28 июля 2017 г. отошел ко Господу благочинный церквей Иверского округа Москвы, настоятель храма Богоявления Господня бывшего Богоявленского монастыря в Китай-городе, основатель, ректор, преподаватель Московской регентско-певческой семинарии, глубоко чтимый и любимый москвичами духовник митрофорный протоиерей Геннадий Нефедов. В этом году отцу Геннадию исполнилось 75 лет. Это последнее интервью, данное пастырем незадолго до кончины.
Часть 1
– Отец Геннадий, как в Вашей жизни воплощается, переживается благая весть?
– Меня моя мать оставила в шестимесячном возрасте на руках у бабушки. Раза два-три она приходила, а потом исчезла совсем. Бабушка и дедушка были из крестьян. Когда разорялась деревня, переехали в Москву. Нашли здесь работу. Но жили немного не так, как все в городе. Все у нас дома было как-то по-другому. Дедушка и бабушка держались за православный уклад жизни. Были религиозны. Меня водили в церковь. На праздник Успения Пресвятой Богородицы, когда мне было семь лет, настоятель нашего храма Воскресения Христова в Сокольниках отец Клеоник Вакулович ввел меня в алтарь.
К этому моменту внутри меня нечто уже происходило. Я очень сильно грустил о том, что у меня нет мамы. Однажды в Церкви в ответ на эту боль я слышу голос Господа, словами Священного писания обращенный ко мне: Забудет ли женщина грудное дитя свое, чтобы не пожалеть сына чрева своего? но если бы и она забыла, то Я не забуду тебя (Ис. 49:15). Бог не оставлял. Кто, как не Сам Господь, надоумил священника, исполняющего обязанности настоятеля, ввести в алтарь мальчишку – одного из многих, который просто бывает в храме, стоит на службах, сидит на ступеньках солеи… И вдруг меня вводят в алтарь! Отец Клеоник и сам как-то к этому не совсем просто отнесся. Видимо, у него была какая-то молитва обо мне и вразумление.
Я ввожусь в алтарь, и начинается откровение тайны веры. Когда все вышли на «Хвалите…», я остался один в алтаре, я и проникновенная тишина – особое состояние. Меня охватил детский восторг. Мне стало необычайно хорошо. Потом я пытался понять, что же произошло? В моей душе возникла ассоциация с послами князя Владимира, которые были в Константинополе и выбирали веру. Почему – не знаю. Сказать, что мальчугану это пришло на ум в силу каких-то ранее полученных знаний, я не могу. Я открывал тогда для себя дар веры, который мне Сам Бог передавал как некое наследие. На литургии следующего утра я уже был в стихаре, нес свечу.
Потом уже как-то, возвращаясь душой к произошедшему, я понял, что меня не просто тогда ввели в алтарь, а именно отдали на воспитание Божией Матери.
Дальше начались всякого рода испытания на умение сохранить веру.
Помню, дедушка и бабушка ездили в деревню к родным помогать. Особенно в послевоенные годы, когда в городе было трудно с продуктами. В одну из таких поездок взяли и меня. Это происходило весной, но уже поздней, было тепло. Пахали землю. Кто-то шел с плугом, а мы человек семь-восемь впрягались вместо тягловой силы. Ночевали прямо в поле, там был стог сена, на нем нас всех рядочком и уложили. Среди ночи я вдруг проснулся, сел и смотрю: бабушка сидит, крестит перед собой и что-то говорит. Я был не рядом с ней, а чуть-чуть в сторонке. Вижу, перед ней, отделенный точно стеной, которую она крестом возвела, бегает какой-то цыган в одних трусах с огромной гривой и никак не может сюда пробраться. Пометался и вдруг исчез. Меня опять уложили спать. Это было первое знакомство с другой, потаенно-темной стороной жизни.
Враг постоянно пытается что-то с человеком сделать, чтобы он дар веры позабыл. Это как в притче о сеятеле (см. Лк. 8:5–15, Мф.13:2–3; Мк.4:1–2) сатана приходит украсть Слово Божие, попалить, заглушить терниями забот. Такое испытание веры было довольно продолжительно.
Божия Матерь тем не менее устраивала в моей жизни всё так, что посылала на моем пути людей, являющих примеры веры.
Я из простой среды, был застенчивым, несмелым, не умел подойти спросить что-то, у меня это не получалось. Я всегда выжидающе чего-то жаждал от Бога. Так происходили то одна, то другая встречи: с простыми верующими или с духовными лицами.
Например, в моем присутствии однажды рассказывают, как одна монахиня, которая ходила в тот же храм, где я алтарничал, наставляла свою соседку, которая собралась в роддом: «Запомни, – она называла её по имени, – первое слово, которое от тебя должен услышать ребенок: Бог тебя благословит!» Та запомнила и отправилась рожать. Родился ребеночек, девочка. Сегодня родилась, а не несут; завтра наступило – опять не несут. Она забеспокоилась, начала требовать. Нянечка ей несет младенца, мать увидела дочь и говорит, как её монахиня научила: «Бог тебя благословит, дитя моё!» – и перекрестила. Та глазки открыла. У нянечки руки затряслись. «Что такое, почему у вас руки трясутся?» – «Она глаза до этого момента не открывала и не издала ни звука, врачи всю ночь пытались вызвать её к жизни, думали, слепая-немая родилась…» Вот такой эпизод. Всего капля – и вдруг что-то в душе повернулось. Уже в какой-то суете вера утрачивалась, а тут опять начинает восстанавливаться, оживать.
Воздействовали и другие случаи. У нас на приходе была схимонахиня Мариамна – необыкновенно простая в своих суждениях, но глубокой внутренней жизни человек, мудрая, очень верующая. Однажды я услышал рассказ, как она собралась со своими подружками-монахинями, такими же старушками, поехать в Сергиев Посад (тогда – Загорск) в Свято-Троицкую Сергиеву лавру. Причащаться, разумеется, собрались. Всю ночь читали каноны, акафисты, правило ко Святому Причащению. Потом смотрят: уже светло, пора ехать. Пришли к метро (тогда ещё Щербаковская, теперь Алексеевская станция называется). Там такой стеклянный круглый барабан входной группы. Толкают одну дверь, другую, третью – никак! Тогда эта матушка Мариамна и говорит: «Господи Иисусе Христе! Что же это у нас дверь-то не открывается? Открой Ты её: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!» И перекрестила: « Аминь!» Толкнула дверь – и та открылась. Зовет всех: «Идите сюда! Мы открывать не умели!» А там в вестибюле милиционер дежурил, и так получилось, что, когда они вошли, он шел в противоположную от них сторону, а когда они уже прошли через вторую стеклянную преграду, он как раз развернулся, увидел их, опешил и стал на них кричать: «Как вы сюда попали?!» – «Сынок, ну как? Вот в дверь вошли…» – «В какую дверь?!» – «Вот в эту. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, аминь! – сказала я, дверь и открылась. Так мы вошли». – «В какую в эту?» – он начинает поочередно пинать двери ногами, и все они закрыты. «Если я кому-нибудь про это расскажу, мне же не поверят, – говорит страж порядка. – Да я и сам не могу поверить. На часы посмотрите!» А там – полпятого. Метро через час открывается. Отпер одну из дверей ключом, выпроводил их, чтобы они на улице ждали. Вот сила веры! Все эти примеры орошали детское сердце.
По жизни то одно, то другое, то третье событие происходит – и так Сам Бог каждого человека ведет. Мы должны это чувствовать. В каком плане? В том, что мы не индивидуально живем – мы в Церкви находимся. У нас же нет такой веры! По вере вашей да будет вам (Мф. 9:29). Умом-то мы полагаем, что мы люди церковные. А на практике мы так живем? Даже если ведется оглашение перед Крещением, о такой вере мало кто говорит. Рассказывается в целом о Символе веры. А вот веришь ли ты, что ты теперь не просто где-то, а в Церкви Божией пребываешь? Что ты с Церковью, как с матерью, соединен отныне пуповиной и что от этой связи в тебе что-то постоянно происходит? «Да нет, – упирается современный самодостаточный человек, – не хочу с пуповиной, я хочу без неё». И начинаются сумасбродства вроде тех, что заполонили сегодня жизнь в виде всякого неоязычества, сектанства и т. д. С одной стороны, человек должен возыметь веру Богу, а с другой, восчувствовать свою причастность Святой Его Церкви. Она и помогает сберечь и развить тот дар веры, который получает каждый крещаемый христианин. Если это единство с Церковью пропадает, сразу же исчезает яркая помощь, которую ощущает каждый по-настоящему воцерковленный человек.
Святые отцы говорят: все начинается с самости. Это подобно тому, как ребенок начинает капризничать: мама, пусти, я сам! Владыка Антоний (Блюм), митрополит Сурожский, рассказывал: мама рисует с ребенком какой-то рисуночек, всё получается хорошо, потом он начинает настаивать – я сам! – и тут же появляются какие-то острые углы непонятно чего. Чем действительно для меня является Церковь, если я только на кладбище и захожу в неё свечку поставить? Ощущение живой внутренней связи с Церковью куда-то из жизни современника уходит. Враг только этого и ждёт, постоянно пытаясь сбить с толка, и человек начинает совершать одну ошибку за другой.
Помню ещё такую историю. Жили вместе больная мать и сын – студент какого-то московского института. Великим постом сын пришел домой совершенно разбитый. Он был достаточно послушным, всё-таки советовался с матерью. «Мам, – говорит, – я так устал, мне хочется выпить. Я налью себе рюмочку?» Графин с водкой стоял в серванте, он уже было направился к нему. «Да ты что? Сейчас какое время? Что ты выдумал?! – остановила его мать. – Давай крестись, читай вечерние молитвы! Да вокруг себя перекрести». Он послушался маму. Прочитал вечернее правило, перекрестил окрест себя на четыре стороны комнату и лег спать. Проходит время, в комнате появляется какой-то человек… Совершенно черный на вид. Начинает бросаться, пытаясь к спящему подойти, а не может! Мать всё это видит, а сын спит. Гость так и не смог приблизиться к кровати, разбежался и с чудовищной силой хлопнул дверью. Сын просыпается и ничего не может понять. Мать у него спрашивает: «Ты что, дверь не закрыл?» – «Как не закрыл? Помню, что закрывал, – пошел проверять, дернул: закрыто. – Кто же это был?..» – «Ты хотел выпить – тот, кто тебя этому научил, и приходил проверить: выпил ты или нет».
Вот от подобных простых свидетельств начинается пробуждение или восполнение того, что мы с такой легкостью в жизни теряем. Потом, когда человек вырастает, он начинает через святоотеческие книги черпать опыт, выуживать какие-то словечки, чтобы памятовать о вере и придерживаться тех порядков, которые должны быть в жизни верующего. Тогда происходит поновление, умножение веры.
У меня не было слуха, меня пытались как-то в этом плане развить. Моя учительница по вокалу ранее была концертмейстером Г.С. Улановой. «Удивительное дело, – рассказывала она, – имея славу и громадный опыт, прославленная балерина приезжала после каждых гастролей и снова становилась к станку, выравнивая уровень растяжки. Я её спрашиваю, зачем? А она отвечает: “Да потому что не замечаешь – там немножко не дотянула, здесь немного не добрала, и начинается потеря формы”». Так и в духовной жизни надо все время себя подтягивать. Но это можно делать только с помощью церковных средств. Иначе, если я попытаюсь со своей душой разобраться сам, у меня ничего не получится. Бог и намерения, как говорится, целует. Но никакого автономного от Бога, вне действия таинств Церкви совершенствования моей души происходить не будет.
– Отец Геннадий, поделитесь, пожалуйста, «тайночувствием», как вы это назвали в одной из своих книг, участия Бога – как Он действует в Вашей жизни?
– Так же как в жизни любого человека – Своей благодатью. Если мы, конечно, хотим её воспринимать. Подвижники говорят: если ты не будешь читать Нового Завета или будешь читать его невнимательно, то ты все время будешь скатываться в Ветхий Завет, на справедливость: око за око, зуб за зуб (Лев. 24:20). Евангелие направляет наши действия и мысли по-другому.
Все евангельские заповеди дьяволом напрочь отвергаются. Сейчас почти не говорят о том, что на нас действуют бесы, научая своим повадкам. Эта стало какой-то запрещенной темой, даже смешной: «Какие-то бесы… кто в это теперь верит?!»
– Старцы говорят, что дьявол тем и преуспел в наши дни, что смог внушить, будто его нет.
– Возьмем аскетическую литературу, там всюду написано про то, как бесы борются против людей. При этом противодействии жить по Евангелию – это большая кропотливая работа, которая побуждает человека быть послушником. Почему сейчас сетуют, что мало старцев? Нет людей, которые их слушают.
– Как научиться слушать наставников и, собственно, Христа?
– Для этого нужно учиться останавливать поток внутреннего говорения, когда ты не впускаешь в себя ни плохие, ни хорошие мысли. Так душа открывает для себя способность слушать. Иначе мы слышим только самих себя. Хотя и мним, что исполняем волю Божию. Надо учиться слушать и слышать Христа. В святоотеческой традиции это называется приобрести тишину смирения.
Мне часто приходится задавать исповедующемуся вопрос: «Кто твой Бог?» – «Бог есть Бог», – отвечают мне. «Евангелие свидетельствует: Бог принес благую весть каждому человеку. Ты ощущаешь, – спрашиваю, – благую весть в своей жизни?» – «…»
Просто понаблюдайте сами за собой. Не потому, что мы такие неверующие, а просто враг нам так пудрит мозги, что мы начинаем видеть и слышать не то, что нужно.
Господь говорит: Покайтесь и веруйте в Евангелие (Мк. 1:15). Покаяться – это я ещё понимаю: я много чего в своей жизни натворил, пойду и расскажу об этом священнику. А при чем тут веруйте в Евангелие, и это как? Оказывается, мы свидетельствуем о том, как веруем в Евангелие, тем, как мы каемся. А каемся для того, чтобы по-евангельски верить и жить.
– Архимандрит Софроний (Сахаров) говорил, что в этом мире по-евангельски жить нельзя, можно только умирать. Это и есть – покаяться: Достойное по грехам своим приемлю… – то есть взойти на крест?
– Это тайна веры. Нельзя христианину быть самоуверенным: теперь-то я нечто хорошее предпринимаю, Бог наверняка поддержит меня, поэтому шашку наголо и – вперед! Это не крестоношение.
– А что такое крестоношение?
– Крестоношение подразумевает двуединую направленность деятельности: вертикальную и горизонтальную. Допустим, мы хотим сказать, что мы любим человека, – в чем здесь крест? Любовь побуждает меня видеть в человеке образ Божий – это вертикаль. И соответствующим образом к этому Божественному началу отнестись – с почтением и уважением – это горизонталь, она формируется из моих обязанностей в свете Евангелия по отношению к этому конкретному человеку.
Человек – живая икона. Относимся ли мы к каждому как в сущности своей святому или нет? Увидим мы в нём образ Христов или не признаем? Крест – это знание своих обязанностей и исполнение их. Когда то и другое пересекается, тогда рождается та сила жизни, которая отрывает меня от земли, оберегает, дает понимание смысла жизни и отношений с другими людьми. Крестоношение – это очень высокое призвание.
Тайна любви – есть тайна Креста.
– Что такое Русский крест сегодня?
– Ответ простой: Русь Святая, храни веру православную. Вот и Русский крест: сохрани её. Но Русский крест не в том, что мы среди плохого народа выстояли и остались беленькими. С точки зрения христианской традиции, в такой трактовке что-то не так. Надо не про наш, «выстоявших», опыт веры говорить, не про мой, а то я начну: я делал то, я делал это… Да ничего я не делал! Что я могу?! На что-то Бог надоумит, где-то что-то покажет, какую-то каплю благодати уронит в сердце, и в тебе начинает что-то оживать. А нет – то заботы века сего начинают так заедать, что забываешь лоб перекрестить!
Крест – это непрекращающаяся внутренняя война. Но в этой битве не я главный воин, а Господь. Как это понять, принять? Да, я тружусь, но на самом деле не я, а Господь. В древнем патерике есть пример, как была подвижница Сарра, которая 25 лет боролась с демоном блуда, живя в пустыне. Через 25 лет дьявол явился ей и говорит: «Ну, Сарра, ты меня победила!» Она говорит: «Не я, а Господь». Вроде все то же самое, но это же надо нутром разницу прочувствовать, а то у нас всюду «я» да «я».
– А вот апостол Павел говорил: Я сораспялся Христу, и уже не я живу, но живет во мне Христос (Гал. 2:19–20).
– Это и есть истинное крестоношение. Если мы верим, что по-прежнему живем в Святой Руси, то хранить веру православную – это значит не потерять святость.
– Вспоминается, как один афонит сокрушался: «Я всё потеряю!» – «А у меня ничего и нет», – улыбнулся ему плывший также со Святой горы на материк преподобный Паисий Святогорец. В Греции, кстати, говорят, название книги Владыки Тихона (Шевкунова) поставило переводчиков в тупик, варианты переводов: «Пока не святые», «Почти святые».
– Я учеников спрашиваю на лекциях: «Вы святые?» – «Ну что вы?!» – «Значит, несвятые?» Ответ-то простой: мы святые в той мере, в какой Бог в нас являет Свою святость. «В таинствах участвуешь?» – спрашиваю студента. «Участвую», – подтверждает. «В Крещении ты получил от Бога прощение грехов и поставляющую тебя на путь церковной жизни благодать?» – «Да». – «Миропомазание у тебя было?» – «Да». – «А святость хотя бы в момент схождения на тебя Духа Святаго?» – «…»
Сейчас в Церковь не верят – вот в чем беда. Это теперь для многих просто новая форма жизни, в которой житейское пытаются переплетать с церковным. В придельчиках устанавливают столики для детей, чтобы они там во время литургии рисовали, – лишь бы не шумели. Сидят они там как придется: вразвалку да спиной к алтарю. Они же играми занимаются, какая разница, как сидят? Вырастет такой человек, и что у него от церковного опыта останется? Только потребительское отношение к Церкви как к месту проведения определенного рода досуга?
Церковь начинается с благоговейного отношения к святыне. Если этого нет, то какую веру мы прививаем детям?
В церковной практике началась такая мешанина, как при Константине Великом, когда Церковь вдруг стала государственной, и в неё в силу разных мотивов ринулись все. Были даже те, кто, едва переступив ее порог, уже искал епископства. Божии люди оставались, но и миролюбцы стали внедряться. Вносили нестроения и раздоры, потому что каждый пытался истолковывать все по-своему, утверждая важность собственного «я». Разве не этому же учат детей, усаживая их сейчас во время службы поудобнее и устраивая все, лишь бы им было весело и хорошо?
– В России до революции тоже была Константинова эпоха. Мы возвращаемся в неё?
– Эпохи кончаются и начинаются, но суть жизни одна и та же – взаимоотношения Бога и человека. Каждого конкретного человека. Сложно говорить в целом о Русском кресте, сподвигающем каждого насельника России подставить плечо. Преподобный Серафим Саровский, встречая каждого приходящего, говорил: «Радость моя! Христос посетил меня». Как это? Он это чувствовал и соответственным образом принимал любого: в землю кланялся, слова нужные подбирал.
Помню, как мы с одной из моих тётушек ездили в закрытую уже к тому моменту Глинскую пустынь. Мы сидели и ждали отца игумена, а его всё нет и нет. Вдруг появился в дверях и перед всеми нами как бухнется с земным поклоном! Что такое? Как это?..
В Церкви Божие присутствие пронизывает собой всё: Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я посреди них (Мф. 18:20), – говорит Господь. Вы верите, что Христос посреди нас?
– И есть, и будет!
– И что это вас побуждает делать?
– Трепетать.
– Теоретически мы все это принимаем, верим. А как это практически в нашей жизни воплощается? Христос – Сын Божий, Который принес на землю благую весть. В нашей жизни эта благая весть присутствует? Евангелие, которое Церковью возвещается, мною слышится или нет? В моей жизни осуществляется?
– Как жене научиться принимать мужа, по слову апостола, как Господа (см. Еф. 5:22)?
– Вот он пришел с работы, как его принять во образ Господа? Как-то должна. Это тайна веры. Вот если бы Христос вместо мужа стоял, как бы встретила Его? Это каждодневное таинство любви – как её человек проявляет?
Бывает, входит в привычку общаться обыденно, сразу с порога: «Вешалку надо прибить! Мусор вынести!» Вот и весь разговор. «Я устал, может быть, можно сначала поужинать?» – «Там в холодильнике на верхней полке возьми, у меня тут дети орут…»
Как дальше будут развиваться эти аморфно-приземленные отношения? Креста в них уже нет. Он изъят. Это уже суррогат, а не жизнь, открытая нам в Евангелии. Святитель Игнатий (Брянчанинов) такое существование называет прямо – падение, это когда добро перемешивается со злом.
– Падение – это выполнить эту дьявольскую издевку: сойди со креста?
– Конечно, падение – это все равно, что сойти или сбежать со креста. Жизнь освящается или помрачается от того, храним мы или нет веру православную и её устои.
– Что помогает человеку не сойти со креста?
– Терпение. Как говорят духовно-опытные люди: с креста не сходят, с креста снимают. Мне хочется поменять работу, я залез в интернет, поискал: вот подходящая! Собеседование прошел и устроился на новое место. Это что такое? Сошел со креста. Меня никто не снимал. Я сам решил, что на новой должности крест у меня будет полегче. Меня прельстили выгоды. Я привел себе на ум какие-то доводы…
Современный человек все более живет разумом, а сердце его молчит. Вспоминаю слова митрополита Антония (Блюма) в одной из лекций, которые он у нас в Московской духовной академии читал. Сын женился и, ни слова не сказав отцу, уехал отдыхать. Месяц ни слуху ни духу, потом вдруг приходит телеграмма: «Отец, вышли деньги». Тот в гневе идет к жене: «Ты представляешь, какой нахал!» Она говорит: «Ну-ка, дай-ка я прочитаю, ты, наверно, читать не умеешь». И читает: «Смотри, здесь же написано: оте-е-ец, вышли деньги». Есть разница? Отец умом читал, а мать сердцем.
Один из духовников, учась в университете ещё до революции, с карандашом в руках проштудировал «Капитал» Маркса, а потом уже наш современник поинтересовался у него: «Ну и как?» – «Написано изумительно. Но жить так нельзя». А если только умом жить, то одно и то же сегодня будет белым, а завтра черным.
– Ум – это всего лишь рабочая сила сердца, как говорят святые отцы?
– Ум и сердце работают в паре, но очень трудно нам приучать себя к работе сердца. Сердцем почувствовать человека. А мы сразу набрасываемся на каждого с нашими мерками: не так стоит, не так сидит, не так разговаривает. Осуждение от суждения.
– Как бороться со страстью осуждения?
– Запрещать себе осуждать. Не судите да не судимы будете (Мф. 7:1). Чтобы не судить, нужно понять, что я грешнее ближнего. Конечно, если я считаю себя праведней, то почему бы и не поосуждать? Я же всё делаю правильно, а он нет. Другое дело, если я попробую осознать, что всё как раз наоборот: он правильно живет, а я нет. Охота мне тогда будет осуждать другого?
– А если человек, наоборот, постоянно самоуничижается? Допустим, в юности был блудный грех, и человек перечеркивает себя как непригодного уже ни к семейной жизни, ни к чистоте иноческого образа.
– Это определенная бесовская работа, нацеленная на то, чтобы нарушить внутренний мир человека: то ли Бог простил, то ли не простил? Могу ли я сам себя простить? Во всём этом идет пересмотр Суда Божия. Я себя простить не могу. А кто ты такой, что ты себя не можешь простить, позвольте спросить? Судья высшей категории? Взойду на небо, выше звезд Божиих вознесу престол мой (Ис. 14:13) и буду судить? Для этого и дается покаяние, чтобы человек осознал грех, исповедал и попросил прощения у Бога и, получив разрешительную молитву, знал, что этого греха уже нет. Но если вы из упрямства будете утверждать: «Ну как же?! Я же всё-таки совершил этот грех!» – «Но тебя Бог простил!» – «Бог-то простил, но я себя не прощаю!» Здесь подтекст: «Кто такой Бог? Да никто! Вот я себя не прощаю – это да». В этих словах присутствует дьявольская ложь.
Владыка Антоний (Блюм) в юности ходил к одному духовнику, который пил самым непотребным образом: «Я к нему пришел, а он мне в первую очередь говорит: “Запомни, я веду очень недостойную жизнь, я пью и пр. Но правда Божия от этого не меняется!” И, – говорит, – так меня исповедал, как я никогда в жизни больше не исповедовался!»
В этом-то и заключается дьявольская работа, чтобы оспорить то, что говорит Бог. Внушить недоверие Творцу: нет, не умрете, но знает Бог, что в день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете, как боги, знающие добро и зло (Быт. 3:4–5). Человек и покупается на эту ложь: как же так, добро я знаю, а зло ещё нет, надо и его попробовать… Про это в начале проповеди Евангелия и говорится: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему (Мф. 3:3).
Про семью сказано: что Бог сочетал, того человек да не разлучает (Мф. 19:6). Точно так же и здесь: что Бог простил, человек да не оспаривает, это дело сатанинское. Проблема в том, что мы Богу не верим! Руководствуемся только тем, что мы сами знаем, понимаем, придумываем. Простоты нет, от этого и страдаем.
Почему надо сделать прямыми стези Ему (Мф. 3:3)? Слышать-то я Слово Божие слышу, но обязательно к услышанному начинает примешиваться что-то моё, и уже какая-то неровность возникает. Я исправлюсь, Господи. Я понимаю, что мне надо вот здесь хорошо поступить. Ты мне помоги, Господи. Богу отводится второстепенная роль в лучшем случае помощника. Бог, получается, у меня на побегушках, что ли? Бог не является для меня Богом, Который принес мне благую весть, если я сам для себя измышляю, в чем для меня состоит благо.
– Может ли крест, как для благоразумного разбойника, первым вошедшего в рай, восприниматься собственно дверью возвращения в пакибытие? Крестом же мы входим в Церковь, в русском языке само название вводящего таинства – Крещение – созвучно Кресту.
– Вы хотите обозначить крест как дверь в некий опыт?
– Собственно, в опыт причастности Церкви.
– Думаю, что нет. Если человек согрешает, он же не исключается из Церкви? Он сохраняет свою принадлежность ей в той мере, в которой в каждом неистребимо Божественное начало.
– Что такое тогда грех?
– Беззаконие.
– Адам и Ева после грехопадения были же изгнаны из рая, не то же ли самое происходит, когда согрешаем? Церковь есть образ рая, где Крест Христов – древо Жизни посреди?
– Господь и распят на Кресте нас ради грешников. Допустим, я обманул, и что же – я теперь исключен из Церкви? Так вопрос не может стоять. Помните, как Христос в Евангелии говорит ученикам, просившим Его сесть по правую и по левую стороны от Него?
– Чашу, которую Я пью, будете пить, и крещением, которым Я крещусь, будете креститься . А дать сесть у Меня по правую сторону и по левую – не от Меня зависит, но кому уготовано (Мк. 10:39–40).
– Все зависит от воли Отца Небесного. Как она будет проявлена, мы не знаем.
Понятие креста в опыте христианина связано с определенным образом жизни в тех церковных традициях, которые есть в каждом приходе, монастыре. Везде есть свои установления. Выполнять их – это крест. А не выполнять – уход от креста.
При этом не надо забывать, что есть Божественное святое присутствие в жизни каждого из нас. Отдаем ли мы ему должное? Можно обо всех нас и о каждом сказать так, как это сформулировано владыкой Тихоном (Шевкуновым): несвятые святые. Вы, когда лобызаете икону, к иконе прикладываетесь или к святой иконе?
– К ручке Божией Матери в том же Сретенском монастыре у Владыки Тихона прикладываться благословляют, если это Богородичная икона.
– Это вы сейчас так говорите, а когда прикладываетесь, то же самое переживаете? Надо за собой понаблюдать: в чем моя вера выражается?
Помню, одна учительница советских времен решила провести атеистическую пропаганду на уроке. Оставалось до звонка минут 7–10, она достала из портфеля икону, а в классе был верующий мальчик – то ли сын дьякона, то ли священника, и она обращается к нему: «Миша, иди сюда!» Он вышел. «Что это такое, Миша?» – «Божия Матерь!» – перекрестился и поцеловал. Все онемели. Так звонок и прозвенел. Все вышли на перемену, а когда после перемены учительница зашла в класс, то под самым козырьком высокой классной доски было написано: «Бог есть, был и будет». «Миш, ты писал?» – «Нет, я не писал». – «Дежурный, сотри!» – «Я не писал и стирать не буду». Ей пришлось целый урок математики вести под этим исповеданием: Бог есть, был и будет. Вот это живое ощущение Божественного присутствия, которое раньше воспитывалось, есть сейчас у нас? Теперь учат так, что ребенок бы ответил: «Икона… Такого-то века… Изображено то-то… и т. д.». Как робот! А для простого верующего мальчика: Божия Матерь – и всё!
В опыте Церкви Божия Матерь всем нам Мать. А от нас уже зависит, насколько мы возжелаем уподобиться Её Сыну. Для этого нам и дан крест – жизнь по Евангелию, заповедям Божиим.
Часть 2
Детство
– Отец Геннадий, чем был период советской власти для верующих? Какие уроки можно извлечь и как унаследовать ценный опыт исповедников?
Советский период был временем стеснения и даже гонений. Это постоянно требовало определенного внутреннего напряжения, воспитания в себе тех основ веры, без которых христианство немыслимо. Будет несостоявшимся. Люди того времени, старшее по отношению к нам поколение, могли жить верой, неприметно передавая ее дух, ее содержание и нам. Поэтому очень важно, что дух веры ими был оставлен нам как определенный залог благодатной жизни. Если говорить в целом о той эпохе, то она прежде всего связана с тем, что надо было выстоять, выдержать натиск, который со всех сторон обрушивался на веру. Это давление ощущалось и в целом в обществе, и в школе, и даже просто между сверстниками – во дворах среди мальчишек.
– Как молодой человек мог выстаивать в вере при этом советском прессинге?
Трудно сказать, только с Божией помощью. Потому что вера нас переносит в область присутствия Божия и Его действия. Как это совершается – часто непонятно. Это как в притче про зерно: посеяли зерно, а как оно растет, никто не знает, пока не даст колос, – тогда уже можно судить, как оно выросло. Точно также и здесь.
Если вера постоянно является одной из основных тем в мыслях, желаниях, реакциях на какие-то жизненные ситуации, тогда вера, как зерно в земле, зреет, растет. Не знаем, как это бывает. Но потом вдруг появляется колос, и что-то получается.
Появляются рядом люди, которые той же верой обладают и еще большей, и они открывают нам новые возможности в осознании тех подходов к вере, которые требуются от нас.
– Отец Геннадий, Вы как-то сказали, что после первого появления в алтаре уже знали, что будете священником. Что с детства-юности подмечали, усваивали, что принципиально отсекали, чтобы желанное осуществилось?
Меня мои родные часто возили, начиная с пятилетнего возраста, по монастырям: особенно в Киев, Почаев. Мне это нравилось, там я для себя открывал какие-то очень интересные стороны церковной жизни. Потом в семь лет под Успение меня наш знакомый священник отец Клеоник Вакулович ввел в алтарь. На следующий день я выходил в стихаре со свечой. Это был день моего алтарного воцерковления. Дальше жизнь моя складывалась так, что я постоянно бывал на службах, читал, помогал в алтаре, – пока не вышло распоряжение, чтобы дети не участвовали в службах. Тогда уже нельзя было алтарничать, стихарь одевать, читать тоже почти запретили.
– Сколько Вам примерно лет тогда было, когда вышел этот запрет? Сколько лет успели поалтарничать?
В алтарь меня ввели в семь лет в 1949 году, года три–четыре была относительная свобода, а потом начались притеснения. Вот с 10–11 лет алтарничать уже точно нельзя было, но оставалась возможность с Трисвятого по Отче наш, Шестопсалмие, Часы перед Литургией читать на клиросе – тем самым участвовать в богослужении. Я собственно этим активно пользовался.
– Что запомнилось из паломничеств?
Помню, еще совсем мальчишкой был в Киево-Печерской лавре. Жара там летом стояла невероятная. А я всегда засучал рукава рубашки так, чтобы немножко легче было переносить жару. Подходит ко мне в храме иеродиакон, молча эти рукавчики опустил (отец Геннадий показывает, как тот их методично раскручивает. – Прим. авт.), поклонился и отошел. Я на всю жизнь запомнил, что в церкви с голыми руками не стоят. Так и другие устои того поколения, которое просто жило богослужением, формировали меня.
Все тогда в моей жизни осмыслялось через богослужение.
– Как воспринималась окружающая Вас в те годы действительность через богослужение?
Наверно, как Божий мир, который нуждается в спасении.
– В предисловии одной из своих книг Вы писали о «тайночувствии» участия Бога в своей жизни – о своем опыте такового можете рассказать?
– Я еще был юношей, школьником, увлекался коньками и в какой-то момент мне захотелось играть в хоккей, я стал какие-то пробные шаги делать, пошел на какой-то стадион, уже даже форму получил, потом с этой формой за плечом возвращаюсь домой, иду и думаю: «Как же я буду играть в хоккей, когда в это время богослужение идет: в субботу, по праздникам?» Не могу понять: как?! Повернулся, пошел сдал форму. На этом мое увлечение хоккеем закончилось. Бог в тот момент довольно жестко восстановил в моей душе Свое звание – полюбить служение Богу и Церкви и сделать его содержанием моей жизни.
– А от посещения Почаевской Лавры какие остались воспоминания? Чем она запомнилась?
Во-первых, сам этот огромный собор на горе, богослужения, попарное каждение иеродиаконов, пещера преподобного Иова. Отчитывание бесноватых очень сильное производило впечатление. Вообще монастырская жизнь того времени была очень колоритной. Особенно помнится, как монахи выходили на поля, жали урожай в холщевых робах, пили особо вкусный квас.
– Общались ли с насельниками?
У ныне уже прославленного преподобного Амфилохия Почаевского доводилось брать благословение как у насельника обители. Были там и другие старчики. Например, такой иеродиакон отец Святополк (Рыбацкий), – помню его беседы о человеческом сердце с убеждением хранить его от ядовитых гадов – страстей. Так как я еще мальчишкой был, особо общаться с насельниками не умел и не мог
Учеба
– Отец Геннадий, расскажите, пожалуйста, как Вы в семинарию поступили?
Как все в то время поступали: с боями местного значения. Как всегда, какие-то устраивались преграды, препоны. Старались как-то человека отвлечь от служения Богу. Когда ничего не получалось в обычном порядке, тогда привлекался, допустим, институт армии. Приходит повестка, а не явиться в военкомат было нельзя. А там долго с тобой беседовали, объясняли: что, чего да как. Добивались отказа от своих намерений.
– Вы же не отказались?
Не отказался. Но какое-то время пропустил. Потому что нельзя было сразу поступить, забрали в армию. Правда, я ничего особенно не потерял, меня потом в 1965 году сразу во второй класс взяли. Но тем не менее.
– Чем запомнились годы учебы?
Во-первых, сам дух Троице-Сергиевой лавры, поскольку я в Московской духовной академии и семинарии учился. Конечно, помнятся братские молебны. Во-вторых, в самой духовной школе – замечательная старая профессура с ее пониманием жизни, проблем и умением все сложное очень доходчиво для молодого человека объяснить.
– А кто тогда поступал в семинарию, академию – в первом ли поколении вставали на стезю пастырского служения или были ребята и из священнических династий даже после того устроенного геноцида духовенства, когда священников в XX веке расстреливали, сажали в тюрьмы, ссылали?
В то время, когда я учился, уже не было расстрелов. По крайней мере, получавших огласку. Просто чинились по линии работы или каких-то административных мер выписки из мест жительства препятствия с поступлением в духовную школу. Особенно детям священников. Всячески старались, чтобы человек не поступил, по крайней мере, в этот год, а если и поступал, то его тут же старались уже со студенческой скамьи забрать в армию. Некоторых удавалось таким образом отвадить от семинарии. Другие служили, а потом возвращались обратно. Все это происходило в той напряженной ситуации, когда нужно было во что бы то ни стало сохранить веру и добиться исполнения того призвания, в которое человек поверил.
– Можно ли сказать, что эти трудные обстоятельства только закаляли веру?
По-разному было. И среди священников были те, кто предавал Бога и уходил из Церкви. Но, как правило, гонения действительно закаляли веру.
– Отец Геннадий, расскажите, пожалуйста, как Вы были иподиаконом у владыки Ювеналия (Пояркова), у владыки Никодима (Ротова)?
Благодаря этому послушанию мне посчастливилось побывать на многих приходах Москвы, тогдашнего Ленинграда, Новгорода и подышать воздухом приходской жизни, которым дышали духовенство, народ; вкусить молитвенный дух приходов, познакомиться с традициями Православия на местах. Великое спасибо за это моим дорогим наставникам.
– Может быть, что-то запомнилось из случаев, характеризующих церковную жизнь, церковных людей той эпохи?
Каждый из них приучал нас к участию в богослужении, обучал мудрости общения с разного рода людьми. Много осталось в душе положительных воспоминаний: они как-то не конкретизируются, а в общем воспринимаются как важный опыт веры и жизни во Христе. Это как про воспитание, не скажешь же, как оно произошло? Просто на этом отрезке твоя жизнь была наполнена именно такого рода впечатлениями. Владыка Никодим был сильный архипастырь, покорявший своим желанием обновить жизнь Церкви. Что-то ему удавалось. Мы были невольными участниками в этом.
– В чем требовалось обновление?
Трудно сказать. Наверно, в плане тех возможностей, которыми Церковь могла и должна бы обладать в тот период жесткого на нее давления.
– Как Вы работали над диссертацией? На чей опыт из духовников опирались?
Большую роль в работе над диссертацией сыграл мой научный руководитель – отец Алексей Остапов . Отец Александр Ветелев помогал, он был тем священнослужителем, к которому я обращался по тем или иным вопросам, пытаясь понять, что это такое – пастырское служение.
– Сейчас как бы Вы ответили на основной вопрос своего диссертационного исследования: каково «значение опыта Церкви в жизни и служении пастыря»? Чем Вам самому помогла эта теоретическая работа?
Эта работа мне помогла почувствовать то дыхание, которым живет Церковь, и осознать, что это дыхание может и должно входить в жизнь каждого священника. Только надо научиться слушать и воспринимать.
– Отец Геннадий, Вы также были иподиаконом у Святейшего Пимена (Извекова). Расскажите, пожалуйста, о нем.
Не знаю, уместно ли просто так говорить о Предстоятеле Церкви, как нам он самим видится, каким кажется. Он был человек высокой духовной жизни, мудрости, силы, если хотите. При определенной простоте, которую, может быть, не все понимали, он был богомудрый Предстоятель Церкви.
– Кто из духовенства на Вас оказал особое влияние?
Особое влияние на меня оказал отец Александр Ветелев, мой духовник и воспитатель. Он очень многое мне открыл из того, что надо знать священнику. Сначала, когда я стал учиться в семинарии, потом, когда рукоположился и меня назначили преподавать нравственное богословие. Он считался специалистом по этому предмету, долгое время его преподал. К нему я и пошел на консультацию. Мы с ним разговорились.
После непродолжительной беседы, он взялся руками за голову, покачал ей: «Чему же вас учили?», – и начал меня переучивать, стал говорить о тех вещах, которые должны иметь место в духовной жизни любого христианина и особенно священника.
– Что именно необходимо каждому христианину и особенно священнику?
Так просто об этом не расскажешь. Все это описано в книгах, которые издавались: «Основы христианской нравственности» (особенно в этом труде), «Духовная жизнь как предмет познания» по письмам святителя Феофана Затворника и ряде других книг, в которых все, что мне было в свое время сказано, переосмысливалось и сначала становилось достоянием тех лекций, которые я читал на уроках в семинарии, а после публиковалось.
– А какие личные уроки были получены, усвоены?
Он любил напоминать, что нужно служить каждую Литургию так, как служил ее в первый раз, и что на каждой Литургии обязательно надо проповедовать. Перед этим прикладываться к престолу, осенять себя крестом с престола и говорить: «Господи, помоги мне сказать это слово на пользу себе и людям». Особенно меня всегда поражала эта первая часть наставления – себе. Потому что этот аспект самонаучения всегда как-то из священнических установок исчезает.
Духовенству часто кажется: сами-то мы ученые, все понимаем, это надо им, пастве, проповеди говорить. А оказывается надо себе говорить! Тогда и люди тебя поймут.
Ряд подобных существенных моментов, связанных с богослужением, духовничеством и особенно с душепопечением, я и унаследовал от него. Опыт глубочайшего смирения и духовной рассудительности оставили в моей душе архимандрит Тихон (Агриков) и иеромонах Онуфрий (Березовский), теперешний Предстоятель Украинской Православной Церкви, к которым в годы учебы и преподавания в Духовной семинарии Господь сподобил меня ходить на исповедь и получать для себя духовные установки. Например, с креста не сходят, с него снимают. Эти слова сказаны мне при попытке самовольно оставить одно из моих послушаний.
Уроки душепопечения
– Что главное в душепопечении?
Собственно все главное. Но акцент ставится на том, чтобы человек приносил покаяние и веровал в Евангелие.
Нам сейчас все время напоминают, что надо читать Евангелие. А в самом Евангелие несколько иные призывы, – Христос говорит: Веровать надо в Евангелие! Читать – так это мы почти все сейчас так или иначе Священное Писание читаем. А вот верить в Евангелие не всегда получается.
Даже если на исповеди задаешь какой-то вопрос по этому поводу – полное в ответ возникает недоумение. Тогда приходится говорить совсем уж по-простому: Христос принес благую весть, содержание которой хорошие слова, а то, в чем надо каяться – слова плохие. Часто для нас такое упрощение очень непривычно, а по существу все сводится к таким элементарным вещам. В покаянии требуется отказ от этих негодных слов, въевшихся и искривляющих нашу жизнь, в пользу слов добрых, в которых есть присутствие благой вести.
– Как научиться каяться сердцем?
Для того, чтобы научиться каяться, нужно для начала научиться слушать Бога, себя – чего мы делать почти не умеем.
Не зря же в Евангелии от Марка в первых стихах говорится о подготовке к принятию Евангелия – прямыми сделайте стези Ему (Мк. 1:3). Что значит сделать прямыми стези для благой вести? От чего-то же они искажаются? Делаются неровными? Это происходит от всякого рода домыслов, которые человек себе позволяет. Если вы понаблюдаете за собой, то заметите, что любую Евангельскую фразу мы слушаем и тут же переиначиваем и комментируем чуть-чуть по-своему.
– Как Ева заповедь Божию дополнила перед грехопадением (Быт. 3:3)…
Да, всего-то чуточку исправляем. Не то чтобы сильно, но в то же время именно так, как мне будет ближе и удобней. Это уже создает определенную неровность. Если я так воспринимаю слова Евангелия, то тогда очень трудно и увидеть результат того, что оно возвещает. Почему Евангелие постоянно нам напоминает о том, что мы должны слушать Христа? Уши-то слышать мы имеем, но не всегда слышим, так что Господь даже прямо так и говорит: Кто имеет уши слышать, да слышит! (Мф. 13:9).
Это целая наука слушать и слышать Христа.
Первую Его фразу мы еще, может быть, и слышим, а вот со второй уже начинает присоседиваться наше мнение. А дальше мне уже не разобрать: то ли это Христово, то ли мое. Я‑то называю это: Божие, – а если внимательнее рассмотреть, там столько моей примеси!
– А как наставникам удавалось сохранять чистоту веры, неискаженным воплощать в своей жизни Евангельское слово?
Я не могу этого сказать, как это им удавалось.
– Может быть, какие-то примеры назидательные из их жизни помнятся?
Вот, допустим, отец Александр Ветелев был духовником Москвы, какого-то из ее благочиний. Когда был день исповеди, и к нему приходило духовенство, то он выслушивал каждого и, как правило, начинал с кающимся плакать. Он не столько его поучал, сколько с ним оплакивал его грехи, недостатки и человек отходил от него иным. Как это удавалось? Можно ответить, что это он делал через умиление, которое открывало ему особое видение человеческой души.
– Вы как-то говорили, что если на исповеди только и перечислять что грехи, то волей-неволей возникнет «психология нарушителя». Сами нарушая заповеди Божии, мы пристальнее начинаем смотреть за другими: как сильно они грешат, – рождается осуждение; появляется тенденция – замечать лишь плохие стороны жизни. А как полагать в основу своего покаяния положительное видение мира, чувство долга? Как каяться, чтобы меняться и обретать это евангельское долженствование?
Во-первых, этого надо хотеть – изменяться. Мы часто говорим, что чего-то хотим, а на самом деле в большинстве случаев не очень-то этого хотим. Так, разве что немножечко. А надо сильно захотеть! Потому что то, с чем я привыкаю жить, меня просто так не отпустит.
Второй момент, который здесь надо иметь в виду, это войну против нас злых духов, которую мы, как правило, почти не учитываем. Мы будто боремся сами с собой.
Враг работает, что называется, под прикрытием. Он чего-то учинит нам, а нам кажется, что это мы сами вытворили нечто безобразное.
А ему только это и нужно! Быть незамеченным. И вот нам кажется, что мы действуем сами по себе: что-то себе обещаем, все понимаем, единолично решаем, что-то предпринимаем… И все идет от ветра головы своея.
– Говорят, Бог стучится в сердце, а дьявол в мозг…
В этом и беда, что современный человек все хочет понимать. «Это я не понимаю, это мне непонятно…», – «Хорошо, – говорю, – это непонятно. Скажите, а как сердце Ваше, – что-то ощущает? По поводу того же греха? И что именно?» – «Это не важно, – отвечает. – Но я вот не понимаю, почему я вроде и хочу исправиться, а не исправляюсь?» Получается, что человек надеется больше на себя.
Даже приходится на исповеди задавать вопрос: «В этой ситуации кто был главный: Вы или Господь?» – «Ну, конечно, Господь!» – «А почему же Вы Его просите сделай то, исправь это, устрой вот так… Вы Ему даете определенные приказания. После этого и возникает вопрос: а кто Он тогда для Вас? Только исполнитель Ваших повелений? Или как? Если Он – Бог, то, наверно, и Он имеет право быть услышанным Вами? Если Он – Учитель, то, наверное, и Вы должны прислушаться к Его словам, научиться от них? Вот Вы лично в Кого верите? Не так, чтобы: как все верят, так и я верю, – а вот Вы лично как веруете? Лично Вы как воспринимаете Бога? Кто Он? В целом-то мы все верующие. А Кто Он – Ваш Бог? Скажите, пожалуйста». И оказывается, что – никто!
Поэтому затруднение в усвоении опыта предшествующих поколений и состоит в том, что лично я, оказывается, ничего особенно не хочу: сам я не хочу меняться, я только обстоятельства да других хочу улучшать. Меня просто научили, что надо поставить свечку и дать Богу задание, чтобы все было по-моему.
Каждый раз при обращении к Богу, получается, что мне просто какое-то свое дело надо провернуть? А Богу не нужны наши дела, ему мы нужны, сердца наши: даждь Мне, сыне, твое сердце (Притч. 23:26).
Я помню, студентом оказался в тогда еще Ленинграде, тогда Храм Воскресения на Крови был весь еще обнесен забором, но в заборе всегда где-нибудь была выломана какая-нибудь дощечка, и можно было подойти поближе. А там на каждом кирпичике цоколя, насколько хватало человеческого роста, было что-то написано: «Господи, помоги поступить в институт», «Господи, помоги выйти замуж», «Господи, помоги институт закончить», – очень много самых разнообразных просьб: «… работу получить», еще что-то в этом роде, из совсем уж житейского. И вдруг я на одном камушке встречаю надпись: «Спасибо, Бог, я получил!» – и прямо вот так стоит в конце восклицательный знак.
Традиция
– А как раньше верили те, кто действительно верил, а «не указания Богу давал»?
Нельзя же просто вот так рассказать, как они верили.
– Понятно, что вера – это внутреннее, но и внешне же она как-то проявлялась? Говорят, раньше весь быт был освящен, и человек находился внутри этого освященного опыта отнюдь не только тогда, когда переступал порог храма, придя на богослужение. Да и во время самого богослужения раньше же как-то иначе себя вели?
Прежде всего люди старшего поколения жили теми традициями, которые они восприняли от своих родителей, от дедушек-бабушек, а те в свою очередь от своих и т. д. – и эти правила были обязательны. Бабушки говорили: встал утром, что надо сделать? – Наставляли. – Одеваешься, всегда надо с правой стороны начинать одевать одежку, и объясняли почему.
Идешь в церковь, надо прийти к началу богослужения, а не когда придется, – потому что была вера: Божия Матерь, знали по свидетельствам святых, заходит в храм с началом богослужения и благословляет находящихся к тому моменту в нем.
Много было совершенно четких установлений и о поведении в церкви: то, что в храме, например, нельзя разговаривать, стоять надо пряменько, ни на что не опираясь. Это все традиции, при соблюдении которых в человеке цементировалась вера. Сейчас это куда-то ушло. Прийти с опозданием – ничего не значит. Уйти раньше времени – не проблема. Мне так нужно! Как мне нужно, так я и делаю.
Сейчас появилась новая традиция: детей в больших храмах, чтобы они не кричали, сажают за столики, дают им какие-то книжки, раскраски, и вот они до Причастия раскрашивают что-то там непонятное – какие-то мультяшные фантазии, сидят как попало, заняты «своим делом». Какую традицию они вынесут от такого опыта богослужения с точки зрения веры? А на других приходах еще хуже: дети во время службы просто бегают вокруг храма, прыгают, катаются, играют… Для этого даже специально стали устраивать при храмах какие-то игровые комплексы, чтобы дети развлекались, потом быстро добежали до Причастия, причастились и опять побежали бы играть. Что у них от веры останется? Трудно сказать. Что-то, конечно, останется. Господь будет их как-то вести. Но те традиции, которые были на Руси, убывают, сейчас как-то все доброе надломилось, где-то и вовсе пресеклось.
– В какой момент этот надлом произошел? Как Вы это помните по детству: при советской власти внутри самой Церкви традиции все-таки берегли?
Уже тогда это были осколочки чего-то ранее цельного и всеобщего. А большинство, не сопротивляясь, ушло в новую реальность с насаждаемыми советскими псевдотрадициями. Советские люди без всякого страха уже жили без веры.
Теперь очень большой нужен труд, чтобы возродить веру в народе.
Для этого надо восстанавливать и какие-то чисто дисциплинарные правила. Как старшее поколение жило? Допустим, старец Варсонофий Оптинский пишет в своем дневнике о себе: «Я мог бы на праздник сказать проповедь, но я был у отца архимандрита, настоятеля монастыря, и забыл взять благословение. А без благословения нельзя».
– То есть тогда самочиния у людей не было?
Я не знаю, как это назвать. Есть и всякие другие моменты, с этим связанные.
Мы делаем многие вещи, которые считаем правильными с точки зрения нашего разума, и не принимаем во внимание такую святоотеческую, почему-то ставшую исключительно монашеской установку, что естество человеческое – падшее. Ему в полной мере никогда нельзя доверять.
Потому что падение состоит в том, что добро со злом в нашем опыте очень сильно перемешивается. Так что уже не отделишь: где что. Очень трудно различать действия духов. Если человек доверяет только себе, кто знает, каков у него процент соотношения добра и зла и что перевесит? Поэтому раньше и старались жить по благословению, чтобы благословение ограждало человека, помогало ему все злое оставлять за линией благословения. Тогда многое совершается, переживается, понимается, чувствуется уже совсем по-другому.
Подвиг священнослужения
– Отец Геннадий, как раньше передавались традиции священнослужения?
Опытным путем. Наши наставники уделяли большое внимание богослужению и учили нас понимать богослужение. Через это понимание мы, наверное, постигали и эпоху. Потому что в тех стесненных обстоятельствах, в которых находилась Церковь, единственной отдушиной и источником жизни оставалось богослужение.
Посещение храмов, общение со старшим поколением духовенства, каждый раз обнаруживало для нас какие-то новые видения, без которых духовная жизнь, когда она совершается только внешне-телесно, считается малозначащей.
Очень важно, что старшие священники нам тогда приоткрывали тайны этого иного видения. Мне, в силу обстоятельств, приходилось встречать многих, как теперь уже их называют, старцев. Они и тогда были такими же, но, так сказать, для всех они еще были мало приметны. Тем, как эти пастыри воспринимали службу и общались с людьми, они закладывали и в нас, молодом поколении, какое-то особое внимательное отношение ко всему и всем в Церкви.
– Как тогда удавалось сохранять церковную традицию при давлении со стороны советского строя?
В целом об этом трудно говорить, это все было индивидуально: здесь традиции сохранялись, где-то что-то терялось, там изменялось.
Все зависело от того остатка веры, который доминировал в человеке или все больше сдавал позиции под напором внедряемого безбожия.
Я помню, когда начинал только служить, был у меня второй священник на приходе. Хороший батюшка, простец. Вынет частички из просфорок, еще что-то сделает необходимое, поисповедует, а потом и говорит: «Ну, я пошел, работы нет». А то, что надо постоять на Евхаристическом каноне, – это необязательно… «Работы нет», значит, можно уходить. А так, чисто внешне, все очень благопристойно у него выходило.
– Как в пастырском призвании не подменять служение работой?
Это сейчас всюду, – тенденция такая. Раньше ходили на службу, а сейчас все на работу ходят. Как произошла эта подмена? Просто очень большой блок упускается и остается одна «работа». Когда человек служит, то он имеет в виду еще какие-то высшие цели и задачи: и Богу угодить, и человека пожалеть, какую-то ему помощь оказать, слова приветливые найти и т. д. Это все входило в понятие служения. А раз только «работа» осталась, то зачем все это нужно? Такое усложнение рабочего процесса…
– Можно ли сказать, что именно тогда, когда батюшка служит, а не «работает», вокруг такого пастыря и собирается община?
В основу каждой общины полагается воплощение основ веры и усвоение тех благодатных средств, которые дает Церковь. Сама община призвана эти средства донести до людей, которые посещают храм.
– Что за священник был до Вас настоятелем в храме Преображения Господня в Богородском, устроивший «борьбу с культом святителя Николая»? Чего надо избегать в церковной жизни, каких перекосов?
Избегать надо всего, что связано с мнением человека.
«Где мнение, – говорили древние, – там и падение». Если человек смиряется, Господь убережет от падения. А там, где человек о себе мнит, да так, что ничего не видит и не слышит, то там и возникает уже то, что можно назвать какими-то церковными болезнями, уклонениями и т. д.
– На что имело бы смысл обратить внимание молодого священнослужителя?
Почему надо на что-то обращать чье-то внимание, если он сам на это свое внимание не обращает? Это, как горюют: «Мало старцев стало…»
– Послушников нет?
Да, ответ известен. Мало слушающих. А так можно предлагать много всего хорошего, но это не будет усвоено. Тем более, что современный человек больше умом все пытается воспринимать. Об этом мы уже говорили.
– Отец Геннадий, Вы участвовали в экзаменационной группе при епархиальном совете города Москвы. Кто в наше время идет служить у престола Божия?
Все, кого Господь позовет. Может, кто-то и сам от себя пойдет, не знаю. Но без призвания вряд ли кто осилит этот подвиг.
– В чем заключается подвиг священнического служения?
Само слово подвиг говорит само за себя: маленькими шажочками подвигаться ко Христу и тащить за собой тех, кто тебе доверяет. Все. Весь подвиг в этом.
Таинства
– Отец Геннадий, менялась ли на Вашей памяти дисциплина покаяния, подготовки ко Причащению Святых Христовых Таин?
Также, как и везде. Мы и сейчас не можем ничего особо ожидать от людей, которые не знают толком, что к чему, не могут отличить где право, где лево. Мы не можем от них требовать, чтобы они являли на исповеди глубину покаяния. Люди стараются, как могут, сказать о своих грехах, которые в основном прочитывают по бумажке. Совсем не знают о грехах, которые святитель Феофан Затворник называет «грехами упущения». Это те грехи, которые связаны с недодачей нами каких-то положительных импульсов окружающим нас людям, в целом жизни. Допустим, если люди семейные никогда не говорят друг другу: «Я тебя люблю», – то они явно что-то значимое упускают. От этого их любовь делается более скудной, а то и совсем пропадает, или превращается в какой-то суррогат. Так же и всюду: если люди чего-то хорошего недодают, то жизнь их становится какой-то усеченной, однобокой, бездушной. Об этом люди почти не знают. Догадываются иногда.
Но в целом, никому не приходит на ум покаяться в том, что я брату мало говорю приветливых слов.
Сестру я не жалею, не выказываю ей предпочтения, ущемил в каком-то конкретном случае, и она на меня обиделась. А раз обиделась, значит, какое-то зло уже затаилось в наших отношениях и дальше они будут становиться, если не покаемся, только хуже. Вот эта сторона исповеди совершенно игнорируется, за редким исключением, почти не присутствует.
– Это и есть чувство долга, евангельского долженствования, о котором ранее говорили?
Да, актуализировать его можно вопросом: что я должен в жизни сделать? В свете Евангельского откровения как мне это открывается? Чувство долга говорит о том, что у меня чего-то нет, и без этого чего-то я не смогу хорошо прожить. Поэтому мне надо срочно это нечто где-то как-то раздобыть: занять, купить, приобрести, чтобы у меня это было. Тогда сразу наступает облегчение, появляется радость!
– Часто это можно пережить именно во время исповеди. Вы также как-то говорили, что исповедь – это есть еще и исповедание своей веры, человек на исповеди должен ответить на вопросы: что есть правильная вера и что мне мешает верить правильно и жить по вере.
Да, это тоже важный аспект исповеди.
– Отец Геннадий, а в церковной жизни, более всех других сфер конденсирующей правило веры, что нами сегодня упускается? Одно дело, когда раньше была традиция и люди воспитывались в ней, впитывали ее, что называется, с молоком матери, тогда и чувство долженствования кристаллизовалось с детства. А сейчас в тех случаях, когда этого не происходит, люди уже в зрелом возрасте обращаются к Богу, приходят в храм, что делать?
Для этого мы и должны изучать святых отцов, традиции Церкви, как таковые, и честно признаваться: определяют они нашу жизнь, или нет? Соответственно, каяться и просить Господа, чтобы Он дал возможность обрести, усвоить их. Это очень важно. Потому что сейчас у нас жизнь действительно получается какая-то выхолощенная. Человек подходит к исповеди и начинает по бумажке что-то такое отстраненное перечислять. У меня была одна раба Божия, которая приходила на исповедь с тонкой тетрадью в клеточку, где на каждой линейке клеток было что-то написано, и она читала эти опусы так, что остановить ее и вставить что-то было невозможно. Там было все: и анализ причин, отчего, почему, как, в какой обстановке… Она считала, что так все и должно быть.
– Чего надо принципиально избегать в исповеди?
Слово исповедь говорит само за себя: скажи, кто ты. Но без всяких добавок-оговорок скажи!
Просто: кто. Если ты сказал неправду, так и скажи: я – обманщик. А мы как говорим? «Батюшка, мне вот там тогда-то пришлось однажды сказать неправду…» Пришлось! А сама-то я – хорошая! А дальше-то что? Чего исправлять, если «я совсем еще ничего себе»? Зачем тогда исповедь? «Я хорошая», – вот в этом вся проблема. Научиться говорить о себе правду прямо, – это то, что служит исправлению. А если мы начинаем что-то эдакое оправдательное изобретать, тогда не знаю, что из этого выйдет.
– Как пастырь может помочь пасомому правильно построить исповедь?
Задавая этот вопрос, Вы полагаете, что основная нагрузка в деле исповедания ложится на священника? Что это он должен организовать то-то, то-то и то-то и тогда уже человек от души покается и сможет измениться? А святитель Феофан Затворник говорит проще:
«Священник и епископ просто указывают путь, куда идти. Но идти по этому пути человек должен сам».
Поэтому в данном случае, как ответить? Господь каждый раз дает пастырю почувствовать, в какой мере человек может что-то выполнить, сделать сам или хотя бы заинтересоваться чем-то.
Иногда исповедь выливается в краткость формулировки: «Батюшка, грешна во всем». – «Мотоцикл крала?» – «Нет, что Вы?!» – «Ну, ты же сказала: грешна во всем». Значит, нельзя так говорить, – надо осознавать какие-то конкретные свои ошибки. Вот в таких крайних случаях пастырь, конечно, вмешивается.
Тут все очень индивидуально: важно, как человек сам себя хочет раскрыть перед Богом в присутствии священника.
– Существовала ли в годы советского диктата в храмах, как таковая, практика оглашения перед Крещением?
Оглашение существовало в виде некоего наставления со стороны священника на счет того, что будет происходить во время таинства Крещения и какие обязанности из этого проистекают для крещаемого, если он взрослый, или для восприемников. Чаще всего, что-либо более-менее подробно рассказать оказывалось невозможно. Людей приходило креститься мало, но многие пытались побыстрее все это завершить и уйти незамеченными, чтобы на работе не узнали. Тогда перед советскими гражданами стояла задача: так покреститься или покрестить ребенка, чтобы все произошло без огласки. Времена были такие. Оглашения как такового в то время, наверное, не существовало, кроме отдельных случаев в практике конкретных священников на определенных приходах, менее подверженных контролю.
– Что сегодня главное в подготовке ко Крещению?
Главное – вера.
Вы верите, что вступаете в Церковь? (Отец Геннадий озвучивает вопросы через долгие выразительные паузы. – Прим. авт.) Вы верите, что отрицаетесь от сатаны? Вы верите, что сочетаетесь со Христом? Вы верите, что ребенок или Вы выходите из купели совершенно очищенными от грехов, как Ангелы Божии? Во все это надо верить, а иначе зачем тогда Вам все это?
Обычно мы свидетельствуем о вере во Святую Троицу, читая Символ веры и осеняя себя крестным знамением при упоминании Лиц Святой Троицы, а дальше-то что? Как эта исповеданная вера меняет отныне мою жизнь? Что будет происходить лично со мною? Над этим мы даже не задумываемся. А от внятных ответов на эти вопросы зависит, как дальше будет складываться наша жизнь. Надо мне, например, теперь приходить в церковь или не надо? Поэтому очень важно, чтобы все эти моменты были, что называется, оглашены, все существенные вероучительные и жизнеустрояющие вопросы озвучены с тем, чтобы человек все осмыслил и дал на них ответ.
Молитва
– В своем известном письме Вам отец Анатолий Правдолюбов писал: «люди очень привержены к мирскому, иногда сами находясь по чину своему уже как бы вне мира, но не замечая, что симпатизируют и потворствуют миру». Как изнутри церковной жизни избежать этого пристрастия к миру и служения миру? Как, обретя христианское, а тем более священническое звание, Богу служить?
Если Бог видит намерения и труд человека по стремлению приблизиться к Нему, Он его одаряет теми или иными способностями и возможностями что-то делать правильное, хорошее. Если же этого нет, то ничего и не получится. Господь не будет тогда идти навстречу.
– Какое влияние оказал на Вас отец Анатолий Правдолюбов? Вообще священнический род новомучеников Правдолюбовых?
Я в основном общался с одним отцом Анатолием Правдолюбовым, о других слышал понаслышке. Это был человек огромного духовного опыта, священноисповедник. Он тонко умел чувствовать богослужение и особенно церковное пение. Мы немножечко пытались здесь, в Регентско-певческой семинарии, какие-то вещи, – которые он любил, исполнял, написал, – воспроизводить. Что-то нам удавалось, что-то нет. Но тем не менее мы глубоко благодарны ему за тот опыт и наследие, которые он нам завещал.
– Московскую регентско-певческую семинарию Вы организовали благодаря преемству с ним?
Во всяком случае создавали ее для того, чтобы воплотить в жизнь то духовное видение, которое он через богослужебные напевы нам оставил. Здесь потрудилась вся семья Правдолюбовых. И наши дети воспитывались около него, вырастали, а потом поддерживали традиции этого пения.
– Что важно в церковном пении?
Гармония между словами и напевами, чтобы они были церковными, помогали молиться человеку.
– Отец Геннадий, почему нам так важен церковнославянский язык в общении с Богом – особенно в богослужении, да желательно и в личном келейном правиле?
Богослужение, по слову святого праведного Иоанна Кронштадтского, есть время, когда Бог служит спасению человека, и человек в ответ служит Богу.
Важно произносить и петь молитвы в том виде, как они были рождены в опыте Богообщения тех, кто действительно Бога слушал и слышал, всей своей жизнью Ему служил и смог угодить, – то есть святых. А наши святые предшественники общались с Богом на церковнославянском языке.
Язык сам во многом определяет смысловую емкость фраз, их построение, дисциплинирует обороты. От нас же требуется труд по усвоению отображенного в молитвах опыта святых.
Даже апостол писал: ибо мы не знаем, о чем молиться, как должно, но Сам Дух ходатайствует за нас воздыханиями неизреченными. Испытующий же сердца знает, какая мысль у Духа, потому что Он ходатайствует за святых по воле Божией. (Рим. 8:26–27). То есть молитвы святых сложены в послушании Богу Самим Духом Cвятым.
Церковнославянский – это язык церковной святости и поэзии. Его надо изучать, надо научиться им дышать и жить. Непонятные слова можно сверять по словарю, вникать в их значение.
Служить Богу непременно нужно на церковнославянском языке. В нем заложена и сохранена огромная культура молитвенного обращения к Богу и слышания Его слов, ее недопустимо потерять. Иначе тексты богослужения могут утратить глубину богооткровенных истин.
– Как научиться молиться?
Не знаю, сам не умею молиться. Но как говорят подвижники, молитва дается молящемуся.
Молитесь внимательной молитвой и через внимание Бог даст понимание того, о чем молитесь.
Это раз. А во-вторых, наверное, нужно иметь веру, что если молюсь о ком-то, о чем-то, то обязательно Бог услышит: чуть раньше, чуть позже, но ответит на мою молитву! Так, по крайней мере, говорят те, кто умеет молиться.
– Встречали крепких молитвенников?
Конечно, встречал. Отец Иоанн (Крестьянкин). Отец Александр Ветелев – он молился всегда со слезами. Начинает молиться – слезы в три ручья льются! «Папка!» – подбегает дочь, успокаивает, чтобы не плакал, отходит – у него опять слезы текут. – «Папка, ну, что же ты?» Это у тех, кто умеет молиться…
– Как Вы познакомились с отцом Иоанном (Крестьянкиным)?
С ним я познакомился довольно поздно, он был духовник семьи моей жены (матушки Ксении Анатольевны Правдолюбовой. – Прим. ред.). Мы вместе ездили за благословением, потом обращались к нему по разным вопросам.
– Что запомнилось из его советов?
Много он давал всяких советов. Он нам рассказывал о традициях венчания, которые были в Орле, откуда он родом. Книжечка у меня есть «Таинство брака» – она написана со слов отца Иоанна (Крестьянкина).
– Вы же с отцом Иоанном еще вели рубрику в Журнале Московской Патриархии?
Да, про исповедь. Но это было не устное общение, он просто присылал свои ответы, исповеди. Это все опубликовано .
– А от общения с ним какие остались воспоминания?
Он человек многогранный, духовно высокий. Всегда в некоторый трепет приводили его духовная деликатность и душевная заботливость.
– Отец Геннадий, что главное в духовной жизни?
Если верить святителю Игнатию (Брянчанинову), то дух падшего человека мертв, а оживление его и возрождение к духовной жизни зависит от того, насколько произойдет оживление человеческого духа через прикосновение Духа Божия к духу человеческому. Вот это прикосновение Духа Святаго к человеческому и есть главное искомое для христиан.
– Святитель Игнатий вообще называл духовными людьми только тех, кто пережил это обновление Духом Святым. А как это происходит?
Это происходит через умиление, которое открывает человеку тайну, что он грешник, – такой же, как и все человечество. Тогда он видит падение духов и через это ему открывается иное видение, которое отличается от созерцания, неподвластного человеку. Святые стремились к такому видению – оживлению духа.
Беседовала Ольга Орлова
Фото: Московская городская Епархия, официальный сайт
Источник: интернет-портал «Азбука веры»
Комментировать