Новеллу Матвееву номинировали на Патриаршую литературную премию, лауреатом она не стала, а в сентябре 2016 года от нас ушла. Детский голосок, особенное звучание песен и стихов создавали иллюзию маленького беззаботного человека, живущего среди радуг.
Но это была иллюзия, ведь Матвеева, в крещении Вера – совсем другая. Ее поэзия (кстати, в основном малоизвестная широкому кругу) – зрелая и жесткая. У Новеллы гораздо больше стихов не из детства – суровых, честных, не мужских и не женских – тех, в которых говорит не душа, а дух, взыскующий Бога.
Наша рубрика называется «Куда уходит детство». Поэтому родителям и детям рекомендуем подборку стихов Новеллы Матвеевой со страниц бумажного журнала «Лампада».
Текст и выбор стихотворений для юного и маленького читателя – писателя, журналиста «РГ» Дмитрия Шеварова.
«Голос негромкий, скорее – тихий…»
“Новелла Матвеева родилась в Царском Селе 7 октября 1934 года. Семья Матвеевых жила там бедно, но была счастлива. Папа и мама больше всего на свете любили читать книги о приключениях и путешествиях…
А потом – война. Семилетняя Новелла стала слепнуть от голода и попала в госпиталь. Там ее лечили сырой морковкой, и она вновь стала видеть. В госпитале она прочитала «Тома Сойера» и написала первые стихи.
Окончив школу, работала в детском доме пастушкой. А в 1959 году юной поэтессы стала печатать… «Комсомольская правда». Новелла иногда, проводив свои стихи в типографию, ночевала в редакции на диване, потому что на дворе была уже ночь.
Вскоре стихи и песни новеллы Матвеевой узнала вся страна. Нет, по телевизору ее не показывали. Просто песни, которые она пела под гитару в кругу друзей, записывали на магнитофон, а пленки с записями разлетались…
Голос у Новеллы Николаевны негромкий, скорее – тихий. Но он очень чистый и при этом – таинственный. Под песни Матвеевой и руки, и ноги, и мысли – всё в тебе устремляется к добру. И всё вокруг начинает ладиться…”
В лесу
Маленькому Леше Ануприенко
Я с утра в лесу гуляю:
От росы я весь промок,
Но зато теперь я знаю
Про березку и про мох.
Про малину,
Ежевику,
Про слона и про ежиху,
У которых за ежат
Все иголочки дрожат
Всадник
Ехал Ваня на лошадке –
Цок-цок-цок
Цок-цок-цок…
Потерял свои перчатки –
Цок-цок-цок
Цок-цок-цок…
Стал перчатки он искать,
Стал с лошадки он слезать, –
Он искал, искал перчатки,
А перчаток не видать!
Ищет, ищет – не находит…
Цок-цок-цок
Цок-цок-цок…
В поводу лошадку водит –
Цок-цок-цок
Цок-цок-цок…
Ищет Ваня на лугах,
На зеленых берегах, –
А Ванюшины перчатки…
У лошадки на ногах!
Дуб и ветер
Дерзкий ветер летел,
Дым хватал из труб,
Он летел,
Шелестел,
Налетел на дуб.
– Здравствуй, дуб!
Будь мне друг!
Где твоё дупло?
Говорят, у тебя
Там, в дупле, тепло.
– Не пущу! Не пройдешь! –
Отвечает дуб. –
Ты с дуплом-то хорош,
А с ветвями – груб.
Сколько сбил, поломал
Ты моих ветвей!
Сколько листьев сорвал
С головы моей!
Много места, поди,
В поле да в степи,
Там шуми,
Там свисти,
Там себе и спи!
Рассердился, дохнул
Ветер с высоты
И рывком
С дуба сдул
Все его листы.
И уж так разбросал
По краям дорог,
Что потом
Даже сам
Их собрать не мог.
Корабли-игрушки
С канатами, дрожащими, как струны,
В порту стояли кукольные шхуны.
Покачивали мачтами устало –
Их буря в океане укачала.
Подплыли к ним четыре бригантины,
Их мачты были тоньше паутины!
Четыре корабля, четыре трюма,
И в первом трюме – добрый фунт изюма!
А в темной глубине другого трюма
Сидела в клетке маленькая пума,
А в третьем – два игрушечных паяца,
Сидят впотьмах, а выглянуть – боятся!
Известный кот сидел в четвертом трюме, –
Надменней кока, боцмана угрюмей;
Он видел все четыре части света,
И всё на нём матросское надето!
С канатами, дрожащими, как струны,
В порту стояли три-четыре шхуны;
Покачивали мачтами устало, –
Их буря в океане укачала…
Птичьи наряды
Снегирь сидит на ветке
В розовой жилетке
А дятел в ярко-красной
Шапочке атласной.
Вдали мелькают сойки –
Синие ковбойки
И даже мухоловки
Имеют обновки.
Лишь соловей, ребята
Одет небогато.
Но кто про это судит –
Тому он петь не будет.
Попался
Паук на теплый ветер
Забросил невода.
Наверно, не заметил,
Что ветер – не вода.
А листик, пролетая
И глядя, где бы сесть,
Как рыбка золотая,
Попался в эту сеть.
Синяя чашечка
Синяя чашечка
С беленьким дном,
Синяя чашечка
С темным пятном,
Думаю, думаю,
Глядя в окно:
«Чудо! Откуда
На чашке пятно?!
Может быть, это пятно неспроста?
Может, у чашки душа не чиста?»
Вот моя бабушка.
Все говорят:
Бабушка – золото,
Бабушка – клад!
Моет посуду,
Стирает белье, –
Пятен на совести
Нет у неё.
…А у меня на душе не одно
И не второе по счету пятно.
Хоть бы его керосином свести!
Хоть перочинным ножом соскрести!
Прошлого я вспоминать не хочу
И про вчерашние пятна молчу.
Эх… Но сегодня, хоть я еще мал,
Всё-таки целую парту сломал!
А у подобных ломателей парт
Совесть пятнистая, как леопард.
Синяя чашечка с беленьким дном,
Чашка-бедняжка
С печальным пятном,
Видно, пятно на тебе неспроста:
Видно, душа у тебя не чиста,
Видно, на совести тоже разбой.
Что же мы делать-то будем с тобой?
Кувшинчики
Кувшинчики шли
На родник за водой –
Зеленый, Серебряный, Золотой.
Кувшинчики шли на родник за водой
И были при этом полны добротой.
Прошлись по жаре, постояли в тени,
Воды в роднике зачерпнули они.
Потом повернули свой нос на закат
И стали – гуськом – возвращаться назад.
И стали – втроем – возвращаться домой.
И первый кувшинчик был полон водой,
И – так же – второй был наполнен водой,
А третий был полон… одной добротой!
Песня о бумажном кораблике
Я мечтала о морях и кораллах,
Я поесть хотела суп черепаший,
Я шагнула на корабль, а кораблик
Оказался из газеты вчерашней.
То одна зима идет, то другая,
За окошком всё метель завывает,
Только в клетках говорят попугаи,
А в лесу они язык забывают.
А весною я в разлуки не верю,
И капели не боюсь моросящей,
А весной линяют разные звери,
Не линяет только солнечный зайчик.
У подножья стали горы-громады,
Я к подножию щекой припадаю,
Но не выросла еще та ромашка,
На которой я себе погадаю.
Она умеет превращаться
Смотри!
Полосатая кошка
На тумбе сидит, как матрешка!
Но спрыгнет – и ходит, как щука.
Рассердится – прямо гадюка!
Свернется – покажется шапкой,
Растянется – выглядит тряпкой…
Похожа на всех понемножку,
А изредка – даже… на кошку!
Вероятно, труднее всего
Превратиться в себя самого.
Журнал «Лампада», №5 (74)2010 год
Вместо послесловия
«У нее была дверь без звонка»
“Новелла Матвеева искала нужное слово, как астроном ищет на небе свою единственную, еще никем не открытую звезду.
Первый раз иду в гости к Новелле Матвеевой! Сворачиваю в Камергерский переулок, пробегаю через арку во двор, трясусь в дребезжащем лифте и оказываюсь перед квартирой N 42.
Дверь, грубовато сколоченная таким же, очевидно, грубоватым плотником, не наводит на размышления, а попросту берет за грудки: “Ты кто такой и откуда взялся?..”
Звонка нет, и это добавляет нервозности. Каким стуком стучат в дверь к поэту? Скрестись робко, как кошка, или сразу колотить задней лапой, как Винни-Пух? Я выбираю что-то среднее.
И вот зашуршали шаги и раздался голос, знакомый по грампластинкам, голос, похожий на звон серебряного блюдца, упавшего на морскую гальку: “Ой, а кто тут?!.”
Вид из комнаты Матвеевой – на крыши соседних домов. Потом я приходил к Новелле Николаевне зимой, и мы смотрели, как по крышам гуляет метель, завиваясь около старых, уже не действующих печных труб. Иногда я прибегал к Матвеевой, выполнив ее поручение – что-то отнести или принести. Например, принести кошачий корм, а отнести книжку.
Мне нравилось появляться где-нибудь и говорить, что я от Новеллы Матвеевой. Не был похож я ни на шарманщика, ни на Дона Алонсо, ни на солдата, который ехал лесом… Но какой-то отсвет автора песни про гвоздик (“Моей любви ты боялся зря…”) падал в тот миг и на меня.
Так, странствуя по поручениям Матвеевой, я познакомился с разными добрыми людьми. С Валентином Дмитриевичем Берестовым, Натальей Леонидовной Трауберг, Владимиром Николаевичем Крупиным…
Новелла Николаевна по болезни редко выходила в свет. О каждом таком выходе она рассказывала с грустной самоиронией.
В 2002 году Матвееву наградили государственной премией. Никакие туфли на больные ноги не налезали, и Новелла Николаевна пошла на вручение в тапочках. Благо Кремль –в двадцати минутах неспешной ходьбы.
Вскоре история про тапочки обросла подробностями. И даже нашлись свидетели, которые утверждали, что на лестнице Большого Кремлевского дворца Новелла Матвеева обронила туфельку.
Все, о чем я тут пишу, очевидно, лишь милые пустяки. Но ведь как раз о таких пустяках и говорят обычно люди за столом в день рождения.
Новелла Матвеева умерла осенью. С тех пор на месте пустяков выросли деревья. Всё, казавшееся не стоящим внимания, теперь хочется вспомнить. Недавно, разбирая старые аудиокассеты, я нашел свою беседу с Новеллой Николаевной, состоявшуюся в мае 2005 года.
“Я страшно радовалась, что учусь дома…”
– Что вы помните о 9 мая 1945 года?
– Нас застала Победа на станции Чкаловская. Там был поселок служащих детского дома. Мы, наша семья – мама, я, брат и младшая сестра – были вместе. День стоял жаркий, солнечный. Помню, что мама очень сильно заплакала.
Во время войны она часто повторяла фразу, которую мы слышали по радио: “Вечная память героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины…” Эти слова она не абстрактно воспринимала, а очень лично.
Как будто все время видела перед собой этих павших героев, совсем еще мальчиков. И девятого мая она вот об этом думала.
– У вас перед глазами были детдомовцы, сироты, потерявшие родителей на войне…
– Да, были еще дети белорусских партизан и дети-партизаны. Мы среди них и жили. Через стенку от нас была их спальня.
– Наверное, нельзя говорить о девятом мая, не вспоминая двадцать второе июня…
– Когда объявили о войне, мой папа сразу рванулся в военкомат, чтобы записаться в народное ополчение. У него была язва, и мама побежала вслед за ним в военкомат и сказала там, что его нельзя брать на фронт. И отца направили политруком в военный госпиталь.
– Какая мама у вас удивительная – сразу бросилась спасать…
– Ее поступок покажется вам еще более удивительным, если я вам скажу, что мои родители тогда не были вместе. Развелись они позже, но вместе уже не были.
И вот, несмотря на все эти трения и расхождения, они оба вели себя благородно и старались поступать по-божески.
Хотя отец был атеист. Но атеизм – внешняя оболочка. В душе он был Божий человек. Такие были тогда атеисты.
– А в этот день, 9 мая, вы были в школе?
– Так я вообще в школу не ходила.
– Ах да, вспомнил. А хотелось в школу?
– Не‑а. Дима, я так радовалась, что в школу ходить не надо! Я страшно радовалась. Дома лучше, думала я.
– Ну конечно. Для будущего поэта дома точно лучше.
– Мои ровесники сбегали с уроков тайком, в самоволку, а мне не надо было убегать, прогуливать, не надо никого обманывать, у меня была всегда сплошная самоволка. Я так и осталась на домашнем обучении.
У моих родителей было по два, если не три образования. Они же в старых гимназиях учились, латынь знали. Мама училась на филологическом факультете Московского университета.
Поэтому я всегда говорю, что у меня два образования: отцовское и материнское. Своего нет. Правда, я на Высших курсах литературных училась.
P.S.
Новелла Матвеева много занималась переводами. Одно из стихотворений Давида Кугультинова в ее переводе может быть послесловием к беседе о войне.
Кугультинов и Матвеева дружили с 1959 года. Именно тогда фронтовик Давид Никитич Кугультинов навестил еще никому неизвестную поэтессу на станции Чкаловская и, вернувшись в Элисту, опубликовал ее стихи в местной газете.
Я помню прошлое. Я помню
Свой голод. Больше я не мог.
И русская старушка,
Помню,
Мне хлеба сунула кусок.
Затем тайком перекрестила
В моем кармане свой ломоть.
И быстро прочь засеменила,
Шепнув: “Спаси тебя Господь!”
Хотелось мне, ее не зная,
Воскликнуть: “Бабушка родная!”
Хотелось петь, кричать “ура!”,
Рукой в кармане ощущая
Существование добра”.
Дмитрий Шеваров
Сайт «Год литературы»
Комментировать