявленной в слове человеческом.

§ 237. Пламенная ревность к благочестию, непреодолимое желание спасать непокоривых братий своих, – часто заставляет помазанного принимать тон строгий и обличительный. Сей тон изменяется по свойству случаев и заблуждений, против которых помазанный направляет своё слово. Он имеет вид дружеского выговора, или отеческого увещания, когда слушатели не слишком ожесточены, и впадают в погрешности как бы невзначай, не с намерением. Отзывается лёгкою и добродушною иронией^[32], когда проповедник не находит нужным прямо нападать на заблуждения народные. Имеет вид мимоходных замечаний, – обличения представленного в общих чертах, – когда нужно бывает не исправлять действительные пороки, а только предостерегать от них, и побуждать к ревностнейшему исполнению своих обязанностей. Но он же бывает, грозен, и, даже ужасен, – когда пастырские увещания остаются без действия. Слово помазанного бывает слово суда и прещения, – когда ожесточение народа и бесчувственность его доходят до крайней степени^[33]. В последнем случае тон обличительный преимущественно встречается у Пророков, почему и можно назвать его строгостью Пророческою в слове помазанном. Не прихоть, не произвол заставляет помазанного быть строгим и неумолимым; нет, прежде чем другим изрекает суд и горе, он сам снедается внутренним горем. Горе мне, аще не благовествую (1Кор.9:16–17). Может быть, он и хотел бы удержать грозное слово своё: но он сам не может снести внутреннего огня, который снедает его. «Сказал я сам себе, – говорит древний Пророк, – не воспомяну имени Господня, ниже возглаголю ктому во имя Его: но вот бысть в сердцы моем яко огнь горящ, палящ в костях моих, и разслабех отвсюду, и не могу носити» (Иер.20:9). И тогда говорит он себе, готовясь обличать народ непокоривый: «Горьким словом моим посмеюся, отвержение и бедность наведу, яко бысть в поношение мне слово Господне, и в посмех весь день» (Иер.20:7–8).

§ 238. Слово помазанное с духом грозного обличения соединяет необыкновенную возвышенность, когда то нужно бывает; настраивается на тон священной поэзии. Не в высокопарных выражениях, не в страстной фигуре, даже не в чрезвычайно высокой мысли заключается тайна высоты в слове помазанном; нет, она сокрыта в духе помазанного; слова могут быть просты, мысли обыкновенны: но высок дух проповедника, являя необыкновенную силу свою в простых и повсюдных формах, вместе с собою восхищает и слушателя в ту область созерцаний, мыслей и чувств, где сам обитает в минуты выспренней деятельности своей. Что проще тех слов и истин, которые Даниил изрекает смущённому духом Валтасару? Но читая описание пиршества, и слушая Пророка, обличающего царя и пирующих с ним, невольно переносится мыслью в чертоги Вавилонского владыки, невольно чувствуешь трепет колен царских, и как бы видишь это ужасное манѝ, фекѐл, фарѐс, которое вместе с решением Пророка, решает судьбу злосчастного, но развратного Монарха (Дан. 5:3–6, 14–28)^[34].

§ 239. В слове помазанном есть глубокость мыслей, чувствований и истин, касающихся веры и добродетели Христианской, – глубокость, имеющая признаки Христианского всеведения; и если помазание, понимаемое в смысла обильного духовного просвещения, отнесём к тем Учителям Церкви, которым усвоено имя помазанных: найдём, что сии Учителя действительно обладали некоторым всеведением в предметах духовных. Ибо они говорят о сих предметах так, как будто всё знают, и сами все испытали. Когда Св. Златоуст изъясняет Послания Павловы: ощущаешь, что он как бы лицом к лицу беседует с самим Апостолом; и не напрасно Прозорливец уверяет, что он видел беседу Павла с Иоанном в те минуты, когда последний писал свои толкования на Апостольские творения. Когда Ефрем Сирианин оплакивает падшую природу человеческую и возбуждает к покаянию: сознается, что он постиг и проник созерцанием всю глубину падения. Когда Макарий Великий рассуждает о действиях благодати в душе, или о происшествиях в мире духовном: он рассуждает так, как бы сам всё видит и знает. Когда Св. Димитрий Ростовский учит о внутреннем человеке: он ясно созерцает его; когда изображает страдания Господа: он весь объят ими и терпит их в себе. Когда Иоанн Лествичник, Максим исповедник, говорят о Христианской любви: они живут ею, и знают её, как собственную мысль. Когда благочестивый Тихон Воронежский явления мира вещественного представляет образами предметов духовных: он сам ясно видит те и другие, и созерцает точное между ними отношение. Когда древний Пророк обращает прозорливый взор свой на людей: он видит судьбы того или другого народа в настоящем, прошедшем и будущем. Пред ним постоянно проходят племена и народы, царства, города, храмы и религии в различных видах и символах; и бывает с племенами и народами так, как видит Пророк. В слове помазанном не бывает мечтательных представлений, теоретических догадок, ложных видений фантазии; в нём явление истины, которая заставляет слушающего или читающего углубляться в размышление; и чем более он углубляется, тем обширнее раскрывается пред ним сфера сей истины, тем более он открывает новых сторон в предмете; что собственно и есть глубокость.

§ 240. Глубина, возвышенность, строгость, в соединении с другими нравственными качествами, сообщает помазанному слову силу и власть Апостольскую, посредством которой оно владычествует над силами духовной природы нашей, распределяет и устраивает их, повелевает или, – одни; возвышает, другие унижает, смотря по их достоинству. Видимое помазание, совершаемое над древними Царями, означало величие и могущество их, сообщало им дух силы и крепости. Когда мы вспомним, что Апостолы и Учители первых времён Христианства победили мир не силою оружия, но силою проповеди: то не трудно согласиться, что и помазанному слову приличен характер царственного величия и могущества. И оно имеет сей характер; потому что оно борется и побеждает волю нашу, которая, обыкновенно, одарена необычайным упорством и силою противиться добру. Слово помазанное прямо сказывает и учит, не опасаясь, что истина его будет подорвана; редко доказывает, никогда не предполагает, но просто полагает; потому что его положения истинны, тверды и равны себе, – сами по себе суть и начало и доказательство, против которых нельзя спорить. Это и сообщает слову помазанного характер царственный, власть Апостольскую над волею других. Характером власти, достоинства и силы Апостольской особенно отличаются Послания Св. Ап. Павла, – что, по свидетельству самого же Павла, заметил ещё один из современных его критиков. Послания рече тяжки (важны, имеют необыкновенное достоинство и власть) и крепки (сильны) 2Кор.10:8–10^[35].

§ 241. Одно из величайших совершенств слова помазанного есть то, что в нём все самые разнообразные тоны и направления состоят в величайшей гармонии; самые противоположные крайности являются в некотором родственном отношении, не разрывают связи, а утверждают её; сходятся для того, чтобы взаимно себя объяснять, усиливать и поддерживать для достижения предположенной цели. Так дух строгости Пророческой и власти Апостольской является в нём нераздельно с духом кротости отеческой, – по которой в самых резких обличениях открывается самое глубокое и живое участие помазанного к опасному положению обличаемых; в неумолимой укоризне выражается непреодолимая любовь к укоряемым; в гневе и горечи слова обнаруживается глубочайшее сострадание и болезнь сердца об окаменении сердца у грешника. Bсe древние Пророчества, начинаясь строгим обличением, излагая строгие суды Божии на нечестивых, обыкновенно оканчиваются утешением. Bсe послания Апостольские за обличением всюду представляют тихое отеческое увещание. Если в строгих обличениях слово терзает и разрушает: то в увещаниях оно помазует и зиждет. Посмотрите на Спасителя в ту минуту, когда Он обращается к Фарисеям с вопросом: достоит ли в Субботу добро творити, или зло творити? Можно ли представить что-нибудь умилительнее, как выражение лица Его, когда Он воззрел на врагов своих со гневом и вместе скорбя об окаменении сердец их (Мф.3:1–5)? Tе же самые Учители Церкви, которые предписывают проповеднику самые строгие правила касательно обличения нечестия, – те же самые завещают ему учить народ с великою кротостью; обращаться с ним, как с больным; носить его в недрах своих, как доилица носит дитя своё. Св. Златоуст не учительством называет, а губительством всегдашнюю кротость в обращении с учениками. «Еже с кротостию присно ко учеником беседовати, – говорит он, – не учителево, но губителево есть и супостатное». Но тот же Св. Учитель, вместо строгости, гораздо чаще убеждает слезами и молениями. «Восплачуся, – говорит, – многих, прежде согрешших, не просто согрешших, но не покаявшихся. Помысли Апостольскую добродетель, когда ни едино в себе сведый о чуждих плачется злых, и о согрешениях других человек смиряется. Cиe бо нам паче учительство есть, еже тако соболезновати ученическим злополучиям, еже рыдати и плакати о язвах слышателей». Вот наставление Св. Игнатия Богоносца Священномученику Поликарпу Смирнскому: «Всех подъемли, якоже и тебе Господь, всех на себе носи в любви… Всех немощи носи, яко совершенный подвижник; идеже больший будет труд, тамо и прибыль большая. Добрых учеников возлюбиши, – несть тебе благодарения; паче подвизайся упрямых кротостью покорить. Не всякая рана врачуется одним лекарством; острое елея возлиянием умягчай».

§ 242. Отеческая кротость обыкновенно располагает к простоте беседы, – к одному из лучших и необходимейших свойств церковного наставления. Простота слова помазанного происходит

а) из простоты Христианства, или тех истин, коим верует Христианство, и из коих оно образуется;

b) из живого и глубокого ведения Христианских истин, коим обладает помазанный беседовник. Кто совершенно знает истину и глубоко убеждён в её непререкаемом достоинстве: тому не естественна темнота и хитрословие;

с) от Христианской невинности и простоты характера^[36], свойственного всякому помазанному проповеднику. Помазанный не потому прост, что выражает мысли свои простыми и общеупотребительными словами; не потому понятен, что говорит ясно, определённо, логически, – хотя и это есть неотъемлемое достоинство его: по потому он прост, что передаёт нам себя самого всецело таким, каков он есть; разделяет себя со всеми, и всем сообщает себя в подлинной своей частоте и безыскусственности. Кроткий дух его до того умягчается и расширяет себя, что легко может применяться к каждому из слушателей, и как бы преображаться в каждого из них. Отсюда возникают два неподражаемых свойства слова помазанного, по-видимому, противоположные:

а) истины самые высокие и непостижимые легко и свободно принимаются от слушателей разумевающей верою, и принимаются с тем именно убеждением, какое имеет беседовник;

b) истины обыкновенные и общеизвестные получают характер необыкновенный величия и важности, получают особенную силу внедряться в сердца, и такую полную образность, что, будучи однажды выведены из ряда обыкновенных вещей, они никогда не могут потеряться из взора слушателей^[37].

§ 243. Всегдашняя спутница простоты есть искренность или сердечность (cordialitas), – вид и полнейшее раскрытие простоты. В отношении к беседовнику, она есть слово сердца его или слово от сердца; в отношении к слушателям, она есть слово в сердце (in animum) и в сердце (in animo). В Св. Писании часто употребляется прекрасное выражение: говорить в сердце, вещать в сердце^[38]. Применяя cиe выражение к слову помазанному, можно объяснить его так: слово помазанное сообщаясь нам, перестаёт быть для нас словом внешним, от других переходящим; оно есть внутреннее слово наше, не требующее никаких изъяснений, потому что его толкует нам совесть наша^[39]; мы не можем ему противоречить, потому что оно – наше слово; мы напротив покоряемся ему с любовью и доверием, потому что оно само есть слово от любви и для любви Христианской. От того оно постоянно сопровождается нужными обращениями, частым повторением слов, выражающих дружество, братство и проч. Эти обороты, употребляемые беседовниками: братия мои, возлюбленные, други, дети мои, – не суть одна холодная форма, – нет, – их внушила Христианская любовь и простота, дабы упростить слово и обращение со слушателями. Тот напрасно употребляет их, в ком нет ни любви, ни простоты; они холодны в устах его, и мы чувствуем, что употребляя их, он делает неприличие.

§ 244. Простота и искренность естественно располагают помазанного к живому и полному излиянию мыслей и чувств своих. Оттого язык помазанных проповедников с неизъяснимою сладостью и простотой соединяет великое обилие в слове. Обилие слова выражается в Писании и книгах церковных уподоблением источнику или реки воды живой. Веруяй в Мя, якоже рече Писание, от чрева его истекут реки воды живы, говорит Спаситель о учении Евангелия, обильно преподаваемом проповедниками, просвещёнными Духом Божиим (Ин.7:38–39; Деян.2:17–18). Прозорливый старец, слушавший Св. Ефрема, видел, что слова текли из уст его, как источник. «Видев же старец, видевый видение, – повествует церковная книга, – яко Ефрему даша Ангели свиток написан внутрь – уду и вне – уду; и востав заутра, слыша Ефрема, учаща люди, и яко источник бе текш из уст его». Видение древнего Пророка, под видом воды, потока, реки, изображающее обилие благодати в царстве Мессии, – изображает также характер слова помазанного в отношении к обилию. Это слово течёт, иногда, быстро, аки шум поточный, его же не прейдут; но чаще изливается тихо и спокойно, и тогда сравнивают его со струёй благодати. Оно бывает чисто, как свежая вода, светло аки кристалл, так что всякий может в нём видеть свою физиономию нравственную. Оно прохлаждает и оживляет душу грешника, палимого зноем страстей. Оно возращает в сердце св. чувства и желания, как при потоке растут и зеленеют добрые древа. И живо будет всякое, на неже аще придет река, – тамо живо будет. И на брезе ея оба полы, всякое древо ядомое не обетшает у нея, не оскудеет плод его, новости своея первый плод принесет, ибо воды их сия от святых исходят, и будет плод их в снедь, и прозябение их во здравие (Иез.47:9–2).

§ 245. Трудно изъяснить все свойства и действия слова помазанного в надлежащей подробности и точности; потому что оно весьма разнообразно; изменяется по свойству изображаемых им предметов, по различию определённых целей, по характеру слушателей, по тону обстоятельств местных и временных, даже по духу и характеру самого проповедника. Впрочем, как бы ни было направлено, и куда бы ни было устремлено, но оно всегда приходит кстати; приходит в своё время, к своему месту; и всякий, внутри себя, слышит спасительное действие его именно в такой степени и свойстве, какие необходимы каждому по различию существенных его потребностей нравственных. Учит ли помазанный? Слово его в высшей степени бывает назидательно. Убеждает ли? Оно бывает сильно и победоносно. Если обличает: то обличение производится со властью. Если угрожает: то угроза слова нередко наводит ужас на слушателей, ещё не совсем потерявших нравственное чувство. Если умоляет: то умоление бывает трогательнее и действительнее прещения. Слово помазания бывает просто и умилительно там, где поучаемый имеет нужду в отеческих советах и увещаниях; бывает возвышенно и грозно как слово Пророческое, когда надобно производить суд над развращением народа; бывает тихо и спокойно, как действие росы или елея, когда нужно врачевать слишком больные и раздражительные раны грешного сердца; бывает пламенно, когда есть необходимость сокрушить жестоковыйную и застаревшую в грехах душу. Ангельскою пищей питал ecu люди Твоя, говорит древний мудрец к Богу о манне Израильской, и уготован хлеб с небесе послал им без труда, всякое услаждение в себе имеющий, и ко всякому сличный вкушению (сообразный требованиям вкуса у каждого). Существо бо Твое, сладость Твою к сыном показоваше, и угождая единаго коегождо воли, якоже хотяше, превращашеся^[40]. Манна, посылаемая Израилю в пустыне, принимала такой вкус, какого желал вкушающий; преображалась в вид такой или иной пищи, какой требовала не только нужда, но, можно сказать, прихоть каждого из сынов Израиля. Так слово помазанного приспособляется к вкусу всех и каждого, т. е. действует, так или иначе, смотря по силам, способностям, нравственному или гражданскому состоянию, существенным потребностям каждого слушателя. Оно животворит и питает душу именно тем, что ей нужно и приятно. Оно же остаётся безвкусным, и ещё более, – оно судит и погубляет иногда, но только тех, кои сами себя решительно обрекли на погибель упорством своей воли.

§ 246. Признаки действия, производимого словом помазанным, обнаруживаются не в том, когда слушатели восхищаются витийством проповедника, хвалят его искусство и ловкость, говорят много доброго и обольстительного для его самолюбия и славы; – нет, если цель бесед ограничивается только похвалами беседовнику, то к нему относится оное горе, о котором говорит Спаситель в Евангелии: горе, егда добре рекут вам человецы! Слово помазанное тогда оказывает истинное и ему одному свойственное действие на слушателей, когда оно всё вполне падает на их сердце; когда погружает их в глубокое размышление и внутреннее беспристрастное рассматривание самих себя; когда в беседе проповедника находят они беседу собственной совести, научающей и судящей их. Где вещает помазанный, там народ не волнуется, но стоит тихо и в некоем самораздумье; по окончании слова идёт домой не разговаривая, не занимаясь ни чем посторонним, а только слагая слышанное в сердце своём. Те из слушателей, которые, по своему нравственному состоянию, подверглись сильнейшему влиянию слова помазанного, выражают силу его над собою глубокими вздохами, решимостью переменить жизнь свою, искренними слезами раскаяния; потому что и сам помазанный часто увлаживает слово своё обильными слезами молитвенными. «Не признак, не доказательство слова сильного, – говорит Бл. Августин в своей науке Христианской, – когда проповеднику воздают громкие похвалы и частые рукоплескания; ибо то же самое действие производят и остроты языка простого, и красоты слога умеренного. Напротив возвышенное (помазанное) слово тяжестью и силою своею задушает хвалебные клики, но выдавливает искренние слёзы… Проповедуя в Мавританской Кесарии, я узнал о надлежащем действии моих поучений не тогда, когда слышал одобрительные голоса народа, а тогда, как увидел на глазах его слёзы. Клики народные показывали, что мои слушатели понимают меня, и что я нравлюсь им; а слёзы их свидетельствовали, что они точно убеждены мною. Много знаю я и других опытов, что истинное действие слова на слушателей выражается не похвалами проповеднику, а глубокими вздохами, иногда слезами, и наконец, переменою образа мыслей»^[41]. Св. Златоуст часто сам повторял в своих беседах: плачу, болезную, сетую, сокрушаюсь; часто и в слушателях своих видел сокрушение и слёзы. Говоря поразительное слово своё против зрелищ, он посмотрел на своих слушателей и растроганным голосом сказал: «вижу, что, при словах моих, некоторые поражают себя в чело (от сокрушения)!» Но он никогда не почитал слова своего сильным и истинно полезным, как скоро слышал себе похвалы за оное. «Что мне пользы в ваших рукоплесканиях, – говорил он Антиохийцам? Что пользы в похвалах и восклицаниях? То мне похвала, если вы все, вам внушённое, исполняете на деле»^[42]. В Антиохии было около ста тысяч жителей, которые огромными толпами стремились в храм слушать Св. Златоуста; бывала чрезвычайная теснота, чрезвычайное многолюдство, а Иоанн имел слабый голос. Несмотря на то, во время его проповеди так было тихо, как будто в пустыне, как будто в храме обитал один голос Иоанна. Так народ был углублён в себя при слушании беседы! Тишина иногда нарушалась, но чем? Антиохийцы, приведённое в живое сознание своих пороков, поднимали громкий плач и рыдание^[43]. Сокрушались не только Христиане, но даже еретики и язычники, слушая Учителя Христова^[44]. Какое действие произвела на слушателей первая проповедь Апостольская? Огромная толпа народа от всего языка, иже под небесем, представительница, можно сказать, целой вселенной, приходит в изумление и волнуется, подобно морю, на площади Иерусалимской. Среди неё Св. Пётр возвышает голос свой, – и волнение утихает; не слышно смеющихся, разговаривающих, как это было прежде. Проповедник глубоко вводит слушателей в самих себя, – и когда он сказал им последние слова речи своей: сего Иисуса, Егоже вы распясте; – когда уже замолк голос Апостола: кажется, они всё ещё слушают его; слово стало в души их и внутри каждого беседует. Народ глубоко тронулся, не может прийти в себя, и в горести сердца, в недоумении, как будто после внезапного удара, спрашивает только: «что нам делать, братие?» Слышавше же умилишася сердцем, и реша к Петру и прочим Апостолам: что сотворим, мужие братие (Деян.2:36)?

Вот истинное действие слова помазанного, и вот высочайшее торжество Христианского собеседования!^[45]

§ 247. Но мы напрасно будем теряться в исследованиях о свойстве и силе слова помазанного; напрасно будем ограничиваться бесплодным удивлением проповедникам помазанным, если сами не имеем духа помазания. Если где, то именно здесь, теория подобна столпу на большой дороге; может только немо показать путь, сама не подвигаясь и других не подвигая ни взад, ни вперёд. Видим, что в слове помазанном везде дух, и всё дух, видим, что оно образуется не вне, а внутрь, не внешними пособиями теоретическими, а внутренним озарением души от Духа Божия, силою и действием благодати. Итак, всё внимание проповедника должно быть обращено внутрь себя, – на свою душу и характер. Себя он должен первоначально очистить, обновить, и сердце своё сделать храмом Духа Святого; внутри себя должен почувствовать и слышать слово Духа, как слышали оное в себе древние Пророки. Тогда и внешнее слово его будет явлением духа и силы, или будет словом помазания. Как бы мы ни рассуждали, сколько бы ни изучали Христианство теоретически; но оно, во всех отношениях, есть таинство для не возрождённых; его нужно познать опытно; а опытно познает только истинно верующая душа, по действию Божию, которое есть сияние небесного света в откровении и силе духа^[46]. Послушаем, что говорит опытный и глубокий знаток Христианства о просвещении от Духа помазания: «Наука и знание не помогают при страстях, и не могут отворить дверь, заключённую пред лицом чистоты. Если же страсти отнимутся от души: то ум просвещается и становится в чистой области природы, и не имеет нужды в исследовании, ибо ясно созерцает блага, находящиеся в его области. Как внешние наши чувства не по науке и не чрез исследования ощущают существа и вещи, представляющиеся им, но каждое из сих чувств естественно и без исследования ощущает встречающуюся себе вещь: (ибо нет учения, посредствующего между ощущающим и ощущаемым; слепому сколько бы ни говорили о славе солнца и луны, о хоре звёзд и сиянии дорогих камней, – он по одному только названию их принимает; также и судит о них и понимает красоту, которую они имеют; но познание его и рассуждение далеки от удовольствия видеть их): так думай и о духовном созерцании. Ибо ум, созерцающий сокровенные тайны Духа, если находится в естественном своём здравии, то ясно созерцает славу Христову, и не исследует, не учится, но наслаждается удовольствием созерцания тайн нового мира выше свободы воли, по мере теплоты веры и надежды на Христа»^[47]. Мы не можем предложить лучших средств к получению помазания, как средства, какие предлагает тот же подвижник. «Чистота видит Бога, – говорит Св. Исаак Сирианин, – восходит и цветёт в душе, но от незнания развращения человеческого. Если хочешь, чтобы сердце твоё было местом тайн нового мира: то прежде обогати себя делами телесными: постом, бдением, служением, подвижничеством, терпением, истреблением помыслов и проч. Прилепись умом своим к чтению Писания и к упражнению в нём; напиши заповеди пред очами своими; отдай должное страстям, когда побеждается и побеждаешь. Непрерывною беседою молитвы и прошения, и упражнением в них, исторгни из сердца твоего всякий образ и всякий вид, которыми прежде ты занят был. Приучи ум твой всегда упражняться в тайнах смотрения Спасителева, и проси себе в молитве у Господа, чтобы огненная скорбь, горящая во всех, (которую он вложил в сердца Апостолов и Мучеников и Отцов), канула в сердце твоё, и ты удостоится жизни умственной. Начало, средина и конец сей жизни есть отсечение всего чрез соединение со Христом. Если ты желаешь созерцания тайн; то делом исполни заповеди в себе, а не исканием одного познания о них. Духовное созерцание, в области чистоты, действует внутрь нас. Тогда только природа способна к истинному созерцанию, а не к мечтательному, когда человек, прежде всего перенесением страданий, деятельности и скорбно совлечётся страстей ветхого человека, как новорождённый младенец совлекается одежды чрева. Тогда ум способен родиться духовно, быть в духовном мире и созерцать своё отечество»^[48]. Таким образом чрез одно возрождение восходит в душе свет нового мира; дух человека входит со Отцом своим в область чистой природы, и мир новый, не сложный восприемлет его. С возрождением души возрождается и слово; ибо и слову нужно возрождение. Оно пало, – и нечисто, гнило, растленно. Только возрождённое слово есть слово помазанное; а доколе оно не возродилось: до тех пор оно мертво в устах проповедника; и сему последнему всегда угрожаете опасность, чтобы его собеседование, вместо истинного, не приняло характера ложного.

Член второй. Ложный характер церковного собеседования

XXXV. а) Ложное теоретическое направление

§§ 248–257. Понятие о ложном характере собеседования и порядок исследования. Примесь еретических мыслей в проповеди. Неумеренный философизм. Неверное направление духа религиозного в проповеднике. Мнимый энтузиазм. Мистицизм. Система приспособления и иконизм. Фанатизм проповеднический. Индифферентизм. Происхождение означенных заблуждений.

§ 248. Ложный характер церковного собеседования состоит в прямом или прикровенном, в намеренном или ненамеренном – неосторожном уклонении духа собеседования от духа Евангелия, Церкви, а также от существенных потребностей поучаемого народа. Признаки чуждого, не Евангельского духа в церковном собеседовании называет Св. Писание превращением благовествования Христова, разорением дела Божия, или Церкви Божией, или спасения братии, уклонением от здравого и истинного слова, подделыванием или нечистым проповеданием Евангелия Христова, уклонением к басням, учениям, льстящим только слуху, имущим образ благочестья, силы же его отвергшимся, духом антихристовым и проч. (2Кор.2:17; Гал.1:7; 2Тим.3:1–8, 4:3–4; 1Ин.4:1–6 и проч.). Лживо проповедующие называются в Св. Писании лжесловесниками (1Тим.4:2), Пророками изумлёнными – stultissimi – и мужами ветра (Ос.9:7), прорицающими льщение от своей души (Иез.13:23, 17, Иер.14:14, 23:16, 25), глаголющими лжи во имя Господне (Зах.13:3), прорицающими лживые сония и видения (Иер.23:25. Втор.13:1–3, 28:20 и пр.). Ложный характер собеседования обнаруживается в трёх главных направлениях:

а) в теоретическом касательно ума,

б) в практическом касательно воли,

в) в эстетическом касательно чувства или вкуса.

§ 249. Первый признак ложного направления беседы есть примесь еретического, неправославного учения, состоящего либо в кривом толковании слова Божия, либо в искажении догматов и постановлений Церкви, либо в распространении вредных политических мнений, противных духу и постановлениям Государства. Такая нечистая примесь обнаруживается в том:

1) Когда лжесловесники известное место Писания или известный догмат Христианский весь вполне либо явно отвергают, либо дают ему свой особый толк, основанный на сектантском учении; и таким образом увлекают других в заблуждение льстивыми наставлениями (Рим.16:17–18). Сюда относится недавно возникший теосовизм.

2) Когда прорицающий льщения от своего сердца не восстаёт явно ни против духа Писания, ни против духа Православной Церкви: но хитрыми и едва приметными изворотами диалектическими и риторическими старается мало-помалу подорвать простую и святую веру вашу в такую или другую истину; когда под видом величайшего усердия к Вере; междумыслями истинно добрыми и чистыми, посевает мысли лукавые, еретические; даёт им благовидную наружность какую и сам часто имеет, подобно древнему Арию, и чрез то старается привести в подозрение известный догмат; когда, не вооружаясь открыто против порядка или установления общественного и церковного, скромно говорит: «так и так было бы лучше; там или инде весьма благоустроено все и проч.» (Сочинения Иллюминатов).

3) Большею частью примесь не православных мыслей в проповедях происходит не от хитрости и злонамеренности, но от неведения, неосторожности, и неосмотрительности проповедника. Такая примесь обнаруживается иногда в целых мыслях, а чаще в нескольких выражениях, или даже в одном слове, неблагоразумно употреблённом. Погрешность, более всего свойственная молодым проповедникам, – конечно не совсем виновная, однако ж, обязывающая каждого быть крайне осторожным и осмотрительным.

§ 250. Нечисто проповедуют слово Божие и учение веры те, кои, не довольствуясь простотой Евангельскою, без нужды уклоняются к философическим исследованиям о Религии и предметах её; думают всё примирить и объяснить по началам разума, и таким образом веруют больше уму человеческому, нежели уму Божественному, раскрытому в Писании и в учении Церкви. Братие, говорит Апостол, предостерегая от заблуждения философического, блюдитеся, да никтоже вас будет прельщая философиею и тщетною лестью, по преданью человеческому, по стихиям мира, а не по Христе (Кол.2:8). В научения странна и различна не прилагайтеся, – говорит он в другом месте (Евр.13:9). Само собою, разумеется, что умеренная, мудрая и благочестивая философия отнюдь не предосудительна, даже необходима в делах и словах о Религии; сия последняя никогда не отвергала и не отвергает благонамеренных действий разума, и старается дать ему истинное направление: но она не любит ума кичливого; не желает иметь своими сотрудниками тех вещателей, кои разум ставят выше Евангелия и Церкви.

Ложное направление духа проповеднического, происходящее от неумеренного притязания на философические взгляды, обнаруживается в том:

1) Когда проповедники, не уважая доказательств и взора Библейского на истину, пренебрегая древнее простое учение Церкви, прибегают к доказательствам умственным; систему Религии стараются ставить в уровень с современными системами философскими; последние почитают мерилом для первой, и мудрованием человеческим думают решить важнейшие вопросы о предметах Веры и Церкви. Проповедники, в этом отношении слишком далеко заходящие, у Отцов Церкви сравниваются с корчемниками, которые ради скверного прибытка мешают вино с водою. Illi, пишет Феодорит in 2 Cor. II, 17, divinum sermonem cauponantur, eum fabulam efficientes, et sua cogitata gratiae admiscentes: quemadmodum qui vinum purum aquae miscent juxta Prophetam dicentem: caupones tui vinum aquae miscent (Ис.1:22. См. также Игнатия Богоносца в Посл. к Траллианам, Феофилакт. ad 2 Cor. 2:17)^[49].

2) В рассуждении предметов деятельности ложное направление философского духа открывается в том, когда риторы усиливаются нравственность Евангельскую низвести на степень нравственности естественной или разумной. Так во времена Апостолов спорили, что без обрезания, без обрядового закона не можно спастись (Гал.6:12–13. Ср. 2:4, 11–21. Деян.21:2, 10:2, 8). В наше время Западная Европа думала, и проповедовала на кафедрах, что в Евангелии до́лжно принять одну только нравоучительную часть, ибо только она будто бы одна сообразна с разумом^[50].

3) Философическая древняя ложь открывается в устах проповедника тогда, когда он, уклоняясь от Библейско-церковной идеи человеческого общества, силится построить сие общество на гипотезах разума. Мирские писатели разными образами играют над обществом и Церковью; выводили и выводят человека из лесов и степей, и опять хотят вести его туда из общества; мудрое и удивительное устройство гражданского тела приписывают случаю и физической нужде с небольшим запасом сметливости в человеке; унижали и унижают важность властей гражданских; опровергают силу и достоинство общественных постановлений; издеваются над самыми священными узами общежития. Горе проповеднику, который вздумал бы подражать мирским писателям, не желая одно Христианство поставлять источником, жизнью, основою благоденствия общественного. Он был бы подобен тем пророкам, которые говорили царю Израильскому: «Взыди в Реммафу Галаадскую, яко дая предаст Господь в руки царевы». Следствием лживого учения бывает исполнение оного: видех всего Израиля разсеяна по горам якожде стада, имже несть пастыря (3Цар.22:6–17. См. также Преосв. Феофелакт. рассужд. на Р. X).

§251. Поддельное проповедование происходит иногда от неверно понятого духа Христианства и от неверного направления религиозного духа в самом проповеднике. Такое направление обнаруживается различно по различию сил, способностей, и по различному образованию сих способностей у Богословов-проповедников. Религия свята, божественна, для всех и каждого равно спасительна; но есть люди, которые, по каким бы то ни было произвольным причинам, ищут в ней произволений сердца своего, и потому вдаются в крайности; мыслью и умом ходят около, но не сходят в среду предмета. Отсюда это множество религиозных сект и сектантских проповедников, часто вовсе противоположных себе взаимно по своему духу, тону и характеру, несмотря на то, что у всех их предмет один и тот же – спасение себя и ближних на основании Евангелия. Из множества неверных направлений заметим те, кои ближе к нашему делу.

§ 252. К неверному направлению религиозного духа проповеднического относится мнимый энтузиазм, или мнимое вдохновение – склонность основывать свои убеждения на некоем внутреннем, ложном ощущении в себе действие высшей силы, и говорить как бы по вдохновению Пророческому. Между древними Израильтянами восставало множество пророков, вводивших народ в заблуждение лжевещаниями. Одни говорили: видех сон, видех сон; другие уверяли, что они видели видения, и приговаривали пророческое: «тако глаголет Господь, рече Господь». Но Господь не посылал их, и духа своего не давал им. Не ложное ли видение видесте; отвещавал им Иегова чрез истинных своих Пророков, и волхования суетная рекосте? И глаголете: рече Господь; аз же не глаголах… того ради се Аз на вы! И простру руку мою на пророки, видящия лжу, и провещавающия суетная (Иез.13:4–9). Бывают и такие случаи, что Господь Сам попущает духа лживого в уста лживых пророков для наказания ожесточённых грешников. Видение Пророка Михея выражает и лживый дух в устах лживых энтузиастов, и плачевный случай, когда Господь попускает льщение в сердца народа непокорного. Не тако, говорит человек Божий, не тако, видех Господа Бога Израилева, седящаго на престоле Своем, и все воинство Его стояше окрест Его одесную Его, и ошуюю Его. И рече Господь: кто прельстит Ахаава, царя Израилева, и взыдет и падет в Реммафе Галаадстей? И рече сей тако, и сей тако. И изыде дух, и ста пред Господом, и рече: аз прельщу ѝ. И рече Господь к нему: в чем? И рече: изыду, и буду дух лжив во устех всех пророк его. И рече: прельстиши и возможеши; изыди, и сотвори тако. И се ныне, говорит истинный Пророк Иеговы, обращаясь к царю Израильскому, даде Господь дух лжив во уста всех пророк твоих сих, и Господь глагола на тя злая. (3Цар.22:19–23). В наши времена не слышно лживых пророков, предсказывающих будущее; но есть Квакеры и могут быть лживые проповедники. Усердно надобно молить Господа, чтобы Он отъял от нас слово и дух лжив не в рассуждении предсказывания будущего, но в рассуждении чистоты нашей проповеди.

§ 253. К неверному направлению духа проповеднического принадлежит Мистицизм – склонность находить таинственный и глубокий смысл везде, даже в тех местах Писания, где выражается истина самая простая и выражается буквально. Отсюда стремление – все вещи и дела Библейские превращать в образы предметов высших и духовнейших. Отсюда чрезвычайная натяжка в изъяснении Писания, непомерная утончённость, охота всё представлять в некоей таинственной отдалённой мгле, занимательной для воображения, но не выгодной для назидания. Конечно, умеренный и благоразумно употребляемый мистицизм, безвреден, и может придавать слову занимательность, тон вдохновенный, живые и трогательные изображения; но мистицизм неумеренный истины ясные, сами по себе важные и назидательные, превращает в фантастические картины воображения, вовсе не нужные для церковного собеседования. Мистицизма особенно должны остерегаться молодые проповедники, одарённые живым и пылким воображением и большой чувствительностью; ибо сии люди преимущественно склонны бывают к таинственному и отвлечённому; но такая склонность, не быв обуздана во время, легко может из проповедника сделать мечтателя. Надобно помнить, что великие и лучшие Учителя Христианства, – каковы, например, Св. Златоуст, Василий, Григорий, Амвросий и другие, – не любили вдаваться в мистические созерцания; они изъясняли Писание преимущественно в смысле буквальном и нравственном.

§ 254. Противоположный мистицизму порок есть система приспособления (systema accomodationis) и иконизм. Сие заблуждение состоит в том,

а) когда предметы и события, содержащие действительное прообразование, не почитают прообразованием, а простым намёком и приноровлением;

b) когда в местах Писания, содержащих действительное доказательство какого-либо догмата, не хотят видеть ничего действительного, а всё почитают за одно простое сходство, и не находят никакой существенной связи между Церковью ветхозаветною и новозаветною;

с) когда разные места Писания изъясняют из духа и обычаев того времени и народа, к которому они изречены были, и потому отвергают многое, как будто бы несообразное с нынешним временем и состоянием человечества;

d) когда наконец всё историческое в Писании признают образом или картиною, представляющею одно только нравственное совершенство человека, а не действительные происшествия. Грубую сторону иконизма представляют наши духоборцы; больше обработанную, но всё же ложную, изображают некоторые западные секты, в существенных пунктах своего учения схожие с духоборцами^[51].

§ 255. Худшее из худых направлений собеседования есть Фанатизм – слепая ревность по Вере, безотчётная привязанность к внешности в Религии, – заблуждение, во имя Евангелия некогда пролившее реки крови человеческой, и бывшее причиною многих сект и расколов в Церкви Христианской. Благодаря точному устройству Церкви и мудрым распоряжениям Правительства в делах Церковных, проповедники нашего времени безопасны от заблуждений, порождаемых Фанатизмом: но, тем не менее, мы должны быть осторожны, чтобы в своих поучениях к народу не допустить чего-нибудь суеверного, предрассудочного, а должны стараться прояснять истинную точку зрения на предметы Религии. Древнее зло скрытно и лукаво, быв не замечено в начале и в своё время, оно ищет случая открыться, и открывается, когда случай есть.

§ 256. Противоположное горячему Фанатизму заблуждение есть индифферентизм – холодность и равнодушие к Религии, взор на все вероисповедания в мире Христианском безразличный, вялый, расслабленный, доводящий Христиан до пагубного расслабления в делах спасения; – заблуждение, кажется, нашего века, прикрываемое благовидным именем веротерпимости. Но веротерпимость есть дело Государственное, а не проповедническое. Проповедник, в точности соображаясь с видами и постановлениями Правительства, касательно разноверцов, не должен ни употреблять, ни проповедовать, ни даже мыслить о насильственных мерах к обращению не право мыслящих: но отнюдь сам не должен упадать в своём духе, чувстве и слове до холодной веры, худшей безверия; должен стараться чрез поучения возбуждать в своих слушателях дух истинного благочестия. Ничего нет хуже, как проповедник индифферентист, особенно в предметах деятельности Христианской; слова его показывают, что он в характере своём либо льстец, либо слабый и бездушный человек; ни тепл, ни холоден; сего ради, говорит Судия Всемирный, имам тя изблевати (Откр.3:16).

§ 257. Bсe заблуждения, показывающие неверное направление духа проповеднического в теоретическом отношении, суть не иное что, как крайности, несчастные выродки добрых мыслей и доброго направления, некогда предпринимавшегося для весьма добрых целей. Так ложный энтузиазм есть пародия вдохновения Пророческого; мистицизм есть выродившаяся прекрасная в духе человеческом способность созерцания, толико усовершённая древними аскетами; система приспособления есть искажения системы согласия между двумя Заветами ветхим и новым, толико употребительной у Писателей первых веков Христианства; ложное направление философское есть дурное подражание весьма умной мысли Климента, Оригена, Августина и других, – мысли сочетать лучшие суждения древних философов с учением откровения, показать источник первых в последнем, дабы заградить уста языческим мудрецам, которые в свою очередь похищали истины из Писания и перекладывали на философский лад, дабы своей философией придать более толку и ценности (Неоплатоники). Иконизм есть безобразная мысль, грубо отвлечённая от нечисто понятой методы проповедования в притчах, употребляемого Спасителем, и ложно основанная на некоторых худо понятых местах Писания, например, Мк.4:24–30; 1Кор.10:1–6; 1Пет.2:21, и проч. Фанатизм и индифферентизм есть повторение давно известных как иудеям, так еретикам и язычникам двух крайностей, указанных в Гал.4:17–18; Рим.10:2:3. Bсe же вышеозначенные заблуждения обозначены характеристически и осуждены в Откр.2:3. Проповедник, не вдаваясь в ложный дух проповедничества, должен стараться о том, чтобы направлению своего собеседования возвратить древнюю чистоту его, святую верность и преданность истине. Единственная, прекрасная заслуга его состоит в том, чтобы вместо энтузиаста быть истинным учителем, имеющим внутреннее удостоверение от Духа Божия в непорочности своего служения; вместо мистика быть действительным созерцателем истин Христианства; вместо фанатика быть истинным ревнителем благочестия; вместо индифферентиста быть усердным и благоразумным защитником Веры и церкви своей. Тако глаголет Аминь, свидетель верный и истинный: совещаю тебе купити от Мене злато разженное огнем, да обогатишися: и одеяние бело, да облечешися: и да не явится срамота наготы твоея; и коллypиeм помажи очи твои, да видиши… Имеяй ухо да слышит, что Дух глаголет церквам (Откр.3:15, 18, 22.) Здесь много наставлений для проповедника.

XXXVI. б) Ложное практическое направление

§§ 258–260. Ригоризм в собеседовании. Либерализм. Средина между тем и другим.

§ 258. Неверное направление собеседования в практическом отношении обнаруживается наипаче двумя крайностями и срединою между ними: нравственным ригоризмом, либерализмом, шаткостью духа проповеднического между тем и другим.

Ригоризм (суровость) в собеседовании бывает тогда, когда проповедники, основываясь более на букве, чем на духе писания, проповедуют чрезвычайную строгость правил Евангельских, представляют их слишком суровыми, взыскательными, превышающими силы человеческой природы; когда христианские добродетели описывают слишком высокими и недоступными; увеличивают пороки и преступления поучаемого народа, и ни в угрозах, ни в наказаниях, ни в изъяснении добродетелей и пороков ни мало не соображаются, ни с обстоятельствами времени, ни с нравственным состоянием своих слушателей; а таким образом учат и обличают, как уже было замечено, не человека действительного, но существо воображаемое. Сей недостаток замечен Спасителем у учителей народа иудейского, которые для других связывали бремена тяжкие, неудобоносимые, а сами не хотели даже перстом до них дотронуться (Мф.23:4–31). Этому же недостатку подвержены и все молодые и неопытные проповедники благого и лёгкого ига Христова. Молодой проповедник не спрашивает себя о том: есть ли сообразность между его словом и слушателями? Он просто и без отношений избирает себе известный предмет, и во что бы ни стало, – старается представить его, сколько можно, живее, разительнее; – увеличивает, натягивает, расширяет. Слово выходит иногда красноречиво, но вовсе не назидательно. Впрочем, иногда и опытные проповедники бывают не везде свободны от ригоризма. Так, читая Бурдалу, Массильона и других о высоте некоторых добродетелей, о тяжести пороков, нередко замечаешь в себе чувство, похожее на безнадёжность.

§ 259. Либерализм, в практическом отношении, есть то же, что индифферентизм в теоретическом, – слабая вера и добродетель, слабый дух Христианский в проповеднике. Напитанный духом либерализма проповедник ослабляет истинное понятие о подлинной нравственности Евангельской; внушает ложные мысли о лёгкости спасения, представляя оное занятием весьма обыкновенным, не требующим больших усилий; отвергает истинный характер подвижничества Христианского; уверяет народ, что жизнь по духу Евангелия не различается от обыкновенного и повседневного поведения людей в обществе; ослабляет понятие о пороках и о тяжести наказания за них; и если Евангелие прямо указывает ему на строгость своих правил, он старается умягчать их льстивыми словами, хитростью воззрения, или прямо отвергает их. Такой образ проповедования гораздо вреднее и пагубнее, чем нравственный ригоризм. Сей последний может остаться без действия на слушателей, его могут принять и не принять, и самая большая невыгода от него ограничится только тем, что проповедника не послушают, и будут досадовать на чрез меру строгий тон его. Напротив проповедь либеральная всегда производит действие, – и действие весьма вредное. Кто всегда говорит о лёгкости спасения, тому всякий легко верит. Когда нас учат быть не слишком строгими в рассуждении веры и деятельности: мы на это с удовольствием соглашаемся; потому что и без наставлений все мы склонны лености и беспечности в деле спасения. Когда нас уверяют что наши слабости, пороки и заблуждения суть грехи неважные: сим самым дают нам наилучший повод к развращению, и без того естественному испорченной природе нашей, и усыпляют нашу совесть. Имам на тя, угрожает Дух расслабелым проповедникам, яко любовь твою первую оставил еси. Помяни убо, откуду спал еси, и покайся, и первая дела сотвори: аще же ни, гряду к тебе скоро, и двигну светильник твой от места своего, аще не покаешися (Откр.2:4–5).

§ 260. Между ригоризмом и либерализмом есть непохвальная средина, (её можно назвать гипокритизмом, проповедническим лицемерием), когда проповедник, не желая показаться ригористом, умягчает строгость Христианского нравоучения понятиями либеральными, слегка примешиваемыми, и желая либерализму придать вид более строгий, и степенный, старается согласить оный с ригоризмом; или когда проповедник для одних бывает строг и суров, для других уступчив и мягок. В том и другом случае он, вместо истинной нравственности Евангельской, представляет одни тонкие и колеблющиеся начала. Посему-то, дабы не ошибаться самому и других не вводить в заблуждение, надлежит Христианскому учителю весьма точно и глубоко постигать дух истинного Христианства; надлежит знать нравственность Евангельскую не понаслышке, не из книг, а по собственному опыту живому, деятельному, постоянному. Слово Божие объявляет горе проповеднику, не крепкому в своих началах нравственности, усыпляющему совесть народную, глаголющему; мир, мир, где нужно бодрость, деятельность, стремление к совершенству – Горе сшивающим возглавийцы под всякий лакот руки, и сотворяющим покрывала над всякую главу всякого возраста, еже развратити души (Иез.13:10, 18).

XXXVII. в) Ложный вкус проповеднический

§§ 261–264. Понятие о ложном вкусе проповедническом. Характер сего вкуса, описанный Ап. Петром и Иудою. Странность вкуса у некоторых старинных проповедников. Порча вкуса у молодых проповедников, готовящихся к пастырскому служению.

§ 261. Неправильный вкус проповеднический равным образом вредит чистоте Христианской проповеди и удаляет церковное собеседование от истинного и подлинного характера его. Под неправильным вкусом разумеем то, когда проповедник своё искусство словесное предпочитает внутренней силе, святости и назиданию Церковно-Библейского слова; хочет блистать, а учить просто и по истине, как будто стыдится; мирское украшение речи ставит выше простоты Евангельской; хочет отличаться не твёрдостью и некою спасительною упругостью слова, но щеголеватостью оного, новостью воззрений, прихотливыми оборотами, глубокою учёностью, к месту и не к месту выказываемою. Одним словом, когда вместо здравых доказательств, твёрдых мыслей, Христианского убеждения, почерпнутого из Писания и учёта Церковного, предлагает народу одно надутое пустословие, а потому и пустомыслие. Глаголет прегордая, т. е. высокопарно, но – яко кимвал звяцаяй.

§ 262. Характер ложного вкуса, как и вообще ложного красноречия, изображают Ап. Пётр и Иуда, описывая лживых пророков и лживых учителей (2Пет.2:1–3; 10:12–19; Иуд.1:8; 10–13,16, 18, 19) Были и лжепророки в народе, говорит Св. Ап. Пётр, – так как и у вас будут лжеучители, которые введут пагубные ереси. И многие будут следовать их разврату, и за них путь истины будет в поношении; это поношение истины, обезображиваемой ложным вкусом и духом проповедническим, состоит:

a) в мечтательности, когда ложный вития вещает только то, что нравится его воображению, и так, как представляет ему мечта, фантастический взор, а не твёрдое убеждение в истине: сония видяще;

b) в преумножении льстивых словес, когда проповедуют для того, чтоб нравиться другим, а не для истинного назидания, и проповедуют то, чем можно понравиться, хотя бы оно было не совсем нужно;

с) в желании казаться глубоким и весьма знающим, – когда проповедник самый простой предмет не излагает просто, а ищет каких-то сторон, неведомых другим (источницы безводни);

d) в желании казаться возвышенным, – когда ритор силится наполнить слово своё принуждённым пылом страсти, громкими фразами, парением в высоте, но без жизни, без духа и силы, Облацы безводна от ветр преносими;

e) в ложном блеске слова: звезды прелестные (блудящие кометы) имже мрак тмы вовеки блюдется. У риторов есть ложный блеск речи, ложная сила убеждения; они внезапно поражают резкими и блестящими описаниями известных предметов, как кометы устрашают простолюдинов, будто бы предвещая народные бедствия; они говорят: я покажу вам прямой путь к просвещению, я разгоню мрак вашей робкой совести. Но слова их суть ложь и обман; свет ими обещаемый, предвещает глубокую, осязаемую тьму заблуждения;

f) всего хуже в том, что ложные вещатели любят проповедовать нечистые помыслы порочного сердца своего: волны свирепыя моря, воспеняюще своя стыдения. Они в страстном слове своим воспеняют – поднимают из глубины души своей нечистые страсти, дурные ощущения и износят их в речи своей, живописуя их и представляя благовидными. Как море во время волнения пенится, и со дна своего выносит ил и тину на поверхность: так ложные учители проповедают произволы испорченного сердца своего словом лёгким и тонким, как пена.

g) Обыкновенным также предметом ложных вещателей бывает осуждение других, мизантропический взгляд, оклеветание и насмешка над чужими делами, ропот, недовольство своим жребием, завистливые речи касательно чести и достоинства других: ропотницы, укорители, часть порочна, сквернители и порочницы, питающеся лестми своими, ругатели.

h) Вообще характер ложного вкуса проповеднического есть некая телесность – приспособление слова к духу и вкусу мирскому, к духу и вкусу внешнего – душевного человека нашего, а не духовного – возрождённого, – и бездушие – отсутствие истинно Христианского духа, отсутствие истины, чистоты и святости Евангельской. Телесни, духа не имуще.

§ 263. К признакам ложного вкуса проповеднического надобно отнести также неумеренную охоту некоторых проповедников – слишком часто приводить в поучениях своих простонародные анекдоты, происшествия из языческой истории и мифологии; употреблять бранчивый тон, грубые выражения, грубые пословицы, площадные поговорки; либо делать странные и затейливые воззрения на предметы, желая отличиться новостью; либо шутить на кафедре, как будто в простой домашней беседе, и желая быть простым и общенародным, пускаться уже в такую простоту, которая ни на что не похожа, и бывает слишком проста^[52].

§ 264. У юношей, пишущих проповеди для опыта, есть другой недостаток вкуса: охота блистать модными выражениями. Случается нам читать иногда в проповедях молодых проповедников и путеводную звезду, и туманную даль, и неземное наслаждение, и сладостное томленье; в этих проповедях и эта благодать навевает, и эти духи напевают, отобразы вынаруживаются, и перлы часто горят, и идеи блещут высокие, и юные силы цветут, как весна, и любовь застывает и надежда светлеется и проч. Конечно, всё это слова, сами по себе невинные: но мы не знаем им цены и места. Оттого в проповеди встречается самая странная пестрота; святые истины бывают в разногласии с духом проповедника, дух в разногласии с мыслями, мысли со словами, – и во всём нет вовсе слога проповеднического, о котором нам теперь следует говорить.

Отделение второе. Внешний характер церковного собеседования или слог проповеднический

XXXVIII. Предварительные понятия

§§ 265–256. Понятие о внешнем характере; церковного собеседования. Содержание и порядок исследования.

§ 265. Внешний характер церковного собеседования есть выражение характера внутреннего чрез слова, предложения, обороты и другие словесные формы, известным образом совокупляемые и приводимые в одно целое. Сей характер обыкновенно называется слогом^[53] или стилем.

§ 266. Как внутренний характер церковного собеседования всецело должен возникать из духа Библии и Церкви, и из отношения сего духа к духу народа (§§ 199, 200): так и внешний характер только тогда имеет и может иметь свою особую собственно-проповедническую физиономию или обличение, когда в нём язык отечественный народный, на коем беседует проповедник, растворяется языком Библейским и Церковным. Следственно все свойства слога собеседовательного, и общие и частные, естественно, должны возникнуть и развиться из живого, органического слияния трёх стихий:

I) языка Библейского,

II) Церковного,

III) Народного или отечественного.

Отсюда сама собою открывается обязанность рассмотреть и определить:

а) употребление языка Библейского в церковном собеседовании,

б) употребление языка Церковного, и

в) Народного.

XXXIX. а) Употребление языка Библейского

§§ 267–275. Гений Библейского языка. Его отношение к языку отечественному. Его отношение к языку проповедническому. Употребление отдельных слов Библейских. Библейский идиотизм буквальный. Его употребление в проповедях. Употребление целых отрывков Библейских. Нравственный идиотизм Писания, употребляемый в церковной беседе. Что не подражаемо в Библейском языке.

§ 267. Язык Библейский, как выражение истин Богодухновенных, в самой наружности своей имеет характер Богодухновенности. «Писание, – говорит Бл. Августин, – произведено не усилиями человеческими, но излилось из Ума Божественного, – излилось мудро и красноречиво, так что здесь не мудрость искала красноречия, а красноречие ни на шаг не отступало от мудрости» (Христ. Наук. кн. IV. XXI). «Посему в языке Библейском находят не только всё то, что есть наилучшего в красноречии человеческом, но и то, чего недостаёт в самих образцовых творениях человеческого слова» (Август. Христ. Наук. кн. IV. IX. X). Как слово Божие, сей язык имеет свой особый нравственный идиотизм; как слово человеческое, свойственное известному народу, он имеет свой особый буквальный идиотизм. Нравственный идиотизм Библейского языка заключается в тех же самых признаках, какие замечены при исследовании внутреннего характера церковного собеседования (§§ 205–207), т. е. в святости и достоинстве слова, в истине или подлинности, в спасительности и целомудрии^[54]. Особый порядок и соединение слов, особенность выражения и оборотов составляют буквальный идиотизм языка Библейского^[55].

§ 268. Можно ли употребление языка Библейского согласить с духом и чистотой языка отечественного, современного? Весьма легко можно; ибо

а) гений оригинальных языков Писания так естествен, обширен и гибок, что удобно может применяться ко всякому языку, не нарушая ни своей, ни чужой природы.

b) Особенно он не противоречит ни аналогическим, ни идиоматическим свойствам нашего Отечественного языка; потому что взаимный союз родства между ними заключён ещё в древние времена, и укреплён веками,

c) Наш язык Библейский не есть язык мёртвый, напротив он живёт вполне и является действующим в эпохи, самые священные для народа, – при Богослужении храмовом, при Таинствах, при домашних и житейских требах.

d) Весьма много слов из языка Библейского уже давно перешло и доселе переходит в народ, без ведома грамматиков и филологов, и сии слова получили здесь непобедимое право гражданства^[56].

e) Переводимый в народ, язык Библейский может языку отечественному сообщать особенное величие, естественность, богатство и новость.

§ 269. Имея родственное отношение к языку отечественному вообще, язык Библейский ещё ближе и многостороннее относится к языку проповедническому в частности. Сюда входит он

а) как основание и живое начало слога в виде отдельных слов, кои в языке проповедническом суть то же, что корни в языке вообще;

b) как разнообразный способ развития в виде идиотизмов грамматических, логических, риторических;

с) как особый род силы и достоинства речи в виде полных текстов и приведения целых отрывков из Библии.

§ 270. Церковная беседа есть воспроизведение Евангелия; поэтому в ней должны быть не только главные мысли Библейские, как первооснования частных мыслей проповеднических, но должны встречаться и слова Библейские, как первооснования слога проповеднического. Такие слова действительно и встречаются во всякой благочестивой беседе; проповедь издавна усвоила их, и сделала своею технологию. Она постоянно обвыкла употреблять слова: благодать, крест, искупление, грех и грехопадение, возрождение или пакибытие, самоотвержение, похоть плоти, душевный и внешний человек, внутренний и духовный, таинство, единение, вообще слова догматического и практического содержания. Она, по требованию своего благочестивого вкуса, говорит: жезл, гортань, уста, меч, благолепие, стопа и пята, риза и облачение, завеса и покров, – вообще слова, относящиеся к религиозной эстетике. Сии и подобные им слова, ни в каком случае не должны быть переводимы, ни заменяемы другими, а только поясняемы, если они темны народу; ибо изменять или переводить их значило бы искажать речь и святотатствовать. Что было бы, например, если бы мы, подражая светскому языку, вздумали священное слово благодать заменять светскими традициями, харитами, прелестями? Что это была бы за речь, когда бы мы стали вместо Господь Иисус говорить господин, вместо владыка употреблять боярин, вместо ах братие – ах братцы, вместо самоумерщвление – самоубийство, вместо крещение – купание, вместо таинство – секрет, вместо чудо – диковина, вместо песнь, песненный – песня, песенный; когда бы гортань заменили горлом или глоткой, жезл палкой, меч шпагой и т. д.^[57]?

§ 271. На том же основании, какое дано для употребления отдельных слов, беседа может употреблять и целые фразы, полные идиотизмы Библейские. Искусное употребление сих идиотизмов, – состоящих в известной связи, порядке и обороте слов, в особой фразеологии и тропологии Библейской, – всегда сообщает проповеди особенную важность и естественность; потому что сами идиотизмы Библейские везде натуральны в высшей степени; всегда выразительны и приличны своим предметам. Можно ли лучше выразить благоговейное внимание к слову Господа, как сказав: глаголи Господи, яко слышит раб Твой (1Цар.3:9)? Можно ли естественнее изъявить и свою смелость, и вместе уважение к Царю земному, как не сим: да не ужасается сердце господину моему о сем: Раб Твой пойдет и поборется с иноплеменником сим (1Цар.17:32–47)? Библейские фразы, каковы, например, смертию умереть, желанием возжелать, искать души моей, сын погибели, человек беззакония, муж кровей и лести, муж желаний, муж по сердцу Божию, говорить в сердце, солгать Господу своему (Иер.5:12), одр болезни, обратит все ложе в болезнь (Пс.40:4) и т. д., – гораздо выразительнее обыкновенных выражений наших: непременно умереть, сильно пожелать, доискиваться, лишить жизни кого-либо и проч. Библейский параллелизм, троп, аллегория, притча и фигура всегда могут сообщить особенную живость и вид новости слогу в руках опытного беседовника, не противясь гению отечественного языка^[58].

§ 272. Впрочем, употребление Библейского идиотизма не должно ограничиваться одною механическою выпиской фраз Библейских. Истинный Библеизм проповеднический не в рабстве, а в свободе, т. е. в том, когда собственная речь беседовника сама собою легко и свободно принимает форму Библейскую. Она и принимает её у благочестивых и опытных проповедников так естественно, что почти не зависит от их сознания. Кто глубоко проникся духом Евангелия, для кого чтение Писания соделалось самым сладостным упражнением, и следственно кто стяжал глубокое и живое ведение в слове Божием: у того и своё слово строится по идиоме Библейской; и нам нетрудно узнавать сию идиому, не заботясь о том, есть ли она в Библии буквально или её там вовсе нет; ибо если нет, то она легко бы могла быть. Такое настроение речи преимущественно бывает тогда, когда или

а) положение проповедника, или

b) положение предмета проповеднического, или

с) положение слушателей, или

d) тон обстоятельств и тон слова сходятся с положением лиц, предметов, обстоятельств Библейских и т. д. Для примера вот отрывки из превосходной речи, говорённой Св. Димитрием Ростовским при вступлении на паству Ростовскую:

A) «Да не смущается сердце ваше о моем к вам пришествии: дверми бо внидох, а не прелазяй инуде: не исках, но поискан есмь, и не ведах вас, ниже вы мене ведасте; судьбы же Господни – бездна многа, – тыя послаша мя к вам; аз же приидох к вам не да послужите ми, но да послужу вам, по словеси Господню: хотяй быти в вас первый, да будет всем слуга».

Б) «Приидох к вам с любовию: рекл бых, яко приидох якоже отец к чадом, но паче реку: приидох, якоже брат к братии, якоже друг к любезным другом. Ибо и Христос Господь не стыдится нас братиею нарицати… А еже честнее и удивительнее, яко и отцами Себе нарицает любимыя Своя, глаголя: сей Ми есть и отец и мати, иже творит волю Отца Моего небесного (Мф.12:49). Убо ваша любовь есте ми и отцы, и браня, и други».

B) «Аще же и отцем воззовете, то аз Апостольски к вам отвещаю: чадца моя, ими же болезную, дондеже вообразится в вас Христос» (Гал.4:19).

Г) «Приидох путем тем, имже прииде иногда из Kиевa семо иже во святых отец наш Исаия, здешний Ростовский чудотворец: той на cиe место принесе благословение от благодати свыше излиянной на новый Афон, или паче реши, на новый Иерусалим, на Киево-Печерския горы. Того убо Св. Исаии следы, и аз грешный из Kиeвa пришед, глаголю: да будет на месте сем благословение Божие, Богородично и проч.».

Д) «Аще наставника вам даде мя (Бог): то повинуйтеся наставнику вашему и покаряйтеся, мне бо вверено есть бодрое о душах ваших попечение, аки слово воздати хотящу, да с радостью cиe творю, а не воздыхающи».

Е) «Егда узрю вы добрую имущих совесть во всем, начну радоватися:

Егда же узрю злую имущих совесть во всем, начну воздыхати.

Егда увижду вы истинныи быти Христовы овцы на десно грядущия, буду радоватися:

Егда же увижду вы к козлищной части уклоняющихся, буду воздыхати.

Егда обрящу в вас по Бозе сущую любовь, смирение, повиновение, по премногу возрадуюся:

Аще же обрящу нелюбовь, презорство, непокорение, много воздыхати имам.

О добронравном и Богоугодном вашем житии возрадуюся:

О развращенных же воздохну.

Вы же пецытеся, да с радостью пасу вас, а не воздыхающи. Аще бо убедите мя воздыхати о вас, не полезно вам будет сие».

В А) и Б) обороты Евангельские, в В) и Д) обороты посланий Павловых, – идиомы чисто Библейские; почти одни тексты; но они поставлены в таком сопряжении, что имеют вид оригинальных мыслей проповедника. В Г) все слова и мысли собственные проповедника; но форма их совершенно Библейская. В Е) – Библейский параллелизм. Может быть скажут, что здесь Библеизм зависит от Славянского языка? Конечно; однако, переложим какую угодно статью на Русский, – хоть первую.

«Да не смущается сердце ваше о моём пришествии к вам; ибо я вошёл дверми, а не прелазяй инуды: не искал, но поискан есмь; и я не знал вас, ни вы меня знали; судьбы же Господни – бездна многа – те послали меня к вам. И я пришёл к вам не для того, чтоб вы послужили мне, но послужить вам и проч.» Речь и в этом виде остаётся чисто Библейскою.

§ 273. Употребление целых текстов, больших и малых, само собою, уже сообщает беседе наружный вид Библейский. Но сей вид тем вернее и чище бывает, когда

а) окружные части беседы подготовляют тексту место и сопровождают оный естественно, восходя и нисходя, не разнясь от него ни тоном, ни грамматическим построением;

b) когда, в известных случаях, производится перифраз употреблённого текста;

с) когда делаются Библейские наведения^[59].

§ 274. Но самый важный и необходимый для проповеди Библейской идиотизм есть идиотизм нравственный, т. е. нравственные свойства слога, которой беседа обязана заимствовать от слова Божия. Без буквы Писания проповедь может обойтись; без святыни и целомудрия, истины и спасительности, присущих языку Библейскому, она не достойна церковной кафедры. Нравственный идиотизм Библейского языка налагает на беседу следующий непременный долг:

1) Касательно святости строгий выбор слов и выражений, в высшей степени приличных достоинству предлагаемого предмета, достоинству святого места и времени, где и когда предлагается беседа; т. е. храму Божию и Богослужению. Это приличие основывается частью на значении самых слов, a частью на употреблении их. Отсюда:

а) слова могут быть священны сами по себе, когда именуют святые предметы; следственно употребляй слова только святые для выражения святых истин.

b) Слова могут быть святы сами по себе, но употребление их нечестиво; следственно не употребляй слов святых для обозначения предметов не святых, например, – не называй человека божеством, как то делает светский язык, не говори: ангел мой, – тому, в ком ничего нет ангельского и т. д.

b) Слова весьма важные и священные сами по себе часто искажает речь мирская и язык моды; следственно с осторожностью и благоразумием употребляй слова, профанированные языком света. Или, что тоже, никогда не употребляй их в таком тоне и смысле^[60], в каком употребляет мода.

2) Касательно истины и спасительности строгий выбор слов и выражений, в высшей степени приличных свойству предметов, и цели церковного собеседования. Раздельнее:

а) употребляй Библейские слова в том именно смысле, в каком употребляет их Библия;

b) не употребляй одних и тех же слов в разных знаменованиях;

с) употребляй такие слова и выражения, которые возбуждают святые помыслы и чувства;

d) не употребляй таких, кои воображению и чувству могут припоминать нечистые образы и действия.

§ 275. Наконец мы должны заметить, что язык Библейский, будучи образцом слога проповеднического, имеет, однако же, много отличий, заключая в себе такие особенности, коим обыкновенный проповедник не может подражать. Основание очень естественное:

не всё то прилично слову простого человека, что составляет особенность слова Божия. Такие особенности суть:

1) Тон грозный и повелительный; в слове Божием он есть черта самая естественная, как тон обычный Творцу и Господу всяческих, изрекающему власть и суды Свои: в устах простого учителя Церкви он в место повелительности показывал бы слабость и ненатуральность. Самые пророки употребляли его не иначе, как с прибавлением: тако глаголет Господь, бысть слово Господне ко мне и пр.

2) он слишком строгий и обличительный; он приличен Пророкам, которые видимо, облечены были властно и правом судов Божиих над народами; но он не всегда идёт к лицу обыкновенного беседовника. Ещё Апостолы начали изменять строго обличительный тон пророческий на речь более снисходительную.

3) Течение и порядок речи слишком прерывистый. В устах Пророков он показывал восторженное состояние (§ 238. прим), и не мог быть логическим по нашему: в устах простого беседовника он легко может сделаться тёмным и запутанным. «Заимствуя образцы священного витийства из таких мест Писания, кои без труда можно понимать, я решительно не советую, – говорит блаженный Августин, – подражать Св. Писателям там, где они выражались с полезною и спасительною темнотой» (Христ. Наук. кн. IV. XXII).

4) Язык символический. Библейские символы до́лжно изъяснять, а не свои творить по подобию оных, хотя и можно употреблять иногда язык приточный.

5) Язык слишком открытый; он слишком обнажает предмет, и представляет его слишком натурально, как, например, Иез.16. Св. Григорий Богослов похваляет закон Иудеев, запрещавший народу ранее двадцатипятилетнего возраста, читать некоторые книги священные, например, Песнь Песней и пр.

6) Наконец не все тропы и фигуры Библейские можно употреблять; ибо это сделало бы слог проповеднический очень восточным.

XL. б) Употребление Церковно-Славянского языка

§§ 276–289. Гений сего языка. Его отношение к отечественному языку. Отношение к слову проповедническому. Употребление Богослужебного языка. Виды церковно-собеседовательной литературы. Употребление языка старинных переводов. Старинный текст с буквальным переводом на чисто Русский язык. Истолкование старинного текста. Перифраз. Обновление слов старинных. Употребление поновлённых переводов Славянских. Употребление языка оригинальной литературы Церковно-Славянской. Употребление языка Церковно-Богословского. Способ сочетания Церковно-Славянского языка с современным языком Русским.

§ 276. Язык нашей Церкви обыкновенно называют Славянским. В общей литературе нашей он есть живой и досточтимый памятник священной старины нашей, благоговейный дар наших предков. Частое употребление его в предметах и действиях священных дало ему особую значимость у народа: по одному этому он уже должен возбуждать высокое к себе уважение. Но, кроме того, самый гений сего языка необыкновенно сроден и естествен истинам высоким и священным. Формы его сами по себе, даже без отношения к предметам, важны и величественны; механизм гибок и удобоприменяем; корни ветвисты и плодовиты; словосоставление свободно без нарушения аналогических свойств языка отечественного; расстановка вольная, но гармоническая и не отнимающая ясности у мысли; значение слов полное и энергическое; фразы живописны, обороты степенны и проч. (ср. § 115).

§ 277. Главное отношение сего языка к нынешнему отечественному языку нашему есть то же самое, какое замечено в языке Библейском (§ 268). О частном отношении можно прибавить следующее: как бы ни была велика современная притязательность наших писателей на чистоту Русского языка; как бы ни было справедливо требование – писать современным, живым разговорным языком; но мы видим, что Славянизм, не смотря на всякие притязания, победоносно вторгается в живую современную речь нашу, как скоро предмет сочинения выступает за черту обыкновенных вещей, как скоро мысль восходит на тон важный или возвышенный: тотчас для выражения сей мысли и предмета являются обороты и строй речи Церковно-Славянской^[61]. Переменить этот строй – значило бы отнять у слова достоинство, не употребить его – значило бы отнять достоинство у мысли^[62]. Потому-то иногда самые жаркие пуристы, уважая достоинство своей мысли, как бы без сознания дают ей форму и облачение Славянское. Что ж это значит? Кажется ничего более, как самое кровное и естественное родство языка Русского с Славянским и на оборот; последний, можно сказать, сросся не только с нашим языком отечественным, но и с духом самого народа. Совершенно изгонять всякие славянизмы – значит оубожить язык отечественный, отвергнуть самую богатую и животворную стихию его, лишить множество предметов и мыслей самого, может быть, лучшего, по крайней мере, необходимого развития и убранства.

§ 278. Отношение церковного языка к проповедническому опять то же самое, какое имеет язык Библейский (§§ 269–274). Но как литература церковная гораздо обширнее Библейской; то и отношение проповеди к церковному языку гораздо многостороннее; поэтому и нужно определить несколько частное родство слова проповеднического со словом церковным. Всю церковную литературу нашу можно разделить на три порядка:

а) литература Богослужебная,

б) церковно-собеседовательная,

в) Богословская или учебная систематическая.

Проповедь имеет своё отношение ко всем этим видам литературы.

§ 279. Церковная беседа сама есть часть священнодействия и Богослужения. Посему в главном направлении она не должна далеко разниться от языка Богослужебного. Главное же направление сего языка есть двоякое:

а) молитвенное,

b) песенное, или же

с) молитвенное и песенное вместе,

т. е. молитва часто восходит на тон священной поэзии (например, молитва в Последовании великой агиасмы, молитва: Тебе Бога хвалим и проч.), а песнь почти всегда оканчивается молитвою. Разумеется, такое направление не может быть общим и неизменным для проповеди: однако же, в тех случаях, где проповедь течением мыслей своих естественно приближается к тону молитвенному и песненному, она без всяких ограничений должна принять характер молитвы^[63] и песни церковной; и чем лучше принимает сей характер, тем сама бывает лучше. Молитва обыкновенно имеет троякую форму:

а) покаянную,

b) просительную,

с) благодарственную и хвалебную.

Эти же самые явления весьма обыкновенны и в беседе; следственно, здесь и есть точка естественного сближения слога беседы с молитвенным языком церковным. Песнь, кроме господствующего тона хвалебного и торжественного, часто имеет направление историческое, догматическое, нравоучительное. Во всех сих случаях она может входить в беседу или вполне, или в отрывке, или перифразом. Беседы Отцов Церкви, – особенно на праздники Господни и Богородичные, – были так близки к языку Богослужебному, что многие места их впоследствии обращены в Богослужебные Стихиры^[64]. Между нашими отечественными произведениями церковной словесности поучения Св. Димитрия Ростовского чудотворца, особенно отличаются языком Богослужебным, тоном молитв и песнопений церковных.

§ 280. В церковно-собеседовательной литературе нашей до́лжно различать два вида её:

а) переводную, содержащую беседы Отцов Церкви,

б) оригинальную, принадлежащую нашим отечественным писателям^[65]. Далее, – в литературе переведённой надобно различать два периода её:

а) переводы старинные,

б) новые, или лучше, поновлённые Славянские. Такое различение необходимо для того, что два вида переводов указывают на два способа пользоваться в проповедях языком церковно-собеседовательным.

§ 281. Как употреблять язык старинных переводов? Время сделало этот язык не совсем понятным, а в некоторых местах и совершенно тёмным: но он не потерял цены своей. Древнейшие переводы наши суть единственная богатая сокровищница древнего слова нашего. Но потому самому, что в этой сокровищнице хранится слово древнее, оно и не может быть везде употребляемо натурою. На него надобно смотреть как на рудник, из которого следует извлекать слово живое, только погребённое под ветхостью; или как на материал, который нужно перерабатывать и воссоздать. Переработка ветхого для годного употребления в новом обыкновенно производится: или

а) точным переводом с старинного на новое наречие, или

b) истолкованием текста древнего перевода, или

с) простым и лёгким перифразом, или, наконец,

d) выбором замечательнейших слов и выражений из старинного перевода, обновлением и введением их в живой современный язык.

§ 282. Положим, что древний перевод какой-нибудь книги пользуется великим уважением у народа, но многие места сего перевода сделались совершенно тёмными; положим, что есть случаи, которые заставляют беседовника приводить в своей беседе именно тёмные места: в таком положении ничего более не остаётся, как, приложив текст древнего перевода, приложить верный перевод новый. Пример: от присносущнаго в себе содетель сущих, прежде сущ разум егда восхоте существова, и предложи. Безмерно бо есть о Бозе всесильном сумнетися, аще может что существити егда хощет (Св. Максима Исповедн. о любви, четверта сотница, 4). Неясно; между тем, какая глубокая мысль здесь, когда читаешь её в образцовом переводе: «Творец, от вечности предсуществовавшее в себе ведение существ, осуществовал и представил, когда восхотел. Ибо нет места сомнению о Боге всемогущем, может ли Он осуществовать что, когда восхощет» (Там же Славяно-Русск. перев. СПб. 1819 г. стр. 180).

Другой пример: В Бозе же бываяй (чистый ум) яже о существе его первее словес, ищет убо от любве палим не от иже по той же утеху обретает, не возможно бо сие и непостижно всему рожденному естеству купно, но от иже о нем утишается, глаголю же иже о присносуществе, безмерстве же и неопредельстве… И сие всякому достижно того токмо, безмерство и то еже ничтоже ведати, якоже Богословы мужие реша, Григорий же и Дионисий. Совершенно темно; как же не приложить перевода? «Когда ум чистый бывает в Боге: то сперва от пламенной любви ищет познать существо Его, но в исследовании сем не обретая полного удовлетворения, – ибо сие не возможно и не вместительно для всякого сотворённого существа, – утешается познательным о Нём, как-то: созерцанием вечности, беспредельности, неописанности… Всякому постижимо в Нём токмо то, что Он беспределен; и познание недоведомости Его есть ведение, превосходящее ум, как богословствуют Григорий и Дионисий» (Там же, стр. 48–50).

§ 283. Иногда обстоятельства беседы и беседовника не довольствуются одним переводом старинного текста, а нужно ещё истолкование. Обстоятельства самого истолкования бывают различны по различию целей, либо по требованию слушателей. Иногда достаточно раскрыть только смысл приводимого отрывка; иногда же необходимо бывает войти во все археологические подробности текста: заметить время его и место, способ писания, даже число и положение букв. Высокий и единственный образец такого собеседовательного истолкования, нам современный, представляют Беседы к глаголемому Старообрядцу.

§ 284. Легчайший для проповедника и более выгодный для живости слога проповеднического способ употреблять старинный перевод есть – простой и лёгкий перифраз приводимого места. Перифраз тогда хорош, когда он

а) сохраняет всю целость и подлинность мысли перифразируемого подлинника,

b) когда удерживает замечательнейшие слова и выражения оного, а неважные заменяет своими словами.

§ 285. Гораздо более труда и ещё больше искусства требует от проповедника восстановление слов и выражений забытых, обновление ветхих, введение в живую речь омертвевших от времени. Впрочем,

а) таких слов, которые имеют неоспоримое право на обновление, вообще немного;

b) обновлять надобно только такие ветхие выражения, которые полнее мыслью и живописнее новых и обще употребляемых, – а в этом отношении их ещё менее^[66]. Способности обновлять слог свой старинными словами помогает

а) глубокое знакомство со старинными книгами;

b) самодельный перевод, сличаемый с подлинником, с древнейшим, древним и новым переводом одной и той же статьи, либо целой книги^[67];

с) сокращение в извлечение только существенных мыслей в известной статье с удержанием архаизмов, коль скоро сии архаизмы имеют полное право на уважение, и могут с честью и пользою занять место в живой с современной речи^[68].

§ 286. Поновлённые Славянские переводы, а также понятные места^[69] старинных переводов, могут входить в проповедь натурою, т. е. выпиской нужных для проповеди статей слово в слово, с известными пропусками и сокращением. Такие выписки, искусно выбранные, верно приспособленные к ходу мыслей, искусно вставленные, сообщают проповеди тон глубоко церковный, внутреннему и наружному её содержанию придают необыкновенное величие и важность. Здесь превосходнейший и полнейший образец представляет нам Слово в день сошествия Св. Духа о том, почему в наше время нет чудесных знамений, основанное на свидетельствах Св. Златоуста (См. Собрание Слов, Бесед и пр. Преосв. Иннокентия, Архиеписк. Харьковского, Том. I. стр. 388, Киев. В Типографии Киево-Печерской Лавры 1836 г.).

§ 287. В оригинальной Славянской литературе нашей особенную важность для проповеди имеют творения Св. Димитрия Ростовского, а из них преимущественно Четьи Минеи, Поучения, Летопись. Повествовательный слог Миней, их вводные речи, размышления, беседы, синаксари и слова, – всё изображено таким плавным, простым, величественным и животворным языком, что его употребление, даже не совсем искусное, легко может проповеднической литературе нашего времени сообщить новое движение и новый вид. Статьи из Алфавита духовного, мысли из поучений, нравоучения из Летописи можно употреблять точно так же, как выписки и свидетельства из Отцов Церкви^[70].

§ 288. Остаётся приурочить к XL главе язык Богословский, иначе называемый систематическим, учёным, учебным или школьным. Язык Богословский образуется из трёх стихий:

а) языка Библейского,

b) Церковного и схоластического.

Итак,

а) – всё, что система заняла от языка Библии и Церкви, может входить в беседу на тех же основаниях, какие положены для употребления языка Библейского и Церковного в слоге проповедническом.

b) Касательно языка схоластического можно сделать следующие замечания:

1) Всё отвлечённое, либо слишком нагое в системе не идёт в общенародную беседу, ибо сия последняя большею частью должна выражаться конкретно, т. е. давать видимость таким понятиям, кои, будучи сами по себе точны, отдалены от неопытной, не умеющей отвлекать, мысли слушателя.

2) Система по необходимости во многих местах суха и сжата: беседа не терпит совершенной сухости. Систему читают редкие, – особый род людей, – и притом иногда по неволе: беседу слушает всякий только по охоте, следственно сухое и дебелое станет ли он слушать? Если бы мы стали писать и говорить свои поучения так, как пишутся школьные системы т. е. составляя их из одних обнажённых положений логических, частых ограничений, определений различных смыслов, делений и подразделений, прибавляя по местам примечания, схолионы и т. д., то у народа, нами поучаемого, не надолго бы стало терпения слушать нас.

3) И общность, и подробность системы не идёт в беседу так же точно, как общность и подробность беседы не идёт в систему. Там, где система довольствуется одним общим положением и прямым логическим выводом, – там проповедь принуждена бывает собрать все обстоятельства, вникнуть в малейшие подробности, обозначить едва заметные оттенки избранной материи; ибо в сих-то подробностях, в этой, ненужной для системы, частности заключается иногда вся сила и действительность поучения. И наоборот.

4) Самая строгость и определительность языка систематического не всегда выгодна для проповеди; в системе главное дело логика; в беседе необходима, бывает логика с риторикою, например, одною логическою дефиницию того-то или того-то нельзя обойтись в известном случае; нужно риторическое описание, метафора, олицетворение, – нужно пластическое изложение мысли.

5) Терминология системы, придуманная школою для системы же, без явной необходимости не должна быть вводима в общенародную беседу; если вводится, то должна быть поясняема. Впрочем, технических терминов, принадлежащих собственно школе, не занятых от языка Церковно-Библейского, немного в Богословском языке нашем.

§ 289. Но как прежде (§ 115. 3), так и теперь замечаем, что не механическое употребление Церковного языка важно для проповеди, а живое сознание достоинства его и гармоническое слияние с чистым отечественным наречием. Ничего нет легче, как перекладывать строки Русские Славянскими, пестрить русизмы славянизмами: но ничего нет и противнее подобной пестроты^[71]. Опытный в слове церковном, углубивший его в себя постоянным упражнением, когда вносит его в живую речь, то вносит так естественно, что здесь два наречия бывают одно, – не уничтожая себя взаимно, не разноглася, нимало не вредя взаимному гению. Вот образец живого органического сочетания церковного с отечественным языком: «Не дивно было бы, братие, ежели бы один из немощных служителей слова Божия с таким смирением испрашивал у собратий своих молитвенной помощи в подвигах вверенного ему служения. Но когда Учитель языков, после столь многих подвигов и откровений восхи́щенный до третияго небесе, и слышавший глаголы, ихже не леть есть человекам глаголати, прибегает к молитвам церкви, да дастся ему слово во отверзение уст с дерзновением сказати тайну благовествования: то, конечно, служение слова Божия так велико, что и Ангельския силы, без благодати Духа Святаго, не достаточны к совершению онаго и проч».

«Что убо реку аз смиренный пастырь, вступая в общение с сею старейшею и знаменитою паствою, прославленною столь многими и столь великими чудесами святости служителей слова Божия? Как дерзну я колебать воздух, благоуханный святынею нетленных останков столь многих здесь почивающих подвижников веры? Святое место сие где древле взошла денница спасения Русской земли, внушает сердцу моему благоговейный предмет, а не дерзновение слова»^[72].

Здесь язык совершенно Русский, чисто современный; но вместе он необыкновенно близок к древне-церковному.

XLI. в) Употребление языка отечественного, и 1) языка простонародного

§§ 290–295. Виды языка отечественного. Характер языка простонародного. Можно ли его употреблять в церковной беседе. Что именно употреблять. Что не должно употреблять. Нужно ли в язык простонародный вводить употребление языка Церковного, Библейского и литературного.

§ 290. Само собой разумеется, что говорящий к народу должен говорить и говорит тем языком, который знает народ – языком отечественным. Следственно, главный язык церковной беседы есть язык отечественный, современный беседе. Все прочие языки суть только богатство, украшение языка отечественного, но не суть-главное. Язык отечественный не то в устах народа, в живом употреблении, что в письмене, на бумаге или в печати, в сочинении. Отсюда всякий язык имеет два вида:

а) язык живой, разговорный,

б) язык письменный, литературный.

Всякий говорящий и пишущий говорит и пишет либо просто, по одному навыку, без учёного образования в своём языке, либо по навыку и изучения языка вместе. Поэтому два главных вида языка имеют два главных свойства:

а) живой язык простонародный,

б) живой же язык образованный;

в литературе то же:

а) литература простонародная,

б) образованная.

Церковная беседа, как слово для всех и для каждого, равно относится и к языку простонародному, и к языку образованному.

§ 291. Язык простонародный обыкновенно почитают нищим и низким, грубым, диким, непокорным, несвязным и неправильным, жёстким и угрюмым (См., например, Повондру в System. Theolog. Pastor. Tom. 2. § 460. pag. 174, 175). Правда, но это такие пороки речи, которые, сравнительно, встречаются не только в образованном живом, но и в образованном литературном языке. Здесь вина падает не на язык, а на употребление его. Между тем, при своих несовершенствах, язык простонародный имеет свои же достоинства. Так в нём иногда, как в хорошей хронике старинной, сохраняются простые и величественные формы коренного или первобытного наречия отечественного; ибо не он произошёл от образованного языка, а образованный вышел из него. В нём можно отыскивать гений языка, часто затерянный в книгах и в современной живой речи образованного общества. В нём берегутся истые черты народности, тогда как в языке высших сословий бывает много заёмного и пришлого^[73]. Там есть слова и выражения сильные и живописные, обороты смелые и приятные своим лаконизмом, тон речи радушный и ласковый для сердца. Не много оправленный от своей природной простоты и неуклюжести, облагороженный вкусом и искусством, сей добрый язык может придать речи вид мужественный и откровенный, напоминающий собою невинную, простую, но всегда почтенную и героическую древность. Преимущественно он способен давать мысли видимость (intuibilitas) и осязаемость; и как он, по своему положению, всегда ближе к тому, что называют языком первобытным, то и бережёт в себе все те свойства, какие приписывают языкам первобытным.

§ 292. Можно ли язык простонародный употреблять в церковной беседе? Можно. Хотя бы мы и ничего не знали о достоинстве сей речи, но мы имеем высокие образцы её употребления. В самом языке Библейском есть вульгаризмы, ничуть не нарушающие священной важности его^[74]. Отцы Церкви, – в светских школах изучавшие язык Гомера, Платона, Демосфена, Цицерона, Виргилия и т. д., – тот час покинули тот язык, как скоро посвятили себя на служению кафедре и стали беседовать просто, т. е. начали говорить и разговаривать в собственном смысле. Покинуть толико препрославленный язык знаменитейших ораторов и поэтов Греции и Рима – это не была у Отцов Церкви какая-нибудь прихоть, какое-нибудь презрение без цели, или не искусство, – нет, – это было самое справедливое удовлетворение главнейшему праву языка народа – праву на всеобщность и популярность, общенародие слова, общепонятность^[75]. Язык не есть собственность какой-нибудь школы, того или другого сословия; он – владение целого народа: следственно и употребление его только тогда бывает самое подлинное и полное, когда оно годно для многих в частности, для всех в общности^[76]. Таково было употребление языка у Отцов; таково оно должно быть и у всякого общенародного беседовника.

§ 293. Что может церковная беседа принять в себя из простонародного языка? Всё то, что в нём есть целомудренного, точного и выразительного, – именно:

а) отдельные слова, употребляемые в таком смысле, в каком употребляет их народ^[77];

b) выражения и обороты, часто встречающиеся в речи простонародной^[78];

с) тропы и фигуры, подобия и сравнения, знакомые народу;

d) словосочинение, составляемое по естественной логике, т. е. по умозаключениям от большего к меньшему и наоборот, от целого к части и, наоборот, от примера и сравнения, от противного и т. д.;

e) умные и хорошо выраженные пословицы народные^[79] и пр. У плебея есть своя терминология, иногда гораздо лучшая учёной; есть свой емфазис грамматический и риторический, своё знание эстетическое, – но знание естественное^[80]. Так он говорит мир вместо наших конференций и собраний, общество, сходка вместо сеймов, свет, вместо нашего мира видимого и природы, смуты вместо революций и пр. У него кровь моя, свет мой, суть выражения родства и дружбы, – время дорогое и времена плохие – выражение трудности в жизни вещественной; согрешить и прогневать Бога – причина всех бедствий и частных и общих. Мы люди тёмные означает простоту и необразованность его; горе или нужда говорит у него тогда, когда он очень стеснён; Бог даёт клад, Благодать Господа приходит, когда он получает какое-нибудь счастье. У него хлеб есть дар Божий, день счастливый – день Божий, гроб – домовина, домашний скот – животы, назначение к чему либо – наряд и т. д. Чтобы такое возбраняло употреблять в проповедях добрый язык простонародный именно там, где он есть – добрый? Весьма важная идиома церковного собеседования – народность преимущественно и может быть достигнута только искусным употреблением простонародной речи, основанным на глубоком и живом познании духа народного.

§ 294. Но принимая в себя то, что в простонародном языке хорошо само по себе и годно вообще, церковная беседа отнюдь не должна вдаваться в вульгаризм безотчётный, и спускаться до тона площади; не должна употреблять слов низких и грубых; не должна превращаться в поговорку деревенскую; не должна ни дакать и агакать, ни эхать и охать, ни проваливать дале, ни баить и гуторить, ни тататакать и вавакать и пр. Одним словом: не должна свою мысль важную, требующую тона и речи важной, рядить в плебейские прибаутки, в рифму безвкусную, в многословие деревенской сходки, в наивность слишком простонародную. Подобный образ беседования не только не есть беседа церковно-простонародная, но есть искажение самого простонародья. Слишком простонародить себя значит – не учить, а – по простонародному же выраженью – размовлять, или терять речи попусту, за какую потерю осудил бы нас и самый недалёкий поселянин; потому что и он одарён чувством приличия, уменьем отличать речи своей хижины от речи церковной. Если же бывает когда нужно слишком безыскусственное упрощение слова, в таком случае гораздо лучше предлагать его в домашних беседах с поселянами, и не в храме Божьем, и не писать его на бумагу.

§ 295. Заимствуя из простонародного языка его доброе, беседа обязана давать ему и своё. Обратный способ сообщения здесь весьма важное дело. Простонародный язык, – как и вообще язык человеческий, – имеет много нищеты; поэтому и нужно вводить в него слова и выражения из других стихий языка, – из Библейского, Церковного и литературного; нужно передавать не только истины, которых народ не знает, но и способ выражения, народу не идиоматический. Это тем легче сделать, что сама Церковь издавна ввела уже взаимное общение словесное. Она передала народу не только отдельные слова и выражения (см. § 268 сноска № 56: «Так в народном языке нашем…») но и целые статьи. Она изучила народ Символу веры, молитве Господней, молитве Иисусовой, Ангельскому поздравлению Пресвятой Деве Богоматери и пр. Она в важнейших случаях заставляет верующего произносить, слово в слово, молитвы и стихи, сказываемые служителем алтаря. Как же не подражать ей?

О введении образованного или искусственного языка в простонародную речь довольно этого замечания: беседуй так, чтобы не столько ты подражал простому народу, сколько народ занимал бы у тебя умный и благоприличный тон и образ выражения.

XLII. 2) Употребление языка образованного

§§ 296–298. Отношение слога проповеднического к языку образованному. Общие свойства слога образованного. Нужно ли в Гомилетике рассматривать общие свойства слога.

§ 296. Будет ли он язык живой, употребляемый в живом разговоре просвещёнными людьми высших сословий, или язык литературный, существующий в хорошо написанных книгах, – это для нас всё равно; потому что нам нужен только язык образованный, усовершённый, где бы он ни существовал. Он нужен нам для того, что церковное собеседование имеет с ним самое тесное сношение. Несмотря на своё удельное положение, строго ограниченное особым содержанием и особою целью, проповедническая литература не так, однако же, уединена (изолирована) и заключена в саму себя, чтобы вовсе отделялась от общего слова человеческого. Напротив, как произведение словесное, образующееся по общим законам образованного – искусственного слова, она есть живая отрасль всеобщей словесности, и входит в сию последнюю, как частное в целое, как удел в общую систему слова. Отсюда законы слова общего суть также и законы слова проповеднического; общие качества слога образованного суть вместе качества и слога церковно-собеседовательного; а частные свойства сего слога, происходившие от употребления языков Библейского, Церковного и простонародного, должны быть возводимы к общему закону стилистики, и в этом общем законе находить для себя поверку.

§ 297. Общий закон слога, правильно образованного, требует:

1) истинности и совершенного согласия языка с самим собою,

2) истинности и согласия языка с мыслью, которую он выражает,

3) истинности и согласия его с чувством или вкусом.

– Согласие языка с самим собою, т. е. употребление слов и выражений, сообразное с гением языка, определяет качества слога грамматические;

– согласие языка с мыслью или с предметом выражаемым определяет качества логические;

– согласие языка с чувством или с образованным вкусом назначает слогу качества ораторские или эстетические.

Итак, качества

а) грамматические,

б) логические,

в) эстетические –

суть общие качества слога проповеднического.

§ 298. Общие свойства слога отыскивает и преподаёт теория Всеобщей Словесности; поэтому нам следовало бы здесь сослаться только на неё; мы и ссылаемся. Но

а) не во всех общих свойствах слога имеет нужду слог проповеднический; следственно Гомилетика должна показать: какие именно общие свойства слога идут к проповеди.

b) И те свойства, которые идут в проповедь, оставаясь общими, могут иметь особый вид, направление частное применительно к особому характеру церковного собеседования; следственно Гомилетика должна обозначить: что именно есть особого в общем.

с) Молодые проповедники в своих проповеднических опытах часто погрешают против общих свойств стилистики; поэтому необходимость иногда заставляет и в Гомилетике повторять то, что должно быть известно из Грамматик, Риторик и Теорий словесности.

XLIII. а) Грамматические свойства слога проповеднического

§§ 299–307. Понятие о грамматических свойствах слога проповеднического. Чистота слога. Барбаризм. Пуризм. Правильность слога проповеднического. Солецизм. Стройность. Как можно ладить слог. Где стройность неуместна.

§ 299. Грамматические свойства слога возникают из употребления слов, сообразного с гением языка. Гений языка, не творя слов, (ибо кто их творит?), даёт только законы о производстве их, употреблении и действии^[81]. Грамматика сводит законы гения и приводит в систему. Говорить или писать по точному смыслу таких законов значит – говорить и писать грамматически, слогом грамматическим. Слог грамматический не есть уже слог первобытный, но слог образованный, или, что то же, искусственный; ибо грамматика есть искусство, наука; – точно так же, как гражданское законоведение есть наука. Слог грамматический образованный, как образованный, сам собою предполагает

а) разбор и выбор слов, – принимает одни слова, отвергает другие;

b) надлежащее изменение и отношение слов к словам, или взаимное сочетание оных по смыслу;

с) взаимное сочетание по тону.

То, что по разбору признаётся годным, есть чистое; что производится надлежащим изменением и сочетанием слов по смыслу, есть правильное, а что по тону, есть стройное. Отсюда

а) чистота,

б) правильность и

в) стройность

суть такие грамматические свойства, которыми должен отличаться всякий слог образованный, а, следовательно, и слог проповеднический. Противное чистоте, правильности и стройности будет означено в своём месте.

§ 300. Чистота слога состоит в употреблении слов и выражений,

а) собственно принадлежащих отечественному языку,

b) только таких, которые сам язык отечественный почитает очищенными.

Следственно,

а) не всё то годится в сочинение, что есть в языке отечественном;

b) не всё годится так, как употребляет целый язык народный в разных классах общества,

с) а только так, как употребляют лучшие и образованнейшие писатели, коих сочинения признаются образцовыми.

Механический способ различать чистое от нечистого сообщает Лексикография^[82]; живой и органический возникает из глубокого изучения языка во всех его видах и направлениях, – т. е. было и действие языка в литературе а) древней, б) средней, в) новой или современной тому или другому писателю. Поелику же беседа принимает в себя язык Церковно-Библейский: то чистота проповеднического слога имеет круг гораздо обширнее, нежели чистота слога в других словесных произведениях.

§ 301. Чистоте слога вредит а) излишняя нечистота, b) излишняя чистота. Первую обыкновенно называют барбаризмом, вторую пуризмом. Барбаризм или Варварство слога происходит а) либо от того, что мы не умеем пользоваться отечественным языком, b) либо от того, что в отечественный язык без нужды вносим слова не отечественные. Общие признаки такого варварства суть:

1) Архаизм – бесполезное употребление слов устарелых, вышедших из употребления, и не имеющим права на восстановление, например, мща, краковат, клетуки, скута и пр. (Путешествие Русских людей по Св. земле Час. 1. СПб. 1839 г.), имство, нео плазнство, смерд и т. д. (Сравн. § 285).

2) Неологизм – бесполезное употребление слов и выражений новомодных. Худы ли, хороши ли эти слова сами в себе, – нам нет нужды; но если они не получили ещё права на всеобщее уважение, то какая нужда в церковной беседе гнаться за ними?

3) Вульгарность – бесполезный набор слов площадных и простонародных (см. § 294).

4) Романтизм – безрассудное употребление слов и выражений, заимствуемых из романической и сказочной литературы и проч.

5) Перегринизм – безнужное употребление слов и выражений иностранных, в великом множестве; появляющихся в школах, в системах, и в разговоре людей, щеголяющих разноязычием. До какой степени все вышеозначенные пороки делают слог варварским и неопрятным, – примером тому может служить настоящий параграф наш, преиспещрённый перегринизмами, и состоящий из измов^[83], нестерпимых для чистого слова Русского.

§ 302. Пуризмом называется излишнее притязание на чистоту языка. Варваризм населяет язык словами, хотя грубыми, неопрятными и неуклюжими, но всё же словами, которым привычка может со временем дать ход всеобщий и право гражданства – следственно словами, которые умножают язык в количестве; – это – если не действительное богатство, по крайней мере, вид обогащения; и потому от варварства язык в прибытке. Напротив беспощадная чистка наготит язык, и угрожает ему крайнею бедностью; от неё язык всегда в убытке. Бесправно выселяя из языка слова старые, противясь вторжению новых, отгоняя иноземные, издеваясь над своими – простонародными и областными, называя речь Славянскую не Русскою, – что же она оставляет языку? Без сомнения, оставляет чистое; но это чистое такого свойства, что им оденешь не много мыслей, и даже одетые все будут казаться короткими и слишком затянутыми в узкое платье. Беседовник, не будучи варваром слова, не имеет нужды быть и пуристом только для того, чтоб быть пуристом. Прежде было уже замечено об отношении языка Библейского, Церковного и простонародного к языку церковно-собеседовательному: если те замечания имеют какую-нибудь цену, то больше ничего и не следует говорить здесь. Приведём только слова Бл. Августина о чистоте языка проповеднического. «Хорошие беседовники более всего стараются и должны стараться о ясности в своих беседах; и потому если выражения, – чистые в учёном языке; темны и двусмысленны, а в простонародной речи, хотя не чисты, за то ясны и точны: в таком случае они и употребляют сии выражения не так, как употребляют их учёные, а как простой народ, например, если наши переводчики не побоялись сказать: non congregabo conventicula eorum de sanguinibus – не соберу соборы их от кровей, – ибо чувствовали, что предмет требовал употребить здесь слово sanguis во множественном числе, хотя оно в учёном Латинском языке употребляется только в единственном: то почему учителю веры, беседующему с людьми необразованными, стыдиться и не употребить простонародного ossum вместо книжного os, дабы избежать двусмыслие в слове, имеющем два значения – кость и уста, и различающемся по одному только ударению в произношении – долгому os ossis, короткому os oris, – почему не употребить когда простое ухо селянина (Африканское) вовсе не умеет судить ни о сокращении, ни о продолжении букв? Какая польза от чистоты языка, за которою не может следовать понимание слушателя, – тогда как единственная цель бесед наших есть та, чтоб нас понимали люди, с которыми беседуем?.. Что пользы от золотого ключа, если им нельзя отомкнуть того, что хотим отомкнуть? И напротив, какой вред от деревянного, если он может отмыкать, – когда от ключа мы ничего более и не требуем, как только отмыкать замкнутое?» (Христианск. Наук. кн. 4. 24. стр. 275–280).

§ 303. Правильность слога состоит в надлежащем соблюдении законных форм языка, предписываемых этимологии и синтаксисом в частности, а гением языка вообще^[84]. Законные формы слов по делу этимологии должно соблюдать: а) когда производим одни слова из других, например, говорун от говорю – законно, говоритель – не законно; b) когда изменяем слова по окончаниям, т. е. по падежам, числам, спряжениям и т. д. Законные формы по делу синтаксиса должно соблюдать а) при согласовании слов b) при управлении, с) при известном порядке или размещении слов. Распространяться о соблюдении законных форм здесь не место и не время; довольно только напомнить о них готовящемуся на беседу, и опять заметить, что правильность слога проповеднического, подобно чистоте, гораздо обширнее в своём явлении, чем правильность других слогов; ибо проповедь терпит изменение и сочетание слов Церковно-Славянского языка.

§ 304. В слоге гораздо ощутительнее бывает неправильность, чем правильность. Отступление от законных форм языка называется Солецизмом. Солецизм появляется тогда:

1) Когда пишущий или говорящий неправильно соглашает слова, например, гора Синай дымился; город Филиппы, в которых, проповедовал Св. Павел, – солецизмы в согласовании слов; надлежало сказать: дымилась, в котором и проч.

2) Когда дают словам незаконное управление и управляемость, например, нет нужды постановлять особенных правил, – солецизм потому, что управление отдано слову «нет», а надобно отдать его слову «постановлять» – особенные правила и проч.

3) Когда словам сложным дают не то управление, какое следует им по свойству сложения. Так мы привыкли употреблять влияние на что, – влияние на язык, на народ, на просвещение и проч., – но оно солецизм, потому что нельзя сказать: влей воду на чашу, влей отраду на сердце. Такого же разбора фразы содействовать (к) чему, споспешествовать (ко) благу и проч.

4) Когда или прибавляют ненужные частицы, или отнимают нужные, например, человек создан, чтоб делать благие дела, вместо, человек создан на дела благие.

5) Наконец, чужая расстановка слов производит солецизм, например, Вселенной Владыка, в Коего деснице Царей и Царств жребий, – расстановка слишком латинствующая без нужды.

§ 305. Чистота и правильность слога определяет породу слов и их взаимное отношение родовое; стройность слога имеет в виду звуки, издаваемые словами, или буквы. Сии звуки или тоны, употребляясь для выражения бесчисленных предметов и мыслей, имеют бесчисленные способы взаимного сочетания. Точно так же, как основные тоны в музыке и пении, буквы свиваются или развиваются, нарастают или обсекаются, возвышаются или падают, спешат, теснятся, или медлят и растягиваются, смотря по тому, какой предмет или чувство хотят выразить. Сочетание букв и слогов, основанное на их взаимной симпатии и антипатии, а потому приятное для слуха и вкуса, есть стройность слога, иначе мелодия, эвфония, благозвучие. Стройны ли тоны языка в словах, уже существующих, или нестройны, – об этом нечего рассуждать; ибо никто не вправе и не в силах перестроить весь язык. Но дело в том, что есть возможность из стройного производить не стройное, а из нестройного – стройное. Следственно, должны быть законы для стройности. Они и есть:

1. Чем тоны, издаваемые буквами, ближе к простоте оснований^[85]: тем легче выговариваются, следственно, тем приятнее и стройнее сочетание оных.

2. Чем тоны по природе своей^[86] длиннее и полнее: тем более имеют силы, плавности и гармонии.

3. Чем они открытее, и чем образование их обширнее, отношение к другим свободнее: тем органистее и громче; напротив, чем сложнее, короче и сжатее: тем более жёстки и сухи, туны и немы.

§ 306. Ладить слог можно так:

a) слова и слоги сложные переменять в простые, например, вместо весёлость человека можно – весёлый.

b) переставлять слова, если это не вредно смыслу.

с) заменять одни слова другими посредством синонимов, например, разум без образования – нестройно от зу, ез, зо и пр. Лучше – разум без просвещения.

d) переменять форму предложения, только бы не переменился смысл, например, при представлении бедствий, угрожающих мне, – не стройно; можно переменить так: когда представляю и пр.

e) вставлять гласные при столкновений многих согласных, например, вместо взгреметь, возгреметь; отбрасывать гласные, когда они взаимно пересекают себя, например, сердце сокрушенно и смиренно; прибавлять эпитеты и пр. при стечении жёстких слов односложных, например, гроб есть дверь в жизнь бессмертную, – не ладно; можно к гробу прибавить тесный, к двери – пространная, – и довольно.

§ 307. Недостаток мелодии делает слог шероховатым^[87] и грубым; но и мелодия должна иметь границы, и уступать высшим требованиям слога. Она не имеет места.

1) там, где не может идти рядом с ясностью и точностью выражения;

2) где портит натуральный ход мыслей, вредит простоте и невинности слога;

3) где мешает силе и быстроте мыслей, например, «Что сие? Что видим? Что делаем? Петра великого погребаем». Здесь нет мелодии, но – и не нужно: ибо приставьте сюда несколько слогов для благозвучия, растяните сии короткие, на каждом шагу упинающиеся речения, – вступление сделается вялым;

4) где сам предмет имеет сложение сухое, и не любит блажить сердца приятными тонами;

5) где соблюдение мелодии может сделать фальшивый тон в отношении к предмету, ею выражаемому, например, Tytire, tu patulӕ recubans sub tegmine fagi и пр. стих очень звучен и строен сам по себе, но фальшив по тону; ибо мысль тиха и покойна, а звуки стиха бегут, тревожатся, стучат;

6) где соблюдение мелодии даёт слову или напоминает другой предмет, например, к злу, не мелодически, но лучше, чем ко злу, ибо из ко злу выходит козлу. То же бывает с частицею уже, употребляемою сокращённо (уж Иеффай), с вонею смертною или духовною, когда ударяют на слоге во и т. д.

XLIV. б) Логические свойства слога проповеднического

§§ 308–313. Понятие и содержание. Точность. Определённость. Связность. Ясность слога. Недостатки.

§ 308. Логические свойства слога состоят в истинном отношении языка к мыслям и предметам. В грамматических свойствах слово привлекает к себе сродную мысль: в логических наоборот – мысль привлекает к себе слово, ей подобающее. Мысль выражена логически верно, когда она в отношении к себе самой привлекает а) свои истые слова, b) столько, сколько может вместить их в своей истой сфере, – ни больше, ни меньше; – в отношении к другим мыслям, с) такие слова, которые содержали бы зародыш будущих понятий, и ясно связывали предыдущее с последующим. Из а) выходит точность, из b) определённость, из c) связность, из а), b), с) вместе – ясность (claritas), – качества, весьма необходимые слогу церковно-собеседовательному.

§ 309. Точность слога состоит в приискании и наложении на известную мысль таких слов, которые непосредственно означали бы её, и казались бы для неё одной созданными. Одна и та же мысль может принимать на себя разные слова и являться в разных формах слова; но это разное, определяя степени точности, а не самую точность, естественно предполагает единое необходимое. Сие-то единое, – единство слова и словесной формы для одной мысли, – и есть её точное, есть её подлинная форма; все другие формы или не полны, или ложны. Точно выражаемся а) тогда, когда живо сознаём свою мысль, и когда она получила надлежащую осёдлость в нашем уме; б) тогда, когда живо сознаем свой язык и пользуемся им как своею собственностью домашнею. Точность яснее раскрывается в определённости.

§ 310. Определённость есть естественная граница мысли. Точность возникает из сущности мысли, определённость начертывает объём или сферу мысли. Границы рассматриваемого предмета указываются либо а) свойством самого предмета, либо б) особенною целью рассматривающего, – что обыкновенно бывает у беседовников. Но это всё равно, чем бы ни были проведены границы; дело в том, чтобы они проведены были верно; и когда проведены, то не надобно а) ни выпускать мысль за постановленный предел, б) ни не допускать. Не допустим, – мысль не будет иметь целости; выпустим, – потеряет единичность и свой подлинный характер. Логическая определённость состоит в известном количестве существенных признаков, которые придаём рассматриваемому предмету; слоговая определённость состоит в равномерном выражении оных признаков. Выражение равномерно, когда на признаки употреблено а) столько слов и оборотов, сколько нужно, – отсюда полнота слога; б) когда не употреблено больше, – отсюда краткость слога. Чтоб быть определённым, надобно не только помнить, но обратить в практический навык известную часть логики.

§ 311. Определённость представляет мысль действующей в одной собственной сфере, но в сочинении, – какого бы рода ни было оно, – мысль никогда не действует одиноко, а всегда в прикосновении и соотношении с другими мыслями, следственно в связи с ними; – отсюда связность слога, т. е. натуральный порядок в сочетании различных мыслей, и строгая логическая последовательность их. Когда точность указала для мысли слова точные и полные идеями; когда определённость, из этих слов, начертала правильный круг или сферу для действия главной мысли: тогда главная мысль сама собою или

a) породит из себя последующий ряд мыслей, или

б) привлечёт их к себе по содружеству.

Вот один пример и для точности и для определённости и для связности. Грех сам собою рождает понятие о смерти, – грех – смерть. Грех, как владыка, притягивает к себе слово оброк, – грех, оброк – смерть. Слова точные и полные идеями. Определённость составляет из найденных слов надлежащий круг для действия мысли: грех – главное слово в означенных словах; оброк – его действие, смерть – определение или сущность оброка греховного. Выходит определение: оброцы греха, смерть (Рим.6:23). Когда беседовник устремил глубокий взор свой на Библейские слова: у него тотчас родился предмет беседы или предложение: открыть необходимый союз греха со смертью. «Грех и смерть», оставаясь главными понятиями в предложении, порождают из себя свои особые понятия. а) Грех предполагает свободное действие; свободное действие предполагает закон; действие по закону – жизнь, жизнь – не смерть, следственно грех не есть действие по закону, следственно есть действие не по закону, следственно отступление от закона есть грех. Теперь мы видим, что грех определился самым точным образом; сфера его действий – вне закона. Надобно и эту сферу определить таким же точным образом; она и определяется уже из данного слова закон. Во второй сфере главное понятие, натурально, есть б) Закон, привлекающий к себе понятие о происхождении – Закон от Бога; от Бога, – следственно, действие по сему закону есть высший и совершеннейший круг деятельности. Грех есть отступление от Божия Закона, следственно – падение в низший круг деятельности, следственно – расстройство, следственно – разрушение, следственно – смерть. Вот необходимый союз греха со смертью, развитый из слова грех. По развитию понятий из слова грех, развиваются понятия из слова в) смерть. Смерть привлекает к себе понятие «жизнь», – «жизнь разные роды жизни»: а) жизнь естественная, б) жизнь гражданская, в) жизнь духовная. Сии три рода жизни образуют три особые сферы, в которых действует смерть, как оброк греха (Слово в нед. 4 по Пятд. из текста: оброцы греха и пр. в первом собрании слов Высокопр. Филарета, Митроп. Москов. стр. 166). Здесь всё так точно, определённо и связно, что ни одного слова нельзя изменить, ни одно понятие не теряет своей целости и единства, и вместе каждое слово и каждое понятие необыкновенно естественно, и, чрез самую строгую логическую последовательность, провождает к другому понятию, другое к третьему и т. д. до конца всей проповеди.

§ 312. Из точности, определённости и связности происходит логическая ясность слога, – одно из главнейших и необходимейших свойств Церковной беседы. Поелику же ясность есть сумма или совокупность точности, определённости и связности: то она и не есть особое свойство, а только точнейшее определение самой точности, определённости и связности. Так она

1) точности определяет выбирать из многих точных слов такие слова, которые пользуются общеизвестностью, и находятся в общем употреблении. Это и видели мы в данном примере, где не употреблено ни одного слова не общеупотребительного, где и самое школьное слово, – необходимо встретившаяся сфера, – заменено общенародным круг.

2) определённости назначает краткость и полноту. Это опять мы видели в примере, где все определения выражены с необыкновенною краткостью и полнотой, как то: а) оброцы греха, смерть; б) необходимый союз греха со смертью; в) грех – отступление от закона и пр.

3) связности определяет выводы и заключения не столько по формам искусственной логики, сколько по законам общего смысла. И это мы видели в том же примере: вывод самого нужного положения сделал по противоположению, т. е. греху, т. е. беззаконию противопоставлен закон, и отсюда вышло самое точное и самое общенародное определение греха: «грех есть отступление от закона».

§ 313. Несоблюдение ясности делает слог тёмным, и потому весь труд беседы превращает, в чистую бесполезность; недостаток связности производит запутанность, где нет никакой возможности добраться до понятий главных и частных, положений, соположений и подположений. Недостаток определённости и точности делает слог сбивчивым, колеблющимся, как бы ветреным, где ни слова, ни понятия, ни на одну минуту не стоят на одном месте, в одном и том же значении, для одной и той же цели. Недостаток краткости в определениях производит растянутость накоплением вовсе ненужных слов, фраз, целых предложений. Наконец недостаток полноты делает слог совершенно бесхарактерным, ни одной мысли, не представляя в подлинном виде; бесхарактерность и растянутость, сбивчивость, запутанность и мрак, – сущее варварство логическое в слоге, несравненно горшее варварства грамматического. Посему-то, дабы не быть мучителями и себя и других, молодые проповедники не должны писать ни одной страницы, предварительно не составивши Расположения логического.

XLV. в) Эстетические или ораторские свойства слога, проповеднического

§§ 314–327. Понятие. Естественность. Изобразительность слога. Соединение естественности с изобразительностью. Энергия. Простота слога. Умеренность. Высокое в слоге. Надутость. Однообразие слога. Небрежность. Холодность Современная литература. Совет Бл. Августина.

§ 314. Слово, рассматриваемое как вещество, принимаем двумя вещественными органами: а) зрением, б) слухом; зрением принимаем слово письменное, слухом – устное или произносимое. Слово письменное, по внешнему положению своему, есть черчение, начертание, по смыслу – картина. Главное здесь – форма, вид, образ мысли, а самое верное сравнение есть сравнение слова с живописью: слова, отдельно взятые – то же, что различные краски, слова в совокупности – слияние красок. Эстетическое достоинство слога будет здесь – изящество или красота формы: общее качество его, в отношении к форме, назовём А) живописностью. Следовательно„ живописность есть первое Эстетическое свойство слога проповеднического. Слово устное или произносимое переходит к нам как тон или звук; в этом случае оно не есть что-либо неподвижное, как в форме, но – живое, движущееся, действующее, следовательно, главное здесь – движение, действие, ἐνεργεία, а самое верное сравнение есть сравнение слова с пением и музыкой: слова отдельные суть различные тоны, слова в совокупности – слияние тонов. Эстетическое достоинство слога будет здесь изящество или красота движения; общее качество, в отношении к действию, так и назовём Б) движением. Таким образом, главные эстетические свойства слога проповеднического будут: А) живописность, Б) движение (ἐνεργεία – мотив).

§ 315. Живописность слога производится либо а) естественными красками, либо б) заимствованными. Естественные цвета мысли суть слова, употребляемые в собственном значении, слова простые. Отсюда язык натуральный или естественность слога. Заимствованные краски мысли суть слова переносные: отсюда язык образный или изобразительность слога.

Естественность слога возникает из умного и эстетического употребления простых и сложных предложений, простых и сложных периодов, из описаний разного рода, как то; просопографии, топографии, демонстрации, ифонии, ипотипоза, вообще из таких фигур, которые почитаются служащими к украшению слога^[88]. Таким образом, сюда принадлежит целая и основная часть Риторики, которую никак не должно презирать, хотя работа её кажется делом детским.

§ 316. Изобразительность слога состоит в употреблении слов переносных или образных; почему сии слова и называются тропами, т. е. образами от τρόπος. Тропы, способствующие живописности мысли в проповедях, суть: метафора, аллегория, гипербола; к ним можно отнести подобия, сравнения, пример^[89]. Искусное употребление образного языка сообщает мысли видимость (intuibilitas), т. е. мысль представляется так полною и так очертанной, что мы, слыша её, не только слышим, а почти видим – чрез троп; ибо троп, искусно поставленный, своею краткостью и живостью может заменить длинные описания, и сказать чувству более, чем пространные изъяснения. «Подави, – говорит Молиньер неправедному богачу, – подави своё злато и сребро, – не потечёт ли из них кровь несчастных и сирот».

§ 317. Изящество слоговой живописности состоит в эстетическом соединении естественности с изобразительностью. Мысль, начертанная одними естественными красками, есть то же, что картина, начертанная карандашом или одною тушью. Конечно, она может быть прекрасною; но в ней недостаёт подлинности, совершенного сходства с предметом; следовательно, для подлинности необходимо слияние различных красок. Так в Ботанике виды растений, изображённые одною тушью, представляют формы того или другого растения, но не показывают различия, особенности растений, заключающейся именно в натуральном цвете их. То же и в слоге: естественность может дать мысли вид прекрасный, но в нём не будет разнообразия; а без разнообразия ни мысль, ни предмет вещественный не существуют. Следовательно, для полного изображения мысли нужен язык натуральный в соединении с языком образным. Впрочем, это дело не трудное; потому что натуральность и образность и на опыте являются почти нераздельными, даже в самых простых и обыкновенных предложениях, например, «просвещение полезно и т. д.» Просвещение есть и троп и простое слово^[90].

§ 318. Энергия или движение слога состоит в употреблении тех оборотов, которые называются фигурами мыслей. Но они не столько фигуры^[91], сколько различные тоны, или же различные степени движения мысли. Изящество движения возникает из простоты, из надлежащей соразмерности, из величия или высокости^[92] тонов.

§ 319. Простота движения в слоге образуется от введения в действие таких фигур, которые почитаются служащими к доказательству истины. Здесь вития, без всякого напряжения, то просто показывает тон мысли чрез пояснение свойств её, или так называемое вычищение; то кажется удаляющимся от главного тона чрез уступления и предупреждения; то опять спокойно возвращается к нему чрез сообщение, понижает и повышает чрез поправления, прохождения, напряжение. Отсюда фигуры, весьма употребительные у проповедников: вычищение, сообщение, уступление, предупреждение, поправление, прохождение, напряжение и проч.^[93] Эстетическое сочетание сих разнообразных тонов, сообщая слогу простоту, вместе сообщает ему лёгкость и свободу, – свойства, без которых и самая простота не может иметь эстетического достоинства.

§ 320. Простота движения получает особенное эстетическое значение в умеренности, или соразмерности, а соразмерность, главным образом, утверждаясь на простоте, придаёт ей от себя живость, занимательность и благородство. Всякому тону назначая своё подлинное место, время и пространство, она то углубляет тон мысли сомнением^[94], повторением^[95] и даже умолчанием^[96]; то усиливает заимословием^[97], вопрошением^[98] и проч.; то сгущает напряжением и наращением^[99]; то замещает своими поправлениями и т. д., придаёт живость и быстроту контрастами^[100], обращениями^[101], восклицаниями^[102], умолениями^[103], – везде сохраняя правильность, натуральный лад и разнообразие тонов.

§ 321. Высокое в слоге может принимать все возможные тоны, не подчиняясь ни одному, и везде оставаясь высоким. Так самый низменный тон по положению может быть вместе самым величественным или высоким по своей необычайной низкости, густоте и обширности. Когда Моисей говорит о творении мира: рече Бог: да будет свет: и бысть свет: проще этого нельзя сказать, ниже нельзя спуститься; но эта необычайная простота и низменность тона так высока, что никакая мысль не может объять оной; сколько ни углубляйся, всегда будет оставаться необъятное место новым углублениям. Так же точно и тон средний, самый умеренный и тихий, может быть величественным и высоким по своей необычайной мерности и плавности. Иерусалиме, Иерусалиме, – говорит Спаситель, – избивый пророки, и камением побиваяй посланныя к тебе, колькраты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под крыле, – и не восхотесте? Се оставляется вам дом ваш пуст (Мф.23:37–38). Здесь мерность самая грамматическая, тон самый тихий; но он так глубок и так поразителен своею необычайною мерностью, что оставляет в душе безмерный ряд впечатлений и чувств высоких. Но собственно высокое обнаруживается двумя совершенно противоположными характерами: а) либо необыкновенною полнотой и гармоническим слиянием тонов, большею частью высоких же; б) либо внезапным отсутствием всех тонов, кроме одного краткого, представляющегося как отдалённый отголосок. Образец на а) видим в последней песни Моисея к Израильтянам Втор.32:1–43, и в песне по переходе чрез Чермное море (Исх.15:1–19). Образец на б) представляют слова Пс.36:35–36: Видех нечестиваго, превозносящася, и высящася, яко кедры Ливанския, – и мимо идох и се – не бе. В «се не бе» прежние тоны – важные и величественные, – мгновенно скрылись; остался один, до того краткий, и до того высокий, что мы не можем и не стараемся дать ему определённого вида; слушаем как отдалённый отголосок или полутон; но этот полутон отверзает собою неизмеримое пространство для мысли, чувства и воображения. Общие черты высокости суть необычайность и поразительность^[104].

Высота слога, конечно, есть самое высокое достоинство речи; но потому-то она и редка в словесных творениях, кроме Книг священных; потому же она должна быть редка и в проповедях, для которых постоянный и необходимый тон есть простота и умеренность.

§ 322. Эстетические свойства слога такого рода, что против них скорее можно погрешать, нежели достигать совершенства. Отсюда каждая черта изящная имеет против себя очень много неизящных. Рассмотрим некоторые. Эстетически высокому в слоге противоположна изысканность и надутость; – она состоит в том, когда мыслям очень обыкновенным стараются придать величие, которого в них нет, и не должно быть; когда набирают слова громкие, придумывают обороты будто бы новые, ставят фразы необыкновенные, где им вовсе быть не следует, – от чего происходит великая дисгармония между предметами и словами, между мыслями и их формами. Надутость вообще есть погрешность молодых проповедников, от которой не всегда были свободны даже и великие проповедники в своей молодости. Никто не скажет, чтобы Боссюэт не был великий проповедник; однако и он, в молодости, обращаясь к Богу, говорил: и здравствуй, Всевышний; обращаясь к детям, восклицал: «ах, рекруты человечества!»

Надутость встречается не только в больших отделениях, но иногда в одних наименованиях лиц и вещей. Так в прежнее время называли учёных очень громко: doctor seraphicus, doctor Angelicus, doctor irrefragabilis; простые лексиконы проповеднические титуловали hortus pastorum, книги полемические именовали tela ignea, млатом духовным и пр. И ныне видим гласы пастырей; гласы трубные, зовущие на суд, тоски по отчизне, ключи к таинствам натуры и т. д. Заглавие статей, особенно же книг, исключая не многие, никакого не имеет права на громкие метафоры.

§ 323. Старание везде соблюдать соразмерность производит однообразие, а однообразие неразлучно с утомительностью и скукою. Писатель надутый, по крайней мере, ту имеет выгоду на своей стороне, что может произвести невольную улыбку написанием своим: писатель однообразный просто приводит в отчаяние того, кто имеет надобность слушать или читать его. Ибо что за приятность повсюду видеть одни и те же периоды, одинаковое построение и сцепление их, одни и те же вылощенные фразы, одни и те же фигуры и обороты? Какую живость может иметь истина, везде и всегда втесняемая в одинаковую форму? Писатель однообразный только однажды в жизни может быть занимательным – в первом своём творении; все последующие сочинения его бывают одно и то же, так что, узнавши главный предмет, можно наперёд знать весь способ его развития. «Был ли когда предмет, достойнейший красот витийства? Какой предмет может вдохнуть более? Перестанем сетовать, Сл.; но что я говорю? Вспомните, Сл.; но на чём я останавливаюсь, Сл.? Я мог бы здесь; Не разумейте, Сл.; признаюсь, Сл.; почто я не знаю тайны и пр.?» Вот всегдашние приёмы одного из знаменитых Франц. панегиристов.

§ 324. Эстетическая простота легко может ниспадать на тон площадной, низкий и вялый; легко может превращаться в небрежность и некоторый цинизм словесный, столько же непотребный в церковной беседе, сколько он потребен в жизни и поведении. Примеры уже были.

§ 325. Общая зараза и в высоте слога и в соразмерности и в простоте есть холодность и принуждённость. Холодно бывает высокое, когда оно высоко не по натуре предмета, а по ложному взгляду на него, по ложному чувству, по рассчитанному намерению – быть высоким. Холодно умеренное, по неумеренному хвастовству знания, по мелочным подробностям, по притворству, по ложному остроумию и опять по рассчитанному намеренно – отличаться блестящими мыслями и отборными словами. Холодно и простое, когда оно либо излишне сухо, и бездушно, либо излишне плодовито и многословно. Посему-то non simulacra, neque imitamenta, sed luctus verus atque lamenta vera et spirantia, не притворство, не намерение, не искусство, а истинное чувство спасает слог от всяких недостатков, и даёт ему подлинный тон и выражение.

§ 326. В слоге весьма важное дело – современность или современное состояние литературы. Заметим нечто об этом состоянии. Не знаем, каково будет наше будущее: но наше настоящее должно возбуждать в нас живейшую радость. Наш отечественный язык постоянно свежеет, обогащается, постоянно приобретает мужество и простоту: литература развивается во всех отраслях, и каждая отрасль её деятельно стремится к обобщению, – к тому, чтобы вполне быть народною и по содержанию и по форме, и по мысли и по слогу. Мы имеем превосходные образцы во всех родах сочинений. Язык Богословский и проповеднический развит, и все требования его вполне осуществлены в современных творениях знаменитейших проповедников наших, коих славные имена всякому известны и без наименования. Слог исторически доведён до наивозможного совершенства в Начертании Церковно-Библейской Истории, в исторических статьях Христианского Чтения, в Истории Государства Российского. К какому бы роду сочинений^[105] ни приразилась проповедь, – (по требованию обстоятельств она может приражаться ко всякому), – она везде может найти готовый для себя образцовый слог, отовсюду принимая сродное себе, покидая не сродное и не нужное, как, например, язык сказочный, романтический, слог слишком образный и т. п.

§ 327. Оканчиваем тягостное исследование о слогах превосходным советом блаженного Августина. «Если во всяком предмете есть множество сторон, с коих можно раскрывать его; если каждый предмет можно выражать многими и различными способами: то кто знает, что именно до́лжно сказать нам в такое или другое время, – что выгоднее именно для наших слушателей, – кто знает кроме Того, Который видит сердца всех!? Кто наставит нас, что̀ до́лжно и ка̀к до́лжно выразить, кроме Того, в руку Коего и мы и словеса наша (Прем.7:16)? Посему кто желает и сам научиться и других научит: тот пусть изучает предметы собеседования; пусть приобретает способность выражаться, как подобает церковному лицу, – но в минуты беседования пусть лучше приводит себе на память слова Господа: не пецитеся како или что возглаголете, дастбося вам в той час, что возглаголете: не вы бо будете глаголющии, но Дух Отца вашего, глаголяй в вас (Мф.10:19–20). Если Дух Святой глаголет в тех, кои за Христа предаются гонителям: то почему не глаголать Ему В тех, кои Христа, словом благовестия, предают учащимся» (Христ. Наук. кн. 4:32)?

Отделение третье о сообщении церковного собеседования

XLVL. Предварительные понятия

§§ 328–331. Понятие о телесном красноречии. Понятие о проповедническом действовании. Потребность действования. Порядок исследования.

§ 328. Сообщение бесед слушателям, а не читателям, есть вторая внешняя форма церковного собеседования, и есть собеседование в собственном смысле, – живое, непосредственное. Эту форму называют красноречием телесным (eloquentia, quasi corporea); потому что она, в самом деле, сообщает мыслям и даже словам гораздо более телесности и видимости, чем всякая другая форма. Здесь и характер внутренний, и характер внешний, слоговой, сливается в одно лицо с беседовником. Не видим мысли, не видим слова, видим дающего слово. Здесь беседа для нас есть сам беседующий, слог беседы есть известное положение телесных органов беседовника. Отсюда телесное красноречие есть вещественное, телесное выражение мысли. Общее явление сего красноречия есть действование в разных видах. Est actio quasi corporis quaedam eloquentia, cum voce atque motu constet. Actio quaedam est corporis eloquentia, sermo corporis. (Cic. in Brut).

§ 329. Действование проповедническое есть выражение бесед живым голосом и выговором, соединённое с надлежащим употреблением немых органов телесных.

§ 330. Надлежащее действование также много значит, как жизнь вообще; ибо и жизнь потому знаем и ценим, как она действует. Законно действующий на кафедре трикраты живёт: являет жизнь собственную, жизнь предлагаемой истины, жизнь народа, с которым беседует. Напротив, быть на кафедре и не действовать, или действовать не вполне, или действовать превратно значит – полуистреблять себя, свой предмет и своих слушателей. Потому-то древние высшее совершенство витийства поставляли в действовании^[106]: Actio in dicendo una dominatur. Sine hac nemo summus orator: hac instructus, mediocris summum superare potest. (Cic. de Orat, lib 3). Весьма естественно: ибо а) язык действования есть язык всеобщий, который можно понимать даже и тогда, когда не понимаешь слов^[107]; следовательно, его влияние гораздо обширнее и многостороннее, чем влияние языка словесного. б) Самому языку словесному он сообщает больше ясности, силы и поразительности; ибо здесь слово переходит к нам не чрез книгу или тетрадь, а от существа живого. в) Мысль, облекаясь в двоякую форму, – в слово и действование, – предстаёт уму слушателя гораздо с большею полнотой, живостью и занимательностью; потому что здесь её личность нераздельна с личностью беседовника. Перечитывая сочинения старинные, мы часто не понимаем и удивляемся, чему в них удивлялись современники, за что приписывали необыкновенную силу и убеждение писателям. А что не понятного в этом явлении? Мы видим писание, мёртво начертанное на мёртвой хартии: но не видим и не слышим самого писателя в те минуты, когда он передавал свою речь современникам. Его голос, его очи и вся наружность, его одушевление в минуты сказывания, его импровизированные обороты и пояснение того, что теперь для нас темно, усиление того, что в оставшемся для нас сочинении слабо, его психологическая связь с своими слушателями, – всё это умерло вместе с ним, и следовательно, для нас умерла самая лучшая часть его витийства, и остался один скелет.

§ 331. Понятие о проповедническом действовании и естественное расположение самого предмета требуют: во-первых, определить А) общий нравственный характер проповеднического действования, могущий служить поверкой для частных явлений, или что то же, представить образец беседовника действующего; во-вторых, рассмотреть частное употребление составных начал действования: Б) голоса и органа словесного, В) немых органов телесных, совокупно и отдельно. Отсюда

Член 1. Общие свойства проповеднического действования.

Член 2. Действие голоса и выговора.

Член 3. Состояние тела вообще и различных частей его.

Член первый. Общие свойства проповеднического действования

XLVII. а) Эстетические качества действования

§§ 332–337. Основание общих свойств проповедничсского действования, и содержания Члена. Эстетически качества: естественность. Приятность и занимательность Живость. Свобода и лёгкость. Разнообразие проповеднического действования.

§ 332. Цицерон, представляя своего оратора в действии, начертывал образец его разными сравнениями; уподоблял его буре, потоку, молнии, грому: vehemens ut procella, – говорил, – excitatus ut torrens, incessus ut fulmen; tonat, fulgurat, et rapidis eloquentiae fluctibus cuncta proruit et perturbat. Церковный оратор может не быть ни бурею, ни громом и молнию; но, во всяком случае, он должен располагать себя и своё действование так, чтобы оно удовлетворяло требованиям, во-первых эстетического или образованного вкуса; во-вторых благоприличия церковного; в‑третьих избегало неприличия тому и другому. Отсюда мы должны определить: А) эстетические качества проповеднического действования, Б) религиозные или Церковные, В) пороки действования, противные вкусу и благопристойности Церковной, – что и даст нам общую идею проповедника, действующего на священной кафедре, – идею сколько-нибудь определённую.

§ 333. Первое эстетическое качество действование есть, как думаем, естественность. Три обстоятельства сообщают действованию естественность: а) сообразность проповедника с его собственным природным положением. Природа каждому человеку созидает свой его стан, своё особое обличие, свой свет очей и звук голоса; сии удельные качества тела бывают почти столько же разнообразны, сколько есть в мире людей. Проповедник тогда действует естественно, когда не выходит из границ своего удельного состояния телесного; когда употребляет в дело своё, чем наделила его природа, а не силится быть иным, чем не создан. б) Сообразность с характеристическим положением: возраст, образ занятия и другие обстоятельства, развивая телесные органы, дают им особое направление удельное, отличающее одного человека от другого. Узнаем человека по его особой походке и стоянию, по привычным движениям руки и головы, по известным приёмам выговора и голоса. Это – его телесный характер; мы привыкаем видеть и слышать его именно в этом характере, и другой почитаем для него ненатуральным; следовательно, и действование его представляем естественным тогда, когда оно сообразно с его удельным характером телесным. в) Сообразность с тоном и духом произносимого слова. Тоны целого слова, каждой части слова, даже иногда каждой мысли в нём, бывают, или могут быть различны; сообразно со свойствами сих тонов и проповедник должен принимать такое или другое положение, т. е. именно такое, какого требует природа известной истины; иначе, естественный сам для себя, он не будет естествен для истины.

§ 334. Действование естественное есть действование уже само по себе приятное; но иногда привычки и обычаи удаляют человека от естества; иногда сама природа скупо наделяет нас дарами телесными. Поэтому и естественность должна быть приводима в условные формы, приобретённые опытностью, и утверждённые законами образованного вкуса, – должна быть усовершаема. Известная степень усовершения сообщает действованию известную степень приятности и занимательности эстетической. У каждого человека, даже самого бедного по плоти, всегда есть много своих приятных положений. Это и есть его телесная эстетика; её он должен наблюдать, улучшать, и по ней располагать прочие вещественные способности.

§ 335. Известная степень живости в действовании придаёт душу и естественности и приятности. Приятна может быть и картина, и статуя, но они мертвы; напротив не совсем приятное по природе и положению может быть изящно потому, что в нём дышит и действует живое начало. По живости преимущественно и можем понимать, что проповедник точно действует; что и сам он одушевлён проповедуемою истиною, и истина является в устах его живой, эстетически действующей. Впрочем, живость, одушевляя естественность, сама отнюдь не должна выходить из границ естественности. Она должна быть строго соразмерна как с природными дарованиями проповедника, так и с характером проповедуемой истины.

§ 336. Живость действования непосредственно соединяется с благородною свободою и развязностью или лёгкостью в движениях. Люди, уверенные в себе и в святости своего служения, являются на кафедру свободно, как в круг домашний, как учители веры с полным правом учить; отчего и действование их, свободное и лёгкое, всегда бывает необыкновенно естественно и приятно; даёт силу тому, что само по себе не совсем сильно.

§ 337. Кто действует естественно, с приятностью и живостью, со свободою и лёгкостью: у того действование, натурально, бывает соединено с разнообразием. Сие последнее состоит в том, когда беседовник каждую мысль и каждое чувство своей беседы выражает приличным тоном и движениями; а ещё более в том, когда из многих приличных тонов и движений умеет избирать такие, которые, удаляясь от обыкновенных и общепринятых, являются неожиданно, поражают своею новостью, изменяются несмотря на однообразие мысли, и между тем всегда остаются естественными. Такое разнообразное изменение тонов преимущественно производится голосом и произношением; но к нему не многие способны; только великая опытность даёт на него право.

XLVIII. б) Церковные качества проповеднического действования

§§ 338–344. Понятие о церковных качествах действования. Благоговение, приличное святости места. Важности и достоинство, подобающие св. истине. Степенность, приличная священному сану. Трогательность и умиление. Скромность и умеренность. Благородная простота Христианская.

§ 338. Благочестие на всё полезно, говорит Св. Апостол Павел: оно же именно полезно проповеднику в минуты его действования на кафедре; оно может заменить всякое действование, потому что оно уже учит одним присутствием своим в лице беседовника. Оно может всякому действованию сообщать характер священный и назидательный, потому что оно есть сила Божия в беседовнике. Кто истинно и глубоко благочестив, у того не станут спрашивать: как он говорит? Не смотрят, как он является на кафедру. Его ждут как пророка, и слушают как имеющего власть в устах своих. Посему-то проповедник должен уповать не столько на искусство действования и на дары природы, сколько на своё непритворное благочестие. И дары природы, и искусство только тогда имеют своё подлинное значение для проповедника и для слушателей, когда они проникнуты и оживлены духом благочестия, и когда на них лежит значение церковности. Благоговение, приличное святости места, важность и достоинство, приличные величию предметов священных, степенность, приличная священному сану беседовника, трогательность и умиление, приличные постоянному расположению духа проповеднического, скромность и умеренность, приличные Христианину, Христианская простота и некая сердечность (cordialitas), всегда и везде приятные слушателям, – вот церковные качества, необходимые проповедническому действованию, и освящающая естественные дары действования в проповеднике.

§ 339. Благоговение, которого требует от беседовника святость места, сообщает естественности действования особенную силу и величие, явление обыкновенное делает священным, а при недостатке естественных дарований возвышает то, что получил проповедник от природы. Так косноязычие не воспрепятствовало Моисею быть богом Фараона; молчание не помешало Флавиану убедить разгневанного владыку; слабый голос Св. Златоуста был слышим посреди тысячей; неприятная наружность Бурдалу и Конисскаго были совершенно забываемы при их благоговейном сказывании поучений. Благоговение тем паче необходимо беседовнику нашему, что самое первое движение его на кафедре есть движение святое и благоговейное – знамение крестное.

§ 340. Важность и достоинство, приличные величию священных предметов, отнимают у приятности и занимательности светскость, и дают им характер церковный. Проповеднику, желающему действовать на кафедре занимательно, всегда угрожает опасность, – превратиться в лицо мирское, и стать наряду с лицедеями; – и тогда священнодействие благовествования его будет предметом глумления даже для таких людей, которые требуют от него действования занимательного. Посему прежде, нежели начинаем действовать, мы должны глубоко проникнуться важностью и достоинством тех истин, которые возвещаем во имя и от имени Бога всемогущего. Тогда все наши движения будут приятны и занимательны по-церковному. Говорят, что Боссюэт, проникнутый важностью священных истин, при сочинении слов не иначе читал Библию, как стоя на коленах; оттого он и силен был на кафедре.

§ 341. Степенность, приличная священному сану проповедника, должна умерять естественную живость действования. Кроме других причин, священное облачение, в котором беседовник является на церковной кафедре, и выход из алтаря Господня, сами собою располагают к степенному действованию. Степенного действования требуют от священнослужителя даже в частной жизни, в домашних разговорах и обращении: тем больше оно необходимо на церковной общественной кафедре. Степенность придаёт важность и беседовнику и его беседе.

§ 342. Трогательность и умиление, приличные постоянному расположению духа проповеднического, могут сообщить самому благоговейно, важности и степенности особенный характер религиозный, и могут иногда без слов располагать слушателей в пользу проповедника. Бывают такие трогательные и умилительные положения, что один взгляд беседовника, одно движение руки, или же один взгляд на беседовника глубоко убеждают душу. Массильон ещё не сказал: «Един Бог велик, слушатели», – а его положение уже глубоко тронуло слушателей. Впрочем, сие не значит, будто бы проповеднику нужна была картинность на кафедре, нет, – умиление и трогательность выисканная есть великий порок для проповедника; они только тогда хороши, когда показывают величайшую естественность; когда возникают из духа благочестия, и являются в беседовнике постоянно в продолжение целой его жизни, как в доме, так и в храме Божием, как в обыкновенных беседах, так и в поучении церковном. Кто истинно благочестив: тот всегда умилен и трогателен. Св. Златоуст был очень трогателен, и возбуждал умиление даже в таких случаях, когда говорил самые строгие обличительные беседы. Равным образом трогательность и умиление отнюдь не должны превращаться в ложную печаль и мнимое сокрушение; это опять порок, которого всячески должно остерегаться; истинное умиление неразлучно с тихою и глубокою радостью, которая сообщает свет очам, и даёт всем движениям проповедника характер некоего благоугождения (complacentia) для сердца слушателей.

§ 343. Скромность и умеренность, приличные Христианину вообще, должны обуздывать в беседовнике свободу и естественную развязность действования. Скромность и умеренность, отличая Христианина от людей не Христианствующих, тем паче должны отличать и возвышать беседовника пред самыми Христианами; они и отличают истинных проповедников. Можем здесь припомнить поучительный анекдот о Массильйоне. Знаменитейший лицедей Парижский, особенно славившийся действованием, пришёл однажды слушать Епископа Клермонтского; и когда увидел его скромное положение, его Христианский вид, его тихие, умеренные движения: то, несмотря на свою славу, с глубоким чувством сказал своим товарищам: «мы актёры, а он – проповедник». Скромность и умеренность преимущественно отличают истинное проповедническое действование от школьной, зальной и сценической декламации.

§ 344. Христианская простота дествования, всегда и везде приятная слушателям, в смысле церковном есть то же, что естественность в смысле эстетическом. Не будучи искусством, она есть верх искусства, и одна может заменить собою все требования благоприличного действования церковно-проповеднического. Благородную простоту Христианскую любят все и во всём, а от беседовника требуют, как необходимого качества. Поэтому самые знаменитейшие и величайшие учители церковные ни о чём столько не заботились, как о простоте в мыслях, слоге и действовании. Хотя мы не видели ни Василиев, ни Златоустов, ни Димитриев и Гедеонов, и хотя почти не осталось нам преданий об их действовании на кафедре; но читая беседы их, мы легко можем догадываться, что, при простоте слова, и движения их долженствовали быть весьма просты. Простотой заключим изображение хорошо действующего беседовника на церковной кафедре, и перейдём к дурным качествам проповеднического действования.

XLIX. в) Пороки проповеднического действования

§§ 345–352. Изысканность и принуждённость действования. Небрежность и грубость действования. Излишняя вольность или своеволие. Проповедническое действование по моде. Ребяческая робость и суетливость. Природные недостатки действования. Недостатки действования, зависящие от дурных привычек и дурного воспитания. Недостатки, зависящие от рабского подражания.

§ 345. Недостатки всегда виднее, чем совершенства; доброго в действовании часто не замечают, худое и неуклюжее тотчас привлекает внимание каждого. Отсюда молодым проповедникам, весьма часто без сознания являющим несовершенство в действовании, весьма нужно знать, в чём состоит это несовершенство действования. К недостаткам сего последнего принадлежит изысканность и принуждённость, – порок, противоположный естественности эстетической и простоте Христианской. Он проистекает обыкновенно из пустого тщеславия, из мелочного желания нравиться. Изысканный и принуждённый проповедник собственно не действует, а только показывает всем, будто намерен действовать. У него совершенное разногласие между мыслями, между их словесными формами, и между телесными движениями. Особенно противна, бывает в нём щеголеватость убора и приёмов; ибо она показывает, что проповедник забыл и себя, и своё место, и святую истину, которую предлагает другим. Великий враг для неопытного беседовника в этом случае есть эго собственное воображение: желая выказать себя, он дома воображает, каким быть ему на кафедре; измышляет разные положения; придумывает манеры, по его мнению, очень живописные; располагает себя так, что сам себе нравится. Но эта воображаемая красота и приятность действования почти всегда бывает в жалком противоречии с опытом; как скоро мечтатель является на кафедре и начинает действовать, тотчас видно, что он воображал себя совсем не таким, каким ему должно быть, и каким он может быть.

§ 346. Изысканности противоположна небрежность и грубость действования. Она происходит либо от невежественного и грубого вкуса в проповеднике, либо от непростительной лености, либо ещё хуже от гордости. Беседовник воображает, что как-бы ни располагался на кафедре, он всегда хорош и занимателен; что на него все должны смотреть, и все должны слушать по необходимости, и что никто не имеет права судить его. Печальный недостаток, который показывает, что проповедник не понимает себя, не уважает своего священного звания, и презирает поучаемый народ, который в свою очередь презирает презирающего.

§ 347. Излишняя вольность действования есть род шалости на священной кафедре. Она происходит либо от излишней живости в характере беседовника, либо ещё более от того, что сей беседовник воображает себя человеком очень ловким, развязным и светским, знающим мир и людей, умеющим обращаться в больших обществах. Отсюда непристойные движения, непристойный крик, неуместные улыбки, придуманное хмуренье чела, принуждённые изгибы голоса, размаха рук, выставка ног и т. д. Молодые проповедники впадают в излишнюю вольность по большей части от того, что, обращаясь с молодыми же, так называемыми, светскими людьми, слушают их суждения о проповедничестве, перенимают их приёмы и обороты, почитают изящным то, что они одобряют. Не желая показаться школьными, – (школьное, по их мнению, есть самый страшный недостаток в молодом человеке), – они делаются своевольными, а чрез то не походят ни на проповедников, ни на людей светских, какими быть домогаются.

§ 348. К излишней вольности относится действование по моде. Неопытный вещатель видит, или воображает, что видит, как живут и движутся в блистательных собраниях, как убираются люди с тоном, как говорят и глядят, и всё это почитает не только нужным, но даже изящным на кафедре. Идя и восходя на неё, он рисуется как на сцене, часто поправляет платье и волосы, томно возлагает крестное знамение, с особенным вкусом держит тетрадь или платок, особенным образом бросает взгляды, или нежные уклонения делает, или живописно складывает руки, или принимает особенный выговор известных букв, или выжимает голос, или вообще, говоря свою беседу, ясно всеми движениями своими говорит: «так говорят и действуют в нынешнем свете!»

Несчастное состояние!

§ 349. Чаще встречаем молодых проповедников на кафедре с ребяческою робостью и суетливостью. Бедный юноша, не привыкший являться пред многолюдным собранием, превращается весь в страх: бледен лицом, или не в меру красен, или с белыми и красноватыми пятнами, с трепещущим и задыхающимся голосом, согбен или не естественно вытянут, не знает, куда девать глаза и руки, часто роняет платок или тетрадь, часто осматривается, и запинается, и кашляет, и не думает уже о проповеди, а думает о том, как бы скорее кончить её, и укрыться от взоров человеческих. Худо, но всё же лучше, нежели дерзкий вольница и наглый проповедник. Робкий, по крайней мере, тем назидателен, что собою возбуждает участие, и все желают искренно помочь и ободрить его; о наглом все помышляют в себе, – как бы он удалился поскорее с кафедры.

Таков наш неопытный беседовник: либо слишком изыскан и принуждён, либо небрежен и груб, либо слишком волен и горд собою, либо слишком моден, а потому вовсе не церковен, либо, наконец, слишком робок и суетлив. Мы ещё не раз будем принуждены встречаться с ним.

§ 350. Означенные пороки действования происходят большею частью от воли проповедника; они могут быть и не быть: но есть недостатки невольные, недостатки природы, которая часто бывает скупа ко многим проповедникам. Сюда относятся – безобразная наружность, неуклюжий стан, безжизненные и тёмные взоры, особенно глухой голос, и не полный орган словесный. Впрочем, естественных недостатков проповедник не должен устрашаться; ибо а) то, чего не дала природа, легко извиняют все; б) несовершенство телесных даров, можно и должно восполнять благочестием, а также сочинением хороших проповедей, которые скоро заставят забыть неприятную телесность; в) трудны только начальные две-три проповеди с дурным действованием; в последствии слушатели ко всему привыкают. Бретоно, говорят, предурно действовал: однако его любили слушать, потому что проповеди были хороши. У Флешье был несчастный, стонущей и воющий голос: но это не помешало ему быть отличным оратором. Ле Жень лет двадцать пять говорил проповеди слепой, отчего и называли его слепым отцом: но и при темноте очей слова его были ясны, пламенны и сильны; г) изучение, труд и усилие могут многие недостатки естественные, если не совершенно истребить, по крайней мере, поправить их. Вития древней Греции имел картавый язык, тупой и хриповатый голос, дурную привычку непрестанно дёргать плечами; но, известно, что выговор свой поправил он камнями, голос кричанием при шуме волн и бури, восходя на высокие горы, от движения мышц отучил себя остриём меча. От чего не употреблять и проповедникам своих средств и усилий для поправления телесных недостатков? Церковная кафедра достопочтеннее судебной трибуны. Часто одна леность и небрежность бывают препятствием к тому, чтобы улучшить своё физическое состояние; но леность не есть дело проповедническое.

§ 351. Есть недостатки действования, зависящие от дурных привычек и от дурного воспитания. Но недостатки воспитания должно воспитанием же и поправлять, – что очень не трудно; ибо человек всегда может перевоспитывать себя. От дурных привычек можно отвыкать, хотя и говорится, что привычка есть другая природа; нужна только охота и усердие. Были проповедники, которые начинали своё поприще уже под старость: но они так усовершили себя в действовании, как будто бы из детства навыкли и приучились к оному.

§ 352. Есть ещё недостатки действования, происходящие от рабского подражания другим. Юноша смотрит на беседовника опытного, заслужившего славу и одобрение народное, тщательно замечает не только совершенства, но иногда и погрешности его, и хочет во всём быть ему подобным. Конечно, ни от чего нельзя лучше научиться правильному и изящному действованию, как из доброго примера и опыта: но мы должны перенимать и усвоять себе только то, что у других есть, можно сказать, нашего; что, будучи занято, может быть и нам столько же естественно, сколько им; а изящество индивидуальное, приличное только одному известному лицу, переходя на нас, всего скорее сделает нас смешными. Что хорошо в одном, то часто бывает нелепо в другом. Старинная истина: quod licet Jovi, non licet bovi.

Член второй. Действие голоса и словесного органа

L. Предварительные понятия

§§ 353–355. Понятие о сказывании поучений. Составные начала сказывания. Порядок исследования.

§ 353. Сказывание проповеди состоит, как выше было замечено (§ 329) в её сообщении другим посредством голоса и словесного органа или языка.

Сказывание есть в собственность и теснейшем смысле проповедь, проповедание – dictio, concio, praedicatio; на сочинения перешло оно как метафора, а не как собственное наименование. От разных родов чтения отличается оно тем, что до́лжно, сколько можно, ближе подходить к простому естественному разговору, и закрывать собою сочинение.

§ 354. Составные элементы сказывания суть голос и выговор. Действие голоса называется возглашением, декламацию – declamatio; действие выговора или словесного органа именуется произношением pronunciatio. Слово декламация имеет два значения, – одно худое, другое – хорошее. В дурном смысле декламация означает пустую, надутую, высокопарную, но бессмысленную речь, состоящую из громких фраз, а оттуда надутое, крикливое и размашистое сказывание; в хорошем смысле значит – благородное, приличное месту и предмету сказывание и действование телесными органами, особенно голосом.

§ 355. В исследовании о сказывании поучений естественный порядок и ход дела требует объяснить: а) приготовление к сказыванию; б) действие или употребление голоса в частности; в) действие выговора или словесного органа в частности; г) совокупное действие голоса и выговора; д) недостатки сказывания, зависящие как от голоса, так и от словесного органа.

LI. а) Приготовление к сказыванию беседы

§§ 356–365. Разные виды сказывания. Импровизация чистая. Замечания на неё. Импровизация смешенная, и правила на сию импровизацию. Чтение проповедей по тетради или книге. Правила для хорошего чтения на кафедре. Сказывание проповедей на память, и польза изучения их. Пособия к изучению проповеди на память. Методы изучения. Предосторожности против несчастия запнуться на кафедре.

§ 356. Прежде, нежели беседовник взойдёт на священную кафедру, он должен тщательно и долго размышлять о том, что и как ему надлежит говорить своим слушателям. Отсюда первый долг его есть – хорошее и неленостное приготовление к сказыванию слова. Сие приготовление может быть пяти видов:

1) Сочиняют полное слово, переписывают оное от слова до слова на чистую бумагу, и потом читают его по тетради на кафедре. Это есть больше чтение, нежели сказывание.

2) Написавши слово, твёрдо выучивают его на память, и произносят свободно, не засматривая в тетрадь, иногда не показывая её. Это есть сказывание.

3) Не сочиняют проповеди вполне, а только составляют главное расположение, более или менее подробное; частнейшее же раскрытие мыслей предоставляют свободному выражению на самой кафедре. Это есть импровизация смешенная.

4) Вовсе ничего не пишут на бумаге, а говорят прямо или по одному предварительному размышлению, или даже и размышляют в то самое время, когда говорят. Это – импровизация чистая.

5) Не сочиняют и не размышляют, а приискивают чужие проповеди на такой или другой случай, и читают их вместо своего сочинения. Это – в собственном смысле чтение.

§ 357. Есть счастливые люди, которые не имеют нужды в трудной работе долгих размышлений и в утомительном приготовлении себя к сказыванию. От природы одарённые быстрым и проницательным взглядом, глубоким и сильным чувством, обширным соображением, и сверх того трудом и усилием приобрётшие глубокую опытность и учёность, они вдруг постигают всю глубину и обширность представляющегося им предмета, и говорят о нём так живо, ясно и убедительно, как будто бы после долгих размышлений и самых точных исследований. Такие люди называются импровизаторами, а их сказывание – импровизацией. Хотя импровизация – дело трудное, а ещё более отважное; однако надобно желать, чтобы каждый проповедник был импровизатором, по крайней мере, в тех случаях, которые своего внезапностью и неожиданностью не дают беседовнику времени для размышления^[108].

§ 358. Истинные импровизаторы не имеют нужды в наших правилах и предписаниях; для обыкновенных импровизаций можно заметить следующее:

1) К импровизации должно приступать тогда, когда мы совершенно изучимся сочинять слова, и когда наши способности получат твёрдое логическое образование. В противном случае импровизация может совершенно испортить нас, приучивши к неосновательности, не связности и безотчётности в мыслях и словах.

2) Когда приобретём глубокие сведения в истинах веры, доверенность у слушателей и особенно постоянный навык в сказывании поучений.

3) Когда имеем счастливую способность – правильно, легко и свободно выражаться на том языке, на котором предлагаем поучение, – способность совершенно обладать природною речью.

4) Когда чувствуем в себе полное присутствие духа и совершенную уверенность в своих силах нравственных и умственных.

5) Кроме сего мы должны импровизировать только по требованию необходимости; не самонадеянность и тщеславие, но или случайные обстоятельства Церкви, слушателей и самого проповедника, или крайней недосуг и многоделие должны вдохнуть в беседовника силу и вызвать на кафедру для сказывания речи без приготовления. Во всех других случаях гораздо лучше сочинять и говорить сочинённое.

6) Всегда надобно иметь в памяти и в живом обращении множество готовых оборотов и связей, свидетельств из Св. Писания и Отцов Церкви, и обратить в постоянный навык силлогистику.

7) Паче же и более всего надобно иметь истинное и глубокое благочестие, чистую совесть, любовь к слушателям, и уважение к своему долгу. Сии качества суть главный источник проповеднической импровизации.

§ 359. Гораздо вернее и безопаснее сказывание проповеди тогда, когда заблаговременно изготовлено главное расположение и твёрдо вверено памяти. Методы – сказывать слово по готовому расположению, требует:

1) Чтобы, изобретши главное расположение, каждую часть поучения обдумывать особенно, – до тех пор, пока она получит постоянство и твёрдость в мышлении нашем.

2) Между означением каждой главной мысли поучения на бумаге оставлять пробелы, либо делать большие поля, и при подробном обсуждении всякой главной мысли записывать на них мысли частные, подобия, сравнения и пр.

3) Замечать же такие частности кратко, одними намёками, означая то, что должно договаривать при самом сказывании, точками… чертами – – и пр.

4) Всего более останавливаться на переходах и оборотах и, хорошо придумав их, твёрдо заучить на память, потому что они всего скорее забываются; и, потеряв их, мы разрушаем весь состав поучения.

5) Если случится, что наша связь и переход пропадут из памяти при сказывании: тогда подобно скорее прибегать к общим связам, например: я говорил о том-то, теперь буду рассуждать о том-то и проч.

6) Когда мысли о нашем предмете получили уже надлежащую зрелость в душе, и устроились в добрый порядок: тогда надобно со вниманием прочесть несколько чужих рассуждений об избранной нами материи, особенно комментариев на тексты, дабы при сказывании более иметь оборотливости и обилия в мыслях.

7) Вступление и первые мысли проповеди лучше и безопаснее сочинить вполне и твёрдо выучить, чтобы при сказывании дать себе время собраться с духом, и не смешаться в самом начале слова.

8) Тотчас при вступлении на кафедру надобно стараться дать своему голосу такой тон, и принять такой вид и положение, которые бы легко могло расположить душу к тёплому чувству и умилению. Всегда надобно приступать к делу с некоторым ощущением святой грусти или радости.

9) При сказывании проповеди можно искать источника для обильного и трогательного раскрытия своей материи в случайных обстоятельствах, например: в многолюдстве или малолюдстве слушателей, в усердном или рассеянном их молении, в тихом или колеблющемся стоянии и т. п.

10) Домашний очень полезный способ приучаться к сказыванию экспромтов состоит в следующем: взять чужую проповедь, прочитать её со вниманием однажды или дважды, заметить главный мысли, и потом, закрыв книгу, пробовать, как мы сами будем развивать их.

§ 360. Простейший, хотя и не самый лучший, способ собеседования состоит в чтении или своей проповеди по тетради или чужой по книге. Конечно, чтение имеет ту выгоду, что красота, ясность и сила слога при нём ничего не теряют: но вообще неприятно видеть, когда проповедник не беседует со своими слушателями, напротив, весь устремлённый в свою бумагу, только её одну созерцает с услаждением. Чтение своих или чужих проповедей может быть терпимо в таких случаях,

1) Когда проповедник не имеет силы или времени постоянно сочинять свои беседы;

2) Когда чужие поучения имеют весьма важное содержание, или освящены употреблением церкви, каковы, например, писания Отцов церкви и пр.;

3) Когда проповедник имеет слабую и трудную память, или не имеет времени выучивать свою проповедь;

4) Когда он приобрёл такое уважение у своих слушателей, что ему с охотою внимают, какой бы ни употреблял он способ собеседования;

5) Когда старость и почтенные седины его всем внушают мысль, что для него приличнее читать, нежели твердить на память, как ребёнку.

§ 361. Чтобы чтение проповеди по тетради или по книге не вовсе было скучно и мертво, для сего нужно:

1) Заблаговременно несколько раз со вниманием прочесть слово, приготовляемое для кафедры;

2) Некоторые места больше сильные и страстные, или показывающие самые тонкие оттенки мыслей можно заучить на память;

3) Вникать в силу каждой мысли и выражения, дабы при чтении с кафедры давать им сообразный тон своим голосом;

4) Сколько можно стараться давать чтению вид разговора, избегая монотонии и распева, не пригибаясь и не слишком всматриваясь в бумагу, изменяя некоторые обороты на простейшие и ближайшие к обыкновенной речи.

5) Чужие проповеди, смотря по обстоятельствам, можно при чтении сокращать; или делать небольшая прибавления; или употреблять перифразы там, где есть темнота; или изменять некоторый выражения и обороты, лишь бы не изменилась мысль. От сего чтение получит более живости и естественности.

§ 362. Импровизация чистая и смешенная, чтение по тетради или по книге имеют достоинство относительное, и суть только исключения; а главная и первая обязанность молодого проповедника, в отношении к сказыванию, состоит в том, что бы, во-первых сочинить и написать полную проповедь; во-вторых, самым лучшим образом выучить её на память, дабы можно было произнести её с совершенною свободою, не показывая даже вида, будто она предварительно изготовлена. Хорошее изучение проповеди на память имеет многие неоценённые выгоды для проповедника.

1) Оно усовершает память, – способность весьма важную и необходимую для учителя общенародного.

2) Обогащает рассудок множеством истин и мыслей, особенно в тех случаях, когда проповедник тщательно сочиняет много проповедей, и говорит их наизусть.

3) Приучает к точности, ясности и основательности в суждениях, сообщает умственному воззрению глубину, обширность и прозорливость.

4) Образует слог и сообщает навык легко владеть языком, удаляя от каждого поучения лучшие выражения, обороты и формулы речи, – так, что проповедник впоследствии времени может быть в состоянии говорить прекрасный импровизации.

5) Способствует совершеннейшей отделке той самой проповеди, которая приготовляется к сказыванию; ибо, чем больше учишь её, тем больше видишь недостатки, и стараешся исправлять их, – округляешь длинные и неуклюжие периоды, прибавляешь естественнейшие и легчайшие для произношения обороты, подкрепляешь места слабые и т. д.

6) Сообщает проповеднику бодрость и благонадёжность на священной кафедре, избавляя его от упрёков совести и замешательства, неизбежного в таком случае, когда проповедь не вся предана памяти. Это непонятная дерзость, когда мы, не уважая ни святости места, ни важности своих слушателей, и не щадя своей собственной доброй славы, являемся на кафедру с не твёрдою и вяло выученною проповедью, – явным и досадным свидетелем непростительной лени и небрежения нашего. Зато как мы жалки! Ещё не показываясь в народ, мы уже трепещем при мысли, что плохо знаем то, что следует говорить; – ребяческая суетливость, медленный и не решительный шаг, упадок духа, преждевременный стыд!

При взгляде на тетрадь мы уже заранее осуждаем себя на бесчестие; нам кажется, что слушатель уже угадал наш проступок, и требует отчёта в нём; мы – великие мучители и самих себя, и слушателей.

7) Но всего более хорошее изучение проповеди нужно для хорошего и свободного действования, которое без знания слова на память вовсе невозможно. Ибо, не выучивши своего слова, часто принуждён бываешь говорить не то, что следует; останавливаешься не там, где следует; протягиваешь то, что должно быть укорочено; всегда заботясь о том, что следует впереди, а не о том, что теперь говоришь, не можешь сообразить и соразмерить ни голоса, ни движений с характером произносимой мысли. В отношении к действованию изучение проповеди так важно, что самые опытные и привычные беседовники почитали оное почти главным делом. У Бурдалу спрашивали; «какому из своих поучений отдаёт он преимущество?»

«Тому, – отвечал знаменитый беседовник, – которое я твёрже всех других знаю на память; потому что я лучше всех других и произношу оное».

§ 363. Надобно признаться, что изучение проповеди на память есть одно из самых скучных занятий проповеднических, и, не смотря на великие выгоды, им доставляемые, оно всё кажется более приличным дитяти, нежели взрослому человеку, который должен действовать не памятью, а разумом. Но как это занятие необходимо, и без него проповедник во многих случаях ничего не может сделать: то и надобно искать пособия, которые могли бы сколько-нибудь облегчить тягостную работу заучивания. Вот средства, могущие сколько-нибудь отгонять скуку:

1) Надобно крепко и, несомненно, убедить себя, что изучение проповеди на память есть непременный долг наш, столько же важный, как и сочинение, и совершенно выкинуть из головы мысль, будто мы смеем являться на кафедру, не выучивши слово.

2) Надобно исподволь привыкать к учению на память чего бы то ни было, – своего или чужого; память изострится, и в короткое время упражнение её может обратиться в любимый навык, столь же лёгкий, как и все другие привычки.

3) При сочинении проповеди надобно сперва все мысли и весь порядок зрело и верно обдумать, и потом уже писать на бумагу, и составлять не более двух, – много – много, – трёх экземпляров своей проповеди. В противном случае при изучении внимание может развлекаться по разным черновым листам: будет припоминать то, что в них опущено, или опускать то, что добавлено при конечной отделке.

4) Надобно, чтобы наша проповедь хорошо была сочинена, и самим нам нравилась; чтобы не была слишком длинна, и не содержала пустых тонкостей; чтобы имела ясный порядок и строгую логическую последовательность: ибо ничего нет досаднее, как твердить на память то, что производит в нас отвращение; и ничего нет труднее, как выучивать запутанное и слишком изысканное.

5) Надобно учить собственную проповедь вскоре по сочинении; ибо, когда мы обдумываем свои мысли и выражаем на бумаге, то вместе и учим их, и они предстоят в душе нашей свежими и живыми, так что повторять их не стоит никакого труда.

6) При переписке проповеди не надобно делать больших отделений; они устрашают взор; главные члены можно отмечать какими-нибудь знаками, например, цифрами, буквами и проч.; тексты и другие свидетельства подводить чертами. Много также придаёт духу и охоты к изучению то обстоятельство, когда проповедь наша одобрена критикой^[109].

§ 364. Методы изучения вообще возможны троякие: во-первых механическая, когда вытверживают проповедь, как дети свои уроки, при содействии одной памяти; во-вторых рассудительная, когда в изучении участвует не столько память, сколько рассудок и сердце выучивающего; в‑третьих совокупная или смешенная, когда и намять и рассудок действуют вместе. Последняя лучше и выгоднее других, и ей должно следовать постоянно; сообразно с нею можно положить следующие правила для хорошего и удобного изучения проповеди:

1) Прежде всего, надобно впечатлить в памяти и живо представить себе главное расположение слова; потом доказательства вообще и в частности, так чтобы основа речи, подобно чертежу здания, ясно и раздельно отражалась в духе нашем.

2) Представивши хорошо главный план и порядок идей, и несколько раз повторивши его мысленно, должно со вниманием прочитывать нисколько раз по тетради всю проповедь вполне; останавливаться на каждой мысли в особенности, на каждом периоде и обороте, строго обсуживать их, и на первый раз заучивать на память только труднейшие места.

3) Когда главное хорошо напечатлелось в памяти, подробности в верно обсужены, и мы более не сомневаемся в их достоинстве: тогда надобно приступать к чисто-механической работе, т. е. надобно учить свою проповедь от слова до слова; и здесь поступать с собою так строго, чтобы не позволять себе ни перемены мыслей, ни перемены выражений, ни перестановки слов, а знать всё именно так, как изображено в тетради. Посредством этой строгости память приучаеться быть местною (memoria localis); притом же перемены не трудно делать при самом сказывании, когда проповедь твёрдо выучена.

4) Чтобы сею трудною работою не утомить себя, надобно выучивать не всю проповедь в один приём, а по частям: особенно не должно отлагать изучение на последнее утро пред сказыванием; это утро должно быть посвящено повторению.

5) Чтобы крепче напечатлеть в памяти слово своё, надобно не только повторять его несколько раз всё в таком порядке, как оно изложено в тетради, но иногда перемешивать части различным образом, и тогда уже уверяться в совершенном изучении, когда видим, что никакое смешение не может сбить нас с пути.

6) Преимущественно до́лжно содержать в свежей памяти начало и вступление проповеди, дабы не пасть на первом шагу.

7) Учить проповедь непременно надобно в голос, и со всеми изменениями, какие потребуются на кафедре. Часто случается, что про себя твёрдо знаем слово, а когда станем читать гласно, то забываемся, развлекаемые звуками собственного голоса.

8) При изучении проповеди надобно представлять себе своих слушателей, как бы присутствующими, а потому избирать тон и приёмы голоса, какие приличны на кафедре.

9) При изучении же проповеди надобно употреблять все те жесты и движения, которые будут нужны на кафедре.

10) Выученную проповедь весьма не худо произнести сперва в домашнем кругу, перед товарищами, в школе и пр.

11) Наконец, восходя на кафедру, надобно как бы вовсе забыть, что слово наше приготовлено, но искать пособия в одной памяти и в живом представлении своего предмета. Проповедь хорошо сказывается, когда проповедник не заглядывает в тетрадь, даже не кладёт её на кафедру; это придаёт поучению вид натуральности, и проповедник бывает внимательнее к своему делу, не имея возможности надеяться на бумагу, и опасаясь запнуться на кафедре.

§ 365. Чтобы не запнуться на самой кафедре,

1) Надобно заблаговременно присмотрится и как бы ознакомится с числом и кругом своих слушателей;

2) Когда какая мысль вышла из памяти при сказывании, отнюдь не должно смущаться и делать плачевные гримасы; хотя бы даже целая часть пропадала, не должно жалеть, а тотчас перейти к тому, что помнишь.

3) Если заученная нить мыслей затерялась – говорить что-нибудь общее, пока найдём потерянное.

4) Всего хуже остановиться на половине мысли или периода: в таком случае вторую половину всегда можно договаривать своими словами.

5) Не до́лжно говорить проповедь слишком скоро: ибо скорость есть главная причина остановок.

6) Есть привычка у проповедников, что они, сказав уже мысль, но не теми словами, как писано, снова повторяют её пописанному: дурная привычка.

7) Главное же пособие при внезапной остановке есть присутствие духа, а в крайнем случае, тетрадь, которая всегда должна быть наготове.

LII. б) Действие голосом или возглашение (Declamatio)

§§ 366–375. Общее свойство голоса и его действие. Частные свойства: звучность и полнота. Гибкость и возбудительность. Мягкость. Качества возглашения проповеднического. Температура голоса при возглашении. Модуляция или изменение тонов. Рифма и такт или размер голоса. Интервалы и паузы в возглашении. Естественность возглашений.

§ 366. Полный и свободный голос есть неоценённый дар природы; он способнее давать приятную вещественную форму всем мыслям и чувствованиям нашим, нежели слог словесный. В нём есть своя собственная невинность и простодушие, своё богатство и сила, своя трогательность и торжественность, своя, можно сказать, религиозность и помазание; он имеет свою особую гармонию для каждой мысли и чувства, и общую для целой материи. В нём есть не только свои фразы, периоды и фигуры, но также свои слова, слоги и буквы. Уметь слагать и разлагать сии слоги и буквы для составления живой речи, применять их, свивать и развивать, пополнять и сокращать сообразно свойству выражаемых идей значит – быть искусным декламатором. Далее; – как слог словесный у всякого писателя имеет свою особую физиономию, свои приёмы и свою оригинальность: также точно у всякого человека есть свой собственный голос и оригинальность выговора, поставляющая его в возможность изъясняться с некоторою новостью и удельною натуральностью даже в то время, когда он употребляет слова и мысли совершенно не новые. Сия-то новость и оригинальность иногда привязывает нас к одному беседовнику более, нежели к другому. Уметь постигнуть пространство и меру своего голоса, определить его совершенства и недостатки, распорядить по требованию изящной декламировки, – в этом состоит главный труд общественного беседовника касательно возглашения.

§ 367. Кафедральное изящество голоса состоит, во-первых в надлежащей звучности и полноте, а звучность и полнота состоит в том, когда голос имеет столько материи, что без труда может принимать в себя каждую букву, слог, слово, целый длинный период, и доносить их до слуха других одним духом во всей определённости и ясности. Когда к звучности присоединяется плавность, ровность и приятность: тогда голос бывает органистый, и тогда слушаешь говорящего, как приятную игру на музыкальном орудии.

§ 368. Звучный и полный голос, однако же, не есть ещё самый лучший для кафедры; потому что он может быть упрям, т. е. может хорошо держаться на одном известном тоне, но может быть тяжёл и не поворотлив для других тонов. От того люди, одарённые сильным и звучным голосом, по большей части бывают очень монотонны не только в разговоре, но даже в пении, или в чтении на распев. Так одно из малых животных, обитающих при берегах рек и озёр, имеет голос очень громкий и сильный; но крик его чрезвычайно неприятен, потому что чрезвычайно однообразен. Следовательно, звучности голоса нужна гибкость и возбудительность, т. е. способность к всевозможным наклонениям, к густоте, где потребна густота, к тихости, где нужна тихость и т. д. Когда голос, звучный от природы, так гибок и возбудителен, что каждому тону мысли даёт надлежащий, подлинный облик и силу: тогда он есть голос – выразительный.

§ 369. Гибкий голос в свою очередь опять не есть самый лучший; потому что он на всех тонах одинаково может отзываться жёсткостью, может повсюду быть или криклив, или звенящ, как медь. Поэтому гибкости голоса нужна мягкость, которая самые жёсткие тоны делает весьма приятными. С нею голос не только произносит, а вместе как будто рисует буквы, слоги, слова и мысли. Звуки голоса мягкого приятны даже тогда, когда они ничего не выражают, и раздаются в воздухе просто без мысли и намерения; привлекательны и тогда, когда идут наперекор смыслу речи, пародируют сильные и трогательные места в сочинении. Мы обыкновенно говорим в таких случаях: «жаль, что здесь или там не выдерживается смысл, и действуют без понятия; но голос прекрасный». Голос мягкий есть вместе и голос лёгкий, который без всякого напряжения образует звуки низкие, средние, высоте; может брать основные тоны и спутаться на полутоны, мгновенно и без усилия переходит от самого низкого до самого высокого тона.

§ 370. И добрый голос от природы может давать плохое возглашение от неискусного употребления: следовательно, необходимо известное искусство управлять своим голосом. Основания для правильного возглашения суть те же, какие в музыке и пении, только приложение несколько отлично. Главнейшие потребности надлежащего возглашения заключаются: а) в температуре голоса, умеряющей и распоряжающей звучностью и громогласием, б) в модуляции, распоряжающей гибкостью голоса, с) в рифме и такте, несколько соответствующих мягкости и лёгкости голоса, в) наконец в интервалах и паузах.

§ 371. Температура или правильное соразмерение звуков состоит в искусстве – приятно усиливать и напрягать голос (форте), ослаблять и утишать его (пиано), действуя на одной ноте. Голос, держась на одном и том же тоне, не понижаясь и не повышаясь приметно, может иметь различные степени звучности и густоты, послабленья и тишины, смотря потому, чего и как требует свойство возглашаемой мысли. Таким образом, восклицание: «несчастный, отверженный людьми и Богом»! может быть произнесено одним тоном, но с возрастающим усиливанием голоса и духа (кресцендо). Слова: «друг, друг, друг», – или воззванье Пророка: «земле, земле, земле»! можно произнести одним же тоном, но с упадающею силою и густотой голоса (декрескендо). Температура голоса должна быть соблюдаема во всех родах и формах речи, – в предложениях, периодах, описаниях, исчислениях, фигурах и проч.;– должна сопровождать все перемены тонов, повсюду сохраняя их целость и характер подлинный.

§ 372. Модуляция или последовательное изменение тонов есть искусство – понижать и повышать голос, сообразно ходу речи и свойству мыслей и чувствований. В сказывании больших речей обыкновенно употребляется троякая модуляция: а) постепенное восхождение из низшего тона в высший, б) постепенное нисхождение из высокого тона в низменный, в) движение голоса в границе средних тонов или простой мотив; сие последнее есть самое обыкновенное у проповедников. Но чтобы эти постоянные видоизменения тонов не превратились в скучное однообразие, для этого весьма важное дело – так называемая вариация. Она состоит в неожиданном переходе голоса либо из низшего тона в высший, либо из высшего в низкий, либо в искусном смешение средних тонов и т. д. Вот вариация, сделанная Аббатом Пулем на самую простую форму речи: он произнёс тоном некоторого удивления слова: видех нечестивого превозносящася и высящася, яко кедры Ливанские; слову: и мимоидох, – дал тон простой; слова: и се – не бе, сказал с некоторым хладнокровием; после того вдруг, возвыся голос, с телодвижением и тоном величайшего изумления воскликнул: и се – не бе! Такая противоположность тонов и внезапный переход их, говорят, – чрезвычайно поразили слушателей.

§ 373. В отношении к изяществу и правильности возглашения весьма много значить соблюдение надлежащего рифма или такта, который определяет надлежащую скорость и медленность в сказывании. Сравнивая дикцию с музыкою и пением, слова с нотами, мысли, выраженные словами с известным количеством темпов, т. е. соединением полных, половинных, четвертных и пр. вот, – что очень натурально, – можем положить следующие общие правила об употреблении рифмы в речи, разумея сии правила сравнительно.

1) Постоянное течение голоса должно быть среднее, т. е. ненадобно говорить не слишком скоро, ни слишком медленно; говоря скоро и бегло, будем не внятны и невыразительны; говоря медленно и протяжно, будем вялы и до крайности скучны.

2) Всякому речению, в предложении главному, заключающему в себе особенную силу и важность, надобно удалять не более четырёх темпов сравнительно, т. е. давать ему полный такт, означаем и в музыкальных и певческих сочинениях нотою (о)

3) Речениям не столько важным, означающим обстоятельства мысли, надобно давать один или два темпа каждому, т. е. выражать их половинными, четвертными, вязанными нотами сравнительно, так чтобы многие речения, взятые вместе, составляли один полный такт или же такт с точкою (о.) Пример: «после завтра, – во дни общего покаяния начну жизнь новую, – говорит беспечный грешник». Разделяй слова так: слову, после, дай четверть, слову, завтра, полный такт, словам, во дни общего покаяния, всем один такт, словам, говорит беспечный грешник, тоже один такт, в пении означаемый вязанными.

4) Если все или многие слова в речи одинаково важны: то все они имеют право на полный такт, например, Иудо (такт), лобзанием ли (такт) предаеши (такт) сына человеческаго (такт с точкою)!

5) Речения самые важные и сильные, имея право на полные такты, сверх сего должны быть отличаемы нарочитыми остановками, так как будто бы они два и более раз повторялись, например, «Милосердие Божие (такт), – говорит нерадивый грешник (такт), – покроет множество грехов моих (такт и остановка малая)… А пра-во-судие»? Этому слову надобно дать значительнейшее протяжение голоса, ударяя каждый слог, почти целым тактом, и потом, делая остановку на столько, как будто бы сказано было: а правосудие, правосудие, правосудие?

6) То же самое сравнительно наблюдать надобно в сказывании многих соединённых предложений, что сказано о речениях сравнительно; именно: простым предложениям уделять по такту, исчислениям по такту, описаниям такты, полтакта, четверти, смотря по важности черт; членам периодов такты, членам антитеза такты и т. д.

7) Но ничего нет хуже и неприятнее, когда всякому слову в речи, – и важному и неважному, – дают равную меру голоса, например, полные такты, отличая степени важности одним повышением или понижением голоса. Пример: «Ибо (такт) что (такт) есть (такт) Милосердие (такт)? Милосердие (такт) есть (такт) милующее (такт) сердце (такт)».

§ 374. Интервалы и паузы (παύσις) означают промежутки и остановки или отдохновения, делаемые говорящим в приличных местах речи. Они бывают малые и большие, смотря потому, каков слоговой порядок и строй речи. Так:

1) Большая пауза бывает и после славословя в начале проповеди, между первым текстом и вступленьем, между вступлением и исследованием, между частями проповеди; однако большая пауза не должна быть слишком большая; довольно для неё пространства двух тактов, иногда же и того менее.

2) Большая пауза может быть допущена там, где речь состоит из многих вопросов, особенно если эти вопросы важны и требуют углубления.

3) Большая же пауза имеет место в речи прерывистой; иначе слушатель не успеет следовать за нами.

4) Само собой разумеется, что фигура умолчания, равно как и всякий оборот и выражение, требующее особенного внимания и размышления, требует и паузы значительной.

5) Малые паузы в полтакта и в четверть могут быть употребляемы вообще между коммами, между предложениями, между периодами, в описаниях, в членах деления, в исчислениях, – в течение речи плавном и тихом.

6) При употреблении пауз очень важная вещь есть иннотация, – принятие тона, т. е. оканчивавшийся предыдущий тон, пересечённый паузой, не должен теряться, напротив, должен быть указателем следующего тона; пауза не уничтожает связи между тонами, а придаёт только силу, и из предыдущего нагадывает последующий тон с большею ясностью и круглотою точно так же, как одна часть периода даёт уже разуметь, что должно следовать в другой. Искусство принимать тоны производить мелодию и плавность в сказывании.

§ 375. Искусство возглашения с одной стороны не может быть вполне исчерпано, с другой может превратиться в пошлую искусственность, если не будет для него надлежащей поверки. Эта поверка – тонкий вкус и естественность. Vox est mentis index, говорит Квинтилиан, et velut exemplar, ac totidem, quot illa, mutationes habet. Это значит, как выше замечено (§ 366), что всякая мысль, всякое чувство и движение сердца имеет в голосе свой собственный облик и выражение, свой особый тон и слог, дописывающий то, чего не дорисовало слово, – положим, – самое сильное и красноречивое. После сего главное дело и вся трудность сказывания состоит в том, чтобы возглашая какую бы то ни было мысль и словесную форму мысли, приискивать в своём голосе приличный и вполне соответствующие мысли и форме её тон и волнение тона. Эта соответственность и сообразность тона с мыслью есть не иное что, как естественность в возглашении. Главное начало, основывающееся на состояние голоса и возглашения, можно изобразить так: «выражай идеи и чувства свои тонами самыми естественными, какой бы природа ни дала тебе голос». Прилагая сие начало к различным обстоятельствам и целям, ограничивающим церковную беседу, можно разложить его на следующие общие правила:

1) Выражение мыслей голосом должно, сколько можно, ближе подходить к тону простой, обыкновенной разговорной речи, должно иметь качества дружеской, но благородной и одушевлённой чувством, беседы. Удаление от простого, обыкновенного всегда есть уже некоторая неестественность.

2) Мера (rythmus) голоса и гибкость его должны во всех отношениях определяться свойством и характером тех мыслей и чувствований, какие есть в проповеди, и соответствовать словесной форме.

3) Выражение мыслей и чувствований тоном голоса, сообразным свойству их, должно также сообразоваться с особенною целью, какую в известных случаях предполагает себе; проповедник, или определяют ему обстоятельства церкви и слушателей. Одну и ту же мысль, представленную в одной и той же форме словесной, можно, а иногда и необходимо возглашать различно, смотря потому, какое у нас намерение. Таким образом, выражение: «вы всё ещё спите» может быть сказано тоном удивления, и восклицания вы все ещё спите! Может быть сказано тоном глубочайшей горести: вы – всё – ещё – спите, – Может превратиться в обыкновенный вопрос: вы все ещё спите? Может быть сказано тоном иронии: вы всё ещё спите!!

4) Разнообразие тонов голоса должно быть в полной мере сообразно телесному и нравственному характеру самого проповедника. Проповеднику, например, видному и осанистому неприлична излишняя живость голоса и т. д.

5) Температура и вообще пространство голоса должны равнялся числу и кругу слушателей, а равно обширности места, в котором предлагается беседа. Если храм не велик и слушатели стоят в нём тихо и сжато: никакой нет надобности греметь своим голосом, и пускать его из чрева во весь дух, как ветер из меха. Если храм обширен и наполнен многочисленным народом: в таком случае обыкновенно советуют избрать себе самого отдалённого слушателя, обратить на него внимание, и представлять, будто с ним одним беседуем.

6) Видоизменения (modulatio et variatio) голоса должны совершенно сообразоваться с важностью и святостью духовной кафедры.

7) Наконец, чтобы самая естественность была вполне естественною в голос, надобно, чтобы мы сами живо и глубоко сознавали и чувствовали то, что другим предлагаем.

Si vis me flere, dolendum est ipsi tibi.

LIII. в) Действие словесного органа или произношение (prononciatio)

§§ 376–386. Качества выговора. Ясность. Выразительность выговора. Правильность в выговоре букв. Правильность ударения и виды его. Ударение грамматическое = слогоударение. Ударение ораторское = словоударение. Ударение стихотворное = стопоударение. О худогласии и медленноязычии. Практика плохого голоса. Практика плохого выговора.

§ 376. Голос, какой бы он ни был, сам собою ничего не выговаривает кроме некоторых звуков, похожих на гласные буквы; он даёт только вещество для выговора; подлинная же форма всяких букв, слогов и слов образуется из оного вещества посредством языка или словесного органа. Этот орган телесной природы нашей есть такое великое дело в наших устах, что без него нет слова, и что от его имён и получил себе имя и весь мир словесный, который обыкновенно зовётся языком, – язык русский, славянский, греческий, языки восточные, европейские и т. д. Следовательно, как во всяком бытии forma dat esse rei, dat distingui, dat operari: так и в произношении всё зависит от языка, – от того, какую он даёт и какую способен давать форму стихиям слова нашего. Чем эта форма явственнее и определённее, чем выразительнее и правильнее: тем и целое произношение речи совершеннее. Отсюда ясность, выразительность и правильность суть необходимые качества хорошего произношения или выговора.

§ 377. Ясность выговора состоит в том, когда мы каждую букву и слог в слове, каждое слово в речи, передаём слушателю в надлежащей полноте, целости и раздельности. То не было бы пение, когда бы поющий не выдерживал нот своей пьесы; также точно и выговор не есть выговор, а немотсвование, когда говорящий не выдерживает звуков слова. Ясность выговора столько же зависит от природы, сколько от искусства; от природы, когда имеем ясный голос, и лёгкий, и оборотливый язык; от искусства, когда умеем управлять голосом и языком по температуре, модуляции, рифме и паузе. Как ясность выговора принадлежит буквам, слогам и словам: то и правила ясности должны определить надлежащее выражение букв, слогов и слов посредством голоса и языка. Общее правило: «Все буквы, слоги и слова должны получать полное в выговоре образование, и получать на свою долю столько пространства и меры, сколько требует природа и характер каждой буквы и слога». Отсюда:

1) Ни буквы, ни слова не надобно скрадывать и поглощать. Кража букв обыкновенно бывает при стечении согласных твёрдых, а наипаче однородных. Так часто слышим, что святые слова Бог Господь, выговариваются за Бо – Господь, крещеный, за крещенный, и пр. Кража слогов большею частью происходит при стечении гласных, а также слогов однородных и подобных. Говорят: делать вместо делает, благоглаголивый почти как бла-глаголивый или бла-голивый, спасение его как спасени – его и пр. Кража целых слов случается в начале и в конце предложения и периодов, – что весьма нелепо; скрывшееся в темноте одно слово часто погубляет целую мысль, особенно в таком случае, когда кража слов часто повторяется в речи.

2) Ни буквы, ни слоги и слова не должны быть произносимы только в половину. Худо, когда мы слышим. Тройца вместо Троица, Мойсей вместо Моисей, Твоя-т-твоих вместо Твоя от Твоих и пр. От половинного произношения страждут и целые слова, когда или начинаем их тихо, или делаем перерыв в средине, или оканчиваем почти духом, а не голосом. Есть много чтецов и говорунов, которые очень нечестно поступают со словами, похищая у них либо начала, либо концы и середины.

3) Не надобно стягивать звуки и заостривать слова так, что из многих не выходит ни одного путного. Послушайте певчих и причётников, когда они начнут борзо повторять молитву: Господи помилуй, – что за звуки, и что за странные слова часто выходят из святых слов!

4) Не надобно мять буквы, слоги и слова, или пережёвывать, или бормотать или пускать в нос, или представлять их болтающимися в устах, и выпадающими оттуда в виде тяжестей. Выговор одного парламентского оратора Парижского сравнивали с человеком, который бросает камни из-за-пазухи. Оратор нагибался к своей тетради, набирал оттуда слова, в свою голову молча, и потом, поднявши голову, произносил набранные слова, как будто бросая камни в народ.

5) Никакому звуку не надобно давать образование большее того, какое дала ему природа, т. е. не должно букв и слогов ни удвоять или утроять, ни добавлять вставками. Всё это чрезвычайно бывает неприятно в выговор. Так иногда простое слово одно выговаривают так широкообразно, что вместо одно слышим одыно, одына. Так благослови прогягивают на былагослови; радуйся произносят как будто рррррадуйся; вместо одного восклицания: о! ах! делают не кстати многие ооооо! ааааах! вместо одного м, или т, или н, или в и проч., – производят несколько своим мычанием: ммможно вввойти и проч.

6) Больше надлежащего получают образование, пространство и миру звуки и тогда, когда всем им дают одинаковую твёрдость в произношении; когда их не выговаривают, а как будто рубят или толкут языком. Такое произношение с одной стороны очень неприятно, с другой, давая всем буквам одинаковую ясность, делает незаметными и тёмными те, которые по свойству своему должны быть яснее других в выговоре, например, Бла-го-че-с-ти-вый-слу~ша-те-ль-льльль.

§ 378. Выразительность выговора есть высшая степень ясности; ясность преимущественно действует на понятие слушателя, выразительность – на его чувство. Она бывает, в отношении к выговору, двоякая: а) грамматическая или алфавитная, б) ораторская или эстетическая. Выразительность грамматическая состоит в том, когда буквы, слоги и слова получают при выговоре; не только полное образование духовное чрез дыхание и голос, но и форму в некотором отношении пластическую. Есть люди, которые дают слова в такой полноте; и плотности, что их не только слухом явственно и раздельно ощущаешь, но как бы видишь и осязаешь. Это значит – говорить выразительно в смысле грамматическом. Ораторская выразительность произношения состоит в полном соответствии голоса и выговора свойству мыслей и чувствований. Правила на выразительность те же, что на ясность.

§ 379. Правильность выговора определяется вопросом: как произносить каждую букву в слове, и где ставить ударения? Законное исполнение звуков есть то самое, какое определено каждой букве гением и природою языка: « есть не что иное, как а, б есть б, о есть о, л и м и суть только л и м. И поелику всякому известно, как буквы произносятся: то не было бы нужды и рассуждать о правильности выговора. Но с другой стороны всякому же известно, что в выговорах нашего отечественного языка господствует величайшее разнообразие и вольность. Один произносит: мое село, другой мае сяло, третий – моё сёло, четвёртый – мое сэло и т. д.» Следовательно, необходимы общественному беседовнику некоторые правила, как распоряжаться выговором на церковной кафедре. Такие правила можно основать а) на приличии церковном, б) на общенародном вкусе, в) на привычке слушателей, которым предлагается слово.

1) Основываясь на приличии церковном, можно каждую букву и слово беседы выговаривать так, как они пишутся и печатаются. Такой выговор с одной стороны придаёт важность церковной беседе; с другой он безопаснее для самого проповедника, который во множестве выговоров может растеряться. Особенно книжный выговор беседы необходим в славословиях, молитвенных обращениях, именах Божиих и всех выражениях, переходящих в нашу беседу из Церковно-Библейского языка. Никуда не годится выговор, который иногда слышим от молодых проповедников: «Ва имя–тца, Атца, и Сына и святова Духа, Гасподь Исус – крястился; все упование мае; што ми подабаит тварити; изведёмъ слёзы из очес», – и множество других выражений. Одна только невыгода в книжном выговоре, он удаляет беседу от простого дружеского собеседования; и потому нарушает естественность и прямо даёт знать, что наша беседа есть сочинение. Не большая невыгода.

2) Основываясь на вкусе народном, можно употреблять в беседе церковной тот выговор, который признается господствующим между выговорами, и от всех почитается лучшим и благороднейшим. Положим, на пр., что у нас, по грамматике Гречевой, главный и лучший выговор есть Московский и подмосковный, отличающийся смягчением твёрдых букв гласных и согласных, и оттуда переменою твёрдых на мягкие. Этот выговор и должен изучать проповедник; но и здесь слова и выражения Церковно-Библейские надобно выговаривать по-книжному. Не защитимся и Московским произношением, – потому что оно Московское, – когда везде станем, например: окончательное г переменять на х (рох спасения, блах Бог наш, расторх узы, мох каяться и пр.), без акцентное о на а (слава Писания вместо слова, пакайся), б на п гроп, рап, слап, вместо гроб, раб. слаб, ч пред н на ш (скушно, мрашно, тошно), г на к друк, снек, порок вместо порог и пр.). См. начальн. основан. Рус. Грам. Греча. Час. III. стр. 112, 116.

3) Много значит и привычка выговора у тех именно слушателей, которым беседу предлагаем. Случается, что два-три слова, выговоренные не так, как выговаривает известный приход, одних приводит в двусмыслие, других не только оскорбляет, но и злобит. Слово порог, превращённое выговором в порок и в порох, в одном отзовётся как vitium, в другом как pulvis; Буг, превращённое в бук и бух, – также даст разные понятия; рог и рок, точно и тошно, скучно и скушно для многих может показаться не только двусмысленным, но неприятным и оскорбительным. Привычка великое, хотя иногда и худое дело. Потому-то общественный беседовник должен знать все, возможные выговоры, особенно выговор своей паствы, и не должен презирать его, – каков бы он не был, – до тех пор, пока не увидит, что слушатели совершенно готовы учиться у своего наставника, не только мыслям, но и произношению.

§ 380. Искусное ударение (акцент) есть тоже в выговоре, что искусное прикосновение к струнам в музыке; правильность, стройность и приятность игры зависит от того, как будешь ударять в струны. Так и в произношении: ударении, связывая разные звуки между собою, приводит их к единству, разнообразию и гармонии. Поэтому весьма не последнее дело – искусное и правильное употребление ударений. Их три: а) грамматическое или слогоударение, б) ораторское или словоударение, с) стихотворное или стопоударение.

§ 381. В слогоударении существует у нас почти такая же вольность, какая в выговоре букв. Один говорит: деятельный, деятельность, – другой – деятельный, деятельность; от одного слышим: благовещенье, благовещенский, – от другого: блоговеше́нский, благовещение, рождествёнские праздники, Государя Государя́, приведе́нный, приве́денный, почте́нный, по́чтенный, колыбе́ль, колы́бель, же́нщина, женщи́на, туча, туча́, хо́чу, хочу, гробы, гро́бы и т. д. Основания правил для надлежащего ударения слогов в словах отдельных почти тоже, что для надлежащего выговора букв, т. е.

1) Слова, заимствованные из Церковно-Библейского языка, должны сохранять тоже ударение, какое дано им в церковных книгах. Каждый, читающий Псалмы Давидовы и другие священные книги, посмеялся бы нам, если бы мы начали говорить: Боже, языцы́ (вместо язы́цы) внидоша в достояние твое; или: вси языцы́; или: от всякого языка́ под небесем и т. д. Весьма не много есть таких церковных слов, которые могут безобидно терпеть двоякое ударение, например, мяте́жа и мятежа́, со избра́нным избра́н будете, или: со и́збранным и́збран и проч.

2) В словах общенародных и литературных лучше всего делать ударения там, где назначает его главное или господствующее наречие. Если же оно не совсем хорошо известно, то в сомнительных случаях надобно пробегать к Лексикону Академическому.

3) Не совсем должно пренебрегать и провинциальным слогоударениям. Причина известная. Но, во всяком случае, не должно ударять так, чтоб из слов выходило двусмыслие. Восклицание: о, враг человечества! совсем даёт другое понятие, когда сольёшь о и а и сделаешь быстрое ударение над а, овра́г человечества. Символ веры не тоже, что символ веры. Му́ка несносная и мука́ несносная – вещи различные!

§ 382. Ударение ораторское или словоударение состоит в повышении голоса над каким-нибудь словом в предложении и в значительнейшем выговоре сего слова. Касательно словоударения должно заметить следующее:

1) В предложении, состоящему из многих слов, то слово должно получать ударение, которое, по цели говорящего или по свойству мысли, заключает в себе особенную силу и значительность. Здесь ударение так важно, что оно одно и может иногда определить точный смысл известного изречения. Возьмём слова мудреца: Лепота юным премудрость, слава же старым седины (Притч.20:29). Только тогда уразумели бы мы подлинный смысл и намерение сего изречения, когда бы знали, над каким словом сам мудрец делал ударение; потому что здесь, сколько слов, столько может быть ударений, и столько же особых мыслей. Если скажем: лепота юным премудрость; – выйдет мысль: «молодые люди красоту наружную предпочитают мудрости». Если скажем: лепота юным премудрость; – выйдет другая мысль: «только молодые люди, а не пожилые и опытные, ценят красоту выше мудрости». Если скажем: лепота юным премудрость; – раскроется третья, по всей вероятности, самая подлинная мысль: «мудрость есть единственное украшение для юношей». Столько же мыслей заключается и во второй половине изречения.

2) Можно делать ударение над двумя или несколькими словами предложения, оставляя прочие с одними акцентами грамматическими, например, Дом Mой – дом молитвы и проч.

3) Можно и каждому слову давать ударение, применяя изречение к различным обстоятельствам. И здесь ударение иногда бывает так важно, что в каждом ударяемом слове может открывать исследователю целые ряды особых мыслей и доказательств. Например: Не прикасайтеся – помазанным – Моим. Ударение, данное слову не прикасайтеся, даёт ряд мыслей о не прикосновенности Верховной Власти; данное слову помазанным, даёт один ряд доказательств на неприкосновенность: не прикасайтеся потому, что они помазанные; данное слову Моим, производит другой ряд доказательств… потому что они Мои.

§ 383. Стихотворное ударение не должно быть употребляемо в сказывании церковной беседы. Неприятно и не благоговейно показалось бы, если бы стали на кафедре скандовать следующее место из Псалма:

При́зри́ | с не́бе́се | Бо́же́ | и́ ви́ждь и́ | по́се́ти | ви́но́гра́д…

§ 384. Великое счастье, – как мы уже говорили, – для общественного беседовника хороший голос и ясный, свободный выговор. Но не малое и зло, когда голос или очень слаб, или очень груб, или хриповат, или визглив, шипящ и т. д., а выговор туп, или тёмен, или картав, или заиковат. Что делать беседовнику с такими незавидными дарами природы? Само собою, разумеется, нет возможности сделать совершенно изящным то, что совершенно худо от природы: однако у опытных людей есть средства и худое превращать, если не совсем в хорошее, по крайней мере в очень сносное. Таким образом, советуют:

1) Слабость и неприятность голоса укреплять и образовывать посредством пения один-на-один. Надобно поставить себе в непременную обязанность каждый день или просто петь что-нибудь, или, гораздо лучше, несколько раз повторять нотную азбуку, не жалея груди, и напрягая голос до возможной степени, стараясь выдерживать все ноты с надлежащею полнотой. От такого упражнения слабый голос может окрепнуть, неповоротливый – получить гибкость.

2) Посредством пения в сопровождении (аккомпанемент) с поющими или играющими. Отсюда, во-первых та выгода, что, стараясь поравняться с другими, мы не будем замечать своих самых напряжённых усилий голоса, и они будут казаться нам лёгкими; во-вторых то, что мы легко приучим свой голос к правильности в движении. Как дитя приучают ходить, держа его за руку: так и спотыкающейся голос может приучиться к плавному течению, держась и опираясь на другие голоса.

3) И простой крик при сильном шуме чего-нибудь, или при сильном движении телесном может укреплять голос слабый и пополнять неполный. Опыт, кроме Демосфенова (§ 350), видим на детях. Часто они делаются громогласными от простой забавы: собравшись в толпу, и начиная кричать все вместе, они стараются перекричать друг друга, не жалея сил и не щадя духа в груди своей.

4) Есть прекрасные нравственно-физиологические средства и для укрепления и для сохранения голоса. Это умеренность в пище и питии, не употребление веществ жирных, горячащих и раздражительных, правильный сон, например, от 10-ти часов вечера до 3‑х или же пяти утра), правильное движение на чистом и свежем воздухе, домашняя работа, требующая сильного движения, (хотя и называющаяся чёрною, однако весьма полезная как для здоровья вообще, так и для укрепления голосовых органов, и т. д.

5) Темноту и тупость выговора можно поправлять выговором же, т. е. надобно каждый день употреблять несколько времени на громкое и возможно раздельное чтение или разговор, с кем-либо; при чтении и разговоре особенно стараться выговаривать те буквы, на которых язык запинается, или которые он мутит собою; повторять их несколько раз в одном и том же слове, и просить других, чтобы они поправляли наше медленноязычие.

6) При неповоротливости языка надобно соблюдать известную степень медленности в выговоре. Хотя и медленность не есть совершенство, по крайней мере, она здесь неизбежна, а от упражнения и усилии может со временем укорочиваться

7) Если есть для поправления голоса и выговора, какие небудь средства медицинские: то и их отвергать не надобно.

§ 385. Для большей ясности замечания о поправке и укрепления голоса, прибавляем нисколько практических способов для выправки худогласия.

1. Беру в несовершенном голосе такой тон, который нахожу в нём лучше и полнее других тонов, например, ноту, стоящую на третьей лиши нотного станка (si в ключе sol, re в ключе fa); приискиваю такую гласную, которая для голоса легче, например, букву а; и потом на взятой ноте практикую голосом до тех пор, пока тон сделается полнее, органистие и самостоятельнее, чем прежде.

2. На той же ноте веду голос, но переменяю гласные: а перевожу в о, и, е, у и на оборот; и продолжаю дотоле, пока всякая гласная равно сделается удобною для голоса.

3. На той же ноте упражняю голос в возможно частом и громком чтении; по временам усиливаю и напрягаю тон, по временам ослабляю и принуждаю постепенно затихать. Эти три вида упражнения могут совершенно установить голос в одном главном тоне.

4. Усовершив голос в одном тоне, надобно переводить его в другие тоны: сперва в тоны высокие, потому что возвышать голос легче, нежели понижать; потом в низшие, потому что если два-три тона в высоту сделаются легки, тогда и низкие можно выполнять гораздо удобнее; наконец, проводить голос чрез всю скалу нотную. Метода практиковаться на разных тонах – та же самая, что и на одном тоне. Впрочем, никакой нет надобности проходить всю скалу; потому что для сказывания довольно пяти и даже четырёх тонов, хорошо изученных.

5. Чтобы не было тонов фальшивых, надобно учить себя по чужим тонам, например, по гуслям или по нотному пению за другими; надобно также привыкать к внезапным переходам из одного тона в другой – из высокого в низкий, в средний, в полутон и проч.

6. Чтобы удлинять голос, на это есть способ у детей, известный под названием: «кто кого перетянет». Берут какой-нибудь звук, – (по большей части у), и тянут одним духом дотоле, пока станет дыхание.

§ 386. Исправление выговора можно производить многократным усиленным повторением твёрдых букв, особенно же тех, на которых выговор затрудняется.

1. Положим, например, что для меня трудна буква р, и я произношу её за л; выбираю слово с буквою р, например, страх, и говорю за другим человеком: стлах — - -страх; стлах- — ‑страх; стлллх — - — страх; стттлах — - ‑с-т-рррах. После нескольких приёмов можно добиться того, чтобы в устах моих отозвалось если не совершенное р, по крайней мере нечто похожее на р (стр-ллах). Тоже можно делать и с другими буквами, трудными для выговора. Надобно подражать детям, которых матери учат говорить; надобно также помнить, что не только людей, но и птиц выучивают произношению.

2. Выговор тёмный, тупой, шипящий и неповоротливый надобно упражнять по той же методе, какая предложена для выправки голоса; т. е. надобно практиковать язык в чтении на различных тонах или нотных линиях, и приучать его к свободной температуре и модулями. Чего в сих замечаниях недостаёт, спрашивай у медицины; чего и медицина не скажет так и быть.

LIV. г) Совокупное действие голоса и языка

§§ 387–404. Учреждение господствующего тона. Сказывание текстов разного содержания. Сказывание вступления и образцы. Сказывание предложения и разделения. Сказывание исследования: общее правило. Сказывание простых мыслей и предложений. Сказывание мыслей глубоких, смелых и проч. Произношение тропов, метафоры, аллегории и проч. Сказывание фигур риторических. Сказывание фигуры вопрошения. Как произносить ответствования. Произношение восклицаний. Сказывание обращений, желаний, умолений. Сказывание фигуры сомнения. Сказывание фигуры поправления. Как произносить противоположения. Произношение заимословия – прозопопэи (prosopopoeia). Сказывание заключения беседы.

§ 387. При совокупном действии голоса и выговора великая важность и труд заключается в том, чтобы а) выбрать и установить главный или господствующий тон (tonum dominantem), б) определить разнообразие выговора и тонов, долженствующих почти ежеминутно изменятся по родам форм словесных, по различию частей беседы, по свойству мыслей и чувствований, по кругу слушателей, по пространству места, по особенным намерениям беседовника и т. д., если что может приключиться далее. Господствующим тоном в собеседовании называется тот, который виднее и постояннее других является в продолжение целого слова, и по которому направляются все прочие тоны; т. е. многократно удаляясь от него возвышениями и понижениями, ускорениями и замедлениями, многократно же и возвращаются к нему. В сказывании он есть тоже, что предложение в сочинённой проповеди, и что мотив в нотных пьесах. Как бы ни были разнообразны и даже разнохарактерны формы, в которых раскрываем предложение своего слова, но все они проникнуты одним предложением, и предложение господствует над всеми ими. Так и господствующий тон в собеседовании. Способы учреждать его различны, а потому он не бывает и не должен быть всегда одинаков. Таким образом, когда храм обширен и собрание многочисленно, он громкий; когда этого нет, он средний или даже тихий при скорбных обстоятельствах печальный, при событиях радостных отрадный, при случаях важных торжественный, при обыкновенных дружеский и назидательный (instructivus) и пр. Однако, не смотря на всякое различие, в отношении к модуляции голоса он всегда должен быть – средний, потому что средина везде может быть, например, нота четвёртой линии, если начнём с третьей, нота между пятою и четвертою линиями, если начнём нотою между третьей и четвертой линиями и т. д. место, где господствующей тон должен вполне развернуться и утвердить себя, есть предложение и разделение; сии части проповеди суть его точка стояния. Пояснивши господствующий тон, станем применять к нему тоны частные относительно различных частей проповеди, и различных форм слоговых, в которых проявляются наши или чужие мысли и чувствования. Прежде всего – сказывание, текстов Св. Писания.

§ 388. О произношение текстов Св. Писания, в их разных видах и явлениях, до́лжно заметить следующее:

1) Первоначальный текст проповеди пусть настраивает и устанавливает не столько тон сказывания, сколько дух и чувство проповедника. Какую бы ни имел форму риторическую, но он есть слово Божие; следовательно, во всяком случае, его надобно произносить с особенным благоговением, подражая чтению церковному, не речитативом (на распев), а чтению по смыслу, как обыкновенно делают благочестивые служители алтаря Господня при чтении молитв. Движение голоса по рифме или размеру пусть будет плавное (ligato) в такт или же в полтакта на каждое полное слово, с приличными остановками (паузами). Движение относительно температуры – ни слишком громкое, ни слишком тихое (в меццо-форте – полу-громко). Движение по модулям – умеренное с небольшими повышениями и понижениями; господствующий тон – средний, а иногда и ниже среднего: ибо и не естественно и не благоговейно, поднявшись высоко при самом начале, сразу пустить голос во весь дух. Начальный текст, а равно и другие могут быть свободны от всяких жестов. Пример: беру такой текст, в котором соединены многие и различные тоны или формы риторические, и применяю к ним тоны произношения так: Лк.16:22–24).

1. Умре же и богатый | тон средний, акцент орат., малая пауза |.

2. И погребоша его | тоном ниже, акцент тот же, большая пауза |.

3. И во ад, (пауза) возвед очи свои | тон средний или не много выше |.

4. Сый в муках | низко, медленно, пауза может быть большая |.

5. Узре Авраама издалеча | возвращеше к тону в 3 |.

6. И Лазаря на ложе его | тон ниже, медленно с сожалением |.

7. И той возглаш рече | возвращение к тону в 3 и 5 |.

8. Отче Аврааме | тон выше среднего, умоляющем, пауза малая |

9. ≀ Помилуй мя ≀ тон ещё несколько,

≀ и посли Лазаря ≀ пауза малая.

10. Да омочит конец перста своего в воде | тон ниже |.

11. И устудит язык мой | ещё ниже, пауза малая |.

12. Яко стражду во пламени сем | низко, медленно в 4 и как бы ослабевая (в морендо), акцент и такт над словом стражду. Можно, однако же, этот текст произнести ровнее и с меньшими изменениями.

2) Тексты в средине проповеди, не теряя главного тона при сказывании – благоговейного, можно произносить различно, и выше и ниже, смотря по ходу и движению мыслей и по качеству сего движения. Если мысли, предшествующей тексту, по своей форме риторической, требуют высокого и усиливающегося тона (в крещендо), тогда текст можно произносить пониженным тоном, например, «(тон средний) Я имею залог Господа, и не полагаюсь на мои силы. – (Или средний же, или несколько повыше) Я имею Его Писание. – (крещендо) Оно мне опора, оно мне крепость, оно мне спокойная пристань. – (со силою) Пусть вся земля приходит в смятение! (понизить тон, ослабить его напряжение, и потом постепенно возвышаться) У меня есть письмецо, его читаю я: слова в нём для меня стена и ограда. (Пауза, тон высокий) Какие слова? – (Низко, раздельно, такт почти на каждое слово, акцент ораторский) Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Св. Златоуст). Если предшествующие мысли тона среднего, также если текст содержит особенную выразительность: тогда надобно брать его выше, и произносить громче». (тон простой, средний) Дом, состоящий из мужей и жен, да будет у вас Цepковью. Не думай, что бы сему препятствовало то, что ты муж один, и она, жена твоя, одна. – Ибо (тон выше, выговор раздельнее) идеже еста два, – говорит Господь, – собрани во имя Мое, ту есмь посреди, вас (Св. Златоуст).

3) Тексты, весьма сильные и поразительные, не следует произносить так, как при первом взгляде; требует риторическая норма их. Например: Моисеево проклятие, угрожающее преступникам закона страшными казнями (Втор.28:15–68), неприлично произносить с великим жаром и гневно: напротив, здесь нужен тон несколько глухой, по временам возвышающийся касательно модуляции, но ослабляющийся в температуре, более грустный, чем строгий, произношение медленное и трепетное, показывающее, что беседовник не для того только приводит грозные слова, чтоб других поразить ужасом, но что он и сам, произнося их, находится в некотором страхе и волнении. «И будет, аще не послушаеши гласа Господа Бога твоего, хранити и творити вся заповеди Его, елики Аз заповедаю тебе днесь, (повысь) и приидут на тя вся клятвы сия, и постигнут тя: (понизь) проклят ты во граде, и проклят ты на селе: (постоянно возвышай тон, но ослабляй температуру голоса) Прокляты житницы твои, и останки твои: Прокляты исчадия утробы твоея, и плоды земли твоея, стада волов твоих, и паствы овец твоих: Проклят ты внегда входити тебе, и проклят ты внегда исходити тебе. (Пауза; тон можно понизить, или возвысив первые слова два, постепенно понижаться, и потом ровно) Да послет тебе Господь скудость, и глад и истребление на вся… (пауза с видом задумчивости, тон грустный, и не совсем решительный). Да поразит тя Господь неимением, и огневицею, и стужею, и жжением, и убийством, и ветром тлетворным, и бледостию, – (глухо) и поженут тя, дондеже погубят тя (большая пауза)».

4) Заимословия, и тексты, влагаемые в уста действительных или приточных лиц Библейских, должны быть произносимы сообразно характеру сих лиц. Примеры: Лк.15:29–32, 27:13, 28:4–5, 19:8. и проч.

5) Все тексты, имеющие простые формы риторические, могут быть, и произносимы просто, только с большею медленностью и акцентом против собственных мыслей.

§ 389. Вступление обыкновенно советуют произносить тоном простым, ровным, и не слишком громко, – что очень естественно; потому что очень не естественно возопить в такие минуты, когда мы не успели ещё утвердить стопу свою на кафедре. Впрочем, говорить вступление не громко, не значит – говорить не слышно, напротив значит – не слишком возвышать голос в отношении к модуляции, но усиливать его в температуре и такте. Простой и ровный тон, оставаясь главным для всякого приступа, может, однако же, изменяться по различию риторических форм, по тону мыслей и чувств, какие находятся в самом приступе. Вот образцы:

1. Св. Златоуста против зрелищ.

«Можно ли это снести? Можно ли это стерпеть? Вам самим хочу жаловаться на вас. Так Сам Бог поступил некогда с Евреями. Жалуясь им на них же самих, Он говорил: Людие Мои, что сотворих вам, или чим оскорбих вас, или чим стужих вам? Отвещайте Ми (Мих.6:3). И ещё: Кое обретоша отцы ваши погрешение во Мне (Иер.2:5)? Подражая Ему, опять спрашиваю вас: можно ли это снести? можно ли стерпеть?» и проч.

Как произнесём это вступление? Риторическая форма его, по-видимому, требует тона сильного и гневного, выговора быстрого: но когда обратим внимание на трогательные тексты, на мягкий нрав Св. Златоуста, на тон и характер целого слова, можем предполагать, что Св. беседовник начал дело не горячась, тоном более тихим, нежели громким, более печальным, нежели обличительным, и потом возвышался постепенно.

2. Феофана Прокоповича о памятовании смерти.

«(Тон выше обыкновенного, но вообще тихий и задумчивый, выговор неспешный, пауза) – Что-то значит разлучиться души с телом? – Что там за мир? что за образ жизни будет? … (тон ниже). Ты ещё не испытал сего, (тон выше, выговор выразительный) но тебе должно узнать и испытать все это непременно – пауза (можно немного понизить тон и потом возвышать). Принуждай, сколько можешь, мысль не заниматься ничем, кроме того, как перейти на тот свет, но ты никогда не постигнешь, куда тебе перейти должно: что там за жизнь? какие занятия? Какие предметы»? – (большая пауза).

3. Св. Григорий Богослов против Юлиана отступника.

«(Тон немного выше среднего, выговор раздельный) Услышите сия вси языцы, внушите вси живущие по вселенной. (Пс.158:2). (Несколько громче и быстрее предыдущего). Ибо я всех призываю великим и высоким гласом, как с некоего столпа зрительного, посреде стоящего. (Громко и быстро в крещендо). Слушайте люди, племена, языки, весь род человеческий, и всяк возраст, – все, которые ныне есть, и которые будут впредь, – (понижение тона) и да будет голос мой ещё громче, – (громко и напряжённо) услышите вся силы небесные, вси Ангели, которых действием потреблен тиран. (Понизить тон и ослабить температуру). Ибо не Сиона низложили они, Царя Аморрейскаго, не Ога Царя Васанскаго – ничтожных властителей, и ничтожную часть вселенной, т. е. землю Израильскую озлобивших, но (повысить тон, но не усиливать температуры, выговор ускорять) змия, отступника, высокоумнаго Ассирианина онаго, врага всеобщаго, ратника, много на земли неистовавшаго и грозившаго, и многую не правду на высоту глаголавшаго и помышлявшаго. (Громко и как бы в отдалении) Слыши небо, и внуши земле… (Тон ниже среднего, температура слабее, с чувством глубокого сожаления). Услышь и ты, душа великаго Констанция, если ты сохранила какое-нибудь чувство; – услышьте и вы, души всех Царей Христолюбивых? которые были прежде Констанция и проч.» В этом вступлении голос, тотчас после текста, вполне может развернуться.

§ 390. В предложении и разделении должен образоваться и утвердить себя господствующий тон (§ 387); поэтому предложение и разделение требуют:

1) Тона твёрдого и ясного, температуры средней, выговора внятного и раздельного, чтобы всем было видно, о чём беседа, и какой главный порядок её.

2) Чтобы голос имел надлежащую твёрдость, а произношение выразительность, для сего нужно, оканчивая приступ, понижать тон и ослаблять температуру, или же делать значительную паузу при переходе к предложению и разделению.

3) Если по какому-нибудь случаю, например, – от внезапного кашля, или запнувшегося голоса и языка, – предложение и разделение будут произнесены не ясно: беседовник имеет полное право повторить оные громче и раздельнее прежнего.

4) Как предложение и разделение, по большей части, имеют самые простые формы риторические; то и произносить их надобно очень просто, почти без всяких перемен в голосе, кроме акцентов ораторских, и почти без всяких жестов.

5) За предложением, и особенно за разделением должна следовать значительная пауза, – как и было замечено прежде (§ 374.1), – чтоб и себе и слушателям дать время – собраться с мыслями. Пример:

предложение:

(Голос твёрдый, тон средний, почти на каждое слово полтакта, в конце малая пауза).

Все мы должны приготовляться к смерти.

основа деления:

(Тон можно немного понизить, каждый член произносить ровно, акцент над словами курсивом напечатанными паузы): ибо она

1) для всех неизбежна,

2) всегда предстоит нам,

3) после неё нет возвращения (большая пауза).

разделение:

(Тон немного повысить в отношении к предыдущему, в отношении же к составу каждого члена лучше повышать вторую половину; акцент – над словами курсив; паузы после каждого члена; выговор в такт наполовину).

1) Она неизбежна: так необходимо приготовляться.…

2) Она предстоит нам: так должно приготовляться к ней заранее.

3) После неё нет возвращения: посему должно приготовляться к ней со всевозможным рачением.

6) Впрочем, если предложение или разделение имеют не простую форму логическую, а выражены фигурно, например, вопросами: то и произносить их надобно так, как требует тон фигуры.

§ 391. Вопрос: как произносить исследование? сам требует подробного исследования; ибо исследование (tractatus) есть важнейшая часть беседы и по содержанию, и по объёму, и по разнообразию форм. Общее правило для сказывания трактата одно: «держать голос и выговор на средине, дабы при всех возможных случаях легко было возвышать и понижать тоны, замедлять и ускорять выговор». Но как в исследование могут входить все возможные формы мыслей, логические и риторические: то и нужно частное определить произношение, по крайней мере, главных и более употребительных форм в проповедях. Будем объяснять произношение разных форм в следующем порядке: 1) мысли простые сами по себе, и являющиеся в простых логико-риторических формах; 2) мысли, имеющие простую форму, но отличающиеся особенною энергией и значительностью по внутреннему характеру; 3) мысли простые или не простые сами в себе, но имеющие форму не простую, – форму так называемых фигур.

§ 392. Простые формы простых мыслей почти не требуют никакого искусства в произношении; правильный акцент ораторский, движение голоса на средних тонах, соблюдение рифмы и такта могут очень достаточно выполнять простые или сложные предложения и периоды, определения и деления, повествования, описания, исчисление частей, доказательства догматические, изъяснительные, пример, сравнение, дилемму, индукцию и т. д. «Исав плакал (:но слёзы его были тщетны. Саул молил о прощении (:но не получил его. Фараон признал своё заблуждение (:но он осуждён. Антюх покаялся (:но Бог не внял ему. Иуда, предавший Учителя своего, умер с отчаяния (, – и он во аде». При сказывании этого примера только и нужны повышения и понижения голоса на которой-нибудь половине предложения. Тон и паузы могут быть равномерны для всех предложений.

§ 393. Мысли, отличающиеся энергией или силой, много требуют искусства в сказывании, и тем труднее выполнять их, что они почти всегда кратки, по наружной форме очень просты, между тем как их внутреннее может представлять виды необъятные. Здесь всё дело зависит, во-первых от того, понимаем ли мы, и как понимаем внутренний характер мысли: ибо случается, что мысль важную не скоро постигаем; во-вторых от того, до какой степени голос и язык наш способен к внезапным изменениям. Как при сочинении мысли отличные родятся сами собою, невзначай и, можно сказать, без нашего сознания: так и при сказывании сих мыслей только то выражение хорошо и натурально, которое зиждется в голосе и языке само собою. Поэтому для произношения отличных мыслей нет правил постоянных и решительных; а есть несколько опытов и замечаний, более или менее годных, которые и предлагаются в следующих положениях:

1) Мысль глубокая, имеющая в виду оставить сильное впечатление на сердце слушателя, по большей части произносится тоном, противоположным предшествовавшему. Если прежде мы говорили спокойно, наблюдая средину: то для мысли глубокой можем возвысить тон, уяснить выговор, прибавить немного скорости. Если прежде у нас был тон высокий, движение быстрое: теперь можем понизиться, ослабить температуру, замедлить выговор, и оставить значительную паузу. Боссюэт, изображая высоким слогом и тоном огромность пирамид Египетских, их несокрушимость от времени тогда, как всё кругом их давно пало, и, приписав им земную вечность, привёл в восторг свою аудиторию. Потом неожиданно понизив и сжав голос, замедлив быстроту выговора и, по возможности, принявши в тон и язык выражение суеты, сказал: «но это – могилы».

2) Мысль смелая, в какой бы она форме ни была представлена, требует голоса и выговора совершенно спокойного, твёрдого и решительного, но отнюдь не дерзновенного и горделивого. «Ах, ради Бога! Доколе же продолжится гнев сей?.. (спокойно, понизив тон, твёрдо) Дотоле, пока Бог будет Богом» (Феоф. Прокопович).

3) Мысль сильная и поражающая может быть выражена двумя совершенно противными тонами: либо внезапным понижением и спокойною тишиной тона, либо постепенным возвышением и усилением оного. «(Тон немного выше среднего, температуру ослабить задумчиво, пауза). О вечные Суды Божии!.. (низко), потекут веки подобно часам, (выше) где; и один час покажется (выше и медленнее) целым веком: (ниже) а над темницею адскою слышен будет голос Правосудного Бога: (низко, медленно и спокойно) Я гневаюсь ещё. (выше и быстрее) Протекут миллионы миллионов веков; а слух несчастных узников будет поражаться словами: (немного ниже и медленно) Я гневаюсь ещё. (выше и быстро) Потеряются в счёте веков быстрейшие Ангельские умы, осуждённые забудут, (ещё выше, но медленнее, температуру ослабить) было ли когда начало их мук; (понизив в начале, возвышаться постепенно) но от Правосудия Божия не услышат ничего иного, кроме: Я гневаюсь ещё, Я гневаюсь ещё. Последнее Я гневаюсь можно произнести тоном выше всех прежних, но температуру ослабить, чтоб слово казалось отголоском как бы в некоем безграничном отдалении и глубине или высоте».

4) Мысль простосердечная вообще требует тона не изысканного и как бы беспечного; однако иногда её простосердечие не может зависать от совершенного контраста между нею и тоном голоса, например, если мы произнесём её важно тогда, как по логическим расчётам следовало произнести просто.

5) Мысль возвышенная и величественная, конечно, предполагает выговор важный и тон высокий: однако и она любить иногда контраст в голосе. Ничего не выразили бы мы своими тонами, если бы начали возвышать и расширять их, произнося: Дхнет духом Его, – и потекут воды. Рече, и быша; повеле, и создашася. Здесь нужен тон и выговор самый простой. И вообще надобно заметить, что некоторое противоречие и логическая несообразность между внутренним характером всех энергических мыслей и тоном произношения, по временам, гораздо лучше и вернее выражает их силу и энергию, нежели совершенное согласие.

§ 394. К фигурному изображению мыслей, прежде всего в Риториках принадлежат тропы и фигуры речений. О произношении тропов можно заметить следующее:

1) Метафора требует, во-первых ораторского ударения над собою, например, «житейское море, воздвигаемое зря напастей бурею». Во-вторых, как метафоры по большей части заимствуются от предметов чувственных: то могут допускать некоторое звукоподражание голоса и выговора; но звукоподражание должно быть самое умеренное. Нелепо было бы, если бы мы, произнося метафору: «громы мщения небесного», – вздумали подражать грому своим голосом, и загремели: «гр-гр-гррррромы мщения».

2) Аллегория, как продолженная метафора, и произносится подобно метафоре, с ударением на значительнейших словах, иногда с переменою тонов. «Виноград бысть возлюбленному в розе, на месте тучне: и ограждением оградих, и окопах, и насадих лозу избранну, и создах столп посреде его и предточилие ископах в нем, и ждах да сотворить гроздие, и сотвори – – терние» (Ис.5:1–2).

Над «гроздие» кроме ударения можно повысить тон; после сотвори можно сделать паузу; – тернию дать ударение, понизить тон и выговорить нисколько медленнее. Если аллегория превращается в обширную притчу: то ей приличен тон обыкновенного повествования.

3) Ирония говорит не то словами, что имеет в мысли; следовательно, при сказывании иронии голос, выговор и наружный вид говорящего должны выражать мысль, а не слова; иначе слушатель примет иронию за мысль прямую и положительную. Утвердительную формулу «спите прочее и почивайте» произноси так, чтоб выходила формула совершенно отрицательная, т. е. чтобы тон голоса и движение языка говорили: «не спите; или: полно вам спать; – или: теперь не время спать, – вставайте». В руководстве к церковному красноречию замечено, что «ирония требует голоса твёрдого, с тоном презрительным и насмешливым». Но тон может быть различен, а насмешливость должна быть чрезвычайно редко употребляема на кафедре.

§ 395. Произношение фигур, называющихся фигурами мнений, с одной стороны есть самое запутанное дело декламации, с другой – очень простое и естественное. Запутанное, когда мы чрез искусство думаем добиться отличной способности вполне выражать фигуры голосом и выговором; очень простое, когда мы не сочиняем фигуры, не говорим их как сочинены и заученные, но живо чувствуем их, произносим по внутреннему глубокому убеждению, и с ясным сознанием силы и свойства их. С какой бы из этих двух сторон ни прилагали мы декламацию к фигурам, она не даст нам точных и подробных наставлений, как именно произносить ту или другую фигуру. Здесь всё зависит от верного вкуса и глубокой чувствительности говорящего, а также и от хорошего навыка. Впрочем, как произношение фигур есть самая важная часть декламации: то невозможность точных и подробных правил нисколько не утешительна для декламатора и не может успокоить беседовника; нужны, по крайней мере, опыты, соображения общие на то, как лучше выражать фигуры голосом и языком, – опыты, здесь предлагаемые. Разделяют фигуры а) на возбуждающие внимание, б) убеждающие рассудок и служащие к доказательству материи, в) возбуждающие сильное чувство. Но нам нет дела до классификации фигур; будем рассматривать их без логического порядка, и останавливаться на тех, которые виднее других, и чаще встречаются в церковном собеседовании.

§ 396. Вопрошение. Тоны одинаковые для многих вопросов, температура и такт равномерные, когда в вопросах заключаются мысли, различные по значению, но равносильные по достоинству. Выговор несколько умедлённый, тон ровный и твёрдый, значительные паузы, когда вопросы так важны, что требуют времени для размышления. Тоны постепенно возвышающиеся, температура усиливающаяся, такт замедляющийся, паузы, когда мысли вопросов постепенно становятся важнее одна другой. Нет значительных пауз, кроме нужных для переведения духа, выговор быстрый, тоны громкие, температура усиливающаяся, или сжимаемая, когда надобно вопросами теснить слушателя, и не давать ему времени опомниться. Нет причины медлить, останавливаться в произношении вопросов, подобных следующим: «Когда вы, простёртые на одре болезни, сражались между жизнью и смертью: тогда – занимались ли вы ещё попечением о вечности? где (низко) вы тогда были? (постепенно возвышаясь и ускоряя выговор). Какое имели употребление разума? Что происходило в душе вашей, как не сбивчивые и не связные мечты, предметом которых были паче страдания ваши, нежели спасение? Чем для вас были последние врачевства умирающих, которые церковь предлагала вам? Были ли вы готовы предстать Иисусу Христу, если бы болезнь прекратила дни ваши? Какую бы душу представили вы страшному судилищу»? (Массильйон). Тон строгий, когда вопросы имеют вид допросов; тон мягкий, умоляющий, когда в вопросах сетование и сожаление.

§ 397. Ответствование. Вопросам тон высший, ответам низший, когда вопросы важнее ответов, или когда ответ полуясен из вопроса. Ответам тон высший, вопросам низший, когда ответы значительнее вопросов. То вопросам, то ответам тон высший и низший, выговор медленный или скорый, паузы большие или малые, смотря по достоинству мыслей. «(заметная высота и напряжённость) По что, о друг, по что ты размышляешь так, – ты, который в мире столь могуществен? (низко) Боишься нищеты? (выше) Но Христос блаженными называет нищих. (вопрос выше) Беспокойства устрашают тебя? (ответ ниже) Но ни один ратник не получает венца без пота, (вопросы ниже, ответы выше) Заботится о пище? Но вера не боится глада. Страшишься изнурить тело на голой земле? Но Господь с тобою почивает. Ужасает тебя нечистота грязной главы? Христос есть твоя глава, (вопрос выше ответа) Устрашает тебя неизмеримая пустыня? Не основателен ты, когда и с миром хочешь радоваться, и со Христом царствовать»? Св. Иероним.

§ 398. Восклицание. Восклицает человек в радости, в печали, в изумлении, в досаде, в ужасе, в нетерпении и т. д. Следовательно, тоны восклицания могут быть весьма разнообразны. Радости тон ясный, не высокий, несколько торжественный. «Слава Тебе, показавшему нам свет»! Тихому унынию тон средний, задумчивый, выговор несколько медленный: «всё суета»! Сильной горести тон высший, болезненный, почти похожий на вопль страждущего человека. «Ах, ради Бога, доколе же продолжится гнев сей»! Изумлению тон либо высокий, похожий на испуг, либо низший, с ослаблением температуры. «Ах, как мы ничтожны»!

§ 399. Обращение, умоление, желание соображают тон и выговор с характером и положением тех предметов, к которым относятся, а равно и с расположением духа, в каком беседовник находится, употребляя свои обращения, умоления, желания.

§ 400. Сомнение. Сначала тон не решительный, низменный, выговор нисколько медленный, показывающий само-собеседование, паузы; потом возрастающий голос в температуре и модулями, и наконец, твёрдый и решительный (См. образец в слове Бурдалу на Р.X. Руководст. к Ц. Кр., стр. 336). Но если сомнение выражено немногими словами, и состоит из не многих предложений: то можно давать ему тоны, сообразные свойству предложений.

§ 401. Поправление. Тон выше, выговор твёрже, когда прежние мысли требовали тона спокойного. «Станем сносить для Бога то, что мы сносим для мира; труды одинаковы, а награды весьма различны. (тон выше, выговор твёрже) Что я говорю бр. мои, труды одинаковы? (Тон можно понизить, но выговор твёрдый и ясный) Господь обличает иго, носимое для него и проч.» Тон ниже, выговор нерешительный, как бы спохватившись, пауза, когда прежние мысли требовали голоса сильного. «Погибните на веки вы, безумные, дерзающие оскорблять Святейшего Святых своими хулениями… (низко, с некоторою робостью, пауз) Но что я говорю?.. (выше, тон умоляющий, выговор протяжный) Прибегните паче к Милосердью Божию, и покайтеся».

§ 402. Противоположение. В этой фигуре одна которая-нибудь половина предложения содержит мысль значительнее другой; следовательно, и тон на одной половине должен быть выше, на другой ниже. Большею частью высокий тон надобно давать первой половине предложения, низкий второй. «Мы философы не словами (ниже) но делами; не говорим (ниже) но делаем великое».

§ 403. Заимословие (prosopopoeia). Беседовники любят употреблять сию фигуру; но произносить её весьма трудно. Она по большей части состоит в том, что беседовник, обращаясь к отсутствующему лицу или вещи, заставляет их говорить вместо себя. Но в таком случае нужно а) чтобы речь, приписываемая отсутствующим, была сообразна с их характером и условным положением; б) чтобы и произношение этой речи вполне соответствовало тому же характеру и положению отсутствующих. Здесь беседовник обязан, так сказать, превратиться в тот предмет, который он заставляет говорить. Иначе произойдёт великое, иногда смешное, разногласие.

§ 404. Заключение беседы. Оно может принимать разные формы, а потому и произносить его можно различно. Если в нём повторяется содержание слова: тогда – выговор твёрдый и раздельный, тон средний, внедряющий в память истины повторяемые. Если оно состоит из сильного и пламенного увещания: тогда надобно смотреть, в какой фигуре представлено сие увещание, и произношение соображать уже с характером фигуры. Если заключаем беседу молитвою: тогда наш тон до возможной степени должен быть благоговейн, трогателен, выговор скромен. Вообще в произношении молитв, где бы они ни случились, надобно подражать хорошему и благоговейному чтению церковному. Заключительное аминь, равно как и начинательное, должно быть произносимо твёрдо и ясно, чтобы все слышали его, и чтобы видна была наша уверенность в истине и достоинстве предлагаемых предметов.

LV. д) Погрешности сказывания

§§ 405–412. Монотония. Исотония. Медлительность сказывания. Беглость и торопливость. Излишняя напряжённость голоса. Горделивость. Вялость и грубость. Выговор модный.

§ 405. К недостаткам сказывания принадлежит монотония – однозвучие. Она состоит в том, когда говорящий либо а) все роды и виды риторических форм держит на одном тоне, не соображаясь с их характером; либо, б) когда говорящий хотя и не держится на одном тоне, а избирает три-четыре тона, но качается на них весьма однообразно, подобно маятнику, беспрестанно повторяя одни и те же тоны, – сверху вниз, снизу вверх, снизу вверх и сверху вниз, либо в) когда в отношении к температуре голоса, подобно меху начинает каждое предложение сильно, оканчивает слабо, или начинает слабо, оканчивает сильно. Какую ни выбери из этих монотоний, она всегда готова навести скуку на слушателя, и повергнуть в дремоту.

§ 406. Другое несчастие сказывания есть исотония – равнозвучие или распев. В распеве можно изменять тоны, сколько угодно; но это изменение нисколько не прибавляет приятности сказыванию, напротив отнимает у него весь характер, даже отнимает личность у самого говорящего, представляя его ни говорящим, ни поющим, ни срединою между говорящим и поющим. Как монотония, так и распев погубляют всю красоту форм словесных; но кроме того распев может наводить бессмыслие на самые точные и ясные мысли, расширяя слова, и выводя слушателя из терпения длиннотой звуков. На исотонию была мода в прошлом столетии; но и мода не сделает хорошим того, что по натуре худо.

§ 407. Медлительность сказывания, по растяжению, близка к распеву; но она не столько поёт слова, сколько рассекает их. Медленно говорящий похож на типографского наборщика, который сперва имеет дело с буквами, чтобы составить из них целое слово; но пока слово составится, проходит немало времени. Медленность защищают тем, что она придаёт ясности слову; но она же и потемняет его, когда не знает меры. Её впечатление – скука.

§ 408. Беглость и торопливость (praecipitania) сказывания если не хуже, то и не лучше медлительности. Язык говоруна неудержимого подобен колесу, быстро вертящемуся: слова мелькают одно за другим, не получая надлежащего образования; тоны вьются как вихрь, и поглощают собою и смысл и формы понятий. Слушатель не успев сообразить начальных пределов мысли, находит говорящего скачущим уже на отдалённых краях её, или на оконечных границах; безвинно пропустив средину мысли, или потерявши нисколько понятий, он не в состоянии связать начало с концом. Беглый говорун смешон и в обыкновенных разговорах; тем страннее он на кафедре. Обыкновенно он и сам путается и других запутывает, за то иногда наказывается крайностью: т. е. на всём скаку вдруг запинается и не знает, что говорить дальше.

§ 409. Неприятное явление на кафедре – излишняя напряжённость голоса. Тогда мы слышим не беседование, правильно и ясно передающее нам мысли и чувства беседовника, но или визг, или кличь и вскрикивание, или завывание, или страшное некое громогласие, и, следовательно, пустую, бесполезную трату голоса. Извинительно, когда проповедник напрягает себя по необходимости, например, потому, что у него слабый голос от природы, или потому, что храм обширен и слушатели многочисленны.

Но есть другие, ложные причины напряжены: часто кончать потому, что думают быть, от своего крика, сильными и поразительными. Обыкновенным следствием крикливости бывает печальная для беседовника мысль слушателей: «из кожи лезет вон».

§ 410. Если неприятна излишняя напряжённость, то ещё неприятнее горделивость и надутость голоса. Она происходит от того, что мы слишком уважаем свои собственные звуки, и стараемся выказать не столько достоинство мыслей и доводов, содержащихся в беседе, сколько красоту голоса, – истинная ли она, или мнимая. Но гордиться голосом, – какой бы он ни был, – есть дело слишком юношеское; почему и впадают в сей порок только люди молодые и неопытные. Горделивое и надутое произношение с одной стороны подаёт не доброе понятие о духе проповедника, с другой отнимает у проповеди Христианскую простоту и величие. Прекрасная мысль, сказанная гордо и величаво, не есть уже прекрасная; самое трогательное чувство в проповеди представляется оскорбительным в устах надутого беседовника.

§ 411. Произношение вялое, грубое, слишком провинциальное или областное также принадлежат к недостаткам кафедральной декламации. Вяло говорим тогда, когда говорим без всякого участия сердечного собственных мыслях. Грубо говорим, когда или органы произношения имеем грубые, или, – что гораздо хуже, – бываем просто небрежны, и не хотим радеть себе и другим. Выговору провинциальному мы сделали уступку (§ 379. 3); однако и здесь должны быть границы. Если мы станем каждое слово провинциалить: это будет похоже на шутовство, а не на церковное собеседование. Сказать: слухайте вместо слушайте, церква вместо церковь, ня хош ли вместо не хочешь ли, ободрал вместо ободрял (Александр великий ободрал воинов) и проч., это покажется неприятно и самым провинциалам.

§ 412. Выговор модный, равно как и действование по моде, о котором было замечено прежде (§ 348), показывают в беседовнике неуместную притязательность на знание большого света, на сильное желанье подражать и нравиться этому свету. Не проповедническое дело; – стараться быть модным вместо того, чтоб быть благочестивым, значит и самому свету не понравиться. Даже отъявленный претендент на моду не похвалил бы нас, когда бы услышал, что мы с кафедры говорим, например, нас ради челаэк, – или слог ла умягчаем так, чтобы он казался Итальянским la; или букву р заставляем журчать в гортани, или буквы н, м произносим в нос наподобие Французского прононса и проч.

Член третий

Состояние тела и иных органов на кафедре

§ 413. Порядок исследования.

§ 413. Человек, если не всегда, по крайней мере, в минуты живейшего состояния души есть весь выражение внутренней деятельности своей. Чело и взор, черты лица и различные положения тела, каждое движение руки, каждый шаг показывают, чем занят дух его, какие страсти волнуют грудь, какими чувствами проникнуто сердце его в то или другое мгновение бытия его. На этом явлении основывается теория мимики или телодвижения. Истинная мимика не есть наука, а сама природа; собрание правил о телодвижении есть не более, как совокупность подмеченных подлинных фактов природы нашей, совершающихся при выражении внутреннего состояния душевного; и вся сущность сих правил заключается в одном положении – следующем: «различными изменениями различных органов телесных выражать различные состояния души сообразно природе и характеру этих самых состояний». Если мимика и есть искусство, то оно по толику важно и ценно, поскольку бывает естественно. Конечно, естественность может украшаться и усовершать себя искусством: но и усовершение тогда хорошо, когда оно в свою очередь естественно. Сказать: мы не искусны в мимике, – значит то же, что сказать: мы не умеем действовать естественно.

Намереваясь изображать проповедника на кафедре, определим: а) состояние корпуса проповеднического и общее действие органов телесных, б) частное действие органов телесных, – совокупное и последовательное, в) движения неблагопристойные.

LVI. а) Состояние и общее действие немых органов телесных

§§ 414–421. Наружный вид беседовника. Движение беседовника на кафедру. Общее положение корпуса на кафедре. Общие правила о состоянии головы. Такие же правила о состоянии лица. Такие же правила о состоянии очей. Рук. Движение проповедника с кафедры.

§ 414. Первый предмет, встречающийся в беседовнике, есть его наружность. Сия наружность, по обряду нашей Православной Церкви, имеет характер священный: беседовник является на кафедре не в мирском одеянии, не в платье, устроенном по прихотям моды, но в священно-церковном облачении; которое необыкновенно прилично церковной беседе, и которое тотчас даёт слушателю разуметь, что беседовник готовится на подвиг благочестивый, требующий уважения и внимательности. Церковные облачения наших беседовников бывают различные, по различию обстоятельств. Если беседовник возведён в сан священства, и если он совершает Божественную Литургию или другую какую-либо Церковную Службу: то и на кафедру является в литургийном облачении. Если он не совершает Божественной Службы, а только назначен для беседования: тогда иеромонаха видим в мантии и епитрахили, священника в рясе и тоже в епитрахили. Дьяконы проповедуют облачённые в стихарь, опоясанные орарём; облачение чтецов есть один стихарь. Никто, не посвящённый в стихарь, и не возведённый в степень церковного чтеца, не имеет права беседовать с церковной кафедры. Мы имеем дело только с молодыми чтецами, т. е. с воспитанниками Духовных заведений учебных, – готовящимися к пастырскому званию, а потому наши правила касаются, и будут касаться их одних. Приличье и благоразумие требует, чтобы эти молодые люди кроме облачения Церковного, являлись на священную кафедру с лицом свежим и чистым; волосы должны быть расположены благопристойно, но просто, без модных причёсок и завитья; убранство шеи и груди – приличное, но без всякого щегольства и без вида нравиться.

§ 415. Первое действие проповедника, физически приготовленного к сказыванию, есть движение на кафедру. О сем движении можно заметить следующее:

1) Выходом из алтаря в боковые двери, – обыкновенно по левую сторону алтаря, – не медлить, и не оставлять слушателей в бесплодном и неспокойном ожидании, равно не слишком и поспешать или бежать как бы гонимому некою опасностью.

2) Вышед из алтаря спокойно, стать пред местною иконою и с благоговением помолиться несколько, например, – сделать два или три поклона, крестное знаменье полагая правильно, не махая и не вертя ни головою, ни руками; правою рукою творить крестное знамение, а левую или опустить совершенно, или держать на персях.

3) От св. иконы обращаясь к собранию, и следуя на кафедру, или уже установившись на кафедре, можно сделать не большое наклоненье с видом религиозного приветствия, если слушатели устремили мирно свои взоры на проповедника, и если проповедник уверен, что такое наклонение будет приятно его слушателям. Можно и не кланяться.

4) Впрочем, если между слушателями есть лица очень значительные саном и общим уважением: то или вначале или проходя мимо их, можно делать усердный поклон, не из низости, а по сердечному уважению к достойным людям. Храм и кафедра храмовая отнюдь не исключают обязанности почитать то, что всегда и везде досточтимо.

5) Само собой разумеется, что ни в каком случае ненадобно делать светских комплиментов, ни ужимок и приседаний, ни раскланиваться с уличными знакомыми, ни обращаться к кому-либо с видом особого предпочтения. Не это время для житейских приличий и учтивостей.

6) Идти на кафедру скромно и благопристойно: Взоры, опущенные долу, полузакрытые тою священною завесою, которую Бог дал глазам нашим, с видом размышления, прямое положение корпуса, шаги спокойные и мирные, – если угодно, – несколько робкие, чело без морщин задумчивое, левая рука придерживающаяся сердца, правая – спокойно опущенная, дыхание тихое без задышки и воздыхания, лице смирное и благоговейное – вот вид и позитура проповедника, идущего на кафедру.

7) Если невольная робость теснит дыхание, тогда, при восходе на кафедру, можно, хотя с насилием вздохнуть неприметно для других; это даёт свободное течение воздуху в груди, и несколько успокоит волнение и души, и крови вдыханием и выдыханием свежего воздуха.

§ 416. Общее положение корпуса проповеднического на кафедре:

1) Держать свой стан в прямом, естественном и свободном положении, – в положении обыкновенной нашей жизни, в каком привыкли нас видеть наши слушатели.

2) Не сгибаться к тому месту, где должна лежать наша тетрадь, не заламываться назад, и не выдвигать грудь слишком вперёд.

3) Не ложиться на кафедру, не свешиваться ни вперёд, ни на бок, не облокачиваться половиною корпуса, и не стоять наискось.

4) Двигать целым корпусом, – где бывает надобность, – скромно, тихо и благопристойно, не суетясь, не падая, не вихляясь, не делая мгновенно поворотов быстрых и вертящихся.

5) Действование целым корпусом возможно троякое: на поступление вперёд – оно должно быть не большое и больше тихое, чем усиленное; б) отступление назад – очень изредка и то с большим спокойствием; в) обращение на правую и на левую сторону: его должно делать не слишком часто и не слишком заметно; делать лучше во время пауз, а не тогда, когда говорим период; иначе наше сказывание будет похоже на сеяние. Частые повороты с боку на бок могут быть очень неприятны; для избежания неприятности, надобно дать своему корпусу такое положение, чтобы наивозможно большая часть слушателей находилась прямо против нас^[110].

§ 417. Как обыкновенно положение всего корпуса должно быть прямое и естественное: так и обыкновенное положение головы должно быть прямое же. Но голова чаще движется и действует, нежели весь корпус. Общие правила о положении головы:

1) Держать голову прямо и учтиво обращённою к слушателям.

2) Не поднимать её высоко и не закидывать назад. Это означает либо гордеца, либо пустого человека, но отнюдь не проповедника.

3) Не повешивать её как бесприютную, не держать долго опущенною к персям или и совсем никогда не держать; это показало бы, что мы в отчаянии и не знаем, куда деваться.

4) Не кивать головою, не трясти, не вертеть ею как флюгером, ни держать её небрежно далее своего стана, – впереди или на какую либо сторону. Всё это нестерпимо для постороннего зрения.

§ 418. Лицо, – говорят, – есть зеркало души; следовательно, в нём могут отражаться все мысли и чувствия сердечные. Чтобы эти отражения были полнее и определённее,

1) Пусть лицо проповедника имеет на кафедре вид не принуждённый, естественный и добродушный, – такой, какой бывает у него тогда, когда он ведёт радушную беседу со своими друзьями, и даёт советы своим домочадцам.

2) Пусть оно имеет вид ясный, открытый, даже несколько весёлый. К чему помрачать лицо тогда, когда совершаем дело доброе и благочестивое? Вид грустный и унылый пристоен только в приключениях горестных и поразительных, – и то с мужеством.

3) Пусть лицо пребывает спокойно и безмятежно, пока мысли и чувства беседы текут спокойно; пусть не трясутся ланиты, не дрожат губы, не ходит подбородок.

4) Пусть во всех чертах лица выражается скромность, соединённая со священною важностью и степенностью.

5) Чела без нужды не морщить, не всовывать на глаза и нос, не делать складок вверху под волосами.

§ 419. Выразительнейшую часть лица составляют глаза. Обыкновенно говорят, что в них или сквозь их видна душа человека; следовательно, положительное действование глазами зависит от того, какова душа говорящего, и каково её состояние в такое или другое время. Правила о действовании глазами большею частью стараются только отклонить дурные привычки, а ничего не определяют положительно. Таким образом:

1) Очи проповедника не должны быть ни закрыты, ни полуоткрыты в то время, когда он говорит, но вполне, впрочем, без всякого принуждения, раскрыты, и, исключая весьма немногих случаев, обращены прямо к своим слушателям.

2) Не должны бродить нескромно кругом, или пильно устремляться на один какой-либо предмет, и не подвижно стоять на нём; надобно смотреть на всех слушателей вообще, и ни на кого в особенности. И в обыкновенной жизни бывает весьма неприятно, даже страшно, когда на нас долго и пристально смотрят.

3)Не должны бегать или непрестанно двигаться, ни поворачиваться свирепо и дико, сурово и грозно, плутовски или слишком комически, умильно и сладострастно. Постоянное выражение их – благоговение и мужественная скромность.

4)Не должны быть слишком расширяемы во все стороны как бы вылупившиеся; ни бросаемы под лоб; не должны без нужды супиться, щуриться, моргать, коситься, рыдать, или смеяться и т. д.

5) Должны следовать за движением руки, если рука действует, и издали сопровождать её, кроме тех случаев, в которых оратор выражает презрение.

6) Должны иметь свои паузы или успокоение, т. е. во время пауз произношения можно опускать ресницы на свои очи, и тем давать им отдых.

7) Наконец, не надобно ни чесать их, ни часто протирать, им обращать на самого себя, на свой наряд, на свою руку, платок, под ноги и проч.

§ 420. Руки действуют гораздо чаще и больше других органов, их действие называется собственно действованием – жестом (gestus). Общие правила действования руками:

1) Жест начинается от локтя, а не с плеча; качество его определяет наиболее ручная кисть то прямым положением своим, то возвышением и опущением, то свитием и развитием.

2) Пределы движения: в высоту – не выше, или очень редко выше глаз, вниз – до пояса, в ширину – не далее пространства, определяема длиною руки, начиная с локтя.

3) Действование руками вообще должно быть совокупное; но правая рука движется чаще и полнее левой.

4) Правая рука начинает своё движете с левой стороны, и останавливается на правой; линии, ею описываемые, должны быть не всегда определённые и мерны. Левая сопровождает правую.

5) Жест пусть будет естествен, определяясь свойством мысли, характером чувства, словесною формою и удельным состоянием проповедника.

6) Жест – плавен и свободен; пусть рука свивается и развивается легко, и не будет похожа на колоду; пусть она движется так, чтобы наши слушатели не подумали, будто мы боимся поднять её.

7) Жест пусть будет жив и совершается, так сказать, душей, а не механически ворочается; – без дерзости, скромно и благопристойно.

8) Действование руками должно быть разнообразно, – иногда скорее, иногда медленнее, иногда вовсе никак. Употребление одних и тех же жестов столько же несносно в действовании, сколько распев и монотония в произношении.

9) Не бить в ладоши, не стучать по кафедре, не перебирать пальцами, не растопыривать их, не ставить ладони прямо в лице слушателям, не грозить кулаками, и не сжимать руки в кулак, не растягивать во всю длину, не трепать по бёдрам, не играть с тетрадью, не размахивать, не подпираться и т. д.

10) Лучше действовать мало, но правильно, нежели много, но неправильно; лучше совсем не действовать, если не умеем хорошо действовать.

§ 421. Несколько слов о движении проповедника с церковной кафедры:

1) Когда беседа, с помощью Божией, окончена, и гласно произнесено заключительное аминь: тогда можно сделать учтивое благодарное наклонение слушателям за их внимание.

2) Идти с кафедры не торопясь, чтобы наше движение не походило на бегство, или на сбрасывание тяжкой ноши.

3) Идти без отчаяния, без видимых признаков уныния, когда чувствуем, что наша беседа и её сказывание были не слишком удачны.

4) Идти без надмения и самодовольства, когда чувствуем, что мы совершили служение своё со значительным успехом.

5) Идти, не озираясь по сторонам, и как бы спрашивая народ своими взорами и минами: «а что? каково»?

6) Приблизившись к местным иконам, благоговейно стать и усердно помолиться.

LVII. б) Действование корпуса приспособительно к словесным формам беседы

§§ 422–431. Возложение крестного знамения. Действование при сказывании текстов и вступления. Действование при сказывании предложений и разделений беседы. Действование при исследовании. Действование изобразительно-подражательное. Действование указательно-изъяснительное. Действование патетическое: правила общие. Правила частные. Действование при заключении. Действование при молитве.

§ 422. Когда мы взошли и установились на кафедре: тогда первое дело и первое наше движение – крестное знамение. Замечаю:

1) Сие святое знамение надобно возлагать на себя с великим благоговением и правильности, совершенно по чину Православной Церкви нашей. Чело несколько возвышенное, лице обращённое или к святым иконам, или к слушателям, очи, устремлённые горе, но не прямолинейно к челу, голос ясный, молитвенный, прононс раздельный, почти без всяких акцентов, левая рука у сердца или опущена; правая действует твёрдо на челе – во имя Отца, на персях – и Сына, на правом раме – и Св. Духа, на левом – Аминь.

2) После крестного знамения – пауза; руки или опустить, или положить кисти на кафедру; чело и очи склонить с видом человека, развёртывающего книгу. Если слушатели стоят покойно и ожидают, пауза должна быть коротка; если есть волнение и шум, хранить упорное молчание, пока всё утихнет: молчание проповедника даёт неблагоговейным почувствовать их неприличие.

3) Хотя не в обычай, однако можно и Церкви Божией не противно делать крестные знамения и в продолжение беседы, например: в средине, когда встречаются внезапные восклицания, означающие ужас, удивление, глубокую горесть, когда бывают краткие молитвенные обращения к Богу; в заключениях беседы, когда они состоят из молитв.

§ 423. Первоначальный текст по § 388, 1) должен быть только произносим, а не действуем. Я видал проповедников, которые с первым словом текста вытягивали голову, поднимали обе руки как криле, будто птица, собирающаяся на полёт, поворачивались направо и налево, и говорили с жестами изречения Божественные. Не натурально.

При сказывании Вступления действование самое умеренное: голова, лицо и очи прямо обращены к слушателям; руки до времени могут оставаться в покое, или же появляться изредка; движение целого корпуса – плавное и тихое. Даже и в таком случае, когда вступление беседы исполнено сильных чувствований, когда словесная форма, по-видимому, требует быстроты и стремительности, – какова, например, форма приступов, представленных в § 389, – гораздо лучше не быть стремительным и быстрым в движениях, нежели вдруг развернуть весь свой корпус, и пустить в ход все органы, способные к действованию ораторскому.

§ 424. Предложение говорим, устремив пристальный взор на слушателей, стараясь угадать, точно ли они услышали главный предмет беседы. Руки можно держать поднятыми, как бы вещественно подавая основную мысль; можно и не поднимать их, совершая все дело одним голосом и выговором; можно ещё делать указательное движете правою рукою. Части разделения произносим, либо прямо стоя против слушателей, либо с одною частью деления обращался на право, с другою прямо против себя, с третьею налево и т. д. Рука может делать движение, означающее важность каждой мысли. Хотя и не одобряют счёта по пальцам: однако если члены деления имеют порядок числительный, – во-первых, во-вторых, в третьих и проч., – и если этих членов довольное количество: то ни сколько не противно ни вкусу, ни приличию считать их, правою рукою сгибая пальцы левой руки, – мизинец во-первых, следующий за ним во-вторых, и проч. Можно даже повторять счёт для большей ясности и углубления в памяти, особенно в беседах к простому народу.

§ 425. Виды проповеднического действования, возможные в исследованиях и приложениях бесед, по характеру словесных форм мыслей и чувствования, суть: а) действование изобразительно-подражательное, б) действование изъяснительно-указательное, в) действование патетическое, выражающее сильные движения сердца. Первое соответствует метафорической форме мыслей, второе логической и простой риторической, третье фигурной.

§ 426. Действование изобразительно-подражательное описывает образ и действие какого-либо предмета для глаз зрителя точно так же, как слово описывает для слуха. Об этом действовании надобно заметить:

1) Оно возможно и естественно беседовнику тогда, когда в беседе встречаются а) либо предметы чисто вещественные, имеющие известное очертание, б) либо предметы умственные, но облечённые в форму вещественную посредством метафоры, и вообще такие явления, которые имеют вид пластический.

2) Оно производится легче и преимущественно движением рук, нежели других органов телесных, хотя иногда и все органы могут в нём участвовать.

3) Оно представляет либо образ существования предметов, либо их действие, движение, пребывание, быстроту, медленность и т. д.

4) Оно должно быть употребляемо изредка, и не должно быть слишком точно, и вещественно, т. е. надобно представлять образ вещи только в общих чертах, а не в полном виде, более выражать мысли и чувства, возбуждаемые предметом, а не подлинную копию его. Не хорошо было бы, если бы мы, говоря об узах, сложили и показали руки так, как будто они закованы; говоря о солнце, стали бы чертить круги, при слове; гул загудели, при слове стук застучали, при слове смех засмеялись, при слове возлёг, вздумали ложиться, при слове высоко вздумали тянуться в вверх, при слове стрела и лук захотели сложить пальцы стрелою, согнуть руки дугою и т. д.

5) Где и какое именно употреблять движение изобразительное, – угадать не трудно; ибо это показывают самые слова, прежде движения начертывающие образ, свойство и действие предмета. Впрочем а) иногда и прежде слов можно уже говорить одним действованием изобразительным; б) иногда этим же действованием можно доканчивать мысль, неоконченную или нерешительно изображённую словами; в) изобразительно действовать надобно только над теми словами в предложении, которые заключают особенную выразительность, или содержат главную метафору; потому что одно предложение может состоять из многих метафор: не все же их выделывать мимически; г) наконец, и касательно самих предложений, надобно только те изображать действованием, которые в ряду прочих виднее, вещественнее и требуют особенного внедрения в ум и чувства слушателей. Можно миновать три и пять предложений, пять и десять метафор, не давая им образа, чтобы лучше и живописнее изобразить одиннадцатую – важнейшую. Вот некоторые образчики действования изобразительно-подражательного: «Бог рассеял этот народ непокоривый». Руки врозь не махом, а с некоторою плавностью; небольшое движение корпуса слева направо, «Подави своё злато и сребро». Или простёртую руку правую сожимать, или обе руки прижать к кафедре. «Прячься, сколько хочешь, (правую руку прижать, корпусу дать косвенное направление влево), запирайся, (обе руки, обращённые к слушателями, поднять против глаз и несколько подать вперёд, как обыкновенно делают, задвигая, что-нибудь); убегай и в пустыню на уединение (глаза только устремить в отдаление) достанут тебя и там глаза завистливого (глаза углубить в какой-либо отдалённый угол храма, правую руку, простерши нисколько сжать), и увидят, что ты делаешь (с видом высматривания)». – «Падите, (обе руки, простёртые от локтей, косвенно ладонями вверх), падите (косвенно же ладонями вниз, с движением) злосчастные завесы, скрывающиеся от него (правая рука поднята к глазам) истину таинств наших и проч.»

§ 427. Действование указательное и пояснительное ещё обыкновеннее и проще изобразительного. Оно производится обращением корпуса и органов к предмету указуемому. Указательно действуем:

1) Когда желаем означить место, где находятся ближайшие и отдалённые предметы, или где они, по общему мнению, должны находиться.

2) Место, откуда что-либо происходит и является; такие места, наиболее встречаемые в проповедях, суть: небо, земля, рай, ад, четыре стороны света, алтарь, слушатели, чело и перси проповедника и т. д.

3) Место, куда что-либо, по общему понятию, или по свойству произносимого выраженья, имеет своё направленье. Во всех этих случаях ничего более не нужно, как только устремить очи, и указать рукою сторону или местопребыванье предмета.

4) Когда желаем означить полноту и всеобщность предметов: поднимаем обе руки, склоняя их в обе стороны, взор являем неопределённый, голова движется плавно, или пребывает спокойно. «Потерявши образ Божий, мы всё потеряли».

5) Частность и единичность предметов, понятия видовые и неделимые, большей частью, показывает одна правая рука. «В грехопадении мы лишились (лицо и правая рука к слушателям) первозданной красоты. Потемнел свет ума (возвышение правой руки к собственному челу); чувство и сердце (низведение руки к сердцу) развратились; плоть наша (движение рукою неопределённое) подверглась немощам и болезням».

6) Совокупность предметов можно означать или сложением рук, или указанием на такое место, где есть много вещей, соединено представляющихся; разделение – косвенным движением либо левой, либо правой руки слева направо, и справа налево, смотря по обстоятельствам.

7) Предложения, простые риторические описания, исчисления, повествования, логические формы доказательств поясняются спокойным движением корпуса на две стороны, иногда прямым положением; руки обе действуют совместно и последовательно, иногда числят, иногда свиваются и развиваются, иногда показывают, иногда ничего не делают, смотря по характеру мыслей. Взор либо углубляется, либо возводится горе, либо идёт в ту и другую сторону, либо действует неопределённо. Пример ораторского описания и распространения, сделанного Бурдалу в слове о честолюбии, можно произносить так: «(действует правая слева на право) что Бернард говорил по смирению, то вы можете говорить по истине: я химера века сего; (действуют обе руки, взор или возвысить или углубить) я есмь всё и есмь ничто; или лучше, я хочу достигнуть всего, и – не делать ничего, (Корпус налево, одна правая) Я градоправитель, но имею только власть и одежду градоправителя: (обе руки) это значит – быть градоправителем, и не быть. (Корпус на право, одна правая) Я судья, но имею только богатство и пышность судии: это значит – быть судьёй, и не быть. (Корпус прямо, взор углублён, руки к персям или опущены) Я служитель церкви, но ношу только чин и одеяние церковное: это значит – быть служителем церкви, и не быть. Химера века сего… (действуют обе, корпус движется с паузами, голова понижается и повышается) что они суть? Их ничем нельзя назвать; ибо, если по истине (правая к персям) судить, (обе), они ни светские, ни духовные, ни статские, ни военные: химера века сего».

§ 428. Действование патетическое имеет место в фигурах, изображающих сильные чувствования сердца. Патетизм действования

1) бывает тем лучше, чем внезапнее и неожиданнее, иногда бесправильнее; поэтому и нельзя для него постановить определённых и точно верных правил: одна и та же словесная формула, например, ах! может быть выражена весьма различными, иногда вовсе противоположными движениями, и все сии движения будут равно естественны и хороши, когда хорошо сделаны.

2) Должен быть краток, уподобляясь внезапному и мгновенному потрясению. Длинная фигура, написанная весьма сильным слогом, может быть произносима простым действованием, – изобразительным и указательным, – и патетизм может явиться только при сильнейших её словах; может, то внезапно утихать, то воспламеняться.

3) Должен быть одушевлён и жив, ни в каком случае не выходя из границ приличия и благопристойности церковной.

§ 429. Риторические фигуры, любящие патетизм, суть: обращение, восклицание, вопрошение и ответствование, повторение, умолчание и уступление, наращение, заклинание, умоление, желание, сомнение, заимословие, ипотипоз, напряжение. Но как все сии и другие фигуры, различаясь формой, часто смешиваются содержанием: то и патетизм действования должен основываться не на форме, а на содержании фигуры; действуем так или иначе не столько потому, что нам, например, – встретилась фигура вопросительная, восклицательная, олицетворяющая, сколько потому, какой дух и чувство заключены в вопросе, восклицании, умолении и проч. Отсюда:

1) В удивлении, – какою бы оно фигурою ни было выражено, – голова возвышается, лицо и очи осенены недоумением, плечи пожимаются, руки могут иметь троякий образ: а) либо сложены, б) либо воздеты, в) либо прижаты к персям.

2) В чувстве негодования и отвержения голова обращается на право, левая рука протянута влево и обращена против слушателей; но если на кафедре проповедник стоит левою стороною к алтарю: тогда при отвержении, надобно действовать наоборот: голова налево, правая рука отревает. Не хорошо было бы, если бы мы, произнося «идите от Мене, прокляни, во огнь вечный», указали на алтарь и отвратили голову к западным дверям храма.

3) При возражении можно дать себе двоякую позицию: а) либо корпус прямо против слушателей, руки не действуют, вид лица и очей спокойный и благонадёжный; б) либо правая сторона корпуса наискось приложена к слушателям, взоры туда же наискось, голова не действует.

4) При ответе на возражение в позиции б) корпус обращается прямо к слушателям, стояние твёрдое, лице и очи смело устремлены в очи народа, руки действуют разнообразно, иногда, как бы дают, иногда утверждают, иногда как-бы разлагают или распутывают что-либо. При ответе; на возражение в позиции а) руки действуют, а всё прочее остаётся в таком же виде, как при возражении.

5) При вопросах, предлагаемых, слушателям в виде допросов, корпус имеет положение твёрдое, не быстро и не медлительно обращаясь в разные стороны; голова то прямо, то наклоняющаяся к народу; руки обращены к народу же, то удаляясь, то приближаясь к корпусу, повышаясь и понижаясь; взор испытующий и проницательный.

6) При сильном и строгом обличении голова тверда, большею частью неподвижна; руки действуют, где изобразительно, где указательно, где и совсем не действуют; взор недовольный.

7) В радости движение корпуса легко и плавно, лице открыто и весело, взор светлый, но не улыбающийся. В грусти и унынии голова нисколько наклонена, взоры потуплены, руки опущены.

8) В изумлении и ужасе корпус несколько отступает от кафедры, закидываясь назад или на левую сторону, голова немного подана вперёд; руки подняты с видом защищающегося. В глубокой, но тихой горести можно иногда прежде слов покивать головою, беседуя только с собою внутренне; равно как в досаде устремить молчаливый взор на слушателей.

§ 430. Заключение беседы может быть выражаемо различными образами действования; если оно состоит из простых советов и увещания тихого, из наставления, или из повторения содержания беседы: то остаются на общих правилах о действования указательном (§ 427). Если напротив конец беседы исполнен сильных, живых и пламенных чувствований: то и действование требует патетического.

§ 431. При молитве, находящейся в разных местах, особенно в заключение беседы, можно действовать так:

1) Корпус обращён к месту молитвы; голова и очи либо устремлены горе, либо поникший долу; руки или воздеты, или приложены к персям, или опущены, смотря потому, каков дух молитвы. Можно иногда, подобно мытарю, ударять в перси.

2) Если говорим пред аналогием, тогда можно отступить от него и стать пред иконою в молитвенном положении.

3) Можно даже повергнуться на колена, по только в таком случае, когда видно, что мы точно молимся, а не притворствуем, и когда с нами всё готово повергнуться пред Богом, и молиться.

LVIII. б) Неблагопристойные положения

§§ 432–441. Положение кривое. Положение сутулое. Вытянутое. Волнующееся, неподвижное. Вид беседовника горделивый и надменный. Вид слишком униженный – рабский. Вид суровый и грозящий. Вид улыбающийся и вид плачевный. Простой способ избегать неблагопристойных положений. Простой способ действовать благопристойно.

§ 432. Неприлично беседователю положение кривое на один бок, – либо правый, либо левый; потому что оно препятствует свободному и правильному действованию на кафедре; которая-нибудь из рук по необходимости бывает прижата. С другой стороны неприятно слушателям, вместо прямого стана, видеть кривизну, или разглядывать проповедника только в профиль.

§ 433. Не пристойно положение сутулое, когда оно не зависит от необходимости. Сутулый беседовник, представляя из себя лишнюю изогнутую, оскорбляет око зрителя; и своему оку не даёт свободы; потому что оно, при сутулом положении, необходимо бывает потуплено, а от потупления – полузакрыто и темно, либо рдеет и наливается кровью. Изогнутый похож то на прячущегося от робости, то на ищущего чего-нибудь с усилием. Особенно неприятно, когда беседовник принимает сутулое положение от дурной привычки возлегать на кафедру. Ещё и то очень неприятно, когда корпус изогнут, а голова поднята вверх, и представляется не стоящею, а лежащею затылком на плечах, либо спрятанною и вдвинутою в плечи.

§ 434. Не пристойно положение вытянутое; оно делает беседовника похожим либо на струну, либо на жердь, – жердь длинную, когда беседовник – мужчина великорослый, и корпусом тонок. Один взгляд на него, в подобной длинноте, невольно заставляет усмехнуться.

§ 435. Не пристойно положение волнующееся и неспокойное. Оно представляет беседовника не действующим, – хотя и показывает сильную деятельность, – а либо кидающимся в разные стороны, как будто он не найдёт себе места на кафедре; либо покачивающимся и как бы плавающим; либо переступающим с ноги на ногу и т. д. О подобном положении сказано в Духовном Регламенте, в статье о проповедниках слова Божия, пункт 9: «не надобно проповеднику шататься вельми, будто в судне веслом гребет; не надобно руками спляскивать, в боки упиратися, подскакивать, смеятися, да не надобне и рыдать: но хотя бы и возмутился дух, надобе елико мощно унимать слезы. Вся бо сия лишняя и неблагообразна суть, и слышателей возмущают». Если не пристойно положение волнующееся: то не выгодно и положение совсем не подвижное. Это представляет беседовника существом безжизненным, в собственной беседе не участвующим, издающим звуки, но подобным статуе.

§ 436. Не только не приличен, но и оскорбителен, и несносен для священной кафедры вид беседовника горделивый и надменный. Духовный Регламент строго осуждает и воспрещает всякую горделивость и возношение кафедральное, говоря в 8‑м пункте: «Безумно творят проповедницы, которые брови своя поднимают и движение рамен являют гордое, и в слове нечто такое проговаривают, от чего можно познать, что они сами себе удивляются. Но благоразумный учитель, елико мощно да тщится и словом и всего тела действием таковаго себе показывать, что он ниже помышляет о своём остроумие, или красноречии. И того ради часто подобает мешать краткия оговорки, с смиренным неким самаго себе понижением, например: „молю вашу любовь, да не смотрите, кто глаголет. Что бо сам о себе засвидетельствовать могу вам, разве яко грешен есмь? Веруйте слову Божию. Ибо от Писаний Священных, а не от моего вымысла предложить вам потшуся“, – и сим подобная».

§ 437. «Смиренное некое самаго себе понижение» весьма приятно в церковном беседовнике; но вид слишком униженный весьма неприличен тому, кто возвещает братии своей истины спасения от имени Божия и Святой Православной Церкви. Вид преуниженный показывает в беседовнике либо неловкого льстеца, либо низкого искателя, либо человека робкого и бесхарактерного, либо корыстолюбивого лицемера, но не показывает истинно смиренного Служителя алтаря Господня. Ибо истинное Христианское смирение соединено не с низостью, а с величием и достоинством. «Благочестивые проповедники, – говорит Св. Григорий, – и бегают чести, чтобы мир не ласкательствовал им, и желают быть почитаемы, чтобы им подражали».

§ 438. Случается видать на кафедре лица суровые и грозящие; – и это не пристойно. Суровость натуральная, конечно, небольшое бесчестие лицу: но суровость придуманная, вид грозящий по намерению – дело и действование бесчинное и негожее.

§ 439. Наконец неприличен беседовнику и не достоин кафедры церковной ни вид улыбающийся, ни вид плачевный; ибо эти виды приличны комедиантам. «Цицерон и Квинтилиан даже светскому оратору не советуют видом и жестами уподобляться комедианту. Сколь сильнейшую причину имеет удаляться того священный оратор! Его красноречие несравненно важнее всякого другого, и, следовательно, требует вящей благопристойности. (Руководст. к Церк. красн., стр. 371)».

§ 440. Есть простой способ избежать всяких неблагопристойностей в действовании; он состоит в сказывании беседы церковной без всякого действования. Он уже и потому хорош, и достоин уважения, что действовать хорошо и благопристойно – весьма трудно, а впадать в ошибки и непристойность – ничего нет легче; даже и не замечаем, что мы очень не приличны. Его надобно поставить в неизменный закон тем, которые не умеют действовать, но хотят – непременно действовать, и думают, что они хороши. Кроме того, сказывание без действования у нас больше в обычае, нежели сказывание с действованием. И в обыкновенной жизни видим, что бо́льшая часть бесед и разглагольствий: наших происходит совершенно без всякого действования. Необходимо хорошее и правильное сказывание: а действование может быть, а может и не быть; потому что без него можно быть очень назидательным и убедительными. Слепцы, безрукие не могут действовать ни очами, ни руками: однако эти люди говорят иногда с такою необоримою силою, с таким убеждением, какого не дают ни глаза, ни руки самого отличного действователя.

§ 441. Есть простой способ и на то, чтобы всегда и во всём действовать благопристойно. Это способ психологический; он почерпается не из науки, но из души беседовника; он прост и лёгок потому, что бывает и является сам собою; всегда благопристоен потому, что, являясь сам собою, всегда является во время и к месту. Превосходным декламатором или действователем может быть только тот, кто по религии искренно благочестив, по природе глубокой психолог; а правила, – пусть они будут самые точные и верные, – ничего не значат для бездушного. Внимай себе, войди в дух своей беседы, и беседуй от духа: тогда и действовать будешь благообразно, чинно, не механически, а духовно. Это и есть главное и последнее правило для беседовника, желающего действовать благопристойно.

Глаголи юноше, аще тебе есть потреба, едва дващи, аще вопрошен будеши: Сократи слово, малыми многая изглаголи: буди яко ведый, и вкупе молча, и не согрешай словом гордым. Сир.32:9–10, 14.

Конец второй части

Примечания

^[1] Этот характер имеет у писателей разные названия: character у Воссия, nota у Виргилия, forma и genus dicendi у Цицерона с Квинтилианом, ἰδέα и Eἰδoς у Плутарха и Гермогена и проч. (Wossii Commentar. Rhetoric. Pars II. p. 426); а всего чаще и употребительнее elocutio. Разность названий показывает неопределённость понятий о предмете; а неопределённость понятий в свою очередь свидетельствует, что вопрос о характере какой бы то ни было словесности труднее решать, чем вопрос о материи. Изложить подлинный характер церковного собеседования, значит представить его идею – умственное ясновидение сущности, свойств, развития, потребностей его и т. д. во всей полноте и точности. Но кто когда созерцал, в полном объёме и ясности, идею какой бы то ни было науки? Всякая теория может только приближаться к своей идее, но не объять её совершенно, не заключить в постоянную, навсегда неизменную форму.

^[2] Само собой разумеется, что слово назидание, часто употребляемое Ап. Павлом,

а) есть выражение не собственное. Св. Златоуст изъясняет оное осуществлением добродетели, еже от не сущих в бытие приведением,

b) а сам Апостол нередко заменяет назидание простейшим понятием наставления, учения.

c) Между тем метафора Св. Павла играет глубокое значение, и представляет величественный образ. Она даёт нам разуметь, что падшее человечество, вне Евангелия и Церкви, подобно огромной развалине, в коей осталась одна ветхая жизнь, и что учение Евангелия воздвигает из этой развалины новое здание. Краеугольный камень сего здания есть Иисус Христос; Апостолы и Пророки суть первооснования, утверждённые в Нём;

d) то, что зиждется на сем основании, и стройно возрастает,

e) есть истинная Церковь, новое человечество; видимое орудие, которым созидается Церковь, есть проповедь и пастыри-проповедники, действующие при содействии Благодати Божией.

f) Сюда можно отнести и притчу Спасителя о храмине, построенной на камне.

g) Отселе понятно, что значит выражение: проповедь назидательна, – когда и как она может быть назидательною. Произносимая в Церкви, она может восхищать и удивлять слушателя наружным убранством, ловкостью оборотов, остроумными мыслями, высоким искусством авторства и т. д.; но если она не возбуждает чувств и мыслей собственно Христианских, если на место ума естественного не созидает в народе веры или ума Христова: то, при всём своём литературном достоинстве, она ни чем не принадлежит к области духовного витийства, кроме одного имени. Такая проповедь, по выражению Св. Павла, есть неопределённый звук трубы, всё равно что речь иностранная h) мало понятная истинно-Христианскому духу и чувству.

^[3] Здесь надлежало бы изобразить весь характер Писания в подробных чертах, дабы видеть раздельно, чему беседа должна подражать. Но

а) это завело нас слишком далеко;

b) замечательнейшие свойства встретятся впоследствие;

c) есть особая наука, излагающая характер Писания;

l) любопытный легко может найти оный в историко-филологических и другого рода исследованиях Писания.

^[4] Слово святый, кроме обозначения духовных совершенств, означает вообще отрешённость, отдельность, избрание чего-либо на употребление Священное и Богослужебное.

^[5] Беседа 1 на Евангелие от Матфея. Новый перевод с Греческого. Часть 1. стр. 2. § 4. Москва в Синодальн. Типогр. 1839 года. Для большего прояснения понятия о святости Евангельской приводим ещё слова Св. Златоуста. Сравнивая учение Евангелистов с учением философов, Вселенский Учитель говорит «оно несравненно возвышеннее учения философов. Те и во сне не могли представить даже имени девства, бескорыстия, воздержания, или другой какой-нибудь добродетели. А наши Учителя не похоть только искореняют, не действие только беззаконное подвергают наказанию, но и бесстыдный взгляд, оскорбительные слова, неумеренный смех, одежду, поступь, крик и даже на самое малейшее простирают своё внимание (ср. Гомил. § 8). А о Боге и о вещах небесных они внушают такие понятия, какие никому из философов и на ум никогда не приходили» (стр. 12. 5). Сравнивая идеал гражданства, начертанный в Евангелии, с Платоновой Республикой, Св. Златоуст продолжает: «Рыбари начертали для нас образ сего гражданства, повелевая принимать в оное не одних детей, как делали философы, и, не ограничивая изучение добродетели известным числом лет, но наставляли просто всякий возраст. Местом для сего гражданства они назначили небо, Учителем и Законодателем его признали Бога. В награду за успехи определяли не лавровый венок, не масличную ветвь, не пиршество в Пританее, не медные изображения – бездушные и суетные; но жизнь бесконечную, усыновление Богу, ликование с Ангелами, предстояние царскому трону, и непрестанное пребывание с Христом. Руководители в оном гражданстве суть рыбари, мытари, скинотворцы и проч. Сему гражданству предстоит брань не с людьми, но с демонами и с бестелесными оными силами. Посему и вождь таковых воинов не человек какой-либо и не Ангел, но сам Бог» и проч. (Там же 5 и 6).Вообще надобно хорошо помнить 1‑ю беседу Злат. на Еванг. Матфея и 1‑ю же беседу на Еванг. от Иоанна. Ибо в сих беседах превосходно изображён характер Евангелия.

^[6] Лица, определяемые на проповедь, посвящаются особым таинством, которое как само называется священством, так и от проповеди требует характера священного во всех отношениях.

^[7] Яко в простоте и чистоте, т. е. мы (Апостолы) ничего не делали (и не проповедовали) коварно, или лицемерно, или притворно (иронически), ни из ласкательства, или злонамеренно, или для обмана и обольщения, ни по другим подобным побуждениям: но поступали всегда со всякою свободою, простотой, истиною в чистоте и незлобии сердца, искренно от души; ибо не имели ничего, что нужно было бы прикрывать, ничего зазорного или подозрительного. Не в мудрости плоти, т. е. без коварства и лукавства, без изысканных слов и хитросплетённых умствований (софизмов). Златоуст 3 беседа на 2Кор.12. сравн. также на стихи 18–22 в той же беседе.

^[8] 2Кор.2:17. срав. 4:1–3, 5:1; Фес.2:3–6, 10–12. и читай толкования Св. Златоуста на все сии и подобные места, также 44–46 беседы на Евангелие от Матфея.

^[9] Особенная сила, особенный дух спасительности зависит от того, когда всякое слово Церковное освящено именем Господа Иисуса, и всё направлено, равно как всё истекает из догмата об Искупителе. Мы должны знать, и знаем опыты, что иногда одно это выражение: «Господь наш Иисус Христос», – часто повторяемое в беседе, даёт ей преимущественную назидательность. Сила спасительности особеннейшая происходит от того, когда слова Церковные, кроме общего отношения к догмату искупления, имеют частное отношение к страданиям и крестной смерти Господа, – т. е. когда они, не смотря на различие предметов, всюду проникнуты живою верою и живою мыслью о сих страданиях и смерти. Не судих ведети что в вас, точию Ииcуса Христа (вообще), и сего распята (в особенности) 1Кор.2:2. Срав. 1:23, 15:3. Флп.2:5–11; 3:8–11 и проч. Срав. § 42. Св. Ап. Павел говорит о самом себе, что он исполняет в себе лишение страстей Христовых, носит язвы и мертвость Господа в плоти своей: а в посланиях его разве не видим, что отличительный характер их есть тон глубокострадальческий, или спостраждущий, некая живоносная мертвость? Как нет иного имени под небесами, о нём же подобает спастись, кроме имени Христа Спасителя, так и церковному собеседованию негде взять духа спасительности, кроме живого сродства с учением об Искупителе. И как в самом этом учении самое спасительное есть – страдание и смерть Господа: то и в проповеди дух спасения тем плодотворнее, чем более она проникнута помышлением о страданиях и смерти Спасителя. Cиe-то и сообщает ей дух собственно Христианский, – дух спасения.

^[10] О необходимости благодатного озарения чит. в классич. книге нашей. Руководство к церковному красноречию, стр. 375–378. В древние времена Богодухновенность и Богопросвещение обыкновенно составляли отличительный характер проповеди: а ныне разве обязанность проповедника освобождает его от самых напряжённых усилий – искать себе озарения свыше? И разве слушатели наши меньше от нас требуют, чем должность проповедническая? Ни один Словесник не подвергается таким строгим притязаниям, такому неумолимому, иногда дерзкому суждению, как проповедник. Нигде слушатель так не прихотлив, так не уступчив, как при слушании проповеди. Во всяком другом месте он по целым часам готов слушать самые неважные речи, и охотно извиняет плохого собеседника. От беседы церковной он всегда ожидает вещей необыкновенных, требует речи гораздо приятнейшей, нежели какая нужна ему; он хочет забыть, что ты такой же человек, как и все, – хочет забыть для того, чтобы строже судить твоё слово. Каков бы ни был суд народа, но то несомненно, что мы не можем успокоить себя оным изветом, будто от нас требуют слишком много. Точно – много: но не стараться по возможности удовлетворять сему требованию значит – обещать себе спокойствие ложное и опасное. Не лучше ли, душою предавшись своему долгу, утро и вечер усердною молитвою искать озарения свыше?

^[11] «Кто умышленно возложит хулу на Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, или на рождшую Его Пречистую Владычицу нашу Богородицу и присно-Деву Марию, или на честный Крест, или на Святых Его Угодников, и будет в том совершенно обличён: тот подвергается лишению всех прав состояния, наказанию кнутом и ссылке в каторжную работу, а сверх того и публичному церковному покаянию».

«Кто явственно хулит имя Божие, поносит Службу Божию и Церковь Православную, и ругается Св. Писанию и Св. Таинствам, и в том обличён будет, тот подвергается тому же наказанию».

Свод Законов Росс. Империи Том 15, Законы уголовные: Раздел второй: о преступлениях против Веры стат. 182. 183–213. стр. 65–75. СПб. 1833 г.

^[12] Сфера обширнейшая бывает тогда, когда прибавляют к догмату свои догадки, тонкости, гипотезы, в которых Церковь не нуждается; Сфера теснейшая бывает, когда почему-либо утаивают из догмата то, что открыто Церковью.

^[13] Главнейшие девять правил церковных, изложены в Православном исповедании Петра Могилы (Часть 1. вопрос 87).

^[14] Бо́льшая часть наших расколов имеет практическое направление, каковы, например, скопцы, грубо понимавшие известный практический текст Евангелия, старообрядцы, спорящие о том, что должно читать молитвы по старым книгам, и молиться старым иконам и проч. Впрочем, надобно заметить, что в строгом смысле всякий грешник есть как-бы еретик, когда не исполняет заповедей Христианских. Поэтому практическое Православие беседы состоит в борьбе не только с признанными еретиками, но и со всеми грешниками.

^[15] Стараются постигнуть и определить дух древнего Христианства многочисленными справками с историей, изучением Археологии, открытием разных памятников, – и стараются иногда безуспешно; а сей дух гораздо ближе к нам, и гораздо яснее выражен в наших Церковных обрядах, нежели в книгах исторических. Войти в наш Храм, видеть его устройство и церковное благолепие, видеть образ совершения Служб, слышать песнопения и молитвы, – не значит ли, в известном отношении, перенестись из нынешнего времени за несколько веков назад, во времена Златоустов и Василиев? Не тоже ли видим и слышим мы, что видели и слышали Христиане времён Отеческих? Не только Храм и Богослужение, не только храмовое облачение, но даже наружность и гражданская одежда наших церковнослужителей показывает в них людей мира древнего. От чего проповедникам не быть на деле такими? Чего требует самая мысль народная, если не того, чтобы беседовник, являясь на кафедре, являлся не как человек новейший, но как человек времён Отеческих по виду, слову и делу? И для проповеди нет похвалы и суда лучше и правильнее того, когда народ сравнивает её с беседою какого-либо древнего Учителя Церкви.

^[16] Молодые проповедники не должны увлекаться новыми воззрениями на Христианство, новыми мнениями, остроумными соображениями касательно устройства церковного. Ибо Церковь именно стоит своим вековым постоянством, неподвижностью в своих правилах, формах, духе, противоборствующих всякой наглядной новости мира и духа времени. Как же из уважения к какой-нибудь с виду новой мысли, отступать от древней мысли церковной, и стараться подвигать то, что по существу своему должно быть неподвижно?

^[17] Не у всякого народа один и тот же дух и характер, вкус и навыки, способности и страсти, добродетели и пороки: не одинаковая для всех нужна и беседа. Годное для Германца не совсем годится Итальянцу; блестящее и назидательное у Француза не совсем назидательно Русскому. Читайте на Русской кафедре самое лучшее слово Французского проповедника, каково, например, – о малом числе избранных: что произведёт оно в ваших слушателях? Вероятно, не много что более, кроме скуки и усталости. Кому понятны эти тонкие страсти, эта подробность чувствований, эти едва заметные оттенки внутренних движений сердца, которые так искусно умеют раскрывать Французские проповедники? Для кого нужна эта искусная ткань мыслей, ловкость оборотов, кстати, или некстати живопись, жар, вопрос, воззванье, – эта вычищенность, выглаженность, можно сказать, придворная манерность, по которой Французская проповедь выходит превосходным произведеньем литературным, но в которой, кажется, не достаёт ни простоты Христианской, ни даже народности Французской? Ибо Французские проповедники по большей части раскрывают истины общие, дробят страсти общие, описывают добродетели и пороки общие. Всякая иностранная проповедь, исключая Отеческие, годится на Русской кафедре разве только в переделке; и Русский проповедник гораздо народнее в своей безыскусственности, в своей прямоте и простодушии, чем в заученном деликатстве и тонкости речи; в своей краткости, чем подробности; в наготе истины более, нежели в её украшении; в большем количестве предметов, помещаемых в одной проповеди, нежели в одном предмете, со всей обширностью и тонкостью раскрываемом во многих проповедях. Словом: Русскому нужна беседа больше, чем слово синтетическое. Не всегда раскрашивай, но учи просто, открыто, великодушно, твёрдо и благосердечно, как проста, откровенна, тверда и добросердечна Русская душа; – ты будешь в своём церковном наставлении народен по-Русски.

^[18] Говорят: «знай, дух народа, знай дух времени». Но разве можно уловить этот дух и поставить его перед своею душою, как собственную мысль? Где ж мы уловим его? В повествованиях, в книгах нравственного и физиономического содержания, в газетных ежедневных или ежемесячных известиях?

Не спорим, что подобные источники помогают изучать дух народа и века; но здесь всегда угрожает проповеднику опасность, чтобы дух книжный – начитанный не принять за действительный дух. И разве не часто этот книжный дух играет роль подлинного в сочинениях разного рода? Разве не часто самые проповедники учат, судят, обличают больше воображаемого, начитанного в книгах, чем действительного человека, который в минуту проповеди стоить перед глазами у проповедника? Здесь-то, между прочим, заключается причина, отчего иногда самые искусные проповеди остаются без действия на народ.

^[19] Одно слово Спасителя: гряди по Мне – влечёт за Ним избранных учеников и заставляет их всё покинуть. Одно воззрение на отвергшегося Петра служит сему последнему великою проповедью, которую он помнит и изучает в продолжение целой жизни. Что в подобных случаях производит и неотразимое действие на волю других? Преобладающая сила воли в действующем. Отсюда изъясняются и те довольно чудные явления, что одно и тоже слово в устах одного человека бывает сильно, в устах другого бессильно; что иной говорит очень стройно и красноречиво, но его речь не производит никакого действия на душу; – другой беседует очень просто, безыскусственно, даже небрежно, – между тем слова его торжествуют над волею. Воля Творца созидает миры; сильная воля сильного человека творит новый мир мыслей и чувствований в душе народа.

^[20] Св. Павел любил обращаться к ученикам своим с отеческою нежностью, и звание отца духовного нередко предпочитал званию Апостола. Как могли быть не убедительны слова его, когда после строгой укоризны, он вдруг обращается к сердцу Галатов и говорит, как отец: дети мои, для коих я вновь в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос! Хотел бы я теперь быть у вас и изменить голос мой (Гал.4:19:20)! Как не тронуться фессалоникийцам умилительною речью, которая обращена к ним голосом нежной матери: мы могли явиться с важностью, как Апостолы Христовы; но были среди вас тихи, подобно как кормилица нежно обходится с детьми своими! Так мы, из усердия к вам, восхотели предать вам не только благовествование Божие, но и души свои, потому что вы стали нам любезны. Свидетели вы и Бог, как свято, праведно и не укоризненно мы поступили пред вами верующими; каким образом каждого из вас, как отец детей своих, мы просили и убеждали, и умоляли вас поступать достойно Бога (1Фес.2:7–12. Срав. 1Кор.4:14–16). Разве могли остаться без действия, и не должны были произвести всеобщего рыдания простые слова Златоуста, сказанные при прощании с Константинопольскими жителями: «Вы мне мои отцы и матери, вы мне мои братья и други!?» Чит. также превосходную речь Св. Димитрия Ростовского, сказанную им в первый раз при вступлении на паству Ростовскую. Эта речь прекрасно и глубоко, хотя просто изъясняет взаимное отношение между пастырем и паствою, и утверждает между ними духовную связь и нравственное влияние.

^[21] Мы напрасно думаем, будто какой-нибудь человек может не верить Библейскому учению о человеке; напрасно сами неверующие думают, что они не верят; это только обман самого себя; тому нельзя не верить, кто верно изображает нас, и представляет такими, каковы мы на самом деле. Церковно-Библейское учение представляет истинный образец каждого из нас. Кто бы и каковы бы мы ни были, но в каждом из нас есть внутренняя неистребимая поверка точного сходства между нами и нашим образцом в Библии. Эта поверка – наша совесть, наш внутренний идеальный человек, или наше идеальное суждение о самих себе и о своих поступках. Внутренний человек наш совершенно согласен с Библейским: что одобряет или осуждает последний, то и первый; где по слову Божию следует так, там и совесть наша говорит так; где не так, – не так. Внутренний человек может иногда забываться, как бы дремать или немоществовать в истинном суждении о нас (минута неверия к верному учению Библейскому); но он тотчас воспоминает себя, изучает в Библии, как скоро она хорошо раскрыта пред ним; и верно знает, что нигде точнее не может он найти себя, кроме слова Божия и того учения, которое на сем слове, основано. Возбуждённый сим учением, он судит нас право: ему нет дела до наших слабостей, до наших земных отношений, мирских приличий и обычаев, житейских потребностей и т. д. Он судит и рассматривает Нас по образцу истинного человечества, который видит в слове Божием; потому что сей образец есть его идея, воспомянутая ему чрез учение Библейское. На этом основывается издревле замеченная истина, что слово Божие имеет внутреннюю непобедимую силу и власть над душой человеческою. Не напрасно Отцы Церкви и все наилучшие проповедники сильнейшими доказательствами почитали те, кои заимствованы из Писания; это не одна простая вера в слово Божие; нет, – они постигли духом и чувством, что между учением Библии и человечеством есть ближайшее отношение, и что по этому отношению сильнейшее убеждение для человека есть убеждение Библейское. Не напрасно и мы беспрестанно толкуем, что доказательства преимущественно должно заимствовать из слова Божия; эта мысль древняя, и она имеет глубокое основание в самом корне естества нашего.

^[22] Священная тишина и одиночество в то время, когда совершается исповедь; эта уверенность, что мы Самому Богу открываема лоно своего сердца, это торжественное слово: се, чадо, Христос невидимо предстоит, – даже мысль, что Священник, под страшным запрещением обязывается хранить от всех людей грешные тайны сердца нашего, и исповедовать их Единому Господу, – даже собственная тяжесть греха, томящая душу, ищущую покоя и облегчения, – всё это как легко и естественно располагает кающегося к искренности и откровенности! Здесь нравственная природа человеческая является во всей наготе своей, со всеми недостатками, со всеми причинами и источниками своих слабостей. И не в школе, не в мирских книгах, а здесь прямое училище Христианской психологии, училище, которого от души пожелал бы всякий истинный мудрец. Между тем сей священный способ испытывать совести, измерять всю глубину и широту в себе и от всех сокровенной души человеческой, достаётся на долю одного Священника. Каких нужно ещё пособие для душеведения, чтоб быть убедительным? Даже для самого проповедника-пастыря здесь источник назидания, и практика для его Христианской любви к человечеству. Когда мы перед ним, как духовным отцом, другом и совестным судьёй, раскрываем всю глубину своего падения, обнажаем тайны своего нечистого сердца, в крайнем смущении духа сказываем весь ужас нашего положения: разве не должен он, если уж не рыдать, по крайней мере, вздохнуть глубоко и задуматься над бездною наших слабостей? И разве это не откроет в нём глубочайших чувствований жалости, сострадания и вместе любви к слабому грешнику?

^[23] Само собою, разумеется, что проповедник не должен пренебрегать и тех пособий, какие доставляют ему Богословские и философские науки, систематически исследующие духовную и телесную природу нашу, особенно творения Аскетов древних. Каждый систематик, пишущий психологию, трудится, размышляет, собирает опыты о явлениях души; а потому каждый открывает и объясняет такую или другую сторону души человеческой с большею или меньшею истиною, но все же с истиною. С какой стати презирать их важные и великие труды?

^[24] Характер убеждения воли неразлучен, с характером назидательности для ума и помазания для сердца. Поэтому здесь нет нужды излагать подробные черты убеждения; ибо они суть те же самые, какие мы видели в назидании, и какие увидим в замечаниях наших о Помазании. Ещё: Риторики приписывают убеждение воли тропам, фигурам, возбуждению страстей; Логики – точности, основательности и силе доказательств. Всё это, как замечено выше, точно, убеждает до известной степени: но раскрытие этих способов и должно быть предоставлено Риторикам и Логикам.

^[25] И вы имате помазание от Святаго, и весте вся. И еже помазание приясте от Него, в вас пребывает, и не требуете, да кто учит вы: но яко то само помазание учит вы о всем, и истинно есть, и нестъ ложно: и якоже научи вас, пребывайте в нем 1Ин.2:20:27. Срав. Мф.11:2–5; Кор.1:21–22; Ин.14:16, Ис.11:1–10, 61:1–6, Лк.4:18–22. Исх.28:41, 29:7, 21, 29, 30:30; Лев.7:35–36, 8:12; 3Цар.19:16, 1Цар.9:16, 10:1, 15:1, 16:1, 3, 12–13; 3Цар.1:34, 39, 45; 4Цар.9:1, 3, 6; 2Цар.19:21, 20:11, 51; Исх.45:1.

^[26] Многие Гомилетические Авторы ограничивают помазание соединением достоинства с сердечностью или трогательностью. Cordialitas dignitati juncta audit unctio, говорит Повандра (Systema Theolog. Pastoral, tom. 2. § 473. pag. 206) вслед за Рейхенбергом и другими. Нет, это только две черты помазания очень частные. Основываясь на свидетельствах Писания, мы можем и должны дать помазанию сферу самую обширную, чего и Повандра не отрицает: etsi non negemus, говорит, vocem hanc latissime patere, atque hinc ejus vim diversissimam esse posse (ibid).

^[27] Благодать слова χάρις, gratia, вообще приятность и сладость духовная. Назаретская Синагога, как только услышала проповедь Спасителя, тотчас дала ей характеристическое название слова благодати (Лк.4:22). Грация и в светском слове составляет главное преимущество; но у нас она имеет особый смысл, т. е. означает не наружную прелесть и пленительность слова, а, между прочим, внутреннюю ясность и теплоту оного.

^[28] Сюда же относятся – Евангельская святость, истина и спасительность, о коих было говорено §§ 205–207. Видимый Символ того, как слово помазанное производит жизнь, можем найти у Пророка Иезекииля – Иез.37:1–14.

^[29] Видим, что Церковь даже вещественную пищу освящает молитвами и благочестивыми обрядами, стараясь чрез то одухотворить её. Не напрасно Св. Златоуст поучения свои весьма часто называет трапезою; может быть, это не одно простое сравнение. За Спасителем трое суток ходил народ в пустыне; – ходили дети, женщины, больные, не чувствуя большой потребности в пище и это питие, не чувствуя и большой усталости. Что их питало и укрепляло? Слово Спасителя. Есть нечто похожее на питание и в обыкновенных разговорах; того слушаем с удовольствием, на несколько времени забываем пищу, и чувствуем лёгкость в теле, кто рассказывает приятно, занимательно и умно о предметах важных, или весёлых. Тем более в слове помазанном может и должна быть сила питающая, веселящая и освежающая душу и самую плоть, разливаясь в костях наших, как елей, или как благодатная роса. Оное древо животное, о котором пишется и в первой и в последней книге слова Божия (Быт.2:9. Откр.22:2), – древо, еже творит плодов дванадесяте, на кийждо месяц воздая плода свой, – может служить Символом питания от слова помазанного. Ибо пока душа наша на земле, вне рая: дотоле нет ей здесь иной пищи, кроме слова Божия, и слова помазанного, раскрывающего и внешне передающего ей слово Божие.

^[30] Например, поучение Златоуста о ночной молитве. Какое тихое, умилительное, глубоко-трогательное слово! Христ. Чт. Час. 4. 1821 года стр. 250–257.

^[31] Прочтите, например, конец 20‑й гл. Иеремии. Пророк измерил всю глубину страданий, постигших народ его; знает причины их; от Иеговы имеет повеление предсказывать их, – и что говорит? «Проклят день, в он же родихся, день, в он же породи мя мати моя, да не будет благословен. Проклят муж, иже возвести отцу моему, реши: родися тебе отрок мужеск, и яко веселием возвесели его. Да будет человек той якоже гради, яже преврати Господь яростно, и не раскаяся: да слышит вопль заутра (каждую зарю раннюю) и рыдание во время полуденное, яко не убил мене в ложеснах матере, – и была бы мне мати моя гроб мой и чрево ея на веки беременно. Векую изыдох из ложесн, да вижду труд и болезни и да скончаются дни мои в страдании…» Что это? Ропот на Всевышнего? Жалобы на свою обязанность, что Иегова сделал Пророка проповедником печальных событий в Иудеи, обличителем народного нечестия? Нет! это высочайшая степень сострадания; это великая скорбь за целый народ, совместившаяся в одной душе; это болезненный вопль пламенной любви, по которой Пророк желал бы бедствия целого народа снять на одного себя. И, однако же, речь, тем не менее, до глубины потрясает душу, и производит в ней не простую грусть, но терзание.

^[32] Образец благочестивой иронии видим в поучении Св. Димитрия Ростовского на память Св. Великомученика Евставия Плакиды, где Св. Учитель описывает перехождение царствия Божия с места на место. Час. 3. стр. 188–191.

^[33] Послушайте Златоуста в те минуты, когда он вступает в суд со своими Византийцами за то, что они в великий Пяток ходили в театр: как неумолимо слово его! Как откровенно, и с какою не милосердною подробностью разбирает он театральные впечатления, в душе слушателя оставшиеся! Какой грозный суд ведёт он с сердцем слушателя, принёсшим с собою из театра домой льстивые и соблазнительные образы! Послушайте Василия Великого, препирающегося с теми, которые во время Пасхи предавались неумеренному употреблению напитков. Как живо описывает он этого несчастного, который в чаше одуревающего питья потерял образ и подобие человеческое! Как безжалостно сводит он его, шаг за шагом, со степени человека на степень скота, со степени скота на степень истукана, – иже очи имать и не видит, уши имать и не слышит, нозе имать и не пойдет, – со степени истукана на место мертвеца смердящего, и даже состояние мертвеца находит лучшим в сравнении с состоянием упившегося.

^[34] Выспреннее состояние помазанного выражается в Писании и в книгах церковных, восторгом, восхищением от Духа, состоянием в духе. «Я был в духе, – говорит о себе Тайновидец в своём откровении (Откр.1:10), – и дух воздвиже мя, – выражает своё состояние древний Пророк, – и взя мя, и поидох вознесен во устремление духа моего (Иез.3:12–14). И взя мя за верх главы моея, и взя мя дух – носил меня среде земли и среде небесе» (Иез.8:3). В минуты восторга помазанный действительно весь становится как бы один дух бесплотный: предметы созерцания быстро пред ним меняются; по их направлению изменяется состояние чувств и слова. Речь бывает, тиха, или быстра, плавна, или прерывиста, связна или рассечена, смотря по свойству видений. Одно созерцание приводит его в задумчивость, и он, иногда, в самом жару речи, внезапно умолкает; другое понуждает его к слову, и тогда речь стремится, подобно потоку; одно повергает в скорбь, – тогда речь тяжела и прерывиста: другое возбуждает священную ревность, – тогда слово грозно и величественно. Образец возвышенной речи находим, между прочим, в книге Пророка Наума, например, гл. 2:6–13 гл. 3:1–7, где он предсказывает падение Ниневии. Пророк видит будущую судьбу славного города, как уже прошедшую, и вместе настоящую; созерцательно присутствуешь при его разрушении, и, смотря на ужасное событие в некотором отдалении, попеременно устремляет дух то на один, то на другой предмет картины грозной. Речь то утихает, то воспламеняется: нить её беспрестанно прерывается потому, что сами явления беспрестанно меняются. Тот ничего не понял бы, кто захотел бы в словах Пророка искать школьной логической связи. Чтоб постигать смысл и дух Пророков, вообще надобно сперва понять их восторженное состояние, и хотя, сколько-нибудь вознестись до высоты, откуда они созерцали предметы.

^[35] В отношении к силе и власти над волею других, слову и помазанному приписывают силу чудодейственную, высшую той, которая совершает чудеса в природе физической. Св. Димитрий Ростовский, рассуждая о чудодейственной силе слова у Св. Златоуста, говорит между прочим: «Иоанн Златоустый, покаяния проповедник, многие грешники проповедью своею к покаянию приведе, и от части козлищ ко овцам Христовым отлучи: и ныне Богодухновенными книгами своими тожде творит: убо по истине есть уста Христова. Уста Христова воскрешаху мертвыя словом, – дщерь Иаирову, сына вдовича, Лазаря четверодневнаго, – иже бяху мертвы телом: проповедуяй же Божие слово, учай покаянию, воскрешает умершия грехами души. Сице о том гадательствует Св. Григорий Двоеслов: большие силы чудодействует проповедь слова Божия, нежели молитва: ибо большее есть чудо, еже словом учения обратити грешнаго на покаяние, неже мертвеца воскресити: в воскресении бо мертвеца востает плоть, и паки умирает; в воскресении же грешника востает душа, и живет во веки». В самом деле, мы легко можем удостовериться в истине сих слов, если вспомним, как велика сила и упорство воли человеческой; можем убедиться, что человека труднее обратить к покаянию, чем повелевать видимою природою; первый самовластен, вторая не имеет воли и свободы.

^[36] Помазанные уподобляются в Евангелии младенцам и детям, – а простота характера полагается средством приобрести благодать и получить откровение таинств веры. Исповедаютися, Отче, Господи небесе и земли, говорит Спаситель, яко утаил ecu сия от премудрых и разумных, и открыл ecu та младенцем (Мф.11:25–26). Мудрым о себе и разумным не открывается истина потому, что всякий мудрец, в худом смысле, всегда есть эгоист, – человек, замкнутый в себя, верующий в себя, в свои мысли и правила, – человек, образовавший для себя уединённую, отдельную от всего, сферу бытия, в которую он никого и ничего не хочет впускать; – за то и к нему ничто не приходит.

^[37] Например, милостыня, сострадание к бедным есть предмет обыкновенный, всякому известный, но он получает необыкновенное величие и важность в словах Спасителя (Мф.25:30–40), – необыкновенную образность и видимость в словах Св. Златоуста.

^[38] Например, Быт.34:3, 50:21; Суд.19:3; Руф.2:13; 2Цар.19:7:2; Пар.30:22; 32:6; Ис.41:2; Oc.2:14, и проч.

^[39] Оно вообще означает: говорить кому что-либо приятное, иногда ласкательствовать и утешать; но можно понимать его и в таком смысле, как выше сказано. Loqui ita, ut in animo et lingua ejus, qui loquitur, quasi insideas. Ravanell. Сравн. Мф.10:20; 13:2; 2Кор.13:3.

^[40] Прем.16:20–21, Срав. Исх.16:4, Числ.11:7, Втор.8: 16, Пс.77:24; 3Ездр.1:17–20, 1Ин.6:31; 1Пет.2:3.

^[41] Христ. Наук. кн. IV, LIII, стр. 334–336.

^[42] Христ. Чт. 1821. Час. IV, стр. 147.

^[43] Там же стр. 140.

^[44] Там же стр. 278, 279.

^[45] «Если ты, слушая проповедь, забыл проповедника; если весь погрузился в самого себя, и ничего не сознаёшь ни вне, ни внутрь себя, кроме души своей, которая всецело подверглась влиянию слова учительского, и только с ним вдвоём существует и саморазглагольствует, – если ты ощущаешь в себе такое состояние: то знай, что к тебе глаголет дух помазания; если не ощущал и не ощущаешь; то ты не слыхал помазанных проповедников, или не способен слушать их».

^[46] Макария о свободе ума Христ. Чт. 1821. Час. III, стр. 27. § 21.

^[47] Св. Исаака Сирианина послание к Препод. Симеону Чудотворцу. Христ. Чт. 1821. Час. III, стр. 152–153.

^[48] Там же, стр. 167.

^[49] Здесь можно заметить, что ничего нет обольстительнее для молодого, ещё опытно не ознакомившегося с Божественным учением Веры, проповедника, как старинная мечта о возможности соединить и утвердить Веру на началах разума, и о мнимой необходимости оживлять её, так называемым духом философским; хотя с другой стороны ничего нет опаснее для духа благочестия, особенно у неопытных нравоучителей, как подобное покушение. Апофеоз разума никогда ничем иным не оканчивался, как совершенным буйством в мыслях, сочинениях и поведение целых народов. Даже более умеренная уступка разуму в деле Веры почти всегда оканчивается во вред и первому и последней. Проповедники вначале, может быть, по доброму чувству и по требованию обстоятельств стараются вообще мирить созерцательные истины Религии с разумом, дабы Веру защитить от нападения лжемудрецов; но впоследствии неприметно рождалась и рождается отсюда смесь мнений, не похожих ни на дух Евангелия, ни даже на дух естественного здравомыслия, или же подчинение духа Церкви так называемым законам ума. Отсюда выродился ещё недавно знаменитый оный неологизм, который процеживали откровенную Религию сквозь пальцы разума, который, в свою очередь, процеживался сквозь современные системы философии, образовавшие рационализм. Пустились всё изъяснять из начал естественных, всё примерять то по категориям, то по началам естественным, и ничего не принимать в Откровении, что будто бы противоречит началам ума. Что было следствием? Появилось множество Богословских систем, множество комментариев на Св. Писание; но в этих системах и комментариях Божественная Религия явилась уже не делом Божиим, а просто делом человеческим, и даже человеческим – плохим. Сверхъестественная и чудесная сторона её затмилась многими странными, иногда даже забавными толкованиями и выдумками (Paulus, Wen Ravius, Gablerus, Wegscheider, Marheinecke, иногда Rosenmüller, de Wette et sic porro).

^[50] В головах философов-богословов не могла поместиться мысль ни о падении человека, ни о Божестве Искупителя, ни о таинстве Искупления и святой Троицы; а потому не могли также поместиться все глубочайшие истины Писания и Церкви, основанные и вытекающие из оных таинств. Лжемудрецы видели в Искупителе не Бога, но простого человека, – только человека необыкновенного, великого учителя народного, лучшего из всех, какие когда-либо являлись в мире для образования человечества. В подобном учении нет ничего Христианского, и нет самого Христианства. Отнять в нём Божественность происхождения и Божественность Лица оное основавшего, значит отнять всё, и повергнуть человечество опять в тоже пагубное состояние, в котором оно находилось до Искупления.

^[51] В рассуждении первых трёх пунктов системы приспособления до́лжно заметить, что их держались многие даже знаменитые толковники Писания, каковы, например, Гроций, Клерик, Розенмиллер, иногда Кинель и другие; а потому их комментарии должно читать с разборчивостью и осторожностью.

^[52] Примеры на сие чит. R. Patris Philippi Hartung e societate Jesu conciones Tergeminae in Festa totius anni. Norimbergae 1718. Tom. I. pag. 78, 91, 102, 270–273, 262, 313, 227, 228, Tom. IL pag. 123 seqq. 131 seqq. 149. Любопытный найдёт в проповедях Филиппа Гартунга множество любопытного: удивительную начитанность, прекрасные и глубокие мысли, – и удивительные странности, множество до нелепости забавных анекдотов, применение мифологии, филологии, физики, архитектуры, музыки, и таких вещей, для коих не скоро отыщешь название. Конечно, всякое время имеет свой вкус; и, конечно, проповедники имели свои причины говорить так или иначе: однако неумеренная говорливость, слишком наивная простота показывает неверный вкус проповеднический.

^[53] Почитаем нужным заметить здесь, что у новейших учение о слоге не имеет и, по свойству нынешних языков, не может иметь такой определённости и точности, какую оно имело у древних. У нас слог имеет почти одно нравственное значение; т. е. называется высоким, простым и пр., более по свойству мыслей и предметов, нежели слов, выражающих мысли. У древних кроме нравственного, слог имел преимущественно смысл буквальный, – определял употребление букв, слогов, слов и пр. – был слог в точном смысле. Греческий и Латинский языки были гибки, мягки, музыкальны; произношение их лёгкое, льющееся, гармоническое; слух у древнего Грека и Римлянина нужный и тонкий. Отсюда и слог – совокупление букв, слогов и слов – долженствовали играть важную роль в сочинениях Греков и Римлян. Его обрабатывали по требованию зрения и особенно слуха; в отношении к глазу он имел как бы видимую – пластическую форму, почему и назывался εἴδος – вид образ; в отношении к слуху имел строй или лад музыкальный, что называлось ρυϑμός rythmus, – выражение, из музыки перенесённое в словесные произведения. По способу древнего писания слог называли stylus: этот stylus был трость или прутик с одного конца острый, с другого тупой; острым концом писали, тупым затирали написанное, если оно было не хорошо, шероховато, угрюмо. Когда Гораций говорит saepe vertas stylum, он разумеет под сим искусство и старание писателя – одни слова и буквы выбрасывать, другие вставлять, промежутки заделывать частицами, – хотя бы они для смысла вовсе были не нужны и ничего не значили, – вычищать, выглаживать речь, чтоб она, можно сказать, лоснилась и светилась для самых глаз, как восковая плита, на которой писали. Отсюда обработка слога была работа больше материальная, а выработанный слог получал форму пластическую, приятную для зрения. Далее: слух Римлянина и Грека требовал музыкальности в речи. Поэтому не только стихотворцы, но и прозаики обратились к музыке и её меру и строй применили к слову или языку, её выражения – рифм или numerus, метр или стопу (pes), темп в произношении и в количестве (quantitas) слогов, – перенесли в речь. Метр в музыке древней был то же, что у нас теперь такт; рифм тоже, что сочетание тактов известного темпа. По музыкальному рифму построились в поэзии стихи разных количеств, – шести – пяти – четырёхстопные и пр., – в прозе так называемый у Греков κόμματα и κώλα, у Римлян caesa и membra – запятые и члены; по метру образовались стопы разных качеств: хорей, ямб, дактиль; пеан и пр.; по темпам целые пьесы различного тона, – в поэзии на пр. элегические, лирические, героические как в музыке адажио, аллегро, маэстозо и пр., – в прозе слоги высокий, умеренный, простой и т. д. Таким образом, в древней речи составилась теснейшая связь между музыкою, стихом, периодом. Как это было дорого для древних, см. о сем у Квинтилиана Institut orat. Lib. I. pag. 52. seqq. Lib. IX. 464; многие места у Цицерона, и у бл. Августина. Музыкальный строй речи заставлял древних обращать строгое внимание на буквы и их произношение, на слоги, слова, фразы, предложения и целые пьесы, – и обо всём этом созидать целые теории. Отсюда

а) в рассуждении букв они продолжали и сокращали гласные, смотря по требованию эвфонии, удваивали буквы, притягивали и отталкивали, смотря по взаимной симпатии или антипатии букв, говорили, например: γέγραμμαι вместо γίγραρμαι, τετυμμαι вместо τετυπμαι ибо μ не любит букву π и φ; βοᾶν вместо βοάειν ибо в последнем случае вышел бы hiatus, – τἆλλα, τοὐνομα, ὁ μι, ϑαιμάτια вместо τὰ ἄλλα, τὸ ὄνομα, οἱ ἐμοί, τὰ ἱμάτια и пр. (См. Греческ. Грамматику Поповск. по Буттманну стр. 95–102; о симпатии и антипатии букв см. Emmanuel. Thesaur. idea dictionis стр. 135, 141).

b) В рассуждении целых слов они употребляли эллипсисы, перестановки, добавления частицами (см. Грам. Попов, стр. 1406–1426); не заботились даже о смысле, лишь бы речь была связна в отношении к тонам, что у Греков известно под именем анаколуфии – без последовательности, не связности,

с) В рассуждении предложений они сосчитывали число слогов в предложениях, и члены известных количеств распределяли так, как лучше приходилось по тону и приятнее для слуха; взвешивали слова, какими лучше начать мысль, какими кончить. Отсюда их κῶλα и κόμματα, рифм в начале предложения, особенно numerosa clausula в конце. Комма должна была содержать в себе около семи слогов, член colon около семнадцати равняясь гекзаметру; предложение, содержавшее больше семнадцати, называлось colon oblongum растянутое как вервь,

d) Касательно периодов и фигур искусство требовало перемешивать короткие и длинные коммы и члены в периоде так, чтобы составлялась гармония. Цицерон говорил, что большой период не должен превышать мерою четырёх гекзаметров (jdea diction. стр. 117). В рассуждении окончаний говорили, например, что период в высоком слоге всего лучше оканчивать пеаном (обо всём этом см. Heineccii Fundamenta styli cultioris Par. I. с. 11, § XVIII. pag. 83–85. Vossii comment. orat. Par. II pag. 60 seqq. Idea dictionis Emmanuel, pag. 100–146. Caussini Eloquent, sacra et humana pag. 366. de pedibus periodi). Все сии правила, конечно, не соблюдались постоянно, однако ж, требовались, и соблюдение их доставляло слогу музыкальность, можно сказать осязаемую для древних мерность, плавность, звучность, и круглоту, какую видели они, например, в следующем Цицероновском периоде:

Est enim Judices

non scripta – sed nata

Lex,

quam non didicimus, – corripuimus,

accepimus, (verum ex natura) – hausimus,

ipsa

legimus – expressimus,

ad quam

non docti, – non instituti

sed facti, – sed imbuti

Sumus:

Ut si vita nostra in aliquas insidias, si in vim, si in tela aut latronum, aut inimicorum incidisset, – omnis honesta ratio esset expediendae salutis

(Ибо есть в нас, гг. Судьи, закон – не писанный, а врождённый, не из науки, не из предания, не из книг заимствованный, но из самой природы извлечённый, почерпнутый, начертанный, – закон, которому мы не выучены, а с которым созданы, в котором не наставлены, а просто напоены: так что если жизнь наша попадёт в какую-нибудь западню, или подвергнется насилию, либо нападению разбойников либо врагов, то для её защиты и безопасности всякой способ честен и справедлив.) Сам Цицерон в своём Ораторе хвалился этим периодом и представлял его в образец стройности (Idea diction, pag. 161, 162). Вот пример из Платона Phaedr. Τοιαῦτα γὰρ ὁ ἔρως ἐπιδείκνυται δυστυχοῦντας μεν ἄ μὴ λύπην τοĩς ἄλλοις παρέχει ἀνιαρὰ ποιεῖ νομίζειν εὐτυχοῦντας δὲ καὶ τὰ μὴ ἡδονῇς ἄξια παρ’ ἐκείνων ἐπαινοῦ ἀναγκάζει τυγχάνειν: любовь производит вот что: нечастных заставляет почитать горестным то, что другим не причиняет печали; далее она делает то, что и все нестоящие удовольствия получает от счастливых похвалу.

Здесь во втором предложении после εὐτυχοῦντας δὲ речь прерывается и связь логическая пропадает, для логической правильности и точности надлежало бы второе предложение периода начать так: παρ’ εὐτυχούντων δὲ; но тогда потерялась бы гармония и словесное соответствие между формами первого и второго предложения. Первое предложение началось словами δυστυχοῦντας μὲν; надлежало и второе начать соответствующим Eὐτυχοῦντας δὲ. Так Грек не скоро жертвует для логики равномерностью и силою выражения. Он оставил винительный падеж Eὐτυχοῦνταςкак винительный независимый, потому что его требовала форма первого предложения; он прибавил παρ’ ἐκείνων, дабы возвратиться к тому же предмету и дабы сделать выразительнейшее заключение речи чрез ἐπαινοῦ ἀναγκαζει τυγχανειν (Греч. Грамм. Поповск. ст. 1415, 1416.). Образцы эстетических разборов по правилам древней теории Словесности можно видеть у Цицерона, Лонгина, а ближе у бл. Августина Христианск. Науки кн. IV. §§ XI–XIV, стр. 255–264. XL, XLI, стр. 306–311. Теперь можно приметить, что слог у древних был преимущественная принадлежность слова, а не мысли. Само собою разумеется, что у нас теория о слоге древняя немного имеет применений, и наш слог почти всегда зависит преимущественно от свойства мысли. Отсюда сбивчивость в риторических учениях о слоге. Чтобы как-нибудь и сколько-нибудь избавиться от подобной сбивчивости, здесь отделено внутреннее от внешнего, дух и мысль от слова и слога, и оба рассматриваются особо.

^[54] «Quia Scripturae sacrosanctae character et sermo ea (de qua hactenus actum) puritate et integritate, ea certitudine et claritate, ea simplicitate, ea efficatia, ea evidentia, ea plenitudine, ea brevitate, ea cohaerentia, ea verecundia et castitate, ea demum, cujus priori loco mentio facta est, proprietate pollet, inde evidens ejus, ab omnibus aliis styli sermonisque humana industria elaborati generibus, singularitas emergit». Salomo Glassius in Philolog. sacra Lib. 1. Tract. III. seetio 1‑x, pag. 309. «Omnia verba divina, quamvis rustica sint et incomposita, viva sunt, quoniam intus in sensibus suis habent positam veritatem Dei, quasi sanguinem in venis inclusum, et ideo vivificant audientem. Omnia autem verba secularia, quoniam non habentin se veritatem Dei, quamvis sint composita et ingeniosa, mortua sunt, quoniam in venis suis non habent virtutem Dei, propterea nec audientem saluant». Chrisostomus in Matth. Homil. 46.

^[55] Говоря о языке Библейском, мы не столько разумеем оригинальные языки писания Еврейский и Греческий, сколько язык той Библии, которая употребляется при общественном Богослужении, и которую употребляет известный народ, т. е. которую он может сам читать или слушать, например, у нас нашу Библию Славянскую. Конечно, проповедник, как истолкователь слова Божия, должен знать и оригиналы, должен пользоваться ими; но для народа, которому предлагаются беседы, нужно, да и возможно знать только ту Библию, какая есть на его природном языке. С другой стороны, перевод Библии, на какой бы язык ни был сделан, если только он верен, всегда сохраняет гений оригинальных языков. Так наш Славянский перевод есть, можно сказать, живой Гебраизм и Эллинизм на Славянском языке. Следственно, зная Славянскую Библию, можем до известной степени знать идиотизмы Еврейские и Греческие. Священным сбережением сих идиотизмов Библия и отличается от всех других словесных произведений всякого языка, на какой бы ни переводили её.

^[56] Так в народном языке нашем названия лиц, вещей и действий, принадлежащих Религии, суть или Библейские или Церковные. Имена добродетелей и пороков почти все или чисто Библейские, или аналогично составленные, а таких имён весьма много в языке; даже многие из вещей весьма обыкновенных, употребляемых в домашнем быту, носят имена Библейские, например: умывальница, светильник или светильня, вечеря вместо ужин, обед, трапеза, подвои, елей или олей и пр. Кроме слов и имён нагих перешли в народ целые фразы, и употребляются как природные пословицы, например, Иовлева: Бог дал, Бог и взял; дающего рука не оскудеет; злыдни, составленное из слов Иакова: малы и злы быша дние; лучше давать, чем брать или занимать; аще не Господь созиждет дом, всуе трудятся зиждущие; человек как трава и т. д.

^[57] Проповеднический слог образуется из отдельных слов Библейских так: или

а) берутся слова натурою, как они есть в Библии, или

b) воспроизводятся аналогически; и потом

с) соединяются со словами общеупотребительного языка отечественного;

d) строятся в целую речь по правилам и гению языка отечественного, но в совершенном согласии с гением языка Библейского.

Пример – «Если можно измерить землю горстию, и обвесть море вервием; если можно измерить небо пядию (Ис.40:12), и исчислить множество звёзд (Пс.146:4); если можно постигнуть капли дождя (Иов.36:37), пылинки земли, вес ветров (Иов.28:25) и количество песка: то можно понять и настоящий предмет наш». Из слов св. Андрея Критского см. Хр. Чт. 1840 г. Час. III. Сентябрь стр. 346. Существительные имена, напечатанные курсивом, суть слова Библейские; глаголы тоже Библейские, но они вместе показывают способ построения речи по согласному гению языков отечественного и Библейского. Употребивши одно слово Библейское, я должен и целой фразе дать оборот Библейско-русский, я уже не имею права сказать горстью вместо горстию, пядью вместо пядию, или пяденью вымерять вместо измерить, пересчитать вместо исчислить; не имею права – верёвку протянуть около моря вместо – обвесть море вервием. Ибо в таком случае моя речь сделалась бы безобразною.

^[58] Для отыскания Библейских идиотизмов грамматических, логических и риторических весьма полезна Salomonis Glassn Philologia sacra; но их не трудно отыскивать и без указаний; самая первая страница Библии представляет довольное количество самых чистых идиотизмов.

^[59] Перифраз и наведение весьма употребительны в церковном собеседовании, а потому образцы их можно находить почти у всякого проповедника. Форма перифраза, более употребительная, есть вводная речь, влагаемая проповедником в уста Библейского лица, к которому относится перифразируемый текст. Образцы перифраза проповеднического см. в Первой седмице Великого поста Слово 1‑е, Слово 2‑е там же стр. 145, и особенно в Страстной седмице: слово в великий Четверток пред причащением Св. Таин стр. 71. Образец приведения текстов см. там же: слово в великий Пяток стр. 146.

^[60] Безнравственность много принесла с собою слов в язык человеческий, которым бы совсем не следовало там быть; а ещё хуже она сделала то, что слова священные применила к вещам и делам нечестивым. Известно, как в модном языке: употребляются слова: божество, ангеле, небесные улыбки, святыня, святилище, завеса, заветный, провидение, промысел, храм, обожать, молиться, благоговеть, истаивать, и тьма других выражений. Язык мира и плоти похитил сии слова у языка священного, и сделал из них идоложертвенное употребление.

^[61] Знаменитейшие поэты и светские ораторы наши, например, Жуковский, во многих местах Иоанны д’Арк, в отрывке из Клопштоковой Месстады; даже в Ундине, Гнедич в Иллиаде и в идиллии Рыбаки, Карамзин в Академических речах и пр., – неподражаемо – искусно пользуются славянизмом. Напротив возьмите таких стихотворцев, которые берут предметы Библейские, а Форму дают чисто Русскую, так называемую современную: как тощи у них становятся те предметы, как оборваны и малы. Что значит, например, Блудный сын, переложенный в стихи, если сравнить его с величественною и простою притчею Евангельскою?

^[62] Возьмите, например, у Пушкина два стиха:

Да ведают потомки Православных
Земли родной, минувшую судьбу,

переложите их на чистый Руссицизм; что выйдет? Православных и перевести нельзя; пусть знают, сделавшееся из да ведают, есть не более, как уличная поговорка, лишившая стих плавности и достоинства, которые ему так нужны здесь и проч. Такая же нелепость вышла бы, если бы кто захотел перекладывать на Русскую манеру народный гимн Жуковского: «Боже, Царя храни».

^[63] Одно из лучших свойств истинно Христианской беседы есть то, когда она повсюду проникнута молитвенным духом, и вся имеет характер молитвы, хотя бы и не имела формы молитвенной. Молитвенный характер беседа имеет, если она с одной стороны показывает, что сам беседовник находится в молитвенном расположении духа, с другой возбуждает дух молитвы в слушателе, – какова бы ни была форма и предмет сей беседы. Какая нужда нам в форме, когда, например, слышим следующее место из 1‑го слова на 1‑ю седмицу Великого поста? «По милосердию Господа, мы опять приблизились к св. поприщу поста и покаяния. Некоторые из среды нас, кои вместе с нами в прошедшем году приступали к исповеди и св. Трапезе, восхищенные Ангелом смерти, стоят теперь пред престолом правды Божией; а мы стоим паки пред престолом милосердия!.. За ними, или пред ними, двери чертога Царского уже затворились, а пред нами ещё отверсты!.. Их жребий, может быть, уже решён невозвратно; а наш – ещё в собственных, руках ваших! Возблагодарим же Господа, не погубившего нас со беззаконными нашими, и снова дарующего нам все средства к покаяннию». Форма дидактическая, а в каждом слове проникает молитвенное расположение духа и у беседовника, и у слушателя.

^[64] Например, Пасхальный Стихиры – Воскресения день, и просветимся торжеством, – Вчера спогребохся, – Христос воскресе из мертвых, – Пасха Господня, Пасха, – Сей нареченный и св. день и проч., заимствованы из слов Св. Григория Назианзена на Св. Пасху. См. сл. 41. 42. Некоторые Стихиры в праздник Пятидесятницы, например, Дух Св. бе убо присно, и есть и будет взяты из слова на Св. Пятидесятницу. См. слово 44, лист 204, 205.

^[65] Поелику мы говорим об употреблении собственно церковного языка в проповедях: то в обоих случаях мы должны разуметь одну ту литературу, которая есть у нас на Славянском языке, а не ту, которая существует на чистом Русском наречии, – будет ли она переведённая или оригинальная. Последней не касаемся здесь; потому что она есть для нас не материал, а уже готовый образец, показывающий нам, как наши отечественные витии искусно пользуются языком церковным и умеют соединять его с гением речи современной.

^[66] Многие слова древние отставлены совершенно без права, и введены новые также без права, например, предисловие вместо наших введений, предварительных понятий, приступов и пр.; последствие вместо заключения, в котором весьма мало смысла; наши привилегии в преимуществе ничуть не лучше древнего преиметельства, доказательства показаний, знаки знамений, ваше благородие, благородия веры, природа естества, форштаты предградий, мебели утварей, ордена и порядки чинов и санов, убедительные уверительных, временные привременных, наговоры наветов и наваждений и т. д. И со словами бывает то же, что с людьми; когда слово потеряло значение в свете, трудно возвратить его; или когда получило другое иногда превратное назначение, трудно возвести его на первобытную степень. Таково, например, слово повесть, исторгнутое у языка церковного, и теперь служащее названием для всякой сказки.

^[67] В этом отношении единственный достойный подражания перевод есть у нас перевод книги; Святого Отца нашею Максима, о Любви. СПб, при Святейш. Синоде 1819 г. Кроме необыкновенной ясности, в Русском переводе удержаны все выразительные старинные слова и выражения Славянские.

^[68] Например, – в древнем переводе Бесед Св. Златоуста на послание к Римлянам читаем: «где прочее ныне мудрии Еллинстии, иже широкодолгия брады влекущии, крилатократкими ризами одеяннии, и вельмы гордящеся?» (Бесед. 2‑я, стр. 38). Почему не поместить в современную речь этих иронических выражений старинного перевода: широкодолгия брады влекущии, в крилатократкие плащи одетые? Другими, более выразительными, заменить их трудно.

^[69] Славянской перевод бесед Св. Иоанна Златоуста на послание Св. А. Павла во многих местах очень тёмен, не смотря на поновление; однако в нём есть премного таких страниц, из которых можно делать выписки почти без всякой перемены, например, в 5‑м нравоучении на 2Кор.2 говорится о том, что, восходя на молитву, до́лжно оставить всякие помыслы, подобно Аврааму, восходившему на гору для жертвоприношения Исаака, и говорится так: «Помысли, яко и Авраам, жертву принося, ни жене, ни рабу ни иному коему остави, тамо (на горе) быти; – ни; прочее, ниже ты рабским и не свободным некиим страстем да оставлявши в слове быти; но взыди сам един на гору, идеже (как), он взыде, идеже взыти несть лет никому же иному. И аще поищут совзыти нецыи от таковых помыслов, повели им со властию, и рцы: седите ту: аз же и отрок поклонившеся возвратимся» (стр. 1639). Почему бы это место не могло быть помещено в проповедь современную?

^[70] Славянизм Феофана Прокоповича несколько тяжёл, потому что смешан с латинизмами; у Стефана Яворского есть не много жёсткость; у прочих проповедников – переход от Славянского к Русскому. К оригинальной Славянской литературе нашей принадлежит ещё одно наречие, называющееся Польско-Русским; но из него проповедник немногим может попользоваться а, может быть, и ничем. Вот образчик оного наречия из предмовы к Лимонарю, составленному в 1600 г., а изданному 1628 года в Киеве в Типографии Киева-Софийского Собора: «До ласкавого читателя. Книга тая, чителнику милый, веры и читана годная, подается тебе и всем ку читаню и пожитку душевному, не подозреная, але Церковью Кафолическою Апостольскою принятая и свядѐцствы ствержѐнная… Титул книзе пишется: Лимонарь, иже во Святых Отца нашего Софрония Патриарха Иерусалимскаго. Азась Софистою называет его (т. е. ) мудрецем тое бо вем слово, хвалебно в̾ов час было, гды науки квитнули, в̾науках̾ся теж не оспале млоденци чжвичили, и один над другого почтенный тым словом бывал.. . Читай теды книгу тую охотною душею и верою несуменною (чителнику зацный) и так обычай и живот твои подлуг читан̾я тосуй, абысь таковых и так презацных мужей, которых тут выписаных знайдешь, годным ревнителем стал, а за часом их сполкованю в̾вечной щастливости, щасливо прилучон был. Што тебе и мене Господь нехай подати рачит, и всем любячим Его щире, аминь». Нынешний Польский язык достоин подражания в том отношении, что он не любит слов иностранных, неохотно принимает их, и почти все технические слова искусств и наук переводит и выражает по-своему.

^[71] Слова и беседы Преосвящ. Филарета, Митрополита Киевского, вообще суть образец живого сродства между Церковною и Русской речью.

^[72] См. выше.

^[73] Например, язык высшего общества не может быть без вы, ваше, ваших; но Русский поселянин не скажет вам вы, когда вы – только один. Скорее он своё лицо единое сделает собранием многих лиц, – скажет: мы знаем, мы делаем, мы бывало, нежели одно чужое превратит во многие. Само собою, разумеется, что в этом обороте правильная идиома принадлежит речи простонародья, а не благородия.

^[74] Евангелист Ветхого Завета, Пророк Исаия, получил от Господа повеление – взять себе свиток новый великий, и писать на нём писалом человеческим, т. е. языком простонародным, по изъяснению Толковников. Простонародный язык и есть собственно язык человеческий, всеобщий; всякий другой язык, например, – школьный, учёный, городской, т. е. высшего круга, – есть уже язык удельный, частный, слово не многих. Св. Ап. Павел часто свидетельствовал о своём слоге, что сей слог простой, неучёный. «Я невежда в слове», – говорил. Технические термины Церковного Устава нашего, – Кондак, Тропарь, Икос, Ирмос, Канон и пр., – по всей вероятности заимствованы из простонародного языка, почему и трудно дать им смысл книжный.

^[75] Язык Отцов потерял только те ненужные совершенства, о которых спорили Грамматики и схолиасты Гомерические; но возвысил и ввёл в дело те, который принадлежат языку целого народа.

^[76] Для многих в частности, – это образованный язык, для всех в общности, – это простонародный язык. Высшее совершенство языка есть – правильное соединение образованности с простонародностью, т. е. всеобщность и популярность слова.

^[77] Простонародный язык не любит одному и тому же слову давать много смыслов; одно, два и весьма редко три значения, и в этом заключается его особое достоинство – точность; ибо соединение многих и различных понятий с одним словом, какое часто видим в языке учёном и образованном, порождает тьму двусмыслий, неопределённости, иногда совершенной сбивчивости. В проповедях говоримых простому народу, весьма важное дело – знать, какое понятие с каким словом соединяет народ, и употреблять слова именно в том значении, в каком употребляет народ. Без этого знания, – мы будем говорить одно, а народ будет понимать иное.

^[78] Лучшие из простонародных оборотов отличаются

а) простотой и естественностью, например, не для того чтобы похвал ему хотелось, – так как-то пелось,

б) краткостью и энергией, например, отстояли, наплакалась душа, глаза не сыты.

^[79] Превосходный образец, как употреблять в проповедях народные пословицы, видим, – между прочим, – у Св. Пророка Иезекииля гл. 28.

^[80] Есть поселяне, которые прекрасно говорят о том, что они знают по собственному живому опыту. Но в сочинении, каким бы то ни было; надлежащим образом употреблять язык сельский весьма трудно; потому

а) что нет школ, где бы изучали язык простонародный,

b) вообще мало книг простонародных,

с) человек образованный естественно отвыкает от языка простонародного. И здесь нужен также гений, как и во всех вещах отличных. Такой гений у нас – только Крылов.

^[81] Гений (дух, ум) языка есть его способность – давать словам известное движение (по склонениям, спряжениям и пр.); воспроизводить слова одни из других, и определять их взаимную деятельность, одним назначая обязанность управлять, другим сочиняться (coordinatio), иным подчиняться (subordinatio). Таким образом, и этимология, и синтаксис есть дело гения. По гению узнаем, какое слово, какого склонения или спряжения, – вообще все перемены окончаний.

Гений, возводя глагол в достоинство имени существительного, даёт ему в конце ание, ение и пр. (имение от имею, гадание от гадаю); а возводя прилагательное в существительное отличает его окончанием ость, есть и пр. (свежий – свежесть, благий – благость, мудрый – мудрость). Гений одни слова расширяет и в форме и в содержании, т. е. увеличивая число букв и слогов, придавая словам разнообразные значения, например: стою, состою, богатею, разбогатели, – другие сокращает, например: понимаю, понял и пр. Гений не созидает слов коренных или первообразных; но все слова производные, следственно-большая часть слов в языке, суть воспроизведение гения, которое он может продолжать до бесконечности. Для одних слов гений постановляет общие законы, для других – частные. Отсюда все слова одинаково склоняемые, спрягаемые, управляющие и управляемые действуют и движутся по общим законам; а все слова, движущиеся отлично от общего движения, действуют и движутся по частным законам. Такие слова обыкновенно у Грамматиков называются неправильными; но они не суть неправильность: потому что каждое из них само для себя действует правильно. Они только показывают, что гений языка, одарённый силою самозакония, даёт и им право самозакония же. Чем больше в языке слов, так называемых неправильных – тем сильнее власть самозакония в гении, и следственно, тем богаче и самостоятельнее язык. Слова, действующие самозаконно в кругу этимологическом, суть идиома языка этимологическая, произведённый гением. Так, например, если гению нашего языка угодно было бросить старинное слово люд, а человека превратить в люди; то люди и есть этимологическая идиома Русского слова человек и пр. Слова, действующие самозаконно в области синтаксиса и риторики народной, суть идиома языка синтаксическая и риторическая. По этой идиоме мы узнаём, что такой-то оборот и такое-то выражение принадлежит тому именно, а не другому языку. Например, солнце ложится, – галлицизм; ибо Французы говорят: le soleil se couche, a мы солнце садится. Сказав по-Французски, le soleil s’ assied, мы сделали бы руссицизм во Французском языке. Сам иду – полонизм, когда употребляем его вместо, один иду. Я пришёл, чтоб посмотреть – латинизм; гений Русского языка учит говорить: я пришёл посмотреть и пр. Из идиом обыкновенно составляется особая фразеология того или другого языка.

Гений языка в сущности своей никогда не изменяется; отсюда возможность писать Грамматику языка, наблюдая постоянные законы в деятельности гения. Но этот же гений, неизменный по сущности, может быть до бесконечности разнообразен в явлении; отсюда возможность усовершать язык, созидать литературу столь обширную, что ей никто не может назначить последней границы. Гений языка, как вообще всякий гений, выше искусства и литературы; он живёт не в одних книгах, но гораздо более и полнее в устах целого народа, в повседневной речи каждого человека. Являясь повсюду, – и в огромных творениях литературных, и во всяком слове порознь, – сообщая каждому речению беспрерывное движение, – он уже, по этому самому беспрерывному движению есть нечто неуловимое, не любящее заключения в постоянные и неподвижные формы Грамматики и Риторики. Отсюда ничего нет труднее, как составить полную и совершенно конченую Грамматику и Словесность. Отсюда и нет нигде Грамматик полных, которые бы совершенно обняли весь язык, хотя и есть весьма много таких, которые надписываются: «полная». Отсюда же великая сбивчивость и до крайности утомительная, но не назидательная подробность в правилах Грамматики и Риторики. Грамматика – дело великое, но гений языка больше её. Отсюда ещё благородное упрямство Писателей – писать своим слогом, или выражаться своеобразно. Один пишет так, другой иначе потому, что у одного развился гений языка так, у другого иначе.

Надобно ещё заметить, что выражение, гений языка, употребляют различно, иногда противоречиво. Так, например, одни под гением разумеют только Фразеологию языка, другие, ещё теснее предоставляют гению только весьма небольшое количество особенных оборотов речи или идиотизмов синтаксических; третьи не дают гению никакого дела в целых двух частях Грамматики, в этимологии и орфоэпии – произношении, поставляя для сих частей Фундаментальным началось аналогию языка. Но аналогия есть только механика слова, а не живое начало; она замечает, как что бывает в языке, но не говорит, почему именно бывает так, а не иначе. Замечает, например, что в языке есть много слов сходных, одинаково изменяемых, и замеченное сходство изменений превращает в закон, заключая его в линейки склонений и спряжений, а слова не сходные прогоняя в «исключение»; но она не может объяснить, откуда в одном и том же положении, произошли слова сходные и не сходные; почему слова, сходные в первой форме, например, – в именительном падеже, или в настоящем времени 1‑го лица, – вдруг разрознились во второй и в третьей, например, пою, поишь, поить, а пою, поёшь, петь и пр.; почему из мудрый можно сделать мудрость, а из белый не производится (белость, но белизна, из скорый есть скорость, а из серый нет серости, из мокрый не мокрость, а мокрота, из сырый есть сырость, а из сирый есть только сиротство и пр.

^[82] Обыкновенно в Лексиконах означаются слова а) неупотребительный, b) старинный, c) чужеземный, d) простонародный и. т. д.

^[83] Теперь стали у нас писать исм вместо изм (магнитисм, идиотисм, беллетрисм, идеалисм, материалисм): но и исмы не лучше измов, а может быть и хуже, потому что труднее для произношения, поставлял твёрдую (с) после; мягкой (и) вместо прежней мягкой же (з).

^[84] Что действия гения общнее и многостороннее действие грамматики, это можно видеть из следующих примеров: грамматика повелевает один и он говорит во множественном числе мужеского и среднего рода они, одни, женского – она, одна; для гения всё равно употреблять в мужеском ни, в женском и среднем на. Всё также равно для гения употреблять концом, концов, или концем, концев, – душою, душой или душею, хотя грамматика предписывает ем, ев, его, а не ом и проч. Но разумеется, что в подобных явлениях гораздо лучше и безопаснее покоряться грамматике; иначе выйдет самоуправство, пагубное для правильности сочинений.

^[85] Основаниями называются коренные буквы в слове, – преимущественно гласные, – и коренные слова в языке, которые вообще плавнее и музыкальнее, чем их производные; например, че-ло-ве‑к легче, нежели человечество, живу – жизнь, живый – живость, зло – злость и проч.

^[86] Какой звук полнее или тощее, это ясно показывает произношение. Так между гласными а имеет тон полный, i сухой и тощий, о громче и звучнее, нежели е, у гуще и широкообразнее, чем ю. То же и о согласных; одни из них твёрды (п, к, т, и пр.), другие мягки (б, в, д, и пр.), иные плавны (л, м, н. p).

^[87] Шероховатость в слоге то же, что терние на пути: а) трудно для произношения, b) прискорбно для вкуса и слуха, с) гибельно для мысли, представляя её неуклюжею, – чему тут же и пример, почти в одной строке столпивший тос, ть, то, то, тер, ти, тру, и пр. Шероховата бывает речь:

a) От стечения многих гласных, кои заставляют орган произношения насильственно изгибаться и долго держаться разверстым, например, «Фарисейские предания, имея у Иудеев силу положительных законов, испровергали важность действительного закона Божия». Здесь произношение тонет, уносимое волною слившихся гласных, и не знает, на чём опереться, то расширяясь от а, я, то сжимаясь от и, е, то возвышаясь в т, то падая в у.

b) От такого же стечения согласных, как в слогах односложных, так и многосложных, преизобилующих согласными, например: «вдруг взгляд, выспрь устремленный и пр.» Здесь произношение на каждом слове спотыкается и едва не падает от этих, вдр, взгл, спр, стр.

с) От многократного повторения одних и тех же либо гласных, либо согласных, и целых слов, например, «Что за закон такой?» «вот приговор, который падает на всех тех, которые ведут жизнь точно такую же, какую вёл упоминаемый в притче богач».

«Потому что чтобы что-нибудь учинить, для этого нужна сила». Это стукотня слов, а не слог. Подобные примеры, весьма не редко встречающиеся в сочинениях, ясно показывают, что требование стройности в речи не есть прихоть, а нужда. Самый простолюдин старается избегать нестройности посредством особого произношения разных букв, говора, например, хто за кто, харашо за хорошо.

^[88] Правила и образцы периодов, описаний и проч. см. в Руководстве к Церковн. Краснор., стр. 179–188, 269–286.

^[89] Правила и образцы см. Руковод. к Церков. Краснор., стр. 228–242, 104, 286 и след.

^[90] Язык образный, фразистый особенно теперь в большом употреблении у наших современных писателей; везде фразы: в стихах фразы, в рассуждениях фразы, в повествованиях фразы, в статьях и целых книгах фразы. Как они не умеренны, и не везде благоразумны: то и речь, ими украшаемая, иногда весьма ненатуральна. «И вот бьёт из скалы новая струя вдохновения». Что бы это такое? Просто! Европейцы стали понемногу читать Индийскую поэзию. «Мы купаемся в волнах человеческих бедствий». У нас: какой философ, какой артист не смывал пыли со своих мечтаний на девственных озёрах, не освежал чела над неизмеримою бездною (т. е. ездил в Америку, плавал по морю)? У нас: «это внутреннее создание лиц, никем не виданных, и гармоний, никем не слышанных, неосязаемых форм, красот; недосягаемых высот, света, строф, голосов». А что это такое? Просто: кто-нибудь задумал написать что-нибудь, и в уме своём составляет план сочинения. У нас «мысли – божественные призраки», – «поэмы перебрасывают воображение за времена неизвестные», – «Материя бежит и исчезает под игом духа, а духу не нужно отрицать природу; он приковал её к своей колеснице». «У нас находят новый металл для отливки своих мыслей». У нас «произведения всех стран собраны на великий пир современного общества» и проч.

^[91] Фигура не совсем по нраву вошла в теорию словесности и сделалась техническим термином. Цицерон затруднялся, как перевести слово σχήμα на свой Латинский язык, и переводил то lumina, то species, то figura, иногда genus dicendi; lumina и spectes брошены, figura осталась; но она не выражает ни а) сущности дела, ни б) слова σχήμα. Не выражает сущности дела; ибо сообщение например, вопрошание, ответствование, восклицание и т. д. что за фигуры мысли? Они – только различные тоны её, а совсем не образы. Не выражает значения слова σχήμα, ибо σχήμα вообще значит вид, положение, состояние. Вид и положение могут быть приложены и к образу мысли, и к тону музыки и. т. д. Фигура не может: она имеет отношение только к начертанию, картине, ко всякому образу из массы. Следовательно, в Риторике она только там имеет своё значение, где идёт дело о тропах, или фигурах речений, а фигура мыслей – не фигура, по крайней мере, не совсем фигура, но больше тон.

^[92] Главных тона три: а) низкий или простой, б) средний или умеряющий, в) высокий. На этом основании древние, глубоко понимавшие отношение слова к музыке и пению, и все виды слогов разбили на трое: а) низкий или простой, б) средний или умеренный, с) высокий. Лучшего разделения и для нас не нужно, хотя его и почитают школьным и устаревшим.

^[93] Правила и превосходные образцы на поименованные фигуры представлены в нашем классическом Руководстве к Церковн. Красноречию, стр. 245–265.

^[94] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 335–337 особенно пример из Бурдалу.

^[95] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 319–322 особенно пример из Молиньера.

^[96] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 323, стр. 338, пример из Исаии.

^[97] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 338, пример из Исаии.

^[98] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 312–319, особенно пример из Пуля, стр. 326.

^[99] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 326.

^[100] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 299, пример Массильона, стр. 306.

^[101] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 306, пример из Киприана.

^[102] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 310, стр. 328–335, особенно примеры из абб. Пуля.

^[103] Руководст. к Церковн. Краснор., стр. 328–335, особенно примеры из абб. Пуля.

^[104] Сравн. § 238. О взаимном соединении различных тонов слога см. Руководст. к Церковн. красн., стр. 225–227. и превосходные замечания. Бл. Августина Христиан. Науки кн. IV, §§ 51–55, стр. 331–344.

^[105] Прежде мрачный и тугой язык философский озарился теперь ясностью, простотой и силой в философических сочинениях покойного Павлова, в Энциклопедии Законоведения Неволина. Систематически язык Риторики и словесности делается языком свободного и живого чтения в истории древней Русской Литературы Максимовича, в курсах Словесности Давыдова, в истории поэзии и Русской Словесности Шевырева и т. д. Язык археологический, – по натуре сухой и неблагодарный, – дышит жизнью и свежестью в археологических сочинениях покойного Преосвященного Митрополита Евгения, в Болгарах тоже покойного Венелина, в Русском переводе; Шлецерова Нестора и т. д. Школьный язык искусств, наук и художеств, прежде страдавший терминологию, освобождается от своей болезни, делается языком всеобщим и народным во множестве, сочинений, посвящаемых науке; и искусству. Даже промышленность и сельское хозяйство, фабрика и медицина, выражаются ясно, благородно и энергически.

^[106] Язык действования очень употребителен в Св. Писании. Моисей, говоря пред Фараоном, часто простирает руку к небу. Пророки, по повелению Господа, употребляют даже иногда символический язык действования. Спаситель часто избирает особые места для проповеди, – гору, берег, корабль, синагогу, храм; – возводит Божественный свой взор горе или на народ; взирает, с гневом скорбя; повелевает подать златницу кинсонную; изгоняет продающих и купующих из храма. Знаменитейшие из Отцов Церкви, говоря беседы ex improviso, без сомнения действовали; ибо импровизация без жестов и модуляции голоса не возможна. Св. Флавиан ещё не простирая слова к разгневанному Императору, уже убеждал его одним положением своим. Знаменитый Прокопович произвёл в храме всеобщее рыдание, произнося уныло и прерывисто своё: «что видим? Что делаем? Петра Великаго погребаем!»

Пр. Гедеон Криновский так приятно действовал на кафедре, что слушатели боялись, как бы он не перестал говорить: metuebant, ne dicere desineret. Вот заключение слова Пр. Платона, говорённого в 1770 году, при торжественном поминовении Петра 1 по случаю победы, одержанной Русским флотом над Турецкими кораблями: «Восстань теперь, великий Монарх, отечества нашего Отец! Восстань и воззри на твоё любезное изобретение: оно не истлело от времени и слава его не помрачилась… Слыши: мы тебе ныне как живому вещаем, – слыша: флот твой в Архипелаге… Российские высокопарные орлы торжествуя, именем твоим весь восток наполняют и стремятся предстать пред стены Византийские…»

В этих словах ничего или почти ничего нет поразительного, однако они произвели необыкновенное потрясение в слушателях именно тем, что подкреплены были приличным действованием. Описавши деяния Великого, вития внезапно и неожиданно оставляет амвон, на котором говорил проповедь, подходит к гробнице Монарха, и, коснувшись – рукою, как бы вдохновенный, голосом сильным и разительным восклицает «Восстань»! Такое ораторское движение всех привело в восторг, в слёзы, в изумление, и даже в некоторый ужас.

^[107] Язык действования поясняют, т. е. показывают его важность и натуральность: а) Живопись и ваяние: изваяние и картина неподвижны и бессловесны, но как много они говорят сердцу! «Час, который провёл я пред Богоматерью, – говорит Жуковский о Рафаэлевой Мадонне, – принадлежит к счастливейшим часам моей жизни. Сперва с некоторым усилием вошёл я в самого себя; потом ясно начал чувствовать, что душа распространялась; какое-то трогательное чувство величия в неё входило; неизобразимое было для неё изображено, и она была там, где только в лучшие минуты быть может».

Можно ещё припомнить картину страшного суда, раскрытую пред Владимиром великим. б) Мимика: она также бессловесна, и однако говорит, даже учит, чему служат доказательством училища глухонемых. в) Музыка: здесь опять нет слов; одни пустые звуки, а между тем сии бессловесные звуки возбуждают иногда гораздо более мыслей, чувств и движений, нежели слова. Ораторское действование, – если оно доведено до совершенства, – представляя в одно время вид живописи, ваяния, мимики и музыки, пред всеми ими имеет то неоценённое преимущество, что соединено со словом и жизнью.

^[108] В древние времена Христианства импровизация была главным видом проповедания. Знаменитейшие Отцы Церкви говорили свои беседы большею частью без приготовления, и не писали на хартиях; тетрадь с готовою проповедью почиталась признаком неспособности к проповедничеству; того не хотели и слушать, кто показывался на кафедре со свитком. Епископы Александр и Аттик, по известиям Созомена (Hist. Eccl. L) b. VIII, cap. 27.) были во всеобщем презрении у народа именно за то, что не имели способности к импровизации. Миссионеры всех времён также импровизировали. Знаменитейшие из французских проповедников дополняли свои проповеди импровизациями на кафедре. Отсюда между дошедшими до нас словами Боссюэта, Бурдалу, Шемине, Фенелона, и пр., не много подлинных: они все исправлены и пересочинены издателями. Так, у Бурдалу – только три подлинные; прочие все переделаны Аббатом Бретоно, который поместил между ними и свои собственные слова. Между нашими отечественными проповедниками, по временам, говорили импровизации Св. Димитрий Ростовский, Тихон II, Епископ Воронежский; говорят и теперь некоторые Пастыри нашей Церкви, – так, например, Пр. Филарет, Митрополит Киевский, уже около девяти лет сказывает свои назидательные беседы, по большей части, не пиша на бумагу.

^[109] Впрочем, и не одобряющая критика не должна приводить в расслабление, напротив, должна возбуждать энергию в дух. Первые речи Демосфеновы не удались и были осмеяны; однако он и не думал от этой неудачи бросить свой труд: а напротив, остриг себе голову и посадил себя на шесть недель в мрачное подземелье, чтобы там сочинять и учить свои речи на память. Он так много трудился над своим ораторским делом, что о речах его обыкновенно говорили: «они пахнут лампою». Однако и эта насмешка или злая критика недоброжелателей нисколько не отняла духа у него. Французские и другие западные проповедники говорить свои слова на память, а их слова – огромны; достаёт же у них терпения.

^[110] Все другие требования касательно общего положения и действования целым корпусом на священной кафедре изложены выше, в главах XLVII и об эстетическом и религиозно-церковном действовании проповедническом!