Му­че­ник Ми­ха­ил ро­дил­ся в 1864 го­ду в се­ле Ба­бье До­мо­слав­ской во­ло­сти Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да Твер­ской гу­бер­нии в се­мье Алек­сандра Гри­горь­е­ви­ча и Ка­пи­то­ли­ны Ми­хай­лов­ны Но­во­се­ло­вых. Род Но­во­се­ло­вых из­ве­стен с ХVII ве­ка, ро­до­на­чаль­ни­ком свя­щен­ни­че­ско­го ро­да Но­во­се­ло­вых стал свя­щен­ник се­ла По­кров­ское-Бе­ре­зо­вец Ка­шин­ско­го уез­да Афа­на­сий Сте­па­нов. С ХVIII сто­ле­тия его де­ти ста­ли на­зы­вать­ся Но­во­се­ло­вы­ми по име­ни се­ла, в ко­то­ром они слу­жи­ли свя­щен­ни­ка­ми. Пра­дед му­че­ни­ка Ми­ха­и­ла, свя­щен­ник Алек­сий Но­во­се­лов, окон­чил Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и слу­жил в хра­ме в се­ле По­сон­ское Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да. Дед, свя­щен­ник Гри­го­рий Но­во­се­лов, так­же окон­чил Твер­скую Ду­хов­ную се­ми­на­рию и слу­жил в хра­ме по­го­ста За­бо­ро­вье Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да. Он был воз­ве­ден в сан про­то­и­е­рея и в те­че­ние со­ро­ка лет был бла­го­чин­ным; на­граж­ден тре­мя ор­де­на­ми, что да­ва­ло ему пра­во на по­лу­че­ние дво­рян­ства. Его сын, Алек­сандр Гри­горь­е­вич, не по­же­лал ид­ти по ду­хов­ной сте­зе. В 1860 го­ду он окон­чил Санкт-Пе­тер­бург­ский уни­вер­си­тет, в 1863 го­ду же­нил­ся на де­ви­це Ка­пи­то­лине, до­че­ри свя­щен­ни­ка се­ла Ба­бье Выш­не­во­лоц­ко­го уез­да Ми­ха­и­ла За­ши­гран­ско­го^[1], ко­то­рый так же, как и Алек­сандр Гри­горь­е­вич, при­дер­жи­вал­ся весь­ма ли­бе­раль­ных взгля­дов, так что, ко­гда его внук Ми­ха­ил стал увле­кать­ся тол­стов­ством, он, озна­ко­мив­шись с ан­ти­цер­ков­ны­ми трак­та­та­ми Тол­сто­го, пе­ре­да­вал по­след­не­му через вну­ка по­клон и свою ра­дость по по­во­ду борь­бы Тол­сто­го с тем учре­жде­ни­ем, «ко­то­рое он до глу­би­ны ду­ши пре­зи­ра­ет»^[2], то есть с Цер­ко­вью, за­няв сто­ро­ну Тол­сто­го про­тив неко­то­рых су­ро­во кри­ти­ко­вав­ших его ар­хи­ере­ев.
С 1873 по 1881 год Алек­сандр Гри­горь­е­вич был ди­рек­то­ром Туль­ской гим­на­зии и в это вре­мя близ­ко со­шел­ся с Тол­стым. С 1881 го­да и до кон­ца сво­ей жиз­ни он был ди­рек­то­ром 4-й Мос­ков­ской гим­на­зии и пре­по­да­вал древ­ние язы­ки в стар­ших клас­сах. Несмот­ря на то, что Но­во­се­ло­вы бы­ли вы­ход­ца­ми из ду­хов­но­го со­сло­вия, це­лост­ность пра­во­слав­но­го ми­ро­воз­зре­ния бы­ла ими утра­че­на и ве­ра пред­став­ля­лась аб­стракт­ным хри­сти­ан­ским умо­зре­ни­ем, и ес­ли еще оста­ва­лась ве­ра в Хри­ста как в нрав­ствен­ный иде­ал, то ви­де­ние пра­во­слав­но­го пу­ти к это­му иде­а­лу уже за­ту­ма­ни­лось, и по­то­му лег­ко бы­ло уви­деть ис­пол­не­ние это­го иде­а­ла в свет­ском пи­са­те­ле и лже­учи­те­ле.
Окон­чив гим­на­зию, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­ме­ре­вал­ся по­сту­пить на ме­ди­цин­ский фа­куль­тет, чтобы на этом по­при­ще по­слу­жить на­ро­ду, но отец вы­ра­зил ка­те­го­ри­че­ское несо­гла­сие с та­ким ре­ше­ни­ем сы­на, же­лая, чтобы он по­шел по его сто­пам и стал учи­те­лем древ­них язы­ков.
«Не ска­жу, чтобы я со­гла­шал­ся с ним, — пи­сал Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, — но ид­ти про­тив его во­ли и в то же вре­мя тре­бо­вать от него средств... для даль­ней­ше­го об­ра­зо­ва­ния — я не счи­тал удоб­ным»^[3]. И он ре­шил по­сту­пить в учи­тель­скую се­ми­на­рию. В 1887 го­ду Алек­сандр Гри­горь­е­вич скон­чал­ся, но Ми­ха­ил к это­му вре­ме­ни уже пе­ре­ме­нил свое ре­ше­ние стать вра­чом и по­сту­пил на ис­то­ри­ко-фило­ло­ги­че­ский фа­куль­тет Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та, пред­по­ла­гая впо­след­ствии стать учи­те­лем ис­то­рии и пре­по­да­вать ис­то­рию так, «чтобы про­шлая жизнь че­ло­ве­че­ства да­ла юно­шам по­ня­тия о лю­дях и их по­ступ­ках со сто­ро­ны их при­бли­же­ния или уда­ле­ния от уче­ния Хри­сто­ва»^[4].
К это­му вре­ме­ни Ми­ха­ил был уже ста­рым зна­ко­мым Тол­сто­го и боль­шим по­клон­ни­ком его «уче­ния». Ис­кренне лю­бя Тол­сто­го и ви­дя в его иде­ях и в его лич­но­сти во­пло­ще­ние хри­сти­ан­ско­го иде­а­ла, он со­вер­шен­но не за­ме­чал глу­бо­ко ан­ти­хри­сти­ан­ской на­прав­лен­но­сти де­я­тель­но­сти Тол­сто­го и то­го, что его же­ла­ние стать учи­те­лем че­ло­ве­че­ства яв­ля­ет­ся по су­ще­ству ан­ти­хри­сто­вым. От ис­крен­не­го, бо­ров­ше­го­ся с ло­жью и лу­кав­ством в се­бе Но­во­се­ло­ва, по мо­ло­до­сти ка­те­го­рич­но­го в сво­их нрав­ствен­ных суж­де­ни­ях и оцен­ках, не укры­лась, од­на­ко, раз­ни­ца меж­ду тем, что про­по­ве­до­вал «но­вый учи­тель», и тем, как он жил.
«За­чем поль­зу­е­тесь Вы те­ми са­мы­ми день­га­ми, неза­кон­ность жиз­ни на ко­то­рые Вы от­кры­то при­зна­е­те? — пи­сал он ему. — За­чем блеск и рос­кошь об­ста­нов­ки Ва­шей се­мьи окру­жа­ет Вас и де­ла­ет участ­ни­ком язы­че­ской тра­пезы? За­чем все эти [то­ги?], ко­то­рые так про­тив­ны Хри­сту?..»^[5]
В то вре­мя мно­гие про­из­ве­де­ния Тол­сто­го, имев­шие ан­ти­го­судар­ствен­ный или ан­ти­хри­сти­ан­ский ха­рак­тер, не бы­ли до­пу­ще­ны цен­зу­рой к пе­ча­ти, и мо­ло­дые по­чи­та­те­ли Тол­сто­го пе­ча­та­ли их на гек­то­гра­фе, а за­тем рас­про­стра­ня­ли. Пе­ча­тал их и Ми­ха­ил Но­во­се­лов. По­сле про­из­ве­ден­но­го по­ли­ци­ей на его квар­ти­ре обыс­ка бы­ли най­де­ны гек­то­гра­фи­че­ские при­над­леж­но­сти, ру­ко­пис­ная бро­шю­ра Тол­сто­го «Ни­ко­лай Пал­кин», несколь­ко его пи­сем и сти­хо­тво­ре­ние из «Вест­ни­ка На­род­ной Во­ли». На ос­но­ва­нии этих ма­те­ри­а­лов Но­во­се­лов был аре­сто­ван. Узнав об аре­сте, Тол­стой явил­ся к на­чаль­ни­ку Мос­ков­ско­го жан­дарм­ско­го управ­ле­ния, за­явив, что пре­сле­до­ва­ния на­прав­ле­ны долж­ны быть преж­де все­го про­тив него, как ав­то­ра, и вла­сти по­сле его ви­зи­та ре­ши­ли за­мять эту ис­то­рию. Но­во­се­лов был осво­бож­ден под глас­ный над­зор по­ли­ции, с за­пре­ще­ни­ем про­жи­вать в сто­ли­цах.
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич ре­шил сам при­ме­нить уче­ние Тол­сто­го на прак­ти­ке. На день­ги, остав­ши­е­ся от от­ца, он ку­пил зем­лю в се­ле Ду­ги­но Твер­ской гу­бер­нии, и здесь им бы­ла ос­но­ва­на од­на из пер­вых тол­стов­ских об­щин, со­сто­яв­шая из пя­ти ин­тел­ли­ген­тов. Од­на­ко, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, об­щи­на лю­дей, не при­спо­соб­лен­ных к тру­ду на зем­ле, пред­по­ла­гав­ших, что кре­стьян­ский труд — это бес­ко­неч­ный празд­ник, по­ра­жен­ных тще­сла­ви­ем от на­бе­га­ю­щих по­мыс­лов об ока­зы­ва­е­мой буд­то бы ими по­мо­щи лю­дям, а на са­мом де­ле не спо­соб­ных пе­ре­но­сить наи­ма­лей­шие немо­щи друг дру­га, по­тер­пе­ла пол­ный крах и рас­сы­па­лась^[6].
Впо­след­ствии Тол­стой со свой­ствен­ным всем сек­тан­там ли­це­ме­ри­ем пы­тал­ся оправ­дать­ся в том, что, явив­шись со­блаз­ни­те­лем мно­гих лю­дей, во­влек их в безум­ное ме­ро­при­я­тие; он на­пи­сал: «Со­би­рать­ся в от­дель­ную об­щи­ну при­зна­ю­щих се­бя от­лич­ны­ми от ми­ра лю­дей я счи­таю не толь­ко невоз­мож­ным (недо­ста­точ­но еще при­вык­ли к са­мо­от­вер­же­нию лю­ди, чтобы ужить­ся в та­ком тес­ном еди­не­нии, как это и по­ка­зал опыт), но счи­таю и нехо­ро­шим: об­щи­ной хри­сти­а­ни­на дол­жен быть весь мир. Хри­сти­а­нин дол­жен жить так, как буд­то все лю­ди — ка­кие бы они ни бы­ли — бы­ли та­кие же, как он, го­то­вы не на оби­ду и свое­ко­ры­стие, а на са­мо­по­жерт­во­ва­ние и лю­бовь. И то­гда толь­ко, хоть и не при его жиз­ни, но ко­гда-ни­будь, осу­ще­ствит­ся брат­ская жизнь на зем­ле, а устрой­ство ма­лых об­щин из­бран­ных — церк­вей — не улуч­ша­ет, а ча­сто ухуд­ша­ет жизнь лю­дей, де­ла­ет ее бо­лее же­сто­кой и рав­но­душ­ной к дру­гим»^[7].
Од­на­ко Но­во­се­лов не сра­зу рас­стал­ся с тол­стов­ством и участ­во­вал вме­сте с тол­стов­ца­ми в по­мо­щи го­ло­да­ю­щим Ря­зан­ской гу­бер­нии в 1891-1892 го­дах.
Од­ной из при­чин пре­кра­ще­ния Но­во­се­ло­вым от­но­ше­ний с Тол­стым бы­ла нена­висть по­след­не­го ко Хри­сту. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич так рас­ска­зал об этом од­но­му из знав­ших его. «Од­на­жды — еще в 80-х го­дах... он си­дел с Тол­стым и кем-то еще, и пе­ре­би­ра­ли ве­ли­ких ос­но­ва­те­лей ре­ли­гии — обыч­ное тол­стов­ское по­ми­на­нье: Буд­да, Кон­фу­ций, Лао-Си, Со­крат и так да­лее, и так да­лее; кто-то ска­зал, что вот, мол, хо­ро­шо бы­ло бы уви­деть их жи­вых, и спро­сил у Тол­сто­го: ко­го бы он же­лал уви­деть из них. Тол­стой на­звал ко­го-то, но... не Хри­ста». Но­во­се­лов «спро­сил то­гда: “А Хри­ста раз­ве вы не же­ла­ли бы уви­деть, Лев Ни­ко­ла­е­вич?” Лев Ни­ко­ла­е­вич от­ве­чал рез­ко и твер­до: “Ну уж нет. При­зна­юсь, не же­лал бы с ним встре­тить­ся. Пре­не­при­ят­ный был гос­по­дин”. Ска­зан­ное бы­ло так неожи­дан­но и жут­ко, что все за­мол­ча­ли...»^[8]
Непри­я­тие Хри­ста Тол­стым, а так­же соб­ствен­ные раз­мыш­ле­ния о ве­ре, уко­ры со­ве­сти, не мог­шей во все вре­мя зна­ком­ства с Тол­стым успо­ко­ить­ся, по­двиг­ли Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к бо­лее глу­бо­ким раз­ду­мьям о Хри­сте и о пу­тях спа­се­ния ду­ши, о смыс­ле че­ло­ве­че­ской жиз­ни и, в кон­це кон­цов, сте­зею прав­ды при­ве­ли его в Цер­ковь. Най­дя ис­тин­ный путь и веч­ную жизнь во Хри­сте, он уви­дел, что борь­ба за эту веч­ную жизнь тре­бу­ет по­дви­га, но — в от­ли­чие от по­дви­га сек­тан­та, ко­то­рый не да­ет спо­кой­ствия со­ве­сти и ми­ра ду­ше, ко­гда ча­сто го­лос со­ве­сти при­хо­дит­ся на­силь­ствен­но за­глу­шать, ибо она вхо­дит в про­ти­во­ре­чие с по­ступ­ка­ми и за­по­ве­дя­ми Бо­жи­и­ми, — по­двиг во Хри­сте про­буж­да­ет со­весть, Гос­подь Сам спе­шит на­встре­чу во­про­ша­ю­щей ду­ше, чтобы от­ве­тить на ее нелу­ка­вые во­про­сы.
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пре­кра­тил от­но­ше­ния с Тол­стым, на­пи­сав ему толь­ко уже в 1901 го­ду, ко­гда свя­щен­но­на­ча­лие, чтобы убе­речь цер­ков­ных чад от со­блаз­на, пуб­лич­но за­сви­де­тель­ство­ва­ло от­па­де­ние Тол­сто­го от Церк­ви. Же­лая, чтобы в этот ре­ши­тель­ный мо­мент лже­учи­тель вы­брал путь пра­вый, вме­сто смер­ти — жизнь, Но­во­се­лов пи­сал в пись­ме к нему: «С то­го вре­ме­ни, как мы разо­шлись с Ва­ми, Лев Ни­ко­ла­е­вич, то есть с тех пор, как я стал пра­во­слав­ным, а это­му есть уже лет во­семь-де­вять, я ни ра­зу не раз­го­ва­ри­вал с Ва­ми о том, что так важ­но для нас обо­их. Ино­гда ме­ня очень тя­ну­ло на­пи­сать Вам, но крат­кое раз­мыш­ле­ние при­во­ди­ло ме­ня к со­зна­нию, что де­лать это­го не нуж­но, что из это­го ни­ка­ко­го тол­ку не вый­дет ни для Вас, ни для ме­ня. Те­перь я бе­русь за пе­ро под впе­чат­ле­ни­ем толь­ко что про­чи­тан­но­го мною Ва­ше­го от­ве­та на по­ста­нов­ле­ние Си­но­да от 20-22 фев­ра­ля. Ни­че­го но­во­го для се­бя я не встре­тил в Ва­шем от­ве­те, тем не ме­нее по­чув­ство­ва­лась по­треб­ность ска­зать Вам несколь­ко слов по по­во­ду этой све­жей Ва­шей ис­по­ве­ди...
Несколь­ко раз пе­ре­чи­ты­вал я этот крат­кий сим­вол Ва­шей ве­ры и каж­дый раз неиз­мен­но ис­пы­ты­вал од­но и то же тоск­ли­вое, гне­ту­щее чув­ство. Сло­ва все хо­ро­шие: Бог, Дух, лю­бовь, прав­да, мо­лит­ва, а в ду­ше пу­сто­та по­лу­ча­ет­ся по про­чте­нии их. Не чув­ству­ет­ся в них жиз­ни, ве­я­ния Ду­ха Бо­жия... И Бог, и Дух, и лю­бовь, и прав­да — все как-то мерт­во, хо­лод­но, рас­су­доч­но. Неволь­но вспо­ми­на­ет­ся Ваш пе­ре­вод пер­вой гла­вы Еван­ге­лия от Иоан­на, где Вы глу­бо­кое, мо­гу­чее: “В на­ча­ле бе Сло­во, и Сло­во бе к Бо­гу, и Бог бе Сло­во” за­ме­ни­ли жал­ким: “На­ча­лом все­го ста­ло ра­зу­ме­ние жиз­ни. И ра­зу­ме­ние жиз­ни ста­ло за Бо­га. И ра­зу­ме­ние-то жиз­ни ста­ло Бог”… Ведь, по­про­сту ска­зать, Ваш Бог есть толь­ко Ва­ша идея, ко­то­рую Вы об­лю­бо­ва­ли и об­лю­бо­вы­ва­е­те, пе­ре­вер­ты­вая ее со сто­ро­ны на сто­ро­ну в те­че­ние двух де­ся­ти­ле­тий. Вы ни­как не мо­же­те вый­ти из за­кол­до­ван­но­го кру­га соб­ствен­но­го “я”...
От­ме­тая Хри­ста Ис­ку­пи­те­ля, Вы неиз­беж­но ли­ша­е­те Ва­шу ду­шу Его бла­го­дат­но­го воз­дей­ствия, а по­то­му не име­е­те то­го ду­хов­но­го опы­та, ко­то­рый, ко­гда Вы го­во­ри­те о доб­ро­де­те­лях, по­мог бы Вам от­ли­чить лю­бовь Хри­сто­ву от есте­ствен­ной бла­го­на­стро­ен­но­сти, бла­го­дат­ную кро­тость от са­мо­об­ла­да­ния (или при­род­ной ти­хо­сти), сми­ре­ние от снис­хо­ди­тель­но­сти, муд­рое во Хри­сте тер­пе­ние от бес­плод­но­го са­мо­ис­тя­за­ния. По­то­му-то Вы и не по­ни­ма­е­те ве­ли­ко­го зна­че­ния ве­ры в Хри­ста рас­пя­то­го и вос­крес­ше­го, необ­хо­ди­мо­сти ее для ис­тин­но­го воз­рож­де­ния че­ло­ве­ка, ибо са­мое воз­рож­де­ние Вам неве­до­мо...
Про­сти­те, ес­ли чем неча­ян­но оби­дел Вас, Лев Ни­ко­ла­е­вич. Го­во­рю “неча­ян­но”, по­то­му что во все вре­мя пи­са­нья не за­ме­чал в се­бе ни­че­го к Вам враж­деб­но­го. На­про­тив, с пер­вых стра­ниц мо­е­го пись­ма всплы­ли из да­ле­ко­го про­шло­го на­ши дру­же­ские от­но­ше­ния, и об­раз их не по­ки­да­ет ме­ня до­се­ле. Мне груст­но, что их нет те­перь и не мо­жет быть, по­ка меж­ду на­ми сто­ит Он, Гос­подь мой и Бог мой, мо­лит­ву к Ко­му Вы счи­та­е­те ко­щун­ством и Ко­му я мо­люсь еже­днев­но, а ста­ра­юсь мо­лить­ся непре­стан­но. Мо­люсь и о Вас, и о близ­ких Ва­ших с тех пор, как, разой­дясь с Ва­ми, я по­сле дол­гих блуж­да­ний по пу­тям сек­тант­ства вер­нул­ся в ло­но Церк­ви Хри­сто­вой.
Для всех нас “вре­мя близ­ко”, а для Вас, го­во­ря по че­ло­ве­че­ско­му рас­суж­де­нию, и очень близ­ко...»^[9]
По воз­вра­ще­нии в Пра­во­слав­ную Цер­ковь Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич всей ду­шой и всем ра­зу­ме­ни­ем при­льнул к свя­то­оте­че­ским пись­мен­ным ис­точ­ни­кам и к жи­вым но­си­те­лям бла­го­да­ти Ду­ха Свя­то­го; он сбли­зил­ся с от­цом Иоан­ном Крон­штадт­ским и стар­ца­ми Зо­си­мо­вой пу­сты­ни, об­ла­дав­ши­ми, мо­жет, и не ви­ди­мы­ми для ми­ра, но ви­ди­мы­ми для ищу­щих спа­се­ния да­ра­ми Свя­то­го Ду­ха, огром­ным и под­лин­ным ду­хов­ным опы­том и рас­суж­де­ни­ем, от­вер­за­ю­щи­ми ду­хов­ные очи слеп­цам. Друг и еди­но­мыш­лен­ник Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча фило­соф Вла­ди­мир Ко­жев­ни­ков^[a] дал ему то­гда та­кую ха­рак­те­ри­сти­ку: «Пря­мо­ли­не­ен и непо­ко­ле­бим, весь на пу­ти свя­то­оте­че­ском, и смо­ли­сто-аро­мат­ных цве­тов лю­без­ной пу­сты­ни и фимиа­ма “ды­ма ка­диль­но­го” ни на ка­кие пыш­ные ор­хи­деи, ни на ка­кие пле­ни­тель­ные бла­го­во­ния цар­ства грез не про­ме­ня­ет; а вне “цар­ско­го”, свя­то­оте­че­ско­го пу­ти для него все осталь­ные сфе­ры — цар­ство грез, и их го­ри­зон­ты, глу­би­на и пре­ле­сти — толь­ко “пре­лесть” (в ас­ке­ти­че­ском смыс­ле)!»^[10]
Вер­нув­шись в Цер­ковь, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич не толь­ко взял­ся за де­ло сво­е­го спа­се­ния, но, уви­дев, сколь неве­же­ствен­ны и не про­све­ще­ны окру­жа­ю­щие, ка­кие глу­бо­кие за­блуж­де­ния бы­ту­ют в сре­де ин­тел­ли­ген­ции и об­ра­зо­ван­но­го со­сло­вия, взял­ся за де­ло мис­си­о­нер­ства и про­све­ще­ния и с 1902 го­да вме­сте с груп­пой еди­но­мыш­лен­ни­ков при­сту­пил к из­да­нию «под об­щим за­гла­ви­ем “Ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ской биб­лио­те­ки” ря­да бро­шюр и книг, да­ю­щих по­силь­ный от­вет на вы­дви­га­е­мые жиз­нью во­про­сы».
Ис­сле­до­ва­тель жиз­ни и твор­че­ства Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча так пи­сал о кни­гах «Биб­лио­те­ки»: «Глав­ная осо­бен­ность но­во­се­лов­ских ду­хов­но-про­све­ти­тель­ных бро­шюр за­клю­ча­лась в том, что они бы­ли со­вер­шен­но сво­бод­ны от по­ро­ков ра­цио­на­ли­сти­че­ско­го или про­те­стант­ско­го школь­но­го бо­го­сло­вия и об­ра­ща­лись к пер­во­ис­то­кам хри­сти­ан­ства, вы­во­дя чи­та­те­ля на про­сто­ры цер­ков­но­го по­зна­ния через бла­го­дать. Слов­но жи­вой во­дой брыз­ну­ли на су­хие бо­го­слов­ские схе­мы, буд­то в душ­ную ат­мо­сфе­ру на­чет­ни­че­ски от­вле­чен­ной бо­го­слов­ско-фило­соф­ской мыс­ли во­рва­лась вдруг струя све­же­го и чи­сто­го воз­ду­ха, — та­ки­ми сло­ва­ми пе­ре­да­вал свое впе­чат­ле­ние от но­во­се­лов­ской “Биб­лио­те­ки” один из совре­мен­ни­ков»^[11].
Из­да­тель­ская де­я­тель­ность Но­во­се­ло­ва про­дол­жа­лась до при­хо­да к вла­сти без­бож­ни­ков. Все­го им бы­ло вы­пу­ше­но 39 книг. Кро­ме то­го, бы­ло вы­пу­ще­но око­ло 20 книг, по­свя­щен­ных бо­лее спе­ци­аль­ным во­про­сам, а так­же лист­ки «Ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ской биб­лио­те­ки», ко­то­рые вы­хо­ди­ли дву­мя се­ри­я­ми: пер­вая со­сто­я­ла из пи­са­ний свя­тых от­цов, а вто­рая, рас­счи­тан­ная на ин­тел­ли­гент­но­го чи­та­те­ля, со­дер­жа­ла раз­мыш­ле­ния о ве­ре и ре­ли­ги­оз­ной жиз­ни вы­да­ю­щих­ся рус­ских пи­са­те­лей и уче­ных. За за­слу­ги в де­ле ду­хов­но­го про­све­ще­ния и хри­сти­ан­ской апо­ло­ге­ти­ки Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич в 1912 го­ду был из­бран по­чет­ным чле­ном Мос­ков­ской Ду­хов­ной ака­де­мии. В те­че­ние ря­да лет он был так­же чле­ном Учи­лищ­но­го со­ве­та при Свя­тей­шем Си­но­де.
Ре­во­лю­ция 1905 го­да и про­из­ве­ден­ные в хо­де ее раз­ру­ши­тель­ные де­мо­кра­ти­че­ские ре­фор­мы сде­ла­ли су­ще­ство­ва­ние на­ро­да в стране небез­опас­ным. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич 26 ок­тяб­ря 1905 го­да пи­сал сво­е­му еди­но­мыш­лен­ни­ку, из­вест­но­му го­судар­ствен­но­му и об­ще­ствен­но­му де­я­те­лю Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу Са­ма­ри­ну: «...те­перь, ка­жет­ся, всю­ду по­ло­же­ние рус­ско­го че­ло­ве­ка ухуд­ша­ет­ся. “Сво­бо­да” со­зда­ла та­кой гнет, ка­кой пе­ре­жи­вал­ся раз­ве в пе­ри­од та­тар­щи­ны. А — глав­ное — ложь так опу­та­ла всю Рос­сию, что не ви­дишь ни в чем про­све­та. Прес­са ве­дет се­бя так, что за­слу­жи­ва­ет ро­зог, чтобы не ска­зать — ги­льо­ти­ны. Об­ман, наг­лость, безу­мие — все сме­ша­лось в уду­ша­ю­щем ха­о­се. Рос­сия скры­лась ку­да-то: по край­ней ме­ре, я по­чти не ви­жу ее. Ес­ли бы не ве­ра в то, что все это — су­ды Гос­под­ни, — труд­но бы­ло бы пе­ре­жить сие ве­ли­кое ис­пы­та­ние. Я чув­ствую, что твер­дой поч­вы нет ни­где, всю­ду вул­ка­ны, — кро­ме Кра­е­уголь­но­го Кам­ня — Гос­по­да на­ше­го Иису­са Хри­ста. На Него воз­вер­гаю все упо­ва­ние свое»^[12].
В по­сле­ре­во­лю­ци­он­ное вре­мя по­ло­же­ние в стране все бо­лее ухуд­ша­лось, так как ор­га­ни­за­ции и лю­ди, враж­деб­ные Рос­сии и Пра­во­слав­ной Церк­ви, по­лу­чи­ли ле­галь­ную воз­мож­ность для осу­ществ­ле­ния сво­ей раз­ру­ши­тель­ной де­я­тель­но­сти. Пра­во­слав­ные рус­ские лю­ди, из тех, кто был наи­бо­лее чу­ток к про­ис­хо­дя­ще­му, ста­ли по­ни­мать, что и им сле­ду­ет быть бо­лее ак­тив­ны­ми.
3 ав­гу­ста 1909 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу: «...Мне по­след­нее вре­мя все ка­жет­ся, что нуж­но “спе­шить де­лать доб­ро”, как вы­ра­жал­ся док­тор Га­аз^[b]. То есть и все­гда это зна­ешь, да не все­гда чув­ству­ешь. Кру­гом слиш­ком су­мрач­но, и гро­мы мно­гие слы­шат­ся, и вол­ны взды­ма­ют­ся, — а ков­чег наш неустро­ен и тре­бу­ет вни­ма­тель­ной, упор­ной и энер­гич­ной ра­бо­ты. Не знаю, как Вы, а я, ви­дя, что “паш­ни мно­го”, в то же вре­мя чув­ствую, что “дня немно­го впе­ре­ди”... Ес­ли бы Вы спро­си­ли, око­ло че­го вра­ща­ет­ся те­перь моя мысль по пре­иму­ще­ству, ес­ли не ис­клю­чи­тель­но, я твер­до бы от­ве­тил: око­ло ду­ши и Церк­ви. В сущ­но­сти, эти ве­щи неразъ­еди­ни­мы. Так, по край­ней ме­ре, у нас в пра­во­сла­вии. И это — ду­ша и Цер­ковь — есть то еди­ное на по­тре­бу, к че­му при­ло­жит­ся все про­чее, че­му при­ло­жить­ся по­ло­же­но во­лей Бо­жи­ей. Окру­жа­ю­щее нас — близ­кое и да­ле­кое — осо­бен­но и цен­но, и зна­чи­тель­но, и по­учи­тель­но со сто­ро­ны сво­е­го от­но­ше­ния к это­му со­кро­ви­щу, ра­ди ко­то­ро­го сто­ит про­дать все про­чее, чтобы по­лу­чить его. И хо­тя на­ви­са­ют ту­чи и слыш­ны рас­ка­ты гро­ма, я все боль­ше и боль­ше, — ес­ли хо­ти­те — в ме­ру уси­ле­ния гро­зы, — чув­ствую всю несо­кру­ши­мость то­го Ков­че­га, непо­ко­ле­би­мость Ко­е­го обе­ща­на нам Ис­тин­ным Сви­де­те­лем, но тем от­вет­ствен­нее чув­ству­ешь се­бя за ков­чег сво­ей ду­ши и за ков­чег сво­ей Церк­ви, ко­то­рые то­гда толь­ко мо­гут быть в без­опас­но­сти, ко­гда при­креп­ле­ны на­деж­но к Ков­че­гу все­лен­ско­му. До­воль­но тес­ное об­ще­ние, в те­че­ние по­чти по­лу­то­ра лет, с про­те­стант­ству­ю­щей мо­ло­де­жью и встре­ча с за­гра­нич­ны­ми пред­ста­ви­те­ля­ми ан­гли­кан­ства и бап­тиз­ма еще боль­ше вну­ши­ли мне уве­рен­ность в несрав­нен­ной ис­тин­но­сти на­шей Церк­ви, несу­щей в се­бе пре­да­ние Ду­ха Ис­ти­ны, и со­зна­ние ис­клю­чи­тель­ной важ­но­сти все­сто­рон­не­го слу­же­ния Церк­ви. Вот на этом пред­ме­те и сле­ду­ет нам всем со­сре­до­то­чить глав­ные си­лы»^[13].
В это вре­мя Но­во­се­ло­вым и его еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми бы­ло со­зда­но ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ское об­ще­ство под на­зва­ни­ем «Кру­жок ищу­щих хри­сти­ан­ско­го про­све­ще­ния в ду­хе Пра­во­слав­ной Хри­сто­вой Церк­ви».
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал 11 ав­гу­ста 1907 го­да Фе­до­ру Дмит­ри­е­ви­чу: «Что ка­са­ет­ся “За­дач и ха­рак­те­ра устра­и­ва­е­мых “Круж­ком” бе­сед”, то я с од­ним Ва­шим суж­де­ни­ем не со­всем со­гла­сен. Вы го­во­ри­те: “ведь об­ще­ние в мо­лит­ве во вся­ком слу­чае есть лишь об­ще­ние в об­ла­сти чув­ства”, и в кон­це: “мы все друг дру­га бу­дем учить и друг у дру­га учить­ся, чтобы все бо­лее сбли­жать­ся ду­хов­но и до­стиг­нуть воз­мож­но пол­но­го внут­рен­не­го еди­не­ния”.
Я ду­маю, что мо­лит­вен­ное об­ще­ние не есть еди­не­ние толь­ко в об­ла­сти чув­ства: оно есть еди­не­ние в ду­хе, то есть во все­це­ло­сти нрав­ствен­но­го су­ще­ства. По мо­е­му мне­нию, все ду­хов­ные си­лы на­ши при­хо­дят в дей­ствие в мо­лит­ве, и об­ще­ние, со­зда­ва­е­мое на поч­ве об­щей мо­лит­вы, про­сти­ра­ет­ся на об­ласть не толь­ко чув­ства, но и ума, и во­ли.
Еди­но­мыс­лие же за­хва­ты­ва­ет не так глу­бо­ко и мо­жет огра­ни­чи­вать­ся толь­ко ин­тел­лек­ту­аль­ной сфе­рой, не су­ще­ствен­ной (хо­тя и име­ю­щей свою це­ну) в хри­сти­ан­стве.
По­это­му, все­це­ло при­со­еди­ня­ясь к на­ме­чен­ной Ва­ми за­да­че — сов­мест­но ра­бо­тать над вы­яс­не­ни­ем хри­сти­ан­ско­го ве­ро­со­зна­ния в це­лях “внут­рен­не­го еди­не­ния”, я хо­тел бы под­черк­нуть су­ще­ствен­ное зна­че­ние мо­лит­вы (и бла­го­го­вей­но­го чте­ния Пи­са­ния и тво­ре­ний по­движ­ни­че­ских) как сред­ства, ве­ду­ще­го к этой це­ли...»^[14]
Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был ак­тив­ным участ­ни­ком Брат­ства свя­ти­те­лей Мос­ков­ских Пет­ра, Алек­сия, Ио­ны и Филип­па, где пред­се­да­те­лем со­ве­та Брат­ства был Фе­дор Дмит­ри­е­вич Са­ма­рин. Брат­ство за­ни­ма­лось ши­ро­кой бла­го­тво­ри­тель­ной и про­све­ти­тель­ской де­я­тель­но­стью. На со­бра­ни­ях Брат­ства чи­та­лись до­кла­ды на ак­ту­аль­ные те­мы ре­ли­ги­оз­ной и ду­хов­ной жиз­ни, не раз с до­кла­да­ми вы­сту­пал и Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич.
В на­ча­ле ХХ ве­ка нрав­ствен­ное и ре­ли­ги­оз­ное со­сто­я­ние об­ще­ства все бо­лее ухуд­ша­лось. Од­ним из при­зна­ков это­го бы­ло вос­при­я­тие об­ра­зо­ван­ным об­ще­ством лич­но­сти Гри­го­рия Рас­пу­ти­на. Встре­во­жен­ный этим яв­ле­ни­ем, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич в 1912 го­ду вы­пу­стил бро­шю­ру, об­ли­ча­ю­щую Рас­пу­ти­на^[15]. Му­же­ствен­ное сло­во Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча, од­на­ко, не бы­ло услы­ша­но, бро­шю­ра бы­ла за­пре­ще­на цен­зу­рой, и это в то вре­мя, ко­гда по все­му ли­цу Рус­ской зем­ли рас­хо­ди­лось пе­чат­ное сло­во с ху­ле­ни­я­ми Бо­га, Церк­ви и го­судар­ствен­но­го управ­ле­ния.
По­сле при­хо­да к вла­сти в 1917 го­ду без­бож­ни­ков, ко­гда на­ча­лись го­не­ния на Рус­скую Пра­во­слав­ную Цер­ковь, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич во­шел во Вре­мен­ный Со­вет объ­еди­нен­ных при­хо­дов го­ро­да Моск­вы, ко­то­рый на пер­вом же сво­ем за­се­да­нии при­звал ве­ру­ю­щих встать на за­щи­ту хра­мов, огра­дить их от по­ся­га­тельств без­бож­ни­ков.
11 июля 1922 го­да ОГПУ про­из­ве­ло на квар­ти­ре Но­во­се­ло­ва обыск, пред­по­ла­гая за­клю­чить его в тюрь­му по об­ви­не­нию в ан­ти­со­вет­ской де­я­тель­но­сти. Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча то­гда не бы­ло до­ма, ро­зыск его не при­вел ни к ка­ким ре­зуль­та­там, и 26 фев­ра­ля 1923 го­да де­ло бы­ло за­кры­то. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, узнав об обыс­ке, пе­ре­шел на неле­галь­ное по­ло­же­ние, жи­вя то в де­ревне, то у сво­их дру­зей в Москве и в Пет­ро­гра­де, го­то­вясь к то­му дню и ча­су, ко­гда ему при­дет­ся ис­по­ве­дать Хри­ста пе­ред ли­цом го­ни­те­лей. В это вре­мя он при­сту­пил к пи­са­нию бо­го­слов­ской ра­бо­ты, ко­то­рая услов­но бы­ла им на­зва­на «Пись­ма к дру­зьям»; в каж­дом пись­ме он ста­рал­ся от­ве­тить на те ак­ту­аль­ные во­про­сы, ко­то­рые ста­ви­ла то­гда дей­стви­тель­ность пе­ред цер­ков­ным об­ще­ством.
Сре­ди рас­ко­лов и смут од­ним из важ­ней­ших во­про­сов был во­прос о Церк­ви как зем­ной ор­га­ни­за­ции и в то же вре­мя та­кой, ко­то­рую мы ис­по­ве­ду­ем в Сим­во­ле ве­ры, ко­то­рая са­ма тре­бу­ет той же ве­ры, что и во Хри­ста Сы­на Бо­жия. Мо­жет ли быть хри­сти­ан­ство вне Церк­ви. От­ве­чая на этот во­прос, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...По соб­ствен­но­му опы­ту и еще бо­лее по на­блю­де­нию над дру­ги­ми знаю, как труд­но сра­зу при­нять и усво­ить мысль о неразъ­еди­ни­мо­сти хри­сти­ан­ства и Церк­ви; но по­сле мно­гих пе­ре­жи­ва­ний и дум я дав­но убе­дил­ся до по­след­ней на­гляд­но­сти, до невоз­мож­но­сти мыс­лить ина­че, в ука­зан­ной нераз­рыв­но­сти Хри­сто­ва бла­го­ве­стия и Церк­ви.
Те­перь мне пред­став­ля­ет­ся стран­ной, про­ти­во­есте­ствен­ной, неле­пой про­ти­во­по­лож­ная мысль, столь ши­ро­ко, од­на­ко, рас­про­стра­нен­ная в совре­мен­ном “хри­сти­ан­ском” че­ло­ве­че­стве. Я не бу­ду оста­нав­ли­вать­ся на этом во­про­се, а ре­ко­мен­дую вам про­честь очень дель­ную бро­шю­ру ар­хи­манд­ри­та Ила­ри­о­на^[c], так и оза­глав­лен­ную “Хри­сти­ан­ства нет без Церк­ви”.
Итак, Цер­ковь — тай­на и вме­сте — та­ин­ство: тай­на — для есте­ствен­но­го ума, сво­и­ми си­ла­ми пы­та­ю­ще­го­ся про­ник­нуть в су­ще­ство Церк­ви, та­ин­ство — для ду­ши, си­лою Бо­жи­ей при­об­щив­шей­ся веч­ной жиз­ни, со­кры­той в Церк­ви и со­став­ля­ю­щей су­ще­ство ее.
Цер­ковь — тай­на, ибо, с од­ной сто­ро­ны, она не от­вле­чен­ное по­ня­тие, под­ле­жа­щее ра­цио­наль­но­му опре­де­ле­нию, с дру­гой — не внеш­нее учре­жде­ние, не об­ще­ство, не ор­га­ни­за­ция, ко­то­рые мож­но бы­ло бы точ­но опи­сать или ука­зать пер­стом.
Цер­ковь не име­ет точ­ных, адек­ват­ных са­мо­опре­де­ле­ний, кро­ме ир­ра­цио­наль­но­го, та­ин­ствен­но­го опре­де­ле­ния Апо­столь­ско­го: “Те­ло Хри­сто­во”. Все дру­гие мно­го­раз­лич­ные опре­де­ле­ния ча­стич­ны и услов­ны и не охва­ты­ва­ют сущ­но­сти Церк­ви…»^[16]
Для мно­гих об­ра­зо­ван­ных лю­дей то­го вре­ме­ни, не жив­ших глу­бо­ко ин­те­ре­са­ми ду­хов­ны­ми, бы­ло необъ­яс­ни­мо и стран­но столь быст­рое раз­ру­ше­ние, ка­за­лось бы, в бла­го­по­лу­чии на­хо­дя­ще­го­ся и про­цве­та­ю­ще­го об­шир­но­го го­су­дар­ства. Для это­го раз­ру­ше­ния не бы­ло ни эко­но­ми­че­ских и ни­ка­ких дру­гих внеш­них при­чин. Ста­ра­ясь от­ве­тить сво­им кор­ре­спон­ден­там и на этот во­прос, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...Вспом­ни­те всю неустан­ную де­я­тель­ность на­шей зло­по­луч­ной ин­тел­ли­ген­ции и ее во­ждей, “пи­са­те­лей всех ран­гов”, в те­че­ние де­ся­ти­ле­тий раз­бра­сы­ва­ю­щих всю­ду тле­твор­ные се­ме­на без­бож­но­го гу­ма­низ­ма и че­ло­ве­ко­бо­жия; вспом­ни­те за­ра­жен­ную про­те­стант­ски­ми иде­я­ми на­шу ду­хов­ную шко­лу, вы­пус­кав­шую ра­цио­на­ли­стов-пас­ты­рей и скеп­ти­ков-учи­те­лей, от ко­то­рых ду­хов­ный яд непра­во­сла­вия рас­про­стра­нял­ся в об­ще­стве и на­ро­де, идя как бы на­встре­чу ду­хов­но-раз­ла­га­ю­ще­му вли­я­нию ин­тел­ли­ген­ции; вспом­ни­те ли­це­ме­рие свет­ской вла­сти, об­ле­кав­шей­ся в ри­зу цер­ков­но­сти для под­дер­жа­ния (в ин­те­ре­сах го­су­дар­ства) ве­ры на­род­ной; вспом­ни­те, на­ко­нец, угод­ни­че­ство, в ущерб, ко­неч­но, ин­те­ре­сам цер­ков­ным, ду­хов­ных вла­стей пред силь­ны­ми ми­ра се­го, а глав­ное — вос­ста­но­ви­те в сво­ем со­зна­нии по­чти все­об­щее непо­ни­ма­ние су­ще­ствен­ных сто­рон цер­ков­но­го ми­ро­воз­зре­ния — те­ур­ги­че­ской и ми­сти­че­ской, — и вы лег­ко объ­яс­ни­те се­бе, как есте­ствен­ное след­ствие все­об­ще­го ду­хов­но­го неду­га, все то ко­щун­ствен­ное, свя­то­тат­ствен­ное и бо­го­хуль­ное, что пыш­ным цве­том рас­кры­лось у нас в по­след­ние го­ды. Рос­сия дав­но на­ча­ла внут­ренне от­па­дать от Церк­ви: что же уди­ви­тель­но­го, ес­ли го­су­дар­ство от­верг­ло, “от­де­ли­ло” Цер­ковь и, по есте­ствен­но­му и Бо­же­ско­му за­ко­ну, под­верг­ло ее го­не­нию?
Дав­ниш­нее и все углуб­ляв­ше­е­ся мно­го­об­раз­ное от­ступ­ле­ние на­ро­да от пу­ти Бо­жия долж­но бы­ло вы­звать ка­ру Бо­жию, мо­жет быть, для спа­се­ния от ги­бе­ли то­го, что мог­ло быть спа­се­но чрез очи­сти­тель­ный огонь ис­пы­та­ния»^[17].
Об­ра­ща­ясь к Свя­щен­но­му Пи­са­нию, на­при­мер к пер­вой кни­ге Мак­ка­вей­ской, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал, что кру­ше­ние го­су­дар­ства то­гда бы­ло свя­за­но со сбли­же­ни­ем из­ра­иль­тян с на­ро­да­ми язы­че­ски­ми и вве­де­ни­ем «у се­бя об­ра­зо­ва­ния и по­ряд­ков язы­че­ских с от­вер­же­ни­ем свя­то­го за­ко­на оте­че­ско­го»^[18], и от­ме­чал: «Со­по­ставь­те с этим “ок­но в Ев­ро­пу”, про­руб­лен­ное Пет­ром, и по­сле­до­вав­шее за этим при­ви­тие рус­ско­му на­ро­ду за­пад­но­ев­ро­пей­ских на­чал, так су­ще­ствен­но из­ме­нив­ших на­прав­ле­ние ма­ги­стра­ли на­шей ис­то­рии»^[19].
Под­креп­ле­ние сво­им мыс­лям Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­хо­дил в тво­ре­ни­ях свя­тых по­движ­ни­ков-совре­мен­ни­ков и, в част­но­сти, епи­ско­па Фе­о­фа­на За­твор­ни­ка, ко­то­рый пи­сал в 1871 го­ду: «В школь­ное вос­пи­та­ние у нас до­пу­ще­ны нехри­сти­ан­ские на­ча­ла, ко­то­рые пор­тят юно­ше­ство; в об­ще­ство во­шли нехри­сти­ан­ские обы­чаи, ко­то­рые раз­вра­ща­ют его по вы­хо­де из шко­лы. И не ди­во, что ес­ли, по сло­ву Бо­жию, и все­гда ма­ло из­бран­ных, то в на­ше вре­мя ока­зы­ва­ет­ся их еще мень­ше: та­ков уж дух ве­ка про­ти­во­хри­сти­ан­ский! Что даль­ше бу­дет? Ес­ли не из­ме­нят у нас об­ра­за вос­пи­та­ния и обы­ча­ев об­ще­ства, то бу­дет все боль­ше и боль­ше сла­беть ис­тин­ное хри­сти­ан­ство, а на­ко­нец и со­всем кон­чит­ся; оста­нет­ся толь­ко имя хри­сти­ан­ское, а ду­ха хри­сти­ан­ско­го не бу­дет. Всех пре­ис­пол­нит дух ми­ра»^[20].
Из-за со­блаз­нов, воз­ник­ших от об­нов­лен­че­ских рас­ко­лов, для неко­то­рых ста­ло за­тме­вать­ся и са­мо ви­де­ние Церк­ви, и Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич по­свя­тил несколь­ко пи­сем вы­яс­не­нию то­го, чем от­ли­ча­ет­ся Цер­ковь-ор­га­ни­за­ция от Церк­ви-ор­га­низ­ма, ко­то­рая, соб­ствен­но, и есть Те­ло Хри­сто­во с Ее Гла­вою — Хри­стом.
В сво­ем по­след­нем два­дца­том пись­ме Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич пи­сал: «...Свя­тые дни до­ро­гих нам вос­по­ми­на­ний сов­па­да­ют ныне с осо­бен­но зна­чи­тель­ны­ми со­бы­ти­я­ми цер­ков­ны­ми. Не ошиб­лись те, кто год то­му на­зад пред­ска­зы­вал, что 1927-й год бу­дет чрез­вы­чай­но тя­жек для Церк­ви Бо­жи­ей. Из мно­же­ства уда­ров, на­не­сен­ных ей в этом го­ду, до­ста­точ­но ука­зать два, чтобы при­знать пра­виль­ны­ми эти пред­ска­за­ния: ко­щун­ствен­ный раз­гром Са­ро­ва и же­сто­кое опу­сто­ше­ние Ди­ве­е­ва. Нуж­но ли разъ­яс­нять, что по­те­ря­ли пра­во­слав­ные рус­ские лю­ди с уни­что­же­ни­ем этих оби­те­лей? Кто хоть од­на­жды по­бы­вал там и в при­ле­гав­шей к ним, так­же опу­сто­шен­ной, оби­те­ли По­не­та­ев­ской, тот серд­цем чув­ству­ет, ка­ко­го ис­точ­ни­ка ре­ли­ги­оз­но­го во­оду­шев­ле­ния, ду­хов­ной бод­ро­сти, осо­бен­но необ­хо­ди­мых в на­ше тяж­кое вре­мя, он ли­шил­ся.
На­сколь­ко мне из­вест­но, ли­ца, пред­ре­кав­шие ис­клю­чи­тель­ную бед­ствен­ность для Церк­ви Хри­сто­вой в 1927-м го­ду, ра­зу­ме­ли бед­ствия имен­но по­доб­ные ука­зан­ным. Но нас по­стиг­ло в ис­тек­шем го­ду ис­пы­та­ние зна­чи­тель­но, мож­но ска­зать — несрав­нен­но тяг­чай­шее: на­кре­нил­ся и по­вис над без­дной весь цер­ков­ный ко­рабль. Небы­ва­лое ис­ку­ше­ние под­кра­лось к ча­дам Церк­ви Бо­жи­ей^[d]. Но­вые се­ти рас­ки­нул князь ми­ра се­го — и уже уло­вил мно­же­ство душ че­ло­ве­че­ских...»^[21]
По­ни­мая, что ни­ка­кие че­ло­ве­че­ские рас­суж­де­ния здесь невоз­мож­ны и неубе­ди­тель­ны и что то, что ста­ло пред­ме­том пе­ча­ли и пе­ре­жи­ва­ний, не мог­ло стать пред­ме­том пре­ре­ка­ний, Но­во­се­лов в уте­ше­ние и на­став­ле­ние в по­след­нем, два­дца­том пись­ме из­ло­жил со­дер­жа­ние пре­крас­ной кни­ги про­фес­со­ра Ки­ев­ской Ду­хов­ной ака­де­мии Ни­ки­фо­ра Ива­но­ви­ча Ще­голе­ва «Судь­бы Церк­ви Бо­жи­ей на зем­ле», в ко­то­рой бы­ли да­ны мно­гие от­ве­ты на веч­ные, но все­гда жи­во­тре­пе­щу­щие для цер­ков­но­го че­ло­ве­ка во­про­сы.
По­сле опуб­ли­ко­ва­ния в июле 1927 го­да де­кла­ра­ции мит­ро­по­ли­та Сер­гия (Стра­го­род­ско­го) сре­ди цер­ков­ных лю­дей на­ча­лись сму­ще­ния и смя­те­ния; ста­ло из­вест­но, что неко­то­рые ар­хи­ереи ото­шли от мит­ро­по­ли­та Сер­гия, в част­но­сти мит­ро­по­лит Пет­ро­град­ский Иосиф (Пет­ро­вых), епи­скоп Гдов­ский Ди­мит­рий (Лю­би­мов), к ним при­со­еди­ни­лись мит­ро­по­лит Яро­слав­ский Ага­фан­гел (Пре­об­ра­жен­ский) и ар­хи­епи­скоп Уг­лич­ский Се­ра­фим (Са­мой­ло­вич). С по­след­ним был хо­ро­шо зна­ком Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич. Вско­ре и он при­со­еди­нил­ся к это­му цер­ков­но­му дви­же­нию и, как поль­зо­вав­ший­ся без­упреч­ной нрав­ствен­ной ре­пу­та­ци­ей, стал од­ним из ав­то­ри­тет­ных его участ­ни­ков. В этот пе­ри­од он при­нял ак­тив­ное уча­стие в об­суж­де­нии цер­ков­ных во­про­сов сре­ди ду­хо­вен­ства и цер­ков­ной ин­тел­ли­ген­ции.
Бы­вая в Москве, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич хо­дил мо­лить­ся в Воз­дви­жен­ский храм на Воз­дви­жен­ке. 22 мар­та 1929 го­да непо­да­ле­ку от хра­ма он и был аре­сто­ван, за­клю­чен сна­ча­ла в тюрь­му ОГПУ, а за­тем в Бу­тыр­скую. Во вре­мя до­про­са, ко­то­рый со­сто­ял­ся через два дня по­сле аре­ста, ему бы­ла предъ­яв­ле­на от­пе­ча­тан­ная на ма­шин­ке кни­га «Пись­ма к дру­зьям».
От­ве­чая на во­про­сы сле­до­ва­те­ля, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич ска­зал: «Мои убеж­де­ния мож­но крат­ко оха­рак­те­ри­зо­вать та­ким об­ра­зом: я счи­таю, что совре­мен­ное по­ло­же­ние ве­щей яв­ля­ет­ся для ве­ру­ю­щих — ис­пы­та­ни­ем, а для про­шлой го­судар­ствен­ной си­сте­мы — ка­рой и при­го­во­ром ис­то­рии. В про­гресс че­ло­ве­че­ства я не ве­рю и счи­таю, что оно ре­грес­си­ру­ет нрав­ствен­но, а по­то­му де­ла­ет­ся неспо­соб­ным и к устой­чи­во­му об­ще­ствен­но­му твор­че­ству: лю­ди без нрав­ствен­но­сти не мо­гут быть стро­и­те­ля­ми ни проч­но­го по­ли­ти­че­ско­го це­ло­го, ни от­дель­ных его от­рас­лей, как-то — тор­гов­ли, вос­пи­та­ния и так да­лее. Я — сла­вя­но­фил, но счи­таю, что раз­ви­тие ис­то­рии пошло по дру­го­му пу­ти... Эти мои убеж­де­ния от­ча­сти вы­ра­же­ны в мо­их “пись­мах к ближ­ним”, ко­то­рых я на­пи­сал два­дцать. Предъ­яв­лен­ные мне две кни­ги с пись­ма­ми, от­пе­ча­тан­ные на ма­шин­ке, яв­ля­ют­ся имен­но со­бра­ни­ем мо­их “пи­сем”»^[22].
Во вре­мя про­дол­жав­ших­ся да­лее до­про­сов сле­до­ва­тель по­про­сил Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча уточ­нить свои ми­ро­воз­зрен­че­ские по­зи­ции, и тот ска­зал: «Мое воз­зре­ние на со­здав­ши­е­ся от­но­ше­ния меж­ду Цер­ко­вью и со­вет­ским го­су­дар­ством та­ко­вы: Цер­ковь в совре­мен­ных усло­ви­ях в си­лу утес­нен­но­го по­ло­же­ния очи­ща­ет­ся и улуч­ша­ет­ся. Я счи­таю, что, не го­во­ря, ко­неч­но, о всех без ис­клю­че­ния цер­ков­ни­ках, они несут ре­прес­сии, по-мо­е­му, в по­ряд­ке ис­по­вед­ни­че­ства, то есть они ре­прес­си­ру­ют­ся не за по­ли­ти­че­скую контр­ре­во­лю­ци­он­ную де­я­тель­ность, а как но­си­те­ли неугод­ной идео­ло­гии, про­ти­во­по­лож­ной ком­му­ни­сти­че­ской. Я счи­таю, что на­ли­цо не толь­ко физи­че­ское, но и мо­раль­ное го­не­ние, на­при­мер на­пад­ки в пе­ча­ти и так да­лее. Соб­ствен­но, пра­виль­нее бу­дет упо­тре­бить тер­мин “утес­не­ние”, по­сколь­ку на всю Цер­ковь сра­зу ре­прес­сии не про­сти­ра­ют­ся. Эту точ­ку зре­ния я под­дер­жи­вал в мо­их “пись­мах”. Прак­ти­че­ский вы­вод, ко­то­рый я де­лал для Церк­ви, — бы­ло “пас­сив­ное му­че­ни­че­ство”, но ни­как не ак­тив­ное со­про­тив­ле­ние со­вет­ской вла­сти. “Му­че­ни­че­ство” я по­ни­маю не в та­ком бук­валь­ном смыс­ле, как оно по­ни­ма­лось рань­ше, ко­гда ли­ше­ние жиз­ни за ре­ли­ги­оз­ные убеж­де­ния бы­ло ря­до­вым яв­ле­ни­ем.
Я не был сто­рон­ни­ком пол­но­го пе­ре­хо­да Церк­ви на ка­та­комб­ное по­ло­же­ние. Что ка­са­ет­ся мо­ей соб­ствен­ной де­я­тель­но­сти, то, ко­неч­но, здесь на­ли­цо и неле­галь­ное про­жи­ва­ние, и неле­галь­ное рас­про­стра­не­ние мо­их до­ку­мен­тов. Но ска­зать то же о всем цер­ков­ном те­че­нии, к ко­то­ро­му я при­над­ле­жал, — не мо­гу. По край­ней ме­ре, епи­скоп Ди­мит­рий Ле­нин­град­ский или мос­ков­ские свя­щен­ни­ки слу­жат от­кры­то и не скры­ва­ют­ся. Из­ло­жен­ной мной точ­ки зре­ния я при­дер­жи­вал­ся стро­го во всех слу­ча­ях, да­же то­гда, ко­гда спра­ши­ва­ли о мо­ем от­но­ше­нии к ка­ко­му-ли­бо не мною со­став­лен­но­му до­ку­мен­ту. Ес­ли эти до­ку­мен­ты не сов­па­да­ли с мо­ей точ­кой зре­ния о “пас­сив­ном му­че­ни­че­стве”, то я пря­мо за­яв­лял о мо­ем с ни­ми несо­гла­сии...»^[23]
17 мая 1929 го­да Осо­бое Со­ве­ща­ние при Кол­ле­гии ОГПУ при­го­во­ри­ло Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к трем го­дам за­клю­че­ния «в ме­стах, под­ве­дом­ствен­ных ОГПУ»^[24], то есть в за­кры­тых тюрь­мах со стро­гим ре­жи­мом со­дер­жа­ния. 23 мая он был до­став­лен в Суз­даль­ский по­ли­ти­зо­ля­тор, а 25 июня — от­прав­лен в Яро­слав­ский по­ли­ти­зо­ля­тор ОГПУ. С это­го вре­ме­ни для ис­по­вед­ни­ка на­сту­пи­ли су­ро­вые буд­ни пре­бы­ва­ния в узах со все­ми их огра­ни­че­ни­я­ми и в пол­ной за­ви­си­мо­сти от про­из­во­ла над­зи­ра­те­лей и тю­рем­ной адми­ни­стра­ции. В этих усло­ви­ях лю­бой недуг мог ока­зать­ся смер­тель­ным.
11 июля 1929 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­пра­вил на­чаль­ни­ку Яро­слав­ско­го по­ли­ти­зо­ля­то­ра за­яв­ле­ние. «Тре­тье­го дня (в пят­ни­цу), — пи­сал он, — Вы за­ста­ли ме­ня в ка­ме­ре во вре­мя за­кан­чи­вав­ше­го­ся сер­деч­но­го при­пад­ка и силь­но­го при­ли­ва кро­ви к го­ло­ве. Ко­гда Вы спро­си­ли о мо­их нуж­дах и, в част­но­сти, чем я бо­лен, я, есте­ствен­но, ска­зал о той бо­лез­ни, ко­то­рая силь­нее да­ва­ла се­бя знать в дан­ную ми­ну­ту, и за­был о дру­гой, о ко­то­рой го­во­рил Вам в по­за­про­шлую пят­ни­цу, имен­но о про­дол­жа­ю­щем­ся це­лый ме­сяц вос­па­ле­нии глаз. Вы то­гда бы­ли так доб­ры, что об­на­де­жи­ли ме­ня от­но­си­тель­но воз­мож­но­сти по­ка­зать гла­за оку­ли­сту. Ре­ша­юсь бес­по­ко­ить Вас на­по­ми­на­ни­ем об этом пред­ме­те, так как со­сто­я­ние глаз про­дол­жа­ет очень тре­во­жить ме­ня. Не го­во­ря о том, что я ли­шен воз­мож­но­сти чи­тать, я ис­пы­ты­ваю боль в гла­зах, ко­то­рые еже­днев­но вос­па­ля­ют­ся, силь­нее пре­иму­ще­ствен­но к ве­че­ру, и утром я не мо­гу от­крыть их, пред­ва­ри­тель­но не про­мыв их от гноя. Днем об­лег­чаю при­сту­пы вос­па­ле­ния, при­бе­гая к ком­прес­сам. Очень бо­юсь по­те­рять зре­ние и по­то­му ре­ша­юсь на­до­едать Вам по­вто­ре­ни­ем сво­ей прось­бы об оку­ли­сте»^[25].
На это за­яв­ле­ние по­сле­до­ва­ла ре­зо­лю­ция, что спе­ци­аль­но­го вы­зо­ва вра­ча не тре­бу­ет­ся, но при пер­вой воз­мож­но­сти боль­но­го все же по­ка­жут вра­чу.
В сен­тяб­ре то­го же го­да ис­по­вед­ник на­пра­вил на­чаль­ни­ку тюрь­мы за­яв­ле­ние: «2 сен­тяб­ря мне воз­вра­ще­на бо­го­слу­жеб­ная кни­га (Ми­нея), взя­тая при мо­ем при­ез­де сю­да. Очень бла­го­да­рен за это. Вме­сте с тем я про­сил бы воз­вра­тить мне и дру­гие ве­щи, ото­бран­ные од­новре­мен­но с озна­чен­ной кни­гой, как-то: пись­мен­ные при­над­леж­но­сти — бу­ма­гу, ма­лень­кую без за­пи­сей за­пис­ную книж­ку, руч­ку, ка­ран­да­ши, сталь­ные пе­рья, а глав­ное — ру­ко­пи­си (тет­ра­ди), пред­став­ля­ю­щие по сво­е­му со­дер­жа­нию то же, что и воз­вра­щен­ная мне кни­га, то есть ис­клю­чи­тель­но вы­пис­ки из бо­го­слу­жеб­ных книг (ли­тур­гию, все­нощ­ную, по­ве­че­рие, еван­гель­ские чте­ния и псал­мы). На­де­юсь, что раз воз­вра­ще­на мне кни­га, то не встре­тит­ся пре­пят­ствий к воз­вра­ще­нию и со­вер­шен­но од­но­род­ных с ней ру­ко­пи­сей, ко­то­ры­ми я бес­пре­пят­ствен­но поль­зо­вал­ся в Суз­да­ле»^[26].
Не имея близ­ких род­ствен­ни­ков и ни­че­го не по­лу­чая от зна­ко­мых, Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич во мно­гих слу­ча­ях вы­нуж­ден был про­сить вы­дать ему ка­зен­ные ве­щи. 13 мар­та 1930 го­да он пи­сал на­чаль­ни­ку Яро­слав­ско­го изо­ля­то­ра: «Так как в ва­лен­ках гу­лять ста­но­вит­ся невоз­мож­ным вслед­ствие силь­но­го та­я­ния сне­га, а штиб­ле­ты мои про­пус­ка­ют во­ду по­чти так же, как и ва­лен­ки, то я про­шу Вас снаб­дить ме­ня на вре­мя ка­зен­ны­ми штиб­ле­та­ми, впредь до по­лу­че­ния мною га­лош, о ко­то­рых я на­пи­сал в Крас­ный Крест око­ло двух недель то­му на­зад»^[27].
В 1930 го­ду ОГПУ про­из­ве­ло по всей Рос­сии аре­сты свя­щен­но­слу­жи­те­лей и ми­рян, несо­глас­ных с по­зи­ци­ей мит­ро­по­ли­та Сер­гия и недо­воль­ных внут­рен­ней по­ли­ти­кой со­вет­ской вла­сти по от­но­ше­нию к Церк­ви. Бы­ли аре­сто­ва­ны ты­ся­чи лю­дей и, в част­но­сти, все те, кто счи­тал се­бя при­над­ле­жа­щим к груп­пе мит­ро­по­ли­та Иоси­фа (Пет­ро­вых) и епи­ско­па Ди­мит­рия (Лю­би­мо­ва). Бы­ли аре­сто­ва­ны и са­ми эти ар­хи­ереи.
7 ав­гу­ста 1930 го­да Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча при­влек­ли в ка­че­стве об­ви­ня­е­мо­го к но­во­му де­лу и для про­ве­де­ния до­про­сов эта­пи­ро­ва­ли в тюрь­му ОГПУ в Москве. След­ствие дли­лось око­ло го­да. Сле­до­ва­тель на до­про­се спро­сил, ка­ких убеж­де­ний при­дер­жи­ва­ет­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, на что тот от­ве­тил: «Я, как ве­ру­ю­щий че­ло­век, счи­таю, что и царь, и Цер­ковь, и весь пра­во­слав­ный рус­ский на­род на­ру­ши­ли за­ве­ты хри­сти­ан­ства тем, что царь, на­при­мер, непра­виль­но управ­лял стра­ной, Цер­ковь за­бо­ти­лась о соб­ствен­ном ма­те­ри­аль­ном бла­го­по­лу­чии, за­быв ду­хов­ные ин­те­ре­сы паст­вы, а на­род, от­па­дая от ве­ры, пре­да­вал­ся пьян­ству, рас­пут­ству и дру­гим по­ро­кам. Ре­во­лю­цию, со­вет­скую власть я счи­таю ка­рой для ис­прав­ле­ния рус­ско­го на­ро­да и во­дво­ре­ния той прав­ды, ко­то­рая на­ру­ша­лась преж­ней го­судар­ствен­ной жиз­нью...»^[28]
9 ап­ре­ля 1931 го­да сле­до­ва­тель сно­ва спро­сил Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча о его ре­ли­ги­оз­ных и по­ли­ти­че­ских убеж­де­ни­ях, на что тот от­ве­тил: «По по­во­ду мо­их убеж­де­ний мо­гу по­ка­зать сле­ду­ю­щее: я, как сла­вя­но­фил, при­дер­жи­вал­ся мо­нар­хи­че­ских воз­зре­ний, но эти мои воз­зре­ния оста­ва­лись чи­сто тео­ре­ти­че­ски­ми: ни в ка­ких мо­нар­хи­че­ских ор­га­ни­за­ци­ях я не со­сто­ял. Как я уже рань­ше по­ка­зы­вал, для ме­ня в сла­вя­но­филь­стве су­ще­ствен­ным мо­мен­том яв­лял­ся ре­ли­ги­оз­ный.
Ка­са­ясь мо­е­го от­но­ше­ния к со­вет­ской вла­сти, дол­жен преж­де все­го ска­зать, что я яв­ля­юсь ее недру­гом, опять-та­ки в си­лу мо­их ре­ли­ги­оз­ных убеж­де­ний. По­сколь­ку со­вет­ская власть яв­ля­ет­ся вла­стью без­бож­ной, и да­же бо­го­бор­че­ской, я счи­таю, что, как ис­тин­ный хри­сти­а­нин, не мо­гу укреп­лять ка­ким бы то ни бы­ло пу­тем эту власть, в си­лу ее, по­вто­ряю, бо­го­бор­че­ско­го ха­рак­те­ра...»^[29]
3 сен­тяб­ря 1931 го­да Кол­ле­гия ОГПУ при­го­во­ри­ла Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к вось­ми го­дам за­клю­че­ния «в ме­ста, под­ве­дом­ствен­ные ОГПУ»^[30]. В сен­тяб­ре 1931 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был от­прав­лен в Яро­слав­ский изо­ля­тор. Усло­вия, в ко­то­рые он был по­ме­щен, бы­ли на­столь­ко тя­же­лы, что он стал хо­да­тай­ство­вать, что бы его пе­ре­ве­ли в оди­ноч­ку, но хо­да­тай­ство это бы­ло от­кло­не­но, и 25 сен­тяб­ря он на­пи­сал но­вое за­яв­ле­ние, про­ся, чтобы его по­ме­сти­ли, хо­тя бы на вре­мя, в со­сед­нюю ка­ме­ру, тем бо­лее что си­дев­ший в ней за­клю­чен­ный не был про­тив. Это хо­да­тай­ство бы­ло удо­вле­тво­ре­но.
С се­ре­ди­ны трид­ца­тых го­дов по­ло­же­ние за­клю­чен­ных в тюрь­мах рез­ко ухуд­ши­лось, и са­ма яро­слав­ская тюрь­ма ста­ла на­зы­вать­ся тюрь­мой НКВД осо­бо­го на­зна­че­ния, что по­влек­ло и уже­сто­че­ние усло­вий со­дер­жа­ния в ней: те­перь тюрь­ма ста­но­ви­лась не спо­со­бом изо­ля­ции, а сред­ством умерщ­вле­ния за­клю­чен­но­го в ней че­ло­ве­ка.
4 де­каб­ря 1935 го­да Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был вы­зван в тю­рем­ную ам­бу­ла­то­рию к вра­чу. Врач, вскользь по­гля­дев на него, за­дал несколь­ко са­мых об­щих во­про­сов и, несмот­ря на то, что Ми­ха­и­лу Алек­сан­дро­ви­чу шел семь­де­сят пер­вый год и око­ло ше­сти лет он про­был в тюрь­ме, пред­ло­жил адми­ни­стра­ции тюрь­мы: в со­от­вет­ствии с со­сто­я­ни­ем здо­ро­вья за­клю­чен­но­го — уже­сто­чить ре­жим со­дер­жа­ния, ли­шив за­клю­чен­но­го бе­ло­го хле­ба.
23 мар­та 1937 го­да у Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча за­кан­чи­вал­ся срок за­клю­че­ния, но его ре­ши­ли не от­пус­кать на сво­бо­ду до смер­ти, и уже 7 фев­ра­ля без ка­ко­го бы то ни бы­ло до­пол­ни­тель­но­го рас­смот­ре­ния де­ла Осо­бое Со­ве­ща­ние при НКВД при­го­во­ри­ло его к трем го­дам тю­рем­но­го за­клю­че­ния. 25 фев­ра­ля об этом ре­ше­нии бы­ло со­об­ще­но Ми­ха­и­лу Алек­сан­дро­ви­чу. Для при­да­чи это­му при­го­во­ру ви­ди­мо­сти за­кон­но­сти НКВД на­пра­вил хо­да­тай­ство об утвер­жде­ния при­го­во­ра во ВЦИК, и 3 мар­та при­го­вор был утвер­жден.
Для от­бы­тия но­во­го сро­ка за­клю­че­ния Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча из яро­слав­ской тюрь­мы пе­ре­ве­ли в во­ло­год­скую, ку­да он при­был 29 июня 1937 го­да. В это вре­мя усло­вия за­клю­че­ния еще бо­лее уже­сто­чи­лись, за­клю­чен­ным бы­ли да­ны но­ме­ра, и ис­по­вед­ник Ми­ха­ил стал зна­чить­ся под № 227.
18 ав­гу­ста «за на­ру­ше­ние пра­вил про­гул­ки»^[31] вся ка­ме­ра, в ко­то­рой на­хо­дил­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, бы­ла ли­ше­на про­гул­ки на два дня.
1 ок­тяб­ря Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был вы­ве­ден вме­сте с дру­ги­ми за­клю­чен­ны­ми на про­гул­ку в ко­ри­дор. Он от­пра­вил­ся в убор­ную, ку­да через ми­ну­ту во­рвал­ся над­зи­ра­тель. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич на­пра­вил­ся к две­ри. В это вре­мя де­жур­ный ско­ман­до­вал: «Ско­рей!» — «Иду как мо­гу», — от­ве­тил тот. «Не как мо­гу, а иди ско­рей!» — «Иди­те, а не иди. Вы не сме­е­те го­во­рить мне ты», — спо­кой­ным то­ном от­вет­ство­вал Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич и на­пра­вил­ся к груп­пе за­клю­чен­ных, сто­яв­ших по­сре­ди ко­ри­до­ра. 14 ок­тяб­ря Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич за «гром­кие раз­го­во­ры, умыш­лен­ное за­тя­ги­ва­ние оправ­ки и ка­шель»^[32] был ли­шен пра­ва поль­зо­ва­ния тю­рем­ной лав­кой на пят­на­дцать дней.
23 ок­тяб­ря за гром­кие раз­го­во­ры в ка­ме­ре все за­клю­чен­ные в ней бы­ли ли­ше­ны про­гул­ки на три дня.
18 де­каб­ря 1937 го­да де­жур­ный над­зи­ра­тель от­пра­вил ра­порт на­чаль­ни­ку тюрь­мы, в ко­то­ром пи­сал, что в этот день в де­сять ча­сов ве­че­ра «в ка­ме­ре 46 на­ру­ши­ла внут­рен­ний рас­по­ря­док гром­ким раз­го­во­ром лич­ность № 227». За это Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич был ли­шен пе­ре­пис­ки на ме­сяц — с 1 ян­ва­ря по 1 фев­ра­ля 1938 го­да. Но это­му на­ка­за­нию уже не суж­де­но бы­ло ис­пол­нить­ся.
Ру­ко­вод­ство стра­ны в это вре­мя стре­ми­тель­но ре­а­ли­зо­вы­ва­ло свое ре­ше­ние об уни­что­же­нии всех по­ли­ти­че­ских и идей­ных про­тив­ни­ков, при­чем не толь­ко тех, кто еще был на сво­бо­де, но и тех, кто уже на­хо­дил­ся в тюрь­ме. Для сбо­ра ком­про­ме­ти­ру­ю­щих све­де­ний в ка­ме­ру, где на­хо­дил­ся Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич, по­ме­сти­ли осве­до­ми­те­ля Ба­зилев­ско­го, и тот вско­ре пе­ре­пра­вил на­чаль­ни­ку тюрь­мы сле­ду­ю­щий ра­порт: «Со­об­щаю о на­стро­е­ни­ях ка­ме­ры № 46 сле­ду­ю­щее: …Во­об­ще, на­сто­я­щие, ис­крен­ние, дей­стви­тель­но прав­ди­вые на­стро­е­ния скры­ва­ют­ся, они та­ят­ся во внут­рен­ней за­мкну­то­сти каж­до­го.
Ост­рые по­ли­ти­че­ские во­про­сы, как пра­ви­ло, об­хо­дят­ся мол­ча­ни­ем... Это важ­ное об­сто­я­тель­ство необ­хо­ди­мо учесть еще и по­то­му, что мое при­сут­ствие в этой ка­ме­ре яв­ля­ет­ся, оче­вид­но, ос­нов­ной при­чи­ной та­ко­го по­ло­же­ния.
Прав­да, по­сте­пен­но на­чи­на­ют ми­рить­ся с фак­том мо­е­го при­сут­ствия: од­ни уже по­ми­ри­лись, дру­гие на пу­ти к это­му, а тре­тьи еще раз­ду­мы­ва­ют, не же­лая ни­че­го го­во­рить на по­ли­ти­че­ские те­мы, на­вер­ное, по­то­му, что хо­ро­ше­го ска­зать из этой об­ла­сти ни­че­го не мо­гут, а пло­хое ска­зать бо­ят­ся, тем не ме­нее и о них есть фак­ты, в све­те ко­то­рых вы­сту­па­ют на­ру­жу их внут­рен­ние тай­ни­ки.
Един­ство мне­ний и дей­ствий про­яв­ля­ет­ся, со­вер­шен­но бес­спор­но, у сле­ду­ю­щих че­ты­рех со­бе­сед­ни­ков, а имен­но:
Но­во­се­лов Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич. Ярый мо­нар­хист, без­на­деж­ный мра­ко­бес, ре­ли­ги­оз­ный фа­на­тик, рус­ский.
Лек­сан — тю­рок, пол­ный зло­бы и недо­воль­ства на со­вет­скую власть, ее ре­жим и ее ру­ко­во­ди­те­лей, от ма­ла до ве­ли­ка.
Ме­лик-Ар­утю­нян — ар­мя­нин, при­со­еди­ня­ет­ся к пер­вым двум, во всем с ни­ми со­гла­сен, ни в чем не воз­ра­жа­ет и в их дей­стви­ях под­дер­жи­ва­ет.
Аль­фред — ла­тыш из ка­ме­ры № 45, ис­по­ве­ду­ет си­сте­ма­ти­че­ски про­по­ве­ди мра­ко­бе­са Но­во­се­ло­ва, ко­то­рые пе­ре­да­ют­ся ему Лек­са­ном. По­лу­ча­ет­ся ин­тер­на­цио­наль­ный кру­жок или груп­па, в со­ста­ве од­но­го тюр­ка, ла­ты­ша, ар­мя­ни­на и од­но­го рус­ско­го. Осталь­ные двое — Ло­мо­но­сен­ко и Лу­нин — не ме­ша­ют за­ни­мать­ся вы­ше­озна­чен­ным мра­ко­бе­си­ем и сво­им мол­ча­ни­ем, по су­ще­ству, по­твор­ству­ют им.
Об­щим для всех яв­ля­ет­ся яр­ко вы­ра­жен­ное воз­му­ще­ние и него­до­ва­ние ны­неш­ним тю­рем­ным ре­жи­мом, до­ве­ден­ным до та­кой бес­че­ло­веч­но­сти, же­сто­ко­сти и ди­ко­сти, рав­ной ко­то­рой не бы­ло и нет ни­где, — не толь­ко что в так на­зы­ва­е­мых де­мо­кра­ти­че­ских стра­нах, в стра­нах бур­жу­аз­ной ци­ви­ли­за­ции, но в стра­нах от­ста­лых и в фа­шист­ских нет ни­че­го по­доб­но­го. Та­кой сви­ре­пый лю­тый ре­жим, ха­рак­те­ри­зу­е­мый жи­вот­ной хищ­но­стью и кро­во­жад­но­стью, рас­счи­тан на по­гре­бе­ние жи­вых лю­дей в мо­ги­лу, рас­счи­тан на гни­е­ние жи­вых лю­дей. Но­во­се­лов рас­ска­зы­ва­ет, что ко­гда в яро­слав­ской тюрь­ме на­ча­ли вво­дить но­вый ре­жим, то его то­ва­рищ по ка­ме­ре спра­ши­вал на­чаль­ни­ка тюрь­мы — раз­ве но­вый ре­жим не рас­счи­тан на на­ше здесь умертв­ле­ние и гни­е­ние? Лек­сан за­яв­ля­ет, что он про­си­дел де­сять лет в яро­слав­ской тюрь­ме, но там ре­жим был иной, не то чтобы хо­ро­ший, но бы­ло воз­мож­ным про­си­деть де­сять лет. В усло­ви­ях та­ко­го ре­жи­ма, как сей­час, нель­зя про­си­деть и трех лет. Ар­утю­нян за­яв­ля­ет, что в яро­слав­ской тюрь­ме про­тив но­во­го ре­жи­ма был про­тест и объ­яв­ле­на го­ло­дов­ка в знак ор­га­ни­за­ци­он­ной со­ли­дар­но­сти. “Раз­ве бо­лез­ни, ко­то­рые нас на­чи­на­ют одоле­вать, не есть на­ше смер­тель­ное гни­е­ние? — рев­ма­тизм, ту­бер­ку­лез, цин­га, яз­вы же­луд­ка, бо­лят гла­за, зу­бы и так да­лее”.
Но­во­се­лов го­во­рит: “Вот мой то­ва­рищ умер у ме­ня на ру­ках в ка­ме­ре, у него кон­чил­ся ста­рый срок, но да­ли но­вый, он про­жил несколь­ко ме­ся­цев но­во­го сро­ка и но­во­го ре­жи­ма. Бы­ло яс­но — боль­ной че­ло­век, но в боль­ни­цу не взя­ли, и он умер у ме­ня на ру­ках…” Лу­нин го­во­рит: “Бу­дет еще ху­же”; ко­гда в яро­слав­ской тюрь­ме был про­тест про­тив но­во­го тю­рем­но­го ре­жи­ма, то во вре­мя про­гул­ки мно­гие кри­ча­ли так: “Ста­лин­ская дик­та­ту­ра ху­же фа­шист­ской”, “Да здрав­ству­ет ге­не­раль­ный тю­рем­щик Ежов”...
Ко­гда я чи­тал вслух га­зе­ту “Гу­док” за 1 ян­ва­ря 1938 го­да, в ко­то­рой со­об­ща­ет­ся о том, что Гер­ма­ния име­ет мно­го конц­ла­ге­рей и еще от­кры­ва­ет но­вые, что мно­го си­дят осуж­ден­ных в тюрь­мах, не счи­тая след­ствен­ных, по­лу­ча­ет­ся в об­щем пол­то­ра че­ло­ве­ка на каж­дую ты­ся­чу, — то в это вре­мя Но­во­се­лов под­хо­дит к Ар­утю­ня­ну и го­во­рит ему: “Чья бы ко­ро­ва мы­ча­ла, а уж со­вет­ская мол­ча­ла бы”»^[33].
На ос­но­ва­нии по­доб­но­го ро­да све­де­ний тю­рем­щи­ка­ми бы­ла со­став­ле­на ха­рак­те­ри­сти­ка: «Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич Но­во­се­лов, 74 го­да, си­дит уже 9 лет, име­ет выс­шее “бо­го­слов­ское об­ра­зо­ва­ние”, и на этом “об­ра­зо­ва­нии” по­стро­е­но все его ми­ро­воз­зре­ние и по­ли­ти­че­ское убеж­де­ние, что вы­ра­жа­ет­ся в его ре­ли­ги­оз­ном фа­на­тиз­ме и в по­ли­ти­че­ском мра­ко­бе­сии.
В сво­ем про­по­ве­до­ва­нии он всю эту фило­со­фию на­пол­ня­ет кон­крет­ным со­дер­жа­ни­ем из Биб­лии, Но­во­го и Вет­хо­го За­ве­та, из Еван­гель­ских про­ро­честв и пред­ска­за­ний, ста­ра­ясь пре­под­но­сить это в фор­ме за­ду­шев­ных (ре­ли­ги­оз­но-фило­соф­ских) бе­сед, каж­дая из ко­то­рых со­про­вож­да­ет­ся од­ной из мо­литв или ка­ко­го-ли­бо ре­ли­ги­оз­но­го, ми­сти­че­ско­го со­дер­жа­ния сти­хо­тво­ре­ния. По­э­ти­че­ская фор­ма яв­ля­ет­ся осо­бен­но за­ман­чи­вой, так, на­при­мер, он спе­ци­аль­но под­би­ра­ет по­этов-ми­сти­ков, ин­ту­и­ти­ви­стов: По­лон­ско­го, Фе­та, Ба­ра­тын­ско­го, Мош­ко­ва — и у них вы­би­ра­ет наи­бо­лее ми­сти­че­ское, ре­ли­ги­оз­ное, на­при­мер “Ве­чер­ний звон”, “Вос­кре­се­ние Хри­сто­во”, “Бла­го­вест”, “Мо­лит­ва”, “Рож­де­ство”, “Храм”, “Сло­во Бо­жие” и так да­лее.
Мно­гое он зна­ет на па­мять, а боль­шин­ство спи­сы­ва­ет, поль­зу­ясь тю­рем­ной биб­лио­те­кой, на­при­мер По­лон­ско­го, Фе­та. Его вся тет­рад­ка за­пол­не­на сти­хо­тво­ре­ни­я­ми, и через его вли­я­ние они пе­ре­хо­дят к Лек­са­ну и Аль­фре­ду.
В сво­их убеж­де­ни­ях он не рас­ка­и­ва­ет­ся и не со­би­ра­ет­ся рас­ка­и­вать­ся, он уже при­ми­рил­ся с мыс­лью о том, чтобы за свои убеж­де­ния уме­реть в тюрь­ме, тем бо­лее род­ных у него нет, а дру­зей он бес­по­ко­ить не хо­чет»^[34].
3 ян­ва­ря вся ка­ме­ра бы­ла ли­ше­на про­гул­ки на пять су­ток.
14 ян­ва­ря 1938 го­да по­мощ­ник на­чаль­ни­ка по опер­ча­сти тюрь­мы со­ста­вил для трой­ки НКВД справ­ку, в ко­то­рой пи­сал, об­ви­няя Но­во­се­ло­ва в контр­ре­во­лю­ци­он­ной де­я­тель­но­сти: «Чи­тая га­зе­ты, со­зна­тель­но из­вра­ща­ет со­об­ща­е­мые све­де­ния и кле­ве­щет на внут­рен­нее по­ло­же­ние СССР, рас­про­стра­ня­ет за­ве­до­мую ложь и кле­ве­ту в контр­ре­во­лю­ци­он­ных це­лях, под­чи­няя сво­е­му контр­ре­во­лю­ци­он­но­му вли­я­нию со­ка­мер­ни­ков, раз­ла­га­ю­ще дей­ству­ет на та­ко­вых»^[35].
17 ян­ва­ря трой­ка НКВД при­го­во­ри­ла Ми­ха­и­ла Алек­сан­дро­ви­ча к рас­стре­лу. Ми­ха­ил Алек­сан­дро­вич Но­во­се­лов был рас­стре­лян 20 ян­ва­ря 1938 го­да в во­ло­год­ской тюрь­ме и по­гре­бен в об­щей без­вест­ной мо­ги­ле^[36].

Игу­мен Да­мас­кин (Ор­лов­ский)

«Жи­тия но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских ХХ ве­ка. Ян­варь». Тверь. 2005. С. 69–91

При­ме­ча­ния

^[a] Ко­жев­ни­ков Вла­ди­мир Алек­сан­дро­вич (1852-1917), ис­то­рик куль­ту­ры, пуб­ли­цист, по­ли­глот. Был од­ним из близ­ких дру­зей и по­сле­до­ва­те­лей фило­со­фа Н.Ф. Фе­до­ро­ва, а так­же ре­дак­то­ром и из­да­те­лем его со­чи­не­ний.

^[b] Га­аз (Фри­дрих-Иосиф) Фе­дор Пет­ро­вич (1780-1853) — стар­ший врач мос­ков­ских тю­рем­ных боль­ниц; прин­ци­пи­аль­но из­брав глав­ным на­прав­ле­ни­ем сво­ей де­я­тель­но­сти слу­же­ние ближ­ним, он все свои си­лы от­да­вал об­лег­че­нию уча­сти за­клю­чен­ных.

^[c] Ар­хи­манд­рит Ила­ри­он (Тро­иц­кий), впо­след­ствии ар­хи­епи­скоп Ве­рей­ский. Умер в за­клю­че­нии в 1929 го­ду. Про­слав­лен Рус­ской Пра­во­слав­ной Цер­ко­вью в Со­бо­ре но­во­му­че­ни­ков и ис­по­вед­ни­ков Рос­сий­ских. Па­мять празд­ну­ет­ся де­каб­ря 15/28. Мо­щи свя­щен­но­му­че­ни­ка Ила­ри­о­на на­хо­дят­ся в Сре­тен­ском мо­на­сты­ре в Москве.

^[d] Име­ет­ся в ви­ду опуб­ли­ко­ва­ние де­кла­ра­ции мит­ро­по­ли­та Сер­гия (Стра­го­род­ско­го) и по­сле­до­вав­шие за этим со­бы­тия.

^[1] А.В. Ма­ти­сон. Ду­хо­вен­ство Твер­ской епар­хии ХVII — на­ча­ла ХХ ве­ков: ро­до­слов­ные рос­пи­си. Вы­пуск вто­рой. СПб., 2003. С. 57-73.

^[2] Ми­нув­шее. Аль­ма­нах 15. М., СПб., 1994. Пись­ма М.А. Но­во­се­ло­ва к Л.Н. Тол­сто­му. Пуб­ли­ка­ция Е.С. По­ли­щу­ка. С. 400.

^[3] Там же. С. 382.

^[4] Там же. С. 383.

^[5] Там же. С. 391-392.

^[6] Еже­ме­сяч­ный жур­нал ли­те­ра­ту­ры, на­у­ки и об­ще­ствен­ной жиз­ни. СПб., 1914. № 11. В.Ско­ро­хо­дов «Из вос­по­ми­на­ний ста­ро­го об­щин­ни­ка». С. 77-80.

^[7] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. Х.

^[8] Там же. С. ХIII.

^[9] От­кры­тое пись­мо гра­фу Л.Н. Тол­сто­му, по по­во­ду его от­ве­та на по­ста­нов­ле­ние Свя­тей­ше­го Си­но­да, М.А. Но­во­се­ло­ва. М., 1911. С. 3, 11-12, 15.

^[10] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. ХIV.

^[11] Там же. С. ХIV, ХVI.

^[12] Там же. С. ХХII.

^[13] Там же. С. ХХI-ХХII.

^[14] Там же. С. ХХVI-ХХVII.

^[15] Гри­го­рий Рас­пу­тин и ми­сти­че­ское рас­пут­ство. М., 1912. С. II-IV.

^[16] М.А. Но­во­се­лов. Пись­ма к дру­зьям. М., ПСТБИ. 1994. С. 9-10.

^[17] Там же. С. 68-69.

^[18] Там же. С. 73.

^[19] Там же.

^[20] Там же. С. 85.

^[21] Там же. С. 208.

^[22] ЦА ФСБ Рос­сии. Д. Р-41328, л. 9.

^[23] Там же. Л. 10.

^[24] Там же. Л. 12.

^[25] Там же. Д. Н-7377. Т. 1, л. 18.

^[26] Там же. Л. 28.

^[27] Там же. Л. 77.

^[28] Там же. Т. 11, л. 147 об.

^[29] Там же. Л. 160.

^[30] Там же. Т. 8, л. 7.

^[31] Там же. Л. 5.

^[32] Там же. Л. 4.

^[33] Там же. Л. 9-10.

^[34] Там же. Л. 6.

^[35] Там же. Л. 270.

^[36] Там же. Л. 11.

Ис­точ­ник: http://www.fond.ru