Первые — гришки, как закурещат, бородатые, и на раките, в зиму серые, побурели ветви. А девятого марта летит черногуз. И хоть что хочешь: мороз, снег… — девятого марта черногуз обязан прилететь!
Ударила крыльями белогрудая райская птица, пробудила ангелов. Спохватились ангелы, полетели печальные на четыре стороны, во все семьдесят и две страны понесли весть.
Ходила старуха за морошкой в лес. Набрала старуха полный бурак и заблудилась: ходит по лесу, выйти не может. А Леший-шишко — ему только того и надо, — рад, что старуха домой попасть не может, Леший тут-как-тут.
Я поднялся из своего затвора и силою духа был отведен в лес — в лесу я увидел человека, рубящего дрова: рубил человек дрова и, нарубив, захватил большую охапку, чтобы нести. И не мог. Бросил охапку и снова принялся рубить.
Жил Ипат не бедно, не богато, да пришло крутое время, и до того добился, что и питаться нечем стало. Жена, дети — что делать? И пошел он из села за тридцать верст на озеро рыбачить. И там, на озере, исправил себе балаган земляной и перевез на новое место жену и детей.
От Камушка до Чугунолитейного завода и от Колобовского сада до Синички тянется огромный двор, огороженный высоким, красным забором, часто утыканным изогнутыми, ржавыми костылями. К Синичке примыкает пруд, густо заросший со всех краев старыми ветлами, на конце которого шипит и трясется бумаго-прядильная фабрика…
В ночь, как родиться Христу, ехала Богородица с Иосифом в город Вифлеем. Вот дорогой словно стало что: стала она смеяться и плакать. Приостановил Иосиф лошаденку. Думал себе старик: «Не худо ль чего с Mapией — или волков забоялась?»
Слышал я раз в трамвае, разговор зашел, — сел в трамвай так из мастеровых какой-то, видно, больной, и горло подвязано и лицо такое нездоровое. — А доброе-то желание, по-вашему, куда же денется? Доброе желание не пропадет…