<span class=bg_bpub_book_author>Борис Раушенбах</span> <br>Постскриптум

Борис Раушенбах
Постскриптум - Глава 6

(15 голосов3.7 из 5)

Оглавление

Глава 6

В 1961 году мы переехали в новую трехкомнатную квартиру в район бывшей ВДНХ, где живем и сейчас с Верой Михайловной, а переезжали туда вчетвером, с дочерьми, которые тогда учились в школе. Вера Михайловна стала зам. директора по научной части Исторического музея, я продолжая работать на космос, «ответвляться», преподавать на физтехе. Оба мы были плотно загружены на работе, но всегда находили время для дочерей. Я уже упоминая, что только ради них научился кататься на коньках, на протяжении многих лет делал два фотоальбома от самых первых дней детства до совершеннолетия дочерей, несмотря на их возражения; мы дали девочкам возможность заниматься музыкой, купили пианино и поняли, что худшего наказания для них нет. Надо сказать, что у меня самые страшные, мучительные воспоминания детства связаны с игрой на пианино. Но тогда не было ни радиол, ни проигрывателей, ни магнитофонов, и чтобы потанцевать, полагалось, когда придут гости, сесть за пианино и обеспечить музыку. Это входило в систему воспитания, образования. До сих пор помню, как я выстукиваю на пианино гаммы, упражнения Ганона для рук: пик-пик-пик-пик… Усердно пытались привить мне любовь к музыкальный занятиям, слух у меня был, терпения не хватало. Научился, правда, играть не только из «Детского альбома» Чайковского, но даже что-то более серьезное. Однако сейчас сесть за фортепьяно и что-нибудь сыграть — да упаси Боже! Столько отвращения это вызывало у меня когда-то…

Поэтому мы решили не мучить детей, а чтобы они чувствовали и понимали музыку, покупали абонементы на детские концерты в консерваторию, где показывали историю развития музыки, начиная с деревянных ложек, и я регулярно, каждое воскресенье, несколько лет подряд ходил туда со своими девочками. Так как у нас дома уже был проигрыватель, то мы устраивали музыкальные вечера: ставили какую-то одну, определенную пластинку, а потом что-нибудь другое, полегче. В следующий раз опять ставили ту же самую пластинку, а к ней опять что-нибудь другое. И в третий раз так же. Пока у них в голове все это прочно не укладывалось и они не начинали понимать, что такое, к примеру, «Полет валькирий», чувствовать настроение музыки, ее подтекст. До сих пор у наших дочерей сохранилась любовь к классической музыке, хотя учиться играть по своей воле они не захотели, а мы их и не неволили, главное, что они любят и понимают музыку, что эта часть души у них заполнена.

Приглашали мы к ним и учительницу немецкого языка, но девчонки так безобразно себя вели во время уроков, что языка толком не выучили; мне было в то время не до того, тем более что учить чему-то родственников невозможно. Я пытался в свое время образовать сестру — безуспешно, потом Веру Михайловну — ни-че-го не вышло из этого дела, с детьми было легче, однако тоже не пошло, потому что языком надо заниматься или все время, или вообще не заниматься.

Моя внучка, Кнопка, с которой я ездил в Баварию, сейчас не только говорит по-немецки свободно, она говорит отменно. По-настоящему ее зовут Вера, у нас три Веры: жена, дочь и внучка, я так решил, чтобы не нужно было запоминать новые имена — шучу, конечно. Все Веры, кроме Оксаны. И внук Боря, Борис Сергеевич. Мне бы хотелось, конечно, чтобы он тоже, как я, был Борис Викторович.

Насчет «Викторович» вспоминаю свой юбилей, пятидесятилетие, которое отмечалось довольно-таки широко. Остроумцы из отдела науки «Комсомольской правды», молодые и озорные Ярослав Голованов, Владимир Губарев, Дмитрий Биленкин и Леонид Репин, выпустили специальный листок, где сообщалось, что композитор Тихон Хренников дал интервью корреспонденту, сказав, что после запуска космонавта-50, то есть меня, советские композиторы ничего путного сочинить не смогли, но приняли решение переименовать оперу «Борис Годунов» в «Борис Викторович Годунов». Такой вот розыгрыш, выдумка Ярослава Голованова и компании. Набрали они подобных шуток на целую стандартную газетную полосу и печатали ее в типографии «Правды», где выходило тогда множество газет. Эту полосу они тиснули по законам Главлита — количеством не более десяти экземпляров, в таком случае виза Главлита не требовалась. Но в это время в типографии находился работник какой-то другой газеты, увидел набор — в космос запущен очередной космонавт — и, конечно же, стал разузнавать, какой космонавт и почему его газета ничего об этом не знает! С трудом удалось отвлечь его внимание, чтобы скрыть мой шуточный «запуск». Кроме того, Голованов и компания поехали к Левитану, и тот своим «левитанским» голосом прочитал им на магнитофон сообщение о полете космонавта-50 так же, как сообщал о полетах Гагарина и других космонавтов. Так что розыгрыш они организовали с большим размахом.

Приведу несколько шуточных пародий, сочиненных «головановцами» для этой полосы — я по сей день храню ее как зеницу ока, и до сих пор ее остроумное содержание вызывает неудержимый хохот, а уж в день моего пятидесятилетия все застолье изнемогало от смеха, когда зачитывались вслух такие вот перлы:

Памятная беседа

Мыс Пицунда: Товарищ Раушенбах, здравствуйте, рад слышать Ваш бодрый голос.

Раушенбах: Спасибо, спасибо.

Мыс Пицунда: А Вы как меня слышите? Я вот замечательно Вас слышу и радуюсь этому.

Раушенбах: Спасибо, большое спасибо.

Мыс Пицунда: Вот когда Вы так говорите, мне особенно приятно знать, что Вы вернулись целым и невредимым.

Раушенбах: Спасибо, огромное спасибо.

Мыс Пицунда: Мы гордимся Вами. Вы как Икар, то есть, я хотел сказать, как Дедал, залетели сейчас очень высоко, и это нас радует.

Раушенбах: Спасибо от души.

Мыс Пицунда: Приятно знать, что Вы не обломали ни рук, ни ног и даже шею себе до сих пор не свернули.

Раушенбах: Большое спасибо.

Мыс Пицунда: Ну ничего, впереди еще Москва. Встретим Вас, как родного. Закажем ужин в ресторане «Звездный»…

Раушенбах: Спасибо (плачет от умиления в телефонную трубку).

А вот еще один розыгрыш — «Воробей на орбите»: «Мы, журналисты, которым выпало счастье провожать в космос Бориса Викторовича Раушенбаха, вовсе не ложились спать накануне старта. Всю ночь пробродили вокруг уютного домика, где спал космонавт-50.

Утром нам повезло: Борис Викторович, ладный, какой-то весь удивительно подтянутый, вышел из домика до ветру. Мы окружили космонавта.

— Здравствуйте, товарищи, — он приветливо замахал руками. — Ну, как спалось?

— Замечательно! — радостно закричали мы. Борис Викторович улыбнулся своей лучистой “гагаринской” улыбкой. Вместе прошли мы несколько шагов до уютного дощатого “скворечника”. Через пять минут помолодевший, весь какой-то удивительно бодрый Раушенбах снова вышел к нам.

— Трудно вам работать, товарищи, — улыбнулся он.

— Трудно, трудно! — радостно закричали мы. Но в это время появился Николай Петрович Каманин и прервал нашу беседу.

Борису Викторовичу надо отдохнуть после сна, — сказал Каманин, — ведь скоро старт…

— …я — воробей, я — воробей, к старту готов, — раздается в репродукторе спокойный голое Раушенбаха. Как это замечательно: вслед за “ястребом”, “соколом”, “чайкой” уходит сегодня в космос наш простой советский “воробей”!

И вот старт. Описать его нельзя. Грохот и дым застлал глаза и уши. Ракета взмывает в голубизну неба.

— Ой, ой, ой, как хорошо! — слышим веселый голое Бориса Викторовича.

Раушенбах на орбите! Обнимаемся, целуемся, очень хочется водки, но некогда, срочно надо писать репортаж в газету…»

Надо сказать, сочиняя эту пародийную полосу, ребята из «Комсомолки» не щадили и себя, безжалостно высмеивая тогдашний стиль газетных репортажей и «откликов на события»…

Я‑то вообще не хотел праздновать свое пятидесятилетие, оно и не отмечалось, официально не отмечалось, поскольку я заявил, что не приду. Тогда ведь как было: на предприятии созывалась масса народа, делался доклад о жизни и деятельности виновника торжества, все совали ему адреса и произносили высокие слова. Я категорически отказался от подобного чествования, и когда все поняли, что это искренне, то утихли. Но чтобы не посчитали, что я увильнул, повторил: на чествование не приду, а банкет устрою, желающих напою, я не скупердяй. Думаю, это всех утешило. Банкет удался, прошел хорошо и весело, всем понравилось, правда, мы оттуда вернулись голодные, хотя стол ломился от еды, — столько хохотали и болтали, что есть было невозможно.

На нормальные юбилеи приглашается начальство, все его замы, руководители основных отделов. Я сказал: «Пошли вы к черту, приглашу только прямых начальников, то есть Королева и его заместителя — но только одного заместителя, он мой прямой начальник, — зато приглашаю всех, с кем связан по работе, вплоть до механика, до рядового рабочего, всех по вертикали». И обид никаких не было, потому что все увидели — у меня другой принцип приглашения.

На улице перед рестораном стояла толпа, потому что разнесся слух о приезде космонавтов, и хотя ресторан был закрыт, мы его полностью, как говорится, откупили, толпа все равно не расходилась, а из вестибюля доносился голос Левитана! И любопытных уже нельзя было разуверить в приезде космонавтов, тем более что один космонавт действительно присутствовал, Алексей Елисеев. Приглашенных встречал плакат — список слов и словосочетаний, запрещенных к употреблению. К примеру, «высокоталантливый», «выдающийся», «уникальный», «замечательный», а особенно выражение «в то время как вся страна…»

Стол «держал», как выражаются на Востоке, тамада Марк Галлай; он очень остроумно избегал запрещенных терминов, находил эвфемизмы, которые вызывали общий хохот. До сих пор жалею, что не пригласил туда дочерей, а они просились. Мне казалось, что для них слишком позднее время, считал их чересчур юными для такого праздника взрослых, и зря: им бы интересно было посмотреть, подобные зрелища не повторяются.

Мое шестидесятилетие мы отмечали дома, это уже как-то не праздновалось, а семидесятилетие тем более. Восьмидесятилетие мы отметили в физтехе, на кафедре теоретической механики, в маленькой комнатке. Перечисляю юбилеи, не упоминая о домашних торжествах, которые происходят каждый год, как и во всякой нормальной семье.

Окончив школу, дочери поступали в высшие учебные заведения. Оксана всегда знала, что она хочет, поэтому, когда Вера Михайловна «копала» в Подмосковье, ездила в экспедиции и брала дочерей с собой, после рабочего дня Оксана усаживалась под березкой и учила физику — она решила поступать на физтех, поступила, окончила с «красным» дипломом, сейчас работает в области медицинской статистики, кандидат физико-математических наук, — а Вера вместе со студентами играла в волейбол или в другие спортивные игры. С Верой вообще оказалось труднее. Она увлекалась спортом, баскетболом, ей было все равно, где дальше учиться, и она решила поступать в МАИ только потому, что институт славился хорошей баскетбольной командой. Мы не перечили — иди в МАИ. Дочь считала, что спортсменам, особенно баскетболистам, при поступлении будут сделаны послабления, она легко поступит, даже если недоберет нужных баллов. Конечно, мы ее предупреждали — не слушай этих разговоров, но в таком возрасте всегда прислушиваются к совету подружки, а не родителей. Короче говоря, она сдала экзамены и недобрала полбалла. И как раз тогда вышло распоряжение не очень-то нянчиться со спортсменами, ей предложили вместо дневного отделения, на которое она не попадала, идти на вечернее, Вера страшно оскорбилась: как это так, фыр-фыр-фыр, тогда я совсем не пойду. Явилась домой и сообщила: я не прошла. Ну, не прошла, значит, не прошла. Вера Михайловна предвидела такой финал и просила директора Исторического музея зарезервировать для нее единицу уборщицы. Мы сказали дочери: «Иди и работай уборщицей». — «Да, но у вас же все знакомые в МАИ! Разве вы с мамой не можете нажать, чтобы меня приняли на дневное?» — «Нет, мы этого делать не будем». Ей ничего не оставалось, как пойти работать уборщицей в филиал Исторического музея в Боярку, где беломраморные полы, поэтому всегда страшная грязь, нет водопровода, горячей воды… И Вера ходила на работу каждый день — к великому возмущению всех наших знакомых, которые считали нас с Верой Михайловной за негодяев и безобразных родителей, не думающих о детях. Но у меня есть железное воспитательное правило: ничего не делать за детей. Ни-че-го! Потому что если я им буду помогать, когда им по семнадцать лет, пробивать им дорогу своим «тяжелый весом», их, конечно, всюду взяли бы сразу, а дальше — жизнь, когда меня не будет. Поэтому Вера вставала в пять утра, к шести приходила в музей, мыла полы, а к моменту появления сотрудников и посетителей музея уезжала домой, готовилась к экзаменам. Она была тогда очень хорошенькой, впоследствии даже стала «королевой красоты» на факультете, и мы с моей супругой решили, что если такая привлекательная девочка поступит куда-то лаборанткой, то появятся ухажеры, она будет бегать на свидания и забросит занятия. А за уборщицей не ухаживают: когда она моет полы, молодые люди еще спят, а к их приходу она уже удаляется домой, громыхая ведрами. Зато полы она научилась мыть великолепно, ни ее мама, ни сестра так не умеют, у Веры это получается мгновенно — берет тряпки, раз-раз и через секунду уже все вымыто.

Я считаю, что это не жестокость, а разумное отношение к детям, без сюсюканья, такая установка, она и меня сейчас касается, когда я «расхаживаю» свою ногу: меня никто не любит, меня никто не жалеет, я все должен делать сам. Любовь к детям проявлялась не в беспрерывной опеке, а в том, что мы брали их с собой в интересные поездки, вместе на машине путешествовали по стране, занимались спортом, ходили в концерты.

Надо сказать, что обе девочки прекрасно учились в школе, я бы сказал так: Оксана блестяще, Вера хорошо. Дружили, у них там образовалась постоянная четверка, всегда вместе, не разбегались по разный мелким группкам и до сих пор сохранили большую привязанность друг к другу. Жили дочери в одной комнате, у каждой — свой письменный стол, два диванчика, на которых они спали. Случалось, что и вздорили, характеры, как я уже упоминая, у них очень разные: Оксана спокойная, в меня, Вера порывистая, в Веру Михайловну. Когда они были маленькими, то мы порой слышали — какая-то возня, драка, что такое? И раздается спокойный голое Оксаны: «Не вмешивайтесь в наши международные отношения…»

Через год после неудачи с МАИ Вера поумнела, подготовилась и легко поступила в университет, на биофак — мы даже не знали, где там вход, действительно никогда не вмешивались в их дела. Окончила биофак, работает в университете, преподает.

Оксана вышла замуж первая, за своего сокурсника, физтеховского студента, к сожалению, их брак распался — опыт показывает, что прочен второй брак. От второго брака у нее родилась дочь, которую мы и зовем Кнопкой. Верочка вышла замуж позднее, ее муж окончил мехмат, они прожили двенадцать лет, вовремя не завели детей и расстались в общем-то по глупости, по-моему, это не пошло на пользу ни ему, ни ей. Он безумно любил детей и носился с нашей Кнопкой, как будто это была его собственная дочь, а теперь у него есть свой сын. Вера же не стала больше выходить замуж, родила ребенка от своего друга, он и в метрике Бори записан как отец, бывает у них регулярно, гуляет с сыном, тот зовет его папой — такая вот современная дурацкая ситуация: папа есть, мама есть, они друг друга любят, а семьи нет, живут порознь.

Вера Михайловна ушла из Исторического музея в восьмидесятом году, там была напряженная, сложная обстановка, директор, отставной полковник, считал, да и в прессе это поощрялось, что Исторический музей должен делать особый упор на историю от Октябрьской революции до наших дней. А моя жена с группой сотрудников придерживались иной точки зрения: что существуют музей Революции, музей Советской Армии, пусть они показывают этот исторический период, Исторический же музей должен демонстрировать времена от древности до Октября. По этому поводу происходила масса баталий и случались страшные неприятности. И, конечно, Веру Михайловну заклевали бы, если бы не знали, что у нее муж — академик. Другое дело, что, по мнению моей супруги, я «лопух» и никогда и нигде ее не защищаю, но они-то этого не знали. А Вера Михайловна иногда из принципа выкидывала разные номера. Нас, например, пригласили на свадьбу Терешковой и Николаева и на прием по случаю этого торжества. Она говорит директору, что ей надо уйти с работы пораньше. А тот все пытался установить железную дисциплину, которая касалась и Веры Михайловны, хотя она была его заместителем. «Вы не можете уйти с работы на час раньше», — заявляет ей директор, а жена отвечает: «Мне нужно». — «Да что у вас такое случилось?» — «Я иду в Кремль». — «Как в Кремль?!» — «Я приглашена на свадьбу Николаева и Терешковой». Директор буквально взмок от неожиданности. Только это и сдерживало, иначе бы Веру Михайловну стерли в порошок.

Теперь, когда все переменилось, стали говорить о том, что нужно показывать историю России, ни о каком советском периоде уже и речи нет, и бывший секретарь партийной организации, который в свое время Веру Михайловну поедом ел, а ныне директор музея, утверждает, что советский период Историческому музею ни к чему. Но обстановка в музее переменилась, изменились и принципы работы, все только и думают о том, как бы зашибить деньгу, утрачивается элемент научности, ушли фанатики своего дела, а те, кто остался, даже не очень-то пользуются уже наработанным опытными историками багажом.

В музее после капитального ремонта сейчас открыто двенадцать залов, и специалисты, которые смотрели новую экспозицию, пришли в восторг от качества витрин и художественного оформления экспозиции, хотя вынуждены были отметить, что она не отражает показа исторического процесса развитая общества, чем раньше отличался наш музей от иностранных. Вот как об этом говорил один крупный английский ученый, приезжавший в свое время в музей: «Я в жизни не мог себе представить, что на археологических материалах можно показать исторический процесс развития общества». Думаю, теперь этого ученого уже ничто не поразит не только в Исторической музее, но и в других областях нашей культуры, искусства, науки. Нельзя передать, какую печаль это во мне вызывает! Я родился и вырос в великой державе, которую уважал весь мир и на представителей которой смотрели с большим почтением. Сейчас — все что угодно, только не уважение и не почтение. Общаясь с иностранцами, чувствуешь в лучшем случае удивление собеседника: да что же это у вас там творится?

Престиж страны упал невероятно. А престиж — это совсем не военная мощь и твердый голос, величие страны измеряется не количеством танков и ракет, однако эта формула имеет смысл, если уменьшение числа ракет и танков сопровождается ростом потенциала науки и культуры. У нас же научный и культурный потенциал падает.

Оставим в стороне ракеты — наши и американские. Зададим себе вопрос: сколько в Москве концертных симфонических залов? А в Нью-Йорке? Несопоставимые цифры! То же самое с музеями, библиотеками, школами.

В науке ситуация еще хуже: мой хороший знакомый, профессор Стэнфордского университета (США), рассказывает, что у них при русском отделении филологического факультета всегда была группа студентов неязыковых факультетов (математиков, физиков, химиков), изучающих основы русского языка. Считалось, что заниматься наукой, не зная русского языка, нельзя. А сейчас студенты-технари переключились на японский! В чем дело? Только ли в нехватке у нас денег?

В наше время модно всуе, к месту и не к месту, вспоминать имя Ленина. Можно к нему относиться по-разному, но одного отрицать не посмеет никто: придя к власти, он планировал развитие России на несколько десятилетий вперед. Историки спорят — эмоции или рациональное начало правили этим человеком? Я бы сказал так: главное — он обладал дьявольской интуицией. Нужна ли была России в девятнадцатом голодном году Сельхозакадемия? Или большой физический институт? А ведь их организовали с расчетом на дальнюю перспективу. И действительно, через несколько десятилетий они превратились в мировые центры науки и дали великолепные результаты. В девятнадцатом году, несмотря на гражданскую войну, руководители государства считали, что оно должно стать великой державой, а это подразумевает великую науку и культуру, мощную экономику. Современные же наши руководители, похоже, только занимают деньги за границей и считают доллары на своих банковских счетах. Мы тихо и бесславно уходим на второстепенные позиции в человеческой истории.

В судьбе государства бывают разные периоды. Случается, что к руководству приходят и недалекие люди. Известный английский писатель Сомерсет Моэм, будучи уже старый человеком, в своей книге «Подводя итоги» рассказал о том, каким ему в молодости виделось правительство Англии — состоящим сплошь из гениальных людей. По мере взросления он понял, что это не так, что выдающиеся таланты — не только редкое явление среди государственных мужей, они просто поражают своим интеллектуальный убожеством, плохо осведомлены в самых простых житейских вопросах и, уж конечно, не обладают тонким умом или живостью воображения. «Из этого я сделал вывод, — пишет Моэм, — возможно опрометчивый, что для управления страной не требуется большого ума…»

Да, власть делает человека глупее. Пусть нашим нынешним властителям отказывают разум и сердце, но почему молчит интуиция? Почему не проявляет себя генетический опыт, в момент опасности диктующий обычно правильные решения? Почему это понятие выпало из нашей общественной жизни? Почему интуиция не стала палочкой-выручалочкой в политике и социокультурных процессах? А потому, полагаю, что общество наше, увы, движимо сейчас инстинктами самого низшего толка — стяжательства и жажды власти. Третий инстинкт — половой — тоже проявляется в самых худших своих вариантах. Эти сильнейшие низшие инстинкты блокируют более высокие мотивы, правят не только властью, но уже и массами. Отсюда повальное пьянство, самоистребление народа, ощущение, что жизнь кончена, у самых достойных представителей России. А ведь это не так. У истории свой ход, свои замедления, повороты, повторы. Я бы сравнил движение истории с вихреобразным движением в механике, где понятия «вперед» и «назад» очень относительны Зерно, брошенное в землю, не вдруг дает росток. У истории нет потерянного времени, даже в самой тяжелой ситуации надо стараться жить достойно. Это опять-таки не «ratio» или «emotio» подсказывают, а все та же интуиция: жить достойно — значит жить впрок. На будущие поколения. Конечно, сегодня, во время тяжелейшего кризиса страны, мои слова звучат несколько утопически, но почему бы не пофантазировать?..

Как же случилось, что богатейшая в мире страна пришла в такой упадок, причем упадок наблюдается не только в сфере экономики, науки, культуры, но и в качестве народа? Да, когда-то в России не было класса, который мог бы возглавить страну; дворянство, уместное при крепостном праве, плохо ли, хорошо ли, но в те времена со своим делом справлялось. И все было нормально. Хотя что значит — нормально, само по себе крепостное право — явление ненормальное для XIX века. Но когда его отменили, освободили крестьян, появились разночинцы, которых стали поднимать на уровень дворянства. Это было неестественно, не очень-то получалось, произошел своего рода революционный переворот — в том смысле, что все случилось очень быстро, а не потому, что вспыхнули восстания или бунты, нет, просто произошла слишком крутая ломка людей, психологически к этому не подготовленных.

Если внимательно посмотреть на историю России, на отмену крепостного права, то можно столкнуться с удивительными вещами: крестьяне, например, отказывались освобождаться от крепостной зависимости, некоторые хотели остаться при барине. Вот и сейчас мы хотели бы остаться при барине, мы психологически не готовы к тому, что произошло в стране — не восстание, не кровавая революция, а очень резкий поворот событий, слишком резкий. Мы оказались не готовы к свободному рынку, к свободе личности, к свободе общества. Но сегодня уже не скажешь, что в стране нет класса, способного управлять делами, такой класс — хотим мы этого или не хотим — появился, класс, как теперь говорят, олигархов, а проще говоря, хищников, которые опять-таки, по Карамзину, воруют. И еще вопрос, перепадет ли что-нибудь при этом народу, скажем, та самая десятина, о которой говорится в Библии.

Косвенно это может получиться. Ну, во-первых, правящему классу все-таки нужно что-то делать, что-то производить, а не только присваивать, и невольно часть народа будет иметь хотя бы заработок. Конечно, он ни в какое сравнение не пойдет с тем, что народ производит. Основная добыча, как всегда, достанется эксплуататорам, то есть ворам, но какая-то часть перепадет и эксплуатируемым. Основной прибылью всегда будет обладать правящая верхушка. Она и сейчас живет лучше, чем верхние слои на Западе. Поэтому когда и благодаря чему русский народ станет жить лучше, пока неизвестно. Тем более что сегодня нас сравнивать с Западом в этом плане смешно. На Западе богатым людям жить труднее, чем у нас, потому что там умыкание чужих денег считается делом неприличным, надо вкалывать самим и платить при этом налоги. У нас же хищение считается делом, достойный современного «благородного» сословия, ибо у них у всех рыльце в пушку, как же им признать, что воровство — недостойное занятие!

Присваивать всегда легче, чем производить, поэтому у нас больше миллиардеров, больше «мерседесов», чем, скажем, в Германии, наши весьма изобретательны по части прикарманивания. Я просто-напросто не знаю, как это сейчас делается, но посмотрите: они деньгу гребут, а страна ничего не производит и ничего не получает, кроме займов. Прослойка олигархов, весьма жирная, ничего не дает производить народу и торговать своей продукцией внутри государства. Абсурд, казалось бы? Ничего подобного. Чиновникам, к примеру, выгоднее заключить договор с Западом и получить «что-то» очень важное для страны оттуда за наши деньги, потому что, как мне говорили, при такой сделке 7—10% наличными они кладут себе в карман. И поэтому наши российские предприниматели, выпускающие отечественную продукцию, не могут ее протолкнуть внутри страны.

На пороге XXI века можно оценить нашу эпоху как эпоху жестокую, если иметь в виду Россию. Для всего мира она сложилась по-другому, там другие градации. За «бугром» жизнь шла иначе, несмотря на войны, а мы все время совершали какие-то резкие скачки — вперед, назад, влево, вправо, вверх, вниз. И каждый раз это было связано с мордобоем, с криком, что вокруг нас враги, ибо без врагов у нас ничего никогда не получалось. И враг представлялся непременно страшным, который приведет страну к гибели и все такое прочее. А может быть, надо, чтобы Россия погибла? Может быть, вообще надо, чтобы человечество погибло, выразимся так? Я понимаю, что от подобных вопросов, вполне риторических, мороз подирает по коже. Но ведь мы ничего не знаем, мы надеемся, что есть некая высшая положительная сила, условно говоря, Бог, которая нас всячески пытается спасти, однако не представляем, что за этим скрывается, что там имеется в виду… Существуют же разные теории неких сумасшедших ученых, считающих, например, что Земля избрана Богом не для счастливой жизни, а для того, чтобы на ней отшлифовывать души. Если душа после смерти переходит в новое тело, то она должна учиться на ошибках, поэтому ошибки необходимы. Если все пойдет идеально, душа ничему не научится. Для этого, мол, и нужна Земля, то есть плохое место, по-современному полигон, где души пройдут науку. Не буду говорить, правильная это теория или неправильная, но она существует, и размышляя на эту тему, можно прийти к некоторым странным умозаключениям. Как писал опять-таки английский писатель Ричард Олдингтон: «Мы все Великий эксперимент. Я не знаю, для чего нужен этот эксперимент и чем он вызван. Когда я настроен пессимистически, мне кажется, что он уже провалился».

У нас этот эксперимент ведется за счет народа. Вообще все у нас делается за счет народа. Наши войны, победы, восстановление экономики, строительство государства — все наши свершения делались и делаются за счет народа. Поэтому предсказаниями и заклятиями астрологов Россию не спасешь. Мне лично кажется, что все эти предсказания ангажированы. Россию не сравнишь ни с одним государством на Западе. Да, по европейским понятиям она никогда не была цивилизованной страной, в европейском смысле, я подчеркиваю. Россия цивилизованна по-своему. История России совсем непохожа на историю Европы, и, конечно, Россия не могла стать Европой, она всегда раздиралась между Востоком и Западом — хотя бы в силу своего географическою положения. Но понятие «цивилизованный» пришло к нам из Европы, вот почему неевропейское и кажется нам нецивилизованный, хотя на самом деле все может быть наоборот: к примеру, цивилизованна не Европа, а Китай. Это я для сравнения. Все зависит от точки зрения.

Сейчас понятие цивилизованности стало уже международным, и тут мы выглядим не очень хорошо. Главным образом потому, что наше руководство, власть — люди в большинстве своем отрицательные, им на Россию наплевать, от них ничего хорошего ждать нельзя. Я все время повторяю, что они типичные временщики: дорвались до власти, понимают, что ненадолго, — успеть бы нахватать и загрести как можно больше, пока «царствуют». Знай они, что царство продлится и после кончины — в лице сына, внука, — в этом как раз преимущество старых династических порядков, монархий, где монарх более всего печется о стране, понимая, что должен беречь и приумножать ее богатство ради своего наследника, — то, может быть, и не воровали бы. В этом смысле монарх лучше президента, который соображает, что его в следующий раз не выберут, поэтому за текущие четыре года власти надо набить карманы и перевести деньги в Швейцарию на имя жены или племянницы… Думает ли такой человек о благе собственного народа?..

Беспощадный и безжалостный правитель Тимур Гураган, Тамерлан, считал, что Всевышнему угоден тот государь, при коем народ сыт, где за труд дается справедливая плата, когда за свой заработок простой человек может взять то, что ему нужно; что государю надо жалеть вдов, лелеять сирот… Это было сказано жестоким сатрапом на рубеже XIV—XV веков. Сейчас на дворе 1999 год.

Я не считаю себя ни скептиком, ни романтиком в чистом виде, во мне, как, наверное, в любом мыслящем человеке, есть и то, и другое, одним словом — здравая смесь. Есть во мне романтическая струя, есть и нечто более приземленное. Но доверчивым я был всегда. Очень доверчивым. Например, я больше, чем надо, верю официальной пропаганде, тому, что пишут в газетах или вещают по радио, и просто неисправим в этом смысле. Я наивно продолжаю верить тем врунам, которые сбивают нас с толку, хотя отлично вижу, что во главе нашей страны стоят совершенно безрукие люди, вызывающие у меня не лучшие чувства, какой бы сильной ни была во мне романтическая струя. И в каком-то смысле я болею за Россию, получившую подобное руководство. Другой вопрос, достойна ли Россия, чтобы за нее болеть? Я сознательно заостряю внимание на этом вопросе, хотя кое-кому он может показаться нетактичным.

Дело в том, что на наших глазах народ спивается, спивается до безобразия, травится наркотиками, вымирает — смертность в России уже несколько лет превышает рождаемость, многие дети появляются на свет уродами, а сколько матерей оставляет своих чад в родильных домах — нечем кормить, не на что поднимать ребенка на ноги… Быт у очень многих неустроен — казалось бы, взбодрись! Да, время трудное, да, мизерная плата, копейки, но все равно работай, работай, работай! Ищи опору в жизни! Русский человек всегда отличался трудолюбием. Нет, опускаются руки, опускается голова, и сам человек опускается на дно, спивается, зачастую спивается и его семья, заботу о детях берет на себя государство и, как правило, делает их еще большими уродами… Как болеть за мою родную Россию? За такую Россию?..

И все равно мне ее нестерпимо жаль, нашу страну. Казалось бы, думая о судьбе России, в которую, по словам поэта, можно только верить, я в самые отчаянные минуты мог бы сказать себе, пытаясь успокоиться: «Ведь ты же немец, дружище. А в Германии все в порядке!» Но это слабое утешение, точнее, совсем не утешение. Стоит — не стоит болеть за Россию — это не то слово. Как же может быть иначе, ведь здесь все родное, и то, что в Германии порядок, меня отнюдь не успокаивает, наоборот, боль за Россию становится еще острей.

Прежде, и я об этом уже упоминал, я был человеком в полном смысле слова необщественным. Меня совершенно не интересовало, кто стоит у руля государства. Я не размышлял о том, справедлив или нет гулаговский социализм. Когда в сталинские времена друзья говорили мне, что опять кого-то посадили, думал: «Посадили — значит, за дело».

Должен признаться, что и мой арест в сорок втором году эмоционально меня не встряхнул. В конкретном случае со мной, рассуждал я, это еще и справедливо. Ведь меня ни в чем не обвинили, просто взяли и посадили, поскольку по анкете я немец. Чего же еще можно ожидать во время войны с Германией?

Долгое время я жил только техникой, рациональным подходом ко всему. Работает ли двигатель, как сделать, чтобы эта «штука» зафурыкала? Полетит — не полетит? А к остальному у меня, как говорится, было ноль эмоций. Редко что-то встряхивало.

Помню, на втором курсе института я заинтересовался задачей из области планеризма: какое удлинение крыла выгоднее? Каким должен быть угол атаки? Какие размеры и формы? Возился, возился, и вдруг, подобно вспышке, пришло решение. Я (в кои-то веки!) разволновался, побежал к заводским инженерам, те, выслушав меня, страшно удивились и сказали, что это — самое настоящее открытие. Теперь-то я понимаю, что открытие было копеечным, но тогда, осознав, что мне под силу создать что-то на пустом месте, я уже не мог остановиться. Голова все время была занята какой-то задачей, подсознание неожиданно выдавало результат в самых странных ситуациях: однажды решение пришло в парикмахерской во время бритья, в другой раз — когда я переходил улицу…

И самое большое потрясение в жизни опять-таки связано с работой — полет Гагарина. Разговор с ним перед стартом. Сильное напряжение до полудня, а потом, когда полет завершился, резкое облегчение и… блаженство. То был, повторяю, романтический период моей жизни, да и всей страны, пожалуй.

История России в этом столетии для меня, как ни странно, укладывается в две песни. Одна олицетворяет романтическое время — «Гренада» Михаила Светлова: «…пошел воевать, чтоб землю крестьянам в Гренаде отдать». Финал же уместился в строках песни Владимира Высоцкого «все не так, ребята!» Сколько в ней горечи за все, что с нами стряслось (и еще стрясется!), сколько отчаяния в крике человека, который давным-давно все понял.

Все не так, ребята! Вот с этим ощущением я сейчас и живу. Хотя со стороны может показаться, что я по-прежнему «над схваткой»… На самом деле я в глубине, и когда думаю, как же сейчас спасти Россию и можно ли вообще ее спасти, то скажу откровенно: это довольно трудно, ибо качество народа падает. Стремительно падает. Раньше выход имелся, раньше нетронутая, здоровая Россия жила в деревне, в глубинке. И даже если городские низы спивались, из деревни всегда могли прийти здоровые силы, во всяком случае была на это надежда. Сейчас надежды нет. И в деревне пьют не меньше, чем в городе. Раньше там человека спасал физический труд, крестьянина нужда заставляла что-то делать, чтобы выжить на малой пространстве земли, он был слишком на виду у своего малого общества, а позориться в прежние времена не каждый рисковал. Деревенское общество отличалось тогда весьма крепким здоровьем — нравственным и физическим.

Теперь не то. У нас пьянство прямо-таки пропагандируется, и я даже жалею, что нет Главлита на передачи по телевидению, где на всех уровнях все чокаются, все пьют, и это считается непременным условием всякого сборища, хорошим тоном. Я бывая на многих правительственных приемах, от которых сохранились одни отрицательные эмоции, — на таких тусовках некоторые напивались так, будто весь смысл жизни заключался в этом.

А если спуститься ниже, в другие социальные слои, которые не посещают правительственные приемы, может, там есть надежда на спасение? Но рабочего класса как такового у нас почти нет, всех истребили, сделали безработными. Нынешнюю крестьянскую жизнь я не настолько хорошо знаю, чтобы возлагать на этот класс какие-то надежды. Беда в том, что все копируется с Москвы — и в провинции, и в других городах, и в деревнях. Смотрят телевизор и копируют модную жизнь. Раньше, наряду с крестьянством, большой силой в России была армия, потому что туда приходили в основном крестьянские дети, неповрежденные молодые люди. Но сегодня армия сильно изменялась. Ее боятся, всячески увиливают от нее, просто бегут, не хотят служить. И сама армейская структура стала несколько странной — нет ни средних, ни младших командиров, одни генералы сидят. А им неважно, что происходит с младшими чинами. В строгой смысле слова, армия никогда не спасала Россию буквально, но всегда была сильный элементом внутри державы, приучала людей к дисциплине, к порядку. Недаром на заводах и в учреждениях любили брать на работу людей, отслуживших в армии. Не потому что они в армии ума набирались, а потому что она их приучила к дисциплине, к тому, что приказы надо выполнять, разгильдяйство недопустимо. Армия являлась необходимый элементом жизни не только как потенциальная защита Родины, это само собой разумелось, она играла огромную роль как воспитатель масс в хорошей смысле этого слова, уравновешивала баланс: народ— мирские захребетники.

Ленин предостерегая в свое время Россию от непомерного увеличения чиновного люда, бюрократическою аппарата. Сегодня этот аппарат раздут как никогда, это очевидно, всем давно ясно, и не нужно прилагать никаких особых усилий, чтобы понять, что дело обстоит именно так. Невооруженным глазом видно, что баланс здесь нарушен катастрофически. Автор «Законов Паркинсона», англичанин Сирил Н. Паркинсон, в своем юмористическом, но очень умном произведении — издевательстве над современный обществом (и это один из законов Паркинсона), — в частности пишет о том, что многие люди склонны усматривать некую связь между количеством работы, которая сделана, и временем, которое на нее затрачено, но это не так, потому что работа, как и газ, обладает свойством заполнять все отведенное ей время. Так, скажем, какой-нибудь высокопоставленный чиновник может целый день убить на то, чтобы сочинить некое письмо — подбирать нужную бумагу, размышлять над цветом чернил, над обращением к адресату и прочее. Такой метод «работы» широко практикуется у нас сейчас. Все при деле, что-то исполняют, целый день заняты— я имею в виду, конечно, в первую очередь, бюджетные организации,— утомленные в конце дня плетутся домой именно потому, что работа обладает свойством заполнять все отведенное ей время. Если бы на это письмо чиновнику отвели полчаса, он бы и сделал все за полчаса. Но кому это надо? Никто этого не хочет. И растет количество комиссий и подкомиссий в президентских структурах. Я был в составе подобных комиссий и должен признаться, что это самое пустое времяпрепровождение. Потому что на поверку все думают о своем, и никто не думает о том, о чем действительно идет речь. Два-три человека ведут заседание, остальные сидят — кто картинки рисует, кто мордочки. Такие люди не спасут Россию, да они и не собираются, зачем?

По пародийному закону Паркинсона эти люди достигли уровня свой некомпетентности. Говорят, что одна из крупнейших американских фирм, обнаружив у себя массу ненужных людей, которые за несколько лет работы в этой фирме показали, что вообще не умеют заниматься никаким делом, то есть достигли максимума своей некомпетентности, — выделила их в особую группу, чтобы они никому не мешали работать и не вникали в важные дела фирмы. По какому-то там закону уволить их не могли, оставили на работе и даже платили им некий минимум-миниморум, с условием, что они не полезут ничего делать. Создали, грубо говоря, некий «заповедник».

Если говорить серьезно, уровень некомпетентности достигается человеком всегда. Человек растет, пока компетентен, достигнув же уровня некомпетентности, он останавливается, и поэтому дальше его незачем поднимать. То есть если продвигать его дальше, он ничего достойного внимания не совершит, он и так сделал все, на что был способен: прошел путь от школьника, который учился, до рядового инженера, который продолжая учиться, но уже учил и других, все было хорошо, он повышался в должности и наконец достиг уровня некомпетентности. Если такой человек сидит в правительстве, его не уволишь, и начинаются перетасовки, переброски. А толку никакого, ибо тысячелетний опыт человечества доказал: человек — редкое животное, которое может жить в любых условиях. Нормальное животное в этих условиях погибает, а человек выживает. Выживает и чиновник, особенно высокого ранга. Я как-то в шутку сказал, что талантливый человек становится математиком, художником, актером, и только те, кто ничего не могут, идут в политику. Это подтверждается ежедневно. Наш президент, к примеру, действует так, словно единственная его забота — хоть какое-то еще время продержаться у власти. Он думает не о нашем будущем, не о будущем страны — о своем личном. Это очень волевой человек, властный, но не умный, я бы так его охарактеризовал. Он может все уничтожить, лишь бы остаться начальником. Уничтожить не в смысле расстрелов, конечно, а просто спихнуть, задавить и так далее. И ему важно командовать — кем и чем командовать, все равно. Я говорю о своем личном впечатлении. Он может быть, например, директором прачечной, но директором! А тут случилось стать директором страны, тем лучше! Главное командовать, все остальное для него — второстепенно: ему совершенно неинтересно, что происходит в подведомственном ему государстве.

Я считаю, что имя Ельцина, безусловно, останется в истории России, но оно будет вписано туда не просто черной краской, а дегтем. Ведь дегтем мазали когда-то ворота, позоря хозяина. Ради корыстных интересов он развалил прекрасную страну, сделал массу вещей, которые причинили вред народу — его народу! Зато он — начальник! На пользу его правление никому не идет. Я уже говорил когда-то, что после царя Николая пришел царь Сталин, потом царь Хрущев, потом царь Брежнев — Андропов и Черненко слишком недолго были у власти, чтобы выйти в цари. А теперь вот у нас царь Борис.

Бог наказал Россию, позволив встать во главе ее Ельцину.

«Все не так, ребята!»

Гомер, как известно, призывал познавать мир мыслью и сердцем, то есть на рациональном и эмоциональном уровне. Очевидно, оба эти уровня сознания должны проявляться в действиях и государственных мужей. Они и проявляются — с точностью до наоборот. Политические проблемы решаются на уровне эмоциональном в тех случаях, когда эмоциям не место. Вспомним хотя бы, как наш президент вспылил по пустячному поводу и отказал в приеме Ричарду Никсону. Вспомним, как началась война в Чечне и как во время этой войны эмоциональные решения принимались там, где следовало бы действовать, руководствуясь разумом, а рациональные — там, где необходимо было «на всю катушку» включить эмоции.

Я — человек весьма тупой в смысле эмоций. Но когда я сегодня думаю и говорю о судьбе России, то включаюсь «на всю катушку».

Комментировать

*

Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки