Письма Императрицы Александры Федоровны к Императору Николаю II

Предисловие

Содер­жа­щи­еся в насто­я­щем изда­нии письма Импе­ра­трицы Алек­сан­дры Федо­ровны к Нико­лаю II, чис­лом четы­ре­ста, обни­мают период с июля 1914 года по 17 декабря 1916 года. В под­лин­нике все письма тща­тельно пере­ну­ме­ро­ваны, начи­ная с № 231. Таким обра­зом, за эти четыре года число писем вдвое пре­вы­шает коли­че­ство напи­сан­ных за все преды­ду­щее время, состав­ля­ю­щее свыше два­дцати лет. Объ­яс­ня­ется это тем, что Госу­дарю при­хо­ди­лось весьма редко раз­лу­чаться с Госу­да­ры­ней, между тем как во время войны Нико­лай II бывал боль­шей частью в отсут­ствии и Алек­сандра Федо­ровна писала ему еже­дневно, помимо часто посы­ла­е­мых теле­грамм. Письма обры­ва­ются на 17‑м декабря, дне убий­ства Гр. Рас­пу­тина. Полу­чив изве­стие об этом, Нико­лай II немед­ленно выехал в Цар­ское Село и воз­вра­тился в Ставку лишь в послед­них чис­лах фев­раля, когда в Петер­бурге уже нача­лось рево­лю­ци­он­ное брожение.

Письма Импе­ра­трицы най­дены были в Ека­те­рин­бурге после убий­ства цар­ской семьи в чер­ном ящике с выгра­ви­ро­ван­ными на нем ини­ци­а­лами Н. А. Они хра­ни­лись там вме­сте с пись­мами Импе­ра­тора Виль­гельма, уже опуб­ли­ко­ван­ными. Письма к Госу­дарю все напи­саны по англий­ски, но неко­то­рые фами­лии, отдель­ные слова, а ино­гда и целые фразы напи­саны по рус­ски. То, что напи­сано по рус­ски, выде­лено как в англий­ском тек­сте, так и в рус­ском пере­воде курсивом.

В виду огром­ного поли­ти­че­ского зна­че­ния писем они допол­нены мно­го­чис­лен­ными при­ме­ча­ни­ями, состав­лен­ными на осно­ва­нии пока­за­ний лиц, близ­ких к цар­ской семье, неко­то­рых появив­шихся в печати книг (как то Вос­по­ми­на­ний б. гувер­нера Наслед­ника Жильяра, Вос­по­ми­на­ний б. фран­цуз­ского посла в Петер­бурге Палео­лога, и др.), а также тща­тель­ных газет­ных спра­вок, отно­ся­щихся до собы­тий, о кото­рых в пись­мах упо­ми­на­ется. При­ме­ча­ния имели целью все­сто­рон­нее осве­тить ту яркую кар­тину состо­я­ния рус­ского двора и бюро­кра­ти­че­ского Петер­бурга, кото­рую письма весьма детально рисуют, устра­няя вме­сте с тем массу нако­пив­шихся легенд, спле­тен и небылиц.

Ко вто­рому тому при­ло­жен еще ука­за­тель встре­ча­ю­щихся в пись­мах имен, играв­ших какую либо поли­ти­че­скую роль в те годы.

№ 1

Лива­дия, 27 апреля 1914 г.

Мое милое сокро­вище, мой родной,

Ты про­чтешь эти строки, когда ляжешь в кро­вать в чужом месте, в незна­ко­мом доме. Дай Бог, чтобы путе­ше­ствие было при­ят­ным и инте­рес­ным, и не слиш­ком уто­ми­тель­ным и чтобы не было слиш­ком много пыли. Я так рада, что у меня есть карта, так что я могу за тобой сле­дить еже­часно. Ты мне будешь страшно недо­ста­вать, но я рада за тебя, что ты два дня будешь в отсут­ствии и полу­чишь новые впе­чат­ле­ния, и ничего не услы­шишь об исто­риях Ани^[1]. Мое сердце болит, мне тяжело: Неужели доб­рота и любовь все­гда так воз­на­граж­да­ются? Сперва чер­ная семья^[2], а теперь вот она… Все­гда гово­рят, что нельзя доста­точно любить: здесь мы дали ей наши сердца, наш домаш­ний очаг, даже нашу част­ную жизнь, а что мы от этого при­об­рели? Трудно не испы­ты­вать горечи, так это кажется жестоко и несправедливо.

Пусть Бог сми­ло­сти­вится и помо­жет нам. У меня такая тяжесть на сердце, Я в отча­я­нии, что она (Аня) при­чи­няет тебе без­по­кой­ство и вызы­вает непри­ят­ные раз­го­воры, не даю­щие тебе отдох­нуть. Ну, поста­райся забыть все в эти два дня. Бла­го­слов­ляю и крещу тебя, и крепко держу тебя в своих объ­я­тиях. Целую всего тебя с без­ко­неч­ной любо­вью и неж­но­стью. Зав­тра утром, часов в 9, я буду в церкви и попро­бую опять пойти в чет­верг. Мне помо­гает молиться за тебя, когда мы в раз­луке. Я не могу при­вык­нуть хотя бы на корот­кое время не иметь тебя здесь, в доме, хотя при мне наши пять сокровищ.

Спи хорошо, мое сол­нышко, мой дра­го­цен­ный, тысячу неж­ных поце­луев от твоей ста­рой женки.

Гос­подь бла­го­сло­вит и охра­нит тебя.

№ 2

Петер­гоф, 29 июня 1914 г.

Мой люби­мый,

Очень грустно мне не сопро­вож­дать тебя, но мне каза­лось, что мне лучше остаться спо­койно здесь с дет­ками. Душа и сердце все­гда с тобой: с неж­ной любо­вью и стра­стью окру­жаю тебя сво­ими молит­вами. Я рада, поэтому, что как только ты зав­тра уедешь, я могу пойти ко все­нощ­ной, а утром в 9 часов к обедне. Я буду обе­дать с Аней, Марией и Ана­ста­сией^[3] и рано лягу спать. Мари Баря­тин­ская будет зав­тра­кать с нами и про­ве­дет со мной послед­ний день. Я наде­юсь, что у тебя будет спо­кой­ный мор­ской пере­езд и что поездка будет тебе­при­ятна и даст тебе отдых. Ты в нем нуж­да­ешься, так как казался таким блед­ным сегодня.

Ты мне будешь больно недо­ста­вать, мой соб­ствен­ный, доро­гой. Спи хорошо, мое сокро­вище. Моя постель будет, увы, так пуста.

Бла­го­слов­ляю и целую тебя. Очень неж­ные поце­луи от твоей ста­рой женки.

№ 3

Цар­ское Село, 19 сен­тября 1914 г.^[4]

Мой род­ной, мой милый,

Я так счаст­лива за тебя, что ты в конце кон­цов можешь поехать, так как я знаю, как глу­боко ты стра­дал все это время. Твой без­по­кой­ный сон дока­зы­вал это. Я нарочно не каса­лась этого вопроса, так как знала и пре­красно пони­мала твои чув­ства и в то же самое время пони­мала, что тебе лучше не быть сей­час во главе армии. Это путе­ше­ствие будет для тебя кро­шеч­ным уте­ше­нием, и я наде­юсь, что тебе удастся уви­деть много войск. Я могу себе пред­ста­вить их радость при виде тебя и также все твои чув­ства, и горюю, что я не могу быть с тобой и видеть все это. Более, чем когда либо, тяжело про­ститься с тобой, мой ангел. Пустота после тво­его отезда так чув­стви­тельна, и тебе также, я знаю, несмотря на все, что тебе при­дется делать, будет недо­ста­вать твоей малень­кой семьи и доро­гого «Агу­нюшки»^[5]. Он скоро попра­вится теперь, раз что наш Друг^[6] его видел; и это для тебя будет облегчением.

Только бы были хоро­шия изве­стия, пока тебя нет, так как у меня сердце обли­ва­ется кро­вью при мысли о том, что тебе при­хо­дится в оди­но­че­стве пере­но­сить тяже­лыя изве­стия. Уход за ране­ными — мое уте­ше­ние, и вот почему я даже хотела в послед­нее утро туда отпра­виться, пока ты при­ни­мал, чтобы сохра­нить свою бод­рость и не рас­пла­каться перед тобой. Облег­чать хоть немного их стра­да­ния — помо­гает боля­щему сердцу. Помимо всего, что мне при­хо­дится испы­ты­вать вме­сте с тобой и с нашей доро­гой стра­ной, и наро­дом нашим, я стра­даю за мой «неболь­шой ста­рый дом» и за его вой­ска, и за Эрни и Ирину^[7], и мно­гих дру­зей, испы­ты­ва­ю­щих там горе. Но сколько теперь про­хо­дит через это! А потом, какой стыд, какое уни­же­ние думать, что немцы могут вести себя так, как они себя ведут! С эго­и­сти­че­ской точки зре­ния я страшно стра­даю от этой раз­луки. Мы не при­выкли к ней, и я так без­ко­нечно люблю моего дра­го­цен­на­го­милаго маль­чика. Вот уже скоро два­дцать лет, что я при­над­лежу тебе, и какое бла­жен­ство это было для твоей малень­кой женки!