Святитель Иоанн Златоуст

В истории Церкви св. Иоанну Златоусту принадлежит место самого блистательного и популярного проповедника, которого когда-либо знал восточно-христианский мир. Его значение, разумеется, не исчерпывается проповеднической деятельностью: он был выдающимся церковным администратором, великим молитвенником и аскетом, плодовитым писателем. Но не столько его архипастырские труды, не столько составленные им трактаты и письма, сколько многочисленные проповеди, записанные стенографами прямо в момент их произнесения, принесли ему не меркнущую в веках славу.

Житие Златоуста было составлено Палладием Эленопольским, автором «Лавсаика», спустя несколько лет после его кончины. Святой Иоанн родился между 344 и 354 гг. в Антиохии, в аристократической христианской семье. Его отец, Секунд, занимавший пост магистра армии, умер вскоре после рождения Иоанна. Мать, Анфуса, хотя и была лишь 20 лет от роду, когда лишилась мужа, не захотела вступать в брак вторично, а посвятила свою жизнь воспитанию двоих детей. Она позаботилась о начальном образовании сына, и сама стала его первой наставницей в изучении Священного Писания. В ранней юности Иоанн решил избрать карьеру адвоката и поступил в школу прославленного ритора Ливания, у которого прежде учились и с которым дружили святые Григорий Богослов, Василий Великий и Григорий Нисский. Ливаний, воспитавший несколько поколений великих христианских проповедников, но сам до конца дней оставшийся язычником, обучил св. Иоанна классическому греческому языку и ораторскому искусству. Иоанн был любимым учеником престарелого ритора; когда последнего незадолго до смерти спросили, кому бы он хотел передать управление своей школой после смерти, он ответил: «Иоанну, если бы не отняли его христиане» (Созомен. Церк. ист. 8,2). Другим учителем Иоанна был Андрагафий, преподававший ему философию.

Окончив училище, Златоуст становится адвокатом. Вскоре Златоуст приобретает известность в Антиохии своим ораторским искусством. Однако его все более влечет внутренняя жизнь и христианское «любомудрие». Будучи около 22 лет от роду, он сближается со св. Мелетием, епископом Антиохийским, от которого принимает святое крещение. В это же время посещает христианских учителей, из которых наиболее знаменитым был Диодор Тарсийский, ставший его наставником в изучении Священного Писания. Он общается также с Феодором, впоследствии епископом Мопсуестийским, – ему св. Иоанн адресовал два трактата под общим названием «Увещания к Феодору падшему».

В 374 г., после смерти матери, св. Иоанн удалился в монастырь. Однако годом позже он вернулся в Антиохию, где в 381 г. был рукоположен св. Мелетием Антиохийским в сан диакона. К периоду диаконского служения св. Иоанна относятся его трактаты «О сокрушении», «О девстве», «К молодой вдове», «К Стагирию» и некоторые другие аскетические сочинения. В этот же период, очевидно, он опубликовал «Шесть слов о священстве». Став впоследствии пресвитером и епископом, Иоанн никогда уже не имел досуга для составления письменных трактатов.

Святой Мелетий Антиохийский, председательствовавший на II Вселенском Соборе, умер во время его работы. Преемник Мелетия – престарелый епископ Флавиан сумел по достоинству оценить таланты св. Иоанна. В 386 г. он рукоположил его в сан пресвитера и поручил проповедовать в кафедральном соборе города. На протяжении последующих 12 лет Златоуст помогал Флавиану в управлении епархией и своим ораторским даром снискал всеобщую любовь и известность не только в Антиохии, но и далеко за ее пределами. В 387 г. он произнес свои знаменитые беседы «О статуях», поводом для которых послужило народное восстание против учреждения новых налогов: во время этого восстания толпа с криками: «Долой тиранов!» – сбросила в реку статуи императрицы Плакиллы, после чего епископ Флавиан должен был ехать к разгневанному императору и просить о снисхождении к жителям Антиохии; во время отсутствия епископа св. Иоанн утешал и ободрял народ своими проповедями.

К антиохийскому же периоду относятся монументальные экзегетические циклы св. Иоанна – толкования на книги Бытия, Псалмов, Исаии, на Евангелия от Матфея и Иоанна, Деяния и Послания святого апостола Павла. Каждую свою проповедь св. Иоанн сопровождал нравственными увещаниями: о недопустимости посещения театра и цирка, о любви к бедным и милосердии, об исполнении заповедей и хождении в церковь. Проповеди св. Иоанна пользовались огромной популярностью. Во время их произнесения в храме сидело несколько стенографов, записывающих за проповедником каждое слово (именно благодаря их самоотверженной работе большинство проповедей Златоуста дошли до нас). Толпы народа, привлекаемые славой знаменитого оратора, собирались послушать его беседы и нередко прерывали их бурными аплодисментами и одобрительными выкриками. Святому Иоанну не раз приходилось утихомиривать «публику»: «Слушайте меня спокойно, я умоляю вас об этом... Когда даже языческие философы вели рассуждения перед своими учениками, то последние слушали их, не прерывая рукоплесканиями. Проповедовали и апостолы, и мы нигде не читаем, чтобы их прерывали шумными рукоплесканиями. Иисус Христос беседовал с народом на горе, и, когда Он говорил, не раздавалось никаких кликов. Нет ничего пристойнее для церкви, чем тишина и скромность. Шум и клики пристойны театру, баням, общественной площади, светским церемониям. Изложение наших догматов требует спокойствия, сосредоточенности... Подумайте об этом, я вас прошу, я вас умоляю...» (Беседа 30 на Деяния апостольские).

В 397 г. умер Константинопольский патриарх Нектарий, преемник св. Григория Богослова. На его место после бурных споров, по рекомендации придворного евнуха Евтропия и с согласия императора Аркадия, был избран св. Иоанн Златоуст. О его избрании и хиротонии древние историки говорят следующее: «Одни требовали одного, другие – другого и после многократных по сему случаю совещаний наконец согласились вызвать из Антиохии антиохийского пресвитера Иоанна, ибо о нем распространилась молва как о человеке учительном и красноречивом» (Сократ. Церк. ист. 6, 2). «По всей Римской империи прославившись словами и делами, он признан был достойным епископства над Константинопольской Церковью. Когда же клир и народ решили это, согласился и царь и послал привезти Иоанна. Вскоре правитель Востока Астерий, получив царский указ, дал знать Иоанну, чтобы тот прибыл будто бы для выслушания от него какой-то просьбы. Когда тот прибыл, он тотчас посадил его в колесницу и, вместе с ним поспешно отправившись в так называемую станцию Патры и там сдав его царским посланным, возвратился домой. Хорошо, что вздумал он распорядиться этим делом прежде, чем узнали столь склонные к возмущениям антиохийцы... По своей воле они никак не отпустили бы Иоанна» (Созомен. Церк. ист. 8, 2). Обманом вывезенный из Антиохии, св. Иоанн был доставлен в столицу империи, где 26 февраля 398 г. был рукоположен в сан архиепископа Константинопольского. Хиротонию возглавлял архиепископ Александрийский Феофил, который был против избрания Златоуста, однако подчинился приказу императора.

Сразу же после своего рукоположения св. Иоанн ревностно принялся за исправление нравов столичного духовенства, среди которого при его предшественниках царили распущенность и коррупция (уместно вспомнить нелестные характеристики «константинопольских иереев» в сочинениях св. Григория Богослова). Нравственное состояние константинопольской паствы тоже было далеко не на высоте: в своих проповедях св. Иоанн обличал жителей столицы во всевозможных пороках. Очень скоро он нажил себе врагов как в среде клира, так и в широких общественных кругах. Облик строгого архипастыря-аскета диссонировал с легкомысленной обстановкой имперского города. Святой Иоанн был полной противоположностью своему предшественнику: «Нектарий вел роскошный образ жизни, устраивал приемы и обеды... Златоуст не устраивал приемов: он страдал язвой желудка и предпочитал есть в одиночестве, давая основания для упреков в необщительности и прочих пороках. Он разогнал так называемых «духовных сестер» – девиц и диаконис, содержавшихся в домах Константинопольского епископа. Духовенству... было запрещено посещать приемы. Вдовам было велено выйти замуж или же вести себя в соответствии со вдовьим положением. Монахам, предпочитавшим строгой общежительной дисциплине бесцельное мотание с места на место, было приказано разойтись по своим монастырям. Нектарий растратил церковную казну на развлечения. Златоуст навел порядок и тут. Бо́льшая часть церковных денег теперь тратилась на помощь бедным и на устройство больниц. Он любил длинные службы и крестные ходы, что решительно пришлось не по вкусу столичному духовенству, привыкшему иначе распоряжаться своим временем. Он критиковал всех подряд, без разбора прямо в лицо, без всякой дипломатии высказывая людям, что он о них думал» (Прот. И. Мейендорф, с. 211–212).

Своими обличениями св. Иоанн вызвал неудовольствие в придворной среде. В 399 г. наемники готы свергли всесильного «министра двора», фактически управлявшего империей при Аркадии, евнуха Евтропия. Спасаясь от преследований, он спрятался в алтаре храма Св. Софии (по ветхозаветному обычаю, преступника, укрывшегося в храме, не могли арестовать). Воинам, пришедшим арестовать евнуха, Златоуст не позволил сделать это; он даже сам отправился к императору ходатайствовать о помиловании бывшего царедворца. Однако в воскресный день при большом стечении народа, когда Евтропий лежал в алтаре храма, ухватившись за алтарный столб, Златоуст решил использовать эту щекотливую ситуацию в качестве повода для проповеди: «Тогда как Евтропий лежал перед жертвенником и трепетал от страха, епископ взошел на амвон... и произнес против него обличительное слово. Этим он еще более раздражил против себя некоторых – что не только... не пожалел несчастного, но и обличил его» (Сократ. Церк. ист. 6, 2). По разным поводам Златоуст обличал и других сановников. Своими проповедями против употребления женщинами косметики и роскошных нарядов он привел в негодование придворных дам и саму императрицу Евдоксию, в руках которой после низложения Евтропия оказалось управление страной.

В 401 г. в Константинополь пришли из египетской пустыни монахи, которых Феофил Александрийский обвинил в оригенизме и отлучил от Церкви. Святой Иоанн Златоуст, побеседовав с ними и не найдя в их учении ничего еретического, принял их в общение и просил императора вызвать Феофила в столицу для объяснений. Феофил, разгневанный на Златоуста, настроил против него своего друга, св. Епифания Кипрского. Сначала св. Епифаний на Кипре, а потом и Феофил в Александрии созвали соборы против оригенизма, косвенно обвинив в ереси Иоанна Златоуста. «Между тем Иоанн, нимало не заботясь о том, чем угрожали ему Епифаний и Феофил, с усердием занимался назиданием Церкви и приобретал через то славу, а устрояемое себе коварство вменял ни во что. Но враги Иоанновы, когда вообще стало известно, что Феофил старается лишить Иоанна епископства, начали строить ему козни: многие и из клира, и из вельмож, имевшие великую силу при дворе, полагая, что наступило удобное время отомстить ему, старались созвать в Константинополе многочисленный собор епископов и приглашали одних письменно, а других устно» (Сократ. Церк. ист. 6, 10). Затем Епифаний Кипрский приехал в Константинополь и, не ответив на приглашение Златоуста поселиться в его доме, начал настраивать против него жителей столицы, среди которых и без того было немало врагов Златоуста. Конфликт св. Епифания со Златоустом закончился их формальным разрывом и удалением Кипрского епископа из Константинополя.

Вскоре после отплытия Епифания в столицу прибыл Феофил в сопровождении своего племянника Кирилла, будущего святителя Александрийского. Феофил убедил императора в том, что от неуемного Константинопольского архиепископа следует избавиться. В 403 г. он созвал собор из 50 епископов, большинство из которых он специально для этой цели привез с собой из Египта. Собор состоялся в предоставленной императором загородной резиденции, называвшейся «Под дубом», отчего и собор получил то же название. Против Златоуста было сфабриковано 29 обвинений, в том числе в растрате церковной казны, оскорблениях духовенства и даже «избиении» клириков. В качестве обвинителей выступали бывший диакон Константинопольской архиепископии Иоанн и епископ Исаак. Собор, целиком состоявший из врагов Златоуста, единодушно осудил его, приговорив к ссылке. Император утвердил решение собора.

Однако вскоре после удаления св. Иоанна из Константинополя произошло сильное землетрясение, которое было воспринято императрицей Евдоксией как проявление гнева Божия за изгнание праведника. Златоуст тотчас был приглашен вернуться в столицу. Он остановился в предместье Константинополя, требуя, чтобы собор епископов оправдал его. «Между тем как он медлил и не хотел вступить в город, народ вознегодовал и скоро стал произносить оскорбительные выражения на счет царствующих особ; это заставило Иоанна вступить в город. Многочисленные толпы народа вышли к нему навстречу и с величайшими почестями прямо ввели его в церковь» (Сократ. Церк. ист. 6, 16). Святитель, войдя в храм, произнес проповедь, в которой благодарил Бога за перенесенные скорби и с похвалой отзывался о царственных особах. В другой проповеди он описал происшедшие события, пользуясь аллегорией брака между Авраамом и Саррой, символизирующего союз между епископом и его паствой: несмотря на попытки «фараона» (Феофила Александрийского) разлучить Авраама с Саррой (Златоуста с его паствой), последняя сохранила верность своему епископу. Феофил, главный противник Златоуста, считал его возвращение на кафедру незаконным, однако, подчиняясь царской воле, до времени молчал.

Двумя месяцами позже в Константинополе произошел следующий инцидент: рядом с храмом Св. Софии была поставлена серебряная статуя императрицы Евдоксии. Торжества по случаю установки статуи, сопровождавшиеся шумом рукоплесканий, театральными действами и массовым буйством, пришлись на день Усекновения главы св. Иоанна Предтечи. Святой Иоанн начал свою проповедь словами: «Опять Иродиада беснуется, опять пляшет, опять старается получить на блюде главу Иоанна», после чего жаловался на шум и беспорядки (Сократ. Церк. ист. 6, 18; Созомен. Церк. ист. 8, 20). Враги святителя немедленно донесли об этом императрице, воспринявшей все на свой счет. Вражда между двором и архиепископом возобновилась. На Рождество 404 г. император отказался прийти в храм, где служил святитель, сказав, что он не хочет быть в общении с епископом, осужденным собором. Перед Пасхой 404 г. Златоусту было запрещено служить в храме: он совершал пасхальную утреню в общественной бане, достаточно просторной, чтобы вместить толпы народа. После этого святитель не выходил из епископского дома, надежно охраняемого верными ему людьми. Через пять дней после Пятидесятницы, 9 июня 404 г., императорский нотарий сообщил святителю, что ему придется покинуть столицу. Он был арестован и вывезен из города. Императрица дала инструкцию солдатам, сопровождавшим ссыльного, чтобы они обращались с ним как можно более жестоко, «дабы скорее умер». Немедленно после изгнания святителя в Константинополе разгорелся пожар, уничтоживший центральные кварталы города.

Местом ссылки Златоуста было избрано селение Кукуз в Армении. Там он поселился в частном доме, где мог принимать посетителей; с большим уважением к нему отнесся местный епископ Адельфий. Вскоре жители Антиохии, узнав о ссылке своего любимого пастыря, толпами потянулись в далекую Армению, так что затерянное в горах селение стало центром паломничества. Святитель, преданный епископами Востока, написал о своих бедствиях в Рим, папе Иннокентию I, который, полностью поддержав св. Иоанна, отправил императору Аркадию смелое письмо: «Кровь брата моего Иоанна вопиет к Богу на тебя, царь, как в древности кровь Авеля праведного вопияла на братоубийцу Каина, и она будет отомщена, потому что ты во время мира воздвиг гонение на Церковь Божию, изгнал ее истинного пастыря, изгнав вместе с тем и Христа». Папа Иннокентий также обратился к императору Запада Гонорию, брату Аркадия, с просьбой ходатайствовать перед Аркадием о помиловании Златоуста. Аркадий, однако, ответил отказом на все просьбы. Тогда папа решил созвать собор епископов Востока и Запада для рассмотрения дела Златоуста, но его предложение было отвергнуто на Востоке. После этого Римский епископ, возмущенный безнравственным поведением епископов Константинополя, Александрии и Антиохии, разорвал с ними церковное общение. Эта схизма, не первая и не последняя в истории взаимоотношений между Восточной и Западной половинами Древней Неразделенной Церкви, продолжалась до 417 г., когда Константинопольский архиепископ Аттик вновь вписал имя св. Иоанна в диптихи, после чего Иннокентий I восстановил литургическое общение с Востоком (Феодорит. Церк. ист. 5, 34).

Отвергнув все ходатайства за святителя и недовольный тем, что в Кукузе он пользуется популярностью, император Аркадий в июне 407 г. приказал перевести св. Иоанна в Питиунт (ныне Пицунда). Изнуренный болезнями и скорбями, святитель не дошел до нового места ссылки. Он умер на пути к нему в абхазском селении Команы 14 сентября 407 г. Последними словами Златоуста были: «Слава Богу за все. Аминь». Останки почившего святителя поместили в церкви; вскоре они сделались предметом всеобщего почитания. Спустя 30 лет после смерти святителя, 27 января 438 г., они были торжественно перенесены из Коман в Константинополь. Жители столицы вышли на лодках с зажженными факелами навстречу кораблю с мощами св. Иоанна – весь пролив Босфор, по свидетельству блаженного Феодорита, представлял собой море огней. Император Феодосий II, сын Евдоксии (скончавшейся в 404 г.), тоже вышел встречать прах св. Иоанна. «Склонив на гроб святителя очи и чело, он произнес молитву за своих родителей и просил простить им обиду, причиненную по неведению, ибо его родители давно уже умерли...» (Феодорит. Церк. ист. 5, 36).

Экзегетические беседы

Основной частью литературного наследия св. Иоанна Златоуста являются экзегетические беседы на книги Ветхого и Нового Заветов. Златоуст был первым из греческих отцов, толковавшим основные библейские книги столь последовательно и систематически. В отличие от большинства представителей александрийской школы, нередко использовавших священные тексты лишь в качестве трамплина для собственных мистических и аллегорических идей, Златоуст интересуется текстом самим по себе, старается выявить его основной, буквальный смысл. Однако он никогда не впадает в односторонний буквализм, присущий, например, другому антиохийцу и современнику святителя – Феодору Мопсуестийскому. Златоуст не пренебрегает аллегорией, если она уместна и в особенности если она несет какую-либо нравственную нагрузку. В своих толкованиях Златоуст затрагивает вопросы текстологии и библейской критики, актуальные до сего дня. Каждую проповедь он сопровождает пастырскими увещаниями на нравственные темы, часто не связанные логически с основной темой беседы.

1. Из двух циклов «Бесед на Книгу Бытия» первый, состоящий из девяти бесед, произнесен в Антиохии в течение Великого поста 386 г. Второй цикл – 67 бесед – представляет собой полный комментарий на Книгу Бытия: св. Иоанн изъясняет текст с начала до конца, разделив его на части. Вероятнее всего, беседы были произнесены в 388 г. Некоторые фрагменты из обоих циклов текстуально идентичны, что заставляет предполагать позднейшую редакцию.

2. «Беседы на Псалмы» включают толкования псалмов 3–12, 41–49, 108–117, 119–150, произнесенные предположительно в конце антиохийского периода жизни святителя и сохранившиеся в разных редакциях. К этой серии толкований примыкают две «Беседы на Псалом 58», а также толкования отдельных стихов из псалмов, например «Беседа на начало Псалма 41», произнесенная в 387 г., и «На Пс.115:1–3» (ее текст найден в 1907 г.) Комментируя тексты псалмов, святитель нередко возвращается к своим излюбленным темам: о добродетелях и пороках (Пс.100, Пс.142, Пс.146), о молитве (Пс.7, Пс.9, Пс.141), псалмопении (Пс.41, Пс.134, Пс.150) и св. причащении (Пс.133). Некоторые беседы содержат полемику с арианами (Пс.46, Пс.109, Пс.148). В отличие от своих прочих ветхозаветных толкований св. Иоанн Златоуст в беседах на Псалмы использует не только текст Септуагинты, но ссылается также на еврейский оригинал и сирийскую версию, а также на греческие переводы «других», т. е. Симмаха, Акилы и Феодотиона (см.: Пс.4, Пс.55 и др.). К циклу «Бесед на Псалмы» примыкают две «Беседы на Пс.48, Пс.17 и о гостеприимстве».

3. В греческой версии сохранилось шесть «Бесед на пророка Исаию», которые были произнесены частью в Антиохии, частью в Константинополе. Полный комментарий на пророка Исаию сохранился в армянской версии. Существуют также беседы на отдельные места из Книги Исаии, например «Беседа на Ис.6:1».

4. Святителю Иоанну Златоусту принадлежат пять «Бесед о св. Анне» и три «Беседы о Давиде и Сауле», произнесенные предположительно в 387 г. и содержащие комментарий отдельных глав из «Книг Царств». Две «Беседы о темноте пророческих речений» составлены в Антиохии в 386 г. Под именем Златоуста сохранились также фрагменты толкований на Иеремию, Даниила, Притчи и Иова в «Катенах на Священное Писание Ветхого Завета». Экзегетические элементы присутствуют в похвальных словах Златоуста, посвященных ветхозаветным праведникам (о них см. ниже).

5. «Беседы на Евангелие от Матфея» представляют собой самый ранний из дошедших до нас комментариев на 1-е Евангелие. 90 бесед были произнесены в Антиохии предположительно в 390 г. В 1-й беседе св. Иоанн говорит о том, почему Евангелий четыре, а не одно. В последующих беседах св. Иоанн опровергает учение манихеев о том, что Бог Ветхого Завета был Богом справедливости и суда, тогда как Бог Нового Завета является Богом любви, показывает, что в Ветхом и Новом Заветах действует один и Тот же Бог, но Ветхий Завет был подготовкой к Новому. Святой Иоанн опровергает также учение ариан и доказывает, что Сын равен Отцу. Каждая беседа содержит нравственное приложение, в котором Златоуст часто возвращается к теме недопустимости посещения христианами театра и зрелищ. Беседы 69–70 описывают образ жизни монахов, который приводится в пример нравственного совершенства. Беседы Златоуста на Евангелие от Матфея стали классическим комментарием к этому Евангелию и получили самое широкое распространение в христианском мире. Уже в V в. их читали на латинском, армянском и сирийском языках; в X в. появилась арабская версия, в XI – грузинская и позднее – славянская. На Руси беседы Златоуста были излюбленным чтением: сохранилось множество славянских списков. Помимо полного комментария на Евангелие от Матфея, Златоусту принадлежат беседы на отдельные места из него: «На притчу о должнике (Мф.18:23), «На Мф.22:39», «На Мф.7:14» (содержит изъяснение молитвы «Отче наш») и др.

6. 88 «Бесед на Евангелие от Иоанна» произнесены предположительно в 391 г. Они намного короче, чем «Беседы на Матфея», но полемический элемент в них выражен еще сильнее: Златоуст вновь и вновь возвращается к арианскому толкованию новозаветных текстов, опровергая его и доказывая единосущие Сына Отцу. Эпизод с женщиной, взятой в прелюбодеянии (Ин.8:1–11), отсутствует в данном толковании Златоуста; о нем не упоминается и в других его работах. Очевидно, списки Нового Завета, употреблявшиеся в Антиохии, не включали его. В беседе 46 св. Иоанн Златоуст, комментируя разговор Христа с иудеями о Небесном Хлебе, излагает учение о Евхаристии. Беседы на Евангелие от Иоанна были известны отцам IV Вселенского Собора (Халкидон, 451 г.), которые ссылались на них как на подлинное произведение Златоуста. В отдельной «Беседе о расслабленном, спущенном через кровлю» Златоуст доказывает, что расслабленный, исцеление которого описано у Марка и Луки, не тот же самый, о котором говорится у Иоанна.

7. 55 «Бесед на Деяния апостольские» являются единственным полным комментарием Деяний, появившимся в течение первых десяти веков по Р. X. Златоуст произнес их на третий год своего служения в Константинополе, т. е. в 400 г. С точки зрения литературной формы эти беседы менее отшлифованы, чем другие произведения Златоуста: по-видимому, это записи стенографов, не просмотренные и не отредактированные им самим. В 1-й беседе проповедник говорит о том, что некоторые книги Нового Завета менее читаемы в христианской среде, чем остальные; он доказывает, что Книга Деяний по своему содержанию не менее полезна для христиан, чем Евангелия. В Беседах св. Иоанн часто говорит о природе совершенных апостолами чудес, противопоставляя их чудесам магов и подчеркивая, что лучше страдать за Христа и отсекать страсти, чем изгонять бесов. Ссылка на 14-ю Беседу св. Иоанна Златоуста из данного цикла имеется в правилах Пято-Шестого Вселенского Собора (Трульского). Экзегезис отдельных мест из Книги Деяний содержится в других беседах Златоуста, например в «Беседе о добродетельной жизни» (на надписание Деяний апостольских), «Беседе о том, что чтение Св. Писаний полезно» (где говорится об апостолах), «Беседе о том, что небезопасно молчать о сказанном в церкви» (и для чего Деяния читаются в Пятидесятницу), «Беседе на Деян.11:1» (о Савле), «Беседе к роптавшим на продолжительность поучений» (о значении имен Савл и Павел), «Беседе к упрекавшим за обширность вступлений» (и на Деян.9:2).

8. «Беседы на Послание к Римлянам» представляют собой лучший святоотеческий комментарий к этому посланию святого апостола Павла. 32 беседы произнесены в Антиохии, вероятно вскоре после окончания Бесед на Евангелие от Иоанна. По словам преп. Исидора Пелусиота, в этом толковании Златоуст открыл все сокровища своей мудрости и его комментарий является столь исчерпывающим, что даже если бы сам Павел взялся толковать свое послание на аттическом наречии, он не сумел бы сделать это лучше (Письмо 5, 32). Комментарии Златоуста на Послание к Римлянам уже в начале V в. были переведены на латинский язык: бл. Августин цитирует восемь фрагментов из 10-й Беседы в доказательство того, что св. Иоанн Златоуст не разделял пелагианских взглядов на природу первородного греха (Против Юлиана 1, 27). Некоторые из бесед столь длинны, что произнесение их заняло бы не менее двух часов; поэтому сомнительно, что они были произнесены в их настоящем виде. Отдельные места из Послания к Римлянам истолкованы св. Иоанном в двух «Беседах об Акиле и Прискилле», «Беседе на Рим.5:3», «Беседе на Рим.12:20», «Беседе на Рим.8:28» и др.

9. «Беседы на два Послания к Коринфянам» состоят из двух циклов: 44 беседы на первое и 30 – на второе послание. И первый, и второй циклы составлены в Антиохии, хотя в беседе 26 из второго цикла Златоуст упоминает о Константинополе – возможно, он заканчивал свои беседы, уже будучи в столице, или отредактировал их там. В беседе 7 из первого цикла св. Иоанн излагает учение ап. Павла о христианском Таинстве, а в беседе 40 ссылается на антиохийский Символ веры и говорит о «дисциплине тайны» (disciplina arcani), излагая историю крещальной литургии. Помимо двух серий полных толкований, Златоусту принадлежат еще три отдельных «Беседы на 1Кор7:11», три «На 2Кор.4:13» и одна «На 1Кор15:18», а также «Беседа на 1Кор.7:2», «Беседа, содержащая порицание не бывших в церкви» (и на 1Кор1:1), «Беседа на 1Кор.7:39–40», «Беседа на 1Кор.10:1», «Беседа на 2Кор.11:1».

10. «Толкование на Послание к Галатам» в сохранившейся редакции представляет собой последовательный комментарий к каждому стиху послания. В первоначальном виде это была, вероятно, серия бесед, произнесенных в Антиохии вскоре после «Бесед на два Послания к Коринфянам». В отдельной «Беседе на «Гал.2:11» св. Иоанн Златоуст комментирует случай, происшедший в Антиохии, когда апостол Павел противостал апостолу Петру, и доказывает, «что это событие было не распрей, а делом рассудительности».

11. 24 «Беседы на Послание к Ефесянам» произнесены в Антиохии: в беседе 9 св. Иоанн упоминает мученика Вавилу, а в 21 – мученика Юлиана; оба они были почитаемыми святыми в Антиохии. В беседах 6 и 13 св. Иоанн говорит о монашеских общинах, расположенных в горах близ сирийской столицы. В беседе 20 Златоуст излагает учение о браке, говорит о роли мужа в семье и о материнстве.

12. 15 «Бесед на Послание к Филиппийцам» произнесены, вероятно, в Константинополе, поскольку Златоуст упоминает о себе как о епископе. Беседа 7 содержит защиту православного учения о Воплощении против ересей Маркиона, Павла Самосатского и Ария. Златоуст говорит о том, что Христос есть совершенный Бог и совершенный человек: Его две природы без смешения соединены одна с другой. Христологическая терминология Златоуста соответствует принятому впоследствии Халкидонским Собором 451 г. учению о двух природах Иисуса Христа. Толкование Флп.1:18 включает отдельная «Беседа против тех, которые злоупотребляют апостольским изречением».

13. В одной из 12 «Бесед на Послание к Колоссянам» св. Иоанн Златоуст упоминает происшедшее в том же году низложение Евтропия, однако не говорит о его смерти – следовательно, беседы произнесены в Константинополе в период между этими двумя событиями, т. е. в 399 г.

14. Два цикла «Бесед на Послания к Фессалоникийцам» включают 11 бесед на 1-е послание и 5 на 2-е. Оба цикла относятся к константинопольскому периоду жизни святителя.

15. Святитель Иоанн Златоуст оставил комментарий ко всем пастырским посланиям святого апостола Павла. «Беседы на два Послания к Тимофею» включают 18 бесед на 1-е послание и 10 – на 2-е. Оба цикла, вероятно, составлены в Антиохии, на что указывают упоминания о монашеских общинах, расположенных близ города, а также о пожаре в храме Аполлона, о котором св. Иоанн упоминал также в «Беседе о св. мученике Вавиле». Толкование 1Тим.5:9 содержится в отдельной «Беседе о вдовицах, о воспитании детей и о милостыне». 6 «Бесед на Послание к Титу», вероятнее всего, произнесены в Антиохии. 3 «Беседы на Послание к Филимону», произнесенные также в Антиохии, содержат учение св. Иоанна Златоуста об институте рабства, который он рассматривает как одно из последствий греха; он называет слуг и рабов «братьями во Христе» и требует, чтобы с ними обращались как с таковыми.

16. Цикл «Бесед на Послание к Евреям», состоящий из 34 бесед, произнесен св. Иоанном в последний год его епископства в Константинополе, т. е. в 403–404 гг., поскольку в заглавии указывается, что эти беседы были опубликованы после его смерти на основании стенографических записей пресвитера Константина.

Догматические и полемические беседы

1. Среди сравнительно небольшого количества догматических произведений Златоуста имеются 12 слов «Против аномеев, о непостижимом Боге». Первые пять слов из этого цикла произнесены предположительно в 386–387 гг. в Антиохии и направлены против наиболее радикальной части ариан, так называемых аномеев. Основателем этой секты был Аэтий, а главным идеологом – Евномий, отчего их называли также евномианами. Аномеи доказывали, что Бога можно познать так, как Он знает Сам Себя. Они утверждали, что Сын не только не равен Отцу, но и не подобен Ему. Святитель Иоанн Златоуст защищает непостижимость Бога против рационалистических мнений, отрицавших трансцендентность Божественной природы. В качестве источников св. Иоанн Златоуст использует, помимо Священного Писания и литургических текстов, произведения Филона Александрийского, святителей Василия Великого и Григория Нисского. Слова 6–12 произнесены в Константинополе в 397 г. и не направлены непосредственно против аномеев. Последующие издатели присоединили их к первым пяти словам под общим заглавием.

2. Полемике с иудеями и апологии христианской веры посвящены 8 слов «Против иудеев», произнесенных в Антиохии в период с 386 по 387 г. Святитель Иоанн Златоуст жалуется, что многие христиане принимают участие в иудейском празднике Труб, т. е. новолетии, а также следуют другим обычаям этой религии. В каждом слове проповедник стремится показать, что иудеи отвергли истинного Мессию, о чем было предсказано пророками, и за это должны быть всячески осуждены. Закон Моисеев упразднен, и иудейские праздники и обычаи потеряли всякий смысл.

3. Шесть слов «О судьбе и провидении» отнесены в издании Миня к разряду сомнительных (dubia). Возможно, что они были записаны стенографом на основе бесед св. Иоанна, однако не отредактированы им. Шестая беседа не связана с первыми пятью.

4. Слово «О воскресении мертвых» также относится к числу догматических бесед Златоуста. Хронологически оно связано с первой группой «Бесед против аномеев» (1–5), т. е. произнесено в Антиохии около 387 г.

5. К антиохийскому периоду относятся «Огласительные слова» св. Иоанна Златоуста. На протяжении 12 лет – с 386 по 398 г. – в обязанности Златоуста входило оглашение готовящихся ко святому крещению. Странно, что от Оглашений Златоуста сохранилась ничтожная часть: в издании Миня напечатаны только два Огласительных слова, произнесенные Великим постом 388 г. Однако в 1909 г. А. Пападопуло-Керамевс открыл рукопись из четырех Оглашений, первое из которых текстуально совпадает с первым из напечатанных у Миня. В 1955 г. А. Денгер нашел в афонском монастыре Ставроникита рукопись, содержащую восемь Оглашений Златоуста, из которых третье соответствует четвертому из открытых Пападопуло-Керамевсом. Все найденные Оглашения предположительно произнесены около 388 г. в Антиохии.

Беседы на нравственные темы

1. «Беседы о покаянии» (1–9) произнесены в разное время и лишь впоследствии собраны в одну книгу. 7-я беседа принадлежит, как доказано, Севериану Гавальскому (Quasten J., р. 453).

2. Три слова, объединенные в некоторых изданиях общим названием «Беседы о бессилии диавола», посвящены рассмотрению проблемы зла и диавола с нравственной точки зрения: св. Иоанн доказывает, что зло происходит от нерадения, а добродетель – от усердия; диавол не является причиной зла сам по себе и не может вредить людям, если они не дают ему повода к этому.

3. Первое из двух слов, произнесенных непосредственно после «Бесед против аномеев», называется «Словом о проклятии»: в нем св. Иоанн обличает христиан, проклинающих и анафематствующих живых или мертвых. В «Слове на Новый год», произнесенном вслед за этим, св. Иоанн выступает против пьянства и буйства в новогоднюю ночь.

4. Семь слов «О Лазаре» произнесены в Антиохии в течение 387 г. Первое из них сказано на другой день после «Слова на Новый год». В этих словах св. Иоанн Златоуст, взяв за основу евангельскую притчу о богаче и Лазаре, говорит о вреде богатства, о милостыне, о посмертном воздаянии и других нравственных вопросах. В беседе 6-й подробно говорится о происхождении рабства.

5. «Беседа о милостыне» произнесена, как это явствует из заглавия, после того как Златоуст, проходя через городскую площадь, увидел лежавших там бедных и нищих, оставленных без всякого внимания. Той же теме посвящена «Беседа об Илии, а также о милостыне».

6. «Беседа о наслаждении будущими благами» произнесена Златоустом во время большого пожара, происшедшего в предместье Антиохии в 387 г. В том же году, вероятно после пятой «Беседы против аномеев», произнесены «Беседа о том, что не до́лжно разглашать грехов братий» и «Беседа о том, что никому не до́лжно отчаиваться».

7. В «Беседе о тех, которые не пришли в церковное собрание» св. Иоанн говорит о важности посещения церкви, а также о надписи на жертвеннике и о принявших святое крещение.

8. В «Похвале Максиму и о том, каких до́лжно брать жен», обсуждаются проблемы семейной жизни.

9. Слово «Против конских ристалищ и театра» произнесено в Константинополе 3 июля 399 г., когда проповедник оказался в полупустом храме, потому что значительная часть его паствы ушла в цирк.

10. В двух «Беседах о предательстве Иуды» св. Иоанн Златоуст говорит о гонениях на христиан и о прощении обид, а также излагает учение о Евхаристии. Еще одна беседа под тем же названием существует изолированно от двух предыдущих и относится к разряду сомнительных.

Беседы на церковные праздники

1. В «Беседе на Рождество Господа нашего Иисуса Христа», произнесенной 25 декабря 386 г., св. Иоанн Златоуст доказывает, что 25 декабря есть действительный день рождения Иисуса Христа, Солнца Правды. Златоуст отмечает, что этот праздник стал известен антиохийцам менее чем десять лет назад – до этого времени Рождество праздновалось вместе с Богоявлением. «Беседа о Крещении Господа и о Богоявлении» произнесена, вероятнее всего, 6 января 387 г.

2. Из «Бесед на Страстную седмицу» три носят название «О предательстве Иуды». В первых двух из них, произнесенных в Великий Четверг, св. Иоанн Златоуст говорит о гонениях на христиан и прощении обид, а также излагает учение о Тайной Вечере как первой Евхаристии. Подлинность третьей беседы, существующей изолированно от двух предыдущих, представляется сомнительной. Три других слова произнесены в Великую Пятницу и посвящены теме креста: в 1-й, «О кладбище и о кресте», св. Иоанн говорит о храме в честь мучеников, расположенном вне города Антиохии (где, вероятнее всего, и произнесена беседа); 2-я и 3-я носят название «О кресте и разбойнике» – в них говорится о силе Креста Христова, о значении покаяния и о молитве за врагов.

3. Из двух подлинных Бесед на Святую Пасху одна называется «О воскресении мертвых», другая – «Против упивающихся и о Воскресении». Другие Пасхальные беседы, дошедшие под именем св. Иоанна Златоуста, в том числе знаменитое Огласительное слово, читаемое на пасхальной утрене, относятся к разряду сомнительных.

4. Слово «О Вознесении Господа» произнесено в мартирионе вне Антиохии предположительно в 387 г. Святитель Иоанн подчеркивает, что Вознесение Иисуса Христа было Его благодеянием к роду человеческому.

5. В двух Словах «О Пятидесятнице», произнесенных в Антиохии, говорится о плодах Сошествия Святого Духа и о Его благодатных дарах. В словах содержится полемика против духоборов.

Похвальные слова

1. Наиболее известными из похвальных слов Златоуста являются 7 «Бесед о святом апостоле Павле», в которых проповедник выражает свое восхищение личностью апостола язычников. В 1-й беседе Златоуст говорит о Павле как живом примере христианского совершенства, сравнивая его с ветхозаветными праведниками. В 4-й говорится об обращении Павла на пути в Дамаск. В прочих беседах рассматриваются различные аспекты деятельности апостола и его значение для христианской Церкви. Беседы, произнесенные предположительно в 387 г., вскоре были переписаны и разошлись во множестве копий. Между 415 и 419 гг. Ананий Келедский перевел их на латинский язык.

2. Златоусту принадлежат похвальные слова в честь ветхозаветных праведников Иова и Елеазара, 4 беседы «О святых Маккавеях», одно «Слово о четверодневном Лазаре»; похвальные слова мученикам Лукиану Антиохийскому, Роману (2), Иувентину и Максимину, Юлиану, Варлааму, Египетским мученикам, священномученикам Игнатию Богоносцу, Вавиле Антиохийскому (2) и Фоке, мученицам Пелагии Антиохийской, Веренике и Просдоке с матерью их Домниной, Дросиде, святителям Мелетию Антиохийскому, Евстафию Антиохийскому. Похвальное слово Филогонию Антиохийскому присоединяется к группе слов «Против аномеев».

3. Похвальное слово Диодору Тарсийскому посвящено учителю Златоуста и произнесено в 392 г. в его присутствии.

4. Две беседы под названием «О мучениках» посвящены различным темам: в одной из них св. Иоанн Златоуст говорит о сокрушении и милостыне, в другой – о благопристойном праздновании памяти мучеников. Теме прославления святых посвящена также «Похвала всем святым, во всем мире просиявшим».

5. К числу похвальных слов следует отнести ряд бесед, произнесенных в храмах в честь святых и мучеников. Из двух Бесед в храме Апостола Фомы, находившегося в Дриопии близ Константинополя, первая произнесена в присутствии императрицы Евдоксии, пришедшей по случаю перенесения мощей святого; вторая – в тот же день в присутствии императора Аркадия, посетившего храм вслед за своей супругой. Беседа в мартирионе Древней Петры произнесена за богослужением, на котором по причине зимних холодов присутствовало совсем мало людей. Две беседы произнесены в храме Анастасии, две – в храме Апостолов, отдельные беседы – в храмах Св. Павла, Св. Ирины и в Великой Церкви.

Беседы на разные случаи

1. «Беседа по рукоположении во пресвитера» произнесена в начале 386 г. в присутствии Флавиана Антиохийского. Это первая проповедь св. Иоанна Златоуста, в которой он выражает удивление по случаю своей хиротонии и благодарит за нее Бога; он также благодарит Флавиана и просит молитв о себе у него и у всех прихожан.

2. «Беседы к антиохийскому народу о статуях» являются самыми знаменитыми из проповедей Златоуста на разные случаи. 21-я беседа произнесена в 387 г., после восстания жителей Антиохии, опрокинувших царские статуи (см. об этом выше). Так как антиохийцев за надругательство над царскими статуями ждало неминуемое наказание, епископ Флавиан отправился в Константинополь, надеясь испросить прощение для жителей у разгневанного Феодосия. Император долгое время не хотел принять его, однако затем сжалился над престарелым епископом и отпустил его с миром, сказав, что он может вернуться к своей пастве и возвестить о прощении. Во время его отсутствия молодой пресвитер Иоанн показал себя милостивым и сострадательным пастырем, сумевшим укрепить и утешить антиохийцев.

3. «Беседа о том, что говорить народу с угодливостью опасно» и «Беседа после землетрясения» также относятся к числу проповедей на разные случаи: во второй из них святитель говорит о воздаянии, терпении и покаянии по случаю народного бедствия.

4. Две «Беседы на Евтропия» произнесены по случаю свержения высокопоставленного царского евнуха, укрывшегося в алтаре константинопольского храма Св. Софии (см. об этом выше). Первая беседа произнесена 17 января 399 г. в присутствии самого Евтропия, вторая – несколько дней спустя, когда он покинул церковь, после чего был арестован и сослан на Кипр. (Через несколько месяцев после своего прибытия на Кипр Евтропий был обезглавлен.) Основная тема бесед Златоуста – суетность скоропреходящей земной славы.

5. «Беседа, когда Сатурнин и Аврелиан были отправлены в ссылку, а Гайна вышел из города, и о сребролюбии» произнесена в 399 г. по случаю низложения вождем восставших ариан-готов Гайной высокопоставленных придворных чиновников Сатурнина и Аврелия: так же как и в беседах на Евтропия св. Иоанн использует этот случай, чтобы завести речь об эфемерности земных благ. Гайна своими грабежами приводил в страх всех жителей столицы, включая самого императора. Во время мятежа, когда никто из царедворцев не решался вступить в переговоры с Гайной, Златоуст сам отправился в лагерь мятежника и убедил его прекратить набеги на столицу.

6. Три слова относятся ко времени после возвращения св. Иоанна из поездки в Азию, куда он отправлялся в 401 г. для низложения нескольких епископов за симонию и другие пороки. В «Слове по возвращении из Азии в Константинополь» св. Иоанн выражает радость при виде паствы, дождавшейся своего пастыря. В «Слове о принятии Севериана» св. Иоанн обращается к Севериану Гавальскому, одному из своих противников, клеветавшему на него императрице Евдоксии, по случаю примирения с ним. «Слово о мире» произнесено самим Северианом по тому же поводу.

7. Несколько бесед связаны с первой ссылкой святителя (403 г.) и содержат автобиографические элементы. «Беседа перед отправлением в ссылку» сохранена в Житии Златоуста, написанном Георгием Александрийским. Святитель Иоанн в этой беседе говорит, что перед лицом бурного моря чувствует себя спокойно, так как утвержден на крепком камне Церкви. Другая «Беседа, произнесенная святителем, когда он отправлялся в ссылку», где царица Евдоксия сравнивается с Иезавелью, является позднейшим подлогом (Crhstou Р, sel. 268). В «Беседе по возвращении из первой ссылки» святитель с похвалой отзывается о своих гонителях и императорской фамилии. Другая «Беседа по возвращении из первой ссылки» произнесена на следующий день после предыдущей – в ней он пользуется аллегорией брака между Авраамом и Саррой (см. об этом выше). «Беседа о жене хананейской» произнесена также вскоре после возвращения св. Иоанна Златоуста из ссылки.

Пастырские трактаты

Шесть слов «О священстве» написаны св. Иоанном Златоустом в период его диаконства, т. е. с 381 по 386 г. (Сократ. Церк. ист. 6, 3). Во всяком случае уже в 392 г. бл. Иероним читал их (О знаменитых мужах, 129). Трактаты написаны в форме диалогов между Златоустом и его другом Василием, который после своего рукоположения в епископский сан вернулся к Иоанну с упреками в предательстве. Сюжет трактатов таков: Иоанну и его другу Василию, жившим вместе в уединении, был предложен епископский сан. Василий сообщил Иоанну, что он готов принять рукоположение, если тот тоже станет епископом. Последний не дал ему прямого ответа. Однако затем кто-то сообщил Василию, что Иоанн якобы согласен принять епископство, и он согласился на хиротонию. Когда же он узнал, что информация была ошибочной и Иоанн остался простым монахом, он был глубоко огорчен. Златоуст, защищая свой поступок, говорит в первом слове о своей неготовности к священнослужению; однако он считает Василия достойным епископства. Во втором слове Златоуст продолжает ту же тему. В третьем он защищается от нападок тех, кто говорит, что он уклонился от священства из гордости, и рассуждает о высоте священнического призвания. В четвертом он говорит о недостойных священниках и о том, какими глубокими познаниями должен обладать христианский проповедник; в пример приводится апостол Павел. Пятое слово посвящено описанию качеств истинного проповедника и служит прекрасным руководством по гомилетике. В шестом слове св. Иоанн противопоставляет активную жизнь священника созерцательной и уединенной жизни монаха, говоря о том, как трудно совмещать монашество и священство.

Все шесть слов написаны в форме бесед с другом, о котором Златоуст говорит следующее: «Он всегда был неразлучным спутником моим; мы учились одним и тем же наукам и имели одних и тех же учителей; с одинаковой охотой занимались красноречием и одинаковые имели желания» (1-е Слово). Однако после окончания училища, продолжает автор, Василий стал монахом и опередил его в «любомудрии». Впрочем, затем и автор трактата последовал его примеру. Кто же был этим близким другом и собеседником Златоуста? Василий Великий и Василий Селевкийский не могли быть его друзьями, так как были намного старше его. Наиболее вероятным кандидатом в собеседники Златоуста считался Василий, епископ Рафанский, участвовавший во II Вселенском Соборе 381 г. Однако представляется странным, что о таком близком человеке Златоуст нигде и никогда больше не упоминает – ни в своих проповедях, ни даже в частной переписке. Сократ и Созомен в Церковных историях, Палладий в Житии Златоуста также ничего не говорят об инциденте с избранием и хиротонией Василия. По-видимому, следует полагать, что диалог Иоанна с Василием является литературной фикцией, созданной под влиянием св. Григория Богослова: дружба последнего с Василием Великим, избранным в епископы, послужила моделью для Златоуста, описавшего своего друга в тех же выражениях, в которых Григорий говорил о Василии Великом. Связь трактатов «О священстве» со 2-м Словом св. Григория, в котором он защищает свое удаление в Понт, не подлежит сомнению. Златоуст воспользовался формой диалога для того, чтобы с возможной полнотой изложить свои взгляды на пастырство (см. об этом: Quasten J., р. 462, Crhstou Р., sel. 256).

Трактаты Златоуста «О священстве» стали настольной книгой всех последующих поколений христианских священнослужителей.

Догматико-полемические трактаты

1. «Рассуждение против иудеев и язычников о том, что Иисус Христос есть истинный Бог» написано в Антиохии в период диаконского служения Златоуста (381–386 гг.) и тематически связано со Словами против иудеев. Трактат представляет собой собрание многочисленных цитат из ветхозаветных пророков, предсказавших рождение, жизнь и смерть Мессии, Его отвержение народом израильским и воскресение. Святой Иоанн упоминает о разрушении Иерусалимского храма и о попытке восстановить его, предпринятой по инициативе Юлиана Отступника (см. об этом в жизнеописании св. Кирилла Иерусалимского). Крест Христа стал символом победы христианства, и Его гроб больше почитается, чем царские чертоги. Трактат сохранился в незаконченном виде.

2. Трактат «О святом Вавиле против Иулиана и язычников» написан в 382 г. В нем святитель рассказывает о событии, происшедшем 20 лет назад, в 362 г., когда император Юлиан Отступник приказал вынести мощи св. Вавилы, архиепископа Антиохийского, из Дафни (близ Антиохии), где они покоились, чтобы восстановить там поклонение Аполлону. Однако 24 октября 362 г. капище Аполлона сгорело, а девятью месяцами позже, 26 июня 363 г., самодержец был убит. Златоуст воздает благодарение Богу за эти происшествия и приводит пространную цитату из речи своего учителя Ливания, оплакивавшего сгоревший храм Аполлона. Трактат тематически связан с Похвальным словом св. Вавиле, произнесенным позднее, когда Златоуст уже был пресвитером.

Нравственно-аскетические трактаты

1. Наиболее ранними из аскетических трактатов Златоуста считаются два «Увещания к Феодору падшему», адресованные другу юности Златоуста, некогда разделявшему с ним монашеское уединение, а затем, несмотря на обет послушания и безбрачия, захотевшему выйти из монастыря в мир и жениться. В трактатах Златоуст рассуждает о высоте монашеского призвания и призывает Феодора к покаянию. Феодор внял увещаниям Златоуста и вернулся к монашеской жизни. Впоследствии он стал епископом Мопсуестийским, выдающимся церковным деятелем и богословом (за свои ошибочные взгляды он был осужден V Вселенским Собором 553 г.). «Письменный ответ Феодора падшего Иоанну Златоусту» является позднейшей подделкой.

2. Три слова «К враждующим против тех, которые привлекают к монашеской жизни», написанные в период с 378 по 385 г. являются апологией монашества, адресованной родителям, которым Златоуст предлагает посылать своих детей в монастырь для нравственного воспитания. Второе слово имеет подзаголовок «К неверующему отцу», третье – «К верующему отцу».

3. Трактат «Сравнение царей с монахами» (в русском переводе: «Сравнение власти, богатства и преимуществ царских с истинным и христианским любомудрием монашеской жизни») продолжает тему слова «К неверующему отцу». По форме трактат является подражанием «Сравнению между философом и тираном» из 9-й книги «Государства» Платона. Златоуст, вслед за каппадокийцами, называет монашескую жизнь «истинной философией» (любомудрием) и доказывает ее преимущества перед политической деятельностью и земной властью.

4. Два трактата «О сокрушении» написаны в период отшельничества Златоуста (предположительно на рубеже 374–375 гг.) по просьбе его друзей. Первый трактат адресован Димитрию, второй – Стелехию. В трактатах Златоуст доказывает необходимость для монахов истинного сокрушения.

5. Три слова «К Стагирию, об унынии» написаны в период диаконского служения св. Иоанна в Антиохии. Златоуст утешает своего друга, находившегося в состоянии глубокого уныния по поводу перенесенных несчастий. В 1-м слове св. Иоанн говорит о цели испытаний, посылаемых от Бога, и советует Стагирию положиться на волю Божественного Промысла. Во 2-м и 3-м словах он излагает историю страданий от Адама до апостола Павла, показывая, что Бог посылает испытания своим избранникам с благой целью.

6. Два других трактата, в которых Златоуст обсуждает тему страдания, относятся к позднему периоду его жизни: они написаны в изгнании между 405 и 406 гг. и адресованы друзьям, оставшимся дома. В первом из них, называющемся «Слово о том, что, кто сам себе не вредит, тому никто вредить не может», св. Иоанн показывает, что человеку приносит вред не что-либо постороннее, а его собственная свободная воля. Во втором трактате под названием «Слово к тем, которые соблазняются перенесенными несчастиями» св. Иоанн утешает своих друзей и духовных чад, впавших в уныние из-за того, что они лишились своего архипастыря и из-за гонений на священников. Находясь сам в столь тяжелых обстоятельствах, святитель находит в себе мужество утешить оставшихся в Константинополе друзей и близких.

7. Несколько трактатов Златоуста посвящены темам девства и вдовства. Книга «О девстве» является подробным комментарием на слова апостола Павла о том, что брак хорош, но девство лучше (1Кор.7:38). Книга относится к раннему периоду творчества Златоуста: в своей 19-й «Беседе на Послание к Коринфянам» он сам ссылается на нее. Святитель Иоанн разрабатывает классическую тему христианской аскетической письменности, которой прежде него посвящали специальные трактаты святые Мефодий Олимпийский, Григорий Нисский и другие авторы.

8. В «Слове к жившим вместе с девственницами» и в «Слове к девственницам, жившим вместе с мужчинами» св. Иоанн обсуждает щекотливый вопрос о совместном проживании клириков и монахов с девственницами, строго запрещенном I Вселенским Собором (Правило 3) и св. Василием Великим (Каноническое послание к Григорию пресвитеру). Однако Златоуст жалуется, что такое совместное проживание вошло в обычай: клирики живут с «духовными сестрами», которых используют в качестве прислуги. Оба трактата являются пастырскими посланиями Златоуста, написанными, по свидетельству Палладия, в начале его служения в сане архиепископа Константинопольского (Палладий, 5). Историк Сократ, напротив, относит оба трактата к периоду диаконского служения Златоуста (Сократ, Церк. ист. 6, 3).

9. Слово «К молодой вдове» предположительно написано около 380 г. с целью утешить девушку, лишившуюся мужа. В Слове «К той же вдове, о воздержании от второго брака» св. Иоанн советует ей не выходить замуж вторично. Он комментирует слова апостола Павла о юных вдовицах (1Тим.5:11) и доказывает, что они не противоречат утверждениям того же апостола о преимуществах девства перед браком (1Кор.7:7).

10. Трактат «О тщеславии и о воспитании детей» в издании Миня отнесен к разряду spuria, однако в настоящее время его принадлежность Златоусту доказана (см. А. М. Malingrey. Introduction/ /SChr. 188). В первой части, меньшей по размеру, св. Иоанн говорит о гордости и тщеславии как основном пороке антиохийцев, во второй части он утверждает, что испорченность нравов в современном ему обществе происходит не от чего иного, как от того, что никто не учит детей исполнению заповедей Божиих и нравственной чистоте. Целью обучения детей должна стать подготовка их не к земной карьере, а к вечной жизни. Трактат представляет большой интерес для истории христианской педагогики.

Письма

Сохранилось около 236 писем Златоуста, относящихся к периоду его второй ссылки. Среди адресатов Златоуста около 130 лиц. Письма дают богатейший материал для истории св. Иоанна в последние годы его жизни, характеризуют его как заботливого пастыря, старающегося утешить своих друзей и последователей в Константинополе и Антиохии. Два письма, адресованные папе Иннокентию I, вместе с ответами Иннокентия важны не только для характеристики этих выдающихся деятелей своей эпохи, но и для истории взаимоотношений между Восточной и Западной Церквами. Первое из писем Златоуста к папе отправлено из Константинополя непосредственно после Пасхи 404 г., перед второй ссылкой; в нем святитель сообщает Римскому епископу о беспорядках в восточной столице после прибытия туда Феофила Александрийского и его, Златоуста, низложения. Второе датируется концом 406 г. и написано в Кукузе. Среди других писем Златоуста особый интерес представляют 17 писем диаконисе Олимпиаде – наиболее длинные по объему из всех. Олимпиада происходила из аристократической семьи и в 386 г. потеряла своего мужа Небридия, константинопольского епарха. В бытность Златоуста архиепископом столицы Олимпиада, приняв сан диаконисы, помогала ему в благотворительных делах.

Сомнительные и неподлинные произведения

Сохранилось много сочинений, надписанных именем св. Иоанна Златоуста, однако подлинность их по разным причинам или оспаривается, или решительно отвергается. «Неоконченное толкование на Матфея» состоит из 54 бесед на латинском языке; их действительный автор жил в V в. и, по мнению Эразма Роттердамского, был арианином (Quasten J., р. 471; Crhstou Р., sel. 290–291). «Синопсис Ветхого и Нового Заветов», сохранившийся в неоконченном виде под именем Златоуста, также не принадлежит ему. К числу неподлинных (spuria) относятся целый ряд бесед на разные темы, а также толкования отдельных псалмов. Некоторые беседы Златоуста относятся к числу оспариваемых (dubia): «В память св. Васса», «Об апостоле Петре и пророке Илии», «О блаженном Аврааме», «Похвала св. первомученице Фекле», шесть слов «О судьбе и провидении», два слова «О молитве». Среди псевдоэпиграфов Златоуста есть произведения, принадлежащие Несторию и Проклу Константинопольским, Астерию Софисту, Исихию Иерусалимскому, Севериану Гавальскому и другим авторам. Однако некоторые сочинения, признававшиеся подложными в XVII–XIX вв., в настоящее время признаны подлинными, как, например, «Слово о тщеславии и о воспитании детей» (см. выше).

Литургия св. Иоанна Златоуста

В Православной Церкви Литургия, носящая имя св. Иоанна Златоуста, совершается ежедневно, за исключением седмичных и воскресных дней Великого поста, а также еще нескольких особых случаев. Однако если есть прочные основания для того, чтобы связывать Литургию св. Василия Великого с его именем, то для Литургии Златоуста таких оснований недостаточно. Ни в Житии Златоуста, ни у древних историков не говорится ничего о его литургических реформах. Трулльский Собор 692 г. упоминает о Литургиях св. Иакова и Василия Великого, однако умалчивает о Литургии Златоуста. Наиболее ранние упоминания о Златоусте в литургических рукописях относятся к VIII в.: в одной из рукописей, датируемых этим столетием, две молитвы – приношения и заамвонная – надписаны именем Златоуста. Только более поздние манускрипты надписывают всю литургию его именем – по-видимому, это традиционная литургия византийской столицы, сложившаяся на протяжении столетий. Впоследствии она перешла из Константинополя в Иерусалим и Александрию, вытеснив древние литургии святого апостола Иакова и св. Марка. На Руси Литургия Златоуста совершалась уже в X в.

Молитвы анафоры не являются просто «сокращением» молитв из Литургии св. Василия, так как отличаются по форме и по содержанию. Тем не менее в тексте молитв анафоры можно встретить параллели с подлинными произведениями Златоуста. Например, слова из молитвы: «Ты бо еси Бог неизречен, недоведом, невидим, непостижим» – буквально совпадают с фразой из «Бесед против аномеев» (3, 1): «Призовем же самого Бога неизреченного, неуразумеваемого, невидимого, непостижимого...» Златоуст ли цитирует слова анафоры или его собственные слова впоследствии вошли в анафору, связь остается очевидной. Во всяком случае, православная традиция прочно усваивает Литургию св. Иоанну Златоусту. По канонам, в алтаре храма наряду с изображением св. Василия Великого должно находиться также изображение св. Иоанна, как творца Литургии.

Творения, оригинальный текст

Migne, PG. – Т. 47–64. – Paris, 1858–1860.

Ioanni Chrysostomi Opera omnia. – T. 1–9. – Paris, 1865–1873.

SChr., t. 13: Lettres à Olimpias; t. 28: Sur l’incomprehensiblite de Dieu; t. 50: Huit Catechèses baptismales; t. 79: Sur la Providence de Dieu; 1.103: Lettre d’exil; t. 117: À Théodore; t. 125: La virginité; t. 138: Sur le mariage unique; t. 187: A une jeune veuve; t.188: Sur la vaine gloria et l’éducation des enfants; t. 272: Sur la sacerdoce; t. 277: Homélies sur Ozias; t. 300: Panegyrique de St. Paul; t. 304: Commentaire sur Isaie.

Творения, русский перевод

Иоанн Златоуст. Святого отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоуста Беседы на евангелиста Матфея. – Ч. 1–3. М., 1839. – То же, изд. 6-е. – М., 1886–1887.

Иоанн Златоуст. Святого отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоуста Беседы к антиохийскому народу. – Киев, 1824. – То же. – Т. 1–2. – СПб., 1848–1849.

Иоанн Златоуст. Святого отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоуста Беседы на книгу Бытия. – Ч. 1–3. СПб., 1851–1853.

Иоанн Златоуст. Святого отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоуста Беседы о девстве. – М., 1882. – То же, изд. 2-е. – СПб., 1892.

Иоанн Златоуст. Святого отца нашего Иоанна, архиепископа Константинопольского, Златоуста Беседы на Псалмы. – Т. 1–2. – СПб., 1860.

Иоанн Златоуст. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского, в русском переводе. – Т. 1–12. СПб., 1897–1906. То же, изд. 2-е. СПб., 1911–1914.

Иоанн Златоуст. Творения святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископа Константинопольского. – Т. 1–8. – СПб., Сойкин, 1914–1917.

Литература

Агапит, архимандрит. Жизнь св. Иоанна Златоустого, архиепископа Константинопольского, и его пастырская деятельность. – СПб., 1874.

Бажанов. М., протоиерей. Св. Иоанн Златоуст и его пастырская деятельность в Антиохии. (Отт. из журнала «Православный собеседник» за 1907 г.) – Казань. – 1907.

Березовский В., протоирей. Святитель Иоанн Златоуст как вселенский учитель Церкви и значение его творчества для пастырской деятельности. – Загорск, 1972.

Богдашевский Д. И. Святой Иоанн Златоуст по его письмам. – Киев, 1908.

Владимирский Ф. Святитель Иоанн Златоуст как христианский мыслитель и экзегет. //Вера и Церковь. Т. 2. – 1907.

Вонифатий (Потапов), иеромонах. Святитель Иоанн Златоуст как поборник осуществления идеала в общественной жизни. – Загорск, 1976.

Вурст И. Любовь как основная заповедь христианина по творениям святителя Иоанна Златоуста. – Загорск, 1964.

Гладкий В. Учение святителя Иоанна Златоустого о пастырском служении по беседам его и письмам. – Казань, 1898.

Григоревский М. С. Учение святителя Иоанна Златоуста о браке. – Архангельск, 1902.

Дебольский Г., протоиерей. Жития святых Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоустого. – СПб., 1907.

Жизнь святого Иоанна Златоустого, архиепископа Константинопольского. М., 1860.

Жилов И., священник. Учение святого отца нашего Иоанна Златоустого против страха смерти и пышных похорон. – М., 1913.

Житие святого отца нашего Иоанна Златоустого, патриарха Константинопольского. (Сост. по руководству Четиих Миней). – М., 1872. – То же, изд. 2-е. – М., 1874. – То же, изд. 3-е. – М., 1883. – То же, изд. 4-е. – М., 1897. – То же, изд. 5-е. – М., 1904.

Знаменский Иоанн, священник. Учение святителя Иоанна Златоуста о христианских добродетелях. – Загорск, 1989.

Кириллов А. А. Догматическое учение о таинстве Евхаристии в творениях святителя Иоанна Златоуста. // Христианское чтение. СПб., 1896. № 1–2, 5–6.

Круглов А. Вселенские учители, III. Святой Иоанн Златоуст: Очерк жизни и деятельности. – М., 1900.

Курбатов Г. К вопросу о «хулящих Бога» и восстании 387 г. в Антиохии. // Древний Мир: Сборник статей в честь академика В. В. Струве. – М., 1962. – С. 72–79.

Курбатов Г. Классовая сущность учения Иоанна Златоуста. // Ежегодник музея истории религии и атеизма. – М.–Л., 1958. – Т. 2. С. 80–106.

Лопухин А. Жизнь и труды святого Иоанна Златоуста. //Творения св. Иоанна Златоуста. – СПб., 1903. – Т. 1. – С.1–96.

Миролюбов А., священник. Вселенский учитель Иоанн Златоуст, архиепископ Константинопольский. – М., 1899.

Никодим (Руснак), епископ. Пастырская и проповедническая деятельность святителя Иоанна Златоустого на Константинопольской кафедре. – Загорск, 1966.

Новакович Л. Евхаристия и искупление по творениям святого Иоанна Златоуста. – Загорск, 1897.

Пантелеймон (Долганов), иеромонах. Образ святого апостола Павла по творениям святителя Иоанна Златоуста. – Загорск, 1973.

Докладов А. Испытующие действия Божественного Промысла в деле спасения христианина по творениям святителей Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста. – Загорск, 1974.

Поликопа А., священник. Святой Иоанн Златоуст и особенности его проповедей на Евангелие от Матфея. – Загорск, 1974.

Пономарев П. Учение святого Иоанна Златоуста. // Православная беседа. – 1903–1904.

Попов Е. Десять бесед к прихожанам, с приложением нравоучений о житии иже во святых отца нашего Иоанна Златоуста. – М., 1852.

Попов И. В. Святитель Иоанн Златоуст и его враги. (Отт. из журнала «Богословский вестник» за 1907 г. № 11–12.). – Сергиев Посад, 1908.

Пюш Э. Иоанн Златоуст и нравы его времени. – СПб., 1897.

Рождественский Д., священник. Сатирический элемент в беседах святого Иоанна Златоуста. //Богословский вестник. – 1907. – № 12.

Святой Иоанн Златоуст: Ко дню празднования 1500-летия со дня его кончины (407–1907). – Владимир, 1907.

Соловьянов Г., протоиерей. Значение Голгофской жертвы Христа Спасителя по учению святого Иоанна Златоуста. – Загорск, 1976.

Трифон (Туркестанов), епископ. Страдалец и друг страждущих. – М., 1914.

Трофимчук М. Святой Иоанн Златоуст как литургист. – Загорск, 1954.

Тьерри А. Св. Иоанн Златоуст и императрица Евдоксия. Христианское общество Востока. М., 1884.

Фаррар Ф. Святой Иоанн Златоуст. (The life of the fathers). – СПб., 1891.

Феодосий, иеромонах. Святитель Иоанн Златоуст, его жизнь и деятельность. – СПб., 1897.

Царевский А. Святитель Иоанн Златоуст. (Отт. из журнала «Православный собеседник» за 1908 г.) – Казань, 1908.

Шевчук М., священник. Учение святителей Григория Богослова и Иоанна Златоуста о высоте пастырского служения. – Загорск, 1965.

Юбилейный сборник статей, посвященных блаженной памяти св. Иоанна Златоуста (по случаю 1500-летия кончины святителя). – Казань, 1908.

Ackermann L. Die Beredsamnkeit des hl. Johannes Chrysostomus. – Wurzburg, 1889.

Altwater D. St. John Chrysostom. – Milwaukee, 1939.

Altwater D. St. John Chrysostomus. Pastor and Preacher. – London, 1959.

Ameringer T. E. The Stylistic Influence of the Second Sophistic on the Panegyrical Sermons of St. John Chrysostom. – Washington, 1921.

Andres P. Der Missionsgedanke in den Schriften des hl. Johannes Chrysostomus.– Hunfeld, 1935.

Bardy G. Jean Chrysostome. // Dictionnaire de theologie catholique 8. – Paris, 1924.– P. 660–690.

Bauer F. Des hl. Johannes Chrysostomus Lehre Uber den Staat und die Kirche und ihr gegenseitiges Verhältnis. – Wien, 1946.

Baur C. Der heilige Johannes Chrysostomus und seine Zeit. – Bd. 1.–2. – Milnchen, 1929–1930.

Bohringer Er. Johannes Chrysostomus und Olympias. – Stuttgart, 1876.

Bonsdorff M. von. Zur prädigtätgkeit des Johannes Chrysostomus. – Helsingfors, 1922.

Boularand E. La nécessité de la grace pour arriver a la foi, d’après Saint Jean Chrysostome. – Roma, 1939.

Burns Μ. A. Saint John Chrysostom’s Homilies on the Statues. – Washington, 1930.

Chase F. H. Chrysostom. A Study in the History of Biblical Interpretation. – London, 1887.

Daloz L. Le travail selon Saint Jean Chrysostome. – Paris, 1959.

Danassis A. K. Johannes Chrysostomos. Pädagogisch-psychologische Ideen in seinem Werk. – Bonn, 1971.

Danielou J. L’incomprehensibilité de Dieu d’après Saint Jean Chrysostome. // Recherches de Science religieuse 37. – Paris, 1950. – P. 176–194.

Degen H. Die Tropen der Vergleichung bei Johannes Chrysostomus. – Olten, 1921.

Dicks G. D. The Matthean Text of St. John Chrysostom in His Homilies on Matthew. – Chicago, 1947.

Evdokimov P. Le priere de 1’Eglise dOrient. La Liturgie de St. Jean Chrysostome.– Mylhouse, 1966.

Exarcos В. К. Johannes Chrysostomus Ueber Hoffart und Kidererziehung. – Munchen, 1955.

Fabricius C. Zu den Jugendschriften des Johannes Chrysostomus. – Lund, 1962.

Festugiere A. J. Antioche paienne et Chretienne. – Paris, 1959.

Finn Th. The Liturgy of Baptism in the Baptismal Instructions of St. John Chrysostom. – Washington, 1967.

Fittkau G. Der Begriff des Mysteriums bei Johannes Chrysostomus. Bonn, – 1953.

Flanagan Μ. H. Chrysostom on the Condensation and Accuracy of the Scripture.– Nabien, 1958.

Forster J. Die Exegese des vierten Evangeliums in den Johannes-Homilien des Chrysostomus. – Berlin, 1951.

Fouyas M. G. The Social Message of St. John Chrysostom. – Athens, 1968.

Fromm F. Das Bild des verklärten Christum beim hl. Paulus nach dem Kommentaren des hl. Johannes Chrysostomus. – Roma, 1938.

Goodall B. The Homilies of St. John Chrysostom on the Letters of St. Paul to Titus and Philemon. – Berkcley, 1979.

Greeley D. The Church as Body of Christ according to the Teaching of St. John Chrysostom. – Notre Dame, 1971.

Gregory T. E. The Episcopacy of John Chrysostom.//Vox Populi.– Ch. III. – Ohio, 1979. – P. 31–80.

Grisson F. A. Chrysostom and the Jews. – Loisville, 1978.

Haidacher S. Die Lehre des hl. Johannes Chrysostomus über die Schriftinspiration. – Salzburg, 1897.

Haidenthaler S. Nachweis der Gottheit Christi. – Linz, 1951.

Harkins P. Ж Text Tradition of Chrysostom’s Commentary on John. – Michigan, 1948.

Heldenthaller M. Johannes Chrysostomus, Nachweis der Gottheit Christi. – Linz, 1951.

Jaeger W. Die Sklaverei bei Johannes Chrysostomus. – Kiel, 1974.

Juzek J. H. Die Christologie des hl. Johannes Chrysostomus. – Breslau, 1912.

Kobbacher J. Ausserhalb der Kirche kein Hell? – München, 1963.

Krstitch D. St. Johm Chrysostom as the Theologian of Divine Philanthropy. – Harvard, 1969.

Krupp R. A. Saint John Chrysostom, A Scripture Index. – Lanham; New York;

London, 1984.

Kucharek C. The Byzantine-slav Liturgy of St. John Chrysostom: Its Origin and Evolution. – Combermere: Alleluia press, 1971.

Legrand P. E. Saint Chrysostome. – Paris, 1924.

Liebeschuetz J. Н. W. Friends and Enemies of John Chrysostom. – Canberra, 1984.

Liebeschuetz J. H. Ж The Fall of John Chrysostom. //Nottingham Medieval Studies. – Vol. XXIX. – Nottingham, 1985.

Ludvig Fr. Der heilige Johannes Chrysostomus in seinem Verhaltnis zum byzantinische Hof. – Braunsberg, 1883.

Maat W A. A Rhetorical Study of St. John Chrysostom’s De Sacerdotio. – Washington, 1944.

Markowicz W. A. The Text Tradition of St. John Chrysostom’s Homilies on Genesis. – Michigan, 1953.

Maur 1. auf der. Mönchtum und Glaubensverkundigung in den Schriften des hl. Johannes Chrysostomus. – Freiburg i. B., 1959.

Mean A. Étude des Homelies que Jean Chrysostome à prononcées sur le premier chapitre de 1’Epitre aux Romains. – Neuchatel, 1930.

Moulard A. Saint Jean Chrysostome le defenceur du mariage et 1’apotre de la virginite. – Paris, 1923.

Moulard A. Saint Jean Chrysostomus, sa vie, son ceuvre. – Paris, 1949.

Nagele A. Chrysostomus und Libanios. // Chrysostomika. – Rome, 1908. – S. 111–142.

Nairin J. A. De Sacerdotio of St. John Chrysostom. – Cambridge, 1906.

Nicolau Th. Der Neid bei Johannes Chrysostomus unter Berücksichtigung der griechischen Philosophie. – Bonn, 1969.

Nowak E. Le chrétien devant la souffrance. Étude sur la pensée de Jean Chrysostome.– Paris, 1973.

Plassman O. Das Almosen bei Johannes Chrysostomus. – MUnster, 1961.

Puech A. S. St. Jean Chrysostome. – Paris, 1900.

Rancillac Ph. L’Église manifestation de 1’Esprit chez S. Jean Chrysostome. – Dar-al-Kalima, 1970.

Ritter A. M. Charisma im Verständnis des Johannes Chrysostomus und seinen Zeitschrift. – Göttingen, 1972.

Ruf A. K. Sünde und Sündervergebung nach der Lehre des hl. Johannes Chrysostomus.– Freiburg i. B., 1959.

Schatkin M. John Chrysostom as Apologist. – Thessaloniki, 1987.

Schiewitz S. Die Eschatologie des hl. Johannes Chrysostomus und ihr Verhältnis zu der originistischen. – Mainz, 1914.

Seidmayer S. Die Pädagogik des Johannes Chrysostomus. – Milnster, 1926.

Sifonion A. Aspects juridiques de la pensee de Saint Jean Chrysostome. – Strasbourg, 1962.

Stephen W. R. W. Saint John Chrysostom. His Life and Times. – London, 1872.

Stockmeier P. Theologie und Kult des Kreuzes bei Johannes Chrysostomus. – Trier, 1966.

StolIgerW Das Menschenbild des Johannes Chrysostomus. – Heidelberg, 1974.

Striedl P. M. Antiker Volksglaube bei Johannes Chrysostomus. – Wurzburg, 1948.

Symposion. Studies on St. John Chrysostom (P. Christou, E. Amand de Mendieta, J. Coman, M.-L. Guillamin, A.-M. Malingrey, M. Richard, P. Nicolopoulos, J. Dumortier, M. Aubineau, J. Munitiz, R. Carter). // Analekta Blatadon 18. – Thessaloniki, 1973.

Tardif H. Jean Chrysostome. – Paris, 1963.

Tbancis G. Die Laien in Kirche und Oeffentlichkeit nach griechische Zeugnissen des 4. Jahrhuderts, besonders des Johannes Chrysostomos.– Münster, 1977.

Vandenberghe B.-H. John of the Golden Mouth. – Westminster, 1958.

Vandenberghe B.-H. St. John Chrysostom and Olympias. – London, 1959.

Vandenberghe B.-H. Saint Jean Chrysostome et la parole de Dieu. – Paris, 1961.

Verosta S. Johannes Chrysostomus. Staatsphilosoph und Geschichtstheologe. – Graz, 1961.

Wilken R. John Chrysostom and the Jews: Rhetoric and Reality in the Late Fourth Century. – Berkeley, 1983.

Феодор, к которому относятся предлагаемые Увещания, написанные около 369 г. по Р. X., был сверстником и другом св. Иоанна Златоустого и вместе с ним в юности посвятил себя подвигам отшельнической жизни, но вскоре оставил их для занятий и удовольствий мира. Св. Иоанн в своих Увещаниях призывал его к раскаянию изображением гибельности состояния грешников, кратковременности и тщетности настоящих благ, изложением грозных и утешительных истин Христианской веры и другими убеждениями, которые подействовали на падшего Феодора так, что он возвратился в общество отшельников и впоследствии был возведен в сан епископа Мопсуестского.

1. Кто даст главе моей воду и очесем моим источник слез (Иер.9:1), благовременно сказать теперь и мне, и гораздо более, нежели тогда пророку, потому что я намерен оплакивать хотя не множество городов и не целые народы, но душу, которая сто́ит, а лучше сказать – и дороже множества народов. Если даже один исполняющий волю Божию лучше тысяч беззаконников, то, конечно, и ты прежде был лучше тысяч иудейских. Поэтому никто не станет теперь порицать меня, если я изложу больше скорбей и изображу сильнейшие сетования, нежели какие изложены у пророка. Я оплакиваю не разрушение города и не пленение беззаконных мужей, но опустошение священной души и разрушение и истребление христоносного храма. Кто, зная хорошо сожженную теперь диаволом красоту ума твоего в то время, когда блистала она, не восстенал бы плачем пророка, слыша, что варварские руки осквернили Святое святых и, подложив огонь, сожгли все – херувимов, ковчег, очистилище, скрижали каменные, стамну златую? Поистине это несчастье во столько крат горестнее того, во сколько крат драгоценнее те символы, которые хранились в душе твоей. Этот храм святее того, потому что он блистал не золотом и серебром, а благодатью Духа и вместо ковчега и Херувимов в нем обитали Христос и Его Отец и Утешитель. А теперь уже не то: он теперь пуст и лишен прежней красоты и благолепия, потерял божественное и несказанное украшение и лишился всякой безопасности и охраны – нет у него ни двери, ни запора, и он открыт для всех душепагубных и постыдных помыслов. Помысел ли гордости, помысел ли блуда, помысел ли сребролюбия или еще гнуснейшие помыслы устремятся войти в него – никто не помешает этому, а прежде, как небо недоступно всему этому, так [недоступна была] и чистота ума твоего. Может быть, слова мои покажутся невероятными некоторым из тех, кто видит теперь твое запустение и извращение, поэтому я и скорблю, и сетую и не перестану делать это, доколе опять не увижу тебя в прежнем блеске. Хотя людям и представляется это невозможным, но для Бога все возможно, потому что Он есть водвизаяй от земли нища, и от гноища возвышаяй убога: посадити его с князи, с князи людей своих. Он есть вселяя неплодов в дом, матерь о чадех веселящуся (Пс.112:7–9). Не отчаивайся в перемене на лучшее. Если диавол был силен настолько, что низринул тебя с вершины и высоты добродетели до крайностей порока, то гораздо более силен будет Бог опять возвести тебя в прежнюю свободу и сделать не только таким же, но и гораздо блаженнейшим прежнего. Только не унывай, не теряй добрых надежд, не впадай в страсть нечестивых. В отчаяние обыкновенно ввергает не многочисленность грехов, но нечестивое состояние души. Поэтому и Соломон не просто сказал: «Всякий, кто приидет во глубину зол, нерадит», но только – один нечестивый (Притч.18:3). Только таким людям свойственна эта страсть, когда они приходят в глубину зол. Она-то не допускает их воспрянуть и опять взойти туда, откуда ниспали. Этот помысел, как бы какое ярмо, лежа на шее души и заставляя ее смотреть вниз, препятствует ей возводить взоры к своему Владыке. Но человеку мужественному и доблестному свойственно сокрушать это ярмо, прогонять от себя палача, который возложил его, и произносит слова пророка: Яко очи рабыни в руку госпожи своея: тако очи наши ко Господу Богу нашему, Дóндеже ущедрит ны. Помилуй нас, Господи, помилуй нас, яко помногу исполнихомся уничижения (Пс.122:2–3). Истинно божественны эти наставления и внушения горнего любомудрия. Исполнихомся, говорит он, уничижения и потерпели многочисленные бедствия, однако не перестанем возводить взоры свои к Богу и просить Его, доколе не получим просимого. Мужественной душе свойственно не упадать и не отчаиваться перед множеством постигающих бедствий и после многократных и безуспешных молитв не отступать, но ожидать, дондеже ущедрит ны, как говорит блаженный Давид.

2. Диавол для того и ввергает нас в помыслы отчаяния, чтобы истребить надежду на Бога – этот безопасный якорь, эту опору нашей жизни, этого руководителя на пути, ведущем к небу, это спасение погибающих душ. Упованием бо, говорит [апостол], спасохомся (Рим.8:24). Ибо оно, как бы какая крепкая цепь, свешенная с неба, поддерживает наши души, мало-помалу поднимая на высоту тех, которые крепко держатся за нее, и вознося нас превыше бури житейских зол. Поэтому, если кто ослабевает и опустит из рук этот священный якорь, тот сейчас же упадет и погибнет в бездне порока. Зная это, лукавый, как только заметит, что мы сами тяготимся сознанием злых дел, пришедши и сам еще налагает на нас помысел отчаяния, который тяжелее свинца; и если мы примем его, то, увлекаемые тяжестью и оторванные от той цепи, неизбежно тотчас низринемся во глубину зол, где именно и находишься ты теперь, отвергши повеления кроткого и смиренного Господа и выполняя все приказания жестокого, свирепого и неумолимого врага нашего спасения, расторгши благое иго и сбросив легкое бремя и вместо них наложив на себя цепи железные и повесив на шею свою жернов осельский (Мф.18:6). Где же ты остановишься и когда перестанешь потоплять бедную душу свою, наложив на себя такую необходимость – непрестанно уноситься вниз? Женщина, отыскавшая одну драхму, пригласила соседок принять участие в ее радости, сказав: Радуйтеся со мною (Лк.15:9), а я теперь приглашу всех друзей – и моих и твоих – к противному, скажу: «Не «радуйтеся со мною», но плачьте со мною, подымите такой же плач и вопите вместе с нами горьким голосом. Ибо нас постигла крайняя беда, не столько-то талантов золота выпало из руки моей и не множество драгоценных камней, но тот, кто драгоценнее всего этого, плывши вместе с нами по этому великому и пространному морю, не знаю как, свалился и упал в самую глубину погибели».

3. Тем, которые попытались бы удержать меня от сетования, я скажу словами пророка: Оставите меня, да горце восплачуся: не належите утешати мя (Ис.22:4). Настоящий плач мой не таков, чтобы чрезмерность сетования навлекла на меня осуждение, но таков, что при нем не постыдились бы плакать, сетовать и отвергать всякое утешение даже [апостолы] Павел и Петр. Справедливо стал бы кто-нибудь обличать в большом малодушии тех, которые оплакивают обыкновенную смерть. Но когда вместо тела лежит омертвевшая душа, пораженная множеством ран и в самой мертвенности являющая прежнее свое благородство, и благообразие, и красоту погасшую, то может ли кто быть столь жестоким и бесчувственным, чтобы вместо плача и сетований предлагать слова утешения? Как там не плакать, так здесь плакать свойственно любомудрию. Тот, кто достигал неба, смеялся над суетою жизни, взирал на красоты телесные как на каменные, кто пренебрегал золотом как пылью, а всяким удовольствием как грязью, тот неожиданно для нас, объятый пламенем нечистой похоти, потерял и здоровье, и мужество, и всякую красоту и сделался рабом наслаждений. О нем ли не плакать, скажи мне, о нем ли не сокрушаться, доколе опять не будет он нашим? И свойственно ли это человеческой душе? Отмены телесной смерти невозможно достигнуть на земле, и, однако, это не удерживает сетующих от плача, а душевную смерть только и можно уничтожить здесь. Во аде же, говорит [Давид], кто исповестся Тебе? (Пс.6:6) Поэтому не будет ли великим безрассудством с нашей стороны, если, в то время как оплакивающие смерть телесную сетуют о ней с такою силою, хотя и знают, что слезами не воскресить им умершего, мы не будем выражать ничего подобного, хотя знаем, что часто бывает надежда возвратить погибшую душу к прежней жизни? Ибо многие и ныне, и во времена наших предков, уклонившись от прямого положения и свергнувшись с тесного пути, опять восстали настолько, что последующим покрыли прежнее, получили награду, украсились венцом, прославлены с победителями и причислены к лику святых. Доколе кто остается в пламени наслаждений, дотоле ему, хотя бы он имел множество таких примеров, представляется это делом невозможным; но как только он немного начнет выходить оттуда, то, постоянно идя вперед, силу огня оставит позади себя, а впереди пред собою почувствует прохладу и великое облегчение. Только не будем отчаиваться, не будем отказываться от возвращения, потому что допустившему себя до такого состояния, хотя бы одарен был безмерною силою и ревностью, они будут бесполезны. Кто уже затворил для себя дверь покаяния и заградил вход на поприще (подвижничества), как он будет в состоянии, находясь вне его, сделать малое или великое добро? Поэтому-то лукавый предпринимает все, чтобы внушить нам этот помысел: после этого уже не нужны будут ему усилия и труды для нашего поражения, когда сами лежащие и падшие не хотят противиться ему. Кто мог избежать этих уз, тот и силу свою сохранит и до последнего издыхания не перестанет сражаться с ним и, хотя бы испытал множество других падений, опять восстанет и сокрушит врага. Напротив, кто связан помыслами отчаяния и обессилил себя, тот как будет в состоянии победить врага и противостать ему, когда сам бежит от него?

4. Не говори мне, что так бывает лишь с невеликими грешниками – нет, пусть даже человек будет исполнен всякого порока и сделает все, что затворяет для него вход в царствие, и притом не из неверных от начала, но из верных и благоугождавших прежде Богу, пусть такой сделается впоследствии блудником, прелюбодеем, сластолюбцем, хищником, пьяницею, мужеложником, сквернословцем и т. п. – и такого я не похвалю, если он будет отчаиваться в себе, хотя бы он до самой глубокой старости провел такую несказанно порочную жизнь. Если бы гнев Божий был страстью, то справедливо иной стал бы отчаиваться, как не имеющий возможности погасить пламень, который он возжег столь многими злодеяниями; но так как Божество бесстрастно, и наказывает ли, поражает ли, делает это не с гневом, но по промышлению и великому человеколюбию, то надлежит иметь крепкое дерзновение и уповать на силу покаяния. Бог не за Себя мстит тем, которые согрешили против Него, ибо никакой вред не достигает существа Его, но при этом имеет в виду нашу пользу и то, чтобы мы не увеличивали своего развращения, продолжая оказывать Ему пренебрежение и презрение. Как удаляющийся от света не вредит нисколько свету, а самому себе весьма много, погружаясь во мрак, так и привыкший пренебрегать Всемогущею силою ей не вредит нисколько, а самому себе причиняет крайний вред. Поэтому Бог и угрожает нам наказаниями и часто посылает их – не для того, чтобы отомстить за Себя, но чтобы нас привлечь к Себе. Ибо и врач не сетует и не обижается наносимыми ему от больных оскорблениями, но всячески старается остановить их бесчинства, имея в виду не свою, а их пользу; и, если они покажут хотя немного благоразумия и здравомыслия, он радуется и веселится и тем сильнее употребляет лекарства не для того, чтобы отомстить им за прежнее, но чтобы доставить больше пользы и довести их до совершенного выздоровления. Так и Бог, когда мы впадем в крайнее безумие, и говорит, и делает все не из мести за прежнее, но желая избавить нас от недуга, в чем можно убедиться и посредством здравого смысла.

5. Если же кто и после этого будет сомневаться, то мы уверим его в том и Божественным Писанием. Кто, скажи мне, был преступнее царя Вавилонского? Он после того, как уже настолько испытал силу Божию, что поклонился пророку Его и приказал дары и благовонии возлияти Ему (Дан.2:46), опять предался прежней гордости и, связав, ввергнул в печь тех, которые не почтили его больше Бога. И, однако, этого жестокого и нечестивого [царя], более зверя, нежели человека, [Бог] призывает к покаянию и доставляет ему еще другие побуждения к исправлению: во-первых, само чудо, совершившееся в печи, а затем видение, которое видел царь, а истолковал Даниил, достаточное для того, чтобы преклонить и каменную душу, а сверх того после увещания делами и сам пророк дал ему такой совет: Сего ради, царю, совет мой да будет тебе угоден, и грехи твоя милостынями искупи, и неправды твоя щедротами убогих: негли будет долготерпелив грехом твоим Бог (Дан.4:24). Что говоришь ты, премудрый и блаженный? Ужели возможны и после такого отпадения возврат, и после такой болезни здравие, и после такого безумства надежда образумиться? Царь сам уже отнял у себя всякую надежду тем, во-первых, что не познал Создавшего его и возведшего на такую честь, хотя и имел сведения о многих доказательствах силы и промысла Его и на себе самом, и на своих предках; а после того – еще тем, что, получив ясные свидетельства мудрости и предведения Божия и видев, как ниспровергнуты были и магия, и астрономия, и действия всякого диавольского волхвования, оказался хуже прежнего. Ибо, чего не могли изъяснить мудрые волхвы, газарины, и что признали они превышающим природу человеческую, то Бог изъяснил ему через пленного отрока и этим чудом довел его до того, что он не только сам уверовал, но и сделался ясным проповедником и наставником этого верования для всей Вселенной. Таким образом, если он и прежде этого знамения не заслуживал прощения за свое неведение о Боге, то гораздо более после такого чуда, после собственного исповедания и преподанного наставления другим. Если бы он не был точно уверен, что истинный Бог – один, то и не оказал бы такой чести рабу Его и другим не дал бы такого же приказания. И, однако, после такого исповедания, он опять впал в идолослужение, и тот, кто, падши на лицо, поклонился рабу Божию, дошел до такого безумия, что рабов Божиих, не поклонившихся ему, ввергнул в печь. Что же? Отомстил ли Бог отступнику, как надлежало отомстить? Напротив, Он представил ему еще большие доказательства своего могущества, чтобы привести его после такого безумства опять в прежнее состояние. И, что особенно удивительно, дабы чу́дные события по чрезмерности своей не показались невероятными, Он сотворил знамение не над другим чем-либо, а над тою печью, которую разжег сам царь для отроков и в которую, связав, ввергнул их. Конечно, чудесным и необычайным было бы и то, если бы только огонь был погашен. Но Человеколюбец, дабы внушить больше страха, произвести больше изумления и совершенно прекратить ослепление царя, сделал большее и необычайнейшее чудо. Попустив, чтобы огонь разожжен был настолько, насколько хотелось царю. Он являет свое могущество в том, что, не уничтожая приготовлений врагов, делает готовое недействительным. А чтобы кто-нибудь, увидев отроков победившими пламень, не счел этого привидением, [Бог] попустил, чтобы опалены были ввергнувшие их, показывая, с одной стороны, то, что видимый пламень был действительно огонь, иначе бы не пожрал нефть, и смолу, и хворост, и столько тел, а с другой – то, что нет ничего сильнее Его повеления, но что природа всего сущего повинуется приведшему ее из небытия в бытие, что тогда именно и обнаружилось, ибо огонь, приняв тела тленные, не коснулся их, как бы нетленных, и возвратил жертву в целости, даже еще в большем блеске. Ибо, как бы цари из чертогов царских, вышли из печи эти отроки, так что никто уже не хотел смотреть на царя, но взоры всех обратились от него на чу́дное явление; и ни диадема, ни порфира, ничто другое из царского великолепия не привлекало столько к себе толпы неверных, сколько вид этих верных, долго пробывших в огне, но вышедших из него так, как будто это случилось с ними во сне. Даже и волосы, которые по природе у нас удобосожигаемее всего, крепче адаманта превозмогли тогда всепоедающий пламень. И не это одно дивно, что, бывши ввергнуты в средину пламени, они нисколько не пострадали, но и то, что они еще непрестанно говорили; между тем всем, бывавшим при людях сожигаемых, известно, что пока они держат уста сомкнутыми, то хотя на краткое время противятся сожжению, но, лишь случится им раскрыть уста, душа тотчас же вылетает из тела. И, однако, после столь многих совершившихся чудес, и когда все присутствовавшие и видевшие пришли в изумление, а отсутствовавшие извещены были об этом письменно, царь, который учил других, сам остался неисправимым и опять обратился к прежним порокам. И при всем этом Бог не наказал его, но еще долго терпел, вразумляя его и через сновидения, и через пророка. Только когда уже он никаким из этих способов нимало не исправился, Бог наконец наводит на него казнь, не отомщая, впрочем, за прошедшее, но пресекая будущее зло и удерживая порок от преуспеяния, притом наказал не навсегда, но после нескольких лет наказания опять возвел его в прежнюю честь, так что он от наказания не потерпел никакого вреда, а приобрел величайшее из всех благ – утверждение в вере в Бога и раскаяние в прежних своих грехах.

6. Таково человеколюбие Божие! Никогда Он не отвергает искреннего раскаяния, но, хотя бы кто дошел до самой крайней порочности, а потом решился бы возвратиться опять оттуда на путь добродетели, и такого Он принимает и приближает к Себе и делает все, чтобы привести его в прежнее состояние. И еще более человеколюбия вот в чем: если кто окажет неполное раскаяние, то и краткого, и малого Он не отвергает, даже и за него назначает великую награду. Это видно из слов пророка Исаии, которые он сказал о народе иудейском: За грех мало что опечалих его, и поразих его, и отвратих лице Мое от него: и опечалися и пойде дряхл, и исцелих его, и утеших его (Ис. 57:17–18). Засвидетельствует нам это и тот нечестивейший царь, который женою своей был увлечен к преступлениям, но как только заплакал, оделся во вретище и раскаялся в своих беззакониях, то и приклонил к себе милость Божию, так что избавился от всех угрожавших бедствий. И рече Господь Илии: видел ли еси, яко умилися Ахаав от лица Моего? Сего ради не наведу зла во днех его, за то, что он плакал пред лицем Моим (3Цар. 21:29). Опять позже Манассия, который безумием и жестокостью превзошел всех, ниспроверг законное богослужение, затворил храм, способствовал процветанию идольского заблуждения и был нечестивее всех предшественников – когда потом раскаялся, был причислен к друзьям Божиим (Пар.33:12). Если бы он, посмотрев на тяжесть своих беззаконий, отчаялся в своем обращении и исправлении, то лишился бы всего, что получил после, а теперь, воззрев вместо чрезмерности своих грехов на беспредельность благоутробия Божия и расторгши узы диавольские, он восстал, подвизался и доброе течение совершил. Впрочем, Бог отсекает помыслы отчаяния не только тем, что было с этими царями, но и словами пророка: Днесь аще глас Его услышите, не ожесточите сердец ваших, яко в прогневании (Пс.94:8). Выражение днесь можно относить ко всей жизни, даже, если угодно, и к старости, потому что покаяние ценится не по продолжению времени, но по душевному расположению. Так, для ниневитян не было нужды во многих днях, чтобы загладить грех свой, но краткого дневного срока было достаточно для изглаждения беззакония их; и разбойник не в течение долгого времени достиг входа в рай, но, во столько времени смыв все грехи всей своей жизни, сколько употребляется его на произнесение одного слова, получил еще прежде апостолов награду прославления. Посмотрим и на мучеников, которые не во многие годы, но в несколько дней, а часто и в один только день удостаивались светлых венцов.

7. Итак, нам всегда нужно иметь бодрость и великое усердие и если так настроим совесть свою, что возненавидим прежнюю порочную жизнь и изберем противоположный путь с такою силою, какой хочет и требует Бог, то от времени ничего не потеряем, так как многие, бывши последними, опередили первых. Тяжко не падение, а то, чтобы, упавши, лежать и уже не вставать, то, чтобы, произвольно делая зло и пребывая в беспечности, помыслами отчаяния прикрывать слабость воли. Таким людям и пророк, недоумевая, говорит: Еда падаяй не возстает или отвращайся не обратится? (Иер.8:4) Если же ты спросишь нас о тех, которые после уверования опять пали, то все сказанное относится и к ним, ибо, кто пал, тот был прежде в числе стоявших, а не лежащих, иначе как бы он и пал? И еще будет сказано, отчасти притчами, а отчасти яснейшими делами и словами. Так, овца, которая отделилась от девяноста девяти и потом опять была приведена назад, изображает нам не иное что, как отпадение и возвращение верных, потому что она была овца, и притом не другого какого-нибудь стада, но из числа прочих овец, и прежде паслась пастырем, и заблудилась не обычным образом, но в горах и стремнинах, т. е. на пути каком-то далеком и весьма уклонившемся от прямой дороги. Но пастырь оставил ли ее блуждать? Никак. Он привел ее назад, не пригнав и не бив, но взяв на рамена свои. Ибо, как лучшие врачи с великим попечением возвращают здоровье одержимым продолжительною болезнью, не только врачуя их по правилам врачевания, но иногда и доставляя им удовольствие, так и Бог весьма испорченных людей обращает к добродетели не вдруг и насильственно, но тихо и мало-помалу и всегда помогая им, чтобы не приключилось еще большего отчуждения и продолжительнейшего заблуждения. На это указывает не только эта притча о блудном сыне. Он также был не чужой кто-либо, но сын и брат благонравного сына и низринулся не в маловажный порок, а в самую, можно сказать, крайнюю порочность – богатый, свободный и благородный сделался несчастнее рабов и чужих людей, и наемников. И, однако, он опять возвратился в первобытное состояние и получил прежнюю честь. А если бы он отчаялся в своей жизни и, пав духом от постигших его бед, остался на чужбине, то не получил бы того, что получил, а, изнуренный голодом, погиб бы самой жалкой смертью. А так как он раскаялся и не впал в отчаяние, то после такого растления опять является в прежнем благообразии, облекается в прекрасную одежду и получает больше не падшего брата. Ибо толико лет, говорил этот, работаю тебе, и николиже заповеди твоя преступих, и мне николиже дал еси козляте, да со други своими возвеселился бых. Егда же сын твой сей, изъядый твое имение с любодейцами, прииде, заклал ему телца питомаго (Лк.15:29–30). Такова сила покаяния!

8. Имея такие примеры, не станем коснеть в пороках и откладывать обращение, но скажем и мы: Иду ко отцу моему – и приблизимся к Богу. Он сам никогда не отвращается от нас, но мы удаляем себя от Него: Бог приближайся Аз есмь, глаголет Господь, а не Бог издалеча (Иер.23:23). И опять через пророка, укоряя иудеев, говорит: Не греси ли ваши разлучают между вами и Мною? (Ис.59:2) Если же это удаляет нас от Бога, то разрушим эту пагубную преграду и ничто не будет препятствовать нам быть близко к Богу. Послушай, как это происходило на самом деле. У коринфян один знатный человек совершил такой грех, какого не слышно было и между язычниками. Он был верный и из близких ко Христу, а некоторые говорят даже, что он был из числа священнослужителей. Что же? Исключил ли его Павел из общества спасаемых? Никак. Сам он много раз и там и здесь укорял коринфян за то, что они не привели его в покаяние, а, желая показать нам, что нет греха, который бы не мог быть уврачеван, опять об этом человеке, который согрешил хуже язычников, сказал: Предайте таковаго сатане во измождение плоти, да дух спасется в день Господа нашего Иисуса Христа (1Кор.5:5). Но это еще до покаяния; когда же тот покаялся, то довольно таковому, говорит, запрещение сие, еже от многих (2Кор.2:6), и предписал утешить его и принять его покаяние, дабы не возобладал им сатана. И целый народ галатов, которые пали после того, как уже веровали, совершали знамения и перенесли много искушений за веру во Христа, он восстановляет опять. Что они творили чудеса, это выразил он словами: Подаяй убо вам духа, и действуяй силы в вас (Гал.3:5); и что они много страдали за веру, это выразил словами: Толика пострадасте туне? Аще точию и туне (Гал.3:4). Между тем после такого преспеяния они совершили грех, который мог отчуждать их от Христа и о котором сам [Павел] выражается так: Се аз Павел глаголю вам, яко, аще обрезается, Христос вам ничтоже пользует (Гал.5:2); и еще: Иже законом оправдаетеся, от благодати отпадосте (Гал.5:4). И, однако, после такого падения он с благорасположением говорит им: Чадца моя, имиже паки болезную, Дóндеже вообразится Христос в вас (Гал.4:19), показывая этим, что в нас и после крайнего растления может опять изобразиться Христос, потому что Он не хощет смерти грешника, но еже обратитися и живу быти ему (Иез.33:11).

9. Обратимся же, о любезная Глава! И будем исполнять волю Божию. Он для того и создал нас и привел в бытие, чтобы сделать участниками вечных благ, чтобы даровать Царство Небесное, а не для того, чтобы ввергнуть в геенну и предать огню; это не для нас, а для диавола – для нас же издревле устроено и уготовано Царство. Изъясняя то и другое, Господь говорит сущим одесную: приидите благословеннии Отца Моего, наследуйте уготованное вам царствие от сложения мира; а сущим ошуюю: идите от Мене проклятии во огнь вечный, уготованный – не вам, но диаволу и ангелом его (Мф.25:34,41). Итак, геенна приготовлена не для нас, но для него и ангелов его; а Царство для нас уготовано еще до создания мира. Не сделаем же себя недостойными входа в чертог: доколе мы пребываем здесь, то, хотя бы совершили множество грехов, есть возможность омыть все, раскаявшись во грехах; но когда отойдем туда, то, хотя бы оказали самое сильное раскаяние, никакой уже не будет пользы и сколько бы ни скрежетали зубами, ни сокрушались и ни молились тысячекратно, никто и с конца перста не подаст капли нам, объятым пламенем, но мы услышим то же, что и известный богач, – что пропасть велика между нами и вами утвердися (Лк. 16, 26). Покаемся же здесь, увещеваю, и познаем Господа своего, как познать надлежит. Тогда только до́лжно будет отринуть надежду на покаяние, когда мы будем в аду, потому что там только бессильно и бесполезно это врачевство, а, доколе мы здесь, оно если и в самой старости будет употреблено, оказывает великую силу. Поэтому и диавол употребляет все усилия, чтобы вкоренить в нас помысел отчаяния, ибо знает, что, если мы и немного покаемся, это будет для нас не бесплодно. Но, как подавшего чашу холодной воды ожидает воздаяние, так и покаявшийся в злых делах своих, хотя бы и не оказал покаяния, соразмерного с грехами, и за это получит воздаяние. Никакое добро, хотя бы и маловажное, не будет пренебрежено Праведным Судиею. Если грехи будут исследоваться с такою строгостью, что мы понесем наказание и за слова, и за желания, то гораздо более добрые дела, малы ли будут или велики, вменятся нам в то время. Итак, если ты даже не в состоянии будешь возвратиться к прежней строгой жизни, но хотя бы немного отвлекся от настоящего недуга и невоздержности, то и это не будет бесполезно; только положи начало делу и приступи к подвигам, а пока будешь оставаться вне, действительно будет казаться тебе трудным и неудобоисполнимым. Прежде опыта даже весьма легкие и сносные дела обыкновенно представляются нам весьма трудными, но когда мы испытаем их и примемся за них смело, то бо́льшая часть трудности исчезает и бодрость, заступив место опасения и отчаяния, уменьшает страх, увеличивает удобоисполнимость и укрепляет добрые надежды. Потому и Иуду лукавый отклонил от этого, чтобы он, сделав надлежащее начало, не возвратился через покаяние туда, откуда ниспал. Подлинно я сказал бы, – хотя и странны такие слова, – что и его грех не выше помощи, получаемой нами от покаяния. Поэтому прошу и умоляю исторгни из души всякую сатанинскую мысль и обратись к этому спасительному средству. Если бы я советовал тебе тотчас и вдруг взойти опять на прежнюю высоту, то ты справедливо негодовал бы на это, как на весьма трудное дело, но если теперь я требую только того, чтобы не прибавлять к настоящим грехам, но, восстав, возвратиться оттуда на противоположный путь, то почему же ты медлишь, и уклоняешься, и сопротивляешься? Не видел ли ты, как умирали жившие в роскоши, пьянстве, играх и прочих удовольствиях жизни? Где теперь те, которые выступали по торжищу с великою надменностью и многочисленными спутниками, одевались в шелковые одежды, издавали от себя благовоние мастей, кормили нахлебников и постоянно прикованы были к зрелищам? Где теперь эта пышность их? Пропали огромные расходы на ужины, толпа музыкантов, угодничество ласкателей, громкий смех, беспечность души, рассеянность мысли, жизнь изнеженная, праздная и роскошная. Куда теперь улетело все это? Чем стало это тело, которое удостаивалось такой заботливости и чистоты? Пойди на могилу, посмотри на пыль, на прах, на червей, посмотри на безобразие этого места и горько восстенай. И если бы наказание ограничилось только этим прахом! Но от могилы и этих червей теперь перенесись мыслью к тому червю неумирающему, к огню неугасимому, к скрежету зубов, ко тьме кромешной, к скорби и сокрушению, к притче о Лазаре и богатом, который, владея прежде таким богатством и одеваясь в порфиру, не мог получить и капли воды и притом находился в такой крайности. Все здешнее нисколько не лучше сновидений. Ибо, как работающие в рудокопнях или несущие какое-либо другое еще тягчайшее наказание, когда, уснув после многих трудов и самой горькой жизни, во сне увидят себя в удовольствии и богатстве, проснувшись, нисколько не рады бывают своим снам, – так то же самое было и с тем богачом, который, пользуясь богатством в настоящей жизни как бы во сне, по отшествии отсюда потерпел тяжкое наказание. Подумай об этом и, тот огонь противопоставив объемлющему тебя теперь пламени вожделений, избавься наконец от этой печи. Ибо, кто хорошо погасил здешнюю печь, тот не испытает и тамошней, а, кто здешней не одолел, тем по отшествии отсюда сильнее овладеет тамошняя. На сколько бы времени хотелось тебе продлить наслаждение настоящею жизнью? Я думаю, что тебе осталось не более пятидесяти лет, чтобы достигнуть крайней старости, но и это еще не известно нам, потому что те, которые не могут быть уверены в продолжении своей жизни даже до вечера, как могут поручиться за столько лет? И не одно это неизвестно – неизвестна и перемена обстоятельств: часто с жизнью, продолжающейся много времени, не продолжаются вместе и удовольствия, но, как только появляются, так и исчезают. Впрочем, если угодно, пусть будет так, что ты проживешь столько лет и не испытаешь никакой перемены – что же это в сравнении с бесконечными веками и с теми тяжкими и невыносимыми наказаниями? Здесь и хорошее, и худое имеет конец, и притом весьма скорый, а там то и другое продолжается в бесконечные века, а по качеству своему настолько отлично от здешнего, что и сказать невозможно.

10. Услышав об огне, не подумай, будто тамошний огонь таков же, каков здешний. Этот, охватив что-либо, сжигает и погасает, а тот, кого однажды захватит, жжет постоянно и никогда не перестает, почему и называется неугасимым. Ибо и грешникам надлежит облечься бессмертием – не к славе, но чтобы иметь всегдашнего спутника тамошнего мучения; а сколь это ужасно, того никогда не может изобразить слово, а только из опытного ощущения малых страданий можно получить некоторое слабое понятие о тех великих мучениях. Когда бываешь в бане, натопленной сильнее надлежащего, то представь себе огонь гееннский, и если когда будешь гореть в сильной горячке, то перенесись мыслью к тому пламени – и тогда будешь в состоянии хорошо понять это различие. Если даже баня и горячка так мучают и беспокоят нас, то что мы будем чувствовать тогда, когда попадем в ту огненную реку, которая будет течь пред страшным судилищем? Будем скрежетать зубами от страданий и нестерпимых мучений, но никто не поможет нам. Будем крепко стенать, когда пламень все сильнее станет охватывать нас, но не увидим никого, кроме мучимых вместе с нами и великой пустыни. А что сказать о тех ужасах, которые мрак будет наводить на наши души? Ибо тот огонь как не истребляет, так и не освещает; иначе не было бы мрака. Вообще одно только то время с достаточностью может показать имеющие тогда постигнуть нас смущение и трепетание, изнурение и исступление великое. Многочисленны и разнообразны тамошние муки, и потоки казней отовсюду объемлют душу. Если кто скажет: «Как же душа может быть достаточною для такого множества мучений и оставаться в наказаниях бесконечные века?», тот пусть представит, что бывает здесь. Как часто многие выдерживали продолжительную и тяжкую болезнь? Если они и скончались, то не потому, чтобы душа исчезла, но потому, что тело истощилось так, что если бы оно не изнурилось, то душа не перестала бы мучиться. Когда же душа получит нетленное и неразрушимое тело, тогда ничто не воспрепятствует мучению продлиться в бесконечность. Здесь не может быть того и другого вместе, т. е. жестокости и продолжительности мучений, но одно другому противится по причине тленности тела и неспособности одновременно переносить то и другое, а когда наконец наступит нетление, это сопротивление прекратится и оба эти страшилища с великою силою будут обнимать нас в бесконечность. Поэтому не будем рассуждать ныне так, будто чрезмерность мучений истощит нашу душу, ибо в то время и тело не может истощиться, но будет вместе с душою мучиться вечно, и никакого конца не будет. Итак, сколь же великое наслаждение и сколь продолжительное время хочешь ты противопоставить этому наказанию и мучению? Хочешь ли сто лет и дважды столько? Но что это в сравнении с бесконечными веками? Что сновидение одного дня в отношении к целой жизни, то же значит наслаждение здешними благами в отношении к продолжительности будущих благ. Поэтому найдется ли такой человек, который для того, чтобы увидеть приятный сон, решился бы терпеть наказание во всю жизнь? Кто настолько неразумен, чтобы решиться на такое вознаграждение? Впрочем, теперь я еще не восстаю против наслаждения и не раскрываю заключающейся в нем горечи, потому что не теперь время говорить об этом, но когда ты будешь в состоянии бежать от него. Теперь же, когда страсть обладает тобою, мы показались бы тебе пустословом, если бы наслаждение назвали горьким; когда же ты по благодати Божией освободишься от недугов, тогда верно узнаешь и злокачественность его. Поэтому, отложив речь об этом до другого времени, теперь скажем следующее. Пусть наслаждение будет наслаждением и удовольствие – удовольствием, не имеющим в себе ничего неприятного и предосудительного – что мы скажем касательно уготованного наказания? Что тогда сделаем мы, наслаждавшиеся здешними благами как бы в тени и изображении, а там на самом деле подвергшиеся вечному мучению, и притом когда возможно было в краткое время и избегнуть упомянутых мучений, и получить уготованные блага? Подлинно и то дело человеколюбия Божия, что подвиги наши простираются не на продолжительное время, но, подвизавшись краткое и самое малое, подобное мгновению ока, время (такова именно настоящая жизнь по сравнению с будущей), будем увенчаны на бесконечные века. Немало и то будет печалить тогда души наказуемых, когда они представят, что, между тем как в эти краткие дни можно было исправить все, они по своей беспечности предали себя на вечные муки. Чтобы и нам не потерпеть этого, восстанем, доколе время благоприятно, доколе день спасения, доколе велика сила покаяния. Ибо если мы останемся в беспечности, то нас постигнут не только сказанные бедствия, но и другие, гораздо тягчайшие. Такие и даже горчайшие бедствия будут в геенне, а лишение благ причинит такую печаль, такую скорбь и муку, что, если бы и никакое наказание не ожидало здешних грешников, оно само по себе хуже гееннских мук будет терзать и возмущать наши души.

11. Представь состояние той жизни, насколько возможно представить его себе, ибо вполне изобразить ее по достоинству не в состоянии никакое слово, но из того, что мы слышим, как бы из каких-нибудь загадок, мы можем получить некоторое неясное о ней представление. Отбеже, говорит [Писание], болезнь, и печаль, и вздыхание (Ис.35:10). Что же может быть блаженнее такой жизни? Не нужно там бояться ни бедности, ни болезни; не видно ни обижающего, ни обижаемого, ни раздражающего, ни раздражаемого, ни гневающегося, ни завидующего, ни распаляемого непристойной похотью, ни заботящегося о приобретении необходимого для жизни, ни мучимого желанием власти и господства, ибо вся буря наших страстей, затихнув, прекратится и все будет в мире, веселии и радости, все тихо и спокойно, все день, и ясность, и свет, – свет не этот нынешний, но другой, который настолько светлее этого, насколько этот блистательнее светильничного. Свет там не помрачается ни ночью, ни от сгущения облаков; не жжет и не палит тел, потому что нет там ни ночи, ни вечера, ни холода, ни жара, ни другой какой перемены времен, но иное какое-то состояние, которое познают одни достойные; нет там ни старости, ни бедствий старости, но все тленное отброшено, так как повсюду господствует слава нетленная. А что всего важнее, это непрерывное наслаждение общением со Христом, вместе с ангелами, с архангелами, с горними силами. Посмотри теперь на небо и перейди мыслью к тому, что выше неба, представь преображение всей твари – она уже не останется такою, но будет гораздо прекраснее и светлее, и, насколько золото блестящее олова, настолько тогдашнее устройство будет лучше настоящего, как и блаженный Павел говорит: Яко и сама тварь свободится от работы истления (Рим.8:21). Ныне она, как причастная тлению, терпит многое, что свойственно терпеть таким телам, но тогда, совлекшись всего этого, она представит нам нетленное благолепие. Так как она должна принять нетленные тела, то и сама преобразится в лучшее состояние. Нигде не будет тогда раздора и борьбы, потому что велико согласие в лике святых при всегдашнем единомыслии всех друг с другом. Не нужно там бояться ни диавола и демонских козней, ни грозы гееннской, ни смерти – ни этой, нынешней, ни той, которая гораздо тяжелее этой; но всякий такой страх уничтожен. Подобно тому как царский сын, первоначально воспитываемый в уничиженном виде, под страхом и угрозами, дабы от послабления он не испортился и не сделался недостойным отцовского наследия, по достижении царского достоинства вдруг переменяет все прежнее и в порфире и диадеме среди множества копьеносцев председательствует с великим дерзновением, отринув от души всякое уничижение и смирение и вместо того восприняв другое, – так будет тогда и со всеми святыми. А чтобы эти слова не показались простым красноречием, взойдем мыслью на гору, где преобразился Христос, взглянем на Него, блистающего, как Он воссиял, хотя и тогда Он показал нам не все еще сияние будущего века; из самых слов евангелиста видно, что явленное тогда было только снисхождением, а не точным представлением предмета. Ибо что говорит он? Просветися яко солнце (Мф.17:2). Слава нетленных тел являет не такой свет, какой это тленное тело, и не такой, какой доступен и смертным очам, но такой, для созерцания которого нужны нетленные и бессмертные очи. А тогда на горе Он открыл лишь столько, сколько возможно было видеть без вреда очам видевших; и при всем этом они не вынесли, но пали на лице свое. Скажи мне, если бы кто, приведя тебя на какое-либо светлое место, где все сидели бы облеченные в золотые одежды, и посреди этого собрания показал бы еще одного человека, имеющего одежды и венец на голове из одних драгоценных камней, потом обещал бы и тебя ввести в это общество, то не употреблял ли бы ты всех усилий, чтобы получить обещанное? Открой же теперь умственные очи и посмотри на то зрелище, состоящее не из простых мужей, но из тех, которые драгоценнее и золота, и дорогих камней, и лучей солнечных, и всякого видимого блеска, и не только из людей, но и из гораздо достойнейших, нежели они, – из ангелов, архангелов, престолов, господств, начал, властей? А о Царе и сказать нельзя, каков Он – так недоступны никакому слову и уму эти красота, доброта, светлость, слава, величие, великолепие. Таких ли благ лишить нам себя, скажи мне, для избежания маловременных тягостей? Если бы надлежало каждый день претерпевать множество смертей, даже саму геенну, для того, чтобы увидеть Христа, грядущего во славе Своей, и быть причисленным к лику святых, то не надлежало ли бы претерпеть все это? Послушай, что говорит блаженный Петр: Добро есть нам зде быти (Мф.17:4). Если же он, увидев только неясный некоторый образ будущего, тотчас излил все из души вследствие наслаждения, происшедшего в душе его от зрелища, то что сказать, когда явится сама истина вещей, когда отверзутся царские чертоги и можно будет созерцать самого Царя уже не в гадании и не в зерцале, но лицом к лицу, уже не верою, но видением.

12. Многие безрассудные желали бы только избавиться от геенны, но я считаю гораздо тягчайшим геенны наказанием – не быть в той славе, и тому, кто лишился ее, думаю, до́лжно скорбеть не столько от гееннских мучений, сколько о лишении небесных благ, ибо это одно есть тягчайшее из всех наказаний. Ныне мы часто, видя царя со множеством копьеносцев входящим в царские чертоги, почитаем счастливыми приближенных к нему и участвующих с ним в разговоре, совете и прочей чести; даже обладая множеством благ, называем себя несчастными и нисколько не ценим этих благ, взирая на славу окружающих царя, хотя и знаем, что этот блеск обманчив и ненадежен по причине войн, по причине козней и по причине зависти и, помимо всего этого, сам по себе не стоит никакого внимания. А в отношении к Царю всего, который обладает не частью земли, но всем кругом земли, или, лучше сказать, всю ее объемлет дланию и небеса измеряет пядию, носит все глаголом силы Своей, пред Которым все народы, как ничто, и как плюновение (Ис.11:15), – в отношении к этому Царю ужели мы не почтем крайним наказанием не быть включенными в тот лик, который около Него, и рады будем, если только избавимся от геенны? Что может быть жалче такой души? Этот Царь не в запряжке белых мулов, не на золотой колеснице, не в порфире и диадеме, не так грядет судить землю, но как? Послушай пророков, взывающих и говорящих об этом, как людям возможно сказать. Один говорит: Бог яве приидет, Бог наш, и не премолчит: огнь пред Ним возгорится, и окрест Его буря зельна: призовет небо свыше, и землю, разсудити люди своя (Пс.49:3–4). А Исаия присовокупляет и само наказание нам в следующих словах: Се день Господень грядет неисцелный ярости и гнева, положити вселенную всю пусту, и грешники погубити от нея. Звезды бо небесныя, и орион, и все украшение небесное, света своего не дадят, и помрачится солнце возсиявающее, и луна не даст света своего. И заповем всей вселенней злая, и нечестивым грехи их: и погублю укоризну беззаконных, и укоризну гордых смирю. И будут оставшии честнии паче, нежели злато нежженное: и человек честен будет паче, нежели камень, иже от Суфира. Разъярится бо небо, и земля потрясется от оснований своих, за ярость гнева Господа Саваофа, в день в оньже приидет ярость Его (Ис.13:9–13). И еще, окна, говорит, с небесе отверзутся, и потрясутся основания земная. Мятежем возмятется земля, преклоняясь, преклонится земля, скудостию оскудеет, колебанием поколеблется земля, аки пиян и шумен: потрясется земля, аки овощное хранилище, падет и не возможет востати, преодоле бо на ней беззаконие. И наведет Господь на утварь небесную на высоте руку Свою в день той, и на цари земныя. И соберут собрание ея, и затворят в тверди (Ис.24:18–22). И Малахия согласно с этим говорит: Се грядет Господь Вседержитель. И кто стерпит день пришествия Его? и кто постоит в видении Его? зане той входит, яко огнь горнила, и яко мыло перущих. И сядет разваюяя и очищая, яко сребро, и яко злато (Мал.3:2–3). И еще, се, говорит, день грядет Господень, горящ, яко пещь, и попалит я, и будут вси иноплеменницы, и вси творящии беззаконая, яко стеблие: и возжжег я день грядый, глаголет Господь Вседержитель, и не останется от них корень, ниже ветвь (Мал.4:1). А муж желаний говорит: Зрях, Дóндеже престоли поставившася, и Ветхий денми седе, и одежда Его бела, аки снег, и власы главы Его, аки волна чиста, престол Его пламень огненный, колеса Его огнь палящ. Река огненная течаше исходящи пред Ним: тысяща тысящ служаху Ему, и тмы тем предстояху Ему: судище седе и книги отверзошася (Дан.7:9–10). Потом немного ниже, видех, говорит, во сне нощию, и се на облацех небесных, яко сын человечь идый бяше, и даже до Ветхаго денми дойде, и пред Него приведеся: и тому дадеся власть, и честь, и царство, и вси людие, племена и язы́цы тому поработают: власть Его власть вечная, яже не прейдет, и царство Его не разсыплется. Встрепета дух мой в состоянии моем, аз Даниил, и видения главы моея смущаху мя (Дан.7:13–15). Тогда разверзутся все врата сводов небесных, а лучше сказать, и само небо истребится. Ибо свиется, говорит (пророк), небо аки свиток (Ис.34:4), свертываясь как бы кожа и покров какой-либо палатки, чтобы измениться в лучшее. Тогда все исполнится изумления, ужаса и трепета; тогда и самих ангелов объемлет великий страх, и не только ангелов, но и архангелов, и престолы, и господства, и начала, и власти, ибо подвигнутся, говорит (Господь), Силы небесныя (Мф.24:29), потому что от сослужителей их потребуется отчет в здешней жизни. Если тогда, когда один какой город бывает судим земными правителями, трепещут все, даже и находящиеся вне опасности, то, когда вся Вселенная будет судима таким Судиею, который не нуждается ни в свидетелях, ни в обличителях, но и без них всех обнаружит и дела, и слова, и мысли и все, как на картине, покажет и самим грешникам, и незнающим, – возможно ли, чтобы тогда не потряслась и не поколебалась всякая сила? Поистине, если бы и река огненная не текла, и страшные ангелы не предстояли, а только бы из собранных людей одни получали похвалу и прославление, а другие были отгоняемы с бесчестием, чтобы не зреть славы Божией, ибо да возмется нечестивый, говорит [пророк], да не видит славы Господни (Ис.24:10), – и это было бы единственным наказанием, то лишение таких благ не мучительнее ли всякой геенны терзало бы души отверженные? Как велико это бедствие, ныне невозможно изобразить словом, а тогда мы ясно узнаем на деле. Но присоедини теперь и то еще наказание – как люди не только терзаются стыдом без прикрытия и с поникшим долу лицом, но и влекутся по пути, ведущему в огонь, как они приближаются к самым местам мучений и предаются свирепым силам, и терпят это в то время, когда все, делавшие доброе и достойное вечной жизни, увенчиваются, прославляются и поставляются пред престолом Царя.

13. Так будет в тот день, а что последует затем, какое слово изобразит нам это, т. е. происходящую от общения со Христом усладу, пользу и радость? Ибо душа, возвратив себе собственное благородство и придя наконец в состояние возможности с дерзновением созерцать своего Господа, нельзя и сказать какое получает наслаждение, какую пользу в том, что утешается не только обладаемыми благами, но и уверенностью, что эти блага никогда не окончатся. Всю эту радость невозможно ни словом изобразить, ни умом постигнуть. Впрочем, попытаюсь представить хотя неясно и так, как показывают великое посредством малого. Посмотрим на тех, которые в настоящей жизни пользуются мирскими благами, т. е. богатством, властью и славою; как они, надмеваясь благосостоянием, думают, что они уже не на земле, хотя пользуются такими благами, которые и не признаются за блага и не остаются с ними, но улетают быстрее сновидения, если же иногда и остаются на малое время, то приносят удовольствие только в настоящей жизни, а далее не могут им сопутствовать. Если же даже эти блага приводят владеющих ими в такую радость, то что, думаешь ты, будет с душами, призванными к бесчисленным небесным благам, которые непреходящи и всегда пребывают благонадежными? И не этим одним, но и количеством и качеством они настолько превосходнее настоящих благ, что и на сердце человеку никогда не всходило. Ныне живем мы в этом мире, как дитя в утробе, терпя стеснение и не будучи в состоянии видеть блеск и свободу грядущего века; когда же наступит время рождения и настоящая жизнь всех воспринятых ею людей изведет на день суда, тогда недоношенные существа из мрака перейдут в мрак и из скорби – в тягчайшую скорбь, а совершенные и сохранившие черты царского образа предстанут Царю и вступят в то служение, которым служат Богу всех ангелы и архангелы. Не истреби же, друг мой, до конца этих черт наших, но, поскорее восстановив их, приведи в лучшее состояние. Телесную красоту Бог заключил в пределах природы, но красота души, как несравненно лучшая телесного благообразия, свободна от такой необходимости и подчиненности, и вполне зависит от нас и от воли Божией. Человеколюбивый Владыка наш и тем особенно почтил род наш, что менее важное и малополезное для нас, потеря чего безразлична, подчинил естественной необходимости, а распорядителями истинно доброго сделал нас самих. Если бы Он сделал нас властными и в телесной красоте, то мы и лишнюю заботу получили бы, и все время тратили бы на бесполезное, и весьма вознерадели бы о душе. Если и теперь, когда не дано нам такой власти, мы делаем все, и употребляем все усилия к тому, и, не имея силы на самом деле, позволяем украшать себя цветами, красками, складкою волос, убранством одежд, расписыванием глаз и множеством других хитростей придумываем себе такую красоту, то стали ли бы мы прилагать какое-нибудь попечение о душе и о высоких предметах, когда бы имели возможность придавать телу действительно прекрасный вид? Может быть, если бы это было нашим делом, у нас и не было бы никакого другого дела, но все время мы проводили бы в том, чтобы рабу украшать бесчисленными прикрасами, а госпожу ее хуже всякого невольника оставлять в безобразии и пренебрежении. Поэтому Бог, освободив нас от этой пагубной заботы, вложил в нас способность к лучшему делу, так что не имеющий возможности сделать тело из безобразного красивым может душу свою, хотя бы она низошла до крайнего безобразия, возвести на самый верх красоты и таким образом сделать ее достолюбезною и привлекательною, вожделенною не только для добрых людей, но и для самого Царя и Бога всех, как и псалмопевец, рассуждая об этой красоте, сказал: И возжелает Царь доброты твоея (Пс.44:12). Не видишь ли, что и в зазорных домах к женщинам безобразным и бесстыдным едва ли приблизятся даже единоборцы, беглые и борцы со зверями; если же какая женщина, благообразная, благородная и стыдливая, по какому-нибудь обстоятельству впадет в такую крайность, то и иной и из весьма знатных и важных людей не постыдится вступить в брак с нею? Если же у людей бывает такая жалость и такое презрение к славе, что они часто и обесчещенных под этой кровлей женщин избавляют от неволи и берут себе в супруги, то не гораздо ли более возможно это у Бога по отношению к душам, которые по насилию диавола ниспали из первобытного благородства в блудилище настоящей жизни? Множество таких примеров ты найдешь у пророков, когда они обращают речь к Иерусалиму, который также впадал в блудодеяние, и притом в некоторое новое блудодеяние, как говорит Иезекииль: Всем блудницам дается наем, ты же дала еси наем, и бысть в тебе сопротивно прочим (Иез. 16:33–34); и еще другой: Сидела еси, ожидая их, аки врана особящаяся (Иер.3:2). И такой город, столь блудодейный, Бог опять призывает к себе. Самый плен [иудеев] был не столько для наказания, сколько для обращения и исправления их, потому что если бы Бог хотел решительно наказать их, то не возвратил бы в отечество, не воздвиг бы еще более великого и блистательного и города и храма. Зане будет, говорит [пророк], слава храма сего последняя паче первыя (Агг.2:9). Если же Бог не лишил покаяния город, многократно блудодействовавший, то гораздо более примет твою душу, подвергшуюся первому падению. Поистине, никакой плотолюбец, хотя бы крайне распаленный, не пламенеет так к любимой им, как Бог желает спасения наших душ. В этом можно убедиться как из повседневных событий, так и из Божественных Писаний. Смотри у Иеремии в самом начале и во многих местах у пророков, как Бог бывал пренебрегаем и презираем, и как Он опять приближался и искал любви отвращавшихся от Него, что и сам Он в Евангелии выразил словами: Иерусалиме, Иерусалиме, избивый пророки, и камением побиваяй посланныя к тебе, коль краты восхотех собрати чада твоя, якоже собирает кокош птенцы своя под криле своя, и не восхотесте (Мф.23:37). И апостол Павел в Послании к Коринфянам сказал: Зане Бог бе во Христе мир примиряя себе, не вменяя им согрешений их, и положив в нас слово примирения. По Христе убо молим, яко Богу молящу нами: молим по Христе, примиритеся с Богом (2Кор.5:19–20). Прими это теперь за сказанное и к нам. Ибо не только неверие, но и нечистая жизнь может произвести эту прискорбную вражду. Зане мудрование плотское, говорит [Писание], вражда на Бога (Рим.8:7). Разрушим же эту преграду, ниспровергнем и умертвим, дабы достигнуть блаженного примирения, дабы опять сделаться вожделенными и любезными Богу.

14. Знаю, что ты теперь восхищаешься красотою Ермионы и думаешь, что на земле нет ничего подобного ее благообразию, но если ты, друг мой, захочешь, то будешь настолько благолепнее и прекраснее ее, насколько золотые статуи лучше глиняных. Если красота телесная так поражает и увлекает души многих, то, когда она заблистает в душе, что может сравниться с такою красотою и благообразием? Телесной красоте основанием служит не что иное, как слизь, кровь, влага, желчь и сок принятой пищи. Этим наполняются и глаза, и щеки, и все прочее; и если они не будут каждый день получать такого напоения, истекающего из чрева и печени, то вместе с тем, как только кожа высохнет более надлежащего и глаза впадут, и вся красота лица тотчас пропадет, так что, если ты представишь себе, что именно скрывается внутри прекрасных глаз, что внутри прямого носа, что внутри уст и щек, то благообразие тела назовешь не иным чем, как гробом повапленным – такой нечистоты полна внутренность! Далее, если ты увидишь тряпку, запачканную чем-либо из таких веществ, например слизью или слюною, то не захочешь и концами пальцев дотронуться до нее, даже не станешь и смотреть на нее, а вместилищем и хранилищем их восхищаешься? А твоя красота была не такова, но [настолько выше ее], насколько небо лучше земли, или, вернее сказать, гораздо еще блистательнее и превосходнее. Конечно, никто никогда не видел душу саму по себе, без тела, но я попытаюсь представить тебе красоту ее иначе по сравнению с высшими силами. Послушай, как их красота поразила мужа желаний: намереваясь изобразить их красоту и не могши найти такое тело, он прибег к металлическим веществам, но, не удовольствовавшись и ими одними, взял в пример еще блеск молнии. Если же те [силы], проявившие существо свое не во всей чистоте и обнаженности, но весьма неясным и прикровенным образом, были, однако, столь блистательны, то какими должны они являться без всякого покрова? Нечто подобное надлежит представлять и о красоте души. Будут, говорит [Господь], равни Ангелам (Лк.20:36). Даже между телами те, которые легче и тоньше приближаются к бестелесным предметам, гораздо лучше и превосходнее других. Небо прекраснее земли, огонь – воды, звезды – камней, а радугой мы восхищаемся гораздо более, нежели фиалками, розами и всеми другими цветами земными. Вообще, если бы возможно было увидеть красоту души телесными очами, ты посмеялся бы над всеми этими примерами тел – так слабо они представляют нам благолепие души! Не будем же нерадеть о таком стяжании и таком блаженстве, тем более что возвращение к этой красоте для нас удобно при надежде на будущее. Еже бо ныне, говорит апостол, легкость печали нашея, по преумножению в преспеяние тяготу вечныя славы соделовает нам: несмотряющим нам видимых, но невидимых: видимая бо временна: невидимая же вечна (2Кор.4:17–18). Если же скорби, которые ты знаешь, блаженный Павел назвал нетяжкими и легкими, так как не смотрел на видимое, то тем легче тебе оставить нечистую похоть. Мы теперь зовем тебя не на опасности, не на ежедневные смерти, непрестанные удары, бичевания, узы, борьбы со вселенною, вражду от домашних, беспрестанные бдения, продолжительные путешествия, кораблекрушения, нападения разбойников, козни от сродников, скорби о друзьях, голод, холод, наготу, зной, печаль о своих и не своих. Ничего такого мы не требуем теперь, об одном только просим: освободиться от окаянного рабства и возвратиться к прежней свободе, представив себе и наказание за похоть, и почесть за прежнюю жизнь. Если не верующие в учение о воскресении предаются беспечности и никогда не чувствуют этого страха, это нисколько не удивительно, а нам, надеющимся более на будущие, нежели на здешние блага, проводить столь жалкую и несчастную жизнь, ничего не ощущать при воспоминании о первых, но ниспасть до крайней бесчувственности – это было бы весьма безрассудно. Когда мы, верующие, будем поступать как неверные или станем вести себя хуже их (и между ними есть просиявшие житейскою добродетелью), какое наконец будет нам утешение, какое оправдание? Из купцов многие, потерпев кораблекрушение, не упали духом, но опять пошли тем же путем, хотя притом потерпели это несчастье не от собственной беспечности, но от силы ветров, а мы, которые можем надеяться на счастливый конец и верно знаем, что без нашей воли не постигнет нас ни кораблекрушение, ни малое какое-либо несчастье, мы ли не примемся опять за то же и не будем приобретать по-прежнему, но станем лежать без дела, сложив при себе руки? И о если бы только при себе, а не против себя, – что означает явное безумие! Ведь если бы кто из борцов, оставив своего противника, обратил руки на свою голову и стал поражать собственное лицо, скажи мне, не причислили бы его к сумасшедшим? Диавол поборол нас и поверг – следовательно, надобно встать, а не влачиться далее и низвергать себя в пропасть, не прибавлять к его ударам еще своих собственных. И блаженный Давид пал таким же падением, каким и ты теперь, и не этим только, но потом и другим, т. е. убийством. Что же, остался ли он лежащим? Напротив, не тотчас ли с мужеством встал и не ополчился ли на врага? И так доблестно поразил его, что и по смерти своей сделался покровом для своих потомков. Ибо Соломону, который совершил великое беззаконие и сделался достойным тысячи смертей, Бог сказал, что ради Давида оставляется ему царство в целости, следующими словами: Раздирая раздеру царство твое из руку твоею, и дам е рабу твоему. Обаче во дни твоя не сотворю сих. Почему? Давида ради, отца твоего: от руки же сына твоего отыму е (3Цар.11:11–12). И Езекии, бывшему в крайней опасности, хотя и праведному, Он обещал помощь ради того же блаженного. Защищу, говорит, град сей, еже спасти его Мене ради, и Давида ради, раба Моего (4Цар.19:34). Такова сила покаяния! А если бы Давид стал рассуждать так же, как и ты теперь, именно что уже невозможно умилостивить Бога, и если бы сказал сам в себе: «Бог почтил меня великою честью, причислил к пророкам, и вручил начальство над единоплеменниками, и избавил от множества опасностей, как же я после столь многих благодеяний, огорчив Его и дерзнув на крайние беззакония, могу опять умилостивить Его?» Если бы он стал рассуждать так, то не только не сделал бы того, что совершил впоследствии, но уничтожил бы и прежние свои дела.

15. Не только телесные, но и душевные раны, будучи оставлены без внимания, причиняют смерть. Между тем мы дошли до такого безумия, что о первых очень заботимся, а этими пренебрегаем. И хотя многие телесные раны часто бывают неисцельны, однако мы не отчаиваемся и, слыша часто от врачей, что такую-то болезнь невозможно истребить лекарствами, мы настойчиво просим придумать хотя малое какое-либо облегчение, а о душах, в которых нет никакой неисцельной болезни, так как они не подлежат естественной необходимости, – о них так не радеем и отчаиваемся, как будто болезни их чужие для нас. Где само свойство болезни должно бы повергать нас в безнадежность, там мы, как имеющие большие надежды, заботимся о здоровье; а где нет ничего, почему бы следовало отчаиваться, там, как отчаявшиеся, отступаем и предаемся беспечности. Настолько-то более мы заботимся о теле, нежели о душе! Поэтому и тела сохранить не можем. Ведь кто не радеет о главном, а всю заботу обращает на низшее, тот разрушает и губит то и другое, а кто соблюдает порядок, охраняя и сберегая главнейшее, тот, хотя бы не заботился о второстепенном, спасает и это через хранение первого, что и Христос объяснил нам словами: Не убойтеся от убивающих тело, души же не могущих убити: убойтеся же паче могущего и душу и тело погубити в геенне (Мф.10:28). Итак, убедили ли мы тебя, что никогда не до́лжно отчаиваться в душевных болезнях, как бы неисцельных, или нужно предложить еще и другие доказательства? Если бы ты и тысячу раз отчаивался в самом себе, мы не отчаемся в тебе никогда и не допустим сами того, за что осуждаем других, хотя не одно и то же – отчаиваться кому-либо в самом себе или другому в нем, потому что отчаивающийся в другом может скоро получить прощение, а отчаивающийся в самом себе – никогда. Почему? Потому, что тот не властен в настроении и раскаянии другого, а этот один властен над самим собою. И, однако, при всем том мы не будем отчаиваться в тебе, хотя бы ты сам тысячу раз подвергся этому, потому что, может быть, и произойдет возврат к добродетели и возобновлению прежней жизни. Выслушай же и следующее. Ниневитяне, услышав сильную и ясную угрозу пророка: Еще три дня и Ниневия превратится (Ион.3:4) – и после этого не упали духом и, хотя не были уверены, что умолят Бога, а скорее могли опасаться противного по поводу пророчества (ибо оно произнесено было не с каким-нибудь ограничением, но как прямое определение), при всем этом оказали раскаяние и говорили: Кто весть, аще раскается, и умолен будет Бог, и обратится от гнева ярости своея, и не погибнем? И виде Бог дела их, яко обратишася от путей своих лукавых: и раскаяся Бог о зле, еже глаголаше сотворити им, и не сотвори (Ион.3:9–10). Если же люди варварские и непросвещенные могли быть столь благоразумными, то гораздо более до́лжно поступать так нам, которые научены божественным догматам и видели великое множество таких примеров и в словах и в делах. Не суть бо совети Мои, якоже совети ваши, ниже якоже путие ваши, путие Мои, глаголет Господь. Но якоже отстоит небо от земли, тако отстоят помышления ваша от мысли Моея и совети Мои от советов ваших (Ис.55:8–9). Если часто и мы провинившихся слуг, когда они обещают исправиться, принимаем и опять удостаиваем прежней чести, а нередко оказываем им еще большее доверие, то гораздо более Бог. Ведь если бы Он создал нас для того, чтобы наказывать, то справедливо бы ты сомневался и отчаивался в своем спасении, но если Он сотворил нас по единой только благости для того, чтобы мы наслаждались вечными благами, и к этому устрояет и направляет все от первого дня до настоящего времени, то что побуждает нас предаваться сомнению? То ли, что мы сильно прогневали Его, как никто другой из людей? Но потому-то особенно и до́лжно отстать от настоящих дел, и раскаяться в прежних, и показать большую перемену. Ибо не столько могут раздражать Его соделанные нами однажды грехи, сколько нежелание перемениться. Грешить еще свойственно человеку, но коснеть во грехах – это уже не человеческое, а вполне сатанинское дело. Смотри, как и через пророка Бог порицает последнее больше первого. И рекох, говорит, повнегда прелюбодействовати ему во всех сих: ко мне обратися, и не обратися (Иер.3:7). И в другом месте, опять желая показать, сколь великое Он имеет попечение о нашем спасении, лишь только услышал, что [израильтяне] после многих беззаконий обещали идти правым путем, сказал: Кто даст, еже быти тако сердцу их в них, яко боятися Мене, и хранити заповеди моя во вся дни, да благо будет им и сыном их во веки (Втор.5:29). И Моисей, обращаясь к ним, сказал: И ныне, Израилю, что просит Господь Бог у тебе, точию еже боятися Господа Бога твоего, и ходити во всех путех Его, и любити Его? (Втор.10:12). Итак, Тот, Кто ищет быть любимым нами и для этого делает все, Кто не пощадил даже Единородного для нашей любви и почитает вожделенным, чтобы мы когда бы то ни было примирились с Ним, как не примет и не полюбит кающихся? Послушай, что говорит Он через пророка: Глаголи ты беззакония твоя прежде, да оправдишися (Ис.43:26). Этого он требует от нас для того, чтобы любовь наша к Нему была сильною. Когда любящий, получив множество оскорблений от любимых, не погасит в себе любви, тогда он, если и старается обнаружить эти оскорбления, то не для чего иного, как для того, чтобы, показав всю силу своей любви, склонить их к большей и сильнейшей любви. Если же исповедание грехов доставляет такое утешение, то гораздо более очищение их делами. Если бы было не так, но однажды совратившимся с прямого пути Бог препятствовал бы возвратиться к прежнему, то никто, может быть, кроме немногих и весьма малочисленных, не вошел бы в Царство Небесное, а теперь встретим особенно прославленных и в среде тех, которые подвергались этим падениям. Ибо показавшие большую силу во зле покажут такую же и в добре, сознавая, какими долгами они обременили себя, что и Христос изъяснил, когда сказал Симону о жене: Видиши ли сию жену? внидох в дом твой, воды на нозе Мои не дал еси: сия же слезами облия Ми нозе, и власы главы своея отре. Лобзания Ми не дал еси: сия же, отнелиже внидох, не преста облобызающи Ми нозе. Маслом главы Моея не помазал еси: сия же миром помаза Ми нозе. егоже ради, глаголю ти, отпущаются греси ея мнози, яко возлюби много: а емуже мало оставляется, менше любит. Рече же ей: отпущаются тебе греси (Лк.7:44–48).

16. Поэтому и диавол, зная, что сделавшие много зла, когда начнут каяться, делают это с великою ревностью, как сознающие свои согрешения, опасается и боится, чтобы они не начали этого дела, потому что, начав его, они бывают уже неудержимы и, воспламенившись покаянием, как бы огнем, соделывают свои души чище чистого золота, увлекаемые совестью и воспоминанием о прежних грехах, как бы сильным ветром, в пристань добродетели. И в этом-то их преимущество перед теми, которые никогда не падали, т. е. они проявляют сильнейшую ревность, если только, как я сказал, положат начало. Правда, трудно и тяжело сделать усилие, чтобы подойти ко входу и, достигнув преддверия покаяния, оттолкнуть и низринуть врага, который тут сильно дышит и налегает. А после того и он, будучи однажды побежден и павши там, где был силен, не оказывает такого неистовства, и мы уже, имея больше ревности, весьма удобно совершим этот добрый подвиг. Начнем же наконец возвращение, поспешим во град небесный, в котором мы вписаны, в котором и обитать надлежит нам. Отчаяние гибельно не только потому, что затворяет нам врата этого града и приводит к великой беспечности и небрежению, но и потому, что ввергает в сатанинское безумие, ибо и диавол сделался таким не от чего-либо другого, как оттого, что сперва отчаялся, а потом от отчаяния впал в безумие. Так и душа, однажды отчаявшись в своем спасении, уже не чувствует потом, как она стремится в пропасть, решаясь и говорить, и делать все против своего спасения. Как сумасшедшие, раз лишившись здравого состояния, ничего не боятся и ничего не стыдятся, но безбоязненно отваживаются на все, хотя бы пришлось им попасть в огонь, или в море, или в пропасть, так и объятые безумием отчаяния неудержимо устремляются на всякое зло и, если смерть не постигнет их и не удержит от этого безумия и стремления, причиняют себе множество бед. Поэтому умоляю, пока ты не слишком погрузился в это опьянение, отрезвись и пробудись, отстань от сатанинского упоения, если невозможно вдруг, то постепенно и понемногу. Мне кажется, что легче было бы, сразу оторвавшись от всех задерживающих пут, перейти в училище покаяния. Если же это представляется тебе трудным, то, как хочешь, так и вступи на путь, ведущий к лучшему, только вступи – и получишь жизнь вечную. Так прошу и умоляю во имя прежней доблести, прежней свободы, чтобы нам опять увидеть тебя на той же высоте и с той же бодростью. Пожалей о тех, которые соблазняются о твоей голове, падают, делаются беспечнее, отчаиваются в пути добродетели. Теперь скорбью объят сонм братий, а веселием и радостью – общества неверных и беспечных юношей. А когда ты возвратишься к прежней строгой жизни, то будет наоборот: наш стыд весь перейдет на них, а мы будем чувствовать великую отраду, опять видя тебя увенчиваемым и прославляемым с великим блеском. Такие победы доставляют больше чести и радости, потому что ты получишь награду не только за собственные доблести, но и за утешение и одобрение других, представляя им собою, – если кто из них впадет когда-либо в такое же бедствие, – величайший пример того, как опять восстать и исправиться. Не пренебрегай же такою пользою и не своди в ад с печалью души наши, но дай нам вздохнуть и рассеять окружающее нас облако печали о тебе. Мы теперь, оставив свои горести, оплакиваем твои несчастья; если же ты захочешь отрезвиться, и открыть глаза, и присоединиться к ангельскому воинству, то и от этой печали избавишь нас и изгладишь бо́льшую часть грехов наших. А что обратившимся через покаяние можно просиять много и светло, а часто даже и более тех, которые не падали с самого начала, это мы показали и из Божественных Писаний. Так и мытари и блудницы наследуют Царство Небесное, так многие из последних становятся впереди первых.

17. Расскажу тебе о том, что случилось при нас и чему сам ты можешь быть свидетелем. Ты знаешь молодого сына Урбанова, Финикса, который остался сиротою в юности и был владельцем множества денег, рабов и полей. Прежде всего оставив занятия [науками] в музеях и сбросив с себя светлую одежду и всю гордость житейскую, а затем тотчас надев худую одежду и удалившись в пустыню на горы, он обнаружил большое любомудрие не только по возрасту, но и в сравнении с великими и дивными мужами. После того, удостоившись священного участия в таинствах, он еще более преуспевал в добродетели. И все радовались и славили Бога, что человек, воспитанный в богатстве, имевший знаменитых предков и еще весьма молодой, вдруг поправ всю пышность житейскую, достиг истинной высоты. Когда он был в таком состоянии и возбуждал удивление, некоторые развратители, по праву родства имевшие над ним надзор, опять увлекли его в прежний круговорот. Бросив все, он скоро, сойдя с гор, опять появился на торжище и, восседая на коне, с множеством спутников ездил по всему городу и уже не хотел любомудрствовать. Пламенея великим сладострастием, он по необходимости предавался нечистой любви, и не было между близкими к нему никого, кто бы не отчаивался в его спасении; его окружала толпа льстецов, к тому же присоединились сиротство, молодость и огромное богатство. Люди, склонные легкомысленно порицать все, стали обвинять тех, которые сначала обратили его на тот [духовный] путь, утверждая, что он и в духовных делах не удался, и к своим делам будет негоден, так как, прежде времени оставив занятия науками, не мог извлечь из них никакой пользы. Когда это говорилось и происходил великий позор, некоторые святые мужи, часто уловлявшие такую добычу и по опыту хорошо знавшие, что вооруженным надеждами на Бога не следует отчаиваться в таких делах, постоянно следили за ним и, завидев его появлявшимся на торжище, подходили к нему и приветствовали. Сперва он прямо с лошади разговаривал с ними, причем они следовали за ним по бокам – такое бесстыдство сначала было в нем! Но они, сердобольные и чадолюбивые, нисколько не стыдились этого, а смотрели только на то, как бы отнять у волков овцу, чего и достигли терпением. Ибо впоследствии он, как бы от какого умоисступления придя в себя и устыдившись великой заботливости их, лишь только издали усматривал, что они идут к нему, тотчас соскакивал с лошади и, опустив взор, с молчанием выслушивал от них все и с течением времени все более и более стал оказывать им уважение и почтение. Таким образом, они по милости Божией мало-помалу, освободив его от всех этих сетей, возвратили прежней пустыне и любомудрию. И теперь он настолько просиял, что прежняя жизнь его представляется ничем по сравнению с жизнью после падения. Хорошо на опыте узнав искушение, он все богатство роздал бедным и, освободившись от забот о нем, отнял у желающих строить козни всякий к тому предлог и теперь, шествуя по пути к небу, достиг уже вершины добродетели. Но этот еще в юности и пал и восстал, а некто другой после многих трудов, понесенных им в пустынножительстве, имея одного только сожителя, ведя ангельскую жизнь и достигнув уже старости, не знаю, каким образом, по какому-то сатанинскому ухищрению и собственной беспечности своей дав лукавому доступ к себе, впал в похоть общения с женщинами, – человек, никогда не видевший женщины с тех пор, как вступил в монашескую жизнь! Сперва он попросил сожителя дать ему мяса и вина и угрожал, если не получит этого, уйти на торжище. А говорил он это не столько потому, что хотел мяса, сколько для того, чтобы иметь повод и предлог отправиться в город. Тот, недоумевая и боясь, чтобы, отказав ему в этом, не причинить ему большего зла, удовлетворяет его желание. Когда же он увидел, что хитрость его не удалась, то уже с явным бесстыдством сбросил притворство и сказал, что ему непременно надобно сходить в город. Тот, не будучи в состоянии остановить его, наконец отпустил и, следуя за ним издали, наблюдал, к чему клонилось это его путешествие. Когда же увидел, что он вошел в непотребный дом, и узнал, что он сообщился с блудницею, то, подождав, пока он удовлетворил нечистую похоть свою и вышел оттуда, принял его с распростертыми руками, обнял и горячо поцеловал и, нисколько не упрекнув за сделанное им, просил только, чтобы он, так как удовлетворил уже свою похоть, опять возвратился к пустынножительству. Этот, устыдившись великой кротости его, мгновенно был поражен в душе и, почувствовав сокрушение о грехе, последовал за ним на гору; и, пришедши туда, попросил того мужа, чтобы он, заключив его в другой келии и заперши двери ее, доставлял ему хлеб и воду в известные дни, а спрашивающим о нем говорил, что он умер. Сказав это и убедив сожителя, он заключил себя и жил там постоянно, постом, молитвами и слезами омывая душу от греховной нечистоты. Спустя немного времени, когда ближайшую страну постигла засуха и все жители ее были в печали, некто получил во сне повеление попросить того затворника помолиться о прекращении засухи. Взяв с собою друзей, он отправился туда, но там сперва они нашли одного только сожителя затворника; когда же спросили о последнем, получили в ответ, что он умер. Подумав, что они обмануты, они опять обратились к молитвам и опять через такое же видение услышали то же, что и прежде. Тогда, обступив того, кто действительно притворствовал, просили показать им этого мужа, утверждая, что он не умер, но жив. Тот, услышав это и видя, что состоявшееся между ними соглашение открыто, приводит их к этому святому, и они, разобрав стену, [потому что и вход был заложен] и вошедши все, поверглись к ногам его, рассказали о случившемся и умоляли его избавить их от голода. Сперва он отказывал им, утверждая, что он далек от такого дерзновения, так как непрестанно имел перед глазами свой грех, как бы сейчас только совершенный. Когда же они рассказали обо всем случившемся, то убедили его помолиться, и, помолившись, он прекратил засуху. А о том юноше, который был сперва учеником Иоанна Зеведеева, потом долгое время начальником разбойников, и опять уловлен святыми руками блаженного, и из убежищ и пещер разбойничьих возвратился к прежней добродетели, тебе самому не безызвестно, и ты точно знаешь все не хуже нашего, потому что я часто слышал, как ты удивлялся великому снисхождению [Иоанна], который сначала поцеловал окровавленную правую руку юноши, обнял его и таким способом привел его в прежнее состояние.

18. Так же [поступил] блаженный Павел в отношении Онисима, этого негодяя, беглеца и вора, – такого-то человека он не только сам принимает в объятия, когда тот переменился, но и господина его просит оказать покаявшемуся одинаковую с учителем честь, так говоря: Молю тя о моем чаде, егоже родих во узах моих, Онисима: иногда тебе непотребнаго, ныне же тебе и мне благопотребна, егоже возпослах тебе: ты же его, сиречь мою утробу, прими. егоже аз хотех у себе держати, да вместо тебе послужит ми во узах благовествования: без твоея же воли ничтоже восхотех сотворити, да не аки по нужди, благое твое будет, но по воли. Негли бо ради сего разлучися начас, да вечно того приимеши: не ктому аки раба, но выше раба, брата возлюбленна, паче же мне, кольми же паче тебе и по плоти, и о Господь? Аще убо имаши мене общника, приими сего, якоже мене (Флм.1:10–17). И в Послании к Коринфянам он же говорит: Да не пришед, восплачуся многих прежде согрешших, и не покаявшихся (2Кор.12:21); и еще: Прежде рех и паки предглаголю, яко аще прииду паки, не пощажду (2Кор.13:2). Видишь ли, кого он оплакивает и кого не щадит? Не тех, которые согрешили, но которые не покаялись, и не просто не покаялись, но после одного и двух увещаний к раскаянию не захотели послушаться. Выражение: Прежде рех и предглаголю, яко бых у вас, второе и отсутствуя пишу – означает не что иное, как это, чего до́лжно опасаться, чтобы и с нами не случилось теперь. Ибо хотя нет при нас Павла, который угрожал коринфянам, но предстоит Христос, который через него говорил тогда, и, если мы не перестанем упорствовать, Он не пощадит нас, но сильным ударом поразит и здесь, и там. Посему предварим лице Его во исповедании, излием пред Ним сердца наши (Пс. 94:2). Согрешил ли еси, говорит [Писание], не приложи ктому и о прежних твоих помолися (Сир.21:1). И еще: Праведный себе самаго оглаголъник в первословии (Притч.18:17). Не будем же ждать обличителя, но ранее займем его место и таким образом своею откровенностью сделаем Судию более милостивым. Я хорошо знаю, что ты исповедуешь свои грехи и чрезмерно сокрушаешься, но я хочу не этого только, а желаю убедиться, желаешь ли ты оправдать себя и делом. Пока это исповедание ты не сделаешь плодотворным, до тех пор, хотя и будешь осуждать себя, не можешь отстать от последующих грехов. Никто ничего не может делать с усердием и надлежащим образом, если наперед не будет убежден, что это дело принесет пользу. Так, сеятель после посева семян, если не будет ожидать жатвы, никогда не будет и жать. Разве кто стал бы трудиться напрасно, не надеясь получить ничего доброго от своего труда? Так и сеющий слова, слезы и исповедание, если делает это без доброй надежды, не может отстать от грехов, как одержимый еще пороком отчаяния, но, как земледелец, отчаявшийся в произрастении плодов, уже не станет отвращать того, что наносит вред семенам, так и сеющий слезное исповедание, но не ожидающий от него никакой пользы не будет в состоянии отклонить того, что вредит покаянию. А вредит покаянию коснение в одних и тех же грехах. Един, говорит [Писание], созидаяй, а другий разоряяй, что успеет более, токмо труд? Омываяйся от мертвеца, и паки прикасаяйся ему, кая польза ему от бани? Тако человек постяйся о гресех своих, и паки ходяй и таяжде творяй, мольбу его кто услышит? (Сир.34:25–26) И якоже пес, егда возвратится на своя блевотины, и мерзок бывает, тако безумный своею злобою возвращся на свой грех (Притч.26:11).

19. Итак, объявляй грех свой не только как осуждающий самого себя, но и как долженствующий оправдаться посредством покаяния – тогда ты и будешь в состоянии побудить исповедующуюся душу не впадать более в те же грехи. Ибо сильно осуждать себя и называть грешником есть дело общее, так сказать, и неверным. Многие и из действующих на сцене, как мужчины, так и женщины, наиболее отличающиеся бесстыдством, называют себя окаянными, хотя не с надлежащею целью. Поэтому я и не назову это исповеданием, потому что они объявляют грехи свои не с душевным сокрушением, не с горьким плачем и не с переменою жизни; но одни из них делают это с тем, чтобы откровенностью своих слов получить славу у слушающих, так как грехи неодинаково кажутся тяжкими, когда другой кто открывает их и когда сам согрешивший. Иные, вследствие сильного отчаяния впадши в ожесточение и презирая славу человеческую, с крайним бесстыдством объявляют всем собственные пороки, как бы чужие. Но я желаю, чтобы ты не принадлежал к числу их, чтобы приступал к исповеданию не с отчаяния, но с благою надеждою и, с корнем вырвав отчаяние, оказал противоположную ему ревность. Что же служит корнем и матерью отчаяния? Беспечность – вернее, можно назвать ее не только корнем, но и питательницею, и матерью. Ибо, как в шерсти порча рождает червей и, обратно, сама умножается от них, так и здесь беспечность рождает отчаяние и сама, обратно, питается отчаянием, и, таким образом оказывая друг другу это проклятое содействие, они немало возрастают в силе. Поэтому, кто истребит и искоренит одно из этих зол, тот будет в состоянии победить легко и остальное; кто не предается беспечности, тот не впадает и в отчаяние; кто питается благими надеждами и не отчаивается в себе, тот не может впасть и в беспечность. Расторгни же эту чету и сокруши ярмо, т. е. различные и тяжкие помыслы, ибо соединяют их не одинаковые [помыслы], но разные и всякого вида. Какие же? Случается, что иной, покаявшись, совершит многие и великие добрые дела и между тем опять впадет в грех, равносильный этим добрым делам, и этого бывает вполне достаточно, чтобы ввергнуть его в отчаяние, как будто созданное разрушено и все труды его были напрасны. Но надобно вникнуть в это и отогнать тот помысел, будто если мы не успеем наперед запасти добрых дел в мере, равной совершенным после них грехам, то ничто не удержит нас от сильного и полного падения. Напротив, добрые дела суть как бы крепкие латы, которые не попускают острой и губительной стреле сделать свое дело, но, быв сами рассечены ею, защищают тело от великой опасности. Поэтому отходящий туда со множеством и добрых и злых дел получит некоторое облегчение и в наказании и тамошних муках, а кто, не имея добрых дел, принесет только злые, тот и сказать нельзя, сколько пострадает, подвергшись вечному наказанию. Там будут сопоставлены злые дела с добрыми, и если последние перетянут на весах, то совершившему их немало послужат ко спасению и вред от совершения злых дел не будет иметь такой силы, чтобы сдвинуть его с прежнего места, но если первые перевесят, то увлекут его в гееннский огонь, потому что добрые дела не так многочисленны, чтобы могли устоять против сильного перевеса злых. И это внушает нам не только наше рассуждение, но и Слово Божие. Ибо сам [Господь] говорит: Воздаст комуждо по деянием его (Мф.16:27). И не только в геенне, но и в самом Царстве находится множество различий. В дому Отца Моего, говорит, обители многи суть (Ин.14:2); и: Ина слава солнцу и ина слава луне (1Кор.15:41). И удивительно ли, что [апостол], сделав различие между этими [светилами], говорит, что и там будет такое же различие, как между одною звездою и другою? Зная все это, не перестанем совершать добрые дела, не откажемся от трудов и если не будем в состоянии стать наряду с солнцем или луною, то не будем пренебрегать местом со звездами. Если мы по крайней мере такую покажем добродетель, то и тогда можем быть на небе. Если не будем ни золотом, ни драгоценным камнем, то по крайней мере удержим качество серебра и останемся на своем основании; только бы нам опять не дойти до качества того вещества, которое легко сжигает огонь, и, чтобы, не будучи в состоянии совершить великих дел, нам не оказаться и без малых, это крайнее безумие, чего да не будет с нами. Как вещественное богатство умножается тем, что любители его не пренебрегают и малейшими прибылями, так тоже и с духовным. Нелепо было бы, ввиду того что Судия не оставляет без награды и чаши холодной воды, нам, потому только что не имеем весьма великих дел, не заботиться и о совершении малых. Напротив, кто не пренебрегает меньшими делами, тот покажет великую ревность и о величайших, а, кто пренебрегает первыми, тот оставит и последние; дабы не было этого, Христос и за первые назначил великие награды. Что может быть легче, как посещать болящих? Однако и за это Он воздаст великую награду. Итак, стремись к вечной жизни, радуйся о Господе и молись Ему; возьми опять благое иго, подклонись под легкое бремя, приложи к началу достойный его конец; не попусти погибнуть такому богатству. Если ты станешь и впредь раздражать Бога своими делами, то погубишь себя; но если прежде, нежели совершится эта большая потеря и все поле будет покрыто водою, ты заградишь каналы нечестия, то будешь в состоянии и опять приобрести потерянное, и прибавить к тому другое немалое приращение. Обо всем этом размыслив, стряхни с себя пыль, встань с земли, и ты будешь страшен противнику. Он поверг тебя, думая, что ты уже не встанешь, а когда увидит тебя с поднятыми на него руками, то, пораженный неожиданностью, потеряет охоту опять бороться с тобою, а ты сам будешь впредь безопаснее от получения подобной раны. Поистине, если чужие несчастья способны вразумлять нас, то гораздо более те, которые мы потерпели сами. Это я надеюсь скоро увидеть и на твоей главе, – надеюсь, что ты при помощи Божией будешь и еще светлее и такую покажешь добродетель, что станешь там впереди других. Только не отчаивайся, не падай духом – это я не перестану повторять тебе при всякой беседе, где бы тебя ни увидел, и через других, и если ты послушаешься этого, то не будешь нуждаться в других врачеваниях.

1. Если бы можно было изложить письменно слезы и стенания, то я наполнил бы ими письмо и послал бы к тебе. Плачу я не о том, что ты заботишься об отцовских делах, но о том, что ты изгладил себя из списка братий, что попрал завет со Христом. От этого я содрогаюсь, об этом сокрушаюсь, этого боюсь и трепещу, зная, что нарушение завета навлекает великое осуждение на записавшихся в доброе воинство и по собственной беспечности оставивших строй. Отсюда очевидно, что таким угрожает тяжкое наказание. Простолюдина никто никогда не станет обвинять за непринадлежность к войску, а, кто раз стал воином, тот, если уличен будет в бегстве из строя, подвергается крайней опасности. Зло не в том, любезный Феодор, чтобы, сражаясь, пасть, а в том, чтобы, упавши, так и оставаться; не то бедственно, чтобы, воюя, быть раненым, но то, чтобы после поражения отчаиваться и не заботиться о ране. Никакой купец, подвергшись однажды кораблекрушению и потеряв груз, не оставляет мореплавания, но опять переплывает море, и волны, и обширные бездны и вновь приобретает прежнее богатство. И борцов мы видим увенчиваемыми после многократных падений, также и воин, много раз обращавшийся в бегство, наконец является героем и побеждает врагов. Даже многие из отрекшихся от Христа по причине жестокости мучений опять вступали в борьбу и отходили украшенными венцом мученичества. Но если бы каждый из них после первого удара предался отчаянию, то не получил бы последующих благ. Так теперь и ты, любезный Феодор, потому что враг немного поколебал тебя в твоем положении, не толкай сам себя в пропасть, но стой бодро и поспеши возвратиться туда, откуда отошел, и не считай позором это кратковременное поражение. Ты не стал бы порицать воина, увидев его с раною возвращающимся с войны, ибо позорно бросать оружие и уклоняться от неприятелей; но доколе кто остается в сражении, то, хотя бы он был поражаем и несколько отступал, никто не будет столь неблагоразумен и неопытен в воинском деле, чтобы обвинять его за это. Не быть ранеными свойственно не сражающимся; но тем, которые с сильным рвением устремляются на врагов, свойственно быть иногда поражаемыми и падать, как это случилось теперь и с тобою; ты, устремившись умертвить змия, тотчас был сам уязвлен им. Но ободрись; небольшая нужна тебе бдительность – и не останется следа этой раны; даже по благодати Божией ты сокрушишь голову и самого лукавого; пусть не смущает тебя и то, что ты преткнулся так скоро и в самом начале. Увидел, скоро увидел лукавый доблесть души твоей и из многого догадался, что вырастет из тебя мужественный противник ему: обнаруживший в самом начале столь великую и сильную ревность против него, такой человек, если устоит, то легко – полагал он – одержит над ним победу. Поэтому он поспешил, пробудился, восстал с силою на тебя, или, лучше, на свою голову, если ты захочешь стоять мужественно. Ибо кто не удивлялся твоей быстрой искренней и пылкой к добру перемене?! Роскошные яства были презрены, драгоценные одежды отринуты, всякая пышность попрана, вся ревность о внешней мудрости быстро обращена на Слово Божие; целые дни проводимы были в чтении, целые ночи – в молитвах; не воспоминалось отцовское достоинство, не приходило на ум богатство; но касаться коленей и припадать к ногам братий – это ты считал выше всякого благородства. Вот что опечалило лукавого, вот что возбудило его к сильной борьбе; впрочем, он нанес несмертельную рану. Если бы он низверг тебя после долговременных непрерывных постов, земных поклонов и других подвигов, то и тогда не надлежало бы отчаиваться, хотя иной и назвал бы великим бедствием поражение, совершившееся после многих усилий, и трудов, и побед; но так как он поборол тебя, когда ты только лишь приготовился к борьбе с ним, то и успел в том только, что сделал тебя более ревностным к борьбе с ним. На тебя, лишь только начавшего плавание, а не возвращавшегося с торговли и везшего полный груз, напал свирепый пират. И, подобно тому как устремившийся убить благородного льва, только оцарапав ему кожу, нисколько не вредит ему, а более раздражает его против себя и делает впредь более осторожным и трудноуловимым, так и общий всех враг, устремившись нанести глубокую рану, не достиг этого, а сделал [тебя] впредь более бдительным и осторожным.

2. Природа человека переменчива: легко обольщается и легко освобождается от обольщения, скоро падает и еще скорее восстает. Так и тот блаженный муж – разумею Давида, избранного царя и пророка, – уже сделав много доброго, не укрыл того, что он человек, но воспылал некогда похотью к чужой жене и на этом не остановился, но от похоти совершил прелюбодеяние, а от прелюбодеяния совершил убийство; однако и, получив две такие раны, он не причинил себе еще и третью, но тотчас притек ко Врачу и употребил врачевства: пост, слезы, плач, непрестанные молитвы, многократное исповедание греха – и через это так умилостивил Бога, что возвратил себе прежнее достоинство, так что после прелюбодеяния и убийства память отца могла прикрывать идолопоклонство сына. Ибо его сын – Соломон имя ему – был уловлен той же сетью, как и отец, и в угождение женам отступил от Бога отцов. Видишь, какое зло – не воздерживаться от сладострастия, но извращать естественное преимущество и, будучи мужем, делаться рабом женщин. Этому самому Соломону, прежде праведному и мудрому, когда он был в опасности потерять за грех все царство, Бог за добродетели отца оставил во владение шестую часть государства. Так, если бы ты усердно занимался внешним красноречием и потом стал не радеть о нем, то я убедил бы тебя возвратиться к этим занятиям, напомнив тебе о судилищах и ораторском седалище, о раздаваемых там венцах и свободе речи, но так как мы стремимся к небесному, а о земном у нас и речи нет, то я напомню тебе о другом судилище и седалище страшном и ужасном. Всем бо явитися нам подобает пред судищем Христовым (2Кор.5:10). Судиею же сядет тогда Тот, Кто теперь пренебрегается тобою. Что же скажем мы тогда, скажи мне? Чем будем оправдываться, если станем продолжать пренебрегать Им? Что же мы скажем? Укажем ли на заботы о делах? Но Он наперед сказал: Кая польза человеку, аще мир весь приобрящет, душу же свою отщетит? (Мф.16:26) На то ли, что мы обольщены другими? Но и Адаму не послужило в оправдание то, что он сослался на жену и сказал: Жена, юже дал еси со мною, та меня обольстила (Быт.3:12), равно как и жене – змий. Страшно, любезный Феодор, это судилище, не нуждающееся в обличителях, не ожидающее свидетелей, ибо вся нага и объявлена пред этим Судиею (Евр.4:13) и придется дать отчет не только в делах, но и в помышлениях, ибо этот Судия судителен есть помышлением и мыслем сердечным (Евр.4:12). Но, может быть, ты укажешь на немощь природы и невозможность понести иго. Но что это за оправдание – не иметь силы взять на себя иго благое, не быть в состоянии понести бремя легкое? Разве тяжкое и трудное дело отдыхать от трудов? А к этому всему и призывает нас Господь, когда говорит: Приидите ко Мне вси труждающиися и обременении, и Аз упокою вы. Возмите иго Мое на себе, и научитеся от Мене, яко кроток есмь и смирен сердцем. Иго бо Мое благо и бремя Мое легко есть (Мф.11:28–30). Что легче, скажи мне, как быть свободным от ежедневных забот и дел, страхов и трудов, стоять вдали от волн житейских и пребывать в тихой пристани?!

3. Что в мире представляется тебе всего блаженнее и вожделеннее? Конечно, скажешь ты, власть, богатство, слава у людей. Но что жальче этого, если сравнить с свободою христиан? Властитель находится в зависимости от ярости народной и бессмысленных прихотей толпы, также страха со стороны сильнейших властителей и забот о подчиненных. Притом вчера он властитель, а сегодня простолюдин, так как настоящая жизнь нисколько не отличается от сцены. Как здесь один исполняет роль царя, другой – полководца, иной – воина, а по наступлении вечера – и царь не царь, и властитель не властитель, и полководец не полководец, так и в тот день не по лицу, а по делам каждый получит достойное воздаяние. Но разве драгоценна слава, которая пропадает, как цвет травный? Также и богатство, которого владельцы называются жалкими. Ибо горе, говорит [Господь], богатым (Лк.6:24); и еще: Горе надеющимся на силу свою и о множестве богатства своего хвалящимся (Пс.48:7). Христианин никогда не делается ни из начальника простолюдином, ни из богатого бедным, ни из славного бесславным – напротив, он богат, когда беден, и высок, когда старается быть смиренным, и власть, которую имеет он – не над людьми, но над князьями, подвластными миродержителю тьмы (Еф.6:12), – никто отнять у него не может. Законное дело – брак, согласен на это и я, ибо сказано: Честна женитва, и ложе не скверно; блудником же и прелюбодеем судит Бог (Евр.13:4). Но тебе уже невозможно соблюсти законность брака, потому что кто, сочетавшись с небесным Женихом, оставляет Его и сочетается с женою, тот совершает прелюбодеяние, хотя бы тысячу раз ты называл это браком, а вернее сказать, это хуже и прелюбодеяния настолько, насколько Бог превосходнее людей. Никто пусть не обольщает тебя словами: жениться не запретил Бог. Знаю это и я: жениться не запретил, но запретил прелюбодействовать, что намеревался ты сделать, чего да не будет, т. е. чтобы ты вступил когда-нибудь в брак. Что ты удивляешься, если брак осуждается, как прелюбодеяние, когда через него отвергается Бог? Убийство бывает оправдываемо и человеколюбие осуждаемо хуже убийства, когда первое совершалось по воле Божией, а второе – вопреки нее. Именно Финеесу вменилось в правду то, что он пронзил жену-блудницу вместе с блудником, а Саула святой Божий Самуил, несмотря на то что целые ночи плакал, сетовал и молился, не мог избавить от осуждения, которое Бог произнес на него за то, что он против воли Божией пощадил иноплеменного царя, которого надлежало умертвить. Если же человеколюбие осуждено более убийства за преслушание Бога, то что удивительного, если брак осуждается более прелюбодеяния за отвержение Христа? Поэтому, как я сказал выше, если бы ты бы простолюдином, никто не обвинял бы тебя за непринадлежность к войску, а теперь ты уже не господин сам себе, сделавшись воином такого Царя. Если жена не властна в своем теле, но – муж, тем более живущие во Христе не могут быть властны в теле своем. Тот, Кто пренебрежен ныне, Сам будет и судить тогда; о Нем помышляй постоянно, равно и реке огненной. Река огненная, говорит [пророк], течаще пред Ним (Дан.7:10), а, кто Им предан огню, тому не дождаться конца казни. Непристойные удовольствия этой жизни нисколько не отличаются от теней и сновидений, ибо прежде, чем окончится греховное дело, удовольствие исчезает, а наказания за него не имеют конца. Сладость кратковременна, а горесть вечна. Что, скажи мне, постоянно в здешнем мире? Богатство ли, которое часто не остается и до вечера? Слава ли? Но послушай, что говорит один праведник: Житие мое есть легчае скоротечца (Иов.9:25). Как скороходы, не успев стать, уже уходят далее, так и слава не успеет прийти, как уже улетает. Нет ничего драгоценнее души – это небезызвестно и тем, которые дошли до крайнего безумия. «Душе ничто не равноценно», – сказал поэтически некто из внешних. Знаю, что ты стал гораздо слабее для борьбы с лукавым; знаю, что ты стоишь среди пламени удовольствий, но если скажешь врагу: «Удовольствием твоим не служим и корню всех зол твоих не кланяемся», если возведешь очи горе́, то Спаситель и ныне поборет пламень и ввергнувших тебя в огонь сожжет, а тебе среди печи пошлет облако, и росу, и дух шумящ (Дан.3:50), так что огонь не коснется ни помыслов твоих, ни совести, только ты сам не сжигай себя. Так, часто случалось, что укрепленных городов не могли разрушить оружия и машины внешних неприятелей, а измена одного или двоих из живущих в них граждан без труда предавала их врагам. И теперь, если никакой из внутренних помыслов не предаст тебя, то хотя бы лукавый придвинул извне тысячу машин, придвинет напрасно.

4. У тебя по благодати Божией имеется много великих мужей, которые соболезнуют тебе, возбуждают тебя, трепещут за твою душу – это святой Божий Валерий, по всему брат его Флорентий, мудрый Христовой мудростью Порфирий и многие другие. Они ежедневно сетуют и непрестанно молятся и давно получили бы то, о чем молятся, если бы ты захотел хоть немного освободиться из рук врага. Как же не странно, что другие доселе не отчаялись в твоем спасении, но непрестанно молятся о возвращении своего члена, а ты, однажды упав, не хочешь встать, но лежишь, только что не взывая ко врагу: «Рази, бей, не щади?» Еда падаяй не востает! – говорит пророчество Божие (Иер.8:4). А ты противишься этому и прекословишь, ибо падшему отчаяться – значит не иное что, говорит, как «падаяй не востает». Нет, прошу тебя, не делай себе столько зла, не повергай нас в такую скорбь. Не говорю о твоем настоящем, когда тебе нет еще и двадцати лет, но если бы ты много сделал, даже всю жизнь прожил во Христе и в крайней старости потерпел такое несчастье, то и тогда было бы нехорошо отчаиваться, но надлежало бы иметь в уме разбойника, оправданного на кресте, а также начавших трудиться в одиннадцатом часу и получивших плату за целый день. Но, как нехорошо падшим в конце жизни отчаиваться, если они будут благоразумны, так небезопасно и питать себя надеждою и говорить: «Теперь, пока буду наслаждаться удовольствиями жизни, а после, потрудившись недолго, получу награду за все время». Я помню, что ты сам, когда многие советовали тебе ходить в музеи, часто говаривал: «А что если я в скором времени худо окончу жизнь? – как приду к сказавшему: Не медли обратитися ко Господу и не отлагай день от дне? (Сир.5:8). Вспомни эту мысль и побойся вора – так Христос называет наш исход отсюда, потому что он постигает без нашего ведома. Представь себе житейские заботы – частные и общественные, страхи перед начальниками, зависть граждан, многократно угрожающую крайнюю опасность, труды, бедствия, раболепные ласкательства, неприличные даже честным невольникам, плод трудов, погибающий еще здесь, – что может быть бедственнее этого? А многим не удалось и вкусить плода трудов своих, но, проведши первый возраст в трудах и опасностях, они в то время, когда уже надеялись получить награду, отошли, ничего не имея при себе. Если даже и на земного царя едва ли кто и по перенесении многих опасностей, и по окончании многих войн будет взирать с дерзновением, то как может небесного Царя увидеть тот, кто все время жил и воинствовал для другого?

5. Хочешь ли, я изображу и домашние заботы: о жене, о детях, о слугах? Худо взять бедную жену, худо – и богатую: первое вредит имуществу, а последнее – власти и свободе мужа. Прискорбно иметь детей, а еще прискорбнее – не иметь: если последнее, то напрасно было жениться, а если первое, то подвергнешься горькой неволе. Заболело дитя – страх немалый; умерло преждевременно – плач неутешный; и во всяком возрасте о них различные заботы, и страхи, и многие труды. Нужно ли говорить о неисправности слуг? Что же это за жизнь, Феодор, настолько делиться одной душе, столь многим служить, для столь многих жить, а для себя – никогда? У нас же нет ничего такого, любезный, и в этом призываю в свидетели тебя самого. Уже в то краткое время, в которое ты захотел выплыть из волн [житейского моря], знаешь, какою ты наслаждался радостью и веселием. Никто не свободен, кроме того, кто живет для Христа: он стоит выше всех бедствий, и если он сам не захочет сделать себе зла, то другой никогда не будет в состоянии сделать ему это. Он неприступен, не терзается от потери имения, потому что знает, что ничтоже внесохом в мир сей, ниже изнести что можем (1Тим.6:7), не уловляется честолюбием или славолюбием, так как знает, что наше житие на небесех (Флп.3:20); порицающий его не причиняет ему скорби и бьющий не приводит в раздражение. Одно у христианина несчастье – оскорбить Бога, а прочее, как-то: потерю имущества, лишение отечества, самую крайнюю опасность он и не считает за бедствие; даже то самое, чего все страшатся, – переход отсюда туда – для него приятнее жизни. Как если бы кто, взойдя на высокую скалу, смотрел на море и на плывущих по нему, из которых одни обливаются волнами, другие ударяются о подводные камни, иные, стремясь в одну сторону, напором ветра, как узники, увлекаются в другую, многие уже погрузились в воду и вместо корабля и руля владеют только своими руками, многие несутся на одной доске или на каком-нибудь обломке корабля, а иные плывут уже мертвые, представляя многообразное, многоразличное бедствие; так и воинствующий для Христа, удалившись от бури и волн житейских, восседает на безопасном и высоком месте. Что может быть безопаснее и выше, как иметь одну лишь заботу о том, како угождати Богови?! (1Фес.6:1) Видишь ли, Феодор, кораблекрушения плавающих по этому морю? Поэтому умоляю, убегай от бездны, убегай от волн и займи высокое место, откуда невозможно быть увлечену; будет воскресение, будет суд, страшное судилище ожидает нас по отшествии отсюда: всем явитися подобает пред судищем Христовым (2Кор.5:10). Не напрасно угрожают геенною, не тщетно уготовано столько блага. Тень и даже ничтожнее тени – житейские дела, сопряженные со многими страхами, со многими опасностями, с крайним рабством. Не губи же и того и этого века, когда возможно, если захочешь, с пользой проводить тот и другой. А, что живущие во Христе получают пользу и от этого века, это утверждает Павел, когда говорит: Аз же вы щажду, и еще: Сие же на пользу вам самим глаголю (1Кор.7:28,35). Видишь ли, что пекущийся о Господних и здесь выше женившегося? Для отошедшего туда невозможно покаяться; никакой ратоборец по выходе из ристалища и по закрытии зрелища не может продолжать борьбу. Об этом непрестанно помышляй и сокруши острый меч лукавого, которым он умерщвляет многих. А этот меч есть отчаяние, которое у пораженных отсекает надежду. Крепко это оружие врага, и плененных он удерживает не иначе, как связав этими узами, которые мы, если захотим, скоро можем разорвать благодатью Божией. Знаю, что я преступил меру письма, но прости: я сделал это не произвольно, а вынужденный любовью и скорбью, по которой я и принудил себя написать это письмо, тогда как многие удерживали. «Перестань трудиться напрасно и сеять на камне», – говорили мне многие. Но я никогда не слушал. Есть надежда, говорил я сам себе, что письмо, если Богу угодно, произведет какое-либо действие; если же случится противное нашему желанию, мы по крайней мере получим себе ту пользу, что нельзя будет винить нас в молчании и что мы не будем хуже мореплавателей, которые, когда увидят, что люди одного с ними занятия по разбитии корабля ветрами и волнами несутся на доске, спустив паруса, бросив якори и войдя в малую ладью, стараются спасти людей им незнакомых и только по этому несчастью делающихся знакомыми. Но если бы эти последние не захотели [спастись], то никто не стал бы винить в их погибели тех, которые старались спасти их. Это с нашей стороны, но мы веруем, что должное и от тебя последует по благодати Божией и мы опять увидим тебя доблестным в пастве Христовой. О, если бы нам молитвами святых скорее принять тебя, любезная Глава, здравствующим истинным здравием! Если у тебя есть какое-нибудь внимание к нам и, если ты не совсем изгнал нас из своей памяти, удостой отписать к нам – этим ты весьма обрадуешь нас.

Двенадцать слов под заглавием «Против аномеев» направлены против чистых ариан, которые не признавали Сына Божия Иисуса Христа не только единосущным Богу Отцу, но и подобным Ему по существу и, между прочим, приписывали себе знание самого существа Божия. Не прекращавшееся во времена св. Иоанна Златоустого лжеучение этих еретиков, которых нарицательное название (αῃῃνοᾳμοιοι) тогда обратилось в собственное имя, подало повод святителю составить против них слова о «непостижимом» существе Божием и «единосущии» Сына Божия с Богом Отцом и произнести первые десять слов в Антиохии в 386 и 387 годах не непрерывно, но с некоторыми промежутками времени, а последнее в Константинополе в 398 году. Каждое из этих слов в подлиннике имеет более подробное заглавие, соответствующее его содержанию. Так, полное заглавие первого слова следующее: «О непостижимом в отсутствие епископа, против аномеев».

1. Что это? Пастырь отсутствует¹, а овцы стоят весьма благочинно. И в этом заслуга пастыря, что пасомые не только в присутствии его, но и в отсутствие показывают полное усердие. С бессловесными животными бывает так: когда нет человека, выгоняющего овец на пастбище, они по необходимости остаются в загонах или, если вырвутся из загона без пастуха, долго блуждают; здесь же не случилось ничего такого, но и в отсутствие пастыря вы стеклись на обычные пастбища с великим благочинием, или, лучше сказать, и пастырь здесь присутствует если не телом, то произволением, если не присутствием телесным, то благочинием паствы. Поэтому особенно я удивляюсь и ублажаю его, что он мог внушить вам такую ревность. И военачальнику мы в особенности удивляемся тогда, когда даже в его отсутствие войско соблюдает порядок. Этого и Павел требовал от учеников. Темже, говорил он, возлюбленнии мои, якоже всегда послушасте мене, не якоже в пришествии моем точию, но много паче во отшествии моем (Флп.2:12). Почему много паче во отшествии моем? Потому, что в присутствии пастыря, хотя бы и пришел к стаду волк, он легко прогоняется от овец; когда же пастырь отсутствует, пасомые по необходимости бывают в большем беспокойстве, так как никто не защищает их. Притом, если пастырь присутствует, он разделяет с пасомыми награды за усердие, а не присутствуя, он дает возможность ясно обнаружиться собственной их заслуге. Это говорит и учитель наш, сказавший вам, что, где бы он ни находился, он представляет себе и нынешнее ваше собрание и взирает не столько на тех, которые теперь находятся и присутствуют при нем, сколько на вас, отсутствующих. Я знаю его любовь кипящую, пламенеющую, горячую и непреодолимую, которую он укоренил в самой глубине души и хранит с великим усердием. Он совершенно знает, что любовь есть Глава, корень, источник и мать всех благ и что без нее все прочее не приносит нам никакой пользы; она есть знак учеников Господа, отличительное свойство рабов Божиих, признак апостолов. О сем разумеют вси, говорит [Иисус Христос], яко Мои ученицы есте (Ин.13:35). Что же, скажи мне, значит о сем? О воскрешении ли мертвых или очищении прокаженных, или изгнании бесов? Нет, говорит Он. И, умалчивая обо всем этом, присовокупляет: О сем разумеют вси, яко мои ученицы есте, аще любовь имате между собою. Такие дела суть дары одной вышней благодати, а любовь есть добродетель, зависящая и от человеческого усердия. Человека доблестного обыкновенно отличают не столько дары, посылаемые свыше, сколько заслуги собственных его трудов. Потому Христос и говорит, что Его ученики узнаются не по знамениям, а по любви. Когда есть любовь, то стяжавший ее не имеет недостатка ни в какой части любомудрия, но обладает всецелою, всесовершенною и полною добродетелью, равно как без нее он лишается всех благ. Поэтому и Павел восхваляет и превозносит ее или, вернее сказать, сколько бы он ни говорил, никогда не в состоянии вполне выразить ее достоинства.

2. Что может сравниться с тою, которая заключает в себе пророков и весь закон и без которой ни вера, ни знание, ни ве́дение тайн, ни само мученичество и ничто другое не могут спасти того, кто достиг всего этого? Аще предам тело мое, говорит апостол, во еже сжещи е, любве же не имам, ни кая польза ми есть (1Кор.13:3). И еще в другом месте объясняя, что любовь больше всего и есть Глава всех благ, он сказал: Аще же пророчествия упразднятся, аще ли язы́цы умолкнут, аще разум испразднится, пребывают вера, надежда, любы, три сия: больши же сих любы (1Кор.13:8–13). Впрочем, речь о любви привела нас к немаловажному вопросу. Что пророчествия упразднятся и язы́цы умолкнут, это не тяжко, потому что эти дарования принесли нам в свое время пользу и, прекратившись, не могут нисколько повредить учению; так, например, теперь нет ни пророчества, ни дара языков и, однако, учение благочестия не встречает никакого препятствия, а что и знание прекратится, это требует исследования. Сказав: Аще пророчествия упразднятся, аще ли язы́цы умолкнут – апостол присовокупил: Аще разум испразднится.

Если же прекратится знание, то дело будет клониться у нас не к лучшему, а к худшему, потому что без знания мы совершенно перестанем быть людьми. Бога бойся, говорит [премудрый], и заповеди Его храни, яко сие всяк человек (Еккл.12:13). Если быть человеком – значит бояться Бога, а страх Божий происходит от знания, знание же испразднится, как говорит Павел, то мы, когда не будет знания, совершенно погибнем, все у нас исчезнет и мы будем нисколько не лучше бессловесных, но еще гораздо хуже, потому что мы превосходим их разумом, а во всем прочем телесном много уступаем им. Итак, что значит и о чем говорит Павел в словах разум испразднится? Не о всецелом знании, а о части знания он говорит это, называя упразднением переход к лучшему, так что частное по его упразднении будет уже не частным, а совершенным. Как возраст дитяти упраздняется не уничтожением его существования, но возрастанием и переходом его в возраст совершенного мужа, так бывает и со знанием. Это малое, говорит он, уже не будет малым, когда сделается впоследствии великим, – вот что значит испразднится, это яснее нам он выразил в следующих словах: чтобы кто-нибудь, услышав об упразднении, не подумал, что оно есть совершенное уничтожение, но знал, что это только некоторое возрастание и переход к лучшему, он, сказав испразднится, присовокупил: От части бо разумеваем, и от части пророчествуем: егда же приидет совершенное, тогда еже от части упразднится (1Кор.13:9–10), так что знание будет уже не отчасти, но совершенным. Несовершенство его упразднится тем, что оно будет уже не несовершенным, а совершенным. Таким образом, это упразднение есть восполнение и переход к лучшему.

3. И посмотри на мудрость Павла; он не сказал: «Часть мы разумеваем», но: От части разумеваем, выражая, что мы обладаем частью части. Может быть, вы желаете слышать, какою частью мы обладаем и какой нам недостает и большею ли мы обладаем или меньшею? Чтобы ты знал, что обладаешь меньшею частью, и не просто меньшею, но, можно сказать, сотою или тысячною, выслушай следующее. Впрочем, прежде прочтения вам апостольского изречения я приведу пример, который, сколько возможно для примера, может показать вам, какой части недостает нам и какою мы ныне обладаем. Какое же различие между знанием, которое будет дано нам, и настоящим. Такое различие, какое между мужем совершенным и грудным младенцем – так велико превосходство будущего знания в сравнении с настоящим. А что это истинно и что первое действительно настолько выше последнего, об этом пусть опять скажет сам Павел. Сказав: От части разумеваем – и, желая показать, от какой части, и что мы именно обладаем ныне малейшею частью, он присовокупил: Егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях: егда же бых муж, отвергох младенческая (1Кор.13:11), причем сравнил настоящее знание с состоянием младенца, а будущее знание с состоянием совершенного мужа. И не сказал: «Когда я был отроком», ибо отроком называется и двенадцатилетний, но: Егда бех младенец, представляя нам младенца грудного, еще питающегося молоком и сосущего грудь. А что Писание такого именно называет младенцем, выслушай слова псалма: Господи, Господь наш, яко чудно имя твое по всей земли, яко взятся великолепие Твое превыше небес: из уст младенец и ссущих совершил еси хвалу (Пс.8:1–2). Видишь ли, что младенцем везде [Писание] называет грудное дитя? Потом, приводя духом бесстыдство будущих людей, апостол не удовольствовался одним только этим примером, но и вторым, и третьим подтвердил нам то же. Как Моисей, посылаемый к иудеям, получил в удостоверение три знамения, дабы, если они не поверят первому, послушались голоса второго, а если пренебрегут и этим, то устыдились бы третьего и приняли пророка (Исх. 4), так и Павел приводит три примера: один – младенца, когда говорит: Егда бех младенец, яко младенец мудрствовах; второй – зеркала и третий – гадания. Сказав: Егда бех младенец, он присовокупил: Видим ныне зерцалом в гадании (1Кор.13:12). Вот второй пример нынешней нашей немощи и того, что наше знание несовершенно; третий еще: в гадании. И младенец видит, слышит и говорит многое, но ясно ничего не видит, не слышит и не говорит; он и мыслит, но ни о чем не мыслит раздельно; так и я: хотя знаю многое, но не разумею способа существования предметов. Я знаю, что Бог существует везде, и то знаю, что Он везде существует всецело, но каким образом – этого не знаю; знаю, что Он безначален, нерожден, вечен, но как – этого не знаю, потому что ум не может постигнуть, как может быть существо, не имеющее начала бытия своего ни от себя самого, ни от другого. Я знаю, что Он родил Сына, но как – этого не разумею; знаю, что Дух из Него, но как из Него – этого не постигаю; я вкушаю яства, но как они обращаются в мокроту, в кровь, в соки, в желчь – не знаю. Того, что мы каждый день видим и вкушаем, мы не разумеем – как же мы хотим исследовать существо Божие?

4. Итак, где вы, которые говорят, что они получили все знание, а между тем впали в бездну неведения? Ибо они, утверждая, что постигли все в настоящее время, в будущем лишают себя всецелого знания. Когда я говорю, что знаю только отчасти, и затем утверждаю, что это знание упразднится, то я ожидаю лучшего и совершеннейшего, так как частное упразднится и наступит совершеннейшее; а тот, кто говорит, что он обладает полным, всецелым и совершенным знанием, и потом признает, что оно в будущем упразднится, объявляет себя лишенным знания, так как это знание упразднится, а другое, совершеннейшее не наступит, если настоящее, по их мнению, есть совершенное. Видите ли, как они, усиливаясь здесь иметь все, и здешнего не имеют, и там лишают себя всего? Таково зло – не оставаться в пределах, которые от начала назначил нам Бог! Так и Адам в надежде на большую честь лишился и той, какая была; так бывает и с сребролюбцами: многие, желая большего, часто теряют и настоящее; так и эти люди, надеясь здесь иметь все, лишились и части. Поэтому увещеваю избегать их безумия; ибо крайнее безумие – присвоить себе знание того, что есть Бог по существу. А дабы убедиться, что это крайне безумно, я объясню вам это из пророков. Пророки, как видно, не только не знали, что есть Бог по существу, но и о премудрости Его недоумевали, как она велика, хотя не существо зависит от премудрости, а премудрость – от существа. Если же пророки не могли постигнуть с точностью даже этого [свойства Божия], то как безумно было бы думать, что собственными суждениями можно определить само существо Божие? Итак, выслушаем, что говорит пророк о Премудрости Божией: Удивися разум Твой от Мене (Пс.138:6). Впрочем, начнем речь с другого места: Исповемся Тебе, яко страшно удивился еси (Пс.138:14). Что значит страшно? Многому мы удивляемся теперь, но не со страхом, например красоте колонн, произведениям живописи, цветам тел; удивляемся и величию моря, также и неизмеримой бездне, но со страхом тогда, когда в эту бездну будем погружаться. Так и пророк, углубившись в беспредельное и неизмеримое море Премудрости Божией, изумился и в удивлении с великим страхом отступил, взывая так: Исповемся Тебе, яко страшно удивился еси: чудна дела Твоя, и еще: Удивися разум Твой от Мене, утвердися не возмогу к нему (Пс.138:14,6). Посмотри на признательность раба. «Благодарю Тебя, – говорит он, – за то, что я имею непостижимого Владыку». Говорит здесь не о существе Его – это он оставляет, как уже признанное непостижимым, – но говорит здесь о вездесущии Божием, выражая, что он не знает и того, как Бог везде присутствует. А что он именно об этом говорит, выслушай следующее: Аще взыду на небо, Ты тамо еси; аще сниду во ад, тамо еси (Пс.138:8). Видишь ли, как Бог везде присутствует? И однако, пророк не знает, но изумляется, недоумевает и ужасается при одной только мысли об этом. Итак, не крайне ли безумны те, которые, будучи столь далеки от благодати пророка, усиливаются постигнуть само существо Божие? Тот же пророк говорит: Безвестная и тайная премудрости Твоея явил ми еси (Пс.50:8) – и, однако, познав безвестное и тайное премудрости Его, о ней самой он говорит, что она беспредельна и непостижима. Велий Господь, говорит он, и велия крепость Его, и разума Его несть числа, т. е. нет возможности постигнуть его (Пс.146:5). Что же ты говоришь? Для пророка премудрость [Божия] непостижима, а для нас постижимо и существо Его? Не явное ли это безумие? Величие Его не имеет предела, а ты ограничиваешь существо Его?

5. Размышляя об этом, и Исаия сказал: Род Его кто исповесть? (Ис.53:8) Не сказал: «Кто исповедает», но: Кто исповесть, устранив возможность этого и в будущем. Давид говорит: Удивися разум Твой от Мене (Пс.138:6), а Исаия говорит, что не ему только, но и всему человеческому роду недоступно это исповедание. Впрочем, посмотрим, не знал ли этого Павел, так как ему дана была большая благодать, но он сам говорит: От части разумеваем, и от части пророчествуем (1Кор.13:9), и не только здесь, но и в другом месте, где рассуждает не о существе [Божием], но о Премудрости, видимой в промышлении, и притом исследует не всецелую Премудрость Божию, по которой Он промышляет об ангелах, архангелах и вышних силах, а только ту часть Промысла [Божия], по которой Он промышляет о людях на земле, и даже только часть этого Промысла. Он исследует не всю Премудрость, по которой Бог совершает восход солнца, по которой вдыхает души, по которой образует тела, по которой питает людей на земле, по которой содержит мир, по которой дает ежегодную пищу, – но, оставив все это и исследуя некоторую малую часть Промысла Божия, по которой Он отверг иудеев и принял язычников, и при взгляде на эту самую малую часть, как на беспредельное море, он изумился и, увидев неизмеримую бездну, тотчас отступил и громко воскликнул: О глубина богатства и премудрости и разума Божия, яко неиспытани судове Его (Рим.11:33); не сказал непостижимы, но неиспытани; если же невозможно испытать их, то тем более невозможно постигнуть. И неизследовани путие Его. Скажи мне, если пути Его неисследимы, неужели сам Он постижим? Но что я говорю о путях?! Даже ожидающие нас награды непостижимы, ибо око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша, яже уготова Бог, любящим Его (1Кор.2:9). И дар Его невыразим. Благодарение же Богови, говорит апостол, о неисповедимом Его даре (2Кор.9:15). И мир Его превосходит всяк ум (Флп.4:7). Что же ты говоришь? Судьбы Его непостижимы, пути Его неисследимы, мир превосходит всякий ум, дар невыразим, уготованное Богом любящим Его не приходило на сердце человеку, величие не имеет предела, разум – без числа, все непостижимо, а сам Он постижим? Не крайняя ли это степень безумия? Удержи еретика, не дозволяй ему удалиться; спроси, что говорит Павел в словах: От части разумеваем? Может быть, он скажет, что Павел говорит здесь не о существе [Божием], а о делах домостроительства. Тем лучше, если у него была речь и о делах домостроительства, то еще больше наша победа, ибо если дела домостроительства Божия непостижимы, то гораздо больше непостижим Он сам. А что здесь апостол говорит не о делах домостроительства, но о самом Боге, выслушай следующее. Сказав: От части разумеваем и от части пророчествуем, он присовокупил: Ныне разумею от части, тогда же познаю, якоже и познан бых (1Кор.13:9–12). От кого же он познан был: от Бога или от дел домостроительства? Очевидно, от Бога – следовательно, Его он и разумеет от части. От части сказал он не в том смысле, будто одну часть Его существа он знает, а другой не знает (Бог – существо простое), но он знает, что Бог существует, а того, что Он есть по существу, не знает; знает, что Он премудр, а насколько премудр, не знает; знает, что Он велик, а насколько велик или каково величие Его, этого не знает; знает, что Он везде присутствует, а как это, не знает; знает, что Он промышляет, содержит все и сохраняет в целости, но каким образом Он делает это, не знает. Поэтому он и сказал: От части разумеваем и от части пророчествуем.

6. Но, если угодно, оставим Павла и пророков и взойдем на небеса, нет ли там кого-нибудь знающего, что есть Бог по существу. Конечно, хотя бы там и нашлись знающие, у них нет ничего общего с нами, ибо велико различие между ангелами и людьми, однако, чтобы ты сильнее убедился, что и там ни одна созданная сила не знает этого, послушаем ангелов. Что же? О существе ли Божием они беседуют там и вопрошают друг друга? Нет, но что? Они прославляют, поклоняются, непрестанно с великим трепетом воссылают хвалебные и таинственные песнопения; и одни говорят: Слава в вышних Богу (Лк.2:14); серафимы взывают: Свят, свят, свят (Ис.6:3) – и отвращают очи свои, не имея сил сносить даже снисхождения Божия; а херувимы восклицают: Благословенна слава Господня от места Его (Иез.3:12) – не потому, чтобы было место у Бога – да не будет, – но, как мы сказали бы, выражаясь по-человечески, где бы Он ни был или как бы Он ни был, если только и это безопасно сказать о Боге, так как наш язык – человеческий. Видишь ли, какой страх вверху и какое пренебрежение внизу? Те прославляют, а эти исследуют; те славословят, а эти испытывают; те закрывают лица, а эти усиливаются бесстыдно взирать на неизреченную славу. Кто не будет воздыхать, кто не будет оплакивать их бессмысленность и такое крайнее безумие? Я желал бы еще продолжить речь, но так как я теперь в первый раз вступил в эти состязания, то, думаю, для вас полезно будет пока удовольствоваться сказанным, чтобы множество предметов, о которых будет сказано, сменяясь с великою стремительностью, не изгладили и этого из памяти, но непременно, если Бог допустит, мы еще много будем заниматься этим предметом. Я давно питал желание вести с вами речь об этом, но медлил и отлагал, видя, что многие из зараженных этою болезнью с удовольствием слушают нас; не желая отгонять добычу, я до сих пор удерживал язык от этих состязаний, чтобы, сильнее привлекши их, потом и выступить на борьбу; а так как по благодати Божией они сами, как я слышал, приглашают и вызывают меня на эти состязания, то я уже смело выступил на борьбу и взял оружия, помышления низлагающе и всяко возношение, взимающееся на разум Божий (2Кор.10:4–5). Впрочем, я взял это оружие не для того, чтобы низложить противников, но чтобы восстановить лежащих; сила этого оружия такова, что любящих споры она может поражать, а благонамеренных слушателей – исцелять с великим успехом; оно не наносит ран, но исцеляет раны.

7. Итак, не будем сердиться и гневно относиться к ним, но будем кротко беседовать с ними, ибо нет ничего сильнее скромности и кротости. Поэтому и Павел повелел тщательно придерживаться этого, сказав: Рабу же Господню не подобает сваритися, но тиху быти ко всем (2Тим.2:24); не сказал: «К братьям только», но ко всем. И еще: Кротость ваша разумна да будет; не сказал: «Братьям», но всем человеком (Флп.4:5). Ибо что пользы, говорит [Господь], аще любите любящих вас? (Мф.5:46) Если дружба с кем-нибудь вредит и влечет к участию в нечестии, то, хотя бы то были родители, удались от них; хотя бы то был глаз, исторгни его. Аще, говорит Господь, око твое десное соблажняет тя, изми е (Мф.5:29); Он говорит не о теле – как это может быть? Если бы Он говорил о телесной природе, то вина падала бы на Создателя природы, притом надобно было бы исторгнуть не один глаз, потому что если останется левый, то он также может соблазнять владеющего им. Но, чтобы ты знал, что здесь речь не о глазе, Господь прибавил: Десное, указывая на то, что хотя бы кто был для тебя так дорог, как правый глаз, вырви его и расторгни свою дружбу с ним, если он соблазняет тебя. Что пользы иметь глаз, если погибнет целое тело? Итак, если дружба, как я сказал, причиняет вред, то будем избегать ее и удаляться, а если она нисколько не вредит нашему благочестию, то будем привлекать и привязывать к себе друзей; если же сам ты не приносишь пользы другу, а от него получаешь вред, то предпочитай оставаться невредимым в разлуке с ним и избегай дружеских связей, если они вредят, – только избегай, а не ссорься и не враждуй. Так увещевает и Павел следующими словами: Аще возможно, еже от вас, со всеми человеки мир имейте (Рим.12:18). Ты – раб Бога мира; Он, изгонявший бесов и совершавший множество добрых дел, когда называли Его беснующимся, не ниспослал молнии, не поразил поносителей, не сжег языка столь бесстыдного и неблагодарного, хотя мог сделать все это, а только отклонил укоризну, сказав: Аз беса не имам, но чту пославшаго Мя (Ин.8:49), а, когда раб первосвященника ударил Его, что сказал Он? Аще зле глаголах, свидетельствуй о зле: аще ли добре, что мя биеши? (Ин.18:23) Если же Владыка ангелов отвечает и оправдывается перед рабом, то нет нужды говорить более. Храни только эти слова в уме, часто повторяй их и говори: Аще зле глаголах, свидетельствуй о зле: аще ли добре, что мя биеши? Представляй себе, Кто говорит это, кому говорит и почему, – и будут для тебя эти слова некоторым божественным и непрестанным припевом, который в состоянии будет утишить всякое раздражение; представляй достоинство Оскорбленного, ничтожество оскорбившего, чрезмерность оскорбления. Раб не только поносил, но и ударил, и не просто ударил, но в ланиту – нет ничего поноснее такого удара, однако Господь все перенес, чтобы ты наилучшим образом научился смиренномудрию. Об этом не только будем рассуждать теперь, но вспомним и тогда, когда придет время. Вы похвалили сказанное, но выразите мне эту похвалу делами. Ратоборец упражняется в своей школе для того, чтобы при ратоборстве показать пользу этих упражнений; так и ты, когда разгневаешься, покажи пользу здешнего слушания и непрестанно повторяй эти слова: Аще зле глаголах, свидетельствуй о зле: аще ли добре, что мя биеши? Начертайте это в своем уме; для того я непрестанно и повторяю вам эти слова, чтобы все сказанное внедрилось в вашей душе, чтобы осталось неизгладимым в вашей памяти и от этого памятования была польза. Если мы будем иметь эти слова ясно начертанными в нашем уме, то никто не будет столь каменным, непризнательным и бесчувственным, чтобы когда-нибудь увлечься гневом; эти слова лучше всякой узды и всяких удил могут удержать наш язык, выходящий из пределов умеренности и благопристойности, успокоить возбужденный ум, расположить к постоянной скромности и водворить в нас полный мир, которым да сподобимся мы наслаждаться всегда, благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава, держава и поклонение, ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

В заглавии этого слова сказано: [св. Иоанна Златоустого] за много дней прежде говорившего против аномеев, потом против иудеев, потом не говорившего по причине присутствия епископов и совершавшихся воспоминаний о многих мучениках, теперь опять [слово] против аномеев, о непостижимом.

1. Выступим опять против неверных аномеев; если они негодуют, получая название неверных, то пусть они избегают самого дела, и я не буду употреблять этого названия; пусть они оставят неверные мысли, и я оставлю оскорбительное название. Если же они, бесчестя веру делами и подвергая себя посрамлению, не стыдятся, то почему негодуют на меня, укоряющего их словами в том, что они сами показывают делами? Когда я недавно, как вы помните, начал рассуждения о них и даже вступил в борьбу с ними, тотчас заняли меня состязания с иудеями, ибо не безопасно было оставить без внимания собственные заболевшие члены. Для рассуждений против аномеев всегда есть время; а тогда, если бы я предварительно и скоро не спас от иудейского пожара больных наших братий, зараженных иудейскими мнениями, не последовало бы никакой пользы от нашего увещания, так как у них распространялся грех касательно поста. После же состязаний с иудеями меня опять заняло прибытие многих духовных отцов, собравшихся сюда от многих мест, и мне неблаговременно было продолжать свои рассуждения, когда все они стеклись, как бы реки, в это духовное море, а по отбытии их непрестанно следовали одни за другими воспоминания о мучениках, и до́лжно было бы не пренебрегать прославлением этих подвижников. Говорю это и перечисляю для того, чтобы вы не подумали, будто замедление состязаний с аномеями произошло у меня от лености и нерадения. Теперь же, когда я уже освободился от борьбы с иудеями, и отцы возвратились в свои отечества, и довольно насладились мы славословием мучеников, я приступлю к удовлетворению давнего вашего желания слушать меня. Я хорошо знаю, что каждый из вас желает слушать рассуждения об этом не менее того, сколько я желаю говорить; а причина та, что город наш издавна христолюбив и такое вы получили наследие от предков, чтобы не пренебрегать искажением благочестивых догматов. Откуда это видно? Некогда, при ваших предках, пришли нецыи от Иудеи (Деян.15:1), искажая чистые догматы апостольского учения и повелевая обрезываться и соблюдать закон Моисеев. Тогдашние жители вашего города не потерпели этого нововведения и не смолчали, но, подобно тому как поступают верные псы, увидев волков, нападающих и повреждающих все стадо, они восстали против них и перестали выгонять их отовсюду и преследовать не прежде, как сделали то, что по всей Вселенной разосланы были апостолами догматы, полагающие преграду такому нападению на верных как этим людям, так и всем после них.

2. С чего начать нам рассуждения против аномеев? С чего иного, как не с обличения их в неверии?! Они делают и предпринимают все, чтобы исторгнуть из души слушателей веру, а какая вина больше этой может быть доказательством нечестия?! Когда Бог объявляет что-нибудь, то сказанное до́лжно принимать с верою, а не исследовать дерзко. Пусть кому из них угодно называют меня неверным – я не досадую. Почему? Потому, что я делами показываю, как называть меня. Что я говорю: пусть называют неверным? Пусть называют меня даже безумным о Христе, и этим названием я восхищаюсь, как венцом, потому что разделяю это название с Павлом, который говорит: Мы буи Христа ради (1Кор.4:30). Это безумие разумнее всякой мудрости, потому что чего не могла достигнуть внешняя (языческая) мудрость, то совершено буйством о Христе; оно разогнало мрак Вселенной, оно принесло свет ве́дения. Но что такое буйство о Христе? То, когда мы укрощаем собственные помыслы, мятущиеся безвременно, когда освобождаем и очищаем свой ум от внешнего учения, чтобы, когда нужно принимать Христово учение, он был у нас свободен и очищен для принятия Божественных вещаний. Когда Бог объявляет что-нибудь такое, чего не до́лжно исследовать, то надлежит принимать верою. Исследовать причины этого, требовать отчета и допытываться способа осуществления свойственно душе самой дерзкой и отчаянной. Это я постараюсь доказать также из самих Писаний. Некто Захария был муж дивный и великий, почтенный первосвященством, получивший от Бога право предстательствовать за весь народ. Этот Захария, вошедши во святое святых – в место самое недоступное, которое видеть тогда позволялось только ему одному из всех людей (заметь, он был равносилен целому народу, так что мог возносить к Богу молитвы за весь народ и умилостивлять Владыку за рабов – видишь ли величие дерзновения его, как бы некоторого посредника между Богом и людьми?), увидел ангела, стоявшего внутри, и так как вид его устрашал человека, то ангел сказал: Не бойся, Захарие, зане услышана бысть молитва твоя, и вот ты родишь сына (Лк.1:13). Какая же здесь последовательность? Тот просил за народ, молился за грехи, испрашивал прощения подобным себе рабам, а [ангел] говорит: Не бойся Захарие, зане услышана бысть молитва твоя – и в доказательство того, что она услышана, возвещает, что у него родится сын Иоанн? Весьма правильная последовательность; так как Захария молился за грехи народа, а имел родить сына, который взывал: Се агнец Божий, вземляй грехи мира (Ин.1:29), то ангел справедливо говорит: Услышана бысть молитва твоя, и ты родишь сына. Что же Захария? Речь у нас о том, что допытываться способов исполнения вещаний Божественных непростительно, что нужно принимать эти определения верою. А Захария знал свой возраст, седины, ослабевшее тело, знал неплодство жены и не поверил, пожелал узнать способ исполнения и сказал: По чесому разумею сие? (Лк.1:18) Как, говорит он, это исполнится? Вот, аз есмь стар и поседел, и жена моя бесплодна, заматеревши во днех своих; возраст поздний, природа неспособная – как исполнится обещанное? Я сеятель слабый, нива неплодна. Не кажется ли кому-нибудь, что он достоин извинения, спрашивая об исполнении дела, и, по-видимому, не справедливо ли он говорит? Но пред Богом он не оказался достойным извинения, и весьма справедливо. Когда Бог объявляет что-нибудь, то не до́лжно поднимать суждений и указывать на последовательность дел или требование природы, и на что-либо другое подобное, потому что сила определения [Божия] выше всего этого и не останавливается никаким препятствием. Что делаешь ты, человек? Бог обещает, а ты указываешь на возраст и ссылаешься на старость. Неужели старость сильнее обетования Божия? Неужели природа могущественнее Творца природы? Разве ты не знаешь, что крепки дела слов Его? Словом Его утверждено небо, слово Его произвело тварь, слово Его сотворило ангелов, а ты сомневаешься в рождении? Поэтому ангел и разгневался, и не простил Захарии даже ради его священства – напротив, по этому самому он был больше наказан. Тот, кто был почтен более других, должен был превосходить других и верою. Какой же способ наказания? Се будеши молчя и не могий проглаголати (Лк.1:20). Язык твой, говорит он, послужил к произнесению слов неверия, он же получит и наказание за неверие: се будеши молчя и не могий проглаголати, до него же дне будут сия. Представь человеколюбие Господа. «Ты не веришь мне, – говорит Он, – прими же теперь наказание; а когда я оправдаю это самими делами, тогда прекращу гнев; когда узнаешь, что ты справедливо наказан, тогда освобожу тебя от наказания». Пусть послушают аномеи, как гневается Бог, когда Он подвергается исследованию. Если же Захария наказывается за то, что не поверил смертному рождению, то, скажи мне, как избегнешь наказания ты, исследуя неизреченное и вышнее? Захария не утверждал чего-нибудь, а только желал узнать и, однако, не получил прощения; какое же будешь иметь оправдание ты, утверждающий, что знаешь даже невидимое и непостижимое для всех, какого не навлечешь на себя наказания?

3. Впрочем, рассуждения о рождении пусть останутся до удобного времени, а теперь приступим к прежнему предмету, которого я прежде не докончил, стараясь вырвать гибельный корень, мать всех зол, от которого и произошли у них такие мнения. Какой же это корень всех зол? Поверьте, ужас объемлет меня, когда я намереваюсь назвать его; не решаюсь языком произнести то, что они постоянно держат в уме. Какой же корень этих зол? Человек дерзнул сказать: «Я знаю Бога так, как сам Бог знает себя». Нужно ли обличать это? Нужно ли доказывать? Не довольно ли только произнести такие слова, чтобы показать все их нечестие? Это явное безумие, непростительное безрассудство, новейший вид нечестия; никто никогда не дерзал ни помыслить, ни произнести языком ничего подобного. Подумай, несчастный и жалкий, кто ты и Кого исследуешь? Ты – человек, а исследуешь Бога? Достаточно одних этих названий, чтобы выразить крайность безумия: человек – земля и пепел, плоть и кровь, трава и цвет травы, тень и дым, и тщета, и все, что только есть негоднее и немощнее этого. Не подумайте, что это сказано к осуждению природы [человеческой] – не я говорю это, но пророки так рассуждают, не к бесчестию нашего рода, но для усмирения надменности безумных, не для унижения нашей природы, но для низложения гордости неистовствующих. Если после таких и столь многих изречений пророков нашлись люди, превзошедшие дерзостью самого диавола, то скажи мне, до какого безумия дошли бы они, если бы ничего такого не было сказано? Если они страдают недугом [безумия], имея перед собою врачевство, то какою гордостью и высокомерием не надмевались бы они, если бы пророки не произнесли таких и столь многих выражений о природе человеческой? Послушай, что говорит праведный патриарх о себе самом: Аз же есмь земля и пепел (Быт.18:27). С Богом беседовал он, и, однако, это достоинство не произвело в нем гордости – напротив оно именно и научило его быть смиренным. А эти люди, недостойные и тени его, считают себя больше самих ангелов, что и служит доказательством их крайнего безумия. Неужели, скажи мне, ты исследуешь Бога, безначального, неизменяемого, бестелесного, нетленного, вездесущего, превосходящего все и превышающего всякую тварь? Послушай, что говорят о Нем пророки, и убойся. Призираяй на землю и творяй ю трястися (Пс.103:32); Он воззрел только и поколебал столь великую землю. Прикасаяйся горам и дымятся (Пс.103:32); трясый поднебесную из оснований, столпи же ея колеблются (Иов.9:6); угрожающий морю и иссушающий его; глаголяй бездне: Опустееши (Ис.44:27); море виде и побеже, Иордан возвратися вспять, горы взыграшася яко овни, и холмы яко агнцы овчии (Пс.113:3–4). Вся тварь колеблется, страшится, трепещет; только они одни пренебрегают, презирают, уничижают собственное спасение, не хочу сказать – Владыку всех. Прежде я вразумлял их примером вышних сил, ангелов, архангелов, херувимов, серафимов, теперь же – примером бесчувственных тварей, но они и этим не вразумляются. Не видишь ли это небо – как оно прекрасно, как величественно, как увенчано разнообразным сонмом звезд! Сколько лет продолжает оно существовать? Пять тысяч с лишком лет стоит оно, и такое долгое время не состарило его; но, как юное и здоровое тело сохраняет цвет и силу, свойственные его возрасту, так и небо сохранило красоту, которую получило сначала, и нисколько не сделалось дряхлее от времени. Но это небо, прекрасное, величественное, светлое, украшенное звездами, крепкое, устоявшее в течение столь долгого времени, создал тот Бог, Которого ты исследуешь и заключаешь в пределы собственных суждений, – создал с такою легкостью, с какою кто-нибудь шутя делал бы палатку. Изображая это, Исаия говорил: Поставивый небо яко камару, и простер е, яко скинию обитати на земли (Ис.40:22). Хочешь ли взглянуть и на землю? Он и ее сотворил, как ничто. О небе [пророк] говорит: Поставивый небо яко камару, и простер е, яко скинию обитати на земли, а о земле: Содержай круг земли, землю аки ничтоже сотвори (Ис.40:22–23). Видишь ли, как он назвал ничем столь великую землю?

4. Представь, какую тяжесть гор, сколько племен людей, сколько высоких и разнообразных растений, сколько городов, сколько огромных зданий, какое множество четвероногих, зверей, пресмыкающихся и разных животных земля носит на раменах своих. И однако, такую громаду Бог создал так легко, что пророк не мог найти даже подобия этой легкости, а сказал, что Он создал землю, как ничто. Так как величие и красота видимого недостаточны для изображения могущества Создателя, но весьма далеко отстоят от величия и всего могущества Создавшего их, то пророки нашли другой способ, посредством которого по силам своим могли несколько полнее выразить могущество Божие. Какой же это способ? Они не только изображают величие тварей, но указывают и на способ создания, чтобы из того и другого, из величия тварей и из легкости создания, мы могли получить по силам своим достойное понятие о могуществе Божием. Итак, принимай во внимание не только величие тварей, но и легкость, с какою Бог создал их. Это объяснение относится не только к земле, но и к самой природе человеческой, ибо [пророк] говорит: Содержай круг земли и живущии на ней аки прузи (Ис.40:22); и в другом месте говорит: Аки капля от кади вси язы́цы пред Ним (Ис.40:15). Не принимай этих слов поверхностно, но вникни в них и исследуй: перечисли все народы, сирийцев, киликиян, каппадокиян, вифинян, жителей Евксинского Понта, Фракии, Македонии, всей Греции, живущих на островах, в Италии, за нашей областью, на островах британских, савроматов, индийцев, населяющих землю персидскую и другие бесчисленные народы и племена, которых и по именам мы не знаем. Все эти народы, говорит [пророк], аки капля от кади пред Ним. Какую же, скажи мне, часть этой капли составляешь ты, испытующий Бога, пред Которым все народы, аки капля от кади! Но для чего говорить о небе, земле, море и природе человеческой? Взойдем мыслью на небо и обратимся к ангелам. Вы, конечно, знаете, что один только ангел равносилен этой видимой твари или даже гораздо важнее ее. Если весь мир недостоин праведного человека, как говорит Павел: Их же не бе достоин сей мир (Евр.11:38), то тем более он не может быть достойным ангела, потому что ангелы гораздо выше праведников. И однако, существуют мириады мириадов ангелов, существуют и тысячи тысяч архангелов, престолы, господства, начала, власти, бесчисленные сонмы бестелесных сил и неисповедимые роды их, и все эти силы [Бог] сотворил с такою легкостью, которой не может выразить никакое слово. Для всего этого Ему достаточно было только захотеть, и, как для нас хотение не составляет труда, так для Него – создание столь многих и столь великих сил. Выражая это, пророк сказал: Вся, елика восхоте, сотвори на небеси и на земли (Пс.134:6). Видишь ли, что не только для создания живущих на земле, но и для сотворения вышних сил Ему достаточно было одного хотения? Слыша это, скажи мне, как не оплакиваешь себя и не скрываешься в землю ты, дошедший до такой степени безумия, что Бога, Которому следовало бы только воздавать славословие и поклоняться, ты усиливаешься исследовать и испытывать, как что-нибудь из предметов самых маловажных? Поэтому и Павел, исполненный великой мудрости, созерцая несравненное превосходство Божие и немощь природы человеческой, негодует на испытующих дела домостроительства Его и, с великою силою укоряя их, говорит: Темже убо, человече, ты кто еси против отвещаяй Богови? (Рим.9:20) Кто ты? Вникни прежде в свою природу – невозможно найти названия, которое могло бы выразить твою немощь.

5. Но ты скажешь: «Я человек, почтенный свободою». Ты почтен не для того, чтобы употреблять свободу на прекословие, а для того, чтобы употреблять эту честь на послушание Почтившему. Бог почтил тебя не для того, чтобы ты оскорблял Его, но чтобы прославлял; оскорбляет же Бога тот, кто исследует существо Его. Если не исследовать обещаний Его, значит, прославлять Его; испытывать и исследовать не изречения только, но самого Изрекшего – значит бесчестить Его. А что не исследовать обещаний Его – значит прославлять Его, видно из слов Павла, который говорит об Аврааме, его послушании и вере во всем: Усмотри своея плоти уже умерщвленныя, и мертвости ложесн Сарриных: во обетовании же Божии не усумнеся неверованием, но возможе верою (Рим.4:19–20). Природа и возраст, говорит он, повергали его в отчаяние, но вера поддержала благие надежды. Но возможе верою, дав славу Богови, и известен быв, яко, еже обеща, силен есть и сотворити (Рим.4:21), Видишь ли, как Авраам, уверенный в том, что обещает Бог, воздает славу Богу? Итак, если тот, кто верит Богу, воздает Ему славу, то тот, кто не верит Ему, обращает бесчестие Его на свою собственную голову. Ты кто еси против отвещаяй Богови? (Рим.9:20) Потом, желая показать различие между человеком и Богом, апостол показал это – хотя не столько, сколько следовало бы, но так, что из приведенного подобия можно получить понятие и о гораздо большем их различии. Что говорит он? Еда речет здание создавшему е: почто мя сотворил еси тако; или не имать власти скудельник на брении, от тогожде смешения сотворити ов убо сосуд в честь, ов же не в честь? (Рим.11:20–21) Что говоришь ты? Неужели я должен быть подвластным Богу так, как брение – скудельнику? Да, говорит он; такое различие между человеком и Богом, какое между брением и скудельником или, лучше сказать, не такое различие, но гораздо большее. У брения и скудельника одно естество, как и у Иова сказано: «Не говорю о живущих в бренных храминах, от нихже и мы сами от тогожде брения есмы» (Иов.4:19). Если же человек кажется лучше и благообразнее брения, то это различие произошло не от разности в существе их, но от мудрости художника, так как, [в сущности], ты ничем не отличаешься от брения. Если же не веришь, то пусть убедят тебя могилы и гробницы; подошедши к гробам предков, ты убедишься, что это действительно так. Между брением и скудельником нет различия, а между Богом и людьми такое различие по существу, какого ни слово представить, ни ум измерить не может. Поэтому, как брение не следует за руками скудельника, куда бы он ни направил и ни подвинул его, так и ты, подобно брению, будь безгласен, когда Бог желает устроить что-нибудь. Впрочем, Павел сказал это не для того, чтобы отнять у нас свободу и унизить нашу самостоятельность – [да не будет!], – но для того, чтобы с большею силою обуздать нашу самонадеянность; если угодно, рассмотрим и это. Что желали некогда узнать те, которым Павел столь сильно заградил уста? Существо ли Божие они исследовали? Нет, на это никто никогда не дерзал; но они желали знать гораздо меньшее – дела домостроительства Божия, например почему такой-то наказывается, а такой-то получает помилование; почему такой-то освобождается от наказания, а другой страдает, один получает прощение, а другой не получает, – это и подобное тому они желали знать. Откуда это видно? Из предыдущих слов Павла; он сначала сказал: Тем же убо егоже хощет, милует, а егоже хощет, ожесточает: речеши убо ми: чесо ради еще укоряет; воли бо Его кто противитися может, а потом присовокупил: Темже убо, о человече, ты кто еси против отвещаяй Богови? (Рим.9:18–20) Итак, Павел заграждает уста людей, хотевших исследовать дела домостроительства Божия. Он не позволяет им даже этого, а ты, исследуя блаженное всеустрояющее Существо, не считаешь себя достойным тысячи молний? Не крайнее ли это безумие? Послушай, что говорит пророк или, лучше, Бог через него: Аще отец есмь Аз, то где слава Моя; и аще Господь есмь Аз, то где есть страх Мой? (Мал.1:6) Кто страшится, тот не исследует, но поклоняется, не испытывает, но славословит и прославляет. Пусть научат тебя этому и вышние силы, и блаженный Павел; укоряя других, он и сам не имел противоположного настроения. Послушай, что говорит он филиппийцам, объясняя, что он имеет частное знание, а еще не всецелое, как он говорил и в Послании к коринфянам: От части разумеваем (1Кор.13:9); он и теперь повторяет: Братие, аз себе не у помышляю достигши (Флп.3:13). Что яснее этих слов? Громче трубы он провозгласил, научая всю Вселенную довольствоваться данною мерою знания, и любить ее, и не думать когда-нибудь постигнуть все. Что, скажи мне, говоришь ты? Ты имеешь Христа, вещающего в тебе, и говоришь: Аз себе не у помышляю достигши? Потому, отвечает он, я и сказал это, что я имею Христа, вещающего во мне, – Он сам научил меня этому. Так и эти люди если бы не были совершенно лишены помощи Духа и не отклонили от души своей всякое Его действие, то, слыша слова Павла: Не у помышляю себе достигша, – не думали бы, что они сами постигли все.

6. Откуда, скажут, видно, что Павел говорит это о вере и знании и догматах, а не о жизни и поведении и что его слова не значат: «Я считаю себя несовершенным в жизни и поведении»? Это особенно он объяснил словами: Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох: прочее убо соблюдается мне венец правды (2Тим.4:7–8). Надеющийся получить венец и окончивший шествие не сказал бы: Не у помышляю себе достигша. Притом никому из людей небезызвестно, что до́лжно и чего не до́лжно делать, но это известно и ве́домо всем: и варварам, и персам, и всему роду человеческому. Впрочем, дабы яснее представить то, что я говорю, прочту этот отдел послания по порядку. Сказав, блюдитеся от псов, блюдитеся от злых делателей (Флп.3:2) и предложив многое о тех, которые не благовременно вводили иудейское учение, Павел продолжает: Яже ми бяху приобретения, сия вмених Христа ради тщету: но убо вменяю вся тщету быти, да обрящуся не имый правды, яже от закона, но яже верою Иисус Христовою, сущую от Бога правду (Флп.3:7–9). Потом объясняет, какою верою: Еже разумети Его и силу воскресения Его, и сообщение страстей Его (Флп.3:10). Что значит силу воскресения Его? Показан некоторый новый образ Воскресения, говорит он, ибо многие мертвые воскресали и прежде Христа, но так, как Он, не воскрес ни один. Все другие воскресавшие опять возвращались в землю и, освободившись на время от владычества смерти, опять подвергались ее власти, а тело Господа по Воскресении не возвратилось в землю, но вознеслось на небеса, разрушило всю власть врага, воскресило вместе с собою всю Вселенную и ныне сидит на царском престоле. Представляя все это и объясняя, что никакой ум не может постигнуть столь многих и столь великих чудес, а одна только вера может познать и ясно представить их, Павел сказал: Верою разумети силу воскресения Его. Если ум не может постигнуть и простого Воскресения (так как оно выше человеческой природы и порядка вещей), то какой ум в состоянии будет постигнуть Воскресение, столько отличающееся от других Воскресений? Никакой. Но нам нужна одна вера, которою мы могли бы убедиться, что умершее тело и воскресло, и перешло в жизнь бессмертную, не имеющую ни предела, ни конца; это Павел выражает и в другом месте. Христос, говорит он, воста от мертвых, ктому уже не умирает, смерть им ктому не обладает (Рим.6:9). Здесь двойное чудо: воскреснуть и воскреснуть таким именно образом. Поэтому Павел и сказал: Верою разумети силу воскресения Его. Если же Воскресения невозможно постигнуть умом, то не тем ли более – вышнего рождения? Рассуждая об этом, беседуя и о кресте и страдании, Павел отнес и это к силе веры; потом, окончив речь об этом, он далее сказал: Братие, аз себе не у помышляю достигши (Флп.3:13). Не сказал аз себе не у помышляю познавша, но достигша – не приписал себе ни совершенного неведения, ни совершенного знания. Сказав: Не у помышляю себе достигша, он выразил, что находится еще на пути, идет и подвигается вперед, а конца еще не достиг. То же советует он и другим и говорит так: Елицы совершенни, сие да мудрствуим, и еже аще ино что мыслите, и сие Бог вам открыет (Флп.3:15). Не ум научит, говорит он, но Бог откроет. Видишь ли, что речь идет не о жизни и поведении, а о догматах и вере? Не поведение и жизнь имеют нужду в откровении, а догматы и знание. И в другом месте объясняя то же самое, он сказал: Аще кто мнится ведети что, не у что разуме; не сказал просто: Не у что разуме, но прибавил: Якоже подобает разумети (1Кор.8:2), т. е. хотя он и имеет знание, но неточное и несовершенное.

7. А чтобы тебе убедиться, что это истинно, не будем более рассуждать о вышнем, но, если угодно, поведем речь о видимой твари внизу. Видишь ли это небо? Мы знаем, что оно имеет вид свода, и это мы узнали не по соображениям ума, но из Божественного Писания (Ис.40:22); знаем и то, что оно объемлет всю землю, слышав об этом также из Писания; а каково оно по существу своему, не знаем. Если же кто будет опровергать и спорить, тот пусть скажет, что́ такое небо по существу своему: кристалл ли затверделый, облако ли сгустившееся или воздух плотнейший? Никто не может сказать об этом ясно. Итак, скажи мне, нужны ли еще доказательства, чтобы убедиться в безумии тех, которые говорят, что они познали Бога? Ты ничего не можешь сказать о природе неба, видимого ежедневно, а утверждаешь, будто в точности познал существо невидимого Бога? Кто столь нечувствителен, чтобы не осуждать крайнего безумия говорящих это? Поэтому увещеваю всех вас стараться по силам вашим врачевать их, как впадших в болезнь сумасшествия и безумствующих, беседуя с ними снисходительно и кротко. Их учение произошло у них от безумия, и велика надменность ума их, а воспалившиеся раны не выносят наложения руки и не терпят крепкого прикосновения. Поэтому благоразумные врачи отирают такие раны какою-нибудь мягкою губкою. Итак, если и в душе этих людей есть воспалившаяся рана, то мы, собрав все сказанное, как бы напоив какую-нибудь нежную губку приятною и полезною водою, постараемся успокоить их воспаление и уничтожить всю надменность; и, хотя бы они оскорбляли, хотя бы отталкивали, хотя бы плевали и что ни делали бы, ты, возлюбленный, не прекращай врачевания. Врачующим человека сумасшедшего необходимо терпеть много подобного, и, несмотря на все это, отступать не следует, но поэтому особенно и нужно сокрушаться о них и плакать, что таков род их болезни. Это говорю я тем, которые более сильны и тверды и не могут получить никакого вреда от общения с больными, а кто более слаб, тот пусть избегает их общества, пусть удаляется от разговоров с ними, чтобы дружественное отношение не послужило поводом к нечестию. Так поступал и Павел – сам обращался с больными и говорил: бых иудеем, яко иудей, беззаконным, яко беззаконен (1Кор.9:20–21), а учеников и более слабых отклонял от этого, увещевая и научая так: Тлят обычаи благи беседы злы (1Кор.15:33); и еще: Изыдите от среды их и отлучитеся, глаголет Господь (2Кор.6:17). Если врач приходит к больному, то часто приносит пользу и ему и самому себе; а несведущий, обращаясь с больными, вредит и самому себе и больному: больному он не может доставить никакой пользы, а самому себе причинит большой вред от болезни. Чему подвергаются те, которые смотрят на больных глазами, заражаясь от них этой болезнью, то же испытывают и вступающие в общение с богохульниками: если сами они слабы, то могут усвоить себе великую часть их нечестия. Итак, чтобы нам не причинить себе величайшего вреда, будем избегать их сообщества, будем только молить и просить человеколюбивого Бога, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины прийти (1Тим.2:4), да избавит их от заблуждения и диавольской сети и приведет к свету познания, к Богу и Отцу Господа нашего Иисуса Христа с животворящим и всесвятым Духом, Которому слава и держава ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

Полное заглавие этого слова следующее: «О непостижимом и о том, что даже снисхождение Божие невыносимо для серафимов».

1. Трудолюбивые земледельцы, видя бесплодное и негодное дерево, препятствующее трудам их и вредящее нежным растениям и твердостью корня и густотою, старательно вырубают его. Часто и ветер, подувший откуда-нибудь, помогает им в этой работе: устремляясь на ветви дерева и сильно потрясая его, он сокрушает и повергает его на землю и таким образом много облегчает труд земледельцев. Так как и мы посекаем дерево дикое и негодное – ересь аномеев, то помолимся Богу о ниспослании нам благодати Духа, чтобы она, устремившись сильнее всякого ветра, исторгла с корнем эту ересь и тем облегчила труд наш. Как земля, запущенная и не возделываемая руками земледельцев, часто произращает из недр своих дурные травы, множество терний и дикие деревья, так и душа аномеев, пустая и не занятая упражнением в Писаниях, сама по себе и из себя произрастила дикую и негодную ересь. Этого дерева ни Павел не насаждал, ни Аполлос не напоял, ни Бог не возращал, а насадила его неуместная пытливость умствований, напоила горделивая надменность и возрастила страсть тщеславия. Нам нужен пламень Духа, чтобы не только исторгнуть, но и сжечь этот корень. Призовем же Бога, ими хулимого, а нами прославляемого и помолимся, чтобы Он и языку моему даровал большую силу, и ум мой разверз для яснейшего раскрытия предмета речи. Весь труд наш – для Него и для Его славы или, лучше, для собственного нашего спасения. Богу никто не может ни порицанием повредить, ни славословием доставить большую славу, но Он всегда остается в своей славе, не возвеличиваясь от славословий и не умаляясь от хулений; и те из людей, которые прославляют Его по достоинству – впрочем, никто не может прославлять Его по достоинству, а только по своей силе, – получают себе пользу от этого славословия, те же, которые хулят и уничижают Его, вредят собственному спасению. Изречение: Вергаяй камень на высоту, на главу свою вергает – сказал некто о богохульниках (Сир.27:28). Как тот, кто бросает в высоту камень, не может пронзить вещества неба и даже докинуть до высоты его, но принимает удар на собственную голову, потому что камень обратно летит на бросившего; так точно и тот, кто хулит блаженное Существо Божие, никогда не может нисколько повредить Ему, ибо Оно столь велико и высоко, что недоступно ни для какого вреда, но сам изощряет меч на свою душу, оказываясь неблагодарным Благодетелю. Призовем же самого Бога неизреченного, неуразумеваемого, невидимого, непостижимого, побеждающего силу человеческого языка, превосходящего понятие смертного ума, неисследимого для ангелов, незримого для серафимов, непостижимого для херувимов, невидимого для начал, властей, сил и вообще для всякой твари, а познаваемого только Сыном и Святым Духом. Знаю, что будут осуждать слова мои за дерзновение, с которым я сказал, что Он непостижим и для вышних сил, а я при этом буду осуждать их великое безумие и гордость. Дерзко не то, когда говорят, что Создатель выше разумения всех тварей, но когда утверждают, что Непостижимого для вышних сил могут изъяснить и объять своими слабыми умами те, которые пресмыкаются внизу и столь далеко отстоят от тех существ. Впрочем, если я не докажу того, что обещал, то по справедливости могу подвергнуться обвинению в дерзости, но если вы и после того, как я докажу, что Бог непостижим для вышних сил, еще будете спорить и утверждать, будто вы познали Его, то каких пропастей, каких стремнин будете достойны вы, хвалящиеся точным знанием Незримого для всех бестелесных сил?

2. Итак, приступим теперь к самим доказательствам, обратившись перед речью опять к молитве, потому что само упражнение в молитве может доставить нам доказательство в пользу искомого. Призовем же Царя царствующих и Господа господствующих, единого имеющего бессмертие и живущего во свете неприступном, Его же никтоже видел есть от человек, ниже видети может, Ему же честь и держава вечная, аминь (1Тим.6:15–16). Это не мои слова, а Павла; ты же обрати внимание на благочестие души его и укоренившуюся в ней любовь. Вспомнив о Боге, он позволил себе приступить к изложению учения не прежде, как воздал Ему должное, заключив речь славословием. Если память праведного с похвалами (Притч.10:7), то тем более воспоминание о Боге – с благохвалением. То же Павел делает и в начале посланий, часто, начиная послание и вспомнив о Боге, он не прежде приступает к учению, как воздав Ему должное славословие. Послушай, как говорит он в послании к галатам: Благодать вам и мир от Бога отца и Господа нашего Иисуса Христа, давшаго себе по гресех наших, яко да избавит нас от настоящего века лукавого, по воли Бога и Отца нашего, Ему слава во веки веков, аминь (Гал.1:3–5). И еще в другом месте: Царю же веков нетленному, невидимому, единому премудрому Богу честь и слава во веки веков, аминь (1Тим.1:17). Но, может быть, он делает так только в отношении к Отцу, а в отношении к Сыну не так? Послушай, как он и в отношении к Единородному делает то же самое. Сказав: Молил бых ся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей, сродницех моих по плоти, – он присовокупил: Ихже всыновление и завети, и законоположение, и служения, и обетования, от нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог благословен во веки, аминь (Рим.9:3–5). Как Отцу, так и Единородному он сначала воздал славословие, а потом и приступил к продолжению речи, потому что слышал слова Христа: Да вси чтут Сына, якоже чтут Отца (Ин.5:23). А чтобы вы убедились, что самая молитва может доставить нам доказательство, теперь и представим это. Царь царствующих, говорит он, и Господь господствующих, един имеяй безсмертие и во свете живый неприступнем (1Тим.6:15–16). Здесь остановись и спроси еретика, что значит во свете живый неприступнем, и обрати внимание на точность выражений Павла. Не сказал он: «Сущий светом неприступным», но: Во свете живый неприступнем, дабы ты знал, что если жилище неприступно, то гораздо более – живущий в нем Бог. Это сказал он не для того, чтобы ты подразумевал жилище и место у Бога, но чтобы ты с бо́льшим убеждением признал непостижимость Его. Притом не сказал: Во свете живый непостижимом, но: Неприступнем, что гораздо больше непостижимости. Непостижимым называется то, что хотя исследовано и найдено, но остается непонятным для ищущих его, а неприступное – то, что не допускает и начала исследования и к чему никто не может приблизиться. Например, непостижимым называется то море, в котором, погружаясь, водолазы, даже спускающиеся в далекую глубину, не могут достигнуть конца, а неприступным называется то, чего и вначале невозможно ни искать, ни исследовать.

3. Что ты скажешь на это? Для людей, скажешь, Он непостижим, но не для ангелов, не для вышних сил. Итак, ты ангел, скажи мне, и принадлежишь к сонму бестелесных сил? Разве ты не человек и не одной со мною природы, или ты забыл и о своей природе? Положим, что Бог неприступен только для людей, хотя этого не прибавлено и не сказал Павел: «Для людей во свете живый неприступнем, а для ангелов не в неприступном». Однако, если угодно, допустим это, но ты сам разве не человек? Хотя бы Он и не был неприступным для ангелов, как это относится к тебе, который состязаешься, исследуешь и утверждаешь, что Его существо постижимо для человеческой природы? А чтобы ты убедился, что Он неприступен не только для людей, но и для вышних сил, послушай, что говорит Исаия; когда же я называю Исаию, то привожу изречение Духа, ибо пророк вещает все по внушению Духа. И бысть в лето, в неже умре Озиа царь, видех Господа седяща на престоле высоце и превознесенне,… И серафимы стояху окрест Его, шесть крил единому и шесть крил другому: и двема убо покрываху лица своя, двема же покрываху ноги своя (Ис.6:1–2), Почему, скажи мне, они покрывают лица и ограждаются крыльями? По чему же иному, как не потому, что не могут выносить блеска и лучей, исходящих от престола? Между тем они созерцали еще не самый свет беспримесный и не самую сущность чистую, но созерцаемое ими было только снисхождением. Что такое снисхождение? То, когда Бог является не так, как Он есть, но показывает Себя столько, сколько имеющий созерцать Его способен к этому, приспособляя явление лица к немощи созерцающих. А что это было снисхождение, видно из самых слов. Видех, говорит пророк, Господа седяща на престоле высоце и превознесенне; но Бог не сидит, потому что это положение свойственно только телам; и на престоле – Бог не объемлется престолом, потому что Божество неограниченно. Однако серафимы не могли сносить и снисхождения, хотя стояли близко: Серафимы стояху окрест Его. По тому самому они и не могли взирать, что были близко; впрочем, словом окрест не место означается, но этим словом Дух Святый благоволил показать, что серафимы находятся ближе нас к существу Божию, однако и они не могут созерцать Его, поэтому пророк и говорит: И серафимы стояху окрест Его, означая этим не место, но близостью по месту выражая, что они ближе нас к Богу, ибо мы не так знаем непостижимое, как небесные силы, насколько они чище, и мудрее, и прозорливее человеческой природы. Как нестерпимость солнечных лучей не столько известна слепому, сколько зрячему, так и непостижимость Божию не столько знаем мы, сколько он, ибо, как велико отличие слепого от зрячего, таково же различие между нами и ими. Таким образом, слыша слова пророка: Видех Господа, – не предполагай, что он видел само существо Его, но только снисхождение, и притом темнее, нежели вышние силы, так как он не мог видеть столько, сколько херувимы.

4. Но что я говорю об этом блаженном Существе, когда для человека невозможно без страха взирать и на существо ангельское? Чтобы вы убедились в справедливости этого, я представлю вам человека, друга Божия, имевшего великое дерзновение по мудрости и праведности и прославившегося многими другими совершенствами, – св. Даниила. Когда я скажу, как он изнемогал, ослабевал и падал при появлении ангела, то никто пусть не думает, будто он испытывал это по причине своей греховности и нечистой совести, но, если несомненно душевное его дерзновение, то ясно обнаруживается в том немощь природы. Даниил постился три седмицы дней, хлеба вожделеннаго не ел; мясо и вино не входило в уста его, и мастию не мазался (Дан.10:3). Когда же душа его, сделавшись посредством поста легче и духовнее, стала более способною к принятию явления, тогда он и увидел видение. Что же говорит он? Воздвигох очи мои, и видех, и се муж облечен в ризу льняну, т. е. в одежду священную, и чресла его препоясана златом светлым, тело же его аки варсис, лице же его аки зрение молнии, очи же его аки свещы огнены, и мышцы его и голени аки зрак меди блещящияся, глас же словес его аки глас народа. И видех аз един явление, а мужи иже со мною не видеша, но ужас великий нападе на них, и отбегнуша в страсе и не оста во мне крепость, и слава моя обратися в разсыпание (Дан.10:5–8). Что значит слава моя обратися в разсыпание? Даниил был благообразный юноша, но страх при появлении ангела так изменил его, как изменяются обмирающие, произвел великую бледность и уничтожил здоровый цвет и всю свежесть лица его, почему он и говорит: Обратися слава моя в разсыпание. Когда возница испугается и выпустит вожжи, то все лошади несутся стремглав и сама колесница опрокидывается – так обыкновенно бывает и с душою, когда ею овладевают страх и ужас; испугавшись и как бы опустив вожжи своего влияния на каждое из телесных чувств, она оставляет эти члены свободными, и они, не сдерживаемые ее силою, падают и изнемогают, как случилось тогда и с Даниилом. Что же ангел? Он поднял его и сказал: Данииле, мужу желаний, разумей в словесех сих, яже аз глаголю к тебе, и стани на стоянии своем, яко ныне послан есмь к тебе (Дан.10:11). Он встал в трепете. Когда же опять ангел стал говорить ему и сказал: От дне, в оньже подал еси сердце твое еже трудитися пред Богом, услышана быша словеса твоя, аз же приидох в словесех твоих (Дан.10:12), – то он снова упал на землю, как случается с обмирающими. Обмершие, пробудившись, пришедши в себя и увидев, что мы держим их и окропляем лицо их холодною водою, часто опять обмирают на руках наших – так случилось и с пророком. Душа его от страха не могла снести даже вида явившегося [небесного] сослужителя своего и вынести этого света, смутилась и порывалась освободиться от уз плоти, как бы от каких оков, но он еще удержал ее. Пусть выслушают это те, которые исследуют Владыку ангелов. Даниил, который смущал глаза львов и в человеческом теле имел силу выше человеческой, не вынес присутствия небожителя, но повергся бездыханным. Обратися, говорит он, утроба моя в видении моем, и дыхание не оста во мне (Дан.10:16–17). А те, которые столь далеки от добродетели этого праведника, хвалятся, что они со всею точностью познали самое Существо высочайшее, начальное и сотворившее мириады этих ангелов, из которых даже одного созерцать Даниил не имел силы.

5. Но обратим речь к прежнему предмету и покажем, что Бог недоступен взорам и вышних сил, даже и в своем снисхождении. Почему, скажи мне, серафимы ограждаются крыльями? Этим своим действием они возвещают апостольское изречение: Во свете живый неприступнем (1Тим.6:16), и не только они, но и высшие их – херувимы. Серафимы стоят вблизи, а херувимы служат Богу престолами; это сказано о херувимах не потому, чтобы Бог нуждался в престоле, а чтобы отсюда ты уразумел достоинство этих сил. Послушай, что говорит о них и другой пророк: И бысть слово Господне ко Иезекиилю, сыну Вузиеву, при реце Ховар (Иез.1:3). Иезекииль стоял тогда при реке Ховар, а Даниил – при реке Тигр. Когда Бог намеревается показать рабам своим какое-нибудь дивное видение, то выводит их из городов на место, удаленное от шума, чтобы душа не развлекалась ничем – ни видимым, ни слышимым, но, наслаждаясь спокойствием, вся занялась созерцанием видения. Что же видел он? Се облак, говорит он, грядяше от севера, и свет окрест, и огнь блистаяйся, и посреде его яко видение илектра, и свет в нем, и посреде подобие четырех животных: сие видение их, подобие человека в них. И четыри лица единому, и четыри крыла единому. И высота бяше им, и страшны были, и плещы их исполнены очес, окрест четырем, и подобие над главою их яко твердь, яко видение кристалла страшное, простертое над главою их свыше, и крыла их комуждо два, прикрывающе телеса их. И над твердию – яко видение камене сапфира, и подобие престола на нем, и на подобии подобие якоже вид человеч сверху. И видех яко видение илектра, от видения чресл и выше и от видения чресл даже до долу, видение огня, и свет его яко видение дуги, егда есть на облацех в день дождя (Иез.1:4–6,18–28). И после всего этого пророк, желая показать, что ни он сам, ни небесные силы не приближались к чистому Существу, говорит: Сие видение подобие славы Господни (Иез.2:1). Видишь ли и там и здесь снисхождение? Однако и эти силы закрывают себя крыльями по той же причине, хотя они суть мудрейшие, разумнейшие и чистейшие силы. Откуда это видно? Из самих названий их. Как ангел называется так потому, что возвещает людям повеления Божии, и архангел называется так потому, что начальствует над ангелами, так и те небесные силы носят названия, показывающие нам их мудрость и чистоту; и, как вообще крылья показывают высоту естества – Гавриил представляется летящим не потому, чтобы у ангела были крылья, но чтобы ты знал, что он является человеческому роду из высочайших мест и вышних обителей, – так и у них крылья означают не что иное, как высоту естества их. Итак, крылья означают высоту естества, престол – то, что на них почивает Бог, глаза – прозорливость, присутствие близ престола и непрестанное славословие Бога – неусыпность и бодрость; точно так же и названия одних означают мудрость, а других – чистоту. Что значит херувим? Полное ве́дение. А что – серафим? Пламенные уста. Видишь ли, как названия выражают и чистоту, и мудрость? Если же те, которые обладают полным ве́дением, не могут ясно созерцать даже снисхождения Божия, а имеют частное знание, как говорит Павел, от части разумеваем, и зерцалом, и в гадании (1Кор.13:12), то какое было бы безумие считать для себя известным и явным то, что и для них незримо!

6. Я желал бы теперь доказать, что Бог непостижим не только для херувимов и серафимов, но и для начал, и властей, и всякой сотворенной силы; но ум наш утомился – не от обилия, но от страшного содержания предметов речи. Душа трепещет и ужасается, долго занимаясь вышними созерцаниями. Низведем же с небес и успокоим ее, объятую ужасом, обратившись к обычному утешению. В чем это утешение? В молитве о том, чтобы страждущие этой болезнью когда-нибудь выздоровели. Если нам повелено умолять Бога о больных, о находящихся в рудниках и в тяжком рабстве и одержимых [демонами], то не гораздо ли более [нужно молиться] о таких людях? Нечестие хуже демона: неистовство бесноватых может быть прощено, а эта болезнь не имеет никакого оправдания. Вспомнив о молитве за бесноватых, я хочу сказать нечто вам, возлюбленные, для искоренения тяжкой болезни в церкви; странно было бы, врачуя посторонних с таким усердием, оставить без внимания собственные члены. Какая же эта болезнь? Невыразимое множество народа собралось теперь и с таким вниманием слушает речь, а в самый страшный час я часто ищу его и не вижу и сильно воздыхаю, что, когда беседует сослужитель ваш, вы показываете великое усердие и напряженную ревность, теснитесь друг перед другом и остаетесь до конца; когда же предстоит явиться Христу в священных таинствах, то церковь бывает пуста и безлюдна. Достойно ли это прощения? Через такое нерадение вы лишаетесь всех похвал, заслуженных ревностью к слушанию. Кто из вас не осудит и меня, видя, что плод слушания так скоро у вас пропадает? Если бы вы усердно внимали сказанному, то доказывали бы свою ревность делами, а если по выслушании тотчас уходите, это служит доказательством того, что не усвоили ничего из сказанного и не приложили к сердцу, ибо, если бы сказанное было внедрено в душах, то оно, конечно, удержало бы вас в церкви и возбудило бы в вас большее благоговение к страшным таинствам. А теперь, как бы выслушав какого-нибудь игрока на кифаре, вы удаляетесь без всякой пользы, как только умолк говорящий. Но какое слышится от многих холодное оправдание? Молиться, говорят, могу я и дома, а слушать беседу и учение дома невозможно. Ошибаешься ты, человек: молиться, конечно, можно и дома, но молиться так, как в церкви, где такое множество отцов, где единодушно воссылается песнь к Богу, дома невозможно. Ты не будешь так скоро услышан, молясь Владыке у себя, как молясь со своими братьями. Здесь есть нечто большее, как-то: единодушие и согласие, союз любви и молитвы священников. Для того и предстоят священники, чтобы молитвы народа, как слабейшие, соединясь с их молитвами сильнейшими, вместе с ними восходили на небо. С другой стороны, какая может быть польза от беседы, когда с нею не соединяется молитва? Прежде молитва, а потом слово – так говорят и апостолы: Мы же в молитве и служении слова пребудем (Деян.6:4). Так и Павел поступает, в начале посланий совершая молитву, чтобы свет молитвы предшествовал учению, как свет светильника. Если ты приучишь себя молиться с усердием, то не будешь иметь нужды в наставлении сослужителей твоих, так как Сам Бог без всякого посредника будет озарять ум твой. Если же молитва одного имеет такую силу, то гораздо более – молитва с народом; у последней больше силы и гораздо больше дерзновения, нежели у молитвы, совершаемой дома и наедине. Откуда это видно? Послушай, что говорит сам Павел: Иже от толикия смерти избавил ны есть, и избавляет, нань же и уповахом, яко и еще избавит, споспешествующым и вам по нас молитвою, да от многих лиц, еже в нас дарование, многими благодарится о нас (2Кор.1:10–11). Так и Петр избежал темницы: Молитва же бы прилежна бываемая от Церкве к Богу о нем (Деян.12:5). Если же Петру помогла молитва церкви и извела из темницы этот столп [церкви], то как ты, скажи мне, пренебрегаешь ее силою и какое можешь иметь оправдание?! Послушай и самого Бога, Который говорит, что Его умилостивляют благоговейные молитвы многих. Так, оправдываясь пред Ионою по поводу тыквенного растения, Он говорит: Ты оскорбился еси о тыкве, о ней же не трудился еси, не воскормил еси ея: Аз же не пощажду ли Ниневии, града великого, в немже живут множайшии, нежели дванадесять тем человек (Ин.6:10–11). Не напрасно Он ссылается на множество жителей, но чтобы внушить тебе, что единодушная молитва имеет великую силу. Это я хочу объяснить вам и из человеческой истории.

7. Лет десять тому назад некоторые, как вы знаете, были обличены в стремлении к тирании. Один из вельмож, обвиненный в этом преступлении, с веревкою в устах был веден на смерть². Тогда весь город сбежался на конское ристалище, вывели и рабочих из мастерских, и весь народ, сошедшись вместе, избавил от царского гнева человека, осужденного и недостойного никакого помилования. Так, желая смягчить гнев земного царя, вы все стеклись с детьми и женами, а, намереваясь умилостивить Царя Небесного и избавить от Его гнева не одного человека, как тогда, и не двоих, троих или сто, но всех грешников Вселенной и освободить одержимых демоном из сетей диавола, – неужели вы будете оставаться вне церкви и не стечетесь все вместе, чтобы Бог, воззрев на ваше единодушие, и тех освободил от наказания, и вам простил грехи? Если в это время ты будешь находиться на рынке или дома, или в необходимых занятиях, то неужели не разорвешь все эти узы сильнее всякого льва и не придешь к общей молитве? Какую же, скажи мне, возлюбленный, ты будешь иметь в таком случае надежду на спасение? Не люди только одни здесь страшно взывают, но и ангелы припадают к Владыке, и архангелы молятся. Само время благоприятствует им, само жертвоприношение содействует. Как люди, взяв масличные ветви, потрясают их перед царями, напоминая им этими ветвями о милости и человеколюбии, так точно и ангелы, представляя вместо масличных ветвей само тело Господне, умоляют Владыку за род человеческий и как бы так говорят: «Мы молимся за тех, которых Сам Ты некогда удостоил такой любви Своей, что предал за них собственную Свою душу; мы изливаем моления за тех, за которых Сам Ты пролил кровь; мы просим за тех, за которых Ты принес в жертву Свое тело». В это время диакон вводит и одержимых [демонами], повелевая им только наклонить голову и таким положением тела совершать моление, так как им непозволительно молиться вместе с общим собранием братий. Поэтому он и вводит их, чтобы ты, сжалившись над ними, над их несчастием и безгласностью, по собственному дерзновению ходатайствовал за них [пред Богом]. Итак, зная все это, будем стекаться в этот час, чтобы привлечь милость и обрести благодать и благовременную помощь. Вы похвалили сказанное, приняли увещание с великим шумом и рукоплесканием, но, чтобы вам выразить эти похвалы мне и делами, вот наступает время для выражения послушания: после увещания последует молитва. Такой я ищу похвалы, такого рукоплескания – посредством самих дел. Убеждайте же друг друга стоять так, как стоите, а кто уклонится от порядка, того старайтесь удержать, чтобы, получив двойную награду, и за собственное усердие, и за попечение о братьях, вы могли с бо́льшим дерзновением изливать моления, и умилостивить Бога, и получить здешние и будущие блага благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу вместе со Святым Духом слава и держава во веки веков. Аминь.

1. Доказав раньше, что Бог непостижим для людей, и даже для херувимов и серафимов, можно было бы оставить этот предмет и не продолжать более, но так как наша ревность и заботливость клонится не к тому только, чтобы заградить уста противников, но и к тому, чтобы более научить вас, возлюбленные, то коснемся опять того же предмета и продолжим речь. Занятие этим предметом и вам сообщит более познаний, и нам доставит славнейшую победу, истребив остаток [ереси], какой мог еще удержаться. Так и вредные растения надобно не только срезать сверху (иначе они снова вырастают от корней, находящихся внизу), но и вырывать их из самых внутренних недр земли и выбрасывать открытыми на солнечный зной, чтобы они скорее засохли. Итак, я словом возведу вас опять на небо – не для того, чтобы испытать и исследовать [небесное], но чтобы уничтожить неуместную любознательность тех, которые не знают самих себя и не хотят знать пределов человеческой природы. Для этого я весьма обстоятельно показал вам, как для праведника было невыносимо явление не только Бога, но и ангелов; излагая вам всю эту историю, я неоднократно замечал, как блаженный Даниил бледнел, трепетал и находился в состоянии, не лучшем состояния обмирающих, когда душа порывается расторгнуть узы плоти. Как ручной и смирный голубь, живущий в каком-нибудь домике и испуганный чем-нибудь, в страхе взлетает к потолку и старается вылететь через окна, чтобы освободиться от испуга, так точно и душа этого блаженного мужа старалась выйти из тела, всячески порывалась вон и вышла бы, отлетела и оставила бы тело бездушным, если бы ангел не поспешил тотчас же избавить ее от смущения и не возвратил опять в собственное ее жилище. Это я говорил тогда для того, чтобы эти люди, узнав, как велико различие между ангелом и человеком, и вразумившись превосходством небожителя, отстали от своего безумия в отношении к Господу. Праведник, имевший такое дерзновение, не мог смотреть на ангела, а они, столь далекие от его добродетели исследуют не ангела, но Самого Владыку ангелов. Даниил укротил ярость львов, а мы не можем одолевать даже лисиц; тот расторг пополам дракона и дерзновением пред Богом победил природу зверя, а мы боимся и малейших пресмыкающихся; тот остановил царя, свирепствовавшего подобно льву, и, явившись, укротил гнев Навуходоносора, устремившийся против толпы иноплеменников сильнее всякого пламени, и озарил светом все сокровенное. Но и этот просветитель, увидев пришедшего к нему ангела, был объят ужасным мраком. Какое же оправдание будут иметь те, которые усиливаются постигнуть блаженное естество Божие? Но на этом я не остановил тогда своей беседы, а возвел речь и к мудрым силам, сказав о том, как они отвращают свои взоры, закрываются крыльями, выпрямляют свои голени, непрестанно славословят, равно как и о том, что всем этим бестелесные силы обнаруживают свое изумление и ужас. Чем они мудрее, чем ближе нас к неизреченному и блаженному Существу, тем более нас знают непостижимость Его, потому что высшая степень мудрости производит высшую степень благоговения. Я сказал вам, что́ такое неприступное, сказал, что оно значит гораздо более, чем непостижимое, присовокупил и причину, состоящую в том, что непостижимое оказывается непостижимым после исследования, а неприступное не допускает и приближения, и начала исследования, приведши пример моря. Заметил я, что Павел не сказал о Боге: «Будучи светом неприступным», но: Во свете живый не приступнем (1Тим.6:15), а если жилище неприступно, то тем более живущий в нем – Бог. Это говорил Павел не для того, чтобы ограничить Бога местом, но чтобы точнее выразить непостижимость и неприступность Его. Указал я и на другие силы – на херувимов – и сказал, как над ними являлась твердь, кристалловый камень, подобие престола, вид человека, илектр, огонь, дуга; и после всего этого пророк сказал: Сие видение подобие славы Господни (Иез.2:1). Во всем этом я показал вам снисхождение Божие, которое, однако, невыносимо и для высших сил.

2. Не напрасно я повторяю это, но потому, что считаю себя вашим должником в том, что обещал вам, и хочу узнать с точностью, что́ я заплатил и что́ еще осталось. Так поступают и должники при уплате займа: взяв расписку, где записан весь счет, и показав своим заимодавцам, они уплачивают остальное. Поэтому и я, раскрыв память нашей души, как бы книгу, и указав словом, как бы перстом, на преподанное, перехожу теперь к остальному. Что же осталось? Осталось доказать, что ни начала, ни власти, ни господства, ни какая-либо другая сотворенная сила не имеет точного понятия о Боге. Есть и другие силы, которых мы не знаем и по именам. Представьте же безумие еретиков – мы не знаем даже имен рабов, а они исследуют само существо Владыки. Есть ангелы и архангелы, престолы и господства, начала и власти, но не одни эти сонмы существуют на небесах, а бесконечные полчища и неисчислимые племена, которых не может изобразить никакое слово. Откуда же известно, что, кроме этих сил, есть много других, которых мы не знаем и по именам? Павел, сказав о первых, упоминает и о вторых, выражаясь о Христе так: «Посадил Его превыше всякого начальства и власти и силы и всякого имене, именуемого не точию в веце сем, но и во грядущем» (Еф.1:21). Видите ли, что есть некоторые имена, которые будут известны там, а теперь неизвестны? Поэтому Павел и сказал: Не точию в веце сем именуемыя, но и во грядущем. И удивительно ли, что они не имеют точного понятия о существе [Божием]? Это доказать нисколько не трудно, так как и о многих из дел домостроительства Божия не знают вышние силы, начала, власти, господства. А это я докажу словами апостола, что некоторые из них вместе с нами узнали о делах домостроительства Его, о которых раньше нас не знали, и не только узнали вместе с нами, но и через нас. Во инех родех не сказася, говорит апостол, якоже ныне открыся святым Его апостолом и пророком, быти языком снаследником и стелесником и спричастником обетования Его, – а обетования даны были иудеям, – благовествованием, ему же бых аз Павел служитель (Еф.3:5–7). Откуда же видно, что вышние силы узнали об этом только ныне? Приведенные слова относятся к людям. Послушай. Мне меншему всех святых, говорит апостол, дана бысть благодать сия, во языцех благовестити неизследованное богатство Христово (Еф.3:8). Что значит неизследованное? То, что не может быть найдено, и не только не может быть найдено, но даже и исследываемо. Пусть эти [еретики] опять послушают, как часто и непрерывно он бросает в них стрелы. Если богатство неизследимо, то как может быть не неисследимым Податель богатства? И просветити всех, что есть смотрение тайны сокровенныя в Бозе, да скажется ныне началом и властем церковию многоразличная премудрость Божия (Еф.3:9,10). Слышишь ли, что небесные силы узнали все это теперь, а не прежде? Что замышляет царь, того не знает щитоносец. Да скажется ныне началом и властем церковию многоразличная премудрость Божия. Посмотри, какая честь оказана человеческому роду: вместе с нами и через нас вышние силы узнали тайны Царя. Но откуда видно, что апостол говорит здесь о небесных силах? Началами и властями он называет иногда и демонов: Несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем и к миродержителем тмы века сего (Еф.6:12). Не о демонах ли и здесь говорит он, что они тогда узнали об этом? Нет, он говорит о вышних силах; сказав: Началом и властем, он присовокупил: На небесных. Эти начала и власти – небесные, а те начала и власти – поднебесные, поэтому он называл последних и миродержителями, выражая, что небо для них недоступно и что всю свою власть они обнаруживают в здешнем мире.

3. Видишь ли, что небесные силы узнали это вместе с нами и через нас? Но теперь я поведу речь в уплату долга и покажу, что существа Божии не знают ни начала, ни власти. Кто говорит об этом? Уже не Павел, не Исаия, не Иезекииль, но другой святой сосуд, сам сын грома, возлюбленный ученик Христа Иоанн, возлежавший на персях Господних и почерпавший из них Божественные струи. Что же говорит он? Бога никтоже виде нигдеже (Ин.1:18). Поистине сын грома: издал голос громче трубы, который может пристыдить всех прекословящих. Однако обратим внимание и на то, что, по-видимому, противоречит этому. Что, скажи мне, вещаешь ты, Иоанн? Бога никтоже виде нигдеже. Что же нам думать, когда пророки говорят, что они видели Бога? Так, Исаия говорит: Видех Господа седяща на престоле высоце и превознесение (Ис.6:1), также и Даниил: Зрях, Дóндеже престоли поставишася, и Ветхий денми себе (Дан.7:9), и Михей: Видех Господа Бога Израилева седящаго на престоле своем (3Цар.22:19), и еще другой пророк: Видех Господа, стояща на жертвеннице, и рече (ми): порази очистилище (Ам.9:1). И много можно собрать таких свидетельств. Как же Иоанн говорит, что Бога никтоже виде нигдеже. Нужно знать, что он говорит о точном понятии и ясном ве́дении. А все виденное пророками было снисхождением, и никто из них не созерцал чистого существа Божия, как видно из того, что каждый из них созерцал Бога различным образом. Бог есть существо простое, несложное и не имеющее образа, а они все видели Его под различными образами. Это также объявляет Бог через другого пророка и, удостоверяя, что пророки видели не чистую сущность, говорит: Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся (Ос.12:10), – не самую сущность Мою показывал Я, говорит Он, но снисходил приспособительно к немощи созерцавших. Притом Иоанн говорит не о людях только, что Бога никтоже виде нигдеже, – это известно было и из вышесказанного, т. е. из пророческого изречения, в котором говорится: Аз видения умножих и в руках пророческих уподобихся, и из ответа, данного Моисею, именно когда Моисей желал видеть Бога лицом к лицу, то Он сказал ему: Не узрит человек лице Мое, и жив будет (Исх.33:20). Таким образом, это уже было известно нам и не подлежало сомнению. Итак, не об одном нашем роде, но и вышних силах говорит Иоанн, что Бога никтоже виде нигдеже; поэтому он и указывает на Единородного как на учителя этого догмата. Чтобы кто-нибудь не сказал: откуда это известно? – он присовокупляет: Единородный Сын сый в лоне Отчи, той исповеда (Ин.1:18), приводя достоверного свидетеля и учителя этого догмата. Если бы он хотел объяснить нам изречение Моисеево, то излишне было бы говорить, что Единородный исповедал это; не сказал бы он: Единородный, той исповеда, потому что еще прежде, нежели произнес это Иоанн, наученный Единородным, возвестил нам о том же пророк, наученный Богом. А так как Иоанн хотел открыть нам нечто большее сказанного прежде, именно то, что и вышние силы не видят Бога, то он и приводит учителем Единородного. Под видением же здесь разумей знание; у бестелесных сил нет ни зрачков, ни глаз, ни ресниц; но что у нас видение, то у них знание. Таким образом, когда ты слышишь, что Бога никтоже виде нигдеже, разумей то, что никто не познал Бога по существу, во всей точности. И, когда услышишь о серафимах, что они закрывали глаза и отвращали взоры, и о херувимах, что они делали то же самое, не думай, что у них есть глаза или зрачки – это принадлежности тел, – но веруй, что через это пророк указывает на их знание. Когда пророк говорит, что они не могли видеть снисходящего Бога, то разумеет не что иное, как то, что они не могут воспринять ясного знания о Нем и точного постижения и не дерзают пристально смотреть не только на чистое и совершеннейшее существо, но и на само снисхождение Его. А пристально смотреть – значит знать. Поэтому евангелист, признавая, что человеческой природе не свойственно знать это и что Бог непостижим даже для вышних сил, выставляет нам учителем этого догмата Самого седящего одесную Бога и знающего это в точности. Притом он не просто сказал – Сын, хотя и этого слова было бы достаточно для того, чтобы заградить уста бесстыдных, ибо, как много называвшихся христами, но истинный Христос один, и много называвшихся господами, но Господь один, и много называвшихся богами, но Бог один, так многие называются и сынами, но Сын один, и прибавка члена (οҁ) достаточно может показать преимущество Единородного. Однако евангелист не удовольствовался этим, но, сказав: Бога никтоже виде нигдеже, – присовокупил: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда. Сначала он сказал Единородный, а потом Сын, потому что многие по общности этого названия уничтожают Его славу, почитая Его одним из многих [сынов], так как название Сын есть общее всем. Поэтому апостол сначала поставил название Единородный, как принадлежащее Ему исключительно, собственно, и не свойственное никому другому, чтобы ты был уверен, что и то общее название [Сын] не есть общее, но Его собственное, исключительное и никому другому не свойственное так, как Ему.

4. Чтобы пояснить сказанное мною, я раскрою то же самое полнее. Название сын принадлежит и людям, принадлежит и Христу, но нам не собственно, а Ему собственно; название же единородный принадлежит только Ему, никому другому не принадлежит даже и не собственно. Итак, чтобы из названия, не принадлежащего никому, кроме Него одного, ты заключил, что и другое название, принадлежащее многим, есть Его собственное, апостол сначала сказал Единородный, а потом Сын. Если же для тебя недостаточно и этого, говорит он, то «я приведу еще третье [понятие], хотя простое и человеческое, однако такое, которое может и пресмыкающихся по земле возвести к мысли о славе Единородного». Какое же это? Сый в лоне Отчи. Выражение простое, но достаточное для означения близости, если мы будем понимать его богоприлично. Как, слыша о престоле и сидении одесную, ты представляешь не престол, не место и не очертание, но под названием престола и общением в сидении разумеешь одинаковость и равенство чести, так, и слыша о лоне, представляй не лоно и не место, но под названием лона разумей близость и дерзновение Сына в отношении к Родившему. Пребывание в лоне гораздо яснее, нежели сидение одесную, открывает и изображает нам близость Его к Родившему, потому что ни Отец не мог бы иметь Сына в своем лоне, если бы Он был не одного и того же с Ним существа, ни Сын не перенес бы пребывания в лоне Отчем, если бы существо Его было ниже. Поэтому так как Сын и Единородный, пребывающий в лоне Отчем, в точности знает все Отчее, то евангелист и употребил эти слова, чтобы представить точное знание Сына об Отце, потому что речь была о знании, а если это не так, то для чего упомянуто лоно? Если Бог не есть существо телесное, как и действительно Он не таков, и если приведенное выражение не указывает ни на сродство, ни на близость к Родившему, то оно поставлено без причины и напрасно, не доставляя нам никакой пользы. Но оно поставлено не напрасно, нет – Дух ничего не вещает напрасно, – а показывает близость Сына к Отцу. Евангелист, изрекая ту великую истину, что и вышние твари не видят Бога, т. е. не знают Его в точности, и желая представить достоверного учителя этой истины, употребляет приведенные слова, чтобы ты верил во всем Ему, как Сыну, как Единородному и как пребывающему в лоне Отчем, и ни в чем уже не сомневался. Если бы никто не оказался столь бесстыдным, чтобы спорить, то я сказал бы, что это слово доказывает и вечность. Как в словах, сказанных Моисею: Аз есмь сый (Исх.3:14), мы разумеем вечность, так и в этом изречении: Сый в лоне Отчи, можно разуметь вечное существование Сына в лоне Отца. Итак, всем этим у нас доказано, что существо Божие непостижимо для всякой твари, затем остается доказать, что только Сын и Дух Святой знают Его со всею точностью. Но, отлагая это до другой беседы, чтобы множеством сказанного не обременить память, я опять предложу обычное увещание. Какое же у нас было обычное увещание? Пребывать в непрестанной молитве трезвенным умом и бодрственною душою. Беседуя и прежде об этом, я видел во всех готовность к послушанию; поэтому странно было бы, обличая беспечных, не хвалить исправных. Итак, я хочу сегодня похвалить вас и воздать вам благодарность за послушание. А эта благодарность будет состоять в том, что я объясню вам, почему та молитва бывает прежде прочих и для чего диакон повелевает тогда вводить бесноватых и одержимых злым неистовством и наклонять им головы. Для чего же он делает это? Демонское обладание составляет узы тяжкие и мучительные, – узы крепче всякого железа. Как в то время, когда выходит судья и намеревается сесть на возвышенном месте, темничные стражи выводят из здания всех содержимых в темнице и помещают их за решетками и занавесами судилища, неопрятных, нечистых, обросших волосами, одетых в рубища, так точно по установлению отцов в то время, когда Христос имеет явиться в таинствах и как бы сесть на возвышенном месте, приводятся бесноватые, как бы какие узники, – не для того, чтобы они отдали отчет в преступлениях, как те узники, и подверглись наказанию и мучению, но чтобы в присутствии народа и всего города внутри [храма] совершались о них общие молитвы, чтобы все единодушно умоляли о них общего Владыку и с сильным воплем просили помиловать их.

5. Прежде я обличал тех, которые не остаются на такую молитву и проводят это время вне храма. Теперь же я хочу обличить находящихся внутри храма – не за то, что они находятся внутри, но за то, что они, оставаясь здесь, бывают нисколько не лучше пребывающих вне, разговаривая между собою в столь страшное время. Что делаешь ты, человек? Видишь, сколько твоих братьев как бы в узах стоят около тебя, и разговариваешь о предметах посторонних? Неужели одного вида их недостаточно, чтобы поразить тебя и расположить к состраданию? Брат твой – в узах, а ты – в беспечности? Какое же, скажи мне, может быть прощение тебе, столь бесчувственному, столь бесчеловечному, столь жестокому? Как ты не боишься, чтобы в то время, когда ты разговариваешь, предаешься беспечности и рассеянности, какой-нибудь демон, выскочив оттуда и нашедши твою душу праздною и пустою, не вошел беспрепятственно в дом твой, увидев его оставленным без дверей? Не следует ли в этот час всем вместе проливать источники слез, всем смотреть плачущими глазами и во всей церкви происходить сетованиям и воздыханиям? После приобщения таинств, после принятия бани возрождения, после сочетания со Христом этих агнцев волк успел похитить из стада и удержать их у себя, а ты, видя такое несчастье, не плачешь? Достойно ли это прощения? Ты не хочешь сострадать брату? По крайней мере страшись за себя самого и бодрствуй. Если бы ты увидел горящим дом своего соседа, то, скажи мне, хотя бы этот сосед был злейшим из всех твоих врагов, не побежал ли бы ты гасить пожар, опасаясь, чтобы огонь, распространяясь далее, не дошел и до твоих дверей? Точно так же рассуждай и о бесноватых: демонское обладание есть жестокий пламень и пожар. Смотри, чтобы демон, пролагая себе дорогу, не занял и твоей души, и, когда заметишь его присутствие, с великим усердием прибегни ко Владыке, чтобы демон, увидев душу твою пламенною бодрствующею, признал твой ум недоступным для себя. Если он увидит тебя рассеянным и беспечным, то скоро вселится в тебя, как в пустое жилище, а если увидит тебя внимательным, бодрствующим и стремящимся к небесам, то не дерзнет даже смотреть на тебя. Итак, если ты презираешь братьев, то побереги по крайней мере себя самого и загради лукавому демону вход в твою душу. А ничто так обыкновенно не ограждает нас от нападения, как молитва и усердное прошение. Это именно и повелевает всем диакон, когда говорит: Прости станем добре, и это установлено не напрасно и не без причины, но для того, чтобы мы возвышали пресмыкающиеся по земле помыслы, чтобы, отвергнув рассеянность, происходящую у нас от забот о предметах житейских, могли представить душу свою прямо стоящею пред Богом. А что это справедливо, и что слово это относится не к телу, а к душе и повелевает исправлять ее, можем узнать и от Павла, который употребил это выражение в том же смысле. В послании, обращаясь к людям, павшим и отчаявшимся под бременем несчастий, он говорил: Ослабленныя руки и ослабленная колена исправите (Евр.12:12). Что же мы скажем? Неужели он говорит о руках и коленях телесных? Нет, он беседует не со скороходами и не с борцами, но убеждает этими словами восстановить силу внутренних помыслов, ослабевшую от искушений. Представь, близ кого ты стоишь, с кем будешь призывать Бога, – с херувимами! Подумай, с кем вместе ты ликуешь, и этого достаточно будет для возбуждения в тебе бдительности, когда вспомнишь, что ты, облеченный телом и связанный плотью, удостоен прославлять общего всем Владыку вместе с бесплотными силами. Итак, никто с рассеянною душой пусть не участвует в этих священных и таинственных песнопениях, никто пусть не имеет в себе житейских помыслов в такое время, но, изгнав из души все земное, переселив всего себя на небо и как бы стоя близ самого престола славы и воспаряя вместе с серафимами, пусть каждый возносит всесвятую песнь Богу славы и величия. Для того и повелевается нам стоять добре в это время, ибо стоять добре значит не что иное, как стоять так, как следует человеку стоять пред Богом: со страхом и трепетом, с трезвенною и бодрственною душой. А что и это изречение относится к душе, объясняет также Павел, когда говорит: Тако стойте о Господе, возлюбленнии (Флп.4:1). Как стрелок, желая метко пускать стрелы, прежде всего заботится о своем положении, старается стать прямо против цели и тогда начинает пускать стрелы, так и ты, намереваясь стрелять в злую голову диавола, сначала позаботься о состоянии своих помыслов, чтобы, приняв прямое и удобное для себя положение, успешно пускать в него стрелы.

6. Это о молитве. Но так как диавол придумал, кроме нерадения в молитвах, еще некоторое другое весьма прискорбное зло, то нужно заградить для него и этот вход. Какое же зло придумал лукавый демон? Видя, что вы соединены как бы в одно тело и слушаете проповеди с великим усердием, он не посмел подослать кого-нибудь из своих слуг, чтобы их советами и внушениями отвлечь вас от слушания, так как знал, что никто из вас не допустит таких советников, но он вмещал в вашу толпу каких-то разбойников и карманных воров и настроил их похищать у многих, часто собирающихся сюда, завязанное в их кошельках золото; это случалось здесь нередко и со многими. Итак, чтобы этого не было и чтобы потеря денег со временем не погасила ревности к слушанию, если многие будут подвергаться этому, я прошу и убеждаю всех вас, чтобы никто не входил сюда, имея при себе золото; ваше усердие к слушанию не должно служить для них поводом к злодеянию, и получаемое вами удовольствие от пребывания здесь не должно отравляться кражею денег. Диавол устроил это не для того, чтобы сделать вас бедными, но чтобы потеря денег, тяжко огорчая вас, отвлекала от ревности к слушанию. Так и Иова он лишил всего имущества не для того, чтобы сделать его бедным, но чтобы отклонить его от благочестия. Диавол заботится не о том, чтобы отнимать деньги (он знает, что деньги – ничто), но чтобы лишением денег вовлечь душу в грех, и если он не в состоянии будет сделать это, то будет считать себя не успевшим ни в чем. Итак, когда он отнимает у тебя золото или при помощи хищников, или каким-нибудь другим способом, ты, возлюбленный, зная его намерение, прославь Владыку – тогда ты приобретешь более, чем потерял, и нанесешь врагу двойной удар – тем, что не огорчился, и тем, что возблагодарил [Бога]. Если он увидит, что потеря денег сокрушает тебя и побуждает роптать на Владыку, то никогда не перестанет делать то же, а если увидит, что ты не только не хулишь создавшего тебя Бога, но и благодаришь Его при каждом случающемся бедствии, то перестанет подвергать тебя искушениям, поняв, что искушение бедствиями служит для тебя поводом к благодарности и приготовляет тебе светлейшие венцы и большие награды. То же было и с Иовом. Когда диавол, отняв у него имущество и поразив его тело, увидел его приносящим благодарение [Богу], то не посмел более приступать, но потерпел постыдное и решительное поражение и отступил, сделав подвижника Божия более славным. Зная это, будем и мы бояться только одного – греха, а все прочее переносить мужественно, хотя бы постигли нас потеря имущества или телесная болезнь, или неуспех в делах, или оскорбление, или клевета, или какое-нибудь другое бедствие; все это не по свойству своему таково, что не только не повредит нам, но может принести нам величайшую пользу, если мы будем переносить это с благодарностью, и доставит нам большие награды. Ты знаешь, что и Иов, после того как увенчался всякими венцами терпения и мужества, получил вдвойне все потерянное. А ты получишь все не вдвойне и не втройне, но во сто крат больше, если будешь переносить несчастье мужественно и наследуешь жизнь вечную, которой да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, Которому слава и держава ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

1. Если кто намеревается говорить о предмете обширном, который требует продолжительных рассуждений и вполне разъясняется не в один, два или три дня, но в более продолжительное время, тот должен, по моему мнению, предлагать учение уму слушателей не все вдруг и за один раз, но разделить целое на многие части и через такое раздробление сделать бремя речи легким и удобоприемлемым. Наш язык, и слух, и каждое из наших чувств имеют свою меру, законы и назначенные им пределы, и если кто решается когда-нибудь преступить эти пределы чувств, то лишается и присущей им силы. Что приятнее света, скажи мне? Что радостнее солнечных лучей? Однако это приятное и радостное становится неприятным и тягостным, когда действует на глаза наши через меру. Для того Бог и определил после дня следовать ночи, чтобы она, приняв утомленные глаза наши, сомкнула веки, усыпила зрачки, успокоила ослабевшую у нас зрительную силу и сделала ее способнейшей к созерцанию следующего дня. Поэтому бодрствование и сон, противоположные друг другу, при умеренности одинаково приятны и, называя приятным свет, мы называем приятным также и сон, разлучающий нас со светом. Так неумеренное всегда тягостно и неприятно, а умеренное приятно, полезно нам и отрадно. Поэтому и я, продолжая речь о непостижимом уже четвертый или пятый день, и сегодня не намерен окончить ее, но, предложив вам, возлюбленные, умеренную беседу об этом, думаю опять дать отдохновение уму вашему. На чем же мы ранее остановили речь? Необходимо продолжить ее с того места, потому что учение следует в непрерывном порядке. Тогда мы говорили, что сын грома сказал: Бога никтоже виде нигдеже: Единородный Сын, сый в лоне Отчи, той исповеда (Ин.1:18). Сегодня надобно узнать, где исповедал это сам Единородный Сын Божий. Отвеща Иисус иудеям, говорит евангелист, и рече: Не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Ин.6:43–46). Здесь опять видением Он называет знание. Сказал не просто никто не знает Отца и замолчал, чтобы кто-нибудь не подумал, что это говорится только о людях, но, желая показать, что ни ангелы, ни архангелы, ни вышние силы [не знают Отца], Он объяснил это прибавлением, ибо, сказав: Не яко Отца видел есть кто, – Он присовокупил: Токмо сый от Бога, сей виде Отца. Если бы Он сказал просто никто, то многие из слушателей, может быть, подумали бы, что это сказано только о нашем роде, а теперь, сказав никто и прибавив токмо Сын, этим прибавлением Единородного Он исключил всякую тварь. Неужели, скажут, Он исключил и Духа Святого? Нет, так как Дух не есть часть творения. Слово «никто» всегда употребляется для исключения одной только твари. Равным образом когда говорится об Отце, то не исключается Сын, и когда говорится о Сыне, то не исключается Дух. А чтобы здесь показать, что слово «никто» сказано не для исключения Духа, но для изъятия твари, послушаем, как о том же самом знании, которое приписывается одному Сыну, говорит Павел в беседе с коринфянами. Что же говорит он? Кто бо весть яже в человеце, точию дух человека живущий в нем? Такожде и Божия никтоже весть, точию Дух Божий (1Кор.2:11). Как здесь слово никто не исключает Сына, так и изреченное Христом слово никто не исключает Духа Святого. Отсюда очевидна истина сказанного. Если бы в словах: «Никто не видел Отца, токмо сый от Бога», исключался Дух, то напрасно Павел говорил бы, что, как человек знает находящееся в нем самом, так и Дух Святой с точностью знает сущее в Боге. В таком же смысле употребляется и слово «един», оно имеет одинаковое с тем значение и силу. Смотри: Един, говорит апостол, Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (1Кор.8:6). Если наименование Отца единым Богом исключает Сына из Божества, то и наименование Сына единым Господом исключает Отца из господства; но Отца не исключают из господства слова: Един Господь Иисус Христос – следовательно, и Сына не исключают из Божества слова: Един Бог Отец.

2. Если же опять скажут, что Отец называется единым Богом потому, что Сын хотя и есть Бог, но не такой Бог, как Отец, то из тех самых положений, которые допускают еретики (а мы не сказали бы этого), следовало бы, что Сын называется единым Господом потому, что Отец хотя есть и Господь, но не такой Господь, как Сын. Если же последнее нечестиво, то и первое неосновательно. Напротив, как выражение един Господь не исключает Отца из истинного господства и не приписывает господства одному только Сыну, так и выражение един Бог не исключает Сына из истинного, существенного и совершенного Божества и не показывает, что оно принадлежит только Отцу. А что Сын есть Бог, и такой же Бог, как Отец, оставаясь, впрочем, Сыном, – это видно из самого прибавления. Если бы имя Бог принадлежало только Отцу и не могло указывать нам на другую Ипостась, кроме одной, не рожденной и первой Ипостаси, для которой одной оно было бы собственным и отличительным именем, то излишне было бы прибавлено слово Отец – тогда достаточно было бы сказать един Бог и мы поняли бы, о ком говорится. Но так как имя Бог есть общее для Отца и Сына и, сказав един Бог, Павел не определил бы, о ком он говорит, то ему нужно было прибавить Отец, чтобы показать, что он говорит о первой и нерожденной Ипостаси, так как название Бог не могло именно на нее указывать, потому что оно есть общее у Отца с Сыном. Одни из этих имен суть общие, а другие – собственные: общие употребляются для того, чтобы показать безразличие существа, а собственные – для того, чтобы означить свойство Ипостасей. Имена Отец и Сын суть собственные имена каждой Ипостаси, а имена Бог и Господь – общие. Итак, поставив общее имя един Бог, апостол должен был прибавить и собственное имя, чтобы ты знал, о ком он говорит, и чтобы нам не впасть в безумие [еретика] Савеллия. А что имя Бог не больше имени Господь и имя Господь не меньше имени Бог, видно из следующего. Во всем Ветхом Завете Отец непрестанно называется Господом. Господь Бог твой, говорится, Господь един есть (Втор.6:4); и еще: Господу Богу твоему поклонишися, и тому единому послужиши (Втор.6:13); и еще: Велий Господь наш и велия крепость Его, и разума Его несть числа (Пс.146:5); и еще: Да познают, яко имя тебе Господь, ты един вышний по всей земли (Пс.82:19). А если бы имя Господь было меньше имени Бог и недостойно этого существа, то не следовало бы говорить: Да познают, яко имя тебе Господь. Также если бы имя Бог было больше и досточтимее имени Господь, то не следовало бы Сыну, Который, по их мнению, менее Отца, называться именем, принадлежащим Отцу, таким, которое было бы собственным именем одного только Отца. Но это не так, не так. И Сын не менее Отца, и имя Господь не ниже имени Бог. Поэтому Писание и употребляет эти названия безразлично и об Отце, и о Сыне. Вы слышали, что Отец называется Господом; теперь мы покажем вам, что и Сын называется Богом: Се дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя ему Еммануил, еже есть сказаемо: с нами Бог (Ис.7:14; Мф.1:2). Видишь ли, что и Отцу принадлежит имя Господь, и Сыну – имя Бог. Как там сказано, да познают, яко имя Тебе Господь, так и здесь говорится: Нарекут имя ему Еммануил, и еще: Отроча родися нам, сын и дадеся нам и нарицается имя его: велика совета Ангел, Бог крепкий, властелин (Ис.9:6). Обрати внимание на благоразумие и духовную мудрость пророков. Чтобы, сказав просто Бог, не внушить мысли, будто они говорят об Отце, они сначала упоминают о домостроительстве, так как, конечно, не Отец родился от Девы и был отроком. И другой пророк говорит о Нем таким же образом: Сей Бог наш, не вменится ин к Нему (Вар.3:36). Но о ком он говорит это? Не об Отце ли? Нет, потому что и он, послушай, как упоминает о домостроительстве. Сказав: Сей Бог наш, не вменится ин к Нему, он присовокупил: Изобрете всяк путь хитрости, и даде ю Иакову отроку своему и Израилю возлюбленному от Него: по сем на земли явися и с человеки поживе (Вар.3:37–38). А Павел говорит: От нихже Христос по плоти, сый над всеми Бог, благословен во веки, аминь (Рим.9:5); и еще: Всяк блудник или лихоимец не имать достояния в царствии Христа и Бога (Еф.5:5); и еще: Явления великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа (Тит.2:13). Так же называет Его и Иоанн, изрекая: В начале бе Слово, и Слово бе к Богу и Бог бе Слово (Ин.1:1).

3. Так, скажут, но ты покажи и те места, где Писание, упоминая о Сыне вместе с Отцом, называет Отца Господом. А я покажу не только это, но и то, что Писание и Отца называет Господом, и Сына – Господом, также называет Отца Богом и Сына Богом, поставляя вместе оба имени. Где же можно найти это? Христос, беседуя некогда с иудеями, говорит: Что вам мнится о Христе? Что есть Сын? Глаголаша Ему: Давидов. Глагола им: како убо Давид духом Господа его нарицает, глаголя: рече Господь Господеви моему: седи одесную Мене? (Мф.22:42–44) Вот Господь и Господь. Хочешь ли знать, где Писание говоря об Отце вместе с Сыном, называет их Богом и Богом. Послушай пророка Давида и апостола Павла, которые показывают нам это. Престол твой, Боже, в веке века, жезл правости, жезл царствия твоего: возлюбил еси правду и возненавиде еси беззаконие: сего ради помаза тя, Боже, Бог твой елеем радости паче причастник твоих (Пс.44:7–8). И Павел также привел это свидетельство в словах: Ко ангелом своим глаголет: творяй ангелы своя духи: к Сыну же: престол Твой, Боже, в век века (Евр.1:7–8). Но скажут, почему же в упомянутом месте (1Кор.8:6) Павел назвал Отца Богом, а Сына Господом? Там он сделал это не напрасно и не без причины, а потому, что у него была речь к язычникам, страдавшим многобожием. Чтобы они не могли сказать ему: «Обвиняя нас за то, что мы признаем многих богов и многих господ, ты сам подлежишь тому же обвинению, когда говоришь о богах, а не о Боге». Поэтому Павел, снисходя к их немощи, называет Сына другим именем, имеющим одинаковую силу. А что это истинно, для убеждения я прочитаю это место повыше, и вы ясно увидите, что сказанное не есть моя догадка. О идоложертвенных же вемы, яко еси разум имамы: разум убо кичит, а любы созидает: о ядении же идоложертвенных вемы, яко идол ничто же есть в мире и яко никто же Бог ин токмо един (1Кор.8:1–4). Видишь ли, что он говорит это, обращаясь к тем, которые признавали многих богов? Аще бо и суть глаголемии бози мнози, или на небеси или на земли (опять он восстает против них), яко же суть бози мнози и господие мнози, т. е. так называемые боги; но нам един Бог Отец, из Него же вся, и един Господь Иисус Христос, Имже вся (1Кор.8:5–6). Для того он и присовокупил слово един, чтобы они не подумали, будто опять вводится многобожие; он назвал Отца единым Богом, не исключая Сына из Божества, равно как и Сына назвал единым Господом, не исключая Отца из Господства, но исправляя недостаток слушателей и не желая подавать им какого-либо повода к заблуждению. Это было причиною и того, что пророки не ясно и открыто, но темно и редко возвещали иудеям о Сыне Божием. Едва только избавившись от многобожного заблуждения, иудеи снова подверглись бы той же болезни, если бы опять услышали о Боге и Боге. Поэтому пророки везде непрестанно говорят, что Бог един и несть разве Его (Втор.4:35; Ис.45:5, 21), – говорят не отвергая Сына – да не будет, – но желая исцелить немощь иудеев и отклонить их от мысли о многих и мнимых богах. Итак, когда ты услышишь слова: Един и несть иного и другие подобные, – то не унижай славы Троицы, но из этих выражений заключай о расстоянии между Ею и тварью, ибо в другом месте сказано: Кто бо разуме ум Господень? (Ис.40:13; Рим.11:34) А что здесь также не отрицается разумение ни в Сыне, ни в Духе, это объяснено уже сказанным ранее, когда мы приводили в свидетельство слова: Кто бо весть яже в человеце, точию дух человека, живущий в нем? Такожде и Божия никто же весть, точию Дух Божий (1Кор.2:11). Также и Христос говорит: Никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын (Мф.11:27). Так и в следующих словах: Не яко Отца видел есть кто, токмо сый от Бога, сей виде Отца (Ин.11:46), сказав, что он знает Отца с точностью, Христос вместе с тем привел и причину, почему Он знает. Какая же эта причина? Бытие – от Него, а доказательством бытия от Него служит опять то, что Он знает Отца с точностью, ибо потому Он знает Отца совершенно, что имеет бытие от Него; признаком же бытия от Него служит совершенное знание Его. Никакое существо не может хорошо знать высшего существа, хотя бы между ними было и малое расстояние. Послушай, что говорит пророк об ангелах и человеческом роде, как невелико различие между ними. Сказав: Что есть человек, яко помниши его, или сын человеч, яко посещаеши его, – он присовокупил: Умалил еси его малым чим от ангел (Пс.8:5–6). И однако, так как, несомненно, есть между ними некоторое расстояние, хотя и малое, мы не знаем с точностью существа ангелов и не можем узнать его, сколько бы ни размышляли о нем.

4. Но что я говорю об ангелах, когда мы не знаем хорошо или, вернее, нисколько не знаем даже сущности нашей души? А если те будут спорить, будто знают ее, то спроси, что такое душа по существу: воздух ли или дыхание, или ветер, или огонь? Они скажут, что душа не есть ни одна из этих вещей, потому что все они телесны, а душа бестелесна. Итак, они не знают ни ангелов, ни собственных своих душ, а утверждают, будто знают с точностью Владыку и Создателя всего. Что может быть хуже такого безумия? Но для чего я говорю: что такое душа по существу? Даже и того нельзя сказать, как она находится в нашем теле. Что можно сказать об этом? То ли, что она распростирается по составу тела? Но это нелепо, потому что это свойственно телам, а к душе это не относится, как видно из того, что часто и по отсечении рук и ног она остается целою и нисколько не сокращается от искажения тела. Или она не находится во всем теле, а сосредоточена в какой-нибудь его части? В таком случае прочие части необходимо должны быть мертвыми, потому что бездушное совершенно мертво. Но и этого сказать нельзя. Таким образом, то, что душа существует в нашем теле, мы знаем, а как она существует, этого не знаем. Познание о ней Бог сокрыл от нас для того, чтобы сильнее заградить нам уста, удержать нас и заставить оставаться внизу, а не любопытствовать и не исследовать того, что выше нас. Впрочем, чтобы нам не доказывать этого соображениями разума, мы опять обратимся к Писанию. Не яко Отца видел есть кто, говорит [Господь], токмо сый от Бога, сей виде Отца (Ин.6:46). «Что же из этого? – скажут, – этим изречением еще не приписывается Сыну совершенное знание. То, что тварь не знает Отца, Он выразил в словах: Не яко Отца видел есть кто – и то, что Сын знает Его, Он также выразил в прибавлении: Токмо сый от Бога, сей виде Отца, но что он знает Отца совершенно и так, как самого Себя, это еще не доказано». Можно думать, скажут, что вполне не знают Его ни тварь, ни Сын и что Сын, хотя имеет понятие об Отце более ясное, нежели тварь, но также несовершенное. То, что Он видит Отца, каков Он есть, и знает Его, Он сказал, а что Он знает Его совершенно и так, как самого Себя, этого еще не объявил. Но хотите ли, я докажу и это Писаниями, и именно изречением самого Христа? Послушаем, что говорит Он к иудеям: Якоже знает мя Отец, и Аз знаю Отца (Ин.10:15). Какого еще хочешь ты знания совершеннее этого? Спроси возражающего: совершенно ли Отец знает Сына и точно ли имеет всякое знание о Нем, так что ничто не сокрыто от Него касательно Сына, но Ему принадлежит полное знание? Да, скажет он. Итак, когда ты услышишь, что и Сын знает Отца так, как Он – Сына, не ищи больше ничего, когда знание их совершенно одинаково. То же самое выражает Он и в другом месте, когда говорит: Никтоже знает Сына, токмо Отец, ни Отца кто знает, токмо Сын, и ему же аще волит Сын открыти (Мф.11:27). А открывает Он об Отце не столько, сколько Сам знает, но сколько мы вмещаем. Так поступает не только Христос, но даже Павел, который говорит своим ученикам: Не могох вам глаголати яко духовным, но яко плотяным, яко младенцем о Христе: млеком вы напоих, а не брашном: ибо не у можасте (1Кор.3:1–2). Но, скажут, он говорил это только коринфянам. А что, если я докажу, что он знал и нечто другое, чего не знал никто из людей, и умер, зная это один из всех людей? Где же сказано об этом? В послании к коринфянам, где он сам говорит: Слышах неизреченны глаголы, ихже не лет есть человеку глаголати (2Кор.12:4). И однако, тот самый, который слышал тогда неизреченны глаголы, ихже не лет есть человеку глаголати, имел знание частное и гораздо меньшее будущего. Сам он, сказав то, сказал и это: От части разумеваем, и от части пророчествуем, и еще: Егда бех младенец, яко младенец глаголах, яко младенец мудрствовах, яко младенец смышлях; и еще: Вижу ныне яко зерцалом в гадании, тогда же лицем к лицу (1Кор.13:9–12). Из этого открывается нам вся лживость еретиков; если само существо неведомо не в том, что оно существует, а в том, каково оно, то было бы крайне безумно давать ему название. Даже если бы оно было известно и познано, и тогда нам было бы не безопасно самим от себя давать наименование существу Владыки. Если Павел не осмелился дать названия вышним силам, но, сказав, что Бог посадил Христа превыше всякого началства и власти и силы, и всякого имене именуемого не точию в веце сем, но и во грядущем (Еф.1:21), и научив нас, что есть такие названия сил, которые мы узнаем только в будущем, не дерзнул сам заменить их другими и даже исследовать их, то какого прощения или какого оправдания могут удостоиться те, которые дерзают поступать так в отношении к существу Владыки? Если само существо [Божие] неведомо, то надобно удаляться от них, как от сумасшедших. То, что Бог не рожден, известно, а что это название есть название Его существа, этого не сказал никакой пророк, не открыл никакой апостол, никакой евангелист. И это вполне понятно, потому что, не зная самого существа, как они могли бы назвать его по имени?

5. Но что я говорю о Божественных Писаниях, когда эта нелепость так очевидна и беззаконие так велико, что даже язычники, уклонившиеся от истины, никогда не дерзали сказать что-нибудь подобное? И из них никто не осмелился определить Божественное существо и выразить его одним названием. И что я говорю о Божественном существе, когда они, рассуждая о природе бестелесных существ, даже ее не определили надлежащим образом, но предлагали некоторое темное изображение и описание ее, а не определение? А как еще умничают еретики? Таким образом, говорят они, ты не знаешь того, что почитаешь? На это совсем не следовало бы даже отвечать после того, как из Писаний доказано, что невозможно знать Бога в Его существе, но так как я говорю не по вражде, а для их исправления, то теперь докажу, что не знают Бога не те, которые не знают Его существа, а те, которые усиливаются познать это существо. Скажи мне: если бы два человека спорили между собою о знании величины неба и один из них говорил бы, что человеческим глазом невозможно объять его, а другой утверждал бы, что все небо можно измерить пядью руки, то кому из них мы приписали бы знание величины неба: тому ли, кто утверждает, будто знает, сколько в нем пядей, или тому, кто признает свое незнание? Если же тот, кто отступает перед величиною неба, оказывается более знающим эту величину, то как мы не будем относиться с таким же благоговением к Богу?! Не крайнее ли это безумие? От нас требуется только знать, что Бог существует, а не исследовать Его существа, о чем послушай, как говорит Павел: Веровати же подобает приходящему Богу, яко есть (Евр.11:6). Также и пророк, осуждая некоторых в нечестии, осуждает не за незнание того, что такое Бог, но за непризнание того, что Бог существует. Рече, говорит он, безумен в сердце своем: несть Бог (Пс.13:1). Итак, если этот безумец оказывается нечестивым не потому, что не знает существа Божия, а потому, что не признает бытия Божия, то для благочестия довольно признавать, что Бог существует. Но у них придумано и некоторое другое возражение. Какое же? Сказано, говорят они, что дух есть Бог (Ин.4:24). Но разве этим, скажи мне, определяется существо Его? Кто может допустить это, если он хотя сколько-нибудь приближался к дверям Божественных Писаний? На таком основании можно было бы сказать, что Бог есть огонь, как написано, что Бог есть Дух, так же написано, что Бог огнь поядай есть (Евр.12:29), а в другом месте – что Он есть источник воды живы (Иер.2:13), и не только можно было бы сказать, что Бог есть дух, источник и огонь, но и душа, и ветер, и ум человеческий, и многое другое, гораздо более неуместное – не нужно перечислять все и подражать их безумию. Название дух означает многое, например нашу душу, как говорит Павел: Предати таковаго сатане, да дух спасется (1Кор.5:5); и ветер, как говорит пророк: Духом бурным сокрушиши их (Пс.47:8). Тем же именем называется и духовное дарование. Самый дух, говорит апостол, спослушествует духови нашему (Рим.8:16); и еще: Помолюся духом, помолюся же и умом (1Кор.14:15). Так же называется и гнев, как говорит Исаия: не ты ли был еси помышляя духом жестоким убити я? (Ис.27:8) Духом называется и помощь Божия: Дух лица нашего помазанный Господь (Плч.6:20). Всем этим, по их мнению, был бы у нас Бог и слагался бы из всего этого. Но, чтобы нам не пустословить, выставляя на вид не нуждающееся в опровержении, окончим теперь речь против них и всецело обратимся к молитве; и, чем более они оказывают нечестия, тем более мы будем просить и молиться о них, чтобы они когда-нибудь оставили свое безумие. Сие бо приятно пред Спасителем нашим Богом, иже всем человеком хощет спастися и в разум истины приити (1Тим.2:3–4).

6. Итак, не перестанем совершать о них моления. Молитва есть оружие великое, сокровище неоскудевающее, богатство никогда не истощаемое, пристань безмятежная, основание спокойствия; молитва есть корень, источник и мать бесчисленных благ и могущественнее царской власти. Бывает иногда, что облеченный диадемою страдает горячкой и лежит на постели в воспалении, а около него стоят врачи, копьеносцы, слуги, военачальники, но ни искусство врачей, ни присутствие друзей, ни услужливость рабов, ни множество лекарств, ни драгоценность убранства, ни изобилие богатства и ничто другое человеческое не может облегчить постигшей его болезни. Если же войдет кто-нибудь, имеющий дерзновение пред Богом, и только коснется его тела и вознесет о нем чистую молитву, то вся болезнь исчезает, и, таким образом, чего не могли сделать богатство, множество прислужников, опытное искусство и величие царской власти, то часто могла совершать молитва одного бедного и нищего. Впрочем, я говорю о молитве не пустой и рассеянной, но возносимой с усердием, из души скорбящей и сердца сокрушенного. Такая молитва восходит к небу; как вода пока течет по ровной местности и имеет большой простор, не поднимается кверху, а когда руки водопроводчиков снизу задержат и стеснят ее, то она быстрее всякой стрелы устремляется в высоту, так точно и душа человеческая, пока пользуется большой свободой, развлекается и рассеивается, а когда низменные обстоятельства стеснят ее, то она, выдержав хорошее испытание, возносит горе́ чистые и усердные молитвы. А чтобы тебе убедиться, что молитвы, совершаемые в скорби, скорее могут быть услышаны Богом, послушай, что говорит пророк: Ко Господу, внегда скорбети ми, воззвах, и услыша мя (Пс.119:1). Возбудим же свою совесть, опечалим душу памятью о грехах, – опечалим не для того, чтобы стеснить ее, а для содействия тому, чтобы она была услышана, чтобы она трезвилась, бодрствовала и достигала до самых небес. Ничто так не отгоняет беспечности и рассеянности, как скорбь и печаль, она отовсюду сосредоточивает душу и обращает ее к самой себе. Кто так скорбит и молится, тот после молитвы может испытать в своей душе великое удовольствие. Как сгустившиеся облака сначала делают воздух мрачным, а, ниспустив обильный дождь и излив всю влагу, оставляют воздух чистым и светлым, так точно и печаль, пока скопляется внутри, помрачает наш ум, а когда разрешится словами молитвы и соединенными с нею слезами и выйдет изнутри вон, то оставляет в душе великую ясность, так как в душу молящегося входит, как некоторый луч, помощь Божия. Между тем какая у многих холодная отговорка? «Я не имею дерзновения, – говорят они, – я стыжусь и не могу открыть уста». Это сатанинская стыдливость, это прикрытие беспечности, этим диавол хочет затворить для тебя двери, ведущие к Богу. Ты не имеешь дерзновения? Но великое дерзновение, великая польза в том и состоит, чтобы считать себя не имеющим дерзновения, равно как стыд и крайняя опасность – считать себя имеющим дерзновение. Если ты имеешь много заслуг и не знаешь за собою ничего худого, но считаешь себя имеющим дерзновение, то всякая молитва твоя не действительна; если же ты носишь в совести великое бремя грехов и при этом признаешь себя последним из всех, то ты будешь иметь великое дерзновение пред Богом, хотя еще нет смиренномудрия в том, чтобы грешник считал себя грешником. Смиренномудрие состоит в том, чтобы, сознавая за собою много великого, ничего великого о себе не думать, чтобы, уподобляясь Павлу и имея возможность сказать: Ничесо же в себе сеем – в то же время говорить: Но ни о сем оправдаюся (1Кор.4:4); и еще: Христос Иисус прииде грешники спасти, от нихже первый есмь аз (1Тим. 1:15). В том и состоит смиренномудрие, когда кто, будучи высоким по заслугам, смиряет сам себя в уме. Впрочем, Бог по неизреченному Своему человеколюбию не отвергает от Себя и принимает не только смиренномудрствующих, но и тех, которые искренне исповедуют грехи свои, бывает милостив и благ даже и к таким людям. А чтобы тебе убедиться, какое великое благо – не мечтать о самом себе ничего великого, представь в уме две колесницы, из которых в одну запряги праведность и высокомерие, а в другую – грех со смиренномудрием, и ты увидишь, что колесница греха опередит праведность не собственною силою, но силою сопряженного с ним смиренномудрия; а колесница праведности отстанет не по немощи праведности, но по тяжести и громадности высокомерия. Как смиренномудрие своею превосходною высотою преодолевает тяжесть греха и быстро восходит на небо, так высокомерие по своей великой тяжести и громадности может пересилить и превыспреннюю праведность и легко увлечь ее вниз.

7. А что первая колесница бывает быстрее последней, вспомни о фарисее и мытаре. Фарисей впряг вместе праведность и высокомерие, и говорил так: Боже, хвалу тебе воздаю, яко несмь, якоже прочие человецы, хищницы, неправедницы, или якоже сей мытарь (Лк.18:11). О безумие! Его высокомерие не удовольствовалось сравнением со всем родом человеческим, но с великим неистовством напало и на близ стоявшего мытаря. Что же тот? Он не восстал против поношения, не оскорбился укоризною, но великодушно перенес сказанное, и стрела врага сделалась для него врачевством и исцелением, поношение – похвалою, укоризна – венцом. Так велико благо – смиренномудрие, так полезно не оскорбляться злословиями других и не раздражаться обидами ближних! Можно и от них получить себе великое и важное благо, как и было с мытарем. Претерпев поношение, он очистился от грехов, и, сказав: Милостив буди мне грешнику (Лк.18:13), сниде оправдан паче онаго (Лк.18:14); слова оказались выше дел, изречениями побеждены деяния. Фарисей выставлял на вид праведность, пост и десятины, а мытарь произнес простые слова и избавился от грехов, потому что Бог не слова только слышал, но видел и душевное расположение, с которым они были произнесены, нашел его уничиженным и сокрушенным и помиловал по Своему человеколюбию. Впрочем, это я говорю не для того, чтобы мы грешили, но чтобы были смиренномудрыми. Если мытарь – человек, отличавшийся крайним нечестием, – приобрел такое благоволение Божие не смиренномудрием, а только раскаянием, объявлением грехов своих и исповеданием того, чем он был, то какую великую помощь получат от Бога те, которые совершили много добрых дел и ничего великого о себе не думают! Поэтому прошу, убеждаю и умоляю вас непрестанно исповедовать свои грехи пред Богом. Я не выставляю тебя на вид пред подобными тебе рабами и не принуждаю открывать грехи людям – раскрой совесть свою пред Богом, покажи Ему свои раны и проси у Него врачевства, покажи Тому, Который не укоряет, а врачует; Он видит все, хотя бы ты и умолчал. Скажи же, чтобы тебе получить пользу, скажи, чтобы, сложив с себя здесь все грехи, отойти туда чистым и безгрешным и избавиться от будущего невыносимого их обнаружения. Три отрока находились в печи, предав душу свою за исповедание Владыки, и, однако, после столь великих подвигов они говорят: Несть нам отверстии уст, студ и поношение быхом рабом твоим и чтущим тя (Дан.3:33). Для чего же вы отверзаете уста? Для того, говорят они, чтобы сказать именно это, что несть нам отверсти уста и этим преклонить к себе Владыку. Сила молитвы погашала силу огня, обуздывала ярость львов, останавливала войны, прекращала сражения, утишала бури, прогоняла демонов, отверзала врата неба, расторгала узы смерти, отгоняла болезни, отражала злобу, укрепляла колеблющиеся города, и свыше посылаемые удары, и человеческие козни, и все вообще бедствия отклоняла молитва. Опять я говорю не о той молитве, которая бывает только на устах, но о той, которая возносится из глубины души. Если деревья глубоко пустили свои корни, то их не сокрушат и не вырвут даже бесчисленные напоры ветра, потому что корнями своими они крепко держатся в глубине земли; так точно и молитвы, возносимые из глубины души, имея там свои корни, безопасно возносятся горе́ и не задерживаются никакими нападениями помыслов. Поэтому и пророк говорит: Из глубины воззвах к Тебе, Господи (Пс.129:1). Я говорю все это не для того, чтобы вы только хвалили, но чтобы исполняли и на деле. Если несчастные получают некоторую отраду, высказывая людям свои несчастия и с прискорбием описывая постигшие их бедствия, как будто в словах своих находят некоторое облегчение, то тем более ты получишь облегчение и великое утешение, если откроешь твоему Владыке страдания души своей. Человек часто тяготится тем, кто сетует и плачет пред ним, отстраняется и отвращается от несчастного, а Бог поступает не так, но принимает и привлекает к Себе, и, хотя бы ты продолжительно высказывал Ему свои несчастия, Он тогда еще более любит тебя и внимает твоим молениям. Это самое выражая, Христос говорил: Приидите ко Мне вси труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы (Мф.11:28). Итак, Он зовет – не отвратим своего слуха; Он влечет – не будем убегать от Него; хотя бы у нас было множество грехов, тогда еще более будем прибегать к Нему, потому что таких Он и призывает. Не приидох, бо, говорит Он, призвати праведники, но грешники на покаяние (Мф.9:13). И там Он называет обремененными и труждающимися тех, которые обременены тяжестью грехов. Он называется Богом утехи и Богом щедрот (2Кор.1:3), потому что его непрестанная деятельность – та, чтобы утешать и призывать скорбящих и сетующих, хотя бы у них было множество грехов. Только предадим Ему себя, только прибегнем к Нему и не будем отступать, и тогда мы на опыте познаем истину сказанного и ничто случающееся с нами не в состоянии будет опечалить нас, если будем возносить молитву напряженную и усердную – посредством ее мы избавимся от всего, что бы нас ни постигло. И удивительно ли, что сила молитвы может прекращать человеческие горести, если она легко погашает и истребляет самые грехи? Итак, чтобы нам легко провести настоящую жизнь, свергнуть все грехи, какие мы навлекли на себя, и с дерзновением предстать пред престолом Христовым, будем постоянно приготовлять себе это врачевство, составляя его из слез усердия, постоянства и терпения. Таким образом мы и будем наслаждаться постоянным здоровьем и получим будущие блага, которых да сподобимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу вместе со Святым Духом слава ныне, и всегда, и во веки веков. Аминь.

Предлагаемое Слово составлено св. Иоанном Златоустым по поводу образовавшихся в Антиохии отдельных обществ, из которых одно состояло из преданных епископу Мелетию (мелетиан), другое – из признавших своим епископом Павлина (павлиниан), третье – из ариан с епископом Евзоием и четвертое – из приверженцев неправославного Аполлинария Лаодикийского. Так как во взаимных пререканиях иногда одни из них позволяли себе проклинать других, то для прекращения соблазна в местной церкви святитель Иоанн вскоре по рукоположении своем во пресвитера в 386 году и произнес это Слово, которого полное заглавие следующее: «О том, что не до́лжно проклинать ни живых, ни умерших».

1. Прежде беседуя с вами о познании непостижимого Бога и предложив много собеседований об этом³, я доказывал как словами Писания, так и рассуждениями естественного разума, что совершенное познание Божества недоступно и для самых невидимых сил, – для тех сил, которые ведут невещественную и блаженную жизнь, и что мы, живущие во всегдашней беспечности и рассеянности и преданные всяким порокам, [напрасно] усиливаемся постигнуть то, что неведомо и для невидимых существ; мы впали в этот грех, руководствуясь в таких рассуждениях соображениями собственного разума и суетною славою перед слушателями, не определяя благоразумием границ своей природы и не следуя Божественному Писанию и отцам, но увлекаясь, как бурным потоком, неистовством своего предубеждения. Теперь же, предложив вам надлежащую беседу о проклятии и показав важность этого зла, считаемого ничтожным, я через это загражду необузданные уста и открою вам недуг тех, которые употребляют проклятие как случится. У нас дошло дело до такого бедственного состояния, что, находясь в крайней опасности, мы не сознаем этого и не преодолеваем гнуснейших из страстей, так что на нас исполнилось пророческое изречение: Несть пластыря приложити, ниже елеа, ниже обязания (Ис.1:6). С чего же я начну говорить об этом зле? С постановления ли заповедей Господних или с вашей неразумной невнимательности и бесчувственности? Но, когда буду говорить об этом, не станут ли некоторые смеяться надо мною и не покажусь ли я исступленным? Не возопиют ли против меня, что я намереваюсь беседовать о таком прискорбном и достойным слез предмете? Что же мне делать? Я скорблю и сокрушаюсь душою и терзаюсь внутренне, видя такую бесчувственность, когда наши дела превзошли преступления иудеев и нечестие язычников. Я встречаю на дороге людей, не имеющих ума, научившегося Божественному Писанию, и даже вовсе ничего не знающих из Писания, и с великим стыдом молчу, видя, как они беснуются и пустословят, не разумеют ни яже глаголют, ни о нихже утверждают (1Тим.1:7), невежественно дерзают преподавать одно только свое учение и проклинать то, чего не знают, так что и чуждые нашей вере смеются над нами, – людей, не заботящихся о доброй жизни, не научившихся делать добрые дела.

2. Увы, какие бедствия! Увы мне! Сколько праведников и пророков вожделеша видети, яже видим, и не видеша, и слышати, яже слышим, и не слышаша (Мф.13:17), а мы обращаем это в шутку! Вникните в эти слова, увещеваю вас, дабы нам не погибнуть. Ибо, если чрез ангелов возвещенное учение было твердым и всякое преступление и преслушание получало справедливое наказание, то как мы избежим его, не радея о таком спасении? Какая, скажи, цель Евангелия благодати? Для чего совершилось явление Сына Божия во плоти? Для того ли, чтобы мы терзали и снедали друг друга? Заповеди Христовы, которые во всем совершеннее повелений закона, особенно требуют от нас любви. В законе говорится: Возлюбиши ближняго своего, яко сам себе (Лев.19:18), а в Новом Завете повелевается и умирать за ближнего. Послушай, что говорит сам Христос: Человек некий схождаше от Иерусалима во Иерихон и в разбойники впаде, иже совлекше его и язвы возложше, отъидоша, оставлше едва жива суща. По случаю же священник некий схождаше путем тем и видев его, мимоиде. Такожде и Левит, быв на том месте, пришед и видев, мимоиде. Самарянин же некто грядый прииде над него и видев его, милосердова. И приступль обвяза струпы его, возливая масло и вино; всадив же его на свой скот, приведе его в гостинницу и прилежа ему. И наутрия изшед изъем два сребреника, даде гостиннику, и рече ему; прилежи ему: и, еже аще прииждивеши, аз, егда возвращуся, воздам ти. Кто убо от тех триех ближний мниттися быти впадшему в разбойники? Он же рече: сотворивый милость с ним. Рече же ему Иисус: иди, и ты твори такожде (Лк. 10:30–37). О чудо! Не священника, не левита назвал Он ближним, но того, кто, по учению, был отвержен от иудеев, т. е. самарянина, чуждого, во многом богохульствовавшего, этого одного Он назвал ближним, потому что он оказался милостивым. Таковы слова Сына Божия; то же показал Он и делами Своими, когда пришел в мир и принял смерть не за друзей только и близких к Себе, но и за врагов, за мучителей, за обманщиков, за ненавидевших, за распявших Его, о которых Он прежде сотворения мира знал, что они будут такими, и которых, предвидя, сотворил, победив предведение благостью, и за них Он пролил собственную кровь, за них принял смерть. Хлеб, говорит Он, плоть моя есть, юже аз дам за живот мира (Ин.6:51). И Павел говорит в послании: Аще бо врази бывше примирихомся Богу смертию Сына Его (Рим.5:10); также и в Послании к евреям говорит, что Он за всех вкусил смерти (Евр.2:9). Если же сам Он так поступал, и Церковь следует этому образцу, каждый день совершая молитвы за всех, то как ты осмеливаешься говорить свое? Ибо, скажи мне, что значит то, что ты называешь проклятием (ανάθεμα)? Вникни в это слово, рассуди, что ты говоришь, понимаешь ли ты силу его? В Богодухновенном Писании найдешь это слово произнесенным в Иерихоне: И будет град сей проклят Господу сил (Нав.6:16). И у нас до настоящего дня господствует всеобщий обычай говорить: такой-то, совершив это, сделал приношение (ανάθεμα) такому-то месту. Итак, что значит слово анафема? Оно говорится и о каком-либо добром деле, означая посвящение Богу. А изрекаемое тобою анафема не то ли значит, чтобы такой то был предан диаволу, не имел участия во спасении, был отвержен от Христа?

3. Но кто ты, присвояющий себе такую власть и великую силу? Тогда сядет Сын Божий и поставит овцы одесную, а козлища ошуюю (Мф.25:31–33). Почему же ты присвояешь себе такую честь, которой удостоен только сонм апостолов и истинные и во всем точные их преемники, исполненные благодати и силы? И они, строго соблюдая заповедь, отлучали еретика от Церкви, как бы исторгая этим у себя правый глаз, чем доказывается их великое сострадание и соболезнование как бы при отнятии поврежденного члена. Поэтому и Христос назвал это исторжением правого глаза (Мф.5:29), выражая сожаление отлучающих. Поэтому они, будучи строго исполнительными как во всем другом, так и в этом деле, обличали и отвергали ереси, но никого из еретиков не подвергали проклятию. И апостол, как видно, по нужде в двух только местах употребил это слово, впрочем не относя его к известному лицу; именно в Послании к коринфянам он сказал: Аще кто не любит Господа нашего Иисуса Христа, да будет проклят (1Кор.16:22); и еще: Аще кто вам благовестит паче еже приясте, анафема да будет (Гал.1:9). Почему же, тогда как никто из получивших власть не делал этого или не смел произносить такого приговора, ты осмеливаешься делать это, поступая вопреки [цели] смерти Господней, и предупреждаешь суд Царя? Хотите ли знать, что сказал один святой муж, бывший прежде нас преемником апостолов и удостоившийся мученичества? Объясняя тяжесть этого слова, он употребил такое сравнение: как облекший себя в царскую багряницу простолюдин и сам и его сообщники предаются смерти, как тираны, так, говорит он, и злоупотребляющие определением Господним и предающие человека церковной анафеме подвергают себя совершенной погибели, присваивая себе достоинство Сына Божия⁴. Или вы считаете маловажным прежде времени и Судии произнести на кого-нибудь такое осуждение? Ибо анафема совершенно отлучает от Христа. Но что говорят люди, способные на всякое зло? Он еретик, говорят они, имеет в себе диавола, произносит хулу на Бога и своими убеждениями и суетною лестью ввергает многих в бездну погибели, поэтому он отвержен отцами, особенно учитель его, произведший разделение в Церкви, разумея Павлина или Аполлинария. Различия между тем и другим они по большей части не касаются, ловко избегая нового разделения и служа доказательством тому, что заблуждение усилилось в недрах грубейшего предубеждения. Но ты поучай, с кротостию наказующе противныя, еда како даст им Бог покаяние в разум истины, и возникнут от диавольския сети, живи уловлени от него в свою его волю (2Тим.2:25–26). Простри сеть любви не для того, чтобы храмлющий погиб, но лучше, чтобы он исцелился; покажи что ты по великому добродушию хочешь собственное благо сделать общим; закинь приятную уду сострадания и, таким образом раскрыв сокровенное, извлеки из бездны погибели погрязшего в ней умом. Научи, что принимаемое по пристрастию или по неведению за хорошее не согласно с Преданием апостольским, и если человек заблуждающийся примет это наставление, то, по изречению пророка, он жизнию поживет и ты избавиши душу твою (Иез.3:21); если же он не захочет и останется упорным, то, дабы тебе не оказаться виновным, засвидетельствуй только об этом с долготерпением и кротостью, чтобы Судия не взыскал души его от руки твоей, – без ненависти, без отвращения, без преследования, но оказывая искреннюю и истинную любовь к нему. Ее ты приобретай и, хотя бы ты не получил никакой другой пользы, это великая польза, это великое приобретение, чтобы любить и доказать, что ты – ученик Христов. О сем, говорит Господь, разумеют вси, яко Мои ученицы есте, еще любовь имате между собою (Ин.13:35), а без нее ни познание тайн Божиих, ни вера, ни пророчество, ни нестяжательность, ни мученичество за Христа не принесут пользы, как объявил апостол. Аще, говорит он, вем тайны вся, и весь разум, и имам веру, яко и горы преставляти, любве же не имам, никая польза ми есть: и аще языки ангельскими глаголю, и аще раздам вся имения моя, и аще предам тело мое, во еже ежещи е, любве же не имам, ничтоже есмь: любы милосердствует, не гордится, не ищет своих си, вся покрывает, всему веру емлет, вся уповает, вся терпит (1Кор.13:1–7).

4. Никто из вас, возлюбленные, не показал такой любви ко Христу, как эта святая душа [Павла]; никто из людей, кроме него, не осмелился произнести таких слов. Сама душа его горела, когда он говорил: Исполняю лишение скорбей Христовых во плоти моей (Кол.1:24); и еще: Молилбыхся сам аз отлучен быти от Христа по братии моей (Рим.9:3); и еще: Кто изнемогает, и не изнемогаю? (2Кор.11:29) И однако, имея такую любовь ко Христу, он никого не подвергал ни обиде, ни принуждению, ни анафеме – иначе он не привлек бы к Богу столько народов и целых городов; но, подвергаясь сам унижению, бичеванию, заушению, посмеянию ото всех, он делал все это, оказывая снисхождение, убеждая, умоляя. Так, прибыв к афинянам и нашедши всех их преданными идолопоклонству, он не стал укорять их и говорить: «Безбожники вы и совершенные нечестивцы», не сказал: «Вы все почитаете за Бога, одного только Бога отвергаете, Владыку и Творца всех». Но что? Проходя, говорит он, и соглядая чествования ваша, обретох и капище, на немже бы написано: неведомому Богу: Его же убо неведуще чтете, сего аз проповедаю вам (Деян.17:23). О дивное дело! О отеческое сердце! Он назвал богочтительными эллинов – идолопоклонников, нечестивых. Почему? Потому, что они, подобно благочестивым, совершали свое богослужение, думая, что они чтут Бога, быв сами уверены в этом. Подражать этому увещеваю всех вас, а вместе с вами и самого себя. Если Господь, предвидящий расположение каждого и знающий, каков будет каждый из нас, сотворил этот [мир] для того, чтобы вполне показать дары и щедрость Свою, и хотя сотворил не для злых, но удостоил и их общих благ, желая, чтобы все подражали Ему, то как ты делаешь противное, – ты, который приходишь в церковь и приносишь жертву Сына Божия? Разве вы не знаете, что Он трости сокрушены не преломил и льна курящася не угасил? (Ис.42:3) Что это значит? Послушай: Иуду и подобных ему падших Он не отверг, доколе каждый не увлек сам себя, предавшись заблуждению. Не за неведение ли народа мы приносим моления? Не за врагов ли, ненавидящих и гонящих, нам заповедано молиться? Вот мы и совершаем это служение и увещеваем вас: рукоположение не к властолюбию ведет, не к высокомерию располагает, не господство представляет; все мы получили одного и того же Духа, все признаны к усыновлению: кого Отец избрал, тех Он сподобил со властию служить братьям своим. Итак, исполняя это служение, мы увещеваем вас и заклинаем отстать от такого зла. Ибо тот, кого ты решился предать анафеме, или живет и существует еще в этой, смертной жизни, или уже умер. Если он существует, то ты поступаешь нечестиво, отлучая того, кто еще находится в неопределенном состоянии и может обратиться от зла к добру, а если он умер, то – тем более. Почему? Потому, что он своему Господеви стоит или падает (Рим.14:4), не находясь более под властью человеческою. Притом опасно произносить суд свой о том, что сокрыто у Судии веков, который один знает и меру ве́дения и степень веры. Почему мы знаем, скажи мне, прошу тебя, за какие слова он подпадает обвинению или как оправдает себя в тот день, когда Бог будет судить сокровенные дела людей. Поистине не испытани судове Его и не изследовани путие Его: кто бо разуме ум Господень или кто советник Ему бысть? (Рим.11:33–35; Ис.11:13) Неужели никто из нас, возлюбленные, не думает, что мы сподобились крещения, и никто не знает, что будет некогда Суд? Что я говорю – Суд? О самой смерти и исходе из тела мы не помышляем от ослепившей нас привязанности к предметам житейским. Отстаньте, увещеваю вас, от такого зла. Вот я говорю и свидетельствую пред Богом и избранными ангелами, что в день Суда оно будет причиною великого бедствия и невыносимого огня. Если в притче о делах людей, имевших веру и чистую жизнь, Господь всех, видевший дела их, отверг от чертога за недостаток милосердия (Мф.25:11), то как мы, живущие в совершенной беспечности и немилосердно поступающие с единоплеменниками своими, удостоимся спасения? Поэтому увещеваю вас, не оставляйте без внимания этих слов. Еретические учения, несогласные с принятыми нами, до́лжно проклинать и нечестивые догматы обличать, но людей нужно всячески щадить и молиться о их спасении. О, если бы все мы, питая любовь к Богу и ближнему и исполняя заповеди Господни, удостоились встретить Небесного Жениха с елеем и горящими светильниками в день воскресения и представить Ему многих, обязанных славою нашему состраданию, благодатью и человеколюбием Единородного Сына Божия, с Которым Отцу вместе со Святым Духом слава ныне, и всегда, и во веки. Аминь.

1. Что мне сказать и о чем говорить? Теперь время слез, а не слов; рыданий, а не речей; молитвы, а не проповеди. Так тяжко преступление, так неизлечима рана, так велика язва – она выше всякого врачевства и требует высшей помощи. Так и Иов, лишась всего, сидел на гноище, и, услышав об этом, друзья пришли и, увидев его издали, разодрали одежды, посыпали себя пеплом и сильно восстенали. То же и теперь надлежало бы сделать всем окрестным городам – прийти к нашему городу и с полным участием оплакать случившееся. Тогда Иов сидел на гноище – ныне наш город сидит в великой сети. Тогда диавол напал на стада, на рогатый скот и на все достояние праведника – теперь он излил свое неистовство на целый город. Впрочем, и тогда и теперь попустил это Бог: тогда – для того, чтобы тяжкими испытаниями более прославить праведника; теперь – для того, чтобы этим чрезмерным бедствием сделать нас более смиренными. Дайте мне оплакать настоящее. Семь дней молчал я, как друзья Иова, – дайте мне теперь открыть уста и оплакать это общее бедствие. Кто пожелал зла нам, возлюбленные? Кто позавидовал нам? Откуда такая перемена? Ничего не было славнее нашего города – теперь ничего не стало жальче его. Народ, столь тихий и кроткий и, подобно ручному и смирному коню, всегда покорный рукам правителей, теперь вдруг рассвирепел и натворил таких бедствий, о которых и говорить непристойно. Плачу и рыдаю теперь – не о великости угрожающего наказания, а о крайнем безрассудстве соделанного. Если царь и не оскорбится, и не разгневается, не накажет нас и не предаст мучениям, то, скажи мне, как мы перенесем стыд от наших дел? От плача прерывается моя беседа; едва могу открыть уста, двигать языком и произносить слова: тяжкая печаль, как узда, удерживает мой язык и останавливает слова. Ничего не было прежде счастливее нашего города – теперь нет ничего горестнее его. Жители его, как пчелы, жужжащие около улья, каждый день толпились на площади, и все доселе почитали нас счастливыми за такое многолюдство. Но вот теперь этот улей опустел, потому что, как пчел [разгоняет] дым, так и нас разгоняет страх. И что сказал пророк, оплакивая Иерусалим, то же и нам прилично сказать теперь: город наш стал, яко теревинф, отметнувый листвия и яко вертоград не имый воды (Ис.1:30). В неорошаемом саду торчат деревья без листьев и плодов – таков стал теперь и наш город; как оставила его помощь Всевышнего, он опустел и лишился почти всех жителей. Нет ничего любезнее родины, но теперь нет ничего горестнее ее. Все бегут из родного города, как из сети; оставляют его, как пропасть, выскакивают, как из огня. Как от дома, объятого пламенем, с великою поспешностью бегут не только живущие в нем, но и все соседи, стараясь спасти хоть нагое тело, так и теперь, когда гнев царя, подобно огню, угрожает упасть сверху, каждый спешит удалиться и спасти хоть нагое тело, прежде чем этот огонь, идя своим путем, не дойдет и до него. Наше бедствие стало загадкою: без врагов бегство, без сражения переселение, без пленения плен! Не видели мы огня варварского, не видели и лица врагов, а терпим то же, что плененные. Все знают теперь о нашем бедствии, потому что, принимая к себе наших беглецов, слышат от них о поражении нашего города.

2. Но я не стыжусь этого и не краснею. Пусть знают все о злополучии нашего города для того, чтобы, сострадая матери, вознесли общий от всей земли голос к Богу и единодушно умолили Царя Небесного о спасении общей всем им матери и питательницы. Недавно наш город подвергся землетрясению, а теперь сотрясаются самые души жителей; тогда колебались основания домов – теперь содрогается у каждого само основание сердца. Все мы каждый день видим смерть пред глазами, живем в непрестанном страхе и терпим наказание Каиново, страдая более, нежели заключенные в темнице, и выдерживая осаду необыкновенную и новую, ужаснее которой и вообразить нельзя. Выдерживающие осаду от врагов бывают заключены только внутри городских стен, а для нас и площадь сделалась недоступною и каждый заключен в стенах своего дома. И, как для осажденных небезопасно выйти за городскую стену по причине окружающих ее врагов, так для многих из жителей нашего города небезопасно выйти из дома и явиться на площади, потому что везде ловят виновных и невинных хватают среди площади и влекут в суд без всякого разбора. Поэтому господа вместе со слугами своими сидят в домах своих, как связанные. Кто схвачен? Кто посажен в темницу? Кто сегодня наказан? Как и каким образом? Вот о чем только и выведывают, и спрашивают они у всякого, у кого только можно узнать безопасно. Они влачат жизнь, которая жальче всякой смерти: принуждены каждый день оплакивать чужие бедствия, трепещут за собственную безопасность и ничем не лучше мертвых, потому что сами давно умерли от страха. А если бы кто, не имея этого страха и беспокойства, и захотел выйти на площадь, то печальный вид ее тотчас прогнал бы его домой, он увидел бы, что там, где за несколько дней перед тем людей было более, нежели волн в реке, бродит один, много два человека, и то с поникшими лицами и в глубоком унынии. Теперь все прежнее многолюдство исчезло. Неприятен вид леса, в котором вырублено множество деревьев, или вид головы, во многих местах лишенной волос, – так и наш город, когда меньше стало в нем людей и только немногие появляются там и здесь, сделался скучным и на всех, кто ни посмотрит на него, наводит густую мглу скорби. И не только город – самый воздух и даже светлый круг солнца, кажется, теперь помрачились скорбью и сделались темнее, не потому, чтобы изменилось свойство стихий, но потому, что наши глаза, омраченные мглой печали, не могут ясно и с прежнею легкостью принимать свет солнечных лучей. Теперь сбылось, что некогда оплакивал пророк: зайдет для них солнце в полудне и померкнет в день (Ам.8:9). А это сказал он не потому, чтобы в самом деле скрылось солнце и померк день, но потому, что скорбящие по причине мрака печали не могут видеть света даже в полдень. Это и случилось теперь: куда бы кто ни посмотрел – на землю ли, на стены ли, на столпы ли города или на своих ближних, везде он, кажется, видит ночь и глубокий мрак. Так все исполнено печали! Везде страшное безмолвие и пустота, исчез приятный шум многолюдства, город так безмолвен, как будто все жители его скрылись под землею, все стали похожи на камни; уста, связанные бедствием, как оковами, хранят такую глубокую тишину, как будто напали враги и сразу истребили всех огнем и мечом. Прилично теперь сказать: Призовите плачевниц, и да приидут, и к женам мудрым послите, и да вещают (Иер.9:17). Пусть очи ваши источат воду и ресницы ваши прольют слезы.

Плачьте холмы и рыдайте горы. Призовем всю тварь сострадать нашим бедствиям. Город столь великий, Глава восточных городов, находится в опасности быть изглаженным с лица Вселенной; имевший много чад теперь вдруг сделался бесчадным, и некому помочь, потому что оскорблен тот, кому нет равного на земле; он – царь, вождь и Глава всех живущих на земле. И потому прибегнем к Царю Небесному, Его призовем на помощь; если не получим милости свыше, то нам не останется никакого утешения в бедствии.

3. Я хотел было на этом и окончить слово, потому что души скорбящие не любят продолжительных речей. Как черная туча, став на пути солнечных лучей, преграждает весь блеск их, так и облако печали, когда станет перед нашей душой, не дает свободного прохода слову, но подавляет его и с великим насилием удерживает внутри. И это бывает не только с проповедниками, но и со слушателями, потому что печаль как не позволяет слову свободно изливаться из души говорящего, так не дает ему упадать со свойственною ему силою и на сердца слушателей. И иудеи, удрученные брением и плинфоделанием (Исх.1:14), не могли слушать Моисея, когда он часто и много говорил им об их избавлении (Исх.6:9), потому что печаль преграждала слову путь к их душе и закрывала у них слух. Поэтому и я хотел окончить здесь слово, но подумал, что облако не всегда только пресекает путь солнечным лучам, а часто и само подвергается от него действию, так как солнце, постоянно усиливающеюся теплотою своею разрежая облако, часто разрывает его в самой середине и тогда, вдруг просияв, во всем свете предстает пред наши взоры. Это же и я надеюсь сделать сегодня, – надеюсь, что слово, постоянно действуя на ваши души и долго пребывая в них, расторгнет облако печали и осветит ваши мысли обычным наставлением. Предайте же мне ваши души, приклоните на некоторое время ваш слух, отбросьте печаль, возвратимся к прежнему обычаю и, как привыкли мы всегда быть здесь с благодушием, так сделаем и теперь, возложив все на Бога. Это послужит нам и к прекращению бедствия, потому что когда Он увидит, что мы со вниманием слушаем Его слово и в самое бедственное время не оставляем любомудрия, то скоро подаст нам помощь, совершит благую перемену и утишит настоящую бурю.

Христианин должен и тем отличаться от неверных, чтобы все переносить благодушно и, окрыляясь надеждою на будущее, воспарять на высоту, недосягаемую для человеческих бедствий. На скале стоит верный и потому недоступен ударам волн. Пусть воздымаются волны испытаний – они не достигнут до его ног; он стоит выше всякого такого навета. Не упадем же духом, возлюбленные! Не столько мы сами заботимся о своем спасении, сколько сотворивший нас Бог; не столько мы печемся, чтобы не потерпеть какого-либо бедствия, сколько Тот, кто даровал нам душу и затем еще дает такое множество благ. Окрылим себя такою надеждою и с обычною ревностью выслушаем, что́ будет сказано. Недавно предлагал я вашей любви пространную беседу⁵ и видел, что все следовали за мною и никто не воротился с половины дороги. Благодарю вас за такое усердие, в нем получил я награду за труды. Но тогда же просил я у вас еще и другой награды – вы, думаю, знаете это и помните. Какой же награды? Наказать и вразумить богохульников, находящихся в нашем городе, обуздать оскорбляющих Бога и бесчинствующих. Не думаю, чтобы я сказал тогда это от себя, но Сам Бог, предвидящий будущее, вложил в мою душу такие слова. И если бы мы наказали тех, которые так дерзко поступали, теперь не случилось бы того, что случилось. Если уж надобно было подвергаться опасности, то не лучше ли было потерпеть что-нибудь, вразумляя и обуздывая этих людей (что принесло бы нам и венец мученичества), нежели теперь бояться, трепетать и ожидать смерти из-за их бесчинства? Вот преступление сделано немногими, а вина пала на всех. Вот все мы из-за них теперь в страхе, и за причиненное ими буйство сами терпим наказания. Но если бы мы предварительно изгнали их из города или вразумили и исцелили больной член, то не подвергались бы настоящему страху. Знаю, что жители нашего города издавна отличаются благородным нравом и что некоторые только пришельцы и бродяги, нечестивцы и злодеи, отчаявшиеся в своем спасении, решились на такую дерзость. Поэтому я непрестанно взывал к вам и настаивал: укротим неистовство богохульников, образумим их, позаботимся об их спасении, хотя бы это стоило нам жизни, – великую награду принесет нам такой подвиг; не допустим, чтобы нанесено было оскорбление общему Владыке; городу приключится великое несчастье, если мы оставим это без внимания.

4. Так я предсказывал, так и случилось теперь, и мы за эту беспечность терпим наказание. Ты не обратил внимания на то, что оскорбляешь Бога, и вот Он попустил, чтобы нанесено было оскорбление царю, и чтобы всем нам угрожала крайняя опасность, и таким образом в настоящем страхе мы получили наказание за свое нерадение. Неужели напрасно и без причины я предсказывал и постоянно тревожил вашу любовь? И однако ж, успеха не было. По крайней мере теперь пусть будет иначе: умудрившись настоящим бедствием, обуздаем бесчинную наглость этих людей, заградим им уста, заключим, как смертоносные источники, и обратим в противную сторону – тогда прекратятся бедствия, постигшие город.

Церковь – не зрелище, чтобы в ней слушать нам для одного удовольствия; из нее выходить до́лжно с назиданием, с каким-нибудь важным приобретением – вот как до́лжно выходить отсюда! Напрасно и попусту приходим сюда, если только, на время получив наставление, выйдем без всякой от него пользы. Что мне за польза от этих рукоплесканий? Что в похвалах и кликах? Для меня будет похвалой то, если вы своими делами оправдаете все мои слова. Тогда я счастлив и блажен, когда вы с полным усердием будете не принимать только, но исполнять все, что услышите от меня. Пусть каждый исправляет своего ближнего, потому что сказано: Созидайте кийждо друг друга (1Фес.5:11). Если же мы не станем делать этого, то преступление каждого будет наносить общий и тяжкий вред всему городу. Вот и теперь, хотя мы и не принимали участия в преступлении дерзких людей, однако же, не менее их поражены страхом и трепещем, чтобы всех нас не постиг гнев царя. И нам нельзя сказать в извинение: «Я не был при этом, не знал, не участвовал». За это-то самое, говорят, ты и должен быть наказан и осужден по всей строгости, что ты не был при том, не воспрепятствовал, не удержал бесчинных, не подверг себя опасности за честь царя. Ты не участвовал в дерзости виновных? Хвалю это и одобряю, но ты не воспрепятствовал тому, что случилось, а это достойно осуждения. Такие же слова мы услышим и от Бога, если будем молчать в то время, когда против Него раздаются хулы и поношения. Закопавший талант (Мф.25:25–30) осужден не за то, что умалил его, потому что он возвратил вверенные деньги в целости, а за то, что не увеличил его, – не научил других, что не отдал серебра купцам, т. е. не наставил, не посоветовал, не удержал, не исправил своих ближних – бесчинных грешников, – вот за что он без всякой пощады предан тяжкому наказанию! Но если не прежде, то по крайней мере теперь вы позаботитесь – я твердо уверен – о таком исправлении и не допустите, чтобы Бог подвергался оскорблению. Если бы к этому и никто не убеждал, то уже случившееся достаточно может убедить самых бесчувственных позаботиться о своем спасении. Но уже время мне предложить вам обычную трапезу из слов Павла, и мы возьмем и предложим всем ныне чтенное изречение. Что же сегодня было читано? Богатым в нынешнем веце запрещай не высокомудрствовати (Тим.6:17). Сказав: Богатым в нынешнем веце, – он показал, что есть и другие богатые – будущего века.

Таков был Лазарь, нищий в настоящей жизни и богатый в будущей, – богатый не золотом, серебром и тому подобными гибнущими и преходящими вещами, но теми неизреченными благами, их же око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (1Кор.2:9).

В самом деле, истинное богатство и изобилие состоит в благах совершенных и не подверженных никакой перемене. Но не так был богат презревший Лазаря – напротив, он стал беднее всех, так что впоследствии просил капли воды, но и ее не мог получить: до такого крайнего дошел убожества! Апостол для того назвал их богатыми в нынешнем веце, чтобы ты знал, что здешнее изобилие оканчивается с настоящею жизнью и не простирается далее, не переходит в другую жизнь вместе со своими обладателями, но часто оставляет их еще прежде смерти. На это самое и он указывает, говоря: Ниже уповати на богатство погибающее (1Тим.6:17). Подлинно, как уже часто говорил я и не перестану говорить, нет ничего столь ненадежного, как богатство – это беглец неблагодарный, раб неверный; наложи на него тысячу цепей – он уйдет и с цепями. Владельцы часто запирали его замками, затворяли дверями и приставляли к нему стражу из рабов, но оно, обольстив самих рабов, убегало вместе со своими стражами, увлекая их с собою, как цепь, и, таким образом, сама стража ни к чему не служила. Что же может быть ненадежнее богатства? Что жалче тех, которые так заботятся о нем? Они всеми силами стараются собирать то, что так скоро гибнет и исчезает, и не слушают, что говорит пророк: «Горе надеющимся на силу свою, и о множестве богатства своего хвалящимися» (Пс.48:7). Почему же, скажи, горе? Сокровиществует, говорит он, и не весть, кому собирет я (Пс.38:7): труд несомненен, а наслаждение ненадежно. Часто ты трудишься и мучаешь себя для врагов; часто после твоей смерти твое достояние переходит к тем, которые наносили тебе обиды и строили тысячи козней, и вот тебе достались одни грехи, а наслаждение – другим!

Но надобно рассмотреть и то, почему апостол не сказал: «Богатым в нынешнем веце заповедывай не обогащаться, заповедывай обнищать, заповедывай растратить имение», а сказал: Запрещай не высокомудрствовати. Знал он, что гордость есть корень и основание богатства и что, кто умеет жить скромно, тот не станет много заботиться о богатстве. И для чего, скажи мне, ты окружаешь себя множеством рабов, тунеядцев, ласкателей и всеми другими знаками пышности? Конечно, не по нужде, а по одной гордости, чтобы через это показаться важнее других людей. Кроме того, [апостол] знал, что богатство не запрещено, если кто употребляет его для своих нужд. Не вино зло, как уже говорил я, а пьянство; так точно не богатство – зло, а любостяжание и сребролюбие. Иное дело – сребролюбец, и иное – богач. Сребролюбец не есть богач; сребролюбец во многом нуждается, а нуждающийся во многом никогда не может быть богатым. Сребролюбец есть страж своего имения, а не владелец, раб, а не господин. Для него легче отдать кому-либо часть своего тела, нежели уделить сколько-нибудь из закопанного золота. Он с такою заботливостью хранит свое сокровище, как будто ему строго запретил кто даже дотрагиваться до этого клада, и бережет свое, как чужое. И в самом деле, это чужое, потому что как может он считать своим то, чего никак не решится разделить с другими и дать бедным, хотя бы потерпел тысячу наказаний? Какой же это владелец имущества, когда не употребляет его и не пользуется им?! К тому же апостол не всем все заповедует, но снисходит к немощи слушателей, как и Христос делал. Тому богачу, который пришел и беседовал с Ним о жизни вечной, не сказал Он: Иди, продаждь имение твое (Мф.19:21), но, оставив это, говорил ему о других заповедях. Потом, когда тот спросил Его: Что есмь еще не докончал (Мф.19:20), и тогда не просто сказал: Продаждь имение твое, но: «Аще хощеши совершен быти, иди, продаждь имение твое – предоставляю это твоему произволению, даю тебе власть самому решить, не ставлю тебя в необходимость». Поэтому и Павел говорил богачам не о бедности, но о смиренномудрии – как по немощи слушателей, так и потому, что знал совершенно, что скромность скоро заставит их отказаться от гордости и заботы о богатстве. Заповедав не высокомудрствовать, он научил и тому, каким образом могут они не высокомудрствовать. Каким же это образом? Если узнают свойство богатства, как оно ненадежно и неверно. Поэтому он и сказал далее: Ниже уповати на богатство погибающее (1Тим.6:17). Богат не тот, кто приобрел много, но тот, кто много роздал. Авраам был богат, но не был сребролюбив, потому что не заглядывал в чужой дом, не любопытствовал о чужом имении, но, выходя [из своего дома], смотрел, нет ли где странника, нет ли где нищего, чтобы помочь нищете и принять путника. Не под золотым кровом жил он, но, поставив кущу у дуба, довольствовался тенью листьев, и жилище его было столь великолепно, что даже ангелы не стыдились остановиться у него, потому что искали не дома великолепного, но души добродетельной. Будем, возлюбленные, и мы подражать Аврааму и разделим, что есть у нас, с бедными. Жилище у него было самое простое, но оно сделалось блистательнее царских дворцов.

Ни один царь никогда не принимал у себя ангелов, а он удостоился такой чести, сидя под дубом, и поставив кущу; не за простоту жилища он был почтен, но получил такой дар за красоту души и за сокрытое в ней богатство. Будем же и мы украшать не дома, но прежде домов души свои. Да и как не стыдно украшать мрамором стены без нужды и без пользы и допускать, чтобы Христос ходил среди нас без одежды! Что тебе, человек, в доме? Умирая, разве ты возьмешь его с собою? Нет, не возьмешь, а душу непременно возьмешь. Вот теперь постигла нас такая опасность – пусть же помогут нам дома, пусть избавят нас от грозящей опасности, но они не могут сделать этого! Свидетели тому вы, которые совсем оставляете их и убегаете в пустыню, страшась их, как сетей и западни. Пусть помогают теперь деньги, но они ничего не значат. Если же деньги бессильны и против гнева человеческого, то тем более на Божественном и неподкупном суде. Если теперь, когда мы оскорбили и разгневали человека, золото нисколько не помогает нам, то тем более бессильно будет оно, когда разгневается Бог, не имеющий нужды в деньгах. Мы строим дома, чтобы в них жить, а не тщеславиться ими. Все, что сверх нужды, излишне и бесполезно. Надень обувь, которая больше ноги, и она обеспокоит тебя, потому что будет препятствовать тебе идти, – так и дом, более обширный, чем нужно, препятствует идти к небу. Ты хочешь строить великолепные, обширные дома? Не запрещаю, только строй не на земле – построй обители на небесах, в которых бы мог ты и других принять, – обители, которые никогда не разрушатся. Почему ты с таким неистовством гонишься за тем, что убегает и остается здесь? Нет ничего обманчивее богатства: оно сегодня с тобою, а завтра против тебя, оно со всех сторон вооружает против тебя завистливые глаза, это неприятель, живущий под одним с тобою кровом, это враг домашний. Свидетели этому вы, которые владеете им и всячески зарываете, и скрываете его, и ныне именно богатство и увеличивает для нас тяжесть бедствия. Ты видишь, как легки, ничем не связаны и на все готовы бедные и как, напротив, богатые испытывают множество затруднений, ходят туда и сюда и ищут, где бы скрыть свое золото, ищут, у кого бы его положить. Зачем ищешь, человек, подобных тебе рабов? Вот Христос готов принять и сохранить, что ты ни вверишь Ему, и не только сохранить, но и умножить и возвратить с большею прибылью! Из Его руки никто не похитит, Он не только сберегает вверенное Ему, но и освобождает тебя от неразлучных с этим беспокойств. Люди, приняв на сохранение наше богатство, думают, что оказали нам услугу, если сберегают принятое, – Христос, напротив, говорит, что когда принял Он от тебя богатство, то не Он тебе, но ты Ему оказал услугу, и за свою заботливость, с какою Он сохраняет твое сокровище, не требует от тебя награды, но Сам награждает тебя.

6. Итак, какого заслуживаем мы извинения, какого прощения, когда оставляем Того, Кто и может сохранить наше достояние, и за сохранение умеет быть благодарным, и воздает неизреченные и великие награды, а вручаем свою собственность слабым блюстителям – людям, которые думают, что этим оказывают нам услугу и возвращают нам впоследствии только то, что получили от нас? Ты здесь странник и пришелец; твое Отечество на небесах – переложи туда все, чтобы еще прежде тамошнего наслаждения и здесь получить награду. Кто питается благими надеждами и с уверенностью ожидает будущего, тот уже и здесь вкусил Царствия [Небесного], потому что ничто столько не услаждает и не усовершает душу, как благая надежда на будущее, т. е. если туда переложишь ты свое богатство и с надлежащим усердием позаботишься о собственной душе. Заботящиеся только об украшении своего дома, богатые только внешними благами не радят о внутренних благах и не обращают внимания на то, что душа их пуста, нечиста и покрыта паутиной. Но если, презрев внешнее, они всю свою заботливость обратят на душу свою и будут украшать ее со всех сторон, душа таких людей сделается жилищем Христовым. А что может быть блаженнее того, в ком живет Христос?! Хочешь ли быть богатым? Найди себе друга в Боге, и будешь богаче всех. Хочешь быть богатым? Не будь высокомерен, это полезно для жизни не только будущей, но и настоящей. Ничто так не возбуждает зависти, как человек богатый, а если еще присоединится гордость, то двойная пропасть открывается пред ним, и все объявляют ему жесточайшую войну. Если же ты сумеешь вести себя скромно, то своим смиренномудрием отнимешь силу у зависти и безопасно будешь владеть своим имением. Таково свойство добродетели, что она не только полезна нам для будущего, но и здесь доставляет уже награду. Не будем же гордиться богатством и ничем другим. Если падает и погибает надмевающийся духовными совершенствами, то тем более – телесными. Подумаем о своей природе, поразмыслим о своих грехах, познаем, кто мы, и это будет для нас достаточным побуждением к смиренномудрию. Не говори мне: «У меня лежат доходы, собранные во столько-то и столько лет, – тысячи талантов золота, прибытки, возрастающие с каждым днем».

Все, что ты ни скажешь, скажешь напрасно и попусту. Часто все это улетает из дому в один час и в краткое мгновение времени, подобно тому, как легкий прах поднимается вверх от дуновения ветра. Таких примеров полна жизнь наша, и Писание наполнено учением об этом. Сегодня богат – завтра беден. Поэтому я часто смеялся, читая в завещаниях: «Такой-то пусть владеет полями или домом, а другой пусть ими пользуется». Все мы пользуемся, а владеть никто не может, потому что если бы богатство и оставалось при нас во всю жизнь, не испытав никакой перемены, то при смерти волею или неволею мы уступим его другим и, таким образом только попользовавшись им, отойдем в ту жизнь, потеряв над ним всякую власть. Отсюда видно, что только те владеют богатством, которые и употреблением его не дорожат, и наслаждение им презирают. Кто отказался от своего имущества и роздал его нищим, тот воспользовался им, как до́лжно, и сохранит власть над ним при переходе и в другую жизнь и не только не лишится своего стяжания во время самой смерти, но все и даже гораздо больше получит тогда, когда особенно нужна будет помощь, – в день Суда, когда все мы должны будем дать отчет в своих делах. Итак, кто хочет и приобрести богатство, и пользоваться, и владеть им, тот пусть откажется от всего имения, так как не сделавший этого неминуемо оставит его во время смерти, а часто еще и прежде смерти потеряет среди бесчисленных опасностей и бедствий. И тяжко не только то, что такая перемена происходит вдруг, но и то еще, что богачу приходится терпеть нищету, не приготовившись к ней. Не такова участь бедного. Он уповает не на золото и серебро, эти бездушные вещества, но на Бога, дающаго все обильно (1Тим.6:17). Таким образом, состояние богатого более сомнительно, нежели бедного, потому что оно подвержено частым и разнообразным переменам. Что же значат слова: Дающаго нам вся обильно в наслаждение? Бог в изобилии нам подает все, что гораздо нужнее денег, как-то: воздух, воду, огонь, солнце и все подобное. Нельзя сказать, что богатый наслаждается лучами солнца более, а бедный – менее; нельзя сказать, что богатый более вдыхает воздуха, чем бедный, но все это дано в равной мере всем. Для чего же Бог сделал общим то, что важнее и необходимее, от чего зависит наша жизнь, а то, что маловажнее и ничтожнее, не составляет общей собственности – разумею деньги? Для чего? Чтобы жизнь наша была обеспечена, и мы имели поприще для добродетели. В самом деле, если бы необходимое не было общим, быть может, богатые по обычному любостяжанию подавили бы бедных, потому что если они это делают в отношении денег, то чего не сделали бы в отношении тех благ. Опять, если бы и деньги были общими и всем равно принадлежали, не было бы случая к милостыне и повода к благотворительности.

7. Итак, чтобы нам можно было жить безопасно, для этого общим у нас сделано все, от чего зависит наша жизнь; а чтобы нам иметь случай заслужить венцы и похвалы, для этого деньги не сделаны общими, дабы мы, отвращаясь любостяжания и любя правду и раздавая свое имение нуждающимся, могли таким способом получать некоторое облегчение в своих грехах. Бог сделал тебя богатым – зачем же ты сам делаешь себя бедным? Бог сделал тебя богатым для того, чтобы ты помогал нуждающимся, чтобы своею щедростью к другим искупал собственные грехи; дал тебе богатство не для того, чтобы ты запер его на свою погибель, но чтобы расточил для своего спасения. Для того Он и само обладание богатством сделал ненадежным, чтобы и через это самое ослабить безумную страсть к нему. Если владеющие богатством и теперь, когда не могут положиться на него, а, напротив, видят, что оно порождает множество опасностей, воспламеняются такою страстью к нему, то кого бы они пощадили, если бы еще богатство имело и эти качества – постоянство и неизменность? Кого бы не коснулись? Какой вдовы, каких сирот, каких убогих? Поэтому не будем почитать богатство великим благом: великое благо – не деньги нажить, но стяжать страх Божий и благочестие. Вот теперь, если бы среди нас был праведник, имеющий великое дерзновение к Богу, он, хотя бы был беднее всех людей, мог бы прекратить настоящие бедствия; довольно было бы только ему воздеть руки к небу и призвать Бога, и туча прошла бы. А между тем [у нас] лежит столько золота, и оно меньше всякой грязи способно прекратить постигшее нас бедствие! И не только в настоящей опасности, но и тогда, когда постигают нас болезнь или смерть, или другое что-нибудь подобное, обнаруживается, как ничтожна сила денег и как они не могут сами по себе доставить нам никакого утешения в несчастии. Одним только богатство, по-видимому, превосходит бедность – тем, что дает возможность каждый день веселиться и вкушать много удовольствий на пирах. Но это случается видеть и за столом бедных, они наслаждаются даже бо́льшим удовольствием, чем все богатые. Не изумляйтесь и не почитайте странностью слова мои: я объясню это вам свидетельствами самого опыта. Все вы, конечно, знаете и согласны с тем, что удовольствие на пирах зависит обыкновенно не от свойства яств, но от расположения пирующих. Например, кто садится за стол проголодавшись, для того и самая простая пища будет приятнее всяких приправ, сластей и разных лакомств. Напротив, кто идет к столу, не имея потребности в пище и предупреждая чувство голода, как это делают богатые, тот, хотя бы нашел на столе самые любимые кушанья, не почувствует удовольствия, потому что в нем еще не пробудился позыв на пищу. Что это действительно так, тому и вы все свидетели, а вот и Писание говорит тоже самое: Душа в сытости сущи, сотам ругается: души же нищетней и горькая сладка являются (Притч.27:7). Что может быть слаще сота медового? Но и он, говорит, не доставляет удовольствия тому, кто не голоден. А что неприятнее горького? Но и оно бывает сладко для живущих в нужде. А что бедные приступают к пище не иначе, как почувствовав потребность в ней и голод, богатые же не ожидают такого побуждения, это известно всякому, оттого богатые и не вкушают настоящего и чистого удовольствия. Это самое бывает не только в отношении пищи, но и в отношении пития: как там голод производит удовольствие независимо от свойства пищи, так и здесь жажда обыкновенно делает питие самым приятным, хотя бы это была простая вода. И на это самое указывает пророк, когда говорит: От камене меда насыти их (Пс.80:17). Но мы нигде не читаем в Писании, чтобы Моисей извел из камня мед, а везде находим, что он извел реки воды, прохладные источники. Что же значат эти слова? Писание не говорит неправды. Когда жаждущие и истомленные нуждою нашли холодные источники, пророк, желая представить приятность этого питья, назвал медом воду не потому, что природа ее превратилась в мед, но потому, что состояние пивших сделало эти источники слаще меда. Понял ты, как и питие обыкновенно делается сладким от расположения жаждущих? Так и бедные, после труда и утомления палимые жаждою, пьют простую воду с вышесказанным удовольствием, а богатые и тогда, когда пьют вино сладкое, благовонное и имеющее все наилучшие качества, не чувствуют подобного удовольствия.

8. То же самое можно заметить и относительно сна. Не мягкая постель, не посеребренное ложе, не тишина в спальне и не другое что-либо подобное делают сон сладким и спокойным, но труд, усталость и обыкновение ложиться спать, когда сильно клонит ко сну и нападает дремота. Об этом свидетельствует и опыт, а еще прежде опыта приговор Писания. Соломон, живший всегда в удовольствии, желая показать это самое, сказал: Сон сладок работающему, аще мало или много снесть (Еккл.5:11). Почему он присовокупил аще мало или много снесть? Потому что и то и другое – и голод и пресыщение – обыкновенно производят бессонницу: голод – иссушая тело, окостеняя веки и не давая им сомкнуться; пресыщение – стесняя и подавляя дыхание, порождая множество болезней. Но таково благотворное действие трудов, что раб может спать в том и другом случае (в голоде и пресыщении). Целый день бегая повсюду на служении своим господам, подвергаясь побоям, перенося усталость и нисколько не отдыхая, рабы получают достаточную за такие беспокойства и труды награду в приятном сне. И это дело человеколюбия Божия, что удовольствия покупаются не золотом и серебром, а трудом, работою, нуждою и всяким любомудрием. Не так у богатых: лежа на своих постелях, они часто проводят в бессоннице целую ночь и, несмотря на множество ухищрений, не вкушают приятного сна. А бедняк, окончив дневные труды, с усталыми членами, едва упадет в постель, уже погружается в глубокий, сладкий и здоровый сон и в нем получает немалую награду за свои праведные труды. Итак, если бедный и спит, и ест, и пьет с большим удовольствием, нежели богатый, то какую после этого имеет цену богатство, когда оно не доставляет и того, в чем только, по-видимому, и состоит его преимущество пред бедностью? Поэтому и вначале Бог наложил на человека труд, не в наказание и мучение, но для вразумления и научения его. Адам, когда жил без трудов, ниспал из рая, но апостол, когда провождал жизнь труженическую и тягостную, в труде и подвизе, как сам он говорит, нощь и день делая (2Фес.3:8), взошел в рай и восхищен на третье небо. Не будем охуждать труд, не будем пренебрегать работою, потому что от них мы получаем еще прежде Царствия Небесного величайшую награду – сопровождающее их удовольствие, и не только удовольствие, но, что еще важнее удовольствия, самое цветущее здоровье. Богатых, кроме лишения этого удовольствия, постигают многие болезни, а бедные не впадают в руки врачей. Если иногда они и подвергаются недугам, то скоро и восстановляют себя, будучи далеки от всякой неги и имея здоровое телосложение.

Бедность – великое стяжание для тех, которые мудро переносят ее; это сокровище некрадомое, жезл несокрушимый, приобретение неоскудеваемое, убежище безопасное. Но бедного, говорят, угнетают? Зато богатый подвержен гораздо бо́льшим наветам. Бедного презирают и обижают – богатому завидуют. Одолеть бедного не так легко, как богатого, потому что последний со всех сторон представляет к этому случаи – как диаволу, так и коварным людям – и бывает рабом всех по великому множеству дел. Имея надобность во многих лицах, он принужден многим льстить и угождать с великим раболепством; бедного же, если он благоразумно ведет себя, не может одолеть и диавол. Иов и прежде был крепок, а когда лишился всего, тогда сделался еще могущественнее и одержал над диаволом блистательную победу. Бедный даже не может быть и обижен, если он ведет себя мудро; и, что я сказал об удовольствии в пище, именно что оно зависит не от роскошных яств, а от расположения ядущих, то же говорю и об обиде, именно что обида состоится или не состоится не по желанию наносящих ее, но по расположению тех, которые терпят обиду. Например, тебе нанес кто-нибудь обиду тяжкую и нестерпимую. Если ты посмеялся над этою обидою, не принял к сердцу оскорбительных слов, ты стал выше удара, не обижен. Если бы у нас было адамантовое тело, то, хотя бы со всех сторон сыпались на нас тысячи стрел, мы не чувствовали бы ударов, потому что раны происходят не от руки, пускающей стрелы, а от свойства тел, подверженных страданию. Так и здесь: обиды и унижения, соединенные с обидами, происходят не от злобы обижающих, но от слабости обижаемых. Если бы мы были мудры, то могли бы и не обижаться, и не чувствовать никаких оскорблений. Тебя обидел кто-нибудь, но ты не почувствовал обиды и не опечалился? Тогда ты не обижен – напротив, скорее ты поразил, чем сам поражен. Когда обидевший видит, что его удар не достигает до души оскорбляемых им, тогда сам он сильно терзается; и как обижаемые молчат, то удар обид сам собою обращается назад и поражает того, кем он послан.

9. Итак, возлюбленные, будем во всем любомудрыми и бедность нисколько не сможет повредить нам, она даже принесет величайшую пользу и сделает нас славнее и богаче всех богачей. Кто, скажи мне, был беднее Илии? Но потому он и превзошел всех богачей, что был так беден и что самую бедность избрал по богатству своей души. Он возлюбил такую бедность потому, что все обилие богатства ставил ниже своей высокой души и почитал недостойным своего любомудрия. Если бы он высоко ценил настоящие блага, то имел бы не одну милоть, но он так пренебрегал всей настоящей суетой и смотрел на золото как на попираемую персть, что, кроме той одежды, не имел ничего более. Потому и царь нуждался в этом бедняке и имевший столько золота с жадностью ловил слова того, кто не имел ничего, кроме милоти. Настолько милоть была блистательнее порфиры и пещера праведника величественнее царских чертогов! Поэтому, и возносясь на небо, он не оставил своему ученику ничего, кроме милоти. «С нею, – говорил он, – я сражался с диаволом, ею и ты вооружайся против него; нестяжательность есть оружие крепкое, убежище неодолимое, столп незыблемый». Елисей принял милоть как величайшее наследие, и действительно это было величайшее наследие, драгоценнее всякого золота. И с того времени Илия сделался сугубым: был Илия на небе и Илия на земле. Знаю, что вы ублажаете этого праведника, и каждый из вас желал бы быть таким, как он. Но что, если докажу вам, что все мы, участвующие в таинствах, получили нечто такое, что даже несравненно больше того?

Илия оставил своему ученику милоть, а Сын Божий, возносясь, оставил нам Свою плоть. Илия остался без милоти, а Христос и нам оставил плоть Свою, и с нею же вознесся. Не будем же упадать духом, не будем сетовать, не будем бояться тяжких времен: откажется ли сделать что-либо для нашего спасения Тот, кто не отрекся пролить за всех нас Свою кровь и дал нам плоть и ту же самую кровь Свою? Воодушевляясь такими надеждами, будем непрестанно взывать к Нему и воссылать молитвы и моления; будем со всем усердием заботиться о всякой добродетели, чтобы и избегнуть настоящих опасностей, и достигнуть будущих благ; чего и да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу со Святым Духом во веки веков. Аминь.

1. Когда посмотрю на этот престол, праздный и оставленный учителем, то вместе и радуюсь и плачу: плачу, потому что не вижу здесь отца; радуюсь, потому что он отправился в путь для нашего спасения и пошел избавить такое множество народа от царского гнева. Это и для вас украшение, и для него венец: для вас украшение, что имеете такого отца; для него венец, что так он любвеобилен к чадам и оправдал самими делами то, что сказал Христос. Услышав, что пастырь добрый душу свою полагает за овцы (Ин.10:11), он пошел с готовностью положить свою душу за всех нас, хотя и многое препятствовало ему отправиться в путь и принуждало его остаться здесь. Это прежде всего его престарелые лета, потом немощь телесная, и время года, и приближение святого праздника, наконец, сестра, которая у него одна и находится при последнем издыхании. Но он презрел и родство, и старость, и немощь, и трудность времени, и тягость путешествия и, всему предпочитая вас и ваше спасение, расторг все эти узы, и, как юноша, летит теперь старец, окрыленный ревностью. Если Христос, говорил он, предал Себя за нас, то какого извинения и прощения будем достойны мы, которым вручено управление столь многочисленным народом, если не решимся и сделать и потерпеть все для безопасности вверенных нам?! Если, говорил он, патриарх Иаков, приставленный к животным, пасший бессловесных овец и имевший дать отчет человеку, проводил ночи без сна и переносил и зной, и стужу, и все перемены воздуха, чтобы не погибло ни одно из этих животных, то тем более мы, поставленные не над бессловесными, а над духовными овцами и обязанные дать отчет в этом служении не человеку, а Богу, не должны отказываться и уклоняться ни от чего, что только может быть полезно для стада. Напротив, чем лучше наше стадо того стада, люди – бессловесных, а людей – Бог, тем большее и сильнейшее мы должны показывать попечение и усердие. Он хорошо понял, что у него теперь дело не об одном городе, но обо всем Востоке, так как наш город есть Глава и мать городов, лежащих на востоке. Поэтому он порешил потерпеть всякую опасность и ничто не могло удержать его здесь. И уповаю, что наши надежды будут не тщетны, потому что Бог не презрит такого усердия и попечения и не попустит, чтобы Его служитель возвратился без успеха. Знаю, что как только он предстанет и увидит благочестивого царя, то одним своим видом в состоянии будет тотчас укротить гнев, потому что у святых не только слова, но и сами лица исполнены духовной благодати. А он исполнен и великой мудрости и, будучи сведущ в Божественных законах, скажет ему то же, что и Моисей сказал Богу: Аще убо оставиши им грех их, остави, аще же ни, умертви и меня с ними (Исх.32:32). Таково сердце святых, что умереть со своими чадами им приятнее, чем жить без них. Он и в самом времени найдет защиту нам, укажет на святую Пасху, напомнит о времени, в которое Христос отпустил грехи всей Вселенной, убедит [царя] подражать Господу, приведет ему на память и причту о тысяче талантов и ста динариях. Знаю я дерзновение нашего отца, он не преминет устрашить его этою притчею и сказать: «Смотри, чтобы и тебе не услышать в тот день: Рабе лукавый, весь долг он отпустих тебе, понеже умолил мя еси: подобаше и тебе отпустить клевретам твоим (Мф.18:32), для себя сделаешь больше пользы, чем для них, потому что за прощение немногих грехов получишь отпущение больших». Присовокупит к сказанному и ту молитву, которою вводившие царя в священные таинства научили его молиться и говорить: Остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим (Мф.6:12). Затем изъяснит, что преступление сделано не целым городом, но несколькими людьми – чужими и пришельцами, которые все делают не с рассуждением, но с дерзостью всяким бесчинием, что было бы несправедливо за безрассудство нескольких человек разорить столь большой город и казнить не сделавших никакой вины. Да хотя бы и все согрешили – они довольно уж наказаны, будучи терзаемы страхом в продолжение столь многих дней, ожидая каждый день смерти, будучи преследуемы, предаваясь бегству, ведя жизнь более жалкую, чем осуждаемые на казнь, чувствуя, что кровь течет в их жилах, и не имея уверенности в своей жизни. Удовлетворись таким наказанием, не простирайся далее в гневе, умилостивь для себя верховного Судию, оказав человеколюбие к своим сорабам. Подумай о величии города и о том, что у нас теперь дело не об одной душе, не о двух, не о трех, не о десяти, но о несчетных тысячах, о главе всей Вселенной. Это тот город, в котором в первый раз верующие стали называться христианами; почти же Христа, уважь город, который первый провозгласил его вожделенное и сладостное для всех имя. Он был жилищем апостолов, обителью праведников. Это теперь первое и единственное его преступление против державных, а все прошедшее время [благоприятно] свидельствует о нравах этого города. Если бы в нем постоянно происходили мятежи, то следовало бы обвинить его в злонравии, но если это случилось однажды за все время, то ясно, что преступление произошло не от нравов города, но от людей, которые без нужды и без дела пришли в него.

2. Все это и еще больше этого скажет святитель с великим дерзновением – и царь выслушает это! Царь человеколюбив, а епископ тверд, так что с обеих сторон подаются благие надежды. Но еще больше, чем на твердость учителя и человеколюбие царя, будем уповать на Божию милость: Бог Сам станет посредником между умоляемым царем и умоляющим святителем, смягчая сердце царя, воодушевляя язык святителя, даруя успех словам его, располагая душу царя благосклонно выслушать слова и внять мольбам. И город наш любезнее Христу всех городов по добродетели как предков, так и вашей. Как из апостолов Петр первый проповедал Христа, так из городов, как я уже сказал, наш город первый украсился, точно дивным венцом, наименованием христиан. Если же Бог обещал спасти всех жителей такого города, в котором было бы только десять праведников, то как не ожидать доброго и не надеяться всем нам на пощаду, когда здесь верных служителей Божиих не десять только или двадцать и не вдвое столько, но гораздо более?! Многие, слышал я, говорят: Царево прещение подобно рыканию львову (Притч.19:12) – и от этого впадают в малодушие и уныние. Что сказать им? То, что Тот, Кто сказал: Пастися будут вкупе волк со агнцем, и рысь почиет с козлищем, и лев аки вол, ясти будет плевы (Ис.11:6–7), – может и этого льва сделать кротким агнцем. Призовем же Его и помолимся Ему – и Он несомненно, укротив гнев царя, избавит нас от всех угрожающих нам скорбей. Отец там предстательствует (пред царем земным), а мы здесь будем предстательствовать пред Царем Небесным и помогать ему молитвами. Много может целая церковь, если мы вознесем молитвы со скорбящею душою и сокрушенным сердцем. Не нужно переплывать моря, не нужно пускаться в дальний путь; каждый и каждая – и приходящие в церковь, и остающиеся дома – призовем Бога со всеусердием, и Он, конечно, преклонится к нашим мольбам.

Из чего это видно? Из того, что Он сильно желает, чтобы мы всегда к Нему прибегали, молили Его обо всем и без Него не делали и не говорили ничего. Люди, когда мы постоянно беспокоим их своими делами, раздражаются, убегают нас и питают к нам неприязнь – Бог совершенно напротив: не тогда гневается, когда мы постоянно молимся Ему о своих делах, но, когда не делаем этого, тогда наиболее негодует. Послушай, в чем Он укоряет Иудеев. Сотвористе, говорит Он, совет, и не Мною, и заветы, и не Духом Моим (Ис.30:1). Таково свойство любящих: они желают, чтобы через них совершались все дела любимых ими, и чтобы без них те ничего и не делали, и не говорили. Потому и Бог не только здесь, но и в другом месте, укоряя Иудеев в том самом, сказал: Сами себе царя поставиша, а не Мною, начальствоваша, и не явиша Ми (Ос.8:4). Не обленимся же постоянно прибегать к Нему, и, какое бы ни случилось бедствие, оно непременно будет иметь благоприятный исход. Устрашил тебя человек? Прибегни к вышнему Владыке – и не потерпишь никакого зла. Так избавлялись от бедствий древние – не только мужчины, но и женщины. Была одна женщина евреянка, имя ей Есфирь; эта Есфирь избавила целый народ иудейский от угрожавшей ему погибели таким образом. Когда персидский царь повелел совершенно истребить всех иудеев и никто уже не мог остановить этого гнева, эта женщина, сложив с себя светлую одежду, облекшись во вретище и посыпав себя пеплом, начала молить человеколюбивого Бога, да внидет Он с нею к царю, и, молясь об этом, так говорила: Даруй, Господи, благодать словам моим, даждь слово благоугодно во уста мои (Есф.4:17). Этого же будем теперь просить у Бога и для нашего учителя. Если женщина, умолявшая об иудеях, могла укротить гнев варвара, тем более наш учитель, ходатайствующий о таком городе и с такою церковью, успеет преклонить этого милостивейшего и кротчайшего царя. Если он получил власть разрешать грехи против Бога, тем более ему будет возможно изгладить и уничтожить грехи против человека. И он – владыка, и владыка честнейший того, потому что священные законы предали и подчинили его рукам даже царственную главу; и когда нужно бывает испросить какое-нибудь благо свыше, то обыкновенно царь прибегает к святителю, а не святитель – к царю. И он имеет броню правды, имеет и препоясание истины, имеет и гораздо более великолепную обувь благовествования мира (Еф.6:15), имеет и меч, не железный, но духовный, имеет и венец на главе. Это всеоружие его блистательнее, эти доспехи славнее, дерзновение тверже, сила могущественнее. Таким образом, и по высоте власти, и по величию своей души, а прежде всего другого по надежде на Бога он будет говорить к царю с великим дерзновением, с великим благоразумием.

3. Не будем же отчаиваться в своем спасении, но станем воссылать к Небесному Царю прошения, молитвы, моления и предстательства со многими слезами. Пусть и настоящий пост будет нашим сподвижником и помощником в этом благом предстательстве. Как по прошествии зимы и с наступлением лета мореходец выводит в море свое судно, воин чистит оружие и готовит коня на сражение, земледелец точит серп, путешественник смело отправляется в дальнюю дорогу, борец слагает с себя одежду и приготовляется к борьбе, – так и мы с наступлением поста, этого духовного лета, как воины, вычистим оружие; как земледельцы, наточим серп; как кормчие, противопоставим свои помыслы волнам беспорядочных пожеланий; как путники, начнем путь к небу; как борцы, приготовимся к борьбе. Верующий есть и земледелец, и кормчий, и воин, и борец, и путник. Поэтому и Павел говорит: Несть наша брань к крови и плоти, но к началом и ко властем. Сего ради приимите вся оружия Божия (Еф.6:11, 14). Видел ты борца? Видел воина? Если ты борец, тебе надобно вступать в борьбу нагим. Если ты воин, тебе до́лжно стать в строю вооруженным. Как же возможно то и другое вместе: быть и нагим и не нагим, одетым и не одетым? Я скажу, как. Сложи с себя житейские дела, и ты стал борцом. Облекись в духовные доспехи, и ты стал воином. Обнажись от забот житейских, потому что наступило время борьбы. Облекись в духовные доспехи, потому что у нас возгорелась жестокая война с демонами. Для того и до́лжно быть нагим, чтобы диаволу, вступая в борьбу с нами, не за что было схватить нас; до́лжно облечь себя доспехами со всех сторон, чтобы нам ни с которой стороны не получить смертельного удара. Возделай ниву твоей души, посеки терния, посей слово благочестия, насади прекрасные растения любомудрия и с великою заботливостью ухаживай за ними – и ты будешь земледельцем, и скажет тебе Павел: Труждающемуся делателю прежде подобает от плода вкусити (2Тим.2:6). И он занимался этим искусством и потому в Послании к коринфянам сказал: Аз насадих, Аполлос напои, Бог же возрасти (1Кор.3:6). Изостри твой серп, который притупил ты пресыщением, – изостри постом. Вступи на путь, ведущий к небу, вступи на путь тесный и узкий и поди по нему. Как же ты можешь и вступить на этот путь, и идти по нему? Изнуряя и порабощая свое тело, потому что на тесном пути много препятствует тучность от пресыщения. Укроти волны беспорядочных страстей, усмири бурю злых помыслов, сохрани в целости ладью, покажи большую опытность – и ты кормчий. Для всего этого да будет у нас и поприщем, и учителем пост, – пост разумею не тот, который содержат многие, но тот, истинный, – воздержание не от пищи только, но и от грехов, потому что пост сам по себе не может спасти соблюдающих его, если не будет сообразен с поставленным законом. И борец, сказано, не венчается, аще незаконно будет подвизатися (2Тим.2:5). Итак, чтобы нам, и совершив подвиг поста, не лишиться венца за него, поучимся, как и каким способом до́лжно совершать этот подвиг. И фарисей постился, но после поста вышел [из храма] лишенным плодов, произращаемых постом. Мытарь же не постился, и не постившийся превзошел постившегося, чтобы ты знал, что нет никакой пользы от поста, если ему не сопутствует и все прочее.

Постились ниневитяне и привлекли к себе благоволение Божие; постились и иудеи и не только ничего не успели, но и были осуждены (Ис.58:3,6). Если же пост угрожает такою опасностью не знающим, как надобно поститься, то изучим законы поста, чтобы нам не течь безвестно (1Кор.9:26), не бить воздуха, не сражаться с тенью. Пост есть лекарство, но лекарство, хотя бы тысячу раз было полезно, часто бывает бесполезным для того, кто не знает, как им пользоваться. Нужно знать и то, в какое время до́лжно принимать его, и количество самого лекарства, и телосложение того, кто принимает, и свойство страны, и время года, и приличный род пищи, и многое другое; и если одно что-нибудь будет оставлено без внимания, то нанесен будет вред всему прочему. Если же для нас нужна такая точность, когда надобно лечить тело, то тем более необходимо со всею строгостью разбирать и рассматривать все, когда лечим душу и врачуем помыслы.

4. Посмотрим же, как постились ниневитяне и как они избавились от гнева того. Человецы, говорит [пророк], и скоти, и волове, и овцы да не вкусят (Иона3:7). Что говоришь, скажи мне? И бессловесные постятся? И лошади, и мулы покрываются вретищем? Да, говорит. Как по смерти богатого человека родственники одевают во вретище не только рабов и рабынь, но и коней и, поручив их конюхам, заставляют следовать за гробом, чтобы этим выразить тяжесть потери и возбудить во всех сожаление, так и тогда, когда городу (Ниневии) угрожало истребление, жители облекли во вретище бессловесную тварь и наложили на нее иго поста. Бессловесных, говорили они, нельзя вразумить о гневе Божием словом – пусть же вразумятся голодом, что Бог послал это наказание, потому что если погибнет город, то будет общим гробом не только для нас и для них – они должны будут разделить с нами наказание, пусть же и разделят и пост. Впрочем, ниневитяне в этом случае поступили так же, как делают пророки: они, когда увидят, что с небес угрожает тяжкий удар, и, обреченные на наказание, не имеют никакой защиты, покрыты стыдом и никакого не заслуживают прощения и извинения, то, не зная, что делать и где найти для осужденных защиту, обращаются к животным и, оплакивая их смерть, ради их умоляют о пощаде, указывая на их погибель как на достойную жалости и многих слез. Так, когда голод постиг иудеев и их страна подверглась великой засухе и все погибало, один из пророков говорил: Вскочиша юницы у яслей своих, восплакашася стада волов, яко не бе пажити им, вси скоти польстии воззреша к Тебе, яко посхоша источницы воднии (Иоил.1:17–18,20). Другой пророк, оплакивая бедствия бездождия, опять вот что сказал: Еленицы на ниве родиша, и оставиша, яко не бе травы. Онагри сташа на камениях, браша в себе ветр, яко змиеве, оскудеша очи их, яко не бе травы (Иер.14:5–6). Так и сегодня вы слышали, что сказал Иоиль: Да изыдет жених от ложа своего, и невеста от чертога своего, младенцы ссущия сосцы (Иоил.2:16). Почему, скажи мне, он призывает к молитве этот незрелый возраст? Очевидно, по той же самой причине. Так как все достигшие мужского возраста огорчили и прогневали Бога, то пусть, говорит, умоляет Прогневанного возраст, еще не знающий греха. Но, как я сказал, посмотрим, что же удалило этот неотвратимый гнев? Не пост ли только и вретище? Нет, но перемена всей жизни. Из чего это видно? Из самих пророческих слов. Тот же самый пророк, который сказал о гневе Божием и о посте [ниневитян], о примирении [с ними Божием] и причине примирения, говорит так: И виде Бог дела их (Иона3:10). Какие дела? Что они постились, что облекались во вретище? Совсем не то; но, умалчивая обо всем этом, он присовокупил: Яко обратися каждый от путей своих лукавых: и раскаяся Господь о зле, еже, глаголаше сотворити им (Иона3:10).

Видишь, что не пост избавил от опасности, но перемена жизни сделала Бога благим и милостивым к иноплеменникам.

Это сказал я не для того, чтобы мы бесчестили пост, но чтобы почитали его, а честь поста составляет не воздержание от пищи, но удаление от грехов, так что, кто ограничивает пост только воздержанием от пищи, тот более всего бесчестит его. Ты постишься? Докажи мне это своими делами. Какими, говоришь, делами? Если увидишь нищего, подай милостыню; если увидишь врага, примирись; если увидишь своего друга счастливым, не завидуй; если увидишь красивую женщину, пройди мимо. Пусть постятся не одни уста, но и зрение, и слух, и ноги, и руки, и все члены нашего тела. Пусть постятся руки, пребывая чистыми от хищения и любостяжания. Пусть постятся ноги, перестав ходить на противозаконные зрелища. Пусть постятся глаза, приучаясь не устремляться на благообразные лица и не засматриваться на чужую красоту. Зрение есть пища очей – если она противозаконна и запрещена, то вредит посту и разрушает спасение души, если же законна и дозволена, то украшает пост. Всего нелепее было бы в отношении яств воздерживаться и от позволенной пищи, а глазами пожирать и то, что запрещено. Ты не ешь мяса? Не вкушай же и глазами нескромности. Пусть постится и слух, а пост слуха в том, чтобы не принимать злословия и клеветы. Да не приимеши, говорит [Слово Божие], слуха суетна (Исх.21:1).

5. Пусть и язык постится от сквернословия и ругательства. Что за польза, когда мы воздерживаемся от птиц и рыб, а братьев угрызаем и снедаем? Злословящий снедает тело братнее, угрызает плоть ближнего. Потому и Павел с угрозою сказал: Аще друг друга угрызаете и снедаете, блюдитеся да не друг от друга истреблени будете (Гал.5:15). Ты не вонзил зубов в плоть [ближнего], но вонзил в его душу злую речь, ранил ее худою молвою, сделал тысячу зол и себе самому, и ему, и многим другим, потому что, осуждая ближнего, ты, [во-первых] причинил зло и тому, кто тебя слышал. Если это грешник, то он делается беспечным, нашедши себе сообщника в грехе, а если праведник, то впадает в гордость и надмевается из-за чужого греха, получая повод высоко думать о себе самом. Вместе с тем ты, [во-вторых] повредил всей Церкви, потому что все слышащие не грешника осуждают, но поражают укоризнами весь народ христианский. Не слышно, чтобы неверные говорили, что такой-то блудник и развратник, но вместо виновного они поносят всех христиан. Затем, [в-третьих] ты подал повод к уничижению славы Божией, потому что имя Божие славится, когда мы живем хорошо, а когда грешим, оно хулится и бесчестится. В-четвертых, ты посрамил того, о ком распускаешь худую молву, сделал его через то более бесстыдным и нажил в нем себе врага и неприятеля. В-пятых, ты сделал самого себя достойным взыскания и наказания, взявшись за такие дела, которые нисколько не касаются тебя? Никто не говори: «Тогда злословил бы я, когда бы говорил неправду, но если говорю истину, то уже не злословлю». Хотя бы в твоем злословии и была истина, и в таком случае оно преступно. Фарисей, злословя мытаря, говорил истину, но это не принесло ему никакой пользы. В самом деле, скажи мне, разве мытарь не был мытарь и грешник? Всякий видит, что – мытарь, но при всем том фарисей за осуждение его все потерял. Хочешь исправить брата? Поплачь, помолись Богу, дай ему увещание наедине, посоветуй, попроси. Так и Павел делал. Да не когда пришедша мя, говорит он, смирит Бог мой у вас, и восплачуся многих прежде согреших и непокаявшихся о нечистоте, и блужении, и студоложствия яже содеяша (2Кор.12:21). Покажи любовь к грешнику, уверь его, что напоминаешь ему о грехе, усердствуя и заботясь о нем, а не желая обесславить его; обними его ноги, облобызай, не устыдись, если только истинно хочешь исцелить его. Так часто поступают и врачи: несговорчивых больных они целуют, упрашивают и таким образом заставляют принять спасительное лекарство. Так и ты сделай: покажи рану священнику – это и будет значить, что ты беспокоишься, печешься и заботишься [о ближнем]. Но убеждаю тебя заграждать уши не только от злословящих, но и от тех, которые слушают злословящих, и подражать пророку, который говорит: Оклеветающаго тай искренняго своего, сего изгонях (Пс.100:5). Скажи ближнему: «Ты намерен похвалить кого-нибудь и одобрить? Открываю слух, чтобы принять это благовоние. Если же хочешь злословить, заграждаю вход твоим словам, потому что не могу принять помета и нечистоты, что за польза для меня узнать, что такой то злой человек? Напротив, отсюда величайший вред и крайний урон». Скажи ему: «Позаботимся о себе самих, о том, как нам дать ответ за свои грехи, и обратим на собственную жизнь эту пытливость и это беспокойное выведывание». Какого нам ждать извинения, какого прощения, когда мы о своих грехах и не думаем, а о чужих так любопытствуем?! Как неприлично и весьма стыдно мимоходом заглядывать в дом и подмечать, что в нем делается, так крайне неблагородно любопытствовать и чужой жизни. Еще смешнее то, что ведущие такую жизнь и не заботящиеся о своих делах, открывая какую-нибудь тайну, умоляют и заклинают того, кто их слушает, не пересказывать никому другому, чем и доказывают, что они сделали дело, достойное осуждения. Если ты упрашиваешь его не пересказывать никому другому, то тем более тебе самому не следовало прежде говорить ему об этом. Слово было у тебя в полной власти, а ты, предав его, теперь заботишься о сохранении его! Если хочешь, чтобы оно не перенесено было к другому, то и сам не говори. А когда уже ты передал хранение слова другому, то лишнее и бесполезное дело уговаривать и заклинать, чтобы он хранил, что ему сказано. Но приятно злословить? Нет, приятно то не злословить. Злословящий бывает беспокоен, подозрителен и боязлив, раскаивается и кусает свой язык, страшась и трепеща, чтобы слово, разнесшееся между многими, не навлекло на тех, кем оно сказано, большой опасности и не произвело напрасной и пагубной вражды. А кто хранит у себя [слово], тот будет жить в совершенной безопасности и великом удовольствии.

Слышал ли еси слово, говорит [премудрый], да умрет с тобою: не убойся, не расторгнет тебе (Сир.19:10). Что значит да умрет с тобою? Скрой его, закопай, не позволь ему выйти, ни даже как-нибудь вообще двинуться. Но всего более старайся даже не допускать, чтобы тебе говорили худо о других. А если когда и услышишь что-нибудь, подави, умертви сказанное, предай забвению, как будто ты и не слышал, – тогда будешь проводить настоящую жизнь весьма мирно и безопасно. Сами злословящие, когда узнают, что мы питаем больше отвращения к ним, нежели к тем, кого они оговаривают, оставят когда-нибудь эту худую привычку, исправятся от своего недостатка, станут потом хвалить [других] и нас самих провозгласят своими спасителями и благодетелями. В самом деле, как доброе слово и похвала служат началом дружбе, так злоречие и клевета бывают началом и поводом к вражде, ненависти и тысяче распрей. И не другое что доводит нас до нерадения о своих делах, как пытливость и разведывание о чужих делах, потому что, кто любит злословить и разведывать о чужой жизни, тому некогда позаботиться о собственной жизни. Так как он употребляет все свое старание на разведывание о чужом, то все принадлежащее ему самому по необходимости остается в пренебрежении. И как было бы хорошо, если бы ты, употребляя все время на попечение и суждение о своих собственных грехах, мог сделать какой-нибудь успех! Но так как ты постоянно заботишься о чужом, то когда тебе подумать о своих собственных недостатках?

6. Будем же, возлюбленные, избегать злословия, зная, что это настоящая пропасть диавола и западня, устроенная его коварством. Диавол довел нас до этой привычки для того, чтобы мы не заботились о самих себе и подвергли себя тягчайшей ответственности. Но беда не в том только, что мы дадим тогда отчет в словах своих, но и в том, что мы через это сделаем свои собственные грехи более тяжкими и лишим себя всякого извинения. Кто строго расследует чужие проступки, тот не получит никакого снисхождения к своим собственным, потому что Бог произнесет суд соответственно не только свойству наших преступлений, но и твоему суду о других. Поэтому и внушает Он: Не судите, да не судимы будете (Мф.7:1)– так как грех явится там не только таким, каков он был, но и получит большое и неизбежное прибавление от произнесенного тобою суда о твоем собрате. Как человеколюбивый, кроткий и снисходительный человек значительно уменьшает тяжесть грехов, так жестокий, суровый и неумолимый много прибавляет к своим грехам. Исторгнем же из уст наших всякое злословие, зная, что если станем есть и прах, то и от такой строгой жизни не будет нам никакой пользы, когда не воздержимся от злословия, потому что не входящее [во уста] сквернит человека, но исходящее изо уст (Мф.15:11). Если бы кто-нибудь начал ворочать помет в то время, как ты проходишь, скажи мне, не стал ли бы ты бранить его и укорять? Так поступи и со злословящими, потому что не столько тронутая с места нечистота поражает обоняние тех, до кого доходит ее зловоние, сколько рассказы, выводящие наружу чужие грехи и раскрывающие нечистую жизнь, оскорбляют и возмущают душу тех, кто их слышит. Будем же воздерживаться от злословия, сквернословия, хулы и не станем злоречить ни о ближнем, ни о Боге, так как многие из злоречивых дошли до такого безумия, что от сорабов обратили свой язык на Господа. А как велико это зло, можешь судить по нашим теперешним обстоятельствам. Вот оскорблен человек, и все мы боимся и трепещем, как нанесшие оскорбление, так и те, которые не чувствуют за собою никакой подобной вины. А Бога оскорбляют каждый день, что говорю – каждый день? – каждый час – оскорбляют богатые, бедные, наслаждающиеся покоем, терпящие скорбь, обижающие, обижаемые, и никто об этом не подумает. Потому Он и попустил потерпеть оскорбление сорабу⁶, чтобы ты из опасности, последовавшей за этим оскорблением, познал человеколюбие Господа. Это оскорбление было теперь первое и единственное, но, и несмотря на это, мы не надеемся получить прощение и извинение. Бога же мы прогневляем каждый день и нисколько не раскаиваемся, а Он все переносит со всяким долготерпением. Видишь, сколь велико человеколюбие Господа? И хотя виновники настоящего преступления схвачены, посажены в темницу и наказаны, но мы все еще боимся. Оскорбленный еще не слышал о том, что случилось, и не произнес суда, а мы все трепещем. Бог же каждый день слышит оскорбления, Ему наносимые, и никто не обращает на это внимания – и это тогда, как Бог столь кроток и человеколюбив! Пред Ним довольно только исповедать грех, и вина разрешится. У людей совершенно напротив: когда виновные признаются в преступлении, тогда более и наказываются, что и теперь случилось. Одни погибли от меча, другие – от огня, иные отданы на растерзание зверям, и не только взрослые, но и дети. Ни незрелость возраста, ни многочисленность обвиненных, ни то, что все это сделали люди, объятые бешенством демонов, ни видимая невыносимость взыскания, ни бедность, ни то, что это общий всех грех, ни обещание никогда более не делать подобного и ни что другое не спасло виновных; но без всякой пощады они были отводимы на смерть, окруженные вооруженными воинами, которые наблюдали, чтобы кто-нибудь не освободил осужденных. Матери следовали издали, смотря на разлученных с ними детей, но оплакивать свое несчастие не смея, потому что страх побеждал любовь и боязнь одолевала природу. Как смотрящие с земли на подвергшихся кораблекрушению, сколько ни сожалеют, однако же не могут прийти и спасти утопающих, так и здесь матери, удерживаемые, как бы волнами какими, страхом от воинов, не только не смели подойти и освободить детей от наказания, но боялись и плакать. Понимаете ли вы отсюда, каково человеколюбие Божие? Как оно неизреченно, как беспредельно, как превышает всякое слово! Здесь оскорбленный и одинаковую имеет с нами природу, и только однажды во все время понес это оскорбление, и не лично, не в своем присутствии, не видя и не слыша; и, однако же, никто из виновных не получил прощения. О Боге же нельзя сказать ничего этого. Расстояние между человеком и Богом таково, что и само слово не может выразить того, а терпит Он оскорбления каждый день, присутствуя при них, видя и слыша их, однако же, ни молнии не посылает, ни морю не велит выступить на землю и всех потопить, ни земле – расступиться и поглотить всех оскорбивших Его, но сносит и долготерпит и обещает даже прощение оскорбителям, если только они покаются и дадут обещание впредь не делать этого. Поистине прилично теперь воскликнуть: Кто возглаголет силы Господни слышаны, сотворит вся хвалы Его? (Пс.105:2) Сколь многие не только ниспровергли, но и попрали образы Божии? Потому что, когда ты душишь должника, когда грабишь, когда влачишь его, то попираешь образ Божий. Послушай, как говорит Павел, что муж не должен есть покрывати главу, образ и слава Божия сый (1Кор.11:7); и еще, как говорит Сам Бог: Сотворим человека по образу нашему и по подобию (Быт.1:26). Если скажешь, что человек неодинаковой природы с Богом, так что ж из этого? И медная статуя неодинаковой природы с царем, и, однако же, виновные преданы наказанию. Так и в отношении людей: пусть они и неодинаковой природы с Богом, как и в самом деле неодинаковой, но они названы образом [Божиим], и ради такого названия им надлежит воздать честь. А ты за малость золота попираешь их, душишь, влачишь и доселе еще не понес никакого наказания.

7. Дай Бог, чтобы произошла какая-нибудь добрая и счастливая перемена. Я, однако же, предсказываю и объявляю, что если и пройдет эта туча, а мы останемся при прежней беспечности, то нас постигнут бедствия еще более тяжкие, нежели те, каких мы теперь ожидаем. Да и теперь боюсь не столько гнева царского, сколько вашей беспечности. Чтобы получить нам прощение, не довольно помолиться два и три дня – надобно произвести перемену во всей жизни и, оставив порок, постоянно пребывать в добродетели. Как для больных, если они не ведут постоянно правильной жизни, нет никакой пользы от того, что они благоразумно проведут два или три дня, так и грешники, если не навсегда воздержатся от порока, ничего не получат от двухдневного или трехдневного исправления. Как, говорят, моющийся, потом опять марающийся в грязи не получает никакой пользы, так и каявшийся в течение трех дней и опять возвратившийся к прежнему не сделал никакого успеха [в добродетели].

Не поступим же и теперь так, как мы всегда поступаем. Когда нас так часто постигали землетрясения, и голод, и засуха, мы делались на три и четыре дня скромнее и воздержаннее, а потом опять возвращались к прежнему – оттого и случилось настоящее несчастье. Но, если уже не прежде, по крайней мере теперь будем постоянны в благочестии, сохраним навсегда одинаковую скромность, чтобы нам опять не иметь нужды в другом ударе. Разве Бог не мог предотвратить того, что случилось? Но Он допустил это, чтобы страхом от сораба более вразумить и смирить оскорбляющих Его. И никто не говори мне, что многие из виновных укрылись, а многие из невинных схвачены; и это, слышу я, часто многие говорят не только во время настоящего волнения, но и при многих других подобных обстоятельствах. Что же сказать говорящим это? То, что если схваченный и невинен в настоящем возмущении, однако же, когда-нибудь сделал другой, более тяжкий грех и, поскольку не исправился впоследствии, то и наказан теперь. Так обыкновенно поступает Бог: когда мы грешим, Он не тотчас карает за преступления, но отлагает наказание, давая нам время для покаяния, чтобы мы исправились и переменились. Но если из того, что мы не наказаны, заключим, что грех уже изглажен, и предадимся беспечности, то после этого нас непременно постигнет наказание там, где мы и не ожидаем. А это бывает для того, чтобы мы, когда согрешим и не будем наказаны, не оставались спокойными, доколе не переменимся, зная, что непременно подвергнемся наказанию там, где и не ожидаем. И потому, возлюбленный, если ты согрешишь и не будешь наказан, не надмевайся этим, но тем более страшись, зная, что для Бога всегда, когда только захочет, легко воздать тебе. Тогда Он не наказал тебя для того, чтобы дать тебе время для покаяния. Не будем же говорить, что такой-то невинный схвачен, а другой виновный укрылся. Невинный, который теперь схвачен, получил, как я сказал, наказание за другие грехи, а укрывшийся теперь, если не исправится, впадет в другую сеть. Если мы будем так рассуждать, то никогда не забудем о своих грехах, но, всегда страшась и трепеща, как бы не подвергнуться когда-нибудь наказанию, легко будем вспоминать о них. Обыкновенно ничто так не напоминает о грехе, как взыскание и наказание. Это видно из примера братьев Иосифовых. Хотя с тех пор, как они продали праведного, прошло тринадцать лет, но, опасаясь наказания и страшась за свою жизнь, они вспомнили о грехе, и один другому говорил: Ей во гресех бо есмы брата ради нашего Иосифа (Быт.42:21). Видишь, как страх напомнил им о том преступлении. Когда они совершили грех, не чувствовали этого, а когда ждали наказания, вспомнили [о грехе].

Зная все это, переменим и исправим свою жизнь и прежде избавления от гнетущего нас бедствия позаботимся о благочестии и добродетели. А между тем я хочу предложить вам три заповеди, которые выполнили бы вы во время поста: никого не злословить, ни с кем не быть во вражде и совершенно изгнать из уст злую привычку клясться. Как всякий, услышав, что наложена подать, спешит домой и, призвав жену, детей и рабов, думает с ними и советуется, чем бы ему уплатить этот налог, так сделаем и мы в отношении этих духовных заповедей. Каждый, возвратившись домой, призови жену и детей и скажи, что сегодня наложена подать духовная, – подать, от которой будет зависеть освобождение и избавление от настоящего бедствия, подать, которая платящих делает не бедными, но более богатыми, – вот она: ни с кем не быть во вражде, никого не злословить и отнюдь не клясться. Подумаем, позаботимся, посоветуемся, как бы нам выполнить эти заповеди; приложим все старание, будем друг другу напоминать, друг друга исправлять, чтобы перейти нам туда должниками и потом, когда будет нам нужно занять у других, не подвергнуться участи глупых дев и не лишиться вечного спасения. Если так настроим свою жизнь, даю вам слово и обещаю, что за это будет конец и настоящему бедствию, и избавление от этих зол, и, что всего важнее, наслаждение вечных благ. Надлежало бы внушить вам исполнение всех добродетелей, но считаю наилучшим способом исправления то, чтобы исполнять заповеди по частям, принимаясь сперва за одну, потом переходить к другим. Как земледелец с наступлением полевых работ распахивает на поле одну часть за другою и таким образом доходит до конца, так и мы если положим себе такой закон, чтобы в настоящую четыредесятницу исполнить в точности эти три заповеди, то, без сомнения, твердо укоренив в себе добрую привычку, с большею легкостью перейдем и к прочим заповедям и, достигнув самой вершины любомудрия, настоящую жизнь проведем с благою надеждою и в будущей предстанем Христу с великим дерзновением и получим неизреченные блага. Чего да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу и Святому Духу слава во веки веков. Аминь.

1. Благословен Бог, утешивший ваши скорбящие души, успокоивший ваши мятущиеся мысли! А что вы получили достаточное утешение, это показали вы своим усердием и ревностью к слушанию, потому что душа, скорбящая и объятая облаком печали, не может с охотою слушать наставлений, а вы, я вижу, внимаете мне с великою охотою и с полным усердием, отрясши всю печаль и любовью к слушанию отогнав настоящую скорбь. Потому благодарю Бога вместе с вами, что несчастье не одолело вашего любомудрия, страх не ослабил вашей бодрости, скорбь не погасила вашей ревности, опасность не охладила вашего рвения, страх от людей не победил вашей любви к Богу, тяжкое время не сокрушило вашего усердия, и не только не сокрушило, но еще укрепило, не только не ослабило, но еще усилило, не только не погасило, но еще более воспламенило. Опустела площадь, но наполнилась церковь; та возбуждает печаль – эта подает радость и духовное веселие. И потому, возлюбленный, когда ты выйдешь на площадь и вздохнешь, увидев ее пустою, прибегни к матери, и она тотчас утешит тебя множеством своих чад, покажет тебе полный лик братий и прогонит от тебя всякую печаль. В городе мы ищем людей, как будто живем в пустыне, а, когда прибегаем в церковь, нас объемлет многолюдство. Когда море волнуется и ярится от сильной бури, страх принуждает всех убегать оттуда в пристань; так и теперь волны площади и буря города заставляют всех стекаться отовсюду в церковь и связуют членов между собою союзом любви. Возблагодарим же Бога и за то, что от скорби мы получили такой плод, что искушение доставило нам такую пользу. Не будь искушения, не было бы и венца; не будь подвигов, не было бы и наград; не будь борьбы, не было бы и почестей; не будь скорби, не было бы и утешения; не будь зимы, не было бы и лета. И это можно видеть не только на людях, но и на самих семенах. И здесь, чтобы мог вырасти тучный колос, нужны большой дождь, большое скопление облаков, большой холод: время сеяния есть вместе и время дождя. И теперь, когда настало ненастье не в воздухе, а в душах, посеем и мы во время этого ненастья, чтобы пожать летом, – посеем слезы, чтобы пожать радость. Не я говорю это, но возвещает пророк: Сеющии слезами радостию пожнут (Пс.125:5). Не столько дождь, падающий на семена, помогает им прозябать и возрастать, сколько дождь слезный возращает и приводит в зрелость семя благочестия; он очищает душу, орошает ум и помогает быстро возрастать семени учения. Для этого надобно проводить и глубокую борозду, к чему убеждает и пророк, говоря так: Поновите себе поля, и не сейте на тернии (Иер.4:3). Как земледелец глубоко разрывает землю плугом, приготовляя надежное хранилище для семян, чтобы они, будучи посеяны, не оставались на поверхности, но скрывались в самих недрах земли и безопасно пускали корни, так и нам до́лжно делать и скорбью, как бы плугом, разрыть глубину сердца. К этому убеждает и другой пророк, говоря: Расторгните сердца ваша, а не ризы ваша (Иоил.2:13). Расторгнем же сердца, чтобы, если в нас есть какое-нибудь худое растение и лукавый помысл, исторгнуть его с корнем и очистить нивы для семян благочестия. Если теперь не обновим [ниву], если теперь не посеем, если теперь не прольем слез, когда у нас скорбь и пост, в какое же другое время предадимся сокрушению? Ужели во время покоя и веселия? Но это невозможно, потому что покой и веселие обыкновенно ведут к беспечности, тогда как скорбь приводит к заботливости и заставляет душу, рассеянную вовне и развлеченную многими предметами, обращаться к самой себе. Не будем же унывать из-за настоящего бедствия, но еще возблагодарим Бога, потому что много пользы от скорби. Земледелец, посеяв семена, собранные им с большим трудом, молится о том, чтобы пошел дождь, и не знающий дела с изумлением будет смотреть на все это и, может быть, скажет сам в себе: «Что такое делает этот человек?» Он разбрасывает то, что собрал, и не только разбрасывает, но еще весьма старательно смешивает с землею так, чтобы нельзя было и собрать легко; и не только смешивает с землею, но еще и молится, чтобы пошел сильный дождь, и чтобы все посеянное сгнило и превратилось в грязь. И беспокоится такой человек, видя, как раздаются громы и ниспадают молнии. А земледелец не так – напротив, радуется и ликует, видя ненастье, потому что смотрит не на настоящее, но ожидает будущего, думает не о громах, но о снопах, не о гниющих семенах, но о зеленеющих колосьях, не о сильном дожде, но о приятнейшей для него пыли на гумне. Так и мы будем смотреть не на скорбь и печаль настоящую, а на пользу, которая из нее происходит, на плод, который она рождает. Будем ожидать снопов на гумне, потому что если станем бодрствовать, то можем собрать за это время много плодов и наполнить житницы нашей души. Если станем бодрствовать, то не только не потерпим никакого зла от этой скорби, но и получим неисчислимые блага. Если же будем беспечны, то и покой нас погубит. Беспечному то и другое вредит, а старательному и то и другое приносит пользу. Как золото сохраняет свой блеск и тогда, когда лежит в воде, и еще светлее делается, когда брошено в горнило; напротив глина и сено, упав в воду, первая расплывается, а последнее гниет, попав же в огонь, первая засыхает, а последнее сгорает, – так и праведник и грешник: первый, и наслаждаясь покоем, остается светлым, как золото, погруженное в воду, и, подвергшись искушению, делается еще светлее, как золото, испытываемое огнем; а грешник, и вкушая покой, расплывается и гниет, как сено и глина, брошенные в воду, и, подвергшись искушению, сгорает и гибнет, как сено и глина от огня.

2. Не будем же сетовать о настоящем бедствии. Если у тебя есть грехи, они легко истребятся и попалятся скорбью. Если же у тебя есть добродетель, от скорби она сделается светлее и блистательнее. Если станешь непрестанно бодрствовать и трезвиться, то будешь выше всякого вреда, потому что причиною падений обыкновенно бывает не свойство искушений, а беспечность искушаемых. Итак, если хочешь быть веселым и наслаждаться покоем и удовольствием, не удовольствия ищи и не покоя, но старайся, чтобы душа твоя обладала мужеством и была способна к терпению, потому что, если не будешь иметь этих качеств, тебя не только победит искушение, но еще скорее погубит и низложит покой. А дабы увериться, что не удар бедствий, а беспечность нашей души разрушает наше спасение, послушай, что говорит Христос: Всяк, иже слышит словеса Моя сия, и творит я, уподобится мужу мудру, иже созда храмину свою на камени: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и нападоша на храмину ту, и не падеся: основана бо бе на камени. И опять: Всяк слышай словеса Моя сия, и не творя их, уподобися мужу уродиву, иже созда храмину свою на песце: и сниде дождь, и приидоша реки, и возвеяша ветри, и опрошася храмине той, и падеся: и бе разрушение ея велие (Мф.7:24–27). Видишь, что не удары искушений, а неразумие строителей было причиною падения, потому что и там дождь, и здесь дождь; и там реки, и здесь реки; и там напоры ветров, и здесь то же самое; и тот строил, и этот строил; то же строение и те же искушения, но неодинаков конец, потому что неодинаково основание. Таким образом, не свойство искушений, а неразумие строившего было причиной падения. Иначе бы должен упасть и дом, построенный на камне, но вот он не потерпел ничего такого. Но не думайте, что это сказано о доме – речь идет о душе, которая, слушая Слово Божие, делами или подтверждает его, или отвергает. Так устроил дом своей души Иов: сниде дождь, то есть ниспал с неба огнь и истребил все стада; приидоша реки – частые, непрерывные, один за другим следовавшие вестники бедствий, которые говорили о погибели: один – стад, другой – верблюдов, третий – детей; возвеяша ветры – жестокие слова жены. Рцы, говорила она, глагол некий ко Господу, и умри (Иов.2:9); и не падеся храмина – не преткнулась душа, не произнес хулы праведник, но еще возблагодарил и сказал: Господь даде, Господь отъят: яко же Господеви изволися, тако и бысть (Иов.1:21). Видишь ли, что не свойство искушений, а небрежность беспечных обыкновенно бывает причиною падения? А крепкого скорбь делает еще более крепким. Кто сказал это? Воспитанный в скорби блаженный Павел. Он так говорил: Скорбь терпение соделовает: терпение же искусство, искусство же упование (Рим.5:3–4). Как крепких деревьев не вырывают с корнем порывы ветра, сколько бы ни устремлялись на них, ни нападали со всех сторон, – напротив делают их через эти напоры еще более твердыми и крепкими, так и душу святую и живущую благочестиво напоры искушений и скорбей не низвергают, но возбуждают еще к большему терпению, как и блаженного Иова сделали они более славным и досточтимым. Теперь человек гневается на нас, – человек подобострастный и имеющий такую же, как и мы, душу, и мы страшимся, а тогда злобствовал на него демон коварный и лютый, и не просто злобствовал, но еще воздвиг всякие козни, употребил все лукавство и все-таки никак не одолел доблестного праведника. Царь, как человек, сегодня гневается, а завтра престает от гнева, и, однако же, мы умираем от страха; а тогда враждовал диавол, который никогда не примиряется с человечеством, но ведет с нашим родом брань непримиримую и войну нескончаемую, и, однако же, праведник посмеялся над его стрелами. Какое же мы можем иметь извинение или какое прощение, когда не переносим человеческого искушения, – мы, благодатно наученные такому любомудрию, тогда как он, еще до благодати, в Ветхом Завете, так доблестно выдержал ту тяжкую борьбу?!

Будем же, возлюбленные, всегда беседовать между собою об этом и такими беседами наставлять друг друга. Вы и ваша совесть свидетели, сколько пользы получили мы от настоящего испытания. Невоздержный сделался теперь целомудренным, дерзкий – более скромным, беспечный – заботливым; никогда не видевшие церкви, но проводившие все время на зрелищах теперь по целым дням находятся в церкви. Ужели ты, скажи мне, скорбишь о том, что Бог посредством страха сделал тебя старательным, через скорбь привел тебя к мысли о своем спасении? Но твоя совесть мучается, но твое сердце терзается каждый день, ожидая смерти и лютейшей казни? И от этого будет у нас великое приращение в добродетели, так как скорбью увеличивается наше благочестие. Бог может и сегодня же прекратить все бедствия, но Он не прекратит скорби, пока не увидит, что мы очистились, пока не увидит, что в нас произошла перемена и [наступило] покаяние твердое и непоколебимое. И золотых дел мастер не вынимает золота из горна, пока не увидит, что оно хорошо очистилось. Так и Бог не отведет этой тучи, пока совершенно не исправит нас. Попустивший испытание сам знает и время, когда положить конец испытанию. Играющий на цитре и не слишком натягивает струну, чтобы не оборвать ее, и не ослабляет через меру, чтобы не расстроить гармонического созвучия, – так поступает и Бог: не оставляет нашей души ни в постоянном покое, ни в продолжительной скорби, устрояя то и другое по своей мудрости. Он не попускает нам наслаждаться всегда покоем, чтобы мы не сделались беспечнее, но не попускает также быть и в непрерывной скорби, чтобы мы не упали духом и не пришли в отчаяние.

3. Итак, Ему предоставим время прекращения бедствий, а сами будем только молиться, сами будем жить благочестиво, потому что наше дело – обратиться к добродетели, а прекратить бедствия – дело Божие. Бог сильнее, чем ты, подверженный испытанию хочет погасить этот огонь, но Он ожидает твоего спасения. Поэтому, как от покоя произошла скорбь, так и от скорби надобно ожидать покоя. Не всегда зима и не всегда лето; не всегда волны и не всегда тишина; не всегда ночь и не всегда день – так и не всегда скорбь, но наступит и покой, если только мы будем во время скорби непрестанно благодарить Бога. Три отрока были ввергнуты в печь и, несмотря на это, не забыли благочестия, их не устрашил пламень, но, объятые огнем, они усерднее сидящих в чертоге и не терпящих никакого зла, воссылали священные те молитвы. Потому огонь сделался для них стеною, пламень – одеждою и печь – источником; приняв их связанными, она возвратила их разрешенными; приняла тела смертные и не коснулась их, как бессмертных; не познала природы, но почтила благочестие. Мучитель связал ноги, а ноги связали силу огня. О чудное дело! Узников разрешил пламень и сам потом был связан узниками. Благочестие отроков изменило природу вещей, а, лучше сказать не природу изменило, но, что еще удивительнее, не изменяя природы, остановило [ее] действие. Оно не угасило огня, но заставило его, и горя не оказывать своей силы, и, что также чу́дно и дивно, это случилось не только с телами святыми, но и с их одеждою и обувью. Как у апостолов одежды Павла прогоняли болезни и демонов и тень Петра обращала в бегство смерть, так и здесь обувь этих отроков погасила огонь. Не знаю, как и сказать, потому что чудо превышает всякий рассказ. Огонь и угасал, и не угасал, потому что, когда прикасался к телам святых отроков, тогда угасал, а когда надобно было расторгнуть оковы, не угасал и оковы расторг, но пят не коснулся. Видишь, какое совпадение. Огонь и не потерял своей силы, и не дерзнул идти далее оков. Сковал мучитель, а разрешил пламень, чтобы узнал ты и свирепость варвара, и покорность стихии. Для чего же мучитель сковал их, вознамерившись ввергнуть в огонь? Чтобы чудо было величественнее, чтобы знамение было удивительнее, чтобы видимого не принял ты за обман глаз. Если бы этот огонь не был огнем, то не сжег бы оков и, что еще более, не попалил бы воинов, которые были вне печи. Но теперь он на бывших вне показал силу, а на бывших внутри печи обнаружил свою покорность. А ты примечай везде, как диавол тем, чем вооружается против рабов Божиих, разрушает собственную силу не по своей воле, но потому, что премудрый и благоустрояющий Бог обращает его оружие и хитрости на его же голову, что и здесь случилось. Диавол, по внушениям которого действовал тогда мучитель, не попустил ни обезглавить святых мечом, ни предать их зверям, ни казнить другим каким-либо подобным способом, но внушил ввергнуть их в огонь, чтобы не сохранились даже и останки святых отроков, когда уничтожатся их тела и их пепел смешается с пеплом дров. Но Бог это самое обратил к низложению нечестия, и вот каким образом.

Огонь у персов признается богом, и варвары, живущие в той стране, еще и теперь воздают ему поклонение. И потому Бог, желая низложить нечестие в самом основании, попустил такой род казни, чтобы даровать победу своим рабам перед глазами всех поклонников огня и убедить их самим делом, что боги язычников боятся не только Бога, но и рабов Божиих.

4. Еще заметь, как неприятели сплетают венец победный, как сами враги делаются свидетелями торжества! И посла, говорит Писание, Навуходоносор царь собрати вся ипаты, и воеводы, и местоначальники, вожди же, и мучители, и сущыя на властех, и вся князи стран, приити на обновление кумира. И собрашася вси (Дан.3:2–3). Враг составляет зрелище, сам собирает зрителей, сам назначает состязание. И [составляет] зрелище не из случайных, не из простых людей, но все из почетнейших и начальствующих, чтобы свидетельство их было более достоверно для народа. Созваны были все для одного, а увидели другое; пришли поклониться истукану, а ушли с презрением к нему, быв поражены Божиею силою, открывшейся в чудесных событиях с отроками. И заметь: где было устроено зрелище? Не в городе и не в каком-нибудь селении, но на полях ровных и открытых устрояется это публичное зрелище. На поле Дейре вне города поставлен был истукан и вестник, всюду проходя, взывал: Вам глаголется народи, людие, племена, язы́цы: в оньже час аще услышите глас трубы, свирели же, и гусли, самвики же, и псалтири, и согласия, и всякого рода мусикийска, падающе покланяйтеся телу златому (и в самом деле, поклониться идолу – значило пасть); и иже аще не пад поклонится, в той час ввержен будет в пещь огнем горящую (Дан. 3:4–6). Видишь, какая трудная борьба, какая непреодолимая сеть, какая глубокая пропасть и стремнина с той и другой стороны! Но не бойся: чем больше козней употребит враг, тем более обнаружит он мужество отроков. Для того приготовлено было согласие столь многих музыкальных орудий, для того разженная печь, чтобы душами зрителей овладели или удовольствие, или страх. Тверд и непреклонен кто из предстоящих? Пусть смягчит его, говорил мучитель, очаровательная мелодия стройной музыки. Стоит он выше этой сети? Пусть же устрашит и поразит его вид пламени. Так действовали и страх, и удовольствие: удовольствие вкрадывалось в душу посредством слуха, страх – посредством зрения. Однако же, ни то, ни другое не победило мужества отроков, но, как вверженные в огонь, они одолели пламень, так посмеялись и над всяким удовольствием и страхом. Все это для них приготовил диавол, потому что не сомневался в подданных царя – напротив, был твердо уверен, что никто из них не воспротивится царскому повелению. Но, когда все пали и были побеждены, тогда выводятся на средину одни отроки, чтобы и от этого самого победа была блистательнее, что они побеждают и являются торжествующими среди такого множества народа. Не так было бы удивительно, если бы они показали мужество, явившись первыми, пока никто еще не преткнулся. Но то весьма велико и чу́дно, что множество падших не устрашило и не ослабило их и не сказали они друг другу что-нибудь такое, что многие привыкли часто говорить: «Если бы мы первые и одни решились поклониться истукану, то наш поступок был бы достоин обвинения; если же мы делаем это вместе со столь многими тысячами, то кто не простит, кто нас не сочтет достойными извинения?!» Нет, увидя падения столь многих своих мучителей, ничего такого и не сказали, и не подумали они. Посмотри и на злобу обвинителей, как они и хитро и жестоко обвиняли отроков. Суть убо, говорят они, мужи Иудее, ихже поставил если над делы страны вавилонския (Дан.3:12). Не просто напомнили о их происхождении, но упомянули и о почести для того, чтобы воспламенить в царе гнев; они как бы так говорили: «Рабов, пленных, лишенных Отечества, сделал ты нашими начальниками, а они и эту честь презирают, и оскорбляют того, кто удостоил их такой чести. Поэтому говорят: Иудее, ихже поставил еси над делы страны вавилонския, не послушаша заповеди твоея, и богом твоим не служат (Дан.3:13,14)». Обвинение это – величайшая похвала, укоризны эти – одобрение и свидетельство несомненное, потому что его представляют сами враги! Что же царь? Он повелел вывести их на средину, чтобы устрашить всячески, но ничто не поколебало их: ни гнев царя, ни то, что они одни стояли отдельно среди такого множества, ни вид огня, ни трубные звуки, ни то, что все смотрели на них сверкающими, как огонь, глазами. Но, посмеявшись над всем этим, они, как бы собираясь броситься в струи прохладного источника, вошли в печь, произнося блаженные эти слова: Яко богом твоим не служим, и телу златому, еже поставил еси, не покланяемся (Дан.3:18). Не без цели рассказал я эту историю, но для того, чтобы убедились вы, что ни гнев царя, ни коварство воинов, ни зависть врагов, ни плен, ни пустыня, ни огонь, ни печь, ни тысячи бедствий – ничто не может победить или устрашить праведника. Если там, где царь был нечестивый, отроки не устрашились гнева мучителева, тем более мы, у коих царь человеколюбивый и кроткий, должны не унывать, а благодарить Бога за эту скорбь, узнав из сказанного, что скорби делают более славными и пред Богом, и пред людьми тех, которые умеют переносить их мужественно. Если бы отроки не сделались рабами, мы не узнали бы и о их свободе; если бы они не сделались пленниками, мы не уразумели бы благородства их души; если бы они не лишились дольнего Отечества, мы не узнали бы, что они по добродетели достойны Отечества горнего; если бы на них не разгневался земной царь, мы не уразумели бы благоволения к ним Царя Небесного.

5. Поэтому и ты, если Он благоволит к тебе, не отчаивайся, хотя бы ввергли тебя и в печь; а если Он гневается, не предавайся самонадеянности, хотя бы ты был в раю. Адам и в раю был, но как прогневал Бога, то и рай ничего не помог ему; отроки были в печи, но как благоугодили [Богу], то и печь не причинила им вреда. Адам был в раю и пал, потому что сделался беспечным; Иов сидел на гноище и победил, потому что был бдителен. Во сколько раз рай лучше гноища? Однако же, превосходство жилища не помогло обитателю, когда он сам предал себя точно так, как и нечистота места не повредила тому, кто со всех сторон огражден был добродетелью. Укрепим же и мы свою душу и тогда будем блаженнее всех, хотя бы постигла нас потеря богатства и даже смерть, только бы никто не похитил у нас благочестия. Это заповедал и Христос, говоря: Будите убо мудри, яко змия (Мф.10:16). Как змей готов потерять все тело, только бы спасти голову, так и ты не унывай, хотя бы тебе пришлось потерять богатство, хотя бы тело, хотя бы настоящую жизнь, хотя бы все, только бы сохранить благочестие, потому что, если с ним отойдешь, Бог все возвратит тебе в большем блеске: и тело воскресит в большей славе, и вместо богатства даст такие блага, которых не может выразить никакое слово. Иов не нагой ли сидел на гноище, проводя жизнь тягостнейшую тысячи смертей? Но как он не оставил благочестия, то опять в преизбытке получил все прежнее: здоровье и красоту тела, весь состав детей, имущество и, что всего важнее, блистательный венец терпения. Как бывает с деревьями, что хотя бы кто и сорвал плод с листьями, хотя бы отсек все ветви, но, если останется корень, дерево снова вырастает в совершенной целости и еще большей красоте, – так бывает и с нами: если останется корень благочестия, то хотя бы отнято было богатство, хотя бы расстроилось тело, все опять возвращается нам с большею славою. Поэтому, оставив всякое беспокойство душевное и излишнюю заботливость, обратимся к самим себе, и украсим и тело и душу красотою добродетели, представляя уды нашего тела оружия правды, а не оружия греху (Рим.6:13); и прежде всего приучим язык быть служителем духовной благодати, извергнув из уст всякий яд злоречия и сквернословия. В нашей власти сделать каждый член свой орудием и лукавства, и правды. Послушай, как одни сделали свой язык орудием греха, а другие – орудием правды: Язык их меч остр (Пс.56:3); а другой говорит о своем языке: Язык мой трость книжника скорописца (Пс.44:2). Тот язык совершил убийство, а этот – написал Божественный закон, и потому тот был мечом, а этот – тростью не по собственной природе, но по воле употреблявших; природа того и другого одна, но действие не одно. И в отношении к устам опять можно видеть то же самое. У одних уста были полны гнилости и лукавства, и потому обличающий их сказал: Уста их клятвы полна суть и горести (Пс.9:28), а уста его самого не таковы, нет: Уста моя возглаголют премудрость, и поучение сердца моего разум (Пс.48:4). У других опять руки были осквернены беззаконием, и, осуждая их, он опять сказал: Ихже в руку беззакония, десница их исполнится мзды (Пс.25:10). А у него самого руки ни в чем другом не упражнялись, как только в том, чтобы простираться к небу, почему он и сказал о них: Воздеяние руку моею жертва вечерняя (Пс.140:2). И в отношении к сердцу опять можно видеть то же самое. У тех сердце суетно, а у него – истинно, и потому о их сердце он говорит: Сердце их суетно (Пс.5:10), а о своем: Отрыгну сердце мое слово благо (Пс.44:2). То же самое можно видеть и в отношении к слуху. Те имели слух зверский, безжалостный и неумолимый, и, осуждая их, он сказал: Яко аспида глуха и затыкающаго уши свои (Пс.57:5). А у него слух был вместилищем Слова Божия, это самое и показал он, говоря: Приклоню в притчу ухо мое, отверзу во псалтири ганание мое (Пс.48:5).

6. Итак, зная это, оградим себя со всех сторон добродетелью и этим отвратим гнев Божий. Сделаем члены нашего тела орудиями правды, приучим и глаза, и уста, и руки, и ноги, и сердце, и язык, и все тело служить одной добродетели. Вспомним и о тех трех заповедях, о которых говорил я вашей любви, когда внушал ни с кем не быть во вражде, не говорить худо о ком-либо из оскорбивших вас и изринуть из уст ваших греховную привычку клясться. О других двух заповедях поговорим в другое время, а в продолжение всей настоящей недели будем говорить вам о клятвах, полагая начало с заповеди более легкой. Совсем нетрудно победить привычку клясться, если захотим приложить хоть немного старания, делая друг другу напоминания, вразумления, замечания, а забывающих подвергая взысканию и ответственности. И что за польза нам воздерживаться от пищи, если не изгоним из души порочных привычек?! Вот теперь целый день провели мы без пищи, а вечером поставим себе трапезу, непохожую на вчерашнюю, но уже другую, более скромную. Но может ли кто из нас сказать, что он сегодня переменил и жизнь свою, как и трапезу, что отменил и порочную привычку, как и пищу? Не думаю. Что же нам за польза от поста? Поэтому убеждаю и не перестану убеждать, чтобы вы, взяв каждую заповедь отдельно, два-три дня употребляли на ее исполнение. Иные соревнуют друг другу в воздержании от яств и вступают между собою в чудное состязание: одни целые два дня проводят без пищи, а другие, удалив со своего стола не только вино и масло, но и всякое варево, во всю четыредесятницу употребляют только хлеб и воду. Так и мы станем состязаться друг с другом, чтобы искоренить употребление клятв, – это полезнее всякого поста, это благодетельнее всякой строгой жизни. Покажем в воздержании от клятв такое же старание, какое прилагаем к воздержанию от пищи, – иначе подвергнемся обвинению в крайнем неразумии, что не обращаем внимания на запрещенное, а выказываем всю заботливость о вещах безразличных. Не есть запрещено, но запрещено клясться, а мы, отказываясь от позволенного, посягаем на запрещенное. Поэтому прошу любовь вашу сделать какую-либо перемену, и начало ее показать нам отселе. Если настоящий пост проведем с такою ревностью, что в эту неделю вовсе перестанем клясться, в следующую погасим гнев, в ту, которая за нею наступит, искореним злословие, а в дальнейшую исправимся и во многом другом, то, восходя этим путем выше и выше, мало-помалу достигнем самой вершины добродетели. Тогда и избегнем настоящей опасности, и умилостивим Бога, и возвратится в наш город многолюдство, и убежавших теперь научим вверять надежду нашего спасения не местам безопасным, не какому-нибудь убежищу и уединению, но душевному благочестию и добрым нравам.

Таким образом мы достигнем и земных, и небесных благ, которых да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого и с Которым слава Отцу со Святым Духом ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Повествование о трех отроках и печи вавилонской немало, кажется, утешило вчера любовь вашу, а еще более пример Иова и гноище, которое славнее всякого царского престола, так как от воззрения на царский престол видевшим его нет никакой пользы, только кратковременное удовольствие, не приносящее никакой выгоды, от воззрения же на гноище Иова каждый получает великую пользу, великое вразумление и наставление в терпении. Поэтому многие ныне предпринимают дальний и морской путь и с концов земли отправляются в Аравию, чтобы увидеть это гноище и, увидев, облобызать землю, которая была поприщем подвигов этого венценосца и приняла в себя кровь, драгоценнейшую всякого золота. Не столько блестит багряница, сколько блистало тогда это тело, обагренное не чужою, но собственною кровью. А раны его были драгоценнее всяких камней, потому что жемчужины сами по себе не приносят нам в жизни никакой пользы и у владеющих ими не восполняют никакой существенной нужды, раны же те доставляют утешение во всякой скорби. И, дабы тебе увериться в истине этого, покажи тому, кто лишился законного и единственного сына, бесчисленное множество жемчужин – ты не облегчишь его несчастья и не уврачуешь скорби, но если напомнишь ему о ранах Иова, то легко можешь уврачевать такими словами: «Зачем печалишься, человек? Ты лишился одного только детища, а блаженный тот, потеряв целый сонм детей, поражен был и в самую плоть, и нагой сидел на гноище, обливаясь со всех сторон гноем, между тем как плоть его мало-помалу истаевала; а это был муж праведен, истинен, благочестив удаляйся от всякия лукавыя вещи (Иов.1:1), о добродетели коего свидетельствовал Бог». Если скажешь эти слова, то потушишь в сетующем печаль и уничтожишь все горе, и, таким образом, раны праведника оказываются полезнее жемчужин! Поэтому вообразите и вы себе этого подвижника и представьте, что видите сами то гноище, и на этом гноище сидит он – эта золотая статуя, осыпанная драгоценными камнями, и, как бы еще назвать, не знаю, потому что не могу приискать столь дорогого вещества, которому бы можно было уподобить это окровавленное тело. Так плоть эта была несравненно драгоценнее всякого и самого дорогого вещества и раны – светлее лучей солнечных. Лучи озаряют телесный взор, а те просвещают очи ума нашего; они же совершенно ослепляют диавола. Вот почему диавол после того поражения отступил и не являлся более. Ты же, возлюбленный, познай и отсюда, сколь велика бывает польза от скорби. Пока праведник был богат и наслаждался покоем, диавол имел повод клеветать на него, хоть и ложно, однако же, мог сказать: Еда туне Иов чтит Господа? (Иов.1:9) А как отнял у него все и сделал его бедным, то не смел уже и уст открыть. Пока Иов был богат, диавол обещал бороться с ним и грозил низринуть его, а, как сделал его бедным, лишил всего и поверг в крайнюю болезнь, тогда удалился. Пока тело его было здраво, диавол поднимал на него руки, когда же покрыл ранами плоть его, то, побежденный, обратился в бегство.

Видишь, насколько для рассудительных бедность лучше и полезнее богатства, немощь и болезнь – здравия, искушение – спокойствия и насколько более славными и сильными делают они подвижников! Кто видел, кто слышал о столь чудесном состязании? Обыкновенные борцы, лишь только поразят в голову своих противников, тотчас одерживают победу и получают венцы, а диавол, когда поразил тело праведника, покрыл многоразличными язвами и довел до изнеможения, тогда-то и побежден был и отступил прочь и хотя со всех сторон пронзил ребра его, однако не добился этим ничего, потому что не похитил хранившегося там сокровища, а для нас сделал его виднее и сквозь эти отверстия дал всем возможность смотреть во внутренность [страдальца] и видеть все богатство его. Когда надеялся он одержать верх, тогда-то и удалился с великим стыдом и не испустил более ни одного звука. Что случилось, диавол? Для чего убегаешь? Разве не исполнилось все по твоему желанию? Разве не истребил ты его овец, волов, коней и мулов? Разве не погубил и всех его детей и не изранил всей плоти? Для чего же убежал ты? «А вот для чего, – отвечает он, – хотя исполнилось все по моему желанию, но то, чего я особенно домогался и для чего сделал все прочее, не исполнилось: он не произнес хулы на Бога! Для того, чтобы добиться этого, я и делал все другое, а как скоро этого не случилось, то мне нет никакой пользы от истребления его богатства, погибели детей и поражения его тела; вышло противное тому, чего я желал: своего противника я сделал более славным и блистательным». Убедился ли ты, возлюбленный, сколь велика польза от несчастия? Красиво было здоровое тело Иова, но стало еще прекраснее, когда изъязвлено было ранами, – так шерсть красива бывает и до окраски, но, сделавшись пурпуровою, получает неизъяснимую красоту и приятность. И, если бы диавол не обнажил Иова, мы не узнали бы доблести победителя; если бы не поразил тела его язвами, то изнутри не просияли бы лучи; если бы не посадил его на гноище, мы не узнали бы его богатства. Не столь блистателен царь, сидящий на престоле, сколь славен и блистателен был Иов, сидящий на гноище: после царского престола – смерть, а после этого гноища – Царство Небесное.

2. Размышляя обо всем этом, ободримся от овладевшего нами уныния. Эти истории предлагаю я вам не для того, чтобы вы хвалили речь мою, но чтобы подражали добродетели и терпению тех доблестных мужей, чтобы из самих дел узнали вы, что из всех зол человеческих один грех есть действительное зло, а не бедность, не болезнь, не обида, не злословие, не бесчестие и даже не смерть – это, по-видимому, самое крайнее из всех зол. Эти бедствия для любомудрствующих таковы только по имени, а не на самом деле: прогневать Бога и сделать что-либо Ему неугодное – вот истинное несчастье! В самом деле, что страшного в смерти, скажи мне? То ли, что она скорее приводит тебя в тихую пристань и в ту безмятежную жизнь? Если и не умертвит тебя человек, то самый закон природы в известный срок разве не разлучит тела с душою? Пусть теперь и не случится то, чего мы боимся, но это будет спустя немного. Говорю так не потому, чтобы ожидал я чего-либо страшного или печального, но потому, что стыдно мне за тех, кто боится смерти. Ожидаешь ты таких благ, ихже око не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша (1Кор.2:9), и не спешишь насладиться ими, нерадишь и медлишь, и не только медлишь, но еще боишься и трепещешь? И как тебе не стыдно скорбеть из-за смерти, когда Павел воздыхал из-за настоящей жизни и в Послании к римлянам говорил: Яко тварь совоздыхает, и мы сами в себе, начаток духа имуще, воздыхаем? (Рим.8:22) И говорил это не в осуждение настоящего, но по сильному желанию будущего. «Вкусил я, – говорит он, – благодати и не терплю замедления; имею начаток духа и стремлюсь к полному обладанию; восходил я на третье небо, видел неизреченную ту славу, видел царственное великолепие, узнал, чего лишаюсь, пребывая здесь, и поэтому воздыхаю». Скажи мне, если бы кто ввел тебя в царский дворец и показал сияющее на всех стенах золото и всякое другое благолепие, потом перевел бы тебя оттуда в хижину бедного, а через несколько дней обещал бы опять ввести в тот царский дворец и дать тебе там место для всегдашнего жительства, не стал ли бы ты скорбеть и тяготиться даже и в эти немногие дни? Так рассуждай и о небе и земле и воздыхай с Павлом не из-за смерти, но из-за настоящей жизни. «Так дай мне, – говоришь ты, – сделаться подобным Павлу, и я никогда не стану бояться смерти». А что тебе, человек, препятствует сделаться подобным Павлу? Разве он был не беден? Разве не делатель палаток? Разве не простой человек? Если бы он был богат и благородного происхождения, бедные, призываемые к подражанию ему, конечно, могли бы отговариваться своею бедностью. Но теперь ты ничего такого сказать не можешь, потому что этот человек был ремесленник и снискивал себе пропитание ежедневными трудами. К тому же ты в детстве наследовал от родителей благочестие и с первых лет напитан Святым Писанием, а он был и богохульник, и гонитель, и обидчик и разорял Церковь, но, несмотря на это, так внезапно изменился, что превзошел всех силою своей ревности, и взывает: Подражатели мне бывайте, яко же и аз Христу (1Кор.11:1). Он подражал Господу, а ты не подражаешь и сорабу, – ты, который от юности воспитан в благочестии, тому, кто уже впоследствии изменился и принял веру. Ужели не знаешь, что грешники, хотя и живут, мертвы, а праведники, хотя и умирают, живы? И это не мои слова, а приговор Христа, сказавшего Марфе: Веруяй в Мя, аще и умрет, оживет (Ин.11:25). Разве басня наше учение? Если ты христианин, то веруй Христу; если веруешь Христу, то покажи мне веру в делах. Как же ты покажешь веру в делах? – Если будешь презирать смерть – этим мы и отличаемся от неверных.

Они справедливо боятся смерти, потому что не имеют надежды на воскресение, но ты, идя лучшим путем и имея возможность любомудрствовать о надежде на будущее, какое найдешь оправдание, когда, веруя в воскресение, боишься смерти подобно неверующим в воскресение? «Но я боюсь, – говоришь ты, – не смерти, не умереть боюсь, но умереть худо, быть обезглавленным». Так неужели Иоанн умер худо, потому что был обезглавлен? И Стефан так же худо умер, потому что побит камнями? И мученики все, по-вашему, умерли жалкой смертью, потому что одни огнем, а другие железом лишены жизни; одни брошены в море, другие – со стремнин, а иные – в челюсти зверей и таким образом скончались? Умереть худо, человек, значит не насильственною смертью умереть, но умереть во грехах. Послушай, как любомудрствует об этом пророк. Смерть грешников люта (Пс.33:22), – говорит он. Не сказал: «насильственная смерть люта», но: смерть грешников люта. И справедливо, потому что по отшествии их отсюда – нестерпимое наказание, нескончаемые муки, червь ядовитый, огонь неугасающий, тьма кромешная, узы неразрешимые, скрежет зубов, скорбь, теснота и вечное осуждение.

3. Когда такие бедствия ожидают грешников, какая будет им польза от того, дома ли и на постели ли своей они окончат жизнь? Равно как и праведникам не будет никакого вреда от того, что окончат настоящую жизнь от меча или железа и огня, когда они имеют перейти к вечным благам. Поистине смерть грешников люта. Такова была смерть того богача, который показал презрение к Лазарю и, хотя окончил жизнь дома, на постели, в присутствии друзей, своею смертью, но по отшествии горел в огне и не мог найти там никакого утешения в благоденствии настоящей жизни. Не то с Лазарем: хотя он на дворе богача, среди псов, лизавших раны его, потерпел насильственную смерть (ибо что может быть мучительнее голода?), но по отшествии стал там наслаждаться вечными благами, веселясь на лоне Авраама. Какой же был ему вред от того, что он умер насильственно, и какая польза богачу от того, что он умер ненасильственно?

Но мы, говоришь, боимся умереть не насильственно, а безвинно, – боимся, не сделав ничего такого, в чем нас подозревают, быть наказанными наравне с уличенными в преступлении. Что говоришь? – скажи мне. Боишься умереть безвинно, умереть по делам хочешь? И кто же будет так жалок и несчастен, что, когда бы предстояла ему незаслуженная смерть, захотел бы лучше умереть по делам? Если до́лжно бояться смерти, то той, которая постигает нас по делам, потому что умерший незаслуженно через это самое входит в общение со всеми святыми. Бо́льшая часть благоугодивших Богу и прославившихся умерли незаслуженною смертью, и первым из них – Авель. Убит он не за то, что погрешил в чем против брата или оскорбил Каина, но за то, что почитал Бога. А Бог попустил это, любя ли его или ненавидя? Очевидно, что любя и желая за столь неправедную смерть дать ему блистательнейший венец. Видишь, что до́лжно бояться не насильственной и незаслуженной смерти, но смерти во грехах. Авель умер незаслуженно – Каин жил стеня и трясыйся (Быт.4:12). Кто же, скажи, был блаженнее: почивший ли в правде или живущий во грехах, умерший ли незаслуженно или наказываемый по делам? Хотите, я скажу любви вашей, почему мы боимся смерти? Нас не уязвила любовь к Царствию, не воспламенило желание будущих благ, иначе мы, подобно блаженному Павлу, презрели бы все настоящее; сверх того, мы не боимся геенны и потому боимся смерти, не знаем нестерпимой тяжести тамошнего наказания и потому боимся не греха, а кончины. Если бы тот страх поселился в душе нашей, то этот не мог бы войти в нее. И это попытаюсь объяснить не дальними какими-либо обстоятельствами, но здешними, теми самыми, которые на этих днях случились с нами. Когда пришел от царя указ о собрании подати, которая показалась несносною, все возмутились, все заспорили, начали досадовать и негодовать и, встречаясь друг с другом, говорили: «Нам жизнь не в жизнь, город разорен, никто не в состоянии вынести столь тяжкого налога!» И все сокрушались, как будто доведены были до последней крайности. Потом, когда совершилось преступное дело и некоторые непотребные и развратные люди, поправ законы, ниспровергли статуи и всех вовлекли в крайнюю опасность, так что, раздражив царя, мы стали бояться теперь за саму жизнь, нас уже не тревожит более потеря имущества, но вместо всех тех речей я слышу другие: «Пусть царь возьмет наше достояние, мы охотно откажемся и от полей, и от имений – только бы обещал нам спасти хоть голое тело». Итак, пока не объял нас страх смерти, мы беспокоились о потере имущества, когда же произведены были те беззаконные буйства, наступивший страх смерти изгнал скорбь о потере. Точно так, если бы обладал душами нашими страх геенны, не овладел бы нами страх смерти, но, как в телах, когда постигнут нас две болезни, сильнейшая обыкновенно подавляет слабейшую, так и тут случилось бы. Если бы был в душе страх будущего наказания, он подавил бы всякий человеческий страх, так что, кто непрестанно будет памятовать о геенне, тот с улыбкою станет смотреть на всякую смерть, и это не только освободит его от настоящей скорби, но избавит и от будущего пламени. Кто всегда боится геенны, тот никогда не впадет в огонь геенский, потому что этот постоянный страх умудряет его. Позвольте мне теперь благовременно сказать вам: Братие, не дети бывайте умы: но злобою младенствуйте (1Кор.14:20).

Мы действительно питаем детский страх, когда боимся смерти, а не боимся греха. Малые дети пугаются масок, а не боятся огня, и, если случится поднести их к зажженной свече, они, ничего не опасаясь, протягивают руку к свече и огню; ничтожная маска пугает их, а того, что в самом деле страшно, – огня – они не боятся. Так и мы боимся смерти, которая есть ничтожная маска, а не боимся греха, который действительно страшен и, подобно огню, пожирает совесть. И это обыкновенно происходит не от существа самого дела, но от нашего неразумия. Так что если мы рассудим, что такое смерть, то никогда не будем ее бояться. Что же такое смерть? То же, что снятие одежды: тело, подобно одежде, облекает душу, и мы через смерть слагаем его с себя на краткое время, чтобы опять получить его в светлейшем виде. Что такое смерть? Временное путешествие, сон, который дольше обыкновенного. Поэтому, если боишься смерти, бойся и сна, если сокрушаешься об умерших, то сокрушайся об идущих и пьющих: как это дело естественное, так и то. Не печалься о том, что бывает по закону природы, печалься более о том, что происходит от злого произволения, не плачь об умершем, но плачь о живущем во грехах.

4. Хочешь, скажу и другую причину, по которой мы боимся смерти? Мы не живем, как до́лжно, не имеем чистой совести. Будь это, нас ничто не устрашило бы: ни смерть, ни голод, ни потеря имущества, ни другое что-либо такое. Живущему добродетельно ничто подобное не может повредить и лишить его внутреннего удовольствия, потому что, кто питается благими надеждами, того ничто не может повергнуть в уныние. В самом деле, могут ли люди сделать что-либо такое, что мужа доблестного заставило бы скорбеть? Отнимут у него деньги? Но у него есть богатство на небесах. Выгонят из Отечества? Но через это переселяют его в горний град. Наложат на него оковы? Но он имеет свободную совесть и не чувствует внешних цепей. Умертвят тело? Но оно опять воскреснет. И, как сражающийся с тенью и бьющий по воздуху никого не может поразить, так и враждующий против праведника сражается только с тенью, тратит свою силу, а тому не может нанести ни одного удара. Итак, дай мне только твердую веру в Царствие Небесное – и умертви меня, ежели хочешь, сегодня же. Я поблагодарю тебя за смерть, потому что через нее ты скоро переселяешь меня к тем благам. Об этом-то особенно, говорят, и мы скорбим, что, задерживаемые множеством грехов, не достигнем тамошнего царствия. Так перестань плакать о смерти и плачь о грехах своих, чтобы загладить их. Для того и печаль, чтобы мы пользовались ею к уничтожению наших грехов, а не для того, чтобы скорбели о потере имущества, о смерти или о чем-либо другом, тому подобном. Что это так, объясню вам примером. Лекарства назначены для тех только болезней, которые могут они уничтожать, а не для тех, которым от них нет никакой пользы. Примерно скажу, чтобы речь моя была еще яснее: лекарство, которое может пользовать только больные глаза, а не другую какую-либо болезнь, справедливо признаешь назначенным только для глазной болезни, а не для желудка, не для рук и не для другого какого-либо члена. Переведем же речь на печаль и найдем, что она ни в каких других обстоятельствах не помогает нам, а только исправляет грех, поэтому, очевидно, она и назначена только для уничтожения его. Разберем же каждое из приключающихся нам бедствий и, приложив к ним печаль, посмотрим, какая от нее польза. Потерял кто имущество? Опечалился он, но не вознаградил потери. Лишился кто сына? Поскорбел он, но не воскресил мертвого и не принес пользы отшедшему. Потерпел кто побои, заушение, обиду? Предался он горести, но обиды не отвел от себя. Впал кто в немощь и в самую тяжкую болезнь? Стал он сокрушаться, но болезни не уничтожил – напротив, еще усилил ее. Видишь, что ни в одном из этих бедствий печаль не помогает нисколько? Но согрешил кто и опечалился – он уничтожил грех, загладил вину свою. Откуда видно это? Из слов Господа. Говоря об одном грешнике, Он сказал: За грех мало что опечалих его, и поразих его, и отвратих лице Мое от него: и опечалися, и пойде дряхл в путех свои (Ис.57:17). Поэтому и Павел сказал: Печаль, яже по Бозе покаяние нераскаянно во спасение соделовает; а сего мира печаль смерть соделовает (2Кор.7:10). Поэтому, как видно из сказанного, если печаль не может вознаградить ни потери имущества, ни обиды, ни позора, ни побоев, ни болезни, ни смерти, ни чего-либо другого тому подобного, но только способствует к уничтожению греха и изглаждает его, то очевидно, что для него одного она и назначена. Итак, не будем более скорбеть о потере имущества, но станем скорбеть тогда только, когда грешим. В этом случае великая польза от скорби. Лишился ты чего? Не скорби – этим нисколько не пособишь. Согрешил? Скорби – это полезно. Вникни в разум и Премудрость Божию. Два плода породил нам грех: скорбь и смерть. В оньже аще день снесте от него, говорит Бог, смертию умрете (Быт. 2, 17), и к жене: В болезнех⁷ родиши чада (Быт.3:16). Этими же двумя средствами (Бог) и истребил грех, и устроил так, что мать гибнет от чад своих. А что, подобно скорби, и смерть уничтожает грех, – это видно как из примера мучеников, так и из слов Павла к согрешающим: Сего ради в вас мнози немощны и недужливи, и спят (умирают) доволни (1Кор.11:30). Вы грешите, говорит, потому и умираете, дабы смертью загладились грехи. Почему и прибавил: Аще бо быхом себе разсуждали, не быхом осуждени были. Судими же от Господа наказуемся, да не с миром осудимся (1Кор.11:31–32). Как червь и рождается от дерева, и точит дерево, и, как моль съедает шерсть, от которой и зарождается, так скорбь и смерть родились от греха и истребляют грех. Итак, не будем бояться смерти, но станем бояться только греха и о нем скорбеть. Это говорю я не потому, чтобы ожидал чего-либо страшного, нет, но потому, что желаю, дабы вы постоянно имели в себе этот страх и самым делом исполняли закон Христов. Иже не приимет креста своего, говорит Господь, и вслед Мене грядет, несть Мене достоин (Мф.10:38). Сказал же так не для того, чтобы мы носили древо на плечах, но чтобы всегда имели смерть перед своими глазами, как и Павел умирал каждодневно (1Кор.15:31), смеялся над смертью и презирал настоящую жизнь. Ты воин и непрестанно стоишь в строю, а воин, который боится смерти, никогда не сделает ничего доблестного. Так и человек-христианин, который боится опасностей, не сделает ничего великого и славного – напротив, его самого легко одолеть могут; смелый же и великодушный неодолим и непобедим. И, как три отрока, не убоявшись огня, избежали огня, так и мы, если не будем бояться смерти, избегнем смерти. Они не убоялись огня, потому что сгореть – не преступление, но убоялись греха, потому что жить нечестиво – преступление. Будем подражать этим и всем подобным им праведникам, не станем бояться опасностей – и избегнем опасностей.

5. Я не пророк, ниже сын пророчь (Ам.7:14), однако же, верно знаю, что будет, и громко и ясно возглашаю, что если мы переменимся, попечемся сколько-нибудь о своей душе и отстанем от греха, то не будет нам ничего неприятного и печального. И это ясно знаю на основании человеколюбия Божия и того, как поступал Господь с людьми, с городами, племенами и целыми народами. Он угрожал и городу ниневитян и сказал: Еще три дни, и Ниневия превратится (Ион.3:4). Что же, скажи мне, превратилась Ниневия и город разрушен? Нет, а вышло противное: она восстала, сделалась еще славнее и по истечении стольких лет не потеряла своей славы – напротив, все еще и ныне воспевают Ниневию и удивляются ей за то, что с того времени она сделалась наилучшею пристанью для всех согрешающих, не попуская им впасть в отчаяние, но всех призывая к покаянию и тем, что она сделала, и чем заслужила милость Божию, убеждая никогда не отчаиваться в своем спасении, но вести жизнь добродетельную и питать благую надежду и затем твердо верить, что все завершится счастливым исходом. В самом деле, кто, слыша о бывшем с ниневитянами, не ободрится, хотя бы он был самый беспечный человек? Так Бог попустил лучше не исполниться Своему пророчеству, чем погибнуть городу. Впрочем (нельзя сказать, что), и пророчество не исполнилось. Если бы приговор не приведен был в исполнение тогда, как люди оставались в тех же грехах, то можно бы еще порицать предсказание, но если Бог перестал гневаться тогда, как они переменились и перестали грешить, то кто может еще обвинять пророчество и обличать во лжи предсказание? Бог и тогда сохранил тот закон, который от начала постановил Он всем людям через пророка. Какой же закон? Наконец возглаголю на язык и на царство, да искореню их, и разорю, и расточу я. И аще обратится язык той от всех лукавств своих, то раскаюся о озлоблениях, яже помыслих сотворити им (Иер.18:7–9). Сохраняя этот закон, Он спас исправившихся и отступивших от беззакония избавил от своего гнева. Знал Он добродетель иноплеменников, потому и нудил пророка спешить. И вот смутился город, услышав пророческий глас, но от этого страха не потерпел вреда, а еще получил пользу. Страх этот породил спасение, угроза отвела опасность; приговор о разрушении остановил разрушение (Ион.3:4). О чудное и изумительное дело! Приговор, угрожавший смертью, породил жизнь! Приговор, после того как уже был произнесен, остался без исполнения – не так, как у мирских судей: у этих произнести приговор – значит привести его в исполнение, а у Бога, напротив, произнести приговор – значит сделать его недействительным. Если бы приговор не был произнесен, грешники не услышали бы, а если бы не услышали, то не раскаялись бы, не отклонили бы наказания и не получили бы чудесного спасения. И как же не чу́дное дело, когда судия произносит приговор, а подсудимые уничтожают приговор покаянием? Они ведь не убежали из города, как мы теперь, но остались и тем укрепили его. Он был западнею, а они сделали его оплотом, был рвом и пропастью, а они превратили его в охранную башню. Слышали они, что падут здания, и не убежали от зданий, но убежали от грехов; никто не оставил своего дома, как мы теперь, но каждый оставил злой путь свой. «Неужели в самом деле, [говорили они], – стены породили гнев Божий? Мы виновники раны, – мы же должны и врачевство приготовить». Поэтому ниневитяне вверили свое спасение не перемене мест, но перемене нравов.

6. Так поступили иноплеменники, а мы не стыдимся и не краснеем оттого, что, тогда как те переменили свои нравы, мы меняем только места, делаем дела, свойственные людям нетрезвым, и выносим свое имущество? Господь гневается на нас, а мы, не заботясь отвратить гнев Его, носимся всюду со своим имением и бродим, отыскивая места, где бы положить его, между тем как следовало бы поискать такое место, где бы положить свою душу, а лучше бы и этого не искать, но поручить безопасность ее добродетельной и честной жизни. Мы сами, если бы разгневались и вознегодовали на слугу, а он, вместо того чтобы оправдать себя в виду этого гнева, ушел бы в свою комнату и, собрав и связав все платья и домашние вещи свои, порешил бежать, – мы сами не перенесли бы благодушно такой дерзости. Бросим же неблаговременную заботливость и скажем каждый о себе к Богу: Камо пойду от духа Твоего, и от лица Твоего камо бегу? (Пс.138:7) Поревнуем любомудрию иноплеменников: они покаялись при неизвестности прощения, потому что в приговоре не было прибавлено, что, «если обратитесь и покаетесь, оставлю в целости город», но просто сказано: Еще три дни, и Ниневия превратится (Ион.3:4). Что же они? Кто весть, говорят, аще раскается Бог о зле, еже глаголаше сотворити нам? (Ион.3:9–10) – Кто весть! Не знают исхода дела и не пренебрегают покаянием, не знают свойства человеколюбия Божия – и при такой неизвестности переменяются! Они в самом деле не могли посмотреть на других ниневитян, которые бы покаялись и спасались, не читали пророков, не слышали патриархов, не получали ни совета, ни наставления и не были убеждены в том, что могут, несомненно, умилостивить Бога покаянием. Этого не было и в угрозе, но, хотя они недоумевали и не были уверены в этом, однако покаялись со всею искренностью. Какое же будет оправдание нам, когда они, не будучи уверены в исходе, показали такую перемену, а мы, которые уверены в человеколюбии Божием, часто получали много залогов Его попечения, слушали и пророков, и апостолов и научены самими делами, не поревнуем сравняться с ними в добродетели? Велика и добродетель этих людей, но гораздо больше человеколюбие Божие, и это можно видеть из самой великости угрозы. Бог для того и не прибавил к приговору: «Если покаетесь, пощажу», чтобы самою неопределенностью приговора увеличить страх, а увеличив страх, скорее побудить к покаянию. Пророк стыдится, предвидя будущее и полагая, что не исполнится предсказание, но Бог не стыдится, а ищет только одного – спасения человеческого – и исправляет раба своего. Когда [Иона] взошел на корабль, Бог тотчас взволновал море – из этого видишь, что, где грех, там буря, где непокорность, там волнение; как за грехи ниневитян колебался город, так за непокорность пророка колебался корабль. И вот корабельщики бросили Иону в море – и корабль перестал колебаться. Потопим же и мы свой грех, и город наверное успокоится! Итак, нам нет никакой пользы в бегстве, подобно тому как и Ионе бегство не помогло, но еще повредило. Он убежал с земли, но не убежал от гнева Божия. Убежал с земли и навел бурю на море и не только сам не получил от бегства никакой пользы, но и тех, кои приняли его, подверг крайней опасности. Когда он плыл на корабле и с ним были и корабельщики, и кормчие, и все корабельные снаряды, тогда-то и подвергся крайней опасности, а как брошен был в море и, загладив грех этим наказанием, упал в подвижной корабль, т. е. в чрево китово, тогда стал наслаждаться великою безопасностью. Из этого узнай, что, как живущему в грехе не помогает и корабль, так свободного от греха и море не потопляет, и звери не пожирают. Взяли его волны и не задушили, взял кит и не умертвил – напротив, и животное, и стихия возвратили Богу залог в целости. И все это вразумляло пророка быть человеколюбивым и кротким, а не показать жестокосердие неразумных мореплавателей, свирепых волн и зверей. Да и мореплаватели выбросили его не тотчас, при первой опасности, но уже в крайней необходимости; и море, и зверь сберегли его с великою заботливостью, потому что все это происходило по устроению Божию. И вот он возвратился, проповедал, произнес угрозу, убедил, спас, устрашил, исправил, обезопасил одною только первою проповедью. Не требовалось много дней и продолжительного увещания: он сказал только несколько простых слов – и всех привел в раскаяние. Бог не прямо с корабля привел его в город, но корабельщики передали его морю, море – киту, кит – Богу, Бог – ниневитянам, и таким долгим путем возвратил Он беглеца, научая этим всех, что руки Божией избежать невозможно, что, куда бы кто ни ушел, нося с собою грех, потерпит бесчисленные бедствия, и, хотя бы не было ни одного человека, сама природа со всех сторон восстанет против него с великою силою. Итак, не бегству вверим свое спасение, но перемене нравов. Неужели Бог гневается на тебя за то, что ты находишься в городе, чтобы тебе бежать отсюда? Ты согрешил – на это Он и гневается. Поэтому оставь грех и останови источник зла там, где причина раны, и врачи советуют лечить противное противным. Родилась от пресыщения лихорадка – они врачуют эту болезнь воздержанием. От уныния заболел кто – говорят, что веселье хорошее для него лекарство. Так до́лжно поступать и в болезнях душевных. Беспечность наша возбудила гнев Божий – отвратим его усердием и покажем полную перемену. Есть у нас великий помощник и споборник – пост, а сверх поста – настоящее бедствие и страх угрожающей опасности. Сделаем же теперь вовремя принуждение душе своей: мы легко можем склонить ее ко всему, чего не захотим. Боязливый и трепещущий, лишенный всяких удовольствий и живущий в страхе легко склоняется к любомудрию и с великою готовностью принимает семена добродетели.

7. Итак, склоним ее (душу) начать исправление избежанием клятв. Хотя я и вчера, и третьего дня говорил вам об этом предмете, однако не перестану и сегодня, и завтра, и послезавтра внушать то же. И что говорю – завтра или послезавтра? Не перестану, пока не увижу, что вы исправляетесь. Если уж преступающие закон не имеют стыда, тем более мы, внушающие не преступать закон, не должны стыдиться постоянного увещания. Постоянное напоминание об одном и том же зависит не от говорящего, но от слушающих, которые требуют непрерывного наставления в простых и удобоисполнимых делах. Да и что может быть легче того, как не клясться? Это дело одной привычки и не требует ни телесного труда, ни траты денег. Хочешь знать, как можно преодолеть эту болезнь, как освободиться от этой дурной привычки? Я укажу тебе средство, которым если воспользуешься, то наверное успеешь. Когда увидишь, что или сам ты, или кто из рабов или детей, или жена подвержены этому пороку и после неоднократных напоминаний не исправились, прикажи им лечь спать не ужинавши; наложи и на себя, и на них это наказание – оно принесет не вред, а пользу. Таковы духовные наказания: они приносят и пользу, и весьма скорое исправление. Язык, находясь в постоянной пытке, и без стороннего напоминания получает достаточное вразумление, когда, например, бывает томим жаждою и голодом, и, как бы ни были мы бесчувственны, однако, в течение целого дня вразумляемые тягостью этой пытки, не будем нуждаться еще в другом совете и наставлении. Вы одобряете слова мои? Так покажите на деле свое одобрение, иначе какая будет польза от настоящего собрания? Если отрок каждый день ходит в школу, а между тем ничему не научается, неужели будет достаточным в наших глазах оправданием для него то, что он ежедневно ходит туда? Не выставим ли против него самым большим обвинением то, что он ходит туда каждый день и делает это без пользы? Так станем судить и о нас самих и скажем себе: столько времени ходим мы в церковь и причащаемся страшной и спасительной вечери, но, если будем выходить отсюда все такими же, какими приходим, и не исправим ни одного из своих недостатков, какая будет нам польза от хождения сюда? Многие дела делаются не ради их самих, но ради их последствий. Например, сеющий не для того сеет, чтобы только сеять, но чтобы и пожать, так что, если этого не будет, сеющий потерпит убыток, сгноив понапрасну семена. Купец не для того плавает, чтобы только плавать, но чтобы через мореплавание умножить свое имение, так что, если этого не будет, последует крайний убыток и мореплавание купцов окажется вредным. Так будем рассуждать и о себе: и мы ходим в церковь не для того только, чтобы побывать здесь, но чтобы вынести отсюда великую и духовную пользу. Итак, если мы будем выходить отсюда без всякой пользы, то и усердие будет нам в осуждение. Дабы не случилось этого и нам не причинить себе крайнего вреда, по выходе отсюда рассуждайте, друзья, между собою, отцы с детьми, господа со слугами, и старайтесь выполнить, что вам заповедано, чтобы, когда опять сюда придете и услышите от нас наставление о том же предмете, не прийти вам в стыд от упреков совести, но радоваться и веселиться, видя, что бо́льшая часть наставления вами уже исполнена. Но не здесь только будем так любомудрствовать, потому что этого кратковременного наставления недостаточно для искоренения всего [худого] – пусть и дома слышит об этом муж от жены и жена от мужа, пусть между всеми будет взаимное соревнование в исполнении этого закона и упредивший в исполнении пусть обличает не исполнившего, чтобы упреками сильнее возбудить его, а кто отстал и не исполнил, пусть смотрит на упредившего и старается скорее догнать его. Если будем думать и заботиться об этом, у нас скоро пойдут успешнее и другие дела. Ты позаботься о Божием, и Бог попечется о твоем. Не говори мне, что если кто поставит нас в необходимость клясться? Что если он не поверит? Там-то особенно, где нарушается закон, и не до́лжно помнить о необходимости; одна необходимость неизбежна – не оскорблять Бога. Между тем советую вот что: воздержись пока от ненужных клятв, произносимых без причины и без необходимости, дома, при друзьях, при слугах. Если отстанешь от этих клятв, то для избежания прочих не будешь уже иметь нужды во мне – тогда сами уста, приученные бояться и избегать клятв, хотя бы кто и тысячу раз заставлял [поклясться], не позволят уже впасть в эту привычку. Как мы теперь хотя с великим усилием и чрезвычайною настойчивостью устрашаем, угрожаем, увещеваем, советуем, однако же, едва ли успели приучить [ваши] уста к другой привычке, так и тогда, в какую бы кто ни поставил нас крайность, не принудит он нас преступить закон. И, как никто никогда не согласится принять яд даже и в самой крайности, так и мы тогда не решимся произнести клятву. Исполнение того будет для вас увещанием и побуждением приступить к совершению других добродетелей. Ничего не исполнивший делается беспечным и скоро падает духом, но, кто сознает о себе, что исполнил хоть одну заповедь, тот, ободренный этим, с большим рвением приступит и к исполнению прочих заповедей, потом, исполнив другую, скоро перейдет к следующей и остановится не прежде, как достигнув самой вершины. Если и денег чем более кто приобретает, тем более еще желает, то тем более это может быть в отношении духовных совершенств. Вот почему я спешу и тороплюсь дать начало делу и положить в душах ваших основание добродетели и прошу, и умоляю вас помнить слова мои не только в настоящий час, но и дома, и на площади, и где бы вы ни были. О, если бы мог я постоянно быть с вами! Тогда не было бы мне нужды в этом долгом собеседовании. Но как это теперь невозможно, то помните вместо меня слова мои и, садясь за стол, представляйте себе, что я вошел, стою перед вами и внушаю то, о чем здесь теперь говорю вам; и, где только у вас зайдет речь обо мне, прежде всего вспомните об этой заповеди и эту награду дайте мне за мою любовь к вам. Когда увижу, что вы исполнили эту заповедь, тогда я достиг всего, получил полное возмездие за труды! Итак, дабы вы и нас сделали более ревностными, и сами были бодры и приобрели больше легкости в исполнении прочих заповедей, сохраните тщательно этот закон в душах ваших – и тогда узнаете пользу моего наставления. И золотая одежда, конечно, бывает красива, если даже просто смотрим на нее, но она кажется нам еще красивее, когда наденем ее на наше тело. Так и заповеди Божии прекрасны и тогда, как только хвалят их, но они оказываются еще прекраснее, когда их исполняют. Вот и вы теперь хвалите слова мои только на короткое время, но если исполните их, то всякий день и во всякое время будете хвалить и нас, и самих себя. Но еще не важное дело, что мы будем взаимно хвалить друг друга, – важно то, что Сам Бог восхвалит нас, и не только восхвалит, но и наградит теми великими и неизреченными дарами, которых да удостоимся все мы благодатью и человеколюбием Господа нашего Иисуса Христа, через Которого слава Отцу и Святому Духу ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.

1. Словами, которыми всегда во время опасностей имел я обычай начинать беседу к вашей любви, – теми же словами и сегодня начну слово к вам и скажу с вами: благословен Бог, сподобивший нас совершить сегодня этот священный праздник с великою радостью и веселием и возвративший телу главу, овцам пастыря, ученикам учителя, воинам вождя, священникам святителя; благословен Бог, творяй по преизбыточествию, ихже просим или разумеем! (Еф.3:20) Нам казалось достаточным избавиться от тяготевших над нами бедствий, и мы об этом только и молились, а Бог, человеколюбивый и всегда даянием несравненно превышающий прошения наши, возвратил нам сверх всякого чаяния и отца. Кто мог ожидать, что в столь немногие дни он и отправится, и побеседует с царем, и прекратит бедствия [Антиохии], и опять возвратится к нам – так скоро, что успеет предварить и Священную Пасху и праздновать ее с нами? Но вот это неожиданное сбылось, и получили мы от отца и тем большее вкушаем удовольствие, что получили его теперь сверх ожидания. За все это будем благодарить человеколюбивого Бога и удивляться Его силе и человеколюбию, премудрости и попечительности о [нашем] городе. Диавол покусился совсем разрушить [наш город] дерзким поступком⁸, а Бог через это несчастье прославил и город, и святителя, и царя и всех показал в большем блеске. Город прославился тем, что, когда постигла его такая опасность, он, миновав всех облеченных властью, владеющих великим богатством, имеющих великую силу у царя, прибегнул к Церкви и к святителю Божию и с великою верою предался вышней надежде. Так, когда по отшествии общего отца⁹ многие смущали заключенных в темницу и говорили, что царь не смягчается в гневе, но еще более раздражается и замышляет совершенно разрушить город, и много распускали других слухов, – узники от этих слов нисколько не делались боязливее, но, когда мы говорили, что слухи эти ложны и суть козни диавола, хотящего повергнуть уныние в умы ваши, «Не нуждаемся мы в словесном утешении, – отвечали они нам, – знаем, к кому вначале мы прибегли и какой надежде предали себя: к священному якорю прикрепили мы свое спасение, вверили его не человеку, но Богу всемогущему, поэтому и полагаем, что конец, наверное, будет хороший – невозможно, невозможно, чтобы эта надежда была когда обманута». Скольким венцам, скольким похвалам равнозначно это для нашего города?! Какое привлечет Божие благоволение и в прочих делах?! Нет, не всякая душа может во время напора опасностей сохранять бодрость, взирать к Богу и, презрев все человеческое, искать той помощи!

Так вот прославился город. Но и святитель прославился не меньше, чем город. Он предал душу свою за всех, и, хотя были многие препятствия: зима, старость, праздник, а не менее того сестра, бывшая при последнем издыхании, он стал выше всех этих препятствий и не сказал себе: «Что это? Одна осталась у меня сестра, со мною влечет она иго Христово и жила вместе столько времени, и та теперь при последнем издыхании, а мы, оставив ее, уйдем отсюда и не увидим, как будет она испускать дыхание и последние звуки? Она каждодневно молила нас и закрыть ей глаза, и сложить и сомкнуть уста, и позаботиться обо всем прочем, что нужно к погребению, а теперь, как сирая и беспомощная, ничего этого не получит от брата, от которого получить особенно желала, но, разлучаясь с жизнью, не увидит того, кто ей любезнее всех? Скольких же смертей это будет ей тяжелее? Если бы даже она была далеко [от меня], не надлежало ли бы [мне] бежать, и сделать, и перенести все, чтобы доставить ей это удовольствие? А теперь, будучи близ нее, оставлю ее и уйду отсюда? Как же перенесет она последующие дни?» Ничего такого он не только не сказал, но и не подумал – напротив, предпочтя страх Божий всякому родству, он хорошо знал, что, как кормчего выказывают бури и вождя – опасности, так и иерея – искушение. «Все, – говорил он, – смотрят на нас – и иудеи, и язычники; не обманем же их надежд на нас, и не пропустим с небрежением такое кораблекрушение, но, поручив Богу всю судьбу нашу, отдадим и саму жизнь». Посмотри же вслед за великодушием иерея и на Божие человеколюбие: всем, что презрел он, всем этим насладился – для того, чтобы и получил награду за усердие, и в неожиданном наслаждении вкусил тем большее удовольствие. Решился он для спасения города провести праздник на чужой стороне, вдали от своих, а Бог возвратил его нам прежде Пасхи, так что этот всеобщий праздник провел он с нами и в этом получил и награду за решимость, и вкусил тем большую радость. Не побоялся он [зимнего] времени года – и было тепло во все время его путешествия; не обратил внимания на старость – и прошел этот далекий путь так легко, как бодрый юноша; не подумал о смерти сестры, не поддался слабости – и, возвратившись, нашел ее в живых. Так все, что презрел он, все получил.

2. Так-то святитель прославился пред Богом и пред людьми! А царя это дело украсило блистательнее диадемы. И во-первых, тогда сделалось явным, что он иереям готов даровать такую милость, какой – никому другому, потом, что и весьма скоро даровал эту милость, и перестал гневаться. Но, чтобы яснее узнать великодушие царя и мудрость святителя, а прежде и того и другой человеколюбие Божие, позвольте мне пересказать вам немногое из бывшего там разговора.

А скажу то, что узнал от одного из стоявших в царском дворце: сам отец¹⁰ не сказал нам ни мало, ни много, но, подражая великодушию Павла, всегда скрывает свои добродетели и, кто бы где ни спрашивал его, что сказал он царю, как убедил его и как изгнал из него весь гнев, отвечал такими словами: «Мы нисколько не пособили делу; сам царь, как смягчил Бог его сердце, еще до наших слов оставил весь гнев и прекратил ярость и, разговаривая о деле, вспоминал обо всем случившемся без всякого гнева, как будто другой кто-то оскорблен был». Но, что он скрыл по смирению, то Бог вывел наружу. Что же это такое? Расскажу вам, только поведу речь несколько с начала. Святитель, отправившись из [нашего] города, где он оставил всех в таком унынии, перенес гораздо большие скорби, нежели мы, бывшие в самом бедствии. Во-первых, встретившись на половине дороги с посланными от царя на следствие по делу и узнав от них, для чего они посланы, и представляя в уме грозившие городу бедствия – возмущения, смятения, бегство, страх, беспокойство, опасности, проливал потоки слез, потому что разрывалось сердце его: отцы обыкновенно скорбят гораздо более, когда не могут быть вместе со своими злостраждущими детьми. То же случилось и с этим сердобольнейшим [отцом]: плакал он не только о грозивших нам бедствиях, но и о том, что он вдали от нас, терпящих оные. Впрочем, и это было для нашего спасения: когда узнал он от посланных о том, [для чего они посланы], то пролил горячайшие потоки слез, прибегнул к Богу с усерднейшею молитвою и проводил ночи без сна, умоляя, чтобы помог Он так страждущему городу и укротил сердце царево. Когда же достигнул великого града того ¹¹ и вступил в царские палаты, то остановился вдали от царя, безгласен, проливая слезы, склоняя лицо вниз, закрываясь, как будто сам он сделал все те [дерзости]. Так поступил он для того, чтобы сперва положением, видом, слезами подвигнуть царя на милость, а потом начать и ходатайствовать за нас: для виновных остается одно оправдание – молчать и ничего не говорить о сделанном. Хотел святитель одно чувство исторгнуть, а другое возбудить [в царе]: исторгнуть гнев, а возбудить скорбь, чтобы таким образом открыть путь словам защитительным, что и случилось. И, как Моисей, взошедши на гору, когда народ согрешил, стоял безгласен, пока не вызвал его Бог, сказав: Остави Мя, и потреблю народ сей (Исх.32:10), – так сделал и святитель.

И вот царь, увидев его плачущим и поникшим долу, сам подошел к нему и, что чувствовал он из-за слез святителя, то выразил словами, обращенными к нему. Это были слова не гневающегося и негодующего, но скорее скорбящего и объятого тяжкою печалью; и, что это правда, узнаете, как услышите сами слова. Не сказал [царь]: «Что это значит? Идешь ты ходатайствовать за людей негодных и непотребных, которым бы и жить не следовало, за непокорных, за возмутителей, достойных всякой казни?» Нет, оставя все эти слова, он сложил в свою защиту речь, исполненную скромности и важности, исчислил свои благодеяния, какие только оказывал нашему городу за все время своего царствования, и при каждом говорил: «Это ли мне надлежало потерпеть за те благодеяния? За какие несправедливости сделали они мне эту обиду? В чем, малом или великом, могут они винить меня, что нанесли оскорбление не только мне, но и умершим? Не довольно было остановить ярость на живых, нет – они подумали, что не сделают еще достаточной дерзости, если не оскорбят и погребенных. Обидели мы, как они думают, так все-таки надлежало пощадить мертвых, не сделавших никакой обиды, – их-то уже не могли они винить в этом. Не всегда ли предпочитал я этот город всем и не считал ли его любезнее родного города? И не всегдашним ли моим желанием было увидеть город этот и не пред всеми ли делал я такую клятву?»

3. Здесь святитель, горько возопив и пролив горячайшие слезы, не стал уже долее молчать, так как видел, что царево оправдание служит тем к большему обвинению нас. Поэтому он, тяжело и горько восстенав, сказал: «Признаем и не можем отрицать, государь, эту любовь, которую показал ты к нашей родине, и поэтому-то особенно плачем, что демоны позавидовали столь любимому [городу] и мы оказались неблагодарными перед благодетелем и прогневали сильно любящего нас. Разрушь, сожги, умертви или другое что сделай – все еще не накажешь нас по заслугам; мы сами заранее поставили себя в такое положение, которое хуже тысячи смертей. Что может быть хуже того, что мы оказались прогневавшими без причины благодетеля и столько любящего, что знает это вся Вселенная и обвиняет нас в крайней неблагодарности? Если бы варвары, напав на город наш, разрушили стены, зажгли дома и, взяв пленников, ушли с ними, несчастие было бы меньше. Почему? Потому что, пока ты жив и показывал бы такое к нам благоволение, оставалась бы надежда, что все такие бедствия прекратятся, мы опять придем в прежнее положение и получим еще более блестящую свободу. Но теперь, когда отнимется твое благоволение и погаснет любовь, которая защищала нас лучше всякой стены, к кому, наконец, прибегнем мы? В какое другое место посмотреть можем, раздражив столь любезного владыку и кроткого отца? Поэтому если [антиохийцы] совершили, по-видимому, нетерпимые преступления, то они и пострадали более всех; не смеют ни на одного человека взглянуть, не могут свободно смотреть глазами и на солнце, потому что стыд со всех сторон сжимает ресницы и заставляет закрываться. Лишившись, таким образом, душевной свободы, они теперь несчастнее всех пленников, терпят крайнее бесславие и, помышляя о великости зол и о том, до какой дошли они дерзости, не могут и вздохнуть, потому что всех населяющих Вселенную людей восставили против себя обвинителями более строгими, нежели сам оскорбленный. Но, если захочешь, государь, есть врачевство для этой раны и средство против стольких зол. Нередко и между частными людьми бывало, что тяжкие и нестерпимые оскорбления служили поводом к великому благорасположению. Так случилось и с нашей природой. Когда Бог создал человека, ввел в рай и удостоил великой чести, диавол, не терпя такого счастья, позавидовал ему и низринул его с данной ему высоты. Но Бог не только не оставил его, но еще вместо рая отверз нам небо, этим самым и являя свое человеколюбие, и еще более наказывая диавола. Сделай это и ты. Демоны подвигли теперь все, чтобы лишить твоего благоволения город, более всех любезный тебе. Зная это, накажи нас, как хочешь, только не лишай прежней любви. Но сказать ли нечто и удивительное? Если хочешь наказать устроивших это демонов, покажи к нам еще большее благоволение и впиши опять город наш в число первых любимых тобою городов. Если разрушишь его, распашешь и уничтожишь, так сделаешь лишь то, чего они издавна хотели, но если оставишь гнев и снова объявишь, что любишь его, как любил прежде, то нанесешь им смертельную рану и крайнему подвергнешь наказанию, показав, что не только не было им успеха в замысле, но еще случилось совершенно противное тому, чего они хотели. Да и справедливо поступишь, если это сделаешь и помилуешь город, которому демоны позавидовали из-за любви твоей: если бы ты не так сильно любил его, то и они так не позавидовали бы ему. Поэтому, как ни странно, но справедливо говорю, что это потерпел [город] из-за тебя и из-за твоей любви. Скольких пожаров, какого разрушения не горестнее те слова, которые сказал ты в свое оправдание? Говоришь, что теперь ты оскорблен и потерпел то, чего не потерпел никогда ни один из прежних царей. Но, если хочешь, человеколюбивейший, мудрейший и благочестивейший, это оскорбление украсит тебя венцом, который будет лучше и блистательнее, нежели эта диадема. Диадема эта, конечно, есть доказательство и твоей доблести, но служит также и свидетельством щедрости давшего ее. Венец же, сплетаемый тебе этим человеколюбием, будет делом собственно твоим и твоего любомудрия, и все будут не столько дивиться тебе из-за этих драгоценных камней, сколько хвалить тебя за победу над гневом. Низвергнули твои статуи? Но тебе можно воздвигнуть еще более блистательные. Если простишь вину оскорбившим и не подвергнешь их никакому наказанию, они воздвигнут тебе не медный, не золотой и не каменный столб на площади, но такой, который дороже всякого вещества, – украшенный человеколюбием и милосердием. Так каждый из них поставит тебя в сердце своем и у тебя будет столько статуй, сколько есть и будет людей во Вселенной. Не только мы, но и наши потомки, и потомки их все услышат об этом и подивятся и полюбят тебя, как будто сами они получили благодеяние. И, что не из лести говорю это, но так будет непременно, в доказательство этого расскажу тебе одну древнюю повесть, чтобы узнал ты, что царей прославляют не столько войска, оружие, деньги и многочисленность подданных, сколько любомудрие и кротость души.

О блаженном Константине рассказывают, что, когда однажды его изображение избито было камнями, многие возбуждали его предать виновных суду и казни, говоря, что бросавшие камни изранили все лицо его, он, ощупав рукою лицо и кротко улыбнувшись, сказал: «Не вижу на лице никакой раны – напротив, цела голова, цело и все лицо». И люди эти со стыдом и срамом оставили такой недобрый совет. Слова эти доселе воспеваются всеми, и столь продолжительное время не ослабило и не истребило памяти об этом любомудрии. Скольких же победных памятников будет это блистательнее! Много воздвиг он великих городов, много победил и варваров, и ничего этого не помним, а слова эти до сего дня воспеваются. Их услышат все – и ваши потомки, и потомки их. И не это только дивно, что услышат, но и то, что пересказывающие [эти слова] будут говорить, а слышащие – принимать их с похвалами и одобрением и не будет никого, кто бы, услышав их, мог смолчать, но тотчас же воскликнет и похвалит сказавшего и пожелает ему множества благ и по смерти. Если же он за эти слова заслужил такую славу у людей, то сколько венцов получит от человеколюбивого Бога!

И что говорить о Константине и представлять чужие примеры, когда можно убеждать тебя и твоими собственными подвигами? Вспомни недавнее время, когда по наступлении этого праздника разослал ты по всей Вселенной повеление освободить заключенных в темнице и простить им вины и, как будто бы этого было недостаточно для доказательства твоего человеколюбия, написал: «О, если бы возможно мне было и умерших воззвать и воскресить и возвратить к жизни!» Вспомни эти слова теперь – вот время воззвать и воскресить, и возвратить к жизни умерших! И эти (антиохийцы] уже умерли, и еще до произнесения приговора город стал уже при самых вратах адовых. Воздвигни же его оттуда (это ты можешь сделать) без денег, без издержек, без траты времени и без всякого труда. Довольно тебе сказать только – и поднимешь лежащий во мраке город. Дай теперь ему называться уже по твоему человеколюбию; он будет благодарен не столько первому своему основателю, сколько твоему приговору, и весьма справедливо. Тот дал ему начало и отошел, а ты воздвигнешь его тогда, как он, сделавшись обширным и великим, пал после этого долгого благоденствия. Не столько было бы удивительно, когда бы овладели им враги и напали варвары, а ты освободил его от опасности, сколько будет удивительно, если пощадишь теперь: то делали часто и многие цари, а это сделаешь ты один, и первый сверх всякого ожидания. Защищать подданных – в этом нет ничего удивительного и необычайного – это дело обыкновенное, но, потерпев столько и столь великих оскорблений, прекратить гнев – это выше всей природы человеческой! Подумай, что теперь до́лжно тебе позаботиться не только об этом городе, но и о твоей славе, даже о всем христианстве. Теперь и иудеи, и язычники, и вся Вселенная, и варвары (ведь и они услышали об этом) обратили взоры на тебя и ждут, какой произнесешь приговор по этому делу. И если произнесешь [приговор] человеколюбивый и кроткий, все похвалят такое решение, прославят Бога и скажут друг другу: «Вот каково могущество христианства! Человека, которому нет равного на земле, который властен все погубить и разрушить, оно удержало и обуздало, и научило терпению, какого и простой человек не показывал. Истинно велик Бог христианский: из людей Он делает ангелов и ставит их выше всякой естественной необходимости!» Не бойся того напрасного страха и не внимай тем, которые говорят, будто прочие города будут хуже и окажут еще более неуважения, если этот не будет наказан. Конечно, этого надлежало бы опасаться, когда бы ты не был в состоянии наказать, и сделавшие это имели силы более твоего или были тебе равносильны. Но, когда они поражены ужасом и умирают от страха, когда в лице моем прибегну ли к стопам твоим и всякий день ничего другого не ожидают кроме погибели; когда творят общие молитвы, взирая на небо и прося Бога: «Да приидет и ходатайствует вместе с нами», когда каждый распорядился уже о делах своих, как бы находясь при последнем издыхании, – не излишне ли такое опасение? Они и тогда, когда бы обречены были на смерть, не страдали бы так, как страдают теперь, проводя столько дней в страхе и трепете и по наступлении вечера не надеясь увидеть зарю, а с появлением дня не чая дожить до вечера. Многие даже сделались добычею зверей, когда убежали в пустыни и переселились в места непроходимые, – не только мужчины, но и малые дети, и благородные и прекрасные жены в продолжение многих ночей и дней скрываются в пещерах, пропастях и оврагах пустынных. Нового рода плен постиг наш город – даже и стены целы, а жители бедствуют хуже погоревших городов, нет ни одного варвара, не видно неприятеля, а они несчастнее пленников, и движение одного листа всех их пугает каждодневно. Это все знают и не столько вразумились бы, если бы увидели город разрушенным, сколько [вразумляются] теперь, слыша об этом несчастии его. Итак, не думай, будто прочие города будут хуже. Нет, если бы ты разрушил другие города, и тогда не вразумил бы их так, как ныне, когда смутным ожиданием будущего наказал ты их жесточе всякой казни. Не протягивай же долее их несчастий, но дай им наконец вздохнуть. Наказать виновных и взыскать за проступки, конечно, легко и удобно, но пощадить оскорбивших и дать прощение провинившимся в непростительном деле – это возможно разве для одного-двух, и особенно когда оскорбленный будет царь. Затем, покорить себе страхом легко, но сделать всех друзьями и заставить полюбить твое царствование и воссылать не только всем общие, но и каждому свои особенные молитвы о твоем правлении – это дело трудное. Пусть кто истратит тысячи денег, пусть двинет тысячи войск, пусть сделает что угодно – нелегко будет ему привлечь к себе расположение такого множества людей, а для тебя теперь это будет легко и удобно. Сколько стоило бы тебе денег, сколько стоило бы трудов приобрести в краткое мгновение времени всю Вселенную и заставить всех людей, как нынешних, так и будущих, просить [у Бога] и твоей главе всего, чего только просят они детям своим? Если же так от людей, подумай, какую награду получишь от Бога не только за то, что теперь делается, но и за то, что впоследствии будет сделано другими. Ведь, если когда случится подобное нынешнему происшествие, чего не дай Бог, и некоторые из оскорбленных замыслят отмстить оскорбившим, твоя кротость и терпение будут им вместо всякого наставления и увещания и стыдно и совестно им будет, имея такой образец любомудрия, показаться худшими. Так будешь ты учителем всех потомков, и хотя бы они дошли до той же высоты любомудрия, однако ты будешь иметь над ними преимущество, потому что не все равно – самому ли первому показать такую кротость или, смотря на других, подражать их делам. Поэтому, какое бы ни показали последующие за тобою [цари] человеколюбие и кротость, вместе с ними получишь награду и ты: кто дал корень, тот будет виновником и плодов. Поэтому с тобою никто не может разделять теперь награду за человеколюбие – оно собственно твое только дело, а ты со всеми, кто только впоследствии явится подобным тебе, можешь одинаково участвовать в добром деле и получить такую же долю, какую наставники – в учениках. А если никого не будет такого, опять твоя слава и честь возрастать будут с каждым поколением. Подумай, каково это: услышат все потомки, что, когда столь великий город подпал наказанию и мести, когда трепетали и устрашились все: и военачальники, и градоправители, и судьи – и не смели подать голоса за несчастных, предстал один ходатай Божий, облеченный священством, и одним видом, простою беседою преклонил державного; и, чего этот не давал никому из подданных, то из уважения к законам Божиим дал одному старцу. Ведь и этим самым город немало почтил тебя, государь, что послал меня ходатайствовать по этому делу: они произнесли о тебе самое лучшее и прекрасное суждение, что, тогда как всякое начальство под тобою, ты оказываешь предпочтение священникам Божиим, как бы ни были они незначительны. Впрочем, не от них только иду теперь, но еще прежде, чем от них, от общего Владыки ангелов послан я сказать кротчайшей и снисходительнейшей душе твоей вот что: Аще отпущаете человекам долги их, и Отец ваш Небесный отпустит вам согрешения ваши (Мф.6:14). Итак, вспомни о том дне, в который все мы дадим отчет в делах своих. Подумай, что если и ты согрешил в чем, то можешь загладить все согрешения этим приговором и решением без трудов, без усилий. Так другие ходатаи приносят золото, серебро и другие подобные дары, а я пришел к твоему царскому величеству со священными законами и представляю их вместо всяких даров и молю тебя поступить подобно Владыке твоему, Который, хотя каждодневно бывает нами оскорбляем, не перестает, однако, сообщать всем дары Свои. Не посрами же наших надежд и обещаний не сделай тщетными. Скажу тебе, между прочим, и то, что, если решишься помиловать город, оказать ему прежнее благоволение и оставить праведный этот гнев, я возвращусь с великим дерзновением; если же отринешь город от сердца твоего, не только не возвращусь в него и не увижу земли его, но однажды навсегда отрекусь от него и запишусь в другой город. Нет, никогда не припишусь к тому городу, с которым ты, человеколюбивейший и кротчайший из всех людей, не хочешь примириться и войти в общение».

4. Сказав это и еще больше этого, святитель так тронул царя, что произошло то же, что некогда случилось с Иосифом. Как этот тогда, увидев братьев, хотел бы плакать, но скрывал скорбь, чтобы не изменить притворству, так и царь плакал в душе, но не показывал этого из-за бывших тут. Однако наконец он не мог скрыть чувства и против воли обнаружил его. После этой речи уже не нужно было ему других слов, а только одно произнес он слово, которое украсило его гораздо более диадемы. Что же это за слово? «Что удивительного и великого, – сказал он, – если перестанем гневаться на оскорбивших – на людей, мы – люди же, когда Владыка Вселенной, пришедши на землю, и ради нас сделавшись рабом, и будучи распят облагодетельствованными Им, молил Отца о распявших Его так: Отпусти им: не ведят бо, что творят (Лк.23:34); так что удивительного, если мы простим подобным нам рабам?» А что эти слова были не лицемерны, это доказали все события, а не меньше их и то, о чем намереваюсь теперь сказать. Когда святитель сам хотел совершить там (в Константинополе) вместе с царем настоящий праздник, [царь] насильно заставил его ускорить [отбытием] и поспешить и явиться гражданам [Антиохии]. «Знаю, – сказал он, – что теперь души их мятутся и много еще следов несчастья: иди, утешь. Когда увидят кормчего, то и не вспомнят о миновавшей буре, но совсем изгладят и самую память о бедствиях». Когда же святитель стал просить настоятельно, чтобы [царь] послал сына своего, он, желая показать ясно, что совершенно истребил в душе весь гнев, «молитесь», сказал, «чтобы устранились эти препятствия, чтобы утихли эти войны, – и непременно я сам приду». Что может быть добрее этой души?! Пусть устыдятся наконец язычники или, лучше, не устыдятся, но пусть вразумятся, оставят свое заблуждение, обратятся к силе христианства, узнав от царя и от святителя наше [христианское] любомудрие. Боголюбивейший царь не остановился тогда и на этом: после того как святитель уже и выбыл из города [столичного], и переплыл море¹², царь послал туда некоторых справиться и понаблюдать, чтобы тот не тратил времени и не отнимал наполовину радости у города [Антиохии], проводя праздник в другом месте. Какой кроткий отец показал бы такую заботливость об оскорбивших его?! Скажу и еще нечто в похвалу этого праведного [епископа]. Совершив такое дело, он не поспешил, как сделал бы всякий другой славолюбец, сам принести грамоту, которой прекращалось наше бедствие, но как сам он шел довольно медленно, то упросил одного из искусных в верховой езде опередить его и принести городу добрые вести, чтобы от медленности его путешествия не продлилось уныние. Единственным желанием было у него не то, чтобы самому принести эти счастливые и весьма радостные вести, но чтобы скорее успокоилось Отечество наше.

Итак, что тогда сделали вы, украсив площадь венками, зажегши светильники, разостлав перед мастерскими ковры, и как тогда торжествовали, как будто бы город родился вновь, то же делайте и во всякое время, [только] иначе, украшаясь не венками из цветов, но добродетелью, возжигая в душе своей свет [добрых] дел, радуясь духовною радостью. Никогда не перестанем и благодарить Бога за все это, и изъявлять пред Ним великую признательность не только за то, что прекратил бедствия, но и за то, что попустил их: через то и другое Он прославил наш город. О сих же всех, по слову пророческому, чадом своим поведите, а чада ваша чадом своим, а те роду другому (Иоил.1:3), чтобы все, кто ни будет жить до скончания века, познав человеколюбие Божие, проявившееся на городе, и ублажали нас, получивших такую милость, и дивились нашему владыке, восстановившему так падший город, да и сами получили бы пользу всеми этими событиями побуждаясь к благочестию. Повествование о случившемся с нами может приносить весьма великую пользу, не только нам, если будем всегда о том помнить, но и нашим потомкам. Размышляя обо всем этом, будем всегда, не только при прекращении бедствий, но и при попущении их, благодарить человеколюбивого Бога, узнав и из Божественного Писания, и из случившегося с нами, что Он всегда устрояет все ко благу нашему с подобающим Ему человеколюбием, которым постоянно пользуясь, да получим мы и Царство Небесное чрез Господа нашего Иисуса Христа, Коему слава и держава во веки веков. Аминь.

1. Много волн и сильна буря, но мы не боимся потопления, потому что стоим на камне. Пусть бушует море – разрушить камень оно не может. Пусть поднимаются волны – потопить корабль Иисусов они не в силах. Чего, скажи мне, бояться нам? Смерти ли? Но мне еже жити Христос, и еже умрети приобретение есть (Флп.1:21). Ссылки ли, скажи мне? Но Господня земля и исполнение ея (Пс.23:1). Отнятия ли имущества? Но ничтоже внесохом в мир сей, яве, яко ниже изнести что можем (1Тим.6:7). И все страшное в мире для меня презренно, а благоприятное смешно. Я не боюсь бедности, не желаю богатства, не страшусь смерти, не желаю жить – разве для вашего преуспеяния. Поэтому я и нынешнее вспоминаю, и убеждаю вашу любовь сохранять мужество. Никто не может разлучить нас: что Бог сочетал, то человек разделить не может. Если жене и мужу сказано: Сего ради оставит человек отца своего и матерь, и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину: еже убо Бог сочета, человек да не разлучает (Мк.10:7–9); если ты не можешь расторгнуть брака, то тем более можешь ли разрушить Церковь Божию? Ты восстанешь на нее, не имея возможности повредить Тому, против кого враждуешь. Войною против меня ты делаешь меня более славным, а собственную силу разрушаешь; жестоко ти есть противу рожна прати (Деян.26:14). Острия ты не притупишь, а ноги обагришь кровью; так и волны не разрушают камня, а сами превращаются в пену. Нет ничего, человек, сильнее Церкви; прекрати войну, чтобы тебе не разрушить своей силы, не вноси войны в небо. Если ты воюешь с человеком, то или побеждаешь, или бываешь побежден; а когда воюешь с Церковью, то победить тебе невозможно, потому что Бог сильнее всех. Или раздражаем Господа, еда крепчайши Его есмы? (1Кор.10:22) Бог утвердил – кто осмелится поколебать? Ты не знаешь могущества Его. Он призирает на землю и творит ю трястися (Пс.103:32); повелевает, и колеблющееся утверждается. Если Он утвердил колебавшийся город, то тем более может утвердить Церковь. Церковь сильнее неба: Небо и земля прейдут, словеса же Моя не прейдут (Мф.24:35). Какие словеса! Ты еси Петр, и на сем камени созижду Церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.16:18).

2. Если не веришь слову, верь делам. Сколько было тиранов, хотевших одолеть Церковь! Сколько сковород! Сколько печей, звериных зубов, изощренных мечей! И не одолели. Где враждовавшие? Они умолкли и преданы забвению. А где Церковь? Она сияет светлее солнца. Их дела исчезли, а дела ее бессмертны. Если христиане не побеждены тогда, когда были малочисленны, то как ты можешь победить их, когда благочестием полна Вселенная? Небо и земля прейдут, словеса же Моя не прейдут. И весьма справедливо, потому что для Бога Церковь вожделеннее неба. Небесного тела не принял Он, а плоть Церкви принял. Небо для Церкви, а не Церковь для неба. Ничто из случившегося пусть не смущает вас. Одолжите меня этим – верою неизменною. Разве вы не знаете, что Петр, идя по водам и немного усомнившись, стал утопать не от беспорядочного движения воды, а от слабости веры? Разве по человеческим определениям мы пришли сюда? Разве человек привел нас, чтобы человек мог и извести? Это говорю я не по гордости – да не будет – и не по тщеславию, а желая утвердить колеблющееся в вас. Диавол захотел поколебать Церковь после того, как успокоился город. Проклятый и коварнейший диавол, ты не одолел стен и надеешься поколебать Церковь? Но разве Церковь – в стенах? Церковь – во множестве верующих. Вот сколько твердых столпов, не железом связанных, но скрепленных верою! Не говорю, что столь великое множество сильнее огня; даже если бы был и один, ты не одолел бы его. Ты знаешь, какие раны нанесены тебе мучениками. Нередко [мучениям] подвергалась нежная, неискусобрачная отроковица; она была мягче воска и становилась тверже камня. Ты строгал ее ребра, а веры ее не похитил. Естество плоти ослабевало, а сила веры не оскудевала; тело истощалось, а душа юнела; состав измождался, а благочестие оставалось неизменным. Ты не одолевал одной женщины и надеешься одолеть столь многочисленный народ? Разве не слышишь, что говорит Господь: Идеже еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреди их? (Мф.18:20) А где связан любовью столь многочисленный народ, ужели там нет Его? Я имею от Него залог, ведь разве на собственную силу я надеюсь? Я владею Его Писанием. Это мой жезл, это моя опора, это моя безмятежная пристань. Хотя бы возмущалась Вселенная, я держусь Его Писания, я читаю его; эти письмена – моя стена и безопасность. Какие письмена? Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.28:20). Христос со мною, и кого мне бояться? Хотя бы волны поднимались на меня, хотя бы моря, хотя бы ярость правителей – все это для меня ничтожнее паутины. Если бы не удерживала меня любовь к вам, я не отказался бы идти куда угодно и сегодня. Я всегда говорю: Господи! да будет воля Твоя (Мф.8:10); не то да будет, чего хочет тот или этот, но чего хочешь Ты. Это моя твердыня, это мой камень неподвижный, это мой жезл несокрушимый. Если Богу угодно, чтобы это было, да будет! Если же Он хочет, чтобы я был здесь, благодарю Его. Как угодно Ему, за все благодарю.

3. Пусть не смущает вас никто, усердно молитесь. Это сделал диавол, чтобы прекратить ваше усердие к священнослужению. Но он не успел в этом: мы нашли вас еще более ревностными и пламенными. Завтра я выйду на богослужение с вами. Где я, там и вы; где вы, там и я: мы – одно тело, тело от головы и голова от тела не отделяются. Мы разделены местом, но соединены любовью, и сама смерть не может разлучить нас; хотя бы и умерло мое тело, живет душа и помнит о народе. Вы мне отцы – как я могу забыть вас? Вы мне отцы, вы мне жизнь, вы мне похвала. Если вы успеваете, я прославляюсь; моя жизнь, мое богатство хранится в вашей сокровищнице. Тысячу раз готов я быть убитым за вас и это считаю не заслугой с моей стороны, а исполнением долга, потому что пастырь добрый душу свою полагает за овцы (Ин.10:11); тысячу раз готов я быть убитым и тысячу раз подвергаться отсечению головы. Для меня эта смерть – переход к бессмертию; эти козни для меня средство к достижению безопасности. Разве из-за денег подвергаюсь я козням, чтобы мне скорбеть? Разве – за грехи, чтобы мне сетовать? Нет, за любовь к вам, за то, что я все делаю, чтобы привести вас в безопасность, чтобы никто не проник в паству, чтобы стадо пребывало невредимым. Этого достаточно, чтобы мне заслужить венец. Чего не потерпел бы я за вас? Вы мне сограждане, вы мне отцы, вы мне братья, вы мне дети, вы мне члены, вы мне тело, вы мне свет, даже гораздо усладительнее этого света. Разве доставляют мне солнечные лучи что-нибудь такое, что – ваша любовь? Солнечные лучи приносят мне пользу в настоящей жизни, а ваша любовь сплетает мне венец в будущей. Это говорю я в уши слушающих, а какие уши усерднее ваших к слушанию? Вы бодрствовали столько дней, и ничто не утомило вас; ни продолжительность времени, ни страхи, ни угрозы не произвели в вас ослабления; во всем вы оказались мужественными. И что я говорю: оказались? Вы сделали то, чего я всегда желал: презрели дела житейские, отказались от земли, переселились на небо, освободились от телесных уз, подвизались в блаженной любви к истине. Вот мои венцы, вот ободрение, вот утешение, вот мое помазание, вот жизнь, вот залог бессмертия!

4¹³. Но я вижу некоторых из тех, которые убеждали меня оставаться при моих убеждениях. Многие из благоприятных дел обращаются в противные, и я уже подпал злобе тех, кому казался ревнителем. Одни, нападая на образ жизни, своими нападками достигают победы благодаря разнообразию взглядов [на этот предмет]; другие, правда, не угрожали сами, но принимали сторону первых. Теперь время сказать о моей скорби. Закон остается в силе, но законодатель побеждается. Дети! Свидетельствуюсь вашею любовью: я вижу козни, поднимающие войну и оскорбляющие Бога; вижу борьбу потерянною и подвигоположника скорбящим; вижу убеждение в истине ослабевшим, а козни торжествующими. Мне говорят: ты крестил после принятия пищи. Если я делал это, да буду анафема, да не считаюсь во главе епископов, да не буду вместе с ангелами, да не буду угоден Богу. Впрочем, если я и крестил, вкусив пищи, то не сделал ничего непристойного. Выслушай внимательно, что я говорю и что говорить не перестану. Говорить для меня необременительно, а для вас полезно. Но возвратимся к предмету. Говорят, что я крестил, вкусив пищи. Пусть же низложат Павла за то, что он совершил крещение темничного стража после вечери. Дерзаю сказать: пусть низложат и самого Христа за то, что Он преподал своим ученикам причащение после вечери. Нет, это у нас в надлежащем порядке и уважении; это светлые дела мира; это похвала народу. Это мой венец, а ваш плод. Вы знаете, возлюбленные, за что еще хотят низложить меня. За то, что я не расстилал ковров, не облачался в шелковые одежды и не угождал чревоугодию других. Порождения аспида еще процветают, еще осталось семя Иезавели, но еще подвизается и благодать со Илиею. Вспомним дивного и богатого вестника жизни, т. е. Иоанна бедняка, у которого не было даже и светильника, но который имел лампаду Христову, которого главы пожелала сослужительница Евы, бывшая препятствием для святых, гнавшая пророков, коварно проповедавшая пост, знавшая пляску, достойную названия ехидниной, плясавшая во время некончившегося пиршества. Она не пожелала жизни, не пожелала множества денег, или царского достоинства, или изобилия в чем-нибудь другом. Но скажи мне, человек, чего пожелала она? Головы человека. Что я говорю? Не просто человека, но благовестника. Однако, и получив голову, она не одержала победы. Она потребовала головы и отсекла ее, получив на блюде удовлетворение беззаконного желания. Смотри же и подивись силе Божией. Невинный обличал и был усечен, но усеченный – в деснице Христовой, а она подверглась неотвратимому наказанию. [Теперь] опять семя той [Иезавели], это тернистое произрастение обнаруживается и преуспевает. Но, тогда как Иродиада требует головы Иоанна, мы ликуем не тем ликованием, которое выражается движением ног, а вдохновенным ликованием Мариами. Иоанн же опять взывает и говорит: Не достоит тебе имети жену брата твоего (Мк.6:18).

5. Что еще сказать? Настоящее время есть время слез. Все стремится к бесславию, и все подлежит суду времени. Все оценивается золотом. Между тем святой Давид говорит и взывает: Богатство аще течет, не прилагайте сердца (Пс.61:11). А кто, скажи мне, был человек, произнесший это изречение? Не восседал ли он на высоте царского престола? Не был ли облечен царскою властью? Но он не склонялся на хищение, помыслы его не были направлены к истреблению благочестия, заботился он не о сокровищах, а о воинских дружинах и не угождал жене. Избегайте же вы, жены, чуждых вам собраний, не внушайте мужьям худых советов, но утверждайтесь в том, что сказано. Погасили ли мы ваш пламень? Смягчилось ли ваше сердце? Впрочем, я знаю, что дщери Мариами получат пользу, прочие же пресытились без вина и упились сребролюбием, как взывает и проповедует блаженный Павел: Корень всем злым сребролюбие есть (1Тим.6:10). Так безумные женщины заграждают слух свой и вместо доброго семени произращают терние. Но увещеваю вас, не допустите, чтобы наше семя бросаемо было как бы на камень. Мы – нива Христа, от Которого услышим: Добре, рабе благий, вниди в дом Мой; но как бы вместо этого не было сказано: Злый рабе! (Мф.25:23–26) Увещеваю же вас, да просветится жизнь ваша пред человеками, да не обуяем своей соли, но будем прославлять и благодарить: богатые – богатого, бедные – человеколюбивого и нищелюбивого Христа, сильные – мощную руку Его. Это касательно вас. А мне Бог попускает терпеть то, что умышляют против меня, может быть для того, чтобы испытать меня бедствиями, потому что победа непременно сопровождается трудами и венец уготовляется подвигами. Так и божественный Павел говорил: Течение скончах, веру соблюдах, прочее убо соблюдается мне венец правды (2Тим.4:7–8). Этого венца да сподобит вас Владыка всех вовеки! Аминь.

Подлинно велика буря и свирепы волны, но я не боюсь потопления, потому что стою на камне. Пусть бушует море – поколебать камня оно не может; пусть восстают волны – корабль Иисусов потонуть не может. К чему же все это? Мне ли, кому еже жити – Христос, и еже умрети приобретение (Флп.1:21), бояться смерти? Страшиться ли мне изгнания, когда я знаю, что Господня земля и исполнение ея? (Пс.23:1) Или опасаться лишения имущества, когда я знаю, что если ничтоже внесохом в мир сей, яве, яко ниже изнести что можем? (1Тим.6:7) Что есть в мире устрашающего, я презираю; над тем, что есть в нем привлекательного, я смеюсь. Богатства я не желаю, бедности не страшусь, смерти не боюсь. Самой жизнью я дорожу только для вашего преуспеяния и умоляю вашу любовь, чтобы вы были спокойны. Никто не может разлучить нас с вами: что Христос соединил, того человек не разлучит. Если о муже и жене сказано: Сего ради оставит человек отца своего и матерь и прилепится к жене своей, и будет два в плоть едину (Быт.2:24) и если это брачное сочетание не может быть разрушено человеком, тем более не может быть разлучена Церковь с пастырем. Ты нападаешь на меня? Но какой вред причинит мне твое нападение, кроме того только, что меня ты своими нападениями сделаешь более славным, а свою силу сокрушишь? Жестоко ти есть противу рожна прати (Деян.9:15); острия ты не притупишь, а свои ноги обагришь кровью. Разве волны, которые бьют о камень, достигают чего-нибудь большего, кроме того, что сами разбиваются и обращаются в пену? Нет ничего сильнее Церкви Христовой. Кто с ней захочет бороться, тот неизбежно погубит свои силы – это все равно, что ополчиться войной против неба. Когда ты воюешь с человеком, ты можешь победить или быть побежденным, а Церковь победить никакая сила не может. Церковь – Божия, а Бог всего сильнее. Или раздражаем Господа, еда крепчайши его есмы? (1Кор.10:22) Господь основал, а ты пытаешься ниспровергнуть? Или хочешь испытать могущество Божие? Он призирает на землю и творит ю трястися (Пс.103:32), повелевает, и трус прекращается. Разве ты не видел, сколько раз Он утверждал твой потрясенный город? Тем более может Он оградить от потрясений Свою Церковь. Церковь выше земли, она превосходит даже небо. Небо и земля мимо идут, словеса же Моя не мимо идут (Мф.24:35). Какие слова? Ты еси Петр, и на сем камени созижду церковь Мою, и врата адова не одолеют ей (Мф.16:18). Если не веришь слову, то делам должен поверить. Сколькими тиранами воздвигались гонения на Церковь Божию?! Сколько употреблялось ими мучений, крестов, сколько костров, печей, диких зверей, изощренных мечей?! И они ничего не достигли. Где теперь те, которые делали это, и где те, которые мужественно перенесли все это. Теперь те подвергаются вечным мучениям, а эти ублажаются вечным веселием. Церковь превзошла своим блеском блеск солнца, а ее гонители объяты вечным мраком. Разве ты не знаешь, что [некогда] было только одиннадцать и они не были побеждены? Теперь, когда Вселенная наполнена множеством верующих, как они могут быть побеждены? Небо и земля мимо идут, словеса же Моя не мимо идут. И несомненно так, потому что для Бога Церковь дороже неба. Не Церковь – для неба, а небо – для Церкви. Итак, прошу, пусть ничто не смущает вас из того, чему вы были свидетелями. Будем иметь пред глазами пример Петра: он ходил по водам, но усомнился и тогда едва не погиб, не от сильных волн, но по слабости веры. Разве по человеческой воле мы пришли сюда или человеком можем быть удалены отсюда? Это я говорю не из надменности или самохвальства, но чтобы укрепить сердца ваши, объятые смущением. Вспомните, как подвижеся и трепетна бысть земля (Пс.17:8), но город не был разрушен. Нечестивейший диавол, как ты думаешь, что можешь одолеть Церковь, после того как не мог разрушить и потрясенных стен? А Церковь не в стенах, но во множестве верующих. Как сильны вы, как непоколебимо вы стоите, связанные не железом, а верою! Но что я говорю о таком множестве? Одного верного ты не можешь одолеть. О диавол, разве ты не знаешь, что причинили тебе мученики? Часто [на мучения] выходила девица нежного возраста, юных лет, и оказывалась крепче железа; ты строгал ребра ее, но веры поколебать не мог. Часто тело истощалось в мучениях, а крепость веры не ослабевала; плоть изнурялась, а дух не поддавался испытанию; существо изнемогало, а терпение пребывало. Если таким образом одна девица тебя побеждала, то как ты надеешься победить веру этого столь великого и столь верного множества? Разве ты не слышишь гласа Господа, говорящего: Идеже бо еста два или трие собрани во имя Мое, ту есмь посреде их? (Мф.18:20) Что же там, где связано узами любви такое множество верных? Не на собственные силы я полагаюсь, меня поддерживает Писание Господа моего; я опираюсь на Его руку, она послужит мне надежной опорой и сделает меня безопасным и спокойным. Хотя бы Вселенная поколебалась, я держусь обетования Господня. Я читаю Его руку. [В Писании Господь подает мне руку, как тогда Петру], – вот моя несокрушимая защита. Вы хотите, чтобы я напомнил вам это обещание Господне? Се, говорит, Аз с вами есмь во вся дни до скончания века (Мф.18:20). Со мной Христос – кого мне бояться? Хотя бы волны неистовствовали и все море устремилось против меня или ярость правителей – все это для меня паутина, даже ничтожнее паутины. И если бы не ваша немощь, я сегодня же не усомнился бы идти куда угодно. Я всегда повторяю: «Господи, да будет воля Твоя (Мф.6:10)»; не то, что хочет тот или другой, но что Ты хочешь. Твоя воля для меня крепче всякой башни, скала непоколебимая, опора надежная. Если Ты хочешь удержать меня здесь, я благодарю; если не хочешь, одинаково благодарю. Пусть никто не смущает вас, братие, только молитесь: ведь диавол и делает все это только для того, чтобы рассеять ваше усердие и прервать ваши подвиги в молитве и бдениях. Но пусть же не удастся ему расхитить ваше усердие к Церкви, пусть он найдет вас бодрыми и еще более возбудит вашу ревность. Завтра я выйду с вами на молитву, и, где я, там будете и вы; где вы, там буду и я. Мы одно тело, и ни голова от тела, ни тело от головы не может быть отделено; хотя бы разделяло нас друг от друга пространство, мы соединены любовью. Сама смерть не разлучит меня с вами: пусть умрет мое тело, душа моя жива и помнит о вас. Вы мне отцы, вы мне мать, вы мне жизнь, вы мне друзья; если вы преуспеваете, я буду радоваться. Вы мой венец и мое богатство, вы мое сокровище. Тысячу раз готов я принести себя в жертву за вас, и это не заслуга с моей стороны, а мой долг. Пастырь добрый должен душу свою полагать за овцы своя (Ин.10:11) – такая смерть уготовляет бессмертие. Не земные богатства и не какой-нибудь грех – по справедливости тогда я терпел бы огорчения – навлекли на меня эти козни, но моя любовь к вам, именно что я все делаю для вашего преуспеяния и никому не допускаю вторгаться в это благоустроенное стадо, но соблюдаю вас в непорочной вере. Вот в чем причина моих бедствий, и этого достаточно мне для получения венца. Да и чего я не потерпел бы ради вас? Вы мои граждане, вы мои братья, вы мои дети, вы мои члены, вы мое тело, вы для меня свет, даже вожделеннее этого света. Могут ли лучи солнца доставить мне то, чем украшает меня ваша любовь? За любовь вашу приготовляется мне венец в будущем веке, а блеск солнца этого доставить не может. Это я говорю в уши слушающих. А что внимательнее и охотнее к слушанию, чем ваши уши? Вот сколько дней уже вы бодрствуете, и никого из вас не склонил сон, никого не обессилила продолжительность времени. Никто не уступил страху или угрозам, но то, чем хотели устрашить вас, сделало вас более сильными. Теперь я вижу в вас то, чего всегда желал: вы пренебрегли земными неприятностями и в лице всех объявили, что совсем теперь не заботитесь о земле и земных делах. Теперь мне уже кажется, что вы переселились на небо, освободились от уз тела и преуспеваете в этой блаженной и небесной философии. Теперь я спокоен за вас; это мое утешение, это, как бальзам, подкрепляет меня в моем подвиге, делает более сильным для борьбы и возводит к бессмертной и вечной радости. За все это воздадим благодарение Богу, Которому слава во веки веков. Аминь.

1. Торжественное у нас слово, братия мои; блистательное собрание наше подобно морю обширному и полноводному, но не возмущаемому яростью ветров, потому что здесь матерь мира, укрощающая ярость ветров. Мати Сион речет, человек и человек родися в нем, и той основа и (Пс.86:5). Дети мои, меня намереваются убить? Но что мне бояться смерти? Мне еже жити Христос, и еже умрети приобретение есть (Флм.1:21). Пошлют в ссылку? Но Господня земля и исполнение ея (Пс.23:1). Отнимут у меня имущество? Но ничтоже внесохом в мир сей, яве, яко ниже изнести что можем (1Тим.6:7). Вы знаете, братия, за что хотят низложить меня? За то, что я не расстилал ковров, не облачался в шелковые одежды, не угождал чревоугодию других, не приносил им золота и серебра. А мне говорят: ты крестил после принятия пищи и питья. Если я делал это, да буду анафема, да не считаюсь в числе епископов, да не буду вместе с ангелами, да не буду угоден Богу. Впрочем, хотя бы я и крестил, вкусив пищи, то не сделал бы ничего непристойного. Пусть же низложат и Павла апостола за то, что он после вечери крестил темничного стража; пусть низложат и самого Господа за то, что Он после вечери преподал причащение ученикам. Много вижу я волн, и жестокую бурю, и уготованные копья и, как кормчий в великую бурю, сижу на двух кормах корабля, т. е. Ветхом и Новом Заветах, и веслами отражаю бурю – не деревянными веслами, а честным крестом Господним обращаю бурю в тишину. Господь повелевает, и раб увенчавается – для того Он Сам и предает его диаволу. Разве неизвестно людям, что чистейший сосуд особенно блистает близ нечистого? Братия, три предлагаю вам предмета: веру, терпение, целомудрие. Если хотите пребывать в вере, подражайте блаженному Аврааму, достигшему престарелого возраста и пожавшему зрелые плоды. Если хотите пребывать в терпении, подражайте блаженному Иову; вы знаете его жизнь, слышали о его терпении, небезызвестна вам и его кончина. Если же хотите соблюдать целомудрие, подражайте блаженному Иосифу, проданному в Египет и избавившему Египет, изнуряемый голодом. Он подвергался искушению от прелюбодейцы-египтянки, порабощенной страстью любви, пристававшей к нему и говорившей: Лязи со мною (Быт.39:12). Хотела лишить его целомудрия в Египте египтянка, так и здесь египтянин¹⁵. Однако ни та не довела святого до падения, ни этот здесь, но только обнаружились свободное целомудрие, благородство детей и развращение варварской женщины.

2. Братия, вор не приходит туда, где хворост, сено и дрова, но – туда, где лежат золото, или серебро, или жемчуг; так и диавол не входит туда, где прелюбодей или богохульник, или хищник, или корыстолюбец, но – туда, где провождающие пустынную жизнь. Братия, станем ли мы изощрять язык против царицы? Но что мне сказать? Иезавель неистовствует, и Илия убегает; Иродиада веселится, и Иоанн заключается в узы; египтянка клевещет, и Иосиф отводится в темницу. Так, если изгонять меня, я уподоблюсь Илии, если бросят в грязь – Иеремии, если в море – пророку Ионе, если в ров – Даниилу, если побьют меня камнями – Стефану, если обезглавят – Иоанну Предтече, если будут бить палками – Павлу, если распилят пилою – Исаии, и о, если бы пилою деревянною, чтобы мне насладиться любовью ко кресту! Огрубевшая во плоти враждует против бесплотного, занятая омовениями, умащениями и мужем враждует против чистой и непорочной Церкви. Но и сама она станет сидеть вдовою еще при жизни мужа, потому что, будучи женщиною, хочет сделать вдовою Церковь. Вчера вечером она называла меня тринадцатым апостолом, а сегодня назвала меня Иудою; вчера благосклонно сидела вместе со мною, а сегодня напала на меня как дикий зверь. Пусть погаснет у нас солнце и затмится луна, только бы не забыть слов Иова. Иов, претерпевший такие удары, не произносил ничего иного, кроме: Буди имя Господне благословенно вовеки (Иов.1:21). Когда жена кричала и говорила ему: Рцы глагол некий ко Господу, и умри (Иов.2:9), то он, укоряя ее, говорил: Вскую яко едина от безумных жен возглаголала еси (Иов.2:10). О неблагодарная жена! О растравительница болезней! Разве тебе, жена, когда ты была нездорова, Иов говорил что-нибудь подобное? Не облегчал ли он твоей болезни молитвами и благодеяниями? Когда он жил в царских чертогах, имел богатство и царскую прислугу, ты не говорила ничего подобного, а теперь, когда видишь его сидящим на гноище и покрытым червями, говоришь: Рцы глагол некий ко Господу, и умри. Разве не довольно для него временного испытания и ты этими словами хочешь доставить ему и вечное мучение? Что же блаженный Иов? Вскую, говорит он, яко едина от безумных жен возглаголала еси? Аще благая прияхом от руки Господни, злых ли не стерпим? А эта беззаконная и ненавистная, эта, говорю, новая Иезавель не взывает и не говорит... но посылает ко мне консулов и трибунов и только угрожает. Но что это для меня? Паутины, производимые пауком. Братия, все вы знаете, что победа приобретается трудами и венец назначен за подвиги, как и божественный Павел недавно говорил: Подвигом добрым подвизахся, течение скончах, веру соблюдох, прочее убо соблюдается мне венец правды, его же воздаст ми Господь в день он, праведныый Судия (2Тим.4:7–8). Ему слава и держава во веки веков. Аминь.

1. Что я скажу или о чем буду говорить? Благословен Бог! Эти слова говорил я, уходя от вас; это же опять повторяю, или вернее, и там я не переставал говорить то же самое. Вы помните, как я представлял вам Иова и говорил: Буди имя Господне благословено вовеки (Иов.1:21). Это оставил я вам в напутствие, это же опять предлагаю в благодарность: Да будет имя Господне благословено вовеки. Различны обстоятельства, но одно славословие. Изгоняемый, я благословлял и, возвращаясь, благословляю. Различны обстоятельства, но одна цель зимы и лета, одна цель – благосостояние нивы. Благословен Бог, попустивший мне удалиться; благословен Он, повелевший мне опять возвратиться; благословен Бог, попустивший бурю; благословен Бог, прекративший и произведший тишину. Говорю это, научая вас благословлять Бога. Случилось ли хорошее? Благословляй Бога, и хорошее останется. Случилось ли худое? Благословляй Бога, и худое прекратится. Так и Иов, когда был богат, благодарил и, когда сделался бедным, славословил; и тогда не забывал Бога и потом не богохульствовал. Различны были обстоятельства, но одно душевное расположение. Так мужество кормчего ни тишиной не расслабляется, ни бурей не подавляется. Благословен Бог и тогда, когда я был разлучен с вами и когда снова встретился с вами. То и другое – дело одного промышления. Я отделен был от вас телом, но не был отделен от вас душою. Видите ли, что сделало коварство врагов? Оно усилило расположенность, воспламенило любовь, доставило мне тысячи доброжелателей. Прежде любили меня мои, а теперь почитают и иудеи; думали удалить меня от моих и привлекли ко мне чужих. Но не им, а Божию имени благодарение за то, что злоба их обратилась к нашей чести. Так, иудеи распяли нашего Господа, а Им спасена Вселенная, но не иудеев благодарю за это, а Распятого. Пусть видят, каков Бог наш, какой мир произвело коварство их, какую приготовило славу. Прежде наполнялась одна только Церковь, а теперь и площадь стала Церковью; одна Глава и там и здесь. Никто не налагал молчания на ваше собрание, и, однако, все молчат, все сокрушаются. А прежде одни пели, другие хвалили поющих. Сегодня конские скачки и никого нет там, но все стеклись в Церковь, как потоки. Потоки – ваше множество, и река – ваши голоса, восходящие к небу и выражающие любовь к отцу. Ваши молитвы для меня славнее диадемы. Мужи и жены вместе. Конечно, о Христе Иисусе несть мужеский пол, ни женский (Гал.3:28). Как я возглаголю силы Господни? (Пс.105:2) Видите, как истинно то, что я всегда говорил вам, т. е. кто мужественно переносит искушение, тот собирает от него и великие плоды.

2. Я призвал вас к апостолам¹⁷. Так мы, изгнанные, пришли к тем, которые были изгоняемы. Мы подверглись козням, и они были гонимы. Мы пришли к Тимофею, новому Павлу, пришли к святым телам, носившим на себе язвы Христовы. Никогда не бойся искушения, если имеешь доблестную душу, – через это все святые удостоились венцов. Велико страдание для тела, но еще большее успокоение для души. О, если бы вам всегда быть в таких страданиях! Так и пастырь радуется, перенося труды для овец. Что мне говорить? Где сеять? Нет для меня незанятой страны. Где мне трудиться? Нет для меня открытого виноградника. Где мне созидать? Храм переполнен, сети мои разрываются от множества рыб. Что же мне делать? Не имею времени для делания. Поэтому я и поучаю вас не как нуждающихся в учении, но чтобы показать искреннюю любовь мою к вам. Везде зеленеют колосья; столько овец, и нигде – волка; столько колосьев, и нигде – терний; столько винограда, и нигде – лисицы! Хищные звери потонули, и волки разбежались. Кто прогнал их? Не я, пастырь, но вы, овцы. О доблесть овец! В отсутствие пастыря они прогнали волков. О красота невесты, или, лучше, целомудрие! В отсутствие мужа она прогнала прелюбодеев! О красота и целомудрие невесты! Она обнажила свою красоту, показала свою чистоту. Как ты прогнала прелюбодеев? Любовью к мужу. Как ты прогнала прелюбодеев? Превосходством целомудрия; я не брала оружия, не брала ни копий, ни щитов – я показала им свою красоту, и они не вынесли ее блеска. Где же они теперь? В стыде. А где мы? В радости. Цари с нами, начальники с нами. И что мне сказать? О чем говорить? Да приложит Господь на вы и на сыны ваши (Пс.113:22) и усердие ваше да удержит в своей сети! Здесь мы прекратим слово, за все благодаря человеколюбивого Бога, Которому слава вовеки. Аминь.

1. Когда фараон отнял у Авраама Сарру, нечестивый варвар-египтянин – прекрасную и благообразную жену, взирая неправедными глазами на ее красоту и намереваясь совершить с нею прелюбодеяние, тогда Бог не в самом начале наказал его, чтобы открылось и мужество праведника, и целомудрие жены, и распутство варвара, и человеколюбие Божие. Мужество праведника обнаружилось в том, что он благодушно переносил случившееся; целомудрие жены – в том, что, попавши в варварские руки, она сохранила чистоту; распутство варвара – в том, что он взошел на чужое ложе; человеколюбие Бога проявилось в том, что против чаяния людей Он доставил тогда венец праведнику. Это происходило тогда с Авраамом, то же произошло и ныне с Церковью. Там египтянин, и здесь египтянин; тот имел копьеносцев, и этот – сподвижников; тот покушался против Сарры, этот – против Церкви; тот держал ее одну ночь, этот входил сюда на один день; даже и на один день не было бы попущено ему, но попущено для того, чтобы открылось целомудрие невесты; он вошел, но красота ее целомудрия не растлилась, хотя он уже приготовлял прелюбодейство – и рукописания были составлены, и многие из находящихся в доме подписались. Орудия козней были готовы, но цель не достигнута. Открылись его лукавство и Божие человеколюбие.

Но тот варвар, сознав тогда свой грех, исповедал свое беззаконие и сказал Аврааму: Что сие сотворил еси мне, яко рекл еси, яко сестра ми есть, и я едва не согрешил? (Быт.12:18) А этот и после беззакония продолжает борьбу. Жалкий и несчастный, ты согрешил еси, умолкни (Быт.4:7), не прилагай греха ко греху! И та возвратилась, получив египетское богатство, а Церковь возвратилась, владея богатством душевным, и явилась целомудреннейшею. Посмотри на неистовство этого варвара. Ты изгнал пастыря – для чего же разгонял стадо? Ты низложил кормчего – для чего же разламывал рули? Ты изгнал виноградаря – для чего же повреждал виноградные лозы? Для чего разорял монастыри? Ты подражал нашествию варваров.

2. Он сделал все, чтобы открылось ваше мужество; сделал все, чтобы узнать, что здесь – паства, пасомая Христом. Пастырь был вдали, а стадо пребывало вместе, и исполнялось апостольское изречение: Не в пришествии моем точию, но и во отшествии моем, со страхом и трепетом свое спасение содеевайте (Флм.2:12). Так угрожали боящиеся вашего мужества, усердия, любви и привязанности ко мне. «Мы ничего не смеем, – говорили они, – сделать в городе: дайте нам его вне города». Возьмите же меня вне города, чтобы вам познать расположенность Церкви, познать доблесть детей моих, силу воинов, крепость ратоборцев, блеск диадем, обилие богатства, величие любви, твердость терпения, цвет свободы, славу победы, позор вашего поражения. О необычайные и дивные дела! Пастырь вне, а стадо ликует; военачальник вдали, а воины ратуют. И не только Церковь вмещала воинов, но и весь город стал Церковью; освятились улицы, площади, воздух; еретики обращались, иудеи становились лучшими, иереи домогались осуждения, а иудеи, славословя Бога, прибегали к нам. Так было и при Христе: Каиафа распял Его, а разбойник исповедал. О необычайные и дивные дела! Священники убили Его, а волхвы поклонились Ему. Но да не смущает это Церкви; если бы этого не было, то не открылось бы наше богатство; хотя оно и существовало, но не открылось бы. Как Иов всегда был праведным, но не возвеличился бы в такой степени, если бы не было ран и червей, так не обнаружилось бы и наше богатство, если бы не было козней. Бог, как бы оправдываясь пред Иовом, говорил: Мниши ли Мя инако тебе сотворша, разве да явишися правдив? (Иов.40:3) Они строили ковы, воевали и – побеждены. Как воевали? Палицами. Как поражены? Молитвами. Аще тя кто, говорится, ударит в десную твою ланиту, обрати ему и другую (Мф.5:39). А ты вносишь в Церковь палицы и ведешь войну. Где [возглашается]: Мир всем, там ты начинаешь войну; не стыдишься, жалкий и несчастный, ни места, ни священного сана, ни величия власти. Крещальня наполнилась кровью; где даруется отпущение грехов, там произвел ты пролитие крови. В каком войске бывает подобное? Царь, входя сюда, отлагает щит и диадему, а ты вошел, схватив палицы; он оставляет вне и знаки царского достоинства, а ты внес сюда и знаки войны. Впрочем, невесте моей ты нисколько не повредил, и она продолжает являть свою красоту.

3. Поэтому я радуюсь не только тому, что вы победили, но что победили в моем отсутствии. Если бы я был здесь, то мы разделили бы с вами победу, но так как я отсутствовал, то победа принадлежит вполне вам. Впрочем, и это моя хвала, и опять я разделяю с вами победу, потому что я воспитал вас так, что и в отсутствие отца вы показали собственную доблесть. Как доблестные ратоборцы показывают свою силу и в отсутствие наставника, так и доблесть вашей веры явила свою красоту в отсутствие учителя. И нужны ли слова? Самые камни взывают, стены издают голос. Ступай в царские чертоги и тотчас услышишь: народ константинопольский... Ступай на море, в пустыню, в горы, в дома – везде изображается ваша хвала. Чем победили вы? Не деньгами, а верою. О народ, любящий учителя! О народ, любящий отца! Блажен этот город – не своими колоннами и золотою кровлею, но вашей добродетелью! Столько козней, а молитвы ваши победили, и весьма справедливо, потому что усердны были молитвы и текли источники слез. У тех – стрелы, а у вас – слезы; у тех – ярость, а у вас – кротость; делай, что хочешь, а вы молитесь. Где же теперь те, которые противились? Брались ли мы за оружие? Натягивали ли луки? Пускали ли стрелы? Мы молились, и те бежали. Они рассеялись, как паутина, а вы стоите, как скала. Блажен я через вас. И прежде я знал, каким владею богатством, но теперь пришел в удивление. Я был вдали от вас, и город переселился; ради одного человека море стало городом; жены, мужья, дети незрелого возраста, женщины с детьми на руках своих осмелились идти на море, презрели волны; раб не побоялся своего господина, и женщина забыла о своей естественной слабости. Площадь стала Церковью, все было в движении ради нас. Кого вы не научили? И царица присоединилась к вашему сонму, я не умолчу об ее ревности. Не из лести царице говорю это, но из уважения к благочестию. Не скрою ее ревности, ведь она не прибегла к силе, но поспешила восстановить добродетель. Тогда я был отводим, вы знаете, как, – нужно же сказать и о прискорбном, чтобы вы познали радостное, – вы знаете, как я был отводим и как возвратился. Сеющии слезами, радостию пожнут: ходящий хождаху и плакахуся, метающе семена своя: грядуще же приидут радостию, вземлюще рукояти своя (Пс.125:5–6). Эти слова стали делом. С благодарностью вы приняли того, кого отпустили с печалью, и не в продолжительное время, но в один день все решилось. Но и это промедление было для вас, а Бог решил так с самого начала.

4. Скажу вам сокровенное. Я переплыл море, один вмещая в себе Церковь, потому что для любви нет границ; и корабль не был тесен, потому что вы не тесно вмещаетеся в нас (2Кор.6:12). Я удалился, заботясь о ваших делах, отделенный от вас телом, но соединенный с вами душой. Я удалился, молясь Богу и полагаясь на вашу любовь. Я удалился и в уединении заботился о ваших делах, в одиночестве размышлял о ссылке. Вдруг в позднее время в первый же день эта боголюбивейшая [царица] присылает письмо, в котором заключались такие слова – [здесь нужно привести сами слова ее]: «Да не подумает твоя святость, что я знала о случившемся; я не повинна в крови твоей; люди злые и развращенные устроили эти козни; моих же слез свидетель Бог, Которому я священствую». Какое совершала она жертвенное возлияние? Слезы ее были жертвенным возлиянием! «Которому я священствую». Вот жрица, рукоположившая сама себя, приносящая жертву Богу и возливающая слезы, исповедание и покаяние не за священника, а за Церковь, за рассеянный народ! Вспомнила, вспомнила она и о детях, и о крещении. «Я помню, что твоими руками крещены мои дети» – это писала царица. Между тем священники, все по ненависти, не знали даже места, где я остановился, а она – скажу поистине удивительное, – страшась как бы за свое дитя, везде обходила, не лично, но собственным отрядом воинов, потому что она тоже не знала места, где я находился. Она всюду посылала, беспокоясь, чтобы пастырь не был коварно захвачен и убит, чтобы не потерять добычи: «Об этом только я стараюсь со своей стороны, того только домогаюсь, чтобы они не преодолели». Враги везде обходили, расставляя сети, чтобы поймать и захватить меня в свои руки. А она умоляла и касалась коленей царских, стараясь сделать и мужа своего участником в этой молитве. Как Авраам убеждал Сарру, так она – мужа. «Мы потеряли священника, но возвратим его; у нас нет надежды удержаться на престоле, если не возвратим его; мне невозможно иметь общение с кем-либо из совершивших это», – говорила она, проливая слезы, умоляя Бога, употребляя все меры. И вы знаете, с какою благосклонностью она приняла нас, как обнимала, как бы собственные члены, и говорила, как вместе с вами и она беспокоилась. Эти слова не сокрылись от вашей признательности, потому что вы имеете в ней матерь церквей, питательницу монахов, покровительницу святых, опору бедных. Ее хвала становится хвалою Богу, венцом церквей. Говорить ли о пламенной ее любви? Сказать ли о доброжелательстве ко мне? Вчера, в поздний вечер, она прислала ко мне с такими словами: «Скажите ему: молитва моя исполнилась; я достигла желаемого; я увенчана лучше, нежели диадемой; я восприняла священника, возвратила главу телу, кормчего кораблю, пастыря пастве, жениха брачному чертогу».

5. Прелюбодеи посрамлены. Буду ли я жить или умру, я за все спокоен. Вы видите последствия искушения. Что мне делать, чтобы воздать вам воздаяние, достойное вашей любви? Достойное не могу, но, какое могу, воздаю. Я люблю вас так, что готов пролить кровь свою для вашего спасения. Никто не имеет таких детей, никто – такого стада, никто – такой цветущей нивы. Мне не нужно возделывать землю – я сплю, и колосья цветут. Мне не нужно трудиться – я отдыхаю, и овцы побеждают волков. Кем я назову вас? Овцами, или пастырями, или кормчими, или воинами, или военачальниками? Все эти названия справедливо могу приписать вам. Видя благочиние, называю вас овцами; видя заботливость, называю пастырями; видя мудрость, называю кормчими; видя мужество и твердость, называю всех вас воинами и военачальниками. О труд! О заботливость народа! Вы прогнали волков и не перестаете заботиться. Пловцы, бывшие с вами, обратились против вас и начали войну против корабля. Вы взываете: прочь этот клир, другой клир для церкви! Для чего так взывать? Они удалились, они прогнаны, без всякого преследования они обратились в бегство. Не человек осуждает их, а совесть. Аще бы враг поносил ми, претерпел бых убо (Пс.54:13). Не против нас восстали бывшие с нами; те, которые вместе с нами управляли кораблем, захотели потопить корабль. Тем более удивляюсь я вашему благоразумию. Говорю это не с тем, чтобы побудить вас к возмущению. Возмущение – их дело, а ваше дело – ревность. Вы не требовали умертвить их, но – воспрепятствовать им в этом и ради вас, и ради Церкви, чтобы она опять не подверглась потоплению. Ваше мужество не попустило быть буре, но их намерение произвело волнения. А я сужу не по концу дела, а по их намерению. Ты – человек, предстоящий пред жертвенником, принявший на себя попечение о таком множестве народа, обязанный устранять прискорбное, ты усилил бурю, направил меч против себя самого, погубил своих детей намерением, если не самим делом. Но Бог воспрепятствовал этому. И теперь я удивляюсь вам и хвалю вас, что после войны и по водворении мира вы заботитесь, чтобы мир был совершенным. Подлинно кормчему до́лжно быть в согласии с пловцами, а если они будут не согласны, то потонет судно. Вы при помощи благодати Божией восстановили мир, вас я сделаю и участниками в безопасности. Ничего не стану делать без вас, равно как и без боголюбивейшей царицы, потому что и она заботится, старается и употребляет всевозможные меры, чтобы насажденное осталось твердым, чтобы Церковь пребывала безмятежною. Так я воздал похвалу и вашему благоразумию, и попечительности царей, потому что они заботятся не столько о войне, сколько о Церкви, не столько о городе, сколько о Церкви. Будем молить Бога, будем просить о том, будем пребывать в молитвах и, после того как прекратились бедствия, не предадимся беспечности. Поэтому-то и до сего дня мы продолжаем молиться о прекращении бедствий. Будем же благодарить Бога; как тогда были мужественны, так и теперь будем усердны. И за все это возблагодарим Бога, Которому слава и держава, с Сыном и с благим Животворящим Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Высокопочтеннейшему господину моему, боголюбезнейшему епископу Иннокентию Иоанн [желает] о Господе радоваться

1. Еще прежде получения нашего послания Ваше благоговение, думаю, слышали уже о совершившемся у нас здесь беззаконии. Бедствие так велико, что едва ли во всей Вселенной осталось где-нибудь место, куда бы не проник слух об этой печальной трагедии, везде этот слух, распространившийся до самых последних пределов земли, возбудил прискорбие и огорчение. Но так как не скорбеть только надобно, а стараться поправить дело и принять меры к тому, чтобы утешить эту прискорбнейшую церковную бурю, то мы сочли необходимым упросить почтеннейших господ моих – благоговейнейших епископов Дмитрия, Пансофия, Панна и Евгения оставить свои паствы, пуститься в это необъятное море, совершить такое дальнее странствование, прибегнуть к любви Вашей и, разъяснив Вам подробно все, по возможности ускорить таким образом исправление совершившегося. Вместе с ними мы послали также честнейших и возлюбленных диаконов Павла и Кириака, а в то же время и сами, как бы в виде частного письма, хотим вкратце изложить любви Вашей все дело. Именно: предстоятель Александрийской Церкви Феофил вследствие разных жалоб на него, дошедших до слуха благочестивейшего императора, получив приказание лично явиться [в Константинополь] одной своей особой, прибыл сюда, взяв с собою весьма значительное число египетских епископов и таким образом как бы желая показать с самого начала, что он прибыл, собственно, на войну, на сражение. Затем, прибыв в великий и боголюбезный город Константина, он не отправился прежде всего в церковь, как того требовал обычай и издавна заведенный порядок, не посетил и нас и не принял с нами участия ни в слове, ни в молитве, ни в приобщении, но, высадившись с корабля и пройдя мимо церковного преддверия, остановился на жительство где-то за городом, и хотя мы усердно просили и его, и прибывших с ним остановиться у нас (потому что все было для него готово, и помещение, и все, что было нужно), но ни он, ни другие не согласились. Видя все это, мы пришли в большое смущение, тем более что никак не могли догадаться о причине такой незаслуженной вражды к нам; однако делали со своей стороны все, чего требовало от нас приличие, настоятельно упрашивая его пожаловать к нам и сказать, из-за чего с самого первого своего шага он повел против нас так решительно войну и возмутил весь город. Когда же он не хотел объяснить причины своего недовольства, а обвинители его, с другой стороны, настаивали на своем требовании, благочестивейший император, позвав нас, приказал нам переправиться на другой берег пролива, где он остановился, и разобрать там поданную на него жалобу. В ней шла речь о насильственном вторжении, об убийствах и множестве другого подобного рода вещей; но мы, зная отеческие законы, уважая и почитая [столь высокопоставленную] особу и сверх того имея уже от него послание, гласившее, что судопроизводство не до́лжно переносить за пределы епархий и что в каждой епархии епархиальные дела должны вестись своим судом, не взялись судить его и решительно отказались. Между тем он, как бы продолжая свои первые нападения, призвал к себе моего архидиакона и чрез него с полнейшим самовластием, как будто Церковь уже вдовствовала и не имела епископа, переманил к себе весь клир: церкви, разумеется, стояли пустыми, так как то из той, то из другой клириков водили к нему, настраивали подавать на нас прошения и поощряли к доносу. Устроив это, он обратился к нам и прислал нам вызов на суд, еще сам не оправдавшись от существовавших против него обвинений, что было совершенно противно и церковным правилам, и всем законам.

2. Зная, что нас зовут не в судилище (сюда мы тысячу раз готовы бы были явиться), а к неприятелю и врагу, как это можно уже было видеть из предшествовавшего и как подтвердилось впоследствии, мы послали к нему епископов Димитрия Писинунтского, Евлизия Апамейского, Лупикина Аппиарийского, также пресвитеров Германа и Севера и ответили со свойственною нам уступчивостью, сказав, что суда не избегаем, но избегаем явного неприятеля и открытого врага.

В самом деле, кто еще до получения на нас прошений поступал с нами так, как он с первого своего шага, кто удалил себя от Церкви, от приобщения, от молитвы, кто поощрял обвинителей, увлекал к себе клир и приводил в запустение церкви, может ли тот с правом взойти на трон нашего судии, никаким образом ему не приличествующий? Да и несообразно с постановлениями, чтобы пришелец из Египта судил обитающих во Фракии, притом пришелец, сам подлежащий суду, враг и неприятель. Но, ни на что не обращая внимания, он порешил непременно исполнить то, что задумал. Хотя мы объявили, что мы готовы оправдываться от обвинений в присутствии хотя бы сотни, хотя бы тысячи епископов и доказать, что мы невинны, так как действительно невинны, он не хотел ничего слышать и, несмотря на наше отсутствие, на наше обращение к Собору, воззвание к правосудию, несмотря на то что мы избегали не суда, а явной неприязни, принял [наших] обвинителей, разрешил бывших у меня лишенными приобщения, принял на нас прошения от таких лиц, которые еще сами не оправдались от обвинений, и составил протокол, во всем этом, от начала до конца действуя противозаконно и с церковными правилами несообразно. Нужно ли много говорить далее? Употребляя все меры, все средства, он не успокоился до той минуты, пока насильственно и самовластно не изверг нас из города и из церкви – в глубоко позднюю вечернюю пору при следовании за нами всего народа. Городской куриос¹⁹ протащил меня через весь город, насильно привели, бросили меня в корабль, и я поплыл ночью – все это за то, что я осмелился сделать воззвание к Собору о правосудии. Кто в состоянии выслушать это без слез, хотя бы имел каменное сердце?

Но, как я уже сказал выше, так как не оплакивать только до́лжно бедственные события, но стараться их исправить, то я умоляю любовь Вашу возбудиться, проникнуться состраданием и сделать все, чтобы прекратить это зло. Впрочем, враги наши не закончили этим своих преступных действий, но и после продолжали действовать по-прежнему. Потом благочестивейший император с позором изгнал тех, кто в наше отсутствие бесстыдно ворвались в церковь, и многие из присутствовавших в городе епископов, видя их беззаконный образ действий, поспешили удалиться в свои епископии, чтобы не участвовать в их насилии, все сокрушавшем, как какой-нибудь всегубительный пожар; между тем мы снова были призваны в город и в церковь, из которой так неправедно были изгнаны; более тридцати епископов вводили нас, и боголюбезнейший император со своей стороны прислал для этого нотария; он же (Феофил) мгновенно обратился в бегство. Зачем и для чего? Вступая, мы просили боголюбезнейшего императора созвать собор для возмездия за прежде бывшее. Так, зная за собою дело и опасаясь обличения, он, когда царские грамоты были уже разосланы повсюду и отовсюду созывали всех, тайно, среди ночи, сел на корабль и уехал вместе со всеми своими.

3. Однако мы, несмотря на это, с полным дерзновением нашей чистой совести снова обратились к благочестивейшему императору с настоятельною просьбою опять о том же, и государь, действуя с подобающим ему благочестием, послал к нему грамоту, снова вызывая его вместе со всеми его споспешниками из Египта, чтобы он дал отчет в происшедшем и не думал, чтобы то, что так несправедливо и своевольно, несмотря на отсутствие наше, сделано одною партиею, было достаточно для его оправдания. Но он не послушался и царской грамоты и остался дома – под предлогом будто бы возможного в противном случае возмущения со стороны народа и неуместной, обременительной подчас привязанности к нему некоторых его почитателей, хотя до получения царской грамоты тот же самый народ неоднократно осыпал его бесчисленными поношениями. Впрочем, не будем пересказывать теперь всего, так как тем, что сказали, хотим только показать, что он задыхался в злодеяниях. Довольно прибавить, что и после этого мы не успокоились и настоятельно просили, чтобы составлено было судилище, в котором можно бы было спрашивать и отвечать; мы говорили, что мы готовы доказать, что мы невинны, а они крайне преступны. Здесь оставалось еще несколько сирийцев, в то время заседавших с ним и делавших с ним все сообща; мы приступили к ним с готовностью судиться с ними, мы много раз настойчиво требовали этого, прося передать нам протокол или обвинительные прошения – по крайней мере сообщить, какого рода эти обвинения или кто эти обвинители, – но ничего подобного не добились, и снова были извержены из церкви. В состоянии ли я буду рассказать теперь все сопровождавшие это обстоятельства, превосходящие уже всякую трагедию?! Какое слово изобразит это?! Чей слух узнает об этом без содрогания?! Между тем, как мы делали такого рода, как я выше сказал, предложения, вдруг в самую великую субботу, когда день склонялся уже к вечеру, огромная масса солдат ворвалась в церковь, силою разогнала весь бывший с нами клир и обступила алтарь с оружием в руках. Женщины, раздевшиеся в это время в молитвенных домах для восприятия крещения, бежали нагими со страха от этого ужасного вторжения, так как им не давалось времени позаботиться о подобающем женщинам благоприличии; многие из них были вытолкнуты даже ранеными, купели наполнились кровью, и святая вода в них окрасилась кровавым цветом. Но этим не кончились ужасы. Солдаты, из которых некоторые, как нам известно, были вовсе не крещеными, проникли даже в место, где лежали святые дары, осмотрели всю внутренность святилища – святейшая кровь Христова, как это понятно при таком погроме, пролилась на одежды вышесказанных солдат, и все пришло в такой страшный беспорядок, как будто совершилось варварское нашествие. Жителей гнали вон; весь народ выбрался за город; церкви в такой праздник остались пустыми, без прихожан, и более сорока епископов, имеющих с нами общение, без повода и без причины были изгнаны вместе с народом и с клиром; везде – стенания, вопли, слезы; на площадях, в домах, в уединенных убежищах и во всем городе не осталось места, где бы не было видно следов этого бедствия; преступление было так громадно, что нам сострадали не только потерпевшие от него, но и не бывшие его жертвою, не только единоверные, но и еретики, иудеи, язычники; словом сказать, точно город взят был приступом – в таком все было смятении, волнении и ужасе! И это было сделано без ведома благочестивейшего императора, под покровом ночи, по распоряжению, а во многих случаях и под предводительством епископов, которые не постыдились идти, имея впереди себя отрядных командиров вместо диаконов. С наступлением дня все жители выселились уже за стены города, разместившись под деревьями, по лесам, и там проводили праздник, как овцы рассеянные.

4. По описанному здесь Вам легко догадаться обо всем прочем, потому что, как я выше сказал, словами невозможно обнять все в подробности. Особенно прискорбно то, что все эти столь многочисленные и столь тяжелые бедствия еще и теперь не кончились, да и нет надежды, чтобы кончились – напротив, зло с каждым днем распространяется и мы сделались посмешищем для многих, или, вернее, никто не смеется, даже самые безнравственные люди, а все оплакивают эту, как я сказал, громадность зла, это небывалое поругание над законами.

В состоянии ли кто описать беспорядки, возникшие в прочих Церквах? Зло, разумеется, не остановилось здесь, но проникло и на Восток. Подобно тому как если в голове образуется жестокая боль, то прочие члены расслабевают, так точно и теперь, едва только начались описанные бедствия в этом великом городе, как уже мгновенно смятение разлилось повсюду и везде клиры восстали против епископов, епископы разделились или намереваются разделиться с епископами, паствы – с паствами, везде страшные бедствия и всей Вселенной преставление. Итак, честнейшие и благоговейнейшие господа мои, зная теперь все это, покажите подобающее вам мужество и усердие, чтобы остановить таковое распространившееся в церквах поругание законов. Если этот обычай войдет в силу, если позволительно будет всякому желающему, несмотря ни на какую дальность расстояния, вторгаться в чужие округи, извергать всех, кого угодно, делать по собственному произволу все, что захочется, то знайте, что все погибнет, своего рода беспощадная война обоймет всю Вселенную, все будут всех извергать и, в свою очередь, извергаться другими. Поэтому, чтобы такое смятение не объяло всю подсолнечную, потрудитесь объявить посланием, что все, так противозаконно сделанное в отсутствие наше одною партиею, когда мы притом отнюдь не уклонялись от суда, не имеет никакой силы, как оно действительно не имеет по существу дела, и обличенных в таковом преступлении предать наказанию по церковным законам, а нам, как мы ни в какой вине не уличены, не изобличены и никакой вины за нами не доказано, дозвольте непрерывно пользоваться Вашими посланиями, Вашею любовью и всем прочим, как и прежде. Если же эти закононарушители вздумают теперь предъявлять какие-либо обвинения, по которым несправедливо извергли нас, не сообщив нам ни протокола, ни обвинительных жалоб, даже не указав, кто нас обвиняет, то пусть составится неподкупное судилище, и мы готовы судиться, защищаться и доказать, что мы невинны в том, что на нас взводят, как и действительно невинны; теперь же сделанное ими совершенно не сообразно ни с чем – ни с законами, ни с церковным каноном. Но что я говорю о церковном каноне?! Такой несправедливости никогда не допускалось даже в мирских судах – скажу более: ни в каком варварском судилище; конечно, ни скоты, ни савроматы никогда подобным образом не произносили приговора, выслушав дело только от одной стороны, в отсутствие обвиненного, который уклоняется не от суда, но от враждебности, который согласен предстать перед тысячью судей, который говорит, что он невинен, что он готов перед лицом всей Вселенной опровергнуть обвинения против себя и доказать совершенную свою непричастность к ним. Обсудив все это и от господ моих, благочестивейших братий наших, упомянутых епископов, подробнее разузнав все, постарайтесь подать нам возможную со своей стороны помощь. Этим Вы не нам только угодите, но всей совокупности Церквей и заслужите награду у Бога, Который ради мира Церквей все делает. Постоянно здравствуя, молись обо мне, честнейший и святейший Владыко.

Иоанн – о Господе радоваться

Телом каждый из нас привязан к одной местности, но крылом любви свободно может летать по всей Вселенной. Так и мы, несмотря на то что отделены от Вас такою дальностью расстояния, всегда близки к Вашему благоговению и ежедневно соприсутствуем с Вами, видя очами любви Ваше душевное мужество, искренность Вашего расположения, Вашу твердость, непоколебимость, Ваше великое, непрерывное и постоянное стремление нас утешить. Чем выше вздымаются волны, чем более открывается подводных камней и скал, чем чаще взрывы бури, тем более возрастает Ваша неусыпность; и ни огромная дальность расстояния, ни продолжительность времени, ни затруднительное положение дел не могли породить в Вас беспечности; с неутомимою бодростью Вы соревнуете лучшим из кормчих, которые тогда особенно воодушевляются, когда видят, что волнение достигло крайнего предела, море бушует, всплеск волн оглушителен и день обратился в глубочайшую ночь. Поэтому мы глубоко благодарны Вам и желали бы посылать к Вам несчетное множество писем, находя в том величайшее для себя удовольствие. Но так как пустынность местности нам не дозволяет этого, потому что никто не только из отправляющихся туда, но даже из обитающих вокруг нас не может легко к нам добраться вследствие отдаленности места, в котором мы заключены, лежащего на самых крайних границах, и вследствие опасности со стороны разбойников, осаждающих все дороги, то мы просим Вас, чем продолжительнее наше молчание, тем более сожалеть о нас, а не заключать из того о нашем нерадении. И что действительно не из небрежности мы молчали, то – вот, как только после долгого времени представился нам теперь случай видеть честнейшего и возлюбленного пресвитера Иоанна и диакона Павла, мы немедленно пишем и беспредельно благодарим Вас за то, что Вы показали себя любвеобильными отцами по своему к нам благорасположению и усердию. Что только было во власти Вашего благоговения, сделано все надлежащее, так что плевелы зла и соблазны должны бы были уже истребиться, Церкви – получить мир и светлую тишину, все дела – идти в порядке, попранные законы и нарушенные постановления отцов – быть отомщены. Но так как на самом деле ничего этого еще не исполнилось и прежде беззаконновавшие продолжают усиливать свои прежние беззакония новыми, я не хочу уже в подробности рассказывать обо всем, что было сделано ими после того, так как такой рассказ превзошел бы пределы истории, не только письма, – то я прошу неусыпную Вашу душу о том, чтобы, если распространившие повсюду смятения будут нераскаянно и неисцельно упорствовать в своей болезни, то и решившиеся уврачевать зло не приходили бы в отчаяние и не уступали, постоянно имея в виду высокое значение этого важного дела. Предлежащая Вам борьба идет за всю почти Вселенную – за попрание Церквей, за рассеяние паств, за нападения на клиры, за ссылки епископов, за нарушение отеческих постановлений. Поэтому снова и снова, несчетное число раз умоляем Вашу рачительность, чем сильнее буря, тем более показать усердия. Мы надеемся, что дело поправится лучше. А если бы этого и не сбылось, во всяком случае Вам уготован за Ваш подвиг венец у человеколюбивого Бога, а неправедно гонимым такое проявление Вашей любви послужит в немалое утешение. Вот уже третий год живем не в ссылке, будучи обречены в жертву голода, язвы, войн, непрерывных осад, невыразимой пустынности, исаврийских мечей и ежедневно грозящей смерти; но даже и нам постоянство и твердость вашего благорасположения и дерзновения и обилие Вашей богатой и искренней любви доставляют не мимолетное облегчение и утешение. Это наша стена, наша твердыня, необуреваемая наша пристань, наша сокровищница неисчислимых благ, наша радость и основа нашего удовольствия. И если бы нас снова перевели отсюда в страду еще более пустынную, мы отправились бы, унося с собою это великое утешение в наших страданиях.

Госпоже моей достопочтеннейшей и боголюбезнейшей диаконисе Олимпиаде епископ Иоанн о Господе радоваться

1. Хочу излечить рану твоего уныния и рассеять мысли, сбирающие это облако скорби. Что в самом деле смущает твой дух, почему ты печалишься и скорбишь? Потому, что сурова и мрачна эта буря, которой подверглись церкви? Потому, что все превратила она в безлунную ночь и день ото дня все более усиливается, причиняя тяжкие кораблекрушения? Потому, что растет гибель Вселенной? Знаю это и я, да и никто не будет прекословить этому. Если желаешь, я изображу даже тебе и картину того, что теперь происходит, чтобы сделать для тебя более ясными настоящие печальные события. Мы видим, что море бурно вздымается от самого дна; одни корабельщики плавают по поверхности вод мертвые, другие – ушли на дно; корабельные доски развязываются, паруса разрываются, мачты разламываются, весла повыпадали из рук гребцов, кормчие сидят, вместо рулей на палубах обнимают руками колени и только рыдают, громко кричат, плачут и сетуют о своем безысходном положении; они не видят ни неба, ни моря, а повсюду лишь такую глубокую, беспросветную и мрачную тьму, что она не дозволяет им замечать даже и находящихся вблизи, слышится шумное рокотание волн, и морские животные отовсюду устремляются на пловцов. Но до коих пор, впрочем, гнаться нам за недостижимым? Какое бы подобие ни нашел я для настоящих бедствий, слово слабеет пред ними и умолкает. Впрочем, хотя я и вижу все это, я все-таки не отчаиваюсь в надежде на лучшие обстоятельства, памятуя о Том Кормчем всего этого, Который не искусством одерживает верх над бурей, но одним мановением прекращает волнение моря. Если же Он делает это не с самого начала и не тотчас, то потому, что таков у Него обычай: не прекращать опасностей вначале, а тогда уже, когда они усилятся и дойдут до последних пределов, и, когда большинство потеряет уже всякую надежду, тогда-то Он, наконец, совершает чудесное и неожиданное, проявляя и собственное Свое могущество и приучая к терпению подвергающихся опасностям. Итак, не падай духом.

Ведь одно только, Олимпиада, страшно, одно искушение, именно только грех, – и я не перестаю до сих пор напоминать тебе это слово, – все же остальное – басня – укажешь ли ты на козни, или на ненависть, или на коварство, на ложные допросы или на бранные речи и обвинения, на лишение имуществ или изгнания, или заостренные мечи, или морскую бездну, или войну всей Вселенной. Каково бы все это ни было, оно и временно, и скоропреходяще, и имеет место в отношении к смертному телу, и нисколько не вредит трезвой душе. Поэтому и блаженный Павел, желая показать ничтожество радостей и печалей, приключающихся в настоящей жизни, разъяснил все одним изречением: Видимая бо временна (2Кор.4:18). Итак, зачем тебе бояться временного, протекающего подобно речным потокам? Потому, что таково настоящее, все равно – будет ли оно радостно или печально. Другой же пророк все человеческое счастье сравнил не с травою даже, а с другим, более ничтожным веществом, назвавши все вместе цветом травы, и счел [этим цветом] не часть только счастья, например только богатство, или только роскошь, или обладание властью, или почести, но все, что у людей считается славным, обняв одним именем «славы», уподобил затем траве, сказав: Всяка слава человека, яко цвет травный (Ис.40:6).

2. Однако ужасно и тяжело, скажешь, несчастие. Но смотри, как и оно, в свою очередь, приравнивается пророком к другому образу, и относись с презрением и к нему. Именно уподобляя бранные речи, оскорбления, укоризны, насмешки со стороны врагов и злые замыслы изветшавшей одежде и изъеденной молью шерсти, пророк говорил: Не бойтеся укорения человеча и похулению их не покоряйтеся, потому что состарятся, как риза, и будут изъедены, как шерсть молью (Ис.51:7–8). Итак, пусть не смущает тебя ничто из того, что происходит. Перестань звать на помощь то того, то другого и гнаться за тенями (а такова человеческая помощь), но призывай непрестанно Иисуса, Которому ты служишь, чтобы Он только благоизволил, – и все бедствия прекратятся в один миг. Если же ты призывала, а бедствие не устранено, то таков у Бога обычай: не сначала (я повторю то, что сказал выше) удалять бедствия, но когда они достигнут наибольшей высоты, когда усилятся, когда враждующие изольют почти всю свою злость – тогда, наконец, все сразу изменять в состояние тишины и производить неожиданные перемены. Он может произвести не только те блага, каких мы ожидаем и надеемся [получить], но и гораздо бо́льшие и бесконечно ценнейшие. Поэтому и Павел говорил: Могущему же паче вся творити по преизбыточествию, ихже просим или разумеем (Еф.3:20). Разве Он не мог в самом деле сначала же не допустить трем отрокам подвергнуться искушению? (Дан.3) Мог, но не пожелал, чтобы доставить им чрез это бо́льшую выгоду. С этой целью Он допустил и то, чтобы они были преданы в руки иноплеменников, и чтобы печь была разожжена до несказанной степени, и чтобы гнев царский пылал сильнее печи, и чтобы крепко связаны были их руки и ноги, и чтобы, наконец, ввергнуты они были в огонь; и когда все, созерцавши их, отчаялись в их спасении, тогда-то нежданно и вопреки всякой надежде проявилось чу́дное дело превосходнейшего Художника-Бога и просияло с превосходною силою. Именно огонь связывался, а узники разрешались; печь сделалась храмом молитвы, источником и росою и стала почетнее царских дворцов, и над огнем, этой всепожирающей силой, которая преодолевает и железо, и камни и побеждает всякое вещество, одержала верх природа волос. И здесь стоял согласный хор святых, призывавших всю тварь, и небесную и земную, к дивному песнопению; они пели, воссылая благодарственные гимны за то, что были связаны, за то, что насколько это зависело от врагов – были сжигаемы, за то, что были изгнаны из отечества, за то, что стали пленниками, за то, что были лишены свободы, за то, что сделались не имеющими городов, бесприютными и переселенцами, за то, что жили в чужой и иноплеменной земле, – таково свойство благодарной души. И вот, когда и злодеяния врагов были кончены (что еще могли бы они предпринять после смерти?) и добродетель борцов проявилась во всей своей полноте, когда сплетен был для них венец, собраны были награды и ничего уже не осталось больше для их прославления, – тогда-то именно бедствия устраняются, и тот, кто возжег печь и предал отроков столь великой муке, начинает дивно прославлять этих святых борцов и делается вестником необычайного чуда Божия, посылает во все стороны Вселенной письма, полные благохваления, повествуя в них о случившемся, и делается, таким образом, достоверным вестником чудес дивнотворца Бога, потому что если он сам [прежде] был врагом и неприятелем, то писанное им не возбуждало уже к себе подозрения и у врагов.

3. Видишь искусство Бога? Видишь Его мудрость? Видишь, что Он совершает не то, что согласно с обычными мнениями и ожиданиями? Видишь Его человеколюбие и попечительность? Поэтому не смущайся и не тревожься, но пребывай постоянно, благодаря Бога за все, славословь Его, призывай, проси, умоляй, и, хотя бы наступили бесчисленные смятения и волнения или происходили пред глазами твоими бури, пусть ничто это не смущает тебя. Господь ведь у нас не сообразуется с затруднительностью обстоятельств, даже если все впадает в состояние крайней гибели, так как Ему возможно поднять упавших, вывести на дорогу заблудших, исправить подпавших соблазну, исполненных бесчисленных грехов освободить от них и сделать праведными, оживотворить лишенных жизни, восстановить еще с большим блеском то, что разрушено до основания и обветшало. В самом деле, если Он делает, что рождается, то, чего не было, и дарует бытие тому, что нигде вовсе не проявлялось, то гораздо скорее Он исправит существующее уже и происшедшее. Но, скажешь, много погибающих, много соблазняющихся? Много и подобного часто уже случалось, но впоследствии все, однако, получало соответствующее исправление, исключая тех, кто упорно пребывал в неисцелимой болезни и после перемены обстоятельств. Зачем ты смущаешься и грустишь, если тот изгнан, а тот, напротив, возвращен? Христа распинали и требовали освобождения разбойника Вараввы; развращенный народ кричал, что лучше должен быть спасен человекоубийца, чем Спаситель и Благодетель. Скольких людей, ты думаешь, это тогда соблазнило? Скольких это тогда погубило? Но лучше следует повести речь с более ранних событий. Этот Распятый не тотчас ли по Своем рождении сделался переселенцем и беглецом и со всем Своим домом, находясь еще в колыбели, переселялся в чужую землю, отводимый в страну иноплеменников, отделенную [от Его родины] столь большим пространством пути? И вот по этой причине явились потоки крови, беззаконные убийства и заклание; все только что явившееся на свет поколение убивалось, как бы в бою на войне; дети, отрываемые от сосцов, предавались закланию, и, когда еще было молоко в гортани, вонзался меч чрез горло и шею. Что тяжелее этого печального события?! И это делал искавший убить Христа; и долготерпеливый Бог терпел, когда дерзко измышлялось такое ужасное злодеяние, когда лилось столько крови, – терпел, хотя мог бы воспрепятствовать, показывая столь великое долготерпение вследствие тайных и мудрых Своих планов. Когда затем [Христос] возвратился из страны иноплеменников и вырос, против Него начала возбуждаться вражда отовсюду. Сначала недоброжелательствовали и завидовали ученики Иоанна, хотя сам Иоанн относился с почтением к делу Его, и говорили, что иже бе с тобою об он пол Иордана, се Сей крещает и вси грядут к Нему (Ин.3:26); это были слова людей, находившихся в состоянии раздражения, одержимых завистью и изнуряемых этой болезнью. Потому-то один из учеников, сказавших эти слова, даже спорил с некоторым иудеянином и состязался об очищении, крещение сравнивая с крещением, крещение Иоанново – с крещением учеников Христа. Быстъ, говорится, стязание от учеников Иоанновых с некоторым иудеянином о очищении (Ин.3:25). Когда опять Христос начал творить знамения, сколько было злословия? Одни называли Его самарянином и беснующимся, говоря, что самарянин еси Ты, и беса имаши (Ин.8:48), другие – обманщиком, говоря: несть Сей от Бога, но льстит народ (Ин.7:12), иные – волшебником, говоря, что о князе бесовстем Веельзевуле изгонит бесы (Мф.9:34), и это повторяли постоянно; называли врагом Богу и любящим есть и служить чреву, любящим пить вино и другом людей порочных и развращенных. Прииде, говорится, сын человеческий ядый и пия, и говорят: вот сей человек ядца и винопийца, друг мытарем и грешником (Лк.7:34). Когда же беседовал с блудницею, называли Его лжепророком. Аще бы был пророк, говорится, то знал бы, кто эта женщина, говорящая с Ним (Лк.7:39); и ежедневно изощряли зубы против Него. И не иудеи только так враждовали против Него, но и те сами, которые, казалось, были братьями его, не относились к Нему искренне, и из среды домашних была возбуждаема против Него вражда. Как растленны были и они, это усматривай из слов, какие сказал евангелист: Ни братия бо Его вероваху в Него (Ин.7:5).

4. Если затем ты вспоминаешь, что многие соблазняются и вводятся в заблуждение теперь, то [спрошу тебя]: сколько, думаешь ты, из учеников Его соблазнилось во время креста? Один предал, другие убежали, третий отрекся, и, когда все отстали был ведом только один связанный. Сколько, ты думаешь, соблазнилось в то время из тех, которые недавно зрели Его творящим знамения, воскрешающим мертвых, очищающим прокаженных, изгоняющим бесов, источающим хлебы и совершающим другие чудеса, [соблазнилось при виде того], как Его только вели связанным, когда Его окружали ничтожные воины, и священники иудейские следовали за Ним, производя шум и смятение при виде того, что все враги только, захватив Его, держат в своей среде и что предатель присутствует при этом и торжествует? А что, когда Его бичевали? И вероятно, при этом присутствовало бесчисленное множество людей, потому что был славный праздник, который собирал всех, а городом, приявшим это зрелище беззакония, была столица, и происходило это в самый полдень. Итак, сколько людей, думаешь, присутствовали тогда и соблазнялись, видя, как Он был связан, подвергнут бичеванию, обливался кровью, испытывался судилищем игемона, и при этом не было никого из Его учеников? А что, когда совершались над Ним разнообразные издевательства, следовавшие непрерывно одно за другим, когда то увенчивали Его тернием, то облекали в хламиду, то давали в руки трость, то, падая, поклонялись Ему, проявляя все виды издевательства и осмеяния? Сколько людей, ты думаешь, соблазнялись, сколько приходили в смущение, сколько приводились в замешательство, когда били Его по ланите и говорили: Прорцы нам, Христе, кто есть ударей Тя? (Мф.26:68) Когда водили Его туда и сюда, истратили весь день на остроты и ругательства, на издевательство и осмеяние – и это в средине иудейского зрелища? А что, когда раб архиерея ударял Его? А что, когда воины разделяли Его одежды? А когда Он, обнаженный, был вознесен на крест со следами бичей на спине и был распинаем? Ведь даже и тогда эти дикие звери не смягчались, но делались еще более бешеными и злодеяния усугублялись, и издевательства усиливались. Одни говорили: Разоряяй церковь, и треми денми созидаяй ю? (Мф.27:40) Другие говорили: Иные спасе, Себе ли не может спасти? (Мф.27:42) Иные говорили: Аще Сын еси Божий, сниди со креста и уверуем в Тебя (Мф.27:40,42). А что, когда, напитавши губу желчью и уксусом, оскорбляли Его? А что, когда разбойники поносили Его? А что (о чем я и прежде говорил – о том страшном и беззаконнейшем деле), когда говорили, что более достойно требовать освобождения не Его, а того разбойника, вора и виновника бесчисленных убийств, и, получивши от судьи право выбора, предпочли Варавву, желая не только распять Христа, но и запятнать Его худою славою? Думали, что отсюда можно сделать вывод, что Он был хуже разбойника и так беззаконен, что Его не могли спасти ни человеколюбие, ни достоинство праздника. Ведь все они делали ради того, чтобы переменить мнение о Нем в худую сторону, потому-то распяли вместе с Ним и двух разбойников. Но истина не осталась скрытою, а просияла даже сильнее. И в присвоении царской власти обвиняли Его, говоря: Всяк, иже царя себе творит, не друг Кесарю (Ин.1912) – на Того, Кто не имел, где преклонить главу, возводя обвинение в желании царской власти. И в богохульстве делали ему ложное обвинение – первосвященник разодрал свои одежды, говоря: Хулу глагола: что еще требуем свидетелей? (Мф.26:65) А смерть какова? Разве не насильственная? Разве не смерть осужденных? Не смерть проклятых? Разве не самая постыдная? Разве не смерть самых последних беззаконников, недостойных даже испустить и дыхание на земле? А устройство погребения не совершается ли в качестве милости? Некто, придя, испрашивал себе Его тело. Таким образом, даже и погребающий Его не был из числа близких, облагодетельствованных Им, из числа учеников, насладившихся столь полной близостью к Нему и вкусивших спасения, так как все они сделались беглецами, все убежали. А та худая молва, которую распустили по Воскресении, сказавши, что пришли ученики Его и украдоша Его (Мф.28:13), сколь многих соблазнила, сколь многих ввела в обман? Эта молва тогда находила доверие и, хотя она была ложна и куплена за деньги, все же возымела силу в сознании некоторых, после печатей, после столь великой очевидности истины. Народ же и не знал учения о Воскресении. Это и неудивительно, когда и сами ученики не верили. Тогда они и не знали, говорится, яко подобает Ему из мертвых воскреснути (Ин.20:9). Итак, сколько, думаешь, соблазнилось в те дни? Но долготерпеливый Бог переносил, все устрояя по Своей неизглаголанной мудрости.

5. Потом, после трех дней, ученики опять скрываются, прячутся, становятся изгнанниками, пребывают в трепете и постоянно меняют место за местом, чтобы укрыться и, после пятидесяти дней начав показываться и творить знамения, даже и тогда не пользовались безопасностью. Но и среди более слабых происходило множество соблазнов, когда ученики были подвергаемы плетям, когда Церковь была потрясаема, когда ученики изгонялись, когда враги во многих местах делались сильными и производили смятения. Так, когда благодаря знамениям ученики приобрели большее дерзновение, тогда опять смерть Стефана причинила тяжелое преследование, рассеяла всех и ввергла Церковь в смятение – ученики опять в страхе, опять в бегстве, опять в тревоге. И все же дела Церкви постоянно росли, процветали чрез знамения, светлели вследствие [положенных в их основание] начал. Один был спущен чрез окно и таким образом избежал рук начальника, других вывел ангел и таким образом освободил от уз, иных, изгоняемых теми, которые обладали могуществом, принимали и услуживали всяким образом торговцы и ремесленники, торгующие пурпуром женщины, приготовляющие палатки и кожевники, живущие на самых окраинах городов, подле самого берега моря. А часто ученики Христовы даже не осмеливались и показываться в средине городов; если же они сами и осмеливались, то не дерзали оказывавшие им гостеприимство. Так-то текли дела посреди искушений, посреди успокоений, и раньше соблазненные впоследствии поправлялись, заблудшие приводились опять на путь, и разрушенное до основания устраивалось еще лучше. Поэтому, когда св. Павел просил, чтобы проповедь распространялась только среди тишины, всемудрый и все прекрасно устрояющий Бог не сделал по воле ученика, не внял ему, несмотря и на частые его просьбы, но сказал: Довлеет ти благодать Моя: сила бо Моя в немощи совершается (2Кор.12:9). Если желаешь и теперь поразмыслить наряду с печальными событиями и о радостных, то увидишь много если не знамений и чудес, то во всяком случае похожего на знамения и неизреченное множество доказательств великого промышления Божия и помощи. Но, чтобы ты не все услышала от нас без всякого труда, эту часть я оставляю тебе, дабы ты тщательно собрала все [радостное] и сопоставила с печальным и, занявшись прекрасным делом, отклонила себя таким образом от уныния, потому что и отсюда ты получишь большое утешение. Утешь весь твой благословенный дом, передав от нас великое приветствие. Пребывай сильною и радостною, достопочтеннейшая и боголюбезнейшая моя госпожа!

Если желаешь писать мне пространно, то извести меня об этом, не обманывая меня, однако, что ты оставила всякое уныние и проводишь жизнь в спокойствии. В том ведь и заключается лекарство моих писем, чтобы доставить тебе большую радость; и ты будешь получать от меня письма постоянно. Но не пиши мне опять: «Я получаю большое утешение от твоих писем», потому что это знаю и я; [пиши], что получаешь такое [утешение], какое я хочу, что не смущаешься, не плачешь, а проводишь жизнь в спокойствии и радости.

1. Хотя и того письма, которое недавно пришло к твоей благопристойности, достаточно было, чтобы успокоить горючесть твоей скорби, но так как властная сила уныния весьма изнурила тебя, то я счел необходимым к первому письму присоединить и второе, чтоб ты могла воспользоваться изобильным утешением и чтоб твое здоровье на будущее время не подвергалось опасности. Итак, сюда! Я хочу рассеять пепел твоего уныния, прибегнув к другим средствам. Хотя я и думаю, что уныние из гнойной раны и опухоли превратилось в пепел, однако даже и при таких обстоятельствах не следует пренебрегать заботою о твоем здоровье, потому что и пепел, если тщательно не сдувать его, наносит вред самому лучшему из членов, мутя прозрачность глаза и расстраивая все зрение беспечного человека. Итак, чтобы не случилось того же и здесь, уничтожим старательно и остаток зла. Но и ты восстань и протяни нам руку, потому что, как обычно случается с телами больных, что уничтожается [всякая] польза для здоровья, если врачи будут исполнять свой долг, а те не станут выполнять требуемого от них, так обыкновенно бывает и с душою. Чтобы этого не случилось, старайся же и ты с подобающею тебе рассудительностью содействовать нам со своей стороны, чтобы таким образом польза происходила с обеих сторон. Но, может быть, ты скажешь: «Я желаю, но не могу, потому что не в состоянии удалить от себя густое и мрачное облако уныния, даже и при упорной настойчивости». Это только отговорка и предлог. Я знаю благородство твоего ума, знаю крепость твоей богобоязненной души, знаю обилие рассудительности, силу любомудрия, знаю, что тебе достаточно только приказать свирепеющему морю уныния, чтобы все сделалось спокойным. А чтоб это стало для тебя более легким, окажем и мы со своей стороны содействие. Как же именно будешь ты в состоянии легко сделать это? С одной стороны, обдумывая все заключающееся в первом письме (потому что многое в нем сказано нами ввиду этого предмета), с другой – делая вместе с тем и то, что я теперь приказываю.

Что же именно? Когда услышишь, что одна из церквей пала, а другая колеблется, третья заливается свирепыми волнами, иная претерпела другие непоправимые бедствия, одна взяла волка вместо пастыря, другая – морского разбойника вместо кормчего, третья – палача вместо врача, то хотя скорби́, потому что не до́лжно переносить этого без боли, но скорби так, чтобы печаль не переходила должных границ. В самом деле, если и в тех делах, в которых мы сами погрешаем и в которых имеем дать отчет, излишняя скорбь не необходима и небезопасна, а, напротив, даже очень пагубна и вредна, то еще более излишнее и напрасное и сверх того сатанинское и пагубное для души дело – малодушествовать и сокрушаться о погрешностях других.

2. И, чтобы знать тебе, что излишняя скорбь действительно дело сатаны, я расскажу тебе древнюю историю. Один коринфский муж (1Кор.5), причастившийся святых вод и очищенный чрез таинство крещения, получивший участие в страшной трапезе и сделавшийся участником всех вообще наших таинств (а многие говорят, что он занимал даже место учителя), после этого священного введения в общение таинств, после того как был допущен ко всем неизреченным благам и занимал в Церкви первые ступени, согрешил тягчайшим грехом. Посмотрев нечестивыми глазами на жену своего отца, он не остановился на этой бесчестной похоти, но привел свое необузданное желание даже и в действие, и то, на что он отважился, было не только блуд, но и прелюбодеяние, а, лучше сказать, дело гораздо более тяжкое, чем и прелюбодеяние. Поэтому и блаженный Павел, услышав [о преступлении] и не в силах будучи дать свойственное греху и надлежащее имя, иначе показал тяжесть этого беззакония, говоря так: Отнюдь слышится в вас блужение, и таково блужение, яково же ни во языцех именуется (1Кор.5:1). Не сказал «и не терпимо», но «и не именуется», желая показать крайнюю степень этого беззакония. Он предает его диаволу, отлучает от всей Церкви и не дозволяет, чтобы он с кем-либо участвовал в общей трапезе. С таковым, говорит он, не следует и есть вместе (1Кор.5:11). Наконец проникается духом [ревности], требуя для грешника высшей меры наказания, воспользовавшись для этого в качестве палача сатаною, чтобы чрез этого последнего измождить плоть преступника. И, однако, тот самый Павел, который отсек грешника от Церкви, не позволил ему даже участвовать с кем-нибудь в общей трапезе, повелел всем плакать за него, [и вы разгордесте, говорит, и не паче плакасте, да измется от среды вас содеявый дело сие (1Кор.5:2)], отовсюду изгонял его, как какую-нибудь заразу, закрыл для него доступ во всякий дом, предал сатане, требовал для него столь великого наказания; этот самый Павел, когда увидел, что он поражен скорбью и раскаялся в своем грехе и что самими делами свидетельствует об отречении [от греха] и сам так опять изменился, что тем, кому предписал вышесказанное, дал затем противоположное приказание. В самом деле, сказавши: отсеките, отвергните, плачьте? и да возьмет его диавол, что говорит он теперь? Утвердите к нему любовь, да не како многою скорбию пожерт будет токовый, и да не обидимы будем от сатаны: не неразумеваем бо умышлении его (1Кор.5:7,8,11). Видишь, как неумеренная скорбь является сатанинским делом и произведением его коварства; видишь, как и спасительное лекарство он делает вредоносным вследствие неумеренности? И действительно, оно становится вредоносным и предает ему (сатане) человека, когда он впадет в неумеренность. Вот почему Павел и говорил: Да необидимы будем от сатаны. Смысл его слов таков: овца покрылась множеством шелудей, была отчуждена от стада, отлучена от Церкви, но поправилась от болезни и сделалась овцою, какою была прежде (такова сила покаяния), наконец, возвратилась в наше стадо; привлечем же ее к себе всецело, примем с распростертыми руками, обхватим, обнимем, введем в единение с нами самими, потому что если бы мы не захотели сделать этого, то значило бы, что диавол обманывает нас, захватывая не своего, но того, который сделался нашим, – захватывая по причине нашей беспечности, утопляя его благодаря неумеренному унынию и, наконец, делая его своею собственностью. Поэтому-то апостол и присоединил: Не неразумеваем бо умышлений его, так как диавол имеет обыкновение вовлекать неосторожных в обман даже и при посредстве того, что часто приносит пользу, если это полезное получает не должное применение.