1909 год
9 августа, в день св. Апостола Матфия, мы прибыли на место. Нам отвели большую комнату в мезонине общежития. При этой комнате была еще одна небольшая, куда мы поместили все свои вещи. Мария же поступила в число сестер под именем Марии Ш. Сестер уже набралось человек, кажется, тридцать.
Матушка встретила нас радостно, такая светлая, как Ангел Божий. Она очень полюбила мою мать.
Мы начали все устраивать к открытию больницы, вместе с ней обдумывали и распределяли все до мелочей. Сделали небольшую пристройку к часовне для заразного отделения, с двумя выходами, — на случай, если будет сразу две инфекции. К этому времени сюда был прислан с Афона большой образ (больше аршина) св. великомученика и целителя Пантелеймона, на кипарисной доске. С каким торжеством, еще с вокзала, встречали драгоценную святыню! Образ поместили в больнице. Перед ним молились утром и вечером и прикладывали детей, которые с большой любовью целовали его.
Перед каждым приемом больных в амбулатории дежурная сестра прочитывала молитву о болящих, в это время все мы, начинающие прием, молились вместе с пришедшими и после этого уже начинали принимать.
Матушка во всем была первая, она так много работала; я часто замечала, что у нее на спине платье было мокро от пота. Она бралась за все, даже за самую черную работу, и делала все очень хорошо. Когда ей приходилось делать наркоз, то я твердо полагалась на ее внимательность и тщательность и была вполне спокойна. Лицо матушки всегда было сияющее, мы во всем сходились во мнениях.
Приезжал ее брат, и так как нам приходилось много разговаривать (во время его пребывания мы часто с матушкой ходили в дом на ужин, чтобы побыть вместе с братом), то мы хорошо узнали друг друга и во многом очень близко сошлись. Он был этим очень доволен и говорил, видя сестру такой сияющей, довольной: «А Марья рта не закрывает от постоянной улыбки».
Матушка умела повлиять на сестер своей необыкновенной кротостью; все так смиренно вели себя и старательно исполняли свое дело. Своей церкви у общины еще не было, матушка предполагала построить, а пока сестры ходили в приходской храм, находящийся около самого дома (надо было только сад пройти, что составляло не более восьми минут). В храме читали и пели сестры и сама матушка. Мне нравилось, когда она сама канонаршила[85]. Служба была несколько раз в неделю. Сестры по примеру и наставлению матушки очень хорошо ухаживали за больными детьми. Привезут ребенка (иногда очень издалека, так как община быстро прославилась): он страшно капризный, изболевший, к нему подступиться-то, кажется, невозможно, как и сама мать рассказывает. Но родители уедут, начнет ухаживать сестра, и через несколько дней из такого, казалось, неисправимого ребенка получается тихий и послушный. Он отвечает на все вопросы, поворачивается, как ему скажешь, а это так важно, потому что детей большей частью привозят с костным туберкулезом: надо наложить корсет (в случае горбика) или неподвижную повязку или сделать вытяжение, а для всего этого ребенок должен быть спокоен, послушен.
По нашим правилам родителям дозволялось посмотреть на своего ребенка только один раз в неделю, и то на несколько минут. Несмотря на такие строгости, народ проникся столь большим доверием, что соглашались на все, лишь бы только приняли ребенка, и привозили часто из очень отдаленных мест.
Мы с матушкой не могли нарадоваться на свою больницу и на сестер. Иногда матушка ослабевала и даже как-то слегла, тогда я за ней ухаживала. Она была этим довольна и говорила, что она меньше стесняется меня, ей легче мне сказать о своих нуждах.
А когда на Рождество управляющий, по приказанию хозяина (т.е. брата матушкиного), устраивал, как всегда, елку для крестьян с. Новоспасского, то матушка отпустила сестер на елку и сказала мне: «Как ты думаешь, Саша, не остаться ли нам с тобой в больнице дежурить у детей, а их всех отпустить?»
Я была рада такому предложению, и мы остались. Приехавшую с нами сестру Марию Ш. я обучила аптекарскому делу, и она у нас заведовала аптекой, а мамочка моя тоже помогала нам, делала порошки. Но она в течение зимы несколько раз болела, так что и великие праздники приходилось ей лежать в постели, и тогда мы с певчими после службы приходили к ней и приносили святую икону и святой елей.
Но недолго продолжалась наша единодушная радостная служба. Окончилась зима, настала весна, когда уже предполагалось закрытие больницы на летние месяцы. Оставляли только тех детей, которым нельзя уезжать: либо им следовало лежать неподвижно, или они требовали за собой трудного ухода, что при домашней обстановке невозможно. Для таких была устроена большая терраса и висячие постели на воздухе.
Мать моя чувствовала себя слабой и боялась, что, живя так далеко от брата, не увидит его перед смертью. Она сказала мне, что как ни жалко оставлять общину, но она чувствует, что нужно быть ближе к брату и пора готовиться к смерти. Мы вынуждены будем уехать отсюда. Уже наступила весна, и, как ни горько, пришлось сказать об этом и матушке. Ее это страшно огорчило, она почувствовала себя нехорошо и сказала мне: «Ты знаешь, я чувствую себя как бы избитой, у меня все тело болит». О том, как нам с матерью было тяжело, и выразить не могу. Но пришлось расстаться. Мы обещали друг другу писать. Матушка уезжала на отдых к своему другу — монахине Нине, а сюда ждали приезда монахини Иоанны Мансуровой, которая заведовала скитом около Риги. Она была слаба, и ей было назначено кумысное лечение, которым она могла бы здесь пользоваться. Матушка позаботилась об этом.
[85] Канонарх — одно из лиц клира: его обязанностью является предначинание некоторых церковных песнопений. Он должен возглашать во всеуслышание, что будет петься и на какой глас; затем он провозглашает хору каждую певческую строку песнопения, которая затем повторяется хором. Голос канонарха должен быть сильным, произношение отчетливым и ясным. Пение с канонархом сохранилось в основном в монастырях.
Комментировать