Ориген и его проповеди

В истории христианской литературы, в ряду других многочисленных деятелей, с поражающим величием выдвигается на вид симпатическая фигура Оригена. Редкий человек совмещал в себе так много достоинств и так много привлекательных черт, сколько совмещал в себе тех и других этот замечательнейший писатель III века. С именем его соединяется представление о человеке необыкновенно сильного и крепкого духа, возвышенного и смелого философского ума, адамантового трудолюбия, огромной учености и изумительно плодовитой авторской деятельности. Сила мысли и учености создала ему необыкновенный авторитет, при котором он в третьем веке является центром умственно религиозного движения во всех областях христианского знания и из третьего века его влияние простирается не на одно последующее поколение. Великий в теоретическом отношении, Ориген не менее замечателен и в нравственной области. У него чистое религиозное настроение, полное пылкой ревности по вере и добродетели; его нравственные стремления вызывают удивление даже тогда, когда уклоняют его волю с правого пути к крайностям. Умственное превосходство его пред другими давало ему право на высокое самочувствие; но он нигде не заявляет этого самочувствия, а всегда поражает тем смирением, с каким он смотрел на себя, и тою боязливою скромностью, с какою он высказывал свои смелые и возвышенные идеи. К врагам и инакомыслящим у него не было горечи и ненависти, а самая мягкая снисходительность.

Всеми признанные заслуги его для общества могли бы снискать ему хорошее материальное обеспечение; но бескорыстный, он отказывается от всего излишнего и налагает на себя аскетическое самоограничение, там, где насущные потребности требуют себе удовлетворения.

По своим талантам Ориген принадлежит к числу тех избранников Провидения, которым оно сообщает своп дары в доступном для человека обилии для произведения великого в жизни и истории. И он по оставил в небрежении данные ему таланты, а при своём неустанном трудолюбии развил их до возможной полноты и держал свои силы в постоянном напряжении. Правда, он не проходил правильного длинного и широкого курса учения, подобно Василию Великому, Григорию Богослову или нашим современным ученым, но недостаток школьного учении он заменил своею самодеятельностью, и едва ли кто из учителей церкви превосходил его множеством и разнообразием познаний. Первые уроки он получил у своего отца, благочестивого христианина и образованного ритора, и этот первый учитель его склонил его внимание к божественной книге, содержащей откровенную и святую истину, и заставлял его каждодневно учить наизусть замечательные отделы Библии. Проблески возвышенного ума проявлялись у Оригена еще в самые первые годы его развития, и будучи мальчиком, при чтении и изучении Писания, он обращался к отцу с такими высокими вопросами, которые приводили в изумление опытного учителя и заставляли его ограничивать и сдерживать преждевременные полеты юного ума. Отец Оригена скончался смертию мученика, когда Оригену было шестнадцать лет, и в наследие Оригену оставил горячую ревность по вере, с которою он не расставался всю жизнь, и которую готов был запечатлеть кровью вместе с отцом своим.

После отца наиболее сильное влияние имел на Оригена Климент Александрийский. У этого учителя христианского находили удовлетворение возвышенные порывы пылкого ума. Привыкши углубляться в сущность вещей и искать за буквою Писания особенного таинственного смысла, он утвердил Оригена в направлении, так сочувственном его высокой мысли, – не довольствоваться видимостью вещей и буквою Писания, а всюду проникать до сокровенной сущности, до глубокого, не сразу и не всем открывающегося, смысла. Философ, прошедший все философские школы, эклектик, отовсюду извлекающий добрые и ценные материалы для сооружения храма истины, он внушил Оригену уважение к разносторонним знаниям и содействовал образованию в нем характера, чуждого всякой исключительности и односторонности.

Самостоятельным деятелем мы видим Оригена в такие молодые годы, которые для других служат временем воспитания и школьного приготовления к будущему служению обществу. С восемнадцати лет наступает период его самостоятельной общественной деятельности в Александрийском огласительном училище, и с первого же выступления своего на поприще церковно-учительского служения он является не дюжинным учителем, а таким зрелым и сильным, какого только могло желать славное училище христианское: у всех он возбуждает к себе внимание и уважение не менее знаменитых своих предшественников – Паптена и Климента, и собирает к своей кафедре толпы не одних христиан, по и образованных язычников, и победоносно ведет состязания с неверующими во Христа, надменными философскою мудростью. Пылкий и ретивый в силу своей молодости, он чувствует, особенно при борьбе с противниками, что не обладает полнотой знания, и потому, не оставляя должности учителя, сам усиленно учится. Ему не хотелось уступать в чем-либо людям, гордым своею образованностью и с высока смотревшим на веру христиан, и он, верный духу и завету Климента, тщательно изучает разные системы иномыслящих, чтобы знать силу и слабости каждой из них и, чтобы при столкновении с чужими убеждениями, успешнее действовать против них их же оружием. Процветала в то время в Александрии школа Аммония Саккоса, учителя глубокомысленного Плотина, и Ориген, сам учитель, посещает уроки знаменитого философа, и Аммоний мог гордиться таким учеником не менее, как и Плотином.

Такое соединение учительства с самообразованием и умножением знаний продолжается у Оригена не год и не два, а целую жизнь. Вся жизнь его – один непрерывный труд. Он не знал развлечений, крадущих едва не половину времени, данного нам в распоряжение, с неохотою и сожалением отдавал малую часть ночи сну, необходимому для оживления и подкрепления сил ваших. Все дни его похожи один на другой; после утренней молитвы и богослужения, он открывает книгу Писания и оживляет в своей памяти тот иди другой отдел его, затем он или в училище разъясняет оглашенным и верующим какой-либо член христианского учения и разрешает представляемые ему недоумения, или в частях собраниях спорит с философами, еретиками, с людьми презирающими мнимую простоту христианской веры, или беседует с любителями знания, желающими обмениваться с другими своими приобретениями и увеличивать их, и обогащает себя опытами и сведениями других. Вечер и большую часть ночи он, отнимая у сна, посвящает умственной работе для усовершенствования и увеличения своих знаний и для учено-литературной деятельности: дома, в часы ночной тишины, он то читает манускрипты, то списывает произведения греческих классиков, то изучает еврейский язык, то сравнивает библейский текст в разных списках и переводах, то размышляет о предметах ведения человеческого и погружается мыслью в вопросы христианского любомудрия, то диктует скорописцам свои толкования Писания или другие замечательные произведения своего творческого гения.

Любознательность Оригена обнимает всю широту современного ему образования, Все гуманные пауки, составлявшие цикл тогдашних знаний, ему известны, и каждую из них он и состоянии преподавать. Тотчас после смерти отца, еще до вступления в должность учителя оглашенных, Ориген только что переступивший шестнадцатилетний возраст, уже занимается преподаванием словесных наук и тем снискивает себе пропитание. И в огласительном училище Ориген не довольствовался изъяснением веры, а сообщал и сведения, относящиеся к кругу общих светских наук (τὰ ἐγκύκλια) и разбирал мнения философов. Только после, когда число учеников его умножилось и он увидел осложнение задачи, предлежавшей ему в училище, он разделял свои занятия с другом своим Ираклом, вместе с ним слушавшим уроки у Аммония, и предоставив ему ведение низшего курса, себе оставил сообщение высших знаний, чтобы иметь больше свободы в труде и больше возможности вести слоях слушателей по всей области греческой философии к лучшему пониманию тайн веры и божественного Писания. Светские науки не все одинаково ценил Ориген. Τὰ ἐγκύκλια – геометрия, арифметика, грамматика, риторика, физика, астрономия были в его глазах приготовительными знаниями, ступенями к храму мудрости. Из общих знаний более всего привлекали его философия, ив ней он обнаружил такую силу, что сами язычники, по свидетельству Евсевия¹, называли его великим философом. Но самая философия, в которой велик и силен был Ориген, не была для него последнею целью его стремлений. Она была в его глазах таким же приготовительным знанием к божественной христианской мудрости, каким считали по отношению к философии другие низшие науки, составлявшие τὰ ἐγκύκλια. Потому здесь – в христианской мудрости и её источнике Священном Писании сосредоточено главное его внимание. Сюда направлены как его учительские, так и ученые труды. Он исследует текст его, углубляется в смысл его, толкует его содержании и извлекает из него данные для своего высокого гнозиса. Вместе с тем в школах и в частных ученых беседах к божественной книге направляет он внимание своих слушателей, вводит их в её высокое разумение, из неё извлекает и на ней строит свои положения и правила, сообщаемые ученикам.

В Александрии, центре тогдашнего образования, провел Ориген первую и большую половину своей жизни, и как богатыми средствами своего отечественного просвещенного города он воспользовался для своего самообразования, так и своей родине посвящал первоначально свою деятельность. Изредка он оставляли Александрию для более или менее отдаленных путешествий, увлекаемый то любознательностью и желанием видеть славные церкви, то приглашаемый другими, прибегавшими к его уму и авторитету для улаживания споров и устроения запутанных дел, то вынуждаемый обстоятельствами. Но отпуская на время своего учителя, александрийская церковь не думала расставаться с ним, и когда Ориген утвердил было свое пребывание в Кесарии палестинской, скрывшись туда от бедствий междоусобной войны, возгоревшейся в Александрия, и удерживаемый там любовью и расположением кесарийского епископа, Димитрий, епископ александрийский и письмами и чрез нарочито посланного диакона вызывал его в Александрию, и Ориген не замедлил возвратиться в любезный ему отечественный город. Но когда во время путешествия Оригена в Ахиию (в 228 году) кесарийский епископ Феоктист, полный глубокого уважения к талантам, зданиям и благочестью знаменитого александрийца, посвятил его в пресвитера, Александрия, ревнивая к тому почету, какой оказывали её учителю чужие церкви, обнаружила к нему не совсем доброжелательное чувство.

Димитрий, епископ Александрийский, завидуя необыкновенному авторитету Оригена, вспомнил грех его юности, и на местном соборе призвал его недостойным пресвитерского сана и отлучил от церкви. Тогда Александрия стала чужим городом для Оригена, и для него начинаются годы странствования. В Кесарии палестинской, под покровительством тамошнего епископа, он нашел новую для себя родину; но он при этом не сделался неотлучным членом церкви Кесарии палестинской. Он живет некоторое время и в Иерусалиме, и в Кесарии каппадокийской, является и в Риме, и в Афинах, и в Антиохии, Никомидии, Бостре, Тире. Везде, где ни является Ориген, он не оставляет ничего, что могло бы увеличить сумму его познаний, – роется в библиотеках, рассматривает и собирает манускрипты; входит в сношения с учеными людьми, ходя бы они принадлежали к язычникам.

Учительская деятельность Оригена не связана была с огласительным училищем в Александрии. Везде, где не являлся этот широкий и многообъемлющий ум, вокруг него образуется школа: каждый дом, где жил он, был училищем. Сила его ума и знания, как магнит, привлекала к нему и удерживала при нем любознательных. Когда он жил в Кесарии палестинской, он не думал основывать здесь школы. Но к нему собираются и около чего группируются люди, желавшие позаимствовать от избытка его знаний, и он не запирается от таких лиц в уединении своего кабинета, – и вот образуется школа, пожалуй, не похожая на наши формальные школы, но подобно им распространяющая образование. У этой школы свободный, открытый характер; в нее не принуждают ходить учеников, и этими учениками являются не дети, а более или менее зрелые взрослые люди. Учитель не задает им уроков, а только беседует с ними о предметах ведения человеческого. По влияние этих бесед было сильное и не преодолимое: оно меняло убеждения и нравы, вводило и в царство Божие людей, прежде не готовых и упорных, и до того укрепляло их в новом направления, что они без страха и колебаний стремились к мученическому венцу. Случайно были в Кесарии два знатных понтийца, – Феодор, известный в истории под именем св. Григория Чудотворца, и брат его Афинодор. Они стремились в Берит изучать римское право в тамошнюю юридическую школу. Но узнав о пребывании в Кесарии знаменитого христианского философа Оригена, они пожелали познакомиться с ним, и первая беседа его с ним заставила их забыть и Берит, и римское право, и они начали трудиться под руководством Оригена для познания и овладения верховным благом, живя при нем неотлучно несколько лет. По слову св. Григория Чудотворца², они оказались, как птицы, пойманные в клетку, или как рыбы, попавшие в сеть, лишь только немного послушали Оригена, и в своей прощальной речи, сказанной при расставании с Оригеном после многолетнего пребывания при нем, Григорий Чудотворец объясняет тайну непобедимого влияния Оригена. Эта тайна разрешается необыкновенною силою и особенною приятою мягкостью его ума. «О предметах, подпадавших его слову, он рассуждал, говорит св. Григорий Чудотворец³, ни мало не показывая вида человека, который старается привести в замешательство или сконфузить своих противников. Его суждения были полны силы, но он представлял их с такою приятностью, что ему невозможно было противостоять и не покоряться. Его беседы воспламенили мое сердце и проникли его самою живою страстью столько же к учению, сколько и к учителю. Моя душа прилепилась к его душе, как душа Ионафана к душе Давида... В особенности (замечает Григорий) он был превосходен в разумении священных книг. Сам Дух Святой избрал его в достойные толкователи своих священных проречений. Никто, как бы ни был упорен, никто не противостоял ясности его доказательств. Благодаря искусству такого учителя, мы проникали в самые тайны этих божественных книг, и мы находили в них обильный источник самых удивительных познаний. В содружестве этого великого человека мы вкушали самые чистые, самые удивительные радости ...»

Григорий Чудотворец подробно описывает в своей речи⁴ тот курс учения, какой он вместе с другими выслушал у Оригена, – и мы видим ту широту наставлений, какие сообщил Ориген своим собеседникам-ученикам, и ту мудрую постепенность, с какою он как бы по ступенькам лестницы вел их от низшего к высшему, от внешних знаний к внутреннему святилищу истины. Он прежде всего испытывал расположение своих слушателей и с особенною заботливостью старался внушить им любовь к истине и её исследованию, в особенности к исследованию и изучению внутреннего мира и внутренних стремлений человека и всего того, что должно составлять собственное благо человека. Затем он излагал логику, чтобы научить своих слушателей не допускать и не отвергать никакого доказательства легкомысленно, но основательно взвешивать силу умозаключений, – физику или естественную философию, которая раскрывает беспредельное могущество и мудрость Божию в удивительных делах творения, геометрию, как верное и неопровержимое основание всего прочего, и астрономию, как средство увлечения ума к возвышенному и небесному. Выше стояло изучение нравственности, и, прошедши предварительный курс, Ориген учил своих слушателей искусству умерить страсти, возвышаться над слабостями человечества, трудиться лад тем, чтобы приблизиться к Божеству и сохранять в себе Его образ. Самое драгоценное, самое высшее и необходимое познание, по Оригену, – познание первой причины. Этот высший курс Ориген начинал изложением всего того, что философы и поэты сказали о Божестве, за исключением тех, которые проповедовали атеизм, то есть, отвергали бытие или провидение Божии, и отсюда переходил к толкованию тою, что Дух Божий открыл человеку касательно начала и конца всего и касательно верховного божественного существа.

Слава Оригена, как учителя, была так велика, что к нему, по свидетельству Евсевия⁵, стекались не только жители той страны, где он имел местопребывание, но и из отдаленных мест. Люди высокого авторитета и видного церковного положения не стыдились ставить себя в число его учеников. Пользовался в то время особенною известностью Фирмилиан, епископ Кесарии каппадокийской. По свидетельству Евсевия⁶ для пользы церквей иногда он приглашал Оригена в свои области, а иногда и сам отправлялся к нему в Иудею и проживая у него по нескольку времени для усовершенствования себя в знании предметов божественных. Да и не один он (прибавляет Евсевий), ему постоянно внимали и предстоятель иерусалимской церкви Александр, и епископ Кесарийский Феоктист.

Этого мало, что высокопоставленные в церкви лица, близкие к нему, слушают его, как учителя; к нему прибегают и его приглашают целые соборы для улаживания споров и сражения еретиков, как в Ахаию, по случаю гностических заблуждений, там замеченных, и в Аравию, по поводу лжеучений Берилла, зовут его к себе для собеседования владетельные и правительственные лица, как один правитель Аравии, и как Маммея, мать императора Александра Севера, приглашавшая его в Антиохию. С ним переписывается и от него получает послание император Филипп и его супруга Севира. Ученый летописец Юлий Африкан представляет ему свои недоумения и просит его высказать свое мнение о подлинности истории Сусанны, находящейся в книге пророка Даниила⁷. Для всех как будто он служил средоточием света, а нация и мудрости.

Уча неутомимо словом, Ориген не менее усердно работал и пером. Литературная производительность его была изумительная. По Иерониму, он более написал, чем другой может прочитать в течение своей жизни,⁸ а Епифаний, точнее определяя количество написанных им сочинений, насчитывает их до шести тысяч⁹. При нем было более семи скорописцов, которые, сменяя друг друга в определенное время, едва успевали записывать то, что он диктовал им; а другие, между коими были девочки, занимавшиеся чистописанием, переписывали набело продиктованное скорописцам и исправленное Оригеном¹⁰. Все, необходимое к их содержанию, в избытке доставлял Оригену богатый и образованный александриец Амвросий, по влиянию Оригена обратившийся к православию из ереси Валентина. Каждый вопрос, выдвигаемый временем, возбуждал его внимание, и его вечно работающая мысль, всегда готова была давать веский и ясный ответ на него. Все части богословской науки им были исследуемы, и он раздвигал её область далее тех пределов, какие намечены были деятельностью его предшественников, когда, например, он исследовал библейский текст, отыскивал разные переводы книг Священного Писания и сравнивал их между собою, с целью восстановления чистого слова Божия, свободного от человеческих изменений и искажений. Буква Писания, богатый и разнообразный смысл его, догмат христианский и нравоучение, полемика и апология, – все части им обработаны, и везде он является великим мастером, которого мнения и указания, высоко ценят люди не одного поколения.

Ученый авторитет Оригена возвышался его нравственным достоинством. Всем известна была его пылкая ревность по вере, располагавшего всех видеть в нем сильного защитника истины Христовой. Еще юношей он увлекался пламенным желанием мученичества и нетерпеливо стремился пострадать за веру вместе с своим отцом. Его решения в этом случае не колебали даже мольбы и слезы матери, и она насильно удерживала его дома, пряча от него всякую одежду. Не пускаемый таким образом на подвиг мученичества, юноша Ориген не остается в покое, но увлекаемый духом ревности шлет отцу, когда его содержали в темнице, трогательное письмо, которым увещевает его прямо идти к мученическому венцу, не обращая внимания на голос любви к семейству и детям. Когда затем Ориген был учителем оглашенных, он возбуждал всех к терпеливому перенесению страдания и смерти за имя Христово, и многих сопровождал на место казни, подвергая свою собственную жизнь опасности, и Евсевий, в своей истории перечисляет¹¹ несколько его учеников, которые, по возбуждению и влиянию Оригена, запечатлели свою веру во Христа славною мученическою смертью.

Бог хранил его от безвременных мучений, и долгое время среди опасностей, его окружающих, он оставался невредимым. Но на старости лет в Декиево гонение ему пришлось подвергнуться за слово Христово темничному заключению и жестоким истязаниям, и он с радостью перенос это испытание, и из темницы находил возможность слать слово утешения и ободрения страдающим за веру. Другое свидетельство его ревности по вере – это его решимость в молодые годы скорее терпеть нужду, и выносить тяготу бедности, чем иметь общение с людьми не православного еретического образа мыслей. По смерти своего отца, он со своим семейством остался без всяких средств к жизни. Одна богатая александрийская аристократка дала ему приют в своем доме и щедро содержала его, как члена своего семейства. Но в доме её, вместе с Оригеном, жиль и пользовался покровитель огнем её, и некто Павел, один из известнейших еретиков Александрии, распространявший между жителями Александрии свое лжеучение. Оригену противно было сожительство с таким человеком, и он сначала не соглашался стоять вместе с ним на молитве, а потом и вовсе оставил дом своей покровительницы, гнушаясь еретического учения, в нем слышимого, и для приобретения средств к жизни стал заниматься преподаванием греческих наук.

При жизни, а еще более во смерти, со времени св. Епифания кипрского и блаженного Иеронима, Оригена иные объявляли опасным еретиком и против некоторых пунктов его учения вызывали строгое осуждение церковного общественного мнении, которое и нашло для себя выражение на пятом Вселенском соборе. Но Ориген, при всех своих уклонениях от некоторых верований, принятых и разъясненных ныне церковью, не может быть вписан в разряд упорных еретиков. Он был верующий и покорный сын своей церкви. Своею мыслью он более кого другого содействовал уяснению основных догматов христианства о достоинстве Искупителя нашего по воплощении Бога Слова. Он выяснял эти догматы, ратуя с одной стороны против Феодота и Артемона, отрицавших божество Иисуса Хряста, а с другой против Праксея, Ноэта и Савеллия, смешивавших его с Отцом и отрицавших троичность лиц в Божестве. И то, что он высказал в свое время в виду заблуждений современных еретиков, большею частью принято было отцами IV века при борьбе с арианами и не мало содействовало более точному определению этих догматов на соборах.

При не уяснённости для сознания многих членов церкви главных пунктов вероучения, при отсутствии одного общего, строго определенного и принятого церковью символа, при не утвердившейся богословской терминологии, естественны и, пожалуй, даже неизбежны были со стороны Оригена неточности и обмолвки в решениях то того, то другого вопроса. Созерцательный и возвышенный ум его не позволял молчать его мысли, когда он встречал на пути своих исследований что-либо темное и неизвестное, а увлекал его к самым смелым предположениям, и иногда при этих предположениях он вызывал в своей памяти то, что сказали лучшие из философов языческих, и их мнениями пользовался для уяснения таких вопросов, ответа на которые не находил ни в откровении, ни в церкви.

Но при этом Ориген был совершенно далек от дерзости и упорства еретика. Свои смелые предположения он высказывал с самою крайнею осторожностью и смирением, избегая тона самоуверенного и непогрешимого учителя. И в его ученых теоретических сочинениях, например, в сочинении «О началах», и в беседах у него постоянно встречаются оговорки при изложении того или другого учения, оговорки¹², в которых он выражает опасение, не уклонился ли он от истины, говоря то или другое, смиренно сознается к слабости своей мысли и незначительности её указаний, и просит всех испытывать истину его слов и положений, высказывая мысль, что чрез него, как чрез учителя, диавол нарочито может вовлекать других в заблуждение. Все, что ни высказывал он, он готов был подвергать самому строгому испытанию суда церковного, и всегда желал слушать совета мудрости, в видах исправления и очищения своих воззрений. И если бы открывался где для него ясный голос церкви не согласный с его положениями, он с преданностью покорного сына подчинился бы её решениям.

Нравственный характер Оригена отличается честностью и чистотой, и о той честности и чистоты не заподозрили даже и враги его. Жизнь его была постоянным стремлением к осуществлению христианской добродетели. Правда, в юности совершил он поступок, но согласный с духом нравственности евангельской, поняв буквально слова Спасителя о скопцах, скопивших себя ради царствия небесного (Мф.19:12) и дерзнувши выполнить эти слова самым делом. Но и эта ошибка молодости была свидетельством его высокого нравственного стремления. Решаясь на поступок, называемый у Евсевия дерзким, он совершал грех неведения: в нем, когда воля его располагала к такому действию, он видел подвиг спасения, предпринимаемый для царствия Божия, и чрез него он разом хотел победить свои страсти, отнять у себя всякой повод к гнусной клевете на себя, к чему могли располагать его частые собеседования не только с мужчинами, но и с женщинами по знанию огласителя. На первых порах, когда этот поступок сделался известный он не вызвал осуждения даже у Димитрия, епископа александрийского, впоследствии главного преследователя Оригена. Димитрий напротив вначале одобрял решимость и искреннюю веру Оригена, подвигшую его к необыкновенному поступку, и старался успокоить его совесть, сознававшую свою неправду, и только впоследствии, при усложнившихся отношениях и при необыкновенном возвышении авторитета Оригена, он по чувству зависти стал жестоко порицать его за грех юности и неведения. Между тем этот грех юности – единственное пятно на нравственном облике Оригена. Другого видного пятна не указали в нем ни ненависть язычников и еретиков, ни вражда против него, рано возникшая в недрах той церкви, которой он первоначально служил в качестве учителя оглашенных.

Много горячих споров было из-за Оригена; его подвергали осуждениям, отлучению и анафеме. Но сам он представляете удивительно мирную натуру. До нас не дошло ни одного раздражительного неприязненного слова, какое бы он адресовал своим врагам, ни строгого порицания если не прямо несправедливым, то, по крайней мере, сомнительным и не любовным поступкам, какие другие предпринимали против него. Александрия, откуда его изгнали и откуда громили его строгим судом, всегда была для него дорогим и любезным отечеством и не заявлено им никакой горечи к тем людям, которые закрыли для него его родину. Много спорил с противниками истины христианской Ориген. Но ратуя за истину, он был чужд фанатизма и полон снисходительности к иномыслящим. Чужое искреннее убеждение внушает ему уважение к себе, и слово его симпатично, когда он с мягкостью и приятностью речи разрушает основания неправых убеждений. Речь его никогда не оставляет спокойного тона, и проблески негодования видны только тогда, когда он имеет пред собою явную гнусную клевету или заблуждение, идущее наперекор всем инстинктам и требованиям ума человеческого.

В требованиях по отношению к своему делу Ориген был крайне ограничен, удовольствия роскоши не были ему известны и нисколько не манили его. Он стремился к одним наслаждениям духа: созерцание божественных предметов, чтение и приумножение знаний, разрешение трудных вопросов и большее или меньше о уяснение сокровенного, – вот где он почерпал источник утешения и удовлетворения своим потребностям, а о теле, если бы возможно, он забыл бы вовсе, и насилием готов был подавлять его нужды. Он постоянно проводил жизнь философа, отказывающегося от всех обольщений, и следуя строгим правилам, не хотел принимать дары от людей, для которых он трудился в божественном учении, чтобы не переступить в своих требованиях за пределы необходимого. Ему достаточно было четырех оболов в день, и их он получал от человека, который купил у него все бывшие у него списки древних сочинений, и в уплату за это обязался доставлять ому ничтожную сумму, необходимую для его пропитания. Не имел он постоянного удобного жилища, спал на голой земле, считал излишним иметь две одежды и часто ходил босой на улицах Александрии. Движимый ревностью, по свидетельству Евсевия, он переносил холод и наготу и достиг высшей степени бедности, так что чрезвычайно изумлял окружающих себя¹³. Многие годы отказывался он от вина, и в пище ограничивался крайне необходимым. Трудовая, в высшей степени воздержная жизнь, полная лишений и далекая от обыкновенных житейских удобств, расстроила его здоровье. Но пример любомудренной аскетической жизни был для современников его живым и сильным уроком, который возбуждал внимание и к учителю, и к учению, и вселял еще большее уважение к тому, кто поражал других и обилием своих знаний, и силою мысли, и высотою созерцания, и приятностью слова.

Великий во всех областях знания и литературы, Ориген имеет важное значение и в истории христианской церковной проповеди. От него от первого по времени из проповедников, дошли до нас проповеднические творения, говоренные в церкви пред слушателями, и в том виде, в каком говорены они. И до Оригена была проповедь в христианской церкви; но она не переходила в литературу и, оставаясь устным словом, не дала письменных памятников, которые бы перешли в последующие века, и о состоянии и содержании проповеди до Оригена можно говорить только на основании отрывочных замечаний, встречаемых у того или другого древнего церковного писателя, и характеристика эта выходила по необходимости неполною и более или менее гадательною.

Если и являлось в письмени что-либо сказанное в церкви тем или другим предшественником Оригена, то это не в своей проповедной форме, а в виде рассуждений или наставлений, развиваемых в посланиях или целых сочинениях, и исследователю проповедничества нужно гадательно выделять из общей литературы малую часть, носящую следы проповеднического учения. Теперь, под влиянием Оригена, проповедь в своем непосредственном виде получает право литературного гражданства, и его беседы – первый твердый пункт, на котором останавливается исследователь проповеди, выходя из неясной сферы гаданий и предположений. Записана в литературе проповедь Оригена не столько потому, что он усердно трудился на поприще церковного учительства (усердные учители конечно были в церкви и до него), сколько потому, что его проповеди в свое время производили сильное впечатление и он имел такой авторитет у современников, при котором дорожили всем, что выходило из его уст или из-под его пера.

Но это обстоятельство, что проповеди Оригена представляют первый, дошедший до вас, памятник древнего проповедничества, не дочерпывает всего их значения. При своем авторитете Ориген способствовал утверждению на церковной кафедре определенного направления проповеди и создал тип церковных речей, который известен под именем оригеновской беседы, и который виден не у него одного, но и у многих его подражателей, как его, так и доследующего времени. Прежде проповедь, в форме и содержании, предоставлена была случаю или вдохновению от Духа, в которое верили и которому предавались проповедники. Каждый учитель в собрании верующих высказывал то, что Бог положит ему на сердце, пользуясь для выражения своих наставлений такою формою, к какой располагало его внутреннее настроение или образование. У большинства служителей церковного слова заметна была с внешней стороны такая простота, свобода и непринужденность речи, с какою велись обыкновенные беседы. Другие, владевшие высшим знанием, приносили на церковную кафедру такие формы и способы учении, с какими они были знакомы по школьному образованию. Священное Писание и до Оригена было источником и материалом проповеди. Но изъяснения его, слышимые в церкви, были предоставлены произволу и вкусу каждого: они были то просты и безыскусственны, то вычурны и замысловаты, – то преследовали цели практического назидания, то вели к утонченным созерцаниям иногда сомнительного достоинства; иные довольствовались изъяснением буквы Писания, другие, пренебрегая буквою, везде старались отыскивать особенный сокровенный смысл. Вообще, при отсутствии выработанного и утвержденного преданием метода, было столько же, можно сказать, разнообразных форм проповедования, сколько было разнообразных личностей между проповедниками. В ряду деятелей проповедного слова не выдавалось такого гения, который бы своею славною практикою и своим сильным авторитетом дал твердость определенной проповеднической методе и заставил других подчиниться этой методе. В Оригене история указывает такого гения, который колеблющимся и нерешительным элементам церковно-проповеднической практики дал твердый и определенный вид, и из рассеянных, одиночно и прихотливо текущих, ручьев образовал одну реку, поглотившую все частные прежние течения, и увлекшую по своему руслу блуждавшие в неопределенном пространстве ручейки. Благодаря силе его ума и влияния, может быть, помимо воли его самого, в проповеди открылась реформа, положившая грань между дооригеновским временем и временем, следующим за явлением Оригена.

Мы не хотим этим сказать, что проповедь Оригена отличалась высоким ораторским достоинством. Оценка достоинства проповеди Оригена и разъяснение её характера у нас еще впереди; и мы знаем, что при внимательном отношении к ней находят, что искусство церковно-ораторское в ней проявляется только в первом зачатии. В настоящем случае для нас важен факт влияния Оригена на проповедь своего времени, и какова бы ни была по своему достоинству проповедническая практика Оригена, она в истории замечательна тем, что утвердила известные приемы проповедничества. Она привязала проповедь к Священному Писанию, сделав се изъяснением последнего, и если не создала, то утвердила обычай проходить изъяснениями с церковной кафедры целые книги Писания по порядку стихов текста. Она руководилась твердыми герменевтическими началами при толковании Писания и узаконила их для других на долгое время: по её примеру и другие начали извлекать из каждого места Библии намеченные Оригеном разнородные смыслы. Она раздробляла изъясняемое место Писания на несколько отделов, из каждого извлекала мысли, часто не стоящие в близком отношении между собою, так что проповедь состояла из нескольких эпизодов, только внешним образом, а не внутренним, связанных между собою: так делали после Оригена и другие... Вообще изъяснительная омилия Оригена со всеми своими свойствами, совершенствами и недостатками, явилась образцом, которому более или менее подчинились продолжатели дела учительства церковного, с усердием и славлю веденного Оригеном.

Проповедническая деятельность Оригена была довольно продолжительна и неутомима. Она началась еще тогда, когда он, будучи еще мирянином, от бедствий междоусобия удалился из Александрии в Палестину, имея от роду около тридцати пяти лет, и продолжалась потом, с некоторыми перерывами, до самой его смерти, постигшей его на шестьдесят девятом году жизни. В Александрии, как нужно полагать, он не проповедовал с церковной кафедры; потому что в Александрии, как видно из письма¹⁴ Димитрия александрийского к епископам палестинским, очень рано отняли у мирян право восходить на церковную кафедру для проповеди, предоставляя это дело только людям, рукоположенным в епископа и пресвитера. Не имея священного рукоположения, в Александрии Ориген излагал свое учение о вере и нравственности христианской только в огласительном училище, не восходя на церковную кафедру. Но когда явился этот знаменитый александрийский учитель в Палестине, тамошние епископы, не смотря на то, что он не имел еще священнического рукоположения, просили его не только дома учить вере и религии, но беседовать и изъяснять Священное Писание всенародно в церкви в их присутствии. По этому поводу Димитрий, александрийский епископ, обратился с особым посланием к Феоктисту, епископу кесарийскому и Александру, епископу иерусалимскому, в котором выставлял на вид несообразность их поступка с обычаями церкви, указывая на то, что никогда не слыхано, чтобы в присутствии епископов проповедовали миряне. Но Александр и Феоктист отвечали, что это неправда, и что «святые епископы, как скоро находили людей, способных принести пользу братиям, то и приглашали их проповедовать народу: так поступали блаженные братья в Ларанде-Пеон с Эвелпидом, в Иконии Цельс с Павлином, в Синаиде Аттик с Феодором, так вероятно было и в других местах».¹⁵ После этого временного пребывания в Палестине, Ориген возвратился в Александрию и снова принялся за труды по должности огласительного училища, но лет через восемь после того (в 228 году, когда ему было около 43 лет) во время путешествия в Грецию, при вторичном пребывании в Кесарии палестинской, он рукоположен был в пресвитера епископами Феоктистом и Александром, и тогда проповедь церковная сделалась его обязанностью, и он не уклонялся от неё в течение всей своей последующей жизни.

Проповедовал Ориген не в одни праздничные и воскресные дни, но и в будни, являясь на церковную кафедру для изъяснения слова Божия и изложения своего учения изо дня в день, как представляет это Памфиил в своей апологии¹⁶. К этому его располагали сколько сознание пастырского долга и желание принести братиям возможную пользу, столько и приглашения епископов тех церквей, при которых жил он, желавших воспользоваться его знаниями к просвещенным словом для назидания своей паствы. Об этой ежедневной проповеди Оригена свидетельствуют многократно встречающиеся в его беседах упреки слушателям, что они лениво ходят к слушанию слова Божия, и едва в праздничные дни являются в церкви, пренебрегая более частым слышанием слова Божия, и поставляя чрез то в большое затруднение тех, кому вверено домостроительство Божие¹⁷, а также припоминания того, что говорено было вчерашний день¹⁸.

Чаще всего проповедовал Ориген в Кесарии палестинской, которая была для него как бы второю родиною по удалении из Александрии; епископ кессарийский Феоктист, при первом появлении здесь Оригена, возложил на него обязанность общенародного изъяснения слова Божия в церкви, и Ориген не уклонился от этого поручения не столько начальственного, сколько дружественного. И в других местах, где являлся Ориген, предстоятели церквей просили его принять на себя дело церковного учительства. Так ему поручал изъяснение божественного Писания и все, относящееся к церковным поучениям, Александр, предстоятель церкви иерусалимской, не менее Феоктиста чтивший талант и знания Оригена. Его для пользы своей церкви приглашал в свои области славный в свое время Фирмилиан, епископ Кесарии Каппадокийской: любя слушать его беседы дома, Фирмилиан желал, чтобы и паства его по мере возможности получала назидание из его публичных церковных поучений.

К проповедям Ориген не приготовлялся с такою тщательностью, с какою приготовляются к ним проповедники вашего времени. При его изумительной учено-литературной и учительской деятельности, при его подвижной жизни и частой перемене местожительства, при проповеди изо дня в день ему не было досуга для тщательного приготовления своих бесед. Да к тому же в век, предшествующий Оригену и ему современный, нарочитое приготовление каждой проповеди и предварительная запись её от начала до конца не считались нужными. Тогда смотрели на церковную проповедь, как на живую назидательную беседу, и к ней относились так же, как мы относимся к нашим взаимным беседам, ожидая всего для веде́ния проповеднической беседы от случайного вдохновения или от тех знаний и от того понимания вещей, какими владел тот или другой проповедник. Короткого размышления о предмете речи или отделе Писания было достаточно для того, чтобы проповедники выступали на кафедру с полным сознанием надлежащего ведения предписанного долга, и если искали успеха и влияния на жизнь от своих речей, то ожидали его не от своих сил и знаний, не от своего искусства, а от благодати Духа, действующего в церкви и руководящего проповедниками слова Божия. Ориген, впрочем, не ставил вне вопроса такую простоту отношений к делу проповеди. Когда у него заходила речь об условиях совершенства проповеднического дела, он многое приписывает здесь труду и напряжению человека. В толковании на Послание к римлянам (Рим.12:6–8)¹⁹ он утверждает, сообразно господствовавшему тогда взгляду, что всякое совершенство, замечаемое между сынами человеческими, в мудрости ли, в учении ли, или в других служениях, первее всего обязано благодати или дару Божию, так что без дара Божия оно обращается в ничто, так как тем, у кого нет благодати Духа, нельзя быть членами тела Христова. Но высказавши такую мысль, Ориген спрашивает, нет ли в нас такого вида пророчества, которое не все имеет от Бога, но нечто получает и от человеческих занятий, и отвечает, что есть, и когда развивает свою мысль, то ясно даст разуметь, что под таким видом пророчества, получающим нечто и от человеческих упражнений, он понимает церковную проповедь. «Другим покажется это (говорит он) совершенно невозможным, но у Павла ясно утверждается это, когда он говорит: ревнуйте дарований больших, паче же да пророчествуете (1Кор.12:31; 14:1). Ревновать можно в служении, учении, увещании и прочем, прилагая к тому занятие и труд; таким образом Апостол показывает, что это должно быть и по отношению к пророчеству. Здесь нужно разуметь не то пророчество, при котором говорят: сия глаголет Господь, потому что такое пророчество продолжалось до Иоанна, как сказано в Евангелии: закон и пророки до Иоанна (Лк.16:16), но то, о котором говорит тот же Апостол: пророчествуяй человеком глаголет созидание и утешение, и утверждение (1Кор.14:3).

Итак, у Павла говорится о том пророчестве, когда кто говорит людям в назидание, а также в увещание и утешение, – и к пророчеству такого рода нам возможно прилагать труд, и от нашей власти зависит, чтобы нам, при внимании к этому делу, приложилось и то пророчество, которое от Бога, если только мы делаем это по духу или по мере веры. Требование труда и занятий для усовершения в деле проповеди заявленное Оригеном, как видно из слов самого Оригена, для весьма многих казалось новостью. Но высказанное в общем смысле, оно имеет и силу не столько нарочитое приготовление к каждой отдельной беседе, сколько умножение познаний и укрепление мысли чрез чтение полезных сочинений и размышление о предметах веры, что естественно сопровождается весьма выгодными результатами в исполнении проповеднического долга. Но крайней мере, сам Ориген, как можно заключать из соображения всех известий о его проповеднической деятельности, считал для себя обязательным соблюдение только общих условий, рекомендуемых им для усовершения в деле проповедничества. А каждая частная беседа его была импровизацией, порождением временного вдохновения или быстро движущейся мысли, Он не записывал наперед того, что говорил в церкви пред слушателями, и не составлял даже общего плана своей речи, а предлагал вниманию слушателей то, что приходило ему на мысль при чтении предназначенного для изъяснения отдела Библии, и что подсказывало ему в момент произнесения речи его глубокое здание Писания и мысль, из детства привыкшая углубляться в смысл его. Отсюда происходит безыскусственность оригеновской беседы; отсюда отсутствие в ней твердого логического порядка и некоторая разбросанность мысли, переходящей от одного предмета к другому, и развивающей в одной беседе разнообразные материи.

При неистощимой плодовитости Оригена, при его необыкновенном усердии к слушанию слова, возбуждаемом еще уважавшими его предстоятелями церквей, при его навыке говорить народу без приготовления, от него должны были явиться целые тысячи бесед, тем более, что время проповеднического служения его продолжалось целые десятки лет. Иероним и свидетельствует,²⁰ что Ориген тысячу бесед и более того сказал в церкви. В разные времена в собраниях церковных он вероятно прошел изъяснением все книги Священного Писания (за исключением разве Апокалипсиса, который в древние времена не был предметом изъяснения в беседах церковных), и может быть, к иным из них он возвращался не один раз. Но из того бесчисленного множества бесед, какое в свое время слышали от Оригена христиане третьего века, до нас дошла сравнительно незначительная часть. Они не могли дойти до нас во всей своей полноте потому, что по отношению к ним не было прилагаемо главного средства сохранения проповедей, авторской записи; так как Ориген, говоря слои беседы импровизацией, не считал нужным предавать их письменно.

Главным способом к сохранению бесед Оригена для потомства, служила запись их скорописцами в церкви во время сказывания, как свидетельствует Памфил²¹ и Евсевий²². Но не записывая сам своих церковных бесед, Ориген долгое время не дозволял и другим записывать их в церкви во время произнесения или воспроизводить их по окончании богослужения по воспоминаниям. К этому побуждала его с одной стороны скромность, при которой он не видел в своих проповедях ничего особенного, достойного сохранения для последующих поколений, столько с другой стороны и опасение того, как бы его импровизированное слово, не проверенное строгим размышлением, случайно вылившись из уст, не оказалось в чем-либо отступающим от истины, и потому не вызвало нарекания против него и не дало повода к какому-либо заблуждению. К тому же для уразумения Писания в ходу были комментарии и схолии, в составления которых он неутомимо трудился и которые для своей цели казались ему совершенно достаточными. Только впоследствии, когда Оригену было уже более шестидесяти лет, и когда чрез долговременную, более чем двадцатилетнюю, практику он изощрил свои импровизаторско-проповеднические способности, он позволил скорописцам переводить в письмена, произносимые им в собрании устные беседы²³. К этому могли расположить прежде непреклонного Оригена желания и просьбы многочисленных его учеников и почитателей. Благоговея пред его умом, знаниями и авторитетом, они дорожили каждым его словом и очень жалели о том, что слова его, говоримый в церкви для назидания слушателей, не быв нигде записаны, как бы замирали в воздухе тотчас после их произнесения. Считая все, сказанное Оригеном, достойным общего внимания и видя в нем образец церковного учителя, они настаивали пред ним, чтобы он не лишал их возможности иметь под руками записи его назидательных и много-содержательных бесед, и Ориген должен был уступить их настоятельным желаниям. Полагаем, что это сделали ученики его, жившие в Кесарии палестинской, где долее, чем в других местах жил Ориген по удалении из Александрии, и где более всего было его горячих приверженцев и почитателей, в роде св. Григория Чудотворца.

Впрочем, некоторые беседы изданы были и самим Оригеном, и в относительно ранний период, т.е. до того времени, когда он дал позволение записывать за собою слова, говоримые в церкви. Так в творениях самого Оригена есть свидетельства, что им самим изданы были беседы на Евангелие от Луки²⁴, беседы на книгу Судей²⁵ и некоторые беседы на псалмы²⁶. Блаженный Иероним замечает,²⁷ что в его время были в употреблении, изданные самим Оригеном и беседы на книгу Иова, ныне утерянные. Мы не думаем, чтобы запись этих бесед, изданных самим Оригеном, предшествовала их произнесению, как полагает Гуэций, не желающий согласиться с тем, чтобы Ориген все свои беседы говорил импровизацией²⁸. Ориген скорее записывал их после произнесения, имея в виду издать их вместо комментария. Считая слово Божие источником христианской мудрости и руководительным началом доброй совершенной жизни, он всеми мерами старался содействовать его уразумению и извлечению из него возможных уроков верующими. Устное изъяснение его в церкви, по необходимости ограниченное пределами пространства и времени, было недостаточно для всенародного распространения истинного понимания смысла Священного Писания. Для этой цели очень рано он начал изготовлять и от времени до времени издавать в письменной обработке комментарии на разные книги Священного Писания, к чему побуждал его богатый александриец Амвросий, предложивший ему и щедрые пособия для ученой работы, и издания ученых трудов. Для ускорения дела, не успев изготовить комментария на те или другие библейские книги, он вместо комментария издавал свои беседы, посвященные изъявлению книг, не комментированных им до того времени в письмени.

И из того, что в свое время записано было из проповеднических трудов Оригена, далеко не все сохранилось до нас. Это видно, во-первых, из того, что иные писатели, например, Кассиодор и Иероним, насчитывают такое количество бесед на известные библейские книги, какого нет ныне; во-вторых, из того, что иногда у древних писателей приводятся цитаты из таких бесед Оригена, каких ныне нигде не находят. Потеря бывших в употреблении бесед Оригена могла произойти тогда, когда изменилось отношение церковного общественного мнения к сочинениям Оригена, чему много содействовали св. Епифаний и блаженный Иероним, первые в христианской литературе с силою восставшие против его авторитета, и когда потом на пятом вселенском соборе произнесено было церковное осуждение на направление Оригена и на те неправые мнения, какие встречались в тех или других из многочисленных его сочинений. После публичного заявления голоса церкви, неблагоприятного Оригену, многие перестали дорожить наследием его мысли и слова, а другие нарочито могли подвергать их истреблению, как это часто бывало в церкви по отношению к сочинениям, объявленным еретическими, или заподозренным в не православии.

Далее, из существующих ныне проповеднических трудов Оригена только немногое дошло до нас в первоначальном греческом тексте. Большая часть из них сохранилась в латинском переводе блаженного Иеронима, а еще более Руфина. Перевод Иеронима признается довольно точным и соответствующим подлиннику, что подтверждается сличением его с отрывками греческими, сохранившимися доныне. Но перевод Руфина – перевод довольно свободный: он дозволял себе не только перифраз, но и распространения и дополнения, иногда и сокращения текста, как он сам сознается, по отношению к тексту бесед Оригена на книгу Бытия, Исход и в особенности на книгу Левит, в заключении к переводу толкований Оригена на Послание апостола Павла к римлянам²⁹. В прологе к переводу бесед Оригена на книгу Чисел он свидетельствует, что в своем переводе соединил в одно все, что нашел у Оригена на эту книгу, – и то, что написано стилем гомилетическим, и то, что называется схолиями³⁰. Свободное обращение Руфина с текстом оригеновских сочинений иногда простиралось до перемены его смысла, в видах приведения воззрений Оригена в большое соответствие с верою церковною.³¹ В беседах, впрочем, перемена тенета Оригенова Руфином едва ли заходила так далеко, как это случилось в переводе других сочинений, посвященных развитию теоретических начал; так как не в них заключаются соблазнительные места, вызывавшие нарекание на чистоту веры Оригена. При недостатке подлинника и этот вольный руфиновский перевод может служить целям ознакомления с содержанием, характером и манерою проповедничества Оригенова,

От Оригена дошли до нас следующие беседы: 1) 17 бесед на книгу Бытия; 2) 13 на книгу Исход; 3) 16 на книгу Левит; 4) 28 на книгу Чисел; 5) 26 на книгу Иисуса Навина; 6) 9 на книгу Судей; 7) 2 на первую книгу Царств; 8) 9 на псалмы 36-й, 37-й 38-й; 9) 2 беседы на Песнь Песней; 10) 9 бесед на видения пророка Исаия; 11) 21 беседа (3-я не полная) на книгу пророка Иеремия; 12) 14 бесед на книгу пророка Иезекииля; 13) 39 на Евангелие от Луки и 14) отрывки из бесед: а) на книгу Иова, очень короткий, о пользе для нас диавола; б) из беседы на 82-й псалом; в) из 39-й беседы на книгу пророка Иеремии; г) из 4-й беседы на Деяния апостольские – в несколько строк и д) два краткие отрывка из беседы на Послание к евреям. Всего двести пять бесед и несколько небольших отрывков.

Из перечисленных нами бесед Оригена на греческом языке сохранилось только 19 бесед на книгу пророка Иеремии, которые скачала изданы были Кордерием по кодексу скориальскому с именем Кирилла Александрийского (1548 год, в Антверпене), а потом Гизлером по Ватиканскому списку с именем Оригена, после того как Гуэций показал ошибочность наименования автора бесед в кодексе скориальском, и одна из существующих на Первую книгу Царств (на 26-ю главу об аэндорской волшебнице), извлеченная Львом Алляцием из одного греческого ватиканского манускрипта, и изданная в первый раз в 1629 году в Лионе. Затем на греческом языке встречаются только небольшие отрывки из бесед Оригена в катенах,³² Филокалии³³ и истории Евсевия.³⁴ Беседы на книги Бытия, Исход, Левит, Чисел, Иисуса Навина, Судей, на Псалмы и первая беседа на книгу Царств сохранились для нас только в переводе Руфина а в переводе блаженного Иеронима существуют беседы на Песнь Песней, на книгу пророка Исаии, на книгу пророка Иеремии (в количестве 14, из которых двух нет в греческом кодексе, заключающем в себе 19 бесед), на книгу пророка Иезекииля и на Евангелие от Луки.

Мы выше сказали, что в век блаженного Иеронима и Кассиодора бесед Оригена на книги Священного Писания существовало гораздо больше, чем ныне, и они все были в обращении в подлинном греческом тексте, с которого Руфин и Иероним могли переводить их на латинский язык. Так Иероним на книгу Бытия имел под руками тринадцать книг комментария и две книги мистических бесед.³⁵ Одну книгу могли составлять ныне существующие семнадцать бесед, полные мистических толкований; а другая книга до нас не дошла. Что действительно Иерониму известно было больше бесед Оригена на книгу Бытие, чем сколько их есть ныне, – это видно из того, что он в письме³⁶ к пресвитеру Евангелу упоминает о том, что Ориген в первой беседе на Бытие рассуждал о Мелхиседеке и называл его ангелом. Такого рассуждения о Мелхиседеке нет ни в первой, ни в других ныне существующих беседах Оригена на первую книгу Пятокнижия Моисеева.

На книгу Чисел ныне существует 28 бесед, но Кассиодору известно было 30 бесед на эту книгу³⁷. В 12-й беседе на Иеремию Ориген высказывает намерение говорить о священнических благословениях, содержащихся в книге Чисел; но в руфиновском собрании нет беседы подобного содержания, вероятно этой материи касался Ориген в одной из потерянных бесед. На книгу Левит, по Кассиодору, написал Ориген шестнадцать бесед; столько их есть и в нынешних собраниях. Но в Филокалии (в первой главе) читается такой отрывок из 2-й беседы Оригена на Левит, какого нет ни во второй, ни в других беседах на эту книгу. В 4-й беседе на книгу Левит³⁸, Ориген замечает, что о льняных одеждах им часто говорено было, в особенности, когда он беседовал об облачениях священнических, а в 6-й он³⁹ упоминает о том, что он пространно и часто беседовал о том, что говорится в книге Левит о посвящении и помазании священника, между тем в предыдущих беседах об этих предметах почти ничего не сказано. На Второзаконие нет ныне бесед Оригеновых; но Кассиодору⁴⁰ известно было четыре беседы на эту книгу, в которых он находил чрезвычайно утонченное изъяснение, и Руфин в письме в Урзакию, помещенном в предисловии к переводу бесед Оригена на книгу Чисел⁴¹, выражает надежду перевести беседы на Второзаконие, до тех пор единственные, остававшиеся не переведенными из всего того, что Ориген написал о законе иди Пятокнижии, и присоединить к полному изданию, если Господь поможет и даст здоровья его глазам; но за смертью он не исполнил своего намерения, и мы лишены, таким образом, читать беседы Оригена на Второзаконие. На книгу Иисуса Навина ныне довольна бесед, – 26; но Кaccиoдор упоминает о 30 беседах на эту книгу.

На книги Царств дошло от Оригена только две беседы (на 1-ю и 28-ю главы первой книги Царств), но их было конечно гораздо более. Но крайней мере Кассиодор упоминает о 4 беседах на первую книгу, об этой беседе на вторую, и еще об одной пространной на вторую книгу Паралипоменон⁴². Сам Ориген в 3-й беседе⁴³ на книгу Иисуса Навина упоминает, что он некогда в одной церкви беседовал о двух блудницах (о которых записано в третьей книге Царств), судившихся у Соломона, из которых одна представляла живое, а другая мертвое дитя. Кассиодор же свидетельствует, что он видел беседы Оригена на две книги Ездры, и что эти беседы переведены были на латинский язык пресвитером Беллитором⁴⁴; беседы на эти книги ныне нигде не находят. Не дошло до нас бесед Оригена на книгу Иова, за исключением небольшого отрывка, сохранившегося у Илария пиктавийского; но их в древности было много. Иероним свидетельствует⁴⁵ даже, что Ориген сам издал беседы на эту книгу, и что Иларий исповедник перевил их с греческого языка на латинский. В этих беседах, по замечанию Иеронима, говоря против диавола и о звездах небесных, он сказал нечто такое, что не принимает церковь. О беседах на Иова упоминает и Евстафий антиохийский⁴⁶, который говорить, что эти беседы изобилуют разнообразною пустой болтовней, и очень осуждает Оригена за то, что в них он не удивляется терпению, не рекомендует добродетель, не одобряет веру, не описывает примеры мужества духа..., но все это опустивши, утонченным образом толкуя имена дочерей, изъяснил многое по-старушачьи.

Сохраненные Руфином девять бесед на псалмы (36–38) только остаток более полной книги. Книга псалмов Давидовых, полная много содержательных и трогательных выражений религиозного чувства, и всегда пользовавшаяся особенным уважением в церкви, не могла не обращать на себя особенного внимания нашего проповедника, и он не раз приступал к изъяснению с церковной кафедры тех или других псалмов. Многие беседы Оригена на псалмы известны были блаженному Иерониму⁴⁷ и Василию Великому.⁴⁸ Тритемий свидетельствует⁴⁹, что Ориген оставил 150 бесед на псалмы. В истории Евсевия⁵⁰ сохранен отрывок из беседы на 82-й псалом о ереси элкезантов; но между дошедшими до нас беседами Оригена нет беседы на означенный псалом. В беседах о волшебнице⁵¹, 8-й⁵² и 18-й⁵³ Ориген припоминает изъяснения, которые давал он, по словам бесед на Иеремию, недавно, на 21-й, 134-й и 140-й псалмы, чтобы те, которые слышали, с возможною полнотой припомнили то, что знают, а те, которые не были при изъяснении, или забыли, узнали текст речи, который тогда мы представили. В 15-й беседе⁵⁴ на книгу Иисуса Навина Ориген припоминает изъяснение 8 стиха 101-го псалма: во утрии избивал вси грешные земли.

На книгу пророка Исаии ныне существует 9 бесед, а в век Иеронима их было 25⁵⁵. На Иеремию в век Кассиодора⁵⁶ и Робана Мавра⁵⁷ было 45 бесед Оригена, из которых до нас сохранилась только 21 беседа, и отрывок 39-й беседы.

Из бесед на новозаветные книги дошли до нас одни беседы на Евангелие от Луки, но Иероним свидетельствует⁵⁸, что он читал беседы Оригена и на Евангелие от Матфея и насчитывает их до 25. И беседы на Луку не все дошли до нас, хотя мы имеем их достаточное количество. Основания для такого предположения заключаются в том, что у Оригена в первых тридцати трех беседах разъясняются по порядку евангельские чтения, а последние шесть – представляют изъяснения, не связанные последовательностью текста, и значит, оторванные от большего целого, заключающего в себе толкование всего теиста Евангелия от Луки в последовательном порядке. Что некоторые беседы Оригена на Евангелие от Луки потеряны, это видно еще из того, что Ориген в своем комментарии на Евангелие от Матфея⁵⁹ и на Евангелие от Иоанна⁶⁰ припоминает изъяснения, высказанные им в беседах на Луку, каких нет и следа в ныне существующих беседах. Были беседы Оригена на Деяния Апостольские, как доказывает отрывок из 4-й беседы, сохраненный в 7-й главе Филокалии. По свидетельству Иеронима⁶¹, различные беседы сложил Ориген на Послание к галатам. Евсевий свидетельствует⁶² еще о беседах Оригена на Послание к евреям, и представляет из одной из них два отрывка.

Трудно указать с точностью по отношению ко всем беседам Оригена, в каком месте произнесены были те или другие из них. Но в иных есть свидетельства, дающие основания заключать о месте их произнесения. Так по указаниям, встречающимся в самих беседах Оригена, беседы на книгу Левит,⁶³ сказаны была несомненно в Кесарии палестинской; в Палестине, и вероятно в той же Кесарии произнесены были беседы на книгу пророка Иеремии⁶⁴ и на книгу пророка Иезекииля.⁶⁵ Беседы на книгу Царств несомненно произнесены были в Иерусалиме. В первой беседе на первую книгу Царств об Елкане, Фенелле, Анне и Самуиле, Ориген упоминает об епископе (иерусалимском) Александре, хвалит его кротость и благость, о которой не он один возвещает, но которую все (его слушатели) знают по опыту, и приступая к изъяснению книги, говорит о речах этого кротчайшего отца, замечая: «я знаю, что вы привыкли слушать сладкие речи вашего отца, а деревья вашего насаждения имеют нечто горькое на вкус, что однако по вашим молитвам может превратиться в спасительное лекарство». О прочих беседах Оригена, на основании исторических данных, можно высказать только одно общее положение, что большая часть их произнесена в Кесарии палестинской, где долее всего жил Ориген по удалении из Александрии, меньшая в Иерусалиме, а еще меньшая в Кесарии каппадокийской.

Нельзя также с полною достоверностью определить время произнесения и первоначального издания проповедей Оригена и указать хронологический порядок их появления, хотя были попытки к этому, например, у Гуэция⁶⁶. Основанием и исходною точкою для разъяснения вопроса о времени произнесения и первоначального появления бесед Оригена может служить тот факт, что некоторые из бесед Ориген сам издал и на изданные им беседы ссылается в других своих творениях; а другие записаны со слов его и изданы его почитателями, на что Ориген, по свидетельству Евсевия, дал соизволение уже в старости, когда ему было более шестидесяти лет. Первые конечно принадлежат более раннему периоду его жизни; а последние, по ясной дате Евсевия, последнему десятилетию его жизни. К первым принадлежат беседы на Евангелие от Луки, на книгу Судей, и потерянные беседы на Иова; к последним относятся беседы на Исаию, Иеремию, Иезекииля, на книги Моисеевы и на книгу Иисуса Навина.

По мнению Иеронима⁶⁷, одно из самых ранних произведений Оригена – беседы на Евангелие от Луки: в них, по словам Иеронима, Ориген играет словами как отрок, и беден мыслями. Гуэций соглашается с мнением Иеронима и расположен видеть в беседах Оригена на Евангелие Луки произведение юношеского возраста⁶⁸. Произведением юношеского возраста не могли быть эти беседы; так как Ориген не очень молодым начал излагать с церковной кафедры изъяснения на божественное Писание. Они не могли быть произнесены раньше первого пребывания Оригена в Палестине, где местные епископы, не смотря на то, что он был еще мирянин, просили его беседовать и изъяснять Священное Писание всенародно в церкви⁶⁹. А это было в царствование Каракаллы, не ранее 215 года, когда Оригену было не менее тридцати лет. Но нельзя сказать с решительностью, чтобы они произнесены были Оригеном в его первое пребывание в Палестине. Скорее они сказаны были тогда, когда Ориген, после рукоположения в пресвитеры, должен был удалиться из Александрии и войти в состав церкви палестинской, с любовью его принявшей. Тогда Оригену было более сорока лет; так как в пресвитеры рукоположен был он в 223 году (родился он и 185 году). Во всяком случае беседы Оригена на Евангелие от Луки могут быть признаны первыми из его гомилетических трудов по времени своего появления, и несомненно Ориген сам издал их. На это есть указания у самого Оригена в комментарии на Евангелие Иоанна и на Евангелие Матфея⁷⁰. Правда, последний комментарий, по свидетельству Евсевия⁷¹, сделан в позднейшие годы жизни Оригена. Но комментарий на Евангелие от Иоанна, по свидетельству того же Евсевия⁷², – одна из первых экзегетических работ его: с Евангелия Иоанна Ориген начал изъяснения Писания еще в Александрии и написал здесь первые восемь книг своего комментария на это Евангелие. Ссылка на беседы, объясняющая Евангелие Луки, встречается в одной из последних книг, – 32-й (всех, полагают, было 39). Время происхождения этих последних книг точно неизвестно; но нельзя думать, чтобы, начавши изъяснение Евангелия Иоаннова, Ориген на долгое время прекратил эту работу. Вероятно, он продолжал ее, как только успокоился после волнений, какие поднялись против него в Александрии по поводу рукоположения его в пресвитеры. Он кончил комментарий на Иоанна, еще не приступая к изъяснению Евангелия от Матфея⁷³, как полагают⁷⁴, около 238 года, после Максиминова гонения, о котором упоминает в XXII книге этого комментария. Значит, беседы на Евангелие от Луки тогда уже существовали. К этому же приблизительно времени относятся и беседы на книгу Судей. Их также, как и беседы на Луку, издал сам Ориген, о чем упоминает в прологе к комментарию на Песнь Песней, отсылая читателя к изданным им беседам на книгу Судей, для уразумения смысла песни Девворы⁷⁵. Толкования на Песнь Песней начал Ориген, после Максиминова гонения, прежде 240 года. Поэтому появление бесед его на книгу Судей последовало раньше этого года. К этому же времени должны быть отнесены изданные самим же Оригеном и ныне утерянные беседы на книгу Иова.

К псалмам Ориген обращался в своих беседах в разное время; но большинство бесед на псалмы из позднего периода. По свидетельству Епифания⁷⁶, принимаемому Гуэцием⁷⁷, когда Ориген вскоре после изгнания из Александрии, пришел в Иерусалим, чтобы видеть следы Господа и Апостолов, собор пресвитеров и предстоятели церкви просили его сказать учительное слово в храме. Ориген стал, взял книгу, прочитал стих псалма: грешнику рече Бог: вскую ты поведаешь оправдания моя и восприемлеши завет мой усты твоими (Пс.49:16)? и начал по этому поводу беседу, в которой так растрогался, что расплакался сам и привел в слезы всех присутствующих. Но это была беседа совершенно отрывочная, не связанная с предыдущими и последующими, и сказанная до особенному случаю. Бесед ни псалмы из раннего периода жизни Оригеновой не дошло до нас.

Ныне существующие беседы на псалмы все произнесены Оригеном в старости. В беседе на 37-й псалом Ориген сам называет себя стариком⁷⁸. Первая беседа на 36-й псалом упоминает об императоре, который с таким блеском царствовал тридцать лет назад⁷⁹. Это относится к императору Северу, который погиб 211 года; значит, беседа сказана после 241 года. Первая беседа на 37-й псалом цитирует место⁸⁰ из комментария Оригенова на Матфея; а комментарий на Матфея написан Оригеном около 245 года, – шестидесятого года его жизни, как свидетельствует Евсевий⁸¹. Пятая беседа на 36-й псалом говорит о мире, которым тогда наслаждалась церковь⁸². Это совпадает со временем императора Филиппа, что ведет нашу мысль в период после 245 года. Из недошедших до вас бесед на псалмы (21, 134 и 140) цитируются места во второй беседе на книгу Царств⁸³, в восьмой⁸⁴ и восемнадцатой⁸⁵ – на Иеремию, откуда ясно, что беседы на эти псалмы предшествовали изъяснению в церкви и книги Царств и книги пророка Иеремии. В обеих ссылках на изъяснения псалмов в беседах на Иеремию сказано, что те изъяснения сделаны были недавно. Это дает нам несомненное право сближать по времени беседы на псалмы с беседами на Иеремию. А беседы на Иеремию говорения мосле 245 года, во время мира⁸⁶, на который есть указание и в беседах на псалмы.

Затем и прочие беседы Оригена, ныне существующие, все позднейшего периода, то есть сказаны после 245 года, когда Ориген, будучи шестидесятилетним старцем, дал позволение ученикам своим записывать за ним то, что он говорил в церкви в изъяснение Писания и назидание народу. Сюда принадлежат беседы на книгу Царств, на книгу Песнь Песней, на книгу пророка Иеремии, вслед за которою Ориген изъяснял книгу пророка Иезекииля⁸⁷. К тому же периоду относятся беседы на Пятокнижие Моисеево и на книгу Иисуса Навина. Ясных указаний о времени произнесения бесед Оригена на книги Моисеевы нет; но беседы на книгу Иисуса Навина произнесены после бесед на книгу пророка Иеремии, как можно замечать из ссылки на место из бесед на Иеремию, встречающееся в 13-й беседе на Иисуса Навина⁸⁸. Руфин в прологе к переводу бесед Оригена на Иисуса Навина свидетельствует, что их говорил импровизацией в церкви адамантовый старец⁸⁹. В девятой беседе на Иисуса Навина упоминается о жесточайшем гонении на церковь⁹⁰, что указывает на время Декия, при котором и Оригену пришлось пострадать за веру Христову, т.е. на конец 249-го иди начало 250-го года. Можно полагать с большою вероятностью, что из записанных слушателями бесед Оригена прежде других говорены были беседы на книги пророческие, потом на Пятокнижие Моисеево, а беседы на книгу Иисуса Навина служат последним завершением его проповеднических трудов.

Проповедовал Ориген, как показывают дошедшие до нас его беседы, с Библией в руках, и проповедь его была не чем иным, как изъяснением священного Писания. В числе его проповедей, сохранившихся до нашего времени, нет ни одной, которая бы не имела непосредственного отношения к Писанию и не была изъяснительною беседою. Пред произнесением проповеди прочитывался⁹¹ анагностом (а иногда и самим проповедником) назначенный для изъяснения отдел Писания. Но этот отдел не был похож на наши теперешние библейские зачала или перикопы, приуроченные к тому или другому церковному дню или празднику, и в отрывочном виде читаемые при богослужении. В век Оригена читались и изъяснялись библейские книги по порядку глав и стихов текста, и при этом чтении не сообразовались большею частью с обстоятельством церковного года. Книгу для чтения и изъяснения назначал предстоятель церкви или избирал с его соизволения проповедник, если он в иерархическом отношении был лицо подчиненное, как это имело место по отношению к Оригену. Для удобства при изъяснении книгу разделяли на отделы довольно короткие, которые последовательно один за другим проходил изъяснением проповедник. Порядка изъясняемого текста Ориген в своих беседах держался довольно строго, и одну тираду за другою изъяснял изо дня в день, не обращая внимания на то, был ли то будний день или нарочитый праздник, и имела ли какое-либо отношение к празднуемому в церкви событию изъясняемая часть книги. Так начавши изъяснять книгу пророка Исаии во дни великого поста, он не перерывает своего рядового изъяснения книги в страстную неделю, и пятая беседа его на эту книгу, где он изъясняет видение Исаией Бога, сидящего на престоле славы и окруженного серафимами (гл. VI), сказана им в великую пятницу, когда по случаю воспоминания страстей Христовых было в церкви большое собрание народа, о чем он сам свидетельствует, прося собравшихся молить всемогущего Бога, чтобы низошло на него слово Божие, которое бы помогло ему уразуметь великие тайны пророческие⁹².

Внимание Оригена, как толкователя Писания, одинаково посвящено было книгам как Ветхого, так и Нового Завета. Но на церковной кафедре, не смотря на большую назидательность и близость к сердцу христианскому новозаветного откровения, едва ли не чаще приходилось Оригену изъяснять ветхозаветные библейские книги: по крайней мере, до нас дошло от него гораздо больше бесед на книги Ветхого Завета, чем на книги Нового. Это зависело от того, что в век Оригена еще оказывала сильное влияние практика первенствующей церкви, в которой при богослужении в большем употреблении были священные книги Ветхого Завета, чем Нового, частью из внимания к преданиям иудейской церкви, имевшим значительное воздействие на образование христианского богослужения, частью в силу необходимости, при значительно меньшем распространении новых священных книг сравнительно с ветхозаветными книгами, давно всем известными и находившимися во всех общинах.

Ориген в изъяснении библейских книг следует порядку стихов текста. Из каждого предложения, из каждого слова и буквы он умеет извлекать особенные и разнообразные смыслы, для назидания своих слушателей. Но живая церковная беседа подчинена особым условиям и ограничениям, при которых невозможно передать слушателям все то, что возбуждается и вызывается в таком плодовитом уме, как оригеновский, каждым стихом известного, прочитанного в церкви, библейского отдела. Иначе беседа могла бы распуститься в неопределенную величину, и утомить внимание слушателей. По этим соображениям Ориген нередко оставляет без объяснения в беседах те или другие пункты рассматриваемого им отдела, и сосредоточивается на важнейших и больше содержательных или более назидательных из них.

Церковная беседа, в намерениях Оригена, не была главным родом сочинения, предназначенным для уяснения всей глубины смысла Писания. Главная цель, здесь имевшаяся в виду у него, – не исследование Писания, а назидание слушателей. Высших тайн или сокровенной в Писании мудрости он касается здесь, но не вполне, а только отчасти, по мере восприемлемости слушателей, из которых далеко не все способны были к восприятию высшего ведения.

У него три рода изъяснений на Писание: схолии, комментарии или тома, и беседы или гомилии. Схолии – это короткие отрывочные объяснения более темных мест или мало понятных слов Писания, или простые примечания, способствующие уразумению чего-либо не совсем попятного в Писании. Комментарии, которые у Оригена называются томами, – самый главный род толкования. Они представляют из себя кабинетную ученую работу: в них Ориген не довольствуется общеупотребительным библейским текстом, а сносит его с другими текстами и по временам обращается к еврейскому; в них в связной широкой речи толкователь старается раскрыть всю глубину мудрости Писания, и притом показывает всю силу своего ума и все богатство своего знания; здесь, в комментариях, Ориген в особенности исследует таинственный смысл, который прямо не открывается читающему Писание, и который между тем он считает самым главным и высшим между другими смыслами. Гомилии составляют средний род между этими двумя способами или видами толкования Писания. В них нет той отрывочности и беглости, какою отличаются схолии, но нет и той широты и ученой тщательности, какая видна в комментариях; когда говорил их Ориген, мерою его слов был не объективный смысл Писания, а с одной стороны понимание, с другой нравственная польза слушателей.⁹³

Сам Ориген в своих беседах не раз определяет задачу гомилетического рода изъяснения Писания и в этом случае он замечает, что подробное, ничего не опускающее, изъяснение священного Писания не может быть делом экзегета-проповедника. «Многое было читано в прошлом чтении, из чего мы по краткости времени изъяснили очень немногое (читаем мы в начале одной беседы Оригена на книгу Левит)⁹⁴. Ибо мы теперь несем служение не изъяснения Писания, но назидания церкви, хотя и из того, что нами прежде было говорено, всякий благоразумный слушатель может найти ясные стези к уразумению. И потому из того, что ныне прочитано, мы, не имея возможности изъяснить всего, соберем нечто, могущее назидать слушателей, как бы некоторые цветки с полного поля, благословенного Господом». Подобных заявлений, ограничивающих задачу общецерковного толкования Писания при богослужении, и отличающих беседу от комментария, работы кабинетной, в беседах Оригена можно найти очень много. Так в 3-й беседе на книгу Исход, объясняя историю посольства Моисея и Аарона к фараону с целью склонить его отпустить сынов Израиля из Египта (гл. IV и V), Ориген не входит в подробное объяснение каждого пункта текста, и ссылаясь на то, что было бы слишком долго говорит о каждом из них порознь, приглашает своих слушателей внимательнее обсудить то, что говорят Моисей и Аарон, пришедши к фараону⁹⁵. Далее, в 4-й беседе на туже книгу⁹⁶, приступая к изъяснению истории о десяти казнях египетских, проповедник замечает: «поскольку долго изъяснять в отдельности все изречения Писания по порядку, то мы рассмотрим вкоротке главную суть всей истории», и затем продолжает, соответственно своему заявлению, изъяснять кажущиеся ему наиболее видными и возбуждающие наиболее недоумений пункты широкой и много содержательной истории.

Четырнадцатую беседу на книгу Чисел (о Валааме и ослице его) Ориген начинает признанием того, что в предыдущей беседе, посвященной тому же чтению (о Валааме), многое осталось без изъяснения, и причину этого указывает в том, что беседа, говоримая в церкви для назидания, продолжается только некоторое время: «потому (замечает он) мы не имели столько времени, чтобы рассмотреть каждое слово Писания и предложить такое изъяснение его, чтобы ничто не осталось неисследованным, так как объяснение подобного рода скорее дело комментария, чем беседы»⁹⁷.

Иногда места Писания и в них отдельные пункты для изъяснения указывались проповеднику епископами. Это видно из 13-й беседы на книгу пророка Иезекииля, которую Ориген начинает словами: «приказано нам епископами рассмотреть речь на царя Тирского, чтобы мы уяснили похвалы ему и вины его; а также велено что-либо сказать и о фараоне, царе египетском (гл. 28 и 29)⁹⁸. Сказавши довольно много о царе Тирском (Иез.28:1–19), хотя и не входя в обстоятельный разбор всего текста речи на царя Тирского, Ориген чувствует, что он исполнил только половину поручения епископа, а между тем затянувшаяся беседа должна была приближаться к концу. Потому в последнем отделении своей беседы, припоминая данное ему повеление говорить о Тире, Сидоне и фараоне, Ориген как бы извиняется, что он по обстоятельствам времени не может выполнить как следует данного ему повеления. «Теснота времени (говорит он) не позволила нам вполне довершить и то, что начали (о царе Тирском), а то, что предлежит нам разъяснить (о Сидоне, Иез.28:20–26, и о фараоне, Иез.29:1–16), мы должны обозреть кратко как бы по обычаю толковательных замечаний (схолий)⁹⁹.

Случалась, что и слушатели обращали внимание проповедника на что-либо в Писании, их интересовавшее и не вполне для них ясное, и просили его подробнее рассмотреть это. Иногда оставалось для них не выясненным иное в отделах Библии, читанных и толкованных прежде, накануне или третьего дня, и они заявляли пред проповедником желание, чтобы он возвратился своим изъяснением к прочитанному в прежние дни, и Ориген по мере возможности старался удовлетворять подобным заявлениям, отступая от порядка чтений. Так пятнадцатую беседу на книгу Чисел (о пророчестве Валаама) Ориген начинает: «хотя порядок предлагаемых чтений требовал от нас говорить скорее о том, о чем читал анагност, но поскольку некоторые из братий просят нас подвергнуть лучше обсуждению то, что написано о пророчестве Валаама, то я счел справедливым удовлетворить не столько порядку чтений, сколько желаниям слушателей»¹⁰⁰.

* * *

К уяснению духа, характера и содержания проповедей Оригена служат, во-первых, метафизические основания его мировоззрения и, во-вторых, его герменевтическая метода.

Проповедь не была тем родом сочинения, где находили для себя полное выражение основные начала мировоззрения Оригенова. Здесь он служит не столько истине самой в себе, сколько слушателям, т.е. здесь, в церковной беседе, сообразуясь с мерою восприемлемости слушателей, он излагает только часть истины, а не всю ее. Имея пред церковною кафедрою смешанную толпу, не достигшую такой степени умственной зрелости, чтобы понимать предметы высшего ведения и приспособляясь к их слабости, он сдерживает пред него полеты своего ума, и находит опасным расточать пред всеми сокровища высшей таинственной мудрости. Высшая божественная истина, по представлению Оригена, сокрыта во внутреннем святилище, доступном не для всех, а только для одних избранных и посвященных и только с совершенными учитель церкви занимается в нем высшими тайнами; народная толпа всегда остается вне этого святилища, и когда нужно говорить ей, учитель церкви выходит из святилища и передает ой только то, что подобает ей, что достаточно для не могущих проникнуть в самое святилище¹⁰¹. Для развития глубочайших тайн и высших созерцаний служили у Оригена сочинения, подобные его творению «О началах», и те комментарии, которые он назвал томами, которые он составлял внутри своего кабинета, и которые посвятил всестороннему рассмотрению внутреннего смысла Писания, не считаясь в развитии своих мыслей с восприемлемостью читателей подобно тому, как это имело место в общенародных церковных изъяснениях Писания. Но и в беседах рассеяно не мало элементов высшего ведения. Проповедь вырастает из тех же начал, какими вообще руководится мысль христианского философа, и ее окружает, так сказать, та умственная атмосфера, в какой жил Ориген. Те частные мысли, какие составляют её содержание, отдельные звуки, из которых каждый более или менее напоминает о силе и направлении того артиста, какой вызывает их. Полагая высшее благо и высшую мудрость в постижении божественного мира, и считая это постижение принадлежностью высшего искомого совершенства, Ориген не мог не вести, по мере возможности, к этому совершенству тех, которые из его уст ждали себе просвещения духовного и уяснения своей веры. Потому стремление, лежащее в основе миросозерцания Оригенова, живо и действенно у него, когда он является и на церковной кафедре, и оно вызывает постоянно у Оригена такие мысли и представления, которые, поднимая покров буквы Писания, указывают на сокровенное в святилище веры Христовой.

Точка зрения Оригенова может быть охарактеризована именем христианского идеализма Глубокий ум Оригена, при воззрении на вещи, не довольствовался видимостью их, а старался проникать до внутренней сокровенной основы их. Его созерцание было быстро и возвышенно, и оно уносило его за пределы земного бытия в область духа и идеи. Направление его руководителей (Климента и Аммония Саккаса) и общее движение философствующей мысли в Александрии, где развивался его ум, усиливали его природную полетистость. Он изучал и знал системы пифагорейцев, стоиков, и неоплатоников, но особенным его сочувствием пользовался возвышенный Платон, представитель древнегреческого идеализма¹⁰². Веяние духовнейшего идеализма чувствуется во всем, что выходило из-под пера и мысли Оригена.

Ориген был человек верующий. Но та вера, которая служит общим достоянием народа, не удовлетворяет избранных, и не есть последняя цель стремлений философа. Она первое начало знания и первая ступень к высшей мудрости. Ею могут довольствоваться только младенцы, не могущие переваривать более твердой пищи. На основании простой веры он созидает высшее знание, и в высшем знании хочет искать удовлетворения запросам неустанно работающей мысли. Везде он различает плоть и дух, видимое и невидимое, и это у него находит самое широкое приложение и к христианству. На что бы ни натолкнулась его мысль, все это было для неё намеком на высшее, таинственное, прямо не зримое нашим глазом. Пред его созерцанием постоянно носился образ мира духовного, божественного, пред которым наши материальные вещи μη ὀν Платона.¹⁰³ Христианское откровение приподнимало завесу с этого невидимого мира, и лучи света им принесенного осиявали для нас таинственную область божественного. Но глаз мудреца не хотел довольствоваться зрением того, что видно было ему в божественном с нашей земной юдоли, при пособии откровения: он желал бы стать в средоточии божественного мира и видеть его не отчасти только, не издалека в тусклом мерцании, а с полнотой и ясностью непосредственного зрителя. Есть плотские христиане, которые ничего не видят дальше буквы откровения и дальние внешних событий истории, и есть христиане духовные, высшие и совершенные. Последние признают объективную историю христианства, но на ней одной не останавливаются: под покровом внешней истории они хотят видеть силы невидимые, проблески жизни божественной; под покровом внешнего Евангелия и откровения Христа они созерцают откровение вечно-действующего божественного Логоса. Высочайшая задача христианского мыслителя, решение которой всегда в виду у Оригена, – видеть в чувственном явлении Христа его духовное откровение, Евангелие простое переводить в Евангелие духовное и уразумевать откровение вечного плана необъятно-широкого домостроительства Божия. К слову о кресте Ориген относится с глубочайшим благоговением, и со слезами горячей любви и благодарности лобызает спасительные язвы нашего Господа, без которых мы были бы родом погибельным.

Но его ум, полный неудержимых стремлений не замыкал себя в границах слова крестного, казавшихся ему тесными. Для мудрости совершенных слово крестное, как его проповедует Евангелие и церковь, служит подчиненною точкою зрение или начальным основанием высших созерцаний. Опираясь на него, ум совершенных может возноситься за пределы земного круговорота событий и гадать о тайнах необъятных и разнообразных миров, служащих отражением величия Божия. Явление Иисуса Христа, вочеловечившегося Бога, не было единственным выражением необычайного промышления Божия о своих созданиях. Иисус или Логос различным образом является, смотря по различию нуждающихся в Нем или воспринимающих Его. Не людям только, но всему миру открылся божественный Логос, служа для всех источником истины и блага. Не к одним людям, но и к ангелам и силам приходил Христос проповедовать слово жизни и спасение покаяния¹⁰⁴. Блаженны те, которые не нуждаются в Слове Божием, как враче, исцеляющем больных, пастыре искупленных и стремятся к нему, как к истине, правде и красоте. К разряду этих блаженных Ориген причисляет тех духовных христиан, которых он называет совершенными. Мудрость этих совершенных созерцает Христа не в рабской форме, а в Его божественном величии. При таком воззрении на вещи Священное Писание, в котором заключено свыше данное нам откровение, не заключает в себе, в своей непосредственной букве, всей полноты того, к знанию чего стремится пытливый ум христианского мыслителя. Оно только краткое введение к высшему ведению: при точном понимании оно содержит и указывает только некоторые элементы того целого, от обнятия которого не может отказаться живая мысль, водимая Духом Божиим. По образному представлению или аллегорическому Толкованию Оригена, Священное Писание – это тоже, что колодезь Иакова (в беседе Спасителя с самарянкой); но Спаситель обещал живую воду, которую нельзя почерпнуть в колодезе, и пьющий от которой не будет чувствовать более жажды. Живая вода – это та возвышенная истина, которая не выражена вполне в Писании, и которая уловляется мыслью богоизбранных или совершенных это то высшее ведение, которое, хотя не пренебрегает верою, как своим неточным началом, но и не отождествляется с нею, а оставляет ее далеко позади себя. Эта живая вода – предмет стремлений Оригена; ею он желал питать себя и других духовных христиан.

Но она не имеет такой видимой осязаемости, какую имеет вода, почерпаемая в колодезе: её не дает та твердая почва, какую представляет буква Писания и историческое откровение. В поисках за нею, мысль Оригена идет неясным и опасным путем гаданий и предположений, или употребляя собственное сравнение самого Оригена, отчаливает от твердого берега, и на утлой ладье вверяет себя ненадежной и бурной стихии моря, предоставляя парусам или веющим ветрам нести ее в широту безбрежного пространства. Без страха и опасений нельзя было пускаться в пространное море божественных таинств с одним слабым умом. Можно было совершенно погибнуть и потерять надежду видеть твердый берег. Там, где не было намеченных путей и надежных руководителей, представлялось слишком много простора для субъективного произвола мысли, который мог привести смелого искателя в безысходные бездны. Ориген вполне это чувствовал, и не раз выражал свое трепетное чувство при своих смелых поисках в безбрежном море божественных таинств. Но он одушевлял себя надеждою, что веяние Святого Духа даст благоприятное направление его парусам, и из открытого моря введет его в тихую и надежную пристань. Смелый мыслитель был человеком очень благочестивым, и внутреннее благочестье спасало его от тех опасностей, от которых погибали другие исследователи, не имевшие в себе горячности религиозного духа Оригенова. Это благочестье так связывало его дух с истинным христианством. что он не терял его, когда вдавался в исследование нерешенного в нем, и оно возвращало его в границы веры всякий раз, когда он своею порывистою мыслью слишком далеко уносился в область таинственного и божественного.

* * *

С общим мировоззрением Оригена и направлением его мысли тесно связана его герменевтическая метода. В деле проповеди Оригена она имела всерешающее значение, так как вся проповедь Оригена, без исключения, состояла в изъяснении Священного Писания. Приемы её довольно сложны: Ориген нигде не довольствовался указанием только одного смысла, при разборе подпадающих его вниманию мест Писания. Но приемы, раз усвоенные, он употреблял всегда и всюду; своей герменевтической методе он был верен до конца, и неизменно следовал её предписаниям, как в комментариях, кабинетных толкованиях Писаний, так и в публичных церковных собеседованиях. Узнать эту методу значит иметь ключ ко всем проповедям Оригена, или точнее к уразумению их характера и направления.

Герменевтическая метода Оригена узаконила искать в Священном Писании троякий смысл; буквальный, нравственный и аллегорический или таинственный. Эта тройственность смысла, указываемого в Священном Писании, не была случайностью в глазах Оригена. Она вытекала из его основных воззрений на существо вещей. Ориген всюду видел троичность, и троица, по его представлению, почитается не только людьми, но и солнцем, луною и звездами. В божественной Единице есть три лица или три начала, и весь мир существующий подчинен закону тройственности. В нем есть видимое или чувственное, есть душевное или психическое, есть духовное или пневматическое: первое – мир грубого, материального бытия; третье – мир разумно-божественный, а второе – мир, посредствующий между материей и духом, и долженствующий посредством очищения освобождаться от примеси чувственности и преобразоваться в мир духовно-божественный. В истории домостроительства Божия являются три ступени: закон, пророки и Евангелие. В человеке, малом мире, три части: тело, душа и дух. Эту трех частность Ориген видит и в Писании: телу соответствует смысл буквальный или исторический, душе – смысл таинственный, а духу – смысл таинственный или аллегорический. «Как к познанию Бога (говорит он в одной беседе на книгу Левит)¹⁰⁵ ведут вместе видимое и невидимое, земля и небо, душа и плоть, тело и дух, и из соединения их состоит этот мир; так нужно верить, что и Священное Писание состоит из видимого и невидимого: как бы из некоего тела, то есть, видимой буквы, и души, – смысла, который заключается под буквою, – и духа, по которому она содержит в себе нечто небесное; поскольку Апостол видит здесь образ и тень небесного (Евр.8:5)».

Мысль эту в разных видах повторяет Ориген во многих своих беседах и других сочинениях¹⁰⁶. Толкует он, например, о строении ковчега (Быт.6:16), и в трех жилищах, которые Бог велел устроить Ною в ковчеге, он видит образ трех смыслов Священного Писания: нижнее жилье – смысл исторический, как бы фундамент некий, полагаемый внизу, второе – нравственный, а третье самое высшее – смысл таинственный¹⁰⁷.

Из трех смыслов, указываемых в Писании герменевтическою методою Оригена, самое меньшее значение придает он смыслу буквальному или историческому, открытому и прямо представляющемуся при чтении Писания, который соответствует чувственному телу или нижнему жилью в ковчеге Ноевом. История и буква только оболочка, под которою скрывается душа и дух, невидимое сразу для простого глаза содержание. Задача толкователя Писания проникнуть за эту оболочку и раскрыть хранимую в ней истину, вложенную Духом Святым. Ближе к видимой поверхности буквы лежит в Писании нравственный смысл, который без особенного труда можно открыть в Писании внимательному к слову Божию: он настолько выше буквального смысла, насколько душа выше тела или материи. Но самый главный и высший смысл, к которому должна стремиться истинная мудрость, и который она должна черпать в неистощимых глубинах Писания, – это смысл аллегорический или таинственный, сокровенный более, чем другие смыслы, и требующий большего напряжения мысли для своего уразумения. В силу требований этого последнего смысла каждая буква, всякое простое сказание в Библии являются символом, под которым нужно искать высшего духовного знаменования. Ища этого смысла, Ориген всю иудейскую историю и все ветхозаветные узаконения переносил в иносказательном смысле к предметам новозаветного благодатного царства, и все вообще, что встречал в Писании, применял к состоянию и переменам духовного мира, земного (церкви) и небесного. Применение библейских указаний к церкви он называл аллегорическим способом изъяснения Писания, а применение к высшему духовному миру аналогическим. Руководясь этим смыслом. Ориген читал в Писании тайны небесного домостроительства, сокровенные от веков в Боге, и невидимые для простецов веры, и проразумевая духовное знаменование видимых вещей, возносился к уразумению и созерцанию высшего, благодатного и божественного небесного мира.

Первым буквальным смыслом могут довольствоваться только люди простой веры, младенцы по духовному возрасту. Другой нравственный смысл дается людям размышления, уже вышедшим из детского возраста, которых не может питать одно молоко, – пища младенцев. Третий таинственный смысл – принадлежность людей созерцания, людей, достигающих полного возраста Христова и умеющих возводить веру до высшего знания. Священное Писание может служить обильною пищей людям всех степеней, и всех возрастов, и никто не может отходить от него тощим. Каждый из него может получить в избытке то, что может воспринять и переварить душа его. «Трояким образом (говорит Ориген) изречения Священного Писания должны быть написаны в сердце, дабы простой назидался как бы плотью Писания, под которою мы разумеем его явно лежавший смысл, а тот, который возвысился несколько, получал удовлетворение от его души, совершенный же извлекал пользу от духовного закона, который имеет тень грядущих благ»¹⁰⁸. «Из Священного Писания (рассуждает далее Ориген в комментарии на Матфея)¹⁰⁹ можно извлекать разнообразную пищу: одни, как новорожденные младенцы требуют словесного молока (1Пет.2:2), о которых и апостол Павел говорит: я питал вас молоком, а не твердою пищей (1Кор.3:2). Но молоком и медом святая земля Писания течет для тех, которые не могут принимать большего. Человек же, отнятый от груди и достигший такого возраста, наступление которого в жизни Исаака Авраам, отец его, прославил большим пиром, во всем Писании ищет пищи отличной от той, какою прежде питался, и которая хотя питает, но не есть пища твердая, и отличной от той, которая тропически называется огородными овощами, и которая дается тому, кто хотя отнят от молока, но не укрепился и болеет, по апостолу: немощный ест овощи (Рим.14:2)». При чтении Писания тот или другой смысл извлекается из него, смотря по мере способностей понимания и по степени духовного развития читающих его. И толкователь божественных книг, если хочет, чтобы они доставляли надлежащую и полезную пищу людям разных духовных возрастов и состояний, в своих изъяснениях должен сообразоваться с восприемлемостью и развитием тех лиц, для которых он предпринимает изъяснения.

«Всякое слово Божие, говорит Ориген, объясняя написанное о хлебах предложения Лев.24:5–9, есть хлеб, но есть различие в хлебах. Ибо иное слово может предлагаться для общего внимания, и поучать простой народ о делах милосердия и благотворения, и это хлеб обыкновенный. Но есть другое слово, которое содержит тайны и рассуждает о вере в Бога и знании вещей. Это хлеб чистый, испеченный из лучшей пшеничной муки. Его всегда нужно полагать пред лицом Господа и ставить на чистый стол. Он принадлежит одним священникам и дан в вечный дар сынам Аарона. Чтобы ты не думал, что я рассказываю это от собственного вымысла, а не почерпнул из божественных книг, – я представлю тебе из Писания, как у различных людей различие пищи служит указанием заслуги каждого. Рассказывается в Бытии, что Авраам патриарх угостил ангелов, а также и Лот. Но описывается, что Авраам, который преимуществовал заслугами, предложил хлебы от лучшей пшеничной муки, которые и назвал ἐγκρυφίας, то есть, сокровенными и спрятанными. А Лот предложил гостям хлебы из простой муки, не потому, что был беден и не имел лучшей пшеничной муки, (по богатству он был не ниже своего дяди); но этим означается различие заслуг того и другого: Кому открыты были Господом тайны, и к кому сказано было: «не утаю от отрока моею, что хочу сделать» (Быт.18:17), кто научен был в Божиих, тот, пишется, имел хлеб из лучшей пшеничной муки; а тот, которому не сообщалось никакой тайны, и у которого был обыкновенный житейский разум, тот, пишется, имел хлебы, испеченные из простой муки. И ты, если имеешь знание о тайнах, если можешь искусно и осмотрительно рассуждать о вере в Бога, о тайне Христовой, о единстве Святого Духа, приносишь Господу хлебы из лучшей пшеничной муки. А если сообщаешь простые увещания народу, и умеешь раскрывать только нравственный смысл, относящийся ко всем, то знай, что ты предлагаешь обыкновенный хлеб»¹¹⁰.

Священное Писание в глазах Оригена было неиссякаемым источником высшей божественной мудрости, и не в целом только, а в каждой отдельной части. Он думал, что в Священном Писании нет не только ни одного места, но даже ни одной буквы, ни одного титла, где бы не скрывалось особого таинственного смысла. Дух Божий, вдохновлявший священных писателей и начертивший их рукою божественные письмена, везде заключил в них столько мудрости и тайн, сколько не может вместить даже ограниченный разум. Под буквою библейского слова скрывается много такого, чего не проразумевали и не сознавали ясно сами священные писатели, и, если Духу Божию угодно будет открыть толкователю Писания в известном его месте такую истину, какой не видели в нем написавшие его, за это только мы можем благодарить Господа, дополняющего потомкам откровение, данное предкам. Потому священнейшая обязанность всякого толкователя Писания более и более углубляться в него, искать в нем высшей таинственной мудрости и рыться в нем исследующею мыслью, как в неистощимо богатом руднике, чтобы выносить из глубоких недр его сокрытые в нем и незримые миру сокровища золота или божественной, небесной истины.

Сам Ориген с любовью и неутомимым усердием предается исполнению этой обязанности толкователя: везде в Писании он ищет сокровенного смысла, отовсюду старается извлечь нечто особенное, чего не видит простой глаз, и думает, что этим он совершает дело полезное для церкви, и достойное Духа Божия, вдохновлявшего пророков, апостолов и всех вообще библейских писателей. В своих исканиях таинственного смысла Ориген заботится не столько о том, чтобы верно уразуметь и представить мысль того или другого священного писателя, сколько о том, чтобы по возможности приблизиться к той глубине необъятной божественной мудрости, какую чрез слово известного писателя, даже помимо его сознания, указывает нашему разуму Дух истины, руководивший его пером. Без таких исканий со стороны толкователей Священное Писание останется книгою не раскрытою, не понятою и не разъясненною. «Всякое слово божественного Писания (говорит Ориген, приступая к изъяснению книги Исход)¹¹¹, кажется мне подобным какому-либо семени, которого свойство состоит в том, что, когда оно будет брошено в землю, оно возрождается в колос или многоразлично распускается в какой-либо другой вид своего рода, и тем роскошнее, чем больше труда приложит к сеянию искусный земледелец, или чем плодороднее почва. Так бывает, что благодаря возделыванию малое семя, например, горчичное, меньшее всех других, превращается в большее всех огородных зелий, и делается деревом, так что птицы небесные приходят и обитают в ветвях его (Мф.13:32). Так и настоящее слово, ныне прочитанное нам из божественных книг, если найдет искусного и прилежного возделывателя, на первый взгляд кажется малым и кратким, а когда начнет выясняться и духовно обсуждаться, возрастает в дерево, распускается в ветви и лозы, так что могут приходить мудрецы, риторы, ораторы этого мира, которые, как крылатые птицы небесные, увлекаемые пышностью слов, бросаются на возвышенное и поднимающееся к верху, и насытившись мыслями, они желали бы обитать в тех ветвях, в которых заключается не красота речи, но разум жизни»... «Если нам сказано в заповеди (говорит наш проповедник в другом месте¹¹², развивая мысль о богатстве содержания в каждой букве Писания), чтобы мы не говорили праздного и бесполезного слова, как имеющие отдать отчет в нем в день суда, и по возможности старались о том, чтобы всякое слово, исходящее из наших уст, что-нибудь производило и в нас говорящих, и в слушающих, то что мы должны думать о пророках? ... Я думаю, что всякая буква, записанная между божественными изречениями. имеет значение, и нет в Писании ни одной йоты, ни одной кавычки, которые бы не производили своего действия в умеющих пользоваться силою буквы. Как из трав каждая имеет свою силу или для здоровья тела или для чего-либо другого, и хотя не все знают к чему какая трава пригодна, а которые этим занимаются и обращаются с травами, те знают, когда сорванная, к какой части тела приложенная, и как приготовленная употребляющему ее приносит пользу: такой же, можно сказать, ботаник святой и духовный муж, разбирающий в священном Писании всякую йоту, всякую встречающуюся частицу, и знающий силу буквы, к какому употреблению она может быть пригодна, и понимающий, что в Писании нет ничего излишнего. Если хочешь слышать о другом примере этого рода, то вот отдельные члены нашего тела созданы Творцом Богом каждый для своего какого-либо дела; но не все знают в подробностях, какая сила и какое отправление каждого из них. Медики же, занимающиеся анатомией тел, могут рассказать об этом подробно и определить, для какого отправления создана провидением самая малейшая часть тела. Таким же образом рассуждай и о Писании, как бы оно представляло из себя совокупность всех трав или одно совершенное тело речи; если ты не знаток в Писании и не анатом пророческих речей, не думай, что в Писании есть что-либо лишнее, но, когда не находить смысла в том, что написано, обвиняй скорее себя одного, а не священные письмена. Это сказано мною вместо общего предисловия, которое можно приложить ко всему Священному Писанию, чтобы напомнить желающим предаться чтению его, что ни одной буквы не нужно оставлять без разбора и тщательного исследования. Мы привели выдержки из общенародных толкований Писания, заключающихся в церковных беседах Оригена. Он всех христиан, а не одних избранных приглашает вдумываться в букву Писания, проникать за его видимую оболочку, чтобы за нею доискиваться истины, а не скользить мелкою мыслью по одной поверхности, и только такое, вдумывающееся и проникающее за букву, слушание Писания он считает достойным христиан. Он различает тайное и явное слушание закона Божия. Тайно или сокровенно слушают закон или Писание, когда понимают премудрость Божию, в тайне сокровенную (1Кор.2:7), а явно слушает его иудей, ничего не видящий дальше буквы. «Этот жалкий иудей потому и убил Господа Иисуса, и до настоящего времени виновен в его смерти, что не слушал в тайне закона и пророков»¹¹³.

* * *

Легко понять знакомому с герменевтическою методою Оригена характер и направление его проповедей. Поставляя преемственно пред вниманием слушателей одно изречение Писания за другим, проповедник указывает в каждом из них, почти всегда, все три свои смысла. Придавая самое меньшее значение буквальному смыслу, Ориген однако не пренебрегает им совершенно, но считает его необходимою ступенью к восхождению в высшие области разумения. Буквальный или исторический смысл, по его словам¹¹⁴, есть как бы фундамент некоторый, положенный внизу, без которого не может строиться здание. Толкуя то или другое место Писания, Ориген начинает обыкновенно с буквального смысла, если только место в буквальном смысле не кажется ему несообразным, и исчерпавши буквальный смысл, переходит к разбору того же места с нравственной и аллегорической точки зрения. Только смысл буквальный, как прямо – открытый и более или менее для всех понятный, не занимает его долго, и он, указавши этот смысл, сделавши иногда сближение объясняемого места с другими подобными местами Писания, спешит вести своего слушателя во внутреннее святилище Писания, лежащее за воротами буквы, и здесь он чувствует себя вполне в своей стихии. Изыскание нравственного и аллегорического смысла, то есть, указание полезных для жизни и спасения наставлений, скрывающихся под буквою Писания, и указание духовного символического знаменования вещей, описываемых или рассказываемых в Библии, его любимая и главная задача. Здесь он преклоняется пред глубиною мудрости, заключенной в Писании, и внушает своим слушателям благоговение к слову Духа Божия, полному неисчерпаемого разума. Смысл буквальный в Писании – это преддверие или крыльцо к зданию. Он сам в себе мало занимает нашего проповедника. Чрез него быстро проходит Ориген, чтобы тем долее остановиться в самом здании и рассмотреть его с разных сторон, узнать внутренний его распорядок и познакомиться с богатым содержанием, в нем сокрытым. Мало уважительный тон, с каким Ориген говорит о буквальном или историческом смысле Писания, его всюду заметное желание поскорее миновать его, чтобы перейти к изысканию высшей таинственной мудрости, не располагали и слушателей к благоговению пред этим смыслом вслед за своим учителем-проповедником, и они возбуждались к тому, чтобы от буквы Писания, как от твердой почвы, возноситься в более высокие и воздушные страны, где вместо принудительной буквы распоряжается свободный разум, влагающий в букву свой нравственный и аллегорический смысл. Ориген не раз приглашает своих слушателей, как людей духовных, а не плотских, внимательно испытывать то, что написано в божественных книгах, и вникать в то, что говорится. Ибо (замечает он)¹¹⁵ если вы, как плотские, будете принимать то, что написано, например, в книге Левит о чистых и нечистых животных, по отношению к употреблению их в пищу человеку, и вообще в книгах ветхозаветных, то это повредит вам, а не напитает вас.

Основанием для такого предпочтения смысла иносказательного смыслу буквальному и прямому у Оригена¹¹⁶ обыкновенно выставляется то, что закон, по слову апостола, духовен (Рим.7:14), и что буква убивает (2Кор.3:6), если её одной держаться. Эти выражения апостола постоянно у него оживают в памяти, когда он приступает к изъяснению какого-либо трудного места в Писании, и они служат для него руководящим правилом, которому он дает слишком широкое применение. Чуть что-нибудь слишком простое и обыкновенное встречается в библейском рассказе, Ориген замечает, что это не история рассказывается, а здесь тайны заключаются. Самую духовность закона и вообще всего Священного Писания Ориген выводил из того, что сам Законодатель и Вдохновитель священных писателей есть высочайший премудрый Дух. Слово этого высочайшего Духа не может быть не духовным, не может не заключать в себе особенной духовной значимости. «В божественном законе (изъясняет Ориген в одной беседе)¹¹⁷ то, что читается нам, сказал Господь, и я думаю, что слово Божие должно понимать, сообразуясь не с способностью слушающих, но с величием говорящего. Господь сказал. Что же такое Господь? Пусть тебе ответит апостол, и от него узнай ты, что Господь есть дух (2Кор.3:17). Если тебе недостаточно слова апостола, послушай самого Господа в Евангелии, что Бог есть дух (Ин.4:24). Итак, если и Господь, и Бог есть дух, мы должны духовно слушать то, что говорит Дух. Я скажу и нечто большее: нужно верить, что то, что говорит Господь, не духовно только, но и дух есть. Не из своего ума, но из Евангелия я докажу это. Послушай, что́ Господь и Спаситель наш говорит ученикам своим: слова, которые говорю Я вам, суть дух и жизнь (Ин.6:63). Если мы узнали от самого Спасителя, что слова, которые Он говорил апостолам, суть дух и жизнь, то нисколько не должны сомневаться, что также дух и жизнь и то, что Он говорил чрез Моисея (и других) ... «Только нетвердые и неспособные к глубочайшей тайне пусть назидаются из буквы)¹¹⁸».

Пристрастье к духовному и таинственному знаменованию в словах Священного Писания заставляло Оригена нередко прямо отрицать буквальный смысл в таких местах божественных книг, которые в своем непосредственном виде, без приложения к ним аллегорического толкования, могут возбуждать какие-либо недоумения и казались ему несообразными с высшею истиною, и не достойными божественной мудрости Духа, вдохновлявшего священных писателей. При изъяснении таких мест он или вовсе опускает буквальный смысл или прямо оговаривается, что понимать в буквальном смысле такое-то место было бы большою ошибкой. Ориген полагал, что в Священном Писании Бог нарочито допустил много мест и изречений несообразных, кажущихся странными и соблазнительными для ума (σκάνδαλα), которые в буквальном смысле может принимать только неразумный, не понимающий истины. Эти несообразные места допущены в Писании с тою целью, чтобы своею несообразностью тем вернее и сильнее побуждать спящий ум человека к исканию в Писании высшего, нравственного и таинственного смысла, скрывающегося за буквою и невидимого сразу. Без возбуждений такого рода мысль чувственного человека может погрязнуть в одной букве убивающей, не подозревая всего величия спасительной тайны, под нею сокрытой, Кто не последует указанию и возбуждению Духа Божия, зовущего нас за пределы буквы самою видимою её несообразностью, тот в глазах Оригена будет как бы противником Духа, и вместо животворящей силы и истины смерть извлечет себе из источника божественной жизни для духа.

Таких мест, в которых нельзя, без нарушения истины и без оскорбления Духа Божия, искать буквального смысла, и которые Оригену представляются по букве соблазнительными (σκάνδαλα), он видит в Писании весьма много. В виду их значительного количества, Ориген считает нужным ограничить требования своей герменевтической методы, заставлявшей толкователя в каждом месте Писания видеть три различные смысла. И это ограничение делается на счет буквального смысла, а не какого-либо другого. «Смысл исторический (читаем мы во 2-й беседе на книгу Бытия)¹¹⁹, где Ориген объясняет значение трех-кровных и двух-кровных обиталищ, какие Ною приказано было построить в ковчеге) не всегда может быть состоятельным в божественном Писании, но иногда и нет его в нем, как например, когда говорится: терния прозябают в руце пияницы (Притч.36:9), или, когда говорится о храме Соломоновом: млат же, и теслица, и всякое орудие железно не слышася в храме, егда созидатися ему (3Цар.6:7), и опять в книге Левит, когда приказывается священнику осматривать и очищать язву проказы на стене, коже и основе (Лев.13:1–59); по таким и сим подобным местам в ковчеге есть не только трех-кровные, но и двух-кровные обиталища, чтобы мы знали, что в божественном Писании заключается не всегда троякий смысл, но иногда только двоякий, так как история не всегда состоятельна».

Букву убивающую, т.е., несостоятельную в прямом смысле, Ориген видит в тех местах Писания, где представляются рассказы о святых библейских лицах, не достойные их святости и подрывающие уважение к ним, или где передаются от имени Божия какие-либо законы, не содержащие в себе ничего особенного, что возвышало бы их над произведениями человеческих законодателей, и где вообще встречается что-либо недоуменное, противоречащее требованиям естественной мысли, или даже что-либо слишком простое и обыкновенное.

Так Ориген не признает состоятельным в буквальном смысле библейский рассказ о жене Лота, превратившейся в сланый столп в ту минуту, как она оглянулась на оставленный ею Содом, преданный пламени (Быт.19:26); потому что не видит требуемого правдою соответствии между поступком жены и наказанием, ее постигшим, но прямо указывает здесь духовный, фигуральный смысл¹²⁰. А сказание о Лоте и его дочерях (Быт.19:31–38) у него называется пресловутою баснею¹²¹, и этим названием отнимается у истории её действительный характер. Равным образом, по мысли Оригена, только иудею свойственно по букве принимать то, что рассказывается в двадцатой главе книги Бытия об Аврааме и Авимелехе, – как Авраам обманул Авимелеха, сказавши ему, что Сарра не жена его, а сестра, и тем давши повод Авимелеху взят Сарру себе в жену, от чего только сам Господь предостерег его откровением во сне. «А кто хочет быть, замечает Ориген, христианином и учеником Павла, тот должен помнить слова его, что закон духовен (Рим.7:14), и когда говорится об Аврааме и жене его и детях, тот понимает, что это аллегории»¹²² ... «Церковь Божия не должна обезображивать слова Святого Духа нелепыми иудейскими баснями, но должна выставлять в них то, что полно честности, что полно добродетели и назидательности. Иначе какое нам будет назидание, когда мы будем читать, что такой патриарх, как Авраам, не только обманул царя Авимелеха, но изменою предал целомудрие своей супруги? Чем нас будет назидать жена такого патриарха, если она в ваших глазах будет предана осквернению чрез потворство мужа? Так могут думать только иудеи и те, которые вместе с ними друзья буквы, а не духа¹²³». Не историю, а тайну видит Ориген и в рассказе о Ревекке, о том, как она вместе с другими дочерями жителей города выходит к колодезю черпать воду, и как здесь встретился с нею отрок Авраама, пришедший сватать невесту за сына Авраамова (Быт.34:13–22); потому что иначе не стоило бы говорить о таком обыкновенном явлении, что девицы городские ходят за водой; да и не было бы таких напрасных прибавлений: девица была прекрасна видом, дева, которой не познал муж (Быт.34:16); как будто может быть девицею та, которую познал муж; как будто это не понятно само собою и без прибавления¹²⁴. К такому же заключению о несостоятельности буквального смысла приходит Ориген, когда читает историю женитьбы сто-тридцати-семилетнего Авраама на Хеттуре и рождения от неё многих детей (Быт.25:1–4). И прежде, замечает Ориген в беседе, посвященной изъяснению этой истории, когда у Авраама родился Исаак, он родил его больше силою веры, чем плоти; так как тело его, почти столетнего, по замечанию апостола Павла, уже омертвело (Рим.4:19). «Итак, что же? Будем ли мы представлять, что в таком патриархе в таком возрасте действовали вожделения плоти? И ужели тот, о котором говорится, что он прежде за долго до этого времени, умер для естественных возбуждений, теперь снова ожил для похоти? Не указывают ли супружества патриархов, как мы часто уже говорили, на какую-либо высшую тайну?»¹²⁵ Когда при изъяснении книги Исход слово Оригена касается рассказа о повивальных бабках, которым приказано было царем египетским умерщвлять новорожденных еврейских младенцев мужеского пола (Исх.1:15–21), он прямо говорит, что по буквальному смыслу история эта несостоятельна: так как бабки не выполняли повеления царя египетского». В прямом смысле, по словам Оригена, эту историю могут принимать только друзья буквы, которые не думают о том, что закон духовен и требует духовного разумения. А мы, которые знаем, что все, написанное (в книге), написано не для рассказа о древностях, а для нашего научения и для пашей пользы, понимаем, что прочитанное может исполниться не только в этом мире, который фигурально называется Египтом, но и в каждом из нас»¹²⁶.

Подобные указания несостоятельности или незначительности буквы и значения этой несостоятельности, как возбуждения нашей мысли к высшему духовному разумению, встречаются при толковании и многих других дальнейших историй библейских. Так прочитано было из книги Чисел о том, что Господь велел Моисею собрать народ к колодезю и дать им воды (Чис.21:16–18), – и Ориген, приступая к объяснению этого места, замечает, что историческая буква здесь немного имеет значения. «Ибо что такое, что Господь нарочито приказывает Моисею собрать народ, чтобы дать им пить из колодезя? Как будто народ добровольно не сойдется к колодезю для питья? ... Незначительность буквы отсылает нас к драгоценности духовного разумения»¹²⁷. Или по поводу истории о разорении Гая из книги Иисуса Навина (Нав.8:1–29), Ориген высказывает такие размышления: «Слыша эту историю о взятии и разорении Гая, могут сказать слушатели: к чему мне это? что мне пользы, если я узнаю, что побеждены были жители Гая? Как будто не велись и не ведутся подобные или еще более сильные войны. Это ли было в виду святого Духа, чтобы, оставивши падение стольких и таких городов повелеть вписать в святые книги падение города Гая?»¹²⁸ Подобная история могла попасть в Библию, по соображениям Оригена, только из-за глубокой тайны, в ней заключающейся, и приступая к изъяснению этой тайны проповедник боится, «не будет ли безрассудством с его стороны изъяснять такие возвышенные и трудные места Священного Писания».

Закон Моисеев, в большинстве своих частных предписаний, например, о жертвах, о проказе и т.п., неприложим к нам и неисполним по букве. Отсюда Ориген, пользуясь выражением апостола, называет его бессильным во плоти, то есть, в букве: он может иметь значение только тогда, когда мы принесем к нему духовный разум¹²⁹. Он, по библейскому сравнению нашего проповедника, – по букве горькая вода Мерры, неудобная для питья. Но если Бог укажет дерево, которое можно бросить в эту горечь для её услаждения, тогда можно пить из неё. Это дерево – мудрость, которую Соломон называет древом жизни (Притч.3:18) для тех, которые приобретают ее. При посредстве этого древа мудрости, указываемого Христом, горечь буквы закона обращается в сладость духовного разумения, и тогда может нить из неё народ Божий. А кто без этого древа жизни, то есть, без тайны креста, без веры Христовой, без духовного разумения захотел бы пить из закона, тот умрет чрез излишнюю горечь. Это имея в виду, апостол Павел говорил, что буква убивает (2Кор.3:6)¹³⁰. В виду этих соображений, у Оригена, при объяснении текста, передающего подробности законоположений Моисеевых, постоянно встречаются предостережения против буквального понимания тех, или других распоряжений законодателя. Например, в пятой беседе на книгу Левит, где изъясняются распоряжения касательно жертвы за грех (Лев.6:24–30), Ориген замечает: «все это когда читается в церкви, доставит скорее затруднение и ниспровержение христианской религии, чем увещание и назидание, если только мы будем понимать это в том смысле, какой, показывает текст буквы»¹³¹.

Один раз Ориген выражается даже очень резко о достоинстве законов Моисеевых, если их принимать в буквальном смысле. «Если мы будем придерживаться буквы и будем принимать написанное в законе так, как кажется это иудеям или народу, то я стыжусь сказать и признаться, что такие законы дал Бог (речь идет о законах, которыми повелевалось израильтянам одних животных есть, как чистых, а других не есть, как нечистых (Лев.11:1–26). Ибо тогда покажутся более прекрасными законы, например, римские, или афинские, или лакедемонские. А если закон Божий принимать потому разумению, какому учит церковь, тогда подлинно он превосходит все законы человеческие и истинно кажется законом Божиим»¹³².

И при объяснении других книг Писания Ориген нередко становится, так сказать, в тупик пред буквальным смыслом того или другого места. Например, в третьей беседе на 36-й псалом он не признает буквального смысла в стихе 17: мышцы нечестивых сокрушатся. «Каким образом, спрашивает он, это может быть состоятельно по букве, хотя иной по неопытности и постарается дать силу (этой букве)? Многое в Писании так представлено, что может подействовать на человека крайне грубого и закоснелого, и вместе с тем давать побуждение к тому, чтобы, оставивши букву восходить к духовному разумению: так и теперь делают мышцы грешника, которым угрожает сокрушение... Итак, что же? Ужели мы будем думать, что будут сокрушены телесные мышцы грешника? Но мы видим, что не так легко этому случиться»¹³³. Или выражение в книге пророка Исаии (Ис.7:15): он будет питаться молоком и медом – заставляет Оригена вспомнить повеление: исследуйте Писания (Ин.5:39) и вызывает в нем следующие размышления: «часто в Писании именем пищи телесной называется пища духовная. Как новорожденные младенцы, возлюбите чистое словесное молоко (1Пет.2:2). Итак, есть без сомнения словесное молоко, и такого молока нам нужно искать. Опять в Притчах о меде написано: нашел ты мед? ешь, сколько тебе потребно, чтобы не пресытиться им и не изблевать его (Притч.25:16). Ужели Дух Святый заботился об обыкновенном меде, чтобы мы не слишком много его ели? Дух Святый очевидно говорит о меде духовном... Пчелы – пророки, они делают воск и изготовляют мед, а соты – их Писания, которые они оставили. И ты иди к Писанию и ищи меда. Ешь мед. И опять в Притчах говорится: ешь, сын мой, мед, потому что он приятен, и сот, который сладок для гортани твоей (Притч.24:13). Думаешь ли, что здесь говорит Дух Святый: ешь мед, обыкновенно употребляемый, ибо он сладок? Я не смею говорить, чтобы Дух Святый повелевал мне о меде телесном: ешь мед. Вот я не имею его, или я такой природы, что не могу есть меда, каким же образом Он говорит мне: ешь мед и не ешь мяса, но ешь, сын мой, мед; потому что он сладок. Если в пчелах будешь видеть пророков, а в меде или сотах их творения, то увидишь, как согласно с достоинством Святого Духа понимать выражение: ешь, сын мой, мед, ибо он приятен. Если кто размышляет о божественных изречениях и питается словами Писания, тот исполняет божественное повеление, приказывающее есть мед, и при исполнении этого повеления находит приложение следующее выражение: ибо он приятен, потому что приятен тот мед, который находится в Писании»¹³⁴. В 12-й беседе на книгу пророка Иеремии, приступая к изъяснению речи пророка, начинающейся словами: всякий винный мех наполняется вином (Иер.13:12), Ориген так начинает свою речь: «что Бог приказывает пророку сказать, то должно быть достойно величия Божия. Но настоящее слово не кажется достойным Бога, если мы останемся при букве и ничего не будем искать выше её, так что если найдется какой-либо грубый слушатель, он скажет: нелепо прилагать слух к Писанию, и познавать то, что в нем читается»¹³⁵.

Не только в Ветхом Завете, но и в Евангелии Ориген видел букву убивающую, – убивающую того, кто не духовно понимает то, что́ в нем говорится. Например, «если буквально принимать то, что сказано: аще не снесте плоти Моея, ни пиете крове Моей (Ин.6:53), то эта буква убивает. Хочешь, я представляю тебе и другую букву из Евангелия, которая убивает. Кто не имеет меча, пуст продаст одежду свою и купит меч (Лк.22:36). Вот и это буква Евангелия, но она убивает. А если духовно принимаешь её, она не убивает, а будет в ней дух животворящий... Кто не умеет слушать подобной буквы, тот соблазняется и отступает от истины, подобно тем многим из учеников Спасителя, которые отошли от него, не уразумев речи о хлебе животном (Ин.6:61–66). Но если вы сыны царствия, обращается Ориген к своим слушателям, если напоены евангельскими тайнами, если в вас обитает Слово, сделавшееся плотью, вы знаете, что мы говорим»¹³⁶. В одной беседе на книгу пророка Исаии Ориген относит к людям, видящим одну букву как у пророков, так и в Евангелии, даже тогда, когда она несостоятельна, слова пророка: слухом услышите, и не уразумеете, и очами зреть будете и не увидите (Ис.6:9), и при этом в доказательство несостоятельности буквального смысла в иных местах Евангелия, приводит одно место из него, которое является ложью по словам Оригена, если следовать только букве. «Спаситель и Господь наш говорит ученикам в Евангелии Иоанна: верующий в Меня дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит (Ин.14:12). Посмотрим, сделали ли что-либо большее ученики. Что больше, как воскресить мертвого? Кто, не скажу, из нас, но из апостолов воскресил мертвого? История рассказывает, что Павел воскресил из мертвых Евтиха (Деян.20:10), а Петр Тавифу (Деян.9:36–41). Это и другое подобное можно найти, но где тут большее? Спаситель возвращал зрение слепым, и что важнее всего, давал зрение таким, которые слепыми были от рождения. Пусть представят, какие слепые от рождения получили зрение от рук апостолов. И другое многое желающий может найти в Евангелии, больше чего не сделали ни апостолы, ни их преемники. Но слово Писания вот что говорит: что Я сделал этим (немощным) телесным, вы сделаете больше того. Я воскрешал из мертвых телесно, вы будете воскрешать из мертвых духовно. Я давал слепым этот чувственный свет, вы будете невидящим давать свет духовный. И до настоящего времени, я вижу, совершаются вернейшими учениками Иисуса эти большие знамения в сравнении с теми телесными, которые сотворил Иисус»¹³⁷. В беседе на Евангелие от Луки о третьем искушении Спасителя (гл. 4), Ориген начинает исследовать первые слова только что прочитанного евангельского чтения и извлекать по обычаю великие тайны, скрывающиеся в простом слове, и при этом делает оговорку, что в буквальном смысле нельзя принимать этого Евангелия. «Повел диавол Иисуса в Иерусалим (Лк.4:9). Эго невероятно (говорит Ориген), чтобы диавол повел Сына Божия, и этот за ним следовал. Он добровольно, как атлет, шел к искушению». И когда диавол словами Писания подкрепляет свои соблазнительные предложения Спасителю, проповедник обращается к нему с такими словами: «откуда у тебя, диавол, знание того, что написано (в Библии)? Не читал ли ты пророков? Не изучал ли божественных изречений? Хотя ты молчишь, но я отвечу за тебя. Ты читал не для того, чтобы самому сделаться лучшим от чтения святых книг, но, чтобы убить простотой понимания друзей буквы»¹³⁸.

Итак, в беседах Оригена главное дело искание и указание таинственного смысла, – нравственного и аллегорического, и эта задача выдвигается на первый план во всех проповедях Оригена без исключения. Ориген не был в этом случае ново-вводителем, пролагавшим пути, прежде его никому неизвестные. Еще в иудействе было пристрастье к аллегорическому толкованию Писания, в особенности у ферапевтов. Аристовул, а главным образом известный Филон своим примером утвердили и возвысили значение аллегорической экзегетики. Последний, увлеченный идеями греческой философии, и в тоже время воспитанный в уважении к божественным книгам отечественной религии, чувствовал потребность привести в согласие произведения греческого философского гения и высочайшее слово откровения, и под влиянием этого стремления он отыскивал в Писании такие элементы, из которых можно было бы построить стройную спекулятивную систему; и вот в ветхозаветном Писании у него все является символом всеобщих идей, и ветхозаветная история обращается в сплошную аллегорию. Ориген чувствовал большое уважение в этому иудейскому философу-экзегету, и не раз в его творениях встречаются ссылки на некоторых, хорошо сказавших о том или другом предмете прежде него, имеющие прямое отношение к Филону¹³⁹, а иногда прямо называется он по имени, при чем признается его авторитет и слава, заслуженная им у людей самых умных и почтенных¹⁴⁰.

Кроме филоновского влияния для Оригена не могло не иметь значения направление современной ему и хорошо ему известной языческой литературы. И в ней тогда была мода на аллегорию. Метродор лампсакийский и Гераклид Понтийский всего Гомера превратили в аллегорию. И Порфирий у Евсевия¹⁴¹ говорит, что Ориген научился прилагать аллегорию к Священному Писанию из достоянного чтения книг Херемона стоика и Корнута. Аллегории не чуждались и не могли чуждаться первые толкователи Священного Писания и в христианстве. Ее узаконил апостол Павел, который называет закон Моисеев сенью грядущих благ, показывает не один пример аллегорического толкования, и раз, при определении взаимного отношения двух заветов под образом Агари и Сарры употребляет и самое слово аллегория¹⁴² (Гал.4:22–7).

Аллегория есть у Варнавы, Климента римского и св. мученика Иустина. Но особенно она была в силе в Александрии, где сильнее, чем в других местах, было философское направление у христиан, и где предшественники Оригена до огласительному училищу посредством аллегории старались извлекать глубокие сокровища мудрости из слова откровенного. Так Пантен, по свидетельству Анастасия Синаита¹⁴³, прилагал к Иисусу Христу и Его церкви первые главы книги Бытия, в особенности описание земного рая. А Климент александрийский, непосредственный учитель Оригена, в самых евангельских рассказах читал указания на такие вещи, каких не подозревал в них держащийся буквы.¹⁴⁴

Ориген с полною охотою усвоил взгляды своих предшественников, так гармонировавшие с настроением его философской мысли, закон аллегории распространил на всю Библию вообще и на все изречения её в частности, и везде в Писании искал таинственного знаменования, высшего разума. Этот высший разум не дан прямо буквою Писания: он нечто сокровенное и глубокое. Нужна работа, необходимо напряжение мысли чтобы открыть и выяснить это сокровенное, чтобы снять покрывало, заслоняющее от взора сокрытую, глубоко лежащую истину. И вот, когда совершается эта работа, чувствуется нечто произвольное в движениях мысли, и результаты, ею добываемые, кажутся висящими на воздухе, т.е., не имеющими твердых объективных оснований. Священное Писание является собранием бесчисленного множества символических знаков или загадок, и от изобретательности и остроумия толкователя зависит под символическими знаками подставить такое или иное знаменование, загадке дать такое или иное разъяснение. Ориген обыкновенно не столько извлекает смысл, им развиваемый, из такого или другого места Писания, он скорее подставляет его под букву, им толкуемую, и при этом он мало беспокоится о том, сознавали ли так, как он толкует букву Писания, начертившие ее священные писатели. Он хочет угадать и исчерпать мысль Духа Божия, в руках которого священные писатели были простыми орудиями, и эти писатели могли не проникать всю ту глубину мудрости, какую Дух Божий для позднейших времен включил в букву, ими написанную. Для мысли толкователя открыт таким образом полный простор. Толкователь является не пассивным лицом, тесно связанным буквою, а творцом или самодеятельным мыслителем: буква для него не узда, не ограничение и указание, а толчок к такому или иному ряду мыслей. Из своих знаний, из мыслей, или соображений, занимающих голову толкователя, он может ставить при толковании те, какие ему любы. Единственное основание, которого он держится, и на которое он опирается, – это более или менее близкие и отдаленные аналогии между знаком и значимым, между буквою и её таинственным смыслом. Изобретательная мысль Оригена не затруднялась проводить эти аналогии там, где для другой, менее подвижной и гибкой, мысли не видно было между сближаемыми предметами никаких соотношений. Аллегория в руках такого остроумного и сильного мыслителя, каким был Ориген, явилась слишком растяжимым средством, при пособии которого можно извлекать из Писания какие угодно аккорды, какие угодно тоны. Другой не посмел бы делать таких сближений, какие встречаются на страницах бесед Оригена, на основании которых он указывает как главный и существенный смысл Писания представления, на самом деле очень отдаленные. Он изъясняет первые главы книги Бытия о творении мира и читает здесь указания на духовный благодатный мир: светила, например, небесные, о которых говорится при описании творений четвертого дня, – это Христос и Его церковь, Христос – солнце, этот свет мира, сияющий не заимствованным светом, а луна – церковь, заимствующая свет от солнца Христа¹⁴⁵; а звезды – Моисей, Авраам, Исаак, Иаков, Исаия, Иеремия, Иезекииль, Даниил, Давид и все, благоугодившие Богу¹⁴⁶. В истории Авимелеха, желавшего взять себе в супружество Сарру, Сарра представляется добродетелью, которая соединяется с мудрым и верным мужем; Авимелех образ мудрых века сего, которые, занимаясь философией, хотя не владеют полным и совершенным правилом благочестия, но чувствуют, что Бог есть отец и царь всего, и по возможности заботятся о чистоте сердца, жена Авимелеха – есть естественная философия, а служанки – различные пустые сказки и вымыслы¹⁴⁷. В другой беседе о явлении Бога Исааку у кладезя клятвенного и о договоре его с Авимелехом. царем филистимским, Исаак является образом Слова, говорившего в законе и пророках, Авимелех, относившийся к Исааку иногда дружелюбно, а иногда враждебно, – образ естественной философии, которая в ином согласна с словом Божиим, в другом не согласна. Когда рассказывается, как пришли к Исааку в Вирсавию Авимелех царь, Ахузаф, друг его, и Филех, военачальник его, Оригену кажется, что здесь указание на три части философии: логику, физику и этику¹⁴⁸. Изъясняет Ориген историю десяти казней египетских; Моисей, чрез которого Бог посылает казни на Египет, является у него образом закона, данного миру для его исправления, десять казней – это десять заповедей закона Божия; жезл, которым Моисей и Аарон совершали чудеса пред фараоном и Египтом, – это крест Христов, которым побеждается мир сей, и которым приобретается торжество над князем мира сего с его властями и силами; змей, в который превратился брошенный жезл, и который пожрал змеев волхвов египетских, – это мудрость, как показывает Евангелие, когда говорит: будьте мудры, как змеи (Мф.10:16). Воды, по удару жезла превратившиеся в кровь, – обманчивые и ложные учения философов, которые уловляли малых смыслом, подобно той реке, которой предавали младенцев еврейских, обреченных на смерть. Жабы – стихи поэтов, квакающих на подобие лягушек, и разносящих по миру пустые басни; скнипы – диалектическое искусство, которое действует на душу утонченными остриями слова и так хитро овладевает ею, что она и не видит, и не понимает, откуда уловлена, подобно тому как эти миниатюрные животные, едва видимые глазу, летая по воздуху, сильно жалят тело, во так, что ужаленный ими, чувствует боль, но не видит, откуда она. Песии мухи сравниваются с сектою циников, которые при других нечестиях своего обольщения проповедуют, что удовольствие и сладострастье высшее благо человека. Мором скотов изображается глупость и безумие тех смертных, которые, подобно неразумным скотам, закрыли имя Божие различными образами, начертанными на дереве и камнях, и чтут в овне – Юпитера Аммона, в собаке – Анубиса, в быке – Аписа и т.д. Чирьи (в шестой казни) – коварная и нечистая злоба; нарывы – надутая гордость; воспаление – безумие гнева и ярости и т.д.¹⁴⁹ Нужно ли приводить еще примеры в показание того, как произвольно и свободно Ориген выставляет на вид глубокое знаменование, скрытое в том или другом месте Писания? Таких примеров можно было бы привести тысячи; можно было бы передать содержание всех бесед Оригена. Но для нашей цели, для уяснения той свободы, с какою Ориген пользуются своею экзегетическою методою, полагаем, вполне достаточно и тех примеров, какие только что привели мы.

Понятно всякому, что при той манере, какую мы видим в толкованиях Оригена, смысл, выставленный им в том или другом месте Писания можно заменить другим, третьим и, пожалуй, четвертым: видимой несообразности при этом не будет никакой. Правда, Ориген опровергает иные аллегорические толкования, прежде него сделанные. Но при сличении его изъяснения с смыслом, им опровергаемым, трудно бывает решить, где больше (не говорим глубины) экзегетической искусственности и произвола, – у Оригена ли, или у тех экзегетов, которых он считает нужным опровергать. Так в беседе о Лоте и его дочерях, приступая к аллегорическому толкованию этой истории, Ориген замечает: «Я знаю, что иные относили Лота к лицу Господа, а его дочерей к двум заветам. Но кто знает, что Писание говорит об аммонитянах и моавитянах, происходящих от потомства Лотова, тот едва ли охотно примет это. Ибо как можно прилагать к Христу то, что происходящие от Его семени не войдут в церковь Господню даже до третьего и четвертого поколения? А мы, сколько можем понимать, в Лоте видим образ закона, а в его жене тот народ, который изшедши из Египта и про шедши Чермное море, и избавившись от преследований фараонов, как от содомского огня, опять пожелал мяса и яств, луку и огурцов египетских, обратился назад и погиб в пустыне... Две дочери Лота ясно описывает пророк (Иез.23:4), когда говорит, что были две сестры, Огола и Оголива, и Огола была Иерусалим, а Оголива Самария. На две части разделился народ, дал двух дочерей закона»¹⁵⁰.

Или в беседе о повивальных бабках, которым приказано было фараонам убивать еврейских младенцев мужеского рода, Ориген высказывает, что «некоторые прежде нас в этих повивальных бабках видели образ разумного естественного учения, так как повивальные бабки владеют некоторым врачебным искусством и помогают как рождающимся младенцам, так и женщинам. И изучение естественного знания... всех наставляет, всем оказывает помощь. И если кто при этом изучении будет мужественного духа и захочет искать небесного и исследовать божественное, тот, благодаря такому изучению, окажется способнее к пониманию божественного... Однако мне кажется, что эти две повивальные бабки образ двух заветов, так как о них говорит Писание, что они боялись Бога и не исполняли приказаний царя египетского, и Сепфора означает закон, а Фуа – Евангелие. От них, как от повивальных бабок, получают помощь дугой, рождающиеся в церкви; потому что из чтения Писания приобретается ими все полезное. Фараон пытается убивать чрез них сынов церкви, когда внушает иным, занимающимся божественными Писаниями, еретические мысли и превратные догматы. Но, стоит непоколебимо основание Божие»¹⁵¹.

Читатель видит, что смысл, даваемый Оригеном как истории Лота, так и истории о повивальных бабках египетских имеет не более основания, чем смысл, указанный здесь некоторыми толкователями прежде него. Тот и другой коренится единственно в субъективной мысли экзегета и построен на сближениях вещей, в существе дела отдаленных одна от другой, и конечно, Бытописатель отнюдь не имел в виду, при передаче своего рассказа, того, что вложили в него после остроумные толкователи. Ориген сам нередко дает повод сомневаться в состоятельности своих аллегорических толкований: он не держится твердо одного знаменования, раз данного тому или другому символу, тому или другому образу, но по случайному движению мысли иногда толкует его так, другой раз иначе. Бывает, что в одной и той же проповеди он сопоставляет несколько знаменований известной вещи, расходящихся до противоречия. Разбивая изъясняемый им отдел Библии на мелкие части, он не всегда заботится о том, чтобы выдерживалась строго мысль, подставляемая им под букву Писания, и не чувствует неловкости, когда, например, трактуя об обряде жертвоприношений, в тельце указывает и символ плотской гордости, когда его приносит в жертву простой человек, и символ самого Христа своею кровью, примирившего не только земное, но и небесное (Еф.1:10), когда он приносится в жертву первосвященником, и в нравственном смысле – благодать крещения в оставление грехов¹⁵².

Подобные разноречия, более чем заподозривающие экзегетическую точность аллегории, в беседах и толкованиях Оригена вообще могли встречаться довольно часто, у него аллегория не тянется длинною непрерывною нитью, а постоянно прерывается, когда он, для каждой частности, готов искать особое самостоятельное значение, не сообразуясь строго как с целым текста, так с предыдущим и последующим. Кроме того, его аллегория идет обыкновенно двумя независимыми путями: из текста посредством аллегории он извлекает два смысла, – нравственный и таинственный или догматико-теоретический; тот и другой большею частью стоят особняком, и Оригену мало нужды до того, есть ли между ними гармония и соответствие, – было бы только назидание в том, что он представляет. При такой манере толкования, Ориген, изъясняя, например, текст: умер Иосиф о все братья его и весь род их, а сыны Израилевы расплодились и размножились, и возросли и усилились чрезвычайно, и наполнилась ими Земля та (Исх.1:6–7), в Иосифе в таинственном смысле указывает образ Иисуса Христа, подобно этому патриарху, проданного за тридцать сребренников, до смерти которого не увеличивался народ Божий, а после смерти размножился народ верных, и сыны Израиля рассеялись повсюду, и умножилась их земля и возросли они чрезвычайно, а в смысле нравственном под этим же образом он представляет наши плотские чувства и страсти, если умерщвляем мы в себе плотские чувства, в нас возрастают чувства духовные, и число добродетелей увеличивается в нас, когда умирают в нас пороки: тогда наполняется в нас земля делами добрыми, совершаемыми при посредстве тела¹⁵³.

Не обходилось без возражений и осуждения такое искусственное толкование Писания, подставляющее под каждую букву особый, более или менее произвольный смысл, в ней прямо не заключающийся. И это осуждение громко раздавалось не со стороны только последующих деятелей церковной письменности, в роде Евстафия антиохийского и Епифания Саламинского, а и в среде пресвитеров и толкователей Писания, современных Оригену. Великий ученый авторитет не спасал его от нареканий, и они слышались по временам в среде слушателей его бесед. Его обвиняли в причудливой изворотливости его мысли, в напрасном искании таинственного смысла там, где его не было, в произволе и туманности его аллегории, и обвинения эти, должно быть, были довольно настойчивы и страстны, потому что они вызывали у Оригена, обыкновенно спокойного и холодного исследователя, ответ энергический и запальчивый. Ни мало не колеблясь от них в своих экзегетических началах, твердо стоя на раз принятой им точке зрения, в виду их Ориген не раз должен был защищать себя пред слушателями и нападать на тех, которые хотели совратить его с пути, казавшегося ему путем красным и единственно спасительным. Так в одной беседе (о колодцах, ископанных Исааком и заваленных филистимлянами, Быт.26:15), Ориген открывается перед слушателями, что на него нападают за его толкование. «Если я, говорит он, начну обсуждать слова древних и искать в них духовного смысла, если я буду стараться открыть покрывало закона, и показывать, что написанное в нем аллегория, тогда я копаю кладези; но тогда тотчас же поднимут на меня осуждение друзья буквы и будут строить ковы мне, будут постоянно возбуждать против меня вражду и преследования, отрицая, чтобы где-либо могла стоять истина, как только на поверхности земли. Но если мы отроки Исаака, мы возлюбим кладези и источники воды живой, удалимся от сварливых клеветников и оставим их на земле, которую они любят. Мы никогда не перестанем копать кладези живой воды»¹⁵⁴.

Другой раз, приступая к изъяснению книги Левит, и имея в виду под распоряжениями ветхозаветного закона, в ней заключающимися, указывать тайны царствия Божия, Ориген так начинает свою первую беседу на Левит: «Как в последние дни явилось в сей мир Слово Божие, от Марии облеченное плотью, и одно в Нем было видимо, а другое подразумевалось (вид плоти в Нем открыт был для всех, а немногим и избранным давалось познание Божества); так, когда и пророками или законодателем приносилось людям слово Божие, оно приносилось в приличных одеждах. Таково и то слово, которое теперь находим, раскрывая книгу Левит, в которой описываются обряды жертвоприношений, и различие жертв, и служение священников. По букве, которая есть как бы плоть Слова Божия и оболочка божества Его, могут созерцать или слушать это достойные и недостойные. Но блаженны те очи, которые видят сокрытого вод покровом буквы божественного Духа, и блаженны те, которые к слушанию этой буквы приносят чистый слух внутреннего человека. Иначе они в этих речах открыто будут чувствовать убивающую букву. Ибо если я, согласно с некоторыми из наших, последую простому разумению, и без всякого изворота слова, и без всякого тумана аллегории (как они обыкновенно смеются над нами), начну изъяснять слова законодателя, я духовный (ecclesiasticus), живущий под верою Христовою и поставленный среди церкви, авторитетом божественной заповеди должен быть побуждаем к тому, чтобы закалать в жертву тельцов и агнцев и приносить чистую пшеничную муку с ладаном и маслом. Это делают те, которые побуждают нас служить истории и сохранять букву закона. Но время нам против нечестивых пресвитеров воспользоваться словами святой Сусанны, которые они, отвергая историю Сусанны, исключили из каталога божественных книг. А мы их принимаем и благовременно против них самих произносим, говоря: тесно мне отовсюду; ибо если я сделаю это, смерть мне; а если не сделаю, то не избегну от рук ваших. Лучше для меня не сделать этого и впасть в руки ваши, нежели согрешить пред Господом (Дан.13:22–23). Таким образом, и мы пусть подпадем вашему злословию, если это неизбежно, – только бы познала истину слова Божия, сокрытую под покровом буквы, церковь, уже обращенная ко Христу Господу»¹⁵⁵.

Или в беседе на Иезекииля, изъясняя речь его к Иерусалиму, где Иерусалим представляется под образом девицы, брошенной при самом рождении и потом призренной Богом, и изменившей ему (Иез.16:4–13), наш проповедник так оправдывает свою манеру толкования Писания: «Говорят мне, не аллегоризируй, не изъясняй фигурально. Но пусть ответят мне: как Иерусалим имеет груди, которые то невидны, то поднимаются, имеет пуп, о котором говорится, что его не отрезали? Как можно понимать подобные места без аллегорического толкования? Поднялись груди твои и волосы у тебя выросли (Иез.16:7). Божественное слово со всею благопристойностью описывает то, что обыкновенно бывает с телами девиц. И волосы у тебя выросли; но ты была нага и непокрыта»¹⁵⁶.

Из экзегетической методы Оригена, строго выдержанной во всех его беседах, виден внутренний характер построения мысли, в них развивающейся, но она не дает твердого основания к точному определению их содержания. При той свободе аллегории, какою пользуется Ориген, при её неизмеримо широком повсюдном приложении, значение содержания библейской книги, изъясняемой Оригеном, не имеет большего значения по отношению к уяснению мыслей, развитых на основании текста этой книги: не стесняясь буквою, Ориген из каждого текста выводил такие положения, какие другому не могли бы прийти в голову. При его способе толкования, всякие системы и воззрения, – филоновские и гностические, могли быть развиваемы и построены на основании слов Писания. Могла угрожать опасность целости исторического христианства. Оригена спасали от этого его благочестивое чувство и преданность вере церкви. При изъяснении слова Божия, он выносил на кафедру для назидания слушателей из внутренней сокровищницы его знаний то, чем полно было его благочестивое сознание, благоговеющее пред Богом и покорное церкви. А в этом сознании не было нечистых элементов и извращенных еретических понятий, хотя вкалывали представления смелые, не утвержденные голосом церкви, которыми Ориген хотел пролить луч света в широкую область вопросов, неразрешимых для человеческого разума. Притом Ориген если где, то в особенности в публичных церковных беседах, старался сдерживать свою мысль, чтобы не проронить какого-либо неосторожного слова, могущего соблазнить и привести к заблуждение меньшую братию, жаждавшую от него наставления.

Прежде всего нашему проповеднику доставляла неистощимый запас материалов широкая область христианского нравоучения. Смысл нравственный, по воззрению Оригена, необходимо содержится и кроется в каждой самомалейшей части Священного Писания, в каждой букве и йоте, и этот смысл нравственный, в ряду других смыслов, принимаемых Оригеном, наиболее полезная и наиболее доступная для массы народа часть учения, почерпаемого в слове Божием. Считая буквальный смысл слишком низким и малозначительным, а смысл таинственный не вполне доступным для большинства простых слушателей, Ориген нравоучению желал бы посвятить главную часть своего публичного проповеданного слова. Нравственные наставления в самом деле рассеяны в изобилии по всем страницам его бесед. Разбирает ли он какую-либо библейскую историю, – её анализ пересыпается у него частыми нравственными замечаниями, увещаниями к добродетели, предостережениями от какого-либо порока. Даже более, иногда самая история, на взгляд Оригена несостоятельная в буквальном смысле, рассказывается им для того, чтобы к течению рассказа привязать те или другие полезные практические заметки. Так беседу о Лоте Ориген начинает кратким рассказом о том, что ангелы, посланные для истребления Содома, прежде исполнения порученного им дела, стараются спасти от погибели Лота, оказавшего им гостеприимство, и тотчас же прерывает этот рассказ следующим обращением; «заметьте это вы, которые затворяете дома для странников; заметьте это вы, которые избегаете гостя, как врага. Лот жил в Содоме. Мы не читаем ни о каких других добрых делах его; упоминается только об одном его гостеприимстве. И он избежал огня, избежал пожара за то только, что открыл дом свой странникам. В гостеприимный дом вошли ангелы. В дома, закрытые для странников, вторгся огонь¹⁵⁷. Далее, рассказ о падении Лота с его дочерями дает Оригену повод восстать против пьянства и учить целомудрию. Лот впал в грех, упоенный вином. «Слышите, замечает Ориген, что производит опьянение, слышите, до какого преступления доводит пьянство. Слышите и остерегайтесь вы, у которых это зло – не преступление, а в обыденном употреблении. Упоение обольщает того, кого не обольстил Содом. Сожигаетея пламенем женским тот, кого не сожег жупел серный»¹⁵⁸.

А упомянувши о вине дочерей, решившихся на кровосмешение с отцом, Ориген обращается к слушателям с таким наставлением: «Я опасаюсь высказать то, что чувствую, я боюсь (говорю), кровосмешение их не чище ли целомудрия многих? Пусть испытает тот себя, пусть спросят себя женщины, живущие в замужестве, потому ли только они идут к мужьям, чтобы иметь детей, воздерживаются ли они после зачатия. Те, которые по-видимому виновны в кровосмешении, после того, как зачали, уже не ищут объятий мужа. А иные женщины, мы не указываем на всех без различия, есть некоторые, подобно животным без всякого разбора беспрестанно удовлетворяющие похоти. Их я, впрочем, не сравнил бы и с бессловесными скотами. Ибо и самые скоты, как скоро зачнут, уже более не предаются своим самцам»¹⁵⁹.

Прилагает ли Ориген аллегорию к распоряжениям Моисеева ветхозаветного закона, она в его руках извлекает отсюда изобильное содержание для нравственного чувства христианина. Вот израильтянам сказано, как они должны приносить жертву Господу: если жертва (израильтянина) есть всесожжение от крупного скота; пусть принесет ее мужеского пола, без порока; пусть приведет ее к дверям скинии собрания... и возложит руку свою на голову жертвы всесожжения, ... и заколет тельца пред Господом (Лев.1:2–5). «Имеешь и ты тельца, говорит при толковании этого места Ориген, которого должен приносить в жертву. Телец, и притом весьма видный (гордый), – это плоть твоя: если ты хочешь принести ее в дар Господу, сохрани ее чистою и целомудренною; приведи ее к дверям скинии, то есть, туда, где она может воспринимать слух слова Божия, Мужеского пола должна быть твоя жертва, она не должна знать женщины, должна удалять от себя вожделение и избегать падений, не должна искать беспорядочного и изнеженного. Возложи руку твою на голову жертвы твоей, чтобы она приятна была Господу, и заколи ее пред Господом, то есть, наложи на нее узду воздержания и не отнимай от неё руки наставляющей, как наложил руку на плоть свою тот, кто говорил: умерщвляю тело мое и порабощаю, да не како иным проповедуя, сам неключим буду (1Кор.9:27). И заколи ее пред Господом, умерщвляя без сомнения члены твои, сущие на земле...»¹⁶⁰ Или человеку, согрешившему приказывается принести в жертву за грехи овцу или козу если же он не в состоянии принести овцу, то в повинность за грех свой пусть принесет Господу двух молодых голубей (Лев.5:6–7). «Я думаю, говорит Ориген, под человеком, приносящим жертву в очищение от греха своего, нужно разуметь того человека, который, будучи создан по образу и подобию Божию, живет по разуму. Он приносят в жертву Богу тельца, когда побеждает гордость плоти, – овцу, когда исправляет неразумные и глупые движения своего сердца, – козу, когда подавляет склонность к сладострастью. Он приносит двух горлиц в жертву, когда он не живет уединенно, но мысль свою соединяет с словом Божиим, как с своим супругом, подобно этому роду птиц, который, говорят, постоянно сохраняет одно чистое супружество. Он приносит еще и двух молодых голубей, когда понимает тайну, которая лежит в словах: глаза невесты, как голуби при полных годах, и шея её, как шея горлицы (Песн.1:14) и т.д.»¹⁶¹

Раскрывает Ориген книгу пророка, и уже самое надписание её или определение времени пророчества вызывает в его уме нравственные аккорды. Так о Иеремии сказано, что он начал пророчествовать во дни Иосии, сына Амосова, царя иудейского, потом пророчествовал во дни Иоакима, сына Иосиина, до конца одиннадцатого года Седекии, сына Иосиина, до переселения Иерусалима в пятом месяце (Иер.1:2–3), и Ориген из этого выводит урок покаяния. «Чему учимся чрез сие, если хотим быть внимательны к чтению? Осудил Господь Иерусалим за грехи, им содеянные, и Его последнее решение было предать их плену. Однако человеколюбец, не хотящий никому погибели, прежде чем настало время опустошения, послал пророка, чтобы речами его обратить их к покаянию, послал его и при втором царе после первого, послал и при третьем. Что далее? Уже угрожал плен, и тогда Господь не переставал увещевать, предоставляя, так сказать, и за день до погибели место покаянию... Уже руки связывались вервиями врагов, и тогда, не смотря на это, Господь говорил как бы так: вот вы делаетесь пленниками; принесите, хотя поздно, покаяние; допросите Меня, и Я пощажу вас; Я, предавший вас плену, могу избавить вас от него».

Итак, из самой надписи, указывающей время пророчества, мы получаем некоторый, необходимый нам, урок, именно, что Бог по милосердию своему всегда увещевает людей ко спасению, чтобы по прекращении греха прекратился и плен. Это мы можем относить и к себе; если мы грешим, мы делаемся пленниками. И предание иудеев Навуходоносору то же, что предание грешника сагане (1Кор.5:5). Иудеев Бог предал врагу за частые нечестия; так и мы за грехи, которые делаем, предаемся духовному Навуходоносору; предал сатане, говорит апостол, да накажутся не хулити (1Тим.1:20), Подумай же, какое зло грешить, когда грешники предаются сатане, пленяющему души тех, кого оставляет Бог»¹⁶².

Нравоучение Оригена не выражено в строгой определенной системе. Оно рассыпано в его беседах, как бесчисленное множество отдельных искр или как тысячи звезд на безбрежном пространстве неба, и было бы тяжелою и неблагодарною работою, если бы мы взяли на себя собрать в одно связное целое отрывочные нравственные наставления и увещания, предостережения и обличения, какими наполнены страницы проповедей Оригена. Но начала нравоучения, но господствующий тон его видим и из отрывочной разбросанности его нравственно-практических замечаний.

В деле нашего нравственного усовершенствования Ориген придает большое значение свободе нашей воли, и потому адресует к ней настойчивое требование энергической напряженной деятельности. Потративши сам много сил на осуществление христианской добродетели и достигши значительного успеха в стремлении к нравственному идеалу, Ориген верил и видел, что человек не безвольное орудие тех влияний, какими окружена его жизнь и личность.

В мировом целом, по воззрению Оригена все решающее значение имеет воля; и в малом мире, человеке, она является центром и исходным пунктом всей его жизнедеятельности. Когда его мысль останавливается на бесконечном существе Божием, первое, чем это бесконечное величие приражается его сознанию и отпечатлевается на нем, есть всеблагое хотение Божие. Когда он старается уяснить себе начало миров, мыслимых и видимых нами, – акт воли Божией является для него тем предельным пунктом, от которого начинается течение истории. Затем все перевороты в мире тварном объясняются у Оригена действиями свободы существ, созданных Богом: так от злоупотребления воли произошло падение в мире духов, – первое важное событие, внесшее расстройство в прекрасный мир Божий. И наша жизнь во плоти есть время, данное нам для искупления и нашей вины деятельностью, сообразною с нашим назначением, и ныне от нас зависит так или иначе употребить свою жизнь, дать ей такое или иное направление и чрез то или приблизить себя к блаженству, нам предназначенному, или еще более погрузить в бездну зла. Словом, у Оригена воля и свобода первые и главные понятия, к которым он обращается при объяснении вопросов жизни и истории, при решении вопросов о нашем спасении и нашей погибели. При таком взгляде нравственно-практическая струна в учении Оригена должна быть строго натянута и звучать сильно. Требования закона христианского он развивал во всей их высоте и не делал послаблений для тех, которые искали предлога к уклонению от трудного пути добродетели.

Цель, к которой заповедует верующим стремиться Ориген – есть внутреннее единение с Божеством, источником всякого блаженства, высочайшим Духом. Для этого необходимо возможное одухотворение человека. В человеке Ориген находил три части: тело, душу и дух. Тело привязывает нас к Земле, – этой юдоли греха, плача и страданий; а духом, высшею частью нашего существа, мы непосредственно соприкасаемся с миром Божественного. Задача наша в течение жизни нашей победить страсти и влечения низшей части нашего существа и для того давать больше простора требованиям и стремлениям духа. Постепенное восхождение от плоти к духу – вот сокращенное изложение того нравоучения, которое читается и излагается в его беседах. Борьба с плотяным человеком – необходимый подвиг, предписанный христианину. Самые душевные движения наши, не отягченные грубостью плоти, по возможности должны быть утончаемы и возвышаемы веянием духа: иначе они повлекут нас к низу и сольются с требованиями плоти. Искупление, благодатные силы, нам данные, закон христианский – все это чрезвычайные пособия к возвращению человеком того блаженства, которое предощущает и к которому стремится дух его. К такому направлению нравоучения, требующему подавления плоти и освобождения от неё духа, приводило Оригена его несколько своеобразное воззрение на настоящую жизнь нашу. Он полагал, что наши души согрешили и пали еще в надзвездном мире, еще до явления их на нашей Земле. В тела они заключаются, как в темницы, для наказания, и Земля для них место изгнания и ссылки. День рождения для них не день радости, как день явления нового существа, а день плача и сетования, как день изгнания из блаженного дома в страну лишений и страданий. Не только жена родившая, читаем мы в беседе Оригена об Очищении жены родильницы по предписанию закона Моисеева¹⁶³, но и тот, кто рождается, мужеского ли пола или женского, по слову Писания, не чист от скверны, хотя бы и один день был жития его (Иов.14:4). В том заключается некоторая великая тайна, – такая, которая не выходила из мысли ни у кого из святых. Потому из всех святых не найдется ни одного, кто бы праздновал день рождения или устраивал великое пиршество в день своего рождения, не найдется ни одного, кто бы радовался в день рождения сына иди дочери своей. Одни грешники радуются о подобном рождении. В Ветхом Завете мы находим, что фараон, царь египетский, празднует пиршеством день своего рождения, а в Новом Завете – Ирод. А святые не только не делают веселых пиршеств в день своего рождения, но, исполненные святого Духа, даже проклинают этот день. Такой великий пророк, я говорю об Иеремии, который освящен был еще во чреве матери, и поставлен пророком во языки, по напрасну не сохранил бы в книгах, имевших остаться на века, нижеследующих слов, если бы они не заключали в себе какой-либо глубочайшей тайны: проклят день, в который я родился, и ночь, в которую сказали: вот младенец мужеского пола. Проклят тот, кто возвестил отцу моему: у тебя родился сын. Пусть возрадуется этот человек также, как те города, которые Господь разрушил в ярости, и не пожалел (Иер.20:14–16). Не кажется ли тебе, что пророк не мог бы произносить таких тяжких заклятий, если бы не знал, что в этом рождении телесном есть нечто, достойное проклятия, почему и законодатель (Моисей) указывает здесь столько нечистот, и предписывает затем соответственные очищения? И Иов не без Духа Святого проклинал день своего рождения, говоря: погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказали: зачался человек! День тот да будет тьмою; да не взыщет его Бог свыше, да не сочтется он в днях года, да не войдет в число месяцев (Иов.3:3–16). Если угодно слышать, что и другие святые думают, послушай Давида, который говорит: в беззакониях зачат есмь, и во гресех роди мя мати моя (Пс.50:7), показывая, что всякая душа, какая ни рождается во плоти, непременно оскверняется нечистотой неправды и греха. Здесь причина, почему крещение, сообщаемое во отпущение грехов, по обычаю церковному преподается и младенцам; ибо если бы в младенцах не было ничего, нуждающегося в отпущении и прощения, тогда благодать крещения была бы для них излишни».¹⁶⁴

Естественно, что при таком взгляде на Землю, как на место ссылки и наказания за грех, учиненный нашими душами еще до рождения или до явления на наш свет, у Оригена вызывало сильное отрицательное отношение все, что привязывало нас к Земле и ложилось тяжестью на духе нашем, порывающемся к небу и воздыхающем о прежнем своем жилище. Естественно, что тело, как темница духа, не была для него излюбленною частью нашего существа, которую бы стоило лелеять. Скорее нужно видеть в нем врага себе, который может подавить дух, если только предоставить свободу без ограничения грубым пожеланиям. Ориген раскаялся впоследствии в проступке юности своей, по которому он насильно оскопил себя, чтобы не дать возобладать над собою соблазнам и страстям. Но стремление, побудившее его к этому необдуманному поступку, под другими формами жило в нем во всю жизнь, и побуждало его взывать к ограничению и обузданию беспорядочных порывов нашего плотского человека. Полное одухотворение человека невозможно в настоящем мире: оно, а вместе с ним внутреннее единение с Богом, источником нашего блаженства, к которому должен стремиться человек, достижимо для нас только в будущем веке, по разрешении от уз плоти. По жизнь настоящая есть время борьбы, время воспитания для будущего века: если мы победим в себе греховного человеку, если будем сообразовать спою деятельность с требованиями духовного закона христианского, мы восстановим потерянный или искаженный в нас образ Божий и удостоимся в будущем лицезрения Божия, в противном случае низринем себя еще в большую бездну греха и погибели.

Чтобы показать читателю, как развивается у Оригена главное положение его нравоучения, мы раскрываем 16-ю беседу его на Евангелие от Луки где наш проповедник разъясняет текст: се лежит Сей на падение и на восстание многих во Израили, и в знамение прорекаемо (Лк.2:34). Автор сближает это изречение Симеона, во-первых, с словами Спасителя: на суд Аз в мир сей приидох, да невидящие видят, и видящие слепи будут (Ин.9:39), и, во-вторых, с словами Второзакония: Аз убию, и жити сотворю; поражу и Аз исцелю, и несть, иже измет от руку моею (Втор.32:39). После заметки против еретиков, которые в Боге закона и пророков видели Бога жестокого, отличного от Бога христианского, Ориген говорит так: «Я нахожу одинаковый смысла и в Ветхом и в Новом Завете, потому что желаю быть принадлежащим к церкви, и называться не от ересиарха какого, а от Христа, и носить имя, благословляемое на земле, и хочу, как делом, так и мыслью быть и называться христианином. Говорит Господь: Аз убию охотно принимаю, чтобы убил меня Бог. Когда во мне есть ветхий человек и я живу до ныне, как человек, я желаю, чтобы Бог убил во мне ветхого человека, и оживотворил меня от мертвых. Первый человек, говорит апостол, от земли перстень; второй человек – Господь с небесе. И яко же облекохомся в образ перстного, да облечемся и во образ небесного (1Кор.15:47–49). Такой же смысл и в словах: на суд Аз в мир сей приидох, да невидящий видят и видящий слепи будут. Мы в себе заключаем всех людей, и зрящих, и слепых. Адам и видел, и не видел. О Еве также пишется, что она видела, прежде, чем открылись очи её. Виде жена, говорит Бытописание, яко добро древо в снедь, и яко угодно очима видети (Быт.3:6). Итак, они не были слепы, но видели. Потом следует: и отверзошася очи обема (Быт.3:7). Итак, они были слепы и не видели; так как глаза их после открылись. Но кто хорошо видел прежде, после преступления заповеди Божией начал видеть худо и после совершения греха потерял зрение повиновения. Так я разумею и то, что говорит Бог: кто сотвори нема и глуха, и видяща и слепа? Не Аз ли Господь Бог (Исх.4:11). Есть глаз телесный, которым мы видим только земное, глаз чувственный, плотский, о котором говорит Писание: безрассудно надмеваешься плотским своим умом (Кол.2:18). Мы имеем другой противоположный и лучший глаз, видящий божественное, так как он был слеп в нас, то пришел Иисус, чтобы даровать ему зрение, чтобы те, которые не видели, стали видеть, а которые видели, сделались слепы. В таком же смысле нужно разуметь и то, что теперь имеем в руках: се лежит сей на падение и на восстание многим во Израиле. Я в себе имею нечто такое, что стоит худо и поднимает себя гордостью греха, пусть это падает, пусть это разрушается. Если это упадет, восстанет к верху то, что прежде было ниспровергнуто. Некогда внутренний мой человек лежал разбитый, а внешний стоял гордо. Прежде, чем уверовал в Иисуса, добро во мне лежало, а зло стояло. Но после того, как Он пришел, что во мне было злого, то упало, и исполнилось слово: всегда мертвость Господа Иисуса в теле носяще (2Кор.4:10), и другое: умертвите уды ваша, яже на земли, блуд, нечистому, страсть, похоть злую и лихоимание и прочее (Кол.3:5). Полезное разрушение всего этого совершилось. Для этого разрушения пришел Иисус, Он не может произвести восстания, если не будет предшествовать падение. Он пришел, чтобы прежде разрушить то, что во мне было злого, чтобы по разрушении и умерщвлении этого, восстало во мне и оживотворялось доброе, чтобы мы исследовали царство небесное чрез Господа нашего Иисуса Христа, которому слава и держава во веки веков»¹⁶⁵.

Или вот характерное рассуждение из беседы на слова: иже аще взыщет душу свою спасти, – погубит ю, а иже аще погубит ю, – живит ю (Лк.17:33–34) «Мученики желают спасти душу свою; потому губят ее для её спасения. А кто хочет спасти душу свою, чтобы не погубить ее, те и тело, и душу равно губят в геенне. Потому (сказано) не убойтесь могущих убить тело, а убойтесь скорее того, кто может и душу, и тело погубить в геенне… Душевен человек не приемлет, яже Духа Божия (1Кор.11:14), и потому не может спастись. Сеется тело душевное, восстает тело духовное (1Кор.15:44). Далее, кто прилепляется к Господу, тот делается весь духом. Итак, если кто сочетавается с Господом, тот чрез это из душевного превращается в духовного и становится исключительно одним духом. Потому погубим свою душу, чтобы, прилепившись к Господу преобразиться в один дух»¹⁶⁶.

Учение об умерщвлении плоти для освобождения и возвышении духа благоприятствовало развитию христианского аскетизма и расчищало почву для насаждения тех правил жизни, какие впоследствии приняты были в общинах иноческих. При нем лишения, налагаемые на наше тело, являлись самым целесообразным средством для приближения к той цели, какая стоит пред глазом бессмертного духа. Мы видели из отрывка, только что приведенного, что мученичество или полное сложение тела есть самый верный путь к спасению духа. Рядом с мученичеством Ориген хвалит целомудренное безбрачие. Он не предписывает полного воздержания от уз брака и не унижает святыни этого таинства. Но повторение брака вызывает с его стороны осуждение, и он думает, что второй или третий брак могут удалить нас от царства Божия.

В 17-й беседе на Евангелие от Луки, где, между прочим, Оригену приходилось упоминать об Анне пророчице, которая вдовою дожила до глубокой старости, проживши с мужем от девства своего семь лет (Лк.2:36–37), он так рассуждает об этом предмете: «Святая жена справедливо удостоилась получить дар пророчества: она продолжительным целомудрием и продолжительными постами достигла этой высоты. Видите, жены, свидетельство Анны и подражайте ей, если случится вам когда-либо потерять мужей. Вникните в то, что о ней написано: жила она с мужем своим сем лет от девства своего… и за то сделалась пророчицею. Не случайно Дух Святый обитал в ней. Благо и первое благо, если кто может владеть благодатью девства. А если для кого это невозможно, но случится ей потерять мужа, пусть остается вдовою. Это должно содержать в уме, не только после смерти мужа, но и тогда, когда еще жив он, чтобы увенчаться от Господа, хотя бы не пришла воля Его и предложение, и сказать: этого я желаю и это обещаю; если случится со мною нечто человеческое, чего я не желаю, я останусь непорочною вдовою. А теперь случаются и вторые, и третьи и четвертые браки, чтобы не говорить о больших; и между тем мы знаем, что такой брак изгоняет из царства Божия. Так от церковных должностей удаляет не только любодеяние, но и брак; ибо ни епископ, ни пресвитер, ни диакон, ни вдова не могут быть двоеженцами. Так, может быть, будет удален двоебрачный и из собрания первородных и непорочных церкви, не имеющий ни пятна, ни порока, не для того, чтобы отослать его в вечный огонь, но, чтобы он не имел части в царстве Божием. Я помню, что, когда толковал я написанное в Послании к коринфянам; церкви Божией, сущей в Коринфе со всеми призывающими имя Господа нашего Иисуса Христа (1Кор.1:2), я отличал церковь Божию от тех, которые призывают имя Господне. Я думаю, что в церкви Божией пребывают одно брачный, дева и тот, кто живет в целомудрии, а двоебрачный, хотя бы имел доброе поведение и изобиловал прочими добродетелями, однако, не от церкви Божией и не из числа тех, которые не имеют ни пятна, ни порока, или чего-либо подобного, но они на второй степени и из тех, которые призывают имя Господне, и которые, хотя спасаются во имя Иисуса Христа, однако отнюдь не венчаются от Него»¹⁶⁷.

* * *

Что касается таинственного теоретического смысла, указание которого, по Оригену, составляет необходимую принадлежность всякого толкования, то Ориген в этом Отношении является в своих беседах в высшей степени изобретательным и разнообразным. Из каждой буквы писания, как бы ни была она проста, прозрачна и ясна, его находчивая мысль умеет извлекать глубокие тайны и развивать отдаленные, часто причудливые и напряженные аналогии. Он берет содержание для своих бесед не с поверхности Писания, а любит и считает для себя священным делом, как он выражается, копать кладези, и со дна, сокровенного от обыкновенного взора, выносить на свет Божий живую воду, могущую доставить удовлетворение и услаждение взыскательной и углубляющейся мысли. Мы уже упоминали, что беседа не считалась у Оригена самым удобным родом сочинения для выражения глубоких таинственных созерцаний. Но Ориген не мог оставлять своих слушателей в неведении касательно того, знание чего считал священным призванием каждого христианина, и по мере возможности, при чтении и изъяснении Писания, посвящал их в глубины боговедения, сокрытые под буквою Писания. У него нет ни одной беседы, в которой бы он отступил от своего обычая везде и во всем искать и указывать тайну. Так как эта тайна не столько дается буквою Писания, сколько влагается в нее своеобразною и неистощимою в изобретательности мыслью Оригена, то угадать, что именно он читает и указывает в известном месте Писания, чрезвычайно трудно. Его широкое сознание, ясно представлявшее и обнимавшее всю совокупность верований церкви, забегавшее со своими гаданиями и предположениями в область, не освещённую для нас ни откровением, ни преданием церкви, хорошо знакомое с содержанием светской науки и богатое опытами жизни – вот тот источник, откуда почерпал он материалы, в избытке рассеянные в его беседах, в качестве аллегорических знаменований буквы Писания, превращающейся для него в всегдашний и непременный символ. По вызову обстоятельств или по движению его мысли, в его устах оживает то одно, то другое представление из его богатого миросозерцания, и при изъяснении Писания он выносит из сокровищницы своих знаний старое и новое, к назиданию своих слушателей и к большему просвещению их светом христианского знания.

Есть несколько главных истин, к которым любит обращаться аллегория Оригена, при указании внутреннего смысла слова Писания, и которые являются под пером нашего проповедника наиболее употребительным ключом к открытию тайн, замкнутых под буквою Писания. Первая и самая главная истина или тайна, которую Ориген видит во всем Писании, и которую он готов читать в каждой букве его, есть явление среди нас Слова Божия, Господа Иисуса Христа, принесшего нам искупление от наших грехов и страданий, и восстановившего утраченный порядок в мире. Господь Иисус Христос есть тот центр, к которому сходятся все нити, из которых состоит божественная ткань откровенного слова. Не только Евангелие, не только Новый Завет, но и закон, и пророки, и весь Ветхий Завет, одним словом, все священное Писание говорит Оригену о Христе, все наполнено Его силою и славою, все указывает на Его имя, на Его дело и на основанное им царство Божие; Священное Писание во всей своей широте, во всем своем объеме пред взором Оригена есть единое, цельное и неразрывное Евангелие, полное внутренней гармонии и всюду говорящее об откровении Бога Слова. В этом Евангелия, наравне с новозаветными проповедниками о Христе, участвуют пророки и другие ветхозаветные писатели; так как их взоры обращены к тому же Христу, о котором повествуют нам святые евангелисты. Из всех еретиков, каких Ориген касается в своих беседах, чаще всех говорит он против тех, которые разрывали на две отдельные части единое откровение Божие, и ветхозаветное откровение приписывали особому Богу, отличному от Бога Слова и Христа, полного милосердия и любви, каковы Маркион, Валентин, Василид¹⁶⁸. Все священное Писание представляется Оригену под образом музыкального инструмента, который издает согласную гармонию звуков, не смотря на разнообразие тонов, из него извлекаемых, Как струны псалтири или арфы (читаем мы в отрывке¹⁶⁹) из 2-го тома комментария Оригена на Евангелие Матфея, из которых каждая издает свой особый звук, по-видимому несходный со звуком другой струны, человеку неученому и ни мало не знакомому с музыкальною гармонией, кажутся не согласными по причине несходства звуков: так и не умеющие слушать Божественную гармонию в священном Писании не видят совершенного согласии Нового Завета с Ветхим или закона с пророками, ни взаимной гармонии Евангелий между собою, или апостола с Евангелием или с самим собою или с другими апостолами. А если приступит знаток божественной музыки, знакомый с делом, какой-либо второй Давид (которого имя значится ἱκανος χειρί¹⁷⁰), тот извлечет звуки божественной музыки; потому что он умеет одновременно ударять то в струны закона, то в созвучные с ними струны Евангелия, иной раз в струмы пророческие, другой раз, когда того требует разум, подходящие к ним струны апостольские, а также и в евангельские, приноровленные к апостольским. Ибо такой знает, что все священное Писание есть один совершенный и прекрасно устроенный инструмент Божий, который из различных тонов, для желающих изучать его, издает один спасительный звук, могущий укрощать и останавливать всякое нападение этого духа, подобно тому, как музыка Давида укрощала злого духа, который нападал на Саула, и приводил его в неистовство».

Этот единый спасительный звук, извлекаемый от многих струн Божественного инструмента – Священного Писания, и составляемый из различных тонов, ими издаваемых, есть имя Господа нашего Иисуса Христа, и это имя всегда на устах нашего проповедника, как ключ к разгадке глубоких тайн, заключенных в Писании На это имя указывает, по толкованию Оригена, самое первое слово, каким начинается святая Библия, и тон, каким открывает Ориген первую беседу на Пятокнижие Моисеево, дает нам основание предугадывать тот дух и характер, в каком Ориген поведет дальнейшее изъяснение священного текста. «В начале сотвори Бог небо и землю (Быт.1:1). Что служит началом всего, так начинает Ориген свою первую беседу на книгу Бытия, если не Господь наш и Спаситель всех Христос Иисус, перворожденный всея твари? Итак, в этом начале, то есть в Слове своем Бог сотворил небо и землю. Так и евангелист Иоанн в начале своего Евангелия говорит: В начале бе Слово и Слово бе к Богу и Бог бе Слово. Сей бе искони к Богу. Вся тем быша, и без Него ничто же быстъ, еже бысть (Ин.1:1–3). Итак, говорит он не о временном каком-либо начале; но говорит, что в начале, то есть, в Спасителе нашем созданы небо и земля и все, что сотворено»¹⁷¹. После такого начала в чем нельзя было найти указания на Сына Божия? Читает ли Ориген бытописание и истории святых Божиих мужей, – они являются у него прообразами Христа, и обстоятельства их жизни – символами будущих событий благодатного царства. В книге Бытия на Христа и на церковь, им созидаемую, охраняемую и управляемую, указывают, по толкованию Оригена, и светила небесные, созданные в четвертый день¹⁷², и Ной с его ковчегом¹⁷³, и Исаак и Ревекка, которой наперед возвещает о её женихе отрок Авраама, то есть, пророческое слово¹⁷⁴. Историю Христа он рассказывает, когда читает об Иосифе, сыне Иакова)¹⁷⁵, или об Иуде, брате Иосифа¹⁷⁶, или о Иисусе Навине и его войнах¹⁷⁷ и проч. и проч. Нет, кажется, ни одной беседы, где бы, при толковании ветхозаветной истории, Ориген не старался приподнять покрывало буквы и не указать на времена явления благодатного царства, открывшегося с пришествием Сына Божия. Проповедник не довольствуется в этом случае общими сближениями, он входит в подробности, и новозаветную историю расписывает подробнее и больше той первоначальной ветхозаветной истории, которая служить основанием для его мистико-аллегорических построений.

Вот, например, прочитано было о колодезях, которые вырыты были при Аврааме его рабами и завалены и засыпаны Землею филистимлянами, и о том, что Исаак вновь выкопал эти колодези и назвал их теми же именами, какими назвал их отец его (Быт.26:15–19). После краткого пересказа истории Ориген рассуждает: «Этот Исаак есть наш Спаситель, который, пришедши в эту долину герарскую, прежде всего захотел выкопать те колодези, которые выкопаны были отроками отца его, то есть, захотел возобновить кладези закона и пророков, которые филистимляне завалили землею. А кто эти завалившие колодези землею? Это без сомнения те, которые в законе полагают земной и плотский смысл, а закрывают духовный и таинственный, чтобы и самим не пить, и другим не дозволять пить. Послушай Исаака, Господа нашего Иисуса Христа, который говорит в Евангелии: горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, яко взясти ключ разумения; сами не внидосте, и входящим возбраняете (Лк.11:52). Эти засыпавшие землею колодези, выкопанные отроками Авраама, те, которые плотски учат закону и мутят воды Святого Духа. Они имеют колодези не для того, чтобы носить из них воду, но, чтобы засыпать их землею. Эти-то колодези предпринимает рыть Исаак. И посмотри, как он роет их. Когда отроки Исаака, апостолы Господа нашего, проходили в субботу чрез засеянные поля, они срывали колосья и, растирая руками, ели. Тогда сказали те, которые закопали землею колодези отца его: се ученицы твои творят, его же не достоит творити в субботу (Мф.12:2). Он же, чтобы разрыть земной смысл их, говорит им: несте ли чли, что сотвори Давид, егда взалка сам и сущие с ним? Како вниде в храм Божий и хлебы предложения снеде, иже не достойно бе ему ясти, ни сущим с ним, токмо иереем единым? (Мф.12:3–4), и к этому присовокупил: аще ли бысте ведали, что есть: милости хочу, а не жертвы; николиже убо бысте осуждали неповинных (Мф.12:7). Но те что на это отвечают? Они заспорили с отроками Его, и говорят: несть сей от Бога человек, яко субботу не хранит (Ин.9:16). Вот каким образом Исаак копал те колодези, которые первоначально вырыли отроки Отца Его. Был отрок отца Его Моисей, который ископал колодезь закона. Были отроки Отца Его, Давид, Соломон и пророки и другие, которые написали книги Ветхого Завета, – и их завалило земное и грязное разумение иудеев. Когда Исаак захотел очищать это разумение, и показать, что все, что ни говорили закон и пророки, – о Нем говорили, заспорили с ним филистимляне. Но он отошел от них; потому что не может быть с теми, которые в колодезях хотят иметь не воду, но землю, и говорит им: се оставляется вам дом ваш пуст (Мф.23:38). Итак, Исаак стал копать и новые колодезя; копают их отроки Исаака. Отроки Исаака Матфей, Марк, Лука и Иоанн. Отроки его Петр, Иаков и Иуда; отрок его и апостол Павел: все они копают кладези Нового Завета. Но и из-за них препираются те, которые мудрствуют земное и не терпит ни того, чтобы копали новые колодези, ни того, чтобы очищали старые. Возражают против евангельских кладезей, противятся апостольским. Итак, как они во всем противоречат, во всем спорят, то и сказано к ним: понеже недостойны творите сами себе вечному животу, се обращаемся во языки (Деян.13:46)»¹⁷⁸.

Когда подпадают вниманию Оригена чтения, передающие распоряжения ветхозаветного закона о скинии, о лицах, служащих при скинии, о жертвах, о новомесячиях, субботах и праздниках, или вообще касающиеся обрядового закона Моисеева, – его изъяснение этого закона является развитием и проведением до мельчайших и отдаленнейших подробностей замечания апостола Павла, по которому написанное в законе Моисеевом стен грядущих, тело же Христово (Кол.2:17). Ориген верил, доказывал и объяснял, что Моисей в символах, фигурах и аллегорических формах изобразил в своем законе будущие тайны, который исполнились в свое время, с явлением на Земле Сына Божия и основанием Его благодатного царства. Думать иначе значило бы отвергать пророческое значение Моисея. «Закон и все, что в законе, говорит Ориген, по мысли апостола, установлено до времени исправления (Евр.9:10). Как художники, делающие изваяния и льющие статуи, прежде чем произведут излияние, медное или серебряное, или золотое, образуют глиняную форму на подобие будущей фигуры, а эта форма необходима, но только до тех пор, пока не окончено будет произведение, а когда окончено будет произведение, для которого образована была глиняная форма, тогда уже не спрашивают об употреблении последней; тоже самое разумей и о том, что написано или сделано в законе и пророках, в типе и фигуре будущего. Пришел художник и виновник всего, и закон, сень имый грядущих благ (Евр.10:1), перешел к самому образу вещей. Чтобы тебе не трудно было понять то, что мы говорим, обрати внимание на следующие примеры. Был прежде Иерусалим, тот великий царственный город, где построен был знаменитый храм Богу. А когда пришел тот, кто был истинным храмом Божиим, и говорил о храме тела своего; разорите, церковь сию, и когда начал открывать тайны небесный Иерусалим, разрушен тот земной Иерусалим, когда явился небесный, в храме том не осталось камня на камне, когда явился истинный храм Божий, – плоть Христова. Был прежде первосвященник, очищающий народ кровью тельцов и козлов; но с тех пор, как пришел истинный Первосвященник, освящающий верующих своею кровью, нигде нет того прежнего первосвященника и не осталось нигде места ему. Был прежде алтарь, и приносились жертвы; но как скоро пришел истинный Агнец, который принес самого себя в жертву Богу, все то прекратилось, как установленное на время. Не кажется ли тебе, что все это, по сравнению, нами прежде сделанному, как бы формы, сделанные из глины, в которых выряжались образы истины?»¹⁷⁹

Понятно после этого, что все беседы Оригена об обрядовом законе Моисеевом (беседы на книги Левит, Чисел и частью Исход) занимаются приложением к новозаветным временам и событиям древнего закона сетей: это главное их стремление и главное содержание. Какую из этих бесед вы не раскроете, везде слово о Спасителе, Его деле и Его церкви. Вот, например, беседа на чтение о том, что заповедано Аарону и сынам его не пить вина и сикера, когда входят в скинию свидения или приступают к алтарю (Лев.10:9). Аарон, рассуждает Ориген, Господь и Спаситель наш, называемый у апостолов архиереем грядущих благ; сыновья Аарона же – апостолы Его, к которым Он говорит: чадца еще с вами мала есмь (Ин.13:33). Что же предписывает закон Аарону и сынам? Чтобы не пили вина и сикера, когда приступают к алтарю. Посмотрим, как это можно приложить к первосвященнику Иисусу Христу, Господу нашему, и к священникам и сынам Его, нашим же апостолам. И, во-первых, нужно обратить внимание на то, что прежде, чем приступить к алтарю истинный первосвященник, он пьет вино с священниками своими; а когда начинает приступать к алтарю, и входить в скинию свидения, он воздерживается от вина. Думаешь ли, что мы можем найти нечто подобное и в Его делах? Думаешь ли, что мы формы Ветхого Завета можем приложить и делам, и речам Нового Завета? Можем, если только само Слово Божие удостоит помочь нам и вдохновить нас. Итак, мы ищем, каким образом Господь Спаситель наш, истинный первосвященник, со своими учениками, истинными священниками, пьет вино, прежде приступления к алтарю Божию; а когда начал приступать, уже не пьет. Спасатель пришел в мир сей, чтобы принести Богу в жертву плоть свою за грехи наши. Прежде принесения этой жертвы, Он пил вино в иные времена, почему и говорили о Нем, что Он ядца и пийца, друг мытарей и грешников. А когда пришло время креста Его, и Он имел приступить к алтарю для заклания в жертву своей плоти, прием чашу, и хвалу воздав даде учеником своим, глаголя, приимите и пийте от нея (Мф.26:27). Вы, говорит, пийте, которые на имеете приступать к алтарю. А так как Он сам имел приступить к алтарю, то и говорить о Себе: глаголю вам, яко не имам пити отныне от сего плода лозного до дне того, егда е пию с вами ново во царствии Отца моего (Мф.26:29)»¹⁸⁰.

Или вот распоряжение Моисея о том, чтобы Аарон, входя во святилище, брал двух козлов в жертву за грех и бросивши о них жребий, одного из них приносил в жертву, а другого живым отпускал в пустыню (Лев.16:5–10). Ориген видит здесь предызображение суда Пилатова над Спасителем нашим, и в одном козле видит тип Господа Иисуса Христа, а в другом – тип Вараввы разбойника. «Послушай в Евангелии, говорит наш проповедник, приступая к указанию аллегорического смысла в приведенном месте, как Пилат говорит к священникам и народу иудейскому: кого хощете от обою отпущу вам? Варавву ли, или Иисуса, глаголемого Христа (Мф.27:17)? Тогда воскликнул весь народ, чтобы он отпустил Варавву, а Иисуса предал смерти. Вот имеешь козла, который живым отпущен в пустыню, неся на себе грехи народа, восклицавшего: распни, распни. Итак, это козел, живым отпущенный в пустыню: а тот (Иисус) – козел, который принесен в жертву Господу для искупления грехов и доставил истинное искупление пародам, верующим в Него. А если исследуешь и то, кто этого козла вывел в пустыню, чтобы показать чрез это своё собственное очищение и невиновность, то пригодным человеком для этого может оказаться сам Пилат. Он был судьей народа, который своим решением отпустил его в пустыню. Послушай, каким образом он сделался чистым и невинным. Когда он говорил к народу: хощете ли, пущу вам царя иудейска (Мк.15:9), и когда восклицал весь народ, говоря: аще сего пустиши, неси друг кесарев (Ин.19:12), тогда, сказано, Пилат попросил воды и умыл руки свои пред народом, говоря: неповинен есмь от крови праведного сего, вы узрите (Мф.27:24). Итак, умывши руки свои, он по-видимому сделался чистым. А для нас, служащих не тени и образу, но истине, тот день служит днем очищения, в который дано нам отпущение грехов, когда пасха наша за ны пожрен бысть Христос (1Кор.5:7)»¹⁸¹.

Не один обрядовой закон, служащий сенью грядущих благ, Ориген в своих изъяснениях возводит к высшему духовному знаменованию, извлекая это высшее знаменование из истории Господа Иисуса Христа и Его церкви. И наставления нравственные у него остаются в пределах своих прямых предписаний: чрез аллегорию он старается расширить и одухотворить их смысл. Например, закон Моисеев предписывает предавать смерти того, кто будет злословить отца своего или мать свою (Лев.20:9). «Имя отца, говорит Ориген при изъяснении этого места, великая тайна, и имя матери внушает таинственное благоговение. Отец же бе по духу Бог, и мать Иерусалим небесный. Этому научают тебя пророческие и апостольские свидетельства. Тот же самый Моисей пишет в песни своей: не сам ли сей отец твой стяжа тя и сотвори тя, и созда тя (Втор.32:6)? А апостол говорит о Иерусалиме небесном, что вышний Иерусалим свободь естъ, иже есть мати всем нам (Гал.4:26). Итак, во-первых, у тебя отец Бог, который родил дух твой, который и говорит: сыны родих и возвысих (Ис.1:2). И апостол Павел говорит: повинемся Отцу духом, и живы будем (Евр.12:9)»¹⁸².

Как при чтении священных исторических книг Писания Ветхого Завета и книг закона Моисеева главное стремление Оригена есть искание Христа, искание указаний на Его имя, дело и все обстоятельства Его земного служения, так точно это же самое стремление одушевляет нашего проповедника, когда он имеет пред собою книги пророков. Самое название пророчества побуждает его к будущим временам Мессии относить то, что встречает он у Исаии, Иеремии и Иезекииля, и церковь вполне благоприятствует желанию уяснить пророчества чрез сближение их с событиями новозаветной история. Но Ориген в этом случае не ограничивается в своих сближениях одними классическими местами, которым несомненно принадлежит пророческий характер. Аллегорическая струна очень туго натянута, и лишь только коснется какое-либо слово из книги пророческой, хотя и не заключающее в себе особенного знаменательного смысла, она издает звук, наиболее отвечающий стремлениям и желаниям художника, ее настраивающего, именно звук, порождаемый верою в Иисуса, все собою наполняющего.

Вот, например, Ориген читает 11-ю главу книги пророка Иеремии: Слово, еже бысть от Господа ко Иеремии, глаголюще: слышите словеса завета сего... и т.д., и уже в самом заголовке пророческой речи видит особенные тайны. Он так рассуждает по поводу приведенных нами слов: «По повествованиям о явлении Господа нашего Иисуса Христа, было у него некоторое вселенское пришествие в теле, которое воссияло всему миру, когда Слово плоть бысть и вселися в ны (Ин.1:14). Но должно знать, что и прежде, чем Он принял тело, Он также нисходил к святым, хотя и не телесно; и после своего вознесения на небо, опять к вам приидет. Если хочешь иметь доказательство на это, послушай, что говорится: слово еже бысть от Господа ко Иеремии глаголющее (Иер.11:1). Послушай и остальное. Какое же это слово, которое было от Господа или к Иеремии, или к Исаии, или к Иезекиилю, или к какому-либо из пророков? Не то ли, которое в начале было у Бога? Я не знаю другого Слова Божия, кроме того, о котором говорит евангелист: в начале бе Слово, и Слово бе к Богу и Бог бе Слово (Ин.1:1). И это нам полезно знать, что нисхождение Слова бывает в каждому из тех, с кем Оно может соединяться. Что же мне пользы, если Слово нисходит в мир, и я Его не знаю? Напротив, если бы Оно и не явилось всему миру, а я буду подобен пророкам, я имею Его. И я скажу, что и к Моисею, и к Иеремии, и к Исаии, и к каждому из снятых приходил Христос, и сказанное одним из учеников Его: се Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:20) исполнялось самым делом и до пришествия Его. Подлинно Он был с Моисеем, со Исаией, с каждым из снятых. Каким бы образом они могли говорить слово Божие, когда бы Слово Божие не нисходило к ним? Это в особенности нам, живущим в церкви, нужно знать; нам, которые исповедуем одного и того же Бога закона и Евангелия, одного Христа и прежде, и ныне и во все веки. Иные разделяют в своем мнении древнее божество от того, которое открылось в Иисусе Христе. А мы знаем одного Бога и в прошедшем, и в настоящем, одного Христа, одинакового и тогда, и ныне. Вот смысл в прочитанном: слово, еже бысть от Господа ко Иеремии глаголющее. Что же оно говорит нам? Слышите словеса завета сею, и глаголите к мужам иудиным и ко обитателям иерусалимским (Иер.11:2). Мужи иудины – это мы чрез Христа; ибо несомненно, что от Иудеи произошел Господь наш. И если самое имя Иуды согласно с Писанием я отнесу ко Христу, то мужами иудиными будут не иудея, не уверовавшие во Христа, но мы, которые веруем во Христа. Иуда, тебе похвалят братия твоя: руце твои на плещу враг твоих (Быт.49:8). Тебя похвалят. Не того Иуду сына Иакова, похвалили братья его, но теперь хвалят Иуду братья его. И сам Иуда говорит: повем имя твое братии моей посреде церкве воспою тя (Пс.21:23). Говорится к тому же Иуде: руце твои на плещу враг твоих. Где найдется; чтобы тот Иуда полагал руки свои на плещи врагов своих? История ничего такого не сохранила о нем. А если будешь разуметь здесь пришествие Господа Иисуса, который ниспроверг диавола, победил начала и власти, посрамил их и восторжествовал над ними на древе, то увидишь, как исполнилось на этом Иуде пророчество: руце твои на плещу враг твоих. И ныне, когда обращается слово к мужам иудиным, без всякого сомнения оно обращается к христианам чрез Христа, который рожден из колена иудина. Слово обращается и к жителям Иерусалима, то есть, к тем, которые живут в церкви. Церковь есть город Царя великого...» т.д.¹⁸³

Или вот видение Исаией Господа, сидящего на престоле высоком и превознесенном... и вокруг Его стояли серафимы; у каждого из них по шести крыл, двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал... (Ис.6:1–5). Наш проповедник в серафимах, стоящих вокруг престола Божия, видит не высших служителей Божиих из духов небесных, а нечто большее. «Я вижу, говорит он, двух серафимов... Серафимы, стоящие вокруг Бога и восклицающие: свят, свят, свят, этим самим выражают тайну Троицы, и сами святы. Ничего нет святее того, что в них. И не напрасно взывают они друг к другу: свят, свят, свят, но они громко возглашают спасительное для всех исповедание. Кто же эти два серафима? Господь мой Иисус и Дух Святый. Не думай, что Троица различается в существе, если употребляются различные имена. Они закрывали лице Божие, ибо начало Бога неизвестно, – закрывали и ноги; потому что в Боге непостижимо и последнее. Видно одно среднее. Что прежде было, я не знаю; из того, что есть, я разумею Бога. Что после будет, я не знаю. Кто возвестит ему? сказал Екклезиаст. Возвестите мне первое и последнее будущее, и я скажу, что вы боги... Итак, кто кроме серафимов может сказать: свят, свят, свят? Серафимы открывали некоторую часть Божию, так сказать, средину Его, и предстоя пред Богом взывали один к другому: свят, свят, свят. Они стоят и движутся, стоят с Богом, движутся, показывая Бога. Обрати внимание на то, что они закрывают лице, закрывают ноги, не движется, что закрыто; не закрывается, что летает, и говорят они: свят, свят, свят Господь Саваоф; исполнь вся земля славы Его (Ис.6:3). Возвещается пришествие Господа моего Иисуса Христа; потому и полна теперь вся земля славы Его. Или собственно и не полна, но в будущем наполнится, когда исполнится молитва, которою Господь повелел нам молиться Отцу. Сице молитеся вы; Отче наш, иже еси на небесех, да святится имя Твое: да приидет царствие Твое: да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли (Мф.6:9–10). До ныне на небе исполняется воля Отца, а на земле еще не исполнилась воля Его, как сам Иисус, по сложении плоти, в которую облекался, говорит; дадеся ми всяка власть на небеси и на земли (Мф.28:18). Ужели не имел никакой власти на земле Тот, кто имел ее на небе? И ужели что-либо получил от мира Тот, кто во своя прииде? Но чтобы так веровали в Бога на земле, как веровали в Него и на небе, для этого человек Христос получил власть, какой прежде не имел, и до настоящего времени еще не имеет на земле власти над всеми. В тех, кто грешит, Он не царствует еще; но так как Ему дана власть и над этими, то, когда подчинено Ему будет все, тогда исполнится власть Его, и всюду распространится, все подчиняя Себе. А кто не хочет подчиняться Ему, тот подчиняется дольше врагам Его. Но мы скажем: не Богу ли повинется душа моя? От кого бо спасение мое (Пс.59:2)¹⁸⁴.

Мы указали главный преобладающий мотив, которым руководствуется мысль Оригена в своих аллегорических изысканиях. Он слишком часто заявляет себя в беседах Оригена. Но он не исключительно поглощает собою внимание нашего Оригена. Аллегория Оригена, широкая по-своему размеру, издает гармоническую полноту звуков, в которой сочетается многое и разнообразное. При преобладающем тоне, который дает Оригену имя Иисуса Христа, которого он часто называет моим Господом заметны и слышны другие побочные тоны, и их так много, что трудно передать их все с полною отчетливостью и определенностью. Всегда только они достойны своего виновника, то есть, того проповеднического художника, который умелою рукою берет экзегетико-аллегорический инструмент; всегда в них заявляет себя мысль сочная, полная, многозначащая, и в тоже время верующая, исполненная благоговения к тому, чему учит Писание, и что хранит в себе церковь, как святыню. То, например, в области нашей внутренней жизни душевной он ищет знаменований дли библейского славя, превращаемого в символ его мыслью. В его беседах очень часто фигурируют плоть, душа и дух, внешний и внутренний наш человек со всеми многоразличными их проявлениями, даже там, где вы и не ожидаете. Так говорит он о создании неба или тверди и отличает при этом два неба, одно – умное, духовное; другое – телесное, и небо духовное является у него символом нашего ума или нашего духовного внутреннего человека, который видит и созерцает Бога, а твердь или телесное небо – это наш внешний человек, которого можно видеть телесными очами¹⁸⁵.

Говорит он о создании мужа и жены, – его аллегория под образом мужа разумеет наш дух, а под образом жены душу, как отличную от духа часть нашего существа¹⁸⁶. Если они живут в согласии, то производят добрых детей, добрые чувства и помышления, которыми наполняют землю и господствуют над нею, т.е. господствуют над нашими плотскими пожеланиями и подчиняют их себе так, что ни в чем плоть не восстает против воли духа; а если душа уклоняется от союза с духом, она предается плотским пожеланиям, и отвратившись от Бога принимает на себя лице блудницы.

Останавливается ли он на выражении: воздадите кесарево – кесареви и Божия – Богови, – ему припоминаются два образа человека, один образ человека духовного, полученный при творении, а другой образ человека плотского или земного, и в котором начертано изображение князя века сего, этот образ Иисус Христос заповедует отдать и бросить от лица нашего, и взять тот образ, по какому мы созданы от начала¹⁸⁷. Ревекка, каждодневно ходящая на колодезь и черпающая воду, у Оригена является образом души, которая с усердием и терпением обращается к колодезям священного учения, и чрез то утоляет свою духовную жажду и приобретает возможность и других напоят живою водою слова Божия, и мало того, чрез это она уготовляется в невесты Христу, жениху небесному¹⁸⁸. Ориген далее замечает, что многие ветхозаветные патриархи (Исаак, Иаков, Моисей) у колодезей встречаются со своими невестами и заключают брак, и думает, что это не случайность: он видит в браках святых фигуральное изображение соединения души с Богом, которое не иначе может состояться, как чрез изучение божественных книг, образно называемых колодезями¹⁸⁹.

Часто возносится Ориген своею мыслью в небесный мир, и в мире высших бесплотных духов, в представлении о них и о их жизни и деятельности, берет данные для уяснения равных библейских сказаний, а иногда и распоряжений ветхозаветного закона. Перенесение земного на небесное один из самых стереотипных приемов оригеновского аллегоризирования. Этот прием в книге «О началах» рекомендуется, как правило, которым много облегчается трудность аллегорического толкования¹⁹⁰. По смыслу этого правила, что говорится в Библии о земном Иерусалиме, земном Вавилоне, Тире, Сидоне и других земных местах, то переносится к странам и городам небесным, что говорится о нечестивых царях, например, о фараоне египетском, о Навуходоносоре вавилонском, то относится к злым ангелам и телесным силам, а что говорится о благочестивых мужах и благочестивом народе, то нужно относить к святым ангелам и добрым силам.

И в своих беседах Ориген доказывает законность и основательность таковых перенесений земного на небесное¹⁹¹, и, когда выпадает случай, пользуется этим приемом. Так, например, под именем Навуходоносора, взявшего Иерусалим и отведшего в Вавилон Седекию, начальников иудейских и часть народа, он указывает духовного Навуходоносора – диавола, ищущего пленить народ Божий¹⁹². Того же диавола он указывает в лице фараона, не знавшего Иосифа, и подвергшего израильтян тяжким работам¹⁹³. Хусарзафем, царь месопотамский, в руки которого преданы были израильтяне после смерти Иисуса Навина, пред взором Оригена является одним из князей власти воздушные, а Гофониил или Аод, возбужденные Богом для избавления народа, – это кто-либо из архангелов и из воинства небесного¹⁹⁴. Как в законе Моисеевом отображается пред мыслью Оригена история ангелов, читатель может видеть из 11-й беседы на книгу Чисел. Евреям повелено было приносить священникам и посвящать Богу начатки всех плодов. Под полями, с которых собираются плоды, приносимые Богу, Оригену представляются сердца наши, а владетели и возделыватели этих полей – ангелы Божии, посылаемые Богом для руководства хотящих наследовать спасение. Под образом израильтянина, приносящего Богу начатки от плодов земли или от стад, ему рисуется ангел, представляющий небесному первосвященнику начатки или церкви, или племени или города, который вверен его попечению, и проповедник раскрывает пред своими слушателями, что каждому из ангелов, как и людям, дается особое поле, поручается особенная работа в деле воспитания нас для царства Божия¹⁹⁵.

Служителю и любителю мудрости не только духовной – божественной, но и мирской – естественной в разных местах Библии видятся символические указания на явления из области знаний человеческих, на достоинство обыкновенной науки человеческой, на отношение её к науке божественной, вообще на служение, направление и деятельность разума человеческого. Мы уже упоминали, как в различных видах казней египетских, постигавших страну фараонов при Моисее, Ориген видит символ различных отраслей умственной человеческой деятельности¹⁹⁶. Мы видели, как в истории двух Авимелехов и их отношения к Аврааму и Исааку представляется образ, ясно указывающий направление философии, её отношение к откровению, разные вымыслы и секты, в ней замечаемые, даже составные части философии¹⁹⁷. Моисей послушал голоса тестя своего Иофора, который советовал ему избрать в начальники народа мужей сильных, боящихся Бога и ненавидящих гордыню (Исх.18:24), и сделал все, что говорил ему Иофор, обращая внимание не на то, кто говорит, но на то, что говорит. Это символическое указание для нас того, что и мы не должны презирать слов разумных, если найдем что хорошее у языческих мудрецов¹⁹⁸.

Иногда простое нравственное замечание, аллегория Оригена применяет к науке или мудрости мира. Мы читаем, например, в псалме: лучше малое праведнику паче богатства грешных многа (Пс.36:16), и лишь только начинает вдумываться в это понятное выражение наш проповедник, ему открывается здесь оценка светской мудрости в сравнении с мудростью, почерпаемою из откровения. «В этом мире, говорит он, есть много различных наук: весьма многие (как видишь), начиная с грамматики, изучают стихи поэтов, басни комедии, вымышленные или достославные повествования трагедий, длинные и различные свитки историй, потом переходят к риторике и ищут в ней всех обольщений красноречия, после этого приступают к философии, внимательно исследуют диалектику, изыскивают связь и соотношения силлогизмов, испытывают измерения геометрии, исследуют законы звезд и течение светил небесных, не опускают и музыки, и так наученные всему этому овладели так многими и разнообразными науками, в которых ничего не узнали о воле Божией, именно собрали многие богатства, но богатства грешников. А посмотри, – в церкви неискусный в слове и учении, но исполненный веры и страха Божия, по причине страха Божия не смеет погрешать, и опасается открывать уста свои, чтобы как-нибудь случайно не вышло из них худое слово, и предохраняет себя от всех тех преткновений, от которых не может сохранить себя богатый мудростью мира сего. Таких имея в виду и сравнивая между собою, говорит слово Божие: малое у праведника лучше богатства многих нечестивых. Как богатство грешников – мудрость мира сего: богатые ею и обильные в красноречии чрез это не могут предохранить себя от греха. А малое у праведника – это вера, малая, как зерно горчичное, но живая и сильная предохранить его от греха. Итак, лучше малое веры у праведника, чем многое богатство в красноречии и мудрости века сего. Но можно, однако, иметь богатство, и не иметь богатства грешников; для этого собирай иное из сокровищ Моисея-законодателя, другое из имений пророков, из Исаии, Иезекииля, Даниила, проникай в сокровенные и темные сокровищницы прочих пророков…»¹⁹⁹

Еще больше, чем явления из области светских знаний, подкладкой символа в Писании служит у Оригена само Священное Писание. Глубина мудрости, в нем заключающейся, разные смыслы, извлекаемые из его буквы, способы отношения к нему и многое, сюда относящееся, являются у него, как знаменуемое, когда он трактует о кладезях, их копании и черпании из них воды²⁰⁰, или разбирает трех-кровные и двух-кровные жилища в ковчеге Ноевом²⁰¹, или, когда хочет найти особенный смысл в распоряжениях о принесении жертв ветхозаветных²⁰² и т.д.

Кроме того, широкие явления из истории церкви, разные нарицательные имена, часто упоминаемые в истории и обнимающие собою людей, объединяемых известными религиозными отношениями, служат для Оригена пригодными общими понятиями, к которым он обращается, когда нужно подыскать значение для известного текста Библии, переводимого им на аллегорический язык. Так в его аллегорических толкованиях не последнее место занимают в качестве предметов, указываемых в Библии символически, следующие параллели: синагога и церковь, закон и вера, Ветхий Завет и Новый, как, например, при толковании значения двоякого разделения земли при Моисее и Иисусе Навине²⁰³, или иудеи и язычники в их отношениях к проповеди христианской (под образом Назарета, не принявшего Иисуса Христа и Капернаума, в который удалился Спаситель от Назарета²⁰⁴), или дочери нечестивого фараона, нашедшей Моисея, брошенного в воду²⁰⁵, – век и мир нынешний, имеющий погибнуть и служащий местом тяжелой работы и страдания (под образом Египта²⁰⁶), или Иерихона, разрушенного при Иисусе Навине²⁰⁷, и век будущий, страна свободы и будущего блаженства (под образом Иерусалима и Иудеи в противоположность Египту)²⁰⁸, – разные враги церкви, иудеи, язычники и еретики, то нападающие на церковь, (под образом сынов востока, соединившихся с мадианитянами и амаликитянами для нападения на израильтян при Гедеоне²⁰⁹), то сближающиеся с нею, при падении её внутреннего духа и усилении в ней греха (под образом Самарии и Содомы, являющихся сестрами предавшейся греху дочери Иерусалима)²¹⁰ и т.д.

Вообще разнообразны и неисчислимы те материалы, которыми распоряжается своеобразная и прихотливая аллегория Оригенова. Мы указали те из них, которые чаще других повторяются в его беседах. Нужно читать самые беседы, чтобы видеть ту сложность и переменчивость представлений, какими переполняет свои изъяснения наш плодовитый и изобретательный проповедник.

* * *

Среднего термина, служащего переходом от символа к его знаменованию, в экзегезисе Оригена большею частью не находится, и кроме видимого или чаще изыскиваемого проповедником сходства между предметом, изображаемым буквою Писания, и предметом, подставляемым под него аллегорией, мы напрасно стали бы искать других оснований для их сопоставления. Есть, впрочем, случаи, когда не на основании видимого сходства связывается символ с изображаемым им, тогда средний термин является необходимостью для связи вещей, не имеющих между собою аналогического соотношения. Это бывает тогда, когда в тексте встречаются собственные имена лиц, и он хочет воспользоваться ими для целей, преследуемых его аллегорией. В таком случае этимологическое значение имени служит средним термином, опираясь на который аллегоризирующая мысль связывает вещи разнородные. Толкование имен для извлечения из них особого таинственного смысла так часто встречается у Оригена, что в этом мы видим особый, хотя частный, но излюбленный им вид аллегории. Если читатель хочет видеть, как пользуется Ориген этим видом аллегории, то вот примеры из 3-й и 4-й беседы на книгу Судей. «Когда израильтяне, говорит Ориген, сотворили злое пред лицом Бога и забыли Господа Бога своего, и оставивши Его стали служить Ваалаам и Астартам, тогда Бог предал их в руки Хусарсафема, царя месопотамского. Хусарсафем значит смирение их. Итак, он преданы были в руки того, кто бы смирил их. Поскольку они на высотах гор нечестиво поступали по отношению ко Всевышнему, то и преданы были Им во смирение... И ныне у всемогущего Бога по отношению к церкви своей такое же спасительное промышление. И ныне есть Хусарсафем, царь месопотамский, которому предаются для смирения и наказания души, которые, презревши христианское смирение, впадают в гордость и высокомерие. Ненавистен пред лицом Божиим порок гордости; потому что, как говорит Писание, начало отпадения от Бога гордыня»²¹¹. «Аода в управлении народом сменил Самегар. Но посмотрим, как Аод, что в переводе значит похвала, заключил, свое управление. История рассказала нам, что случилось с царем Еглоном, как этот мудрейший Аод некоторою хитростью и, так сказать, коварным, но похвальным обманом убил тирана Еглона, что значит кругообращение или круг колеса. Нужно, чтобы и у нас были такие судии народа, каким был этот Аод (похвала), чтобы уничтожить круто вращающиеся движения и колесовины злого пути и убивать царя моавитского. А моавитяне в переводе значат течение или излияние. Князем или вождем этого текучего и распутного народа кто другой может быть, как не речь того философа, который считает высочайшим благом удовольствие? Его убивает и губит евангельское слово, сравниваемое с мечем.... Посмотрим теперь, каково было управление Самегара, что значит там пришлец. Поистине, все люди Божии пришельцы в мире сем и странники на земле, так, как и тот, кто сказал: странник я у Тебя и пришлец, как и все отцы мои (Пс.38:13; Пс.118:19). И этого Самегара Святый Дух называет пришельцем там, то есть, здесь²¹². Что для Святого Духа, живущего в небесех, там, то для нас здесь».

В той же самой беседе, следя далее историю израильтян во времена судей, наш проповедник рассуждает: «подобно израильтянам, если и мы сделаем злое пред лицом Господа, то есть, худо будем жить, и будем творить июлю свою, а не Божию, умирает и у нас Аод, умирает и Самегар, и затемняется похвала наша, и мы предаемся в руки Иавина, царя ханаанского. А Иавин с еврейского значит смысл или благоразумие. Итак, если мы не захотим иметь Бога в разуме, то Бог предает нас в неискусен ум творити неподобная, исполненных всякие неправды, блужения, лукавства, лихоимания, злобы, исполненных зависти, убийства, рвения, лести, злонравия, шепотники, клеветники, богохульники, досадители, величавы, горды, обретатели, злых, родителем не покорны, неразумны, непримирителъны, нелюбовны, неклятвохранители, немилостивны (Рим.1:28–30). Видишь, кто и какие предаются в не искусен ум или Иавину, князу хананейскому»²¹³.

* * *

Характерную черту в аллегорическом толковании Оригена составляет его отношение к числам или числовым указаниям, встречающимся в Библии. Не предполагая в Писании ни одной йоты, которая бы не имела особенного таинственного значения, Ориген не мог оставлять без внимания те цифровые данные, какие попадались в текстах, служивших предметом его изъяснения, и прилагал к ним свой аллегорический снаряд, отовсюду извлекавший таинственный смысл. Число – сухое арифметическое показание, не заключающее в себе живого движущегося представления, и по-видимому не представляющее благоприятной почвы для мистики. Но аллегорическая мистика, привыкшая все наполнять высшею жизнью и духовным знаменованием, не стеснялась прозрачною простотой и как бы реальною пустотою числа. Напротив этого пустота и бессодержательность числа была для неё побуждением искать в арифметических знаках или величинах особых сокрытых сил, и видеть в них символические фигуры, заключающие под собою многое и разнообразное. Под влиянием такого стремления образовалась особая тайная наука чисел, которая указывала высшее знаменование как всех их вообще, так некоторых из них в особенности. Еще пифагорейская школа с мистическим почитанием относилась к числам, и видела в них не простые знаки, а начала, полные сил и жизни; она признавала иные числа особенно совершенными и от сочетания их выводила законы и явления Вселенной. Утонченное обращение с числами и мистические настроения на основании их были и в иудействе. И в христианстве не у одного Оригена встречается замысловатая игра с числами, заставлявшая эти мертвые знаки издавать полные мистического смысла ответы на запросы мысли. У Епифания кипрского мы находим особое сочинение «О тайнах чисел»²¹⁴, где показано особенное совершенство и высшее знаменование троичного, шестеричного и седмеричного числа. У св. Григория Двоеслова в беседах и толкованиях Писания не пропускается ни одного числа без того, чтобы не дать ему какого-либо высшего знаменования и не вложить в него живой более или менее содержательной идеи²¹⁵.

Встречаются алегорико-мистические эволюции с цифрами и у других экзегетов. Но между христианскими писателями у Оригена, первого по времени, мы находим широкое применение мистики чисел к толкованию священного Писания, и она вполне гармонирует с общим строем его аллегорией мысли, любившей влагать свое содержание в букву Писания, и тем больше задумывавшейся над нею, чем проще и прозрачнее казалась она. Другие позднейшие экзегеты, прибегавшие к тайной науке чисел в своих толкованиях, шли, можно сказать, по следам Оригена, этого влиятельнейшего из церковных писателей первых веков.

Основные, наиболее совершенные и знаменательные числа, по мистическому воззрению нашего проповедника, – 1, 3, 6, 7. Единое – основание всего, имеющее округленную полноту, и оно указывает на единое начало всякого бытия и всякой жизни. Три – образ Троицы или трех лиц в едином Божестве. Отсюда на третий день, как полный тайн, падают многие знаменательные события, описанные в Библии. На третий день Авраам увидел то место, на котором Бог повелел ему принести во всесожжение сына его Исаака (Быт.12:4); на третий день народ еврейский, во выходе из Египта, принес Богу жертву, и на третий день Господь сошел пред глазами народа на гору Синай (Исх.19:11, 16). И воскресение Господне было на третий день; и многие другие тайны заключаются в пределах этого дня²¹⁶. Шестеричное число – фигура мира, созданного в шесть дней²¹⁷, а седмеричное число полно тайн²¹⁸, по причине освящение седьмого дня. Но эти основные и совершенные числа редко встречаются в Писании в своих беспримесных величинах, и, большею частью при исчислениях вещей записаны цифры, более сложные. И для каждой сложной цифры у Оригена находится особое знаменование; но в большинстве случаев, для отыскания этого знаменования, при посредстве арифметических действий, Ориген разлагает сложные цифры и приводит их к простым единицам, и знаменование, соединяемое с единицами, перелагает на цифры более сложные. Так в ковчеге Ноевом длина была триста локтей, широта пятьдесят локтей, а высота тридцать (Быт.6:15). Ориген не мог оставить без толкования этих чисел, и чтобы придать им таинственный смысл, разлагает триста на сотни, и тридцать на десятки, и вместо цифры у него ставится реальная содержательная идея. «Триста, три раза сто, читаем мы во второй беседе на книгу Бытия. А сотое число показывается полным во всем и совершенным, и оно содержит таинство всей разумной твари. Это мы видим в Евангелии, где говорится, что имеющий сто овец, когда одна из них погибала, оставивши девяносто девять на горах, нисходят искать погибшую и возвращает ее к девяносто девяти непогибшим (Лк.15:4). Это сотое число, число всей разумной твари, берется три раза; потому что оно не само собою существует, но исходит из Троицы, и долготу жизни, то есть, благодать бессмертия получает от Отца чрез Сына и Духа Святого, чрез благодать Троицы оно увеличивается в совершенстве, и отпадшее от сотого числа чрез неведение, чрез познание Троицы восстанавливается в число трех сот... Широта содержит пяти десятичное число. Это число посвящено отпущению и прощению. По закону в пятидесятый год было отпущение, то есть, если кто терял владение, в этот год опять получал его; если кто приходил и рабство, получал свободу, должник получал прощение долгов, ссыльный возвращался в отечество. И духовный Ной Христов в ковчеге своем, в котором Он спасает род человеческий от погибели, то есть, в церкви Своей, это пятидесятичное число отпущения поместил в широте. Ибо если бы Он не дал верующим отпущения грехов, то широта церкви не распространилась бы по кругу земному. А число высоты тридцать содержит тоже таинство, что и триста. Что там сотый, то здесь десятки, умноженные на три. А сумма всего строения сводится к одному числу, потому что един Бог Отец, из которого все (1Кор.8:6), един Господь и едина вера церкви, едино крещение, едино тело и един дух (Еф.4:4–5), и все стремится к одному концу совершенства Божия»²¹⁹.

Подобное умствование о числе 300 мы встречаем у Оригена, когда он рассуждает о том, почему с тремястами избранных мужей, согласно повелению Божию, Гедеон выступил против мадианитян и получил победу: «триста могут одолеть противников, по замечанию Оригена, чрез самое таинство числа. Ибо триста, составляющийся чрез умножение ста на три, есть число совершенной Троицы, под каким числом разумеется все воинство Христово»²²⁰.

Найдется смысл у Оригена, когда он встретит в Писании не полное три. Что́бы вы думали, означает по Оригену то обстоятельство, что при первом разделении земли обетованной при Моисее по ту сторону Иордана первое наследие получили два с половиною колена, – Рувимово, Гадово и половина Манассиина? Эти первые, получившие наследие земли, были потомки первенцев, – Рувима от Лии, Гада от Зелфы, и Манассии от Асенефы, дочери Пентефрия, – означают людей, живших под законом, упредивших других в порядке природы, а прочие означают людей, получивших благословение наследия после закона чрез веру и благодать. При этом два с половиною значит то, что жившие под законом и руководившиеся им, хотя имели понятие о Троице, во далеко неясное и несовершенное, и, хотя верили в пришествие Искупителя, но не имели точного представления о воплощении Единородного Сына Божия²²¹. Или вот число 36 (в тексте: длина каждого покрывала скинии двадцать восемь локтей, и ширина каждого покрывала четыре локтя; мера одна всем покрывалам Исх.26:2). Чтобы добраться до смысла этого числа, Ориген делит его на четыре, стоящее в том же тексте, и получается основное число семь. А седмеричное число обыкновенно означает, по Оригену, закон, по причине многих тайн этого числа; умноженное на четыре, оно дает двадцать восемь, что, по мнению Оригена, означает закон, вошедший в Евангелия, или включенный в них²²².

Не станет в тупик Ориген и пред цифрами более крупными, не подходящими к числам, признанным наиболее совершенными и знаменательными, и всегда сумеет найти в них высшее значение. Когда Господь повелел Моисею исчислить левитов и всех первенцев мужеского пола от сынов израилевых от одного месяца и выше, то оказалось левитов 22 тысячи, а первенцев 22.273 (Чис.3:39, 43). Ориген думает, что здесь не простое исчисление левитов и первенцев израилевых, но что в показанных Моисеем числах заключаются глубокие тайны. «Двадцать два, говорит Ориген, число, часто встречающееся в божественном Писании. Двадцать две буквы у евреев. Двадцать два патриарха было от первосотворенного Адама до Иакова, из семени которого берут начало двенадцать колен. Насчитывают двадцать два вида всех творений Божиих И многое другое в Писании можно найти под этим числом, если кто внимательно будет исследовать его. Потому этим удивительным и священным числом означаются и левиты, то есть, служащие Господу и первенцы сынов израилевых. А что в сынах Израилевых есть излишек в 273, то, мне кажется, и это не без цели, только я не легко могу найти путь к разрешению этого, если Господь не удостоит открыть для нас покрывало, наложенное на эту букву Моисеем. Всякий в человеческом роде, рождающийся во плоти (как утверждает знаток таких вещей) в продолжение девяти месяцев содержится в утробе и не прежде, говорят, делает движение к выхождению оттуда или рождению, как пройдет еще три дня десятого месяца. Таким образом число это, то есть 273 означает те дни, которые составляются от девяти месяцев и трех дней десятого месяца, и в эти двести семьдесят три дня человеческому роду предоставляется вход в этот мир. Итак, в числе 22 в таинственном смысле заключается сумма всех творений. А в том числе, которое образуется из избытка первенцев израильских пред левитами, выражается тайна человеческого рождения»²²³.

Как ни произвольна аллегория Оригена, как ни прихотливыми кажутся часто её сближения, в общей своей совокупности беседы Оригена производят благоприятное впечатление на чувство православного читателя, преданного церкви. В них нет очень заметного диссонанса с верованиями церкви, и, если бы пред глазами читателей от Оригена были только одни беседы, говоренные в храме, позднейшим строгим судиям его (блаженному Иерониму, Епифанию саламинскому, Феофилу александрийскому и другим) не было бы видного повода и твердого основания нападать на него, заподозривать его православие, сближать его мнения с мнениями еретическими и самого его ставить в разряд лиц, осужденных церковью. В беседах своих Ориген заявляет горячее и сердечное желание быть всегда верным церкви, считает для себя самым лучшим украшением название христианина и долгом своей чести и совести поставляет вполне соответствовать в мыслях своих этому названию²²⁴. Ересь, учение противное вере церковной, для него составляет предмет ужаса и отвращения, и он приходит в трепет, когда подумает о том, что с его уст, или нечаянно, или по тайному внушению врага истины и христианства, может сорваться что-либо могущее соблазнить и сбить с прямого пути простые души слушателей. Среди назидания христиан, собиравшихся у его кафедры, он часто сходит с прямого пути положительного раскрытия истины для борьбы с ненавистными ему еретиками и предостережения от их заблуждений²²⁵; и если, когда его обыкновенно спокойная речь принимает более одушевленный и энергический тон, то это тогда, когда его движет негодование против развратителей истины²²⁶.

Все существенные пункты христианского учения, насколько приходилось касаться их Оригену в своих беседах, у него излагаются так, как требовал того разум церковный. В его беседах вы находите чистое учение о Боге, едином Высочайшем существе, бестелесном, духовном, невидимом, всемогущем, без воли и промышления которого ничего не может являться и совершаться ни на небе, ни на земле²²⁷, который знает все прежде его совершения, и от которого ничто не может укрыться²²⁸. Православная вера в троичность лиц Божества у него заявляется в беседах бесчисленное множество раз, и изложением этой веры он не дает повода к нареканиям против себя за отступления от предания церковного: имея в виду ересь лититринитариев Феодота и Артемона, отрицавших божество Сына и Духа Святого, и противоположную ей, ересь патрипассиан Праксея, Ноэция, Берилла и Савеллия, сливавших лица Божества, наш проповедник говорил о существеннейшем и таинственнейшем догмате христианском так, что от его слов не отказался бы и нынешний православный богослов, признавая различие трех лиц в не рожденном Отце, в единородном Сыне и в Святом Духе, и исповедуя единое существо и одну природу всей Троицы²²⁹. В Сыне Божием, в частности, он учил признавать существо невидимой природы, равное и единосущное Отцу²³⁰. Будучи равен Отцу и седя на престоле славы, Он посылается от Отца и нисходит к людям для их руководства и научения²³¹, и в предопределенное время для их спасения, принимает на себя полное естество человеческое²³². Не переставая быть Богом или Сыном Божиим, Он в то же время является Сыном человеческим.

Точно также в беседах Оригена находится надлежащее разъяснение и подтверждение догматического учения о поврежденном состоянии нашей природы, о бессилии нашем собственными средствами выйти из теперешнего ненормального положения и о необходимости для нас искупления, о совершении этого искупления самим Сыном Божиим, о благодати Духа, нам подаваемой в церкви, как хранительнице и раздаятельнице этой благодати верующим, о воздаянии всем за дела в веке будущем и т.д. Только тогда, когда Ориген в своих беседах касается подробностей христианской догматики, неопределенных строго церковью, мы встречаем в них мнения своеобразные, лично принадлежащие Оригену и не вошедшие в общее сознание церкви. Это видно главным образом в тех случаях, когда мысль Оригена выходила за пределы нашей истории и старалась выяснить, что было с творениями Божиими до начала той нити, которая ведется от Адама, и что́ будет с нами после заключения нашего земного странствования, или когда хотела внести больше света в прикровенное учение о мире высших духов, невидимых нашему глазу, о котором наше познание, всегда более или менее зависимое от чувственных форм представления, может иметь только смутные понятия, если Откровению не угодно дать нашей вере полного отчетливого знания об этом пункте. И в этих пунктах Ориген не противоречит Откровению, а только старается дополнить его там, где оно мало говорит нам о предмете, побуждаемый к тому пытливостью и любознательностью своей, постоянно работающей и всюду желающей проникнуть, мысли.

Ориген признает, что начальные и заключительные пункты истории Вселенной никому из людей не известны. Только один Спаситель и Дух Святый, искони бывшие с Богом, все видят; и может быть ангелам, всегда видящим лице Отца небесного, несколько известны начала дел. «А мы видим только среднее. Что было прежде мира, мы не знаем, а было что-то прежде мира. Что будет и после мира, мы не представляем это; а будет нечто иное после мира... Кто может изъяснить, что будет после окончания времен, во веки веков? Только болтунам свойственно обещать знание о таких вещах, – болтунам, не понимающим того, что человек может постигать только среднее»²³³.

Но не смотря на признание непостижимости первых и последних граней нашей истории, и того, что сокрыто за пределами нашего земного бытия, Ориген пытался хотя несколько приподнимать завесу, чтобы разглядеть, что скрывается во мраке времен и миров, отдаленных от нас, и свои гадания и предположения поверял народу, желавшему слушать от него изъяснение слова Божия. Мы упоминали уже, когда говорили о нравоучении, раскрытом в беседах Оригена, что Ориген высказывал иногда веру в пред существование душ наших еще до соединения с телами, и думал, что они, будучи чистыми духами, допустили уклонение от предначертанного им Богом порядка и впали в грех, и что в наши земные тела они посылаются в наказание за свой давний грех и для очищения от него, так что день рождения каждого из них есть день плача и сетования. Выходя отсюда, Ориген жизнь высших небесных духов не представлял невозмутимых блаженством и служением Богу, чуждым всяких колебаний. Он видел здесь разнообразие забот и попечений, различие заслуги и подвига и вместе с тем различие судьбы²³⁴; видел вину и грех, для которого необходимо очищение и искупление. По мере сил и заслуг каждого ангела, каждому из них вверено особое служение: одни управляют народами, другие отдельными лицами, и из первых не случайно одни египтянами, другие идумеями, третьи моавитянами и четвертые Индией и т.д. Не случайно одни имеют власть и господство над другими, а другие подчиняются; не случайно одним поручается попечение о земле, другим о прозябании растений и дерев, третьим об источниках и реках, четвертым о дождях, пятым о ветрах, иным о морских другим о земных животных, и т.д.²³⁵.

И каждый из ангелов должен давать отчет в отправлении своего служения, и каждый как получает награду за верное и усердное служение, так и подвергается наказанию за небрежность в исполнении повеленного ему. У каждого из нас, например, есть ангел. «Если я буду в церкви, хотя бы самым меньшим, говорит Ориген, ангел мой имеет свободу и надежду всегда видеть лица Отца моего небесного. А если я буду вне той церкви, которая не имеет скверны или порока, или чего-либо подобного (Еф.5:27), и окажусь далеким от такого собрания, мой ангел не имеет уверенности в том, что увидит лице Отца моего небесного. Потому ангелы заботятся о добрых, зная, что если они хорошо нами будут управлять, и приведут нас ко спасению, то они и сами будут иметь надежду видеть лице Отца. Если по старанию и усердию их уготовляется спасение людям, они всегда видят лице Отца, а если по небрежности их человек падет, они знают, что это дело и их собственной погибели... Бесчестье ангелу, если ему будет вверен праведный человек, и согрешит; напротив, слава ангелу, если вверенный ему будет по крайней мере самым меньшим в церкви. Ибо такие не когда-либо, а всегда будут видеть лице Отца небесного, тогда как другие не всегда видят. По заслугам тех, которым служат ангелы, они или всегда будут созерцать лице Божие, или никогда не будут видеть его, будут видеть или мало, или больше»²³⁶. Понятно отсюда, как рисовалась Оригену жизнь ангелов, населяющих высшие миры.

Сын Божий или Спаситель, по учению Оригена, нисходил не к одним людям; Он нисходил и в мир ангелов и духов. Они нуждаются в наставлении, и Господь сообщал им учение и проповедовал покаяние также, как и людям. Они не чужды вины, и к ним, как и к нам, являлся Спаситель и даровал им искупление от вины и примирение с Богом. Дело искупления, совершенного Иисусом Христом, по воззрениям Оригена, расширяется в своих действиях, и ему указываются такие пределы, каких не указывает ни Откровение, ни церковь, хотя Ориген и старался находить подтверждение своему мнению в словах священного Писания. Так в одной беседе на Евангелие от Луки Ориген разъясняет, что в пришествии Господа Спасителя воспользовались милосердием Божиим Авраам, Исаак, Иаков и другие ветхозаветные патриархи, и потом восходит мыслью дальше и продолжает: «И что я говорю о патриархах? Следуя авторитету Писания, я смело восхожу выше; потому что пришествие Господа Иисуса и Его домостроительство принесло помощь не только земным, но и небесным, как и Апостол говорит, что Отец посредством Его примирил с Собою все, умиротворив чрез Него, кровью креста Его и земное, и небесное (Кол.1:20)»²³⁷. «Спаситель, читаем мы в другой беседе²³⁸ Оригена, приходил не к одним людям, но и к ангелам и силам небесным проповедовать спасительное покаяние, да о имени Иисусове всяко колено поклонится, небесных, земных и преисподних, и всяк язык исповесть, яко Господь Иисус Христос в славу Бога Отца (Флп.2:10–11)».

Ориген допускает даже, что и люди, по внушению свыше, обращают к ангелам наставительные речи. Спаситель наш и Дух Святый, говоривший в пророках (читается в той же беседе, из которой мы взяли сейчас приведенный отрывок), учит не только людей, но и ангелов и невидимые силы. Что говорить о Спасителе? Сами пророки и апостолы проповедуют не только людям, но и ангелам. А чтобы ты знал, что это так, говорит Писание: вонми небо, и возглаголю (Втор.32:1); и: пред ангелы воспою Тебе (Пс.137:1); и: хвалите Господа вси ангели Его..., хвалите его небеса небес и вода, яже превыше небес (Пс.148:2–4). Найдешь в весьма многих местах, по преимуществу в псалмах, что и к ангелам обращается речь, по данной власти человеку (однако такому, который имеет Духа Святого) говорить и к ангелам. Из них я представлю один пример, чтобы показать, что ангелы наставляются человеческим языком. Написано в Апокалипсисе Иоанна: Ангелу ефесской церкви напиши: имам (нечто) на тя (Откр.2:1,4); и: Ангелу пергамской церкви напиши: имам на тя мало (Откр.2:12,14). Человек, как видите, пишет ангелам и нечто заповедует²³⁹».

На небе, в мире ангелов, не только раздавалась проповедь о покаянии, не только сообщалось откровение, иногда при посредстве людей. Являвшийся там Спаситель приносил и на небе, как на земле, искупительную жертву за небожителей, нуждавшихся в очищении²⁴⁰. «Кровь Иисуса Христа, говорит Ориген, пролита была не только в Иерусалиме, где был алтарь и скиния свидения, но та же самая кровь оросила и вышний алтарь, который на небесах, где церковь первородных, как и апостол говорит, что Он умиротворил кровью креста своего, аще земная, аще ли небесная (Кол.1:20). Не только за земных, но и за небесных принесен был в жертву Иисус, и за людей Он пролил телесную материю своей крови, а на небе Он принес в жертву жизненную силу своего тела и совершил как бы некоторое духовное жертвоприношение. Хочешь знать, что двоякая от Него была жертва, одна для земных, а другая для небесных? Апостол пишет к евреям: путь новый и живой в святилище вновь открыл нам Иисус Христос чрез завесу, то есть, плоть свою (Евр.10:20). Под внутреннею завесою разумеется небо, которое проник Иисус, чтобы предстать лицу Божию за нас, будучи, говорит, всегда жив, чтобы ходатайствовать за них (Евр.7:25). Итак, если (в храме) две завесы, в которые как первосвященник входил Иисус, то, следовательно, нужно разуметь и двоякое жертвоприношение, которым Он спас и земное, и небесное»²⁴¹. На небе, где ангелы видели Сына Божия учителем, и где принесена им умилостивительная жертва Богу Отцу для примирения с Ним небожителей, Сын Божий являлся не в виде и природе человека, а в виде и природе ангела. «Я думаю, говорит Ориген, объясняя явление Господа Аврааму в виде ангела, что как между нами людьми Он явился, как человек, принял на себя наше естество, так и между ангелами Он явился, как ангел. И следуя примеру Его (облеченного в естество ангельское) ангелы на небе радуются о едином грешнике кающемся...»²⁴².

О самой природе ангелов или высших духов в беседах Оригена нет подробных разъяснений. Он полагал, что все духи или разумные существа созданы были совершенно одинаковыми по своей природе, и в силу бесконечной правды Божией наделены совершенно одинаковыми талантами, но что различными по степени, достоинству и заслуге они делаются вследствие того употребления, какое дают своей свободе и всем, данным им, силам²⁴³. И в беседах заявляется эта мысль, когда он говорил, что «не без причины между ангелами одни имеют власть и начальство над другими, а другие подчиняются и повинуются власти. Не без заслуги достиг власти тот, кому вверено начальство над десятью городами, или тот, кому поручено пять городов, – не без заслуги той, что он умножил данный ему талант. У Бога все делается по разуму и праведному суду, и не по благодати, а по заслуге один ставится начальником многих, а другой является подчиненным начальству»²⁴⁴.

Главным образом, часто и много, распространяется Ориген о служении ангелов, и в этом случае у него в очень многих беседах встречается прекрасное разъяснение верований христианской церкви. Но мысль его, не чуждая идеалистических увлечений, иногда переливается через край, заходит далее установленного термина, и в его слове замечается оттенок учения, заимствованного от философа Платона. Мы соглашаемся с Оригеном, когда он утверждает, что «все (во вселенной) наполнено ангелами»²⁴⁵; верим, что есть ангелы, которым вверяется попечение о племенах и народах²⁴⁶, есть ангелы, которые пекутся о церквах, которые и молятся вместе с верующими в церкви²⁴⁷, есть ангелы, приставленные к каждому из нас, равно как у каждого из нас есть и демоны, старающиеся соблазнить нас и привести в погибель, так что есть ангел Петра, который разбудил Петра, когда он спал между двумя воинами, стерегшими его и вывел его из темницы (Деян.12:6–10), есть ангел Павла, есть особый ангел и у каждого апостола и т.д.²⁴⁸ И не один ангел, а целое воинство сил небесных окружает праведника, и из этих сил одни заботятся о телах, а другие о душах наших; равно как надзирают за нами целые полки или легионы демонов: каждый порок имеет своего главного начальника в числе демонов, который имеет под собою множество подчиненных, увлекающих людей к тому пороку²⁴⁹. Допускаем, что и в неразумной и неодушевленной природе много служений поручается ангелам, и они много содействуют правильному движению естественных сил, тогда как демоны силятся отвести их от порядка, им предназначенного; не желаем спорить с Оригеном, когда он говорит, что «нашему миру, при всей его красоте и великолепии, нужны ангелы, которые бы начальствовали над зверями и заведовали земными воинскими вооружением; нужны ангелы, которые бы заведовали рождением животных, кустарников, растений и прочими многими произведениями»²⁵⁰; нужны ангелы, которые бы заведовали источниками и реками, дождями и ветрами, и всем рождающимся из земли. Верим с Оригеном, что «ко всем вещам приставлены ангелы, как к земле и воде, так и к воздуху и огню, и что они господствуют над элементами, и это господство от элементов простирается до всех животных, до всякого семени и до самых звезд небесных»²⁵¹, так что есть ангел земли, есть ангел воды и т.д.

Но Ориген не довольствуется тем, что видит везде действие и участье ангелов. Он полагает, что самая земля, которую мы видим, есть животное, и при этом замечает, что к признанию этого его вынуждают многие места священного Писания²⁵². Его спиритуалистическое увлечение доводит его до того, что он влагает душу в то, что является неорганическою материей, и там, где существует одно простое вещество, без всякого признака одушевленной, а тем более разумной жизни, он видит чувства и движения, свойственные только индивидуумам, одаренным разумною и свободною душой. Что в священном Писании служит простым риторическим олицетворением, когда, например, к земле или небу обращаются, как к живым разумным существам, то он принимает в собственном смысле, и отсюда выводит доказательства личной самостоятельности и разумности стихийных элементов природы. По его мнению, выражение псалмопевца: призираяй на землю и творяй ю трястися (Пс.103:32), мы будем толковать несогласно с истиною, когда будем видеть здесь указание на обыкновенные землетрясения, замечаемые в природе: он видит здесь указание на то, как трепещет от лица Божия или от Его воззрения земля, как живое существо. К тому же представлению ведут его выражения: земля беззаконие сотвори живущих ради на ней (Ис.24:5); тогда удовлетворит себя земля за субботы свои (Лев.26:34); вонми небо, и возглаголю, и да слышит земля глаголы уст моих (Втор.32:4); слыши небо, и внуши земле (Ис.1:2); земле, земле, земле, слыши слово Господне, – напиши мужа сего отверженна (Иер.22:29–30). В созданиях Божиих, нас окружающих, рассуждает Ориген, много разумных существ, хотя мы не признаем их таковыми, и невидим многих из них. «Воздух наполнен животными (говорит он), по свидетельству апостола, который проповедует: в них же иногда ходисте, по веку мира сего, по князю власти воздушные, духа, иже ныне действует в сынех противления (Еф.11:2). И земля, и Вселенная – животные, и в частях их разнообразие животных»²⁵³. Развивая эту мысль, Ориген припоминает выражение апостола; вся тварь (с нами) совоздыхает и соболезнует даже до ныне (Рим.8:22), и пользуется им для доказательства своей сомнительной мысли. «Если вся тварь с нами совоздыхает и соболезнует, говорит он, а часть творений есть земля и небо, и все что под небом, и выше небес, то кто знает о земле, не виновна ли она в каком-либо грехе сама в себе, по своей природе?»²⁵⁴.

Встречаются, наконец, в беседах Оригена неточные представления о последних временах, последнем суде Божием и будущем веке. К немногим указаниям касательно этого предмета, какие угодно было дать нам Духу Божию, он присоединяет свои умствования для большего приближения к нашему сознанию страшного для нас будущего, и в этих умствованиях уклоняется иногда от пути, намеченного нашей мысли Откровением.

Мефодий патарский²⁵⁵, блаженный Иероним,²⁵⁶ и Епифаний саламинский²⁵⁷ очень порицают учение Оригена о воскресении наших тел; по их словам, Ориген совершенно отвергал этот догмат церкви и если, де, допускал, что наши души и в будущем веке будут иметь тела, то эти тела будут особенные тела, не тождественные с нынешними, и отличные от нашей плоти, видимой и осязаемой. Он отличал, де, плоть от тела, а под плотью разумел наше внешнее тело, видимое глазами, и под телом, в противоположность плоти, особое тело, принадлежащее душе, которого нельзя видеть чувственными глазами, и, держась такого различения, он отрицал воскресение плоти или материального видимого тела, и доказывал, что в будущем веке оживет с душой только то тело, которое ей свойственно, и хранится в ней как живой зачаток или внутренняя форма будущего её тела. Понятно, что при таком толковании извращается учение нашей церкви о воскресении тел в день суда для принятия вместе с душой награды или наказания за подвиг жизни нашей. Не можем не заметить, что указанное толкование догмата о воскресении согласно с теми началами, какими он объяснял наше грехопадение и значение наших тел, как темниц для наших духов. И в сочинении «О началах»²⁵⁸, и в книгах «Против Цельса»²⁵⁹ есть места, дающие основания к нареканиям на Оригена за учение о воскресении.

Но беседы Оригена в этом отношении свободны от упрека. В них нет таких мест, которые бы показывали своеобразное понимание Оригеном церковного учения о воскресении наших тел. Если говорит об этом пункте наш проповедник с церковной кафедры, то говорит в общих выражениях, из которых нельзя вывести заключений, не выгодных для православия Оригенова. Самое определенное место о воскресении в беседах Оригена – это там, где он доискивается, какие помышления и чувства были в сердце Авраама, когда он решился принести в жертву единственного сына своего Исаака, на котором сосредоточивались его надежды и обетования Божия, и проповедник вместо себя заставляет разъяснить этот предмет апостола, который говорит: верою Авраам, будучи искушаем, принес в жертву Исаака, имея обетование, принес единородного, ибо он думал, что Бог силен и из мертвых воскресить (Евр.11:17–19). «Итак, продолжает затем Ориген, апостол раскрыл пред нами помышления верующего мужа, – именно то, что вера в воскресение уже тогда начала утверждаться и была у Авраама. Авраам надеялся, что воскреснет Исаак, и верил, что исполнится то из обетованного Богом, что доселе еще не исполнилось»²⁶⁰. Это место, как видит читатель, хотя не отличается точностью, скорее говорит за православие Оригена в учении о воскресении, чем против него.

Неточность Оригена в эсхатологии или в учении о последних судьбах мира и человека, насколько оно заявляется в его беседах, заключается в том, что он видоизменял обычное представление о последнем страшном суде, подчиняя этому суду не один род человеческий. А еще большее уклонение его от пути, намеченного для нашей мысли Откровением, он допускал в том, что не хотел признавать вечности мучений, и наказаниям и мучениям приписывал временное очистительное значение.

Мы веруем, что страшный суд ожидает нас, согрешивших пред Богом и прогневивших Его правосудие, то есть, весь род человеческий, падший в Адаме и искупленный Христом. Далее, слово Божие открыло нам, что, когда придет на суд Сын человеческий в славе своей, тогда явятся с Ним и все святые ангелы (Мф.25:31); но они явятся, как свидетели суда, как спутники славного и торжественного шествия небесного Судии. У Оригена из спутников Судии они превращаются в подсудимых. И не только люди и ангелы, – все живущее и существующее, вся Вселенная, сотворенная Богом, по мысли Оригена, будет судима на последнем суде; так что суд этот будет всеобщим в обширнейшем смысле этого слова. Он распространял последний суд на небо, землю, воздух и все твари²⁶¹; потому что видел живые разумные существа в тех стихийных элементах, которые для других являются простою материей. Ангелов он ставил в разряд подсудимых на последнем суде потому, что ему казалось, что по закону правды Божией они должны будут отдать отчет Богу в том служении, какое вверено им во дни мира сего. Он представлял, что, когда будут судиться епископы церквей, вместе с ними будут судимы и те ангелы, попечению которых вверены были те церкви. Если ангелы все делали для нас и всеми силами заботились о нашем спасении, а мы не отставали от греха, то на нас одних ляжет вина и нас одних постигнет наказание. А если мы трудились для спасения, и они не исполняли своей обязанности, то и вина падет на них²⁶². Будет судиться и народ или город, вместе с ними будет ожидать приговора себе и ангел того народа или города. Вообще, «в скончание века каждый из ангелов предстанет на суде, ведя с собою тех, кому он предстоял, кому помогал, кого наставлял, за кого всегда видел лице Отца небесного».

На суде Божием будет разбираться, от чего зависели, и происходили многие падения людские, – от небрежности ли какой духов-служителей, посылаемых в служение и помощь хотящим наследовать спасение, или от беспечности тех, кому они помогали. Будет еще суд Божий между ангелами и людьми; может быть, иные будут судиться с Павлом, и будут сравниваемы с ним в трудах и плодах, представляемых множеством верующих, и, может быть, в трудах своих он окажется выше некоторых ангелов, и это без сомнения имея в виду, говорил апостол: не весте ли, яко ангелов судити имамы (1Кор.6:3)? Не то это значит, что Павел сам будет судить ангелов, но то, что дело Павла, совершенное им для Евангелия и для душ верующих, осудит некоторых, – не всех, но некоторых из ангелов²⁶³. Когда при конце мира должны будут отдать отчет небесному Судии ангелы добрые, исполняющие волю Его, и получат соответственное воздаяние за свое служение, то тем более блюдутся на суд великого дня ангелы, не соблюдшие своего начальства, но оставившие свое жилище (Иуд.1:6)²⁶⁴, то есть диавол и ангелы его, и прочие князи мира и миродержители тьмы века. Страшный суд для них первее и более всего будет страшен; потому что на нем будет окончательно произнесен тот приговор, который назначит для диавола и его клевретов, тяжкое наказание, их ожидающее в будущем веке. Диавол сам знает это, и потому во время земной жизни Спасителя говорил ему: что нам и тебе, Иисусе Сыне Божий? пришел еси семо прежде времене мучити нас (Мф.8:29)²⁶⁵.

Порядок вещей и судьба живых существ, ждущие своего окончательного определения на страшном суде Божием, и после этого суда Оригену не представлялись постоянными и неизменными. И в будущем веке он полагал возможным для нас, равно как и для других разумно-свободных существ восхождение с одной степени на другую, от славы в славу, от силы в силу. В особенности его мысль, опиравшаяся на понятии о бесконечной благости Божией, устрашалась представления о вечности адских мучений, и не раз в беседах допускала выражение надежды на восстановление полного блаженства в царстве Божием, в которое войдут все твари, и в котором не будет ни зла, ни мучений.

Временем подвига, временем, в которое мы можем усовершать свою личность и восстановлять ее в соответствие с образом Божиим, и тем устроят свою судьбу, Ориген считает дни нашего земного бытия. Пока мы в настоящей жизни (объясняет Ориген), мы тоже, что мягкий не обожженный глиняный сосуд в руке горшечника. Если и разобьется глиняный сосуд, пока еще не обожжен; его легко превратить в массу и преобразовать в новый лучший вид, а если он разобьется после того, как будет обожжен и из мягкой глины обратится в твердую черепицу, тогда уже никак нельзя его поправить. Так точно и мы, пока в настоящей жизни, из худого сосуда может преобразоваться в новый совершеннейший сосуд; а после настоящей жизни уже закрывается для нас возможность преобразования из худшей формы в лучшую, как для обожженного глиняного сосуда, и каждый из нас останется или добрым сосудом во спасение, или худым сосудом в погибель, и нельзя будет нам ни восстановить себя, ни преобразовать в новое лучшее состояние²⁶⁶. Как ни ясно только что приведенное представление Оригена, но сила его ослабляется, когда мы сносим его со многими другими местами в беседах Оригена, касающимися этого пункта.

По воззрениям Оригена, не раз заявленным в его проповедях, все мы переходим на тот свет с греховными нечистотами, и нашим душам в загробном мире присуща некоторая тяжесть, которая препятствует им возноситься в горние страны и тянет их долу. Вследствие этого, и на том свете для нас необходимо очищение и некоторое утончение или одушевление нашего существа²⁶⁷. В чем будет состоять это очищение, Ориген не объясняет, и даже прямо говорит, что нам ныне трудно понять это²⁶⁸. Основываясь на некоторых местах священного Писания (1Кор.3:12–13; Втор.4:24; Евр.12:29) он предполагал какое-то огненное очищение²⁶⁹, – очищение божественным огнем. Это огненное очищение он поставлял в соответствие с крещением водою, ныне омывающем грехи наши, и называл его прямо таинством, в котором нам после воскресения будет подаваться истинное очищение и возрождение по подобию таинства крещения, и без этого таинства в будущем веке никто из людей не может обойтись; потому что никто не может воскреснуть без всякой скверны, и не может найтись ни одной души, которая бы совершенно была свободна от всех пороков²⁷⁰. «Всем нам, я думаю, говорит Ориген, необходимо прийти к тому огню, который испытает дело каждого, каково оно есть (1Кор.3:13). Хотя бы кто-либо был Павел или Петр, и тот придет к тому огню»²⁷¹. Никто не может «рассказать нам, какие очищения готовятся Павлу или Петру, или другим, им подобным, которые столько ратовали, столько варварских народов истребили, столько добычи, столько триумфов приобрели...²⁷² Такие услышат: сквозе огнь пройдеши, не сожжешися, и пламень не опалит тебе (Ис.43:2). Но если кто будет подобным мне грешником, тот придет к тому огню, как Петр и Павел, но не так пройдет, как Петр и Павел. И как к Чермному морю пришли евреи, пришли и египтяне, но евреи прошли чрез Чермное море, а египтяне потоплены были в нем, – так и мы, если будем египтянами и последуем фараону диаволу, повинуясь его приказаниям, потонем в той реке или в том озере огненном, когда найдутся в нас грехи, которые без сомнения мы совершали по повелению фараона. А если мы евреи, и искуплены кровью непорочного агнца, если не будем носить с собою закваски нечестия, то и мы пройдем огненную реку, и как евреям вода была стеною одесную и ошуюю, так и огонь для нас будет стеною»²⁷³. Вообще, кто приходя к тому огненному горнилу, «много принесет с собою добрых дел и мало неправды, тот мало растопляется на огне и скоро очищается, и делается весь чистым золотом; а кто принесет больше нечистоты, тот больше сожигается и растопляется, чтобы вышла очищенною хотя та малость золота, какая есть в нем. А если кто весь свинец, тот, как свинец погрузится в бездне»²⁷⁴.

Ориген назначает для разных лиц разные по долготе периоды очистительных наказаний. Кто мужественно работал для души и добродетели, тот тотчас по воскресении являлся очищенным, сбрасывая свою нечистоту при самом явлении будущего века. А кто не ратовал против греха, кто перешел на тот свет с таким грехом, который не отпускается ни в сей век, ни в будущий, тот проводит в нечистоте своей одну и другую седмицу (под этим словом разумеется неопределенный период времени) и наконец очищается от нечистоты своей, в начале третьей седмицы²⁷⁵. Очищение это простирается не на одни простительные грехи и обыкновенные слабости человеческие. Ориген полагает, что им изглаживаются и смертные грехи, даже такие, которые, по слову Писания, не отпускаются ни в сей век, ни в будущий. Только для изглаживания таких грехов требуется более продолжительный период очистительных наказаний. В одной беседе Ориген пытается определить, как продолжителен будет период очищения грешной души в горниле наказания, после которого она снова придет в прежнее состояние и вступит в обладание блаженством. Основанием его мнения о том, что и после последнего суда грешная душа опять получит блаженство, очистившись в горниле наказания, а равным образом и расчета о продолжительности очистительного наказания, послужило одно место из пророка Иезекииля: и сестры твои, Содома и дочери её, возвратятся в прежнее состояние свое; и Самария и дочери её возвратятся в прежнее состояние свое (Иез.16:55). Это место дает Оригену повод определять продолжительность периода наказаний грешных душ в три тысячи дет. Он видит в этом месте образ и символ, показывающий восстановление Содомы духовной, скрывающейся под Содомою исторической. Чтобы читатель видел точно соображения нашего проповедника, замечательные по своей тонкости и искусственности, будем говорить словами самого Оригена: «Содома прежде была как рай Божий и как земля египетская; однако сделалось с Содомою то, что теперь едва можно находить следы страны той. Вот сколько уже протекло кругов времени, вот уже проходит три тысячи лет, а Содома еще не восстановлена; не та Содома, которая служит знамением и символом, а та, которая созерцается в разуме истины. Евреи говорят, что Содома будет восстановлена в тоже состояние, в каком была и прежде, так что будет подобна раю Божию и земле египетской. Так ли это, сбудется ли это или нет, – предоставим это исследовать людям ученым. Но чтобы сбылось то, что говорится, для этого мне должно исполниться (прожить) три тысячи лет, и тогда восстановится проведшая в мучениях три тысячи лет Содома, то есть, душа моя: Содома, наказание грехам моим. Большой промежуток времен определен между разрушением и восстановлением. Хотя ты и восстановишься в тоже состояние, в каком был исперва, в древнее время, но смотри, сколько зол ты исчерпаешь, каким бедствиям до этого подвергнешься…»²⁷⁶

Ориген ожидает, что в конце концов последует полное восстановление всех людей в прежнее блаженное состояние, и вместе с ним всей твари, отпадшей от Бога. Грех, ныне обезображивающий нашу душу, будет изглажен; скорби и бедствия, сопровождающие грех, будут уничтожены; мучениям будет положен предел. Снова воссияет совершенство; откроется всеобщая радость, и в единении с Богом обновленные люди и твари будут пить новое вино на новых небесах и на новой земле. Иначе, если хоть один из нас останется с нечистотой и язвами греховными, дело Спасителя, приходившего для искупления всех, будет не докончено. Если хоть единицы будут удалены от спасения и будут терпеть погибельную долю, на небе не будет полной радости. «Спаситель, говорит Ориген, не хочет пить один вино радости в царстве Божием; Он нас ожидает; ибо сказал: не имам пити отныне от сего плода лозного до дне того егда пию е с вами ново в царствии Отца моего (Мф.26:29). Он ожидает радости. Долго ли это ожидание? Когда совершу, говорит, дело мое. Когда же совершит Он дело это? Когда меня, последнего и непотребнейшего из всех грешников, сделает совершенным, тогда совершит Он дело свое. А теперь, пока я остаюсь несовершенным, еще не окончено дело Его. Доколе я не покорился Отцу, и о Нем говорится, что Он не покорился Отцу. Не то это значит, что у Него нет покорности Отцу, а Он называется не покорившимся Отцу из-за меня, в котором еще не совершил дела своего... Когда же Он совершит дело свое, и всю тварь приведет на верх совершенства, тогда Он назовется покорившимся Отцу в лице всех тех, которых Он подчинил Отцу, и в которых совершил дело, которое дал Ему Отец, так что Бог будет всяческая во всех... Теперь Он не пьет вина, потому что предстоит алтарю и скорбит о грехах моих, но будет пить после, когда подчинено будет Ему все, и когда, спасши всех и разрушивши смерть греха, Он не будет уже иметь нужды приносить жертву за грех. Тогда будет радость и веселие, тогда возрадуются кости смиренные (Пс.50:10), тогда отбежит болезнь, печаль и воздыхание (Ис.35:16)». Все мы с Господом, рассуждает далее Ориген, составляем единое тело. Для полного совершенства тела, для ощущения в нем радости необходимо, чтобы были целы и здоровы все члены его, все до единого. Какая радость глазу, если нет остальных членов? Или что за совершенство тела, если нет рук, или ног или других членов? «Но если тебе, простому члену, нет совершенной радости до тех пор, когда в теле недостает другого какого-либо члена, то не тем ли более Господь и Спаситель наш, глава и творец всего тела, не будет иметь совершенной радости до тех пор, пока будет видеть, что в его теле нет какого-либо из членов».²⁷⁷

Ориген последним завершением всего мирового течения представляет такое состояние, когда все люди, все духи и все твари соберутся во едино около Иисуса, когда Господь будет жить в совокупности своих творений, как душа в теле, когда все движения и все дела тварей, вошедших в состав его тела, будут вполне подчиняться Его воле, когда из всех составится едино стадо и будет един пастырь. Тогда все смертное поглотится жизнью. Тогда уже не будет диавола и испразднится последний враг смерть (1Кор.15:26)²⁷⁸. О судьбе диавола, врага Бога и всякого добра, Ориген не распространяется ни в беседах, ни в других сочинениях. Но выражения, в каких он рисует полное восстановление всех тварей в первобытное блаженное состояние, имеющее последовать в конце всех времен, дают понять, что, по мысли Оригена, и злые отпадшие духи не будут исключены из числа спасаемых, и покаявшись и изменившись войдут в стадо Христово для восполнения той радости, какая имеет быть уделом в царстве небесном. В одной беседе на книгу Иисуса Навина Ориген выражает мысль, что в будущем царстве славы упразднятся все враги, и диавола не будет, даже совершенно не будет (tunc ultra omnino non erit diavolus)²⁷⁹. Конечно, Ориген не предполагал совершенного уничтожения диавола, как личности, ни духа, созданного Богом, такое предположение не согласно с началами Оригена. Это выражение Оригена «тогда не будет диавола» можно понимать только так, что диавол тогда перестанет быть диаволом, изменит направление своей воли и войдет в общий ход духов, покорных Богу и чтущих Его святое имя. При этом условии последует та общая гармония во Вселенной, которой ничто, и никто не будет нарушать.

Стараясь изобразить более или менее подробно и понятно для своих слушателей жизнь будущего века, Ориген переносил на царство Божие, как оно откроется после всемирного суда, некоторые формы современной действительности. В будущем царстве Божием он представлял свой небесный Иерусалим, свою гору Сион, разные страны, города и вести отличающиеся степенью своих совершенств и количеством тех удобств, какие они доставляют своим обитателям: там, как и здесь, будут страны более плодоносные и менее плодоносные, и из городов одни будут более облагодетельствованы Богом, другие менее²⁸⁰. И наследники царства небесного будут размещены по этим странам и городам, соответственно своим заслугам²⁸¹. Далее, жилища членов будущего царства Божия Ориген не ограничивал одною какою-либо планетою: он находил возможным, что Бог расселит их по всем звездам и частям неба, и кому даст жребий на востоке, кому на западе, кому на юге, кому на севере²⁸². Кроме того, Ориген допускал не одно небо и не одну землю. Наша сухая и скучная земля, на которой мы живем, составляет испод или нижнюю противоположную часть видимого нами неба или тверди; но кроме этого видимого неба есть другое высшее небо, которое главным образом и называется небом, и у этого высшего неба есть своя земля, на которой живут небесные обитатели. Это земля добрая, земля святая, земля обширная, земля живых, земля, текущая медом и млеком²⁸³. В нашем обыкновенном злоупотреблении нарицательным именем рая означается то место, в котором будут обитать праведники, имеющие наследовать царствие Божие. У Оригена слово рай понимается в более тесном смысле: у него рай – это место, куда поступает праведная душа, оставляющая тьму мира сего и слепоту телесной природы, тотчас после смерти и до водворения в граде Божием, как это случилось с разбойником, который на кресте уверовал в Господа. Как нечто отличное от этого рая, но параллельное с ним, Ориген принимает лоно Авраамово, куда после смерти попал Лазарь. И от простого рая он отличает еще рай утех, и вообще он замечает, что Богу известны многие другие места или другие жилища, по которым проходит верующая в Бога душа, пока дойдет до той реки, которая увеселяет град Божий, и пока не вступит в самые пределы обетованного отцам наследия²⁸⁴.

Мы представили главные пункты, при изъяснении которых Ориген в своих беседах отступает от общепринятых верований церкви. Они не касаются основных и существенных догматов христианства: по отношению к коренным догматам христианским Ориген всегда был одним из горячих защитников учения Христова, покорным всем определениям церкви. И если в иных пунктах он отступал от того понимания вещей, какое ныне усвоено церковью, то извинением для него должно быть то, что эти пункты в то время не были подвергаемы общецерковному обследованию, и по отношению к ним не было составлено никаких точных определений. В священном Писании также не дано о них полного и решительного слова, а встречаются только отрывочные указания, едва поднимающие покрывало, распростертое над судьбами нашего будущего и над миром невидимых нами духов. Если где, то здесь в догматике христианской многое предоставлено благочестивым гаданиям верующей мысли, и, если пытливый ум захотел пролить на темную область более света, чем сколько сообщает его нам откровение и церковь, простим его любознательности и усердию, когда свет, сообщаемый его мыслью, оказывается не таким чистым, какой получается из рук наших божественных руководителей.

В беседах Оригена много произвола при толковании Священного Писания; при множестве назидательных замечаний и возвышенных, чистых созерцаний встречаются, и нередко, объяснения причудливые и предположения смелые, не выдерживающие строгого испытания. При всем том у человека, который внимательно прочитает все его беседы, едва ли вырвется жесткое слово осуждения на этого, так много потрудившегося, деятеля церковного слова. При всех обмолвках, какие можно подыскать в его многочисленных беседах, с ним примиряет и взыскательного читателя его благоговейная, глубоко верующая душа, которая чтит все божественное и более кого-либо из нас, хвалящихся своим православием, преклоняется пред авторитетом слова Божия и слова церкви, руководимой Духом Божиим, – примиряет далее его трогательное смирение, которое он заявляет едва не в каждой своей беседе. Человек бесспорно гениального ума, обладавший непомерно обширными знаниями, возвышавшийся целою головою не только над своими слушателями, но и над всеми своими современниками, он от искреннего сердца исповедует свое недостоинство и свою умственную бедность пред величием тех тайн, каких он должен был касаться по званию учителя церкви, и просит своих слушателей не считать его слов чем-либо непогрешимым, а подвергать их тщательному исследованию. Нельзя без умиления и уважения читать, как этот великий ум, безупречный по жизни, называет себя самым меньшим из всех, которому не под силу изъяснять высокие тайны, сознает бедность своего ума для того, чтобы с уверенностью приступать к открытию смысла в слове Божием, и исповедует свою нечистоту, при которой трудно, невозможно быть достойным верующим, при чтении и изъяснении Писания²⁸⁵. Считая Священное Писание сокровищницею божественной мудрости, превосходящей всякий ум человеческий, он признает, что для изъяснения его всякий толкователь нуждается в благодати Духа, которая бы освещала его ум и помогала преодолевать все трудности, и потому почти в каждой беседе просит своих слушателей помолиться за него Богу, чтобы Бог открыл смысл его и помог ему поднять покрывало, закрывающее от нас тайны Божии, заключенные в Писании, и не от себя, не от своей мысли, не от своих знаний он ожидает успеха в деле уразумения Писания и назидания народа, а от благодати Духа, просвещающего и направляющего ум наш²⁸⁶. Соображая все места, сюда относящиеся, прислушиваясь к тому тону, с каким проповедник выражает сознание необходимости для себя в деле учительства помощи свыше, и с каким он просит слушателей помолиться о том, чтобы Бог Отец слова открыл ему смысл и удостоил его сказать что-либо полезное к назиданию братии, мы не можем не видеть, что подобные обращения не риторическая фраза, вошедшая в привычку, а выражение действительного и искреннего убеждения и чувства. Ориген открыто заявляет, что он, как человек, легко может впасть в ошибку и заблуждение, сказать что-либо недостойное, сказать о деле Божием не так, как требует истина, – даже более, он опасается и эти опасения высказывает пред всеми, что его, как учителя, нарочито может отвести от истины диавол, чтобы чрез него соблазнить души простых людей, слушающих его поучения. «К различным ковам, говорит он, прибегает диавол, чтобы погубить бедного человека. Мне самому, – мне, который проповедую, он часто расставляет сети, чтобы «Чрез меня смутить всю церковь»²⁸⁷. Проходя изъяснением книгу Бытия, и с каждою главою открывая в ней все новые и новые глубокие тайны, Ориген так выражает при этом свое тревожное и боязливое чувство: «если человек на утлой ладье пустится в море, он не так боится, пока держится берегов; но когда мало по малу он углубится в открытое море, и когда волны ревут во круг него, и то высоко поднимают его на своих гребнях, то снова погружают в бездну, тогда ужас овладевает им при мысли, что он вверил таким неизмеримым волнам свое утлое судно. В таком положении, кажется, и я, когда, не имея никакой заслуги, с слабым умом дерзаю пускаться в такое необъятное море божественных тайн»²⁸⁸.

Другой раз, при изъяснении книги Чисел²⁸⁹, наш проповедник развивает мысль о том, что каждый из ангелов приносит Богу начатки от плодов с полей сердца нашего, вверенных их возделыванию, и при этом вдруг вылетает эпизод, словом глубокого чувства выражающий то настроение, в каком он выполнял долг учительства церковного. «О, если бы я, говорит Ориген, заслужил теперь высказать пред вами какую-либо великую мысль, достойную Верховного Первосвященника, так чтобы из всего того, что мы говорим и чему учим, составилось нечто превосходное, долженствующее нравиться Верховному Первосвященнику, тогда могло бы, может быть, случиться, что ангел, предстоящий церкви, из всех наших слов собрал бы нечто, и вместо начатков принес Господу с маленького поля сердца моего! Но я знаю, что я не заслуживаю этого, – я чувствую, что не найдется у меня такой мысли, которую бы ангел, пекущийся о нас, счел достойною для принесения Господу вместо начатков плодов или первородных. О, если бы нам по крайней мере удостоиться той благодати, чтобы нам своими словами, тем, что мы говорим и чему учим, не навлечь на себя осуждения!»

* * *

Внешняя сторона проповеди Оригена не представляет так много любопытного, как сторона внутренняя.

Строй её прост и безыскусствен. Она представляет из себя первообраз той безыскусственной изъяснительной беседы, которая в отеческий период была преобладающим родом церковного красноречия. Ориген излагает свои мысли не по какому-либо наперед задуманному плану, строго выдерживаемому на протяжении всей беседы. Он всецело определяется в течении своих мыслей порядком текста, им изъясняемого, и текст библейский, служащий основанием и материалом, намечает для него те пункты, на которых он останавливается, и которые он перебирает один за другим. Далее, известную тираду какой-либо библейской книги, предлежащую его изъяснению, он не старается и не считает нужным обнять во всей её целости, указать в ней главную руководящую мысль, которая бы потом служила для него путеводною нитью в развитии частностей. Напротив, у него было принято раздроблять изъясняемую тираду на мелкие отделы, объяснять более или менее самостоятельно, без строгой связи с предыдущим и последующим, так что беседа состояла из нескольких эпизодов, хотя стоящих один подле другого, но не приведенных во внутреннее соотношение между собою, не связанных между собою органически. Исчерпает, например, Ориген смысл одного не большего стиха, насколько это кажется ему необходимым, и потом переходит к другому, и начинается новый ряд мыслей, соображений и замечаний. Если что может напоминать несколько о плане в его беседах, то это установившаяся его герменевтическая метода, по которой он каждый отдельный текст проводил по трем схемам или категориям. Толкуя слово Библии, он почти всегда, за немногими исключениями, извлекает из него смысл сначала буквальный, затем нравственный и наконец таинственный; бывают иногда перестановки в порядке толкования буквального, нравственного и таинственного; но эти перестановки не изменяют впечатления, производимого эпизодическим видом и составом бесед Оригена. Схемы, по которым проводит Ориген каждый изъясняемый им текст, содействуют еще большей раздробленности мысли в проповеди; потому что в каждой схеме из текста извлекается и развивается свой особый ряд мыслей, не имеющий прямой связи с представлениями, служащими пояснением текста по другой схеме. Таким образом из каждого текста, как из одного корня, вырастает три ствола совершенно самостоятельные, и на каждом тексте, как на одном основании, строятся три параллельные здания. Но так как в каждой беседе Оригена изъясняемая тирада библейской книги рассекается на несколько отдельных текстов, то каждая его беседа представляет, как бы сад, в котором насажены деревья разной величины и формы, или двор, на пространстве которого построено несколько домиков, то простых, то затейливых, то больших, то меньших, и все они стоят один подле другого без строгого симметрического порядка и обращены своим фасадом в разные стороны. Такой строй проповедей способствует тому, что в одной беседе проповедник может высказать многое и разнообразное, может касаться разных сторон и вопросов христианской догматики, нравоучения и истории. Но при этом нечего и думать об единстве и органической целости проповеди. Об этом законе позднейшей гомилетики не знал и не заботился Ориген. Свободу и непринужденность речи, пожалуй, не чуждую некоторого беспорядка, он считал условиями слишком для себя благоприятными в деле церковного учительства, и не захотел бы жертвовать ими в угоду требованиям ораторской художественности, всегда налагающим на мысль и слово некоторые стеснения. Только самые слабые внешние признаки единства можно находить в расплывающихся и раздробляющихся на отдельные отрывки беседах Оригена: таким признаком служит то, что каждая из бесед имеет одно общее заключение, которое состоит в кратком славословии Богу или Господу нашему Иисусу Христу. Полагая конец развитию мысли проповедника, оно некоторым образом объединяет отрывочные эпизоды, слышанные из уст проповедника на протяжении времени, определенного для его бесед, и делает из проповеди вид особого целого. Мы хотели бы причислить к этому внешнему признаку объединения беседы и вступления, подготовляющие к изъяснению текста, но не составляющие самого изъяснения. Но такие вступления у Оригена далеко не общи; напротив, они встречаются только в некоторых беседах. Большею частью Ориген начинает изъяснять предлежащий ему текст прямо, без особенных вступлений и подготовлений.

При том порядке, какого держался Ориген по отношению к внешнему строю своих бесед, когда один ряд мыслей без органической связи следовал за другим, не было внутренней силы, которая бы давала определенную форму росту его идей, предлагаемых для назидания народу, и полагала границы объему бесед. Не будучи единым целым, а сплетением разных эпизодов, более или менее механическим, беседа могла бы разрастаться в неопределенную и даже необъятную величину. Но Ориген очень хорошо чувствовал, что слово, говоримое в церкви для назидания, ограничено временем²⁹⁰, что нельзя слишком продолжительное время держать в напряжении внимание слушателей. Потому в беседах он не распускал всех своих парусов, как выражается блаженный Иероним, сдерживал неистощимую плодовитость своей мысли и полагал меру своему слову, свободно перебегающему от одного предмета к другому. В видах соблюдения меры и экономии слова он не все, не каждое слово подряд толковал в беседах, а собирал с полей писания, по его собственному выражению, только некоторые цветки, обратившие на себя его внимание²⁹¹. Или, начавши изъяснять более или менее известное библейское чтение, он видит, после более или менее продолжительного течения речи, что беседа его затягивается, а между тем из чтения не объяснено и половины: тогда об остальной, половине чтения он говорит очень кратко, как это видим в 13-й беседе на Иезекииля²⁹². Другой раз не успевши, по тесноте времени, высказать всего, что он считал нужным сообщить слушателям для назидания по поводу того или другого библейского отдела²⁹³, он отлагает до другой беседы дополнение изъяснения этого отдела, боясь утомить внимание слушателей и переступить меру времени, в какое без труда может быть выслушиваемо устное, ничем не прерываемое, толкование Писания.

При всем том проповеди Оригена были очень длинны, если сравнивать их с нашими проповедями. Проповедь была тогда не побочною и случайною частью богослужения, как это мы видим ныне. Она говорилась обыкновенно во время литургии оглашенных, и была главною и существенною принадлежностью этой части богослужения, так что к литургии оглашенных сходились первее всего для слушания проповеди. Длина времени, назначаемого при этом для проповеди, простиралась около часа, и с протяжением приблизительно такой меры времени соразмерял Ориген объем и величину своих бесед. Но иные из них по своей величине выступают за пределы этой меры и должны были требовать более часа для своего произнесения. Таковы, например, беседы 3-я, 4-я, 7-я и 9-я на книгу Левит, 13-я и 27-я на книгу Чисел и 18-я на книгу пророка Иеремии. Есть, впрочем, в ряду бесед Оригена не малое число бесед не длинных, которые бы не показались утомительными и в наше время, не любящее длинных поучений. Между беседами Оригена выдаются своею относительною краткостью беседы на Евангелие от Луки и многие из бесед на книгу Иисуса Навина, – первые и последние по времени своего произнесения.

В изложении бесед Оригена нет того художественного красноречия, той классической мягкости выражения и той внешней отделки, какие мы встречаем у воспитанников афинской школы, – Григория Назианзена и Василия Великого. Нет в нем той живости и силы, того одушевления и разнообразия слов, каким мы удивляемся при чтении бесед Златоуста. Проповедь Оригена не слово горячего энергического чувства, а слово спокойного размышления, которому мало дела до внешней красоты речи. Ориген, по складу своей духовной организации и по сложившимся навыкам своего авторства, – не оратор, а мыслитель и философ, старающийся разрешить темные вопросы, возникающие пред его сознанием, и из известной данной посылки желающий извлечь наиболее плодотворных и содержательных заключений. Не обладая пафосом, не рассчитывая на эффект, Ориген на кафедре всегда говорит просто, без прикрас, как практический толкователь Писания. По словам самого горячего панегериста Оригена, – св. Григория Чудотворца, Ориген, всецело посвятив себя любомудрию, не гонялся за блеском слова; для него довольно было, если его мысли выражались с ясностью, необходимою для того, чтобы их хорошо понимали²⁹⁴. Да и некогда ему было гоняться за блеском слова или заботиться об изяществе речи. Он не имел обычая наперед изготовлять свои беседы, а говорил их импровизацией. При таком способе их составления, мысли, им высказываемые с церковной кафедры, облекались в такую форму, какая первая, так сказать, попадалась под руку, и из его уст текла речь свободная, непринужденная, но без всякой полировки и округленности, для чего требовались бы досуг и предварительная работа. Отсюда некоторая небрежность его стиля.

При этом в свободной речи Оригена нет того элемента, который у ораторов по призванию трогает сердце слушателей и который сообщает слову теплоту и жизнь. В слове Оригена всегда чувствуется некоторая сухость, и оно никогда почти не выходит из тона простой, холодной, прозаической беседы, хотя слышится в нем искренность убеждения и благоговение пред теми тайнами, какие он раскрывает по долгу проповедника. Эразм Роттердамский, благоприятно относящийся к красноречию Оригена, характеризуя его в своей гомилетике, отзывается, что «он едва иногда возвышается (т.е. выходит из обыкновенного рассудочного тона речи), но весь в учении, нисколько не касаясь страстей, разве, когда их трогает самый предмет, что свойственно аттикам»²⁹⁵. Этот отзыв верно и метко указывает существенный характер ораторства или точнее церковного проповедничества Оригенова. Ориген весь в учении, весь рассуждающий и исследующий ум. Чувство говорит в его беседах, когда он чем-либо возбуждается исповедать свое недостоинство и при виде какой-либо высокой тайны или божественного величия обращает внимание на себя и на свои немощи, или, когда пред мыслью его оживает представление об упорстве и пагубных действиях какого-либо осужденного церковью ненавистного заблуждения. В этих случаях, и почти исключительно в этих случаях, речь его, как говорит Эразм, немного возвышается, и в языке его является движение и сердечность²⁹⁶.

Единственное средство, которым Ориген оживляет свою холодно-дидактическую речь, – это образы и сравнения, часто встречающиеся у него. Но образы и сравнения являются у него по требованию логического мышления, а не вследствие возбужденного состояния духа, и они в его беседах служат целям уяснения мыслей, а не ораторской живописности их представления. К частому употреблению образов и сравнений располагала Оригена аллегорическая метода толкования Писания, которая состояла в подыскании сходства между двумя разнородными предметами и в сближении между собою различных вещей. Символом, в который аллегорическое толкование влагало другое, невидное сразу, духовное знаменование, есть не что иное, как образ, которым пользуется для своих целей экзегет. А так как пред мыслью Оригена все Священное Писание является символом, и что бы ни встретил он на страницах Библии, во всем он старается отыскать таинственное знаменование, под каждую видимую форму подставить соответствующий ей невидимый духовный смысл, то мысль его свыклась с операцией сближения разнородных вещей, что бывает в образе и сравнении, и прибегала к подобному приему, когда и не задавалась целями аллегорических сближений. Образы, употребляемые Оригеном для более ясного и наглядного представления своих мыслей, большею частью удачны и иногда разрастаются в целую картину. Например, возьмите уже упомянутое нами изображение того состояния, в каком он чувствовал себя, объясняя одну страницу Библии за другою, и поражаясь великими тайнами, в ней заключающимися, рисует образ, как на малом челне пускается человек в открытое безбрежное море: пока челн держится у берегов, плывущий не чувствует большой робости, но когда он удалится от берега и потеряет его из вида, и когда поднимается ветер, и волны, им воздвигаемые, готовы поглотить его челн, – им овладевает ужас, и он предается воле Божией, которая одна может спасти его от крушения и благополучно возвратить к пристани²⁹⁷.

Или вот Ориген говорит о том, какое влияние производит грех на человека и его душу, и как трудно побеждать его и заглаждать гибельные следы, им оставляемые, и для более ясного представления дела он указывает на то, что делается с телом, когда оно получает рану или, когда повреждается в нем кость, или, когда разрываются его нервы. Одного часа, одной минуты достаточно для того, чтобы произвести в теле подобное повреждение (говорит Ориген). Но как медленно выздоровление! Какой тогда бывает ряд мучений и болезней! Какие опухоли являются на месте раны! Какие чувствуются страдания в теле! А если случился, что поврежденная часть снова получит поражение, и потом будет поражаться (по небрежности или чему иному) несколько раз, тогда какое наказание, какие жестокие страдания в теле? И во сколько времени можно довести его, если только возможно, до выздоровления? И если даже вылечится оно, то едва ли избежит или слабости, или увечья. И в душе происходит тоже самое, когда она грешит; каждый раз, когда она совершает грех, она получает рану; грехи – те же стрелы, мечи и копья, которые способны нанести нам глубокие раны и повреждения...²⁹⁸ Предметами для сравнений служат Оригену явления природы и гораздо чаще явления из жизни человеческой. Чистый вкус его благочестивой души всегда почти останавливается на предметах, отмеченных печатью благородства, не могущих оскорбить чьего-либо нравственного чувства.

Но иногда случается, что у него в представлении оживает образ и не очень деликатного свойства, и схватившись за него, он останавливается на нем более надлежащего, и неосторожный образ расписывает так, как другой не решился бы сделать на церковной кафедре. Так, например, объясняя слова: Аз есмь Господь Бог твой, Бог ревнитель (Исх.20:5), Ориген сравнивает грешную душу с проституткой, и из этого сравнения извлекает все мысли, служащие к пояснению означенного текста. «Всякая жена, говорит Ориген, или живет с мужем и подчиняется законам мужа, или любодейца и пользуется свободою грешить. Кто приходит к любодейце, тот знает, что он пришел к такой женщине, которая отдает себя на поругание и открывается для всех желающих, и тот не может негодовать, если видит с нею и других любовников. А кто пользуется законным супружеством, тот не допускает, чтобы жена пользовалась свободою греха, и воспламеняется ревностью к сохранению чистоты супружества, чтобы можно было ему быть законным отцом. Уразумеем из этого примера, что всякая душа или законная жена, или проститутка, которая любодействует с демонами и имеет весьма многих любовников, так что приходит к ней теперь, например, дух блуда, по уходе его является дух корыстолюбия, после этого приходит дух гордости, потом гнева, потом зависти, после еще дух тщеславия и другие с ними весьма многие нечистые духи. И все они так любодействуют с неверною душой, что один другому не завидуют и не мучатся они взаимною ревностью. И что я говорю, один другого не изгоняет? Они даже и зазывают друг друга и нарочито собираются вместе, как написано в Евангелии о том духе, который вышел из человека и возвратившись привел с собою семь других духов, злейших себя, так что они вместе обитали в одной душе»²⁹⁹.

Между внешними свойствами речи Оригеновой многим не нравится её обилие и плодовитость. Люди, неблагоприятно относившиеся к сочинениям Оригена за мысли, в них заключающиеся, порицают его и за его стиль, именно по причине обильного течения его речи. Евстафий антиохийский³⁰⁰, а вслед за ним Епифаний кипрский³⁰¹, находят у него безмерную болтовню и тождесловие, а Феофил александрийский, известный своею враждой к Иоанну Златоусту и преследовавший оригенистов в свое время, называет Оригена рассадником пустословия. Эти слишком резкие отзывы явно преувеличены, и они не что иное, как следствие враждебного отношения упомянутых лиц к Оригену и ко всему оригеновскому. Что они пристрастны, это видно из того, что другой более спокойный ценитель, – именно Эразм, находит краткость там, где Евстафий, Епифаний и Феофил видели болтовню без меры и пустое тождесловие. Беседы Оригена не дают основания к таким обидным отзывам о них, и если что могло подать повод Евстафию или Феофилу видеть в них пустословие, то разве его произвольное и слишком усердное аллегоризирование, всегда и везде с избытком раскрывающее разные духовные знаменования буквы и истории.

Но собственно внешнее изложение его не отличается особенным многословием. У него нет лишних слов; он обыкновенно без околичностей приступает к делу и излагает его, как деловой мыслитель, без всякого извития слов. Правда, речь его отнюдь нельзя назвать речью сжатою, скупою на слова: лаконизм далеко не был её принадлежностью. С молодых лет ставши в положение учителя и в течение всей своей жизни постоянно сообщая другим свое учение и свои мысли, к чему так усильно стремились многочисленные его почитатели, он естественно нажил говорливость и легкую текучесть речи. У него, как привычного учителя, без затруднения текли из уст неудержимые слова, и плодовитой мысли его не нужно было с усилиями выжимать из своей головы неподатливую речь. Притом имея дело постоянно с слушателями, он в речах своих первее всего старался о том, чтобы его понимали: в этих видах мысль свою он нередко представляет в разных формах, чтобы сделать ее более ясною для своих слушателей и не подать повод к неверному пониманию её. Но все-таки речь Оригена не страдает многословием. У него скорее обилие мыслей и представлений, чем слов. Он никогда ничего не говорит для фразы; а каждая фраза его, если не дает нового понятия, то дает новый оттенок прежнему понятию, развиваемому Оригеном.

К числу признаков обилия собеседовательной речи Оригена относится частое употребление текстов священного Писания. Когда он толкует ту или другую книгу Писания, он не довольствуется приведением текста только этой книги. Напротив, в его беседах встречаются постоянно десятки текстов, взятых из разных библейских книг. Остановится его внимание на каком-либо предмете, и по ассоциации представлений у него иногда длинною вереницею являются тексты из всех книг и ветхого и нового завета, имеющие отношение к этому предмету. У других древних проповедников нет такого частого и неистощимо обильного представления библейских выражений при каждом удобном случае, какое мы встречаем у Оригена, хотя все отцы высоко ценили слово Библии и придавали сильный вес его доказательности. Эта черта в Оригене достойна удивления, особенно если мы припомним, что он говорил свои беседы наизусть и без приготовления. Видно, что священное Писание было ему известно, как нельзя лучше, и память его, владея отчетливым знанием буквы Писания, во всякое время живо и верно, без справок, могла воспроизвести из всякой библейской книги все то, что стояло в каком-либо отношении к предмету его речи. Что́ пред таким знанием теперешнее знание Библии не только образованными христианами, но и специалистами богословами?!

В. Певницкий

15 августа 1879 года