Письма Николая Ивановича Ильминского [к обер-прокурору Св. Синода К.П. Победоносцеву]

Настоящим сборником начинается издание писем незабвенного деятеля на поприще христианского просвещения инородцев восточного края России, бывшего директора инородческой учительской семинарии в Казани Николая Ивановича Ильминского, скончавшегося 27 декабря 1891 года¹.

Издание это было обещано уже давно, вскоре по кончине Николая Ивановича, преемником его по должности директора учительской семинарии Н. А. Бобровниковым и с живейшим интересом ожидалось всеми, кто только знал светлую личность Николая Ивановича и кто, хотя сколько-нибудь, интересуется делом христианского просвещения нашего инородческого востока. К сожалению, собирание многочисленных писем покойного, находящихся в руках его многочисленных корреспондентов в разных концах России, затянулось по обстоятельствам на долгое время и, сколько нам известно, до сих пор еще далеко не достигло до желаемой для издания полноты.

Одним из первых благоволил прислать для издания в свет письма Николая Ивановича его высокопоставленный корреспондент, покровитель и сильный пособник в его просветительных планах и предприятиях, обер-прокурор Святейшего Синода Константин Петрович Победоносцев. Письма эти составляют особую, наиболее цельную и обширную группу во всем, имеющемся теперь налицо, собрании писем И. И. Ильминского и, кроме того, отличаются особенно живым и высоким интересом. Думаем поэтому, что никому не покажется странным, что издание драгоценной переписки Η. И. Ильминского начнется именно с этой группы его писем, хотя и позднейшей по времени, относящейся уже к последнему десятилетию жизни их автора.

Всех этих писем редакции Православного Собеседника от 21 сентября 1894 г. собирателем их г. Бобровниковым заявлено свыше 140. Но, судя по тому, что первое письмо относится только к 1882 г. и своим интимным характером само указывает, что оно было уже не первым письмом к тому же лицу, а так же по очевидным пробелам между некоторыми последующими письмами, следует думать, что и эта группа писем, при всей ее обширности, не может назваться совершенно полной.

По причине слишком еще близкого и неудобного для печати отношения некоторых из этих писем к настоящему времени, к живым людям и еще текущим делам редакция Православного Собеседника считает необходимыми сделать в них кое-какие, небольшие впрочем, пропуски и со своей стороны.

Ваше Высокопревосходительство, Милостивый Государь, Константин Петрович!

С прошлой осени стали появляться в газетах корреспонденции, враждебно направленные против преосвященного Никанора епископа Уфимского². Я узнал цену и силу «обличительной прессы», по крайней мере, в применении ее к православно-церковной области, когда она язвила и чернила и во гроб провожала одного из самых достойнейших и ревностнейших архипастырей русских, блаженной памяти Антония архиепископа Казанского³. Ввиду небезопасных газетных инсинуаций из Уфимского края, я давно предполагал, а прочитавши вчера новую, также злостную корреспонденцию, я окончательно решился высказать Вашему Высокопревосходительству свои по этому случаю мысли. Без сомнения Вы употребите все средства узнать действительное положение дела, но я почел нелишним представить обстоятельство, которое, по моему мнению, нужно иметь в виду при могущем возникнуть рассуждении о том, быть или не быть такому-то епископом Уфимским.

Уфимский край есть, можно сказать, магометанский, и магометане в нем сильны не одной своей численностью, но и тем, что среди них там находятся помещики-дворяне, чиновники и люди, получившие образование в кадетских корпусах, гимназиях и даже университетах. Была большая ошибка со стороны покойного генерал-губернатора Безака выбрать муфтия из богатого, авторитетного и влиятельного в целом крае рода дворян Тевкелевых. Конечно, правительство рассчитывало на русское образование татар, но, видно, образование действует разлагающим образом на национальные и религиозные убеждения только нас русских. Теперь, когда у татар Оренбургско-Уфимского края и Крымских начала созидаться интеллигенция, она начинает, вместо обычного, неуклюжего и неблаговидного фанатизма, усваивать точку зрения национально-политическую под видом интеллигентного прогресса.

Это похоже на еврейскую интеллигенцию западного и южного края. В Уфимском крае магометанская аристократия и интеллигенция, хотя, быть может, численно уступят таковым русским, но зато они не в пример компактны, между собою тесно сплочены и с сельским магометанским населением солидарны, чего всего нет между русскими, а потому татары всегда одолеют русских. К тому же русские и не понимают своих прав и русских интересов. В 1875 году, когда введены были в Уфимской губернии земские учреждения, и открылись училищные Советы, тогда от земства в нескольких уездах Уфимской губернии (я, по крайней мере, знаю о двух уездах Бирском и Стерлитамакском) была выбраны члены в училищные советы – один русский, а другой татарин. Последний попал совершенно вопреки духу и существу высочайше утвержденного Положения о начальных училищах. В прошлую осень (в октябре, кажется) в Белебеевском очередном земском собрании выбран председателем земской управы татарин, магометанин, кончивший курс университета, по жене родня муфтию Тевкелеву. Прежний председатель Бунин, старинный дворянин русский, коренной белебеевский землевладелец, целого края воротило, не осмелился против этого татарина даже баллотироваться. Стало быть – сила. И потом узнаю, что будто бы то же земское собрание назначало жалованье за преподавание вероучения в земских сельских училищах муллам, а священникам отказало (это мне писал тамошний протоиерей).

В Уфимской губернии есть немало крещеных инородцев: татар, чуваш, мордвов, черемис и вотяков; есть и язычники из двух последних племен. Магометанство и тут заполонило все, задавило численностью и влиянием.

В Белебеевском уезде есть несколько, даже очень много, селений чувашских, это колонии из Казанской губернии и Симбирской; поселились они между башкирами и татарами назад тому лет 30, 40, 50, и уже сильно отатарились, а иные подпали и магометанскому влиянию. Язычники – черемисы и вотяки Бирского уезда почти все сплошь решительно уклонны к магометанству. И это не со вчерашнего дня, а издавна ведется, и это везде так делается, где инородцы соседят с татарами-магометанами. В прежние, не очень дальние времена, Уфимское епархиальное начальство бездействовало, или, вернее, – не умело за дело приняться или, быть может, не понимало серьезности положения. В начале февраля 1877 года приехал в Уфу новый архиерей, преосвященный Никанор. который в бытность свою ректором Казанской Духовной Академии (с конца 1868 до начала 1871 года) познакомился и с крещено-татарской школой и с Братством Святителя Гурия. Поэтому естественно, что с самого поступления своего на Уфимскую епархию, он принялся изучать епархию и в частности инородческие приходы. В своем отношении ко мне от 10 июня 1877 года за № 2372, преосвященный писал: «Вам, конечно, известно, что Уфимский край переполнен инородцами..., из которых многие присоединились и к Православной Церкви. Между тем здесь скудость достойных кандидатов для принятия священства весьма велика, а еще скуднее мы способными кандидатами для управления приходами, которые состоят из инородцев-христиан, или соприкасаются с инородцами нехристианами». Преосвященный Никанор и просил меня отыскивать ему благонадежных кандидатов священства из инородцев, кончавших курс вверенной мне учительской семинарии или Казанской крещено-татарской школы.

С тех пор непрерывно продолжается длинный ряд официальных отношений ко мне преосвященного Никанора с запросами и поручениями, исключительно относящимися до инородческого дела. В Белебеевском уезде преосвященный усмотрел две крещено-чувашские деревни Юмашеву и Семевкину с 550 душ мужского пола, со всех сторон окруженные магометанскими деревнями, а от своей приходской церкви отстоящие (страшно сказать) за 40 почти верст по прямой, почти вовсе не проезжей линии, а по проезжей дороге на 50 верст.

Вот преосвященный от 19 марта 1879 года за № 1397 и сообщает мне это свое открытие и просит, не признаю ли я полезным и возможным устроить в дер. Юмашевой училище на средства Православного Миссионерского Общества. Благодаря вниманию и попечительности названного Общества, училище это открылось осенью того же 1879 года. Преосвященный Никанор совершенно справедливо озабочивается устроить там церковь и открыть особый приход. А подобных захолустий инородческих множество в Уфимской губернии. Как не желать и не стараться устраивать там церкви, когда в каждой татарской деревне непременно красуется минарет с луной? Всуе молимся мы Отцу Небесному: «Да приидет царствие Твое»; в нашем восточном крае поистине царство Магомета. И после этого газетные корреспонденты из Уфимской губернии глумятся и жалуются, что преосвященный Никанор старается размножать церкви и приходы, якобы для отлички пред Святейшим Синодом. Это мог писать не настоящий русский, а какой-нибудь безбожный борзописец, для которого и Христос и Магомет – одно и то же, то есть = 0.

За три-четыре года служения в Уфе у такого энергичного архипастыря, как преосвященный Никанор, видно, наболело на душе, когда он в 1881 году рукоположил во священники, на исходатайствованные им места помощников настоятелям в инородческих приходах, восемь человек крещеных татар и чуваш. Каждый раз он относился ко мне, каждый раз я ему рекомендовал инородца, подходящего к указанным мне условиям и обстоятельствам прихода. Эти люди все рекомендованы мной по личному моему о них знанию пли дознанию. Эти восемь священников-инородцев находятся в двух уездах Мензелинском и Белебеевском. В последнем, близ границы первого, есть приходы Бакалинский и Килеевский, в том и другом за последнее время учредилось по нескольку инородческих миссионерских школ Казанского типа, а в 1881 году поставлены священники – крещеные татары, а приходы эти заключают много крещеных татар. В Бакалах лет десять служил в должности волостного писаря крещеный татарин Василий Сизов (его родной племянник у меня в семинарии учится, поэтому я и знаю все это довольно твердо). Писарь Сизов был все исправен, вдруг осенью 1881 года его отрешили от должности за неисправность в делопроизводстве. Отрешивший его чиновник – магометанин, после этого попятно все: в прежние годы Сизов, как единица, не представлял ничего важного, а теперь, при размножившихся школах и священниках из крещеных татар, волостной писарь такой же татарин составляет уже маленькую силу, которую нужно уничтожить. И вся-το крещено-татарская сила там началась со вчерашнего дня, но магометане далеко вперед видят, не как мы русские.

Замечательна эта осень 1881 года, а с нее начались уфимские корреспонденции. Я думаю, что эти корреспонденции возникли не без участия магометан, окончивших курс в гимназиях и университетах; но, во всяком случае, татары-магометане – интеллигентные, этим корреспонденциям весьма радуются: им ужасно хочется сжить архиерея Никанора.

Если, паче чаяния, преосвященный Никанор будет уведен из Уфы, обратится она в тоже магометово болото, как и прежде, или, вернее, гораздо горшее. (Применительно к Евангелию от Матфея Мф12:43–45).

С глубочайшим уважением и искреннейшей преданностью имею честь быть Вашего Высокопревосходительства покорнейший слуга Николай Ильминский.

Казань

11 февраля

1882 года

9 марта 1882 года

Поощренный Вашим симпатичным письмом от 20-го прошлого февраля, решаюсь отныне (если позволите) обращаться к Вам со своими докладами и впечатлениями, относящимися до инородческого дела и религиозного.

На этот раз представляю, в точной и полной копии, письменное на мое имя сообщение священника Козьмы Прокопьева, села Елышева Мамадышского уезда Казанской губернии⁴. Елышево до 1870 года было деревней, населенной старокрещеными татарами; вокруг нее в двух, трех, пяти и более верстах находятся такие же крещено-татарские деревни. Елышево принадлежало приходу села Ачей, отстоящего от него в 19 верстах. Елышевцы издавна известны были своим сильным расположением к магометанству; в 1848 году, когда я, по поручению преосвященного Григория, архиепископа Казанского, а впоследствии митрополита С-Петербургского, начал знакомиться с религиозным состоянием крещеных татар на месте, тогда я слышал от людей, близко знавших Елышево, что тамошние жители почти все решительно наклонны к магометанству и негласно исполняют магометанские обряды. В 1865–6 годах, когда множество крещено-татарских обществ разных уездов Казанской и частью Симбирской губернии, в форме всеподданнейших прошений, официально заявили свое отпадение, тогда и Елышево целой деревней отпало в магометанство за исключением одного только семейства отставного фейерверкера Кондратия Филиппова. В 1866 году по высочайшему повелению покойный вице-губернатор Е. А. Розов посетил все отступнические деревни для увещания отступников и объявления им отказа на их домогательство. Быв прикомандирован к Розову (он мой земляк и товарищ по духовному училищу и семинарии, но потом он поступил в Казанский университет, а я – в только что открытую в 1842 году Казанскую Академию), я сопутствовал ему во всех разъездах и помню, что, именно я по указанию бравым Кондратием Филипповым главных вожаков и двигателей отпадения, Розов оказал на них сильное административное воздействие и вся деревня Елышево возвратилась к прежнему statu quo, – единственный удачный случай экспедиции Розова. Он представил в Министерство внутренних дел подробные донесения о своих поездках к отступникам, в которых довольно ясно очерчивалась самая система пропаганды. Кажется, министр сообщал копии этих донесений Синодальному обер-прокурору графу Д. А. Толстому. Если Вы интересуетесь, можете, вероятно, найти их в делах Вашей канцелярии, а непременно – в Министерстве внутр. дел. Около 1870 г. построена в Елышеве церковь и составлен особый приход с присоединением к Елышеву ближайших деревень исключительно крещено-татарских. Священником назначен был русский из диаконов, довольно хорошо знающий татарский язык. Года через три он был перемещен в другой, тоже инородческий приход, а на его место произведен теперешний священник Козьма Прокопьев, природный татарин – старокрещеный, получивший образование только в начальных школах, но от природы способный и дельный, искренний христианин, довольно начитанный в священных и духовных книгах и ревностный в своем пастырском служении. Из прилагаемого при сем письма его можно видеть его бдительность и заботливость, и душевное участие к религиозной судьбе своих инородческих прихожан. – После построения церкви жители Елышева не вдруг обнаружили свои магометанские наклонности, они действовали постепенно, выражали свое отпадение не особенно резко, т. е. только несколько главнейших и более фанатичных вожаков явно уклонялись и исполняли магометанские обряды, а большинство лицемерно или пассивно подчинялось, по настоянию священника, исполнению христианских обязанностей. Чем дальше, тем более развивалось и крепло отступление, и вот уже несколько лет елышевцы опять все, исключая только вышеупомянутого фейерверкера Филиппова, состоят открыто в магометанстве и составляют как бы отступнический центр для окрестных и ближайших крещено-татарских деревень. Братство Св. Гурия, еще до построения церкви в Елышеве, старалось поддержать православие крещеных татар в той местности и прежде всего открыло школу в деревне Большие Савруши, которая уже намечена была к перечислению в предположенный приход Елышевский (в этой именно деревне произошло описываемое в прилагаемом письме насилие магометанствующих властей сельских); потом еще несколько было открыто школ в других некоторых деревнях того же прихода и в самом селе Елышеве. Что касается до способов отступнической пропаганды, то сначала она действует своего рода внушением, разъяснением, вообще устно полемическим способом, потом переходит к насмешкам, кощунству над христианством, к побоям и угрозам⁵; последнее время магометанство приняло, по-видимому, новый и более радикальный способ – забирать в свои рука власть в сельском управлении (так, в Елышевской волости, где вместе с магометанскими деревнями находятся деревни крещено-татарские и даже русские, избран волостным старшиной магометанин, членами волостного суда – или коренные магометане, или отступники). Такой состав сельского начальства старается засудить и подвергнуть наказанию тех именно крещеных татар, которые еще держатся православия, дабы этих ревнителей православия лишить правоспособности занимать когда-либо должностные места. Но в Больших Саврушах 12 и 13 февр. разыгралась настоящая драма, неожиданное, быстрое и лютое разорение несчастных людей: кто продал последнюю лошадь, кто озимь. А это притеснение Василия Терентьева из-за каких-нибудь трех рублей – за длинные его волосы (признак и принадлежность полного усердия к христианству); а этот отказ приложить должностную печать к сделкам сколько-нибудь полезным для крещеных татар. В два дня смяты и разорены несколько лучших крещено-татарских семейств, а отступники, которые тоже оставались должными за земский овес, не тронуты и оставлены в покое. И русские чины: становой пристав, полицейский урядник, стражник, не умудрились защитить православных христиан, – кто проспал, кто – как.

Подобные, явно насильственные действия дают повод вожакам отступнического движения разглашать к соблазну простодушных инородцев, якобы наше правительство познало истину магометанства, или, по крайней мере, не расположено защищать православие. Конечно, при нашей русской неумелости и вялости и при энергии и оборотливости татар-магометан, официальные меры и не совсем действительны, а главное, прискорбны и даже предосудительны; хорошо, если бы истина и справедливость, православие и патриотизм держались сами своими силами. Не умею и не смею никаких делать соображений, представляю Вам факт, как есть, на Ваше благоусмотрение.

21 декабря 1882 года.

В прошлом письме⁶ своем я выразился, что Казанская учительская семинария своим добрым состоянием обязана трудам преподавателей. Под предлогом фактического доказательства, имею честь представить вместе с сим три книжки и две таблицы преподавателя русского языка А. П. Сердобольского⁷. Не смею просить Вас о просмотре всех этих сочинений, но надеюсь, что если многосложные Ваши служебные обязанности дозволят Вам прочитать предисловие «Сборника» и «Книжки» Сердобольского, Вы усмотрите, что он на основе художественной и поэтической ставит патриотическое и нравственно-религиозное направление.

Полагая, что это направление должно быть сочувственно Сергею Александровичу⁸, я отправляю те же книги и таблицы в Татево.

Приветствуя с наступающим праздником Рождества Христа Спасителя и желая, чтобы новый год принес нам мир и благословение Божие, с глубочайшим уважением и искренней преданностью имею честь быть и пр.

21 января 1883 года

Назад тому три года меня сильно занимало изложение христианской веры Патриарха Геннадия Схолария, данное им завоевателю Константинополя Султану Махаммеду II, на которое, впрочем, натолкнул меня один студент Казанской Академии, специально занимавшейся греческими писателями о Магомете и против магометанства. Мне представилось, что философско-апологетическое изложение главнейших и труднейших догматов христианских, какое мог сделать знаменитый Схоларий, было бы пригодно и здесь, как пособие при миссионерском собеседовании с магометанско-схоластически образованными татарами. Мне рисовалась книжка, в которой помещались бы: подлинный греческий текст Патриарха Геннадия, русский перевод его, турецкий перевод современный греческими буквами, тот же перевод в переписи арабскими буквами, потом татарский перевод (нами бы сделанный) сначала русскими буквами, а потом и арабско-татарскими. Этот снаряд (повторю) был бы не излишен в борьбе наших миссионеров с образованными татарами и муллами. Но, во всяком случае, факт турецкого перевода исповедания Геннадия весьма замечателен. Говорят, что один ученый в Германии на прошлых годах опровергал историческую достоверность этого перевода и даже самого изложения, как представленного Патриархом Геннадием Султану; но если даже поверить этому немцу, то все же турецкий перевод – древнего происхождения; потому что он был получен вместе с греческим текстом и вместе с другими документами и произведениями Турко-Греции в Константинополе не более, как через сотню лет по завоевании его, молодым доктором богословия учеником Мартина Крузия. Если западная наука заботилась об издании и восстановлении этого перевода, то не мешало бы и русским людям по мере возможности приложить свое старание, чтобы восстановить этот перевод в возможной правильности и полноте.

В выше объясненном желании своем издать исповедание Геннадия на разных языках я был остановлен явной неисправностью и неполнотой греческой и латинской переписи турецкого перевода и придумал следующую меру добыть вернейший список перевода. Сколько было возможно, я восстановил турецкий текст греческими буквами и арабскими; написал к этому коротенькое предисловие о положении дела, привел свидетельство Ренодота от 1709 года о нахождении в то время прекрасной рукописи Геннадиева исповедания с турецким переводом греческими буквами в парижской королевской библиотеке под № 2961, и напечатал, как предварительное сообщение, на писчей бумаге, для рассылки в такие места и тем лицам, откуда можно было ожидать помощи. Особенно я надеялся на парижскую библиотеку и обращался, вскоре по напечатании своей брошюрки, к известному ориенталисту Шеферу, директору парижской E’cole spe’ciai des langues orientales vivantes, но он не нашел этой рукописи; может быть, она и существует в библиотеке, но переменила место и номер, и нужно много времени и хлопот, чтоб разыскать ее, – а стоило бы. Эта неудача была для меня неожиданной и привела меня в отчаяние: заложил я свою брошюрку в дальний угол и забыл. Но вчера ненароком нашел ее; и вспомнилась мне прежняя мысль об издании этого памятника и возобновились в моем сердце те волнения и надежды, которые молчали около двух лет. И пришла мне смелая мысль испытать еще новое и, по моему убеждению, более действительное и симпатичное средство к разысканию древних списков Геннадиева исповедания и турецкого при нем перевода в Париже, в Вене, в Венеции, в Риме, а также на востоке – в Царьграде, на Афоне и т. п. Одним словом, я решился представить Вам вместе с сим несколько экземпляров вышеупомянутой своей брошюрки и покорнейше просить, не найдете ли возможным чрез знакомых Вам ученых, путешественников или дипломатических чинов на западе, а также через православное духовенство на востоке, открыть поиски за вышеупомянутыми списками. У меня есть до пятидесяти экземпляров этой брошюры, которые я мог бы представить в Ваше распоряжение для объясненной цели.

NB. Но это не значит, чтобы я забыл теперь о своем Часослове; я еще думал приготовить, для начальных сельских школ, сокращенный Октоих, который, если позволите, и представлю Вам.

21 февраля 1833 года.

Синодальный указ, по предложению Вашему состоявшийся относительно церковного богослужения на инородческих языках, составляет новый шаг и даже, можно сказать, прочное основание в деле христианского просвещения инородцев. Последние должны, от рода сего и во век, молиться за Вас, в благодарность за Ваши приложенные к сему делу труды, немалые судя по значительному расстоянию между 21 сентября, от которого последовало Ваше предложение, и 15 января 1883 года, когда состоялся указ. – У меня явилась мысль напечатать в Православном Собеседнике, в виде статьи, последовательное, историческое изложение хода инородческих переводов и подготовления к открытию богослужения на инородческих языках.

Такое изложение, служа как бы разъяснением указа Святейшего Синода, полезно будет, по моему мнению, и для Православного Миссионерского Общества, тем например, что познакомит нового Председателя Общества высокопреосвященнейшего Иоанникия митрополита Московского с отношением этого дела к Миссионерскому Обществу, а преосвященным и настоятелям инородческих приходов разных епархий может сообщить ясное понятие о поводах и цели, а также о средствах и образе исполнения богослужения на инородческих языках. Богослужение на языке родном необходимо для христианского преспеяния и религиозного воодушевления инородцев, но и это столь верное и действительное средство может оказаться бесполезным при ненадлежащем исполнении: моя статья могла бы сообщить некоторые практические указания и в этом отношении. Так как почти весь материал предполагаемой статьи заключается в моей записке об инородческом богослужении, представленной Вам чрез преосвященного Сергия в августе прошлого 1882 года, то я и счел долгом испросить Ваше согласие на напечатание предполагаемой статьи, – согласие или одобрение Ваше, частное и личное, потому что эта статья с упомянутой запиской не будет представлять никакой формальной или официальной связи.

Еще одна просьба. В 1803 году в бывшей Казанской Академии был переведен катехизис и некоторые молитвы на инородческие языки. Из этих переводов у меня имеются по одному экземпляру: татарский, чувашский и мордовский. Татарский перевод я разобрал подробно и пришел к некоторым интересным выводам на археологическом съезде в Казани в 1877 году. Видно было какое-то высшее распоряжение об этих переводах, но я не мог достать ни печатных сведений, ни письменных документов. В начале 1882 года профессор Казанской Академии И. С. Бердников, вызванный в Петербург по делам службы, нашел в Синодальном архиве и выписал для меня прелюбопытные сведения о тех переводах; оказалось, что они произошли по высочайшему повелению по случаю отпадения, в 1802 году, татар Нижегородской губернии. По указанию этих документов я просил контору Московской Синодальной Типографии и она благосклонно мне выслала дело о напечатании тех переводов. Таким образом, исторический факт по части миссионерской деятельности осветился весьма любопытно и поучительно. Убедительнейше прошу Вашего разрешения мне напечатать эти сведения.

С глубочайшим уважением и совершеннейшею преданностью имею честь быть и пр.

11 марта 1883 года.

С восторгом и благодарностью прочитал я «воспоминание» А. Н. Муравьева и Ваше письмо от 27 прошлого февраля. На последнее имею честь доложить следующее:

1) У Вас лежит груда дел бывшего Библейского общества, а разработать их, по-видимому, некому. Профессор русской истории в здешней Академии В. В. Миротворцев, монголист, член переводческой комиссии, интересовался монгольскими и калмыцкими переводами священных и вероучительных книг, он бы с удовольствием занялся разработкой документов и дел относительно инородческих переводов Библейского общества, имея под руками и самые переводы печатные или письменные. Он, по-видимому, взял бы из этой области предмет для своей докторской диссертации. Если можно было бы переслать в Казанскую Академию упомянутые дела, все ли или по языкам монгольскому и калмыцкому, а также по инородческим наречиям Приволжского края, в таком случае, по частном уведомлении Вашем меня, Совет Академии официально вошел бы с ходатайством к вашему высокопревосходительству. Во всяком случае, было бы полезно для Миссионерского отделения здешней Академии получить по нескольку экземпляров всех инородческих изданий синодальных и бывшего Библейского общества, а также и ныне напечатанного зырянского перевода литургии. Кстати, в Казани есть чиновник Попов, природный зырянин, студент Вологодской семинарии, любитель и знаток своего языка. В 1868 году П. Д. Шестаков⁹ (вообще много потрудившийся для инородческого образования и для Братства Св. Гурия и восстановивший зырянскую азбуку Св. Стефана, который на основании труда П. Д., изображен на иконостасе домашней церкви Казанской учительской семинарии со своей азбукой на левом клиросе, как представитель инородческого религиозного образования, а на правом клиросе изображены славянские апостолы – преподобный Кирилл со своей азбукой, а Св. Мефодий с Евангелием, раскрытым на первых стихах Евангелия Иоанна: искони бе Слово, по тексту Остромирову, с благословения блаженной памяти преосвященнейшего Антония) написал сочинение о пермском первосвятителе и реставрировал отрывки литургии на зырянском языке, весьма искаженно напечатанные в дневнике Лепехина, разобрал по довольно плохим снимкам зырянскую надпись на иконе Св. Троицы и в подстрочном примечании упомянул о зырянском переводе литургии в одном из рукописных сборников Румянцевского музея. По указанию его впоследствии этот перевод был списан, и упомянутый Попов разбирал его и нашел древним, но несколько новее Лепехинского. Теперь любопытно знать, принял ли составитель новоизданного перевода литургии во внимание и имел ли в виду этот перевод румянцевский и ученую работу Шестакова. Я бы покорнейше просил прислать мне лишние экземпляры: один для Петра Дмитриевича, и один для Попова, который, кстати, может и оценить этот перевод:

Примеч. В 1878 году ученый финляндец Аминов, в проезд чрез Казань к вотякам для исследования их языка, зашел ко мне и неожиданно для него увидал вотяцкие и другие инородческие переводы и узнал, что в Казани совершается богослужение на татарском языке. Это последнее его даже изумило. Он мне сказал, что всегда думал, что Русская Церковь не допускает богослужения ни на каком языке, кроме славянского. Я ему сказал, что это неправда. Отчего же, спросил он, у нас в Финляндии не служат по-финляндски для православных финнов, а все по-славянски? – «Оттого конечно, – сказал я, – что переводов нет». – «Есть, – говорит, -переводы». – Тогда же мне пришла мысль, что если действительно есть перевод литургии и других церковных служб на финляндский язык (а таковые, говорят, делались в Петербургской Духовной Академии), то было бы весьма полезно разрешить церковное богослужение на финском языке, особенно в пределах княжества, потому, между прочим, что финляндцы очень ревниво охраняют, на основании привилегий, свой язык, и для них православное богослужение и вообще православие будет гораздо симпатичнее на их родном языке, чем на церковно-славянском.

2) Вчера я отправил к Вам 20 брошюрок об исповедании веры патриарха Геннадия, в Ваше распоряжение. Полагаю, что можно бы учинить поиски еще в следующих местах: в Риме, Венеции, в Гейдельбергском Университете (не остались ли бумаги профессора Мартина Крузия, издателя Турко-Греции), на Афоне, у преосвященного Порфирия Успенского, у архимандрита Антонина Капустина (кажется, начальник духовной миссии в Иерусалиме).

3) Весьма благодарен за Ваше истинно отеческое попечение о Часослове, который с нетерпением жду увидеть в печати. Но не могу скрыть желания двух, по крайней мере, орфографических в нем исправлений. а) Местоимению ся нужно бы дать самостоятельное, отдельное положение: вооруженный логикой глаз не может равнодушно видеть такие начертания: укрылбыхся, вместо: укрыл бых ся, Пс.54, 13; воплощшимбося, вместо: воплощшим бо ся и проч. А также в Евангелии Матфея, 21,28: чтбжеся вам мнит? вместо: что же ся ... 22,17: чтотися мнит? вместо что ти ся... Справедливо было бы отделить ся везде, например писать: молим ся, а не молимся·, так как в русском языке ся есть окончание глагола, а в славянском есть совершенно отдельное слово. Лк.15:32 (в притче о блудном сыне) печатается: возвеселитижеся и возрадовати подобаше; а следует: возвеселити же ся и возрадовати... Не правда ли, что последнее начертание наглядно объясняет отсутствие ся при втором глаголе, невозможное в русском языке по случаю неразделимости возвратного окончания от самого глагола? Но если для глаза, заматерелого в неправильной, подоборусской орфографии, покажется странным начертание молим ся, то в случаях поставления ся прежде глагола или чрез слово после глагола непременно нужно писать его отдельно.

б) В нынешних православных книгах принято ставить букву ꙗ в начале слов, а в средине и на конце слов букву ѧ, чисто механически; от этого затемняются грамматические формы. Если, при одинаковом произношении е и ѣ, русская орфография строго требует, например, в слове поле, писать в винительном падеже е, а в предложном ѣ, то справедливость и истина требуют орфографически различить слово моя так: моѧ во множественном числе винительный падеж мужского, именительный и винительный женского, а моіа единственное число именит, и звател. жен. рода и именительный и винительный среднего рода множественного числа. Например, нужно писать: душе моіа, беззакония моіа, а напротив: грехи моѧ, люди моѧ. Вот и желательно восстановить орфографию, а не произношение юса.

Любопытно мне знать, насколько Святейшим Синодом приняты мои изменения в тексте, т. е. грамматические и лексические. Мне это даже нужно знать. Я теперь занимаюсь приготовлением для такого же школьного употребления, сокращенного Октоиха, который бы содержал только воскресные службы всех 8-ми гласов. Давно меня на эту мысль навел арабский Октоих, печатаемый в Сирии и придуманный бедностью палестинских и сирийских церквей, но весьма удобный. А недавно мне доставили из академической библиотеки два греческих Октоиха, напечатанные в Венеции, один 1738, а другой 1815 г: это чисто школьные и притом самые первоначальные книжки, обе одного состава. Вверху 1-й страницы изображена школа; учитель-монах, в греческом клобуке; пред ним мальчик, стоя, по книжке отвечает урок; далее на скамье сидят два мальчика с книжками на коленях; далее три мальчика за столом упражняются в письме; во главе стола сидит другой учитель чистописания, тоже монах. Под картиной в первой строке алфавит греческий прописной, во 2-й строке алфавит латинский прописной, в 3-й строке алфавит греческий строчной, в 4-й строке алфавит латинский строчной, в 5-й строке греческие буквы строчные соединены по парам симметрично так: αω, βψ, γχ и т. д. Дальше следуют молитвы: Отче наш, Богородице Дево, Упование мое Отец, и Символ веры. На 4-й странице изображен Иоанн Дамаскин, а с 5-й страницы начинается Октоих. Таким образом греки от молодых ногтей напитываются православной церковностью, и вот причина, что греки удержались и удерживаются в православии и под 400-летним игом турецким и под нападениями иноверной пропаганды. И как же я был рад, что мои самодельные и отсталые педагогические чаяния или мнения, по милости Божией, так совпали с мудростью эллинской. Я выписал Октоих из Московской Синодальной Типографии в бумажной обертке, вынул из него тетради, заключающие воскресные службы 8-ми гласов, а также экзапостиларии с молитвами утренними и 11 воскресными Евангелиями и сшил их в одну брошюру. И стал я читать подряд, начиная с начала и сравнивая с греческими текстами двух упомянутых Октоихов и Πανδέκτη ἱερά.

Но а прежде скажу, каким составом я полагаю ограничить Октоих. Великая вечерня, в ней на Господи воззвах стихиры: три воскресных и 4 восточных (три стихиры Павла Амморрейского пропускаю); Богородичный догматик; стиховны и проч. Малое повечерие и полунощницу пропускаю; а затем включаю всю утреню без пропусков и на Литургии Блаженны и Прокимны. Запевы в стихирах на Господи воззвах, стиховных, хвалитных, блаженных и т. п. все пропускаю, ибо они есть в Часослове, а между тем это значительно уменьшит объем книги, которая будет немного больше Часослова. И прежде я заметил некоторые опечатки в ирмологиях и октоихах. Например, в 9 песни ирмос воскресного канона 7-го гласа почти везде печатается: Нетления искушением рождшая, т. е. слитно с отрицанием, и выходит какая то нелепая мысль, а следует отделять отрицание, как в греческом Μὴ τῆς φθορᾶς διαηείρα; или в ирмосе 5 песни воскресного канона 3-го гласа тоже почти всегда печатается мiрови с (i) десятеричным: К Тебе утренюю всех Творцу, преимущему всяк ум мирови, по-гречески ἐιρήνην. Но, сличая с греческим текстом, оказалось нужным сделать много поправок грамматических и частью в тексте. Особенно жалко показалось мне, что в ирмосе 8 гласа 3-й песни: Утверждей в начале небеса разумом, в нашем тексте стоит: на камени мя Христе заповедей Твоих утверди, а в греческих везде стоит: на камени мя Христе Церкви утверди. И эта мысль, заключающая исповедание Иисуса Христа Сыном Бога живого, гораздо важнее и основнее заповедей. И в древнейших рукописях и изданиях читается: на камени... церковнем. Я намерен сделать много поправок, в той мысли, что власть церковная отделит полезное и основательное от излишнего, как пшеницу от плевел; я представляю только проект и всегда готов общему благу пожертвовать своими вкусами¹⁰...

Я уже достаточно утомил Ваше внимание, но (благо осталась недописанная еще страница) решаюсь доложить Вам о чрезмерно развивающейся деятельности Общества поощрения духовно-нравственного чтения с красным штемпелем Α и Ω. Я слышал, что на Всероссийской выставке 1882 года брошюры этого Общества раздавались всем посетителям выставки, брошюры эти развозятся по железным дорогам и на пароходах, разносятся книгоношами по городам и селам, наконец, в настоящее время они пачками по почте рассылаются по сельским училищам одноклассным и двухклассным Министерства народного просвещения при печатном циркуляре, за печатною же подписью Председателя Общества Графа Корфа. Все брошюры этого Общества пропитаны явно протестантским направлением с оттенком даже некоторого мистицизма. Теперь, когда повсюду открываемые школы широко распространили в народе грамотность, а книг для чтения по вкусу народному нет, теперь эти набожные брошюрки, массами распространяемые по всей России, будут нарасхват читаться сельскими грамотеями. Слишком усиленное рассевание этих брошюр в настоящее именно время я сопоставляю (простите меня) с учреждением нашего Палестинского Общества. Проснулась Россия и надумала вступиться в несчастное положение беспризорных православных христиан Палестины и Сирии; те издавна обращают свои упования к России. Врагам православия пришла блестящая мысль подрубить православие в самом корне его в России. Я убежден, что все брошюры в сложности упомянутого Общества сознательно и умышленно направлены к разрушению православной Церкви в России, согласно с волчьей политикой: и волк расхитит и распудит овцы.

С душевной благодарностью и преданностью имею честь быть и пр.

14 марта 1883 года.

В 1877 году во время Казанского Археологического съезда читал я статью о татарском переводе сокращенного катехизиса, сделанном в бывшей Казанской Академии в 1803 году; тогда были у меня под рукой еще чувашский и мордовский переводы того же катехизиса, сделанные в том же году и в том же месте. Подробный разбор татарского перевода привел меня к заключению, что он сделан был татарином-магометанином сначала татарскими буквами. Чувашский перевод сделан природным чувашином, как это должно заключать из многих удачных и характерных инородческих оборотов, хотя в общем имеет большие недостатки; мордовский перевод сделан, очевидно, русским, нисколько не понимавшем склада мордовского языка. Еще интересно то, что на татарский язык переведен текст катехизиса, вероятно без изменения: катехизис излагается в виде рассуждения, в выражениях научных, а для переводов чувашского и мордовского тот же самый текст значительно упрощен по выражению, разрезан на мелкие кусочки, распределен на вопросы и ответы. Это упрощение текста сделано в Казани ввиду неразвитости чуваш и мордвов; но я не мог найти в Казани ни одного экземпляра этого подлинного катехизиса, вероятно Платона. И не могу судить, не было ли в нем сделано сокращений и других легких изменений для татарского перевода.

Так как в Казани в 1815 году погорели архивы Консистории и других присутственных мест, то я не мог здесь добиться, по какому случаю и по чьему распоряжению сделаны и напечатаны были эти переводы. В прошлом 1882 году профессор Казанской Академии Бердников, по моей просьбе, выписал мне из Синодальных протоколов подробные документы об этих переводах; оказалось, что они были сделаны по высочайшему повелению; по случаю отпадения некоторых крещеных татар Нижегородской губернии, и велено было молитвы, Символ веры, десятисловие и катехизис, для лучшего вразумления и понятия о богопочитании и истинном познании святости христианской веры, перевести на языки: карельский и финский, татарский, чувашский, черемисский, вотяцкий и мордовский, и эти переводы, кроме карельского и вотяцкого, были напечатаны в Московской Синодальной Типографии. По указанию этих протоколов, я просил контору Московской Синодальной Типографии прислать мне дело о напечатании этих переводов. Из синодального указа, которым начинается это дело, видно, что эти переводы присланы были в Синод от архиепископа Казанского Серапиона при нескольких репортах. Очень может быть, в этих репортах есть некоторые пояснения, кто переводил, как переводил, как и почему распорядился преосвященный Серапион для исполнения высочайшей воли, а со стороны правительства была выказана энергия в этом деле. Кроме того, в синодальном протоколе 1803 года ноября 27 и декабря 2-го перечисляются репорты преосвященных: Амвросия Петербургского, Серапиона Казанского, Павла Тверского, Амвросия Вятского, Амвросия Оренбургского, Симона Рязанского, Феофила Тамбовского и Тобольской Консистории. Одним словом, синодальное дело об этих переводах 1803 года должно быть очень богато содержанием. Осмеливаюсь почтительнейше просить ваше высокопревосходительство сделать распоряжение, если возможно, о присылке мне сказанного дела, в случае же невозможности, о доставлении, по крайней мере, сверенных копий со всех репортов, упомянутых преосвященных; но все то дело мне было бы лучше просмотреть. Нельзя ли найти в Синодальных складах катехизисов прошлого столетия полных, сокращенных и самых кратких, с вопросами и без вопросов? Катехизис в татарском переводе начинается следующим образом: Сокращенный катехизис. Катехизис есть сокращенное учение, как познавать Бога и поступать по Его заповедям. К сему нас ведет самое естество и откровение Божие: итак, Катехизис разделяется на две части, содержащие в себе: а) Богопознание естественное, Ь) Богопознание откровенное.

Из Московской Синодальной Типографии я выписал, для упомянутой статьи, катехизис на чувашском языке и на мордовском языке, а также Часослов и Октоих, первый в замену представленного Вам экземпляра, а второй для извлечения из него воскресных служб и составления сокращенного учебного Октоиха. Так как эти книги требовались не по моей личной корысти, то я желал бы сложения с меня недоимки всего на сумму 3 р. 29 коп. и с пересылкой.

С глубочайшим уважением и искренней преданностью имею честь быть и пр.

5 апреля 1883 года.

Долгом поставляю благодарить Вас за письмо от 21 марта, которое, подобно своим братьям, обладает силой возбуждать и плодить мысли и чувства. Переполненный таковыми, я затрудняюсь изложить настоящее письмо обстоятельно и в порядке, и буду следовать более течению своих впечатлений и занимающих меня предположений.

Подлинник катехизиса, с которого в 1803 году в бывшей Казанской Академии сделан был татарский перевод, попался мне случайно: это – «Пространный катехизис», изданный в царствование императрицы Екатерины II при учреждении народных училищ. Мой экземпляр девятого издания 1835 года. Катехизис этот богат содержанием; изложен в виде последовательного рассуждения, а тексты все отнесены под строку. Казанские переводчики 1803 года практично поступили, опустив из него все подробности, доказательства и разъяснения, а также и тексты, и оставив только главные мысли и положения. Или, быть может, в то время было особо издано для начальных школ извлечение из этого Пространного катехизиса. На всякий случай представляю вместе с сим экземпляр катехизиса с отметкой всех выпусков в татарском переводе.

По Вашему указанию я достал 11 № Церковного Вестника, в котором напечатано сведение об инородческих изданиях Б. Общества и Св. Синода. Тут нет ни одного экземпляра древнейших переводов, может быть, потому что они большей частью печатались в Москве. Из четырех переводов, сделанных в Казани в 1803 году, у меня нет только черемисского, который, однако, очень интересно было бы получить, но его я найду, быть может, в Московской Синодальной Типографии, где он напечатан был в 1804 году. Был еще другой катехизис «Краткий», переведенный на разные инородческие языки и печатанный в Москве в 1808 году. Этот начинается так: Вопрос: Какой ты природы? Ответ: черемисской природы (в мордовском переводе – мордовской природы). Вопрос: Почему же ты христианское звание себе присвояешь? – Присвояю по принятии св. крещения за содержание веры Господа нашего Иисуса Христа Сына Божия и святого закона. – Чему учит православный закон и вера? и т. д. А в конце этого катехизиса помещена исповедь. Первообраз инородческих изданий этого последнего катехизиса на чувашском языке напечатан был в Петербургской Синодальной Типографии в 1800 году на счет преосвященных Амвросия С.-Петербургского и Павла Ярославского. Экземпляр этого издания (т. е. чувашского 1800 г.) было бы очень интересно получить.

Из инородческих изданий, перечисленных в 11 № Церковного Вестника, я покорнейше просил бы прислать для Казанской Академии и переводческой Комиссии экземпляра по 3 или 4 следующих №№. Новый Завет: 2) на турецком яз. армянскими буквами, 4) – калмыцком, 7) – монгольском, 8) – персидском; Евангелие: 11, 12, 13, 14 и другой 14, 15 на калмыцком яз., 71) – Литургию на черемисском языке. Богослужебные книги на якутском яз.: 78) – Часослов с Псалтирью, 79) – Литургию св. Иоанна Златоустого с требником, 80) – Канонник, 81) – Указание пути в Царство Небесное (прочие якутские переводы мы получили от Якутского преосвященного Дионисия).

В производстве дела 1803 года о переводе катехизиса на инородческие языки я ожидаю найти какие-либо указания на переводчиков. В то время Казанским архиепископом был Серапион, переведенный вскоре в митрополиты Киевские. Недавно я видел в рукописи его Казанский дневник, именно за 1803 год. К сожалению, в нем не нашел я интересующих меня сведений, только в конце дневника почуялся мне намек на татарского переводчика катехизиса: накануне отъезда Серапиона из Казани в Киев в числе являвшихся проститься с ним лиц записан «татарин Исай». Такого имени у татар нет; подобно звучать Гайса и Исхак. Я принимаю последнее и признаю в нем Исхака Хальфина¹¹, которому я, по другим соображениям, приписал татарский перевод катехизиса в своей статье, читанной на Археологическом съезде в Казани в 1877 году.

Под влиянием напомянутого Вами в письме от 27 февраля изречения Спасителя: делайте допдеже день есть, мне сильно врезалось желание издать древнеславянский текст Четвероевангелия на основании Востоковского издания Остромирова кодекса и издаваемая о. Амфилохием Галичского Евангелия; мне представляется эта работа нетрудной и небольшой, ограничиваясь только этими двумя изданиями. На первый раз я ограничусь двумя евангелистами – Матфеем и Марком, которые уже изданы архимандритом Амфилохием. Я сообщил свою мысль здешнему знатоку славянщины – профессору Мемнону Петровичу Петровскому, он охотно готов принять участие в этом издании, но считает нужным иметь в пособие Miklosich – Evangelium S. Matthaei palaeslovenicum, e codicibus edidit Fr. Miklosich. Vindobonae. 1856 (8° 80), которого г. Петровский не мог никак добыть для своей обширной библиотеки, особенно богатой славянскими изданиями.

Недавно и совершенно случайно обратил я внимание на грамматическое устройство известного антифона: «От юности моея мнози борют мя страсти», доселе, когда наступил уже седьмой десяток лет, не приходило в голову спросить, что такое мнози страсти, – оказывается, что прилагательное мужского рода согласовано с существительным женского рода. Это у нас проходит не только без смущения, но и без всякого сознания; а что было бы, если бы гимназист или семинарист написал: multi passiones? Сочли бы это за непростительную ошибку. Исправители Библии прошлого столетия были, несомненно, ученые-богословы и знатоки латинского и греческого языков, но о славянском языке не имели никакого понятия, – и вот они перепортили всю Библию. Славянский язык в вся древнеславянская письменность почти исключительно церковного и богословская содержания. Поэтому славянский язык, по крайней мере древлеславянский и церковный, должен непременно преподаваться в духовных школах, он и был введен в Академии. Но если справедлив слух, что будто бы славянский язык исключается из академического курса, то это весьма жалко. Нельзя ли, в случае справедливости упомянутого слуха, вооружиться всеми силами, чтобы отстоять этот важный предмет, существенно и естественно церковный и богословский? – И что же, у нас в духовенство всосалось пренебрежение к славянщине, – готовы все по боку. Поэтому-то мне еще сильнее и настоятельнее желательно напечатать вышеупомянутую редакцию Четвероевангелия, – авось хоть этой искрой затлеется угасающее чувство родного славянского и православного нашего дела.

С искренним уважением и душевной преданностью имею честь быть и пр.

Я забыл поблагодарить Вас за присылку сведений из Вены. Мне, однако, замечательным и характерным показалось со стороны немецкого ученого, начальника И. К. библиотеки, что он ни с того ни с сего заявил, что я не знаю сочинения Г. Отто, хотя публикация о нем была очень давно; и он мне прислал книжку из своей библиотеки, а сам не удостоил принять мою брошюрку, также и его предположение, что текст греческий, изложенный Dr. Отто, поможет мне восстановить турецкий перевод. Но это напрасно так думает: мне нужно древнюю и точную транскрипцию греческими буквами турецкого перевода, что будет даже фактом для истории турецкого языка. Но немцы, во-первых, пренебрегают православными памятниками и деяниями и любят осчастливливать всех своими наставлениями. Его дело было сказать, что в И. К. библиотеке турецкого перевода Исповедания Патриарха Геннадия Схолария нет, и больше ничего. Под старость я ожесточаюсь против всех иностранцев, в том числе особенно против англичан.

11 апреля 1883 года День св. Варсонофия, одного из

первых просветителей темного царства Казанского

Вчера я отправил, в виде посылки, в Ваше распоряжение несколько экземпляров напечатанной статьи: «О церковном богослужении на инородческих языках». Когда я уже ее напечатал и прочитал в чистом оттиске, возникла в моей памяти и воображении целая вереница лиц и событий, среди которых и под благотворным влиянием которых росла татарская школа, и подготовлялось церковное богослужение на татарском языке. И в средине этой картины – ряд годов 1868–1871, когда школа была осчастливлена посещением высочайших особ; а из всех этих посещений особенной, так сказать, семейностью, задушевностью и обаятельной простотой блистает 18-е июля 1869 года¹², памятное без сомнения и для Вас. Когда при свете таких воспоминаний взглянул я на свою статейку, она показалась мне крайне убогой и бледной, исполненной пробелов и недоговорок. И только надежда на Вашу благосклонность и снисходительность внушает мне смелость явиться к Вам с таким скудным приношением, вместо красного яйца, в наступающий светлый праздник Воскресения Христова.

Я рад, что могу скрасить настоящее письмо выдержкой из письма ко мне кончившего курс в Казанск. учит. семинарии крещено-татарского юноши Макара Софронова, находящегося учителем в поселке Фершампенуаз Верхнеуральского уезда Оренбургской губ., где жители, так называемые ногайбаки, крещеные татары казачьего сословия. Я ему послал книг на татарском языке и в том числе требник с надписью на его имя. На это он мне и отвечает от 19 марта. Еще поясню, что учителем в той же самой школе лет 10 служил родной брат нашего Василия Тимофеевича¹³, Игнатий Тимофеев, который в третьем году поставлен во священники в ногайбакский же поселок Остроленку. С его поступлением туда в Остроленке построили новую церковь, а прежнюю перенесли в Фершампенуаз, приписав ее пока к Остроленке.

Итак, вот что пишет Софронов:

«17 сего марта присланный вами книги я получил, преискренно благодарю вас. Ученики мои так обрадовались, когда я надарил их новыми книгами, что им не нужно было и золота. Требник, подписанный на мое имя, я тоже получил и не могу выразить словами свою благодарность вам; просто голова моя коснулась неба. Я даже никогда не оставляю этот требник, всегда ношу с собой. О. Игнатий (т. е. Тимофеев) две недели сряду служил в Фершампенуазе, исповедовал жителей этого поселка; в два раза говели более 300 человек. Жители фершампенуазские только и говорят: слава Богу, теперь есть у нас церковь. Вообще жители этого поселка лучше всех ногайбаков. Я каждое воскресенье служу с учениками моими часы, поем молитвы по-татарски, читаю тоже на родном языке и каждый раз церковь бывает полна народом и старики всякий раз говорят: «рахмят» (спасибо). Батюшка Игнатий после службы говорит проповеди по-татарски. Слушатели, по выходе из церкви, разговаривают между собою дорогой так: «Прежде, когда священник был русский, мы ничего не могли понять, что он читает и что говорит, а теперь все слышим и все понимаем. Это нам Бог послал священника из крещеных татар»

И этот случай не единственный. Везде и у всех инородцев единоплеменный священник и богослужение и поучение на языке родном производят на инородческих прихожан действие пробуждающее и оживляющее. Родные звуки, даже сами по себе, бьют прямо в созвучные стороны сердца. Доселе крещеные инородцы, можно сказать, спали или лучше по-евангельски: сидели (т. е. даже и ощупью не бродили) во тьме и сени смертней; теперь занимается заря, начинают люди пробуждаться. В некоторых местах уже заметно радостное чувство и оживление в инородческих, даже глухих местностях. И думается, что это не блуждающие огоньки, не мимолетный блеск молнии, а настает настоящий день, сияет над темной долиной инородчества Солнце Правды. Христос Воскресе! Да воскреснет Бог, и расточатся врази Его, – врага веры и отечества. – Благодарный и преданный Вам и пр.

16 апреля 1883 года.

Сегодня ранним утром прочитал я, в мартовской книжке Русского Вестника текущего года, статью Б. М. Юзефовича: «Христианство, магометанство и язычество в восточных губерниях России».

Г. Юзефович был в числе сотрудников М. Е. Ковалевского – сенатора, ревизовавшего Казанскую и Уфимскую губернии; поэтому его статья может иметь вес официального документа. И так как г. Юзефович направил свои факты и мысли с видимым желанием предрешить, или лучше – содействовать решению важного государственного вопроса, касающегося обширного края, то статья его заслуживает внимательного прочтения и обсуждения. Приняв, кроме того, в соображение, что Русский Вестник пользуется значительным, заслуженным вниманием лиц правительственных, я решился, нимало не медля, исправить одну существенную ошибку в этой статье, – ошибку, на которой основано очень важное заключение.

Автор разделяет крещеных татар на старокрещеных и новокрещеных и, признавая последних за настоящих татар, старокрещеных принимает за какое-то особое племя, но только не татарское. Старокрещеные татары, по его мнению, природные шаманисты подобно чувашам, черемисам и другим инородцам здешнего края, поэтому они легко приняли крещение тотчас по завоевании Казани царем Иваном Васильевичем. Напротив, новокрещеные татары искони были настоящие природные татары, а татары суть природные магометане; крестившись, не раньше как с половины прошлого столетия, по каким-нибудь внешним побуждениям, они не хотели и не могли, да и не могут искренно усвоить христианскую веру, чему главным образом препятствовало непобедимое и фанатичное магометанство их. Следовательно, старокрещеные татары этнографически, по своим национальным и природным чертам, нисколько не расположены к магометанству и никогда не перейдут в него, а новокрещеные татары, несмотря ни на какие крутые и мягкие меры, не отстанут от магометанства и не примут христианства. Отсюда прямой вывод, хотя прямо не высказанный автором, отпустить всех новокрещеных татар в магометанство; зато усилить материальным пособием от правительства инородческие школы, перевод нравоучительных и богослужебных книг на инородческие языки, словом, меры Православного Миссионерского Общества и Братства Св. Гурия, – собственно для того, чтобы старокрещеных именно татар утвердить в православии и сделать их истинными христианами. – Свою оригинальную теорию о племенном и коренном различии старокрещеных и новокрещеных татар автор основывает главным образом на домашнем быте и обстановке, на внешнем виде (костюме и проч.) и на религиозных обрядах, которые уподобляют старокрещеных татар чувашам язычникам и отчасти русским, а новокрещеных татар, даже еще не заявивших формально свое отпадение, уподобляют непременно и исключительно магометанам. К этому у него присоединяется резкое разделение их и по времени крещения: старокрещеные крестились сейчас по взятии Казани, как бы все вдруг, а новокрещеные стали креститься уже с половины прошлого века. Разграничение старокрещеных и новокрещеных татар на два разные племени мне представляется неверным. Я не силен в истории, но на основании татарского и других здешних наречий с убеждением полагаю, что Казанское Царство, в котором господствующим племенем были татары, до самого уничтожения его русскими, было магометанским только по имени, подобно теперешним например киргизам; масса татарского народа держалась шаманской старины, (так как все татарские и монгольские племена вначале были шаманской веры), только при ханском дворе и у некоторых, может быть, аристократов существовала в исправности магометанская вера и некоторая грамотность. Магометанство усилилось и распространилось в Казани уже под русским владычеством, и, вероятно, преимущественно с половины прошлого века: недаром татары помнят императрицу Екатерину II и называют ее Аби-патша – Бабушка-царь. Так как крещение рано отделило старокрещеных татар от общей массы татарского населения и устранило их таким образом от общего движения татар в магометанском направлении и образовании, то они и остались шаманистами; напротив, новокрещеные татары стали принимать христианство уже тогда, когда магометанское образование и обрядность начали уже проникать в массу народа, и поскольку крещение этих татар продолжалось и в нынешнем столетии даже до воцарения в Бозе почившего государя Александра Николаевича, под влиянием льгот за крещение, особенно во время рекрутских наборов, то естественно в новокрещеных татарах заметно вообще больше магометанства. Но, во-первых, против теории г. Юзефовича говорит то, что даже в настоящее время у многих сельских татар-магометан существуют шаманские обычаи, например, жертвы водяным, вера в домовых и т. д. – это есть, очевидно, остаток шаманской старины вообще татарского народа. Во-вторых, есть немало упорных и отчаянных отступников среди несомненно старокрещеных татар. Я укажу на село Елышево Мамадышского и деревню Кибякози Лапшевского уезда – эти поистине центры отступнического движения. Это были, повторю, настоящие старо-крещены, а теперь они ничем не отличаются от магометан, как новокрещеные отступники. У инородцев, как вообще у простого народа, костюм и внешний обряд вполне соответствует религиозности. Как скоро крещеный татарин расположился к магометанству, он уже стрижет свои волосы, как можно глаже и украдкой надевает тюбетейку (татарскую шапочку); затем женский пол начинает одеваться, как магометанки. И это не только у крещеных татар, но и у чуваш, отпадших от православия в магометанство, вся наружность и бритые головы в чаплашках, как у настоящих татар-магометан. Стало быть, сохранность у старокрещеных татар языческих обрядов нисколько не доказывает их племенную особность от татар и невозможность перехода в магометанство. Как день и ночь, как лето и зима, при всей по-видимому противоположности, незаметно сливаются окраинами, точно так же старокрещеные и новокрещеные татары сливаются как по времени крещения, так и по степени своего убеждения в христианстве или в магометанстве. В настоящее время названия старокрещеный и новокрещеный суть типы, наглядно отличающиеся одеждой, волосами и т. д. Бывают и теперь случаи, – какой-нибудь татарчонок, круглый сирота, нанимается в пастухи в русскую деревню, остается там на несколько лет, приютится в каком-нибудь крестьянском семействе сначала как работник, а у крестьянина сыновей нет, а есть дочь; пришлый человек становится, как член семейства, постепенно привыкает и к русской жизни и к русскому обряду и, еще не крестившись, отпускает волосы; наконец с общего добровольного согласия и совета такой татарин крестится и женится на русской и делается совершенно русским человеком. Я веду речь к тому, что, если отпустить новокрещеных, то за ними потянутся и старокрещеные, и не только татары, но и чуваши, черемисы и проч. инородцы. Отступников нужно сдержать и обуздать непременно, потому что христианские меры еще мало развиты, христианское воспитание и учение еще не вполне распространилось и укоренилось в массе народа. Но на эту тему я по возможности писал для Вас¹⁴ по предложению преосвященного Сергия в прошлом году, по поводу извлечения из всеподданнейшего отчета по Казанской губернии за 1881 год. Мне представляется некоторое сходство, а быть может, и солидарность настоящей статьи с тем отчетом.

Что касается до восстановления при Казанской Академии миссионерского отделения, до усиления братских и миссионерских инородческих школ, даже до отсутствия в русских народных школах религиозно-воспитательного направления, о чем говорится в статье г. Юзефовича, – все это верно и справедливо и желательно. Для ревизовавшего сенатора писали записки и доставляли материалы протоиерей Е. А. Малов, я и г. Радлов¹⁵ – инспектор татарских, башкирских и киргизских школ Казанского учебного округа. Г. Юзефович воспользовался всеми ими, но, впрочем, и сам неоднократно видел и Казанскую учительскую семинарию и крещено-татарскую школу и некоторые братские школы в деревнях, – но на все это он навел колорит своей идеи.

Желая не опоздать сегодня на почту, дабы Вы могли прочитать письмо мое среди праздничных, более досужных дней, я спешу кончить его, а приходящие по его поводу мысли о братских и народных школах, а также о церковно-приходских училищах, постараюсь изложить и представить через несколько дней.

Приветствую Вас с наступающим завтра великим днем (по общему наречению здешних инородцев всех) Святой Пасхи.

11-го мая. Вечер.

Не умею и благодарить Вас за бесценные Ваши строки от 23 апреля. Наступают великие дни, – вся Россия и наша смиренная семинарская обитель коленопреклонно молит Господа, да совершится в мире венчание государя императора. – Сегодня совершенно неожиданно пришел ко мне податель сего, с запиской преосвященного Дионисия епископа Якутского, якут Егор Дмитриевич Николаев, избранный представитель якутских инородцев, командированный на предстоящую коронацию их императорских величеств. Мне пришло на мысль, что было бы хорошо, если бы он и другие инородческие представители, крещеные, конечно, были допущены на общее собрание Православного Миссионерского Общества. И вообще, если только мало-мальски будете иметь свободную минутку, но нет! не можете ли поручить кому-либо наблюсти, чтобы подобным инородцам было оказано всякое пособие и разъяснение или руководство, чтобы видеть государя и Русское царство и все, что для Руси свято и дорого.

PS. Сейчас звон. Преосвященный Палладий выехал из Казани, чтобы следовать в Москву. Дай Бог в добрый час.

21 июня 1883 года.

Продолжаю письмо от 17 июля¹⁶, отвечая на Ваше письмо от 10 того же месяца.

Господь да восстановит и укрепит Ваше здоровье и да сохранит Вашу жизнь. Вам крепость нужна адамантова; Вам лета нужны Мафусаловы. Говорю по совести: все дела нашего церковного управления нуждаются в Вашей помощи и зорком взоре; но особенно инородческое дело требует особого Вашего покровительства, потому что против него, против инородческих языков, изданий переводческой Комиссии немало зависти и желчи. Кто прикидывается патриотом, кто чем. Кстати скажу: кто больше всех посочувствовал Синодальному указу¹⁷ 15 января 1883 г. за № 1? Преосвященный Амвросий Харьковский епископ. Он мне прислал печатную копию сего указа и поздравил письмом с этим актом, как оправданием трудов переводческой Комиссии, и потом он перепечатал мою статейку о богослужении на инородческих языках в Харьковских Епархиальных Ведомостях. Преосвященный Амвросий, как некогда Елисей, унаследовал миссионерскую благодать и взгляды покойного митрополита Иннокентия, не только доселе не замененного, но и долго не заменимого. Вот бы кому быть руководителем и опорой миссионерского дела в метрополии приволжского исламизма.

В Вятке хвалят нынешнего викария преосвященного Тихона, из ректоров Кавказской семинарии. Говорят, что человек симпатичный; он уже рукоположил одного крещеного татарина, лично ему известного и действительно стоящего, во священники инородческого прихода Уржумского уезда. И владыка Аполлос¹⁸ будто бы все препоручил преосвященному Тихону. Вот и будет, с Божьей помощью, добрый преемник нынешнего старца. Думаю завести переписку с преосвященным Тихоном по инородческим вопросам.

Но вот у меня какой вопрос, или лучше – убедительнейшая просьба. Ныне кончил курс в Казанской духовной академии Алексей Андреевич Воскресенский¹⁹, стипендиат Костромского Комитета Православного Миссионерского Общества. Я недавно с ним познакомился, т. е. немного более года. Во всех отношениях, – т. е. по складу ума, дельности и вместе скромности, серьезности и симпатичности, неутомимому и серьезному трудолюбию, этот молодой человек как раз приходится по нашему делу. Он усердно занимался арабским языком и Кораном и вообще готов изучать магометанство и науку магометанскую не по европейским переводам и сочинениям, а из источников непосредственных. Конечно, он еще далеко не силен в этом деле, но тем более необходимо ему остаться в Казани и пользоваться здешними по сему предмету средствами и руководством. Я полагал бы его поставить при крещено-татарской школе в виде законоучителя: он ведь магистрант по богословию, а специально занимался св. Писанием. Не утомляя Вас подробными и длинными разъяснениями, тем паче, что и письмо мое так неразборчиво, я кратко скажу: Воскресенский 1) подкрепит Василия Тимофеева и поддержит и даже двинет школу в существенном и главнейшем предмете – в Законе Божием. 2) Он нам поможет в печатании и составлении переводов. Теперь он еще поможет трудом механическим, перепиской, корректурами и т. п., но участвуя вместе со мной и Василием Тимофеевичем в пересмотрении и поправлении переводов, прислушиваясь к нашим соображеньям и рассуждениям, практически занимаясь при школе татарским языком, он усовершенствуется... И со временем заменит нас. Мне уже 62-й год, надо же готовить человека, которому передать бы это дело, а он именно и представляется как раз подходящим к этому делу. Я веду отчасти и другие издания: алтайские, вот, вероятно, начнутся киргизские, печатаем якутские, и понемногу следим за их правильностью. – Воскресенский, как стипендиат Костромского епархиального Комитета, должен поступить в Кострому, но там магометанства всего близ Костромы маленькая татарская слободка, полуобруселая, т. е. все они отлично владеют русским языком, а по-татарски знают плохо. При крайней нужде в людях, отпускать Воскресенского из Казани, из этого центра исламизма, на такой сравнительно ничтожный пост – весьма жалко и непроизводительно. Но дело в содержании. Воскресенский бедного священника сын и должен помогать отцу в воспитании и содержании других детей мужского и женского пола. Ему при школе-то нужно назначить содержание наравне с жалованьем поступающих в духовную семинарию учителями, г. е. до 700 руб., если можно из особых сумм Св. Синода. – Опять обращу Ваше внимание на множество работы по переводческой Комиссии и печатанию вещей необходимых. Теперь, например, я веду четыре издания и читаю корректуры или все или последнюю: сочинение покойного Гордия Семеновича Саблукова с арабскими текстами (тут мне помогает Воскресенский), Требник на якутском языке, издание 2-е. – он исправлен в Якутске, а все-таки иногда представляются как бы недосмотры, но, во всяком случае, нужно читать корректуры, а, кроме меня, некому; служебник и книжицу на татарском языке корректирует о. Василий, но я прочитываю последнюю корректуру: теперь печатаю статью о переводах 1803 года из дела Св. Синода № 460, 1803 г., – эту всю целиком должен и составить, и корректовать. А затем – начали печатать богослужебные переводы чувашские: пойдут переводы алтайские. Вот и нужен свежий, дельный сотрудник, который бы специально вошел в это дело. А впереди переводной и издательской работы еще больше. И я надеюсь, даже положительно убежден, что Воскресенский сильно поможет нам по инородческому делу.

Убедительнейше прошу, если только есть какая-либо возможность, устроить это дело.

PS. Симбирский преосвященный Варсонофий серьезно принялся за инородческое дело, – он человек нескорый, но основательный, а главное, искренно благочестивый. Он уже рукоположил во священники одного чувашина.

Министр народного просвещения Иван Давыдович возбудил вопрос об усилении славянского чтения в начальных школах. Мне приходится писать мнение. Я имею в виду настаивать на чтении в церкви – Часослова и Псалтири. Что напишу, к сведению представлю Вам копию. Теперь, может быть, мой Часослов понадобится для сельских школ.

5 августа 1883 года.

Имею честь представить, для прочтения на сон грядущий, копию с моего мнения по возбужденному Иваном Давыдовичем вопросу о лучшей постановке в начальных школах церковно-славянской грамоты. Управляющий теперь Казанским учебным округом, Михаил Афанасьевич Малиновский принял мое мнение весьма сочувственно и представил его Министру народного просвещения при бумаге, в которой, расхвалив мнение паче всякой меры, ходатайствует о помещении его в ближайшей книжке журнала Министерства народного просвещения для соображений при решении возбужденного его высокопревосходительством вопроса. Сомневаюсь, чтобы ученая редакция посочувствовала моим заплесневелым понятиям и чувствованиям. Мнение мое пошло в столицу на днях. Если через месяц или два оно не явится в печати, то не найдете ли случая попросить Ивана Давыдовича о разрешении напечатать его в одном из духовных изданий? Я думаю, что мысли мои были бы уместны в церковно-приходских школах.

Пришедши на запад солнца (жизни), пожелал я некоторые из своих мыслей, которыми я руководился (мысль моя склоняется представить мою деятельность, как прошедшую) в инородческом деле, которые я излагал в виде мнений по возбуждавшимся вопросам, – пожелал я эти мысли напечатать, дабы эти крохи, скудные по существу, но стоившие мне труда и времени, и, быть может, в русской, вообще небогатой, литературе не излишние, послужили к соображению будущим русским деятелям. В 1870 г. поставлен был вопрос о транскрипции инородческих языков русскими буквами: допускать или не допускать в русском алфавите приспособления, вроде двоеточий и других значков, для писания русскими буквами инородческих текстов. Я настаивал необходимость приспособления к инородческим звукам. Писал я два мнения, да между ними дополнительное письмо на имя бывшего в то время Министра народного просвещения графа Дм. Андр. Толстого. И вздумал я это напечатать особой брошюрой, в ограниченном числе экземпляров так, как я напечатал свое славянское «Размышление»²⁰. Петр Дмитриевич Шестаков еще в начале июня сего года представил при своей ходатайственной бумаге копию с моей переписки о транскрипции г. министру народного просвещения, чтобы разрешено мне было ее напечатать. Но доселе нет ответа. Печально и тяжело. Нельзя ли при случае замолвить и за эту переписку, т. е. за сие предполагаемое мною скромное издание, при свидании с Иваном Давыдовичем, но, разумеется, так, чтобы не возбудить в старце Божием какого-либо подозрения? Это, по правде сказать, мое расставание или расчет с жизнью. – Вот, например, Гордий Семенович Саблуков среди своих трудов застигнут смертью врасплох, хотя и на 73-м году жизни. И все почти его труды, поистине драгоценные и самостоятельные, остались так, неконченными, недоговоренными, иногда на лоскутках. Все должно бы пропасть, – а человек работал всю жизнь, и работал и благочестно, и патриотично. Теперь кое-как принялись мы печатать чрез пято на десято, чтобы хоть что-нибудь спасти от окончательной гибели и потери.

Еще один пункт, пока последний. По моему докладу контора Московской Синодальной типографии прислала мне копию с синодального постановления о моем Часослове; там оказались небольшие неясности. Но это все к лучшему. Ибо я вздумал задним умом присоединить к Часослову утренние и вечерние молитвы в том объеме, как они печатаются в сокращенном молитвослове. Это было весьма полезно для начальных училищ, давши им все потребное на дневную их жизнь, – хлеб насущный и днешний. Я бы желал, чтобы Часослов успел выйти в свет и поступить в школы в начале будущего сентября. Нельзя ли замолвить и об ускорении этого дела, т. е. разрешении хозяйственным управлением замеченных неясностей? Смею рекомендовать, как чиновника знающего и дельного, симпатичного г. Шкинского, который составил сводный экземпляр Часослова для печатания и написал обстоятельную записку о результатах его свода.

Надеюсь еще одним письмом о Воскресенском застать Вас в С.-Петербурге.

С искренней преданностью и глубочайшим почтением и благодарностью имею честь быть и пр.

1 октябри 1883 года.

Вчера, после всенощной, я был обрадован Вашим письмом от 26 числа. Мне почуялся тон письма бодрым, так сказать здоровым, и я заключил, что заграничный отдых, при помощи Божией, подкрепил Ваши силы.

После Вашего отъезда из Петербурга, я, поощренный благосклонным вниманием к моей записке о церковно-славянском чтении Ивана Давыдовича, осмелился представить ему свои брошюрки: О сравнительном достоинстве разновременных редакций славянского перевода Псалтири и Евангелия и О церковном богослужении на инородческих языках. Его высокопревосходительство отписал мне «Искреннейшую благодарность» за присылку этих статеек, которые, – оказалось, – он уже читал прежде. В том же письме (от 13 сентября) Иван Давыдович упомянул, что статья о церковном чтении будет помещена в октябрьской книжке Журнала М. н. п., а отдельные оттиски оной уже готовы: из них 200 отправлены к Вашему высокопревосходительству, вследствие изъявленного Вами желания, а 100 посланы в Казань в мое распоряжение; сверх того несколько экземпляров доставлены гг. попечителям учебных округов, для принятия в соображение при рассмотрении вопроса о преподавании в училищах церковно-славянского языка. Этот, сейчас оконченный десяток строк буквально приведен, только mutatis mutandis, из письма Ивана Давыдовича, а цифры 200 и 100 написаны его собственной рукой. Вероятно, эта сотня экземпляров, доставшаяся мне, относится к тем тремстам, которые изволили заказать Вы для себя. Я стараюсь раздавать свои экземпляры людям, более или менее близко стоящим к народному образованию, и, кажется, изложенная в статье мысль принимается вообще с сочувствием. – В том же письме Иван Давыдович обещает вскоре сообщить мне ответ па мою просьбу о разрешении напечатать мои мнения о применении русской азбуки к инородческим языкам. Задержка произошла от предварительного сношения с Министерством внутренних дел. Но нет сомнения, что Ваше участие значительно подвинуло дело, как это, так и всякое, как доселе, так и вперед, только, да сохранит Господь Ваше здоровье.

Доселе писано пред обедней, а после обедни – ради празднуемого ныне Покрова Пресвятой Богородицы, получил я предложение г. управляющего Казанским учебным округом о разрешении г. Министра народного просвещения, по соглашению с Министерством внутренних дел, напечатать мне отдельною брошюрой документы из переписки по вопросу о применении русского алфавита к инородческим языкам. Постараюсь напечатать поскорее и представить Вам экземпляр этого издания. Кстати, из дела 1803 года о переводе катехизиса на инородческие языки я уже напечатал первую часть своей статьи под заглавием: Документы. Это составит около девяти печатных листов. Второй отдел под заглавием – Переводы начинается в конце девятого листа. Девятый лист уже окончательно скорректован и в начале следующей недели будет отпечатан. Тогда я сброшюрую один экземпляр этих листов и отправлю к Вам. А рассмотрение переводов (вторая половина статьи) будет составляться и печататься исподволь и окончится нескоро; а между тем документы, составляющее все существенное в «Деле», сами по себе весьма интересны. Синодальное дело № 460 храню, как зеницу ока, но оно мне понадобится до самого конца моей статьи; ибо все ненапечатанные переводы находятся в деле.

От 8 августа за № 521 я имел честь отправить на Ваше имя доклад, который едва ли застал Вас в Петербурге, – об определении кончившего курс Академии Алексея Воскресенского преподавателем Закона Божия в Казанской крещено-татарской школе. Ныне, как я слышал, может открыться вакансия преподавателя греческого языка в Казанском духовном училище. Если определение Воскресенского в крещено-татарскую школу и назначение ему содержания даже из специальных средств Св. Синода окажется затруднительным и потребует продолжительная времени, то я покорнейше просил бы Вас о дозволении представить Воскресенского к определению на греческую вакансию здешнего духовного училища: все же будет он в Казани. Ожидаю посему уведомления.

За этот месяц накопилось очень много материала для доклада, поэтому не взыщите, если я буду докучать Вам скоро следующими одно за другим своими письмами.

С глубочайшею благодарностью и преданностью имею честь быть и пр.

3 октября 1883 года.

Вчера вечером получил я Ваше письмо от 27 сентября. И так как в нем (быть может lapsus calami) написано было: «О назначении содержания священнику Воскресенскому дано будет на сих днях предложение Св. Синоду», то я в исправление неточности, на всякий случай, вчера же в ночь послал к Вам телеграмму, что Воскресенский не священник, а мирянин.

Вчера же утром я отправил к Вам три вновь напечатанные якутские книжки. Сегодня нужно объяснить, кто и почему их посылает. А притом содержание Вашего письма от 27 числа требовало немалого письма; я и стал писать, но вышло у меня так неразборчиво, что я не решился вредить Ваше зрение. Завтра, или не позже послезавтра постараюсь более четкой рукой изложить по сему предмету свои соображения. А теперь для разъяснения относительно вышеупомянутых якутских книжек я надумал представить Вашему Высокопревосходительству подлинное письмо преосвященного Дионисия епископа Якутского. Относительно же списанной мной выдержки из другого его письма я объяснюсь в следующем письме.

Больше не смею обременять Ваше зрение моим плохим письмом.

PS. Если Воскресенский будет определен к крещено-татарской школе, это самое лучшее. В случае затруднения этого, если ему удастся поступить на духовно-учебную службу в Казани, то это сносно. А совсем упустить его из Казани крайне нежелательно.

2 ноября 1883 года.

С величайшим удовольствием узнал я из Вашего письма, что Часослов учебный уже напечатан. Хорошо, что все экземпляры будут в переплете, только нужно, чтобы переплет был в обыкновенный корешок с картонными корками, а не в деревянные доски с перепрелой, ломкой кожей. Если Вы примете на себя труд попросить Ивана Давидовича о распространении сего Часослова в ведомстве народного просвещения, то это может скоро двинуть распространение Часослова по народным школам. Епархиальные начальства со своей стороны могли бы содействовать к тому же. Нельзя ли было бы сделать распоряжение, чтобы контора Московской Синодальной типографии разослала к епархиальным преосвященным экземпляров по 200 учебного Часослова для продажи и раздачи. Так как 20 тысяч экземпляров необходимейшей учебной книги для России есть капля, то чтобы Казанская учительская семинария не осталась вовсе без этой книги, осмеливаюсь покорнейше просить – первее всех снабдить ее 200–300 экземпляров для безмездной раздачи своим воспитанникам нынешнего и следующих поколений, и поделить крещено-татарской школе.

Господь да поможет Лыткину издать свои труды обширные и прекрасные на пользу христианского просвещения зырян. В Казани есть один чиновник – природный зырянин, который любит и твердо помнит свой язык; он находит перевод Евангелия Лыткина гораздо лучше и чище по языку, нежели перевод литургии, а вообще и тот и другой перевод очень хорошие. А сам Лыткин мне писал, что его стесняли гг. цензора и заставляли чисто-зырянские обороты менять на руссицизмы.

Преосвященный Уфимский постоянно требует от меня инородческих и даже русских кандидатов учительства и священства. Благодаря преимущественно его участию, быстро возросло число священников из воспитанников Казанской учительской семинарии; теперь я насчитываю таковых 10 кончивших курс семинарии, двоих вышедших из семинарии до окончания курса, о шестерых производится дело о принятии их в духовное звание. Число инородческих священников пополняется воспитанниками Казанской крещено-татарской школы и Симбирской чувашской.

Торопясь окончить письмо, решаюсь кратко высказать настоятельную нужду Братства Св. Гурия в пособии на поддержание инородческих его школ. Нельзя ли единовременно отпустить Братству те сотни рублей, (кажется 750 рублей), которые отчислены были в пользу школ народных духовного ведомства из ассигновавшихся прежде сумм в ведение директора народных училищ Казанской губернии.

Отзыв об учебнике хорового пения отправлен 19 октября.

Октоих учебный я довел до 8-го гласа. Поправки делаю в экземпляре на вклеенных писчих листах; надобно написать и особую объяснительную записку, где будут перечислены по порядку и объяснены все изменения. Они состоят в соблюдении грамматической верности, в исправлении частью и текста на основании греческого подлинника и старопечатных книг; у меня есть даже один Октоих XIII века (как полагают) из Соловецкой библиотеки.

С глубочайшим почтением и искренней преданностью имею честь быть и пр.

11ноября 1883 года.

Сегодня я получил письмо от своего близкого к сердцу знакомого. директора Ташкентской учительской семинарии Николая Петровича Остроумова, который уведомляет, что он в прошлом октябре перемещен в директоры Ташкентской же классической гимназии. По этому случаю я решился представить Вашему благосклонному и участливому вниманию следующие мои сведения и давнишние предположения относительно Остроумова.

Остроумов учился в Казанской Академии в 1806–1870 годах, когда преподавателями миссионерского противомусульманского отделения были я, Ефим Алекс. Малов и практикант Василий Тимофеев. Остроумов очень усердно занимался на этом отделении и вообще был дельным студентом Академии. Он кончил курс магистром; курсовое сочинение, за которое он и получил ученую степень, было из мусульманской области, вот точное заглавие: Критический разбор мухаммеданского учения о пророках. Н. П. Остроумова. Казань. 1874 года. Выпуск IV миссионерского противомусульманскаго Сборника. 15-го августа 1870 года, в заседании конференции (по старому уставу) Казанской Духовной Академии был введен в эту Академию новый устав, которым определялся один только преподаватель противомусульманского отделения. Е. А. Малов перешел на кафедру еврейского языка и библейской археологии, я отказался от преподавания в Академии и тут же рекомендовал на это место Остроумова, только что кончившего академический курс. Остроумов вполне оправдал мою рекомендацию. Он всегда отличался, как усердный христианин и ревностный патриот, и близко принимал к сердцу противомусульманское миссионерство, он даже несколько строг. Его предмет был необязательный, но он умел привлечь на свои уроки многих и лучших студентов, которые были преданы ему, как мюриды Шамилю. Когда в 1872 году открылась Казанская учительская семинария, я, с разрешения господина попечителя учебного округа, пригласил Остроумова на класс истории и географии, которые он и преподавал с постоянным патриотическим и религиозным направлением; в здешней учительской семинарии он занимался таким образом пять лет. Когда покойный генерал Кауфман, Туркестанский генерал-губернатор, задумал устроить в Ташкенте учительскую семинарию, он просил меня рекомендовать ему в директоры оной одного из наставников Казанской учительской семинарии. Об этом, по поручению генерала, писал мне г. Кун из-под какой-то крепости ферганской, которую тогда осаждал К. П. Кауфман. На этот вызов согласился Остроумов, хотя он, как доцент Академии, получал 1200, да из нашей семинарии 800 руб., имел домик небольшой, но уютный и имел уже довольно порядочную семью; в Казани пользовался заслуженным уважением общества и расположением покойного преосвященного Антония. В среднюю Азию потянуло его патриотическое усердие. Он уехал из Казани в 1877 году летом. Пока шло дело об открытии Учительской семинарии в Ташкенте, а оно долго затянулось, Остроумов занимал место инспектора народных училищ, сначала ради него именно открытое. По его приглашению пошли в Среднюю Азию преданные ему ученики, казанские студенты миссионерского отделения, кандидаты и магистранты; имея все права на занятие преподавательских мест в духовных семинариях, они самоотверженно шли в Туркестанскую область на должность учителя начального приходского училища с очень ограниченным окладом. Как инспектор Остроумов посетил Самарканд и Семиреченскую область. В 1879 году открыта в Ташкенте учительская семинария, директором ее сделан Остроумов, а в числе преподавателей очутились казанские академисты; воспитанники наполовину русские из казачьих детей и наполовину киргизы, и несколько инородцев из Семиречья. Остроумов поставил семинарию прекрасно во всех отношениях. Покойный генерал Кауфман был им весьма доволен, Остроумов вполне соответствовал патриотическому одушевленно Константина Петровича. Нынешний начальник края Михаил Григорьевич тоже, присмотревшись к порядкам учительской семинарии, возымел расположение и доверие к Остроумову; нынешний главный инспектор училищ Туркестанского края имеет хорошее понятие о нем. Остроумов всю душу свою вложил в учительскую семинарию, потому что в ней видел орудие и залог русского образования в среднеазиатских владениях России. То заведение, которое с такой настойчивостью старался устроить К. П. Кауфман, признается после него излишним и ненужным и вместо семинарии надумали устроить четырехклассное училище для русских и туземцев с приготовительным классом для последних. При хорошем начальнике и при патриотическом направлении это училище может быть полезным. Но Остроумов расстался со своей семинарией с душевным сожалением и в гимназию перешел по распоряжению или, лучше, ходатайству местного начальства, утвержденному в Министерстве народного просвещения.... Зная Остроумова около 17 лет, я положительно заверяю, что он – человек честный, искренний, дельный и трудолюбивый, чистокровный, православно-русский человек. Словом, я так твердо его знаю и так ценю его достоинства, что его всегда мечтал и теперь желаю иметь своим преемником в Казанской учительской семинарии, как он был преемником моим в миссионерском отделении. В прошлых годах я не раз высказывал такое желание бывшему попечителю нашему П. Д. Шестакову, который одобрял мой выбор, лично зная Остроумова. Настоящие обстоятельства – преобразование Ташкентской учительской семинарии и перевод Остроумова в гимназию (этот перевод совершился очень быстро – по телеграфу) я понимаю, как указание промысла Божия. Шестилетнее служение Остроумова в Средней Азии должно было расширить и утвердить его познания в магометанской силе, словом – служить приготовлением к управлению Казанской учительской семинарией, как видным и существенным звеном в системе миссионерских учреждений Казанского края и всего Востока европейской России. Кстати, настоящее мое директорство я всегда находил и чувствовал далеко превышающим мои силы и, говоря по совести, рискнул взвалить сию ношу на свои плечи только благодаря совершенному отсутствию даже мало-мальски подходящих людей. Единственно, что я имею полезного для семинарии, это – мое убеждение в необходимости религиозно-нравственной, православно-христианской, церковно-русской основы для народного русского просвещения; это собственно и почти исключительно и твержу я из года в год на своих уроках педагогики. Все прочие учебные предметы и науки идут успешно и основательно, благодаря собственно добросовестной и просвещенной деятельности гг. преподавателей. Но меня угнетает формально административная и формально-экономическая, впрочем, и вообще экономическая сторона дела. Тут необходимо руководство директора, а я к этому не имею ни способности, ни охоты. Я, впрочем, понимаю, что и формальность нужна, но не могу и не умею ее исполнить. Впрочем, если я нравственно обязан заботиться об упрочении Казанской учительской семинарии на многие годы и навсегда, то самый возраст мой уже должен внушать мысль о приискании заместителя. И вот совершенно неожиданно Господь указывает лицо вполне благопотребное и благонадежное – Остроумова.

Впрочем, чтобы не дать повода к недоразумению, спешу пояснить, что мне никто еще даже и не намекал об отставке; настоящий попечитель Порфирий Николаевич Масленников благоволит ко мне не менее, кажется, Петра Дмитриевича; Иван Давидович оказывает мне высокое внимание и благорасположение: но мне жалко своей неумелостью ставить их в затруднение. С другой стороны, по переводам, печатанию инородческих книг и другим отраслям инородческого дела настоящие служебные обязанности, если не особенно много у меня отнимают времени, то подавляют мое спокойствие духа и отвлекают внимание и охоту от переводов и изданий.

Чувствую, что я своим длинным и жалобным письмом обременяю Вас, но я высказываю то, что глубоко и давно запало в мою душу и гнетет меня, и я убедительнейше просил бы Вас оказать содействие. какое возможно, в перемещении Остроумова на мое место. Теперь еще, впрочем, я желал бы частного содействия, потому что не имею со стороны Остроумова выраженного желания возвратиться в Казань, хотя положительно знаю, что он сохранил к Казани и к казанцам самое живое расположение. Поэтому я должен буду еще написать ему, чтобы узнать его мысли по этому предмету.

Примечание. Для Ташкентской гимназии найдется много хороших директоров; в случае преобразования тамошней учительской семинарии в 4 или 5-классное русско-инородческое училище, во главе его может быть поставлен Муропиев или Софийский, – питомцы Казанской Академии, бывшие здесь учениками Остроумова, а в Ташкенте с ним служившие, которые, следовательно, и будут продолжать его миссию.

Еще привосовокуплю, что Остроумов, бывши постоянно членом Братства св. Гурия, близко знаком с инородческим делом. Прослужив 5 лет преподавателем Казанской учительской семинарии, он хорошо знает ее направление, которому он всегда душевно сочувствовал и которое большинству русских педагогов вовсе не симпатично. Стало быть, он постарается это направление поддержать и упрочить. А его хозяйственные способности и административная опытность восполнять и внешне формальную и хозяйственно-домостроительную сторону семинарской жизни.

С глубочайшим почтением и душевной преданностью имею честь быть и пр.

Начато вечером 13, окончено

утром 14 декабря 1883 года

Третьего дня (11 декабря) я получил из Москвы давно затребованные от конторы Синодальной Типографии экземпляры учебного Часослова; вчера я получил Ваше письмо от 5 декабря: две радости, но для меня письмо Ваше было приятнее даже учебного Часослова, оно было для меня успокоительно. Я сегодня утром решился, вместе с несколькими экземплярами брошюры о применении русского алфавита к инородческим языкам (в том числе один экземпляр я просил бы переслать Сергею Александровичу), отправить к Вам несколько сочинений Остроумова, – некоторые писаны еще в Казани, а некоторые уже Ташкенте; вообще, нужно сказать, что он напечатал довольно длинный ряд статей, что доказывает его любознательность и трудолюбие. Но вместе с тем, пером его движет ревность. Миссионерская и патриотическая. Свою статью: «Что такое Коран» писал он по поводу статей Гаспринского, Девлет Кильдеева и Мурзы Алима. Эти три татарина с университетским, по видимому, образованием, или просто даровитые набравшиеся рационализма, защищают Коран и усиливаются доказать, что Коран не противоречит прогрессу; они из противоречивых текстов Корана выбирают гуманные, а пропускают жестокие и нетерпимые. Брошюра Девлет-Кильдеева («Магомет как пророк»), написанная по-русски, бойко и фельетонно, имела большой ход между казанскими татарами; хотя она настоящее магометанство трактует как искажение магометовых идей, сделанное невежественным магометанским духовенством, но в то же время, ссылаясь на Ария и современных рационалистов, отвергает Божество Иисуса Христа. Татары ведь читают через пято на десято, с мудрым выбором, аки пчела. Гаспринский, городской голова в Бахчисарае, напечатать статью: «Мусульманство в России» и потом основал газету, устроив свою типографию; у него идеи прогрессивные на магометанской основе. Он старается объединить интересами науки и цивилизации все миллионы мусульман – русских подданных от Крыма и Кавказа до Средней Азии: а язык и грамматические формы, а также новоделанные термины европейской публицистики заимствует из Константинопольских газет. Мурза Алим пишет в Петербургских Ведомостях либеральные и рационалистические статьи в пользу магометанства. Наша русская интеллигенция не прочь сочувствовать рассвету магометанской культуры Все это – облака, из которых впоследствии может скопиться густая туча. И вот Остроумов чутким взглядом предвидит опасность и по мере сил старается образумить русское общество: таков смысл его статьи о Коране. В ней много любопытных сведений. Сначала он ее послал в редакцию Православного Обозрения, там ее не приняли, и он принужден был поместить ее в Туркестанских Ведомостях, о которых в России и слыхом не сдыхать, и взял только десятка два-три отдельных оттисков. Не герой ли после этого Остроумов? Интересна и другая его статья о китайских эмигрантах.

Но окончу пока с Остроумовым и скажу два-три слова о Часослове. Учебный Часослов напечатан изящно, великолепно, укомплектован всеми возможными тропарями и кондаками, и по нему школьник может приготовиться ко всяческому чтению в церкви. Но я бы покорнейше просил, чтобы при следующих изданиях этого Часослова к нему были присоединены утренняя и вечерние молитвы, в том объеме и количестве, как они находятся в сокращенном молитвослове, причем утренняя молитва (собственно из помощницы по вся дни) Василия Великого: Господи Вседержителю Боже сил, должна быть напечатана по учебному Часослову (см. лист 8-й на обороте и 9-й). Тогда этот Часослов удовлетворял бы всем религиозным потребностям школьника в его суточной жизни. Нужно еще прибавить молитвы пред обедом и после обеда. Одним словом, мне всячески хочется упразднить краткий молитвослов, сие измышление великосветских барынь, насмотревшихся католических обычаев. Часослов в вышеупомянутой полноте заменит и сделает ненужным оный молитвослов, совершенно чуждый православно-церковного характера.

Кроме того, в этом Часослове я желал бы уничтожить или очистить вопиющие погрешности против славянского языка, каковы: в оньже, в молитве по девятом часе лист 70-й, стр. 6. Надо написать воньже²¹, вместо в он следует вонь подобно тому, как пишется нань. И еще не могу я равнодушно видеть, что винит. падеж возвратного местоимения ся лишен права на самостоятельное положение, тогда как частицы же, бо всегда пишутся отдельно от предыдущих слов, а ся непременно соединяется и не только с глаголом, но даже с менее важными частями речи. В отношении глаголов есть хотя некоторое основание: ся в русском языке стало окончанием возвратного глагола; зато в русском языке возвратный глагол не может принимать слов перед ся, как молимтися. Но злая судьба преследует злополучное возвратное местоимение до того, что притыкает его к вопросительным словам: чтося (Учебн. Часосл., лист 21-й, стр. 3-я). Есть даже: чтожеся, чтотися. Когда привыкнешь к правильному и последовательному составу славянских форм, глаз не выносить этих безграмотных начертаний: притом они закрывают истинное словопроизводство. Поэтому убедительнейше прошу исходатайствовать у Св. Синода распоряжение о более верном печатании впредь если не во всех церковных книгах, по крайней мере, в настоящем Часослове и других богослужебных книгах, какие будут издаваться для школ. В виде примера укажу следующие места учебного Часослова.

Л. 24 на обороте, стр. 6 снизу. Вознесжеся, а следует писать вознес же ся. Л. 31. стр. 9. вм. воплощшимбося нужно воплощшим бо ся. Л. 43 на об., стр. 12. Вм. посмеютмися нужно посмеют ми ся. Там же стр. 7, явитимися следует явити ми ся. Л. 50. стр. 10. Укрылбыхся следует укрыл бых ся. Все подобные сочетания, скомканные сложности следует непременно писать раздельно Я даже полагал бы вообще и во всяком случае местоимение ся в церковно-славянских книгах писать отдельно от глагола, например: молю ся, молим ся и т. д. Относительно Часослова еще замечу: в выходном листе (в предусловии) сказано: благословением же Святейшего Правительствующая Синода напечатася книга сия учебный Часослов для начальных сельских училищ. Чтобы эта книга действительно имела употребление в начальных сельских училищах (правильнее бы сказать в начальных народных училищах), не излишне было бы распоряжение Министерства народного просвещения о принятии этой книги в начальные народные училища. А так как цель этого издания – доставить учащимся детям возможность в школе или дома приготовиться к церковному чтению и действительно читать в церкви во время богослужения, между тем в этом Часослове есть некоторые особенности в тексте против книг церковных, и потому иные оо. настоятели могут затрудниться и усомниться относительно допущения этого Часослова в церковное употребление: то поэтому я полагал бы полезным и необходимым исходатайствовать разрешение и благословение Святейшего Синода, чтобы школьники настоящие и бывшие читали в церкви по этому Часослову. Таким образом, осмеливаюсь почтительнейше просить Вас: 1) исходатайствовать у Святейшего Синода вышеупомянутое разрешение, 2) попросить Ивана Давыдовича, чтобы он предложил циркулярно чрез гг. попечителей учебных округов о допущении учебного Часослова в начальные народные училища; а прежде всего, конечно, Вы своей властью можете разослать по духовным мужским и епархиальным женским училищам. Таким образом это первое издание сразу распространится и разойдется. А через год его нужно будет снова печатать, дополнивши молитвами утренними и вечерними, пред обедом и после обеда, а также исправивши орфографию в онь, в оньже и возвратного местоимения ся. А если бы еще восстановить древнее, нормальное положение малого юса и буквы ꙗ, тогда бы значительно улучшилась наша церковная орфография Мне кажется, что некоторые части искусственной орфографии Смотрицкого полезно удержать ради определения и уяснения грамматического положения слов, т. е. для разлучения падежа родительного от винительного, множественного числа от единственного. Полезно также удержать ударения и всю верхнюю силу; все это не излишне даже было бы при изучении, например древнего Остромировского текста Евангелия. Впрочем, я, непосвященный, не должен входить в святилище славянства.

Этим пока ограничиваются мои настоящие желания и просьбы. В роде финала приведу мысль, которая недавно пришла мне в голову: что такое изображает парадный костюм архиерейских певчих? Это – польский кунтуш; вообще, он напоминает что-то польское или венгерское. Для архиерейских певцов гораздо приличнее был бы стихарь, тем более что в православной церкви в числе низших степеней иерархии была степень певца. После сего припомню и то обстоятельство. Где держалось церковное обиходное пение? В приходских и сельских церквах обыкновенными причетниками. Архиерейские хоры водворили во всей России партесное пение и пришибли обиходную ноту. Как же отчасти не пороптать на наших архиереев, собственно на питомцев Могилянской академии? Они ввели в нашу церковность немало чужого.

Евангелие академика Ягича я получил, – великолепно: но в нем орфография отчасти странновата, и, например, у него: во едину суботу или суботы, а у Остромира и в Галичском Евангелии в первый суботам или суботы, т. е. в первый день. Но вообще издание Ягича превосходно и учено. А еще лучше, что он хочет издать все древнейшие памятники церковно-славянского языка.

С истинным и глубочайшим почтением и с беспредельной благодарностью имею честь быть и пр.

1883 года 16-е декабря.

Шурин моего знакомого, кончивший в нынешнем году курс по физико-математическому факультету Казанского университета, поступил учителем математики в Ташкентскую учительскую семинарию. Он пишет к своей родительнице письма, в которых откровенно излагает свои впечатления и наблюдения: касается иногда и семинарии, воспитанников, учителей: упоминает о посещении семинарии новым преосвященным. Как впечатления человека свежего, не успевшего еще втянуться в местные интересы и сплетни, заметки этого господина для меня имеют значительную цену, и я просил доставить мне выписки из его писем тех мест, которые касаются семинарии. Решаюсь представить Вам с них точную копию. Они отрывочны и отделены одно от другого в доставленном мне списке чертой. Значит, они выписаны от разных писем, но, по-видимому, в хронологическом порядке. За сим следуют самые выписки:

«Программа математики здесь не может быть обширна, так как поступающие сюда не имеют обыкновенно понятия даже о сложении. Ученики семинарии народ все уже взрослый, потому что моложе 15 лет не принимаются даже в 1-й класс». – «Доктор Гиммер, временно исполняющий должность учителя математики, говорит, что знания семинаристов по математике ниже требуемых программой. В 1-й класс семинарии принимаются только кончившие курс 4-х классного народного училища, а между тем, как оказывается, первоклассники не знают хорошенько даже первых 4-х действий с целыми числами. Точно также плохи познания и других классов. Хорошо, по крайней мере, что директор Остроумов смотрит на дело с правильной точки зрения: он не требует выполнения программы, а заботится о том, чтобы ученики знали хотя немного, но основательно. Всего более меня смущает новый для меня предмет: методика арифметики, которую я должен читать в последнем классе. Мой предшественник вел дело очень просто: он отмечал по книге Евтушевскаго „отсюда досюда“. Гиммер повел дело несколько иначе. Он читал вслух задаваемый урок и затем разъяснял прочитанное, задавая ученикам вопросы; при этом случалось, что некоторые семинаристы противоречили и выходила оживленная беседа. Семинаристы 4-го класса народ все дельный, к сожалению, нельзя того же сказать про другие классы. И директор и учителя мне очень понравились; между ними нет ни одного формалиста, ни одного сухого педанта. Необходимо упомянуть о библиотеке, в которой много хороших книг по разным отделам, кроме математики». – «В пятницу 30 сентября все мы, учителя семинарии, узнали неприятную новость: нашего директора назначили исправляющим должность директора гимназии. Пока еще, впрочем, он остается и нашим директором, но вероятно ненадолго». – «Я сегодня дежурный здесь с утра до 8-ми часов вечера. Обедал вместе с семинаристами и обошел все здания, побывал в спальнях, в мастерских и нашел все хорошо устроенным. Директор переведен окончательно и передал все дела Ошанину. Во время дежурства присутствовал на спевке хора. Хор составился недавно и идет еще плохо». – «Воскресенский преподает у нас Закон Божий. Это чрезвычайно трудолюбивый и честный человек. Он теперь совершенно свыкся с ташкентской жизнью и его нисколько не тянет в Россию». – «З-го ноября семинарию посетил новый здешний архиерей Неофит, осмотрел семинарию, присутствовал на уроках Закона Божия и русского языка, видел завтрак и удалился. Семинаристы поднесли ему в подарок посох, сделанный одним из воспитанников, и несколько книжек, составленных преподавателями семинарии, между прочим киргизский словарь и хрестоматию. Столярные работы многих семинаристов очень недурны. Некоторые делают даже музыкальные инструменты, наприм., я видел скрипку работы одного воспитанника: звук ее хоть куда».

Присовокуплю со своей стороны несколько пояснений и выводов. Если воспитанники низших классов семинарии плохо подготовлены и мало знают, а воспитанники 4-го класса народ все дельный; стало быть, низшие училища в Туркестанском крае пока еще довольно плохи, а учительская семинария работает успешно. – Что Остроумов не требует выполнения программы, а заботится о том, чтобы ученики знали хотя немного, но основательно, – это совершенно верно. – Я очень рад, что о Воскресенском, действительном студенте Казанской академии, преподающем Закон Божий в Ташкентской Учительской Семинарии, написан такой отзыв, как будто, изо всех его сослуживцев его выделяющий. – Весьма любопытно было бы, если бы Вы получили от преосвященного Неофита частный конфиденциальный отзыв о Ташкентской учительской семинарии, о ее преподавателях и, в особенности, о Воскресенском, и о бывшем ее директоре Остроумове.

С глубочайшим почтением и искренней преданностью имею честь быть и пр.

10 февраля 1884 года.

В Императорской Публичной Библиотеке находятся под №№ DIII, DIV, DV манускрипты на турецком языке православно-христианского содержания: именно DIV №; озаглавлен по-русски так: книга о обращении сарацинов к вере христианской, переведена преосвященным митрополитом Тобольскнм и Сибирским Антонием Стаховским. 1720 года; а другие две рукописи (одержат не иное что, как турецкий перевод православного исповедания Петра Могилы. Мне и другим лицам в Казани, занимающимся переводом православных книг на инородческие языка и историей русского миссионерства, весьма интересно и даже, можно сказать, необходимо ознакомиться лично с этими рукописями. Я слышал, что в недавнее время предоставлено будто бы господину директору Императорской Публичной Библиотеки выдавать из иной библиотеки книги и рукописи на дом и даже посылать в другие города в случае заявления серьезной в них надобности и достаточного обеспечения их целости. Слышал я также, что для предостережения подобных посылок от сырости они не посылаются в распутицу, но или по твердому санному пути, или при прочно установившейся навигации. Осмеливаюсь почтительнейше просить Ваше Высокопревосходительство принять на себя труд исходатайствовать у управления библиотекой доставлении упомянутых рукописей в Совет Казанской Духовной Академии на время до шести месяцев.

ΝΒ. Совет Казанской Духовной Академии, кажется, недавно имел свое заседание и, вероятно, не скоро соберется вновь. Поэтому для ускорения дела и для предупреждения распутицы и зажор на реках, осмелился прямо беспокоить Ваше Высокопревосходительство настоящим докладом, тем паче, что я надеюсь. что Совет Академии не оскорбится на меня за таковой мой поступок.

Секретно.

10 февраля 1884 года

В газетах я вычитал, что в Петербурге учреждена комиссия под председательством графа Игнатьева для обсуждения вопросов относительно Туркестанского края, предполагается изъять от генерал-губернатора учебные заведения и суд. В Петербург едет Михаил Григорьевич Черняев, который, быть может, примет участие в рассуждениях комиссии. Но главным основанием, по всей вероятности, должна послужить ревизия Гирса. Теоретически дело комиссии, по-видимому, вполне обеспечено, но практически оно, может быть, крайне рискованно. Во-первых, трудно уловить все мелочи, из суммы которых слагается жизнь края, и составить правила, которые бы точно и вполне отвечали внутренним, неуловимым движениям народной жизни. Во-вторых, жизнь, особенно в крае новоприобретенном, не имеет устойчивости, и легко может изменяться ее течение. Поэтому теперь хорошие правила могут чрез несколько лет сделаться непригодными. В Туркестанском крае трудность задачи зависит, главным образом, от магометанства; вообще в России зачинается мусульманский вопрос. Мусульмане весьма изворотливы и находчивы; они способны воспользоваться всяким положением и обойти, какие угодно, правила. Мне кажется, при подвижности и переходчивости жизни, правила тем лучше и удобнее, чем они общее т. е. определяют существенные и основные черты, не вдаваясь в подробности. Во всяком случае, главное обеспечение хорошего применения правил будет состоять в исполнителях. В этом отношении, мне кажется, что учебное управление в крае полезнее оставить по-прежнему под непосредственным руководством генерал-губернатора, нежели изъять из его власти. Покойный К. П. Кауфман был несравненно выше Куна; и теперь едва ли можно поставить на одну доску М. Г. Черняева с г. Забелиным. Впрочем, Вам это известнее, так как г. Забелин служил у Вас. Но в Средней Азии он человек совершенно новый; да и в России он, кажется, не имел случая познакомиться с магометанством, служивши то в Западном крае, то в Петербурге.

Когда шла моя переписка в разъяснении недоразумений, относившихся к личности Остроумова, просил его прислать мне документов и материалов, которые могли бы разъяснить его положение. Третьего дня я и получил от него много разнообразных и интересных документов.

1. Я имел честь представить Вам статью Остроумова: Что такое Коран. Остроумов сначала посылал ее в Православное Обозрение, там затруднились напечатать ее. Он и был вынужден поместить ее в Туркестанских (русских) ведомостях, где она растянулась на 10 №№. Это уже ослабляет впечатление статьи; но впрочем, кто из русских, в России, читает и видит Туркестанские ведомости? Но татары, те передовые интеллигентные татары, которые рационалистически прикрашивают и идеализируют Алкоран и магометанство, и против которых направлена статья Остроумова, следили шаг за шагом за его статьей и написали в виде писем Остроумову возражения, который он прислал мне в копии. Это суть два довольно обширных письма Мурзы Алима, который в Петербургских Ведомостях напечатал свою статью: Ислам и Магометанство, и отношение редактора газеты Переводчик, т. е. Гаспринского. Подобное рассуждение, направление и изложение весьма характерно для татар и зловеще знаменательно для магометанства в России.

Остановлюсь на этом факте. Масса татарского населения фанатично и враждебно смотрит на православие, но, вместе с тем, грубо и непривлекательно; возникающая татарская интеллигенция преподносит свой яд ехидный в виде позолоченных пилюль, литературно и галантерейно и приводит в восторг нашу близорукую и бессердечную интеллигенцию. Это гораздо опаснее фанатизма, а в соединении с ним есть сила великая, тем более, что у нашего-то заправляющего класса нет ни усердия к православию, ни основательных религиозных и государственных понятий. Обращу Ваше внимание еще на то, что Гаспринский, издатель Тарджумана (Переводчика) в Бахчисарае, преследует цели: во-первых, распространить между магометанскими подданными Русской Империи европейское просвещение на магометанской основе, магометанские идеалы подкрасить европейским образованием; во-вторых, все многомиллионное и разномастное и частью разноязычное население магометан в России – объединить и сплотить (пример – немецкое объединение); в-третьих, уложить посредством своего органа, для всех в России магометан Тюркскаго корня, язык османский. И что же оказывается теперь? Я слышал, что в Казани с года на год умножаются турецкие газеты и учебники, по приему и содержанию европейские, а по языку османские. Значит, Гаспринский и К˚ хотят провести к татарам европейское образование, но только отнюдь не через Россию. Не правда, ли? – План составлен искусно и основательно. И то не без хитрости,– газета Переводчик издается на 2 языках: русском и турецко-татарском; листок этой газеты, если Вы его развернете, с одной стороны представляет сплошь русское писание, а с другой стороны все сплошь татарского писания, одного содержания с русским. Я не сличал татарского текста с русским переводом, не думаю, чтобы они друг от друга явно отступали, – затем следит цензура; но никакая цензура не изменит ума и сердца газетчиков, пропитанного чужими идеалами, а в глазах русского общества русский перевод татарской газеты внушает доверие и даже интерес.– Итак, татарская интеллигенция, замазывая русские глаза мнимым рационализмом, или либерализмом, усиливается создать мусульманско-культурный центр в России. Невольно приходит на мысль Уфимское (Оренбургское) магометанское собрание с муфтием во главе, которое есть религиозно-административный центр всех в России магометан, кроме Крыма и Кавказа: если изъяты из его ведения киргизские муллы, то сердце их тянет к нему по старой привычке. И так не может ли этот центр уфимский соединиться с тем татарско-культурным центром? – Полагаю, что очень может; дело будет зависеть от личного состава Духовного Собрания. Теперешний муфтий Тевкелев, хотя отчасти и фанатик, но старого времени степной, русско-татарский помещик, внешне отшлифованный, а образования, и русского и татарского, недалекого, – он не может усвоить и полюбить новейшие прогрессивные идеи, да и стар он и дряхл. До него муфтии были просто татары, даже без русской отшлифовки и без магометанской науки: какой-нибудь петербургский разносчик втирался в военные муллы, а потом, при покровительстве департаментских чиновников, попадал и в муфтии. Но в собрании находятся трое кадиев, выбираемые из мулл Казанской губернии – собственно муллами из своей среды. Жалованье кадиям казенное, малое (250 руб.?) Они и пробавляются подачками от ставленников своих (они должны дать ставленникам экзамен и аттестат, за что и платится по нескольку рублей). Солидные муллы гнушались этого места. Теперь же (слышал я) выбран в кадии под влиянием казанских купцов-татар мулла по-своему ученый и фанатик; для безбедного содержания ему в Уфе казанские купцы от себя назначили 600 руб. в год в прибавку к казенному жалованию. В. В. Радлов (т. е. инспектор татарских школ Казанского учебного округа) печалуется, что таким образом к религиозно-административному центру выдвигается мулла Салихов (фамилия избранная), ученый и фанатик и жестокий враг русско-татарских школ Министерства народного просвещения. Это может быть, но в придачу к тому выскажу свои соображения. И прежде были в Казани богатые и усердные к магометанству купцы, но никогда не вступались в дела своего духовного управления, хотя щедро жертвовали на мечети и медрессы. Откуда же теперь вдруг явилось такое усердие в казанских купцах-татарах? Я полагаю, что в этом новом явлении кроется влияние панмусульманских идей татарской интеллигенции, частнее, Гаспринскаго и К˚. Говорят, что выбор муллы Салихова можно кассировать, на основании протеста или отдельного мнения советника губернского управления, представленного в Министерство. Воспользоваться этим поводом было бы, кажется, небесполезно, чтобы несколько ограничить придумчивость татар, способных обольстить своей мнимой цивилизацией даже бдительное око власти, подобно тому, как при кончине мира ложные пророки великими знамениями будут прельщать и избранных. Но отстранением одного дело не прекращается, будет избран другой, и если уже не возникла, то в будущем возникнет мысль у татар – воспользоваться уфимским центром. Что же это за центр – этот кошмар, который не дает нам покоя ни днем ни ночью? Кто его выдумал? Ни в Алкоране, ни в Шариате нет ему основания; русское муфтийство с магометанским собранием выдумала императрица Екатерина II по соображениям политическим и в свое время, без сомнения, основательным и полезным, по образцу православных архиереев с консисториями. Но власть архиерея ограничивается епархией, а уфимский муфтий является чем-то вроде патриарха. Притом теперь уже времена изменились, – враждебные и чуждые элементы стремятся создать себе центр или прицепиться к готовому центру. Знаете ли, мне что пришло в голову? Уничтожить уфимский центр, т. е. отменить существование уфимского магометанского собрания и муфтия, предоставив нынешнему муфтию Хаджи Тевкелеву доживать свой век в муфтийском сане. А все дела относительно испытания мулл, разводные и т. п. распределить по местным губернским правлениям, под высшим наблюдением департамента исповеданий. А муллы, как специалисты шариата, будут участвовать в губернском правлении, о чем может быть составлена очень сносная инструкция.

На днях продолжу речь свою, сегодня начатую.

Копии тех писем отправлю завтра посылкой в холсте, с другими приложениями.

Получил я ассирийские письмена и сумерийский гимн. Весьма благодарен за присылку, а учености г. Никольского изумляюсь и уважаю, единственный во всей России знаток такого интересного дела. Но поскольку я не мог ничего из этого извлечь по роду своих занятий, то я, согласно Вашему желанию, выраженному в письме, представил сей важный труд – в Казанскую духовную Академию.

17 февраля 1884 года.

Господь посещает нашего татарского священника Василия Тимофеева тяжкими испытаниями. В прошлом году он похоронил своего старшего 18-летнего сына Василия, который был уже в 8-м классе гимназии, помогал отцу своему в печатании татарских переводов и располагался поступить в Академию. Едва миновал год по смерти сына, как на днях умерла жена отца Василия, которая много трудов понесла, особенно в первые годы крещено-татарской школы, сама готовя пищу и хлеб для воспитанников, которых было не менее 20, а иногда до 30–40 человек, и надорвала свои силы; она вообще была в последние годы хила здоровьем и померла от чахотки. Одно утешение: егоже любит Господь наказует, биет же всякаго сына, егоже приемлет. О. Василия подкрепляет вера и крепкое религиозное чувство. Но у него дети, – дочь лет 17, кончившая курс в училище девиц духовного звания, и два сына 15 и 5 лет.

О. Василий трудится на своем поприще уже 21 год, отдавая свои силы и свою душу на христианское просвещение своего народа: он, конечно, и впредь не престанет вести эту трудовую жизнь. Но во всяком случае, нужно его ободрить формальным и положительным обеспечением его будущности и его детей, именно: так как его заслуги по образованию крещеных татар давно и официально признаны существенными и ценными, то получаемое им по академической службе содержание, около 700 руб. (а по школе он ничего не получает, пользуясь только квартирой), нужно бы обратить в пожизненную ему пенсию, а по смерти его – его детям. Быть может, удобнее и с формальной точки правильнее будет повести это дело от Совета Казанской Академии, но я желал бы наперед знать Ваше по сему мнение.

В № 9 «Церковно-Общественного Вестника» 1884 г. в статьи: «Из Чебоксарского уезда. О деятельности г. Яковлева по образованию чуваш», сделаны на этого почтенного и самоотверженного труженика ядовитые намеки со стороны чувашских переводов. Для людей, не знакомых с делом и, тем более, для не сочувствующих инородческим переводами эта ехидная статья может подать повод к сомнению. Я постараюсь написать на нее опровержение. Но пока это исполнится, я сочел неизлишним сообщить о ней Вам в предупреждение толков и недоразумений.

С глубочайшим почтением и душевной преданностью имею честь быть.

Осмеливаюсь при сем сообщить вам мою заметку о молитве Господней. Мысли эти меня занимают с педагогической стороны. Желал бы знать частно личное мнение.

3 а м е т к а

Назад тому нисколько лет пришли мне на память, или иначе на язык, слова: «яко на небеси, и на земли», и несколько моментов я твердил их, не сознавая, откуда они, и нескоро вспомнил, что из молитвы Господней. Это случайное и как бы рефлекторное припоминание послужило началом целого ряда размышлений, длившихся и занимавших меня более года. Припомню главные стадии сего ряда мыслей.

1) Что значит: «яко на небеси, и на земли»? – Это есть уподобление, и притом вроде следующего: «будите вы совершенны, якоже Отец ваш небесный совершен есть». Здесь якоже указывает или направление, как полярная звезда указывает направление степным путникам в ночное время, или идеал, к которому нужно стремиться и постепенно приближаться, но во веки не достигнуть его.

2) Куда грамматически и логически отнести это сравнительное выражение? – Вот например: «блажени есте, егда поносят вам, и ижденут, и рекут всяк зол глагол на вы лжуще Мене ради», – здесь три мысли: вас обругают, вас прогонят, вас оклевещут, – очевидно, что Мене ради относится ко всем а не к последней только. Полнее выражаясь, будет: когда вас обругают ради Меня, прогонят ради Меня, оклевещут ради Меня. В молитве Господней пред сравнительным выражением стоят также три мысли, – ко всем ли им относится это сравнение, или же только к последней? – Если указаны образец и идеал для исполнения воли Божией на земле т. е. земными, человеками, отчего не поставить бы того же самого идеала и образца для священия имени Божия? Мы молимся, чтобы имя Отца Небесного святилось, – где? Очевидно на земле: како? – Яко на небеси. То же должно сказать и о пришествии царствия Его. На небесах Господь есть Царь – во всех отношениях, не только в физическом, но и в нравственном, и вполне, а на земле нередко оказывается царство зла, греха и сатаны.

Итак, я рассудил, что сравнение относится ко всем трем предложениям, т. е. да святится Имя Твое, яко на небеси и на земли, да приидет царствие Твое, яко на небеси и на земли, да будет воля Твоя, яко на небеса и на земли. Примем при этом во внимании и симметричность всех трех предложений, особенно в греческом: ἁγιασθήτω τό ὄvoμά Σου, ἐλθέτω ἡ Βασιλεία Σου, γενηθήτω τὸ θέλημά Σου – Располагаю их в колонну таким образом:

Отче наш, иже

да святится имя Твое,

яко на небеси

еси на небесех.

да приидет царствие Твое,

и на земли.

да будет воля Твоя,

Здесь замечается еще соответствие между словами: «Отче... на небесех...» и словами: «яко на небеси». На небесах (повторю) представляется непосредственное царство Божие, Его воля исполняется там безусловно: а на земле, в сей юдоли низкой и грешной, ютится всякий мрак и грех, поэтому мы и должны молиться Отцу небесному, чтобы и на нашей темной земле Он соделал так же хорошо, – свято и праведно, как у Него на небе.

3) Куда же в самом деде относить сравнительное выражение, – к последнему ли только предложению, или ко всем трех? Для меня этот вопрос вдвойне важен, именно в отношении инородческих переводов. Дело в том, что в еврейском, греческом, славянском и других европейских языках это сравнительное выражение стоит в конце, все равно будет ли отнесено ко всем предложениям или только к последнему, а в наших – татарском и других инородческих языках, оно должно стоять в начале предложения. Где поставите его, – в начале ли последнего предложения или в начале первого? Как только поставите, вы непременно обнаружите и определите свое понимание, тогда как в нашем церковном тексте мысль не обнаруживается, ибо она не влиятельна на помещение данного выражения. Применительно к татарскому словорасположению, мысль моя выразится такой формулой:

Отче наш, Иже еси на небесех,

яко на небеси

да святится имя Твое,

и на земли,

да приидет царствие Твое,

да будет воля Твоя.

Чтобы подкрепиться авторитетом, я обратился к катехизису митрополита Филарета. К крайнему прискорбию своему, нахожу там такой вопрос с ответом: «Почему просим исполнения воли Божией на земли именно так, яко на небеси?» – «Потому что на небеси святые ангелы и блаженные человеки, все без изъятия, всегда и во всем исполняют волю Божию». – Оправившись от такого удара, я стал рассуждать: не повлияло ли на такое ограничение какое-нибудь постороннее обстоятельство? – Да, и именно разделение на три прошения: первое, второе и третье, и притом такое глубокое и совершенное разделение, как китайской стеной. Но справедливо ли это разделение на три прошения? – По смыслу толкования преосвященного Филарета, имя Божие святится нашей святой жизнью и добрыми делами, а это тогда именно и бывает, когда мы исполняем волю Божию, помимо и вне которой (как нормы) не может быть святости и добродетели. Точно так же и царство Божие предполагает действие закона Божия или – что то же – воли Божией. Это, следовательно, не три прошения, а одно собственно прошение, только для большего уяснения или усиления с трех сторон выраженное. – За сим явился вопрос:

4) Кто это разделил молитву Господню на семь прошений? Спаситель не делил, вам же, если ради удобнейшего рассмотрения нужно ее разделить, то не лучше ли так: 1) да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли: 2) хлеб наш насущный даждь яам днесь; 3) остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим: 4) не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого.

Припомним другие разделения: Символа веры на 12 членов, Блаженств – 9, заповедей – 10. Числа все знаменательные: семь даров Святого Духа, двенадцать Апостолов, девять чинов Ангельских, десяток сам по себе число круглое. – По моему мнению, Символ веры на 12 членов делить не для чего. Первый член останется, как есть. Затем 2, 3, 4, 5, 6 и 7 нужно соединить в одно, как учение о втором Лице Св. Троицы: или, если делить, τо не более, как на две половины: одна о невидимом бытии в Троице Сына Божия, о Его Божестве (2-й член), а остальные члены составят вторую половину – о воплощении и совершении нашего спасения. Затем учение о Духе Святом (8 член), далее о Церкви и Таинствах (9-й и 10-й чл.); наконец о воскресении мертвых и будущей жизни (11 и 12). Итак, должно быть всего 5 или 6 членов. – Блаженства – зачем их насчитали девять? И почему узаконили это число, и каждому блаженству назначен свой номер? Отчего евангелист Лука приводит всего четыре блаженства, да и то в другом порядке? Если бы девятеричное число было так существенно для блаженств, то евангелист не изменил бы его. По моему понятию, учение о блаженствах есть развитие учения о кресте: «аще кто хощет по Мне итти, да возьмет крест свой и по Мне идет». И выставленные в евангелии, даже Матфея, блаженства не исчерпывают всех случаев и способов христианского терпения, а представляют только некоторые как бы образчики, а их может быть много, подобно тому, как Господь (Ев. Мф.25:31–40, зачало 106) насчитываете шесть видов благотворения, а их может быть больше: например в наше время, самая вопиющая и очень частая потребность – наставить на правильный образ мыслей; или: человек тонет, а другой спасает его, – это тоже вид благотворения, которых очень много, ибо проявления любви к ближнему могут быть многочастны и многообразны

Деление есть уже рассечение живого тела, стало быть убийство, омерщвление. Возьмите, например, Символ веры, – он изложен в строгой последовательности и живой связи, – как его разрубать? Но особенно вредно это разделение в практике некоторых законоучителей и экзаменаторов, которые шугают мальчишек разбросанными вопросами: как читается 5 чл. Символа веры? Как 10? Как 3-й? и т. д. Гоняют их из угла в угол равно также по заповедям, по блаженствам и по молитве Господней. И обратили живое слово Божие в гимнастику памяти, самую бездушную и бессмысленную.

Отсюда я перешел к вопросу 5): когда и где явился катехизис? Т. е. в том виде, как он теперь у нас практикуется. У греков не было такого катехизиса. У них были исповедания вроде тех, которые печатаются пред Псалтирью: св. Афанасия Александрийского, Кирилла Александрийского, Максима, для определения отдельных догматов. Мне кажется, что катехизис – придумка западная, а вышеупомянутое деление молитвы Господней и проч. – дело западной средневековой схоластики. Наш катехизис, особенно преосвященного Филарета, мне почему не нравится? Он старается втиснуть все христианское учение в рамки Символа веры, молитвы Господней и т. д. Символ веры , например, определил и формулировал только некоторые стороны и часть догматики, а катехизис старается вместить в него всю догматику; в десятословие – стремится втиснуть всю нравственность христианскую. На это дело потребовалось остроумие митрополита Филарета, но и ему не всегда это удавалось, потому что и у него множество натяжек и прицепок. У греков было не так: они прямо изучали священное писание, богослужебные книги, творения св. отец, почерпали воду из источников живых и обильных, а не такую, подобоаптечную квинтэссенцию, как катехизис. Катехизис годится разве только для сгруппировки уже раньше начитанного и усвоенного живого материала: в начальных же школах не должно быть ни катехизиса, ни раздробления молитвы Господней и прочего на части и члены.

Эти мысли, по моему мнению, могли бы иметь применение в наших православных школах. А для большего уяснения дела стоило бы дать академистам тему для кандидатского сочинения История Катехизиса вообще, или в православной церкви, или только в России.

29 февраля 1884 года.

Ваше письмо от 20 февраля, писанное карандашом, исполнено высокого интереса. Но какая жалость и сущее горе – Ваша болезнь, тяжкая, уложившая Вас в постель! Господь да исцелит Вас и да укрепит Ваши силы, столь дорогие и нужные для блага России! Но позволю себе сказать: мне кажется, Вы сами не щадите себя, работая паче меры и не давая себе отдыха. Человек, получивший от Бога призвание составить общее, обширное для целой страны благо, обязан беречь свое здоровье и свои силы. Господь да сохранить Вас и да укрепит Ваше здоровье!

По вашему напоминанию продолжу свое секретное письмо: написанное по поводу сообщений Остроумова.

Итак, продолжаю. Вторым сообщением Остроумова была его черновая собственно ручная записка, довольно обширная, об образовании в Туркестанском крае. Эта записка составлена по поручению ревизовавшего сенатора Гирса и ему представлена. В ней Остроумов сначала доказывает необходимость поддержания средне-учебных заведений для образования детей русских и частью туземцев. Говорит он потом о тех преобразованиях, которые полезно было бы сделать в мужской и женской ташкентских гимназиях к облегчению родителей учащихся, например, об уменьшении платы за учение. Есть в Ташкенте частная квартира для учеников гимназии, одержимая некоторыми учителями с пособием от казны в 1200 руб. в год, а между тем дети должны платить довольно дорого. Остроумов высказывает, что эту квартиру нужно уничтожить, а вместо нее открыть при гимназии пансион на общем основании, а для этого некоторых чинов и преподавателей лишить даровой казенной квартиры. Подобные его заявления и разговоры и раздражают против него людей. Есть еще при ташкентской гимназии ученическая квартира для русских и инородных воспитанников. Она, по-видимому, предназначалась для удобнейшего воспитания и образования туземцев и сближения их с русскими. Но сарты стали бунтоваться, отягощаясь гимназическим учением. Остроумов мне прислал две официальных заметки по части этого. Можно предположить, что сартских воспитанников деморализует как неумелое обращение с ними в ученической квартире, так и еще более – обучение их в гимназии. По моему понятию, киргизов и сартов вовсе не следовало бы привлекать и допускать в гимназию. Какой для них смысл имеют классические или новые европейские языки? В Оренбурге и Троицке киргизы учатся в классических гимназиях, некоторые оканчивают курс и поступают в университет и здесь, как я видел, облекаются в плед и усваивают все принадлежности европейской цивилизации, не русской, а прямо европейской. В наших университетах и даже гимназиях вращаются европейские понятия о национальности; – пропитавшись этими понятиями, в какое отношение инородцы должны встать к русским? По моему понятию, сартов, киргизов, бурят и калмыков еще преждевременно ставить на путь классического образования; для них гораздо полезнее простое, начальное, но здоровое, основательное русское образование. Я знал киргизов, обучавшихся в Оренбургской киргизской школе прежнего времени русскому языку и арифметике. С такой, по-видимому, ограниченной программой выходили люди здравомысленные, дельные и любознательные, которые не гнушались принимать должности толмачей, писарей, начальных учителей, и были непосредственно полезны для киргизского населения. – В своей записке, поданной Гирсу, Остроумов настаивает на том, чтобы киргизов воспитывать и обучать отдельно от сартов: сарты имеют прочно сложившийся мусульманский характер, тогда как киргизы народ еще свежий, как дети любознательный, переимчивый и восприимчивый: к ним можно еще привить русские понятия и симпатии. Для них и будет полезно такое учебное заведение, как учительская семинария, или подобное ей, где бы основательно преподавался русский язык, а не русская литература, ныне мало назидательная; внушался бы здравый взгляд на вещи, а не многочисленность отрывочных и популярных сведений обо всем, только надмевающих и развращающих молодые головы. Но, впрочем, перелистовав снова все доставленные мне Остроумовым документы, решаюсь целиком препроводить к Вам для просмотра в случае досуга.

Остроумов, нет сомнения, добросовестно трудится, вникает в дело, знакомится с краем, изучает религиозные, общественные и культурные отношения и условия. С 1877 года, когда он прибыл в Ташкент, считается шесть лет; своими ревизиями на месте по должности инспектора народных училищ целого генерал-губернаторства, неоднократным заведыванием главным управлением училищ, заведыванием учительской семинарией, участием в разных совещательных комиссиях и проч. и проч., – всем этим он должен был обогатиться основательными знаниями по части народного образования в средней Азии. Без преувеличения скажу, он единственный и незаменимый человек. Ввиду поставленной дилеммы, – оставить ли учебную часть под контролем генерал-губернатора или отделить ее от местной власти, подчинив непосредственно Министерству, во всяком случае лицо, стоящее ближайшим заправителем учебного дела в Туркестанском крае, должно быть, сколько можно, компетентно и благонадежно.. Но таковым г. Забелин, по-видимому, не представляется; таких качеств не имеет и Кун, хотя он и долго пробыл в крае и владеет татарским языком. Он не может быт во главе учебного дела в крае отдаленном, новоприобретенном. Стало быть, я прочу на этот пост своего Остроумова? – К сожалению, нет, ибо думаю, что он, при своей слишком восприимчивой натуре, не управится с обширной, сложной и разносоставной машиной, а только надорвет себя и измучит. Если для управления учебным делом в крае по новому преобразованию будет поставлен попечитель, для этого следует выбрать человека русского, патриотичного, дельного и основательного, непременно симпатичного, хотя и не знакомого с восточными языками; Остроумов же должен быть вроде окружного инспектора с правом постоянного и почти самостоятельного заведывания в крае инородческим образованием; заведуя специально одним этим делом, он мог бы дать ему верное, твердое, во всем крае систематичное и последовательное направление. Если же это найдено будет невозможным или преждевременным, потому-де что учебных заведений в крае еще очень мало, то его нужно будет возвратить на его директорское место в Ташкентской учительской семинарии, если даже она будет преобразована в городское училище, с удержанием в последнем случае лично за Остроумовым прежних его окладов; ибо он будет не смотритель какого-то отдельного училища, а установитель и насадитель инородческого образования в целом крае. И нужно притом, чтобы в приеме инородцев в училище и воспитательных мерах он имел главный и решающий голос, и чтобы ему предоставлено было распределение и назначение окончивших курс учеников, особенно же инородцев, по местам и родам службы. Остроумов, как я лично и твердо знаю, – есть психолог и зоркий наблюдатель; у нас в семинарии, бывало, при приеме учеников, он следил не только за ответами и степенью развития их знаний, но старался вникнуть в характер и образ мыслей молодого человека и часто определял удачно внутренние качества экзаменующихся; а в Ташкентской учительской семинарии, где он жил вместе с воспитанниками, постоянно занимался с ними, очевидно, он знал каждого в подробности и точности – понятия, направления и характер. И что же? Забелин воспитанников первого выпуска Ташкентской семинарии, в воспитании которых Остроумов полагал всю свою душу, не допускал до учительских мест, а выписывал на это вакансии кого-то из западного края.

Я должен присовокупить, что при выборе лиц для заведывания и ведения учебного дела в Туркестанском крае отнюдь не должно прельщаться студентами факультета восточных языков и особенно Лазаревского института, не потому что они плохо знают языки, а потому, главное, что они не имеют патриотическо-миссионерского направления, которое между тем существенно необходимо в том крае и которое может воспитываться в миссионерском отделении Казанской Академии. Во всяком случае, возвращение Забелина, а равно и Куна в Туркестанский край нежелательно и неполезно.

Вы изволите интересоваться последней статьей профессора Казанской духовной Академии Некрасова, и совершенно справедливо. Я с ним давно знаком. Он преподает греческий язык и отличается тонким суждением и вниканием в оттенки греческих форм, предлогов и частиц. Интересна его заметка об учении Иоанна Дамаскина о личном отношении Святого Духа к Сыну, которое будто бы неправильно объяснялось или излагалось на Боннской конференции. Эта заметка была напечатана в Православное Собеседнике 1883 г. Теперь я видел в корректуре продолжение его статьи во втором номере Прав. Собеседника. Это заметки на две первые главы Евангелия от Матфея. Может быть, он надоумится продолжать подобные заметки. В нынешнем году в IV курсе академии на группу священного писания записались некоторые студенты не богословского отделения, и они по уставу должны слушать греческий язык (вместо еврейского). Некрасов должен руководить их греческими занятиями, он и направил их вместо классических творений на текст св. Евангелия. Это и дало ему повод к нарочито внимательному чтению греческого Евангелия и к написанию своих замечаний. Можно надеяться, что он пристальнее примется за это дело. Вообще он прекрасный человек и усердный преподаватель.

Посылая в виде посылки разные документы и записки Остроумова ради только видимости и соображения в случае нужды, я решился приложить и свое, в форме письма изложенное, размышление по части церковных книг наших, писанное 2-го февраля, но доселе лежавшее; наконец, вновь прочитав его, я решаюсь эти мысли представить Вам, как наблюдение над фактом. Покорнейше прошу, не заподозрите моих намерений в какой-либо суете, кичливости и мудровании.

С глубочайшим почтением и совершенною преданностью, душевно желая Вам доброго здравия, имею честь быть.

Писано 2-го февраля; перечитавши,

отправляю 29-го февраля 1884 года.

Прошу снисхождения и доверия. Вновь все перечитал, положил три земных поклона и окончательно решился отправить. С Богом! Утро 17 марта 1884 года.

В последние годы я принялся довольно пристально всматриваться в наши церковно-богослужебные тексты и книги, сличал их с греческими, сличал новопечатные книги со старопечатными, – и пришел ненароком к такому, между прочим, выводу, что XVIII век привнес в церковную область много чуждого, мирского, страстного и подобострастного, а исправители Библии Петра и Елисаветы и священный язык окончательно перепортили. Прежде всего бросилась мне в глаза служба 5-го сентября, в Минее за этот месяц. Под сказанным числом есть древняя, с греческого переложенная служба: святого пророка Захарии, отца честнаго Иоанна Предтечи. Вслед за тем помещена: «Ина служба того же святаго пророка Захарии и святыя праведныя Елисаветы». А как раз наша, в учительской-то семинарии, домовая церковь посвящена имени праведных Захарии и Елисаветы. Это сделано нарочито, с той целью, чтобы воскресить память миссионерских попечений прошлого века. На том месте, где теперь учительская семинария, была некогда новокрещенская школа, была церковь, – все это разрушилось и уничтожилось, но память жила еще в самом названии урочища и улицы. Прежняя церковь была построена в царствование императрицы Елнсаветы Петровны и в честь ее тезоименитства. Но замечательно, что улица близ нас именуется Захарьевской, а не Захарие-Елисаветинской. Стали мы праздновать свой храмовой праздник по «иной службе». В церкви я всегда стою рядом с чтецом. Поразил меня кондак: «Яко луна полна, свет правды от мысленнаго солнца Мессии прияла еси» и проч. Вообразился мне портрет Елисаветы Петровны, полно- и круглолицей = луна полна. Заподозрил я, что эта служба не была ли написана по воцарении Елисаветы Петровны; читал, вникал и в двух местах нашел такое выражение: в двух тропарях 9-й песни канона читаем: «Моли убо всеблагаго Владыку тезоименитыя и всех восхваляющих тя спастися душам». – «Моли всеблагаго о тезоименитой»... Так как в честь Захарии есть уже служба, то «ина служба» составляет только как бы дополнение и в ней прославляется почти одна Елисавета, только изредка упоминается Захария. Служба составлена как на великие праздники: есть паремии, и величание, при котором преудачно вместо избранного псалма, помещены слова из песни Захарии: Благословен Господь… Яко посети и сотвори избавление людем своим. – Естественно было чувствовать утешение и восторг при переходе от эпохи бироновщины к царствованию чисто русской государыни Елисаветы Петровны, но всему есть мера, и в церковь вносить свои земные интересы, и так явно и больше остроумно и тонко, чем искренно и благочестно, – неудобно. В присутствии самой Елисаветы Петровны-то, так и представляется, что все эти восхваления якобы праведной Елисавете, матери Иоанна Предтечи, относятся к тезоименитой. Потом я обратил внимание на службу 30 августа, по случаю заключения Ништатского мира: – ее, видно, писал Феофан Прокоповнч – тут есть и Авессалом и кроткий Петр, сравниваемый с Давидом и т. д. Отечественная война была не менее опасна и страшна: тогдашние люди положительно думали, что наступает конец миру, к тому же комета зловеще являлась на небе. Однако же последование о том не вошло в Минеи, а лишь в особую книжку молебствий. Александр Павлович был скромнее и богобоязненнее. «Не нам, не нам, но имени Твоему даждь славу»,·– девиз благословенного. – Я проследил также любопытную историю молебствия пред началом ученья, о котором я когда-нибудь напишу Вам. – Словом, храм Божий и церковные книги в XVIII веке сделались ареной политических симпатий и педагогических воззрений. – В Казани нет таких обширных книгохранилищ, как Императорская публичная библиотека или Румянцевский музей, но в некоторых церквах постарше есть книги церковные прошлого столетия; в них я старался навести справки относительно вышеупомянутых служб – 5-го сентября и 30 августа, – мне хотелось дознать, когда впервые явились они. Пересматривая старые книги, в том числе старопечатные из библиотеки Казанской духовной Академии, я нашел ряд явлений, которыми обозначается ход постепенного введения крупных (прописных) букв в высочайших титулах и именах. У меня перед глазами Октой (т. е. Октоих): 1-я часть, т. е. первые четыре гласа, – напечатана в Москве, при царе Михаиле Феодоровиче, но до патриаршества Филарета Никитича, в годах 7124–7127 (= 1616–1619), а вторая часть (последние четыре гласа) печаталась уже при патриархе Филарете в годах 7137–7139 (= 1629–1631). В послесловии той и другой части упоминается имя «Благочестиваго Государя, Богомудраго Царя и Великаго Князя Михаила Феодоровича», но напечатаны и имя и титулы с малых строчных букв, а тем более имя патриарха. Как издревле в рукописях прописные буквы употреблялись только в начале статьи, в начале стиха, например в псалмах, а также после большой точки, а в тексте везде писались строчные буквы без исключения имен собственных и божественных, так это вошло в печатные церковные книги и доселе соблюдается в Московской синодальной типографии. И так по церковной системе крупные буквы не означали никакого преимущества или отличия, а мелкие буквы (или строчные) не означали ни малейшего уничижения или равнодушия. Но вот начинается нововведение. Привожу факты, насколько были мне доступны в Казани старые книги. В Анфологионе, сиесть Цветослове 1715 года, видится такая особенность: выходной лист не в конце книги, а в начале, как теперь: «Во славу Святыя, единосущныя... Троицы... повелением... благословением же преосвященных архиереев между патриаршеством... издася книга сия... в царствующем граде Москве тогда-то». Здесь употреблены прописным буквы на европейский лад; титулы: Государя, Царя, Князя, Царевича начинаются прописною буквой, а имена Петра Алексиевича, Алексия Петровича и название книги Анфологион напечатаны все сполна прописными буквами. Но это и ограничилось только преддверием (= предисловием), а в самой книге этого нет, или, точнее, далеко не в такой степени. При помощи новейшего Анфология я отметил, т. е. пересмотрел все многочисленный места, где упоминается слово царь, или относящееся к нему местоимение, а также собственное имя государя, везде решительно буквы маленькие, только в последовании царских часов, накануне Рождества Христова в многолетии с полным титулом, имя и отчество Петра Алексеевича начинаются большими или прописными буквами, а все остальные буквы в обоих словах – строчные. – В одной Минее (октябрьской) 1721-го на, напечатанной по старым образцам, находится попосле приклеенный печатный лист, после того, как Петру Алексеевичу поднесли титул Императора, Великого, Отца отечества; в этом листе говорится, что Св. Прав. Синод обще с Сенатом приговорили на всех церковных службах Его Величества титул возносить, вместо царя, Iмператора (напечатано I десятеричное и прописное, так долго и печаталось в церковных книгах). В Минее августовской 1724 года, в предисловии напечатано сплошь прописными буквами ПЕТРА ВЕЛИКАГѠ ѠЦА отечества; а в самой книге титул Император только начинается крупной буквой. В этой Минее еще нет службы 30 числа на заключение мира и на перенесение мощей св. благоверного князя Александра Невского, хотя чествование сего события по свидетельству Следованной Псалтири установлено в 1724 году. – В служебнике 1734, при Анне Иоанновне, на ектениях начинаются большими буквами следующие титулы и имена: Благочестивейшей Самодержавнейшей Великой Государыне Императрице Анне Иоанн... Ея... Цесаревне Елисавете Петр. Принцессе Анне. Стоит заметить, что в сугубой ектении Императрица Анна Иоанновна упоминается (как и ныне) раньше Св. Синода, а Цесаревна и Принцесса Анна – после Св. Синода, а св. Синод упоминается сейчас вслед за государыней. Это по образцу времен патриаршеских, когда патриарх упоминался на той же ектении вслед за царем, а царица и прочие члены царской фамилии упоминались уже после патриарха. – От времен Елисаветы Петровны я видел только постную триодь 1742 года; здесь нет ни ектении, ни Спаси Господи люди твоя, но в службе утрени великой субботы, когда стихологисуется 17-я кафизма, в конце 2-й статьи слова: Троичен: «Безначальне Боже, соприсносущне Слове и Душе Святый, скиптр православнаго Императора укрепи на ратныя, яко благ»... в этом месте слово императрицы все напечатано прописными буквами. Надо полагать, что это с нее и началось, по движению благодарного русского чувства. – В особой книжке молебна на восшествие на престол Екатерины II, в ектении напечатано так: Благоч… Самодерж... Велик... Госуд.. ІМРЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНѢ АЛЕѮІЕВНЕ... ЕЯ... ПАВЛЕ ПЕТРОВИЧѢ... Их... То есть: титул императрицы, а равно имя и отчество Екатерины II, имя и отчество наследника, а так же местоимение, относящееся к одной государыне (ЕЯ), напечатаны сплошь крупными буквами, а местоимение, относящееся к ним обоим (Их) только начинается крупной буквой. – Но вот предо мной Требник 1777 года. В предисловии: слова: «Императрицы Екатерины Алексиевны... Ея... Павле Петровиче... Его... Марин Феодоровне... Синода... Требник – написаны сплошь крупными буквами... а другие слова: Повел. Благоч. Самод.... Велик... Госуд... Нашего... Наследн... Благов... Госуд... Велик... Князе... Супруге... Благоч... Госуд... Велик... Княгини. Свят... Прав... и т. д. все это только начинается крупными буквами. – В чине крещения ектения: О Благоч... Самод... Велик... Госуд... Нашей ІМРЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНѢ АЛЕѮІЕВНЕ и о Насл... ЕЯ Благ. Госуд. Цес. и Велик. Князе ПАВЛЕ ПЕТРОВИЧѢ и о Супруге ЕГѠ Благ. Госуд. Велик. Кн. МАРІИ ФЕОДОРОВНЕ... Их... И то замечательно, что в древности, в послесловиях к церковным книгам упоминалось имя только царствующего лица и патриарха; в вышеупомянутом Анфологии 1715 года упомянуты имена царя Петра Алексиевича и Царевича Алексия Петровича; в последствии стали перечислять всю царскую фамилию; на ектениях же царствующая семья, вероятно, исстари вся поминалась, но в книгах, кажется, писалась не по именам, а имя рек. – При Императоре Александре I, как видно из книг 1818 и 1820 годов, вся царская фамилия писалась крупными буквами, но собственно имена и отчества, а титул только императора и императрицы писался целиком прописными буквами, а Великие Князья и Цесаревич только начинались прописной буквой. Так дошло и до настоящего времени.

Хотя у меня мало было под руками книг для справок и наблюдений, – что было, я все перечислил; но видно из приведенных примеров, что этот обычай вошел постепенно. Взялся он с образца немецких изданий XVII и XVIII веков. У немцев, и собственно у протестантов, было обыкновение посвящать свои издания государям, или князям и графам-меценатам, либо ученым; и титул и имя того лица, коему посвящена книга, писались сплошь крупными буквами; но так же писалось и название книги, а в книгах свящ. Писания и вообще богословских так писались непременно слова: Бог или лица Св. Троицы, и Спаситель, т. е. Иисус Христос. Это было во всей книге, а не в предисловии только. А у нас во всей книге все слова: Бог, Господь и т. д. пишутся строчными буквами, как, впрочем, и следует, держась древнего обычая, а титулы и имена высочайшие сплошь пишутся прописными буквами. Это не совсем точно отвечает немецким образцам; но и следует ли идти по чужим стопам в области православной церкви? Я не говорю о документах государственных, о книгах светских: в них пусть следуют примеру просвещенных государств. Настоящее время мне особенно представляется важным – почему? Теперь поголовно почти учатся все крестьяне, и теперь стараются и духовное, и учебное ведомства вводить в круг учебных книг церковные книги, наприм. Учебный часослов; теперь наконец педагогика требует все объяснять, а учащиеся приучаются, привыкают на все требовать отчета: наконец в начальных школах требуется и орфография, и уменье ставить точки и прописные буквы, но вообще составляется наглядное впечатление, что в именах несобственных прописная буква выражает уважение и преимущество, – поэтому-де в письмах местоимение Вы пишется прописной ради уважения или вежливости, а есть и такие толкователи: «Пиши Архиерей с большой буквы, а пономарь с маленькой» и т. п. Во всяком случае, выходит что-то неудобное, – Бог и Спаситель – с маленькой буквы, а существа земные, хотя Богоизбранные, с большой буквы и даже сплошь пишутся крупными буквами. – Во всяком случае, это противно старому вековечному обычаю церковно-славянской письменности и печати. – Как-то случайно взглянул я в единоверческом часовнике статью: ектения о державном православном царе, – все титулы напечатаны сплошь строчными буквами, но имен нет, а имя рек. Даже завидно стало, а впрочем, сбылось писание: не обуи ли Бог премудрость премудрых? – Ужели же нельзя вернуться в этом частном случае к доброму старому?

В мае 1883 г. года я читал в газетах, как происходило священное венчание на царство, при этом (забыл я, в какой именно момент) Государь в порфире преклонился в землю пред Богом. Мне представилась поразительная картина и идея: когда земное величие смиренно и умиленно, благоговейно повергается, пред Всевышним Царем царствующих, это ведь вдвойне умилительно и религиозно. Добровольное смирение в области религиозной может только возвысить величие ореолом благочестия.

NB. Около года подобные мысли приходили мне в голову; я их таю, никому не сообщаю. Вот теперь пишу настоящее письмо своей рукой, и нелегко будет Вам его прочитать, хотя я еще усиливался воздерживать свою руку от скачков и от торопливости. Но когда я все более и более увидел из Ваших драгоценных писем доказательства Вашего высокого ко мне доверия, я не усомнился сообщить, свои по этому орфографическому вопросу наблюдения, соображения и даже, – не скрою, – желания, в том убеждении, что Вы не сочтете это за легкомыслие или за праздное буквоедство, а тем паче за дерзкое посягательство. Я говорю ввиду учебного всероссийского дела. Аще что недописах или преписах, Бога деля не клените.

Это письмо должно прийти к Вам уже тогда, когда церковь озабочивается об исправлении и очищении своих чад. И да даст Господь нам течение поста совершити в покаянии и здравии.

1 марта 1884 года.

О статье профессора Академии Некрасова, на которую Вы изволили обратить внимание по ее началу в 1 № Православного Собеседника, я слышал, что это есть небольшая проба, которая ограничится заметками на две первые главы Евангелия от Матфея; эти заметки относятся собственно к русскому переводу Евангелия. Так как этот перевод напечатан по благословению Святейшего Синода, то редакция Православного Собеседника и сам автор осмелились и решились напечатать только небольшой образчик и ожидать, как будет это принято нашими учеными богословами, и – что главнее – не произведет ли неприятного впечатления на членов Святейшего Синода: при благоприятном же и снисходительном приеме со стороны церковного правительства, подобные заметки могут-де быть продолжены.

Судя по-человечески, этим делом мог бы огорчиться высокопреосвященнейший владыка С-Петербургский, так как под его высшим руководством печатался русский перевод Библии и Нового Завета; но и он, по всей вероятности, отдаст предпочтение делу общему церковному пред личными счетами. Следовательно, вопрос сводится к тому, насколько владыки убедятся рассуждениями и доказательствами профессора Некрасова. Во всяком случае, желательно иметь сведение, конечно частное, о взгляде членов Святейшего Синода на указанную статью и принципиально – на попытку касаться русского перевода Нового Завета, а равно о том, как сами Вы найдете оную по своему православно-русскому чувству и по научному сознанию.

Мой доклад № 118 в случае неудобности или ненадобности, может быть оставлен без последствий, т. е. без ответа, чтобы не плодить пустых бумаг за номерами.

16 марта 1834 г.

Ваше письмо от 3 марта по тону и чувству участливо-жалостливое, но по смыслу и существу дела ужасное, поразило меня до крайности, и я начинал утопать в отчаянии; сознавал необходимость и долг писать, но не успел еще собраться с духом, как получаю новое Ваше письмо от 6 марта, не только успокоительное, но поистине радостное и светлое. От всей глубины сердца приношу Вам, гуманнейший Константин Петрович, самую искреннюю благодарность, во 1) за Остроумова, во 2) и за себя. Остроумова решается судьба и его многолюдного семейства; а ко мне участие Ваше простирается до самого нежного попечения о моих чувствах. Теперь с покойной совестью можно бы поставить точку; но от переполненного сердца не могут молчать уста. В числе документов и записок отправленных мною к Вам, в виде посылки, 2 сего марта, находятся засвидетельствованные копии с представления Остроумова к награде бывшему Министру народного просвещения барону Николаи и ему же официальное письмо; когда по первому представлению Остроумов был оставлен без награды, то в письме было изложено настоящее ходатайство, весьма энергичное, о награде; и так как Министром скоро был высочайше назначен Иван Давыдович, к нему было послано особое письмо, которым внимание его обращалось на предыдущее ходатайственное письмо барону. Все это писано было исправлявшим должность генерал-губернатора генерал-лейтенантом Колпаковским, потом и другим исправлявшим должность генерал-лейтенантом Абрамовым. Остроумов опять был представлен к той же особенной награде, – 4 степени Владимира. Все это было до Забелина. Награждение же его в 1883 г. последовало по представлению генерал-губернатора Черняева (я его и представил Вам в копии), которое изложено таким сильным и особенным складом, что Михаилу Григорьевичу, человеку военному и своеобразному, вполне свойственно, а с деловым и чиновным слогом Забелина вовсе не согласно, и потому я уверен, что это представление написано Черняевым или под его диктовку, а отнюдь не Забелиным, хотя, конечно, с его согласия. Забелин будто бы перевел Остроумова на «лучшее место». Место директора гимназии, ни по рангу, ни по окладу, не выше директорского места в учительской семинарии, но последнее гораздо симпатичнее гимназического; я свою семинарию не променяю ни на какую гимназию в свете, а Остроумов соединял с семинарией ташкентской свои мечты и идеалы миссионерские. Этим бы попрекать и не стоило... Остроумов имеет основательное, разумное, вполне убежденное понятие об инородчестве, о мусульманстве, о среднеазиатском духовенстве и т. п. Все эти понятия приобрел он в Казанской Академии и сам старался развивать их и преподавать; он счастлив был, нашедши в К. П. Кауфмане почти совершенно те же взгляды, воспитавшиеся на виленских ксендзах. (В 1877 году, когда Остроумова еще только приглашали в Ташкент, в проезд чрез Казань генерал Кауфман позвал меня к себе, как об этом я упомянул в своей брошюрке: «Из переписки о применении русского алфавита к инородческим языкам», стр. 25. Я только намекнул там на его беседу, но он мне много сообщил преинтересных своих суждений и принципов государственного значения; когда-нибудь я изложу их в особом письме). М. Г. Черняев повел будто бы совсем другую политику с мусульманством и вообще с иноверием. (Это я читал недавно в газетах). Полагаю, что это было тягостно для сердца Остроумова. Раз он мне намекнул в письме, что теперь туземные муллы поднимают, по-видимому, головы. Очень может быть, что он высказывал печали своего сердца в кругу своих ташкентских знакомых. В своей записке, поданной Ф. К. Гирсу (черновую я Вам отправил 2 числа) Остроумов изложил свои мысли о народном образовании в крае, мысли очень дельные, а главное, душевные и горячие, убежденные. В сношениях и беседах со своими коллегами и главным инспектором, быть может, приводилось ему говорить горячо, настойчиво и даже горько и желчно, особенно когда этих мыслей его не разделяли, а еще более, когда их не опровергали резко, а легкомысленно вышучивали. И вот такой голос вопиющего в пустыне обозван интригой, и то, чем нужно дорожить, и тем более чем это реже, – это самое преследуется, как злодейство.

Также невыгодно г. Забелин «отзывается об воспитанниках Казанской духовной Академии, привезенных или выписанных Остроумовым». – Остроумов никого не привозил и сам никого не выписывал. Сам Остроумов попал в Среднюю Азию потому, что Κ. П. Кауфман чрез г. Куна просил меня рекомендовать ему из преподавателей Казанской учительской семинарии в директоры предположенной им Ташкентской семинарии. Я рекомендовал Остроумова. Долго велась переписка об учреждении семинарии, чтобы Остроумова заблаговременно иметь в крае, учреждена для него сначала должность инспектора народных училищ. Между тем было открыто нисколько училищ русско-туземных низшего разряда; туда шли из России кандидаты начального учительства, вроде приходских учителей; Остроумов дал мысль пригласить кончивших курс Казанской духовной академии, понимая важность этих скромных зародышей русского просвещения в крае. Несмотря на крайне невыгодное положение этих училищ по рангу и жалованью учителей, туда пошли академисты, все магистранты: Муропиев, Софийский, Позднев и действительный студент Воскресенский, они пошли с восторженной готовностью разделить патриотические труды своего наставника. Сначала поступили заведующими учителями русских училищ для туземцев: Перовского – Воскресенский, Самаркандского – Муропиев. В 1879 г. открыта Ташкентская учительская семинария, – Воскресенский и Муропиев поступили в семинарию, а на их место приехали следующего выпуска казанские магистранты: Софийиский с женой в Перовск и Позднев с женою в Самарканд. Жена Софийского, дочь казанского священника, получила гимназическое образование: она сделалась заведующей в Перовском женском училище; жена Позднева домашнего воспитания не могла получить никакого места. От этого, в связи с тем, что с предсмертною болезнью К. П. Кауфмана, который ценил и поддерживал казанцев, противоположная гидра (ошибся – партия) подняла свою шипучую голову, – Позднев удалился в Россию, а супруги Софийские, в двои рук работая, могли прокормиться. Прошлым летом они приезжали в Казань, Софийскиий заходил ко мне и порассказал вещи, между прочим насчет Забелина, забавные, но скорее грустные, чем смешные. И вдруг я получаю телеграмму от Забелина, чтобы я уведомил Софийского, что он переведен в Ташкентскую семинарию и должен поспешить на место служения. Но тогда Софийского уже не было в Казани, он задолго выехал, чтобы посетить свою мать – бедную просфирню близ Моршанска – и свояка в Перми. Полагаю, что он в Ташкенте. Это человек очень умный, серьезный, дельный и не горячится.

Я забыл объяснить, каким образом эти казанские академисты попали в Среднюю Азию, т. е. по чьему вызову... Относительно приглашения воспитанников Казанской Академии, и именно противомусульманского отделения, всегда была переписка между мной и Куном: он просит меня, иногда с наименованием лица, по указанию, конечно, Остроумова, а иногда неопределенно, пригласить или выбрать на училищную службу кончивших курс академии, я, в свою очередь, старался и лично знакомиться с этими студентами, и осведомлялся о них у начальства и профессоров академии. Стало быть, Остроумов и с этой стороны не виноват: академисты – его бывшие ученики, и которых он желал иметь своими сотрудниками в Туркестанском крае, прошли чрез критику нескольких человек. Весной 1878 года сам Кун в моей квартире целый вечер беседовал с этими академистами: Муропиевым, Софийским, Поздневым и еще Агрономовым. Последнего, впрочем, не благословили так далеко ехать его родители. Он поступил на службу в Рижскую духовную семинарию. Это свидание с Куном устроилось таким образом: на рассвете Троицына дня (т. е. дня св. пятидесятницы) 4-го июня, получаю я телеграмму из Нижнего от Куна; пишет, что вечером этого числа заедет ко мне с парохода и желал бы лично познакомиться с воспитанниками академии, желающими поступить на ташкентскую службу. Я и пригласил этих студентов, и мы с часов 6 вечера ждали Куна. Он приехал еще засветло. Первым долгом мы с ним поздоровались, и он благодарил меня за Николая Петровича (т. е. за Остроумова); потом я ему представил вышеупомянутых академистов, и он часов до 12 беседовал с ними и очень любезно распрощался...

Какие же мои средства спасти человека честного и нравственного и его семью, и спасти знающего и ревностного деятеля? И совестно и жаль мне беспокоить Вас, но и не к кому мне прибегнуть за помощью. И в этом приливе и отливе надежды и сомнения, право, приходишь иногда к печальным размышлениям. Пословица говорит: «Шила в мешке не утаишь». Сыны века мудрейшие сынов света в роде своем суть. Я уверен, что г. 3. чует, где зацепка, которая еще держит Остроумова. Эта зацепка – в Казани, к чему доказательством служат толстые письма Остроумова в Казань NN и из Казани от того же NN к Остроумову, и письма в тот и другой конец заказные. Г. 3. еще в начале или летом прошлого года, в минуту благодушия, осведомлялся у Остроумова, уступит ли ему NN²² свое место. Такую злокозненную зацепку следует сковырнуть, тогда все эти Остроумовы полетят, и все будет гладко. – Подобная мысль о зацепке мне только на днях в голову пришла. Вечером, уже при огнях, иду я по улице, один, и все тихо, и напало на меня раздумье, сначала какое-то неопределенное, а потом яснет, яснет, и является вопрос: что такое я на свете и могу ли я кого огорчить? Но что же у меня есть? Ничего или почти ничего; мне только желается, чтобы инородцы учились, переводы их продолжались, мало-мальски способные и усердные в служение христианскому Богу допускались, – все это вещи, по-видимому, самые безобидные, но, тем не менее, были, и теперь, быть может, еще найдутся люди, которые готовы считать всякую инородческую книжку за целую литературу, отслуженную по-инородчески всенощную – за покушение на целость отечества.

Сегодня я получил пресимпатичное письмо от Симбирского преосвященного Варсонофия. Между прочим пишет: «Вот чуваши – это сущее горе мое (по ходу речи видно, что преосвященный чуваш называет горем потому, что они не знают русского языка, а может быть, по имеющемуся в некоторых местах расположению чуваш к магометанству). Благодарю Вас за присланные мне через Ивана Яковлевича²³ службы на чувашском языке. Наши ваших недолюбливают (это значит, что русские священники недолюбливают инородцев, которые производятся на духовные, священно-служительские должности). Поставил я в прошлом году священника из природных чуваш. Но недавно получил анонимное письмо… с присовокуплением, вот де, каковы они – эти инородцы. Вызываю к себе для назидания и уяснения. И станешь в тупик, если кийждо будет искать своих си, а не будет смотреть на общую пользу и на делание пастырское, как общее о спасении ближнего дело.

Но я ушел далеко в сторону, а возвращаясь в Ташкент, позволю себе заключить настоящее письмо следующим соображением. Если удержится в Ташкенте учительская семинария, в нее нужно возвратить Остроумова. Если семинария преобразуется в русско-инородческое училище низшего разряда, начальником его нужно сделать Софийского, если только он в Ташкенте. Воскресенского я рекомендовал в инспекторы киргизских школ Уральской области.

Но приятная перспектива в горах Алтая: поставление Томским викарием и начальником Алтайской миссии о. Макария – есть дело весьма удобное и благовременное, да и преосвященный Владимир отличный и талантливый миссионер и святитель. Этот о. Макарий, маленький, худенький, жил в Казани около полутора года в 1868–9 годах; 18 июля 1869 года он был в крещено-татарской школе и представлялся государю императору и государыне императрице. Отец Макарий – человек добрейший и кроткий, истинный ангел, пресимпатичнейший. Алтай и алтайцев любит душевно; алтайский язык изучил основательно. Но что главное, он поступил в Алтайскую миссию послушником прямо по окончании курса в Тобольской духовной семинарии, в 1854 году, на свежие следы того великого Макария, который основал Алтайскую миссию, потом он был во все управление, лет 18, преосвященного Владимира, и вот у него в виду два образца миссионерских, ему остается идти по их следам. И нужно его подержать там подольше. Он очень, даже слишком, скромен. Я потерял из виду преосвященного Дионисия: но он еще едва ли доехал до Уфы. Жив ли он? Не слег ли где в Сибири?

С глубочайшие почтением и совершенною преданностью имею честь быть...

Профессор Некрасов пишет всегда сдержанно и прилично. Вы предполагаете отпечатать десять особых экземпляров Нового Завета, а не лучше ли побольше, до 40–50 экземпляров, на всякий случай – уж расход не Бог знает какой.

22 марта 1884 года

Вчера в Академии мне показывали бумагу Учебного·Комитета при Св. Синоде, который спрашивает совет Академии, определен ли кончивший в 1883 г. курс кандидат Алексей Воскресенский преподаватель Закона Божия в Казанской крещено-татарской школе. Так как в совете Академии нет об этом никаких сведений, то совет обращается ко мне за таковыми, и я не замедлю сообщить их.

Но считаю нужным, для ускорения дела, доложить Вам о моих сношениях по означенному делу о Воскресенском. Когда последовал синодальный указ на имя высокопреосвященнейшего Палладия от 26 ноября 1883 года за № 3680, я докладом 17 декабря просил его высокопреосвященство благословить Воскресенского преподавать Закон Божий в крещено-татарской школе. Владыка, на это мое ходатайство, предложением от 20 декабря за № 613 уведомил, что им преподается благословение кандидату Казанской духовной Академии Алексею Воскресенскому на преподавание Закона Божия в Казанской центральной крещено-татарской школе. Но по моему частному приглашению (да и школа крещено-татарская есть частное заведение, а я слыву ее учредителем), Воскресенский преподает в ней Закон Божий с 15 октября 1833 года.

Потом я обратился в Костромской епархиальный комитет, а) частным письмом к влиятельному члену оного г. Широкому и б) официальной бумагой в самый комитет. Тот и другой документ для видимости при сем в копии представляю, а здесь только поясню, что в официальной бумаге я воздержатся от всякого разъяснения моих побуждений и миссионерских соображений; зато в письме совершенно откровенно и подробно изложил свои мысли, которые было бы неудобно оглашать. Я основывался на двух главным образом пунктах: 1) на том, что всякий епархиальный комитет есть неразрывная часть Православного Миссионерского общества, которая не может считаться и своими деньгами; 2) противомагометанское миссионерство должно иметь во всем Приволжском крае общую систему, взаимную связь, с центром в Казани; а без этой связи разрозненные меры отдельных епархиальных комитетов не будут успешны и плодотворны. К этому я присовокупил и свой беспристрастный отзыв о Воскресенском, как о человеке способном и, главное, расположенном к миссионерским знаниям, но далеко не овладевшем ими; ему предстоит долгое еще изучение, для которого обильные и разнообразные средства представляет Казань, а Кострома никаких. Я не преминул пояснить, что, служа в Казани и занимаясь здесь изучением противомусульманских предметов, Воскресенский может быть полезен и для Костромского комитета. Кратко сказать, я надеюсь, что мои соображения не должны быть оскорбительны, ни вредны для костромского миссионерства.

Письмо мое г. Широкому отправлено по частям в два приема, 24 и 28 декабря 1883 года, а отношение в комитет костромской за №871 – 28 того же декабря. Доселе не получаю никакого ответа, ни официального от комитета, ни частного от г. Широкого, и не имею никакого известия из Костромы о судьбе моего ходатайства. Вышеупомянутый запрос Учебного Комитета не означает ли, паче чаяния, какой-либо перемены в распоряжениях духовно-учебного начальства? Во всяком случае, осмеливаюсь почтительнейше и убедительнейше просить Вас, не примете ли на себя труд частным образом посодействовать благосклонному приему и исполнению вышеупомянутого ходатайства моего со стороны Костромского владыки и комитета. С другой стороны, полная справедливость требует, чтобы содержание Воскресенскому назначено было со времени действительного преподавания им Закона Божия в крещено-татарской школе, т. е. с 15 октября 1883 года.

Копия

Приложение к письму

22-го марта 18844 года.

Милостивый государь, Семен Иванович!

Наслышавшись о Вас от Порфирия Николаевича Масленникова²⁴. я сочел полезным и нужным обратиться к Вам с просьбой о содействии в деле, касающемся Костромского епархиального комитета православного миссионерского Общества.

В нынешнем 1883 году окончил курс наук в Казанской духовной академии стипендиат Костромского епархиального комитета А. А. Воскресенский. Я с ним познакомился за полгода до его окончания курса чрез заведующего крещено-татарской школой священника Василия Тимофеева, с которым г. Воскресенский ведет давнишнюю дружбу. Узнав, что г. Воскресенский занимается Алкораном в подлинном его тексте и толкованием на Алкоран казы Бейзавия на арабском же языке, и удостоверившись, что он живо интересуется противомусульманскими предметами и способен работать энергично, я просил его разобрать рукописные сочинения покойного профессора Гордия Семеновича Саблукова. Такие занятия Воскресенского скоро с ним меня сблизили, а теперь он принимает более деятельное участие при издании противомусульманских трудов Саблукова. Наконец возникла у меня мысль, что в интересах миссионерского дела Воскресенскому следует остаться в Казани, хотя я и знал, что Костромской епархиальный комитет готовил и предназначал его к миссионерскому служению в своем непосредственном ведении. Изложу Вам откровенно те соображения, которые привели меня к такой мысли и как бы к противодействию Костромскому епархиальному комитету.

Все магометанское население Костромской губернии ограничивается небольшой слободкой вблизи Костромы. Там, как я слышал, татары по языку и частью по обычаям и образу жизни почти совсем обрусели. Татарский язык они наполовину уже забыли, магометанского образования никакого не имеют. Если их предоставить естественному ходу жизни, то чрез несколько десятков лет от их татарства останется одно только смутное воспоминание. Если же применить к ним средства для ускорения их полного обрусения и обращения к христианской вере, очень может быть, что этим вызовется в них противодействие. В Казанской губернии и в других близких к ней местностях действительными фактами подтверждается та мысль, что татары, – вообще отличающиеся энергией, всегда стараются парализовать действие миссионерских школ и других миссионерских мероприятий открытием своих школ, постройкой мечетей и т. п.; в крещено-татарской деревне, наклонной к магометанству, стоит открыть братскую школу, чтобы сейчас же открылись там две-три тайные магометанские школы. Поэтому с большой вероятностью можно предсказать, что если Воскресенский откроет свои миссионерские действия у костромских татар чрез обучение, например, татарских детей русской грамоте, или чрез собеседование со взрослыми татарами о делах веры, тогда и костромские татары встрепенутся, а казанские мусульмане не преминут подать им помощь учеными муллами и учителями; костромские татары сами поедут в Казань учиться в здешних магометанских училищах. Это, – я повторю, – непременно случится, потому уже, что казанские татары хорошо знают Воскресенского и, вероятно, проникли его цели и замыслы: теперь наши татары зорко следят по газетам и по действительной наглядности за всяким шагом русского миссионерства.

Кроме этого, я должен по справедливости сказать, что Воскресенский далеко еще не овладел противомусульманскими знаниями и не особенно силен не только в языке арабском, но и в татарском. Но если сообразить, что в настоящее положительное и прозаичное время весьма редко можно встретить человека, который бы поинтересовался такими сухими и некорыстными предметами, как татарский язык и арабские книги, то Воскресенский составляет исключение из общего правила. Он сердечно расположен к противомусульманским занятиям. Этим его расположением и нужно воспользоваться для общего блага. В Костроме он не будет иметь никаких средств для дальнейшего продолжения своего миссионерского образования; Казань же, напротив, представляет разнообразные и обильные пособия к изучению татарского языка и мусульманской мудрости.

Нужно и то принять во внимание, что Казань нельзя резко отделять от Костромы; эти два города один от другого недалеки, притом они соединяются Волгой. Кострому можно считать отраслью в мусульманском отношении, а самое-то сердце магометанства в России это Казань. Нужно сосредоточить свои усилия против мусульманства в сердце, а не в оконечностях его. Позволю себе я и на то обратить внимание Ваше, что Костромской епархиальный комитет есть неотделимый член Православного Миссионерского Общества, и потому он не должен и не может устраняться от общих соображений и потребностей противомусульманского миссионерства, коль скоро он вздумал вступить в эту область миссионерской деятельности.

В силу таких соображений желая оставления Воскресенского в Казани, я предположил наилучшим, наиболее подходящим к этой цели местом быть ему при Казанской крещено-татарской школе преподавателем Закона Божия. Господин обер-прокурор Св. Синода отнесся к моей идее сочувственно и благосклонно, и отношением хозяйственного управления при Святейшем Синоде от 14-го декабря за № 13695 я уведомлен, что Святейший Синод определением от 12октября/16 ноября 1883 г. за № 2062 постановил: «Потребную на содержание преподавателя Закона Божия означенной школы сумму по 700 рублей в год отпускать на счет состоящего в распоряжении Святейшего Синода капитала на распространение православия между язычниками в Империи; что же касается служебных прав такого преподавателя и самого замещения этой должности кандидатом Казанской духовной Академии Воскресенским, предоставить такому-то Ильминскому войти о сем, с кем следует, в подлежащие сношения».

Я и вошел в сношения, а именно: 1) исходатайствовал у высокопреосвященнейшего Палладия, архиепископа Казанского, благословение Воскресенскому на преподавание Закона Божия в крещено-татарской школе; 2) ныне отправляю доклад в Костромской епархиальный комитет об освобождении Воскресенского от обязательной службы в Костроме и о высылке мне его документов.

Я, впрочем, убежден, что свобода от формального обязательства не истребит в благодарном сердце Воскресенского обязательства нравственного – служить комитету родной епархии, давшему ему средства к высшему образованию. Служа в Казани, Воскресенский может содействовать видам оного комитета: в вакационное время он может ежегодно проживать в Костроме, может доставлять родному комитету разные книжные или письменные пособия миссионерского содержания.

Присовокуплю еще одно слово. Не думаю я, чтобы Костромской епархиальный комитет ограничился чисто формальным распоряжением, чтобы Воскресенский прослужил столько-то (4) лет в миссионерском служении у костромских татар; стало быть, после этих обязательных лет он волен идти на все четыре стороны. На чем же основывается этот 4-х летний срок служения? В деле религиозных преобразований 4 года ничего не значат. С какого времени и в каком виде начать действование на костромских татар, – это опять вопрос, который Воскресенским и будет разрабатываться, и связь его с Костромским епархиальным комитетом не прерывается. Но только, пожалуйста, не печатайте и не оглашайте свои миссионерские замыслы, ибо сведения, подобные напечатанным в отчете Костромского комитета с 1-го января 1877-го года по 1 сентября 1878 года, страница 7-я, 8-я и особенно 9-я, могут дойти и до татар вашей слободки и взволновать их мирное житие; тогда лопнет всякая возможность миссионерствования. Миссионерство есть своего рода духовная война, а воюющие стороны никогда не разглашают своих планов и сил.

Изложенное здесь я не решился бы поместить в официальном докладе комитету, а Вам частно их сообщаю и покорнейше прошу частно же пересказать владыке-председателю, а также оо. и гг. членам комитета, дабы они могли составить истинное понятие о моих видах на Воскресенского и не усомнились исполнить мое усерднейшее ходатайство об увольнении его от своего формально-непосредственного служения.

(Письмо это отправлено 24-го декабря, а конец оного 28-го декабря 1883 года. С. И. Широкому, секретарю Костромской духовной консистории, деятельному и влиятельному члену местного комитета).

Копия

В Костромской епархиальный комитет Православного Миссионерского общества. – 28 декабря 1883 г. № 871.

Хозяйственное Управление при Святейшем Синоде от 14-го сего декабря за № 13695 сообщило мне, что вследствие моего ходатайства об учреждении при Казанской крещено-татарской школе должности особого преподавателя Закона Божия, с окладом не менее 700 руб. в год, и с назначением на эту должность кандидата Казанской духовной академии Алексея Воскресенского, Святейший Синод постановил потребную на содержание преподавателя Закона Божия означенной школы сумму по семи сот рублей в год отпускать на счет состоящего в распоряжении Святейшего Синода капитала на распространение православия между язычниками Империи, а относительно самого замещения этой должности кандидатом Академии Воскресенским предоставить мне войти, с кем следует, в подлежащее сношение.

Так как г. Воскресенский обучался в Казанской духовной академии за счет Костромского епархиального комитета, то я, согласно выше приведенному постановлению Святейшего Синода, имею честь покорнейше просить епархиальный комитет, не найдет ли он возможным освободить стипендиата своего, Воскресенского, от обязательной службы в непосредственном ведении комитета, дабы он мог поступить на подобное служение в Казанской крещено-татарской школе.

3 апреля 1884 года.

Я положительно приведен в восторг Вашей фотографией и Вашим важным для меня письмом, свидетельствующим о благосклонном и исполненном трогательного и дорогого для меня доверия приеме моих сетований на прописные буквы. Отныне Ваши черты и Ваш взор, задумчиво внимательный и симпатичный, будут меня еще более воодушевлять к откровенному изложению моих впечатлений, наблюдений и соображений. Искренно благодаря за все это, считаю своим долгом принести Вам от полного сердца поздравление с наступающим (а когда Вы получите это письмо уже наступившим) светлым торжеством Воскресения Христова. И ради великого сего праздника, желая доставить Вам духовную радость, представляю буквально точную выписку из письма бывшего ученика Казанской учительский семинарии Большакова. Здесь живо изображены: его заботливость о христианском просвещении своих прихожан черемис, и то волнение, с каким он вел дело открытия школы, и неописанная радость при неожиданном и счастливом исполнении его забот. – В письме 25 июля 1883 года об этом именно Большакове (в ответ на мое уведомление о его рукоположении) писали Вы: «Дай Бог доброго пути вашему крестьянскому ученику, рукоположенному во диакона. Хорошо бы нам таких добрых соков вливать в наше духовное сословие» – Действительно, некоторые личности крестьянские и вообще из мирян отличаются свежестью и жизненностью. И дай Бог, чтобы Ваше молитвенное благожелание навсегда поддержало Большакова в его усердной и доброй приходской деятельности.

В сообщенном мне Вами 6 номере Оренбургских Епархиальных Ведомостей интересна заметка Позднева о речи Ренана против магометанства и о возражении на него петербургского муллы Баязитова. Последнее (по словам Позднева) возбудило чрезвычайно живой интерес к себе в умах оренбургских мусульман: они повыписывали себе возражение Баязитова в значительном количестве экземпляров и читают, а для тех татар, которые не понимают литературного русского языка, переводят на татарский язык. Я еще раньше читал речь Ренана по-французски; он сильно и остроумно и резонно написал против ислама, но в конце почти столько же наговорил против католичества и вообще против религии. Религия-де стесняет свободное исследование. В русском переводе А. Ведрова весь конец опущен. Читал я и возражение муллы Баязитова. Оно произвело на меня такое впечатление, что это писал не мулла; вся манера и взгляды – алимовские; и я подумал, что статью писал мурза Алим, а мулла только номинально приплетен ради мусульманского эффекта. В конце его возражения приводятся научные арабские афоризмы русскими буквами. Что транскрипцию могла исказить русская типография, это не диво; но русский перевод арабских текстов и научных выражений представляет иногда такие особенности, которые ведут к подозрению, что мулла, который толмачил эти тексты, совершенно не знаком с русской научной терминологией, а тот, кто излагал по-русски, совсем не знаком с магометанской наукой. Брошюра напечатана роскошно и можно думать, что она производит впечатление и на русскую интеллигенцию, которой одна часть злорадствует, хотя мнимому, торжеству магометанства над христианством, а другая ничего не понимает в магометанстве. Но надо отдать справедливость татарам: они ловко умеют вести свои дела, – совмещая религиозный фанатизм истовых татар, а не вернее ли – эксплуатируя фанатизм татарской массы, – и вместе прикрываясь мантией самого свободного и гуманного рационализма. Кажется, мы, казанцы, этого не понимаем и тоже обольщаемся казистой внешностью и напускным радушием татар.

Приложение к письму

Из письма священника села Арино, Царевококшайского уезда Казанской губернии, Евфимия Большакова, из русских крестьян, окончившего курс в Казанской учительской семинарии в 1875 г., потом служившего учителем начального народного и приходского училища в июле 1883 г. рукоположенного во священника сказанного села, – из письма его к директору Казанской учительской семинарии Н. Ильминскому от 22 марта 1884 года²⁵.

Почтенный А. Н. Смирнов²⁶, по всей вероятности, передал Вам, что я открыл начальную школу в одной из деревень нашего прихода, в центре языческого населения. Вам, я думаю, любопытно узнать, что это за школа: поэтому для более ясного представления о ней изложу вкратце историю ее возникновения и открытия. Вам, кажется, известно уже, что наш приход, состоящий чуть не из полсотни деревень, раскинутых на довольно большом пространстве, – разделен по исправлению христианских треб на три части (по числу священников). Язычники до 200 душ почти всей массой находятся в моей части прихода. Об этом обстоятельстве, я узнал тотчас же по приезде моем в Арино, в августе истекшего 1883 года. Нельзя было мне не обратить внимания на это последнее обстоятельство. И вот у меня явилось непреодолимое намерение открыть школу в центре язычников. Но как приступить к этому? Известно, что школа и до сих пор находит противников себе даже среди наших русских мужичков, особенно где-нибудь в глуши, подальше от света Божьего. Вообще открытие школы сопряжено с большими хлопотами и в русской деревне; еще более затруднительно открыть школу среди инородцев и притом язычников. Имея в виду могущие случиться неуспехи, я затаил в себе на время намерение открыть школу. Между тем я не дремал: при всяком удобном случае я внушал черемисам мысль об учреждении школы, объясняя примерами пользу от изучения грамоты; ездил с этою целью и нарочно несколько раз. Такие беседы велись мной большей частью с каждым черемисином отдельно: с одним объясняться легче и удобнее, чем со многими зараз, в чем я имел теперь случай убедиться. Дело, по-видимому, подвигалось вперед. Но это казалось так только тогда, когда я беседовал с каждым порознь. Однако тянуть время было нельзя (это было уже в январе, следовательно, в половине учебного года) и я решился собрать сходку жителей той деревни, где предназначено было мною открыть школу. Лишь только я вошел в мирскую избушку, где собрался народ на сходку, как послышались в разных углах восклицания по-русски и по-черемисски: «Не надо!», «Не пустим!» и затем поднялся невообразимый гвалт, из которого я мог понять только то, что о школе они и слышать не хотят и чтобы я убирался подобру-поздорову – восвояси или навязывался со своими услугами, кому угодно, только не им... Меня обдало холодом; у меня и руки опустились, и язык не повиновался мне: все мои планы разрушались одним ударом возбужденной толпы черемис. В эту критическую минуту я, впрочем, не потерял присутствия духа и с удвоенною энергией принялся убеждать всех и каждого в полезности школы. О каком бы то ни было пособии на школу, понятно, не могло быть и речи. Черемисы притихли и разбились на группы; между ними начались оживленные разговоры, причем черемисская речь пестрилась русскими выражениями, «бачка», «училище», «бачка говорит правду», «учить ребятишка надо» и т. п. Это придало мне бодрости, и я предложил им вопрос о школе, желая, во что бы то ни стало, добиться цели теперь, или на все дело махнуть рукой. Наступило мучительное молчание: минута показалась мне часом. И вот – кто опишет мою радость? Прозвучало дружное и желанное «согласны!» Чрез минуту приговор был готов и в него – вообразите! – включили условие, которым те же самые черемисы обязались навсегда давать отопление для школы. С приговором – этим сокровищем, как мне тогда казалось, – я полетел домой, беспрестанно ощупывая карманы, все еще как бы не веря своему успеху. Приговор я представил г. инспектору В. Ф. Люстрицкому, который и разрешил мне открыть школу, а высокопреосвященнейшему Палладию благоугодно было утвердить меня законоучителем новоучрежденной школы. Таким образом я состою теперь в должности законоучителя в 3-х школах, которые отстоять от Арина – одна (новая) в 8 верстах, другая (фабричная г. Хохрякова) в 14 и третья в 25 верстах. В день открытия школы, 4 февраля, после молебна, принято в школу 8 мальчиков и затем потянулись туда один за другим черемислята, крещеные и язычники, и к 1-му марта было уже 29 человек. Вы, конечно, понимаете, как радуют меня эти успехи. Смею думать, что и Вам, многоуважаемый Николай Иванович, приятно слышать все это. Приезжавший на днях в Арино В. Ф. Люстрицкий сообщил мне, что вновь учрежденная Кутюк-Кинерская школа принята Царевококшайским земством на свой счет и что на эту школу ассигновано пособие в количестве 50 руб. от Святейшего Синода; обещало будто бы и братство Св. Гурия какую-то помощь этой школе. Земством, между прочим, назначено учителю жалованья по 120 руб. в год и высланы кое-какие учебные пособия и принадлежности. Учитель – природный черемис из окончивших курс учеников Аринского двухклассного училища. Обучение он ведет на черемисском языке, так как большинство учеников ни слова не понимает по-русски. Главными предметами преподавания служат – обучение чтению, письму, молитвам и начальному счислению устному на цифрах и на счетах. Недавно началось и обучение учеников пению. Со дня открытия школы этого нельзя было сделать, потому что ни один ученик не знал и самой кратчайшей молитвы. На четвертой неделе поста ученики-новички приходили в Арино говеть; квартировали в моем доме (месяц тому назад я купил себе дом за 130 руб.). Церковные службы и обстановка в храме – все это, по-видимому, произвело на мальчиков сильное и приятное впечатление, многие из них, как оказалось, были в церкви только тогда, когда их крестили.

Обращаюсь к Вам, многоуважаемый Николай Иванович, с почтительнейшей просьбой, – не укажете ли мне еще какие-либо способы воздействия на инородцев и в особенности – язычников. Я совершенно убежден в том, что школа в этом случае считается и должна считаться одним из надежнейших и вернейших средств, но зато действие ее (влияние) на массу медленно, почти незаметно; а черемисы между тем продолжают пребывать во тьме и сени смертной, что весьма прискорбно видеть. В особенности мне прискорбно видеть то, что храм наш всегда пуст; черемисы собираются в храм массами раза три-четыре в год: в Пасху, в Рождество, в Троицу, и еще в какой-то великий праздник; в воскресные дни черемисы работают, а празднуют по-магометански – в пятницу, и поэтому в воскресные дни их не бывает ни одного человека; исключения бывают очень редки. Смотреть на все это равнодушно нельзя: и стыдно и грешно; а как помочь делу, ничего не могу придумать.

Осмеливаюсь надеяться, что Вы, многоуважаемый мой воспитатель, не откажете мне в нужных советах и указаниях, как относительно школы, так и относительно пастырского служения.

Затем у меня есть желание – приносить посильную помощь Братству Св. Гурия вступлением в число его членов. Если одобрите мое желание, то посоветуйте, когда и как можно будет это сделать.

24 апреля 1884 года.

С Божией помощью, при усердном содействии добрых воспитанников, преимущественно инородцев, объяснительная записка об Учебном Октоихе окончена и запакована в пакет за № 225, а самая книга проектированного Октоиха зашита в холст и совсем приготовлена к отправке, вчера 23 апреля, на память св. великомученика Георгия Победоносца. Отправляя все это сегодня, при кратком официальном представлении Вашему высокопревосходительству, я считаю нужным дополнительно высказать в частном письме следующие соображения.

1) Я желал бы, чтобы мои, в объяснительной записке изложенные, замечания были просмотрены внимательно и беспристрастно, и не хочу устранять из оценки их (т. е. не всех оптом, а в раздельности каждого) церковно-бытовой и церковно-консервативной точки зрения. В этом отношении я полагаю разницу между тем, что поется и особенно часто поется, и тем, что читается. Пение затверживает число и движение слогов и ударений; частое чтение чего-нибудь, доведенное до механизма, производит такое же действие. Напротив, что читается и требует размышления, в том внешнее расположение слогов и букв не имеет никакого значения. Поэтому в канонах и читаемых стихирах можно допускать значительные изменения, а в ирмосах, тропарях и вообще, что часто поется, нельзя, кроме не- (или мало-) заметных. Например, в ирмосе З-й песни воскресного канона 1-го гласа: «Едине ведый» поется так │ еже вопити тебе святый: │ одушевленный храме │неизреченный славы Твоея Человеколюбче. │ – По моему же, на греческом тексте основанном, предположению можно петь так: │ еже вопити Тебе: свят │ одушевленный храм │ неизреченныя славы Твоея человеколюбче. │ При таком приспособлении – нота в ноту – не должно произойти особенного смущения в слушающих. – То же можно сказать об антифоне 4-го гласа, столь часто поемом: «От юности моея». В нем, если вместо привычных слов: мнози борют мя страсти, пропеть: многи борют мя страсти (ради согласования прилагательного с существительными в роде), то не должно произойти никакого затруднения или замешательства. – Напротив, ирмос 6-й песни 7-го гласа ми привыкли петь: │ Плавающаго в молве │ житейских попечений, │ с кораблем потопляема грехи, │ – если пропеть по моему исправлению: │ Плавающа в молве │ житейских попечений, │ купно плывущими потопляема грехи │ – должно произойти явное замешательство. Здесь кстати замечу, что этот именно принцип был жестоко пренебрежен никоновскими исправителями, что и произвело такое сильное и всеобщее смущение.

Но чтобы справедливая поправка и верная мысль не пропали даром, то желательно бы, чтобы в подобных случаях поправки ставились на брезе, как это сделано на обороте 13 листка Учебного Часослова. В читаемых же стихирах, тропарях и проч. можно свободнее допустить изменения прямо в текст. Вопрос будет состоять только в том, насколько мое то или другое исправление верно и необходимо, наприм., ирмос 7-й песни 1-го гласа: «Тебе умную, Богородице, пещь», в церковном тексте говорится: │ мир обнови │ во чреве твоем всецел, │ а с греческого нужно переложить: │ всего мя человека во чреве твоем обнови, | – последнее хотя догматически верно в том отношении, что Спаситель обновил человеческое естество вполне и во всех его частях, но если под миром разуметь весь род человеческий (а не всю вселенную), то и в этом выражении не будет противоречия догмату, и потому нет крайней надобности вносить это изменение в текст, тем более что обычный ход напева им явно нарушается; но все-таки будет не излишне поместить его на брезе. Вообще же скажу, что моя главная цель – чтобы народная школа получила уютный н дешевый Октоих, а исправление текста на дальнем плане. И пусть не стесняются архипастыри браковать мои поправки, хотя бы наполовину и даже более, только бы явился на свет и не закоснил Учебный Октоих.

2) Вдруг меня смутила мысль, как бы многочисленность моих поправок не навела власть церковную на решимость произвести общий и коренной пересмотр и переправку богослужебных книг – именно в направлении обрусения. Это крайне нежелательно и против этого стоит ратовать и в·предупреждение этого я готов отступиться решительно от всех своих поправок, даже грамматических, лишь бы только напечатали Учебный Октоих. – Печатать его нужно в Москве, одним форматом и шрифтом с Учебным Часословом.

PS. Искренно благодарю за присылку автографов Ивана Давыдовича. Сейчас получил письмо к Вам А. Ф. Бычкова о присылке турецких рукописей в совет Каз. дух. академии, – поеду в академию взять их.

Получил письмо из Татева, по этому поводу пришла, мне некая мысль, но ее изложу после. Мысли иногда приходят, как грибы растут.

13 мая 1884 г.

Недавно в нашу домовую семинарскую церковь получено «Последование благодарственного и молебного пения в день Рождества Господа нашего Иисуса Христа», напечатанное на. отдельной тетради в С.-Петербургской Синодальной типографии в 1882 году. Мне пришла мысль сличить это «Последование» с тем, которое находится в книге молебных пений издания 1870 года. Для успокоения совести я сличил все с начала до конца и нашел в издании 1882 года, в паремии из пророчества Исаина, излишек против нашей книги, именно: на 3-ей строке от конца паремии в новом издании читаем: «Сей совет, егоже совеща Господь на всю вселенную, и сия рука на вся языки вселенныя». Справившись в Библии (Ис.14:26), удостоверяемся, что в нашей книге пропуск, который чувствуется нескладностью и несоразмерностью с последующим стихом. Это, очевидно, типографский недосмотр.

Сильное сокращение постигло молитву. Я отметил в действующей книге все пропуски: их оказалось счетом шесть. Все они очень сильные и патриотичные. Молитва в полном первичном своем составе (как, без сомнения, напечатана она в этом новом издании 1882 года) представляет великолепный памятник того необычайного настроения в каком был весь Русский народ после окончания Отечественной войны. При нашествии французов на Россию господствовала всеобщая паника, как пред кончиной мира, – чему способствовала еще страшная комета; и Москва – Белокаменная взята, разрушена и опозорена. И вдруг враг побежал, почти ни единому же гонящу. Не естественно ли было воскликнуть: «Видехом, Господи, видехом, и вси язы́цы²⁷ видеша в нас, яко Ты еси Бог, и несть разве Тебе, Ты убиеши и жити сотвориши, поразиши и исцелиши, и несть, иже измет от руку Твоею». – А сопоставление нашего увлечения французскими идеями и модами и попирания своей отеческой веры и родных обычаев с одной стороны, и отступничества еврейского народа от истинного Бога к богам чужим – с другой стороны, и указание на такую измену своей вере и обычаям, как на главную причину падения царств и народов, – все это вполне поучительно и должно быть постоянно возобновляемо в нашей памяти, потому что мы постоянно это забываем. Наконец, как же французы не заслужили название зверонравных, когда они злостно и скверно кощунствовали над Православной верой? – И нашлась жестокая рука, которая со злостным выбором и расчетом отсекла самые высокие и поучительные места в молитве, исказив ее художественное построение. Но нет! Это скорее рука невежественная; ибо она не сумела даже концы схоронить. Уж если трафить на политику, то надобно было уничтожить паремию о царе Вавилонском, да еще раньше, вычеркнуть торжественное пение: «С нами Бог!» Потом конец молитвы в искаженном ее виде, явно несообразен: «да от восток солнца до запад, единем сердцем вси восклицаем Тебе гласом радования: Слава Тебе Богу Спасителю всех во веки веков!» Как же это мы, русские, очутимся от восток до запад обладателями всей земли? И к чему тут единое сердце, когда у одного народа естественно должно быть единое сердце? И к чему в окончательном возгласе Бог именуется Спасителем всех, – когда в благодарственном молебне молитва оканчивается более частным возглашением, но по составу своему сходственным: «Слава Тебе Богу благодателю нашему во веки веков»? – А в первоначальном, т. е. неискаженном, подлинном своем составе эта молитва оканчивается весьма стройно: «О премилосердый Господи! пробави милость Твою ведущим Тя: но и неищущим Тебе явлен буди: еще и врагов наших сердца к Тебе обрати: и всем языком и племеном во единем истиннем Христе Твоем познан буди. Да от восток солнца до запад, всеми убо языки, единем же сердцем. вси язы́цы восклицают Тебе гласом радования: Слава Тебе Богу Спасителю всех во веки веков».

С благодарностью к руке, восстановившей драгоценный памятник, мы вклеили сие последование в книгу молебствий, дабы в семинарской церкви впредь читалась полная, художественная и поучительная молитва.

Извините и простите: не мог я не высказать своего восторга, видя, что доброе прежнее понемногу восстановляется. Дай Бог, чтобы это было добрым знаком и предзнаменованием.

Меня интересует судьба Октоиха.

8 июня 1884 года.

Собрался я ехать и завтра утром отправляюсь на пароходе в Уфу к преосвященному Дионисию. Я с ним знаком с 1857 года, когда он проезжал черев Казань в Москву печатать якутские переводы. Его личность в моем представлении соединяется с незабвенным Иннокентием, миссионером всероссийским; но и в отдельности, сам по себе, преосвященный Дионисий – человек весьма почтенный, талантливый и симпатичный, – с ним можно с удовольствием провести неделю, другую. Но сам преосвященный убедительно и преусердно зовет меня к себе толковать о новых для него делах и обстоятельствах Уфимской епархии.

Итак, я еду, а между тем я в долгу у Вас по некоторым Вашим вопросам. Так как в дороге и в маленьком городе, как Уфа, мне представляется совершенно неудобным переписываться человеку маленькому с государственным сановником, то, во избежание недоразумений, могущих произойти от замедления моего ответом, я решился теперь написать ответ, хотя самый краткий, немотивированный.

Великий и важный возбужден вопрос В. И. Шемякиным, как видно из его записки и письма, сообщенных мне Вами. Я прямо скажу, что я боюсь и съезда в Казани и желаемой от меня записки. Если обратиться к Слову Божию, мы в нем читаем: аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущии. Если обратиться к человеческой мудрости, она гласит: какой порядок ни затей, в руках бестолковых людей не принесет он пользы. Не верю я в регламенты и параграфы, особенно когда дело касается такого живого, духовного, неуловимого предмета, как образование народное и особенно инородческое. И опять, в Евангелии сказано: дух идеже хощет дышет и глас его слышиши, но не веси, откуда приходит и камо идет: тако всяк человек, рожденный от Бога. Но, если в пределах человеческой власти и умелости и могут иные задумывать и составлять основательные и прочные планы, то я не имею в этом отношении ни уменья, ни храбрости. В 1869 году покойный Κ. И. Кауфман, наслышавшись обо мне от графа Д. А. Толстого, всячески старался вызвать меня на год, чтобы я обозрел все местности его Туркестанского генерал-губернаторства, вник бы в местные условия, и составил бы инструкцию народного образования в крае, которая потом, быв рассмотрена в местных и в петербургских центральных учреждениях и, утвержденная высочайшей властью, была бы твердой основой и нормой для всех грядущих чинов и деятелей учебного ведомства. И что же? Я наотрез отказался, потому что перепугался, и написал я покойному К. П. Кауфману слезовое и самоуничижительное письмо на тему: имей мя отреченна. Эту тему я и теперь совершенно искренно и добросовестно повторяю. Казанская учительская семинария действительно достигла некоторых прочных и существенных результатов; но я тут ни при чем. Бог послал видно на счастье сиротам-инородцам Казанского края преподавателей семинарии честных, умных, дельных и не формалистов, которые исполняют свое дело не за страх, а за совесть, и не по статьям инструкции, а по реальной и живой действительности. Не скажу, чтобы я был совершенно лишний и бесполезный здесь. Я каким-то инстинктивным или непосредственным чутьем чую и различаю хорошее, но не умею, да и не пытаюсь формулировать его в точных и категоричных определениях, из каких строятся все положения инструкции. Какой-нибудь речистый и самонадеянный спорщик обратит меня в пух и прах; в собрании даже знакомых и близких людей, а тем более чужих и приезжих, я положительно теряюсь и не могу связать двух слов. Противоречие окончательно расстраивает меня, я теряю хладнокровие и способен наговорить дерзостей или должен молчать. Какой же тут съезд, если я на нем должен быть чуть не главным лицом – разъяснителем и руководителем? И пусть В. И. Шемякин не огорчается моим отказом осуществить его блестящую идею. Я напротив опасаюсь, зная свою неуклюжую натуру, что могу осуществить французскую поговорку: от великого до смешного один только шаг. – Итак... имей мя отреченна.

Теперь скажу об Октоихе. В деле церковном, православном я консерватор с археологическим оттенком, т. е. стремится мое сердце к стройности и выразительности языка кирилло-мефодиевского (а кстати: сделано ли что со службой и тропарем наших святых первоучителей?). Если бы я не знал господствующей даже в духовной и церковной нашей интеллигенции наклонности или, вернее, поползновенности к поновлениям, т. е. к попиранию кирилло-мефодиевского труда и характера, я не прочь бы желать радикального пересмотра и исправления наших Богослужебных книг, именно ради возвращения их в первобытную чистоту и благолепие. Но с какими надеждами подняли бы мы вопрос об исправлении богослужебных книг, когда виды на исход дела самые рискованные и даже, можно сказать, несчастные. Итак, теперь опасно затевать пересмотр церковного Октоиха в полном его составе, но и посильных моих замечаний и исправлений жалко. Мне вдруг пришла мысль по прочтении Вашего письма от 30 мая: нельзя ли, т. е. не будет ли найдено безобидным и возможным – те мои изменения в тексте, которые членами Святейшого Синода будут признаны основательными, но только неудобными с консервативной точки зрения, – нельзя ли их поместить «на брезе»? Но во всяком случае желательно и необходимо издать Учебный Октоих в намеченных мною границах, хотя бы даже без всяких поправок и изменений.

Кажется, я высказал все свои задушевный мысли и желания, и мне оставалось бы только проститься до свидания. Но не могу удержаться, чтобы не повторить убедительнейшей просьбы: защитите, поддержите и осуществите курс хорового пения Смоленского; он один своей пользой и потребностью перевесит все октоихи и часословы в сложности, ибо пение влиятельнее и сильнее чтения. Во вчерашнем письме, – как мне пришло на мысль после его отправления, – я, может быть, нагрешил против музыкальной техники и терминологии, а также против гуманности и приличия, но тем не менее я уверен в справедливости самых мыслей.

Если найдете нужным писать мне, адресуйте в Казань; здесь в семинарии получат и в другом конверте в Уфу кo мне перешлют. Но, впрочем, я более двух, трех недель не буду в отлучке.

18 сент. 1884 г.

Отправлено 9 октября 1884 года.

Преосвященнейший Вениамин архиепископ Иркутский, один из образованнейших и ревностнейших архипастырей Русской Церкви и мой благосклонный знакомец еще со студенческой скамьи, сообщил мне, при письме от 27 июля, копию с письма своего к Вашему Высокопревосходительству от 16-го июля сего года, где он изложил свои соображения по поводу предположений Министерства народного просвещения относительно учреждения инородческих школ при миссионерских станах. Записка Его Преосвященства напомнила мне одну давнишнюю переписку. В 1873 году явились в Петербург, якобы уполномоченные от бурят, исповедующих буддийскую веру, и всеподданнейше просили о дозволении им учреждать частные школы для обучения своих детей тибетской и монгольской грамоте. Вопрос этот по высочайшему повелению был передан на обсуждение Министерства народного просвещения. В учебном ведомстве возникла переписка, было поручено и мне высказать свое мнение по этому вопросу. Я изложил свое мнение в донесении г. попечителю учебного округа от 15-го ноября 1873 года за №278. Опровергая домогательство мнимых бурятских уполномоченных иметь школы для изучения книжно-монгольского и тибетского языка, я полагал вводить у бурят и других инородцев Восточной Сибири начальное обучение на родном языке, но не книжном, а живом и разговорном, и для большего распространения научных сведений и общежительных понятий в массе шаманствующего населения, – составлять и издавать для народного чтения самые доступные по изложению и интересные по содержанию книги на местных наречиях. В заключении я возлагал надежду на вновь тогда открытую·Иркутскую учительскую семинарию, что она приготовит для школ инородцев образованных учителей, одноплеменных с ними, которые могут заниматься и составлением инородческих книг. А для постоянного заведывания и руководства означенными школами и училищами при степных думах полагать полезным учредить должность инспектора.

Оказывается, что во взглядах на образование инородцев Восточной Сибири я сошелся с преосвященным Вениамином, только я ошибся в надеждах на Иркутскую учительскую семинарию, да и то не по своей, а по ее вине, – я смотрел, чем она должна быть, а она усвоила самый несимпатичный вид учительских семинарий. Жаль, что для заведывания Иркутской семинарией назначались люди не знакомые с инородческим и миссионерским делом. Жаль также, что преосвященный Иркутский не имел ни официального, ни частного отношения к учительской семинарии. Скажу при этом общее замечание: по моему мнению, студенты восточных языков Петербургского университета и Лазаревского института не пригодны для наших азиатских окраин, потому что они изучают литературу, историю и этнографию азиатских народов объективно и переносят на них свое сочувствие. Для них мечеть и дацан – святилища, муфтий и хамболама – действительные архиереи, а крещеные инородцы на их взгляд – аномалия. Народное образование на окраинах Русской державы есть своего рода миссионерство, и воспитанники миссионерского отделения Казанской академии лучше понимают задачи инородческая образования, например средней Азии, чему доказательством может служить помещенная в № 17-м Руси 1884 г. статья Миропиева под заглавием: «Какие начала должны быть положены в основу образования русских инородцев-мусульман?»

Так и в Иркутской губернии и за Байкалом всего вернее и целесообразнее будет поручить инородческие школы попечению и руководству Иркутского преосвященного и его викариев – начальников духовных миссий. Преосвященный Вениамин – архипастырь просвещенный, опытный и попечительный; тамошние миссии действуют издавна и благоустроены. Можно надеяться, что в руках столь опытных и заботливых инородческое образование пойдет гораздо лучше и правильнее, чем у лиц светских, неумелых.

Позволяю себе представить Вам сверенную копию с оригинала переписки, ради наглядного и подробного (если найдете нужным) сличения с письмом преосвященного Вениамина от 16-го июля 1884 года.

Прибавления: к письму приложены: копия с предложения попечителя Казанского учебного округа к директору Казанской учительской семинарии, копия с предложения управляющего М. Н. П. в попечителю Каз. уч. округа и копия с донесения Н. И. Ильминского. Донесение это следующее:

Донесение директора Казанской учительской семинарии г. попечителю учебного округа от 15 ноября 1873 года за № 278.

Представляя Вашему Превосходительству ответ на предложение от 7 сего ноября за № 6642, долгом считаю предупредить, что я, не имея непосредственного и подробного знакомства с положением и отношениями бурятского племени и ламайского духовенства, основываюсь в обсуждении предложенного вопроса на сведениях, которые мне приводилось читать или слышать, и на аналогии инородческих племен, лично мне известных. Поэтому суждение свое я не решаюсь ставить в параллель с мнением (сообщенным мне в выписке) г. профессора, очевидно знакомого и научно и лично с обсуждаемыми предметами²⁸.

Из сообщенных мне при упомянутом предложении бумаг нельзя не видеть, что выраженные бурятскими уполномоченными основания к обучению бурятских детей монгольской и тибетской грамоте – именно: торговые сношения бурят с Китаем и Монголией, и то, что их религиозные книги написаны на языках тибетском и монгольском, – эти основания не имеют действительного и серьезного значения. Допустим даже, вопреки мнению г. профессора, что торговые сношения бурят с Монголией и Китаем значительны и обширны, в таком случае им бы необходимо изучить еще язык китайский, а они говорят только о монгольском. Кроме того, народный монгольский язык, который и нужен для ведения торговых дел, по уверению лиц, на месте изучивших его, далеко отходит от книжного монгольского языка, оказывающегося, таким образом, бесполезным для торговли. Между тем, если буряты, вывезенные Камчатским епископом Вениамином из Забайкалья в Благовещенск, в короткое время овладели маньчжурским языком, то несравненно легче и скорее буряты могут из практики усвоить разговорный монгольский язык, подобно тому, как татары, торгующие в киргизской степи, без всякого затруднения усваивают язык киргизский. Значить, эта причина неосновательна.

Другая причина, на первый взгляд благовидная, тоже не имеет серьезного основания. Набожность буддийских простолюдинов, или по-нашему мирян, состоит между прочим в произношении санскритской формулы ом-мани-падмехом; многие даже и не произносят ее, а вертят цилиндр, на·котором она написана, несколько сот раз; а иные устраивают подобный цилиндр наподобие мельницы, и он вертится от ветра, – и это считается делом спасительным и великой заслугой. Так машинально относятся буддийские миряне к своей религии. А чтобы ознакомиться с языком и содержанием буддийских книг, дабы сознательно относиться к своей религии, для этого нужны очень многие годы усиленного изучения, потому что язык тибетский весьма труден·и книги буддийские, не только тибетские, но и монгольские (переведенные с тибетского), по своему отвлеченному – философскому, за исключением немногих легендарных книг, содержанию и по необыкновенно трудной логике, вообще доступны немногим головам. Поэтому изучение религиозных буддийских книг уместно только для сравнительно немногих лиц, готовящихся в ламы, и никак не может быть предметом общего образования для большинства бурят.

Таким образом, заявление уполномоченных, как мне представляется, не отвечает действительным нуждам бурятского населения. Если же далее вникнуть в сущность сказанных оснований его и принять во внимание, что развитие заграничной торговли составляет заботу правительства, а разумное отношение всех подданных к своей религии входит в круг просвещенной веротерпимости его, то следует заключить, что приведенные основания, так сказать, подобранны под тон русского правительства, придуманы людьми, с одной стороны, довольно знакомыми с идеями и направлением русского правительства, а с другой, заинтересованными в деле специального буддийского монголо- тибетского образования. Нетрудно угадать, что это ламы и, быть может, некоторые ламайские тайши или зайсаны: ими, по всей вероятности, и посланы уполномоченные от имени будто бы всего народа, для придания большей силы своим частным домогательствам.

Буддизм искони отличался духом пропаганды, действуя, впрочем, не оружием, как магометанство, а проповедью и нравственным влиянием. Возникши в Индии, он устоял против гонений со стороны браминов и потом укоренился в Тибете, который стал священным средоточием буддизма, распространился в Китае и Японии и чрез Монголию проник и теперь усиливается не только между бурятами, но и между другими племенами, напр., тунгусами, легко перерождая простодушных, чуждых всякого образования шаманцев. Когда возникла духовная миссия в Иркутской епархии и христианство стало распространяться между бурятами, ламы усилили свою энергию еще более в противодействие миссионерам. Обладая значительными богатствами как от обширных земель, так еще более от щедрых подаяний беспощадно эксплуатируемого ими бурятского народа, ламы настроили в разных местностях множество дацанов (ламайские монастыри) и кумирен. В окрестностях Селенгинского миссионерского стана, например, находится семь дацанов со множеством лам; здесь же, на Гусином озере, имеет пребывание хамбо-лама, управляющий ламской κορποрацией Восточной Сибири. В этой местности рассеяны (по энергичному выражению отчета Забайкальской миссии за 1871 год ²⁹) несметные полчища заштатных лам. Куда бы миссионер ни отправился с проповедью, всегда предупреждают его ламы, враждебно настраивая бурят против миссионеров. Вообще замечено, что христианство успешнее между шаманистами, а между ламайцами, напротив, встречает самое сильное затруднение. И это зависит не непосредственно от большей твердости ламайцев в своей вере, а именно от противодействия лам. Ламы также стараются препятствовать успехам миссионерских школ, отсоветывая родителям помещать в эти школы своих детей, как об этом говорится в отчете Иркутской миссии за тот же 1871 год, где ламы названы ненавистниками русского образования³⁰.

При степных инородческих думах имеются училища, не миссионерские, но общие, в которых бурятские дети обучаются вместе с монгольской грамотой русской грамоте и русскому языку и предметам начального образования. Христианское учение в этих училищах язычникам, конечно, не преподается, но русское образование само по себе уже не может нравиться ламам, потому что оно идет в разрез с их интересами и грозит подрывом тому неограниченному влиянию, какое ламы имеют на бурятское население благодаря глубокому его невежеству. Быть может, в последнее время в видах обрусения края, гражданская власть стала энергичнее заботиться о развитии этих училищ и тем возбудила со стороны лам такой явный протест, каково отправление депутации с жалобой. Ясно теперь, почему ламам желательны частные школы для обучения бурятских детей исключительно монгольской и тибетской грамоте: в этих школах они будут полными хозяевами и беспрепятственно проводить и упрочивать свое направление. За материальными средствами дело не станет. Если ламы настроили уже дацаны, то свои школы они могут открыть частью в дацанах, частью устроить для них новые помещения и занять своими школами все, по усмотрению их, важнейшие пункты. Пользуясь же своим влиянием на бурят, они привлекут в свои частные школы множество учеников, а училища при степных думах опустеют. Теперь спрашивается: стоит ли променять существующие при степных думах училища·на ламские заведения? Если действительно необходимо усугубить заботу о развитии образования между бурятским населением, то ее нужно всецело обратить на поддержку и развитие существующих училищ при степных думах.

Вопрос о частных школах монголо-тибетской грамотности низводится таким образом с общенародной степени на степень частных и специальных заведений для приготовления в ламы. Но так как, по отзыву г. профессора, и теперь уже обучается тибетскому языку слишком достаточно бурят, готовящихся в ламы, и, конечно, в русских пределах, напр., при дацанах, то спрашивается: полезнее ли усилить эти заведения правительственной санкцией, силу которой имело бы официальное разрешение устраивать частные школы, которых домогаются мнимо-бурятские уполномоченные, или лучше оставить их statu quo, допуская, как неизбежное зло?

Но и при таком ограничительном взгляде на предмет нельзя упустить из виду положение дел на месте. Отправление депутации в Петербург для принесения всеподданнейшей жалобы на стеснение со стороны гражданского начальства – факт слишком резкий и знаменательный. Как вообще среди степных кочевых племен новости весьма быстро распространяются и живо интересуют все население, то можно безошибочно полагать, что и настоящая, в своем роде, распря между ламским сословием, с одной стороны, и русской властью, с другой, – огласилась уже по всем степям и кочевьям бурят; о ней везде идут толки и напряженные ожидания – чем кончится это дело. И если просимые частные школы правительством будут разрешены, хотя бы с большими ограничениями, то ламы сумеют представить это дело простодушным степнякам в выгодном для себя свете и самую даже малейшую уступку их домогательствам со стороны высшего правительства выдать за полное свое торжество над русской властью. Вот этой-то вероятной деморализации края, по моему мнению, и нельзя упускать из виду при разрешении настоящего вопроса.

Так как в бурятском населении находится много еще шаманистов, которые ни в своей религии, ни в своих понятиях не имеют особенно сильного и сознательного противодействия русскому образованию, а между тем ламская пропаганда стремится постепенно обратить их к буддизму, то русскому правительству необходимо обратить преимущественное внимание на образование шаманствующих бурят и других инородцев Восточной Сибири, вводя в них начальное обучение на родном языке, не книжно-монгольском, а на местных наречиях, какие у них употребляются в обыденном разговоре. А чтобы научные сведения и общежительные понятия удобнее распространялись в массе шаманствующего населения, для этого полезно было бы составлять и издавать для народного чтения самые доступные по изложению и интересные по содержанию книги на местных наречиях.

Иркутская учит. семинария приготовит для школ шаманствующих инородцев образованных учителей, одноплеменных с ними; к чему не должно составлять серьезного препятствия то, что эти учителя православной веры, потому что шаманствующие инородцы уважают равно все религии. Они же могут заниматься и составлением инородческих книг. А для постоянного заведования и руководства означенными школами, а равно и училищами при думах, быть может, полезно учредить должность инспектора.

Копия с мнения ученого профессора (вероятно, профессора китайского и тибетского языков В. П. Васильева).

Центральное правительство ставится обыкновенно в весьма затруднительное положение, когда являются в столицу депутации из Азии вроде той, которая подала просьбу Государю Императору о стеснении бурят в деле, как говорить она, потребного им образования. По жалобам таких депутаций запрашиваются местные власти, и, если объяснения ими доставленные не благоприятны для депутаций, такому ответу не оказывается полного доверия – вследствие весьма естественного предположения, что местные власти, по тем или другим побуждениям, могут представлять высшему правительству положение некоторых дел во вверенных им краях не совсем согласно с действительностью, а к подозрению такого рода присоединяется и мысль: неужели же эти депутаты, люди, по-видимому, такие простые, решились тащиться из далекой родины своей в столицу, не имея достаточного основания к тому в справедливости их домогательств? Трудно отвергнуть отзыв местной власти, трудно и просителям отказать.

Между тем долговременный опыт должен был бы поставить вне всякого сомнения, что подобные депутации нечисты в источнике своем и вызываются не действительными потребностями населений, от имени которых являются, а интригами тех или других лиц, пользующихся влиянием между инородцами и добивающихся посредством таких депутаций не общего блага, а достижения собственных корыстных целей – в надежде, что центральное правительство действительного положения дел в отдаленных провинциях не знает, что его легко разжалобить и еще легче обмануть.

Так и в настоящем случае. Известно, что когда буряты поступили в русское подданство, все они были шаманисты. Ламаизм стал проникать к ним из соседней Монголии лишь в прошлом столетии, и проникал так незаметно для местного начальства, что оно прознало об этом только в относительно недавнее время, когда господство ламаизма между нашими бурятами и вредные от того политические и экономические последствия стали бросаться в глаза. Политический вред от внедрения ламаизма заключается в том, что население, исповедующее эту веру, имеет духовного главу своего вне пределов России, – во владениях китайских, и глава этот по личным ли видам своим, под давлением ли китайского правительства, может иметь, когда занадобится, влияние на бурят, с интересами русской власти несогласное и даже враждебное этим интересам. Ясное понятие об этом можно составить себе по тем хлопотам, которым подвергают наше правительство его римско-католические подданные, вследствие того, что духовного главу своего имеют они в Риме. Вред экономический еще важнее: ламаизм стремится обратить к безбрачию и монашеской жизни возможно большее число народонаселения: из трех сыновей в семье один, по правилу, должен идти в монахи. Можно представить себе положение страны, в которой одна треть мужского населения ничего не производит и питается трудом остальных двух третей: две трети эти обращаются таким образом в рабов духовенства, которое эксплуатирует их и истощает. К такому положению стремится привести ламаизм и наших бурят. Понятно, что раз узнавши, чем грозит постоянное между бурятами увеличение духовенства, местное начальство в Сибири стало, насколько умело, принимать меры к его уменьшению, или, по крайней мере, к воспрепятствованию дальнейшего распространена этого зла. Меры эти, разумеется, не могут нравиться ламайскому духовенству; оно, разумеется, изыскивает все средства, как бы, прямо или косвенно, выйти из того положения, в какое ставит его закон об определенном числе штатных лам, и вот является в Петербург депутация от бурят, настроенных духовными учителями своими, с жалобой, что им препятствуют учиться монгольскому и тибетскому языкам, и с просьбой заводить частные для сего школы. Разрешить бурятам заведение частных школ, это значило бы дать повод к тому, чтобы, кроме штатных лам, завелось в каждом стойбище еще несколько таких же тунеядцев, под видом учителей тибетского и монгольского языка, так как не может же учить ни тому ни другому бурят не лама, не знающий грамоты. И все эти учители, кроме того, что увеличат собой процент непроизводительного населения, будут в прибавок чужеземцы-монголы. Это одно. Другое то, что бурятам, для торговых сношений их с Китаем и Монголией, учиться книжному языку монгольскому не для чего: заговорить бурят с монголом, сначала затруднится, а потом поймут друг друга, также легко, как малоросс или белорус понимают великороссиянина. – Да и не таковы торговые сношения наших бурят с Монголией, а тем паче, с Китаем, чтобы стоило говорить о них: это не более, как предлог, выставленный депутацией, чтобы отуманить правительство. Что же касается до изучения тибетского языка, то ему учатся уже слишком достаточное число бурят, приготовляющихся в ламы, чтобы нужно было увеличивать это число еще более: не всем же бурятам учиться по-тибетски потому только, что они ламаисты: тогда и всякого крестьянина римско-католического исповедания надо было бы учить по-латыни.

9 октября 1884 года.

Давно занимало меня молебное пение при начатии учения отроков, которое, по складу языка и по ходу мысли, показалось мне гораздо ниже помещаемой в требнике прошлого столетия молитвы, егда приходит отроча учитися священным писанием. В прошлую вакацию я привел в некоторый порядок и изложил собранные мною из разных книг и изданий материалы. Вышла история молебного пения³¹. В печати, конечно, требуется объективность и хладнокровие; но душа моя не лежит к этому последнему фазису учебного молитвословия. В конце своей статейки я упомянул о сознательном отношении к сему делу, ввиду учреждаемых по всей России церковно-приходских школ. Я желал бы обратить Ваше внимание как вообще на молебное пение, так в особенности на две молитвы пред учением и после учения. Предположительно я ставлю происхождение молебного пения в связь с уставом народных училищ 1786 года. В Москве и Петербурге, без сомнения, можно по сохраняющимся за последнюю четверть прошлого и первое десятилетие нынешнего столетия в полном подборе изданиям требника и книги молебных пений получить точные сведения, когда именно составились молебное пение при начатии учения отроков, последование, егда приходит отроча учитися священным писанием, и перепечатывался чин благословения отроков – Петра Могилы. А в Синодальном архиве существует, быть может, и переписка об этих молебствиях. Конечно, это вопрос слишком частный и маленький, но и его не излишне было бы с возможной подробностью и точностью обследовать. Это решаюсь представить на Ваше благоусмотрение. Одновременно с сим отправляется посылка с экземпляром упомянутой статейки и в ней копия с одной прежней переписки о бурятском образовании.

Преосвященный Дионисий Уфимский в сентябре обозревал крещено-татарские приходы Мензелинского уезда; к сожалению дождь и снег не дали ему посетить в подробности все селения крещеных татар, как он предполагал. Но того, что он видел, было почти достаточно для его тонкого и опытного взгляда, чтобы уловить сущность дела. Когда он услышал впервые татарское пение молитв, это ему напомнило его якутские труды, слеза прошибла и не дала сделать ему возгласа. По возвращении в Уфу он написал мне симпатичнейшее письмо о своей поездке; обещается будущей зимой обозреть Белебеевский и Стерлитамакский уезды своей епархии.

NB. Преосвященный Дионисий – благословенная отрасль незабвенного миссионера Иннокентия; достойный продолжатель его апостольского духа! И что, если, паче чаяния, в северных странах России, после этих деятелей, наступит поворот в направлении и образе действий?

25-го октября 1834 года.

После долгого перерыва за время отсутствия Вашего два следовавшие вскоре одно за другим письма от 13 и 15 октября и между ними посылка с крюковыми нотами были для меня, яко роса на сено и яко туча на троскот. Учебник хорового пения я передал Смоленскому, который принялся делать в нем исправления и изменения. Прежде всего он займется второй частью, в ней особенных перемен не предвидится, нужно только из третьей части перенести некоторые праздничные, более сложные напевы, так как третья часть должна быть исключена из его учебника. Вторую часть он не замедлит представить Вам; а первую подвергнет капитальной переделке и перепишет заново. С того времени, как его рукопись была Вам представлена, он не переставал обдумывать и испытывать свою методу преподавания; в прошлую вакацию сделал некоторые наблюдения над преподаванием хорового пения и музыки за границей. Он взял за правило записывать свои мысли и заметки относительно пения в книгу, и у него уже накопилось немало такого рода замечаний. Нет сомнения, что он значительно улучшит свое сочинение. Я уверен, что издание его учебника и та польза, какую эта книга станет приносить народным школам, усугубит ревность Смоленского к церковному пению и сильно поощрит и подвинет его собственное певческое образование и опытность. Ему же я передал крюковое издание. Он пришел в восторг, увидавши ученое предисловие протоиерея Разумовского и подробную монографию о крюковых нотах.

Кстати: Смоленский пересмотрел и довольно подробно изучил певческие рукописи Соловецкой библиотеки. Рукописей очень много, большинство их крюковые, есть несколько очень старых – XVI и XV века. Он собрал из них много материала, который, по приведении в порядок и некоторой обработке, может составить своего рода археологическую монографию о церковном пении. Так как специалистов по этому предмету немного, например, в Казани он один только и занимается исследованием старинного церковного пения, то поэтому было бы полезно напечатать особо это предполагаемое им сочинение о нотных Соловецких рукописях с примерами и выписками. А в систематическое описание рукописей Соловецкой библиотеки, издаваемое профессорами Казанской академии, и в котором Смоленский пожелал принять участие по своей специальности, он бы внес краткий перечень рукописей со ссылками на упомянутую монографию. Но об этом после, по издании теперешнего учебника, когда монография о крюках будет готова. Я держусь той мысли, что людей любознательных и живых полезно возбуждать перспективой деятельности, дабы не впади они в отчаяние или апатию.

В письме от 6-го октября 1883 года Вы упомянули вскользь об издании Саратовского братства Креста: «Молитвы и песнопения из Богослужебных книг православной церкви». Я недавно выписал несколько экземпляров этой книжки для своих певчих. Она составлена весьма хорошо. Одно жаль, что орфография принята совершенно русская, нет не только сокращений с титлами, но даже и ударений, церковное предание и издавна установившаяся орфография богослужебных книг окончательно пренебрежена в этом издании. Я нарочно посмотрел на стр. 29-й 5-й ирмос 3-го гласа и на стр. 44-й 9-й ирмос 7-го гласа, – в первом напечатано мiрови (т. е. чрез и десятеричное), а во втором нетленiя (т. е. не отделяя отрицания). Очень прискорбно видеть такую хорошую и полезную книжку в таком неуряде и безграмотстве. Хорошо б его перепечатать в Московской синодальной типографии, приведя ее в орфографию церковно-богослужебных книг.

Я пустился в составление, некоторым образом, учебника церковно-славянской грамоты; я предложил систему нынешних церковно-славянских богослужебных изданий Московской с. типографии; представив особенности этой орфографии, столь резко и существенно отличающейся от нашей русской орфографии, я старался привести и разъяснить основания и принципы церковной орфографии так, чтобы она представляла вид некоторой маленькой системы. Например, употребление Ѡ и О, Ѿ и т. д., употребление и формы титл, в каком случае одно и то же слово ставится с титлой и без титлы. Например, Бог с титлою есть Бог истинный, а без титлы – языческий. Мои замечания извлечены из непосредственного наблюдения над богослужебными книгами, преимущественно московского издания. Сличая данные формы орфографические по разным изданиям, я нашел некоторые разности, которые считаю опечатками; напр. псал. 80, ст. 10-й: Не будет в тебе бог нов, ниже поклокишися богу чуждему, в следованной псалтири 31 тиснения Московской типографии 1874 года, месяца августа; здесь слова бог и богу поставлены с титлой. Это явная ошибка: в других изданиях псалтири, какие есть у нас в семинарии, здесь не нашел я титлы. Мне кажется, что и в этих мелочах, основывающихся большей частью на искусственной системе, полезно соблюдать порядок и последовательность. Я и вздумал выяснить для народных учителей смысл и уклад этой системы и возбудить в них внимание и уважение к церковной грамоте и церковному языку. Заранее прошу Вашего снисхождения к моему притязательному изделию.

Между слов, дабы не забыть, если скрупулезно стану держаться логического единства. В Казанской академии по новому уставу восстановлены миссионерские отделения, противомусульманское и противоламайское, к последнему отнесены все языки необозримой Сибири. Чтобы поощрить студентов академии принимать на себя труды немалые по миссионерским предметам, нужно заготовить места, где бы они могли свои знания применить к делу. К числу таких мест должны относиться места³² преподавателей миссионерских языков и предметов в семинариях тех епархий, где много инородцев. Я полагал бы даже полезным и нужным для усиления и пополнения инородческого языкознания в Казанской академии поставить в обязанность семинариям и епархиальным преосвященным таких епархий, чтобы они, при равенстве умственных, научных и нравственных качеств, отдавали преимущество знающему местный инородческий язык для помещения в академию. Это особенно нужно, даже совершенно необходимо требовать от семинарий: Благовещенской, Иркутской, Якутской и друг. В Благовещенской, напр., воспитанник Протодиаконов, сын миссионера священника Александра Протодиаконова и племянник другого миссионера Прокопия Протодиаконова, трудящихся по переводу христианских книг на гольдский язык, вероятно, знает гольдский язык. Там же могут быть воспитанники, знающие по-маньчжурски, по-гилякски, по-корейски. Все подобные случайные и редкостные материалы нужно выискивать и, если таковые где найдутся, слать сюда в академию, а здесь предоставлять им заниматься частно и самоучно, при помощи книг, под наблюдением и руководством профессора академии. У нас вообще не умеют пользоваться подобными случайными материалами. Напр., не так давно кончил курс в Казанской академии дельный и даровитый студент Транквиллицкий, урожденец Симбирской губернии, отлично знающий по-мордовски. Он попал на службу в Костромскую семинарию. Но мне кажется, он своим знанием мордовского языка мог бы быть полезным для епархиального управления в Тамбове, Пензе и вообще, где есть более и менее значительное мордовское население. Сейчас пришла мне мысль: в аттестатах оканчивающих курс духовных академий и семинарий следовало бы отмечать, если студент знает какой-нибудь местный язык, только знает его твердо и владеет основательно, почти как родным, хотя бы формально он и не обучался в классе этому языку. Транквиллидкий знает по-мордовски потому, что родился и вырос в мордовском селе Еделеве, Сызранского уезда, а ни в Симбирской семинарии, ни в Казанской академии не учился по-мордовски, да там и не преподают этого; но если бы в его аттестате означено было его знание мордовского языка, в таком случае, быть может, центральное управление избавило бы его от закрытия своего таланта в Костромскую безмордовную почву. Теперь в Казанской академии есть студент японец Сато, – случай от сотворения мира единственный и драгоценный. Разве нельзя было бы составить в академии маленький кружок из двоих-троих студентов, бескорыстных ревнителей языковедения, которые бы при помощи Сато занимались японским языком. К нам в переводческую комиссию прислали для напечатания Евангелие от Матфея на корейский язык. Вот какая случайно может возникнуть потребность. Что же, нужно оттолкнуть их от себя, умывая руки? Одним словом (позволю себе откровенность), заела нас формалистика. Не то было в первые времена Казанской академии. Тогда Алексей Бобровников занимался монгольским языком и вечно нянчился с монгольскими долговязыми книгами; тогда Семен Гремяченский занимался ботаникой, делал экскурсии по Казанской губернии, наконец, в Астраханскую губер. и на Каспийское прибрежье. Из одного вышел замечательный ориенталист и вековечным памятником его осталась монгольско-калмыцкая грамматика – капитальное научное произведение; другой приобрел степень доктора естественной истории и назначался в профессора Московского университета. Нынче, с этой семестровой формалистикой, с массой формально-обязательного учебного труда и долбления, ничего подобного невозможно. – Скоро постараюсь ответить на письмо 15 октября.

2 ноября 1884 года.

Посредствуя в пересылке к Вам 2-й части учебника Смоленского и письма его, считаю своим долгом высказать самую живую и искреннюю признательность за Ваше высокое покровительство этому полезному труду. Решаюсь, со своей стороны, присоединить, что желательно, чтобы бумага на этот учебник была употреблена твердая и толстоватая, хотя бы и серая, корректуры все желает непременно просматривать сам Смоленский, что и необходимо для верности и аккуратности в таком специальном издании; приложенные же им образцы и размеры букв, цифр, строчек, расстояний и формата, хотя выбранные по общему нашему рассуждению, можно, кажется, немного и изменить в случае крайнего затруднения типографии поставить такой именно шрифт и такие именно цифры, к которым бы оставалось добавить только цифры, приспособленный к пению, т. е. перечеркнутые и с точками. Впрочем, эта уступка мне сейчас только пришла на мысль, а Смоленский долго и заботливо пересматривал и выбирал образцы из нескольких изданий: видно, он полагал в них большое значение, как опытный знаток своего дела; и я уже сомневаюсь и боюсь отступить от его назначения.

Обращаюсь к письму Вашему от 15 октября. При всем Вашем покровительстве, мой «Октоих» приостановился. Прискорбно это было мне, но во время всенощной в прошлую субботу пришел он мне на память и при том с такой новой точки зрения: если он нравится некоторым даже духовным лицам (ибо Вы пишете: «посмотрели, похвалили и прошли мимо»), но они не признают удобным его напечатать, то, вероятно, еще не пришло время подобным изданиям, не подготовлен еще народ наш и даже духовенство к основательному и верному взгляду на церковно-богослужебные тексты. И я остановился на той мысли, что «Октоих» в таком сокращении для народных школ напечатать необходимо, но текст нужно оставить церковный, исправивши только явные опечатки, как, напр., нетленiя вместо не тленiя в 9 песни 7-го гласа, или мiрови вм. мирови в 5-м ирмосе 3-го гласа. Исправления, самые основательные и несомненные, допустить ли на брезе, или и их уничтожить, – вот вопрос, не лишенный значения. И на брезе эти изменения могут останавливать внимание читающих и наводить на соображения, невыгодные для нашего церковного текста. Итак, я готов пожертвовать и самыми несомненными поправками, чтобы сохранить мир Церкви. Но я просил бы Вас сохранить мою объяснительную к «Октоиху» записку, не хоронить ее заживо в архивной могиле, где, полагаю, сколько лежит без движения деяний, мыслей и забот. Кстати: недавно перебирал я свои старые бумаги и нашел официальное письмо 1872 года покойного директора хозяйственного управления Лаврова. Тогда я интересовался узнать причину и обстоятельства татарского и других переводов катехизиса и молитв 1803 года в Казанской академии, и обратился к Василию Алексеевичу с просьбой поискать в Синодальном архиве переписки об этих переводах; он и отвечает, что по розыскам в архиве никакой переписки не оказалось. Между тем под Вашим управлением нашлось целое дело, и какое обширное, многосодержательное и весьма поучительное. В декабре, если не раньше, оно возвратится восвояси, в полной сохранности и сослуживши порядочную службу: из него напечатаны все содержательный бумаги и разобраны все переводы, из которых ненапечатанные находятся в деле в рукописи, а напечатанные почти все удалось мне видеть в печатных экземплярах; черемисский перевод мне любезно доставила контора Московский синодальной топографии, и я, взявши из него немалую добычу, вчера отправил его восвояси. – Еще одно отступление. Нынешним летом, в Уфе я просматривал консисторские дела об отпадении крещеных татар в 1882 году. В этой переписи упоминаются всеподданнейшие прошения отступников. Протоиерею Е. А. Малову, профессору миссионерских предметов Казанской академии, было бы весьма интересно видеть в подлиннике (и нельзя ли ему прислать через правление академии?) все эти прошения, для того чтобы сличить их с подобными, бывшими в прежние времена в 1820-х и 1860-х годах. – Еще одно слово: в 1866 году, когда возникло обширное отпадение в Казанской и Симбирской губернии, был командирован по высочайшему повелению покойный Казанский вице-губернатор Розов для увещания отступников и для уяснения им противозаконности их домогательства. Я был придан ему в сопутники. Мы объехали в разных уездах губернии все места, где обнаружилось отпадение. Розов вел дело весьма старательно и трудолюбно. Отчеты по поездкам вчерне писал я от имени Розова, который, впрочем, и сам немало к ним прилагал труда. Таких подробных и мотивированных отчетов было несколько представлено в Министерство внутренних дел в 1866 году. Помню, что тогда уже министр в. д. сообщил их в копии Вашему предшественнику, и они должны храниться в делах Вашей канцелярии. Я вспомнил об этом потому, что недавно, копаясь в своем старье, нашел черновые листы этих отчетов, писанные моей рукой, частью чернилами, частью карандашом. В них я увидел и припомнил, что в упомянутых отчетах много изложено фактов и сделано фактических выводов, так что отступническое движение довольно ясно обрисовывается. Если бы Вы нашли минутку просмотреть хранящиеся, вероятно, копии вышеупомянутых отчетов, они, полагаю, довольно уяснили бы смысл и силу отступнического движения, не прекращающегося и ныне.

Но оставлю распутия бесконечных отступлений и возвращусь на царский путь славянства, по содержанию письма Вашего от 15 октября. Русский перевод Псалтири дубоват по языку и не симпатичен для православного сердца по своему уклонению к еврейскому тексту от текста греческого, который, как вообще весь перевод LXX, лег в основание и проник все содержание нашей церковности. Разрушая свое основание, мы ведь собственными руками приготовляем распадение нашей православной церковности. Во 2-й сентябрьской книжке Харьковского журнала «Вера и Разум», в статье: «Православная церковь и сектанство» (стр. 353, строка 7-я снизу) читаем следующее замечательное рассуждение протестанта: «Самая опасная для русской церкви сила – это Новый Завет на русском языке. С того времени, как дозволено распространение этой книги, борьба церкви против разлагающего движения делается с каждым годом тяжелее, и если ей не удастся отменить царское приказание, то всякое внешнее давление на отдельных личностей и их религиозные отправления останутся напрасными» т. д. Этим словам нельзя отказать в справедливости. В своем «размышлении» (стр. 79–81)³³ я разъяснял, как мог, и доказал церковное значение славянского языка и непригодность русского языка для православного богослужения. Если, наоборот, православные миряне, пленяясь, благодаря ясному русскому изложению, содержанием Евангелия и вообще Библии, принимают русский перевод и бросают текст славянский, то они уже прервали внутреннюю связь с Православной Церковью. И в этом смысле художественный русский перевод слова Божия может быть опаснее нынешнего топорного. Итак, русский перевод Псалтири вдвойне неудобен: и своим русским языком, и своим отступлением к еврейскому тексту. Из вышеприведенной статьи делается понятным, почему иностранные миссионеры с такой настойчивостью распространяют русский перевод Библии и Нового Завета: труднее понять, с какой стати мы, русские, так усердно содействуем их видам. Поэтому всесторонне оправдывается Ваше нерасположение к русскому переводу Псалтири и Ваша забота о тексте славянском. Если его исправлять, то непременно в направлении греческом, а не еврейском. Мне кажется, что подготовкой предполагаемому Вами изданию Псалтири должно быть следующее: пусть будут выписаны все темные и неосмысленные места славянского перевода псалтири. Все их нужно подвергнуть сличению с древними славянскими текстами и особенно с греческим подлинником. Не может ли при этом послужить пособием перевод Псалтири преосв. Порфирия Успенского, напечатанный в трудах Киевской академии за довольно давние годы. Выписанные места Псалтири для объяснения по смыслу греческого можно обратить, целиком или по частям, в предмет сочинения на степень кандидата или магистра богословия. Я еще поговорю с профессором Некрасовым, не возьмется ли и он помочь своим знанием греческого языка. Но так как это дело собственно не научное, а народное и церковное, то его следует направить так, чтобы по возможности удержать материал славянских выражений, хотя бы и в других формах. Напр., в псалме 87 «еда мертвыми твориши чудеса?» – кажется, лучше бы поставить дательный падеж – мертвым, греческое τοῖς νεκροῖς допускает скорее это толкование. После того, как все эти предварительные работы будут исполнены, можно будет приступить к выковке заменяющих славянских выражений. Здесь я выскажу давно занимающую меня мысль: предварительно новых попыток к исправлению славянского перевода священных и богослужебных книг нужно еще воспитать в русском народе, и особенно в духовенстве, правильный вкус к древнему славянскому благолепию, а для этого необходимо теперь же приготовить и издать полный учебный текст Евангелия, составленный на основании изданий арх. Анфилохия и проф. Ягича, но по орфографии Остромировской. Такое издание, читаемое в духовных семинариях и училищах, а также любознательными клириками и мирянами, несомненно оживит интерес древнеславянского языка.

4 ноября 1884 года.

Дополнение ко вчерашнему письму об исправлениях в новом издании Учебного Часослова.

1) В молитве ангелу хранителю: укрепи бедствующую и худую мою руку, κράτησον τῆς ἀχλιός καὶ τιαρειμένης χειρὸς μοῦ нужно изменить выражение на основании Ев. Мф.9:25: ят ю за руку и возста девица, по-гречески: ἐκράτησε τῆς χειρός ἀντῆς Здесь местоимение стоит в родит. падеже после слова рука а в славянском оно обращено в винительный падеж и поставлено прежде слова рука. Это грамматически тожественное выражение Евангелия обязывает и в молитве ангелу хранителю перевести так: ими мя за бедную и худую руку и настави мя на путь спасения. – Ими, а не емли, потому что говорятся приими, отъими.

2) По случаю собрания многих архипастырей на юбилей первопрестольного Владыки и ввиду 1000-летия св. Мефодию нельзя ли исходатайствовать включение преподобных Кирилла и Мефодия в ектению: Спаси Боже люди Твоя, по прочтении Евангелия на утрени, вставить вслед за вселенскими учителями и св. Николаем, всеславянских учителей, дабы сохранилась логическая последовательность – вселенские, всеславянские, всероссийские.

3) См. Кирилло-Мефодиевский сборник, изданный М. Погодиным. Москва 1865 года. Здесь помещены изданные В. И. Григоровичем службы февраля 14-го пр. Кириллу, апреля 6-го пр. Мефодию, хотя надписано обоим, но больше относится к Мефодию стр. 243–257. Потом еще из другой рукописи службы 14 февр. и 6 апреля, – эта апрельская служба совершенно отличается от Григоровичевой (см. стр. 285–296). Потом из рукописи Севастьянова: похвала Кириллу и Мефодию (309–312), затем еще похвала Кириллу (313–318). Эти службы и похвалы хорошо бы издать отдельной тетрадью в реставрированном виде, без ученых цитат, непременно церковными буквами и с церковной обстановкой.

В Петербурге найдутся, конечно, знатоки славянского языка и православно-русской церковности, которые устроят Вам все это. В Казани есть ученик Григоровича, глубокий ревнитель славянства, профессор М. П. Петровский. Под его руководством в святки, авось, и я бы кое-что сделал.

ΝΒ. Не могу я достать на греческом языке книжку, похожую, например, на наш канонник, – нужно иметь греческие подлинники наших утренних и вечерних молитв, чтобы уяснить некоторые темные в них места. Нельзя ли достать через настоятелей греческих подворий?

4) Темные места церковно-славянского текста Псалтири необходимо все выбрать и разъяснить на основании LXX применительно к славянским словам, – необходимо это для наших инородческих переводов.

4 ноября 1884 года.

По 1 пункту Вашего письма от 24 октября о студенте Казанской академии Нефедьеве³⁴ могу сообщить следующее сведение. Не зная его лично, я обратился к инспектору академии профессору В. В. Миротворцеву, с которым я близко знаком около 20 лет, а около 8–9 лет ведем с ним общее дело переводческой комиссии, как неразрывные сочлены ее и совета Братства. Итак, В. В. Миротворцеву я имею полное основание верить. Кроме того, сам он основательно изучил монгольский язык и буддизм (в Иркутский и Петербургской семинариях и в восточном факультете Петербургского университета, где он выслушал полный курс, обучаясь в то же время в духовной академии, и получил степень кандидата монгольской словесности). Он дорожит и заботится о восточном языкознании в Казанской академии в целях миссионерских и церковных. Нефедьева он знал с отличной стороны во все 4-х летнее пребывание в академии, а Миротворцев за это время был инспектором. Нефедьев, по его отзыву, – отличной нравственности и безукоризненного поведения; отличный церковник – любитель церковного чтения и пения; дарований блестящих – самый талантливый из всего курса, с оттенком поэзии. За что принимался, работал горячо, исполнял всякое занятие и всякую работу с успехом. Родом из Астраханской губернии; еще в семинарии он немного занимался по-калмыцки, но в академии занимался отчасти по-татарски. Когда вырабатывался новый академический устав и возникла мысль о восстановлении в Казанской академии миссионерского отделения, г. Миротворцев наметил его и велел ему готовиться к преподаванию калмыцкого языка. Но пристальнее занялся делом Нефедьев уже тогда, когда новый устав был введен и он был представлен в стипендиаты для приготовления на кафедру. Так как к противобуддийскому отделению причислены языки и этнография всех народов отдаленного края Сибири и Амурского и Приморская края, то надобно иметь, по крайней мере, общее понятие об языках маньчжурском, гольдском, гилякском, тунгузском и т. д. тем более, что уже теперь получаются переводы на эти языки и мы должны печатать их, а сами ни слова не понимаем. Сказанные языки суть отрасли маньчжурского языка, который преподается в петербургском факультете. Начались переводы христианских книг на корейский язык, и уже получено здесь Евангелие для напечатания на корейском языке, в котором отчасти употребляются китайские иероглифы. Поэтому профессор Миротворцев нашел нужным и полезным, чтобы Нефедьев познакомился с основами китайской иероглифики и с маньчжурским языком. Между тем в петербургских библиотеках он найдет множество литературных и других пособий к изучению этнографии этих племен. Нефедьев должен заниматься и калмыцким языком в петербургском университете, но для более основательного и практического изучения этого языка он в вакационное время будет жить в калмыцких степях. Можно положительно надеяться, что в продолжение назначенных ему двух лет он хорошо приготовится к своему служению Казанской академии. Но знание постепенно приобретается и совершенствуется на службе даже, а не менее важно в подобных настоящему случаях направление и общая умственная и нравственная подготовка, которая – духовная, богословская и церковная в Нефедьеве – дает ему преимущество в данном случае пред учеными знатоками светского образования. Судя по таким данным, от Нефедьева можно ожидать всего лучшего. За сим еще листок дополнительный ко вчерашнему письму.

Второе дополнение к письму о новом издании Учебного Часослова.

5 ноября 1884 г.

1) Так как в конце великого повечерия (л. III Уч. Час.) молитва требует заметного исправления грамматического (помяни, Господи, усопших отец и братий...), то я пришел к мысли, что эту молитву нужно вовсе исключить из Уч. Часослова. Она ведь собственно относится к монахам, а не к мирянам, как это видно из предисловия к ней в Следованной Псалтири и в прежнем Часослове. Это, хотя немного, уравновесит значительные прибавки ко второму изданию Часослова, который желательно бы оставить в той же цене, не ухудшая материала.

2) На утрени в великом славословии, во второй его половине, составленной из стихов разных мест Псалтири и одного из пророка Даниила, я бы считал нужным отличить начало каждого особого стиха большой буквой, как это вообще принято в Псалтири. Именно после «Сподоби, Господи», начать большой буквой «Благословен еси, Господи Боже отец наших». Также с большой буквы начать: «Аз рех: Господи, помилуй мя». Потом: «Яко у Тебе источник живота». Далее: «Пробави милость Твою». Прочие прописные буквы и разделение оставить, как есть в Часослове.

Через Ваше посредство и ходатайство присланы были, собственно для меня, в Казанскую академию три турецко-татарские рукописи из Императорской Публичной Библиотеки: две – турецкий перевод Прав. исповедания Петра Могилы и одна – Книга об обращении сарацин к православной вере митроп. Антония Стаховского с татарским переводом. Эти рукописи присланы на 6 месяцев – срок, назначенный мной, и он истек с октябрем. Я рассчитывал на вакацию, но проездил. Мы сняли с этих рукописей копию, но турецкие и татарские тексты не успели еще сверить с подлинными рукописями, а без того наши копии ни к чему не годятся. Рукописи эти учеными ориенталистами не требуются, ибо не представляют объективно научного интереса. Не найдете ли возможным в частном разговоре или частным письмом попросить А. Ф. Бычкова не вменить эту просрочку, и приостановиться требованием возврата рукописей от академии? А они будут в полной сохранности возвращены в январе следующего 1885 года.

10 ноября 1684 г.

В новое как бы, но уже последнее, дополнение к моему письму о желаемых изменениях и исправлениях во втором издании Учебного Часослова, решаюсь представить Вам только что оттиснутый первый листок моей самодельщины по части церковно-славянской грамоты. В этом листке, в виде предварительных, объяснительных замечаний для народных учителей, я привел главнейшие особенности церковно-славянской орфографии, извлеченные мной преимущественно из наблюдения над нынешними церковно-славянскими книгами. Я старался указать причинность и основание этих правил, дабы обратить внимание учащих к наблюдению явлений церковно-славянской грамоты. Эти правила искусственны, можно сказать, затейливы, но многие из них полезны, ибо определяют произношение или грамматическую форму, а потому их можно и должно допустить, если придется восстановлять древний текст церковно-славянских переводов. Но нельзя помириться с чисто механическим и никакой пользы для чтения и смысла и для понимания славянская языка не представляющим употреблением ѧ и ꙗ. Давая ключ к чтению нынешних богослужебных книг, я без всякого возражения и оговорки записал правила о постановке этих букв; но не перестану докучать и мечтать о восстановлении правильной постановки этих букв в том же смысле, как ставят у нас ныне однозвучные буквы ъ и е.

Позволю себе высказать некоторые отрывочные заметки или впечатления при чтении и пересмотре Учебного Часослова. В последовании изобразительных (на обороте 62 листа) в молитве Всесвятой Троице сначала идут звательные падежи: Троице державо, а потом противоречиво стоит слово вина в именит., падеже. Я и хотел переправить на звательный вино; но мне пришло на мысль совпадение этого слова с вином, я и оставил, как было, в именит. падеже, предположив, что, вероятно, эта же причина имелась в виду и у прежних исправителей. В старопечатном тексте стоит: виновна. После этого я подумал, не по такой ли же причине, чтобы избежать некоторых соблазнительных сближений, изменили прежнее правильное вонь на в онь, т. е. чтобы прежняя форма не напоминала вонь=смрад, зловоние. Но это последнее слово происходит от славянского воня, которое употреблялось в смысле вообще запаха (в воню благоухания).

Пришла еще мне мысль относительно учебного славянского текста Нового Завета. Следовало бы восстановить и в учебном Завете текст церковный, как по уважению к напрестольному Евангелию, так и потому, что учебный, собственно Елизаветинский, текст произвел большую путаницу и смесь в формах, например: наполовину уничтожил двойственное число, наполовину оставил, и из стройного и симметричного языка церковно-славянского выделал какую то смесь французского с нижегородскими. Но если этого пока еще нельзя сделать, то нельзя ли, по крайней мере, устроить так, чтобы к Завету обязательно прилагался указатель церковных чтений Евангелия и Апостола и чтобы учебный Завет в таком составе и в простом, но прочном корешке, в достаточном количестве высылался по губернским городам, в епархиальные управления или, где есть, в общества и братства, для продажи по школам и в частные руки – в устранение по возможности английской библейской конкуренции?

ΝΒ. В Евангелии слово даст употребляется и в будущем и прошедшем времени. Так у Иоанна Ин.5:26, 27: якоже Со Отец имать живот в себе, тако даст и Сынови живот имети в себе; и область даст Ему и суд творити. Здесь время прошедшее. В позднейших редакциях эта древняя прошедшая форма в большинстве случаев изменена на форму даде. Действительно, живое употребление в русском языке в будущем времени даст сильно смущает и затемняет понимание этого же слова в прошедшем времени. А между тем жаль истребить этот, один из немногих, остаток первобытного славянства в нашем церковном тексте, как безжалостно истребили его Елизаветинские исправщики. Для совмещения нашего понимания с сохранностью этого слова, я бы полагал дифференцировать (различить) в окончательной полугласной букве; именно, в будущем времени писать дастъ, а в прошедшем дасть, по примеру бысть. Это будет и согласно со стариной, да и нашему пониманию послужит довольно заметным указанием.

20 ноября 1884 г.

Вчера вечером только получил я Ваше письмо от 10 ноября: Волга задержала. Пишу теперь своей рукой, дабы секретное осталось в полном секрете.

Ограничусь (дабы не утомить Ваши глаза своей неразборчивой мазней) только поездкой моей в Петербург. Очень хотелось бы съездить; но я боюсь. Боюсь не холода и не неудобств дорожных, а боюсь, что ничего не смогу сделать. Больно я не расторопен и в данную минуту почти всегда не находчив. Я или ни слова способен не сказать, или начну говорить без конца. Например, покойному сенатору М. Евгр. Ковалевскому я пять часов без остановки говорил, – разбил ему голову, и он не вынес ничего определенного, ибо я наговорил таких подробностей и конкретностей, что беда. А может и то случиться, что нападет на меня хандра, стану жаться, пыхтеть, слова от меня не добьетесь. – Но и кроме всего этого, теперь мне нельзя, – кое-что печатаю, это нужно кончать. Я подумаю и поприготовлюсь на всякий случай. Если, паче чаяния, надумаю ехать в Петербург, то с непременным условием, чтобы мне не попасться в передел специалистов педагогов или чиновников. Я ведь только и могу «по душе». – Но это действительно весьма интересно – ближе знать идею о семинариях для миссионерства. Итак, дайте мне сроку подумать о поездке.

Завтра напишу по другим частям письмо.

24 ноября 1884 г.

Тертий Иванович³⁵ своим возражением дал повод к подробному расследованию орфографии Евфимия, которую я прежде взял только с месяцеслова. Если угодно, он прав, но и я не ошибся. Есть два производства: Εὔθυμος от слова θυμός, Εὔφημος от θημή. Первое в мужском имени Евфѵмий. Вы можете справиться в следованной Псалтири и Четьи-Минеях святителя Ростовского от 20 января (Евфимий великий), 11 марта Евфѵмий Новгородский Чудотворец, 3 сентября упоминается тоже Великий Евфѵмий и проч. Второе производство в женском имени Евфимия. Это есть тоже в Четьи-Минеях Ростовского Чудотворца под 20 марта, в конце, где упоминается о седьми женах, вверженных за Христа в пещь огненную. Под 16 сентября святой Великомученицы Евфимии всехвальной (Εὐφημίας πανευφήμου). В Греческом Минологии под 20 января: Τοῦ ὁσιου πατρὁς Εὐθυμίου τοῦ μεγάλου. Под 16 сентября: τῆς ἁγίας μεγαλομάρτυρος Εὐφημίας... В латинском пишется Евфимий Зигабен Euthymins, а Евфимию нужно написать Euphemia. Луч света упал и на эту маленькую точку, которая страдает путаницей. Наприм., в известном издании «Толковая Псалтирь», Киев, 1876 г. на заглавном листе значится: Евфимия Зигабена, через ф, а затем в предисловии Евфѵмия Зигабена через ф; а Гатцук в своем крестном календаре женское имя Евфимия в алфавитном указателе пишет через ф и переводит благоговейная, а в святцах под всеми числами пишет через ф.

Второе издание Учебного Часослова должно бы заключать в себе утренние и вечерние молитвы, дабы не представлялись нам надобности приобретать еще Сокращенный Молитвослов. А то нельзя ли сделать так: второе издание пусть печатается теперь, но не более десяти тысяч, чтобы только удовлетворить безотложную потребность. И теперь же провести в Свят. Синоде предполагаемые исправления, особенно и непременно в утренней молитве ангелу хранителю, так чтобы к сентябрю следующего 1885 года было готово и это более исправное издание, и к началу будущего учебного года я мог бы его раздать своим семинаристам. Если сделаете обязательным для всех церковно-приходских школ иметь Учеб. Часослов, расход на него будет громадный. Весьма желательно также, чтобы напечатан был Учебный Октоих, по крайней мере, с необходимыми и бесспорными исправлениями.

Обучение церковно-славянскому чтению я составил по предложению Сердобольского³⁶, как приложение к его «Книжке для чтения». Труда большого от меня не потребовалось, a Сердобльский издает на свой счет. Его «Книжка для чтения» явится теперь в четвертом издании. Каждое издание получало много дополнений и улучшений. Настоящее четвертое издание является в преобразованном виде с картинками, которые здесь гравированы и нарисованы нарочито для его книжки и по его идее. Кроме того что типографские средства Казани требуют от издателя много хлопот и усилий, Сердобольский, не имея сам никаких средств, издает свою книжку с моим прибавлением в долг и ожидает уплаты этого долга от расхода книжки. Книжка по предметам, по изложению и складу интересна и совершенно удобопонятна для детей; мне кажется, что она потрафит и на условие С. А. Рачинского, чтобы в начальной школе материал для чтения за первый год был непосредственно доступен пониманию для детского возраста. Я желал бы подробно написать Вам о личности и педагогической деятельности Сердобольского, который поистине составляет основу и краеугольный камень Казанской учительской семинарии, служа в ней безраздельно с самого ее основания. Как преподаватель русского языка и словесности, старающийся не просто передать ученикам русскую этимологию и орфографию как сухой регламент, но показать в то же время живописность и всяческую красоту русского слова, он незаменим. И все это он ведет с любовью и некоторой восторженностью или, вернее, с одушевлением. Он не остановился на одном законченном курсе, а с каждым годом вводит новые мысли и улучшения. Теперь, например, он настаивает на выразительном и художественном чтении, на практике показывая и разъясняя своим ученикам, как от того или другого чтения меняется самая мысль. Его издание не есть барышничество или спекуляция, а есть добросовестный труд ради пользы народного образования и воспитания. Через неделю я представлю Вам отпечатанные листы «Книжки» и образчики ее картинок, для того чтобы Вы составили понятие о ее внешности и, частью, направлении. Но я заранее убедительнейше прошу Вашего содействия и покровительства этому изданию. А так как мое немудрое «Обучение церковно-славянскому чтению» имеет необходимую связь с этой книжкой, то перепечатание его было бы прямо в подрыв, в ущерб книжке. Если это мое изделие найдете полезным для церковно-приходских школ, то Сердобольский сделает значительную уступку за нее, так как несколько сот экземпляров ее он предположил пустить отдельно от книжки.

Вторую часть учебника Смоленского печатать в Казани можно, а для корректуры его и гораздо удобнее, чем в Москве и Петербурге. Я еще не успел навести окончательных и полных справок, но постараюсь в непродолжительном времени представить Вам по этому предмету сведения. А Вы между тем добыли бы цензурное разрешение на печатание этой второй части.

4 декабря 1884 г.

Я рад, что сегодня могу представить Вам образчик книжки Сердобольского. Ее напечатали еще не всю, и теперь посылаю только 10 листов, а всего в ней будет листов 14. Бумага посылаемого образца будет та же во всех экземплярах, назначенных для школьного употребления. Рисунков прилагаю, кроме обложки, 10, в том числе 1, относящейся к ненапечатанному еще IV отделу (описания), а всех рисунков до 14. Рисунки будут напечатаны на бумаге тоньше представляемых Вам образцов, но зато бумага будет глянцовитее и краска будет настоящая политипажная, до 2 рубля за фунт, а образцы напечатаны обыкновенной типографской краской, не дороже 12 рублей пуд. При книжке, в одном с ней переплете, будет и мое «Обучение церковно-славянской грамоте», которого посылаю теперь лист и два пол-листа, а всего может набраться 9 пол-листов с молитвами и объяснением необходимейших церковно-славянских слов и форм. Текст Евангельский я взял из учебного Завета, но орфографию принял церковную, московскую, а – весьма редко – и грамматические формы, напр., в истории воскрешения Лазаря: посласте сестре к нему, глаголюще (с буквою е – множественное число муж. рода), я печатаю чрез ѣ – двойственное число жен. рода, на основании церковного текста. Также в первой главе Евангелия Луки о Захарии и Елисавете сказано: «бѣста праведна оба пред Богом ходящее – так стоит и в напрестольном Евангелии, а я на основании грамматики и согласно тексту Мариинскаго Евангелия (к сожалению я имею только первый том Галичского Евангелия, изданного архимандритом Амфилохием, Матфея и Марка, пожертвованный мне Преосвященным Амвросием в бытность его епископом Дмитровским, а второго тома еще не успел я добыть, где помещены Евангелия Луки и Иоанна, а он был бы мне очень нужен), – итак, по примеру Мариинскоаго Евангелия, я поставил ходяща, что соответствует двойственной форме остальных четырех слов того же предложения: бѣста, праведна, оба, безпорочна. Желательно в книге учебной представить текст образцовый, вполне согласный с предпосланными правилами, извлеченными из церковно-богослужебных книг московской (нормальной) печати. При неопытности в церковной орфографии казанских типографщиков и частью неполноте шрифтов славянских, трудно и медленно подвигается наше славянское печатание. Так же трудно было Сердобольскому найти в Казани единственного и случайного, довольно талантливого рисовальщика и гравера, в лице одного военного офицера. Кроме того, эти политипажи на наших машинах и нашими рабочими печатаются не совсем отчетливо и ровно. Только неутомимая энергия и художественная взыскательность да точность, безотвязная настойчивость добиться возможно лучшего исполнения своей идеи, отличающие характер Сердобольского, смогли достигнуть даже такого результата, какой Вы видите, потому что он почти непрерывно стоит и наблюдает за типографскими работами. Книжку свою он издает в трех видах: один для русских без обозначения ударений, другой с обозначением ударений черненькими буквами, (вместо косых букв, которыми недовольны были некоторые петербургские рецензенты) – для крещеных инородцев, третий с таким же обозначением ударений, но без картинок и без славянского приложения, – для магометан. Книжка с картинками и славянским приложением, около 19 печатных листов, будет продаваться по 60 копеек, без пересылки: при значительном требовании скидка до 20%; за переплет, с прочным кожаным корешком, прилагается 15 копеек. Отдельные оттиски славянского «Обучения» будут продаваться по 20 копеек, со скидкой при значительном требовании до 15%, без пересылки. В конце книжки Сердобольский предполагает поместить руководительные для начальных учителей замечания о выразительном, художественном чтении.

8 декабря 1884 года.

В письме от 28 ноября Вы обещаете прислать мне официальное разрешение на печатание документов. Я озабочиваюсь издавать подобные вещи, более или менее разъясняющие инородческое дело, отчасти ввиду преклоняющегося «дня». Все во власти Божьей; но я далек и от магометанского фатализма, и хлопочу, чтобы не утратились те понятия и приемы, которые возникли на моих глазах. Эти понятия, если хотите, весьма просты и естественны; но тем не менее в прошлые времена и даже не в очень далеком прошлом, не видно, чтобы ясно и твердо понимали и вели инородческое дело. Сколько можно видеть из синодального дела 1803 года об отпадении Василь-Сурских татар и об инородческих переводах, (наконец сегодня тщательно упаковавши, я сдал это дело при рапорте за № 791 для препровождения по адресу канцелярии Святейшего Синода) – в то время положение духовного и епархиального во всей России управления было совершенно беспомощное, по крайней мере, в переводческом деле. Когда с Божией помощью раз нашелся ключ, жалко было бы потерять его. Любопытно то, что давно понимали пользу и надобность инородческих школ, христианской миссии для просвещения инородцев православной верой; но не доставало практической сноровки и умелости осуществить эти меры так, чтобы они были действительно полезны. Документы, которые я с Вашего разрешения добиваюсь напечатать, представляются мне важными в том отношении, что совершенно ясно и резко, т. е. отчетливо, изображают психологическую компетентность, – для обучения, вразумления и просвещения инородцев, – учителей и священников из природных инородцев, какой компетентности не могут иметь русские, хотя бы порядочно знали инородческий язык. Есть тонкие, почти неуловимые оттенки в звуках и тоне голоса, а также в складе и отливе мышления, отличающие каждый народ, соблюдение которых облегчает понимание речи и усиливает впечатление, а нарушение этих оттенков препятствует не только впечатлению, по и пониманию. Я на опыте узнал и испытал этот психологический факт и совершенно убежден в нем, а иные готовы считать это моим педантизмом или увлечением, чуть не помешательством. Если соединенное обсуждение инородческих мероприятий (о котором пишете) состоится, т. е. съезд в Казани преосвященных, то напечатание упомянутых документов будет кстати. Но так как в числе инородческих мероприятий видное место занимает школа и богослужение на инородческих языках; то я считаю полезным напечатать по возможности все, что было напечатано в разное время и в разных журналах, прямо или косвенно, о крещено-татарской школе, начиная с дневников ее основателя и труженика, – я разумею Василия Тимофеева. Много статеек и корреспонденций было помещено в:·1860-х годах в Православном Обозрении и в Журнале Министерства н. пр. Все эти статьи и статейки нужно перепечатать. Но мне хотелось бы присовокупить и свои письма, которыми я нередко обременял графа Дмитрия Андреевича, которые, вероятно, находятся теперь в Вашей канцелярии. Иван Александрович Ненарокомов по Вашему поручению сообщил мне несколько копий, в том числе и те документы, которые я представил Вам для разрешения напечатать их. После того я позволил себе еще просить Ивана Александровича о доставлении мне всех, какие найдутся (кроме уже доставленных мне), моих писем и записок в подлиннике, дабы не обременять Вашу канцелярию разбирательством моей неразборчивой руки, а я здесь дал бы их скопировать под моим наблюдением, а подлинные возвратил бы, если это найдете нужным. Все это составило бы сборник сведений о Казанской крещено-татарской школе – представительнице инородческого образования. Я очень жалею, что у меня исчезла черновая тетрадь той записки о Казанской школе, которая была представлена Вам для поднесения государю в незабвенный для школы день 18-го июля 1869 года. Я мог бы только мечтать, но не смел бы просить Вас об исходатайствовании копии с этой всеподданнейшей записки, или не удобнее ли было бы, чтобы она была напечатана в Синодальной С-Петербургской типографии особой брошюркой. Сборник непосредственных и первичных материалов я предпочитаю даже прагматической истории, потому что от первых веет дыхание жизни, а второе есть уже отвлечение. Присовокуплю еще, что к предполагаемому общему обсуждению, т. е. съезду-то, полезно было бы напечатать в виде официального издания отчеты вице-губернатора Розова, в 1866 году представленные министру внутренних дел; их копии могут быть в Вашей канцелярии, или же Вы могли бы их выпросить у графа Дмитрия Андреевича. В них довольно подробно изображено отступническое движение того времени, в сущности одинаковое всегда и везде.

9 декабря 1884 г

Искренно благодарен я Вам за пересылку замечаний достоуважаемого труженика, г. Гильдебранта на первый лист моего «Обучения церковно славянской грамоте». Его замечания доказывают его зоркий, опытный и заботливый взгляд. По-видимому церковно-славянской орфографии он научился, так же как и я, из наблюдения над церковными книгами, печатанными в Московской Синодальной типографии; но он далеко опередил меня обширностью и всеисчерпывающей полнотой своих наблюдений. Многие его заметки для меня поучительны. Только одну его поправку Евфѵмий на Еѵфимий принять не могу и даже смею советовать ему, справившись с греческими минологиями (где под 20 января стоить τοῦ ὁσίον καὶ θεοφόρου πατρός ἡμῶν Εὐθuμiou τοῦ μεγάλου, а под 16 Сентября τῆς·ἀγίας μεγαλομάστυρος Εὐφημίας της πανενφήμου, убедиться в том, что его ферт и иже пишутся в женском имени, а фита·и ижица принадлежат мужескому имени, как я подробно изложил в ответе от 24 ноября на возражение Т. И. Филиппова. Не отвергая всех прочих замечаний г. Гильдебранта, а, напротив, принимая их с благодарностью, желаю сказать несколько слов только в смягчение общего их впечатления, некоторым образом сокрушающего мой первый опыт, вероятно и последний, в составлении учебников. Это, видимо, не моя специальность. Итак, в некоторое себе оправдание поясню следующее. На заглавном листе «Обучения» в скобках мелким шрифтом замечено: «когда она преподается после грамоты русской», когда, следовательно, учащиеся вполне уразумели сущность и механику звукоразделения и буквосложения при чтении и письме. В таком положении для них нетрудно освоиться с церковно-славянскими буквами, большинство которых отличаются от русских букв только пошибом или характером начертания. Следовательно, о полноте и системе своего руководства я не заботился и не думал, считая достаточным указать только особенности церковно-славянской орфографии, после которых листа два текста должны служить только к закреплению в памяти предпосланных правил, а потом учащиеся прямо должны упражняться в чтении Часослова и Псалтири и – если увидит свет – Учебного Октоиха; разумеется, – и св. Евангелия с посланиями апостолов. Правила излагал я не как рецепты, а старался показать их, хотя бы искусственное, основание в грамматических соображениях и в греческой орфографии, т. е. я старался сказать не только как, но и почему, так чтобы учащиеся могли сами обсуживать те случаи ортографические, которые будут встречаться им при чтении этой ли моей книжки или церковно-славянских изданий. На заглавном же листе стоить оговорка: «с объяснительными замечаниями для народных учителей». Поэтому русский текст, который собственно и состоит из кратких руководительных разъяснений, напечатан очень мелким шрифтом, как не относящейся к детям. Самые замечания я думал было изложить без всяких терминов, по-детски, как иногда и выражался, но не совладал и для краткости употребил немало технических слов, предоставляя учителям в преподавании детям самостоятельно формулировать эти правила. Порядок моих замечаний, которые относятся только к особенностям славянской орфографии, такой: сначала употребление букв отдельных с заметкой о прописных и строчных буквах, потом верхняя сила, дальше титлы и употребление титл, знаки препинания и число церковное. Идя таким порядком, я стеснялся давать знаки и формы, объяснение которых еще предстояло впереди; напр., когда и объясняю отдельные буквы, я не ставлю ударений и не даю сокращений и титл: в конце стр. 6-й (s) Евангелие без титлы и без ударения; на строке 5 стр. 8-й (н) слово Господь без титлы и проч. На 8-й же странице звательное междометие я написал сначала в виде славянской омеги (Ѡ), какая ставится в предлоге о, но сейчас же в примере, в сочетании этой частицы со звательльным падежом я представил ее полный вид с легким дыханием и облеченным ударением; этим я хотел показать тожество этого, так сильно измененного, церковного начертания буквы с обыкновенной омегой. Подробно писать о всех замечаниях г. Гильдебранта было бы обременительно для Вас, да и неудобно при отсутствии его заметок и отметок. Кратко скажу, что Казань крайне бедна славянскими шрифтами и капиталами, и наборщики здешние решительно неопытны в церковно-славянской грамоте. Этот первый лист, как и все прочее, корректовал я, и много било возни, чтобы отметить все неправильности и растолковать типографии, как что нужно сделать. Притом, поторопившись, я отправил Вам один из первых оттисков, едва ли не самый неудачный. Дальнейшие листы в оттиске выходят получше. Славянский шрифт этот, очень красивый и довольно четкий, только что был выписан Перовым от столичных мастеров: в нем оказалось вместо прописного Е обыкновенное е, а вместо этого удлиненного какое-то кургузое; оно, видно, попало сюда из другого, мелкого шрифта. Я принужден был допустить его, дабы как-нибудь отличить начальное Е от внутрисловного. Но я должен сознаться и во многих ошибках, мною самим не замеченных, пропущенных.

12 декабря 1884 г.

Пришла мне мысль представать Вам две фотографии: 1) уменьшенную копию плана бывших некогда на месте нынешней учительской семинарии новокрещенских школ. План был снят в 1793 году. На снимке можно прочитать надписи; но я расскажу на словах. В левом верхнем углу – каменная церковь с колокольней; правее ее в средине плана – школа с огородом; прямо под школой у ограды – квартиры учителей, влево в нижнем углу – больница с квартирой врача; между больницей и учительским домом – погреб; в правом нижнем углу – амбар для хлеба; выше его – конюшня с каретником и кладовой; выше этого – погреб; на самом верху справа – баня с прачечной; между баней и школой – кухня с погребом. Этот план доселе не издан; я надумал в еще более уменьшенном виде издать его в конце своего разбора инородческих переводов 1803 года. Дома все деревянные на каменном фундаменте. Самая школа около 12 сажен в длину. 2) Портрет Казанского 1-й гильдии купца Павла Васильевича Щетинкина. Отец его был из крестьян подгородной деревни и сделался купцом. П. В. замечателен, как благотворитель церкви и просвещения религиозного. Он устроил церковь и поддерживает ее постоянно в Казанской крещено-татарской школе; то же – в мужском духовном училище: в училище духовных девиц церковь построил другой, но он поддерживает. Недавно в инородческой деревне Яицовары, Лаишевского уезда, П. В. Щ. выстроил церковь с домами для причта и двумя школами – для мальчиков и девочек. Но в то же время он благодушен и благороден в высшей степени; терпеть не может кляуз, шероховатостей, пререканий. Как есть καλοκαγαθός. Это видно из его портрета, который я поэтому и решился представить вам.

18 декабря 1884 г.

Давно я помышлял познакомить вас с одним далеко не дюжинным человеком, Иваном Степановичем Ястребовым; теперь решаюсь изложить о нем краткое, но совершенно искреннее понятие, для прочтения среди предстоящих праздников – дней неслужебных.

Ястребов сын полкового священника Кавказского войска, обучался в Астраханской семинарии и в Казанской академии. Здесь он обучался на противомусульманском отделении первые два года под руководством покойного профессора Гордия Семеновича Саблукова. В 1863 году на место Саблукова, вышедшего в отставку, поступили для преподавания магометанских языков и предметов я, Е. А. Малов и практикантом татарского языка В. Т. Тимофеев. Тогдашние студенты Академии были – вольница, а Тимофеев прямо пришел из деревни и поступил в работники в женский монастырь, дрова колол, печки топил и на колокольне звонил; застенчивый и нерасторопный. – Ястребов полюбил его и принял под свое покровительство. В это время зачалась крещено-татарская школа; у Тимофеева родился сынок; делались крещено-татарские переводы. Ястребов, живой, решительный, симпатичнейший, всячески старался помогать Тимофееву и ежедневно, чуть не ежечасно, старался видеться с ним, поговорить и ободрить его. Вот, например, как он действовал. Тимофеев получал жалованья 10 руб. в месяц; Ястребов, между прочим увидит огарок свечи, отбирает, как он говорил, в миссию; вечером после ужина студентов остаются щи или какие-нибудь объедки, Ястребов отправлял это в школу – Тимофееву с его семьей и учениками; даже лоскуты изношенного белья он отбирал от своих товарищей – на пеленки новорожденному сыну Тимофеева. Но лучше приведу я здесь буквально из статьи своей о крещено-татарской школе (журнал М. н. пр. 1867 г. часть 134; отдел современной летописи стр. 293 и 294). «Нельзя не упомянуть при этом о студенте миссионерского отделения академии И. С. Ястребове. Этот энергический и симпатичный молодой человек с постоянной любовью и самой предупредительной заботливостью поддерживал как самого Тимофеева, только что из скромного быта деревенского перешедшего в академию, так и троих учеников его. Ястребов старался поставить Тимофеева в лучшие отношения к студентам академии, снабжал его возникающую школу бумагой, купил для Тимофеева на свои деньги географию Корнеля и первый заинтересовал его этой наукой. Вообще, в ежедневных разговорах своих с Тимофеевым он старался передавать ему различные сведения. Однажды, когда простое сердечное религиозное чувство Тимофеева было случайно поражено услышанными им материалистическими идеями, которые обращались в то время и в нашей местности, Ястребов употребил все усилия, чтоб успокоить Тимофеева и изгладить тяжкое впечатление. Тимофеев с благодарностью помнит любовь Ястребова, который теперь служит в Турции при русской миссии». – Ястребов кончил курс академии в 1864 году. Мог ли я с таким человеком не подружиться и не сойтись, тем более, что он занимался восточными языками? Его тянуло на восток в Турцию; он нашел какого-то посредника, который ему указал добиваться поступления в учебное отделение азиатского департамента,·здесь его заметил тогдашний директор департамента Н. П. Игнатьев. Скоро Игнатьев сделался посланником в Константинополе и чрез год или два взял к себе Ястребова. В Константинополе Ястребов старался познакомиться между прочим с делами церковными; тогда начинался болгарский вопрос. Он писал нисколько корреспонденций и заметок в Православное Обозрение. Потом, вследствие каких-то недоразумений, – кажется, вследствие ошибочно приписанной ему корреспонденции обличительного содержания, он был перемещен секретарем и драгоманом консула в Скутари в Албании. Тут он ознаменовал себя тем, что спас одну христианку от насильственного потурчения и одну православную церковь от насильственного захвата католиками, в котором принимали участие католический архиепископ и французский консул – представитель тогда еще всесильного Наполеона III. Потом Ястребов был назначен консулом в Призрен, в старой Сербии. Когда он учился в Петербурге, он мне очень часто писал, нередко писал из Константинополя; раз получил я от него письмо из Скутари; из Призрена в 1873 году я получил от него письмо с номером турецкой газеты, в которой помещена была корреспондента о том, как-де угнетают магометан в Казани, в чисто мусульманских кварталах строят церковь и школу, в которой будут обучать мусульманских детей, обратов их из ислама обманом и насилием. Длинная статья, в которой упоминалось имя Саблукова и мое. Следя за турецкими газетами, Ястребов наткнулся и на эту статью; она напомнила ему своих казанских учителя и приятеля, – он и откликнулся этим письмом. После того я нисколько лет от него ничего не имел, да признаться, и сам ему ничего не писал. Вдруг в 1873 году получаю из Петербурга от протоиерея Михайловского (старого моего знакомого и сослуживца по Казанской академии) книгу на сербском языке – сочинение Ястребова, с надписью Михайловского, что эта книга мне шлется от имени сочинителя; а в письме о. Михайловский объясняет, что Ястребов был в Петербурге в виде командировки и собирался уже ехать обратно в Турцию, а по дороге предполагал посетить Казань; но в это время в Петербург приехала болгарская депутация принести благодарение своему освободителю; Ястребова и прикомандировали к этой депутации, как мигмандара или переводчика. Он с ними ездил по Петербургу целую неделю: но, впрочем, он и рад был этому случаю, ибо, благодаря именно ему, удостоился счастья несколько раз видеть государя, раз даже во время воинского парада. В Старой Сербии Ястребов обратил свою любознательность опять на церковные памятники: посещал развалины церквей и списывал находимые в них надписи, разыскивал по летописям турецким и славянским и разным старым документами. По какому-то случаю Белградское Ученое Дружество обратилось к нему с запросом, он им отвечал по-сербски. Таким образом начался ряд статеек, помещавшихся в Гласнике, а та книга, которую он мне подарил· в 1878 году, была новым изданием тех статей, переделанных и дополненных. В 1875 году, когда европейские державы послали своих представителей умиротворять герцеговинцев, представителем России был Ястребов. Представьте же, весной нынешнего оканчивающегося года, неожиданно получаю я письмо из Петербурга от Ястребова. В посте я получил от о. Михайловского посылку – книжек его издания. Я благодарил его письмом, в заключении которого спрашиваю: жив ли Ястребов, где и что? Ястребов, между тем проживши в Петербурге недели две, собрался ехать на Кавказ к матери (отец у него давно помер, мать свою он перевел во Владикавказ, он ей там купил дом, в котором она живет с дочерьми, снабдил их швейными машинами и разными препаратами). Он и собрался навестить своих родных и зашел проститься к Михайловскому, а тот как раз получил мое письмо. Ястребов, сколько лет не получавший от меня ни строчки, вообразил, что я возгордился. Мое случайное упоминание о нем взволновало его, и он тут же намахал мне горячее послание, пишет, что желал бы он побывать в Казани, но волжские льды еще задерживают навигацию, а срок его отпуска истекает, и он едва успеет на несколько дней повидаться с матерью, которая живет там-то, там-то. Я сейчас же его матушке телеграмму и письмо, – настойчиво требую, чтобы приехал. Обменялись мы несколькими телеграммами. Накануне Вознесения часов в 6 утра сижу я у себя в кабинете, смирно и тихо, – вдруг с громом и криком вторгается ко мне с чемоданом – И. С. Ястребов. Ровно двадцать лет прошло с тех пор, как я провожал его на устье Казанки при отъезде его в Петербург. Двадцать лет – много времени. И. С. возмужал; ну, уж ему теперь 44 года. Приземистый, широкоплечий, большая окладистая борода, но совершенно лыс, сановитый. А живость душевная та же сохранилась, совершенно юношеская. Он прогостил у меня три дня. Это было время непрерывного упоения и восторга. Конца не было рассказам о его похождениях с албанцами и сербами. Между прочим, он говорил, что он устроил в Призрене школу сербскую, которую ограждает от всяких турецких притязаний. Он рассказывал, что несколько раз бывал в Белграде, познакомился с митрополитом Михаилом, который полюбил Ястребова. В субботу ранним утром я проводил Ястребова на пароход. Приведет ли еще Господь увидеться с ним в этой жизни?

И вот я рассуждаю. Создаст же Господь такую громаду душевности, энергии, ума, находчивости, патриотизма, – и эта громада двадцать лет киснет и пропадает почти задаром в каком-то захолустье албанском. Нельзя сказать, чтобы мы были особенно богаты талантливыми людьми. Ястребов – прямик, выскажет свое мнение без обиняков. Но и это еще не вся беда. Попович он, это такой жернов на шею, с которым не выплывешь из пучины служебного моря; но, – я рассуждаю, – Ястребов и в Константинополе следил и изучал дела церковные, и в Старой Сербии изучал церковную археологию, не оставляя, конечно, своей дипломатической науки и служебных обязанностей. Владеет языками турецким, сербским и греческим; человек с высшим богословским образованием: наш казанский академист, питомец противомусульманского отделения. Разве наша русская православная церковь не имеет интересов в Турецкой Империи? А Афон? Иерусалим? А патриархат Антиохийский? Смирна? И т. д. В 1850-х годах я проехал по всем этим местам. Кого же я нашел там на постах консульских? Либо грека, либо немца. Вероятно, и теперь то же. Если вы имеете доступ к делам Востока и окажется нужда в дельном, основательном и искреннем человеке на каком-нибудь консульском посте, где требуется оградить интересы нашей православной святыни и церкви, я надеюсь, что Ястребов мог бы сослужить добрую службу³⁷.

Желая вам в добром здоровье встретить Рождество Спасителя миру, с глубочайшим почтением и совершенною преданностью имею честь быть...

P.S. Вспомнил я Петра Ивановича Нищенского. Я его встретил в 1853 году в Афинах у о. Антонина, который его воспитывал, вывезши из Киева. Тогда Нищенскому было лет 20. Он отлично владел греческим языком. Потом он, кажется, был преподавателем греческого языка в Петербургской духовной семинарии и в одной из Одесских гимназий. Где он теперь, не знаю, быть может, в Одессе. Он бы был полезен для переводов с греческого или на греческий. В 1853 году-то он уже прочитал и Платона и Демосфена, отлично владел языком; говорил по-гречески, как настоящий грек. Вот подобных случайных знатоков нужно выискивать и их приноровлять на пользу духовной школы и церкви.

2 января 1885 года.

При окончании старого года и при наступлении нового 1885 года поставляю священным для себя долгом принести Вам сердечную благодарность за Ваше высокое ко мне внимание и доверие и самое трогательное попечение и покровительство, и пожелать Вам в наступающем лете доброго здравия и желаемого успеха во всех благих начинаниях Ваших ко благу церкви и отечества, и да благословит Господь венец лета благости своея. Аминь.

Приношу Вам искреннюю признательность за присланные греческие книги. Особенно богат содержанием и полезен будет нам в переводах великий Орологион. Кстати, в нем на стр. 525–536 находится алфавитная таблица πίναξ ἀλφαβητιχός всех встречающихся в этой Кинге имен святых. Под буквой ε значатся имена: Εὐθύμιος ὁμολογητής 26 декабр., Ευθύμιος ὁ μέγας 20 янв., Εὐθημία παρθενομάρτυρ 16 сент. 11 июля. Ученое исследование почтеннейшего архимандрита Неофита о св. Кирилле Александрийском я передал в академию, где оно будет и уместно, и полезно. Но меня изумляет греческий молитвенник Σύνοψς ἱερά. Я получил совершенно такие же книжки из библиотеки академической и семинарской, изданные также в Венеции, одна из них в первой половине прошлого столетия. Значить, этот молитвенник имеет общее между греками распространение и употребление. В нем, кроме некоторых частей полунощницы и утрени, первого часа и малого повечерия и кроме «правила» ко причащению, много находится молитв каких-то самодельных на новогреческом языке, а тех молитв утренних и вечерних, которые в нашем каноннике, вовсе нет; между тем и наши молитвы приписаны в следованной Псалтири св. угодникам Макарию Великому, Антиоху, Иоанну Златоустому, и прекрасны и весьма назидательны по содержанию. Например, в вечерней молитве св. Антиоха: «просвети ум мой светом разума святаго Евангелия Твоего, душу любовно креста Твоего, сердце чистотою словесе Твоего, тело мое Твоею страстию безстрастною, мысль мою Твоим смирением сохрани». Здесь я считаю пять предложений, пять мыслей; каждая мысль способна быть темой обширных и глубоких размышлений. Здесь налицо имеется только два глагола – в первом и последнем предложении; но я, сообразно свойствам еврейского и арабского языка, приблизительно дополняю и остальные предложения глаголами соответственными мысли каждого предложения, в таком роде: согрей душу любовию креста Твоего, очисти сердце чистотою словесе Твоего, уцеломудри тело мое (или: исцели) Твоею страстию безстрастною (не лучше ли: обезстрасти). Особенно назидательна для нашего времени, гордого своим образованием, заносчивого своим умом и самодурного своей волею, – назидательна последняя мысль: мысль мою твоим смирением сохрани. Отчего, в самом деле, люди наиболее мыслящие чаще ломают себе шею? Именно от недостатка смирения. – Прекрасна также молитва св. Иоанна Златоустого по числу часов дня и ночи, начинающаяся так: «Господи, не лиши мене небесных Твоих благ». – Возникает вопрос археологический: откуда и когда вошли эти молитвы в наш канонник? Прямо ли славянские или русские составители и списатели церковно-богослужебных книг понабрали их непосредственно из творений св. отцов, – или (что вероятнее) эти молитвы собраны были греками в старые времена и читались ими прежде, чем возникла настоящая греческая книжка. Я на всякий случай этот запрос написал г. Дмитриевскому, воспитаннику и магистру Казанской академии, а теперь доценту Киевской академии, который много занимался и продолжает усердно трудиться над историей состава церковно-богослужебных книг.

Весьма приятно, что Учебный Часослов получает довольно большое распространение. Но не знаю, каким образом вкралась в оба первые издания (октября 1883 и февраля 1884 г.) Учебного Часослова ошибка на обороте 9 листа в повседневной полунощнице, в молитве «Тя благословим, вышний Боже» напечатано вышший через два ш, а надо через ш и н вышний. – Вышний есть сравнительная степень и совершенно у места в последовании молебного канона ко Пресвятой Богородице: «высшую небес», по-гречески τῆν ὑψηλοτέραν τῶν οὐνρηνῶν, а Богу свойственна превосходная степень: вышний, по-гречески ὔψιςος. Справляюсь по Симфонии Антиоха Кантемира: – в Псалтири вышний, как имя и эпитет Бога, встречается 22 раза. Да и в упомянутой молитве стоит: «вышний Боже» в следованной Псалтири и во всех Часословах. Сейчас, пока эти строки писались, я наводил справки по экземплярам Часослова не учебного, и нашел эту ошибку «вышший Боже» в издании Часослова Московском 1881 года месяца ноября. Теперь я догадываюсь, что этого же издания экземпляр представлен был мною с переделками и отметками для Учебного Часослова. Но работал я по собственному экземпляру издания 1862 г. месяца октября, где, на листе 10, стоит «вышний Боже». Этот экземпляр и теперь у меня пред глазами. В этой самой молитве в двух местах сделана поправка: вместо «человеколюбствовав обычно» я поставил «человеколюбствовал еси»; вместо «просвети наши мысли, очеса» я поставил: «наша мысленная очеса». Так эти обе поправки допущены и в печатный Учебный Часослов. Кроме того, в моем же рабочем экземпляре против этой молитвы наделал я четыре греческих выписки. Стало быть, я внимательно просмотрел эту молитву. Но для представления к Вам я перенес все свои заметки и поправки, как уже готовые, из рабочего экземпляра в один из новополученных в 1882 году экземпляров Часослова, но мне не пришло и на мысль переверить его особо. Такая случайность расплодила и грозит увековечить явную ошибку. Желательно, чтобы эта ошибка непременно была исправлена в нынешнем же издании, если только оно не совсем окончено; впрочем, можно листок и перепечатать. – Еще случай. В вечерню накануне Рождества Христова я следил за Богослужением по цветной Триоди. (Анфологион) Московской печати 1876 года месяца ноября. Здесь в первой стихире на «Господи воззвах», начинающейся словами: «приидите возрадуемся Господеви», напечатано: «непреложение претерпев»; справился в другом экземпляре, который лежал тут же на аналое, в нем отрицание отделено. Смотрю В Πανθέκτη ἱερεά том II, стр. 368, столбец 1, строка 17; вижу: οὐ τροπὴν ὑπομζίνας. Следовательно, отрицание надо отделить. Мысль та: Сын Божий в воплощении не претерпел преложения, т. е. Божество Его не переменилось в человечество. Ввиду подобных опечаток и невольных ошибок, которые иногда повторяются в следующих изданиях и увековечиваются в богослужебных книгах, нельзя ли сделать такое распоряжение. Самые новые издания богослужебных книг взять по нескольку экземпляров и сличить их с изданиями, например, Петровских времен (это сличение должно быть исполнено под руководством Петра Андреевича Гильтебранта), когда, по-видимому, внимательнее и строже было типографское дело, принять в соображение и греческий подлинник; целью такого сличения должно быть только (и отнюдь не более) исправление опечаток в богослужебных книгах. Изготовивши таким образом несколько образцовых корректурных экземпляров, в которых бы красными чернилами были выставлены, с отметками на полях, исправления опечаток, – разослать эти экземпляры по всем типографиям, как синодальным, так и монастырским, где печатаются церковный книги, для непременного руководства. И если трудно или паче невозможно спастись от ошибок и опечаток, то надобно прилагать реестр таковых, по образцу мирских изданий, по которому бы читатели исправляли ошибки в тексте.

В молебном пении в день Рождества Христова, как в прежнем сокращенном издании, в евангельском чтении, так в новом полном издании, напечатано: будет бо тогда скорбь велия, якова же не была от начала мира досель. В напрестольном Евангелии читается несть была (Мф.24:21). Это и есть правильное, так и следует читать на молебне.

Пришли мне на мысль некоторые соображения относительно молебного пения на новый год. В книге молебных пений 1763 года нет молебна на новый год, как и молебна при начатии учения отроков. В книге молебных пений 1789 года (которой корректурный экземпляр вместе с таковым же 1801 г. мне обязательно доставила контора М.

С. типографии), есть молебное пение на новый год. Но в том же экземпляре в благодарном молебне пред чтением из послания к Тимофею к словам: «во дни Ея И. В. и Их И. В. рождении», было прибавлено: «и в новый год»; а после Евангелия от Луки, зач. 85, о десяти прокаженных мужах было прибавлено от Луки зач. 13. Следовательно, прежде в новый год служили обычный благодарный молебен, из которого многое вошло и в молебен в новый год, а именно некоторые прошения на ектениях, прокимен с апостольским чтением, тропари. Псалом 64-й отлично подходить к новолетию, Евангелие – прежнее Луки 13 зач. Нο замечательно упоминание в ектениях об агарянском нечестии: «О еже искоренити и угасити все богохульное агарянское нечестие, и царство их скоро разрушити, и правоверным предати, – о еже утолити в нас вся вражды, нестроения и междоусобныя брани, – о еже укрепити нас в православной вере, – о еже низложити вся ереси и отступства и обратити всех отступльших в православную веру и соединити их святей своей Православной церкви». Наконец молитва новолетия читается «преклоньше колена», а в благодарном молебне молитва читается на ногах. Я из всего этого полагаю возможным вывести следующее. Молебное пение на новый год составлено после пугачевщины, турецких войн с намеком на восстановление Византийской Империи, быть может, ввиду французской революции и ввиду нашего внутреннего раскола, а частью, быть может, масонства. И все эти обстоятельства и желания так близко принимались к сердцу государыней и обществом, что недостаточным казалось молиться не на коленах. Интересно было бы иметь точные документальные сведения, когда именно и кем составлен этот молебен и по чьему побуждению. – Расследуя «историю молебного пения при начатии учения», я узнал, что в библиотеке духовной академии вовсе нет церковных книг, сколько-нибудь старых, но по сю сторону никоновского исправления. Я находил некоторые довольно старые издания прошлого века и XVII века в некоторых церквах, но они большей частью растрепаны, разбиты и неполны; в одной церкви по книге молебных пений императора Павла I доселе отправляют благодарный молебен, а выходного листа уже нет. В М. С. типографии от прошлого и начала нынешнего столетия остались только два вышеупомянутых экземпляра. Отсюда следует, что как старопечатный книги стали собирать и хранить после введения противораскольнических кафедр, так старые издания послениконовского времени догадаются собирать еще после. Но те старопечатные книги свято хранились многочисленными и усердными чтителями-старообрядцами; а мы-το что бережем и чем дорожим? Будьте уверены, что лет через 20–30 и лоскутков не останется от этих книг. Мне случайно достался от одного священника Тверской епархии служебник с именем благоверного царя и великого князя Алексея Михайловича, но православной редакции. Экземпляр неполный; был он разделен на несколько переплетов, из которых сохранились только два, и те довольно растрепаны и отчасти растеряны. Я велел их подшить, подклеить и отдал в библиотеку академии как некую замечательность. Судя по некоторым поправками и вариантам на полях, натиснутым от руки, и по грубоватой работе, это был какой-то подробный экземпляр вроде первоучины, когда еще не совсем установился новоисправленный текст. Я бы покорнейше просил, нельзя ли сделать от Вашего имени административное распоряжение по всем епархиям, чтобы из монастырей, соборов и церквей все новоисправленные книги XVII, XVIII и, пожалуй, даже первой четверти XIX столетия были представлены в местные духовные семинарии и академии; в академиях и семинариях сделаны были бы им реестры с обозначением места и времени напечатания, по выходным листам, если они целы, или по ектеньям приблизительно. Таким путем можно бы составить собрание всех по порядку изданий церковных, священных и богослужебных книг каждой типографии. Таковыми собраниями нужно снабдить все духовны академии, а кроме того сделать по местам в некоторых епархиях церковные музеи. А текущих изданий нужно непременно в каждую академию по экземпляру, заменяя подносные.

При письме от 5 декабря Вы изволили прислать мне корректурный экземпляр брошюры под заглавием: «Советы учителям двухлетних деревенских школ грамотности». – Если бы вы не сказали, то я сам никогда не догадался бы, что это произведение прошло через руки Татевского подвижника и светильника. Собственные статьи и записки Сергея Александровича (Рачинского) живые, проникнуты одним одушевлением и одной мыслию; в них светские знания – орфография и арифметика, так сказать, облиты господствующим церковно-религиозным и нравственно-воспитательным колоритом: так от лучей восходящего или заходящего солнца всякая болотина и всякая кочка горит огнем и блещет бриллиантами. Сочинениями Сергея Александровича я одушевлялся с иными мыслями и чувствами, каких во мне не возбудила настоящая брошюра. Но чтение ее напомнило мне одну заброшенную тетрадку. В конце прошлого августа, когда Владыка Палладий получил высочайше утвержденные правила о церковно-приходских школах, он собрал у себя, под своим личным председательством, весь составь совета братства Св. Гурия, для обсуждения предварительных вопросов об открытии церковно-приходских школ – где и как. Мне поручено было составить программу церковно-приходских школ к следующему заседанию. Я вообще не умею составлять уложения, потому, быть может, и не сочувствую им. Я думал сделать некий общий очерк вроде характеристики; за руководство я взял записку (рукописную) Сергея Александровича. Я и начал писать, но остановился чуть не в самом начале. Так эта моя записка и лежала в стороне более четырех месяцев. Когда я прочитал брошюру г. Горбова, я, по противоположности, вспомнил о своем писании и прочитал его. Хотя оно далеко не кончено, но направление и главная мысль или взгляд мой на задачу церковно-приходской школы выражен довольно определенно и резко, так что я позволяю себе точную копию своих вышеозначенных соображений представить вам, не ради чего-либо другого, а только для фактического пояснения, в какую сторону способны одушевлять и направлять собственные сочинения Рачинского. Я несколько раз и в разные приемы прочитал записку г. Горбова, но ни разу не вынес из нее удовлетворенная и симпатичного впечатления. Подробно и логически я ее не разбирал, но мне представляется, что г. Горбов еще не вжился в Татевскую школу, не вошел в ее суть, в ее внутренняя глубины, в ее святое святых. Русская пословица говорит: «Чтобы узнать человека, нужно с ним сесть три пуда соли»; чтобы узнать школу Рачинского, не поверхностно и скользки, а глубоко и существенно, для этого нужны годы и годы А г. Горбов познакомился с ней недавно. Во-вторых, он, по-видимому, списал и этот поверхностный очерк с практики своей или Татевской школы, но такому конкретному изображению приписал он значение общее: от этого у него встречаются некоторые противоречия: например, он говорит, что всякому грамотному крестьянину возможно обучать детей у себя на дому, а на стр. 10-й утверждает, что если кто не справится с грамматикой Тихомирова, тот не может быть и учителем. Еще на стр. 3-й: «В школах грамотности Закон Божий преподаваться не может». А между тем велит научить детей главным молитвам и прочитать им по какой-либо книге объяснение этих молитв. Это мне представляется крайне механичным. Несимпатично мне и его настояние называть буквы в порядке азбуки: б, в, г (а не бе, ве, ге); а напротив, желал бы, чтобы называли: аз, буки, веди, что я и старался доказать в своей статейке «О обучении церковно-славянскому чтению в начальных училищах», которую г. Горбов советует прочитать. – Еще на стр. 2-й он говорить: «Надо, чтобы было довольно столов и черная классная доска, а потом присовокупляет: «Училищные столы, парты стоят дорого и обойтись без них легко, но черная доска необходима». – Его советы, какую покупать бумагу и по сколько, какие покупать перья и доски, как варить чернила, – все это для большинства школ грамотности обременительно и даже невозможно. В некоторых чувашских местностях Казанской губернии стали возникать школы грамотности. Чувашин, выучившийся по переводам Яковлева молитвам и св. истории, начинает учить ребят в своей избе грамоте по чувашским книгам, петь с голосу молитвы, рассказывает на родном языке св. историю, – все это для Бога, впрочем, иногда родители учащихся жертвуют учителю какими-нибудь грошами или продуктами. В одной такой школе чувашлята, вместо аспидных досок, набрали осколков от больших глиняных корчаг, и преимущественно корчажные дны. Черемисы Козьмодемьянского уезда, именно то поколение, которое построило Михайло-Архангельский монастырь близь Васильсурска, основательно изучали Евангелие и вообще Библию, Четь-Минею и Богослужебные книги, а писать почти вовсе не умели; многие из них были учителями и усердными проповедниками, а с трудом могли расписаться в получении жалованья. Они говорили: мы-де не в писаря готовились, а старались узнать Христову веру. Итак, зачем стеснять определенным каким-нибудь типом и программой и даже № бумаги и перьев эти самые первоначальные школы грамотности? Пусть учат и учатся, кто как и насколько может, лишь бы было правильное учение православное и доброй нравственности. Человек обеспеченного состояния, как сам привык, так и другим рекомендует кушать с фаянсовой тарелки, ножом и вилкой и серебряной ложкой и т. п.; а если человеку не на что купить не только этих обстановок, даже подчас хлеба, стало быть, он должен умирать с голоду за отсутствием фаянсовой тарелки? Я бы к подобным случаям применил слова Спасителя: «Марфо, Марфо! печешися о мнозем, едино же есть на потребу». Я здесь скажу, что в школах грамотности главным и господствующим предметом должно быть религиозное православно-христианское воспитание (это далеко не то, чтобы прочитать по книжке объяснение молитвы), а все мирские и светские знания должны быть на втором плане, и на них можно только тратить свободные досуги от религиозных предметов. Во всяком случае, даже для церковно-приходской двухлетней школы русскую орфографию и грамматику я считал бы совершенно излишними, а для наших инородческих школ (прямо скажу) вредными и убийственными. Каким же образом Сергей Александрович пропустил сквозь свои руки записку, на мой взгляд, неудовлетворительную? Это я объясняю таким образом. С. А. по 10-ти часов каждый день дышит насыщенной деревенскими парами атмосферой и горит во пламени им же самим разожженных докучливых ребячьих допросов и разговоров, – след., он мог только взглянуть на эти листы, и то утомленным взором. Это первое. Во-вторых, так как, по моему вышеизложенному предположению, изложение г. Горбова скопировано с действительности Татевской школы, то его детские, – неопытные или невнятные, неясные черты были вполне понятны и любезны Сергею Александровичу. А можно думать и то, что сей молодой ревнитель назойливо пристал к Сергею Александровичу со своим сочинением, как это обыкновенно делают горячие и нетерпеливые натуры.

Но не зашел ли я слишком далеко? С. А. Рачинскому мое всегдашнее и неизменное, самое искреннее и благоговейное уважение, именно как народному учителю! Настоящее рассуждение мое о статье г. Горбова я бы просил сообщить Сергею Александровичу самому на беспристрастный суд третейский. Некоторая желчность или лучше резкость настоящего отзыва зависит, быть может, от моего многолетнего, до мозгов моих костей проникнувшего убеждения в едином на потребу, а все остальное – печешися и молвиши о мнозе. А может быть, не отразилось ли некоторое воспоминание от той тяжкой укоризны, высказанной г. Горбовым в его воззвании, насчет всех учительских семинарий без исключения, якобы они все без исключения только и выпускают что пустейших и ничтожнейших вертопрахов.

Письмо сие начато и до половины написано 31 декаб. 1884 г., а кончено 2 января 1885 года.

Да дарует Господь телу отечественному русскому, от главы и до ступней, здравие и во всем благое поспешение. И да раззорится сия динамитная крамола, которая, хотя, как бы удалилась от Руси на берега отдаленные, но лучше бы ее вовсе не было на поверхности земной планеты.

С глубочайшим почитанием и искренним от глубины души пожеланием Вам в новом лете силы душевной и телесной к счастью отечества и Церкви православной есмь и остаюсь…

Конфиденциально.

К письму от 18 февр. 1883 г.³⁸

Решаюсь сообщить нижеследующее под условием великой тайны.

Газеты на место умершего муфтия Тевкелева указывали на разные лица: на одного казанского ученого муллу, на князя Чингизхана, получившего образование в пажеском корпусе, гвардии полковника в отставке, и еще на кого то.

Я не находил бы удобным казанского муллу, ибо здешние муллы фанатичны. Но еще неудобнее, по моему мнению, – такой аристократ, как князь Чингизхан: он своим богатством, родовитостью степной может придать блеску мусульманству и уничтожить русское духовенство, тем более что уфимские русские-то преклоняются перед татарами от чистого сердца. Чингизхан может иметь влияние и на киргизский народ к усилению исламизма в степи киргизской. Но и совсем уничтожить муфтийство, – а с ним нужно похерить и магометанское духовное собрание, – едва ли не будет резко и, быть может, возбудит волнение в татарах. По моему мнению, удобнее сделать меру среднюю (medio tutissimus ibis): поручить исправление должности временно, например, Максютову; давно он служит судьей (т. е. членом) духовного собрания; весь занят торговыми делами (это его право на должность муфтия). Он, по-видимому, пороха не выдумает. А есть там, в третьем (1883) году назначенный по выбору казанцев в члены духовного собрания, какой-то мулла, (Авхади или Ягуди??) – он, по слухам, крайний фанатик. Но в случае крайности, фанатик без русского образования и языка сравнительно лучше, чем по-русски цивилизованный татарин, а еще хуже аристократ, а еще хуже человек университетского образования.

Вот мое мнение, если хотите.

21 апреля 1885 г.

Письмо от 12 апреля получил 20 числа, вчера, – не запоздал ли ответом?

Султановых несколько братьев. У них деревня Мастеева, верстах в 100–120 от Мензелинска на восток, кумысное заведение. Султановы – помещики средней руки: ни богатством, ни аристократизмом, ни влиянием, ни чинами особенно не выдающиеся. Учились в доброе старое время в 1-й Казанской гимназии. Если кандидат не попал в университет, то или по недальнему развитию и недостатку любознательности, или по урослости и стремлению к захолустной деревенско-барской свободе, халатности и молодой хозяйке. По-русски грамотны, отлично владеют русской речью, но мусульманство в его арабских источниках, конечно, не изучали и только читают татарские книжки. Это я говорю по давним слухам и частью по аналогии, а не по прямому о них знанию, но весьма правдоподобно. От каких-либо национальных нового пошиба идей они, кажется, совершенно далеки, и о фанатизме их не слышно.

По всему сему кандидатура его вполне благонадежна: безупречна. Лучшего трудно придумать. И с казанскими-то он не должен быть близок и солидарен. Бекчурин не таков, и его отстранение мне представляется полезным, основательным. Граф Д. А. Толстой мог и лично узнать его в Оренбурге в 1876 г. и от многих о нем на месте наслышаться. При Крыжановском он играл видную роль, пользуясь доверием генерал-губернатора, как отличный знаток азиатских языков и национальностей и как ловкий и опытный по азиатской политике. Он же и достаточно занят сознанием своего достоинства.

Итак, все к лучшему или, по крайней мере, из худых – к наименее худому. Только не нужно самим-то нам особыми какими-либо отличиями и привилегиями возвеличивать и прославлять иноверное представительство. Пусть оно знает свое относительное положение, пред архиереем, наприм., православными. Но пусть оно само знает, а не доводит до крайности такой, чтобы правительство вынуждалось напоминать забывшемуся иноверному представительству его пределы и права.

Нужно всячески избегать касимовцев и крымцев, как прогрессистов и националистов.

29 апреля 1885 г.

Письмо Ваше от 12 апреля о Султанове и Бекчурине я получил 20 числа, а отвечал 21. Письмо замедлилось в дороге по милости волжского ледохода; быть может, та же причина задержала и мой ответ. Надеюсь, что последний дошел по назначению, тем более что я послал заказным. Я высказал предпочтение Султанова.

Ибрагимова я видел в прошлом году: проездом в прошлом году через Казань из Петербурга в Ташкент он и меня удостоил своим посещением. Я прежде слышал, что он при покойном К. П. Кауфмане пользовался полным доверием, как отличный знаток азиатских языков и дельный дипломат. При Черняеве он, кажется, удалился из края, а при генерале Розенбахе опять поехал в Среднюю Азию. Но о его нравственном или политическом характере я ни от кого ничего не слыхал, ни в какую сторону. Он довольно высокий, стройный, тончавый, цивилизованный и вполне комильфотный, – можно сказать, блестящий. Прибавьте – действительный статский советник. Говорит бойко, красноречиво и энергично. Наших мешковатых духовных он может стушевать. Но это ничего еще, а вот чего можно опасаться: служив долго в центре Туркестанского управления, он, как человек внимательный и умный, вероятно, отлично узнал всю подноготную мусульманских стран, народов и правительств; как на ладони, видит и знает всю совокупность мусульманского мира на всем лице земли; лично знаком со многими лицами и в России, и в Средней Азии, и в Индии, и в Киргизской степи и т. д. Так что, если ему, паче чаяния, влезет в голову идея панмусульманская, то он владеет к тому полным знанием и всеми нравственными средствами. А в то же время блестящим русским говором и изложением, идеями прогрессивными, даже, когда нужно, либеральными, обращением и манерами ловкими и совершенно светскими, смелостью и умелостью держать себя с достоинством, но без дерзости, пред кем угодно, – всем этим он может обаять и ослепить наших господ и чинов высшего управления. Тевкелев перед ним – мешок

Кратко сказать: не нашей простоте орудовать таким тонким инструментом. Для нас вот что подходяще было бы: чтобы в русском разговоре путался и краснел, писал бы по-русски с порядочным количеством ошибок трусил бы не только губернатора, но и всякого столоначальника и т. п. Я, впрочем, все это написал совершенно теоретично, но, кажется, правдоподобно и утверждаю не вред, а рискованность.

По поводу письма от 17 июня

Секретно

24 июня 1885 г.

В конце марта состоялось циркулярное распоряжение св. Синода о съезде Преосвященных в Казани к 8 июля, но, благодаря невоздержной на язык газетной печати, это предположение повсюду скоро разгласилось, и наши татары – магометане казанские уже толковали, – вот-де в Казань соберутся со всей России архиереи и митрополиты и даже сам Папа Римский толковать о Магомете. Начавшись, эта молва куда, в какую сторону направится? Нельзя сказать, чтобы теперь время было особенно спокойное. Не очень давно, в Бугульминском уезде Самарской губернии, взбунтовались татары, говорят, по случаю избиения зачумленной скотины, а также и по случаю обязательного страхования скота от чумы, чего татары не хотели; некоторые прибавляют, будто в этом возмущении была доля того также мотива, что татары заподозрили, что их хотят крестить: а заподозрили они это на основании форм для статистики скотьих падежей, где написаны, для примера, русские имена. Словом, подлинные мотивы возмущения неизвестны; но самое возмущение факт несомненный; размеры его так значительны, что станового пристава чуть не до смерти избили, а в губернатора пустили будто бы топором; была вытребована военная команда, с прибытием которой в количестве нескольких сот солдат волнение прекратилось. К этой не совсем успокоившейся волне, что если присоединится новый толк по случаю съезда преосвященных в Казань? Это дело возможное, а потому нужно наблюсти крайнюю осторожность; во всяком случае, нужно предпочитать меры мирные, тихие мерам крутым и быстрым.

Мои снаряды – инородческие книги, инородческое богослужение, инородческий причет церковный со священником во главе. Эти меры никого не возмутили, грамотность христианская распространяется, усердие к православной церкви усиливается. Растет дело постепенно и медленно; но ведь все органическое не вдруг возрастает, а постепенно, не только животные организмы, но и растения. Вот напр., голод, запасы все истощились, а на поле колосящиеся нивы не будут сейчас готовы к жатве, – надо ждать месяц и т. п. В нивах-то вещественных все это видят и мирятся с законом постепенности: но нивы духовные, которыми Господь именует Христианскую Церковь, также подчинены законам постепенности. Если взять да сравнить, что было прежде, назад тому лет двадцать, и что теперь, то мы увидим заметную разницу. Но люди нетерпеливые и горячие хотят все сделать вдруг и недовольны медленными успехами. Печатая брошюры, я имею в виду сделать общедоступнее те начала и приемы, какими в последнее время движится христианское просвещение между инородцами. Вы, без сомнения, обратили внимание на одно место в отправленной мною Вам брошюре (от 2 июня) под заглавием: «Переписка о трех школах в Уфимской губернии», – именно, в отделе об Усинской школе приведено письмо языческого черемисского мальчика к своему отцу в защиту и разъяснение своего намерения креститься. Такое всегда будет последствие школьного образования язычников в духе миссионерском, при употреблении христианских книг на родных, инородческих языках и при богослужении на инородческих языках; примеров тому немало есть и в Казанской губернии. Это только вопрос времени, а торопить и ускорять не стоит, ибо можно дело только испортить. Теперь я печатаю сборник, заключающий материалы для истории христианского просвещения крещеных татар. Это – перепечатка большею частью уже напечатанных в 1860-х годах статей в Православном Обозрении и журнале М. н. просвещения. По моему убеждению, инородческие школы нужно поддерживать, в инородческих приходах по возможности следует ставить священниками и причетниками инородцев, разумеется, хороших, благонадежных, в духе Синодального указа 1867 года, как изображено и в моей брошюре: «Из переписки об удостоении инородцев священнослужительских должностей». Вчера наш Владыка рукоположил во диакона одного чувашского учителя; но все же поставление инородцев идет очень туго. Наши преосвященные (я разумею почти всех в Казани соседственных епархий), кажется, боятся ропота и неудовольствия со стороны русского духовенства. Теперь бы отличная пора понаставить инородческих дьяконов, – но двинулись почти все русские пономари, люди в большинстве заматерелые, и уже давно лишившиеся всяких идей и погруженные лишь в доходы и материализм житейский.

В конце концов, присутствие Владимира Карловича на собрании преосвященных не излишне и даже благопотребно и уместно; и в древности на Соборах, даже Вселенских, присутствовали представители светской власти; а Владимир Карлович может сообщить рассуждающим владыкам данные из св. Синода. Ваше присутствие на собрании этом могло бы быть истолковано в смысле подавления духовных лиц светской властью, но на два – на три дня, как бы ненароком, отчего бы вам не навестить Казань пред собранием преосвященных?

NB. Не найдете ли желательным, чтобы в крещено-татарскую школу собирались на это время (от 8-го числа июля) ученики-татарчата по возможности? Уведомьте.

18 февраля 1886 г С.-Петербург.

Из переписки Преосвященного Вениамина, архиепископа Иркутского, с генерал-губернатором бароном А. Н. Корфом ясно видно, что их маленькая размолвка произошла от обоюдных недоразумений. Намекая на недостатки миссионеров, барон подразумевал миссионеров Камчатской епархии, собственно приамурских, а преосвященный Вениамин заподозрил, что он метит в его подчиненных. В основе же, по-видимому, лежит взаимное недоверие, какое нередко встречается между лицами духовными и светскими. Барон простер свою мнительность даже до опасения, чтобы преосвященный не насплетничал на него Вам, чего у последнего и в мыслях, кажется, не было. Во всяком случае, генерал-губернатора с архиепископом следует всячески постараться помирить и сблизить, а не оставлять этих отношений на произвол судьбы, дабы не произошло что-либо горшее, а были бы их действия ко благу. Барон Корф имеет несомненное усердие к церкви Божией и к православной миссии, но на первых порах он, кажется, не совсем правильно понимает местные отношения и потребности. Например, в отчете о состоянии Камчатской епархии за 1884 год преосвященного Мартиниана означено, что Приамурский генерал-губернатор обещал отправить несколько инородческих детей в Иркутскую учительскую семинарию, чему составитель отчета явно сочувствует и желает безотлагательного осуществления этого предположения. Но, как документально известно, названная семинария не отличается религиозно-воспитательным направлением и совсем бесполезна для инородцев. Если епархиальное начальство желает получить более образованных и лучше подготовленных учителей для своих церковно-приходских и миссионерских училищ, то уж лучше провести некоторых даровитейших инородцев чрез местное духовное училище и семинарию. Но впрочем, для инородцев, каковы разноплеменные обитатели Приамурского края, полезнее будут учителя с малым светским образованием, но с твердым христианским научением, сердечным убеждением в истине и спасительности Христовой веры и живым усердием к распространению оной в среде своих единоплеменников. Епархиальный отчет нарочито упоминает о переводах Свящ. Писания на инородческие языки, которые содействовали успешности распространения христианства в Камчатской епархии между язычниками и утверждению новопросвещенных в истинах христианского учения. В отчетном году учителем Тимом из корейцев и корейцем Тимофеем Сыоны Цхе переведены иа корейский яаык Евангелия от Марка, Луки и Иоанна и Начатки христианского учения; Евангелие же от Матвея и литургия св. Златоуста переведены в 1883 г. и тогда же препровождены в переводческую комиссию в Казань для напечатания корейским шрифтом. В отчете замечено, что корейцы весьма интересуются чтением св. Евангелия на родном языке. Для удовлетворения этому их желанию письменные копии с этих переводов розданы во все миссионерские станы: Благословенный, Корсаковский и Янчихинский. Эти переводы читаются в корейских семействах и на общественных собраниях. – Миссионер Прокопий Протодьяконов продолжал перевод на гольдский язык Евангелия от Марка и свящ. истории Ветхого и Нового Завета. Евангелие от Матфея им переведено прежде и напечатано в Казани в 1883 году.

Относительно инородческих переводов Камчатской епархии, поколику они присылались в Казань для напечатания, могу по справедливости заметить следующее:

1) Гольдские переводы священника Прокопия Протодьяконова не имеют полной правильности и верности, хотя и заметно знание гольдского языка. В прошлые года мы напечатали его переложения: Евангелие от Матфея, Толковый молитвенник, букварь с молитвами и еще кое-что. Несколько ознакомившись во время печатания, но не вполне, с формами гольдского языка, я чрез переводческую комиссию представил свои замечания о недостатках этого перевода в совет Православного Миссионерского Общества.

2) В 1881 году мы напечатали тунгусский перевод Евангелия от Матфея, сделанный охотским миссионером Поповым, по предложению покойного Иннокентия, в первых 1850-х годах. Этот перевод по своему слишком русскому складу должен быть весьма темен для тунгусов. Мы припечатали к нему довольно обстоятельное примечание, где разобрали слишком явные его недостатки и представили образчик своего перевода 2-й главы – о поклонении волхвов: материал взяли мы из того же перевода, но перекроили и сшили иначе, согласно с татарской конструкцией. Мы просили рассмотреть этот наш образчик на месте, в среде природных тунгусов, и уведомить нас о результате. Но доселе не последовало никакого ответа.

3) Корейский перевод Евангелия от Матфея и литургии давно уже получен переводческой комиссией, и она делает распоряжение о приобретении учебников для корейского языка и корейского шрифта. Быть может, этот перевод и хорош сам по себе, (хотя нет собственно полного ручательства за его доброкачественность), по затруднение в напечатании его.

По всем этим данным, я полагал бы полезным и даже нужным, чтобы в Казанскую переводческую комиссию были командированы по одному представителю тунгусского, гольдского и корейского племени для содействия при печатании и пересмотре переводов. В отчете Камчатского преосвященного упоминается один образованный гольд, воспитанник миссионерского училища, который теперь служит стихарным псаломщиком при Горянской церкви (его имени и прозвища в отчете не означено). В Охотске и других тамошних местностях должны быть грамотные тунгусы. Из корейцев в отчете поименован Тимофей Сыоны Цхе. Вот эти и им подобные инородцы: кореец, гольд и тунгус, да еще прибавить бы к ним толкового и грамотного гиляка, и следует прислать в Казань для упомянутой цели. В этом случае приамурский генерал-губернатор барон Корф может оказать действительное содействие, т. е. выбрать людей и отправить в Казань, по обстоятельствам – морским путем на Одессу или чрез Сибирь. Нужно только иметь в виду, чтобы эти инородцы были вообще толковые и работящие, а главное – чтобы они твердо владели своими природными наречиями.

Епархиальный отчет справедливо настаивает на пользе и необходимости инородческих переводов, как миссионерского средства. Эти переводы составляют фундамент и народного образования для инородцев.

Я бы покорнейше просил, не найдете ли возможным написать барону Корфу, с изложением обстоятельств дела, чтобы он командировал в Казань упомянутых троих или четырех инородцев в распоряжение переводческой комиссии. При этом возвращается переписка Архиепископа Иркутского и Приамурского генерал-губернатора в числе шести документов.

NB. Прочитав несколько епархиальных отчетов за 1884 год, я находил бы полезным, подобно отчету епископа Уфимского Дионисия, напечатать еще, целиком или в извлечении, отчеты о Забайкальской миссии, о Камчатской епархии, о Туркестанской епархии, а может быть, и некоторые другие. Признаюсь, мне не особенно понравился отчет начальника Иркутской миссии. Вероятно, по новости, преосвященный Макарий Киренский не умел схватить характерных черт и фактов миссионерской деятельности в разных станах его ведомства. Ему лучше было бы распределить их на две группы, – одну, где действуют шаманы, и другую, где – ламы. Борьба с теми и другими представляет совершенно разную трудность и разный характер.

22 февраля 1886 г.

По поводу декабрьской телеграммы

Камчатского епископа Гурия³⁹

В ветхозаветной скинии был свой неугасавший огонь, священный, и не позволено было вносить в нее огня обыкновенного, из домов. Кажется, огненная стихия имеет одну и ту же сущность и силу сожигать; но священному огню скинии принадлежала особая благодатная, таинственная сила, которой не доставало всем огням в мире. Это я применил к нашей русской миссии. По силе и благодати Божией, явились нерукотворно, т. е. без человеческой миссионерско-научной и искусственной подготовки и выправки, два миссионерских огня в Сибири: Иннокентий и Макарий Глухарев. Иннокентий – самородный, сильный и ясный ум: он действовал преимущественно катехизической проповедью и инородческими переводами, которые он вполне убежденно и неотразимо считал (и совершенно справедливо) необходимым орудием миссии.

Архимандрит Макарий имел некоторый мистический оттенок, старался возбудить дух христианский и благодатный в инородцах, хотя он не отрицал, а даже признавал пользу местных языков.

Но в том и другом, в Иннокентии и Макарии, обитала таинственная и благодатная сила и действенность, и они прочно насадили христианскую веру среди полудиких племен Алтая и отдаленнейших окраин Сибири. Настоящие деятели Алтайской миссии приняли это преемство силы от ее приснопамятного основателя, причем связующим звеном послужил инородец Михаил Васильевич Чевалков, крещеный и воспитанный первым Макарием, теперь священник и самый деятельный и благоплодный миссионер на Чулышмане. С Алтая перенес Преосвященный Парфений в Иркутск, по крайней мере, внешнее устройство миссии – станы; но он захватил и некоторую долю алтайского миссионерского духа. И вот этим устройством и частью – духом доселе держится в Иркутской епархии Забайкальская и Иркутская миссии, соразмерно духовной силе и опытности их начальников: с большим успехом – Забайкальская и довольно посредственно Иркутская. Японский миссионер, преосвященный Николай, тоже от Иннокентия принял, хотя совершенно случайно, миссионерское наставление, особенно в отношении местного языка. В Камчатской епархии миссионерское дело начато тоже Иннокентием, и есть там переводы гольдские и корейские; но после Иннокентия его продолжатели, по-видимому, не умели поставить переводное дело правильно и существенно. Надо заметить, что и преосвященный Вениамин Иркутский, изрядный историк, лишен дара языков. Он вечно колебался между разными переводчиками, учеными и простыми, книжными и народными, и до сих пор в миссиях Иркутской епархии переводческое дело не получило твердой, основательной постановки и должного развития. Преемннком Вениамина в Благовещенске был преосвященный Мартиниан, тоже наш казанец, несильный в филологии, у него как кто перевел, по-гольдски напр., так и ладно. Нынешний преосвященный Гурий – совсем молодой и неопытный.

NB. Его декабрьская телеграмма, при сем возвращаемая, по моему крайнему разумению, внушена, как и самое ее энергичное распоряжение относительно миссионера Трусова, бароном Корфом.

Барон сохранил дурное понятие о Трусове по прежней его военной службе, желчно и резко написал о нем к Вам, досадовал на преосвященного Мартиниана за его расположение и доверие к Трусову, и теперь воспользовался податливостью нового епископа и спихнул противного ему миссионера. Протоиерей Александр Протодьяконов, прежде много подвизавшийся для христианского просвещения гольдов и начавший гольдские переводы, должен быть опытен в миссионерском деле и, вероятно, с успехом заменит о. Трусова. Но, во всяком случае, преосвященный Гурий, судя по этому началу, способен абсолютно подчиняться мнениям барона; поэтому вашему высокопревосходительству придется внимательно следить и, пользуясь дружественными отношениями к г. Приамурскому генерал-губернатору, частными письмами направлять его на более целесообразные меры, и вот на первый-то раз попросили бы Вы его прислать в Казань троих или четверых инородцев, как я писал в прошлом письме. Доселе ΝΒ.

Продолжу письмо. Прочие наши миссии, по мере удаления и разделения от оных двух благодатных огней миссионерства, более и более ослабевают и совсем бездействуют: все их усилия и мероприятия, по-видимому, самые основательные, представляют только образ миссионерства и чужды силы его. Заметно, что всякий местный и ближайший деятель миссионерствует по своему взгляду и на свой страх, лишь бы только действовал и суетился. Казалось бы нужным, в случае явной неумелости, руководить действиями и направлениями миссионерскими. Конечно, всего приличнее такое руководящее положение должно бы принадлежать Православному Миссионерскому Обществу. Из последних отчетов, кажется, можно извлечь некоторые общие заключения миссионерского содержания.

18 марта 1886 года С. П. Б.

Вчера, получил я два письма. Одно из Симбирска, от чувашского инспектора И. Я. Яковлева, с приложением докладной записки на имя вашего высокопревосходительства, которую я при сем представляю. А из его письма представляю выписки, относящиеся до инородческого дела; особенно интересно, как в Симбирской школе на первой неделе поста (когда по случаю сборной ярмарки приезжает в Симбирск множество чуваш) происходила великопостная служба и говели воспитанники и воспитанницы школы вместе со своими учителями. Служба совершалась на чувашском языке. Всенощная продолжалась 3 часа, часы 2¹/₂. Заметьте, что великий канон Андрея Критского, великое повечерие, как и весь часослов – переведены и напечатаны по-чувашски. Если присовокупить благоговейное и душевное исполнение чувашского священника Андрея Петрова и стройное умилительное пение, можно поверить, что чуваши не только с терпением, но и с наслаждением и восторгом выстаивали продолжительные службы. Еще поясню: церковь Симбирской школы очень невысокая и небольшая площадью; а одних только учеников с ученицами гораздо более 100 человек, да приезжих чуваш набиралось много, тем более, что они останавливались в школе. Без сомнения в церкви было весьма тесно и душно, но и это не ослабляло усердия к службе Божией.

Интереснее еще 26-ти летний ученик Симбирской школы – Данилов, который возлюбил путешествия к отдаленным святыням. С одной стороны, желательно проводить его в Иерусалим; а с другой стороны, не представится ли опасности и испытания живой и наивной вере инородца, если он там увидит некоторые нескладности в поведении русских паломников, обирательство греческих монахов, взаимную вражду христианских исповеданий и, наконец, мерзость запустения на месте святе, т. е. присутствие турецких солдат с ружьями и штыками в самом святилище, у гроба Господня. Впрочем, зрелый его возраст, быть может, не поддастся слишком сильному, вредному впечатлению.

Другое письмо получил из Казани от Смоленского. Возвратная из Петербурга дорога, особенно от Нижнего до Казани, его сильно утомила и он сначала недомогал. Теперь, по-видимому, снова одушевился. Пишет, что опять пришло расположение духа; работает зараз – то над переделкой своего курса для духовных семинарий, то над азбукой к обиходу. Работа по переделке курса оказалась гораздо труднее, чем он думал. Спрашивает меня: есть ли надежда на субсидию для издания Мезенца и описания Соловецких крюкових нотных рукописей. Мне кажется, Смоленский достаточно заявит свое знание дела и уменье работать. С другой стороны, его работы полезны и, даже можно сказать, необходимы (как мне, по крайней мере, кажется) преимущественно для нашего духовного и церковного образования.

Осмеливаюсь призывать благосклонное внимание Ваше, во-первых, на деятельность и нужды Симбирской чувашской школы с включением ее учредителя и главного деятеля и труженика Явовлева, и во-вторых, на труды Смоленского, относящиеся к церковному пению.

19 апреля 1881 года С.-Петербург.

Из полученных вчера от Вас брошюр и статей я первым долгом прочитал в Томских Епархиальных Ведомостях (№ 5 и 6) «Миссионерство на Алтае... в 1885 году». Поразительны в 6 № страницы 12–16 и еще стран. 19–20, написанные, можно сказать, слезами и кровью.

На стран. 12–16 повествуется о появлении в прошлом 1885 г. гегеня на чуйско-китайской границе. Опасность великая. Тля появилась; от нее не отделаться сразу. Проходимцы, буддийские хубилганы и гегени теперь начнут жаловать в названную местность. Зараза грозит Алтаю. В будущем с Алтаем могут повториться наши приволжские отпадения крещеных инородцев. Теперь же нужно озаботиться предупредительными мерами.

Гегень явился и завел пропаганду в 40 верстах от Кошагача. Об этом Кошагаче ⁴⁰ написано в отчете Алтайской миссии за 1884 год на стран. 44. Он в районе Урсульского отделения, от миссионерского стана на три дня трудного верхового пути. В Кошагаче есть уже церковь, назад тому 20 лет построенная Бийскими купцами. В отчете 1884 года заявлена неотложная надобность открытия там нового стана, в предвидении только нападок со стороны монгольского буддизма и киргизская магометанства. А ныне это уже обратилось в действительность, опасность наступила. Там заявлены и другие станы, которые нужно бы открыть. Но Кошагачский, по всей вероятности, важнее всех, а потому употребите непременно и немедленно усилия к открытию стана в Кошагаче. Т. е. там нужно только содержание миссионеру и хороший выбор миссионера. Нельзя ли предложить тому же Урсульскому миссионеру, который уже знаком с местностью, приложил к ней свое попечение и внимание? В Урсуле его заменит и новичок, а на границе новичок неудобен. Ему нужно придать дельных и умных, усердных помощников из природных алтайцев-катехизаторов и учителей. Если же имеется в миссии священник из алтайцев, умный, дельный и усердный, способный бороться с язычеством и повлиять на инородцев, то такого можно поставить в Кошагач. Но заметьте, буддийская боевая позиция оттуда на 40 верст, на день верхового пути. Но, разумеется, всего лучше было бы, если бы можно было туда переместить Чулышманского миссионера, старца Михаила Васильевича Чевалкова. Он ездил же на Кашагач, за 600 верст таежного пути по сугробам, где лошади вязли в снегу. Все это написано в том же № 6-м на стран. 3-й. «Поездка его была вполне благотворна». Вот бы его командировать на год или на два, дабы он положил твердое основание миссии в столь отдаленных и опасных местах, и приноровить бы нового миссионера в этом новом стану. А стан-то со временем нужно подвинуть совсем на границу, вплоть к самому пеклу, где стояла кумирня. – Можно надеяться, что бийские купцы помогут. Но это дело и церковное и государственное. Нужно вступиться и ополчиться. Не можете ли Вы написать преосв. Макарию Бийскому и переговорить с Московским Владыкой, как председателем Миссионерского Общества, ввиду майского общего собрания оного?

Для справок при сем возвращаю Т. Е. Ведом. № 6-й и отчет Алтайской миссии за 1884 год, где отмечены страницы и строки потребного содержания. Сейчас пришла мне мысль. Как Вам покажется следующий проект?

«Е. И. В. Государыня Императрица, Августейшая Покровительница Православного Миссионерского Общества, постоянно усматривая из отчетов Алтайской миссии, отличные дарования, горячую ревность по вере Христовой и благоуспешную миссионерскую деятельность Михаила Чевалкова и в воспоминание преподобного основателя Алтайской миссии архимандрита Макария, обратившего, крестившего и воспитавшего сего инородца, Всемилостивейше соизволила пожаловать священника Михаила Чевалкова золотым наперсным крестом».

Если только что отправляющимся в Пекин иеромонахам дают наперсный крест, то Чевалкову дать такое отличие вполне справедливо, да и для инородцев назидательно и одобрительно. А старик Чевалков будет осчастливлен несказанно.

Но поводу письма Преосвященного Гурия Епископа Камчатского к г. обер-прокурору Св. Синода от 12 февраля 1886 года.

В этом письме довольно подробно излагаются мысли преосвященного о корейских переводах, о воспитании инородцев и о замене старых миссионеров молодыми. Но так как он собственно спрашивает мнения о предполагаемом им училище в Хабаровке, то с этого я и начну свои соображения.

Преосвященный Гурий находит неудовлетворительными существующие миссионерские школы при станах и вместо них предполагает устроить одну общую для детей всех вообще национальностей, с пансионом на 50 человек, при двухгодичном курсе по программе школ церковно-приходских. Она должна быть устроена в Хабаровке, состоять под покровительством гражданского начальства, которое примет на себя заботу доставлять в оную детей.

Из отчета о Камчатской епархии за 1884 год преосвященного Мартиниана видно, что в отчетном году в приамурских местностях было 8 училищ, в которых обучалось детей обоего пола 179 человек, а именно в корейских училищах: Средне-Амурском (в с. Благословенном) 46, в Корсаковском 35, в Янчихинском 15; в гольдских: Долетроицком 29, Болонском 14, Горинском 15; в гилякских: Большемихайловском 18 и Тырском 7. Итого обучалось корейцев 96, гольдов 58, гиляков 25, а всех 179 человек. Учителем Средне-Амурской школы был кореец Степан Тим, получивший образование в Иркутской учительской семинарии; в прочих училищах преподаванием занимались лица без педагогической подготовки. «Впрочем, – замечает вообще пр. Мартиниан, – успехи во всех почти миссионерских школах удовлетворительны, благодаря заботливости и руководству большинства миссионеров».

Нельзя же преосвященному Мартиниану совершенно отказать в доверии; нельзя поэтому считать бывшие при нем миссионерские школы совершенно бесполезными. Обратим внимание на число учащихся. В миссионерских школах, как показано выше, обучалось около 180 человек обоего пола. Следовательно, обучались и девочки, хотя, конечно, в меньшинстве. В Хабаровском центральном училище предполагается всего 50 человек учащихся: следовательно, меньше третьей части, а девочек нельзя ожидать ни одной.

Мне странным кажется, как преосвященный Гурий, обучавшейся в Казанских духовных – семинарии и академии, – в последней с 1868-го по 1872 год, когда уже вполне устроилась и развилась Казанская крещено-татарская школа, процветало братство св. Гурия, выяснились и определились основы и способы инородческого просвещения и устройства миссионерских школ, – как преосвященный мог придумать меры и способы, далеко не согласные с казанскими, уже на опыте оправдавшимися, порядками.

Его мысль собрать детей разноплеменных в одну центральную школу, по-видимому, без всякой подготовки, на двухлетний курс, не имеет практической целесообразности и основательности. В Хабаровском училище соберутся корейцы, гольды и гиляки. Двое последних, вероятно, еще могут кое-как понимать друг друга, как болгарин, например, русского, но корейский язык должен быть совсем отличен от гольдского и гилякского. Прибавим к этому, что эти 10–12-летние отроки, полудикие и своеобразные, будут насильственно выхвачены из своих семейств и доставлены в училище на трехлетнее безвозвратное на родину пребывание в школе и потом при миссионере. Одного уже этого принудительного, или вернее насильственного и на долгое время, разлучения детей с их родными и родиной достаточно, чтобы возбудить общее неудовольствие против этой школы со стороны детей и всего инородческого населения; а это в самом начале подорвет просветительное действие задуманной школы.

В инородческих миссионерских школах непременным условием поставляется употребление родного языка в учебниках, в преподавании и в богослужении. В Хабаровской школе едва ли будет дано место родным языкам всех ее питомцев: по крайней мере, в проекте преосвященного Гурия об этом ничего не сказано. «При школе должна быть церковь, чтобы дети имели возможность практически обучаться в оной церковному чтению и пению», – на каком языке? Очевидно, на русском, потому что нельзя же сразу читать и петь на трех инородческих языках.

В школе предположен заведующий – начальник миссии, и два учителя – священники на правах миссионеров с определенным жалованьем. Не сказано, должны ли эти священники знать языки своих учеников. Но если бы и знали по одному инородческому языку, и в таком случае языка было бы два, а племен обучающихся три. Если этот недостаток будет восполняться заведующим, тогда он должен принять на себя обязанности учителя и воспитателя, которые парализуют его деятельность по руководству миссионерами. В конце концов, вся эта затея сведется к преподаванию и обучению на русском языке прямо, при богослужении на языке церковно-славянском. Это составить тяготу, тем более непосильную для инородческих учеников, что они в школу-то попадут не по своей доброй воле.

Есть еще преимущество пред центральными школами, вроде проектируемой Хабаровской, школ местных, в самих селениях или становищах инородческих. Они постоянно на глазах у инородческого населения и, следовательно, учащиеся в них дети постоянно остаются в виду родителей и живут в семье, уходя в школу только на учебные часы. Если они каждый день и мало приобретают в школе, то во-первых, усваивают это с охотой и усердием, а во-вторых, сейчас же могут передавать своим родичам. Особенно чтение назидательных и трогательных евангельских и священно-исторических повествований и умилительное пение церковных молитв и песнопений всегда производит благотворное впечатление на целое население инородцев. Это составляет своего рода миссионерское средство, более действительное, чем собеседования миссионеров с инородцами, как это доказано опытами Казанского братства и Алтайской миссии.

Позволю себе еще заметить, что самая основная черта миссионерского и инородческого воспитательного взгляда преосвященного Гурия, по моему мнению, неверна. Он слишком много придает значения бытовому улучшению, цивилизации. По его же словам, приамурские инородцы «тверже держатся традиций своей национальности, чем буряты. Гиляк или гольд и пр. и по крещении не хочет расстаться со своим национальным бытом, с нравами и обычаями, с которыми он сжился с детства». – Но если они так сильно привязаны к своему быту (это, впрочем, и естественно), то зачем их сразу от него отрывать? Зачем вступать в борьбу с таким стойким и упорным препятствием, прать против рожна? Для простодушных шаманцев христианское учение и христианское богослужение на народном языке – сами по себе симпатичны и удобоприемлемы, если они не затрагивают прямо бытовой стороны. Но зато христианство, внутренне просвещая, облагораживая и укрепляя человека в его уме и сердце, в понятиях и расположениях, самым верным и прямым путем ведет к облагорожению и упорядочению их быта.

На основании всего вышеизложенного я считал бы, напротив, полезным и необходимым поддержать все миссионерские школы, какие остались от преосвященного Мартиниана. Если они плохи, то их нужно только улучшить, и улучшить – не в смысле возвышения программы или улучшения методов преподавания по требованию новейшей педагогики, а в смысле инородческо-миссионерской постановки казанской св.-гурьевской системы А центральная Хабаровская школа, после таковой уже подготовки и в местных инородческих училищах, будет иметь полезное и существенное значение подобно Казанской центральной крещено-татарской школе.

20 апреля 1886 год. С.-Петербург.

Преосвященный Гурий критикует корейские переводы, сделанные, по инициативе священника Трусова, новокрещеными корейцами: учителем Степаном Тимом, Тимофеем Цхэ и Николаем Кимом. В отчете преосвященного Мартиниана об этом переводе сделан одобрительный отзыв на основании якобы опыта. На корейский язык переведены Евангелие от Матфея и литургия Иоанна Златоуста в 1883 году и тогда же препровождены в Казанскую переводческую комиссию для напечатания корейским шрифтом; в отчетном же 1884 году переведены Евангелия от Марка, Луки и Иоанна и Начатки христианского учения. Преосвященный Мартиниан при этом замечает, что корейцы весьма интересуются чтением св. Евангелия на родном языке. Для удовлетворения этому их желанию письменные копии с этих переводов розданы корейцам в с. Благословенном, Корсаковском и Янчихинском. Они ходят по рукам в корейских семействах, читаются также и на корейских общественных собраниях. В с. Благословенном местный храм посещается всеми жителями (новокрещеными корейцами) усердно, благодаря преимущественно совершению литургии на корейском языке и переводу Евангелия на том же языке. Молодежь без исключения носит русский костюм и достаточно усвоила русский язык и т. д.

Пр. Гурий, напротив, указывает недостатки этого перевода, о самом производстве которого и о своем испытании его он дает подробные сведения. Дело в том: кроме вышеупомянутых троих корейцев, есть еще из новокрещеных Михаил Шестаков, который сначала участвовал в переводе, но второстепенно; делал много возражений против большинства переводчиков, которые его и прогнали. Он удалился к преосвященному Гурию и, вероятно, рассказал, как шло дело. Я не скажу, чтобы он действовал из мести, но, во всяком случае, он имел особый взгляд на переводное дело и резко расходился с товарищами. Преосвященный Гурий изображает переводческие качества всех этих корейцев следующими чертами: учитель Тим, получивший образование в Иркутской учительской семинарии, владеет русским языком, по-китайски знает, по-видимому, мало; Цхе едва объясняется по-русски; Ким хорошо умеет читать и говорить по-китайски, но по-русски ни слова; Шестаков по-китайски умеет порядочно читать и говорить, но, как воспитанник одного из славных дацанов в Корее, отлично знаком с буддийскими книгами и с корейской языческой терминологией; по обращении в христианство он полтора года жил вместе с духовными семинаристами, усердно обучался русскому языку и, когда выучился говорить и читать по-русски, семинаристы объясняли ему христианские истины веры и благочестия, которые он достаточно и верно усвоил, и хотя по-русски не может свободно говорить, но понимает решительно все. Перевод производился таким образом: Ким перелагал с китайского на корейский; Тим и Цхэ следили за ним по русскому тексту и иногда его поправляли и дополняли, перелагая с русского. Но в их переводе оказалось немало китайских непереведенных слов и знаков. Шестаков находил нередко вольность в переводе и неточности, против которых он настойчиво возражал. При поверке переводов преосвященным, при помощи Шестакова, оказались довольно грубые ошибки в передаче христианских терминов и непонятность, по причине присутствия китайских выражений. Такое испытание, которому преосвященный дает решительное значение, мне не представляется таким ясным и положительным, хотя принципиально я не согласен со способом и характером корейского переложения: мы в Казани приняли для переводов христианских книг живой, народный, общепонятный язык, а вовсе не книжный, между тем корейские переводчики употребили, наоборот, язык литературный, для простого народа совсем непонятный. Что они переводили с китайского, это могло быть полезно и основательно. Помнится, Евангелие переведено было на китайском языке покойным Гурием Таврическим, когда он был в Пекине. Можно думать, что перевод его сделан основательно и верно, как по языку, так и по смыслу. Если корейский язык имеет с китайским внутреннее близкое сродство, то Киму, хорошо знающему китайский язык и корейский, стоило только механически перелагать с одного на другой. Если эти языки различны по их грамматическому и логическому строю, то и в этом случае природный кореец мог удовлетворительно передать на корейский язык с китайского, ему хорошо известного. От профессора Васильева я слышал, что японцы, образованные по-китайски, читают китайские книги прямо по-японски с надлежащей перестановкой слов. Что в корейском переводе Евангелия остались непереведенными некоторые китайские слова и знаки, и это не противно литературному вкусу корейскому и японскому, потому что у тех и других исстари образование было чисто китайское. Нужно присовокупить, что и Михаил Шестаков, быть может, не свободен от книжных увлечений в ущерб живому языку корейскому; только его увлечение будет в сторону буддийской и корейско-языческой системы и терминологии. Я нисколько не знаком ни с китайским, ни с корейским, о знаниях и понятиях упомянутых четырех корейцев могу заочно судить только гадательно; но я хотел бы только предостеречь от излишнего, исключительного доверия к компетентности Шестакова, которая в действительности, быть может, ошибочна. Кроме того, по принятому в Казани и опытом оправданному принципу, христианские богослужебные, священные и вероучительные книги должны быть переводимы не на книжный, ученый и литературный язык, а на живой, народный; должны быть переводимы не буквально и подстрочно с русского, а возможно приближены к собственному строю данного инородческого языка. Я полагаю, что в Россию переселились и приняли св. крещение корейцы преимущественно простые и бедные поселяне, которые едва ли могли иметь литературное китайское образование: на них и нужно рассчитывать христианские переводы. Кроме того, мне не нравится употребление в них корейского алфавита, а желательно, чтобы они писаны были русской азбукой с некоторым приспособлением к корейским звукам. Усвоение русского алфавита корейскому христианству будет полезно не только в отношении к их обрусению, но и к их духовному возрождению.

Относительно знания миссионерами местных инородческих языков, преосвященный Гурий справедливо считает его необходимым; но не совсем практично рассуждение об изучении инородческих языков. Преосвященный находит странным, что, кроме священника Протодиаконова, никто из миссионеров не постарался изучить местный язык, хотя один миссионер прослужил 13, а другой 8 лет между инородцами. Протодиаконовых двое: оо. Александр и Прокопий. Они, должно быть, якутские уроженцы, судя по тому, что в одном, печатавшемся в Казани, гольдском переводе – общем их обоих труде, они подписались: священник Александр Протодиаконов и якутский мещанин Прокопий Протодьяконов. А в Якутске все русские, там родившиеся, владеют якутским языком так свободно и правильно, как родным, со всеми особенностями и тонкостями звуковой системы, а также грамматического и синтаксического строя. Так как гольдский язык, по своему внутреннему, логическому устройству, должен быть очень близок к якутскому, то основательное знание последнего пролагает верный и удобный путь к усвоению первого. Якутские уроженцы Протодьяконовы скоро ознакомились с гольдским языком, как это видно из епархиальных отчетов бывшего Камчатского епископа Вениамина. Но русскому человеку, не знакомому вовсе ни с одним инородческим языком, весьма трудно изучить верно и основательно любой из них. Многими годами приобретет он знание отдельных слов и кратких отрывочных выражений; но не усвоит логики и строя языка, не поймет даже своеобразного значения иных инородческих слов, или системы этимологических форм: все будет путаться схемами и логикой своего родного русская языка. Это можно доказать, по отношению к Камчатской епархии, переводом Евангелия от Матфея на тунгусский язык, сделанным в 1850-х годах охотским миссионером Поповым, который подвизался там среди тунгусов без малого 20 лет, да затем 3 года трудился над переводом Евангелия при помощи туземного толмача Щелудякова, – и все-таки перевод вышел сплошным руссицизмом. Только немногие лица, подобная Иннокентию, без научной подготовки, с успехом преодолевали сказанную трудность, но они были одарены исключительными способностями к языкознанию. Поэтому не стоит изумляться усвоению гольдского языка оо. Протодиаконовыми, и не заслуживают строгого порицания другие русские миссионеры, которые в 13 или 8 лет не могли преодолеть трудностей инородческих языков: сами они были не подготовлены, поучить их было некому, и литературных пособий, вероятно, на месте не находилось, – приамурские языки вообще не обработаны и не известны науке. Если старые миссионеры за незнание языка и малоуспешность в миссионерской деятельности будут заменены новыми, молодыми миссионерами, также научно по языку не подготовленными, то и их может ожидать подобная же участь. В предупреждение такого исхода можно посоветовать – пригласить от Забайкальской миссии бурят, усердных к христианству, грамотных и дельных, упражнявшихся в переводах на бурятский язык, вроде, например, Якова Афанасьевича Чистохина, теперь священника, заведывающего отдельным миссионерским станом (о. Чистохина, которого я знаю лично, упоминаю здесь собственно для определения способности и подготовки инородца, а вовсе не для того, чтобы именно Чистохина переместить в Приамурский край). Я помню, что Преосвященный Вениамин взял с собой в Благовещенск бурятского учителя Циренпилова (?), который скоро усвоил маньчжурский язык.

Таким образом, для развития в Приамурском крае, в населении гольдов, гиляков и корейцев, нужно пользоваться инородцами. У корейцев теперь же есть, вероятно, почти способные быть катехизаторами и даже миссионерами некоторые подобные упомянутым Шестакову и Тиму. Если у гольдов и гиляков нет еще довольно грамотных и развитых людей, то на первых порах следует пригласить, как сейчас объяснено, бурят Иркутской или Забайкальской миссии. Руководить же ими должен опытный миссионер под личным, на первых порах особенно, наблюдением самого Преосвященного.

Казанской переводческой комиссией, по поручению совета православного Миссионерского Общества и Преосвященного Мартиниана, напечатаны: тунгусский перевод Евангелия от Матфея свящ. Попова, и на гольдском языке – объяснение главнейших праздников, Евангелие от Матфея, толковый молитвенник, букварь и еще нечто. Так как комиссия, для ближайшей поверки переводов этих не имела природных тунгусцев и гольдов, она печатала согласно присланным рукописям. Но во время самого печатания, сводя однородные факты и формы в том или другом переводе, делала предположительные замечания, которые и изложены в послесловии тунгусского Евангелия и в предисловии гольдского объяснения праздников. В послесловии тунгусского Евангелия, охарактеризованного выше сплошным руссицмзмом, в виде образчика или опыта помещена предположительная переделка первых 14 стихов 2-й главы Евангелия о поклонении волхвов. Эта переделка составлена из материалов самого перевода, перекроенных и размещенных на основании татарской конструкции. Перед ней высказана была просьба, чтобы туземные, тунгусские грамотеи прочитали эту переделку, отвечает ли она в общем строю тунгусского языка; очень вероятные и несомненные, в случае даже удачности переделки, нескладицы и ошибки в подробностях исправили бы на основании своего натурального чутья, и усвоивши новый, более рациональный взгляд на переводы, переработали бы тунгусское изложение Евангелия от Матфея. Это было напечатало около 5 лет тому назад. Любопытно было бы и даже поучительно для комиссии, знать судьбу и результаты ее посильных замечаний.

В дополнение к написанному в прежней тетради о центральной Хабаровской школе, нужно присовокупить, что если Хабаровская школа устроится в виде именно центральной и будут в нее поступать инородческие разноплеменный дети лет 14–16, после хорошей, т. е. подготовки в начальных местных инородческо-миссионерских школах, при посредстве родного языка, в таком случае преподавание и вообще обучение в центральной школе могло бы происходить прямо по-русски. Конечно, в центральную школу должны поступать инородческие ученики по своей доброй воле и по возможности с согласия родителей: притом наиболее даровитые, любознательные и христиански-религиозные. Программу можно было бы принять церковно-приходских училищ, но без строгого определения именно двухлетним сроком. Лучше распространять на 3, на 4 года, с тем, чтобы воспитанники имели, применительно к местным условиям, вакацию, на которую они должны отпускаться к своим родителям, на родину. Это для того, чтобы они не потеряли живой связи со своим народом и не забыли родного языка, необходимого в их будущей миссионерской или учительской деятельности. Ради последней цели воспитанники центрального училища в междуклассное время должны прочитывать христианские книги на своих родных языках и упражняться в переложении и изложении рассказов и статей на родном языке.

Все вышеизложенное представляет, конечно, только предположительные соображения, имеющие целью содействовать более правильному и целесообразному взгляду на миссионерские задачи в приамурском крае.

25 апреля 1886 г. С-Петербург.

В прошлое воскресенье являлся я, по приглашению к г. степному генерал-губернатору Колпаковскому. Я сообщил ему вычитанное мною в № 6 Томских епархиальных ведомостей сведение о покушении какого-то гегена монгольского устроить кумирню на южной окраине Алтая – что угрожает опасностью Алтайской миссии со стороны ламайства. Об этом я имел случай написать и Вам с возвращением ведомостей. Герасим Алексеевич имеет издавна понятие об этом гегене, беспокойном фанатике, который уже делал покушения в окрестностях Зайсанского поста. Генерал Колпаковский вообще сочувствует православной миссии и успехам христианства. Кошагачская местность, в черте Алтая, не относится к степному генерал-губернаторству, но так как через нее проходит торговое движение, то под этим предлогом генерал-губернатор может наблюдать и некоторым образом охранять эту окраину Алтая от гегеновых покушений. Вообще его нужно снабжать постоянно сведениями о пограничных событиях по миссии. Не можете ли доставить ему упомянутые Томские ведомости, и предложить томскому епархиальному начальству и редакции Московских церковных ведомостей своевременно доставлять г. А. Колпаковскому те номера или отдельные оттиски, где излагаются отчеты и сведения о миссиях Алтайской и Киргизской?

Тот же лично генерал-губернатор, вероятно, может производить некоторое влияние на Монголию даже до Урги, откуда пропаганда может идти на Забайкальскую миссию. Поэтому мне представляется желательным, чтобы Вы поддерживали самое близкое, руководительное и поощрительное сношение с Г. А. Колпаковским.

Вместе с сим имею часть возвратить бумаги о миссиях:

1) Записку г. Юзефовича,

отчеты рукописные:

2) Уфимской епархии,

3) Туркестанской,

4) Камчатской,

5) Оренбургской.

6) Иркутской миссии,

7) Забайкальской миссии,

отчеты печатные:

8) Об Алтайской и Киргизской миссиях,

9) О Грузинском Экзархате.

Нет у меня цельного и общего взгляда, или я не мог скоро формулировать свои впечатления и мысли о всей картине миссионерского дела. Но чтение отчетов мне внушило некоторые отдельные мысли, которые авось и пригодятся когда-либо. Во всяком случае, смиренно извиняюсь, что я, продержавши отчеты, ничего не сделал.

29 апреля 1886 г.

Недавно я писал, что нужно открыть миссионерский стан в Кошагаче, на Алтае, и туда всего-де лучше переметить о. Михаила Чевалкова. Ныне, прочитавши в № 7 Томских Е. Ведомостей, на стран. 4–7, о случаях крещения Чулышманским миссионером о. Михаилом Васильевичем Чевалковым, я припомнил и другие тому подобные случаи из его деятельности и пришел к такому ясному представлению, что в Чулышманской местности развито беснование, которое мучит инородцев, а сила Христова действующая чрез о. Чевалкова, прогоняет бесов и наверняка привлекает страждущих язычников ко крещению. Эта сила, крайне специальная и особенная, составляет, быть может, исключительную и единственную принадлежность о. Чевалкова, которая на Чулышмане необходима и плодотворна, а в другом месте не нужна и бесполезна. В таком случае, передвинув Чевалкова с Чулымшана на Кошагач, мы можем Чулышману повредить, не принося пользы Кошагачу. Нет, нужно оставить Чевалкова в Чулышмане, дабы он покончил крещение всех тамошних инородцев и укрепил их в христианстве.

NB. Эту черту, так сказать чудотворную, изгонительную для бесов, нужно отметить, как выдающуюся, существенно действенную на Алтае, и вероятно, повсюдную, где есть шаманствующие язычники. Этот шаг и прочное приобретение в миссионерской практике и науке.

Любопытны также страницы 11–53, под заглавием: «Попечение об устройстве внешнего быта новокрещенных». Поучительны в том числе строки на 17 стран., и крайне печальны недоразумение и злоупотребление по водворении на землях и среди новокрещеных инородцев русских раскольников – злейших врагов Православной Церкви.

Нельзя ли постараться чрез главное Петербургское начальство отменить таковое вредное вселение враждебного миссии элемента? Собственно правила хороши; но их плохо исполняют местные чины и начальства.

Сила о. Чевалкова есть его вера, которая и горы переставляет. Она и в язычниках, и новокрещеных рождает такую же силу веры.

9 ноября 1886 г.

Любопытство увлекло меня, так сказать, залпом просмотреть краткую грамматику церковно-славянского языка для духовных училищ, и хотя наскоре, но заметил я в ней столько явных описок, недосмотров и обмолвок, что эти корректурные листы еще далеко не достигли степени корректа, а пока стоят на степени корригенда. Я и поспешил сообщить это наблюдение, дабы предохранить духовное ведомство от злорадных глумлений в случае напечатания оных в настоящем виде. Мне кажется эта работа слишком скороспешной, где и общий взгляд на задачу труда прочно и твердо не установлен, и многие подробности, очевидно, не соображены и не согласованы. Например (стр.16–4): «во многих существительных… беглое е выбрасывается и в пример приводится между прочим сон, где выбрасывается не е, а о. Но иногда (продолжает) и сохраняется, т. е. беглое-то е, в пример приведены ровъ, рова, камень, камене. Здесь, следовательно, эти гласные не беглые, да и опять замешалось о. Что это, как не явная обмолвка? На странице 55 п 61–4, да и в других некоторых местах прошедшим совершенными названа форма, составная из спрягаемого причастия и настоящего вспомогательного есмь: просвещал есмь. Между тем на странице 89 прошедшим совершенным названо – сохранил. Притом (стр. 55) сказано: прошедшее совершенное время, а вид приведен несовершенный: повелевал есмь. Явное противоречие. Страница 60–2) протяженное время и 3) аорист смешаны для глаголов с основой на а. Они будто бы различаются в этом случае только по 3-му лицу: аорист оканчивается на ша, протяженное на ху (стр. 61). И будто бы просвещах есть аорист. Этот никогда быть не может: аорист просветих. Здесь ошибка в обобщении частная случая. Например: писах – в Пилатовом еже писах писах – аорист, а в 8-й гл. Иоанна писаше на земли – продолженное. Но в старину здесь было писааше, через два а. – Стр. 97: «числительные количественные вообще сочиняются с родительным падежом»; например: дванадесяте легеѡна ангелъ. Здесь легеѡна есть винительный двойственного числа, чему признаком служит ѡ (Мф.26:53). Не особенно удачен и второй пример: здесь родительный падеж свидѣтелей зависит не от числительных, а от имени существительного устѣх. Стр. 99, 7) с употребляется с родительным пад. при глаголах, которым сей же предлог служит приставкой. Прим. и сведе его с горницы в дом. А у Матфея Мф.5:24: и шед прежде смирися с братом твоим – стоит не родительный. Опять явный недосмотр, конечно, не по недоумию, а по торопливости. Стр. 15, склонение имен мужеского рода. Первый пример – сын. По первому примеру (т. е. как сын) склоняются воин, исполин, раб, брак (брак, кажется, должно бы склоняться по второму примеру – пророк). Но сын во множ. числе означены сыны–ове. В Псалтире именительный падеж множ. числа везде сынове, а сыны – винит. падеж. Сыны, как именительный, встречается в 21 гл. Иоанна: сыны Зеведеовы, в Елизаветинском тексте, а в напрестольном: сына Зеведеева – в двойственном числе, что и верно. Текст Елизаветинский поставил сыны, очевидно, под влиянием русского языка и приблизительно к форме двойственной. Впрочем, слово сын относится к именам уковым, звательный у него по-древнему: сыну. Этот пример весь неудачен, и ставить его в образец для слов: воин, исполин, раб и массы подобных, невозможно: воини ведоша Иисуса; исполини бяху на земли (Быт.6:4.). Воспеваем ти раби Твои, Богородице. По второму, т. е. как пророк. вѣнец.... лицемѣр, орел, вертеп и проч. – подбор слов разнородный и ни с чем несообразный. – Стр. 35. Склоняется сто двойственное дат. стома, творительный стама и сты. Множ. ч. творит. стами и сты. Относительно двойственного эта разница в дательном и творительном противоречит странице 14-й–а), где сказано: «в двойственном числе во всех склонениях сходны падежи дательный и творительный. Противоречием надо назвать и то, что на странице 40-й 2) говорится: после предлогов он принимает н, причем иⷧ҇ (винит, муж. р.) переходите в ь; напржмер: на нь, за нь, вонь (во иⷧ҇). Считаю опечаткой поставленный над в ерок. А на странице 97, стр. сниз. 4-я стоите в оⷬ҇нь; на стр. 91 находится два раза в оⷬ҇ньже. Стр. 68 даде и дадяше. Кажется, всегда пишется даяше. Страница 72: однократным временем названы возмнѣся и тому подобн.,– едва ли справедливо. Страница 73, 1) дому, низу – дательный падеж. Неправда. Это местный падеж на вопрос где, как ж нынче говорят, только с предлогом: в низу, в долу. Страница 89, в конце, слова Спасителя от лица грешников: Господи, когда Тя видѣхом алчуща или жаждуща – приведены в пример причастий, как определений; но здесь алчуща и жаждуща не есть определение Тя, а второй вин. пад. при видѣхом. Стр. 106, к концу, в пример сокращенного определительного предложения, выраженного причастием, приведены слова ап. Петра (2-е посл. 2Пет.1:18): и сей глас мы слышахом с небесе сшедш, – неточно, ибо здесь причастие так же есть второй винительный. Страница 107: слова Спасителя: вы глашаете Мя учителя и господа переведены автором вы говорите, что я учитель и господь, – менее удачно, чем в Синодальном издании: вы называете меня учителем и господом. Стран. 93, родительн. падеж, б): яко лядвия моя наполнил еси поруганий, – известное место из шестопсалмия, а потому напрасно изменена форма глагола, да в этом и нужды не предстояло. Страница 90-я, в 6 ирмосе на Богоявление: глас словесе.... денница солнца, предтеча.... Здесь запятая совсем не у места – неверно отделяет слово предтеча от солнца: в греческом ὁ ἑωσφορος, ὁ τοῦ ἡλίου πρόδρομος (каноны Ловягина, стр. 20), значит, слово предтеча относится к слову денница, что она предшествует солнцу. Стр. 104, строка 5: повелительные – явная ошибка, не вместо ли повествовательные? Страница 116: внегда с неопределенным наклонением употребляется для выражения надежды, ожидания, и приведен подходящий пример, но случайный; а как подойдет под это правило псал. Пс.41:11: внегда сокрушатися костем моим, поношаху ми врази мои, внегда глаголати им мне на всяк день: где есть Бог твой?

Подобных мелочей можно бы еще набрать, но и приведенных достаточно, чтобы мое резкое заявление о скоропоспешности труда не показалось голословным. Но они легко могут быть исправлены корректурным порядком. Другое значение имеет существенное и общее качество этой работы – нетвердо поставленный взгляд на свою задачу. Грамматика эта написана для церковно-славянского языка настоящего времени, т. е. для наших церковных книг. Автор еще более усложнил свое дело, принявши за основание Елизаветинский текст, а не церковный. Между тем ему жалко и от науки совсем отстать; а неорганическая смесь в Елизаветинском тексте славянских форм с чисто русскими разрушает всякую последовательность и научность. Например, на 8-й странице разделяются гласные на твердые и мягкие: ы – твердый, и – мягкий, а на 79-й стр. говорится: буква ы и и служат для различения сходных по звукам форм. Или еще: в начале 9-й стр. сказано: в слове волꙗ по начертанию смягчено а, перед которым поставлен иот. А в начертании-то этого и не видно. Правило, верное для древней орфографии, не годится для нынешней. И вот масса подобных шатаний (= колебаний), противоречий, глубоко укоренившихся в самую сущность труда, должна спутать умы духовных учеников. Но приведенные формы склонений и особенно спряжений – это трущоба неудобопроходимая.

Но чтобы мне не взять на свою душу греха, я бы посоветовал эту работу (возвращаемую вместе с сим за бандеролью) показать имеющемуся у Владимира Карловича Ивану Ивановичу Соколову, – точно знает славянские тонкости, или Петру Андреевичу для выверки текстов по нынешней орфографии, да уж лучше по напрестольному Евангелию с легкой руки четырехязычного издания.

18 декабря 1886 года.

В апреле текущего года, во время моего пребывания в .С-Петербурге, Вы изволили высказать мне, что Вы получили письмо от преподавателя вверенной мне семинарии Витевского ⁴¹ о напечатании переделанного им исследования о Неплюеве, но он не приложил расчета, во сколько это издание должно обойтись. Вы и поручали мне написать ему, чтобы он примерно рассчитал, во сколько листов выйдет это издание, какое число экземпляров намерен он напечатать и в какую примерно сумму обойдется все издание. Вы предполагали такой его расчет сообщить воспитателю государя наследника цесаревича, не будет ли дано пособие из конторы его высочества. Об этом я написал ему. Он не отвечал тогда мне, в ожидании скорого возвращения моего в Казань, а также и потому, что затруднялся дать положительный ответ на поставленные вопросы, так как не был к ним вполне подготовлен, имея при том в виду совершенную переработку своей монографии: «Неплюев и Оренбург», на основании новых источников и материалов. В настоящее время дело это настолько для него уяснилось, что он может приблизительно представить следующий расчет:

1) Все исследование будет обнимать собою не менее 26 печатных листов, полагая по 45 строк на странице в 6¹/₂ квадратов.

2) Желает напечатать 1200 экземпляров.

3) При таких условиях все издание будет стоить приблизительно рублей до шестисот, а именно:

а) на набор 26 листов шрифтом № 11-й 234 р., полагая по 9 р. за каждый лист; б) за печать по 2 р. 60 коп. с листа, следовательно, за 26 лист. 67 р. 60 коп.; в) за 65 топ бумаги, полагая по 3 р. 60 коп. за топу, 234 р; г.) за бумагу на обертку 1200 экэ. 16 р.; д.) за брошюровку 1200 экз. 24 р., полагая по 2 коп. с экземпляра.

Настоящий расчет сделан им по минимальным ценам в типографии Казанского Университета, так что необходимо иметь не менее 600 и не свыше 700 рублей. Сам же он, имея большую семью, не может уделить на это издание ни копейки.

Г. Витевский с благодарностью помнит то живое участие, какое ваше высокопревосходительство оказали в поднесении печатных его трудов по истории Уральского казачьего войска августейшему атаману, государю наследнику и цесаревичу, Николаю Александровичу. И в настоящем случае не найдете ли возможным, вышеупомянутым Вами самими предположенным способом исходатайствовать пособие к напечатанию заново переработанного сочинения г. Витевскаго о Неплюеве, составленного на основании преимущественно архивных, не изданных документов?

8-го декабря были выборы в гласные Казанской думы по 3-му разряду. Татары забрались раньше 10-ти часов, а русские большей частью опоздали «по обычаю». Ровно в 10 часов двери думы были заперты и опоздавших не пустили. Произошел ропот и шум (= штурм). Но в результате получилось по баллотировке выбранными множество татар (23), а русских 5 человек. К счастью закон ограничивает число иноверцев одной третьей частью всего числа, а гласных по 3-му разряду нужно 24, поэтому татар оставлено 8. [NB. Да по второму разряду было выбрано 9 татар, оставлено также 8]. В Волжском Вестнике от 12 декабря описывается проделка татар при потворстве или нерасторопности и податливости городского головы, под видом штурма.

Это может быть любопытно, посему и представляю вырезку.

11 января 1887 года.

Остался я в долгу перед Вами неоплатному даже доселе не отблагодарил Вас за Ваше приветствие с новым годом.

Ныне новолетнее молебствие навело меня на следующие мысли. Тропарь новолетию указывает на псалом 64, замечательный своей живописностью и, так сказать, грациозностью изображений. Например: Исходы утра и вечера украсиши... Бразды ея упой, умножи жита ея: в каплях ея возвеселится возсияющи.... Радостию холми препояшутся... Воззовут, ибо воспоют. Начало этого псалма: Тебе подобает песнь, Боже, в Сионе, – может быть отнесено к Православной Церкви Русской. Далее, словеса беззаконник перемогоша нас – точь-в-точь приходится к нам русским, против которых вся письменная и устная словесность западной Европы дружно направила клевету и сплетни. Но упование наше в Боге. «Услыши ны Боже, Спасителю наш... уготовляяй горы крепостию Своею, препоясан силою: смущаяй глубину морскую, шуму волн Его кто постоит; смятутся язы́цы, и убоятся живущии в концах от знамений Твоих.

Не меньшую благодарность я должен высказать Вам за присланный мне 1-й том Трудов VI археологического съезда в Одессе, где действительно заинтересовала меня ученая статья Г. А. Воскресенского: «Характеристические черты главных редакций славянского перевода Евангелия по рукописям XI-XV вв.» Автор насчитывает пять редакций. К первой древнейшей редакции отнесены им: Остромирово Евангелие, Мариинское, изданное профессором Ягичем, и Галичское, изданное Амфилохием. В конце статьи автор говорит: «Древний славянский перевод Евангелия отличается точностью, верностью подлиннику и ясностью при большей или меньшей свободе переложения». Мне весьма поощрительно, что при Вашем просвещенном покровительстве мне разрешено издать древнеславянский текст, для которого я избрал эти именно памятники. Статья Воскресенского возбудила во мне мысль издать, предположенным мною способом, полный текст древнеславянского перевода Евангелия постепенно, в четырех выпусках. Первый выпуск – Матфея, второй – Марка и т. д. Но за Матфеем удобнее напечатать прямо четвертый выпуск – Евангелия Иоанна, которое в Остромировом списке помещено почти целиком, с самыми незначительными пропусками. Таким образом, эта часть Евангелия составит самое твердое основание для древнейшего, Остромировскаго, текста.

Меня отчасти озабочивает, что доселе я не получаю приготовленного мной для печатания оригинала Евангелия от Матфея. Вы изволили писать от 17 декабря, что Владимир Карлович в тот же день докладывал уже Св. Синоду о моем предположении, а Влад. К. телеграммой 23 декабря уведомил меня, что Св. Синод разрешил печатание. Если некоторая медленность произошла от канцелярской переписки, то беда еще невелика. Но не затруднилась ли духовная цензура читать мое писанье и найти порядок в соединении рукописи с печатными листками? Если прежнее благожелательное добродушие о. архимандрита Тихона ⁴² заменилось теперь всей строгостью уставов, в таком случае после состоявшегося разрешения Св. Синода удобно может дать цензурное разрешение Казанский комитете при здешней академии, которому я лично могу дать все нужные объяснения и который за самым печатанием может следить по корректурам. Вместе с сим представляю отзыв Смоленского с приложениями, от Вас полученными. Он живо повернулся, в какие-нибудь два дня написал, на мой взгляд, основательное суждение об учебнике Ряжкого: «Дело мастера боится».

2 февраля 1887 года.

Недавно заходил ко мне священник села Нырьи Мамадышского уезда Иван Шалафаев, из крещеных татар и между прочим сообщил, что в его приходе есть отступники из крещеных татар и частью крещеных вотяков. Они прежде привлекаемы были вносить деньги на церковные надобности, наприм. на отопление церкви, на караульщика и т. п. Нынче приходский сход в селе Нырье постановил сбор на церковные нужды, распространяя эту повинность и на отступников. А весь приход состоит почти исключительно из инородцев, главнейше – вотяков и частью крещеных татар. Христиане – внесли свою долю, а отступники не вносили, и волостной писарь (человек, впрочем, русский) утверждает, что отступники не должны подлежать этому сбору. Но если их освободить, тогда и другие христианствующие вотяки не пожелают нести тяготу без участия отступников, которых число довольно значительное, – свыше ста домов. Подобная свобода могла основываться на распоряжении графа Игнатьева в 1880 году. Значит, он и в Казанской губернии учинил одну из либеральностей, какие понаделал в других местах – в Пермской и Уфимской губерниях и в Симбирской, как я видел в Петербурге. Тот же о. Шалафаев еще в прошлом 1884 году furtim списал в соседственном волостном правлении предложение, которое я при сем представляю. «Казанской губернии Мамадышского уезда, в Староююминское Волостное Правление. На рапорт Волостного Правления от 14 апреля сего года за №300, уездное присутствие дает знать, что согласно предписания Его Сиятельства Г. Министра внутренних дел, данного Губернскому Присутствию от 24 минувшего сентября за № 5402, отпавших от православия в магометанство лиц облагать сбором на содержание приходских церквей не следует. 17 октября 1880 г., № 1874».

Невзирая на лицо Николая Павловича, означенное распоряжение его в Казанской местности, особенно в Мамадышском-то уезде, крайне не удобно. Может случиться раньше или позже, что с этой бумаги, пока под спудом лежащей, снимут и распространят копии в разглашение, что отступление покровительствуется и поощряется Правительством. Посему, нельзя ли бы попросить в М. в. д. чтобы эта бумага была обратно вытребована с объяснением, что эта мера отменяется, как неправильная. В самом деле, отступники самовольно сложили с себя иго Христово, а их освобождают от всякого взноса и от всякого, стало быть, отношения к Церкви. Или бы в отмену бумаги послали разъяснение, что отступники от церковных сборов не освобождаются.

Кстати: писали в газетах, якобы магометане петербургские хотят ходатайствовать о перенесении из Императорской Публичной Библиотеки Корана с кровью Османа (как веруют) в новоустроенную мечеть свою. – Этого никак нельзя! – Еще пишут: в Петербург ждут прибытия главы мусульманского духовенства Шейхуль-ислама Ахида... Это, вероятно, с Кавказа. Как бы он не нашел поддержку в лицах высокопоставленных, и может исходатайствовать льготы мусульманскому делу. Все это не подобает, ибо всякое поощрение мусульманству обратится в ущерб православию.

25 февраля 1887 года.

Ваше письмо от 17-го февраля я получил сегодня 24-го и постарался навести справки по 3-му пункту его, который, по-видимому, требует немедленного ответа. – Василий Илиодоров⁴³ – башкир или татарин, уроженец, кажется, Пермской губернии; учился в Оренбургской татарской учительской школе: курса, кажется, не кончил, назад тому около трех лет приехал в Казань и изъявил сначала некоторую пытливость и озабоченность по религиозным и богословским вопросам. Познакомившись с протоиереем Е. А. Маловым, он поступил в миссионерский приют, где пробыл года два. Крестился назад тому года полтора. Восприемником его был директор народных училищ И. А. Износков, по имени которого он и называется Илиодоров, а у него есть какая-то татарская мудреная фамилия. Его нельзя похаять, но как человек молодой (лет 25-ти), а паче, как человек восточный, он отличается горячностью и нетерпеливостью: метался в разные стороны – и в учителя, и в сватовство, и в диаконы, но ни в ком его лично знающем, не возбуждал к себе доверия. Ему нужно много еще пожить под хорошим, бдительным и постоянным руководством, чтобы из него выработался человек основательный и твердый. Поэтому я полагаю, что едва ли он будет на месте на Командорских островах в качестве самостоятельного священника. К этому присовокуплю, что, кроме моего личного взгляда на этого юношу, его крестный отец затруднился же дать ему место учителя, а о. Малов, которому должно быть более известно духовное состояние и характер сего пришельца, сегодня положительно мне сказал, что Василий Илиодоров не может быть еще самостоятельным миссионером в отдаленной местности.

Алеутский перевод сделан был самим преосвященным Иннокентием до его архиерейства, а также грамматика и словарь и подробное описание тамошних мест. Эти книги давно были напечатаны в Петербурге, либо тогда, когда сам он приезжал в Петербург перед хиротонией, или уже в последних 40-х годах через командированного светского члена миссии Тыжнова. Французский ученый Альфонс Пинар, изучивший на месте языки чукчей, алеутов и колошей и других североамериканских племен, в 1873 году был в Казани, позанялся здесь мордовским языком. Я с ним виделся несколько раз и беседовал. Он мне говорил о научных достоинствах Иннокентия с полным уважением: его-де описание весьма подробно и доселе не потеряло своей цены, а переводы читаются и понимаются туземцами свободно. Туземцы-старики с любовью вспоминают Иннокентия. Сам Пинар в проезд через Москву являлся к митрополиту и беседовал с ним по-алеутски, – и он еще твердо помнил и этот язык. Я достану и посмотрю этот перевод, разумеется, с внешней стороны, не окажется ли возможным его восстановить. А о колошевских переводах я не слышал, не знаю, были ли они. Историей христианских инородческих переводов занимается профессор академии Миротворцев, – его спрошу. – Записка г. Тилло весьма серьезная и наводит на мысли печальные. Дело это фатальное и едва ли мы его одолеем при нашей русской невыдержанности, подчас легкомысленной самонадеянности, заевшем нас неуклюжем и громоздком бюрократическом формализме, где мы сами себя сковали параграфами и статьями, внешне логичными, но бездушными. Впрочем, в непродолжительном времени надеюсь высказать Вам несколько мыслей по поводу записки г. Тилло, которую пока оставляю у себя. Заметки Ваши на Псалтирь, признаюсь, затруднили меня тем, главным образом, что большая их часть основывается на еврейском тексте, иногда вопреки греческому. Я начал было писать подробный разбор их, но был отвлечен текущими занятиями и некоторыми поручениями. В виде образчика представляю, что написалось было по первому впечатлению.

4 апреля 1887 года.

Книгу Балкашина, присланную при письме от 9 марта, я прочитал своевременно и все собирался дать о ней отчет не в ее пользу. Затем получил еще экземпляр за бандеролью от Владимира Карловича, – тот передал Е. А. Малову. Письмо Ваше от 23 марта, полученное мною 1-го апреля вместе с запиской о миссии, заставило меня, после этой записки прочитать снова книгу, которая с запиской солидарна. Перечитывая несколько раз, я дошел до соображения, которое меня даже изумило. Для проверки своих мыслей я сейчас ездил к о. Малову спросить о его мнении, – с моим оказалось вполне согласно, хотя он еще не удосужился подробно вникнуть в произведение г. Балкашина.

Был генерал Балкашин, друг и приятель Вас. Алексеевича Перовского; он был сначала Уфимским губернатором, потом управлял Башкирским войском; он воздвиг в Оренбурге караван-сарай, здание для башкирского управления, истинно художественное, в восточном вкусе, с великолепным минаретом и мечетью. Автор упомянутой книги не внучек ли тому генералу? Решительный азиатско-мусульманский вкус как бы обличает наследственность; тоже может подтверждать то, что в его книге говорится о местностях Уфимской губернии. В тамошнем крае татары, землевладельцы и чиновники, имеют некий лоск обруселости, ведут знакомство с русскими, хорошо наблюдая, где чем быть и казаться; там русские, даже духовные аборигены, пред магометанскими муллами и дворянами готовы кувыркаться; это почитание к татарам не чуждо и администрации края до самой маковки в губернии. Например, недавно от одного достоверного лица я слышал, что в Белебеевском уезде председателем уездного училищного совета магометанин, племянник умершего муфтия. Примите во внимание, что училищные советы, по положению 1874 года, заведуют исключительно православными школами, что в Белебеевсвом узде, где господствующее население магометанское, находится много миссионерских крещено-татарских и чувашских школ, что тамошне чуваши подвергаются сильному влиянию магометанства, а иные совсем отатарились: как же магометанин попал на такой важный и влиятельный поест? – Он выбран в предводители дворянства, а дворянский предводитель, по тому же положению 1874 года, непременно есть охранитель и наблюдатель народного образования в уезде. Это прекрасно, но на всякий случай нужно бы сделать исключение относительно иноверцев, особенно магометан в крае магометанском. В белебеевском молодом предводителе (я его не знаю, а рассуждаю теоретично), конечно, получившем светское воспитание в дворянской, хотя и татарской семье, и образование в гимназии или в Неплюевском корпусе, а может быть и в университете, нашу интеллигенцию очаровывает либерализм и высшая терпимость религиозная – насчет русских и православия; но свое татарство и магометанство в глубине души они свято чтут и в случае надобности крепко за него стоят. Нужно необходимо сделать в законе оговорку: «в случае, если предводитель дворянства иноверец, например магометанин, председателем уездного училищного совета делается инспектор народных училищ уезда; при губернском предводителе дворянства из магометан председателем губернского училищного совета становится директор народных училищ губернии». Если по скорости этой законодательной прибавки сделать нельзя; то паллиативным средством должно послужить то, чтобы на предполагаемую особую должность инспектора для Белебеевскаго лишь уезда быль ассигнован оклад казенный, дабы инспектор был независим от земства (т. е. от татар). Затем, в прошлом году в Казанской академии кончил курс Васильев, уроженец чувашского села Чебоксарского уезда, хорошо говорит по-чувашски, в академии учился миссионерским предметам; подобного человека и желательно иметь инспектором Белебеевскаго уезда, а если белебеевский штат не состоится, то Мензелинского уезда, где, вероятно, скоро будет инспекторская вакансия. И если, паче чаяния, Министерство народного просвещения обратится к духовному ведомству с ходатайством об увольнении Васильева или подобного лица от обязательной за воспитание духовно-учебной службы, увольте и денег не взыскивайте, – такой с лихвою вознаградит их содействием церковно-приходским школам.

Однако я далеко уехал от настоящего предмета письма; пора уже вернуться к г. Балкашину. Начну с его записки, – она разделена на две половины: 1 – об алтайских шаманцах, 2 – о киргизских магометанах. Первая половина сравнительно лучше второй: здесь признается полезная деятельность Алтайской миссии, только несколько умаляется ее заслуга: простодушных шаманцев легко-де обратить в христианство, также легко и удобно поселять их было прежде на обширных пустопорожних землях Алтая. Далее автор упрекает миссию за ее нерасположение к русской колонизации и за призывание правительственного распоряжения о поголовном крещении алтайских язычников. Я не защищаю и не разделяю этих желаний Алтайской миссии, впрочем, не самостоятельно придуманных ей, а внесенных, кажется, с берегов Байкала; но и эти желания, особенно первое, не лишены основания. Русские колонизаторы, на первых порах раскольники, наглые и злые, явились с враждой к православию и с пренебрежением к инородцам; в слух новокрещенцев ругали Церковь или насильственно отнимали у них угодья и земли. Со многих сторон приводилось мне слышать, что вообще великоруссы – плохие колонизаторы: они все норовят на даровое и на чужое, в религиозном отношении – невежды, в нравственном – распущенные, в хозяйстве– неряхи. Гораздо способнее к колонизации оказываются хохлы: трудолюбивы, домовиты, трезвы и степенны, знают молитвы и усердны к церкви. Вообще у нас колонизация, особенно усилившаяся за последние годы, ведется нехорошо. Это как бы огромный поток, с которого сняли плотину, и он понесся неудержимо, все затопляя и разрушая. Вот, например, в Оренбургский край понаехало множество русских и посели небольшими кучками – хуторами в среде башкир-магометан, нет ни церкви, ни школ: иные отдают своих детей в башкирские школы. Одна башкирка-магометанка, кончившая курс в женской гимназии, русским ученикам преподавала Закон Божий по установленной программе и по одобренным учебникам и по требованиям новой дидактики объясняла наш Символ и молитвы. Ведь это же предосудительно нашему русскому небрежению. – В Кустанай-Тургайской области в продолжении лет пяти набралось свыше 10 т. русских крестьян с разных губерний, разных сект и толков. Назначенная заблаговременно для переселенцев земля оказалась для такой массы народа недостаточной: начались самовольные захваты, побоища, чуть не убийства. Церкви нет, т. е. была прежде походная малейшая церковь для малейшего гарнизона, вмещающая не более 40–50 человек, она остается и теперь; есть ж училище русско-киргизское двухклассное, но оно устроено раньше переселенцев, на киргизские деньги для русского образования киргиз и далеко недостаточно, да и по своим программам несоответственно нынешнему населению многолюдному и нуждающемуся, собственно, в православно-религиозном воспитании и обучении. А разные сектанты, среди этой неустроенной хаотической массы, имеют свои собрания и радения. Татары-магометане в числе 30–40 дворов успели как-το втереться и поселиться тут же, – это торгаши,·– стало быть не посягают на киргизские земли, люди твердой религиозности и пропаганды, – сразу, конечно, завели и свое богомолье, и свое ученье. Вот Вам миссионерская обстановка: с одной стороны русские в положении несимпатичном, в борьбе за существование, с другой стороны, тонкие и хитрые татары. Не распространяясь далее в подробностях картины, скажу, что в это и подобные места надо направить казенные средства на устройство церквей и школ, как в западном крае.

На Алтае русскую колонизацию следует твердо упорядочить: 1) не допускать в места, занятые уже крещеными инородцами, 2) вообще русские поселки выдвинуть под прикрытием, в виде казачьих постов, ближе к китайской границе, дабы ими местность Алтайской миссии защитилась от находа буддистов и магометан. Но возможно, конечно, и другое распределение русских поселков, только нужно, чтобы оно было тщательно соглашено с пользами и удобствами Алтайской миссии.

Желание поголовного крещения язычников Алтая есть не более, как вопль наболевшей души: его нельзя исполнить, но следует извинить. Алтайская миссия, по стопам приснопамятного ее основателя, более 50-ти лет усердно трудится на своей ниве; основательно и прочно обратила и просветила, и материально устроила большинство инородцев; создала самоотверженных и усердных тружеников; преосвященный Макарий в 1854 году, лишь окончивши семинарский курс, поступил в миссию послушником, сдружился с Михаилом Чевалковым, от которого, как и от других, наслушался еще живых рассказов о действиях Макария старшего и постоянно трудился для миссии, бывая в Петербурге и Казани, откуда заимствовал школьную систему, – этот человек, при редких своих душевных качествах, не заменим на Алтае, – не у Балкашина ему учиться.

Вторая часть записки сего автора о киргизской миссии заключает много ошибок и нелепостей. Она вкратце повторяет любезные принципы своего автора, изложенные в книге «О киргизах». Вообразил он «общность мусульманских и христианских верований». Магометане, по его словам, чтут Библию и все Евангелия, в том числе апокрифические. Можно ему возразить словами Евангелия: прельщаетеся, не ведуще Писания. Магометане чтут не нашу действительную Библию и каноническое Четвероевангелие, а какие-то воображаемые книги, от века написанные на небесах и ниспосланные пророкам: Моисею – Таурат (Тора), Давиду – Псалтирь, Иисусу – Евангелие (одно) и, наконец, Магомету – Коран. Библейских пророков и христианских подвижников частью сам Магомет устно заимствовал от евреев и христианских сектантов, а частью позднее они внесены омагометанившимися евреями. Это сказания апокрифические и, кроме того, искаженные и приноровленные к магометанским идеям и целям. Особенно Спасителя ставить в хвосте Магомета – противно и грешно, безумно. После этого Балкашин поучает, чтобы христианские миссионеры более указывали на это сходство в веровании; да тут нет никакого сходства!

Он указывает на город Уральск, как на пункт киргизской миссии, – хуже придумать не мог. Киргизы Уральской области, особенно зимующие вблизи Урала, сильно отатарены нафанатизированы магометанством; тут и думать нельзя о миссии, а он той же миссии наваливает еще на плечи неудобоносимую ношу уральских раскольников. Буконь не случайно сделалась местожительством киргизского миссионера, она выбрана преосвященным Владимиром по обозрении им степи. Буконские казаки – православные, к церкви усердны, пастырю послушны, отлично говорят по-киргизски, сблизились с киргизами и некоторых предрасположили к крещению. Киргизы же тамошние сравнительно с другими еще несильно заражены магометанством. Место укромное. Миссия, при ничтожных ее средствах, много сделала в короткое время; она перевела две книжки – дельно и складно, трудится над обучением в Буконской школе казаков и киргиз; из последних несколько человек взяла в центральное училище в Бийске. Чего еще нужно! Нет сомнения, что с каждым годом киргизская миссия будешь сильнее и усерднее. А магометанская ученость в лице миссионеров могла бы повести лишь к словопрениям. Обращение к вере Христовой есть внутреннее перерождение, которое делается и зарождается в глубине сердца, а не в рассудочной или научной области: для этого требуется духовная сила, которой Алайская миссия достаточно богата. О заключительном в записке соображении подчинить киргизов ведению департамента исповеданий скажу ниже, а теперь решаюсь убедительно просить: не посылайте к пр. Макарию этой неосновательной и даже оскорбительной для миссии записки.

Нужно сказать хоть слова два о книге г. Балкашина. Подробно ее разбирать – надо большую книгу написать, да я и недостаточно сведущ, чтобы оценять все научные данные этой книги: так много и широко, пером бойким и размашистым понаписал он. Но в настоящем случае нужна характеристика, а таковую можно сделать вкратце.

Во-первых, у г. Балкашина тоном некоего убеждения и почитания говорится о магометанских святынях: святые могилы и кадамжаи. В местах двух, однако ж, он покусился несколько усомниться в этой святыне («в Балхе… существуют кадамжаи халифа Али, якобы лично бывшего в этих странах», – «мусульманская святыня, хотя бы отчасти апокрифическая…»), но эти сомнения так скромны и стыдливы, что исчезают в массе твердо хвалебного изложения. Вообще где и что только татары магометане самоуверенно понаврали, наш автор все это сообщает православному народу от своего русского лица, как непреложную метину, с тоном убеждения и благоговения.

Во-вторых, явно какое-то особенное усердие автора именно к татарам, в оттенение коих мрачно расписываются среднеазиатские и заграничные дервиши и ходжи. И все сводится к тому, чтобы татарское население выставить на граница китайской, персидской и турецкой. Это и будут самые лучшие, способнейшие и усерднейшие охранители интересов и неприкосновенности России. Любопытен (стр. 41) иронический тон, проглядывающий в следующих словах: татары навсегда останутся верными и преданными России, «за исключением разве той поры, когда появится чудесный мусульманский Магди». – Но этим шутить нельзя – Магди уже и появлялся, но, впрочем, это имя есть только олицетворение магометанского духа, в последнее время возникающего у татар, только в усовершенствованном, интеллигентном виде. Наш автор в силу воображаемых-то заслуг ходатайствует о предоставлении татарам и свободы от воинской повинности. Больше характеризовать и некогда, и нет надобности. Sapienti sat.

Как хорошо бы, если бы под книгой подписался, например, Гаспринский иди Девлеткильдеев или Ахун Баязитов. Я грешу (= думаю и подозреваю), что эта книга сооружена общими силами под сенью Restaurant tartare, причем русский человек, ради превратной учености, интеллигентного беспристрастия и свойственной нам русским любезности, почти только водил пером.

Если нужно будет, то о. Малов подробнее разберет книгу Балкашина.

Да воскреснет Бог.

Христос воскресе!

4 июля 1887 года.

Царственная щедрость государя наследника цесаревича тронула до глубины души В. Н. Витевского⁴⁴, набожного и искренне верноподданного; а Вам он душевно благодарен, как виновнику этого доставленного ему счастья.

Ваше сообщение, – в том же письме от 29 мая, – о денежном пособии на издание описания певчих рукописей Соловецкой библиотеки, я немедленно передал С. В. Смоленскому; это сильно воодушевило его и приободрило. Он сразу ведет три, даже можно сказать – четыре работы: вторую часть курса хорового пения (издаваемого теперь печатано, а не литографически) набирают трое, первую часть того же курса – двое; в тоже время печатается азбука Мезенца; а в литографии продолжается оттискивание крюковых снимков, которые нужно в корректуре тщательно проверять. Таким образом, каждый Божий день почти с утра и до ночи сидит он над разнообразными корректурами; в таком мудреном, специальном деле и помочь-то ему некому; но он мимоходом теперь напечатает еще описание харатейного ирмология Воскресенского монастыря XII века со снимками замечательнейших месть. И такой работы достанет ему до июля. Ваше радостное известие оживило утомившиеся мысли Смоленского.

Но его работа с курсом и крюками, производимая так·энергично и отчетливо, во-первых, ясно указала и определила его талант и призвание, во вторых, решительно содействовала его развитию и возмужанию: теперь можно сказать, что он пришел в меру возраста настоящего работника на этой важной и обширной ниве православно-русской церковности, – церковного пения, для которого в нем соединились и критическое суждение, и музыкальный талант, и практическая опытность и сила регентская. Имею я слабость обобщать и строить планы. Это моя черта так и рвется пофантазировать над будущей судьбой вышеупомянутая крупного и редкого таланта; но здесь я поставлю точку.

А теперь я намерен доложить о кончившем ныне курс в Казанской академии Петре Власиевиче Верещагине. Жизнь его представляет особые, исключительные пути промысла Божия. Его отец, новокрещеный камчадал, обучался в Новоархангельском духовном училище на Ситхе. Оттуда вместе с Иннокентием приехал в Якутск и поступил в семинарию. По окончании в ней курса он назначен был во священники в новоучрежденную епархию Благовещенскую. Женившись на якутской уроженке и рукоположенный в Якутске, он отправился на Амур. Там прожил 15 лет и, согласно условиям определения, вздумал вернуться на родину своей жены – в Якутск. У нее было уже два сына и третий ребенок в запасе. И поехал он с семьей. В Иркутске приспело жене его родить, – она родила, да тут же и умерла с ребенком. После того о. Власий со своими сиротами пустился в дальнейший путь, взявши поручение от одного купца доставить в Якутск целый воз товару. Была зима и на высоко навьюченных санях уселся он с детьми и поехал. Отъехавши верст тысячу, на каком-то косогоре воз опрокинулся и придавил Власия. Он через день умер, а мальчики остались невредимы, нашему Пете было тогда семь лет.

Братишку его взял ближайший священник, который похоронил покойника, а Петра захватил с собою проезжавший из Иркутска почтальон и доставить его к дяде по матери, якутскому обывателю. В Якутске он прожить шесть или семь лет, прошел курс духовного училища и как лучший ученик отправлен был в Иркутскую семинарию; оттуда, наконец, поступил в Казанскую академию. Я с ним знаком вот уже четыре года. Вчера Верещагин зашел ко мне проститься; он едет на вакацию в Уфу к преосвященному Дионисию, в лице которого он находит и отеческое теплое сердце, и родные, живительные воспоминания. Пр. Дионисий знал и отца-то его еще учеником, да и этого воспитывал в духовном училище и посылал в семинарию, да и потом, начиная с 1884 года, когда преосвященный был уже в Уфе, каждую вакацию Верещагин проводил у него. Это кроткий и добрый юноша. В разговоре на прощании он мне сказал, что он подал в совет академии прошение о назначении его в Благовещенскую семинарию. По многим причинам находя полезным это назначение и для Верещагина, и для семинарии, а может быть и для местной церкви инородческой, я просил бы Вас, нельзя ли назначение это осуществить и по возможности ускорить распоряжение об отпуске ему прогонов, дабы он мог добраться до Благовещенска удобными путями, до осенних непогод.

Июля I887 года.

Настает мое критическое время. 16 июля исполнится третье пятилетие моего директорства и учебной службы сверх положенных двадцати пяти лет. Я уже хотел удалиться от дел к посильным занятиям более частного свойства, но попечитель округа П. Н. Масленников находит еще небесполезной мою службу и присоветовал мне подкрепить свои силы продолжительным отпуском, а врачи назначили мне Ессентуки, и я сегодня отправляюсь.

Наш архипастырь Палладий благополучно возвратился в Казань в самую полночь с 12 на 13, с пятницы на субботу, а 14, в воскресенье, ранним утром прибыл преосвященный Михаил, митрополит Сербский. Ему предоставлено было в кафедральном соборе служить литургию с преосвященным Кириллом, а Владыка Палладий служил в женском монастыре. Казань после почти двухлетнего, можно сказать, сиротства вдруг насладилась сугубым торжеством. 16 числа, в память Тихона Амафунтского, в загородном архиерейском доме престольный праздник; служили соборне все трое святители. Симпатичнейшего митрополита все чествовали и встречали с истинным расположением. Он посетить многие учебные заведения; Владыка показал ему и нашу семинарию и крещено-татарскую школу. Сегодня утром митрополита с честью проводили на пароход.

Кончил я довольно затянувшееся печатание «Материалов для истории христианского просвещения крещеных татар». Напечатал и весь текст древлеславянского Евангелия от Матфея; но, по своей обычной торопливости, понаделал ошибок и опечаток; первый лист я перепечатал, – на нем и больше было погрешностей. Остальные все листы оставляю до своего возврата. Впрочем, общий вид издания дает ясное понятие о характере древнейшего перевода, хотя несчастные опечатки, как иглы, язвят глаза.

Вчера получил бумагу о допущении моего «Обучения церковно-славянской грамоте», в виде пособия в начальные школы, от Ученого Комитета М. н. пр.

3 октября 1887 года.

Вчера я сдал на почту по Вашему адресу книги: «Материалы для истории христианского просвещения крещеных татар». Переплетенный экземпляр, в средине посылки, благоволите принять в свою библиотеку, а два в бумажке, служащие собственно к охране того, послать для библиотек синодального и училищного при Св. Синоде Совета.

Эта посылка представляется Вам по просьбе или поручена от усердия нашего тароватого попечителя и храмоздателя П. В. Щетинкина.

За материальные средства для этого издания спасибо Павлу Васильевичу, а недостатки и незаконченность издания, вообще вся редакционная сторона лежат на моей ответственности.

Если бы ваше высокопревосходительство нашли досужий часок перелистать книгу, чтобы определить, стоит ли она быть поданной высочайшем особам, например государю наследнику, а паче государыне, это бы и для школы и для Щетинкина было бы великим счастьем. Себя я как бы устраняю, не потому что я бы не дорожил таким счастьем, но право мне стеснительно и совестно отнимать честь и заслугу, другим принадлежащую. – Итак, если Вы найдете минутку времени, то я бы просил сообщить и указать пути, как представить и чрез кого, – Щетинкин изготовит приличные экземпляры.

Боюсь я недоразумений, а потому обременяю Вас вопросами. На стран. есть переписка относительно системы и методы наших татарских переводов, по случаю возвращения великого князя Константина Николаевича. Переписка эта напечатана с разрешения его высочества. Приличие требует (по моему мнению) представить ему экземпляр книги.

С душевной радостью и искренней благодарностью получил я письмо Ваше. Съездил я на кавказские воды благополучно, но теперь не могу похвалиться ясностью головы и твердостью сил. Одному рад я результату: укрепился в диете – ничего горячительного, даже кофею не пью, а курить давно бросил. Ессентукская жизнь прояснила и утвердила в моем уме те гигиенические аксиомы, которые мне давно были известны, но поверхностно и слабо.

4 октября 1887 года.

Сегодня наш казанский праздник и годовщина братства св. Гурия. Исполнилось второе десятилетие братству. Господь да сохранит его еще на многие десятки лет. Казань взята 2-го октября на память Киприана и Юстины. В Минее на литургии назначено Евангелие Иоанна зачало 36, оканчивающееся словами: «и будет едино стадо и един пастырь». 4-го числа Иван Васильевич торжественно вступил в Казань. Впоследствии того же числа открыты св. мощи Гурия и Варсонофия. Этот день и был предпочтен и установлен в оный для Казани табельный праздник при архиепископе Казанском Григории Постникове.

Обретение мощей казанских святителей, как значится в месяцеслове при След. Псалтири, было в 1596 году 4 октября. На другой день, 5-го числа, московских святителей Петра, Алексия и Ионы, к ним недавно прибавили Филиппа. «Составися сей праздник, замечено в том же месяцеслове, в лето 7104 (=1596) повелением благоверного царя Феодора Иоанновича, по благословению патриарха Иова и всего освященного собора. Вот тропарь св. Гурию и Варсонофию «Первии учителие прежде темному, ныне же светлому и новопросвещенному граду Казани, первии возвестителие пути спасительнаго, истиннии хранителие апостольских преданий, столпи непоколебимии, благочестия учителие и православия наставницы, Гурие и Варсонофие, Владыку всех молите мир вселенней даровати, и душам нашим велию милость». – А вот тропарь московским святителям. «Первопрестольницы российстии» – это параллельно выражению: первии учителие... граду Казани, далее –«первии возвестителие пути спасительнаго» и затем синонимическое этому выражение – «благочестия учителие» – опущены, как не идущие к московским святителям. А дальше буквально повторяется то же «истиннии хранителие апостольских преданий, столпи непоколебимии, православия наставницы Петре и Алексие... Владыку всех молите» и пр. Так оба тропаря сходны между собой; который же с которого списан? Я полагаю, что оригинал – наш казанский, ибо он приурочен ко дню открытия мощей, по случаю коего и установлен казанский праздник митрополитом Казанским Гермогеном. А Москва, по соревнованию к Казани и в параллель с тремя вселенскими святителями, установила празднование трех святителей московских.

Конец обоих тропарей напоминает тропарь 30-го января: «Яко апостолов единонравнии и вселенныя учителие, Владыку всех молите» и пр. А этот тропарь есть явное подражание тропарю 29 июня: «Апостолов первопрестольницы и вселенныя учителие» и т. д. Подражание тропарю 30 января видим еще в тропаре 11 мая славянским первоучителям, только здесь, аки перлы, вставлены черты славянские: «словенских стран учтгелие»... «вся языки словенския утвердити в православии и единомыслии». Эту службу 11 мая написал преосвященный блаженной памяти Антоний, когда был епископом Смоленским, а напечатал в Белграде митрополит Михаил.

Вот какая генеалогия тропарей и все они 4-го гласа, только тропарь 4-го октября отмечен 3 гласом. Едва ли это не опечатка; ибо не должны же гласы ставиться случайно и произвольно.

Раз зашла речь о тропарях, уже кстати замечу о тропаре 15 июля, на память равноапостольного князя Владимира. Тропарь этот имеет одинаковое окончание со своим кондаком. Кондак оканчивается так: «моли спастися державы российския начальником и множеству владомых». По противоположности «владомых», «начальники» суть владеющие; это должны быть князья. «Князь» по-гречески ἄρχων, которое от ἀρχὴ начало, ἄρχομαι начинаю, начальствую, может переводиться, перефразироваться словом начальник. Это будет, так сказать, ученый перифраз древнего титула русских государей, при посредстве греческого слова. Множественное число (начальником) указывает на множество князей, т. е. на период удельный, в который, без сомнения, составлена была служба Великому князю Владимиру. В тропаре, после выражения «начальником» вставлена: Христолюбивому Императору. Эта вставка должна бы или совершенно устранить предыдущее слово (начальником), или, по крайней мере, изменить его окончание на единственное число: начальнику (сиречь) императору.

Некоторую неясность представляют тропарь и кондак 30 августа, именно выражением в конце; «и наследником твоим Благоверным Императорам нашим на сопротивныя споборствуя». Это в тропаре, а кондак оканчивается: «прииди в помощь твоим сродником и побори борющия ны». Здесь под «сродниками» разумеются, конечно, императоры российские. Но, кажется, напрасно употреблена форма множественного числа. Что касается уподобления св. Александра Невского Иосифу, то надо признать его удачным и многознаменательным во многих отношениях.

Все эти тропари и многие другие помещены в 4-м издании Учебного Часослова. Это весьма хорошо и удобно для изучения и сличения тропарей. Не мешало бы дополнить еще тропарем или тропарями соловецких угодников, которые чествуются всей Русью. А кстати, я бы предполагал и некоторые поправки в следующем издании Часослова. В заглавии 5-го октября сказано: «святых святителей Московских», как бы в противоположность грешным святителям. По-церковному принято говорить: «святых отец наших.... митрополитов московских и всея России чудотворцев». Еще: в заглавии 30-го августа имя Санкт-Петербург заменить бы «градом св. Петра».

8 октября 1887 г.

Ваше письмо от 25 сентября я получил в конце месяца. Глубоко благодарен за Вашу о мне заботливость и добрую память. Но и душевно сожалею, что сами-το Вы провели лето в поездках и трудах и, не отдохнувши порядком, снова принялись за труды уже не престаемые. Господь да укрепит Ваши силы для блага Церкви и отечества. Аминь.

Вторую половину письма о новом издании курса хорового церковного пения я показывал Смоленскому. Его прежде всего тронуло Ваше доброе мнение о достоинстве его изложения и методы и участливое отношение к судьбе его труда. Но затем он опасается, нет ли тут и недоразумения. Он припомнил разговор Ваш с ним в Петербурге. Вы изволили его спросить о переделке его курса на круглые ноты, по-видимому, ввиду духовных семинарий. Тогда он высказывал такие соображения, что курс его в настоящем виде и составе предназначен и годится для людей, начинающих нотное обучение прямо с азов: назначен для преподавания в учительской семинарии, в которой 1) есть детские голоса из учеников приготовительного класса и начальных школ, 2) есть достаточное число часов для занятий.

В духовных семинариях учащиеся старше и развитее. Эти учащиеся уже прошли элементарный курс пения в духовных училищах; – имеют в начале семинарского курса «mutatio voc18», решительно не допускающее голосовых занятий. «Курс пения» должен быть составлен для учащихся в духовных семинариях по пятилинейной системе, ибо обучение пению было начато по квадратным нотам. Отдел голосовых упражнений и чтения нот должен быть уменьшен и заменен более пространным изложением главных правил гармони. Партитура курса должна быть изложена кратко для хора мужских голосов, т. е. только для теноров и басов. Это изложение может быть сделано на двух пятилинейных строках, экономя в месте и помещая в верхней строке партии обоих теноров, а в нижней – обоих басов; состав песнопений должен быть ограничен теми, которые надобны всего более для обычного богослужения и толкования правил гармонии. Издание более подробной партитуры, хотя и безусловно надобное, невозможно как явная и чистая контрафакция нотных пяти линейных изданий. Для духовных семинарий посему надобно другое руководство. В случае требования и поручения он и обещался переделать и изложить нотами свой курс в вышеуказанном направлении.

Доселе Смоленский. Я, со своей стороны, присовокуплю на буквальный смысл Вашего письма: если многие не расположены к цифирной нотации, зато есть также немало людей, которые понимают и ценят ее практическое удобство и пользу. Напр., Рязань оказала курсу большое сочувствие и поощрение; протоиерей Виноградов пишет Смоленскому дружественные письма одобрительного содержания. Цифирная система, весьма удобная для начального обучения и для разъяснения элементарных правил пения и гармонии, крепко принялась в здешней учительской семинарии, а также у татар, чуваш и др. инородцев. Благодаря цифрам, все эти простые дети основательно усваивают законы музыки, сознательно исполняют церковное песнопение, могут дать отчет·в построении аккордов и распределении голосов. Если цифирная система уже так прочно укоренилась и получила столь широкое распространение, то и оставим ее в покое. Я слышал, что она практиковалась не очень давно и в Петербурге, в заведениях императрицы Марии. Значит, и в Петербурге она может иметь сторонников. Против нее стоят в Петербурге: 1) члены придворной капеллы, опасаясь подрыва своим изданиям, 2) петербургские производители школьных пособий, они же и ценители, небеспристрастные, к произведениям провинциалов. К этому нужно присоединить и силу привычки.

Архиерейский певчий, от молодых ногтей зубрит ноты, – и много достается ему за ошибки и недоносы, – естественно свыкается, как бы сродняется с круглой нотой, и ему не милы не только цифры, но даже и квадратные ноты. Я грешу (= предполагаю с сомнением), не эта ли была причина, что в Петербурге на этих годах некоторые учебники для церковного пения, обиходного, были напечатаны круглыми нотами вместо квадратных. Но мне представляется другая точка зрения на этот предмет. Круглые ноты – создание итальянское, католическое, иноземное и иноверное. Вошли они в русскую церковь случайно и не особенно давно; вошли силой власти, через придворную капеллу и архиерейские хоры, как на западе уния вошла через высшее духовенство и магнатов. С этими нотами вошли в нашу церковь чужие, а подчас даже неприличные напевы. Мне кажется, круглые ноты принесли в нашу церковь столько зла и растления, что их пора бы давно изгнать из церковной ограды; пусть они остаются на театральных подмостках. Цифры мне тем дороги, что они исподтишка подкапывают веру в решительный и исключительный авторитет и необходимость итальянской ноты. Потеряли мы, как старый хлам, отбросили почтенные, чисто русские знамена. В июне Ястребов прислал Смоленскому греческий учебник церковного пения в двух частях, составленный и напечатанный в Салониках в недавнее время. Это что-то очень интересное. Когда покончит свои работы над соловецкими крюками, Смоленский хочет при помощи какого-нибудь грека приняться за этот учебник и узнать греческую систему церковного пения. Достойно замечания и даже бы подражания, что в этом учебнике напевы изображены не нотами, а своими греческими знаменами, отличными от наших крюков. Не думаю, чтобы Салоникский грек был незнаком с итальянской музыкой и с круглыми нотами, но он, стало быть, крепче нас русских духом патриотизма и церковности. Но об этом довольно.

Мне в Вашем письме запали слова: «как ни уверяй, людей не переуверишь, и жестоко противу рожна прати». С этим я не могу согласиться. Да мне кажется, что сами Вы нередко прете против рожна, чувствуя, конечно, сколь это жестоко. Напр., явное покровительство Ваше древнему пению, допущение его в торжественных собраниях братства Прсев. Богородицы – не идет ли против общей отвычки от древних напевов? Вы из продолжительного, многолетнего забвения извлекли драгоценную и весьма назидательную молитву на изгнание галлов, – разве это было приятно иным господам, а может и отцам? Вошло было обыкновение, молитвенник печатать гражданскими буквами, потому что русская аристократия не любит церковной печати; Вы прекратили этот беспорядок. Все это мне по душе. К этому же разряду я осмелился бы относить и свои микроскопические попытки исправления церковно-славянской орфографии, распространение понятия о древнеславянских, кирилло-мефодиевских формах. Под влиянием таких мыслей, я вздумал представить Вам свое соображение относительно молебного пения при начале учения отроков: хочется мне его изгнать из духовных и церковно-приходских училищ. По моему мнению, следовало бы на первых порах напечатать особой тетрадкой «Последование егда приходит отроча учитися священным писанием» из полного требника, нового церковного издания Московской синодальной типографии 1873 года, глава 73-я, лист 171-й, и через Училищный Совет, с благословения Святейшего Синода, разослать по епархиальным советам и по церквам; а впоследствии, как только будет издаваться книга молебных пений в Петербурге ли, в Москве, Киеве, иди Почаеве, это последование и поставить на место нынешнего молебного пения. Вместе с ним я представляю при докладе записку, для сообщения, если признаете нужным, на рассмотрение Училищному Совету. Теперь же я прилагаю листок размышления о некоторых тропарях, размышления, не требующего производства, которое не должно отнимать времени, а могло бы быть прочитано, если бы оказались минуты досуга.

Прилагаю при сем оттиск своей статьи «История молебного пения», в которой проведены и довольно подробно разобраны все молитвы и последование и т. д. пред началом ученья. Пусть будут под руками все данные, если вопрос найден будет заслуживающим внимания и распоряжения.

Я, впрочем, теперь нахожусь в каком-то отливе энергии душевной, и потому прошу дать ход этому моему желанию не иначе, как предварительно частным образом узнавши мнение заправил церковно-приходского дела. Страшусь участи синицы, которая наделала славы, а моря не зажгла.

Вот у меня какое колебание. Ослабел я что-то головой и частью ногами, все еще не приду в норму. Но я уже дожил до лет немалых. А вот жаль: Смоленский нажил какие-то неладины в горле, почти совсем охрип. Он ездил в Москву, являлся к профессорам Склифосовскому и Беляеву. Они ему сказали, что у него расстроены голосовые связки от крайнего утомления (напряжения) и это не со вчерашнего дня, а издавна у него, и присоветовали ему воздерживаться от пения и даже от сколько-нибудь громкого разговора. Поездка его в Петербург в 1886 году его сильно воодушевила и поощрила и он с удвоенной горячностью принялся за обучение хора и спевки чуть не каждый день; притом, когда он преподает, он не щадить себя и своего голоса. Ну, и надсадил горло. Притом прошлую весну и часть лета он сильно и безотрывно работал по печатанию курса·и других своих изданий. Это было бы большим несчастьем потерять такого талантливого и усердного работника на поле церковного пения, которое он разрабатывает и научно, и практически и уже собрал силы и знания твердые и самостоятельные.

16 октября 1887 г.

Вчера в час дня, преосвященнейший Палладий приезжал в нашу учительскую семинарию благословить на прощании воспитанников. Воспитанники собрались в церкви. Владыка вошел в церковь, при пении воспитанниками тропаря «Да веселятся небесные – 3-го гласа, чередной тропарь минувшей недели (воскресенья). Когда Владыка обратился и благословлял, пели ἐiς πολλά ἔτη δέσποτα. Владыка высказал с такой теплотой назидание, чтобы по окончании курса ученики в звании учительском старались внушать своим будущим ученикам свет православной веры и нравственность чистую. Благословив всех и еще выслушав пропетый тропарь «Днесь спасение миру бысть», Владыка вышел из церкви. Воспитанники проводили его пеньем многолетия, одушевленным и громогласным. А в среду, 14 числа, во время служения в женском монастыре. Владыка посвящал в диакона для казанск. центральной школы крещеного татарина. Это было желание и мое и о. Василия, чтобы преосв. Палладий оставил памятник после себя в мире священнослужащем. А вообще-то Владыка рукоположил в диаконы и в священники татар только больше полдюжины, да еще несколько других инородцев, да и русских из воспитанников учительской семинарии. В воскресенье, 18 числа, будет последняя в Казанском кафедральном соборе служба, а в понедельник Владыка предполагает выехать из Казани на Кавказ. Дальняя, «неведомая» страна его видимо озабочивает.

Если Господь судит Казанскому краю и в частности здешним инородцам утвердиться в православии и просветиться верой и нравственностью, то и ожидаем, новый Владыка Павел, без сомнения, послужит к тому добрым орудием в руках Промысла Божия.

Что касается средств человеческих и пособий, то ввиду новости для него Казанского края я предполагаю, если Его Высокопреосвященству угодно будет ознакомиться с инородческим образованием и положением, то я представлю ему книжки и брошюры, напечатанные в последние три-четыре года. Между прочим, я полагал бы нелишним представить Его Высокопреосвященству статейку о «системе инородческого образования в Казанском крае», напечатанную весной 1886 года в синодальной Спб. типографии. У меня ее нет ни одного экземпляра, а мне иногда нужно бывает дать тому или другому из лиц, этим делом интересующихся. Наприм., у меня недостало экземпляра даже для нашего попечителя Порф. Ник. Масленникова, который очень заботится и сочувствует инородческому образованию. Нельзя ли прислать мне этой брошюры экземпл. двадцать?

Хотелось бы, кстати, с десяток «Размышления».

2 февраля 1883 года.

Экземпляры сборника «Казанская центральная крещено-татарская школа», переплетенные в Петербурге, на этих днях возвратились в Казань. Три экземпляра для высочайших особ, с золотым обрезом, сделаны солидно, просто и изящно.

Вместе с сим особой посылкой в ящике отправляются к Вам те три экземпляра, которые ваше высокопревосходительство благоволите представить (если найдете это удобным) государю, государыне я наследнику цесаревичу, от усердия к христианскому просвещению инородцев и от всеподданнейшей преданности их императорским величествам казанского первой гильдии купца П. В. Щетинкина, храмоздателя и благотворителя школы. Четвертый же экземпляр благоволите принять себе, для удобства просматривать его и наводить справки, к чему может служить положенное в начале книги оглавление.

Недавно получил я письмо от Сергея Александровича⁴⁵ от 21 февраля. Уведомляет о кончине своего брата и потом пишет о вышеупомянутой книге, экземпляр которой я ему послал в ноябре. Привожу слова его вполне и со всей точностью. «Книга ваша, – пишет С. А., – мощный призыв, радостное ободрение всем трудящимся на поприще школьного дела. Самый состав ее придает ей живейшую прелесть. Вы простым сопоставлением материалов заставляете читателя переживать все судьбы Казанской крещено-татарской школы и порожденного ею образовательного движения. Высокое достоинство этих материалов усиливает впечатление этой поучительной повести. Несравненные по теплоте и искренности, по обилию содержания дневники Василия Тимофеева, Ваши собственные вклады, исполненные столь простой и глубокой воспитательной мудрости, – истинный клад для всякого педагога, разумеющего, что он творит. Интерес этой книги несравненно шире ее непосредственного содержания. Недалеко от бедных язычников Приволжья ушел, во многих и многих обширных полосах России, наш искони·крещеный народ. Та же темнота, та же детская, трогательная восприимчивость. Беспрестанно, при чтении Вашей книги, поражало меня сходство с пережитым, с опытом изведанным, даже в мелочах, даже в приемах обучения, вытекающих сами собою из силы вещей.... Книга эта должна быть внесена во все семинарские библиотеки. Она изобилует указаниями на то, что не понимается большинством наших сельских батюшек и что понять им необходимо».

Последними строками Сергея Александровича оправдывается и подкрепляется наше желание, чтобы эта книга была разослана всем епархиальным преосвященным по одному экземпляру и во все духовно-учебные заведения – академии, семинарии и училища по два или по три экземпляра, а также православным миссиям. Это желание, в виде ходатайства, было изложено мною в докладе Вам от 15 декабря 1837 года, за № 881, в котором приложена была и квитанция Российского Общества транспортирования кладей. Кстати, книги были отправлены в количестве пятисот с лишком экземпляров в Хозяйственное Управление, но видно доселе оным еще не получены; по крайней мере, я не имею уведомления о получении их.

PS. Третьего дня Смоленский отправил Вам свой новый труд «Певческая Азбука Александра Мезенца». Он работал над ним от всей души и весьма старательно. Со стороны сердечно участвуя в судьбе этого произведения, я бы осмеливался просить Вас не лишить его Вашего внимания и по возможности покровительства.

б февраля 1888 года.

В письме от 7 октября 1887 года Вы изволили написать: «Если угодно издателю Щетинкину, я готов представить экземпляры от его имени высочайшим особам. Пусть пришлет ко мне». А потом, от 9 октября Вы изволили пояснить: «Если будете представлять экземпляры высочайшим особам, велите переплетать просто, в английский коленкор. Бархатный переплет всеми ненавидим, кто держит книги не на показ токмо».

Речь идет о напечатанном иждивением Павла Васильевича Щетинкина сборнике статей и документов о Казанской крещено-татарской школе.

Так как у нас в Казани нет хороших мастеров, которые бы переплели и просто, и изящно, то мы разыскивали такого художника в Петербурге и нам отрекомендовали переплетное заведение Отто Кирхнера, Малая Морская, № 14. Ему и заказано сделать несколько переплетов разной цены. Сначала было взято от него несколько, так сказать, проектов, и по ним в общих чертах послан заказ, причем подробности и отделка предоставлены его вкусу. Теперь должны быть уже готовы экземпляры. Ему напишем завтра, чтобы он представил Вам три экземпляра для высочайших особ и один экземпляр лично для Вас.

Не знаю, как это будет Кирхнером исполнено, но могу удостоверить, что усердие Щетинкина полнейшее и глубоко искреннее. Вот, между прочим, опыт его усердия и тароватости. Владыка Павел изъявил желание отслужить в крещено-татарской школе; назначено было заранее на 20 декабря, – неделя пред Рождеством. Щетинкину нужно было, по своим торговым делам, съездить в Москву и он так сноровил, что 19-го числа вернулся в Казань. Из Москвы он привез обновку – полное облачение, одного цвета и материала, для лиц, которые должны были служить в школе с Владыкой – для четырех священников и для двоих диаконов. Они и служили в этом новом облачении. Его щедрость какая-то радостная и приятная – доставить другим удовольствие и сделать дело доброе благоприлично. Ему будет величайшее счастье представить свое издание в руках высочайших.

Упомянувши, по поводу Щетинкина, о Владыке Павле, позволю себе пояснить, что Его Высокопреосвященство очень радушно и попечительно заботливо относится к инородцам и в особенности к крещено-татарской школе и к Братству С. Гурия. Казань счастлива. После блаженной памяти Антония преемники его, все по мере сил, следуют его совету и примеру.

11 февраля 1838 года.

После того как при Вашем покровительстве напечатаны были, с разрешения Святейшего Синода, учебные Часослов и Октоих, стала меня занимать мысль о подобном учебном издании Псалтири. Но я приостановился в своем предприятии как внешнем и формальном, когда узнал, что Вы серьезно и глубоко заинтересованы изданием Псалтири в славянском тексте с заменой темных и неправильных выражений равносильными выражениями, удобопонятными и верными, дабы доставить православному русскому христианину непосредственно понятное и назидательное чтение. Задача важная и плодотворная, но весьма трудная и требующая большой осмотрительности. Сегодня я задумал, нельзя ли для такой цели воспользоваться Толковой Псалтырью Евфимия Зигабена. Мне пришел на память третий стих 92 псалма: «Воздвигоша реки, Господи; воздвигоша реки гласы своя. Возмут реки сотрения свои». Что такое сотрения? Я обратился к Зигабену. Он их толкует весь этот псалом в исключительно пророческом смысле. «Господь воцарися» и проч. объясняет относительно прославления и воцарения Господа Иисуса Христа по вознесении на небо. «Воздвигоша реки гласы своя». Это апостолы и евангелисты, которые напояли человеческие души духовными водами Евангелия; они возвысили свой голос – бесстрашно возвещали Евангелие во всем мире. «Возмут реки сотрения своя». Это последующие учители, которые в проповеди евангельской, в учении веры шли по путям, проторенным и убитым апостолами. Сотрения. Это, говорит, проторенные дороги, истертые стопами пешеходов. Своя, – с греческого их, Зигабен относит к апостолам. Если даже принять это толкование за единственное и исключительное, все же нужно подыскать такое слово, которое подходило бы к рекам, дабы выдержать соответствие речи. В древнем переводе вместо сотрения стоит струги своя, а в единоверческом издании – струи своя; а в русском синодальном переводе – возвышают реки волны свои. «Сотрения», близко к еврейскому «дакьот», не живописует ли вершины волн, разбивающиеся в пену и брызги.

И так я приостановился со своим прозаическим и механическим предположением. Но на днях пришел ко мне добрый знакомый А. А. Некрасов⁴⁶ и с радостным и благодарным к Вам чувством сообщил мне, что он представил Вам экземпляр своего сочинения и удостоился получить от Вас собственноручное письмо. Он дал мне прочитать Ваше письмо, в котором Вы упомянули и обо мне. Мне было приятно видеть Вашу руку, ощутить спокойное (как мне показалось) состояние Вашего участливого и симпатичного духа. Особенно успокоительна и поощрительна была выраженная мысль, что Вы цените и принимаете труд, хотя он не вполне совпадает с Вашим желанием и заботой. Вы озабочены выражением, текстом, а Некрасов старается объяснить смысл отдельных мест. Все это меня воодушевило и ободрило, и вот я в два-три дня выставил, по давно заготовленным материалам, желаемые исправления, заметки и цитации в попавшемся под руку экземпляре Псалтири, надиктовал объяснительную записку к ним и с бодрым духом спешу представить на снисходительное Ваше благоусмотрение. Мне особенно дороги и желательны цитации избранных псалмов, которые сделаны были мной (теперь живо себе представляю) в Петербурге. В апреле 1886 года, когда петербургское солнце восходит очень рано, я встал почти с солнцем и уселся за работу пред угловым окном на восток, на угол Пушкинской улицы, и просидел за полдень, шевыряясь в Псалтири и Симфонии. Тогда я выставил все стихи всех избранных псалмов. Теперь мне пришлось только переписать представляемый экземпляр, впрочем, не без проверки.

В записке упоминаются опечатки представляемого экземпляра. Что это опечатки, я узнал из сличения с экземплярами позднее изданной учебной Псалтири, где они исправлены. Настоящий экземпляр относится к изданию 1880 года. Ныне гораздо исправнее печатают.

В своей записке я настаивал бы на цитациях избранных псалмов, которые действительно нужны, да еще на исправлении в оньже и на отделение сѧ при стечении многих слов. Напр. в Евангелии Луки, Лк.14:14 печаталось в 1880 г., даже в издании Библейского Общества, редактированном Филаретом: воздастжетися. Пусть поймет какой-нибудь малолеток, особенно инородец. В теперешних изданиях поправлено: воздаст же ти ся, – отлично.

17 февраля 1888 г.

От б-го февраля писал я Вам, что переплетчик Отто Кирхнер доставит Вам экземпляры книги о казанской школе, изданной на иждивение купца Щетинкина, для поднесения высочайшим особам. Кирхнеру было писано о представлении к Вам этих экземпляров от 8 февраля. Между тем Кирхнер прислал от 10-го числа, накладную с уведомлением, что он переплетенные экземпляры, по транспорту, отправил в Казань. Стало быть, это представление, по непредвиденному случаю, должно замедлиться едва ли еще не на месяц. О чем считаю долгом предупредить Вас.

Кстати сообщу на Ваше благорассуждение мысль, которая давно занимает меня. Самая сильная воспитательная книга есть Библия. Она должна служить не только пособием для основательного изучения и преподавания священной истории Ветхого Завета, в школе и в семье, во время учения и по окончании курса, но Библия должна сообщить твердые древние правила жизни, укрепить характер и т. п. Словом, желательно и нужно, чтобы народ читал ее, как можно больше. Но полную Библию нельзя давать в руки народа. Люди, чистые сердцем, увлекаются частями таинственного содержания и впадают в самодельные соображения и выводы мистические, другие – легкомысленные и чувственные, с сердцем зараженным похотью, будут глумительно нападать (= падать на) на места другого сорта. Я даже помню, что в 1840-х годах некоторые из наших по академии товарищей глумительно указывали места патриархально-бытового содержания и даже высокого и мудрого гигиенического свойства, которые зубоскалам давали повод к посмеянию или кощунству. А в прошлые года я даже слышал от некоторых московских, что Библия в русском переводе, попавшись в руки неразумных читателей, произвела на них очень неприятное и разрушительное впечатление. Они заключили, что это дурная книга. У евреев, говорят, было назначено и определено, что читать народу и что юности, и что запрещается читать вовсе или до зрелого (30-летнего) возраста. Тогда (а у евреев, кажется, и теперь) и народ, и молодежь были послушны советам старших и сдержанны, а ведь теперь у нас запрещение читать только более может подзадорит к чтению. Посему, представляется нужным сделать из Библии сокращение, величиной с Новый Завет в порядке, например, книг или же вроде сводного Евангелия, в порядке событий. Например, из книг Моисея 2, 3, 4 и 5 сопоставить сведения по порядку событий и времени; также из Книг Царств и Паралипоменон. Но не одна только история должна войти в эту книгу, а и рассуждения, наставления, мудрые правила и изречения, также важнейшие пророчества и речи пророков, Иова и т. п.; более назидательные и доступные по изложению псалмы. Может быть, такая книга составила бы объем в полтора или даже два раза больше Нового Завета, но она незаменима будет не только для церковно-приходских и народных училищ, но и для средних светских и духовных учебных заведений, где тоже могут быть соблазняющиеся очеса и воображения.

Эту вещь отлично бы исполнил Петр Андреевич Гильтебрант. Он так твердо знает содержание, особенно, так сказать, топографию Библии, что ему не составит никакого труда отобрать все несоответствующее для юных возрастов и оставить прочее все, с возможной полнотой, для общего чтения и для школьного употребления.

6 марта 1888 года.

Вчера я получил письмо от одного доброго знакомого из Оренбургского края. Он сообщает мне между прочим следующее. Новый Белебеевский председатель земской управы и училищного совета башкир, чиновник Сыртланов потребовал недавно от инспектора народных училищ названного уезда Попова увольнения учителя Ивана Кондратьева якобы за безграмотность, а мне кажется (пишет мой приятель), тут умысел другой был, – вероятно, муллы жаловались Сыртланову на Кондратьева за его усердие к православию и проч. Мой корреспондент надеется, что инспектор Попов отстоит своего прекрасного (как он говорит) учителя. Сыртланов башкир или татарин, – все равно, все магометанин, – из землевладельцев Уфимской губернии, обучался в гимназии; Сыртлановы были и в Казанском университете, – не был ли и этот? Магометанские землевладельцы с Тевкелевыми во главе в Уфимском крае имеют большой вес в дворянстве и обществе. Они соединили русскую светскую выправку и видимую либеральность со скрытой магометанской ревностью, с татарской национальной твердостью и житейской умелостью; а в настоящее время татарская, т. е. магометанская, внешне – обруселая, интеллигенция начинает, кажется, воспитывать в себе национальные мотивы. Сколько можно видеть, магометане чиновные и по-русски образованные практикуют такого рода политику. По побуждениям религиозным, а иные, наиболее передовые и либеральные, – национальным, они внутренне солидарны с муллами и народом и составляют магометанскую массу при ее ортодоксальном суннитском догмате и обряде, со всеми гуриями и легендами. Но перед глазами русских те же самые интеллигентные татары надевают личину и показывают вид рационализма и любви к просвещению, даже прямо и настойчиво стараются доказать, что Коран и Магомет – в пользу разума и научного знания. Так, в недавнее время татарин, едва ли не из касимовских, во вступительной речи к урокам магометанского вероучения в Уфимской гимназии, в присутствии гимназического начальства, развивал эту тему отличным русским языком; внушал татарским ученикам повиноваться учителям, всем и каждому, внимательно слушать в классе и исполнять уроки на дому; наконец, совершил он моление за государя⁴⁷. Подобными действиями интеллигентные магометане обвораживают русские начальства и отводят их глаза от действительного состояния фанатичной массы. К таким интеллигентным татарам относится без сомнения Сыртланов, не как исключительное явление, но как один из многих, из всех.

Учитель Иван Кондратьев из крещеных татар Казанской губернии, ученик крещено-татарской школы, юноша способный и мастер петь; давно состоит учителем крещено-татарских школ Белебеевского уезда, сначала был в миссионерских, а теперь в земской; его очень одобряют за усердное и успешное обучение грамоте, православной вере и церковному пению. Эти черты: татарское происхождение, усердие к православию, которое Кондратьев старается в своей школе и в местном населении утвердить и упрочить, преподавание и церковное пение на татарском языке, – эти черты язвительны и невыносимы для татарина-магометанина; и чем полезнее и успешнее учитель, тем он неприятнее магометанину. Добиваясь уничтожить Кондратьева, интеллигентный Сыртланов не высказывает прямо свою фанатичную тенденцию, а ссылается на малограмотность учителя. Мой корреспондента надеется, что инспектор отстоит своего учителя. Но этого нельзя сказать наверное; при настойчивости Сыртланова, вооруженного властью предводителя дворянства, председателя училищного совета и председателя земской управы, он найдет возможность и случай стереть неприятного учителя с лица земли. Этот случай положительно доказывает все неудобство и неполезность вручения таких обширных и сильных полномочий в области народного русского и христианского просвещения, где православная вера Христова составляет не только главное, но преимущественное и почти исключительное основание, – иноверцам, и в особенности магометанам, особенно при явной наклонности всех здешних инородцев на сторону магометанского татарства. Положение о народных училищах 25 мая 1874 года относится исключительно к православным школам, так что русско-башкирские и русско-татарские школы не подлежат действию этого Положения (Аннина: «Свод главнейших законоположений о начальных народных училищах», издание 2, 1882 года, часть I, стран. 101, статья 2-я, пункта 3, б). Поэтому иноверцам нет места в управлении народными училищами. На странице 104 той же книги, статья 13, п. б., сказано: «попечителями и попечительницами могут быть лица и неправославные», а дальше, на стран. 111, к статье 27 примечание, в п. в. сказано: «в члены училищного совета от земства могут быть избираемы лица, не принадлежащие к православному исповеданию». (Указ Прав. Сен. Мин. нар. просв. 3 ноября 1880 года). Могут быть – означает уступку; от земства – предполагается в составе иных земств большее или меньшее число лиц неправославного исповедания; не принадлежащие к православному исповеданию суть католики и протестанты, а отнюдь не магометане или буддисты, – вовсе не христиане: последние противопоставляются христианам же только других исповеданий. Если же православные христиане только допускаются в попечители школ (избираемые тоже земством) и рядовые члены училищного совета, то можно ли распространять подобное допущение в председатели училищного совета на магометанина? К сожалению, нет у меня под руками сенатского указа, сейчас процитованного, от 3 ноября 1881 года: в нем, быть может, есть ясное указание на ограничительный смысл приведенного распоряжения. В силу изложенных соображений и обстоятельств упомянутого случая, крайне неудобного и рискованного для православных, особенно инородческо-христианских школ, непременно следует издать к статье 27 Положения о начальных народных училищах 25 мая 1874 яда такое разъяснение: предводители дворянства нехристианской веры не должны иметь никакого участия в училищных советах и никакого отношения к народным училищам. В училищных советах в таком случае председательствуют: в уездных – инспекторы, а в губернском – директор народных училищ. Да и в простые члены училищных советов, а равно в попечители и попечительницы православных школ не должны быть допускаемы магометане и другие нехристиане. Это разъяснение, утвержденное бы для вящей ясности и силы высочайшей властью, будет полезно, а иногда и необходимо, даже для церковно-приходских школ.

28 марта 1888 г.

Прочитав, с подобающим вниманием, записку И. А. Гильтебрандта под заглавием: «Несколько замечаний по поводу предполагаемого издания Учебной Псалтири», считаю долгом с искренней признательностью возвратить оную Вашему Высокопревосходительству.

22 апреля 1888 г.

Наконец с Божией помощью, я окончил печатание древлеславянского Евангелия от Матфея. Сначала я поспешил было, и листа четыре прошли довольно скоро; затем, когда вернулись первые начисто отпечатанные листы с отметками И. И. Соколова (секретарь Синодальной канцелярии – основательный славянист; он мне и в _«Размышлении» много помог) и некоторых казанских ученых, именно Вл. В. Качановского и особенно профессора Мемнона Петровича Петровского, ученика покойного В. И. Григоровича, – тогда я постепенно изменил направление. Одним словом, над этой книжкой я учился древлеславянской орфографии и приходил постепенно к более ясному и основательному пониманию оной. Когда все печатание кончилось, я увидал несколько опечаток и немало ошибок и розни, – все это навело на меня хандру, и с полгода не мог я спокойно видеть напечатанные листы. Наконец, я решился перепечатать места, наиболее изобиловавшие погрешностями и недосмотрами. Таким образом перепечатано более половины книжки, и она приняла, на мой взгляд, довольно приличный вид. Завтра утром будет готово несколько экземпляров из брошюровки: завтра же постараюсь сдать на почту посылки с экземплярами книжки древлеславянского Евангелия. Относительно написания имени Иисус с двумя ижами по-православному и с одним ижем подобно старообрядскому, считаю неизлишним объяснить, что я сделал это не без некоторого миссионерского умысла, о чем сделан намек в предисловии. Святейший Синод, определением от ¹⁷/₂₂ декабря 1886 года, разрешил к напечатанию сие Евангелие на условиях, в моем ходатайстве изложенных; а в моем ходатайств было написано, между прочим, следующее: «Собственные имена я предполагаю печатать в том виде и в тех сокращениях, как в Остромировом Евангелии. К этому меня расположило главным образом то, что имя Иисус написано большей частью с двумя ижами в таком сокращении ИЇС. Это начертание мне представляется полезным по отношению к старообрядцам. Я его и удерживаю, а ради него и другие Остромировские начертания собственных имен. Для вящего беспристрастия, следовательно, и большего доверия старообрядских читателей, я удерживаю в начале 2-й гл. начертание ИСОУСОУ. «К этому теперь присовокуплю, что на 20-й стран., стр. 4, написано ИЇ҃СУСОУ, – здесь титла означает пропуск одного О. В предисловии своего издания, приводя эти написания, я означил подробно и те места подлинной Остромировской рукописи и точных ее воспроизведений в изданиях Востокова и Савинкова, где эти написания находятся и могут быть проверены всяким желающим.

В письме от 8 марта Вы изволили сказать: «Помнится, я не забыл послать вам свою переписку с пасторами». – Я читал адрес евангелического союза государю императору и ваш ответ на него в «Церковных Ведомостях»; видел и в «Гражданине», который я выписывал. Но если есть особо изданная и более полная переписка Ваша с пасторами, то я желал бы ее получить.

Вы раз изволили прислать мне под бандеролью № «Гражданина», где помещена статья «Из Казани» о школах магометанских. Ее я раньше прочитал в своем экземпляре. Эта статья едва ли писана в Казани; здесь некому подобной вещи написать. Я полагаю ее автора в лице г. Крачковского, который из директоров Виленского учительского института переведен в директоры Туркестанской учительской семинарии на место Остроумова. В статье заметно близкое знание школ Виленского учебная округа и Туркестанского генерал-губернаторства, да и взгляды статьи напоминают официальные доклады Крачковского, которые мне приводилось читать. Он мастер писать, но частью – борзописец.

Воображаю теперь Вас у Сергия, его же молитвами Господь да сохранить Ваше драгоценное здоровье.

23 мая 1883 г.

У меня в последние две-три недели сильно расстроились нервы, собственно головные, – читать двух строк не могу без ломоты во лбу. Церковное пение, даже не особенно громкое, мне тягостно; поговорю с полчаса с хорошим человеком по душе – голова делается, как с похмелья сильного; ходить тоже утомляет меня. За все про все отвечает моя голова. Советуют отдохнуть, и я прошу отпуска продолжительного, т. е. на все лето. По этой, главным образом, причине я и отклоняю от себя всякое рассмотрение и исправление магометанских текстов и переводов. Бог с ними!

3 июня 1888 г.

В дополнение и пояснение своего официального доклада считаю нужным пояснить, что в последнем месяце сочувственный и ласковый прием напечатанного мною древлеславянского текста Евангелия от Матфея, Ваш, Афанасия Федоровича Бычкова и наших казанских профессоров Булича и Петровского поощрил меня продолжить печатание древлеславянского Евангелия. Печатание Матфея послужило для меня школой: затянувши его на целый год, причем я просмотрел внимательнее разные памятники, получил письменные и устные разъяснения, увидел издание Евангелия от Матфея Миклошича, я выяснил и определил свою задачу – не памятники воспроизводить, а на основании оных дать по возможности точный текст кирилло-мефодиевского перевода Евангелия. К этому располагает то, что досточтимые имена первоучителей славянских в настоящее время слышатся и чтутся по всей Руси, – следует уже всех познакомить с их бессмертным трудом. Воодушевившись такой мыслью, я стал писать подряд (сначала карандашом, а потом чернилами) Евангелие от Луки. Я так усвоил древнюю орфографию, что с небольшими справками довольно свободно ставил юсы и другие особенности древней орфографии. По примеру Миклошича, я писал теперь полные слова, без сокращений и собственные имена, особенно Божественное имя Иисус, – нормально, с греческого. Евангелие от Луки поучительно и, если можно так сказать, интересно своими притчами. Если его удастся мне издать, тогда я принялся бы за Иоанна; а в заключение – для полноты Четвероевангелия – напечатал бы и Марка, которого более половины в Остромировском списке не существует. Я покорнейше просил бы, окажите мне такое благоволение и снисхождение – исходатайствуйте мне и на этот раз у Св. Синода разрешение напечатать Евангелие Луки по представляемому проекту, который, по миновании надобности, прошу мне возвратить для печатания-то.

Пользуюсь случаем, чтобы сообщить Вам сведения о· работе В. Н. Витевского. Он неутомимо старается о дополнении своего труда новыми сведениями и документами, а частью памятниками. В прошлом году по дороге с Кавказа, где он лечился вместе со мной, он завернул в Оренбург и там нашел между прочим иконостас походной церкви, устроенной Петром Великим для своего крестника калмыцкого тайши, и вдовой последнего подаренной Неплюеву. Иконостас написан художественно на шелковой материи; теперь стоит он на горнем месте в церкви Неплюевского кадетского корпуса. Стоит так, что местные иконы сближены, а царские врата поставлены по краям, каждая половина на соответственном месте. Для фотографического снимка Витевскому иконостас был поставлен в нормальном порядке. Это весьма интересно. Надо отдать справедливость литографии купца Ключникова в Казани, который держит мастеров-художников. Витевский уже сдал в цензуру (и скоро начнет печатать) шесть глав, около 70 писчих листов, от начала происхождения Неплюева до определения его Оренбургским губернатором.

18 сентября 1883 г.

В Цивильском уезде Казанской губернии недалеко от пароходной пристани «Козловка» находится большая чувашская деревня Старые Урмары. Эта деревня существует не менее трехсот лет, очень сильно размножилась и разрослась в несколько поселков и околотков. Все эти поселки составляли одно общество и сообща пользовались землей. Около 25 лет тому назад начальство разделило общие их земли на две части, разделяющиеся небольшой речкой. По одну ее сторону стали владеть старо-урмаровские чуваши, а по другую сторону мало-урмаровские. Через несколько лет последние узнали, что на плане среди старо-урмаровской дачи значится клочок земли, принадлежащей мало-урмаровскому обществу, и начали иск.

Чувашская нация, можно сказать, отличается упрямством, задором и мстительностью. Но прежде в случае ссоры они старались мстить своим врагам жалобой на них киреметям или порчей, а в случае крайности – сухой бедой, т. е. мститель вешался и умирал под клетью своего супостата, чтобы того разорили крючкотворные суды прежнего времени. Теперь, когда суд сделался скорый и бескорыстный и когда в самой деревне есть близкий волостной суд, который, признаться, за водку готов свои весы склонить в какую угодно сторону, – теперь между чувашами укоренилось и распространилось сутяжничество: из-за всякой малости чуваши ссорятся и идут на волостной суд; причем и начало, и продолжение, и конец судебного процесса спрыскивается водкой; водки разливанное море, спились чуваши. В делах серьезных, особенно земельных, чуваши обращаются в окружные суды и дальше; тут их подстрекают адвокаты; чуваши не жалеют денег и ведут свои тяжбы до бесконечности, и пришли они к той мысли, что всякий иск можно выиграть и всякое решение суда можно перерешить; словом – явилось какое-то смутное и сомнительное отношение к судебным решениям, в чем конечно самая первая вина принадлежит невежеству, безграмотности и некоторого рода одичалости чувашского народа. Вот на какой почве разыгралось урмаровское дело. В пользу мало-урмаровского общества окружный суд решил дело назад тому лет семь, но когда приступлено было к отмежеванию присужденного участка, старо-урмаровские чуваши оказали сопротивление, не дали отмежевать; дело доходило до драки. По этому случаю виновные несколько человек, по приговору суда, высидели в каземате, а тяжба перешла в высшую инстанцию и, кажется, уже последовало сенатское решение опять в пользу мало-урмаровцев.

Мая 18 числа в среду землемер с понятыми под охраной полиции приступил к межеванию присужденного участка и уже произвел большую часть работы; день склонялся к вечеру, тогда из деревни Старых Урмар вышла большая толпа народу с рычагами и некоторые с вилами. Волостной старшина, становой пристав и землемер спаслись тем, что ускакали; понятые, которые успели, убежали, но трое были забиты и истыканы насмерть и несколько человек изувечены.

Вот факт.

Дело разбиралось военным судом; обвиняемых было около 50 человек; из них 17 человек по суду найдены виновными и приговорены к смертной казни через повешение, а остальные оправданы. Осужденные все безграмотны, только один кое-как может подписать свое имя, но читать не умеет. Когда им объявлен был приговор суда, они в первый день в тюремном замке не ели, не пили и не спали, как ошеломленные двигались взад и вперед по камере, глубоко вздыхали и навзрыд плакали, а иные оставались в каком-то тупом молчании. Из газет, затем по частным сведениям и, наконец, по известному мне характеру инородцев, и чуваш в особенности, узнали мы о тяжком, как бы пришибленном душевном положении 17 осужденных, и пришла мне мысль, что хорошо было бы, если бы священник, знающий чувашский язык, дал им духовное наставление или религиозное утешение. В Казани нет такого священника; ближайший к нашему городу священник из чуваш села Мусирмы Цивильского уезда о. Даниил Филимонов, первого выпуска Казанской учительской семинарии, 7 лет прослуживший учителем Симбирской чувашской школы и, наконец, 7 лет священствующий в чувашском приходе, пришел мне на память, как достаточно опытный и благонадежный для этого дела. Испросивши сначала согласие прокурора судебной палаты к допущению названного священника к осужденным чувашам для духовно-христианского назидания, явился я к высокопреосвященнейшему Павлу, объяснил, в чем дело, и просил у него архипастырского разрешения. Владыка разрешил мне пригласить о. Филимонова и сам вызвался преподать ему наставление и письмо к прокурору. Нужно заметить, что убитые понятые – прихожане о. Филимонова, а осужденные старо-урмаровцы – соседственного прихода, которые могли его видеть и встречать в церкви и в других местах. Когда он пришел в камеру, некоторые его узнали и все обрадовались его посещению; сцена была трогательная – слезы, раскаяние; многие высказали желание помолиться, исповедоваться и все остановились на том, чтобы о. Филимонов отслужит им молебен. Это было в пятницу. В субботу о. Филимонов, по соглашению со смотрителем тюрьмы и настоятелем тюремной церкви, отслужил молебен Божией Матери, который помещен в учебном часовнике и переведен на чувашский язык в Симбирской школе Яковлева. Осужденные пришли в церковь и здесь перед растворенными царскими вратами и перед иконой Божией Матери на аналое, во всей церковной обстановке был отслужен молебен без всяких пропусков и без торопливости, выразительно и умиленно. Канон весь был вычитан, пропето было «Высшую небес», заключительная молитва, довольно обширная, прочитана коленопреклоненно. Чуваши молились от всей души; молебен продолжался более часа, быв предварен наставлением о. Филимонова, высказанным чувашам, что нужно молиться от чистого сердца и с сокрушением душевным. После молебна священник пошел вместе с осужденными в их камеру и еще с ними долго беседовал. Он не заметил с их стороны никакого упорства или ожесточения, напротив, полное раскаяние; они предают судьбу свою воле Божией и милости царской: «Если Бог направит сердце царя (говорили они) в нашу пользу, царь дарует нам жизнь, а если Бог направит Его сердце против нас, царь подпишет нашу казнь. Но и в первом случае мы должны идти в Сибирь, и мы желаем, пред казнью ли, или пред ссылкой, здесь исповедоваться в своих грехах». И они просили исповедать их о. Филимонова. Прокурор судебной палаты обещал, со своей стороны, пригласить о. Филимонова для исповеди осужденных, когда выйдет им окончательное решение. Сегодня о. Филимонов еще пойдет к осужденным, а вечером поедет домой; но он с полным усердием готовь приехать напутствовать осужденных на смерть или в ссылку.

Вот верная и беспристрастная характеристика осужденных в отношении их преступления и душевного их состояния. В самом их буйстве не обнаружено ни малейшей тени против русского народа, ни против царя, вообще ничего политического, такого, к чему обыкновенно прилагается военный суд. Назову опять невежество чуваш, которые в понятых не сознавали юридического значения, а смотрели на них, как на простых чуваш. Настоящее же их раскаяние и все вообще душевное настроение совершенно чуждо закоснелости злодеев и ожесточения революционеров, словом – нельзя не присоединиться к молитве этих несчастных инородцев, да обратит Господь сердце царево к пощаде, и пусть бы они в трудах каторжных, хотя бы пожизненных, искупляли свои грехи, но только бы сохранена была им жизнь.

Принимаю смелость усерднейше просить Вашего в судьбе этих осужденных теплого участия, и если представится какая-либо возможность, содействия к их облегчению.

2 октября 1888 г.

По случаю закрытия в нынешнем году Самарской учительской семинарии освобождается ассигнованная на нее из Государственного Казначейства сумма 16698 рублей. Попечитель Казанского учебного округа П. Н. Масленников предположил обратить эту сумму на усиление народнообразовательных заведений своего округа, а именно: Казанской учительской семинарии 8000 рублей, Симбирской центральной чувашской школы 5415 руб. 50 коп., Казанской центральной крещено-татарской школы 2150 рублей и затем остающиеся 1132 руб. 50 коп. предположил употребить на открытие и устройство центральной вотяцкой школы.

Соображения относительно употребления этих денег на учительскую семинарию, крещено-татарскую школу и предполагаемую вотяцкую школу составлены, по поручению г. попечителя, в Казанской учительской семинарии, Порфирием Николаевичем приняты и с полным одобрением ходатайственно представляются им в Министерство народного·просвещения.

Так как характер этой школы будет миссионерский и цель ее должна состоять преимущественно в утверждении и распространении христианской веры в среде вотяцкого населения, и так как в этой школе предполагается устроить церковь для богослужения на вотяцком языке; то я и счел своим долгом почтительнейше сообщить вашему высокопревосходительству копии с двух представлений о предполагаемой центральной вотяцкой школе. К сему присовокупляю, что вотяцкое население, главной массой уместившееся в Вятской губернии, а небольшими окраинами заходящее в губернии Казанскую, Пермскую и Уфимскую, – в окраинах-то своих подвергается сильному влиянию татарского магометанства. Деревня Старый Карлыган, где будет эта центральная школа, находится в углу Уржумского уезда, на границах Малмыжского, Мамадышского и Казанского уездов и составляет как бы грань между сплошной натуральной вотяцкой массой и опасными ее окраинами. Само провидение подготовило данные к осуществлению этой школы. Поэтому я убедительнейше просил бы Вас оказать этому делу поддержку по духовному ведомству и в высших Правительственных сферах, равным образом поддержите при случае и другие вышеприведенные распределения бывшего кредита Самарской учительской семинарии.

3 октября 1888 г.

Я поистине осчастливлен Вашим письмом от 18 сентября – Вашей заботой о моем здоровье и Вашим участьем к судьбе моих чувашских клиентов. Но бесконечно жаль, что лето – единственное время отдыха и восстановления здоровья, прошло для Вас совсем бесполезно для здоровья. Здоровье Ваше так необходимо для блага церкви и отечества, не говоря уже о важности и драгоценности его лично для человека как великого блага и дара Божия. – Что касается до меня, я собирался и туда и сюда, но кончил тем, что прожил около 3 месяцев в Ставрополе Самарском – прекрасный уголок, в смысле пейзажа и климата. Насупротив Ставрополя – Жигули; сам город – песчаный, а частью грязный и пыльный, но вблизи его находятся бугорки весьма живописные и разнообразного рельефа, песчаные и осененные бором с соснами, отчасти очень дюжими (охвата в два), но таких немного. И вот под этими соснами настроено домиков – дачек. Дачи немудрые, и удобств особенных нет; но для неприхотливого вкуса жить можно с удовольствием и с пользой для здоровья. Есть и кумыс, но я кумыса не пил. Однообразно мирная жизнь моя в Ставрополе нечаянно и весьма приятно всколыхнулась встречей с Владимиром Карловичем. Из Ставрополя раза два я приезжал в Казань дня на два, на три: это есть приятнейшая прогулка, на пароходах весьма удобно. Когда совсем выехал я из Ставрополя, жена проехала прямо в Казань распорядиться по хозяйству; а я заехал в Симбирск к Яковлеву, в чувашскую школу. Там уже почти все ученики были в сборе; я мог послушать их службу церковную и пение, – прекрасно. Я и думал пробыть там до конца августа, но приезд в Казань Ивана Давыдовича меня заставил немного поускорить приезд свой в семинарию. – В прошлом году у меня определили катар кишечного канала и окостенение сосудов; я лечился 17 № ессентуков. В нынешнем году весной (в мае, июне), я чувствовал себя не совсем хорошо; расстройство нервов доходило до того, что я не мог читать, слушать, говорить, ходить, вообще самое малое дело утомляло мою голову и давило ее. Мне присоветовали не лечиться, а лишь отдохнуть; я и отдыхал в Ставрополе, и стало мне гораздо лучше. Теперь все находят, что я поправился; действительно растительная сторона у меня почти в порядке, но мозги мои не особенно укрепились и утомляются скоро и от всякой малости. Я держу диету довольно строгую – не пью вина, кофею и даже чай пью почти воду; трудами себя умственными или хлопотами не отягощаю, ибо мои добрые и усердные помощники освобождают меня от всякой тягости. Слава Богу, живу сносно. Корректура мне стала неудобна, она-то, кажется, меня главно и сокрушила. Итак, приехал Иван Дывыдович в Казань в пятницу утром, 26 августа, уехал в воскресенье утром 4 сентября. Во все девять дней он делал постоянные поездки, осмотры – университета, клиники, гимназий и проч. и начальных училищ. В нашей учит. семинарии был 29 числа; отстоял обедню (с начала до конца), осмотрел классы, спальни, столовую, зашел ко мне и посидел, побеседовал. 3-го сентября в субботу посетил крещено-татарскую школу вместе с преосв. Сергием; в церкви им попели по-татарски и по-русски, потом Иван Давыдович обошел все три класса мальчиков, спрашивал учеников, особенно заставлял учеников читать по-славянски и по-русски; прошел в женское отделение и там довольно долго пробыл, – ученицы пели, читали по-русски и по-славянски. В городских приходских училищах везде Ив. Д. заставлял читать по-славянски. И какой еще бодрый. Надо отдать справедливость Ивану Давыдовичу – он значительно поднял в народных школах церковность, славянское чтение и пение, а до него почти все это было в упадке и забытьи. Вот и наши соображения относительно инородческого образования Иван Давыдович принял с сочувствием. Зная и давно видев некоторый антагонизм между разными ведомствами, мне и пришла мысль, как смотреть на участие светского учебного ведомства в религиозном образовании и даже в миссионерском деле? (Лук.9:49, 50)... Не браните: иже бо несть на вы, по вас есть, (тоже Марка Мк.9:38–40). Этот случай в жизни и учении Спасителя и высказанное Господом наставление апостолам может и нам служить руководством. В 1883 году в отношении церковно-славянской грамоты в Министерстве нар. просв. произошла сильная перемена; дай Бог, чтобы преемники Ивана Давыдовича поддержали это направление и этот дух.

К Ивану Давыдовичу в Казань приезжал попечитель Оренбургского учебного округа Дм. Сергеевич Михайлов. У него в Орске сгорела киргизская учительская школа со всем имуществом. Он желает ее поддержать, и действительно, было бы очень жалко закрыть это весьма полезное заведение. Попечитель предположил сначала поместить киргизскую-то учит. школу в Уральске, в здании 2-х классного русско-киргизского училища; а потом окончательно перевести ее в Оренбург, в помещение татарской учительской школы, которая должна закрыться. Закрытие татарской учительской школы – мера весьма полезная, ибо эти школы (другая Казанская татарская магометанская учительская школа) долгим опытом доказали свою бесполезность в деле обрусенья татар-магометан, и фанатизма они татарского не ослабляют, а лишь татарскую интеллигенцию воспитывают и могут подготовлять хитрых и ловких рачителей мусульманской арабско-стамбульско-французской (а не русской) культуры и цивилизации. Нужно помнить, что мы, русские, не умеем владеть теми орудиями культурными и сливающими народности, которыми так успешно действуют западные народы, – у нас эти орудия обращаются нам же во вред. В случае возможности, следовало бы поддержать оренбургские предположения о закрытии татарской Оренбургской школы и перенесение на ее место киргизской учительской школы.

17 ноября 1888 г.

Более месяца я ничего не писал Вам, а в этот промежуток времени совершилось страшное событие 17 октября, обращенное Всеблагим Господом к славе Его Промысла и назиданию русского народа; много и от Вас я получил утешительных и интересных сообщений и знаков внимания. Раз, впрочем, по получении письма Вашего о даровании государем императором жизни 17-ти осужденным на смертную казнь чувашам, после того, как уже прочитал я газетные сообщения о ужасных подробностях катастрофы и манифест государя 23-го октября, после всего этого, почувствовав себя в некоем особом благодушно умиленном настроении, я написал размышление, обращенное к Вашему лицу. Но так намазал, что разобрать трудно, поэтому тогда не послал, а после увидел, что мысли мои очень бледнеют пред теми мыслями и чувствами, которые уже напечатаны были и изображены в речах и особенно в 43 №·Церковных Ведомостей на стран. 1197-й. Мне кажется, нужно в Церковных-то Ведомостях еще поместить, для всенародного назидания, подробное описание и наглядное изображение, как их величества со своими чадами и с ближними сопутниками своими, в мире вкупе, сидели за трапезой, под впечатлением вполне благополучного и радостного путешествия по Кавказу и по морю; как вдруг, в одно мгновение совершилось ужасное крушение поезда; видно, государь и государыня очутились на земле, а стола и стульев под ними не было, все разнесло и уничтожило порывом; потом, как освободившись из-под обломков, их величества распоряжались и ухаживали за ранеными, наконец, трогательные сцены на Лозовой – панихида, молебствие и общая трапеза на станции. В катастрофе 17 числа проявилось величие духа государя и доблесть истинно христианская: в нем не проявилось ни малейшей искры гнева, по-видимому, столь справедливая в данную минуту, весь предался распоряжениям и трудам по облегчению страданий раненных. А государыня забыла свои ушибы и раны и пять часов, под дождем и ветром, ухаживала и заботилась о раненных. А дети, малютка, – поистине: «на руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою». Если со стороны и издалека благоговеешь пред дивным наступлением Божиим, то государь и государыня на себе самих воочию видели и существом своим живо чувствовали и осязали коснувшуюся их руку Божию, охранившую их от рук смерти. Это живое, осязательное, так сказать, ощущение руки Божией ясно и неизменно выразилось во всех словах и действиях их величеств и в том глубоком усердии молитвенном, какое ими проявлено повсюду, в Лозовой, Москве и в СПбурге. Замечательна и в высшей степени поучительна та еще черта, что Государь принял эту милость Божию с крайним смирением; именно смирение пред Богом, пред Святыней выразилось многократно и очевидно. Можно с полным убеждением полагать, что государь чувствовал особую радость, даровав жизнь 17-ти темным, но незлым инородцам. Чуваши, как я слышал, приняли царскую милость с душевной благодарностью и на коленях со слезами молились за здравие государя, даровавшего им жизнь, да и наказание облегчившего им, как они и не ожидали и не смели надеяться.

Вместе с сим возвращаю программу дидактики, на коей я позволил себе написать несколько заметок ради собственно уточнения и определения направления при изложении самых уроков дидактики.

30 ноября 1888 г.

Только что отпечатана составленная мною «Церковнославянская азбука для церковно-приходских школ и для школ грамоты». Я уже представлял на предварительное воззрение училищного совета статью, напечатанную в Киевском журнале «Церковно-приходская школа», где я изложил свою идею, как бы оживить заброшенный старый способ обучения азбуке. Совет отнесся к моей мысли вполне сочувственно, не предрешая, впрочем, решительного суждения о будущей еще тогда работе. Теперь я представляю одновременно с сим в совет сей небольшой опыт, в котором я старался держаться тех взглядов, какие изображены в «Программах для церковно-приходских школ», одобренных Святейшим Синодом. Чувствую, что я не вполне обработал идею верную, но, по крайней мере, быть может, мой опыт даст и другим некоторую бодрость приняться за подобную работу.

Мне было бы весьма полезно и интересно или паче поучительно – слышать Ваше личное мнение (частное) о моей попытке, т. е. церковно-славянской Азбуке.

2 декабря I888 г.

По Вашему указанию прочитал я в Трудах Киевской Академии за ноябрь статью еп. Авг. «По поводу издания...» Видно, что автор много занимался сличением богослужебных книг с греческим подлинником и много набрал темных и трудных мест и воспитал в себе сильное желание видеть наши богослужебные книги коренным образом переделанными в смысле приближения к русскому складу и слову. Учебные Октоих и Часослов, по-видимому, дали только ему повод излить накопившиеся у него на сердце мыски и чувства. Но он неправильно представляет, как на свет явились эти книжицы. Он их приписывает частному лицу, которого называет издателем, и на его ответственность возлагает типографские (весьма впрочем немногие) опечатки, напр.: мiрови вместо мирови, и изменение, сделанное преосвященным, давшим об учебном Октоихе отзыв, на основании которого Св. Синод разрешил напечатать его. Предположив издание этих книг самопроизвольным делом частного лица, автор статьи на 96 странице говорит: будущие наши «справщики» обязуются сделать то-то и то-то.

Таким образом, он замышляет и пророчит радикальное и широкое исправление или, вернее – переделку всех богослужебных книг. Если автор есть епископ Августин, то жалость и опасность такого радикального направления в одном из высших и властных членов русской православной иерархии представляется ярче и решительнее. Теперь он свои мысли обнародовает в общую известность, а орган высшего богословского училища принимает эти мечтания на свои страницы, содействуя их пропаганде. Есть, конечно, и в Петербурге и везде несколько лиц духовных и мирян, которые сочувствуют подобным мыслям. Тем бдительнее и строже должно ограждать церковный наш круг от исправительских поползновений, ибо мы далеко еще не достигли тех знаний, которые необходимы для основательного и достодолжного исправления богослужебных книг. Я, во всяком случае, полагаю, что наши исправления, и прежние, и настоящие, только портили тексты. Но решаясь и не умея изложить план желательных исправлений, ограничусь присовокуплением, что мне желательно на эту статью написать и в Православном Собеседнике напечатать ответ, в котором бы я рассказал историю учебных Октоиха и Часослова и цель их издания. У меня осталась черновая записка, подлинник который был представлен Вам от 23 апреля 1884 года вместе с проектом Учебного Октоиха. Есть у меня и другие документы из этой переписки. Сопоставление действительных фактов с воображениями нашего автора должно значительно поколебать самоуверенный его тон. Прошу Вас мне разрешить воспользоваться сими официальными документами для предлагаемого ответа и историей издания. После этого можно высказать, что исправление церковных книг никогда не может и не должно быть делом частного произвола. Это еще должно посбавить отвагу его. Наконец можно протестовать против того способа и направления переделки церковного текста, о коем мечтает еп. Авг. Кроме текста, нужно принять в соображение и напев, так как многие части богослужения поются. С. В. Смоленский, занимающийся теперь редактированием так называемых «трезвонов», т. е. служб святым, по рукописям Соловецкой библиотеки, передавал мне свои затруднения. Есть рукописи с текстом исправленным, к которому вполне применены древние напевы. Но в наших минеях оказывается еще несколько исправлений, состоящих чаще в замене слов, а изредка в перемещении слов. Когда заменяющее слово имеет больше слогов, или перемещается логическое ударение, тогда требуется значительная переделка в напеве, в распределении нот. Воображаю, какая страшная ломка в напевах должна произойти при том решительном изменении текста богослужебного, какое с решительной самоуверенностью и настойчивой требовательностью провозглашает упомянутый прожектер.

Для наполнения остающегося свободного места осмеливаюсь представить на Ваше благоусмотрение свое психологическое толкование одного случая из жизни преподобная Серия. Семилетний отрок Варфоломей отдан был в научение книг, но нескоро учился, ибо был туп памятью; учитель с большим прилежанием учил его, но отрок мало успевал. В один день, когда ходил он один в дубраве, он увидел молящегося инока, стал близ него и ждал конца молитвы. Когда инок кончил молитву, мальчик упал ему в ноги, и в трогательных выражениях объяснив ему свою скорбь, что он ничего не может понять в уроках учителя, просил помолиться Богу, чтобы Господь вразумил его. И по молитве и благословению инока отрок вдруг сделался способен к учению всякой книжной премудрости без труда: Бог открыл ему ум разумети писания. Этот случай я отношу к тому разряду учебной практики, испытанной на себе мной и некоторыми моими знакомыми, что при вступлении в новую область, когда род научных положений и рассуждений основывается на начале новом, прежде не встречавшемся учащемуся, последний становится в тупик, прилаживается и так и этак и не может овладеть этой основной идеей. Но забота западает во глубину души, где как будто сильное происходит брожение вновь воспринимаемых мыслей, – и вдруг неожиданным проблеском является эта идея и уясняет этот отдел науки. Со мной подобное случилось в семинарии, когда я самоучкой читал геометрию и приступил к стереометрии; на первых порах меня затруднила и в тупик поставила новая идея – изображения не на плоскости, а в пространстве. Один знакомый математик рассказал мне, что на первом курсе долго не мог уловить он основной идеи высшего анализа. Наконец, ночью во сне блеснула ему эта идея и так живо, что он проснулся. Блаженный Варфоломей затруднялся идеей складов.

21 марта 1889 г.

Не могу забить статьи, напечатанной в ноябрьской книжке 1888 года Трудов Киевской Духовной Академии под заглавием: «По поводу издания Учебного Октоиха и Учебного Часослова», подписанной неполным именем: еп. Авг. С резкой откровенностью автор высказывает свою глубоко сердечную скорбь, когда ему приходится слышать или читать в церковных текстах такие выражения, «в которых нельзя открыть не только логического смысла, но часто и простого грамматического»; он называет такие выражения неясными, неточными, безграмотными. Явно слышится какое-то озлобление против нынешнего текста церковных книг. Далее, в той же статье высказываются автором поправки неясных или неправильных выражений, а затем следуют его исправительные принципы. В заключении статьи автор делает замечание, из которого можно видеть, что он ратует о ясности и вразумительности церковных песнопений и молитвословий ради их назидательности и умилительности. Но и благонаправленная ревность должна иметь границу, за которую переступать не следует; а еп. Авг. слишком решительно и беспощадно отдается своему негодованию против церковного текста. Тот же автор с несколько измененной подписью (Е. А.-н) напечатал и доселе продолжает печатать в Душеполезном Чтении свои полуславянские, полурусские переложения праздничных канонов и стихир, называя их новым переводом на церковно-славянский язык; в мартовской книжке названного журнала за текущий год помещены стихиры на Сретение Господне и на Благовещение Пресвятыя Богородицы. Из этих трудов его видны: и его подробное и близкое знакомство с церковными текстами греческими и славянскими, и замечательная энергия его, и решительное, самое радикальное направление его в исправлении церковных текстов, именно в духе русского языка. Названный автор (полагаю с большою вероятностью) принадлежит к ученому духовному сословию и в настоящее время занял пост самостоятельный и высокий; через несколько лет нужно ожидать такой случайности, что он получит·непосредственное участие в наивысшем церковном управлении: тогда он может воспользоваться своим положением для осуществления своих новаторских наклонностей. Кстати, все наше духовное высшее и среднее образование пропитано тем же духом научного абсолютизма, а в отношении к родному и древнему славянскому – индифферентизма. Это, конечно, фатализм или лучше – испытание Божие, но неблагоразумно не употреблять каждому из православных посильные меры к предупреждению опасных случайностей. Я, со своей стороны, изложенное стремление к поновлению церковных текстов, готов приписать всеобщему незнанию древнеславянского языка и перевода, господствующему в нашем духовенстве, и тем паче, чем ученее и выше. А это я приписываю обязательному требованию от русской науки твердого знакомства с современными исследованиями иноземных богословов всякого, положительного и отрицательного, направления. Чтобы сколько-нибудь привлечь мысль и любознательность духовных питомцев к древлеславянскому переводу и языку, я и придумал просить Вас о распоряжении разослать по семинариям по одному экземпляру изданного мной древлеславянского текста Евангелия от Матфея, о чем и представляю вместе с сим официальный доклад и посылку с 75-ю экземплярами Евангелия для рассылки их бесплатно во все духовные семинарии. Я начал печатание древлеславянского текста полного Четвероевангелия; когда оно окончится, не премину представить и его экземпляры с подобной просьбой.

В видах ознакомления с древлеславянскими текстами, не найдете ли возможным, также бесплатно, разослать по дух. семинариям «Размышление о сравнительном достоинстве разновременных редакций славянского перевода Евангелия и Псалтири», которого экземпляры еще хранятся (думаю) в синодальном складе.

28 марта 1889 г.

При письме от 2 октября 1888 года за № 763 я имел честь представить Вашему Высокопревосходительству копии с двух представлений о предполагаемой центральной вотяцкой школе в деревне Старом Карлыгане Уржумского уезда. При этом довольно подробно были очерчены как условия местные, так и качества учителя вотяка Кузьмы Андреева. После того г. попечитель Казанского учебного округа, вообще вполне заботливо относящийся к делу христианская просвещения инородцев и в настоящем случае с искренним сочувствием и готовностью принявший на себя ходатайство об открытии на счет кредита упраздненной Самарской учительской семинарии между прочим упомянутой вотяцкой школы, предложил директору народных училищ Вятской губернии оказать пособие школе Кузьмы Андреева из своих местных сумм. По этому случаю со стороны директора Канаева в письме к тайному советнику П. Н. Масленникову были изложены вятские соображения относительно пункта для центральной вотской школы; на это я, по предложению г. попечителя, писал объяснение. Копию с этой переписки решаюсь представить к сведению вашего высокопревосходительства частью для дополнения прежних сведений, а частью на тот случай, если со стороны вятского епархиального начальства возникнут новые соображения, имеющие прямое или косвенное отношение к Карлыганской школе и ее учителю, который не имеет, так называемого, образовательного ценза, но в своей простоте силен непосредственным даром Божиим.

Копия

Из представления временно и. д. директора Казанской учительской семинарии господину управляющему учебным округом от 23 июля 1888 года за № 636.

б) За обеспечением чувашских и крещено-татарских школ соответственно подготовленными учителями наибольшая необходимость представляется в создании школы для приготовления учителей для вотяков, школы, из которой выходили бы учителя природные вотяки, наиболее способные подвинуть народ, закосневший в своем отчуждении от русских. Пусть эти учителя будут сначала плохо знающими по-русски, но добрыми людьми и истинными христианами; они принесут такую же пользу делу, какую несомненно принесли учителя братских школ, хотя они и обвинялись иногда даже в малограмотности. Если бы Ваше Превосходительство нашли возможность ходатайствовать о назначении 1132 рублей 50 копеек, которые остаются, за сделанным выше расчетом, без определенного назначения, на открытие центральной вотской школы в Вятской губернии, Вы дали бы толчок делу просвещения вотяков, многочисленного племени, которое, оставаясь самым отчужденным в здешнем крае от русских племенем, отличается в тоже время наклонностью к отатариванию. Желательно, чтобы эта вотская школа была открыта где-нибудь вблизи сплошных вотских населений (и по возможности даже в каком-нибудь вотском селении) и складом учебно-воспитательного дела уподоблялась бы Казанской центральной крещено-татарской школе, но не в нынешнем ее развитом виде, когда она является центральной в οτношении 60 школ -отраслей, а в том скромном, какой она имела в первые годы ее существования. Пусть вотская школа пройдет те же фазисы развития, какие проходила Казанская центральная крещено-татарская и Симбирская чувашская. Штат школы для первых лет ее существования представлялся бы достаточным в следующем виде. Во главе школы стоит заведующий школой священник из природных вотяков, но не имеющий прихода; при нем два учителя. Программа школы должна приближаться к программе сельского одноклассного Министерства народного просвещения училища. При школе должно быть помещение для общежития мужеского и женского. Если женское отделение осуществится, один учитель должен быть заменен учительницей. Содержание воспитанников в общежитии должно падать на их счет, хозяйственные же расходы по нему: отопление, освещение и проч., – на счет казны. Посему штат училища представляется достаточным на первый раз в следующем виде:

Заведующий школой священник . . . 500 руб.

Учитель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 300 руб.

Помощник учителя . . . . . . . . . . . . . 120 руб.

Хозяйственные расходы . . . . . . . . . .219 руб. 50 к.

Чтобы не обременить казну новым расходом на построение здания школы, можно предназначить школу к открытию с осени 1890 года, а сметную сумму на нее за 1889 год и первую половину 1890 года употребить на построение здания школы. Если удастся найти хорошего человека для заведывания школой, то можно будет рассчитывать, что она будет развиваться так же, как развивались две ее старшие сестры, что при школе этой возникнет церковь и богослужение на вотском языке, а близлежащие поселки обогатятся школами-отраслями.

Имею честь представить все вышеизложенные соображения Н. И. Ильминского на благоусмотрение вашего превосходительства.

Представление директора той же семинарии господину попечителю учебного округа от 29 сентября за № 756.

В представлении и. д. директора учительской семинарии г. управляющему Казанским учебным округом от 23 июля сего года за № 636 между прочим изложены соображения об учреждении и устройстве школы для приготовления учителей из вотяцкого племени. Школу эту предположено основать на тех началах, которые уже оправданы опытом Казанской крещено-татарской школы, начавшейся с малого зерна и постепенно разраставшейся и давшей широкое и прочное развитие образованию крещеных татар.

Крещено-татарская школа обязана своим успехом главнейше крещеному татарину Василию Тимофееву; так и успех предполагаемой вотяцкой школы может быть прочло обеспечен не иначе, как природным вотяком с такими же миссионерскими и учительными качествами: религиозным убеждением, бескорыстием и горячим усердием к христианскому просвещению своих единоплеменников. С такими качествами в настоящее время находится вотяк Кузьма Андреев, крестьянин Вятской губернии, Уржумскаго уезда, Мамсинерского прихода, поселка Старый Карлыган.

Вотяки этой и других ближайших деревень почти все старокрещеные, но до последнего времени христианского учения вовсе не знали и христианских обязанностей не исполняли, а содержали свои старые языческие суеверия и обряды.

Вотяки вообще держатся крепко своей старины и не расположены к грамотному образованию своих детей. Кузьма Андреев родился и вырос в такой семье. Еще в отрочестве он пожелал было учиться грамоте, но родители не отпустили его в школу; уже на 16-м году он выпросился у родителей и поступил к крещено-татарскому учителю соседнего прихода. Хорошо зная по-татарски, он легко понимал татарские книги и преподавание на татарском языке; но ему пришлось здесь учиться только девять недель, в продолжение которых он успел выучиться порядочно читать, несколько писать и считать. В то время в Казани было напечатано несколько книжек на вотяцком языке: букварь, большие праздники и т. п.; Кузьма достал эти книги и читал их самоучкой дома, во всякое свободное от работ время, особенно по пятницам, так как вотяки и др. инородцы нашего края, подобно татарам, празднуют пятницу. Ознакомившись с главнейшими чертами христианской веры, с православными молитвами, Козьма Андреев, как человек искренний, старался исполнять христианские обязанности, напр., молиться с крестным знамением.

Сначала он делал это тайно от родных, но когда потом он явно стал молиться, семейные смеялись над ним или бранили его. Когда он оставил языческие обряды, чествование кереметей, поминки и т. п., родители бранили его, внушая, что керемети оскорбятся за такое пренебрежение и будут мстить ему. Кузьма Андреев захотел образумить своих родных и знакомых, дабы они над ним не смеялись и сами бы оставили языческие суеверия и душепагубные обряды. Он стал собирать детей по пятницам для учения грамоте и людей взрослых для религиозного собеседования. С согласия приходского священника он открыл пятничную школу, вроде воскресной. Ему нельзя было открыть школу ежедневную: жалованья за школу он не получал ни от кого и все будничные дни обязан был заниматься производительными работами наравне с другими члени своего семейства. С 1883 года Козьме Андрееву назначено было жалованье от Вятского епархиального комитета миссионерского общества по 130 руб. в год. Тогда он нанял квартиру и начал ежедневно заниматься ученьем, потому что давал своему отцу установившейся заработок. Потом отец его выстроил двухэтажный, пятистенный дом в 5 саж. длины и 3^1/₂ с. шир., в котором поместилась шкода с небольшим общежитием для приезжих учеников. Между тем, чтобы иметь возможность на миссионерские средства поддерживать другие инородческие школы, выхлопотали от земства жалование Козьме Андрееву 150 рублей. Но это было единовременное пособие на один только 1885 год. За 1886 год он получил пособие от инспектора народных училищ из суммы Министерства народного просвещения, а последние два года не получал ниоткуда денежного вознаграждения, кроме некоторых учебных пособий со стороны земской управы.

Главная деятельность Козьмы Андреева – миссионерская: он постоянно ведет религиозные беседы, для которых собирает любопытствующих в школу: а иногда и сам ходит в ближайшие вотяцкие деревни. Его проповедь была настолько успешна, что в его деревне все вотяки, начиная с его родителей, вместо пятницы, уже два года празднуюсь воскресенье; а в настоящем году такую перемену недельного дня сделали вотяки другой ближайшей деревни. Потом Козьма Андреев своими разъяснениями заставил своих однодеревенцев и некоторых других ближайших вотяков изменить языческий обряд поминовения умерших, придавши ему христианское молитвенное содержание. Мало-помалу родители и семейные его стали оказывать ему сочувствие и доверие. Добрая слава о его учении стала распространяться в соседние приходы с вотяцким населением. В его школе обучаются дети не только из его деревни, но и из других, и не только вотяцкие, но и черемисские и даже русские, и много желающих поступить в его школу из других приходов, но теснота помещения не позволяет принять всех желающих. Нужно заметить, что инородческие книги и методы инородческого образования, он заимствует из Казани от учительской семинарии и крещено-татарской школы, с которыми ведет он частые и дружеские сношения, да и расстояние его деревни от Казани не более 120 верст на самой казанской границе. А религиозные собеседования и молитвенные упражнения в школе ведутся им под руководством своего приходского священника и ближайшего инородческого миссионера.

Таким образом, многолетней неотступной миссионерской просветительной деятельностью Козьма Андреев не только положительно доказал свою полную благонадежность и способность стать главным и непосредственным деятелем христианского просвещения вотяцкого племени, но и самостоятельно подготовил школу и ближайшее к нему вотяцкое население. Положение его деревни, хотя не в центре вотяцкого населения, а на окраине, но оно имеет то преимущество, что с этой стороны примыкает к вотякам население татарское, от которого вотяки могут заразиться магометанством, некоторые уже совсем отатарились. Таким образом, Козьма Андреев и его школа, по всей справедливости, должны быть признаны уже готовыми, вполне благоприятными данными для учреждения изображенной в выше упомянутом представлении за № 636 центральной вотяцкой школы.

Чтобы развитие этой школы было органическое, прочное и живое, для того, по примеру Казанской крещено-татарской школы, нужно ей не вдруг дать полный состав и нормальное устройство, а следует начать с одного человека Козьмы Андреева и впоследствии уже придавать лиц, с ним единодушных и солидарных. В первые два года ему достаточно вознаграждения по 200 рублей. На свободно остающиеся в первые два года суммы, по 932 руб. 50 коп. в год, нужно построить поместительный дом для школы, так чтобы в нем можно было устроить церковь и открыть богослужение на вотяцком языке.

Эта школа должна быть поставлена в руководительном отношении к Казанской учительской семинарии и центральной крещено-татарской школе, при ближайшем наблюдении миссионерского священника и инородческого миссионера: тот и другой получили образование в упомянутых двух казанских заведениях. Козьме Андрееву в настоящее время 31 год от роду.

Представляя вышеизложенное на Ваше благоусмотрение, имею честь почтительнейше просить, не благоугодно ли будет вашему превосходительству: 1) предложить директору народных училищ Вятской губернии выдать Андрееву в единовременное пособие от 50 до 100 рублей из соответствующего кредита Министерства народного просвещения, если окажется к тому возможность; 2) утвердить Андреева учителем вотяцкой Карлыганской школы и назначить ему содержание по 200 руб. в год вперед до нового распоряжения; 3) начать переписку о построении дома для этой центральной вотяцкой школы, с приспособлением оного и к богослужению на вотяцком языке, употребив на постройку дома и устройство в нем церкви из вышеупомянутых остатков до 2000 рублей.

Копия с письма господину попечителю Казанского учебного округа от директора народных училищ Вятской губернии от 24 декабря 1888 года за № 1429.

Сердечно радуюсь при вести о заботах вашего превосходительства возбуждением ходатайства по учреждению в пределах Вятской губернии центральной школы для детей вотского племени. Дай Бог Вам успеха в истинно добром и христианском деле. Вотяки здешние, действительно, крайне нуждаются в утверждении их в истинах православной веры и Церкви, даже из принявших христианское вероучение. Они же составляют значительное большинство инородческого населения губернии. Языческий культ в их повседневном быту пока очень силен, а по местам перевешивает исполнение религиозных обрядов и требований Православной Церкви. Его Преосвященство вятский епископ говорит мне, что в епархии имеются приходы, где около ста пар живут не повенчанными по нескольку лет из инородческого населения, хотя и числятся принадлежащими к Православной Церкви.

Правильно поставленная и хорошо образованная инородческая школа много внесет света и добра в среду вотского населения. Школьный путь, правда, путь медленный, но тем не менее надежный и обеспечивающий успех.

Имею честь высказать вашему превосходительству только одно свое недоразумение о месте учреждения центральной вотской школы. Не мне, конечно, оспаривать мнение достсуважаемого Николая Ивановича Ильминского, так много потрудившегося и сделавшего для христианского просвещения инородческого населения северо-восточной России. Тем не менее считаю своим служебным долгом выразить свое сомнение в уместности учреждения центральной вотской школы в Уржумском уезде, и в частности в Карлыганском починке, где находится вотская школа крестьянина Косьмы Андреева. Представляя при сем на благоусмотрение вашего превосходительства таблицу расселения вотяков в Вятской губернии по уездам⁴⁸, считаю необходим присовокупить, что означенный починок находится в Мамсинерском церковном приходе, граничащем с Казанской губернией на юге и с Малмыжским уездом на юго-востоке, тогда как преимущественное расселение вотяков расположено в прикамских уездах – Глазовском, Елабужском, Сарапульском, а также в Малмыжском. В Казанской губернии их считается (по календарю на 1888 г.) 8934, хотя местожительство их мне неизвестно. Вятский преосвященный Сергий, с которым я советовался по сему делу, указывает на Глазовский уезд, как на центр вотской миссионерской школы, причем рекомендует избрать село, отличающееся в торговом или промышленном, или просто в перекрестном по путям сообщения, отношении. Признавая справедливость последнего условия, я тем не менее не могу считать Глазовский уезд подходящим местом для учреждения центральной школы вотской, как уезд крайне удаленный, глухой и трудно доступный посещению и руководительству начальства учебного округа. Достопочтенный Николай Иванович, конечно, больше меня знает, как много потребует рационального ухода и постоянного направления миссионерская школа со стороны лиц и учреждений, интересующихся ее благосостоянием, с первого времени ее учреждения. По моему крайнему разумению, всего удобнее было бы устроить центральную вотскую школу в пределах Вятской губернии, именно в уездах или Сарапульском, или Елабужском, в месте их соприкосновения, или на границе с уездами Малмыжским или Глазовским. Место сплошного вотского населения в поименованных уездах мне пока неизвестно, иди малоизвестно. Справки постараюсь немедленно добыть по сему важному делу. Впрочем, при громадном количеств вотяков в Вятской губернии, затруднения в выборе места для открытия центральной школы не может быть. Во многих из существующих народных начальных училищ, как земских, так и церковно-приходских, тоже обучается немалое число детей вотского племени. Мамсинерский приход, где находится Карлыганская шкода, разноплеменный по составу прихожан, и состоит из русских, татар, черемис и вотяков. Починок Карлыган отстоит на 8 верст от села Мамсинера и занимает по своему положению довольно центральное место в среде сососедних вотских поселений. Район влияния Карлыганской школы Андреева распространяется на следующие деревни и починки: а) Уржумского уезда Мамсинерского прихода – Киселево в 5 вер., Шолдинер в 2 верст.; б) Малмыжского уезда, Цыпьинского прихода – поч. Сизнерский в 5 вер., Малый Карлыган в 2 вер. и Ральниковского прихода поч. Семеновский в 6 вер. Карлыганская школа открыта в 1883 г., благодаря заботам ее учителя Космы Андреева из местных вотяков, и при содействии священника о. Гаврилова, пользующегося репутацией хорошего миссионера; в настоящее время она состоит под наблюдением приходского священника о. Ефрема Макарова. В 1884 г. ей выдано было пособие от местного земства 150 руб., в 1886 г. – от губернского училищного совета из кредита по § 11 ст. 2 – 100 рублей·, в настоящем 1888 г. Кардиганской школе тоже назначено пособие губернским училищным советом и утверждено вашим превосходительством в 75 руб. Кроме сего, мною предназначено, вследствие Вашего предложения от 5 сего декабря за № 6026, выдать собственно учителю Андрееву вознаграждения 60 рублей, неправильно внесенных в список училищного совета помощнице учителя Уватуклинского инородческого училища Хлебниковой. Покорнейше прошу ваше превосходительство великодушно извинить меня за такой грубый недосмотр.

Рассчитывать на принятие Карлыганской вотской школы и кр. Андреева местным комитетом Православного Миссионерского Общества я положительно не могу, так как последний уже отказал подобному ходатайству в 1885 году со стороны приходского священника и признал более полезным учредить, в том же Мамсинерском приходе в дер. Сюбашевой, крещено-татарскую начальную школу, которую и содержит до настоящая времени на свои средства.

Весьма сожалею о том, что не получил Вашего письма до своего отъезда из г. Вятки в начале декабря. Я как раз был в пределах Уржумского уезда и непременно сам бы посетил Карлыганскую школу. Дней на поездку употребил много, а школ посетил мало: все время стояли морозы свыше моего терпения; особенно доводилось страдать при ночевках на станциях.

Ответ Н. Ильминского от 31 февраля 1833 г. за № 1021.

Господину попечителю Казанского учебного округа. Вследствие резолюции Вашего Превосходительства от 28 сего декабря за № 6526 имею честь почтительнейше представить следующее заключение по письму директора народных училищ Вятской губернии.

Главное содержание письма составляет возражение против уместности центральной вотской школы в починке Карлыган. В представлении моем от 29 сентября за № 726 изложены основные мысли как о потребности центральной школы для вотяков, так и в пользу названного починка. В настоящем случае разберу лишь соображения статского советника Канаева. Иван Михайлович Канаев вооружился статистикой, представив на таблице цифру вотского населения по уездам Вятской губернии с процентным отношением; но он не совсем верно применил статистику к данному вопросу. Правда, в таблице самый убогий процент вотского населения падает на Уржумский уезд (0,17), в углу которого притаилась горсть вотского племени. Но ведь этот малый клочок сказанного племени по справедливости должен быть отнесен к Малмыжскому уезду, из которого он, подобно речному разливу, лишь вылился за пределы своего коренного уезда; так нужно понимать и тех вотяков, которые находятся в Малмыжском и Казанском уездах здешней губернии, – и эти вотяки, прижавшиеся к Малмыжской границе, суть лишь небольшие заливы Малмыжского населения. И. М. Канаев сам же утверждает, что «район влияния школы Андреева распространяется на некоторые селения Малмыжского уезда, отстоящие от починка Кардыган в 2, 5, 6 верстах, – и таким образом он сам связывает Уржумских вотяков с Малмыжскими. В Вятской губернии вотское население сплошной могучей полосой заняло южные уезды: Малмыжский, Глазовский, Елабужский и Сарапульский, а Слободской и Уржумский и считать нечего – они не имеют самостоятельного значения для вотского населения.

Забраковавши мой починок Кардыган, И. М. Канаев точным образом не определяет места для центральной вотской школы. Преосвященный Сергий, епископ Вятский указывал ему на Глазовский уезд, как на центр вотской миссионерской школы, вероятно, на том же статистическом основании (в Глазовском уезде самый большой процент – 39,03); но затем преосвященный высказал лишь общую идею – избрать для этой школы «село, отличающееся в торговом или промышленном, или просто в перекрестном по путям сообщения отношении». Эта идея, не только с миссионерской, но даже и просто с педагогической точки зрения, несостоятельна, и напрасно г. директор признает ее справедливость. Самая лучшая, истинно благодатная почва для духовного и даже для мирского просвещения – захолустье, удаленное от бойких промышленных центров и движений. Сам И. М. Канаев удобнее считает поместить центральную вотскую школу в каком-либо промежуточном пункте соприкосновения Елабужского уезда с Сарапульским или Малмыжским или с Глазовским. Очевидно, он старается о том, чтобы центральная школа стояла в месте наибольшей скученности вотского населения и чтобы все вотские уезды были к ней возможно близки. Против этой заботы ясно говорит пример центральных инородческих школ, на деле доказавших свою основательность и пользу: чувашской, помещающейся в Симбирске, на самой окраине чувашского населения, и Казанской крещено-татарской. Та и другая школа простирают свое влияние на отдаленные местности разных губерний. Стоит заметить, что и упоминаемые в письме г. Канаева в одобрительном смысле миссионер Филипп Гаврилов и священник Ефрем Макаров получали христианское воспитание в Казанской крещено-татарской школе. Стало быть, и к школе может примениться русская пословица: «Не место красит человека, а человек место». Упомянутые две центральные школы открылись в Казани и Симбирске потому, собственно, что в этих местах очутились Тимофеев и Яковлев. Как они суть особые, отмеченные перстом Божиим избранники, каждый для своего племени, так, – скажу с полным убеждением и совершенно серьезно, – Кузьма Андреев есть исключительная личность из всего вотского населения; и он на деле положительно доказал свою способность и совершенную благонадежность для великого дела христианского просвещения своего народа. И нет никакой надобности разыскивать и выбирать пункт среди бесконечного множества пунктов, разбросанных на огромном пространстве четырех уездов Вятской губернии и способных привлечь внимание духовных и светских властей то теми, то другими выдающимися и интересными качествами и условиями. Зародыш, и довольно уже сложившийся и развитий, центральной вотской школы, уже существует, и не первый год, и в ней уже и учитель трудится без определенного денежного вознаграждения, и его семейные дозволяют ему употреблять свое время и свой труд на обучение детей, вместо какого-нибудь прибыльного ремесла, и вотяки не только его деревни, но и других селений нескольких соседственных приходов расположились уже к его школе и охотно отдают в оную своих детей. А что еще важнее, – Кузьма Андреев своими христианскими и миссионерскими беседами, которые он ведет под ближайшим руководством приходского священника, произвел уже в значительной степени поворот ближайшего населения от языческих обрядов и поверий к истинной христианской вере. Важность этого обстоятельства имеет значение особенно в этом углу двух губерний, так как здесь вотяки и в христианстве слабы и неисполнительны, почему и сожительствуют без церковного благословения (что заметил Вятский преосвященный), и подлежат сильному влиянию магометанства.

И. М. Канаев говорит, что миссионерская школа «много потребует рационального ухода и постоянного направления со стороны лиц и учреждений, интересующихся ее благосостоянием, с первого времени ее учреждения». Если в этих, вообще совершенно верных, словах скрывается намек на права и полномочия, общим законом о народных училищах установленные, то я позволю себе сказать, что в настоящем исключительном случае учебный округ может принять руководство этим делом в свои руки чрез ближайших, ему известных и в том же городе находящихся специалистов. Смею, не обинуясь, утверждать, что в Вятской губернии доселе не заметно почти никакого почина и движения в направлении той системы инородческого образования, которая выработана и давно практикуется в Казанском крае и с пользой применяется в губерниях Оренбургской, Уфимской, Пермской и даже в Тургайской области. Ради действительно полезного и целесообразного руководства центральной вотской школы с учителем Кузьмой Андреевым во главе она как бы нарочито поставлена в таком близком расстоянии от Казани, с которой инородцы Мамсинерского и других окрестных приходов имеют постоянное торговое сношение. Равным образом особому устроению Промысла Божия нужно приписать и то, что местным приходским священником и ближайшим миссионером, непосредственно руководящими занятиями Кузьмы Андреева, состоят казанские (как я выше сказал) воспитанники, которые сами прошли здешнюю систему инородческого образования и, без сомнения, стараются по возможности применить оную в пределах настоящего своего сужения.

В заключение считаю долгом засвидетельствовать пред Вашим превосходительством мою искреннюю радость и благодарность Ивану Михайловичу Канаеву, что он устроил пособие на Карлыганскую школу в 75 рублей и собственно Андрееву предназначил вознаграждения 60 рублей.

29 марта I889 г.

В дополнение к вчерашнему письму моему за № 142 спешу присовокупить убедительнейшую просьбу мою относительно вотяка Кузьмы Андреева, учителя Карлыганской школы. Школьные занятия и миссионерский собеседования его продолжаются без перерыва, но определенного содержания он доселе не имеет. На содержание центральной Карлыганской школы и учителя Кузьмы Андреева предположено получить из кредита закрывшейся Самарской учительской семинарии; но так как ходатайство о содержании вотской Карлыганской школы заключает еще другие инородческие заведения: нашу семинарию, Симбирскую центральную чувашскую и Казанскую центральную крещено-татарскую школу, то дело может затянуться еще надолго, что может возбудить смущение или даже ропот в семье учителя Кузьмы Андреева. В начале нынешнего года он получил пособие 75 рублей из казенных сумм, состоящих в распоряжении директора народных училищ, и это очень воодушевило самого его и обрадовало все семейство; нужно заметить, что школа помещается в их собственном доме. Я и решаюсь почтительнейше просить Вас, не найдете ли возможным, в виде единовременного пособия, назначить Кузьме Андрееву до 150 рублей из синодальных миссионерских сумм, начиная с ближайшего, по возможности, времени, в три, например, приема.

При этом считаю нужным объяснить, что Вятский епархиальный комитет православного миссионерского общества все свои, очень небогатые, средства употребляет на поддержку других миссионерских школ, которые по местным обстоятельствам признаны требующими преимущественной поддержки и на Карлыганскую школу ничего не может уделить.

Я бы просил в случае ассигнования денег Кузьме Андрееву, нельзя ли их пересылать чрез посредство попечителя Казанского учебного округа. Карлыган от Казани всего 120 верст, а от Вятки верст 300 или более. Этот via Wiatka задержит и замедлит доставку денег.

4 апреля 1889 г.

В Казани, в мае месяце, открывается научно-промышленная выставка, которую государь наследник цесаревич изволил принять под свое покровительство. Его императорское высочество обещал будто бы удостоить выставку своим посещением, но небезусловно. Если государь наследник будет в Казани, тогда весьма желательно и необходимо, чтобы он посетил крещено-татарскую школу, которую осчастливили своим посещением и постоянной всемилостивейшей поддержкой августейшие родители его высочества. Ради самой выставки крещено-татарская школа не соберется, ибо какая может быть выставка миссионерского религиозного учреждения? «Ты егда молишися, вниди в клеть твою, и затворив двери твоя, помолися Отцу твоему, иже в тайне: и Отец твой, видяй в тайне, воздаст тебе яве»; но для наследника цесаревича школа с полнейшей радостью и преданностью поспешит собраться в Казани; соберутся и родители, и вообще много крещеных татар. В 1887 г. в Казани был проездом на Екатеринбургскую выставку великий князь Михаил Николаевич. Время Его прибытия в Казань заранее было известно: множество крещеных татар учащихся и пожилых собрались в школу в ожидании великого князя, но его высочество не посетил школу, – быть может, не имел времени, а может быть, покойный губернатор Н. Е. Андреевский забыл предложить о школе его высочеству. А поскольку нельзя угодить Богу и мамоне, то, посетивши крещено-татарскую школу и оказав благосклонность татарам-христианам, было бы для нашего края неудобно, если бы государь цесаревич последовал побуждениям государственной политики или личной любознательности к посещению магометанских школ, мечетей и домов. Его высочество может совне видеть магометанские улицы с домами и мечетями, проехавши в открытой коляске, напр., для осмотра Крестовниковского стеаринового завода, или Николаевской слободки, устроенной в память в Бозе почившего цесаревича Николая. А самих татар с их костюмом и нарядами его высочество может видеть на Арском поле, на народном гулянье.

Итак, я полагал бы доложить на Ваше благоусмотрение, не найдете ли полезным сообщить вроде вышеизложенных соображений воспитателю государя цесаревича и осведомиться: 1) когда его высочество пожалует в Казань, хотя приблизительно, дабы школа могла собраться и представиться его высочеству в лице нынешних и прежних своих учеников, учителей и священников крещено-татарских. 2) Если почему-либо окажется неудобно разглашать определенное время прибытия его высочества, школа постарается наблюсти тайну. 3) Не будет ли благоприлично, когда его высочество вступит в школу, поднести ему татарскую партитуру и прежде напечатанную книгу о школе (Сборник прежде изданных в разных журналах статей и документов).

По всем изложенным пунктам покорнейше прошу снабдить меня руководительными указаниями.

В октябре прошлого года я послал Л. Н. Майкову, для напечатания в Журн. Мин. н. пр., дюжую тетрадь листов в 50, под заглавием «Записки чувашина о своем воспитании». Писать ее чувашин Чистопольского уезда, потом учившийся в Симбирской чувашской школе, потом бывший учителем в сельской школе Чистопольского уезда, а затем в Симбирской центральной школе, наконец., по выдержании испытания зрелости, поступивший в Казанский университет по математическому факультету, Никифор Михайлович Охотников, 30 лет; женат, и дети есть. Он прошел все стадии от простой инородческой семьи до довольно высокого образования, человек дельный, жизни нравственной. Его семья в деревне, а он в университете: живет он – приютился в углу в нашей семинарии. Такой добрый, любознательный: он мне много пишет; как только нужно, сейчас я попрошу его и диктую ему. Вот и это письмо писано его рукой. Г. Майков затруднился поместить его статью в Журнале, но, на мой взгляд, автобиография Охотникова (фамилия этого чувашина) интересна, как типичная и совершенно правдивая, объективная история развития и обрусения чуваш, – ибо одна биография похожа на все. Нельзя ли бы напечатать ее в виде брошюры в типографии Св. Синода, до 1200 экземп.

8 апреля 1889 г.

Приношу сердечное поздравление Вам с великим торжеством Воскресения Христова. Христос умер и воскрес, врата адовы с вереями медными не удержал силу Божественную. Много и теперь, с разных сторон, с разными орудиями, ополчаются на истинную Христову Церковь и готовы живую ее свести в ад, но она должна победить и восторжествовать, как истина и сила Божия. И вот каждое Воскресение Христово должно обновлять в нашей мысли эту надежду и эту силу и подкреплять нас, но паче всех Вас в наветах со стороны мнимых ревнителей христианского благочестия.

Теперь, в Великую субботу пред литургией, готовится в нашей домашней семинарской церкви торжество: два мальчика – черемисин и вотяк – язычники принимают святое крещение. Черемисин Миклай, лет 15-ти, сам пожелал креститься. Когда я испросил официальное разрешение Владыки, тогда, по примеру этого Миклая, поревновал вотячонок, лет 12, креститься; он объяснил, что его отец, отпуская его в семинарию, разрешил ему креститься. Другие двое вотячат также желали бы креститься, но им запретили матери, – их мы и не приглашали затем. Этот крещающийся вотячонок – по имени Аймаш. Он очень добрый и симпатичный мальчик; значит, и родители его добрые. Владыка посему разрешил и ему креститься.

Кстати, о нравственной стороне язычествующих инородцев. Один чувашин, который получил в школе дельное образование и был учителем, а теперь учится на математическом факультете. Человек уже женатый и основательный, вполне хороший. Написал он мне, представляемый Вам при сем, листок, в котором описывает случай из своего детства и высказывает свои впечатления и мысли...

Перерыв письма. Пошел в церковь ко крещению мальчиков. Крещение совершилось просто, искренно, и мальчики в белых рубахах сами сияют радостью и душевным миром. Дай им, Господи, навсегда сохранить нерушимым залог веры и благодати. Могут им встретиться в семействе или языческом обществе насмешки или попреки, или даже положительные насилия, – Господь да даст им силу и бодрость духа, небоязненность содержать Его закон свят и исповедать имя Христово пред человеки.

Все одно к одному. Записку-то чувашина я еще пять дней назад собрался отправить к Вам, да и довел время до последней точки, а тут подошло это крещение. Итак, вопрос о крещении инородцев в отношении нравственном, душевном. В инородцах достойна всякого одобрения их несомненная вера в невидимое, их усерднейшая заботливость об исполнении своих прадедовских обрядов, как необходимом и действительном средстве к ограждению себя от напастей и болезней. Не часто ли случается, что, не дождавшись, пока на месте этой дисидемонии возникнет и так же окрепнет вера в силу благодати Христовой, – крестят инородцев, – и делаются они ни то, ни се? И не может ли сильно подрывать разумность и основательность рассуждения, мною слышанного от духовных даже лиц, что наши-де предки целые столетия двоеверствовали? Я так полагаю, что у наших предков двоеверие было не в убеждении, а в понимании; они думали быть истинными христианами, но в их догматических понятиях проглядывали черты древнего языческого миросозерцания. – В заключение записки чувашина какие мысли о значении родного языка для внутреннего перерождения мыслей и чувств инородцев из языческих в христианские!

В посте великом хоронили протоиерея Мих. Мих. Зефирова, бывшего профессора богословия в Казанском университете. Погребение совершал преосв. Кирилл. За похоронной трапезой мне привелось сидеть рядом с преосвященным, и он вспомнил, как в 1886 году, когда он управлял временно Пермской епархией, ему пришлось освящать церковь в Нижнем Потаме, Красноуфимского уезда, построенную по желанию и усердию язычников, некрещеных черемис. Преосв. Кирилл довольно укрепился в силах, лишь не совсем глазами силен, а впрочем, и служит и беседует бодро и живо. Мне особенно понравилась та душевная теплота, с какой он доселе говорит о язычниках, с которыми он познакомился при освящении той церкви. Он ценит их простоту и искренность. Знаете ли, что мне тогда приходило на мысль? Я думал, что преосв. Кирилл в инородческой епархии был бы еще весьма и весьма полезен. Например, в Самарской епархии – увы – инородческое дело весьма запущено. Если во всеподданнейшем отчете красуется имя миссионера Перепелкина, то 1) он воспитан то не Самарой, а Симбирском, а во 2) он единственный на всю епархию, и одна разъединая чувашская школа у Самарского миссионерского комитета; а чуваш пропасть, и они большей частью сидят среди татарского и башкирского населения, – обтатариваются. Преосв. Серафим и болен-то, да и понятий слишком высоких и цивилизованных для простодушных чуваш; ему нужно, чтобы и школы были непременно по всей форме, и во всех отношениях образцовые. Он не допускает, не понимает силы Божией, совершаемой в немощах, способности младенцев понимать тайны Божии, избрание Богом буих и несущих выше мудрых и знатных. А преосв. Кирилл, напротив, в эту силу Божию, над простотой явленную, и верует от всей души. Но пока будет. Это все мечты мои.

Записка чувашина: Воспоминание из детской моей жизни

Киреметь, ирих и другие чувашские божества имеют большое влияние на духовную жизнь чувашских детей. Я помню, какое влияние имели они на мое душевное настроение, на духовную жизнь вообще в моем детстве. Когда мне было около семи или восьми лет, я оставался в избе со своей бабушкой, а между тем другие члены семейства уходили или на полевые работы, или просто занимались домашними работами по двору. Моя бабушка была большая поклонница чувашским божествам. Иначе и не могло быть; потому что, хотя она и знала, что мы крещены и что у нас есть в селе церковь в верстах 12 от нашей деревни, она не понимала сущности православной религии, как и прочие члены нашей семьи. Она сидит, бывало, и начинает перечислять ирихи и киремети, которым, по строго установленному порядку, нужно было сделать жертвоприношения в течение года. В нашем семействе она хорошо знала все обряды и порядки молений чувашским божествам. Тогда ей было около 70 лет, по крайней мере, мне так помнится. Она иногда охала и называла ту или другую киреметь, от которой страдал тот или другой член семьи либо накожной, либо глазной, либо другой болезнью. Вдруг входит какая то женщина в избу, в руках у нее деревянная чашка, покрытая грязноватым полотенцем. Бабушке объясняет, что она принесла мимер. Это кушанье вроде толокна и варится в масле. Мимер для чувашина представляет лакомое кушанье. Затем идет длинный рассказ, как ее сын или дочь позволили себе неблагопристойно вести себя, проходя мимо нашей клети, где висело лукошко из вязовой коры (местопребывание ириха⁴⁹). Бабушка обыкновенно брала чашку с мимерем и отправлялась в клеть к ириху. За нею шел и я – неотступный ее спутник в подобных случаях. Я интересовался, с одной стороны, самим ирихом, а с другой меня, немало привлекал и мимер. Бывало, мы с ней таинственными шагами подходим к двери и входим в клеть к ириху. Она начинает ему молиться с благоговением, обратившись лицом к лукошку, которое висело в углу за дверью, а я осматриваю издали оловянные блестки, которые висели тут же около лукошка и блестели, как мышиные глазки. – Бабушка просит ириха, чтобы он исцелил глаза больного или чирьи, появившиеся на теле его. Потом делает три земных поклона, берет ложку масляного мимера и кладет в лукошко, а принесенную оловянную блестку привешивает к лукошку. Затем уже я мог есть тут и мимер, для чего большей частью я и ходил с бабушкой в клеть. Возвратившись в избу, я и бабушка садились за стол и доедали остаток мимера. Нам помогала и женщина, которая принесла мимер для моления ириху. Бабушка, будучи глубоко религиозной женщиной (конечно, по-язычески), и нам – детям внушала свои религиозные чувства по отношению к языческим божествам.

Мы около этой клети никогда не смели не только браниться, но и произнести какого-либо скверного слова. Точно так же вели себя тут и старшие члены семейства. Отсюда нам становится несколько понятным, какое значение имел ирих в нашем доме. Присутствие его в доме как бы поддерживало некоторое благоговейное и степенное настроение. Вот в этом-то отношении ирих, служащий для русского человека, чуждого языческих верований инородцев, предметом насмешек над чувашином, в семейной и общественной жизни чуваш имеет громадное значение: он обуздывает дурные стремления и порывы к греховным поступкам чуваш, начиная с самого раннего детства. Нет у чуваш ни одного божества, которое заставляло бы их совершать преступления: воровать, убивать, развратничать и т. д. Преступления ими наказываются. Вот почему вблизи киремети коренной чувашин себя ведет тихо, скромно, а между тем чувашин, потерявший веру в языческие божества, но не успевший сделаться христианином в настоящем смысле этого слова, нередко позволяет себе совершать те или другие проступки. Это происходит от непонимания истин христианского учения. Теперь понятно, какой религиозной христианкой была бы моя бабушка, если бы она могла понять истины православной веры. Она уже умерла лет 10 тому назад, не услыхав евангельского слова на понятном ей языке. Хотя я тогда и учился грамоте, хотя я и читал чувашское Евангелие и чувашскую священную историю, только что появившиеся на свет, хотя я и желал ей читать Священное Писание на понятном ей языке, но чувство скромности пред старшими, а тем более пред бабушкой, чувство уважения к их пониманиям, хотя⁵⁰, может быть, и неправильным по христианскому учению, и сознание, что они прожили свой век этими пониманиями, меня всегда удерживали.

Дай Бог ей Царство Небесное: она была добрая, набожная! Что же было ей делать, если она не понимала христианского учения, а потому исполняла языческие обряды и моления языческим божествам, будучи православной христианкой? Счастливы нынешние, подобный ей чувашские старушки, которые слышат теперь слово Божие на своем языке и, вместо языческих суеверий, приобретают спасительную православную веру не только внешне, но и духовно! Но, к сожалению, по отношению к старушкам и вообще чувашам нашей деревни это остается пока заветной мечтой. Церковь, своя приходская, далека от нашей деревни. Она находится в верстах 12 от нашей деревни. Между тем половину нашего общества (всех 200 ревизских душ) составляют чуваши-язычники, еще не принявшие св. крещения. Кроме того замечается мусульманское на них влияние, так как вблизи их живут татары, с которыми чуваши ведут дружескую жизнь: татары умеют располагать чуваш к себе.

Н. Охотников

11 апреля I889 г.

Как раз к празднику я получил от Пермского епархиального комитета Прав. Мис. Общества отчет о его деятельности за 1888 год. Вы, конечно, его прочитали. Позволяю себе пояснить некоторые отдельные черты, мне близко известные. На стран. 11 отчета говорится, что в комитете с 1880 года возбужден был вопрос об открытии в Пермской епархии инородческой миссии, но до сего времени не мог осуществиться по неимению в виду способного лица. В настоящее время, сверх всякого ожидания, нашлось для этого желаемое лицо – кандидат Московской духовной академии иеромонах Иоанникий Варфоломеев. Этот молодой иеромонах, проездом чрез Казань, по указанию преосв. Павла, нашего архипастыря, пришел в нашу семинарию. И я мог ему 1) рекомендовать юношей и мальчиков – природных черемис для занятия с нами черемисским языком, 2) посоветовал посмотреть черемисский монастырь близь Василь-Сурска и 3) посетить, в Царевококшайском уезде, Уньжинскую школу – церковь, где он мог (т. е. в местности) видеть и новокрещеных, и язычников, и учащихся черемис. Он там служил по-черемисски. Наделили его черемисскими книгами, и с благословения казанских архипастырей, о. Иоанникий отправился в Пермь на одном из последних пароходов, в глубокую осень. О. Варфоломеев сын чиновника Пермской губернии, учился в Пермской гимназии, поступил в Московский университет, но, пробыв три года (на медицинском и филологическом факультетах) в университете, не нашел себе удовлетворения и перешел в Московскою духовную академию. Это настоящий аскет, но не суровый, а нежный, и весьма религиозный, молитвенник и постник. Я полагаю, что он будет назидать инородцев своим незлобием, воздержанием, самоотвержением и вообще образцовой жизнью. Мне дивно и знаменательно то, что вот светский человек перевысил всех духовных. Ни во Израили толики веры обретох.

На стран. 13 отчета. В черемисском селении Карзи и церковь устроена походная, но священника нет, а нужно скорее действовать, ибо иначе можно опасаться со стороны магометанства. Я имею в виду одного черемисина, который у нас учился в семинарии, и теперь служит в Бирской учительской школе. Отличный человек. Я хочу написать о нем преосв. Владимиру Пермскому. Кстати: В Карзинскую школу определен учителем Байтуган Байтемиров, обучавшийся в Бирской учительской школе; он принял св. крещение с именем Василия (о нем на 6-й стран, отчета). Я это привожу как факт полезной деятельности Бирской учительской школы. Может быть, в ней есть лишняя педагогическая формальность, но есть и успех христианского воспитания, – несомненно.

15 апреля 1889 г.

Сегодня, при восходе солнца, вдруг мне пришли на память слова 103 псалма: на тых птицы небесныя привитают. Что за форма на тых? Если предложный (местный) падеж, следовало бы: на тех. Справляюсь с древним псалтырем по изданию преосв. Амфилохия, оказывается на ты... винительный падеж. Связь речи: стих. 10. Посреде гор пройдут воды (ὕδατα)... на ты (т. е. на воды-то) птицы небесные привитают (κατασκηνώοσει), т. е. сверху, с воздуха или с гор-то спускаются и гнездятся небесные пташки. От среды камения дадят глас. Какая картина! В ущельях меж скал и утесов (как наприм. на Кавказе, в Кисловодске) протекают ручьи, на них могут расти кусточки. И вот пташки (певчие) заводят в этих кустах гнезда, и поют себе на приволье и далеко по ущельям и скалам разносятся их голоса. От среды камения ἐκ μἑσου τῶν πετρῶν. По этому поводу я по симфонии приискал все места, где слово камень. Всех мест в Псалтыре 18, из них 5 камень λίθος: паче злата и камене честна. Венец от камене честна. Да не преткаеши о камень ногу твою. Благоволиша раби твои камение. Камень, его же небрегоша зиждущии. – Остальныя 13 – πέτρα – скала. На камень вознесе мя. Изведе воду из камене, и проч. Кстати, в 6 № Томских Епарх. Ведомостей, в Записках Миссионера свящ. Сергия Ивановского (стран. 38) говорится, при плавании начальника миссии преосв. Макария Бийского о водопаде и его могучем эффекте. Тут припоминались из Лепты слова Макария 1-го: и восклицали горы и холмы дали глас: хвала Тому, Который создал, ущедрил нас. Потом архиерейские певчие воспели: «Благослови душе моя Господа. На горах станут воды. Посреде гор пройдут воды. Дивна дела Твоя Господи. Вся премудростью сотворил еси». – Видно и автор-то – поэт; ну, а преосвященный Макарий – вот истинный миссионер; за его младенческую чистоту сердца, простую, душевнейшую, дал ему Господь Бог благодать слова (Там же на стран. 34). Преосвященный Макарий вышел на церковное крыльцо к собравшемуся народу. Смешанный гул человеческих голосов смолк. Чувствовалась какая-то торжественность, что-то особенное. Только неудержимо лилась речь Владыки. Это напоминает слова Евангелия: «веруяй в Мя, реки от чрева его истекут воды живы».

Недавно напечатал я четвертым тиснением «Обучение» (церковно-славянской грамоте). Во 2-й части для учителей я прибавил отдел: «Слова русские, имевшие в церковном языке другие значения». Прежде таких слов у меня было с десяток, а теперь я их набрал около 150, и то при помощи Справочного Словаря П. А. Гильтебранта. За бандеролью препровождаю вместе с сим обе книжки «Обучения». Во 2-й книжке, на стран. 69–74, эти слова помещены в алфавитном порядке.

NB. В Гражданине я вычитал вчера толкование кормленая, на которое древле посылались воеводы. Это слово де происходить от корма, кормчий, кормило. Кормление значить в данном случае управление. Это весьма остроумно и совершенно верно.

2 мая 1889 г.

В 1880 году напечатано мною предварительное сообщение о турецком переводе изложения веры патриарха Геннадия Схолария. Этот перевод впервые издан был Мартином Крузием в книге Turcograecia с большими ошибками и некоторыми пропусками; потом повторялось издание его из того же источника. Я, по догадкам, старался восстановить турецкий текст греческими буквами с арабской переписью. В предисловии, упомянувши, на основании Патрологии Миня, о существовании в Парижской национальной библиотеке превосходного списка Геннадиева исповедания в греческом подлиннике с турецким переводом, я высказал желание, чтобы по этой и другими древним рукописям, какие могут находиться в европейских древлехранилищах или греческих был восстановлен турецкий перевод. Вы изводили принять участие в разыскании таких рукописей: в феврале 1883 года написали русским послам – князю Орлову и князю Лобанову-Ростовскому. Тот и другой ответили письмами с интересными приложениями; последний сообщил Вам письмо обергофмаршала Гогенлое. В 1885 году через архимандрита русской миссии в Константинополе получил я от преподавателя турецкого языка в Халкинском богословском греческом училище копию с Крузиева издания с толковой турецкою переписью. Осенью того же 1885 года получил я из Парижа от вице-адмирала Лихачева, по происхождению нашего казанца, прекрасный снимок с парижской рукописи, упомянутой у Миня, и еще с другой рукописи. Обе они сняты хорошо, а первая с редкою точностью, как бы фотографически. Таким образом, у меня скопилось материалу масса. Хотя вполне точного восстановления турецкого перевода еще нельзя сделать; но мне сильно хочется (дондеже день есть) издать пока весь наличный у меня материал со всей, Вами мне сообщенной, перепиской. Жалко было бы забросить его, когда он стоил стольких хлопот и усилий. Вот я и осмеливаюсь убедительнейше просить Вас о разрешении мне напечатать письма князя Орлова и князя Лобанова, вообще издания этого памятника.

В новом Московском издании славянской псалтири в 32⁰/₀ я с великой радостью усмотрел выходной лист в конце книги и имена августейшие строчными буквами, но с разделкой; это значительный шаг к древнему церковнославянскому православному обычаю и чину. Дай Бог, чтобы этот почин продержался, поддержался и навеки бы нерушимо остался. Получил я копию с журнала училищного совета при Св. Синод, Вами утвержденного, об одобрении моей азбуки для употребления ее в виде руководства в церковно-приходских школах и в школах грамоты. Что, если это послужит зерном горушным, которое – о, если бы разрослось в дерево! И если бы Бог дал мне, а главное – Вам, видеть твердо установившимся и в понятие народа и общества вошедшим направление вполне национальное, православное, русское, самостоятельное и т. далее. Дай Бог. Буди! Буди!

16 мая 1889 г.

Сейчас получил письмо Ваше от 9 числа, исполненное весьма симпатичных и радостных известий. На этот раз остановлюсь на следующих строках: «Ныне у нас уже положено и свыше разрешено печатать выходные листы в конец и титулы разрядкой. Это распоряжение, без сомнения, останется в силе навсегда, от ныне и до века. Но вот какое дело: Учебные Часослов и Октоих сделаны стереотипными досками, который должны служить на десятки лет, и таким образом увековечить старую систему – прописных букв и выходного листа в начале книги. Между тем эти-то книжицы, сильно распространяемые и юными детьми твердимые, должны представлять образец возможной правильности и разумности. Поэтому необходимо нужно теперь же отлить новые доски для выходного листа, которые в одном экземпляр пригодятся для учебных Часослова, Октоиха и Псалтыря, и этот лист помещать в конце книг. Кроме того и в самом тексте книг везде титулы должно переделать строчной разрядкой, а именно в Учебном Октоих на следующих местах: 9, 10, 27, 37, 62, 76; в Учебном Часослов: 3, 6, 9, 10, 17, 29, 38, 51, 60, 61, 62, 68, 75, 76, 77, 80, 85, 90.

При той массе книг, какая расходится по школам на всю Россию, небольшой расход на эти переливки и исправление стереотипных досок не должен смущать и останавливать. Если даже отпечатано уже новое, шестое тиснение, напр. Часослова, то и в нем желательно перепечатать выходной лист и потребные места в тексте.

9 мая, знаменательный для меня день, напомнило мне начало тропаря: «Приспе день светлаго торжества». Но впрочем, это еще не день, а заря светлого дня. Лишь дай Бог, чтобы заря эта более и более разгоралась и заблистало бы настоящее солнце истинного славянства, как есть церковного.

13 мая 1889 г.

Ваше письмо от 13 числа с приложением я прочитал вотяку Кузьме Андрееву, который в настоящее время в Казани, в крещено-татарской школе занимается переложением молитв на вотский язык. Кузьма весьма обрадовался и оживился духом; он бесконечно благодарен Вам за живое участие и сильное покровительство. При этом он сообщил мне, что в Вятских Епархиальных Ведомостях напечатано, что ему от епархиального комитета Вятского назначено на текущий год пособие – 50 или 60 рублей. Ввиду вполне достоверного разрешения его дела высшим Правительством он просил меня доложить Вашему высокопревосходительству – оставить без последствий мое ходатайство о назначении ему пособия из синодальных сумм. Эту его просьбу вполне разделяю и убедительнейше представляю Вашему высокопревосходительству.

Очень жаль, если я своими докучливыми письмами увеличиваю тяготу Вашего труда. Но мне пришла сейчас на память следующая мысль апостола Павла: «Зерно, если остается цело, не дает ростка, а если умрет, то много плод сотворит». Учитель тоже – чем больше бережет свое здоровье и спокойствие, тем бесполезнее его ученье, и наоборот!.. Это, впрочем, сходится и со словами Спасителя: «Кто хочет спасти душу свою, погубит ее, а кто погубит душу свою Мене ради и Евангелия, то спасет ее». Но Господь да сохранит Вашу драгоценную жизнь на благо Церкви и отечества. А эти недуги да будут подобны тому пакостнику плоти, который мучил апостола Павла ради непрестанного напоминания, да и привлечения благодати Божией, совершающей свои дивные дела и благие предначертания в немощах человеческих. Господь да сохранить дни Ваши, о чем молятся усердно все люди, желающие добра и истины. Dixi.

22 мая 1889 г.

Случайно получив на этих днях отчет о деятельности Оренбургского Михайло-Архангельского братства за 2-й год его (=1887–1888 г.), я нашел в нем некоторые места достойные внимания. Посему представляя для наглядности самый отчет, решаюсь изложить некоторые замечания на благоусмотрение Вашего высокопревосходительства.

В конце отчета напечатан интересный рапорт священника Николая Сейфуллина. Это – бывший воспитанник Казанской учительской семинарии из новокрещеных татар.

На стран. 46 и 47 рассказывается, что в станице Ильинской Орского уезда, где нагайбаки довольно слабы в православии, мулла Валей Искаков совращает их в магометанство.

Он основывается на царском яко бы указе, коим разрешено-де из православия переходить в ислам. Этот указ циркулярный из Оренбургского духовного магометанского собрания о венчании браков мусульман с язычницами и еврейками. Этот циркуляр, печатаемый на татарском языке, я в прошлых годах перелагал на русский язык и у меня сохранился черняк; я его и велел переписать, что теперь и представляю на обороте сего листа.

Поэтому не стану пересказывать его содержания, а сделаю только несколько заметок. Доклад, положенный в основание циркуляра, состоит из двух частей: 1) из прошений четырех язычниц, 2) из дела одной еврейки. Замечателен способ изложения той и другой части. Относительно еврейки циркуляр вдается в рассуждение о справедливости этого рода браков; относительно же язычниц никакого рассуждения нет, а есть простое распоряжение Уфимского губернского правления от 20 марта 1884 года за № 1587, а это распоряжение основано на предписании министра внутренних дел от 11 августа 1881 года за № 3861. Духовное собрание принимает предписание Министерства и губернского начальства молча, как бы покоряясь грустной необходимости, а в сущности – предоставляя себе толкование в применение этого русского распоряжения к принципам Корана и шариат. Припомним недавний случай, что несимпатичное татарам распоряжение об изучении муллами русского языка вызвало тучу протестов со стороны прихожан всех татарских местностей (ΝΒ со стороны прихожан, но не мулл!), а тут явное как бы нарушение шариата переносится и муллами, и прихожанами, и самим духовным собранием так благодушно. Дело в том, что по шариату не дозволяется мусульманам вступать в брак с язычниками или с язычницами. Смотрите сочинение Мухтасарульвикайэ, 2-е издание 1879 года, стран. 53, строка 1-я. «Неправилен (или недозволителен) брак с неверной за исключением христианок и евреек (квтабийэ-книжной, т. е. содержащей откровенную веру, каковы евреи и христиане)». – Это положительно и ясно сказано в Коране, который предлагает и поправку (сура 2-я, стих 220). «Не женитесь на многобожницах, доколе не уверуют они, и не выходите в замужество за многобожниколв, доколе не уверуют они». Следовательно, те четыре просительницы, о которых говорится в циркуляре духовного собрания, пред браком обратились в магометанство. Подобные случаи бывали и прежде, например в 1840-х годах, как об этом напечатано в Сборнике: «Казанская центральная крещено-татарская школа» 1887 года, стран, 5. Теперь это обращение язычниц в магометанство происходит без особенных хлопот и формальностей: по настоящему циркуляру, основывающемуся на распоряжении русского правительства, в метриках своих муллы и не будут вносить акт обращения в ислам, а только записывать брак. Это равносильно открытому обращению язычников в магометанство, как и понимают татары и нагайбаки Ильинского Посада, да и везде, во всей России, магометане понимают этот указ, озаглавленный, по форме канцелярий, так громко и торжественно: Указ Его Императорского Величества... По Указу Его Императорского Величества.

Зло великое, которое чем дальше, тем больше укоренится и войдет в действие. Представляется необходимым эту оплошность министерства 1881 года исправить, т. е. отменить новым распоряжением Министерства внутренних дел или лучше высочайшим повелением, по Вашему всеподданнейшему докладу, – прежние распоряжения 1881 года. ΝΒ. А поскольку тогдашнее Министерство ознаменовалось и другими подобными вредными для православия распоряжениями в пользу магометанства, то и все бы, по возможности, тогдашние распоряжения такого рода – отменить, а вместе с тем отменить и вышеупомянутый, здесь приведенный циркуляр духовного собрания.

Переведено с татарского печатного циркуляра.

Указ Его Императорскаго Величества Императора Всероссийского из Оренбургского магометанского духовного собрания. По указу Е. И. В. магометанское духовное собрание слушали доклад следующего содержания: Из числа язычников и иудеев просители или же их родители постоянно беспокоят собрание своими жалобами, что приходские муллы не венчают их. Начало дела таково: Во-первых, Уфимское губернское правление, от 20 марта прошлого 1884 г. за № 1587, сообщило магометанскому собранию, что из упомянутых религий: 1) Белебейского уезда деревни Акбарс от черемисской девицы Асылбики Тыныкбаевой; 2) Уфимского уезда деревни Бабыковой от черемисской девицы Гульземали Ишдевлетовой, 3) Бирского уезда деревни Акбулатовой от черемисской девицы Салихи Фирузшаховой, 4) Стерлитамакского уезда деревни Шурлак от черемисской вдовы Ерили Эрикеевой поступили прошения в упоиянутое правление о разрешении им обрачиться с избранными ими самими мусульманами: упомянутой Асылбике Тыныкбаевой Белебейского уезда деревни Жулумбетовой с башкиром Низамуддином Мухамедаминовым, Гульземали Ишдевлетовой Уфимского уезда дер. Кучумовой с башкиром Абуннеимом Ибнеаминовым, Салихе Фирузшаховой Уфимского уезда деревни Сабы с башкиром Алиакбером Абдуддаяновым, Ерили Эликеевой Стерлитамакского уезда дер. Мирасовой с башкиром Кутлугилдием Кутлуалямовым. Упомянутое губернское правление, на основании предписания министра внутренних дел от 11 августа 1881 года за № 3861 на имя начальника Уфимской губернии, сообщило магометанскому собранию, что к бракосочетанию упомянутых просительниц с упомянутыми мусульманами нет препятствий и чтобы согласно прошению оно обрачило упомянутых по магометанскому обряду, о чем и уведомило бы губернское правление. Во вторых, на основании прошения еврейки Инильбы Зыгыр и башкира Абдуннасыра Зиганзурова от 18 декабря 1884 года о бракосочетании их по мусульманскому шариату и, принимая во внимание 87 и 90 ст. X т. Св. закон. об иностранных исповеданиях и 210 ст. XI т. Свод. закон., магометанское духовное собрание разрешило этот брак совершать по мусульманскому обряду. На это отец невесты унтер-офицер Шамуил Зыгыр остался недоволен и от его лица поверенный его подал жалобу в Казанский окружной суд; но председатель Министерства внутренних дел, предложением от 28 мая 1885 года за № 2210, дал знать начальнику Уфимской губернии, что жалоба поверенного еврея Щамуила Зыгыра на магометанское собрание оставлена без последствий, так как по правилам еврейского закона еврейкам позволено поступать в брак с лицами всех нехристианских вер. Т. X, часть 1-ая, ст. 90. По общему мнению еврейских раввинов, основанному на Моисеевом законе, еврейкам запрещено вступать в брак только с лицами, лишенными решительно всякой веры. Притом, брак есть договор, а в делах, не противных действующим законам, на основании упомянутых статей X т., всякий договор позволителен. Постановили: все содержание сего дела перевести на татарский язык и по одному экземпляру разослать всем приходским муллам, подведомым упомянутому магометанскому собранию, с уведомлением их, дабы они впредь поступали по содержанию сего указа. Января 22-го дня 1887 года.

Подписи членов собрания.

На основании предписания магометанского духовного собрания от 19 февраля текущего года за № 615, корректовал и печатал Казанской первой мечети мулла Ахун Шегабуддин Багауддинов лета 1304, мес. резеба 18.

25 июля 1889 г.

Два Ваших письма, от 29 и 30 июня, я получил в Ставрополе Самарской губернии, прикрытыми в казенном семинарском конверте. О татарских книгах, которых я дотоле не читал и не видел, я тогда же написал протоиерею Еф. Алекс. Малову, который и постарался их добыть. Потом я приехал нарочно для этого серьезного вопроса в Казань и получил книги от Ефима Александровича. Кажется, ничего особого в них нет, кроме обычной магометанской догматики, пропитанной, конечно, фанатизмом в существе своем. Но, впрочем, я забираю эти книги и еду с ними в Ставрополь, где на свободе и тиши просмотрю их поподробнее, о чем и доложу в свое время По этому поводу я намерен припомнить нечто относительно некоторых явлений новой татарской печати. Но воздержусь до времени, когда подробнее и связнее изложу дело.

В Ставрополе я написал было листа полтора в ответ на оба письма Ваши, но многословно, да и так плохо, что посовестился расстраивать Ваши глаза. В молебне преосвященного Амвросия очень хороша паремия, да и Апостол – ничего. А в самом деле, весьма жалко – упадок славянского звания и интереса. Сыне человеч, прорцы на кости сия, да оживить их Господь духом от четырех стран света; а все нас одолела погоня за европейской наукой, которая в богословской-то и церковной области как раз требует крайней осмотрительности, воздержности и ограничения.

Мне раз случайно попалась программа греческого языка в духовных училищах, да и попалась она в двух редакциях, одна немного постарше другой. Старшая-то редакция совершенный снимок с гимназического классицизма. Пуризм доведен до того, что из Евангелия рекомендуется читать только Евангелие от Луки, ибо у других евангелистов язык не имеет аттического изящества. А в младшей редакции черты гимназического классицизма немного сглажены. А мне бы казалось гораздо приличнее и полезнее – для греческого, после изучения главнейших греческих форм, изучить тексты богослужебные из Часослова, начиная с Царю небесный, да тропари на двунадесятые праздники и другие важнейшие, богородичные, догматики, ирмосы и т. п. в сопоставлении и со славянским переводом, который бы чрез это и объяснился. Материала богослужебного хватит на все четыре года, и даст и для грамматики, и для словаря много сочного и питательного вещества. Зачем нам язык Платона и Гомера, когда мы нуждаемся в языке Евангелия и Богослужебных книг? Если бы удалось мальчишкам в самом деле проникнуться красотами аттической речи, то они будут га́довать простотой (буйством) христианского изложения. Если бы разобрать наши духовные, училищные и семинарские программы с точки зрения церковной и конфессиональной целесообразности, то много нашлось бы, полагаю, что нужно перестроить. Я не говорю об академии, там пусть наука будет научная.

19 августа 1889 г.

Из Ставрополя Самарского, где я провел нынешнюю вакацию, я съездил на свою родину, в Пензу, навестить своих престарелых сестер. Приехал 6, выехал из Пензы 10 августа. Утром 10 числа ко мне зашел, по указанию смотрителя Пензенского духовного училища, магистра Казанской академии священника П. А. Позднева, новокрещеный татарин Александр Петрович Исаков, красивый брюнет 19 лет. По его словам, он сын богатого татарина Чембарского (?) уезда. Когда ему было лет 7, отец его привез в Пензу и поместил в школу Ахуна учиться магометанской грамоте. Здесь он прошел несколько татарских книг, прочитал Коран и начал изучать шариат по арабской книжке. Пришла ему охота учиться русской грамоте, – он достал татарско-русский самоучитель и сам, без учителя, разбирал русские буквы и слова. Заметил это ахун и строго запретил учиться по-русски. Это обстоятельство стремления любознательного юноши к русскому образованию не уничтожило, а заставило его удалиться из татарской школы и сближаться впредь с русскими людьми. У его отца били знакомые русские торговцы, – к одному из таких он и обратился. Тот его отправил к своему комиссионеру в Оренбург, у которого он и жил несколько лет, выучился русской грамоте, достаточно обрусел, последствием чего было его крещение. Но господствующей и движущей его силой было и есть стремление к русскому образованию. Он поступил в упомянутое Пензенское духовное училище и в полтора года прошел училищный курс с удовлетворительным успехом, даже отчасти познакомился с древними языками. Теперь он желает поступить в Пензенскую духовную семинарию. Смотритель училища о. Позднев отзывается об Исакове, как о весьма даровитом и серьезном юноше. О. ректор духовной семинарии принимает в нем душевное участие, равно и владыка Пензенский, преосвященный Василий. Когда 10 числа несколько разговорился с Исаковым, я пошел с ним к о. ректору семинарии, от которого узнал, что он и Владыка готовы принять его в семинарию с полным расположением и, чтобы дать ему возможность более и основательнее заняться науками духовными и общеобразовательными, они находят справедливым желание Исакова освободиться от обязательного изучения древних и иностранных языков. Поясню при этом, что на пути к о. ректору я спросил Исакова, какая у него главная цель, – он ответил, что ему желательно приобресть побольше знаний и притом христианского духовного содержания. При его даровитости и нервозной, так сказать, любознательности, я подумал, неудобно сейчас же прямо направить его на путь миссионерства через сокращенное практическое ознакомление с крещено-татарской, напр., школой, а непременно следует открыть ему более широкий путь православно-христианского знания; к сему духовная семинария представляет вполне удобное место, за исключением только языков. Когда последует (а может быть уже и последовало) от Пензенского преосвященного представление о принятии новокрещеного татарина Исакова в Пензенскую духовную семинарию на вышеизложенном условии, то ради исключительного и единственного пока в своем роде случая благоволите, Ваше высокопревосходительство, исполнить ходатайство Пензенского духовного начальства. В сущности это будет согласно с предположением Казанского съезда Преосвященных 1885 года о допущении инородцев в духовные семинарии на сокращенные курсы – в 5 и 6 классы или же в 4, 5 и 6. Исакову же желательно пройти весь семинарский курс, начиная с 1 класса, и его молодость и даровитость дают твердое основание надеяться на добрый успех: ну, и пусть учиться с Божиею помощью.

Вот еще интересный случай, о котором я узнал в Пензе. В 1885 году кончил курс в 1 Пензенской гимназии татарин Муса Акчигитов; тогда он приезжал в Казань и напечатал на татарском языке свое сочинение «Народный роман», в котором юный татарский интеллигент осмеял старые татарские понятия и семейные порядки и поставил новые, цивилизованные положения, семейное и общественное. Герой романа – молодой мулла, образованный и гуманный, получивший образование в Стамбуле. Беседуя с вышеупомянутым Александром Исаковым 10 августа, я спросить его о Мусе Акчигитове. Оказалось, что Исаков его знает, и он мне положительно сказал, что Акчигитов поступил в Константинопольскую медицинскую академию. Эта новость погрузила меня в некоторое раздумье. Что же это, в самом деле? Татарская медреса открыла своему питомцу путь христианской православно-русской науки, а русская классическая гимназия направила своего питомца, минуя русские университеты, в заведение заграничное, в центр исламизма – знаменитый Стамбул, под непосредственную сень халифа – единственного на всей земле преемника Магометова. Такое видимое противоречие, по моему мнению, объясняется тем, что усиленным стремлением к возможно наивысшему образованию и развитию, и притом по заграничным образцами, ведет к абсолютизму, отрывает от родных религиозных, семейных и государственных принципов и пролагает свободный переход ко всякому чужому миросозерцанию и строю. Отсюда должны являться трагические последствия, напоминающие несколько младшего сына Тараса Бульбы, который, влюбившись в польку, изменил своему родному знамени.

Недавно я приобрел учебный Часослов шестого тиснения 1889 г. и умилился, увидев некий шаг к освобождению от чужих заимствований в отношении прописных и строчных букв. Для Московской Синодальной типографии, принятые ныне образ и место выходного листа должны бы распространиться и на все типографии (Киево-Печерскую, Петербургскую и Почаевскую), где печатаются духовные и и богослужебные книги.

2 октября 1889 г.

Давно я получил от Вас, с глубочайшей благодарностью за дорогое внимание и участие ко мне, и «Последование благодарственного и молебного пения месяца октоврия в 17 день», и книгу академика Ягича, и книгу о. протоиерея И. Г. Наумовича. – «Последование» составлено вполне логично, разумно и назидательно. – Логичны, наприм., содержание и порядок дополнительных прошений на великой ектении: сначала благодарение Господу Богу за избавление царя и всей царственной семьи от крайней опасности, паче же от неминуемой смерти, потом молитва, чтобы Господь и впредь хранил непрестанно государя и ограждал от всяких зол и бед, наконец, чтобы Господь нас очистил от беззаконий и утвердил в земле нашей веру и благочестие как залог милости Божией. Разумностью называю то отменное соответствие приведенных из Св. Писания мест, наприм. паремии из Исаии, Апостола и Евангелия. Назидательность особенно усматриваю в коленопреклоненной молитве. Вся она очень хороша, но особенно назидательно ее окончание: «да взыщем в просвещении нашем истины Твоея (это – великое назидание), в начинаниях славы Твоея, в делах наших соблюдения святых Твоих заповедий, и да будет (можно бы, кажется: да почиет) на царех наших и на державе российстей благоволение, милость и благословение отныне и до века». – В отношении языка мне показалось не вполне исправно в следующих местах: 1) молимся Ти, нужно бы сказать или: молим Ти ся, или: молимся Тебе, ибо ти есть форма энклитическая, которая ближе к глаголу прилегает, а тебе – более самостоятельная. 2) На стран. 20, в слове мятежа́, ударение поставлено над а́, а нужно над е – мяте́жа. Сравните: Пс.30:21 Скрыеши их... от мяте́жа... Мк.13:8 Будут глади и мяте́жи. Деян.19:29. И исполнися град весь мяте́жа. – 3) Дивно сохранив... всех чад – следовало бы: вся чада их. Всех чад в значении винительного падежа даже не русское, а нынешнее, подобно «тех лиц» – вм. те лица. 4) Не совсем точно (по моему мнению) употреблена форма (стран. 9): о еже и в предняя призрети, лучше бы кажется призирати.

Книга академика Ягича интересна, а – Ивана Григорьевича и назидательна в нравственно-религиозном отношении и полезна в практическом смысле. Протоиерей вообще пишет превосходно. Мне понравился его «Псалтырник», где излагаются обязанности священника в приходе; только он немного не сурово ли относится к молебнам и панихидам, хотя нельзя и не согласиться с ним: ведь у нас народ лучше выслушает молебен, донельзя совращенный и невнятный, лишь отдельный для каждого. Книгу Ягича, важную для истории русского языка, я передал в академическую библиотеку.

Вопрос: почему я так долго не уведомлял о получении Ваших писем и книг, когда, не говоря уже о благодарности, даже простая вежливость требовала этого? – Затормозил меня этот Дальтон, Бог ему судья. Не мог я представить его личности и положения, даже места жительства, не мог уяснить себе повода и контекста. А татарские книги, на которые он вооружился, я прочитал. В них, конечно, есть мысли фанатические, но вовсе не новые, а давние, коранские. А что султан называется наш падишах, так это потому, что книги писаны сначала в Турции, так буквально это выражение и переехало на казанскую почву. Недавно я услышал, что Дальтон – петербургский пастор, потом мельком увидел и вскользь прочитал его Offenes Sendschreiben. На 60 страницах он ратует против миссионерства Русской Церкви; тут-то он и привел три татарские книжки: это для него улики против неравномерности и несправедливости русского правительства и против нелюбимой им Православной Русской Церкви. Но на стран. 60–64 им высказано совершенно неверное представление о приволжской миссии. А восточных языков он не знает; это ему кто-нибудь подслужился, быть может, из протестантов-ориенталистов. Хотя неясно высказана такая мысль, но можно же выводить из его выражений, что первое насаждение христианства между татарами он приписывает евангелической миссии на Кавказе и на Волге, бывшей в начале нынешнего столетия. И вот, когда ее прекратили, тогда-де и начались отпадения татар в магометанство. Это можно выводить из нового отделения на 60-й стран. и потом из самого конца стран. 61-й: Es werde nicht mehr lange dauern und auch die letzten Spuren der einst gesegneten evangelischen Mission unter den Tataren des weiten Wolgagebietes warden ausgelöscht sein. А эта евангелическая миссия почти никакого не имела успеха между магометанами, да и отношения к остзейским пасторам она никакого не имеет: это были единбургские и базельские миссионеры. Так вражда и злоба ослепляет очи г. Дальтона. Я затребовал его книгу от одного знакомого русского из Остзейскаго края, где ее масса. Мне представляется полезным и нужным ее разобрать по частям, разобрать по ниточке. Наприм., приволжская-то миссия прямо напрашивается к нам, казанцам. Я бы что-нибудь написал для Православ. Собеседника. Но я предварительно просил бы Вашего разрешения наречь по имени Дальтона и его книгу, чтобы не говорить обиняками, а прямо, оно и лучше, ловчее. Итак, ожидаю Вашего разрешения, а желательно бы и по другим, хотя и не по всем, пунктам рассмотрение специалистов. В № 39 Церк. Вед. пропечатан указ 1730 года, не по поводу ли собственно Дальтона? Это будет тоже обиняком, а лучше бы напрямки.

10 октября 1889 г.

Вчера я по заказу получил из Остзейского края открытое письмо Дальтона и ответ на него – Offener Brief an Pastor Dalton. A. D. 2 Auflage. Плохо я по-немецки читаю, но все же кое-как прошел письмо к Дальтону. Очень хорошо. Но одно мне показалось неправильным – жалко. На 23 стран, относительно указанных Дальтоном мест из татарских книжек, автор ответа замечает: «Wer mit den Schwierigkeiten bekannt ist, die sich naturgemäss bei der Wahl vetrauenswürdiger Kenner der orientalischen Sprachen zeigen, wird die von Ihnen mit vollem Rcchte gerügten Stellen der Nachlässigkeit des mit der Lectüre beanftragten Tachsverständigen zu schreiben. – Зачем так положительно уступаетn автор Дальтону в оценке татарских текстов и книжек, которые равно неизвестны и Дальтону, и его критику? У Дальтона неверность, а из-за нее упрек в небрежности возлагается на цензора татарских книг. Наприм., в Agidei menzume указано: dass zwei Dinge die wahre Religion verlange, von denen eins istt der Krieg für den Glanben mit den Feinden и проч. Такого места я вовсе не нашел в Agidei menznme, издан. 1889 г. В конце моего экземпляра есть фраза по форме очень похожая на эту, но совсем другого содержания, а именно: фарз (т. е. обязательное правило веры) двоякого рода: абсолютный личный фарз, каковые выше объяснены, и фарз общества, который если даже один человек исполнит, все свободны от греха (неисполнения). Такова обязанность приобретать большое знание (т. е. научное знание), или как когда кто-либо чихнет, ему пожелать здравия достаточно одному из целого общества. По сему суди и о других. Будь тароват сообщать другим знание, какое приобрел ты сам. – Не подставлены ли эти примеры в позднейшем издании? Я поищу более старого издания Мензумы. Дело в том, что война за веру есть также обязанность общественная (фарзи-кефая).

Во всяком случае, в ответе, нам симпатичном, обижено лицо, сколько мне известно, заботливо и добросовестно исполняющее обязанность цензора, это именно профессор восточного факультета Василий Дмитриевич Смирнов.

30 октября 1889 г.

В июле текущего года г. директор Департамента духовных дел иностранных исповеданий спрашивал моего мнения о трех татарских изданиях, напечатанных в Казани с разрешения цензуры: Tibjan ul metalib, Agidei menzuine п Дар Царей (Die Gabe der Könige).

По довольном изучении поименованных книг я изложил свой отзыв о них в письме от сего же числа за № 824 на имя князя М. Р. Кантакузена графа Сперанского. Так как Вы изволили интересоваться содержанием этих книг, то я считаю долгом почтительнейше представить копию с этого письма моего к сведению Вашего Высокопревосходительства.

Копия

М. Г. князь М. Р.

На доверительное письмо Вашего сиятельства от 8 июля текущего года за № 4332 имею честь объяснить следующее.

С тех пор, как я занялся крещеными татарами, я прекратил непосредственное сношение с татарами магометанского закона и не слежу за их печатанием, которое в последние годы усилилось и оразнообразилось. Посему с поименованными Вашим сиятельством книгами я впервые стал знакомиться по получении Вашего письма. Между тем случайно я добыл открытое послание г. Германа Дальтона, где упоминаются эти именно татарские книги в известной обстановке и с особой окраской. Теперь я считаю возможным и приличным направить свой ответ применительно к возражениям г. Дальтона.

Г. Дальтон, видимо, одушевлялся в своем сочинении чувством досады и озлобления и далек от спокойной рассудительности. Он берет отдельные места вне контекста, перетолковывает, обобщает частные случаи и делает неожиданные выводы. С таким раздражением напал и на правительственную цензуру магометанской печати, преувеличивая и тенденциозно толкуя последнюю. Он говорит, что в самых отдаленных местностях Малой Азии и Константинополя можно купить татарские книга крайне фанатичного и враждебного христианству содержания, напечатанные с разрешения цензурой в России. Я полагаю, что татарские издания не понравятся изысканному вкусу османлисов; удобнее в Турции могли бы продаваться напечатанные в Казани Кораны и афтиеки, но турки имеют предубеждение к печатанию Корана, считая его профанацией священной книги. Разве случайно через татарских пилигримов могло попасть в Турцию несколько татарских книжек, а досужий путешественник или самохвальный магометанин обратил это случайное явление в нормальный факт международной коммерции. Книги, о которых говорить г. Дальтон, суть: 1) Tibjan ul metalib, 2) Agidei menznme и 3) Дар Царей (Die Gabe der Könige).

1) Tibjan ul metalib. Г. Дальтон пишет, что в этой книге, одобренной в 1883 г. Петербургской цензурой и напечатанной в Казанской университетской типографии, предлагается ученикам медресей и в числе их многочисленным христианам (разумеются крещеные татары) и пр. Надо заметить, что подобная книги не преподаются в медресах – это не учебники: 2) крещеные татары, разве за крайне редким и секретным исключением, не обучаются в медресах; для них существуют особые школы, братские и миссионерские, и особые книги христианского содержания, на народном татарском языке, русскими буквами.

Tibjan ul metalib несомненно есть турецкое произведение, чему служат доказательством некоторые характерные выражения, напр., англичане называются инглиз, а наши татары называют их англичан; слово «шагари» буквально городской, горожанин, а здесь в переносном значении – образованный, цивилизованный (стр. 21). Но более ясным доказательством служит перечисление на стр. 23 местностей, принадлежащих исключительно Турецкой империи. «Если желательно исправить мир (говорится в книге), то сначала нужно в Исламбуле (в Стамбуле) прекратить врагов веры, а потом прекратить еретиков, материалистов, безбожников и разные заблужденные секты; а потом в Бруссе, потом в Ардене (Адрианополе?), потом в Египте, потом в Дамаске и Алепе должно строго наказывать, после чего Господь положит страх в сердца всех врагов, какие есть во всех концах, и все успокоится и уляжется, не нужно будет и войска посылать. Эти, кого нужно прекратить и уничтожить, суть: 1) ворожецы, 2) сказочники, 3) кофейни, служащие притоном сплетней и злоречия, 4) прогулка женщин по базарам, 5) те, которые когда возглашается азан (призыв на молитву), вместо мечети идут в лавку, 6) пивные, 7) продажа шербетов, 8) нечестивцы, одевающие юношей в шелковые одежды, нарядные камзолы в кафтаны». – Далее следует наставление, как нужно полицейскими мерами поддерживать и поощрять точное исполнение магометанских обрядов. Тогда (говорит неизвестный автор) враги ислама посрамятся, а истинные мусульмане обрадуются, города мусульманские преисполнятся всякой милостью Божией.

Знанием, необходимым для каждого человека без исключения, называется в этой книге знание главнейших обрядов веры, – как совершать омовение, молитвы и другие обязанности веры. Грамотные должны вычитывать эти знания из книг, а неграмотные – заучивать с голоса. В нынешнее же время (жалуется автор) это необходимое знание все оставляют, оставляют даже знание не столь обязательное, но все-таки религиозное, а добиваются знания модного, за это Господь и не помогает и дело дошло до крайнего положения. Большинство народа учится, но учится большей частью по-персидски ради образованности, а не для того, чтобы узнать веру. Даже настоящие талибы (софты) необходимому религиозному образованию предпочитают арабскую грамматику, логику, словесность – и это непозволительно. Поэтому всем беям, агам, всадникам, чаушам, янычарам, всем слугам хункяра (султана), всем горожанам и торговцам и самим нужно учиться, и детей учить основам веры, а неграмотные должны затверживать с голоса. В противном случае, сколько тысяч и еще тысяч войска ни посылай против неверных, все пользы не будет, пока Господь не поможет, как сказано в Коране: «Если вы помогаете Богу, то и Бог поможешь вам». В той же книге ведется сильная филиппика против табаку. Говорится, что табак в мусульманские страны ввели инглизские кяфиры и западные евреи для того, чтобы расстроить мусульманские государства. Попутно делаются возражения и против кофе. В книге турецкого сочинения, естественно, султан называется наш падишах.

2) Agidei menzume, что значит катехизис в стихах. Г. Дальтон в этой книге выставляет следующее место: «Истинная вера требует двух вещей, – одна из них есть война за веру с врагами. Кто эти враги? Это: 1)кяфир (неверный), 2) плоть, 3) диавол». – У меня экземпляр этой книги, разрешенной цензурой 1 декабря 1888 г., а напечатанной в Казанской университетской типографии в 1889 г. В нем этого выражения нет, а есть в конце книжки выражение, сильно похожее по форме: «Фарз (необходимая обязанность) бывает двух родов; личная обязанность, такие все доселе объяснены, и обязанность общественная, которую достаточно хотя бы один только человек исполнил. Напр., приобретать большое знание есть обязанность общественная, также пожелать здравие чихнувшему; посему соображай и прочее. Быть может, эта книжица имеет несколько редакций, и в других редакциях в пример общественной обязанности могла быть поставлена священная война.

3) Tnchfet ul muluk – Дар Царей. Это есть шариат, по порядку изложенный в 10 главах: 1) об омовениях, 2) о молитвах, 3) о десятине, 4) о посте, 5) о путешествии в Мекку, 6) о священной войне – djihad и пр. Книга преисполнена самыми мелочными казуистичными подробностями, чем она, без сомнения, и заинтересовала переведшего ее Шихабуддина Азизова из деревни Имелки, ученика муллы Абдулгаллям Салихова.

Переданное г. Дальтоном понятие о священной войне – то же самое буквально, только сжато излагается в классических руководствах по шариату. Напр., в Мухтасар-Уль-Викает, издание второе 1879 г. на стр. 173: «книга о djihad’e. Djihad – есть личная обязанность, если нападают неверные; в таком случае выходит на войну и женщина, и раб без дозволения супруга и господина. – И есть общественная обязанность, если война начинается мусульманами и т. д.

Фанатическое учение, вроде священной войны, прямо находится в Коране и существенно принадлежит самой основе ислама, как бы ни усиливались опоэтизировать ислам цивилизованные благоукрасители его. Поэтому фанатические выходки разбираемых книг не составляют в мусульманстве чего-нибудь нового и особенного; но, несмотря на то, мне казалось бы уместным и ныне благовременным, оградить цензуру от назойливых притязаний магометанских издателей инструкцией, в которой бы было положительно запрещено печатать в России на татарском или турецком языке статьи, главы, или отдельные мысли фанатического содержания, неуместные для мусульман – русских подданных. К ним, напр., может относиться обязанность священной войны, равно как воздавание равным за равное, за увечье и убийство – увечьем и убийством, или наименование султана нашим падишахом в смешение его догматического, религиозного главенства со светским царством. При настоящем возбужденном состоянии татар, при начинающейся татарско-мусульманской национальности, склоняющейся ко вкусам и симпатиям турецким, благодаря направлению татарской газеты, подобные места в книгах могут быть указываемы доверчивым татарам-простолюдинам и смущать их магометанскую совесть.

16 декабря 1889 г.

Приношу Вам искреннее поздравление с наступающим праздником Рождества Христова и от всей души желаю, чтобы в наступающем 1890 году Господь сохранил Вас в добром здоровии, а Церковь и отечество оградили от всякого зла и напасти.

Хотя человеку не дано разуметь времена и лета, который Отец небесный положил в своей власти, но Спаситель не одобряет и тех, которые различать лице неба умеют, а знамений времен искусить не могут. Вот я и решился обратить заботливое внимание в нашу сторону восточную, татарскую и магометанскую. В Омске, с разрешения бывшего степного генерал-губернатора Г. А. Колпаковского, с начала 1889 года издается особое «Прибавление к Акмолинским Областным Ведомостям», которое мне, не знаю по чьему распоряжению, высылается. В № 48 от 1 декабря, на последней странице напечатано объявление: «Открыта подписка на общественно литературную и политическую газету „Переводчик”. Вступая с 1890 года в восьмой год своего существования, газета будет издаваться по прежней программе, продолжая давать своим читателям наиболее интересные и достоверные сведения из жизни России и других стран, касаясь в отдельных статьях вопросов, особенно полезных для мусульман и необходимых им для понимания ими современной жизни и событий. В фельетонах будут помещаться интересные письма г. Молла-Аббаса о приключениях его в Европе и Африке. С нового года мы приступаем также к постепенному изданию на родном языке Энциклопедического Сборника, который продолжится несколько лет и составит богатейшую книгу, которая даст верные сведения обо всех странах, обо всех народах, обо всех великих людях, ученых, поэтах, богатырях и героях с древнейших времен до наших дней. Сборник в первый год составит книгу большого формата около 400 стр.»

Татарская газета «Переводчик» за 8 лет своего существования, по мнению людей компетентных, вполне обнаружила свое искусство, направление и тенденцию – соединить миллионы мусульман, русских подданных, разделенных временем и племенем, – соединить под знаменем мусульманства рационалистического и усовершенствованного европейской цивилизацией, пропущенной сквозь турецкую, Константинопольскую призму. Я сам не читал этой газеты, и только мельком видел некоторые номера, но люди вникательные и следящие находят в ней тонкую, последовательно и настойчиво проводимую мысль, неблагоприятную для православного русского государства и общества. Стоит обратить внимание на ее сношения и солидарность с киргизским особым «Прибавлением». Представьте же себе цепь, связывающую Бахчисарай с Омском и замыкающую все огромное пространство, населенное разноплеменными мусульманами. Теперь «Переводчик» обещает интересные письма Молла-Аббаса и обширный Энциклопедический Сборник о великих людях и обо всех народах. Можно с уверенностью сказать, что редакция в широкой и удобной форме рассказа и путешествия, сопоставляя жизнь и действия народов и личностей христианских и мусульманских, всеми возможными средствами будет проводить торжество ислама.

Об особом «Прибавлении» к Акмолинским Ведомостям я давно писал Г. А. Колпаковскому, что эту газету и надо ограничить официальной лишь частью, а неофициальную часть лучше бы прекратить, ибо при неумелых и необразованных переводчиках (в доказательство чего я привел ясные примеры), требующих бдительного наблюдения и опытного руководства, рискованно отваживаться на помещение трудных, научных и политических статей. Недавно в этой киргизской газете стали помещать русский и киргизский перевод с немецкого Истории Тюрков, начиная от Адама, – сочинения заклятого врага России Вамбери, с учеными примечаниями. Эта История, маленькими частями, продолжающаяся через целый ряд номеров, для массы киргизского народа будет непонятна и неинтересна, но для киргизов, поучившихся в гимназиях и кадетских корпусах, даже в университетах, она может послужить источником исторических мечтаний о чингизах и тамерланах, как о прямых своих предках, которым рабствовала Россия. Подобные статьи для киргизов и подобных племен совсем неуместны и положительно вредны. Притом они выходят вон из программы, разрешенной бывшим генерал-губернатором: «Ознакомление киргиз с мерами и распоряжениями начальства, а также распространение между киргизами полезных сведений о природе страны и быте ее обитателей – хозяйственном (скотоводство, развитие хлебопашества, меновая торговля и пр.) и духовном (обычаи, предания, сказки, легенды, развитие грамотности и пр.). Если нынешний степной генерал-губернатор более, чем его предшественник, удосужится следить за киргизской газетой, он, быть может, благоустроит ее направление или ограничит ее содержание.

Когда таким образом на мусульманском горизонте являются зловещие точки, у нас между тем появляются по местам и временам прискорбные недоразумения относительно инородческого образования, способные препятствовать его успеху. В Оренбургской губернии, преимущественно в районе казачьего войска, находятся так называемые нагайбаки; это – собственно старокрещеные татары, искони обитавшие в Белебейском уезде Уфимской губернии, а около 1840 года переселенные в Верхне-Уральский уезд. Состоя в казачьем войске и неся военную службу, их мужчины по выправке и костюму не отличаются от русских казаков; некоторые дослужились до высоких офицерских чинов, бойко говорят по-русски. Но это внешнее обрусение мало имело влияния на их религиозное просвещение. Некоторые даже явно и положительно отпали от христианства в магометанство, другие прикровенно, но темь не менее сильно наклонны к магометанству. В домашнем быту нагайбаков господствует татарский язык, а женский пол и малолетки вообще плохо разумеют по-русски. С 1870-х годов, при посредстве первого Оренбургского инспектора народных школ Ф. Д. Кудеевского, открыта была крещено-татарская школа в нагайбакском поселке Фершампенуазе с учителем из воспитанников Казанской школы. Затем постепенно открылось несколько других школ и посвящены крещеные татары во священники; особенно же инородческие школы и приходы стали размножаться при нынешнем преосвященном Макарии – архипастыре заботливом и пресимпатичном. Дело пошло было на лад. Прошлым летом г. наказной атамань Николай Алексеевич Маслаковец обозревал свое войско, посещал школы и обратил внимание на нагайбакские школы. В одной из последних генерал заметил, что когда ученик читал из священной истории по-татарски, кто-то из присутствующих нагайбаков засмеялся над татарским будто бы чтением. Этот смех стоил бы внимательного проникновения в его сущность и цель, – не был ли он злоумышленным, или произошел просто от новости и непривычки слышать христианское учение на татарском языке. Во всяком случае, этот смех обличал отсутствие христианского благоговения в смеющемся; в других местах при татарско-христианском чтении и богослужении служащие умиляются и проливают слезы. Но глупый смех утвердил в Николае Алексеевиче твердую решимость отменить употребление татарского языка в нагайбакских школах. Это как раз на руку хитрым ревнителям мусульманства. Кстати, один вопрос. Когда в 1876 году, по инициативе покойного митрополита Иннокентия, на счет Прав. Миссионерского Общества была открыта комиссия в Казани для издания инородческих переводов, то для ускорения дела она облеклась формальными правами переводческой комиссии, существовавшей при братстве Гурия, на основании высочайше утвержденных правил 18 марта 1868 года. Этими правилами предоставлено совету братства, под собственной цензурой, издавать православно-вероучительные и религиозно-нравственные книги на всех инородческих наречиях Казанского края, кроме наречия мордовского племени, «которое совсем обрусело», как сказано в первой статье правил. После 1876 года задача перевод. комиссии стала гораздо шире – по поручению совета М. Общества она стала печатать переводы тунгусские, гольдские, остякские и т. д. Это уже выходит из пределов буквального текста правил. Потом, мордовское племя в Казанской губернии весьма малолюдно и довольно обрусело, хотя не совсем. Но коренное население мордвы в Тамбовской, Пензенской и западной половине Симбирской, а частью и в Нижегородской губерниях еще много сохранило старинных поверий и плохо усвоило русский язык. Там есть места, где большинство народа почти ни слова не знает по-русски. Таким образом, находящееся в первой статье правил 18 марта 1868 года замечание о мордовском племени, что оно совсем обрусело, вовсе неприложимо к большинству мордовского населения поименованных губерний. Попечитель Харьковского учебного округа в отношении от 1 ноября сего года за № 7444 между прочим сообщает попечителю Казанского учебного округа, что в Харьковском округе в Пензенской и Тамбовской губерниях есть значительное количество школ для мордвы, куда поступающие мордовские дети «совсем не знают русского языка» и прочее. Потом, чтобы содействовать разнообразным и сложным потребностям инородческой миссии и самих миссионеров снабдить пособиями для устной проповеди и вероучительных переводов к христианскому просвещению инородцев, а также чтобы снабдить учебниками инородческие школы, переводческая комиссия печатает, кроме собственно вероучительных и богослужебных книг, буквари, словари, грамматики, произведения народной словесности – все это, как пособие для ознакомления миссионеров с инородческими языками, или же для просвещения инородцев. При этом что издается для миссионеров – печатается в малом количестве – 500, 600 и не более 1000, а что печатается для инородцев, то печатается по несколько 1000 экземпляров и притом по нескольку раз. Живо сочувствуя инородческой темноте и вопиющим нуждам миссий на огромном пространстве, переводческая комиссия и не подозревала, что она нарушает высочайше утвержденные правила, руководясь духом их, а не буквой, ибо по словам апостола: буква убивает, а дух животворит (2Кор.3, 6); и Миссионерское Общество в своих печатных отчетах постоянно одобряет действия переводческой комиссии, а в отчете своем за 1888 г. в конце 37 стр. совет П. М. Общества воздает особенную признательность трудам переводческой комиссии. «Снабжая своими изданиями миссии, инородческие приходы и миссионерские школы, переводческая комиссия оказывает весьма важную услугу развитию миссионерского дела в России, – вот буквальные слова отчета. Дальше перечисляются издания переводческой комиссии, всего 12 номеров. Под №10: Пособие по изучению черемисского языка на луговом наречии 600 экземпляров (в отчете ошибкой напечатано 6000); № 12: Краткий русско-орочонский словарь 500 экземпляров. Во всеподданнейших отчетах по Ведомству Православного Исповедания издания п. комиссии упоминаются также с одобрением. Между тем в недавнее время председатель совета братства Св. Гурия преосвященный Сергий стал недоумевать и смущаться уклонением якобы от высочайше утвержденных правил некоторых изданий п. комиссии, за что он может подвергнуться ответственности, так как он подписывает цензурное разрешение. Он будто бы слышал сетования по этому случаю от лица, стоящего во главе Миссионерского Общества (митрополита Иоанникия?) и от многих других компетентных лиц. Если в самом деле усердие п. комиссии подверглось несчастной участи крыловского батрака со стороны многих властных и компетентных лиц, то не предстоит ли надобности в новых высочайше утвержденных правилах, более сообразных нынешнему развитию миссионерского дела, ибо сократить издания в тесные границы правил 1868 года было бы вдвое хуже прокрустова ложа. Убедительнейше просил бы я Вас снабдить меня советом, содействием и даже, можно сказать, ограждением.

22 января 1Я80 г.

В письме своем 16 декабря, в числе разных материй, я написал о переводческой комиссии и начал свою о ней речь не с начала, а с половины; таким образом, я только спутал Ваше о ней понятие. Позвольте вторично доложить Вам о переводческой комиссии в более удобопонятном порядке и изложении.

Казанская переводческая комиссия одна; только она имела два возраста или степени. Она сперва учреждена была при братстве Св. Гурия для потребностей и в размерах Казанского края. По всеподданнейшему докладу Синодального обер-прокурора высочайше утверждено 18 марта 1868 г. определение Св. Синода о предоставлении совету братства Св. Гурин права издавать на местных инородческих наречиях, под собственной цензурой совета, православно-вероучительные и религиозно-нравственные книги, на следующих основаниях. «1) Совет братства заботится об изготовлении и издании переводов на все инородческие наречия Казанского края, кроме наречия мордовского племени, которое совсем обрусело. 2) По представлении того или другого перевода, совет составляет особую комиссию для рассмотрения и надлежащего исправления этого перевода, наблюдая, чтобы оный имел следующие качества: а) согласие с православным учением и возможную близость к смыслу и тексту переведенного подлинника; б) общедоступность, т. е. правильность и народность языка, и с) изложение перевода такое, чтобы оно возбуждало в инородцах представления и чувства благоговейные и назидательные. Для выполнения последних двух условий комиссия должна приглашать в свои заседания природных инородцев и прочитывать им изготовленные переводы, а смотря по обстоятельствам комиссия и сама может отправляться для точнейшей поверки перевода в центры инородческого населения того племени, для которого сделан перевод. 3) По тщательном удостоверении в удовлетворительности перевода, рукопись, изготовленная для печати, по определению совета братства, скрепляется братчиком из специалистов, подписывается председателем совета братства Св. Гурия, число, месяц и год. 4) Наблюдение за напечатанием, просмотр корректуры и надпись к напечатанию на последней корректуре каждого листа совет поручает кому-либо по своему усмотрению, и 5) по окончании печатания и по удостоверении в правильности напечатанного, билет на выпуск напечатанной книги из типографии подписывается председателем и делопроизводителем совета, с приложением братской печати».

Эти правила, составленные в совете братства отчасти теоретично, скоро, по указанию опыта, начали изменяться. По 2-ой ст. правил «всякий раз, как поступал в совет братства какой-либо инородческий перевод, – это были преимущественно на чувашском и черемисском языке, – составлялась особая комиссия, большей частью из священников сельских, знающих подлежащий язык, живущих в разных, иногда одно от другого отдаленных, селах. Они, естественно, рассматривали перевод врозь, один после другого. Так как у разных лиц могут быть разные взгляды и понятия о языке и о переводе, особенно при новости этого дела, и заочно нельзя прийти к соглашению разногласия, то рассмотрение переводов через это замедлялось и редко доходило до надлежащего конца. Разномыслие всего удобнее может быть соглашено при личном и устном продолжительном совещании. Кроме того, для правильной оценки и, в случае надобности, исправления переводов нужен установившийся, определенный взгляд на качества переводов, как христианско-образовательных средств для инородцев, а такой взгляд дается опытом и упражнением. Ввиду всего этого, совет и учредил из членов своих постоянную комиссию для рассмотрения всяких переводов, на каком бы языке они ни были, предоставив комиссии употреблять, по ее усмотрению, надлежащие средства и способы к удостоверению в доброкачественности перевода и, в случае надобности, к его исправлению». Эта комиссия, переводческая, действовала отдельно от заседаний совета братства, сообщая только последнему о результатах действий и о своих предположениях, когда требовалось на напечатание перевода нужное количество из братских сумм, а суждение о достоинстве перевода к напечатанию стало окончательно принадлежать комиссии, составленной из меня, Е. А. Малова и покойного Н. И. Золотницкого.

Покойный митрополит Иннокентий с самого начала своей миссионерской деятельности всегда признавал необходимость переводов на местные наречия для христианского просвещения инородцев. Он составил алеутскую грамматику и изложил на алеутском языке свое сочинение: «Путь в царствие небесное». Он велел охотскому миссионеру протоиерею Стефану Попову перевести Евангелие от Матфея на тунгусский язык. Когда преосвященный Иннокентий получил в управление Якутскую епархию и переехал на жительство в Якутск, первой его заботой было переложение богослужебных книг на якутский язык. Он составил переводческий комитет из местных священников с протоиереем Дмитрием Хитровым во главе. Это было в 1850-х годах. На первых порах неопытные переводчики сильно затруднялись своей работой. Поэтому преосвященный Иннокентий через попутчика, известного китаиста архимандрита Аввакума, возвращавшегося из японской экспедиции, потребовал из Казанской академии татарских переводов, которые в то время здесь производились. Я был в числе переводчиков. Так как тогдашние наши переводы были книжного характера и для вероучительных и богословских понятий брались большей частью слова арабские и персидские, притом писались арабскими буквами, я сочел бесполезным посылать в Якутск наши татарские переводы, а в обширном письме подробно изложил правила переводов, настаивая на том особенно, что в переводах христианских книг для инородцев должно перелагать мысли, а не отдельные слова, и должно соблюдать своеобразный склад и характер инородческих языков. Мои соображения как раз совпали с мыслями преосвященного Иннокентия, и он через о. Хитрова прислал мне ласковый отзыв и благословение, а потом, когда преосвященный Иннокентий проезжал через Казань в августе 1857 года в Петербург и в феврале 1858 года обратно, он принимал меня весьма радушно и родственно; также в высшей степени обласкал он меня, когда проезжал в 1868 году на митрополию. Такое внимание ко мне митрополита Иннокентия основывалось, конечно, на моей переводческой способности и опытности, которую он находил полезной для миссионерского дела. Когда в 1870 году миссионерское общество по новому уставу было открыто в Москве под председательством Иннокентия, Владыка не нашел в Москве никакой возможности организовать переводческое дело, а между тем к нему стали присылаться переводы остякские, тунгусские, гольдские и проч. В Казани же с 1862 года начались татарские переводы по новой, живой и народной системе, которая к 1870-м годам совсем определилась и окрепла при братстве. Не скрою своего в этом деле постоянного и руководительного участия. И вспомнил Владыка о казанских переводчиках, из которых лично ему известен был я. В июле 1875 года Прав. Миссион. Обществом был командирован в Казань протоиерей А. О. Ключарев для предложения казанскому братству трех вопросов, намеченных в общем собрании Пр. М. общества 11-го мая 1875 года. Первый вопрос касался учреждения при совете братства Св. Гурия особых переводчиков. «На Пр. М. Обществе, – говорилось в записке, читанной в сказанном общем собрании, – лежит прямая и ему одному доступная обязанность озаботиться систематическим, последовательным переводом и печатанием священных, богослужебных и других христианских книг на инородческих языках. При содействии достопочтенных ревнителей миссионерского дела в Казани, это ныне весьма возможно. Их содействия и нужно просить в организации особого общества переводчиков книг на инородческие языки и в печатании их. Дело это нужно начать не откладывая и вести по плану последовательно и неопустительно.

Протоиерей Ключарев, как уполномоченный со стороны совета П. М. общества, и просил у совета братства Св. Гурия согласия на предложение общества.

В следующем 1876 году в совете братства было доложено письмо протоиерея Ключарева преосвященному Антонию, архиепископу Казанскому, в котором (письме) намечены некоторые стороны переводческой комиссии, именно я предназначался председателем и руководителем комиссии, определялось примерное вознаграждение председателю и членам комиссии и переводчикам и высказывалось желание, чтобы переводы велись непрерывно и последовательно и печатались бы каждый год, хотя бы по одной книге.

На содержание переводческой комиссии и печатание переводов назначено от Миссионерского общества по 4000 рублей в год. Для наибольшего ускорения открытия действий переводческой комиссии, как органа Миссионерского Общества, воспользовались правилами 18 марта 1868 года, данными для переводческой комиссии братства Св. Гурия. Но комиссия отчасти изменилась в своем составе: ее составили я, Г. С. Саблуков (умерший) и В. В. Миротворцев. Тотчас же от совета Миссионерского общества стали получаться комиссией переводы из отдаленных местностей Сибири: остякские, тунгусские, гольдские и пр. Наша комиссия (она же – Миссионерского общества) принимала возможные меры к исправному и осмотрительному печатанию этих переводов. Следуя вышеупомянутым правилам переводов по духу, а не по букве, и соображаясь с потребностями миссий и распоряжениями совета Пр. М. Общества, мы печатали переводы не на одни только наречия казанского края, но и на разные другие, и на мордовское, и не одни только религиозные и вероучительные книги, но также словари, грамматики и иногда подлинные образцы народной словесности инородцев. Пр. М. Общество постоянно отзывалось в своих отчетах одобрительно о трудах переводческой комиссии. В письме 16 декабря я привел уже из отчета М. Общества за 1888 год следующий отвыв: «Снабжая своими изданиями миссии, инородческие приходы и миссионерские школы, переводческая комиссия оказывает весьма важную услугу развитию миссионерского дела в России».

По правилам 1868 года, всякое издание переводческой комиссии подписывается к напечатанию и к выпуску председателем совета братства Св. Гурия. Дело шло плавно и спокойно до последнего времени. Нынешний председатель братского совета преосвященный Сергий (человек в восточной России новый, а между тем пылкий, мнительный и самоуверенный, и, по-видимому, к нашему инородчеству не совсем расположенный), вычитавши в отчетах братства вышеприведенные правила 18 марта 1868 года, нашел издания переводческой комиссии несогласными с теми правилами. Во-первых, печатаются переводы мордовские, а это правилами не дозволено; во-вторых, печатаются грамматики, что также выходит за положенные правилами границы. Эти свои сомнения он высказывал частно, а потом в общем собрании братства 3 декабря 1889 г. в своей речи о покойном П. Д. Шестакове, как учредителе братства и бывшем председателе совета, много потрудившемся для братства, преосвященный Сергий, в виде ясного намека, высказал о недозволительности и неправильности изданий переводческой комиссии. Это место по моей настоятельной просьбе им опущено и в печатный протокол общего собрания братства не попало, но сомнение у преосвященного Сергия, ссылающегося при этом на другие компетентные лица, конечно, еще остается на душе. Кроме того, преосвященный Сергий высказывает домогательство сделать преобразование в братских инородческих школах в таком направлении, чтобы ослабить и уменьшить употребление инородческих языков и, как можно скорее, перейти к русскому языку. Есть еще у него излюбленное предположение понаделать в приходах младшие братства, по образцу существующих будто бы где-то в западном крае, а в Казанском крае неизвестных и едва ли удобоприменимых.

Вот что я сочел нужным сообщить Вам в пояснение вопроса. По получении Вашего ответа на мое письмо от 16 декабря, я являлся к Владыке Павлу. Владыка, всегда архипастырски заботливый об инородцах и ценящий деятельность братства и пер. комиссии, а равно братских инород. школ (что он открыто высказал в общем собрании братства 3 декабря в речи, которую Вы могли прочитать в январской книжке «Православного Собеседника», стр. 137–140), отнесся с теплым соболезнованием к пер. комиссии и высказал свои соображения, склоняющиеся более на сторону изменения правил. Я, впрочем, посоветовавшись еще со своими сотрудниками по комиссии, отлагаю свой более решительный доклад Вам, пока соберу еще данных для более осмотрительного обсуждения вопроса.

25 января 1890 г

По указанию Вашему я прочитал в «Христианском Чтении» беседы об антифонах преосвященного Аркадия. Весьма остроумны и назидательны. Упражняясь издавна в чтении корректур, я усмотрел в этой статье странную опечатку; стран. 15, строк. 9 напечатано: «но живущих не божественне». Вместо но следует на, вместо не следует же. Ход речи такой: «надеющиеся на Господа живут божественне, на живущих же божественне, какия бы беды ни нападали, они не подвижутся от добродетели в порок».

Общий тропарь святителям «Правило веры» взять, собственно, от святителя Николая, для которого он характеристично и специально составлен. Но в тропаре св. Николая есть слово священноначалие, а в общем тропаре это слово пропущено, а между тем оно составляет единственную в тропаре характеристику угодников архиерейского сана. Священноначальник буквальное переложение с греческого ἱεράρχης. В славянском древнем переводе стояло «святитель»; отсюда и теперь в каноне припев «Святителю отче» и в величании. Древние переводчики старались передавать не буквальный состав слова, а значение его смысла, причем иногда – с другой точки зрения. В греческом иерарх – начальник иереев, как в русском священноначальник – начальник священников. Но в таком случае главный священник армии и флота был бы тоже иерарх, но это не так; славянское святитель исправляет эту односторонность. Святитель и священник такое же имеют между собою грамматическое отношение, как учитель и ученик, – первое действительного залога, а второе страдательного. Священник освящен архиереем, а последний освятил его. Нельзя при этом не заметить, что грамматисты и эллинисты XVII века в погоне за буквальной точностью многое уничтожили из древнего разумного и здравого.

Возвращаясь к общему тропарю святителям, я должен сказать, что в греческом он имеет слово иерарх, оно и существенно необходимо при имени всякого святителя; оно требуется и движением напева.

Чтобы ускорить доставку Вам древнеславянского Евангелия, Вашему покровительству обязанного появлением на свет, я отправил прежде экземпляры в бумажной оболочке; теперь имею честь представить книжки для Вас (и для Владимира Карловича) в более приличной обделке и более удобной для чтения и справок.

В статье П. И. Савваитова «Об издании Остромирова Евангелия и о содействии Московского митрополита Филарета выходу его в свет» приведен отзыв Филарета, между прочим утверждающего следующее: «На словенском языке есть текст, именно тот, которого издание, по исследовании, утверждено Св. Синодом; греческого текста, подобным образом православною иерархиею исследованного и окончательно для всеобщего употребления утвержденного нет».

Текст на славянском языке, – какой здесь разумеется? Церковный или учебный? И тот и другой печатается с благословения Св. Синода. Но я думаю, что покойный владыка Московский разумеет здесь текст учебный, елизаветинский, им Владыкой возлюбленный и предпочтенный, который, по моему мнению, он всячески старался водворить и укоренить на Русской земле, но едва ли он «по исследовании» утвержден Св. Синодом. Было бы весьма интересно исследовать по синодальным делам и документам.

Как член самый деятельный Российского Библейского Общества преосв. Филарет навсегда оставался в душе расположенным к русскому переводу. Но когда обстоятельства наклонились к церковно-славянскому, он, по крайней мере, предпочитал текст славянский, отчасти приноровленный к русскому языку. Этот вопрос интересно бы разъяснить

1 февраля 1890 г.

Пришло мне на мысль доложить, на благоусмотрение Ваше, некоторые соображения относительно чуваш, обучающихся в Симбирской духовной семинарии. Раз я писал Вам, что в названной семинарии установилось принимать из чуваш, получивших образование в чувашской центральной школе Яковлева, в IV класс Симбирской дух. семинарии по три человека в год. Яковлев весьма внимательно выбирает для семинарии людей даровитых и нравственных, усердных к вере и учебным занятиям, притом не иначе, как по прослужении нескольких лет учителями. Эти чувашские семинаристы все обязательно живут в чувашской школе под строгим наблюдением инспектора Яковлева. Таким образом, в Симбирске имеются вообще способы к обеспечению успеха этой меры, предположенной Казанским собранием епископов в 1885 г. В Симбирскую семинарию поступили уже два paза: в 1888 г. три чувашина в IV класс; в 1889 г. эти перешли в V класс, а в IV поступили еще три чувашина. Эти новые встретили было препятствие: епархиальное духовенство и консистория Симбирская неприязненно смотрят на чувашских священнослужителей и за производство их досадуют на преосвященного Варсонофия, который (по видимому, такой малоподвижный и равнодушный) с полным участием и истинно пастырской о просвещении инородцев заботой и благорасположенностью принимает в духовное звание и производит в священнослужительские должности чуваш и потом их ограждает от всяких сплетней и доносов.

Таким образом, и в данном случае консистория хотела отстранить новых троих чуваш от поступления в семинарию на том основании, что священнических мест в Симбирской епархии для них не предвидится. В этом смысле даже написан был журнал, но преосвящ. Варсонофий кассировал его и приказал принять чуваш в семинарию. С наступлением будущего учебного года, когда в семинарию должны поступить новые три чувашина, подобное недоразумение может повториться. Вообще девять чувашских учеников в трех классах Симбирской духовной семинарии (в IV, V и VI классах) постоянно будут смущать симбирское духовенство, как претенденты на священнические места. Наконец через некоторое число годов в одной Симбирской епархии не достанет чувашских приходов для размещения этих семинаристов. Совсем другой расчет, если чуваш, обучающихся в Симбирской семинарии теперь и впредь имеющих обучаться в оной, назначать для всех епархий, где есть чуваши: кроме Симбирской епархии, для Казанской, Самарской, Уфимской, Оренбургской и Саратовской (ибо и в последней есть несколько чуваш, из которых некоторые уклоняются в магометанство).

Итак, для чуваш всех разных губерний духовное и богословское образование должно сосредоточиться в одном Симбирске. Там оно уже началось (разумею вышеупомянутых шестерых чуваш, обучающихся в Симбирской духовной семинарии) и началось вполне удачно, как по выбору лиц, так по их занятиям и обстановке, гарантирующим добрый успех этой меры. После этого нет надобности помещать чуваш еще в какую-нибудь духовную семинарию – Казанскую, Самарскую, Уфимскую и пр. У нас в Казани, кроме чуваш, есть много других инородцев–черемис, вотяков, мордвов, татар, которые могут поставить для местной духовной семинарии более, чем достаточное число инородцев, ищущих семинарской науки.

Я полагаю, что в настоящее время к Вам поступили или поступят из разных епархий и семинарий восточной России соображения о том, как и на каких основаниях могут быть допущены инородческие юноши в духовные семинарии. Очень вероятно, что эти соображения будут приурочены к местным семинариям, а я привык смотреть на инородческие племена, на каждое как на группу цельную, связную, на которую поэтому должно действовать из одной точки, лишь бы только эта точка была удачно выбрана и хорошо, целесообразно обставлена. Так в настоящем случае нет надобности учреждать чувашские стипендии в духовных семинариях всех епархий, где живут чуваши, а совершенно достаточно в одной Симбирской семинарии. К этому присовокуплю, что будущие инородческие семинаристы не должны быть исключительными кандидатами священства, но к нему должны быть допускаемы, как и теперь допускаются, по усмотрению епархиальных архипастырей, инородческие учителя при соответствующих умственных, нравственных и религиозных качествах, и миссионерских способностях или расположениях.

Присовокуплю еще, что у нас, русских, много, даже слишком много внимания обращается на уставы, параграфы и вообще на теоретическую сторону учреждений или мероприятий, а между тем успешность их зависит главнейше от исполнения, а исполнение обусловливается практической умелостью исполнителей и от обстоятельств, благоприятно сложившихся. Качество древа судится не по листьям, а по плодам: качество учреждения или мероприятия должно обсуживаться не по положениям, стройно, логически изложенным, а по живому делу, по тому одушевлению, с каким оно делается всеми участниками оного – учащими и учащимися, заправилами и рабочими и т. п. За последние 10–20 (или и более, может быть) лет ученые комитеты и временные комиссии усиленно работают и создают инструкции и положения прекрасные, стройные, блестящие, однако же много ли из них оказалось на деле производительными и прочными; часто они скоро изменялись и отменялись. Припоминается, как в прошлом столетии Киевская Могилянская академия поставляла преподавателей на всю Россию, и когда из той или другой епархии требовался учитель для того или другого предмета или класса, академия посылала иногда студента философии или даже риторики; не особенно давно бывало, что в академии назначались из среднего отделения ученики особенно даровитые, если высшее отделение не представляло даровитых юношей. Теперь все установлено в строгие и точные рамки: не дошел до конца, или не получил по одному какому-либо предмету удовлетворительного балла – пропал. Теперь поэтому аккуратная посредственность скорее пройдет и достигнет и академий, и университетов, чем блестящий и выдающийся талант, но не всеобъемлющий.

Ho куда это я заехал? Кажется, я хотел только то сказать, что не следовало бы слишком усиливаться над теоретической, логической выработкой положений и мероприятий относительно инородческого образования или миссионерского дела. Полезнее бы поддержать то, что уже началось и заявило себя со стороны практической дельности, хотя бы с внешней стороны и было нескладно или своеобразно.

Секретно

NB. В настоящее время, когда назревает вопрос магометанский в России и дело осложняется и движется, необходимо бы иметь Вам вблизи себя ( – под рукой) человека знающего и доверенного для справок или соображений. Таким человеком мне представляется Василий Дмитриевич Смирнов, ординарный профессор восточного факультета С-Пб. университета по турецкой словесности, он же цензор магометанских книг. Я с ним познакомился в 1877 году на Казанском археологическом съезде. Теперь у нас с ним переписка оживилась после известных указаний Дальтона. Он человек духовного происхождения, учился в Астраханской семинарии и потом в Петербургском университете; очень даровитый, знающий, патриотичный и к магометанству не имеет пристрастия, напротив, дорожит благом и безопасностью Православной Церкви. Вот на всякий случай и адрес его: С-Пб. Басков переулок, дом 31–33 (на Первичной Знаменской) В. Д. Смирнов. Ему, как цензору и члену цензурного комитета, известна вся татарская письменность и печать, по положению в Петербурге он может следить за мусульманством и в России, и в Турции, и вообще за границей; наконец ему удобнее видеть и следить за магометанами и их деятелями и политикой в Петербурге. Столько преимуществ передо мной, например. Но мои годы (по естественному ходу дел) не обещают впереди продления большого, а дела юных только еще начинаются, их история впереди, нужен боец и свежих сил, и молодых сравнительно лет.

Я, впрочем, сколько могу, не отказываюсь по возможности и по мере сил служить Вам и доброму делу. Меня вразумил конец лиц, подобно Ивану Александровичу Ненарокомову, нечаянно скончавшихся; все может быть. Вот и было бы моим как бы завещанием.

Вы бы могли (мне думается) пригласить к себе, партикулярно, не в приемные часы, В. Д. Смирнова и побеседовали бы с ним, и как сами нашли бы его.

30 марта 1890 г.

От всей души приношу Вам самое искреннее благожелание и поздравление с величайшим торжеством Воскресенья Христова – сим нареченным и святым днем, торжеством из торжеств, и единственным из всех дней и суббот.

Кстати: «един суббот» – это может значить первый день седмицы по библейскому и греко-церковному счету, по которому дни считаются с воскресения, так что понедельник, вторник.... пятница по их счету выходят второй, третий.... шестой день (иже в шестый день же и час, – т. е. в пятницу, на кресте пригвождей). Отсюда будет: сей наученный день есть воскресение. Но вместе с тем он единственный, исключительный день – царь и господь над днями. По-русски эти два значения в одном слове несовместимы.

Воскресший Господь да сохранит здоровье Ваше и жизнь на многие и многие годы, на десятки лет, ко благу Православной Церкви и русского отечества.

При семь представляю четыре экземпляра отдельных оттисков из Известий по Казанской епархии №№ 4 и 5: доклад и отчет чувашского священника Даниила Филимонова⁵¹. Доклад Вы уже читали в рукописи, а рапорт о. Филимонова изволите прочитать впервые, если только не упредила меня редакция «Известий». Брошюра о загробной жизни на чувашском языке изложена тем же священником на основании Четьи-Минеи и в подражание такой же брошюре, изданной от имени Афонской горы. Чтение брошюры о. Филимонова, по общим известиям, производит на чуваш глубокое, умилительное действие. Она, во-первых, исправляет коренным образом понятие чуваш о состоянии человека по смерти; во вторых представляет религиозную оценку человеческих действий, разъясняя греховность таких поступков, которые чуваши и за грех не считали. Говорят, будто влияние этой брошюры отчасти отразилось уже на исповеди в минувшую Четыредесятницу. В нынешнем посте несколько чуваш в Казанской губернии говели в монастырях Спасском, Седмиозерном и Раифском, а двое чуваш пешком приходили из Самарской губернии Бугурусланского уезда, за 850 верст, потому именно, что в их местности есть школа, в которой читаются чувашские книги. Стало быть, чувашские книги ведут к русской святыне. Подобные факты дают твердую опору против всех нападок на инородческие языки.

Наш Владыка Павел, к счастью, имеет правильный взгляд на это дело. Он в восторге, можно сказать, от писаний о. Филимонова и наградил его набедренником. По желанию Владыки же, напечатаны эти статьи. Но так как «Известия» рассылаются только по своей епархии, а соображения о. Филимонова могут быть пригодны для всякой инородческой местности, то не найдете ли Вы полезным напечатать их в большем количестве для рассылки по миссиям и епархиям, где есть инородцы.

31 марта 1890 г.

В Вашем письме от 7 февраля упомянуто Евангельское слово: подобает делати дóндеже день есть; приидет нощь, егда никто же может делати. Эта нощь, вопреки ночи естественной, приходит яко тать, внезапно; нельзя ручаться ни за год, ни за день, ни даже за минуту. Внезапная кончина И. А. Ненарокомова и оренбургского попечителя Д. С. Михайлова, так вперили мне неожиданность «нощи», что раза два я ложился спать, почти уверенный, что не встану. Теперь это острое чувство сгладилось, но все-таки близость нощи несомненна, когда жизнь приближается к псаломскому термину. Тем сильнее забота – сделать, что можно, пока день есть.

Если смерть неизбежна, то и следует ей покориться с верой и упованием на милость Божию. Но вот что предупредительно возвещает псалмопевец: изыдет дух его и возвратится в землю свою: в той день погибнут вся помышления его. Бренное тело – небольшая важность, – дороги помышления, идеи, из-за которых люди бьются. В данном случае помышление – как бы упрочить христианское просвещение инородцев способами испытанными, специальными, против которых, к сожалению, немало людей возражающих. Благодаря Вашему, неусыпно деятельному, энергично бодрственному (пока день есть – и да продолжится сей день на десятки лет), Вашему покровительству и попечению, инородческая учительская семинария укомплектована средствами. Симбирская чувашская школа усилена и возвышена до учительской школы и призвана к существованию Карлыганская центральная вотская школа с назначением на нее по 1132 р. 50 к. ежегодно. Остановлюсь на этой последней. Я уже имел честь представлять Вам от 2 октября 1888 г. за № 763 соображения о характере и цели предполагаемой Карлыганской школы; потом от 28 марта 1889 г. за № 142 сообщил я Вам возражение против избранного мною пункта для центральной вотской школы покойного директора училищ Вятской губернии Канаева и мое по сему объяснение. Затем в дополнительном к № 142 письме я старался несколько очертить личность Карлыганского вотяка Кузьмы Андреева, который ставится в основу центральной школы. Он мне точь-в-точь напоминает Василия Тимофеева. по своему воодушевленно, усердию к православной вере, учительности, благочестию и заботливости о просвещении своих единоплеменников; а если Тимофеева взять назад тому 27 лет, когда он приступал к обучению крещеных татар, то Кузьма Андреев богаче знанием и тверже рассуждением. Оно и естественно, когда уже есть готовый образец в крещено-татарской школе и опытный руководитель в лице священника Василия Тимофеева, умудренного практикой свыше 25 лет. В представляемом при сем черновом очерке и как бы проекте положения о центральной Карлыганской вотской школе я упорно настаиваю на постановке ее по образцу Казанской крещено-татарской школы, а Кузьку Андреева ставлю в параллель с Василием Тимофеевым. У меня умысел другой тут есть, серьезный и по теперешнему времени необходимый. В 1860-х годах, когда начиналась деятельность В. Тимофеева, не было еще того беспощадного уровня для учреждений и лиц, какой установился впоследствии. Можно было совершенно свободно и спокойно начать дело по характеру и размеру своих сил и по требованию даже исключительных и своеобразных обстоятельств. Теперь, хотя допускается уступка местным условиям и обстоятельствам, но только после совершенно ясных, точных и убедительных доказательств исполнимости задуманного предприятия. Вот я и ставлю, как решительное и ясное доказательство, пример татарина В. Тимофеева и его школу; против этого кто же может что возразить или усомниться? Я держусь также крепко за Карлыган и Козьму Андреева и вношу эти имена в положение о центральной вотской школе в той положительной уверенности, что эти суть единственные и исключительные человек и место, без которых не только неудобна, но и невозможна центральная вотская школа, потому именно, что здесь уже положены основания истинному христианскому просвещению инородцев, и это, без сомнения, есть дело Промысла Божия.

По 3-му пункту моего проекта положения, Карлыганская школа должна иметь свою церковь с богослужением на вотском языке. В примечании единственным кандидатом священства к этой церкви представляется Кузьма Андреев, по примеру о. Тимофеева. Вот в этом пункте и могут усомниться епархиальные власти, уцепившись за образовательный ценз – злополучная выдумка новейшего времени, да еще сошлются формальным образом, т. е. бездушнейшим, на церковные правила об епархиальных отношениях. Эго препятствие весьма вероятно, особенно ввиду того, что вятский преосвященный Сергий едва ли знаком с сущностью инородческого дела, а если и знаком заочно, то едва ли может глубоко к сердцу принять такие с формальной точки зрения аномалии, как священник, учитель центральной школы и миссионер – полуграмотный мужик и притом инородец. Ввиду объясненного затруднения мне и желательно, как можно, ускорить или, по крайней мере, предобеспечить рукоположение в сан священника Кузьмы Андреева для центральной Карлыганской школы, дом для которой вместе с церковью будет строиться скоро на счет той же ассигнованной на школу суммы. Школа должна быть поставлена в учебном отношении, помимо местной учебной власти, под непосредственное руководство попечителя Казанского учебного округа через инородческую учительскую семинарию. Я полагаю, что Иван Давыдович снизойдет к целесообразности такого распоряжения. Кстати скажу по истинному убеждению, что наш попечитель Порфирий Николаевич Масленников отлично понимает миссионерскую сущность инородческого образования и с полным усердием энергично покровительствует и содействует ему во всех учреждениях Казанского учебного округа. Он сильно заинтересован открытием Карлыганской школы; раз долго беседовал он с Кузьмой Андреевым, который произвел на Порфирия Николаевича очень хорошее впечатление.

Итак, вынуждаюсь убедительнейше просить Вас, Константин Петрович, не можете ли настоятельно ходатайствовать пред Вятским Преосвященным о возможно незамедленном (пока день есть) рукоположении Кузьмы Андреева во священника для домашней церкви центральной Карлыганской школы, в которой он будет совершать службы на вотском яэыке, с непосредственным его подчинением, в деле переложения на вотский язык богослужебных, священных и вероучительных книг, Казанской переводческой комиссии. Если угодно будет Преосвященному подробнее ознакомиться с условиями Карлыганскои местности и с личностью Кузьмы Андреева, то, чтобы не обременяться Вам самим, посоветуйте Преосвященному Сергию потребовать от меня объяснений, которые я постараюсь ему сообщить с возможною обстоятельностью. Кстати, сообщена ли ему книга о Казанской крещено-татарской школе, которая ставится в пример Карлыганской?

Получил я из хозяйственного управления Паремийник славянский и греческий, – прекрасные книги, приношу за них глубочайшую благодарность.

Приложение: Временное положение о центральной Карлыганской вотской школе.

1. Центральная Карлыганская вотская шкода преобразуется из существующей уже семь лет в вотской деревне Старом Карлыгане Уржумского уезда, Мамсинерского прихода, частной начальной школы местного обывателя вотяка Кузьмы Андреева, и получает, по примеру Казанской центральной крещено-татарской школы, миссионерско-образовательное назначение – быть рассадником православно-христианского воспитания и русского образования для всего, по возможности, племени вотяков.

2. Карлыганская школа есть заведение открытое, но для привлечения детей из более или менее отдаленных местностей в ней должен быть ночлежный приют с некоторым пособием для пищи помещающимся в нем детям.

3. Карлыганская школа, ввиду ее религиозно-воспитательной цели, имеет свою домашнюю церковь, в которой богослужение должно быть на вотском языке, на основании указа Святейшего Синода от 15 января 1883 года.

Примечание. Единственным в настоящее время способным и благонадежным кандидатом для священнического служения в этой церкви представляется тот же Кузьма Андреев, опять по примеру священника Василия Тимофеева.

4. Карлыганская школа, под главным начальством попечителя Казанского учебного округа, состоит в заведывании и под руководством директора Казанской учительской семинарии.

5. Непосредственно заведующим Карлыганской школой и деятелем православно-христианского образования вотяков ставится, с утверждения г. попечителя учебного округа, упомянутый Кузьма Андреев, в таком же приблизительно значении, в каком заведующий Казанской центральной крещено-татарской школой священник Василий Тимофеев был и есть, многолетним опытом оправданный, непосредственный деятель христианского просвещения своего племени.

6. Так как, ввиду только что начинающего ныне организоваться дела вотского образования, Кузьме Андрееву, кроме административных и учебных занятий в школе, принадлежат переводы христианских вероучительных книг на вотский язык и устные миссионерские собеседования в ближайших, по крайней мере, вотских селениях Вятской и Казанской губерний; то в помощь ему по школе назначаются два учителя из природных вотяков, окончивших курс в Казанской учительской семинарии, по избранию и с утверждения директора названной семинарии.

7. Карлыганская школа имеет при себе женское отделение для воспитания и образования вотских девочек, которых руководит и обучает сначала Кузьма Андреев, а впоследствии особая учительница из природных вотячек, получивших твердое и глубокое христианское воспитание и достаточное умственное образование.

8. Предметы обучения в Карлыганской школе – главные: православный закон Божий, церковное пение, русский язык и славянская грамота, – второстепенные: арифметика, письмо и черчение. Программы обучения и учебные планы постепенно вырабатываются учителями школы под руководством директора Казанской учительской семинарии и утверждаются попечителем Казанского учебного округа.

9. Учебными книгами школы служат книги на вотском языке, изданные православным миссионерским обществом, и русские учебники из числа одобренных духовным ведомством и Министерством народного просвещения по принадлежности.

10. Ассигнуемая на содержание школы сумма отпускается из Казанского губернского казначейства по ассигновкам директора Казанской учительской семинарии.

11. На счет ассигнованной на содержание Карлыганской школы суммы (1132 руб. 50 коп.), на пожертвованной жителями усадьбе должна быть в продолжение двух или трех лет произведена постройка дома для помещения школы с церковью и приютом и с необходимой для первого обзаведения обстановкой. На это потребуется от 1500–2000 р. Пока это устройство окончится, дотоле вознаграждение Кузьмы Андреева с учителями и содержание школы должно быть уменьшенное, сообразно с остающеюся от постройки суммой.

6 апреля 1890 г.

Вчера у библиотекаря Казанского университета я видел копию с распоряжения прусского министра духовных учебных и врачебных дел от 8 января 1890 г. (без сомнения по новому счислению) за № 14528. Министр сим уполномочивает Королевскую библиотеху в Берлине и все университетские библиотеки все их печатные сочинения и рукописи, за исключением лишь тех, выдача которых запрещена особыми предписаниями, пересылать, непосредственно от библиотеки в библиотеку, всем государственным и под контролем государства состоящим библиотекам других германских стран, а также заграничным на основании следующих правил. Далее излагаются правила в шести пунктах, относящиеся до тщательного сбережения книг и особенно рукописей. Интересно, что прежде всего требуется со стороны заимствующей библиотеки заявление готовности к взаимной доставке и своих книг и согласия подчиниться изложенным здесь правилам.

Я имел честь докладывать Вам о существовании в Берлинской Королевской библиотеке рукописи турецкого перевода Исповедания Константинопольского патриарха Геннадия Схолария и просил Вас оказать содействие к доставлению мне этой рукописи, необходимой для задуманного мной издания. Если Вы, по множеству забот и дел важнейших или по другим препятствиям, напр., политического свойства, затрудняетесь дать результативное движение моему ходатайству, в таком случае я могу через библиотеку Казанского университета выписать эту рукопись. – NB. Рукописи дозволяется читать только в помещении той библиотеки, которая их выписала. Так как невежливо было бы мне идти как бы в перебой с Вашим ходатайством, если оно сделано, то я просил бы уведомить меня.

14 апреля 1890 г.

С умилением и благодарностью прочитал я полученное вчера письмо Ваше от 7 апреля и, в пояснение о Карлыганской школе, могу представить следующие сведения об этой школе как центральном учреждении, начал дело я как издавний приставник при деле христианского просвещения инородцев Казанского края. Свои предположения и соображения об этой школе я на словах и на бумаге представлял попечителю Казанского учебного округа, и он принял мои представления весьма сочувственно, как вообще он с искренним расположением и с хорошим пониманием дела поддерживает все христианские заведения для образования инородцев в Казанском округе. Порфирий Николаевич энергично и убедительно ходатайствовал пред Министерством народного просвещения. Таким образом учреждение центральной вотской школы в Карлыгане с вотяком Кузьмой Андреевым во главе Министерством признано и правительством ассигновано с начала сего 1890 года по « » в год на содержание Карлыганской школы. Далее, мой проект временного положения частно представлен был мною г. попечителю и лично с ним обсуждался и разъяснялся. Порфирий Николаевич вполне его одобрил, признал пользу и надобность конкретных определений в данном исключительном случае, для которого обычная общая и отвлеченная формулировка неудобна и даже рискованна; и в духе этого временного положения (временным я назвал его, чтобы хоть сколько-нибудь облагоприличить его конкретность) г. попечитель делает уже распоряжение: командирует, по моей рекомендации, преподавателя вверенной мне семинарии Бобровникова в Карлыганскую местность для ближайшего усмотрения и соображения как характера местных и окрестных инородцев, так плана и сметы для построения школы с церковью. Все это, конечно, будет представлено попечителем графу Ивану Давидовичу. Я сочел нужным предварительно сообщить все это к Вашему сведению на тот конец, что, когда поступит к Вам из Министерства народного просвещения вопрос о Карлыганской церкви и о вотском священнике, Вы имели бы уже в виду данные для должного направления сего дела.

Собственно говоря, Карлыганская школа уже существует; Кузьма Андреев уже около семи лет обучает вотских детей в своем доме и еще раньше стал миссионерствовать в своей деревне и в других соседственных селениях, и собирает жителей к себе на молитву, достиг отменения своими однодеревенцами празднования пятницы – теперь празднуют воскресенье, исправил многие обряды. Конечно, священством Андреева можно приостановиться, но боязно рисковать этим делом, далеко не безразличным для христианского благосостояния Карлыганской школы. Теперь, пока день есть, хорошо было бы произвести Кузьму Андреева во диаконы с причислением к приходской церкви села Мамсинер и с предоставлением ему отправлять по-вотски диаконские части богослужения. Кстати, в названном селе священствует Ефрем Макаров, крещеный татарин, получивший образование в Казанской школе и здешней учительской семинарии и притом лично расположенный к Кузьме Андрееву. Диаконство Андреева значительно подвинуло бы дело о производстве его во священники и утвердило бы на нем попечительный взор епархиального начальства. Руководственно-педагогическая и административная сторона Карлыганской школы будет изъята из ведения Вятских учебных начальств и взята в непосредственное руководство попечителя учебного округа чрез директора Казанской учительской семинары. При такой постановке отношений, если Господь поддержит жизнь и здоровье настоящего Казанского попечителя, можно быть уверенным в правильном направлении и добром успехе центральной вотской Карлыганской школы.

26 апреля 1890 г.

П. В. Знаменский заехал ко мне на Пасхе и прочитал мне письмо протоиерея Ал. Мих. Преображенского, в сельском приходе Ставропольского уезда Самарской губернии. Письмо, касающееся церковно-школьного дела, меня так заинтересовало, что я дал списать с него копию и представляю Вам, как интересный и поучительный образчик действования сельского священника. По моему мнению, это полезно бы напечатать в Церковных Ведомостях; но, впрочем, Вы лучше видите, что благопотребно и благовременно·

25 мая 1890 г.

Именным Высочайшим указом, в 10 день мая, всемилостивейше повелено быть попечителем Казанского учебного округа помощнику попечителя Николаю Гавриловичу Потапову.

Столь обширное в Казанском учебном округе инородческое дело в лице нового начальника получает (как вполне уповательно) знающего и усердного покровителя и защитника. В этом отношении Казань всеми своими попечителями была и есть счастлива. Николай Гаврилович, в прошлом 1889 году, избран в члены совета братства и с самого·первого вступления в совет, положительно и твердо заявил себя защитником инородческих братских школ, с которыми он имел случаи и время ознакомиться, прожив доселе в Казани несколько лет (около пяти). Долг справедливости обязывает меня как лично за себя, так особенно за дело инородческого образования, почтить искренней благодарностью память Порфирия Николаевича Маслянникова. В 7¹/₂ лет своего управления Казанским учебным округом он постоянно и заботливо относился к инородческим училищам, именно к христианским и миссионерским: понимал их в духе миссионерском, христианско-воспитательном; исходатайствовал усиление материальных средств Казанской учительской инородческой семинарии и Симбирской чувашской школы, заботился о Казанской крещено-татарской школе; была у него мысль и относительно магометанских школ, но смерть не дала осуществить оной. – Замечательно, что ни Казанские, ни столичные газеты не поместили (хотя по слухам и были посылаемы в газеты) ни одной, хотя бы краткой заметки о покойном, кроме обычного объявления вдовы о его кончине. Но это обстоятельство характерно и может быть понято к чести покойного, судя по тенденциозности вообще нашей прессы.

Случайно я вчера услышал вечером, что вдова П. Н. Маслянникова Надежда Вячеславовна (у нее остался малолетний сын) поехала в Петербург. Я, признаться, и не видался с нею после похорон; боялся ее тревожить, ибо она положительно убита смертью мужа.

Если она обратится к Вашему Высокопревосходительству, я убедительнейше просил бы оказать ей возможное внимание и содействие.

Сегодня двадцатый день смерти моего незабвенного сотрудника А. П. Сердобольского; скончался 6-го мая.

2 июня 1890 г.

Напечатал я переписку о чувашских переводах, которая дала повод к выяснению исторических обстоятельств и некоторых довольно существенных сторон переводного дела. Пусть это издание останется родам грядущим, – если лет через 50 или более какой-нибудь любознательный человек захочет ознакомиться с миссионерством и с переводами, как что велось и делалось, – это маленькое издание может доставить ему материал. В этих видах я и полагал бы разослать эту книжицу по библиотекам духовных преимущественно заведений, и особенно там, где есть инородцы и существует или должна существовать миссия. В такие места и учреждения можно бы по 2–3 экземпляра.

Апостол Павел говорит: «Подобает в вас и ересям быть (т. е. разделениям и пререканиям)». Как ни тяжко и грустно, досадно бывает выслушивать возражения и резкие обличения, но, в конце концов, и из них можно извлечь пользу. Так, я полагаю, из возражений против чувашских изданий получается разносторонняя оценка этих переводов.

Из посылаемых в холсте экземпляров покорнейше прошу благосклонно принять переплетенный экземпляр в Вашу пользу, другой передать Владимиру Карловичу, а брошюры я просил бы переслать в библиотеки при Св. Синоде, при духовной академии и Ивану Ивановичу Соколову в редакцию Церковных Ведомостей не как члену редакции, но как филологу основательному и симпатичному.

Простите великодушно, если я попрошу Вас прочитать со вниманием страницы 146–147 о Херувимской песне, 147 и 148 об унынии, стран. 172 и 173 о Мельхиседеке. Это писано чувашским священником Андреем Петровым, тоже воспитанником Казанской учительской семинарии. В книге ему принадлежать стран. 140–177 и 186–204. Еще прошу исправить опечатку на стран. 140, – под строкой, – цифра 23 должна быть заменена цифрой 59, ибо на 59 странице напечатано мое замечание о предосторожности против неправильного понимания простыми чувашами выражений метафорических.

23 июня 1890 г.

Известный Вам по своим статьям, чувашский священник Даниил Филимонов давно прислал мне письмо, в котором вопреки моему мнению, доказывал пользу и необходимость монастырей для чуваш. Одно его письмо я и затерял, засунув куда-то подальше; он прислал мне копию с черняка, неполную, но существенное все есть. Мне пришло на мысль представить это письмо на Ваше благоусмотрение, не найдете ли и в нем некоторые мысли полезными с общемиссионерской точки зрения.

Это письмо я позволил себе переслать к Вам через попутчика, Ивана Ивановича Троицкого, бывшего инспектора школ Уфимского уезда, а теперь директора школ Уфимской губернии, который своим верным взглядом на народное образование и своим сочувствием к церковно-приходским школам успокоил преосвященного старца Дионисия. Быть может, г. Троицкий сообщил бы Вам и сведение о состоянии народного и церковно-приходского образования в крае.

12 августа 1890 года.

Ваша надежда добыть тысячи полторы на окончательное устройство церкви в чувашской деревне Шемякине Тетюшскаго уезда, сообщенная мною священнику Василию Скворцову, должна его сильно воодушевить. Послать же эти деньги, по моему мнению, всего лучше на имя нашего Владыки, преосвященнейшего Павла, определив их назначение именно на окончание Шемякинской церкви.

Пользуясь настоящим случаем, решаюсь представить благосклонному вниманию Вашему свои желания, хотя они имеют неблаговидную форму домогательства pro domo sua.

Из записки о Минеях и Типиконе видно возникновение серьезной заботы основательно устроить наши церковные книги, не только в отношении состава, но также текста и языка. Для исполнения этой работы и чтобы она с доверием и усердно была принята духовенством, требуется подготовка. В видах такой подготовки написано мною и по Вашему распоряжению напечатано в 1886 г. в Спб. Синодальной типографии «Размышление о сравнительном достоинстве разновременных редакций славянского перевода Евангелия и Псалтири». Эта брошюрка, имеющая временное значение, должна бы теперь же распространиться, особенно в среде духовенства и в духовно-учебных заведениях. Нельзя ли ее разослать бесплатно по духовным семинариям и по таким учреждениям и лицам, которые заинтересованы и обязаны разрабатывать верные понятия о церковно-славянском языке.

Примечание. Нельзя ли мне, для безмездной рассылки и раздачи по усмотрению, прислать с полсотни тогда же напечатанной брошюрки: «Система инородческого образования в Казанском крае»?

Мое издание древнеславянского текста Евангелия, по определению учебного и ученого комитетов, допущено к приобретению в фундаментальные библиотеки духовных семинарий и средних учебных заведений М. н. п. Во все семинары по Вашему распоряжению, сделанному еще раньше комитетского определения, Евангелие было взято; но из учебных заведений Министерства ни одно не требовало от меня ни одного экземпляра даже для фундаментальной библиотеки. Я, впрочем, скорблю не о денежном затруднении, ибо все расходы по изданию Евангелия уже покрыты из другого источника; но мне тягостен этот остракизм на мой посильный труд, который я с такой любовью производил, откровенно говоря, не с корыстными расчетами, а с надеждой принести пользу общую. Ограничительным определением обоих комитетов я положительно раздавлен, быть может, не понимая силы «допущения». Мне кажется, что этим словом уже выражено недопущение или даже запрещение доступа данной книги во все места, кроме того только места, куда она допущена. Я думал было чрез Церковные Ведомости объявить продажу этого издания с уступкой для учащихся и духовных до 50% назначенной цены, но я убоялся впасть в дело противозаконное. Какое же мне удовольствие смотреть на праздно лежащие экземпляры Евангелия? И вот я стал раздавать экземпляры его знакомым и случайным посетителям, но и это не имеет ли характер контрабанды?

Если определение считать выводом из предпосланного ему отзыва и комментировать первое мыслями последнего, то я мог бы дать определению комитетов о моем издании Евангелия не столь ужасное значение. В отзыве (смотри Выписка из журнала Учебного Комитета при Св. Синоде 22 марта 1890 года № 134, NB. Этот же отзыв послужил основанием для определения и Ученого Комитета М. н. п., как видно из его обнародования в майской книжке журнала Министерства) сказано: «При основном единстве текста переписчики вносили в свои копии разнообразие грамматических форм, невыдержанность в правописании и вообще печать своего местного говора. Устранив это разногласие, г. Ильминский дал своему тексту общий уровень довольно выдержанного правописания, по норме, установленной филологами и принятой в учебниках».

Затем, приводя из моего предисловия, что при множестве научно изданных памятников древнеславянского перевода Евангелия у нас нет общедоступного для общества и школы издания, рецензент установляет для рассмотрения два пункта: «В какой степени это издание потребно и необходимо, во-первых, для общества, и, во-вторых, для школы». Под обществом надобно разуметь (рассуждает рецензент) людей более или менее образованных, которые пожелали бы читать изданный г. И-м древнеславянский текст для духовного назидания и молитвенного самоуглубления и возношения. – В этом произвольном определении рецензента нельзя не видеть противоречия: читать Евангелие для духовного назидания и молитвенного самоуглубления и возношения – отвечает благочестивому религиозному чувству, для удовлетворения которого существует масса изданий Святейшего Синода. Людям же более или менее образованным соответственно интересоваться древним текстом, служившим к назиданию и просвещению русских в эпоху св. равноапостольного великого князя Владимира, так как список Остромира моложе крещения Руси только на 68 лет, а книги одного типа с той, которая для него послужила оригиналом, современны этому великому и благодетельному для нас событию. Я, впрочем, нехорошо выразился, я хотел сказать только в отношении логическом, что в одном и том же предложении должно быть согласование признаков: признак образованности согласуется с любознательностью, а молитвенному самоуглублению и духовному назиданию соответствует благочестие. Но благочестие и образованность могут совмещаться в одном лице, и один и тот же человек для духовного назидания имеет Евангелие синодального издания, а для любознательности мог бы взять в руки и мое издание. После этого ламентации и глумления г. рецензента теряют расcчитанную им силу.

Переходя к школе г. рецензент говорит: «Так как ныне принятый текст Свящ. Писания представляет слияние форм славянских с русскими, то, чтобы в надлежащей ясности и чистоте предъявить формы славянские, необходимо в школьном обучении ознакомить с грамматикой именно древнеславянского языка и, само собой разумеется, всего лучше – по драгоценному тексту Остромирова списка, который в своем грамматическом строе дает твердую основу для ясного и вполне сознательного изучения грамматики как языка исправляемых церковных текстов, так и языка собственно русского». – В заключение г. рецензент говорит: распространять в школах издание И–ого в качестве пособия для учащихся, излишне. Излишне при существующих и предполагаемых учебниках церковнославянского и русского языка: но это еще не значит, чтобы чтение моего издания было для гимназистов предосудительно или вредно. Сам же г. рецензент говорит в начале разбора, что у меня довольно выдержано правописание по норме установленной филологами и принятой в учебниках; я присовокуплю, что за основание моего издания приняты формы именно Остромирова списка. Таким образом, мое издание могло бы послужить для юношей любознательных к большему закреплению или протвержению древнеславянских форм, и вовсе не было бы излишним. В учебниках предлагаются лишь отрывки текстов, притом с сохранением особенностей каждого памятника, след., ученики при самом начале своего знакомства с древнеславянскими формами затрудняются этим разнообразием форм; для облегчения-то начинающих я и привел все к единству.

Думал я ходатайствовать напечатать вполне отзыв моего рецензента со своими объяснениями в одном из духовных журналов, но потом оставил это намерение, припомнив вообще бесполезность и неблаговидность литературных препирательств. Пред высоким ученым авторитетом и почтенными сединами моего рецензента, не названного в документе, но мне достоверно известного по частным сведениям, мое препирательство напоминало бы басню Крылова или даже поступок среднего сына Ноева. Но я покорнейше просил бы Вас, если только приведенные соображения мои о непредосудительности и безвредности моего издания для духовно-учебных заведений найдете небезосновательными, – просил бы разрешить мне прислать в хозяйственное при Св. Синоде управление, для бесплатной рассылки по 4 экземпляра на каждую семинарию (55 семинарий х4=220): я только бы просил уплатить за пересылку по транспорту из сумм синодальных.

Примечание. Дабы иные юноши не затруднились или не соблазнились юсами, чтобы читать их по предполагаемому древнему произношению, что произведет неприятное впечатление и охладит к древнеславянскому тексту, следует только поставить непременным правилом, чтобы читать его согласно с нынешним произношением церковного текста.

В заключение этой скорбной материи объясню, что цель и сущность моего домогательства – содействовать подготовке более исправного и основательного текста церковнославянских книг.

Сейчас беседовал я с чувашином Ананием Даниловым. Он сначала стремился к монашеству, посетил русские святые места – все пешком; собирался на Афон и в Иерусалим, (однажды я уже писал Вам об этом Анании), но впоследствии Яковлев (чувашский инспектор, учредитель Симбирской школы) направил его на миссионерские собеседования с чувашами, мало понимающими христианство и отпадающими в исламизм. Он пишет правдивую и интересную повесть – род дневника о своих хождениях и собеседованиях, как, например, в одной чувашской деревне, по его увещанию и настоянию, пожгли ирихов – род киреметей. Ирихи вырезываются из лубка, а иногда из дощечки, в виде треугольника, четырехугольника, круга и т. п., разной величины, но вообще небольшие. Кладут их в лукошко, туда же кладут, как бы некие жертвы, оловянные подобия монет, кусочки хлеба; все это вешают в сарае или клети и полагают в этом страшную силу вражию. Такие-то вместилища ужасов в той-то деревне привязывали к веревке и большими артелями тащили их по деревне с криками, ругательствами и насмешками, а иные палками колотили ирихов и, наконец, вытащивши за деревню, бросали в пылающий костер. Так уничтожили несколько ирихов, с которыми многие обыватели расставались не без сожаления. Напоминает киевские сцены крещения Руси. На этом Анании подтверждаются Ваши слова, что люди простые, из народа, гораздо лучше умеют говорить с народом, нежели ученые профессора.

Я писал Вам однажды о чувашской книжке «О загробной жизни», переложенной и частью переработанной с русского издания Афонской горы, с подробным изложением мытарств. Книжка эта составлена по-чувашски-το известным чувашским священником Даниилом Филимоновым. Она пришлась отлично по сердцу чувашам; ее читают и слушают чуваши самых разнообразных местностей и разных губерний с глубоким интересом и умилением. Нужно напечатать ее вторым изданием, которое о. Филимонов хочет дополнить изложением того, как по русскому православному обряду должно приготовлять к погребению тело умершего. У чуваш имеются свои обряды, а русского обряда они не знают.

Система брошюр оказывается, таким образом, весьма пригодной для распространения во всем чувашском населении правильного понятия о христианской вере и для искоренения их основных суеверий. Я хочу задать о. Филимонову новую тему в исправление их суеверных чувашских понятий о Боге, киремети, ирихах и т. п. Все это должно быть изложено в лицах и событиях на основании священного Писания и житий святых. О. Филимонов сумеет изложить талантливо и для чуваш интересно. У него есть способность писать задушевно: его книжка «О загробной жизни», по замечанию некоторых, привлекает чуваш трогательным и жалостным изображением положения души умерших. Отсюда следует такой вывод: на инородцев, как и вообще на простых людей, нужно действовать не рассуждениями и доказательствами, хотя бы от священного Писания, но рассчитанными лишь на рассудок, а движениями сердца и наглядными картинами. В таком роде должна быть изложена и предполагаемая книжка о Боге.

PS. Для собеседований Ананию Данилову нужны Творения Св. Димитрия Ростовского и Тихона Задонского, а также Четьи-Минеи. Нельзя ли выслать эти книги для него чрез инспектора Ивана Яковл. Яковлева в Симбирске. У них частые сообщения. Это было бы весьма полезно. Записки свои Ананий ведет по-чувашски, но я просил перевести на русский язык. Напечатать их целиком едва ли удобно, но я бы прислал Вам прочитать к сведению и собственному удовлетворению Вашего христолюбивого сердца.

7 сентября 1890 г: память праведным Захарии и Елизавты, – храмовой праздник Казанск. учит. семинарии

Присяжный поверенный Феодор Никифорович Плевако при письме от 25 августа, прислал мне, как душеприказчик Прасковьи Ильиной Медынцевой, тысячу пятьсот рублей для окончательного устройства церкви в чувашской деревне Шемякиной Тетюшского уезда. Эти деньги я представил высокопреосвященному Владыке нашему Павлу с объяснением их назначения, и они будут через консисторию переданы в строительный комитет, заведующий постройкой Шемякинской церкви; господину Плевако вместе с сим я отправил консисторскую квитанцию в принятии от меня означенных денег.

Согласно Вашему указанию, я отправил через Казанскую контору Российского Общества страхования и транспортирования кладей 300 экземпляров древнеславянского Евангелия в Москву на имя Андрея Николаевича Шишкова. Я рассчитал по пяти экземпляров на все академии и духовные семинарии. А так как семинарий 55, и я после придумал в здешние академию и семинарию прямо доставить от себя по пяти экземпляров этого издания, чтобы несколько облегчить хлопоты центрального учреждения по пересылке, то несколько экземпляров, которые останутся от отправленных мной, нельзя ли бы раздать по духовным училищам по одному экземпляру, собственно, для любознательности преподавателей.

Я получил из Учебного Комитета семь номеров циркуляра, где я прочитал, что «Размышление» уже разослано по семинариям, прошу извинить меня за неосновательную тревогу.

Рублей без малого десять, употребленные мною на пересылку Евангелия, ожидаю получить обратно, как Вы изволили обещать, а самые книги прошу принять как мое пожертвование бесплатно согласно моему искреннему намерению.

20 октября 1999 г.

Вчера похоронили заслуженного профессора Казанской академии Ивана Яковлевича Порфирьева. Действительно, был он заслуженный профессор академии. Кончил он курс в 1848 году, и с тех пор до сего времени, в течение 42 лет, служил и трудился для академии. И академия воздала ему вполне заслуженную честь, и Владыка Павел совершил и литургию, и чин погребения, и многие ораторы душевными словами и речами почтили память покойного своего учителя, и сколько священников участвовали в погребении, – это все его ученики.

Иван Яковлевич и ученый был далеко незаурядный, и преподаватель истинный и искренний, и особенно был человек и христианин верный и чистосердечный. И семья его по нему благонастроенная и симпатичная.

Порфирьев, вообще слабого и почти хилого сложения, в последние два-три года, даже после смерти своего зятя, профессора Милославского и жены его, а своей дочери, подшибся силами. Но предсмертные его недуги обозначились в сентябре 1890 года, а за три дня до смерти у него довольно внезапно отнялся язык и вся правая сторона и он не мог ни повернуться, ни даже не говорил ни слова, ни звука. Ему подставляли азбуку и он левой рукой, и той уже нетвердой, показывал буквы, из которых уже слагали слово, им задуманное. Таким способом он потребовал исповедаться и приобщиться – это было самое первое его желание после припадка. Вечером того же дня (удар сделался около полуночи) я пришел к нему и взял его левую руку. Он меня угадал, но лицо его уже было лишено всякого выражения, как парализованное. Он потребовал азбуку и медленно составил: «Собирался к вам», за два дня до этого получил он несколько экземпляров, изданных им в Академии Наук апокрифов по рукописям Соловецкой библиотеки, и собирался привести мне свой новый труд, как и прежде всегда он привозил мне свои труды.

Вчера вечером зашел ко мне один господин, совершенно посторонней и академии, и Порфирьеву, и высказал такое соображение, что семейству покойного предстоит очень ограниченная пенсия, – не более будто бы пятисот рублей. Я слышал, что по духовному ведомству пенсии по старыми окладам, следовательно, закон не в пользу данной осиротелой семьи, ибо здесь пенсия принадлежит, по букве-то закона, одной вдове, – дочь у нее замужем, сыновья один кончил курс университета, магистрант математики, другой сын – второго курса филологического факультета. Но у них же содержатся две сиротки, малолетние дочери покойного зятя, и мать этого зятя, бесприютная вдова и круглая сирота. Таким образом, если не по букве, то по сущности, семья Порфирьева осталась со многими сиротами. Что же касается до самой-то пенсии, то она принадлежала бы ему после 25 лет службы, а он прослужил чуть не двойной термин. Одним словом, если возможно на этот случай довольно исключительный придержаться духа справедливости и участливости, то не примете ли Вы на себя труд исходатайствовать у Святейшего Синода увеличение пенсии семейству покойного Ив. Як. Порфирьева за его особые заслуги духовному проведению.

12 ноября 1890 г.

Из Вашего последнего письма (от 28 октября) я выписал, что относится к Некрасову (т. е. почти все письмо), и послал ему с попутчиком в самый день получения мною этого письма. Я имел в виду предупредить повторение подобных выражений. Действительно, он в прошлую субботу приезжает ко мне, благодарить меня за предупреждение его. Он еще написал небольшую статейку, продолжая свои исправления русского перевода Нового Завета, и уже отдал было в редакцию Прав. Собеседника, но взял оттуда обратно для исправления. Он просил меня доложить Вам, что он весьма благодарен Вам за внимание к его труду, что эти статьи его о посланиях апостольских он не издаст отдельным выпуском, а подождет со стороны возражений и исправлений, впоследствии сам еще всмотрится и вдумается и, если после всего этого удастся ему усовершенствовать свой труд этот, тогда он издаст его отдельно. Тогда он по возможности исправит и выражения, имея, впрочем, своей целью собственно не выражения, а разъяснение смысла.

Молодой профессор Казанского университета А. Ив. Александров по сравнительному языкознанию и славянским наречиям в вакационное время ездил за границу, в Вене виделся с И. В. Ягичем, от него слышал одобрительный отзыв о моем издании Евангелия и что он, Ягич, поместил рецензию на мое издание в своем Archiv fur slavische Philologie. Александров был так любезен, что принес мне 12-ю часть, 3 и 4 впуск части 1890 г., где помещена упомянутая рецензия на стран. 627–629. Начинается (на немецком языке) так: «Эта книга, хотя есть только издание текста, но имеет принципиальное значение. Известный своими знаниями восточных языков г. Н. Ильминский из Казани уже не раз (zn wiederholten Malen) с энтузиазмом юноши указывал на высшие достоинства (Vorzüge) древнеславянского перевода Евангелий. Его книга «Размышление» (прописано по-русски все заглавие) в 1886 г. явилась вторым изданием. – Затем Ягич говорит, что кто знает грамматическо-лексикальную сторону ныне употребительного в России церковного текста Евангелий, тот поймет, что г. И. им-де совершенно недоволен» (mit ihm ganz und gar nicht znfrieden ist), и сейчас приводит по-русски мои слова из Размышления: «Наш новоисправленный Завет ни в гимназиях, ни в университетах не может иметь употребления, потому что не имеет никакого научного значения и интереса» (стран. 81). Далее говорит Ягич: «Чтобы приобрести известное воззрение на древнеславянский язык, которое каждый духовный собственно должен бы иметь, реставрация в смысле Иль-го (im Sinne llininskij’s), во всяком случае, заслуживает предпочтения (Vorzug). Она в этой книге и проведена, и даже довольно последовательно, что в человеке, никогда не занимавшемся славистикой специально, заслуживает великого признания (grosse Anerkennung)». Дальше приводит порядочный список моих ошибок и опечаток из 1–14 глав Матфея и нескольких глав Марка. После этого говорит: «Эти и другие ошибки, которые надо сочесть большей частью за опечатки недосмотренные, могут быть исправлены при втором издании, которого я (т. е. Ягич) этому предприятию желаю». «Во всех духовных заведениях (замечает Ягич) такое Евангелие должно бы употребляться для упражнения в действительно высоком церковнославянском языке. Если стремлению автора (des Verfassers) достанется (zu Theil wird) признание и одобрение (Anerkennung und Billigung), то можно ожидать, что он таким же образом издаст нам еще, по крайней мере, Апостол и Псалтирь». – И заключает г. Ягич следующими словами: «Специалисту доставляет великую радость, когда он видит, что результаты научного исследования и в этой области начинают делаться общим достоянием».

Я хотел было перевести рецензию Ягича на русский язык и напечатать, но если переводить, так переводить все, а моя филиппика против нашего церковного и особенно учебного текста Евангелия вовсе неудобна ех abrupto. Ведь в «Размышлении» я ратовал против замышлявшегося исправления (т. е. поновления) церковного текста Евангелия: я и видел в Петербурге оконченное уже исправление, – это ужас. При незнании славянского языка ни по духу, ни по букве, подобные исправления заведут нас, Бог знает куда: вот я и ополчился и сгоряча допустил выражения резкие, а теперь, при спокойном настроении, никак не удобны такие резкости. Но я, принимая в руководство исправления Ягича, перечитываю подряд свое издание и выставляю на полях опечатки и ошибки, хотя последние иногда сомнительны. Думаю напечатать эти исправления особым листком и разослать по семинариям для исправления сего издания. Читаю и перечитываю свой текст; упражняюсь, вникаю, и все еще много темного; тонкостей не уловил еще я. Мне желательно постигнуть основания форм.

Читаю и перечитываю Ваше письмо от 21 августа, где есть поучительные заметки относительно ознакомления со славянским языком и о славянской грамматике. В силу грамматических правил или иначе – теоретического преподавания грамматики, я не верю. И как Вы научились, так сказать, складу и духу церковнославянского языка чрез слушание чтения в церкви, так я желал и нахожу полезным научиться славянской этимологии чрез наглядность зрительную, – т. е. чтобы человек, сколько можно, больше читал и всматривался в славянское писание. Я знаю одного чувашина, не видавшего ничего дальше начальной сельской школы, но почти совершенно правильно пишущего по-русски, – он приобрел русскую орфографию, столь трудную, тем, что очень много писал с книги, следов., чрез частое и постоянное зрение, – формы и буквы русского языка вошли и укоренились в его мозгах. Этот способ я и захотел применить к славянскому языку. Вот почему я так настойчиво добиваюсь писать вознес же ся, а печатают обыкновенно вознесжеся, т. е. слитно; в моем написании сейчас же видно и понятно, как составлено это слово; или печатают: что́жеся вамъ мнитъ, а я пишу: что же ся… т. е. раздельно; оно и видно, как составлено. Отличают же у нас мир и мiр, и это помогает. Недавно я узнал форму в первом послании к Тимофею: молю прежде всѣх... за царя; прежде я думал, что это единственное число, а выходит – множественное ὑπέο βααιλέων. Здесь удержалась древняя славянская форма с малым юсом ѧ. В словах мягкого окончания, в параллель твердому ы, пишется ѧ, наприм. винит. множественного от рабъ – рабы, а в мягком царь – царѧ. В древности отличали от этого винительный единственного буквой ꙗ, йотированным ѧ, ибо в слове рабъ винит. раба – азу соответствует смягченное ꙗ – я. Эта форма очень часто встречается в старообрядских книгах, наприм., «и спаси блаже душѧ нашѧ» по-древнему, а у старообрядцев пишется через а душа наша. Подобным образом у них в конце 50 псалма, пишется тельца, вместо древнего тельцѧ = у нас пишется на ы: тельцы. Так и вышеприведенная форма царѧ у нас в Псалтири пишется цари: «и изби цари крепки» в псалме 134. Древние-то формы и не мешало бы знать нашим миссионерам, чтобы лучше понимать старопечатные тексты. Еще интересный случай: у нас в ектении пишется: рцем вси, и пишется: аще речем и проч. Отчего это при одной гласной согласные разные. По древней-то правде писалось «рцем» – чрез ѣ, а то – «речем»; а перед ѣ буква к (реку) изменяется в ц, а пред е в ч. Вот и следовало бы в нынешних книгах «рцем» писать через ѣ. Или раз я вздумал, как это пишется: «благословите Господа слуги Его»? Ведь перед и глагол (г) изменяется в з. Но вспомнил, что в основе-то здесь не и, а ы: слугы, как жена – жены.

Уж кстати: заведши речь о славянской грамматике и припомнив мысль о пересмотре Миней и т. п., решаюсь представить на Ваше благоусмотрение следующее обстоятельство. В 1721 году, после окончательной победы над шведами, государю Петру Алексеевичу был поднесен титул императора, а между тем октябрьская Минея была уже отпечатана. Тогда разослали лист, где предписывалось во всех местах, где встречается слово царь, заменить словом император, и везде заменили. А после почтенное слово «царь» до того унизили, что вставили в титул: Царь польский. Польский король, а до царя ему далеко. Царь был Московский и всея Великия и Малыя и Белыя России. Унизили имя царь, а небесный-то Царь?! и стал Царь Небесный = царь польский. Я недавно читал в Церковных Ведомостях слово Преосв. Амвросия «О благодарности» на 17 октября. Здесь раз пять в двух местах все говорится слово царь, и лишь однажды употреблено в конце слово император, и то вроде официального титула. И если бы в прочих-то местах поставить это иностранное и вовсе нецерковное слово, то чувствуется, что оно было бы не к месту, не в тоне сердечном и религиозном. Нельзя ли бы в церковных-то книгах, хотя бы частью, наполовину, или даже ¹/₄ и т. п., восстановить древнее слово царь, а в титуле-то нельзя ли бы поставить, вм. король, князь? König, Königinn = кеназь, кеназьіни А Царь = Цесарь = Καισαρ = Kaiser.

22 ноября 1890 г.

Вчера я получил из Смирны письмо от Н. А. Бобровникова. Это наш учитель Казанской учительской семинарии, человек очень дельный и деятельный, энергичный, голова блестящая и горячий патриот, в делах инородческих основательно рассуждает, а равно в педагогических. Инородческая механика ему далась оттого, вероятно, между прочим, что он приехал ко мне на житье в 1865 году десятилетним ребенком. На его глазах крещено-татарская школа росла и выросла, он слушал мои разговоры с о. Макарием нынешним Бийским епископом, при нем семинария наша открыта. При его блестящем уме и симпатичном, горячем сердце неудивительно, что он набрался кое-чего, а сам приумножил. Только одолевают его бронхиты. И он для излечения в теплом климате получил, благодаря благоснисходительству Ивана Давыдовича, отпуск заграничный на 6 месяцев с сохранением содержания по должности. Он направился на мусульманский юг, чрез Константинополь в Алжир: ему желательно ознакомиться с положением мусульманства в борьбе или под влиянием христианства и европеизма. Как наблюдательный и бесконечно пытливый, он не может оставаться в бездействии – следит, наблюдает, изучает. Это письмо он писал на пароходе и положил на почту в Смирне. Обещал от времени писать и еще, что встретит любопытного. От него можно ожидать многого, а для меня великая опора и надежда, и ему, я полагаю (егда помышляю смерть), вручить бы Казанское инородчество, но это в руках Божиих. А теперь дай Бог ему поправить свое здоровье. Из письма Бобровникова я велел выписать интересные соображения, и вышла как бы особая записка, которую и сочел я неизлишним представить Вам на усмотрение или к сведению.

Приложение из письма Бобровникова

Огромный интерес представляет русское мусульманское паломничество и обучение русских мусульман в Константинополе.

То и другое доселе остаются совершенно неизвестными и почти совершенно ускользают от правительственного контроля.

Магометане, когда приезжают в Константинополь, попадают не в руки известных России лиц, как наши православные паломники, а в руки особых промышленников, которые руководят, наставляют и обирают русских мусульман совершенно бесконтрольно со стороны русского·правительства. Мусульмане, правда, являются в русское консульство за свидетельством, необходимым для получения тескере от турецкой полиции, являются также иногда и на обратной дороге из Мекки с просьбами об отправлении на казенный счет на родину, но этот чисто канцелярский надзор никакого значения не имеет и, кроме того, всегда может быть обойден. Наша заграничная паспортная бланка предвидит один лишь класс путешественников – богатых господь и вовсе не имеет в виду ни купцов, ни паломников, ни людей, едущих учиться. Заграничная бланка содержит лишь имя лица и, в отличие от заграничных паспортов французских, немецких и проч., никаких примет; она не дает даже возраста и хотя приблизительного маршрута. С нашим паспортом, для визирования его, в консульство может явиться всякий; притом и самая явка в консульство для визирования необязательна; люди, приезжающие жить в Константинополе, а не ехать далее на восток, могут вовсе не являться в консульство. Рассказывают много случаев, обнаруженных потом официально, проживания русских мусульман в Константинополе и в глубине Турции не только с паспортом, не предъявленным в консульство, но без всяких документов.

Русская магометанская учащаяся молодежь пользуется особенным покровительством турок. Сам султан снисходит до посылки им на салямликах особенного поклона. Известно, что очень многие мечети имеют значительное имущество (вакуф); на это имущество содержатся при мечетях училища; все софты (студенты) при этих мечетях (многие из них женаты) получают содержание от мечетей и содержание очень порядочное. Все русские мусульмане, приехавшие учиться, ставятся в такое же положение, но воображают, что они получают содержание не из вакуфного имущества, а от личных щедрот султана.

Известно стремление мусульман представить султана как калифа, т. е. как единственного законного повелителя правоверных и наместника пророка; известны и случаи посылки эмиссаров с панисламистской пропагандой.

Нельзя не признать, что пребывание русских мусульман на востоке, а особенно в школах, вне влияния русской власти, заставляет мусульман отвыкать от русского авторитета и задерживает сближение мусульман с русскими. Наше консульство в Константинополе, не имеющее силы для надзора за мусульманами, лишено возможности что-нибудь сделать в этом отношении, лишено отсутствием права на это.

Представлялось бы необходимым, в видах ослабления мусульманского фанатизма в империи, провести административным путем хотя следующие меры:

1) Заграничные паспорта выдаются не из волостных правлений, а из губернаторских канцелярий, следовательно, в эти паспорта, в подражание французскому паспорту, может быть введено точное описание примет: тогда какой-нибудь черкес не может уже занять паспорт у первого русского паломника и ехать с ним в Россию возбуждать своих соотечественников; такие случаи действительно бывали.

2) При выдаче заграничного мусульманского паспорта обязывать путешественника подпиской являться в Константинопольское консульство при приезде в Константинополь, а в случае, если мусульманин останется в Константинополе учиться, являться лично в консульство каждые три месяца или, по красней мере, каждые полгода; это заставит мусульман помнить, что, пользуясь щедротами султана, они все-таки остаются русскими подданными.

3) Восстановить залог в размере 20 руб. при выдаче заграничного мусульманского паспорта. Каждый мусульманин, отправляясь в Мекку, должен обеспечить свое семейство и припасти достаточно денег на дорогу (иначе хадж не считается); поэтому залог этот не может быть для мусульман обременителен, а между тем он позволит русским консульствам выдавать ссуды под квитанции этих залогов и отправлять мусульманских паломников за счет этих залогов консульским распоряжением, но главное, это будет иметь нравственное влияние на мусульман: во время путешествий они то и дело будут думать о русской власти, как прибежище в трудную минуту.

4) Губернаторов просить сообщать непосредственно от себя два раза в год Константинопольскому консульству обо всех выданных заграничных мусульманских паспортах.

5) Упорядочение проживания русских мусульман в Константинополе.

Если подобные распоряжения будут сделаны без газетного шума административным распоряжением, отчеты Константинопольского консульства или тех драгоманов, которым поручено будет следить за мусульманским паломничеством, представят чрезвычайный интерес и осветят для русского правительства и русской науки это явление документально и фактически.

22 декабря 1890 г.

От всей души приношу Вам искренние и самые благожелательные приветствия с великим праздником Рождества Христова и наступающим новым годом.

Давно задумал я доложить Вам весьма интересную для меня и желательную мысль, но боюсь, что не сумею ясно и убедительно изложить ее. Давно я слежу, хотя заочно и издали, за татарином Сахибгиреем Ахмеровым, тем ученым муллой, с которым ведет свои беседы профессор Казанской академии Е. А. Малов. Ахмеров имеет от роду 32 года. Очень даровит и энергичен. Ум его пытливый и придумчивый, трудолюбие неистощимое. Мусульманские языки знает основательно, науки мусульманские изучил глубоко; начитан в Евангелии и Библии, довольно ознакомился с нашими толкованиями, даже читал отчасти Иоанна Златоустого. Беседы Ахмерова, как и вообще знакомство его с о. Маловым, начались в марте 1882 года, велись систематично о пророках по порядку: Адаме, Аврааме, Моисее и Давиде; об Иисусе Хрясте и Магомете еще осталось говорить, но и о них была частью речь вне систематической программы. Эти беседы с небольшими перерывами продолжались несколько лет. Ахмеров держался все крепко, возражал сильно и находчиво, наконец, в настоящем 1890 году в нем обнаружился крутой поворот в религиозных воззрениях против Корана и в сторону Евангелия. Ему уже несочувственно стало магометанское общество, и он оставил медресу, в которой учился и по окончании курса продолжал жить до последнего времени, пользуясь вниманием и сочувствием учащихся и других мусульман. В начале октября он переселился в Академическую слободку на дачу протоиерея Малова, который продолжает его навещать по нескольку раз в неделю. Этот внутренний переворот совершился после сильной внутренней борьбы, следовательно, прочно и глубоко.

Обращение Ахмерова весьма знаменательно, как плод многолетнего, систематического и непрерывного собеседования его с протоиереем Маловым, веденного с обеих сторон от всей души и с искренней любовью к истине. Замечу, что о. Малов силен как миссионер не одними только препретельными словесами, но паче религиозным убеждением, живой церковностью и симпатичным отношением к собеседникам и серьезностью тона. В обращении Ахмерова я вижу настоящий, прочный и живой зародыш миссионерского дела, как органического процесса, к которому предыдущая сорокалетняя жизнь миссионерского отделения как противомусульманского служила подготовкой. Труды покойного профессора Саблукова и преемника его о. Малова составили почву, в которой и зачалось теперь в лице Ахмерова действительное противомусульманское миссионерство. Этот случай – единственный: потерять его – грех, а им надо воспользоваться, надо его поддержать, чтобы из этого зародыша возросло многоплодное древо. В этом и состоит сущность моей мысли и мое ходатайство. Ахмеров, оставив татар и магометанство, лишился и тех случайных, небольших заработков, которые он мог иметь прежде: теперь его о. Малов бесплатно держит на своей даче и помогает понемногу своими деньгами. Ахмерову надо составить теперь же некоторое содержание. Но Ахмеров не будет пользоваться оным как пенсией за обращение, он может сильно и полезно помогать в занятиях противомусульманского отделения. Вот его занятие и положение – практикант арабского книжного, преимущественно богословско-научного языка. Студенты миссионерского отделения пишут сочинения и исследования о разных мусульманских вопросах, по мусульманским, преимущественно по арабским, источникам. Таковых источников очень много, есть из них толстые, схоластично и мудрено изложенные: Ахмеров способен по целым дням и часам толмачить подобные книги студентам. Но он сам настолько проникся сознанием и очевидностью недостатков Корана и ислама, что не преминет писать о них сочинения, а также при случае устно беседовать с учащимися татарами-шакирдами (= софтами), с которыми у него могут возобновиться не совсем порвавшиеся внутренние и научные связи.

Третьего дня я излагал свои мысли об Ахмерове в вечерней беседе высокопреосвященнейшему Павлу и он принял их с величайшим сочувствием; оказалось, что Владыка уже слышал об Ахмерове и имел о нем подобные соображения. Он также хочет писать Вам об этом.

Итак, Ахмерова надо сделать практикантом арабского книжно-богословского научного языка. По штату положенный практикант (т. е. должность практиканта) татарского языка должен оставаться как есть, и всегда за крещеными татарами, вроде о. Василия. Место Ахмерова должно быть устроено лично для него пока временно, подобно тому, как Воскресенский состоит преподавателем Закона Божия в крещено-татарской школе, и из тех же приблизительно источников. Я предполагал бы назначить ему, с вышеизложенной обязанностью книжного практиканта, до 600 рублей содержания в год, начиная с 1-го января 1891 года. Дело это нужно бы повести, сколь возможно, прямыми и наименее формальными путями.

NB. Преосв. Сергий епископ Чебоксарский, поехал (слышал я это) в Самару для помогания больному преосвящ. Серафиму. Если, волею Божиею, Владыка Самарский скончается, то его нынешний временный помощник да не будет его постоянным преемником, ибо настойчивая и упрямая и самоуверенная мысль его направлена вовсе не в сторону, полезную для инородческого дела, которого в самарской стороне весьма много.

4 января 1891 г.

Сегодня выезжает в Петербург наш попечитель учебного округа Николай Гаврилович Потапов. По всей вероятности, он явится к Вашему высокопревосходительству. Желательно, чтобы Вы познакомились с ним. Он человек доброжелательный и симпатичный, сам религиозный и заботится о религиозно-нравственном направлении учащихся; принимает усердное участие в делах братства Св. Гурия и рад содействовать зависящими от него средствами успеху инородческих училищ; преданный Православной Церкви, он сочувствует успеху церковных школ. Одним словом, Николай Гаврилович (как я его понимаю) сердечно готов будет содействовать Вашим заботам о развитии религиозно-нравственного, православно-церковного просвещения н воспитания

3 февраля 1891 г.

Вчера имел я радость получить Ваше письмо от 26-го января и книги. Но прежде чем отвечать на письмо, считаю долгом принести Вам глубочайшую благодарность за великую честь, которой Вы изволили меня удостоить, исходатайствовав причисление меня к училищному совету при Свят. Синоде. Как видно из выписки из определений Свят. Синода, я назначаюсь к училищному-то Совету в видах привлечения меня к ближайшему участию в разработке вопросов, относящихся к упрочению и благоустроению церковно-приходских школ среди инородческого населения. В чем должно состоять благоустроение? Я понимаю, что Вы разумеете под сим внутреннее и существенное дело; а многочисленное коллегиальное учреждение по общему духу настоящего времени, легко может уклониться в сторону внешнего и формального благоустройства. Другая, еще более важная задача, предуказуемая Вами, упрочение инородческого христианского образования. Это весьма важно, существенно и необходимо. Ибо против инородческого образования воздвигается издавна, а чем дальше, тем больше, – вражда и брань – с разных сторон и разного содержания. Вот, наприм., m-me Верви жалуется на Яковлева, что он повсюду заводит чувашские школы и чувашский язык, – он заводит или лучше – старается заводить школы повсюду, где крайняя необходимость, где чуваши стали уходить в магометанство, а теперь начинают понемногу возвращаться, – что этим будто бы Яковлев делает помеху русскому населению и русскому богослужению. Значит, по ее женскому рассуждению, русскому населению было легче и приятнее, когда чуваши явычествовали или даже уходили в магометанство?! И что же она болтает вздор? Эта госпожа есть отголосок, но не дворянства, а (я полагаю) приходского сельского духовенства. Последнее (не без исключения, конечно, ибо в нем есть люди добрые, основательные и беспристрастные) недовольно тем, что от него, т. е. от поколения русского духовного сословия, отнимаются места в инородческих приходах. Это недовольство инородческими священниками похоже на неудовольствие духовных, получивших семинарское образование, на единоверческих священников, ставимых из простецов, не знающих орфографии, но сильных словом и духом. Необходимое орудие для инородческого образования – переводы; – многие нападают и на переводы: одни находят их совсем ненужными и якобы вредными для государственного единства, другие (мнимые знатоки) прицепляются к ошибкам, чаще воображаемым и мнимым. Так как переводы-то составляют мою обязанность, мою миссию, то я старался на все, по возможности, возражения отвечать и напечатал всю, какая была, переписку; но моя книга никого не обратила на путь истины и справедливости. Не перестают там и сям раздаваться, и подчас желчные и раздраженные, возражения. Ничтоже успевает, но паче молва бывает, – последовать примеру Пилата страшно не хочется. Я и огрызаюсь и верчусь на все стороны, но у меня разладилась голова: чуть что неприятно или враждебно коснется моей миссии, то сейчас бросается в голову, и иногда мне приходить на мысль, что я могу иметь неожиданно конец или Ив. Як. Порфирьева, или Дм. Сер. Михайлова, бывшего Оренбургского попечителя. Есть люди, которые почти ждут моей смерти, полагая, что я единственная опора и защита инородчества. Вот Вы и защитите бедных, чуть начавших становиться на ноги и видеть свет Христов, инородцев. Господь да защитит! По связи с инородчеством прямо перейду к вопросу о замещении архиерейской кафедры в Томске. Ваша мысль о замещении оной преосв. Макарием (разумею Бийского) совершенно верная и справедливая. С личной стороны – он вполне заслужил своими тридцатишестилетними трудами повышения. Но гораздо серьезнее самое дело. Если сопоставим университет (разум кичит) с тысячами разнообразных инородцев, с нуждами и делами миссий, то преосв. Макария и заменить-то даже для Томской епархии некем; кто против него? Иной академист может только разрушить или испортить. Этот Макарий младший принял чрез ближайшее посредство миссионерские начала и заветы от первооснователя миссии Макария; потом развивался и созревал при двух преемниках оного, сам теперь управляет миссией. Припоминаю записки одного миссионера (напечатанные), где рассказывается, как преосв. Макарий говорил поучение тысячной толпе инородцев, – и все смолкли и слушали с благоговением и слезами Он (по словам того очевидца) везде говорит, и если бы все-де записать, то вышла бы большая книга. Не есть ли это те реки воды живы, о коих сказал Спаситель, что они истекут из чрева не ученого книжника, а искренно верующего? Подай Господи, чтобы Ваша мысль, при помощи Владыки Исидора, осуществилась. А ему бы преемником в Бийск отца Синьковского, ныне игумена Владимира.

3 февраля 1891 г.

В дополнение к письму от 3-го февраля, не могу не упомянуть, что почти единственным покровителем чувашского дела в Симбирске есть преосвященный Варсонофий. Он старается провести это дело с осмотрительностью, постепенностью, чтобы не раздражать страсти, но и за всем тем многие в епархии им недовольны, собственно, за инородцев. Господь да сохранить жизнь его на многие лета. Преосв. Варсонофий бывает в чувашской школе на испытаниях по Закону Божию; всех ищущих священства инородцев испытывает сам; наветы и ябеды письменные на инородческих духовных старается расследовать, и убеждается, что все это клевета и сплетня. Зная силу страстей, он действует неторопливо и не сгоряча, а весьма осторожно. Это весьма замечательно и почтенно.

28 февраля 1891 г.

У меня за это время много накопилось материалов из разных местностей и разной формы, но все на одну тему, очень прискорбную, – что магометанство поднимает голову, а мы, русские, пред ним как бы беззащитны. Все эти материалы целиком или в выписках представляю при сем Вам к сведению или соображению, позволяя себе присовокупить некоторые сведения о лицах и обстоятельствах.

1. Копия с письма преосвященному Дионисию, архипастырю Уфимскому, благочинного Белебеевского уезда священника Цареградского. Доставлена мне преосвященным Дионисием. В крещено-татарских деревнях – Ахмановой и Курчеевой с 1870-х годов существовали инородческо-миссионерские школы на счет земства; теперь они закрылись по инициативе, как справедливо говорит благочинный, председателя Белебеевской уездной земской управы магометанина Сыртланова, – т. е. по его предложению или наущению, земское собрание отказало в пособии названным школам. Полагаю, что это тот Сыртланов, которого около 1850 года я знал студентом-медиком Казанского университета. Вообще это должен быть башкир или татарин университетского или, по крайней мере, гимназического образования. Есть и другие факты, доказывающие, что иноверцы университетского образования далеко не сочувственны не только православной вере, но и светскому русскому народному образованию. Наши средние и высшие школы слишком уносятся в превыспренние области абсолютизма и космополитизма, которые, принижая русскую народность, как бы по противоположности поднимают всякое иноверие. Но любопытно то, что председателями земских управ в Уфимском крае стали татары не со вчерашнего числа; но прежде они мирились с требованиями русской школы и Православной Церкви, а теперь вдруг вооружились против миссионерских школ. Это явление надо понимать в связи с общим подъемом за последние годы магометанства в России и потворством, какое допущено в Петербурге чествованием муфтия Султанова и комитетами о благоустройстве мусульманства, а самая высшая, кульминационная точка ублажения магометанства будет, когда построят, при пособии со стороны государственных учреждений, в Петербурге мечеть на 200 тысяч.

2) Вырезка из французской газеты Figaro, присланная мне Бобровниковым из Алжира. Там какая-то госпожа, русская, в форме письма, сообщает французской публике, что в Петербурге муфтий Султанов в мечетях молился за государя, и это составляет-де великий успех русской политики, которая применительным и приветливым отношением к магометанским подданным привлекла к себе их расположение. Мне кажется, напротив: – сельское население татарское, да и горожане недавно сильно вооружались против русского языка; теперь официальные лица, стоящие во главе мусульманства, замазывают своим усердием к русскому языку и православному государю рискованную и неблаговидную попытку своего народа.

Возвращусь к поступку Сыртланова. Мне кажется, что Белебеевское земство не имело права отменять прежнего своего ассигнования на Ахмановскую и Курчеевскую миссионерские инородческие школы⁵². Высочайше утвержденным 23 октября 1878 мнением Госуд. Совета разъяснено, что постановления земских... учреждений о выдаче пособий на содержание учебных заведений, состоящих в ведении правительства, если в постановлениях сих не заключается указания относительно срочности назначаемого пособия, или же условности оного, признаются по принятии правительством подобных пожертвований постоянно обязательными для жертвующих обществ или сословий, за исключением лишь случаев, в коих, по изменившимся впоследствии обстоятельствам, правительство признало бы справедливым и возможным освободить подлежащее земство или сословие от взноса назначенного им пособия.

Постановление сие вошло в Св. Зак. т. II ч. 1 (изд. 1876 года), Общ. Учр. Губ. (по прод. 1879 г.), примечание к ст. 1884.

Нельзя ли бы учебному ведомству, на основании правительственных распоряжений, подобных приведенному, кассировать постановление Белебеевского земства относительно названных школ?

3. Подлинное письмо Кустанайского священника Соколова к инспектору Катаринскому (а последним сообщенное мне с припиской), от 16-го февраля. Соколов, воспитанник Каз. учит. семинарии, выпуска 1883 года, был учителем двухклассного Кустанайского русско-киргизского училища. Прошлым летом преосвященный Оренбургский Макарий рукоположил его в священники, и он сделался законоучителем во всех Кустанайских школах. К русским поселенцам, разбросанным в аулах, он ездил по распоряжению преосвященного, который предполагает, по усмотрению Михаило-Архангельского братства и на средства оного, усилить миссионерские средства в Кустанайской местности. Настоящее письмо сообщаю Вам не для возбуждения инициативы, которая пусть остается за преосвященным Макарием, но на случай, если местных средств окажется недостаточно, Вы могли бы оказать пособие из центральных или миссионерских сумм. Но сообщение о. Соколова и само по себе весьма интересно и характерно, показывая, как мы двинем массу переселенцев, не заготовив для них ничего для обеспечения их православно-духовного и национального благосостояния.

4. Выписка из письма учителя Пирожкова от 28 февраля 1891 г. Пирожков воспитанник той же семинарии, выпуска 1889-го года. Состоит учителем киргизской школы в Букеевской Орде в деревне Новая Казанка. В ней до 2000 жителей: много казанских татар, еще больше киргизов, меньшинство – русские, православные. Вот что пишет Пирожков в означенном письме. «Главное здесь плохо тем, что нет церкви. А у татар есть мечеть; впрочем, у всех народов, какой бы религии они ни принадлежали, все есть какой-нибудь дом молитвы, куда они собираются для общественного богослужения. У нас же здесь нет ничего, хотя все жители очень желают. А жителей русских здесь около двухсот человек; в зимнее же время здесь бывает до б сот и более. И как не желать церкви, когда вот уже при мне (а он всего 1¹/₂, года там служит) было два покойника (содержатель постоялого двора Егор Новиков 40 лет и сын торговца Иван Киселев 14 лет), которые не только не были приобщены, но и схоронены неотпетыми, так как нет священника? Да и мало ли бываете несчастий, например с новорожденными. Младенец живет месяца два-три некрещеный, а иногда так и помирает. Мы еще в прошлом году сообщали г. Катаринскому во время ревизии, что церковь здесь очень желательна и необходима. Во время февральской ревизии школ мы опять говорили относительно этого с нашим инспектором Александром Ефимовичем. Он советовал сделать сбор и собранные деньги переслать ему, т. е. Александру Ефимовичу. С 18 февраля мы уже собрали почти двести рублей. На днях отошлем их Александру Ефимовичу, а он обещался хлопотать. И да поможет ему Господь осуществить начинаемое и столь желаемое для нас дело».

Опять наша несообразительность или неисправность. Но кончу хотя некоторым проблеском обнадеживающим; но «да не когда усну в смерть, да не когда речет враг мой: укрепихся на него».

Ахмеров крещен в Раифской пустыни с наречением Павлом по крестному отцу Николаевичем. Имя апостола Павла он сам избрал по глубокому уважению к апостолу языков, коего послания он читал усердно и с умилением. Теперь он поселен в Академии, и к нему ходят знакомые ему татарские шакирды, т. е. воспитанники медресей. Из них некоторые хоть теперь готовы креститься, но боятся татар-магометан. По шариату, если мусульманин отступил от своей веры, то ему должно предложить возвратиться и разъяснить ему пункт сомнения, из-за которого он отступил от ислама, можно дать ему отсрочку на три дня; но потом, если он не согласится, то его убивают. Смертная казнь в России, конечно, не допускается правительством русским, так магометанская-то совесть, считая шариат обязательным для себя, может осуществить тайно. А муллы и особенно фанатичные татары-общественники принялись теперь сторожить шакирдов и зорко следить, не ходит ли кто к Ахмерову. Нужно бы что-нибудь устроить среднее между казенным и частным, т. е. частное убежище для неофитов на казенные средства или на средства Мисс. Прав. общества. Из этих обращающихся ученых мусульман нужно составить некую общину литературную для ведения полемики устной и письменной с татарами-магометанами. Но об этом после, пообдумавши.

Кстати подошло, что около половины ноября приехал в Казань кончивший курс по историко-филологическому факультету Московского университета, Ст. Алексеевич Петров, родной племянник преосвященного Владимира Нижегородского, который (Петров) расположился потрудиться на миссионерском поприще под начальством Алтайской миссии у киргизов. Поэтому он на зимние месяцы приехал в Казань на сокращенные курсы и поселен в академии. Живой, очень ревностный и к церкви, и к миссионерству, он принял живое участие в крещении Ахмерова и одного последователя Ахмерова хочет увезти с собой в Нижний, чтобы там его крестить. Петров предполагает съездить в Петербург; если он явится к Вам, то Вы можете узнать от него подробности нынешних миссионерских обстоятельств и событий.

8 марта 1891 г.

Приемлю смелость представить Вашему высокопревосходительству два письма, для утешения и параллельного суждения: одно письмо о. протоиерея Е. А. Малова, другое письмо Н. А. Бобровникова из Алжирии. Первое восхитительное, второе любопытное.

PS. В письме Бобровникова говорится об одной русской из Петербурга, сестра Nativitée–кто такая?

30 марта 1891 г

Вчера я, только что сдал на почту свое многосоставное письмо⁵³, получил от Вас письмо от 20 марта с приложением; вместе с тем я получил от преосвященного Дионисия письмецо тоже с присоединением Якутских Епархиальных Ведомостей, которые я при сем прилагаю.

Письмо Ваше, доказывающее Ваше высокое и самое трогательное внимание к моим посильным ходатайствам, располагает меня к дальнейшему и вящему усилению моих настояний. Кстати, вчерашнее-то письмо свое я собственно говоря – не кончил; кончилась бумага и мне почти негде было подписаться.

Итак, продолжу вчерашнее письмо о татарстве, дополняя мыслями из Вашего последнего письма. Департамент иностранных исповеданий утешается отсутствием фанатизма в муфтии Султанове. Он лично-то, быть может, и добрый человек, но камарилья магометанская выделывает из него согласно ясно определившегося теперь панисламитского направления. Между прочим, стоит замечания мелочный, по-видимому, факт. Отчество (заменяющее у татар фамилию) в Казани у татар писалось по-русски на ов: Исхаков и т. п., а по-татарски делается с прибавкой слова углы (= кавказское оглу), что значить сын. Теперь татары любят, как бы за правило или за моду приняли писать бен – сын, арабское слово; вместо Исхак углы пишут бен Исхак. Я видел визитную карточку одного интеллигентного татарина, получившего образование в русском университете, с такой именно надписью. Так вот эти-то панисламитские вожделения и надмевают и движут наших татар. А это прекрасно, что муфтия не допустили до государя.

Вот что у меня давно на душе – обратить Ваше благосклонное и покровительственное внимание на профессора турецкой словесности Василия Димитриевича Смирнова, цензора магометанских изданий в России. Татары на него озлобились и со всех сторон нападают, да и русские-то иные готовы считать его фанатиком и крайне придирчивым человеком. Татары по всей России действуют заодно, по одному плану. Они, собственно в Казани, вооружались против изучения муллами русского языка, но их заявления и протесты писались от имени сельских обществ. Так и против цензора Смирнова всего более озлоблены казанские воротилы, но протест подан от имени и за подписью оренбургских и казанских мулл; да я еще слышал, что татары написали в лондонском Times статейку – жалобу на цензора Смирнова. А Смирнов ведь справедливо ополчился на татарские книги, и притом после резкого возражения со стороны Дальтона. Если Смирнова не поддержать и если его съедят магометане, то на его место никого не найдется: кому охота жить на ножах, а претензии татарские весьма велики и все более увеличиваются, crescunt enndo.

Теперь в заключение скажу два слова о прилагаемом № Якутских Епарх. Ведомостей. В феврале 1890 года я прочитал в «Пастырском Собеседнике» письмо покойного архиепископа Парфения, где сказано о преосвященном Дионисии очень плохо. Я об этом сейчас же сообщил преосвященному Дионисию, прося его рассеять эту напраслину, но Владыка мне написал, что он хотя и мог бы опровергнуть, но не желает лихом поминать почившого архипастыря и, кроме того, сослался на Евангелие от Лк.6, 26. Теперь он прислал мне этот №, как бы в ответ на мое февральское прошлого года письмо. Оказывается, это написано человеком близким к покойному преосвященному Павлу и давно служившим в Якутской епархии, следовательно, вполне знающим отношения и дела. Этот отзыв совершенно компетентный. Не найдете ли возможным и уместным, особенно ввиду достославной и усердной 50-летней службы преосв. Дионисия, поместить эту статью целиком в Церковных Ведомостях, ибо кто же на Руси увидит Якутские Епарх. Ведомости?

21 апреля 1891 г.

От всего сердца, от лица всей инородческой семинарии имею честь принести Вам искреннейшее поздравление с великим торжеством Воскресения Христова и вместе глубочайшую благодарность за благословенный дар нашей семинарской церкви – икону святых преподобных угодников и чудотворцев соловецких, – икона прекрасная. Н. А. Бобровников доставил ее мне цело и невредимо, честно и благоговейно. И эта святая икона, так сказать, обновлена в самую пасхальную утреню. Для нее устроена киотка и лампадка, простые, но довольно изящные, и святая икона соловецких угодников поместилась на правом клиросе, около иконы святых первоучителей славянских, на стене боковой, но она одна там и царит в своем месте безраздельно. Молитвами соловецких чудотворцев и всех российских святителей, угодников и подвижников Господь да сохранить Вас и укрепит на многие лета.

Вчера вечером получил я письмо от Катаринского и, между прочим, он прислал в виде образчика 13 номеров Тургайских областных ведомостей, – стали выходить лишь с нынешнего года. Тут интересно то, что начальственные распоряжения, относящиеся до киргизского населения, переведены на киргизский язык и напечатаны русскими буквами. В Акмолинской области, коей центр в Омске, печатается газета под названием: Особое приложение к Акмолинским областным ведомостям, с киргизским же переводом, но арабскими буквами, то Тургайская газета должна нам быть более по сердцу. По поводу этой последней сейчас пришли мне в ум некоторые соображения, которые я и выскажу Вам, лишь пока между нами, а потом авось они созреют, – авось и сделаются годными к осуществлению.

Дело вот в чем. – В видах большого сближения киргизов с русским языком и с русскою жизнью и понятиями, предполагалось ввести в киргизский-то язык русское письмо в связи с русским образованием. Образование русское в Тургайской области довольно хорошо насаждено и борется с наплывом учения татарско-магометанского, а азбука-то все еще преобладает и почти единовластвует арабская. Бывший в первых 1880-х годах Тургайский губернатор Константинович сделал опыт введения русского алфавита, в виде своих распоряжений, но, кажется, сей опыт не пустил корней, теперь генерал Барабаш (я приписываю его инициативе такое писание в Тургайских ведомостях) придумал постоянный способ приучать глаз и смысл киргизов к киргизской речи в облачении русской грамоты, – способ сочетать и сроднить грамоту русскую с языком киргизским. Наша переводческая комиссия напечатала несколько небольших переводов на киргизском языке русскими же буквами, но наши издания христианские, религиозные, и они не могут иметь широкого у киргизов распространения, а газета, содержащая и распоряжения начальства, обязательна для всего населения области. Одно только мне не нравится: орфография Тургайских ведомостей или система русского писания совершенно неурядливая и не применена к фонетике языка, так что всякий мало-мало грамотный киргиз особенно предрасположенный в пользу арабской грамоты, этим будет доказывать неприменимость русского письма к киргизскому языку. Притом, по слуху, переводчик-то татарин, который хотя знает киргизский язык, но едва ли усвоил точно и твердо произношение киргизов, стало быть, и по своему чутью не может руководствоваться к правильному пониманию киргизских речений. Мне кажется, прекрасная мысль Тургайского губернатора не нашла еще пока хорошего исполнения, а ее стоит осуществить достойным образом, ради ее же упроченности в дальнейшем существовании. Хочу написать по этому вопросу Барабашу, – не знаю, как он примет мою назойливость.

Я прожектер, – нехорошая кличка, но что же делать и как быть при новости дела, хотя не нового, но туго входящего в сознание и убеждение людей? Прожекты меня оживляют, а иногда и придет с ветру мысль практичная и даже как будто дельная. И какое для сего счастливое положение, – за Кабаном как бы центр земли: сюда сходятся известия из разных губерний, – Уфимской, Симбирской, Саратовской, Оренбургской; везде есть добрые знакомые, Владыки, удостаивающие меня своим благосклонным вниманием и делящиеся со мной своими иногда потребностями. Вот только эта фатальная Самара. Был там один мой знакомый, и старый знакомый, – Павел Саввич Крылов, и тот помер. Теперь все люди, для коих я совсем чужой; Владыка новый, к коему я доступа не имею, и соваться к нему со своими прожектами не смею; затем иные, по-видимому, другого направления и других взглядов. А в Самарской губернии – очаг отатаривания чуваш и других инородцев. На сей раз будет пока. Все равно сегодня письмо не пойдет же. До свиданья. 21 апреля 1891 года половина 9 часа утра.

Примечание. Письмо это сохранилось в двух редакциях – пространной, сейчас напечатанной, и краткой. Из них послана по адресу, вероятно, вторая; так можно заключать по сгибам бумаги для конверта, которых на первой не видно. Эта краткая редакция содержит только поздравительное начало первой до слов: «на многая лета»; затем следует приписка от 23 апреля такого содержания:

Много накопилось дел текущих и некоторых соображений. Если сегодня не удастся мне все изложить на бумаге, так не замедлю в следующие дни отправить в виде записок или докладов.

Сегодня, 23 апреля, на память св. великомученика Георгия Победоносца, исполнилось 69 лет моей жизни; еще год и достигну предела, назначенного пророком Давидом. Предел этот наименьший, но для моей немощи и это великая милость Божия, а что выдастся плюс, то будет труд и болезнь. Но за все да будет благодарение Господу Богу, «яко не по беззакониям нашим сотворил есть нам, ниже по грехом нашим воздал есть нам». Сказать ли: «Обновится, яко орля, юность моя»? Трудно, хотя для Господа все возможно. Но, впрочем, тот же пророк Давид сказал: «Еда врачеве воскресят и исповедятся Тебе»?

Кстати: словеса Давидова слаще паче меда и сота. Мне и припомнилась давно возникшая было у меня мысль, – вот напечатаны все четыре Евангелия на четырех языках, – дело прекрасное и весьма полезное; как бы благовременно было теперь напечатать Псалтырь (но не на четырех языках, а) на двух языках – греческом и славянском, с такими же подробными указаниями параллельных мест, как это сделано при Евангелиях. Да кстати, в этом бы издании поместить на брезех Ваши объяснительные выражения, как бы разночтения. Петр Андреевич это издание несомненно осуществил бы с успехом.

24 апреля 1891 г.

Преосвященный Дионисий Уфимский в письме от 31 марта сего года сообщил мне, что сестра милосердия англичанка Кэт Марзден, отправляющаяся в Якутск для исследования местной болезни вроде проказы с целью оказать помощь несчастным страдальцам, пожелала приобрести 5 тысяч экземпляров якутского перевода Евангелия малого формата для раздачи больным и другим якутам, а если таковых книг нет в продаже, то просила заказать отпечатать их на ее счет в С.-Петербургской Синодальной типографии. Преосвященный и упомянутую госпожу уведомил, и мне сообщил, что он находит гораздо удобнее напечатать это Евангелие в Казани (где обыкновенно печатаются инородческие книги) под моим наблюдением, причем указал мне помощника в корректуре студента Казанской академии Николая Нифонтова, природного якута. – Через несколько дней после того письма Уфимский архипастырь прислал мне черновые со своих докладов Святейшему Синоду и Вам от 2 апреля за № 190 и 191, с ходатайством вышеизложенного содержания. – В первых 1880-х годах, когда преосвященный Дионисий был еще в Якутске, Казанская переводческая комиссия имела от него поручение вторично напечатать некоторые якутские издания прежних лет: Часослов, Псалтирь, Требник и Служебник, пасхальную службу, но Евангелие и Апостол тогда не перепечатывались. Всю корректуру исполнял я, а преосвященный Дионисий издалека проверял и исправлял мои ошибки. Таким образом я отчасти ознакомился с делом. Помню, что·во втором тиснении сделаны были Якутским комитетом некоторые поправки орфографии и частью текста, против прежнего издания.

Доверие преосвященного Дионисия, маститого миссионера и переводчика, для меня весьма дорого и чувствительно, а указанная им мне помощь в лице природного якута студента академии обнадеживает меня исполнить это дело без особенного обременения. Нужно заметить, что я впервые по сему случаю, в апреле 1891 года, узнал о существовании в Казани с августа прошлого года природного якута. И как мое сердце не учуяло близость такой драгоценной для меня личности? Как только из письма преосвященного я узнал о Нифонтове, я сейчас же отправился в Академию и познакомился с ним. Лицо типичное и как вообще у северных людей – малоподвижное, разговор сдержанный и как бы равнодушный. Это на мою нетерпеливость произвело несколько неудовлетворительное впечатление. Я хотел было увезти его сейчас же к себе, но он отклонил, сказавши, что он постарается быть у меня в свободное время и сам найдет дорогу; потом пришел ко мне чуть ли не через неделю, посидел немного; потом вчера приходил он, похристосовались и довольно побеседовали. Тут он мне сообщил на мои расспросы некоторые сведения, которые навели меня на нижеследующие соображения. Замечу при этом, что я предварительно запасся якутским Евангелием из академической библиотеки и несколько просмотрел его.

Нифонтов не один выехал ив Якутска в Россию. Он приехал в Казанскую академию, один его товарищ поступил в Московскую академию, а еще один товарищ же и также природный якут поступил в Императорскую капеллу для приготовления в регенты. Нифонтов вырос в якутской семье и в продолжение своего учения в духовных школах все-таки поддерживал свой родной язык, так что он не забыл разговорного якутского языка. Но, по словам его, его товарищи, московский академист и петербургский капеллан, сильнее его в языке, особенно студент Московской академии. – Просмотрев несколько страниц якутского Евангелия, я, с точки зрения татарской конструкции, заметил некоторую в якутском переводе неточность в расположении слов, приближающемся более к русскому порядку. Это свое замечание я сообщил Нифонтову, он подтвердил, что якутские переводы вообще хороши и понятны, но не вполне складны и не вполне согласны со строем якутского языка. Продолжая разговор с ним и дав волю течению своих мыслей, я договорился до того, что в будущую вакацию нам, т. е. Нифонтову и мне, следует соединиться с Московским академистом, а если возможно, то и с воспитанником капеллы, – и заняться радикальным пересмотром перевода Евангелия и напечатать его в возможно правильном строе по языку, нисколько не изменяя смысла прежнего перевода и даже сохраняя, сколь возможно, его лексический материал. Для этого мы предположили самым удобным местом – Троцкий Посад или Москву. Мой якут заметно оживился при мысли увидеть Москву, а мне подумалось, что это было бы весьма для него воспитательно – посетить Московские святыни, православно-церковные и отечественные. Да и я с удовольствием провел бы вакацию вблизи Лавры преподобного Сергия и вдали от Казанской духоты и пыли.

Далее, когда я проводил Нифонтова, я отдался потоку размышлений и соображений. Это ведь небывалое доселе событие, что три якута, с успехом окончившие среднее духовное образование, приехали в Россию для дальнейшего усовершенствования в высших духовных науках. Как якут попал в Московскую академию? – Ректор, студент Московской академии, направил его туда, а Нифонтов, кажется, по своим каким-то соображениям решился ехать в Казань, будущий регент ради имени и славы стремился в придворную капеллу в Петербург. Очевидно, якутские начальства не приняли во внимание миссионерских и инородческих отношений и потребностей, которые из Казани как будто виднее. Дело в том: в Амурской области живут разноплеменные инородцы: гольды, гиляки маньчжурской группы, к которой относятся и тунгусы. На все эти языки делались переводы, которые печатались в Казани, – переводы более или менее плохие. Видно, что там, на местах, нет людей, ни образованных, ни самородных, с правильным и основательным понятием о сущности и конструкции инородческих языков. Русские студенты академии, назначенные в Благовещенскую семинарию, не слышно, чтобы занялись местными наречиями, да они, кажется, не имели к тому подготовки. Вот якуты-то и должны бы в академии получить правильный, разумный специальный взгляд сначала на свой родной язык, а потом и на языки тунгусский, гольдский и т. п., по крайней мере, в пределах и при помощи напечатанных уже здесь книжек тунгусских и гольдских и при помощи учебных пособий для маньчжурского языка. Таким образом, оказывается, что появление якутов, как и вообще инородцев с отдаленной окраины Сибири в Европейской России – случайно и нисколько не приноровлено к потребностям миссионерским, о которых там, на местах, в епархиальных и учебных учреждениях и помышления нет. А между тем следовало бы направлять это дело и все наличные средства (т. е. учащееся юношество инородческое) по обдуманному и определенному плану, – сознательно двигать и организовать материал, а не ждать, пока случайной волной прибьет его к нашему берегу.

Настоящий случай пересмотра и перепечатки якутского Евангелия, при участии и помощи вышеупомянутых якутских студентов, мог бы, по моему мнению, навести их на правильные понятия как на свой родной и на соседственные инородческие языки, так и на важное значение инородческих переводов в миссионерском деле.

Если идею о миссионерских потребностях применить к тому якуту, что поступил в придворную капеллу, то мне кажется, что ему полезнее было бы готовиться в регенты для Якутской епархии в Московском синодальном хоре, потому что Ст. В. Смоленский в Казанской учительской семинарии не только наслушался инородческого пения, но и содействовал благоустройству нотных переложений для инородческих богослужебных текстов. Под его руководством якут – будущий регент – мог бы перелагать на ноты якутские церковные песнопения и вернуться на родину со знанием в голове и с партитурой в руках.

Беседа с Нифонтовым привела меня еще к одному интересному замечанию. Здесь крещеные татары, чуваши и другие инородцы, для которых переводы вероучительные и богослужебные, сколь возможно, применены к народному строю, так твердо становятся на свои ноги, что свободно выражают свои мысли и могут даже переводить с русского или излагать на своем языке письменно. У якутов, по словам Нифонтова, этого вовсе нет, – никто не умеет; стало быть, они не вполне понимают и русскую речь, и свои теперешние переводы. И вообще я думаю, что нескладно, не в духе языка изложенные, переводы не доходят до глубины сердца, не оживляют духа, не имеют живого и сильного действия на инородцев, а потому и новые для них мысли и чувства остаются для них, в нескладных-то переводах, малодоступными и невлиятельными, мало воспитательными.

Это опять клонится к тому, чтобы дать возможность нам собрать всех якутов (троих вышеупомянутых) для упражнения в переложении или пересмотре Евангелия. А печатать скоро – нет крайности, ибо если не успеет Евангелие ко времени леди Кэт, то и после нее можно раздать якутам эту книгу. Если она напечатает не на английские деньги, то и приличнее на русские деньги Миссионерского общества, или преосвященный Дионисий сам вызывается заплатить за печатание. Вообще подальше бы от этой английской опеки. И зачем в якутскую трущобу допускать мысль, что англичане больше о них заботятся, чем русские? Желал бы указания Вашего.

Печатать же новое издание якутского Евангелия в Московской Синод. Типографии, которая изготовит, по моему указанию, и дополнительные буквы якутские.

1 июня 1891 г.

О строящейся в д. Владимировой церкви я имел от 20-го марта следующие строки: «Писали Вы (т. е. я Вам) о деньгах на достройку церкви в д. Владимировой. Ожидаю Плеваку и переговорю с ним». После того никакой переписки не было; но денежное пособие, по самой меньшей мере, в тысячу рублей совершенно необходимо, иначе Владимирская церковь останется недостроенной или будет прискорбной и даже раздражающей и досадной тяготой для владимирцев.

Да не огорчит Вас новое словечко о д. Новой Казанке в Букеевской орде. 11-го мая приезжал в Казанку Астраханский губернатор. Русские обыватели просили его о церкви, и он обещался хлопотать, если они сами наберут тысячу рублей, что они обещали. Дело, по-видимому, готово начаться, но для его осуществления необходимо казенное пособие как для постройки церкви, так и для содержания причта в составе священника и псаломщика. Хорошо было бы назначить туда священником из наших воспитанников вроде кустанаевского Соколова. В Казанке двое наших воспитанников учителями, они домогаются и церкви, – не уготовит ли Господь из них которого-нибудь в служители Своей Св. Церкви.

С якутами заняться необходимо. Для этого мы (т. е. я и трое якутов) могли бы приютиться под покровом Московской академии, которая на лето освободится от своих студентов. После предположения о пересмотре якутского перевода Евангелия возникло новое небольшое дело – прислать из Якутска огласительное поучение с переводом на якутский язык; его также нужно пересмотреть и исправить по языку, на основании высочайше утвержденных в 1868-м году правил, при помощи природных якутов, о чем наша комиссия донесла к сведению совету П. М. Общества.

Кстати присовокуплю: в первых 1850-х годах, по предложению преосвященного Иннокентия, тогда Камчатского архиепископа, было переведено на тунгусский язык протоиереем и охотским миссионером Ст. Поповым Евангелие от Матфея. В 1881 году, по предложению преосвященного Мартиниана, оно было напечатано в 1881 году. В конце Евангелия припечатали мы примечание, в котором изложили историю этого перевода и ее предположительные недостатки, и предложена, в виде образчика, или вернее – в пояснение нашей переводной системы, моя самодельная переделка 15 стихов 2-й гл. Евангелия от Матфея, весь материал взят из тунгусского перевода о. Попова; только он перекроен и расположен по конструкции татарской. Цель наша была вызвать лучшие переводы тунгусские и получить известие о положении дела, о результате нашего примечания. Но до самого последнего времени мы не получали никакого отзыва. Наконец в январе 1890 года я написал преосвященному Гурию Камчатскому и просил его сообщить мне о положении дела, я все подробно оговорил, что мне нужно. Представьте же, на днях получаю от преосвященного Гурия бумагу совершенно канцелярскую; сущность ее – «бывшим в Охотске священником Кесарем Паргачевским было читано Евангелие, переведенное на тунгусский язык; но местные тунгусы очень плохо понимали, а некоторые совсем ничего не понимали читанного. К сему охотский благочинный присовокупил, что тунгусские наречия охотских тунгусов неодинаковы и настолько разнятся между собой, что, напр., тунгусы Охотского прихода с тунгусами Тауйского прихода не могут свободно объясняться между собой». – Значит, при чтении не было наблюдено никаких предосторожностей и не обращено внимания на то, что поняли и чего не поняли охотские тунгусы; мой самодельный образчик не удостоился ни одного слова, хотя бы в порицание. Отсюда один только возможен вывод, крайне прискорбный: камчатские миссионеры ничего не понимают и ничем не интересуются. Это обстоятельство еще более усиливает потребность – по возможности направить вышеупомянутых якутов на верную стезю переводного искусства. Из них могут выйти переводчики и руководители переводчиков на разные и многочисленные языки и наречия инородцев отдаленного востока. Для Вашего любопытства посылаю за бандеролью экземпляр тунгусского Евангелия, с отметкой мест, которые интересно посмотреть, если только дозволит время.

NB. Деньги для окончания церкви д. Владимировой лучше прислать (на имя) Владыки Павла.

Сегодня отправлено в Синодальный склад через Российское Общество транспортирования кладей, два короба книг, это 4800 экзем. 2-й книжки Обучения церковно-славянской грамоте, для учителя. Первой же книжки для учеников не осталось у меня ни одного экземпляра. Все разобрали книгопродавцы и епархиальные советы.

23 июня 1891 г.

Вчера я узнал, что Училищным Советом при Св. Синоде сделано распоряжение о напечатании моего «Обучения церковно-славянской грамоте» части 1 и 2, но по старому изданию, т. е. по 5 изданию 1 части и по 4 изданию – 2 части (для учителей); между тем в 5 издании 2 части сделаны кое-какие дополнения и частью исправления, а в 1 части ничего или весьма мало чего прибавлено или изменено. Я просил приостановиться печатанием 2 части. Если у Вас удобно найти 2 часть «Обучения» (для учителей), то я бы просил прислать мне, – если можно, сегодня, – для отдачи в печатание. Я отправил этой части (2-то) нового 5 издания из Казани сюда, через Российское Общество транспортирования кладей, два больших короба, 4800 экземпляров, и, вероятно, они уже пришли в Петербург, но я, кажется, неправильно их адресовал, да и бумагу с квитанцией об отправке послал, – куда, не помню ясно. Все это я, конечно, разыщу, но едва ли скоро, а печатать нужно скоро, т. е. требуют скоро. Я бы по Вашему-το экземпляру просмотрел, и, быть может, что-нибудь поправил или дополнил.

По написании предыдущего получил я письма, чрез Смоленского, из Оренбурга и Белебеевского уезда.

1) Из Оренбурга Катаринский от 13 июня между прочим сообщает с письма Букеевскаго инспектора Алекторова: _«В Казанке Букеевской Орды строится теперь храм, а постройка формальной мечети приостановлена».

2) Из Белебеевского уезда пишет студент чувашин Охотников от 8 июня между прочим: «В Уфимской губернии татарское влияние на чуваш проникает и таким образом: татары нанимаются к чувашам в работники и привозят с собой все семейство: живут совсем по-татарски, восхваляя татарское и презирая православие и язычество. Проходят годы, и татарщина оказывает свое действие, – меняют костюм и убеждаются в мусульманских доводах. По словам А. П. (т. е. священника Петрова – чувашина из воспитанников Казанской учительской инородческой семинарии), в здешней губернии правительство очень много проиграло тем, что поздно прислало сюда миссионеров и деятелей в пользу православия и отечества. Обидно и грешно пред Богом будет, если и в дальнейшем правительство будет относиться хладнокровно ко всем козням мусульманским. Особенно такое хладнокровие замечено было в товарище прокурора и судебном следователе. Если бы не вступился А. П., то они совсем оправдали бы муллу и тем положили бы широкий путь к новому отпадению от православия».

27 июня 1897 г.

Желательная и потребная точка зрения. В заседании Училищного Совета при Святейшем Синоде 25 июня 1891 года докладывалось мое письмо от 11 марта 1891 г. за № 148 о приготовительном к церковно-приходской школе учреждении для инородцев, вроде школ Казанского братства Святителя Гурия, т. е. с употреблением разных языков.

Присутствуя в этом заседании, я заметил, что Училищному Совету неизвестно взаимное положение инородческих племен Казанского и Приволжского края, чужды духовный потребности крещеных инородцев и язычников, неизвестны, а потому недоуменны и сомнительны способы и средства инородческого образования, выработанные братством Св. Гурия.

Главным и самым сильным пунктом сомнения была высказанное преосвященным председателем Училищного Совета опасение, что допущение инородческих языков в школу и церковь создаст народности в ущерб и во вред русскому народу и государству.

Против этого опасения нужно иметь в виду следующий факт. Издавна началось и доселе неудержимо продолжается постепенное поглощение всех приволжских инородцев, не только язычников, но и крещеных, магометанством и татарством. Некогда сильное племя мещера давно претворилось в татар-магометан, сохранивши одно только свое племенное название – мишярь. В составе нынешнего магометанско-татарского населения Казанской губернии есть значительная несомненная примесь чуваш, черемис и вотяков. И теперь на наших глазах целыми деревнями отпадают в магометанство не только язычники, но и крещеные черемисы, вотяки и чуваши в губерниях Пермской, Уфимской и других, и делаются татарами, подготовленные к тому издавна и постепенно. Издалека трудно представить это явление и восчувствовать его жестокость и горечь, но на месте оно явно и очевидно, – это неотразимый процесс, вроде гангрены, который, если ему не поставить преграды, может окончиться в какие-нибудь 50–100 лет окончательными переходом всех наших инородческих племен – чуваш, черемис, вотяков в татар-магометан. И будет Магомет всяческая во всех.

Единственное средство против такого неминуемого бедствия есть внутреннее сердечное и убежденное усвоение инородцами христианского учения, оживляемое православным богослужением и молитвой. А для такого живого и глубокого усвоения христианского учения инородцами самым верным и действительным средством служит родной язык.

Таким образом, ставится дилемма: если из опасения отдельных народностей не допустить инородческого языка в инородческие школы и церкви в достаточном количестве для твердого и полного, убежденного усвоения христианской веры, в таком случае все инородцы сольются в одно племя по языку и по вере – в татарское и магометанское. Если же допустить инородческие языки, в таком случае, если бы даже и поддержались народности, но разные, мелкие, к татарству не расположенные и с русским народом соединенные единством веры. Выбирайте! Но я полагаю, что такие мелкие разрозненные народности не могут прочно существовать и, в конце концов, они сольются с русским народом самым историческим ходом жизни. Теперь, например, замечено, что получившие образование инородцы женятся на русских, значит, роднятся с русскими, без всякого с той или другой стороны сомнения.

Кроме изложенного, национального опасения, говорилось в том же заседании Училищного Совета, что Совет не может контролировать инородческих изданий, которые употребляются в инородческих школах и предполагаются ко введению в приготовительных заведениях для инородческих церковно-приходских школ.

Инородческие книги, печатаемые Казанской переводческой комиссией, все – вероучительного и богослужебного содержания. Заглавия их напечатаны в отчетах братства и Православного Миссионерского Общества и особыми листками или на обложках. Это суть, после букваря, Св. История Ветхого и Нового Завета, краткий Катехизис, Часослов, Евангелие, Службы и Требник и т. п. Что же тут контролировать? Контроль имеет место в книгах, где могут проскользнуть вредные и ложные мысли – религиозные, (Пашковские брошюры), или социальные и политические, а тут ничего подобного и быть не может. Могу присовокупить, что переводческая комиссия действует с 1876 года и при помощи Божией исполняла свое дело удовлетворительно.

Еще было высказано желание знать устройство и постановку братских школ в Казанской губернии. – Школы эти большею частью просты и бедны, но это зависит от малых средств, а все-таки они делают свое дело. Они притом своей уютностью и дешевизной могут уравновешивать татарские школы, отличающиеся крайней дешевизной и простотой.

5 августа 1891 г.

С Вашим письмом, вечером 13 июля, я явился к о. строителю Гефсиманского скита и меня приняли с великим радушием, и за умеренную плату я устроился в отличном помещении со всеми удобствами.

Местность восхитительная; о святых церквах и службе Божией – и говорить нечего.

В следующие дни установилось ежедневное сношение со студентами-якутами, они приходили ко мне каждый день. К моему приезду они уже перевели по нескольку страниц из Троицких листков и книги: Пролог в поучениях. Переложение их на первый раз имело недостатки, нескладность; но при некотором намеке все они сейчас исправляли недостатки; видно, что они все в равной, т. е. полной мере, владеют якутским языком, как живым и родным. Моя несчастная привычка к многоречию и к постоянным отступлениям нередко отклоняла нас от прямого дела; все же часов по пяти разговаривая о разных разностях, пришлось и на дело-то достаточно, да и посторонности иногда близко касались инородчества. А потом мне малость не поздоровилось; к счастью, скоро подъехала жена и принялась меня лечить; доходило дело до врачебной помощи; теперь, слава Богу, совсем оправился. Наши якутские занятия прекратились, потому что у меня голова была не совсем чиста, да и погода стала дождлива и сыра, холодна. Мои замыслы относительно якутских переводов не осуществились, но все-таки обозначились некоторые черты дела: природные якуты, доселе не имевшие правильного взгляда на переводы, легко и скоро могут усвоить правильный взгляд, – им нужно лишь переменить точку зрения, вдуматься в дело, а язык в своем полном составе и в самом живом своем чувстве у них существует, учиться нечему.

Первая ступень упражнения – перелагать нравоучительные рассказы, вроде проложных, причем наблюдать складность и правильность языка, хотя бы выражения далеко отходили от подлинника. После этой ступени можно переступить на другую ступень, где можно требовать большую или меньшую близость оборота при главнейшем условии – правильности и складности, ясности языка. Мне пришла мысль, что хорошо бы составить якутскую грамматику и словарь сравнительно с языком татарским, это много бы уяснило в якутском языке, да и якутам (т. е. якутам-переводчикам) открыло бы доступ к татарским переводам. И так маленький результата нашего начала – по крайней мере, уяснили задачу, а если Бог даст здоровья, то впереди еще три года академической жизни якутов Нифонтова и Явловского дают время и для этого дела, а Попов пусть займется пением и приспособлением правильных напевов к якутским текстам, – его специальность.

В своем убежище я от времени до времени получаю письма с разных сторон, особенно из Казани. 28 июля получил я телеграмму из Симбирска, что Вы изволили посетить Симбирскую чувашскую школу, – слушали уроки и чувашскую всенощную и поощрили чуваш своим вниманием и одобрением.

Чувашский священник Даниил Филимонов из Цивильского уезда писал мне о страшном голоде в его приходе. Я послал ему несколько денег для голодающих, а его письмо послал в Московские Ведомости, чтобы огласить это бедствие, но не знаю, напечатают ли. Теперь жалею, что я поторопился, лучше бы послать это письмо Вам, как памятник пастырской и гуманной заботливости о. Филимонова. Он приехал в приходскую деревню поверять наличные души по семействам и здесь насмотрелся на бедственные картины. Входит в избу; хозяин с хозяйкой ушли сбирать милостыню. На скамье лежат две девочки – 13 и 9 лет; они давно уже не видали хлеба. Они просят священника исповедать их, – значит, сбираются умереть. Бледные и зеленые, еле могли стоять на ногах. Тут он увидел в начевках порошок из толченых липовых листьев. В этой деревне из 145 семейств только в 20 семействах едят хлеб, а другие питаются листьями и т. п. Ужасное бедствие! Он и взывает к общей помощи. Впереди-то ничего не видно отрадного; яровые пропали, да и посеять нечего. И при таком жестоком бедствии чуваши не прибегают уже к языческим обрядам, а покорились посещению Божию с терпением и верой.

Получил весьма приятное письмо от чувашского священника Скворцова, Тетюшского уезда, которому, по Вашему ходатайству, прислано было в прошлом году 1500 рублей на окончательное устройство церкви. Письмо его, как очень приятное и интересное, представляю Вам подлинником.

Получил письмо от о. Василия Тимофеева. Послал бы Вам и это письмо, но в нем много по-татарски, – это секретные известия. Он пишет о своей поездке в начале июля по крещено-татарским селениям Лаишевского, Мамадышского и частью Елабужского уездов. Везде он служил и проповедовал. Татары принимали его и слушали его поучения со вниманием, и много видел он пожертвований на церковное и школьное дело со стороны крещеных татар. В дер. Верхнем Машлаке один крещеный татарин пожертвовал для школы срубы и место, где их поставить. В дер. Колущах другой такой же выстроил для школы хороший дом с помещением для учителя. В Дюсметеве, новом селе, некто Григорьев приобрел колокол в 20 пудов, устроил и выкрасил церковную ограду, что стоило ему около 300 рублей. – Один крещено-татарин, из наших семинаристов, новопоставленный священник, между прочим повенчал до 40 браков, бывших неблагословенными (= гражданскими?). Он их расположил повенчаться, а они так жили издавна, частью по своей небрежности, частью из опасенья лишних расходов. О своей Казанской школе о. Василий пишет, что ко встрече Смоленской Божией Матери приходило более 200 человек из крещеных татар, которые все останавливались в школе, а 25 человек обоего пола говели в школе от 20–24 июля и приобщались. Все это добрые вести, но только одно не совсем приятно: в Елабужском уезде от. Василий слышал, что местный о. протоиерей Вечтомов при обозрении миссионерских татарских школ (по образцу наших братских школ) сурово обращался с учителями и учениками, особенно сердился и бранился за обучение на родном языке и даже хотел уничтожить татарские книги. Академист, и в Америке бывал, а таких простых вещей не понимает.

Но самое интересное, по мыслям и наблюдениям, письмо от Н. А. Бобровникова, которое я представляю при сем целиком Вам. К счастью, он догадался переписать его канцелярской рукой. – Интересно и весьма целесообразно соображение Бобровникова о командировании нашего диакона Семенова по черемисским местам Вятской епархии, который бы, подобно нашему о. Василию, руководил собственно религиозным образованием в школах. Мысль верная и с сущностью дела вполне согласная и примером о. Василия уясненная в своей исполнимости, но здесь сомнение и препятствие может быть явное, а паче тайное со стороны формальных инструкций и разных правил учебного и епархиального управлений. Но, кажется, можно помириться на том, что о. Семенов посещал бы школы черемисские неформально и вне порядка официальных ревнителей учебных чинов, и его посещения были бы в смысле нравственного и партикулярного содействия религиозно-воспитательному делу. А к сведению епархиальному начальству он бы частно доносил преосвященным по принадлежности.

NB. Однако же я бы просил Ваше Высокопревосходительство этой мысли не давать официального движения, при котором она будет, по меньшей мере, заторможена, а даже и раздавлена. В некоторой мере это можно исполнить в пределах Казанской епархии, благодаря архипастырской мудрости и участливости Владыки Павла, а там, быть может, приникнет и Вятский архипастырь. Тише едешь, дальше будешь.

Закончу веселым мотивом. Третьего дня Господь привел нас видеть в добром здоровье и бодрым возвратившегося государя наследника в Лавре преподобного Сергия. Слава Богу, молитва всей России охранила его на всех путях его.

РS. Хотел воздержаться, но не смог, от любопытства праздного, но нестерпимого: когда и сами ли Вы получили отношение Министерства нар. просвещения от 24июня за № 11385, по вопросу о допущении отступнических детей в магометанские школы?

9 августа 1891 г.

Сие письмо доставляет Вам Илиодор Александрович Износков, усерднейший и симпатичнейший член братства Св. Гурия, бывший директор народных училищ Казанской губернии, а ныне директор Казанского реального училища. Летом он пожил в Уфимской губернии и там познакомился с одной деревушкой черемис-язычников; любопытная вещь, – черемисы совсем отатарились по языку и по костюму, по понятиям и симпатиям, и совсем в душе своей магометане, только еще не осмелятся, а ждут благоприятного момента, чтобы возбудить ходатайство о переходе в магометанство.

У них Ил. Ал. видел одного черемисского юношу, учившегося по-русски и умеющего читать и писать по-русски, который чистый татарин-магометанин. Износков все расскажет фактически и обстоятельно, и можно будет, кажется, заблаговременно предупредить эти и подобные отступающие общества язычников. А главное, чтобы они не застали нас врасплох и не воспользовались бы нашей оплошностью. Я советовал Илиодору Александровичу явиться к Вам в свободное от приема время, чтобы поговорить на свободе. Ваши сто рублей, 7-го числа, я отправил в Цивильск на имя свящ. Филимонова: его письмо напечатано в Моск. Ведомостях от 8 августа; напечатали все, что я отчеркнул для печати. А о. Филимонов, узнавши, после отправки мне своего письма от 4 июля, что я уехал в Петербург, послал другое письмо – дубликат на мое имя в Петербург, в Училищный Совет при Св. Синоде. Письмо оттуда вернулось в Казань, из Казани приехало в Гефсиманский скит, а из скита жена моя привезла его в Москву 7-го числа вечером. Он списал эту копию с черновой, и видно, что беловая у него несколько разнится в маленьких, но несущественных, подробностях?.. У меня, значит, останется его автограф.

В Русских Ведомостях от 6 августа я прочитал в фельетоне статью Ядринцева о Монголии, об Урге. Описана подробно поразительная и в своем роде роскошная и внушительная обстановка ламайского суеверия: я представляю себе, как она должна действовать на степняков и на наших бурят забайкальских. Вот крепкая опора и основа всех забайкальских дацанов и ламства. Наша миссия должна бороться не с ламами только и дацанами, но и с Ургинским гегеном. Это еще усугубляет трудность, – дай Бог нашим силы и терпение. Я решился послать Вам при сем вырезку той статьи.

43 августа 1891 г.

В доброе старое время учились прямо по-славянски, твердили Часовник и Псалтырь и были отличными чтецами. Ныне изучают славянскую грамматику и не умеют прочитать псалма или паремии. Там практика неосмысленная, здесь теория бесполезная. Что лучше?

Кажется лучше первая, т. е. практика. Но самое-то лучшее то, чтобы практика соединена была с теорией. А для сего нужно, чтобы в духовных школах или вообще в начальных школах всего прежде учились по-славянски, т. е. непременно проходили бы, во-первых, букварь, Часослов и Псалтирь, чтобы читать твердо и отчетливо и по возможности со смыслом, насколько детский смысл и развитие дозволяют понимание. Потом при случаях богослужения или домашнего молитвословия повторять эти книги, а притом по ходу ученья читать Священное Писание (Евангелие и Библию), Четьи-Минеи и проч. Словом, постоянно поддерживать славянское уменье. Но впоследствии, после знакомства с русской грамматикой или вообще после довольного развития умственного – изучить славянскую грамматику полезно и даже необходимо, дабы осмыслить известные из практики славянские формы и факты; не мешает и знакомство некоторое с древним славянским языком, ибо древние формы, несколько измененные, во множестве встречаются в изданиях единоверческих. Наприм. «и спаси Блаже душа наша...», «Тогда возложат на олтарь Твой тельца». Это есть древняя форма с малым юсом: душѧ нашѧ, тельцѧ». – «Ты рече» и т. п. еще и теперь стоят в нашем напрестольном Евангелии.

Вот еще пример: в великолепной молитве в молебном пении на изгнание галлов в день Рождества Христова, читается: «Ты глаголал еси сыновом израилевым.... и ведехом, яко прииде глагол страшный сей на ня и на отцы нашя, обаче» и проч.

Здесь некоторые слово на ня понимают на нас, и это есть очевидное смешение форм близких между собой: на ны (на нас) и на ня (на них). «Прииде глагол страшный сей на ня», на них, т. е. на сынов израилевых, которые всегда, как отступали от истинного Бога, попадали в плен врагов; я и на отцы нашѧ, – и русские терпели татарское иго и польские и самозванческие смуты за то, что забывали истинную веру и заповедь Божию.

Вот маленькая вещь, а и для нее, чтобы ясно понять, неизлншне знание грамматики.

Словом, я полагал бы: во главу и основу обучения положить древний курс церковно-славянский – после букваря Часовник и Псалтирь и усилить чтение и натвержение славянских книг, а грамматику славянскую изучать уже после, в высшем отделении духовного училища. Это будет уместно и успешно.

Присовокуплю старую материю о моем древнеславянском тексте Евангелия. Я нарочно дал полный, следовательно, обширный текст Евангелия, с последовательно проведенными нормальными формами и орфографией, для того именно, чтобы человек практически (а не грамматически, не теоретически) освоился и свыкся с древними формам·, так что, если случится ему прочитать потом грамматику древнеславянскую, он бы легко понял ее правила. А Ф. И. Буслаев предпочел те лоскутки, которые в его грамматике и других руководствах приводятся в пример древнего языка, да еще с вариантами, а мое издание назвал излишним. На чьей же стороне целесообразность и практичность?

Вдруг пришла мне сегодня мысль изложить свои мысли на Ваше благоусмотрение, впрочем, простите меня за мою безотвязную назойливость.

20 августа 1891 г

Вчера я получил следующее известие. Попечитель Оренбургского учебного округа насильно (якобы за ссоры с земством, а собственно, по жалобам председателя Белебеевской земской управы татарина Сыртланова) перевел инспектора Попова из стерлитамакского и белебеевского инспекторства в Златоуст, а оттуда переместил инспектора в Стерлитамак, по тому лишь уважению, что у сего тут лоскуток собственности. Белебеевские татары забрали власть и направляют ее ко вреду инородческого христианского образования. В уезде открываются миссионерские школы, строятся церкви, ставятся инородческие священники. Попов этому сочувствовал, делая протесты против злобных распоряжений земской управы, собственно, магометанского председателя; например, священнику законоучителю чувашской Бозгиевской школы с 1889 года управа не выдает жалованья, а муллам, преподающим магометанское вероучение, выдают земские деньги без малейшей задержки. Недаром один наш бывший воспитанник, теперь священник в Белебеевском уезде, мне сказал, что нынче у них в уезде настоящее татарское царство. Против этого-то татарского самоуправства в области инородческого, преимущественно, образования Попов-то и боролся; естественно, татарам он был не по вкусу. Попечитель не чует этих, впрочем, не особенно скрытых, пружин.

Предшествующее статистико-литературное отступление – мое, а вот как продолжают полученные мною вчера известия: «Стерлитамакское земство ходатайствовало пред г. Министром народного просвещения за Попова; Его Сиятельство телеграфировал попечителю приблизительно так: «Вам неверно сообщены сведения о борьбе Попова со Стерлитамакским земством». На это попечитель ответил телеграммой же: «Слезами можно умолить замолвить слово, но мне достоверно известно, что Попов ссорится с Белебеевским земством. Подробности почтой».

Что бы, однако ж, ни написал Иван Яковлевич, он не может уничтожить факта, что отдать Попова на съедение татарам, значит, пошатнуть и уронить миссионерское, инородческое просветительное дело в Белебеевском уезде.

Ввиду такой важности данного случая и его ближайшего отношения к церковному и миссионерскому делу, я решился довести его до Вашего сведения, и убедительнейшие просить Вас, подкрепите своим участием великодушное и просвещенное движение Ивана Давыдовича к защите Попова, которого нужно восстановить в инспекции Белебеевского п Стерлитамакского уездов, «да не когда речет враг: где есть Бог их?» Пожалуйста.

28 августа 1891 г.

23 августа оставили мы благословенный скит. Так было жалко расставаться, – хоть плакать; и погода стояла отличная. Братия, особенно же о. игумен Даниил, содержали нас во все время благопопечительно и с любовью, и проводили нас с благословениями и молитвой. В Москве неожиданно встретился я с преосвященным Владимиром Бийским, с которым и прежде мы были знакомы заочно. Из архивных дел Св. Синода от прошлого столетия я извлек нужные и интересные сведения. В деле 1788 года находятся самые оригиналы, опробованные Св. Синодом 27 ноября 1788 года, – оригиналы: Молебное пение на Новый год и Молебное пение при начатии учения отроков. В молебном пении на Новый год было присоединено осенение архиереем на все стороны крестом, но зачеркнуто. В молебном пении при начатии учения отроков написано на сугубой ектении свѣтом твоего бл҃горазумия, (т. е. благоразумия) вм. прежнего, церковного б҃горазумгя (богоразумия). Тот и другой оригинал я пословно сличил с нынешними, – совершенно, буквально сходны. В молебное пение на Новый год вошла идея императрицы Екатерины II о завоевании Константинополя, а в молебное пение при начатии учения отроков вошли педагогические идеалы народных школ, скопированных с австрийских образцов. Теперь наши идеалы школы переменились – возвратились к православно-церковному направлению, нужно и молебное пение приблизить к старому церковному типу, какой доселе сохранился в листовом Требнике; последнее издание оного, еще достаточное по наличному числу экземпляров, от 1884 года.

Результаты своих изысканий по этим делам и в библиотеке Московской Синодальной типографии я изложил в письме и отправил к о. протоиерею Петру Алексеевичу Смирнову для присоединения к докладу моему.

Расставаясь с Москвой, считаю своим долгом принести Вашему высокопревосходительству самую сердечную, живую благодарность за несравненную заботливость и благосклонность Вашу ко мне. Господь да сохранить Вашу дорогую жизнь на многие годы на благо Церкви и отечества.

18 ноября 1891 г.

Сейчас я прочитал в № 20 Томских Епархиальных Ведомостей от 15 октября 1891 года: «Из записок миссионера Урсульского отделения» (Константин Соколов – старый знакомый, зять о. Михаила Чевалкова). Интересные сведения об алтайских язычниках – богачах; но здесь, к слову, на стран. 20 упоминается об «известном» Абдул Измаиловнче, ведущем на Алтае развязную торговлю, Бийском магометанине, который ведет под видом торговли свою магометанскую пропаганду. Вы, без сомнения, заметили его. Самое выражение: «известный Абдул Измаилович», показывает, что этот господин давно там практикует и приобрел известную близость и фамильярность. Мне он (а есть, быть может, и подобные еще другие) представляется крайне опасным: того и гляди – кончится дело бедой. Зачем допустили этой тли магометанской заползти на Алтай и под видом торговли проникнуть в самые глухие алтайские закоулки? Пожалуйста, нельзя ли доложить государю, чтобы повелел впредь магометан ни под каким видом на Алтай не допускать, а теперь там поселившихся, вроде Абдулы Измаилова, лишить права делать разъезды по Алтаю, а лучше бы его, под какими-либо предлогами, выслать оттуда. Я полагаю, это наделало горное управление Алтая. Все-то у нас либералы и фритредеры. Если можете достигнуть этого чрез начальство горного управления или чрез кабинет, то, конечно, государя беспокоить не стоило бы, но едва ли начальники, как лица официальные, связанные статьями и инструкциями, могут чем-либо помочь, хотя бы, паче чаяния, и желали того душевно.

11 декабря 1897 г.

Вчера полученное письмо Ваше от 4 декабря было воистину манной небесной. Оно застало меня лежащим, и уже давно, на одре болезни. Страданий особенных не испытываю, но отсутствие аппетита и крайнюю слабость. Частью как духовное врачество, а частью в предупреждение от случайностей, принял я Святые Дары. Стоя как бы пред роковыми вратами, я перебираю в голове самые важные и дорогие для меня предметы инородческие и миссионерские, желая, по крайней мере, высказать на прощанье свое убеждение.

Недавно я послал Ивану Давыдовичу длинное письмо о мордвах Пензенской и Тамбовской губерний; и измучился же я с ним. Боюсь, не оскорбил ли я Ивана Давыдовича своей полемикой. Потом я послал его сиятельству копию с нашего отчета, род очерка задачи и деятельности инородческой семинарии, как я понимал и старался вести ее, – с просьбой о разрешении напечатать его отдельной брошюрой как мой завет.

Давно я собираю массу материалов для Вас и еще в Крым хотел послать Вам часть их, но остерегся нарушить Ваш отдых, так для Вас редкий и необходимый для сохранения Вашей жизни и Ваших сил. Все эти материалы относятся к магометанству Уфимской губернии. В Уфимской губернии магометане составляют класс служилый, земледельческий и землевладельческий – интеллигентный, а тем не менее, патриотично-татарский на магометанской основе. Уфимский край есть воистину татарское царство: и в администрации, и особенно в земстве и обществе сильны магометане, сильны и хитры. В основе их магометанской крепости стоит обширнейшая Стерлибашская медреса – целая колония мулл и шакирдов. Вблизи нее значительные чувашские деревни Тетерь-баш и еще некоторые другие, где чуваши частью крещеные, частью язычники, и те, и другие сильно заражены магометанством. Стерлибашская медреса, как сильный подземный корень, дает опору и силу разным магометанским движениям. Оттуда не особенно далеко лежит чувашская деревня Бызлык Белебеевского уезда; сюда лет 30–40 назад приселились из Самарской губернии крещеные, но слабые чуваши, приписавшиеся к Белебеевским мещанам и выпросившие себе землю в помянутой деревне. И завели они тайные, но близкие сношения с соседними муллами. Они хитро прикрывали эти сношения простым житейским знакомством. От приходской церкви эта деревня была далеко, священник не мог навещать их часто. Но когда на этих годах поступил туда священник Андрей Петров – чувашин, очень дельный и энергичный и услышал об их шаткости, он их спрашивал об этих слухах, а они все отнекивались, объясняя завистью и клеветой. Наконец, было найдено необходимым, для предупреждения решительного отпадения, построить церковь, (школа давно там была, но без церкви не имела достаточной силы). Владыка Дионисий живо изыскал средства построить церковь и открыть особый причт. Когда отступники увидели, что им больше скрываться невозможно, они стали явно стремиться к магометанству: явно отдали своих детей в медресу к мулле, а мулла явно принимал их к себе и бывал у них сам, разглашая, что ныне разрешено царем всякому держать веру, какую хочет. Началось судебное дело, которое, по-видимому, готово было принять дурной для православия оборот, но энергичный о. Петров вступился, донес преосвященному, следователя несколько осадили, муллу взяли под арест. Но это крутое начало еще не ручается за благополучный исход. Отступники бросились в разные места за советами и помощью. Без сомнения, они напрягут все усилия, чтобы выиграть свое дело, и магометанство целого края сочувственно следит за ходом дела и, конечно, окажет им всякую поддержку. А Ваши петербургские мусульмане разве не примут участия интеллигентными способами – во имя свободы совести и других высоких идей, столь обольстительных для нашего космополитизма. Препровождаю Вам обширную и подробную записку о. Петрова о ходе Бызлыкского отступничества. Вы, пожалуйста, предупредите подлежащее высшее начальство о серьезном государственном значении этого дела, чтобы его ни в каком случае не проиграть в пользу магометан. Если, чего Боже избави, оно будет потеряно, тогда все эти Тетербаши и многие другие чувашские и вообще инородческие деревни сразу уйдут в магометанство. К этой же системе магометанского движения в Уфимском крае я со всей уверенностью причисляю Гордолинское дело в Мензелинском уезде.

Деревни Старые и Новые Гордоли издавна владели некоторой определенной дачей; свидетельство об этом восходит до средины прошлого столетия. Ныне от этой дачи, так как она находилась в общей меже с 25 другими деревнями, отрезали в пользу башкир, соседей татарской деревни Соройлы, приселившихся сюда лет 7–8 назад, а гордолинцам дали добавочную землю за 30 верст. Поэтому представлялось бы более справедливым оставить православных гордолинцев на месте, а новый добавочный участок отдать магометанам. Было бы, мне кажется, и с юридической точки зрения справедливее передвинуть новоселов и оставить крещеных на давно насиженном месте, но в миссионерском отношении это положительно необходимо. Крещеные гордолинцы вдали от церкви кое-как держались от влияния окружающих магометан, наконец вздумали при помощи благодетелей построить церковь, на что Владыка Дионисий испросил разрешение. И вот, когда только что устроился маленький и сплоченный приход, вдруг последовало размежевание земель, и вероятно, по хитрому наущению магометанскому. Значительную часть православных гордолинцев переводят на новоотведенный участок за 30 верст от теперешнего жительства, совершенно разбивают и уничтожают их приход и их христианское сожительство. Ведь в сущности все равно переселяться на новую землю православным или магометанам. Здесь соблюдена формальная правда: православным нарезана земля в полном количестве, но погублены самые высокие и дорогие интересы религиозные. Притом у них есть документ старинный на поселение по случаю принятия крещения. Хотя наш космополитизм опрокинул это дело даже в высших инстанциях, но я Вас умоляю и всеми святыми заклинаю поставить сохранение целости Гордолинского прихода при всевозможных межеваниях, как обязательное условие, как сокровище, которое нашедши, купец все имение свое продал и купил его: вся наша формальная правда и легальность пред этим гроша не стоят.

Высказавши Вам эти уфимские, белебеевские и, особенно, гордолинские дела, давно тяготящие мою душу, я теперь как бы гору с плеч свалил, потому что уверен, что Вы вполне серьезно и по-христиански взглянете на это дело и примете в нем горячее и религиозное участие. Бызлыкские бумаги препровождаю при сем, а гордолинские дела были Вам представлены преосвященным Дионисием при письме от 14 января сего года.

(цифры в скобках обозначают письма)

Борьба с магометанством

Магометанство в Уфимской губ. (1, 123,132, 134).

Отпадение в магометанство; притеснение крещеных магометанами (2, 35).

Муфтийство (21, 47, 48, 49)

Выборы гласных Казанской думы. (56) 1.

Сборы с отступников на содержание церквей (58).

Коран Османа (58).

Книга Балкашина (64).

О недопущении магометан в председатели и члены училищного совета (64, 75).

Гимназист Муса Акчигитов (88).

Переход язычников в магометанство (96).

Мусульманская печать. (21, 102, 105, 125).

Мусульманское пилигримство (118).

Отатаривание чуваш (129).

О допущении детей отступников в магометанские школы (131).

Магометанская пропаганда на Алтае (136).

Миссионерские затруднения в Уфе (137).

Миссионерская деятельность

Алтайская миссия (26, 54, 57, 58, 64, 136,).

Съезд архиереев в Казани (31, 50).

Командорские острова (59).

Новокрещенный Исаков (98).

Религиозное состояние новокрещеных инородцев (90).

Инородческое духовенство (122).

Новая Казанка (125,128, 129).

Самарские инородцы (126).

Усердие крещеных татар к церкви и школе (131).

Забайкальская миссия (132).

Пастор Дальтон и евангелическая миссия (99, 100, 101).

Переводческая деятельность

Об издании статьи о церковном богослужении на инородческих языках (5, 9).

Инородческие переводы 1803 года (5, 7, 8, 14, 16, 35).

О переводе литургии на зырянский язык (6, 16).

Богослужение на финском языке (6).

Богослужение на инородческих языках (9, 12, 28, 121).

Переводческая комиссия (12, 15, 43, 102, 103, 106, 112, 114).

Транскрипция инородческих языков русскими буквами (13, 14, 126).

Переводы на языках сибирских инородцев (32, 51, 52, 55, 56, 127, 128).

Якутские переводы (127, 128, 131).

Исповедание веры Геннадия Схолария (4, 6, 20, 38, 93, 108).

Учебные дела

Крещено-татарская школа (43, 45, 67, 71, 89).

Симбирская чувашская школа (53).

Центральная вотская школа (81, 87, 88, 95, 107, 109).

Киргизская учительская школа (82).

Бирская учительская школа (91).

Обучение инородцев в духовных семинариях (105).

Подарок К. П. Победоносцева Казанской учительской семинарии (126).

О пособии на церкви и школы (16, 128, 114, 354).

Образование инородцев (130).

О преподавании славянского и греческого языков в духовных семинариях (97).

Толкование одного случая из жизни преподобного Сергия (85).

А. Рачинский и Н. М. Горбов (47).

Церковно-славянские издания

Учебный часослов (6, 13, 16, 18, 29, 31, 35, 36, 37, 38, 39, 41, 47, 98).

Учебная псалтирь (73, 76).

Учебный октоих (6, 16, 35).

Об учебном славянском тексте Нового Завета (39).

Молебное пение при начатии учения отроков (135).

Молебное пение в день Рождества Христова (30, 47).

Молебное пение на Новый год (47, 57, 135).

Последование молебна в день 17 октября (83, 99).

Церковно-славянская азбука (84).

Обучение церковнославянской грамоте (42, 44, 128).

Грамматика церковн.-славянского языка для духовных училищ (59).

Церковнославянская орфография (93, 94, 34).

Размышления о церковно-богослужебных текстах и книгах (22, 23, 24, 104, 111, 117, 142, ).

Исправление текста церковных книг (85, 86).

Изучение древнеславянского текста Четвероевангелия (8, 18, 57, 77, 79, 113, 115, 117).

Издание Псалтири параллельно на греческом и славянском языках (126).

Размышления о сравнительном достоинстве разновременных редакций Псалтири и Евангелия (114, 115).

Служебник времен Алексея Михайловича (47).

Вопросы личные и и местные

Туркестанский край (17, 18, 19, 21, 23, 26).

Поездка якутов на коронацию императора Александра III (11).

Курс хорового пения Смоленского (31, 34, 35, 41).

Иван Яковлевич Порфирьев (116).

По поводу предполагаемого посещения Казани наследником цесаревичем (89).

По поводу возвращения наследника цесаревича в Россию (131).

Казанский голод (131, 132).

23-го апреля 1891 г. (126).

Болезнь Н. И. Ильминского (137).