Август

—113—

щего ему разумения, ибо и они разумны разумением. Так и тот, кто может просвещать других, не должен быть мыслим как свет в собственном смысле, но только как раздаятель находящегося в нем света, посредством учения пересылающий его в других и сообщающий прочим то благо, какое получил. Посему-то и сказано было святым апостолам: туне приясте, туне дадите (Мф.10:8). Что было у них благого, все это конечно есть и богоданное. Да и вообще природа не только людей, но даже и святых ангелов, не может похваляться собственными благами, ибо вместе с призванием к бытию каждое существо имеет от Бога и самый образ бытия, и мы не должны представлять в них ничего существенно присутствующего, что не было бы даром милости Творца и не коренилось бы в благодати Создателя. Итак, поскольку все твари сложны, то свет не может быть в них собственно и просто или несложно, но вместе со всем другим и свет они имеют по причастию и чрез получение от Бога. Напротив, свет истинный есть тот, который просвещает, а не от другого просвещается, каков и есть Единородный, представляемый с простой и несложной природою, ибо божество чуждо всякой сложности.

Это конечно так. Но противник опять может сказать нам: если бы святые не были светом по природе, то по какой причине Спаситель не называл их причастными свету, но именовал светом? Каким образом тварь будет иметь другую, отличную от Него, природу, если как Сам назван светом, так и разумный твари (называются) – вы есте свет мiра, слышали ученики (Мф.5:14)? – Но почему же, любезнейший, снова скажем ему, сы-

—114—

нами Бога и богами названы мы в божественных писаниях, согласно сказанному: Аз рех: бози есте и сыны Вышняго вси (Пс.81:6)? Неужели же, перестав быть по природе тем, что мы есть, мы должны возвыситься до божественной и неизреченной сущности, – и, лишив Слово Божие истинного сыновства, вместо Него будем присидеть Отцу и благодать Почтившего нас (ею) соделаем предлогом нечестия? – Да не будет. Но Сын должен быть неизменно с теми свойствами, какие присущи Ему, – мы же суть сыны по усыновлению и боги по благодати, не неведая о том, что мы есть. Таким же образом и святые, веруем, суть свет. Думаю, что должно обратить внимание и на следующее. Ведь разумные твари просвещают (других), будучи просвещаемы (сами), посредством сообщения наученний, вливаемых из одного ума в другой, – и такое просвещение справедливо следует называть скорее учением, или откровением. Но Слово Божие просвещает всякого человека приходящего в мiр, не чрез научение, как иногда ангелы или даже и люди, но напротив – как Бог, чрез создание каждому из призываемого к бытию влагает семя премудрости или богопознания и прирождает корень разума и таким образом совершает разумное животное, являя его причастным собственной Своей природы и посылая в его ум как бы некие световидные пары неизреченного Своего блеска, каким Сам ведает образом и способом, о чем не излишним почитаю сказать. Посему-то и праотец Адам оказывается не во времени, как мы, приобретшим себе премудрость, но является совершенным по разуму тотчас же с первых времен бытия, сохраняя в себе еще не загрязненным и чистым данное его природе от

—115—

Бога просвещение и имея не испорченным достоинство своей природы. Итак, Сын просвещает как Творец, будучи Сам светом истинным, тварь же блистает по причастию к свету, почему и называется светом, восходя до превышающего ее природу по благодати Прославившего ее и Венчающего разными почестями, так что каждому из удостоенных такой чести со всею справедливостью следует выступить на средину и, вознося благодарственные молитвы, воспеть наконец великим гласом: благослови душе моя Господа и не забывай всех воздаяний Его, – очищающаго вся беззакония твоя, исцеляющаго вся недуги твоя, избавляющаго от истления живот твой, венчающаго тя милостию и щедротами, исполняющаго во благих желание твое, ибо действительно творит милостыни Господь (Пс.102:2–6), малое и ничтожное по своей природе являя великим и досточудным посредством Своей благости к нему, как без сомнения и нас благоволил, как Бог, преизобильно украсить Своими собственными благами¹⁹⁰², почему и называет богами и светом, и всякими другими благами.

Потом что говорит кроме этого (евангелист)? – что и в мiре бе. И это благополезно присоединяет богослов, сообщая нам здесь необходимейшее научение. Поскольку сказали: бе свет истинный, иже просвещает всякаго человека грядущаго в мiре, но для слушателей было не очень ясно, человека ли, приходящего в мiр просвещает свет, или же сам свет истинный, как бы из некоего другого места переходя в мiр, совершает просвещение всех людей: то духоносец почитает необходимыми открыть нам

—116—

истину и изъясняет значение своих речений, тут же говоря о свете, что в мiре бе, дабы выражение ἐρχόμενον εἰς τ`ν κ’σμον¹⁹⁰³ ты разумел уже о человеке и дабы этим яснее указать на освещаемую природу, как призываемую из небытия к бытию. Прежнее небытие можно ведь представлять в уме как бы некое место для тварей, из коего они неким образом переходя к бытию, получают уже другое место в существовании. Посему вполне естественно и свойственно человеческой природе то, что она просвещается уже с самым первых времен и одновременно с устроением своего бытия получает и разумение от сущего в мipe света, то есть от Единородного, Который неизреченною силою божества наполняет все, соприсутствует ангелам на небе, пребывает и среди обитателей земли, не оставляет лишенным Своего божества и самый ад и, присутствуя везде во всем, ни в чем не отсутствует, так что премудрый Псалмопевец, со всею справедливостью удивляясь сему, говорит: камо пойду от духа твоего и от лица твоего камо бежу? Аще взыду на небо, ты еси тамо; аще сниду во ад, тало еси; аще возму криле мои рано и вселюся в последних моря, и тамо бо рука твоя наставит мя и удержит мя десница твоя (Пс.138:7–10). Всякое место и всякое создание объемлет божественная рука, сохраняя бытие тварей и содержа жизнь нуждающимся в жизни и всевая духовный свет в способных к разумению. Но Сам Он, как мы сказали уже, не пребываете в месте и не подлежит местному

—117—

передвижению, ибо это есть свойство тел, а напротив – наполняет все, как Бог.

Но на это быть может скажет кто: что же, благороднейший, ответим мы на то, когда нам поставят на вид Христа говорящего: Аз свет в мiр приидох (Ин.12:46)? Или, когда Псалмопевец воскликнет: посли свет твой и истину твою (42:3)? Вот здесь Сам Он ясно говорит, что Он пришел в мiр, очевидно, как не сущий в нем, – также и Псалмопевец умолял послать еще не присутствующего, судя по образу речи и по значению посольства к нам. Ответим на это, что богослов, усвояя Единородному боголепное достоинство, говорит, что Он всегда находится в мiре, как жизнь по природе, как свет по существу, наполняя тварь как Бог, будучи неограничен местом, не измерим расстоянием, не обдержен количеством, ничем вообще не объемлется, ни нуждается в переход с места на место, но пребывает во всем и ничего не лишает Себя. А если утверждал, что Он пришел в мiр, хотя и присутствовал в нем, то это в отношении к вочеловечению. Он явися на земли и с человеки поживе (Вар.3:38) с плотью, соделывая чрез это очивиднейшим Свое присутствие в мiре, – и некогда доступный (одному только) уму становясь видимыми уже и самыми телесными очами, влагал нам более, так сказать, сильное чувство¹⁹⁰⁴ богопознания, будучи познаваем чрез чудесные и великие дела. Так же и Псалмопевец молит послать к нам Слово Божие для освещения мiра, как мне кажется, не в другом каком отношении, но в том же самом.¹⁹⁰⁵ Но любо-

—118—

знательному, полагаю, надо кроме того обратить внимание и на то, что ум острее всякого слова и движение мысли быстрее языка. Посему тонкостью ума и быстрым движением его мы можем созерцать разнообразную красоту божественной природы, но говорить о ней мы можем только человекообразно и по подобию с нами, так как язык не может простираться до полного выражения истины. Поэтому и Павел, распорядитель таинств Спасителя, просил слова у Бога во отверзении уст его (Еф.6:19). Итак, нисколько не должно вредить природным достоинствам Единородного бедность нашей речи, но должно мыслить о Нем богоприлично, что по нужде говорится человекообразно – Им ли Самим (говорится) ради нас, или и святыми о Нем по ограниченности нашей природы.

Сказанного, кажется, вполне достаточно для объяснения данных слов. Но так как думаю, что трость, служащая божественным догматам, должна препобеждать леность, то, предложив опять тоже самое чтение, исследуем точнее, как надлежащим образом должно разуметь в отношении к человеку изречение: приходящего в мiр. Ведь был в нем (мiре) свет, как засвидетельствовал уже сам Евангелист, – и не свет приходит в мiр, но, как утверждаем мы, просвещаемый человек. Посему некоторые говорят, изрыгая из сердца своего, а не от уст Господних, как написано (Иер.23:16), что души людей до устроения тел предсуществовали на небе, долгое время живя в бестелесном блаженстве и в чистоте наслаждаясь истинным благом. Но поскольку в них стало входить пресыщение наилучшим (состоянием) и, склоняясь наконец к худшему, они стали нисходить к беззаконным

—119—

помыслам и пожеланиям, то Творец, справедливо вознегодовав, посылает их в мiр, – облек телами из земли, заставив их носить эту тяжесть, и, как бы заключив их в какую пещеру беззаконных удовольствий, рассудил наказать их (души) посредством самого испытания их (чувственных наслаждений), сколь горько увлечение к худшему и полное пренебрежение благом. И в доказательство столь смешного баснословия своего прежде всего хватаются за это самое, толкуемое теперь нами, изречение: бе свет истинный, иже просвещает всякаго человека грядущаго в мир. А кроме того приводят и некоторые другая доказательства от божественного писания, как например: прежде даже смиритимися, аз прегреших (Пс.118:67). Не стыдясь своей болтовни, он говорит: вот прежде смирения, то есть вотелесения, душа, сказано, согрешила, почему и справедливо унижена, связанная смертью и тлением, как подобно же и Павел называет тело, говоря: окаянен аз человек кто мя избавить от теа смерти сея (Рим.8:24)? Если же согрешает, говорится, прежде унижения душа, то и приходит в мiр очевидно, как предсуществующая, ибо каким образом вообще могло бы согрешить еще не существовавшее? Приходит же ъ мiр, очевидно двигаясь от некоторых мест. Болтая подобный вздор вопреки догматам Церкви и нелепостями пустых толкований, засоряя уши простецов, они справедливо услышать: люте прорицающим от сердца Своего и отнюдь не видящим (Иез.13:3). Действительно, видения и гадания, и пророчества сердца своего, противопоставив словом Духа, они не чувствуют, до каких ужасных последствий должно дойти их предприятие, в виду слов Псалмопевца

—120—

к Богу: Ты страшен еси, и кто противостанет тебе от¹⁹⁰⁶ гнева твоего (Пс.75:8). А что весьма нелепо думать, что душа предсуществует и что она за прежние грехи ниспосылается в земные тела, это мы постараемся доказать, по нашим силам, посредством ниже приведенных рассуждений, зная написанное: даждь премудрому вину, и примудрейший будет: сказуй праведному, и приложит приимати (Прит.9:9).

Рассуждения или доказательства посредством умозаключений

1. Если душа человека предсуществовала устроению тел и, по мнению некоторых, уклонившись ко злу, в наказание за грех имеет низвержение в плоть, то почему же, скажи мне, Евангелист говорит, что она освещается, приходя в мiр? Дело это (освещение), думаю, есть честь и сообщение светлых даров, а кто удостаивается чести, тот не наказывается, равно и наказанию подвергается не тот, кто оказывается причастником божественных благ, но кто подпадает гневу наказующего. Поскольку же не гневу подвергается приходящий в мiр человек, но напротив – просвещается, то очевидно отсюда, что удостаивающийся чести с телом имеет воплощение не в качестве наказания.

2. Иное. Если прежде тела душа была уже духом чистым, пребывавшим в блаженстве, но по увлечению подпала злу и по причине сего оказалась во плоти, то каким образом приходящий в мiр просвещается? Ведь необходимо говорить, что прежде пришествия (в мiр) он лишен света. А если так, то каким образом был уже чистым духом тот,

—121—

кто лишь тогда только начинает просвещаться, когда и в мiр приходить и не без плоти?

3. Иное. Если душа человека предсуществовала телу и поэтому существовала уже как чистый дух, обладавший в себе самом влечением к добру, но вследствие обращения ко злу посылается в земное тело и, оказавшись в нем (теле), подвергается требованию уже более не желать грешить: то разве не терпит неправды он (дух), получая повеление делать это не тогда преимущественно, когда он был и наиболее способен к добродетели, еще не связанный недостатками тела, – но когда оказался в грязи греха, тогда и принуждается неблаговременно делать это? Ведь божество не может погрешать против своевременности, ни допустить когда-либо неправду по природе неспособное к неправде. А потому благовременно и справедливо от нас требуется не грешить, когда мы с плотью, имея только это именно время бытия, в которое приходим в мiр с телом, оставляя прежнее небытие как бы некое место и из него переходя к началу существования.

4. Иное. Какой смысл, охотно спрошу я их, душу, согрешившую до (создания) тел, посылать в тело, дабы опытом она узнала гнусность своих вожделений? И это они не стыдятся высказывать, хотя надлежало наоборот – отвлекать ее даже и от самого видения зла, а не низвергать ее в самую глубь гнусных страстей. То скорее было бы лечением, чем это. Итак, если для того, чтобы испытать страсти тела, душа чрез воплощение становится доступною всяким порокам, то никто не похвалит такого исправителя, который вредит порочному тем, чем воображал он помочь. А если для того, чтобы прек-

—122—

ратить страсти (посылается душа в тело), то каким образом она могла от них освободиться, упав в самую глубь вожделения, а не наоборот – отвергнув даже и самое начало пророка, когда она оказывалась чуждою влечения ко греху?

5. Иное. Если душа согрешила в предсуществовании и за это облечена плотно и кровью, подвергшись этому в качестве наказания, то разве не надлежало бы верующим во Христа и за это получившим отпущение греха тотчас же выходить из тел и отбрасывать облекающее их в качестве наказания? В противном случае каким, скажи мне, образом душа человека имеет совершенное отпущение (греха), если она остается подлежащею наказанию? Но мы видим, что верующие столь далеки от желания отделяться от тел, что восстание плоти включают в исповедания (веры) во Христа.¹⁹⁰⁷ Таким образом не может быть в качестве наказания то, что чтится исповеданием веры и чрез возвращение к жизни свидетельствует о божественной силе всемогущества Спасителя.

6. Иное. Если в предсуществовании, поучению их, согрешила душа и за это соединена с телом, то по какой причине закон повелевает тягчайшие преступления удостаивать смерти, а ни в чем не погрешившего оставляет жить? Ведь надлежало бы конечно наоборот – повинных в гнусных преступлениях оставляли жить в телах, чтобы они потерпели большее наказание, а ни в чем не повинных освобождать от тел, как скоро вотелесение служит в качестве наказания. Но бывает напротив – к смерти присуждается убийца, а пра-

—123—

ведный ничего не терпит по телу. Следовательно, воплощение не служит наказанием.

7. Иное. Если за прежние грехи подверглись воплощению души и природа тела мыслится в качестве наказания им, то какую пользу принес нам Спаситель, упразднив смерть? Напротив, не тление ли оказывает милость нам, уничтожая служащее нам наказанием (тело) и полагая конец гневу на нас? А потому, можно бы сказать, скорее следовало бы воздавать благодарность тлению, чем напротив – Налагающему на нас непрестанное наказание чрез воскресение из мертвых. Но мы благодарим (Бога), как освобожденные от смерти и тления чрез Христа. А, следовательно, воплощение для души человеческой не служить наказанием.

8. Иное – посредством того же рассуждения. Если души людей в качестве наказания за прежде бывшие грехи соединены с земными телами, то зачем, скажи мне, станем мы исповедовать благодарение Богу, обещающему нам воскресение? Ведь это оказывается возобновлением наказания и восстановлением скорби. И если каждому должно казаться горьким продолжительное наказание, то невыносимо будет воскресение тел, в качестве наказания служащих для несчастных душ. Но природа имеет воскресение от Христа как дар обновления к блаженству. Следовательно, отелесение не служит наказанием.

9. Иное. Как бы великое и вожделенное для нас торжество является негде благовествующим пророческое слово: воскреснуть мертвии и возстанут иже во гробех, сказано (Ис.26:19). Но если бы несчастные души людей заключались в тела в качестве наказания, то разве пророк, напротив, не опечаливал бы, вопия об этом как бы от лица Бога?

—124—

Каким вообще образом может быть благою проповедь, возвещающая нам непрерывность скорбей? Напротив, если бы он желал порадовать посланных в тела за грех, он должен был бы сказать так: не воскреснут мертвые, погибнет и природа плоти. Но он, напротив, радует, возвещая по воле Бога, что будет воскресение тел. Да и как наконец может служить в качестве наказания, как неразумно учат некоторые, тело, о коем мы радуемся и Бог благоволит?

10. Иное. Негде Бог, благословляя блаженного Авраама, дал обетование, что соответственно бесчисленному множеству звезд будет семя его (Быт.15:5). Если же истинно учение, что душа, согрешив до тела, в наказание и посылается на землю и в плоть, то Бог обетовал праведнику презренную толпу преступников, удаляющихся от добра, а совсем не семя причастное благословению. Но в действительности с целью благословить Авраама Бог говорит это. Таким образом бытие тел освобождается от всякого обвинения.

11. Иное. Род Израильтян простирался до великого и неисчислимого множества. Справедливо изумляясь сему, священноначальник Моисей благословляет их, говоря: и се есте днесь яко звезды небесныя множеством: Господь Бог отец ваших да приложит вам, яко да будете тысящами сугубо (Втор.1:10–11). Но если бы для душ людей служило наказанием их бытие с телами в мiре и им надлежало, выйдя из своей чистоты, облечься плотью, то эта речь Моисея справедливо оказывается скорее проклятием, а не благословением. Однако же, это не так, но она служит благословением. А, следовательно, воплощение отнюдь не имеет значения наказания.

—125—

12. Иное. Бог не благоволит внимать решающимся просить дурно, – и этого неложным свидетелем будет для нас ученик Спасителя, говоря: просите, и не приемлете, зане зле просите (Иак.4:3). Посему, если вотелесение души служить наказанием, то разве не надо будет утверждать, что Анна, жена Елканы¹⁹⁰⁸, далеко уклонялась от подобающего, воссылая столь напряженную молитву к Богу о семени мужа (1Цар.1:11)? Стало быть, она просила ниспадения (какой-либо) души и ее нисшествия в тело? И как вообще мог Бог дать ей сына – святого Самуила, если бы надлежало (какой-либо) душе согрешить, дабы ей, облекшись телом, исполнить таким образом прошение женщины? Но ведь это давал Бог, обыкший давать одно только благое, и, благосклонно вняв ей (Анне), тем самым являет ее молитву свободною от всякого упрека. Следовательно, не вследствие греха воплощение и не служит наказанием, как некоторые думают.

13. Иное. Если тело дается душе человека в качестве наказания, то что заставило Езекию, хорошего и мудрого царя Иерусалимского, но без горьких слез умолять об отклонении (от него) смерти плоти и медлить исполнением наказания, но просить удостоить его приложения лет (Ис.38:1 след.), хотя бы надлежало, если он действительно был хороший царь, наоборот – не уклоняться от смерти, а почитать бременем соединение с телом, и именно за это последнее, и не за противоположное, исповедовать благодарение (Богу). И разве не в качестве благодати Бог обещал ему, говоря: се прилагаю к летам Твоим леи пятьнадесять (Ис.38:5), хотя

—126—

обещание это, если истинно проповедуют те лжеучители, было бы прибавлением наказания, а не благодеянием? Но обещание это было даром свыше и приложение лет – благодатью, следовательно, не наказанием душам служит вотелесение их.

14. Иное. Если в качестве наказания дано тело душе человека, то какую благодать воздал бы Бог евнуху¹⁹⁰⁹, изведшему Иеремию из ямы (темничной), говоря: и дам душу твою в обретение и спасу тебя от Халдеев (Иер.39:18; ср. 45:5)? Скорее надлежало допустить ему умереть, чтобы тем почтить его, освобождая от уз и наказания. Чем, скажи мне, благодетельствовал юношей Израильских, спасая их от пламени и бесчеловечия Вавилонян (Дан. 3 гл.)? Чего ради исхищал премудрого Даниила от лютости львов (Дан. 6 гл.)? Но, совершая это, Он несомненно благодетельствует и чрез то прославляется. Следовательно, не служит вместо наказания обитание (души) в теле, дабы не оказались у Бога одним и тем же честь и наказание.

15. Иное. Что некогда пред божественным престолом будет (совершено) испытание того, что каждый соделал во время своей жизни, уча о сем, Павел говорит: всем бо нам явитися подобает пред судищем Христовым, да приимет кийждо, яже с телом¹⁹¹⁰ содела, или блага или зла (2Кор.5:10). Если же за одни только посредством тела совершенные деяния каждый или наказывается от Судии или удостаивается подобающей чести, и не будет произведено никакого воспоминания о прежде бывших грехах или обвинения за содеянное прежде бытия

—127—

(в теле): то как можно допускать, подобно некоторым, предсуществование души и ее унижение вследствие греха, коей определяется одно только время с плотью, так как она подвергается суду за одно только содеянное с телом?

16. Иное. Если души посланы в тела вследствие раннейших грехов, то как мог Павел говорить нам в послания: представьте тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу (Рим.12:1). Ведь если в качестве наказания даны (тела) несчастным душам, то как можем мы представить их Богу в воню благоухания? Каким образом может быть благоугодным (Богу) то, посредством чего мы подвергаемся наказанию? Или какое вообще достоинство может допускать в себе то, что является наказанием и своим корнем имеет грех?

17. Иное. Указуя на то, что по причине преступления в Адаме тление простирается на всю природу человека¹⁹¹¹, Павел говорит: но царствова смерть от Адама даже до Моисея и над несогрешившими по подобию преступления Адамова (Рим.5:14). Как же говорит, что смерть царствовала и над не согрешившими, если умирающее тело дано нам за раннейшие грехи? Где же вообще эти не согрешившие, если воплощение и пребывание с телом в сей жизни служит наказанием за грехи и предшествовавшее преступление? Таким образом оказывается неразумным возраженье противников.

18. Иное. Однажды ученики предложили Спасителю вопрос об одном слепце от рождения: равви, кто согреши, сей ли или родители его, яко слеп родися

—128—

(Ин.9:2)? поскольку в пророческих книгах написано о Боге, что Он есть отдаяй грехи отец на чада (Исх.20:5, – Чис.14:18, – Втор.5:9, – Иер.32:18), то ученики и предполагали, что человек тот пострадал по этой причине. Что же на это Христос? – Истинно говорю вам¹⁹¹²: ни сей согреши, ни родители его, но да явятся дела Божии на нем (Ин.9:3). Как мог Он поставить их вне греха, хотя они и не были невинны по жизни? Будучи людьми, они без сомнения были повинны и грехам. Но очевидно и ясно, что речь восходит ко времени прежде их бытия, когда они, еще не существуя, и не согрешали, дабы и Христос был истинен.

19. Иное. Блаженный пророк Исаия, изъясняя причину сотворения земли, говорит: не вотще сотвари ю, но на вселение (Ис.45:18). Землю же должны были населять и наполнять конечно не чистые духи и не бесплотные и бестелесные души, но обладающие соответствующими ей (земле) телами. Поэтому божественная воля должна была бы ввести души в трех, чтобы явилась природа тел и таким образом наконец земля не оказалась бы созданною вотще. Но это нелепо, следовательно, преимущество – за противоположным.

20. Иное. Художница всего Премудрость говорит о Себе в одном месте книги Притчей: Аз бех, о ней же радовашеся, очевидно Творец всяческих, на всяк же день веселяхся пред лицем его на всяко время, егда веселяшеся вселенную совершив, и веселяшеся о сынех человеческих (Прит.8:30–31). Если таким образом Бог окончив вселенную, весьма радуется устроению человека, то не окажется ли лишенным всякого ума

(Продолжение следует).

—1—

Правительственный Вестник сообщает: 28 июня, в 9 часов утра, Его Императорское Высочество Наследник Цесаревич и Великий Князь Георгий Александрович выехал на прогулку на велосипеде с бензиновым двигателем из Абас-Тумана по направлению к Лекарскому перевалу. Следуя очень быстро, Его Императорское Высочество проехал около двух верст и потом повернул назад. Шедшая по пути следования Наследника Цесаревича молоканка Анна Дасаева увидала, как Наследник Цесаревич, возвращаясь, замедлил движение велосипеда, отплевывая густую кровь. Затем Его Императорское Высочество остановил ход и, сойдя с велосипеда, пошатнулся. Подбежав, Дасаева поддержала Его Императорское Высочество со словами: «что с Вами?» Наследник Цесаревич ответили: «ничего», а на предложение воды знаком руки изъявил согласие. Тогда Дасаева, опустив поддерживаемого ею Великого Князя на землю, стала освежать Его Императорскому Высочеству водой голову и рот. Тут же последовала кончина Наследника Цесаревича, тихо, без страданий. Тело в Бозе почившего Наследника Цесаревича было доставлено во дворец, а место кончины обнесено решеткой.

Подписал министр Императорского Двора, генерал-адъютант Фредерикс.

—459—

Анализ взглядов Тарасия на иконопочитание. Доказательство того, что опровержение определения собора 754 г., читанное в 6-м заседании собора, принадлежит Тарасию. – Основания в пользу икононочитания, приводимые Тарасием и обсуждение их. Законодательная деятельность Тарасия на соборе и оценка ее. – Деятельность патриарха после собора: его проповедничество и беседы с образованными иконоборцами. – Основание им своего монастыря с целью подготовления лиц, способных бороться с ересью. – Отношение Тарасия к белому духовенству, бывшему иконоборческим. Недовольство монашества этим отношением и причины этого недовольства. Затруднительное положение патриарха в борьбе с монашеством по делу о симонианах. Его послания к игумену Иоанну и папе Адриану по этому делу и анализ этих посланий. Благоприятное для Тарасия окончание спора о симонианах. – Второй брак императора Константина. Противодействие Тарасия и гнев на него Константина. Недовольство Тарасием монахов. Вступление на престол Ирины. Прекращение разлада монахов с Тарасием. – Положение Тарасия в царствование Никифора. – Черты из жизни Тарасия, как проповедника. – Его заботы о поддержании достоинства церковной власти. – Болезнь, смерть и погребение Тарасия.

Обращаясь к анализу взглядов Тарасия на иконопочитание, мы предварительно этого анализа считаем необходимым установить отношение патриарха к тому опровержению определения 754 г., которое было читано в 6-м заседании и которое представляет собою целый обширный полемический трактат. Он заключает в себе множество данных, которые позволяли бы судить о взглядах Тарасия на иконопочитание, если бы была вероятность думать, что автором этого трактата был именно патриарх. Нам кажется, что

—460—

такая вероятность существует.¹⁹¹⁴ Ее можно утвердить на некоторых естественных теоретических соображениях и на данных содержания трактата. Прежде всего то обстоятельство, что на соборе не было названо имя автора – Тарасия, отнюдь не говорит за принадлежность трактата другому лицу, ибо и в последнем случае оставалось бы необъяснимым умолчание имени творца. – Затем мы знаем, что Тарасий готовился к собору, составил программу его заседания, сделал подбор свидетельств в пользу иконопочитания, читанных на соборе; при таких условиях трудно допустить, чтобы выполнение одного из важнейших параграфов, – опровержение определения 754г., парализовать действие которого составляло конечную цель всех его хлопот и усилий, – состоялось помимо его и было предоставлено другому лицу. Да и не видно вокруг Тарасия никого, кого бы можно было считать автором разбираемого трактата. Думать же, чтобы трактат быль или привезен кем-либо из епископов или написан во время собора в промежутки между заседаниями, невозможно. Трактат указывает в авторе жителя столицы, знакомого в подробностях с положением дел при императорах иконоборцах.¹⁹¹⁵ Написать же его в промежутки между заседаниями собора было не мыслимо: напр., одна краткая выдержка собора 754 г. из сочинения Феодота Анкирского заставила творца трактата пересмотреть все многочисленные сочинения этого автора, для чего требовалось, конечно, много времени и достаточно книг.¹⁹¹⁶

Теоретические соображения об авторстве Тарасия вполне подтверждаются данными содержания трактата. Как главный виновник созвания собора и действительный председатель, Тарасий на нем естественно много и часто говорил. Его послания, речи и краткие заметки, рассеянные в актах, иногда представляют полное сходство с неко-

—461—

торыми местами трактата и притом часто в таких пунктах, где трудно ожидать случайного совпадения. Характерно уже сходство в общем определении метода защиты иконопочитания у автора трактата и у Тарасия: первый в начале своего труда говорит, что «ревнители благочестия должны выступить γραφικῶς καὶ πατρικῶς καὶ ἐρευνητικῶς καὶ συλλογιστικῶς εἰς ἐποψίαν φληναφηθεντων».¹⁹¹⁷ И Тарасий при одном случае заявляет о себе: «καὶ αὐταὶ ἡμεῖς γραφικῶς καὶ ἐρευνητικῶς καὶ συλλογιστικῶς καὶ ἀποδικτεκῶς ἐξετάσαντες καὶ ταῖς πατρικαΐς διδασκαλίαις μαθητεύθεντες».¹⁹¹⁸ Автор трактата пред изложением 82-го правила пято-шестого собора говорит следующее: «святой шестой вселенский собор изрек свое определение против утверждающих, что во Христе, Боге нашем, одна воля; это было во дни тогдашнего императора Константина. Когда же вскоре после этого Константин скончал свою жизнь, и царство досталось сыну его Юстиниану, то отцы, собиравшиеся на этом соборе, опять по божественному внушению, спустя года четыре или пять, собрались единодушно и изложили правила, касающиеся устройства церковных дел, числом до ста двух».¹⁹¹⁹ Тарасий после прочтения 82-го правила в 4-м заседании говорил: «некоторые по незнанию соблазняются относительно этих правил (пято-шестого собора), говоря: неужели они принадлежат шестому собору? Пусть же они знают, что святой великий шестой собор был открыт при Константине, против тех, кои говорили, что во Христе одно действие и одно хотение. На нем отцы амафематствовали еретиков и провозгласили православную в веру: а затем возвратились домой в 14-й год царствования Константина. Спустя года четыре или пять, собрались те же при Юстиниане, сыне Константина, и изложили упомянутая правила».¹⁹²⁰ В этих отрывках останавливает на себе внимание одинаковое определение времени созвания Трулльского собора: «спустя четыре или пять лет» после 6-го вселенского собора. Эта

—462—

однаковость, конечно, ничего бы не говорила в пользу нашего предположения, если бы показанная дата была верна: истинные показания могут повторяться многими и оставаться неизменными. Но в том и дело, что эта дата представляет собою грубейшую ошибку, явившуюся без всяких оснований. Шестой вселенский собор продолжался с 7-го ноября 680-го года до 16-го сентября 681-го г.,¹⁹²¹ а Трулльский собор имел место не «спустя четыре или пять лет», а в 692-м году.¹⁹²² Одинаковость произвольной ошибки в обоих случаях и есть по нашему мнению яснейшее доказательство принадлежности трактата Tapacию.

Характерно также сходство в некоторых полемических приемах Тарасия и автора трактата. Собор 754 г. в доказательство своих воззрений между прочим читал послание Евсевия к Констанции, вдове Ликиния. Tapacий в 5-м заседании, заявив об этом отцам собора, приказал прочитать два места из сочинений Евсевия, свидетельствовавшие, что он был арианин.¹⁹²³ Точно также поступает и автор трактата, приводя в доказательство еретичества Евсевия между прочим и те два места, которые велел читать Tapacий.¹⁹²⁴ – Tapacий 5-е заседание открыл речью, в начале которой говорит: «Бог, предвозвестивший и открывший чрез пророков Своих то, чтό имело совершиться чрез пророка Иеремию вещал о вводящих новизны в каноническую церковь: два бо зла сотвориша: Мене оставиша, источника воды живы, и ископаша себе кладенцы сокрушенныя иже не возмогут воды содержати».¹⁹²⁵ Автор трактата в одном месте пишет: «к ним (иконоборцам) прямо относится пророческое изречение, которое Бог провозгласил чрез пророку Иеремию: Мене оставиша… и т.д. (Иер.2:13).¹⁹²⁶ Совпадение это любопытно потому, что текст вовсе

—463—

не настолько характерен в отношении к иконоборцам, чтобы его могли повторять два автора независимо друг от друга. – Очень много сходного обнаруживают Тарасий и автор трактата в своих наблюдениях¹⁹²⁷, сравнениях¹⁹²⁸ и пр., которые невольно наклоняют мысль к признанию одного источника их происхождения. Приведенных соображений и параллелей (их можно значительно умножить) достаточно, чтобы считать Тарасия вероятным автором трактата, читанного в 6-м заседании собора. Вместе с тем этот трактат возможно привлечь для суждения о взглядах Тарасия на иконопочитание и о его методах полемики с иконоборчеством и – защиты иконопочитания. Первые Тарасий развивал в виду существования двух главных оттенков в воззрениях иконоборцев. Если одни из последних считали иконопочитание идолопоклонством и стремились к его уничтожению, то другие и между ними большею частью епископы – утверждали, что достаточно иметь иконные изображения для одного только напоминания, но не лобызать их.¹⁹²⁹ В противовес первым Тарасий заявлял, что «христиане икон не называют богами, не возлагают на них надежды спасения, не воздают божеского почитания ни им, ни чему-либо другому, сопричисляемому к творению»¹⁹³⁰ и «свое служение (λατρεία) относят к одному Богу».¹⁹³¹ Эти положения по существу своему чисто отрицательны: они говорят, как не должно быть, но не определяют, как должно быть. Такое положительное определение развивается Тарасием в противовес воззрениям иконоборцев умеренных: разъясняя читанное на Соборе место из сочинений Анастасия Феопольского: «поклонение есть обнаружение почтения», Тарасий говорит: «итак, все, исповедующие, что следует почитать святые иконы,

—464—

но отказывавшиеся покланяться им, обличаются этими отцом в том, что они говорят лицемерно. В самом деле, не воздавая поклонение, которое есть символ почтения, они являются поступающими наоборот, т.е. оказывающими непочтение».¹⁹³² Характер чествования икон Тарасий определяет из сравнения их с св. сосудами¹⁹³³; «целуя икону и с почтением поклоняясь ей, мы получаем освящение (ἀγιασμόν) точно так же, как целуя и объемля (περιπτυσσόμενοι) различные священные сосуды, мы надеемся получить чрез них некое освящение».¹⁹³⁴

Обращаясь к описанию Тарасиева метода полемики с иконоборчеством и защиты иконопочитания, мы разложим это описание на отделы согласно разделению, данному самим Тарасием (γραφικῶς, πατρικῶς καὶ συλλογιστικῶς), и сделаем оценку его положительных и отрицательных доказательств: 1) из св. Писания, 2) св. предания и 3) от разума.

1) Кроме прежней ссылки на 2-ю заповедь десятословия, иконоборцы после 754-го года имели в своем распоряжении и другие места писания: Дух есть Бог: и иже кланяется ему, духом и истиною достоит кланятися (Ин.4:24); Бога никтоже виде нигдеже (Ин.1:18), и: ни гласа Его слышасте, ни видения Его видесте (Ин.5:37). Затем прилагались к православным места: (Рим.1:23, 25; 2Кор.5:16; Рим.10:17). Второй заповеди Тарасий противопоставляет указание на херувимов скинии, а все остальным места при помощи отеческих толкований объявляет не достигающими цели и имеющими приложение только к язычникам.¹⁹³⁵ Впрочем, для иконоборцев эти опровержения Тарасия не могли иметь большой силы – тем более, что запас месть из Св. Писания в пользу иконопочитания у Тарасия ограничился как у Германа, сведением свидетельств о херувимах скинии.¹⁹³⁶ Быть может, это было причиною, почему последующие более опытные апологеты иконопочитания патриарх

—465—

Никифор и Феодор Студит редко ведут полемику с иконоборцами на этой почве.

2) Если полемика между борющимися сторонами при помощи ссылок на Св. Писание мало подвинулась вперед, то она сделала большие успехи в другом направлении, в отыскании нужных свидетельств в творениях древних отцов и учителей церкви. Как мы видели, в первое время иконоборцы обосновывались только на немногих местах Св. Писания и теоретических соображениях. Герман поступал также, а из патристического материала пользовался только одним выражением Василия Великого. После 754 г. дело изменилось. Копронимовский собор черпали из названного материала в свою пользу очень много. Он ссылался между прочим на слова Епифания Кипрского, что «не следует носить икон в церкви». Тарасий отвечает на это отрицанием подлинности сочинения, из которого взяты приведенный слова, но отрицает голословно и сам, по-видимому, чувствует слабость своего отрицания, ибо старается подорвать значение указанных слов других путем – ссылкой на то, что современники Епифания: Василий Великий, Григорий Богослов, Григорий Нисский, Иоанн Златоуст, Амвросий, Амфилохий и Кирилл Иерусалимский – не разделяли взглядов автора сочинения, как он сам признается в конце его.¹⁹³⁷ – Словам Григория Богослова, приведенным иконоборцами, – «несправедливо заключать веру в красках, а не в сердце, потому что заключенное в красках легко стирается», Тарасий дает «нравственный смысл» и утверждает, что под краской в данном случае Григорий разумел «временное и непостоянное» в этом мiре. – Выражения: а) Иоанна Златоустого: «посредством писаний мы наслаждаемся присутствием святых, имея образы не тел, но душ их, потому что сказанное служит образами душ их»; б) Василия Великого: «усердное изучение богодухновенного Писания есть пространнейший путь к приобретению того, что нужно; в Писании находятся увещания делать добрые дела и предлагаются жизнеописания блаженнейших мужей, как бы некоторые одушевленные образцы богоугодной жизни, предлагаемые

—466—

для подражания богоугодным делам их»; и в) Афанасия Великого: «как же не пожалеть о том, что зрячие кланяются невидящим и одаренные слухом неслышающим? Тварь никогда не спасет твари»; – Тарасий ослабляет весьма удачно: первые два выражения выдержками из творений тех же отцов: а) «что слово сообщает чрез слух, то живопись молча показывает чрез изображение»; б) «я полюбил залитое воском изображение ради благочестивого содержания"…; – а третье – простым указанием, что оно относится к язычникам.¹⁹³⁸ – Слова Амфилохия Иконийского: «мы заботимся не о том, чтобы изображать красками на досках телесные облики, ибо в этом мы не имеем надобности, а о том, чтобы подражать добродетельной жизни их», – Тарасий разъясняет путем аналогии он сопоставляет выражение Астерия Амасийского: «не изображай Христа на одеждах, а лучше все, что ты тратишь на них, отдай бедным» – с одним повествованием его же, свидетельствующим, что он одобрял употребление икон. – Энергичный протест против последнего со стороны Феодота Анкирского уничтожается утверждением Тарасия, что в подлинных сочинениях Феодота его нет.¹⁹³⁹ – Как Тарасий разбирает последнее свидетельство собора 754 г. – письма Евсевия к Констанции, мы уже видели. – Этот краткий обзор разбора Тарасием патристической аргументации собора 754 г. дает легко видеть, что патриарху не совсем удалось справиться с своей задачей. Большинство его критических замечаний могло иметь значение только для иконопочитателей, а не для иконоборцев. Для последних оставалось в этих замечаниях не мало уязвимых мест, чем они не преминули воспользоваться. Слабее всего разбор Тарасием свидетельств Епифания и Евсевия. Для уничтожения их значения потребовалось все красноречие и ученость патриарха Никифора, который против них написал два особые обширные трактата.

Гораздо более в своей силе цитаты иконоборческого собора теряли от противопоставления им других цитат, чем от критики Тарасия. Группировка большинства по-

—467—

следних, как мы видели, принадлежит ему же. Перечислять свидетельств, читанных в 4-м и 5-м заседаниях собора, мы не будем, а ограничимся только общими замечаниями о них. – Выше мы говорили, что на 8-м заседании, состоявшемся в столице, вместе с определением об иконах были повторены некоторые свидетельства, читанные в 4-м и 5-м заседаниях собора. Нам кажется, что выбор их из всей массы материала, обсуждавшегося на соборе, был не случаен. По-видимому, только эти шесть свидетельств могли иметь неоспоримое значение и в глазах иконоборцев: они ясно свидетельствуют о древности обычая иметь иконы и почитать их. Все опущенные в 8-м заседании выдержки можно разделить на два класса: в одних из них говорится собственно о священных картинах без указания на их чествование¹⁹⁴⁰, а в других рассказывается о чудесах от икон. Уже такое общее содержание этих выдержек дает видеть, почему в 8-м заседании не было прочитано ни одной из них: они не могли служить той цели, которую имел в виду собор, – первые потому, что не доказывали необходимости почитать иконы, а вторые потому, что сила их обусловливалась указанием на чудеса, которых не признавали иконоборцы. Это последнее положение можно выводить уже apriori: отрицая чествование икон, иконоборцы должны были отвергать и возможность чудес от них. Такое предположение подтверждается одним характерным случаем, имевшими место в 4-м заседании собора: по прочтении слова Афанасия Великого о чуде от иконы Иисуса Христа Тарасий сказал следующее: «может быть, кто-либо скажет: «почему иконы в наше время (παῤ ἡμῖν) не творят чудес?». Отвечаем: потому, что знамения даются, как сказал апостол, тем, кон не веруют, а не тем, кои веруют. Те, которые прибегали к этой иконе (И. Христа), были люди неверующие; поэтому Бог и совершил чрез нее значение, чтобы привлечь их к нашей христианской вере, ибо род лукав и прелюбодей знамения ищет и знамение не дается ему (Mф.12:39)».¹⁹⁴¹ Разъясне-

—468—

ние Тарасия для нас важно в том отношении, что заставляет подразумевать таких лиц, для которых оно было нужно, которые не верили в возможность чудес от икон, потому что не видели их в свое время. – Данное объяснение, почему в 8-м заседании не было повторено ни одного рассказа о чудесах от икон, вполне оправдывается еще и тем обстоятельством, что последующая апологетика, напр., в лице патриарха Никифора, как увидим, почти совершенно оставила такой прием для доказательства истины иконопочитания, хотя Герман, как мы знаем уже, считал этот прием главным (κεφαλαιον). – В патристических доказательствах Тарасия следует отметить еще одну особенность. Выше приведенные выдержки, находящиеся в определении собора 754 г., представляют собою не все, что было прочитано и обсуждено на этом соборе: некоторые свидетельства не были включены в определение и находились только в актах заседаний. Это, однако не слагало с Тарасия обязанности подвергнуть критике и их. Так как при разборе определения сделать это было не удобно, то Тарасий обсуждение их предлагает в 4-м и 5-м заседаниях.¹⁹⁴²

Выше указаны слабые стороны критики Тарасием святоотеческих свидетельств, на которые опирался собор 754-го года. Это, однако отнюдь не значит, что критика имела мало значения. В соединении с положительными доказательствами она должна была произвести сильное впечатление как на православных, так и на иконоборцев. Заслуги Тарасия в данном случае можно оценить только при том условии, если обратить внимание на недавнее прошлое иконоборчества и православия. После собора 754 г. православие было совершенно беззащитно: выдвинутые иконоборцами аргументы, особенно патристические свидетельства, не имели никакого противовеса со стороны православных и легко производили среди них смущение. В 4-м деянии записан один любопытный случай: Илия, протопресвитер Влахернской церкви – той, в которой заседал собор 754 г., читал 82-е правило Трулльского со-

—469—

бора и по прочтении обратился к членам собора с следующим замечанием: «честные и святые отцы! Никто по грехам моим не прилежал гонению на церковь более меня; но настоящая хартия была для меня удою, к ней подписались отцы шестого собора н привели меня к православной вере».¹⁹⁴³ Т.о. запас патристических свидетельств, обращавшихся среди иконопочитателей до 787 г., был до того скуден, что для протопресвитера одного из важнейших столичных храмов правило вселенского собора было настоящими откровением, возвратившим его на путь истины. Отсюда легко понять, как должна была подействовать на иконоборцев целая группа ясных доказательств в пользу иконопочитания и обнаружение того, что собор 754-го года был не совсем осторожен в своих цитатах: приводили свидетельства подложные (Феодота Анкирского) и из сочинений еретических, искажали и урезывали некоторые из них и пр.¹⁹⁴⁴ Тарасий, если и не уничтожил совершенно аргументами собора 754 г., то подорвал ее: православие и ересь с этой стороны стали теперь в положение противников равносильных.

3) Несравненно больше значения, чем все перечисленные аргументы из Св. Писания и предания, в глазах иконоборцев имели теоретические соображения собора 754 г. против иконопочитания. Софистика зашла так далеко, что объявила «живопись искусством, богохульствующим против самого главного догмата нашего спасения, именно против домостроительства во Христе».¹⁹⁴⁵ В этом общем обвинении собор 754 г. различает затем три частных момента: «вот сделал живописец икону и назвал ее Христом; а имя Христос есть имя и Бога, и человека; следовательно, и икона есть икона и Бога, и человека; и, следовательно, они описали неописуемое Божество описанием тварной плоти, или слили неслитное соединение и впали в нечестивое заблуждение слияния. Он допустил т.о. относительно Божества два богохульства: описуемость

—470—

и слияние. Тем же самым богохульствам подпадает и покланяющийся иконам. Но одинаково горе и тому, и другому, потому что они блуждают вместе с Арием и Диоскором, с Евтихием и последователями ереси акефалитов».¹⁹⁴⁶ Предполагаемое возражение со стороны православных: «мы изображаем икону одной плоти, которую мы видели, осязали и с которою обращались», – заставляет собор высказать третье обвинение; «это нечестиво и есть изобретение несторианского зломыслия».¹⁹⁴⁷

Приведенные софизмы построены гораздо искуснее, чем может показаться с первого взгляда. В основе их лежит известное определение Халкидонского собора о соединении естеств во Христе «неслитно, неизменно, нераздельно и неразлучно» и – мысль, что Божеское естество неописуемо. Тарасий справедливо возмущается чудовищными выводами из посылок, но не распутывает софистического узла. В одном месте он говорит: «ересь Диоскора и Евтихия противоположна ереси Нестория, а, чтобы ереси противоположные находились в одном и том же учении, и исповедании, это невозможно – подобно тому, как невозможно видеть в одном и том же предмете в одно и тоже время белое и черное, горячее и холодное в несмешанном состоянии».¹⁹⁴⁸ Как видно, это замечание Tapaсия не достигает цели: обвинений в слиянии и разделении естеств во Христе иконоборцы не соединяют, а выдвигают в виде дилеммы: если православные освободятся от одного, то подвергаются непременно другому.¹⁹⁴⁹ Это заметно отражается и на ходе аргументами Tapaсия: обвинение в слиянии естеств и в описуемости Божества Христа он отвергает, говоря: «Господь, как совершенный человек, будучи плотью в Галилее, не был в то же время в Иудее. И это Он Сам удостоверяет словами: идем во Иудею пока (Ин.11:7). Также, разговаривая с учениками Своими о Лазаре, Он скавал: радуюся вас ради… яко не бех тамо (Ин.11:15), а как Бог Он находился во всяком месте

—471—

владычества Своего, всюду оставаясь неописанным».¹⁹⁵⁰ Но допустив, что икона изображает Христа, как «совершенного человека», Тарасий поставил себя в некоторое затруднение опровергнуть обвинение в несторианстве. Вместо критики обвинения он ограничивается простым утверждением: «Христиане знают Единого Еммануила – Христа Господа и Его живописно изображают, поскольку Слово сделалось плотью. Они отгоняют от себя всякое пустословие и простосердечно принимают все, преданное в церкви. Смотря на живописные изображения, они не помышляют ни о чем другом, как только о том, что на них изображено».¹⁹⁵¹ Тарасий, разумеется, совершенно прав, но нельзя не видеть, что и разбираемое им обвинение потеряло мало силы.

Это обстоятельство очень важно: только уяснив его, можно понять, зачем патриарху Никифору после пришлось писать целые огромные трактаты, содержание которых составляет главным образом критика трех указанных обвинений. Иконоборцы и после критики Тарасия были убеждены, что эти обвинения имеют «силу непобедимую и несокрушимую».¹⁹⁵²

Забегая несколько вперед, заметим здесь, что эта «непобедимая сила» изложенных обвинений заключала уже в самой себе задатки поражения иконоборцев. Переводя спор об иконопочитании насильственно на догматическую почву, ударяясь в область софистики (παρασυλλογιζόμενοι σοφιστικῶς)¹⁹⁵³, иконоборцы тем самым рыли под собою яму: прежде доступный даже для массы по своей простоте спор по необходимости теперь должен был становиться делом тесного богословского кружка и перестать интересовать массу населения. Имея это в виду, нужно думать, что слабость Тарасиевой критики иконоборческих аргументов от разума не должна была дурно отозваться на успехах православия после 787-го года. Со своими софизмами иконоборцы могли сделать немного, а между тем всем понятным, а потому и более опасным, их возражения из св. пре-

—472—

дания и св. Писания были ослаблены Тарасием, как мы видели, очень значительно.

Нам остается теперь перечислить только положительные основания от разума, которые приводили Тарасий в пользу иконопочитания. Они не многочисленны, но несколько изменились по сравнению с тем, как мы их видели у Германа. 1) Если Герман говорил, что «иконы приготовляются для того, чтобы посредством этих образов выразить любовь нашу, которую мы справедливо питаем к истинным рабам Бога нашего», то Тарасий рядом с этим мотивом выдвигает и другой: «целуя икону и с почтением поклоняясь ей, мы получаем освящение».¹⁹⁵⁴ 2) Если по мнению первого «иконы нужны для руководства тех, которые не могут подняться на высоту духовного созерцания», то последний уже не делает различения и говорит просто: «при чтении мы ушами воспринимаем слышанное и отсылаем (παραπέμπομεν) к своему уму; и когда созерцаем иконные изображения, тоже просвещаемся умственно. Этими двумя способами, друг другу сопутствующими, т.е. посредством чтения и живописных изображений, мы получаем познание об одном и томи же».¹⁹⁵⁵ 3) Аргумент Германа, что иконы совершают чудеса, Тарасием не приводится по причинам, указанным выше. 4) Но за то у Тарасия выступает доказательство, которым не пользовался Герман, именно мысль, что иконоборчество ведет за собою «ниспровержение великого и спасительного таинства – домостроительства Христова».¹⁹⁵⁶ Это доказательство заслуживает надлежащего обсуждения особенно в виду появившегося в последнее время в науке мнения, что православные, отстаивая иконопочитание, боролись в сущности за догмат искупления, что именно это-то и сообщало борьбе характер такой напряженности, которою не отличались даже предшествующие чисто догматические споры.¹⁹⁵⁷ Насколько нам известно, обвинение в ниспровержении дог-

—473—

мата искупления в литературе православных стало появляться только после собора 754-го года. Этот собор, как мы видели, тоже обвинял иконопочитателей в «богохульстве против самого главного догмата нашего спасения». В виду такого совпадения представляется естественным думать, что указанное обвинение православных появилось только в противовес такому же обвинению иконоборцев и было в их руках только полемическим приемом, как и у первых. Такое понимание дела подтверждается рассмотрением тех случаев, когда православным, – в нашем случае Tapacию, – приходилось выдвигать названное обвинение. В одном месте он строит следующий сложный силлогизм: «Евсевий Памфил приводится иконоборцами во свидетельство; а между тем вся кафолическая церковь признает его за сторонника ереси Ария. Бога Слово он называет вторыми поклоняемым и помощником Отца, а также имеющим вторую степень достоинства…, говорит, что святая плоть Господа превратилась в естество Божества. Утверждая, что естества слились в одно, он не принимает и иконы, как это делает и весь сонм приверженцев арианства. Они проповедуют, что Господь наш вочеловечился без разумной души и вместо нее имел Божество. Это говорили они, как свидетельствует Григорий Богослов, для того, чтобы перенести страдание на Божество, и, как проповедующее страдание Божества, они не принимали иконы».¹⁹⁵⁸ Легко видеть, что такое умозаключение представляет собою не более, как полемический прием, вынужденный нападениями противника. Слова, предшествующая приведенным строкам, вполне подтверждают это: «если проклинающий древнего Израиля проклят и благословляющие его благословен, то во сколько раз более подвержен проклятии проклинающей церковь Божию? И кто не будет гнушаться ими, когда они говорят, что церковь впала в то же, как Арий, Диоскор, Евтихий и ересь акефалитов; между тем как они сами имели этих людей своими руководителями и начальниками своей новоизмышленной ереси». – В пятом заседании после обсуждения отрывка из одного манихейского

—474—

сочинения, на который между прочим опирался собор 754 г., Tapacий сделал следующее замечание: «обратим внимание, священные мужи, кто не принимали честных икон: отвергавшие крещение манихеи, утверждавшие, что домостроительство Христово призрачно: смрадное учение их и дало опору (ἀφορμὰς) вводителям ереси клеветников на христиан».¹⁹⁵⁹ – Подвергая критике утверждение иконоборцев, что «церковь разграблена коварством диаволов», Tapacий замечает, что оно противоречит «обетованиям, какие церковь получила от своего Основателя», и следовательно, «влечет за собою отрицание домостроительства».¹⁹⁶⁰ Никогда Tapacий не делает таких выводов без отношения к обвинениям иконоборцев, никогда не разъясняет прямой логической связи между иконоборчеством и отрицанием догмата искупления, а устанавливает между ними связь только механическую на основании побочных соображений. Утверждать при таких условиях, что он, а равно и другие апологеты, защищая иконопочитание, боролись собственно за догмат искупления, нами кажется, совершенно невозможно.

В заключение обзора деятельности Тарасия на соборе нам остается сделать несколько замечаний о некоторых канонических постановлениях 787-го года. Зная, как Tapacий направлял ход соборных заседаний, трудно отрешиться от мысли, что и правила составлены собором главными образом, по его указаниям. Некоторым из них во всяком случае несомненно предложены для соборного утверждения патриархом, как о том говорит самое содержание правил.¹⁹⁶¹ О многих других правилах хотя и нельзя утверждать того же прямо, но самый характер их дает понять, что они были необходимыми дополнением той программы, которую стремился осуществить Tapacий в видах наиболее полного торжества православия. Рассматриваемые в связи, почти все правила удобно могут быть разделены на два разряда: одни преследуют злоупотребления, источником которых была церковная политика иконоборческого

—475—

правительства, а другие направлены против тех нестроений в церковной жизни, на который опирались иконоборцы и которые служили некоторым оправданием их репрессивных мер, особенно относительно монашества.

Как мы говорили выше, иконоборческие императоры старались замещать епископские кафедры лицами, объявлявшими себя на стороне, реформы, причем главным достоинством, дававшим преимущество одному из многих кандидатов, естественно считалась наибольшая ревность его к делу реформы. Такая политика открывала дорогу к кафедрам людям сомнительных качеств во всех отношениях, на чтό, как мы видели, указывал автор 4-й речи за иконы, приписываемой Иоанну Дамаскину. Для устранения неприглядных явлений в этой области избрание епископов и вообще клириков мiрскими начальниками правила считают недействительным¹⁹⁶²; от кандидата на епископство – требуют, чтобы он «знал в совершенстве псалтирь (πάντως τὸ ψαλτήριον γινώςκειν), с рассуждением (ἐρευνητικῶς), а не бегло (παροδευτικῶς) читал священные правила, святое Евангелие, книгу божественного апостола и все божественное Писание, чтобы он был подготовлен к жизни, согласной с божественными заповедями и к учению вверенного ему народа».¹⁹⁶³ Как господствующий порок среди высшего духовенства, осуждается сребролюбие, требование подарков от рукополагаемых, расхищение монастырских имуществ¹⁹⁶⁴, отсюда франтовство в одежде и пр. пороки.¹⁹⁶⁵ – Иконоборцы, как мы видели, вместе с иконами преследовали почитание мощей, собственно частиц их, а не останков прославленных святых; 7-е правило требует положения мощей мучеников во всех храмах. – Лев Исавр, как говорено в очерке о Германе, прибегал даже к насильственным мерам для привлечения евреев в церковь. Это стремление принесло печальные плоды: крещенные принимали только имя христиан и под покровом этого имени могли удобно распространять мысли иудейство об

—476—

иконопочитании. Вероятно, главным образом в виду этого правило 8-е допускает в церковь только тех иудеев, которые дадут доказательства искренности своего обращения. – Наконец, правило 13-е требует восстановления упраздненных иконоборцами и обращенными на мiрские нужды монастырей. – Все, относящиеся ко 2-му разряду, правила касаются жизни монашества. Как говорено, самыми слабым местом в этой жизни, которым пользовались в своих интересах иконоборцы для поругания монашеского чина, были двойные монастыри. Правило 20-е требует их уничтожения. Другие правила бичуют нарушения обета нестяжательности¹⁹⁶⁶, беспорядки в монастырском хозяйстве¹⁹⁶⁷, бродяжничество и своеволие монахов¹⁹⁶⁸ и излишнюю близость их с женщинами.¹⁹⁶⁹ – Все правила последнего класса, не смотря на их немногочисленность, захватывают собою в существе дела почти всю область наиболее важных недостатков монашеской жизни. В стремлении устранить эти недостатки нельзя не видеть желания Тарасия уничтожить один из самых главных мотивов борьбы для иконоборцев. Соблазны, производимые монахами, естественно поддерживали враждебное настроение партии реформы, оправдывали в глазах народа ее действия, как это мы видели выше. Но само собою разумеется, что меры против названных беспорядков отнюдь не могли быть приятны для монашества. При существовавшем положении вещей оно скорее настроено было слушать о своих подвигах в борьбе за иконопочитание, чем о слабости дисциплины в его среде. Это разочарование естественно перешло в раздражение. Если принять, что Тарасий при обсуждении правил был таким же руководителем собора, как и в предшествующих заседаниях, то легко понять и то, из кого должно было излиться это раздражение.

Желательный исход собора далеко не был осуществлением стремлений Тарасия и Ирины, а только началом такого осуществления. Иконопочитание приобрело снова господствую-

—477—

щее поможение, но положение это имело под собою пока непрочную опору, много зависевшую от настроения массы народа. Объявление соборных постановлений, как мы видели, произвело впечатление на население столицы, но было бы не осмотрительно придавить этому впечатлению слишком большое значение. Нужны были разъяснения, руководство, чтобы успокоить возбужденные иконоборческой пропагандой умы. Задача этого руководства лежала ближайшим образом на Тарасие, и он делал все для ее выполнения. Самым естественным средством для этого была церковная проповедь, и Тарасий проповедовал постоянно и неутомимо.¹⁹⁷⁰ Имея дело в этом случае не с образованными иконоборцами, силлогизмы которых требовали соответственного логического оружия, а с массой народа, симпатии которой к той или другой стороне естественно должны были опираться на доводах более простых и, так сказать, осязательных, патриарх в своих поучениях ставит ударение на разъяснении преимущественно той мысли, что обвинение в идолопоклонстве, возводимое иконоборцами на православных, не имеет для себя никаких оснований.¹⁹⁷¹ Это простое и всем доступное отрицательное доказательство соединялось с таким же простым приемом положительным. Тарасий часто говорил похвальные слова мученикам. К этим словам «он призывал на помощь доступное взорам каждого писание и самую простую книгу, а именно: он восстановил в священных храмах изображения мученических подвигов…, ибо знал, что глаз преимуществует пред словом».¹⁹⁷² Действие этого приема на массу, как дает понять Игнатий, было чрезвычайно сильно.¹⁹⁷³ – Влияя на массу. Тарасий не упускал из виду и отдельных лиц, иконоборческие воззрения которых

—478—

были более сознательны, а потому и более тверды. Необыкновенная терпимость, отличавшая все действия патриарха, делала возможным, что такие лица не ожесточались и не замыкались в своем упорстве при сменившемся не в пользу реформы положении вещей, а сами шли к патриарху и смело вступали с ним в споры. Мягкое отношение к противникам не замедлило принести добрые плоды: «хромавшие на обе ноги» (… ἀμφοτέραις ἠνύαις ὁκλάζοντες) начинали ходить прямо, благодаря простым вразумлениям (δυσωπητκαΐς ὑποθήκαις), а по отношению к более упорным (στραγγαλιώδεις τὴν καρδίαν) он употреблял приемы наиболее сложной полемики, с которыми мы уже знакомы, – и достигал цели.¹⁹⁷⁴ Один из примеров, иллюстрирующих эти общие показания Игнатия, представляет собою упоминавшийся выше протопресвитер Влахернской церкви Илия, который сам о себе рассказывает, что из ревностного иконоборца он сделался православным, благодаря беседам с патриархом.¹⁹⁷⁵

Но «один в поле не воин"… Хотя большинство епископов империи и провозгласило на соборе икопопочитание, но едва ли Тарасий мог рассчитывать на ревностную пропаганду с их стороны определений собора. Как ни противоречило это его планам, но он даже сам, как мы видели, высказывал сомнение в искренности обращения некоторых епископов. Было, конечно, много и искренно православных иерархов, но по отношению к значительной части их собор оказал пользу больше отрицательную, чем положительную, сделал их безвредными для православия, но не мог изменить их в ревностных деятелей его. Последних должен был приготовить сам Тарасий под своим руководством в своей школе. Такою школою и был основанный им на собственные средства монастырь неподалеку от Константинополя, на берегу Воспора Фракийского. Как дает понять Игнатий, состав братий этого монастыря был подобран очень тщательно. В виду цели основания монастыря естественно предположить, что иноки его посвящали достаточно времени научными занятиям, которые нужны

—479—

были для многих из них на их будущей службе православию и защитник его против ереси. Образованность и опытность в этой защите их покровителя располагает думать, что занятия были поставлены умело и шли успешно. Из этих монахов Тарасий «многих призвал к пастырству и украсил ими престолы священства; они явились непоколебимыми столпами православия, как показало потом страшное наводнение ереси (при Льве Армянине). Сражаясь мужественно с нею и подвергаясь многим опасностям, гонениям, мучениям и публичным поруганиям, они побороли его для блеска высшего света, чем они показали, что учитель их был свет незаходимый».¹⁹⁷⁶

Дальнейшие факты жизни и деятельности Тарасия обусловливались и определялись тем же, чем и факты уже отмеченные, т.е., его стремлениями ослабить враждебное настроение иконоборческой партии, привлечь ее сторонников в лоно церкви, снисходя их провинностям и предавая забвению их прошлое. Как до собора и на соборе, так и после собора Тарасий и лучшие из епископов империи «лицам из клириков и епископов прощали прежнее их зломыслие и рукоположенных еретиками не удаляли с церковной нивы. Следуя соборной и отеческой экономии, они обращавшихся к благочестию принимали с распростертыми объятиями, как братьев и сослужителей и поручали им кафедры и должности; тех, которые сначала хромали и мыслили о вере превратно, а потом, отказавшись от заблуждения, граматами и клятвами отреклись от своих прежних мнений, они приняли с любовью и оставили их на их кафедрах, сохранив таким образом вселенскую церковь в мире и невозмутимой тишине».¹⁹⁷⁷ Это известие осо-

—480—

бенно важно для суждения о положении после собора белого духовенства, так как вопрос о принятии епископов был решен уже на соборе, членами которого большинство из них было. У Тарасия не было оснований поступать с духовенством отлично от того, как было решено собором поступать с покаявшимися епископами. На практике такие меры действительно должны были вести к церковному миру.

Но к миру только с иконоборцами. Взамен приобретения бывших еретиков в лоно церкви Тарасий этими мерами восстановил против себя большую часть тогдашнего монашества. Довольно ясные признаки зарождающейся борьбы мы отметили выше при изложении того, как были приняты собором покаявшиеся епископы. Мы сделали тогда предположение, что продолжительные и горячие прения между патриархом и партией строгих, большую часть которой составили монахи, имели подкладку более реальную, чем различие читанных на соборе правил и разных примеров. Упорное противодействие доводами Тарасия со стороны монахов мы склонны были объяснять излишним возбуждением последних против своих недавних преследователей. Эта субъективная точка зрения на предмет делала тщетною всю аргументацию Тарасия в пользу своих взглядов. Монахи этой аргументации покорились, но с ней не согласились и не примирились. Некоторые рассказанные уже эпизоды на соборе подтверждали такое понимание положения дел. Поведение монахов после собора еще более убеждает в правдивости такого понимания. Феодор Студит, обсуждая однажды отношения монахов к Тарасию, решали вопрос о том «чтό было причиною разногласия их с Тарасием? Вера ли? Но, как известно, он был православный, следовал святым соборам, в образе мыслей был согласен с прочими патри-

—481—

архами и прежде весьма много подвизался за веру. Принятие ли возвращавшихся от ереси? Но это не его нововведение; ибо они принимались святыми отцами трояким способом: или через перекрещивание, как пепузины (монтанисты), или чрез миропомазание, как ариане, или чрез проклятие собственного учения, как несториане. Рукоположение ли за деньги, которое необходимо наказывается низложением? Да! это совершенно справедливо; тогда (во время иконоборческих гонений) пастыри оказались свирепыми волками, были разрушаемы жертвенники, подвергаемы бесчестию божественные останки, сожигаемы священные книги. Что еще? Самая икона Христова вместе с другими была оскорблена и попрана. И кто может кратко исчислить то, что требует продолжительного повествования? А не от того ли, что тогдашний предстоятель (письмо писано в 809 г.), вдруг возведенный из мiрского вещества в епископское достоинство, был не в состоянии достаточно бороться за дух? Отсюда соблазны; отсюда получили начало и нынешние смятения (при патр. Никифоре)».¹⁹⁷⁸ Текст этого сообщения, взятый отдельно, может подать повод думать, что монахи самого Тарасия обвиняли в симонии.¹⁹⁷⁹ Правильному понимание его помогают другие сообщения того же Феодора. Рассказывая об отношении игуменов Саввы и Феоктиста к покаявшимся иконоборческим епископам, он замечает: «они настаивали, чтобы обращающееся из иконоборческой ереси епископы не были принимаемы в прежних своих степенях, притом не все, но главные и высшие начальники ереси, по словам святого Афанасия, что несправедливо, (разумеется, вероятно, послание Афанасия к Руфиниану, на которое опирались по преимуществу монахи на соборе). Но когда собравшийся тогда собор рассудил принять всех, следуя примеру 4-го святого собора, то и они согласились, потому что не было нарушено что-либо важное. Касательно же симониан тогда не было определено, так как дело о них имело рассматриваться после собора… При по-

—482—

мощи некоторых монахов, которых имена прохожу молчанием, издано было патриархом (Тарасием) определение – не подвергать низложению навсегда, так что те, которые низложены Богом чрез верховного апостола Петра, стали бы опять священнослужителями Христовыми. На это не только не согласились единомысленные с Саввою, но и восстали против него».¹⁹⁸⁰ Т.о. вина Тарасия в глазах монахов состояла в его снисходительном отношении к бывшим иконоборцам – симонианам. То обстоятельство, что собор обошел обсуждение этого отношения, и давало монашеству твердую точку опоры для борьбы с патриархом. Тарасий на этот раз не мог уже санкционировать своего образа действий авторитетом собора.

Если принимать приведенные свидетельства Феодора Студита без всяких ограничений и пояснений, то почти необходимо будет допустить, что причина борьбы монашества с Тарасием после собора лежит не там, где она нами заказана, т.е. не в общем неприязненном настроении его против патриарха, который прощал бывших гонителей монашества, а в справедливом негодовании против нарушения им церковных правил. На самом деле, однако едва ли было так. Хотя Феодор Студит и отрицает, чтобы причиною недовольства против патриарха была снисходительность его к покаявшимся иконоборческим епископам, однако присматриваясь к делу легко заметить, что в этой-то снисходительности и было все дело. Лично Феодор Студит мог не иметь ничего против снисходительного отношения Тарасия к бывшему иконоборческому духовенству потому что видел в этом отношении осуществление взглядов отцов собора. Но большинство монашества в данном случае не следовало за Феодором и даже не разделяло взглядов отцов собора. Очень наглядное подтверждение того, что определение собором отношении к покаявшимся иконоборцам в деле снисходительности совсем не убедило монахов, – представляет следующее обстоятельство. Собор на основании многих и авторитетных свидетельств, как мы видели, бесспорно решил

—483—

не ставить в вину получения рукоположения от еретиков. Между тем монахи, не взирая на это решение, постарались объявить чуть не всю иерархию империи беззаконною на том основании, что большинство епископов в долгий период господства иконоборчества было посвящено еретиками. Так по крайней мере представляется естественным понимать следующее увещание Феодора Студита к монахам: «для чего обращение назад, к Божественному Герману и требование рукоположения непременно оттуда? Какая нужда до бывших трех еретиков (патриархов – Анастасия, Константина и Никиты)? Разве нет никого, кто бы был не рукоположен ими или рукоположенными от них? Сколь многие от востока и запада, от севера и моря приходили в промежуток того времени и вступали в общение с нашею церковью в священном звании?… Нужно исследовать и доказать, с кем мы должны вступить в общение, исповедует ли он правую веру и пр. … Если же о, хотя получил рукоположение от еретика, но сам не еретик, исповедует всю истину, соблюдает веру и правила неизменными и уклонившихся от того и другого отвергает, то у нас нет никакого основания удаляться от него. … В таком случае мы имеем общение и вам советуем делать тоже. Ибо если исследование простирать далее, то отвергаются увещания святых, упраздняется столь великий дар священства, благодаря которому мы получаем имя христиан, так что мы можем впасть в язычество: а что было бы безрассудно. Делающие исследование, путешествующие по западу и востоку не нашли бы искомого, так как все один от другого сделались бы подлежащими низложению по причине взаимного служения вместе… Т.о. священство уничтожилось бы, чтό мы совершенно отвергаем. В церкви случалось и случается много подобных проступков, которых никто из святых, сколько известно, не исследовал таким образом, ибо это невозможно, – и не предать нам соблюдать тоже».¹⁹⁸¹ Тот же Феодор указывает и мотив, который заставлял монахов «простирать свои исследования далее», чем следовало: он гово-

—484—

рит, что «о благе ревновали особенно те, которые много лет страдали, которые оказались мужественными в благочестии»¹⁹⁸² и которые, следовательно, были более обнажены и разгорячены при императорах иконоборцах.

В виду сказанного можно, кажется, с достаточным правом утверждать, что и обвинения в принятии клириков и епископов – симониан, взведенные монахами на Тарасия и послужившие для них предлогов к прекращению общения с ним, были не реальною причиною вражды, а только благовидным прикрытием недовольства, исходившего из другого источника. Но если в споре о принятии рукоположенных еретиками все шансы для победы были в руках Тарасия, потому что его образ действий опирался па авторитет собора, то указанные обвинения причинили ему не мало беспокойств и огорчений. Монахи в этом случае имели на своей стороне много данных для успеха их борьбы с патриархом. Признаки этой борьбы заметны уже на соборе. Как мы видели из показания Феодора Студита, вопрос о симонианах на соборе не подвергался обсуждению, а между тем ставился на очередь именно монахами, как сообщает об этом сам Тарасий: «большая часть досточтимых монахов жаловались собору, – и мы, прибавляет патриарх, предвидели эту жалобу, – что большинство епископов продавало священство за деньги».¹⁹⁸³ Легко понять, почему Тарасий отклонил обсуждение этой жалобы на соборе: если бы даже она не была доказана, то и в таком случае во время самых доказательств пришлось бы поставить многих членов собора в крайне обидное положение, способное создать из них не друзей, а врагов того дела, для которого работал Тарасий. Жалоба, однако не прошла совсем бесследно: по-видимому, в ответ именно на нее собор составил 4 и 5-е правила,

—485—

угрожавшие низложением симонианам и корыстолюбцам из епископов. Правила эти для монахов были как нельзя более кстати. Опираясь на них, они и могли выступить с требованием отрешения от кафедр виновных в симонии. В виду сказанного выше о составе клира при иконоборческом правительстве нельзя отрицать, что монах имели твердую почву для своих обвинений. Злоупотребления в этой области стали просто повальною болезнью как можно заключать из того, что некоторые «из клириков даже хвалились тем, что они поставлены в церковные должности за золото».¹⁹⁸⁴ Если бы не требовалось ничего более, то, можно думать, монахи достигли бы своей цели, – наказания рукополагавших и рукоположенных за деньги, – почти без борьбы. Церковные правила всех веков христианства карали симонию беспощадно, потому что, как справедливо поясняет Тарасий, «этому пороку сопутствуют все скверны»¹⁹⁸⁵, какие только возможны среди пастырей церкви. Тарасий был бы вынужден удовлетворить безотлагательно требованиям монахов во избежание смуты. Но нельзя не заметить, что обвинения монахов имели одну слабую сторону, которая должна была сделать тщетными всех их усилия и которая дала возможность Тарасий из отношений к симонианам практиковать туже снисходительность, которой отличались и все его действия. Что симониане существовали, было несомненно; несомненно, было и то, что они подлежали низложении; недоставало только одного: твердого и ясного удостоверения относительно каждого отдельного случая преступления. Низложению подлежали и рукоположивший и рукополагаемый за деньги; следовательно, в интересах того и другого было скрыть проступок. По самому существу своему он был такого рода, что допускали только двух достоверных свидетелей, которые при этом оба молчали. Об это затруднение и должны были разбиваться все усилия монахов. Они были в высшей степени правы в своих обвинениях, но они были вместе с тем и бессильны доказать эти обвинения в каждом отдельном случае. Только при свете высказанного предпо-

—486—

ложения становится возможными понять все моменты борьбы между монахами и патриархом из-за виновных в симонии.

Борьба началась «вскоре после собора»¹⁹⁸⁶, благодаря тому, что Тарасий «издал определение не подвергать навсегда низложению» симониан, как показано выше.¹⁹⁸⁷ Протест монахов заставил патриарха «исправить зло добром: они уверяли, что не назначали епитимии (одногодичной для симониан) и не принимали рукоположенных и рукоположивших за деньги. Но слова его были обличены императрицей, которою они и были увлечен назначить беззаконную епитимию. Наступил день Богоявления Христа; подвергнутые епитимии пришли и требовали разрешения, как исполнившие ее; патриарх отказался, но императрица настаивала на их принятии.¹⁹⁸⁸ Тогда патриарх снова сменяет добро злом; открыто служит вместе с ними в тот самый праздник, конечно, не невольно, а добровольно: ибо они моги не служить вместе с низложенными, однако служили, хотя кто-либо и скажет, что они не моги поступить иначе. От этого и произошло разделение между ними и Саввою и единомышленниками его¹⁹⁸⁹. – К сожалению, мы не имеем других свидетельств, которыми можно было бы проверить приведенный рассказ Феодора. Игнатий совершенно молчит об этом по очень понятной причине: они давали обещание «плавать по морю только добродетелей» Тарасия. Остов рассказа можно считать правильным, но некоторые детали его нуждаются в пояснениях и ограничениях. Сам Тарасий уверял, что он «не назначал епитимии и, если бы знал, ни си кем из виновных лиц не только не стали бы служить, но и низложили бы их». И такое

—487—

уверение многих сначала казалось истинным.¹⁹⁹⁰ Последнее обстоятельство наводит на мысль, что упомянутое определение патриарха не подвергать низложению навсегда виновных в симонии не было всем известными актом: иначе Тарасий не осмелился бы утверждать, что они не назначал епитимии, а если бы осмелился, то не нашел бы веры. А если об указанном определении противника судили не на основании обнародованного текста его, то можно думать, что они допускали преувеличения.¹⁹⁹¹ Трудно сказать, сколь велики были эти преувеличения, но они заставили Тарасия выступить с их опровержением. Опровержение это находится в двух посланиях Тарасия: к папе Адриану и к игумену неизвестного монастыря Иоанну.¹⁹⁹²

Что Тарасий счел необходимым писать папе, это объясняется тем, что монахи не ограничились заявлением своего недовольства пред патриархом, но и жаловались на его образ действий Адриану. Адриан с готовности) приняли их сторону и выразил неодобрение Тарасию.¹⁹⁹³

Здесь мы сделаем несколько вводных замечаний для пояснения поведения Адриана. Как говорено выше, на соборе было читано его послаще к императрице с большими пропусками именно тех месть, где папа высказался против наименования Тарасия вселенскими патриархом и требовали возвращения своей кафедре того, что у нее было отнято Львом Исавром и отдано Константинопольскому патриарху. Папа, разумеется, узнали об этом и, конечно, сильно огорчился. Еще больше оснований для раздражения у него имелось после того, как ни Ирина, ни Тарасий не сочли нужным, даже дать объяснений по поводу его двух указанных требований. Тарасий в своем послании к нему после собора уведомлял о ходе дел на соборе, о том, что послание папы много содействовало торжеству истины, сообщал, что

—488—

ересь ниспровергнута – и только.¹⁹⁹⁴ Папа должен был в ответ на это послание по обычаю, практиковавшемуся во время других вселенских соборов, прислать в Константинополь свой отзыв о соборе, но он этого не сделал и не сделал именно потому, что упомянутые его притязания в Константинополе были оставлены без внимания. В 794-м году он писал Карлу Великому следующее: «мы еще до сих пор не отвечали императору (Константину и Ирине) по поводу собора, опасаясь, как бы они не возвратились к своему заблуждению (иконоборчеству). Недавно, увещевая их к восстановлению святых икон, мы в то же время просили их о возвращении святой, католической и апостольской церкви области архиепископий и епископий, которая была отнята у нее вместе с патримониями во время низвержения икон (при Льве Исавре). На это они нам не дали никакого ответа и тем показали, что, освободившись от заблуждения в одном случае, в двух других они удержали его. Если и везде христианские церкви владеют канонически определенными округами, то не тем ли более должна сохранять и всячески отстаивать свой округ архиепископий и епископий, а также и патримонии святая кафолическая и апостольская церковь Римская, которая есть глава всех церквей?… Об области архиепископии и епископии и о патримониях, принадлежащих святой нашей римской церкви, мы еще во всеуслышание повторяем, что если не возвратить их святой нашей римской церкви, то таких мы объявляем еретиками за упорство в заблуждении».¹⁹⁹⁵ Папе, конечно, не трудно догадаться, что ви-

—489—

новником оставления без последствий его просьб в столице был главным образом патриарх, права которого затрагивались этими просьбами. Отсюда Адриан естественно был расположен отозваться сочувственно на всякий протест против действий Тарасия и, как мы видели, действительно отозвался на жалобы монахов.

Этот отзыв и заставил высказаться Tapacия. Для него не столько важно было разубедить в своей виновности Адриана, сколько рассеять дурные толки о себе среди византийского духовенства. Отсюда послание Тарасия было только адресовано Адриану, а разослано было всюду.¹⁹⁹⁶ Содержание послания в историческом отношении не богато: автор говорит, что рукополагающие и рукополагаемые за деньги подлежат низложению, и основывает это положение на множестве свидетельств из св. Писания, правил соборных и церковной практики. В послании к игумену Иоанну свидетельств приведено менее, но зато патриарх живее выражает свое негодование против симониан. Любопытно при этом, что ни в том, ни в другом послании Тарасий не говорит от своего лица о широком распространении симонии, которое он естественно должен был бы выставить поводом к написанию своих посланий. Легко заметить, что писать заставило его главным образом «опасение обвинений за молчание»¹⁹⁹⁷, «стремление некоторых злословить его».¹⁹⁹⁸ Эту жалобу на злословие естественнее всего относить к тем слухам, которые распускали монахи и которые нашли свое выражение в приведенном отрывке из письма Феодора Студита. – Принимая во внимание живой, искренний тон посланий Тарасия против симониан, – посланий, которым писались с нарочитою целью обнародова-

—490—

ния взглядов патриарха и которые бы тем самым ставили его в безвыходное положение, если бы он действительно был виноват в том, что приписывали ему монахи, необходимо признать, что указанный случай принятия Тарасием в общение виновных в симонии сообщен Феодором Студитом так, как он не имел места в действительности. Характерно уже то, что сам Феодор Студит стал верить указанным слухам только тогда, когда пришел в личное столкновение с Тарасием. Притом обращает на себя внимание, что упомянутый рассказ сообщается Феодором в оправдание Саввы и его сторонников, о которых даже среди умеренных монахов стали ходить слухи, что они протестовали против Тарасия только «по неблагоразумным поводам».¹⁹⁹⁹ Имея достаточные основания не доверять всему в сообщении Феодора, мы к сожалении лишены возможности более или менее твердо решить, какое действительное обстоятельство дало повод для протеста со стороны монахов и легло в основу сообщения Феодора. Осмеливаемся, однако на следующее предположение: некоторые лица из клира были сильно подозреваемы в симонии, но только подозреваемы: доказать подозрений было невозможно по самому существу дела. Чтобы сколько-нибудь успокоить партию строгих, патриарх предложил им взять на себя епитимии, но сделал предложение это частным образом. Когда кончился срок епитимии, он после некоторого колебания, в виду протеста монахов, понуждаемых императрицей, принял их в общение и служил с ним, сохранив за собою такими образом полное право говорить после совершенно искренно: «чист есмь от крове (Деян.20:20)», преступающих канонические постановления, тем более рукополагающих и рукополагаемых за деньги».²⁰⁰⁰

Протест монахов против действий Тарасия в рассказанном случае, как имевший одну очень слабую сторону не мог выразиться в энергических мерах с их стороны и ограничился почти только распространением

—491—

неприятных для патриарха слухов. На этот раз последний мог сказать, что он успел «избавиться от нападений»²⁰⁰¹ и избавился, но не надолго. Вскоре совершилось событие, отношение к которому Тарасия дало монахам в руки сильное оружие против него. Событие это – второй брак императора Константина.

Летописец Феофан, не смотря на свое благоговение к Ирине, как виновнице восстановления икон, темными красками рисует ее отношение к своему сыну, в котором она видела только помеху для своих стремлений к единовластию.²⁰⁰² Имея нужду в помощи Адриана для составления собора, она вместе с тем завязала сношения и с Карлом Великим, который находился в очень дружественных отношениях с папою, как защитник светских интересов и как человек, искавший в Риме императорской короны, которую и получил из рук Льва, преемника Адриана, в 800 г. Средством укрепить сношения с Карлом Ирина выбрала обручение дочери его Ротруды с своим сыном.²⁰⁰³ В течение многих лет после обручения Константин сильно успел привязаться к своей невесте.²⁰⁰⁴ По окончания собора нужда в папе, а вместе с тем и в Карле для Ирины миновала. Даже более: сохранить слишком близкие отношения с Римом можно было только путем упомянутых его требований; а это значило ради папы пожертвовать интересами ближайшего и естественного своего союзника Тарасия.²⁰⁰⁵ А породниться с Карлом для Ирины значило приобрести опасного покровителя и защитника в последнем для своего сына, которого она всячески старалась отстранить от власти. По этим соображениям Ирина прервала сношения с Карлом и женила Константина в 788 г. на армянке Марии, к которой он был совершенно равнодушен.²⁰⁰⁶ Результаты этого шага

—492—

Ирины не замедлили сказаться: молодой царь стал искать привязанности на стороне. Вероятно, еще задолго до осени 795 г., когда уже совершился второй брак его²⁰⁰⁷, он сблизился с фрейлиной Ирины Феодотой. Ирина, как дает понять летописец, сама толкала сына на преступление, которым хотела очернить его в глазах общества и тем очистить себе дорогу к единовластию.²⁰⁰⁸ Задумав удалить Марию, Константин должен был оправдать пред обществом свое поведение; с этою целью был пущен слух, что Мария покушалась отравить царя каким-то смертоносным питьем. Слух, впрочем, был так нелеп, что ему никто не верил.²⁰⁰⁹ Эти вести встревожили патриарха и заставили его сильно задуматься по очень понятной причине: по самому своему положению он необходимо должен был так или иначе высказаться по поводу возникавшей драмы. Снисходя слабости императора, он давал оружие против себя монахам, которые следили за каждым его шагом: а восставая против нее, он рисковал в капризном юноше приготовить врага всех планов, над осуществлением которых работал до сих пор.²⁰¹⁰

В драму вовлечен был Тарасий очень скоро: заручиться его одобрением для царя было делом первой важности. Присланный Константином чиновник объявил патриарху о выдуманных причинах удаления Марии и просили благословения на новой брак царя. Тарасий отвечал на это следующей речью, за точность которой ручаться трудно, но смысл которой едва ли искажен Игнатием: «если царь, как ты говоришь, задумал это и хочет отсечь от себя плоть, соединенную законом Божиим, то я недоумеваю, как он перенесет поношение со стороны народа и как он будет требовать от своих подданных воздержания (τὸ σωφρονεῖν) и наказывать их за прелюбодеяние, когда сам пленен постыдною скверною? Если бы мы даже и поверили сказанному тобою, если бы преступление царицы было

—493—

доказано, то и тогда нужно более внимать гласу Господа, говорящего: отпущаяй жену свою разве словесе прелюбодейнаго творит ю прелюбодействовати (Мф.6:32). Но кого бы царственнее его предпочла избрать в брачное общение дошедшая (по твоим словам) до такого злодеяния? Все это полно лжи и желания обесчестить честной брак, осквернить нескверное ложе, подвергнуться позору прелюбодеяния, сделать незаконное законным и отдалить свое родное введением бесчестного сожительства. Итак, вот какой ответ прими от нас и от подобных нам и передай пославшим тебя: не верим сказанному тобою и скорее согласимся претерпеть смерть и тяжкие мучения, чем решимся служить этому (делу). Пусть знает царь, что мы никогда не поверим этому невероятному замыслу».²⁰¹¹ Царь взволновался и пригласил Тарасия во дворец. Патриарх отправился вместе с Иоанном, который на соборе был местоблюстителем антиохийского патриарха. Царь повторил жалобу на жену и высказал, что она собственною смертью должна заплатить за свое покушение, но что он согласен простить ее, и требовал только ее пострижения в монастыре. В подтверждение своего обвинения Константин приказал показать сосуд, наполненный какою-то мутною жидкостью, которая будто бы была приготовлена Марией для мужа.²⁰¹² Патриарх отвечали царю почти то же, чтό сказал и посланному: он заметил, что слух о покушении царицы совершенно невероятен, что, напротив, весьма вероятно злоумышление царя, который не скрывал своей страсти к Феодоте; в заключение он прибавил, что если император настоит на своем, то он не допустит его ко святому причащению. Тарасия настойчиво поддерживал Иоанн. Но само собою разумеется, доводы их не убедили, а только привели в ярость Константина и его приближенных. Последние оскорбили Иоанна и даже грозили ему мечом. Патриарх и его спутники были выгнаны из дворца.²⁰¹³

В январе 795-го года Мария была пострижена, а во ав-

—494—

густе обручена Феодота; брак совершился в сентябре.²⁰¹⁴ Обыкновенно царей венчали патриархи²⁰¹⁵; Константин настаивал на том же пред Тарасием, но последний решительно отказался исполнить его волю.²⁰¹⁶ Убедившись в невозможности склонить патриарха, император приказал совершить венчание Иосифу, пресвитеру и эконому Софийской церкви, близкому ко двору.²⁰¹⁷ Опасаясь открытого протеста со стороны Тарасия, Константин держал его некоторое время под домашним арестом: патриарх был отдан под надзор своих же синкелов, которые следили за всеми приходящими к нему и присутствовали при его беседах. Люди, особенно близкие и преданные Тарасию, подвергались всяким стеснениям.²⁰¹⁸

Поступая последовательно, Тарасию при таких обстоятельствах необходимо были выполнить свою угрозу по отношению к царю – не допускать его до причастия и вместе с теми отлучить от церкви Иосифа. Но для этого явилось важное затруднение. Раздраженный царь, вероятно, для предотвращения выполнения именно этих намерений патриарха в свою очередь прибег к угрозе, что он перейдет на сторону врагов православия и возобновит гонение на иконы.²⁰¹⁹ Угроза эта не имела в себе ничего невероятного: молодой «легкомысленный и непостоянный» царь, конечно, хорошо знавший политику своего прадеда, деда и отца, легко ради страсти, им овладевшей, мог отрешиться от своих симпатий к православию, которые при этом едва ли были сильны. С другой стороны, нанесенные иконо-

—495—

борчеством «церкви раны были еще свежи и едва стали натягиваться после Никейского собора; до сих пор еще были в силе враги церкви». При таких условиях положение Тарасия было в высшей степени тяжело.²⁰²⁰ Принимая во внимание все это, патриарх не счел возможным натянуть своих отношений к императору до той степени, когда они могли окончательно порваться, – и отлучить его от церкви вместе с Иосифом.²⁰²¹ Такой шаг Тарасия на первых порах не удовлетворил вполне никого: император по-видимому, до самого конца своего недолговременного правления не простил ему его протеста.²⁰²² С другой стороны решимость патриарха не прибегать к крайним мерам вызвала против его целую бурю среди монахов-зилотов. Необходимо заметить при этом, что в частности в отношении к Иосифу патриарх держался очень осторожно: не отлучая его от церкви, он однако ни разу не служил с ним.²⁰²³

—496—

Во главе движения против патриарха стали Платон, игумен монастыря Сакудеонского, находившегося на горе Олимпе недалеко от столицы по ту сторону Босфора²⁰²⁴, с своим племянником Феодором Студитом. За ними последовало множество монахов. Bet они прервали общение с патриархом.²⁰²⁵ Не вдаваясь в оценку поведения враждовавших сторон, мы, однако не можем отрешиться от мысли, что действительная основа протеста Платона и Феодора была несколько отлична от той, которая выставлялась ими в оправдание своего образа действий. Многие современники и между ними даже многие монахи²⁰²⁶ несколько позднее при патриархе Никифоре утверждали, что «если б эконом (Иосиф) был отлучен, то Феодор Студит и его приверженцы нашли бы причину к низложению архиерея своего (Никифора), как уже служившего с низложенным, а потом и к осуждению и предшествовавшего святейшего патриарха» (Тарасия).²⁰²⁷ Хотя Феодор и называет эти догадки клеветою, но клеветою они были только по отношению к нему; по отношению же к большинству монахов они, кажется, не лишены известной доли истины. Весьма характерно, что в данном случае во главе движения против царя и патриарха стали именно Платон и Феодор. Известно, что Феодота была двоюродною сестрою последнего и родною племянницей первого.²⁰²⁸ Т.о. связь Феодоты с Константином в некотором роде клала пятно на фамильную честь знатной семьи из которой вышли оба игумена и которая вся отличалась строгим благочестием и выделила из себя многих лиц с аскетическими задатками.²⁰²⁹

—497—

Феодор Студит в своих многочисленных письмах, правда, ни разу не намекает даже на подобный мотив его борьбы с Тарасием, но трудно было бы и ожидать противного: такое указание не только ни для кого не было бы убедительно, а, напротив, только уменьшало бы цену ревности его, как охранителя канонов. «Многие другие монахи» поддержали Феодора²⁰³⁰ по причинам, уже указанным: недовольство их накопилось, благодаря изложенной церковной политике Тарасия, и только ждало повода для своего обнаружения.

Своим энергичным противодействием Феодор и Платон раздражили императора и вызвали его на крутые меры: первый с десятью наиболее ревностными монахами, после наказания плетьми, был сослан в Фессалонику, а Платон заключен в столичном монастыре Сергия.²⁰³¹ Заключение их было, впрочем не продолжительно: 15-го августа 797-го года Константин был свергнут с престола и ослеплен.²⁰³² Ирина освободила наказанных и постаралась помирить их с Тарасием.²⁰³³ Отлучение Иосифа было, конечно, необходимым условием примирения со стороны первых.²⁰³⁴ Не довольствуясь этим, Платон и Феодор требовали от патриарха признания, что они поступали в данном случае вполне правильно.²⁰³⁵ Едва ли у Тарасия могли быть какие-либо причины не выполнить этого требования: оно вполне совпадало с его желаниями и взглядами.

С этого времени правление Тарасия до конца его жизни представляется сравнительно покойными. Необыкновенно

—498—

уживчивый, он сумел поставить себя в хорошие отношения и с преемником Ирины Никифором, низложившим ее 31-го октября 802-го года.²⁰³⁶ Из царствования этого императора летописи отмечают только один шаг Тарасия. Летом 803-го года против Никифора вспыхнуло возмущение, во главе которого стал начальник фемы Восточной Варданис Турк. Так как дела Варданиса пошли плохо, то он согласился положить оружие под условием сохранения ему жизни. Никифор дал письменное удостоверение, под которым в числе других первое место занимала подпись патриарха, – факт, свидетельствующей ясно, как в общем высоко стоял авторитет патриархов Византии, не смотря на случавшаяся насилия власти над отдельными иерархами.²⁰³⁷ Феофан добавляет, что Никифор не сохранил своего слова, подослал потом убийц к Варданису и т.о. не обратил внимания на ручательство патриарха²⁰³⁸, но этот рассказ по всем признакам есть выдумка летописца, весьма неблагосклонно относившегося к Никифору.²⁰³⁹

Мы рассказали по возможности все факты церковно-политической деятельности Тарасия. Нам остается теперь отметить черты его жизни, как человека и пастыря. Из обзора его деятельности до – и после собора можно заключать несомненно, что он был человек горячо преданный делу православия и глубоко религиозный. Уже одно то, что Ирина выставила его – секретаря кандидатом на кафедру, говорит само по себе, что религиозность его и тогда уже была известна населению столицы.²⁰⁴⁰ В сане патриарха она проявлялась у него еще заметнее: он служил очень часто; любовь к богослужению у него была настолько велика, что ни старость, ни болезни не удерживали его от участия в нем: иногда от слабости он вынужден был опираться грудью на аналой (τετράπους) пред

—499—

престолом.²⁰⁴¹ Помимо того дома он часто и много молился.²⁰⁴²

В своей частной жизни он был чрезвычайно умерен и воздержен. Уже судя по сказанному выше, ему много приходилось работать – теми более, что образование, полученное им в юности, не могло удовлетворить запросов, которые предъявлялись к нему, как патриарху, и при том в такое смутное время. За «занятиями божественными словесами» Тарасий часто забывал о сне.²⁰⁴³ Усиленный умственный труд сообщал всему образу его жизни характер аскетической простоты: бывший богач – аристократ, он не ощущал нужды в мягком ложе, в помощи других для ухода за собою и был во всем слугою для себя. Стол патриарха был до крайности скудный.²⁰⁴⁴ – Но отказывая во всем себе, Тарасий не щадил труда и средств для оказания помощи нуждающимся. Память о его любви к бедным долго жила среди жителей столицы.²⁰⁴⁵ Он открыл многие приюты и убежища для слепых, хромых и разного рода несчастных. Кроме того, и все другие нуждавшиеся вписывались патриархом в памятную книжку и вовремя получали помощь из его собственных рук. Во время великого поста им содержались постоянные столы для нищих Константинополя. В светлое воскресение они были первые, кого приветствовал патриарх: непосредственно после службы в облачении он шел к приготовленными столами, где собственноручно наливали вино и подносили участниками трапезы. Зимою к этими заботам Тарасия присоединялась еще одна: он во множестве покупали одежды для защиты от холода неимущего люда столицы.²⁰⁴⁶

—500—

Сами проводя простую и скромную жизнь, Тарасий хотели видеть таким же и свой клир. В связи с политикой императоров иконоборцев, как мы видели, стояло то обстоятельство, что в рядах последнего появилось много лиц, который, за отсутствием других интересов, тщательно следили за своим костюмом, щеголяли «шелковыми разноцветными одеждами, на края которых нашивали украшения дорогого цвета», и даже насмехались над одевавшимися в одежду простую и скромную».²⁰⁴⁷ Tapacий настойчиво требовал от таких лиц оставить свое франтовство и рекомендовали ими «простоту, как самое лучшее украшение». У клириков, носивших золотые пояса, Tapacий отбирал их, а взамен дарил ими пояса из козьей шерсти.²⁰⁴⁸ Без сомнения они же предложили установить епитимию для клириков, которые «натирались благовонными мастями».²⁰⁴⁹ Вместо того, чтобы тешить свое зрение и слухи на ипподроме и в театрах, патриарх внушали некоторыми из своих подчиненных сидеть дома, читать Св. Писания и распевать псалмы.²⁰⁵⁰ Все подобные внушения должны были быть тем более действительны, что они подкреплялись живыми примером самого патриарха.²⁰⁵¹

Как проповедники, Tapacий соответственно нуждам времени были главными образом апологетом иконопочитания. Об усердии его в этом отношении говорено выше. Игнатий сообщает, что они записывали беседы патриарха, отдали их потом переписать и составили целый кодекс, содержавший «ясное разоблачение сонных мечтаний еретиков»²⁰⁵², но от этого кодекса не сохранилось и следов. Упоминает еще биограф о беседах Tapacия на псалмы²⁰⁵³, но о них также ничего не известно. Единственными памятником церковного красноречия Тарасия могло бы считаться сохранившееся с его именем слово на Введение во

—501—

храм Богородицы, но оно многими заподозривается в его подлинности.²⁰⁵⁴ Забвение проповедническими трудов Тарасия едва ли случайно: из секретаря прямо сделавшийся патриархом, он не имели времени и возможности выработать из себя выдающегося церковного оратора, обстоятельства прямо потребовали его на кипучую деятельность, которая не могла способствовать приготовлению художнически церковного слова. Его поучения имели интерес дня, отвечали потребностям минуты и достигали, вероятно, своей цели, так как Тарасий знал и читал достаточно творения св. отцов, чтобы полемизировать с иконоборцами, но они едва ли были образцами церковного красноречия, из которых могли бы поучаться люди последующих поколений.

В деле о 2-м браке императора Константина, как мы видели, Тарасий вышел из своего крайне затруднительного положения очень удачно: он не довели до озлобления молодого царя и в то же время сумел поддержать достоинство церковной власти. Насколько он охранял последнее и насколько он вообще не любил уступать там, где не грозило опасности главному делу, которому он посвятил свою жизнь, об этом свидетельствует следую-

—502—

щий рассказ Игнатия. Протоспафарь Иоанн был обвинен в расхищении казенных денег.²⁰⁵⁵ Суд не оказал ему никакого снисхождения. По всем признакам невиновный, Иоанн убежал из-под ареста и скрылся в церковь. Стражи, которые естественно боялись ответственности за недостаток бдительности, окружили храм, никого не допускали к беглецу, надеясь, что голод заставит его выйти из храма. Слух обо всем этом дошел до Тарасия. Возмущенный грубым поруганием права убежища, патриарх решился действовать следующим образом: он ходил каждый день в церковь, носил укрывшемуся пищу и иногда выводил его из храма другим выходом. Стражи не видели конца своим ожиданиям и устроили засаду. Однажды, когда Иоанн вышел на короткое время из храма под защитой Тарасия, они внезапно схватили его и повлекли ко дворцу. Патриарх возмутился (θυμοῦ καὶ λύπης γενόμενος κάτοχος) и отправился вслед за ними. Во дворец его не пустили. Тарасий прибег тогда к крайней мере: он объявил, что если Иоанн будет подвергнут тяжелому наказанию, то судей его, в числе которых была, как сейчас увидим, и императрица Ирина, он не допустит до св. причащения. Требование патриарха было удовлетворено.²⁰⁵⁶ Случай этот нуждается в некоторых пояснениях. Игнатий не датирует его точно, но дает понять, что он имел место во время единоличного правления Ирины.²⁰⁵⁷ Биограф не называет по имени и протоспафаря, но из снесения параллельных показаний Феофана видно, что это был именно Иоанн. Сведения летописца дают возможность догадаться и о том, за что страдал Иоанн. В феврале 790-го года Константин при помощи людей, ему преданных, попытался устранить мать от власти. Попытка кончилась неудачно. Участники заговора, и в числе их протоспафарь и казнохранитель Иоанн, были высечены, острижены и сосланы в Сицилию.²⁰⁵⁸ Но ссылка Иоанна была не

—503—

долгосрочна: в том же году в октябре Константин повторил свою попытку и на этот раз успешно. Во время переворота мы видим около него опять Иоанна в качестве его протоспафаря и казнохранителя²⁰⁵⁹ 15-го августа 797-го года, как сказано, Константин был свергнут с престола и ослеплен. Легко понять, что Иоанн должен был опять расплачиваться за свою преданность несчастному императору. Понятным становится и то, почему Иоанна обвинили в расхищении денег. Вполне естественна и стойкость Тарасия в данном случае: преследование Иоанна было, очевидно, делом политической мести, а не вызывалось действительною виною бывшего протоспафаря и казнохранителя.

21 год и два месяца Тарасий «украшал первосвященническую кафедру».²⁰⁶⁰ Преклонные годы и непрестанные труды, наконец, ослабили его силы и заставили слечь в постель. Игнатий, присутствовавший при расставании с жизнью патриарха²⁰⁶¹, рассказывает, что последние минуты его были очень трудны. Его нервы так много работали для дела торжества православия, что и пред смертью, когда он был уже в бессознательном состоянии, его воображение рисовало ему образы, с которыми он состязался и обвинения которых против себя опровергал.²⁰⁶² Под вечер 18-го февраля Тарасия не стало.²⁰⁶³ Вся столица неутешно оплакивала смерть своего покровителя и заботника, начиная с императора и кончая последним нищим. Император Никифор особенно сильно выражал свое горе: обнимая труп, он обливался слезами и жаловался, что потерял отца, помощника в управлении и руководителя в общественных делах.²⁰⁶⁴ Ощущала потерю и вся знать.²⁰⁶⁵ Тяжела была смерть патриарха и для лучших членов клира и монашества, но главными образом она

—504—

поразила всех несчастных и обездоленных, для которых так много делал Тарасий.²⁰⁶⁶ Целую неделю у гроба происходила страшная давка, грозившая многим опасностью, так что император вынужден был прибегнуть к военной силе для сдерживания толпы.²⁰⁶⁷ Похороны совершились только 25-го февраля в среду на первой неделе великого поста.²⁰⁶⁸ Тело в торжественной процессии было перенесено в монастырь, основанный Тарасием, и погребено в храме св. Мучеников.²⁰⁶⁹

И. Андреев

—505—

II

Попытка папского Рима распространить римский католицизм на Востоке при пособии самих же Греков: учреждение для этой цели греческой (учебно-воспитательной) коллегии в Риме. – Образцом для не и послужила т.н. германская коллегия в Риме, происхождение германской коллегии при папе Юлии III, учреждение ее по мысли Игнатия Лойолы, чтό сделано этим последним в образовательном и дисциплинарном отношении для этой коллегии; – полное устройство ее при папе Григорий ХIII, образовательная и дисциплинарная система этой коллегии при названном папе, – краткие сведения из истории этой коллегии в последующее время. – Греческая коллегия в Риме, ее происхождение при папе Григории ХIII, цель и задача ее; замечательная заботливость его о греческой коллегии, первые ученики ее, первые ректора ее, первые же кардиналы-попечители в ней (сочувственное и несочувственное отношение к ней этих последних); подчинение ее ордену Иисуса; – сведения о системе образования и дисциплины в этой коллегии; введение в ней т.н. Мариинской конгрегации с целью утверждения в ее питомцах], (римско-католической) религиозности. – Важнейшие питомцы ее: Лев Алляций, Петр Аркудий, – Паисий Лигарид. – Упадок греческой коллегии и незначительность ее влияния на Востоке. – Успехи римского католицизма на Востоке в ХIХ-м веке, свидетельство об этом, пессимистические предсказания одного римско-католического писателя касательно будущности католической пропаганды на Востоке, утешительны я для православных. – Отношение греческой церкви к западной по данным греческого канонического сборника, именуемого «Пидалиона» резкость взглядов «Пидалиона»; свойства обыденных, практических отношений представителей греческой церкви к западной церкви.

Из того, что было раскрыто выше касательно отношений турецких властей к греческой и латинской церквам,

—506—

следует, что латинская пропаганда до XIX века не могла иметь успеха на Востоке. Это понимали и папы. А потому папская курия хотела действовать другим путем для достижения своих целей. Она решилась воспитать возможно большее число Греков в духе папских стремлений и таким образом незаметно, чрез этих своих питомцев распространить идеи католицизма в среде Греческой церкви. В этом отношении очень замечательна деятельность папы Григория ХIII (кон. XVI в.). Этот папа был основателем такого учреждения в Риме, которое назначалось к тому, чтобы привести восточную церковь к усвоению католических доктрин. Разумеем учреждение им коллегии или высшей духовной школы для греческих юношей, родившихся за пределами Италии.

В средине XVI века в Риме появляются особые образовательные коллегии, называющиеся национальными (nationalia) пли папскими (pontificalia). Первым именем они называются потому, что в каждой из них имелось в виду воспитывать юношей какой-нибудь одной нации, папскими же они именуются потому, что они возникли по распоряжению римских первосвященников и в них находят себе главных покровителей. Целью их учреждения было образовать людей, готовых отправляться в разные страны, отпадшие от римско-католической религии или же никогда ее не исповедовавшие, для возвращения их в лоно римской церкви или же для водворения в них римско-католического исповедания. Ближайшим образом эти коллегии одолжены своим возникновением известному Игнатию Лойоле, который основал по крайней мере первую из них, так называемую германскую, т.е. назначенную для протестантской Германии; эта первая коллегия появилась в 1552 г., следовательно, спустя лишь 12 лет по основании знаменитого ордена Иисуса. Германская коллегия послужила образцом для всех «национальных» коллегий, устроенных потом в Риме же.

Для нас в настоящем случае исключительный интерес представляет греческая коллегия, возникшая там же и имевшая целью при содействии воспитывавшихся в ней греческих юношей привести греческую церковь на Востоке к подножию папского престола. Но эта коллегия, как и

—1—

прочие коллегии, как мы уже упоминали, создалась по образцу старейшей из них – германской; а потому, если мы хотим составить полное понятие о греческой коллегии, то неизбежно должны изучить прототип ее, чем прежде всего и займемся.

Мысль об учреждении германской коллегии в Риме с вышеуказанным назначением в чертах, впрочем, неясных предносилась Лойоле тотчас по основании им ордена Иисуса. Но созрела она не вдруг, а лишь только она достигла зрелости, как осуществление ее для энергического учредителя знаменитого ордена потребовало не более трех месяцев. Лойола успел убедить в великой пользе германской коллегии тогдашнего папу Юлия III, раскрыл пред ним свой план и начал действовать. Не было денег для устроения и поддержания вновь возникавшего учреждения, но и в этом случае Лойола нашелся – как действовать. Учредитель ордена Иисуса объявил было папе Юлию, что орден его возьмет на себя лишь духовное руководство в германской коллегии, но что управление его в других отношениях (мiрских), должно быть возложено на особую комиссию из кардиналов, которым дано было наименование попечителей (protectoren), но хотя эта комиссия создалась с самого же начала, в действительности же вся тяжесть по устроению коллегии легла на плечи одного Лойолы. Он, как мы уже говорили, не растерялся: он устроил коллегию, устав которой был выработан вновь, так как ничего похожего раньше не существовало, и тем не менее эта коллегия сделалась образцом не только для других коллегий того же рода в Риме, но и вообще для школ римско-католического мipa. Лойола так был уверен в себе и в успехе своего предприятия, что еще не появилась панская булла, санкционировавшая основание коллегии, мало того: не было еще ни одного ученика, предназначенного для коллегий, а между тем он торжественно отпраздновал в Риме открытие германской коллегии. Это было 28 октября, 1552 г. Быть может, самое трудное дело заключалось в том, чтобы собрать питомцев для учреждения – в самый короткий срок. Ибо требовалось навербовать не кого попало, а юношей преимущественно знатных фамилий, одаренных всеми духовными и физическими ка-

—508—

чествами, навербовать их в отдаленной Германии, враждебно настроенной к Риму, папе, римско-католицизму. Да конечно и нелегко было убедить подобных юношей покинуть отечество, ехать на чужую сторону, ради стремлений, которые могли представляться несбыточной мечтой. Тем не менее первые питомцы явились вслед за открытием коллегии, таких было 27 юношей.²⁰⁷¹

В 1553 году появилась булла папы Юлия III, утверждавшая основание германской коллегии. Булла эта сочинена была никем другими, а всё тем же Лойолою. В ней говорилось: в виду большой нужды в добрых делателях Господня виноградника, учреждается коллегия, в которой юноши немецкой нации будут обучаться под руководством священников ордена Иисуса древним языкам, а также философии и богословию и ими же будут подготовляться к духовным должностям, чтобы они по достижении зрелости по возрасту, а также в науке и добродетели, могли в качестве неустрашимых борцов за веру возвратиться в отечество и здесь примером своего поведения приводить других ко Христу, проповедовать слово Божие, наставлять, раскрывать тайный яд еретических учений, опровергать явные заблуждения, наконец самую веру распространять всеми мерами и там, где она искоренена, снова насаждать ее, ради спасения душ. – Для смотрения за ходом дел коллегии булла назначает шесть кардиналов-попечителей, освобождает это учреждение от

—509—

всякой визитации и зависимости от римского сената и блюстителей (rectoren) народного просвещения (Studium generale), предоставляет ему свободу от податей, подчиняет непосредственно «апостольскому престолу», дарует ему все привилегии, принадлежащие, римскому университету и право возводить в ученые степени. – Во главе управления коллегией поставлен ректор.²⁰⁷²

Вслед за изданием буллы появился устав германской коллегии, составленный неутомимым Лойолою. Задача была не из простых: приходилось писать устав для учреждения совершенно нового строя, и тем не менее Лойола, – как уверяет историк «Германской Коллегии», – составил такой устав, который сделался образцом и идеалом для бесконечного числа семинарий.²⁰⁷³ Устав этот разделяется на три отдела, в которых излагаются правила: 1) о выборе воспитанников, 2) о порядках внутренней жизни в коллегии и 3) о возвращении воспитанников на родину. Для нас, конечно, представляют интерес лишь два первые отдела.

Воспитанники должны набираться в Германии, Швейцарии и северных странах, зараженных протестантскою ересью, они должны знать немецкий язык, иметь возраст от 15 до 20 лет. Старшие же этого возраста принимаются в коллегию лишь в случае исключительных дарований. Все они должны отличаться гибким характером и восприимчивостью иметь крепкую организацию, быть благообразны и производить приятное впечатление, иметь хорошие дарования и отличаться правильным взглядом на вещи. Они должны обладать чистым и привлекательным произношением слов, так как сообразно их призванию они обязаны возвещать слово Божие не только на уроках, лекциях, в проповедях, но и в беседах как частных, так и публич-

—510—

ных. Вообще они должны быть благонравны, из которых могли бы выйти люди хорошие и усердные: на этот счет следует иметь удостоверение от лиц, заслуживающих уважение. Все они обязаны дать обет, что в течение всей жизни пребудут послушны папе, римской церкви и католической религии. Кардиналы-попечители, по уставу, обязаны были поручать известными лицам отыскивание способных молодых людей, ознакомлять их с уставом коллегии и только таких отправлять в Рим, которые выражают согласие следовать этому уставу. Таковых питомцев для коллегии обыкновенно искали среди студентов университетов и преимущественно из числа подданных протестантских королей. По благополучном прибытии в Рим будущие питомцы коллегии старательно испытывались ректором и принимались в коллегию не иначе, как по отречении от всех заблуждений.²⁰⁷⁴

Касательно внутренней жизни в коллегии «Устав» Лойолы предписывал следующее: прежде всего воспитанникам самым точным образом должно внушать их будущее назначение. О науке в уставе встречаем такие рассуждения: так как та наука полезна и плодотворна, которая основывается на благочестии и так как христианин-студент должен иметь в виду не столько успехи в познаниях, сколько духовное усовершенствование, то воспитанники по вступлении сюда в течение 8–10 дней должны упражняться в духовном делании, т.е. в таком, которое ведет к просветлению души, к возбуждению страха Божия и устремлению духа к Богу, так чтобы усвоив эту святую привычку с самого начала, потом охотнее посвящали небольшую часть дня на испытание своей совести и на святые молитвы и молитвенные размышления. Устав предписывал также ежедневно присутствовать при совершении мессы, посещать праздничные богослужения, и по крайней мере раз в месяц очищать себя покаянием и приобщаться. Входить в сношения с посторонними лицами воспитанники могут только с ведома и разрешения ректора и являться к ним с назначенным для этого про-

—511—

водником. К ректору воспитанники обязаны относиться с великим почтением и на его внушения взирать не как человеческие, а как божественные вразумления, они должны верить, что ректор есть прямое орудие, посредством которого действует сам Бог (!); они должны послушно нести возлагаемые на них наказания (die Bussen) за небольшие проступки. Что же касается больших проступков, то устав не считает нужными и говорить о них, так как не предполагает возможным, чтобы они находили себе место в таком святом общежитии. Причем устав прибавляет: если же, однако ж подобные случаи встретятся (от чего да хранит Бог!), то виновный немедленно должен быть изгнан из дома, как овца паршивая. – Содержание воспитанников должно быть хорошее; им не следует предписывать никаких особливых постов, и никто из них не может допускать никаких прибавлений к обычным постам без разрешения ректора. – Одежда должна быть приличная и целесообразная, все должны носить шляпу, принятую в духовенстве и плащи (Talar) по образцу, утвержденному попечителями. Интересно узнать, что когда потом в среде кардиналов-попечителей зашла речь о цвете одежды коллегиантов, то они определили, чтобы одежда этих последних была красного цвета. Когда же они в такого цвета одежде стали появляться на улицах вечного города, то на них посыпались насмешки и остроты, что приводило в отчаяние коллегиантов. О печали воспитанников по этому случаю ректор вошел с докладом к попечителям, которые могли посоветовать только – одно: терпение, ибо цвет одежды был выбран Лойолой; красную одежду питомцы этой коллегии носят еще и в наши дни. – Устав возлагает на ректора заботу о том, чтобы воспитанники постоянно упражнялись в чем-нибудь полезном: в писании, в диспутировании, в сказывании примерных уроков и таких же проповедей. Устав не забывает и развлечений для питомцев, указывая такие, которые служат к телесному укреплению и душевному освежению. Деньги воспитанники обязывались вручать ректору и без его позволения ничего не могли покупать, даже книги. – Уставь коллегии в этой именно форме просуществовал 20 лет, а потом в него внесены изменения,

—512—

но во всяком случае основные мысли устава Игнатия Лойолы почти целиком вошли и в новый устав коллегии.²⁰⁷⁵

В уставе Лойолы очень мало говорится о курсе наук, проходимом коллегиантами, но это потому, что науки они изучали не в самой коллегии. Тем не менее Лойола прилагал все старания к тому, чтобы духовному воспитанию коллегиантов соответствовало и научное их развитие. За год до основания германской коллегии орден Иисуса учредил в Риме публичную школу – Romanum collegium, в которой, однако ж изучалась лишь словесность (die Humaniora) – латинский, греческий и еврейский языки. Но этого, конечно, было недостаточно. Лойола постарался ради немецких воспитанников его коллегии открыть философский и богословский факультеты при Romanum Collegium. Эти факультеты торжественно были открыты в 1553 году. Римская коллегия получила потом название Академии. Программа преподавания наук здесь была введена та же, какая существовала в Парижском университете. Для занятия новых кафедр в римской академии Лойола назначил самых лучших профессоров, какие только нашлись во всем ордене.²⁰⁷⁶ – Распоряжения Лойолы относительно изучения наук коллегиантов служат естественным восполнением его «Устава».

На основании «Устава» составлены были более подробные правила, которыми должны были воспитанники руководствоваться в своей жизни в коллегии; часть этих правил начертана рукою все того же Лойолы. Приведем некоторые из этих правил, как представляющие восполнение Устава. Коллегианты ежедневно утром и вечером обязаны посвящать по получасу благочестивым размышлениям, об этом им возвещалось посредством колокола. Предписано было им преуспевать во всех добродетелях, ибо на них, по выражению правил, «устремлены глаза всех христианских народов». Корреспонденция их просматривается ректором. Воспитанники не имеют права в неуказанное время разговаривать друг с другом, впрочем, в неизбежных случаях, а также о предметах научных позволялось им перемолвиться между собою, но не иначе, как

—513—

в определенном месте, при открытых дверях и тихо, – не нарушая порядка. Питомцы коллегии обязаны были выучиться говорить по-итальянски; для этой цели, после того, как они достаточно усвоят латинский язык, им предписывалось в течение года говорить исключительно по-итальянски, ибо – добавлял Лойола – нельзя не знать им языка Рима, этой «родины католической религии». Им внушалось любить и уважать своих учителей (чего, как известно, нынче не внушается студентам). Правила выражают большую заботливость о здоровьях коллегиантов. Во время общего выхода воспитанников из дома, их должны каждый раз сопровождать два монаха (Religiosen). Если воспитанник оскорбит своего товарища, то на виновного возлагалось следующее наказание: в течение трех дней недели за обедом и ужином ему давался неполный стол, а лишь тарелка супу, хлеб и стакан вина. Рукою Лойолы между прочим добавлены еще такие правила: воспитанники выбирают духовника по своей воле, но выбрав его, не имеют право переменять; склонять коллегиантов к поступлению в орден Иисуса воспрещалось.²⁰⁷⁷

По смерти Лойолы, самое большое значение в устроении и развитии германской коллегии имел папа Григорий XIII (1573–1586 г.). В течение своего правления римскою церковью этот папа прилагал всевозможные попечения об указанном институте. При предшественниках Григория ХIII, но смерти Лойолы († 1556 г.) дела коллегии пришли в некоторый упадок, численность коллегиантов была незначительна, завелись было порядки в коллегии, грозившие исказить задачу учреждения. Все это решился исправить Григорий и дать коллегии лучшее и прочное устройство. С этим намерением в год восшествия на престол, этот папа издал буллу; в ней есть некоторые любопытные черты, с которыми познакомимся слегка. Булла определяла, чтобы воспитанников в коллегии было не менее 100 (из Германии и пограничных северных стран), и чтобы они изучали, кроме древних языков, курсы философии и богословия, а также проходили и науку канонического права. На содержание коллегии булла назначала

—514—

10.000 дукатов, которые, пока не устроятся финансы коллегии, следовало заимствовать из папского казначейства. Управление коллегией по-прежнему должно было оставаться в распоряжении ордена Иисуса. В очень точных выражениях булла перечисляет привилегии принадлежащие коллегии и определенные еще буллою Юлия III, причем с особенным ударением говорилось о праве коллегии раздавать академические степени (чем, однако ж, в видах соблюдения беспристрастия, в течение полустолетия она не пользовалась: воспитанники приобретали ученые степени в университете). Упорядочивалась комиссия кардиналов-попечителей, и точнее определялись ее отношения к коллегии. В заключение булла дарует воспитанникам коллегии полное отпущение содеянных ими ранее грехов – в день вступления их в заведение и в день выхода из него, по окончании курса, а также в час смертный для тех из них, которые скончаются во время пребывания в том же заведении.²⁰⁷⁸

Григорий не ограничился изданием вышеозначенной буллы, но в 1584 издал еще «Устав» коллегии, который имел тоже форму буллы. Этот «Устав» замечателен тем, что он в существе дела остается неизменным в дальнейшие три века и служил образцом для школьных учреждений подобного же рода. В «Уставе» Григория ХIII находим немало любопытных правил касательно приема воспитанников, дисциплины коллегии, научной стороны в ней. – В определенным места Германии посылаются благочестивые и способные люди, которые должны заботиться о пополнении коллегии новыми даровитыми юношами: этих юношей они обязаны подвергать предварительному экзамену. Второй экзамен для этих лиц, поступающих в коллегию, происходил в Риме, по их прибытии, и производился ректором и тремя присяжными экзаменаторами. Кандидаты на поступление в коллегию должны были знать два языка – латинский и немецкий. Нормальным возрастом их считались лета около 20: они должны быть подготовлены для изучения философии и богословия. Вновь поступающие воспитанники обязывались дать клятву или тотчас

—515—

по вступлении в коллегии или же по прошествии шести пробных месяцев. Они должны с клятвою засвидетельствовать, что они имеют непременное намерение посвятить себя духовному званию, что они примут посвящение, когда прикажет начальство, что они не будут заниматься юридической наукой и медициной с целью сделаться потом юристами или врачами, что вообще они не будут домогаться никакой другой карьеры и в особенности придворных званий и что наконец они воротятся в отечество, по окончании наук, по указанию своего начальства. Поступающие в коллегию подвергаются довольно продолжительному испытанно по части поведения, в два срока. Первый продолжается 40 дней, в течение которых кандидаты, по совершении исповеди, получают сведения о их будущих обязанностях и начинают исполнять их, а также начинают посещать лекции. Второй срок обнимает полугодие, со включением первых 40 дней и заканчивается он совершением вышеупомянутой клятвы. Воспитанники, не выдержавшие искуса, исключались; к числу поводов к исключению «Устав» относит: выход из общежития без провожатого, случай пьянства, ненадлежащее поведение в храме и проч.

Касательно дисциплины нового в «Уставе» немного. Относительно религиозных упражнений повторяются прежние правила. К ним прибавлено, кажется, только то, что предписывается коллегиантам в праздничные дни читать и петь в церкви. За год до окончания курса воспитанники обязываются принять сан священника, за исключением не достигших канонического возраста, необходимого для посвящения.

Статьи Устава о научных занятиях не обширны. Воспитанники слушают лекции только в Collegium Romanum (римская академия). Причем на изучение теологии (схоластической) определено 4 года, – философии 3 года, и на изучение casus conscientiae (т.е. на изучение краткого курса богословия или т.н. казуистики, то есть главным образом нравственного богословия) тоже 3 года. К приобретению степени доктора Богословия позволялось допускать только тех, кто, кроме научных познаний, отличаются добродетелями, и имеют сан священника; расходы в этом случае коллегия

—516—

на себя не принимала. По окончании курса, воспитанники еще месяц могли оставаться в коллегии, а по истечении этого срока должны были покидать не только ее, но и Рим, за исключением тех, кто удерживался на должности при том же заведении.

В рассматриваемом Уставе находим немало правил, регулирующих обязанности ректора коллегии. Ректор должен употреблять все меры к утверждению любви и согласия между воспитанниками, воспитывать в них любовь ко всем народам, ежемесячно дважды, а в посты еженедельно посредством проповеди внедрять в их сердцах страх и любовь к Богу, а также не отказывать в своем участии и тем из них, которые уже воротились на родину, но получать сведения о их деятельности и в потребных случаях доставлять им утешение. В Уставе перечислены были и другие обязанности ректора. Так как в Уставе начертаны были лишь общие правила для жизни коллегиантов, то папа тут же требовал, чтобы начальство коллегии озаботилось составлением более подробных правил для той же цели; при этом им предписывалось руководствоваться в этом случае не порядками и обычаями ордена Иисуса, к которому принадлежало начальство, а канонами и обыкновениями, предписываемыми для руководства белым (мiрским) священникам.²⁰⁷⁹

Во времена Григория XIII германская коллегия достигла цветущего состояния и благоустройства. Главное зерно воспитанников составили те, кои находились в коллегии до времен преобразования при этом папе; их было немного – 27 юношей, но они носили в душе идеалы основателя коллегии – Лойолы. Эти питомцы, составившие первенцев обновленной коллегии, стали известны в истории школы с именем «золотых» питомцев. Начальство заведения очень строго смотрело за соблюдением в нем порядка и установление. Но, однако ж от воспитанников требовалось не то послушание, которое принадлежит солдату, а то, которое отличает христианина, руководствующегося любовью и радостным сознанием долга. Дисциплина была строга, но чужда крайностей: принято было приноравливаться к ха-

—517—

рактеру индивидуума. Но, однако ж бывали случаи, когда, строгость брала верх над всеми посторонними соображениями. Так одного воспитанника, написавшего любовное письмо, немедленно исключили, не дав ему ни свидетельства, ни дорожных денег. Образ жизни в коллегии и был точно урегулирован. Воспитанники приучались к вежливому, приветливому и согретому нравственным чувством обращении, каковое свойственно будущим пастырям церкви. – Для поддержания порядка и дисциплины в комнатах (номерах), в каждой из которых помещалось от 10 до 12 воспитанников, учреждена была должность префекта; эту должность исполнял молодой итальянский священник, беглец, получавший за это очень скромное годовое жалование. В первое время существования коллегии было обыкновение делать префектами (по-нашему, старшими) более надежных воспитанников, но потом это обыкновение упразднилось, отчасти вследствие того, что исполнение должности префекта соединено было с потерей времени. Одним из полезных средств к поддержанию дисциплины служил следующий обычай: два раза в год воспитанникам позволялось излагать, замеченные ими в предыдущее время, беспорядки и недостатки, будут ли они касаться общежития или церкви; такие заметки, с соблюдением, однако ж правила: nomina odiosa sunt, представлялись ректору, который потом сообщал о замеченном собрании воспитанников и увещевал исправить случавшиеся недостатки. – В течение каникул коллегианты совершали благочестивые путешествия в древнейший монастырь Монтекассино или к Лоретской Божией Матери и в другие места.²⁰⁸⁰

Научные занятия в коллегии поставлены были при Григории ХIII на надлежащую высоту. Была устроена в коллегии хорошая библиотека. Наблюдение за ходом научных занятий было поручено особому префекту, посещение лекций учениками в коллегии Римской (Академии) велось самым точным образом, появились репетиторы для изучающих философию и богословие. Устроились очень часто диспуты: они происходили каждое воскресенье в присутствии всех патеров коллегии и не вполне прекращались и в кани-

—518—

кулярное время. Иногда диспуты совершались торжественно и сопровождались пением и музыкой. Наилучшие ученики достигали степени доктора теологии, получая ее в университетах Болоньском и Сионском (обыкновенно по дороге на родину), причем имя германской коллегии скоро стало славным в указанных университетах. – Григорий ХIII обратил внимание и на внешнее состояние «Римской коллегии», перестроил ее, умножил ее материальные средства, так что она сделалась истинно благоустроенною Академией.²⁰⁸¹

Григорий дважды удостоил своими торжественными посещениями; германскую коллегию; блестящая свита кардиналов и прелатов сопровождала его: эти посещения имели большое влияние на развитие учреждения, привлекши к нему внимание высшего католического духовенства. Число воспитанников в коллегии достигало при этом папе до 150, чего не было ни раньше, ни впоследствии.²⁰⁸²

Спешим закончить затянувшуюся нашу речь о германской коллегии. Из дальнейшей ее истории упомянем лишь о преобразовании, внесенном папою Климентом VIII в 1592 г., и касающемся программы преподавания наук коллегиантам. Курс богословия, по воле Климента, очень расширены: кроме спекулятивного богословия (схоластика), приказано было преподавать и положительное богословие, к которому, кроме казуистической морали, отнесены каноническое право и полемическое богословие (оба эти предмета при Григории не изучались коллегиантами), причем под именем полемического разумелись не одни собственно контроверсы (искусство споров), но и науки, полезные в борьбе с заблуждениями, как то экзегезис (св. Писание) и восточные языки.²⁰⁸³

Германская коллегия существует в Риме и по сию пору.²⁰⁸⁴

—519—

При знаменитом папе Григории XIII, по образцу германской коллегии, с теми же целями, как эта, открыты были в Риме постепенно еще следующие коллегии: греческая, английская, венгерская (которая потом слилась с германской), маронитская и иллирико-фракийская.²⁰⁸⁵ Все воспитанники этих коллегий на папском языке именовались «питомцами св. престола». Из последующей судьбы всех этих коллегий отметим то, что в средних ХVII-го века, по определению папскому, воспитанники этих учреждений поступили в ведение особой римской конгрегации пропаганды (конгрегация de propaganda fide), причем, вступив на поприще для деятельности, обязывались ежегодно, или же чрез два года (в случае отдаленности) извещать конгрегацию о своем местопребывании положении и трудах, вследствие чего коллегианты стали менее зависеть от ордена Иисуса, так как конгрегация пропаганды не находится в руках названного ордена.²⁰⁸⁶

Но обратимся к греческой коллегии. Греческая коллегия открыта была 13 января, 1577 года. Вот обстоятельства, при которых совершилось это знаменательное событие. Первоначально, думали открыть коллегии, имея в виду Греков Италии, Неаполитанского государства и Сицилии. Но вскоре взгляды изменились. Решено было основать коллегию для воспитания греческих юношей с Востока. В этом случае большое значение имел один латинский прелат, Каспаро да-Урбино; ему пришлось долго прожить в Греции, причем он хорошо выучился как разговорному, так и литературному греческому языку. Он пришел к мысли, что Греков можно обратить в римский католицизм, а потому, возвратившись в Рим, он предложил Григорию XIII создать коллегию для греческих юношей восточного

—520—

происхождения, в надежде, что они потом посодействуют к переходу Восточной церкви на сторону папизма. Предложение Каспаро да-Урбино встретило себе противодействие в лице некоторых влиятельных кардиналов. Так некоторые кардиналы говорили папе, что учреждать для Греков коллегию это все равно, что отогревать змею на своей груди. Но между кардиналами же нашлись лица, которые тепло отнеслись к предложению прелата да-Урбино. В числе их был кардинал Антонио Колонна, который находил, что уже ради множества святых, принадлежащих восточной церкви и чтимых христианским мiром, следует обратить внимание на греческий Восток. Дело пошло на лад, тем более, что сам папа от души сочувствовал, вышеуказанному плану учредить греческую коллегию для восточных Греков. План осуществился, и этому особенно радовался да-Урбино. Он часто посещал коллегию и смотрел на нее, как на родное детище.²⁰⁸⁷

—521—

Первых учеников для греческой коллегии набрали из греческих областей и островов, принадлежащих главным образом венецианской республике: многие епископы и вельможи этой республики, разослали послания на разные острова, в Корфу, Кандию с целью – привлечь греческих юношей в коллегию и старания их не остались без успеха. Мало того, многие венецианские вельможи, проживавшие в Риме, с чисто-родственным чувством встречали, навербованных для коллегии, Греков, одевали их, давали им пристанище и вообще содержали их на свой счет, пока прибывшие не устроились в коллегии. Поэтому, прелат Каспаро да-Урбино, принимавший живое участие в открытии указанного учреждения, в знак благодарности к венецианским архиереям и вельможам, содействовавшим вербовке первых греческих коллегиантов, приказал им носить на голове венецианские береты (lе berette).²⁰⁸⁸

Для помещения коллегии куплен был особый дом с прекрасным садом, но местность выбрана была не совсем удачно: многие из воспитанников стали хворать вследствие гигиенических недостатков местоположения здания. Для содержания коллегии папа Григорий не назначил определенной суммы, но за то изыскал источники, откуда заведение могло получать средства, для покрытия расходов. Так, когда сделалась вакантною епископская кафедра в г. Киссамо на о. Кандии, Григорий назначил доходы ее в течение 15 лет на содержание коллегии.²⁰⁸⁹ Часть доходов греческая коллегия должна была получать от германской коллегии. Именно Григорий предоставил этой последней в распоряжение одно аббатство, но с тем, чтобы начальство ее выплачивало между прочим пенсии, идущие от этого аббатства в пользу некоторых из числа бедных кардиналов. Но когда была учреждена греческая коллегия, тот же папа приказал одну из вышеуказан-

—522—

ных пенсий, по смерти первого кардинала–пенсионера, отчислять в пользу этой коллегии. Пенсия эта равнялась 1.000 дукатов. А в 1581 году Григорий передал в ведение той же коллегии богатое аббатство Милето в Калабрии, конечно с тем, чтобы доходы с аббатства шли на нужды греческой коллеги.²⁰⁹⁰ Впоследствии другие паны еще более усилили материальные средства рассматриваемого учреждения.

Григорий XIII относился с замечательною заботливостью к греческой коллегии. Этот папа питал большое благоговение к св. Григорию Богослову, имя которого он и носил сам, почему устроил во славу этого восточного отца великолепную капеллу; он даже хотел было соорудить в честь этого святого храм в греческой коллегии, но потом переменил свое намерение, создав для этой коллегии храм во имя св. Афанасия Александрийского, вероятно потому, что Григорий Богослов не имел никакого отношения к Риму, а Афанасий имел очень близкое. Устройство этой церкви стоило папе несколько тысяч лир. О папе Григории известно, что он неопустительно каждый год по разу запросто посещал греческую коллегию, бывал в столовой, справлялся о числе воспитанников, выражал желание, чтоб их было больше. В эти времена в коллегии было до 60-ти воспитанников. Но и этого мало. Папа иногда устраивал у себя пир (banchetto), на который приглашал всю коллегию, сам садился с воспитанниками ее, и особенно ласково обходился с теми из них, которые отличались хорошим поведением и успехами в науках.²⁰⁹¹

Сохранились сведения и о первых ректорах греческой коллегии. Но сравнивая известия о них с теми известиями, какие сохранились о ректорах германской коллегии того же времени, можно думать, что в ректора первой коллегии (греческой) ставились лица менее известные и влиятельные, чем какие были в последней. Судя по именам и некоторым заметкам о ректорах греческой коллегии – это были итальянцы. Первыми ректором были ка-

—523—

кой-то Круциферо. О некоторых из них повествователь (Аркудий) делает очень хорошие отзывы. Впрочем, не все, без исключения, ректора были итальянцы; один из них в наших известиях назван киприотом, следовательно, был Грек.²⁰⁹²

В коллегии воспитанники изучали греческий язык (без сомнения и латинский). Преподаванием занимался ректор, но кроме его были и еще учителя этого языка. Такими преподавателями иногда бывали столь превосходные знатоки греческого языка, что потом следующие за ними казались даже ученикам ничего не знающими, да вероятно и действительно они знали мало порученное им дело.²⁰⁹³

Для высшего наблюдения за ходом дел в коллегии Григорий XIII назначил комиссию из пяти кардиналов – попечителей, как это было и в Германской коллегии. Из числа первых кардиналов – попечителей повествователь (Аркудий) отмечает таких, которые являлись в высшей степени благожелательными к коллегии, но не молчит и о таких, которые, по выражению его, представляли обратную сторону медали. К лучшим попечителям относился кардинал Сирлето, который часто навещал коллегию, с удовольствием выслушивал ответы воспитанников побуждал их выражаться литературным греческим языком, в награду на свой счет присылал им съестные припасы для улучшения стола, давал ученикам деньги на покупку книг. Не ограничиваясь этим, он брал с собою лучших учеников, приводил их в свою библиотеку, объяснял им лучшие и трудные места из Фукидита, Григория Богослова и других авторов. Занимаясь с учениками коллегии, он говаривал, что он занимается с своими детьми.²⁰⁹⁴ Столь же внимателен был к коллегии другой кардинал-попечитель, Барберино. Он был человеком умным и знающим греческий язык. Он любил греческую коллегию и в свою очередь был уважаем Греками. Ему принадлежит та заслуга, что он высвободил коллегию от долгов и составил лучшие правила для руко-

—524—

водства в жизни коллегии. Еще больше сделал для коллегии Барберино, когда с именем Урбана VIII-го (1623–1644 г.) восшел он на папский престол. Он умножил недвижимые имущества коллегии, положил регулярное и щедрое жалование греческому архиепископу, конечно, униату – за совершение праздничного богослужения в храме св. Афанасия, устроенном при коллегии Григорием XIII.²⁰⁹⁵

К числу кардиналов-попечителей коллегии, не благоприятствовавших ей, относился Джустиниано. Он управлял коллегией во времена папы Климента VIII (1592–1605 г.) и был назначен в попечители ее по просьбе наставников и учеников указанной коллегии. Просители, как увидим, очень ошиблись касательно Джустиниано. Он старался выставить коллегию в невыгодном для нее свете, находил, что ученики в ней ленивы и малоспособны, и бывает в германской коллегии. Наш повествователь (Аркудий) с достаточною основательностью устраняет этот упрек, указывая на то, что в греческую коллегию поступают воспитанники моложе, чем в германскую; что им приходится учиться больше, чем воспитанникам сейчас названной коллегии: они должны усвоить латинский язык, изучаемый в германских школах и незнакомый Грекам; притом же, для того, чтобы легче воспринять святейшую римскую веру (ha sanctissima fede Romana sic!), ученикам и следует начинать изучение ее с ранних лет. Джустиниано вообще находил, что достаточно было бы ограничить число учеников в коллегии 10–12-ью. Он же домогался отнять у коллегии ее лучшее достояние – аббатство Милето. Воспитанников коллегии он презирал, говорил, что они ведут себя как мужики, а не как хорошего тона ученики. При приеме учеников не соблюдал правил, он принимал греческих мальчиков из Италии, а не из Греции, ради которой учреждена была коллегия. Непорядки, внесенные кардиналом Джустиниано, приходилось исправлять его преемнику по должности вышеупомянутому Барберино²⁰⁹⁶, кардиналу папы Григория XV.

—525—

Следует заметить, что учредитель греческой коллегии, Григорий ХIII-й почему-то управление ею не поручил членам ордена Иисуса (как было поступлено по отношению к германской коллегии). Подчинение ее ведению членов указанного ордена произошло уже при папе Григории ХV-м, в 1622 году. Наш повествователь (Аркудий) говорит, что будто бы это совершилось по настоянию его самого, когда он уже выступил на поприще служения папским интересам в Польше. По словами все того же повествователя до времени подчинения коллегии ордену Иисуса дела в ней шли плохо: занятия велись небрежно, дисциплины не было, ученики своевольничали; со времени же подчинения коллегии ведению членов ордена, по уверению нашего сказателя, все улучшилось: стала процветать наука, водворилась дисциплина и члены ордена будто бы говорили: нет коллегии более послушной, чем греческая и что напрасно Греки считаются людьми ужасными…²⁰⁹⁷

В документах, изданных трудолюбивым ученым – Леграном и относящихся к истории греческой коллегии, встречается немало известий о дисциплинарных правилах, существовавших в коллегии, и сведений о ходе школьной науки в ней, но, к сожалению, все эти известия и сведения не возбуждают особенного интереса. Дисциплинарные правила составляют воспроизведение правил того же рода германской коллегии. Например, если дисциплина греческой коллегии требовала, чтобы ученики в разговоры друг с другом вступали, как можно реже, чтобы они входили в комнаты друг к другу с надлежащего разрешения, чтобы выходили из дома лишь с разрешения ректора, говорили между собою по латыни и по-итальянски и проч., то все такого рода порядки представляют повторение известных статутов германской коллегии. Вступали воспитанники в греческую коллегию не старше 14 лет, (точнее: от 13 до 15), что, как знаем, было иначе в германской коллегии, но почему ввелся такой порядок в первой коллегии, об этом речь уже была. Существовала и клятва на верность римскому исповеданию и папе, но кажется текст ее был мягче изложен, чем как было в коллегии германской; но нужно

—526—

сказать и враги, с которыми приходилось или долженствовало вести борьбу питомцам этих двух коллегий, были неодинаковы.²⁰⁹⁸

Статьи о науке и ходе школьного образования греческих коллегиантов в документах, изданных Леграном, к сожалению, очень недостаточны. Этим мы не то хотим сказать, что они малочисленны, а то, что в них не находим прямого ответа на вопросы, существенным образом связанные с изучаемым нами делом. Например, нам очень желательно – было бы знать: как шло религиозное образование питомцев в духе римского католичества? Какие способы употреблялись для утверждения их на стези отступничества? Каше взгляды вбивали им в голову для возбуждения недоверия и пренебрежения к греческой вере? Вообще, как их муштровали, смотря на них, как на пионеров папизма на Востоке? Вместо ответа на эти и подобные вопросы в нашем источнике говорится о том, каких древних или новых, латинских или греческих авторов, читали и изучали в коллегии, – но для нашего дела подобные разъяснения безразличны. Даже в том случае, когда довольно обстоятельно там же указывается, что воспитанники из числа свято-отеческих писателей – изучали Василия В., Григория Богосл., Иоанна Златоуста, Кирилла Иерусалимского, Максима Исповедника, Иоанна Дамаскина, из латинских писателей – Фому Аквината (его Summa), – даже и в этом случае из подобного рода разъяснений мы лично не сумеем сделать никаких, прямо относящихся к нашей задаче, – выводов.²⁰⁹⁹ – Мы даже не нашли определенного указания на то: учились ли греческие коллегианты, подобно воспитанникам прочих римских коллегий, в т.н. римской коллегии или, что – тоже, в римской духовной академии? Конечно, едва ли может быть сомнение в том, что питомцы греческой коллегии учились там же и у тех же профессоров, где и у кого учились, наприм., германские коллегианты. А если же в наших документах (т.е. в издании Леграна) немало говорится о каких-то особых преподавателях греческой коллегии, то, как мы уверены, здесь речь идет о тех

—527—

преподавателях классических языков и римского катехизиса, которые подготовляли воспитанников коллегии (обыкновенно, малолетних) к слушанию духовно-академических курсов. Вообще, ход научного развития принимал тот же вид, как и в германской коллегии; те же богословие и философия, те же диспуты и приучение к проповедничеству²¹⁰⁰, и проч.

Есть, впрочем, и известия, дающие возможность отчасти догадываться о том, какими путями производилась ренегатская деятельность коллегии по отношению к ее православным по рождению питомцам. Так, в нашем, много раз упомянутом, источнике говорится о том, что греческие коллегианты упражнялись в устной (примерной) и письменной защите латинской веры; или же тут же говорится, что при окончании курса греческих коллегиантов, когда они достаточно окрепли в латинском учении, им позволялось читать полемические сочинения Греков против латинской церкви, вероучительные определения латинян и Греков, для того, чтобы уметь защищать первых и опровергать вторых. Так им позволялось читать в одно и то же время постановления флорентийского собора и сочинения Виссариона никейского, а также противолатинские сочинения Марка ефесского и Геннадия Схолария. Но во всяком случае предпочтение и при этом отдавалось такими писателям, которые, по суждению римской церкви, особенно победоносно боролись с греческой церковью (Ансельм, Гуго, Этериан и проч.).²¹⁰¹

Некоторые подробности о внутренней жизни греческой коллегии можно заимствовать из одного русского источника, в котором говорится о допросе в Москве, в конце ХVII-го века, известного Арсения грека, человека близкого к патриарху Никону, воспитанника изучаемой коллегии. Он был сын православного греческого священника, пятнадцати лет он попал в коллегию Григория ХIII-го. В Риме, по его словам, он пробыл пять лет в этой коллегии, изучил здесь важнейших древнегреческих авторов, и семь вселенских соборов; после пяти лет пре-

—528—

бывания в коллегии начиналось изучение VIII-го и IХ-го вселенских соборов, т.е. игнатианского собора 869 года, происходившего в Константинополе под руководством папских легатов и вероятно собора Флорентийского. По словам Арсения, при этом требовалась клятва от воспитанников в соблюдении римской веры, а кто не давал такой клятвы, того лишали права продолжать учение и изгоняли из училища. На допросе Арсения затронут был вопрос: у кого и как причащаются воспитанники в коллегии – по греческому или латинскому обряду? Арсений утверждал, что при коллегии находится православный митрополит с пятью монахами, от этого митрополита воспитанники и он, Арсений, и принимали причащение. Но это показание Арсения допросчики, русские бояре, признали несправедливым, утверждая, что в коллегии причащаются воспитанники не у православного архиерея, а униата. – Вот те сведения, какие мы имеем о греческой коллегии Григория XIII.²¹⁰²

Для восполнения наших необильных сведений о греческой коллегии сообщим некоторые известия об особом учреждении в ней, имевшем целью утверждать и развивать дух религиозности и благочестия в ее воспитанниках. В 1563 году в т.н. римской коллегии, т.е. в римской академии, между ее питомцами появляется т.н. Мариинская конгрегация, т.е. конгрегация в честь Богоматери. Через два года к этой конгрегации присоединяется германская коллегия, а по ее примеру та же конгрегация находит для себя членов и в других «национальных» коллегиях Рима, а в числе их и в греческой. Мариинская конгрегация имела свободный характер, а потому члены разных коллегий без всякого труда составляли из себя отдельные братства, причисляя себя к вышеуказанной конгрегации. По обыкновению, наибольше сведений о положении дел Мариинской конгрегации мы имеем, когда изучаем германскую коллегию. Это учреждение появилось здесь для вкоренения в сердцах питомцев коллегии духа благочестия. Обыкновенно принимались в конгрегацию не все, а

—529—

лишь те, которые обнаружили рвение к благочестию. Но в германской коллегии, может быть вследствие того, что она состояла из взрослых, к конгрегации были причислены все ее воспитанники. При этом отдельная комната, в которой жило от 10 до 12 человек, составляла отдельную ветвь братства. Каждая эта маленькая община для заведования ее делами по части конгрегации избирала себе префекта, из числа сотоварищей, и его ассистентов. Этот префект каждое воскресенье собирал членов своей маленькой общины для моления в честь пресвятой Марии и для назидательных поучений. Праздники в честь небесной покровительницы конгрегации в этих общинах совершались с особенным блеском. Происходили усиленные моления, совершались дела благочестия, доступный в положении воспитанников; кто-нибудь из членов произносил похвальное слово в честь Богоматери. Существовал также обычай, что члены конгрегации в известные дни года посещали больницы, ухаживали за больными, приносили им небольшие подарки и старались утешить их беседою.²¹⁰³ – Греческая коллегия присоединилась к Мариинской конгрегации в 1592 году, причем братство это получило здесь наименование Успенской конгрегации. Нет сомнения, эта последняя ничем существенно не отличалась от того же учреждения, как оно утвердилось в других римских коллегиях, в особенности в германской, если не принимать во внимание того обстоятельства, что в греческой коллегии принимались в состав конгрегации только молодые люди, достигшее более или менее совершенных лет. Благодаря французскому профессору Леграну, нам сделались известны, выразимся так, послужные списки некоторых греческих членов Мариинской конгрегации. Из этих списков видно, что все степени, каких достигали члены последней, были выборными.²¹⁰⁴ Вот название этих степеней: префект, ассистент, советник, секретарь, чтец, канонарх (antiennier), церковный

—530—

слуга (sacristain), придверник (portier). Степени эти менялись часто для одного и того же лица, иногда в течение года член общины занимал последовательно до трех степеней; притом из префекта можно было сделаться придверником и наоборот. Относительно религиозной деятельности рассматриваемой конгрегации в списках нет упоминаний, за исключением одного случая: в августе 1646 года скончался один из членов конгрегации, и совершена была в конгрегации поминовенная служба; служба эта (missа) совершена была в храме сначала по-гречески, а потом по латыни, причем присутствовали на ней члены всех отделов конгрегации.²¹⁰⁵

Нужно сказать, что Греки в первое время не совсем ясно понимали задачу и цель устроения греческой коллегии; они, кажется, верили еще, что папы из сострадания желают оказать пользу образованию христиан, порабощенных Турками. По крайней мере известный Феодоcий Зигомала, в 1581 году писал профессору Крузию: «теперешний папа основал большое училище, собрал греческих мальчиков, добыл для них из Греции же и учителей. И вот теперь, как я узнал из писем моих друзей, учителя и ученики с Божией помощью прилежно занимаются наукой».²¹⁰⁶ Но само собой понятно, по прошествии известного времени Греки разочаровались в папской коллегии. Они потом стали относится с недоверием и враждой к тем Грекам, которые прошли курс наук в коллегии Григория ХIII-го.²¹⁰⁷

И подобного рода отношение Греков к этой коллегии совершенно понятно. В цветущие времена ее, наприм., при Клименте VIII (нач. ХVII в.) здесь воспитывалось до 65 человек. Поэтому, из нее вышло немало людей, которые потом энергически действовали в пользу римской церкви. Лев Алляций, получивший сам образование в греческой коллегии в Риме, и сделавшийся жарким приверженцем папы, насчитывает более 60 лиц, которые в

—531—

течение первых пятидесяти лет ее существования сделались епископами, или вышли из нее учеными профессорами и прославились своими папистического духа сочинениями или по крайней мере своею ревностью в распространении римского вероисповедания. В одну Малороссию вышло отсюда более 10 униатских архиереев.²¹⁰⁸

Какие же именно лица выходили из греческой коллегии в Риме, чем они стали известны, какого рода деятельность обнаружили? Познакомимся с некоторыми из выходцев указанной коллегии. В числе писателей, вышедших отсюда и служивших папским интересам достойны быть упомянуты трое: Матвей Кариофил, Аркудий и Алляций. Нельзя отказать этим лицам в обширной учености, объясняемой их серьезным образованием и их знакомством с книжными сокровищами Рима, но с другой стороны их сочинения не отличаются беспристрастием и даже носят следы прямого искажения истины. Об этом последнем свойстве их не считают нужным молчать и некоторые римско-католические известные писатели: так Ренадо замечает: «ни один католик не может поклясться словами Кариофила, Аркудия и Алляция и не желать проверки и поправки в их ученых трудах».²¹⁰⁹ Из числа этих ученых греческих ренегатов стоит остановиться на двух последних.

Петр Аркудий, из Корфу, родился в 1562 или 3 году, поступил в коллегию в Риме в 1578 году и произнес клятву на верность папскому престолу в 1580 г. По окончании курса наук философских и богословских, он защищал ученые тезисы в этих обоих факультетах и первый из числа питомцев греческой коллегии удостоился степени доктора. Между 1588 и 1591 годами посвящен был во священники, разумеется по римскому обряду, и затем отправлен был в Россию и Польшу для содействования папским видам и для борьбы с лютеранизмом. Латинские летописцы восхваляют успех Аркудия в этом

—532—

случае. В этой миссии он пробыл около 20 лет, после чего возвратился в Рим. По возвращении сюда, он испрашивал разрешение окончательно присоединиться к римской церкви, на что, разумеется, последовало соизволение. Не чувствуя расположения к практической деятельности Аркудий проживал в греческой коллегии в Риме, занимаясь наукой. Вскоре с ним случилось несчастье. На улице он попал под телегу и лишился употребления ног. Поэтому, его ежедневно переносили по утрам в библиотеку коллегии, где он и оставался от восхода солнца до его захода. Он умер в 1633 году и в знак почести погребен в коллегианской церкви св. Афанасия.²¹¹⁰ Все сочинения Аркудия, за исключением одного археологического, написаны в существе дела в защиту папства и в прославление римско-католического вероисповедания.²¹¹¹

О Льве Алляции. – Профессор Эмиль Легран, начиная очерк жизни его, говорит: «Этот муж славен почти только своими многочисленными сочинениями. Помимо своих книг, он не имеет истории, потому что он проводил уединенную жизнь истинного ученого, отдаваясь или науке, или беседам с друзьями». В виду этого, нельзя ожидать от описателей жизни Алляция сколько-нибудь интересных подробностей. Лев Алляций родился на о. Хиосе, в 1586 г. С самых детских лет он обнаруживал замечательную склонность к науке. В 1599 году мы видим его уже в Риме. Его весьма охотно берут в коллегию св. Афанасия. Он обладал феноменальною памятью и показывал такую живую склонность к поэзии, что в разговорах с другими выражался не иначе, как стихами. 9 Марта 1610 года он публично защищал ученые философские и богословские тезисы и возведен был в степень доктора. Диплом, выданный по этому случаю Алляцию, до сих пор хранится в архивах греческой коллегии. На последнем листке его изображен в стоячем положении Афанасий Александрийский, одетый в святительские одежды и вручающий диплом нашему доктору, который представ-

—533—

лен облеченным в черную сутану, в коленопреклоненном виде. Пробегая глазами этот диплом, отпечатанный у Леграна, мы видим, что составители его не находили слов для описания ученых достоинств диспутанта. Приведем несколько строк из пространного Алляциева диплома. Здесь читаем: in praesentia patrum in philosophia et theologia professorum, ita docte, eleganter et copiose, miro ac pulcherrimo ordine legit et recitavit, declarando, distinguendo, pro et contra arguendo, dubitationes proponendo illasque dissolvendo et ceter. Затем говорилось следующее: Quibus (разумеются профессора)… Leo Allatius tam acute, subtiliter, docte respondit ac satisfecit, ut ab omnibus in philisophia ac theologia idoneus, intelligens habitus et dignissimus existimatus fuerit, et propterea unanimi omnes consensu, concorditer, pari voto, viva voce, ac nemine penitus, penitus, penitus (трижды – в знак абсолютного согласия) discrepante doctoratu dignissimum approbaruntю По окончании образования, Алляций возвратился было в отечество, на Хиос, но здесь не нашлось подходящего дела для человека с его редкими талантами. Он возвратился в Рим. Здесь ему пришло на мысль заняться изучением медицины, которую он и изучил, получив диплом доктора медицины. Разумеется, его интересовала медицина не ради профессии врача; в то же время он много работает над изучением греческих и латинских писателей. Около этого времени кардинал Висчия назначил его своим теологом, – консультантом, с которым он имел советоваться по вопросам греческой церкви.

Алляций решился вести жизнь уединенную, а потому он не принял священства и не пожелал вступить в брак. Его репутация как ученого день от дня возрастала. Он был сделан профессором греческой коллегии, а потом еще профессором греческого языка в Ватикане (?). Эту последнюю должность другие описатели обозначают иначе: он был назначен писателем (scriptor) при ватиканской библиотеке, т.е. значит чем-то в роде академика. Впоследствии он получил очень почетную должность ватиканского библиотекаря. Рассказывают, что кардинал Retz, посетив Ватикан, обнял Льва Алляция и сказал ему, что он ценит его выше всей этой библиотеки, потому что утрату этой библиотеки еще можно вознаградить, утрата же

—534—

такого человека, как Алляций – невознаградима. Об Алляции сохранилось много анекдотов, наприм., что он будто бы в течение 40 лет писал одним и тем же пером, и что когда оно потерялось, горько плакал и пр.²¹¹² Алляций умер в 1669 году, достигнув 83 лет.²¹¹³

Его литературные работы были очень разнообразного характера; касались истории, литературы, истории искусства, философии и богословия. Современники изображают его феноменом учености и ученого трудолюбия и прославляют его изумительную память. Главным предметом его ученой деятельности было его стремление примирить, свести разделенные церкви снова воедино, хотя бы на бумаге. Ради этой цели он вступает в полемику с протестантами, ратует против своих соотечественников – Греков. Стремясь к своей цели, он не щадил самой истории, наклонял смысл древних писателей, которыми он пользовался, к тому именно течению, какое ему было нужно. Главное сочинение Алляция носит такое заглавие: De perpetua consensione ecclesiae occidentalis et orientalis, т.е. о непрерывности единения между двумя церквами, но единения, к сожалению, понимаемого в смысле флорентийской унии. Всех изданных и неизданных сочинений его, написанных на языках латинском, греческом, французском и итальянском, насчитывают больше ста. Много сочинений его остается не издано; сто рукописных томов, заключающих корреспонденцию Алляция на латинском и греческом языке, доселе гниют в одной из римских библиотек.²¹¹⁴

В наше время учено-литературная деятельность Алляция встречает не одинаковые отзывы. Ученые Греки, как наприм., Константин Сата, отзываются о ней с большой похвалой.²¹¹⁵ Римско-католические писатели отзываются об

—535—

Алляции с еще большей похвалой. Профессор Легран пишет: «обширная корреспонденция Алляция остается почти совсем неизданною. Только по издании ее, можно было бы составить его биографию, достойную имени Алляция, достойную его блестящих меценатов, достойную его друзей, достойную наконец века, в какой он жил и в котором он занимает столь видное место» (р. 435). Русские писатели говорят о нем полупрезрительно. Наприм., проф. Малышевский причисляет его к латинофронам «греко-бичевателям»; находить у него «лабиринт лжи и неправды в оценке вещей и лиц» (причем, конечно, автор этого отзыва сочинений Алляция не читал).²¹¹⁶ Протестантские писатели почему-то не долюбливают его. Гасс называет его «унионистом в худом смысле слова». Вагеманн и Гаук повторяют слова Гасса.²¹¹⁷ Мы же с своей стороны скажем одно: какого великого человека греческая церковь потеряла в лице Алляция?

Для еще более обстоятельного знакомства с выходцами из греческой коллегии позволим себе сообщить некоторые черты из жизни известного Паисия Лигарида. Он родился на о. Хиосе в 1609 или 10 году, вступил в коллегию в 1623 году. Он поступил в класс грамматики, где пробыл один год, затем изучал словестность и риторику (два года?), 3 года посвятил на изучение философии и 4 – богословия. Получил степень доктора философии и богословия в 1636 году, защитив ученые тезисы с легкостью и красноречием – по латыни и по-гречески.²¹¹⁸ В 1639 г. получил сан священника. Чрез год был отправлен конгрегацией Пропаганды в Левант. На Востоке он встретил много препятствий в своей антиортодоксальной деятельности. Поэтому, ему приказано было покинуть Константинополь и отправиться в Румынию. Здесь он выступает в качестве придворного богослова, проповедника и духовника князя Валахии, и таким образом играет жалкую

—536—

роль, обманывая доверие и Греков, и латинян. В Валахии Лигарид знакомится с иерусалимским патриархом Паисием, проживавшем здесь в одном из иерусалимских подворий, вместо скучного и некультурного Иерусалима, принял от Паисия пострижение в монахи, и таким образом форменно отпал от Рима, и тем не менее не порывал связи с Вечным городом, не переставая требовать на свои нужды денег от Пропаганды. После того, Паисий появляется в Иерусалиме, здесь он возводится в сан газского митрополита (в 1652 г.); но по догадке Леграна, едва ли и ногой ступал в свою бедную епархию. Из святой земли Лигарид возвращается в Валахию, занимается обращением в Православие румынских кальвинистов и лютеран и по этому поводу пишет нисколько сочинений против протестантов. Впоследствии видим его в Москве, где он принимает деятельное участие в деле патриарха Никона, но история пребывания в России известна.²¹¹⁹ Свою в полном смысле слова странническую жизнь Лигарид закончил в Киеве, где и был погребен. (Умер 24 августа, 1678 г.) Таков был этот питомец папской коллегии св. Афанасия. Очевидно, римская церковь не извлекла из его деятельности никакой пользы для себя.

Итак, принимая во внимание деятельность таких лиц, как Алляций, Аркудий и им подобные, можно находить, что коллегия св. Афанасия в Риме, имевшая целью пропаганду римско-католичества среди православных при посредстве лиц греческого происхождения не оставалась без значения. Но всё же значение этой коллегии было не так велико, как ожидали папы. Одной из причин этого последнего явления, кроме явного нерасположения Греков к выходцам коллегии, было то, что сама коллегия чем дальше шло время, тем более стала падать. В средине ХVII-го

—537—

века в ней было лишь 18 питомцев, а за тем она почти остается без учеников: финансовые папские затруднения отразились неблагоприятно и на состоянии греческой коллегии в Риме.²¹²⁰

Из всего вышеизложенного об отношениях римско-католицизма к Греческой церкви следует, что папство не могло иметь успеха на Востоке. Так продолжалось вплоть до начала XIX века. В тридцатых годах нынешнего столетия положение римско-католиков на Востоке изменилось значительно к лучшему. Политические затруднения заставили Порту искать помощи на Западе и просить содействия сильных соседей к устранению неизбежной погибели. Помощь была оказана. А с нею вместе изменилась и политика Порты по отношению к римскому католицизму. Чувство признательности с одной стороны, а с другой страх пред сильными римско-католическими государствами заставили ее снисходительнее смотреть на приверженцев папской курии и забыть прежнюю ненависть к ним. А главное – в качестве «больного человека» Турция на все должна была согласиться и на многое беспомощно махнуть руками… Благодаря этому папский двор стал чувствовать себя с этих пор гораздо свободнее и с новой энергией открыл свои действия на Востоке. Католическая пропаганда стала распространяться в Турецкой империи.²¹²¹ Положение Греческой церкви, по-видимому, становится в данном отношении день от дня хуже и хуже. Но об этом нет надобности распространяться: об этом можно находить сведения в наших газетах. Вот, наприм., одно из таких известий. Римская конгрегация пропаганды, состоящая под управлением известного католического фанатика, бывшего познанского архиепископа, («примаса Польши») кардинала Ледоховского, в отчете о своей деятельности за последние годы, дает интересные сведения об успехах римского католичества на Востоке. В Азиатской Турции по данным текущего года, «пропаганда»

—538—

считает 129.680 католиков (в 1895 году их было 128.700). Католики эти принадлежат как к латинскому, так и к сирийскому и сирохалдейскому обрядам. Они имеют 210 священников и 528 школ, и также много благотворительных учреждений. В константинопольском «апостольском викариате», простирающем свою духовную юрисдикцию на Константинополь, Адрианополь, Салоники и Битолию с их округами и, в Азии, на малоазиатские области с принадлежащими к ним островами (за исключением Смирнской епархии), числится 45.000 католиков. По отчету «пропаганды», число католиков не увеличилось, но за то количество священников возросло с 200 до 300 человек. В Египте католическая церковь управляется апостольским викарием, проживающим в Александрии. Ему подчинены 57.420 католиков латинского обряда, за исключением 17.416 папистов, принадлежащих к другим обрядам. Египетский викариат находится в ведении ордена миноритов, и в нем, по последним сведениям, числится 42 миссионерских пунктов, 64 церквей с 94 священниками и 81 школа. Наряду с апостольским викариатом в Египте, существует еще коптско-католическая патриархия, управляемая в настоящее время апостольским администратором монсеньором Кириллом Макарием. По последним сведениям, «пропаганды», копто-католиков до 20.000 человеков, и распространение римского католичества между ними достигает значительных успехов. Так, в течение последних трех лет число католиков между ними увеличилось с 10.000 до 20.000 человек. Количество католических церквей и часовен также увеличилось, и в настоящее время число их достигает 60, чтὸ для небольшой общины более чем достаточно. Католическое население Греции и Архипелага разделяется на три архиепископии: афинскую, кориатскую и наксоскую, и четыре епархии, в которых 34.710 католиков, 189 церквей и часовен и столько же священников, две семинарии и 72 школы с благотворительными учреждениями. Что касается славянских земель Балканского полуострова, то и здесь католическая пропаганда усилилась и сопровождается выдающимися успехами. В одной Македонии, не смотря на все усилия пропаганды и поддержку со стороны Австро-

—539—

Венгрии, католичество не имеет ни малейшего успеха, и в течение последних трех лет число католиков в этой области не увеличилось.²¹²²

Впрочем, к показаниям «Конгрегации Пропаганды» нужно относиться с большею осторожностью. Автор статьи одного французского журнала, римско-католик, и даже человек сильно пропитанный папскими идеями, наприм., заявляет, что в одной папистической книге (изданной в 1893 г.) говорилось, будто Армян униатовъ насчитывается более миллиона, тогда как на самом деле их не более 100.100.²¹²³ Но у того же французского писателя встречаем еще более интересные мысли и сведения, с каковыми и познакомим читателя. «Униатов на Востоке – пишет он – представляют те католики, которых Рим отторг от Православия и обществ, отделившихся от этого последнего. Этим именем называются Греки, Армяне, Халдеи, Копты, Сирийцы, Сербы, Валахи, Болгары и другие Славяне, которые признали «главенство» папы, пользуясь известного рода снисхождением по отношению к их литургии и их обрядам. Но число этих униатов образует небольшую группу в массе православных (около 3-х миллионов). Кроме того, большая часть обращений (в католицизм) носит характер исключительно политический. Например, униаты из Сирийцев находят французское покровительство; Болгары искали в данном случае опору для их национальности в борьбе с эллинизмом и константинопольским патриархатом. Но об этих последних нужно заметить, что с тех пор, как они получили национальную церковь, они перестали обращаться в католицизм и униаты – болгаро-католики массами покидают римскую цер-

—540—

ковь. Связь, которая соединяет униатов с римскою церковью – по суждению автора очень непрочна и всегда готова оборваться. Это замечается у Армян и Халдеев и друг. Вообще по словам папистического автора, на униатов нельзя возлагать больших надежд, и в особенности не следует смотреть на них, как на предтечей, вслед за которыми двинется весь Восток. Нет, большинство полчищ православных, и Славян, и Греков, безнадежно: ни насилия, ни соборы, ни миссии не покорят их, не убедят и ни обольстят (и это очень отрадно! скажем мы). В заключение пессимист-пророк из среды католиков пишет: истина эта, положим, неприятна и горька, но она не враг нам, как и всякая другая истина.²¹²⁴

Теперь нам следует сказать об отношении самих Греков и их иерархии к римскому католицизму; но не пускаясь в подробности, заметим одно: к ним приложимо известное изречение, что они «ничего не позабыли и ничему не научились». Латинской церкви, ее нравов, стремлений и идеалов православные Греки рассматриваемых веков почти совсем не изучали; оставаясь при самых допотопных представлениях о латинянах, как одной из казней египетских. Латиняне в своем церковном развитии шагнули вперед, а Греки, когда им приходилось бороться с латинянами, топтались в каком-то заколдованном кругу. В самом деле, познакомимся со взглядами на латинян, выраженными в руководственной книге Греческой церкви, так называемой Кормчей книге (Пидалион), составленной известным Никодимом святогорцем, в конце ХVIII-го века.²¹²⁵ Здесь, что ни заметка о латинянах, то странность. Явно, что Греки питают ненависть к латинянам, но это ничто иное, как ненависть варвара к просвещенному человеку. В указанной Кормчей без малейшего стыда и совести говорятся следующие вещи: «одно уже то, что мы питаем ненависть (μῖσος) и

—541—

отвращение (ἀποσροφή) к латинянам столько веков, – это одно уже ясно показывает, что мы гнушаемся ими, как еретиками, наприм., арианами, савеллианами, духоборцами и македонианами». Очень хорошо! Quasi ученый Грек не допускает у латинян ни существования иерархии, ни таинств. Он рассуждает: «латиняне не только схизматики, но и еретики. А если они еретики, то очевидно, по Василию Великому и Киприану Карфагенскому, они суть не крещенные; поэтому же с тех пор как они отторглись от православной церкви, священники их сделались мiрянами (λαϊκοὶ γενόμενοι) и не имеют благодати св. Духа, силою которой православные иереи совершают таинства».²¹²⁶ Похвальное рассуждение! Греки требуют, чтобы каждого католика, обратившегося в православие, снова крестить, как какого-нибудь жида; по рассуждению Греков, крещение латинское – одно пустое имя (Λατὶνων βάπτισμα εἶναι ψευδώνυμον βάπτισμα).²¹²⁷ Браки между православным и католическим лицом безусловно запрещены. «Архиереи тех епархий, где есть латиняне (особенно на островах) – говорится в Кормчей – не должны позволять латинянам брать в супружество православных женщин или православным – латинянок; ибо какое может быть общение между православными и еретиками?… А те браки, которые уже состоялись каким-нибудь образом, должны быть расторгнуты немедленно, если только латино-мудрствующее лицо не крестится в православие».²¹²⁸ Полемика Греков против латинян, как она выражена в рассматриваемой Кормчей – просто наставляет стыдиться за Греков и от души жалеть их. Вот, наприм., образчики полемики против латинских опресноков. Утверждение латинян, что Господь совершил таинственную вечерю на опресноках, совершенно ложно, ибо найден был тот самый квасной хлеб, который преподан был Христом. По рассказам Николая Индрунта (ὁ ‘Υόροϋντος – неизвестно что это за авторитет) франки (латиняне), овладев Константинополем (в XIII в.), на-

—542—

шли в царском судохранилище золотой сосуд, а в нем хлеб, преподанный Христом апостолам, хлеб этот квасной, на сосуде была такая надпись» и т.д.²¹²⁹ Разумеется, все это одни басни! Или: вот как в этой Кормчей доказывается истинность православной пасхалии по сравнению с латинскою пасхалией. «В Египте, в странах Илиополя, где две (?) великие пирамиды, каждый год происходит следующее чудо: с вечера Великого четверга – нашего, а не латинского, земля на кладбищах извергает остатки и кости человеческие, которые и остаются на поверхности до Вознесеньего дня, а потом скрываются до следующего Великого четверга. Это не миф, а истина (δὲν εἶναι μϋθος, ἀλλὰ ἀληθινόν) – добавляет исследователь, – засвидетельствованная древними историками»²¹³⁰ и т.д. O, non sancta simplicitas! Еще один и последний пример: «латинские священники – говорится в Кормчей – сбривая волосы сверху и снизу и постоянно выстригая средину (гумёпце), таким образом уничтожают сходство с венцом святых (причем ношение волос на греческий манер признается уподоблением указанному «венцу святых»); Максим Маргуний – добавляет Кормчая – называет их стрижку венцом блудничным»²¹³¹… Мне кажется, что даже у наших раскольников не встретишь таких нелепых рассуждений, какие заключаются в Кормчей книге якобы просвещенных Греков!

Таким образом мы видим, что в теории Греки питали непримиримую ненависть к латинянам. Но к чести христианского имени Греки в обыденных отношениях не обнаруживают такой нетерпимости к латинянам, какой можно было бы ожидать. В этом случае спасает Греков от крайностей их старый культурный дух. Русский путешественник по Востоку, Арсений Суханов в своем «Проскинитарии» (произведении XVII в.) с удивлением рассказывал о том, что он видел в Вифлееме, во время рождественских праздников. А видел он вот что: 27 декабря, после обедни патриарх (иерусалимский) пошел к

—543—

франками (латинянами) с невеликими людьми. Встречали патриарха франки, облачась и со свечами. И встретив, напред пошли старцы (монахи) римские начальные; патриарха под руки вели. И как пришли в церковь, учили франки играть в органы; а патриарх пришед в костел, кланялся иконам. А как кадили, патриарх осенял их рукою. Потом чел евангелие поп римский, а по евангелии паки стали играть в органы, а поп с евангелием пришед к патриарху, давал его целовать. И тако играв пошли попы со свечами из костела напред, потом патриарх и старцы с ним франки; и гуляли по садам. Потоми пошли в трапезу. И тут патриарх сидел и прочие с ним».²¹³² Или вот еще более любопытный факт. Константинопольский патриарх Иеремия II, по случаю сношения с ним папы Григория XIII, по делу исправления календаря, в знак уважения к этому папе послал ему перст от мощей св. Иоанна Златоуста и руку от мощей св. Андрея Критскаого; драгоценный подарок этот патриарх сопровождали письмом Григорию XIII. Это было в 1584 г.²¹³³ – Сношения римской курии и константинопольской патриархии в наше время (сношения правда очень редкие) носят следы утонченной вежливости.

А. Лебедев

—544—

Несравненный наш московский синодальный хор, как известно, привел в восхищение жителей Вены, исполнив в концерте ряд церковных православных песнопений. Удивлялись голосам, технике, художественной музыкальности исполнения и пр., – но что собственно важно для нас, – удивлялись оригинальности и красоте наших церковных напевов, сравнивали их с католическими и отдавали им преимущество. В числе наиболее понравившихся были: «Волною морскою» Гречанинова и «Тебе одеюшагося» Турчанинова, – и то и другое – переложения древних напевов.

Это свидетельство в пользу нашего древнего церковного пения и его музыкально-художественная достоинства можно назвать вполне беспристрастным, потому что идет не от сторонников его и не от людей, сжившихся с ним с детских лет, а от тех, которые по меньшей мере совершенно равнодушны к нашему богослужению, с нашими же церковными напевами и знакомятся впервые. – С другой стороны Вена – такой город, в котором музыкальное образование стоит слишком высоко для того, чтобы была возможность публике увлечься лишь оригинальностью первого впечатления и под его влиянием произносить восторженные отзывы. При том же, по сообщению корреспонденций, слушателями в большинстве были люди музыкально-образованные, способные отличить действительную красоту музыкальных построений от пустой внешней эффектности.

Теперь вспомним время уже давно минувшее, такое о котором, употребляя выражение поэта, свежо предание, но

—545—

верится с трудом, – время накануне петровской реформы. Тогда не было еще композиций западного, католического характера на славянский текст. Правда, чрез юго-запад Руси уже около ста лет шло из Европы веяние, захватившее и наших придворных певцов; царь Алексей Михайлович уже посылает в Киев за учителями партесного пения²¹³⁴; при Никоне как патриарший, так и государев хор исполняют многоголосные сочинения²¹³⁵, но, во-первых, это были гармонизации тех же древних напевов²¹³⁶, а, во-вторых – то, что доступно было придворным певчим, недоступно было для прочих клиросов св. Руси.²¹³⁷ Таким образом до реформы пение царило везде русское, напевы родные.²¹³⁸ И наши предки любили эти напевы, равно как и вообще пение церковное: они, как известно, называли его ангелоподобным, изрядным, сладкогласным²¹³⁹, особенно распевы: знаменный и демественный: последний самым своим существованием²¹⁴⁰, а тем более – столь обширным распространением уже доказывает любовь наших предков к священным песням. Памятниками такой любви могут служить дошедшие и до нашего времени, тщательно списанные нотные крюковые книги, стоившие огромных трудов своим переписчикам, – а также и

—546—

слава лиц, умевших хорошо петь на разные распевы. Но вот наступило время реформы, и все изменилось. Через какие-нибудь полвека русский человек заговорил на французском языке, оделся в немецкий костюм, поехал на голландских кораблях и, вместе с усвоением чужого быта, мимоходом изучил все заграничные ремесла, науки и искусства, между прочим – научился и итальянской музыке.

Древнее церковное пение, как одна из живых веток православной веры, оторванных от корня, быстро стало увядать. Напевы, которыми теперь начинают восхищаться иностранцы, признаны были немузыкальными, монотонными, словом неинтересными, даже неприличными, и сменены божественным итальянским пением, доставлявшим много удовольствия и развлечения в церкви, напоминавшим нередко те оперные мотивы, которые свей игривостью так пленяли новых европейцев. Прежнее скучное богослужение стало куда интереснее. Какие блестящие концерты разучивались придворным, а за ним и прочими хорами, какие звуковые эффекты пришиты были к проходившему мимо ушей слушателя тексту песпопений!…

Между тем время шло, франтовство надоедало, а пробудившиеся умственные и нравственные запросы заставили критически отнестись к немецкой обложке. Понял мало-помалу русский человек, что не довольно модного платья для того, чтобы быть культурным человеком, что культура растет на почве ранее собранных умственных и нравственных сокровищ народа, составляющих плоды его собственного труда, а не купленных пудами у других, – понял, но поздно: в неразумном презрении к своему утрачено многое, за что дорого заплатили бы теперь умные люди. К этому многому между прочим принадлежит и древнее наше церковное пение. Тогда не ценили богатства, которым обладали, и многое, многое растратили из него, – прежде же и главнее всего – самый вкус к нему и понимание его. Красота неслыханных ранее гармонических форм, ласкающие ухо музыкальные ходы и модуляции могли ошеломить и не таких наивных слушателей, как русское люди того времени, которые конечно не могли и подозревать, что их родные церковные напевы могут одеться в

—547—

еще более красивую гармоническую оболочку… Неприличность итальянских концертов поняли довольно скоро, но освобождались от излишнего подчинения итальянскому стилю в пении очень медленно. Целое почти столетие прошло до того времени, когда догадались о важности утраты, потому что она стала уже слишком очевидной, и к счастью, по приказанию св. Синода, издана была целая серия печатных нотных книг, содержащих древние распевы, чем пение русское спасено было от окончательного исчезновения. Но для восстановления его не пришло еще время, еще увлечение итальянским стилем было слишком живо, тем более, что талантливый представитель его – Бортнянский (1751–1825) написал множество произведений, достойных церковного клироса и высоко-музыкальных. Первостепенный наш музыкальный гений – Глинка (1804–1857) авторитетно и сильно высказался за красоту древнего церковного пения и за необходимость его восстановления. Он сам хотел заняться этим делом, но смерть остановила его труд. Турчанинов (1779–1856), Львов (1799–1870) и их подражатели обогатили церковно-музыкальную литературу превосходными произведениями. Они показали, что в изящной гармонической оправе наши церковные напевы служат бесподобным украшением православного богослужения; но конечно освободиться от влияния итальянской школы они были не в силах: так она господствовала в нашем искусстве, – господствует и до сих пор. В последнее время начались работы по изысканию законов особого, чисто русского контрапункта, отчасти потому, что некоторый древние церковные мелодии не поддаются гармонизации по контрапункту западному. Настоящее время не может дать ответа на вопрос о том, в какой мере это дело увенчается успехом. Во всяком случае оно представляет задачу чрезвычайно трудную, потому что почти нет данных для ее решения. Если и зародились некогда в России самобытные гармонизации церковных распевов²¹⁴¹, то от них не оста-

—548—

лось и следа, кроме разве очень немногих мертвых записей крюковой нотации. Много надежд возлагают на анализ русской песни: но и тут мы несем кару за наше постыдное презрение к родному: русская песня исчезает бесследно, а на ее место водворяется отвратительный неподражаемо-безвкусный, убивающий всякое эстетическое чувство фабричный романс, плод растления пригородных нравов. С большим трудом удалось немногим страстным и усердным любителям дела собрать хоровые песни – и в небольшом количестве. И это – большое сокровище.

Есть у русского народа убежище, где скрывался он от житейских волнений и бурь времени. Это – тихие обители, куда бежали от суеты много-мятежных дел людских ищущие покоя высшего. Благодарение Богу, – во время реформы насилие не коснулось этой святыни. Сам преобразователь, обязанный великой обители спасением своей жизни, благоговейно обходил монастыри, предоставив им полную свободу. Там нашло себе прибежище и гонимое пение. И до сих пор дух высокого отрешения от мipa и возвышения над всем ничтожным, земным широкой волной льется в душу слушающего величавые напевы древних монастырей. Монастырские библиотеки сохранили немало крюковых нотных рукописей, иногда не одноголосных, где можно находить и следы русского контрапункта. Но и здесь положение дела не обеспечено: бесконтрольная полноправость монастырских регентов в своем деле позволяет им предлагать иногда свои переделки, не оправдываемые ничем. Пишущий эти строки слушал в нынешнем 1899 г. утреню на великую пятницу в главному соборе, одной из знаменитейших и старейших обителей России (Моск. губ). К своему прискорбию вместо обычного монастырского напева трипеснца «к Тебе утреннюю, – напева, отличающегося строгим и вместе умилительным характером, он услышал безвкусное искажение, Турчаниновского переложения, – какие-то наводящие унылость на душу, бледные звуки. В заключение к этому пропето

—549—

не без вибрации партесное тpиo: «Разбойника». Все это прискорбно потому, что утратить прежние напевы легко, а восстановить часто бывает невозможно.²¹⁴²

Мы делаем этот беглый обзор судьбы наших церковных напевов, имея в виду одну цель: показать, что в нынешнее время история нашего церковного пения переживает кризис. С одной стороны, явная непригодность для церкви композиций итальянского характера заставляет нас оставить их и заменить более родственными нашей национальности и православной церкви, – с другой – для выработки законов русской композиции, не смотря на усилия сравнительно немногих знатоков, сделано еще крайне недостаточно. – Между тем время идет, – и народное русское пение, которое могло бы дать материал для разработки предстоящей задачи, быстро отходит в область истории, равно как и пение во многих монастырях изменяется на тот новый лад, который уже успел устареть. Наступили период самый неблагоприятный для успехов священного искусства. Прежние формы отвергнуты, а новых еще не создано. – Реакция всегда ведет к крайностям противоположным. После увлечения итальянскими концертами началось охлаждение к ним до такой степени, что теперь адепты нашего церковно-музыкального искусства говорят о совершенной неприложимости итальянской гармонизации к нашим церковным напевам, готовы совершенно игнориро-

—550—

вать даже таких превосходных композиторов, как Турчанинов, забывая ту простую истину, что главные достоинства духовно-музыкальных сочинений – их молитвенность и теплота религиозного чувства, – их умилительность, – а это качество проникает весьма многие переложения Турчанинова и других ему подобных композиторов. Нельзя же вооружаться против таких превосходных произведений только потому что в них западная гармонизация. «По мнению многих авторитетных художников и знатоков церковного пения», говорит С.А. Рачинский, «употребление в нем западных ладов есть отступление от истинного характера православного песнопения, и должно быть безусловно заменено гармонизацией в ладах церковных.²¹⁴³ Позволяю себе думать, что художественная деятельность последних двух столетий не может быть выкинута из истории нашего церковного пения, что рядом с искажениями, которые надлежит устранить, она внесла в его область действительное обогащение. Лучшие сочинения и переложения Бортнянского и его школы (в особенности Турчанинова) не могут быть исключены из сокровищницы наших церковных песнопений. Лады западные из нее не исчезнут. Следует только заключить их употребление в должные границы, восстановить в ее правах гармонизацию в ладах церковных, естественная область которых несравненно обширнее, чем область ладов западных. Определить, разграничить эти области – дело художественного чутья, будущей деятельности гениальных композиторов, – еще более, чем дело музыкальной теории. И не на основании теоретических соображений позволяю я себе выразить это мнение, а на основании практических наблюдений.» – Реакция против избытка ненужных диссонансов воздвигла гонение на всякие диссонансы (гармония, перелож. Потулова), не смотря на высокую красоту и, так сказать, идейность многих из них, способных до глубины потрясти душу, вызвать в ней напряженные и теплые чувства покаяния и смирения. Все эти увлечения конечно могут только замедлить ход дела; но пусть так, – увлечения и ошибки неизбежны на пути к истине.

—551—

Всякое критическое положение требует усиленного напряжения энергии, чтобы совершился поворот к лучшему. Так и теперь, чтобы водворилось православно-русское церковное пение у нас на Руси, нужно собрать сколь возможно больше сил и способностей, а главное – последних, на святое дело. Дело, как мы видели, трудное. Оно требует не только усиленной подготовки со стороны лиц, посвятивших себя ему, но и полного удобства для них – отдать ему все свои силы. А между теми этого-то у нас и нет. Любовь к искусству бывает иногда страстная, но нет даже возможности посвятить себя ему. Чтобы понять, что это действительно так, а также, чтобы уяснить по возможности, чем бы помочь делу в нужде, позволим себе рассмотреть, как в настоящее время передаются певческие знания из поколения в поколение.

Обучением церковному пению специально занимаются у нас²¹⁴⁴, училище при придворной капелле в Петербурге и синодальное училище в Москве. Постановка дела в них и всевозможные средства для этого находятся в образцовом состоянии, но численный процент учащихся по отношению к великой семье русского народа сводится к нулю. – Кроме этих специальных учреждений каждая духовная семинария, каждое духовное училище, каждая церковно-приходская школа учит пению исключительно церковному по специально выработанным, в недавнее время значительно расширенным, программам. Обучаться пению обязан каждый воспитанник упомянутых заведений причем, если он действительно приобретет познания, соответствующие программам, то будет или вполне основательным специалистом, или, во всяком случае, очень просвещенным в этой области. Кажется, чего же более нужно? Но дело в том, что программы остаются напечатанными на бумаге и не выполняются не по нежеланию, а потому, что при наличном положении дела они безусловно невыполнимы. Главным причины этого сводятся к трем ниже изложенным.

Во-первых, большинство означенных учреждений никакими образом не могут достать для себя учителя пения,

—552—

который хотя бы с грехом пополам знал то, что требуется программою семинарскою.

Во-вторых, – времени, определенного на изучение этого трудного дела, слишком мало (в семинариях – 1 ур. в нед. в каждом классе).

В-третьих, – это главное, от этого преимущественно зависит вся безуспешность дела, – у самого преподающего времени положительно не хватает для того, чтобы хотя сколько-нибудь добросовестно заняться этой специальностью.

В церковно-приходских школах пению обучает то же самое лицо, которое преподает и другие предметы, обучение пению входит в круг его обязанностей наряду с преподаванием русского языка, арифметики и т.п. Учителем может быть умный человек, понимающий свое дело, но вовсе не мастер в пении; – дело конечно идет плохо. В училищах и семинариях обыкновенно занимается этим предметом тоже преподаватель каких-нибудь других наук. Разница в том, что обучение пению здесь никому не вменяется в обязанность, а берется тем лицом из корпорации, которое чувствует за собою какую-нибудь компетенцию в этом деле. Но ведь училищная программа – не то что программа церковно-приходской школы, а семинарская – прямо требует преподавателя, получившего специально-музыкальное образование и очень хорошо знающего церковное пение, как простое, так и «партесное». Одно уже усвоение крюковой нотация требует занятий усиленных и продолжительных. Такие лица почти никогда не встречаются между членами корпорации, а пригласить для этого другое лицо, действительно сведущее, если оно как-нибудь и найдется под руками, нельзя – по крайней ограниченности вознаграждения за уроки.²¹⁴⁵ И кончается обычно тем, что тот из преподавателей, который знает нотную азбуку и нуждается в увеличении скудного семинарского оклада, со вздохом берется за неинтересный пред-

—553—

мет, чтобы почти только на бумаге исполнить требуемое программой. Понятно, что при постановке дела даже в несколько раз лучшей, чем подобная, не может быть ни получено сведений, ни возбуждено интереса к пению, и из кончивших курс в семинарии только певчие в хоре в большей или меньшей степени знают ноты, да попадутся четыре-пять сыновей любителей пения из духовенства, еще до училища усвоивших от отцов церковные напевы, а нередко и ноты. Прочие кое-как сдают экзамен и выходят, не умея даже пропеть верно гаммы. К сожалению, простое пение и со слуха усваивают очень немногие: на клиросах обыкновенно поют «пьесы». Проучившийся 10 лет – в семинарии и училищу, привыкший к нотному пению, иногда довольно искусному, точно так же как наши после-реформенные предки, начинает свысока относиться к напевам простым и ставши в ряды духовенства, или совсем не заботится о пении в своем храме и подведомственной школе, или, что особенно плохо, устраивает жалкий хор певчих, ломающих чуть ли не концерты. Вот почему теперь в наших храмах особенно сельских, крайне редко можно встретить псаломщика, твердо и чисто знающего церковные напевы, обыкновенно поется нечто более или менее сходное с ними, – иногда басовая партия хоровых переложений, которая сама по себе крайне некрасива, немелодична и не дает об истинном церковном мотиве почти никакого представления. Впрочем, такие псаломщики, даже в селах в одиночку поют обыкновенно лишь в будни, а в праздники собирают любителей и оглашают своды храма ужаснейшими партесами. Недаром понимающие дело люди говорят, что певцов, знающих и правильно исполняющих древнее церковное пение, теперь почти невозможно найти.²¹⁴⁶ Замечательно что поколением или двумя раньше они не представляли из себя особенной редкости и наши отцы с восторгом и сожалением вспоминают о том времени, когда подобные певцы возбуждали истинное религиозное чувство своим одноголосным исполнением.

—554—

Значит забвение церковных напевов совершается с крайней быстротой, пропорционально росту железных дорог, губящих патриархальную наивность нравов провинции, – одно из немногих ее достоинств. Утрачивается самый вкус к этим напевам и образуется ложный вкус к различным партесам, очень часто, особенно в провинции, совершенно безвкусным, музыкально безграмотным и главное – в церкви прямо неприличным.

Так мы видим, что наши духовные школы не могут правильно учить церковному пению. Где же берутся сведения, нужные для устройства хоров? – Ведь известно, что во всяком более или менее значительном городском храме есть хор любителей, исполняющий иногда очень нелегкие вещи и ведущий дело часто недурно. – На это ответим, что единственным учителем здесь является у нас в подавляющем большинстве случаев любовь к делу. Находится любитель не столько богослужения и его песнопений, сколько самой звуковой стихии, – иногда лицо полуинтеллигентное. В детстве он сам пел в каком-либо хоре, что и пробудило в нем эту любовь. Потом, с большим трудом, по крупинкам добывает он скудный и разрозненные музыкальные сведения, списывает побольше нот и наконец, выбравши подходящий храм, набравши сколько возможно певцов, составляет свой хор, причем в управлении им руководится конечно не столько познаниями, которых слишком мало для этого нелегкого дела, сколько природным музыкальным инстинктом и талантливостью. Известно, что любовь к делу творит чудеса, – и действительно, – иногда пение таких любителей превосходит всякие ожидания, основанные на наличности тех средств, которые могли, быть употреблены в дело. Но горе в том, что один инстинкт без школы всегда бессознателен. Всякая школа и состоит в том, чтобы человека, обладающего известной способностью, познакомить с ней чрез указание ее свойств и области проявления и таким образом эту силу, не всегда послушную ее владельцу, вполне передать в его руки. Без школы всякая способность, кроме разве гения, может незаметно как бы выскользнуть из рук и растратиться бесследно, подобно теплу раскрытого очага. Нередко так и бывает с описанными лю-

—555—

биителями. Они, увлекшись успехом дела, льстящим их тщеславию, которое, к крайнему прискорбию, часто является в нас очень сильным рычагом, уклоняются на самый опасный путь погони за техническими эффектами. Если последние более или менее удаются, как говорят – идут, то на этого регента можно рукой махнуть: через несколько времени его талант исчезнет как дар и вкус опошлится до неузнаваемости. Вот почему у нас в провинциальных церквах так часто слышится невозможное, антицерковное, хотя иногда и искусное, пение. Обратим внимание на то, что и хоры наших духовно-учебных заведений, начиная с регента, в значительном большинстве формируются по этому же типу; – классы пения почти не имеют никакого влияния на хор. Единственная разница, – это сравнительно большая общая интеллигентность исполнителей и самого регента, позволяющая им отнестись к делу немного сознательнее. Но пошлость выбора «пьес» в большинстве случаев – та же, тот же кощунственный крик, – первый и несомненный признак полнейшего музыкального невежества и неразвитости вкуса. Причина этого явления вполне понятна. До сих пор воспитанники наших духовно-учебных заведений совершенно почти незнакомы, – и даже в большинстве лишены возможности познакомиться с музыкой. Правда, во многих семинариях начинают нанимать учителей музыки и заводить оркестры. Но дело сводится почти к нулю – обычно за недостатком материальных средств. От казны, особо назначенных на это денег, не полагается, и, хотя музыка теперь объявлена желательной во всех семинариях, но средства на покупку инструментов и жалование учителю могут или получаться от частных благотворителей, или браться из так называемых «негласных сумм». Очень нередко употребить эти суммы на музыку мешает или наличность существенных экономических нужд, или равнодушие к делу, лиц, заведующих этими суммами. В провинциях более глухих кроме того крайне трудно бывает достать сносного учителя. Таким образом весьма туго распространяется знакомство даже со струнными инструментами, а фортепиано или фисгармония почти нигде не изучаются; между тем только тот, кто хотя немного владеет клавиатурным ин-

—556—

струментом, может усвоить законы гармонии, без знания которых настоящее управление хором невозможно. Вспомним, что семинарская программа по церковному пению требует от учеников между прочим знания теории гармонии в целом составе. Ясно, что такая программа до сих пор могла лишь существовать, но не выполняться.

Вот в каком положении находится у нас на Руси обучение церковному пению. С одной стороны – любовь к делу, с другой – невозможность разумного удовлетворения ей, с одной стороны замечательная природная талантливость, поразившая еще иностранных учителей пения в первые времена реформы, с другой – совершенный недостаток музыкального образования; одним словом – сырого материала много, а обработки нет. – Между тем положение самого дела церковного пения, как мы описывали по мере сил раньше, – критическое, требующее солидных и подготовленных деятелей.

Не нам конечно судить о выполнимости предлежащей задачи, это – дело опыта дальнейших поколений, – по пути, ведущее к разрешению ее по-видимому намечаются самыми нуждами: необходимо не в программе только, а на деле правильно организовать обучение церковному пению в духовно-учебных заведениях, чтобы могло с течением времени выйти значительное количество лиц, основательно знающих свое дело и могущих быть надежными распространителями нужных сведений. Но так как первым препятствием, как мы видели, является недостаток средств то нужда специальная, увеличенная ассигновка сумм на обучение пению и музыке. Дело преподавания должно быть отдано в руки компетентные; поэтому следует от каждого, приступающего к нему, требовать известного уровня соответствующих познаний, удостоверенного аттестатом. Конечно подобные лица редко могут найтись между преподавателями по другим специальностям, как мы уже указывали выше; но если церковное пение выродится в особую специальную кафедру, то необходимо будет преподающего его достаточно обеспечить в материальном отношении и сделать службу его «коронною» наряду с преподавателями прочих наук. Все это очень немногими процентами увеличит суммы, отпускаемые на содержание духовно-учебных

—557—

заведений, – и весьма сильно обеспечит успех дела. Тогда уже можно будет требовать прохождения трудной семинарской программы не на бумаге только, но и на деле. Впрочем, нам кажется, что и при такой постановке дела программа эта настолько трудна, что еще не скоро будет доступна всем учащимся. Для массы учеников довольно будет твердого знания всех гласовых мелодий и важнейших самогласных песнопений, по возможности свободного чтения нот, усвоения теории церковных ладов и общего знакомства с краткой историей церковного пения. Ученики же, отличающиеся особенными способностями и любовью к делу, могут заниматься с преподавателем пения отдельно, в свободные от прочих занятий часы, но непременно под официальной отчетностью. Они по прохождении всей программы должны получить аттестат с соответственными правилами, причем хорошо было бы, если бы этот аттестат выдавался от какого-либо специального заведения по должном экзамене.

Само собой разумеется, что увеличение числа уроков необходимо. Это все представляется мало-осуществимым, но дело в том, что сразу это даже вовсе неосуществимо. Нужды целого государства удовлетворяются постепенно. Поколению, учащемуся в настоящее время в семинариях, конечно уже не суждено получить основательных сведений по пению, потому что предварительные их познания в большинстве случаев недостаточны. Нужно вводить улучшения с низших учебных заведений, напр., училищ, – и по крайней мере их снабдить прежде всего знающими дело специальными преподавателями. На вопрос, где взять этих преподавателей? мы ответим: они легко найдутся, стоит лишь достаточно обеспечить их материальное положение. – Во-первых, из тех же преподавателей духовного ведомства есть не очень мало страстных любителей пения, – они охотно согласятся оставить свою наличную специальность, к которой нередко не чувствуют ни способностей, ни призвания, – и заняться любимым делом; будучи свободны от других обязанностей они легко могут увеличить свои сведения по пению. Далее, мало ли способных и усердных к этому предмету найдется между юношеством, кончающим курс в духовно-учебных заведениях. Ведь для

—558—

преподавателя пения не требуется академического аттестата. Многие семинарские регенты, занявшись поусерднее по окончании курса, могут приобрести недостающие теоретические познания и с успехом взяться за дело. Во-вторых, если окажется недостаток в лицах своего ведомства, можно пригласить для этого окончивших курс в консерватории (напр., прошедших семь курсов теоретического класса); необходим для них лишь дополнительный экзамен из области собственно церковного пения, – но это не затруднит сильно почти никого из них, тем более, что многие из них нуждаются в обеспеченном положении и конечно не побоятся труда для его приобретения. Конечно консерватории – рассадники светской музыки и совершенно почти не знакомы с др. церковным пением. Но пока нам нужны лишь самые основные музыкальные познания, без которых нельзя ступить шагу и которым может преподать всякий ученик консерватории. А следующее поколение даст уже своих преподавателей, более сродных церкви и ее духу. С течением же времени, когда специалисты в этой области явятся в достаточном количестве, они сами собой образуют кружки, которые легко могут переродиться в школы, – новые рассадники учителей пения. Желательно, чтобы подобные школы были приурочены к духовным академиям, чтобы мало-помалу церковное пение и его история были отдельными богословскими науками наравне с прочими специальностями… но это идеал, до которого едва достигает наша робкая фантазия.

Подобного рода изменения желательны были бы в деле преподавания церковного пения. Что же касается до сохранения напевов и выработки соответственной им гармонизации, то эта задача может быть выполнена лишь при усиленном содействии церковно-административной власти.²¹⁴⁷ Первое, что нам представляется необходимым – это – строго следить за тем, чтобы хоры древних монастырей не оставляли своих исконных напевов, – по крайней мере – до забвения их. В особенностях их гармонизации, дышащей непосредственностью и наивностью, можно думать,

—559—

иногда проявляются и те законы русской музыки, которых так ищут специалисты. Но конечно этим не решится вопрос о русском контрапункте: влияние партесного пения несомненно тронуло и монастырские хоры и привнесло в их исполнение некоторый чуждые черты. Единственная возможность создать русское церковное пение заключается, как мы думаем, в привлечении на клирос певцов из народа; мы разумеем не то общенародное пение, которое вводится теперь во многих церквах, – едва ли оно может быть полезным в этом деле; введение его обнаружило лишь любовь к церковному пению, неизменно живущую в русском народе, – нет, – должны быть постоянные, избранные певцы с голосовыми средствами и твердым знанием распевов. Это знание, должно быть сообщено им людьми вполне твердо и чисто усвоившими древние напевы, напр., теми лицами, которые будут учить пению в школах. (Конечно успеха в этом деле можно ожидать лишь тогда, когда надлежащая постановка пения в семинариях даст хороших учителей). Школа должна учить народ пению только унисонному, а гармонизация явится на клиросе сама собою. Один из знакомых пишущему сельских жителей рассказывал с восхищением об оригинальности и народном характере пения в церкви его села. Хор организовался уже довольно давно, очевидно по традиции от какого-либо хорошо знавшего дело дьячка, поют мужики с большими одушевлением и вкусом – только простое, непартесное пение.

Если такая передача пения народу увенчается успехом, то разъяснение законов русской музыки будет вполне возможно для специалистов, потому что они постоянно будут иметь под руками живой материал, – иные пути нам кажутся мало обещающими. Таков напр., анализ русской песни. Не говоря уже о количественной скудости данных, – они едва ли пригодны вполне в качественном отношении. Конечно, основные законы гармонии неизменно действуют, как в церковной, так и в светской музыке. Но ведь всякий, сам по себе простой, закон с бесконечным разнообразием применяется в различных подчиненных ему областях. Всемирный закон тяготения проявляется то как пертурбации в движениях светил, то как капил-

—560—

лярность, то как сцепление атомов, один предмет заставляет тонуть в воде, другой – плавать на ней и т.п. Так и в музыке – по одним и тем же законам одно чувство выражается в одной форме, другое – в другой. В своих песнях народ выражает свои прекрасные поэтические чувства, часто возвышенные, иногда проникнутые теплою грустью, иногда – живым юмором, и наконец очень часто – беззаветным и даже бесшабашным весельем. Вот целая градация одинаково художественно выраженных, но различных в смысле нравственной ценности чувств, – и все это – чувства земные, вызываемые земными предметами, – с точки зрения житейской морали – невинные и прекрасные, но по суду высшей христианской нравственности – суетные, небезгрешные и небезвредные. Чувства же, вложенные в церковные молитвословия – совсем другие, новые, безусловно святые; они должны облечься и в иные формы: новое вино – и мехи новые. Значит, мелодические и гармонические последования песен могут быть слишком бессильны для выражения этих высших чувств. Это прекрасно понимает и народ. Он любит свои песни горячо, но отличает их от «божественного» пени названием: «мiрские» песни, – не поет, или, но крайней мере, считает грехом петь их в посте и под праздник.

Николай Казанский

—561—

I.

«Кризис». Кензит, Уильям Харкорт и Уöльш. Газетная агитация. Застарелая болезнь.

Все может быть. Может быть и пресловутому «кризису» в английской государственной церкви было бы суждено за последний год, не возбуждая интереса «большой» публики, оставаться в сравнительно тесной среде богословов и людей, так или иначе соприкасающихся с церковными интересами. Но вот объявился мiру мистер Кензит и стал производить по церквам «протесты» во имя начал английской реформации, – по просту дебоши. Уильям Харкорт выступил в Таймсе с целым рядом писем о беззаконии в церкви, из которых составилась книжица, ходко пошедшая на рынке. Наконец, из-под пера некоего Уöльша вышло произведение "тайная история оксфордского движения» с любопытными разоблачениями насчет того, как продаются папе церковь и души англикан. Особую силу возымело слово «тайная». Раз оказываются разоблачения и уличения в беззаконных и тайных деяниях, – отчего, в самом деле, и не поинтересоваться…

Названным трем джентльменам (увы, – R.С. Fillingham’а я исключаю из достопочтенной триады) «кризис» в церкви

—562—

во многом обязан своим правом на всеобщее признание и интерес светской английской публики. «Кризис» вырос в крупное явление, на которое нельзя было больше закрывать глаза. О «кризисе» заговорили и записали. «Кризис» стал самым крупными вопросом внутренней английской политики.²¹⁴⁸ Лондонские ораторы различных фракций и достоинств, начиная с членов парламента и кончая уличными говорунами, надсаживающимися со скамеечки где-либо в Гайд-парке, – не решаясь обращаться к слушателям без выражения своего мнения насчет латинизирования национальной церкви, – затолковали вкривь и вкось разными голосами об угрожающем положении вещей, – стали указывать причины и предлагать меры к его устранению: what we have to do? Газеты, бдяшие на страже интересов дня – будет ли это новая британская империя в Африке или проповедь, – возврат Дрейфуса или принудительная исповедь, – по камертону Таймса, возгласившего устами Харкорта о кризисе и беззаконии в церкви, – раскрыли глаза свои на опасность и омрачились, и обеспокоились, и зашумели и откликнулись в один голос: «беззаконие и кризис». Благодаря дружной работе прессы, кризис, подобно пролитой ртути, рассыпался на множество второстепенных вопросов. И напрасно старательный читатель передовых статей и особенно бесчисленных и бесконечных писем в редакцию старался бы по ним понять, в чем дело, где исходные пункты движения и у кого в руках нити умственной смуты. Его положительным результатом могло быть только убеждение, что письма в редакцию пишутся партийно, страстно, с малыми значением дела, отсутствием сдержанности, с какою-то gaudia certaminis, заносчивостью, жесткостью и желанием унизить противника. Конечно, тон обвинений не решает еще дела в пользу одной из сторон, но невольно чувствуется предрасположение к той из них, которая пишет без брани и доказывает, не теряя достоинства. Голос этой-то именно стороны и был менее всего слышан среди газетной агитации.

—563—

С удивительной быстротой бежит лондонская жизнь. Что вчера было огромным и, казалось, занимало весь горизонт, сегодня уже ушло в даль, принизилось. Десятитысячный митинг в Эльберт Голле, казавшийся в свое время так «чреватым последствиями» оставил по себе только ненужные вырезки из газет. В начале нашего великого поста, после дебатов в парламенте по поводу запросов Самуэля Смита, «кризис» стал было выдыхаться и испаряться, по крайней мере, из газет. Дебаты в конвокациях освежили атмосферу. Примас объявил, что исполнит долг, предписанный во втором примечании к Книге молитв. Центр и правая сомкнули ряды пред упорным решением крайних партистов развязать друг другу руки и деятельно принялись за работу умиротворения, заделывая бреши и повреждения. Но нужно же было 28-го февраля (опубликовано 1-го марта) раздаться «мятежному» голосу Церковного Союза (Church Union), – и вот волна, – было схлынувшая, – снова начала вздыматься выше и выше.

И так было несколько раз в течение последнего года. Конечно, мнение в жизни всегда было и будет, – почему грек и назвал ее ζωὴ. Но если постараться свести к определенным положениям лепетание журналистики, гоняющейся за интересами дня или – если вдуматься в смуту, которая то затихает, то принимает характер острого кризиса, – то станет видно кое-что и дальше плеч Кензита, Уöльша и Харкорта. Правда, саднящее чувство расшатанности и беспорядка, особенно среди подавляющей массы светских читателей Таймса, во многом обязано Харкорту, – этому новому пророку (по неудачному выражению лондонского епископа), разыскивающему среди клерджимонов вааловых жрецов и труд их заклания предоставляющему епископам. Но беззаконие в церкви, по поводу которого они – Харкорт – забил тревогу, совершалось не сегодня и не вчера только. Волна то прибывает, то отливает, но очевидно, – что оно гнездится в организме английской государственной церкви, что служить зловещим симптомом застарелой болезни, оставленной ей в наследие реформацией 16-го века. Только на первый взгляд обстоятельства, вызывающие «кризис», – случайны и скоропреходящи…

—564—

II.

В чем кризис или беззаконие в английской государственной церкви! – Обвинители и обвиняемые. – Национальный английский протестантизм. – Что такое высокоцерковная партия? – Ритуализм – несущественный признак. – Откуда сожаление о прежней зависимости от папы? – Свободолюбивые церковники. – Что может быть особенно привлекательным для последних в нашей церкви?

В чем кризис или беззаконие в английской государственной церкви? Если судит по газетам, то мы чуть не накануне новой английской реформации. На самом же деле происходит очень обычная в английской церкви вещь. Со времен Елизаветы под сенью ее живут две логически непримиримые между собою партии, которые обыкновенно признают взаимно относительные права на существование в одной и той же церкви. Но от времени до времени бывают revivels – возрождения то той, то другой партии, сопровождающиеся попытками изгнать другую партию из церкви. Настоящий кризис является одной из таковых попыток.

С точки зрения обвинителей дело представляется в таком виде. Известная часть клира и мiрян беззаконствует, стараясь подавить «господствующий протестантизм» английской церкви. И неизвестно, когда, как и кем прекратится это беззаконие. В виду этого то трезвое слово члена парламента, горячее воззвание публичного оратора и даже беспорядки в храмах призывают верных чад церкви противодействовать этой попытке, – и предупреждаются, что иначе они потеряют если не национальную свободу, то, по крайней мере, национальную церковь. Тем временем епископы не предпринимают никаких решительных шагов (в виду возбуждения умов за невозможностью сделать что-либо по существу). Вот в чем состоит современный «кризис» в английской церкви.

Теперь посмотрим, кто такие эти обвинители? По духу они несомненные протестанты, но протестанты особенные, – не столько, так сказать, догматического, сколько национального характера. Еще в старое время, когда английская церковь была частью латинской, Джон-булль не имел особой симпатии к Джэку-присту (духовному лицу), – когда последний выходил из обычной сферы своей деятельности. Джон

—565—

всегда оказывался признавать право Джэка на вмешательство в мiрские дела, выражалось ли это вмешательство в форме папских указаний относительно национальной политики или священнических наставлений касательно его семейной жизни. В глубине души Джон, может быть, католик: он любит, чтобы важные случаи его жизни – рождение ребенка, свадьбы или похороны сопровождались бы старинными церковными церемониями и обрядами, совершаемыми духовенством. Он аккуратно ходит в свою приходскую церковь, хотя, может быть, потому, что его отцы ходили туда; ибо зачастую он имеет смутную идею о том, во что верует, и еще более смутную идею того, почему верует. Он существенно разнится от шотландца, который по выходе из церкви любит пристать к небольшой кучке, рассуждающей по поводу только что слышанной проповеди, и, по дороге домой, задумываться над вопросом: проповедовал священник евангелие или что другое? Говорите Джону о католической мессе, о принадлежностях и аксессуарах ее, и он придет в раздражение и беспокойство, потому что вы ему напомните о папизме, ненавистном и страшном папизме, говорите ему о предметах христианской догматики и богословского умозрения, о таинствах и о различных взглядах на них и вы вгоните его в дремоту. Шотландец очень долго и с удовольствием может обсуждать отвлеченные вопросы о предопределении. Ничего подобного не может быть с англичанином. Но выстройте исповедальню или только предложите его семейству приходить на исповедь, он не будет раздумывать об апостольском преемстве и об отпущении грехов; он будет помнить только о том, что его жена должна стоять на коленях у ног другого, и эта мысль всегда готова привести его в негодование.

Но в чем собственно состоит беззаконие? Каким образом на почве такого национального протестантизма могло вырасти течение, известное под именем ритуализма? Прежде нередко приходилось слышать и разделять взгляды, что сущность английской высокоцерковной партии состоит в настоящее время в стремлении от более простого (каково, напр., протестантское) богослужения к более сложному, обрядовому, символическому ритуалу латинской или нашей

—566—

православной церкви. Но это не так. Нам кажется, что ритуализм есть внешний несущественный, и даже не религиозный, а скорее эстетический признак партии, которую лучше было бы назвать партией «свободолюбивых церковников» (без прибавки «высоко»).

Правда, эта партия стремится придерживаться церковной обрядности, но это стремление говорит прежде всего о личном вкусе людей, любящих благоукрашенные храмы и благолепное богослужение. Само по себе оно не могло бы иметь большого значения в глазах противников этой партии. Оно вызывает раздражение потому, что в нем видят попытку уподобить английское богослужение богослужению Рима. Этот странный взгляд объясняется опять своеобразной психологией Джона. Названия вещам даются по первому бросающемуся в глаза признаку в зависимости от особенности мiросозерцания, душевного содержания или жизненного опыта того или другого человека. Папизм – это своего рода «the fixed idea» Джона. Он готов видеть его всюду и везде. Отсюда ходячий взгляд на высокоцерковников как папистов, – отсюда же и переоценка их стремления к обрядности. Вышеупомянутая нами книга Walter’а Walsh’a – «The Secret History of the Oxford Movement» – содержит много искаженных цитат, безосновательных потоков воображения, не идущих к делу изречений, безотчетных личностей и странного извращения фактов. Мы не хотим сказать, что Уольш – лжец. Он только человек с предвзятой идей, под углом которой он принимает разного рода свидетельства, не проверяя их, как бы чудовищны они ни были. Он знает одно, – что они вредят той партии, которую он так не любит; он верит, что они достоверны; он боится, как бы они не оказались недостоверными; он закрывает глаза и уши пред фактами, которые могут их дискредитировать.²¹⁴⁹ Благодаря русской исторической судьбе, папизм не составляет нашего национального кошмара. Поэтому нам нечего идти за Джоном, переоценивая стремление высокоцерковников к обрядности.

—567—

Оно есть только свидетельство об эстетическом вкусе, понимающем красоту церковной символики, – не больше.

И по нашему крайнему убеждению у «высокоцерковников» нет никаких оснований любить Рим больше, чем напр., нашу православную церковь. Для того, чтобы понять настроение, в котором были сказаны слова: «найдется ли хоть один осведомленный христианин, который бы не предпочел Льва ХIII-го Тайному Совету»²¹⁵⁰, нужно вспомнить, что идеал свободолюбивых английских церковников сложился под влиянием некоторых аномальных условий, в которые поставлена церковь в отношении к авторитету гражданской власти в Англии. Верноподданные королевы – свободолюбивые церковники и не думают отрицать супрематии короны. Они знают, что их церковь – государственная, установленная законом – as by low established. Знают, что король есть глава над всеми ими в смысле статута 24-го года королевства Генриха III-го (72 гл.), а не в том смысле, что он обладает духовною властью, на которую претендовали до реформации папа. Но кому неизвестно, что английская конституция стюартовской эпохи и нынешняя – далеко не одно и то же; кому неизвестно, что власть соверэна Англии теперь в руках парламента – главными образом, в руках палаты общин. И кто поручится, что среди членов этой ассамблеи, волею судеб, призванной теперь ведать дела государственной церкви, не найдутся люди, держащиеся только что указанного (невежественного) взгляда на духовную супрематию короны? Предположение это приобретает достоверность, если вспомнить, что в то время как соверэн Англии есть всегда член государственной церкви (которой он дает клятву на верность при коронации), многие из членов парламента²¹⁵¹ могут и не принадлежать к ней и далее к христианской религии. А между тем, парламент сохраняет до сих пор право законодательства для английской церкви.²¹⁵² Соврсмен-

—568—

ное назначение каждого из двух провинциальных английских синодов – конвокаций (состоящих из епископов и, в качестве асессоров, – из выборных от низшего духовенства) состоит только в том, чтобы быть советником короны и парламента во всех духовных и церковных делах, но без права законодательной силы помимо парламента. Законы, касающиеся церкви (canons), составленные конвокацией и изменяющие современное отношение церкви к государству, определяемое словом «establishment», не имеют законодательной силы без согласия парламента (The Case of Convocations, 12 с. p. 73).

Вот под влиянием этих-то безотрадных условий церковной жизни, верные последователи англиканской церкви и подумывают с сожалением о прошлой зависимости от папы, потому что папа все-таки епископ. Но, их заветная мечта не папа, а вообще – церковь, обладающая правом самоуправления или свободного управления посредством своих епископов. Судя по современным данным, каковы напр., тайный хоборнский митинги 120-ти под председательством пребендария Villiers’a, митинги Church Union’а, – особенно брайтоновской ветви его и разъяснения лорда Хэлифакса по поводу memorandum’a от 1-го марта, – свободолюбивые церковники добиваются вот чего: 1. Верховная власть над диоцезом (епархией) должна принадлежать епископу. 2. Верховная власть в провинции (митрополии) – архиепископу. 3. Верховная власть над национальною церковью – национальному синоду, к которому можно апеллировать на архиепископа. 4. Верховная власть над всею вселенскою церковью – вселенскому собору, к которому можно апеллировать на по-

—569—

становления национального синода. По мнению свободолюбивых английских церковников, церковь в вопросах учения и богослужения не должна апеллировать к гражданскому авторитету. Контроль государства над церковью по этим вопросам они называюсь эрастианизмом. И эрастианизм, по их мнению, есть зло.²¹⁵³ И вот для борьбы главным образом с этим-то злом, они еще сорок лет (1859 г.) назад объединились в Английском церковном союзе – English Church Union, – в начале называвшемся The Church Protection Society.²¹⁵⁴ Деятельность этого союза очень разнообразна. В прошлом, напр., году он противодействовал посягательствам на церковные законы о нерасторжимости брака. В настоящее время он отвергает авторитет Judicial Committee of the Privy Council, который вовсе не может быть подходящим трибуналом для решения вопросов, относящихся до церковного учения и практики, по мнению членов Союза. Но общий принцип деятельности его – это отстаивание самостоятельности церковного управления.

Кстати сказать, в связи с мнением, что сущность английской «высокоцерковной» партии состоит в «ритуализме», прежде казалось, что англичан может привлекать к нашей церкви главным образом наше богослужение.

—570—

Конечно, в последнем мы имеем неотразимое миссионерское средство, особенно если бы оно совершалось на английском языке, как заметил еще приснопамятный митрополит Филарет, – однако стоя на точке зрения английских «высокоцерковников» или, как мы их называем, свободолюбивых церковников, – наша церковь обладает помимо богослужения еще и другими, более драгоценными и привлекательным для них качеством. В ней воплощается их заветный идеал свободной, национальной церкви, которая вместе с вселенскими православием должна сохранять и национальный характер (от времени норманского нашествия до Генриха VIII-го английская церковь всегда отстаивала свой национальный характер против притязаний римского первосвященника) и которая, будучи церковью государственною, сохраняет самостоятельность церковного синодального управления (английская церковь, освободившись наконец при Генрихе VIII-м окончательно от папских притязаний и ставши национальною, потеряла чрез это независимость церковного управления).

Если иметь в виду только наше богослужение, то мы в глазах англикан не имеем преимущества перед римскою церковью, богослужение которой они только находят пышным и благолепным. В этом случае шансы скорее могут быть даже на стороне римской, чем нашей церкви, потому что так сложилась история, что богослужебный римские формы ближе и знакомее для англикан, чем наши. Ведь не надо забывать, что все средневековье англиканская церковь была католической. Но если папскому безусловному и противоцерковному авторитету противоставить православную соборность сознания, – греко-восточная церковь приобретает, с их свободолюбивой точки зрения, – громадное преимущество.

—571—

III.

Декларация церковного союза от 1-го марта. – Отвержение авторитета Judicial Committee of the Privy Council в делах, касающихся церковного учения и богослужения. – Право английской королевской власти принимать апелляции по церковным делам на постановления провинциальных архиепископских судов. – Простирается ли это право на дела, касающиеся церковного умения и богослужения. – Высший суд в Англии, пересматривающий по апелляциям в последней инстанции решения архиепископских провинциальных судов, есть суд чисто светский – Judicial Committee не имеет в виду определять в каком-либо смысле учение и ритуал церкви. – Так ли обстоит дело в действительности? – Решения Судебного Комитета по делу Williams’a против Fendall’e и Wilson’а против еп. Сольсбурийского, – а также по делу Gorham’а против еп. Эгзетерского.

Внимание благосклонного читателя, желающего ознакомиться с сложным вопросом о современном положении «кризиса» в английской государственной церкви, мы обращаем только на один пункт, – но на самый главный в настоящую минуту²¹⁵⁵, – пункт, который находится в центре борьбы и с которого удобно обозревать все поле битвы. Мы разумеем право английской королевской власти обсуждать и решать в последней инстанции судебные дела, касающиеся церковного учения и богослужения, – по апелляциям на постановления провинциальных архиепископских (областных митрополичьих) судов, т.е. Court of Arches в провинции Кэнтбури (буквально: Суд Арок, – прежде заседавший в St. Maria de Acrubus – на чинзайде (в Лондоне) и Chancery Court в Йоркской провинции).

1-го марта нынешнего года вышеупомянутый Церковный Союз опубликовал документ, который «Times» не замедлил назвать манифестом мятежа и который был отправлен от имени Союза королев, архиепископам и епископам обеих провинций, членам обеих палат парламента и всем епархиальным съездам (diocesan conferences.) Вот что, между прочим, сказано в этом «манифесте».

«Мы, духовенство и меряно английского церковного союза, публично обвиняемся в беззаконии и нелояльности».

«Мы по стали бы обращать внимания на обвинения такого

—572—

рода, если бы они направлялись только против нас самих; но… мы видим, что они вредят английской церкви, служению которой мы преданы».

«Вольно было правителям Англии шестнадцатого века… устроять новое религиозное общество вместо древней английской церкви. Они не сделали этого. Они в один голос отвергли всякую идею отделения от католической церкви… от церквей Италии, Франции, Испании, Германии за теми исключениями, когда эти церкви сами отделялись от первенствующей древности».

«Они объявили, что не следует учить ничему такому, чего нельзя собрать от католических отцов и древних епископов. Они оправдывали свое положение, апеллируя к Св. Писанию и первенствующему обычаю. В сфере управления они признавали за короной только такую власть по отношению к церкви, которую всегда имели соверэны Англии, – именно власть наблюдения за отправлением законного правосудия ко всем лицам, во всех судебных процессах и вне зависимости от какого-либо иноземного влияния. В сфере церковного учения и устава они отвергли всякие изменения, могущие коснуться какого-либо похвального обычая католической церкви Христовой. Ординал (служба посвящения в священные степени), предусмотренные для продолжения и преемства священства, был понят и принят в том виде, как существовал раньше».

«Что мы сказали или сделали такого, что не было бы строго согласовано с этими требованиями?».

«Мы утверждали (прежде) и утверждаем снова, что церковь Англии, держась своих принципов, не может освободиться от обязательств, налагаемых на нее отношениями к остальной части католической церкви».

«Мы содержали и будем содержать (убеждение), что учение, дисциплина и обряды английской церкви, как они предписываются всей ее историей, – остаются в силе и действии, за теми исключениями, когда они были изменены ее собственным авторитетом».

«Мы отрицали и отрицаем снова (мнение), будто в Англии в 16-м веке было заведено новое религиозное учреждение».

«Мы отрицали и отрицаем снова права короны или пар-

—573—

ламента определять учение, дисциплину и обряды английской церкви».

По утверждению председателя Церковного Союза – лорда Хэлифакса, автора этой декларации, ее исходным пунктом и конечною целью было это именно отрицание права короны определять учение, дисциплину и обряды церкви (Daily Chronicle, 3 марта, интервью с лордом). Антипод Церковного союза – Церковная ассоциация²¹⁵⁶ (Church association) не замедлила ответом в Times’e на эту декларацию, причем, формулируя положения последней, во главе ставить «полную независимость церкви от гражданской власти в делах учения, дисциплины и обряда». Перед чтением декларации в Canon St. Hotel лорд Хэлифакс произнес речь, в которой обратил внимание членов союза на то, что они снова отрицают «авторитет Судебного Комитета Тайного Совета так, как отрицали его Пьюзи (Pusey), Кибл (Keblе) и еп. Грей (Gray)». Отвергать право английской короны на определение учения, дисциплины и обрядов церкви и значиь в настоящее время не признавать авторитета Iudicial Committee of the Privy Council.

Английская церковь есть церковь государственная, установленная законом – as by low established. Положение ее по отношению к государству определяется словом establishement, под которым разумеются некоторые права и преимущества, а также некоторые стеснения, находящие себе выражение отчасти в статутах Генриха VIII и Елизаветы, отчасти (и главными образом) являющиеся плодом старинного обычного права Англии, сложившегося под влиянием совместной жизни и совместного роста церкви и государства.

Английский король есть глава английской церкви (26 Heur. VIII, с. 1 и 1 Eliz. с. I.). В силу этой прерогативы он созывает (by King’s writ) и распускает конвокацию (провинциальный синод), которая не только не может собраться (теперь) без согласия короля, но и не может составить и

—574—

ввести в употребление новый закон, касающийся церкви. Затем, король назначает епископов на вакантные епископские кафедры²¹⁵⁷, и, наконец, пользуется правом апелляции в последней инстанции по вопросам церковным и духовным. Последнее право узаконено после отвержения панской юрисдикции и запрещения всякой апелляции к Риму под угрозой praemunire – при Генрихе VIII-м. Но акт 24-го года его королевства (Act of Appeals, гл. 12-я) дает право апеллировать к королю только по делам, касающимся брака, завещаний, тяжб из-за церковных доходов и пр. Акт же подчинения духовенства королю – Act of Submission (25-го года) дает право апеллировать от судов архиепископа к суду короля (в the Court of Chancery) уже по всем делам, – «of what nature or condition so ever they be of or what cause or matter so ever they concern», – значит и в делах касающихся церковного учения и богослужения, – надо полагать. При этом (Act of Submission с. 19. § 4) должна была быть назначаема комиссия (как и в случаях апелляции от Admiralty Court) под великою печатью, – исследовать каждое дело ad hoc, каковая комиссия существовала от времени до времени под именем суда делегатов – the Court of Delegates («Commissioners or Delegates – 8 Eliz. c. 5 – отсюда и название) до 1832-го года. Статут 1832-го (Privy Council Appeals Act 3 и 4 W IV-го, гл. 92) уничтожил суд

—575—

делегатов и перенесен апелляции по церковным делам в Королевский Совет – to the Sovereign in Council. Статут 1833 г. (Judicial Committee Act – 3 и 4 W. IV-го гл. 41), исправленный в 1887 г. (Appellate Iuridiction Act), для выслушивания таких апелляций назначил при Тайном Совете Судебный Комитет. Так и образовался Iudicial Committee oi the Privy Council.

«Свободолюбивые церковники» не отрицают права апелляции к королю на церковные суды – вообще. Они знают, что каждый подданный теперешней королевы, считающий себя обиженным решением церковного суда, имеет непререкаемое право приближаться к трону и делать представление относительно того, что справедливость не была оказана ему и что поэтому его дело должно быть пересмотрено. Но «свободолюбивые церковники» отрицают право апелляции к королевской власти от церковных судов в делах, касающихся церковного учения и богослужения, как мы уже видели это из декларации Церковного Союза от 1-го марта. Они допускают, что право апелляции к королю на церковные суды явилось в Англии следствием отвержения папской юрисдикции (это старался главным образом доказать W. Harcourt в своих письмах в Times (Crisis in the Church), насколько мы понимаем его). Но какую юрисдикцию имел папа до реформации? «Свободолюбивые» смотрят на него не более, как на единичного епископа. Лорд Хэлифакс в письме к еп. Винчестерскому от 26-го марта сего года (издано фирмою Longman’s отдельно) указывает, что к Риму до реформации никогда не было апелляций от суда Кэнтбурийского архиепископа в делах, касающихся учета и обрядов церковных, и что, следовательно, ни суд делегатов, ни судебный комитет не имеют поэтому права выслушивать апелляции по таким предметам на постановления архиепископского суда. Это письмо лорда Хэлифакса содержит докладную записку еп. Оксфордского, приготовленную для комиссии, исследовавшей в 1883 году церковные суды.²¹⁵⁸ Сэр Джорж Артур (Ninetieth Century,

—576—

1899, april-518 p.) и известный проповедник – Canon Gore – (Contemporary Review, april, 1899, p. 457) отвергают авторитет Тайного Совета на том же основании, ссылаясь на историческое приложение еп. Stubbs’a к донесению той же комиссии 1883-го года.²¹⁵⁹

Затем – кроме этого исторического основания – «свободолюбивые английские церковники» отрицают право апелляции к королевскому суду по вопросам учения и богослужения еще потому, что настоящий Судебный Комитет Тайного совета есть суд чисто светский. Известно, что в состав этого комитета входят такие лица, которые состояли или состоять лордами канцлерами, судьями высших английских и ирландских судов (High Courts) английского суда апелляций (Court of Appeal of England), суда шотландской сессии (Court of Session of Scotland), – одним словом лица светские. Присутствие епископов в Судебном Комитете не было формальна узаконено до Discipline Act 1840, так что с 1832 по 1840 гг. в нем не было ни одного епископа. С 1840 г. сначала при разбирательстве дел, касающихся дисциплины церкви, затем (с 1843 г.) при разбирательстве дел, касающихся неспособности епископов к управлению, епископская власть получила возможность иметь своих представителей в Судебном Комитете, – но только в качества асессоров, а никак не членов его (в лице «архиепископов и четырех или по крайней мере трех епископов» – 1876 г. Appellate Iuridiction Act, s. 14). В виду этого-то, – так как Судебный Комитет, высший трибунал в решении вопросов, относящихся до церковного учения и богослужения, есть чисто светское учреждение, в котором епископы присутствуют только в качестве асессоров, для доставления светским судьям надлежащих свидетельств касательно учения и взглядов английской государственной церкви, если они того пожелают и

—577—

потребуют, – церковный союз и отверг право короны определять церковное учение и богослужение (см. выше).

«Свободолюбивые церковники» знают, что функция светских судей, назначаемых короною для выслушивания апелляций на церковные суды по вопросам церковного учения и богослужения, не должна состоять в том, чтобы определять в каком бы то ни было смысле учение и ритуал церкви. Они знают, что это сознает и сам Судебный Комитет, который при разбирательстве дела Williams’а против Fendall’a и Willson’a против еп. Сольсбурийскаго (в 1863 г.)²¹⁶⁰, так формулировали свое положение. «Наша задача с одной стороны – установить точную конструкцию членов религии символических книг (formularies) (на которые делаются ссылки во обвинениях) согласно правилам толкования статутов и письменных памятников; с другой стороны, установить простой грамматический смысл выдержек, к которым относится обвинение в противоречии или несогласии с учением церкви, установленным вышеуказанным способом». (Moore’s Privy Council Reports, New Series, II, 375).

Итак, сами Судебный Комитет сознается, что они не имеет права законодательства в церкви, (р.s. эта власть принадлежит парламенту), а только право суда. Но как обстоит дело в действительности? Надобно сказать, что благодаря особой точке зрения, с которой англиканская церковь смотрит на христианскую догматику, высший церковный суд в Англии является по необходимости судом законодательным, так что, «свободолюбивые церковники» правы, отрицая авторитет Судебного Комитета потому, что не признают за короной права определяет церковное учение и богослужение.

В виду невыясненности многих пунктов в учении англиканской церкви, Судебный Комитет иногда не может найти ту «точную конструкцию членов веры и символических книг», с которою он должен сличить ссылки в обвинениях. Что делать в таких случаях? Единственный выход воздерживаться от какого-либо определенного мнения или правила. Но ведь это значит допускать

—578—

свободу мысли, предоставляя другим учить как хочется без карательных последствий. Такое попустительство может повести и к узаконению его. Не надо забывать, что решения Судебного Комитета обусловливаются предшествующими решениями и обусловливают собою последующие. Эти решения – закон и имеют обязательную силу для английской государственной церкви, связывают ее так или иначе. Они являются именно проявлением законодательной силы, решающей на будущее время нерешенные вопросы в учении англиканской церкви, хотя бы только тем, что позволяют учить о них безнаказанно, как хочется. Но тут уже, по правде сказать, виноват не столько Судебный Комитет, сколько сама англиканская церковь, которая, стремясь держаться «здорового, неповрежденного учения первенствующей, нераздельной церкви», до сих пор не определяет некоторых, очень важных с нашей, православной точки зрения, предметов церковного учения, как напр., учения о таинствах. Благодаря этой особенности английской церкви, она и приходит к очень плачевным результатам в жизни, – к приложению на практике высшего церковного суда по вопросам напр., церковного учения, как это видно из следующих примеров.

В вышеуказанных случаях судебного разбирательства (дела Уильяма и Уильсона) Судебный Комитет счел себя свободным от предписывания какого-либо церковного учения, потому что ничего не нашел на этот счет точно и выразительно установленного. «В одиннадцатом члене религии установлено, что мы оправдываемся пред Богом только благодаря (for) заслугам Нашего Господа и Спасителя Иисуса Христа верою, а не нашими собственными делами. Но член совершенно умалчивает о передаче заслуг Христовых людям» и утверждает только, что мы оправдываемся заслугами Христа, верою, – и только верою одною. Поэтому духовное лицо не подлежит наказанию, если оно говорит о передаче заслуг Христа человеку, что эта передача фикция – it is not penal in clergymen to speak of merit by transfer as a fiction.²¹⁶¹

Обвинение утверждало, что было бы противоречием уче-

—579—

нию английской церкви, установленному в 6-ъ и в 20-м членах веры, в никейском символе и в службе посвящения в священный сан (Ordination service of Priests), учит, что не все части канонических книг Ветхого и Нового Завета и не по каждому вопросу написаны под вдохновением св. Духа. И вот Тайный Совет («dissentibus» асессорам – архиепископам) решили, что мнение, – будто каждая часть Писания написана под вдохновением Св. Духа, – не обосновано, так как его нельзя найти ни в 6-м, ни в 20-м членах, ни в символической книг (молитв), ни в службе посвящения, ни в никейском символе».²¹⁶²

Один епископ отказал в священническом месте mr.’у Gorham'у²¹⁶³, который учил, что в таинстве крещения не дается никакого духовного возрождения. mr. Gorham апеллировал к Судебному Комитету Тайного Совета, и тот приказал дать mr.’у Gorham’у желаемый им приход. Судебное дело Gorham’a одно из самых интересных. Трудно установить точные его взгляды. Учение, выведенное Судебными Комитетом из его ответов пред епископом – таково. Крещение есть таинство, необходимое для спасения, но благодать возрождения не необходимо сопутствует акту крещения, благодать эта может быть дарована до крещения, при крещении и после крещения: крещение – несущественный знак благодати, и целительное действие этого знака сказывается только на том, кто достойно принимает его. Без отношения к квалификации воспринимающего – это есть недействительный знак благодати. Возрождение в крещении небезусловно.

Судебный Комитет высказался по поводу этого мнения такими образом.

«Что не определено церковью, то предоставляется каждому свободно высказывать. Согласить всех людей во всех отношениях очень трудно. Единственными вопросом, который мы хотим решить, является вот что: учение Горама – противоречит ли учению английской, установленной законом, церкви»?

—580—

«Учение mr.’a Gorham’a может противоречить мнениям, выведенным из Св. Писания многими учеными и благочестивыми людьми; может противоречить мнениям, выводимым из обычаев и учения первенствующей церкви, или из недостоверными и сомнительных выражений в символических книгах (разумеется Книга молитв – formularies). Но учение mr.’a Gorham’а не противоречит учению английской, установленной законом, церкви и не может дать законного основания для отказа ему в требуемом месте священника, к которому он законно представлен». (Мооre’s Special Report, р. 471).

И затем:

«Исследуя настоящее дело, мы не опираемся на доктринерские мнения какого-либо из знаменитых писателей, – благочестием, учением или способностями возвысивших церковь Англии. Но очевидно, что мнения, которые мы не можем различить в мелочах от мнения поддерживаемого mr.’ом Gorham’oм, высказывались и поддерживались без запрещения или упрека многими выдающимися и знаменитыми прелатами и богословами, от времен установления членов, украшавшими церковь. Мы не утверждаем, что учение и мнение – Jeweb’я, Hooker’a, J. Taylor’a, Whitgift’a, Pearson’a, Carlton’a, Prideaux и мн. др. можно принять, как свидетельство учения англиканской церкви. Но их незазорное поведение показывает, по крайней мере, что поддерживать это учение дозволительно (Moore’s Sp. Rep. 472)».

… «Мы не высказываемся относительно богословской точности этих мнений. Писатели, которых мы цитировали, не всегда согласны сами с собою; мы не видим также оснований, по которым бы они находили свое положение прочными; другие выдающиеся писатели, достойные всякого уважения, выражали совершенно различные от них мнения. Но простой факт, что такие мнения высказывались и поддерживались лицами выдающимися и уважаемыми, кажется для нас достаточным для доказательства того, что члены и управители (ministers) английской церкви действительно пользовались и наслаждались свободой, предоставленной артиклями и Книгою молитв». (ibid. 474).

—581—

IV.

Необходимость реформы английского церковного суда. –Почему бездействуют епископы? – Судбище в Ламбете. – Билль 1888-го года. – Тайное заседание соединенного присутствии Кэнтербурийской и Йоркской конвокации 23-го, 24-го и 25-го прошлого июня (– 5-го, 6-го и 7-го июля нов. ст.).

Ясно, что необходима реформа английского церковного суда. Устранить ее с дороги невозможно, и событиями последнего года эта невозможность обнаружена со всею очевидностью, – откуда и обострение кризиса. Конечно, пресса поусердствовала не в меру, ударилась в крайности и заблудилась, начав толковать об отделении церкви от государства или, точнее, об изменении теперешнего отношения церкви к государству (disestablishement) вместо необходимости законодательной реформы. Конечно, вопросы не свободны от преувеличений, и, несомненно, протестантизм Харкорта имеет политическую подкладку.²¹⁶⁴ Беззаконие в смысле ритуализма преувеличено. Есть диоцезы (епархии), где его нет.

Но дело не в ритуализме собственно, а в том, что нет возможности приложить к жизни азбучного рассуждения: «если существует беззаконие, то должны бы существовать и суды, в которых бы полагалась ему препона». Мы уже видели, что обвинители тщетно кивают на Судебный Комитет, как на учреждение, которое может сделать надлежащие распоряжения в данном случае; – тщетно настаивают на том, что если служители государственной церкви – as by low established – вводят про-

—582—

тивозаконные новшества то должны подлежать королевскому суду, который и должен заставить их держаться границ, установленных законом. Мы видели, что беззаконники отвергают авторитет Судебного Комитета в вопросах церковного учения и церковной практики. Что же остается? О церковных судах – епархиальных и митропольских и говорить нечего. Они окончательно дискредитированы в глазах духовенства. Вот единодушная резолюция последней сессии февральской (нынешнего года) кэнтбурийской конвокации: «духовные суды не пользуются более доверием духовного сословия (Ecclesiasitical Courts do not, as at present constituted, command the confidence of the clergy, as a body)». К этому внесена интересная поправка (by Dr. Fairar, Dean of Canterbury, – поддержанная Dr. Gregory – Dean of St Paul’s): «Ecclesiastical Courts have unhappily been grievously discredited». Отчего дискредитированы церковные суды? А оттого, что в них отсутствует авторитет епископской власти.

Итак, необходима реформа английского церковного суда. И вот почему медлят епископы, вот почему не предпринимают решительных шагов до сих пор (а не потому, чтобы они «боялись лишиться казенного содержания» в случай disestablishement. На что, в самом деле, они могли решиться за невозможностью сделать что-либо по существу? Требуется коренная реформа, – и они мудро решили не предпринимать ее, пока не уляжется возбуждение умов. И до сих пор они остаются в том же принятом ими положении по отношению к «кризису».

Мы не говорим об истинно пастырском и отеческом поступке архиепископа Кэнтбурийского, заседающего теперь с архиепископом Йоркским в Ламбете (лондонское архиепископское подворье) и выслушивающего обвиняющих и обвиняемых по вопросу о свечах на престоле и затем – в скором будущем – имеющего выслушивать (так мы слышали от mr. Биркбека) – по вопросу о сохранении запасных даров. Не говорим потому, что как нам кажется – это forum domesticum ничего общего не имеет с формальным судом или с реформой церковного суда и законодательства. Сравнивать его с судом архиеп. Бэнсона, апеллировать на него к Judicial Committee или даже

—583—

формально протестовать против «суда сего», как пытался было сделать неутомимый Кэнзит – значит не понимать дела.

«За невозможностью сделать что-либо по существу для немедленного успокоения умов, епископы, однако, под давлением обстоятельств (нужно было что-либо предпринять) сделали шаг к будущей реформе, предложив, за неимением лучшего, «the Ecclesiastical Procedure Bill» 1888-го года на рассмотрение февральской конвокации, – не для одобрения, а только для того, чтобы доставить предмет для обсуждения.²¹⁶⁵ Тот же билль был предметом деятельного обмана мнений 23, 24-го и 25-го прошлого июня – в тайных заседаниях (куда не пускались представители прессы) соединенного присутствия Кэнтбурийской и Йоркской конвокации. Пройдет ли этот предполагаемый билль в парламенте – это вопрос будущего, Но, мы все-таки хотим теперь вкратце познакомить читателя с содержанием его, дабы видно было, в каком направлении желают реформы не только мятежные «свободолюбивые церковники» (Церковный Союз), но и вообще – все духовенство английской государственной церкви.

Надобно сказать, что все вопросы касательно гражданских прав духовенства находятся в области юрисдикции английских светских судов. Вопросы же, касающиеся религиозных убеждений духовенства, их поведения при исправлении их обязанностей и вообще их нравственного характера, подлежат обычно юрисдикции епископа. Но при этом не надо забывать о праве апелляции от суда епископского к суду королевскому, о котором мы говорили выше. – Консисторский суд, находящийся в каждой епархии является обычным церковным трибуналом в первой инстанции. Епископ есть judex ordinares этого суда, но

—584—

обычно не присутствует на нем сам, а заменяет себя своим секретарем. Способ ведения епископом судебного дела против духовного лица регулируется новейшим законодательством (см. Act 3 и 4 Vict. с. 86, – Act for better enforcing Church Discipline), которое заменяет прежний епархиальный суд другим трибуналом. В силу этого законодательства епископ может разбирать дело сам, – назначив комиссию из пяти лиц для исследования виновности и подсудности виновного, и затем, судит преступника с тремя асессорами; или же он – епископ может сразу препроводить дело в провинциальный митрополичий суд, – к Dean of Arches. Дальнейшее ведение судебного процесса совершается в настоящее время по Public Worship Regulation Act 1876 г.

«Билль» 1888-го года стремится восстановить церковный суд в Англии в том виде, как он существовал если не на практике, то в теории до 1874 г. Каждое духовное лицо, против которого поднято обвинение в погрешностях против учения или в нарушении церковной обрядности, прежде всего подлежит суду своего епископа, который должен удостовериться, что обвинение имеет реальные основания. Без согласия епископа нельзя предпринимать никаких шагов. Епископ может отстранить судебное преследование духовного лица, если не видит к тому никаких поводов. В этом и состоит епископское veto, дарованное еще актом 1840 г. и 1874 г., – о котором были запросы в парламенте 9-го февраля и 3 марта сего 1899 года и которое хочет удержать «билль 1888 г.». Если обвинитель и обвиняемый согласятся отдать дело лично в руки епископа, то в таком случае епископский суд должен быть окончательной инстанцией, – тут и делу конец, как говорится. Если же одна из тяжущихся сторон отклонит этот желательный путь решения вопроса, тогда дело переходит в епархиальный суд (the diocesan Court), состоящих из епископа с помощниками – ученым богословом и юристом, обычным секретарем – the chancellor of the Diocese (Bille, § 4). – Если одна из сторон не пожелает принять решения и епархиального суда, тогда дело переходит в провинциальный суд (Provincial Court), состоящий из архиепископа провинции (т.е. митрополии) и его Official – Princi-

—585—

pal²¹⁶⁶ (или только из одного последнего, если того пожелает архиепископ), – а также из «помощников – экспертов» – богословов не более пяти, выбранных из среды епископов или университетских профессоров богословия и канонического права.

Каждый видит, что духовные суды в таком виде сохраняют свой духовный характер, к чему именно и стремится реформа. Духовное лицо имеет все данные к тому, чтобы в судебных разбирательствах оно подлежало суду того же класса общества, к которому само принадлежит. И едва ли можно ожидать, чтобы какой-либо духовно-настроенный священник из среды «свободолюбивых» мог требовать законных прав на дальнейшую апелляцию, особенно если принять во внимание, что (как показывает опыт) возможно соединенное заседание двух провинциальных судов. Если бы оказалась какая-либо несправедливость на суде или если бы возник какой-либо вопрос касательно отношений церкви к государству, тогда можно бы требовать для дальнейшего судебного преследования – fiat одного из государственных чиновников – напр., лорда канцлера, ибо в таком случае вопрос перестает быть вопросом индивидуального права (Ср. Guardian, Ianuary 8-th 1898 г. и Ianuary 25-th, 1899).

Судьба всего «билля» находится в его 6 параграфе, где обсуждается вопрос о суде по апелляциям в последней инстанции – о final court of appeal. Корона назначает светских судей, сведущих в законе, к которым апелляция и должна направляться. Но при этом в низших инстанциях суд должен быть непременно духовным. Функция таковых светских судей отнюдь не должна состоять в том, чтобы определять в каком бы то ни было смысле учение или ритуалы. При сем надлежащие свидетельства касательно учения и взглядов английской церкви во всех случаях (а не тогда только, когда пожелают этого светские судьи), должны быть доставляемы епископами (Bill. § 8).

Соединенная сессия двух конвокаций – Контбурийской и

—586—

Йоркской, на которой обсуждался билль 1888-го года, закончилась 25-го прошлого июня (7-го июля по нов. ст.). Наиболее жаркие споры выпали, конечно, на долю главного в настоящее время вопроса – об апелляции в королевский совет в связи со вопросом о значении решений архиепископского суда, определяющих веру, учение и ритуал английской церкви. Вот к каким результатам пришла эта сессия.

1) Апелляция к короне в случаях несправедливости допустима безусловно.

2) Апелляция возможна только в том случае, если обвиняемый сделал что-либо или учил чему-либо, что прямо запрещено, или же опустил что-либо, что прямо узаконено английскою церковью.

3) Право апелляции должно предоставляться обеим сторонам только в случае разногласия между епархиальным и провинциальным (митрополичьим) судом.

4) Корона должна препровождать апелляцию в постоянный комитет Тайного Совета, сведущий в законе и состоящий из членов английской церкви.

5) Комитет должен совещаться с архиепископами и епископами обеих провинций – касательно специальных пунктов учения и обрядов; мнение последних должно быть опубликовываемо на ряду с донесением комитета, рассматривавшего дело по апелляции.

6) Это донесение вместе с мнением архиепископов и епископов должно препровождаться в провинциальный (митрополичий) суд, дабы там в согласии с ним производилось правосудие.

7) Дабы усилить по возможности значение провинциального суда – апелляции к таковому суду должны быть выслушиваемы и определяемы архиепископом при содействии его official Principal (в качестве асессора) и некоторых богословов, – не менее двух и не более пяти, – или, если так укажет архиепископ, апелляция может быть выслушиваема одним official Principal, который заседает с помощниками богословами, – не менее двух и не более пяти по указанию архиепископа.

—587—

V.

Можно ли искоренить «кризис» реформою суда? – Английская церковь есть компромисс между логически непримиримыми партиями, прикрытый апелляцией к учению первенствующей церкви. – Мнение лондонского епископа. – Противоречие двух архиепископов. – Недоумение приходского священника. – Слова примаса, сказанные 11-го июля. – Заключение. Не все еще потеряно.

В заключение заседаний соединенной сессии обеих конвокаций того же 25-го прошлого июня (7-го июля н.с.) было высказано единодушное мнение (по указанию архиепископа Кэнтбурийского, сообщенное прессе) относительно необходимости – прежде осуществления реформы – ее дальнейшего обсуждения. Поэтому the Eccles. Procedure Bill будет снова предложен на рассмотрение следующей конвокационной сессии.

Поживем – увидим, выйдет ли что. Но и теперь уже можем положительно сказать, что если и состоится в будущем какая-либо реформа английского церковного суда, то едва ли эта реформа окончательно излечит ее «кризисы» и избавить ее от возможности повторения их в будущем. Ведь «корень зла» – апелляция к светскому королевскому суду – во всяком случае останется. И при разбирательстве дел, касающихся церковного учения и ритуала, английская церковь не избегнет сомнений и колебаний, хотя бы даже члены Judicial Committee принимали всегда в соображение мнение архиепископов и епископов. Мы прямо говорим, что и последние всегда могут найти точную формулировку некоторых предметов христианского учения, в виду особой точки зрения, занятой англиканскою церковью по отношению к этим предметам. По нашему мнению, – вопрос собственно не в светском или духовном суде, и не в реформе его, – а в том, что в англиканской церкви многие пункты христианского учения (важные с нашей православной точки зрения) не определены еще до сих пор. Если стоять на ее точке зрения, то это странное обстоятельство происходит от того, что она придерживается здравого неповрежденного учения первенствующей нераздельной церкви, неосложненной позднейшими придатками». И пока она не даст себе отчетливого и ясного ответа относительно тех вопро-

—588—

сов, на решете коих жизнь предъявляет настойчивые требования, до тех пор в ней будут волнения, беспокойства, умственные смуты и «кризисы». – Удивительное для свежего человека зрелище: свободолюбивые церковники, близко стоящие к нашему православию, с одной стороны, и «низкоцерковники», которые ничего не имеют общего с какою-либо «церковностью», с другой, должны мирно уживаться под сенью одной и той же церкви, не принуждаясь правительственною партией «широкой» церкви приходить к какому-либо соглашению, и могут, как хотят, строить свои заключения о предметах «индифферентных» в христианском учении. Им говорят: «будьте верны Св. Писанию и первобытной древности. Охраняйте католическую веру в ее первобытной простоте. Не прибавляйте и не убавляйте ничего от учения первобытной церкви. Обязательно только Св. Писание и свидетельство отцов и учителей (действительно – обязательно ли?) первых веков. А во всем остальном, – свободно прилагайте дары научного изыскания по силам и способностям каждого, – но в законных пределах, поставленных Книгою молитв». Плоды такого свободного приложения даров научного изыскания мы видели выше в решениях Судебного Комитета, из которых видно, что духовному лицу, остающемуся в недрах английской церкви, позволительно (за неимением точных на этот счет указаний) учить о том, что «передача заслуг Христа есть фикция», что не все книги Библии написаны по вдохновению Св. Духа и что в таинстве крещения не подается возрождающей благодати.

Компромиссом в жизни не проживешь, потому что жизнь требует определенных ответов и поступков. Компромисс особенно плохое дело для церкви. Ангелу лаодикийской церкви было сказано: так как ты тепл, а не горяч и не холоден, – то извергну тебя из уст моих (Апок.3:16).

И напрасно лондонский епископ д-р Крэйтон не соглашается, что английская церковь есть компромисс.²¹⁶⁷ Мы

—589—

свободны относиться к его мнению по своему. Компромисс лежит именно в нерешенности английскою церковью некоторых пунктов христианского учения и в той свободе, какая предоставляется в решении их ее последователям. Англиканская церковь претендует быть частью вселенской церкви (Preface to Ordinale), исторически и законно связанною с церковью самых древних времен, – истиною и апостольскою церковью, учащею и содержащею учение апостолов. Канон третий 1603 г. (пересмотренный в 1865 и 1888 г.) говорит: «если кто утверждает, что церковь Англии, установленная законом Его королевским Величеством, не есть истинная и апостольская церковь, учащая и содержащая учение апостолов, да будет исключен ipso facto, доколе не будет принят архиепископом, после раскаяния и публичного исповедания в своем злом заблуждении». От своих последователей английская церковь требует веры во «Святую Соборную Апостольскую церковь», в католическую и Апостольскую церковь («Апостольский» и Никейский символы – English Prayer Book). С одной стороны – как видим – это похвальное желание не порывать связи с древнею

—590—

апостольскою церковью, – с другой же попустительство по отношению к таким мнениям, которые логически непримиримы с учением той же апостольской церкви, – это ли не компромисс? Пусть с этим не соглашаются. Жизнь, «кризис» говорят другое.

Чтобы не быть голословными, возьмем напр., таинство евхаристии. По мнению лондонского епископа, предметом раздора является в настоящее время вопрос о способе, каким внешние элементы хлеба и вина становятся проводниками божественной благодати. «Но можно ли на это ответить? И на пользу ли человеку будет ответ на сие, если таковой найдется»? «Английская церковь отказывается идти далее прямых слов Писания и учения первенствующей церкви. Она отстаивает неприкосновенность Библии против безосновательных попыток удовлетворить человеческому любопытству. Пусть люди задумываются над чем хотят на свой собственный риск, они не должны вносить своих измышлений и соображений в систему церковного учения». «Англиканская церковь далека от споров и полемики (жизнь говорить другое). Ее метод – положительное раскрытие истины. Она избегла ошибки континентальных реформаторов, тративших понапрасну энергию в страстном отрицании, – и вот почему ее стали обвинять в компромиссе. «Здравое, неповрежденное учение» первобытной церкви всегда имеет вид компромисса между незнанием и самонадеянной гипотезой».

Все это рассуждение было бы очень хорошим если бы его можно было прилагать на практике… – Но жизнь в настоящее время предъявляет настойчивые запросы на ответ именно относительно способа, каким внешние элементы хлеба и вина становятся проводниками божественной благодати. И епископы не имеют определенного ответа на эти запросы, – кроме апелляции к «здравому, неповрежденному учению». И в данном случае – реформа церковного суда не может помочь, потому что прежде всего требуется точное мнение англиканской церкви по данному пункту, на основании которого следует постановить судебное решение. При существовании такого мнения, судебное решение могло бы быть сделано и светским трибуналом, – хотя бы и Iudicial Committee.

—591—

Войдем в положение простого приходского священника. Согласно ли с учением англиканской церкви поступает он, если сохраняет запасные дары на всякий случай – для больных, – или же нет? Сохранение запасных даров предполагает особое почитание их и возможно только при веровании и учении, что Христос действительно присутствует в них с момента освящения даров. – Прошлою осенью архиепископ Кэнтбурийский делал объезд по епархии 10-го окт. (нов. ст.): он говорил²¹⁶⁸ в г. Кэнтбури о таинстве евхаристии. Он различает две точки зрения на него: точку зрения Цвингли, не признающую никакого особого дара в Ввхаристии (Charge, р. 6) и отвергаемую несомненно англиканскою церковью (7 р.), и точку зрения (разделяемую и держимую английскою церковью) людей верующих, что в таинстве евхаристии сообщается особый таинственный дар, объединяющий во Христе, дающий новую силу, жизнь, прозрение духовного мipa и вообще сообщающий новую закваску всему нашему существу (р. 6–7). Архиепископ указывает и другое деление взглядов на таинство евхаристии. 1) Действительное присутствие тела и крови Христовой сообщается евхаристийным элементам с момента освящения последних (10 р.). Этот взгляд принимает сам архиепископ. 2) Присутствие Христа сообщается евхаристийным элементам только в момент причащения, но не ранее (9 р.). Этот взгляд архиепископ отвергает. Оба последние взгляда, однако, по его мнению, – одинаково законны и дозволительны в англиканской церкви. О последнем из них он добавляет даже, что он вполне ׳соответствует²¹⁶⁹ языку членов и книге молитв (9 р.). Но и в первом взгляде нет ничего незаконного (10 р.). В этом случае английская церковь оставляет вопрос открытым (ib.).

—592—

Другой английский архиепископ Йоркский, знакомый России и Москве, издал к прошлому празднику Рождества Христова пастырское послание²¹⁷⁰, в котором говорит, между прочим, вот что:

«Едва ли можно сомневаться, что в святых тайнах действительно присутствует Господь, присутствием единственным и духовным. Утверждение, что такое присутствие возникаете только в душе верующего причастника, является противоречием учению церкви – is clearly contrary to the teaching of the Church. Язык катехизиса и служба святого причастия определенно указывают, что Господь присутствуем в св. Тайнах, как обыкновенно говорят в объективном (хотя духовном добавляет архиепископ) смысле, и что его прохождение в душу (His entrance into the soul), если можно так выразиться, совершается ab extra. Тело и кровь Христовы на самом деле действительно берутся (taken) и получаются (received) верующими на вечери Господней.²¹⁷¹ Ясно далее, что способ, каким мы сподобляемся присутствия тела и крови Христовой, есть причастие освященных даров хлеба и вина, особо на это предуготованных, и что действием этого причастия является пребывание Христа в нас и нас во Христе» (рр. 22–23).

Вернемся к положению приходского священника. Если, судя по словам архиепископа Кэнтбурийского, в английской церкви позволителен и законен такой взгляд, по которому тело и кровь Христа сообщаются хлебу и вину только в момент причащения, а не ранее, то понятно, что в английской церкви позволителен и законен и практически i вывод из этого взгляда, что никакого поклонения и почитания св. Дарам воздавать не следует, и что раз дары сами по себе не связаны с телом и кровью Христа, то их не следует и сохранять. Если же, судя по словам архиепископа Йоркского, божественное присутствие в св. Тайнах «объективно», и существуем уже при освящении,

—593—

а не при воспринятии только св. Даров причастником, то, кажется, без всяких сомнений и колебаний каждый английский священник может воздавать св. Дарам, – в которых «объективно» присутствует Господь, – богопобогопочитание и сохранять их для больных. Мучающимся сомнениями и недоумениями клэрджимэнам предоставляется, таким образом, два противоположных решения вопроса о сохранении даров. Они могут выбрать из них любое. Как при таком неопределенном спутанном и неясном положении возможно отделаться совершенно от умственной смуты и кризиса при помощи реформы английского суда?

При открытии епархиального кэнтбурийского съезда (11-го июля, – наш прошлый Петров день), архиепископ Кэнтбурийский сказал, что он не боится «кризиса» и уверен, что принятое архиепископами направление (обсуждение билля 1888-го года) во многом поможет успокоению возбуждения агитации. Он сердечно хочет мира для церкви. Высоко-церковники тридцать лет назад говорили об изгнании низкоцерковников из церкви. В настоящее время это изгнание является, по-видимому, желанием «низкоцерковников» по отношению к их высокоцерковным братьям. Архиепископ совершенно не разделяет подобных чувств. И если «высокоцерковная» партия не слушается его, он готов обратиться к «низкоцерковникам» за помощью водворить мир в церкви. «Мы можем жить и работать вместе, и чем скорее мы научимся относиться снисходительно друг к другу, тем лучше. Но для этого мы не должны раздражать друг друга такими поступками, которые могут показаться уклонением от церковного закона и не должны делать законы сами для себя – без церковного авторитета».

Что это как не компромисс!?? Итак, – архиепископ кэнтбурийский желает мира. Для английской церкви в ее настоящем положении, это желание означает только стремление продолжать свое существование в качестве логического непримиримого общества. Возможен ли при этом действительный мир? – Нет, желание архиепископа Кэнтбурийского можно принять за ручательство, что «кризис» англиканской церкви имеет продолжаться в будущем – вплоть до того неопределенного времени, когда английская

—594—

церковь отвергнет принцип, на котором построены соглашения несогласуемго.

В заключение мы должны сказать, что претестантская реакция последнего года в Англии, вскрывшаяся с несомненным отпечатком раздражения и дошедшая до апогея в неистовом десятитысячном митинге в Эльберт Холле, еще раз доказала, что подпочвенное движение в английской церкви от протестантского полюса к свету и теплу кафолической церкви безостановочно совершается своим чередом, не смотря ни на какие силы человеческие. Вспомним прежние времена, когда высказывалось сомнение в сообщении благодати при таинстве крещения, когда цвинглианская точка зрения на таинство причащения была обычною в англиканской церкви, когда практика исповеди, почти неизвестная, была осуждена целой епископской скамьей. Жизнь доктора Пьюзи послужила началом изменения во взглядах. И что мы находим теперь в виду недюжинных попыток опрокинуть назданное руками вожаков оксфордского движения? «Учение о возрождении в таинстве крещения, говорит архиепископ Йоркский, сделалось почти общим в церкви, и только очень редко попадаются среди клэрджимэнов приверженцы точки зрения Gorham’a (The present Distress 33 p.). Архиепископ Кзнтбурийский говорит, что и вопроса не может быть о том, – суть ли хлеб и вино формы с пустыми реальностями, или о том, что этот хлеб и вино сообщают причащающимся тело и кровь Христову (Charge, р. 6–7). Архиепископ Йоркский еще более того ясно связует присутствие тела и крови с евхаристийными дарами в «объективном» смысле, так что вхождение его совершается ab extra (23, The pr. Distress). Оба архиепископа описывают таинство исповеди, как окончательно признанное в английской церкви, предусмотренное и предуказанное Книгою молитв.

Итак, – не все еще наши надежды на английскую церковь затеряны. Залогом их служит трепетание на Альбионе света вселенского сознания в среде «свободолюбивых церковников».

Ник. Преображенский

Лондон

²/₁₄-го июля 1899 года.

—595—

Верхом в Сибецу

5–17 августа. Утром в семь часов, как уговорились вчера, привели двух лошадей (даже не опоздали, вопреки японскому обычаю). Мы простились с нашим епископом, взобрались на своих россинантов. Епископ напутствовал нас своим благословением и заветом с лошади не падать, а если падать, то непременно на песок, – и мы затряслись по улицам Неморо. Английское седло на первый раз мне показалось совсем неуютным, оно зачем-то постоянно подпрыгивало и пребольно колотило. Я начинал досадовать на прыгавшего впереди о. Игнатия – ну, куда гонит так поспешно. Отчасти и на лошадь негодовали, могла бы идти гораздо ровнее. А лошадь была вполне приличное, пожилое животное, которое с полным равнодушием относилось к узде, – и в самые патетические минуты, когда я собирался ее пустить чуть не в карьер, употребляя все доступные мне меры ободрения, она почему-то чувствовала прилив аппетита и неучтиво поворачивалась пощипать немного травы. Как бы то ни было, первый пять ри показались мне очень длинными. Впрочем, потоми скоро привык, только на другой день не так спокойно было сидеть, но и только.

Мы ехали сначала чрез несколько деревень, потом длинный-предлинный мост и гать чрез реку или залив,

—596—

замечательно изобилующий разными раковинами, и оттуда все по взморью, где почти непрерывно идут рыбацкие промыслы, деревушки и пр. Промысла теперь стояли пустыми (будут действовать в 10–11 месяце, когда ловится здешняя главная рыба-сяке). Кое-где небольшие артели рыболовов приготовляются к осеннему лову; плетут невода. Около каждого промысла несколько врытых в землю котлов с топками под ними; это для выварки голов и хвостов, и вообще всяких рыбных отбросов: это идет потом на удобрение полей. В некоторых местах Езо я впоследствии видел промысла, занимающиеся исключительно приготовлением этого удобрения. Ловится массами мелкая рыба, несколько похожая на сельди, и весь улов целиком идет в эти котлы. Некоторые котлы и при нашем проезде дымились, распространяя отвратительную вонь. В деревушках заметно больше жизни; людей мало и там, за то видны собаки, коровы, иной раз со двора протянется удивленно – негодующая голова петуха или наседки. Но все еще спит, пока до осени. Впрочем, на улов рыбы жалуются и здесь; должно быть, чрезмерным усердием распугали ее.

Первая станция Тобуто. Здесь мы меняемы лошадей и едва передвигая затекшие ноги, садимся в лодку и медленно вместе с лошадьми переправляемся чрез залив. От этой деревушки 3 ри до Бецукай. Мы едем чрез зеленую равнину, по которой кое-где пасутся табуны лошадей. Потом дюны, поросшие цветущим шиповником, далее, опять взморье с его бесконечными промыслами. Слева пошло чернолесье; по временам расчищенные поля, но еще ничего на них не было посеяно. Покуда только, кажется, картофель усердно разводится здесь. Родится очень крупный, гораздо лучше, чем в старой Японии. Зимой, когда выходит весь рис (а это иной раз случается, если лед долго не пускает пароходов в Неморо), картофель служит незаменимым подспорьем для здешнего населения.

Бецукай – небольшой рыбацкий город или собственно говоря, несколько разбросанных рыбацких поселков, которые только административно соединены в город. Домов в нем до 200, если же считать только город в узком

—597—

смысле, т.е. тот поселок, в котором находятся все правительственные места, то домов не будет более 100. В прежние годы, когда быль хороший улов рыбы, город благоденствовал, теперь захирел и отчасти обеднел. Мы заходили в огромную фабрику рыбных консервов (подобную той, что в Сянà): она стояла молча, машины заброшены, везде пыль. – В городе есть несколько убогих айносских хат, скорее можно бы сказать, шалашей. По дороге иной раз попадаются и сами айносы, какой-то тихий, точно забитый народ, униженно нам кланявшийся. По словам моего, спутника, чиновники обращались с ними очень сурово, поэтому каждая европейская шляпа для них стала страшна, во всех видят чиновников. – В Бецукай нет у нас ни верующих, ни слушающих учение. Разве впоследствии, когда для Сибецу можно будет определить особого катехизатора, этот последний заронит семя веры и сюда.

Пообедав в гостинице, очень чистой для такой глуши, мы, не смотря на уговоры хозяйки, отправились дальше. Три с половиной ри до Симбецу, небольшой постоялый двор, затерявшейся среди девственного леса. Ехали все лесом, совсем еще не тронутым. Только и есть цивилизации что прямая, как стрела почтовая дорога – тропа, да телеграфные столбы. Лес почти исключительно черный: лиственница, дуб, ясень, вяз, но всех приятнее белеет ствол нашей родной березки. Это первый раз в Японии встретил я свою землячку. Березы здесь даже целые рощи. Даже японцы успели оценить березовые дрова, хотя конечно, их воздушные домики, чем ни топи, все равно не натопишь. В лесу тихо, люди попадаются очень редко, больше верхом на лошадях. Промчится мимо нашего черепашьего поезда, окинет с высока нас, иной, по древнему обычаю, извинится, что не слезает с лошади (когда проезжал самурай, все не самураи обязаны были слезать с коня и низко кланяться), и скроется в лесу. Вот впереди на дорогу выбежала лисичка. Нисколько не боясь, постояла, посмотрела на нас и пустилась вперед, по дороге, кокетливо разводя своим золотистым хвостом. Отбежит немного, остановится, оборотит к нам свою красивую мордочку, смотритъ, пока, наигравшись, не скры-

—598—

лась с дороги в зарослях. Иной раз на повалившемся поперек дороги стволе запрыгает белка, и поспешно скроется, завидя нас. Говорят, что в этих лесах водятся в большом количестве и медведи. Вот если бы Михаил Иванович вздумал прогуляться на дорогу, шутки были бы плохие, от него кокетливости не жди.

Мы ночуем в Симбецу, где для нас открыли и вымели просторную комнату, засики, в которой очевидно, редко кто ночует. Да и кому охота ночевать в лесу, когда по ту и другую сторону есть города? В засики на почетном месте стоит огромная буддийская божница, закрытая от нескромных глаз, а в кухне под потолком полка с идольчиками, с резаной бумагой и пр., это божница синтоистическая. Две религии, таким образом, спокойно уживаются в одном доме, и даже, может быть, в одном сознании японца. Так можно наблюдать по всей Японии. Старая обаасан, по всему, ревностная буддистка, однако очень любезно приняла нас, накормила простым, но вкусным с голоду ужином, и на ночь постлала пудовые футоны (можно было бы перевести это слово: одеяла, если бы они не были скорее похожи на матрацы).

6–18 августа. Преображение Господне. Утром помолившись и позавтракав, поехали дальше. Пять ри, и – Сибецу, цель наших стремлений. Дорога опять тянется нескончаемыми девственными лесом. Приходилось переезжать вброд две-три речки. Иной раз дорога напоминала о наших земствах, в Японии и без них дороги иногда могут быть плохи.

Сибецу – небольшой городок домов в 250, своего рода столица этого лесного края. Подобно Бецукай, он состоит из небольшого селения в одну улицу и нескольких более или менее разбросанных деревень. о. Игнатий прошлый год прожил здесь целый месяц, каждый день проповедуя учение. Слушателей постоянно бывало человек с 10, приходили и другие, но не регулярно.²¹⁷³ Они успели объяснить им в кратком виде Символ веры; многие сильно заинтересовались учением, но, конечно, в месяц

—599—

не могли быть приготовлены ко крещению. Вот почему хорошо бы здесь иметь отдельного катехизатора.

Мы остановились в очень хорошей гостинице. На стене висел дешевый портрет знаменитых трех немцев (Вильгельма I, Бисмарка и Мольтке), пред которыми японцы особенно благоговеют. – Не успели мы пообедать, как к нам пришел один из слушателей, Сасаки, управляющий конторой одной из рыбных компаний. Все они знали, что в Неморо ожидается Николай, Сасаки послал даже письмо о. Игнатию, с просьбой пригласить Николай-сана и к ним в Сибецу. Увидав двух лошадей и какого-то иностранца на одной из них, Сасаки и подумал, что приехал сам Николай-сан. Мы с ним поговорили несколько. Человек, видимо, очень умный и весьма серьезно относящийся к вопросам веры. Перечитал он все книги о Христианстве, какие только попадали к нему, некоторые православные книги даже выписывал на свой счет, что для язычника, притом торгового человека, уже очень много значит. Сам еще не обратившись в православие, Сасаки уже и теперь горячо о нем говорил со своими знакомыми, разъяснял им разный недоумения, даже возражал на разные нелепые выдумки, которые распространяются про нашу веру буддистами, в особенности же протестантами. Мы уговорились с ними прийти сегодня вечером к нему на дом, где соберутся и прочие, желающие слушать учение; там поговорим о вере.

Проводив Сасаки, мы и сами пошли ходить по городу, хотелось видеть его, главное же нужно было посетить дом нашего христианина Филиппа Итоо, который служит приказчиком в той же рыбной компании и приняли крещение от о. Игнатия прошлый год. Дом его оказался совсем на околице. К сожалению самого хозяина дома, не оказалось: они уехал на рыбный промысел куда-то ри за 15 отсюда. Дома были только его мать-старуха, злая буддистка, не поддающаяся никакому влиянию и страшно ненавидящая христианство, потом жена и небольшая девочка-приемыш. Жена, как более молодая, не так фанатична и прошлый год довольно охотно слушала учение о. Игнатия, только, конечно, живя постоянно с свекровью, находится под ее влиянием. Нужно при этом иметь в виду,

—600—

что, по японскими самурайскими обычаям старых лет, молодая женщина, вступая в дом мужа, должна во всем следовать его родителям, находиться в безусловном подчинении им. Понятно, если мать или отец – фанатики, невестка не может легко бросить их веру. – В комнате у самого Филиппа висит икона Богоматери. Христианин он, по отзыву о. Игнатия очень хороший, ревностно соблюдающий и испытующий веру. У них нечто в роде духовного братства с Павлом Огава, которого, мы должны увидать в Кумбецу. Может быть, благодаря этим искренно верующим христианам и другие примут учение, подобно тому, как теперь, благодаря их постоянному исповеданию и разговорам, многие начинают над учением задумываться.

Посетили потом два дома слушающих. Один Токура, почтовый чиновник, едва ли даже не начальник здешней конторы. Он, вместе с женой, внимательно слушают веру. Сам Токура, по-видимому, уже верует, но еще не решается обратиться окончательно, все еще колеблется и потому мучается в душе. Другой дом – семейство упомянутого выше Сасаки. Его жена также расположена к вере. Эти два дома, очевидно, очень близки между собой, и, наверное, если примут крещение, то непременно вместе. У тех и других ровно по четверо маленьких детей, которые, конечно, потоми последуют за родителями. Дом Сасаки, муж и жена, прежде слушали протестантское, баптистское учение, но муж, как человек, очень умный и глубоко вдумчивый, сразу увидел слабые стороны баптизма, его поверхностность, неустойчивость. Встретившись с о. Игнатием, начал, слушать православную проповедь. При этом он воочию убедился и в том, насколько ложны разные клеветы, распускаемые баптистами про православие; это, по его словам, только еще более отклонило его от баптизма. И муж, и жена, кажется, уже совсем веруют и готовы бы принять православное крещение, да только многолетняя дружба с здешним баптистским проповедником их несколько удерживает. Конечно, настоящая вера не может стесняться такими ничтожными препятствиями. Необходимо, следовательно, всем этим людям еще повнимательнее отнестись к вере, еще послушать, помолиться,

—601—

чтобы потом уже приступить к крещению, не боясь, ничего.

Напротив, нашей гостиницы о. Игнатий показал мне дом с тремя большими вывесками. Это и быль церковный дом, баптистов. Одна вывеска о том, что здесь место проповеди, потом еще о чем-то и третья о неизменном обществе трезвости. И странное дело все эти методисты, баптисты, конгрегационалисты и пр., которые объявляют себя за восстановителей истинного Христова учения, без всякой примеси и искажений, в конце концов смешали церковь с обществом трезвости. Теперь принимающих у них крещение должен дать обет трезвости (иногда, кроме того, некурения табаку). Спрашивается, что общего между Христом и трезвостью, или табаком? Конечно, в церкви должны быть общества трезвости, без них при настоящем распространении пьянства, при крайней губительности его для народной жизни и пр., обойтись невозможно. Но церковь все-таки не общество трезвости и нигде, и никогда христианство не ставило своим непременным догматом воздержания от вина (не от пьянства). В частном случае это может быть, но в учении и в церкви нет. Впрочем, если принять во внимание неустойчивость церковной жизни во всех таких духовных сектах, то это смешение церкви с обществом трезвости вполне понятно. В самом деле, если не будет этого общего обета трезвости, что соединит членов какой-ниб. баптистической общины в одно целое? Вера во Христа? Но каждый из них верует, как ему кажется лучше, и этой свободы верования никто у него отнять не может. Принадлежность к общине? но это – слишком ничтожная, чисто формальная связь, которая еще нуждается в своем оправдании. Вот они и начинают распевать на разные лады о христианской любви без спора о мнениях, а, чтобы иметь что-нибудь осязательное придумывают общества трезвости, некурения табаку и пр., позабывая, что такие общества и с таким же успехом могут существовать и без христианства (этому есть примеры и в Японии).

Баптистский проповедник в Сибецу живет уже лет 5–6 безвыездно, наезжают от времени до времени и европейские миссионеры (только что пред нами был

—602—

один), но успеха имеют, как и в Неморо, весьма мало, верующих до сих пор было только 4 человека, да на днях крещено трое. Конечно, такая бесплодность может быть, объясняется и свойствами самого катехизатора, его леностью, неумением обращаться с людьми (хотя катехизаторы у них оплачиваются очень хорошо и потому обычно народ в мiрском отношение хороший). Только иногда они проповедуют, сами не веруя. Я впоследствии имел случай видеть такого проповедника. На возражения он отвечали: «Так учит наша церковь, но я совсем так не думаю». Этот проповедник служил сначала в общине Карпентер («бапутезма – но обаасан); но потом, видя, что обаасан все стареет, а общину поддерживает только она своими средствами, и что со смертью ее, пожалуй, и всякая поддержка прекратится, наши проповедники и сообразили поскорее перейти в епископальные катехизаторы: веровать-де и там можно чему-угодно, только нужно привыкнуть проповедовать несколько по-другому. Говоря это, я, конечно, отнюдь не хочу бросать грязью во всех инославных проповедников, между ними есть не мало достойных, искренних людей, я только указываю пример проповедников, какими иногда приходится поручать руководство души ко спасению. Конечно, такой пастырь далеко своего стада не уведет, да и из язычников мало найдется охотников слушать неверующую проповедь: таких проповедей они вдоволь наслушались у буддистов.

В семь часов вечера мы должны были прийти к Сасаки, но семи еще не было, а за нами уже прибежал сын Сасаки: там уже все было готово. Нас привели в засики, где полукругом около стен постланы были «забутоны» (небольшие четырехугольные коврики для сидения поджав ноги), расставлены хибаци (было отнюдь не жарко). Сидело пока только двое: сами хозяин и еще один какой-то рыбник. После обычных формальностей, замечаний о погоде, об усталости и пр., беседа наша сразу же обратилась на вопросы веры. Порядка особенного не было, говорили обо всем, о чем возникали недоумения. Я между прочим объяснял им происхождение различных языческих религий, в которых непременно есть нечто

—603—

истинное, именно, искание Бога, которого человек чувствует и помнит, только истину эту смешивает с разными своими соображениями и пр. Между тем понемногу сходились другие слушатели. Пришел «сон-чео», т.е. староста деревни или голова, печатный старичок, бритый, корректный, с размеренными манерами, с точными поклонами, – Токура, все время сидевший, глубоко понурив голову, очевидно, мучась своей нерешительностью. Собралось человек 6 мужчин и две женщины (пришла жена Токура), которые обе сидели в соседней комнате, по старинному этикету. Все – бывшие слушатели о. Игнатия, за исключением одного портного, который несколько слушал учение в Хакодате. Так как все они постоянно слышали баптистов, даже нарочно беседовали со здешним баптистским проповедником о вере, то естественно разговор склонился к вопросу о причинах разногласий между христианскими исповеданиями, на чьей стороне истина. Таких вопросов обычно в беседах с язычниками избегаем, но на этот раз уклониться от ответа было невозможно. Сказано о католичестве, как искажении православия, и о протестантстве, как благонамеренной, но неудачной попытке исправить это искажение. Говорилось о церкви, как хранительнице Христова учения, которая поэтому и имеет право проповедовать только то и так, что и как заповедал ей Христос, ни более, ни менее, ничто человеческое не должно примешивать к Божественному. Спрашивали и о почитании икон и пр. Вопросы ставил больше печатный староста или рыбник, а Сасаки иногда довольно подробно объяснял им некоторые недоумения относительно православия. В 9 с половиной часов, когда собрались уже все, о. Игнатий начал катехизацию, говорил о необходимости религии, о необходимости подумать, откуда явился мiр и в нем человек и т.д. Говорил положительно блестяще, я даже заслушался его. В одном месте даже греческое слово пустили (идол и икона), причем слушатели несколько испуганно откашлялись. За ними я изложил учение Св. Писания о творении мiра, о человеке, о грехопадении, его следствиях и о спасении во Христе. Это дало тему для последующей беседы, и мы долго еще разговаривали о вере, о свободе человека и так ровно

—604—

до 12 часов. Bсе видимо верой одень заинтересованы, слушали внимательно, ясно излагали свои недоумения, очевидно, и прежде об этом они думали и разговаривали между собой. Один, впрочем, молодой парень, пришедший экстренно с какой-то вечерники, не смотря на все свое усердие, безнадежно уснул и ушел раньше других. На следующий день утром нам нужно было ехать в Кумбецу, поэтому уговорившись на завтра вечером собраться у Токура, мы распрощались и весело пошли в гостиницу. В такой беседе как-то не замечаешь усталости.

Рыболов – скитник

7–19 августа. Утром выехали в Кумбецу, пять ри. На этот раз мы должны были оставить почтовый тракт, который повернул в лес, мы же направились по взморью. Ехали чрез нисколько деревень, в прежние годы и даже очень недавно здесь жили айносы, но теперь только ничтожные остатки их кое-как влачат существование, по большей части служа работниками на промыслах. Скоро и мы поехали лесом, на этот раз еще более нетронутым, теперь и телеграфные столбы не нарушали своим присутствием дикой гармонии. Дорога пошла зигзагами, болота, овраги… Поднимаемся и спускаемся несколько раз по крутым скатам. Особенно запомнилось одно местечко: узенькая тропинка, только чтобы пройти одной лошади, спускается почти по отвесному берегу, в одном месте даже осыпь, земля ползет под ногами, камешки летят вниз, а внизу (сажен 15) пенится о камни море. Оступись лошадь, и пропадешь. Впрочем, лошади к дороге привыкли, идут осторожно, но уверенно. А признаться, было очень жутко миновать эту осыпь.

Часов в 11 мы были уже в Кумбецу. Верхнее платье оставили в гостинице и пешком отправились в Фукуба, т.е. рыбный садок, где и живет наш христианин Павел Огава. Прошли на околице мимо буддийского храма, мимо школы (без которой в Японии нет села) и по хорошей тропинке пошли лесом. Идти было легко, тропинка ровная, обкошенная с обеих сторон; но симпу (батюшке) вдруг показалось, что это не та тропинка, нужно идти по

—605—

более прямой. Возвращаемся, идем по более прямой, которая, конечно, привела нас к реке, а мост, как и всегда, оказался разобранным или снесенным. Речка мелкая, чистая, как кристалл, но все же идти чрез нее вброд в наши планы не входило. Слава Богу мужички, сплавлявшие по реке рубленные дрова, объяснили нам, что мост выше по реке. Делать нечего, пошли целиком сквозь густые кустарники и мокрую траву. Путешествие вышло не из легких. Здесь особенно много высокой травы, по-японски, фуки, в роде наших лопухов, только гораздо выше и листья шире. Японцы в старой Японии эту траву нарочно разводят в своих огородах, как и прочие овощи, и употребляют в пищу, даже солят на зиму. Это, может быть, и очень вкусно, но лезть сквозь густые заросли такой травы далеко не так приятно. Маленькому симпу было хорошо: он совсем исчезал под высокими лопухами и отлично видел под ними дорогу. Я же то и дело спотыкался об их толстые стебли и корни. Хорошо еще, что в этой трущобе не попали на медведя. Здесь их, говорят, водится много, и они часто приходят к этой речке ловить рыбу. Сяке поднимается в каждую чистую речку с ключевой водой метать икру. Михаил Иванович заходит в воду и перехватывает рыбу, когда она возвращается по течению в море. Здешние жители рассказывают, будто бы медведь нанизывает пойманную рыбу на ветку, только не догадается закрепить конца; поэтому по дороге теряет всю рыбу. Насколько это верно, судить не берусь, хотя и хотелось бы приписать такую цивилизацию нашему Михаилу Ивановичу.

К счастью, мост был не так далеко, а вместе с ним и прежняя обкошенная тропинка. По ней мы и отправились, и минуть чрез 50 ходьбы, сквозь чащу леса показался садок. Новый, только что выстроенный домик, амбар, поленница толстых дров, за ней небольшой огород без всякого забора, а вправо над текущей рекой прислонилось к горе особого устройства здание, в котором и помещается садок. Кругом дремучий лес. Хозяина застали посреди двора в запоне, мазал что-то такое дегтем. Не ожидал он нас и потому еще больше обрадовался от неожиданности. Сейчас же повел нас в дом, пропу-

—606—

стил вперед в засики, а сам умылся, причесался, надел хаори и пришел здороваться.

В засики, чистой и светлой комнате, с европейскими окнами (от здешних морозов японские дома плохо защищают), на почетном месте Икона Богоматери и Св. Ап. Павла, под ней полочка для молитвенника и евангелия, которое и лежало тут в нескольких изданиях. Рядом в углу самодельная этажерка, вся уставленная книгами богословского содержания. Павел принял крещение шесть лет тому назад и принужден жить в этом скиту, вдали от человеческого жилья и христиан. Только священник посещает его раз в год для исповеди и св. Причастия. Христианин он хороший, искренно верующий. Протестанты про это узнали, и, пользуясь его беспомощностью, начали напирать на него, всячески хуля православную веру и сманивая к себе. Павел уверовал всем сердцем, знал, что верует в истину, но в споре с протестантами частенько не мог ничего сказать в защиту своей веры. «Я, стало быть, недостаточно знаю православное учение, необходимо учиться», сказал себе Павел и начал выписывать на свои средства все книги, какие только издавались нашей миссией. Баптистские выдумки скоро обнаружились, на их возражения Павел теперь мог уже ответить, и баптисты мало-помалу оставили его в покое. Между прочим, к Павлу не брезговали приходить и европейские миссионеры, стараясь, его уловить. Один из них (Павел сказывал и фамилию, но в японском выговоре не разберешь) особенно усердно ругал православие, пуская в ход все обычные приемы врагов церкви. Это-де русская вера, японцам не следует ее принимать, русские-де идолопоклонники, иконам кланяются». На это Павел просто ему ответил: «Как веруют русские и как они понимают иконы, я не знаю, там я не был и ваших слов проверить не могу. Я принял веру не от русских, а от Бога и вполне могу отличить почитание иконы от Божеского поклонения, приличного только Богу». Так почтенный искуситель и ушел ни с чем.

Павел и до сих пор не потерял охоты к духовному чтению, выписывает наш Православный Вестник и с жадностью набрасывается на всякую новую книгу, о кото-

—607—

рой в нем объявляется. Теперь он, конечно, знает веру гораздо лучше многих катехизаторов, а главное соединяет со знанием и такую же твердую веру. Как я упоминал выше, между ним и Филиппом Итоо (христианин в Сибецу) существует своего рода духовное братство. Оба хорошие верующие, они взаимно друг друга поддерживают в вере среди окружающего их со всех сторон языческого мiра. Сойдутся вместе, исследуют сообща учение, читают духовные книги или Св. Писание. На днях напр., Филипп прожил здесь целых три дня и они, по словам Павла, наслаждались только что полученной книгой: проповедями И. Златоуста. Положили себе зарок ежедневно читать Новый Завет, кто больше прочитает.

Благодаря этим двоим верующим и окружающие их понемногу слышат о вере, некоторые и склоняются к ней. Это, действительно, закваска, которая, лучше всякого ученого катехизатора, может заставить бродить окружающую среду.

Вместе с Павлом в его лесном скиту живут только еще двое: Лука, мальчик лет 15-ти, отчасти воспитанник Павла, отчасти вместе с ним служащий в рыбной компании, и его (Павлова) жена. Лука обращен ко Христу самим Павлом и только окончательное оглашение получил от о. Игнатия одновременно с Филиппом Итоо; крещение и совершенно было здесь в скиту. Жена Павла до сих пор не поддается его увещаниям, хотя он ей и говорит иногда целые проповеди. Родом она из ближнего поселка, воспитана в семье, давно не имевшей никакого прямого отношения ни к одной из японских религий. Поэтому, с детства в ее душе полный индифферентизм к вопросам религиозным. Такую душу трудно разбудить. Это составляет для Павла предметы постоянных огорчений. Конечно, он мог бы жену и заставить креститься, но таких крещений, по возможности, нужно избегать, потому что они могут привести только к отпадениям, да наносят вред и самим верующим. Я советовал ему не торопиться, быть самому во всем верным учению, и поусерднее молиться об обращении своей жены; может быть, эта молитва и увенчается успехом.

Для нас стали готовить обед, т.е. варить (собственно

—608—

говоря парить) рис, рыбу, тут же науженную, картофель и пр. овощи, взятые прямо с огорода. Что-то очень похожее на монастырский пчельник.

Пока шли эти приготовления, Павел показал нам свои владения, особенно садок. На сваях над рекой, быстро текущей и прозрачной, как стекло, стоит небольшой домик-сарай. Внутри во всю ширину его на равных расстояниях расставлены узкие и длинные ящики, сколоченные из толстого протеса и осмоленные. Стоять они на высоте в половину роста, одним концом упираются в стену и чрез отверстие соединяются с родником, обильно бьющим из горы тут же за стеной. На другом их конце, цинковые трубы вертикально проходят в пол и далее в реку. Желоба разделены на гнезда, в который вставляются небольшие квадратные ситечки по десяти одно над другим. В известное время года в море ловится рыба, икра из нее вынимается и раскладывается по упомянутым ситечкам. Тогда в желоба пускается родниковая вода, потому что только в родниковой, непременно очень холодной и совершенно чистой воде могут развиваться зародыши этой рыбы. Когда зародыши выходят из яичек, быстро текущая ключевая вода заносить их по цинковым трубам вниз в реку, которая на этот период немного пониже преграждается сеткой. В образовавшейся такими образом запруде зародыши и живут месяца три, пока не вырастут в рыбок. Тогда сеть снимается, и молодые рыбки отправляются в жизнь, в открытое море. Икру добывают из рыб обязательно в море. Сяке приходит, и сама метать икру в эту речку, и даже поднимается к самому садку, но эту икру не берут, оставляя ее развиваться на свободе. Цель всего этого: приучить рыбу заходить в эту речку, чтобы потом без особого труда и затрат ее брать. Замечено, что сяке ежегодно приходит к тому месте, где она выведена. Стоит только в известное время перегородить реку и вся пришедшая рыба будет поймана. Не нужно ни больших сетей, ни лодок, а, главное, можно брать рыбе с разбором. У компании, в которой служат Павел и наши знакомые в Сибецу, есть несколько таких садков, но заведены они недавно, поэтому собственной рыбы ловить еще не пришлось.

—609—

Еще подробность садка: у стены около двери приделан довольно вместительный четвероугольный чан для воды, точно так же осмоленный, как и все здесь. В этом чану прошлый год о. Игнатий окрестил Луку, воспитанника и сожителя Павла, и Филиппа Итоо из Спбецу. Подходящего сосуда не было, а этот чан всегда содержится в чистоте.

Осмотрели и маленький огород Павла, где растут все необходимые для домашнего обихода овощи. Собирается завести и кур, только корова едва ли надолго наживет здесь: медведи не преминут полакомиться ей.

Павел живет здесь уже семь лет, живет совершенно вдали от всех. Он ходит в город только изредка по делу, к нему тоже посетителей мало. Сначала, говорит, немного было скучновато, но теперь привык, да и некогда скучать. Много хлопот доставляет садок, потом – огород, потом нужно собирать и рубить дрова в лесу, на зиму топлива требуется много. Остается свободное время, целый угол книг, Павел их читает с увлечением, учится. Так и идет его трудовая, трезвая, истинно христианская жизнь. После крещения он все время жил вдали от церкви, поэтому прямой связи нет у него с какой-нибудь церковной общиной, напр., в Неморо. Все-таки Павел иногда и жертвует, что может, то одежу подарить священнику, то еще что-нибудь. За требы у нас, нужно сказать, платы не берется, так как священники получают от миссии жалование, но, конечно, всякую жертву в пользу священника нужно поощрять, так как это прямой путь к церковной самостоятельности японцев (в материальном отношении).

Жена Павла, глухая к его проповеди, приготовила нам вкусный обед, за которым мы еще побеседовали с Павлом о разных вещах, причем он жаловался на нежелание жены уверовать во Христа. А жена, еще молодая женщина, как-то тупо улыбалась и совершенно равнодушно выслушивала наши убеждения. Нет, видно, если благодать Божия не коснется сердца человека, что-угодно говори ему, самыми логичнейшим образом доказывай истину нашей веры, он не уверует. Понять, конечно, не трудно, для этого требуется только известная степень образованности

—610—

или даже простая логика, простои здравый смысл; но, чтобы понятое учение признать за действительность, чтобы в нем обрасти цель и смысл своей жизни, для этого распорядок бессилен, да и человек сам.

Мы стали собираться в обратный путь. Оказалось, что и Павлу завтра утром необходимо быть по какому-то делу в Субецу. Пошли втроем, на этот раз чрез заросли лезть не пришлось, прошли вплоть до Кумбецу по хорошей обкошенной тропе. От Кумбецу опять верхом; к нам присоединился еще какой-то мужичок, должно быть, почтарь. Могу похвалиться, что на этот раз ехали уже не черепашьим маршем, а по-настоящему. Быстро ездить, оказалось, не так мучительно, как шагом. Но, как ни торопились, в Сибецу приехали уже по темному, поужинали и только около 9 часов могли прийти в дом Токура, где на этот вечер у нас назначено было собрание.

Слушателями были вчерашние и кроме того, приехавшие с нами Павел и мужичок-почтарь. Но кроме этих видимых слушателей, несомненно были и невидимые: квартира Токура находится в самом здании почтовой конторы и отделяется от других помещений одними картонными ширмами. Мы легко могли слышать стук телеграфного аппарата, разговоры и пр. Тем более можно было слушать и нашу проповедь, которая говорилась, конечно, немножко повышенным голосом. Так как было уже поздно и все собрались, то о. Игнатий, не теряя времени, прямо приступил к катехизации, и говорил минут с сорок, продолжая мою вчерашнюю речь, о Христе, как единственном Спасителе рода человеческого, могущем даровать нам прощение грехов и жизнь вечную. Я потом сказал о необходимости в этой жизни приготовить свою душу к восприятию вечного блаженства, потому, что способный участвовать в этом блаженстве может получить его, неспособный же только еще более будет страдать от него. Беседа естественно перешла на вопрос о смерти, о различном ее понимании в обычном быту, и в разных религиях. Мы развивали мысль о том, чем служит смерть для истинного христианина, о нашей связи с умершими, об отношении нашем к святым и не святым, о необходимости почитать первых и призывать их на помощь, и

—611—

молиться за вторых, чтобы помочь им, насколько это возможно для нас. Опять пошло сравнение нашего учения с баптистским, опять пришлось разбирать и опровергать разные бесцеремонные их клеветы на нашу веру. Особенно любят они подзадоривать ложный патриотизм японцев, православие-де русская вера, царь-глава их церкви, и потому всякий, крещенный в православии, должен признать над собою главенство русского императора. Чтобы понять всю злостность этой нелепой клеветы, нужно знать, как японцы ревниво относятся ко всему, что касается их долга верности своему императору. Это здесь своего рода поветрие. Притом, из всех иностранных государств всего более не любят здесь Россию, которая в умах японцев является воплощением всего вообще враждебного отечеству. Недавно пришлось видеть выдержку из японской газеты «Дзиммин», которая порицает этот ложно направленный патриотизм: долг патриота не только в том, чтобы в минуту опасности жертвовать собой в пользу Государя и отечества, а и нечто более широкое, и более мирное, не требующее непременно считать всякого иностранца тем самым за врага. Эта газета между прочим приводит и примеры ложного патриотизма. Школьные учителя имеют обыкновение на географических картах окрашивать Ляодунский полуостров в особую краску, чтобы ученики постоянно помнили «национальную обиду»; а один учитель высылал детей зимой на снег: вы-де должны постепенно приучиться к сибирскому климату, чтобы не спасовать во время войны. Понятно, с какими чувствами по отношению к России выходит из школ будущее поколение Японии. Вот почему наши собратья-миссионеры баптистские так старательно и указывают японцам на связь православия с Россией. Конечно, укол этот незначителен, всякий, хоть немного познакомившийся с православием, поймет неправду этого, но на простого язычника, особенно крестьянина такие наговоры могут произвести впечатление.

И на этот раз ставил вопросы печатный старичок, он собственно не возражал, а только высказывал свои мысли и соображения. Беседа шла серьезно и мирно. Сасаки иногда вставлял замечания от себя, а Токура опять си-

—612—

дел глубоко понурившись, вздыхая, мучась нерешительностью, только по временам, как-то поспешно, точно проснувшись поднимался и начинал пододвигать присутствовашим чашечки с чаем или «окваси» (японское печенье). Заснувший вчера юноша опять был, но тоже ушел ранее. Мы разошлись по-вчерашнему в полночь. Простившись со всеми, чтобы завтра поутру уехать в Неморо. о. Игнатий обещался быть здесь в этом году еще раз и прожить с месяц. Может быть, с помощью Божией, некоторые из слушателей и будут крещены. Тогда нашу церковь в Сибецу можно считать довольно прочно основанной, потому что слушатели-люди все солидные, в городке уважаемые (Сасаки, Токура).

Возвращение

8–20 августа. Полегоньку поехали в обратный путь. Торопиться нельзя было; кавалерийская езда прошлых дней давала себя чувствовать.

9–21 августа. Воскресенье. После быстрой езды, в первом часу дня прибыли мы в Неморо и тут, к удивлению, узнали, что преосвященный все еще не уехал. 19 числа сел он на пароход Суруга-мару, чтобы в полночь выйти. Но ни в полночь, ни на следующей день пароход не выходил: туманы мешали пройти страшное Носяпу. В субботу епископ съехал на берег, отслужил в молитвенном доме всенощное, и окончательно простился с христианами. Утром в воскресенье, ко всеобщей радости, пароход, деловито надымив, поднял якорь и пошел в море, но, увы, дошел только до Носяпу, посмотрели на окутавшее его облако и постыдно возвратился в Неморо. Какова же было досада пассажиров, когда почти вслед за ними на рейд пришла из Хакодате Овари-Мару, которой, стало быть, тоже пришлось проходить чрез Носяпу. Вина, следовательно, в трусливом капитане. С преосвященными на Суруга-мару едет и престарелый японский адмирал то, начальники главного морского штаба, со своими адъютантами. – «Зачем это Вы пожаловали сюда? Слышно, что приискиваете новую пристань для военного флота»? Тот сделали невинный вид: «Просто прогуляться захотелось, в

—613—

Тоокео засиделся». Хороша прогулка: старик-моряк трясется кругом всего Езо верхом на лошади. Все это – кошмар нашествия русского.

Вечером все пассажиры, идущие в Хакодате, перешли на Овари-мару. Я тоже взял билет на нее, и уже в темноте перебрался со своим багажом. Удастся ли завтра выйти? вопрос тысячу раз задававшийся пассажирами. Неужели и на этом пароходе, еще дня два-три придется сидеть в Неморо? Из этого можно понять, каково здешнее морское сообщение: то парохода вовремя нет, то он не может идти, потому что море не пускает. Капитан Овари-мару высматривал, впрочем, молодцем, по-видимому, человек смелый н уверенный в себе, завтра обещал непременно выйти.

10–22 августа. В 4 часа утра Овари-мару, действительно, вышла и, не смотря на туман, пробралась чрез Носяну, стоило только на несколько времени остановится пред опасным местом: ветерок чуть-чуть приподнял краешек туманного покрова, а для хорошего штурмана этого достаточно, чтобы определиться. Туман тотчас же спустился снова, но дорога была ясна. И теперь туман-кругом, но Овари-мару идет себе уверенно, не убавляя ходу. За нами тащится и Суруга-мару, со своим не в меру осторожным капитаном. Она то покажется, то опять спрячется за туманом, только сирены (свистки), завывая, перекликаются между собой. Проходить полоса тумана, и сразу чудное, сверкающее море и ясный южный день. То и дело попадаются кашалоты, по два-по три, идут больше к югу. Не пройдет минуты, чтобы не показалась где-нибудь гладкая, лоснящаяся спина или не взлетел на воздух вспрыск воды. Иной раз, завидев близкий пароход, великан нырнет, могучий хвост его, взмахнув, плавно опустится в воду. Один раз из-под самого носу парохода бросился в сторону испуганный зверь, и мы могли хорошо рассмотреть его гигантскую серую спину. И так почти до самого Хакодате. Преосвященный рассказывал, как однажды три таких зверя зашли в самый хакодатский рейд, подняв там не малую кутерьму. За такую неосторожность один поплатился жизнью, двое же убежали. Кашалотов здесь

—614—

вообще очень много, только, говорят их не охотно ловят, они какого-то особого рода, – не выгодны для ловца.

11–23 пришли мы благополучно в Хакодате, а 12–24-го преосвященный на пароходе отбыл в Аомори и оттуда по железной дороге в Тоокео, куда его давно уже ожидали стоявшие миссионерские дела. Я же дня на два остался в Хакодате, чтобы потом ехать в приход о. Николая Сакурая, осматривать церкви и посетить христиан, разбросанных по острову Езо.

Архимандрит Сергий

—615—

XII. – Профессора Московского университета протоиерея А.М. Иванцова (ум. 1894 г.). «К исследованиям о (св.) Фотии, патр. константинопольском» Петерб., 1892. Сочинение состоит из двух очень неравных частей: текста (стр. 1–31) и приложений или примечаний к тексту (стр. 1–190). Напечатаны они разным шрифтом, причем приложения набраны довольно мелким шрифтом, неприятным для глаз; каждая часть имеет свою особую пагинацию, что затрудняет цитирование этой книги (для отличия одной пагинации от другой мы станем при цитировании мест текста помещать пометку: из текста).

На указанное сочинение проф. казанской академии (и университета) Ф.А. Курганов написал очень обстоятельную и сильную критику, с содержанием которой в главных чертах и считаем нужным ознакомить читателя. Критика помещена в Христианск. Чтении (1895 г., т. 1) и представляет собой официальный отзыв о книге, представленной автором на премию. Критик прежде всего справедливо выражает неодобрение принятой автором форме изложения предмета: вместо того, чтобы написать сочинение о Фотии, он написал тезисы (текст) и к ним весьма неудобные для чтения и справок примечания. Иванцов,

—616—

оправдывая усвоенную им форму изложения, заявлял: «форма изложения, избранная нами, обусловливалась и самым предметом исследования. Если бы все, что мы успели изложить здесь, представить в цельном последовательном и равномерно-обработанном изложении с надлежащим развитием частностей, это потребовало бы, если не таких больших размеров, как сочинение Гергенрётера о Фотии (3 тома), то по крайней мере половины. Так по крайней мере нам представлялось. Мы старались по возможности беречь время для себя и для читателей (странно), а также и бумагу (?), и труды (!) и издержки печатания». (187. Нужно помнить, что сочинение напечатано в «Журн. Мин. Народ. Просвещ.» и что, следовательно, автор никаких издержек не имел). По поводу подобного самооправдания критик замечает: «что касается боязни автора, что при связном историческом изложении, его исследование приняло бы слишком обширные размеры, то этот страх совершенно напрасный: тот или иной объем сочинения, конечно, отчасти определяется предметом исследования, но во многом он завысить от воли автора; а правильность суждения и верность взгляда не зависят от объема сочинения: мастер дела открывается и в малом по объему труде» (183). Нет надобности разъяснять, что Иванцов выбрал вышеуказанную форму изложения потому, что она делала написание книги о Фотии отчасти трудом сравнительно легким и избавляла автора от той тяжелой ответственности пред ученым мiром, с какой всегда соединено составление связного церковно-исторического исследования. Книга Иванцова есть сборник заметок, набросок, эскизов, объединенный лишь общею темою. – Как исполнил свой труд Иванцов, т.е. с какою степенью совершенства? Автор много стараний прилагает к изучению и уяснению источников истории Фотия; но не достигает большого успеха в этом отношении. Так автор задается вопросом: отчего известия о Фотии дошли до нас главным образом от его врагов, а не от друзей и приверженцев? «и делает, по суждению проф. Курганова, ряд догадок по этому поводу, ни к чему, однако ж, не обязывающих читателя» (177), т. е., конечно, немного значащих. Кроме того, «при критическом обзоре древних авторов,

—617—

касающихся истории Фотия (т.е. источников же) весьма нужно указать их отношение друг к другу, писали ли они независимо один от другого и пр. Автор же – по отзыву нашего критика, отстраняет от себя подобного рода исследование источников Фотиевой истории, между тем оно было бы весьма полезно"… (188). Притом же следует еще принять во внимание, что Иванцов не первый занялся изучением этих источников. Раньше его, все более существенное в этой области сделано было на русском языке о. Герасимом Яредом, как об этом замечено было нами выше. – Книга Иванцова обременена противоречиями, притом по существенным вопросам Фотиевой истории. Критик отмечает, например, следующие противоречия в рассуждениях автора. Он, г. Курганов, пишет: «характеристика константинопольского собора 869 года не отличается ясностью, точностью и внутренним согласием отдельных частей ее. С одной стороны собор 869 года есть не более (по выражению Иванцова) как только сколок с римского собора того же года, а с другой – между греческими (восточными) и – римскими (т.е. пришедшими с Запада, от папы) членами собора замечается (по мнению Иванцова же) постоянное разногласие о прерогативах папы, а потому – замечает критик – собор константинопольский никак нельзя назвать сколком с римского собора, на котором никакого подобного разногласия не было между его членами по вопросу о прерогативах папы» (211–212). Что же представлял из себя знаменитый собор 869 года – это значит так и остается загадкой для нашего исследователя фотианской эпохи. «С особенным вниманием Иванцов, по словам г. Курганова, останавливается на константинопольском соборе 879 года». Но что же получается в результате? Вполне неясное понимание задачи и деятельности этого опять-таки знаменитого собора изучаемой автором эпохи. Иванцов, по разъяснению его критика, прежде всего и здесь впадает в свойственные этому автору противоречия. При одном случае он, автор, утверждение неизменности никео-цареградского (константинопольского) символа и соединенное с этим косвенное осуждение латинского: filioque на 6-м и 7-м заседании собора 879 года признает «центром тяжести этого собора и завершением

—618—

всей его деятельности», а при другом случае (через 10 страниц) вышеуказанное утверждение символа и косвенное осуждение латинского filioque, по выражению Иванцова, «составляют едва ли (значит не совсем составляют, а может быть и прямо не составляют, во всяком случае изъявляется сомнение) не главный центр тяжести всего дела соборного». Так пишется история Фотия, назначенная по намерению автора служить коррективом к исследованиям о названном патриархе ученых всего света и сделаться руководством для всех будущих писателей по вопросам фотианской эпохи. С педантичностью, требующеюся самой задачей труда, проф. Курганов указывает на каких страницах и в каких словах заключаются открытые им, сейчас приведенные, противоречия Иванцова, исследующего собор 879 года, и затем говорит: «неопределенность и неточность терминов, употребленных автором для выражения своей мысли, возбуждают в читателе недоумения и сомнения в ее справедливости, склоняют его на возражения автору». А обобщая свои замечания касательно рассуждений Иванцова о соборе 879 года, критик приходит к такому заключению: «историческая и каноническая необходимость константинопольского собора 879 года не показана (автором) ни с какой стороны» (см. стр. 214 у Курганова). Нисколько не похвально! Путаясь в нестерпимых противоречиях при разъяснении истории двух важнейших соборов фотианской эпохи (869 и 879 годов), тот же автор не имеет никакой удачи, когда берется сказать что-либо новое и научно-ценное о более раннем соборе фотианской эпохи – соборе 861 года, правда менее важном, чем сейчас названные соборы. Относительно суждений Иванцова об этом соборе, проф. Курганов делится с читателем следующими своими мыслями. «о. прот. Иванцов полагает, что Фотий, вероятно уже имевший некоторые понятия о политике пап, наприм., о их стремлении мешаться не в свои дела, совсем не желал обращаться к папе с приглашением его легатов на собор 861 года, в целях утверждения своего на патриаршестве. Воспользоваться же папским авторитетом в борьбе с партией Игнатия (а эта борьба, как известно, именно и происходила на соборе 861 г.), по рассуждению Иванцова, желал

—619—

преимущественно византийский император Михаил III отчасти по тщеславию неосторожной молодости, имевший в виду придать более важности созываемому собору; а когда желал этого император, то Фотий, как думает Иванцов, конечно, не мог-де противодействовать этому». Формулировав так мысли Иванцова, выраженные почти его словами, по поводу собора 861 г., затем критик с своей стороны замечает: «бесспорно, Фотий не искал и не думал искать у папы своего утверждения на патриаршем троне в римско-куриальном смысле; но в остальном суждения автора (Ив-а) составляют ряд ни на чем не покоящихся предположений» (201). «Является вопрос, говорит несколько далее критик, имеются ли какие-либо основания предполагать, что Фотий не желал участия папы (в лице его легатов) на константинопольском соборе 861 г., в виду ставшей ему известною злокозненности политики пап? Я думаю, заявляет критик, что оснований для такого предположения не имеется и что положение Фотия по отношению к папе от его согласия на приглашение сего последнего к участию на соборе в Константинополе нисколько не ухудшалось, а даже еще сулило улучшиться. Вникнем в дело"… (но доводы почтенного критика ради краткости речи – пропустим). В конце концов проф. Курганов по занимающему нас вопросу решительно не соглашается с автором. «Фотий – слова критика – не имел основания не желать присутствия папских легатов на соборе 861 г. и присутствие их здесь не изменяло и не могло изменить к худшему положение дела; предположение же автора, выражаемое им при этом же случае, что будто борьба Фотия с папством началась ранее собора 861 года не имеет за себя – добавляет г. Курганов – никаких прочных исторических данных». (202–203). Таким образом, ясно открывается, что рассуждения Иванцова о соборе 861 года ведутся невпопад. – При разборе разных противоречивых и запутанных известий относительно первого низложения патриарха Фотия Михайловым преемником Василием Македонянином, Иванцов, неизвестно из каких побуждений, решается сделать попятный шаг в науке, возвратиться ко мнению, всем теперь оставленному (хотя оно и опирается на известиях византийских хрони-

—620—

стов – Георгия Монаха, Симеона Магистра), мнению, по которому Фотий низложен императором Василием, якобы за то, что он после убиения Михаила III Василием называл этого последнего разбойником и отцеубийцею и не допустил к причащению св. таин. Как нам кажется, Иванцов с особенным старанием и с большими надеждами на успех аргументирует это свое мнение о причине низложения Фотия новым императором Василием, но к прискорбию автора, и на этот раз успеха не последовало. Критик Иванцова заявляет: «с его (Ив-ова) аргументацией относительно указанного (указано и нами) главного мотива к низложению Фотия нельзя согласиться: возникают многие сомнения и недоумения» (204). Затем Ф.А. Курганов настолько блестяще опровергает это устарелое мнение, усвоенное Иванцовым, что после такого опровержения ни у одного русского писателя не хватит смелости поддержать воззрение покойного московского профессора церковной истории (стр. 204–209). – Встречаются случаи, когда наш критик с особенной силою ополчается против фальшивых критических приемов Иванцова и не обинуясь обзывает их «бездоказательными, тендециозными (в чем так любил уличать других писателей сам Иванцов, как открывается это и из рассматриваемой нами книги его) и вводящими в заблуждение». (См., наприм., стр. 218).

Мы очень тщательно искали в рецензии г. Курганова ясного указания на какие-либо или какое-либо выдающееся достоинство книги Иванцова, но ничего такого не нашли, кроме следующей аттестации²¹⁷⁴ означенной книги: сочинение «свидетельствует – пишет критик – о непосредственном знакомстве автора с источниками для истории Фотия и разными исследованиями о его личности и деятельности» (стр. 182). Но сколько знаем, подобные же отзывы делаются академическими рецензентами о доброй половине студенческих

—621—

сочинений, пишемых для приобретения степени кандидата богословия.

Дозде проф. Ф.А. Курганову А теперь очередь моя…

По-видимому, проф. о. Иванцов довольно высоко ставит мои работы касательно фотианской эпохи. Так в рассматриваемой его книге: «К исследованиям о (св.) Фотии», он говорит следующее: «исследования проф. Лебедева (здесь разумеются главным образом мои книги, указанные выше под №№ 7 и 9) в литературе о Фотии, по крайней мере русской, имеют большое значение; его имя между русскими исследователями фотиевой истории до последнего времени²¹⁷⁵ по справедливости пользовались большим авторитетом и (стр. 182).²¹⁷⁶ Это обстоятельство не помешало, однако ж, а может быть и побудило нашего автора подвергнуть эти наши исследования – в особенности одно из них – строгой критике. Конечно, критика дело законное, она есть необходимый атрибут научного прогресса. Но не такова критика Иванцова: последний делает нам много упреков и укоризн, но все эти упреки и укоризны – должны мы наперед заметить – или лишены справедливости или в крайнем случае излишни. Автор не сделал ни одного, сколько-нибудь серьезного замечания относительно высказанных нами воззрений.

Сам автор по-видимому сознавал, что он сделал без меры много критических замечаний по поводу наших работ о фотианской эпохе и объясняет это тем, что «имя» мое «пользовалось большим авторитетом» в указанной научной области. «Поэтому-то именно мы – говорит о себе наш автор – и сочли нужным подробнее остановиться на исследованиях г. Лебедева и надеемся (почтенный) профес-

—622—

сор не обидится за (на?) то, что мы в общем обозрении литературы о Фотии уделяем ему места более, чем кому-либо из писавших о Фотии после Гергенрётера» (ibid), как известно, величайшего римско-католического ученого ХIХ-го века. Но – скажем откровенно – мы не верим этому объяснении автора. Есть особая причина, которая заставила Иванцова обратить особенное внимание на наши вышеуказанные сочинения. Иванцов, нужно сказать, ничего не писал и, кажется, не мог писать по церковной истории, если какое-либо из существующих в литературе произведении не служило для него импульсом, возбудителем к работе, не наталкивало на эту последнюю. Для нашего автора всегда необходимо было, чтобы какой-нибудь другой писатель намекнул или даже указал ему: о чем ему писать. Церковно-исторических сочинений, имеющих значение (неодинаковое) в науке, у Иванцова только три, и все они возникли при тех условиях, о которых мы говорим. 1) Его докторская диссертация; «Обозрение источников для истории древнейших сект» (ересей) возникло и во всяком случай получило свой теперешний вид, благодаря тому, что существует на свете большая книга Деллингера: «Ипполит и Каллист» (1853 г.); 2) Его книга: «Религиозные движения на Востоке в IV и V веках», не была бы написана, если бы ранее не появилась моя докторская диссертация; «Вселенские соборы IV и V в.» (1879); 3) последний его церковно-исторический труд: «К исследованиям» вызван к бытию моими трудами по части фотианской эпохи и главным образом сочинением: «История константинопольских соборов IХ-го века“ (1888). От этого-то так много внимания Иванцов и посвящает указанным нашим работам в своей книге.

Такая зависимость Иванцова от чужих книг едва ли сознавалась им. Этот ключ (отнюдь не поддельный) нами найден не случайно, а благодаря многостороннему, но вынужденному обстоятельствами (что это значит – объясним несколько ниже) изучению трех вышепоименованных сочинений автора. Это-то явление, которое мы теперь уясняем, определило форму всех трех сочинений Иванцова и в том числе, конечно, и последнего его сочинения. Натолкнувшись на мою книгу (или книги), автор начал делать

—623—

свои заметки на нее (них), справляться с другими книгами, делать из них выписки для памяти, сравнивать их между собою, и т.д. – и в результате получилась странная по форме книга, в которой 30 страниц текста и около 200 стр. примечаний. Напрасно в оправдание странной формы своей книги автор ссылался на свои «болезни» и «старость» (у г. Кург., 183), на боязнь обременить читателя большой книгой, на свое сострадание к бедным наборщикам, на свое опасение слишком большого расхода бумаги (!), на свое нежелание подорвать материальные средства редакции Журн. Мин. Нар. Пр. (где печатана была книга Иванцова). Все это не то, и сущности дела на уясняет. Автор писали и написал не книгу о Фотии, а книгу о книгах; а так как книги, с которыми ему пришлось имеет дело, по своим воззрениям, тенденциям, выводам, направлению и вероисповедным стремлениям, как говорится, врозь лезут, то подлинным отпечатком этих особенностей, усвоенных им, книг стало и самое сочинение Иванцова, одним словом вышел «Тришкин кафтан».

Но обратимся к тем замечаниям, который позволяет себе сделать Иванцов по поводу наших сочинений. Больше всего достается от него нашей «книжке» (как он ласкательно называет эту книгу): «История к-ских соборов». Свой праведный суд о книге в ее целом Иванцов выражает в том, что усматривает в ней очень мало нового для себя (стр. 106, 148, 180 и др.). Нового! Да чего это нового-то? Если фактов, то откуда же я их возьму. Истории соборов излагают обыкновенно по актам соборным, я поступаю так же. Не иначе поступил бы и Иванцов, если бы хоть раз в своей жизни описал историю какого-либо собора, оставившего после себя акты. Поэтому, факты, на которых основывается наше описание важнейших к-ских соборов IХ-го века, восходят по своей древности к этому самому веку. Да, они, факты, не новы, а очень стары, но это придает им великое значение. Автор, быть может, желали бы найти у нас как можно больше новых соображений; но по этой части наша книга не бедна. Все, что казалось нами не ясным, по мере нашего знания и усердия нами объяснено. Автор не указал в своей книге ни одного случая, из которого было бы

—624—

видно, что нами что-либо существенное не сделано. Правда, у нас нет того, что можно было бы назвать философией истории соборов; но нужна ли она в настоящем случае? Вот сам критик наш, т.е. Иванцов, поклялся было в своем «исследовании» дать некое новое освещение фактам, но, как мы видели, при изложении суждений проф. Курганова о книге, только запутался в своих разъяснениях. Такого сорта новых соображений мы всегда старательно избегали в своих церковно-исторических сочинениях. Мало того: мы думаем, что, если бы Иванцов вместо того, чтобы гоняться за оригинальностью и новизною, занялся развитием наших мыслей, выраженных нами в указанной «Истории», и их комментированием, сочинение его от этого только выиграло бы. Откровенно говоря, лишь познакомившись с книгой Иванцова о Фотии, мы поняли, что наше сочинение о кон-польских соборов, написанное нами в часы досуга и без особых усилий, труд весьма нелишний в нашей богословской литературе. Впрочем, сетуя на то, что мы в своей книге даем мало нового, автор главным образом разумеет (стр. 148) собор Фотиев 879 года. Ему представляется, что мы здесь немного сделали нового в сравнении с Неандером, Гефеле и Гергенретером. Но нельзя умолчать, что из числа этих писателей автор поцитировал Неандера наобум, не посмотрев хорошенько в книгу, ибо не может быть никакого сравнения между Неандером и мною: у Неандера (по изданию его «Истории» 1856 г.) отведено этому собору 2 страницы, а у меня 80. Да и Гефеле говорит о том же соборе вдвое менее, чем я. Собственно нужно сравнивать мое описание собора с Гергенретеровым (и отчасти с Гефеле); но моя заслуга в этом случае состоит в том, что в противоположность Гефеле и Гергенретеру, я дал православно-восточное объяснение деяний на основании актов соборных, чтобы для читателя не оставалось каких-либо сомнений и недоумений. И сделал это я первый в православной церковно-исторической науке. Разве это не ново? Пусть наш автор сделал смелую попытку осветить историю собора 879 г. с каких-то новых сторон, но ведь это привело лишь к тому, что заставило проф. Курганова шаг за шагом опровергать Иванцова и в заключение объявить чи-

—625—

тателям, как мы уже знаем, следующее: таким образом историческая и каноническая необходимость собора 789 г. не показана (т.е. неуяснена автором) ни с какой стороны (у Кург. 214). Не все новое имеет цену: наука же придерживается последней моды.²¹⁷⁷

Но не станем больше останавливаться на общих и неопределенных по нашему адресу упреках, со стороны Иванцова, а перейдем к частным его заметкам, направленным против нас: на этих частных заметках гораздо виднее притязательность и несправедливость Иванцовской критики. Чтобы не растериваться и не повторяться, как делает Иванцов, поведем речь, придерживаясь хронологии константинопольских соборов Фотианской эпохи.

Прежде всего, автор упрекает меня за то, что я пропустил некоторые более ранние соборы этой эпохи, не изложил их истории. Виновен, но заслуживаю снисхождения! Так Иванцов пишет: «это сочинение (т.е. «Ист. Конст. соборов») нельзя назвать историей соборов, бывших при Фотии или по делу Фотия, ибо о к-ских соборах 858 и 866 годов здесь ничего не говорится». (181). Какое преступление! Автор соборов пропустил целых два собора! Винюсь: пропустил; но послушаем, что вещает об этих соборах наш критик. О соборе 858 г. он говорить: «никаких подлинных документов от этого собора до нас не дошло, и об этой утрате нельзя не пожалеть» (18, текста). И мы жалеем, но что ж с этим сделаешь? А о соборе 866 года, тот же Иванцов говорить: «о к-польском соборе 866 года не сохранилось более (т.е. кроме известия, что собор был и притом многочисленный по

—626—

составу его членов) никаких известий». При этом автор сам же сомневается и в том, когда был искомый собор: собор этот «надо полагать, был в 866 году», замечает он. Спрашивается: что же могли мы написать о неведомых соборах? Неужели мы должны были поставить заголовки в книге: «соборы 858 г. и 866 г.» – и затем заявить много-терпеливому читателю: «о сих соборах сведений не сохранилось». – Но пойдем далее. «Значение собора 861 года г. Лебедевым выясняется – объявляет наш критик – недостаточно и односторонне» (181). Не правда. Напротив, после вышеприведенных нами замечаний проф. Курганова по поводу разглагольствований нашего автора о соборе 861 года, оказывается, что все недостатки со включением односторонности не нам присущи, а нашему критику, Иванцову. Кроме того: сей последний не соглашается с моим пониманием названия этого собора «первовторым», представляет образчик лучшего понимания этого темноватого термина и заявляет, что собор назван так по той причине, что «совещания его разделялись на две части» (107). Объяснений неудовлетворительное. Иванцов, знать, забыл, что этот же собор с древних времен именуется у канонистов также «Двукратным». Каким же образом собор, делящийся на два отдела, можно называть двукратным, т.е. собиравшимся два раза? Напрасно мудрствует о. пр-ей, было бы лучше, если бы он следовал за нами и Гергенрётером. – Новый упрек мне со стороны Иванцова по поводу собора к-ского 867 года. «Проф. Лебедев – витийствует Иванцов – совсем было пропустил (значит, не пропустил?) собор 867 г. и потом при изложении деяний собора 869 года вспомнил (какова психология чужой души) и о соборе 867 г. и под чертой высказал о нем несколько дельных замечаний» (радуюсь похвале от нашего строгого учителя) стр. 111). Но право же, я не такой уж ротозей, как воображает Иванцов. Отнюдь не забывал я о соборе том и поместил известия о нем или краткий очерк его в примечании к одной странице истории другого собора (869 г.) единственно потому, что не желал выделять особой главы в сочинении для такого собора, о котором история почти ничего не ведает. Все сведения о сем малоизвестном соборе со всеми

—627—

критическими замечаниями по поводу этих сведений укладывались у меня на двух страничках; а потому я ждал удобного случая, чтобы поместить этот этюд кстати, не рассеивая внимания читателя мелочами – и дождался: как только в моем описании большого собора 869 года я встретился с упоминанием (в актах), будто бы забытого мною, собора 867 года, сейчас же и пустил в дело собранные мною известия о нем. Нужно знать, что мое сочинение о конс-польских соборах первоначально напечатано было в одном из простеньких духовных журналов, с читателями которого нужно было обращаться очень осторожно, чтобы не запугать их «пущей ученостью», ученым педантизмом, – с читателями, требовавшими не твердой пищи, а млека духовного (как я об этом заявлял еще при жизни Иванцова, почему-то рассердившегося на меня за это невинное заявление, (см. у него стр. 183). Я поступил очень хорошо, давая моему этюду о соборе 867 года место под строкой и пользуясь благоприятным для сего случаем, но Иванцов совсем не понял моего маневра. Да и сказать по правде: вопрос о том, где я поместил заметку, стоил ли – того, чтобы трактовать о нем Иванцову в его серьезнейшем (каким считали свое сочинение Иванцов, и каким я отнюдь не считаю его) труде, в котором, по его пышному слововыражению, он «старался подвести итоги предшествовавшим работам и по возможности осветить путь для дальнейших работ» (186). Хороши светодатель! Но не в том дело. Смеем уверить последующих читателей нашей «Истор. соборов» и Иванцовского «исследования», что забывчивостью, приписываемою нам от Иванцова, не страдаем мы теперь, и еще меньше страдали ею назади тому 10 лет, в 1888 г., когда появилось наше названное сочинение. Если кому из нас двоих должно быть приписано подобное неприятное качество, так это конечно моему критику. Как оказывается во время написания своего исследования Иванцов уже жаловался на «оскудевающие его силы» и удручающую его «старость» (у г. Курганова, стр. 183); но одним из главных обнаружений старости бывает появление забывчивости. Поэтому, мы нисколько не удивимся, если следы такой забывчивости найдутся и в его «исследовании». А найдутся ли

—628—

в самом деле, об этом представляем судить читателю по следующим примерам, заимствуемым из «исследования» Иванцова. Уже проф. Курганов отметил бесконечную повторяемость автора, странные его противоречия – все признаки забывчивости. Далее, одного французского ученого автор в своей книге сначала именовал Яжером, а потом стал именовать его каким-то Жаже, а в опечатках забыл сказать, какое из двух именований он считает более правильным; греческого митрополита Герасима (Яреда) на стр. 2 называет селевкийским, а потом забыв это, на стр. 178 уже именует его Захльским (?): сочинение некоего Стукова Иванцов на стр. 2 признает «довольно складно» написанным (значит относится к нему довольно благосклонно), а на стр. 183 он даже расхваливает это произведение, относя его к числу таких, которые обозначают собою переворот к лучшему в нашей посвященной Фотию литературе, таких, которые «отличаются твердостью православных воззрений и представляются ценными» в разных отношениях, но затем через страницу (185) наш критик рекомендует г. Стукову, «нераспроданные экземпляры того же сочинения его собрать и уничтожить» (Sic transit gloria mundi!). – Обширным отделом рассматриваемой нашей книги, посвященным истории константинопольского собора 869 года (стр. 51–136), Иванцов, по-видимому, остался удовлетворен, но, однако ж, не совсем. Указав на то, что описание собора 869 года составляет у нас в книге «саму видную (т.е. весьма значительную) часть биографии Фотия», критик потом замечает: «собор этот едва ли стоил того» (116), т.е. подробного описания. Беда, я не угодил! Да, впрочем, и угодить на критика я никак не мог. За описание собора 869 г., как видим, Иванцов меня укоряет, принимая во внимание подробность моего описания; при оценке же сделанного мною краткого очерка собора 861 г., ставить мне в вину то, что я «мимоходом» говорю об этом соборе (111); собор 879 г. у меня, кажется, описан очень уже подробно (стр. 154–220), но наш критик находит, что мы могли бы описать его еще подробнее: по крайней мере он говорит, что мы описали этот собор лишь «довольно подробно», т.е., по-видимому, не так подробно, как следо-

—629—

вало бы (140). Беда, опять не угодил! Значит, пишешь ли подробно, или кратко – все равно получишь замечание от своенравного учителя.

Автор холодно и полу-пренебрежительно относится и к тому, что сделано нами в видах изучения и понимания деятельности к-польского собора 879 г. (148), но с этим уж ничего не сделаешь: приходится мириться с подобным фактом. Но мы ни в каком случай не намерены соглашаться с теми напраслинами и неправдою, какие отваживается взводить на нас Иванцов при разборе сделанного нами описания указанного собора. Автор позволяет себе слишком много, когда приписывает нам какое-то раболепство пред западными инославными писателями. Он пишет: «в иных местах (т.е. нашего описания собора 879 г.) г. Лебедев делает западным писателям (Неандеру, Гефеле, Гергенретеру) не довольно осторожные уступки», затем перечисляются эти уступки (148). Но в действительности никаких «неосторожных» уступок названным иноверцам мы не делаем. – 1-я мнимая уступка. При изложении истории собора 879 г. я пользовался обычным изданием актов этого собора, сделанными Манси, римско-католическим ученым; при этом я очень хорошо знал, что существует еще другое греко-восточное издание тех же актов, приготовленное для обнародывания Досифеем, патр. иерусалимским; но этого издания при составлении нашего сочинения под руками у нас не было. Поэтому, для того, чтобы составить понятие о греко-восточном издании актов, мы пересмотрели варианты из этого издания у Гергенрётера и пришли к следующему заключению, высказанному в нашей книге: «существует еще греческое издание актов собора в сборнике Досифея; но этого издания нет в нашем распоряжении. Гергенрётер указывает иногда варианты Досифеева издания, но судя по этим указаниям это издание не имеет важности». (Ист. Кон. Соб., 167). Вот в ее целом та «неосторожная» уступка, какая мной будто бы сделана, по суждению Иванцова, такому опасному врагу церкви, как ученый Гергенрётер. Очень немного нужно иметь рассудительности, чтобы видеть, что никакой неосторожной уступки нами не соделано. Начать с того, что Иванцов в своих интересах

—630—

(суетных и ложных) извратил сейчас приведенные наши слова. Он передает их так: «г. Лебедев говорит: «судя по указаниям Гергенрётера издание это (Досифеево) не важно"». (140). Но иное дело только указания, которыми мы пользовались, по уверению Иванцова, и иное дело греческие варианты, которые мы изучали и на основании которых составилось наше весьма правильное суждение о неважности актов Досифея. Указания, ведь, это то же, что мнения и воззрения, а варианты то же, что и документ, хотя и не в полном виде. К чему же искажает наши слова Иванцов? Мы пользовались, значит, документом, приводимым у Гергенрётера, а вовсе не его указаниями или воззрениями. Документы, сколько известно всем, за исключением может быть Иванцова, издаются и римско-католиками, и протестантами одинаково, если издатели не хотят заклеймить себя несмываемым позором. О какой же моей «неосторожной» уступке говорит Иванцов? Мало этого: доказал ли Иванцов, что мое «небрежное» отношение к изданию Досифея повредило хоть сколько-нибудь моей работе о соборе 879 г.? Никак и никогда. Сам Иванцов, по его словам, получивший сведения об этом здании из двух академий, где оно имеется, и сам видевший его в библиотеке одной из этих академий и конечно ознакомившийся с его текстом, не извлек из этого знакомства никакого полезного результата для своих исследований о Фотии. (Мы не сказали еще, что издание Досифеево есть редкость, и потому не всякому ученому удается изучать его). Иванцов, говорим мы, не только не узнал ничего нового из названной книги; но и пришел – teneatis risum amici – к тому самому заключению об актах Досифея, к какому пришли и мы на основании лишь вариантов Гергенрётера. Он возвещает: «общий смысл памятника (т.е. актов собора 879 г.) во всех его редакциях (значит и у Манси, и у Досифея) остается один и тот же» (29 текста). В чем же обвиняет нас автор – мы после этого и понять не в состоянии. Интересно знать, что и проф. Курганов, разбиравший книгу Иванцова, также, по его словам, не имел под руками издания Досифея – и не озаботился о том, чтобы выписать его для временного пользования из какой-либо из двух академий где есть оно

—631—

(у г. Курганова, 184). Упрекнул ли бы его за это Иванцов или упрекнет ли его за то же еще кто? Нет. У кого есть под руками Манси (как он был и у меня в свое время), для того Досифей излишен, или точнее – не нужная роскошь. Присоединю еще и следующее поучение по адресу моего критика: вместо того, чтобы упрекать меня в том, что я не видал редкой Досифеевой редакции актов, в которой я не имел ни малейшей нужды, Иванцов лучше бы сделал, если повнимательнее почитал бы другую греческую книгу, изданную тем же Досифеем, но не столь уже редкую, как изданные им – акты собора, именно: «историю иерусалимских патриархов»; потому что, почитав эту книгу, он не допустил бы неосмотрительности, за которую справедливо казнит нашего автора проф. Курганов (у последн., стр. 193–4).

II-ая мнимая «уступка». Дело в следующем. Папские легаты, отправляясь на собор константинопольский 879 года, имевший торжественно восстановить Фотия на патриаршей кафедре по смерти Игнатия, получили от папы Иоанна VIII-го инструкцию, которая должна была определять их образ действий на соборе константинопольском. В этой инструкции, как она читается в греческих актах рассматриваемого собора, находится очень резкое осуждение предшествующего константинопольского собора (869 г.), на котором Фотий, как известно, объявлен был низложенным и подвергнут анафеме. Именно: этот собор назван лишенным силы и отвергнутым (sine robore, rejecta). Нам лично казалось сомнительным, чтобы римский первосвященник поименовал так собор, составлявший лучшую драгоценность в папском ореоле. А потому встретившись с вышеуказанным выражением, находящимся в папской инструкции легатам, я замечал: «Чтение (т.е. текст) десятой главы инструкции представляется явно поврежденным, ибо папа ни в каком случае не мог выразиться так резко о соборе 869 г.» («Ист. Конст. соб.» 188). Иванцов же, прочитав эту заметку, почел нужным сделать на основании ее против меня вылазку и заявляет: «западные писатели (читай: иноверцы): Гефсле, Гергенрёт., основываясь на доказательствах старого (?) униата Ассемани, а за ними (?) г. Лебедев считают искаженными 10-й пункт

—632—

папской инструкции», признавая такое наше согласно с названными писателями «неосторожною уступкой» протестантстко-католическим тенденциям (130:148). Но Иванцов и здесь не прав, как и всегда оказывается неправым, когда позволяет себе указывать слабые стороны в нашем труде. Странно предполагать, чтобы все означенные писатели утверждали поврежденность папской инструкции, принимая во внимание указание на это «старого униата». Все эти очень умные ученые могли без всякой чужой указки приходить к одному и тому же заключению. Не обладая первоклассной эрудицией Неандера, Гергенр. и Гефеле – и я весьма легко мог прийти к одинаковому с ними (католиками и протестантами, а след., взаимными недругами) заключению, имея у себя акты собора, читая их и руководясь чувством истины. Ну, скажите на милость, могу ли я представлять себе римского папу Иоанна VIII-го таким глупцом, каким считает его Иванцов, таким глупцом, который без малейшей в том надобности объявил бы ничтожным и лишенным значения собор 869 г., считающийся в западной церкви VIII-м вселенским? Да и в какое время объявил, когда легаты только что отправлялись из Рима и когда, следовательно, было совершенно неизвестно: понадобится ли еще подобная жертва? Итак, утверждаем, что ни Неандер, и никто другой не заставляли меня отвергнуть подлинность существующего текста папской инструкции; в этом случае мы подчинялись исключительно голосу научной добросовестности. Уступая требованиям этого голоса, мы и решились напечатать, возмущающую дух нашего критика, выше приведенную заметку, несмотря на то, что она могла казаться неуместною и не гармонизующею с задачами того простенького журнала, где впервые появилась все та же заметка. Мы не желали ни пред кем раболепствовать – и печатно выразили нашу уверенность относительно искажения папской инструкции православными Греками IX-го века с полным сознанием лежащей на нас ответственности. Прибавим к этому, что и не было бы никакой беды, если бы мы не сами по себе пришли к этой истине, а лишь только согласились бы с много раз упомянутыми выше учеными; ибо если Иванцов думает, что в римско-католических и протестантских ученых право-

—633—

славные богословы обязательно должны видеть врагов святой церкви, то мы держимся другой точки зрения: все богословы всех исповеданий ищут одинаково научной истины и находят ее (конечно по частям), и обращают ее в общее достояние. И это нужно признать делом похвальным сглаживающим вероисповедные резкости, создающим новый вид общения людей, условливающим пользование членами одного вероисповедания тем, что выработано в науке членами других вероисповеданий и т.д. Быть может, это братское общение в науке людей, разделенных между собою вероисповедными традициями, составляло одно из благих подспорий, состоявшейся на днях, Гаагской конференции – этого великого знамения, указывающего на прогрессивное возрастание братства всех людей («несть Еллин, ни Иудей"…). Но не станем уклоняться в сторону. Не скроем, что Иванцов ни одними укорами донимает нас, когда обвиняет в «неосторожной уступке» по поводу вышеприведенного нашего воззрения; нет, он хочет сразить нас аргументами от имени науки. Аргументы эти не станем разбирать здесь в тексте: достаточно будет отвести для их разбора место более скромное – под строкой.²¹⁷⁸ Ведь, эти аргументы могут оказать свое действие разве на профанов по части науки, мы же оста-

—634—

немся при своем, не с ветру взятом, воззрении на 10 главу инструкции папы Иоанна VIII-го; и не Иванцовской эрудиции (Быт.41:20–21) убедить меня в противном, т.е. сбить меня с истинной научной дороги.

III. Еще мнимая «уступка». Дело касается все того же собора 879 года. Автор пишет: у (римско) католических историков, имеющих на то особенные тенденции (?) и у русского историка константинопольских соборов признается, что «шестое и седьмое заседания указанного собора составляли какой-то отдельный добавочный к другим заседаниям его акт (деяние) полуофициального характера и что состоявшееся здесь утверждение неприкосновенности никео-константинопольского символа явилось как бы неожиданно и случайно в угоду лишь (?) императорскому желанию» (133). А в другом месте подобное же наше мнение автор относит к числу «неосторожных уступок» с нашей стороны тенденциозным западным писателям Гефеле и Гергенрётеру (148). Признаёмся: в указанном случае уступочку мы действительно делаем, но не каким-либо иноверным и тенденциозным писателям, но здравому разуму. Уж не признает ли Иванцов и эту уступку незаконною? Вот что должен я поведать вам, читатель, по случаю сей новой укоризны со стороны Иванцова, по моему адресу. На первых пяти заседаниях число отцов рассматриваемого собора достигало до 380, а на 6-м заседало, кроме руководителей делами собора, лишь 18 митрополитов, на 7-м присутствовали те же руководители и 18 митрополитов, причем в последнем случае, весьма вероятно, принимали участие и многие епископы, но на этот счет можно делать одни догадки; далее – первые 5 заседании происходили в Софийском храме, а 6-е в зале дворца; наконец 7-ое заседание открылось спустя более месяца после предыдущего, которым, по-видимому, в начале и решено было закончить собор. Можно, конечно, думать, что

—635—

члены собора в указанный длинный промежуток занимались какими-либо подготовительными работами для 6 и 7 заседания, но этого не было; ибо на 6 и 7 заседаниях происходило чтение вышеназванного символа и подтверждение его неприкосновенности, а для этого не требовалось никаких подготовительных работ. Что следует из приведенных нами объяснений – ясно, как день. Да, 6 и 7 заседания носили «полуофициальный характер». К этому еще прибавим и то, что эти заседания носят черты «случайности». Нужно полагать, что по заключении соборной деятельности (5-м заседанием), кому-то в Византии, вероятнее всего патриарху Фотию, пришла в голову мысль, что хорошо было бы придать собору 879 г. авторитет и характер вселенского собора (в противовес собору 869 года, в глазах латинской церкви имевшего значение вселенского); а так как на вселенских восточных соборах всегда провозглашалось какое-либо определение, имевшее отношение к вероучению, то и надумано было, за отсутствием чего-либо другого, прочитать и утвердить на новых заседаниях (6 и 7) уже известный символ. А так как указанная мысль пришла Фотию на ум поздно, то запоздали и приведением ее в исполнение: должно быть 6 и 7 деяния произошли, когда члены собора уже разъехались, а потому-то участников в этих заседаниях могло быть немного.

Мы исчислили и разобрали, не употребляя при этом ни больших усилий и ни малейших уверток, все «неосторожный», т.е. допущенные будто бы во вред и бесчестие православной науки, «уступки» иноверным ученым, за которые подвергает нас строгому, но безусловно несправедливому суду Иванцов. Как назвать поведение нашего критика, дозволившего себе инсинуировать по нашему адресу, представляем решить это серьезному, действительно серьезному, читателю. При размышлении по поводу Иванцовских обвинений в разного рода мнимых «уступках», нам остается, кажется, только сожалеть, что мы родились, живем и писательствуем не вόвремя, после «старого униата» Ассемани, Неандера, Гефеле и Гергенрётера.

Принижая наше ученое достоинство, тот же автор и в той же книге – не весть почему – покушается запачкать и

—636—

нашу нравственную физиономию. Он приписывает нам «высокомерно-небрежное отношение к трудам русских писателей о Фотии», обвиняет нас в том, что мы делаем «неприличный отзыв об исследовании почтенного (правильнее было бы сказать: грошового) некоего византиниста»; осуждает нас и за то, что мы не только не приписываем себе похвалы, а напротив указываем прямо и открыто обиде недостатки нашего сочинения: «Истор. Константинопольских соборов» (речь идет у Иванцова об одной нашей журнальн. статье. См. в его книге стр. 182–3 примем.). Наше поведение, обнаруженное в указанных случаях, он кратко характеризует как «неприличие». В чем тут неприличие мы – признаемся – понять не в состоянии. Если мы подвергали строгой, но без сомнения справедливой критике (ошибок же в нашей критике Иванцов не мог указать) некоторые сочинения, то значит, они заслужили такого строгого отношения к ним (причем решение вопроса о тоне наших отзывов – считаемы делом личного субъективизма Иванцова); а если мы находили некоторые обиде недостатки в нашем собственном сочинении, то подобная исповедь, как проявление своего рода героизма, должна бы вызвать со стороны нашего критика похвалу, а никак не порицание. Но не будем входить ни в какие другие объяснения по поводу этого, далекого от науки, инцидента. Допустимы, что мы учинили неприличие, а разве сам Иванцов не грешит в этом же отношении, и притом в высшей степени. Пусть читатель вникнет в следующая слова Иванцова, заключающие наилучшую аттестации ученой деятельности – не кого другого, а самого же автора аттестации. «Мы в своем исследовании о Фотии главным образом старались по возможности осветить путь для дальнейших работ (но не всякому-то удается это!). В виду множества разноречивых суждений о Фотии, мы старались расчистить почву исследования и указать по возможности твердые приемы (какая притязательность!) для более правильных суждений. Если хотя половина(!!!) высказанных нами мнений и предположений, найдена будет заслуживающею внимания, изложение Фотиевой истории на будущее время во многом должно измениться (весьма неприлично!) сравнительно с тем, как она представлялась

—637—

(всем ученым мiром в совокупности?) прежде» (186–187). «Половина«…, но скромность и уважение к науке – должны мы сказать, – требовали бы предоставить решение такого деликатного вопроса относительно «мнений и предположений» нашего ученого компетентному суду других, то есть его современников»… Целая «половина»! Как много, как много!! Вопрос о том, сколькими «мнениями и предположениями» Иванцова воспользоваться нам самим в предлежащем сочинении («Ист. раздел. церквей»), мы решили так: предложение нашего исследования касательно Фотия о принятии от него «половины», а если понадобится, то и более, высказанных им «мнений и предположений» целиком отклонить, по неимению побуждений и оснований к усвоению хотя бы одного из таковых.²¹⁷⁹ Пожелаем, чтобы другие русские писатели-богословы оказались счастливее нас в данном отношении.

О другом нашем сочинении, имеющем близкое отношение к истории Фотия: Римские папы и пр. (см. выше № 7) автор делает лишь краткий отзыв, ограничиваясь вообще глухими ссылками на него. Этот отзыв читается так в книге Иванцова: «в этом исследовании, после отчетливого изложения писем папы Николая к византийскому императору Михаилу до 865 г., на следующие затем, и также очень важные, письма 866 года обращается мало внимания; далее, совсем пропускается переписка между к-польским и римским дворами, бывшая при императоре Льве после вторичного низложения Фотия» (180). Вот все, что сказал автор о другой нашей книге. Вступать в какие-либо объ-

—638—

яснения по поводу этих замечаний Иванцова нам не представляется настоятельно необходимым.²¹⁸⁰

В разбираемой книге Иванцова встречаем немало заметок, из которых, по намерению автора, должна слагаться более, или менее определенная характеристика нашей писательской физиономии. В общем эта характеристика не больно-то похвальна; но – никто сам себе не судья в таких вещах, а потому оценку нашей характеристики, как она сделана, нашим критиком, мы предоставляем другим. Впрочем, в этой характеристике есть черты, который я признаю верно подмеченными.²¹⁸¹

Столь подробно рассматривая и оценивая книгу Иванцова: «К исследованиям» и пр., мы имели в виду не только представить ясный отчет о достоинствах ее, но и собрать и доставить материал для более целостной характеристики нашего автора, автора, как писателя богослова (точнее: как писателя по церковной истории).

—639—

Кстати сделаем здесь краткое упоминание еще об одном малоизвестном сочинении прот. А.М. Иванцова, под заглавием; «о римском католицизме него отношениях к православ». Части I и II. М. 1869–1870 г. Это сочинение настолько малоизвестно, что и я сам только на днях впервые увидал его. Между тем, оно как это отчасти видно из его заглавия, трактует о вопросах, имеющих соприкосновенность с темою: о разделении церквей. Впрочем, собственно речам о Фотии и Михаиле Керуларии в этом сочинении отведено лишь несколько страниц, содержащих самые элементарные сведения о значении этих патриархов в греческой и общей церковной истории. Все сочинение представляет собою слабую компиляцию из большого круга книг, точно обозначенных автором в предисловии. По плану автора, кроме двух частей должна была выйти в свет еще и третья часть того же сочинения; в предисловии автор замечает: «третья часть выйдет после». Но на самом деле 3-й части не было напечатано. Почему? Конечно, потому, что сочинение встречено было полным равнодушием со стороны публики. Да и в самом деле, трудно понять: для какого рода читателей написано это сочинение? Для большой публики оно не интересно и даже прямо скучно: а для мало (ученой) публики оно совершенно не нужно. Сочинение составлено без всяких признаков ученого аппарата, на который люди, занимающиеся наукой, обращают нередко больше внимания, чем на самый текст книги. Впрочем, сочинение не чуждо претензии открыть какие-то новые горизонты в научной сфере.

Книгой Иванцова: «К исследованиям о Фотии» и заканчивается развитие русской литературы, посвященной истории этого знаменитого патриарха. В 1891 году, когда праздновался 1000-летний юбилей со дня кончины Фотия, появилась особого рода литература – юбилейная, касавшаяся разных сторон деятельности этого лица.

Весьма тщательное указание этой литературы находим у Иванцова (183–186). Названный автор придавал какое-то особенно-высокое значение этой литературе, имевшей-де упразднить ранее того написанное о Фотии на русском языке (мудрый да разумеет!); юбилейные труды, по выражению нашего автора, «полагают начало (и раньше значит,

—640—

уж ничего не было такого) серьезной исторической работе» по вопросам Фотиевой истории (183). Но ожидания Иванцова не сбылись до сих пор. Юбилейные ораторы произнесли речи, юбилейные писатели статейки и книжки – тем дело и кончилось.²¹⁸²

XIII. – Преосвящ. Иоанна Епископа Аксайского, викария Донской епархии: «Отпадение Западной церкви от Восточной». Новочеркасск. На внешней обертке поставлен: 1899 г., а на внутренней обложке: 1897 г. «Отдельный оттиск из Донских епархиальных Ведомост.». Входить в разбор этой книги не станем, по следующим соображениям: 1) Я, нижеподписавшийся, был учеником преосвященного Иоанна в Моск. Духовн. Акад. (1868–1870 г.), в бытность его профессором Общей церковной истории (остающейся любимою наукою до сего дня как для него, так и для меня), в названной Академии, причем я же был непосредственным преемником его в профессуру там же; 2) Преосвящ. Иоанн, конечно, посвятил этому труду лишь время, остающееся у него от многосложных занятий по его должности в обширнейшей из наших епархий. О названной книге, посему, позволим себе сделать лишь

—641—

следующие невинные заметки: книга не имеет никакого предисловия, из которого можно было бы видеть, как обстоятельства происхождения книги, так и ближайшее ее назначение. Относительно обстоятельств происхождения сочинения, решаемся высказать следующую догадку. В некоторых церковных газетах было помещаемо известие, что преосвящ. Иоанн читал публичные лекции по церк. истории в Новочеркасске – с благотворительными целями. Не есть ли эта книга лишь печатное изложение (но без сомнения в распространенном виде) тех лекций, которые читаны были владыкою в вышеназванном городе? Догадку эту мы считаем очень вероятною. В книге нет никаких заглавий глав и отделов, нет даже никакого деления книги на части, – речь идет без всяких перерывов или остановок, необходимых для того, чтобы читатель мог ориентироваться в прочитанном и дать себе благовременный отдых. Она напечатана, значит, в таком виде, какой на университетском языке обозначается словами: «напечатано на правах рукописи», т.е. без всяких претензий, как бы временно. В книге, ни в начале, ни в конце ее, не находим и оглавления ее содержания. Содержанием же ее служат церковные события, относящиеся к теме, из эпох Фотия и Керулария – с присоединением рассказа о двух т.н. униях, флорентийской и лионской. Эта прибавка напоминает, выше нами описанную, книгу греческого архиерея Илии Минятия, но это сходство совершенно случайное: автор, кажется, Минятием не пользовался. Вообще в книге нет никаких указаний на источники и пособия автора (за исключением двух-трех случаев). Нас несколько удивило то, что автор в своей речи является слишком щедрым на употребление выражений иностранных, в роде: авантюрист, пертурбации, комбинации и проч. Вину разделения церквей автор всецело возлагает на «великих мастеров в мутной воде ловить рыбу», т. е. римских пап (стр. 209). Рекомендуем любознательному читателю приобрести книгу преосв. Иоанна²¹⁸³ и срав-

—642—

нить ее с моим сочинением: «История разделения церквей», чтобы он сами мог дать себе ясный отчет о достоинствах и недостатках двух книг, написанных на одну и ту же тему.

XIV. – Кое-что или о кое-чем. – Оценивая то, что сделано в нашей науке для разъяснения истории разделения церквей, находим, что самую большую услугу в этом случае оказала С.-Петербургская Духовная Академия. Почтенные труды высокопреосвященного Герасима (Яреда) и профессора Н.А. Скабалановича надолго сохранят свое значение в науке. Поэтому мы с полными правом отводим названной Академии первое место в ряду прочих ее сестер, принимая во внимание глубокий научный интерес, возбуждаемый в читателе ее вкладом в литературе по истории разделения церквей. Славы ее не может помрачить и то обстоятельство, что в среде научных ее тружеников, с душевным сожалением, приходится помещать и о. В. Преображенского, как магистра столичной Академии. С особенным отличием, хотя и не по праву, мы должны упомянуть здесь и о рецензии проф. Ф.А. Курганова, написанной на книгу о Иванцова, представленную в учебный Комитет при Св. Синоде на Макариевскую премию, – «не по праву» потому, что сочинения, относящегося к истории разделения церквей, он не писал, а составил лишь официальный отзыв о книге, посвященной разработке вопросов о Фотии, да и притом же мы не подвергали разбору его работы, не имея на то оснований. Если же все-таки мы решаемся воздать похвалу рецензенту, то в этом случае мы подчиняемся правилу: «от избытка сердца уста глаголют». С нашей, едва ли пристрастной, точки зрения «отзыв» г. Курганова заслуживал бы Макариевской премии в большей мере, чем книга: «к исследованиям». Уж если кто прибавил многое к существующим «исследованиям» о Фотии, так сделал что г. Курганов: важно уже то, что он пропустил сквозь критический фильтр научную струю, засоренную, заключающую в себе разные отбросы, некоторую грязну. Разве это не заслуга?²¹⁸⁴

—643—

И как жаль, что нет такого правила, чтобы умная и обильная научными выводами рецензия удостаивалась бы премии (при единогласном одобрении, путем открытой баллотировки членов учебного Комитета при Синоде), наравне ли с тем сочинением, по поводу которого изготовлен «отзыв», или взамен премии, присуждаемой иногда слишком снисходительно неблестящему сочинению, или же совершенно независимо от того: будет или не будет дана премия книге, вызвавшей блестящий по своим качествам отзыв – это будет все равно. И почему бы не сделать пересмотра премиальных правил (имени митр. Макария) в указанном нами смысле? Тогда ни один Курганов в качестве рецензента получил бы заслуженную премию, но и другие, конечно немногие, составители «отзывов» (разумеем главным образом проф. В.В. Болотова) при подобном же случае. Да и наука была бы от этой перемены в большом выигрыше. Ведь, наша богословская наука находится еще в таком состоянии, что развитие ее нужно всячески поощрять.

Подвергнув рассмотрению и указав очень высокое ме-

—644—

сто в науке (по изучаемому нами вопросу) важнейшим сочинением, вышедшим из петербургской Академии и поставив на вид крупную в том же отношении заслугу профессора казанской Академии г. Курганова (причем считаем нужным помянуть добрым словом и казанца же, покойного Добротворского), мы должны отвести самое последнее место киевской духовной Академии, последнее, потому что в данном отношении она не может претендовать в сущности ни на какое место. «Аноним», по-видимому, есть питомец этой Академии, но, во-первых, это лишь наше предположение, а, во-вторых, как известно, одна ласточка весны не делает. Между тем, если где, то в особенности в Киеве вопросы, соединенные с изучением истории разделения церквей, суть вопросы насущные для того края, прославленного борьбой с католицизмом. И нельзя сказать, чтобы эта Академия оставалась равнодушна к этой научной потребности, но ей положительно не счастливилось.

Совет киевской духовной академии в 1887 году объявлял конкурс на макариевскую премию в 1.000 рублей, избрав тему: «Фотий, патр. константинопольский». «В виду тысячелетия со времени кончины Фотия – говорилось в извещены об этом конкурсе – представляется полезным составить подробную биографию Фотия с изображением его деятельности и всех отношений, и заслуг с православно-научной точки зрения и в интересах защиты этого великого деятеля православной церкви от, частью несправедливых и частью преувеличенных, обвинений со стороны католических ученых и преимущественно Гергенретера. Обратить особенное внимание на представления Фотия об отношении церкви к государству и на вытекающие из этих представлений внутренние (к Игнатию и его партии) и внешние (к Риму) церковно-политические отношения. Исследование Гергенретера об ученых трудах и заслугах Фотия проверить самостоятельным изучением творений Фотия и важнейшие из историко-полемических сочинений и бесед (его) издать в русском переводе». Назначен был срок конкурса.

Наконец срок прошел. Печатного сочинения на указанную тему не появилось; были ли представлены на эту тему в совет к.д. академии сочинения рукописные – не знаем.

—645—

В виду такого печального результата, мы в 1891 году сделали заявление следующего содержания (Правосл. Обозр., т. I, 89): «Уверены, что никто из русских ученых богословов не взялся за написание сочинения в размерах вышеизложенной темы. Ибо, по нашему суждению, совет к.д. академии, говоря попросту, захотел одним выстрелом убить двух зайцев, а этого должно думать не бывает. По сей причине конкурсная тема о Фотии должна была остаться гласом вопиющего в пустыне. Разве, можно в короткий срок, какой назначен был академией, выполнить такую массу работы, какую наваливает она на плечи одного человека? В одной теме о Фотии, как она формулирована академией, заключается не меньше четырех отдельных тем, весьма сложных и серьезных. Имела ли академия основания полагать, что какой-нибудь ученый, ценя труд, и время, ради 1.000 руб., решился бы взять на себя весьма тяжелую, каторжную работу? Благоразумно поступила бы Киевская академия, если бы свою обширнейшую тему разделила на несколько отдельных тем и в таком виде предложила бы их для нового конкурса. Авось русская земля не клином сошлась: очень вероятно, кто-нибудь и стал бы писать"…

По своему обычаю не оставлять без критики ни одного нашего мнения касательно Фотия, когда и где бы это мнение ни высказано было нами, проф. Иванцов приведенное наше заявление встретил возражениями и упреками. Он говорил: рекомендованный г. Леб-вым «метод разработки предмета в розницу едва ли может дать желаемое верное и живое представление о Фотии»; затем, принимая в расчет то, что мы сами рассматривали вопросы, касающиеся Фотия, не в одном каком-либо сочинении, а в разных, составленных в разное время, проф. Иванцов говорил в укоризну нам: «г. Лебедев сам должен был испытывать неудобства принятого им метода исследования Фотиевой истории в разбивку» и проч. («К исследован.», 179). Но не взирая на подобную критику нашего заявления, мы все-таки думаем: если никто у нас не в состоянии потягаться с Гергенрётером, написавшим великолепное римско-католического духа сочинение о Фотии; то будем изучать предмет хоть по частям. Во всяком

—646—

случае мы очень желали бы, чтобы киевская дух. Академия, сократив ее прежнюю конкурсную тему, еще раз предложила ее на соискание премии. Почему знать, – может быть, в настоящее время Академия будет счастливее: приглашение поработать над историей Фотия не останется, – будем надеяться, – тщетным по-прежнему.

Нужно, однако же поспешить киевской Академии этим делом, пока ее не покинул автор этюда: о значении национального элемента в историческом развитии христианства, этюда, предложенного автором публике, в качестве актовой речи (См. Труд. Киев. Акад. 1880, ноябрь). Под руководством означенного ученого тема о Фотии могла бы быть превосходно обработана, буде взял бы ее кто-либо из бывших питомцев названной Академии об этом мы с уверенности) говорим на основании содержания «Речи». В существе дела речь эта представляет что-то в роде введения к истории разделения церквей (в IX в.) и богата новыми, почти неслыханными у нас идеями. В самом деле разве не вполне нова, хотя бы следующая мысль киевского ученого: «со времени халкидонского собора церковь греческая все более становится в своих стремлениях узконациональною, все яснее отожествляет идею вселенской церкви с идеей ромейской византийской нации, обзывая еретическим все не ромейское» (427). Попробуйте приложить этот принцип к истории Фотия и посмотрите, что тогда выйдет? Впрочем, и не заглядывая в неизвестное будущее, должны совершенно беспристрастно касательно рассматриваемой «Речи» заметить следующее: вот подлинно «мал золотник, но дорог!».

А. Лебедев

—721—

1862 г.

высокого мнения; он находили этот перевод не везде правильным и точными.

17-го ч. составлен был к преосвященному митрополиту от академии благодарственный адрес за дарование средств к пополнению академический библиотеки.

Вот содержание этого адреса:

«Высокопреосвященнейший владыко, милостивейший архипастырь и отец!

Благие надежды, поданные нам милостивейшею резолюцию вашею на записке о нуждах академической библиотеки, не только исполнили нас искреннейшей благодарности за новый знак отеческого внимания вашего к нашим ученым потребностям, но и внушают дерзновение свидетельствовать пред вашим высокопреосвященством – о чувствованиях наших.

Среди многих видов благотворения, содействие истинному просвещению служителей Церкви, увеличение средств образования по духу Христову, на пользу святой Церкви, есть одно из самых высоких благотворений. Ибо Церковь Христова светом живет и ко свету ведет.

Одна требуется наука от служителя слова – быть верным провозвестником слова Христова: но много потребно знати, чтобы его основательно разуметь, соответственно потребностям времени раскрывать, и с успехом защищать от нападений.

Великий богослов вселенский²¹⁸⁵ не обинулся признать для служителей Слова «первым благом ученость, и не только благороднейшую, христианскую ученость, которая, презирая все украшения и плодовитость речи, емлется за единое спасение, но и ученость внешнюю». Для него не маловажно и то, что мудрые мужи парящим умом, посредством остроумных исследований, обозревая каждый свою область, открытии в глубинах и предали книгами. И сам, собрав все, чем могли его обогатить восток и запад, и краса Еллады-Афины, находил утешение в том, чтобы повергнуть все сие к стопам Христовым.

В том же духе, и имея пред собою живой примерь Богомудрого искусства подчинять все знания единому зна-

—1—

1862 г.

нию, знанию единого истинного Бога, и Его же послал есть Он Иисуса Христа, – и мы, с упованием, изъяснили пред тобою, Богопросвещенный архипастырь наш, нужды наши и надежды воспитывающегося под Твоим отеческим смотрением юношества. И упование не постыдило нас. Ты желаешь, ты даруешь средства, чтобы учащиеся царствие Божию, по слову Господню, подобны были человеку домовиту, иже износит от сокровища своего новая и ветхая.

Да ниспошлет Господь свыше благословение свое на предлагаемое Тобою преломление духовного хлеба, да насыщаются им тысящи в преемстве времен, и да восхвалять Господа взыскающии его.

Тебе ж, милостивейший архипастырь наш, да умножить Отец щедрот дни пребывания во плоти нас ради, и да приумножит мзду свою в день праведного мздовоздаяния всем человеком».

Адрес подписан был всеми членами академической корпорации.

25-го ч. писал мне из Москвы брат преосвящ. Леонида, А.В. Краснопевков²¹⁸⁶:

«В среду на будущей неделе я отправляюсь за границу чрез Берлин, Дрезден, Штудгарт, Брюссель, Париж и Лондон. Если вам, Александру Васильевичу²¹⁸⁷, или кому-либо из других ваших сотрудников угодно послать со мною письма по означенному тракту, то мне будет очень приятно исполнить возложенный поручения.

Прошу молитв ваших у гроба преподобного отца нашего Серия».

По возвращении из заграничного путешествия, Александр Васильевич подарил мне, в русском переводе²¹⁸⁸, книгу: «Библия, 8 книг В. Завета. Лондон, 1861 г., в 16-ю д.».

Того же 25-го ч. писал мне из Симферополя преосвященный Алексий²¹⁸⁹ епископ Таврический:

—723—

1862 г.

«Возлюбленный о Господе,

отец архимандрит Савва!

Обращаюсь к вам с покорнейшею просьбою об одном вдовом священнике, который желает поступить в Академии и принять монашество.

Он недавно поступил на место брата моего, со взятием его дочери. Но жена через 4 месяца умерла, – и я посоветовал умному и доброму, и по обстятельствам, жалкому священнику стремиться в Московскую духовную академию.

Благосклонно посмотрите на его прошение, когда таковое поступить своими порядком от священника Вологодской епархии, Кадниковского уезда, Иоаннослободской церкви, Андрея Воронцова, и дозвольте явиться ему на приемное испытание. Из семинарии он вышел в числе первых студентов.

По всему кажется, что он мог бы с пользою побыть в академии и послужить св. Церкви в иноческом звании.

Братски целую вас с радостным восклицанием: Христос вокресе! любящий вас Алексий еп. Таврический».

Получив письмо это 10-го мая я отвечал на него от 16-го числа того же мая:

«От священника Воронцова, о котором вы изволите писать мне, еще в марте поступило прошение в академическое правление о дозволении явиться ему на приемный экзамен. При настоящей скудости в ученом монашестве, нельзя не радоваться, что есть желающие вступать в академию между молодыми вдовыми священниками. Судя по тому, что священник Воронцов так еще недавно вышел из семинарии и при том с хорошими успехами по всем наукам, как видно из приложенной к его прошению копии с семинарского аттестата, можно надеяться, что он с успехом выдержит приемный экзамен и за тем не без пользы проведет четыре года в академии.

С своей стороны, я постараюсь сделать для него все, что могу».

Между тем 29-го числа апреля писали я в Москву к преосвященному Леониду:

«К крайнему нашему сожалению, до нас доходят очень неутешительный вести о вашем здоровье. Что же это?

—724—

1862 г.

когда, наконец, возвратится к вам вожделенное здоровье? Исцеливый тридесять и осмь лет имущего в недузе своем Христос Господь да воздвигнет и вас от одра болезни вашей!

Не знаю, не огорчу ли я ваше преосвященство, в настоящем вашем положении, если сообщу вам то, что слышал на сих днях о Переславском заточнике, о. архим. Феодоре.²¹⁹⁰ Вообразите, какой решительный шаг он намерен сделать в своем несчастном положены!, – решается снять с себя монашеский сан, и едва ли уже не послал в Св. Синод об этом прошение. Поводом к сему послужило объявленное ему в минувшем посте запрещение издать в свет известное его толкование на Апокалипсис. – о. Феодор, кажется, всегда был близок и предан вам. – Если вашему преосвященству позволяют силы, не поспешите ли вы написать ему слово вразумления? Может быть, ваше архипастырское слово предотвратит его гибельную решимость, или возбудить в нем раскаяние, если уже он отправил прошение в Синод.

Простите Бога ради, преосвященнейший владыко, если этими строками я нарушил спокойствие вашего духа, столь необходимое для вас при вашем болезненном состоянии».

Вскоре после сего возникла очень примечательная переписка между архим. Феодором и профессором академии, протоиереем А.В. Горским, по поводу намерения первого сиять с себя монашеский сан. – Переписка эта напечатана в Истории Московской академии, С.К. Смирнова. М. 1879 г. стр. 628–632.

3-го мая писал мне из Белгорода (уездного города Курской губ.) преосвящ. Сергий²¹⁹¹, еписк. Курский:

«Приношу вам и прошу передать прочим членам Редакционного комитета мою искреннюю благодарность за часть, выделенную для меня из редакционных сумм за 1860 год. Мое участие в издании журнала было так ничтожно, что не только для других неприметно, но и моим само-

—725—

1862 г.

любием уже давно забыто. Посему назначение мне суммы я не могу назвать наградой, так как не было заслуги; но не без утешения в этом вижу новый знак доброй памяти о мне, со стороны того достопочтенного общества, трудам которого журнал обязан своим существованием».

Того же 3-го ч. писал мне из Москвы Высокопетровский казначей, иером. Иосиф:

"о. игумен²¹⁹² сегодня был с докладом у владыки.

По приезде от него я виделся с о. игуменом. Он поручил мне передать вам, что владыка приказал ему сообщить академии и Вифанской семинарии, чтобы они прислали доверенных лиц и с доверенностью академического правления для получения означенной жертвенной суммы 10 тысяч р.с. академии от о. игумена Перервинского».

6-го ч. писал мне из Владимира шурин, ученик семинарии В. Царевский:

«Я думаю, скоро начнутся у вас экзамены; да укрепить Господь силы ваши произвесть оные. О сем я должен молить Господа особенно потому, что по окончании своих экзаменов вы придете к нам ревизором.

Скоро ли придет формальное известие об этом? Хоть бы не много успокоились мы и наши представители, а то дело, не решенное, всегда как-то бывает страшнее. Наши умы решили было, что ревизора не будет, на том основании – нет-де никаких известий и поэтому все успокоились. Вдруг как снег на голову, прилетает известие, уверяющее нас в противном. Как только вы отослали к преосвящ. митрополиту²¹⁹³ представление, об этом тотчас дано было известие в нашу семинарии и много наделало шуму. Каждый наставник обращается к нам с просьбою, чтобы получше приготовили к экзамену все пройденное; и сами тоже сильно хлопочут на счет выслушивания громадных лекций. Того и гляди – задавят совсем! Вздумали было мы попросить повторять не спеша, нет, говорят, нельзя, ревизор будет; просили дать рекреакцию, и тут отказ, и опять по той же причине. Невольно придет

—726—

1862 г.

на ум ревизор Гоголевский! Каждый спрашивает, – каковы-то будет, строг или нет и пр., и пр.

К этому присоединяется еще другая неизвестность, – скоро ли и как велико придет требование в академию.

Вот настоящее положение учеников семинарии. Все мы теряемся в будущей неизвестности. Для решения интересных вопросов почти все ученики обращаются ко мне, но и от меня, хотя бы я, по их мнению, и должен был знать все, слышать одно – не знаю, не знаю».

11-го ч. писал мне из Москвы ректоры семинарии, архим. Игнатий:

«По поручению преосвящ. викария²¹⁹⁴, спешу уведомить вас, что болезнь препятствовала ему написать назидание и утешение о. Феодору.²¹⁹⁵ Владыка митрополит, узнав о сем (т.е. намерении о. Феодора, выразил искреннее сожаление и поручал преосвященному, – если здоровье его только позволить, еще 1-го мая написать, что надобно с благодушием переносить испытание, и должно дорожить дарованною благодатью священства. Толкование Апокалипсиса не может быть напечатано и в светском звании. – Но, к сожалению, преосв. Леонид не мог писать по болезни. Хотя он служил литургию в неделю самаряныни и день св. Апостола Иоанна Богослова (на Савв. подворье), но не без труда, и вечером в последний день опять испытал приступы лихорадки, которая вчера вечером повторилась с великою силою. Посему, не напишете ли вы к Переславскому старцу, изложив и мысли святителя.

Меня таскают почти каждый день по экзаменам. Ныне экзамены в 1-й женской гимназии был гораздо лучше, чем в мужских гимназиях. Тексты знают отчетливо, на вопросы частные отвечают удовлетворительно.

Теперь жду членов новосоставленного комитета: протоиереев – кафедрального²¹⁹⁶, Петропавловского в Басманной²¹⁹⁷, Черниговского²¹⁹⁸ и священников: Успенского на Могильцах²¹⁹⁹,

—727—

1862 г.

Адриановского.²²⁰⁰ Комитет составлен по резолюцш владыки для пересмотра проектов университетского и средних учебных заведений».

На письмо это отвечал я 18-го числа:

«Об о. Феодоре получено здесь не очень давно новое известие, что он, кажется, не много обдумался и решается ехать в Углич на совет к своему о. Петру.²²⁰¹ Может быть, этот старец убедит его оставить вовсе не разумное намерение. Посему я не нахожу удобным, по крайней мере, в настоящее время исполнить поручение преосвященнейшего Леонида.

Вы любопытствуете знать, сколько потребуется из вашей семинарии учеников в академии: об этом мы еще не рассуждали; дело это отлагаем мы до приезда сюда святителя. Скажу одно только, что желающих высшего духовного образования оказывается очень много; между прочим, прислали прошения двое вдовых священников – из Вологды и Рязани.

Третьего дня получили мы наконец пожалованную нам сумму, и вчера вознесли за сие благодарственное Господу Богу моление.

С братскою к вам любовью и душевною преданностью имею честь быть архпмандр. Савва.

Симоновскому старцу²²⁰² мой братский поклон и усердное почитание. Как его здоровье? пользуется ли он кумысом, и как он на него действует»?.

18-го ч. писал я в Москву племяннику своему П.И. Успенскому²²⁰³:

«В случае приезда преосвященного Димитрия, о. казначей поместит тебя у себя.

За переписку писем митрополита Платона благодарю».

Преосвящ. Димитрий (Муретов), архиепископ Херсонский, возвращаясь из Петербурга, куда он вызываем был в

—728—

1862 г.

1859 г. для присутствования в Св. Синоде, останавливался в Москве в Высокопетровском монастыре и оттуда приезжал в Лавру, где я виделся с ним. А когда он, в 1859 г., ехал в Петербург и останавливался также в Высокопетровском монастыре: я, бывши тогда ректором Московской семинарии, служил с ним литургию в Боголюбском храме, в воскресенье, 14-го июня. При этом мне невольно припоминается следующее обстоятельство. Когда по окончании литургии, пришли мы в настоятельские покои, нам подан был чай. Преосвященный, сидя в гостиной на диване, был довольно молчалив; неожиданно в гостиную входит какая-то молодая дама с дочерью, девочкою лет 10–12. – Преосвященный, увидевши даму, быстро вскочил с дивана, с восторгом бросился к двери, даму благословил, а девочку расцеловал. Посадивши около себя на диване гостью, начал с нею самый оживленный разговор. Оказалось, что эта дама – Тульская помещица, близко знакомая преосвящ. Димитрию, когда он был (в 1851–1857 г.) Тульским епископом.²²⁰⁴

21-го ч. писал мне Высокопетровский казначей иеромон. Иосиф:

«Высокопреосвященнейший Димитрий вчера в 8-м часов вечера отправился из Москвы прямо в Ростов, а на возвратном пути уже будет у вас.

Вчера в 5-ть часов вечера приезжал в нашу обитель владыка²²⁰⁵ к высокопреосв. Димитрий, но его не застал дома; высокопреосвящ. Димитрий крайне сожалел о сем.

Новый обер-прокурор Св. Синода Алексей Петрович

—729—

1862 г.

Ахматов²²⁰⁶ обратился ко мне, наряду с прочими ректорами академии, с конфиденциальным письмом от 25-го мая, № 3346, следующего содержания:

«Ваше высокопреподобие,

милостивый государь!

В светских журналах возбужден в последнее время вопрос касательно возведения во епископы из монашествующего и белого духовенства. Сущность этого вопроса заключается преимущественно в том, предварительное пострижение в монашество составляет ли условие в хиротонии? Исследование этого предмета путем каноническим и историческим – было бы делом достойным церковной науки. И потому, поставляя себе единственною целью самые верные данные для опровержения заблуждений, который могут быть распространяемы, по незнанию или по умыслу, светскою литературою, – я счел бы себе за личное одолжение, если бы ваше высокопреподобие и почтенные ваши сотрудники, занимавшиеся историей Церкви, могли мне сообщить надлежащие сведения и мысли касательно возбужденного вопроса.

Просьба моя обращается к вам совершенно частным образом в полной уверенности, что она не подвергнется всегда опасному, в подобных случаях, разглашению.

С совершенным почтением и преданностью имею честь быть вашего высокопреподобия покорнейшим слугою».

В ответ на это писали я от 30-го числа:

«Ваше превосходительство,

милостивый государь,

Алексей Петрович!

Поручение, возлагаемое вашим превосходительством на меня и моих сотрудников, занимающихся историей Церкви, по поводу возникшего в светской литературе вопроса касательно возведения в сан епископа из монашествующего и белого духовенства, тем приятнее для нас, что ваши мысли и попечения о благе и мире православной Церкви на сей раз совершенно совпали с мыслями и сердечною заботою нашего архипастыря. Не более недели тому назад,

—730—

1862 г.

его высокопреосвященству угодно было возложить на нас то же самое поручение, какое ваше превосходительство изволите делать нам. Исследование помянутого выше вопроса нами уже начато, и в непродолжительном времени будет окончено. Точный список с сего исследования немедленно будет препровожден к вашему превосходительству.

С глубочайшим высокопочитанием и преданностью имею честь быть и пр.».

Труд ученого исследования о предложенном нам, столь важном вопросе, принял на себя профессор церковной истории, протоиерей А.В. Горский. – Плодом этого труда была довольно обширная статья: «О сане епископском в отношении к монашеству в церкви восточной», – напечатанная в XXI части Прибавления к творениям св. отцов в русском переводе за 1862 год, стр. 321 и дал.

Во время занятий этим ученым трудом, о. протоиерей Горский писал мне записку след. содержания:

«г. Чистович бросил камень в колодезь, и все еще не вытащить, а стараются закидать его еще другими каменьями.

Теперь уже пишут, будто он указал такое постановление, которое вовсе «не позволяет монаху быть епископом». – Сколько я помню, нет у него таких слов; а указывается только на правило, которое не позволяет епископу оставаться епископом, коль скоро он постригается в монахи. Это правило действительно существовало».

Из этой записки усматривается, что вопрос, предложенный духовным академиям на разрешение, возбужден был Чистовичем²²⁰⁷ – профессором Петербургской академии – зятем вдового протопресвитера В.Б. Бажанова.²²⁰⁸

Не знаю, кто писал ответ на заданную тему в Петербургской и Киевской академиях, но в Казанской этим важным предметом занялся сами ректор академии, архимандрит Иоанн²²⁰⁹ (впоследствии епископ Смоленский) как ученый канонист. Его обширный ученый трактат, поди заглавием; «О монашестве епископов», напечатан в Казанском академическом журнале: Православный собеседник,

—731—

1862 г.

за 1863 г. Но предварительно печатания, сочинение это было в рассмотрении у Московского митрополита Филарета. Владыка нашел это ученое исследование весьма основательным, и заслуживающим особенного внимания. Вследствие такого лестного отзыва со стороны строгого и мудрого ценителя всяких умственных произведений, автор исследования о монашестве епископов удостоился, по представлению обер-прокурора Св. Синода, Высочайшей награды – кабинетного золотого креста с драгоценными украшениями.²²¹⁰

Для присутствования при частных испытаниях студентов академии по богословским предметам, пред окончанием курса, было обыкновение приглашать кого-либо из членов академической конференции, находящихся в Москве.

В 1862 г. приглашен был с этою целю протоиерей Московской Петропавловской, в Басманной, церкви, доктор богословия, Петр Матвеевич Терновский²²¹¹, бывший профессор богословия в Московском университете. По сему случаю я обратился к нему с особым письмом, и вот что получил от него, от 27-го числа, в ответ:

«На почтеннейшее ваше письмо, полученное мною сегодня, 27 мая, имею честь ответствовать, что препятствие к тому, чтобы присутствовать на экзаменах студентов академии, я в настоящее время не предвижу никаких, и к 16 июня буду иметь честь прибыть в академию».

4-го июня писал мне из Москвы известный мануфактурист Константин Васильевич Прохоров, отличавшийся необыкновенною ревностью об охранении православия и в особенности о соблюдении заповеди о почитании воскресных и праздничных дней:

«Даниловского монастыря о. архимандрит Иаков²²¹², получил из Петербурга письмо, по поводу статьи напечатанной в Душеполезном чтении о молитвенном прибавлении к сугубой ектеньи – в Московских церквах.²²¹³

—732—

1862 г.

Из этого письма видно: прогрессистам в Петербурге противно святое и благодатное добавление; а истинно православные радуются.

В этом письме, между прочим, касается болезненного состояния современной литературы, и выражается необходимость водворения в училищах наших чисто православной системы учения и воспитания: чтобы хоть следующее-то поколение сохранить от язв западного растления, своемыслия и своедействия, для спасения отечества.

о. архим. Иаков прислал ко мне подлинное письмо. С его согласия я списал копию, и посылаю при сем к вашему высокопреподобию. Думаю, не лишне представить копию сию на благоусмотрение его высокопреосвященству, милостивому нашему архипастырю.

Слышно, в Петербурге сочувствуют этому письму; оно разошлось там в копиях, а некоторые копии повезены и в провинции.

Из газет видно, что и в Петербурге началось во всех церквах молебствие.

Даруй Господи благо, спасение и спокойствие батюшке нашему Царю Александру Николаевичу, всему Августейшему дому и всему возлюбленному нашему Отечеству.

Ныне время сугубых молитв и молений ко Господу.

На этой неделе, если Господу угодно будет, буду жив и здоров, имею намерение побывать во святой обители вашей.

Посылаю к вам другое письмо ко мне адресованное, одного Московского жителя, бывшего профессора Медико-хирургической академии, о важности в настоящее время проповедания слова Божия, которое, по прочтении, прошу возвратить мне с вашими замечаниями».

В ответ на это писал я от 6-го числа.

4-го же числа писал мне из Самары, куда отправился для лечения кумысом, профессор Московской академии Н.С. Казанский²²¹⁴:

«Вот уже две недели с половиною как я на кумысо-лечебном заведении. Ко вкусу кумыса еще не привык и пью его как микстуру, даже сомневаюсь находится ли хоть один из пьющих, который бы находил удовольствие в

—733—

1862 г.

кумысе. Иные пьют много, но не из удовольствия, а из ожидания пользы. Можно привыкнуть ко всему. Кумыс – это питье в роде дурного деревенского квасу, который окис от жаркой погоды. На третий или на четвертый день после дойки молока именуется уже старыми кумысом, на второй день средним, на первый молодым. Больных теперь здесь человек 50. – Кумыс на некоторых оказывает видимо благоприятное действие, но действие ли это кумыса, или следствие гигиенических и диэтических условий, – не берусь сказать утвердительно. Климати здесь, не смотря на холодный май, на чрезвычайную изменчивость погоды, – хороши. – Теперь, видно, наступают жары и жары Африканские. Я человек не боящийся жары, скрываюсь эти нее. К здоровому климату прибавьте отсутствие забот, занятий, постоянную прогулку на свежем воздухе и притом умеренную, без утомления, воздержание от вина, кофея, табаку, чаю и всего горячительного, – строго запрещены здесь и карты как потому, что ради их долго сидят, так и по тому, что могут при азартной игре производить волнение. Мне кажется, одних этих условий достаточно, чтобы поправить здоровье.

Как действует кумыс на мое здоровье, не могу еще сказать что-нибудь положительное. Теперь я ем, что дают. Конечно, дают пищу здоровую, но тут есть и говядина, и телятина. Правильного пищеварения еще не замечаю у себя. Думаю, далее 1-го июля не пробуду здесь. Прогулка здесь или в степь, в которой нет почти травы, или в так называемый, молодой лес, где якобы разбит парк. Не много тут деревьев выше сажени; дорожка протоптана кругом и ходить можно; поделаны скамейки, но тени почти нет, хотя кустарник и частый. Деревца есть всякие, редко только береза; частые лесные яблони; и они придают, когда цветут, какой-то особый видь здешнему кустарнику. В старые года, говорят, здесь были огромные дубовые леса; нет теперь и помину их.

Очень я здесь благодарен о. ректору семинарии за его внимание. Раза 3–4 они были у меня; присылали лошадей, чтобы свозить нас ко всенощной и обедне в Троицын день и в день Всех святых. Положение его не завидно. В семинарии всегда двух-трех наставников нет в

—734—

1862 г.

наличности; теперь инспектор светский (был у меня раза два) оставляет службу при семинарии, между прочим, по неудовольствию с ректором. Причина такая: прошлый год выписывали для семинаристов все светские журналы. Ректор велел ныне их не выписывать, а вместо их духовные. Это не понравилось инспектору, видно, грошовому прогрессисту. Как я ни объяснял ему, что ректор давно обязан были так поступить, они все думает, что лучше выписывать светские журналы. Другой наставник семинарии открыл воскресную школу прямо против собора, и когда там шла обедня, – они учили детей петь: «ой вы сени, мои сени». – И с этим наставником я познакомился. Видный мужчина, разумеется, с бородою и когда наступила хорошая погода, сказался больным и приезжал к нам с князем К. и в другие места, а ректор ходи за него в класс, – ибо он помощник ректора. Наставник этот уже в светском звании. Из других семинарий Казанского округа бросились теперь наставники в педагогические школы, чтобы занять после место учителей гимназии. В Казанской академии опять борьба наставников с ректором, распущенность и неустройство. Лучше всего сделали бы, если бы закрыли ее. Наставники бегут из академии один за другим; студенты только портятся; для духовного звания никто не воспитывается. Некоторые сведения о Казани сообщил мне проф. Казанского университета – доктор медицины – Скандовский²²¹⁵, ваш земляк, бывший семинарист Владимирский, 32 года уже профессорствующий в Казани. Узнав о том, что вы едете на ревизию во Владимир, старец со слезами просил меня передать вами его просьбу о Руновых – и я не мог отказаться, и прошу вас, по возможности, утешить человека, который овдовел и, оставшись бездетными, живет единственно для этого семейства. Прошу вашего благословения и молитв. Всей возлюбленной братии академической сердечный привет; о. наместнику²²¹⁶ передайте мое почтение с просьбою молитв и благословения, чего прошу и от вас».

—735—

1862 г.

7-го ч. писал я в Москву А.Б. Нейдгарт:

«Вчера от о. Сергия получил я прискорбное известие о вашей горестной утрате.

«Примите, достоуважаемая Анна Борисовна, мое искреннее, сердечное сочувствие и сострадание в постигшей вас скорби.

В утешение вам в настоящей вашей скорби могу предложить одно мою усердную молитву о упокоении усопшего вашего сына.

Вместе с сим прошу принять от меня эту книжку: в ней, может быть, вы встретите нечто полезное и благопотребное при настоящем вашем душевном настроении.

По вашему всегдашнему желанию, посылаю вам воды из св. кладезя.

О себе не могу вам сказать ничего особенного: у меня, по милости Божией, все пока благополучно».

Между тем, 10-го числа получаю письмо из Москвы от ее высокопревосходительства, в котором она пишет:

«Давно, очень давно собираюсь писать вам, мой добрый и почтенный о. Савва, но не могла до сих пор собрать мыслей, чтоб написать письмо. Ваш о. казначей²²¹⁷, вероятно, писал вам в каком расстройстве он видел меня, когда передавал мне просфору вашу, за которую я поручила ему благодарить вас. Через день после того, сын мой Михаил скончался в Кленове чахоткой; сын мой Алексей приехал туда только за день до смерти брата. Покойный уехал из Москвы после консультации докторской, в которой решено было, что у него нет чахотки, но что он склонен к ней и должен остерегаться. Приехав в деревню, он все скрывал от нас, что ему было все хуже и хуже, и наконец, по приезде брата, скончался 22-го мая, исповедавшись и причастившись св. таин, что мне служить величайшим успокоением. Ни я, ни дочь моя, – мы не были в состоянии ехать на похороны, да и не пустили нас туда. Бог посетил меня скорбью великою, батюшка о. Савва, да будет Его святая воля! Смиренно покоряясь ей, я, как мать, умоляю Его сохранить мне остальных детей моих; но вот и о незамужней дочери моей я

—736—

1862 г.

начинаю сильно беспокоиться. Пребывание ее в Вене не укрепило здоровья ее; она постоянно кашляет: у ней болит бок и грудь; доктор говорить, что у ней застарелая простуда в легких. Вот и это похоже на чахотку; судите же каково мне? Бывают у меня минуты уныния; я стараюсь не предаваться ему, – ведь это грех? – Когда одна, – грущу, тревожусь, беспокоюсь; – при других – я все та же как и прежде. – Здешние духовные приятели мои все обещались мне помолиться о покойнике моем; – помолитесь и вы за него, батюшка о. Савва! – Помолитесь и за меня, чтобы подкрепил меня Господь Бог в ношении тяжкого креста моего.

К частным скорбям присоединяются и общественные. Петербург горит уже довольно долгое время; там ужасное разорение; здесь носятся слухи, что будто бы и зимний дворец сгорел; и в Москве-то, говорят, вот нынешний день было уже четыре пожара; говорят, что подкидывают письма возвещающие, что будет гореть и Москва. Всюду возмутительные прокламации, одна одной ужаснее! Прилагаю при сем одну из первых их, которую я успела списать с печатного экземпляра, уже несколько времени тому назад. Последние провозглашают, что нет Бога, что обходились и обойдутся и без него; что брак должен быть уничтожен, а также и храмы, и монастыри, и священники, и все монахи. Кажется, желали бы перерезать и всех дворян, как защитников престола. Вот в какое мы живем время! Все же прокламации эти были печатаны в Киево-Печерской лавре. Это уже открыто. Как вам это кажется? Ну, право, живем мы последнее время.

Владыка митрополит подарил мне третий том проповедей своих, и мне семинарское начальство настоятельно советует составить на него алфавитный указатель, говоря, чтобы я обратилась к вам с просьбою прислать мне для подражания один экземпляры из указателей на первые проповеди митрополита. Боюсь, что это будет не по моим плохим способностям; однако ж, хочу попробовать, и поэтому, прошу вас не отказать мне в присылке такой книги. Я думаю отправиться в деревню к 12 числу сего месяца. Стану углубляться в занятия мои, чтобы убаюкать скорбь и грусть свою; потому что в деревне, в виду све-

—737—

1862 г.

жей могилы, и в отсутствии всякого рассеяния, часто, часто будет завывать сердце мое. Когда-то слыхала я латинскую пословицу: Amicus certus in re incerta cernitur. Посмотрю, могу ли я надеяться на дружбу вашу? Если вы будете утешать меня письмами вашими, то отрадно будет мне сочувствие ваше, как доказательство, что вы принимаете участие в душевной скорби той, которая постоянно пребывает – искренно преданная вам Анна Нейдгарт.

Обещались, а не прислали мне воды из святого колодца».

14-го ч. писала мне из Москвы Е.И. Вельтман²²¹⁸:

«Месяца три тому назад, я беспокоила вас письмом и послала вам рукопись св. и церковной истории для детей, прося вас обратить на этот труд ваше доброжелательное внимание – исправить, как вам угодно, и подвергнуть его цензуре. С тех пор не имею о нем никакого известия. Будьте так благосклонны, побеспокойтесь уведомить меня об участи моей рукописи и о том, получили ли вы мое письмо. Не смея утруждать вас возобновлением просьбы моей, быв уверена, что вы по благодушно не откажете сделать возможное, остаюсь многоуважающая вас»…

В ответ на это укоризненное послание я писал от 22-го ч. супругу Елены Ивановны, Александру Фомичу Вельтману:

«Супруга ваша, Елена Ивановна, месяца три тому назад прислала на мое имя рукопись для представления в цензурный комитет, существующий при нашей академии и письмом от 15-го сего июня спрашивает меня о судьбе своей рукописи. Имею честь уведомить Елену Ивановну, что рукопись ее мною получена и немедленно передана в цензурный комитет. Почему эта рукопись до сих пор не рассмотрена, причина этого, с одной стороны, заключается в том, что наши цензоры, будучи вместе и профессорами академии, в настоящую пору, по случаю выпуска студентов, до крайности обременены школьными делами, и потому не имеют довольно свободного времени для занятий цензурных; – а с другой стороны, как говорил мне, цензор, рукопись требует некоторых исправлений.

—738—

1862 г.

Но всяком, впрочем, случае, рукопись будет рассмотрена в будущем июле или августе и по принадлежности и возвращена.

Прошу извинения пред Еленою Ивановной, что до сих пор я не уведомил ее о судьбе ее рукописи».

19-го ч. писал мне из Москвы, с приложением 500 р., эконом Троицкого митрополичьего подворья, иеромонах Афанасий:

«Алексей Васильевич Толоконников прислал на днях ко мне пакет на имя ваше, со вложением 500 р.с., и просил препроводить к вам при случае. Так как в предшествовавшие дни не представилось надежного случая к исполнению просьбы его, то спешу воспользоваться к сему настоящим случаем и покорнейше прошу, ваше высокопреподобие, почтить меня уведомлением о получении препровождаемого пакета для сообщения о сем Алексею Васильичу».

В ответ на это писал я от 22-го числа.

А.В. Толоконников, богатый Московский купец (торговавший восковыми свечами), почетный блюститель по экономической части при Московской дух. академии, ежегодно жертвовавший по 500 р. на потребности нашего духовного учреждения.

Не могу не сказать здесь, с прискорбием, несколько слов об иеромонахе Афанасий и о его поразительной смерти.

Афанасий – из студентов Тульской семинарии. Был человек очень дельный, разумный и честный, но, к сожалению, не очень крепкого здоровья. Прежде он был казначеем в Высокопетровском монастыре, а потом, по рекомендации бывшего настоятеля Высокопетровского монастыря ректора академии, архим. Евгения²²¹⁹, или по непосредственному усмотрению преосвященного митрополита, он взят был на Троицкое подворье в должность эконома. Но как Троицкое подворье в Москве принадлежит Троицкой Сергиевой лавре и как прежнее экономы на этом подворье

—739—

1862 г.

всегда почти избирались из числа лаврской братии: то на этот выбор наместник и братия Лавры смотрели не благоприятно, и потому новому эконому, как для них чуждому, они время от времени давали чувствовать свое неудовольствие, обременяя его при том постоянными, не всегда удобоисполнимыми поручениями. Это не могло не отражаться на слабом здоровье о. Афанасия. – Чувствуя свое затруднительное положение, он часто выражал желание освободиться от порученной ему должности: но митрополит не отпускал его, дорожа им как человеком способным и честным. – Кончилось тем, что Афанасий впал в ипохондрию и в одно печальное утро его нашли в своей келье повесившимся… Это было в январе 1866 года.²²²⁰

19-го ч. писал мне из Киева ректор дух. академии архим. Филарет²²²¹:

«У нас в академии есть вакантное бакалаврское место по кафедре общей церковной истории. А у вас, ваше высокопреподобие, есть студенты Воронов, оканчивающий теперь курсы, с любовью к этой науке и с хорошими сведениями по ней; и он, сколько могу судить по тем сведениям, какие имею, мог бы, с честью для вашей и с пользою для нашей академии занять означенное вакантное у нас бакалаврское место. Если ваша академия не имеет подобных видов на г. Воронова, прошу вас всеусердно ходатайствовать пред вашею конференцией, чтобы она отпустила его к нам. Этим ваша академия сделает большое одолжение нашей. Само собою разумеется, что назначение г. Воронова в нашу академию должно последовать в том только случае, если сам Вороновы изъявить на это свое согласие. К этому считаю нужным присовокупить для сведения, что распределение кафедр у нас несколько отличается от вашего. До 1861 г. как библейскую, так и общую церковную историю преподавал у нас один наставник. По обширности предмета, в прошедшем году сделано, с утверждения высшего начальства, разложение на

—740—

1862 г.

двух: один читает библейскую и часть общей церковной истории – до отделения западной церкви от единения с восточной: другой должен читать историю церкви в средние и новые века до наших дней. Это место состоит у нас вакантным. Для уравнения с первым последний, кроме того, читает еще основное богословие. Распределение это не совсем отчетливое; но оно допущено было по случайным обстоятельствам. Если бы тот, кто поступит к нам, пожелал общую церковную историю оставить за собою, то по времени можно сделать изменение в теперешнем распределении частей ее.

Прошу вас покорно уведомить меня в непродолжительном времени, можем ли мы надеяться на приобретение от вас г. Воронова».

В ответ на это писал я:

«В вашей академии не одно, а два бакалаврских места свободны, как пишете вы к нашему о. инспектору²²²² и Симоновскому о. архимандриту.²²²³ Поэтому мы готовы пожертвовать вам не только Воронова, о котором пишете вы мне, но и Терновского – второго после Воронова воспитанника. Если о Воронове вы уже имеете выгодное понятие: то позвольте рекомендовать вам Терновского, как человека вполне благонадежного во всех отношениях. Тот и другой изъявили полное желание поступить на службу в вашу академию. О них докладывал я и высокопр. митрополиту. Владыка с своей стороны не находит никакого препятствия к назначению их на службу в вашу академию. Если бы вам понадобился и еще один бакалавр, в особенности на философскую кафедру, то мы могли бы рекомендовать вам Каринского²²²⁴, воспитанника, окончившего курс под № 4.

На основании вашего письма высокопр. митрополит разрешил нам представить в Синод Воронова и Терновского на бакалаврские должности в вашу академию. Но это представление, вместе с вашим представлением о назначении на места наших воспитанников, будет сде-

—741—

1862 г.

дано нами не ранее половины августа. Поэтому, если бы встретились у вас какие-либо затруднения или перемены, вы еще успеете уведомить нас».²²²⁵

22-го ч. обер-прокурор Св. Синода А.П. Ахматов обратился ко мне с частным письмом следующего содержания:

«Полученное мною от студента Московской дух. академии, Константина Кустодиева, письмо о назначении его псаломщиком к одной из православных церквей за границею (в Рим) имею честь препроводить к вашему высокопреподобию, покорнейше прося вас, милостивый государь, с возвращением сего письма, уведомить меня по содержании оного, и с тем вместе сообщить мне откровенные сведения о способностях Кустодиева, успехах его в науках и нравственности».

В ответ на это писал я от 30 числа:

«На письмо вашего превосходительства от 22-го текущего июня, коим изволите требовать от меня откровенного сведения о способностях, успехах в науках и нравственности окончившего ныне курс в нашей академии воспитанника К. Кустодиева, имею честь ответствовать, что воспитанник Кустодиев, при хороших способностях и достаточных успехах в науках (он значится в списках под № 33 из числа 42 студентов), всегда отличался доброю нравственностью и постоянством характера.

При сем честь имею возвратить вашему превосходительству письмо воспитанника Кустодиева».²²²⁶

23-го ч. писал мне из Москвы известный нумизмат Дм. Петр. Солнцов:

«Прибавление к моей нумизматике, вышедшее из печати, считаю себе за приятный долг препроводить к вам, как любителю и ученому знатоку наших древностей. В

—742—

1862 г.

нем помешены еще некоторые неизданные монеты, сравнение по типам наших старых денег с типами же других славянских племен, выписки из летописей, которые могут быть доводами, что у нас были и должны были быть деньги до XIV столетья, хотя немцы и уверяют нас в противном».

27-го ч. писал мне из Москвы ректор семинарии, о. Игнатий:

«Поздравляю вас с окончанием учебных трудов. Мы покончили публичные экзамены 21 июня. Теперь идет рассуждение о том, кого из окончивших курс послать в академию. Не знаем еще сколько потребуете. Думаю, послать Д. Лебедева, Ключарева, Некрасова, Геликонского и Прозорского. Кроме того, еще просятся: М. Световидов, Хр. Соколов, Холмогоров, Владимирский, Цветков, Боголепов, Виноградов (регент), Н. Соловьев, Покровский, П. Десницкий и еще просится Запольский, которого, впрочем, справедливость требует признать принадлежащим к Иркутской епархии. Просился еще и Городецкий, но к сожалению, окончил во 2 разряде и потому мы считаем не удобным отпускать его к вам.

Прошу вас усердно распорядиться о требовании студентов из нашей семинарии.

С совершенным почтением и неизменною преданностью имею честь пребыть Московской семинарии ректор архим. Игнатий.

Р.S. Пальмер²²²⁷, по приказанию владыки, помещен у нас в семинарии. Он желает знать на каких условиях жил Пюзей²²²⁸, и откуда иметь чай и пищу? Прошу вас написать мне о сем».

В продолжение июня, по обыкновению, происходили в академии экзамены сначала частные, а за тем окончательные публичные: настоящий год был год курсовой. Вы-

—743—

1862 г.

сокопреосвящ. митрополит посещал и некоторые из частных экзаменов, и присутствовал на публичных испытаниях в качестве ревизора. По окончании экзаменов, не раз собирались в покоях митрополичьих члены академической конференции, под председательством его высокопреосвященства, для окончательного рассмотрения, так называемых, курсовых студенческих сочинений, по которым главным образом, определялись ученые степени воспитанников, оканчивающих курс академии. На основании этих сочинений, из 42 воспитанников настоящего ХХΙΙΙ курса, 12 воспитанников выпущены были со степенью магистра; 7 с правом на получение степени магистра, если прослужат два года в училищной, или епархиальной службе с одобрением начальства и, если представят новые сочинения; 16 со степенью кандидата, и 7 действительными студентами, с правом на получение степени кандидата, если прослужить два года с одобрением училищного и епархиального начальства.

Из воспитанников этого курса с честью и достоинством служили и служить церкви и отечеству на разных поприщах следующая лица:

1) Александр (Дмитр.) Воронов. По окончании курса назначен бакалавром общей церковной истории в Киевскую академии. О нем см. выше.

2) Филипп (Алексеевич) Терновский – поступил вместе с Вороновым в ту же Киевскую академию на должность бакалавра по кафедре русской гражданской истории; о нем также замечено было выше.

3) Иеромонах Иоанн Митропольский, с 1862 г. до 1870 г. преподавал общую церковную истории в Московской академии. В 1870 г. возведен в сан архимандрита и в том же году 5-го июня хиротонисан во епископа Алеутского (кафедра в Сан-Франциско). В 1877 г. уволен от управления епархией и назначен членом Московской Св. Синода конторы.²²²⁹

4) Михаил (Иван.) Карниский. По окончании курса служил наставником в Вифанской семинарии и с 1865 г. в

—744—

1862 г.

Московской. В 1869 г. поступил в доценты Петербургской академии по кафедре метафизики, потом переведен на кафедру истории философии; в 1873 г. получил звание экстраординарного профессора и в том же году командирован за границу с ученою целью. С 1880 г. доктор богословия и ординарный профессор. С 1894 года в отставке.

5) Сергей, в монашестве Симеон Линьковъ. По окончании курса определен наставником Вифанской семинарии; в 1865 г., будучи инспектором Московской семинарии, возведен в сан архимандрита; в 1870 г. определен ректором Пензенской семинарии; в 1875 г. оставил училищную службу и вступил в должность наместника Александро-невской лавры.²²³⁰

6) Александр (Иван.) Гренков. По окончании курса поступил в Казанскую дух. академии бакалавром по кафедре нравственного и пастырского богословия; в 1867 г. получил звание экстраординарного профессора.²²³¹

7) Михаил (Мих.) Дрекслер из латышей. В 1864 г. рукоположен во священника, состоя на службе в должности наставника Рижской семинарии: в 1870 г. определен ректором сей семинарии, с возведением в сан протоиерея.²²³²

Пред окончанием учебного курса резолюцией его высокопреосвященства требовались от наставников академии сведения, что каждым из них преподано и по каким классическим книгам, или с какими пособиями. На это архипастырское требование я, с своей стороны, отозвался, что мною, со времени вступления в профессорскую должность, т.е. с января 1861 г. и по июнь 1862 г. преподано догматическое богословие по руководству православно-догматического богословия преосвященного Макария²²³³, архиепископа Харьковского, с подробнейшим изъяснением частных догматических истин, для чего пособиями служили частью

—745—

1862 г.

богословский трактаты, напечатанные в разных духовных периодических изданиях, частью системы иностранных известнейших богословов, как-то: Либермана, Перроне, Клея, Куна, Геппе и др.

К 1-му июля у нас были окончены все дела по выпуску воспитанников XXIII курса академии.

5-го числа – день открытая мощей преподобного Серия – в Лавре великое торжество. Мне пришлось принять участие в этом торжестве. На другой день после этого торжества я отправился в Москву с тем, чтобы оттуда поспешить во Владимир, для производства порученной мне ревизии тамошней семинарии с находящимся при ней духовным училищем.

7-го числа из Москвы писал я в Иваново к родным:

«Сейчас отправляюсь из Москвы по полезной дороге во Владимир. Пробуду там, как полагаю, числа до 15-го.

Если Бог благословить, намереваюсь посетить вас и прочих родных, впрочем, на самое короткое время. Куда поеду я наперед, теперь еще решить по могу: об этом дам знать из Владимира.

С братскою любовью остаюсь, в надежде личного свидания с вами"…

Около 12-ти часов дня 7-го ч., в субботу, –отправился я, в первый раз по железной дороге, из Москвы во Владимир. В 6 часу пополудни прибыл на Владимирскую станцию железной дороги, где встретил меня издавна мне знакомый инспектор духовного училища Иван Григ. Соколов. Квартира для меня приготовлена была в ректорских покоях.

Ректор Владимирской семинарии, архимандрит Алексий²²³⁴(Новоселов) – магистр Х-го курса Киевской академии (1841 г.) Во Владимирскую семинарии переведен в 1860 г. из ректоров семинарии Подольской. Человек с значительными сведениями, но при характере необыкновенно живом и вспыльчивом, не обладавший достаточным тактом, свойственным начальнику учебного заведшая. Бестактность

—746—

1862 г.

свою он сейчас же обнаружил предо мною. Сидя пред всенощной за чаем, он, между прочим, говорит мне: «я хочу позвать к себе завтра к обеду преосвященного». – «Но когда же вы будете звать, – говорю я ему, – ведь ударили уже в колокол ко всенощной»? У нас это делается очень просто: пойду после всенощной на архиерейскую кухню, скажу повару, чтоб не готовил для архиерея обеда, и дело кончено: архиерей по неволе придет ко мне обедать». – И действительно, так он и сделал; на другой день преосвящ. Иустин²²³⁵ явился к ректору на обед. Такая фамильярные отношения между архиереем и ректором семинарии крайне удивили меня.

Всенощную слушал я в домовой архиерейской церкви. По случаю празднования на следующей день Казанской иконе Б. Матери, на литию и величание выходил архимандрит Митрофан²²³⁶, бывший ректор Костромской семинарии и за нетрезвость удаленный от должности, с определением во Владимирский архиерейский монастырь. Служба совершалась весьма поспешно.

После всенощной заходил я к преосвящ. Иустину и был принят им очень благосклонно; угостил меня чаем и беседовал со мною до 11-го часу.

8-го ч., в воскресенье, пред обидней представлялись мне наставники семинарии и училища. За тем слушал литургии в семинарской Богородицкой церкви, где пели семинарские певчие порядочно; но общее пение учеников показалось очень удовлетворительным. – Из Богородицкой церкви, по окончании литургии, отправился я в Успенский кафедральный собор, где служил преосвященный Иустин. – При его служении замечены были мною следующие особенности: при хиротонии в диакона преосвященный не делал крестного знамения на главе хиротонисуемого: при причащении сослужащих, архиерей сам преподал из св. чаши и протодиакону. После литургии владыка пригласил меня с собою в карету. – За чаем у него имели разговор о царских панихидах, который он считал совер-

—747—

1862 г.

шенно излишними, особенно по таким особам, как напр. Анна Иоанновна, – и о любви ко врагам, которую он считал противоестественною.

В час пополудни у ректора был обеденный стол, за которым присутствовал преосвященный; к столу был приглашен и инспектор семинарии, иеромонах Кирилл.²²³⁷ 3а столом шла речь о современной русской литературе, между прочим, о журнале Современник, который преосвящ. Иустин предпочитал всем прочим журналам, а на материализм он смотрел как на философское учение нисколько не опасное для общественной нравственности.

После обеда осмотрены были мною: семинарские – библиотека, архив и больница. За тем отправлялся я в Боголюбов монастырь, откуда ездил в сопровождении о. архимандр. Иеронима²²³⁸, для осмотра древнего храма во имя Покрова Пресв. Богородицы, где прежде никогда не бывали. На обратном пути из Боголюбова посетил одну ученическую квартиру, которую нашел в добром порядив.

9-го ч. даны были мною ученикам всех классов семинарии предложения для классических сочинений. Между тем производимы были экзамены в дух. училище. Из 587 учеников спрошено было на экзамене 123. – Ректор училища кафедральный протоиерей, магистр Ф.М. Надеждин.²²³⁹ Кроме его при училище инспектор И.Г. Соколов 9-ть наставников, между коими заслуживает внимания учитель катехизиса и латинского языка, кандидат V курса Московской д. академии (1826 г.) Алексей Михайлович Ушаков, 60-ти лет от роду. – О нем ректором училища сделан такой отзыв: «отличается благодушным обращением с учениками и умением ясно и вразумительно передавать уроки». – К этому можно было бы прибавить еще: отличается необыкновенною тучностью.

С 10 по 14 ч. июля производимы были устные испытания учеников семинарии. В трех классах высшего отделения учеников было 126; – в трех классах среднего отделения – 151 и в трех же низшего – 260: а всего в семинарии было 507 человек.

—748—

1862 г.

Преимущественное внимание обращено было мною, разумеется, на учеников высшего отделения, как уже оканчивавших учебное поприще. – Из них каждый был спрошен мною, по крайней мере из одного предмета учебного курса; некоторые же по двум, иные далее по трем и более предметам.

Личный состав начальствующих и преподавателей семинарии состоял из 24-х человек.

Представлю здесь характеристику некоторых личностей как на основании своих собственных наблюдений, так и на основании отзывов ректора семинарии.

Ректор архимандрит Алексий.²²⁴⁰ – Не отличаясь сильными способностями и глубокими сведениями в науках, он весьма ревностен и тщателен в исполнении своих обязанностей; в высшей степени честен и добросовестен. При неутомимой деятельности, касающейся, впрочем, более формальной стороны обязанностей, он чрезвычайно требователен и недоверчив в отношении к подчиненным. Не отличаясь твердостью характера, но увлекаясь природною вспыльчивостью, он более бывает упрям, чем тверд и постоянен в своих правилах. Часто за маловажные проступки учеников, например, за нехождение на греческий класс письменно угрожает тяжкими наказаниями, как-то: снесением в третий разряд по общему списку; – но так как угрозы эти не исполняются, то он и не производит на учеников никакого действия. В обращении с учениками, большею частью, фамилиарен, и от того не пользуется должным уважением. А между тем в отношении к наставникам не редко бывает сух и надменен. Жизнь ведет строгую и совершенно уединенную, хотя и не отказывается принимать у себя посетителей, и при этим отличается крайнею угостительностью. Трезвость, честность, гостеприимство, неутомимая деятельность приобрели ему право на общую любовь и уважение: но его бесхарактерность и излишняя формальность, простирающаяся до мелочности, делают его неприятным и тяжелым для подчиненных.

Инспектор иеромонах Кирилл (Говорович).²²⁴¹ Спосо-

—749—

1862 г.

бен и сведущ в преподаваемых им науках; но самолюбив и неуважителен к старшим; любит светское общество и своим поведением не всегда подает добрый пример ученикам. По отзыву ректора, при временном исправлении ректорской должности, позволял себе некоторые злоупотребления в делах экономических. Имеет пристрастие к некоторым ученикам; как слышно было, он виновник развития в учениках вольномыслия и неуважительности к наставникам.

При моем рассуждении ректоре и инспекторе с преосв. Иустином, он более был недоволен ректором, чем инспектором; впрочем, желал бы того и другого удалить от семинарии. Инспектор в следствие моего отзыва в отчете, переведен был на ту же должность в Псковскую семинарию, но ректор оставлен был на своем месте.

Профессор и библиотекарь Андрей Боголюбов – мой сверстник по академии. По отзыву ректора, библиотекарь исправный и наставник способный, усердный, и знающий свой предмет.²²⁴²

Профессор, протоиерей Василий Миловидов. По отзыву ректора, наставник трудолюбивый, опытный и усердный, но по излишней снисходительности к ученикам, труд его не приносит должных плодов.

Коллежский советники, учитель Иосиф Трофимович Сердцев. Наставник, по отзыву ректора, опытный и к прохождению должности усердный. Отличается необыкновенно пылким характером.

г. Сердцев просил меня о перемещении его на службу в Вифанскую семинарию в расчетах на получение высшего оклада жалования; – так как он хорошо знал еврейский язык и приступил тогда к составлению еврейско-русского словаря: то представивши вниманию преосвящ. митрополита этот труд, я склонил его высокопреосвященство к принятию учителя Сердцева на службу в Вифанскую семинарию. В 1864 г. он и перемещен был в эту семинарию. С 1866 года был священником в Москве. Труд его по составлению еврейского словаря, начатый во Владимире, не был приведен к окончанию.

—750—

1862 г.

Учитель, надворный советник Михаил Соловьев – наставник усердный и исправный. При огромном семействе, состоящем из 12-ти или более душ, получая жалования в год 286 р., он крайне нуждался в средствах к жизни. Так как он был моим наставником по математике и физике, то я, посетивши его в квартире, оказал ему небольшую денежную помощь.

Учитель Мирон Никольский – преподаватель словесности. По отзыву ректора, наставник очень трудолюбивый и деятельный, особенно усерден и внимателен к чтению ученических сочинений.

Преподаватель медицины и врач семинарской больницы статский советник Митрофан Алякринский, состоявший на службе с июля 1831 г. Наставник, по отзыву ректора, усердный и врач деятельный, но ученики не с большою охотою слушают его уроки. Он представлен был мною за долговременную службу к благословению Св. Синода.

При рассмотрении, в общем собрании семинарского правления, экзаменических списков и ученических сочинений, пять лучших учеников назначены были для поступления в Московскую духовную академию, в том, числе мой шурин Василий Царевский; сверх сего, двое – Александр Тихомиров и Евгений Быстрицкий допущены были до экзаменов и приняты в академию в качестве волонтеров.

16-го числа, пред выездом из Владимира, я получил письмо из села Иванова от священника Крестовоздвиженской церкви, магистра Дм. Федор. Певницкого²²⁴³, который не задолго пред тем оставил профессорскую должность при семинарии и которому я весною послал из Москвы в дар за его руководство моего шурина Царевского в изучении немецкого языка Слова и Речи Московского митрополита Филарета, в 3-х частях. Вот что писал мне от 10-го числа о. Певиицкий:

«Душевно желая вам здоровья и всего доброго, честь имею принести вашему высокопреподобию мою нижайшую благодарность за ваш драгоценный для меня подарок

—751—

1862 г.

Усерднейше благодарю вас за ваше внимание и расположение ко мне и почту себе долгом пребыть к вам признательным навсегда, вспоминая о вас в моих недостойных молитвах пред престолом Божиим.

Мне крайне совестно так поздно писать к вам. Этому препятствовали то различные беспокойства и хлопоты по приходу н дому, с которыми соединено было вступление мое в новый род службы, то болезни, посетившие сначала меня, потом моих домашних. Начало новой моей жизни стоило мне немалых трудов: да и вообще настоящая моя служба беспокойнее и суетливее, чем должности наставника семинарии. Однако ж положение мое все-таки изменилось к лучшему, – благодарение Богу!

Владимирская семинария, как слышно, ожидает вас на ревизию. Из Владимира не заблагорассудится ли вам предпринять путешествие и в наши края, повидаться с Ивановскими родными? В таком случае покорнейше прошу удостоить посещения и меня.

16-го ч. оставил я Владимир и, взявши с собою двоих двоюродных внуков учеников среднего отделения Григория и Семена Виноградовых, отправился к родным, сначала в село Иваново, где встречен был сестрою Марьею Михайловной²²⁴⁴ и прочими родными, разумеется, с неописанною радостью. – Из Иванова, съездивши на короткое время на свою родину, в село Горицы, чтоб помолиться на могиле моей родительницы, я снова возвратился в Иваново и оттуда отправился в Шую – незабвенное место моего детского воспитания и образования. Здесь остановился я в доме моего совоспитанника по академии, соборного священника Владимира Вас. Цветкова²²⁴⁵: но провел у него не более суток. При прощании, о. Владимир подарил мне два, очень примечательных издания, составлявших уже тогда библиографическую редкость, именно: Историю Российской иерархии, иером. Амвросия, в 7-ми книгах, М. 1807–1815 г. и Обозрение книги псалмов – студ. СПБ. дух. академии, Г. Павского²²⁴⁶, СПБ. 1814 г. – При о том он обещать приобрести для меня в Шуе требник Петра Могилы.

—752—

1862 г.

Из Шуи отправился я к родным в село Хотимль, где прием был самый радушный. Из Хотимля чрез Михайлову пустынь путь к Владимиру лежал чрез уездный город Ковров. Из Коврова я должен был направиться по шоссейной дороге во Владимир. Но слупилось не так. Ямщик, везший меня от Коврова, отложил своих лошадей и ушел. Заложили другую четверню и двинулись в ту сторону, куда направлен был экипаж, чрез несколько минут остановились: опять станция. Мой спутник-племянник опять пошел требовать лошадей. К счастью, станционный смотритель, всмотревшись в подорожную, спросил моего племянника, куда вы едете. Тот сказал во Владимир. «Но вы, – сказал смотритель, едете к Нижнему Новгороду, вам нужно вернуться назад». И мы по неволе должны были оборотить назад свои оглобли, сделавши таким образом совершенно напрасно верст 35-ть и потерявши часа три времени. – Однако ж рано утром явились опять во Владимире.

Здесь ожидали меня некоторые официальные бумаги, заготовленные, в мое отсутствие, семинарским правлением, которым я должен был подписать в качестве ревизора. Здесь же нашел я письмо из академии от о. протоиерея А.В. Горского. Он писал мне от 21-го числа:

«Не слыша о вас ничего столько времени, ищу вас указанным вами путем, и хочу побеседовать с вами об академии.

Вскоре после отъезда вашего из Лавры получено было мною письмо от преосв. Евсевия²²⁴⁷ из СПБ., в котором между прочим он уведомлял, что будет у нас обер-прокурор Св. Синода проездом чрез Лавру в Ярославль и далее по Волге. Долго мы ожидали его, по возможности приготовляясь встретить гостя, сколько позволят обстоятельства, поприличнее. Наконец, вчера вечером проехал он чрез Лавру, но спеша в Ярославль к 22 ч., дню освящения храма в училище для девиц дух. звания, не остановился даже на гостинице, а только из экипажа вышел, чтобы помолиться в соборе и напиться чаю у о. наместника, доколе переменяют лошадей. Это было в 10 часу

—753—

1862 г.

вечера. – По требование обер-прокурора должен был, и я явиться к нему, в комнату о. наместника. Других членов академического общества он не тревожил.

Встретив меня приветливо, обер-прокурор вошел в разговор обо всех делах, какие в последнее время были между ним и академической конференцией или правлением, и именно: а) требованном им конфиденциально мнении касательно избраны епископов не из монашествующих, б) о мерах к скорейшему утверждению окончивших курс воспитанников академии, в) об избрании наставников для Пермской семинарии и г) о лексиконе латинском.

О первом я вкратце передал, что сделано у нас с благословения владыки и что владыка приказал сделать. Как видно, г. обер-прокурор уже имел о том сведение от святителя нашего. Но не смотря на объявление мною, что святитель приказал напечатать статью в нашем издании, Алексей Петрович сказал, что так как он по тому же вопросу ожидает ответов и от других конференций, то нужно, чтобы статья, в отсутствие ли его или уже при нем была представлена, для общего рассмотрения, вместе с прочими.

По второму, когда я объяснил ему, что владыкою предложены такие-то и такие меры, обер-прокурор заметил, что не всякая академия имеет такого судию своих дел, как наша в лице владыки нашего, и что коллегиальное рассмотрение сочинений не так удобно для внимательного обсуждения их, как уединенное.

По третьему пожелал удостоверения в благонадежности избранных для Пермской семинарии²²⁴⁸ и выразил еще нужду указать ему человек двух из опытных уже наставников для переведения в Пермь, если нужно, даже с особенным пособием к их перемещению. Но я, разумеется, не взял на себя сделать такое указание тотчас же.

По четвертому, обер-прокурор высказали слишком силь-

—754—

1862 г.

ное предубеждение в пользу нового лексикона латинского. Но я отвечал, что у нас по этому предмету еще ничего не сделано, так как вопрос поступил в ту самую пору, когда на руках наших были дела по окончанию курса и потом начальство наше должно было разъехаться для ревизии.

В заключение должен я сказать, что обер-прокурор обещался, по окончании своего путешествия, к половине августа, приехать в Лавру дня на три и тогда лично познакомиться, как выразился он, со всем составом профессоров академии. Я позволил себе заметить, что тогда еще не откроется у нас учение, но будут приемные экзамены. Но это не отклонило его от намерения посетить тогда академию. Итак, не нужно ли подумать, как бы собрать к этой поре наших студентов. А то некого будут показать обер-прокурору. – Наставники, кажется, тоже не все будут готовы к тому времени.

О беседах своих с обер-прокурором я не доносил владыке, как потому, что не считаю их вполне официальными, так и потому, что не встретилось в них ничего такого, что особенно могло бы быть важно для владыки. Если же вы будете иметь случай говорить об этом со святителем, то благоволите сообщить, что найдете нужным.

По отъезде вашем, большую часть времени я должен был посвятить библиотеке: там шли переделки в шкафах и перестановка книг. Теперь это дело приходит к концу. Но за окна еще не принимались.

Кстати о книгах. Получен еще указ Св. Синода с разрешением взять из библиотеки М. Синод. типографии книги, какие было предположено отделить для академической библиотеки. Владыка дал резолюцию: «Академическому правлению сделать распоряжение для исполнения». Вероятно, это будет предоставлено мне.

На прошедшей неделе получил я от святителя запрос о высказанном архим. Порфирием²²⁴⁹ (бывшим Палестинским) мнении, будто список Библии Синайский, печатанный Тишендорфом, в книгах Нового Завета не представ-

—755—

1862 г.

ляет чистого текста Священного, но поврежденного еретиками. Вопрос этот не иначе мне было возможно разрешить, как при помощи изданного Тишендорфом объявления об этом издании, где собрано довольно вариантов из этого списка и напечатано несколько отрывков из рукописи. Книгу эту выслал мне святитель, хотя она есть и у нас. Так как он выразил желание, чтобы ответ быль дан в непродолжительное время, то я дня через три послал к святителю, что мог найти на данные вопросы.²²⁵⁰

Слава Богу у нас все благополучно. Петр Спиридоныч²²⁵¹ чувствует себя лучше прежнего, пользуясь теперь водами. Петр Симоныч²²⁵² с 3 числа сидит в Костроме.

Наличные наши члены академии все свидетельствуют вам нижайшее почтение. С ними примите и от меня изъявление глубочайшей преданности и душевного уважения».

По возвращении из Владимира в Москву, нашел я здесь письмо от товарища моего по академии, профессора Тверской семинарии, кафедрального священника Александра Васильевича Соколова.²²⁵³ Вот что он писал мне от 14-го июля:

«Не память бывшего товарищества, но уверенность в доброте вашей, постоянно усиливаемая достигающими в наш пресловутый град отзывами, дают мне смелость воспользоваться благоприятным случаем засвидетельствовать вам мое глубочайшее почтение и высказать желание всех благословений и вам, и вами, всякого утешения о Господе и радости о Дусе Святе.

Надеюсь, что вы не оскорбитесь моею покорнейшею к вам просьбою. Дело вот в чем: двое из наших воспитанников – один прошедшего, другой настоящего курса изъявили желание поступить в нашу академию (т.о. Московскую). Академическое правление не дозволило им приехать на приемный экзамен на том основании, что само

—756—

1862 г.

семинарское правление отрекомендовало их только «не неблагонадежными». Сочувствуя великой скорби одного из отринутых, именно: ученика богословия (нынешнего курса) Леонида Разумихина, – который, как говорит, и спал и видел получить образование в нашей академии, и при том зная по делу, что рекомендация «не неблагонадежный», дана ему только ради обобщения рекомендации с другим кандидатом (в частных же о нем собственно отзывать он рекомендовался положительно благонадежным), принимаю на себя смелость просить ваше высокопреподобие, не найдете ли вы возможным дозволить ученику Разумихину доступ в ваше святилище наук, в которое, если и не окажется достойным, то уже пусть собственным опытом убедится в том, яснее увидит звание Божие. С своей стороны могу только сказать, что он мальчик чрезвычайно скромный, с добрым характером и направлением, очень толковый, довольно развитой, но еще молодой и требует укрепления сил и познаний; в списках у нас в 1-м пятке; (у о. ректора – не знаю). Пишу это, никак не имея намерения навязывать вам моей смиренной просьбы, но предоставляя вашему благорассмотрению и вашему благовниманию сделать возможное добро. Я же в моем ходатайстве за него не имею никаких побуждений, кроме высказанных т.е. его желания сильного, его благонравия и успехов; и разве внимания к его сиротству и жалкому положению семейства. Во всяком случае, в искании лучшего и полезнейшего, по нашему усмотрению, как сам я привык, так и питомцев своих учу покоряться воле благого и всеведущего всепромышляющего Господа. Зная множество ваших дел и забот, не могу просить ответа на мое послание, но позвольте надеяться, что вы кому-ниб. поручите сказать да или нет, в ответ на него, или сделать желаемое распоряжение о допущении к экзамену упомянутого ученика.

Слышал я, что вы уже знаете, что и я, по благодати Божией, удостоен сана иерейского²²⁵⁴, и радуюсь, и трепещу, и прошу ваших святых молитв за меня пред престолом Божиим, пред ракою святого Сергия, так отечески хра-

—757—

1862 г.

нившего меня под кровом четыре года. Долгом почту и я возносить недостойный молнтвы мои о вашем здравии, преспеянии и возрастании ко благу родной нашей академии и родной матери нашей святой Церкви, пред престолом того же милосердого Бога и пред гробом св. угодника его благоверного князя Михаила Тверского, почивающего в нашем соборе. За тем простите».

26-го ч. писал мне из Киева ректор академии, архим. Филарет²²⁵⁵:

«Душевно благодарю вас и вашу академию за изъявленную готовность пожертвовать нам двух лучших своих воспитанников. Хорошо, что владыка ваш, высокопреосвященнейший митрополит, разрешил вам самим, на основании моего письма, представить их в Синод на бакалаврские должности в нашу академии. Прошу вас покорно представить одного из них на кафедру 2-го наставника по общей церковной истории, а другого – на кафедру обличительного богословия. Последняя кафедра у нас не давно открылась, – с смертью о. инспектора нашего²²⁵⁶, на место которого, как по инспекторской, так и по профессорской должности, представлен бакалавр архим. Сильвестр²²⁵⁷, читанный доселе обличительное богословие. На кафедру общей словесности, о которой я писал о. инспектору вашему²²⁵⁸, мы уже представили одного из профессоров здешней семинарии²²⁵⁹, так как эта кафедра, по особым обстоятельствами не может долго оставаться без наличного наставника. При этом прошу вас покорно уведомить меня, когда пойдет от вас представление в Синод о назначении воспитанников на должности. Чтобы не встретилось там каких-либо недоумений, могущих замедлить назначение ваших воспитан-

—758—

1862 г.

ников в нашу академию, я нахожу не излишним предуведомить письмом обер-прокурора Св. Синода, что в нашей академии означенные места состоять действительно вакантными, и что мы желали бы иметь на них воспитанников Московской академии, Воронова и Терновского.

Помяните меня в св. молитвах ваших пред гробом угодника Божия, преп. Сергия».

26-го же числа изволил писать мне высокопреосвящ. митрополит (Филарет):

«Отцу ректору мир.

С сим представится вам назначенный в академию сын генерал-майора Арбенев. Испытайте его снисходительно и не умедлите водворить его в академии».

Кем назначен был в академии Арбенев, не знаю. Известно только, что он получил приготовительное образование в доме своего родителя, состоявшего на службе в Казани, где он, вероятно, слушал уроки у студентов дух. академии.

Генерал-майор Иван Петрович Арбенев родной брат известной Натальи Петровны Киреевской. По особенной духовной близости с этою благочестивою особой и по ее ходатайству, преосвящ. митрополит приняли близкое участие в ее брате. Он доставили ему должность прокурора в Московской синодальной конторе, а его сыну открыли доступ к высшему духовному образованию; но г. Арбенев, и но умственным, и в особенности по нравственным качествам, оказался далеко не соответствующими своему назначению.

Не отличался особенною даровитостью и сын его. На вступительных экзаменах он оказался весьма мало подготовленным к слушанию академических лекций, а сочинять почти вовсе не мог; ему в этом отношении оказывал деятельную помощь, как оказалось в последствие один из его товарищей, именно студент Владимирской семинарии Евгений Быстрицкий. Для юноши Арбенева четырехлетний академический курс прошел почти бесплодно: он вышел из академии не более, как с званием действительного студента, и то по особому снисхождению.

29-го числа писали я профессору Московской духовной академии А.В. Горскому:

—759—

1862 г.

«Ваше высокоблагословение,

достопочтеннеший Александр Васильевич!

Вчера, в 6-м часу вечера, благополучно возвратился я в Москву, совершив из Владимира путешествие на родину.

За письмо ваше, которое встретило меня во Владимире 27-го числа на обратном пути моем с родины, приношу вам усерднейшую благодарность. Из четырех пунктов или вопросов, о которых у вас была речь с обер-прокурором, об одном, именно касательно вашего исследования по вопросу об избрании епископов не из монашествующих, я имел сегодня рассуждение со владыкою. Святитель, не взирая ни на что, приказывает нам статью эту напечатать, и, как можно, скорее. Поэтому, чтобы исполнить нам и требование обер-прокурора и удовлетворить желанию архипастыря, не распорядиться ли нам так: сняв копию с вашего исследования, отправить ее в Петербург, а подлинник, прорецензировав, сдать в типографию для печати?…

Принять книги из Типографской синодал. библиотеки кому приличнее, как не вам? Поэтому, не благоволите ли, по сношении с Егором Васильевичем²²⁶⁰, устроить это дело, как следует, и затем пожаловать ко мне в гости? – Кстати, сообщите Егору Васильевичу, чтобы он потрудился прислать мне без замедления послужные списки о наставниках и, какие есть, другие дела. – А о. эконому прикажите доставить мне подробную записку о произведенных и производящихся работах по академии.

Относительно созвания в академию к 15-му августа наставников и студентов, но случаю имеющего быть посещения обер-прокурора²²⁶¹, благоволите посоветоваться с старейшими наличными членами академии, и как рассудите, так и поступите. Мне кажется, собрать всех студентов к этому времени невозможно; да и есть ли крайняя нужда в этом? Наставникам же, находящимся в отлучке, можно дать знать, по моему мнению, чрез канцелярию, или чрез о. эконома.

—760—

1862 г.

С душевным к вам уважением и неизменною преданностью имею честь быть"…

1-го августа писал мне в Москву из Сергиева посада секретарь академического правления профес. Е.В. Амфитеатров:

«С радостью приняли мы известие о благополучном возвращении вашем в Москву и спешим сообщить вам, что у нас было без вас, и что теперь происходит. Собственно, нового у нас однако ж не было ничего. О посещении обер-прокурора вам известно все из письма Александра Васильича²²⁶², а в канцелярию не вошло ни одной бумаги, стоящей особенного внимания. Послужные списки готовы, и при сем же вам представляются. Остается без движения дело о распределении на места окончивших курс студентов. С этим делом, по совету Александра Васильича, думал было я сам отправиться в Москву для личных объяснений с вами. Но в поездке пройдет не мало времени, потом нужно будет возвратиться назад, составить бумаги, дать подписать их, и снова отправить к вам в Москву; на все это потребуется побольше недели. А между тем и срок возвращения вашего сюда недалек. Все это побуждает меня остаться дома и ожидать приезда вашего.

О воспитанниках, которые назначаются на службу в здешнюю епархию, нужно предварительно представить владыке. Это представление у меня готово, и я жду только приезда о. инспектора, чтобы с его подписью отправить его к вам. Теперь о работах на счет пожертвованного капитала. Больница перестраивается довольно спешно и к 15-му августа будет, кажется, приведена в должный вид. Дела оказалось гораздо меньше, чем сколько предполагалось, и работа на целую тысячу рублей обойдется дешевле против нашей сметы; и потолки в двух залах вашей квартиры окрашены, и, кажется, хорошо. К устройству наставнической приемной еще не приступали за недостатком рабочих. Кровли на замонастырском доме и инспекторском корпусе еще не совсем окрашены по причине дождливой погоды.

—761—

1862 г.

о. эконом²²⁶³ настаивает на оклейку жилых комнат студентов обоями. Это будет и недорого, и благовидно. Если на предположение это последует ваше разрешение, то не примете ли вы на себя труда поручить кому-либо выбрать обои ценою за кусок не выше 30 к. Маляры обещают произвести оклейку к 15 августа. Сверх студенческих комнат нужно оклеить обоями стены студенческой столовой, потому что краска на них покрывается ржавчиной. Для предохранения от появления этой ржавчины и на обоях надобно купить обоев оливкового или красноватого цвета. Сколько куда нужно обоев, видно из особой записки о. эконома. Кажется, все необходимое написал. Железная наша дорога²²⁶⁴ почти готова, строители сами, прекрасно катаются по ней, а народ еще не возят. Если откроют ранее 10-го числа для всех, то я не премину явиться к вам с одним из первых поездов».

В тот же день писал мне из академии протоиерей А.В. Горский:

«Письмо ваше вывело наконец нас из совершенной неизвестности о вас и обрадовало нас добрыми вестями. Благодарю за приглашение ваше в обитель вашу: если Бог даст, воспользуюсь им в день Преображения Господня или на другой день.

Статью свою²²⁶⁵ отослал я для прорецензирования к Петру Спиридонычу²²⁶⁶, и когда он прочтет, отдам снять с нее копии. А остальную часть, содержащую в себе замечания на пример из Русской истории, как еще не бывшую на усмотрены у святителя, представлю ему, когда приведет Бог быть в Москве.

Без вас, я получил от святителя письмо на ваше имя, впрочем, с приказанием, в отсутствие ваше, распечатать его. Письмо это доставлено было самим тем лицом, которому оно вручено, т.е. г. Арбеневым. Приказа-

—762—

1862 г.

ние святителя дать – юноше «снисходительное испытание» и «не умедлить водворить в академии» – было не без затруднений. Я передал его начальствующим в академии Найдено было, что в отсутствии многих наставников, не удобно производить экзамена, и при том для одного. Если г. Арбеневу угодно, может сына его поместить в академии и до наступления экзаменов: только не будет ли ему скучно в одиночестве, потому что студентов теперь мало на лицо, да и те, по причине поправок в комнатах, разбиты по углам"… Вот что нашли мы нужным объяснить генерал-майору Арбеневу о его сыне. И дело остановилось на том, что он живет теперь при отце, а отцу, по особому письму владыки к о. наместнику, дано помещение на гостинице. Пишу обо всем этом на случай речи со владыкою, и, пожалуй, даже для объяснения святителю. Дело довольно щекотливое! При свидании об этом еще побеседуем.

Петр Симоныч²²⁶⁷ пишет мне из Костромы, что видевшись там с обер-прокурором²²⁶⁸, слышал от него о намерении его быть в Лавре числа 20-го сего месяца. Это нисколько позже, чем как он здесь говорил. В таком случае наставники, вероятно, подъедут уже. По крайней мере так рассуждают наши власти о наставниках, но о студентах не заботятся, т.е. скорейшем их созвании. Между тем слышно, что обер-прокурор внимательно осматривает учебные заведения духовные. В Ярославле обратил внимание на библиотеку ученическую и некоторые книги в ней, в духе и направлении Белинского, признал совсем для нее ненужными. При этом высказал довольно строгий взгляд на людей, сочувствующих такому направлению, угрожая немедленно увольнять таковых от службы по дух.-училищному ведомству.

Нужно бы позаботиться о скорейшем отправлении курсовых дел в Петербург тем более, что ни о каких вакансиях оттуда сведения не получено. Но едва ли и это дело не отложится до вашего возвращения, потому что Петр

—763—

1862 г.

Спиридоныч²²⁶⁹ высказывает недовольство на то, что назначения на места делаются без его участия».

3-го числа писал я профессору Московской духовной академии А.В. Горскому:

«Ваше высокоблагословение,

достопочтеннейший Александр Васильевич!

Вчера объяснялся я с святителем на счет Арбенева и Всеволода Смирнова.²²⁷⁰ Распоряжение ваше относительно первого владыка одобрил, а в рассуждении последнего он решительно полагается па усмотрение конференции и предоставляет нам полную власть распорядиться судьбою магистранта.

По получении от владыки двух книг Пальмера, я отправлялся к сему последнему для принесения благодарности за его дар. Словоохотливый папист очень долго со мною беседовал о разных предметах. Он спрашивал меня, будете ли вы в Москве; ему о чем-то очень нужно с вами поговорить. Он скоро уже намеревается оставить Москву: но вы, я думаю, еще застанете его здесь.

Статья Н.И. Гилярова произвела, в ком следует, соответственное ей действие. Владыке по поводу ее сделан запрос: но он думает сделать приличный ответ. Но этому случаю, мне предстоит сегодня или завтра поездка в Кунцово, где живет теперь Никита Петрович²²⁷¹, для некоторых с ним объяснений, по поручению святителя. – Впрочем, это пока между нами…

С посланным из академии я получил, между прочим, прорецензированную о. протоиереем Петром Спиридоновичем²²⁷² мою рукопись о палеографии. При свидании, поблагодарите от меня достопочтенного старца за его труд.

В ожидании приятного свидания с вами имею честь быть"…

—764—

1862 г.

6-го числа в день Преображения Господня участвовать я, по приглашение настоятеля Новоспасского монастыря, о. архим. Агапита²²⁷³, в соборном служеный литургии по случаю храмового праздника и за тем в обычной праздничной трапезе. При свидании затем с о. Агапнтом, я слышал от него одобрительный отзыв митрополита о моей службе в должности ректора академии и намерение его подольше подержать меня на этой должности. – Это, конечно, не могло не порадовать меня.

10-го ч. писал мне из Петербурга настоятель посольской нашей в Вене церкви, протоиерей М.Ф. Раевский²²⁷⁴:

«Ваше высокопреподобие,

достопочтеннейший отец архимандрит, милостивый государь!

Избранный мною в диакона к Венской посольской церкви наставник Всеволод Александрович Смирнов, по совету вашего высокопреподобия мне данному, отправился в двадцатых числах прошлого июля в академию для устного экзамена, необходимого, как первое условие к получению степени магистра. Время к тому мы избрали единственно свободное между подачею просьбы об определении его на место и решением самого дела. Теперь дело это решено; в Вене открыт особый диаконский штат – и г. Смирнов вызывается в Петербург. Вызов этот отправлен куда следует уже дней 8 тому назад.

Покорнейше прошу теперь ваше высокопреподобие довершить вашу милость содействием к возможно скорому и успешному экзамену, чтобы г. Смирнов мог скорее возвратиться и в Петербурге. Ему еще предстоит необходимость пробыть некоторое время в Москве, чтобы переговорить о будущих занятиях с гг. Бодянским²²⁷⁵, Аксаковым²²⁷⁶ и др.

Поручая себя и избранного мною в зятья вашему милостивому вниманию и благосклонности, с истинным по-

—765—

1862 г.

чтением и совершенною преданностью имею честь быть» и проч. …

Всеволод Смирнов, о котором пишет о. протоиерей, – кандидат XXII курса Московской академии (1860 г.), был преподавателем в Тверской семинарии по классу всеобщей гражданской истории. Он приглашен был о. протоиереем Раевским на вновь открытую при посольской русской церкви в Вене диаконскую вакансию со взятием его дочери и с надеждою занять со временем при той же церкви настоятельское место; но для сего ему нужно было предварительно получить ученую степень магистра. А так как он вышел из академии с званием кандидата, то ему для получения степени магистра, кроме письменной диссертации, надлежало выдержать повторительный устный экзамен по всем предметам академического курса. Явившись в академию, он немедленно допущен был к устному испытанию, в присутствии членов конференции. Испытание он выдержал с достаточным успехом; за тем ему дана была, не помню, какая тема для ученой диссертации, которою ему предоставлено было заниматься на месте новой службы – в Вене. Но ему не суждено было привести к окончанию предпринятый им ученый труд, который притом, быть может, был ему не по силам: чрез 3 года с половиною по принятии диаконского сана, он окончатся в Вене, оставив молодую жену и двух малолетних детей. Кончина его последовала 26 апреля 1866 года. Я получил об этом 7-го мая от вдовы печатное извещение в следующих выражениях:

«Софья Михайловна Смирнова, урожденная Раевская, от себя и от имени малолетних детей своих Михаила и Александра, с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине любезнейшего супруга своего, диакона при церкви Императорского Российского посольства в Вене, Всеволода Александровича Смирнова, последовавшей 26 числа сего апреля месяца в 5½ часов утра на 29-м году его жизни.

Отпевание тела имеет быть в четверток 28 апреля в 10 часов утра в церкви вышеозначенного посольства».

В половине августа приехали ко мне в Москву из Мурома два шурина – братья Николай и Василий Царев-

—766—

1862 г.

ские²²⁷⁷; из них младший Василий для поступления в академию, а старший – Николай для совета с Московскими врачами по случаю его продолжительной болезни в следствие сильной простуды. Оставивши больного Николая в Москве, с Василием я отправился в академию. Чрез неделю (25-го числа) явился ко мне и Николай, но в таком положении, что прямо с дороги слег в постель, лишившись употребления языка, и чрез неделю отдал Богу душу. Я похоронил его в Лавре на студенческом кладбище при Смоленской церкви; чтоб не поражать вдовицу-мать внезапным извещением о столь прискорбном событии, я отправил в Муром оставшегося в живых сына ее Василия, с тою, между прочими, целью, что она, лишившись старшего сына, находившаяся при ней в должности учителя Муромского дух. училища и служившего опорою семейства, может быть, захочет иметь при себе на той же должности младшего сына; но она не захотела отклонить этого последнего от достижения высшего духовного образования. Он возвратился в академию.

22-го ч. прибыл в Лавру новый обер-прокурор Св. Синода, Алексей Петрович Ахматов, и пробыл здесь до 24-го ч., посетив нашу академию и Вифанскую семинарию. О его пребывании, независимо от официального донесения высокопреосвящ. митрополиту, я частными образом сообщал от 24-го числа его высокопреосвященству следующие сведения:

«Долгом поставляю присовокупить к официальному донесению академического правления вашему высокопреосвященству о посещении академии г. синодальными обер-прокурором следующие подробности о пребывании его превосходительства в Лавре и о наших с ним беседах.

В день прибытия г. обер-прокурора, 22-го ч., я с инспектором, по приглашению о. наместника Лавры, явился в 3 часа пополудни в лаврские архиерейские покои, где предназначалось помещение для гостя, и там пробыли до 6-ти часов в ожидании его превосходительства. Происшествие, случившееся в тот день на железной дороге, задержало на три часа прибытие Московского поезда.

—767—

1862 г.

После немногих слов при первой встрече с нами, Алексей Петрович отпустил нас и выразил желание, чтобы мы с некоторыми из старших членов академии как то: с протоиереями – Делицыным и Горским, с профессорами – Казанским²²⁷⁸ и Кудрявцевым²²⁷⁹, явились к нему снова часу в девятом того же вечера. Мы исполнили его требование.

В беседе с нами, продолжавшейся часа полтора, его превосходительство касался многих вопросов. Прежде всего спросил он: сколько и в каких степенях выпущено ныне у нас воспитанников, и когда, между прочим, узнал, что 7 человек выпущено студентами с правом чрез два года на степень кандидата, вывел из этого такое заключение: или мы слишком строго ценили этих воспитанников, или воспитанники достойны этого. Просил ускорить рассмотрение латинского словаря профессора Моск. университета Леонтьева²²⁸⁰, присланного в нашу конференцию, и предназначенного для употребления в духовных училищах. Побуждением к этому, как он намекнул, служит просьба графа С.Г. Строганова. Завел наконец речь о статье Гилярова²²⁸¹, помещенной в последней книжке нашего издания и высказал неблагоприятный отзыв о тех словах, на который указал ему в своем отношении министр народного просвещения, хотя и признался, что когда он читал предварительно эту статью, ничего особенного в ней не приметил. Вообще выразил по этому поводу такую мысль, что не следует духовным журналам допускать таких статей, которые раздражают умы. Когда мы начали говорить в защиту статьи г. Гилярова и особенно в пояснение тех слов, которые обратили на себя внимание светского правительства, он кажется был недоволен нашими объяснениями.

На другой день в 12-м часу, его превосходительство пожаловал к нам в академию и был свидетелем производства приемного испытания студентов: после экзамена

—768—

1862 г.

посетил столовую, библиотеку и обозрел все прочие академические здания.

По-видимому, не заметил у нас ничего не приличного. Из академии поспешил в Вифанскую семинарию. Я почел долгом встретить его и там. Здесь он также, кажется, нашел все в порядке.

После обеда, к которому были приглашены все старшие члены академии, обер-прокурор пригласил нас с о. протоиереем Горским прийти к нему вечером. Первым словом его на сей раз был вопрос о произведенной мною в прошедшем году ревизии по Ярославскому Борисоглебскому училищу. При этом сделан был мне упрек, почему я, не снешись предварительно с Ярославским преосвященным²²⁸², сделал о смотрителе Троицком отзыв, противный: отзыву о нем преосвященного. На сие я ответствовал, что в этом случае я более действовали по совести и по данной мне инструкции, нежели по соображению с личными видами преосвященного. Тут же долгом почел я объяснить его превосходительству, что и при нынешней ревизии моей во Владимирской семинарии мне придется заслужить тот же упрек, так как мой отзыв об инспекторе²²⁸³ семинарии не будет согласен с одобрительным о нем отзывом тамошнего преосвященного²²⁸⁴, который представил его к сану архимандрита; а также не избежит конечно упрека и наш инспектор за его неблагоприятный отзыв об инспекторе Костромской семинарии вопреки благоприятному отзыву о последнем Костромского преосвященного²²⁸⁵, который не более, как за четырехлетнюю службу при семинарии инспектора, представили его к сану архимандрита, о чем на сих днях сообщено нам князем С.Н. Урусовыми, и на что требуется от академического правления мнение. И когда при этом я сообщил г. обер-прокурору надлежащее понятие о том и другом инспекторе, они крайне был удивлен и пришел к тому убеждению, что ему, при его обзоре духовно-учебных заведений, не представлено нигде надлежащих сведений.

—1—

В 1898 году Братство Преподобного Сергия, кроме покровителей, – сначала пожизненного члена Братства, Высоко-преосвященнейшнго Сергия, Митрополита Московского, а потом Высокопреосвященнейшего Владимира, Митрополита Московского и Коломенского, имело в своем составе 424 лица, из коих 15 были почетными, 91 пожизненными, 315 действительными и 3 членами – соревнователями. В число пожизненных членов вступил священник Московской Богородице-рождественской, в Столешниках, церкви Михаил Васильевич Модестов. С другой стороны, Братство в отчетном году потерпело тяжелую утрату, лишившись покровителя и пожизненного члена своего, Высокопреосвященнейшего митрополита Сергия, скончавшегося 11 февраля отчетного года. Тяжелую утрату понесло оно и в лице скончавшегося 16 февраля того же года почетного и пожизненного члена своего, протоиерея Московской Николаевской, на Арбате, церкви Григория Петровича Смирнова-Платонова, всегда искренно и с полным, деятельным, сочувствием относившегося к интересам Братства, а в последние годы с особенным усердием послужившего основанию и утверждению фонда помощи бывшим воспитанникам Академии. И кроме сего Братство со скорбью должно занести в список скончавшихся многих пожизненных и действительных членов своих. Таковы пожизненные члены: Высокопреосвященнейший Палладий, Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский; Московский

—2—

протоиерей Аполлоний Иванович Тихомиров; Петербургский протоиерей Александр Алексеевич Лебедев: Московский почетный гражданин Иван Нванович Соловьев и Дмитровский купец Петр Семенович Новоселов. Из действительных членов, на сколько известно Совету Братства, в отчетном году скончались: Преосвященнейший Александр, Епископ Тамбовский и Шацкий; Московские протоиереи: Иоанн Иоаннович Приклонский, Илья Феодорович Некрасов и Дмитрий Феодорович Дабронравов; бывший смотритель Московского Донского училища Петр Семенович Соколов; потомственные почетные граждане: Василий Петрович Аигин, Сергей Иванович Белкин (пожертвовавший за несколько лет свыше 200 р.) Фантип Александрович Деньгин, Онисим Феодорович Елагин, Алексей Иванович Карзинкин, Илья Алексеевич Колганов и Димитрий Феодорович Мухин. Почившие члены Братства, по обычаю лет предшествовавших, внесены в Братский Синодик для поминовения в академической церкви.

На основании § 16 Устава Братства в общем годичном собрании членов последнего, 4 мая произведены были выборы на должности товарища председателя, двух членов Совета и казначея Братства и членов ревизионной комиссии, причем оказались избранными прежние лица, а именно: товарищем председателя протоиерей Алексей Феодорович Некрасов, членами совета: Протоиерей Николай Васильевич Благоразумов и профессор Григорий Алсксандрович Воскресенский, казначеем профессор Иван Николаевич Корсунский и членами ревизионной комиссии: священник Сергиево-Посадской Христорождественской церкви Михаил Петрович Багрецов и профессоры Академии Василий Александрович Соколов и Петр Иванович Казанский.

Комиссия, ревизовавшая приходо-расходные книги Братства, с относящимися к ним документами, за 1897 год, представила в общее майское Собрание отчетного года свой доклад, в котором донесла собранию следующее:

Рассмотрев приходо-расходные книги Братства и произведя 2 мая сего 1898 года поверку кассы Братства, честь имеем доложить общему Собранно Братства, что –

—3—

1) приходо-расходные книги Братства за отчетный 1897 г. найдены нами в полном порядке и исправности: все листы, шнуры и печати целы;

2) записи прихода и расхода ведены чисто; страничные, месячные и общие итоги и транспорты показаны верно;

3) расходование сумм Братства производилось правильно и в полном соответствии с состоявшимися на этот счет постановлениями общих собраний и Совета Братства;

4) на все произведенные Братством расходы имеются надлежащие расписки и оправдательные документы и,

5) по произведенной нами поверке наличных сумм, находящихся в кассе Братства и по соображении прихода и расхода в настоящем 1898 году по день поверки, оказалось, что процентные бумаги, принадлежащие Братству, и наличные деньги, как находящиеся в кассе Братства, так и на руках его председателя для текущих расходов, найдены Комиссией в надлежащем количестве.

В течение отчетного года Совет Братства имел 5 заседаний: четыре очередных и одно общее годичное.

Предметами занятий в этих заседаниях служили: слушание периодических отчетов казначея Братства о положении и движении братских сумм; обсуждение прошений студентов Академии о вспомоществовании, обсуждение и принятие мер к увеличению денежных средств Братства и исполнение других обязанностей, налагаемых на Совет Уставом Братства. В заботе о способах к увеличению средств Совет Братства обращался к мере, давно испытанной и всегда приносившей благие последствия, именно к рассылке подписных листов оо. настоятелям Московских церквей и начальствующим в средних и низших духовно-учебных заведениях. Наибольшее количество пожертвований, как и прежде, поступило чрез в оо. благочинных и настоятелей церквей гор. Москвы, которым Совет Братства посему и поставляет долгом выразить глубокую благодарность за такое теплое и деятельное их участие. С особенною признательностью Совет считает долгом снова отметить ревностную деятельность в пользу Братства члена Московской комиссии, священника Воскресенской, на Ваганьковском кладбище, Церкви о. Василия Андреевича Быстрицкого, который до-

—4—

ставил в отчетном году в Братство по подписным листам до 500 рублей.

Все суммы Братства к началу отчетного года состояли: а) из 53.100 рублей процентными бумагами и 6) 3.371 р. 71 к. наличными деньгами. В течение 1898 года количество пожертвований увеличилось на 3.449 р. 11 к. наличными деньгами. Вся эта сумма поступила в качестве взносов от действительных членов и единовременных пожертвований от разных лиц и учреждений. Кроме того: а) от Московского Епархиального свечного завода поступило 300 р. ежегодного взноса; б) от концерта, данного в пользу недостаточных студентов 30 января, 118 р. 5 к., и в) от продажи пожертвованных в пользу Братства изданий получено 30 к. По требованию § 11 Устава, из всех этих денежных поступлений подлежало обращению в запасный капитал 20%, остальные же 80% составляли расходную сумму на удовлетворение потребностей Братства. К расходной же сумме, без вычета 20% в запасный капитал, отнесены следующие поступления: а) полученные от графа С.В. Орлова-Давыдова, из жертвуемых им ежегодно на одного студента Академии, 220 р.; б) полученные по истекшим купонам от бумаг Братства проценты, за вычетом 5% государственного налога, в количестве: 2.142 р. 17 к. и в) возвращенные долги в количестве 434 р. 50 к. Сверх того, к числу не подлежавших ни обращению в запасный капитал, ни вычету 20% для внесения в оный, должно отнести и суммы, полученные при покупкой новых и обмене (по конверсии) прежних на новые из процентных бумаг Братства, каковых сумм поступило 1.000 р. процентными бумагами и 21 р. 43 к. наличными деньгами.

Наиболее значительными пожертвованиями в отчетном году были, наличными деньгами, следующие: от Московского Епархиального свечного завода 300 р.: от графа Сергия Владимировича Орлова-Давыдова 220 р.; от священника Московской Богородице-рождественской, в Столешниках, церкви, Михаила Васильевича Модестова в кассу Братства 100 р. и в фонд помощи бывшим воспитанникам 100 р. итого 200 р. (имя жертвователя вошло в список пожизненных членов уже за 1897 год); от то-

—5—

варища председателя совета Братства протоиерея Алексея Феодоровича Некрасова, на содержание одного студента, 106 р.; от протоиерея Кронштадтского собора Иоанна Ильича Сергиева 100 р.

В отчетном году, по примеру лет предшествующих и в исполнение требований Устава своего, Братства главным образом помогало недостаточным своекоштным студентам Академии и притом более всего уплатою денег за их содержание в академических зданиях и значительно меньшие суммы выдавало студентам, как своекоштным, так и казеннокоштным и стипендиатам, на содержание их и лечение больных из них, также на пошитие им одежды и на другие потребности, равно и только что окончившим курс, преимущественно своекоштными, на проезд до места родины или на содержание до приискания места, на основании постановления общего собрания 10 мая 1887 года; а также одному бывшему студенту (Тихону Оболенскому, до последовавшей в отчетном году смерти его), на содержание и лечение его в Психиатрическом заведении г. Москвы (в Преображенской больнице для душевнобольных). Таким образом в течение 1898 года Братством израсходовано: на уплату за содержание 11 студентов III курса, 9 студентов II и 12 студентов I курса, со взносом за каждого из них суммы пособия в размерах от 5 до 110 р. в полугодие (безвозвратно и заимообразно), 2.099 р. 50 к.; на руки выдано в пособие к содержании одному из студентов, жившему при матери и некоторым из них в пособие же на лечение вне Академии 80 р.; заимообразно выдано ими же и на тоже 242 р.: окончившим курс воспитанникам Академии выдано в виде единовременных пособий 162 р. и заимообразно 405 р.: на содержание и лечение душевнобольного бывшего студента Академии Тихона Оболенского, по день смерти его 23 апреля отчетного года, выслано в Психиатрическое заведение 28 р. 20 к. Всего же израсходовано на студентов и воспитанников Академии 3.016 р. 70 к. На канцелярские, типографские, почтовые и другие потребности израсходовано 1.393 р. 79 к. (Главный расход по этой статье был на печатание II т. сочинений В.Д. Кудрявцева вторым изданием). Отчислено в фонд помощи бывшими воспитанни-

—6—

кам Академии остатка от суммы 500 р., ежегодно ассигнуемой на основании постановления общего собрания 10 мая 1887 г., за 1897 год, 112 р. 25 к. Кроме того, на покупку процентной бумаги 1.000 рублевого достоинства употреблено наличными деньгами 960 р.

Совет Братства долгом поставляет выразить глубокую благодарность Редакции «Московских Ведомостей» и содержательнице типографии А.И. Снегиревой за бесплатное, или и платное, но с значительною уступкой, печатание объявлений Братства.

Всего в 1898 году поступило на приход:

—7—

—8—

Отчет приходе, расходе и движении сумм фонда помощи бывшим воспитанникам Академии

—9—

—10—

—11—

Список членов Братства Преподобного Сергия за 1898-й год

—12—

—13—

—14—

—15—

—16—

—17—

—18—

—19—

—20—

—21—

—22—

—23—

—24—

—25—

—26—

—27—

—28—

—29—

—30—

—31—

—32—

—33—

Список пожертвований в Братство Преподобного Сергия, полученных по подписным листам²²⁸⁷ на 1897–1898 гг. —34—

—34—

—35—

—36—

—37—

—38—

—39—

—40—

—41—

—42—

—43—

—44—

—45—

—46—

—47—