Тайна старого леса

Тайна старого леса - Часть третья. На сцене

Чарская Лидия Алексеевна
(4 голоса: 5.0 из 5)
СодержаниеПолный текст Пред. главаСлед. глава 

Часть третья. На сцене

Вас смущает участь детей. Что делать? Почти общая дань ныне всех родителей та же. Воздух дурной — и предурной. А средств горю помочь нету. Молитва одна, но ее приемлемость пресекает возмущение веры. Хорошо, если б можно было расположить детей, чтоб сказывали, что их приводит в недоумение и отталкивает от веры; или бы ухитриться как-нибудь выпытывать у них, что засело в голове и сердце. Тогда можно бы исподволь наводить их на неправость вновь слышанного и правость — изстари ведомого. Всяко, мне думается, родителям не мешает с этой стороны касаться угрожающей их детям беды. Авось благословит Господь начинания их!

Святитель Феофан,
затворник Вышенский (1815–1894)

Глава 1. Новые впечатления. Маленькое гнездышко и его птенцы

Приехали, детка!

Ксаня открыла глаза.

Та же обстановка, что и последние двое суток, проведенные ею в дороге, те же спящие на мягких диванах пассажиры, тот же ночник, завешенный зеленой тафтой.

Поезд стоит.

— Что, детка, проснуться еще не можете? — улыбнулся Арбатов.

Ксаня смотрела в полутьму вагона. Ах, какой чудесный она видела сон! Милый старый лес, пышные ковры из зеленого мха и цветущих диких незабудок.

И как неожиданно, как странно было пробуждение! Этот вагон, эти чужие люди… и зимняя стужа за опушенными снегом оконцами купе.

— Торопитесь, детка, поезд стоит недолго.

Ксаня опирается на руку Арбатова, и они выходят из вагона.

Их уже встречали.

— Сергей Сергеевич, батенька! Наше вам почтение!

— Сережа! Наконец-то!

— Отцу командиру наше нижайшее!

— А мы тут ждали, ждали, ждали!

— Поезд опоздал на целый час.

— Кущик уже нос отморозил, до того на вокзале досиделись…

Целый поток приветствий посыпался на Арбатова.

Бритые лица мужчин, говоривших и жестикулирующих как-то особенно, нарядные, своеобразные костюмы дам показывали, что это были артисты.

Действительно, тут была налицо почти вся арбатовская труппа: толстый Дмитрий Петрович Славин, или «папа Митя», серьезный комик труппы, с милым, добрым лицом; второй комик, Кущик, казавшийся скорее старообразным мальчиком, нежели стариком; худой, костлявый, с мрачным взглядом, в каком-то невероятном плаще, накинутом на плечи, трагик Доринский-Громов; красивый, с огромным букетом в руках, герой Гродов-Радомский; старуха Ликадиева, которую вся труппа Арбатова называла не иначе как «тетя Лиза»; миниатюрная Зинаида Долина; еще какие-то молодые люди, почти мальчики, веселые, беззаботные — артисты на вторые роли; барышни-статистки в скромных шубках.

Ксаня в скромном одеянии, с большим платком на голове как-то уж слишком отличалась от актерской братии.

— Давайте знакомиться, детка! Позвольте вам представить, это новая артистка, о которой я вам телеграфировал…

Прежде чем Ксаня опомнилась, десятки рук протянулись к ней.

— Ай, да какая же она красавица! — Славин отечески ласково смотрел на Ксаню.

— Ну, уж ладно. Язык-то попридержите. Избалуете только девочку! — грубовато откликнулась старуха Ликадиева и без дальних разговоров обняла Ксаню. — Ты их, деточка, не слушай… Красавица да красавица… А вот услышит это «сама», она тебе пропишет красавицу-то, потому страсть завистлива она у нас!

«Кто завистлив?» — хотела спросить Ксаня и не успела.

Красивый господин в бобровой шапке протягивал ей великолепный букет белых роз, чуть благоухающих среди морозной ночи.

— Будущему собрату на поприще служения священному искусству от его товарищей! — несколько высокопарно произнес Гродов-Радомский и театральным жестом преподнес цветы Ксане, низко склонив перед нею щегольски завитую голову.

— Цветы? Мне? Зачем же?

— Звезде восходящей! Таланту молодому! — пробасил трагик. — Сергей Сергеевич известил нас телеграммой, что нашел «новое дарование», и вот мы позволили себе приветствовать вас этими цветами, барышня!

— Душечка! Дайте мне расцеловать вас. Я и не ожидала, что вы такая!

Это была Зинаида Долина, или, как все ее звали, Зиночка, занимавшая в труппе Арбатова амплуа а ingenue comique (простушки).

В Зиночке Долиной Ксаня почуяла искренний, детски-горячий порыв, оттолкнуть который ей было не под силу.

Горячая встреча, оказанная труппой Ксане, обрадовала Арбатова.

— Я рад! Я очень рад, детка, и поцелуи, и розы, и дружеское участие — все налицо. Начало прекрасное! Теперь бы только с «самою» поладить… И еще вашим местопребыванием озаботиться… К тете Лизе вас, что ли, поместить? Тетя Лиза, — окликнул он Ликадиеву, — вы нашу Ксению приютите у себя?

— И… и, батюшка… — ответила Ликадиева. — И рада бы, да у меня и без того Кущик и Речков живут. Шумно, неуютно вашей барышне у меня покажется. Уж лучше бы к Зиночке ее пристроить…

— Ах, конечно, конечно. Только вот мои головорезы разве… — засомневалась Зиночка.

— Пустяки! Ты, девонька, с Зиночкой поселишься, — уверенно решила Ликадиева, обращаясь к Ксане. — Ну, а теперь марш по домам! Пора и честь знать! Прощайте, братцы, я восвояси.

— Мы вас проводим, тетя Лиза. И мы по домам тоже, — послышались голоса.

— А я вас пойду провожу! — говорил Арбатов, взяв под руку с одной стороны Зиночку, с другой Ксаню.

Маленький город уже спал, погруженный в тишину. Несколько сонных извозчиков стояли у вокзала. Арбатов кликнул одного из них и усадил в сани Зиночку с Ксаней.

«Но ведь не может же она ходить так, в самом деле!»

— Зиночка, не откажите завтра по магазинам поездить и нашу детку приодеть как следует… А что будет стоить — это уже дело театра… А теперь в добрый путь! Спите покойно на новом месте, детка! Берегите хорошенько нашу новую звездочку, Зиночка, на вас полагаюсь… Пусть отдохнет наша дебютантка с дороги хорошенько… Завтра репетиция назначена ровно в шесть!

Извозчик хлестнул своего поджарого конька, тот бойко взял с места, и сани запрыгали по снежной дороге.

Они остановились перед небольшим деревянным домиком с зелеными ставнями, наглухо закрытыми на ночь.

— Вот мы и дома! Милости просим, гостья дорогая! — Зиночка первая вылезла из саней, наскоро расплатившись с извозчиком.

Домик, снятый Зиночкой, находился далеко за людными улицами города, у большого пустыря, занесенного снегом, неподалеку от церкви и городского кладбища.

На звонок выбежала, со свечою в руке, молодая горничная, она же кухарка, нянька и экономка, как узнала впоследствии Ксаня.

Горничная не без удивления смотрела на Ксаню.

— Это новая артистка нашего театра. Она будет жить здесь, Глаша, — пояснила Долина служанке.

В комнате было светло и уютно. На столе стоял вычищенный самовар.

Часть столовой была отгорожена сиреневой занавеской. Зиночка, смеясь, указала на нее Ксане.

— Там моя спальня. Там и вы будете спать! А теперь садитесь и кушайте хорошенько, что Бог послал.

Зиночка проворно резала мясо, намазывала маслом булки и наливала чай.

Без теплой шапочки и пальто Зиночка казалась еще меньше и, в своем гладком коричневом платьице, с туго закрученной на затылке белокурой косой, совсем уже походила на девочку-гимназистку.

Худенькое личико Зиночки менялось ежеминутно. Когда она смеялась, оно казалось ребячески беззаботным, но вдруг неожиданно облако грусти набегало на него, и тогда Зиночка имела вид чем-то опечаленной девочки.

Ксаня смотрела на свою новую приятельницу, и ей казалось непонятным, как мог такой ребенок очутиться среди артистов. Неожиданно для самой себя она спросила:

— Как вы, такая крошка, почти девочка, уже попали на сцену?

Зиночка вскинула на нее большие глаза и, всплеснув маленькими ручками, звонко и искренно расхохоталась.

— Ха-ха-ха! — заливалась Зиночка. — Это я-то крошка? Да у меня у самой крошки есть!.. А вы и не знали?.. Ах, вы — милая, милая!.. Да мне уже двадцать восемь лет стукнуло… Слышите, там за стеной спят мои головорезы. Старшему, Вале, уже восемь, а Жеке четыре. Завтра обоих увидите. А то вдруг девочка! Чего только не выдумаете, красоточка моя!

— Я рада, что попала к вам. У вас так хорошо, уютно и просто. Мне будет приятно с вами, не тяжко. Как на воле. Притворяться не надо… — призналась Ксаня.

— И я рада! И я! — восторженно подхватила Зиночка. — Вы знаете, душечка, словом не с кем перемолвиться там, в театре… Еще папа-Славин и тетя Лиза добрые люди… А другие так и норовят съязвить, обидеть… А «сама» особенно… Как ехидна, прости Господи, какая… Ее не было на вокзале… Заметили? Куда уж! Гордая, страсть!.. Недоставало еще, говорит, того, чтобы я какую-то девчонку встречать ездила! Это она про вас, милочка, сказала, когда мы все на вокзал поехали. Злая она ужасно! Так и шипит! Она с вами сразу на ножи. Вот увидите. Да вы не отчаивайтесь. Сергей Сергеевич не допустит… Да и важничать ей, нашей «самой», не придется. Скоро Белая приедет, и тогда придется Истомихе хвост поджать, — увидите сами. Ах, милая, если бы вы знали, сколько в нашей актерской среде бывает неприятностей! — вздохнула Зиночка. — Это чистая каторга! Не умри мой Владимир, никогда бы не пошла в актрисы… Но после его смерти я без гроша осталась, ребят кормить было надо… ну и…

Голубые глаза Зиночки мигом наполнились слезами.

Ксаня растерялась. Она не умела плакать, не умела и утешать. Ей оставалось только смущенно смотреть на бедную Зиночку.

— Маленькая мама опять плачет! — неожиданно раздался детский голосок.

Ксаня обернулась.

Из смежной комнаты вышел черноволосый стройный мальчик. Он был в ночной рубашонке, доходившей почти до его босых ножек, с пылающими от сна щечками, с черными глазенками, в глубине которых дрожали слезы.

Он подбежал к Зиночке, обвил руками ее шею и произнес тоном вполне взрослого человека:

— Не плачь, маленькая! Папа с неба увидит твои слезки, и ему будет больно-больно от них…

Ты ведь сама так говорила мне и Жеке, когда мы принимались плакать.

Сразу иссякли Зиночкины слезы. Она прижала к себе ребенка и уже с улыбкой говорила Ксане о том, что она должна жить, должна радоваться, имея на руках такого милого, такого хорошего бутуза. Потом «бутуза» заставили представиться незнакомой тете, «новой актрисе», и счастливая мать в сопровождении Ксани повела Валю в детскую и уложила его в кроватку. В другой такой же кроватке спал второй сынишка Зиночки, Жека, им самим переименованный из Георгия. Он был так же миниатюрен, хрупок и белокур, как и его маленькая мама.

— Вот оба мои сокровища! — сказала с гордостью Зиночка. — Мне есть для кого жить, страдать и трудиться…

В эту ночь Ксаня почти не спала. Прошлое угнетало ее, будущее страшило.

Глава 2. Первые шаги. Тучи сгущаются. Новая жизнь

Огромная ярко-красная афиша на дверях городского театра гласила:

Городской театр

ПОТОНУВШИЙ колокол

Драма-сказка ГАУПТМАНА

В первый раз в нашем городе

В главной роли феи Раутенделейн

талантливая дебютантка, шестнадцатилетняя

КИТТИ КОРАЛИ-ГОРСКАЯ

Огромные буквы бросились в глаза Ксении Марко, переименованной Арбатовым в Китти Корали-Горскую.

— Чудесно! Чудесно придумано! — восторгалась Зиночка и даже в ладоши захлопала. — Как мило и поэтично: Китти Корали-Горская! Как это прекрасно звучит! Уверяю вас, это звучит как музыка, дорогая моя! Корали!.. Чудо как хорошо!.. Вообще все выходит удачно: и театральная фамилия, которую придумал для вас Арбатов, и костюм, который совершенно изменил вас…

Действительно, костюм, приобретенный в лучшем магазине города, преобразил Ксаню.

Темная ткань цвета спелой вишни выгодно оттеняла смуглую нежность ее лица, а модный, изящный покрой замечательно шел к стройной фигуре. Черная котиковая шляпа с пером, прикрывая верхнюю часть лица, набрасывала легкую тень на глаза Ксани, смягчая их яркий блеск. В изящных ботинках на высоких каблуках она стала выше и казалась совсем взрослой. Одни только волосы, не поддающиеся никаким усилиям черепаховых гребенок, вольно струились черным каскадом по ее плечам. Однако ловкие руки Зиночки умудрились-таки соорудить нечто похожее на прическу.

Когда они появились на следующий день в театре, вся труппа была уже там.

Вчерашние знакомые подошли к Ксане здороваться.

Старуха Ликадиева без церемонии взяла ее за плечи и повернула к свету:

— Вот это я понимаю! Вчера-то я в потемках и не разглядела сослепу… Такие глаза и врать-то не сумеют… Но, девочка, мне кажется, не в нашей трясине болотной твое место… И зачем это тебя Сережа к нам приволок?

У старухи Ликадиевой была особенность всем и каждому говорить «ты» с первой же встречи. Ксаня смутилась, приготовилась ответить, но в это время появился Арбатов.

— А-а, детка! Преобразились! Ну-ка, дайте мне взглянуть на вас! Настоящей примадонной выглядите! Никто вашего настоящего имени здесь не знает и не должен знать. Вы отныне будете Корали-Корская, а по имени Китти… Запомните!

Его кудрявая голова скрылась в каком-то провале.

— Колодец для дедушки-водяного устраиваю самолично! — крикнул он уже оттуда.

Ксане никогда еще не приходилось бывать за кулисами, на настоящих сценических подмостках, и она не без любопытства осматривалась.

Было грязно, громоздко и неуютно.

То, что казалось таким красивым со сцены: деревья, облака, горы — все это на самом деле представляло из себя грубо размалеванные куски картона и ткани. Тут же были беспорядочно свалены в кучу латы из картона, мечи, рыцарские доспехи. В углу стояли довольно потрепанный будуар в стиле Людовика XVI, какие-то замысловатые пуфы, козетки. И все это заслонялось интерьером русской избы со скамьями и лежанкой, с кадкой для воды и ни к селу ни к городу приткнутой сбоку утлой картонной лодкой.

— Что, детка, сокровища наши осматриваете? — Голова Арбатова возникла из-под пола. — Вот вам роль феи Раутенделейн, а заодно и сама пьеса. Садитесь и почитайте, познакомьтесь с пьесой, которую мы будем сейчас репетировать.

Ксаня взяла тетрадку и, присев на кусок дерева, начала внимательно читать.

С первых же строк пьеса несказанно поразила ее и чудным поэтическим содержанием, и удивительным сходством героини ее, маленькой лесной феи, с ней, Ксенией Марко.

Ксаня читала, увлекаясь все больше и больше.

— Китти!.. Корали!.. Корали!.. Да проснитесь же, милочка! Все ждут вас! — услышала она голос Зиночки. — Репетиция сейчас начинается.

Ксаня удивленно посмотрела на Долину. Кто это Китти Корали? Ах да, ведь это она, Ксаня!

Она стала читать свою роль вслух ясно, выразительно, с чувством. Все стихло на сцене. Несколько десятков глаз с любопытством смотрели на дебютантку. Но Ксаня была поглощена своею ролью.

Нахлынула волна и понесла ее. Куда — неизвестно!.. Шум деревьев, рокот лесного ручья, щебетание пташек — все это ясно представилось Ксане, и все это выражалось теперь в ее чтении.

Голос ее то усиливался, то падал, то звенел, загадочно и нежно, красивый, как песня жаворонка, как музыка, как звуки арфы…

Неизвестно, сколько бы длилась эта музыка, как долго оставались бы без движения актеры за кулисами и на сцене, очарованные молодым незаурядным талантом, если бы не резкий возглас:

— Но это безумие — мучить девочку с первой репетиции… И вам не стыдно, Арбатов?

В глубине сцены стояла женщина, высокая, полная, средних лет, с золотисто-рыжими волосами, выбившимися из-под меховой, отороченной соболями и страусовым пером шляпы, в тяжелом бархатном платье, с массою браслетов поверх длинных лайковых перчаток. Соболья накидка, небрежно спущенная с одного плеча, касалась бархатного шлейфа. Эта женщина была бы хороша собой, если бы брови ее не были так черны, а щеки и губы не были слишком румяны, чтоб казаться натуральными.

Большие холодные глаза смотрели недобро.

— Это Истомина, наша премьерша, — зашептала Зиночка Долина. — Она здесь командует, потому что очень богата. Она держит театр пополам с Арбатовым и делает все, что хочет. А вот и ее Митрофанушка, сынок-недоучка. Тоже принца крови из себя корчит. Отовсюду повыгнали, ну и пришлось в актеры идти… У-у, противные!..

Слушая Зиночку, Ксаня недоумевала, что сталось с этой кроткой, чуть восторженной женщиной. Теперь Зиночка Долина не походила на веселую, беспечную птичку. Нет, это был скорее зверек, загнанный и дикий.

Истомина рассматривала Ксаню, вооружившись лорнетом. Смотрел на нее и стоявший подле матери молодой человек, худой, высокий, с тщательно расчесанным пробором и завитым коком, пристроенным над узеньким лбом. На юноше был щегольской светлый костюм и ярко-красный галстук с бриллиантовой булавкой.

— Это «одноглазый Циклоп». Мы его прозвали так за его монокль, — сообщила Зиночка на ухо Ксане и неожиданно звонко рассмеялась.

Истомина закончила свой осмотр, пожала плечами и сердито крикнула:

— Сергей Сергеевич, подите сюда!

— Что угодно, Маргарита Артемьевна?

— Вы хотите, чтобы эта дикарка выступила в такой ответственной роли? — презрительно сощурилась премьерша.

— Эта роль точно написана для нашей дебютантки! — Арбатов ободряюще посмотрел на Ксаню. — А что касается исполнения, то вы можете судить о нем уже по читке. Она всех захватила, эта девочка… Тетя Лиза прослезилась даже, слушая ее…

— У тети Лизы слезы дешевы, одно могу заметить, — пробурчала Истомина. — А что касается роли, то вот увидите, она ее провалит… — почти прошипела она.

— Провалит, вот увидите! — вторил ей сынок, теребя стеклышко монокля, — эту роль могла бы сыграть только моя мамаша.

— Пожалуй, я бы охотно сыграла ее… — отозвалась та.

Лицо Арбатова приняло жесткое выражение, такое же точно, каким было недавно у Зиночки.

Он был обижен за свою ученицу. Едва сдерживаясь, он произнес насмешливо, глядя в холодные, злые глаза премьерши:

— Полноте, Маргарита Артемьевна! Китти Корали и никто более не сможет сыграть эту роль. У нее есть все данные для этой роли: и юность, и красота, и грация — словом, все необходимое для феи Раутенделейн.

Арбатов пожал плечами и, не дождавшись ответа, подошел к Ксане.

— Детка милая, держитесь стойко. Тучи сгущаются, гроза близко, но с таким талантом вам нечего бояться ни туч, ни грозы.

* * *

Как в чаду вернулась в этот день Ксаня в скромный домик Зиночки.

Первая репетиция была и ее первым триумфом. Вся труппа, за исключением разве Радомского и Кущика, приближенных Истоминой, до небес превозносила ее, когда она прочла свою роль до конца. Арбатов все повторял, что ему не верится, будто Ксаня начинающая, неопытная дебютантка. Ликадиева же благодарила сердечно:

— Ну, спасибо тебе, деточка, потешила меня, старую… Давно не приходилось слышать такой читки… Ангелы Божии в тебя талантище вдохнули… Не зарывай его в землю, девочка, трудись, и из тебя такая актриса выйдет, что и саму Белую за пояс заткнешь!

Подошел папа-Славин, склонил голову и сказал с чувством:

— Ну, дочка, одолжила, поистине одолжила… Дай Бог всегда так-то… А только себя пожалеть надо… Вы вот что, сил-то зря не расходуйте, к спектаклю поберегите… На репетициях в полтона жарьте… А там… дай Бог! дай Бог!.. «Сама»-то лопнет со злости, а у ее Митрофанушки желчь разольется, потому что оба не в меру завистливы, талантливую душу утопить готовы.

— Дивно! Дивно! — повторяла в упоении Зиночка. — Когда вы читать начали — я думала, захлебнусь от счастья… Какой тон! Какой голос, а мимика какая! Вы гениальны, Корали!

Похвалы кружили голову Ксани. Когда же Громов-Доринский с пафосом прогремел: «Привет царице, покорившей нас всех до единого!» — Ксане захотелось весело рассмеяться.

* * *

Быстрой чередою замелькали дни в театре.

Репетиции, разучивание роли, потом семейные вечера в кругу маленькой семьи Зиночки — все это было так ново, так необычно.

Лишенная с детства ласки и тихой семейной жизни, Ксаня теперь только поняла всю ее прелесть. Усталая, возвращалась она под кров старого домика с зелеными ставнями из театра, где дружеские излияния мало знакомых ей людей тяготили ее не менее насмешек и колкостей Истоминой. От этих насмешек и колкостей не могли оградить Ксаню ни Арбатов, ни добрая Ликадиева, ни милая Зиночка.

Почти после каждой репетиции Ксаня слышала: «Подожди, проучат тебя, зазнавшаяся знаменитость», «Картонная героиня», «Чернавка, воображающая себя принцессой», «Дутый талант»…

Маргарита Артемьевна Истомина не обладала ни особым талантом, ни молодостью, ни красотой. Играла же она первые роли частью за неимением в труппе другой, более талантливой актрисы, частью по праву хозяйки театра. Когда Арбатов задумал составить собственную труппу и открыть театр, она вступила с ним в долю, чтобы вести дело на равных началах.

С появлением Ксани черная зависть пробудилась в душе Истоминой. Она, казалось, не пожалела бы никаких средств, чтобы погубить молодую соперницу, которая, несомненно, должна была затмить ее своим самородным талантом.

Немудрено, что Ксаня после театра с особенным удовольствием возвращалась в семью Зиночки, где ее ждали дружба и забота. У Зиночки был лишь крошечный талант. Она сознавала это и была далека от желания играть сколько-нибудь выдающиеся роли. После смерти мужа-офицера она осталась без всяких средств к жизни и ради возможности заработать что-либо своим детям-сироткам пошла в театр и заслужила репутацию старательной артистки. К большему она не стремилась. Ей хватало скромного жалованья, и она жила припеваючи со своими малютками. К этим крошкам незаметно привязалась и Ксаня. Когда Ксаня возвращалась, навстречу к ней выбегали дети — черненький Валя и белокурый Жека.

— Тетя Китти пришла! А ты нам расскажешь сегодня какую-нибудь сказочку?

И как умела Ксаня рассказывать им сказки про маленькую лесную девочку! Затаив дыхание, боясь шелохнуться, Валя и Жека слушали, широко раскрыв глаза, о девочке-лесовичке, о мальчике Васе, о старом ворчуне-лесе, о маленьких лесных зверьках и щебетуньях-птицах… Быль мешалась со сказкой. Мальчики замирали на коленях Ксани. И точно просыпались от сна, и она и дети, когда Долина звала из столовой:

— Да идите же вы чай пить, сказочники.

— Нет, вы положительно отобьете их от меня, Китти… Право, отобьете… — прибавляла каждый раз Долина. — Валя и Жека, хотите взять себе в мамы тетю Корали?

И все четверо заливались беспечным смехом. Ксаня наскоро пила чай и тут же, у стола, принималась за репетирование роли, хотя та была уже давно готова. Дети спали.

* * *

Завтра первый выход Ксани. Он должен решить, действительно ли она крупный, недюжинный талант, как говорят ей Зиночка, папа Митя, Ликадиева, Арбатов, или…

Ксаня сжимает голову руками. Какой позор, если публика не признает ее!

А ведь это может случиться! Она, Ксаня, может испугаться, смутиться в последнюю минуту — и тогда все пропало! О, как будут торжествовать ее враги, Истомина и ее прилизанный сынок Поль, играющий под псевдонимом Светоносного!

Не будет этого, не будет!

Тетрадь с ролью выскользнула из ее рук и, шелестя раскрывшимися листами, полетела на пол…

— Ах, Боже мой! Так нельзя!.. Что вы! Что вы! Сядьте, сядьте скорее! — волновалась Зиночка. — Корали, милочка, да сядьте же, сядьте! — настаивала она, дергая за рукав ничего не понимающую Ксаню.

— Куда сесть?.. Зачем сесть? — с удивлением спрашивала та.

— На тетрадь сядьте, на роль вашу. У нас, у актеров, поверье есть: если кто роль на пол уронит — сесть на нее надо тут же кряду, иначе провалите ее, роль то есть… Сядьте скорее, а то завтра провалите вашу фею Раутенделейн… Слышите ли вы меня, Корали!

Зиночка усадила Ксаню прямо на тетрадь с ролью и расположилась с ней рядом с самым серьезным видом.

— Вот теперь уж ничего не страшно, завтрашнего дня бояться нечего.

Ксаня была далека от всякого рода предрассудков. И потом, ей ли бояться этого «завтра?»

И вот наступило завтра. Целый день Ксаня была как-то странно спокойна. Даже Зиночка чуть-чуть не поссорилась из-за этого с ней. По Зиночкиным предрассудкам, дебютантка должна трястись от страха в день спектакля. Это обещало благополучие, успех, триумф.

— Странная вы какая-то… Точно идол бесчувственный! — возмущалась Зиночка. — А впрочем, такому талантищу и волноваться не стоит. Все равно публика от восторга при одном вашем появлении театр разнесет.

Наступил вечер. Задолго до начала спектакля Зиночка повезла Ксаню в театр. В маленькой дощатой гримерной горела электрическая лампа. На столе были тщательно разложены принадлежности для грима: краски, белила и румяна для лица, карандаши для бровей, глаз и губ, одеколон, пудра. Большой пушистый ковер покрывал пол. Подле зеркала стояли цветы в хрустальной вазе.

— Что это? Кто так украсил гримерную? — осведомилась Ксаня.

— Арбатов, — коротко ответила Зиночка, — он прислал из своей квартиры ковер, зеркало и цветы. А все нужное для грима — это я припасла вам, Коралинька.

Ксаня молча крепко пожала ей руку. Проявлять благодарность как-либо иначе она не умела.

Раздался пронзительный звонок.

— Первый звонок, через час начало, — послышался за дверью голос помощника режиссера.

Тотчас же Зиночка приступила к делу. Она начала с того, что расчесала вьющиеся иссиня-черные кудри дебютантки, потом помогла ей загримировать лицо.

Зиночка накинула на себя воздушный костюм нимфы — крошечной рольки одной из лесных фей, подруг Раутенделейн, которую она играла в этот вечер. Потом, наскоро набелив и подрумянив лицо и распустив по плечам белокурые волосы, принялась снова за Ксаню.

Сначала она набелила смуглые щеки Ксани, ее нос, лоб и шею, потом стерла все и озабоченно сказала:

— Нет, белила положительно не пристали вашему лицу, Корали… Играйте смуглянкой, очаровательной смуглянкой, какая вы и есть на самом деле. Только вот тут и тут… — она провела несколько неуловимых штрихов вокруг глаз Ксани, мазнула черною тушью ее веки, ресницы и брови, бросила несколько алых бликов на щеки, тронула палочкой кармина ее губы, и торжествующая произнесла:

— Готово! Теперь стойте смирно, я вас буду одевать. Вот туфли, вот туника… Отлично… так… Ах, Китти, и какою же красотою наградил вас Господь!.. Вот выйди вы в этом костюме на сцену и скажи публике: «А знаете, я роли ни в зуб толкнуть — не знаю и играть не могу!» — весь театр все-таки при виде вас заревет от восторга. Я убеждена в этом, право!.. А вы еще талантище вдобавок и заговорите так, что все сразу заплачут… Теперь готово… Стойте! В волосы я вам живые розы вплету, чудо как хорошо это будет! Истомиха со злости лопнет… Ну, теперь все!.. Поглядите-ка сюда! А, какова! Себя небось не узнаете?

Зиночка легонько подтолкнула Ксаню к зеркалу.

Как? Неужели это она? Эта красавица-девочка в короткой зеленой прозрачной, усыпанной блестками и вытканной серебром тунике, со смугло-алыми, пылающими щеками, с кудрями, распущенными по плечам и увитыми белыми розами, с играющей на румяных щеках таинственной и манящей улыбкой, — неужели это она?

Снова звякнул колокольчик за дверями.

— Господа, пожалуйте на сцену! Через десять минут начало! — объявил помощник режиссера, и одновременно в дверь гримерной постучали.

— Войдите!

Зиночка торжествующе улыбалась Арбатову:

— Сергей Сергеевич, глядите!

— Браво! Детка! Вы ли это?!

— Ну конечно, она! Конечно! — подтвердила Зиночка. — А вы уж, поди, думали, что мы и загримироваться не умеем? Только вот золотого парика, который полагается фее, не надевали. Ни к чему он, когда собственные кудри — одна прелесть. Да и нельзя ей лицо мазать — портить только… А за цветы спасибо, пригодились…

Арбатов был в восторге.

— Вот вам моя рука… на счастье… И Господь с вами!.. Я чувствую, что буду отныне, как отец дочерью, гордиться вами!

Его голос дрогнул. Он быстро перекрестил Ксаню и вывел ее из гримерной.

— Да разве это фея Раутенделейн! Цыганка какая-то!.. — вдруг услышала Ксаня.

Перед ними, в средневековом мещанском платье, стояла Истомина, игравшая жену Генриха Литейщика.

— Что они сделали с вами, дитя мое! Выпустить вас без парика и такой смуглянкой вдобавок! — вкрадчиво заговорила она снова.

— Оставьте девочку в покое, Маргарита Артемьевна! — заступился за Ксаню Арбатов. — Чем меньше искусственности в этом юном существе, тем лучше. Я рад, что Китти будет не обычной феей Раутенделейн, какою представляет ее себе публика, а внесет в эту роль нечто свежее и незаурядное. Она прелестна к тому же и без всякого грима.

Он провел Ксаню в первую кулису.

— Отсюда будет ваш первый выход, детка. Забудьте о публике… Вы не Ксаня Марко и не Китти Корали более, помните это: вы сегодня фея Раутенделейн! И да хранит вас Христос!

Новый звонок задребезжал совсем близко от них. В тот же миг послышались чудесные звуки шопеновского вальса. Наступила торжественная минута. Музыка то разрасталась, то нежно замирала где-то вдали… Пели чарующие скрипки, по-соловьиному заливалась флейта, рыдала арфа сладко и печально…

Но вот стихла музыка, и занавес поднялся. Сердце Ксани дрогнуло впервые…

— Китти! Вот вам мое благословение.

Зиночка протягивала ей маленький образок.

— Спрячьте за вырез платья… Это из обители Казанской… Володя, муж мой покойный, привез… Я всегда выхожу с этим образком на сцену… А теперь с Богом!

— Ваш выход, госпожа Корали, приготовьтесь! — Старичок, помощник режиссера, с пьесой в одной руке и с электрическим фонариком в другой, прошел мимо Ксани.

Прошла минута, показавшаяся Ксане вечностью. Сознание, что вернуться назад уже невозможно, разом охватило Ксаню.

— Да выходите же!.. Что вы зеваете! Пора! — чуть ли не кричал помощник режиссера.

— Не пойду! Зачем они смеются!

Они действительно смеялись. Истомина и ее сын Поль открыто насмехались над нею, вытянув шеи из-за соседних кулис.

— Но вы зарежете нас, Арбатова, спектакль! — схватившись за голову, простонал помощник.

Ксаня почувствовала, как чьи-то сильные руки взяли ее за плечи и мягко вытолкнули на сцену.

Глава 3. Фея Раутенделейн. Триумф

Резкий свет ударил Ксане в глаза. Это была усеянная электрическими лампочками рампа, отделяющая зрительный зал от публики. Но Ксаня не обратила внимания ни на этот свет, ни на битком набитый зрительный зал, ни на дружное рукоплесканье публики, приветствовавшей ее появление.

Она видела только его. Давно забытый, верный друг был снова с нею — старый родной лес. В талантливо написанных декорациях, он окружал ее со всех сторон. На последней репетиции декорации не были еще готовы, и теперь Ксаня впервые увидела их. В полумраке сцены огромные деревья, зеленые островки мха и травы, синее озеро, утонувшее в зарослях камыша, — показались такими родными… Она забыла все — и недавние горести, и невзгоды, и хитросплетенную сеть интриг сначала в Розовском поместье, потом в пансионе и здесь на сцене. Она чувствовала одно: она снова в лесу, она — фея Раутенделейн… Что-то широкое, властное и могучее разрасталось в душе девушки. Исчезали месяцы тоски и страданий из памяти — и словно оживало в ней прежнее лесное дитя…

При первых же словах дебютантки зал понял, что на сцене хотя и начинающая, но незаурядная актриса.

И действительно, Ксаня точно переродилась…

Запахом сосен и свежего леса, соловьиными ночами, душистым лесным озером и знойною прелестью лета повеяло от слов Раутенделейн…

…Едва замерло последнее слово дебютантки, как бурным громом аплодисментов задрожал театр. Занавес, тихо шелестя, опустился.

В кулисах Ксаня увидела счастливое лицо Арбатова, злые глаза Истоминой и ее сына и сияющую Зиночку.

— Корали-Горская! Корали-Горская! — взывала публика все громче и громче.

Снова взвился занавес, и снова Ксаня очутилась перед публикой, бурно аплодировавшей ей.

— Кланяйтесь же! — долетело до нее откуда-то сбоку, и она машинально склонила голову.

— Браво! Браво! Корали! Браво!

Откуда-то из зала прилетела роза, за ней другая, третья, и вскоре целый дождь цветов посыпался на сцену к ногам Ксани.

* * *

Словно во сне пришла в гримерную Ксаня.

— Где она? Давайте ее сюда! — загремел голос папы-Славина.

— Дитя мое! Позволь тебя поздравить старому ветерану сцены!

— Дай Бог тебе так же продолжать, как ты начала, дитя! — И в свою очередь Ликадиева протиснулась к Ксане.

— А я теперь ничего не скажу! Я после спектакля скажу, а пока я молчу… Нет меня в театре… — шутливо твердил Арбатов.

Ксане надо было переодеваться ко второму акту, а руки не повиновались ей.

И тут ее опять выручила Зиночка. Она выпроводила всех из гримерной и, с быстротою заправской горничной, переодела Ксаню в крестьянский костюм.

Во втором акте фея Раутенделейн должна появиться в скромном домике Литейщика, убедить его уйти в лес и стать королем, властителем всего лесного царства.

Прозвучал звонок, заиграла музыка. Снова взвился занавес.

Ксаня стояла в первой кулисе, ожидая своего выхода.

— Ну что, не боитесь теперь?

Рядом с Зиночкой стоял молодой артист Колюзин.

Что-то детски-простодушное было в его безусом лице.

— От всего сердца поздравляю вас с триумфом и желаю дальнейшего успеха.

Ксаня хотела поблагодарить юношу, но услышала: «Вам выходить, госпожа Корали!» И она, без всякого уже страха, шагнула на сцену.

Со второго акта «Потонувшего колокола» сказка превращается в драму. Генрих Литейщик лежит умирающий в своей комнате. Его жена Гертруда плачет над ним. Истомина играла Гертруду очень скверно в этот вечер. Появление более талантливой соперницы изводило Маргариту Артемьевну. Прежде чем выйти на сцену, она долго шепталась с сыном, а когда Поль, подмигнув матери, исчез за кулисами, Истомина сразу успокоилась.

Все это не ускользнуло от бдительного взора Зиночки.

— Миша! Миша! — тревожно позвала она Колюзина, с которым была очень дружна. — Истомина что-то предпринимает против Корали… Надо бы оградить нашу Китти. Ведь Истомина, змея подколодная, со своим сыном может решиться на любую низость… Надо им помешать.

— Подкараулю и помешаю. Вы ведь знаете, до чего у меня на этого Польку руки чешутся! — бодро отвечал Колюзин. — Вы уж не беспокойтесь, Зинаида Васильевна, для честных, хороших людей я на все готов.

— Спасибо, Миша.

— Полно, голубушка. Мало вы для меня сделали, что ли? Сколько раз выручали, сколько советов дали… Вон и урок мне достали… Я ведь это чувствую. Я за вас и подругу вашу в огонь и в воду готов.

На сцене развертывалась драма. Нелепо завывая, Истомина-Гертруда произнесла свой монолог и ушла за кулисы, рассчитывая, что публика будет аплодировать ей. Но публика молчала. Взбешенная Истомина прошла в свою гримерную и разразилась злыми, бессильными слезами.

— О, эта девчонка! Это из-за нее! Но я не позволю ей встать на моей дороге! Я не позволю! Или я, или она!.. Я уничтожу ее! Да, да, уничтожу.

Ксаня не слыхала этих слов. Роль снова захватила ее, а она в свою очередь увлекла публику и повела ее за собою.

Закипел котелок на сцене, сварилось зелье. Раутенделейн поит им больного. Оживает Генрих. Бурное объяснение происходит между ними. Генриху жаль оставить семью и отдаться лесу. Но упоительна речь феи. Это гимн лесу и его могущественной красоте. Королевской властью пленяет она Генриха, тщеславием прельщает его. Генрих побежден. Торжествующая фея Раутенделейн увлекает его в лес.

Под несмолкаемые аплодисменты опускается занавес. Ксаня выходит раскланиваться за руку с Гродовым-Радомским, играющим героя пьесы.

— Корали! Корали! — неистово кричат верхи.

— Корали! Корали! — звучно несется по партеру.

И вдруг раздается чей-то крик:

— Не надо Корали! Долой Корали! Истомина, браво! Браво! Только Истомина!

Крик подхватывается и разрастается. Это уже не один человек кричит.

Торжествующая выходит из-за кулис Истомина, бросает уничтожающие взгляды на Ксаню и приближается к рампе. Наверху все нарастает крик:

— Долой Корали! Истомина! Браво!

— Вы слышите, Миша? — спрашивает Зиночка. — Это гнусная подлость! Я слышу голос Поля… Он подговорил, а может быть, и подкупил каких-то негодяев… Надо их унять, остановить…

Какой-то предмет летит сверху и подпрыгивая скачет по сцене. Это гнилое яблоко. Оно пролетело возле головы дебютантки.

Зиночка схватила за руку Мишу.

— Что это? Что же это?!

Но Миша уже не слушал. Он взлетел вверх по лестнице и очутился в райке. Поль метался среди скамеек райка и убеждал каких-то оборванцев:

— Поусердствуйте, братцы! Вызывайте госпожу Истомину! Ее одну! Еще… еще!.. А Корали яблоками… яблоками гнилыми… выскочку, интриганку! Я не забуду вашей услу…

Вдруг он неожиданно умолк, увидев перед собой богатырскую фигуру Миши.

— Ты что тут делаешь, негодяй! Поль, тебя я спрашиваю, что ты делаешь здесь?

Поль струсил.

— Я… я…

— Ты, жалкий негодяй! Если ты сейчас же не прикажешь всей этой ораве уйти из театра, я тебя следом за твоим яблоком сброшу.

Миша схватил за плечи Поля, как бы собираясь привести свою угрозу в действие. Оборванцев как ветром сдуло.

Не успел он сойти вниз, как раздались новые крики:

— Корали! Корали! Браво! Браво!

Это кричала публика в партере, возмущенная поведением галерки.

И весь театр, как один человек, скандировал:

— Корали! Корали!

* * *

Третий акт прошел для Ксани как лучезарный розовый сон. Опять шумел лес и играл месяц. Но фея Раутенделейн была уже не одна. Генрих Литейщик, превратившийся в короля леса, был с нею. Фея Раутенделейн была счастлива. Генрих почувствовал в себе мощь и силу лесного владыки и упивался властью, которую прекрасная фея Раутенделейн разделяла с ним.

Под гром рукоплесканий опустился занавес. Из партера Ксане преподнесли великолепную корзину.

— Это от губернатора, — сказал Арбатов. — Губернатор поздравляет вас с успехом, дитя!

Ликадиева опять пробралась к ней.

— Что ты сделала с нами, детка?.. Мы, старики, помолодели на двадцать лет… Спасибо Сереже, что откопал тебя, жемчужинку драгоценную!

А там, за занавесом, как море в час прибоя, шумела публика, не устававшая вызывать покорившую ее дебютантку…

Начался четвертый, последний акт. Исчезла со сцены всякая лесная нечисть. В лес пробрался монах. Он увещевает Генриха вернуться в мир, стать снова человеком. И после бесконечных колебаний Генрих сдался. Фея Раутенделейн не может отпустить Генриха, своего короля. Она должна стать его женою. Она любит его. И она просит его остаться. Но он неумолим. Фея Раутенделейн снова одна. Ночь, лунный свет, шепот деревьев. Из колодца показывается синяя безобразная голова водяного.

— Бреке-ке-кекс! — кричит он и напоминает о том, что фея Раутенделейн давно просватана ему в жены. Он прав. И сама фея вспоминает это. Ей ничего не остается, как стать водяною царицей. Она заносит ногу и погружается в колодец. «Холодно мне, холодно!» — звенит оттуда ее голос с таким невыразимым отчаянием, с такою безысходной тоскою, что жутко становится.

Публика замирает. Занавес опускается при полной тишине. Тишина продолжается еще и тогда, когда Ксаня выходит за кулисы и попадает в открытые объятия Зиночки.

* * *

— Спасибо, детка! — Арбатов поцеловал, как у взрослой, руку Ксани.

После спектакля труппа разделилась на две неравные половины: Истомина, ее сын Поль, Громов, Кущик, Гродов-Радомский и еще несколько актеров поехали ужинать в дорогой ресторан, в то время как Арбатов, Ликадиева, папа-Славин, Миша и Ксаня собрались в домике Зиночки. Здесь за шумящим самоваром велись дружеские беседы, здесь бескорыстно и искренно восхищались дебютанткой и произносили заздравные речи. Здесь одинокая девочка нашла свою новую семью…

Пред. страница К оглавлениюСлед. страница

Жанры и темы

Детская проза, Повести

Другие книги автора

Рекомендуем

Комментировать

 

Пожертвовать