Добавить в Избранное
Отношение к фигуре Льва Николаевича Толстого и всему творчеству великого гения как нельзя лучше определяется словом «хрестоматийность», настолько традиционным стало восприятие его героев, настолько привычна трактовка его произведений. Противоречия, отмечаемые во взглядах писателя, никак не затрагивают устоявшейся характеристики персонажей.
Не меняется положение и в работах исследователей, не относящихся к советской ветви литературоведения. Но можно ли считать общепринятые истины по-настоящему доказуемыми? И признавая героиню эпопеи «Война и мир» Наташу Ростову идеалом Толстого, воспринимать этот образ как соответствующей народному идеалу и народному православному мировидению? Попытаемся осмыслить образ героини, обратившись к анализу отрывка из романа-эпопеи «Война и мир», 17–18 глав части первой третьего тома (эпизод посещения Наташей церкви).
И.А. Есаулов в работе «Категория соборности в русской литературе» указывает на то, что особый, «православный контекст» «одного из вершинных для русской литературы произведений», романа «Война и мир», литературоведением «не только не описан, но и… даже не обозначен» [1; 83]. Автором отмечается «особая значимость для этого романа мотива молитвы» [1; 97]. В частности, ссылаясь на исследование С.Г. Бочарова «“Война и мир” Л.Н. Толстого» (М., 1978) и уточняя позицию, изложенную в нем, Есаулов пишет, что в «соборной молитве, в которой участвует Наташа Ростова, происходит как раз то сопряжение небесного и земного (выделено автором), то соборное единение в единой молитве, которое так характерно для православного богослужения, во многом определяющего и строй православной ментальности» [1; 97]. Причем подтверждением истинности подобного вывода для автора «Категории соборности…» (и не только для него) являются чувства героини («Напомним, что чувствует (выделено автором) Наташа всегда верно» [1; 105], – говорится в тексте со ссылкой на труд Хализева В.Е., Кормилова С.И. «Роман Л.Н. Толстого “Война и мир”» (М., 1983)). Не смущает литературоведа и то, что говение героини, ее покаянное настроение рассматривается в тексте как лекарство: «Графиня, надеявшаяся, что “молитва поможет ей (Наташе) больше лекарств”, оказывается права» [1; 105]. Думается, уточнение, что «…покаяние (выделено автором) героини… происходило в соответствии с православным годовым циклом» [1; 105] ничего не проясняет в поведении и в оценке нами этого образа.
Более детальное исследование мировоззренческих взглядов Льва Николаевича, в частности, вероисповедального аспекта творчества писателя, содержится в труде М.М. Дунаева «Вера в горниле сомнений». Характеризуя рассказ Толстого «Три смерти», Дунаев говорит о том, что на примере образа мужика писатель показывает «религию природы»: «смерть мужика спокойна именно потому, что он не христианин. Мир природы, мир животного, есть для Толстого мир счастья, красоты (земной, чувственной) и гармонии» [2]. Такой же жизнью живет семья Ростовых: она (эта семья) погружена «в стихию душевно-эмоциональную», что, «чуждых рационального расчета, имеющих малое понятие о рассудочных основах жизни» [2], противопоставляет Ростовых цивилизации, но, как нам представляется, никоим образом не свидетельствует об их религиозности.
«Малоцерковная» вера Платона Каратаева, как верно отмечает исследователь, для Толстого есть несомненное достоинство героя: «в том – естественность, натуральность мирочувствия на уровне мужика (выделено автором)» [2]. Наташа же, причастная «уровню мужика, уровню народа (выделено автором)», «изначально отдается бессознательному следованию стоящим над нею законам, не снисходя до размышлений о своем месте в жизни по отношению к этим законам» [2], а «знаменитая сцена у дядюшки должна восприниматься как знаковый, символический образ, раскрывающий натуральное бытие Наташи (выделено автором)» [2]. И в этом вновь – следование «религии природы». Потому не совсем ясными представляются слова Дунаева о том, что противоречие между естественным состоянием героини и непринятием ею отношений с Анатолем Курагиным снимается тем, что Наташу «спасает заложенная в ее натуре тяга к духовной жизни», так как не совсем ясна в данном случае природа этой духовности. Ведь сам исследователь, сравнивая натуры Марьи Болконской и Наташи, отмечает, что последнюю отличает скорее душевность, а не духовность, то есть, иными словами, существо Наташи ограничено земным пониманием добра. Однако эпизод говения героини рассматривается в работе в контексте истинной православности: «Наташа решается говеть – радостно. Она идет в храм и молится, искренне отдавая себя новому для нее духовному переживанию.
Смирение, с которым сопряжена молитва Наташи, является отличительным признаком ее молитвы» [2]. И далее: «В русской (и в мировой) литературе это едва ли не самое совершенное описание внутреннего состояния человека, стоящего на молитве» [2]. При этом остается без пояснения тот факт, что Наташа молится, «искренне отдавая себя новому для нее духовному переживанию (выделено нами)» [2] (сравним у Толстого: «новое для Наташи чувствосмирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она, в этот непривычный час утра, глядя на черный лик Божией Матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их» [3; 54]).
Между тем, очевидно, что в тексте толстовского романа, во всяком случае, в эпизодах, касающихся характеристики Наташи и изображения традиций жизни семьи Ростовых, мы не увидим той естественной сопричастности православной жизни (по сути, православной народной жизни), которая в романе А.С. Пушкина выражена всего лишь одной строкой («Два раза в год они говели…»). Говоря о творчестве И.С. Шмелёва, в произведениях которого молитва и молитвенное состояние героев является неотъемлемой частью эстетической реальности, С.В. Толстошей отмечает «осмысленную духовную жизнеустойчивость» [4; 368] героев шмелёвской прозы, именно то, что отнюдь не наблюдается у героев Толстого.
Вся семья Ростовых, несущая в себе представление о семейном идеале в понимании Толстого, под говением понимает «отслушать на дому три службы». К самой Наташе желание говеть приходит «в конце Петровского поста», то есть само начало поста для героини, мучительно переживающей свой проступок, прошло незамеченным.
Подготовиться к таинствам Православной Церкви Наташа решается не по собственному духовному разумению и не по совету духовника, (о существовании такового в тексте даже не упоминается), а по предложению «отрадненской соседки».
Отходом от православных русских традиций героини является и ее «поиск» прихода, который соответствовал бы важности и исключительности переживаемого ею момента: «По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни» [3; 54].
Принятое Наташей решение готовиться к покаянию и причастию (Покаяние – (от греч. метанойа) – перемена мышления, изменение взгляда на мир. Русское воззрение на это понятие более глубоко и конкретно, оно основывается на исконном значении корня — кай - в славянском языке. «Слово каять изначально понималось так – назначать цену, выкуп за грех. Вот почему окаянный – это человек, который обязан искупить грех, а покаянный – это тот, кто уже платит цену за свое преступление. Неприкаянный же человек – это не искупивший своей вины, не пришедший к покаянию» [5].) – не более чем «занятие», долженствующее отвлечь ее от переживаний, игра («…счастье приобщиться (чувству «чистой жизни и счастья») или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей (Наташе) Аграфена Ивановна»). Отсюда – продуманно «самое дурное… платье» и «старенькая мантилья».
Оставить комментарий