Февраль

«Якоже посла Мя Отец, и Аз посылаю вы» Ин.20:21.

«Идите паче ко овцам погибшим дому Израилева» Мф.10:6.

«Скорбь ми есть велия по братии моей» Рим.9:1–3.

Кому из миссионеров не приходилось слышать не только от нашей интеллигенции, но и от своих же соработников – священников, что миссия в том виде, в каком она существует в настоящее время, труд совершенно напрасный, не имеющий силы привести когда-либо не только к искоренению, но даже к ослаблению существующего расколо-сектантства. Что может, говорят такие лица, сделать миссионер чрез полгода или даже реже приезжающий в деревню на день – на два для собеседований? Может ли он в течение нескольких часов заставить не только переменить одни убеждения на другие, но хотя бы сколько-нибудь расшатать уверенность в истинности верований сектантов? Случаи же обращений из раскола в православие при этом объясняются просто житейскими выгодами или другими какими-либо практическими соображениями.

Такого рода возражения, как мы убедились продолжительным опытом, обыкновенно высказываются со стороны лиц, знающих о расколо-сектантстве только из книг или по слуху и не желающих поглубже вникнуть в то, какой вред им наносится православию и какой может нанестись, если бы вынуждены были смолкнуть уста миссионеров, разносящих по темным уголкам сел и деревень слово учения о Св. Христовой Церкви и обличающих религиозно-нравственную слепоту расколо-сектантских руководителей с их лжеучениями.

Слышатся возражения против миссии со стороны лиц, весь век живших в православной среде и привыкших смотреть на раскол и секты с точки зрения рассуждения: «это дело нас не касается, пусть кому нужно, те им и занимаются, а нас просим оставить в покое; никакие миссионеры нам не нужны». Эти последние критики миссионерского дела смотрят на расколо-сектантство, или как на такое незначительное зло, которое изгладит само время, или же, наоборот, как на такого сильного противника, против которого миссионерская борьба бесполезна. Слышатся эти возражения, далее, со стороны лиц, которые, послушав час – другой беседу миссионера, спешат оставить её и увидев на деле, что полемистам приходится испытать и вытерпеть от нередко фанатичных совопросников, каких тяжелых, сверхъестественных усилий стоит разобраться ему обыкновенно сразу, в целой группе беспорядочно набросанных возражений; с каким неимоверным терпением и осторожностью приходится ему отделять накопившиеся веками стародавние заветы и лжеучения мнимой старины, по малейшей частичке, с искусством опытного врача, крайне остерегающегося, как-бы ничтожной неосторожностью не повредить глубокой раны и тем не сделать дальнейшее врачевание невозможным. Такие ценители, не имея терпения дождаться конца беседы, уходят с неё, вынося таковое убеждение: «на беседах идут споры, конца которым не предвидится; ничего полезного в беседах нет!» А между тем миссионеру приходится часто еще и еще целые часы, а иногда даже дни, возделывать неблагодарную почву сердец заблуждающихся, чтобы в них, наконец, при всем упорстве явилось сознание, что истина находится только в православной Церкви. Наконец, возражения эти слышатся и от лиц власть имущих, требующих от миссионера, чтобы каждая данная им беседа приносила наглядные результаты, в смысле обращения того или другого сектанта в лоно православной Церкви. Окончившего беседу миссионера последователи такого взгляда непременно спросят: «что, сколько обратили?» И если миссионер ответит им: наше дело сеять, а возрастит ли Господь, не знаю? – то в лучшем случае, кроме презрительной улыбки, он ничего не встретит, или ему прямо скажут в глаза: «беседы пустое дело, не стоят выеденного яйца».

Известно, что домашние враги опаснее внешних. Изложенные кривотолки и заблуждения относительно понимания св. дела миссии приносят не только скорбь деятелям, но и тормоз делу, а потому на рубеже нового времени не бесполезно остановиться на критическом рассмотрении приведенных возражений против смысла и значения миссии.

Начнем изобличение с последнего возражения. Не можем здесь не привести первее всего слов глубокоуважаемого труженика науки расколоведения, профессора-миссионера Н.И. Ивановского. «Нет сомнения», говорит он, «что ценить всякое дело по результатам, для всех очевидным, легко и удобно. Но в области духовной жизни эта мерка далеко не всегда приложима, так как самая эта жизнь не легко поддается обследованию. У нас много говорится прекрасных проповедей против пьянства и невоздержания иного рода, против ссор, злобы и вражды… Но спросите любого, лучшего проповедника, много-ли и кого именно обратил он на путь воздержания, где прекратил ссору, утишил вражду… Получите-ли определенные ответы? Увидите-ли очевидные статистические данные? Но если не найдете этих данных, то будете-ли отсюда заключать, что нужно оставить самую проповедь, как вещь бесполезную?… Поэтому не следует даже и вопроса ставить, кто, когда и кого обратил… Нужны годы постоянного неослабного труда, чтобы результаты могли быть заметны. Кто изведал самым опытом всю трудность миссионерского дела, тот не может не разделять высказанного взгляда».⁵⁴ Слова глубокоуважаемого профессора бесспорно доставят не малое утешение трудящимся на поприще миссионерства и вдохнут новые силы к продолжению борьбы с расколом, не смотря на незначительность результатов, какие способна давать противораскольническая миссия.

Но в чём, на самом деле, кроются причины того, почему миссия дает мало ощутительные результаты?

Кто от века мог говорить убедительнее Божественного Учителя, Господа нашего Иисуса Христа, – но святые слова Его сделались-ли достоянием сердца евреев, даже Его ученика Иуды? Внял-ли Симон волхв учению св. апостолов, преизобильно получивших благодатные дары Св. Духа?! Все ли еретики убеждались златословесными речами таких защитников истинного учения Христовой Церкви, каковы были вселенские учители: Василий Великий, Григорий Богослов, Иоанн Златоуст и им подобные?! Многие ли еретики и раскольники внимали убеждениям пастырей и учителей Церкви всей вселенной (на вселенских соборах), и оставляли свои еретические закоснения?! Возможное ли дело после этого требовать от нас, немощных проповедников, чтобы мы после каждой беседы представляли случаи обращения того или другого отпадшего от Церкви?

Приведенные исторические примеры не убеждают-ли, что миссионерское дело – дело трудное, способное дать и незначительные результаты только после продолжительных настойчивых трудов? Слова и доказательства миссионеров – это капли воды, падающие на камень. Как нельзя искать видимых следов от падения каждой отдельной капли, так нельзя требовать заметных ощутительных результатов от данной единичной беседы, даже в том случае, если беседа удалась вполне. Приснопамятный архимандрит Павел Прусский, изучивший раскол и его апологетику в совершенстве, желающим заниматься обличением раскольников с пользою, давал такой совет: «А ты не спеши и не беседами считай… Поживи на месте подольше и поговори с ними побольше, – и при публике, и наедине, если хочешь начинать дело».⁵⁵

Но вернемся к взятому нами сравнению.

Твердость камня, однако-же, не выдерживает частых падений слабых водных капель, и капли чрез продолжительное время оставляют на камне заметные следы; так и упорные сердца отщепенцев Церкви умягчаются только под продолжительным влиянием миссионерского слова. Чтобы обратить такового в православие, миссионер должен в полном смысле слова перевоспитать его религиозные убеждения, да и после этого не всегда может надеяться на обращение. Прежде всего миссионеру необходимо приобрести от слушателей доверие к себе и своим словам, – разубедить их в несостоятельности и неспасительности содержимого ими вероучения, научить различать существенное в православной вере от второстепенного; непреложные догматы веры от обрядов, в умах же раскольников неправильное понятие о вере резких, или, как принято называть, порицательных, выражениях, сказанных когда-либо пастырями Русской Церкви по адресу раскола, разубедить по вопросу о клятвах собора 166⁶/₇ года, якобы наложенных на старые обряды и проч. А разве скоро всего этого можно достигнуть? Допустим, миссионером всё это сделано; но это далеко еще не значит, что сектант теперь непременно должен сделаться сыном православной Церкви. Глубоко вкоренившаяся ненависть к Церкви изглаживается только более или менее продолжительным временем. Несколько лет сектант, а особливо раскольник, колеблется сделать решительный шаг. То его пугает клятва родителей, завещавших крепко держаться (мнимой) «старой веры», то удерживает его совет какого-либо раскольнического главаря или грозная анафема лжепопа австрийского; или он сам страшится за своё материальное благосостояние, как бы с переменой веры не обеднеть, потеряв с переходом в православие помощь от богача-раскольника; то страшится семейных раздоров и прочее. Но более всего удерживает сектанта от перехода в православие ложный стыд, напр., пред тем, как он в первый раз пойдет в православный храм, что о нём скажут прежние его единомышленники, а иногда даже опасность со стороны последних мщения и физических насилий. Если для каждого сектанта так трудно решиться на переход в православие, то какой ответ мы должны дать вопрошателям, ценящим миссионерские труды по числу обращений? Явно, что они требуют плодов, так сказать, скороспелых, но желательны ли они? Созревший преждевременно плод по виду часто бывает красив и ничем как будто не отливается от настоящего, но не имеет ни вкуса, ни запаха, подвержен скорой порче. Что это было бы за приобретение, если бы под влиянием медоточивой речи какого-либо миссионера раскольник сразу решил переменить свои религиозные воззрения на другие? Не будет-ли он похож на трость, ветром колеблемую?

Не следует-ли опасаться того, что он, как поспешно обратился, так же скоро способен будет оставить православие? Так это и бывает, по крайней мере, в расколо-сектантстве: является какой-либо говорун, и под влиянием его хитросплетенных речей нетвердый слушатель становится его последователем, но смотришь, прошло мало времени, или явится новой говорун, и прежний последователь первого легко вербуется вторым и т. д. переходит он из секты в секту. Но прав. Церкви таких обращений и последователей не надо.

Правда, статистические данные обращений из сект в православие не блещут крупными цифрами. Но всегда ли за это возможно упрекать трудящихся на миссионерском поприще и тем более следует ли из-за этого оставить дело миссии в небрежении? Слово Божие на эти вопросы дает такой ответ: «никто не может прийти ко Мне», сказал Христос Спаситель, «аще не Отец привлечет его».⁵⁶ Следовательно, дело обращения заблудших принадлежит Самому Господу. И насаждающий, и поливающий есть ничто, а всё Бог возращающий.⁵⁷ Господь же, желающий всем человекам спасения, однако-же не стесняет свободы человека, предоставляя ему выбор пользоваться дарами благодати и истины, или до времени оставляет во тьме заблуждений. Поэтому еретик и раскольник, не смотря ни на какие доказательства, приводимые проповедником Христовой Церкви, будут ли они от Слова Божия или разума человеческого, всё равно до тех пор будут коснеть в своём противлении, пока не наступит спасительный момент призывающей благодати Божией, и Сам Глава и Основатель Церкви Христос не изречет приговор: «днесь в дому твоём подобает Мне быти».⁵⁸ К тому же, если бы еретики и раскольники так скоро внимали словам проповедников православия, что после единичных бесед изменяли бы свои религиозные убеждения, то их давно бы и не существовало, а это недостижимо: «Плевелы на ниве Церкви будут расти до жатвы, яже есть кончина века».⁵⁹ «Будет время, егда здраваго учения не послушают, но по своих похотех изберут себе учители, чешеми слухом: и от истины слух отвратят и к баснем уклонятся».⁶⁰

Указанием причины, от кого зависит обращение заблудших в лоно Христовой Церкви, упрек, поставляемый за малочисленность случаев обращений, снимается на половину. Но это нисколько не освобождает пастырей, блавестников-миссионеров от обязанности настойчиво продолжать проповедовать слово истины заблуждающимся. «Аще благовествую», говорит великий проповедник учения Христова язычникам, св. апостол Павел, «несть ми похвала, нужда бо надлежит; горе же мне есть, аще не благовествую».⁶¹ Служитель Церкви должен наставлять других в здравом учении и противящихся обличать. Ибо есть много пустословов и обманщиков, которым должно заграждать уста.⁶² Он должен творить дело благовестника, должен служение своё показать известным, хотя бы пришлось перенести и скорби.⁶³ Не о том должно горевать и скорбеть, что наша проповедь не всякий раз сопровождается желательным успехом, а о том, если мы оставляем заблуждающихся без проповедания. Как не прискорбно, а приходится сказать, что до сего времени встречаются еще пастыри, которые всю тяжесть борьбы с расколом и сектами возлагают непосильным бременем на одних миссионеров. А что сказать про общество, которое относится к миссии равнодушно, чтобы не сказать пренебрежительно? Иной, например, целый век живет среди сектантов и ведет с ними общие дела, но ни разу серьезно не поговорит с ними о своей и их вере. Скорее те будут совращать его в свой толк, чем наш православный христианин позаботится о душе явно погибающего своего собрата. Посему и удивляться нечему, если до сего времени цепи раскола и сектантства так еще крепки, а миссия способна давать незначительное лишь количество случаев обращений.

Там, где действует Бог своею благодатию, как это бывает в деле обращения заблудших к св. Церкви, не наше дело рассуждать и печалиться; наш долг трудиться, насколько возможно, со всею готовностью служить покорным орудием для премудрых целей. Если бы миссия за всё время своей деятельности дала и единичный случай обращения, то и тогда она имела бы полнейшее право на своё существование. Что значат те ничтожные рубли и копейки,⁶⁴ затрачиваемые на институт миссионеров по сравнению с числом обращений?⁶⁵ Если душа одного человека ценнее всего мира (Мф.16:26), спасение одной заблудшей души доставляет радость на небесах (Лк.15:7), за обращение одной заблудшей овцы Слово Божие обещает прощение грехов (Ин.5:19–20), то как должны быть ценны и дороги и те скудные плоды, какие дает теперь миссия.

Все же существующие в епархиях миссии доказали, что они жизненны, способы давать и дают плоды, не смотря на неблагоприятные условия своей жизнедеятельности.

При недостаточности получения плодов, а иногда при полнейшем неурожае, земледельцы оставляют ли свои занятия? Не с большим ли трудом и старанием они напрягают свои силы: на удобрение почвы, на лучшую, более совершенную обработку её, на приобретение лучших орудий работы и проч. Такой взгляд следует иметь и на сеяние на ниве духовной. Вызывать сочувствие к делу миссионерской проповеди в среде иномыслящих должно служить одною из первых наших задач.

Теперь нужно объяснить, в чём же сказывается польза миссионерских бесед, хотя бы они ведены были и не часто, чрез известные промежутки времени.

Миссионерские беседы полезны для приходского духовенства, для православных и, главным образом, для раскольников и сектантов.

Имея возможность чаще приходских священников вступать в собеседование с различными совопросниками различных толков, миссионер приобретает навык и умение убедительнее разъяснять вопросы разномыслия с православием, сильнее воздействовать на сердце слушателей. Для приходских пастырей миссионер дает или, по крайней мере, должен давать образец того, что и как следует отвечать совопросникам, а в беседах с раскольниками все спорные вопросы решает без замедления, по имеющимся в его распоряжении подлинным старопечатным книгам и другим источникам веры и научного богословского знания.

Если не без затруднения возможно отыскивать и приобретать подлинные старопечатные книги для одних миссионерских библиотек, за их дороговизною и редкостью, то иметь полную противораскольническую библиотеку в каждом селе, где есть раскольники, невозможно. Без указания же спорных вопросов прямо по подлинным книгам достичь успеха немыслимо: православный собеседник с раскольниками без книг тоже, что и солдат без ружья.

Удачные беседы миссионера вызывают подражания, вызывают желание у приходского священника самому поговорить с сектантами по вопросу веры в силу того общего закона, что всякое дело, когда оно успешно делается другим, кажется легко исполнимым. Затем, приходский священник, встретившись с каким-либо затруднительным вопросом, предложенным от раскольника или сектанта, имеет возможность (если сам не найдет лучшего вывода) ответить ему: «приедет миссионер, тогда и предложи свой вопрос», – таким образом, не подрывая пастырского авторитета, всегда имеет возможность не без некоторого удобства выйти из затруднительного положения. Наконец, замечено, что, привыкнув к приходскому священнику своего села, хотя бы он в совершенстве знал разъяснение всех вопросов по расколу, односельчанин – раскольник или сектант теряет охоту к слушанию и предпочтительнее склонен слушать постороннего человека, хотя бы он сказал то же самое.

Беседы приносят, несомненно, не малую пользу и для православных слушателей. Здесь они воочию убеждаются, насколько шатки основания сектантского учения. Какой-нибудь почтенный главарь раскола или секты, разглашавший в селе про «Никонианскую церковь», что она содержит чуть не все ереси, какие когда-либо были, вдруг на беседе с миссионером сам остается без ответа, показывая полнейшее невежество. Православные тут же на беседе непременно его обличат: почему он не дает ответа, тогда как в другое время всякими хулами поносит православную Церковь? Обаятельный авторитет раскольника падает. Уезжает из села миссионер; при первой попытке расколоучителя навязать свои убеждения православным он уже слышит ответ: «что ты нам говоришь, мы люди темные, ты бы лучше отвечал миссионеру, а нас оставь в покое; у нас есть пастыри, они за нас и дадут тебе ответ, к ним и обратись!» На беседах же православные слышат полное разъяснение положительного учения православной Церкви по тому или другому пререкаемому сектантами вопросу и научаются сами глубже понимать догматы веры и отвечать сектантам.

Что касается полезности миссионерских бесед для самих сектантов, то в этом легко убедиться. Стоит только поговорить с отпадшими тех сел и деревень, где беседы ведутся миссионерами ежегодно, и из тех, куда миссионеры заглядывают реже. Контраст громадный: сектанты первых сел несравненно развитее. Многие предания старцев они уже утратили; по многим вопросам они единомысленны с православною Церковью; ненависти к православной Церкви и её пастырям не питают; на миссионеров и священников они смотрят как на людей, знающих в делах веры больше сравнительно с ним. Сектанты вторых селений – невежественнее, грубее, резче; от них больше слышится не слово доказательства, а поток ругательства.

Благотворное влияние миссионерских бесед на сектантов обыкновенно отражается в таком порядке. На первые беседы сектанты идут толпою, в полной уверенности: «пойдем – обличим еретика», считая только себя глубокими знатоками истинного учения Христова. Целый ряд грубых глумлений, издевательств и насмешек приходится терпеливо выслушать миссионеру, чтобы тем, так сказать, купить себе право говорить на беседе. Проходят две, три беседы, среди сектантов начинаются объяснения, что они не так задавали вопросы и не то отвечали. Грамотеи хватаются за книги, стараясь отыскать более веские доказательства. Однако-ж пользы делу это не приносит: чем более приходится вступать в объяснения с миссионером, тем более доказательства правоты сектантства и раскола, доселе казавшиеся неопровержимыми оказываются неубедительными. Среди сектантов, которые сравнительно поумнее, появляются вопросы: да уж на самом деле не заблуждаемся ли мы, и не прав ли миссионер? Миссионер провел и еще беседу. Упорный наставник, не видя успеха, начинает теряться и отыскивать предлоги уклониться от беседы. По поводу слышанных на беседах доказательств, свидетельствующих истинность православия, руководимая им паства требует разъяснений. Не имея возможности противостоять истине, наставник издает приказ – перестать ходить к миссионеру на беседы. Но многие его уже не слушаются и, не смотря на запрещение, на беседу идут. Ранее вызванное сомнение в неправоте раскола или сектантства и истинности православия здесь более и более укрепляется. Уезжает миссионер, и готово уже предположение, что воздействие в деле обращения начавших колебаться пропадет, не принеся желанного плода, и даже бесследно исчезнет, как обреченное на продолжительный застой до нового миссионерского приезда? Но на деле бывает и не так. Заразившемуся скептицизмом по отношению к прежним своим воззрениям, навеянным в сектах, трудно остановиться в колебаниях, и он от своего учителя идет к православному священнику за разъяснением своих сомнений. Самому миссионеру не всегда, конечно, возможно (вследствие дальности расстояния и друг. причин) провести каждого из новообращающихся чрез все ступени колебания и духовной борьбы, ввести потом в ограду Церкви и сделать истинным её чадом. Достаточно, если миссионеру удастся усилить сомнение у раскольников или сектантов в истинности содержимой ими веры, породить недовольство скептицизма, который, сделавшись преобладающим среди других душевных движений, заставляет в конце концов идти к православному священнику, а чрез него искать общения с Церковью, где он может найти душевный покой и вечное спасение.

Священник-миссионер Алексей Сокольский

В первом разговоре вопрос о борьбе со злом принципиального решения не получил. Ясно только, что и в отношении личной защиты и в отношении защиты государственной, следовательно, в отношении войны, по рассуждению Влад. С. Соловьева, бороться со злом нужно, бороться всеми способами, до возможности единичного и массового убийства включительно. Убийство как в отдельном случае, так и на войне не только может быть оправдано, но и нравственно обязательно под условием данного положения: это есть необходимый вывод из несомненной действительности и фактов истории. Нельзя, дальше, спорить и против значения войны, как главного, если не единственного средства, которым создавалось и упрочивалось государство. Но, быть может, война, оставаясь допустимой на некоторое время, при наличности современных условий, в недалеком будущем перестанет быть универсальным средством мировой борьбы, подобно тому как и единичное убийство почти перестало уже или перестанет скоро быть средством борьбы индивидуальной? Этот вопрос в таком смысле старается решить политик, считающий для взаимных отношений людей единственно необходимой добродетелью – вежливость, а для теоретических рассуждений – отсутствие религии: поменьше, ради Бога, поменьше её, условливается он относительно последующих рассуждений.

Политик, остановившись на утверждении, что нет государства, которое было бы создано и закреплено помимо войны, возражает мимоходом на замечание князя-толстовца, что для людей, отказавшихся от поклонения насилию, государство – неважно. «Попробуйте, говорит он, устроить прочно человеческое общежитие вне принудительных государственных форм, или хоть сами на деле откажитесь от всего, что на них держится, – тогда и говорите о неважности государства. Ну а до тех пор государство и всё то, чем мы ему обязаны, остается огромным фактом». Итак, великое значение войны, как главного условия при создании государства, несомненно; но это великое дело созидания государства – не завершено-ли уже в существенных чертах?! Война теперь в общем не нужна, и цели её могут быть достигнуты более дешевым и верным путем: военный период истории, по мнению политика, кончился. Вместе с потерею своего практического смысла, война теряет, хотя и медленно, и свой мистический ореол. Доказательство это в том же русском церковном самосознании: святые военные жили в ту эпоху, когда война, действительно, была необходимейшим, спасительным и святым делом. Наши святые воители были все князья киевской и владимирской эпохи, а позднейших генерал-лейтенантов или даже генерал-поручиков между ними нет. Почему? Потому что все последующие войны, даже война с Наполеоном, Севастопольская и Русско-турецкая в практическом смысле, со стороны полезности их для создания и спасения государства, не имели значения. Конечно, всякий человек, свободный от предвзятых «абсолютных» принципов (как толстовцы), должен и по чувству; и по обязанности беспощадно истребить зверского злодея или злодеев, а не думать об их нравственном перерождении; конечно, и военщина или военная рука еще надолго будет необходима для человечества, для поддержания порядка между мелкими некультурными народами, но теперь воинственность в смысле склонности и способности к международным войнам, национальная драчливость, а с нею и война должны исчезнуть и уже исчезают на наших глазах,

Таковы воззрения политика. Но каким же способом, без войны, могут решаться исторические международные вопросы? Этих вопросов и не может существовать, отвечает политик, раз военная политика заменится культурною. Соперничество же между насадителями культуры, приводящее к войнам, не будет иметь места: «Недостойно великой нации уподобляться собаке, которая на сене лежит, – и сама не ест, и другой не дает». В частности, по отношению к России, культурная задача нашего государства будет заключаться с одной стороны в поддержании европейского мира, так как всякая европейская война на теперешней ступени исторического развития была-бы безумным и преступным междоусобием, а с другой – в культурном воздействии его на варварские народы, находящиеся в сфере нашего влияния; при осуществлении этих задач всякая возможность европейской, а вследствие этого и азиатской (не страшной без европейской) войны устраняется.

Но возможна-ли эта «европейская солидарность», возможен-ли «мир всего мира», когда первого для этого и необходимого условия, – «в человецех благоволения», не было в прошлом, нет в настоящем, не будет, нужно пред полагать, и в будущем? Политик отвечает: «благоволения» между людьми для взаимной солидарности и для всеобщего мира и не нужно. Необходимо только сознание принадлежности к одному исторически-культурному типу, каковым является для нас, а затем и для всего мира тип европейца. «Мы бесповоротные европейцы, говорит политик, и настоящее существительное к прилагательному русский есть европеец. Мы – русские европейцы, как есть европейцы английские, французские, немецкие. Если я чувствую себя европейцем, то не глупо-ли мне доказывать, что я какой-то славяно-росс или греко-славянин… Я могу и, пожалуй, должен жалеть и беречь всякого человека, как и всякое животное, но признавать себя солидарным, своим – я буду не с какими-нибудь зулусами или китайцами, а только с нациями и людьми, создавшими и хранившими все те сокровища высшей культуры, которыми я духовно питаюсь, которые доставляют мне лучшие наслаждения… Прежде всего нужно было, чтобы эти избранные нации сложились и окрепли и устояли против низших элементов, нужна была война, и война была дело святое. Теперь они сложились, окрепли и им нечего бояться, кроме междоусобных раздоров. Теперь наступает эпоха мира и мирного распространения европейской культуры повсюду. Все должны стать европейцами. Понятие европейца должно совпасть с понятием человека, и понятие европейского культурного мира – с понятием человечества. В этом смысл истории. Сначала были только греческие, потом римские европейцы, затем явились всякие другие, сначала на западе, потом на востоке, явились русские европейцы, там за океаном – европейцы американские, теперь должны появиться турецкие, персидские, индейские, японские, даже может быть китайские… Если мы существительным признаем отвлеченное понятие человека, то мы должны прийти к эгалитарной безразличности: это прежде всего нелепо и на практике пагубно. А если существительное – не человек вообще, а человек, как носитель культуры, т. е. европеец, то для нелепой эгалитарности тут нет места. Понятие европеец, или, что тоже, понятие культуры, содержит в себе твердое мерило для определения сравнительного достоинства различных рас, наций, индивидов».

Итак, в основу мирного разрешения всех тех вопросов, кои раньше разрешались войною, должно поставить то, что в частной жизни называется вежливостью или учтивостью, и что есть необходимое условие всякой культурности. И для этого вовсе ненужно никаких чувств, никакого «благоволения» между людьми. «Можно питать в своей душе самые злобные чувства и никого не грызть зубами. Точно также, каковы-бы ни были национальные антипатии между двумя народами, на известной степени культуры они никогда не дойдут до войны, во-первых, потому что самая процедура войны прямо противна культурному народу, а во-вторых, на известной степени умственного развития народ понимает, как выгодно быть учтивым с другими нациями, и как убыточно с ними драться».

Итак, по мнению политика, «литературная агитация против войны есть явление весьма отрадное. Она не только предваряет, но и ускоряет окончательное решение назревшей задачи. При всех своих странностях и увлечениях, эта проповедь важна тем, что подчеркивает в общественном сознании главную, так сказать, магистральную линию исторического прогресса. Мирное, т. е. вежливое, т. е. для всех выгодное улажение всех международных отношений и столкновений – вот незыблемая норма здравой политики в культурном человечестве».

Коренной вопрос о том, есть ли зло – владеющая миром сила, или оно есть только недостаток добра, как учит толстовство, в воззрениях политика решается в том же смысле, как и в речах генерала. Зло есть сила, и борьба с нею предполагает с одинаковою необходимостью и напряженность до последней степени всех физических сил человечества и мирное развитие народов в общей культурной среде. Теснейшее сближение и мирное сотрудничество всех христианских народов и государств – не только возможный, но необходимый и нравственно-обязательный путь спасения для христианского мира от поглощения его низшими стихиями. Поэтому толстовства со своим решительным отрицанием всего того, на чём держится культурный мир, и что служит к его развитию, – государства, войска, суда, науки, промышленности, университетов, фабрик и т. п., также неправо пред судом разума и совести, как неправо и в своём отрицании войны и военной службы, служащих для борьбы со злом. Но возможна-ли совершенная замена одного средства другим, возможно-ли совершенное прекращение войны и установление мира для всего мира посредством развития культуры, или, выражаясь общее, возможно-ли прекращение зла на земле во всех его проявлениях? Этот вопрос решается в третьем разговоре, который ведет, главным образом, г. Z., стоящий в своих рассуждениях на безусловно-религиозной точке зрения, В этом, третьем, разговоре представлен перечень, краткий, но полный, всех тех положений, взаимно уничтожающих друг друга, которые выставило и старается провести в жизнь толстовство со своим игнорированием зла, как реальной силы.

Г. Z. начинает с возражения политику, что идея прогресса не есть разрешение вопроса об окончательном уничтожении зла в мире. Прогресс культуры или культурности есть исторический процесс; этот процесс идет ускоренным темпом, и поэтому необходимо говорит о своём конце, предвещает свою развязку. Конец всемирной истории в связи с пришествием антихриста, конечно, не из тех вопросов, которым дает место в своих воззрениях толстовство, и которые, по его мнению, могут иметь значение только для папуасов каких-нибудь. Эта мрачная нетерпимость к подобного рода вопросам у людей, которые выдают себя за христиан по преимуществу, есть своего рода знамение времени. Это печальное положение и есть именно положение антихристово, которое для более умных или чутких толстовцев должно отягощаться сознанием, что обман в конце концов обнаружится. «Во всяком случае несомненно, что то антихристианство, которое по библейскому воззрению – и ветхозаветному, и новозаветному – обозначает собою последний акт исторической трагедии, что оно будет не простое неверие, или отрицание христианства, или материализм и тому подобное, а что это будет религиозное самозванство, когда имя Христово присвоят себе такие силы в человечестве, которые на деле и по существу чужды и прямо враждебны Христу и Духу Его». Конечно, эти новые книжники и безбрачники, что открыли добродетель и совесть, как Америку какую-то, и при этом потеряли внутреннюю правдивость и всякий здравый смысл, вместе с новыми «благочестивыми аббатами» и «бравыми католическими офицерами», что готовы инквизицию восстановить и религиозные массакры устроить, не есть еще антихристы, но всё же дают некоторые пояснительные намеки на его существо.

Прогресс культуры, затем, не ведет к разрешению вопроса об окончательном уничтожении зла в мире не только потому, что, как всякий прогресс, говорит о своём конце, но и потому еще, что возвещаемый им «мир на земле», или культурное единение человечества, в самом себе будет заключать зло, с которым считается и должно считаться человечество. Вот почему Иисус Христос, Князь мира, говорил: «думаете-ли вы, что Я мир пришел принести на землю? Нет, говорю вам, – но разделение». Он пришел принести на землю истину, а она, как и добро, прежде всего, разделяет. Как война не есть абсолютно хорошее средство для борьбы со злом, так не есть абсолютное средство против него и мир. Есть добрый или истинный мир, и есть мир дурной, или ложный. «Мир оставляю вам, мир Мой даю вам, не так как мир дает, Я даю вам», говорил Тот, Кто принес истинный мир и добрую вражду. Хороший, Христов мир основывается на разделении между добром и злом, между истиной и ложью, а дурной, мирской мир – на смешении или внешнем соединении того, что внутренно враждует между собою. А затем, и в духовной борьбе, и в политической хороший мир есть тот, который заключается лишь тогда, когда цель войны достигнута, т. е. когда зло окончательно побеждено.

Но толстовство против этого истинно христианского взгляда подставляет следующее возражение: но может ли быть, в точном смысле, борьба между добром и злом? По представлению толстовцев, как только добрая сторона начинает усиливаться в ком-либо или в чём-либо, то дурная сейчас начинает слабеть, и до борьбы между ними дело никогда не доходит. «Стоит только, поэтому, добрым людям самим становиться еще добрее, чтобы злые теряли свою злобу, пока, наконец, не сделаются еще добрее». Тот исторический факт, что Христос не переродил Своею добротою злые души Иуды и фарисеев, толстовство объясняет темным тогдашним временем, в которое только немногие души стояли на той степени нравственного развития, на которой внутренняя сила истины может быть ощутительна, и приводит слова Спасителя: «дела, которые Я творю, и вы сотворите, – и больше этого сотворите». На высшей ступени нравственного развития в человечестве, какая достигнута в настоящее время, истинные ученики Христовы могут силою своей кротости и непротивления злу творить нравственные чудеса больше тех что были возможны осьмнадцать веков тому назад. Собственное своё бессилие в настоящее время толстовцы объясняют тем, что они являются истинными учениками Христовыми только по направлению своих мыслей и поступков, а не потому, чтобы они достигли большой силы: есть где-нибудь или скоро будут, думают они, истинные христиане более совершенные, чем они – толстовцы, – эти будут всесильны. Но не говоря о том, что такое объяснение бессилия добра – без борьбы уничтожить зло – несостоятельно, потому что апеллирует к неизвестной инстанции будущего, общечеловеческое наблюдение над ежедневными фактами действительности заставляет утверждать противное толстовству, а именно, действительнее добро не уничтожает зла, а разделяет, т. е. в добром человеке увеличивает добро и в злом увеличивает зло. От одной и той же влаги живительного дождя растут и благотворные силы в целебных травах, и яд – в ядовитых: можно ли похвалить родителей, усердно поливающих из доброй лейки ядовитые травы в саду, где гуляют их дети? Так и относительно зла в мире: можно-ли без разбору давать волю своим добрым чувствам там, где добро только усиливает силу зла?…

Установление вечного международного мира, наконец, не только заключает в самом себе смешение того, что внутренно враждует между собою, но и не есть благо само по себе, – то абсолютное благо, которое само по себе было вожделенно и имело оправдание. Вместе с развитием культуры атрофированием многих дурных сторон жизни и развитием хороших, разовьется, только в другой форме, и зло. Напр., в области народного здоровья с развитием санитарных условий жизни, гигиены, антисептики, органотерапии развиваются, с другой стороны, невропатические и психопатические явления вырождения и т. п. Растет плюс, растет и минус. А против смерти, главного зла, последнего врага, по Писанию, ничего и нет в культурном прогрессе. Между тем при возможности смерти, как прекращении личного существования, культурный прогресс не может быть ценим высоко. Смертью всё обезразличивается: и пред нею вся культура, как и всякие эгоистические или альтруистические чувства не имеют смысла. Если еще можно иметь любовь и заботы о ближних на почве самоудовлетворения, то уже никак нельзя иметь такой живой, деятельной любви к несуществующему еще человечеству будущего, и «тут вступает во все свои права вопрос разума об окончательном смысле или цели наших забот, и если этот вопрос в высшей инстанции решается смертью, если последний результат прогресса и культуры есть все-таки смерть каждого и всех, то ясно, что всякая прогрессивная культурная деятельность – ни к чему, что она бесцельна и бессмысленна».

И против этого объяснения толстовство выставляет возражение, или лучше, своим взглядом на жизнь старается уничтожить самую возможность такого разъяснения. По доктрине толстовства, важно не то, стоит ли заботиться о прогрессе или о смысле жизни, а то, чтобы исполнять волю давшего нам жизнь, волю «Хозяина». Евангельское решение вопроса, говорит Толстой, «с особенною яркостью и силой выражено в притче о виноградарях. Виноградари вообразили себе, что сад, куда они были посланы для работы на хозяина, был их собственностью, что всё, что было сделано в саду, было сделано для них, и что их дело только в том, чтобы наслаждаться в этом саду своею жизнью, забыв о хозяине и убивая тех, которые напоминали им о хозяине и об обязанностях к нему. Как те виноградари, так и теперь почти все люди живут в нелепой уверенности, что они сами хозяева в своей жизни, что она дана для их наслаждения. А ведь это, очевидно, нелепо. Ведь если мы посланы сюда, то по чьей-нибудь воле и для чего-нибудь. А мы решили, что мы как грибы: родились и живем только для своей радости, и ясно, что нам дурно, как будет дурно работнику, не исполняющему воли хозяина. Воля же хозяина выражена в учении Христа. Только исполняй люди это учение, и на земле установится царство Божие, и люди получат наибольшее благо, которое доступно им. В этом всё. Ищите царства Божия и правды его, а остальное приложится вам. Мы ищем остального и не находим его и не только не устанавливаем Царства Божия, но разрушаем его» культурными учреждениями.

Но это решение толстовством вопроса о смысле жизни представляет собою ряд произвольных и ничем не связанных утверждений. Откуда можно заключить, по простому здравому смыслу, что люди на землю посылаются кем-то и для чего-то? Всё это нужно еще доказать. И затем, если жизнь есть, по толстовству, служба Богу, наградой за которую бывает одинаково для всех смерть, то лучше видеть и в смерти, и в жизни необходимость природы, чем-службу какому-то неизвестному хозяину, который ни для смерти, ни для жизни не спрашивает ни у кого согласия. Наконец, по простому же здравому смыслу, если толстовское Царство Божие на земле оставляет смерть нетронутой, то ведь выходит, что люди поневоле живут и будут жить в этом Царстве Божием и не для своей радости, не как веселые, выдуманные Толстым, грибы, а как грибы действительные, которых на сковороде жарят для тех, кто любит их есть. Ведь и для людей в толстовском Царстве Божием всё будет кончаться тем, что их смерть съест. Но самая главная неправда Толстого в данном решении вопроса та, что он извратил для него евангельскую притчу о виноградарях. Сущность этой притчи не в том, что люди живут, не ведая или не желая слушать волю Хозяина, а в обвинении национальных вождей еврейского народа за их сопротивление Мессии; и виноградари гибнут не за то, что они жили дурно, жили, «как грибы для своей радости, курили табак, пили водку, ели убоину, потом женились, председательствовали в судах и участвовали в войнах», а за то, что не воздавали хозяину должного, били его посланников и наконец, и, это главное по Евангелию, что убили хозяйского сына и наследника. Но Толстой пропускает всё то, что «относится к личной судьбе Христа, как несущественное для того, что есть единое на потребу, т. е. для исполнения евангельского учения, которым достигается Царство Божие и правда его», пропускает и то, что противоречит его доктрине, как напр., слова Евангелия о признании государства в мирских делах, о воскресении мертвых и о Христе, как Сыне Божием, как «содержащееся в главе неизвестно, кем и когда составленной». В виду этого не лучше-ли Толстому вовсе оставить в покое Евангелие Христово и составить своё учение или изложение христианства? Да и вообще трудно удержать нить во всех тех вариациях, которые дает Евангелию Толстой. Простой человек никак не поймет, в чём сущность Евангелия по Толстому. То, как выражается дама, одна из участниц разговоров, мы слышим, что главная суть в нагорной проповеди; то вдруг нам говорят, что прежде всего нужно трудиться в поте лица над земледелием, хоть этого в Евангелии нет, а есть в книге Бытия, – там же, где в болезнях родит, – но ведь, это же не заповедь, а только печальная судьба; то говорят, что нужно всё раздать нищим, а то – никому ничего не давать, потому что деньги – зло, и не хорошо делать зло другим, а только себе и своей семье, а для других нужно только трудиться; то опять говорят: призвание женщины – родить как можно больше здоровых детей, – а там вдруг – совсем ничего такого не надо; потом мясного не есть – первая ступень, а почему первая – никому не известно; потом против водки и табака, потом блины, а потом военная служба, что главная беда в ней, и главная обязанность христианина от неё отказываться, а кого в солдаты не берут, тот, значит, и так свят…

Но и помимо этих странностей и противоречий, выставляемых толстовством, как правила жизни, главный догмат, или правило непротивления злу насилием, с отрицанием зла в действительности, предполагает, что дело Христово – поразительно неудачно, что в конце концов из него ничего не вышло, даже вышло гораздо больше дурного, чем хорошего. Христос проповедовал добро и не сопротивлялся злу до конца и умер и не воскрес, по толстовству. Многие тысячи Его последователей претерпели тоже самое. Что же вышло? Какими благами смерть Христа и мученические подвиги Его последователей одарили человечество? Церковь, для которой, по старинному выражению, кровь мучеников была семенем произрастания, по Толстому, есть только искажение и гибель истинного христианства. Восстановлять же христианство безнадежно. Если Христос и первые поколения христиан всю душу свою положили в это дело и отдали за него жизнь свою, и тем не менее из этого ничего не вышло, то на чём может основываться надежда иного исхода? Один только и есть несомненный и постоянный конец всего этого дела, совершенно одинаковый и для его начинателей, и для его исказителей, и губителей, и для его восстановителей – смерть. В этом обычном порядке вещей зло явно сильнее добра, и, если это явное считать единственно реальным, что в конце концов должно сделать толстовство, то должно признать мир делом злого начала.

Вопреки толстовству, «зло, действительно, существует, и оно выражается не в одном отсутствии добра, а в положительном сопротивлении и перевесе низших качеств над высшими во всех областях бытия. Если зло индивидуальное, – оно выражается в том, что низшая сторона человека, скотские и зверские страсти противятся лучшим стремлениям души и осиливают их в огромном большинстве людей. Есть зло общественное, – оно в том, что людская толпа, индивидуально порабощенная злу, противится спасительным усилиям немногих лучших людей, и одолевает их; есть, наконец, зло физическое в человеке, – в том, что низшие материальные элементы его тела сопротивляются живой и светлой силе, связывающей их в прекрасную форму организма, сопротивляются и расторгают эту форму, уничтожая реальную подкладку всего высшего. Это есть крайнее зло, называемое смертью. И если бы победу этого крайнего физического зла нужно было признать, как окончательную и безусловную, то никакие мнимые победы добра в области лично нравственной и общественной нельзя было бы считать серьезными успехами, и против пессимизма и отчаяния не защитит никакая толстовская моральная словесность».

Какой же выход из этого положения? На чём, действительно, христианин может опереться против отчаяния? «Наша опора одна: действительное воскресение. Мы знаем, что борьба добра со злом ведется не в душе только и в обществе, а глубже в мире физическом. И здесь мы уже знаем в прошедшем одну победу доброго начала жизни – в личном воскресении Одного и ждем будущих побед в собирательном воскресении всех». Тут и зло получает свой смысл, или окончательное объяснение своего бытия в том, что оно служит всё к большему и большему торжеству, реализации и усилению добра: если смерть сильнее смертной жизни, то воскресение в жизнь вечную сильнее того и другого. Царство Божие есть царство торжествующей чрез воскресение жизни, – в ней действительное, осуществляемое, окончательное добро. В этом вся сила и всё дело Христа, в этом Его действительная любовь к нам и наша к Нему. А всё остальное только условие, путь, шаги. Без веры в совершившееся воскресение Одного и без чаяния будущего воскресения всех можно только на словах говорить о каком-то Царствии Божием, а на деле выходит одно царство смерти. Толстовство, правда, полагает, что закон смерти «не имеет существенной жизненной важности для истинного христианского учения, говорящего через совесть только об одном: что мы должны делать и чего не должны – здесь и теперь. При всей своей огромности для наших житейских мирских чувств и желаний, смерть не в нашей воле и потому никакого нравственного значения для нас иметь не может, как, напр., дурная погода и т. п. Но это соображение толстовства пусто и бессодержательно. Факт смерти имеет неотразимое значение, и ничто в мире по своей общности и значению не может идти в сравнение с ним для нравственного сознания человека. Кроме того, со смертью человека без воскресения должно кончаться Царствие Божие: как же тогда оно может иметь абсолютную ценность?

Толстовство, впрочем, и не приписывает своему Царству Божию и правде Его абсолютного смысла и значения. Под ними оно разумеет «такое состояние людей, когда они действуют только по чистой совести и таким образом исполняют волю Божию, которая предписывает им одно только чистое добро». Но и в таком понимании Царство Божие, с толстовским обезличиванием добра и зла, не может быть достигнуто. Совесть человеческая имеет значение в нравственной жизни, только как предостерегатель и укоритель, и не дает положительных практических определенных указаний для нашей деятельности, и наша добрая воля нуждается в уме, как служебном орудии, a между тем ум оказывается для неё сомнительным слугою, так как он одинаково готов и способен служить двум господам – и добру, и злу; значит, для исполнения воли Божией и достижения Царства Божия, кроме совести и ума, нужно еще что-нибудь третье. Это третье есть вдохновение добра, или прямое и положительное действие самого доброго начала на нас и в нас. При таком содействии свыше и ум, и совесть становятся надежными помощниками самого добра, и нравственность, вместо всегда сомнительного «хорошего поведения», становится несомненною жизнью в самом добре – органическим ростом и совершенствованием целого человека – внутреннего и внешнего лица и общества, народа и человечества, чтобы завершиться живым единством воскрешаемого былого с осуществляемым будущим в том вечном настоящем Царства Божия, которое хотя и будет на земле, но лишь на новой земле, любовно обрученной с новым небом. У толстовцев – людей, «исполняющих волю Божию по евангельским заповедям», но отрицающих то, что есть «свыше» земли, отсутствует это вдохновение добра; в их деятельности нет признаков этого вдохновения, свободных и безмерных порывов любви (не мерою дает Бог духа), нет радостного и благодушного спокойствия в чувстве обладания этими дарами, хоть бы только начальными. По толстовству, этого религиозного вдохновения и не нужно. Если добро исчерпывается исполнением «правила», то где же тут место для вдохновения? «Правило» раз навсегда дано, определено и одинаково для всех. Давший это правило давно умер и, по толстовству, не воскрес, и лично живого существования Он и не имеет, а безусловное первоначальное добро представляется не как Отец светов и духов, который мог бы прямо светить и дышать в нас, а как расчетливый хозяин, пославший нас, наемников, на работу в своём винограднике, а сам живущий где-то заграницей и посылающий к нам оттуда за своими доходами. В этом образе толстовство произвольно видит высшую норму отношений между человеком и Божеством, произвольно выкидывая из евангельского текста самое существо его – указание на Сына и Наследника, в Котором живет истинная норма богочеловеческого отношения. Толстовский «Хозяин» не настоящий хозяин, а самозванец: требуя от других добра, он сам никакого добра не делает и, налагая обязанности, но не проявляя любви к людям, он и подлинно, есть не иной кто, как бог века сего. И толстовцы принимают выдуманный Толстым образ ловкого самозванца за настоящего Бога, принимают по искреннему заблуждению, потому что, действительно, трудно разобрать в чём дело, и понять обманчивость и соблазнительность этой личины добра. Действительно доброе дело для Царства Божия есть действительная победа над злом, победа воскресения над смертью. Только этим открывается действительное царство Божие, а без этого оно есть лишь царство смерти и греха и творца их диавола. Воскресение – не в переносном смысле, а в настоящем – вот, так сказать, документ настоящего Бога.

Толстовство объявляет факт воскресения Господа нашего Иисуса Христа и основанную на нём надежду нашего воскресения – мифологией. Но разве признание толстовством силы добра и его будущего торжества на земле не есть та же вера, та же «мифология», только не проведенная последовательно до конца, а остановленная, вопреки логике, в начале пути? «Раз я верю в Добро и в его собственную силу, и в самом понятии этой силы утверждается её существенное и безусловное превосходство, то я логически признаю такую силу неограниченною (пределами только нравственной сферы), и ничто не препятствует мне верить в истину воскресения, засвидетельствованную исторически». Вера в воскресение Христа есть, следовательно, та разумная вера, против которой и со своей точки зрения толстовство ничего не может сказать.

Итак, если добро победит зло, крайнее его проявление – смерть в грядущем воскресении всего человечества, то здесь, на земле, непрестающая борьба и торжество зла над добром чем окончится и чем выразится, разрешится? Христианство отвечает – пришествием антихриста. И г. Z. читает собеседникам «краткую повесть об антихристе», где под формою вымысла или в виде заранее воображенной исторической картины, по его мнению, представлено всё, что по священному писанию, церковному преданию и здравому разуму можно сказать наиболее вероятного по этому предмету. В явлении, прославлении и поражении антихриста и есть развязка нашего исторического процесса. В антихристе активная сила зла достигнет своей крайней степени и притом в соблазнительной форме, и падет она от активного проявления добра, от противления всех тех, кто ищет и стремится к живому истинному Добру, Которое и снизойдет на землю во втором славном пришествии Господа нашего Иисуса Христа.

С. Потехин

I. Понятие о церковных канонах и их значение в церковной дисциплине. Самовольный переход Амвросия от К. патриарха в иную епархию (Б. Криницу) и принятие на себя при помощи светской власти звания «митрополита древлеправославных христиан» с канонической точки зрения. II. Критический разбор доказательств, приводимых апологетами австрийской (старообрядческой) иерархии в оправдание самовольного удаления м. Амвросия от К. патриарха в Б. Криницу. Общество, в которое перешел м. Амвросий по удалении от К. патриарха.

Всякий союз людей, соединенных одною какою-либо целью, должен иметь твердую и крепкую организацию, должен иметь правила, или нормы, которыми руководствовались бы члены его для достижения намеченных целей. Церковь, как основанное Спасителем нашим Иисусом Христом на земле общество правоверующих людей, также есть союз, преследующий определенные цели и, как таковой, должен, естественно, иметь у себя твердо установленный порядок и соответствующую своей сущности внешнюю организацию. Правда, высшие цели Церкви Христовой и главнейшие средства к достижению их должны быть духовно-нравственные; но как в человеке, в настоящем его состоянии, не мыслима душа – сущность простая и несложная – без внешних телесных проявлений, а эти проявления подчиняются известным законам, так и в церковном обществе должны быть такие стороны, которые должны подлежать урегулированию точными и определенными законами.⁶⁶ Понятно поэтому, что так называемые правила церковные, которыми устрояется ко благу жизнь верующих, стали появляться с самых первых времен христианства. Еще Апостолы, частью непосредственно сами, а частью чрез своих преемников, определили правила веры, церковного благочиния и суда, чем старались благоустроить церковный быт верующих. С течением времени жизнь правоверующих чад Церкви более и более осложнялась; некоторые стороны их духовной жизни требовали нового упорядочения, сообразно с новыми потребностями должны были появляться и новые правила, а вместе с тем должны были последовательно образоваться самостоятельные церковные органы, определявшие и издававшие в руководство верующим церковные правила, словом, должны были появиться соборы вселенские и поместные. Действительно, церковная история повествует, что с самых первых времен христианства в различных местах христианского мира составлялись соборы, на которых по всем предметам религиозной веры, церковного благочиния и духовного суда составлялись преемственною от Апостолов властью, под водительством Духа Божия, положительные узаконения, или каноны церковные, цель которых состояла в показании верующим, «как подобает в дому Божии жити, яже есть Церковь Блаженства, столп и утверждение истины» (1Тим.3:15). Авторитет канонов, или правил церковных, как постановлений, изданных от лица целого собора епископов, под водительством Духа Божия, в руководство верующим, чад Церкви должен быть потому очень велик; поэтому на всех непокоряющихся этим определениям изрекалась в древности соборами же анафема: «ко иже в небрежении полагающим священныя и божественныя правила отец наших, яже Церковь утверждают и все христианское жительство украшают, и к божественному наставляют благобоязнству, анафема» (старопеч. Кормчая л. 641). О важности церковных правил ясно свидетельствуют Отцы 7 Вселенского собора, когда говорят: «свидетельства и руководства для лиц, принявших сан священства, заключаются в начертаниях канонических постановлений, которые охотно принимая, мы все вместе с богоглаголивым Давидом воспеваем Владыке Богу, говоря: на пути свидений твоих насладихся, яко о всяком богатстве (Пс.118:14), и: заповедал ecu правду, свидения твоя во век: вразуми мя и жив буду (Пс.118:138 и 141). Если же пророческое изречение заповедует нам сохранять во век свидетельства Божии и жить в них, то очевидно, что они постоянно остаются несокрушимыми и непоколебимыми. Об этом и Боговидец Моисей так говорит: к сим не подобает приложити и от сих не подобает отъяти (Втор.12:32, 4:2). Также и божественный апостол (Петр) хвалясь ими восклицает: в няже желают ангели приникнути (1Пет.1:12) и (Павел): аще мы, или ангел с небесе благовестит вам паче, еже благовестихом вам, анафема да будет (Гал.1:8), поскольку это так, и поскольку это засвидетельствовано нам, то мы с радостию, подобною той, как если бы кто обрел добычу, и с любовию принимаем божественные правила и содержим всецело и непоколебимо постановления этих правил, изложенных трубами Духа святыми, всеславными апостолами, и шестью святыми и вселенскими соборами, и равно соборами, поместно собиравшимися для издания таких заповедей, и наконец святыми отцами нашими. Все они были просвещены одним и тем же духом и узаконили полезное. И кого они предают анафеме, тех и мы анафематствуем, а кого извержению, тех и мы отлучаем; кого же подвергают эпитимии, тех и также подвергаем, потому что восшедший до третьего неба и слышавший неизреченные глаголы божественный апостол Павел ясно взывает: не сребролюбцы нравом, довольни сущими».⁶⁷

Что же говорят нам по поводу поступка м. Амвросия – основателя Белокриницкой иерархии правила церковные, те правила, которые должны быть свято исполняемы всеми истинными чадами Церкви Христовой, как пастырями, так и пасомыми?

Из краткой истории происхождения Белокриницкой иерархии мы знаем, что первое преступное действие м. Амвросия состояло в том, что он ушел самовольно, без ведома ближайшего своего начальника-патриарха, ушел, следоват., не будучи послан кем-либо или уполномочен на то кем-либо.

Такой поступок м. Амвросия противоречит как Священному Писанию, так и основывающимся на нём правилам церковным.

Иисус Христос, отправляя Своих учеников на всемирную проповедь, сказал: «якоже посла Мя отец и Аз посылаю вы» (Ин.20:21), чем ясно указал на то, что, как Сам Он пришел в мир не самовольно, а вследствие посольства от Отца Своего, так и Его преемники – св. апостолы не самовольно идут в мир, а посылаются на это дело Самим Иисусом Христом. Из сих же слов Божественного Спасителя ясно усматривается, что по примеру св. апостолов и все преемники апостольского служения – пастыри Церкви, прежде чем решиться на отправление присвоенных их сану пастырских обязанностей, непременно должны быть на сие дело кем-либо уполномочены, кем-либо посланы.⁶⁸ В другой раз Спаситель засвидетельствовал: «овцы Мои гласа Моего слушают… и не восхищает их никтоже от руки Моея; Отец Мой, иже даде Ми, болий всех есть» (Ин.10:27–29), чем ясно показал, что Он не самозванный пастырь никем не врученных Ему овец, а пастырь законный, так как принял пасение тех овец, которых дал Ему Отец и св. ап. Павел пишет, что Иисус Христос «не Себе прослави быти первосвященника, но глалолавый к Нему: Сын Мой если ты, Аз днесь родих тя» (Евр.5:4–5). Если Иисус Христос-Богочеловек только по воле Отца Своего совершал великое первосвященническое служение, то тем более Его преемники, св. апостолы, а после них пастыри Церкви должны находиться в безусловном послушании и подчинении по отношению к своим начальникам, не делая без воли их ничего важного в деле своего служения. Непосредственные преемники апостолов так и смотрели на взаимные отношения членов церковной иерархии. Так, св. Игнатий Богоносец в послании к Магнезианам пишет: «Якоже убо Господь без Отца ничтоже творит; не могу бо, рече, Аз о Себе творити ничесоже; так и вы без епископа ни пресвитери, ни диакони, ни простолюдини, ниже что-либо да явится вам благословно кроме сего произволения, так все бо законопреступно есть и Богу враждебно».⁶⁹ Посему правила церковные проповедуют строгое подчинение низших членов церковной иерархии высшим. В доказательство справедливости сего положения достаточно указать на апостольские правила 39 и 34. Апостольское правило 39: «Пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают. Ибо ему вверены люди Господни, и он воздаст ответ о душах их». Апостольское правило 34 говорит уже о зависимости самих епископов от высшей церковной власти: Епископам всякого народа подобает знати первого в них, и признавати его, яко главу, и ничего, превышающего их власть, не творити без его рассуждения: творити же каждому только то, что касается до его епархии и до мест, к ней принадлежащих, но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во святом Духе, Отец и Сын и Святой Дух».⁷⁰ М. Амвросий не обратил должного внимания на последнее правило, запрещающее ему, как епископу, делать что-либо «без рассуждения главы его», т. е. в данном случае константинопольского патриарха; не спрашивая согласия непосредственного своего начальника К. патриарха, м. Амвросий самовольно перешел в иную епархию (назовем так Белую Криницу), чем явно нарушил вышеприведенное апостольское правило. Является теперь вопрос, возможны-ли по правилам церковным переходы епископов с одной кафедры на другую и, если возможны, то под каким условием?

Обращаясь к правилам церковным, мы видим, что Церковь вообще неблагосклонно смотрела на перемещения епископов даже с ведома высшей церковной власти с одной кафедры на другую. Такое перемещение в глазах древних христиан было как-бы нарушением духовного союза пастыря со своей паствой. Вот почему 14 апостольское правило говорит: «Не позволительно епископу оставляти свою епархию, и во иную проходити, аще бы и от многих убеждаем был, разве когда будет некоторая вина благословная, сие творити его понуждающая, яко могущего большую пользу обитающим тамо принести словом благочестия. И сие не по своему произволу, но по суду многих епископов и по сильнейшему убеждению».⁷¹ 15 правило 1 Вселенского собора: «По причине многих смятений и происходящих неустройств, заблагоразсуждено совершенно прекратить обычай, вопреки апостольскому правилу обретающийся в некоторых местах, дабы из града в град не преходил ни епископ, ни пресвитер, ни диакон. Аще же кто по сем определении святого и великого собора таковое что-либо предпримет, или допустит сделать с собою такое дело; распоряжение да будет не действительно, и перешедший да будет возвращен в Церковь, в которой рукоположен во епископа или пресвитера или диакона». Антиохийского собора правило 3: «Аще кто-либо из священного чина, оставив свой предел, прейдет в другий, потом совершенно преселясь, пребудет в ином пределе долгое время: таковому не священнодействовати, а наипаче, когда собственный епископ призывает и убеждает его возвратиться в свой приход, а он не повинуется. Аще же упорствовати будет в безчинии: то совершенно да будет извержен от священнослужительства, без возможности восстановления в прежний чин. Аще же изверженного по сей причине приимет иный епископ: то и сей подлежит эпитимии от общего собора, яко нарушитель церковных постановлений».

Западный канонист Беверегий замечает по поводу сих правил, что «то учение, по которому епископы и клирики должны оставаться в той церкви, к которой назначены, древние христиане всегда чтили свято».⁷² Известно, что римский епископ Юлий в письме к восточным епископам порицал Евсевиан за то, что они дозволяли епископам переходить с места на место,⁷³ а Евсевий Кесарийский упорно отказывался от предложенной ему клиром и народом кафедры Антиохийской и именно под тем предлогом, что канонам церковным противно перемещение епископов с одной кафедры на другую, за каковой поступок был похваляем Константином Великим.⁷⁴

Запрещая епископам переходить с одной кафедры на другую, церковные правила запрещают им также совершать рукоположения в иных епархиях без соизволения на то местного епископа. Апостольское правило 85. «Епископ да не дерзает вне пределов своея епархии творите рукоположения во градех и селех, ему не подчиненных. Аще же обличен будет, яко сотвори сие без согласия имеющих в подчинении грады оные или села: да будет извержен и он и поставлении от него».⁷⁵ Антиохийского собора правило 22. «Епископ да не приходит в иный град, не подчиненный ему, ни в селение ему непринадлежащее, для рукоположения кого-либо, и да не поставляет пресвитеров в места подчиненные другому епископу разве только по изволению епископа тоя страны. Аще кто одерзнет на сия: то рукоположение да будет не действительно, и он подлежит епитимии от собора». Антиохийского собора правило 13. «Ни который епископ да не дерзает из единыя епархии преходити в другую, ни поставляти кого-либо в церкви ея для совершения священнослужения, ниже приводить с собою других: разве прибудет, быв призван грамотами Митрополита и сущих с ним епископов, в область которых приходит. Аще же никем не быв призван, вне порядка пойдет для рукоположения некоторых и для устроения церковных дел, до него непринадлежащих: то всё содеянное им да будет не действительным: и он, за бесчиние своё и за безрассудное начинание, да понесет приличное наказание чрез немедленное извержение из своего чина святым собором».⁷⁶ «Найдешь много правил, говорит в толковании на это правило Аристин, воспрещающих это, то есть, переходить епископу из своей епархии в чужую, и рукополагать в ней, или делать что-либо другое, приличное епископу, разве только кто будет призван и уполномочен местным епископом совершить что-либо такое. Приходящего из своей епархии в другую и совершающего рукоположения, или устрояющего церковные дела ему не подведомые, правила подвергают извергать, а сделанное им почитать недействительным».⁷⁷

По суду этих церковных правил м. Амвросий поступил совершенно незаконно, противоканонически, когда без ведома константинопольского патриарха перешел в другую епархию (Б. Криницу) и стал там без разрешения какого бы то епископа совершать рукоположения в священные степени и присвоил себе все принадлежащие архиерейскому сану права и обязанности. Первый суд над м. Амвросием в таком противоканоническом поступке произнес сам К. патриарх. Не имея точных сведений о том, куда бежал Амвросий, а только предполагая, что он удалился к православным в монастырь; находившийся под ведением Карловицкого митрополита Иосифа, патриарх сему последнему от 14 октября 1845 г. писал, что Амвросий за своё бегство подлежит суду и как таковой не может согласно правилам церковным совершить ни одного архиерейского священнодействия. Вследствие всего этого патриарх просил Карловицкого митрополита запретить совершение Амвросием приличествующих архиерейскому сану священнодействий.⁷⁸

Не будучи послан в Б. Криницу патриархом, Амвросий решился на переход только вследствие усиленных ходатайств старообрядческих депутатов, чем впоследствии старался извинить свой преступный переход в раскол, говоря, что будто бы он пришел в Белую Криницу только вследствие слезных молений овец, не имущих своего пастыря. Но в правилах церковных есть указания и на этот случай. Так – 21 правило антиохийского собора запрещает епископу переходить с одной кафедры в другую и по принуждению от народа. «Епископ от единаго предела да не преходит в другий, ни по самовольному вторжению, ни по насилию от народа, ни по принуждению от епископов: но да пребывает в церкви, которую приял от Бога в жребий себе в начале, и да не приходит из нея, по изреченному уже о сем определению».⁷⁹ Тоже содержится и во 2 правиле Сардикийского собора. «Аще обрящется кто толико безумен, или дерзновен, яко возмнит некое извинение приносити в таковом деле (правило разумеет переход епископов из одного города в другой) утверждая, что от народа прислано к нему послание; явно есть, яко могли не многие некие, прельщенные воздаянием и ценою скопище составить в Церкви, аки бы желая имети его Епископом. Посему полагаю, сии ухищрения и козни всеконечно наказывати, да никто из таковых, ниже при кончине своей не будет удостоиваем общения даже наравне с мирянами».⁸⁰ Не видим-ли мы, как сие последнее правило, будучи вполне приложимо к злосчастной истории перехода м. Амвросия в раскол, в то же время сильно и глубоко-справедливо обличает это незаконное действие Амвросия. Что такое представляло собою белокриницкое общество, домогавшееся иметь у себя епископа, как не «скопище» людей, без законного священноначалия, управлявшееся толпою невежественных мирян. Законно-ли посему поступил м. Амвросий, когда внял голосу представителей сей толпы и, прельщенный земными благами, перешел самовольно, без разрешения К. патриарха в Белую Криницу?

Утвердиться в белой Кринице в качестве «митрополита всех древлеправославных христиан» Амвросий мог не иначе как с согласия на то австрийского императора, во владениях которого находилась Белая Криница; посему, как мы знаем, депутаты старообрядцев, употребив хитрость и обман, добились того, что император австрийский утвердил Амвросия в звании митрополита Белой Криницы прежде сношения по сему делу с патриархом. Между тем церковные правила очень строго относятся к тем лицам, которые получают епископские кафедры при посредстве одной только светской власти без разрешения и согласия духовной власти, как то было при переходе Амвросия в Белую Криницу. Апостольское правило 30. «Аще который епископ, мирских начальников употребив, чрез них получит епископскую в Церкви власть, да будет извержен и отлучен, и все сообщающиеся с ним».⁸¹ Посему Афанасий Великий в доказательство того, что Георгий Каппадокийский незаконно был возведен на Александрийский престол, указывал в своё время на то, что Георгий Каппадокийский получил сан епископский услугами и помощью мирских властей: «это (т. е. возведение на церковные должности при помощи одной только светской власти) законы церковные нарушает, прибавляет св. отец, и язычникам подает случай хулить нас и думать, что постановления в церковные степени бывает у нас не по божественному закону, но с торгов и по ходатайству».⁸²

Но Амвросий при своём вступлении в звание митрополита Белой Криницы обращался к светской власти еще с прямой жалобой на Константинопольского патриарха, когда, в своём прошении австрийскому императору указывал на невнимательное отношение к нему К. патриарха, что будто бы и побудило его – Амвросия перейти в чужую епархию (Б. Криницу). Австрийский же император, давший м. Амвросию в силу его просьбы кафедру митрополита, тем самым присвоил себе право быть судьей между патриархом и подчиненным ему митрополитом. Между тем церковные правила, вообще запрещающие без особой нужды беспокоить своими частными делами государя (антиох. соб. пр. 11 и 12), особенно строго относятся к тем членам церковной иерархии, которые обращаются к светскому суду, минуя духовные судебные инстанции. Карфагенского собора правило 117: «Постановлено: да аще кто из клира будет просить от царя рассмотрения о себе, в светских судилищах, лишен будет своея чести. Аще же будет от царя просить себе суда епископского; отнюдь да не возбранится ему». «Просящий у царя народного суда, не епископ», говорит Аристин в толковании сего правила. Вальсамон в толковании 15 правша карфагенского собора замечает: «Если кто из посвященных будет вести дело о преступлении против клирика, или против монаха, в гражданских судилищах… то, хотя бы одержал верх в этом гражданском судилище в качестве ли истца, или в качестве ответчика, тем не менее должен потерять место своё, т. е. степень и священническую честь, подвергаясь извержению только за то самое, что отрекся от церковного судилища и избрал себе гражданское».⁸³ По постановлению сих правил м. Амвросий, имевший неудовольствие на К. патриарха, должен был просить по своему делу суда духовного, а не обращаться к светской власти, тем более к чуждой для его патриарха.

Заметим, наконец, что корыстное побуждение, побудившее м. Амвросия решиться порвать связь со своим патриархом, является с точки зрения канонов церковных новым обстоятельством, увеличивающим виновность м. Амвросия. Находясь в крайне-бедственном материальном положении, Амвросий прельстился обещанным ему жалованием в количестве 500 червонцев в год и за это согласился продать то, что по учению отцов и учителей Церкви и согласно правилам церковным не может быть ни в коем случае продаваемо, то есть епископский сан. Еще Тертуллиан говорил: «Начальствуют заслуживающие одобрения и старшие, получивши эту честь не ценою, но свидетельством (testimonio), ибо ценою не получается от Бога ни одна вещь».⁸⁴ Св. Амвросий Медиоланский осуждает тех, которые «благодать св. епископства покупают за деньги, нисколько не боясь того, что покупая священническую почесть, выслушивают вместе с Симоном волхвом приговор Петра… которые степень священную ценят деньгам приравнивая».⁸⁵ Посему церковные правила строго осуждают симонию. Апостольское правило 29. «Аще кто епископ, или пресвитер, или диакон, деньгами сие достоинство получит: да будет извержен и он и поставивший, и от общения совсем да отсечется, яко Симон волхв мною – Петром». 7-го Вселенского собора правило 5. «Аще который епископ за деньги учинит рукоположение, и непродаемую благодать обратит в куплю, и за деньги поставит кого-либо из числящихся в причте, или произведет вообще в какую-либо церковную должность: то дерзнувший на сие, быв обличен, да подлежит лишению собственной степени, а поставляемый отнюдь да не пользуется купленным постановлением, или производством, но да будет чужд достоинства, или должности, которые получил за деньги. Аще же кто окажет и посредствовавшим в мздоприятии толико гнусном и беззаконном; и сей аще есть клирик, да будет низвержен со своего степени: аще же мирянин, или монах, да будет отлучен от общения церковного».⁸⁶ (Ср. IV. Вел. собора пр. 2, Василия В. 90). Геннадий патриарх Константинопольский в своём окружном послании писал: «Владыка наш и Бог, и Спаситель Иисус Христос, вверив святым своим ученикам проповедь Евангелия и послав их по всей вселенней учителями человеком, ясно заповедал, дабы дар, туне приятый от Него, и они преподавали людям туне, не приобретая за оный меди, или сребра, или злата, или вообще иного какого-либо стяжания естественного, или земного. Ибо земное и тленное не заменяет даров небесных и духовных. Сию заповедь Он дал не токмо им, но чрез них и нам, коих удостоил возвести на их степень и место». По сему «горе по истине тем, кои возомнили приобрести дар Божий, или преподавать оный за деньги. Ибо таковые по изречению св. Петра, в желчи, горести и узах неправды находятся, связанные своим сребролюбием».⁸⁷

Мы рассмотрели целый ряд канонических нарушений, допущенных м. Амвросием чрез самовольное, тайное бегство от К, патриарха в Белую криницу; видели также, какой суд изрекают церковные правила на лиц, допустивших правонарушения, подобные тем, которые совершил м. Амвросий. По суду всех рассмотренных нами правил, м. Амвросий должен быть извержен из своего сана, причем все священнодействия его должны считаться недействительными; а так как Амвросий и после нарушения стольких правил отправлял все приличествующие сану архиерейскому священнодействия и даже сделался родоначальником и основателем т. н. австрийской (старообрядческой) иерархии, то по суду правил, обвиняющих м. Амвросия и вся иерархия, происшедшая от него, должна считаться антиканоническою, незаконною и самочинною.

(Продолжение следует).

Свящ. Н. Попов

Верстах в трех от железнодорожной станции Ломовис, на пути из Тамбова в Кирсанов, приютилась небольшая деревушка Каменные-Озерки (Лызовка тож). Лет 30–35 тому назад здесь еще царило затишье: крестьяне жили «по общественному» согласно… правили службу Богу по православному… Но вот прошел по деревне недобрый слух: объявилось на Лызовке новшество. «Гришка Макаров с женой Марфой новую веру начали проповедовать: мяса не едят; рыбу, лук, картошку за грех считают; водки… чаю не пьют…, а за пущий грех детей рожать считают – постниками себя прозывают»!… крестьяне дивились: «что за постники такие?!!» «Уж не хлысты-ли»?… заключили бывалые…

И действительно, Макаров, поселившись в Лызовке с женой своей Марфой, открыто не ел мяса, луку, картофеля, рыбы; не пил вина, чаю и с женой своей жил, как «с сестрой»… Прошло лет пять… В деревню воротился другой крестьянин Матвей Таксов, доселе живший в работниках у «постника» села Рассказова⁸⁸… и за ним крестьяне заметили тоже… А уж недаром говорится: «плохая овца всё стадо портит», да при том у обоих «постников» родня на деревне была большая и стало это «постничество» как зараза по домам носиться. Дальше – больше… уж и 20 домов понабралось!.. Приметили крестьяне, что «постники» стали собрания свои чинить и что-то странное на них творить… Нашлись охотники подсматривать, что делают «постники» на собраниях, но немногим то удавалось…

Как видно из показаний крестьян – православных и «постников»,⁸⁹ Лызовские «постники» обычно собираются по воскресным и праздничным дням; иногда под праздники, а «если соскучатся», то и в будни. Сходятся на собрания парочками, причем преимущественно лица молодых и средних лет, а старики дома сидят. Собираются в день дважды: с обеда и до вечера и с ужина до полуночи. На дневных собраниях сидят, гуторят, песни поют – всё больше церковные: «от нощи утреннюю»… «возопих всем сердцем»… «согреших и беззаконовах»… «безсеменного зачатия»… «благословен еси, Христе Боже наш»⁹⁰… Ночью дом, где происходит собрание, окружается караульщиками из «постников»;⁹¹ двери дома изнутри на запоре; окна занавешены красным кумачом или чем-либо другим закрыты… Если у хозяина дома есть православные работники, то он отсылает их с поручениями в края дальние или на ночлег в «отдаленные риги»… На ночных собраниях читают, молятся Богу и нередко так усердно, что у «постника» Федора «на указательном и среднем пальцах левой руки от прикосновения к полу образовались мозоли»!… Здесь-же «ходит по лавке в одной рубахе постница-грешница и взывает к духовным братьям и сестрам: простите, простите!…». Слышны пение, топот, хлопанье в ладоши и пляски в такт песен… То лихо «пляшет дедушка Вася»…; то вдруг дядя Матвей «в одних невыразимых, с открытым воротом рубахи» начнет выкидывать затейливые «па»; градом льется с него пот, но песни «братьев и сестер» бодрят старика…; то не стерпит Евдокия: быстро выскочит она из горницы в кухню; вихрем пронесется от двери кухни до печки разудалой пляской «в три ножки»… вдруг станет около стола, с визгом обхватит трех сидящих там мужчин… опрометью бросится в сени и из сеней на вольный воздух… А там и «постник» Степан «в одной рубашке, с всклокоченными волосами» бросается в пляс vis-à-vis двух обнявшихся женщин под игривую песенку: «тут-то любо, тут-то любо, тут-то люшеньки мои»… Заскачут, запляшут и другие «постники»…, а в передней уселись на полу, видно, уставшие «две женщины с обнаженными выше колена ногами, а против них стоит мужчина»… в довольно неприличной позе… Пляшут «постники»… льются по горнице их «чудные – народные» песни: «садик мой сад, украшенный рай»… «братцы любезные, не желайте бездна, старайтесь как можно, бог судит не ложно: неужели вам, братья, не в примету, что богом говорится, то и сотворится; не надо, друзья, суетно хвалиться, а богу молиться»;⁹² или: «девка, девица, дано тебе делице; молись богу в землю за всю свою семью, а еще голубушка за всю подвселенную»… «брат хочет постница, а сестра на бок валица; брат идет на работу не емши, а сестра говорит: я раздемши»⁹³… Но видно, все уж устали… изнемог и хозяин дома… Дело близко было полуночи: всё вдруг смолкло… потухли огни… и гробовая тишина длилась около часу… Потом снова огни заблестели… послышался говор: то «духовные братья и сестры» расходились по домам, вдосталь поработавши «богу»…

Но «всего, что делается на собраниях «постников», пересказать нельзя, говорил раскаявшийся хлыст, ныне умерший Павел Маноич, потому что у хлыстовского бога в селе Перевозе в земном раю⁹⁴ находятся портреты всех хлыстов и на них из их мизинцев находятся кровь и если он скажет, что делается на собраниях хлыстов, то Перевозский бог узнает об этом, выстрелит в его портрет и тогда он своею смертью не умрет»⁹⁵…

Боязнь «бога», обитающего «в земном раю», сковывает уста не одних только «постников», но и православных. Но, если последние молчат «страха ради телесна», то первые – по соображениям почти исключительно религиозного свойства. Мы, говорят «постники» православным, молимся богу нашему, который с нами гуторит, а ваш Бог ничего не говорит… вы поклоняетесь рукотворенному Спасителю, а мы своему, который у нас на земле… ваш Бог когда даст, а наш, чего ни попросишь, дает… и ты найди такого бога, который мог бы с тобой поговорить»… Помимо «бога, живущего на земле», есть у «постников» «пророки», которые «всяк своё дело делает и обличают и научают»… «Была у нас и богородица в селе Перевозе – Анисья, да пострадала и умерла, а теперь не знаю, есть-ли богородица, – по старости лет на собрания не хожу», говорил немощный домосед – «постник»⁹⁶… О Пресвятой Богородице и Христе Спасителе постники отзываются прямо кощунственно, если бы Христос был человек или святой, то его на кресте не распяли бы и руки гвоздями не прибивали бы, а то, значит, он прегрешил, – нисколько не боясь, резонерствуют «постники» открыто, на мирских сходах!…

Казалось, что при таких религиозных взглядах Лызовские «постники» должны были бы выйти «со двора овчаго» Церкви православной, как овцы, которые «не сего двора…, не слышат гласа Единого Пастыря и не познаны Им»…, но на деле мы видим, что они, как и все хлысты, прекрасно усвоили себе тактику «перелазить инде»… Не входя «дверью» во двор овчий, они входят в Церковь Христову, как «воры и разбойники»…; но, набрасывая на себя личину овцы Христовой, всё же остаются чуждыми Церкви Его. Последнее как нельзя лучше оправдывается жизнью их.

С виду Лызовские «постники» – «народ хороший… и православный»: «усердны к Церкви» – её богослужению и таинствам; любезно-предупредительны к нуждам её и духовенства… да и вообще «всё церковное чтут», так что даже в своём домашнем быту любят петь песни церковные… Но за этой видимой, мнимо-церковной набожностью Лызовского «постника» скрывается и притом неглубоко настоящий хлыст в духе нашего времени, когда тактика старых хлыстов, возведенная в заповедь: «хранить тайну»…, стала часто нарушаться, вследствие чего в «постничестве» обнаружились резкие молоканские тенденции, тщательно скрываемые старым хлыстовством под покровом внешнего послушания Церкви православной, запечатленного изысканно-вежливой и примерной исполнительностью церковного вероучения и правил и предупредительностью в удовлетворении нужд Её духовенства.⁹⁷ «Мы, говорят Лызовские «постники», ходим в церковь православную, чтобы скрыть свою секту, а то нас ушлют отсюда»…: вот главное и единственное правило, лежащее в основе наружно-уважительных отношений «постников» к Православной Церкви, прежде тщательно скрываемое, а ныне, вследствие твердой надежды на полную безнаказанность, открыто высказываемое… Исходя из этого принципа, регулирующего их отношения к православной Церкви, Лызовские «постники» идут далее в своей откровенности, приподнимая завесу, скрывавшую старое хлыстовство. «Православная Церковь, говорят они, блудница, потому что в неё ходят блудники, прелюбодеи и воры, а если бы она была свята, то не горела-бы; наша-же (т. е. хлыстовская) церковь – кафолическая, туда мы ходим непорочные»… «в православный же храм и в нечистоте (т. е. брачные люди) можно ходить и к Евангелию прикладываться…, потому что он ведь – кузница и священники в нём – кузнецы»… «Откуда, говорят они православным, зайдет в ваше причастие Тело и Кровь Спасителя: хлеб и вино, так они и есть хлеб и вино»… «что вы креститесь, что лошадь хвостом машет – всё равно… и иконы ваши – болваны… вы молитесь им, а ведь это щепки, хоть молись им, хоть не молись – они не помогут: доска – и доска…, а вы найдите такого бога, который с вами мог-бы поговорить»… и «святых отцов ваших в сущности нет… разве св. Пантелеймон ваш угодник?» и «мощи у вас – неистинные, подделанные монахами для своей наживы»…

Таковы истинные, а не показные взгляды Лызовских «постников» на Церковь православную, вполне безнаказанно высказываемые ими православным крестьянам с целью более успешного совращения их в «постничество».

Правда, в целях совращения православных крестьян Лызовские «постники» прибегают и к другому, даже более могущественному и вполне безопасному средству – денежной помощи им. То построят они домок «новобранцу» (т. е. прозелиту), то женят его на хлыстовке «с достатком», сошьют ему боярку, купят сапоги и калоши и свадебку сыграют на свой счет…, то пообещают «по смерти своей всё отписать ему», иль «считать его за родного»… Как тут устоять православному, особенно бедному и многосемейному?!… Ведь в голодный год волей-неволей придется идти к «постнику» за помощью; а ну, как он в отместку, что не идешь в «постники», да скажет: «запри детей в амбар, а сам удавись»?… Призадумается бедный крестьянин, вспомнит, сколько дома ртов, да все просящих!…

Если теперь обратим внимание на нравственный облик Лызовских «постников», то опять увидим в них тех-же хлыстов. Та же проповедь иночества и аскетизма… тоже восхваление девства…, сведенные к отрицанию плотского сожития между законными мужем и женой и допускающие сожитие с женами «по духу», в смысле известной у хлыстов «Христовой» любви между братьями и сестрами «по духу»…, наконец, то же требование воздержания от употребления известного рода пищевых продуктов. «Мы живем со своими женами, как сестрами…, плотского греха с ними не творим, чтобы Богу угодить и душу спасти», говорят Лызовские «постники», посему и «жены наши – девственницы, так как с мужьями своими плотского греха не творят, а вообще девственницы-ли он – за это не ручаемся и не знаем, так как часто из дому в отлучке бываем»… Впрочем, некоторые сознаются, что «жены их не девственницы»… Со своей стороны и «постницы» заявляют, что «живут они со своими мужьями, как с братьями»… что сами они «монашки-девственницы, а мужья у них монахи»… Удаляясь от плотского сожития со «своими» женами, Лызовские «постники» вступают в известные сношения с «сестрами по духу», говоря: «держи хлеб за пазухой, а не ешь его»…⁹⁸

Отсюда вытекает и их взгляд на детей. «Крыса детей народила, никому не угодила, так и вы»…, говорят «постницы» православным. По словам бывшей Лызовской «постницы», она «сейчас детей родит, а прежде не родила – за грех считала жить с мужем; у всех хлыстов так водится, а если какая родит, то за неё всё собрание Бога молит, чтобы простил ей невольный грех»… Посему «постники» не ходят к православным на крестины в восприемники, избегают крестильных обедов и «гнушаются быть восприемниками даже при крещении детей, рожденных хлыстовками по ошибке»… Брезгуя «детьми», они считают отцов их «долбилами»⁹⁹ и женятся лишь для того, чтобы «жить повеселей, да чтобы было кому в доме за хозяйством смотреть»… На свадьбы и похороны особенно богатых «постников» съезжаются с разных сторон, причем избегают приглашения православных, хотя-бы и родственников, на самую свадьбу, а приглашают «прийти после свадьбы». – Что касается употребления пищевых продуктов, то они не едят: мяса, рыбы, картофеля, луку, чесноку…, не пьют хмельного и чаю: иные «по бедности», иные «по нездоровью», а вообще «для спасения души», считая это «за грех»…

Думаем, что на основании вышесказанного можно вполне убедиться в том, что Лызовские «постники» – никто иные, как хлысты, и что народ справедливо негодует и клеймит их сим названием.

Под влиянием протестующего религиозного чувства православных крестьян, и местный священник стал считаться с Лызовскими «постниками», как с сектой и с 1888 года завел здесь беседы для вразумления заблудших овец и выяснения «зловредности хлыстовства». Но кому неизвестно, сколь действенны «духовные меры» в борьбе с хлыстами?!! Там, где среда состоит частью из психопатов, а в огромном большинстве из отъявленных, вполне сознательных плутов и лиц, закабаленных в ней деньгами и страхом, одни духовные меры да притом еще веро-нравоучительного, а не строго обличительного и эпитимийно-карательного характера почти бесполезны, а иногда даже прямо вредны, так как, удостоверяя наличность величайшего зла в Церкви, оставляют его безнаказанным и тем еще сильней возмущают религиозное чувство православной паствы и служат неиссякаемым источником разных кривотолков и нареканий по адресу пастырей… Нет, в борьбе с хлыстовством нужны не мягкие речи, производящие соблазн в среде православных, считающих их за попустительство зла, а грозно-обличительный и в тоже время строго-карательный голос Церкви, потому что только он силен успокоить религиозное чувство православных овец и отрезвить «перелазящих инде», заставив их или «дверью» входить во двор овчий, или вовсе выйти из него. К великому сожалению мысль о необходимости проведения в жизнь строгой церковной дисциплины для излечения больных овец доселе остается в проекте, не смотря на то, что язвы от этого пробела в нынешнем строе церковной жизни велики и слишком очевидны!…¹⁰⁰

Посему не удивительно, что «духовные беседки» Лызовского пастыря нисколько не вразумили хлыстов… Не изменяя образа жизни, они по-прежнему поносили православную Церковь и её святыни, совращали крестьян, внося разлад в их семьи и мирские дела… Но вот «плотина прорвалась» – крестьянам «дальше стало невмоготу»: не видя помощи себе ни от Церкви, ни тем паче от светских властей, они сами восстали на защиту своих религиозных, семейных и общественных прав.

9-го Апреля 1896 года крестьяне дер. Каменных-Озерок, в числе 62-х человек, подали Тамбовскому Преосвященному Александру прошение об «уничтожении в их деревне хлыстовской секты», причем заявили, что «хлысты весьма часто устраивают в своих домах собрания, на которых проводят время в пении безобразных стихов, прыганье и прочих безобразиях… Собрания бывают в ночное время, и на оные ходят люди молодых и средних лет… Дом, в котором собираются хлысты, крепко запирается изнутри и по всем ходам выставляется стража из хлыстов; окна занавешены… На сельском сходе хлысты расстраивают общественное единодушие… и всеми мерами стараются совратить в свою секту православных, с каковою целью бедным помогают деньгами… Нам думается, что в короткое время хлысты завлекут к себе всё общество; в последнее время ими совращено два православных семейства… Сейчас всех хлыстов в деревне 78 человек…, причем хлыстовки детей не рожают». При прошении крестьяне приложили книгу хлыстовских стихов, в качестве вещественного доказательства, по которой хлысты распевали на своих собраниях. В тоже время и местный священник вошел к Преосвященному с прошением, в котором заявил, что «он давно подозревал несколько семейств крестьян означенной деревни в принадлежности к хлыстовской секте, но уничтожить их не было никакой возможности;¹⁰¹ в настоящее-же время (только теперь?!!) дело становится яснее: хлысты стали часто устраивать собрания, на которых будто бы безобразничают; в последнее время очень заметно, что два православных семейства перешли в хлыстовскую секту, а потому просит сделать зависящее распоряжение».¹⁰²

В целях выяснения дела и удовлетворения просителей епархиальная власть указом, от 11 Апреля 1896 г. за № 6696, предписала духовному следователю «ни мало немедля произвесть дознание по содержанию означенных прошений и книжки хлыстовских стихов». Получив предписание, следователь тотчас приступил к производству дознания и представил его в Консисторию при рапорте от 24 Апреля 1896 г. № 111.¹⁰³ В дознании, между прочим, ясно установлен факт принадлежности книги хлыстовских стихов одному из поименованных в прошении Лызовских крестьян хлыстов – Михаилу Тарасову, но богослужебное употребление её на хлыстовских собраниях фактически не доказано,¹⁰⁴ хотя в этом нельзя сомневаться, не смотря на заявления хлыстов: «стихов, написанных в сей книге, мы никогда не слыхали и на собраниях их не поём». Любопытно показание владельца сей книги – Михаила Тарасова, изложенное им в особом прощении, поданном на имя Преосвященного Александра. «Я, писал Тарасов, никогда не придерживался хлыстовской или какой-либо другой секты, а содержал и содержу всегда, как и мой отец, православную веру: хожу в церковь, исповедаюсь и причащаюсь. Донос на меня крестьян дер. Каменных-Озерок сделан из вымогательства с меня на угощение, так как я по своей хлебной торговле живу лучше других.¹⁰⁵ Книжка, представленная крестьянами при их прошении, писана мною – Тарасовым давно, когда я был еще холостым, можно сказать, еще мальчишкою, стерег стадо и учился писать самоучкою даже на песке, и я даже не понимаю смысла написанного в этой книжке;¹⁰⁶ эта рукопись была прибрана мною,¹⁰⁷ и я не обращал на неё внимания, но каким-то образом эта рукопись чрез работника Степана Самодурова попала в руки бродяги, крестьянина той же деревни, Ермолая Литовского,¹⁰⁸ скрывавшегося безвестно более 6 лет. Литовский, желая угодить обществу своим открытием этой книжки, возбудил общество сделать на меня – Тарасова донос.¹⁰⁹ Я был и буду православным христианином и на всё изложенное прошу обратить внимание».

Приняв во внимание собранные данные касательно дела о Лызовских «постниках», Тамбовская Духовная Консистория пришла к следующему весьма верному заключению: «так как факт пропагандирования хлыстовщины в деревне Каменных-Озерках и смелого оказательства означенной секты, связанного даже с насмешками над православною верой, в дознании духовно-судебного следователя доказан, то Консистория, на основании 1006 ст. уст. уголов. судопроизв., полагает передать дело Прокурору Окружного Суда для дальнейшего производства». По утверждении мнения Консистории Преосвященным, дело и было препровождено 28 Июня 1896 г. к г. Прокурору Тамбовского Окружного Суда.

Между тем Лызовские крестьяне в числе 65 человек вторично подали Преосвященному Тамбовскому прошение от 28 Января 1897 г., в котором писали: «мы доселе не знаем о последствиях нашего первого прошения от 9 Апр. 1896 г., а за это время хлысты, а именно Василий Иванович Макарычев совратил в свою секту нашего православного однообщественника Якова Ксенофонтовича Агафонова, и кроме того нам ясно, что сектанты всевозможными ухищрениями приобрели для своего оправдания из общества православных христиан почти ⅓ часть голосов, посвящающих себя в защиту сектантов, собственно из тех лиц, который находятся с сектантами в сродстве или в соседстве и более из бедного сословия и закоренелых в темноте лжеучений. Из этого нам предвидится большое горе! Что нам делать с зловредными сектантами, если Господь допустит им своими ухищрениями совратить вдруг большое число людей в свою секту, тогда горе будет нашей матушке Св. Церкви и нашему общественному миросогласию, ибо как уж и в настоящее время от хлыстовского наушничества у нас нет миросогласия. Приводя всё и питая на Вас искреннюю надежду, мы всепокорнейше просим Ваше Преосвященство настоящее дополнительное прошение сообщить к делу 1896 г. Апреля 9 дня о хлыстах и сделать зависящие побуждения к скорейшему рассмотрению судом и о последующем нам объявить».

Тогда, по распоряжению Преосвященного, крестьянам дано было знать, что дело их с хлыстами передано в Тамбовский Окружный Суд.

Впоследствии оказалось, что опасения крестьян-просителей не были безосновательны: «дело о распространении хлыстовской секты в дер. Каменных-Озерках определением Тамбовского Окружного Суда от 5 Февраля 1898 года производством прекращено и книжка хлыстовских стихов препровождена в Совет Братства».

Такой исход дела с одной стороны крайне опечалил православных крестьян, с другой – сильно ободрил Лызовских «постников». На беседе миссионера в д. Лызовке в сентябре с. г. часто и громко раздавался ропот православных на «постников» за то, что последние смеются над ними, говоря: «а наши-де взяли»… раздавался ропот и на Церковь православную: «зачем-де она держит постников у себя?» изредка слышен был и вопль бедноты – бедноты ужасной: «есть нечего, а хлысты всю землю купили; хошь 20 руб. за десятину давай, хоть в «постники» иди». А между тем «постники» стояли с торжествующим видом, и когда миссионер спросил одного из них С. Т-сова: «кто он»? – последний отвечал: «постник-православный»… на другие вопросы: «знает-ли он Иисуса Христа – Сына Божия, Един-ли Бог Отец и Христос – Сын Божий; иль было их много; есть-ли сейчас на земле «Христы» у «постников» – и истинны-ли они? отвечал: «почем знать; можа один, а можа пять и больше было; можа и теперь есть»… Не знал он, во чье имя крестят детей в Церкви православной… Не знал самой важной молитвы Господней и молитв Богородице и на вопрос: «знает-ли он Матерь Иисуса Христа – Деву Марию, одна-ли Богородица была или много, и есть-ли теперь «Богородицы» у «постников»? упорно отвечал: «не знаю; можа одна, а можа и больше было, можа и теперь есть – я не грамотен»!…

Всё это действовало удручающе. И этот 80-летний «постник» числится овцою Церкви православной!… «На что нам такие?» с горечью и болью в сердце спрашивали миссионера православные крестьяне и он невольно говорил им: «да, на что нам такие?…». И как-то сами собой приходили на мысль святые и вечные слова Апостола: «отступят некоторые от веры; внимая духам обольстителям и учениям бесовским, чрез лицемерие лжесловесников, сожженных в совести своей, запрещающих вступать в брак и употреблять в пищу то, что Бог сотворил… ибо всякое творение Божие хорошо, и ничто не предосудительно, если принимается с благодарением… Еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден» (1Тим.4:1–4; Тит.3:10), и «аще кто епископ, или пресвитер, или диакон, или вообще из священного чина, удаляется от брака и мяс и вина, не ради подвига воздержания, но по причине гнушения, забыв, что вся добра зело, и что Бог, созидая человека, мужа и жену сотворил их, и таким образом хуля клевещет на создание: или да исправится, или да будет извержен из священного чина и отвержен от Церкви. Такожде и мирянин» (51 Ап. прав.).

Тамбов. миссионер Иван Айвазов

(Из миссионерских запросов)

Какие существуют узаконения и распоряжения власти по вопросу о погребении лютеран вообще и в частности в тех случаях, когда нет ни пастора, ни особо отведенного кладбища для таковых покойников? Как поступать в тех случаях, когда просят православного иерея молиться об усопшем инославном христианине и погребении сектанта?

Правила о погребении умерших членов евангелическо-лютеранской церкви изложены в разд. 1, кн. II уст. дух. д. иностр. исп. (Т. XI, ч. 1, изд. 1896 г.), в ст. 308–316. Вот что говорится в этих статьях. Обряд погребения должен быть совершаем проповедником прихода, где умер погребаемый, или же проповедником того прихода, к коему принадлежал умерший, если первый на это согласен. В городах, где лютеране не разделены на приходы, духовный отец умершего, или же, в случае отсутствия его или иных препятствий, и всякий другой проповедник может, по приглашению, совершить над ним обряд погребения. Если проповедник, коему принадлежит право совершить сей обряд, не может приступить к сему по какой-либо достойной уважения причине и нет в том месте другого проповедника, то, с согласия и по наставлению его, тело погребает один из церковнослужителей. Тела членов евангелическо-лютеранской церкви погребаются только в определенных на сие для целых приходов, или же для отдельных семейств и по установленному порядку освященных местах. На учреждение новых кладбищ или особых для погребения мест испрашивается дозволение полицейского начальства.

Изложенные в приведенных статьях закона требования, как показывает самое содержание их, рассчитаны на нормальное течение церковно-приходской жизни живущих в пределах Российской Империи лютеран. Говоря о приходах, предполагая наличность проповедников-пасторов, означенные требования применимы ко всем тем местностям России, где лютеране живут общинами и колониями. В таких условиях находятся, например, Остзейский край, некоторые города и местности Западной и Юго-Западной России, и такие большие городские центры, как Петербург, Москва и др. Но жизнь на каждом шагу являет уклонения от нормы и таких уклонений в рассматриваемой нами сфере особенно много замечается в последнее время. Тесно стало жить немцу и вообще западноевропейцу в пределах любезного фатерлянда. Природные богатства его давно уже использованы все. Трудно достается ему кусок насущного хлеба. И вот борьба за жизнь, за существование невольно заставляет его искать новых нив и новых поприщ для труда и связанного с ним заработка. Взору его предносится необъятная и еще девственно богатая Россия. А современные обстоятельства создают весьма удобную почву для приложения к делу богатого запаса западноевропейской и особенно немецкой энергии. Быстро развивается в России фабрично-промышленная деятельность, повсюду строятся железные дороги, открываются богатые залежи руды и каменного угля и т. п. Есть к чему приложить руки, есть из чего нажить копейку. Широкою волною хлынули иностранцы в пределы России и в тех местах, где досюда их не знали и не видали, они сделались обычными гостями. Преследуя по преимуществу материальные цели и достигая их, они в религиозном отношении часто терпят значительные затруднения. Невозможно, ведь, для нескольких отдельных лиц учреждать приходы, строить кирки и назначать проповедников. И оказываются иностранцы вдали от своих церквей и пасторов на десятки и сотни верст. В таких условиях неожиданно приходящая смерть естественно выдвигает вопрос о погребении, т. е. о лицах, его совершающих, и местах; ибо крещение, конфирмацию, бракосочетание, а равно и другие требы можно отложить, по усмотрению, до более благоприятного времени, медлить же погребением невозможно. На эти исключительные случаи в нашем законе содержатся следующие постановления. Для погребения иноверцев кладбища отводятся в городах близ кладбищ, при православных церквах находящихся (Т. XIII, уст. Врач., изд. 1892 г., ст. 696). Обыкновенно на практике бывает так, что отводится место для усопшего иноверца где-либо в укромном уголке при границе православного кладбища. Но масса случаев, когда хоронят иноверцев и среди православных покойников, напр., в фамильных склепах в Александро-Невской лавре в столице, на Оскольдовой могиле в Киеве и т. д. Вообще в подобных случаях приходским, священникам следует избегать острых столкновений с иноверцами из-за места упокоения, чтобы не показаться фанатиками.

Если умрет иноверец христианского исповедания и не будет священника или пастора ни того исповедания, к которому умерший принадлежал, ни иного, то препроводить труп с места до кладбища обязан священник православного исповедания по правилам, в своде церковных законов означенным (Ibid. ст. 709). Какие же это правила?

Православное духовенство не имеет права отпевать умерших иноверных христиан по чиноположению православной Церкви. Если же иноверный христианин «пожелает пред кончиною своею принять наше исповедание, такового присоединять к нашей церкви, в рассуждении краткости времени и слабости больного, при одной, с возложением на него священнической руки, исповеди; а кто не помазан священным миром, то, помазав на челе оным и удостоив потом причастия Св. Таин, погребать по кончине его по всему чиноположению нашей церкви». Но православное духовенство не должно отказываться от погребения и такого иноверного христианина, который пред кончиною не воссоединится с православною Церковью, ибо во всяком случае иноверные христиане, «учение евангельское содержат и надежду полагают во Христе Спасителе всего мира». В таком случае духовенство, облачившись в ризы и епитрахиль, обязано провожать тела умерших с места до кладбища и «опускать в землю при пении стиха: Святый Боже и прочая». (Высоч. утв. указ Св. Синода 1800 г. 20 Февраля. П. С. Зак. Росс. Имп. Т. XXVL. 1800–1801 г.г. № 19289). Тело умершего иноверца христианского исповедания не может быть вносимо пред погребением в православную церковь (опред. Св. Синода 10–15 Марта 1847 г.).

С вопросом о погребении умерших иноверцев православным духовенством тесно связан и вопрос о молитве за них и служении по ним панихид. В последнее время этот вопрос возбуждается с особою силою, вызывая недоумение во многих местах России. Относящиеся к сему вопросу каноны церковные (Апост. 10, 45, 65; Лаод. 6, 37; Тимоф. Алекс. 9) очень строги и требуют прекращения всякого общения с иноверцами. Но при этом нельзя не иметь в виду тех особливых обстоятельств, при коих эти каноны были постановлены. Вера Христова утверждалась на земле. Многие стороны церковной жизни не были еще выяснены с надлежащею полнотою. Было много слабых в вере и колеблющихся. Их нужно было поддержать и оградить от возможных увлечений. Отсюда естественна и понятна строгость в сем отношении. Ныне означенные обстоятельства значительно изменились, а вместе с тем возникла действительная и насущная потребность смягчения оказанной строгости, имевшей, так сказать, исторический временный характер. Жизнь сделалась сложнее, создались новые условия и на службе и в семействах православных так много лютеран и католиков, соединяющихся нередко о православными в общей домашней и даже церковной молитве, что действительно трудно удержаться на строго неуклонной формальной точке зрения, когда православные родные, друзья и подчиненные просят церковной заупокойной молитвы у гроба в доме, или на могиле, за умершего. И не было бы это противно той любви, которую заповедует нам христианская религия ко всем людям (Лк.10:25–37). Ведь Сам Верховный Пастыреначальник был так снисходителен к грешникам и так кротко обращался с заблуждающимися! Этой же кротости, снисходительности и терпимости научал Он и своих учеников (Мф.6:43–48; 13:24–30 и т. д.). Верные слову своего Божественного учителя, апостолы Христовы – сии служители слова, – повсюду встречая заблуждения неверия, внушали верующим терпеливо сносить эти заблуждения (2Тим.2:24–25). Между прочим, они повелевали им молиться за вся человеки, кто бы они ни были, ибо Бог хощет всем человеком спастися и в разум истины приити (1Тим.2:4). И св. православная Церковь в своих распоряжениях и действиях являет нам пример снисхождения к иноверным и заблуждающим (Карфаг. Соб. правило 77). Последуя сему и некоторые отечественные пастыри находят возможным молиться за инославных христиан. Приснопамятный святитель Московский митрополит Филарет высказывает по сему предмету следующее мнение, что он признает возможным молиться за усопших иноверцев, но не открыто в церкви, с которою они открыто не соединялись в жизни, а в виде поминовения на проскомидии и панихиде на дому, но под условием, если они при жизни высказывали расположение к православной Церкви, ибо, как говорит митрополит Филарет, «Не странно ли было бы навязывать людям духовную помощь, которой они не требуют и которой они и существования не признают? Надобно также принять в рассуждение и то, что снисхождение к иноверным не должно причинять смущения и соблазна для некоторых ревнителей церковных правил». «Обязанность не смущать и не соблазнять своих, без сомнения, выше обязанности делать угождение чужим» (Собр. мнен. и отз. М. Филарета. Т. дополнит. 1887 г. № 56).

Что касается вопроса о погребении и молитвах за отпадших от православной церкви – о сектантах, еретиках и раскольниках, – то существующие узаконения и действующая в церкви нашей практика вполне совпадают с вышеизложенными правилами о погребении иноверцев. Отпадшие от единства церкви, преслушавшие её догматы и установления делаются ей как иноверцы – чуждыми, – по слову евангелия: «аще преслушает церковь – буди тебе якоже язычник и мытарь» (Мф.18:17). Сектантов погребают так же, как и иноверцев – на особо отведенных кладбищах или же где-либо в угле при границе православного кладбища, – чина отпевания не совершают, в храм не вносят, панихид и литургий не служат, а лишь провожает иерей к месту последнего упокоения с пением молитвы: «Святый Боже».

В. Яцкевич

В указе Св. Синода (от 26 Мая 1900 года за № 5), «по отчету о занятиях бывшего в 1897 году в Казани третьего миссионерского съезда», поручено, между прочим, Епархиальным Преосвященным «дать свой отзыв о возможности и способах осуществления выраженного съездом желания учреждения Всероссийского Миссионерского Общества для борьбы с расколом и сектантством с представлением проектов устава Общества» (§ 8 указа).

Бесспорно, конечно, что наша внутренняя миссия, не имеющая до сих пор стройной всероссийской организации, крайне нуждается в учреждении такого Общества, что и засвидетельствовано Казанским съездом миссионеров, и составление для него соответствующего нуждам миссии «устава», в прямой зависимости от которого будет находиться вся деятельность этого Общества, несомненно является делом первостепенной важности. Было бы крайне желательно поэтому, чтобы устав Всерос. Мисс. Общества, ранее его окончательного утверждения, был подвергнут обсуждению со стороны деятелей миссии при посредстве духовных органов печати. Мы позволим себе высказать здесь несколько соображений о задачах и желательной организации Всерос. Мисс. Общества, надеясь, что наши соображения могут быть нелишними, в качестве материала при разработке устава Общества.

Прежде всего о задачах Общества. Одною из главных причин малоуспешности борьбы с расколом и сектами нельзя не признать разобщенность всех лиц и учреждений, служащих делу миссии, «отсутствие общей, всероссийской организации этого дела». Епархиальные миссии преследуют, обыкновенно, узкоместные цели, проводят в жизнь различные мероприятия, не зная, как и что делают соседние миссии, и не справляясь о том – пользу или вред приносят соседним епархиям местные способы борьбы с расколо-сектантством. Враги же православия, тесно сплоченные между собою и довольно хорошо осведомленные о всём, что делается в каждой губернии,¹¹⁰ умеют пользоваться, ко вреду миссии, таким положением вещей. В виду этого главною задачею Всероссийского Мисс. Общества должно быть, мы полагаем, объединение всех лиц и учреждений, служащих миссии, и руководство их деятельностью, для достижения общей цели, чрез посредство центрального Миссионерского Совета (или Комитета), который должен находиться в столице, при Св. Синоде. Эта цель Общества может быть достигнута, конечно, только при постоянном, живом общении миссионерских учреждений и лиц, входящих в состав епархиальных миссий, с центральным Советом, который, получая подробные донесения из каждой епархии о всём, что творится в мире расколо-сектантства и о местных способах борьбы с ним, – циркулярными или сепаратными отношениями должен осведомлять, в свою очередь, епархиальные миссии, о чём следует (сообщать, напр., своевременно о постановлениях раскольнических съездов, штундовых конференций и проч., предупреждать грозящую опасность со стороны расколо-сектантских миссионеров, сообщать их имена, характеристики и т. п.), и, делая соответственные выводы из полученных донесений, давать руководящие советы и направлять деятельность губернских миссий. Во-вторых, Совет Общества должен принять на себя обязанность следить за учено-литературными и полемическими миссионерскими трудами, появляющимися, в разных епархиях, осведомлять губернские миссии о новых изданиях, давать отзывы о них и руководить выбором книг и брошюр для потребностей епархиальных миссий; вместе с тем Совет должен заботиться о составлении и издании таких полемических миссионерско-апологетических сочинений, которые бы заполнили существующие пробелы в нашей противосектантской и противораскольнической литературе, для чего Совет может группировать около себя способных к литературной деятельности людей и поручать им составление потребных для миссии книг и брошюр. Для достижения этой цели желательно учреждение при Совете Общества особой Книжной Комиссии и книжного склада, из которого братства и миссионеры могли бы выписывать книги по возможно удешевленным ценам.¹¹¹ В-третьих, наконец, Миссионерское Общество, чрез посредство Совета, должно оказывать возможно широкую денежную поддержку тем миссионерским учреждениям, какие не могут существовать или правильно функционировать при скудости местных средств, а также – и инвалидам миссии, потерявшим здоровье и способность к добыванию средств к жизни при исполнении миссионерских обязанностей.¹¹² В этих целях желательно образование специального всероссийского миссионерского фонда.¹¹³

Таким образом, Всерос. Мисс. Общество должно иметь, мы полагаем, своею целью административные, ученые и благотворительные заботы о деле миссии.

Состав и организация Общества. В состав Общества должны дойти все лица и учреждения, ведающие дело миссий и способные оказывать ему услуги (личным трудом в борьбе с расколо-сектантами, путем миссионерских бесед, составлением полемических книг, денежными средствами и т. д.).

Во главе Общества (или Комитета) в одной из столиц, в состав которого непременно должны быть включены, кроме почетных, собственно, лиц и теоретически подготовленных к делу миссии, практики миссионеры, личным опытом прошедшие школу борьбы с расколо-сектантством. Членами Совета должны числиться и все епархиальные миссионеры, с правом внесения своих предложений, а при посещении столиц – и с правом участия в заседаниях Совета. При Совете желательно учреждение постоянной Книжной Комиссии, книжного склада и миссионерского фонда.

Центральный Мисс. Совет должен иметь свои Отделения в епархиях, причем Епархиальные Братства и другие миссионерские учреждения с разными наименованиями (Мисс. Комитеты, Советы и пр.) следовало бы преобразовать в Отделения Всеросс. Мисс. Общества и, поставив в главе их Епархиальные Мисс. Советы, дать им единообразную программу деятельности (в общих чертах, конечно, поскольку эта программа может быть согласована с местными условиями миссионерской деятельности в различных губерниях). Такие Отделения Общества должны находиться в постоянных сношениях и живом общении с Центральным Мисс. Советом; должны представлять Совету свои отчеты и всякого рода сведения о расколо-сектантстве и местных способах борьбы с ним и руководиться в своей деятельности указаниями Центрального Совета. Полное административное подчинение епархиальных Отделений Центр. Совету едва-ли возможно и желательно, потому что оно поставило бы епархиальные миссионерские учреждения в ненормальные отношения к епископу – естественному и прямому начальнику всех епархиальных учреждений; в виду этого желательно, чтобы отношения Центрального Совета к его епархиальным Отделениям имели характер авторитетных указаний, руководящих советов (не более). В состав Епархиальных Мис. Советов могут входить, конечно, разные лица полезные для миссии, по избранию Советов и утверждению епархиальных преосвященных, но непременными членами их должны состоять епархиальные миссионеры, заведующие вероисповедными делами члены Консисторий и преподаватели Семинарий по кафедре истории и обличения расколо-сектантства. Делом особой важности мы считаем урегулирование отношений между епархиальными миссионерами и местными миссионерскими Советами. Несомненно, конечно, что епархиальный миссионер является лицом, наиболее осведомленным о миссионерских нуждах епархии и наиболее ответственным за состояние в ней дела миссии, а вместе и главным (в действительности) руководителем этого дела в епархии. Естественно, что его голос в решении миссионерских вопросов должен иметь и особое значение. Оставаясь в непосредственном, личном подчинении епархиальному преосвященному (согласно утвержденной Св. Синодом инструкции миссионерам), епархиальный миссионер, мы полагаем, в качестве члена Центрального Мис. Совета, должен быть посредствующим звеном между ним и его епархиальными отделениями. Он лично должен получать распоряжения Центрального Совета, докладывать о них Совету епархиальному и сообщать Центральному Совету, вместе со своими заключениями, о решениях епархиального Совета. Такой порядок сношений с Центральным Советом давал бы, между прочим, возможность епархиальному миссионеру немедленно (что в высшей степени важно для дела миссии) узнавать все миссионерские новости и принимать к руководству постановления Центрального Совета без канцелярских проволочек, неизбежных при этом способе ведения дела.

Средства Общества могут составляться из членских взносов, пособий от Св. Синода, монастырей, церквей и пр., от пожертвований, от издания полезных для миссии сочинений и операций книжного склада.

Мы наметили, таким образом, несколько общих черт устава Всероссийского Миссионерского Общества, входить же в детальную разработку этого устава, имеющего целью удовлетворить многоразличным миссионерским нуждам всех губерний России, мы не считаем для себя удобным, так как для этого нужна такая широкая осведомленность о всех условиях борьбы с расколо-сектантством в различных местностях империи, какая может быть только у лиц, близко стоящих к кормилу церковного управления России, но не у губернского деятеля, каковым является автор этих строк.

Воронеж. миссионер Т. Рождественский

В таких крутых обстоятельствах, Таратин и Сироткин решились прибегнуть к покровительству губернского епархиального архиерея, которым тогда был в Самаре епископ Владимир, ныне высокопреосвященнейший Московский митрополит. К нему Таратин с Сироткиным и с другими наиболее почетными лицами из своих единомышленников приехали и изложили жалобы православного мелекесского народа на все обиды и притеснения от зазнавшихся раскольничьих главарей.

Высокопреосвященный, внимательно и милостиво выслушав жалобщиков, был возмущен унижением православия раскольниками марковского толка и сам поехал в Мелекес, где на месте проверил правдивость и основательность жалоб, и, по исследовании дела, написал и послал Самарскому губернатору нижеследующее официальное письмо:

«Епископа Самарского и Ставропольского ⁵/₉ июля 1891 г. № 5871. Ваше Превосходительство, милостивый Государь. Из делопроизводства по постройке новой каменной церкви в пос. Мелекесе, Ставропольского уезда, видно, что постройка церкви разрешена на средства посада, что Посадскою Думою учреждена для сего строительная комиссия под председательством посадского головы Маркова, с назначением в оную комиссию от епархиального ведомства приходского священника Андрея Иванова и с поручением местному благочинному Алексею Люстрицкому о ходе строительных работ доносить епархиальному начальству, и что, по донесениям благочинного, постройка церкви идет успешно. Между тем возбужденною некоторыми из прихожан строящейся церкви перепиской выяснено, что, 1) каменная церковь в посаде Мелекесе строится далеко не исключительно на средства посада: по отчетам самой управы, из средств посада поступило на постройку церкви не много больше ⅓ всей поступившей на постройку суммы, и то потому, что отчисление сумм из кассы посада началось еще с 1882 года, что 2) посадская управа и строительная комиссия расходовала на постройку церкви, кроме вышеозначенных сумм, и суммы, подлежащие ведению епархиального начальства, без всякого притом сношения с ним; так она израсходовала 6000 руб., страховой премии за сгоревшую деревянную церковь; что 3) та же посадская управа и строительная комиссия, при изыскании средств на постройку церкви, прибегала к таким источникам, пользоваться которыми закон дозволяет не иначе, как с ведома и разрешения епархиального начальства; так, от управы выставлены были кружки для пожертвований на постройку церкви при находящейся в посаде часовне, в управе и банке; от неё же были выданы на тот же предмет подписные листы; что 4) председателем комиссии по постройке церкви состоит посадский голова К.Г. Марков, не православный, а раскольник поморской секты; одним из членов комиссии И.Г. Марков, брат его, тоже раскольник; что 5) такой, не соответствующий делу, состав комиссии сказался в следующих, весьма неблагоприятных для постройки церкви, фактах: когда, в 1889 году, в посаде Мелекесе произошел пожар, то посадский голова Марков из заготовленного на нарочно устроенных для постройки церкви заводах и уже привезенного на место постройки кирпича, до 100 тысяч самовольно употребил на устройство раскольничьей молельни, конюшен и друг. собственных сооружений; затем из того же кирпича, приготовленного на церковь, продал 75 тысяч мещанину Коломину, из этого кирпича построившему на площади дом для питейного заведения Маркова; 10 тысяч – Черемисову и другим, так что церковного кирпича израсходовано, вопреки его назначению, до 300 тысяч. Много также употреблено на частные постройки извести и других материалов, заготовленных на церковь. И хотя за эти материалы (кирпич и известь) уплачены деньги, и деньги эти значатся записанными по книгам управы, но, во 1-х, кирпич, заготовленный на церковь, был лучшего качества; во 2-х, за израсходованием этого кирпича на надобности Маркова и других частных лиц, на церковь довелось покупать кирпич с частных заводов – плохого качества и разной меры. На основании вышеизложенного, согласно с заключением Консистории, я, во 1-х, нахожу действия учрежденной при посадской думе комиссии по постройке церкви в пос. Мелекесе и в частности действия председателя сей комиссии, посадского головы Маркова во многом неправильными и самочинными; во 2-х, для более успешного хода соборной постройки, нахожу необходимым изъять постройку церкви из ведения посадской управы и состоящей при ней строительной комиссии и вверить это дело строительной комиссии, которая была бы учреждена по распоряжению епархиального начальства из православных прихожан, под председательством приходского священника и под наблюдением местного благочинного.

Почему долгом считаю, во 1-х, о неправильных действиях посадской управы и состоящей при ней комиссии по постройке церкви в посаде Мелекесе и в частности о действиях посад. головы Маркова по постройке сей церкви сообщить Вашему Превосходительству на дальнейшее распоряжение, с приложением всей по этому делу переписки и, во 2-х, покорнейше просить Ваше Превосходительство оказать в настоящем деле своё содействие, именно: дать предложение посадской думе относительно передачи дела постройки каменной церкви в Мелекесе, вместе со всеми строительными документами, денежными суммами и материалами, той строительной комиссии, какая будет учреждена епархиальным начальством, и о последующем не оставить уведомлением, на предмет дальнейших распоряжений об организовании новой епархиальной комиссии и о принятии ею от посадской управы строительного капитала и материалов.

С истинным почтением и совершенною преданностью имею честь быть Вашего Превосходительства, покорнейшим слугою,

Владимир епископ Самарский и Ставропольский».

Письмо это замечательно по своему истинно архипастырскому и апостольски-смиренному тону и направлению. Описывая в нём такие деяния посадского головы Маркова, которым место и определение в уложении о наказаниях, высокопреосвященный не решается их иначе назвать, как только «во многом неправильными и самочинными».

Затем высокопреосвященный отдал все деяния марковской комиссии по постройке православной церкви в Мелекесе на суд Самарской Консистории, которая в том же году указом своим за № 5450 все неправильные и беззаконные действия этой комиссии отменила, самую комиссию упразднила, а благочинного Люстрицкого за явное попустительство в этом деле отрешила от должности.

Православное население Мелекеса было очень признательно высокопреосвященному Владимиру за его высокое покровительство и отныне считало себя безопасным от всяких притеснений и издевательств над верой со стороны раскольников марковского толка. Но судьба решила иначе. Вскоре после описанного разгрома марковской комиссии по постройке церкви, высокопреосвященный Владимир, к сожалению православных Самарского края, был переведен на Кавказ, экзархом Грузии; а на его место в Самару назначен епископ Гурий. Главари марковского толка воспрянули духом и сумели как нельзя лучше воспользоваться незнакомством нового преосвященного как с ними и их деятельностью, так и с местными отношениями и положением православия и марковского раскола в Мелекесе и обошли его.

Надо сказать, что для достижения своей цели мелекесские раскольничьи главари не пожалели ни себя, ни своих средств. И не думая исполнять указа Самарской консистории, устранившего их от всякого участия и вмешательства в дело построения новой церкви в Мелекесе, они, по совету премудрой Авдотьи Марковны, на скорую руку поспешили окончить постройку церкви, затем сами приехали в Самару, явились к новому преосвященному и со всяческим смирением и низкими поклонами стали просить его освятить новую церковь в Мелекесе, обещаясь при этом перейти из раскола, кто в единоверие, а кто и в православие.

Добрый преосвященный, не зная о прошлом этих величайших врагов православия, поверил им, обласкал их и исполнил их просьбу, лично приехал в Мелекес на торжественное освящение нового храма.

Искони в Мелекесе преосвященные всегда останавливались у купцов Бурковых, сделавших и на этот раз обширные приготовления к приему и встрече епископа. Но и раскольничьи вожди, не дремали. При помощи своих клевретов из полиции они устроили так, что преосвященный как-то задворками провезен был прямо в хоромы раскольников Марковых, где его ожидал роскошный прием и царское угощение. Свиту нового епископа раскольники также привлекли на свою сторону отменным кормлением, и даяниями благими. Православные были сконфужены, и только самые покорные и бессловесные из них были допущены раскольниками до преосвященного. На другой день состоялось освящение преосвященным нового храма. На это торжество собралась масса мелекесских раскольников марковского толка, но, к удивлению преосвященного, ни один из Марковых не пожелал обратиться в православие. Православные на этом торжестве были оттерты на последний план, а их вожди, гг. Таратин и Сироткин, видя всё совершающееся, с горя уехали из посада и не были на освящении. Вернувшись, они имели огорчение узнать, что на их имена были сделаны на торжестве ясные намеки, как на смутьянов…

Уже несколько времени спустя, епископ Гурий, обжившись в Самаре, узнал, конечно, истину, тщетно ожидая исполнения раскольничьими главарями обещания перейти в православие, и неоднократно выражал духовным и светским лицам своё разочарование, прямо говоря, что раскольники марковского толка со своими клевретами его обманули и подвели.

А сами раскольничьи главари, так счастливо отделавшись от всяких неприятностей за своё издевательство над православием, сделались еще нахальнее. Последняя их проделка была – устройство торжественных похорон совращенной ими с свою секту и недавно умершей упомянутой купчихи Бурковой. Уложивши тело её в дубовое корыто, по своему обычаю, они, собравшись большой толпой с начетчиками и Авдотьей Марковной во главе, понесли этот гроб с Бурковой нарочно кругом православного собора в Мелекесе. А в соборе в это время совершалось богослужение. Но изуверы стали так неистово и громко гнусеть при этом, распевая свои песни, что совсем заглушили церковное пение. Православные уже не смели и роптать на такое явное и умышленное неуважение раскольников к своему богослужению и к святости храма; соборяне тоже молчали. Но церковный староста г. Таратин, не стерпев такого поношения православию, возбудил об этом дело, и в результате оскорбившие святость православного богослужения раскольничьи главари были оштрафованы на 30 рублей. Ничтожность такого наказания, разумеется, не удержит раскольников марковского толка от новых издевательств над соборным храмом.

Так-то обстоит дело православия на этой восточной окраине России, среди инородческого мусульманского населения, с живым интересом следящего за всеми фазисами борьбы православия в Мелекесе с федосеевской раскольничьей сектой марковского толка и с полным сочувствием и жалостью относящегося к угнетенному могущественной сектой и беззащитному православию, так как губящая край эксплуататорская деятельность раскольничьих главарей в Мелекесе даже мусульманам противна и отвратительна.

Владимир Вельский

То было 8 февраля 1898 г. в 9 ч. утра на одной из улиц С.-Петербурга. Не прошло и двух минут, как на поданный мною звонок в квартиру г. Ц-го показался в дверях молодой лакей, который, увидя меня, радостно улыбнулся, как бы желанному гостю. Распахнув настежь двери, он скороговоркой приглашал меня: пожалуйте, пожалуйте…

Что это, подумала я, неужели лакей меня знает, или ему так хорошо описали мои приметы? Почему он так, уверен, что я непременно та самая, которая должна сегодня явиться в этот дом и час, да еще по интимному делу. – Дома г-жа Ц-ая? – спросила я лакея.

– Пожалуйте, пожалуйте, ждут…

– Едва лакей успел снять с меня пальто, как раздался приветливый женский голос из дамской комнаты: сюда, сюда, пожалуйте… Господи, думаю, как они стерегут мою душу. Вот чем сильны сектанты: они никогда не медлят и всегда торопятся ковать железо, пока оно горячо.

Мельком окинув взором богато обставленную первую комнату, я пошла к дверям следующей комнаты, в которых стояла хозяйка, ожидавшая меня, пожилая, довольно полная женщина среднего роста, с некрасивым круглым лицом, с маленьким толстым носом, с серо-голубоватыми тусклыми глазами и с гладко причесанными жидкими русыми волосами на голове.

Нужно объяснить читателю, что барыня эта одна из «уповающих» столичных пашковисток патронесс. Назвав мою фамилию, Ц-ая крепко пожала мне руку и с приветливой улыбкой указывала на кресло. Я села в некотором смущении. Хозяйка поместилась напротив меня и смерила всю меня своими тусклыми глазами.

– Снимите вашу шапочку, сказала хозяйка, – мы с вами позавтракаем, а потом побеседуем, – муж в 11 часов уедет по делам, тогда мы можем говорить свободнее… Барыня говорила тоном полным таинственности и нерешительности, как будто предстояла какая-то мистерия масонская. Наступило молчание. – Я только что в субботу приехала, заговорила барыня, – мне писала о вас А. П., а завтра я опять уеду, ведь я здесь не живу, а только приезжаю к мужу за деньгами, живу-же я с сыном в Ямбурге. Наступило молчание, которое прервала на этот раз я.

– Вы не были вчера на собрании? – спросила я г-жу Ц.

– Нет, а что, хорошо-ли было вчера на собрании?

– Не столько хорошо, сколько смешно, подумала я, хотя каюсь – ответила: да, «очень даже».

– А кто проповедовал? – спросила г-жа Ц.

– Старичок, англичанин, сказала я.

– Который? «их ведь двое, один полный»…

– Нет, худощавый с длинной бородой, ответила я.

– А, это дедушка. «Я больше хожу в шведское общество на собрание».

– Я не знаю шведского языка, да при том у нас и русских собраний довольно.

– Я вот тоже хочу так устроиться, чтобы могли собираться и у нас верующие, – здесь у мужа нельзя: к нему много ходят по делу. Я хочу в Гавани, или на острове близ Гавани.

– Мне об этом говорила А. П.

– Что же вы согласны? оживляясь спросила г-жа Ц. и снова пристально взглянула на меня.

– Да, – нерешительно ответила я. – Вы жить не будете, а только будете приходить иногда и ночевать, – объяснила г-жа Ц.

– Знаю – и об этом мне говорила А. П.

– А квартира ведь будет на ваше имя?

– Не знаю, – ответила я.

– Итак, Господь даст, мы устроимся, – сказала г-жа Ц. с довольной улыбкой и благочестивым вздохом.

– Вернее, что нам устроят, – подумала я.

В это время вошел господин Цецкий, одетый в черную пару, с коротко-остриженными седыми волосами на голове и с небольшим клочком также седых волос на подбородке.

– Вот и я, – проговорил он, и отрекомендовавшись, опустился на стоящее у стола кресло напротив нас.

– Мы позавтракаем с сестрой. «Мы теперь с ней сестры по вере», – сказала хозяйка, с ласкающей улыбкой глядя на меня. Г-н Ц. также с довольной улыбкой смотрел на меня. Я улыбнулась им обоим, как бы подтверждая слова, сказанные г-жею Ц. и подумала: не по вере, а по секте, но я еще пока не сектантка и надеюсь Ангел Хранитель оградит меня от ваших сетей погибельных.

– А где вы, м. г., теперь живете? – улыбаясь спросил меня г. Ц-кий.

– В гавани, я живу недалеко от Е-ты Ивановны.

– Муж над нами смеется, – со вздохом проговорила г-жа Ц.

– Именно над чем? – спросила я.

– Простите, – заговорил г-н Ц., – но я что-то сомневаюсь в вашей вере.

– Он не верит, – вмешалась г-жа Ц.

– Во что именно вы не верите, – спросила я г-на Ц., – в наше ли верование, или же совсем и во Христа не верите?

– Нет, в Христа я верю, сказал г-н Ц., – у меня есть картинки, портреты Христа, Божией Матери, даже и образ Казанской, если хотите – он указал рукой в другую комнату, из двери которой был виден в углу образ Казанской Божией Матери в киоте и золоченой ризе, перед которым находилась красная лампада без масла.

– Так вы признаете Христа Спасителем мира, и признаете Евангелие? – спросила я г-на Ц.

По правилам наших проповедников надо быть «на страже» – подумала я, – а я сегодня ведь на пробном экзамене.

– Да, я верю во Христа, – сказал г-н Ц.

– Верите, что Он страдал за вас, что Он искупил вас?

– Верю, – ответил г-н Ц. – А где будет находиться ваша душа, когда вы оставите земную жизнь? – продолжала допрашивать я, следуя преподанным мне правилам пашковских проповедников. Патронесса в это время одобрительно покачивала головой.

– Как где? – спросил г-н Ц., шутливым тоном. Его серые, плутоватые глаза говорили: не ново это для меня, я гораздо раньше тебя знаком с фальшивым тоном фарисейского благочестия проповедников вашей секты.

Я тоже рассмеялась, понявши его шутливый тон, но продолжала обычные пашковские вопросы дальше тем-же тоном и порядком: «у нас два пути», сказала я, «один путь ко Христу в Его царство, другой во ад в царство диавола. Теперь куда пойдет ваша душа?» Меня душил смех. Г-н Ц., кажется, хорошо понимал это. Душа, душа, шутливо проговорил г-н Ц., по моему никуда не пойдет; покуда живется, поживу, а потом умру и больше ничего.

С этими словами он встал с кресла и, заглянув в соседнюю комнату, пригласил нас к завтраку.

– Здесь наша жизнь временная, – сказала я, мы должны заботиться о той жизни, там будем вечны, и, разговаривая, мы вошли в небольшую комнату, где направо от двери стоял небольшой стол, на котором стояли две бутылки вина, 3 рюмки на маленьком блюде и закуска.

– А что будет нам в той жизни, – садясь за стол спросил меня г-н Ц., – есть дадут? а так как за это мне ваши проповедники не поручатся, то я прежде всего забочусь о том, чтобы хорошенько поесть и попить, да пожить весело, для того и тружусь, а по вашему, что надо делать, если имеете средства?

Г-жа Ц-ая пристально глядела на меня, как строгий экзаменатор. Я поняла значение этого вопроса, сделала серьезный вид и ответила опять-таки по пашковскому шаблону, как принято в секте: – Если мы имеем средства, то имеем возможность служить ближнему.

– А как же служить? – спросил г. Ц-ий.

– Кому как дадено свыше: кто, напр., получил спасение, должен стремиться спасать других.

– Ага, – протянул г-н Ц., – а я так иначе, я чтобы поесть хорошенько, да иметь своих лошадок, чтобы покататься.

– А вы? – спросил он меня.

– К чему лошадей, когда и на конке можно прокатиться, – сказала я, ведь вот даже наши патронессы княжны Л-ны и те ездят на конке к нам в Гавань, да еще по какой грязи, а то и пешком, – сказала я, а сама подумала, – и всё это как фарисеи делают для того, чтобы порисоваться пред меньшей скорбной головой братией и чтобы удобнее уловлять в конках и на улицах простодушных.

– Итак, вы находите, что нашей душе ничего не будет там? – спросила я г-на Ц., возобновляя наш разговор.

– Нет. Что значит душа? – не больше – не меньше, как пар; выйдет пар и всё, – отчеканил г. Ц.

– В таком случае, для чего же приходил Христос, Которого вы признаете, что Он был, страдал и искупил вас? – спросила я.

– Он приходил, чтобы научить нас, чтобы мы не делали зла друг другу.

– И только, спросила я? – Да, ответил г-н Ц.

– Но тогда достаточно было бы Христу только прийти поучить нас и уйти обратно, не надо было Ему страдать, не надо было входить на крест.

– Да, я учил когда то, что Он сделал это, чтобы искупить нас от греха проклятия и смерти, но я этого не понимал.

– Он не верит, – сказала г-жа Ц-я.

– Александра Ульяновна называет меня неверующим, – смеясь сказал г-н Ц., – а я больше её верующий.

Верю, подумала я, так как в твоем кабинете на стене находится печать принадлежащая вашей секте, цвета вареного на молоке шоколада с золотистыми буквами из послания апостола Павла: «когда что делаете, делайте не как для человека, но как для Господа», печать для замены Лика Того, Кого, вы говорите, так горячо любите, а Лик, Который должен напоминать Его, удаляете от глаз, тогда как каждый человек ставит на видное место перед глазами портрет того друга, которого он любит, а не развешивает слов, выбранных из писем друга.

Лакей доложил, что готова лошадь и г. Ц-ий скоро нас оставил. Уходя г. Ц-ий вынес из кабинета Евангелие и передавая его жене шутливо заметил: – Вот вам и Евангелие, читайте, – сказал он, подавая мне книгу.

– Вы думаете, что я такой отступник, а у меня и Евангелие имеется.

– Он смеется над нами, – сказала А. У., – а все-таки он больше верующий, чем сын, который совсем неверующий, ничего не признает и слушать не хочет ни о чём.

– А где ваш сын? –

В полку, он военный.

– Ох уж эти военные. Мне недавно пришлось встретиться с одним отставным офицером, он служил где-то на юге и говорил, что он «по секте» живет, кажется баптистской, хорошенько не помню. – Да, баптист, повторила А. У.; баптистами вот и нас называют.

– Как нас? спросила я, делая удивленный вид.

– Баптисты – это мы – с улыбкой сказала А. У.

– Как мы? – спросила я, делая еще более удивленный и серьезный вид.

– Мы называемся пашковцы это здесь, – сказала А. У., – а за границей нас называют баптистами, но это всё равно.

– Но у баптистов есть некоторые обряды, как и у штундистов, – сказала я, как говорил мне об этом офицер, тогда как у нас их нет, – сказала я.

– И штундистами нас называют, как баптисты, так и штундисты это мы, только здесь называют пашковцами, в другом месте штундистами, там баптистами, а всё это одно и тоже; обряды есть и у нас в Ямбурге, за границей.

– Офицеры передавали мне, на юг в одно время приезжал Пашков и всех верующих сгонял к речке для совершения обряда перекрещивания.

– Да, но это только там, сказала А. У.

– А почему у нас нет этого!? – спросила я.

– И здесь есть, как-то нехотя – сказала А. У., – только смотря по требованию: это не необходимость, можно и не совершать обряды, но некоторые требуют, смотря по месту.

– А где же здесь? – спросила я.

У Л-х в Шувалове, там есть речка, кругом загорожена, так что ничего ниоткуда не видать; в Ямбурге у нас так открытая речка, и туда верующих водят, – там свободно, народ смотрит, некоторые смеются, но принявшие Господа не обращают на это внимания.

– Следовательно, это обряд не есть необходимость? – спросила я. – Нет, – сказала А. У., – но некоторые требуют обрядов, для тех это и делается.

– Прекрасно, – подумала я, – сколько разнообразия все и для всех, кто что требует, кому что нравится, кто что пожелает, лишь бы присоединить, а там по усмотрению сортировать можно, кого в баптисты, кого в штундисты кого в пашковцы, кого в толстовцы.

– В Англии Пашков устроил военный собор, сказала А. У.

– Какой такой собор? – спросила я.

– Да такое большое собрание, оно носит название: «военный собор». Вот и мы военными называемся, с улыбкой тихо проговорила А. У., как бы передавая великую тайну. Мы воюем с миром, в том соборе установлены чины как у военных, смотря по заслугам каждого воина; община эта носит название воинствующего собора, а принадлежащие к собору воинами; там имеется и воинское знамя; дается присяга на верность служения цели; там в Англии свободно, не так, как здесь, мы там носим и костюмы совсем другие, у меня тоже есть костюм: вот этот, что на мне и шляпа с большими полями английская.

– Все там так ходят? – спросила я.

– Да, в Англии так, – в другом костюме не может никто войти в тот собор, должны быть знаки у принадлежащих к воинствующему собору, как у мужчин, так и у женщин.

У Лив-ых бывает преломление хлеба, только я не была, но некоторые бывают, но не все, кто желает. Если вы хотите принять крещение, то можете, только придется подождать весны, а то можно простудиться, – сказала А. У., как бы опасаясь, – что я сейчас потребую обряда крещения.

– Конечно, – сказала я, а кто же будет совершать обряд?

– Не знаю, ответила А. У.; может быть приедет сам Пашков. – Она пытливо посмотрела на меня.

– А недавно мне пришлось встретиться еще с толстовцем, он обещал мне дать Евангелие, только рукописное.

– Какое Евангелие? никакого Евангелия нет, – сказала А. У., – это только вывод его на некоторые места Евангелия.

– А чем мы отделяемся от Толстого?

– Мы с ним не сходимся в одном существенном: он не признает брака, а у нас брак существует.

Прекрасная у вас организация, подумала я: баптисты, штундисты, пашковцы, толстовцы все вместе не противятся до времени церкви и все составляют воинствующий собор, все вы одного имеете руководителя, тайно преследуете одну цель – борьбу с православием, а когда вы почувствуете достаточную силу, тогда выступите явно в бой, – баптистов выведет генер. Б., пашковцев полк. П., толстовцев гр. Т., штундистов какой-нибудь бар. Ш. и, соединясь под одно знамя воинствующего собора, предъявите свои права предпишите свои законы и надругаетесь над теми, которые слепо допускали вам свободно действовать.

– И так, повторила я, делая рассеянный вид: баптисты и штундисты – это мы?

– Да, сказала А. У., пытливо вглядываясь мне в глаза и как бы убедившись в бесцельности моего вопроса, стала продолжать дальше: «только называемся там так, здесь иначе, а в сущности мы одно и общее наше название духовные воины: мы должны воевать дружно, согласно, тогда мы скорее достигнем своей цели для славы Господа», как-то глухо проговорила А. У., и стукнула рукой по столу:

– Нас и теперь не мало, слава Господу, но еще недостаточно, – глухо проговорила А. У., как бы про себя.

– Давайте почитаем, – сказала она, снова садясь на свой стул. Я взяла Евангелие и спросила А. У.: – кто будет читать? – Да читайте вы, сказала она. – Что-же будем читать? спросила я. – А вот сейчас посмотрим, сказала она и протянула руку к столику, стоявшему у стенки и взяла с него маленькую белую книжечку. – Это молитвы на каждый день, на шведском языке, если вы хотите, то я вам переведу на русский и пришлю или же привезу. – Пожалуйста, – сказала я, если это не затруднит вас.

А. У. посмотрела на низ одного листа в книжечке, где имелись указания глав и стихов Евангелия и послания. – Прочтите Иак.4:7. – Я открыла указанное послание и прочла: И так покоряйтесь Богу: противостойте диаволу и убежит от вас. – Видите, мы должны быть покорны своему Господу во всем, должны бороться с властью диавола, но этого мы можем добиться только поборов его темную силу. Видите теперь, почему мы называемся воинами, – сказала А. У. и пристально посмотрела на меня, как бы желая видеть, какое действие произведут её слова.

– И когда мы будем воевать согласно, тогда непременно победим силы тьмы, может быть уже и недолго осталось ждать; надо только стараться, быть дружными, пояснила А. У.; нас уже довольно, но всё еще не столько, надо стараться, чтобы увеличить. – Тот, кто искренно принял Господа и получил Святого Духа, тот может уже безошибочно толковать Евангелие, но на мне еще нет, дорогая сестра, Духа Господа, нет этой печати Его, а наши проповедники утверждают, что это необходимо и что это должно само прийти каждому. Вот, кто искренно принял Господа и очистил своё сердце, и вполне отдался Господу, тот непременно должен получить эту печать от Господа, тот непременно будет славить Господа, что Дух сам ему откроет это, и непременно принявший Дух Господа будет говорить вот эти слова, – А. У. ткнула пальцем по Евангелию, – непременно, повторила она.

– Прочтите еще Матфея, – сказала А. У., Мф.11:26. Я открыла Евангелие Матфея и стала читать 26 стих. –

– Нет, нет! – остановила меня А. У., смотря в свою книжечку – возьмите выше. Я прочитала 25–27 стихи.

– Видите, это Сам Господь открывает, а не человек, это Его воля, значит нам надо от Него просить непременно этого Духа, только Один Он может дать Его нам, кому захочет Сын открыть, значит кому захочет Он дать слова, то даст, а не всем, вот я не могу говорить Евангелие, значит мне не дано, значит Господь еще не хочет открыть мне.

– А вы давно уже приняли Господа? т. е. публично заявили о поступлении в секту, – спросила я.

– Нет не совсем, года два – я всё не решалась, но один раз как то, на собрании это было у Е. И., я решилась обратиться к Господу.

– Я тоже у Е. И. приняла Господа, – сказала я.

– Радуюсь за вас, – сказала А. У., и поцеловала меня жгучим поцелуем.

– Теперь прочтите 2Кор.1:19, – сказала А. У., и затем объяснила, что мы должны славить Господа делами, которые требует наш Господь. Мы должны служить Ему безотчетно, отдаться совсем Господу, не думая, куда мы идем.

– Еще прочтите от Луки, – сказала А. У. «Лк.2:51». Я открыла 2 гл. и стала читать 51 стих. А. У. не дала мне окончить его, остановила на словах: «и был в повиновении». Господь был в повиновении, значит и мы должны повиноваться во всем Господу, – пояснила А. У.

А вы, милые учителя-искусители, сами вышли из повиновения, да и других уводите от повиновения заповедям Евангелия. Христос был в повиновении у Отца и Матери, вы же извращаете Писание, следовательно и не повинуетесь Отцу; Матери Церкви у вас нет, кому же повиноваться? Обуреваемая такими мыслями, я смотрела на А. У.

«Она поняла, что я жду ответа, хотя он мне не был нужен, так как я не раз слыхала его и хорошо знала, что скажет мне А. У.».

– Мы должны повиноваться тем, кого Он поставил Духом Своим, чтобы вести нас к славе Своей, – пояснила А. У.

«Это я давно слышу», подумала я, «и хорошо знакома с самозванными учителями, восхищающими недарованное; у нас православных есть Святейший Синод, пастыри и учителя законнопоставленные, облагодатствованные, а не Бог знает какой сброд, как у вас сектантов».

– Да, должны повиноваться, а не то мы никогда не будем иметь единения, – сказала А. У.

«Ох, вы жалкие фарисеи и лицемеры», – подумала я, – «твердите о свободе, толкуете о ней другим, сбиваете с толку слабых, обещая свободу; а идете в духовное рабство к шарлатанам и проходимцам и других ведете за собой в ту же неволю».

– Прочтите еще к Евр.12:9, 1Пет.5:9.

Я прочла, а А. У. смотрела на меня взглядом, который говорил: но теперь ты истолкуй, а я посмотрю, согласно ли будет твоё толкование с нашим, так ли ты понимаешь цель нашего Господа?

– Да, мы должны быть тверды, сказала я, чтобы нас ни ожидало, чтобы ни повстречалось на жизненном пути, каждый должен помнить, что он не один, что и другие также страдают, что все мы должны быть готовыми ко всему и каждый должен знать, что это надо для славы нашего Господа. Проговорила я этот урок свободно, без запинки, так как от всех проповедников, с которыми мне приходилось встречаться, я слышала его не по одному разу. – А. У. была видимо довольна моим пояснением: она не только глазами повторяла мои слова, но и устами.

– Еще прочтите от Ин.14:30, сказала А. У. Я прочла 30 ст. А. У. снова пристально смотрела на меня, как бы говоря, а на это, что скажете. Я еще раз прочла 30 стих, «и во мне не найдете ничего».

– Ничего, – сказала я, подымая глаза на А. У., так как он устоял и был тверд во всех искушениях и не поклонился ему. – Да, сказала А. У., так и нам предстоит искушение: будут смеяться, будут разные миссионеры приводить слова также из этого Писания, она указала на Евангелие, – чтобы отвратить нас от нашего Господа, будут стараться, чтобы мы отказались от него, но мы должны быть тверды, не должны слушать никого, а только тех, кого Он поставил для этого.

Вот у православных есть те, которых поставляет для того сам Дух Св. в Церкви Христовой чрез таинство священства, а у вас в секте, Бог знает кем собранный русско-немецкий сброд, который толкует слова Писания как ты матушка, по программе шведских учителей и их наемников из русских, извращая слова, когда и как удобно, чтобы сбить с толку или купить слушающего. Помолчав среди такого раздумья, я и сказала А. У.: «иначе и быть не может, какие же мы будем слуги нашему Господу, если мы будем слушать всех, тогда мы не будем иметь твердой почвы под ногами и будем шататься, как трость от ветра».

А. У. закрыла свою книжку и сказала: тут есть еще, но я не знаю, как объяснить.

Только до сих пор был задан урок, подумала я.

– Я плохо могу говорить, – сказала А. У., я лучше могу читать молитвы.

Но что-же, подумала я, и это самочинство может приносить немалую пользу вашей секте, это для вас необходимо, надо-же кому-нибудь выкрикивать на собраниях, показывая как бы внезапное посещение Святого Духа, чем вы и производите действие на слабонервных и впечатлительных; это тоже в своём роде талант.

– Я очень рада и довольна сегодняшним днем, любезно торжествующе говорила А. У., что я сегодня нашла по душе сестру. А вот, что вы скажете, относительно образов, – вдруг спросила у меня А. У. и пристально уставила на меня свои бесцветные, голубоватые глаза.

– Ага, – подумала я, – ты думала застигнуть меня врасплох! напрасно: всякий раз, когда я иду к сестрам, или братьям по секте, я готова на все ваши подбросы для моего преткновения. Мы должны поклоняться Богу в духе, образ Его мы должны хранить в сердцах, продиктовала я слова наших проповедников.

– Да, да, радостно закивала головой А. У.

– Но вот, что вы скажете на это? Со мной два раза были такие случаи: у нас в доме был образ Божией Матери, конечно, я Ей никогда не молилась… Но я жила среди православных и привыкла к их порядкам, подобно евреям, жившим в Египте и привыкшим к их идолам. Мне просто нравится эта картина, особенно когда горит лампада. Иногда бывает некоторым необходимо иметь образа по условиям жизни. Но вот со мной был такой случай: у меня был образ Казанской, я не молилась Ей, ведь Божия Матерь спасти нас не может, спасать может только один Бог, но один раз со мной было чудо.

– С вами? – спросила я удивленно.

– Да, я ложилась спать и почему-то взглянула на образ и стала говорить с ним.

А. У. говорила медленно, пристально глядя на меня.

– Как с образом? – спросила я.

– Да, с довольно насмешливой улыбкой ответила А. У., и он мне ответил.

– И даже образ вам ответил? – также с улыбкой спросила я, понимая цель рассказа А. У.

– Да, действительно чудо, с той же насмешливой улыбкой сказала я.

– Лежу я на кровати, а передо мной образ Божией Матери. Я Ей и говорю: Божия Матерь, спаси сегодня меня.

– Но отчего же вы просили Её спасти вас, разве вам предстояла какая опасность? – спросила я.

– Нет, я не знаю, почему мне пришло в голову заговорить с Ней.

– А у кровати стоял столик, на нём горела свечка в бутылке; я заснула – и что-же? свечка медленно как бы выходила и упала из бутылки, опустившись на стол вниз с огнем на скатерть.

– Так это вы видели во сне? – сказала я.

– Нет, в то самое время, когда свечка из бутылки стала выходить, я проснулась и смотрю на неё; свеча легла огнем на скатерть, и огонь уже запалил скатерть, но я сейчас затушила.

– Чему же вы приписываете это? – спросила я.

– Чуду, – сказала А. У., но уже без насмешливой улыбки.

– Значит вы приписываете это образу Божией Матери, что Она послушалась вашей просьбы и разбудила вас в тот момент, когда вам грозила опасность сгореть, если бы вы не проснулись, – сказала я.

– Да, – ответила А. У., не сводя с меня испытующего взгляда.

– Но вот что непонятно, – сказала я, – как могла свечка вылезать из бутылки, – выпасть из подсвечника не мудрено, но вылезти из бутылки довольно странно.

– Да, да, я даже как будто бы смотрела, как она вылезла из бутылки и склонялась на стол, точно её кто вынимал тихонько и так же тихо склонял.

– Да, действительно это странное явление, – сказала я и подумала: чем ты, великосветская барыня, выше деревенской штундистки Акулины, которая днем отвергает крест, а ночью все углы осенит крестным знамением.

– Что вы скажете? спросила меня А. У., – можете поверить этому?

– Право, затрудняюсь, что вам ответить, – сказала я.

– Положим, у Божией Матери на руках Младенец, – заметила в раздумье А. У., – но наши говорят, что сатана может принять какой угодно вид и также совершать чудеса, чтобы прельщать людей и заставить их поклоняться чему-нибудь, чтобы привести людей снова к идолопоклонству.

– Довольно тебе богохульствовать, подумала я.

– Как вы скажете? – настаивала А. У., может сатана принимать такой вид и делать чудеса?

– Говорят, что может, и в житиях в прежнее время я читывала об этом, ответила я.

– А то вот был еще другой удивительный случай, – сказала А. У., у меня была картина Михаила Архангела, она стояла на полу у стенки; у Меня была с мужем большая неприятность, так что я думала, что придется мне уехать, и вот, провожая сына в гимназию, я вдруг вижу – этот Михаил Архангел пошел за сыном.

– To есть как это пошел? – спросила я. Эта самая картина пошла за вашим сыном?

– Нет, а такой же юноша и два крыла, как раз как рисуется Михаил Архангел, – так и пошел за ним.

– Что же; вы просили эту фигуру о чём? – спросила я.

– Нет, – ответила А. У., – я была поражена.

– И что же, с вашим сыном ничего не случилось? – спросила я.

– Нет, ничего не случилось, – сказала А. У., – а я боялась и беспокоилась до тех пор, покуда он не вернулся домой, и А. У. затем переменила разговор, – а вы знаете почему у нас не пьют вина и водки? – спросила А. У. Я думаю оттого, чтобы были всегда в своей памяти, чтобы сознательно могли служить Господу, – «а то, пожалуй, забудут цели своего Господа и где не следует выполняют тайны Царства Его, подумала я».

– Да, – с улыбкой сказала А. У., – но я иногда пью.

– А я пью иногда ром с чаем, когда простужусь, – в вине же не нахожу вкуса.

Немного выпить можно, но у нас не пьют некоторые основываясь на словах Евангелия: сказано об Иоанне Крестителе, что он не будет пить вина, а выпить иногда можно, – настаивала А. У.

Спасибо за разрешение, – подумала я.

– Я очень рада за сегодняшний день: я так по душе поговорила с вами, я надеюсь, что мы не последний раз беседуем с вами, давайте помолимся, – сказала А. У., – Помолитесь.

Мы перешли в комнату с мягкой мебелью, А. У. опустилась на колени, поставя обе руки на сидение кресла и закрыла ими лицо. Я встала также на колени перед креслом, рядом с А. У., и, поставив локоть левой руки на ручку кресла, тоже закрыла рукой глаза. А. У. начала читать молитву: «Дорогой Господь, благодарю Тебя, что Ты дал мне сегодня провести эти несколько часов для Твоей славы». А. У. говорила редко, медленно и, тихо повернув голову ко мне, из-за рук следила за мной глазами. Меня душил смех и, чтобы скрыть улыбку, могущую появиться на лице, я стала кашлять. «Благодарю Тебя, дорогой Господь», говорила А. У., «что Ты прислал сегодня ко мне эту сестру». «Неправда, подумала я, я пришла к тебе по желанию Е. И.». «Которая, продолжала А. У., не отказалась разделись со мной молитву!» «Следовательно, другие после твоей беседы от молитвы убегали». «Я вижу, дорогой Господь, что Ты любишь меня, такую гадкую, ленивую! Ты принял меня, и я верю, что я Твоё дитя и что Ты со мной, дорогой Господь (барыня всхлипывала), и не оставишь меня вперед, дорогой Господь!» (Если ты не оставишь вводить в заблуждение других и сбивать с истинного пути, то и Он не оставит тебя, подумала я). «Дай, чтобы эта сестра не последний раз была у меня, всхлипывала А. У. – дай, чтобы мы могли работать вместе для Тебя, дорогой Господь. Аминь». – «Аминь», ответила я.

А. У. не подымалась с колен и повернула голову в мою сторону, ожидая от меня молитвы; делать было нечего, приходилось до конца притворяться ради науки пашковской, простит мне Господь моё согрешение, я начала говорить заученную от других пашковцев молитву. «Господь, избравший меня служить тебе, благослови меня, дай мне Духа Твоего, руководящего для славы Твоей и укрепи меня на всех путях, как бы они ни были скользки и опасны, благослови и тех, у кого и от кого я слышала Слово Твоё, и всех нас спаси, укрепи и соедини для славы Твоей и для служения Тебе Одному. Аминь».

– Аминь, – поспешно повторила А. У., как бы прикладывая печать к моим словам, и поднялась с колен. Я сделала тоже. А. У. вытирала платком глаза, хотя на них не было видно слез. – Я очень слаба, – сказала она, – я не могу молиться без слез, как ни сдерживаюсь, нет непременно слезы, как только стану читать молитву.

«Тебе бы в Архангельске плакальщицей быть, по невестам плакать», думала я.

– Вы будете сегодня на Канареечной? – спросила она меня.

– Да, – ответила я, – отсюда я сейчас заеду, мне надо А. П. видеть.

– Так передайте ей от меня поклон, только не говорите никому из наших о нашем разговоре об образах: они не любят об этом говорить.

– К чему-же? – сказала я, – ты и сама окажешь, подумала я.

– Вам надо отдохнуть, – сказала я А. У. – Вы утомились, – я знала, что на этот раз я от неё ничего больше не добьюсь, что она теперь превратится в незнайку.

– Когда еще в другой раз, если угодно будет Господу побеседуем? – сказала я. – Жаль, что мы не скоро увидимся, – сказала А. У.

– А вы где живете в Я-ге? – спросила я, – если мне придется написать вам. А. У. удивленно вытаращила на меня глаза и молчала.

– Нет, ко мне сейчас нельзя писать, – сбивчиво говорила А. У. – лучше через А. П.

«Странно», – подумала я и простились. Появился Антон, распахнув настежь дверь, он отвесил поклон, пожелав счастливого пути. Оставаться счастливой вам безумцам, сказала я про себя.

Агния Двинская

Написано не чернилами, но на скрижалях сердца плотяных (2Кор.3:13).

Пишу настоящую беседу, только что вернувшись из служебной поездки в Москву, – торопливо и отрывочно, глубоко скорбя, что и февральская книжка запаздывает выходом в свет, подобно январской, впрочем по причинам не от редакции, а от типографии зависящим, почему рассыпаемые при настоящей книжке два выпуска приложений перенесены нами для ускорения печатанием в две другие типографии. Впредь, – надеемся и обещаемся, – «Миссионер. Обозрение» будет аккуратно выходить между 6–10 числом каждого месяца.

Многое из запечатленного на скрижалях нашего сердца, в дни пребывания «в сердце России» намеревались мы занести на страницы настоящей беседы. Между прочим, интересным, казалось бы, рассказать о нашем свидании и беседе с раскольничьим «архиепископом московским и всея России» Картушиным, о собеседованиях московских миссионеров со старообрядцами, о московской штунде и проч. Но в столице неожиданно встретили мы такой злободневный вопрос, который повелительно требует поговорить о нём, отодвинув московские впечатления и наблюдения на второй план, – до следующей беседы. Мы разумеем состоявшийся 6 февраля в С.П.Б. философском обществе доклад известного писателя г. Мережковского о графе Л.Н. Толстом и вызванные этим докладом отголоски в разных слоях столичного общества.

Среди раболепства, так называемого, интеллигентного общества и большинства светской печати пред яснополянским проповедником церковной и государственной анархии, – вдруг в стенах храма университетской науки, с кафедры ученого, да еще философского общества, из уст светского мыслителя – молодого писателя и критика, человека, совершенно чуждого житейской суеты, живущего исключительно интересами отвлеченной философской области, заявившего себя целым рядом талантливых, полных глубокого и тонкого психологического анализа литературных работ, раздается смелый, убежденный голос беспощадной критики учения гр. Л. Толстого, как религиозного мыслителя, с философской точки зрения.

Доклад Д.С. Мережковского 6 февраля был на тему: «Отношение Л.Н. Толстого с христианству». Вот основные тезисы доклада, объявленные в печати.

1) Л.Н. Толстой, как мыслитель, отрицает всякую связь человека с миром сущностей, с непознаваемым, отрицает всякое мистическое восприятие, т. е. самую возможность какого бы то ни было религиозного творчества. То, что Л.Н. Толстой называет своё исключительно нравственное учение «религией» и христианством – есть недоразумение. 2) Из учения Христова сохраняет он лишь этику, но и ту искажает; в основу своей нравственности кладет аскетическое поглощение начала «плотского» («материального») началом «духовным» («идеальным»), тогда как в учении Христа такого поглощающего преобладания духа над плотью нет, а есть совершенное соединение, равновесие, гармония духа и плоти. 3) Крайний религиозный вывод Л.Н. Толстого, как художника: буддийский нигилизм der Wille zum Nichts (по выражению Ницше), как мыслителя: позитивный альтруизм. Если это и «религия», то религия без Бога; если и «христианство», то христианство без Христа.

Как хотите, доклад на такую тему и с такими выводами – это крупное событие в области общественной мысли нашей современности, – это своего рода знамение времени, зловещее для самого Толстого, многознаменательное для толстовцев и толстовистов. Можно думать, что для яснополянского философа, вознесшего себя в своём гордом самомнении на высоту религиозного законодавца, – не только наравне с Моисеем, Буддою, Магометом, но с Самим Богочеловеком – Христом Спасителем мира, – видеть такое посягательство науки на его авторитет – значит переживать закат своей славы, – величайшую, нравственную кару (граф очень чуток ко всему, что об нём пишут), а мы должны видеть в этом милость Бога Промыслителя, зовущего высокоодаренного своего раба, у врат смерти находящегося, на путь покаянного размышления о своих 20-летних ухищрениях против Христовой веры и Церкви. «Трудно тебе противу Мене», – сказал Христос Савлу, утомленному бесплодною, грешною борьбою против Него и Его Церкви. Не чувствует ли ныне в своей душе и совести Лев Николаевич такое же Савловское утомление и призыв свыше?! О, если бы его душу посетило и Савлово обращение! На самом деле, где в жизни творческие плоды философии и религии Толстого? Не являют ли собственная жизнь яснополянского проповедника, и <…> судьба последователей колонистов и даже духобор-толстовистов одни лишь парадоксы, – компромиссы, фарисейские сделки и переделки на практике всей теории толстовизма, – нравственное её банкротство? И это понятно: антихристианская религия и мораль Толстого есть плод порывов буйной мысли талантливого духовного крепостника, который фанатически, стихийно набросился на все вековые устои народной веры и жизни, не потрудившись предварительно запастись необходимым научным спокойствием и беспристрастным исследованием того, что ломал, а потому и то, что строил, оказалось созижденным на песце, и едва прошел один-другой десяток лет, как храмина толстовизма оказывается уже утлою, и разносят её первые же порывы критического шквала. Таким шквалом, разметавшим 6 февраля в аудитории философского общества храмину толстовизма, был доклад г. Мережковского, произведший на слушателей глубокое впечатление, но в тоже время и какое-то паническое недоумение.

Недоумение это вполне понятно: ведь выступил с критикой против учения Толстого «не какой-нибудь церковник» и не присяжный богослов, а свободный художник слова, беспартийный писатель-психолог, которого никак нельзя заподозрить в пристрастии к консерватизму, тем паче к клерикализму или церковничеству. Г. Мережковский человек совсем иного лагеря; доклад его пропущен ученым обществом, конечно, после тщательного и осторожного обсуждения в совете представителей философской мысли. И раз в своих конечных выводах светский писатель-критик неожиданно для либерального общества, а может быть и для самого себя, сошелся с давно установившимся о Толстом убеждением представителей богословской науки и православной Церкви, то не служит ли это новым, сколько очевидным, столько же и убедительным доказательством несостоятельности и лживости учения яснополянского проповедника, как с точки зрения теологической, так равно и философской и этической. «При двоих свидетелях (богословия и философии) станет всяк глагол», по слову Евангелия.

Но как же г. Мережковский охарактеризовал религию и мораль Л.Н. Толстого и что именно сказал? Передаем содержание чрезвычайно интересного для миссии доклада по отчету газеты «Россия (№ 643)», которая едва-ли не одна из всех органов столичной печати дала обстоятельное изложение основных тезисов реферата г. Мережковского и сущность возражений его двух главных оппонентов; другие органы просто замолчали эту новость не по сезону.

Толстой, по характеристике г. Мережковского, разделяется на Толстого сознательного и Толстого бессознательного. Сознательный это – старец Аким из «Власти Тьмы», а стихийно-языческий, т. е. настоящий Толстой, это – дядя Ярошка. По учению Акима Ярошки, христианство не имеет в себе ровно ничего сверхъестественного. Сущность его заключается в ответе на вопрос: зачем я живу, и как должно относиться к окружающему миру? Мистика и метафизика религии – лишь сопутствующий вздор, не более. Бог – сверх-разумен. Даже слово «Он», по признанию Толстого, умаляет Его. Таким образом, христианство Толстого представляет собою религию без Бога. Это ни Бог живых, ни Бог мертвых, это бог ни живых, ни мертвых, бог духовных скопцов, холодных к вере и безверию. Всякое приближение к первопричине мира для Толстого просто неинтересно. Он религию сводит к тому, чтобы жить по Божьи, т. е. по правде, по любви, по разуму. Догмат ложен, потому что из него нельзя вывести нравственных правил. Не Бог освящает нравственные чувства человека, но напротив, нравственные чувства человека освящают понятие Божества. Такую нравственную философию г. Мережковский называет кощунственною. Это – дорога к религиозному опошлению. Для Толстого Христос только подсчитанная польза. Его учение о Боге равносильно безбожию. Начав с религии уничтожения, он кончил уничтожением религии, отрыгнувшимся базаровским нигилизмом.

Из Отца небесного он сделал только хозяина, человека, как Сына Божьего превратил в Божьего работника, Божьего наемника. Экономические отношения, которые царят в его сословии, он перенес в религию. Евангельский символ Отчей любви и Сыновней свободы Толстой подменил рабством. Сын знает Отца, работник же входит только в прибыли хозяина. Ростов в «Войне и мире», – тоже, как хозяин, советовал (делает соответствующий жест рукою) держать работника «во как». Бог, по учению яснополянского барина, тоже держит человека «во как». Он загоняет его, как зайца гончими собаками, на путь любви. Без неё всё человечество – не более, как разлагающаяся плоть, смердящая падаль. Это любовь из-под палки. Иван Ильич трепещет и бьется, влезая в темный мешок смерти. Это уже не Отец небесный, а небесный палач. Мережковский не знает ничего безобразнее, холоднее, жестче, чем такая любовь. «Этот человек никогда никого не любил», – говорил о Толстом Тургенев. Лучше быть дрожащей тварью и разлагающеюся плотью, чем работником такого хозяина.

Как в отношении к Отцу, так и в отношении к Сыну, в душе Толстого Ярошка перетягивает Акима. Христа Толстой называет человеком, жившим при Пилате Понтийском, зовет Его даже не Сыном, а Отроком Божиим. Приведя соответствующие тексты из Евангелия, докладчик восклицает: чтобы такого свидетельства не слышать, надо заткнуть уши! Нужно было или отказаться от всего своего построения, или лгать до умопомрачения. Толстой выбрал последний путь. Его христианство – преснейшее из всех пресных вещей, соль, переставшая быть соленою, которую надо выкинуть в навоз. Первою нравственною задачею человека он считает борьбу с природою за существование, отопление, еду и т. д., отогревание и кормление себя самого и других. В его воззрениях немного романо-германской теории борьбы за существование, немного буддийского неделания, протестантская смесь ветхого завета с новым заветом, нечто ни теплое, ни холодное, – вчерашнее подогретое блюдо. Человек для него – машина, которая заряжается тем, что кормится и выпускает мускульным трудом заряд энергии, принятый в пище. Это уже даже не «Хозяин и работник», а механик и машина. «Необходимо лишь необходимое». В религиозном опрощении Толстой доходит до идеала старцев, которые молились бессмысленными словами: трое вас, трое нас, – даже без «Отче наш», до отрицания таинств и триединства.

В религии всё символично, прозрачно и прекрасно. Образы стыдливо покрывают наготу священную. В машине же все бесстыдно и голо. Обряды – это ступеньки, по которым человечество восходит к Богу. Пусть старые ступеньки уже разрушились от времени, но я все же благоговейно целую их, как нечто жившее и живое, как дорогое лицо умершей матери. Православная Церковь и для Толстого была матерью. Пусть даже она умерла для него, дает ли это право на бесстыдные надругательства? Это пошло, стыдно, невозможно! То, что написал Толстой о православии, – самые позорные страницы русской литературы. До такого кощунства не доходили и желторотые птенцы материализма. Не надо быть верующим. достаточно только иметь уважение к своему народу и всему человечеству, для того, чтобы не оскорблять обрядов. Барскую брезгливость к вере народа он сочетал с изуверствами санкюлотов. Здравый смысл – добрая вещь; однако, существуют такие области, куда его пускают только подчищать и прислуживать, затворять и отворять двери и пр., но нельзя, с его неприличным мещански-лакейским ликом давать ему там власть барина и господина.

Приведя сцену из «Братьев Карамазовых», – как на вопрос малолетнего Смердякова: каким образом свет создан был на второй день творения, а светила – на третий? благочестивый Григорий ответил ему ударом по лицу, – референт восклицает: «Славная пощечина!» – и прибавляет, что Смердяков вынес её, даже, может быть, считал себя пострадавшим за свободу разума… Вольтер говорил, что Бога нужно было бы выдумать, даже если бы Его не было, но Толстой далеко опередил Вольтера. Его последний идеал – капиталист-благотворитель.

Вот к чему, вот к какой мрази будущего логически приводит механически-позитивное, бесстыдно-полезное христианство. Таковы положительные герои Толстовского «Воскресения» – Симонсон и друг. Они сделаны из каучука и мертвечиной припахивают. В основе чувства Симонсона к Катюше – та же мужская гадость с точки зрения толстовско-познышевского христианства. Без религии нет любви. Без любви к Богу, Катюша, сойдясь с Симонсоном, продает не только свое тело, но и свою душу. Раньше она знала обнаженную гадость проституции, теперь узнает ту же гадость, прикрытую лицемерием. Все герои «Воскресения» оборвались. Сам Нехлюдов говорит, что его история с Катюшей окончилась не хорошо, а эта история – главное в романе. Толстой не хочет сознавать этого банкротства, говорит, что Нехлюдову открылось другое дело – искупление греха перед Катюшей службою всем страдающим. Но если он не сумел полюбить самую близкую, посланную ему Богом, то откуда он возьмет силы полюбить всех людей чужих, далеких, неведомых? Нехлюдов и Толстой просто помогают друг другу обманывать себя и читателей. Опять припоминаются слова Тургенева, что этот человек никого никогда не любил. Нехлюдову остается сделаться куском разлагающейся плоти. Он должен умереть второю смертью, от которой уже нет воскресения. В конце романа мы присутствуем при начале этой смерти. «После ухода Масловой, Нехлюдов закрыл глаза и заснул». Это мертвый сон, которым спят в гробах. Он хочет своего собственного счастья, своей изящной семьи, покойной и красивой жизни. Это крик дяди Ерошки, который не может умереть, задушенный Акимом, который не может воскреснуть. Ерошка пробуждается, – какое это ужасное пробуждение!

Заключительный аккорд романа – страшный, потрясающий хохот каторжников над словами Христа: «и аще кто ударит тебя по ланите, подставь другую», которые проповедует англичанин с помощью переводчика – Нехлюдова. В его жажде эгоистической семьи, приличной человеческой жизни – тот же ответ англичанину одного из каторжников: пусть сам попробует (подставить щеку!). Вернувшись из острога, Нехлюдов опять засыпает сном умирающей души, разлагающейся плоти. Ему и делать больше нечего, как только засыпать. Автор заставляет его снова воскреснуть от евангельской притчи о виноградаре, хозяине и работнике. В действительности Нехлюдов всё время отвлеченно умствовал и теперь только умствует. В его душе нет ни капли восторга, ни искры религиозного огня. Чем он может заглушить хохот каторжников над словами Евангелия? Самыми слабыми, незначительными 70-ю строками! Такое воскресение было бы истинным чудом Божиим, в которое не верит сам Толстой. От Нехлюдова, как от 4-дневного Лазаря, уже смердит. Заключительная фаза отношения к христианству – зверский хохот. Каторжники, по свидетельству Достоевского, – самая талантливая часть народа. Значит, и весь русский народ погибает второю смертью? Да и один ли русский народ?

Каким отчаянием полно окончание романа! Толстой лжет своею развязкой. Он рассчитывает на всеобщее отупение, в котором люди не заметят подлога и признают смерть за воскресение. Только один Ницше дошел до такого же богохульства. Он бога-зверя противопоставил Богу-человеку. Из этого противоречия сознательной и бессознательной стихии вышла трагедия Ницше и Толстого. У первого бессознательная стихия шла против сознания, у второго наоборот: сознание шло против бессознательной стихии. Ницше – тайный ученик, явный отступник христианства, Толстой – явный ученик, тайный отступник. Природа отмщает за богохульство. Ницше она наказала безумием. Толстого сделала смешным, нравственною пошлостью его рассуждений. Для такого человека, как Толстой, это страшнее страшного. Слепые ведут ясновидящих. Одни, как Ницше, падают в бездну, другие, как Толстой, – хуже, чем в бездну, – в яму. Страшно за них и за нас.

* * *

Первый оппонент, приват-доцент А.П. Нечаев, отметил неточность определения слов у докладчика: христианство Толстой определяет как понимание жизни, а Бог есть самое простое, самое непонятное, следовательно, он не признает Бога. Но в первом случае под словом «непонятное» подразумевается неприложимое к жизни, а во втором – не поддающееся точному логическому определению. Он доказывает, что Толстой намеренно и даже злонамеренно заменяет слово «Сын Божий» словом «Отрок Божий», но последнее выражение употребляется даже и в Евангелии. Прежде, чем упрекать Толстого во лжи и в умопомрачении, нужно было доказать, что это слово может иметь только одно значение. Понятие «Бог» – тоже толкуется различно. Оно вовсе не чуждо Толстому. Он с большой радостью узнал, «что любовь – закон, лежащий в самой природе, что кто познает людей и природу, тот и к Богу придет».

Второй оппонент сказал, что важно не то, как Толстой относится к церкви, а как церковь должна отнестись к нему. Критика референта и слишком строга, и одностороння. Есть два типа работников. Одни люди в принципе признают авторитет отцовской власти, но не выполняют её велений; другие авторитета не признают, но на деле требования отца исполняют. Толстой с особенной строгостью нападает на тех, которые внешне признают христианство, но на практике ему не следуют и сами поступают как раз наоборот. Референт видит в его учении помесь буддийского нигилизма с германо-романским дарвинизмом. Напротив, Толстой – явление чисто русское. Он и лицом так похож на того великорусского богатыря-мужика, который выковал великое государство. Так же точно и Толстой хочет сковать царство Божие на земле. В Евангелии говорится: «Не всякий достигнет святости, у кого на устах слова: Господи, Господи!» Для нас важнее всего воля Отца небесного. Прежде всего, нужно познать сердцем волю Его. Многочисленное светское общество не слышит голоса церковников. И вот тут-то является Толстой и ведет вас к Евангелию, которое служит для него настольною книгой. Это роль огромной важности и значения. Виргилий был спутником Данту, но в рай его не повел. Толстой проводит нас сквозь чистилище жизни, подводит к дверям рая – к Евангелию. За это нужно сказать ему большое спасибо. Евангелие само за себя постоит, оно не боится никаких нападок.

Раздался гром рукоплесканий, прекращенной председателем, как неуместный в ученом обществе.

Тогда докладчик спрашивает оппонента, признает ли он Толстого христианином с точки зрения догматов православной Церкви? Но председатель устраняет разговоры на эту тему.

Подробно обсуждать тезисы и выводы доклада г. Мережковского о гр. Л. Толстом в настоящей беседе – не место, а пока и не время. Подождем появления самого доклада в печати (мы слышали, что он появится в журн. «Мир Искусства»). Не можем только обойти молчанием возражений оппонентов, особенно второго, который, как это ни странно, является выразителем коренного заблуждения большинства поклонников гр. Л. Толстого и либерального общества. Нам кажется, что в аудитории 6 февраля между референтом, слушателями и оппонентами царило в своём роде трагическое недоразумение. Г. Мережковский добросовестно и тщательно изучил, глубоко проанализировал всего Толстого, публика же знает и судит о Толстом односторонне, как о великом писателе-художнике, – так сказать о показном, цензурном Толстом, но не знает и не хочет знать Толстого подпольного, прячущего как страус, свою голову за спиною своих страждущих последователей – агентов, – Толстого разрушительного и страшного в своём религиозном нигилизме и государственном анархизме. Иначе нельзя объяснить того грубого заблуждения и непростительной ошибки, в которые впал сорвавший дешевые аплодисменты защитник того абсурда, что будто бы «Толстой ведет вас к Евангелию и играет в Церкви роль огромной важности», «приводит к дверям рая»?! Ясно, что оратор говорил о том, чего сам не знает, но слыхал на лету, – в либеральных кружках. Как может приводить ко Христу и в Церковь, подводить к дверям рая тот, кто кощунственно извратил, перекроил, перелицевал Христово Евангелие, кто отрицает Самого Христа, как Богочеловека и Спасителя и Его искупительную жертву, кто камня на камне не оставил в Церкви Христовой, – всё, решительно всё, грубо, богохульно обругал, над всем насмеялся, всё отверг! Что-ж сказать тогда о тех сектантах и еретиках, которые почивают на букве Евангелия, – о штундистах, пашковцах и молоканах? По странному мнению второго оппонента, подобные сектанты, вероятно, лучшие миссионеры и ведут прямо в рай… Так могут рассуждать о значении в Церкви Толстого только неимущие упования и веры в силу и действие в Церкви благодати таинств, или же легкомысленные краснобаи, повторяющие либеральные зады. Видно, что оппонент № 2 – хромающий богослов, не вдумчивый мыслитель, любитель хлесткой фразы. Не подлежит сомнению, что гр. Толстой не только не православный, но он даже и не сектант и не христианин, а человек своей, естественно-позитивной религии, сшитой на живую нитку из заплат разных мировоззрений, – в основе которых лежит пантеизм и далеко не научный.

А что это действительно так, и что г. Мережковский совершенно верно определил религиозное суемудрие Толстого, как «религию без Бога и Христианство без Христа», достаточно привести несколько выписок на выдержку из недавно изданного «Христианского учения Л.Н. Толстого», изложенного самим яснополянским лжеучителем. В предисловии гр. Толстой решительно отрекается не только от православной веры, но и от всех существующих религий.

«Я не могу вернуться ни к той вере, которой был научен с детства, ни поверить в какую-либо из тех, которые исповедовали другие народы, потому что во всех были одни и те же противоречия, бессмыслицы, чудеса, отрицающие все другие веры, а главное их обман, – требования слепого доверия своему учению» (Стр. 3-я).

А вот как Л.Н. отзывается о Евангелии Христа, которое будто бы служит ему настольною книгою.

«В Евангелии, несмотря на все извращения, которым оно подверглось в учении христианской церкви, я чуял истину… Откинув все толкования евангельского учения, я стал читать и изучать Евангелие, и уяснялось мне нечто новое, совсем непохожее на то, чему учат христианские церкви, но отвечающее на вопрос моей жизни… Евангелие не есть исключительно откровение Христа, но этот самый ответ на вопросы жизни высказали более или менее ясно все лучшие люди человечества до и после Евангелия, начиная от Моисея, Исаии, Конфуция, древних греков, Будды, Сократа и до Паскаля, Спинозы, Фихте, Фейербаха… Так что в познании почерпнутой мной из Евангелия истины, я не только не один, но был со всеми лучшими людьми прежнего и нашего времени. И я утвердился в этой истине, успокоился и радостно прожил после этого 20 лет» (Стр. 5).

В основу своего сочинения новой мнимохристианской веры наш российский реформатор кладет разум:

«Единственное орудие познания есть разум человека, а потому всякая проповедь, утверждающая что-либо противное разуму, есть обман». «Истина не может войти в человека помимо разума, и потому человек, который думает, что он познает истины верою, а не разумом, – только обманывает себя; внушение недоверия к разуму имеет желание обмана и есть величайшее кощунство». «Основа всех грехов и бедствий человека – обман веры, и чтобы жить по учению Христа (читай Толстого), человеку нужно прежде всего освободиться от обманов веры». «Для того, чтобы быть свободным от обманов веры, человеку надо понимать и помнить, что у него нет и не может быть никакого другого, кроме разума, другого познания, всякий человек верит только разуму, и что поэтому люди, говорящие, что они верят не разуму, а Моисею, Будде, Христу, Магомету, Корану, Библии, обманывают себя». «Рассуждения или вымыслы» бесконечно различны о том, как произошел мир или грех, что будет после смерти, правда-ли то, что три Бога вместе составляют Одного, правда-ли, что человек (разумеем Христа Богочеловека) умер и воскрес, ходил по водам, улетел на небо в теле, что, съедая хлеб и вино, я съедаю тело и кровь (какое богохульство!), что Бог ходил в огненном столбе, Будда поднялся в лучах солнца, Магомет летал на небо, – решение же разума одно и тоже: это неправда» (Стр. 70–73).

Молитвы, таинства, благолепие храмов, пение, курение фимиама, иконы, священную утварь Толстой кощунственно называет «одуряющими действиями и представлениями, которыми стараются запечатлеть в душах людей обман, выдаваемый за истины веры». «Религиозное воспитание детей – яд». «Пятый прием обмана веры, мудрствует гр. Толстой, самый жестокий, потому что он состоит в том, что ребенку, спрашивающему у старших, живших прежде него и имевших возможность познать мудрость прежде живших людей о том, что такое этот мир и его жизнь, и какое отношение между тем и другим, отвечают не то, что думают и знают эти старшие, а то, что думали люди, жившие тысячи лет тому назад, и во что никто из больших уже не верит и не может верить. Вместо духовной, необходимой ему пищи, о которой просит ребенок, ему дается губящий его духовное здоровье яд, от которого он может исцелиться только величайшими усилиями и страданиями» (67). Комментарии излишни.

Нужно-ли еще более ясного свидетельства того, что Толстой не христианин, когда сам Л.Н. свидетельствует, о себе так откровенно!

Далее продолжать выписывать безумные, богохульные глаголы сочинителя новой религии не позволяет возмущаемое до глубины души чувство живой веры, всякий раз когда читаешь грубую, бездоказательную, богохульную ругань Толстого о самых святейших вопросах веры человечества. Много у Христа и Церкви на протяжении XIX веков было еретиков и врагов, но таких грубых ругателей в истории не много найдется. Не изрыгал таких богохулений ни Вольтер, ни Штраус, ни Ренан. Здесь – и только здесь – можно согласиться с защитником Толстого, что он богатырь-мужик, но только уж никак не тот, что «выковал русское государство», зиждущееся на православии. Так трактовать о том, что свято векам и миллионам, могут только русские нигилисты.

Приведем в заключение еще одну выдержку, поясняющую, как понимает и определяет Толстой Бога.

«Бог, познаваемый человеком в себе, есть желание блага всему существующему, есть начало всякой жизни, есть любовь, как и сказано в Евангелии – Бог есть любовь» (Стр. 17).

«Бог – Существо духовное, единое, нераздельное – заключил себя в отдельные тела существ и в тело отдельного человека, единое как бы разделилось само в себе; – Бог – Сущность жизни, которую человек сознает в себе и познает во всём мире, как желание блага, а вместе и та причина, в которой сущность эта заключена в условия отдельной и телесной жизни». (18–19).

Полагаем, что и этих немногих капель из всего моря антихристианских мудрований Толстого достаточно, чтобы понять, какой веры держится яснополянский пророк, куда он ушел от Христа и Евангелия и отечественной Церкви, и как легкомысленны защитники и апологеты яснополянского лжеучителя! Не будем теперь говорить всего и о политических мудрованиях гр. Толстого, которые также не менее решительно изложены в трактате о новой религии, в главе «государственный соблазн». Сущность этого соблазна гр. Толстой определяет «как внушение людям необходимости государственного порядка, власти, которая во имя этого соблазна совершает якобы массовые злодеяния, – казни, войны и т. д. (59 стр.)». Всё это не ново и пока довольно. Что касается вопроса, как церковь должна относится к яснополянскому отступнику, это ясно из следующих слов ап. Павла (которого Св. писания так не любит сочинитель нового христианства): «Грехи некоторых людей явны и прямо ведут к осуждению, а некоторых открываются в последствии» (1Тим.5:24). Грехи Л.Н. Толстого, как вероотступника и богохульника, явны, а потому вины его неоспоримо влекут и применение церковного закона, основанного на Божественной заповеди: «аще кто преслушает церковь – буди тебе якоже язычник» (Мф.18:16); Еретика после первого и второго вразумления отвращайся, зная, что таковой развратился и грешит, будучи самоосужден» (Тит.3:10–11).

* * *

Мы очень виноваты пред нашими читателями, что доселе не исполнили заявленного еще в прошлом году обещания дать на страницах «Мис. Обозр.» критический разбор катехизиса Толстовского. Виною – болезнь и литературные недосуги почтенного проф. Гусева. Теперь портфель редакционный пополнился новыми, еще более ценными для богословской критики трактатами гр. Толстого по вопросам веры, и мы примем все усилия, чтобы дать в течение 1900 г. обстоятельный критический разбор опасных и грубых заблуждений яснополянского ругателя Христа и Церкви.

* * *

Читатели в отделе библиографии найдут отзыв о новом издании К.П. Победоносцева под заглавием «Учитель и учение». В дополнение к сказанному нашим почтенным сотрудником мы считаем необходимым выписать из книжки непререкаемо верное и мудрое наставление великого мыслителя земли русской о преподавании закона Божия. Высказанная истина должна заставить законоучителей глубоко поразмыслить, близка ли эта правда к осуществлению у нас в школах? Вот как говорит об этом важном и для миссии вопросе высокопоставленный автор.

«Ты преподаешь детям Закон Божий… Больше всего берегись делать из Евангелия учебную книгу: это грех. Это значит – в ребенке обесценивать для человека книгу, которая должна быть для него сокровищем и руководством целой жизни. Страшно должно быть для совести разбивать слово жизни на бездушные кусочки и делать из них мучительные вопросы для детей. Приступать с речами о Евангельских словах к детям и вызывать у них ответы для этого потребна душа чуткая к ощущениям детской души, – но когда приступают к делу с одной механикой программных вопросов и ставят цифирные отметки за ответ на вопросы, иногда неловкие и непонятые ребенком, вызывая волнение и слезы, – грех принимают себе на душу экзаменаторы, – и можно сказать об них: не ведают, что творят – с душою ребенка.

Есть какое-то лицемерное обольщение в школьном деле, когда Закон Божий и соединенное с ним внушение начал нравственности составляет лишь один из предметов учебной программы. Как будто нечего больше желать и требовать для нравственной цели, – как иметь наличность той или другой цифровой отметки за ответы в предмете, называемом Законом Божиим. Есть в школе законоучитель, есть программа, есть балл, показатель знания e sempre bene. Результаты такой постановки учения – поистине чудовищные. Я видал учебники, в коих по пунктам означено, что требуется для спасения души человека, – и экзаменатор сбавляет цифру балла тому, кто не может припомнить всех пунктов… Где тут разум? Где нравственность? Где наконец – и прежде всего – вера, о коей мы лицемерно заботимся?

Если же мы хотим правды в этом великом деле, то не станем от неё прятаться. И вера, и нравственность – не равные с прочими предметы обучения: одни уроки и наставления для этого недостаточны. И вера, и нравственность воспитываются в душе цельным воздействием (домашней и говоря о школе) школьной жизни. Лишь бы эта школьная жизнь не была раздвоена на две отдельные части – религиозного и светского обучения, но составляла в гармонии частей одно органическое целое. Семья должна посеять и воспитать в душе чувство благоговения и веры: школа должна не только поддержать это чувство, но и осветить в душе идею, без которой одно чувство смутно и неустойчиво. Школа должна поставить это чувство и эту идею в нравственную связь с жизнью – воздействовать на ребенка своею нравственною обстановкой. Когда ученики связаны с учителем взаимным сочувственным, искренним отношением, тогда возрастает и воспитывается в детях живое нравственное сознание правды учения Христова, одухотворяющего любовью животную природу человеческую.

Вера должна быть живая и действенная, следовательно, должна быть нераздельна с церковью. Школа, поколику она народная, должна отражать в себе душу народную и веру народную, – тогда только будет она люба народу. Итак, школе прямое место при церкви и в тесной связи с церковью. Она должна быть проникнута церковностью в лучшем, духовном смысле этого слова. Одухотворяясь ею, она сама должна одухотворять её, для души народной. Отсюда – непременное участие школы в действе церковного Богослужения – в чтении и пении. Кто испытал и видел, тот знает, какое это могучее духотворное, воспитательное орудие и для школы, и для души народной, в которую вносит просветление религиозного сознания и чувства. Разумное, осмысленное чтение в церкви вводит ученика в глубокий смысл, в красоту и выразительность церковно-славянского языка, укрепляя в уме и воображении корень разумной, стройной и выразительной русской речи. Пение, нераздельное со словом, исполненным силы и красоты, проникая в русскую душу, богато одаренную поэзией песни, – воспитывает в ней, вместе с гармонией сродного ей звука, и гармонию чувства».

* * *

Памятуя пример и завет св. апостола Павла, мы, трудящиеся в слове и писании (на страницах «Миссионер. Обозрения», ничем не можем хвалиться, разве только немощами, которых, при специальности и сложности миссионерско-литературного дела, конечно, весьма много… Но, по слову того-же апостола, служащие в Церкви и для Церкви должны иметь, а следовательно и дорожить «добрым свидетельством от внешних» (1Тим.3:7). Дорожа таким свидетельством, в интересах не личных, а «Миссионер. Обозрения», как органа миссии, и в живом Сознании тех добрых чувств, которые должен вызывать в читателях всякий новый успех облюбованного ими себе издания, мы позволяем привести здесь из 3 № «Уфимских Епарх. Вед.» резолюцию Преосвященного Антония, коей он рекомендует вниманию подведомого духовенства наш журнал:

Со своей стороны считаю «Миссионерское Обозрение» лучшим богословским журналом в России, преимущественно пред всеми прочими заслуживающим название богословского, так как в нём действительно изъясняется Св. Писание и христианское учение, а не переводятся бездарные немецкие монографии. Е. А.

Этот лестный отзыв от такого просвещеннейшего иерарха, как епископ Антоний Храповицкий, приемлем со смирением, как авторитетное указание на принятые Мис. Обозр. обязанности твердо держать славное знамя православного апологета и поборника главнейшего из зиждительных начал духовной жизни св. Руси – православия.

В. Скворцов

Заветная мечта поповцев – иметь свою полную иерархию разрешилась в 1846 г. приобретением Амвросия. Здесь начало австрийского священства. Странность и курьезность самых поисков уже наводят на вопрос: есть-ли какие основания для оправдания священства Амвросиева и ставленников его? Без сомнения, из соображений хитро-лукавствующего разума можно подыскать что-нибудь, – но есть-ли основания для этого канонические? С этой стороны дело обстоит не так исправно и лектор о. В. Красновский вполне резонно поставил вопрос на почву церковных правил. Вот сущность его реферата.

«Австрийская иерархия представляет полное подобие иерархии православной: имеет все три чина, совершает рукоположение, богослужение и требы, судит, составляет соборы и вообще действует со всей полнотой благодати. Но… священнодействия её призрак, соборы – игра, ибо недостаточно облечься в одежды, нужно иметь полномочия Св. Духа. Разве старообрядцы не могли убедиться, – как обманчивы надежды на одежды? Разве мало наделали им хлопот Епифаний, Афиноген и Анфим? Австрийские епископы такие же самозванцы, как и вышеперечисленные. Берем один признак истинного пастыря – послушание Церкви и посмотрим: есть-ли он у Амвросия?

Амвросий самовольно оставил своего патриарха и бежал в Белую Криницу, а таковых 13 и 16 пр. антиохийского собора объявляет чуждыми всякого священства; Амвросий в Б. Кринице незаконно рукополагал, и по 35 ап. пр. извергается как сам, так и ставленники его; Амвросий самовольно занял кафедру и по 16 пр. Ант. с. (в кн. Кормчий) должен быть извержен. Старообрядцы стараются ослабить силу приведенных правил ссылкой на 15 пр. Двукратного собора, которым объявляются в общении с Церковью все, оставившие епископа-еретика. К Амвросию правило это неприложимо, так как он ни тогда, ни после не жаловался на ересь патриарха. Настоящею причиной его удаления, как он сам выяснял после австрийскому правительству, было несправедливое отношение к нему прежних патриархов, – следовательно, он отделился «духовного ради извета» (15 пр. Двукр. с.). Да, если бы и действительно патриарх впал в ересь, то и тогда отделение его незаконно, так как состоялось без соборного суда епископского. Может быть старообрядцы укажут на собор. Белокриницкий, – но что это за собор, когда председали на нём беглый иером. Иероним, да инок Иеронтий с уставщиками, купцами и т. п.? Принимал Амвросия тот-же иером. Иероним, а это противно правилам: 39 ап., 6 Карф. с., 16 Ант. с. Таким образом, заключил о. референт, вся история Австрийской иерархии – попрание церковных правил. Правда, старообрядцы (Швецов) ссылаются еще на светоподобия, – но что такое светоподобия?

– Исключения, при которых должен все-таки действовать общий закон. Пусть же старообрядцы укажут нам, – где действовал этот закон, когда попирались в Белой Кринице? Ссылка Щвецова на 36 пр. 6 вс. с. не заслуживает внимания: там идет речь о варварских насильствиях, во время которых епископу позволяется управлять своею паствою из другого города.

Т. о. старообрядцы попрали церковный закон, преслушали Церкви, а о таких сказано: «буди тебе, якоже язычник и мытарь».

О. Мина. – Мы знаем, что Австрийская иерархия выродилась из беглопоповства. Существенный вопрос, который нам належит раскрыть сегодня, такой: было-ли в Церкви время, когда бы она, лишившись своего священства, воссоздала его от вне-приходящего?

Дегтерев, – (старообр.). Чем можно оправдать принятие греческою Церковью униатов и русскою – о. Владимира Гетте?

О. Мина. – Русская Церковь имела полноту духовной власти и посему принять могла. Была-ли эта полнота у старообрядцев? – Это нужно доказать.

Дегтярев. – Скажите: как смотрят австрийцы на православную Церковь? Признают-ли они её еретической?

О. Мина – Не знаю. Вам лучше знать.

Дегтерев. – Тогда я Вам скажу взгляд Илариона Георгиевича, как выражение нашего общества!

О. Мина. – Ни к чему.

Дегтерев. – Меня, наконец, спросите!

О. Мина. – Не нахожу нужным. Верно, бр., в реферате было прочитано, что старообрядцы оделись в священные одежды, да и хвалятся, а не подумали о том: мог ли Домовладыка, Который сказал: «куплю дейте, дóндеже прииду», – мог ли Он оставить Церковь Свою без пастырей?

Дегтерев. – Признают-ли старообрядцы Церковь православную еретическою?

О. Мина – Должно быть, признают, когда перекрещивают. Не хочешь-ли, я тебе почитаю из Большого Катехизиса для доказательства?

Дегтерев. – Не нужно. Иларион Георгиевич не признавал, я – его последователь.

Из публики. – Почему же вы не присоединяетесь к нам?

Дегтерев. – Из-за стены кричать нечего, а если желаете рассуждать, – пожалуйте к нам.

О. Орфанитский. – Вы путаете дело, Петр Трофимович: для нас важно не то, как смотрят на нашу Церковь старообрядцы и Ксенос; для нас важно: как смотрели на православную Церковь лица, искавшие и принявшие Амвросия? А они смотрели как на еретическую, иначе им не стоило-бы и перемазывать его.

Дегтерев. – Славянский язык называет ересью всякое разделение, будет-ли оно по вопросам догматическим или обрядовым. Старообрядцы разумели последнее разделение. Иерархию вашу признавали, оскудения, значит, не было.

О. Красновский. – Петр Тр.! Вы говорите не то, что нужно. Почему не хотите поставить вопрос на каноническую почву? Докажите правилами, что ваша иерархия – законна!

Доказать правилами законность австрийского священства, конечно, нельзя и г. Дегтерев счел за лучшее кончить словопрения.

Референтом выступил о. Запрудский. «Я имел в виду, говорил он, выяснить те последствия, которыми должны были сказаться и сказались в жизни особенности безпоповщинской догматики. Но по обстоятельствам, от меня независящим, должен был остановиться на том пункте вероучения безпоповцев, влияние которого было особенно сильно и заметно. Без сомнения, таковым является учение о безбрачии. Оно явилось как необходимое следствие отрицания иерархии, с успехом пропагандировалось выходцами Соловецкой обители и быстро привилось, благодаря распространенным в то время (конец 17 и нач. 18 вв.) ошибочным ожиданиям пришествия антихриста. Отвергнув брак, безпоповцы провозгласили всеобщее девство, но скоро должны были сознаться, что неудобоносимое иго возложили на себя. Иван Алексеев, Василий Емельянов и др. открыто встали на сторону брака; только федосеевцы, поддерживаемые Ковылиным и начальниками Преображенского кладбища, продолжали быть безбрачниками. Каковы же были плоды безбрачия? – Уничтожен брак, – явились различные формы незаконных сожитий, уничтожено законное деторождение, – явилось поколение незаконнорожденных; отняты радости семейной жизни, – явились ужас и трепет за не позволенное законом; порвана связь родителей с детьми, – отняты средства воспитания. Мало того: учение о безбрачии будет постоянною причиною большего и большего дробления безпоповщинского общества, которое в конце концов погибнет, истощенное внутренней междоусобной борьбой». В заключение о. референт приглашает безбрачников серьезно подумать и решить спорный вопрос по совести.

Возражателей на сей раз не нашлось никого, почему о. В. Соболев предложил заключительное слово, приблизительно такого содержания: «Брак, как начало семейной жизни, достоин самого серьезного внимания и исследования. Его явление – от начала мира и первых людей, когда Творец, зиждя словом Своим мир и законы его, тем же зиждительным словом повелел первозданной чете раститься, множиться, наполнять землю и обладать ею. Слово Творца – неизменно. Мы видим, что в период ветхозаветной сени семейное начало, а с ним и чадорождение, считается делом Божиим. Бездетные супруги просят Бога об избавлении их от поношения. Чистота веры и нравственности обязана своим сохранением семье. Правда, семейная жизнь – многотрудная жизнь, но в ней есть все данные, на которых счастливо может развиваться самоотвержение и гуманность в самом широком и лучшем смысле слова. Не понять безбрачному Иаира, Наинской вдовы, плачущих о детях своих! Не долго остановится он при кресте великого Страдальца, на скорбном лике Богоматери и не омочит подножие креста своею слезою, – ибо непонятны ему тесные узы Сына и Матери! Не хочу я этим бросить камень в жизнь безбрачных, но я желал бы напомнить им: каких внутренних сокровищ лишают себя эти люди! И девства своим словом я не осуждаю, но боюсь предложить его всем, имея в виду зиждительное слово Творца, как закон и трудность девства, которую, как засвидетельствовал Христос, не все могут снести».

Слушателей на собеседовании 6-го Декабря было сравнительно мало; едва-ли можно насчитать человек 300, тогда как обыкновенно бывает до 1000 и более. Причины понятны и известны, и вывод: – в Николин день собеседования назначать не следует.

О. К.

Миссионерская деятельность в епархиальных братствах в истекшем году. – Значение церковно-приходских школ для дела миссии. – Публичные и частные собеседования.

Под влиянием запросов времени православные епархиальные братства с каждым годом всё более и более развивают свою миссионерскую деятельность, перенося постепенно центр своих забот с устройства и развития церковных школ на специально миссионерские виды духовного просвещения народа. Таковы, напр., братства: Полтавское, Тамбовское, Астраханское, Орловское и др.

Св. Макарьевское Полтавское братство в первые годы своего существования исключительно сосредоточивало свои силы на устройстве церковно-приходских школ и только в последние годы, когда штунда в епархии стала быстро развиваться, когда штундисты со свойственным им фанатизмом и упорством начали вербовать себе единомышленников в окружающей их православной среде, братство энергично выступило на путь специально-миссионерской деятельности; борьба с сектантством составляет в настоящее время одну из главнейших задач его. Кроме обычных средств борьбы с сектантством, братство с целью ослабления штундизма и противодействия ему в пунктах захолустных, отдаленных от приходских храмов устраивает и поддерживает церкви-школы, оказывая им материальную помощь из своих средств. Основывает церковно-приходские братства, которые совокупными силами противодействуют влиянию штунды, заботясь о благолепии храмов и церковного пения, помогая бедным, следя за деятельностью пропагандистов. Так как немаловажную приманку для совращения в секты составляет взаимопомощь, существующая в сектантских общинах, то и братство заботится об организовании и усилении материальной помощи особенно нуждающимся православным (Полт. Еп. Вед.).

Петропавловское Орловское братство, заботясь о религиозном просвещении народа путем внебогослужебных чтений, собеседований и т. п., стремится и непосредственно влиять на сектантов и раскольников. Устраивая с этою целью собеседования с заблуждающимися в храмах, школах и даже домах самих сектантов, оно в то же время озаботилось подготовлением борцов против сектантства и раскола из среды народа, для этого братство вводит в преподавание закона Божия в школах, как церковных так и земских, противосектантский элемент по программе, одобренной третьим Всероссийским миссионерским съездом, и устраивает воскресные уроки закона Божия для взрослых также с привнесением в преподавание противосектантского элемента. Такие миссионеры из народа и в настоящее время уже привлекаются братством к участию в борьбе с сектантами и своею энергичною деятельностью приносят громадную пользу приходской миссии. Следя постоянно за вожаками сектантов, они на каждом шагу противодействуют их пропаганде среди простого народа, несведущего в религиозных вопросах и совершенно безответного при самых наглых и недобросовестных нападках пропагандистов на православную Церковь. Эти простецы миссионеры служат центром, около которого естественно группируются православные, и в котором находят для себя опору и поддержку (Орловские Еп. Вед.). Миссионерские же цели преследуют и вновь возникающие братства. Таково, например, Кишиневское религиозно-просветительное миссионерское Христовоздвиженское братство, имеющее целью не только содействовать религиозно-нравственному просвещению кишиневской паствы, но и предохранять её от заражения расколом и сектантством, заботиться об ослаблении последних и содействовать укреплению в православии новообращенных из раскола и сектантства (Кишиневские Епарх. Вед.).

Таково же имеет быть открыто в Асхабаде «Закаспийское общество Святого Креста», которое ставит своею главною целью развитие и укрепление на окраине православной веры. По мысли учредителей, общество должно иметь миссионера священника, который мог бы с хорошим хором время от времени посещать русские поселки для совершения в них богослужения (Духовный Вестник Груз. Экзарх.).

Религиозное невежество нашего народа является тою благоприятною почвою на которой возникают и успешно развиваются самые дикие и изуверные секты, поэтому церковно-приходская школа, имеющая целью религиозно-нравственное просвещение народа и утверждение в нём православной веры, является наилучшею и самою естественною союзницею миссии. Дети, получив доброе направление в школе, воспитывают в нём и других. Они научают в семье молитвам и старших, и младших, они же являются и первыми чтецами, назидающими семью в духе веры и благочестия. Под влиянием чтения в семье школьника брошюр о пьянстве, о мерзости сквернословия и т. п. старшие, по собственному их признанию, стали стыдиться посещать места разгула, браниться; по примеру учащихся, крестьяне, прежде нерадивые, стали ежегодно исполнять долг исповеди и Св. Причастия (Тамб. Епарх. Вед.). Раскольники и сектанты также не чуждаются церковной школы, а относятся к ней с полным доверием и расположением, о чём свидетельствуют факты поступления в неё детей раскольников и сектантов, несмотря на полную возможность учить их в гражданских школах. Слушая вместе с детьми православных родителей уроки закона Божия, охотно посещая вместе с ними православное богослужение, участвуя в чтении и пении на клиросе, дети раскольников незаметно сближаются с православием настолько, что при окончании школы нередко высказывают желание присоединиться к православной Церкви. Так, напр., в некоторых школах Новгородской епархии вместе с православными учениками и дети раскольников говели, исповедовались у православного священника, без всякого принуждения, по своему лишь желанию, и очень скорбели о том, что не были допущены к Св. Причастию, как не присоединенные к Св. Церкви через миропомазание. Некоторые же из окончивших курс школы выразили желание присоединиться к Православной Церкви и не исполнили своего желания только потому, что этому воспротивились их родители (Новг. Еп. Вед.).

Такие питомцы церковно-приходской школы являются первыми и лучшими миссионерами в своей семье. Небезынтересные в этом отношении факты отмечает один из окружных миссионеров Донской епархии в своём отчете за 1899 г. Мальчик – сын раскольника, посещающий церковную школу, возражая своей матери на её грубые понятия о троеперстном сложении для крестного знамения, сказал: «нет, мама, это не «щепоть!»» Батюшка говорил нам в школе, что это та же Троица, что и в нашем кресте. А другой мальчик-раскольник следующим образом доказал своему грамотному отцу, что православное чтение вступительных к Евангелию слов: «во время оно» правильнее, чем старообрядческое. Он заставил отца написать сначала слово «время» с надстрочным знаком, а потом приставить к нему предлог «во». Поставленный в тупик, отец не нашел ничего лучшего, как выбранить сына (Дон. Еп. Вед.).

Но на ряду с этими немногими светлыми явлениями, свидетельствующими о благотворном влиянии церковной школы не только на православных, но и на сектантов и раскольников, к сожалению, наблюдаются и явления печального свойства, говорящие, что часто еще сухой и мертвый формализм заглушает в самом корне благую идею школы и совершенно парализует её деятельность, как верной союзницы миссии. Необходимым условием успешного достижения школами миссионерских целей является живое взаимное объединение деятелей школы и миссии в общем деле попечения о религиозно-нравственном просвещении народа и предохранении его от лжеучений. Необходимость такого объединения признана авторитетнейшими представителями школьного и миссионерского дела.¹¹⁶ Но пока приходится только мечтать об этом объединении. Чем кончаются попытки миссионеров войти в живое взаимодействие с представителями церковно-школьного дела, можно видеть из следующего факта. Один из миссионеров N-ской епархии в своём годичном отчете указал на крайнюю необходимость открытия церковно-приходских школ в некоторых захолустных хуторах епархии, зараженных сектантством. Епархиальный Училищный Совет, которому сообщено было об этом консисторией, постановил, между прочим, следующее: Совет и его отделения и без посторонних указаний знает, где нужно открывать школы; школы в местностях с раскольническим и сектантским населением причиняют только хлопоты Совету и отделениям его, так как учащихся в них бывает мало, а содержание учащих, наем и содержание школьных помещений обходится гораздо дороже, чем в приходах православных; а между тем, епархиальная миссия не оказывает Совету никакой материальной помощи. Об этом постановлении своём Совет сообщил и миссионеру. Результатом такого отношения к делу и является тот печальный факт, что на построение церковных школ в селениях богатых, не зараженных расколом и сектантством, притом имеющих земские и министерские школы, тратятся тысячи, а селения захолустные, сильно зараженные расколом и сектантством, не имеющие школ и часто удаленные на целые десятки верст от приходских храмов, оставляются без всякого внимания. А в этих-то захолустьях особенно успешно и развивается, и крепнет сектантство.

Лучшим и могущественным средством противодействия раскольнической и сектантской пропаганде, предохранения православных от тлетворного воздействия на них сектантства, вразумления и обращения отпадших по прежнему являются публичные и частные собеседования миссионеров с заблуждающимися. Беседы миссионеров с отступниками и раскольниками практикуются у нас теперь почти повсеместно. Многолюдность собраний и внимание, с которым слушают миссионеров, говорят о пользе этих собеседований. Публичные беседы миссионеров колеблют в народе доверие к пропагандистам и поселяют среди самих раскольников и сектантов сомнение в истинности их учения. Во многих местах раскольники сами приходят к миссионерам за разъяснением своих недоумений и сомнений. Бывают случаи, что целые селения, пораженные недугом раскола и сектантства, приглашают сами к себе миссионеров для собеседований и разъяснения сомнений. Как на одно из благих последствий собеседований, отчет Ярославского епархиального братства указывает на то, что довольно большие селения, никогда раньше не принимавшие в свои дома священников, начинают сами приглашать их и даже устраивают у себя крестные ходы (Ярослав. Еп. Вед.). О таком же благотворном влиянии миссионерских собеседований говорит и отчет Нижегородского епархиального братства. По свидетельству его, в тех приходах Нижегородской епархии, где прежде православное население под влиянием раскольнических предрассудков отличалось холодностью к православной Церкви, теперь под влиянием собеседований миссионеров замечается вообще усиление православного духа, более исправное исполнение христианского долга исповеди и св. Причастия, более усердное посещение церковных богослужений, увеличение пожертвований на благоукрашение храмов, расположение к приходскому духовенству, правильный взгляд на раскол и сочувствие к деятельности миссионеров (Нижегор. Епарх. Вед.).

Наиболее благоразумные раскольнические начетчики, вступая в собеседования не по каким-либо житейским соображениям и не для пустого словопрения, а для серьезного и беспристрастного отыскания истины, на этих же беседах на основании слова Божия и уважаемых ими книг, убеждаются в неправоте и пагубности раскола, о чём иногда заявляют публично. О поразительных случаях публичного сознания некоторыми раскольниками несостоятельности раскола и даже обращения на беседах рассказывает один из миссионеров Черниговской еп. На одной беседе после долгих словопрений начетчик Андрей Ермолаев, окружник, громко заявил миссионеру следующее: «Послушайте, о. Иоанн, мы сами знаем, что старообрядцы неправы, а ваша церковь законная, но сознаться в этом не можем, покориться вам не хотим; переломить себя трудно: не допускает гордость, унаследованная от отцов и дедов». Раскольники были поражены таким заявлениям Ермолаева. Но еще к большему их огорчению выступили других два влиятельных старообрядца и заявили: «и мы согласны, что только гордость нас не допускает в церковь… Но нужно нам переломить своё упорство»; причем один из них подошел близко к о. миссионеру и громко произнес: «батюшка, благословите меня, больше я не желаю быть раскольником: я убедился, что церковь от Бога учреждена с вечным трехчинным священством и 7-ю церковными таинствами, а наши старообрядческие секты есть не что иное, как самозванщина». На другой беседе два начетчика Киприан Артемьев и Евтропий Воронин, бывшие раньше ярыми защитниками раскола, вступили в состязание со своими же последователями и энергично защищали православную Церковь и обличали лживость и неправоту раскола, в конце же беседы заявили, что не хотят далее оставаться в расколе, а желают присоединиться к православной Церкви (Черн. Еп. Изв.).

Понимая важное значение публичных собеседований, вожаки раскола употребляют все зависящие от них меры к тому, чтобы парализовать влияние этих бесед на рядовых раскольников. Они сами не вступают в собеседования с миссионерами; а выписывают для этого специалистов начетчиков в роде Швецовых, Мельниковых, Худошиных, Перетрухиных и т. п. «ревнителей древнего благочестия». Эти же последние, являясь на беседу не с целью отыскания и раскрытия истины, а корысти ради, или предъявляют миссионеру такие условия и требования, исполнить которые нет возможности, и, в случае непринятия им этих условий, уходят с беседы и распространяют среди народа слух, что миссионер боится начетчика, не может оправдаться, а потому-де и отказался беседовать; или, если беседа состоится, с первого же слова стараются уклониться от намеченного предмета и запутать собеседника не относящимися к делу вопросами и текстами; или же (что бывает в большинстве случаев) всю беседу сводят на страшную ругань против православной Церкви и её пастырей (Сарат., Самар., Томск. Еп. Вед.). Трудно миссионерам вести беседы с такими начетчиками, проявляющими самый жестокий фанатизм и пускающими в ход хуления и дерзости всякого рода, но все-таки беседы эти полезны в том отношении, что все эти хуления и дерзости, хотя и с великим нравственным трудом, всё же обращаются в укоризну самим начетчикам и сильно роняют их авторитет. Тогда как начетчик, не будучи в состоянии опровергнуть доводы миссионера, старается только ослабить их своими дерзкими выходками, православный миссионер не оставляет без опровержения ни одного возражения начётчика, а потому этот последний в заключение всегда остается обезоруженным и безответным, что на слушателей производит благоприятное впечатление. (Сарат. Еп. Вед.). Так, напр., когда на одной беседе в Томской еп. Худошин, испытав все недобросовестные способы ведения собеседований, практикуемые обычно начетчиками-промышленниками и, исчерпав все хулы и ругательства на православную Церковь, в бессильной злобе демонстративно ушел с беседы, большинство раскольников не последовало за ним. Они по достоинству оценили своего защитника и после беседы говорили миссионеру: «раньше мы во всём верили Худошину, что бы он ни сказал, а теперь видим, что он неладно поступает; его спрашивают о том, пребудет ли тайна причащения до скончания века, а он читает, чтобы жены мужей слушали и покрывали власы. Да и нам самим он в прошлом году говорил о надписании Пилатовом, что оно было на крестах, а теперь говорит, что его никогда на крестах не писали. Это уж мы и сами видим, что он нас обманывает» (Том. Еп. Вед.). А на одной из бесед в Воронежской епархии, когда миссионер отказал начетчику в выдаче «подписки», раскольники, затратившие на выписку начетчика довольно значительную сумму, боясь, чтобы он под предлогом отказа не ушел с беседы, просили миссионера разрешить их защитнику «лгать», хотя четверть часа (Воронеж. Еп. Вед.). Видя, что расчеты – парализовать влияние бесед и поддержать фанатизм среди раскольнической массы при помощи наемных начетчиков – не всегда оправдываются, раскольнические наставники и лжепопы, ревниво охраняющие тьму и невежество своих пасомых, во многих местах положительно запрещают им ходить на миссионерские беседы, угрожая в противном случае тяжелыми епитимьями. Эти слепые вожди слепых скорее согласны терпеть такое убеждение своих пасомых, что «Христос по всем верам ходил, а лучше раскольнической не находил», чем пускать их на миссионерскую беседу, которая может подорвать в них доверие к своим руководителям и посеять в их душе сомнение касательно истинности «обрядоверия» (Оренб. Еп. Вед.). Поэтому некоторые старообрядцы, боясь своих попов и вообще влиятельных в расколе лиц, от которых многие находятся и в материальной зависимости, охотнее идут на частные беседы, которые, по свидетельству миссионеров, имеют в некоторых отношениях преимущество пред публичными. Здесь, при домашней обстановке, раскольники, и сектанты чувствуют себя гораздо свободнее, с большим доверием относятся к миссионеру, поэтому и беседы здесь отличаются непринужденностью, искренностью, и откровенностью. По свидетельству, напр., одного из миссионеров Черниговской епархии, в частных беседах с ним не только родовые раскольники откровенно высказывали убеждение в истинности православной Церкви и лживости раскола, но даже и начетчики сознавались, что не верят в раскол, но держатся его из-за того только, «чтобы иметь возможность остригать волну с раскольничьего стада». Под влиянием этих бесед, некоторые из начетчиков даже в письмах к миссионеру заявляли о лживости и несостоятельности раскола. «Я давно бы покончил с расколом, писал ему один австрийский поп, но, знаете, жена – змея; если бы она перешла в церковь, или уже бы умерла, я бы одного часу на этом незаконном деле не был, на коем нахожусь». Сознавая недействительность своего священства, некоторые из лже-попов в письмах к миссионеру даже и подписывались: «лже-иерей NN» (Чернигов. Еп. Вед.). Публичные собеседования с заблуждающимися помимо своего обычного, миссионерского, значения имеют и значение, так сказать, дидактическое. Для приходских пастырей они имеют значение живых и образцовых уроков по практике миссионерского дела; присутствие на публичных беседах, внимательное отношение к речам миссионера служит для них самым лучшим средством к усвоению приемов полемики с заблуждающимися и способов обличительного воздействия на них. Таким образом, пастыри и миссионеры в своей религиозно-просветительной деятельности и в борьбе с антицерковными течениями века прибегают прежде всего и главным образом к мерам духовного порядка. Единственным оружием их в борьбе с врагами церкви служит меч духовный – слово Божие, которым апостолы ниспровергали замыслы и всякое превозношение, восстающее против познания Божия, и пленяли всякое помышление в послушание Христу. Они всегда помнят завет апостола, что, только препоясав чресла истиною и обувь ноги в готовность благовествовать мир, и паче всего взяв щит веры, можно надеяться на победу; так как ратники Церкви Христовой не по плоти воинствуют, то и оружия их воинствования должны быть не плотские, а духовные – сильные Богом.

Чем же сильны враги Церкви Христовой – раскольники и сектанты что противопоставляют они религиозно-просветительной деятельности пастырей и миссионеров, каковы современные раскол и сектантство в своей жизни и деятельности, об этом поговорим в следующий раз.

А. О.

«Французская Правда» (La vérité Française) о русских «религиозных» делах. Подъем религиозного духа в Англии. Лондонская колония непротивящихся насилию. Скандал в Армии Спасения.

Парижская католическая газета «Французская правда» (La vérité Française) посвятила русским делам статью г. Жозефа Боннэ, представляющую из себя хронику событий русской жизни, которые автор называет «религиозными», хотя некоторые из них никакого отношения к религии не имеют.

Так как статьи, посвященные русской жизни, появляются в заграничной печати весьма не частно, то и эту статью – какова бы ни была её ценность – мы приводим ниже почти всю, параграф за параграфом.

«Св. Синод, – говорит газета, – недавно воспретил сельским священникам становиться председателями и членами правлений сельско-хозяйственных ссудо-сберегательных товариществ. Воспрещение это опирается на канонические правила, возбраняющие клиру торговлю и изыскание прибытка. Св. Синоду, должно быть, кажется, что сельское духовенство, и не мешаясь в ссудные операции, в излишней мере заслуживает со стороны народа упрека в алчности».

Никакого такого распоряжения от Св. Синода не исходило, но если бы оно было, то, конечно, высшее церковное управление опиралось-бы в данном случае на канонические правила – это несомненно; что участие духовенства в делах ссуды денег неуместно – также очевидно для каждого; что казначейство святого отца Льва XIII – и его личная касса – принимали весьма деятельное участие в разнообразнейших биржевых предприятиях, справляясь при этом не с каноническими правилами, а с записками биржевых маклеров – в равной мере известно всему свету. Поэтому об этом говорить не стоит; намеки на «жадность» русского сельского духовенства заслуживают нескольких замечаний.

Сельское духовенство в России в общем разделяет скудную труженическую жизнь всего русского народа, нередко близкую к прямой нищете; этого не станут отрицать даже те из недругов его, которые близко знают русскую жизнь; в тоже самое время одно лишь недвижимое имущество католических конгрегаций во Франции по официальной оценке стоит свыше полутора миллиарда, при чем в сумму эту не входит стоимость имущества воспрещенных конгрегаций, так как оно числится на имя частных лиц. Что касается движимого имущества тех же конгрегаций, то о нём можно судить хотя бы потому факту, что в квартире незначительной общины Ассумационистов было найдено свыше миллиона одних наличных денег. Посредством заведомо-ложных лурдских чудес патеры ежегодно приобретают от своей паствы десятки миллионов, но не довольствуются и этим и мечтают о тех благодатных временах, когда в Лурд потекут миллионы «воссоединенных» схизматиков-русских.

При таком положении вещей намеки католического писателя на «жадность» русского сельского духовенства приобретают особую ценность… Они являются вариацией на известный рассказ о дошлом мальчике, который потихоньку съедал конфекты, а затем бежал к отцу и громко жаловался: «папаша, собачка конфетки съела». Но прием этот стар и до того износился, что не стоит и браться за него: он никого не может ввести в заблуждение.

«В России – продолжает газета, – около 35.000 сельских священников; между ними насчитывается много молодых, которые не очень-то любят своё положение, если судить об этом по обмену резких слов между петербургским журналом «Неделей» и одним из священников, который, поздравляя себя с тем, что у него есть родственник в консистории, высокомерно уверяет, что при его содействии он скоро получит место в городе.¹¹⁷ В том, что среди 35.000 сельских священников найдется некоторое число слабодушных, для которых не в силу великие тяготы их служения, – нет ничего удивительного; кто знает условия русской сельской жизни, тот не бросит камнем в того священника – будь он молодой или старый, всё равно, – которому не дано в нужной мере дара подвижничества и который уйдет в город, где жизнь, несомненно, легче. Но из таких отдельных случаев все-таки нельзя вывести заключения, что русское священство оскудело силами: сама же «Французская правда» указывает, что сельских священников 35.000 человек – целая армия.

Продолжим наш перевод. «Такое же стремление бежать в город замечается у сельских учителей, что объясняется тем обращением, которому они иногда подвергаются. Один молодой инспектор, совершил недавно первый объезд своего округа. Едва только он появлялся в школе, как учитель стремглав бросался освобождать его от верхнего платья и снимать с него калоши; и это повторялось в каждой школе. «Да, послушайте, – восклицал инспектор, – что, вы лакей мой, что ли?» И бедняки объясняли ему, что его предшественники требовали от них этих унизительных услуг».

Спесь, чванство и грубость многих из администраций низшей удел не одной России. Во всяком случае и здесь нахохлятся «молодые инспектора», которые понимают, что грубость позорна прежде всего для того, кто её проявляет. Но какое отношение всё это имеет к «русским духовным делам», о которых рассуждает газета?

Рассказав затем известный случай с богомолкой, у которой в Кронштадте выманили 200 р. под тем предлогом, будто этого требует Св. Дева Мария, газета рассуждает:

«Сколько найдется в России добрых людей, которые поступили бы так же, как эта простодушная богомолка! Пусть русский народ вырождается благодаря пьянству, дурным нравам и невежеству (в чём следует видеть последствия схизмы); но он обладает верой и при том верой, готовой ко всяким пожертвованиям; у него есть вера, и беспредельное почитание Пресвятой Девы. Если бы ему был известен догмат беспорочного зачатия (l’immaculée Conception), то – я убежден в этом, – он принял бы его с пламенной верой, и тогда ничто не удержало бы его на дороге в Лурд. И не хватило бы казачьих полков, чтобы сторожить русские границы!» Высокое одушевление автора, подвигнувшее его на пророчествования, свидетельствует, что чувства его возбуждены чем-то важным, очень важным. Оно так и есть. Дело идет, действительно, о таком предмете, от которого всякий воинствующий член западного клира необходимо приходит в непреодолимое трепетное волнение. Только подумайте: русский народ обладает верою, и при том верою готовой на всякие жертвы! Только бы внушить этому доброму народу веру в Лурд и лурдские чудеса, – и вслед за «верой» неоскудевающие «жертвы» потекут широкой, быстрой и неиссякаемой рекой в места, для этой цели уже приуготовленные.

Сообщая о разрешении, данном румынскому православному монастырю послать в Россию для сбора пожертвований двух монахов, г. Боннэ тщательно отмечает, что «монахам этим разрешено собирать пожертвования, но воспрещено заниматься торговлей мощами, крестиками, реликвиями, иконами и другими предметами почитания». Этот мельчайший и совершенно ничтожный с русской точки зрения факт вовсе не ничтожен в глазах г. Боннэ, и он заносит его в свою «религиозную» хронику, затем переходит к размышлениям о Лурде. И это понятно. Что для него за толк в религиозном единении, если, упираясь на него, нельзя заняться даже и легкой торговлей! Единение русской Церкви с Римом, при этом условии, не находка, – но вера в Лурд – дело совсем другого рода, от которого естественно прийти в пафос и ясновидение: в Лурде никто не в силах поставить грубых преград «вере, готовой ко всяким жертвам», в Лурде простодушие русских богомолок найдет себе применение и оценку.

Вот почему, мечтая о воссоединении схизматиков, г. Боннэ совсем забывает о Риме и твердо памятует о Лурде.

Сообщая далее о напечатанном в «Гражданине» рассказе кн. Мещерского о посещении им Лурда, г. Боннэ прибавляет: «Желал бы я, чтобы такие рассказы почаще появлялись в русской печати».

Отдавая должную дань талантам, доброму чувству и государственному смыслу кн. Мещерского, мы в тоже время напоминаем г. Боннэ, что Лурд известен России не по одному рассказу кн. Мещерского. В России распространен точный и обстоятельный рассказ о Лурде и его чудесах в десятках тысяч экземпляров. Это – Лурд Зола, вышедший по меньшей мере в 6 различных переводах.

Быть может чувства и намерения этих двух авторов, писавших о Лурде, не вполне тождественны, но во всяком случае точности и правдивости Зола никто отрицать не станет.

В заключение автор, сообщая о выходе в свет двух новых интересных работ: «История разделения церквей в IX и X веке» проф. Московского университета Лебедева и «История отношений России к католицизму от Х-го по XVI в.» о. Синайского, обещает подвергнуть эти труды изучению и разбору.

Ибо – «было бы безумием – заключает автор – надеяться привести Россию к воссоединению, не изучая того, что совершается и говорится в русском религиозном мире».

Воссоединение церквей является заветною думою не одно-то г. Боннэ. Но кто припомнит, что весь смысл воссоединения в глазах г. Боннэ и его патронов заключается в соблазнительной перспективе десятков миллионов русских простодушных паломников, стремящихся в Лурд, с готовностью на всякие пожертвования, тот не свяжет с таким «воссоединением» никаких христианских упований.

Вопреки всеобщему мнению д-р Хиллис утверждает, что никогда еще не было времени, когда подъем религиозного чувства всюду, а особенно в Англии, достигал такой высоты, как теперь. Недавно он произнес проповедь, в которой он, указав на всеобщее пробуждение религиозных запросов во всех слоях английского общества, где все как бы говорят: «Откройте мне двери Сиона, чтобы я вошел туда», между прочим говорит следующее:

Возник обновленный интерес к богословским проблемам, скептицизм уступает место вере в личного Бога и Отца. Настало время, когда все становятся богословами. Такой сторонник эволюционной доктрины, как некто Джон Фикс, пишет рассуждение об «идее Бога», а его последний философский трактате «от природы к Богу» служит доказательством того, что бессмертие является последнею целью, ради которой работает весь процесс эволюции. Точно также президент «Британской ассоциации для содействия научным изысканиям» заявляет, что всякая эволюционистская теория необходимо должна предполагать Бога, как условие, без которого она становится беспочвенной и непонятной. В одном из отделений этого великого научного общества заседания начинаются не иначе, как молитвою. Те, кто был в школе двадцать лет тому назад, понимают, как многозначительна такая перемена в строе мыслей. В те времена самыми популярными книгами были сочинения материалистов и атеистов. Студенты зачитывались Клиффордом, доказывавшим, что в мире нет ничего, кроме силы и материи. Эти материалисты отводили Богу место за пределами вселенной, не находя внутри её места для Его бытия. Там, где на деле было бесконечное солнце, у них было пустое черное пятно.

Клиффорд сетовал, что «Великий Компаньон человека умер». Человек, в его глазах, был чем-то в роде умственного Робинзона Крузо, попавшего на уединенный остров.

И если прежде на столе каждого студента можно было найти подобного рода авторов, теперь никто не читает их. Едва ли один студент из сотни знает даже имена писателей, которые двадцать лет тому назад были столь популярны. Их книги похоронены на библиотечных чердаках или среди всякого хлама в книжных лавках, где они продаются на вес старой негодной бумаги. Несомненен факт, что атеизм вновь потерпел полное банкротство. Он не приносит теперь и 2 центов на доллар. Между людьми науки замечается явная наклонность к вере. Сотрудник Герберта Спенсера Романес, оставаясь при своей вере в эволюцию, в то же время заявляет, что это эволюция деистическая и утверждает, что она достигает высшей точки своей в воплощении Иисуса Христа, и что как человек является объективною целью, ради которой работают все процессы природы, так Иисус Христос является завершающим откровением Бога в целом нисходящем ряде откровений. Таким образом, великий учёный, рассматривающий происхождение духа с точки зрения эволюционной доктрины, почтительно склоняется пред крестом Иисуса Христа. Многие верят, что если бы Спенсер был на 10 лет моложе и был одарен нужными силами и здоровьем, он исправил бы свои «Основные начала» в духе теизма, отказавшись от точки зрения агностицизма. Серьезные люди начали чувствовать, что из того, что мы не можем знать относительно Бога всего, не вытекает, что мы не можем знать о Нём ничего. Одна виноградная кисть изъясняет нам весь виноградник, одна пожелтевшая от холода ветвь истолковывает нам весь осенний лес, одна чаша воды объясняет все потоки, озера и океаны. Чистые сердцем узрят Бога. Тот, кто алчет правды, тем самым изъясняет природу правды бесконечной. Тот, кто примыслил хоть одну благую мысль, имеет у себя ключ к Мысли Бесконечной. Тот, кто любит святой подвиг, владеет ключом к уразумению Того, кто Сам весь Вечная Правда. Сознавая, что мы знаем лишь бесконечно малую часть сущего, ученые тем не менее чувствуют, что то, что мы знаем, есть знание, ибо природа не стремится обмануть человека, ввести его в заблуждение ложью.

Вот почему все опять невольно возвращаются к престолу Божию, и самые крайние скептики постоянно устремляются в конце концов к проблем о Боге и Его царстве».

В той же Англии, недалеко от прибрежья, близ Лондона, поместилась колония мирных анархистов. Поселение это два года тому назад было основано бывшими членами толстовской колонии, которые, в числе 8 человек, решили учредить коммуну «на самых широких основаниях». – Двери её были широко открыты для всякого, кто только решил отказаться от мира и всех условностей света; и скоро там появилось человек 20 поселенцев. Вся обстановка населения – самого первобытного свойства. У колонии нет никакого имени, и колонисты не требуют от новых посельщиков никакого религиозного исповедания. Они не веруют ни во что. Они в некотором роде как бы пассивные анархисты, предоставляющие всему на свете идти своим естественным ходом, не вмешиваясь ни во что. Абсолютная свобода господствует в поселении. Поселенцы для облечения их совместной жизни не имеют никаких принудительных, обязательных для исполнения правил, так как всякое принуждение с их точки зрения представляется безнравственным. Общность имущества у них безусловна, так как собственность, по их мнению, безнравственна. Каждый поэтому может брать себе то, что ему потребуется. Они презирают деньги, так как золото развращает. Все они совершенные вегетарианцы, и большая часть их отказалась от употребления спиртных напитков. На вопрос, – почему в то время, как одни работают, другие болтаются без всякого дела, – они равнодушно отвечают: «потому что им так нравится». Пренебрежение к современным условиям общежития выражается также и в одежде колонистов. Мужчины носят вязаные фуфайки или шерстяные рубашки, свободные штаны и ходят босиком.

Четыре или пять дам, живущих в колонии, усвоили себе род «блюмеровского» (нового гигиенического вязаного) костюма, на который сверху накидывается нечто в роде древнегреческого пеплума, оставляющего руки и шею свободными. Колонистки принадлежат к разным общественным слоям. Лейпцигский доктор философии нагружает картофелем тачку, которую везет бывший биржевой маклер; бывший доцент древнегреческой литературы в Оксфордском университете копает картофель; благородный польский шляхтич помогает ему; дама-колонистка занимается сожжением картофельной ботвы, а единственный сын богатого бирмингамского фабриканта подносит ботву трудящейся даме; тот – ученый, но оказался от своего места, приносившего ему 3000 рублей ежегодного содержания, чтобы присоединиться к этим идеальным людям. Тут же – весьма респектабельная дама со своими благовоспитанными дочерями, кучка рабочих, бывший фермер и несколько квакеров. Так тихо, и по-видимому, в нравственном довольстве живет эта тесно переплетенная между собой кучка столь разнородных людей, отказавшаяся от пропаганды своего учения делом и не обещающая своим последователям ничего, кроме свободы жизни.

Но и в этом Эдеме есть свои темные точки. И в нём, как и всюду, где нет порядка, работа идет, что называется, через пень в колоду.

В первые 18 месяцев колонисты, число которых колебалось между 8 и 40, наработали столько, сколько пара обыкновенных сельских полурабочих – подростков. Работал только тот, кому приходила охота, которая была, кстати, редкой гостью, а леность и нерадивость большинства возросли до того, что основатель колонии Самуил Брэчер, журналист из Глочестера, который для учреждения колонии пожертвовал всё своё состояние – около 12.000 р. – нашел, что с него довольно и вместе со своею женою и несколькими единомышленниками покинул идеальную колонию, оставя ради принципа, – хотя и не особенно охотно, – всё своё имущество последователям учения непротивления злу.

В американском корпусе Армии Спасения обнаружились крупные беспорядки. Генерал Бузс-Тукер, исследуя положение дел в Коннектикуте, нашел, что многие из офицеров Армии занимаются игрой на бирже и участвуют в «раздувании» акционерных предприятий. Генерал принял меры к прекращению этого скандала и сообщает, что он заставил всех офицеров, замешанных в названных предприятиях, выйти из состава Армии или бросить свои аферы. Издатель журнала Армии «Клич Войны», полковник Бруэр, оказался заинтересованным в делах крупной золотопромышленной компании. Генерал Тукер заставил его отказаться от участия в делах этой компании. Непорядки в самом штабе Армии не препятствуют, однако, ей работать с большим успехом. На Всемирной Парижской выставке Армия Спасения получила золотую медаль за свои американские экспонаты, представляющие методы, применяемые сальвационистами для обращения падших на правый путь. (Siam Free Press в Бангкоке).

Венгерскому правительству предстоит решить, распространяется ли признанная венгерской конституцией свобода исповеданий также и на мормонов, так как два миссионера этой секты прибыли в Темешвар с намерением учредить церковь. Соседство мормонов всюду является благодарною почвой для появления таких сект, как баптисты, назареяне и др., причиняющие особые хлопоты военным властям, так как члены этих сект отказываются приносить присягу знаменам. Мормонские миссионеры уведомили о своём намерении учредить в Темешваре церковь венгерское правительство, и власти заняты теперь изучением доктрин Джо Смита и Брайгама Юнга с целью открыть, не заключается ли в них чего-либо враждебного благу и безопасности государства. Много членов уже присоединилось к новой церкви.

Вера простого народа; её выражение в суевериях. – Вера в таинственность разных местностей, в колдунов и гадалок, в чудодейственную силу священных предметов. – Злоупотребление именем о. Иоанна Кронштадтского.

Если наша «умствующая» интеллигенция не желает никакой веры, бежит её, и хочет всё измерить и взвесить, чтобы опытно всё познать; то наш простой народ, наоборот, всецело, всем своим существом живет верою и все свои познания основывает на вере. Если первая в своих умствованиях дошла до того, что и Бого-человека Христа-Спасителя трактует, как простого человека, одного из мудрецов; то второй настолько верует в него, как просветителя и в его близость к себе, что вселяет его в людей-христов и смотрит на себя, как на непосредственного носителя Духа Святого. Если первая всё своё спасение хочет создать собственными усилиями; то второй старается утвердиться на положении, что человек оправдан крестными страданиями Спасителя и что ему после этого остается только верить и верить. Вера народа – это его драгоценное имущество, это – его Божий дар; она хранит и утверждает православие на Руси и среди язычников, она крепит и поддерживает его в трудностях жизни, в несчастьях и бедах. Но эта же вера влечет его и в сектантство, делает его врагом Православной Церкви. Что же за причина такого разного до противоположности действия веры? Где причины влечения верою в стан противников её? Темен наш народ, слышим от одних, а. потому и веровать разумно он не может. Нет направляющих на правильное русло для течения веры народной, слышим от других… Не будем входить в рассмотрение справедливости этих объяснений. Обратимся к жизни самой, к действительности; посмотрим, куда и на что направляется вера народная, в чём она выражается. Факты лучше и справедливее всяких рассуждений, ответят на наши вопросы.

Наши предки населили все для них неведомые места – леса, болота, моря и т. п. таинственной духовной силой, так или иначе воздействующей на жизнь их. Прошли целые века, и что же? Мы не оставили пока еще этой веры их. Мы верим тою же их верой, видоизменив её применительно лишь к обстоятельствам. Вот сообщения газет.

В Сибири, близ Ачинска, в одной пещере, по народному убеждению живет заклятая дева, обладательница огромных богатств. В тихие лунные ночи она выходит к близлежащему озеру, плещется в воде, расчесывает свои густые косы и снова уходит в свою самородную пещеру. Без перерыва стонет и плачет эта дева, и проезжие и прохожие издалека слышат её рыдания. Рассказывают старые люди, будто какой-то калмык проник однажды в пещеру и видел печальную деву. Она подарила ему конька, сделанного из чистого золота. – «Хватит тебе его на целую жизнь, сказала она ему, но если расскажешь кому об этом, – умрешь». Разбогател калмык, но не вытерпел: рассказал и умер…

В с. Богоявленье, Нижегородской губ., по преданию, жил в старые годы вещий человек. Жил он под развесистым дубом в земляной пещере и варил свои зелья. В темные зимние вечера далеко стояли шум и гуденье, разносившиеся по окрестностям из логовья недоброго человека, куда слеталась на бесовский праздник нечистая сила… И теперь, после смерти старика, место почитается нечистым, и многие смельчаки, пытавшиеся в него пробраться, поплатились жизнью…

Населяя разные места таинственной силой, народ и доселе продолжает верить в какую-то особливую духовную силу тех или других лиц – в разного рода вещуний, гадалок и колдунов.

В Калуге проживает гадалка – некая Федосья Акимовна. Из-за сотни верст приезжают к ней «просители», желающие узнать свою судьбу. Богатые же люди выписывают её к себе, щедро благодаря её за хлопоты. Должно быть для поддержания репутации в последнее время Акимовна пустила в ход молитву «от всех болезней, порчи и вражеских козней». Стоит молитва всего рубль и, носимая на кресте, не теряет своей силы до той поры, пока её обладатель не войдет с нею в баню.

В Саратове славой вещуньи пользуется молодая девушка, окончившая курс гимназии. Она гадает на картах. С десяти часов утра до пяти вечера небольшой её двор пестреет народом самых разнообразных профессий и сословий. Приходят к «пифии» пешком, приезжают издали и на лошадях. Предметы гадания её различны. Гадает о том, чтобы узнать вора, определить неверность мужей, составить представление о суженом.

В д. Романово, Балахнинского у., имеется и свой собственный колдун, – крестьянин Алексей Иванов. У селян он пользуется почетом и уважением, хотя в тоже время его и крепко побаиваются. Без его присутствия не обходится ни одна свадьба; к нему обращаются за заговорами, для лечения и даже для суда в спорных делах. В ноябре Алексей Иванов обошел деревню и собрал с крестьян по двугривенному – «на подарок антихристу». Этот, будто бы, побывал у колдуна и сообщил ему, что сожгет деревню, если ему не будет подарка.

Особливо верит наш простой народ в чудодейственную силу разных священных предметов, способных, по его верованию, исцелить его от всевозможных недугов, избавить от неприятностей и горя и т. п. Вера эта такого характера, что предметы священные теряют уже свой религиозный характер и обращаются в предметы суеверий, в своего рода фетишей.

Так, в Воронежской губ., верными средствами для исцеления от болезней считается «херувимский ладан», вода от полоскания потира, воск, собираемый от свечи после чтения 12-ти Евангелий в четверг страстной седмицы. В Жиздринском у., Калужской губ., пьют воду, оставшуюся от омовения покойников и верят в её целебную силу. А «Тифлисский Листок» рассказывает прямо-таки о злоупотреблениях священными предметами, к чему приводят народ их темные суеверия. Именно в Мингрелии существует обычай брать из Церкви иконы, которые известны в народе своим чудотворным действием, для предания проклятию ближнего из-за личных споров и раздоров. И при одной лишь угрозе – принести икону, тот, кому ею угрожали, должен бывает исполнить требование своего противника. Если же в продолжении трех месяцев со дня предания анафеме требование не будет исполнено добровольно, то, по верованию и рассказам жителей той местности, лицо, обязанное возвратить требуемое, сходит с ума, начинает бить плетью себя по спине, выкрикивая: «Освободи меня от проклятия»! В конце концов умалишённый отправляется будто бы в дом проклявшего его и удовлетворяет его требование. Бывают, будто бы, случаи, что преданный анафеме не лишается рассудка, но во всяком случае тяжко заболевает. Правом брать икону – в данной местности – икону Георгия Победоносца – пользуется всякий, кто пожелает. Приносится она, будто бы, в сопровождении священника и церковного старосты и проклятие произносится публично и торжественно. Вера же у народа в непременное воздействие этой иконы и проклятия – безгранична.

Но гораздо сильнее вера у народа в могущество и чудодейственную силу уважаемых им личностей, почитаемых за прозорливцев, молитвенников и даже за святых. Таковым в настоящее время почитается всеми уважаемый кронштадтский пастырь о. Иоанн. До того вера и любовь народа к нему велики, что он верит всему, что о почтенном пастыре, о силе его молитвы, рассказывает народная молва, не различая истинного от сочиненного и выдуманного. Этою верою нередко пользуются разные проходимцы и, злоупотребляя народною верою, предлагают ей свои выдумки и рассказы. И народ верит. Так в последнее время появились в обращении «молитвы о. Иоанна Кронштадтского». Этим именем называются вновь недобросовестными эксплуататорами народной веры составленные заговоры на всякий случай. «Самарская Газета» приводит два образца «молитв» с сохранением их орфографических особенностей.

1) От воров. «Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Аминь. Господи воззвах ктебе услыши мя сего дни а ето ночь все родившая мати ктебе вопиюще от бед и напасти и от того человека яко: зеница око: который прийдет к огради моей и к каменному моему или к осляти моей; недаждь: ему Господи; отыми у него ум и разум и помышлений ему не дай Боже до трех седьмиц: от роды и огради его Господи; быстрыми зареками, крутыми берегами; темными лесами, полунощными зорями как на мори наскияни на прекрасном острови; лежит Благой Благоразумный бель горючь камень, на сим камни сидит строфил птица: окрест ея; моря волнуется; строфил птица; спусти; свою темную тучу; на того человека; и взяв этого камня, ключи, замкни у того человека, ясные очи, свяжи ему руки и ноги; жилы и кости, егда приидиши судитя землю и наследиши все языцщ воскресни Господи; во веки. Аминь.

2) От болезней. Воскресни Господи. Они. Аминь. Ни разбойников, ни притиков ни диавола каких, козней, но извидя волки, Духов небесных Мечтаний звери Лютых негадов ядовитых недеревянного лолому не бури ни грому, не молнии не огненного оружия, не топорного случая, от пожара, никакия тяжайшия болезни тою ни чародейского недуга, и падучия болезни ни младенческия болезни не двух надесяти трясониц, не дневных, не начало месяца, невущерб невпереди внезади непереходи и вполовини и восходи каждого месяца от всякие междуособые болезни и брани от смертного смерти от напрасного язвы избавлен будет. Аминь.

Крестьяне нарасхват покупают «молитвы». Только в одно село приезжими было куплено 32 экземпляра, а это составляет 8 руб., так как каждая молитва продается по 25 коп. Продавая крестьянам «молитвы», проходимец советует никому их не давать для чтения, а носить на кресте, в противном случае молитвы не принесут-де пользы.

Эти, взятые нами из газетных сообщений, факты – не исключительны: нужно быть глухим, чтобы о них не слышать, и умственно слепым, чтобы их не замечать. Они наблюдаются и в столицах, и в глухих уголках матушки Руси, – там, где бьется русское сердце, где слышится русская речь. О чём же они говорят? Не говорят только, а громко, громко вопиют к нам – людям интеллигентным, изверившимся и уж очень изумничавшим, – что жив русский народ и жива его вера, но что эта вера требует просветления людей, держащих её, требует разъяснения основ её и объектов. И наш грех, если народ с сильной жаждой веры ищет удовлетворения для неё или в разного рода суевериях, или, что самое опасное, – в сектантстве. Наш русский народ с его верой всё еще богатырь, не знающий, куда приложить, на что направить богатырские силы своей веры…

* * *

Но если в таких темных суевериях выражается часто вера православного русского человека, просвещаемого истинным светом христианского учения и руководимого сведущими пастырями, то что же сказать о религиозной темноте наших раскольников и сектантов?! Вот какие-нибудь дырники с проверченной в одной из стен их хат дырой для молитвы, – дырой, заткнутой грязными лохмотьями и тряпками. Желающих перейти к ним они, после 40-дневного поста и проклятия им никоновских ересей, везут вместе с их восприемниками на озеро или реку, где бывают заблаговременно приготовлены две проруби. Раздев новообращаемого донага, погружают его в одну прорубь и при помощи холстов, вытаскивают и опускают в другую; затем закутав в шубы, отвозят в дом к восприемнику, где происходит велие угощение с возлияниями («Бирж. Вед.»).

Или вот – называющие себя «рабами Христовыми» – староверы, а вернее сказать, язычествующие христиане. В «Царицын. Вестн.» о них рассказываются следующие подробности.

На вопрос: «Чей ты?» – они отвечают: «Раб Христов». Они учат, что земля плоская и стоит «на трех китах», а в океане-море стоит в воде по колено большой петух, который при восходе солнца поет. Железные дороги, телеграф и телефон считают «действом антихриста». При ограждении себя крестным знамением последним взмахом руки нужно ткнуть пальцем в живот, да так и оставить распростертую ладонь на животе. Это, говорят, для того нужно, что Христос был во чреве и потому нужно делать «смиренное втыкание».

Когда случится у кого покойник, то его отпевают так: В ту избу, где лежит тело, собираются самые нечёсаные мужики и стоя вертят бессмысленно в руках свои шапки, ожидая прихода «старшего», который, придя, подходит к покойнику и вместо обычных молитв начинает: «Протекла река огненная с востока на запад; да по этой реке ехал Михаил Архангел – царь… Помолимся! – Чтобы душа его попала прямо в рай!… Мужики, вертя головами в обе стороны, подхватывают: «Так и надо прямо в рай!»… После сего старший говорит тихонько на ухо покойнику: «Слушай, брат, Саваоф тебе рад, он тебя не оставит, сорок ангелов к тебе приставит». После сего, погладив его по голове, выносят в овраг и зарывают.

Да, и сектантство наше, на которое у нас принято смотреть, как на более просвещенное и разумно верующее, таковым представляется только в период своего зарождения и первоначального развития. А потом, когда жизнь сложится и, вылившись в определенные рамки, потечет обычным порядком, обычная темнота народная является её неизбежным сопутником. Это особенно хорошо приходится наблюдать на молоканах. Они-ли не привлекали к себе в своё время внимание интеллигенции?! Ими-ли не интересовались как людьми просвещенными и нравственно развитыми?! Теперь молоканство почти повсюду переживает разложение, и, оставивши свою прежнюю красивую внешность, является пред нами в его настоящем, обычном для простого непросвещенного народа, свете и виде. Вот что читаем о тамбовских молоканах в «Тамб. Губ. Ведом.».

Молоканство там некогда проявилось стихийно: перешло сразу множество крестьян в молокане, и движение кончилось. Многие из первых прозелитов с убеленными теперь сединою волосами здравствуют и поднесь. Период перехода их в сектантство был периодом подъема духа, крест гонений окружал их ореолом мученичества и поддерживал их дух.

Переход в сектантство был актом отречения от употребления водки, табака, сквернословия и вообще от всего непотребного, в них развился промышленный дух, многие неграмотные женатыми садились за «книгу» и изучали «Писание». Но вот крест гонений с них сняли, психический момент подъема духа прошел и наступила реакция, особенно сказавшаяся в молодом поколении. Старики впали в косность, а самый главный «пресвитер», при переходе в молокане, женатым начавший учиться грамоте, изучивший текст «Писания», из бедняка сделавшийся капиталистом, под старость впал в пьянство, распутство и умер от вина, оставив большую семью и большие капиталы. Некоторые из молодежи попали прямо в червонные валеты низшего разбора. Баптизм для молокан является стадией подъема духа, и многие в иных местах переходят в баптисты. Лучшие из молокан, сохранившие свой крестьянский пуританизм и искренне чтущие «Писание», сами говорят об упадке духа своих собратий. Правда, в этом районе есть несколько молоканских хуторов, представляющих довольно патриархальные семьи, но это, если не последние молокане, то все же исключение.

Так и блуждает наш простой народ, ища наилучшего, действительного, истинного выражения для проявления его живой, деятельной веры. И Бог знает, сколько времени пройдет еще, пока он найдет это выражение в истине православной Церкви, в свете её учения познает единственный источник, просвещающий всякого христианина.

Э. О.

Вопросы школьной жизни, учения, воспитания особенно волнуют общество. И не напрасно. Каждый из нас с тем или другим решением этих вопросов связывает слишком много надежды и также не мало разочарований. И тот или другой строй школьного дела вызывает страстную борьбу защитников и противников этого строя, ибо жизнь школы (в обширном смысле этого слова) всегда непосредственно отражается на общем течении жизни не только общественной, но и государственной и церковной всей страны.

К сожалению, жизненному значению вопросов школы и образования нисколько не соответствует ясность их понимания теми, кто их берется решать. Здесь повторяется лишь общее явление современной мысли. Среди общей разноголосицы и здесь господствующее положение принадлежит тем, кто на первый план выдвигает нечто внешнее, партийное, случайное, забывая о внутреннем, общечеловеческом, вечном. И только редкие голоса стараются напомнить обществу об этом «вечном» в деле воспитания души. Тем большего внимания заслуживают они.

Вот перед нами только что появившееся в продаже новое издание К. П. Победоносцева Ученье и учитель. (Педагогические заметки). Не большая, очень изящная по внешности, книжка.

Действительно, ряд заметок, отрывочных по-видимому. Характер этих заметок разнообразен: то пред вами непререкаемый совет и наставление учителю, то глубокомысленное размышление, а то классическая мысль, выраженная в двух-трех строках. Но когда вы дочитаете книжку до конца, то вам ясно станет, что всё это разнообразие заметок связывает внутренно одна мысль, которая просвечивается из каждой строчки.

«Духа не угашайте», – ибо в этом весь секрет успешных и живых результатов в педагогическом деле – вот мысль автора. И начальник заведения, и учитель, и законоучитель должны одинаково свято блюсти это правило.

«Во всяком звании человек должен смотреть за собой, чтобы духа не угашать в себе…», «одушевление, ревность, любовь, чувство долга – самое существенное в школьном деле…», «школа не канцелярия, – и если возобладает в ней канцелярия, – школа пропала».

С особенною любовью и сердечною теплотой говорит автор о звании учителя. «Учитель не есть какая-либо принадлежность школы, которая при ней предполагается; это есть самая сущность школы, и без учителя никакая школа немыслима: учитель должен быть создан для школы…» «Учитель-ремесленник, учитель-чиновник не годятся для живого дела. Учитель должен быть подвижником своего дела, полагающий душу свою в дело обучения и воспитания»… «Тесен, по-видимому, и скуден, и одинок круг деятельности учителя. А если ему суждено учить и действовать в глуши, он становится подвижником. Но благо тому, кто и на этом месте успел духа не угасить в себе, сберечь свои крылья»…

С великою пользой для себя прочитают эти, скромные по названию, «педагогические заметки» все, кто поставлен на великое дело учительства. Многих они заставят задуматься, а иных ободрят и поддержат в их святом деле. И дай Бог, чтобы те вечные истины, защите коих посвящены «заметки», распространялись как можно шире и глубже в сознании педагогического мира. Это общий интерес. Не угаснет дух в школе –не угаснет он и в жизни.¹¹⁸

Свящ. И. Фудель

В конце 1899 года издано в Бонне довольно интересное сочинение выдающегося представителя новейшего философского мировоззрения – Эрнста Геккеля – «Die Welträthsel. Gemeinverständliche Studien über monistische Philosophie». Оно интересно потому, что «на него можно смотреть, как на последнее слово западноевропейской философии новейшего времени, в котором в сжатом и популярном изложении представлено всё то, что было высказано материалистами и дарвинистами по важнейшим вопросам в области философского исследования. Но что это за мировые загадки (Welträthsel), которые Геккель обещает нам разрешить в своей книге.

Он имеет в виду семь мировых загадок, названных Эмилем Дю-Буа-Реймондом в известной речи, произнесенной в Лейбницевском заседании Берлинской академии наук в 1880 году. Это – 1) сущность материи и силы, 2) происхождение движения, 3) первое происхождение жизни, 4) целесообразное устройство природы, 5) происхождение простого чувственного ощущения и сознания, 6) разумное мышление и соединенное с ним происхождение языка и 7) вопрос о свободе воли. Решению этих загадок посвящена названная книга Геккеля. Она распадается на четыре больших отдела: I. Антропологическая часть: человек (стр. 1–100); II. Психологическая часть: душа (101–242); III. Космологическая часть: мир (стр. 243–336); IV. Теологическая часть: Бог (стр. 337–440). Таким образом, здесь затронуты все важнейшие философские вопросы.

Сущность мировоззрения Геккеля состоит в следующем: им отрицается бытие Божие и Промысл, весь духовный мир, бытие души, как особого нематериального существа, самостоятельность психических явлений, личное бессмертие человека, свобода воли, различие между добром и злом, ответственность за грех и вообще за поведение человека; в основании всей мировой жизни, по учению Геккеля, лежит какая-то универсальная субстанция с её вечными атрибутами – материей и энергией; мир существует от вечности; организмы произошли из неорганической природы посредством произвольного самозарождения, вследствие чего не признается существенного различия между неорганическою природою и организмами; более сложные организмы произошли будто бы из низших; человек произошел от обезьяны; религия есть дело намеренного или ненамеренного обмана, а худшая и для человечества вреднейшая из всех религий – христианство; мир существует и будет существовать вечно, но сам Геккель не знает – зачем и для кого; он есть слепое, безотчетное и бесцельное дело слепой и неразумной субстанции, а его жизнь, поистине; какая-то «пустая и глупая шутка». Таково-то новое мировоззрение!! Справедливо замечает о. Буткевич, что «оно не представляет ничего оригинального». Это какая-то смесь чужих мыслей и выводов. Воспользовавшись материалом эволюционизма, удержав основные положения Дарвина и многие выводы германского материализма, Геккель создал свою собственную философскую систему, которая старается занять средину между материализмом и пантеизмом.

Совмещая все антихристианские нападки этих уже отживших врагов христианства, система Геккеля является самым злейшим врагом христианства в настоящее время. Конечно, ему не поколебать нашей св. Церкви и веры, имеющих такое незыблемое основание, как Христос Спаситель. Много врагов было у них за 19 веков их славного существования. Как бурные волны на море, вставали они один за другим; с диким шумом, в яростной злобе устремлялись они на церковь и, скользнув по этой несокрушимой твердыне, разбитые падали и уходили в лету забвения, унося с собой лишь поверхностные, слегка прицепившиеся, но не успевшие органически срастись с телом церкви, частицы. А Церковь, как неприступная скала, оставалась непобедимой и «после каждой бури» становилась еще чище, светлее, крепче и величественнее. Сама она, не нуждалась в защите, но ради слабых, малых, соблазняющихся всегда нужно мощное слово обличения, дабы увлекшись ветром лжеучения, многие младенцы по вере не были захвачены волнами неверия. И такое слово всегда раздавалось. Из среды Церкви выходили апологеты, которые со знанием веры соединяли еще и знание «всех ухищрений мирской философии», и они писали специальные сочинения в защиту веры и в них разбирали «суемудрие пустословов». К числу подобного рода трудов относится и сочинение почтенного прот. Буткевича. Имя этого ревностного защитника христианской веры хорошо известно в богословском мире. Ему принадлежат весьма многие апологетические труды, каковы, напр. «Жизнь Господа Нашего Иисуса Христа», «Язычество и иудейство» и др. Что особенно придает цену сочинениям прот. Буткевича, так это его широкая начитанность во всех областях современного знания. По его книгам (возьмите, напр., разбираемую «Философию монизма»), вы можете познакомиться с современным положением психологии, естествознания и богословия. Кроме апологетического значения, они имеют, таким образом, чисто образовательный интерес.

Несмотря на большой объем книги (805 стр.), он не пожалеет труда, потраченного на её чтение. Книга издана весьма хорошо.

М. Леонович

Наступление нового года ознаменовано отрадными для внутренней миссии церковно-иерархическими новостями. Преосвященный Назарий, епископ Олонецкий, перемещен на старейшую кафедру Нижнего града. Досточтимый архипастырь за короткое время своего управления епархией дикого севера стяжал себе у олончан благодарную память архипастыря-миссионера. Олонецкая миссия при нём вся вновь переустроена и получила образцовую организацию. Любовь архипастыря к делу миссии расположила к этому многотрудному служению известного в полемической литературе деятеля о. К. Плотникова, ставшего во главе епархиальной миссии, которая увеличена в своём составе и средствах обеспечения; заведены периодические миссионерские съезды, сделан первый почин учреждения миссионерских курсов, для урегулирования миссионерской деятельности приходского духовенства составлена инструкция. Владыка сам посетил со словом проповеди и увещания все приходы зараженные расколом.

Величественный и в тоже время смиренный, властный и благостный, новый нижегородск. архипастырь владеет счастливым даром – пленять сердца и умы сопастырей и пасомых в послушание себе не ради страха, а по сыновней любви и оставил по себе в Олонецкой епархии самые светлые воспоминания.

В новом месте служения ожидают архипастыря новые труды и заботы на пользу миссии.

Нижегородская епархия – крупный центр раскола, руководимого таким заклятым врагом господствующей Церкви, как Арсений Швецов, – «временный нижегородский лжеепископ».

Пробивают себе путь в землю низовскую и рационалистические секты.

Да обновятся же влияние и силы местной – всегда и ранее усердной – миссии под руководительством нового, столь благопопечительного, неутомимо энергичного архипастыря!

В январе состоялась епископская хиротония двух достохвальных деятелей миссии: настоятеля Самарского Иргизского единоверческого монастыря о. архим. Тихона (в мире доктора Оболенского) во епископа Николаевского, викария Самарского, и ректора Тифлисской семинарии архим. Гермогена во епископа Вольского, викария Саратовского.

Еп. Гермоген много и в высшей степени благотворно потрудился над развитием миссионерской деятельности юного тифлисского миссионерского общества: им учреждены миссионерские собеседования во многих пунктах города, устроены молитвенные дома, привлечено в лоно Церкви нескольких главарей молоканской секты и др.

Миссионерская деятельность еп. Тихона так широка и разностороння, что мы о ней скажем особо в следующей книжке.

19 февраля настоящего года минет 40 лет со времени освобождения крестьян в Бозе почившим Государем нашим Александром Николаевичем. Этот сорокалетний юбилей великой крестьянской реформы многие наши газеты и журналы собираются праздновать выпуском иллюстрированных прибавлений с портретами деятелей освобождения и статьями, посвященными участию разных сословий, обществ и отдельных лиц в освобождении крестьян.

При этом, судя по направлению наших печатных органов, заранее можно предполагать с большою вероятностью, что ни один журнал, ни одна газета не обмолвится ни одним добрым словом об участии нашего православного духовенства в этой великой реформе.

А между тем духовенству нашему, в особенности смиренному и убогому сельскому русскому духовенству нечего краснеть за свою роль в освобождении крестьян, и оно может смело смотреть в глаза другим сословиям и обществам русским, взиравшим на это дело со стороны, с высоты своего благополучия, тогда как духовенство принимало в нём активное, живое участие, не казовое, правда, не торжественное, не триумфальное, а скорее страдальческое, но такое почтенное и с государственной точки зрения важное и ответственное, что, может быть, не лишне теперь напомнить, по случаю юбилея, об участии духовенства в освобождении крестьян, тем более, что заслуги духовенства в этом деле никогда не были по достоинству оценены ни русским обществом, ни дворянством, ни даже правительством, а теперь и совсем забыты.

Должно различать роль высшего нашего духовенства, в лице Святейшего Синода, архипастырей и епархиального начальства, и роль сельского духовенства в освобождении крестьян. Городское духовенство никакой выдающейся роли в освобождении крестьян не играло, как и вполне понятно: городская его паства была свободна, крепостное право её не касалось, а распавшись, по выражению поэта, «ударило одним концом по барину, другим по мужику», а и тот, и другой жили в деревне и соприкасались с сельским духовенством, об участии которого в освобождении и будет теперь речь.

Но сначала необходимо сказать несколько слов о положении сельского духовенства при крепостном праве. Положение это было разве немного лишь лучше крестьянского. Суда и управы на господ трудно было найти сельскому священнику, и обыкновенно барин помыкал и издевался над причтом своей приходской церкви вволю, требовал от причта подчинения своим капризам и преклонения пред своим авторитетом. Гнев барина был страшен для причта, жившего барскими милостями. Кажется, главная привилегия причта, сравнительно с крестьянами, заключалась в том, что барин не смел бить и сечь на конюшне священнослужителей своего прихода, хотя и это бывало. Вспомните рассказы Щедрина или Сергея Атавы, например, о травле дьякона борзыми собаками.

Понятно, что при таком положении, сельское духовенство всем сердцем и всеми помыслами своими было на стороне крестьян, разделяя их надежды на свободу и томясь в ожидании её, но не смея громко заявлять о своей солидарности с крепостными, из страха помещичьего гнева и расправы. А между тем уже с 1854 года во многих губерниях, по свидетельству проф. Иванюкова, в Рязанской Владимирской, Нижегородской, Тамбовской, Пензенской, Саратовской, Киевской, Воронежской и др.¹¹⁹ начались волнения крестьян, терявших терпение в рабстве и поднимавших руку на своих ненавистных господ. Вот тут-то и выступило духовенство на первый план. Из Св. Синода один за другим посылались к сельским священникам, чрез епархиальное начальство, строгие указы о неустанном и всяческом нравственном успокоении простого народа и об отвращении его от насильственных действий.

И сельские священники в церквах и вне церквей именем Божиим уговаривали и заклинали крепостных потерпеть, не доверять всяким вздорным слухам, волновавшим в то время деревни и села, положиться во всём, на царя и ожидать манифеста. Простой народ, не веривший в то время ни полиции, ни чиновникам, только своим пастырям доверял, видя, что они ему и делу освобождения сердечно сочувствуют, и слушался их, терпеливо ожидая манифеста. Так тянулись в ожидании целые месяцы и годы. По словам переживших эту пору сельских священников, то было страшно тяжелое время; сами священники ничего определенного не знали, будет ли манифест о воле, какой и пр., но они имели глубокую веру в молодого Государя и всё своё упование возлагали на него, и эту веру и упование они и народу внушили. Нет никакого сомнения, что если крестьянская реформа 19 февраля 1861 г. обошлась у нас весьма благополучно, без восстаний, без Пугачевщины, без пролития целого моря крови, как дворянской, так и крестьянской, то таким мирным исходом Россия обязана, прежде всего и больше всего, не военной силе, не чиновникам, а именно сельскому православному духовенству, бывшему в то роковое время ангелом-хранителем и дворянства, и самого правительства.

Иное, но не менее важное и благодетельное участие в освобождении крестьян принимали в 1861 году наши высшие церковные власти. Об участии Святейшего Синода уже упоминалось выше. Руководящая роль при этом выпала на долю известного Московского митрополита Филарета. Он вообще был очень близок к царствующему дому и в случаях величайшей государственной важности призывался на совет. Так, например, ему была вверена тайна отречения великого князя Константина Павловича от престола, и он, один из немногих, участвовал в самом акте отречения цесаревича.

Сначала митрополит Филарет был противником освобождения крестьян, указывая, как и многие весьма гуманные люди того времени, на неподготовленность народа к освобождению и на опасность злоупотреблений его своей свободой, и откровенно высказывал своё мнение Александру II-му. Но когда он ясно увидел твердую решимость молодого Государя во чтобы то ни стало освободить крестьян, то сам предложил свои услуги по составлению всемилостивейшего манифеста об освобождении. Из-под его пера вышел этот исторический, вечный документ 19 февраля 1861 года: «Осени себя крестным знамением, православный народ» и пр. Полный текст этого манифеста теперь трудно и найти. По какому-то недомыслию нашему, его не печатают ни в хрестоматиях для школ, ни в азбуках и начальных для чтения книгах, не учат наизусть в народных школах, отдавая преимущество назидательным стишкам, в роде: «Чижик, чижик, где ты был!» … и пр. Не вывешен этот манифест в рамках, ни в присутственных местах, ни даже в волостных правлениях, хотя, несомненно, имеет большее значение, чем указы Петра Великого, помещенные в зерцале, в каждом присутственном месте. Высокопреосвященный Филарет совершенно основательно забраковал составленный ранее проект манифеста, написанный торжественным, официальным языком, разъяснив, что народ не поймет такого манифеста, будет вкривь и вкось его толковать, а если манифест будет начинаться с молитвы и крестного знамения, то народ и отнесется к нему, как к молитве, не мудрствуя лукаво и с глубокой верою, что и оправдалось.

Кто живал в деревнях, тот знает, что в народе вкоренилось глубочайшее убеждение, что трагическая смерть его Освободителя есть результат мести ему недовольных за освобождение крестьян. Какими грозными последствиями может отражаться подробные и другие опасные народные заблуждения в какую-нибудь горькую историческую минуту русской жизни, это понятно всякому.

Чтобы искоренить в народе опасные, политические заблуждения, нельзя обойтись без посредничества сельского духовенства. Чтобы там ни говорили о недостатках, происходящих, главным образом от бедности и общественной приниженности нашего сельского духовенства, а только ему одному и верит еще наш бедный изверившийся во всё и во вся народ простой.

Влад. Птицын

В отчетном году исполнилось 30 лет со времени открытия общества. Итоги деятельности выражаются во внушительных цифрах. На попечении общества находятся: 9 миссий в Сибири, 1 в Японии и несколько миссий в Европейской России в епархиях с инородческим населением. В течение всего времени обращено нашими миссиями в христианство из язычества и магометанства 121,207 человек. На поддержание и развитие миссионерского дела в России употреблено более 4 мил. руб. Сочувствие публики к задачам общества с каждым годом возрастает и теперь число членов достигло свыше 15 тыс. Общая сумма пожертвований, сделанных за весь период, простирается до 6 мил. руб. слишком. В частности, за последнее время ежегодные затраты общества достигли значительных размеров. В 1896 году на содержание миссий и миссионерских учреждений (школы, церкви и проч.) обществом отпущено более 285 тыс. руб. Учащихся в школах и получивших средства содержания, вполне или частью, от миссионерского общества было свыше 15 тыс. чел. Результаты деятельности миссий были значительно успешнее предшествовавшего года, – всего за год обращено было в христианство 4,393 чел. Кроме этого в разных пунктах открыто много новых церковно-приходских школ, школ грамоты и разных благотворительных учреждений. К прежним 44 комитетам общества прибавилось 4 новых: забайкальский (в г. Чите), тульский, владивостокский и псковский. Общий приход по совету и комитетам вместе с остатком от предшествовавшего года выразился в сумме 538,203 руб. В остатке к нынешнему году всех капиталов состоит 1,250,581 руб. Сумма эта однако не представляется значительной, так как с каждым годом нужды всё более и более расширяются, в особенности же если иметь в виду нынешние события в Китае, повлекшие полное разорение нашей пекинской миссии и уничтожение нескольких церквей и благотворительных учреждений. Неослабное сочувствие жертвователей поэтому необходимо.

12 дек. 1900 г. в кафедральном соборе в С. Франциско Иеромонахом Севастианом был присоединен из баптистической секты ветеран междоусобной Американской войны (civil war) Вильям А. Госкин, во св. крещении нареченный Иоанном. Едва ли новоприсоединенный, не старейший член юной американской православной Церкви; ему исполнилось 89 лет. Более 20 лет тому назад он стал знакомиться с истиной православного учения. Читал он много по сему предмету. Читал он историю Российского Государства и неразрывно связанной с ним православной Русской Церкви и её значении для России, читал он историю религий, разные газетные статьи о Русской Церкви и специальные о сем издания. Везде старик Госкин искал сведений о православной вере и благодатию Божией нашел.

«Её истину и чистоту я почувствовал сразу, говорит он, и необъяснимо для себя я горел желанием соделаться членом Православной Церкви, ибо видел только в принадлежности к ней спасение».

«Сухое противоречивое учение баптизма вызывало всегда ко мне, говорит Госкин, чувство сожаления о заблуждениях людей».

С такими мыслями и чувствами прожил Госкин в доме для престарелых воинов около Лос-Анжелеса более 20 лет, пока не узнал (случайно), что в С. Франциско есть Русская православная Церковь. Не смотря на дальность расстояния (более 600 миль от Лос-Анжелеса до С. Франциско) 90-летний старик Госкин испрашивает себе 2-х недельный отпуск и благополучно приезжает в С. Франциско. О желании старика Госкина принять св. крещение было доложено Его Преосвященству, Преосвященнейшему Тихону, и Владыка поручил Иеромонаху Севастиану предварительное наставление Госкина в истинах православной веры. Оказалось, что старик почти был подготовлен к принятию св. крещения, а потому через три дня и был крещен. Нужно было видеть его радость, когда совершено было св. таинство над ним, чтобы понять, как счастлив он был, что обрел истину. Он сам читал Символ Веры и ясно и твердо давал ответы на предлагавшиеся ему вопросы.

«Я несказанно рад, говорил он, что Господь сподобил меня познать истину и быть членом Апостольской святой Церкви. Если бы не нашел церкви здесь, я поехал бы в Москву».

При совершении таинства крещения присутствовал Преосвященный Тихон и подарил новопросвещенному крестик и книгу «Изъяснение Богослужения Православной церкви» на англ. яз. На другой день новокрещенный сподобился причаститься св. Таин Христовых и через два дня поехал обратно, неся с собой свет истины в темный уголок престарелых воинов.

* * *

Конгресс истории религий. На всемирной выставке в Париже, состоявшейся в текущем 1900 г. и теперь уже закрытой, происходил, между прочим, конгресс, предметом которого было обсуждение вопросов, касавшихся истории религиозных верований в человечестве. Само собою разумеется, что большинство конгрессистов состояло из лиц рационалистического воззрения на религию; тем не менее здесь-же было высказано несколько мыслей, удобоприемлемых и для верующего человека. В председатели конгресса был избран профессор истории религий во французской коллегии Ревиль, почетными президентами провозглашены: Макс Мюллер (англичанин) и Тиле (голландец), а вице-президентами: Дегубернатис (итальянец), Гольдцигэр (по предмету ислама), Карпентер (по вопросу о христианстве), Гобле д’Альвиелло (по общим религиозным вопросам) и Навиль (по египтологии). Постоянных слушателей было около 200; к ним присоединились впоследствии до 340 человек, в том числе несколько дам. Между этими лицами были представители: 19 европейских государств, 3 азиатских, 5 американских и 1 африканского. Речи и доклады, прочитанные на общих собраниях, были проникнуты высокими стремлениями и полным беспристрастием и уважением к чужим мнениям; догматические вопросы вовсе не затрагивались, и каждый лектор ограничивался изучением фактов, лежащих в основе религиозных верований.

Проф. Ревиль, в своей вступительной речи, говорил о происхождении истории религии, о том интересе какой возбуждают исследования, относящиеся к этой области, и о месте, какое они занимают в энциклопедии современных знаний. Затем конгресс подразделился на отделения, в которых и обсуждались различные отдельные вопросы.

Общих собраний было два, 4 и 6 сентября по новому стилю (по нашему во 2-й половине августа). В первом из них, член французского института Сепар говорил «О буддизме и религии Йога»; Сабатье затронул очень деликатный вопрос «О библейской критике и науке истории религий». В следующем общем собрании говорил проф. Гольдцигэр, из Буда-Пешта, «Об исламе и парсизме». По словам этого ученного, иудейство и христианство не были единственными источниками Ислама или религии Магомета; к ним следует причислить и парсизм, что и неудивительно, принимая во внимание торговые сношения персов с арабами; в исламе, как и в парсизме, встречаются нетерпимость и гонения, обрядовая чистота с одной стороны и нечистота с другой, – и вменяется в заслугу пред Богом простое чтение религиозных книг. По поводу науки о религиях, проф. Маринье обращает внимание на то обстоятельство, что во всех частях земного шара встречаются одни и те же обряды, одинаковые предания и одинаковые легенды. Еще и доныне сохраняются во Франции нравы и обычаи, совершенно языческого характера. Фурнье де Флэр сообщает несколько статистических данных, из коих явствует, что исповедуют христианство во всех его формах 555 миллионов человек, евреев считается 8 миллионов и магометан 200 миллионов, при 1,550 миллионов людей, населяющих землю. Проф. Гобле д’Альвиелло, из Брюсселя, прочел реферат «Об исторических отношениях между религией и нравственностью».

Заключительное заседание конгресса, собравшее массу учащейся молодежи и ученого люда, было посвящено речи проф. Дегубернатиса. Знаменитый ученый более часа говорил на тему о будущности науки религий. «Знать всё, – сказал он, – значит отказаться от пошлых насмешек бесплодного разрушения и непристойного богохульства». В дальнейших словах, профессор коснулся всех проблем религиозной истории, приняв во внимание два главных элемента в каждой великой религии: элемент обрядовый и литургический, и элемент нравственный, созданный вдохновением или личною волею героя, поэта, философа, святого, который подчиняет сознание людей божественному внушению, верховной воле, высшему закону. В заключение, оратор утверждает, что все религии суть дело человеческое, и только одна религия есть дело Божие и может водворить совершенный мир между людьми. Сравнительные исследования представят в полном свете всё, что в каждой религии есть наиболее божественного и поведут человечество путем постепенности, по возвышенной лестнице, от религий к религии.

Эта последняя мысль ученого профессора не чужда, конечно, остроумия, но её нельзя назвать христианскою: христианство не может допустить, чтобы его считали одною из многих религий: оно есть единственная и исключительно истинная религия. Мы убеждены, что чем более мыслящие люди будут изучать религии, тем более должны будут признать исключительное совершенство религии христианской. Ученые исследователи, собравшиеся на религиозный конгресс, равно как смиренные и нищие духом, соединившиеся в церковь, должны будут единодушно преклониться пред Тем, Чья искупительная смерть и победоносное воскресение возвестили всему миру, что Он есть единородный Сын Божий, творческое Слово, верный Свидетель, открывший нам Отца Небесного, единый могущий примирить человечество с Богом.

Усердное исполнение пастырями одной из главнейших их обязанностей, а именно религиозно-нравственное просвещение прихожан путем проповеди и собеседований, – самый лучший способ предохранения народа от сектантских заблуждений. Таково мнение, вынесенное из жизненного опыта одним из священников Курской епархии. Этому священнику было предложено епарх. Архипастырем занять место противосектантского миссионера. От такого предложения батюшка, главным образом по болезненному состоянию, отказался, но при этом в своём официальном отказе на имя Архипастыря решился высказать своё личное убеждение, что в епархии не будет нужды в противосектантском миссионере, если все пастыри начнут усердно проповедовать слово Божие. В период своего четырехлетнего пастырского служения батюшка «с очевидностью убедился» в важнейшем значении проповеди, особенно, если она предлагается наизусть, излагается общедоступно и оживляется примерами и уроками из жизни святых. При соблюдении этих условий она становится для слушателей «слаще меда», влечет их в храм и вместе с тем вызывает у них почтение, благодарность и любовь к пастырю-проповеднику. Священник предлагал пасомым слово Божие трижды в каждый воскресный и праздничный день: на всенощном бдении – катехизическое поучение или историю праздника, на литургии – объяснение евангельского чтения, на вечерне – житие святого, чествуемого в тот или последующий день. К этому присоединялось и хоровое (при участии всех богомольцев) заучивание молитв, Символа Веры и заповедей. Слушателей постоянно бывает так много, что храм, обыкновенно прежде пустовавший, оказывался совершенно недостаточным по своему объему. Кроме своих прихожан, почти всегда посещают храм в значительном количестве и иноприходские; живущие от посещаемого храма за две, за три, за пять и более верст. Таким образом, все самые заурядные священники могут при помощи проповеди и законоучительства привлечь своих пасомых к церкви и предохранить их от гибельной заразы сектантства. – Преосвященный Владыка, в своей резолюции на приведенном заявлении священника, выразил ему полное своё одобрение и согласие, что «народ не пойдет ни к каким лжеучителям, если будет удовлетворяема его жажда слушать слово Божие» («Курск. Епарх. Вед.», 1900 г., № 2). Правда, нужно сознаться, что троекратное проповедание слова Божия в воскресные и праздничные дни возможно только в приходах городских и тех сельских, прихожане которых живут недалеко от своего храма. Там же, где селения прихода разбросаны на значительном пространстве, большинство прихожан посещает только одну праздничную службу – литургию.

В полтавской епархии, в ведении епархиального Св.-Макарьевского братства, имеется 40 церковно-приходских братств (в это число не входят приходские братства, находящиеся в Лубенском уезде и подчиненные Лубенскому Спасо-Преображенскому братству). Указанные приходские братства, кроме забот о приходских церквах, о церковных хорах, о школах, о братских читальнях и книжных лавочках, принимают на себя наблюдение и за поведением прихожан. С этою целью, как видно из «Полт. Е. В.», из братчиков избираются почетные в приходе и пользующиеся общим доверием лица, которые удерживают старых людей от разгула, а молодежь – от собраний накануне воскресных и праздничных дней и следят за их поведением в дни праздников. Братчики оказывают на соприхожан доброе влияние и собственным добрым поведением. Далее, братства помогают нуждающимся деньгами, хлебом, одеждою, личным трудом (устройством или поправкой изб бедняков), выдачею ссуд или без %, или с небольшими % – не больше 10%, тогда как евреям приходится платить до 30%, одно братство устроило приют для детей и озабочено устройством ткацкой мастерской, чтобы улучшить кустарные работы ткачества. В только что появившийся отчет одного из сельских братств Симбирской епархии занесено указание на заведенную этим братством небольшую аптечку, с необходимыми медикаментами, и на большую пользу, приносимую этою аптечкою.

На пасхальной седмице филипповцы старики-наставники объезжают, обычно, раскольнические селения и устраивают мольбы (молебны). И рады бывают несчастные наши заблудшие братья прибытию такого собора, рады как Светлому Дню. К первому дню Св. Пасхи не готовятся так, как готовятся к дню прибытия наставников-стариков. По примеру прежних лет и ныне Евланинцы (жители с. Евланина) ждали наставников в конце Пасхальной Седмицы. Но с тугой сердечной ехали старики в означенное селение. Знали они, что хотя и готовы для них белые, вкусные пироги и проч., но что прежде того попросят их доказать от Писания и то и это. Горе бедных взяло. Да и как не горевать, когда трое из лучших начетчиков начинают восставать на «древлее благочестие». Не радостно поют безпоповские старики «Христос Воскресе», будучи злой тоской удручены… Кончилась служба. Рядком по лавке уселись старички-наставники, чуб чуба больше, борода бороды шире, только на макушке головы или плешь, или выстрижено. Один из них и говорит: «а что ныне Евланинская молодежь не желает отцам-старикам и поклону отдать?!» На это начетчик А. Н. лет 50-ти заметил: «а велик ли пестер-то (ранец) на поклоны привез. Поклоны то собирать ты горазд, а спросить от писания, так вокурат и не знаешь». Зароптали старики. Начетчик И. Ф. сделав старикам поклоны, высказал, что всем православным нужно держаться Св. Писания и доказывал непобедимость Соборной Церкви и необходимость Св. Причащения.

Но такие речи не по душе пришлись наставникам старикам. Зашумели старики и бабы и особенно неграмотная тётушка Лаврушиха. Тогда начетчик Т. Ив., подойдя к столу, сказал, что беседовать Св. отцы учат со кротостью и страхом, а не с бранью, и предложил рассмотреть его выписки из патриарших книг, и если они сделаны правильно, утвердить, а если неправильно, то указать, что неправильно. Более начитанный из стариков, почитав их не много, промолвил «читать их нельзя, надо сжечь». Прежде не их надо сжечь, сказал Т. Ив., а патриаршие книги, с которых они сделаны. Брат начетчика А. Н-ва, неграмотный, спросил высказавшегося за уничтожение выписок: а что разве из еретических книг сделаны эти выписки? И в ответ услыхал: хотя не из еретических, да ведь тут всё на нас подобрано… Неграмотный спросил: а разве у нас не всё же ладно? Если не ладно, так что же не исправляете? Народ сильно зашумел; старики же встали и заявили, что пора бы пообедать. На это один из бывших тут заметил: «то-то, о пирогах же беспокоитесь». Чтобы снять с себя такое поношение старики-наставники изъявили желание разобрать высказываемое начетчиками после обеда чему многие искренно были рады. Но, пообедав основательно, старики-наставники немедленно отправились всей ватагой в следующую деревню Багыр.

Священник Иоанн Маракулин