Ольга Ходаковская

ЧАСТЬ III

Глава 8. НА РОССИЙСКОЙ ОКРАИНЕ

По пути в город Верный

После Крестовоздвижения преосвященный Пимен в последний раз спустился по ступеням главного корпуса и вышел во двор Урмийской миссии. Обнявшись с сотрудниками и осенив себя крестным знамением, он в последний раз окинул взглядом двор и строения. Больше он их не увидит никогда, но лишь Богу единому ведомо было будущее.

Ночь пути Каспийским морем от Баку до Красноводска, далее ─ Закаспийская железная дорога, соединявшая берег Каспия с Ташкентом. Однажды таким же ранним утром с трапа парохода на этот берег сошёл полковник Н.П. Краснов, державший путь на службу в город Джаркент Семиреченской области. Краснов оставил записки, и мы перелистаем их. Пассажиры, подходившие от пристани к железной дороге, первым делом видели белую постройку станции, за нею ─ такой же низкий, плоский и белый город. Состав из громадных пульмановских вагонов белым видением стоял в розовеющих на солнце песках пустыни. У станции, по высыхающей, блестящей солонцами луже бродили розовые цапли – фламинго. В отличие от полковника Краснова, путешественник, о котором идет повествование, не совершал для себя открытия, вглядываясь в розовых птиц и дрожащие миражи в ослепительном солнце. Не чувствовал себя первооткрывателем, наблюдая туркменов в белых халатах и чалмах, совершавших на ковриках свою молитву. Перемещаясь по азиатскому пространству из одного угла в другой, он фиксировал наметанным глазом особенности Русской Азии.

Поезд очень скоро отошёл. Мимо проплыли лужи и фламинго, постройки станции, показались пески и барханы. Колёса вагона выстукивали торжественные марши. Трепетали белые оконные занавески. Иногда вдали мелькало селение – белые постройки, белые стены, вокруг них − чахлая пыльная растительность. Станции были редкими, но так много говорили их названия! Это были вехи пути фон Кауфмана, Скобелева, Анненкова – героев завоевания Россией этого края. Мог ли епископ представить, что через несколько лет одна из выжженных солнцем станций, а именно Теджен, станет местом политической ссылки бывшего начальника Урмийской духовной миссии епископа Сергия. С ним будет коротать срок, прозябая в бедности и праздности, известный в церковно-общественных кругах России епископ Андрей (князь Ухтомский)…

На одном из участков, за Самаркандом, поезд проходил через ущелье Санзара, так называемые Тамерлановы ворота, − с древних времён путь торговцев, полководцев и завоевателей. Слева от дороги он должен был увидеть две высеченные арабские надписи в память о великих битвах прошлого. Несколько выше этих надписей виднелась медная доска с российским государственным гербом и надписью золотыми буквами: «Николай II 1895 г. повелел: быть железной дороге. 1898 г. исполнено». Знак становился памятником уходившему с исторической арены российскому самодержавию − его созидательной роли в истории народов. Скорее всего, знак на скале дал епископу повод остро почувствовать тревогу за дальнейшую судьбу дорогого отечества.

На четвёртый день пути поезд подошёл к пригородам Ташкента. Пустыня кончилась. Железная дорога бежала по широкой долине между лиловеющих вдали прозрачных гор. По обеим сторонам тянулись участки с садами и виноградниками, в недрах которых дозревали последние плоды.

Мирные настроения, навеянные предместьями, быстро развеяла политическая обстановка, сложившаяся в Ташкенте тех дней. 11 сентября 1917 года «митинговый комитет» ташкентских советов попытался свергнуть власть Временного правительства. Керенский направил в Ташкент военную экспедицию: две сотни казаков, пулемёты, броневики. Епископ узнал о страшных моментах начала сентябрьских событий − избиения солдатами командующего войсками генерала Черкеса, видел общегородскую забастовку, стал свидетелем мер, которые принимал возглавивший экспедицию генерал П.А. Коровиченко. Зачинщики были арестованы, под охрану взяли типографию штаба округа, банки, телефонную станцию, телеграф. Многомиллионная мобилизация вырвала мужиков из привычного уклада, сосредоточила в городах, создала идеальные условия для политической агитации. Серошинельная Россия на глазах трансформировалась в национальную опасность.

В Ташкенте предстояла встреча с правящим архиереем Туркестанской епархии преосвященным Иннокентием (Пустынским). Когда-то иеромонах Иннокентий появился в Новгородской духовной семинарии в должности помощника инспектора. В Новгород он прибыл из Америки, где служил псаломщиком в чикагском православном соборе. Как-то ректор Новгородской духовной семинарии поручил ему доставить домой воспитанника, умиравшего от чахотки, и где-то в Бежецке, в гостинице, парень скончался. Иеромонаху Иннокентию пришлось не только выжимать полотенца с кровью, хлеставшей из горла умиравшего, но и забирать покойного из мертвецкой бежецкой больницы. Семинаристы узнали о подробностях поездки и переживаниях иеромонаха из рассказа, написанного с большой художественной силой и напечатанного в епархиальном журнале. Этим отец Иннокентий запомнился в свое недолгое пребывание в Новгороде.

В середине июля 1917 года епископ Иннокентий перебрался в Ташкент из города Верного, где до недавнего времени находилась кафедра туркестанских епископов. Ему временно предоставили казенную дачу губернатора на так называемых Болгарских огородах − районе Ташкента. Губернаторская дача, возможно, стала временным ташкентским адресом и епископа Пимена. Туркестанский владыка был участником Поместного Собора и задерживался в Москве. Его викарий напрасно дожидался его в Ташкенте в течение десяти дней. Так и не встретившись, продолжил путь. Указания по управлению епархией были получены им от преосвященного Иннокентия позже по телеграфу.

Так сложилось, что до недавнего времени православный Ташкент редко видел епископов, и, конечно, с прибытием епископа Пимена не упустил случая насладиться красотой архиерейского чина: епископ Пимен служил в приходской Сергиевской церкви и военном соборе. Преображенский военный собор, построенный в 1889 году в ранневизантийском стиле, близком к восточнохристианской традиции, был символом русского Ташкента. Кто-нибудь из старого духовенства мог поведать гостю, что иконы для собора писал специально прибывший в Ташкент художник и скульптор Микешин, автор памятной Пимену скульптурной композиции из новгородского кремля − «Тысячелетие России».

К сожалению, о ташкентских встречах епископа Пимена приходится лишь строить предположения, но очевидность некоторых бросается в глаза. Так, в православной среде вращалась любопытная личность − новокрещёный перс Пётр Хан-Фёдоров. Потомок персидских ханов покинул родину после убийства отца и реквизиции имущества семьи. Первое время он скитался по Индии, а 18 лет назад приехал в Ташкент. Знаток всех местных наречий − фарси, арабского, турецкого, сартского, киргизского, туркменского и таджикского, он стал преподавать в военной школе восточных языков. В 1916 году по искреннему убеждению Хан-Фёдоров принял православие и стал сотрудником епархиальной противомусульманской миссии.

За время присоединения Средней Азии к России здесь чётко обозначилась реальность, имя которой было − Русский Туркестан. Русские, постоянно проживавшие в Ташкенте и в других городах Туркестана, образовали особое сообщество, отличавшееся психологией и стилем взаимоотношений. В условиях резкой отчуждённости местного населения внутри него сложились почти родственные отношения. Моменты сердечности в общении туркестанцев бросались в глаза. Не редкостью были образованные семьи, отличавшиеся «искренней религиозностью, неподдельным радушием, гостеприимством, отзывчивостью на всё истинно человеческое − словом, всеми теми качествами, которые в «превосходной степени» были присущи туркестанцам старого времени и благодаря которым в этих семьях всегда можно, как говорится, душой отдохнуть»291, − писал на заре 20 века священник В.А. Яковлев. Видимо, епископу Пимену, человеку добросердечному и открытому, было приятно испытать на себе эту особенность, но уже 2 октября 1917 года он вновь окунулся в вокзальную сутолоку. Попрощавшись с благочинными, провожавшими его, − протоиереями Петром Богородицким и Алексеем Марковым он продолжил путь.

От Ташкента до узловой станции Арысь − несколько часов пути. Далее начиналась железнодорожная ветка на город Верный. Она ещё строилась, и действующими были первые 260 вёрст. Легендарный в будущем советский турксиб лишь завершал работы, начатые в годы первой мировой войны. До нашего времени сохранились водонапорные башни и другие вокзальные постройки имперского времени. Торчат старые опоры телефона и телеграфа, соединявших Верный с Ташкентом, уходят в землю отрезки рельс.

На станции Абаил292 рельсы кончались. Оставалось четыре дня езды на лошадях по накатанному почтовому тракту. Это была уже территория Семиреченской епархии. Поражали красотой и гордой непреступностью заснеженные вершины гор, тянувшиеся непрерывной цепью с правой стороны до самого Верного. Вдоль дороги белели украинские мазанки, окруженные плетнями и высокими мальвами, играли белоголовые ребятишки. Обязательно возвышался небольшой чистенький храмик, увенчанный крестом, близ него ─ здание церковно-приходской школы.

По левую сторону тракта ─ совсем другая картина ─ необъятные степи с дымком над юртами, табунами свобно гулявших по степи лошадей, стадами овец. Почти библейские картины Аравии и Палестины.

По тракту передвигались сарты в пёстрых халатах и чалмах. Их двухколесные арбы тащились, скрипя на всю степь. Стоял запах кизяка, которым здесь, как и везде на Востоке, топили печи. В 1917 году на Семиреченском тракте появились новые лица − солдаты-отпускники, или называвшие себя отпускниками. Это были группы по 3−4 человека. Можно было наблюдать, как для удобства передвижения они отнимали у киргизов лошадей и деньги, задираясь со всеми по поводу и без повода. Тракт становился лихим местом.

8 октября 1917 года в Верный пришло известие, что преосвященный Пимен выехал из Пишпека293. Прибытия его ожидали числа 10-го, но плохая погода на Курдайском перевале «удлинила» дорогу, и только к вечеру следующего дня владыка вступил в свой кафедральный город. Когда в Верном его поздравляли с завершением тяжёлого и опасного путешествия, он согласился, прежде всего, с первым − «действительно, тяжёлого», добавив при этом: «пожалуй, что и опасного».

Возникновение Семиреченской епархии

Епископ Пимен стал первым управляющим Семиреченской епархии, поэтому история возникновения епархии находится в неразрывной связи с его именем и делами, Она становится частью его биографии.

Завоевание Средней Азии отвечало геополитическим интересам России. Оно было вызвано необходимостью располагать среднеазиатскими ресурсами, рынком и иметь надёжную границу на востоке. Эти планы становились актуальными в виду того, что Англия, прочно утвердившаяся по соседству в Индии, давно поглядывала на север.

Территории южных Киргизских степей и Кокандского ханства присоединялись к России постепенно, начиная с 1847 года. В 1867 году было образовано Туркестанское генерал-губернаторство, преобразованное затем в Туркестанский край. В его состав вошли две области − Сырдарьинская и Семиреченская, граница между которыми проходила по Александровскому хребту. В 1876 году к ним добавилось Кокандское ханство, переименованное в Ферганскую область, за ним – Бухарские и Закаспийские территории Туркестана. Присоединение Средней Азии завершилось в 1893 г. включением в состав российских территорий Памира.

По данным на 1916 год, край имел население в 10 млн. человек. Русские составляли от этого числа 8,9% . В административном отношении край находился в ведении Военного Министерства и управлялся по отдельному от общеимперского положению.

Название «Семиречье» − буквальный перевод с казахского «Джетысу». Слово это имело и другой, более правильный перевод, − «множество рек». Действительно, география области включала не один десяток рек, спускавшихся с ледников.

Приход русских отвечал жизненным интересам казахов294 Большой орды, кочевавших в северной части Семиречья и лишь номинально находившихся под властью китайского богдыхана. В русском штыке они видели единственную защиту от кокандцев, беспощадно их истреблявших. В 1847 году земли Большой орды вошли в состав учреждённого Алатавского округа. В 1854 году российское правительство основало у подножья Заилийского Алатау укрепление Верное. В 1860–1862 годах были взяты штурмом кокандские крепости на западе Семиречья − Токмак, Пишпек и Мерке, а в 1867 году присоединены земли вокруг озера Иссык-Куль. В том же году образована Семиреченская область, а укрепление Верное получило статус города и областного центра. Русское подданство приняли все казахские роды. Семиречье стало окончательно российской территорией.

Область начала заселяться сибирскими казаками и крестьянами. В приказном порядке люди поднимались с насиженных мест и нехотя двигались в неизведанные малозаселённые земли. Они обживались по необходимости и создавали первые русские поселения − станицы. (Поначалу всех записывали в казачье сословие). Добровольцы из центральной России потянулись на плодородные орошаемые земли Семиречья после окончательного установления мира в крае. Инициатором крестьянской колонизации и главным деятелем по благоустройству новых селений стал первый военный губернатор Семиреченской области и наказной атаман Семиреченского казачьего войска генерал Г.А. Колпаковский. Казаки на мужскую душу получали надел в 30 десятин, крестьяне − в 10 десятин. Семиреченская десятина была щедрой, − давала до 200 пудов пшеницы295!

Первые церкви Семиреченской области относились к военному ведомству. Самая ранняя из них отмечена в 1850 году в Копальском гарнизоне. В большинстве своём церкви были походными – палаточными, порой сооруженными из кошмы (войлока). Первую кирпичную построили в 1857 году в Сергиополе. Вскоре каменные церкви стали возводиться повсюду296.

Два благочиния, Заилийское и Лепсинское, на которые делились семиреченские приходы, входили в состав Томской епархии. Назначение священника зависело от томского архиерея и могло длиться годами.

От кафедрального города эту часть епархии разделяли тысячи километров. Только благодаря настойчивости военного губернатора Г.А. Колпаковского томский владыка посетил Верный. Это было в 1867 году. Без должного архиерейского надзора все чаще наблюдались расхождения в ведении богослужений, слабела церковная дисциплина297.

Необходимость особой епархии для Туркестанского края была очевидна. Она была создана 4 мая 1871 года из окраин Оренбургской и Томской епархий. По разным соображениям центром новой Туркестанской епархии определили не древний оживленный Ташкент, административный центр Туркестанского края, а отдалённый от него город Верный, выросший из русского населения и своим бытом и составом мало отличавшийся от других городов империи. В 24 мая 1872 года сюда прибыл первый предстоятель новой кафедры − епископ Софония (Сокольский).

Церквей в Семиреченской области на тот момент было 13. В Заилийском благочинии − 8, в Лепсинском − 5. Епископ Софония отмечал, что «видом своим они похожи на наши храмы, а при трёх-четырёх из них есть и колокольни. Внутренность церквей не имела никаких украшений, иконостас заменялся простой преградой без всякой резьбы и позолоты. Образов с окладами и по стенам храма, и в алтаре немало во всякой церкви, и перед каждым из них посеребрённые лампадки, а посередине храма одна или две люстры, отчего внутренность имеет вид не только приличный, но и довольно благолепный. Почти во всех церквах и утварь, и ризница очень приличны и в достатке. Соревнование и усердие по храму прихожан более чем видимы. Почти везде есть общественные дома для причтов и земли. При церквах есть и училища всякого рода, и священники всегда в них преподаватели, за что получают особое вознаграждение»298.

По просьбе преосвященного Софонии на отливку колоколов для храмов были высочайше пожалованы медные пушки, отбитые в сражениях с соседними ханствами. В город Верный был выписан колокольный мастер, который устроил там небольшой завод299.

При епископе Софонии число приходов в Семиречье увеличилось в полтора раза. Его преемником, преосвященным Александром (Кульчицким), в 1882 году был основан Иссык-Кульский мужской миссионерский монастырь.

С отделением Семиреченских благочиний от Томской епархии приток духовенства из Сибири прекратился. Туркестанские епископы вынуждены были подбирать кандидатов на священнические места из диаконов и псаломщиков, а на их места брать солдат-самоучек, отслуживших срок в армии. Чтобы как-то исправить положение туркестанский преосвященный Григорий (Полетаев) списывался с семинаристами, и целая их плеяда, так называемые, «григорьевцы», в дальнейшем служила в области. Число семиреченского духовенства активно пополнил епископ Аркадий (Карпинский), сделавший сообщение о вакансиях через общероссийские «Церковные Ведомости».

В 1883 году область закрыли для переселенцев. Их передвижение стало самовольным, особенно в связи с голодом в европейской части России. Получая отказы в наделах, крестьяне селились на землях, арендованных у казахов. Комиссия по хозяйственно-статистическому обследованию области выделила излишки земель, и из самовольных переселенцев в 1907 года возникли десятки новых селений.

Правильная колонизация с подготовкой переселенческих партий на местах началась с 1911 года. С 1907 по 1915 год было образовано 204 населённых пункта.

Привыкшие жить на родине вблизи церквей, переселенцы испытывали большую религиозную нужду. Не успев устроить своих хозяйств, они приступали к постройке храмов и молитвенных домов и писали архиерею так называемые «слезницы»: «Тяжело нашему сердцу было жить без храма, ещё тяжелее было разговляться в Светлое Воскресение неосвященным хлебом. И вот собрали мы свои последние гроши и выстроили молитвенный дом. Но всё же не исцелили мы своей тоски. Умилосердись над нами, Владыко, пошли нам служителя апостольского. Как нам жить без Божественной литургии, как нам жить без наставника нашей жизни!? Горько, очень горько жить так православному человеку, но ещё в сто раз горше умирать. Умирать как бессловесному созданию, без Святого Причащения! Пожалей наши души, Владыко, не дай нам умереть без покаяния, назначь нам пастыря! А мы будем любить его, будем сохранять его, как отца родного»300!

Священнослужителей в новых сёлах катастрофически не хватало. Священникам приходилось преодолевать сотни вёрст, чтобы обслуживать церкви, где не было причтов. В 90-е годы XIX в. такие разъезды стоили жизни священнику из селения Бахты Димитрию Сперанскому. Возвращаясь домой после крещенского богослужения в селе Ивановском, он замёрз, застигнутый бураном. На месте его гибели лепсинский купец Г.Е. Ботвин поставил часовню − памятник мирному героизму туркестанского духовенства.

В 1909 году в Верном был создан Комитет по обеспечению церковных нужд переселенцев. Через него Синод учредил для Пишпекского, Пржевальского и Джаркентского уездов три передвижных причта, которые бвли снабжены походными храмами. На постройку в переселенческих сёлах церквей, молитвенных домов и школ начался отпуск государственных средств. Священникам государство определило годовое содержание в 600 рублей. В том же 1909 году в уездных городах Семиреченской области учреждены соборные причты – в уездах появились соборы.

С 1906 по 1916 год число приходов удвоилось301. Нужда в духовенстве была огромной. Подобная ситуация наблюдалась в других областях − Омской, Акмолинской, Семипалатинской. По этой причине в Москве были организованы пастырские курсы для подготовки священников в переселенческие районы сибирских епархий из учителей церковных школ. Заведующим курсами был назначен синодальный миссионер протоиерей Иоанн Восторгов. Многие из выпускников «восторговских» курсов оказались священниками на новых приходах Семиреченской области. В городе Верном − областном административном центре шла подготовка к созданию собственной духовной семинарии302.

Постепенно в немыслимой с точки зрения российского обывателя глуши церковная жизнь наладилась и расцвела. В селении Ивановском, например, стоявшем на торговой дороге в китайский Чугучак, поднялся деревянный храм во имя Казанской иконы Божией Матери. Прежняя церквушка на этом месте выглядела как малороссийская хата, покрытая камышом и залитая глиной, у которой над входом была пристроена деревянная колокольня, больше походившая на голубятню. Новая могла стать украшением уездного российского города. Она была 14-метровой высоты, площадью в 100 кв. м, с двумя большими куполами и четырьмя малыми. Все купола выкрашены зелёной и белой краской − «паркетом». Жёлтые стены обрамлялись резными наличниками и карнизами зелёного цвета. С трёх сторон пристроены паперти с крыльцами. Четыре свода внутри скрещивались, опираясь на легкие колонны. Церковь освещалась 18-ю большими окнами и была обнесена добротной оградой. В приходе действовала церковно-приходская школа. Завершалось строительство нового школьного здания на 300 человек. В церкви совершалось до 300 служб в году. На двух клиросах было занято более 30 певцов, считая и детей, наученных петь по нотам. Жители, были наставлены местными священниками в православном вероучении. (Вполне могли дать отчет в том, что христианство не знает различия ни племени, ни пола, и объемлет собой всё человечество, веровали в бытие Бога и бессмертие души, т.е. в бесконечное и сознательное существование её по смерти тела)303.

Церковная жизнь была одинаковой не везде. Она давала поводы и для противоположных выводов. «Многие русские обыватели здешних селений ещё во времена своих продолжительных скитаний по направлению к Туркестанскому краю если не совсем растеряли, то, во всяком случае, в значительной степени ослабили в себе силу тех религиозных основ жизни, в которых издревле заключалась культурная мощь русского народа. Религиозный индифферентизм, неуважение своего человеческого достоинства, разнообразные хищнические наклонности, упадок энергии к труду и особенно пьянство − все эти столь нередкие среди здешнего русского сельского люда недостатки являются здесь в форме такого зла, с которым ещё не успели справиться ни местная церковь, ни местная школа. Жизнь здешнего поселенца слишком далеко отстоит от своего идеала»304.

Необходимость особой Семиреченской епархии была тем более очевидна.

Хотя подавляющую массу населения, около 70% , составляли казахи, в области проживало уже 210 тыс. русского православного населения, было 34 старожильческих села, 19 казачьих станиц, 15 казачьих выселков и более 200 сёл новых переселенцев. Число приходов перешагнуло за 130305.

Семиреченское викариатство

Семиреченское викариатство, совпадавшее в границах с Семиреченской областью Туркестанского края, было создано указом от 23 декабря 1916 года. В перспективе новая епархия должна была стать самостоятельной. Пока же её епископ был викарием, то есть, по существующему положению, подчинялся туркестанскому преосвященному.

С назначением архиерея на новую кафедру вышла заминка. Епископ Семиреченский и Верненский, а им стал бывший начальник Урмийской духовный миссии в Персии епископ Сергий (Лавров) на место не прибыл. Тем не менее, титул значился за ним до 9 июня 1917 года. Одновременно тянул с отъездом из Верного в Ташкент возглавлявший Туркестанскую епархию преосвященный Иннокентий. Отказ Лаврова принять верненскую кафедру его устраивал, поскольку он принял решение… остаться в Верном с титулом Туркестанского, а идею викариатства похоронить.

Выезжая из Урмии, епископ Пимен не подозревал, насколько непросто складывалась ситуация вокруг новой кафедры и каким нежелательным для епископа Иннокентия окажется его приезд.

Хотя о переносе туркестанской кафедры в Ташкент говорили не первое десятилетие, киргизский мятеж в южных уездах Семиречья был непосредственной причиной тому, что епископ Туркестанский и Ташкентский Иннокентий начал настойчиво добиваться перемещения архиерейского дома в Ташкент. Во время мятежа, в октябре 1916 года, он с поспешностью выехал в Петроград. С его доводами в столице согласились, кафедру перенесли, но в городе Верном учредили викариатство. Положение дел в крае тем временем изменилось. Во-первых, мятеж был подавлен. Во-вторых, ташкентский покровитель епископа Иннокентия генерал-губернатор Туркестанского края А.Н. Куропаткин в ходе февральской революции был смещён. Так или иначе, но для Иннокентия весной 1917 года предпочтительнее было вернуть status quo. Прецедент тому в истории был. В 1897 году решение о переводе архиерейской кафедры из Верного в Ташкент было отменено после того, как верненская Городская Дума направила в Петербург петицию с просьбой оставить Верный кафедральным городом.

Епископ Иннокентий начал действовать. 20 мая 1917 года он созвал собрание духовенства. От имени собрания обер-прокурору была отправлена телеграмма: «Оставить на кафедре в Верном епископа Иннокентия». Одновременно в адрес самого преосвященного Иннокентия стали поступать телеграммы из Копальского, Урджарского, Пржевальского уездов. От имени благочиннических собраний его просили остаться. На каждую просьбу приходил смиренный ответ: «Глубоко тронут отзывом духовенства о нашей мерности, почерпая в оном утешение среди скорбей нашего общественного служения. Судьба же наша находится в руках Божиих», либо: «Глубоко тронут братским приветом. Охотно останусь здесь, если получится соизволение св. Синода, пред коим вопрос сей уже возбужден»306.

Церковно-общественная жизнь в России начала переживать между тем невиданный подъём. Определение Синода от 15 мая 1917 года предписало созывать епархиальные собрания духовенства и мирян для активного вовлечения их в решение насущных церковных вопросов. Организовать единое собрание в Туркестанской епархии не позволяли громадные расстояния. Поэтому один съезд решено было провести в Ташкенте, другой, при участии 40 человек, прошёл в Верном. Епископу Иннокентию показалось, что «отцов» подменили. Из уст благочинного Пржевальского уезда протоиерея Сергия Удальцова в его адрес прозвучали жестокие упрёки. Почему епархиальное начальство нашло деньги на ташкентский архиерейский дом, а не нашло средств на восстановление хотя бы нескольких молитвенных домов в разрушенных русских посёлках, и кто повинен в этом глубоко прискорбном равнодушии и пренебрежении к религиозным потребностям православного населения Семиречья? 33 тыс. рублей на устройство архиерейского дома нашли, и эту несущественную нужду торопятся удовлетворить, а нас предоставили сектантам, ибо ни молитвенных домов, ни священников мы не имеем!

Перечислив 10 или 12 посёлков, подвергшихся разорению в его округе, отец Удальцов сообщил, что ему переведено было на восстановительные работы всего-навсего 1200 рублей. Наконец, он передал сожаление мирян, после мятежа не увидевших своего архиерея.

Владыка Иннокентий оправдывался, что он в это время спешил в Петроград с той именно целью, чтобы испросить пособие из казны на восстановление церквей и школ в разорённых местностях. Якобы он исхлопотал по 25 тыс. на каждую церковь, 10 тыс. на каждый молитвенный дом и школу и 5 тыс. на причтовые дома. Но факты говорили о другом: ни одна церковь, ни один молитвенный дом не получили ни денег, ни уведомления о них.

К Удальцову присоединился благочинный градо-верненских церквей протоиерей Владимир Антонов. По его словам, равнодушие к религиозным потребностям живых людей проявлено полное, так как и до сих пор ничего не сделано для них ни в моральном, ни в материальном отношениях, и жалоба членов съезда на епархиальную власть является вполне справедливой и укором заслуженным.

Протоиерей Сергий Удальцов ещё не озвучил решение, принятое церковным съездом в Пржевальске (оно было помещено в «Туркестанских Епархиальных Ведомостях»): «Пржевальский благочиннический съезд, обсудив вопрос о постройке сожжённых во время мятежа киргизов храмов, молитвенных домов, школ и причтовых домов, постановил выразить сожаление, что Епархиальное Начальство в течение десяти месяцев не приняло никакого участия в восстановлении церковных зданий»307.

В результате на съезде был поднят вопрос о недоверии епископу Иннокентию. В материалах собрания разъяснялось: «Поскольку Преосвященный Иннокентий ныне является епископом Туркестанским и Ташкентским, а Семиреченским и Верненским числится преосвященный Сергий, потому доверие или недоверие епископу Иннокентию съезд голосовать не мог, на голосование должен был быть поставлен вопрос: просить ли преосвященного Иннокентия остаться здесь или не просить». Внести в протокол особое мнение о недоверии потребовали протоиереи Александр Хлебников, Пантелиймон Кошиц, Владимир Антонов. Большинством голосов (за недоверие − 23, против − 21) собрание вынесло знаменательное постановление: «Не просить Преосвященного Иннокентия о перемещении с Ташкентской кафедры на викарную Верненскую».

Епископ Иннокентий сетовал, что он покидает Верный под впечатлением выраженного ему недоверия. Постановление съезда он считал несправедливой оценкой его трудов. Тем не менее, он упорно желал остаться в Верном. «Его преосвященство, преосвященный Иннокентий, − сообщалось в газете, − 14 июля 1917 года выехал по делам службы в Ташкент, а оттуда направился на церковный собор в Москву, предполагая возвратиться в Верный осенью»308.

На протяжении десятилетий верненский художник Н.Г. Хлудов309 писал маслом портреты туркестанских архиереев. После закрытия архирейского дома они были присоединены к коллекции картин, которые художник передал государству. Портреты находятся в подсобниках республиканского исторического музея. В этих полотнах, созданных с большим мастерством, присутствует отношение к изображаемому лицу, которое, что называется, витало в воздухе, фокусируя общественное мнение. Если преосвященный Неофит310 предстаёт с лицом аскета, уединённой души, со слезой на щеке, то мудрым и простым старцем изображён преосвященный Софония. Скромен, энергичен, приветлив владыка Димитрий311. Епископа Иннокентия Хлудов запечатлел в красной бархатной рясе, с рыжей бородой, в подчёркнуто цветущей полноте. Этот туркестанский иерарх имел учёную степень магистра богословия, был знатоком многих языков, вдобавок наделён музыкальным дарованием. «Регент-епископ» регулярно выступал с духовными концертами и лично управлял архиерейским хором. «Исполла тебе, великий художник благородного вокального искусства» − приветствовали его верненские любители музыки. Светский образ жизни преосвященного не был ни для кого тайной. Много толков порождало его покровительство молодой послушнице местного Серафимо-Иверского женского монастыря Таисии Бакуревич. Он поставил её, дочь бывшего председателя Войскового правления Семиреченского казачьего войска генерал-майора В.И. Бакуревича, наделённую весьма противоречивым характером, настоятельницей местного женского монастыря, удалив опытную игуменью Паисию. Весной 1917 года недовольство епископом Иннокентием выражалось воткрытую. Через газету он вынужден был отвечать: «Я покорнейше прошу всех обращаться непосредственно ко мне, когда дело меня касается, − и в полной уверенности, что мною будут даны сведения и объяснения, необходимые для успокоения общественного мнения»312.

После его отъезда церковная власть временно перешла к начальнику Туркестанской Духовной Консистории Михаилу Ивановичу Богоявленскому. В новых условиях отношения с духовенством у старого консисторского чиновника не складывались. Можно представить, сколько тягостных минут пережил он в ситуации февральского раскрепощения, слома неписанных законов в отношениях консистории и подневольных ей «отцов». На том же съезде духовенства и мирян баллотировкой решался вопрос о нём. Из сорока участников только двое бросили шары за то, чтобы Богоявленский остался на своём месте. Начальник консистории сообщил об этом обер-прокурору и дожидался решения «третейского суда» в Петрограде.

По прибытии епископ Пимен удостоверится, как далеко зашла публичная перепалка через газету старого чиновника и священника Александра Розанова. Бывший учитель, закончивший пастырские курсы в Москве, написал в газету о столкновении с Богоявленским в консистории, закончив следующими словами: «Не священство для Консистории существует, а Консистория для священства, это не нужно забывать г. секретарю. Затем нужно ещё иметь в виду, что при вере в благодать священства грешно поступать со священниками как с батраками. Хотя я и рискую уйти в заштат из епархии впредь до приемника г. Богоявленского, но нет сил молчать, а особенно в дни отсутствия епископа, когда г. секретарь чувствует себя полновластным хозяином».

Ответ начальника консистории не замедлил себя ждать: «На письмо священника Розанова (Рак), одного из неудачников незадавшихся Московских (бывших Восторговских) курсов, не нахожу нужным отвечать в целях собственной же пользы автора письма. И это тем более, что о. Розанов, видимо, забыл, чему учил нас ещё дедушка Крылов: если моська лает на слона, то это ещё не значит, что она сильна-права»313.

Этот случай был не единственный. На слуху у всех была история в местном женском монастыре. Настоятельница подделала подписи сестёр под протоколом монастырского собрания, требовавшего вернуть удалённого из монастыря священника Солнцева. Обман был обнаружен на летнем епархиальном собрании.

Мир не брал не только Салмасскую епархию. И здесь церковь потрясалась конфликтами, которые расшатывали её нравственный авторитет и ослабляли её внутренне.

Первые шаги на новой кафедре

Общественный и административный статус епархиального архиерея в дореволюционной России был очень высок. Высказывания владыки, его поступки, внешность, образ жизни ─ все вызывало большой резонанс в разных социальных группах. Везде находились любящие и доверяющие, либо критикующие и непримиримые. Последних было меньшинство. Не случайно дремучие солдаты, убивавшие епископа Пимена, называли его «верненским Богом».

Семиреченскому викарию была устроена грандиозная встреча. Если последующие события, ожидавшие его, перекликаются со страстным Евангелием, то параллель первому дню – это торжественный вход Господень в Иерусалим.

Несмотря на снег, лежавший не только на могучих Тянь-Шанских отрогах, но и на сбегавшей к городу Крестовой горе, погода 11 октября 1917 года по старому стилю стояла солнечная и тёплая. В пять часов вечера в станице Тастакской коляску с архиереем встречали две сотни казаков и духовой оркестр. Здесь под благословение подошли благочинный городских церквей протоиерей Владимир Антонов и председатель Войскового Правления Семиреченского казачьего войска полковник Николай Сергеевич Щербаков. Около женского монастыря, на Ташкентской аллее, встречали сёстры во главе с игуменьей Евфросинией. Трезвон монастырской Всесвятской церкви подхватили другие церкви, стоявшие на пути. Толпы нарядной публики и простого народа собрались на аллее городского парка, в центре которого стоял кафедральный собор. На длинных пиках казаков пестрели сотенные значки с косицами, верхняя часть – малиновая, нижняя – по цвету сотни. Малиновым был верх казачьих папах, погоны и лампасы казаков. Вместе со сверкающей медью двух духовых оркестров, гудением стопудового колокола на соборной колокольне они создавали ликующую праздничную атмосферу.

На паперти собора архиерея встречали гласные городской думы. «Измученные физически и нравственно от переживаемых нашей родиной бедствий, мы верим, что Ваш приезд и духовное руководство умирят нашу жизнь и дадут ей успокоение», − произнёс, поднося долгожданному епископу хлеб-соль, городской голова, выкрест из евреев Самуил Иванович Петухов.

«Измученные физически и духовно…» Малое страдание рождает в человеке чувство его избыточности и непомерности, когда же страдания посылаются в полную меру, о них уже молчат…

Чтобы представить, каким предстал туркесатнский кафедральный собор виновнику торжеств, обратимся к известному описанию этого собора, сделанному писателем Юрием Домбровским:

«Собор великолепен, он огромен и величественен... Высочайший, многоглавый, узорчатый, разноцветный, с хитрыми карнизами, гофрированным железом крыш. Настоящий храм Василия Блаженного, только построен заново уездным архитектором. А внутри собор огромен. Его своды распахнуты как шатёр: под ним масса южного солнца, света и тепла, оно льётся прямо из окон в куполе на каменные плиты пола, и когда разблестится ясный солнечный день, белый купол кажется летящим ввысь. А стены как бы парят в белом и голубом тумане»314.

Восемьдесят три иконы иконостаса из киевской иконописной мастерской А.И. Мурашко были выполнены яркими праздничными тонами на листовом цинке с золотым чеканным фоном. В советское время фрагменты иконостаса были сложены на колокольне собора, ставшего музеем истории Казахской ССР. О блистательном ряде святых угодников, встретивших епископа в соборе, Домбровский писал: «Долгое время на чердаке музея валялось несколько чёрных досок, никто не обращал на них внимание. Но как-то я перевернул их и через пыль и лампадную копоть увидел проступающую живопись. Досок было много, наверное, десятка полтора, я их все обтёр мокрой тряпкой и выставил вдоль стены. И они все стояли в ряд − воины, сыны, мужи. Одни − суровые и решительные, другие − затуманенные трудным и светлым раздумьем предстоящего подвига, на них сверкали панцири, латы и мечи, над ними парили нимбы»315.

Деревянное здание выдержало крупнейшее землетрясение 22 декабря 1910 года. Тогда повис на цепях крест на колокольне, выпали из киотов иконы, но, несмотря на катастрофические трещины глубиной до двух метров, появившиеся на почве в разных местах города, и разлившуюся на 400 метров в ширину реку Алматинку, собор остался невредим и по-прежнему возвышался над покалеченным испуганным городом. Строивший его инженер А. П. Зенков давал объяснения этой победе над стихией: «При грандиозной высоте он представлял собой очень гибкую конструкцию. Колокольня его качалась и гнулась, как вершина высокого дерева, и работала, как гибкий брус». Перед Первой мировой войной без видимых причин крест на соборной колокольне наклонился. Рабочие, прежде красившие соборную крышу, поднялись на верёвках и выправили его, но народ воспринял случившееся как грозное знамение…

Вернёмся к моменту встречи. Настоятель собора митрофорный протоиерей Алексий Шавров, благолепный старец, возблагодарил Бога за благополучное завершение длительного путешествия. Вслед за ним диакон провозгласил многолетие Поместному Собору, Святейшему Синоду, Державе Российской и её Временному Правительству. Наконец, все услышали голос прибывшего епископа. Он произнёс молитву за жителей Верного и всего Семиречья и обратился к ним со вступительным словом, в котором были слова:

─ Я в первый раз прибыл в Верный и Семиреченскую область. Но первым впечатлением моей детской сознательной жизни было знакомство с теми фотографическими снимками «Нивы», на которых изображался Верный, разрушенный землетрясением 1887 года. Я тогда почувствовал жалость к Верному как многострадальному городу…

Слова были произнесены в двух шагах от места, где уже давно лежала старая могильная плита, под которую его тайно положат в недалеком будущем. Проводы будут совсем другими…

Доверие и симпатию паствы можно завоевать сразу и потом только крепить. В ином случае − терпеливо преодолевать неясные настроения, или, хуже, − бессильно мириться с неприятием и отчуждённостью, как это было у епископа Пимена с православными ассирийцами в Персии. Первое выступление включило многое из того, о чём епископ мог думать по пути в Верный. Лёгкость и быстрота, с какими прошёл в России государственный переворот и пришло к власти Временное правительство, раскрепостила народ. Дерзость, решительность, самоуверенность охватила его. Только без высшего руководства Божия, без молитвы, без страха Божия энергия эта вела в пропасть. Православие всегда было, и, он был уверен, может быть для России благотворной созидательной общественной силой, её нравственным началом. Он подчеркнул это во вступительной речи: «Эта сила, надеюсь, будет объединять нас для молитвы, для добрых дел, для устроения общественной жизни. К руководству этой силы и зову вас теперь, и буду звать впредь».

Мало кто теперь знает, что подобный взгляд разделял вернувшийся в Россию «отец» русского социализма М.В. Плеханов. Он требовал от Церкви немедленно создавать из мирян кружки церковных проповедников и повсюду говорить о вечных христианских идеалах, иначе, по его словам, «народу не справиться с жизнью»316!

Во вступительной речи епископ не случайно произнёс фразу, которую в Урмии услышал от мусульманина-перса: «Вера у вас золотая, а только люди у вас глиняные». Опыт горько убеждал в этом. В Персии он имел возможность столкнуться с бесславными действиями соотечественников. В ноябре 1914 года главнокомандующий Кавказской армией генерал И.И. Воронцов-Дашков отдал войскам приказ оставить район Урмии, чтобы сократить растянутую линию фронта. Христианское население осталось без всякой защиты на оккупированной турками территории. Дипломатические круги Англии, Франции и Соединённых Штатов просили Россию предпринять что-либо, поскольку русская армия находилась ближе всего. «Положение, действительно, безвыходное», − беспомощно помечал Николай II на донесении обер-прокурора В.К. Саблера о трагическом положении православных ассирийцев. Русская духовная миссия оказалась не готова принять мученический венец вместе со своей паствой. Она покинула Урмию с консульством и военными. (Французская католическая миссия, несмотря на то, что также относилась к стране, вступившей в войну с Турцией, осталась на месте).

Эти события произошли в отсутствие архимандрита Пимена. Полтора года спустя он, уже как новый начальник Миссии, отчаянно добивался от правительства России материальной помощи жестоко бедствовавшим православным ассирийцам. Всё было напрасно. Наконец, последний год, проведенный в Персии, сделал его свидетелем разложения частей русской армии.

Образ надёжной, справедливой православной России терял свои очертания.

Спустя четыре дня после приезда в кафедральный город, в воскресной проповеди, он обратится (в соответствии с Еванегльским чтением, которое придется на ту Неделю), к притче о сеятеле. Он сам был тем сеятелем, который сеет, зная наперёд, что посев упадёт и на бесплодные камни. После пережитого в Персии он понесет в Русском Туркестане слово вразумления, очищения и возвышения к Богу.

Вступительное слово, произнесенное в день приезда, было программным публичным выступлением. Прозвучало обещание со всей ответственностью давать оценки действиям людей. Обещал он быть справедливым и милосердным: «Призванный напоминать здесь о силе православной веры и своим, и чужим, да не осуждаю правого вместо виноватого, да не обличаю того, кого нужно утешить». Обозначил он и то, что в первую очередь нужно соотечественникам: разум, совесть, способность относиться к делу усердно и серьёзно317.

Конец встречи затянулся в соборе на добрый час − его преосвященство вышел с крестом, и все, кто был в соборе, имели возможность подойти к нему.

* * *

Откроем настольную и дорожную книгу многих путешественников предреволюционной поры: «Россия. Полное географическое описание нашего отечества». Том 19 – «Туркестанский край». Наверное, в те годы каждый образованный человек, собираясь в Туркестан, брал её в руки. Мог взять её с книжной полки обширной миссийской библиотеки в персидском городе Урмия и епископ Салмасский Пимен, узнав о новом назначении. Читаем:

«Город Верный расположен на равнине у северной подошвы Заилийского Алатау; огромная снеговая вершина хребта Талгар и остроконечный Алмаатинский пик видны с городских улиц, окаймленных пирамидальными тополями и другими насаждениями. Многоводная речка Алматинка обильно орошает город, который буквально утопает в зелени и садах, скрывающих небольшие дома и постройки. Климат Верного тёплый и здоровый; летние жары умеряются близостью хребта; зимою выпадает много снега и бывают сильные морозы».

В нынешних представлениях город Алма-Ата все меньше и меньше связывается с русским происхождением и прежним названием. Из четырех казачьих поселений: Верненское, Надеждинское (Иссык), Любавинское (Каскелен) и Софийское (Талгар) − до масштабов столицы возросло одно. К 1917 году в городе проживало 45 тысяч населения. Здесь находилось 17 православных храмов, несколько средних учебных заведений, краеведческий музей, банки, конторы китайских фирм и русских торговых домов, коммерческое и общественное собрания, кинематограф и даже электростанция. За кирпичными заборами стучали механизмами десятки небольших предприятий. «Городом полковников в белых кителях и духовых оркестров» называл его писатель Ильф, побывавший в Алма-Ате в 1927 году. − Спустя десять лет после пролетарской революции здесь чувствовалось прежнее присутствие большого воинского гарнизона и особого стиля жизни. Оставались строения казарм, штабов, госпиталей, военных церквей, большой военный плац и здание военного собрания. На 1 сентября 1917 года верненский гарнизон составляли: 240 Симбирская пехотная дружина в количестве 661 человека; Верненская ополченческая дружина (1016 солдат и офицеров); 27-я туркестанская легкая батарея; 3-й Семиреченский казачий полк (665 человек); запасная казачья сотня (210 человек)318.

Фактически частью города была Большая Алматинская станица − административный центр Семиреченского Казачьего Войска. А в ближайшем пригороде обособленно от городского уклада протекал быт ещё двух станиц – Мало-Алматинской и Тастакской. Они и теперь сохраняются в мощном торговом и банковском центре, которым стала нынешняя миллионная Алма-Ата. Станицы напоминают подретушированные и раскрашенные фотоснимки с антикварных развалов.

В 1881 году, отдавая Китаю Кульджинский край, Россия предложила жившим там уйгурам и дунганам русское подданство. Часть их поселилась на окраинах Верного, застроенных с тех пор глинобитными домиками с плоскими крышами. Здесь Азия причудливо переплелась с южнорусскими жилищами крестьян-переселенцев из Воронежской губернии, записанных в мещанское сословие.

На месте тех и других построек ныне стоят ряды кирпичных пятиэтажек улучшенной и обычной планировки, бесконечно однообразные, как и прежние глинобитные домики. Красоту и неповторимость улицам создают бегущие арыки и деревья. Стволы старых карагачей имеют изломы, делающие их похожими на плакальщиков античных трагедий. Мощные дубы статичны как колонны. Молодые деревца заполняют пространство между ними. В октябре всё здесь шуршит разноцветной листвой − внизу, вверху, сбоку, одним словом, − кругом. Осенняя листва становится средой, наподобие воздуха.

* * *

Первую Божественную литургию в Верном епископ Пимен совершил 15 октября 1917 году по старому стилю в кафедральном соборе. Участие в ней принимали: протоиереи Алексий Шавров и Димитрий Копылов, священники Иоанн Соколов, Василий Червинский, Иоанн Уверов, Василий Рощупкин.

В городе были наслышаны о прекрасном впечатлении, которое новый архиерей произвёл при первой встрече, поэтому собор был переполнен людьми. Стиль служения был признан, как искренний и естественный и единодушно вызвал симпатии. Понравился и сам облик преосвященного ─ смиренного, самоуглублённого монаха. Но наибольшее впечатление произвела проповедь. В Верный, действительно, прибыл яркий талантливый проповедник.

Выше упоминалось, что в положенном на тот день чтении Евангелия значилась притча о сеятеле. Все, кто стоял под сводами собора, призывались увидеть свои духовные немощи, о которых говорится в притче. Первой из них был кратковременный непрочный духовный подъём, который быстро растрачивался в буднях. Второй – отступничество от Бога и Церкви из ложных опасений насмешек и непонимания ближних; третьей – незаметно наступающая подмена в верующем сердце Божьего слова идолом материальных благ. И, наконец, худшая из немощей: «страсти, как хищные птицы, выклёвывают из наших сердец слово Божие… Человек, забывший его, делается скотом по привычкам, зверем по отношению к другим людям. Да не будет этого с нами!»319.

С этого дня архиерей начнет обращаться к вопросу детского религиозного воспитания, обращаться настойчиво, выстрадано, из проповеди в проповедь. Ещё не пришло время ленинских декретов, но и без них над школой нависла безрелигиозности: в демократическом ключе А.Ф. Керенский наметил курс на отделение школы от Церкви.

Епископ был человеком с развитым чувством долга, с ясно выстроенной системой ценностей, поэтому не знал опасности, ведомой иным натурам, − теряться в лабиринтах рефлексии и сомнений. По его словам, он оставил естественному течению жизни проверку разноречивых отзывов о людях своей епархии, услышанных еще в Персии.

Отныне его помощниками были благочинные ближних и дальних уездов: Джаркентского уезда ─ протоиереи Бисеров, Лепсинского ─ Владимир Цедринский, − Копальского ─ Николай Вознесенский, Пржевальского ─ о. Воскресенский , Пишпекского ─ Сергий Удальцов , Веренского ─ Иоанн Гранитов и Владимир Антонов − Градо-Верненского.

В церковной хронике, одной из последних, которые можно найти в печати перед началом великого молчания последующих десятилетий, сообщалось, что он за каждой литургией освящает современные события на основании слова Божия, а по окончании литургии совершает краткое молебное пение о прекращении брани. По воскресным дням в Крестовой церкви320 за вечерним богослужением читает акафист и ведет беседы.

До нас дошла программа богослужений и проповедей первого месяца321. Проповеди выстраивали систему нравственных ценностей, задавали традиционным ценностям народного сознания твёрдость и осмысленность. Чёткой формулировкой закреплялось то, что было заложено в народных устоях, но расшатывалось от напористых рассуждений людей без традиций и без морали. Это был вклад духовного лица в дело спасения нравственных ценностей России и уклада русской жизни.

Один из прежних туркестанских архиереев − преосвященный Димитрий (Абашидзе) построил в 1908 году в Верном Епархиальный Народный дом имени Николая II. Грузинский князь был патриотом России, считавшим себя более русским, чем многие русские по рождению. Патриотизм его был в высшей степени деятельным. Зал епархиального дома, самый большой в городе, предназначался для нравственного и духовного просвещения народа.

Епископ Пимен возобновил регулярность бесед в Народном Доме и взял их проведение на себя. Отзывы не заставили себя ждать. «Нынешние религиозные чтения настолько усердно посещаются публикой, что зал такого здания, как Народный дом, и тот едва вмещает всех желающих присутствовать на них. Такое посещение свидетельствует, что религиозная жажда налицо»322.

На Чтения обязательно приглашался какой-нибудь приходской хор − добрая традиция всех мероприятий подобного рода в России. Пели все вместе: церковные песнопения, народные духовные. Воскресные собрания стали еженедельными праздниками, которые с нетерпением ожидались представителями различных социальных слоёв. Здесь воссоздавалась оживлённая насыщенная впечатлениями, яркая и мирная атмосфера, памятная Пимену по собраниям в Стефановской часовне Перми.

Епископ Пимен полагал, что ответственность за общий порядок и мир в области лежит и на нём. Свидетельством тому служит письмо комиссару Временного Правительства по административным делам П. И. Шебалину: «Милостивый государь, многоуважаемый Пётр Иванович! Я хочу поделиться с Вами своими опасениями, навеянными на меня моими наблюдениями за жизнью г. Верного и села Михайловского (Тургеня).

От имени многих своих знакомых и пасомых я прошу усилить охрану кладовой Верненского Отделения Государственного Банка и охрану именно казаками, а не солдатами. Настроение прислуги этого отделения многих заставляет желать лучшего.

В селе Михайловском, как, вероятно, Вам известно, находится склад спирта, принадлежащий Н.Н. Иванову. В настоящее время подобные склады являются своего рода пороховыми погребами, для взрыва которых солдаты, уволенные со службы, с успехом исполняют роль спички зажжённой. В селе Михайловском недавно возвратилось домой до 500 солдат, забывших всякую дисциплину и требование нравственного закона. Завистливым оком они посматривают на спиртной склад и вслух размышляют о том, как он им пригодится после праздника Рождества Христова, когда наступит свадебное время. Вывозить сейчас спирт оттуда почти невозможно (его до 3000 вёдер) за расстройством транспорта; выливать на землю жаль, ибо спирт может пригодиться. Поэтому было бы необходимо поставить там с самого Рождества надёжную охрану. Считаю своим долгом просить Вас об этом как для охраны, так и для того, чтобы возможные по указанной мною причине беспорядки в с. Михайловском не нашли себе подражаний в других местах Семиречья, которое, слава Богу, под Вашим управлением живёт пока мирной жизнью.

Вместе с тем не могу не посетовать, что в деле устройства народных воскресных чтений, привлекающих массу народа, я встречаю большое препятствие в неимении для сего постоянного помещения. В Военном Собрании мне отказали. Епархиальный дом занят сейчас Городской Управой, которая хотя и обещает уйти отсюда, но всё ещё не уходит. А беседовать с народом надо, ибо он хотя и добрый, но тёмный и доверчивый. Не можете ли посодействовать, чтобы Городская Управа скорее очистила Епархиальный дом? Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением остаюсь Вашим покорнейшим слугою. Епископ Семиреченский и Верненский Пимен. 1917 г. 1 декабря"323.

Городская управа освободила Епархиальный дом, перебравшись в здание бывшей фабрики Кадкина, а меры по охране банка и спирта были приняты.

21 ноября 1917 года в Москве прошло торжество настолования «Патриарха всея России», которым стал митрополит Московский Тихон (Беллавин). Всем храмам России было предписано ознаменовать это событие «целодневным звоном в первое воскресенье или праздничный день по получении известия о сем событии». В Верном Святейший Патриарх Тихон впервые был помянут владыкой Пименом в кафедральном соборе в воскресенье 3 декабря (ст. стиля) 1917 года.

Верненский архиерей разъяснил это событие в соборе в особом слове, которое назвал «Для чего нам теперь нужен всероссийский Патриарх?»

Слово о патриархе свидетельствовало, что вера, отечество, национальные интересы, народ − были для Пимена едиными и нераздельными понятиями. Образующим представлением служило не православие, как таковое, а «православная Россия». Уже наметилась конфронтация Церкви и государства, поэтому он считал, что Церкви необходим представитель, который оповещал бы всех православных об угрожающей опасности, призывал бы к единству и согласию в деле защиты церковных истин и порядков, вел переговоры с государственной властью.

Епископ Пимен не мог представить, как далеко зайдет эта конфронтация: 4-й отдел ГПУ изолирует Патриарха Тихона и начнёт методично ослаблять Церковь; государство поддержит церковный раскол, отправит священноначалие в далёкие ссылки, сделает духовенство и их семьи «лишенцами», задушит приходы налогами, наконец, примется за разрушение церквей и физическое уничтожение священнослужителей.

В этой проповеди он уподобил центральную власть, установившуюся после октябрьского переворота, иноземному порабощению. Патриарху, по второй задаче, предстояло стать национальным лидером. «Такою деятельностью прославили себя как православные, так и неправославные патриархи тех народов, которые давно живут под властью других, а своей самостоятельной власти не имеют».

Думал ли архимандрит Пимен ещё несколько лет назад, что пример несторианского патриарха, представлявшего в своём лице национальный и религиозный центр для христиан-ассирийцев Турции и Персии, понадобится для России?

Третья задача, стоявшая перед Патриархом ─ быть мерилом вещей, давать нравственные оценки происходившему324.

В этой проповеди он наметил путь Православной Церкви в России так как себе представлял: в виде автономного национально-религиозного целого, закрытого крепкими вратами от вмешательств извне.

В тот же день, 3 декабря 1917 года, было проведено посвященное установлению патриаршества собрание городского духовенства. В числе практических вопросов стояла помощь питанием детям недостаточных семей на приходах. Неурожайный год в Семиреченской области вызвал угрозу голода бедных слоёв населения. Для открытия питательных детских пунктов постановили произвести за богослужением 6-го декабря 1917 года «нарочитый сбор», учредить кружку сбора денежных пожертвований, а также собирать продукты натурой по домам более состоятельных жителей приходов. В этот день (это был день памяти святителя Николая Мирликийского чудотворца) на литургии в кафедральном соборе епископ сделал специальное выступление и призывал к пожертвованиям на открытие столовых для детей городской бедноты. Город живо откликнулся на призыв – сбор 6 декабря выразился в некоторых храмах далеко выше сотни рублей.

За помощью к общественности города обратился попечительский комитет городского детского приюта. Разросшийся за период войны верненский приют бедствовал. Владыка Пимен и здесь не остался в стороне: большую денежную сумму для сирот собрали 1 января 1918 года на проводившихся им Чтениях.

Епископ Туркестанский Иннокентий ревниво наблюдал из Ташкента за действиями викария. Видимо, он всё ещё надеялся вернуться в Верный. Пимен получил от него телеграмму, в которой давались указания по прошедшему летнему съезду мирян и духовенства: «Объявляю официально, протоколы Верненского съезда не будут утверждены ни Синодом, ни мною, и должны считаться недействительными. Прошу немедленно выезжать на Собор вместо меня, если желаете, или телеграфировать отказ».

В ответ Пимен телеграфировал, что выезжать в Москву на собор отказывается. В переписке с городскими властями он уже называл Верный, «нашим городом».

Время рождало все новые вопросы, которые он хотел разрешать сообща с духовенством. В областной газете появилось объявление об очередном собрании: «По распоряжению Преосвященного Пимена, епископа Семиреченского и Верненского, от его имени приглашается всё духовенство и церковные старосты городских церквей, а также, по желанию, и церквей ближайших станиц и сёл, на Пастырское собрание, имеющее состояться в покоях Архипастыря 29 декабря с. г. в 10 часов утра». На этот раз в повестке стоял вопрос свечного завода, служившего главным источником средств викариатства, и наболевший вопрос церковно-приходской жизни. Об одном из них известно нам известно. Много осложнений вызывала выборность духовенства. Если недавно священники назначались на приход, то теперь они должны были выбираться церковным сообществом прихода. Предполагалось, что выборщики будут выдвигаться из постоянных прихожан − людей благочестивых, участвующих в Таинствах Церкви, а сами выборы проходить под надзором представителя епархиальной власти325. В реальности выходило иначе. На собраниях сельских приходов невозможно было остановить самоуправство отдельных вожаков, особенно тех, которым не давали покоя причтовые земли либо раздражала принципиальность священника. Ещё в Перми, в ходе общецерковного обсуждения будущей приходской реформы, архимандрит Пимен опубликовал заметку, в которой призывал осторожнее относиться к выборности священнослужителей. Он ссылался при этом на 3-е слово «О священстве» св. Иоанна Златоуста, в котором святитель древности сетовал: при выборности не все смотрят на то, на что единственно нужно бы смотреть, а именно − на добродетель души. Но даже при великом благочестии от священника требуется ещё одно качество: великое благоразумие. «Отсюда мы увидим, − писал о. Пимен, − насколько трудно это дело и насколько опасно доверяться в нём лицам, неподготовленным к нему надлежащим образом, не ясно представляющим дело»326.

Время шло быстро. Золотое осеннее убранство города сменилось на белоснежное. После 15 декабря установились морозы до −20. Глубокие сугробы выросли на обочинах, а на деревьях и заборах поднялись шапки пушистого снега, образуя на улицах сплошные снежные коридоры. Пришло Рождество, за ним новогодние праздники с их надеждами на лучшее.

О расписании архиерейских богослужений в святочные дни владыка Пимен дал сообщение в светскую областную печать. Отголоски тех служб327 вплетаются в современные богослужения кафедрального собора Алма-Аты, создавая полифонию времен…

Через областную газету оповещалось, что после литургии и молебна всё городское духовенство приглашается в покои к преосвященному Пимену «славить Христа». В те же часы − приём всех желающих поздавить архипастыря с праздником. Возможно, что в эти дни, когда звучат новогодние пожелания, епископ Пимен вспомнил стихи, которые произносил по случаю Нового Года в Перми:

Что нам сулит, что обещает

Своим приходом новый год?!

И что, кто ведает, иль знает,

С своим приходом принесёт?

Поменьше тьмы, побольше света,

Любви, участья и тепла,

Которым редко так согрето

Бывает сердце в мире зла…

Дай Бог, чтоб не были напрасны

Мольбы сердец, моленья вежд;

И новый год, вступивший ясно,

Нам оправдал хоть часть надежд.

Известно несколько новогодних проповедей архимандрита Пимена разных лет. Новогодние обращения традиционно содержат пожелания счастья, поэтому тема счастья становилась главной и в его новогодних размышлениях. В одном из них он обратился к увиденному однажды полотну-аллегории под названием «Стремление к счастью». В центре была изображена неспокойная человеческая толпа, собравшаяся перед высоким утесом. Над ним в облаках витал неясный призрак счастья, зыбкостью очертаний повторявший всю неясность человеческих представлений о нём. Но ради этого призрака у подножия утёса шла жестокая битва: его штурмовали, отталкивая и попирая друг друга. Сброшенные с завистью наблюдли за теми немногими, кому удалось взобраться на вершину. Однако там, наверху, «счастливцы» оказывались ни с чем. Образ подлинного человеческого счастья отец Пимен увидел в другом полотне, судя по всему, картине Михаила Нестерова «Русь Святая, храни веру православную». Он подробно описал её. Здесь играет солнечный свет, и трепещет листвой девственная природа. В центре спокойно стоят иноки, благоверные князья и княгини, благочестивые простолюдины и маленькие мальчики, от лиц которых веет глубоким неотъемлемым миром. «Счастье − в Боге, − заключил тогда он, − в Нём таится источник самого совершенного знания и чистейшей духовной радости. Быть счастливым, значит предать себя во всём Богу и ничего не бояться»328.

Праздник Крещения Господня, как и везде по России, в городе Верном проходил исключительно торжественно. Иордань устраивали на реке Малой Алматинке, широко и быстро бежавшей по камням в трёх кварталах от кафедрального собора. В день крещения стремительно спускавшаяся с гор речка становилась центром притяжения огромного количества людей. Путь от южных дверей собора до Губернаторской улицы выстилали ковровой дорожкой, а до реки − соломой. По этому пути шёл святить воду возглавляемый архиереем крестный ход. В него вливались малые шествия из окрестных приходов. Кто был на санях, добирались до Иордани соседними улицами. На берегу выстраивались праздничные шеренги гарнизона. Артиллерия давала орудийные залпы. В момент освящения воды в небо выпускали белых голубей. Их заранее набирали в сундуки. Голуби взмывали вверх одновременно по сигналу. Неизменно отыскивались желающие окунуться в ледяной поток.

Поездка на Иссык-Куль

10 января 1918 года по старому стилю епископ Семиреченский выехал в длительное обозрение приходов своей епархии. Санным путём по Чуйской долине он направился к Боамскому ущелью, завернув ненадолго в город Пишпек329, относившийся к его епархии. Боамское ущелье называли Военно-Грузинской дорогой Семиречья. Путь по нему лежал в Иссык-Кульскую котловину330. Крутые скалы ущелья, то образуя теснины, то раздвигаясь, тянутся по обе стороны реки Чу. Почтовая дорога переходила с одного берега на другой, вилась по карнизам скал, изредка спускалась к реке. Путешественник П.П. Семёнов-Тянь-Шанский, добравшись по этому пути к Иссык-Кулю, писал о сильном впечатлении, которое произвела на него огромная поверхность озера и сверкающие вдали вершины Терскей-Алатау, о том, как внезапно оно сменилось на гнетущее чувство тоски от однообразного шума вод, набегающих на пустой берег…

Кроме чисто пастырских задач перед ним стояла цель содействовать укреплению власти Временного правительства в области.

Это была первая поездка епископа по русским селениям, пережившим киргизский мятеж 1916 года. Началом восстания послужил указ Николая II от 25 июня 1916 года о мобилизации коренного населения Средней Азии, не облагавшегося воинской повинностью, «для работ по устройству оборонных сооружений и военных сообщений в районе действующей армии». Каждую сотню рабочих сопровождали мулла и представитель киргизской интеллигенции. На тыловых работах группы обеспечивались жильем и питанием. Однако у зачинщиков срывались хорошие заработки на опиумных плантациях... Первые беспорядки, вызванные нежеланием подчиниться указу, начались в Верненском уезде на Отарском участке тракта Пишпек − Верный. Здесь были разгромлены все почтовые станции от Верного до Курдая. Мятеж перешёл на территорию Чуйской долины и район озера Иссык-Куль. По сообщению благочинного Пржевальского округа в августе 1916 года киргизами-мятежниками были сожжены церкви в селениях Сазановке, Покровском, Алексеевском, Графа-Пален; молитвенные дома в Столыпино, Семёновском, Озёрно-Фольбаумском, Бобрикове, Отрадном, Соколовском, Лизогубовке, Валериановском, Богатырском, Иваницком; причтовые дома в Столыпино, Сазановке, Бобрикове и Покровском331.

События повлекли за собой многочисленные жертвы среди населения. В степи находили забитых палками топографов, мелиораторов, участников различных поисковых и технических экспедиций. Была разгромлена и до одного человека уничтожена лесная школа, готовившая лесничих для области, в пригороде Верного − Медео. Нельзя было без содрогания читать сообщения: «Священник Иоанн Роик был убит в августе 1916 года киргизами в лесу в 5 верстах от селения Барскаум. В конце июля сего года (1917-го − О. Х.) тело о. Роика было найдено и погребено на месте сожженного Барскаумского молитвенного дома»332.

На пепелищах переселенцев появились мстители, преследовавшие, грабившие и убивавшие мирное кочевое население.

О пережитом в дни мятежа писал священник Евстафий Малаховский, священник села Покровского Пржевальского уезда, непосредственный очевидец событий. Печальные повести, подобные этой, епископ Пимен слышал от разных людей.

«Утром, 11 августа, после службы мы заметили с колокольни, служившей нам наблюдательным пунктом, что киргизы вновь выползают из всех горных щелей. Часов в 10 огромная масса их, разделившись на две большие группы, с диким воем бросилась на село. Вновь у всех замерли сердца. Послышались частые беспокойные выстрелы. Минуты казались нам часами… Но вот мы стали замечать, что они как бы отхлынули. «Отбили, отбили», − пронеслось по селу. Атаки повторились несколько раз, как и накануне… наступил третий день обороны.

До нас стали доходить слухи, что вместе с киргизами поднялись и дунгане, которые вырезали по дороге всех жителей селения Иваницкое, бежавших в Пржевальск, и что, таким образом, нам отрезано сообщение с городом Пржевальском, откуда мы всё время ждали помощи и куда нам во что бы то ни стало нужно было сообщить о нашем положении. После долгих поисков нашлось несколько охотников, решивших погибнуть или сообщить обо всём в Пржевальск и просить помощи. Под вечер прибежал один человек и сообщил, что солдаты разгромили дунганское селение Мариинское, дошли до Высокого (20 вёрст от Пржевальска по направлению к Покровскому) и возвратились назад, и что после этого все дунгане направились к нашему селу. В тот же день нам стало известно, что все маленькие селения, лежавшие за Покровкой, окончательно разгромлены киргизами, и что с той стороны вся орда идёт опять же к Покровке.

14 августа с утра горы покрылись как большой саранчой киргизскими наездниками, но нападений не было. Мы замечали, что со стороны Пржевальска к киргизам приезжали вестовые. Был близок полдень. Тяжёлое, безнадёжное состояние давило всех. Взяли мы иконы, вышли на площадь и начали молебен. Уже отслужили половину, как вдруг летит верховой. О радость! Вестовой сообщил, − идёт помощь. Весь народ, как один человек, пал на колени перед образом Богоматери и сквозь слёзы радости запел «Заступница усердная…» Минут через 10 действительно пришли 60 человек солдат и добровольцев. Помощь была как раз вовремя, так как не успели ещё солдаты выпить по чашке чаю, а люди заложить разобранные для пропуска баррикады, как чёрные тучи киргиз, теперь уже с остервенелыми дунганами, бросились на село. Три часа беспрерывно шла стрельба, и опоздай солдаты на полчаса, мне не пришлось бы писать эти строки.

В числе убитых с нашей стороны одним их первых был пришедший из Пржевальска солдат, георгиевский кавалер, но Господь хранил казаков, отлично защищавших нас. Из жителей погибли те, кто был застигнут врасплох на заимке или на полях, и не успели убежать. О том, как их терзали и мучили, со слезами рассказывали те, кому удалось избежать горькой участи.

Стало вечереть. Багровый закат казался ещё более красным от не прекращавшегося пожара. Только один квартал вокруг площади ещё был цел. Солдаты, выручившие нас, на следующий день к утру должны были быть в Пржевальске. Следовательно, и нам оставалось идти в Пржевальск.

Это было накануне праздника Успения Богоматери. Поздно вечером мы начали всенощную. Как-то тихо, скорбно шла служба. Печально сосредоточенно подходил народ и прикладывался к иконе… В последний раз молились в родном храме. Мы с диаконом стояли около св. престола. Мне представлялось, как через несколько часов на это святое место нахлынут дикие толпы и начнут своё дело.

− Прощайся, о. диакон, со св. престолом, не придётся нам больше служить на нём, − сказал я.

Диакон молча поцеловал престол. То же сделал и я. Потом мы завязали в узлы напрестольные кресты, евангелия, чаши. Взяв антиминс и св. дары, захвативши епитрахиль и требник, я предложил желающим взять из храма любую икону и вещь, чтобы не оставались на поругание, и велел старосте поставить перед всеми иконами свечи.

Было уже темно, когда мы вышли из храма. Люди начали складывать свои пожитки на телеги и приготовлять лошадей.

Я разыскал свою семью и усадил её на маленькую тележку, а сам сел на козлы. Решено было выехать в 12 часов ночи. Томительно долго тянулось время. Вперёд нас проехали человек 20 верховых с ружьями, а за ними несколько парней с палками и тесаками. С передних возов послышалось тихое:

− Трогай.

При зареве пожара видно было, как люди снимали шапки и молились вполголоса.

На самом краю села была трудная для переправы река, на которой был построен мост. К нашему счастью, мост оказался цел. С одной стороны его лежали безмолвными стражами трупы женщины и двух мальчиков. В продолжение всего пути мы ежеминутно ожидали нападения тысячной толпы киргиз, находившихся в горах на расстоянии каких-нибудь 5 вёрст от дороги. Далеко разносившийся в ночи стук бричек, ржанье лошадей, плач детей ещё больше усиливал нашу тревогу. Отъехав вёрст 15 от села, я вдруг заметил на горах сигнальные огни.

− Погибли, − подумал я, но никому ничего не сказал.

Через несколько минут их все заметили. Часа через три передние подводы были в селе Иваницком, а последние ещё только выезжали из Покровки.

Вблизи дороги стояло безмолвное, покинутое село. Немая, жуткая тишина царила над ним, только пение петухов нарушало её. За селом, как раз на середине нашего пути до Пржевальска, находилась река, которую нужно было переехать вброд. Вдруг весь обоз остановился. Впереди послышались крики… и началась тревога! Оказалось − это израненные, истерзанные, искалеченные жители Иваницкого, прятавшиеся в разных ямах и буераках, выползли к дороге, и обоз остановился, чтобы подобрать их. Ещё раз облегченно вздохнули и, перекрестившись, через речку поехали дальше. Было уже светло, когда мы увидели высоко стоявший дым над нашим селом.

Церковь зажгли, − послышался народный говор.

Киргизы правили тризну над нашим селом. Вдруг с задних подвод послышались крики:

− Гонятся, гонятся!

Что произошло после того, я предоставлю воображению каждого. Люди гнали лошадей и подводы, тесня и перегоняя друг друга, скатываясь с мостов в арыки. Кругом стояла пыль. Вместе с другими мчался и я. Разгорячённая моя лошадь тащила нас, выбиваясь из сил и не отставая от троек. Я всё время сильно боялся, чтобы не оторвалась сидевшая сзади на дрожжинах моя дочка − девочка лет восьми. Но вот и Пржевальск. Навстречу с пиками и вилами бегут дружинники. Никто из вышедших из Покровки не погиб. Киргизы их проспали. Говорят, назавтра они в бессильной злобе перебили своих часовых»333.

В очаге восстания находился Иссык-Кульский Троицкий мужской миссионерский монастырь. Когда Иссык-Кульская долина вошла в состав России, русские застали на её территории племена кочевников кара-киргизов, номинально подчинявшихся Китаю.

России понадобилось четверть века, чтобы обжить этот край. В целях духовной и культурно-просветительской миссии среди кара-киргизов епископ Туркестанский Александр (Кульчицкий) заложил в 1882 году на берегу озера мужской монастырь. Место на Светлом Мысу выбрано было не случайно. На Каталонской карте с острова Майорка, датированной 1375 годом, именно на этом месте отмечен христианский монастырь армянских братьев-яковитов с пометкой: здесь покоятся св. мощи апостола и евангелиста Матфея. Все этапы обустройства епископом Александром были предусмотрены, продуман метод миссионерской деятельности. Сторонниками начинания были обер-прокурор К.П. Победоносцев, Миссионерский совет в лице епископа Амвросия и военный губернатор Семиреченского края Г.А. Колпаковский. В память их единодушию была написана икона, − небесные покровители упомянутых деятелей держали карту Иссык-Куля с указанием места будущей обители. Новому монастырю нужен был устроитель такого масштаба как алтайский миссионер Макарий (Невский). В течение пяти лет шёл поиск кандидатуры учёного монаха в новый монастырь, но желающих не нашлось334. К началу 1890-х гг. обитель переживала не лучший период: ставился вопрос о её дальнейшем существовании. Тем более что 30 июня 1889 года она пережила сокрушительное землетрясение, во время которого все воздвигнутые к тому времени постройки рухнули. Моменты землетрясения были страшны. Почва колебалась как водная поверхность во время волнения. В какой-то момент вода хлынула на берег, но после нового подземного толчка берега поднялись вновь. «Подземный гул, прерываемый громовыми раскатами, дикий рёв животных и вопли киргизских семейств, столпившихся в кучи, наводили на душу трепет и ужас», − писал очевидец335.

Монастырь укрепился за счёт прибытия сначала братии из Валаамского монастыря, а затем из Глинской пустыни. В 1898 году сюда привезли икону Божией Матери «Слезоточивая Тихвинская» − образ, посланный в благословение юному Иссык-Кульскому монастырю с Афона от пустынно-келейной Кресто-Воздвиженской обители. Ранее, в 1888 году, протоиерей Иоанн Кронштадтский передал обители образ св. Троицы. Чтимые иконы собирали множество паломников из переселенческих сёл. Внутренний распорядок Иссык-Кульский монастырь принял от Валаамской обители. Правда, миссионерским он оставался только на бумаге. Так в отчёте Туркестанского Епархиального Комитета Православного Миссионерского общества за 1915 год отмечалось: «Миссионерская деятельность Иссык-Кульского монастыря пока и ограничивается только школьным обучением 14 мальчиков-киргиз, так как монастырь не имеет возможности по составу своей братии открыть более или менее правильную миссионерскую деятельность… Пока приходится мириться с мыслью, что влияние монастыря не лишено значения в смысле укрепления православного населения в преданности своей вере и своим народным святыням»336.

В дни киргизского мятежа монастырь был разграблен дочиста. Его храмы осквернены, семь иноков зверски убиты. Прочая братия, совершенно безоружная, спаслась на одном из монастырских островов, проникнуть туда киргизы не решились. К январю 1917 года численность братии не превышала 20 душ. Видимо, к началу 1918 года число насельников возросло. По крайней мере, точно известно, что в апреле следующего года в монастыре проживало 32 человека, из них − 2 иеромонаха, 2 иеродиакона, 10 монахов и 18 послушников337.

Прибыв в монастырь в январе 1918 года, епископ Пимен мог лично убедиться в миссионерской беспомощности братии. Будь всё иначе, её просветительско-миссионерское старание могло бы, во всяком случае, ограничить всплеск насилия в районе озера. Но недаром на первом выступлении в Верном Пимен произнёс: «Да не обличаю того, кого нужно утешать».

Епархиальный Миссионерский Совет полагал, что миссионерство, хотя бы в самых скромных размерах, может начаться лишь после успокоения и предания забвению русским населением результатов бунта, на что потребуется немалое время. Организация же школьно-просветительской работы будет долгое время тормозиться отсутствием в монастыре для этого средств. Ближайшей задачей монастыря будет урегулирование распавшихся отношений русских переселенцев с полукочевым киргизским населением.

Епископ Пимен на месте должен был оценить, насколько это соответствовало истинному положению вещей. Действительно ли монастырь, владевший земельными угодьями в 3000 десятин, был не в состоянии содержать школы, даже сети школ для киргизских детей. Тем более что послужной список её настоятеля внушал большие надежды.

Настоятелем Иссык-Кульского монастыря был миссионер с большим стажем архимандрит Иринарх (Иван Семенович Шемановский). Назначенный сюда указом от 26 августа 1915 года, он вместе с братией пережил ужасы киргизского налёта338. Дворянин по происхождению, уроженец Царства Польского Седлецкой губернии отец Иринарх начинал миссионером «на краю земли» – в 1898–1910 состоял в должности начальника Обдорской духовной миссии, просвещал и крестил северные народы. В Салехарде (прежде − Обдорске) о нём помнят и в наше время. Заслуги Шемановского перед «северными номадами» были действительно велсоздатель Обдорской миссионерской школы, инородческого пансиона, просветительского братства имени святителя Гурия, первой окружной библиотеки. На основе собранной им коллекции по этнографии народов Севера был создан ямало-ненецкий окружной краеведческий музей. Имя просветителя носит музейно-выставочный комплекс в Салехарде. Его труды недавно переизданы339. К нему обращаются художники (портрет работы тюменского художника В.В. Волкова), скульпторы и писатели (повесть К.Я. Лагунова «Иринарх»). Пример деятельной личности обществу необходим, как путеводный маяк. К сожалению, жизнь человека чаще всего оказывается не столь однозначной и прямой, как её отдельно взятый период.

В свое время архимандрит Иринарх назначался в Царицын на место известного иеромонаха Илиодора (Труфанова). В столкновении с приверженцами Илиодора он не одержал верха. Последовавшее новое назначение увело его за пределы отечества. Через два года он вернулся из Сеульской миссии в Корее, не прижившись в ней, и какое-то время исполнял обязанности заведующего Владивостокской церковно-учительской школой. Отсюда в 1915 году бывший просветитель ненцев и корейцев прибыл на Иссык-Куль.

Примечательно, что пути Ивана Шемановского и Петра Белоликова пересеклись не в первый раз. Оба – воспитанники Новгородской духовной семинарии, правда, разных выпусков, разницей в 4 года. Мы не случайно останавливаемся на биографии архимандрита. Уже 1918 года он стал видным большевистским деятелем, более того, по косвенным данным, соучастником убийства епископа Пимена.

К подробностям большевистского периода биографии архимандрита Иринарха ещё предстоит вернуться.

В начале 1918 года Советская Россия перешла на новый стиль, так что день 1 февраля становился днём 14 февраля. Пимен вернулся из поездки по епархии к Сретению Господню – по новому стилю, но Верный ещё две недели после декрета центральной советской власти жил стилем старым. Именно столько дней оставалось до установления в городе советской власти.

В преддверии социальной катастрофы

В губернских городах России Февральская революция сопровождалась низложением губернаторов. Военный губернатор Семиреченской области генерал-лейтенант Александр Михайлович Фольбаум (Соколов-Соколинский) скончался 22 октября 1916 года, а новый ещё не прибыл. Тело Фольбаума340 извлекли из могилы для опознания. Упорно ходила легенда, что губернатор скрылся, а похоронили кого-то другого. Кто-то подхватил тело и проволок по улицам. Надругательство прекратил старый казак ─ он забрал тело и перезахоронил на своей заимке341.

Порядок водворился, когда Временным Правительством был создан Туркестанский комитет. Его представитель Орест Авенирович Шкапский с октября 1918 года находился в Верном ─ уполномоченным по Семиреченской области.

Войсками области командовал генерал-лейтенант Андрей Иванович Кияшко342. По поручению А.Ф. Керенского в те же октябрьские дни 1917 года в Верный прибыл особый военный комиссар Василий Григорьевич Иванов, задача которого заключалась в том, чтобы не дать большевистским агитаторам склонить на свою сторону Семиреченский гарнизон. С этими людьми епископ Пимен разделял ответственность за мирное течение жизни в области.

В Туркестане Иванова именовали «шлиссельбуржец». В 1883 году он был казначеем партии «Народная воля», проходил вместе с Верой Фигнер по знаменитому «процессу 14-ти» и был приговорён к пожизненному заключению. В Шлиссельбургской крепости провёл 20 лет, был освобожден по амнистии, после чего несколько лет жил на поселении в Ташкенте, а в1912 году эмигрировал во Францию. В 1917 году он вернулся в Россию и вскоре получил от А.Ф. Керенского предложение выполнить политическую миссию в одной из туркестанских областей. Было бы напрасно искать справедливости в оценках исторических событий персонажей. Оценки даются в угоду текущему моменту, а потом надолго зависают в культурном пространстве. Легендарный побег народовольца Василия Иванова в 1882 году из Киевского централа, затем повторный арест и мужественное поведение на суде, застенки каземата, жертва молодостью, здоровьем − всё ради свержения самодержавия. Но в 1918 году именно верненская революционная тюрьма продолжила хронос отсидки Василия Григорьевича Иванова в заточении. Тем, кто травил его в Верном как деятеля Временного Правительства, не было дела до его заслуг перед русской революцией, его политического опыта и видения судеб России.

В отличие от Ореста Шкапского Василию Григорьевичу Иванову удалось вырваться из верненского большевистского застенка ─ городской тюрьмы, и ныне действующей в Алма-Ате на углу улиц Ташкентской и Сейфуллина…Что за человек был эмиссар Туркестанского Комитета в Семиречье Орест Шкапский?

Если не знать о нём ничего, можно было бы предположить, что А.Ф. Керенский, сделал выбор на скорую руку, остановившись на рядовой личности, которую ветер революции случайно вынес на гребень событий. Не последнюю роль в подобном представлении о Шкапском сыграли уничижительно-презрительные выпады большевистской печати. При ближайшем рассмотрении эта личность ─ не менее «ёмкая», чем шлиссельбуржец Иванов.

Фамилия «Шкапский» числится в списке награжденных большой серебряной медалью Русского Императорского Географического общества. Не стоит сомневаться, тот ли этот Шкапский. Тот самый. Вместе с этой наградой, присуждённой за труд «Аму-Дарьинские очерки. К аграрному вопросу на нижней Аму-Дарье», делопроизводитель Управления земельных и государственных имуществ Туркестанского края Орест Шкапский получил признание учёного мира России. Ссылки на этот труд до настоящего времени встречаются у историков, этнографов, экономистов. Чиновник и талантливый учёный, он был еще убеждённым социалистом-народником. К революционному движению примкнул после того, как, окончив ташкентскую гимназию, поступил в Петровскую земледельческую академию, известную традициями «нечаевщины». За принадлежность к одной из нелегальных организаций его арестовали и после полутора лет заключения сослали к родителям в Туркестан, где он стал служить в Семиреченском отделе переселенческого правления. Орест Авенирович вновь окунулся в политику в период революции 1905 года − примкнул к неонароднической организации народных социалистов. Эта партия вскоре распалась, но в июне 1917 года «энесы» предприняли попытку возродиться. Они объединились с трудовиками (трудовиком был А.Ф. Керенский) и объявили о своей политической поддержке Временного правительства. Керенский включил Шкапского в состав высшего органа по управлению Туркестанским краем, надеялся, что именно Шкапский сумеет ликвидировать последствия киргизского мятежа и разрешит добела накалившийся в Семиреченской области земельный вопрос.

Действительно, ему удалось изыскать и передать председателю Киргизского комитета Джайнакову343 100 тыс. рублей для помощи голодающим беженцам-киргизам.

В поисках помощников он писал в российские газеты, но при этом предупреждал: «Большевиков не зову, здесь демагогов непочатый край, усиливать их число не надо».

Его позиции по земельному вопросу ─ главная причина лютой ненависти к Шкапскому большевиков Семиречья, являвшихся в основном представителями крестьянства. Он был сторонником возвращения казахов на места прежнего проживания, выдворенных после мятежа в Китай и Прибалхашье, и за предоставление им свободных переселенческих участков.

Отношение к комиссару в крестьянской среде могло бы смягчиться, если бы одновременно увенчалась успехом его попытка вытребовать у правительства 11 млн. рублей для возмещения убытков русских крестьян Семиреченской области от мятежа. Но война сильно связывала российскую казну. С обещанными правительством деньгами произошла заминка…

Без сомнения, общение Ореста Шкапского с епископом Пименом приводили их к согласию по многим вопросам. Общие точки соприкосновения они могли найти в оценке роли России для азиатских народов. Как миссионер в Персии, епископ не мог не разделять мнение Шкапского, что «культурная миссия России, русское дело состоит в приобщении народов Средней Азии к общечеловеческой цивилизации…»344. Шкапский и епископ Пимен одинаково находились во власти просветительских представлений о высшем историческом долге одних народов перед другими. При этом они сохраняли в себе достоинство русских людей, не забывая о самой России. «Достался России Туркестан не даром, да и нужен он ей хотя бы ради хлопка. Много неправды внесло монархическое правление в Туркестан, но много внесло полезного, причём на это полезное затрачены общенародные средства (железные дороги, телеграф, ирригация, школы). Отдать всё это даром нежелательно»345.

Как ни удивительно, но старый социалист и русский епископ оказались единомышленниками и по вопросу текущего политического момента. Они были едины в отрицательной оценке большевизма. У них не было разногласий в отношении Временного Правительства, Учредительного собрания. Переустройство России − Шкапский был в этом уверен − должно идти законодательным путём, а не сломом всего и вся. К тому же Россия не готова к социализму, поскольку для социализма требуется известный уровень нравственного развития людей, который в России не достигнут. Он предрекал, что на смену сметённой революцией буржуазии рано или поздно придёт буржуазия новая, более грубая, более невежественная, которая проявит себя в самых возмутительных действиях, как к национальным богатствам, так и к рабочему люду. (Что, кстати сказать, и сбылось на рубеже XX и XXI веков).

Со Шкапским епископ Пимен несколько месяцев отвечал за мир и порядок в области. Накануне переворота, опасаясь расправы, Орест Шкапский снял с себя полномочия и выехал из города. Но добраться до китайской границы не успел: его узнали, задержали и вернули назад. В апрельские дни казачьей осады города Верного он был расстрелян во дворе городской тюрьмы. Сделал это самосудом наряд солдат, присланный для усиления тюремной охраны. Расследования произведено не было. Шкапского закопали без отпевания на тюремных огородах. Поспешность преступления объяснялась тем, что накануне налёт сотника Бортникова вызволил из тюрьмы несколько деятелей периода казачьей диктатуры: атамана Александра Ионова, комиссала Иванова и Ибрагима Джайнакова. Шкапский в ходе этого рейда освобождён не был. То ли в спешке не все камеры открыли, то ли помешала обострившаяся болезнь Ореста Авенировича: он страдал врождённым пороком сердца346.

После Февральской революции всем гражданам свободной России предлагалось объединяться в советы, союзы, комитеты, которые стали создаваться повсюду: у учителей, учащихся, крестьянства, рабочих, солдат, казаков, мусульман. Они вмешивались в административную жизнь, и это вмешательство доходило до абсурда: постановлением уездного совета фельдшера могли перевести на должность врача. Но отравляющим газом для общественной атмосферы были демобилизованные солдаты, возвращавшиеся с фронтов, принявшие как руководство к действию большевистские лозунги передела земли, неуплаты налогов и неподчинения волостному и уездному начальству. И вот уже крестьяне села Николаевское Лепсинского уезда под влиянием бывшего фронтовика Филиппа Корницкого отказались уплачивать оброчные подати и земский сбор. Повсюду стали отмечаться случаи захвата крестьянами казачьих земель. На совещании уездных комиссаров Временного Правительства отмечалось, что положение уездной администрации становится крайне неопределённым, её распоряжения не выполняются.

Однажды толпа под руководством бывших фронтовиков захватила транспорт с товарами, выезжавший из Верного в Пишпек, и чуть было не ворвалась в склады «Восточного общества». Верный был переведён на военное положение. Командующий войсками Семиреченской области генерал-лейтенант и наказной атаман Семиреченского казачьего войска А.И. Кияшко пытался в приказе по городу далеко не казенными интонациями достучаться до соотечественников: «Граждане! Пощадите несчастную Россию, которую разрывают на части анархия и своеволие. Неужели в нашем мирном городе придётся принимать суровые меры? Опомнитесь! Граждане! Не налагайте на меня суровую обязанность!»347!

Разрасталась сеть тайных групп, настроенных злобно и решительно. Эти группы посылали представителей в советы, на митинги, в казармы. Люди, подобные генералу, не могли их устроить ни в Забайкалье, ни в Туркестане. От Забайкальского совета депутатов пришла телеграмма о зверском обращении генерала Кияшко с каторжанами Нерчинских рудников. Начавшаяся травля вынудила генерала Кияшко покинуть Семиреченскую область.

Подобно тяжёлому кораблю, медленно продвигающемуся по узкому форватеру, Россия двигалась к созыву Учредительного собрания, которое должно было решить вопрос о будущей форме российской государственности. День выборов назначили на 12 ноября 1917 года. В городе Верном было сформировано 14 избирательных участков. В состав избирательных комиссий входили и священники: Александр Кислицын был членом городской избирательной комиссии, Пантелиймон Кошиц − ответственным за выборы на участке №13. Населению разъяснялось, что Учредительное собрание собирается в жизни государства один раз, и кто не будет голосовать, − тот совершит преступление против родины, себя и своих детей. Правом голоса наделялись все сословия. О монашествующих говорилось особо: «По идее монашество несовместимо с участием в политической борьбе, однако же запрещение монашествующим участвовать в выборах было бы нарушением начала невмешательства государства в область религии. Русская история свидетельствует, что монашествующие и в старину, и в новое время участвовали в государственной и общественной жизни. Поэтому наш избирательный закон не устанавливает никаких ограничений для духовенства, в том числе монашествующих»348. Верненский архиерейский дом был фактически небольшим монастырём, в котором проживало 17 человек. Он находился на избирательном участке №10 и местом его голосования был Народный Епархиальный дом, стоявший на краю Пушкинского парка у Гоголевской улицы.

Выборы в Учредительное собрание состоялись. Наибольшее количество голосов получила коалиция казаков и партии Алаш (за нее проголосовало казахское население). Это означало, что большая часть населения области поддержала складывавшуюся в те дни казачью диктатуру.

Казачья диктатура

Большевики пришли к власти в Ташкенте в первую неделю победного шествия большевистских переворотов по России. В скором времени епископ Пимен, его многочисленные знакомые и его паства узнали от ташкентцев, бежавших в Верный, как, защищая Временное правительство, три дня держали бой в ташкентской крепости юнкера − 1 против 10. По неопытности вместо казарм они разгромили артиллерийским огнём рабочую слободку. Это страшно озлобило население окраин. Рассказали, как постыдно сдались казаки 17-го Оренбургского казачьего полка, как по крепости революционные солдаты били тяжёлыми мортирами, и граф Георгий Доррер − помощник чрезвычайного комиссара Временного правительства по гражданским делам, метался от крепости к железнодорожным мастерским, надеясь на честные условия капитуляции. Капитуляция была неизбежна, поскольку к восставшим подходило подкрепление из Перовска и Кушки. Рассказали, наконец, как нерешительно действовал командующий экспедиционного отряда, направленного в Ташкент из Орнебурга, генерал Коровиченко, и что ни одно из условий капитуляции большевики не сдержали349. Пришло время, когда до епископа Пимена дошла весть о самосуде над Доррером, убийстве генерала Коровиченко, а в декабре толпа солдат растерзала в Ташкенте генерала Кияшко.

В Семиречье выводы были сделаны незамедлительно: недостаточная жёсткость, проявленная в Ташкенте, оказалась роковым промахом. Войсковой совет установил в области диктатуру «до того времени, когда Учредительное Собрание − этот хозяин земли русской, не поставит страну в её надлежащее русло и скажет своё веское слово о форме её управления»350.

2 ноября 1917 года для общего сведения граждан было объявлено, что Семиреченское казачье войско берёт на себя всю полноту власти, Войсковому Правительству подчиняются все гражданские учреждения, само оно будет действовать в полном контакте с представителями Временного Правительства − Шкапским и Ивановым.

Семиреченское Войсковое Правительство обратилось к Оренбургскому Войсковому Правительству с просьбой помощи в укреплении законной власти в Верном и восстановлении её в Ташкенте. Оно же вынесло решение о присоединении к Калединскому Юго-Восточному Союзу. «Так в Семиречье установилась диктатура контрреволюционного Казачьего войска, которую поддержала русская буржуазия, кулачество и руководители мусульманской националистической партии «Алаш» при активном участии духовенства, во главе которого стоял епископ православной церкви Пимен», – читаем мы в «Архивной справке» советского времени351.

Семиреченские казаки были чадами Православной Церкви, паствой епископа Пимена.

Войско было относительно молодым, оно возникло в 1867 году, отделившись от Сибирского казачьего войска. Запись в казачье сословие в Семиречье продолжалась до конца XIX века. Перед революцией оно насчитывало 45 тыс. человек обоего пола и проживало в 19 станицах и 15 выселках всех шести уездов Семиреченской области. В мирное время Семиреченское казачье войско давало один полк (4 сотни) и взвод в Лейб-гвардии Сводном казачьем полку в Петербурге. В военное время − 3 конных полка, 12 отдельных сотен и один гвардейский взвод.

Как первопроходцы в крае и как привилегированное сословие казаки-семиреки обладали существенными земельным преимуществом перед крестьянами переселенцами. В 1913 году был подтверждён земельный надел на душу казака мужского пола в количестве 30 десятин (против 6–8 для крестьян).

В ноябре 1917 года в Верном находился Третий Семиреченский казачий полк и Запасная сотня. Первый и второй полки стояли в боевом резерве на северо-востоке Персии. Обязанности наказного атамана временно исполнял председатель Войскового Правления полковник Николай Сергеевич Щербаков.

Полковник Щербаков ─ яркая фигура в общественно-церковной жизни города. На его средства была построена пригородная церковь на Мохнатой сопке в ущелье Медео. Её так и называли «Щербаковской». Он покровительствовал поселившимся на сопке отшельнику иеромонаху Серафиму и послушницам Серафимо-Иверского монастыря. Как активный прихожанин Туркестанского кафедрального собора, взял на себя роль ответственного сборщика в соборе, когда с разрешения и благословения преосвященного Пимена на Рождество в церквах Верного проходил тарелочный сбор в пользу Российского Общества Красного Креста. А в июле 1917 года участвовал в съезде духовенства и мирян, о котором речь шла выше, как представитель от казачества. Полковник Щербаков присутствовал в кафедральном соборе, когда преосвященный Иннокентий, выйдя на амвон, рассказал о том, как несправедливо обошёлся с ним съезд. Толпа увлекла Николая Сергеевича из собора на продолжавшееся в тот момент заседание съезда. Ему одному, как представителю возбужденной толпы прихожан, в основном женщин, священники изложили суть дела и причины, побудившие вынести недоверие преосвященному Иннокентию.

Николай Сергеевич стоял во главе местного управления Российского общества Красного Креста. Он пригласил епископа Пимена в качестве почетного заместителя. В обществе состояли известные и уважаемые в городе люди: начальник учительской семинарии кандидат Казанской духовной академии И.Л. Брызгалов, генерал А.Ф. Грызов, уездный начальник И.И. Лиханов, заводчик Н.А. Кадкин, купец А.И. Путалов. Общение подобного рода сближало владыку с городом, его типами и психологией.

Возможно, что именно Щербаков первым поведал епископу Пимену о некоем уряднике из запасной сотни, объявившим себя последователем учения Льва Толстого. Дело урядника Трофима Ерискина рассматривалось на Войсковом Совете. По рапорту командира 2-й отдельной сотни Семиреченского казачьего войска от 23 сентября старший урядник Трофим Ерискин был отправлен в город Верный в распоряжение войска, как человек совершенно ненужный, даже опасный. Он нашел вредным носить военную форму, отказался держать в руках оружие, исполнять военные приказания, считая это грехом и позором. Резолюция командующего войсками области гласила: «Передать войсковому совету для обсуждения. Казалось бы, что с таким взглядом Ерискину не место в среде доблестных семиреков, во всяком случае, на зачисление его в строевые части, а в особенности, в запасные сотни я соглашения дать не могу».

По устной просьбе Щербакова епископ и подал прошение на разрешение провести беседу с «толстовцем», о чём и поведал протокол. 24 ноября было заслушано письмо Епископа Пимена на имя Временного наказного Атамана Н.С. Щербакова, которым он просил посетить урядника Трофима Ерискина, находившегося в предварительном заключении в верненской тюрьме. Войсковой совет приветствовал благое пожелание Епископа посетить в тюрьме Трофима Ерискина для религиозной беседы и постановил: дать разрешительное удостоверение на свидание, причём поделиться с Войсковым советом впечатлениями и результатами этой беседы»352.

Отчёта о дальнейшем в войсковых бумагах не нашлось. Его и не могло быть. Епископ честно выполнил пастырский долг: оправился в верненский исправительный дом. Урядник оказался вовсе не сторонником учения Толстого, а злобным, амбициозным казачком, уклонявшимся от фронта (впоследствии он стал активным и жестоким борцом за установление советской власти). По устному преданию353, доводы его преосвященства казак встретил «12-этажным матом», и свидетелем тому была «вся тюрьма, валявшаяся от хохота». Епископ Пимен прибыл не из тихих монастырских стен, а с Кавказского фронта, и подобная «атака», можно полагать, вывести его из равновесия не могла. Известно, что как раз Ерискин затаил после этой встречи на архиерея тяжёлую злобу и впоследствии сыграл, по некоторым свидетельствам, немаловажную, но так и не выясненную документально роль в его убийстве.

Мы располагаем запиской, переданной полковнику Николаю Сергеевичу Щербакову епископом Пименом. Она датирована 18 декабря 1917 года. Записка свидетельствует об однозначной поддержке диктатуры Войскового Правительства.

«Многоуважаемый Николай Сергеевич.

Позвольте Вам и через Вас всем казакам Семиречья выразить сочувствие за ту тяжёлую, но благородную и высокую деятельность, которую вы осуществляете за идею Временного правительства, за спокойствие и порядок в крае. Сохраняя Верный, Вы сохраняете Семиречье, ибо Верный − глава Семиречья. А сохраняя Семиречье, Вы помогаете общей нашей родине − России. Господь да поможет Вам поддержать законную власть, столь необходимую для края и России. Призывая на Вас благословение Божие, остаюсь с истинным почтением и совершенною преданностью Вашим богомольцем и покорнейшим слугою Епископ Семиреченский и Верненский Пимен. 1917 г., 18 декабря"354.

Для того чтобы большевистское движение не перекинулось из Ташкента в Семиречье, казаки объявили, что они не допустят в области никаких выступлений, нарушающих порядок. Шкапский подписал постановление о создании областного и уездных Комитетов Общественной Безопасности. Город Верный принял вид вооружённого лагеря. В четырёх пунктах: в районе управления воинского начальника, на Верхнем базаре, на Сенном базаре и в центре − были расставлены казачьи части. В штабе войск в распоряжении дежурного офицера посменно дежурили два казачьих взвода в полной боевой готовности. Во всех учреждениях находились усиленные караулы. На улицах категорически запрещалось появляться группами в количестве 4–5 человек. На казарменном положении пребывала команда юнкеров.

Между тем противоположный лагерь сплачивался, концентрируя сокрушительную энергию. Воинственные личности начали выходить из подполья на легальное положение, создавая разного рода союзы, товарищества, комитеты. Они азартно и злобно проводили агитационную и пропагандистскую работу, направленную на разрушение существующего порядка. По Верному кружили прокламации: «Сволочи властолюбивые. Вы хотите крови трудового народа. Нет, она не прольётся, а будет литься ваша собачья. Довольно травли. Предатели казаки, вы отдали на растерзание своих сынов и товарищей проклятым вампирам. Помните, это вам не забудется, близок час расплаты. Опомнитесь, пока не поздно. Да здравствует советская власть. Верненская организация большевиков».

Казаки упорно боролись с «большевистской заразой». В станице Каскеленской, стоявшей на Ташкентском тракте, установили карантин для возвращавшихся с фронта солдат − проверялось их настроение. Была разоружена и демобилизована ставшая неуправляемой 240-я Симбирская ополченческая дружина, наконец, вышел приказ о роспуске совета рабочих и крестьянских депутатов − «как источника большевизма, который постепенно растёт и расширяется, угрожая повторением того, что было в Ташкенте и других городах». Наиболее активных деятелей, призывавших перенять установившуюся в Ташкенте власть советов, арестовали и заключили в тюрьму.

Шестого января 1918 года белые крещенские голуби взмывали среди вертикально зависших дымовых столбов; из открытых дверей собора вслед за крестным ходом, выходившим на Иордань, валил пар, а рядом, в Народном доме, там, где епископ еженедельно встречался со слушателями бесед, стоял запах дёгтя и овчинных шуб: здесь проходил крестьянский съезд. За души семиреченских мужиков шла отчаянная борьба. Но прав был русский писатель Андреев, когда говорил, что большевики предлагали народу катить воз с горы, а трезвые политические силы − тащить на гору. В надежде на скорый земельный передел крестьяне по всем вопросам проголосовали за предложения большевиков. «Если во всей России − советская власть, то мы тоже за советскую власть, России виднее!» − изрекли 115 мужицких посланцев против 15-ти более дальновидных собратьев. Крестьянский совет, возникший в те дни, станет в скором времени ядром верненского ревкома.

Преосвященный Пимен обратился к съезду с воззванием о школах, необходимости сохранить в них преподавание Закона Божия, а также о продовольственных нуждах города, но вопрос о земле и власти будоражил более всего, поэтому воззвание зачитали и оставили без прений.

На месте Народного дома долгие годы лежал камень, напоминавший об историческом слёте хлеборобов. Ныне не осталось ни дома, ни памятника, и только собор, возвышающийся рядом, напоминает о лицах и событиях тех лет.

Большевистскую агитацию в описываемый нами период вела семиреченская «Крестьянская газета». На шестом номере она была закрыта. Одна статья кончалась словами в адрес войскового правительства: «…народ вас смахнёт как нечисть». Редактором издания был Александр Березовский, молодой человек из семьи казачьего урядника. Его прошлое говорило о давнем увлечении идеями государственного разрушения. Однажды девятнадцатилетнего переводчика переселенческого управления задержала полиция. В обвинительном заключении указывалось: «В конце апреля 1907 года в с. Михайловском Верненского уезда с целью возбудить неуважение к особе царствующего императора и с целью порицания установленных законов и образа правления, в присутствии нескольких крестьян он, Березовский, читал прокламацию, озаглавленную «Письмо от русских крестьян к царю Николаю Второму» и содержащую в себе оскорбительные для государя и порицающие существующий образ правления выражения»355. Березовского сослали в пожизненную ссылку в Воробьёвскую волость Енисейской губернии. По амнистии в связи с 300-летием Дома Романовых наказание заменили вольным поселением в западной Сибири. Он спокойно трудился в барнаульском издательстве «Алтай». После февральской революции, повращавшись в Петрограде, вернулся домой, где принялся за старое дело.

В историю Верного и биографию епископа Пимена он вошел нераздельно с Карпом Овчаровым. Последний получил рабочую специальность в слесарно-механических мастерских Баку. В городе Верном проходил воинскую службу. Здесь остался после демобилизации и обзавёлся семьёй. К моменту описываемых событий он был управляющим складов горюче-смазочных материалов «Братья Нобиль», владельцем собственной механической мастерской (первой в городе) и курсов шофёров; выбран председателем верненской мещанской управы. Что заставляло его бешено агитировать за передел власти? Сведений, которые пролили бы свет на мотивацию, не осталось.

Агитацией он возмутил и разложил 240-ую Симбирскую пехотную дружину. Дружину пришлось разоружить и демобилизовать. В Городской думе мешал ежедневной работе и требовал её роспуска. Мещанскую управу превратил в место систематической агитации за установление советской власти. Городская дума вынуждена была вынести решение арестовать и предать его суду «за агитацию против действий и распоряжений властей и за возбуждение населения к самочинным и незаконным действиям»356.

На Казачьем Круге постановили: Березовского и Овчарова арестовать и отправить в станицу Талгар. По дороге они были убиты сопровождавшим их казачьим офицером Загорулей и его помощниками. Тела Овчарова и Березовского нашли весной, когда растаял снег, а 6 марта 1918 года старого стиля только что установившаяся в Верном народно-революционная власть торжественно предала их останки земле в городском парке возле кафедрального собора. Епископ Семиреченский Пимен лично отпел обоих при большом стечении народа. Свидетельством тому служит не только сохранившийся фотоснимок, но и запись в метрической книге кафедрального собора − единственное из известных нам отпеваний, совершенных епископом в Верном.

Тогда же следственная комиссия при верненском ревтрибунале открыла «Дело по обвинению епископа Пимена причастности к убийству Овчарова и Березовского»357. Ходили слухи, что якобы Пимен дал благословение на убийство. В основу следственного дела легла подшитая к делу статья из ташкентской «Нашей газеты». Её анонимный автор был в курсе событий, происходивших в Верном. Приведём некоторые выдержки из статьи, (принимая в расчет митинговую, яростную риторику), поскольку иные источники, возможно, имеющиеся в эмигрантских воспоминаниях бывших жителей Верного, нам неизвестны. «Казацко-разбойничий круг, возглавляемый Шкапским и Ивановым, терроризировал всё местное трудовое население, были произведены массовые аресты; лиц, подозревавшихся в склонности к большевистским идеям, бросали в темницы. Член крестьянского совета Гречко, арестованный распоряжением «Правительства Иванова», томился три дня, запертый в отхожем месте; реакционно настроенная часть казачества справляла свою «победу»; местная буржуазия и так называемая интеллигенция из чиновного мира ликовали; гады повылазили из своих нор, заявляя открыто, как некоторые из «высоких чинов» переселенческого управления, о необходимости введения в смертной казни для большевиков и им сочувствующим. Разбойники, как ночные тати, арестовали ночью Березовского и Овчарова, повели их к станице Талгар, в направлении, диаметрально противоположном тюрьме, по дороге исполосовали свои жертвы нагайками, а затем «за попытку бежать» пустили по две пули в спины. Войсковой круг при благосклонном участии Шкапского и Иванова постановил на повестку дня вопрос об убийстве Березовского, Овчарова и других революционеров. Круг, конечно, единогласно вынес смертный приговор «преступникам». «Преосвященный» архиерей Пимен, забывши свой сан, забывши бога, забывши евангельскую истину «поднявший меч от меча погибнет», благословлял убийц на страшное дело братоубийства, доказывая необходимость преступного акта самосуда над Овчаровым и Березовским в интересах искоренения большевизма и водворения никем не нарушенного порядка и спокойствия в области. Лицемеры до сего времени открещиваются от правды, не желая открыто смотреть в глаза действительности; кто как не буржуазно-поповская клика разжигала страсти в Семиречье; кто своим благословением убийц Березовского и Овчарова бросил искру гражданской войны в Семиреченской области?»

Не только в этой статье, но и в упоминавшейся «Архивной справке по Октябрьской революции и гражданской войне в Семиречье» причастность епископа Пимена к этому делу представлена как несомненный факт, хотя у следственной комиссии не набралось достаточных оснований для передачи дел в ревтрибунал. В ходе дознания был приглашён один казак, участник того Казачьего Круга, на котором прозвучало благословение. Из протокола с его показанием:

«…члены Следственной комиссии при Революционном Трибунале допрашивали в качестве свидетеля Афиногена Ивановича Бронникова, 48 лет, православного, под судом и следствием не состоял, проживающий по Каракольской улице гор. Верного, который показал:

В канун января я участвовал на полном сходе казаков станицы Больше-Алматинской, слышал речи нескольких ораторов, которые все говорили о разоружении Верненской дружины и об аресте вождей, которые не хотели отдать оружия. Среди этого разговора частые были выкрики об убийстве и уничтожении Березовского и Овчарова. В это время на трибуне появился офицер Астраханцев, он вытащил из кармана письмо, какое было прочитано обществу казаков. В нём было писано о призыве казаков твёрдо стоять за Временное Правительство и сохранять все интересы его. Между прочим, ясно выражено было в этом письме, что лучше уничтожить двух, чем пострадает сто тысяч. На что были возгласы казаков: Правильно! Было сейчас же приказано арестовать Березовского и Овчарова и доставить. Через полчаса Березовский был доставлен в Станичное правление. Сход, где всё общество выкрикивало, что его нужно сейчас же уничтожить, насилия никакого не делал. Сейчас же приказали его отправить в Малую станицу, и его увели. Что дальше было с Березовским, я не знаю, но после услышал, что он убит. Больше показать ничего не могу».

Мы видим, что Бронников не сказал, кто был автор письма, в котором были слова: «лучше − двоих, чем сто тысяч» ─ зачитанногого на Круге офицером Астраханцеым 25 июля 1918 года следственная комиссия вынесла постановление прекратить дело епископа Пимена (по амнистии Совета Народных Комиссаров как совершенное до 1 мая 1918 года).

Должность атамана Семиреченского Казачьего Войска в декабре 1917 года, то есть в период, когда происходил вышеозначенный Казачий Круг, временно исполнял полковник Н. С. Щербаков. Мы уже писали о его религиозности и активной включенности в церковную жизнь города. Принимая жёсткое решение относительно Овчарова и Березовского, полковник Щербаков уже в силу своих личных качеств, не мог сделать это без благословения. Скорее всего, так оно и было, но вспомним, что Церковь принимала наказание разбойников, возмутителей народного спокойствия (Разина, Пугачёва, Желябова, Перовскую). Когла святой благоверный князь Владимир, движимый христианским милосердием, хотел отказаться от казней, то именно церковные иерархи указали ему, что он не должен отменять суровое наказание для неисправимых злодеев.

Комментария требует и факт отпевания, которое епископ Пимен совершил над останками Обчарова и Березовского. Для него это были грешные души, уже получившие воздание на земле. Инициатива же шла, скорее всего, от революционной верхушки города, желавшей придать церемонии предельную торжественность. Во время гражданской войны отпевание красных вождей, в том числе в Верном, было обычным явлением. Многие из них, вообще, ещё считали себя верующими, по-своему понимавшими пути к народному счастью.

Мартовский переворот

3 марта 1918 года диктатура Казачьего круга пала. При этом решающую роль в мартовских событиях сыграли… сами казаки. Вернувшийся из Перссии 2-й Семиреченский казачий полк.

Накануне, 13 февраля, полк прибыл в Верный из персидского Астрабада. «За время стоянки в Красноводске, − вспоминал казак этого полка Гуляев, − казаки очень сблизились с местными железнодорожными рабочими. К моменту отъезда почти все были уже без погон. Рабочие тепло нас провожали, и мы дали им слово, что будем у себя в Семиречье бороться за советскую власть. Когда мы стояли в Ташкенте, к нам часто приходили рабочие, которые разъясняли нам цели и задачи Советского правительства и давали нам литературу, которую мы с жаром читали и разъясняли своим более отсталым товарищам. Многие из нас приехали в Верный убеждёнными сторонниками советской власти»358.

Не удостоверившись в этих настроениях, Войсковой совет оставил полк в городе в качестве крупной вооружённой единицы, на которую казачьей диктатуре можно положиться. Опасение вызывали лишь отдельные смутьяны. Дальнейшие события глубоко разочаровали всех, кто видел в казаках гарант спокойствия. Уже на следующий день после прибытия в Верный озарённые светом нового видения старых вещей молодые казаки-семиреки второго полка на своём собрании постановили бороться с погонами. Вечером они начали срывать их у офицеров на улицах. Один не выдержавший позора офицер застрелился.

При участии казаков 2-го Семиреченского полка в городе прошли два митинга. Распалившись, митингующие пошли разбираться с правительственными комиссарами. Ни в канцелярии, ни на квартире, где жили В.Г. Иванов и О.А. Шкапский, их не застали. Озлобленные неудачей, они арестовали кухарку, а потом кинулись рыскать по городу. Кто-то предложил обыскать архиерейскую церковь. Казаки с товарищами ворвались в алтарь. − В шапках, с папиросами в зубах и руганью обшарили все закоулки. Сообщение об этом вопиющем случае сделал на Войсковом круге насельник архиерейского дома игумен Вадим (Жёлудь).

В это время Войсковой Круг выбирал войскового атамана. Вместо полковника Н.С. Щербакова, временно исполнявшего его обязанности, был выбран прибывший накануне полковник Генерального штаба Александр Михайлович Ионов359 − командир упомянутого 2-го Семиреченского казачьего полка. Епископ Пимен благословил казачьего избранника.

Впоследствии никому не пришло бы в голову обвинять атамана Ионова – сына военного губернатора Семиреченского края прежних лет, фронтовика, имевшего орден св. Георгия 4-й степени, в непоследовательности и малодушии. Тем не менее, «железной рукой» он не обладал и не сумел привести казаков к единомыслию. Над ним, как и над многими в ту пору, витал дух времени с его химерами. Сделал своё дело и раскол в казачьих рядах между «стариками» и молодыми казаками. Развязка наступила 2 марта 1918 года.

В тот день возле казарм 2-го Семиреченского казачьего полка верненский революционный актив вновь устроил митинг. Из войскового правления прибыл казачий офицер Бойко и отдал приказ срочно выходить всем полком в парадной форме и без оружия. Подозревая уловку, полк приказа не выполнил, а направил в войсковое правление своих представителей, которые тут же были арестованы. Однополчане поспешили на выручку товарищей, навели в помещении правления серьёзные беспорядки. Не отходившие от полка агитаторы убедили, что теперь и арестованных и весь остальной полк может спасти только свержение Войскового правительства.

Восстание началось вечером того же дня.

Казачество вскоре осознало свою ошибку. Беспощадно униженное, разоренное и перебитое в ходе расказачивания июня 1918 года, оно сполна поплатилось за мартовские иллюзии, за предательство Войскового правительства, приняв его представителей за узурпаторов власти. Не был услышан и епископ Семиреченский и Верненский Пимен, «казачий архиерей», не пытавшийся отрезвить доверчивых русских людей от агитационного дурмана, звавший сохранять верность Временному правительству и дорожить законным ходом социально-политических преобразований.

Обвинять в предательстве можно было не один второй полк. Политические колебания, подорванная дисциплина и попранный авторитет офицеров отмечались и среди казаков 3-го Семиреченского казачьего полка. Один тому пример. В начале 1918 года в соседний Пишпек был направлен отряд казаков для поддержки уездных органов Временного Правительства. Навстречу вышла делегация от местных советов. «Казаки сказали, что они против нас не пойдут и что, отдохнув немного в Пишпеке, вернутся обратно в Верный. В то время это имело для нас решающее значение», − свидетельствовал большевик Иваницын360. Когда же на одном из заседаний Круга военный комиссар Василий Григорьевич Иванов поставил вопрос о выделении казачьих частей для посылки в Пржевальский уезд для тех же целей, раздались голоса, что казачество туда не пойдёт, что казаки роль жандармов больше выполнять не будут и т. д. Показательно отсутствие сплочённости и роковое непонимание того, что значила для России и собственной судьбы казаков твёрдая власть Войскового правительства. Поразительна лёгкость, с которой молодёжь была готова отказаться от мнения «стариков», этого основания казачьего быта, казачьего предания и утверждалась перед старшими казаками с помощью наскоро усвоенных идей.

2 марта на тайном собрании заговорщики распределили между собой обязанности по захвату областных учреждений. Боевые действия вести не понадобилось. С вечера пошёл снег, перешедший в снегопад и буран. Жители укрылись в домах, улицы обезлюдели. К 12 часа ночи снежный покров достиг более полуметра. Сначала снегопад был мокрый, но затем началось резкое похолодание. Оставаясь на проводах, снег превратил их в толстые канаты. Деревья под тяжестью льда начали ломаться, обрывая телефонные и телеграфные линии. Падали даже столбы, выворачивая гранитные тумбы, на которых они крепились.

Под покровом ночи и снеговой завесы из тюрьмы были выпущены все, кого изолировала казачья диктатура. Казаки 2-го полка узнали пароль часовых в крепости и под видом смены караула проникли в неё. В 11 часов ночи склады с оружием в крепости были вскрыты. Оружие разбирали все, кому не спалось в ту ночь − фронтовики, активисты от разных союзов, народ с окраин, вызванный на всякий случай на подмогу.

Утром советский Ташкент получил долгожданную телеграмму: «Два семиреченских казачьих полка перешли на сторону советской власти. Шкапский и Иванов скрылись. Сейчас предполагаются аресты ставленников бывшего Временного правительства, стоявших здесь всё время у власти. Ждём распоряжений и инструкций»361.

4 марта 1918 года в зале Военного собрания было торжественно объявлено о присоединении Семиреченской области к Туркестанской Советской Республике, признании центральной Советской власти и создании военно-революционного комитета (ревкома). Прошло голосование за коалиционный состав ревкома. Ревком был фактической советской властью в Верном до 14 апреля 1918 года. От всех «советов» в него были введены по два человека. Делегировал своих представителей даже Войсковой Казачий совет. В состав ревкома от него вошли атаман А.М. Ионов и председатель Войскового Круга подъесаул Маслов. На первых порах ревком реально проводил идею народовластия, ещё не узурпированную большевизмом. Таким образом, атаман Ионов на короткое время был включен в советскую власть области.

Все эти события имели прямое отношение к епископу Пимену, были его «биографическим полем».

ГЛАВА 9. ЕПИСКОП ПИМЕН И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В 1918 ГОДУ

В СЕМИРЕЧЕНСКОЙ ОБЛАСТИ ТУРКЕСТАНА

Как в калейдоскопе осколки стёкол встряхиваются, и вот уже составлена другая фигура, так в туркестанском городе Верном политические силы дали в одну ночь новый расклад, непрочный уже потому, что большевистское ядро ревкома вскоре попыталось диктаторскими методами подчинить своей линии весь его разноликий состав.

На глазах епископа Пимена очертания гражданской войны приобрели зловещую чёткость. Уже летом 1918 года на территории его епархии в соседних уездах действовали разные правительства. Сибирское Временное правительство − в северных, советская власть − в южных. Красные и белые отряды бились, оставляя реки крови, разорённые станицы, ужас и озлобленность людей. Гражданская война длилась в Семиречье почти 3 года, она принесла неисчислимые бедствия населению, и была непоправимой по загубленным жизням и страшным потерям нравственного порядка. Епископ Пимен застал её начало…

Он отвечал за нравственное состояние народа, и видел, какими потерями в этом отношении оборачивалась гражданская война и первоначальные установки большевизма.

Этот мотив ─ нравственно-охранительный ─ был определяющим, именно этот мотив доминировал и требовал от Пимена включаться в политическую борьбу за реставрацию власти Временного Правительства и законному ходу социально-политических преобразований. «В своём доме он принимал тьму всяких паломников, целые дни у него торчал народ. Бешеную агитацию он разводил», − вспоминали большевики362. Известно, что смысл трагедии заключается в безвыходности лежащего в её основе противоречия. Позиция Пимена абсолютно оправдана в нравстенном отношении, но на стороне великого перелома была сама история, то есть мощное стечение событий с неумолимыми следствиями. В этом и заключалось трагическое противоречие, и как в античной трагедии епископ Пимен был обречен погибнуть, но его светлый облик и его нравственная мотивация, христианская ─ в первую очередь, остаться высшим достоянием.

Если бы Пимен не испытывал терпения революционных деятелей, его бы не тронули, как не тронули в 1918–1920 годах в Ташкенте архиепископа Иннокентия, который не давал политических оценок и даже с проповедью с амвона выходил в ту пору крайне редко363.

Можно только догадываться о тех нравственных муках, которые легли на его душу и предварили его смертный час. Он был в курсе всех подробностей происходящего − по рассказам очевидцев и участников событий, которые приезжали к нему со всех концов епархии; из местного большевистского печатного органа − газеты «Заря Свободы». От многих из них кровь леденела в жилах.

Казачье восстание и расказачивание

Родившись в снежную штормовую ночь, верненский ревком первым делом вышел на прямой провод с отцом-наставником − большевистским Ташкентом364.

Ташкент. «Не падайте духом. Если не надеетесь на свои силы, телеграфируйте немедленно. Дружина немедленно выступит к вам на помощь. Если вам только необходим карательный отряд, то таковой будет послан, чтобы смести всех врагов народного движения, причём убытки возложатся на капиталистов города и туземных манапов. Если у вас нет денег на содержание Красной армии и других должностных лиц, беспощадно облагайте капиталистов, вынося постановление совдепа. Хлеб пока возьмите у местных крестьян и казаков. Ещё раз требуем не останавливаться на полпути: нужно быстро идти к намеченной цели и не церемониться с мешающими вам лицами… Если казаки не подчинятся ультимативному требованию − смотреть нечего − сила оружия у вас достаточна для того, чтобы разбить каждую станицу в отдельности и потом приступить к немедленному разрешению земельного вопроса».

Верный. «Нужно обращать внимания на то, чтобы не произошло голодного бунта. Приходится прежде подумать о продовольствии, но всё будет сделано как нужно, и те лица, которые подлежат аресту, от нас далеко не уйдут. Их выдадут сами казаки, так как между молодыми и старыми казаками посеяна рознь. Если же мы поспешим, то как бы не было хуже. Банки в наших руках. Штаб войск издал по войскам Семиреченской области приказ о присоединении к власти советов и об исключении офицерства. Начальствующие лица выбираются». Антиказачьи настроения ревкому поднимать не надо было. Они гуляли в вооружённой шинельной толпе, кретьяской по преимуществу, ─ «красной гвардии», которая в один голос заявляла: «Если не обезоружите казаков, то мы самочинно это начнём»365.

Семиреченское казачье войско было несмотря слаженной и широко разветвлённой организацией, имевшей свои экономические интересы, свои традиции. К тому же станицы были весьма зажиточны. Последнее обстоятельство более всего заводило солдатские массы.

Полковник Александр Михайлович Ионов, молодой атаман, недолго входил в состав ревкома. Кстати, он и заявил там, что признаёт советскую власть, но «казачество остаётся само по себе». Под руководством атамана Ионова Войсковой Казачий Совет депутатов 11 марта 1918 года вынес решение о роспуске Первого Семиреченского казачьего полка и прибывшей в город 2-й отдельной сотни. Не сдав оружия, казаки разошлись по станицам. Решение было продиктовано необходимостью предотвратить среди них большевистскую агитацию и не дать возможности наломать дров далее. На заседании сотенных комитетов 2-го Семиреченского казачьего полка 17 марта 1918 года полковая молодёжь вынесла решение об его аресте. Этим шагом сами же казаки вывели своего представителя из ревкома. Ревком тут же предложил войсковому Войсковому Совету, этому порожденью радужных февральских свобод, самораспуститься. Это означало, что казаки отстранялись от участия в органах советской власти. Мало того, крестьянское большинство ревкома переложило на казачество все объёмы по реквизициям хлеба. Красные отряды стихийно преобразовались в продовольственные, забирали у населения лошадей для перевозки зерна и ждали приказа нагрянуть в станицы.

С этого момента ясно обозначились движущие силы грядущей гражданской войны в Семиреченской области. Она возникла между сторонниками Временного Правительства, опиравшимися на казаков, и советами, на сторону коих встали русские крестьяне-переселенцы, подтолкнутые на это старой сословной враждой с казачеством и возможностью воспользоваться его богатым достатком366. После Киргизского восстания 1916 г. старые земельные споры на время поутихли, беда сплотила переселенцев, но после февральской революции, когда в Семиречье дошли лозунги о готовящейся всеобщей «делёжке» земли и о том же писалось в письмах с фронтов, это сплочение стало исчезать. Все снова стали рассматривать, − кто будет союзник и враг в делёжке земли и хлеба. «Расселённые по неудобным землям, по безводным буграм, не успевшие окрепнуть переселенческие сёла и вся крестьянская беднота, городские безземельные хлебопашцы и малоземельные крестьяне чрезмерно разросшихся старожильческих сёл потянулись к единому фронту, в «блоку», к поддержке той власти, которая поможет расширить пашни»367.

Так писалось о раскладе политических сил в Семиречье в первых историко-революционных исследованиях. Они были написаны участниками событий и отражали историческую реальность. Семиреченский земельный вопрос действительно существовал, но прежняя практика его разрешения путём дополнительного освоения земель и создания новых наделов не устраивала большевизм, учение которого было выстроено на идее жёсткой борьбы классов, то есть, внутринациональной розни.

Казаки решили срочно обсудить сложившееся положение. В станице Софийской (Талгар) в 30 км от города Верного собрался «съезд пяти станиц»368, выдвинувший требования восстановить своё представительство в советской власти и впредь полноценно участвовать в управлении областью. Примечательно, что в обращении к населению этот съезд писал, что «казачество никаких выступлений против советской власти не делает, и делать не будет». В резкой форме он потребовал освобождения из тюрьмы Войскового атамана Ионова и удаления из ревкома шести неугодных им лиц. Заявление никто не услышал, и тогда съезд заявил, что «казачество в виду нарушения военно-революционным комитетом принципа неприкосновенности личности делегата впредь не будет посылать своих делегатов и устроит свою жизнь особо». Мало-Алмаатинский станичный сход отдельно вынес решение, что «советская власть должна быть избрана заново на демократических началах».

В ответ из Верного ответили: «впредь до организации совдепа подчиняться ревкому и особой власти не создавать»369.

Противостояние завершилось взрывом ужасающей силы. Из Ташкента в Верный прибыл представитель большевиков Н.Д. Луценко, перед которым в Ташкенте была поставлена задача укрепить во власти Верного большевистский элемент. Он потребовал немедленной ликвидации ревкома. 14 апреля 1918 года судьба области была вверена новому органу − исполкому областного совета депутатов. За новую власть голосовали представители всевозможных советов, комитетов и союзов, в которых успели утвердиться пробольшевистские элементы. Представителей от казачьих советов на собрание вообще не пригласили. 16 апреля 1918 года. Стало днем начала казчаьего мятежа, или «первой гражданской войны» в Семиречье,

Накануне из городской крепости в сторону Талгарской станицы выехал вооружённый красный отряд в 240 человек под руководством командира крепостного гарнизона Щукина. Его сопровождала артиллерийская батарея и пулемёты. Разыгрывался ташкентский сценарий насильственного изъятия у казаков зерна. Хлеба в городе не оставалось, и по этой причине большевиков могла в любой момент вымести своя же гвардия. Прежняя власть, то есть казачья диктатура, выплатила деньги держателям хлеба, но в связи с переворотом ссыпать зерно в казённое хранение никто не спешил. А хлеб требовался, и в первую очередь – для красногвардейских отрядов.

Батарея поставлена была на нарочито видном месте, на кургане. Встав на позицию, отряд выслал в станицу своего представителя с ультимативным требованием. Станичный атаман попросил обождать, пока он соберёт сход, сам же начал срочно готовить отпор. О готовящейся акции узнала запасная сотня, до этого находившаяся на стороне советской власти. Не задумываясь, она устремилась на выручку станичникам. Пока Щукин выжидал результатов талгарского схода, его отряд был окружен со всех сторон и разбит наголову370.

Восставшие станицы взяли город в кольцо осады. К ним примкнули казахские и уйгурские всадники. Сотник Бортников совершил дерзкий налёт на городскую тюрьму и освободил группу политических заключённых, в числе которых был атаман Ионов.

Повстанческая артиллерия стреляла в сторону крепости с горных прилавков. Снаряды летели через город, не долетевшие попадали на городские улицы. Уличные бои шли в районах города: Татарской слободке и Садовых участках, заставиляя жителей вспомнить киргизское восстание 1916 года. Город сплотился. Врачи и фельдшеры дежурили на санитарно-перевязочных пунктах; из добровольцев набирались возчики и носильщики. Сохранявшееся городское самоуправление организовало питание беженцев из районов военных стычек. Для них из номеров Рычкова, Грязнова и Белоусова были взяты кровати и матрасы, в интендантстве − кошмы. Хозяин бани И.Ф. Титов предоставил пуд мыла и дал возможность вымыться тысяче человек.

Эти настроения не были просоветскими. Напротив, в городе крепли настроения не в пользу советской власти. «Еженедельник» союза агрономов и кооператоров, выходивший в дни осады, писал: «Почему же жизнь граждан российской федеративной Советской Республики временами делается более бесправной, чем это было при царизме, почему вышло так, что у нас вместо свободного слова существует только слово угроз, почему нет права свободной печати? Почему у нас при установившемся демократическом строе нет основ его − неприкосновенности личности и жилища, что до известной степени гарантировалось даже при Николае II. Наконец, проводя социализацию, мы устремились в сторону простого захватничества. Не губим ли мы власть народную, свергнув власть царя? Не находимся ли мы во власти отдельных лиц, признав власть всего народа?»371.

В те дни к воюющим сторонам обратились с замечательным воззванием казахские общественные деятели: «Старшие братья русские, крестьяне, мещане и казаки. Со вторника, 16 сего апреля, вы здесь натворили небывалую в Семиречье историю. Сознаёте ли вы, чью кровь проливаете и за что вы проливаете, что называется, братскую кровь? Если вы не сознаёте, то мы, ваши младшие братья киргизы, скажем вам прямо, что вы режетесь, сыны одной местной святой церкви и с испокон века сроднившиеся дети одного гнезда. Граждане, это недопустимо. Помиритесь братской любовью, убиенных похороните общими силами, перед прахом их просите прощение молитвами на коленях и этим снимите позор»372.

Большевистский Ташкент давно предлагал Верному военные услуги. Теперь настал момент для верненского актива вспомнить об этом. Но чтобы выиграть время, лидеры Верненского совдепа пошли на хитрость − переговоры. Его представители вышли к тем, кто искреннее поверил в чистоту намерений прекратить братоубийство. Встреча воюющих сторон произошла через восемь дней после начала военных действий на территории Большой станицы (державшей нейтралитет). От каждой стороны − по 10 человек. Собрались представители городского самоуправления, много горожан, разной публики, бурно желавшей скорейшего мира. Войсковой Совет потребовал:

1. нового состава уездного совета депутатов,

2. возвращения реквизированного скота,

3. освобождения политических заключённых,

4. роспуска красной гвардии и создания совместных военных формирований для сохранения порядка.

Требования были приняты. Вообще, на встрече царила атмосфера мира, единения и прощения. Об этом дне большевики вспоминали, как о дне своего поражения и унижения. Чувствовали они себя неуютно. Казаки и горожане ещё не знали, что остававшиеся в тюрьме после набега есаула Бортникова политические заключенные к тому времени были расстреляны.

Многие, в том числе и епископ Пимен, приветствовали гражданский мир. С архиереем во главе был отслужен грандиозный молебен. Но момент эйфории был коротким…

Подключившись к телеграфу, станичники узнали, что из Ташкента в сторону Верного выдвинулся карательный отряд Е. Мураева. Ещё делались попытки защитных мер: казаки прервали телеграфную связь с Ташкентом, пытались взорвать мост через реку Чу. Устроили повторную осаду города и несколько раз пытались штурмовать крепость. Эти действия в мае 1918 года назывались «второй гражданской войной». Вновь собрать силы в кулак не удалось.

Под звуки духового оркестра 20 мая 1918 года Мураев вошёл в Верный. 600 мураевских штыков и местная красная гвардия учинили полный разгром казачьих сил. «Казаки в панике бежали, стали предавать своих командиров… когда бежавших спрашивали, куда они бегут, они со слезами говорили: «Не знаем». Победители захватили станицы и приступили к расправе»373. Апофеозом революционной справедливости стало требование Мураева возмещения с восставших против советской власти казачьих станиц убытков, понесённых мирным населением во время военных действий и покрытия расходов по содержанию отряда революционных войск374.

Что это означало на деле и как дальше развивались события? Старые малостаничники рассказывали, что мураевцы выгнали всё оставшееся после ухода казаков население в район Развилки, после чего поставили на колени и навели пулемёты, продержав таким образом несколько часов. Разъезжая на лошади вокруг, Мураев осыпал всех грязной бранью, угрожал расстрелять, если скрывшиеся малостаничные казаки-повстанцы не явятся и не сдадутся. В станице Надеждинской (Иссык) на глазах у жителей на центральной площади казнили несколько десятков захваченных в плен казаков. Их поставили на колени и рубили шашкой головы. Исполнять казнь поставили подростка, который справлялся только после нескольких ударов. Безоружное население, женщин, детей, стариков загоняли в каменные подвалы и вход заколачивали, обрекая на смерть. Российский Кульджинский консул В.Ф. Любá сообщал, что Мураев «прогремел своими бесчинствами и неслыханными зверствами и насилиями над мирным населением Семиречья»375. Кто был этот человек ─ Е. Мураев, откуда ─ публикации советского времени умалчивают.

В последних числах мая 1918 года Верный телеграфировал в Москву на имя В.И. Ленина: «Мятеж казаков, буржуев, контрреволюционеров подавляется по всей области беспощадно. Для твёрдости советской власти просим выслать 200–500 кронштадтских матросов»376. Находясь в пяти тысячах километров от Балтики и надеясь на оперативную помощь кронштадтских матросов, верненские триумфаторы подтвердили, невесёлую истину: от «серьёзного до смешного один шаг».

Остатки казачьих сил ушли на северо-восток. К приграничному Джаркенту отступил с отрядом и войсковой атаман Александр Ионов. Здесь он перешёл китайскую границу. Красные отряды предъявили ультиматум − сдаться. В противном случае грозили поголовным уничтожением станиц. Часть казаков склонилась к капитуляции и вернулась. Уже 2 июня вышел приказ командующего революцтонными войсками области Л.П. Емелева об упраздненииот Войскового Правления и всех станичных правлений войска; 3 июня обнародован декрет Семиреченского облисполкома об аннулировании навсегда сословия казаков, должности Войскового атамана, Войскового правления и прочих казачьих учреждений и должностных лиц, конфискации принадлежащего им имущества, инвентаря и денежных сумм; 6 июня – по Семиреченской области было объявлено, что все казачьи земли социализируются и переходят в пользование трудового народа. Были упразднены прежние названия станиц и само слово − «станица», в «Мураево» переименована станица Софийская (Талгар).

Протокол заседания облисполкома того времени − один из трагических памятников расказачивания, проведённого в Верненском уезде в мае-июне 1918 года. Вот выдержки из него:

«Слушали. Заявление Быкова о том, что многие из бывших казаков-контрреволюционеров возвращаются обратно на свои места жительства и снова начинают своё тёмное провокационное дело. Областной исполнительный комитет, стоя на страже интересов трудового народа, дабы раз навсегда покончить с этой заразой, постановил:

Не касаясь краевых полномочий тов. Мураева, выразить ему полное доверие и представить полную свободу действий по своему усмотрению по борьбе с контрреволюцией, казачьими выступлениями и провокацией.

Начальнику Городской милиции немедленно сделать распоряжение и приступить к работе не позднее 7-го июня по наведению справок, сбору сведений, по составлению списков и домов казаков − контрреволюционеров, возвратившихся обратно на свои места жительства.

Списки вместе с лицами немедленно представить на рассмотрение и распоряжение следственной комиссии при Ревтрибунале.

Объявить всем бывшим казакам, чтобы немедленно очистили свои квартиры, куда возвратились и пусть живут, где хотят и как хотят.

Трутням демократии контрреволюционерам не может быть пощады, и они немедленно должны быть изъяты из среды трудовой демократии»377.

Это было первое в России расказачивание периода гражданской войны, проведённое советской властью раньше широко известного расказачивания, осуществлённого в станицах Донского войска в начале 1919 года378.

Верненского владыку не могло обойти обжигающее дыхание междуусобной розни. Это был крещёный мир: отбиваясь от казаков, защитники крепости просили прислать священника. Умиравшие от тяжёлых ран с той и другой стороны исповедовались. И те, и другие просили отпевать умерших. В метрические книги градо-верненских церквей379 в апреле-июне 1918 года священники десятки раз вписывали в графу «причина смерти»: убит, либо расстрелян. Вот некоторые записи. Константин Наумович Доронин, 17 лет, воспитанник Верненской гимназии, расстрелян 6 апреля380 1918 г.; Василий Афанасьевич Зазулин, 22 лет, убит в бою 4 апреля 1918 г.; Тихон Андреевич Мацуцын, 37 лет, убит 11 апреля; Лев Илларионович Романенков, 18 лет, сын веренского купца, убит 2 мая в бою (…) Всех отпевал священник Всесвятской кладбищенской церкви Кондратий Казанский. В другой метрической книге: Иван Фёдорович Бородихин, 58 лет, казак Малой станицы, убит в тюрьме 12 мая 1918 г. «Исповедан и приобщён не был из-за внезапного расстрела, отпевал священник Парфений Красивский». Успел же этот священник исповедать и приобщить умерших от ран казаков Малой станицы: Фёдора Васильевича Роденкова, 33 года; Михаила Тихоновича Трубачёва, 20 лет; Павла Михайловича Белослюдова, 27 лет; Андрея Фёдоровича Нестерова, 34 лет Павла Фёдоровича Волохова, 49 лет; Ивана Капитоновича Белослюдова, 19 лет; сотника Ивана Георгиевича Войкова, 22 лет.

За мятущимися вооруженными фигурами стояли матери, жёны, дети. Они молились в церквах и искали нравственной опоры в слове своего архиерея.

Настроения семиреченской революции

Когда происходил мартовский переворот, его организаторы искали поддержку на городских окраинах, стучались в убогие времянки. Здесь набирали состав для боевых дружин − только бедняки, батраки, «бесприютные», случайно оказавшиеся в области, так называемые «нерегламентированные» люди. На российских окраинах было много тех, кто пребывал в отрыве от прочных трудовых, бытовых, нравственных и религиозных традиций. Поначалу именно они и преобладали в красных казармах. С первых дней переворота записавшиеся в «красную гвардию» получали жалование за счет обложения контрибуцией состоятельных людей города381. Среди этих постоянно пьяных групп гуляли сильные антиказачьи настроения, ставшие катализатором кровавой развязки. Не классы, а люди определённого направления, лишенные устоев, вооружённые, собранные вопреки естественному ходу вещей в сообщества, объединённые идеей легкой наживы, определили ход событий 1918 года.

* * *

Описания жестоких расправ над духовенством и монашествующими в годы революции и гражданской войны широко известны. Как правило, их исполнителей обозначают одинаково − красноармейцы. Они предстают некоей безликой группой, «неперсонифицированным злом», почти бесами во плоти. Вскоре мы увидим их, выводящих епископа Пимена из дома, злорадствующих: «Что Петька? Отмолил грехи?» Без их социального портрета, мотивации, хотя бы как-то обозначенных, остаётся чувство неполноты исторической правды. Необходим хотя бы первичный анализ российской действительности, вызвавшей к жизни таких людей.

Перед революцией много писалось о хулиганстве в российских деревнях и на городских окраинах. Оно стало набирать силу после отмены крепостного права и ростом промышленного производства, то есть во второй половине XIX века. Сказалась ломка устоявшегося быта, миграция, отрыв от нравственного авторитета, который имели отец и мать. Это обстоятельство − отрыв от семьи − отрицательно сказался на морально-нравственном состоянии молодёжи, мобилизованной на фронты Первой мировой войны. Уздечку сорвали не у тысяч, а сотен тысяч. Набирала силу и другая порча. Доказывая на всех перекрёстках, что Бога нет, так называемая просвещённая часть России не ведала, что творила. Страх Божий, как сдерживающий фактор, уходил. Но безбожие не приводило к торжеству ренессансного гуманизма. По словам отца Пимена, сказанным еще до революбционных событий, оно порождало «распущенность, эту гангрену духа». За последствиями дело не стало.

В первые годы революции красноармейцы, в том числе исполнители зверских казней и расправ, получали невероятно большое вознаграждение. О тех денежных окладах, которые в 1918 году назначались красноармейцам в Семиречье, с возмущением писал русский консул в Кульдже Виктор Федорович Люба382. Они были несопоставимы даже с денежным довольствием императорской гвардии.

Ещё за десятилетие до Октября хулиганство втречалось на российских вокзалах и пристанях в виде публичных выходок по отношению к духовенству: оскорбительных реплик, окриков, кличек. Никто из духовенства тех лет не избежал таких встреч. Вот почему, вернувшись в Россию в 1914 году после двухлетнего отсутствия урмийский миссионер с радостью отмечал, что с началом войны в лучшую сторону изменилось отношение к духовенству в общественных местах. « Духовенство перестало быть объектом оскорбительных выходок на вокзале…» − удивлялся и радовался он. Но радоваться пришлось недолго.

* * *

Если проблемой для России было наличие двух полюсов: простого народа и так называемого «интеллигентного общества», то в 1918 году она уже не казалась актуальной. Верненский революционный актив по своим социальным характеристикам представлял лоскутное одеяло. Круговерть войны и революции занесла в руководящий состав ревкомов, исполкомов, гарнизонных комитетов и боевых соединений выходцев из разных сословий. От буйных лидеров серой солдатской толпы до интеллигентов, проводников идей христианско-социалистических утопий: техников, учителей, прапорщиков, печатников, бывших служителей Церкви. Среди них, по крайне мере в Верном, по настоящему идейных, даже просто порядочных были единицы. Возглавлял организацию РСДРП (б) Павел Виноградов − профессионал в революции и учитель по профессии, страдавший алкоголизмом, за что и был в 1920 году исключён из партии. Предисполкома Иван Васильевич Ламанов был прежде атаманом Копальской станицы. О нём в 1917 году писали: «Подходит под тип ленинцев, состоит под судом за подлог по службе»383. По словам своих же, «буйными выходками он подрывал доверие к советской власти». Видный борец за советскую власть Токаш Бокин, кстати, получивший образование в верненской гимназии, сидел у большевиков в верненской тюрьме за мародёрство, был вытащен оттуда своими же и расстрелян самосудом384. Павел Чегодаев, чрезвычайный комиссар ТурЦИКа, «присваивал государственное добро, вёл разгульную жизнь, потворствовал мародёрам из личной охраны». Чегодаеву предложили сдать «народное имущество: шубы, коляски и т.п., а равно золото и серебро»385. А вот жалоба хозяина дома, в котором проживал в качестве квартиранта верненский комиссар среднего звена. «Протягивая руки ко мне, он кричал: задушу, разорву на мелкие части, и мне ничего не будет, и ругался бранью, какая только на свете существует, то есть выразить невозможно. При этом кричал, ты знаешь, с кем имеешь дело? Я политический комиссар, теперь ведь никаких судов нет, теперь за убийство человека мне ничего не будет…Он имеет корову, лошадь, телегу на железном ходу, а у меня же лошади нет, ничего нет, кроме плоховатого дома, требующего массы денег на ремонт. Я же, по его мнению, буржуй, а он пролетарий»386.

На одном из закрытых собраний РКП(б) города Верного произносились признания: «На крови счастья не построишь, крутыми мерами, штыками да расстрелами мы только оттолкнём от себя массы… Большевики шли на фронт только ради наживы… Нам твёрдо надо рассчитывать только на свои революционные силы… народ власть не поддерживает»387.

Здесь приводятся факты, осевшие в «архивный слой». Можно не сомневаться, что и многое другое рассказывалось посланцами из разных углов Семиреченской области, приходившими в Архиерейский дом. И не исключено, что намного раньше, чем это было отражено в бумагах ревтрибунала, там было известно о бесчинствах начальника Копальского гарнизона Льва Шимовича и его окружения, которые насиловали, грабили церкви, расстреливали иконы, отправляли на тот свет самосудом388. Знали и то, о чём писала белая газета «Свободное слово», издававшаяся в Кульдже: о сорванных завесах, разбитых престолах, порванных евангелиях.

К мартовским событиям в Верном был причастен дорожный техник Переселенческого управления чех по национальности Рудольф Маречек. Являясь членом Верненского совдепа от фракции большевиков, он, тем не менее, питал к епископу Пимену уважение как к сильному проповеднику. Спустя много лет об этом вспомнили его недруги и в период сталинских репрессий указывали в доносе о его тесном общении с «ярым врагом советской власти»389. Маречек, действительно, ставил церковных проповедников в пример своим собратьям: «Повсюду пролетариат сбрасывает с себя цепи рабства экономического и духовного. Но нужно помнить, что нам необходим душевный переворот. Наша идея тесно связана с моралью. Надо стремиться, чтобы мы были похожи на церковных проповедников. Мы должны сделать переворот в своих душах и тогда мы смело и твёрдо скажем: мы непобедимы»390.

Именно Маречек стал главным редактором большевистской газеты «Заря Свободы»391. На её страницах утверждались идеи церковного обновления и христианского утопизма, на скорую руку породнённые с большевизмом. Приведем несколько цитат: «Как же называется та партия людей, через которых Господь по нашим молитвам устанавливает на земле мир и братство? Да это же и есть большевики, которых некоторые боятся». «Чтобы окончательно не пасть в глазах пробудившегося народа, попы должны перестать быть попами, злобствующими, проклинающими, у которых отняты некоторые из доходных статей, а вспомнить о деле Христовом, о служении настоящим заветам Христа». «Я не хочу сказать этим, что нужно отменить все таинства церкви. Боже, упаси меня от того, во что я сам лично верю и буду верить до гроба, но иду против излишних обрядностей… Я обращаюсь к пастырям церкви, чтобы они поняли, что настало время свободно говорить, мыслить и правильно понимать Христа. Нужно бросить бывшие указы Победоносцевых и Саблеров».

Атеизм в этом содружестве строителей нового мира популярен не был. Если Церковь хотели изобличить в пороках, то в целях её обновления и очищения. В 1918 году Пасха пришлась на 5 мая и совпала со столетним юбилеем Карла Маркса, что дало повод членам редколлегии сравнивать Христа и Маркса: «Две мощные фигуры мировых коммунистов − Христа и Карла Маркса в данном году имеют один день одного месяца для своего празднования. … Вселенная всё более и более подходит к моменту, когда каждый из нас вправе будет сказать «Воистину Воскресе!», когда пролетарии… уничтожат навсегда классы рабов и рабовладельцев»392.

Такие настроения в дальнейшем были директивами из центра решительно изжиты. Но реальная почва под ними была. Они по-своему учитывали факт, который неоднократно подчёркивал епископ Пимен в проповедях, что вера православная − это самое дорогое, что есть у русского народа. Вместе с тем и идеи социальной справедливости могли подняться и окрепнуть именно на русской религиозной почве.

Не только существенные моменты, но и детали тех дней, непосредственно связанные с епископом Пименом, дороги тем, что воссоздают почти с кинематрографической зримостью обстановку вокруг него. Вот одна из них. В горах, спускавшихся близко к городу, в то время проживал монах-отшельник по имени Илия, известный в городе обличитель пороков. Из ряда вон выходящее событие с обыском Архиерейской домовой церкви, когда солдаты зашли в алтарь в шапках и цигарками в зубах, монах Илия расценил как кару Божию за беззакония, творящиеся в Церкви. Косвенным виновником в беззакониях он считал и епископа Пимена, поскольку тот благословил жить в горах иеромонаха Серафима393. Казалось бы, что могло так возмутить Илию? Оказывается, в келлиях на горе Мохнатке при Щербаковской церкви возле иеромонаха поселились послушницы, бежавшие из Серафимо-Иверского монастыря из-под власти деспотичной настоятельницы. Обличая такое общежитие, как греховное, отшельник не жалел черных красок. По этому поводу Илия решил переговорить с глазу на глаз с архиереем. В один из воскресных дней, закончив проповедь, Владыка вошёл в алтарь. Там его дожидался с горящим взором монах Илия. Попускать выходу гнева монаха Илии епископ не был намерен. Тогда Илия решил возместить неудачу и написал изобличительное письмо в газету «Заря свободы». О его пихической неадекватности свидетельствует подпись под письмом: «Ах, в горах Божий монах. Илья Грозный». Редколлегия с удовольствием напечатали послание.

– Увидев меня, архиерей Пимен кинулся бежать из алтаря, – писал верненскеий Сованаролла. – Если бы не убежал, так не знаю, какой бы был конец у нас. Я вышел от него в полубешеном виде.

Мозаика ситуаций и положений от досадных и незначительных до судьбоносных позволяет почувствовать, что происходило вокруг епископа Семиреченского, какие настроения господствовали, какие мысли одолевали и какие решения зрели.

В дни великих испытаний

Многое из того, что происходило в марте-сентябре 1918 года и было связано с епископом Пименом, нам не суждено узнать. Мы опоздали на одно поколение, и когда начались поиски в середине 90-х годов XX века, живых свидетелей почти не осталось. Многие факты до конца недосказаны. На них − оболочка тайны.

Вот одна из них. В трибунал города Верного 30 марта 1918 года поступило заявление некоего Ращупкина, написавшего со слов дочери, служившей на кухне архиерейского дома. Однажды, это было после свержения казачьей диктатуры, кухарка со своей подручной дожидались прихода монахов ужинать, что совершалось ежедневно в 7–8 часов вечера и, не дождавшись, обе задремали. Проснувшись, «услышали стук и шум наверху − в доме архиерея, куда ещё с вечера ушли все монахи, келейник и дворник Степан Редько. Часов в двенадцать или в час ночи монахи вернулись из архиерейской квартиры на кухню ужинать и стали мыть руки, замаранные в глину и в землю. Заметив грязные руки, кухарки спросили об этом, на что монах Анатолий, покраснев и замявшись, ответил, что они перетаскивали денежный ящик из Церкви в архиерейскую келью и поэтому гремели. А на вопрос, почему так долго перетаскивали, ответил: ящик тяжёлый. На вопрос же, почему грязные руки, ничего не ответил, но как видно испугался.

На основании этого заявления была опрошена дочь заявившего, которая повторила всё то, о чём указывалось в заявлении, добавив: «Я подозреваю, что они что-то прятали, но не знаю что, деньги или хлеб. Если и прятали, то в Архиерейском доме, под домом есть много ходов; может быть и в ограде, но я подозреваю больше на дом Архиерея». А её подручная Настасья Чурикова добавила, что «в архиерейской квартире есть столовая, и в этой столовой есть подпол, закрытый плахами и сверху клеёнкой». По её словам, монахи ей угрожали, а больше всего келейник Димитрий Рощупкин.

30 марта 1918 г. член следственной комиссии Велецкий при участии семи солдат гарнизона провёл обыск архиерейских помещений и двора. «Несмотря на весьма тщательный обыск, нигде ничего, чтобы остановило на себя внимание, Следственной Комиссией не найдено»394.

Что прятал епископ Пимен в Архиерейском доме вскоре после событий 2−3 марта 1918 года, узнать уже не доведётся. Однако и этот загадочный эпизод, как и другие известные нам эпизоды, так или иначе, перекликаются с центральными церковными документами. Постановление Патриарха Тихона и Синода от 15 февраля 1918 года вменяло в обязанность духовенству созывать народ при помощи набатного звона, рассылать гонцов, прятать в тайных местах богослужебные предметы, не отдавать метрических книг, на местах организовывать союзы активной защиты церковного достояния.

Постановления Всероссийского Поместного Собора, Синода, обращения Патриарха печатались в центральных «Церковных ведомостях». Выход этого издания был остановлен 1/14 июля 1918 года. Следовательно, по август 1918 года включительно епископ имел возможность получать его: российская почта исправно выполняла своё дело. Документы из центра доставлялись в Верный в течение двух недель395.

Время пощадило два текста выступлений епископа на Народных Чтениях. Откроем текст беседы в январе 1918 года. Оно построено на доводах очевидности и здравого смысла… Существует разумная системе ценностей. Она разрушается на глазах под воздействием агитации и призывов. Сторонники скорого мира с немцами ведут жестокую войну уже со своими братьями русскими, желая ухудшить положение дел, окончательно обессилить Россию. Им на помощь идут худшие люди из народа. С каждым днём усиливается неуважение одних к правам других; взаимное озлобление выражается иногда в бессмысленных жестокостях. При обсуждении общественных дел все боятся говорить простым честным языком: называть чёрное чёрным, белое белым. Всё, на чём покоится благосостояние страны, богатство, сила и слава народа, теперь называется отсталостью, а поощрается всё, что разоряет народ и расстраивает общественные отношения. Вера в Бога, усердие в молитве ─ это отсталость, а неверие, бессовестность, развязность ─ принадлежность нового свободного строя жизни. Но легко заработать славу народного благодетеля и вождя, если льстить низким страстям народа, Евангелие забывается, Церковь уничтожается, духовенство преследуется, ибо они зовут к труду, к благоразумию, к подвигу. Зато агитаторы, обещающие лёгкое достижение счастья, встречают самый радушный приём у простого легкомысленного и доверчивого русского народа396.

Это выступление было напечатано под названием «Какое чудо нам теперь необходимо».

Чудом, ─ по мысли Пимена, ─ могло быть только внутреннее преображение русского человека. Чудо преображения русских людей в ответственных за Россию, уверенных в тех ценностях, на которых она всегда держалась, волевых, готовых на поступок. Он прокомментировал слова вождя русских социалистов Плеханова: «Товарищи, мы победили не потому, что нас много, но мы так хорошо рычали, что все подумали, что нас много». Источник их энергии, заставляющий их хорошо рычать и этим запугивать большинство людей благоразумных, но безвольных, заключается в их вере в свои идеи.

Тема волевого усилия в достижении добра была Пимену всегда близкой. Теперь он надеялся, что народ соберёт волю в кулак и за пережитыми несчастьями последует «нравственное улучшение человека; перемена его мыслей, его чувств, всего его внутреннего настроения и деятельности внешней, что приведет к готовности сплачиваться, собираться вокруг военных отрядов, сохранивших дисциплину, память об исторических задачах России и желание ей послужить».

Так в январе 1918 года человек Церкви благословил белое движение. Шаг в пользу меньшего зла. Но не эта позиция, не письмо Казачьему Кругу по поводу Овчарова и Березовского, а земельный передел и ставка большевизма на межсословную рознь спровоцировали гражданскую войну в области.

Христианская проповедь братства и любви не могла воздействовать крестьянство, пока их толкали на захват чужой земли те, кто объявил себя государством и властью. Слишком велико было искушение. В этой ситуации духовенство обязано было стать непримиримым политическим противником большевизма. Слово Церкви побуждало к свержению той группы людей, которая насильственно присвоила государственные полномочия, настроила одну часть народа против другой и во имя некоего скорого и счастливого устройства жизни губила тело и душу всех.

Но не следует думать, что Владыка Пимен не ведал сомнений, не страдал в поисках верной позиции. Миротворческие усилия с его стороны имели место ─ и немалые. В верненской большевистской печати, в «красных мемуарах» отмечался ряд примирительных крестных ходов, которые он устраивал и в которых сам принимал участие. На Светлой Седмице Городская Дума получила от него уведомление: «По постановлению пастырского собрания г. Верного для успокоения населения г. Верного в пятницу 10 мая нового стиля на этой неделе будет устроен от Кафедрального собора к Введенской церкви, Мало-Алматинской и Больше-Алматинской церкви и к часовне в память землетрясения 1887 года крестный ход. Покорнейшая просьба Городскому самоуправлению поставить в известность об этом население города. Начало звона в 9 часов утра, начало крестного хода в 10 часов утра».

Сам устроитель шествий шёл по городу в первых рядах в полном архирейском облачении. Во время остановок выступал перед уличными толпами и напоминал о братолюбии и сострадании, взывал к лучшим чувствам, предупреждал о недопустимости вражды. Эти действия верненский революционный актив вменил архиерею как вред, нанесённый власти. Крестные ходы имели точный маршрут − из городских районов в направлении станичных и задуманы были для прекращения межсословной розни с казачеством.

Из воспоминаний деятелей первых лет революции:

«Епископ Пимен являлся ярым противником большевистского мировоззрения и Советской власти. Епископ Пимен среди верующих вёл контрреволюционную агитацию и призывал население к свержению большевиков. Называл их богохульниками, грабителями и проч. В момент мирных переговоров с контрреволюционным казачеством он организовал церковное шествие с иконами и колокольным звоном, сам стал во главе этой процессии и со всеми верующими направился на поклон к казачеству, где им был отслужен молебен, а затем он сказал проповедь, в которой призывал прекратить братоубийственную войну с казачеством и призывал к полному смирению и подчинению Временному Правительству, которое сумеет ликвидировать все эти затруднения с хлебом в городе. Во время богослужения он провозглашал здравицу и многие лета Временному Правительству»397.

Желая мира, в апрельские дни казачьего мятежа он наивно поверил мирным жестам исполкома и гарнизонного комитета. Это произошло накануне Светлого Христова Воскресения 1918 года. Пасхальная радость… В эти дни особенно близки сердцу христианина слова Спасителя, Который заповедовал прощать врагам нашим398. Советская власть при условии равноправного участия в ней представителей от казаков давала надежды на то, что русский народ договорится. В таком виде он готов был принять её. В пасхальные дни он лично передал приветствие избранникам народа в лице Советов солдатских и рабочих депутатов и подтвердил, что он с народом и за народ399.

А в первый день праздника Пасхи архиерея увидели в больнице Красного Креста, где лежали раненые красногвардейцы. В сопровождении священника Николаевской Кочегурской церкви Александра Скальского он пошёл по палатам. Как писал потом сам епископ Пимен, его пригласили родственники солдат. «Заоблачный посетитель», каким он, видимо, представлялся простым солдатам, никого не обошёл вниманием и ласковым словом, включая мусульман. Даже в большевистской газете «Заря свободы» писалось, что общение с епископом подействовало на всех благотворно и ободряюще. Развивая тему исконного родства большевизма с христианством, местная печать стала называть епископа Пимена даже начали называть в печати большевиком400. Но очень скоро зыбкий мир сошел на нет.

* * *

Пока глухая вражда и открытая война прерывались попытками примириться, природа Тянь-Шанских предгорий совершала своё вечное действо, не замечая ни правых, ни виноватых. Созвучными настроениями жила и часть населения, обособившаяся от внешних событий. Будущий известный художник С.А.Чуйков, в ту пору ученик рисовального класса Хлудова при Верненской учительской семинарии, писал на пленере этюды, лишь издалека отмечая клубы пыли из-под копыт бешено мчавшихся всадников. Находились и созерцатели, зорко наблюдавшие за фазами верненской весны 1918 года. Благодаря их записям, известно то, что наиболее близко глубоко личным сокровенным настроениям человека. На Страстной неделе высоко в небе были замечены первые караваны журавлей, а в великую субботу запел соловей и появились первые ласточки; горлинки вывели птенцов, а в нижней (южной) части города зацвела сирень. В пасхальную ночь церкви украшались цветущей черёмухой, степными жёлтыми тюльпанами и пышными ирисами Альберта, которые охапками приносили с предгорий. В шесть часов вечера Великой субботы впервые раздался раскат весенней грозы и пошёл крупный дождь с редким градом. Дождь не переставал идти всю ночь, в его влажной свежести, без звёзд на небе, совершался крестный ход пасхальной заутрени.

Несколько дней спустя, в четверг Светлой седмицы, люди стали очевидцами грозного явления. Сильный и тёплый дождь лил в горах весь вечер, а в поздний час, часов около десяти вечера, по руслу Малой Алматинки прошёл сель. Бешено мчавшейся вода, поднявшаяся на сажень, рвала берега, сносила мосты, разрушала плотины мельниц, забивала песком городские арыки. Глухой гром от перекатывавшихся по дну громадных валунов владыка Пимен слышал в Архиерейском доме: от бушевавшей стихии его отделяли три городских квартала401.

* * *

Приводимые далее воспоминания оставлены одним из представителей большевистского актива тех лет. Точен ли был автор или передал приблизительно своё ощущение от личности Пимена, судить трудно. Краткая история документа такова. В 1957 году широко отмечалось 40-летие победы Октябрьской революции. Многие участники событий были ещё живы, их воспоминания записывались. Особенно часто верненские большевики рассказывали о Павле Виноградове − председателе Семиреченского облисполкома, секретаре Верненской партийной организации РСДРП (б). Не всё из того, о чём они рассказывали, печаталось. Не был обнародован и эпизод, о котором поведал бывший областной военный комиссар Н. Затыльников.

«Товарищ Виноградов иногда заглядывал и в православную церковь. Помню такой случай. Как-то вечером я был с ним в здании военного собрания (ныне Дом офицеров). Товарищ Виноградов предложил мне зайти с ним в Архиерейскую церковь, так как ему сказали, что архиерей Семиреченский и Туркестанский будет говорить для верующих очень выдающуюся проповедь. Зашли мы в Архиерейскую церковь, видимо, немного опоздали, так как проповедь подходила к концу и архиерей, обращаясь к верующим, сказал: «Православные христиане! Вам известно, что большевики замучили Божьего помазанника царя Николая Второго. Ведь они против воли народа и Бога идут со своим кровавым красным знаменем и творят невиданное в мире кровопролитие, они − захватчики власти». А затем предложил:

– Преклоните, православные, колени и молите об избавлении от супостата!»

Товарищ Виноградов вынул из кармана блокнот, встал в сторонке и написал записку; затем быстро пошёл в переднюю часть церкви, а когда архиерей ушёл за так называемые царские врата, передал записку одному служителю церкви, не то псаломщику, не то диакону, и на ухо ему сказал, что просит передать архиерею записку. Служба, так называемая вечерня, кончилась. Народ стал выходить. Когда мы вышли из церкви, я Виноградова спросил, что он написал в записке и кому он её адресовал. На это мне Виноградов ответил: он в очень вежливой форме изложил, насколько я припоминаю, примерно так: «Ваше Высокопреосвященство, почему Вы нарушаете Закон Божий? Ведь в Святом Писании сказано: «Нет власти, аще не от Бога. Почему Вы нарушаете Закон Божий? Советская власть − это власть народная, а не только власть большевиков. Это с Вашей стороны богохульство, и вы будете Богом строго наказаны».

А когда я спросил Виноградова, что он такой запиской хочет достичь и что можно получить от этого фанатика, мне товарищ Виноградов ответил: «Не беспокойся, архиерей меня понял и, будь уверен, с такой проповедью больше не выступит». Однако на этот раз товарищ Виноградов ошибся: архиерей ещё чаще стал выступать с контрреволюционными проповедями… Виноградов был прав, когда говорил, что нам, большевикам, нужно, чтобы наши глаза и уши были всюду, даже в этом «святом» храме»402.

Сам Павел Виноградов также оставил воспоминания о контрреволюционной деятельности епископа Пимена. Но прежде чем обратиться к его «Исторической справке», нужно хотя бы в общих контурах представлять, какие события последовали в области после завершения карательной экспедиции Мураева, а именно в июле-сентябре 1918 года.

Военные действия в Семиречье летом 1918 года

Регулярная гражданская война развернулась в границах Копальского, Лепсинского и Джаркентского уездов, находившихся в 300−400 км на северо-восток от города Верного. Это произошло в июле 1918 года.

Ход событий с неизбежностью привел к созданию белых военных отрядов. История их формирования и первых шагов вплеталась в ткань надежд, ожиданий епископа Верненского, она становилась его тоской и его радостью, его молитвой и его проповедью.

Семиреченская контрреволюция, разрозненная и растерянная на первых порах, сумела собрать свои силы благодаря поддержке из Омска. С 23 июня 1918 года там обосновался Западно-Сибирский комиссариат Временного Сибирского Правительства, свергнувший местную советскую власть. 6 июля 1918 года командующий 2-м Степным корпусом генерал П.П. Иванов-Ринов назначил полковника Ф.Г. Ярушина начальником Семиреченского отряда Западно-Сибирской армии. Ярушину предписывалось немедленно выехать в Семипалатинск. Здесь его ожидала военно-организационная работа совместно с начальником Семипалатинского Военного штаба есаулом П.И. Сидоровым, которому была также поручена организация белого сопротивления в Семиречье. В Семипалатинске находился и центр киргизской партии «Алаш», подключившейся к белому движению.

В самом Семиречье начали формироваться белые партизанские отряды. Одним из вдохновителей и героических участников движения был войсковой старшина 2-го Сибирского казачьего полка Н.Д. Кольц. Небольшие формирования, подобные тому, которым он командовал, подчинялись Комитету Спасения. Этот комитет был оперативно создан в Урджарской станице, чтобы дать отпор красногвардейскому отряду Мамонтова, направленному из Верного для поддержки советской власти в северных уездах и уничтожения контр-революционных гнезд на севере области.

Третий узел завязывался в китайской Кульдже ─ центре Илийского округа Синьцзянской провинции Китая. Сюда из Верного ушел с остатками казаков атаман Семиреченского войска полковник А.М. Ионов. Формируя белые отряды, он остро нуждался в деньгах для вооружения и закупки продовольствия. Помощь ему оказывал русский консул в Кульдже Виктор Фёдорович Люба403. Вокруг консула собрались бывшие джаркентские деятели – председатель городской думы врач Воробчук, уездный начальник бывший боевой офицер Бекимов, пржевальский уездный начальник А. Ходосов и др. Консул Люба наладил выпуск газеты «Свободное слово», которая нелегально распространялась по Семиреченской области. Через кульджинского консула атаман А.М. Ионов обратился к русскому дипломатическому корпусу в Пекине и просил его договориться о временном вводе в город Верный Китайской армии.

Урджарский Комитет Спасения вышел на связь с Кульджой и с Семипалатинском посредством телеграфного сообщения из другого русского консульства ─ в приграничном китайском городе Чугучак. Благодаря этому три составляющих семиреченской контрреволюции объединились.

Первая серьёзная боевая победа пришла 21 июля 1918 года. Отряд полковника Ф.Г. Ярушина404 в бою под Сергиополем наголову разбил красногвардейский отряд прапорщика Е. Иванова. Победа сибирцев стала тем сигналом, по которому казачьи восстания заполыхали повсюду. К казакам присоединялись киргизы и крестьяне-старожилы. «Поднялось русское казачество северных станиц на борьбу с большевиками за свою землю, за веру, за временное правительство. Бежавшее офицерство из Ташкента и Верного бешено мыкалось в этом углу Семиречья, агитировало и призывало русское казачество на борьбу, вело усиленную агитацию по степям, аулам… Ярыми организаторами этого дела были атаманы Королёв, Бедарёв, Дудукалов Митрофан и предатель крестьянин Оноприенко из Сарканда», − вспоминал красный партизан Колесников. В конце июля север области был освобождён от советов. Героической страницей этой войны стала защита казаками станицы Саркандской под командованием полковника Кольца405. Советской власти в Сарканде не было до 1920 года.

В конце июля – начале августа 1918 года в Сергиополь перебралось из Синьцзяна Войсковое правительство Семиреченского казачьего войска во главе с атаманом А.М. Ионовым и отрядом семиреченских казаков. Казаки-семиреки сформировали в освобожденных станицах самоохранные сотни, стали вооружаться и готовиться к решительному броску на юг для освобождения юга Семиречья406.

Захват белыми северных районов области поставил советскую власть Семиречья под угрозу. 22 июля 1918 года Семиреченский облисполком вынес решение о создании штаба войск Семиреченского Северного фронта, чем было положено начало образования Семиреченского фронта. Командующим войсками области, защишавшими советскую власть, был назначен областной военный комиссар Л.П. Емелев.

Сведения о поражениях и победах белых отрядов окольными путями приходили к епископу Пимену в большевистский Верный. Вместе со многими в городе он дожидался их полной боевой победы.

12 августа 1918 года регулярные английские войска, союзники России в германской войне, вошли в западный Туркестан у станции Артык Среднеазиатской железной дороги. В персидском Мешхеде Закаспийское Временное правительство заключило с Англией договор о финансовой и военно-технической помощи, а 24 августа 1918 г. на противоположном конце громадного Туркестана командир Степного корпуса Иванов-Ринов приказал начать операцию по овладению Илийским краем и городом Верным. Руководство операцией было возложено на полковника В.П. Гулидова. Казалось, что вот-вот наступит долгожданный час. Но история белого сопротивления не имела счастливого конца. В тылу Гулидова оставался ряд державших оборону переселенческих сёл − Саратовское, Покровское, Покатиловское, Черкасское. В истории эта оборона получила название Черкасской. Черкасская оборона роковым образом помешала военным планам…

Возможно, приведённые сведения были последними, которые довелось узнать владыке Пимену от верных ему людей, проникавших в Верный.

В этом месте нашего повествования хотелось бы сделать небольшой экскурс в одну тайну города Алма-Ата. Это – подземные ходы под старым центром, так называемым «губернаторским треугольником». Тема подземных ходов под Алма-Атой не один раз всплывала в ходе расспросов краеведов и старожилов Алма-Аты в связи с епископом Пименом и событиями 1918 года. Однажды от очень старого человека довелось услышать, что архиерея хотели арестовать прямо в кафедральном соборе, но он ушёл через подземный ход. Существование подземного хода от кафедрального собора к Архиерейскому дому и Дому офицеров подтвердил покойный ныне краевед профессор Николай Петрович Ивлев – один из лучших знатоков дореволюционной Алма-Аты. Сам он под землю не спускался, но слышал, что стены подземных коридоров выложены светло-зелёным облицовочным кирпичом. Ходы были проложены, скорее всего, ещё в 19 веке, когда сохранялась память о кокандских набегах. К моменту землетрясения 28 мая 1887 года на своих местах уже стояли и губернаторский дом, и архиерейское подворье: после разрушения они были отстроены заново на тех же местах. С конца 1860-х годов стоял и полуотстроенный кафедральный собор. Первый туркестанский епископ Софония нашел его неудобным и невместительным. Строительство было остановлено, незавершенная постройка разобрана. Нынешний собор построен в 1905 году на том же самом месте. Таким образом, направления подземных ходов не потеряли своей актуальности после того, как здания подворья, губернаторского дома и собора была отстроены заново. Старожил Алма-Аты покойный Захар Иванович Самойленко рассказывал, как в 1932 году в ходы проникали из беседки в саду губернаторского дома. А в юго-восточном углу парка им. 28-ми гвардейцев-панфиловцев есть одно странное место. Уже много лет в небольшое углубление сбрасывают листву, но наполнения не происходит, сбрасываемое куда-то уходит, возможно, оседает в пустоты.

Лучи подземных коридоров сходились в одной точке – под Туркестанским кафедральным собором, ныне известном всем алмаатинцам как Свято-Вознесенский кафедральный собор. В величественном сооружении, которое в последующие десятилетия люди не посмели уничтожить, и должен находиться вход в алмаатинские катакомбы. В 1995 году собор был возвращён Русской Православной Церкви. Первое время – до того как собор не был заново освящён, – имелась возможность спуститься в невысокие подвалы, которые находятся под алтарем. В северно-восточной части подвала – под алтарём придела, ныне освященного в честь святых Веры, Надежды, Любви и матери их Софии, в стене хорошо просматривался заделанный большим валуном вход. В 1999 году с одним алмаатинским телеканалом мы ходили по парку. Я рассказывала известное мне о подземных ходах, показывала место возможного провала – то самое, куда ссыпается листва. Конечно, и о входе в подземелье из собора. Снимавший на телекамеру сотрудник телевидения, молчавший до определённого момента, неожиданно подтвердил, что вход в соборе действительно имелся. Сотрудники спецслужб (телеоператор был прежде в их числе) воспользовались сведениями и проникли в подземелье. Прошли до завала, вставшего на пути. После чего вход был тщательно заделан и замаскирован. Эти действия, конечно, оправданы. Тайна подземных ходов под Алма-Атой должна тщательно храниться из соображений безопасности города.

Мои рассказы о епископе Пимене и о подземных ходах услышал один из сотрудников Алма-Атинского Епархиального управления тех лет Виктор Иванович Шилкин. Он подтвердил существование подземных ходов, дополнив следующими подробностями. Строитель по специальности, Виктор Иванович в 1974 году участвовал в сломе Архиерейского дома. На месте, где стоял дом, на углу улиц бывших Советской и Пролетарской, собирались построить ресторан для нового Дома Офицеров. При сломе строители наткнулись на подземный ход. Это был довольно просторный коридор. В одном месте он расширялся наподобие комнаты. Строители увидели стол, лавку, на столе лежал пистолет, и стояла пустая кружка. На лавке, прислонившись к стенке, сидел… скелет. Немедленно были вызваны люди соответствующего ведомства. О дальнейшем Виктору Ивановичу ничего не известно.

Это мог быть связной из северных станиц или Кульджи, спрятанный епископом в день, когда его самого неожиданно выхватили из дому и отвезли за город… На областном съезде советов, проходившем в октябре 1918 года, в вину епископу была поставлена именно контрреволюционная переписка407. Имеется и документальное подтверждение тайного посещения белыми офицерами Верного. Некий Григорий Свинаренко на допросе в местной «чрезвычайке» показал, что в последних числах сентября 1918 года по дороге из Мураева (то есть Софийской станицы) он догнал человека, среднего роста, сухощавого, лет 22−23-х, представившегося Воробьёвым, с которым продолжил далее путь в Верный. Они разговорились, и попутчик не стал скрывать, что едет из Кульджи в Верный, что он поручик. В ходе беседы обрисовал положение на Северном фронте и в Кульдже. По его словам, полковник Ионов пользуется большим авторитетом у китайских властей, что китайские власти и китайская буржуазия большевиков боятся и с ними никаких общих дел политических, а равно и экономических не желают вести. На вопрос, сколько сил у казаков, отвечал, что офицеров и прапорщиков на большевиков хватит, что помогают сибирские казаки и т.д.

Найти поручика, разумеется, не смогли. В чрезвычайке понимали, что фамилия была вымышленной, иносказательной. После безуспешных поисков поручика Воробьёва дело было закрыто408.

Виктор Иванович Шилкин упоминал и о другом факте. При строительстве нового здания Дома офицеров строители находили подземный ход, который вёл в сторону собора от Военного собрания. Он хорошо помнил, что шли разговоры о том, что в том подземном ходе были найдены церковные предметы: богослужебные книги в богатых переплётах, чаши, оклады, кресты.

Однажды от старого работника музея Казахской ССР (как известно, долгое время музей располагался в помещении собора) пришлось услышать обличительный выпад в сторону епископа Пимена. Ссылаясь на людей, помнивших убранство собора до 1918 года и после, она уверяла, что «ваш Пимен ограбил кафедральный собор и ушёл в Китай, что именно при нём собор многое утратил». Интересно, что в 1922 году в ходе кампании по изъятимю церковных ценностей, газета «Правда» отмечала, что небольшой размер собранного по Алма-Ате объясняется бедностью храмов, что некоторые из них в 1918 году были по несколько раз обворованы409.

Возможно, епископ Пимен прятал церковные ценности, дожидаясь освобождения Верного. Известно, что именно летом 1918 года по указу властей в Верном прокатилась волна по изъятию золота. Указ касался не только частных лиц. Изделия из золота весом более 16 золотников и сырое золото, и монеты золотые и серебряные, находящиеся в учреждениях, ювелирных магазинах, банках и т.д. передавались в собственность народа410. Всё золото предписывалось сдать в течение месяца, начиная с 28 июня 1918 года.

В Цетральном архиве Республики Казахстан хранятся описи, из которых видно, что после кончины туркестанских преосвященных Софонии и Никона оставались драгоценные образа и другие предметы, переданные храмам. Старостой кафедрального собора долгое время был представитель купечества «миллионщик» Никита Пугасов, в других – также крупные семиреченские собственники, жертвовавшие, не считаясь, в дома Божии. Если теперь они хранятся в Республиканском музее истории, то не расскажет ли история их поступления в фонды о находках в подземных ходах?

Чтобы сохранить всё самое ценное до лучших дней, более подходящего места, чем катакомбы под собором и Архиерейским домом, трудно себе представить.

Современники тех событий говорили об «архиерейском заговоре», или «поповском бунте». Сгущались тем краски или нет – судить трудно. В ноябре 1918 года, уже после кончины епископа, был раскрыт контрреволюционный заговор организации «Белая гвардия», иначе «Паркат», действовавшей в Верном. По делу были расстреляны адвокат Михаил Триерс, с ним бывшие помещики Новопашин, Есютин411. Эти имена в связи с архиерейским заговором упоминает Павел Виноградов. Восстание в селении Беловодском, о вождях которого также говорит Павел Виноградов в «Исторической справке», проходило 7−28 декабря 1918 года на территории соседнего Пишпекского уезда. Возможно, что его будущие участники действительно имели связь с епископом Пименом летом 1918 года. Организатором беловодского восстания был заместитель председателя Пишпекского совдепа Павел Благодаренко, а одним из его активных участников − благочинный 2-го Пишпекского округа священник о. Иоанн Ткачёв412.

Обратимся к тексту «Исторической справки» Павла Виноградова.

«Ещё в 1918 году, летом, одновременно с ликвидацией так называемого поповского бунта, возглавлявшегося бывшим епископом Пименом, был поставлен перед совдепом вопрос и о ликвидации собора.

Епископ Пимен в то время избрал местом сборища тёмных, контрреволюционных сил города собор. С амвона собора Пимен и прочие иерархи церкви произносили погромные, контрреволюционные речи против власти советов и партии большевиков. С амвона собора епископ призывал жертвовать золото, серебро и другие ценности в пользу белой эмиграции: офицеров и русского казачества, бежавшего из Семиречья в китайские пределы. По собору была пущена кружка с надписью: «Православные, жертвуйте в пользу защитников веры и отечества». И собранные деньги отправлялись в Кульджу, в распоряжение консула временного правительства генерала Люба и его ближайшего соратника ветеринарного врача Воробчука через переодевшихся монашек.

Соборный заговор, поставивший себе целью свержение советской власти и уничтожение большевиков, охватил всё духовенство области, гимназистов, гимназисток гор. Алма-Ата, часть буржуазной интеллигенции (Есютин, Триерс, Новопашин и компания, впоследствии расстрелянные). С заговором соборным, как впоследствии выяснилось, имели связь беловодские вожди правоэсеровского восстания и северные части казачества, и первые отряды колчаковских банд, спешивших на помощь «владыке» и всему собору. Епископ Пимен был выслан из Семиреченской области, духовенство было парализовано, трусливая интеллигенция попряталась, контрреволюционная атмосфера в городе разрядилась»413.

Первые удары по Церкви

Декретом Совета Народных Комиссаров414 от 24 января 1918 года Церковь отделялась от государства. Разговоры на эту тему велись и в буржуазном правительстве Керенского, сторонников отделения было немало в церковной среде. Отныне, акты гражданского состояния должны были вестись исключительно государственными отделами по записи браков и рождений, а не Церковью в метрических книгах. От Церкви отделялась школа, в которой отменялось преподавание Закона Божьего. Граждане, однако, по декрету могли обучаться и обучать религии частным образом. Отделение по декрету сопровождалось также изъятием церковной собственности.

По декрету здания и предметы, предназначенные для богослужебных целей, могли отдаваться местной властью в бесплатное пользование представителям народа, пожелавшим отправлять церковные обряды, остальное подлежало национализации.

В Семиреченский облисполком текст декрета поступил 16 апреля 1918 года. Казачий мятеж приостановил его исполнение, но уже 28 апреля 1918 года в газете появилось обращение к населению: «Все декреты советской власти подлежат точному и неуклонному и немедленному исполнению их на местах и по учреждениям… нежелающие подчиниться декретам вполне и по совести объявляются врагами народа и состоят вне закона».

В мае 1918 года областной комиссариат юстиции потребовал передачи здания Туркестанской Духовной Консистории. Консистория ответила, что своё помещение уступить не может. Одновременно она передала к сведению текст решения Всероссийского Поместного собора по церковному браку, на что получила следующий ответ:

«Здание Консистории, как построенное на народные деньги, должно принадлежать самому народу и составлять народное достояние. Что касается определения Собора о браках, то таковое, как очевидно черносотенное, не заслуживает внимания.

Семиреченский областной исполнительный комитет, стоя на платформе проведения в жизнь идеи демократии, свободы действий и веры, основанной на свободе мышления и исполнения центральных декретов, никогда не может разделить провокационное определение Собора и Синода, и, с своей стороны, Верненской Духовной Консистории впредь воздержаться от подобных распространений черносотенных, контрреволюционных и ложных взглядов и таким образом не вносить и не распространять провокаций среди населения и не будировать такового»415.

В ответной бумаге епископ Пимен предложил не трогать Поместный Собор как народное собрание, проводник интересов народа. При этом напомнил о церковной анафеме, как естественном наказании для тех, кто не принимает его положений.

Вот текст этого исторического послания.

«Я ознакомился с ответом Комитета на отношения Туркестанской Духовной Консистории. Ответ этот не может быть оставлен мной без возражений и обличений тех, кто его составлял. Так отвечать может только тот, кто не уважает не только других, но и самого себя. Ибо заменять основательность мыслей грубостью выражений, значит, открыто признаваться в своей слабости, в неумении сказать что-либо полезное и приличное.

В частности, отношение исполнительного Комитета к определениям Собора совершенно неправильное и незаконное. Можно не признавать известных определений Священного Всероссийского Собора, но нельзя безнаказанно над ними ругаться. Собор действует от имени ста миллионов православных русских христиан, пославших туда своих представителей, как духовных лиц, так и мирян. Поэтому и определения Священного Собора не могут быть названы черносотенными, провокационными. Эти определения направлены к лучшему устроению жизни всего русского православного народа и обязательны для всех русских православных людей. Люди же, не принимающие этих определений Собора, естественно подпадают под церковную анафему. − Эти определения не составляют и провокации, ибо свободно печатаются, распространяются, обсуждаются и проводятся в жизнь во всей России и в Туркестане. И это вполне согласно с той свободой слова, каковая всем дарована при новом строе. С этою же свободой вполне согласно и открытое обсуждение в печати и в беседах центральных декретов и предуказание тех или иных последствий от приложения их к жизни. Нельзя стеснять этой свободы, ибо из борьбы двух мнений рождается истина, пригодная для жизни, практически осуществимая, для всех приемлемая, ни для кого не обидная. Грубыми же нападками на верования других никого в свою пользу убедить нельзя. В Семиречье ещё много есть жителей, дорожащих верой православной и идущими от неё утешениями. Красноречивым примером этого могут служить солдаты, потребовавшие к себе в крепость священника во время первой гражданской войны; и солдаты, лежавшие в больнице и принимавшие священника и епископа с большим духовным утешением, и многие другие люди. Нападки на веру православную, без сомнения, чувствительно заденут и их, как уже задевают. Епископ Семиреченский и Верненский Пимен. 6 июня 1918 года» 416 .

Впечатление, произведённое этим письмом на большевистском олимпе, можно представить только по одному жесту. Письмо было немедленно передано в следственную комиссию при ревтрибунале.

Здание консистории было недавней постройки. Несколько десятков лет – с момента основания – консистория снимала помещение у частных лиц. Земля под строительство появилась, когда возникла угроза перемещения епископской кафедры в Ташкент. Под строительство консистории в Верном Городская Дума в 1898 году сделала безвозмездный отвод нескольких участков417. По усиленному ходатайству епископа Туркестанского Димитрия Синод отпустил на строительство денег. В 1914 году здание консистории было, наконец, построено, и преосвященный Иннокентий торжественно освятил его. Бывшую Туркестанскую консисторию можно видеть и в наши дни. Здание стоит в самом центре Алма-Аты, на углу улиц Пушкинской и Виноградова, где архитектурных напоминаний о Верном почти не осталось. Долгое время в нём располагался Институт математики республиканской Академии наук, а с распадом СССР и возникновением Республики Казахстан его облюбовало канадское посольство.

В июне 1918 года консистория вынуждена была перебраться в помещение Архиерейского дома, а в бывших консисторских кабинетах разместился Семиреченский Областной отдел записей браков и рождений − ЗАГС. В числе сотрудников советского учреждения оказались бывшие работники консистории: протоиерей Иоанн Николаевич Соколов, священник Иоанн Иоаннович Уверов, бывший консисторский чиновник Автоном Авксентьевич Синякович, архивариус консистории Косма Михайлович Скупченко. По данным на 9 декабря 1918 года, в числе сотрудников ЗАГСа состоял Иван Семёнович Шемановский, он же архимандрит Иринарх418. Видимо, в таком составе штат ЗАГСа укомплектовался после расстрела Пимена и упразднения консистории. Во всяком случае, в августе 1918 года священник Иоанн Уверов числился консисторским служащим при Архиерейском подворье.

Первым по декрету был национализирован причтовый дом кафедрального собора, находившийся неподалеку от собора на северо-западной оконечности Пушкинского парка (ныне парк им. 28-ми гвардейцев-панфиловцев Алма-Аты). Здесь получила прописку Чрезвычайная следственная комиссия ревтрибунала. 20 июля 1918 года возникла угроза закрытия одной из двух церквей Иссык-Кульского монастыря. Пржевальский благочиннический церковный совет вышел в облисполком с заявлением о том, что монастырю требуются обе церкви, «так как обращение хотя одной из них в школу весьма опечалит и оскорбит местное православное население в его религиозных чувствах». Облисполком не знал, как поступить, и предоставил уездному комитету действовать на своё усмотрение.

Декрет об отделении Церкви от государства больно ударил по материальному положению церковных причтов, находившихся на казённом содержании. Областному комиссару финансов поступали просьбы о выплате жалования. Последовал категорический отказ. Надеясь на особое отношение, заявление сделал и причт кафедрального собора. Текст соборные батюшки попытались составить в духе времени.

«Декретом Федеративной Российской Республики православное духовенство должно содержаться самими общинами или приходами. При кафедральном соборе г. Верного прихода нет. Причт собора до сего времени содержался на казённое жалование, хотя и скудное. В настоящее же время мы лишены этого содержания. Даже отобран причтовый дом, аренда с коего шла в общую пользу причта. Будучи уверены, что среди населения г. Верного и при современных условиях жизни многие нуждаются в церковном утешении, в успокоении мятущихся сердец в общественной молитве, и не желая саботажничать, оставлять своего поста, пока сам народ не сказал, что мы не нужны, вынуждаемся заявить, что мы и наши семьи остались без насущного куска хлеба, почему покорнейше просим исполком обратить своё благосклонное внимание на создавшееся положение и дать нам средства к жизни, если, по сознанию исполкома, мы нужны для православного населения города».

Прошение рассмотрели лишь через полтора месяца. Решение было предельно лаконичным: «В виду отделения церкви от государства средства на содержание причта должны изыскиваться на местах с прихожан»419.

Большим соблазном для областных диктаторов являлась чековая книжка с церковными суммами, находившаяся на руках у епископа Пимена. В письме от 11 июля 1918 года в письме чрезвычайному комиссару Семиреченской области Павлу Чегодаеву епископ вежливо просил:

«Милостивый государь господин комиссар. При личном моём свидании с Вами 21 минувшего июня я Вам докладывал о желательности удержать в распоряжении Туркестанского Епархиального Комитета по устройству церковного быта переселенцев те деньги в количестве сорока семи тысяч ста двадцати шести рублей 5 копеек, которые состоят на счетах Комитета в Государственном банке.

Побуждениями к сему я указывал:

1.Часть денег этих уже распределена на предполагающуюся постройку церквей между приходами Лепсинского, Джаркентского уездов.

2. Часть же обещана поселянам Пржевальского уезда, так как после пережитого ими разорения от киргизов сами они не могут построить себе даже самых простых молитвенных домов. Наконец, передача этих денег другому ведомству, если бы она оказалась необходимой, может состояться только с согласия моего начальника Высокопреосвященного Иннокентия, епископа Туркестанского и Ташкентского. Между тем, местный народный комиссар земледелия уже второй раз требует от меня чековую книжку на эти деньги, якобы для передачи их комиссару просвещения. Уведомляя Вас о вышеизложенном, я покорнейше прошу Вас посодействовать оставлению этих денег в распоряжении Епархиального Комитета по устроению церковного быта переселенцев. Эта милость не мне лично, не духовному ведомству, а именно крестьянам, которые тяжело переживают отсутствие церквей или молитвенных домов. Надеюсь получить от Вас ответ по содержанию вышеизложенного. Епископ Семиреченский и Верненский Пимен"420.

Между тем в Москве уже составлялся и в скором времени обнародован текст распоряжения об изъятии церковных сумм с банковских счетов: «Капиталы бывших вероисповедальных ведомств и церковных или религиозных обществ, находящиеся у частных лиц или организаций, подлежат истребованию от них в 2-недельный срок. Сберегательные книжки должны сдаваться, а деньги, находящиеся на них, поступать в доход казны».

Отделение школы от Церкви

Развести русскую школу и Церковь демократы Временного Правительства намеревались осуществить в скором времени, поскольку отделение соответствовало нормам и требованиям демократического государства. Рабоче-крестьянское правительство, невзирая на сильные протесты общественности России, эту задачу осуществила.

Стук в школьные двери раздался и в городе Верном. В июне 1918 года областная газета уведомила об общем собрании родителей учащихся верненских школ, посвященном преподаванию Закона Божия и религиозному воспитанию детей «в виду изданных декретов». Предупреждалось о крайне желательном присутствии духовенства.

Дело детского религиозного воспитания было бесконечно дорого епископу Пимену. В настойчивом обращении к теме воспитания чувствовалось беспокойство педагога по призванию. Одновременно присутствовал другой чисто монашеский момент ─ отцовства, чадолюбия, в котором подлинное монашество реализует себя. (Одна проповедь Пимена в Верном так и называлась: «Не тот отец, кто породил, а кто воспитал и научил»).

Летом 1918 года Владыка Пимен застал ситуацию, когда школьная система уже не имела права обеспечивать преподавание Закона Божьего, но родители могли рассчитывать на факультативы. Декрет допускал частное религиозное образование. На этом поле битвы им была одержана победа. Он сумел убедить в необходимости детского религиозного обучения… деятелей уездной советской власти. На уездном съезде советов собрались делегаты от поселковых советов различных селений и аулов Верненского уезда. Епископ Пимен выступил перед делегатами на заседании 4 августа 1918 года. Мы в очередной раз дословно приведём протокол: цитирование документа позволяет прикоснуться к эпохе и её событиям так же явственно, как это могла бы сделать, если бы осталась верненская кинохроника 1918 года… Чтобы понять историю, вникнуть её смысл, требуется не только расстояние, взгляд из другой эпохи, но в неменьшей степени эффект присутствия в то время и в том месте.

«Предлагается делегатам с места высказаться по существу. Товарищ Розыбакиев просит высказаться делегатам от мусульман, так как декрет о запрещении преподавания религии касается и мусульманских школ.

Тов. Бидайков, поддерживая доклад епископа, просит выслушать по этому поводу тов. Мухамедиева, как представителя мусульманского отдела Областного комиссариата просвещения. Собранием принимается предложение Бидайкова.

Тов. Мухамедиев, указывая на некультурность большинства мусульманства и необходимость оставления в мусульманских школах обязательного преподавания религии, поясняет, что декрет не воспрещает каждому обществу воспитывать своих детей так или иначе, и мусульманское население с учителями согласилось на преподавание в школах религии.

Тов. Трофимов вносит предложение: выслушав призыв епископа Пимена о введении в школах Семиречья обязательного преподавания закона Божьего, постановить декрет Центральной Власти о свободе совести признать справедливым и против него не протестовать, каждому обществу не воспрещать нанять на свой счёт законоучителей, чтобы они обучали детей их... Резолюция была принята единогласно!»421.

Интеллигенция города, а именно Верненский Союз Учителей, поддержали линию, которую проводил Пимен. Ещё до расстрела своего идейного руководителя наиболее решительные противники «безбожной школы» из этого союза были привлечены к революционному трибуналу. 22 августа 1918 года Верненский облисполком заключил: «Имея в виду постановления Учительского Союза, в которых ясно выразились саботаж и контрреволюционная деятельность, Союз распускается, все учителя, замешанные в этом, предаются Чрезвычайной комиссии и трибуналу».

По поводу Закона Божия и изъятия из школьных помещений икон волнения продолжались долго. В декабре 1918 года отмечалось: «Настроение учащихся и родителей их далеко не равнодушное, а в некоторых школьных районах, крайне повышенное и что к проведению в жизнь означенного распоряжения нужны серьёзные разумные меры»422. Можно догадаться, что люди, о которых здесь идет речь, хранили память о незабвенном вдохновителе их действий, которого с ними уже не было. Из своего невидимого далека, исполненного вечного покоя, он поддерживал и благословлял.

За монастырский порядок

Летом 1918 года совет сестёр верненского женского Серафимо-Иверского монастыря вышел к областному комиссару земледелия с ходатайством сохранить за ними обработанные ими земельные участки.

Женский монастырь был в жизни города заметным явлением. Обитель возникла 20 декабря 1908 года по инициативе епископа Туркестанского Димитрия (Абашидзе), пожертвовавшего для её устройства личные сбережения. Он надеялся, что женский монастырь станет центром духовного просвещения в Семиреченской области. Комплекс построек монастыря поднялся у западного въезда в город возле Центрального городского кладбища. Сёстры следили за кладбищем и молились в кладбищенском Всесвятском храме. Монастырскими были Поклонный Крест и Иверская часовня, находившиеся неподалёку от монастыря на Ташкентской аллее у въезда в город. В часовне покоился чтимый образ Божией Матери, именуемый «Иверский». Копию чудотворной иконы даровал в благословение новой обители Донской монастырь в Москве. Благодаря пожертвованиям и трудам самих насельниц, монастырь процветал. В конце 1910 года в обители числилось 98 человек в возрасте от 8 до 65 лет, в основном послушниц. Принявших монашество было четверо. По происхождению все насельницы были из земледельческого класса423. За малограмотностью сестёр мысль о монастыре как центре просвещения пришлось похоронить.

При епископе Иннокентии климат обители изменился в худшую сторону. Опытная пожилая мать Евсевия вынуждена была уступить настоятельское место молодой послушнице дворянке Таисии Владимировне Бакуревич. Мантийные монахини начали одна за другой покидать обитель: Монахини Агния и Ангелина перешли в Ташкентский Свято-Николаевский женский монастырь. Напрасно владыка Иннокентий увещевал их, указывал на неблаговидность поступка и «отсутствие горения по Божией правде»424. Может быть, сёстрам и не хватало горения, но факты указывали на превращение обители в помещичью усадьбу, которой управляла твёрдая рука молодой душевладелицы425. Многих в городе возмущал её бесконтрольный деспотизм, из-за которого значительная часть насельниц разбрелась по городу, а некоторые вынуждены были уйти в горы к монахам-отшельникам426.

На момент приезда преосвященного Пимена в монастыре числилась 41 сестра. Весной 1918 года владыке пришлось улаживать конфликт, разгоревшийся между настоятельницей и сёстрами. В военно-революционный комитет пришло прошение, которое подписали 15 сестёр. Они просили убрать от них настоятельницу. Ранее копившиеся обиды получили выход в духе времени: сестры обратились к светским властям через голову правящего архиерея. В ревкоме подготовили решение, которое едва не вступило в силу: «Кладбище, как народное достояние немедленно отобрать из ведения монастыря, доход от него обратить на народные нужды… занять помещение из десяти комнат, где помещается игуменья, для народного общественного дела: для библиотеки, или раненых воинов, или народного училища. Игуменью Евфросинию немедленно удалить из монастыря и предать суду за грубое и жестокое обращение с проживающими в монастыре сёстрами»427.

Как викарий Пимен вынужден был считаться с епикопом Туркестанским Иннокентием, которым игумения была выпестована. При нём устоялся и порядок дел в монастыре. Опыт разбирательства трудных взаимоотношений внутри женского монастыря у епископа Пимена имелся: будучи ректором Ардонской семинарии и благочинным монастырей Владикавказской епархии, он представил к исключению из Георгиевского монастыря настоятельницу и 20 сестёр.

Приходилось учитывать то обстоятельство, что консисторские чиновники уже не получали жалования из государственных средств, а Архиерейский дом викария и подавно, по изначальному синодскому положению, должен был содержаться на местные церковные средства. Именно доход женского монастыря от кладбища служил материальной поддержкой консистории и Архиерейскому дому. А в скором времени собранные в соборе пожертвования для белых отрядов будут переправляться в Китай через открытые кордоны с переодетыми монахинями Серафимо-Иверского монастыря. Об этом факте писал в воспоминания бывший председатель Семиреченского облисполкома Павел Виноградов.

Конфликт был преодолён вразумлением обеих сторон. На собрании духовенства, состоявшемся в первые дни великого поста, епископ Пимен сообщил, что дело ликвидировано. Действительно, сёстры единогласно постановили принести искреннее и чистосердечное раскаяние в содеянных огорчениях и оговорах матушки игумении Евфросинии и просили её − «не оставлять нас и быть нашей настоятельницей, забыв все прошлые наши грехи». Но абсолютную власть настоятельницы епископ Пимен решительно ограничил. В соуправление монастырём были избраны: казначеей − монахиня Лидия, благочинной − монахиня Дорофея, экономиссой − монахиня Анимаиса, помощницей казначеи − послушница Дария Назаренкова, помощницей благочинной − послушница Анисия Резанова и помощницей экономиссы − послушница Евдокия Ткаченко.

Разбираться с монастырями общероссийское рабоче-крестьянское правительство предоставило местным исполкомам. Специальных правительственных распоряжений по монастырским хозяйствам оно не давало. Создание из монастырей сельхозкоммун в 1918 году было вполне созвучно политике наркомата земледелия, отвечало оно и интересам местной власти. В свою очередь, сами монастыри, объявляя себя трудовыми коммунами и артелями, пытались остановить грабёж со стороны крестьян и различных советских ведомств. Именно так происходило в Верном. Коллегия Областного Комиссариата земледелия 10 июня 1918 года вынесла постановление: «В целях предотвращения продовольственной неурядицы и предупреждения создания кадра граждан, которых пришлось бы кормить, назначить смешанную комиссию, выяснить на месте количество трудящихся в монастырском хозяйстве и нормировать потребительскую норму на год с оставлением в монастыре необходимых продуктов и фуража. Остальное же передать Комиссару народного хозяйства»428.

Верненский женский монастырь получил статус сельхозкоммуны. По заявлению сестёр 21 августа 1918 года разбирался вопрос о границах земельного участка, отведенного монастырской коммуне. Тогда советская власть встала на защиту монастыря от крестьян села Осташкинского, пытавшихся захватить монастырские земельные участки, и заявила о недопустимости насильственных действий к имуществу и лицам монастыря, то есть теперь уже «коммуны».

Монастырь пережил сильнейшее потрясение в конце сентября 1918 года в связи с событиями, о которых мы расскажем позже.

Не допустить разрушение семьи

В числе первых декретов, оглашённых в Петрограде Советом народных комиссаров, были Декрет о гражданском браке, о детях и ведении книг актов состояния и Декрет о расторжении брака (оба от 18 декабря 1917 г.);

Декреты перечёркивали вековые церковные установления относительно брака. Развод становился формальной процедурой. Для разведённых допускалось повторное вступление в брак неограниченное число раз. Православная Церковь ответила соборным определением от 18 февраля 1918 года, в котором были такие слова: «В этих декретах, изданных без сношения с православной церковной властью и с полным пренебрежением к требованиями христианской веры, допускается расторжение брака через гражданский суд и притом только вследствие просьбы обоих супругов, или хотя бы одного из них. Этим открыто попирается святость брака, который по общему правилу является нерасторжимым, согласно учению Спасителя нашего, и только в исключительных, определённых случаях может быть расторгнут церковной властью».

Действовавший в ту пору Всероссийский Поместный Собор призвал чад Православной Церкви не вступать на широкий путь греха и строго хранить церковные законы. Вступавшие в новый брак на основании гражданского развода считались повинными в многожёнстве и прелюбодеянии, поскольку запись брачующихся в гражданском учреждении не могла заменить церковного браковенчания, как святого Таинства, освящающего и укрепляющего супружеский союз благодатной силой. Брачное сожитие на основании записи в гражданской книге должны было освящаться церковным венчанием. Церковное же венчание по-прежнему полагалось возможным лишь в том случае, если к совершению брака не было канонических препятствий429. Духовенству категорически запрещалось венчать подобные повторные браки.

Декрет, допускающий лёгкость развода и вступления в новый брак, вызвал волну бракоразводных дел. Областная газета запестрела объявлениями, вроде: «Развод по декрету. Скоро и дёшево, пишу прошения по бракоразводным и другим делам. Обращаться: ул. Иссык-Кульская, дом 200».

Нам известно, что епископ Пимен разослан по приходам циркуляр, в котором излагалось отношение Церкви к декретам о браке и разводе, давались соответствующие указания духовенству с предостережениями не венчать вторичные браки и предлагались меры по защите семейных устоев православного народа.

За действиями архиерея наблюдал начальник ЗАГСа Сергей Федотов. На заседании облисполкома 7 августа 1918 года произошло следующее. Был заслушан доклад тов. Федотова и выступление тов. Горбунова об отрицательном отношении и противодействии со стороны Епископа Семиреченского Пимена декрету Высшей Центральной Советской власти о гражданском браке. Усматривая в этих действиях сознательное противодействие декретам и подрыв авторитета Советской власти, единогласно постановили: все материальные обвинения передать на рассмотрение Следственной Комиссии при Революционном Трибунале для привлечения Епископа Пимена к ответственности по обвинению в противодействии декретам Советской власти430.

Одновременно судебным преследованиям подвергся настоятель городского Покровского прихода священник Пантелеимон Кошиц, ему вменялось негативное высказывание о новой процедуре развода. Судья при отделе записи браков попросил о. Пантелеимона сделать отметку в метрической и обыскной книгах, что брак Дмитрия Степановича и Клавдии Дмитриевны Гришаниных расторгнут, и бракоразведённой разрешено именоваться добрачной фамилией. В письменном ответе отец настоятель допустил фразу: «причту Покровской церкви совсем неинтересно знать, кто у Вас и с кем развёлся, и кто как должен именоваться; кроме того, при церкви у нас нет бесплатно канцелярии для исполнения чужих работ». О поступке Кошица сообщил тот же заведующий ЗАГС Сергей Федотов. Он обвинил священника в презрительном отношении к учреждениям и представителям Советской власти. Настоятель градо-верненского прихода был арестован. Члены приходского совета снарядили своих представителей Тихона Елеазаровича Белозерова, Дмитрия Николаевича Поздеева, Степана Поликарповича Банченко и Петра Прокопьевича Курышева с прошением выпустить священника из тюрьмы на поруки. Разрешение было получено, и отец Пантелеимон вернулся до поры до времени домой431. Судебная машина работала, не предвещая ничего хорошего. Семиреченская областная юридическая коллегия 14 сентября 1918 года вынесла постановление: «Принимая во внимание, 1) что священник Кошиц отказался исполнить требование местного судьи по Отделу записей браков об отметке состоявшегося определения по делу о расторжении брака Гришаниных в метрических книгах Покровской церкви, чем нарушил требование 6 п. ст. 152 Собр. Уз.; 2) что деяние это, как контрреволюционное, предусматривается статьёй 29 Устава о наказаниях и подсудно Революционному Трибуналу, постановила: передать дело это в Следственную Комиссию, каковая должна дело представить Революционному Трибуналу, на обязанности коего и лежит составление обвинительного акта и предания суду».

Дело закрылось неожиданно. Трибунал примирительно усмотрел в высказывании Кошица лишь «несогласие с эксплуатацией ЗАГСом чужого труда». Отец Пантелеимон вздохнул с облегчением.

Такой поворот дела был связан с событиями второй половины сентября 1918 года. В следственную комиссию материалы Кошица поступили в период крайне тревожной обстановки, связанной с расстрелом епископа Пимена.

Второго «Дела» на епископа Пимена в архивных описях ревтрибунала не нашлось. Скорее всего, его и не было. За дело взялся комвойск Северного фронта Лукиан Емелев, вызвавший в Верный красный партизанский отряд Дмитрия Кихтенко.

Если церковный брак являлся, с точки зрения формулировок декрета, лишь церковным обрядом и частным делом граждан, то стоило ли давать действиям архиерея Пимена такие жёсткие определения? Епископской властью он мог лишь запретить венчать повторные браки и предостеречь паству от заключения браков, не благословлённых Церковью. Отменить действие декрета, запретить вторые браки было не в его власти.

Осуждение епископа Пимена за действия чисто церковного плана было местным почином, опережавшим политику советского правительства. Даже через год, 3 января 1919 года, наркомюст пояснял в инструкции: «Предъявлять служителям культов требования о венчании граждан, расторгнувших брак в порядке только лишь гражданском, и применение репрессий при их отказе венчать неправильно. Такое требование не соответствует самому принципу отделения церкви от государства и вместе с тем является как бы косвенным признанием со стороны Советских властей так называемого церковного брака»432.

Через два года после издания декрета церковный брак по-прежнему имел колоссальное значение в жизни православного русского народа. Лишь теперь государство решило узаконить репрессивные меры. Новая инструкция VII отдела Минюста от 27 мая 1920 года открыто попирала декрет об отделении Церкви от государства. Она предписывала губисполкомам «прекратить деятельность бывших консисторий как бы они ни назывались… всюду, где эти последние фактически её осуществляют… Граждане, принадлежащие к православной религии по рождению и предыдущему воспитанию, прекратившие по новому закону брачный договор… объявляются [церковью] преступниками, именуются позорным названием прелюбодеев, подвергаются церковному проклятью, т.е. моральному насилию, на том лишь основании, что в области брачного права они не сочли возможным соблюдать требование старых царских законов…. Старые консистории под именем Епархиальных Советов во главе с Синодом используют свой традиционный авторитет в глазах многих граждан»433.

Верненский большевик и бывший псаломщик Федотов лишь опережал события.

Преобразование приходов

Летом 1918 года епископ Пимен встал на путь преобразования приходов своей епархии в замкнутые общины − заповедники народной религиозности и здоровой нравственности. Декреты Советской власти вынуждали внести коррективы во Временное Положение о православных приходах, утвержденного Синодом 17−21 июня 1917 года.

Тема замкнутого прихода обсуждалась на съезде духовенства и мирян, которое епископ провёл 26 июня 1918 года. Отныне каждый прихожанин должен был серьёзно и сознательно исповедовать себя членом Церкви и неукоснительно подчиняться её требованиям. Внутри приходов должен был появиться братский, но твердый контроль.

Рассказывая о съезде, мы вынуждены будем иметь дело с «королевством кривых зеркал», поскольку в нашем распоряжении имеется сообщение в газете некоего «доброжелателя большевиков», наблюдавшего за происходившим на съезде.

«…Манёвр [пастырей] состоит в том, чтобы разбить на группы силы народа, натравить одну группу на другую и на религиозной почве захватить власть и надеть путы на народную свободу… На этом съезде участвовали и миряне, избранные по указанию самих пастырей. Всё это сборище решало произвести раскол мирян на верующих и неверующих, составить на местах общины, резко отделить эти общины от неверующих. Всех, вступающих в верующие общины, подвергать строгому допросу: веруют ли они во все то учение, которое до сего времени преподавалось, и во все обряды, какие производятся и обещают ли они, т.е. верующие хранить таковую веру. Кроме того, верующие должны обязательно следить друг за другом в точном исполнении преподаваемого им учения и обрядов.

Хитро начав с религии, пастыри незаметным образом доведут народ до драки. Пастырям нужно сейчас немного, только разделить народ на верующих и неверующих… Что вынесут пастыри из этой борьбы, поражение или победу, покажет будущее. Но эта борьба опасна для большевизма. Прежде всего, тем, что многие из народа верят пастырям и принимают их учение за самую чистую живую воду Христа и пойдут на призыв пастырей к разделению верующих и неверующих. Сюда примкнёт буржуазия, хотя она и не так крепко верует, но это соответствует её вожделениям, да буржуазия всегда имела личину верующих! Многие из интеллигенции примкнут к «верующим». Вторая опасность состоит в том, что Советской власти некого противопоставить, − на её стороне мало интеллигенции… Пастыри же возьмутся за разделение крепко. Поэтому на вас лежит нравственная обязанность, − призывал друг большевиков, − предупредить чёрный удар справа; лучше будет по поводу этого разослать по всем сёлам особые официальные бумаги с предупреждением о той опасности, какая грозит от разделения граждан на верующих и неверующих… Примите вышеизложенное к сведению, если вы знаете, откуда будет нанесён удар, тем легче отпарировать его, дело религии − дело серьёзное, ждать нельзя, поздно будет»434.

Как покажет дальнейшее, большевики области, в том числе и комиссар юстиции Хопёрский, которому письмо было написано, сам бывший священник, последнее мнение о том, что «поздно будет», вполне разделяли, о чем Хоперским и было сказано в опубликованном ответе на письмо.

«Все жертвы гражданской войны»

Кровавые политические размежевания не обошли стороной людей в рясах. Многим из них пришлось претерпеть великие страдания.

В первых числах апреля 1918 года в Верном за решеткой оказался насельник архиерейского дома старец игумен Вадим (Жёлудь). За несколько лет до описываемых здесь событий он был вызван в Верный епископом Туркестанским Димитрием (Абашидзе) из Выдубицкого монастыря. С ним был арестован келейник епископа Пимена отставной унтер-офицер Диомид Пискур. Дело ревтрибунала сохранилось, поэтому есть возможность открыть его.

3 апреля 1918 года конно-разведочная команда Первого социалистического полка, получившая полномочия на реквизицию «сёдел, лошадей и прочего» прибыла в архиерейский дом, чтобы забрать единственную лошадь архиерейского подворья. Лошадь использовалась одновременно и по хозяйственным нуждам, и как выездная для архиерея. За попытку сопротивления келейник епископа Пимена 28-летний отставной унтер-офицер Диомид Пискур, а также 63-летний эконом архиерейского дома были арестованы. Началось следствие. Из показаний конно-разведочной команды следовало, что Диомид Пискур и игумен Вадим «оскорбили советскую власть, которой они не хотели подчиниться, нанесли оскорбления всей разведочной команде, называя её в числе двадцати пяти человек грабителями. Просим, − заканчивали пострадавашие, − не делать никаких снисхождений контрреволюционерам, которые идут против советской власти, но не навстречу к свободной жизни, пощады им нет и не нужно! Они нас не щадят, и мы не хотим. В чём и подписуемся»435.

В целях дознания запертый на гарнизонной гауптвахте старец детально описал события. Он рассказал, как накануне на подворье Архиерейского дома пришёл человек от военно-гарнизонного комитета и заявил, что для Комитета требуется лошадь для перевозки пшеницы. «Я ответил ему, что в хозяйстве Архиерейского дома имеется только одна лошадь, которая обслуживает все стороны Архиерейского дома: и экономическую, и церковную, так что она ежедневно бывает в разгоне, и отпустить её мы не можем. К этому разговору подоспел келейник Пискур и добавил, что лошадь эта не годится для перевозки тяжестей, она возит только коляску. Человек, приходивший за лошадью, ушёл. Того же дня, около 4-х часов пополудни, прибыли солдаты. Я не знаю, почему они не взяли её, так как я занят был церковным богослужением. Сегодня же, утром, солдаты опять прибыли и предъявили мне письменное требование; но так как у меня руки были заняты тремя предметами и в масле (постном), да к тому же и очков при мне не было, то я ответил им, что без очков не могу прочитать бумаги, и направился в кухню, чтобы оставить там предметы, находившиеся у меня в руках. И потом выйти для прочтения их бумаги. «А, так вы не хотите прочитать, стало быть, не желаете подчиниться, повиноваться?» − закричали солдаты. На это я повторил то, что сказал вчера, т.е. что лошадь у нас единственная и отпустить её не можем. Узнал об этом прибытии келейник Пискур и вступил с солдатами в разговор и объяснение. Я тоже вышел к ним. Они уже находились за воротами на улице. Келейник Пискур в расстоянии от ворот шагов на 10, а солдаты дальше, на улице, на дороге. И только один из солдат был на коне у самых ворот. С этим всадником я, переступив порог калитки, вступил в разговор и сказал: «Неужели комитет не может обойтись без этой одной лошади? Требование Ваше при ясности доказательства о невозможности отпустить лошадь похоже на насилие. Можно насиловать людей разными способами, посредством обысков в сундуках и карманах, что и случается. И в данном случае требование Ваше, дерзкое и с угрозами, подобно насилию. Называть же этого солдата и его товарищей «грабителями карманными» я не называл. Свидетелем тому − Сам Бог Всесвятый и Всеправдивый. Что было потом, я не знаю, ибо я по делам службы отправился в город; по возвращении же узнал от насельников Архиерейского дома, что меня имеют арестовать и что конвой отправился за мной в Консисторию. Не нашедши меня в консистории, конвой прибыл к Архиерейскому дому и с видимым озлоблением на меня, потому что, когда я шёл с ведром в руках, то один из конвойных, грозно указывая мне нагайкой остановиться, поставить ведро и прочитать бумагу, потом повелительно сказал мне: «Не смейте уходить, вы арестованы». Я же ответил, что отнесу ведро в келлию и потом бумагу прочитаю, и направился в келлию. По моему адресу я слышал упрёк, что «прошло время, когда мы стояли пред вами», и что-то другое противное, которого я хорошо не расслышал. По выходе из своей келлии я прочитал их бумагу, отправился к архиерею, чтобы сообщить ему об аресте. И, вышедши к конвою вместе с архиереем, я во всеуслышание сказал: «Я не чувствую за собой никакой вины, и повинуюсь и иду дать объяснение, повинуюсь, но не власти, а насилию надо мной, потому что власть должна опираться на закон, а по какому закону я признан виновным, и позорно влекут меня, и за какую вину мою − в бумагах комитета не сказано. Моё указание на отсутствие печати на бумаге усилило их злобу, но я молча отправился с конвоем. – Повторяю, что слова, которыми якобы я обозвал конвоиров, − «карманные грабители» − ложные. Если они и все единогласно утверждают, что я сказал эти слова, то в опровержение их показания скажу, что все они, кроме говорившего со мной всадника и стоявшего у самых ворот, не так близко стояли, чтобы слышать мой разговор и, тем более, что все солдаты громко разговаривали с келейником Пискуром. Из словесного доноса на меня Комитету ясно, что это шаг озлобления, стачка на меня, как на духовного человека, ныне многими ненавидимого. Клеветою конвойных я оторван от экономически-хозяйственных дел по Архиерейскому дому, оторван от административных дел по Консистории, как член её, оторван и от богослужебных дел по Крестовой церкви; клеветою конвойных подвержен уличному позору. Дорогою же был оскорблён дерзким окриком: ступай дорогою, сойди с тротуара».

Препираться с солдатами на улице Владыка не стал, а в последующие дни направил около десяти записок: в гарнизонный комитет, в следственную комиссию, в областной совнарком. Записки сохранились в архивных фондах тех лет. Написанные голубыми чернилами, почти выцвевшими, на бланках епископа Семиреченского и Верненского, они едва читаются. Вот три из них.

«Честь имею просить об освобождении арестованных сегодня двух лиц из Архиерейского дома: эконома игумена Вадима и моего слуги Диомида Пискура. Арестованы они по недоразумению солдатами, являвшимися реквизировать единственную лошадь Архиерейского дома. Вчера мы сомневались в их правах на реквизицию, ибо он не представляли удовлетворительного документа. Сегодня их права были нами удостоверены, и лошадь была выдана под расписку. Таким образом, долг перед народом в данном случае был выполнен. Держать же под арестом двух человек, одного весьма уважаемого в городе и притом старика 64 лет, а другого − бывшего солдата-инвалида представляется уже делом излишним. Прошу комитет оказать милость этим двум лицам».

«Прошу комитет посодействовать освобождению из-под ареста моего слуги Диомида Алексеевича Пискура. Он необходимый человек в хозяйстве Архиерейского дома, усердный работник, дорогой в настоящее весеннее время. Кроме того, он необходим мне и при богослужении, как исполняющий обязанности иподиакона. Смею надеяться на милость комитета».

«Надеюсь, что военно-следственная комиссия войдёт в положение находящегося под арестом Диомида Пискура и всего Архиерейского дома, который в лице его имеет усердного работника. Вся вина его заключается в том, что он не поверил лицам, пришедшим к нам за конём, ибо они не предъявили ему надлежащего документа. Но у него перед глазами был печальный опыт местного женского монастыря, из которого неизвестными лицами взяты две лошади. Наконец, следует принять в уважение и то обстоятельство, что теперь весной всякому хозяйству день каждый дорог: и нам тяжело не иметь Диомида Пискура. Лошадь нами отпущена реквизитору, предъявившему надлежащий документ, и таким образом долг наш исполнен.

Ходатайствую об освобождении Диомида Пискура. Епископ Пимен».

Игумен Вадим и келейник Диомид вышли на свободу после двухнедельного пребывания на гауптвахте. А из уездов шли телеграммы о других арестах. И новые ходатайства: «Я получил телеграфное сообщение из Лепсинска об арестовании и заключении в тюрьму священника Леонтовича436 и из Пржевальска − о том же для священника Тихона Саса. Аресты эти состоялись распоряжением Советской власти. Ходатайствую о возможном ускорении дела этих священников и об их освобождении. Епископ Семиреченский и Верненский Пимен».

В мае и июне 1918 года среди духовенства Семиреченской области появились первые жертвы. Сообщение о них было напечатано в малоизвестном «Туркестанском Церковном Вестнике», издававшемся в Ташкенте:

«Преосвященный Пимен, епископ Семиреченский и Верненский, сообщая редакции о смерти оо. иеромонаха Мелетия, священника Владимира Дмитриевского в Копале, священника Евстафия Малаховского в станице Надеждинской (Иссык) Верненского уезда, священника Василия Колмыкова в станице Подгорненской Джаркентского уезда, священника Георгия Степанюк в селе Николаевском Лепсинского уезда и священника Виссариона Селинина в станице Урджарской того же уезда, обращается через Туркестанский Церковный Вестник ко всем пастырям Туркестанской епархии об оказании помощи семьям погибших пастырей в эту междуусобную войну»437.

В текущей переписке с духовенством Пимен просил об поминовении убиенных. «Ваше преподобие, честный отец Николай, − пишет он 16 июля 1918 года настоятелю церкви с. Георгиевское Пишпекского уезда священнику Николаю Сущевскому. − Прошу Вас от моего имени сделать братское предостережение Вашему соседу священнику Тихону Сас, чтобы он не позволял себе писать ко мне необдуманных донесений, и особенно избегал наговаривать на кого-нибудь из духовенства Пишпекского уезда. Среди духовенства ведь должны быть мир и согласие». К обычному епископскому увещеванию прилагалась просьба поминать убиенных пастырей, − «все жертвы гражданской войны»438, − добавляет он и перечисляет имена, приведённые выше.

Собственной жизни Пимена шёл отсчёт уже не месяцы, а на дни, но благодаря его заботе о памяти «дорогих ему отцов», нам известны имена самых первых из списка духовенства, погибшего в Семиреченской епархии в годы революции и репрессий последующих десятилетий. Его рукой эти имена переданы Церкви на вечное хранение439.

Из священников Семиреченской епархии, в 1918 году разделивших участь своего епископа, более или менее подробно известно лишь о некоторых.

Священник Евстафий Малаховский погиб во время вооружённой стычки в станице Надеждинской (Иссык) в день светлого Христова Воскресения 5 мая 1918 года. Как это могло случиться в дни перемирия – неизвестно. Но дата его кончины отмечена документально440. Это был священнослужитель, писавший интересные статьи в «Туркестанские епархиальные ведомости» о положении священника в переселенческом приходе. Он − автор приводившегося нами воспоминания о киргизском мятеже. В 1909 года отец Евстафий был переведён из села Ивановского Лепсинского уезда в Покровскую церковь города Верного. Возглавлял общество трезвости, созданное при архиерейской церкви, называя его «своим дорогим делом». Имеется подробный рассказ о том, какую роль сыграл в его жизни отец Иоанн Кронштадтский441.

В начале жизненного пути его, без году неделя семинариста, принявшего сан, едва не загубила российская провинциальная трясина. Юная супруга убежала к родителям, архиерей отстранил от священства. Отец Евстафий находился на грани отчаяния. Тёща втайне от него отправила в Кронштадт телеграмму с просьбой к отцу Иоанну помолиться за страждущего недугом пьянства. И кронштадтский пастырь исцелил молодого священника. Момент, когда отец Евстафий почувствовал мгновенный в себе переворот, был определяющим для всей последующей жизни.

Известны его дружеские отношения с семиреченским военным губернатором Василием Ивановичем Покотило. Некоторое беспокойство характера влекло его с места на место. Из Верного он попросился в новый приход в выселок Карагалинский Лепсинского уезда, оттуда − на Иссык-Куль… Священник чудом остался жив во время киргизского мятежа, но именно ему было суждено стать первомучеником Семиречья.

Остальные священники, перечисленные епископом Пименом в поминальном списке, были из той части епархии, которая находилась на территории с географическим названием Джунгария. Местность, в историю которой их судьбы оказались столь трагично вписаны, ожила и заиграла красками, переливами романтики и приключений, благородных характеров, колоритных типов в приключенческом романе П.Н. Краснова «Амазонка пустыни, или У подножья Божьего Трона»442. Роман создавался по воспоминаниям о жизни полковника Краснова в Джунгарской части Семиречья в 1911–1913 годах. Примерно тогда же начинали служение поблизости от казачьих постов и лагерей эти священники, принимая приходы в переселенческих сёлах. Люди в круглых шляпах, запылённых рясах были не из робкого десятка. Из центральной России сюда перебирались способные на поступок, на решительный жизненный шаг. Их географические представления не ограничивались пределами родной губернии в европейской части России. Они не сомневались в том, что здесь, на китайской границе, будут находиться под защитой российской государственности, встретят интересных собеседников, их отыщет почта с журналами «Нива», «Вокруг света», «Христианское чтение». В то лето травы с луговыми цветами на склонах Джунгарских гор были, как всегда, в человеческий рост, фантастически живописны восходы и закаты. Хранил свои тайны близкий Турфан, слабо отсвечивало в пещерах природное золото, так и не найденное солдатами экспедиции Петра Великого. Но оживлённо-счастливых лиц, как у героев романа Краснова, летом 1918 года в Джунгарии не было ни у кого. Здесь метались, сталкиваясь в жестокой схватке, белые и красные отряды.

Отец Георгий Степанюк прибыл в Джунгарию в 1911 году после окончания пастырских курсов в Москве (курсы были созданы для ускоренной подготовки священников для Туркестана и Сибири). Прежде он служил учителем церковно-приходской школы в деревни Новогородовичи Гродненской губернии. Летом 1918 года в Семиречье начались расстрелы, которые предварялись полевыми судами. На этих судах духовенство оказывалось рядом с уездными деятелями, офицерами и зажиточными крестьянами. «На Алтын-Емеле судили кугалинского белоказака Есютина. Приговорили к расстрелу. В Копале разоблачили 21 человек контрреволюционных заговорщиков из ставленников Временного правительства. Полевым судом были приговорены к расстрелу», − делились воспоминаниями красные партизаны443.

Возможно, что гибели андреевского свяшенника способствовали аппетиты на причтовые земли, проснувшиеся у крестьян. В 1917 году благочинный церквей Лепсинского уезда Владимир Цедринский обращался к епископу Иннокентию с рапортом:

«Долг имею почтительно донести Вашему Преосвященству, что 23 апреля в селении Андреевское состоялось собрание Крестьянского Союза Лепсинского района с представителями приблизительно от 20 селений. На этом собрании было постановлено: «отнять у причтов земли и дать такое же количество как у крестьян, т.е. на каждую душу; отменить плату за требы: крещение, похороны и брак». Об этом я имел извещение от Андреевского священника Степанюка пока только частным письмом, но не верить этому не имею основания, тем более что о. Степанюк в письме указывает даже пункты постановления. При этом он добавляет, что он настаивал в виду таких постановлений возбудить к Союзу ходатайство о назначении причтам жалования, но представители под влиянием баптистов отказывали»444.

Примерно в то же время на съезде духовенства другого уезда ─ Копальского ─ говорилось о враждебном отношении крестьян к духовенству. Вот выдержки из протокола съезда:

«Заслушано было несколько заявлений, что в приходах ведётся агитация против церквей и духовенства приезжими агитаторами, а также некоторыми из местных прихожан. Постановлено: принять меры к недопущению подобных выступлений, а виновных в подобных действиях привести к ответственности. От священника о. Василия Калмыкова поступило заявление о некоторых действиях граждан его прихода по отношению к нему как священнику. Постановили: 1) просить церковных старост и делегатов по прибытии на места разъяснять своим односельчанам, что никаких своевольных действий по отношению к Церкви и духовенству не проявлять, ибо настоящие как гражданские, так и церковные законы сего не допускают».

Копальское духовенство создало суд чести церковнослужителей и мирян округа. Наверное, не случайно в его составе оказались убиенные позже священники Владимир Дмитриевский и Василий Калмыков445.

Вернёмся к обстоятельствам гибели отца Георгия Степанюка.

Кое-кто из духовенства скрылся в Китай. На уговоры семьи последовать их примеру отец Георгий отвечал: «Не могу. Скоро праздник Троицы. Что народ скажет?» Когда к дому подошли люди отряда Мамонтова, навстречу вышла супруга священника. На вопрос: «Где батюшка?» ─ ответила: «Нет дома». Но священник вышел вослед и сказал: «Вот я. Что нужно?»

Полдня о. Георгий находился под арестом. Он попросил супругу принести церковные книги и привёл их в порядок. Потом написал последнюю записку благочинному следующего содержания:

« Протоиерею Владимиру Цедринскому, г. Лепсинск.

Отец Протоиерей!

Только что приставили ко мне караул из двух солдат. Сижу в комнате. Тоскливо и скучно до боли… Мерещится смерть и приглядывается своими впалыми глазами. Больно сознавать, что за 18 лет служения народу получил в награду «почётный караул». Чувствую, что страдаю за Веру, правду и откровенность. А также за любовь к простому народу, который в своей темноте предаёт своих лучших друзей, своих печальников, своих пастырей.

Не оставляйте сирыми жену-вдову и детей-малолеток. Очень сожалею, что не сумел устроить её жизнь счастливее − виноват в этом мой характер, унаследованный от отца.

Спасибо всем прихожанам, выразившим сочувствие в испытаниях. Особенно спасибо Софье Ивановне Бокчевниковой (учительница − О.Х.) за внимание и приезд в селение Андреевское, всем же остальным… да простит им Бог страшный грех предательства. Уже сменили караул, а окончания дела не слышно…

Священник отец Георгий Степанюк, селение

Андреевское, 26 июня 1918 года. Лепсинский уезд».

После обеда отца Георгия под конным конвоем повели на расстрел. Супруга, взяв всех детей, пошла следом. Шли и некоторые прихожане. Отец Георгий оглянулся: − Иди домой, не пугай детей.

− Куда ты, туда и я!

Один из конвоиров схватил женщину за руки и оттащил назад. Одна пуля сбила священнику шляпу, другая прошла сквозь шею, третья, роковая, попала в позвоночник.

Погребение о. Георгия Степанюка совершали четыре священника: Михаил из села Осиновка, Григорий Штокалко из села Герасимовка, Иоанн Ващенко из села Константиновка и Пётр Голдаевич из селения Черкасского446.

О священнике Виссарионе Селинине известно только, что он был на момент казни благочинным округа. По просьбе станичников, чтобы предотвратить кровопролитие, он вышел во главе крестного хода навстречу красному отряду и был зарублен шашками447. Самосудом и короткой расправой был убит священник села Подгорненского Джаркентского уезда Василий Калмыков448. В местах, где он служил, в июне 1918 года прошёл верненский карательный отряд Затыльникова.

Священник Владимир Дмитриевский в 1909 году был переведён из Копало-Арасанского прихода в Копальский молитвенный дом. В следующем году в Копале был освящён новый Никольский собор, настоятелем которого он был до роковых событий.

Отца Михаила из села Осиновка, участвовавшего в погребении собрата из Андреевки, расстреляли в горах449.

Список, который в июле 1918 года обнародовал епископ Пимен, гражданская война продолжала пополнять. Перечень имён, посланный им для поминовения в с. Георгиевское, позднее кем-то был дополнен. − От руки к нему приписано:

«свящ. Фивейский − растр. 19-й г.

свящ. Ткачук †

свящ. Успенский − ушёл в Кульджи

свящ. Догау †

свящ. Монстров †»450.

По сведениям из советской исторической литературы, священник Иоанн Фивейский – настоятель прихода в селении Дмитриевское (г. Талас). В его приходе 29 августа 1918 г. поднялся антибольшевистский мятеж. Восставшие крестьяне создали боевой отряд. Священник Фивейский принимал активное участие в его организации и проведении разъяснительной работы.

Из судебного протокола

25 сентября 1918 года вернувшийся в Верный из рейда по области отряд Мамонтова-Кихтенко произвёл расстрел насельниц женского монастыря монахини Анимаисы (Затыльниковой) – монастырской экономиссы, и её помощницы – послушницы Евдокии Ткаченко. Имеется протокол судебного заседания, на котором судили главного участника расстрела − заместителя командира отряда по фамилии Красников. На его беду монахиня Анимаиса, в миру Юлиания Семёновна Затыльникова, была лишь ранена и выжила. Более того, она оказалась родной тёткой командира другого красного партизанского отряда. Он и возбудил уголовное дело. (Затыльников хотел расправиться самосудом, но Красникову удалось избежать личной встречи с ним). К началу судебного разбирательства Дмитрий Кихтенко был убит на фронте и похоронен с почестями на аллее героев Центрального кладбища. На суде обнаруживались вопиющие беззакония, с которыми производились расстрелы монахини и послушницы. Судьям можно было только посочувствовать: они вынуждены были всячески выгораживать Кихтенко, дабы не опорочить благостный лик «официального героя».

Мы приведем часть показаний и обвинение, прозвучавших на суде. Перед нами те самые лица, за неделю до описываемых событий и в том же городе, решением того же «полевого суда» расстрелявшие епископа Пимена.

Из дознания выяснилось, что у монастыря была за городом заимка с домом и землёй. Отряд, следуя в город, остановился на ней. Арендаторы монастырской земли, не желавшие расплачиваться за аренду, расписали контрреволюционность монахинь, опекавших заимку. Бойцы отряда, жаждавшие проявить себя в областном центре, решили не упустить случая.

"Красников. Дело было так. Возвращаясь с Северного фронта и не доезжая вёрст 12 до города Верного, я заехал на заимку (пить хотел), где мне заявили, что тут у них живут монашки-контрреволюционерки. Заявившие граждане арендовали у монашек землю. Приехавши в Верный, я обо всём доложил начальнику отряда, который и послал меня разбираться с этим делом, командировав со мной человек 5–6. Там на месте я произвёл опрос и расследовал это дело, но в то время монашек там не оказалось. Я вернулся в город и дознание передал в штаб − Кихтенко. Он мне приказал привести четырёх монахинь, но я привёл только одну − Затыльникову, которую и отвёл на гауптвахту, а другая монашка, подлежавшая аресту, уехала, по словам монашек, за дровами. Затыльникову начальник отряда допрашивал, а затем передал мне, что с такими сведениями нечего было водить. Кихтенко меня опять послал в монастырь, где опять ответили, что монашки нет, я вернулся к начальнику, который вновь вернул меня в монастырь с требованием выдать. В монастыре монашку выдали, которую я и доставил в штаб Кихтенко, где она ночевала, а утром кто-то из товарищей её расстрелял. Перед расстрелом я товарищам объявил, в чём она обвиняется и что подлежит расстрелу, перед расстрелом она помолилась Богу. В казарме было человек 150, и кто выстрелил в неё − не знаю. О расстрелянной я заявил фельдшеру с просьбой принять меры. Затем я поехал на гауптвахту к Затыльниковой, но её там не оказалось. Я бросился её разыскивать и по дороге встретил тов. Ламанова, который мне ответил: не в милиции ли она находится. Там я её и нашёл. Со мной был ещё товарищ, фамилию которого я забыл. У него была винтовка, а у меня не было, была только шашка. Выведя из карцера, я расстрелял Затыльникову. Был или нет суд над монашками, я не знаю, но когда утром около лошадей меня встретил Кихтенко, он говорил, что таких не следует водить, а нужно прямо в кусты. Когда к нам в казармы прибыл начальник охраны города с помощником и заявили о расстреле, то отряд наш взволновался и то − за то, что расстрел был в городе. Вынесли постановление об аресте меня, но через два дня освободили, выдали оружие и вновь послали в монастырь, где я и встретил [ещё одну] нужную монашку и хотел её арестовать, но Егоров дал слово, что всё это сделает завтра. Вернувшись в отряд, я доложил Кихтенко, который рассердился на меня, я вновь поехал с монастырь. При моём появлении все монашки разбежались, кто куда по кустам, на что Кихтенко опять сильно рассердился. После этого я заболел и вместо себя послал товарищей, дав им записку за своей подписью, но там уже была милиция…

В бытность мою в Гавриловке451 я получил от начальника отряда Кихтенко телеграмму с текстом: «Действовать самостоятельно», но я не расстреливал. Телеграмма затерялась, как и произведённое мною дознание. Где все эти бумаги, я не знаю. Хотя телеграф и дал справку, что такой телеграммы не было, но я, может быть, забыл число. На задаваемые вопросы даю ответы: письменного приказа о расстреле от Кихтенко я не получал, а получил словесный: расследовать и расстрелять. При этом было много народа, как-то: Мацуцын, Бабаков, Харин и пр. Дознание монашки производил без секретаря. Сущность обвинения монашек заключалась: монашки говорили, что не будут подчиняться советской власти, а будут признавать только старую, всех большевиков следует привязать к пушке, у них висел портрет бывшего Государя, убранный цветами. Затем, у них было 4–5 пачек патронов и на просьбу окружающих граждан отдать им патроны при первом восстании казаков, они ответили: «не для вас». Граждане просили несколько раз, но они эти патроны передали казакам.

Замечание обвинителя: Не все контрреволюционеры, где есть портреты, а те, которые не согласны с идеей.

Красников. Говорил ли я: «я комиссар смерти», не припомню. Слова: «кто будет говорить про расстрел Затыльниковой, того я расстреляю» − может быть, и говорил. При обсуждении вопроса в отряде относительно расстрела раздавались голоса о моём аресте, Кихтенко же говорил, что не надо было расстреливать в городе. Я говорил в присутствии человек 20–30, что иду расстреливать. Был суд или нет о монашках, я не знаю, но я по своему мнению определял, что они должны быть расстреляны, а потому и не справлялся о суде.

Я сам лично охранял арестованную при штабе, боясь насилия со стороны молодых солдат. Я был в то время выпивши.

Иулиания Семёновна Затыльникова. Красников приезжал к нам в монастырь, напился чаю и уехал, затем приехал ещё раз и после чаю объявил мне, что я арестована. Проходя мимо церкви, я зашла в неё, помолилась и пошла с ним. В тюрьме Красников стал меня допрашивать, и я ему объяснила, что в виду краж на заимке нам дали два ружья и три пачки патронов. Патроны лежали в столе, приехали казаки, пригрозили смертью, обыскали и нашли патроны, которые и забрали. Да и что мы, женщины, сделали бы с вооружёнными людьми, так как ружья мы сдали перед первым восстанием. Полагая, что после нам ружья вернут, патроны мы оставили у себя. Никто у нас патронов из крестьян не просил, а крестьянам доносили киргизы. Никакого дознания у нас не производили. Я Красникову ставила самовар…

Андрей Павлович Ковалёв (милиционер). Часов в 5 утра мне дали по телефону знать, что при милиции произведён расстрел. Я сейчас же поехал туда, где застал Казакова452, с которым вместе и со следователем мы поехали к казармам отряда Кихтенко. Возле казарм лежала убитая женщина. Солдат было много, и много пьяных, мы боялись близко подъехать и объехали несколько раз кругом. Следователь объявил, что тут дело не его, так как это находится в черте военных. Потом мы поехали к Кихтенко. Казаков сказал Кихтенко, что при таких самочинных выступлениях демократия находится в опасности, на что раздались голоса возмущения… Я понял, что Красников действует с его разрешения. В монастырь о прекращении там самочинных выступлений ездил я, где и застал солдат. Мы сильно трусили, а потому и не расспрашивали подробно…

Пётр Григорьевич Тимошенко. Я с товарищами сидел у ворот милиции. Подойдя, Красников спросил, как дела, я ответил, что ничего, а ваши, на что он ответил: «Мои ничего, почин есть, одна готова» и прошёл в ограду милиции, куда прошли и мы. Затем Красников вывел арестованную и предложил расстрелять своему товарищу, который отказался, говоря «она невинна, и я не могу». Красников взял винтовку и выстрелил в неё. Когда она падала, ноги у неё подогнулись, и ей выправил их Васильев. Красников тут же говорил: «Кто будет поминать, и того расстреляю. Вы знаете, я комиссар смерти». Красников был полупьяным. На заданный Красникову вопрос, кто был его товарищ, он ответил, что не знает.

Пётр Павлович Шумаев. При поступлении Затыльниковой в арестный дом бумаги не было, а просто привели и посадили. Красников, придя в милицию, просил выдать ему Затыльникову, говоря, что это их дело. Во время расстрела Затыльниковой я был около мужской камеры и слышал возгласы Красникова: «Кто будет говорить, того расстреляю». При чём были ещё какие-то возгласы. Но я их не разобрал.

Прокопий Прокопьевич Минин. Две каких-то женщины принесли в карцер провизию (хлеба и яблок). В это время пришёл Красников, стал кричать, зачем пускаете к арестованной посторонних. Женщины испугались и побежали. Красников стал им вслед кричать, что будет стрелять. Женщины остановились, и Красников их куда-то увёл. Затем вернулся и стал Затыльникову допрашивать, добавив, что женщины ему всё рассказали. На что Затыльникова ответила, что ничего им не говорила. После этого Красников ушёл. На другой день он явился с товарищем и стал просить выдать ему Затыльникову. Я пошёл к телефону просить начальника охраны [города], как мне быть. Начальник охраны, подумав немного, ответил: «Отпусти. От них получили». Отдав Затыльникову и не успев закрыть дверь, я услышал в ограде выстрел. Я выскочил и увидел, что Затыльникова лежит, а винтовка у Красникова. Я сейчас же побежал опять к телефону сообщить начальнику охраны. Красников после выстрела в Затыльникову сказал: «Приберите». Повернулся и пошёл.

Семён Семёнович Букин. Монашка Дуня (расстрелянная) говорила, что вашей советской власти мы не признаём и не подчиняемся. Про расследование по этому поводу − не знаю… Патроны у монашек были, и мы просили их у них, но они не дали, говоря: «Вы мошенники». Патроны я сам видел, они лежали у них на лавке и столе, но ружей не было.

Андрей Иванович Босый. Монашки говорили, что они признают старую власть, а новую не признают, какая это власть, когда творят насилие, разбои, мошенство. Про патроны ничего не знаю, и Красников дознания у нас не производил. На вопросы отвечаю: мы землю арендовали у монашек за зерно, но зерна мы не дали, так как у самих мало.

Онисим Попенко. До первого казачьего бунта Евдокия говорила не мне, Шеповалову «умрём за старую власть», а больше ничего не слышал и про патроны тоже ничего не знаю. Про расследование Красникова и когда он был, я не знаю, но после расстрела монашек он приезжал со следственной комиссией.

Мацуцын Александр Андреевич. В конце сентября Красников с несколькими лицами по приказу начальника отряда Кихтенко поехал разобрать дело монашек по обвинению их в контрреволюции, и если они окажутся действительно таковыми и виновными, то «расстрелять». Приказ этот был на словах, при этом был Гиричев. Как разобрался Красников с делом монашек, и кого спрашивал, и как дело закончилось, я не знаю, т.к. я уехал по делам, а когда приехал на другой день, монашки им были уже расстреляны. Контрреволюционеров Кихтенко приказывал расстреливать.

Лятьев Георгий Петрович. Я был в Гавриловке и зашёл к Кихтенко, который мне сказал: как ушёл из Верного, так зашипели контрреволюционеры. Послал одного дурака расстрелять, так не мог он этого сделать, повезли лечить. При этом разговоре кроме нас никого не было.

Обвинитель. Как ни старался обвиняемый доказать, что расстрел монахини Затыльниковой он произвёл по распоряжению начальника Кихтенко, но не мог, так как ни один из свидетелей не удостоверил категорически, чтобы Кихтенко приказал расстрелять без расследования дела и именно Затыльниковой. Целый ряд свидетелей удостоверил, что Кихтенко, преследуя контрреволюционеров, говорил и приказывал: иди расследуй, и если контр − расстреляй. Расследовал ли Красников дело о монашках и выяснил ли точно виновность Затыльниковой? (Не будем касаться уже расстрелянной [Евдокии], т.к. кто её расстрелял − неизвестно, да и о ней и не возбуждалось дела). Ни один из свидетелей не удостоверил, что Затыльникова что-либо предпринимала против советской власти или же хулила её. Ясно, расстрел самочинный. Такие самочинные выступления будируют население и подрывают авторитет советской власти. Советская власть должна вести к правде и добру, а действия таких лиц покрывают позором эту власть.

Защитник. Если бы Красников самочинно расстрелял, то он не стал бы докладывать начальнику, а то он несколько раз приходил к нему и о своих действиях докладывал ему. Прошу трибунал… оправдать обвиняемого Красникова. Если бы Красников не исполнил приказания, его расстреляли бы. Он находился между двух огней.

Из заключения трибунала. Трибунал не может допустить, чтобы Кихтенко, борец за свободу и Советскую власть, стал производить самочинные расстрелы и поручать их, не разбирая дела, отдельным лицам из своего отряда, находясь в областном городе, где сосредоточена вся власть области. Трибунал, считая Кихтенко демократом, не допускает мысли о таких поступках со стороны погибшего за честь народа человека, отдавшего ему свою жизнь.

Переходя к определению наказания Красникову, трибунал, принимая во внимание, что Красников «стоял за Советскую власть, работал для неё, рискуя жизнью, но вследствие неразвитости и под влиянием алкоголя впал в ошибку, находит возможным смягчить ему наказание и заменить общественной работой в работном доме в течение десяти лет»453.

Вскоре мы расскажем, как люди отряда Кихтенко появились в Архиерейском доме… Епископ Пимен часто обращался к мыслям русского религиозного философа о. Сергия Булгакова. Под впечатлением от событий, происходивших в России в 1918 году, Булгаков с горечью писал: «Где же он, великодушный и светлый народ, который влек сердца детской верой, чистотой и незлобивостью, даровитостью и смирением? А теперь это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей, сверху донизу в крови и грязи, во всяком хамстве и скотстве. Свершилось какое-то черное преображение, народ Божий стал стадом гадаринских свиней»454.

Деятели революции в рясах

Среди священников Семиреченской епархии были активные сторонники большевиков. В июле 1918 года в городскую организацию РСДРП (б) приняли диакона Николаевской Кучугурской церкви Ефимия Ляшенко. Собранием постановили: «Приветствовать, как первого из духовенства, пожелавшего быть для народа-страдальца не головней чадящей, а светочем правды и справедливости»455. Яркого продолжения у данного поступка не было, и о дальнейшей деятельности коммуниста Ляшенко нам ничего не известно. Но вот выдающимся борцом за советскую власть стал бывший священник села Покатиловское Лепсинского уезда Мстислав Никольский (1885−1920). Герой революции был сыном священника Тверской епархии. Священниками были его дед и прадед. Последний был выходцем из мелкопоместного дворянства и принял сан в Сибири, где оказался по делу декабристов456. Мстислав окончил Тверское духовное училище и четыре общеобразовательных класса Тверской духовной семинарии, после чего поступил в Санкт-Петербургский политехнический институт. За участие во II Всероссийском студенческом съезде был выслан из столицы. Это не помешало ему стать студентом Харьковского технологического института. В 1905 году его сняли уже с харьковских баррикад и дали два года каторги. После заслуженного наказания он оказался в Семиречье457. В Лепсинске между ним и священником Димитрием Хопёрским, зятем генерал-майора В.И. Бакуревича, завязались дружеские отношения. Благодаря связям Хопёрского бывший ссыльный был устроен на службу в Переселенческое управление, затем по рекомендации друга стал псаломщиком, позже диаконом, а в январе 1918 года рукоположен епископом Пименом во священники.

Никольский встал на сторону Советской власти и принял активное участие в военных действиях на Семиреченском фронте. Именно он возглавил оборону крестьян села Покатиловского, оказавшую успешное сопротивление отряду саркандских белоказаков. Вскоре отец Мстислав включился в легендарную «Черкасскую оборону», ставшую главным препятствием в освобождении Семиречья от советской власти в 1918 году. Не без основания его следует причислить к косвенным виновникам безвременной гибели епископа Пимена. Никольский проявил себя сначала как изготовитель самодельного пороха, потом как командующий войсками Черкасской обороны458. В 1919 году он был уже командующим войсками Лепсинского уезда. Признавая образованность, жизненный и даже боевой опыт, соратники отмечали в нём стойкие проявления вождизма. Это подтверждает «мандат», которым Никольский снабдил себя:

«Предъявитель сего член оперативного отдела Лепсинского фронта Мстислав Никольский имеет право требовать [помощь] от кого следует самым настоятельным порядком. В случае крайней надобности вправе применять оружие... Кроме этого, он имеет право говорить по прямому проводу непосредственно со всеми учреждениями советских властей и не даёт никаких отчётов перед областью…»459.

Никольского приняли в ряды партии большевиков без баллотировки, «как священника, ставшего в ряды крестьян на защиту Советской власти и делавшего патроны для отпора белым бандам …» − записано было в протоколе собрания. О Никольском писала центральная газета «Правда»460. Точных документальных сведений относительно завершения его жизненного пути не имеется461.

Как могла случиться подобная биография? Идея переустройства общества укоренилась в России давно, и питалась из разнообразных источников представлениями о социальной справедливости; возможно, эта идея владела им крепко. Можно предположить иное. Никольский «пошумел» в юности, но затем женился, стал отцом троих сыновей, принял сан диакона. А священником решил сделаться, когда положение духовенства перестало быть прочным и спокойным, в России уже бушевал революционный шквал. В событиях гражданской войны выбор зачастую определяется случаем, благодаря которому священник Никольский мог оказаться свидетелем «подвигов» красных партизан, но могло случиться другое, и ему довелось стать очевидцем актов казачьей мести: страшной и беспощадной… Даже теперь, спустя почти сто лет, наше отношение к красным и белым зачастую определяется одним запомнившимся свидетельством жестокости, одним случаем из исторического хаоса.

Друг о. Мстислава Никольского – Дмитрий Михайлович Хопёрский был священником выселка Илийского462 Верненского уезда, сыном протоиерея Джаркентской военной церкви. В 1918-ом он был назначен областным комиссаром юстиции. С азартом охотника Хопёрский травил в печати потерпевших поражение казаков. Воинствующим атеистом он не сделался, и как-то высказался: «Христа распяли и продолжают распинать».

Рядом с ними стоит бывший настоятель Иссык-Кульского мужского монастыря архимандрит Иринарх (Шемановский)463. Через две недели после ареста и убийства епископа Пимена архимандрит Иринарх, проживавший в ту пору в Архиерейском доме и присутствовавший при аресте, составил следующую бумагу.

«В Верненский отдел партии

Социал-демократов большевиков

настоятеля Иссык-Кульского монастыря

Пржевальского уезда, архимандрита

Иринарха

Заявление.

Расположенный к народовластию ещё со времени первой революции 1905 г. и будучи идейным коммунистом около 20 лет, я по сю пору юридически был беспартийным. Желая в настоящее время примкнуть к партии социал-демократов большевиков, я покорно прошу сделать обо мне, за мой счёт, телеграфный запрос в Пржевальск у товарищей Гречки и Маречека и по получении благоприятного ответа зачислить меня в число партийных работников.

Архимандрит Иринарх

5 октября 1918 г.

Адрес: Архиерейский дом"464.

В партию большевиков Иван Семёнович Шемановский был принят. Карьера его на новом поприще началась успешно. Парторганизация большинством голосов выдвинула его в редакционную коллегию газеты «Вестник Трудового Народа», а 3 января 1919 года его избрали в областной совдеп от правления тружеников советского пера465. В школах на родительских собраниях он раъяснял недовольным, почему хорошо и правильно не преподавать в школе Закон Божий и не держать в классах икон, а на газетных полосах рассуждал об отделении школы от Церкви, найдя его «своевременным и положительным». Иконы должны быть убраны из классов и других общественных мест потому, что этим они будут ограждены от «намеренных либо случайных кощунственных выходок», а «аннулирование «господствующего» положения православной Церкви возвратит её к первобытной христианской простоте, которая покоряла сердца древних иудеев и римлян. Настал момент осуществления этого идеала.

Рядом с Шемановским рука об руку трудился представитель церковного причта Сергей Федотов. Прежде псаломщик и даже член монархического Союза Михаила Архангела, Сергей Александрович Федотов возглавил областной ЗАГС. Одновременно занимался журналистикой и был многословным поборником «чистоты риз» Матери-Церкви, активным критиком духовенства, в том числе и епископа Пимена. В апреле 1918 года он обвинил его в покрывании нечистых дел игумении Евфросинии и расписывал своё разочарование в новом архиерее, не желающим «обновлять церковь». В областной газете «Заря свободы» Федотов был главным рупором идей христианского коммунизма. Именно он в августе 1918 года составил в облисполком на епископа Пимена донос. На годовщину убийства Овчарова и Березовского, последовавшей уже после смерти епископа Пимена, Федотов потребовал от городского духовенства отслужить в соборе панихиду. «Всенародная панихида» прошла на третий день Рождества 1919 года. Требование оказалось самочинным, не согласованным с облисполкомом, к тому же заведующий ЗАГСом Федотов по должности не имел полномочий на подобные требования. Если раньше Федотов был первым в составлении доносов, то на этот раз донос на него написал архимандрит Иринарх. В результате Федотов был снят со всех должностей. История с Федотовым замечательно высветила самого отца Иринарха.

Верующий православный народ он не то, что не любил, а пренебрегал им. Объясняя в доносе вред от действий Федотова, он пишет: «Простой верующий народ (разные старики, старухи, ханжи из престарелых дев, истеричных девчонок и пр.) сбор духовенства на помянутую панихиду может толковать, как попытку власти оказывать давление на церковь, отделённую от государства, что не может быть благотворным для власти, нуждающейся в скорейшем умиротворении населения»466. Но если простой верующий народ именно таков, как его подаёт Шемановский, то почему так важно считаться с ним? Скорее всего, причина крылась в беспокойстве перед тенью убиенного архиерея.

События верненского периода в биографии Иринарха разворачивались следующим образом. Некоему Ф.И. Беккеру, редактору «Вестника семиреченского трудового народа»467, рекомендовавшего Шемановского в редакционную коллегию, пришла повестка от мирового народного судьи явиться для дачи показаний по делу Шемановского, который обвинялся по статье 1535 Уложения о наказании468.

Толстый том Уложения о наказаниях (СПб, 1898), составленный профессором Н.С. Таганцевым, раскрыл содержание данной статьи. Кто-то привлёк его к суду за «несправедливое обвинение кого-либо в деянии, противном правилам чести», попросту – за клевету.

Как раз в те дни по первому солнечному теплу в сторону Иссык-Куля направились 32 телеги, груженные скарбом, − затевался, как теперь говорят, новый социальный проект: коммуна «Новая эра». Архимандрит срочно оставил работу в редколлегии и поспешил на Иссык-Куль. Коммуной «Новая эра» (она же «Единение») он руководил весной и летом 1919 года вместе с Рудольфом Маречеком. Одновременно возглавлял пржевальскую большевистскую газету «Голос Пролетариата». Если епископ Пимен отдал свою жизнь, в том числе, и за сохранение народных церковно-нравственных устоев семейной жизни, то «герой революции в рясе» выступил как апологет «человеческой естественности». Освящённому церковным таинством браку он противопоставил «свободную любовь». Обратимся к цитате из его статьи: «В коммуне царит свободная любовь полов, но не допускается разврат. Свободная любовь − одно из естественных чувств человека всегда открыта, а разврат прикрыт. Мужчины и женщины из членов коммуны могут сходиться только из чистой любви, а не для случайного разврата. Если такие взаимно полюбят друг друга, то замужняя или женатый в целях удовлетворения своих влечений к другому или другой, должны предварительно в законном порядке развестись, чтобы вступить в легализованное новое сожительство»469.

Летом 1919 года из Синьцзяна в Пржевальский уезд прорвался белый отряд в 300 шашек. В селении Покровском казаки и крестьяне, прежде враждовавшие между собой, стали действовать сообща. Они присоединились к отряду. Восстание было быстро подавлено. Шемановский пишет о событиях в местной газете, а «чрезвычайка» черпает из его текста информацию о священниках и монашествующих, принявших участие в восстании. Это священник села Покровского Громов и насельники бывшего Иссык-Кульского монастыря. Иеромонах Геннадии (Гавриил Лобачёв), по словам Шемановского, «бывший артиллерист, монархист по убеждению, передававший патроны восставшим, теперь свободно разгуливающий по Тюпу «на поруках»; иеродиакон Пахомий (Прохор Русин), «бежавший после усмирения восстания, несколько лет роющий на монашеских землях пещеры, приобретая этим «святость некую»; монах Ириней – «известный в монастыре профессиональный бродяга»470.

Партийная работа отца архимандрита, казалось бы, не предвещала осложнений, но настал день, когда в «Вестнике семиреченского трудового народа» появилась заметка:

«К позорному столбу. Исполнительное Бюро Туркестанского Краевого Комитета, рассмотрев дело о коммуне «Единение», постановило: архимандрита Шемановского, бывшего настоятеля Иссык-Кульского монастыря и поныне носящего рясу и, несмотря на постановление партийного съезда, числящегося коммунистом, советским работником и даже ответственным редактором пржевальской газеты, − немедленно исключить из партии, убрать со всех выборных должностей и доставить под караулом в Ташкент для предания суду. 25. 10. 1919 г.»471.

Коммуна как хозяйственный организм быстро развалилась, её имущество было расхищено. Но черту подвели промахи иного плана. Архимандрита заклеймили проводником идей чёрной сотни. Он считал Христа и его апостолов первыми коммунистами и не давал на партсобраниях другим задевать «христианского культа». Более того, Шемановский не скрывал своего духовного сана, «заменял на богослужениях в кафедральном соборе архиерея»472.

По поводу христианских склонностей некоторых большевиков центральная печать заключила: «Абсурдным явлением оказался бы такой коммунист, который не осознавал бы с определённой ясностью, что обязанность пропагандировать основы научного социализма приводят неминуемо к антирелигиозной пропаганде и прямому долгу повсюду словом разрушать те предрассудки и верования, которые являются в трудовой массе остатком прошлого и мешают им проникнуться с полной ясностью сознанием своих классовых интересов и идеалов»473.

Так время поставило точку в иллюзиях отца Иринарха. Правда, Бог давал ему время на обдумывание своей жизни. По косвенным данным, после исправительного трудового лагеря его, как и священника Хопёрского, так же приговоренного к исправительно-трудовым работам, направили на хозяйственно-организационную работу. Шемановский был убит в 1922 года «от рук белобандитов»474.

ГЛАВА 10. ОБСТОЯТЕЛЬСТВА ГИБЕЛИ ЕПИСКОПА ПИМЕНА

16 сентября 1918 года

В начале 90-х годов ушедшего XX века в Алма-Ате доводилось слышать от людей глубоко преклонного возраста о некоторых обстоятельствах ареста епископа Пимена. Например, о группе солдат, которые приходили за ним дважды. В первый раз ворота Архиерейского дома оказались на крепком засове, во второй вечер засов был кем-то отодвинут. Выведенного на улицу епископа толпа солдат встретила грубой бранью и оскорблениями. Рассказывали, что в рощу его везли в фургоне… что вечер был дождливым… за фургоном долго бежал келейник-мальчишка, потом отстал. В другом рассказе – до рощи бежала его собака…

С обрывочным характером сведений, их таинственной невнятностью за неимением другого пришлось бы смириться, если бы не архивная находка в фонде Семиреченского облисполкома. Это было подробное описание ареста, составленное насельником Архиерейского дома игуменом Вадимом. От имени консистории донесение направлялось в Ташкент архиепископу Туркестанскому и Ташкентскому Иннокентию. Как видно, оно было перехвачено на почте.

«Его Высокопреосвященству, Высокопреосвященнейшему Иннокентию, епископу Туркестанскому и Ташкентскому Туркестанской Духовной Консистории

Доклад.

Состоящий в числе братии Туркестанского Архиерейского дома игумен Вадим вошёл в консисторию с рапортом следующего содержания:

«Как очевидец ареста Преосвященного Пимена долгом своим почитаю доложить консистории, как Епархиальному Управлению, об аресте его и изложить, хотя вкратце, так, как я видел и слышал.

3-го сего сентября475, в 6 часов вечера, прибежал ко мне в келлию келейник Преосвященного Фаддей Шабат и, задыхаясь, говорит: «Ворвался в покои Преосвященного вооружённый солдат и требует Владыку немедленно ехать с ним». Предположив, что это есть осуществление давнего намерения большевиков арестовать нашего Владыку, я с Шабатом прибежал в зал Владыки, где увидел его и расхаживающего вооружённого винтовкой, шашкой и, кажется, револьвером красногвардейца. − «Вот, о. игумен, − сказал Владыка, − этот человек требует, чтобы я ехал немедленно с ним», − и вручил мне кусочек бумаги, якобы мандат от гарнизонного комитета, смысл которого он не понимал. Разбирая вместе с Владыкой неотчётливый по написанию, безграмотный и не ясный по смыслу этот мандат, я сказал Владыке, что и я не могу понять смысла этой бумажки. Между прочим, там написано было приблизительно так: «товарищу Архиерею Пимену. Предписывается ему вместе с товарищем… туда… игумен… немедленно явиться, что удовлетворяется подписом и приложением печати». Признаки же печати самые слабые, едва заметные. «Да что там разбираться, одевайтесь, о. Пимен, и отправляйтесь», − повелительно сказал красногвардеец. «Для чего вы требуете Преосвященного, и кто, собственно, требует его и куда?», − спросил я красногвардейца. «Преосвященный, − продолжал я говорить, − не такое занимает положение в городе и не так живёт и не так относится к людям, чтобы требовать его привлекать за что-то голословно, обидным для него тоном и манерами и без объяснения причин Вашего требования». Тут красногвардеец привязался ко мне за слово «привлекать» и поставил мне вопрос: «что это значит − привлекать? Разве я влеку его? Я приехал за ним по поручению власти. Он должен явиться туда, куда я представлю его. Вы, о. Пимен, не медлите и одевайтесь, и отправляйтесь со мной тотчас же. Я больше не могу повторять своего требования», − говорил красногвардеец. Пытались, было, заметить красногвардейцу неблаговидность, неприличие с его стороны и обиду для Преосвященного от такого требования две дамы, в ту пору пришедшие в зал Владыки, но красногвардеец повторением грубого требования к Владыке заградил дальнейшие слова их. Владыка сказал: «Если бы требование это было предъявлено мне днём, я поехал бы, но так как наступает ночное время, то я не поеду». «А я буду бить», − сказал красногвардеец и продолжал расхаживать по залу в вышеизложенном виде, с объяснением того, что он исполняет возложенный на него начальством долг и с требованием принудительными словами, обращенными к Владыке, одеваться и ехать с ним. Но Владыка сидел, погрузившись в раздумье. Воспрянув от раздумья, сказал: «Я решил ехать». Взял бумагу − мандат в карман и, осенив себя пред иконой крестным знамением, вышел в переднюю и оделся. Прощаясь со всеми, в то время находившимися при нём, в числе которых был и о. архимандрит Иринарх, Владыка тихо сказал мне: «Если меня долго не будет, оповещайте духовенство и пусть звонят по церквам во все колокола», − и вышел из дома, и там, на улице, он был подхвачен большим конвоем и увезён неизвестно куда.

По выходе Владыки из дома тот же час я дал знать протоиереям о. Антонову, как благочинному, и о. Копылову, которые и прибыли в Архиерейский дом. Вскоре прибыли и другие лица из духовенства − свящ. Иоанн Соколов, свящ. Иоанн Тушканов, диакон Коптев, свящ. А. Дольников и церковный староста П.Д. Иванов, между которыми находился о. архимандрит Иринарх. Собранию сему я объявил о распорядительном желании Владыки, чтобы, по оповещении духовенства, звонили по церквам во все колокола, когда его долго не будет после ареста. Но это сообщение стало для собравшихся затруднительным вопросом, звонить ли по церквам в колокола. И решили обратиться по телефону к придержащим властям в городе за сведениями о том, по чьему распоряжению арестован Владыка. И гарнизонный комитет, и командующий войсками, и исполнительный комитет, и начальник милиции, и, наконец, начальник охраны города, все они ответили нам отрицательно, т.е. что никому из них об аресте Владыки неизвестно. Тогда собрание пришло к естественному выводу, что Владыка арестован какою-то бандой и сочло бесполезным звонить ночью для собрания народа, не будучи уверенно, соберётся ли народ ночью для освобождения Владыки, да притом неизвестно, куда и к кому направляться и обращаться. И оставалось собрание с таким решением вопроса о ночном звоне по церквам и с предположением, что банда, услышав звон, могла бы поскорее покончить с Владыкой и разбежаться, а придержащая власть посчитать ночной звон по церквам с собранием народа поднятием бунта.

Между прочим, в собрание наше, по нашему же приглашению, прибыл начальник охраны города Казаков, который, наведши по телефону свои справки о некоторых лицах, в сем случае ему потребных, распорядился, чтобы начальник милиции прислал конвой в 40–50 человек для розыска Владыки, и после распоряжения сего, ушёл из Архиерейского дома. А народ, в небольшом числе собравшийся, пожелал творить в церкви Архиерейского дома молитвы о спасении Владыки, − что и исполнилось священнослужителями. Но во время моления Архиерейский дом был окружён вооружёнными людьми, и слышны были от них выкрики: «Загнать их всех туда и дом зажечь». И никого из ограды и церкви не выпускали, только спустя несколько времени начальник охраны города Казаков приказал народу разойтись по домам, а насельникам Архиерейского дома потушить везде огни, с предупреждением, что он, если огни не будут потушены, за последствия, какие могут от этого произойти, не ручается. И насельники Архиерейского дома в течение ночи были под надзором поставленного вокруг дома караула.

В №372 «Вестника Семиреченского Трудового Народа» от 18(5) сентября напечатан следующий приказ исполкома: «За контрреволюционные выступления против Советской власти и как враг трудового народа и крестьянской бедноты архиерей Пимен подлежит высылке за пределы Семиреченской области, что 16 сентября исполнено. Все сторонники, защитники и приспешники высланного контрреволюционера архиерея Пимена объявляются контрреволюционерами и будут наказываться с применением мер военного времени. Военным властям, местным исполнительным комитетам, Начальнику охраны города вменяется в обязанность точное исполнение настоящего приказа для охраны города.

Председатель облисполкома П.Чегодаев, товарищ председателя Ломанов, председатель облисполклма совдепа Виноградов»

О вышеизложенном Духовная Консистория долг имеет довести до сведения Вашего Высокопреосвященства. № 4921, 21 сентября 1918 г. Верный. Члены консистории: протоиерей Алексий Шавров, игумен Вадим, протоиерей Дм. Копылов, протоиерей Н. Соколов»476.

Приведённый документ можно без преувеличения назвать «семиреченским евангелием». Перед нами проходят бессмертные персонажи: иуда, апостолы, жёны-мироносицы. Узнаются вечные эпизоды сомнений Гефсиманского сада, предательства, оставленности…

На следующий день консистория сообщила об аресте телеграммой в Ташкент. Сообщение это было опубликовано в ташкентском «Туркестанском церковном

вестнике"477:

Арест преосвященного Пимена, епископа Верненского и Семиреченского.

Высокопреосвященным Иннокентием 17 сентября была получена из Верного телеграмма такого содержания: «Третьего, в семь часов вечера, Владыка Пимен арестован. Где находится, неизвестно. Консистория».

В ответ епископ Иннокентий телеграфировал: «Глубоко сожалею об участи Преосвященного Пимена. Возможные меры к облегчению приняты. В делах руководствоваться 332 ст. старого устава Консистории. Важные дела присылайте мне. Архиепископ Иннокентий».

Архиепископ Иннокентий действительно обратился за помощью в Правительство Туркестанской Республики. Оттуда в Верный последовало срочное за №1041:

«Вне очереди в Верный. Областной совет. Копия наркому, Совдепу. Предлагаю немедленно освободить из-под стражи Викарного Епископа Пимена. Если на него падают какие-либо обвинения, ограничиться домашним арестом в архиерейском доме. Об исполнении телеграфировать.

И.д. председателя Туркестанского совнаркома

народный комиссар юстиции Х. Ибрагимов».

Следом летела ещё одна телеграмма:

«Прошу сообщить место заключения епископа Пимена. Срочно принять меры исполнение телеграммы председателя совнаркома относительно Пимена 1041. Заведующий тюремным отделом республики

Гредингер"478.

Телеграмму от Туркестанского совнаркома председатель Верненского исполкома Ламанов передал 20 сентября 1918 года командующему войсками области Л.П. Емелеву. После чего, сославшись на Емелева, ответил в Ташкент коротким телеграфным сообщением: «1041 отправлен конвоем Ташкент».

Епископа в Ташкент никто не отправлял. В Верном хотели отвести от себя обвинения. С точки зрения Туркестанского совнаркома, арест был самоуправством должностных лиц Семиреченской области, входившей в состав Туркестанской республики.

Тому, что епископ выслан из Верного, никто не верил. Шёпотом по городу передавали, что «архиерей убит». Об убийстве сообщалось в Омске в декабре 1918 года на страницах газеты «Русская армия»479 − официального издания правительства А.В. Колчака480. Спустя сорок лет скрывать факт уже не имело смысла. В июне 1957 года в редакции газеты «Алма-Атинская правда» о епископе Пимене спросили бывшего члена Верненского ревтрибунала Малетина:

« − А как архиерей Пимен? Его убили, говорят? − Да, это было в 1918 году. Он в своём доме принимал тьму всяких паломников, особенно женщин, целые дни у него торчал народ. Бешеную агитацию он разводил, тут же, против облисполкома, находившегося в бывшем губернаторском доме. Ну, терпели, терпели это, а потом раз ночью арестовали его, вывели в Баумскую рощу и там расстреляли. Это в 1918 году было»481.

В романе «Мятеж», сюжет которого разворачивается в городе Верном, о расстреле упоминает Дм. Фурманов:

«1918 год. Отряды Мамонтова, Иванова, Петренко проявляли в боях чудеса героизма… Но это не были отряды стойких сознательных революционеров. Независимость, вольность партизанская родила, конечно, самоуправство в действиях и поступках, безотчётность, безответственность… Хулиганство мамонтовского отряда дошло, например, до того, что из домашней церкви пьяной ватагой был выхвачен архиерей и за городом расстрелян − без суда, без предъявления должных обвинений. Такие дикие выходки, конечно, настраивали жителей робко и злобно… Так было в конце восемнадцатого. Нечто подобное продолжалось в девятнадцатом году»482.

Комиссар Фурманов не был заинтересован в том, чтобы скрывать факт убийства. Наоборот, прибыв в Верный весной 1920 года для выправления работы верненских товарищей, он подчёркивал царивший здесь волюнтаризм и безответственность. Но убийство было совершено не совсем « вольницей», «бандой», а согласованными действиями исполкомов области и уезда, командующего войсками Семиреченской области Лукиана Емелева и командира красного партизанского отряда Дмитрия Кихтенко. Отряд был вызван из района Саркандской станицы. Один из бойцов этого отряда, Родион Пинчук, вспоминал: «Отряд Мамонтова-Кихтенко вызвали в Верный как бы на отдых, а когда прибыли в Верный, заняли военную казарму, а для лошадей конюшни, нам объявили, что в городе организовано восстание под руководством архиерея и белоказаков, вот вас вызвали на усмирение и наведение нормальной жизни города Верного. В ночь в конце сентября 1918 года отряд окружил и атаковал архиерейский дом и большой сад, сделал обыск, архиерея посадили в тачанку и увезли за город в рощу за 8 км во исполнение приговора полевого суда. Отряд Мамонтова-Кихтенко был задержан в городе до 3 недель. Вот такой был отдых − для усмирения»483.

Вопрос о судьбе архиерея Пимена был поднят на Первом Областном съезде Советов, проходившем в Верном с 7 октября по 9 ноября 1918 года. Председателю съезда была послана записка: «Тов. Председатель! При обсуждении вопроса о Пимене пригласите, кажется, Емелева: он в курсе этого дела больше всех других. Молчанов»484.

В Алма-Ате большевику Емелеву485 в советское время был сооружён памятник. Молодой человек, уроженец Джаркентского уезда, был самым активным среди тех, кто перед мартовским переворотом усиленно обрабатывал казаков 2-го Семиреченского полка. Словно тень грядущей смерти он прибыл в Верный из Ташкента вслед за епископом. − Приказом от 12 октября 1917 года вольнонаёмный чиновник 6-го разряда телеграфной конторы Ташкента Лукиан Потапович Емелев, согласно прошению, перемещался с тем же званием в почтово-телеграфную контору города Верного.

Вызвав отряд Кихтенко чтобы подвести черту под деятельностью епископа Пимена, комвойск Емелев подтвердил среди своих соратников репутацию решительного человека.

В протоколе областного съезда Советов от 9 октября 1918 года записано:

« Тов. Казаков, касаясь подробности ареста архиерея, говорит о тех исключительных и твёрдых мерах, какие ему пришлось принять, чтобы в данном случае подавить выступления против советской власти отдельных групп населения города. На вопрос Малинина о более подробном освещении ареста архиерея Казаков отвечает, что по распоряжению властей епископ Пимен, уличённый в контрреволюционной переписке, был арестован Штабом партизанского отряда Кихтенко и выслан в тот же день в Ташкент»486.

На момент описываемых событий в городе Верном находился Антон Станиславович Хомичевский. В начале девяностых годов 94-летний Хомичевский проживал в г. Цимлянске. С ним удалось связаться и расспросить. По его словам, убийство архиерея было делом рук советских деятелей того времени Гуринова, Завалишина и Быкова. Было ясно, что решение принимал не кто-то один, а имел место коллективный довод «лопнувшего терпения». Антон Станиславович добавил к картине существенные детали. После исчезновения епископа в городе прошли митинги и демонстрации. Обстановка была накалена настолько, что для разгона людей применялось оружие.

О появлении в городе отряда красных партизан в несколько сотен сабель в городе знали. Предчувствовал ли епископ Пимен, что недалеко от него, по другую сторону городского парка, в кавалерийских казармах поселилась его смерть? Современники были уверены: знал и чувствовал. О дне ареста вспоминала Анна Алексеевна Шпилёва. В то лето ей, Ане Якушевой, было двенадцать лет. Её детские воспоминания − единственные, дошедшие до нас, от тех, кому довелось тогда общаться с епископом Пименом.

В своём доме епископ организовал детский кружок по изучению Закона Божия. Бывший ректор духовных семинарий, начальник зарубежной миссии в своей недолгой жизни много общался с детьми. Тяга к общению с детьми − один из точных показателей духовного состояния человека. Озабоченный страстными помыслами человек тяготится чистым миром детства и безразличен к нему.

На протяжении долгой жизни Анна Алексеевна Шпилёва часто возвращалась к этим воспоминаниям. Они записаны со слов её дочери Ноны Владимировны Борисоглебской487.

«Отца Пимена моя мать знала недолго, но встреча с ним оставила неизгладимый след в её памяти. Девочкой она приходила вместе с другими детьми в его большой светлый дом, находившийся рядом с архиерейской церковью. Каждая встреча становилась праздником. Отец Пимен с большим удовольствием занимался с детьми. Он подолгу беседовал с ними, рассказывал интересные и одновременно поучительные притчи и истории. Вместе они читали стихи, пели духовные песни. Он знакомил их со Священным Писанием и разъяснял отдельные места из него. Рассказывая, она удивлялась, насколько легко давались эти знания, но какими прочными были. Запомнилась одна песня о сеятеле, которого встретила Матерь Божия, он сеял в Божий праздник и потом ничего не собрал…

Отец Пимен был епископом Семиреченским и Верненским, и каждый раз, входя в его дом весёлой и шумной толпой, дети встречали множество людей, искавших у епископа утешения и поддержки. В то время это казалось естественным, и только с годами стало понятно, что силы у него были необычайные: он успевал всюду, и никогда не выглядел озабоченным или уставшим, напротив, на его лице неизменно светилась доброжелательная улыбка. Как-то раз Аня пришла раньше положенного часа и застала епископа во дворе. Он колол дрова, а ей предложил погулять по саду и нарвать цветов. В саду он что-то рассказывал, но спустя 70 лет Анна Алексеевна уже не помнила подробностей. Совсем старая, она просила пойти погулять с ней к тому месту, где когда-то стоял архиерейский дом. На его месте был пустырь, но она утверждала, что ей здесь легче дышится.

В один из сентябрьских дней 1918 года дети пришли в Архиерейский дом. Проведя их в комнаты, келейник попросил немного подождать и сказал, что владыка молится Богу. Запомнилось, что в тот день они занимались недолго, а потом всех повели на террасу, где на длинном столе лежало много небольших икон. Епископ Пимен попросил выбрать себе по одной на память. Аню он особо подвёл к столику, стоявшему отдельно, и передал лежавшее там Распятие Иисуса Христа, бумажное, наклеенное на ленту голубого шёлка. Провожая детей до калитки, он сказал девочке:

− Теперь иди домой и не оглядывайся, скоро вечер, уже темнеет, как бы кто не обидел, ведь тебе идти мимо казарм.

Через семьдесят лет она всё удивлялась, ну как он мог знать, в какой стороне она живёт!? Аня тогда задала вопрос:

− А Вы пойдёте на вечернюю службу?

− Да, − ответил он, − но я буду недолго, а потом меня не будет.

Смысла этих слов она не поняла, но по дороге домой её одолевали смутные предчувствия. «Ноги были будто свинцовые» − вспоминала она.

На следующее утро город облетела весть: архиерея убили! Около архиерейского дома толпилось много людей. Многие женщины были в чёрном. Келейник рассказывал им, как всё произошло. Солдаты приехали вечером, ворвались в дом... Выводили с грубой бранью, оскорбляя и унижая: «Что, Петька, отмолил грехи?» Они будто соревновались в сквернословии и издевательствах, но епископ молчал. Келейник488 хотел, было, ехать с ним, но его оттолкнули с такой силой, что он упал.

На легенду похож слышанный Анной Алексеевной рассказ о собаке епископа. Что она бежала до самого места расстрела, а когда вернулась, нос у неё был в земле. И что она привела потом людей на место расстрела.

Более достоверна другая подробность. Люди расспрашивали нескольких солдат, принимавших участие в расстреле, и вот что узнали от них. Когда епископа Пимена привезли за город в казённую рощу489, никто не мог решиться выстрелить. Стали даже договариваться, чтобы отпустить его … но тут прискакал «известный бандит Яшка Курилов», выругал всех за промедление и сам произвёл выстрелы. Садясь на лошадь, он упал и сломал ногу».

В документах того времени упоминается о некоем Тимофее Курилове, которого 15 ноября 1918 года за какие-то заслуги повышают по службе и назначают третьим помощником начальника охраны города. Возможно, что бандита, собственноручно застрелившего епископа Пимена, звали «Тимошка Курилов».

Свои воспоминания Анна Алексеевна завершила рассказом о том, как вскоре убитого Владыку она увидела во сне. Епископ Пимен сидел в обычном черном одеянии, и наставлял её в добром поведении.

– Будешь слушаться мать, будешь с ними! – При этом указал в одну сторону, где было светло, и шли радостные люди. – Не будешь слушаться, то будешь с этими!

В той стороне, куда он указал на этот раз, было мрачно, шли понурые люди, среди которых узнавались и священники.

В конце долгой жизни Анна Алексеевна просила, чтобы её приводили на то место, где стоял Архиерейский дом, и уверяла, что после таких прогулок болезни от неё отступали. А однажды она услышала епископа Пимена ещё раз. В начале сентября 1991 года в Алма-Ате произошло довольно сильное землетрясение. Ожидали повторного, возможно, разрушительного толчка. Анна Алексеевна была больна и не вставала с постели. Мысль о том, что родные не смогут её поднять и вынести, не оставляла её. Именно в те дни она ясно услышала голос, который, по её словам, не спутала бы ни с каким другим. Это был голос епископа Пимена, который произнёс:

– Землетрясения не будет.

Народ требовал выдачи тела убитого, чтобы похоронить, но исполком отмалчивался. Люди ходили на место расстрела и сами пытались найти, но не нашли. Поговаривали даже, что «Бог восхитил Пимена прямо на небо».

О трагической судьбе епископа Пимена знали его родные в Петрограде. Рассказал им кто-то неизвестный, приехавший из Верного. Тетка Людмила Николаевна Орнатская пишет о том, что Владыка был «зверски расстрелян в городе Верном за проповедь в соборе, причём принял смерть спокойно, безропотно, с молитвой»490.

ГЛАВА 11. ГДЕ УПОКОЕН ЕПИСКОП ПИМЕН?

Если бы представители революционного актива Верного и вынесли решение о выдаче тела убитого, они не смогли бы сделать это. Дело в том, что они его… потеряли.

В силу непреложной истины, что нет ничего тайного, что не сделалось бы явным (Мк. 4, 22), убитого обнаружила на следующий день в глухом уголке Баумской рощи группа ребятишек. Узнать об этом факте удалось с помощью обращения, опубликованного автором настоящего жизнеописания на страницах газеты «Свет Православия в Казахстане»:

«Уважаемые читатели! Газета участвует в восстановлении некоторых страниц истории Православной Церкви в Семиречье в годы гражданской войны. Особенно нас интересуют события в Верном в 1918 году. Живых свидетелей тех лет осталось немного, но могло сохраниться семейное предание. Нас интересуют в первую очередь обстоятельства гибели епископа Семиреченского и Верненского Пимена (Белоликова). Может, кому-нибудь известно и о местонахождении его могилы»491.

Вскоре позвонили по телефону:

− Приезжайте! Моя мама может вам кое-что рассказать.

Анна Михайловна Устимова, в девичестве Парфёнова, 1906 года рождения, обладала живой речью и острой памятью. Её дословно записанный рассказ − живую «верненскую» речь современницы гражданской войны − мы приводим здесь. В дальнейшем сохраним лексические особенности и других рассказов верненцев.

─ Мы были детьми и осенью всегда ходили в рощу Баума за орехами, маленькие такие круглые орешки. Подойдём к дому объездчика − он стоял в начале рощи у тракта − и крикнем: «Дядя Коля, мы идём орехи собирать!»

Пошли мы так однажды. Далеко не заходили. У лога, где ручей бежал, была у нас любимая полянка − размером со среднюю комнату; вокруг неё стояли густые заросли орешника, дикой малины, яблоньки росли. Вышли на неё мы уже на обратном пути и вдруг видим: человек лежит, накрытый чёрным, лица не видно, а ноги босые, открыты почти до колен. Сбоку край парчовый виднеется. Сразу подумали, что священник, мы в церковь с родителями ходили, знали одежду священников, такую только они носят.

− Как он лежал?

− Аккуратно лежал, как покойник. Ногами на солнце. Лица не видела, лицо закрыто было. В головах у него куст орешника рос, а в ногах яблонька стояла. Подружки убежали, а я стояла и смотрела. Страха никакого не чувствовала. Как сейчас всё вижу, как свои пять пальцев. Таких ног я больше никогда не видела. Всю жизнь они у меня перед глазами, и батюшку того убитого я всю жизнь поминаю.

− Какого цвета был парчовый край?

− Не помню, кажется, «земля» бордового цвета, а цветы голубого или наоборот. Точно не скажу. А накрыт он был чёрным сатином, из которого раньше подкладку на пальто делали.

− Когда это было, ранней осенью, или поздней?

− Не скажу. Листья жёлтые были, но ещё не много.

Прибежали мы к объездчику, кричим: «Дядя Коля! Там батюшка убитый лежит!» Дядя Коля говорит нам: «Вы покуда посидите, чайку попейте, а я по делам пойду. Приду − посмотрим».

Ждали мы его долго, может быть часа два. Вернулся он, лошадь вся в мыле, а нам говорит так равнодушно: «Пойдемте, посмотрим, что вам там показалось!» Привели мы его на то место, смотрим, а там уже никого нет. Объездчик мне тогда сказал: «Хорошая ты девка, Нюта, а − дура. Видишь, человек выпил лишнего, поспал и дальше пошёл». Только вот на следующий день по городу разговоры пошли, что архиерей пропал.

− Как о нём говорили? Жалели?

− Очень жалели. Плакали. Говорили, убили его потому, что он был… вредной партии, что ли… в городе тогда многих людей расстреливали».

На прощанье Анна Михайловна вручила конфеты и полотенце − на помин души «того батюшки».

Роща Баума, или казенная роща, занимавшая 140 гектаров, находилась в то далёкое время в восьми верстах от города. Она была посажена в 1892 году по инициативе областного лесничего Эдуарда Оттоновича Баума на участке, принадлежавшем казачьей станице. За 25 лет в ней образовались густые дебри. В настоящее время, зелёный массив, который называют лёгкими Алма-Аты, входит в черту города. Роща сильно изменилась, поредела и понемногу засыхает. Гиганты-дубы и вязы едва покрыты листвой.

Найти ту самую поляну со слов Анны Михайловны оказалось делом не лёгким. В роще было два лога, один из которых давно засыпали. Какой из них имела в виду Анна Михайловна? Не видно было яблонь, малины, лесного ореха.

Встреча с Анной Михайловной Устимовой укрепила надежду найти людей, располагавших сведениями о епископе Пимене. И как тяжело было слышать:

− Вот если бы вы пришли раньше. Два-три года тому назад ещё жив был тот или та, которые всё знали.

Кое-что пробивалось сквозь толщу времени. Прочитав обращение православной газеты, в алма-атинский Никольский собор пришла старая женщина, она рассказала:

− Мама была певчей в кафедральном соборе. Однажды она пришла домой и сказала: «Вчера в роще Баума убили владыку Пимена».

Елена Ильинична Неклушева слышала когда-то очень давно, не помнила, от кого, что владыку расстреляли в роще и там оставили. После пили много, потом, когда протрезвели, от них потребовали: «Где он? Доставьте немедленно». Вернулись они в рощу, но никого не нашли…

Имя одного из убийц обнаружилось в архиве алма-атинской организации «Волковгеология». Старик Константин Максимович Милованов дал совет: − Ищите список 57-й партии за 1953 год. Однажды мне поручили забрать в этой партии больного. Приезжаю в горы за Талгар, где стояла партия. Выводят пожилого человека − у него поломана нога. Рабочие мне говорят: «Вези его так, чтобы он и вторую ногу поломал. Он таких людей убивал и похваляется этим. Он в Верном «главного бога» убивал!

Константин Максимович вёз его в кузове грузовика, поэтому разговоров вести не мог. Но, будучи верующим человеком, подробности узнал позже от рабочих геологической партии. Бывший красногвардеец выполнял приказ не один. Дважды по ночам приходили они к архиерейскому дому, но проникнуть в него не могли. На третий раз кто-то заранее открыл им засов.

В списках работников 57-й партии за 1953 год подходящая дата рождения была только у одного: 60-летнего завхоза Г.С. Оверко, 1892 года рождения, родом из запорожского села Вадино. Из крестьян. Учился в начальной сельскохозяйственной школе в родном селе. До поступления в Волковгеологию работал завхозом в роддоме №1 г. Алма-Аты. В мае 1953 г., когда полевой сезон только начинался, на его место берут другого (поломанная нога!). Рабочими партии были 18−20– летние ребята. Они и были слушателями Оверко.

Немного известно об одном участнике расстрела, «военном» по имени Николай. О нём рассказывала А.С. Нагибина − воспитанница верненских инокинь. Чуть ли ни на следующий день под ним проломилась доска в уборной на базаре, и он с головой ушёл в нечистоты. После этого случая он сильно болел, а позже умер от чахотки. Инокиня Феодора приходила к нему в больницу и допытывалась, куда они дели Пимена, но он повторял: «Не могу выдать дружков!»

О том, что епископ Пимен убит в Баумской роще, знал митрополит Казахстанский Иосиф (Чернов). Он помнил архимандрита Пимена ректором Ардонской духовной семинарии и очень дорожил этими воспоминаниями. О поездках митрополита в рощу рассказывал шофёр митрополита Захар Иванович Самойленко. Они приезжали в рощу, захватив для конспирации корзинки для грибов. Место расстрела им показала нищенка Катя. Когда-то крещёная калмычка Екатерина Петровна Завьялова служила горничной в архиерейском доме492. В присутствии митрополита она разрывала руками старые листья и едва не целовала землю вблизи дерева. По её словам, нашли убитого здесь, но расстреляли в другом месте, неподалёку.

Захар Иванович отвечал категорическим отказом на предложение поехать в рощу вместе с ним. Через два года, в 1996 году, постаревший и ослабевший, уже не выходивший из дому, сославшись на то, что он уже стар, и теперь ему бояться нечего, он рассказал подробно о расположении дерева, на которое для ориентира прибивал башмак.

− Он, может, и сохранился, потому что, прибивая, я встал на капот ЗИЛа.

Захар Иванович посоветовал обратиться к своему племяннику Алексею Ефремовичу Кушнерику. Молодым парнем, году в 1949-ом, Алексей Ефремович слышал от деда Евсея, сторожившего возле рощи огороды, о том, что здесь поблизости расстреляли архиерея. Произошло это на поляне, а нашли тело спустя какое-то время под деревом, от поляны в шагах сорока. Старик повёл его к тому месту и показал поляну и дерево.

В роще имелась одна единственная поляна, созданная устроителем рощи. Лесничий Баум оставил её для отдыха на природе и засадил по кругу сиренью. Её так и называли ─ Сиреневый круг.

Сильно изменившаяся поляна находилась в нескольких минутах ходьбы от бывшего Копальского тракта (впоследствии Красногвардейского) − всем хорошо известной в Алма-Ате трассы, ведущей на аэропорт. Вдоль тракта на этом участке действительно тянулся лог, на влажном и сумрачном дне которого журчал ручей. Переходили его по камушкам. Теперь на месте лога стоит посёлок под названием «Пятый километр горветки». Рядом проходит железная дорога, соединяющая вокзалы Алма-Ата I и Алма-Ата II. Там где теперь стоит знак переезда, фургон и всадники, сопровождавшие арестованного епископа Пимена, остановились. Группа спустилась в лог, перешла ручей и углубилась в рощу. Слух епископа напрасно ловил набатные звуки: его последнее распоряжение звонить в колокола и поднимать православный народ – духовенство не выполнило.

Дерево-ориентир, о котором говорил Захар Иванович Самойленко, стоит ровно в сорока шагах к югу от бывшей поляны. Насечка топором, оставленная кем-то, растянулась по стволу. Высоко чернеет гвоздь, которым Захар Иванович прибивал башмак. Если всмотреться, то на уровне человеческого роста заметен маленький гвоздь, и следы других − когда-то сюда крепились иконки. История паломничества на это место охватывала десятилетия, пока не отошли в мир иной последние, кто знал сюда дорогу. После войны о месте в роще как о святом стал говорить проживавший в Алма-Ате барнаульский старец Михаил Абрамов и другой Божий человек − Илларион Милованов. Они водили паломников к святому ключу на городской окраине и к дереву в роще. В октябре 1949 года оба были арестованы и приговорены один к 10, другой к 25 годам заключения.

Имеется запись рассказа бабушки Зои, работавшей путейной рабочей на участке железной дороги, идущей вдоль рощи:

«Несколько раз видела. Сидим мы с мужиками на путях, отдыхаем, и вижу: три старухи в чёрном идут. Идут-идут − и в рощу. Я говорю: «Куда же это они идут?» А один у нас такой был… царствие ему Небесное… говорит:

− Да молиться пошли!

− Да ведь роще-то не молятся, милый мой, − говорю.

Несколько раз видели в семидесятых годах. Одна высокая, две другие поменьше».

В малостаничной Казанской церкви вспомнили, что люди, ходившие в рощу к месту убиения владыки Пимена, заворачивали от улицы Кожедуба. Действительно, по другую сторону от тракта к этому месту рощи выходит именно улица Кожедуба.

На бывшей поляне, где дети когда-то увидели убитого, поднимались стебли травы. То, что проступало сквозь их зелень, было неправдоподобно. Если бы ни фотоснимки и даже видеозапись... Это был ровный, длиной в человеческий рост прямоугольник земли, покрытый ржаво-красным мхом. Вокруг него и повсюду в роще подобного больше не встречалось. Попадался обычный ─ изумрудно зелёный. Густая трава защищала фантастическое красное пятно от палящих лучей среднеазиатского солнца. После того, как траву оборвали, мох начал высыхать, и в течение месяца его не стало. Красного цвета мох – кукушкин лён (Polytrichum) встречается на Русском Севере. Во всяком случае, никто не мог припомнить, чтобы видели его под Алма-Атой. Это было чудо… даже при том, что объяснение почти находилось. Споры могли оказаться на одежде епископа. Достаточно предположить, что в день гибели на нем был подрясник, в котором 11 июля 1916 года архимандрит Пимен, в последний раз перед выездом в Петроград на епископскую хиротонию, совершал паломничество с пермскими трезвенниками в селение Кольцово, расположенное в прикамских лесах на северном Урале. В одном интернет-сайте о растительности Пермского края сообщается: «В северных районах равнинной части края елово-пихтовые леса распространены крупными сплошными массивами. Под пологом их темно и влажно, поэтому подлесок и травяной покров развиты слабо, а в напочвенном покрове преобладают зеленые мхи, на возвышениях рельефа – заячья кислица, в понижениях – кукушкин лен. Такие леса в Прикамье обычно называют пармой». У митрополита Мануила Лемешевского в каталоге архиереев493 указано, что епископ Пимен (Белоликов) «похоронен за городом». Сведения эти он почерпнул, конечно, у епископа Алма-Атинского Тихона (Шарапова). Последний тихоновский архиерей довоенного периода прибыл в Алма-Ату в январе 1937 года. Как и епископ Пимен, преосвященный Тихон управлял епархией менее года.

Епископ Тихон застал по приезде лишь две действующие церкви: одну ─ в Большой Станице, обновленческую, другую ─ тихоновского направления. Это была Введенская церковь. Небольшой храм находился на так называемых Клеверах, возле стен старой крепости. Во Введенской церкви епископ Тихон общался с митрополитом Иннокентием (Пустынским). Здесь Иннокентию, 67-летнему старцу, пребывавшему на покое, соорудили над просфорной небольшую келлию494. (На Преображение Господне 1937 г. епископ Тихон (Шарапов), только что возведённый в сан архиепископа, был арестован, а 17 октября расстрелян в одном из горных ущелий под Алма-Атой. 12 декабря та же участь постигла митрополита Иннокентия).

Епископ Тихон пробыл в Алма-Ате недолго, но успел отправить в Москву митрополиту Сергию (Страгородскому) справку о состоянии Алма-Атинской епархии. В справке упоминалось и о судьбе преосвященного Пимена:

«Кончина его (расстрел) последовала на участках казённой рощи Малой Станицы и там найдено его тело, узнанное по высокому росту, белому подряснику. До обретения тело лежало прикрытое листьями, а по обретении погребено на участке знавшего его человека к северу от Алма-Ата»495.

Круг общения у епископа Алма-Атинского Тихона не был широк. Знать что-то о гибели преосвященного Пимена он мог от ближайшего окружения, того же митрополита Иннокентия. Но знали ли они правду?

Епископа Пимена могли похоронить за городом. В пользу этой версии говорит следующий документ. 29 октября 1918 года в Верном заседала уездная власть − исполком под председательством Павла Виноградова. Один из вопросов, который рассматривался на нём, значился как «О разрешении перевести здание церкви со Св. Ключа в селение Алексеевское». Постановили вопрос оставить открытым впредь до выяснения, для какой цели им нужно здание церкви со Св. Ключа496. Казалось бы, церковь просят перенести для того, чтобы молиться, но Виноградова одолевали какие-то подозрения… Накануне был сороковой день кончины епископа Пимена.

Святой ключ, почитавшийся в Верненском уезде, находился в степи в сорока километрах от города. Ежегодно в 9-ю пятницу по Пасхе из Верного сюда приходил крестный ход, а в Талгаре поднималась и приносилась к роднику чудотворная икона св. Параскевы. Епископ Туркестанский Димитрий (Абашидзе) поставил над ключом небольшой храм во имя иконы Божией Матери «Живоносный источник». На середине в полу находилось отверстие, так что ключ пульсировал внутри церкви. Во время совершения богослужений место застилали досками. Не была ли просьба перенести церковку сделана для того, чтобы поставить её над местом упокоения епископа Пимена?

На святом ключе храм воссоздан недавно, но и в с. Алексеевском (теперь Ново-Алексеевском)497, расположенном к северо-востоку от Алма-Аты, никто не помнил о какой-либо старой церкви либо месте, где она стояла.

О том, что в роще Баума найдено место расстрела епископа Пимена, казахстанские «Аргументы и факты» опубликовали материал498. Просили сообщить, если кому-нибудь известно о могиле епископа Пимена. Именно этот номер «Аргументов» попал в руки алмаатинцу, врачу скорой помощи Анатолию Григорьевичу Молчанову. Житель Малой Станицы, он передал в малостаничный Казанско-Богородицкий храм записку: «Отец Пимен похоронен в парке им 28-ми гвардейцев-панфиловцев с правой стороны».

Речь шла о парке, в котором и ныне стоит бывший Туркестанский кафедральный собор. Прежде парк назывался Соборным, потом − Пушкинским, ещё позже − парком Федерации. Здесь 11 октября старого стиля 1917 года проходила торжественная встреча первого епископа Семиреченского и Верненского Пимена.

«Мне было девять лет, − рассказал А.Г. Молчанов, − когда я услышал о том, как хоронили отца Пимена. Рассказывала матери наша соседка по дому, где мы жили в войну, на углу Слободской и Красноармейской улиц. Шёл 1943 год, а бабушка Красникова уже тогда была совсем старой. Из её слов запомнилось, что отец Пимен долго лежал в роще. Его подняли люди, жившие в посёлке возле рощи. Напротив этого посёлка ныне находится нефтебаза. Гроб сделал старик-бондарь. Епископа повезли в город в телеге с глухими деревянными бортами. Такие в Семиречье назывались «бестарки» и предназначались для перевозки зерна. Сверху завалили сеном. К городу подъезжали поздно ночью и чуть ли не с песнями, как бы во хмелю, − для отвода глаз, мол, граждане возвращаются домой из гостей. Похоронили в глубокой тайне на территории городского парка недалеко от кафедрального собора. Место это находится справа от могил детей известного генерал-губернатора. В парке росла трава в пояс человеку, и стоял шалаш косцов. За них и выдавали себя люди, копавшие могилу. Землю укрывали под скошенной травой. Молчанов вспомнил деталь, домыслить которую невозможно: после того, как дело было сделано, они запрудили протекавший рядом арык, и разлившаяся вода смыла следы свежей земли. Кстати сказать, также правдоподобна и другая деталь – что гроб сделал старик-бонадарь. Бондарное дело требует воды для вымачивания бочек, а поселок стоял рядом с Букреевым прудом. Именно эти пруды стали впоследствии резервуарами для нефти в нынешней нефтебазе.

На территории парка, расположенного в центре Алма-Аты, можно было и в начале XXI века увидеть два рядом стоящих одинаковых надгробия. Каждое представляет собой четыре обтёсанных гранитных камня с закруглёнными краями, стянутых железными скобами. В этой части парка раньше из-под травы виднелись другие плиты. При реконструкции парка в середине 70-х их убрали. Эти два надгробия также пытались уничтожить. Автогеном резали железные скобы, но убрать их не удалось, так как под землёй камни были вмурованы в крепкую цементную забутовку…

Краевед профессор Николай Петрович Ивлев имел документально подтверждённые сведения о том, что под плитами покоятся дочь и внук военного губернатора Семиреченского края Герасима Алексеевича Колпаковского (1819─1896). Александра Герасимовна, в замужестве Базилевская, супруга инженера Семиреченской Дорожной Дистанции, скончалась родами во время землетрясения 28 мая 1887 г. Для неё и младенца-сына могилы были обустроены под надзором областного архитектора Павла Васильевича Гурдэ. Могилы находились на старом верненском кладбище, превращённом в парк ещё в конце XIX века. Когда-то они стояли на небольшом холме, над ними поднимались кресты, а гранитные основания покрывали мраморные плиты. На столбиках ограждения провисала массивная цепь.

Генерал Колпаковский благодарил архитектора в письме из Петербурга: «Милостивый государь Павел Васильевич! Позвольте принести от себя и от жены глубокую признательность за выраженную готовность исполнить нашу усердную просьбу об исправлении скромных памятников над могилами нашей дочери и внука… сами памятники заменить новыми из тёсаного гранита, скреплённого железного скобами и на них наложить прежние мраморные доски с надписями, придав этим доскам форму с закруглёнными углами. В верхней части плит должны быть водружены железные кресты… Оба мы, жена и я, проникнуты величайшей к Вам благодарностью за приложение старания к расположению соборного парка так, чтобы могилы наших детей остались неприкосновенными и находились в стороне от аллей, среди густой зелени, так они могут быть сохранены в целости на продолжительное время»499.

Рассказ доктора Молчанова проливал свет на рассказы старожилов. При всей разноречивости они намекали на какую-то правду. Под плитами погребены «священник с женой», и «целых сорок мучеников», и неоднократно − «архиереи», наконец, просто «святая могила».

На Пасху 1994 г. в кафедральном соборе впервые за 65 лет совершалась служба. Вся русская Алма-Ата устремилась в тот день к собору, над крестами которого засияли радужные круги. В тот день возле собора человек преклонных лет рассказал, что примерно в середине 20-х годов священнослужители после праздничной литургии проходили из собора к тем самым двум плитам и служили заупокойную литию. Кому? На этот вопрос он ответа не находил.

На память приходили строки старинной баллады русского поэта Козлова:

И пел чернец по мёртвом панихиду,

Но кто он был – чернец не поминал.

Отпел. Вдали сокрылся он из виду,

Но факел всё в тени густой мерцал

………………………………………

И меж дерев уж факел не мерцает.

Не шепчет лист, и тайны роковой

Ужасен мрак, никто не знает,

Кто погребён в лесу при тьме ночной.

Что-то стояло за другими фактами, например такими:

− У нас по соседству жили коренные алма-атинцы по фамилии Сущих. У них была старенькая бабушка. Она носила цветы из палисадника на эти могилы.

Или вот этот рассказ художника Анатолия Ивановича Постовита, племянника регента Никольского собора Бориса Матвеевича Шевченко:

− Гуляя, мы с дядей подходили к дому по улице Карла Маркса напротив парка − нашему семейному родовому гнезду, а затем Борис Матвеевич неизменно направлялся к тем самым могилам. Стоял молча. Но мне ничего не рассказывал.

О плитах в парке была расспрошена Анна Михайловна Устимова, та самая Аня, которая в 1918 году видела в роще убитого «батюшку»:

− А была ли в парке «святая могила»?

− Как же, была!

− В какой части парка она находилась?

− Возле бань, где трамвай пустили.

Анна Михайловна имела в виду часть парка, граничащую с улицей Карла Маркса (ныне Кунаева), трамвай по которой начал курсировать в 1936 году, то есть речь шла о месте возле губернаторских могил.

− Почему же могила была святой?

− Верующие люди, те подходили, кто цветочек положит, другие молитву читают.

Есть и другие свидетельства о том, что старые люди, не имея возможности молиться в тесных многолюдных квартирах, ходили в этот парк. Алмаатинка Евдокия Романова писала, как в начале 50-х годов XX в. бабушка уходила из шумного дома в парк и там молилась500. Не к святой ли могиле приходила она?

Бывший директор парков В.К. Бушуев подтверждал тоном «атеиста с пониманием»:

− Как же, была святая могила − огороженная цепями на столбах. Там все молились, но мы не препятствовали, пусть себе молятся!

Черту подводила прихожанка Малостаничной Казанско-Богородицкой церкви врач Елена Николаевна Зубкова. «В сороковых годах я часто гуляла в парке с двоюродной сестрой своего деда Евфалией Петровной Тишкевич. Она была приёмная дочь генерала Королькова, того самого, участием которого была построена Николаевская Кучугурская церковь. Образованная женщина, учительница. Начинала она свою деятельность в городе Верном ещё до революции. Во время прогулок Евфалия Петровна останавливалась недалеко от этих плит, делала поклон и приветствовала: «Здравствуй, Владыко!» Рассказывала ему о чём-то и просила благословения, и если никого по близости не было, становилась на колени».

В 1911 году в Ташкенте была издана брошюра: «Краткая памятка о первом наказном атамане Семиреченского Казачьего войска генерале Герасиме Алексеевиче Колпаковском». В брошюре писалось о решении Верненской Городской Думы перенести прах Колпаковского и его супруги с Никольского кладбища Александро-Невской лавры г. Санкт-Петербурга в город Верный. Точно указывалось место нового упокоения. Вот цитата: «Где похоронить останки Герасима Алексеевича и жены его − место, как бы намечено ещё самим почившим − там, где находятся две дорогие для них могилы их двух детей − в Пушкинском сквере, что против женской гимназии»501.

Таким образом, место о котором идёт речь, перед революцией предназначалось для перезахоронения останков отца Семиреченского края – военного губернатора Г.А. Колпаковского. Не потому ли в 1918 году епископа, о котором глубоко скорбели в городе, решили упокоить здесь? Если всё произошло именно так, то народ Божий совершил подвиг.

Среди православных людей Алма-Аты ходил один сказ. В легенде всегда имеется след реальных событий, поэтому нужно было определиться с версией, что нетленные мощи епископа Пимена нашлись в 1974 году при сносе архиерейского дома, а митрополит Иосиф, увидев их, якобы произнёс: «Святителю отче Пимене, моли Бога о нас!» Останки увезли, и больше митрополит о них ничего не знал… Как же было на самом деле?

Водитель митрополита Иосифа Захар Иванович Самойленко припомнил, что во время сноса архиерейского дома, действительно, обнаружили гроб и пригласили митрополита.

− Только это был какой-то архимандрит. Архиерей − я бы запомнил! Не было архиерея, но гроб красивый был, резной, с ручками.

Захар Иванович подтвердил сказанное ранее Антониной Максимовной Бересневой. Старушка вспоминала среди прочего, что в полу архиерейской церкви в начале 20-х годов похоронили очень старого батюшку, который жил у них по соседству (район Садовых Участков). Очевидно, в домике на огороде Бересневых доживал век один из насельников Туркестанского архиерейского дома времён преосвященного Софонии.

Возле надгробий Колпаковских-Базилевских необходимо было провести раскопки. Разрешение на них после двухмесячного ожидания было получено от председателя Совета Министров Республики Казахстан Кажегельдина. Раскопки проводились сотрудниками института археологии АН Республики Казахстан в июне 1997 г. На проведение работ администрация города выделила лишь четыре дня. Ежедневно обстановку контролировали какие-то люди, торопили чиновники городской администрации. Завсегдатаи парка поначалу насторожились, но вскоре сталм горячими сторонниками поиска.

Примерно 70 см от поверхности составлял селевой нанос. Как известно, сель, то есть каменно-грязевой поток, хлынувший с гор, прошёл по этой части города 8 июля 1921 года и поднял поверхность парка. Тогда сравнялся декоративный холм, на котором стояли могилы Базилевских, ушёл под землю гранитный бордюр. В ходе раскопок после селевого слоя на глубине менее полуметра обнаружилось нечто странное. Это был детский склеп, сооружённый на скорую руку из десятка кирпичей, не скреплённых раствором. Вместо свода лежал небольшой камень-валун. Многих младенческих костей в захоронении недоставало, отсутствовали и некоторые части гроба.

Археологический раскоп не может совершаться в спешке, но через три дня работы были свернуты. Немедленно восстановить место в прежнем виде потребовала городская администрация. 14 июня 1997 года под звон Троицкого благовеста пласты парковой травы были уложены на прежнее место. Между тем археологи указывали, что земля под захоронением младенца перекопанная. Поиск требовалось продолжить вглубь. Обращала на себя внимание и другая деталь: гранитный бордюр вокруг могилы Колпаковских, открывшийся во время работ, сильно осел именно со стороны «странного» детского склепа. Возможно, в этом месте кем-то делался основательный раскоп. Провалившуюся землю здесь видел в 1937 г. писатель Домбровский. В романе «Факультет ненужных вещей» он упоминает об этом: «Бог знает, что это было: нора, правда тайник или просто земля осела под камнем»502.

История с поисками в этом месте получила продолжение через семь лет. В 2004 году земля возле могил Базилевских-Колпаковских ковшом легкого экскаватора была вновь поднята. Это не были археологические раскопки. При строительстве в парке нового здания Епархиального управления рабочие наткнулись на старые православные захоронения. Епархия получила разрешение перезахоронить останки возле «губернаторских могил». Раскоп на этот раз был глубоким. Открылась боковая стена подземного склепа Базилевских-Колпаковских. Оказалось, что её кто-то пытался в этом месте пробить, но за первой кирпичной кладкой открылась вторая, и неизвестные отступились. Зато рядом был виден край другого склепа, находившегося именно под найденным в 1997 году младенческим захоронением. Стена его была пробита, свод обвалился. Не тот ли это самый, в котором упокоили епископа Пимена? И на этот раз склеп в спешке закопали.

История поиска не окончена. Каков бы ни был результат третьей попытки найти останки святителя, она должна когда-то произойти.

* * *

Как правило, жилым постройкам суждено пережить тех, кто их строил и тех, кто жил в них. Об особом свойстве старых домов у Бориса Пастернака есть строки: «Они, как призраки, духовны всей тьмой перебывавших душ». Таков был Архиерейский дом города Верного. Построенный заново после землетрясения 1887 года, он помнил достойнейших архиереев − преосвященных Неофита (Неводчикова), Григория (Полетаева), Аркадия (Карпинского) и Димитрия (Абашидзе). Последний, кому дом служил убежищем и местом отдохновения, был епископ Семиреченский и Верненский Пимен (Белоликов). Отсюда дождливым вечером 16 сентября 1918 года он вышел, чтобы никогда уже не вернуться ни в это, ни в иное земное жилище.

Что ожидало Архиерейский дом после того, как хозяин покинул его навсегда? До марта 1919 года в нём продолжал проживать член РКП(б) архимандрит Иринарх (Шемановский). В областную большевистскую газету он сообщал о громадной архиерейской библиотеке, которую необходимо сберечь как культурную ценность и народное достояние503. Ничто не мешало ему подолгу оставаться в бывшем кабинете епископа и распоряжаться его архивом.

Указом от 1/14 августа 1918 года преосвященный епископ Пимен успел из домовой Успенской церкви Архиерейского дома сделать приходскую и тем спасти её от закрытия. Мера была своевременной, поскольку распоряжением Советского Правительства 24 августа того же года домовые церкви повсеместно упразднялись504.

О дальнейшей судьбе архиерейского дома и церкви при нём расскажет документ, датированный 1924-м годом:

«Председателю Джетысуйского Областного

Исполкома Советов тов. Барибаеву от заведующего

ИНО Адама Спрукуль.

В городе Алма-Ата дом бывшего Архиерея расположен около городского парка, состоит из 2-х больших корпусов, среди них помещена маленькая монастырская церковь.

В дни революции Архиерей был расстрелян, монастырь распущен, и в доме организован «интернат им. Коллонтай» для детей от 3– до 12– летнего возраста обоего пола, где и в настоящее время имеется около 200 сирот. В этом же доме были оставлены 2 комнаты для попа-монаха и его прислуги, живших ранее при архиерее. Этот поп Вадим организовал в 1923 г. несколько старушек богомолок со всех краёв г. Алма-Ата − не более 40 человек и назвал приходом. Эти богомолки, именуя себя целым приходом, подали жалобу в НКВД о возврате им церкви. НКВД, основываясь на одностороннем заявлении, ходатайство их удовлетворил и предложил по телеграфу Облисполкому возвратить церковь верующим.

Возвращение церкви505 вызвало крайне нежелательные последствия, в особенности сильно отражается на воспитании детей, т.к. этот поп ежедневно совершает религиозные обряды с колокольным звоном и другими церемониями. Религиозный дурман очень сильно влияет на воспитание детей в коммунистическом духе, так что дети более склонны к богослужению, нежели преподаванию учителей. Очень часто бывают случаи, когда верующие родители или родственники приглашают своих детишек на богослужение, крадучи от воспитателей.

Зав. интернатом и учителя требуют немедленного перевода интерната на другое место, подальше от церкви, т.к. они не в состоянии давать ответы на все возникающие вопросы ежедневно у детей о церкви и богослужении.

Перевести интернат на другое место нежелательно, так как здесь помещение для детей вполне соответствует: высокие, тёплые, светлые комнаты и большой фруктовый сад и огород.

Об изложенном прошу Вашего разрешения и разъяснения, как поступить…»

Примерно в то же самое время в народный комиссариат внутренних дел Туркестанской Республики обратился обновленческий епископ Алексей Марков506. (В сентябре-начале октября 1917 года протоиерей Марков в качестве благочинного принимал епископа Пимена в Ташкенте): «После пережитых областью политических и экономических событий провести среди народных масс идеи лояльности к советской власти, а ответное благожелательное отношение местной власти к новому епископу − внести в народное сознание общее успокоение и укрепить нормальное отношение верующих к правящей власти советов. В виду происходивших в области событий и смерти епископа Пимена кафедра Архиерея в течение пяти лет оставалась незанятой, − продолжал он, − бывшая приходская Успенская церковь, на обывательском языке − «архиерейская» с квартирой при ней для служителей культа была муниципализирована, и в зданиях помещён Детский дом».

По словам обновленческого иерарха, «теперь вопрос принял новый фазис». Епископ просил передать помещение для епархиального учреждения507.

Доводы, приводимые в заявлении, успеха не имели. Правда, детский дом выехал, но бывшее здание архиерейских покоев перестроили под коммунальное жилье. На комнаты поделили даже церковь. В 1974 году здание снесли, чтобы построить ресторан Дома офицеров, но денег на строительство ресторана не хватило. На месте Туркестанского архиерейского дома образовался пустырь, а в 1996 году, в феврале, началось строительство современного офиса, утвердившего новые приоритеты в истории и культуре государства, возникшего из бывшей союзной республики СССР. Между тем архитекторы-реставраторы Наталья и Тимур Турекуловы на основе плана Туркестанского Архиерейского дома, найденного автором данной книги в архивах Ташкента, и имевшихся фотоснимков, в1996 году допускали возможность его восстановления.

В 1918 году областные деятели боялись признаться Ташкенту − центру Туркестанской республики, в состав которой входила Семиреченская область, что совершили самосуд. Поэтому на областном съезде советов они объявили, что отправили епископа Пимена «этапом в Ташкент», а позже распустили слух о его бегстве в Китай.

Память о епископе Пимене иссякала от десятилетия к десятилетию. В конце XX в. она едва теплилась. В 1990 году 29 мая в Череповце священник Николай Балашов соборовал родную племянницу епископа Пимена Марию Алексеевну Целикову (Белоликову). В этой семье хранился ныне широко известный тройной фотопортрет: епископ Пимен Салмасский, протоиерей Философ Николаевич Орнатский и профессор Василий Захарович Белоликов. Подлинник вскоре попал заграницу к Орнатским – потомкам священномученика протоиерея Философа, а вот копии фотоснимка отец Николай передал игумену Дамаскину (Орловскому). Через деятеля алма-атинского филиала общества «Мемориал» Виктора Снитковского копия портрета и краткие сведения о судьбе епископа Пимена, которыми игумен Дамаскин в то время располагал, были опубликованы в алма-атинской газете «Горизонт». Статья называлась «Грабёж церквей и мечетей – грабёж душ, истории, культуры»508. Так о епископе узнали в Алма-Ате.

Постепенно в Алма-Ате начали находиться люди, которые еще помнили о епископе Пимене. В 1997 году Клавдия Ивановна Пономарёва рассказала, что в 20-е годы Владыку в их семье поминали и говорили о нём часто, и что сама она всю жизнь подаёт поминальные записки с его именем. Её семья относилась к числу укоренённых, с устоями и традиционным укладом. Память о святителе не умерла благодаря таким же алма-атинцам: старику Москаленко, Леониду Алексеевичу Кушнерику, деду Евсею, Елене Ивановне Неклушевой, Анастасии Николаевне Нагибиной, Елене Николаевне Зубковой, Евфалии Петровне Тишкевич, Анне Алексеевне Шпилёвой, Нонне Владимировне Борисоглебской, Анне Михайловне Парфёновой, Катерине Петровне Завьяловой, Анатолию Григорьевичу Молчанову, бабушке Красниковой. Но тех, кто помнил, чтил, но молча пронёс память до смерти, было, как можно догадаться, больше. Они приходили на место расстрела и к предполагаемому месту захоронения.

В Алма-Ате с 1947 по 1957 год жил человек, который должен особенно дорожить памятью о преосвященном Пимене. Архимандрит Исаакий (Виноградов, 1895–1981) был тем священнослужителем, которому коренные православные алматинцы в первую очередь могли поведать сокровенное. Отец Исаакий до 1945 года был священником русской эмиграции в Праге, а в годы гражданской воны воевал в Белой армии на Юге России в легендарной дивизии дроздовцев. В первые годы эмиграции в чине штабс-капитана был секретарём РОВСа509, в дальнейшем священником этой организации. Архимандрит Исаакий не отказывался от идеалов дела, которому служил в годы гражданской войны. В Алма-Ате как святыню хранил он часть алого дроздовского погона. В кругу духовных чад он называл Алма-Ату по-старому − Верный. Без сомнения, в события сентября 1918 года он был посвящен. Догадку подтвердила Алевтина Витальевна Окунева. Она рассказала, что отец Исаакий часто наведывался в поселок, примыкавший к роще, – тот самый, куда убитого святителя привезли после расстрела. В 50-х годах XX века к посёлку из города добирались на трамвае, маршрут которого проходил по Красногвардейскому тракту вдоль посёлка, а потом и вдоль рощи. Следуя в посёлок, отец Исаакий неизменно проезжал далее положенного, а затем углублялся в рощу и возвращался по её аллеям. Но следующая от посёлка остановка трамвая находилась именно возле места, где епископ Пимен был расстрелян…

− Мы встречали отца Исаакия в посёлке, шагавшего из рощи. Он объяснял сделанный крюк желанием подышать. Но от близких отцу Исаакию людей: Иллариона Милованова и Якова Тимофеевича Попченко знали, что в роще есть «место великого человека».

Вместо заключения

О периоде революции и гражданской войны в России стоит судить не только по результатам. Нужно увидеть людей, которые своими действиями, своим духовно-нравственным лицом заставляют нас воспринимать период гибели Российской Империи и рождения советского государства как высокую трагедию. Более того, испытывать ностальгию даже по тому беспощадному времени − они облагородили, возвысили его своим светлым присутствием.

Здесь рассказывалось о человеке, который был значителен не своими дарованиями, хотя был он человеком даровитым, но именно прожитой жизнью. Непосредственным руководителем и побудителем к действию для него служила идея торжества образа и подобия Божия в человеке. Он не только созерцал заоблачные высоты этого идеала, но находил в себе волю и упорство для личного движения к нему. Он свободно выбрал путь самоограничения в одном, чтобы добиться для себя свободы в главном. По этому поводу епископ Пимен имел ясно выраженную рефлексию и чётко формулировал эту же задачу в публичной проповеди для других.

Хотелось бы ещё раз подчеркнуть: биография, подобная этой, стоит в культурном поле особняком. Предназначена она для чтения тем, кто обособился от либеральных ценностей, гуляющих по культурному пространству. Это особый культурный заповедник, в котором сбывается ожидание полноты, ясности и осмысленности земного существования.

Крылом своим меня одень,

Волненье сердца утоли,

И благодатна будет тень

Для очарованной души.

Там, где дождливым вечером ранней осени отлетела в селения праведных душа верненского архиерея, ныне прославленного в лике святых, в земле российской просиявших, в 1998 году, к восьмидесятой годовщине его гибели, установлен гранитный мемориальный камень, на котором высечен Животворящий Крест и сделана надпись. На звоннице кафедрального собора в Алма-Ате в 2002 году благословением архиепископа Астанайского и Алма-Атинского Алексия (Кутепова) установлен мощный колокол «Пимен».

16/3 сентября – день церковной памяти епископа Пимена, обозначенный в церковных календарях Русской Православной Церкви. В 2005 году по благословению митрополита Астанайского и Алма-Атинского Мефодия (Немцова) ежегодно в первое воскресение после дня кончины священномученика Пимена празднуется память всех святых, в Земле Казахстанской просиявших.

ПРИЛОЖЕНИЕ

КРЕСТ ИОАННА И АЛЕКСИЯ

«Дорогому, любимому брату, сердечному крестному Patri на память о недельном пребывании в Нове-граде. Не забывай бородача, моховика с ловкостью молодого медвежонка. Новгородская духовная семинария». Эта надпись сделана на обороте единственного известного фото Ивана Захариевича Белоликова, старшего брата епископа Семиреченского и Верненского Пимена.

Когда Иван Белоликов (1873−1937) завершил курс Новгородской духовной семинарии, то относительно будущего устройства своей жизни решил твердо: он женится и будет приходским священником. На время, пока выбор супруги не был сделан, поступил учителем в церковно-приходскую школу. Ждать долго не пришлось: через год его невестой стала Наталья Петровна Соколова, дочь протоиерея и благочинного из Белозёрского уезда. Препятствий к принятию священного сана теперь не было, и 28 декабря 1896 года Иван Белоликов стал духовным лицом. Он получил место второго священника в Чуровском приходе. Почти столетие тому назад, здесь служил прадед братьев Белоликовых по матери, двоюродный брат известного епископа-историографа Амвросия (Орнатского) священник Михаил. Здесь прадед и был упокоен в 1811 году.

Село Чуровское находилось в 8-ми км от железнодорожной станции Шексна Северной железной дороги в центре плотно населённого района. Это был крупный торговый центр, место проведения ярмарок. Большая церковь, огороженная высоким каменным забором510, стояла на краю торговой площади. Кирпичная, сильно вытянутая в длину, она была местной достопримечательностью. На паперти по обеим сторонам входных дверей в стены были влиты две одинаковые чугунные доски сообщавшие, что церковь была построена в 1765 году тщанием генерал-поручика и кавалера Данилы Степановича Журавлёва по обету за Божие благодеяние. Генерал-поручик был простым солдатом, находился на посту возле императорского дворца, где случайно подслушал и предупредил заговор на одну из царствующих особ, за что был осыпан милостями и награждён вотчиной.

В конце XIX века необычность обстоятельств вокруг чуровского прихода определялась другой историей. Местным уроженцем был преосвященный Мисаил (Крылов)511, епископ Могилевский и Мстиславский. Епископ был почти лесковский персонаж: он был «уязвлён» памятью о собственных родителях. В силу этого делал огромные вклады в обустройство церкви и приходскую жизнь. По его желанию и на его капиталы в Чуровском приходе открылся сиротский Доминикиевский (в честь матери!) приют, выстроена просторная, великолепно оборудованная двухклассная школа. Епископ присылал пудовые посылки с книгами для храма, для школы и для бесплатной библиотеки, снабжал необходимыми принадлежностями (вплоть до гомеопатической аптечки) школу. Церкви он дарил иконы, священническое облачение»512. Он посетил Чурово и передал церковно-приходскому попечительству 12 тыс. рублей. На эти деньги попечительство построило богадельню. О приезде самого Мисаила на открытие богадельни о. Иоанн Белоликов сообщал в «Новгородские епархиальные ведомости». В корреспонденции он не забыл написать несколько добрых слов о старосте Софроне Иванове, о подрядчике из местных крестьян Мальцеве, которые вели строительство богадельни. В епархиальное издание отец Иоанн Белоликов сообщал обо всех значительных событиях в приходе, находил для этого и время, и желание. Этот человек был, как и его младший брат, епископ Пимен, деятельной и одновременно духовно настроенной натурой.

В 1904 году приход в Чуровском стал одним из первых в епархии, где возникло общество трезвости. Иоанн Захариевич513 основал его и возглавил, поддержав общероссийское движение за трезвость.

В одном журнальном материале о. Иоанн Белоликов рассказал о постройке храма в соседней деревне Плешаково. Строил его своими руками крестьянин-плотник на свои же средства, «не богатый материально, но сильный духом, верою и благочестием». Происходило это в центре раскола Спасова согласия. В ответ раскольники построили всем миром свою «моленну». Строитель много перенёс от недоброжелательного окружения. «Очень усердно просил он Бога дать ему возможность дожить до освящения храма, и Господь исполнил его молитву. В настоящее время он настолько слаб, что не может участвовать в богослужении. Зато нужно видеть его слёзы радости, когда после литургии занесёшь ему заздравную просфору и поздравишь с праздником. Да, поистине дай Бог побольше таких людей, просто, но глубоко верующих!»514.

Приходское служение священник Иоанн Белоликов совмещал, как это водилось, с работой законоучителя. Законоучитель был таким же педагогом, как и другие учителя. Поэтому можно с уверенностью утверждать, что по второй профессии он был, как и братья Павел и Николай, учителем. Русская народная школа появилась в России в 1834 году с появлением сети именно церковных школ. В школьном деле крестьяне особенно доверяли своим приходским священникам. К 1898 году церковно-приходских школ насчитывалось более 38 тысяч и училось в них около полутора миллиона детей.

Энергии отцу Иоанну Белоликову хватало и на общественные дела. Он участвовал во всероссийской переписи населения, за что получил памятную бронзовую медаль. Его соучастием в приходе открылось Сельскохозяйственное общество, затем Общество потребителей, почтово-телеграфное отделение. Он был депутатом по судебным делам, председателем приходского попечительства. В послужном списке он числится ещё и заведующим Чуровской библиотекой. В глазах окрестных жителей отец Иоанн Белоликов представал человеком в высшей степени честным, абсолютно трезвым и сердечным ко всем несчастным.

Через 15 лет священник переехал с семьёй в другой конец обширной Новгородской епархии − в Старорусский уезд. Здесь имелась вакансия настоятеля собора Рдейской женской пустыни. Успенский собор Рдейского монастыря, построенный в 1902 году на средства московского купца А.Н. Мамонтова, был огромным, высотой в 50 м., украшен декоративной ковкой и дорогими отделочными материалами и даже снабжен системой парового отопления. В обширном внутреннем пространстве была идеальная акустика. Возле иконостаса, выполненного из белого итальянского мрамора, Иоанн Белоликов совершал богослужения последующие двадцать лет.

Несмотря на болота, окружавшие монастырь, его территория была райским уголком, летом утопала в цветниках, разводившихся сёстрами обители. Неподалеку ─ город Холм, в котором имелась женская гимназия. В неё пошли учиться старшие дочери. Младшие дети, выученики уже советской школы, до поры до времени росли в монастырском тепле. В 1920 году в дом отца Иоанна пришло несчастье − в возрасте сорока лет скончалась супруга Наталья Петровна.

В отчёте монастыря за 1918 год, составленном Белоликовым, сообщается о нестроениях в монастырской жизни тех лет. «Вследствие хитросплетения интриг против настоятельницы со стороны враждебной ей монастырской партии» порядок монастырской жизни был разрушен. Вмешательством советской власти игуменья была изгнана, в монастыре стала заправлять делами партия, выбравшая из своей среды самозванный комитет из молодых инокинь. Анархия продолжалась до тех пор, пока церковным следствием не был установлен факт позора обители, небывалое в церкви насилие над игуменьей и не выслана вся партия из монастыря во главе с регентшей Анастасией Сидоровой. Наводить порядок в обители и возвращать настоятельницу515 пришлось о. Иоанну Белоликову.

Какое-то время монастырь вновь жил в обычном ритме. Прекратили работу из-за отсутствия сырья монастырские мастерские чулочная, ткацкая, башмачная. Остановилось и монастырское хлебопашество − у монастыря отобрали пахотные земли. Превратить монастырь в сельхозкоммуну не допустили крестьяне. Приходский комитет из местных жителей потребовал «оставить пустынь в покое, как дорогое учреждение православного народа».

Тем не менее, в отчёте за 1919 год батюшка Белоликов даёт резкую оценку монастырской жизни. «Истекший год обнаружил во внутренней жизни монастыря недочёты, основу коих нужно искать в прежней жизни пустыни. Это отсутствие необходимой дисциплины и идейной спайки. Тяжёлые условия современной жизни потребовали от монашествующих самоограничения по обетам послушания и добровольной нищеты. Монахини и сёстры, не воспитанные для этого и не способные на это, при отсутствии объединения на идее иночества стали проявлять дух взаимной розни, злобы, интриганства, недовольства тяготами монашеской жизни, и особенно самочиния, и уходить из монастыря в поисках лучшей обеспеченной жизни»516.

Последние архивные документы 1923 года касаются проверки описей монастырского имущества. Вскоре он был закрыт. Как известно церковный обновленческий собор 1923 года постановил: «Закрыть монастыри, как уклонившиеся от чисто монашеской идеи»517.

Обновленческий раскол пришёл в Новгородскую епархию через полтора месяца после захвата высшей церковной власти группой Александра Введенского. 20 августа 1922 года московское обновленческое руководство уведомило, что оно утвердило членов новгородского епархиального управления. Епископом Новгородским и Старорусским стал Александр Лебедев. Ему отец Иоанн Белоликов подчинялся, как правящему архиерею, до 1927 года. Более того, активно помогал. Прежде этот обновленческий иерарх служил священником в Череповце, состоял в числе членов Новгородской духовной консистории и прежней достойной жизнью завоевал уважение к себе. Для о. Иоанна он был «из своих». Отец Иоанн выполнял обязанности секретаря на уездном собрании старорусского духовенства, которое епископ Александр проводил 13 марта 1923 года. Собрание было распущено в силу возникших среди духовенства разногласий. Действительно, священники Старорусского уезда в большинстве своём не принимали обновленческой церковной власти и продолжали поминать Патриарха Тихона и сосланного митрополита Новгородского Арсения (Стадницкого). В Старорусском уезде обновленчества не приняли 15 церквей518. «Тихоновским» был весь Новгород, в котором существовало незарегистрированное патриаршее епархиальное управление и даже пастырская школа. В 1927 года положение «старой» Церкви упрочилось. Новгород начал посещать один из её иерархов − архиепископ Алексий (Симанский). Примерно в конце 1930 года «сергианская церковь» стала существовать в Новгородской области официально и вскоре подчинила себе все храмы области.

Примкнув поначалу к обновленцам, протоиерей Иоанн Белоликов отошёл от церковных реформаторов и вплоть до ареста и гибели служил под омофором архиепископа Алексия (Симанского).

В 1932 году, с назначением в Георгиевскую церковь г. Старая Русса, отец Иоанн Белоликов вышел на финишную прямую. В его послужном списке это место – последнее519.

В Старой Руссе почтенный протоиерей поселился со старшей дочерью Марьей Ивановной. Когда же гонения на него как на церковнослужителя усилились, он отправил её в Ленинград к братьям и сёстрам. Ущемление прав, осложнения по месту работы, с которыми сталкивались дети «служителей культа», вынудило детей сделать сложный шаг. Они официально отказались от отца. На этом настоял сам Иоанн Захарович. Родные вспоминают, как старый священник приезжал в Ленинград и тайком подходил к ограде детского сада, чтобы посмотреть на внучку. Маленькая девочка ловила на себе пристальный взгляд незнакомого человека в странной одежде. Старшие дочери Елена и Мария тайно приезжали в Старую Руссу на ул. Валдайскую, 7. В одну из встреч, которая оказалась последней, пожилой священник рассказывал дочери Елене, что какие-то люди приходили к нему и требовали, чтобы он отрёкся от веры, на что он ответил: «От веры я не отрекусь».

Вскоре Иван Захарович из Старой Руссы исчез. Никто не знал, что с ним и где он. Между тем, 20 октября 1937 года он был арестован, как были арестованы в ту пору его братья. Алексея Белоликова взяли в Васильевском, Василия Белоликова в Москве, племянника Владимира Диаконова в Кириллове.

Аресты были связаны с решением, принятым политбюро ЦК ВКП(б) 2 июля 1937 года о широкомасштабной «операции по репрессированию бывших кулаков, активных антисоветских элементов и уголовников», а 31 июля того же года начальник Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области Л.М. Заковский получил из Москвы экземпляр секретного оперативного приказа №00447 наркома внутренних дел Ежова о немедленном начале операции. Так начался страшный период «ежовщины». По плану, утверждённому в приказе для Ленинградской области, в которую тогда входила большая часть Новгородской области, специально созданная Особая тройка УНКВД ЛО должна была, начиная с 5 августа, в течение четырёх месяцев осудить «по первой категории», то есть к расстрелу − 4000 человек. А по «второй категории» − к заключению в лагеря и тюрьмы 10 000 человек. Арестовывали, прежде всего, по анкетным данным. Все планы на аресты, расстрелы и заключения в лагеря к декабрю были перевыполнены. По официальным данным, в Ленинграде в 1937 году было тайно расстреляно 18 719 человек. Обречённых на смерть привозили на обнесённый глухим забором и строго охранявшийся мелколесный участок Парголовской дачи Парголовского лесхоза близ посёлка Левашово, где приговор приводили в исполнение сотрудники комендатуры УНКВД ЛО520.

В обвинительном документе на Ивана Захаровича Белоликова говорилось: «Являясь врагом советской власти, проводил контрреволюционную агитацию. Доказывал трудности жизни в СССР. Чтобы вызвать недовольство среди населения, доказывал, что советская власть не даёт свободно отправлять религиозные обряды и устраивает гонения на религию. В период гражданской войны, будучи настоятелем монастыря, укрывал врагов народа и содействовал им. Агитировал против займов… Виновным себя признал, но назвать кого-либо из лиц духовенства, проводящих контрреволюционную агитацию, отказался»521. Белоликову предъявили стандартный набор преступлений, которым юридически оправдывалось осуждение. Особой тройкой УНКВД по Ленинградской области 4 ноября 1937 года протоиерей Иоанн Белоликов окончательно был обвинён по статье 58–10–13 УК РСФСР522.

Протоиерей Иоанн Белоликов был одним из тех, кого 12 ноября 1937 года привезли в закрытой автомашине к въездным воротам «парголовской дачи».

Полвека спустя внучка Вера Петровна Белоликова писала: «В бывший Рдейский монастырь, где прошло детство моего отца и всех его сестёр и братьев, мой отец, двоюродные сёстры и братья ездили несколько раз, начиная с 1973–1974 годов. Ранее это как-то не интересовало нас. Так вот, деда там ещё помнили, отзывались о нём с почтением, а сам монастырь − одни развалины, да непроходимая топь. А места удивительные по красоте! Мой отец, Пётр Иванович, конечно, вспоминал детство, но как-то абстрактно, без деталей о родословной. Он был коммунист и атеист. А мы − «дети Ленина, Сталина» тогда не очень интересовались своими предками. Фотографий у нас не было. Фотографии были только у тёти − Елены Ивановны Белоликовой. Она − врач, работала в Псковской области Гдовского района, в деревне Воскресенское, заведовала больницей до войны и до самой старости523.

Остаётся уточнить лишь, что Успенский собор Рдейского монастыря сохранился. Заброшенный, покалеченный войной, он и в XXI веке возвышается среди озёрной глади. Всматриваясь в последний раз в темноту, оставленную за воротами Левашевской дачи, почтенный протоиерей, конечно, не знал, что 28 сентября того же года к этим воротам привозили брата Алексия Захариевича Белоликова (1883–1937).

Именно к нему перешла усадьба Белоликовых в селе Васильевском-Романово Череповецкого уезда. Сюда он перебрался из Ирмовского прихода указом от 20 февраля 1907 год, с ним приехала молодая «попадья» Вера – дочь священника Алексия Нелазского из соседнего села Шухтово (Абаканово).

Когда Белоликовы прислали сватов в дом священника-соседа, Вере было семнадцать, а Алексей только что закончил духовную семинарию. Будущие супруги знали друг друга только понаслышке. Вера была скромная, послушная, наивная девушка, получившая начальное образование в сельской школе. Первые годы ей было очень нелегко жить под началом свекрови Марии Ивановны Белоликовой, в доме с обширным хозяйством, но кроткая и покорная Вера никогда «ни одного плохого слова о ней никому не сказала». Через пять лет появились дети, отсутствие которых в первые годы брака настраивало Марию Ивановну Белоликову против Веры.

В 1922 году обновленческое ВЦУ учредило Череповецкую епархию с кафедрой в Череповце. 4 марта 1923 года во епископа Череповецкого был хиротонисан вдовый настоятель Череповецкого Воскресенского собора протоирей Иоанн Звёздкин. Личное знакомство и доверие сыграли решающую роль. Отец Алексий Белоликов присоединился к обновленческой церкви, хотя беспокойство относительно сделанного выбора его не оставляло. В его личном деле имеется письмо протоиерея Карнаухова к обновленческому архиепископу Виктору524, в котором речь идёт об о. Алексии Белоликове: «Что говорить в свою защиту и возражение на выпады староцерковников? Он просит у меня пособия по этому предмету, ибо по соседству с ним есть староцерковные приходы и ему приходится защищаться и обороняться. На все его вопросы и недоумения я дал ему ответ. Уходя от меня, о. Алексий сказал, что теперь он ободрился и стал чувствовать себя лучше, а до этого был в подавленном настроении, ибо ему не с кем было поговорить по этому предмету»525.

По словам старшей дочери о. Алексия, в первые годы после революции они жили ещё не плохо, была домработница и работник. «8-й и 9-й классы мы заканчивали в Череповце. Летом помогали по хозяйству, даже косили, жали и теребили лён. Нам, старшим, мама перешивала свои шёлковые платья, мы ещё ходили на деревенские праздники, а потом уже нельзя было выйти, чтобы над тобой не посмеялись».

Из характеристики на Алексея Захариевича Белоликова, выданной председателем Васильевского сельсовета:

«До 1917 года и по 1929 год занимался сельским хозяйством, имел до революции 90 десятин земли, 2 дома, двор, лошадь, коров 5–7, овец, свиней, держал постоянно работницу, и в летний период держал временных рабочих. В 1930 г. налоговой комиссией был обложен индивидуально. В 1931 судился нарсудом за кабальные сделки. Решение: 3 года высылки с конфискацией имущества»526.

По свидетельству родных, отец Алексий досрочно вернулся, благодаря вмешательству младшего из братьев Белоликовых − члена обновленческого синода Василия Захариевича Белоликова, который неоднократно выручал брата. Дочь Клавдия Алексеевна Белоликова, с которой автору этих строк довелось встречаться и общаться в 1995 году, рассказывала о бедствиях семьи в те годы. Летом Алексий Захарович по утрам уходил в лес по грибы. Грибами зачастую приходилось довольствоваться в течение дня. На необходимую одежду не было ни метра ситца, и младшие дети ходили полуодетые. Когда белоликовский дом забрали под сельсовет, семья поселилась в амбаре. Алексий Захарович обустроил его под жильё, но и оттуда их регулярно грозили выселить, а по ночам выбивали стёкла.

Материалы из дела отца Алексия Белоликова, датированные

22 сентября 1935 г.:

«Поп ведёт такую политику: пригласили его в Перхино исповедовать сына Егора Ильина, лет 19-ти. Это случилось в озимый сев. Стали спрашивать работающие при ремонте церкви мужики, чем заболел Егора сын, если потребовали поздно вечером. Поп говорит, что «заставили пахать в дождь, сапоги плохи, ноги промокли, и сам промок, люто простудился, уехать с работы не смел. От этого получилась головная боль, нонче с колхозами приходится работать во всякую непогодь, в прошлую осень от лесозаготовок много людей болело и многие получили смерть. Раньше была барщина, и то жизнь людей ценили, а нынче задание хоть умри, но сделай. Вот у Николая Цветкова здесь в Васильевском девка здоровая чуть не умерла в прошлую осень на лесозаготовках». Я это объяснение попа слышал сам, потом попадья при моей жене у Попикова Василия тоже объясняла, что «люди от непосильной работы получают болезни и приходят, зовут батюшку». Поп и дьячок почти каждый день покупают в лавке хлеб, людям же говорят, что у них нет хлеба, жить им очень трудно стало».

Отец Алексий был арестован в последний раз у себя дома 25 августа 1937 года. На прощанье он сказал Вере Алексеевне: «Матушка, теперь уж не плати налоги – за всё отвечу».

Из допроса Алексея Захаровича Белоликова после последнего ареста.

"Вопрос: Вы состояли в контрреволюционных организациях?

Ответ: В 1905 году состоял в монархической организации Союз Михаила Архангела.

Вопрос: Где они находятся?

Ответ: Связь с ними потерял в 1930–1932 гг. с момента высылки как кулака.

Вопрос: Кто ещё находился в контрреволюционной организации и какую деятельность проводили?

Ответ: Из активных членов монархического союза я ещё знаю Тепляшова Дмитрия Николаевича и его жену Тепляшову Александру Александровну. Вся наша деятельность заключалась в борьбе с сектантами-староверами, так как революционная деятельность в нашей местности была не развита вследствие некультурности и религиозного фанатизма среди населения, и недовольство существующим строем проявлялось среди сектантов. Я лично как член монархического союза вёл только проповедническую деятельность.

Вопрос: Следствие настаивает на вскрытии деятельности контрреволюционной организации, в каковой вы состояли после 1917 года!

Ответ: После 1917 года контрреволюционной деятельности не вёл.

Вопрос: Для какой цели вы хранили контрреволюционную литературу монархического содержания и издания Союза Русского Народа?

Ответ: Да, признаю себя виновным, что я хранил контрреволюционную литературу Союза Русского Народа, книги Каткова, Арсентьевой, сочинения Екатерины II, стенографические отчёты Дела Бейлиса и другие антисемитские и погромного содержания книги. Монархическую, антисемитскую и другую контрреволюционную литературу я хранил для чтения, но раздавал её только надёжным людям, враждебно настроенным к советской власти.

Вопрос: Следствие настаивает на вскрытии деятельности контрреволюционной организации, в каковой вы состояли после 1917 года.

Ответ: После 1917 года контрреволюционной деятельности не вёл.

Вопрос: В 1936 году среди верующих вы восхваляли фашизм, предсказывали неизбежность войны в СССР с фашистскими государствами и говорили о неизбежном поражении в таковой СССР.

Ответ: Да, признаю себя виновным.

Вопрос: В 1937 году вы также среди колхозников высказывались о гибели Советской России.

Ответ: Да, признаю себя виновным. В мае месяце 1937 г. высказывал контрреволюционные настроения среди колхозников. Больше сказать по существу ничего не могу…

При аресте А.З. Белоликова изъято:

1. Наперсный крест

2. служебный крест

3. поминальник

4. фотокарточки – 10 штук

5. записные тетради – 3 штуки

6. разная переписка на 10 листах

7. церковных книг по религии – 160 книг.

В конце протокола приведены имена присутствовавших при обыске и добавлено, что «все они − активные церковники». Таким образом, в историю вошли имена жителей Васильевского, не отвернувшихся от своего батюшки: Туркин Павел Иванович, Чистов Афанасий Кузьмич, Тепляшева Александра, Бибиков Василий, Петров Фёдор.

Из показаний свидетеля Розанова М.Е. от 26 августа 1937 года.

"Вопрос: Вы знаете попа Васильевской церкви Белоликова А.З.?

Ответ: Белоликова Алексия Захаровича, как жителя одного со мной села и как попа местной церкви я знаю хорошо.

Вопрос: Характеризуйте следствию, что из себя представляет Белоликов Алексей Захарович?

Ответ: Белоликов Алексей Захарович работает в попах с. Васильевского, по социальному происхождению Белоликов – сын попа. Враждебно настроен против Советской власти. Во время революции 1917 г. активно вёл контрреволюционную агитацию среди населения, в 1918 г. совместно с местным кулачьём Тепляшевым Дмитрием, Смирновым Фёдором, Комаровым Николаем и помещиком Игнатьевым Сергеем вёл агитацию за участие в Пришекснинском контрреволюционном восстании. В последние годы церковь во главе с попом Белоликовым была центром группировки казачества и антисоветского элемента окружных деревень, которые вели активную борьбу против всех проводимых мероприятий. В 1931 году осуждён за саботаж в выполнении государственных заданий. Дано три года условно. В период коллективизации Белоликов Алексей повёл большую агитацию против колхозов.

Вопрос: Что вам известно о контрреволюционной деятельности Белоликова Алексия Захаровича?

Ответ: Мне известно, что Белоликов Алексий Захарович на всём протяжении существования Советской власти активно ведёт контрреволюционную агитацию, направленную на срыв мероприятий Советской власти и на разложение колхозов. Так, в 1928 году на Пасху Белоликов ходил по дворам с богослужением в с. Васильевском. У кулака Саболина Николая напился пьяным и, идя от него, Белоликов шёл по деревне и напевал контрреволюционные песни и в резко выраженной форме ругался в адрес Советской власти и коммунистов. Это слышал я, Розанов, лично, т.к. в это время стоял у своей квартиры, где проходил Белоликов Алексей. В своей антисоветской работе Белоликов Алексей Захарович прибегал и к прямому вредительству колхозам. Для этого он, Белоликов, использовал своих близких людей. Так, в 1937 году в июне месяце близкий друг Белоликова, Бибиков Василий, председатель церковной двадцатки, самовольно взял колхозную лошадь (жеребую матку) и стал на ней пахать свой приусадебный участок. От натуги лошадь пала и скинула на пашне. Привезённый из Ёрги ветврач дал медикаментов для полоскания рта лошади. Ночью Бибиков выпоил их лошади, отчего она пала в ту же ночь. Желая отделаться от преступления и желая замести следы в этом вредительском акте, Белоликов снимает Бибикова с председателей церковной двадцатки и выдаёт ему справку за подписью его, Бибикова, и подписью 3-х членов двадцатки, где указывается, что он, Бибиков, не является председателем церковной двадцатки и не состоит членом последней. В 1936 г. Белоликов обработал и завербовал в члены церковной двадцатки продавца нашего магазина Петрова Фёдора, которому поручал воровать из магазина хлеб и приносить его Белоликову, что Петров выполнял через свою жену, которая ночами носила хлеб Белоликову. Этот хлеб из магазина был предназначен для служащих сельсовета и ударников посевной кампании, так как весной 1936 года у нас были недостатки в хлебе. Кроме этого Белоликов читал среди населения антисемитскую литературу. Этим старался вызвать ненависть у населения к евреям. Так, в 1937 году в июне месяце вечером Белоликов собрал к себе на квартиру рабочих, присланных из Ёрги, отбывающих трудовую повинность, которые работали в Васильевском на сломе второй церкви, угощал их чаем. Когда я, Розанов, зашёл на квартиру к Белоликову, рабочие сидели за столом, а Белоликов читал им книгу Бейлиса. Когда я зашёл, Белоликов бросил книжку и взял в руки газету.

Вопрос: Расскажите, что вам известно о связях Белоликова Алексия Захаровича?

Ответ: Мне известно, что Белоликов держит тесную связь с кулачкой Тепляшевой Александрой, Бибиковыми Василием, Андреем. С ними он, Белоликов, часто собирается на квартире Белоликова и на квартире Тепляшевой. Больше показать по существу дела не могу».

Внесудебным органом – особой тройкой УНКВД ЛО протоиерей Алексий Захарович Белоликов 23 сентября 1937 года был приговорён по статье 58–10 УК РСФСР к высшей мере наказания. Приговор привели в исполнение в Левашево под Ленинградом527.

Вера Алексеевна (1887−1973) разделяла с супругом невзгоды тех лет. Свои дни она закончила в Ленинграде, на Измайловском проспекте, 2. Прожив долгую жизнь, до конца дней оставалась глубоко религиозным человеком. Вот отрывки из её писем, адресованных внучке: «Приезжай, родная Наденька, сходим в Церковь, исповедаемся чистосердечно. Поверь, спадёт с тебя вся тягость, дорогая». В другом письме: «Дорогой внученьке Наденьке посылаю крест − хранитель души и тела вовек. А что оставить на память дороже креста? Всё тленно». Не забывала она и свекровь Марью Ивановну Белоликову: «Я непростительный грех сделала. Сегодня день ангела отца моего и вашего и его матери Марии (25 февраля), а я-то не послала даже и на канон. Нет мне прощения пред ними. Если ты, родная, подала, то спаси тебя Бог»528.

Благодаря Вере Алексеевне сохранилась фотокарточка епископа Пимена: та самая, где он запечатлен с братьями, протоиереем Философом Орнатским и Василием Белоликовым в день хиротонии. Вера Алексеевна была, наверное, единственным человеком, который хлопотал о памяти епископа Пимена, пытался найти какие-нибудь сведения об его кончине. Череповецкая родня смутно представляла, что же с ним случилось. В 60-е годы в запросе в Синод Вера Алексеевна писала о нём, «как о погибшем на Кавказе». «Взяла ли, дорогая, фото с епископа Пимена? − пишет она в другом письме внучке. – Здесь через дом от нас живёт, мучается с детьми жена диакона, а он служит в Тихвине. Она – дочь ректора Духовной академии в Ленинграде. Старенький, помогает им. Так хотелось бы попросить Преосвященного Владыку, не узнает ли что о епископе Пимене. Преосвященный приезжает на своей машине к дочери»529.

Помочь ей преосвященный Михаил (Мудьюгин), а это был он, в то время не сумел бы при всём желании.

ПРОФЕССОР БЕЛОЛИКОВ

На известном фотоснимке, сделанном в день епископской хиротонии архимандрита Пимена, верненский епископ запечатлен с братьями: двоюродным – протоиереем Философом Орнатским и родным – Василием Белоликовым.

Самый младший в семье протоиерея Захарии Белоликова, Василий, родился 31 января 1887 года и был младше своего брата-епископа на 7 лет. Он также учился в Духовном училище в Кириллове, семинарии в Новгороде Великом, духовной академии в Киеве. Жизнь Василий Белоликова была отмечена стремительным ростом академической карьеры. В 1911 году выпускник Киевской духовной академии остался при кафедре раскола внештатным академическим стипендиатом. Темой его кандидатской диссертации была «Деятельность блаженного Августина против раскола донатистов». Специализация по расколу за Белоликовым закрепилась. Магистерскую степень он получил за сочинение «Инок Никодим Стародубский. Его жизнь и литературная деятельность». Книга с тем же названием была издана в Киеве в 1915 году. В Киеве вышли и другие его работы530. Одна за другой появлялись статьи в «Трудах Киевской Духовной Академии». Сочинения В.З. Белоликова вошли в библиографию русской богословской литературы.

Общался ли он с братом-епископом? Разве что в детстве и юности, когда семилетняя разница в возрасте сказывается сильно. Маленький Василий мог лишь наблюдать за старшим братом, приезжавшим на летние вакации, а в бытность толковым новгородским семинаристом делиться с ним планами на будущее. Тяжёлый крест монашества, который старший брат взвалил на себя, Василий для себя отклонил, не принял и духовного сана. На епископскую хиротонию брата он прибыл уже в достойном обличии молодого профессора. В 27 лет Василий Захариевич Белоликов стал преподавателем Киевской духовной академии, и.о. доцента по кафедре истории и обличения русского раскола. В 1916 году, 10 мая его утвердили в должности штатного доцента этой кафедры. Тогда же он вступил в брак с дочерью священника из Одесской губернии Елизаветой Николаевной Крыжановской531.

Тяжёлые времена для Киевской духовной академии начались в 1918 году.

Главный корпус заняли австро-германские войска. Прекратилось финансирование. Вся профессура ещё находилась в Киеве532, но научную работу уже никто не вёл, думали главным образом о том, как бы не умереть с голоду. Тем не менее, и в 1919 году лекции читались, экзамены проводились. Число студентов составляло несколько десятков человек. В 1920 г. ректор епископ Василий (Богдашевский) писал в письме к профессору Петроградской духовной академии Н.Н. Глубоковскому: «Крайне бедствуют и профессора Академии. Бедствие дошло до того, что В.Д. Попов пошёл в деревню в псаломщики; собирается в псаломщики и М.Н. Скабалланович. Почтеннейший Н.П.Смирнов, тяжко проболевший тифом, отправился искать свободного прихода в Киевский уезд, ибо семья буквально умирает с голоду. Страшно подумать, что ожидает нас в будущем. С.Т. Голубев до того исхудал, что прямо стал неузнаваем и еле передвигает ноги. Ещё произведён был выпуск студентов в количестве 8 человек, подвергаются испытаниям и некоторые из студентов первых курсов, живущие в Киеве. Но вообще наше существование крайне бедственно. Почти третья часть профессоров уехала из Киева (о. инспектор Н.Г. Гроссу, В.З. Белоликов, М.Е. Поснов, А.М. Лукьяненко, С.Т. Остроумов, П.П. Кудрявцев, П.П. Четвериков и др.)»533.

К числу бед, пережитых в Киеве молодым профессором Белоликовым, следует отнести и двухмесячное пребывание в тюрьме при Петлюре534. Петлюра пришёл к власти в Киеве в конце декабря 1918 года и продержался в течение двух месяцев. Как известно, против примитивной и агрессивной украинизации, начавшейся при нём, наряду с Киевским, Харьковским и Одесским университетами выступила Киевская духовная академия. Это обстоятельство, видимо, и было основанием тюремного заключения Василия Захаровича. В феврале 1919 году Киев заняли красные, и Белоликова освободили. Украину он в те годы не покинул, но о материально защищённом жизнеустройстве молодому профессору надо было забыть раз и навсегда. Белоликову необходимы были пусть минимальные, но устойчивые источники существования. В их поисках он вышел на аппарат «живоцерковников» и в течение 1923 года был штатным сотрудником Киевского Епархиального Управления (КЕУ). Все же к расколу он примкнул убеждённо. В феврале 1923 года находился среди участников Первого Всеукраинского обновленческого съезда делегатом от Киевской епархии. Активно участвовал в работе съезда, составлял тексты резолюций, в частности, по отстранению от управления епархией тихоновского митрополита Михаила (Ермакова). В мае 1923 года приезжал на I Обновленческий собор в Москве535. Какое впечатление он оставил тогда, свидетельствет этот отрывок: «Этот талантливый и ученый человек отличался, однако, некоторой неуравновешенностью и страдал к тому же пристрастием к Бахусу. Под влиянием винных паров он порой совершал невероятные по своей эксцентричности поступки. Его выступление по вопросу о монашестве отличалось скорее экстравагантностью, чем убедительностью. На протяжении получаса он осыпал монахов грубой бранью, рассказывал самые ужасные вещи про киевских иноков»536.

Но согласия идейной и материальной сторон жизни не получалось. В декабре 1923 года он пишет заявление: «Моя годичная деятельность по проведению обновленческого движения, при самых неблагоприятных условиях давшая очевидные результаты, не нашла для себя надлежащей оценки со стороны нового состава Епархиального Управления. Вместо этого мне приходится встречаться с закулисными интригами и крупными выступлениями против меня, причём в этих выступлениях я усматриваю измену делу обновленческого движения, ради которого мы, неоценённые новым составом КЕУ, терпели и голод, и нужду, и всевозможные лишения. Я прошу КЕУ освободить меня от обязанностей члена КЕУ и выдать мне удостоверение о том, что с 29 ноября я на службе в КЕУ не состою. Последнее необходимо для моего поступления на гражданскую службу».

Епископ Уманский Иосиф (Кречетович) обещал дать согласие после сдачи Белоликовым дел и епархиального склада. Но Василий Захарович уже пожалел о поспешном шаге. «Под влиянием нервного расстройства, от переутомления и страшной подозрительности, развившихся под влиянием неблагоприятных условий материального и морального существования, – пишет он, – я подал рапорт. Ныне, радея об успехе обновленческого движения, которому я служил с 11 ноября 1922 года, я прошу возвратить мне моё заявление и приношу глубокое извинение и обязуюсь также добросовестно вести свою работу, как я вёл её до сих пор».

Однако члены правления уже не желали сотрудничать с ним. Бывший профессор переехал в Москву, где вступил в обновленческую группу протопресвитера В.Д. Красницкого – так называемых «живоцерковников». В сентябре 1924 года газета «Известия» публикует заявление Белоликова о его отходе от «Живой Церкви»537. У профессора по кафедре раскола, видимо, имелись прочные связи в обновленческой среде: теперь он примкнул к основному направлению церковного обновления и стал видным деятелем раскола, членом обновленческого синода, с 23 февраля 1925 года − секретарём синода.

В обновленчество уклонились многие богословы и профессора старых духовных академий, что позволило этому церковному течению открывать свои духовные школы. 27 ноября 1923 года в Москве, в доме Троицкого подворья открылась обновленческая Московская Богословская академия. Ректором её стал епископ Георгий Добронравов, которого сменил митрополит Александр Введенский. В этой академии В.З. Белоликов возобновил преподавательскую деятельность, вёл курс истории Русской Церкви.

Профессор Белоликов принял участие в совещании учёных-богословов, которое прошло 27−31 января 1925 года в Москве. Он вошёл также в новый состав Учебного комитета при ВЦУ, утверждённый 18 мая 1925 года.

В том же 1925 году он попал под карающую десницу. Оказывается, арест и ссылка могли сопрягаться с участием в политически надёжном обновленческом движении. Сам он писал следующее: «В 1925 г. я был осужден по ст.72 за контрреволюционные разговоры и лишен свободы сроком на 6 месяцев. В течение трех месяцев находился при ОГПУ, а остальные 3 месяца − в Ташкенте, работал на заводе Главхлопком, после чего возвратился в Москву на прежнюю работу в Синод».

В Ташкенте того времени проживало много людей, переехавших из города Верного. Одним из ташкентских обновленцев был протоиерей Владимир Антонов, в 1918 году – благочинный градо-верненских церквей. Образ брата, епископа Семиреченского и Верненского Пимена, в Ташкенте должен был приблизиться к нему как никогда.

Профессор Белоликов регулярно давал материалы в обновленческий журнал «Вестник Священного Синода Православной Российской Церкви»538. Остается открытым вопрос, насколько он был искренен, когда писал: «Главное, что заставляло и заставляет обособляться от Православной Церкви в отдельные самозамкнутые религиозные общины, так это уклонение жизни христианского общества от своего идеала, начертанного Христом в Евангелии, − путь компромисса между Евангелием и жизнью, на который вступило и общество, и, к сожалению, приходиться сознаться, даже наша Церковь. Ликвидация того компромисса и устранение тех недостатков, которые были причиной распространения русского сектантства, и является одной из основных задач обновленческого движения Русской Православной Церкви»539.

Иначе как профессорской благоглупостью эту апологию обновленческого раскола назвать нельзя. Но вот чего нет в материалах, подписанных Белоликовым, так это политического подобострастия: резких нападок на тихоновскую церковь, разоблачений её контрреволюционности и заверений в лояльности обновленческой церкви к советской власти − всего того, что лежит на совести других представителей обновленческого актива.

Профессор Белоликов не ограничивался лекциями по истории Русской Церкви и печатанием статей. Он продолжал принимать участие в обновленческих соборах и совещаниях, был хранителем и редактором произведений известного митрополита Александра Введенского. Об обаянии личности последнего, неотразимости его ораторского таланта и разносторонних дарованиях есть много свидетельств. Не меньше было и фактов, которые обнаруживали бездонные нравственные провалы этого человека...

В статье «Мученики братья Белоликовы» (вологодская газета «Речь», 1994, № 220–221) священник Николай Балашов сделал попытку подвести идейное обоснование линии Василия Белоликова. Он пишет: «Как же оказался в стане раскольников человек, воспитанный в семье со столь крепкими церковными традициями да ещё и посвятивший до этого свою деятельность изучению и обличению раскола? А ведь профессор Белоликов, не ограничиваясь своими лекциями по истории Русской Церкви, принимал в те годы активное участие в обновленческих соборах и совещаниях, был хранителем и редактором произведений знаменитого митрополита Введенского. Не стоит, однако, забывать, что обновленческое движение состояло вовсе не из одних только конъюнктурщиков, вступивших в союз с коммунистами по борьбе с гонимой «Тихоновской» Церковью; среди «живоцерковников» было немало людей искренних и болеющих за Церковь, страдавших от недостатков церковной жизни в дореволюционной России и надеявшихся найти пути ее улучшения»540.

Думается, что исторические недостатки Церкви не послужили бы препятствием в том случае, если бы тихоновская церковь обеспечила ему поле для его преподавательской или административной деятельности и надежный заработок, но нишу предоставило другое направление.

В 1934 году Московская богословская академия была закрыта. Василий Захариевич Белоликов пошёл работать управляющим делами Ногинского завода граммофонных пластинок. В этот же год у него произошёл разрыв с обновленческой церковью, обстоятельства которого нам не ясны. Ниже приводится документ, найденный в материалах обновленческой Череповецкой епархии.

«Св. Синод Православной Церкви

Череповецкому Епархиальному Управлению.

Св. Синод Православных Церквей в СССР сим поставляет Вас в известность, к сведению и руководству, что Василий Захарович Белоликов, уволенный от службы при Св. Синоде постановлением Св. Синода от 1 марта 1934 г., определением Св. Синода от 4 июля с.г. освобождён и от данного ему назначения в Казахстанское МЦУ и потому должен считаться с 4 -го сего июля никакого отношения к православной Обновленческой Церкви не имеющим. Председатель Св. Синода митрополит Виталий»541.

Шлейф последующих бедствий профессора Белоликова вышел из этого разрыва, как в известном древнерусском предании вылезла ядовитая змея из старого конского черепа. Арест последовал 5 апреля 1935 года. «Белоликов Василий Захарович, 1887 года рождения, проживавший на станции Лосиноостровская, работавший управляющим делами и секретарем директора Ногинской граммофонной фабрики, был осуждён по статье 121 УК РСФСР к 3 годам лишения свободы постановлением особого совещания НКВД СССР от 28 апреля 1935 года. Обвинение: «Разглашение сведений, не подлежащих оглашению»542. Это обвинение ему было предъявлено как плохому секретному сотруднику ГПУ. Вопрос о добровольности этого сотрудничества оставим в стороне.

Наказание он отбывал в Самарском отделении Карагандинского лагеря, посёлке Карабас. По кассационной жалобе срок был сокращён до двух лет. Профессор Белоликов вернулся из казахстанских степей. Но уже 29 сентября 1937 года его арестовали вторично. На момент ареста он числился безработным и проживал в г. Александров Владимирской области по ул. Первомайской, 51. Племянники рассказывают543, что «дядя Вася вышел из дому – и не вернулся». Из обвинительного заключения следовало, что он, «возвратившись из ссылки, возобновил свою контрреволюционную деятельность, группировал вокруг себя реакционную часть церковников, ставил перед собой задачу блокирования обновленческой церкви с тихоновской, преследуя цель объединения реакционных сил двух церковных течений для активной борьбы с советской властью».

К этому времени его жена Елизавета Николаевна проживала в городе Кирове Одесской области. Детей у них не было.

Решением чрезвычайной тройки советское государство подвело черту под земным путём младшего брата епископа Пимена. Его расстреляли 25 ноября 1937 года. Местом казни Василия Захаровича Белоликова и упокоения в братской могиле стал Бутовский полигон в Московской области. Из четырёх расстрелянных братьев он оставил этот мир последним.

* * *

291

Священник В.А. Яковлев. Из церковной жизни Туркестана. Выпуск 1-й. Верный. 1902. С. 84.

292

Станция перед городом Аулие-Ата (в советское время − Джамбул, ныне − Тараз).

293

Ныне город Бишкек, столица Киргизии.

294

До октябрьской революции и в годы гражданской войны казахи именовались «киргизами». Этот факт необходимо учитывать при дальнейшем чтении, особенно документов того времени.

295

Вместе с тем от 40 до 120 десятин удобной земли оставлялось на одну кибитку кочевника по тем соображениям, что скотоводам земли требуется значительно больше, чем оседлым земледельцам. Эта земля считалась государственной и находилась в пользовании киргиз. / См. Купласт А. Семиреченская область. Полтава, 1914.

296

Первые церкви Семиреченской области: в Копале (1850), Сергиополе (1853), станицах Больше-Алматинской (1856), Лепсинской (1858), Софийской (1864), Урджаре (1865), Коксуйской (1866), Надеждинской, в Каскелене (1867), Токмаке (1868) г., Караколе (1869).

297

Софония, архиепископ. Проповеди. Том 1. Верный, 1876. С.

298

Дело по рапорту преосвященного Софонии о вступлении в управление Туркестанской епархией. / РГИА. Ф. 796. Оп. 153. Д. 1649. Л. 4−5.

299

Путинцев Михаил, протоиерей. Воспоминания о епископе туркестанском Софонии. / Душеполезное чтение. 1884, ноябрь−декабрь.

300

Свет Православия в Казахстане. 1996, №6 (35). С. 17.

301

В 1911 г. их было открыто 8, в 1912 г. − 9, в 1913 г. – 10, в 1914 г. − 12, в 1915 г. − 14 , в 1916 г. − 8.

302

Исторический очерк об учреждении православных приходов в Семиречье и снабжении их духовенством. / Алма-Атинский областной архив. Ф.716. Оп. 2. Д.1.

303

Дмухановский И., псаломщик. Село Ивановское, Лепсинского уезда. /Туркестанские епархиальные ведомости. 1909, №8. С. 215 −217.

304

Яковлев В., свящ. Служебная поездка наблюдателя церковных школ Российской Империи В.И. Шемякина в Туркестанскую епархию. Верный. 1899. С.11.

305

Мы не располагаем прямой статистикой о численности приходов в Семиречье на 1918 г. В сводке ГПУ за 1925 г. по Джетысуйской (Семиреченской) области указано наличие 80 обновленческих приходов и 5 автокефальных. (Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 2. Д.1) При этом необходимо учитывать, что часть приходов к тому времени была упразднена. Для примера приведём перечень приходских церквей, закрытых к 1924 г. только в одном Талды-Курганском (бывшем Копальском) уезде: Иоанно-Богословская в Талды-Кургане (Гавриловке), Чубарская Михайло-Архангельская, Вознесенская, Троицкая, Новомихайловская, Кривошеевская, Аббакумовская, Развильное − молитвенный дом. (Талды-Курганский областной архив. Ф. 1. Оп.1. Связка. 2. Д.18).

306

Там же. №114, №123.

307

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, № 20. С. 342.

308

См.: Семиреченские ведомости. 1917 г. №№ 181, 159, 180, 156.

309

Хлудов Николай Гаврилович (1850−1935), живописец, краевед, этнограф. В 1910−1918 гг преподавал рисование в Учительской семинарии и женской гимназии г. Верного.

310

Неофит (Николай Васильевич Неводчиков, 1819−1910), архиепископ. Управлял Туркестанской епархией в 1883 – 1892 годах. В дальнейшем − архиепископ Кишинёвский.

311

Димитрий (Давид Абашидзе, князь, 1867 −1945), епископ, впоследствии схиархиепископ Антоний; управлял Туркестанской епархией с 1906 по 1912 г. Основал «Туркестанские епархиальные ведомости», верненский женский Серафимо-Иверский монастырь, приобрёл для епархии много святынь.

312

Семиреченские ведомости. 1917, №81.

313

Семиреченские ведомости. 1917, №№ 209, 212, 217, 218, 230.

314

Юрий Домбровский. Хранитель древностей. М., 2003. С. 38.

315

Там же.

316

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №16.

317

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №20.

318

Алма-Ата. Энциклопедия. / Алма-Ата, 1983 г. С. 176−177.

319

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №21.

320

Крестовой назывлась церковь при архиерейском доме; в г. Верном она была освящена в честь праздника Успения Божией Матери; как и архиерейский дом, эта церковь находилась южнее гарнизонного Дома офицеров, занятого ныне под музей казахских народных инструментов, на углу улиц Первогильдейской и Дворянской (в советское время ─ Пролетарской и Советской). Разрушена в 1974 году.

321

Под праздник Казанской иконы Божией Матери – всенощное бдение в кафедральном соборе, в день праздника – литургия в Малой станице, проповедь о чтимых иконах. Вечером, в крестовой Успенской церкви при архиерейском доме – беседа о почитании икон. В воскресенье, 29 октября, в соборе − проповедь «О бесновании в наши дни», а на вечерне после акафиста в крестовой церкви − беседа «О почитании святых». В воскресенье, 5 ноября 1917 г., в соборе, после литургии − «О примирении и общественной дисциплине», на вечерне в крестовой церкви − «О молитве за умерших». В Михайлов день с иеромонахом архиерейского дома Анатолием (Смирновым), священниками Михаилом Колосовым и Константином Зверевым – поездка на храмовый праздник в Каскелен, проповедь − « О примере ангелов для людей». В очередное воскресенье слово в соборе против пьянства как общественного зла. Вечерняя беседа − «О любви к отечеству». На Введение – служба во Введенской городской церкви на так называемых Клеверных участках. Тема проповеди: «Храм Божий − училище благочестия, лечебница и судилище для людей. Школьное и домашнее воспитание детей. Не тот отец, который родил, а который воспитал и научил». Воскресенье, 26 ноября, совпало с памятью великомученика Георгия − небесного покровителя казаков Семиречья. Всенощное бдение архиерейским служением с литией и величанием святому – в соборе. В день праздника – литургия в военной церкви во имя святителя Алексия, митрополита Московского, слово «В похвалу былой доблести русского воинства». На площади перед войсками гарнизона чествовались георгиевские кавалеры. Епископ отслужил молебен за их здравие. По случаю начала Рождественского поста вечером в домовой крестовой церкви беседа о смысле и полезности постов для христианина.

322

Религиозно-нравственные чтения. / Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №24.

323

ЦГА РК. Ф. 1414. Оп. 1. Д. 23.

324

Пимен, епископ. Для чего нам теперь нужен Всероссийский Патриарх? / Туркестанские епархиальные ведомости. 1918, №1.

325

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №21.

326

Архимандрит Пимен. Трудности избрания пастырей церковных по изображению св. Иоанна Златоуста. (К вопросу о предполагаемом преобразовании православных приходов). / Пермские епархиальные ведомости. 1916, №13−14.

327

22 декабря, пятница − рождественские часы и вечерня в крестовой церкви. 9.00. 24 декабря, воскресенье − литургия в кафедральном соборе. 9.00 вечерня в крестовой церкви. 2 час. дня; великое повечерие и утреня. 6 час. вечера. 25 декабря, понедельник − Рождество; литургия в кафедральном соборе. 9.00; по окончании − молебен об утишении страстей и междуусобной брани.

328

Пимен, архимандрит. Слово на первый день нового года. / Владикавказские епархиальные ведомости. 1912, №1; Пимен, архимандрит. Чего потребует для нашего счастья новый год? / Пермские епархиальные ведомости. 1915, №2; Новогодние пожелания / там же, №1.

329

Ныне Бишкек ─ столица Кыргызской Республики.

330

Маршрут включал следующие населённые пункты: Верный, Каскеленская, Самсоновское, Казанско-Богородицкое, Самсу, Таргань, Отар, Курдай, Сюгаты, Георгиевское, Константиновская, Молдаванское, Пишпек, Лебединское, Ново-Покровское, Димитриевское, Краснореченское, Ивановское, Большой Токмак, Старый Токмак (Белый Бекет), Джил Арык, Кок Майнак, Ново-Димитриевская, Тура-Айгыр, Чектал, Чулпан-Ата, Курумды, Сазановское, Уй-Тал, мужской монастырь, Преображенское, Пржевальск, Преображенское, мужской монастырь, Уй -Тал, Сазановка, Курумды, Чулпан- Ата, Чактал, Тура-Айгыр, Ново-Димитриевская, Кок-Майнак, Джил-Арык, Михайловское, Бургунь, Казанско-Богородицкое, Каскеленская, Верный. /Туркестанские епархиальные ведомости. 1918, №1.

331

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №20.

332

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №21. С. 247.

333

Семиреченские областные ведомости, 1917, №212. С.4.

334

Подробнее см.: О.И. Ходаковская. Валаам и миссионерский Свято-Троицкий Иссык-Кульский монастырь. / Валаамский монастырь. Духовные традиции. История. Культура. (Материалы Второй международной конференции. 29 сентября – 1 октября 2003 года). СПб., 2004.

335

Михаил Колобов, свящ. Иссык-Кульский монастырь. /Верный, 1905 г.

336

Туркестанские епархиальные ведомости. 1916, №6.

337

Вестник Семиреченского трудового народа. 1919 г., от 6 марта.

338

Дневник настоятеля Иссык-Кульского монастыря. ЦГА Киргизской Республики. Ф. 75. Оп. 1. Д. 45.

339

Иринарх (Шемановский). Избранные труды. М., «Советский спорт», 2005 .

340

Был погребён в притворе Казачьего Войскового собора в Большой Алматинской станице.

341

См. Ивлев Н., Ивлев М. Алма-Атинские находки. / Простор. 1996, №12.

342

Кияшко Андрей Иванович, генерал-лейтенант (1857−1917) – одновременно был признан казачьим съездом Атаманом Семиреченского казачьего войска; кубанский казак по происхождению, наказной атаман Забайкальского казачьего войска, Забайкальский военный губернатор. Нерчинская каторга находилась на подведомственной ему территории. 13 декабря 1917 г. зверски убит в Ташкенте.

343

Джайнаков Ибраим Джайнакович (1885-?). Переводчик губернатора, губернский секретарь. В 1917 председатель I Семиреченского съезда казахов. Избран в Учредительное собрание по Семиреченскому округу № 3 от партии Алаш и Семиреченского казачьего войска. (Источники: ГА РФ. Ф. 1810 – Всероссийская по делам о выборах в Учредительное собрание комиссия, on. 1, д. 369; Семиреченские ведомости. Верный., 1917, 15 октября).

344

Шкапский О.А. Прошлое и настоящее Туркестана. / Вестник Европы. 1915. Кн. 6. С. 141.

345

Алма-Атинский областной архив. Ф. 348. Оп. 1. Д. 198.

346

Восемь из расстрелянных 19 апреля 1918 г. были отпеты священником Иоанном Зверевым и погребены на городском кладбище 28 апреля 1918 г. Об этом имеется запись в метрической книге церкви Большеалматинской станицы. Имени Шкапского среди них не значится.

347

Семиреченские ведомости. 1917, №227.

348

Семиреченские ведомости. 1917, № 225, 238.

349

Доклад А.Ф. Керенскому помощника по гражданским делам генерального комиссара Туркестанского края графа Георгия Доррера. / Красная летопись Туркестана. 1923, №1−2. С.75−79.

350

Семиреченские ведомости. 1918, 19 января. №13.

351

Алма-Атинский областной архив. Ф.1416. Оп. 1. Д. 9. «Справка об Октябрьской революции и гражданской войне в Семиреченской области».

352

Алма-Атинский областной архив. Ф. 39. Оп. 2. Д. 309. Л. 213, 300.

353

Передано в устной беседе архивистом Т.Б. Митропольской, автором книги «Из истории семиреченского казачества» (Алма-Ата, 1997).

354

ЦГИА РК. Ф. 39. Оп. 2. Д. 244. Л. 370.

355

Борцы за Советскую власть в Казахстане. Алма-Ата, 1983. Вып. 1. С. 32−33.

356

Там же. С. 180.

357

Алма-Атинский областной архив. Ф. 26. Оп. 1. Д. 210.

358

С. Брайнин, Ш. Шафиро. Советский переворот в Семиречье. / Большевик Казахстана. 1936, №3. С. 64−65.

359

Ионов Александр Михайлович (1880−1950), полковник, в дальнейшем − генерал-майор; принял 2-й Семиреченский казачий полк в июле 1917 г., кавалер ордена св. Георгия 4-й степени и Георгиевского оружия; сын Михаила Ефремовича Ионова, военного губернатора Семиреченской области (1899−1907), исследователя Центральной Азии (начальника Памирских экспедиций), коннозаводчика. Активный участник гражданской войны в Семиречье; в последующем эмигрировал из Владивостока в Новую Зеландию, затем Канаду и США. В некрологе он назван выдающимся военным писателем русского зарубежья. Возможно, существуют нам неизвестные воспоминания А.М. Ионова о Верном 1918 года.

360

С. Брайнин, Ш. Шафиро. Советский переворот в Семиречье. / Большевик Казахстана. 1936, №3. С. 64.

361

Наша газета. (Ташкент) 1918, № 29.

362

Об установлении и упрочении Советской власти в Казахстане. Выписки и вырезки из газет. 1955−1964. / ЦГА РК. Ф. 1770. Оп. 1. Д. 22. Л. 337.

363

Об этом упоминает епископ Лука (Войно-Ясенецкий) в своих воспоминаниях. Нападки на архиепископа Иннокентия начались после того, как он в октябре 1922 г. объявил автокефалию Туркестанской епархии.

364

Наша газета (Ташкент) 1918, №44−45, от 8 и 9 марта.

365

Там же.

366

Сафаров. Колониальная революция. Опыт Туркестана. / Ташкент, 1921.

367

Трофимов Г. Из прошлого компартии в Джетысу. / Коммунистическая мысль. 1927, №3. С. 274.

368

Мало-Алматинской, Тастакской, Каскеленской, Софийской (Талгар) и Надеждинской (Иссык). Больше-Алматинская станица объявила нейтралитет.

369

Заря свободы. 1918, №22 (от 3 апреля).

370

С. Хлыновский. Семиреченский фронт. / Военная мысль. 1920, №1, сентябрь.

371

Еженедельник. 1918 г., г. Верный. №2 (от 28 апреля).

372

Заря свободы. 1918, №38 (от 26 апреля).

373

Приводится по книге: В.А. Шулдяков. Гибель Сибирского казачьего войска. 1917−1920. М., 2004. С. 176.

374

Победа революции в Семиречье. / Наша газета. 1918, №101, 24 мая.

375

Выписка из донесения Российскому вице-консулу в Энзели Российского консульства в Кульдже от 5 мая 1919 г. / ГАРФ. Ф. 4714. Оп.1. Д. 21.

376

См.: С. Брайнин, Ш. Шафиро. Первые шаги советов в Семиречье. Алма-Ата, 1934. С.71.

377

Началом расказачивания на Дону послужила подписанная Я.М. Свердловым секретная директива от 24 января 1919 года Оргбюро ЦК РКП(б) «Ко всем ответственным товарищам, работающим в казачьих районах ».

378

Циркулярное письмо-директива Оргбюро ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г.

379

Алма-Атинский городской архив. Ф.1718. Оп.1. Актовые книги за 1918 год

380

Даты в метрических книгах давались по старому стилю.

381

Семиреченский Совнарком издал декрет №1 об обложении 20 промышленников и купцов города Верного контрибуцией в размере 5 млн. 900тыс. руб. Были напечатаны семиреченские деньги (обеспечивались опием, сукном и кожей) − так называемые «аргамаки» из-за рисунка, напоминавшего лошадиную голову.

382

Выписка из донесения Российскому вице-консулу в Энзели Российского консульства в Кульдже от 5 мая 1919 г. / ГАРФ. Ф. 4714. Оп.1. Д. 21.

383

Семиреченские Ведомости.1917, №171.

384

Покойный краевед Н.П. Ивлев зачитывал автору данной книги архивный документ, в котором шла речь об участи Токаша Бокина.

385

Борцы за Советскую власть в Казахстане. Алма-Ата, 1983. Вып. 1. С. 49−50.

386

Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 1. Оп.1. Д.14. Л.36. (Выписка из протокола заседания Военной секции 2-го Чрезвычайного Областного съезда от 25 марта 1919 г.).

387

Протокол №6 от 16 июня 1919 г. общего собрания членов Верненской организации РКП(б) (Там же. Ф.1, Оп.1. Д.16. Л. 44, 48).

388

Алма-Атинский областной архив. Ф.489. Оп. 1. Д. 45, Л.37.

389

Алма-Атинский областной архив. Ф.1416. Оп.1. Д.5. Л.3.

390

Протоколы общих собраний членов Верненской организации РКП(б). / Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 1. Оп.1, Д.16. Л.29.

391

Газета «Заря Свободы» выходила в 1918 г.(8 марта −18 июня). Далее получила новое название: «Вестник Трудового народа».

392

Заря свободы. 1918, №49, 78, 44.

393

Серафим (Богословский), иеромонах. Убит неизвестными лицами в горах вместе с бывшим насельником Иссык-Кульского монастыря иеромонахом Феогностом 11 августа 1921 года. Прославлен вместе с иеромонахами Феогностом и Анатолием (Смирновым) и послушницей Верненского Серафимо-Иверского монастыря Евдокией Ткаченко местночтимым почитанием в 1993 году, общероссийским – в 2000 году. Документальные сведения об их жизни крайне скудны. Преподобномученики Серафим и Феогност – широко почитаемые в Казахстане святые.

394

Алма-Атинский областной архив. Ф. 348. Оп. 1. Д. 28.

395

Известно, что Послание Поместного Собора по поводу происходящих в России междуусобий епископ Пимен огласил в кафедральном соборе 17 декабря 1917 г., тогда как в центральной печати оно появилось 2 декабря 1917 г.

396

Какое чудо нам ныне нужно? (Из чтений в Народном Доме гор. Верного). / Туркестанские епархиальные ведомости. 1918, №1.

397

Алма-Атинский областной архив. Ф. 1416. Оп. 1. Д.9.

398

Евангелие от Матфея. Гл. 5. Ст. 38–45.

399

Заря свободы. 1918, 8 мая.

400

По поводу «пробольшевистских настроений» епископа Пимена было напечатано письмо в редакцию: «Я беру статью Гречко, который стал якобы адвокатом между духовенством и проснувшимся народом; он пишет, что Преосвященный Пимен вполне поддерживает все стремления народа и идёт с народом одним путём. Почему же Пимен не написал сам, что он есть сторонник трудового народа. Ведь он мог это сделать, не прибегая к посторонней помощи. Та нет, где-то и когда-то он сказал клму-то, что он большевик. Это не есть факт, пусть он сам напишет подобную статью. Тогда и многие другие скажут, что Преосвященный Пимен стал на ту дорогу, по которой велел идти Сам Господь. Юпатов». /Заря свободы. 1918, от 26 мая.

401

Еженедельник Семиреченского союза агрономов. 1918, №4. С. 3−4.

402

Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 811. Оп. 4, 1957 г. Д. 60. Л.10.

403

Виктор Фёдорович Люба − русский дипломат; окончил факультет восточных языков СПб университета (1886); консул в Кульдже (1915−1920). / Бурдуков А.В. Старая и новая Монголия. М., 1969. Скончался в Париже в 1928 г. Оствил воспоминания, опубликованные в 1936 году в Париже, обнаружить которые пока не удалось.

404

В отряд Ярушина входили: сибирская партизанская сотня подъесаула Сибирского казачьего войска Г.П. Люсилина в составе партизанской сотни, сводной сотни 3-го Сибирского казачьего полка и офицерской пулеметной команды (всего более 100 шашек при двух пулеметах), три сотни и пулемётная команда 3-го Сибирского казачьего полка, автомобильный партизанский отряд капитана Н.Д. Виноградова, добровольческий отряд прапорщика Чернова, состоявший из старшеклассников г. Павлодара. /См.: В.А. Шулдяков. Гибель Сибирского казачьего войска. 1917−1920. М., 2004.

405

Именно здесь воевал отряд Мамонтова-Кихтенко, расстрелявший в Верном епископа Пимена. В Сарканде с ним столкнулся отряд капитана Виноградова, участника сергиопольской победы. По воспоминаниям одного красного бойца, Мамонтов с горнистом прискакал в штаб белых. Вызвал Виноградова, офицер этот был на протезе, дал пакет и тут же его застрелил. Через улицу перебежал в другой двор и как раз попал к белым. Его порубили саблями и закопали в навоз». После гибели Мамонтова руководство отрядом взял его брат Семён Мамонтов, а после его смерти − Дмитриий Кихтенко.

406

М. Ивлев: Гибель Семиреченского казачьего войска (1917–20 гг.). Страницы истории. / «Белая гвардия», альманах, №8, изд-во «Посев». 2005 год.

407

Алма-Атнский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. 27. Л. 57.

408

Алма-Атинский областной архив. Ф. 348. Оп. 19. Д. 43. Л.13.

409

Как прошло изъятие церковных ценностей в Алма-Ате. / Правда, 1922 г., 27 августа.

410

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп.1. Д. 40. (Параграф 12 из протокола №27 заседания Семиреченского облисполкома).

411

По этому делу проходили также владелица частной верненской типографии А. Зырянова, садозаводчик Моисеев, полковник Утков, помощник комиссара юстиции Браженцев, зубной врач Благер, писарь бывшей воинской управы Воронин, Новопашин, С. Шахворостов, А. Сидельников, Ходский, Попов, Фогель. Согласно следственному делу заговорщики собирались в Талгаре на заимке урядника Радченко. Участники заговора собирали деньги (25 тыс. руб.) для солдат гарнизона, чтобы они [в нужное время] вынули замки у пушек. (Алма-Атинский областной архив. Ф. 772. Оп. 1. Д.1).

412

«Не упускали случая и попы; беловодский, впоследствии сбежавший поп Ткачёв начал организовывать так называемый «чёрный отряд» (В. Бесталанный. 18 дней декабря 1918 г. Воспоминание об эсеровском восстании в Семиречье. / Коммунистическая мысль. 1927, №4).

413

Павел Виноградов. Роль собора в годы гражданской войны. Историческая справка. /Советская степь. 1929, 14 октября.

414

Декрет Совета народных комиссаров «О свободе совести, церковных и религиозных обществах» от 24 января 1918 г.

415

Алма-Атинский областной архив. Ф. 340. Оп. 1. Д. 23. 1918 г. Л. 205.

416

Алма-Атинский областной архив. Ф.26. Оп. 1. Д. 210.

417

Семиреченские областные ведомости. 1898, №37.

418

Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 1. Оп. 1. Д.3.

419

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. 43. Л. 229.

420

Алма-Атинский областной архив. Ф. 409. Оп. 1. Д.12. Л. 118.

421

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. 21. Л. 221−221об.

422

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. 49. Связка 9. Л. 23.

423

Туркестанские епархиальные ведомости. 1910, № 11. (Из речи священника Дм. Муромцева при встрече начальника Туркестанского Края генерал-губернатора Самсонова).

424

Туркестанские епархиальные ведомости. 1916, №12.

425

Автору приходилось слышать в середине 1990-х годов от племянницы послушницы монастыря Дарии Назаренко рассказы о жизни монастыря: сне на голых лавках, плохом питании, туберкулёзе и тяжёлом физическом труде.

426

Забытые. / Семиреченские Областные Ведомости. 1917, №132.

427

Из духовного мира. /Заря свободы. 1918, 5 апреля.

428

Алма-Атинский областной архив. Ф. 340. Оп. 1. Д. 23. Л. 94.

429

Священный Собор Православной русской Церкви. Собрание определений и постановлений. Вып. 2. / М., 1918. С. 21−22.

430

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. 43. Л. 122.

431

Там же. Ф. 348. Оп.1. Д. 254. Связка 5.

432

Революция и церковь. 1919, №1. С.33

433

Революция и церковь. 1920, №3–5. С. 77.

434

Вестник семиреченского трудового народа. 1918, № 19. (14 июля).

435

Алма-Атинский областной архив. Ф. 348. Оп. 1. Д. 33. Связка 1. Л.4.

436

Имя священника Макария Леонтовича встречается в воспоминаниях участников гражданской войны: «Не шло население казачьих станиц на признание советской власти… а попы станицы Саркандской − Витавский, Тополевской − Левантович под церковный напев подпевали трудовому казачеству, что большевики − это грабители, они разоряют наше отечество, что настало время антихриста, молитесь Богу Небесному, а сами ожидали особого переворота и готовы были идти на защиту белого круга» (Воспоминания Колесникова Трофима о Черкасской обороне. Составлено в 1952 г.) / Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 71. Оп. 3. Д.4.

437

Туркестанский церковный вестник. 1918, № 3 (1 августа). Сообщения об убиенных священниках в ташкентском церковном журнале, вышедшем в начале августа 1918 г., приводит к выводу, что дата гибели священника Селинина на его могильном камне, 8 августа 1918 г., указана ошибочно. Смерть могли произойти 8 июля 1918 г., когда Урджар был занят красным карательным отрядом Ивана Мамонтова.

438

Государственный архив Киргизской Республики. Ф. И112. Оп. 1. Ед. хр. 14.

439

Упомянутые епископом священники были прославлены в лике святых общецерковным почитаниемв 2000 году.

440

Алма-Атинский областной архив. Ф. 358. Оп. 1. Д. 2.

441

Е. М. Памяти о. Иоанна Кронштадтского. / Туркестанские епархиальные ведомости. 1909, № 22. С. 537−535.

442

П.Н. Краснов. Амазонка пустыни. Берлин, 1922. Переиздан в журнале «Простор». 2001, №9.

443

Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 71. Оп. 3. Д. 1. (Воспоминания участников революции и гражданской войны в Семиречье).

444

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №13. С. 182.

445

Туркестанские епархиальные ведомости. 1917, №12. С.173−174.

446

Умучен в Семиречье. Новомученик Лепсинский, иерей Георгий Степанюк. (Сообщила Алла Владимировна Жак, внучка о. Георгия Степанюка из г. Шауляй, Литва). / Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 15. Ч.1. С. 52.

447

Там же.

448

Св. мощи новомученика Семиреченского священника Василия Калмыкова покоятся в Ильинском храме г. Джаркента.

449

Умучен в Семиречье. Новомученик Лепсинский, иерей Георгий Степанюк. (Сообщила Алла Владимировна Жак, внучка о. Георгия Степанюка из г. Шауляй, Литва). / Санкт-Петербургские епархиальные ведомости. Вып. 15. Ч.1. С. 52.

450

Государственный архив Киргизской Республики. Ф. И112. Оп. 1. Ед. хр. 14.

451

Ныне г. Талды-Корган Алма-Атинской области Республики Казахстан.

452

Начальник охраны города.

453

Дело по обвинению солдата отряда Кихтенко Красникова в расстреле монахини Затыльниковой. / Алма-Атинский областной архив. Ф. 348. Оп.1. Д. 274. Связка 7.

454

Сергий Булгаков. На пиру богов. Pro и contra. Современные диалоги. / Наше наследие. 1991. №1.

455

Архив Президента Республики Казахстан. Ф.1. Оп. 1. Д.1.

456

Юрий Попов. Священник-коммунист. / Вече Твери. 2001 г., 21 августа.

457

Сведения, полученные от вдовы Ирины Никольской. /См. Черкасская оборона. Документы и материалы. Алма-Ата, 1968.

458

Архив Президента Республики Казахстан. Ф.71. Оп. 3. Д.1. (Участники установления Советской власти в Семиречье. Воспоминания, автобиографии и др. документы).

459

Черкасская оборона. Документы и материалы. Алма-Ата, 1968. С. 193.

460

Правда. 1919 г., 4 сентября.

461

В делах Семиреченского ревтрибунала проходило дознание по его буйным выходкам (Это дело читалось автором в делах ревтрибунала в Алма-Атинском областном архиве). В соответствии с биографии Никольского, он скончался поздней осенью 1920 года в Урджаре от воспаления лёгких.

462

Ныне затоплен Капчагайским водохранилищем.

463

О нем также см. Часть III, гл.8 («Поездка на Иссык-Куль») этой книги.

464

Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 1. Оп.1. Д. 6. Л.39.

465

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп.1. Д. 44.

466

Алма-Атинский областной архив. Ф. 348 (фонд ревтрибунала). Д. 246. (По обвинению Сергея Федотова в самочинном выступлении). Л.7об−8.

467

Газета большевиков Семиреченской области, сменившая газету «Заря свободы» в августе 1919 года.

468

Архив Президента Республики Казахстан. Ф.1. Оп. 1. Д. 795. Л. 83.

469

Голос пролетариата. (Печатный орган большевиков г. Пржевальска). 1919. №49.

470

На чёрную доску. Пржевальское духовенство во время последнего бунта. /Голос пролетариата. 1919 г.

471

Вестник семиреченского трудового народа. 1919, №116.

472

Трофимов Г. Из прошлого компартии в Джетысу. / Коммунистическая мысль. 1927, №3. С. 289−290.

473

Об антирелигиозной пропаганде. / Революция и Церковь. 1919, №1. С.13.

474

Илюнчева О.П. Первая библиотека Ямала. В кн.: Распространение книги в Сибири (конец XVIII – нач. XX в.). / Новосибирск, 1990. В материале имеется ссылка на архивный источник, сообщающий о смерти Шемановского: Архив Кирг. Филиала Института марксизма-ленинзма. Ф. 60. Оп. 1. Д. 718. Л. 85.

475

В официальной церковной переписке сохранялся старый стиль.

476

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 7. Д. 1 (1918 –1919 г.) Л. 59 (4–6).

477

Туркестанский церковный вестник. 1918, № 4–5.

478

Алма-Атинский областной архив. Ф. 389. Оп. 1. Д. 90. Л. 212.

479

Русская армия. 1918 г., №28 (от 24 декабря).

480

Автором статьи, в которой сообщалось о факте убийства епископа Пимена, был И.Н. Шендриков – Семиреченский казак, уроженец станицы Софийской; в 1918 г. – представитель Семиреченского казачьего войска в Омске.

481

Об установлении и упрочении Советской власти в Казахстане. Выписки и вырезки из газет. 1955−1964. / ЦГА РК. Ф. 1770. Оп. 1. Д. 22. Л. 337.

482

Дм. Фурманов. Мятеж. Алма-Ата − Москва, 1936.

483

Участники установления Советской власти в Семиречье (воспоминания, автобиографические и другие документы). / Архив Президента Республики Казахстан. Ф. 71. Оп. 3. Д. 1.

484

Юлий Молчанов, юрист, окончил юридический ф-т Харьковского университета, прибыл в г. Верный с обозом ташкентского карательного отряда Е. Мураева-

485

Емелев Лукиан Потапович (1894–1919, 29 сентября). С 25 марта 1918 г. – выборный командир 1-го Семиреченского социалистического полка РККА. В апреле-мае 1918 г. – командир т.н. «Верненского отряда» (в состав которого входил и полк) при подавлении белоказачьего восстания вокруг г. Верного. С 2 июня 1918 г. – выборный Военный комиссар Семиреченской области и Командующий войсками области. Одновременно – начальник гарнизона г. Верный. 3 июля 1918 г. – издал приказ о упразднении Семиреченского казачьего войска. 24 августа 1919 г. – тяжело ранен в живот осколками снаряда в бою за п. Аксу – лично шел в цепи атакующих. По сведениям краеведа Н.П. Ивлева, смертельную рану Емелев получил на почве бытового конфликта.

486

Алма-Атинский областной архив. Ф.489. Оп. 1. Д. 27. (Копии протоколов заседаний первого Семиреченского областного съезда).

487

Рассказ приводится по записям автора этой книги и по материалу, опубликованному в алма-атинской православной газете «Веди» (1996, №4).

488

На верненской кафедре у епископа Пимена были келейники: Дмитрий Рощупкин; позже – бывший унтер-офицер Диомид Пискур; последний − Фаддей Шабат, осиротевший после киргизского мятежа. Все – из местных жителей.

489

Роща Баума.

490

Воспоминания о Василии Ивановиче Орнатском жены его Людмилы Николаевны Орнатской. / Из частного собрания документов Т.И. Орнатской. Машинопись. 1939. С. 6.

491

Свет Православия в Казахстане. 1994, № 3(12). С. 32.

492

Со времён первого туркестанского епископа Софонии (Сокольского) при туркестанском архиерейском доме жили дети крещёных калмыков. /См.: Путинцев Михаил, протоиерей. Воспоминания о епископе Туркестанском Софонии. (Душеполезное Чтение. 1884, ноябрь-декабрь).

493

Русские православные иерархи периода с 1893 по 1965 годы (включительно). Часть IV. Составил М.М. Куйбышев. 1966. С. 404.

494

Сообщил автору в середине 90-х годов в Алма-Ате Сергей Степанович Петров – плотник Никольского собора, который ребёнком видел митрополита Иннокентия и общался с ним.

495

Епископ Тихон (Шарапов). Алма-Атинская епархия Московского патриархата в 1937 году. Машинопись. / Архив Санкт-Петербургской епархии. Ф. 3. Оп. 6. Д. 101. Л. 3.

496

Алма-Атинский областной архив. Ф. 489. Оп. 1. Д. Л. 244.

497

Ныне села с названием Алексеевское под Алма-Атой не значится. В 1913 г. в Верненском уезде было таранчинское (уйгурское) селение Алексеевское.

498

См.: Аргументы и факты Казахстана. 1996, №27. С.4.

499

ЦГИА Республики Казахстан. Ф. 825. Оп. 1. Д. 62.

500

См. Свет Православия в Казахстане. 1995. №3(21). С. 8.

501

Ныне в сохранившемся крыле женской гимназии расположен художественно-графический факультет педагогического университета.

502

Ю. Домбровский. Факультет ненужных вещей. М., 1990. С. 260.

503

Вестник Семиреченского трудового народа», №? . 1919.

504

Инструкция по проведению в жизнь декрета от 23 января 1918 г. об отделении церкви от государства от 24 августа 1918 г. / Известия. 1918, №186, от 30 августа 1918 г.

505

Возвращение состоялось постановлением Джетысуйского облисполкома от 18 июня 1923 г.

506

Его хиротония во епископа Джетысуйского прошла в Москве 23 декабря 1923 года.

507

Центральный архив Республики Узбекистан. Ф. 429. Оп.1. Д. 659а. Л. 288.

508

Горизонт. 1992, 4 –10 января.

509

Российский Общевоинский Союз – военная организация Русского Зарубежья, Белая Армия заграницей.

510

П.П. Сахаров. Шекснинское восстание. / Череповец: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1999. С. 183.

511

Мисаил (Михаил Крылов, 1839 рожд.), епископ; окончил С.−Петербургскую духовную академию; епископ Можайский (1883), далее Орловский, Могилёвский. В 1904 г. уволен на покой, но в 1905 г. назначен на Олонецкую кафедру; в 1908 г. вышел на покой вторично по преклонности лет. Проживал в Кирилло-Белозерском монастыре. Скончался после 1918 г.

512

Новгородские епархиальные ведомости. 1899, № 19 и 1900, №1.

513

Священник Иоанн Белоликов. Открытие Чуровской приходской богадельни. / Новгородские епархиальные ведомости. 1910, №4.

514

Свящ. И. Белоликов. Примерное усердие к храму Божию. / Новгородские епархиальные ведомости, 1902, №4. С.179−181.

515

Игуменья Филарета (Соловьёва Ольга Герасимовна, 1867–1938), возглавляла монастырь с 1911 г. дворянка, из офицерской семьи; после закрытия монастыря проживала в Старой Руссе. Была арестована 7 марта 1938 г. Расстреляна 18 марта 1938 г. (См.: «Книга памяти Новгородской области»).

516

ГАНО. Ф. 481. Оп. 1. Д. 876. Л.2; Ф.р−735. Оп. 4. Д. 388.

517

Деяния II Всероссийского Поместного Собора. С.11.

518

Там же. Л. 60

519

С 1939 года Георгиевская церковь была закрыта решением Ленинградского облисполкома «по ходатайству трудящихся». По распоряжению немецких оккупационных властей действовала с осени 1941 г. С освобождением территории, в марте 1943 г., была закрыта вновь. Богослужения возобновились в одном Благовещенском приделе 23 июня 1945 года.

520

Левашовское мемориальное кладбище. С.-Петербург, 1999. С. 4−5.

521

Архив УФСБ по Новгородской области. Д. 1а\12502.

522

Ленинградский мартиролог, 1937−1918: Книга жертв политических репрессий. Т. 3. (Ноябрь 1937 года.) СПБ.,1998.

523

Письмо от октября 1991 года хранится у Н.Н. Хлебовой (Белоликовой) в Череповце.

524

Путята Виктор Александрович; епископ Череповецкий (обновленческий) с октября 1935 по 4 августа 1936 года.

525

Вологодский областной архив. Ф. 1010. Оп. 3. Д. 385. Личное дело протоиерея А. Белоликова.

526

Архив ФСБ по Вологодской области. Д.12160.

527

Ленинградский мартиролог, 1937−1938 / Книга жертв политических репрессий. Т.1. Август-сентябрь 1937 года. СПб., 1995.

528

Письма вдовы протоиерея Алексия Белоликова, Веры Алексеевны, хранятся у её внучки Н.Н. Хлебовой Череповце.

529

Речь идёт об архиепископе Михаиле (Мудьюгине, 1912 −2000), с 8 октября 1966 г – ректоре Ленинградской духовной академии. С 6 ноября 1966 по 30 июля 1968 был епископом Тихвинским, викарием Ленинградской епархии. Диакон, муж дочери, – студент ЛДА Георгий Козырев.

530

«К вопросу о единоверии», «Историко-критический обзор существующих мнений о происхождении, сущности и значении русского раскола», «Яков Стефанович Беляев. Старообрядческий писатель XVIII века».

531

Формулярный список о службе доцента Императорской Киевской духовной академии, не имеющего чина, магистра богословия Василия Захаровича Белоликова. / РГИА. Ф. 796. Оп. 436. Д. 582.

532

Письмо епископа Василия, ректора Киевской духовной академии Н. Глубоковскому от 19 января и от 8 июля 1918 г. Цит. по кн.: Сосуд избранный. История российских духовных школ. М., СПб 1994. С. 208, 243.

533

Там же. Письмо от 9 июля 1920 г. С. 283.

534

Обновленческий раскол. (Материалы для церковно-исторической и канонической характеристики). Сост. И.В. Соловьёв. М., 2002. С. 983−984.

535

А. Левитин, В. Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты. Кюснахт (Швейцария), 1978. C. 110.

536

Анатолий Левитин, Вадим Шавров. Очерки по истории русской церковной смуты 20─ 30-х годов XX века. Часть 2. Кюснахт (Швейцария). 1977. С.124.

537

Переписка с КЕУ и факт отхода от «Живой Церкви» приводится из книги свящ. Ильи Соловьёва «История «обновленческого раскола» в Русской Церкви (1922–1946), готовящаяся к печати.

538

«О таинствах. (Против сектантов)», «Первые века христианства», «Протодиаконское православие», «Туча с запада. Час убо нам от сна восстати», «Из жизни современного баптизма» и др.

539

Проф. В. Белоликов. О таинствах. (Против сектантов). / Вестник Священного Синода православной российской церкви. 1927, №1. С.19.

540

Священник Николай Балашов. Мученики братья Белоликовы. – Речь. Вологда. 1993. №220–221.

541

Архив Вологодской области. Ф. 100. Оп. 3. Д. 3.

542

Данные Богословского Свято-Тихоновского института.

543

Сообщил Антонин Николаевич Белоликов в 1995 год

Комментарии для сайта Cackle