I. Вступление
Двадцатого декабря я узнал, что уже всё решено и что я редактор «Гражданина»(1). Это чрезвычайное событие, то есть чрезвычайное для меня (я никого не хочу обижать), произошло, однако, довольно просто. Двадцатого декабря я как раз читал статью «Московских ведомостей» о бракосочетании китайского императора; она оставила во мне сильное впечатление. Это великолепное и, по-видимому, весьма сложное событие произошло тоже удивительно просто: всё оно было предусмотрено и определено еще за тысячу лет, до последней подробности, почти в двухстах томах церемоний(2). Сравнив громадность китайского события с моим назначением в редакторы, я вдруг почувствовал неблагодарность к отечественным установлениям, несмотря на то что меня так легко утвердили, и подумал, что нам, то есть мне и князю Мещерскому, в Китае было бы несравненно выгоднее, чем здесь, издавать «Гражданина». Там всё так ясно… Мы оба предстали бы в назначенный день в тамошнее главное управление по делам печати. Стукнувшись лбами об пол и полизав пол языком, мы бы встали и подняли наши указательные персты перед собою, почтительно склонив головы. Главноуправляющий по делам печати, конечно, сделал бы вид, что не обращает на нас ни малейшего внимания, как на влетевших мух. Но встал бы третий помощник третьего его секретаря и, держа в руках диплом о моем назначении в редакторы, произнес бы нам внушительным, но ласковым голосом определенное церемониями наставление. Оно было бы так ясно и так понятно, что обоим нам было бы неимоверно приятно слушать. На случай, если б я в Китае был так глуп и чист сердцем, что, приступая к редакторству и сознавая слабость моих способностей, ощутил бы в себе страх и угрызения совести, — мне бы тотчас же было доказано, что я вдвое глуп, питая такие чувства. Что именно с этого момента мне вовсе не надо ума, если б даже и был; напротив того, несравненно благонадежнее, если его нет вовсе. И уж, без сомнения, это было бы весьма приятно выслушать. Заключив прекрасными словами: «Иди, редактор, отныне ты можешь есть рис и пить чай с новым спокойствием твоей совести», третий помощник третьего секретаря вручил бы мне красивый диплом, напечатанный на красном атласе золотыми литерами, князь Мещерский дал бы полновесную взятку, и оба мы, возвратясь домой, тотчас же бы издали великолепнейший № «Гражданина», такой, какого здесь никогда не издадим. В Китае мы бы издавали отлично.
Подозреваю, однако, что в Китае князь Мещерский непременно бы со мною схитрил, пригласив меня в редакторы наиболее с тою целью, чтоб я заменял его лицо в главном управлении по делам печати каждый раз, когда бы его приглашали туда получать удары по пятам бамбуковыми дощечками(3). Но я перехитрил бы его: я бы тотчас перестал печатать «Бисмарка»(4), сам же, напротив, стал отлично писать статьи, — так что к бамбуку призывали бы меня всего лишь через номер. Зато я бы выучился писать.
В Китае я бы отлично писал; здесь это гораздо труднее. Там всё предусмотрено и всё рассчитано на тысячу лет; здесь же всё вверх дном на тысячу лет. Там я даже поневоле писал бы понятно; так что не знаю, кто бы меня стал и читать. Здесь, чтобы заставить себя читать, даже выгоднее писать непонятно. Только в «Московских ведомостях» передовые статьи пишутся в полтора столбца и — к удивлению — понятно; да и то если принадлежат известному перу(5). В «Голосе» они пишутся(6) в восемь, в десять, в двенадцать и даже тринадцать столбцов. Итак, вот сколько надо здесь истратить столбцов, чтобы заставить уважать себя.
У нас говорить с другими — наука, то есть с первого взгляда, пожалуй, так же, как и в Китае; как и там, есть несколько очень упрощенных и чисто научных приемов. Прежде, например, слова «я ничего не понимаю» означали только глупость произносившего их; теперь же приносят великую честь. Стоит лишь произнести с открытым видом и с гордостью: «Я не понимаю религии, я ничего не понимаю в России, я ровно ничего не понимаю в искусстве»(7) — и вы тотчас же ставите себя на отменную высоту. И это особенно выгодно, если вы в самом деле ничего не понимаете.
Но этот упрощенный прием ничего не доказывает. В сущности, у нас каждый подозревает другого в глупости безо всякой задумчивости и безо всякого обратного вопроса на себя: «Да уж не я ли это глуп в самом деле?» Положение вседовольное, и, однако же, никто не доволен им, а все сердятся. Да и задумчивость в наше время почти невозможна: дорого стоит. Правда, покупают готовые идеи. Они продаются везде, даже даром; но даром-то еще дороже обходятся, и это уже начинают предчувствовать. В результате никакой выгоды и по-прежнему беспорядок.
Пожалуй, мы тот же Китай, но только без его порядка. Мы едва лишь начинаем то, что в Китае уже оканчивается. Несомненно придем к тому же концу, но когда? Чтобы принять тысячу томов церемоний, с тем чтобы уже окончательно выиграть право ни о чем не задумываться, — нам надо прожить по крайней мере еще тысячелетие задумчивости. И что же — никто не хочет ускорить срок, потому что никто не хочет задумываться.
Правда и то: если никто не хочет задумываться, то, казалось бы, тем легче русскому литератору. Да, легче действительно; и горе тому литератору и издателю, который в наше время задумывается. Еще горше тому, кто сам захотел бы учиться и понимать; но еще горше тому, который объявит об этом искренно; а если заявит, что уже капельку понял и желает высказать свою мысль, то немедленно всеми оставляется. Ему остается лишь подыскать какого-нибудь одного подходящего человечка, или даже нанять его, и только с ним одним и разговаривать; может быть, для него одного и журнал издавать. Положение омерзительное, ибо это всё равно, что говорить самому с собой и издавать журнал для собственного удовольствия. Я сильно подозреваю, что «Гражданину» еще долго придется говорить самому с собой(8) для собственного удовольствия. Взять уж то, что по медицине разговор с собой обозначает предрасположение к помешательству. «Гражданин» должен непременно говорить с гражданами, и вот в том вся беда его!
Итак, вот к какому изданию я приобщил себя. Положение мое в высшей степени неопределенное. Но буду и я говорить сам с собой и для собственного удовольствия, в форме этого дневника, а там что бы ни вышло. Об чем говорить? Обо всем, что поразит меня или заставит задуматься. Если же я найду читателя и, Боже сохрани, оппонента, то понимаю, что надо уметь разговаривать и знать с кем и как говорить. Этому постараюсь выучиться, потому что у нас это всего труднее, то есть в литературе. К тому же и оппоненты бывают различные: не со всяким можно начать разговор. Расскажу одну басню, которую слышал на днях. Говорят, что басня древняя, чуть не индийского происхождения, что весьма утешительно.
Однажды свинья поспорила со львом и вызвала его на дуэль. Воротись домой, одумалась и струсила. Собралось всё стадо, подумали и решили так:
— Видишь, свинья, тут у нас поблизости есть одна яма; поди вываляйся в ней хорошенько и явись так на место. Увидишь.
Свинья так и сделала. Лев пришел, понюхал, поморщился и пошел прочь. Долго еще потом свинья хвалилась, что лев струсил и убежал с поля битвы.
Вот басня. Конечно, львов у нас нет, — не по климату, да и слишком величественно. Но поставьте вместо льва порядочного человека, каким каждый обязан быть, и нравоучение выйдет то же самое.
Кстати, расскажу еще присказку.
Однажды, разговаривая с покойным Герценом, я очень хвалил ему одно его сочинение — «С того берега»(9). Об этой книге, к величайшему моему удовольствию, с похвалой отнесся в Михаил Петрович Погодин в своей превосходной и любопытнейшей статье(10) о свидании его за границей с Герценом. Эта книга написана в форме разговора двух лиц, Герцена и его оппонента.
— И мне особенно нравится, — заметил я между прочим, — что ваш оппонент тоже очень умен. Согласитесь, что он вас во многих случаях ставит к стене.(11)
— Да ведь в том-то и вся штука, — засмеялся Герцен. — Я вам расскажу анекдот. Раз, когда я был в Петербурге, затащил меня к себе Белинский и усадил слушать свою статью, которую горячо писал: «Разговор между господином А. и господином Б.». (Вошла в собрание его сочинений). В этой статье господин А., то есть, разумеется, сам Белинский, выставлен очень умным, а господин Б., его оппонент, поплоше. Когда он кончил, то с лихорадочным ожиданием спросил меня:
— Ну что, как ты думаешь?
— Да хорошо-то, хорошо, и видно, что ты очень умен, но только охота тебе была с таким дураком свое время терять.
Белинский бросился на диван, лицом в подушку, и закричал, смеясь, что есть мочи:
— Зарезал! Зарезал!(12)
(1) Двадцатого декабря — и что я редактор «Гражданина». — См. вступительную статью, С. 277.
(2) …читал статью «Московских ведомостей» о бракосочетании китайского императора — в двухстах томах церемоний. — Перепечатанная из «Daily News» корреспонденция «Бракосочетание китайского императора» была опубликована в «Московских ведомостях» от 13 декабря 1872 г. В ней рассказывалось о церемонии бракосочетания китайского императора Тун-чжи (1862–1875), происходившей 16 октября 1872 г. Пекинский корреспондент «Daily News» отмечал: «Всё, что он (китайский император. — Ред.) делает, и всё, что происходит вокруг него, строго определено в книге церемоний. Всякое событие его жизни, от рождения и до смерти, предусмотрено в этой книге, которая, как говорят, состоит из 200 томов» (Моск. ведомости. 1872. 13 дек. № 315. С. 3).
(4) …я бы тотчас перестал печатать «Бисмарка»… — Речь идет о романе В. П. Мещерского «Один из наших Бисмарков», печатание которого началось в «Гражданине» в 1872 г. (№ 9–28) и продолжалось в 1873 г. (№ 1, 3, 7, 11, 17, 19, 20). Отмечая успех у части тогдашней публики беллетристических произведений В. П. Мещерского, Достоевский говорил, как вспоминает M. А. Александров: «Теперь он пока в моде <…> Продержится еще лет пять, шесть, а там и забудут его…» (Ф. M. Достоевский в воспоминаниях современников. M., 1964. T. 2. С. 250).
(5) …в «Московских ведомостях» передовые статьи — принадлежат известному перу. — Автором передовых статей в «Московских ведомостях» был, как правило, их редактор-издатель M. H. Катков, с которым Достоевский вел постоянную полемику во «Времени» и «Эпохе».
(6) В «Голосе» они пишутся… — В заметке «Юбилей А. А. Краевского и его газеты „Голос“» (Гражданин. 8 янв. № 2. С. 53) высмеивалась пространность передовых статей «Голоса», автором которых был назван Г. К. Градовский, редактировавший в 1872 г. «Гражданин».
(7) «Я не понимаю религии, я ничего не понимаю в России, я ровно ничего не понимаю в искусстве»… — Иронический намек на слова Гоголя, который в «Выбранных местах из переписки с друзьями» писал: «Вы понадеялись, что я знаю Россию, как пять моих пальцев, а я в ней ровно не знаю ничего» (Гоголь H. В. Полн. собр. соч. M., 1952. T. 8. С. 311).
(8) …«Гражданину» еще долго придется говорить самому с собой… — Достоевский не ошибся: количество подписчиков «Гражданина» не превышало двух тысяч. Высказанное здесь опасение не раз обыгрывалось впоследствии в полемических статьях, направленных против «Гражданина». Так, в частности, H. К. Михайловский писал о редакционной деятельности Достоевского в «Гражданине»: «…что сделает из „Гражданина“ г‑н Достоевский и сделает ли что-нибудь? Теперь, кажется, можно уже ответить на этот вопроС. Г‑н Достоевский из „Гражданина“ ничего не сделает, ничего или почти ничего. Правда, шутовской характер органа русских людей, стоящих вне всякой партии, постепенно ослабевает под влиянием, надо думать, нового редактора. Но бог весть, к добру ли это: шутовство именно и составляло до сих пор цвет „Гражданина“, и, лишаясь его, „Гражданин“ обесцвечивается» (Отеч. зап. 1873. № 2. С. 315).
(9) …разговаривая с покойным Герценом — «С того берега». — А. И. Герцен умер в Париже 9 (21) января 1870 г. Здесь речь идет, очевидно, о свидании Достоевского с Герценом в июле 1862 г. в Лондоне. В письме к H. П. Огареву от 5 (17) июля 1862 г. Герцен писал: «Вчера был Достоевский — он наивный, не совсем ясный, но очень милый человек. Верит с энтузиазмом в русский народ». Книга Герцена «С того берега» (1847–1850) хранилась в библиотеке Достоевского.
(10) Об этой книге — Погодин в своей превосходной и любопытнейшей статье… — Речь идет о статье M. П. Погодина «А. И. Герцен», опубликованной в журнале «Заря» (1870. № 2. С. 75–95), в состав которой вошли и напечатанные ранее воспоминания Погодина о его встрече с Герценом в Монтре («Отрывок из дорожных записок 1865 года», впервые: «Русский». 1867. 10 апр. № 9–10). Погодин но называет здесь книгу «С того берега». О положительном отношении к ней Погодина Достоевский, вероятно, заключил из общей высокой оценки, которую тот дал произведениям Герцена, написанным после эмиграции из России в январе 1847 г.
(11) Эта книга написана в форме разговора двух лиц, Герцена и его оппонента — он вас во многих случаях ставит к стене. — Достоевский верно уловил здесь особенность замысла книги Герцена. В одной из глав «Былого и дум» Герцен писал, рассказывая о глубоком нравственном и идейном кризисе, который он переживал после французской революции 1848 г.: «Наскучив бесплодными спорами, я схватился за перо и сам в себе, с каким-то внутренним озлоблением, убивал прежние упованья и надежды <…> Моя логическая исповедь, история недуга, через который пробивалась оскорбленная мысль, осталась в ряде статей, составивших „С того берега“. Я в себе преследовал ими последние идолы, я иронией мстил им за боль и обман; я не над ближним издевался, а над самим собой» (Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. M., 1956. T. 10. С. 226, 233). О взаимной обусловленности художественной (диалогической) формы книги Герцена и ее содержания см.: Гинзбург Л. Я. «С того берега» Герцена (Проблематика и построение) // Изв. АН СССР. Отд. лит-ры и яз. 1962. T. 21, вып. 2. С. 115.
(12) …Белинский и усадил слушать свою статью — Зарезал! Зарезал! — Этот же эпизод Герцен рассказал в «Былом и думах» (ч. II, гл. XVI). «Разговор между господином А. и господином Б.» — статья Белинского «Русская литература в 1841 году», написанная «в форме <…> разговора между двумя лицами — А. и В.», была напечатана в «Отечественных записках» (1842. № 1). По первоначальному замыслу Достоевского, анекдот Герцена об указанной статье Белинского должен был рассказывать, предаваясь литературным воспоминаниям, «идеальный западник» в «Бесах».
Комментировать