Ремизов Алексей Михайлович

Пер­вые — гришки, как заку­ре­щат, боро­да­тые, и на раките, в зиму серые, побу­рели ветви. А девя­того марта летит чер­но­гуз. И хоть что хочешь: мороз, снег… — девя­того марта чер­но­гуз обя­зан прилететь!

Уда­рила кры­льями бело­гру­дая рай­ская птица, про­бу­дила анге­лов. Спо­хва­ти­лись ангелы, поле­тели печаль­ные на четыре сто­роны, во все семь­де­сят и две страны понесли весть.

Ходила ста­руха за морош­кой в лес. Набрала ста­руха пол­ный бурак и заблу­ди­лась: ходит по лесу, выйти не может. А Леший-шишко — ему только того и надо, — рад, что ста­руха домой попасть не может, Леший тут-как-тут.

Я под­нялся из сво­его затвора и силою духа был отве­ден в лес — в лесу я уви­дел чело­века, рубя­щего дрова: рубил чело­век дрова и, нару­бив, захва­тил боль­шую охапку, чтобы нести. И не мог. Бро­сил охапку и снова при­нялся рубить.

Жил Ипат не бедно, не богато, да при­шло кру­тое время, и до того добился, что и питаться нечем стало. Жена, дети — что делать? И пошел он из села за трид­цать верст на озеро рыба­чить. И там, на озере, испра­вил себе бала­ган зем­ля­ной и пере­вез на новое место жену и детей.

В „Посо­лонь“ целыми при­горш­нями кинуты эти живо­тво­ря­щие семена слова… Реми­зов ничего не при­ду­мы­вает. Его ска­зоч­ный талант в том, что он под­слу­ши­вает мол­ча­ли­вую жизнь вещей и явле­ний и раз­об­ла­чает внут­рен­нюю сущ­ность, древ­ний сон каж­дой вещи.

От Камушка до Чугу­но­ли­тей­ного завода и от Коло­бов­ского сада до Синички тянется огром­ный двор, ого­ро­жен­ный высо­ким, крас­ным забо­ром, часто уты­кан­ным изо­гну­тыми, ржа­выми косты­лями. К Синичке при­мы­кает пруд, густо зарос­ший со всех краев ста­рыми вет­лами, на конце кото­рого шипит и тря­сется бумаго-пря­диль­ная фабрика…

В ночь, как родиться Хри­сту, ехала Бого­ро­дица с Иоси­фом в город Виф­леем. Вот доро­гой словно стало что: стала она сме­яться и пла­кать. При­оста­но­вил Иосиф лоша­денку. Думал себе ста­рик: «Не худо ль чего с Mapией — или вол­ков забоялась?»

Слы­шал я раз в трам­вае, раз­го­вор зашел, — сел в трам­вай так из масте­ро­вых какой-то, видно, боль­ной, и горло под­вя­зано и лицо такое нездо­ро­вое. — А доб­рое-то жела­ние, по-вашему, куда же денется? Доб­рое жела­ние не пропадет…