<span class=bg_bpub_book_author>Михаил Владимиров</span> <br>Обломов как православный роман

Михаил Владимиров
Обломов как православный роман

(8 голосов4.6 из 5)

Оглавление

Более ста лет назад Д. С. Мережковский попытался определить своеобразие религиозности Гончарова-писателя: “Религия, как она представляется Гончарову, — религия, которая не мучит человека неутолимой жаждой Бога, а ласкает и согревает сердце, как тихое воспоминание детства”[1].

Действительно, христианство присутствует в романах Гончарова “стилистически” сдержанно, неакцентированно. Однако за этим спокойствием, как всегда у автора “Обломова”, а позже — А. П. Чехова, — скрывается глубинный трагизм земного бытия человека, проблема духовной жизни и смерти. В этом смысле роман “Обломов” есть православный роман о духовном сне человека, о попытке “воскресения” и, наконец, об окончательном погружении в “сон смертный”.

Естественно, что привычка апеллировать к совершенно иным категориям при анализе гончаровского творчества порождает вопрос: в самом ли деле Гончаров жил столь сосредоточенной и углубленной духовной жизнью, чтобы можно было трактовать его “Обломова” преимущественно в православном духе? Вопрос о духовной жизни Гончарова принципиально ясен[2], хотя и требует серьезной детальной проработки. Всю свою жизнь романист думал и писал о главном в человеческой жизни: о духовной смерти, очищении и воскресении человека, о приближении к идеалам Евангелия. С уверенностью можно сказать, что все остальные без исключения вопросы были (и не могли не быть) для Гончарова второстепенными.

I

Герои “Обломова”, конечно, не живут столь же интенсивными религиозными переживаниями, как, например, герои Ф. М. Достоевского. Они не размышляют вслух о том, есть ли Бог; в своих духовных “падениях” и “обрывах” они не цитируют Евангелие, не спорят страстно о религиозных вопросах. Многие религиозные реминисценции и мотивы вообще кажутся обиходно случайными, слишком тесно связанными с бытом. Таков, например, диалог Агафьи Матвеевны Пшеницыной и ее жильца Ильи Ильича Обломова:
— Под праздник ко всенощной ходим.

- Это хорошо, — похвалил Обломов.

- В какую же церковь?

- К Рождеству: это наш приход… (Ч. 3, гл. IV) Однако постепенно выясняется, что герои живут наполненной религиозной жизнью, хотя и не выставляют ее на вид. Выясняется также, что вся нравственная проблематика романа — в узловых ее моментах — решается и разрешается автором в религиозном ключе, — с точки зрения Православия.

Именно с этой позиции наиболее ясно и полно понимается, о каком “сне” Ильи Ильича Обломова идет речь в романе. Слово “сон” в “Обломове”, несомненно, многозначно, оно несет в себе различные смыслы. Это и сон как таковой: лежание Ильи Обломова на диване стало символическим обозначением “русской лени” героя. Это и сон-греза, сон-мечта, сон-утопия, в рамках которого развиваются в романе созерцательно-поэтические мотивы. И то, и другое важно для понимания образа. Однако и то, и другое является лишь телесно-душевной формой проявления “сна смертного”, сна духовного, “сна уныния”. Этот последний сон — сон-грех, сон-падение, отнимающий у человека надежду на спасение бессмертной души. Об этом сне говорится в молитве Василия Великого: “Тем же молим безмерную Твою благость, просвети наша мысли, очеса, и ум наш от тяжкого сна лености возстави…”

Противоположным “сну” понятием является “бодрость”, “трезвенность”. В молитве Василия Великого говорится: “И даруй нам бодренным сердцем и трезвенною мыслию всю настоящего жития нощь прейти… да не падше и обленившеся, но бодрствующе и воздвижении в делании обрящемся готови…” Описывая лежащего “в лености”, “падшего” на диван и “обленившегося” Обломова, Гончаров, разумеется, имеет в виду не одну лишь примитивную бытовую лень, не только лень душевную, но и духовную.

Вышедший из недр почти языческой Обломовки, усвоившей христианские истины едва ли не только с их обрядовой стороны, Обломов несет на себе ее родимые пятна. Обломовцы по-своему религиозны. Как когда-то Ларины из “Евгения Онегина”[3], Обломовы живут обрядовой стороной православного календаря: они не упоминают месяцев, чисел, но говорят о святках, Ильине дне, крестинах, поминках и т. д. “Потом потянулась пестрая процессия веселых и печальных подразделений ее (жизни — В. М.) — крестин, именин, семейных праздников, заговенья, разговенья…” (“Сон Обломова”). В обряд и только в обряд вкладываются душевные силы обломовцев: “Все отправлялось с такой точностью, так важно и торжественно”.

Православие в Обломовке крайне обытовлено, затрагивая лишь плотски-душевную жизнь человека и не касаясь его духовной жизни. Отсюда столь большое место суеверий в Обломовке. Здесь любят разгадывать сны: “Если сон был страшный — все задумывались, боялись не шутя; если пророческий — все непритворно радовались или печалились, смотря по тому, горестное или утешительное снилось во сне. Требовал ли сон соблюдения какой-нибудь приметы, тотчас для этого принимались деятельные меры”.

Суеверие — прямой грех с православной точки зрения. Но не только суеверием грешат обломовцы. В первой книге “Бытия” Адаму было сказано: “За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором Я заповедал тебе, сказав: “не ешь от него”, проклята земля за тебя… В поте лица твоего будешь есть хлеб…” (Гл. 3, ст. 17–19). Обломовцы же “сносили труд как наказание, наложенное еще на праотцев наших, но любить не могли, и где был случай, всегда от него избавлялись, находя это возможным и должным”.

В Обломовке нет христианской любви к другому человеку. Это хорошо видно из эпизода, повествующего о мужике, каким-то случаем оказавшемся “за околицей”. Изнемогшего от болезни человека обломовцы потрогали издалека вилами и ушли, бросив его на произвол судьбы.

Ни разу не упомянул писатель о духовных устремлениях обитателей “благословенного края”. На первый план в их жизни выходит сугубо плотское начало: “Забота о пище была первая и главная жизненная задача в Обломовке”. Автор подчеркивает неожиданную активность в этом вопросе своих героев: “Всякий предлагал свое блюдо… всякий совет принимался в соображение обсуживался обстоятельно и потом принимался или отвергался…”

Не обходит Обломовку стороной и грех праздности и осуждения: “Играют в дураки, в свои козыри, а по праздникам с гостями в бостон… переберут весь город, кто как живет, что делают; они проникнут не только в семейный быт, в закулисную жизнь, но в сокровенные помыслы и намерения каждого, влезут в душу, побранят, обсудят недостойных…”

Лишь один-два эпизода во всем “Сне Обломова” вообще свидетельствуют о том, что религиозная жизнь не чужда обломовцам. Детство автобиографического героя Гончарова вырастает из материнской молитвы. Мать Ильи Ильича, “став на колени и обняв его одной рукой, подсказывала… ему слова молитвы. Мальчик рассеянно повторял их, глядя в окно… но мать влагала в них всю свою душу”. Однако речь не идет о том, что мать Ильи Ильича является каким-то исключением в Обломовке. Ее религиозность и ее молитва за Илюшу носит совершенно определенный, тоже “обломовский”, характер. О чем просит она Бога — ясно из ее отношения к воспитанию сына. В этом воспитании она выделяет прежде всего плотски-бытовую сторону: “Мать возьмет голову Илюши, положит к себе на колени и медленно расчесывает ему волосы, любуясь мягкостью их и заставляя любоваться и Настасью Ивановну, и Степаниду Тихоновну, и разговаривает с ними о будущности Илюши, ставит его героем какой-нибудь созданной ею блистательной эпопеи. Те сулят ему золотые горы”.

Если пользоваться терминологией протоиерея Георгия Флоровского, то в Обломовке несомненно господствует “ночная” культура, еще тесно связанная с язычеством[4]. Флоровский пишет словно бы об Обломовке и ее специфическом христианстве: “Изъян и слабость древнерусского духовного развития состоит в недостаточности аскетического закала (и совсем уже не в чрезмерности аскетизма), в недостаточной “одухотворенности” души, в чрезмерной “душевности”, или “поэтичности”, в духовной неоформленности душевной стихии… Крещение было пробуждением русского духа, — призыв от “поэтической” мечтательности к духовной трезвости и раздумью”[5].

Прот. Г. Флоровский вслед за Гончаровым и русской литературой XIX в. в целом акцентирует ту мысль, что “изъян и слабость духовного развития” русского человека состоит в “духовной неоформленности”, в недостаточности “аскетизма”, в излишней поэтической мечтательности и созерцательности — за счет духовной трезвости.

Илья Обломов — выходец из полуязыческой-полухристианской Обломовки[6], а потому он несет на себе и ее грехи. В статье В. Н. Криволапова “Еще раз об “обломовщине” сказано, что душа Обломова не подвержена ни одной из известных в христианстве с IV в. страстей (чревоугодие, блуд, сребролюбие, гнев, печаль, уныние, тщеславие, гордыня)[7]. Тезис о безгрешности Обломова весьма сомнителен. Ведь роман Гончарова как раз о том и написан, как человек в минуту трезвости душевной пытается восстать на свой грех, побороть его. Название этому греху — уныние, духовный сон.

О духовном сне многое написано св. Отцами Церкви. В частности, в “Начертании христианского нравоучения” святителя Феофана Затворника читаем: “Внутренность свою надобно уязвлять и тревожить, чтоб не уснуть. Во сне и Самсона связали, и остригли, и силы лишили”[8].

Напомним, что тема сна духовного в святоотеческой литературе развивает евангельский мотив сна учеников Господа в Гефсиманском саду: “Тогда говорит им Иисус… побудьте здесь и бодрствуйте со Мною… И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение: дух бодр, плоть же нем о щ н а… И пришед находит их опять спящими, ибо у них глаза отяжелели… Тогда приходит к ученикам Своим и говорит им: вы все еще спите и почиваете? вот приблизился час…” (Мф. 26:38-45) Сон упоминается и в одной из притчей, рассказанных Иисусом Христом: “Когда же люди спали, пришел враг… и посеял между пшеницею плевелы” (Мф. 13:25).

Илья Обломов не только греховен. Он и чувствует свой грех: “С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что уже гасну… гаснул и тратил по мелочи жизнь…” (Ч. 2, гл. IV).

II

Крупным планом в романе дан главный момент жизни Обломова: попытка подняться, проснуться от “сна смертного”. С точки зрения христианской, это попытка грешника перейти от сознания своего греха и даже разговоров о нем к реальному делу спасения своей души. К Илье Обломову прямо приложимы рассуждения святителя Феофана Затворника: “Надобно строго различать две вещи: помышление о том, что надобно спасать свою душу или исправлять свою жизнь, и самое начатие дела спасения и самоисправления. До первого еще возможно и самому собою доходить… довольно серьезно подумать о том и речи заводить о самоисправлении. Пока не пришла благодать — возбудительница от сна греховного, то как бы сладко и широко ни разглагольствовала душа сама с собою и с другим, коль скоро коснется до самого дела, она сейчас отступит назад, ибо связана по рукам и ногам. Она походит на ленивца, который сидит на покойном месте. Охотно и сам с собою рассуждает он, и другим говорит, что то и то ему необходимо надо сделать; но коль скоро до движения, все отлагает до другого времени…”[9] Согласно православному учению, собственные усилия человека и не могут освободить его от греха. Источник исправления — благодать Божия. А дело человеческой воли — все усилия направлять на поиск благодати:


[1] Мережковский Дмитрий. Акрополь. Избранные литературно-критические статьи. — М., 1991. С. 129.

[2] См.: Мельник В. И. И. А. Гончаров как религиозная личность (биография и творчество) // Studia Slavica Hung 40 (1995). ВиДареЯ. Р. 23–32.

[3] “Они хранили в жизни мирной // Привычки милой старины; // У них на масленице жирной // Водились русские блины” и т. д. (строфа XXXV второй главы).

[4] “…“дневная” культура была культурой духа и ума… “ночная” культура есть область мечтания и воображения… Болезненность древнерусского развития можно усмотреть прежде всего в том, что “ночное” воображение слишком долго и слишком упорно укрывается и ускользает от “умного” испытания, поверки и очищения…” (Георгий Флоровский. Пути русского богословия. — Париж, 1937. С. 3).

[5] Там же. С. 4.

[6] В связи с тем, что Обломов соединяет в себе черты христианства и язычества, любопытно заметить, что в русском фольклоре Илья Пророк заменил Перуна “в эпоху двоеверия” (Мифологический словарь. Т. 2. — М., 1988. С. 306). Это отражено в многочисленных сказочных, былинных и др. фольклорных трасформациях” (Там же. С. 307).

[7] Криволапое В. Н. Еще раз об “обломовщине” // Русская литература, 1994, № 2. С. 36.

[8] Творения иже во святых Отца нашего Феофана Затворника. Т. 1. Изд. Свято-Успенского Псково-Печерского монастыря и издательства “Паломник”. 1994. С. 5. Далее ссылки даются на это издание.

[9] Там же. С. 105–106.

Комментировать

*

1 Комментарий

  • Серафима Солнышкина, 10.03.2020

    Где там уныние? Где “сон духовный” (именно духовный)? Где “успокоение в грехе”? В каком грехе? Вы еще скажете, пожалуй, вместе с В.Н. Ильиным, что “«Обломов … совершенно лишен религиозного чувства»[1] ?! Обломов, который на пике любовных чувств, вдруг холодеет от аксиомы, ярко начертавшейся в его уме: «Живи, как Бог велит, а не как хочется», и который тут же обращает взор и воззвание к Небу: «Боже мой! Ты открыл мне глаза и указал долг, — говорил он, глядя в небо, — где же взять силы?» — и он то «совершенно лишен религиозно чувства» ?! Как ни затеняет этого Гончаров другими обстоятельствами будто бы повлиявшими на решение Ильи, но чем внимательнее читаешь вышеназванный отрывок, тем яснее проступает его молитва, его готовность покориться Божьей воле. Напоминаю – это не третья, а вторая часть, вчера было упоительно вздымающее душу свидание с Ольгой. Обломов страстен, влюблен, и вдруг…

    А его облегчение после написания письма («я почти счастлив») – разве можно объяснить только торжеством «деструктивного рационализма»[2]? Или только тем, что он «на самом деле вовсе Ольгу не любил» — есть и такое мнение. А если взглянуть шире, или, вернее говоря, глубже: может быть его «почти счастье», душевная свобода есть признак правильности принятого решения?

    «Да, нельзя жить, как хочется, — это ясно, — начал говорить в нем какой-то угрюмый, строптивый голос, — впадешь в хаос противоречий, которых не распутает один человеческий ум, как он ни глубок, как ни дерзок!» Угрюмый, строптивый голос… Но ведь и голос совести редко звучит медово, и все голоса (и внутренние в том числе), советующие делать по правде Божьей, не часто бывают нам приятны из-за страстей владеющих нами. «Нельзя жить, как хочется». Уважения или презрения достоин человек, что готов покориться Божьей воле против своих «хочу». Но ведь эта воля лишь предполагаема им – да верно. Бедный Илья не слышал явно Божьего голоса, не успел съездит к кому-нибудь, кто слышал… Но ведь и все мы здесь, на земле «видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно»[3]. Но повторяю – его нечаянное спокойствие после совершения не доказательство, что его догадка о том, как сделать верно истинна (правда он все же пошел к Ольге – слаб человек)? Но если бы и не так, то все же невозможно упрекнуть Обломова в вышеприведенной «лишенности»!

    Потом он все-таки и молится порой, молится “жарко, усердно”. Ну а то, что он после этого “сдав попечение о своей участи Небесам, делался покоен” — что плохо тут? Что не христианского? Помолился — и верит, что Бог вонмет. Ну?

    Потом автор статьи цитирует: “С первой минуты, когда я сознал себя, я почувствовал, что уже гасну… гаснул и тратил по мелочи жизнь…” И какие же выводы? “Греховен… чувствует свой грех” А когда Илья говорил это, на какую тему? Ну не будем вырывать из контекста, а? А в контексте Илья говорит, о своей прошлой жизни в свете. Откуда он и бежал. ” Он не мог слушать ежедневных рассказов о том, как один переменил лошадей, мебель, а тот — женщину… и какие издержки повели за собой перемены…

    Не раз он страдал за утраченное мужчиной достоинство и честь, плакал о грязном падении чужой ему женщины, но молчал, боясь света.” Да, это плохо, что молчал. А остальное? А его монолог перед Пенкиным, о любви к ближнему — человек, в коем не живо христианство, не будет этого говорить, евангельским то языком. “А как вы извергнете его (падшего человека) из … милосердия Божьего?” — ну?

    Наконец: на Выборгской то чем он вам не угодил? Живет человек, семья у него (на женщине не его сословия — женился же, законно), детей не делит на своих и не своих. В церковь ходит в положенное время. Чем он грешит? Торжеством, что ушел от бурной жизни? Ах, какой грех! Торжество то об этом, а вовсе не “отказ от покаяния”. 

    Да, Илья “погиб” — в глазах Штольца, Ольги, Добролюбова и т. д. и т.п. Ибо выбрал он покой.

    Покой ему дорог. Очень дорог. Однако выходит есть вещи, ради которых он может встать (и он не только может – он встает), лишиться покоя. Или не вещи, а Вещь. Любовь. Он встает перед Пенкиным, говоря о любви к ближнему, он встает ради любви к Ольге. Он встает и на молитву (“встанет с постели на колени и начнет молиться” — шестая глава, первая часть, цитировалась ранее). Да, ради чего-то высшего он может встать. Итак: если бы надо было встать и пойти ради… вы понимаете Чего (даже – ради Кого)? Если ОН — позовет, ведь никто не пытался возродить Обломова с духовной стороны, если Бог, или кто-то от Него — позовет, Илья пойдет, пойдет. Натяжка – скажете вы. Но и сам Гончаров писал о нем: «Герой, может быть, неполон: недостает той или другой стороны, не досказано, не выражено многое: но я и с этой стороны успокоился: а читатель на что? Разве он олух какой-нибудь, что воображением не сумеет по данной автором идее дополнить остальное? Разве Печорины, Онегины, Бельтовы etc. etc. досказаны до мелочей? Задача автора — господствующий элемент характера, а остальное — дело читателя.» Вот я и досказываю. Это называется экстраполяция – прогнозирование по имеющимся данным. Если Обломов может встать ради любви к земной женщине, ради проповеди любви к ближнему, то неужели он не встанет ради Того, Кто есть Любовь?

    А покуда он может встать ради этого – о какой духовной и душевной гибели речь?

    [1] Здесь и далее Ильин цитируется по книге «Гончаров в критике русского зарубежья»

    [2] Никольский. «Русский человек в деле и недеянии»

    [3] 1 Посл. к Коринфянам. 13:12

    Ответить »
Размер шрифта: A- 15 A+
Тёмная тема:
Цвета
Цвет фона:
Цвет текста:
Цвет ссылок:
Цвет акцентов
Цвет полей
Фон подложек
Заголовки:
Текст:
Выравнивание:
Боковая панель:
Сбросить настройки